| |
А Ботинку в голову лезла мутная ерунда — из-за тряски мутная в прямом смысле. От нервов, наверное. Последние часы, пока жирный космический кашалот размещался на геосинхронной, Лехтонен шутил за двоих. Даром что Макс, их штатный юморист, остался в лазарете с неким обострением жопы. Стебался, докапывался, дрочил почём зря колоду. Теперь Ян дошутился: молчал, глотая кислые слюни, и судорожно водил глазами по мерцающим проекциям. Здесь холм, там роща, а тут цифровые пятна каких-то коровников — точь-в-точь как дома, только дома жили по деревням. Ян уже окрестил Эстерель «швабскими домиками», чем и поделился, неудержимо хихикая. Получил окрик, заткнулся. Как запомнить всё и сразу, он не представлял, позволив базовым инстинктам запоминать вместо себя — они лучше прикинут, как жить.
Без разговоров в голове стало совсем тесно. Почему-то, падая с высокой орбиты, Ян Лехтонен по кличке Ботинок думал о том, что его комбинезон сделан на Новой Баварии. И комбинезон, и, пардон, трусы — то бишь, «нателка». И большинство прочей текстильно-тактильной снаряги. И ботинки на маслобензостойкой подошве. Серьёзно, даже нашитая на какой-то шов у штанин бирка встала как живая: «Сделано на Новой Баварии. Стирать до 100 °С. Устойчиво к окрашиванию». Устойчиво, сука, к окрашиванию...
Под стук пуль белобрысый десантник скривился, прикрывая глаза. Он видел на тренировках пулемёты пятидесятого калибра. Пуля — два сложенных пальца толщиной. Такая пробьёт бетонный забор, движок гражданского джипа и хер знает, что ещё. Арамидное волокно сразу показалось мягким и каким-то слишком лёгким. А что, на тренировках можно было ещё пару фунтов кевлара добавить. А то и десять, если выжить поможет.
Лехтонен сдёрнул ремни, баллон. Он нырнул в свет одним из первых, перекидывая штурмовую винтовку наизготовку. Серый корпус «Маузера» стал для него единственным осмысленным существом: ребристый цилиндрик подствольного модуля, сталь и пластик ствольной коробки, до боли напоминающей стрелковые экземпляры двадцатого века. «Лишь бы не подвела».
— Гора, порви их! — крикнул он, огромным усилием воли заставляя себя сорваться на бег.
Сердце рухнуло в пятки, когда Ян понял, что оказался один под безбрежно высоким небом. Ни душного трюма, ни рамы фиксатора — только серый дым прикрытия. Это страшное, оглушительное чувство звенело в голове лишь секунду, но его оказалось достаточно. В следующий миг Лехтонен уже слышал топот ботинок за спиной.
-
Живо и образно. Ат души, лее!
За полтинник в два пальца толщиной, конечно, приукрасил. Мягко говоря. =)
-
У всех свои мысли при высадке. "Рег" думает, как все сделать правильно, у "Горы" чешутся яйца, "Мэд" думает, что ему нихуя не будет, а "Ботинок" думает о всякой фигне
-
|
-
Чувствую, не без труда, но мы это сделали! Спасибо! Подробности в флуде)
|
-
Момент лё драматик! И Инглинг растет в глазах Стига, за то что смог добежать не упав)))
|
-
блин, обидно даже как то :( что так быстро.
|
-
Эпично так. Рольф колоритен.
|
— Никогда не видел, как режут без разбору, — буркнул Инглинг и резко выпрямился.
Собаки нашлись за окраинными хижинами. Псиные туши лежали в траве, и птицы уже рвали их на куски. Среди листвы были расчищены крохотные делянки с невзошедшим урожаем, а между ними петляла тропинка, спотыкаясь о корни и валуны. По ней и направились двое путников.
Погребальный костёр Стиг решил не сооружать. Ведь хоронить родичей — это забота родичей. А заботы Стига лежали впереди. Возможно, он мог настигнуть сытых и расслабленных налётчиков. Возможно, смог бы убить многих из них. Напасть неожиданно, под покровом ночи, как бросаются морские змеи. Но… нет.
Как ни странно, Инглинг принял его выбор. Он не спросил ни слова, когда Стиг закончил с мешком и зашагал в лес. Ничего не спрашивал, когда они протискивались через непролазный бурелом. Когда нашли брошенные кроличьи силки. Когда перепрыгивали звенящий комарьём ручей по плоским камням, меж которых били прозрачные ключи. То в холмы, то в овраги заводила их тропа. Она кружилась, становилась всё тесней. Ближе и ближе смыкались стены высокого орешника. Цеплялись за одежду еловые лапы. Заслоняли свет высокие пихты и сосны. Лес набряк дневной жарой, а к вечеру стал промозглым и тёмным — таким, что идти без факела стало невозможно.
На привале они говорили. Вернее, говорил в основном Инглинг. Он рассказывал обо всём подряд, беспорядочно, как попало. О детстве в Хеллиходё. О несносных сёстрах, которых у него имелось три. О глупом отце, работавшем помощником у мельника вместо того, чтобы пойти хоть даже в мореходы. О своих грёзах. О том, что мечтал выучиться игре на арфе и готовить «мёд поэзии». О том, что хотел бы увидеть Землю Городов по ту сторону открытого моря. Ту, где золотятся в вечно-тёплом рассвете купола мечетей Амна, где ревут вьюги Лускана.
Утром продолжали идти. Тропа окончательно сгинула, и Стиг ориентировался по солнцу и неведомому наитию. Оно убеждало его забирать всё выше в холмы, как будто сближение с небом сближало его с Судьбой Гнархельма… и с судьбой Киммериха Хьюго, ставшего для него непонятным предупреждением. Древко копья служило ему посохом, помогая устоять на скользких северных глинах.
И снова настал вечер. Снова привал.
Уставший Инглинг спал, но беспокойный сон то и дело предавал Стига. Рыцарь лежал, завернувшись в спальный мешок, и видел странные картины, накладывавшиеся друг на друга. В первой из них он играл на полу большого зала. Отец, сидя в резном кресле у камина, читал что-то с бычьего пергамента. У дверей замерли два рослых хирдманна в струящихся кольчугах. Мерцание углей в затухающем костре становилось мерцанием фамильного очага. А когда они погасли, тьмой дохнул каменный дольмен, скрывающий тракт древнего народа глубин. В коротком сне мелькало копьё в руках Храдвина, а Стиг — уже почти подросток в коротких штанах — повторял его движения с помощью палки. Лежащий Стиг смотрел на юного себя и понимал, что совсем скоро юношу ждут позор и изгнание. На палубу «Буяна» поднимется не гордый сын ярла Храдвина, а нищий юнец, выпрашивающий хлеб и воду. Затем гуща лесных теней вдруг приняла облик изогнутой шеи. Два крыла, закованных в антрацитово-чёрную чешую, развернулись будто великое море. Исполинский зверь возвышался над Стигом, над тайгой, над узким фьордом Хоголах… но его огромные глаза, что с двумя вертикальными зрачками каждое, смотрели с мудрым спокойствием.
И снова они шагали на север. В низине меж двух отрогов лежало болото. Его пересекли, связавшись пеньковой верёвкой из Стиговых запасов. Лёгкий Инглинг ступал впереди, пробуя вязкую землю шестом, а рыцарь шагал след в след.
Новый привал. Инглинг разводил костёр. Он признался, что боится того, как воины вар-Отто однажды придут в его родную деревню. Боится того, что плотоядные дикари съедят его мать, изнасилуют сестёр и уведут их в горное рабство. Отвечать было нечего. Инглинг и не ждал ответа.
В новом сне дольмен стал больше и ближе. У его каменного порога сидел отец, сверкая полубезумным взглядом. Сухие губы ярла Храдвина раздвинулись в смешливом оскале. Его глаза, каждый — с двумя вертикальными зрачками — неловко сошлись на сыне:
— Ну, малой? Как ты убьёшь чудовище?
-
Вышло атмосферно, спасибо!
|
-
Шикарный, хоть и короткий, пост! )
|
-
Вот так сказание об одиноком рыцаре превратилось в путешествие на двоих) снова всё круто заворачивается, мастер-сан, аригато!
|
-
Ну это вот прям... прям... прям отлично!
|
-
тот момент, когда каким-то хером смог обмануть смерть)
|
«Пей на пиру,
но меру блюди
и дельно беседуй;
не прослывешь
меж людей неучтивым,
коль спать рано ляжешь».
— Песенная Эдда
Однако владыка штормов послал ветер.
Шквал пришёл с востока, расколов горько-синее небо зарницами. Берег укрылся за могучей стеной туманов. К ночи шторм набрал невиданную силу. Капитан повелел будить и тех гребцов, кто отдыхал после вечерней вахты. Гигантские волны взмывали друг над другом, чтобы рухнуть на палубу длинного и низкого корабля. Резная голова стража глубин, венчавшая форштевень, то и дело скрывалась под кипящей пеной. Содрогались и гнулись доски, а рулевой стоял на корме, привязанный канатом, широко расставив ноги. Его борода плясала на ветру, но усилия казались тщетными — тяжеленный руль рвался из рук как бумажный. Боги хохотали в ударах грома.
А начиналось… начиналось всё хорошо. С рассветом Стиг принял от слуг вяленой козлятины в дорогу и наполнил бурдюки. Опираясь на копьё, он шагал вверх по зелёным холмам, следуя давно проторенной дорогой. С вершины он взглянул, как в золотых лучах поднимаются над городищем башни Каэр-Калидир. Над крышами курились дымы, а по тракту неторопливо шли телеги да повозки. С одной Стиг добрался до торгового городишки Лейга, а оттуда косматые лесники взяли его в Призен. Распрощавшись с добросердечными лесорубами, там Стиг оставил Королевский тракт и зашагал на запад, сквозь Деренальский лес. Через его чащу также влекла воды Лебединая Гладь, просторная и голубая в сиянии рассвета. Но в привольных южных долинах её течение было слабым, а вода — тёплой. Разоблачившись донага, рыцарь легко пересёк её глубоким бродом. Спустя несколько дней, покончив с последними запасами, он вышел к Хеллиходё: последней из крупных рыбацких деревень в обитаемых землях. Здесь море гудело, набрасываясь на прибрежные скалы и высоко поднимая фонтаны брызг. Здесь ночь даже в разгар лета кусала лица морозом, а к западу и северу простиралось свинцовое поле без конца и края. Отсюда начинались дикие земли севера, и пути по суше далее не было.
В Хеллиходё Стигу повторно улыбнулась удача. Мореход Ярве, хозяин и капитан длинного корабля, шёл на север к Олафштааду. Недолгая беседа в корчме убедила Ярве, что перед ним сидит не бесполезный воин, а умелый мореход. Он принял рыцаря на борт, в счёт оплаты согласившись высадить его у берегов Лаэх-Хоголах. Вместе со всеми трудился Стиг, не отказываясь от тяжёлой гребной работы. Скамья стала его домом, а сундук под ней сохранил небольшое имущество, которое рыцарь нёс с собой. Сидючи на скамьях ели, у неё же и спали, меняясь в ровном ритме плавания. Так длинный корабль под гордым названием «Конь стремнин» взял курс на Гнархельм.
На десятый день океан настиг сына Морской Змеи. Верно говорят: у волн долгая память. И будто ждал яростный король штормов, когда сын Храдвина вновь ступит на вощёную ланолином палубу. Будто приветствовал его али издевался, меча молнии с почерневшего неба.
Люди метались во мраке. Ветер съедал огонь с факелов быстрее, чем зажигали новые. И со всех сторон хлестал в лицо косой дождь. Кто-то с криком сорвался за борт.
— Вёсла суши! — кричал с кормы Ярве. — Мачту долой! Ай-я-я-я!
— Не можем мачту! — заорал Инглинг, едва перекрикивая бурю. — Парус! Парус не снять!
И верно — треугольный парус над головами изгибался, вздувался как лук, с треском выдираясь из креплений.
-
Блет, ну и выборы, ппц)))) как простому герою добраться до дракона?!
|
-
Ну разве не начало эпической эдды?
|
01: ЭДДА О РЫЦАРЕ И ДРАКОНЕ
«Гибнут стада,
родня умирает,
и смертен ты сам;
но смерти не ведает
громкая слава
деяний достойных»
— Песенная Эдда
В день Ясного солнца это случилось.
В день Ясного солнца, в предвестник быстрого северного лета.
В день Ясного солнца, когда факелы горят ярко, мёд пьют обильно, пируют и восхваляют предков.
В то утро рыцарь из Коринна подошёл к воротам Каэр-Калидир. Он увидел древние башни над замшелыми стенами и россыпи длинных домов, чьи треугольные крыши касались земли. На голубом небе паслись облака, склонив тучные головы. Травяной зеленью дышал горизонт. Свежий ветер привольно играл в его лугах, лежавших окрест первого из замков Лунных островов — Каэр-Калидир, сердца Фир-Ффолк. Скальды пели, что его стены возвели боги. Другие сказывали, что их построил ещё старый народ, то племя из морских туманов, что мчалось по волнам на конях из морской пены. Правдой и ложью богаты мифы, но на всём Алароне не было иного замка, подобного этому.
Сложно теперь рассудить, как Алиса из Кендриков, Алиса вар-Кендрик, дочь Тристана Пьяного, внучка великого Свальда Сивогрива, заняла престол. На островах королём не рождаются — короля провозглашают, хоть и пожизненно. Иначе наследник, убеждённый в своём будущем, обмякнет телом и духом. Разве позволительно такое хозяину Каэр-Калидир, древнейшей из пяти Лунных цитаделей? И что справедливо для короля, вдвое справедливо для королевы: престол Аларона, самого крупного и богатого из островов, не знал женщины многие поколения. Быть может, и никогда не знал, но о том спрашивать стариков да скальдов. Жизнь других слишком коротка, чтобы поминать прошлое.
Но сделалось так, что совет старейших и мнение сильнейших сошлись, как вьюги сходятся в день Большой зимы. Что стояло за этим? Интрига, лихая удача, доблесть ли, добродетель? Никто не предскажет, глядя сейчас на королевский стол сквозь чад пиршественной залы, грозные крики и хохот молодых танов…
* * *
В ночи пылали факелы. Огонь в громадном очаге ревел, равняясь высотою с палубой драккара. Под высокими сводами, сложенными из дикого серого камня, носилось эхо голосов. Дым коптил узкие окна, за которыми ненасытно свистел ветер. Лаяли псы, метясь меж ногами. Дюжину дюжин воинов и весельчаков пригласили во внутренние покои на знаменательный день Ясного солнца — самый счастливый, самый жизнеутверждающий день, когда суровая погода являла людям милосердие. Весь день танцуют, пьют и играют, а к вечерам собираются перед очагами на большой пир. В такой день начинаются большие набеги, играются свадьбы и устраивают состязания. Нет лучшего дня, чем дать зарок о подвиге, открыть любовь или принести клятву. Ведь известно: тому, кто клялся Ясным солнцем, благоволят боги. Того, кто нарушил клятву, они не щадят.
Яркие как медь волосы Алисы вар-Кендрик были видны издалека. Её скуластое лицо усыпали веснушки, а ширина торса не уступала крепкому воину. Высокая и статная, Алиса казалась литой копией почившего отца, буйного Тристана Пьяного из Кендриков. Впрочем, приметнее всего оставались её жгучие глаза. Королева смотрела в лицо прямо и жёстко, бросая вызов каждому, кто приближался к её столу для выражения почтения... или для других затей. Сколько молодых танов, ярловых сыновей и даже обогатившихся брютов подбивало к ней сальные клинья! Но супружеское кресло Алисы до сих пустовало. И, коли судить по минувшей зиме, новоизбранная королева свою власть не отпускала.
В досужих беседах не узнать правды. Но говорили, что в походах на Берег Городов Алиса, тогда ещё вовсе не королева, а походный хирдманн своего отца, встретила давнюю и несчастную любовь. С тех пор меч стал ей милой сладостью. За столом никто не открыл, видал ли он, как крутится королева со своим мечом, али с чьим-либо ещё. Однако зоркий глаз мог углядеть на спинке трона ножны с широким морским клинком. Звучные песни и звонкие монеты не впечатлят королеву. Рыцарь знал — чтобы заслужить внимание, он должен потребовать подвига. Чтобы во всеуслышание было названо деяние и запрошена цена.
* * *
В зале жарко, тепло, хорошо. Длинные столы ломились от блюд. Мёд лился рекой, а кто не хотел мёд, пил брагу, кислый норландский сидр или дремучее пойло с лесных берегов Гвиннета. Зубы впивались в поджаристые свиные бока и говяжьи вырезки. Горячо шипел картофель, печёный в куриных ломтях. Свист, звон и стук кулаков перерастал в многоголосый гомон. Путались мысли, тянулись к чему-то запретному и великому. А очередной меховой пёс клал слюнявую морду на колени, выпрашивая кость.
Среди присутствующих на королевском помосте почётное место занял одноглазый хэрсир Снорри из Сундерштаада. Он помнил старика Свальда. Помнил Великий Набег Норланда, опустошивший вассальный остров Омман и земли запада: Кодвиншир и Айтелар. Рядом сидел новоиспечённый и яркий конунг Тальфолка, молодой Магнус вар-Карлссен, а по другую сторону — непримиримый противник последнего, черноволосый хитрец Кристен вар-Брегонд. За резным креслом королевы, устланным шкурами медведей, маячил гигантский тан Оле, немой хранитель трона. Прочие места достались менее приметным людям.
-
Достойное начало для великой саге о великом северном воине! Запасайтесь хмельным мёдом или травяным отваром, время пришло.
|
|
-
Если бы некоторые Бруджи не дырявили потолки, то было бы удручающе, как на поминках))
|
|
02. КРЫСИНАЯ КРЕПОСТЬ Заламывая руки, Джеймс Мортимер спешил за судебным приставом.
— Доктор, мистер Хамфрис очень занят. Сожалею.
— Но я должен сказать, послушайте же! Это важно! Это крайне важно! Тело… оно пропало! Холодная весна 1884 года,
ранний вечер Вечер случился прохладным, но относительно погожим — погожим для лондонской весны. Это значило, что обошлось без дождя, однако туман уже погрузил берега в синюю дымку. Череда барж и вельботов на Темзе вползала под арки мостов. На улицах иссякли котелки и цилиндры. Днём этот город, этот непомерный Вавилон, этот кирпичный курган Порсены, принадлежал людям. Впрочем, стоило свернуть с оживлённого Чипсайда в старенький тесный дворик — тесней, чем иная гостиная — как городской шум утих. Так произошло без пятнадцати шесть, когда наступили первые сумерки. Заведение мистера Симпсона занимало средневековый дом со смешным названием Бёрд-ин-Хенд-корт. Первый этаж был таверной, и в низких помещениях, отделанных деревом, стояли дубовые столы, вился запах чеширского сыра с мясной похлёбкой. Полутёмная лестница вела наверх, в кабинеты кофейни. За ширмой в одном из них уже сидел инспектор Грин. Доктор Кларк не опоздал, однако прибыл в обрез: словоохотливый профессор Клемент задержал его до последней минуты, однако встреча окупилась сполна. Совместно два эксперта организовали истинный диспут. Пресыщенный путешественник и убеждённый учёный дополняли друг друга теорией и практикой. Выслушав тщательный пересказ Чарльза Айзека, профессор бросил своего Будду и дрожащими руками взял конверт с рыбьим треугольником. * * * — Господь мой, Чарльз… — враз стихшим голосом произнёс Клемент Тутч. — Вы только что воскресили покойника. В свете недавних событий аллюзия профессора могла показаться неуместной, но глаза Тутча впивались в амулет как два магнита. Он бережно водрузил поделку на пробковый штатив и надвинул крупную лупу, под которой различались мельчайшие волокна нитей, связавших рыбные косточки. В полутьме кабинета профессор Тутч пустился в мрачный рассказ. — То, что вы принесли — это тёмный, страшный знак, — говорил профессор, принимая от Кларка блокнот с изображением надписи. — Знак отрицания, знак отторжения оков старой плоти и перерождения в плоти новой. Доводилось ли вам бывать на Гаити? А в странах Амазонии? Кларк утвердительно кивнул. — Тогда, возможно, вам доводилось узнать и гаитянское слово zonbi — наполовину проклятие, наполовину восклицание ужаса. Или же приходилось слышать песнопения негроидных жрецов, которые заклинают мистический дух nzumbe. Обряд и культ, окружающий nzumbe, гласит, что после смерти человек способен восстать к жизни в своём теле, но уже лишённым души. Не улыбайтесь, доктор. Я понимаю, как это звучит, однако рассказываю вам суть их верований, потому что мы близки к ним. Профессор Клемент аккуратно перевернул треугольник, рассматривая его изнанку. — Видите ли, вера в духи zonbi столь сильна в Вест-Индии или на Чёрном Континенте, что умирающих прибивают к гробу чугунными костылями, а потом стреляют в сердце медной пулей, чтобы не позволить им подняться из своей могилы. Однако эта вера, как выражаются учёные, фольклорный конструкт. Произведение народной молвы, опиравшейся на некогда существовавшую религиозную доктрину. А то, что мы с вами видим… Профессор Тутч прерывисто вздохнул. — То, что лежит перед нами, мой дорогой Чарльз — первоисточник африканского фольклора. Как вы совершенно верно определили, его родина — Индия, далёкие провинции в джунглях у истоков Ганга. Видите ли, индийские боги весьма разнородны. Среди них есть шестирукие великаны и ненасытные сладострастницы, есть терпеливые идолы и зловещие золотые тигры, — пророчествовал дребезжащий голос профессора. — Но есть среди них нечто более ужасное. То, что я знаю под именами Чёрный Будда, Искажённый Будда. Или, на языке оригинала, परिवर्तन के वास्तुकार. «Паривартан ке-ваастукаар». В переводе это означает Зодчий Перемен. Эта религия давно мертва, Чарльз. Я знаю лишь немногих путешественников, которые встречали места поклонения. И все, как один, их отчёты говорят о тягостной ауре и тревожных чувствах, к которым склоняется психика при таких встречах. Тем не менее, именно треугольник из рыбьих костей был знаком Зодчего Перемен, а слова «Я отрицаю себя» служили неким религиозным выкриком, заклинанием, призывом к Зодчему, чтобы он помог освободить себя из оков плоти и преобразить в нечто… нечто более тёмное. Этот повторяющийся клич сами индусы называют мантрой. Она часто сопровождала человеческие жертвоприношения, если верить рисункам в уцелевших храмах. Итак, я убеждаю вас, Чарльз: ваша находка — это не шалость ребёнка. Это заклинание из языческой чёрной магии, чернейшей магии. Заклинание… возрастом в несколько тысяч лет. В неподвижных глазах профессора Тутча светился страх. * * * Вскоре Чарльз Айзек усаживался за стол против Уильяма Грина. Инспектору и доктору предстояло решить, каков их следующий шаг.
-
Отличный пост, оче атмосферно.
|
В следующие часы каждый был занят своим делом. Мистер Кларк растворился в сизой дымке, окрасившей улицы в цвета несвежего бульона. Среди городских дымов терялись двускатные крыши и бесконечные кирпичи оттенков копоти или крови. Инспектор Грин остался. Оскорблённая миссис Стрейнджер заперлась у себя, но шевеление занавесок подсказывало, что толстая сплетница бдит.
* * *
Звучный голос пристава проникал в каждый угол полупустого зала заседаний морга Поплара. Стоя перед дубовой кафедрой, он говорил, и его голосу вторил тихий скрип нескольких карандашей. Жюри слушало в молчании. Денег, выплачиваемых этим людям в счёт возмещения должности, едва хватало, чтобы компенсировать пропущенный рабочий день. Поэтому многие из членов жюри были уже стариками, стоически принявшими свой долг.
— Слушание объявляется открытым. Председательствует коронер Восточного Лондона, мистер Джон М. Хамфрис. Слушаются выводы расследования коронера в отношении обстоятельств смерти молодой женщины, найденной убиенной…
* * *
Старые записи. Вырезки из газет. Книги с закладками и карты с отметками. Всё, что остаётся после любого вопроса, любого вдумчивого исследования, любого увлечения. Инспектор Грин препарировал жизнь Дороти Норкорт, одну за другой просматривая каждую бумагу, которую находил в её небольшом жилище. Обычно для этого привлекают констеблей, которые собирают найденное в большие ящики и вывозят в железные подвалы под Скотланд-Ярдом, где потом методично перебирают документ за документом. Но мисс Норкорт жила скромно, и инспектор знал, что справится один.
* * *
Коронер выступал сухо, сжато, по делу. Ему не в первый раз приходилось докладывать о трагедии, и, видит Бог, мистер Хамфрис хорошо знал — не в последний. Таковы люди. Таков Большой Лондон. В его речи слышался акцент западного Уэльса. Он опросил сержанта Вейнсворта, задав пять коротких вопросов и получив исчерпывающие ответы. Затем вышел Уильям Бут — благообразный священник с мессианским блеском в глазах. Он подтвердил личность мисс Норкорт под изучающими взглядами репортёров, прежде знавших его в совсем другом амплуа. Скамья жюри хранила молчание. Тишина постепенно становилась удушающей. Кто-то зевал. Следующим свидетелем стал доктор Мортимер, шагавший к кафедре под голос мистера Хамфриса:
— На основании Акта о медицинском освидетельствовании от семнадцатого сентября тридцать шестого года доктор Джеймс Мортимер из лечебницы Чаринг-Кросс привлечён мною в качестве компетентного хирурга к sectio cadaveris, сиречь сечению тела, для объявления причин смерти. Доктор? Прошу.
* * *
Ворота Святого Иоанна остались от массивной стены, отделявшей приорат Клеркенвелл от земель женоборца и паписта Генриха Восьмого. По всей видимости, приор Докруа считал, что толстая стена способствует укреплению отношений с любым монархом — и не ошибся. Стена стояла и по сей день, хотя Клеркенвелл стал одним из лондонских боро, наполненных трактирами, лавками и конторами. Надо сказать, что и ворота нашли себя в новой эре. Здесь успел поработать знаменитый Сэмюэль Джонсон и предлагали уроки латыни в обмен на кофе. А теперь под средневековыми башнями, нависавшими над узкой улицей, примостились несколько магазинов. Чарльз вошёл в один из них, отсчитывая тростью булыжник. Он действительно знал места, где любят «работать с фактурой».
— Это камфора. Перетёртая в порошок и химически кристаллизованная смола камфорного лавра, — без колебаний сказал смуглый человек за прилавком. Белобородый англичанин рядом покивал, соглашаясь.
Сдобренный золотой гинеей, смуглый человек пустился в рассказ:
— Что же, кроме как специю её можно использовать как лекарство, как спасение от инфекций и для снятия отёков. Можно жечь, чтобы прогнать москитов.
— А я читал, — добавил белобородый аптекарь, — что в Древнем Египте глиной с камфорой мазали мумий. Знаете, чтобы остановить разложение.
Но сведения смуглого человека на этом не оканчивались.
— Будучи нанесён на открытую рану, её концентрированный раствор вызовет мучительное жжение, а будучи принят вовнутрь — головокружение. И даже, возможно, галлюцинации. Я не знаток поверий, но на моей родине говорят, что у камфоры имелся сакральный смысл благодаря последнему качеству. Отец рассказывал, что в старые времена она сопровождала богослужения. Жрецы умывали свои руки маслами камфоры и воскуривали её для тех, кто искал утешения в храмах. Считалось, что она наделяет мысли ясностью и позволяет открыть незримое. Взглянуть на свою жизнь со свежей головой, выражаясь поэтически. Одним словом, это был атрибут культа. Аромат благовоний, сопровождающий слова жреческой мудрости. Но мы окончательно уходим от химии в метафизику. Тут я не специалист.
Аптекарь-англичанин захохотал.
* * *
— Таким образом, причиной гибели послужили ужасные повреждения, нанесённые, вне всяких сомнений, рукой человека, а не волей случая или корабельным винтом.
— Вы подтверждаете насильственный характер смерти, мистер Мортимер? — спросил мистер Хамфрис со своей кафедры.
— Разумеется! — нос доктора даже вздрогнул от неприятной очевидности вопроса. — Мисс Норкорт скончалась от…
Он запнулся. Скрип карандашей немедленно стих.
— Доктор? — напомнил мистер Хамфрис.
— От… многочисленных колото-резаных ранений, а также от последующих и предшествующих травм. Характер повреждений также допускает версию об утоплении, предварившем биологическую смерть.
— Вы хотите сказать, что мисс Норкорт была жива… на всём… всём протяжении?.. — дрогнувшим голосом спросил коронер, впустив неожиданную человечность в ход слушания. Кто-то в жюри перекрестился.
— Да, — коротко сказал доктор Мортимер. — Инспектор Грин, присутствовавший на вскрытии, предположил, что мисс Норкорт захлебнулась собственной кровью в ходе извлечения лёгких. Это вполне возможно. Однако я…
Коронер поднял руку:
— Достаточно, доктор. Я полагаю, жюри сочтёт несомненным злой умысел деяния.
Члены жюри не возражали.
* * *
Когда время перевалило за полдень, инспектор Грин знал о жизни Дороти Норкорт практически всё. В Армию Спасения её привела скука. Банальная скука молодой девушки из провинциального Оксфорда, не желавшей провести остаток жизни за воспитанием детей и ожиданием мужа. Благодаря скромному достатку отца-юриста, Дороти смогла устроиться в городе и посвящала время прогулкам, знакомствам и чтению. Вскоре судьба свела её с преподобным Уильямом Бутом и его патроном — благотворителем Арчибальдом Морганом, виконтом Эксмутом. О первом мисс Норкорт отзывалась с наивысшим почтением и даже, как кажется, некоторой влюблённостью. О втором говорила, что его деньги помогли поставить дело Уильяма Бута на широкую ногу. Это «дело» заключалось в спасении утопающих от рук самих утопающих. Вместе с другими солдатами этой «армии» Дороти странствовала по трущобам Лондона, не боясь ни болезней, ни преступников. Она помогала девушкам, которых ждала карьера шлюх или, в лучшем случае, судомоек в грязных трактирах, найти новую жизнь. Она подыскивала для них работные дома. Писала рекомендации. Учила языку и хорошим манерам — задаток для будущего места горничной. Именно здесь инспектор Грин встретил начало её поисков.
Её звали Керри-Энн. Без фамилии, без инициалов, без адреса. Дороти нашла её несколько месяцев назад в придорожной канаве: пьяную и избитую, с серьёзной травмой желудка. В неотправленном письме, притаившемся под стопкой других, Дороти Норкорт записала:
«Я привела её домой. Накормила и отдала одежду, которая у меня была. В обмен Керри показала мне необычную татуировку, сделанную наспех и, наверное, грязным инструментом, поскольку место нанесения распухло и воспалилось. Татуировка напоминала рисунки, которые моряки наносят друг другу. Тем не менее, я ощутила что-то глубоко неприятное. Внутреннее отвращение перед тем, с каким грациозным уродством был выполнен рисунок. Он изображал три черты, сошедшиеся в треугольник вокруг причудливо искажённого человеческого глаза. Силуэту этого глаза придали форму рыбьей фигуры, где хвост и голову оплетали кровеносные сосуды. Нарыв или ссадина, оставшиеся в центре этого глаза, на мгновение показались мне уродливым зрачком, взглянувшим на меня с её руки. Мне надо больше спать. Керри уверяет, что подобные рисунки делаются каждой женщине из тех, которые работали вместе с ней. Завтра я отведу её к отцу Буту. В состоянии, которое я наблюдаю, ни одна семья не сможет принять эту женщину. Но мы поможем ей найти приличный работный дом вместо той "работы", которая была с нею прежде. Ставить тавро на людей — это чудовищно. Я никогда не поверила бы, что увижу такое в Лондоне. Мне действительно надо больше спать».
* * *
Когда доктор Мортимер закончил рассказ, от уныния не осталось и следа. Старики-свидетели, отделённые барьером от пустующих стульев, перешёптывались и качали головами. Журналисты старательно вписывали в будущие статьи то, что не успели заслушать или записать. Даже в Лондоне, богатом на разного рода преступление, это событие казалось выходящим из привычного хода вещей. В блокнотах писак мелькали фразы: «разделка женщины», «бойня у Собачьего острова», «зло среди болот» и даже «за грехи воздал Господь». Художник от «Иллюстрейтед Ньюс» делал куском угля скетч, в котором угадывалась распростёртая девушка в изорванной одежде. Только усталый хроникёр «Морнинг Ньюс» писал скупо и точно: погибла-проживала-полиция. Три «П», с которых начинается любое расследование. Он собирался положить к стопам истории не сенсацию, а очередной некролог.
— Мистер коронер! Вы передали дело полиции? — спросил кто-то.
— Да.
— Есть ли свидетели?
— Мы в настоящий момент ведём работу над…
— Кто подозреваемый?! — перебил другой вопрос.
— Я не могу ответить на ваш вопро…
— Кому, кому поручено дело?! — визгливо прокричал журналист от «Курьера». На это мистер Хамфрис ответил ясно:
— Инспектору Уильяму Грину из полиции Лондона. Его нет в зале, но в самом скором времени он предоставит мне отчёт о принятых мерах.
* * *
Великолепный римский ампир Британского музея делал эспланаду перед ним торжественной и прекрасной. Строгие колонны главного хранилища Империи, куда стекались ценности и диковины со всех концов Земли, продолжались в бесконечность, а высокие двери гудели от голосов. Смотритель, сутулый мужчина в вельветовом фраке, с поклоном приветствовал доктора Кларка. Его здесь помнили. Несколько экспонатов заняли свои места благодаря скитаниям и любезности мистера Чарльза. Вскоре, уяснив суть вопросов, смотритель направил доктора Кларка в «индийское крыло». Шагая через мраморные залы, доктор встречал чудеса Амазонии и Перу, Мексики и Северной Канады, Австралии и Персии. Над каталогом коллекции без устали трудился сонм профессоров, но их усилий совершенно не хватало, а неразобранные груды имущества в запасниках грозили вскоре привлечь драконов.
Клемента Тутча, уже удалившегося от дел, но сохранившего за собой почётный кабинет с собственной фамилией, доктор Кларк застал со щёточкой и клеем над расколотой статуей Будды из зелёного нефрита. В полумраке доктор Тутч напоминал хищную горную птицу, окутанную в мягкий жилет с золотым шитьём и кожаный рабочий фартук. Фотографии на стенах демонстрировали его великий степной поход 1875-го, работы на Александрийском маяке в 66-ом, поиски древнего Вавилона в дельте Ганга. Почти всю жизнь Клемент провёл в путешествиях, написал десятки статей, выступал с многочисленными докладами. Лишь в последнее десятилетие его задор начал ослабевать. На иссечённом морщинами лице почти неподвижны были чёрные глаза, смотревшие с ужасающей бесстрастностью. Тысячи пройденных лиг не пощадили душу великого исследователя, сделав её твёрдой, будто алмаз.
На память Клемент не жаловался:
— Чарльз, — вежливо сказал он, не прекращая работать щёточкой над упитанными щеками Будды. — Я не видел вас… сколько? Рождественский приём у Баскервилей?
-
Читается легко и приятно, лучше многих книг
-
С неослабеваемым интересом.
-
Отличный пост, спасибо, и за напоминалки тоже, а то мы что-то тормозим :(
-
Боже, я читать-то это утомился, каково же было писать... Респект
|
КАСТОР БРАУН
Звонили с неизвестного номера.
— Ночи, мистер Браун! Уолтер Баркер на проводе. Вы один?
— Да, доктор Баркер, — не меняя положения, Кастор нашарил и прижал к уху телефон.
— Говорить можете?
— Могу.
— Вы говорили с экономкой? Получилось что-то узнать?
— Да, — повторил Бруджа.
Звонок принёс раздражение и боль. Дневной Торпор сковал вчерашние раны, однако Кастор ещё стоял слишком близко к головокружительному ущелью памяти. Он чувствовал беспомощность, потерю внутреннего баланса. Новый вечер он хотел начать с молитвы, перечитывая строки Книги в тишине. Её мудрость помогла бы вернуть покой, должна была помочь! Но жестокий мир выдирал Кастора к себе. Впрочем, голос Брауна не поменялся — только небольшая пауза свидетельствовала о том, что ему пришлось собраться с силами для ответа.
— Мы застигли эту женщину бегущей. Она…
— Нет, мистер Браун, это личная беседа. Я хотел бы, чтобы вы спустились вниз, если я верно… сориентировался в ваших краях, — в голосе Шерифа скользнула тщательно сглаженная неприязнь к Убежищу собеседника.
Открыв глаза, Браун взглянул на светящиеся в темноте часы. Где-то прошуршали крысиные коготки.
«О да. Дерьмо».
Сунув босые ноги в расшнурованные ботинки, Кастор прошёл к окнам в соседнем зале. Большая часть стёклышек в их мелкой решётке отсутствовала. Сквозь ржавые прутья он видел город, сиявший над чёрным изгибом реки. Перед ним расстилалась непроглядная ночь, сшитая из цепочек уличных фонарей, пустырей, автомобильных сервисов и складов. Замок из красного кирпича и бетона, выбранный Кастором, стоял над асфальтовой дорогой, давно закрытой за ненадобностью. Дорога полукругом опоясывала старую промзону, где с семидесятых годов ржавели водонапорные башни и закрытые цеха. Стены покрывали нецензурные слова и росчерки граффити, а на большом плацу высились груды шлака, стояли брошенные бытовки и контейнеры со строительным мусором. Среди них Браун увидел два ярких пятна, принадлежавших фарам «Шевроле» Уолтера Баркера. Шериф и вправду подобрался близко.
Кастор отступил от окна, иррационально ощущая чужой взгляд на теле, неприкрытом одеждой. Это окончательно сгубило поиски баланса, и вампир обречённо вернулся к своему убогому ложу. Из большой картонной коробки он вытащил серую толстовку, точно такую же, как пострадавшая вчера. Они не отличались между собой, потому что и одна, и вторая появились из кассы имущественной помощи — такие же толстовки Браун выдавал нуждающимся, которые не могли приобрести новую одежду.
Вскоре он шагал между отвалов, сбивая ботинками крошечные лавины. Свежий ветер кусал лицо, принося с реки свежесть. Взревела сирена с баржи, проходящей под мостом. В бархатной высоте вспыхивали дежурные лампы на башенных кранах, облепивших стройку невдалеке. Вскоре к ветру прибавилось урчание восьмицилиндрового двигателя. Сквозь стекло Шериф указал на соседнее кресло.
Пока машина разворачивалась, выискивая путь в трясине бетонных плит, Кастор завершил недосказанную историю:
— Миссис Фоллс стреляла в меня, пытаясь защититься. К ней, как и ко второй горничной, приходил высокий человек, одетый в стиле Старого Запада. Он носил очки и шляпу, от него пахло костром и спиртом. Мисс Келли узнала его примету — серебряный перстень с расколотым солнцем. Этот человек вселил страх в душу миссис Фоллс, в ночь убийства велев ей уступить своё место другой девушке. Он не открыл ей, что планирует сделать.
— Ясно. Где она сейчас?
— Мы позволили ей покинуть город… вместе с семьёй.
Несколько секунд Шериф напряженно молчал.
— Вы недовольны, доктор Баркер? — с утвердительной интонацией спросил Бруджа.
— Я… ладно, бес с ней. Что с квартирой Уотерса? Вы успели ее осмотреть?
— Мы встретимся там через… через полчаса или около того.
— Понятно. Позвоните оттуда, если нужна будет помощь.
— На самом деле, доктор Баркер, сначала мне хотелось бы узнать кое-что. Китайский ресторан. Они смогли что-нибудь рассказать? Машина? Чьё-то описание?
На видеозапись из ресторана Кастор не надеялся. Джей-Джей — не тот район, где люди устанавливают камеры.
— Ваше описание совпадает с тем, что сказали китайцы.
— Блядское «да», — победно сказал Браун, но радость оказалась поспешной.
— Среднего роста европеец в рыже-коричневом пыльнике, шляпе и перчатках.
— Чё? Европеец? Мне затирали, что он ниггер… — Кастор усердно пытался вспомнить, что именно пыталась вывалить на него косноязычная толстуха.
— Голубоглазый, русоволосый, — продолжал Шериф. — Очки, четырёх- или пятидневная щетина. Ещё упомянули кольца и амулеты. На чём он приехал — никто не видел. Зашёл он через чёрный выход, туда же и ушёл.
— Херня… — уже без особого удовольствия резюмировал Бруджа.
— Сам мистер Уотерс приехал на разбитой машине, не своей. Это вы и сами знаете. Судя по всему, если у убийцы и есть помощники, то вряд ли более двоих. Но исполнитель из них только он. Впрочем, если вы говорите, что он живёт в лесу, то, быть может, помощников у него и вовсе нет. Исключая заказчика, разумеется.
— А что насчёт камер в доме?
— Думаю, тут вам лучше послушать внимательно, — Баркер вывернул в проезд между заборов.
— Что на них? — настойчивее спросил Кастор, хмурясь.
— Помните миссис Фоллс?
— Естественно. Я видел её прошлой ночью.
— Прошлой ночью она была в доме мистера Касла. Эксперты сообщили, что именно она впустила убийцу через окно.
— Вот сука… — Кастор тяжело вздохнул.
— Это было в слепой зоне камер. На первом этаже. Затем две камеры поочередно частично зафиксировали человеческий образ, смазанный из-за быстрого движения.
Браун переплёл пальцы. До того, что допрос проводил не он, ему не было дела. Никто не запрещал ему задавать вопросы и получать ответы. И он бы мог спросить, где была миссис Фоллс. Но не спросил. А она совершила бо́льший грех, чем смогла признать. Впрочем, разве же была мисс Келли исповедником, чтобы ей нельзя стало лгать?
— Это… наш промах. Моя ошибка, — через силу признал он. — Говноедка нас обманула. Удалось ли вам узнать что-то ещё?
— На данный момент пока всё. Я сообщу вам, как что-то ещё станет известно. Аналогичного жду от вас.
«Аналогичного жду от вас… ну ещё бы…»
Они ехали в молчании, преодолев огромные стальные ворота. Распахнутые створки навечно застряли в земле. Окна на контрольно-пропускном пункте зияли тёмными провалами. Турникеты давно увезли.
— Восходит солнце, настает зной, и зноем иссушает траву, — нараспев проговорил Кастор, глядя в зеркало заднего вида. — Цвет ее опадает. Исчезает красота вида ее. Так увядает и богатый в путях своих.
Шериф покосился на него, включая сигнал поворота. «Корветт» мчался между цехов, сходившихся над головою словно горы. Сполохи фар вырезали в асфальте призрачный конус. Кастор продолжал:
— Блажен человек, который переносит искушение. Потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь тем, кто любит Его. Пусть же и миссис Фоллс обретёт блаженство.
— Это из Библии?
— Всё верно, доктор Баркер. Послание Иакова.
— Касл тоже что-то нашёл в этих книгах, — Шериф пожал плечами.
— А вы?
— Знаете, почему я люблю шоссе, мистер Браун?
Кастор помолчал, взглянув на спидометр. Сухие белые руки Шерифа лежали на руле неподвижно.
— Вы едете быстро. Как все мёртвые, — Кастор почти процитировал «Дракулу».
— Дороги напоминают мне о саванне, мистер Браун. О далёкой жёлтой земле.
— Выходит, нас связала Африка, — Кастор с улыбкой покачал головой. — Посмотрите-ка, даже белому парню не повезло.
— Это не было невезением или злым роком. Вы знаете, кто я, мистер Браун. Старый Человек наверняка рассказывал вам.
Кастора пронзило понимание, что сейчас он говорит с единственным Собратом в городе, который мог назвать Принца так. Последним из их тесного круга. Мистер Соломон, Кастор, Дюк… и доктор Уолтер Баркер, Шериф Дауд-сити.
— Я знаю, кто вы, — признался Бруджа. — Вы служили полковым врачом под Эль-Аламейном, затем… затем вы сделали много хорошего. Вы работали в протекторате Нигерия. Во Французском Конго. Давно — ещё в те дни, когда колонии были колониями.
— Я сделал это не от неудач, мистер Браун, а из-за того, что хотел исправить чужие ошибки.
— Затем вы увидели войну. Так мне сказали.
— Я увидел, мистер Браун, что нет справедливости среди царей. Ту справедливость, которую вы можете восстановить, вы всегда держите в собственных руках. Считайте это законом саванны, если любите метафоры из книг.
Бруджа не ответил. «Шевроле» вихрем промчался сквозь Кормушку, подхватив у широкой набережной волну зелёных светофоров. Время ещё было ранним. На встречной полосе выстроились заторы; люди возвращались в пригород. Работали рестораны. Светились вывески магазинов. Шериф остановился на перекрёстке, откуда начиналась дорога на юг, откуда до дома Уотерса можно было добраться за неполные полчаса.
— Найдите мне след, мистер Браун, — напутствовал его Баркер, наклонившись к соседнему сиденью. — Вы должны понимать, что в ином случае окажетесь следующим.
— Я ли один? — Кастор ухмыльнулся.
— Не вы один, мистер Браун, — бесстрастно ответил Шериф. — Но вы будете первым.
— Кажется, теперь у нас всех появилось по важному делу? — Бруджа сделал заход с позиций отменно тонкой иронии, но Шериф был непробиваем:
— Мне надо доложить Совету Примоген, — отрезал он. — Удачной охоты, мистер Браун.
Сунув руки в карманы, вампир проводил «Шевроле» взглядом, а потом зашагал на юг.
|
Кастор медленно стянул окровавленную толстовку, оставив себя обнажённым. Он улёгся на старый диван, взятый с уличной обочины. Теперь диван стоял в центре пустынного зала. Рядом нашлось место для тумбочки с подломленной ножкой и промышленной напольной лампы, сейчас выключенной. Одежду Кастор вешал на спинку. Одеяла не имел. Пружины скрипнули только один раз.
Кастор заложил мускулистые руки за голову и смотрел в потолок, где угадывались очертания пузатых вентиляционных каналов. В бетонных недрах завывал ветер, а цокот крысиных коготков в темноте повторял зигзаг лестницы и наполнял старое здание жалким подобием жизни. Сквозь потолок Кастор видел четверых детей.
Дети прыгали на крыше угловатой сгоревшей машины. Прыгали и прыгали, перебрасываясь заливистым смехом. Вздымались майки, открывая впалые животы. Сверкали счастливые улыбки. Стоптанные сандалии гремели по упругой чёрной крыше, а с груды кирпичных обломков неподалёку смотрела неряшливая толстая женщина в цветастых платьях:
— Хусейн! Хусейн!
Дубовые дубинки хлестали его плечи. Они взлетали и падали с решительной жестокостью. В те времена полицейские не боялись выходить один на один с толпой. Их защищали только круглые щиты из мутного органического пластика, похожие на щиты греческих гоплитов. На головах белели шлемы с козырьками, которые теперь носят в конных клубах. На поясах блестели тяжёлые связки наручников. Полицейские били его, упавшего, наносили удар за ударом. Кто-то вырвался из толпы с криком:
— Хусейн!
На грязной белой футболке пестрел логотип американской «Нации ислама», хотя к тому времени она уже называлась «Мусульманской миссией» или как-то ещё. Реформа, чтобы смыть пятно криминального прошлого. Не все считали, что должны что-то смывать. Не все считали позорным своё право поднять головы вслед за великим Элайджей Мухаммадом, сказать своё слово, быть услышанными. Марш Миллионов перевернул американский ислам и чёрные гетто, соединил их и бросил в бушующую пучину времён. Браун смотрел на себя, поднимающего кулак перед разношёрстной и грязной толпой. Теперь он сам стоял на груде щебня, а призрак женщины растворился вдали.
Его пальцы бережно опускали бомбу в большую оптовую банку из-под бобов «Кнаббс». Динамит оказалось несложно достать под видом строительного подрядчика, занятого на буровзрывных работах. Несколько нужных бумаг, поддельные подписи и участие неравнодушных друзей сделали всё за Брауна. Он сидел в трейлере, в тесном кружке молодых чернокожих, один из которых неумело разжигал бонг в пластиковой бутылке. Браун сделал ему замечание, не отрываясь от присланной по телефаксу инструкции. Через несколько дней ударил взрыв.
Из темноты проступало скуластое лицо Старого Человека. Его глаза блестели там, где от труб отстали лохмотья серебристой теплоизоляции. Старый Человек. Le Vieillard. Тот, кто рассказал Брауну о другом восстании и другом рабстве, случившихся много десятилетий назад. Его настоящий Отец, его Сир.
— Я нарекаю тебя Кастором вслед за Кастором из Кардена, святым отшельником и епископом-первострадальцем, — гулко говорил мистер Соломон. — Я нарекаю тебя Кастором вслед за Кастором Диоскуром, братом своего бессмертного близнеца. И как Зевс даровал бессмертие Полидевку, но не разрушил узы братской любви, так я дарую его тебе, не разрушая узы твоего служения. Отныне ты — Кастор Браун.
Коленопреклонённый мужчина, облачённый в белые брюки, счастливо улыбнулся.
Кастор с содроганием всматривался в камеру-обскуру собственного прошлого, а беспощадная память выдавливала на пластине новые и новые образы. Светотень и мрак манили Кастора, и больше не было мудрого Отца, который удержал его от падения в бездну. Теперь Кастор был один на своих Тёмных улицах.
Обрывок брезента качался над выбитыми дверями. Вскоре его сизой шкуры коснулся рассвет. Глаза Кастора остановились в пустоте.
|
|
-
За специалиста по прикладным ауспициям ))))
|
-
Тост за школьные вечеринки))
|
|
— Na ja, ein Arsch zu scheißen geht… — прошептал фельдфебель. А там и миномёты сработали.
С первыми хлопками на фельдфебеля Зайера нахлынула… досада. Безумное, совершенно неадекватное реальности чувство. Но Рольф сожалел лишь о том, что не получился хороший, вдумчивый штурм. Красиво могли бы пройти, все шансы были. С другой стороны, когда он — штурм этот, генераль-план — получается? Что на карте диспозиция прекрасная, то на местности — жопа потрясная. Зато глаза его бойцов с лихвой говорили о том, как и что должен был чувствовать сейчас нормальный человек.
— Это… это же миномёты, да? Миномёты у них? — пискнул Кунц, в ужасе глядя на Рольфа.
— Бодрей рожу, гренадёр! — по привычке каркнул Зайер, но, покосившись влево, смилостивился: — Красные к югу кладут. Не в тебя.
— На танк наводятся, — флегматично заметил Йенс, пожёвывая травинку.
— Больше не на что, — согласился Зайер. — Значит, лейтенант удивит их с дороги.
Снова что-то булькнуло над деревьями, заставляя волоски на загривке покрываться нервной изморозью. И снова по дряблой цепочке стрелков полетели шепотки. Качались винтовки в руках, кто-то переглядывался. И самым дерьмовым было то, что именно Рольфу предстояло стать тем фланговым ударом, которого ждут на холме: затем, чтобы «дьяволы» Циммермана без помех ударили с севера и сделали то, за что их любят. Только куда он пойдёт, ввосьмером на укрепрайон? Легче сразу сесть своею Gesäß на красный Schwanz, выражаясь языком Гёте.
— Ждать, — осадил Рольф.
Сказал очевидное, но сам видел — сейчас мозги под касками пойдут отключаться.
— Halt, гренадёры, — повторил он и обернулся к заместителю. — Ефрейтор, там и там — пулемётные гнёзда. Там и там — окопы, они населены счастливыми русскими. Пока с дороги не заткнут СГ, не рыпаться. Как пулемёты уйдут, по моей команде держимся здесь или двинем двумя группами, чтобы всех не накрыло. Ползком, перебежками. Хребты не поднимать.
Габриэль вздрогнул. Зайер продолжал, не обращая внимания:
— Расстояние между группами — тридцать шагов. У подножия затаиться. Огонь не открывать, себя не показывать. По моему свистку — забросите гранаты. Кто счастливый обладатель? Вагнер, Давид? Макс? Хорошо. Вы и сделаете. Два свистка — вверх по склону. Три свистка — отступать сюда же, откуда выползли. Четыре свистка — все ко мне. И смотрите не застрелите друг друга, а то я вас из могилы достану.
— К-куда забросить-то, герр Зайер? — еле слышно спросил Штейн, сдвигая гранатный подсумок то вперёд, то назад без всякой надобности.
Рольф вздохнул. Честным ответом бы было: «куда забросится». Гранаты швырять — не каждому дано, прицела к ним не привинчено.
— Если будет жив пулемёт, ему под рыло. Не будет — метьте вон в те деревья, они над русскими окопами.
Оставив биноколь, Рольф ещё раз повторил:
— Но сейчас — ждать. И залечь. А то нервные они что-то…
Да и сам сполз за свою сосну.
-
Хороший ход. Просто нравится.
|
|
|
-
Вот, каким должен быть пафос!
|
-
Ну и шуточки у пионера! xD
|
|
ПРОЛОГ МЕДНИКА: ЖЕНЯ И СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА
Женя курил, смотрел на записку и думал. Снова курил, снова думал. Вдыхал мандариновый пар. Планы сходить в магазин сами собой отпали, а им на смену вернулась изматывающая тревога, которая преследовала девятнадцатилетнего студента биофака МГУ последние три недели. Шаркая по проспекту Вернадского и не глядя обходя встречных прохожих, подросток не мог решить, что видит — свой смертный приговор или очередное звено цепи событий, которую запустил собственными руками. Со странным удовольствием он обнаружил, что у страха есть запах и вкус. Он кисло проступает на зубах, мешая дышать. Но, вопреки всему, желудок щекотал азарт.
Сверхъестественное в жизни Евгения Юрьевича Медника появилось в июне этого года. Под конец недели он уселся на электричку и укатил в Южное Бутово, домой. Смеркалось, мать и сын пили на кухне чай с коньяком и обсуждали всё на свете. Женя рассказывал о последних экзаменах, о Москве, о новых знакомых, а мама в основном слушала. Светлана Николаевна уже вышла из того возраста, когда с человеком случаются приключения, и была довольна неторопливой судьбой старшего продавца в районном «Ашане». Однако на этот раз она пустилась в воспоминания.
— Москва богата на события, — сказала она, смущённо улыбаясь. — Даже на мою бабушку однажды напали в подъезде. Представляешь, каннибалы. Жуть сплошная.
— К-кто напал?! — Женя подавился чаем и едва не выронил телефон. Ожидая услышать про неудачную свадьбу какой-нибудь тёти, он слушал не особо внимательно.
— Ну или как они называются? — смущённо порозовела мама. — Знаешь, которые людей едят.
— Каннибалы... — растерянно выдавил Медник.
— Ну вот.
— Чего?! Бля, мам, ты поехала?
— Не ругайся, — мама нахмурилась. — Козлёночком станешь.
— Каннибалом я стану. Что за бред ты рассказываешь?
Но мама рассказывала не бред. Вернее, Женя долго думал иначе. Даже смеялся и, конечно, ни капли не поверил. Оказалось, что в бородатом семьдесят третьем (или пятом — мама путалась в показаниях) на пожилую даму, москвичку в третьем поколении Марию Александровну Иванову напали в подъезде. От обычных бандитов ситуацию отличало то, что парень, которого сегодняшний Женя окрестил бы наркоманом, пробовал покусать её и утащить в квартиру. Спустя несколько часов в квартире номер шесть, куда безуспешно вызывали милицию, раздались выстрелы и произошёл взрыв бытового газа. Уже к утру весь дом гудел. В квартире погибли трое жильцов. Милиция строго-настрого велела молчать. Приезжали из главка МВД, из КГБ, по делам организованных банд. Только слухи не заткнёшь, и бабушка точно знала, что погибли двое, а трупов нашли четыре. И два из них... Тут мама сделала драматическую паузу:
— ... обглоданные, представляешь? Как собаки ели.
Изнывая от безделья на летних каникулах, в один день Женя вспомнил несуразную историю и начал разыскивать факты. К своему огромному удивлению он находил одно подтверждение за другим. В семидесятых многоквартирник на Садовой-Триумфальной, где жила прабабушка, реставрировали после пожара. В исторической редакции «Известий», что стояла в паре кварталов от места событий, хорошо помнили перестрелку, о которой газетам запретили писать. Совпадения до того изумили Женьку, что он, не будь дураком, запросил архив МВД, так и написав в заявлении, что интересуется судьбой родственника. В середине июля пришёл ответ — внезапно, довольно смутный. Производились следственные мероприятия, выявлены факты причинения насильственной смерти, подозреваемых не обнаружено, машина не установлена.
«Какая машина?» — спросил себя Женя.
Ему пришлось лично поехать в архив, причём не лаконичный полицейский, а газетный, и получить от хмурого архивиста распечатанные PDF-сканы в отвратительном качестве. В них Женя нашёл краткое изложение свидетельских показаний, среди которых ему попались слова ночной уборщицы, работавшей в парикмахерской в том же дворе. Она была единственной, кто видел некий автомобиль чёрного или тёмно-синего цвета, заехавший во двор накануне событий. И даже запомнила его номер. «Чисто бандитский фильм!» — Медник азартно потирал руки. Биолог в нём ненадолго умер, а голову поднял несостоявшийся журналист. С помощью его головы, звонков нескольким друзьям и очередного запроса, который гулял в ГИБДД полтора месяца, выяснилось, что номер автомобиля числился за клубом политархивистики в Измайлово. В те годы — на самой окраине Москвы.
Спустя ещё месяц Женя знал продолжение удивительной истории. Сам клуб прекратил существование в 91-ом, но не распался, а был реорганизован сперва в товарищество «Комета», потом в кооператив «Ракета». В девяносто восьмом году, как подсказал ЕГРЮЛ, звёздный кооператив превратился в ЗАО «Космос» и уехал по другому адресу. Один из его бывших учредителей теперь числился директором ООО «Астероид». Сервисы «Контур» и «Интерфакс» показали, что «Астероид» выглядел как типичная однодневка с адресом в частной квартире, номинальным директором и минимальными оборотами. В начале сентября Женя поехал на место бывшего размещения клуба, где теперь обитал муниципальный архив. Медник не увидел ничего подозрительного, но поговорил с пожилым охранником и выяснил, что некая мутная лавка действительно существовала в этих краях. Окончилось всё просто и прозаически. За неделю до злополучного письма с карточкой метрополитена Жене поступил звонок с угрозой. Обычный такой звонок. Типа здравствуйте, беспокоит охранное агентство «Кавказ-Вымпел». Если не прекратишь спрашивать, тебе пизда. Женя пытался что-то сказать, но разговаривал уже с гудками.
Что ж. Каннибалы из прошлого просто не знали, с кем связались. Охуевшая молодёжь с каналами в «Телеграм» не боялась ни полиции, ни системы, ни чёрта. По крайней мере, пока сама не получала по зубам. Так случилось и с Медником: страх спровоцировал злость, а злость толкнула на довольно тупой поступок.
* * *
До «Измайловской» Женя добрался за сорок минут. Несмотря на красивые фразы, в этот раз парень нервничал намного сильнее, постоянно сжимая и разжимая руки в карманах. На месте не сиделось. Он как заведённый ходил по полупустому вагону, вызывая тревожные взгляды редких пенсионеров. То прислоняясь к дверям, то занимая краешек пластиковой скамьи и тут же снова вскакивая, он едва не пропустил станцию. Только ударивший в окна свет подсказал, что близится конец синей линии.
Параллельно платформе шёл густой лес — зрелище ночью мрачное, а днём приятное уставшим от города глазам. Измайловский парк занимал площадь более чем в полторы тысячи гектаров. Больше, чем иной микрорайон. Но сегодня Жене, обычно любителю природы, было откровенно плевать. Он торопился, сам не зная, куда и зачем идёт. Сперва тот звонок, теперь карточка... «Типа метафора, мол, под землю уедешь? Изобретательно. Ну, они же не всерьёз. Алё, они не могут быть всерьёз» — мысли скакали в голове, не очень попадая в такт музыке.
Женя почти бежал, когда добрался до сетки Парковых улиц. Зелёные аллеи, шумевшие ещё пышными кронами, совсем не казались местом, где может случиться что-то плохое, но Медник поминутно оглядывался. Другой бы на его месте, пожалуй, дал бы заднюю, и Женя сам не знал, зачем шагает навстречу опасности. Его беда заключалась в том, что жажда открытий будоражила кровь не хуже страха. Заставляла действовать неправильно. Женя чувствовал себя Ларой Крофт, прикоснувшейся к загадкам древних фараонов, и за это чувство он готов был отдать месячную стипендии. Разве мог он подозревать в начале лета, что события вообще вот так повернутся? Это с другими бывает! В Сирии какой-нибудь. Но чтобы ему звонили, угрожали, писали...
«Твою мать».
Женя сам не понял, когда начал улыбаться ошалевше-дикой улыбкой.
«Спокойно. Надо успокоиться. Надо... так, бля, тут налево...»
Подтянув лямки полупустого рюкзака, он замедлил шаг и начал считать номера домов. Нервная дрожь передалась из ног в пальцы. Некстати вспомнилось, что пьяный чёрт с Болота продавал ножи, переплавленные из каких-то рессор. Вроде бы, он работал кузнецом-сварщиком в большом автосервисе. Может, стоило бы прикупить? Слава Богу, хотя бы от этой идеи Медник здраво отказался — кому он нужен, с ножами-то. Тут или ствол покупай, или вообще ничего. Да и в метро со стволом хрен пройдёшь.
Обуреваемый противоречивыми намерениями, сам не зная, зачем вернулся к стрёмному заведению и не уверенный, что вообще стоило возвращаться, подросток вскоре стоял у подъезда самого обычной пятиэтажки. Не уродливой панельной конструкции, а нормального «старого фонда» из серого кирпича, протянувшегося вдоль узкой аллеи, где дремали редкие автомобили. На углу светилась вывеска «Дикси», ниже по улице начинались территории городской больницы. Совершенно ничего не намекало на то, что кто-то из этого места будет звонить и угрожать жизни и здоровью студента МГУ. Если бы не его общественная, так сказать, деятельность, то у Жени вообще не уложилось бы в голове, как это возможно.
-
За отсылки к прошлому модулю.
-
История очень клевая) и Женька клевый!
-
Наконец-то глючный ДМ позволил мне плюсануть этот пост!
Душевный, тёплый, «тринашковский». Особенная у тебя всё-таки стилистика и «душа» текстов. Самобытная, харизматичная и потрясающе притягательная.
Ты мой вдохновитель)
-
Классная история. Добротный пост
|
-
Очень круто. И даже на русском через описания прослеживается что-то чёрное))
|
-
Это неправильный лес, в котором живет неправильная Ольга Дмитриевна и раздает неправильных люлей!
|
-
Тут кстати все посты отличные, но я до сих пор поражаюсь твоим познаниям в реалиях Лондона того времени, тут вопрос даже не столько в постах, а в пояснениях к ним через альтернативные методы коммуникации.
|
-
Вперёд, к приключениям и с музыкой)
|
|
-
И только попробуйте потом жаловаться насчет "стереотипов о брухах"))
-
О боже, ты сломал его!
Я сначала не понял, что именно. Сначала подумал, что кирпичную стену. Потом на секунду показалось, что входную дверь. И только потом я наконец понял, что на самом деле ты сломал шаблон!
Несоответствие клана стереотипам о нём давно уже стало скучным шаблоном. И наконец-то хоть кто-то его сломал! Офигенно! Порадовал! Спасибо! ))
|
-
Ах ты ж! Ну блин! Да Влада б тебе, если услышала, по тюрбану-то надавала! xD
|
01. СМЕРДЯЩАЯ РЕКА — Ман-худ се инакаар карата-хун!
Тогда пророк узрел. Убеждённые следовали за ним.
Они омыли руки камфорой и цветочным маслом. Холодная весна 1884 года,
поздний вечер Как уродливый чёрный торос, Лондон расстилался везде и всюду. Над медленной, валкой, больной рекой лился газовый свет. В тусклом блеске сгущались тени, смешивая пакгаузы и причалы, доки и портовые конторы. Все они принадлежали восточному Лондону. Ист-Энду. В той же степени дну мира, в которой он был его столицей. Со дна стакана философ — например, детектив-инспектор мистер Уильям Грин — может прийти к наблюдению, что это не ты живёшь в Лондоне, а он поселился в тебе. Так часто говорят. Судачат в бесчисленных пабах, которые зовутся то «Колокольный звон», то «Кабанья голова» (в ней, если не врёт молва, сочинял Шекспир). Так дискутируют в клубах Уайтхолла, в кофейнях Сити, в адвокатских Иннах и ливрейных компаниях, в Столичном комитете и Вестминстерском дворце. Шепчут контрабандисты в подвалах прибрежных трактиров и проповедуют викарии в многочисленных церквях. Говорят учёные, кэбмены, дешёвые актриски и флегматичные лодочники. Днём кажется, что весь Лондон говорит. Из каждого проулка несётся речь на множестве языков. Дымят его трубы. Грохочут хэнсомы на две персоны — например, вот мистер Тиллинг в Пекхэме, крупнейший хозяин лондонских кэбов: вы бы видели тамошние конюшни! Шумят печатные прессы на Флит-стрит. Заводы Гринвича изрыгают чад. Аплодируют в театре Хеймаркет. Стада пароходов фильтрует брюхо огромных Индийских доков. Матросы из Калькутты, курильни китайского мака, плечистые докеры, евреи-торгаши с одёжного развала в Спиталфилдс — они повсюду. И Лондон тоже всюду. Не было на Земле города столь же прекрасного и уродливого, как Лондон королевы Виктории, чьё царствие казалось вечным. Но если днём этот город гремит, то ночью засыпает, окутанный тяжким, липким туманом. Вспыхивает голубой свет — это газовые фонари зажигаются от шеста фонарщика с пылающим на конце факелом. Мосты над Темзой, днём забитые постоянным затором людей и лошадей, ночью пустеют. Растворяется публика. Одинокие чистильщики валят кучи навоза на свои телеги. Свинцовые облака затягивают чёрное небо; из «мастерской мира» Лондон становится городом-тенью. На улицах остаются патрули, бандиты, шлюхи и самоубийцы. И, конечно, театралы, ведь когда умрёт ночной Ковент-Гарден, умрёт само искусство. Люди интересного склада — например, возьмите необычного магната мистера Ч.А. Кларка, доктора медицины — усматривают здесь тонкую иронию. Лондон состоит из улиц-ущелий, кирпичных аллей и требухи черепичных крыш. Над ним клубится сонм печных труб. Мальчишки-трубочисты вынуждены чистить их голыми, страдая от рака кожи. Вырастая, они теряют работу или подставляют худощавые задницы посетителям «весёлых домиков». Никто не смог сосчитать всех этажей, балконов и переходов Лондона. Шахты его лестниц, извилистые подворотни, анфилады мрачных дворов и биллион слепых окон, закрытых ставнями и решётками, рваными сетками и грязным стеклом. Переломанный, искалеченный, изуродованный ландшафт ныряет в лондонский смог, похожий на густое гороховое варево — тот самый смог, что в пятьдесят восьмом нарекли Великой вонью. * * * Да что говорить! О лабиринте переулков Ист-Энда осведомлён любой, кому Бог сохранил глаза и здравомыслие. Куда интереснее закоулки, которые возникают в душах. Ведь Лондон меняет людей. Выворачивает их, вытряхивает как носок, набитый чёрной угольной сажей, и надевает назад, путая ноги. Что лучше изобразит Уайтчепел, нежели история о круглой жизни? На прошлой неделе гувернантка оставила юного джентльмена на улице, пока посещала ателье готового платья. Обаятельные дети Уайтчепела, отец и мать которых — дощатые мостовые, увлекли мальчишку в аллею. Им требовались одежда и ботинки, поэтому жертву раздели донага, чтобы стыд мешал позвать на помощь, а стопы изрезали битым стеклом, чтобы дать фору своему бегству. На воскресной мессе у церкви Святой Троицы констебль Грэхем встретил одного из налётчиков, подрезающего карманы прихожан. Констебль отвёл двенадцатилетнего плута за угол, где кулаком разбил лицо в кровь, а на другой раз обещал убить. Эту сцену застала словоохотливая миссис Померсдорф, и следующим утром «Морнинг Стар» напечатала возмущённую статью. Никто из местных, впрочем, не подумал осуждать констебля. Есть и забавная история. Подлинная загадка. Инженер Джозеф Бэзельджетт пригласил пятьсот человек на обед в канализацию, где чествовали новую насосную станцию. Пока гости обедали, наслаждаясь мавританскими мотивами в архитектуре гидроузла, их цилиндры бесследно исчезли. Куда? Почему? Никто не знает. Лондон выстроен на костях своего предка, сгоревшего дотла, а тот помнит королей англов и римский Лондиний на берегах подземной реки Уолбрук. Под улицами Лондона лежат другие улицы. Они хранят секреты более страшные, чем пятьсот пропавших шляп. Где-то есть другой Лондон, светлый и праздничный. Тот, где салоны и кофейни залиты светом, где блистают актрисы. Где Диккенс давал лекции, где не знают равных мудрость Флоренс Найтингейл и сострадание леди Пибоди. Ещё два года назад старик Дарвин пылко проповедовал там учение о всемирной эволюции. Всё это есть, но так далеко… изгиб Темзы отделил богатых от бедных, а будущее — от беспросветного социального тупика. Из Службы столичной полиции тот Лондон почти не видно. * * * Зарядил ночной дождь. Без пяти десять донёсся грохот — закрывались гигантские ворота дока Миллуолл на Собачьем острове. В сыром воздухе царила кромешная мгла, против которой едва держался фонарь на передке чёрного кэба. Лошадь неуверенно шарила копытами, сойдя с привычной брусчатки в утрамбованную земляную грязь. Вдоль обочин тянулась вереница унылых кирпичных зданий; неказистых и тёмных. Этаж выше, этаж ниже: никого не волновало. К сырости примешивалась неистребимая вонь дёгтя, вездесущий запах гари и цементной пыли. Оголтело брехала собака — псина из тех, что никогда не заткнутся. Ночь спрятала очертания огромных пакгаузов и железнодорожных терминалов, занимавших практически весь Собачий остров, однако не могла спрятать запахи. Улица шла под уклон, без предупреждения оканчиваясь зарослями осоки у вязко плещущей воды. Та была черна словно нефть; будто ездок смотрел не в Темзу, а в бездонный колодец, не имеющий противоположного края. Огней на диком южном берегу не горело. Кто помнил столичную топографию, помнил и то, что от Гринвича до самого сельского Вулвича тянутся мёртвые болота. Летом к Вулвичу ходили пароходы, набитые любителями пикников, не знавших, где извергаются в Темзу городские стоки. Паромщики рассказывали, что четверти часа в такой воде хватало, чтобы назавтра кончиться от брюшной колики. Из травы дыбились маленькие дряхлые пирсы, поросшие многолетним слоем тины. Слабые волны качали несколько вельботов и большой паровой катер. Больше ничто не выдавало в длинном дощатом бараке с деревянным забором здание Речной полиции. Станция Блэкуолл казалась заброшенной и тёмной, однако, стоило кэбу остановиться, из заскрипевших ворот выглянул рослый мужчина в форменной шляпе, отличавшей полисменов с Темзы от сухопутных собратьев. Отблески света выхватывали над номерным воротником овал белого лица с жёсткими усами и кривым носом. Рядом с привратником стоял другой мужчина, кутаясь в пальто цвета грязной мыши. Непримечательный, с мясистым лицом и неровными клочковатыми волосами под шляпой. Не слишком высокий, не слишком щуплый — его Чарльз тоже не знал. — Вы? — с дружелюбием клозета спросил дежурный. Щурясь, он поднял свой фонарь. — Давайте за мной. Доктор уже здесь. Заунывный лай никак не заканчивался. Мистер Чарльз Айзек Кларк был на месте.
-
-
-
Да уж, такое впечатление, что ты там реально жил.
-
-
Какая атмосфееера! Вай, пэрсык!
|
-
Кого-то пробило на ностальгию. И определённо не только персонажа :)
-
Метафоры просто зе бест оф зе бест!
|
«Сувениры», особенно взрывчатку и оружие, в этот раз Инстаграм решил забирать. Это раньше, когда время кусало за булки, на церемониал не оставалось времени. Они же сначала солдаты, уже потом — Шерлоки Холмсы из далёкого космоса. Ну а теперь — теперь всё можно было делать на совесть.
Помощь Хьюго отклонил, но это решение продиктовала не самоуверенность, а экономические соображения. Контракт между GDS и секторальным управлением Минобороны Альянса содержал 37 страниц текста и восемь приложений. Пункт 5.14, параграф E, устанавливал прямую зависимость между «имущественной, материальной и кадровой безопасностью вверенного объекта» и окончательным премиальным фондом GDS. А прибыль компании — это прибыль операторов. А прибыль операторов — это личный процент командира. Не слишком большой процент, но даже одна у.е. лучше, чем ноль у.е. Если атаку по вышкам можно отнести к непредсказуемым внешним факторам, «предотвратить и воздействовать» на которые невозможно, то если бы Хьюго прямо запросил помощь, а с помощью что-то случилось по дороге, не отвертишься. Лейтенант был хорошим парнем. Но не лейтенанту отвечать за доброту своей зарплатой.
История войн давно стала экономической историей. Боб Денар и лихие африканские кондотьеры исчезли в бурном прошлом. Им на смену пришли юристы и консультанты. Наёмники не называются наёмниками с начала двадцать первого века. Теперь все они — специалисты по какому-нибудь дерьму, чтобы игриво обойти как бы написанный в как бы гуманитарных декларациях как бы правильный как бы запрет на участие в боевых действиях за вознаграждение. Теперь все они — все эти умилительные секьюрити, «менеджеры внутриобъектного обеспечения», «экспедиторы в хорошей физической форме» и «выездные специалисты МТО» — закладывают за ухо не косяк, набитый прекурсорами, а свёрнутое экзекьютив саммари, чтобы не забыть, что вообще можно делать. К морально-волевым качествам и другим в высшей степени достойным, мужским характеристикам приклеилась необходимость читать бесконечные нижеследующие и вышесказанные.
Это грустная притча. Но таков корпоративный мир, даже если в этом мире твой офис — джунгли, а рабочий день оканчивается стрельбой и семью трупами.
Будучи единственным человеком с тепловизором, Инстаграм остался следить за окрестностями, пока Крейн соединял квадратики с ромбиками и производил телеметрию, снятие данных и оперативный ремонт по инструкции Потом он повторил то, что делал прежде: подсвечивая себе фонариком, снял на смартфон положение каждого тела, фиксируя оружие и давая голосовой комментарий. Вопреки позывному, Инстаграм не собирался оставлять это себе или устраивать шизанутый блог в анонимном разделе Галанета. Он совершенно искренне планировал конвертировать файлы в архив и приложить к электронному отчёту, снабдив его ссылками. Нашивка на бронике Хьюго гласила «Фоткай, что проповедуешь». Ну вот — он проповедовал юридически защищённые жопы себя и своей команды, и на косые взгляды не реагировал. Пусть угарают.
Уже потом, ближе к полудню, Крейн, Семёнов, Ежов и Сент-Мэри соберутся в том же брифинг-руме с лейтенантом и уточнят детали нового выхода. Уже потом. Уже потом, ночью, Хьюго Сент-Мэри, молодой сержант колониальной мотопехоты в отставке, будет задумчиво крутить пустой барабан гигантского револьвера. Он вспомнит день, когда совершенно искренне решил получать деньги за убийство людей. Когда ты убил двух человек в двадцать один год и получил за это медаль, ценности переворачиваются с ног на голову. Ещё один там, ещё семь вчера — с каждым разом всё проще.
Но это — потом. А сейчас им предстоял путь сквозь ночной лес Глизе-1488.
-
Спасибо за игру! Наверное из Хьюго получился бы отличный детектив.
-
Вот уж кому точно стоит писать мемуары, с глубокими мыслями в начале каждой главы :D
-
Это детали. Это суперкруто.
|
Их вновь ждала теснота тоннеля, вновь открылся обрыв в черноту. Но кое-что отличалось. Теперь они не двигались навстречу неизвестности, а отступали с тяжёлой, но всё-таки вырванной из лап секты победой. Подвал за их спинами пылал. Каменное подземелье выдержит огонь, но Гарольд старался сжечь не столько кирпичи, сколько нематериальную связь, родившуюся из осквернённых икон и кошмарных снов. Одну бутылку он бросил в иконостас, глядя, как сгорают изуродованные лики святых, как загораются бумаги на столе Иосифа. Другая отправилась в стеллажи, превращая главный зал в ревущее инферно. Большой костёр, который Самуил Варнас зажёг на развилке, стал преддверием зажжённого Гарольдом и Бартеном большого пожара.
Ибо сказано: сжигайте своих мертвецов.
* * *
Вскоре в лица дохнули свежесть и холод. Вдали мерцал Новый Фандалин, освещённый необычно большим числом фонарей — наверняка, каждый житель слышал стрельбу. Чтобы обойти холм, потребовалось время. Часов не было, но шли, по собственным ощущениям, они медленно. Без Каспера (вернее, с Каспером на закорках) приходилось продираться сквозь плотные кустарники, оставляя на них целые нити одежды, а потом долго искать подходящий поворот на дороге от особняка к городской площади. В полном мраке добиться успеха было не так просто.
Засада в холодной ночи, на мокрой земле, среди густого тумана, сама по себе стала нелёгким испытанием, но принесла плоды. Сначала Бартен и Дендер перехватили брата Уолтера, спешившего из города. Тот пытался было удрать, но смирился с судьбой под направленным в нос дробовиком. Потом Гарольд взял на прицел двух моложавых парней, тайком пробиравшихся по обочине. Питер Брайтон и его спутник сдались без боя, да так усердно, что пальцами царапали звёзды.
Когда неровная луна коснулась окрестных лесов, от города двинулась процессия. Длинная лента огоньков — факелов и фонарей — плыла в предутренних сумерках, взрезая фиолетовый мрак как алая чинкуэда. Её возглавляли судья Холлвинтер, нонна Гараэль, мисс Бойл, хозяин сыроварни мистер Трикстер с ружьём, отец Варнас, несущий Догму, факел и обрез, и хмурый мистер Уолден в неизменном смешном кафтане, похожем на пижаму или халат. Он, наверное, согласился стать городским представителем только ради возможности первым всё записать. Но радость при виде живого Гарольда сотоварищи была искренней.
* * *
Выяснилось, что в десять, когда загремели выстрелы, судья приступил к действиям. Вместе с Уолденом и священником они арестовали двух сектантов у чумного дома, отобрав одноствольное ружьё для утиной охоты — то, которое досталось мистеру Трикстеру. Оказывается, вечером в салуне пастор не просто вызнал новости, но и готовил почву для ночного переворота, договорившись с вторым по вменяемости городским бизнесменом. Естественно, потому что самый вменяемый (и самый толстый) городской бизнесмен уже развлекался в подвале Энквитуров.
Недолгий допрос, учинённый на месте, приоткрыл новые стороны головоломки под названием Красные Колпаки. Брат Уолтер рассказал, зачем ходил в город. Описание «чёрной женщины» совпадало со словами мисс Леноры Бойл. Образ одинокой дамы, грызущей куриную ножку перед очагом, встал перед глазами Гарольда. Он видел неведомую Веронику, видел прямо там! Но в «Каменной деве», конечно, уже никого не было — загадочная постоялица исчезла, оставив нерасправленную постель и нетронутую воду в умывальнике, успевшую заледенеть. Мисс Торнтон, а позднее и Джаспер Уолден, оба знавшие лусканский диалект, перевели последний приказ викария однозначно: «Чёрный паук, исполни обещанное». Так обрело лицо это странное то ли имя, то ли организация.
Натаниэль не знал почти ничего. Он просто нашёл Брайтона и Стоунхилла, которые готовились защищать лестницу до последнего патрона, и позвал их с остальными. Разъярённый гибелью брата, Стоунхилл отказывался уходить. До тех пор, пока разгневанные горожане не взяли особняк в кольцо, отказывался он и сдаваться — потребовалось немало усилий, чтобы заставить «колпака» сложить оружие. Возможно, ветеринар предпочёл бы видеть Стивена мёртвым, но будущее угрюмому детине и так предстояло незавидное.
Итого — шесть арестов и четырнадцать убитых за двое суток. В совокупности — двадцать человек. Секта викария была разгромлена, Фандалин освобождён, но сколько бы ни обыскивали особняк, сколько бы патрулей ни вставало у дороги на Трибоар, след безумного священника потерялся в ночи. Не приходилось сомневаться, что Красные Колпаки, сохранив своего лидера, ещё дадут о себе знать. Бой за Новый Фандалин завершился абсолютным триумфом, но руины Старого Фандалина обрели подкрепление. С собой ушедшие «колпаки» забрали один револьвер и два ружья, зато Гарольду и Бартену достались остальные игрушки, включая магазинную винтовку Стоунхилла, снабжённую скобой под спусковым крючком для перезарядки.
* * *
Наутро в сгоревший подвал спустился губернатор Роше в компании Гарольда, отца Варнаса и сестры Гараэль. Вместе с неугомонным Нильсом, который и рассказал об удивительной находке, они вошли в камеру, где держали пленников. Всё вокруг покрывала копоть, а в почерневших грудах обломков едва угадывались винные стеллажи. Углекислый газ так щипал ноздри, что без платков и долгого проветривания войти в подвал было невозможно. Сапоги пришлось обмотать несколькими слоями мокрой ткани, иначе подошвы охватывал нестерпимый жар. Тем не менее, среди сажи Нильс нашёл нужную каменную плиту в своей бывшей тюрьме. На ней были выбиты два слова: «Агата Роше».
Мэр Фандалина долго смотрел на эту надпись, а потом, не говоря ни слова, вышел. На одутловатых щеках блестели слёзы.
Преподобный Варнас задержался, прочитав заупокойную молитву, а потом долго бродил по сгоревшему подвалу, бормоча под нос псалмы, изгоняющие Дьявола. И Гарольд мог поклясться, что периферийным зрением он видит гирлянды быстрых искр, пробегающие по стенам. Будто обряды священника сжигали то, что не успел поглотить огонь...
* * *
Торнтон собиралась уезжать через сутки и позвала мистера Бартена с собой. Торговец, снабжённый письменной благодарностью окружного судьи штата Невервинтер, стал для компании более ценным активом. Наёмница предлагала мистеру Бартену взять жену, чтобы присоединиться к ней и Джесперу — её караван наконец-то шёл на Трибоар. Потом Компания пришлёт на торговый пост иного представителя.
Ветеринар Роберт Дендер, ставшим вторым местным героем, в основном отлёживался, но уже довольно бодро прыгал на костыле. К нему заходили горожане, интересуясь выдуманным им рецептом борьбы с чумой. Он не давал настоящих результатов, но вместе с прижиганием гнойных каверн и приёмами фтизиатрии помогал замедлить болезнь. Правда, ненадолго. Неощутимое зло, живущее в воздухе, продолжало наступать на Фандалин.
Власть в городке перешла к судье, который занял ратушу. Он отправил с Торнтон письмо в Невервинтер, которое начиналось с обстоятельного отчёта о произошедшем. Не приходилось беспокоиться о том, что вскоре мэр Роше будет вынужден или выполнять свои обязанности, или уйти в отставку.
-
Чувааааааак, даже не верится, что speed run подошел к концу - наверняка, мы оказались где-то в топах форумных) ну, хотя бы в ТОП-10 точно) спасибо, за старую историю на новый лад!
-
Действительно приятно знать что можно удачно играть, а то у меня начали зарождаться смутные сомнения(=
Вы их развеяли!
Хэх.
-
Еее! Еще один завершенный модуль тринашки! Браво!
-
Этому посту нужно больше плюсов!
-
с завершением чудесного приключения! Жду четвертый сезон!
-
Овации, восторг, шляпа в воздух и БАХ в неё из верного кольта
-
Ты, как всегда, в своём стиле) Роскошно!
|
-
Возвращайся окольными путями в лагерь, беги в свой домик и делай вид, что спал всё это время! xD
|
|
-
Восхитительная игра! Это отзыв сразу на все события и все посты, потому что вы замечательный ведущий! =)
|
-
Вы романтик, Бартен
фголос
|
— Мистер ван Альбрехт с севера, это сразу видно, — улыбнулась Ленора. — В нашем климате ему...
* * *
— ...нездоровится третий день, — седеющий мужчина зашёлся гулким кашлем. Он говорил с сильным лусканским акцентом. — Всё боюсь, всё боюсь. А если у меня de pest? Вы знаете, выездные проверки всегда такие rusteloos! Ну зачем послали именно меня, неужели никого помоложе...
— Понимаю, — старательно скрывая веселье, кивала Ленора. — Может быть, вам не морсу, а спросить отвар багульника? Мигом поправитесь.
— Какое! В вашем-то moeras? Да здесь если не клеща, так проказу схватишь. Насмотрелся уже.
Одутловатое лицо Яна ван Альбрехта торчало из воротника как большой переспелый помидор. Игнорируя все удобства, он ежеутренне спускался к завтраку ровно в восемь пятнадцать, уже в строгом костюме из зелёно-коричневого твида. В нагрудном кармашке торчал носовой платок, а толстенькие ноги оканчивались на редкость уродливыми туфлями с квадратными носами. Разумеется, тоже из коричневой кожи. Он с трудом ходил, регулярно закладывал в рот освежающие леденцы, но в остальном производил впечатление скорее утомительное, чем комичное. Налоговый инспектор до мозга костей. Прилипчивый, въедливый, лишённый намёка на юмор.
Советник ван Альбрехт истязал мэра городской бухгалтерией, составив разгромный отчёт, чьё содержание не скрывал и каждый ужин пересказывал заново, пока не пропали слушатели. Но вскоре старательность уступила место страху. Потрясённый, почти деморализованный жестокостью отца Гристы и растущей чумой, он всё реже выходил из комнаты. Священник, надо отметить, несколько раз навещал аудитора, но Ленора не знала, о чём они говорили. Ей всё сильнее казалось, что ван Альбрехт понятия не имеет, зачем приехал. Он искал серебряные шахты, потому что в Невервинтере сочли, будто предприятие Энквитуров представляет значительный налоговый интерес. Коммерческая палата направила инспектора раньше, чем Теодор мог бы скрыть обнаруженные богатства. Однако Фандалин показал ван Альбрехту свою истинную суть, богатства и успех не заглядывали сюда долгие века, и вскоре болезнь изгнала бы дотошного счетовода домой. Впрочем, всё случилось иначе.
Ван Альбрехт исчез три недели назад, в середину закатника (месяца, который аудитор упрямо именовал селестиальным названием ches). Несомненно, официальный календарь въелся ему в память вместе с финансовыми квáрталами. Ленора хорошо запомнила тот вечер, потому что поднялась дьявольская пурга, которую никто не ждал. Фермеры спешно натягивали тенты на колымаги, даже патрульные Колпаки рассосались с улиц. Тогда в городе ещё жил фонарщик, и факелы трепались на свирепом ветру, угасая один за другим.
— К нему заявилась женщина в кожаном тренче, — говорила Ленора, указывая на лестницу.
И верно: по ней поднималась затянутая в чёрное незнакомка, до самых глаз зашнуровавшая воротник. Снег лежал на её плечах, а весь старый трактир содрогался под ударами бури. Ленора понесла наверх поднос с заказанным ужином, но в тёмном коридоре застыла, услышав резкий женский голос в комнате аудитора.
— Время выходит, советник, — резко сказала женщина. — Поиски неэффективны.
«Должно быть», — подумала хозяйка салуна, — «это одна из агентов, которые помогают аудитору в его деле...» Однако следующие слова окончательно запутали Ленору:
— Вы бездельник и трус, неспособный организовать дело.
— Я пытаюсь! — воскликнул аудитор. — Я пытаюсь! Но видите зверства, которые творит этот onverdraaglijke по всему городу?! Вы видите de pest?! И так сделано всё возможное! Никто не знает, где поганые шахты, хотя каждый может цитировать родословную этих кретинов назубок! Кому ещё я заплачу за поиски!
— Вы можете использовать не только деньги, советник.
— Я не понимаю...
— Отправляйтесь к преподобному сегодня же. Ужесточите требования.
— Да вы хоть понимаете, что это за человек? Он вне контроля... он никого не послушает...
— Скажите ему: «Zwarte spin исполнит обещанное». Потом отправляйтесь в Форт-Крагмор, чтобы лично взглянуть на работу. Это последнее предупреждение. И для него, и для вас.
— Или что? — недовольно возмутился ван Альбрехт. — Мне и здесь удо...
— Иначе я убью вас, советник.
* * *
— Я... я тогда ногами затопала, — смущённым шёпотом призналась Ленора. — Мол, подымаюсь. Они примолкли. А я как чай разносила, так от страха глаза поднять не могла. Вот так он и пропал. Вышел в ту метель и назад не пришёл. Я и судье это рассказала, и вот вам...
Хозяйка пожала плечами.
-
пришлась по нраву мне эта тема с кино-воспоминаниями)
|
Но кузнец расхохотался. Изуродованной рукой человек-гора выставил деревянный талисман Илматера... и чёрный водоворот разбился о него, как прибой разбивается о скалы. Раскалённый молот поднялся, чтобы навсегда окончить путь Гарольда де Фуко, сына невервинтерского алхимика и Марианны Энквитур, прямой наследницы рода Авраама.
Одним перекатом Урсула оказалась у пистолета, схватила его и выстрелила с колена. Пуля ударила в бок великану, пробила кожаный фартук, раздробила нижнее ребро и желудок. Осколки кости вонзились в мягкие ткани кишечника, делая выстрел смертельным если не сейчас, то завтра. Даже гениальный хирург Корсаков не смог бы исправить подобное. И тогда огромный молот с грохотом выпал из ослабевшей руки. Здоровяк закачался, не дойдя до Гарольда лишь шаг.
Может быть, та, кто называла себя Урсулой Латту-и-Энквитур, не имела отношения к сложной генеалогии Роше-Энквитуров. Может быть, она ехала в Фандалин за своим серебряным счастьем, а вовсе не за Глорией или от глубины родственных чувств. Может быть, то и уберегло её от наследия Авраама, что она никогда не была частью проклятой семьи. Но если что умела знаменитая мошенница Шарлотта Перини, мастерица обмана и грима, так это стрелять. Плакаты с её очередным лицом можно было встретить от Лускана до Балдурс-Гейта. Все они были Шарлоттой, но она не была никем из них.
Мерцающая матрица из многих крохотных цифр опутала великана, подчиняясь едва слышному шёпоту Эспера. Кузнец рухнул на колени, встретившись глазами с глазами пастора. И в этот миг священник понял, что вера Гарри Кларга была истинной. Не амулет, а вера защитила его от магии Гарольда. Не алчность, а вера заставляла терзать судью калёным железом. И Самуил Варнас усмотрел в этой вере то, что заставило его возложить худые руки на плечи гиганта. Ибо не только чудотворцем был измождённый мужчина в старой сутане, но и экзорцистом. Не одно лишь сострадание привело его в Фандалин.
— Илматер простит, — шепнул Варнас, заслонив, загородив собою недавнего врага. То, что предстояло сотворить, касалось лишь его, Гарри Кларга и их безгрешного Господа. Самуил начал читать слова изгоняющей молитвы: «Non draco sit ihi dux»...
— Нет... — кровавыми губами просипел великан, склонив гривастую голову ко лбу Самуила. Но священник был непреклонен:
— Numquam suade mihi vana... — бормотал он.
— Нет...
Мягко, почти просительно Самуил возгласил:
— Vade retro, Tiamat! Vade retro, Tiamat!
Золотое пламя брызнуло из-под его рук. Там, где стоял кузнец, теперь пылал светоч. Арно с криком бросился прочь из залы, попутно ухватив за плечо чью-то тень. Его отчаянные вопли ещё долго не замолкали в гулких коридорах усыпальницы. Не выдержав, Гарольд заслонился рукавом — так ярко пылал очистительный огонь.
Свет рукотворного солнца упал на мозаику, где Плачущий Бог протягивал к пастве изломанные руки. Страшный знак привлёк внимание Варнаса. По сложенному из мелкого стекла лицу Илматера текли кровавые слёзы. Икона смотрела на преподобного, который не отрывал рук от горящих плеч атамана. Илматер смотрел на него.
Подняв потемневшие от чада ладони к своим щекам, Самуил увидел кровь на них. В памяти восстал образ перепуганной матери, которая почти силой заставляла нескладного, хмурого мальчишку переступить порог сельской церкви. Он вспомнил страстный шёпот преподобного отца, чьё имя ускользало от него, но чья молитва восславляла Творца сущего, подвижника миров. А вот молодой Самуил, согнувшись, входил в тесную хижину на окраине, где кричала и извивалась дворовая девка, привязанная простынями к кровати. Самуил открыл требник... Самуил нырял в бездны памяти.
Кровавые слёзы текли по каменной иконе. То было знамение.
* * *
Судья Северин Холлвинтер смог добраться до Фандалина с помощью нежданных спасителей. Этот тёмный, мрачный город был охвачен страхом и паранойей. У моста, ведущего в Фандалин, возвышались столбы с сожжёнными телами. На их груди болтались таблички: «Богохульствовал!», «Укрыл скот!». С недальнего холма на Фандалин взирал особняк, спрятанный за ночной мглой и дождём. Семейное гнездо Энквитуров, ныне полуразрушенное и заброшенное, продолжало напоминать о былых властителях этих мест. На главной площади был сооружён косой крест, где обвисло прибитое гвоздями тело крестьянки с очередной табличкой: «Она воровала еду!». Тощий пьяница, качаясь, выкрикивал вслед фургону бессвязные лозунги и строфы песни:
— Чума — наказание за ваши грехи! Догма Илматера нарушена, и смерть ныне скачет по Фандалину! Да-да! Да-а-а!
Фандалин в беде!
Скачет смерть к тебе!
Группы мрачных мужчин в красных клобуках патрулировали ночные улицы, а двери немногочисленных лавок были где заперты, а где заколочены досками. Даже одноэтажная городская ратуша уже не принадлежала городу: эдикт, висевший на её дверях, был подписан вовсе не бургомистром Фандалина, а именем преподобного Иосифа Гристы. Лишь пост торговой компании, похожий на маленький форт, продолжал функционировать под защитой Эдвина Бартена и хмурой женщины по фамилии Торнтон. Оба они, вооружённые мушкетами и трапперскими ножами, долго отпирали стальную дверь и выспрашивали бумаги. Там нашли приют странники, слишком уставшие, чтобы задавать вопросы.
* * *
Лишь Гарольд беспокойно ворочался на старом топчане. В его ушах вновь и вновь звучал крик великана. Во сне юноше казалось, что на его руках лопаются красные бутоны, а из окон старого особняка выплёскиваются лианы тьмы. Это живая тьма. Они извиваются, становятся длиннее. Они ползут по улицам, огибая пятна редких фонарей, окружают торговый пост и всасываются в щели под крышей, чтобы... чтобы...
Среди лабиринта, состоявшего из непроходимых зелёных изгородей, мерно билось огромное сердце. Сотканное из снов и недобрых грёз, из листьев и живой плоти, оно вздрагивало в объятиях колючих лоз, и безглазые глаза смотрели в пустоту. Вскинувшись под тонким одеялом, измотанный Гарольд вдруг увидел Эспера, который беседовал с судьёй при свете лучины. Мадам Торнтон врачевала ожоги его чести оливковым маслом и бальзамами Корсакова. Почему-то эта картина успокоила Гарольда. Съёжившись под одеялом, он пытался не уснуть и поймать слова тихой беседы:
— Что успела поведать вам леди? — продолжал нумеролог.
— Шахта «Фанделвер» упоминается в реестрах вместе с двумя другими шахтами, «Надеждой» и «Коронацией», — сквозь боль отвечал судья, постоянно кривясь. — Как известно, последние стали основными источниками серебряного богатства Энквитуров.
— А что же с первой?
— Разработка первой шахты началась в то же время, но никаких налогов с неё не платилось, а объём выработки соответствовал запасам только двух шахт.
— Вы имеете сказать, что о ней просто забыли? — недоверчиво улыбнулся Валден-Рой. — Не верю. Это же тысячи марок упущенной выгоды. Это сравнимо с доходом от Горы Уотердип.
— Впоследствии подтвердилось, что Авраам законсервировал шахту, сообщив об ошибке геологоразведки — мол, серебра там нет. Однако в последнем письме Теодор передал леди, что шахту «Фанделвер» он обнаружил в более чем подготовленном состоянии. Она просто была закрыта. Но по неизвестным причинам молодой мастер пришёл к мысли, что эта шахта — вовсе не серебряный рудник.
— Но что же?!
— Что-то иное, — Холлвинтер в очередной раз охнул. — Но что именно... неизвестно. Новых писем от Теодора не поступило.
* * *
Встреча в Фандалине стала совсем не такой, как планировали путешественники.
-
Бесподобный финал шикарной истории. Жду продолжения.
-
-
Фанделвер, который мы не заслужили, лол. Было круто, спасибо!
-
Хых, видимо, это был и климакс и конец истории :) Где-то хоть слово удалось вставить про климакс.
Спасибо! Это было увлекательное приключение, жаль что здесь мы ставим точку :(
-
Лови жирный плюс и не останавливайся)
-
Очень понравилось читать игру, наличие ачивок и развернутых комментариев тоже, возможно вдохновило в дальнейшем брать пример. Продолжай в том же духе!)
-
Гран мерси за всё доставленное удовольствие!
-
Нафиг с главной картинки без спойлеров.
|
-
Сегодня ночью точно о Виолетте не пофантазируешь
Это шикарно!
-
|
|
— Нет! Нет, нет и нет! — запальчиво повторял мэр. Толстяк вскочил и ходил от окна к окну, заламывая короткие ручки. — Я ничего не желаю об этом знать. Парни нашего пастора, да будет вам известно, берегут мир и покой в моём городе.
— Это банда убийц!
Альбин мимолётно сморщился:
— Это ответственные горожане, вот как я скажу. Никто не выдвигал против них обвинений, ваша честь.
— Я выдвигаю! — Холлвинтер пристукнул тростью.
— Ох-х-х... — Роше со злостью покосился на вошедшего Гарольда. — Ваша честь... Мой город, мой страстно любимый Фандалин, он охвачен неведомой хворью. Да посмотрите на меня, я скинул двадцать фунтов за эти месяцы! Не считаете ли вы, что исправлять напасть столь Догматического размаха есть больше задача Бога, нежели человека?
— Вот уж поистине катастрофа. Не уклоняйтесь от вопроса!
Глубоко-глубоко вдохнув, толстенький мэр вытер рукавом халата плешь и плаксиво воскликнул:
— Тогда... тогда вот мой официальный ответ, добрый господин Холлвинтер. Город не нуждается в судье. У меня сказано, что вы едете заниматься делом какого-то пропавшего аудитора. Им и занимайтесь. Но помещения и поддержку я вам, к сожалению, не могу предоставить.
— Мои полномочия куда шире. Вы сами это знаете.
— Ох-х-х-х... — казалось, мэр вот-вот начнёт сдуваться, под пенсне чередовались страх и паника. А потом они сменились озарением. Альбин Роше перешёл на хитрый тон. — Знаете... на самом деле, допустим... допустим... если бы вы восстановили авторитет власти в этом городе... допустим, ограничив деятельность разных гражданских объединений...
— Вы имеете в виду Красных колпаков и вашего сумасшедшего священника.
— Я имею в виду разные гражданские объединения.
— Колпаков!
— Объединения! Так вот... если бы, скажем, возникли определённые гарантии всеобщей безопасности без их участия... и моей личной в том числе... тогда, возможно, в мэрии нашлось бы подходящее помещение... А теперь, к сожалению, у меня завтрак на носу. Прошу извинить!
* * *
Громила на крыльце пропал. В ратуше не обнаружилось больше ни единого человека, поэтому Гарольд и судья Холлвинтер беспрепятственно покинули её и снова очутились на площади, затянутой туманом. Липко-тёплое солнце сочилось сверху, отравляя облака желтизной, и почти физически чувствовалось, как тяжело дышится в Фандалине. Испарения с болот и сырой воздух над рекой не добавляли свежести. Однако Гарольд видел, что давешние фермеры не спешили расходиться. Собравшись у своей телеги, они что-то обсуждали, поминутно оборачиваясь к ратуше. Только монахиня исчезла со ступеней часовни, а на крышу салуна уселось несколько ворон. На мгновение почудилось, что их глаза покрыты янтарной коростой.
Утирая шляпой лоб, старик Холлвинтер раздосадованно и утомлённо объяснил:
— Этот идиот запуган до полусмерти. Похоже, джентльмены внизу были не охраной, а его тюремщиками. Во всяком случае, он даже не знал, кто там дежурит. Весь город под подошвой у психопатов.
|
|
-
-
Ночной лес - жуткий. Не каждый осмелится в него войти. Уж мы-то с Владом знаем. =)
-
Антоха-путешественник неподражаем :)
|
-
«200 постов в одной игре» Достижение разблокировано!
|
-
Внезапный вышел "Бургелл" как ни крути) Хорошее слово, можно теперь вставлять при любом удобном случае xD
-
|
-
Ну красиво же! Норберт лапочка) Хотелось бы чтобы он выжил
|
Если бы Антон знал, что Дело белки-мутанта раскрывается так просто, он искусал бы себе все локти. Но Антон, как ни странно, действительно находился в домике и ждал отбоя. Он не сомневался, что до него Ольга Дмитриевна сделает обход и всех пересчитает: «Хе-хе, знаем мы это всё».
Пока ребята резвились на пляже и играли, Антон добрался до пятнадцатого домика, отведённого им с Владиславом. Мокрые следы давно высохли, но пытливый взгляд легко нашёл бы майку с шортами, которые сушились на ближайшем к домику кусте. Свечников обозвал его кустом-кондиционером, вычитав умное слово в одном из папиных отчётов. Классное слово: конь-диционер. Немного от лошади, немного от революции, немного от пекаря, а вместе оно складывалось в большущую стиральную машину. Как «Вятка-автомат», только ещё больше. Антон верил, что это мысленное упражнение убедит куст в серьёзности задачи, и к утру вещи высохнут.
Будучи ещё раздетым, Свечников побродил по домику, вдруг сообразив, как же удобно он расположен. В тумбочке Антон нашёл забытый кем-то таз из голубой эмали, под кровать запихнул свои сандалии, тщательно выяснил, какая из половиц скрипит (третья слева), а какая — нет, а потом минут пятнадцать возился с деревянной рамой. Окно как нельзя более удачно выходило на лес. Если высунуться по пояс, то справа можно было рассмотреть сцену, а остальное пространство занимала вихристая стена кустов и молодых лип. Сквозь неё пробивались тонкие сосны и нарядные берёзы, пряча север лагерной территории. Антон позаботился о том, чтобы рама легко открывалась, а скрипучую защёлку оставил открытой, подменив её огрызком своего карандаша. Теперь он мог бесшумно вылезти наружу, никого не тревожа. Свечников, конечно, мог и через двери выйти: но, во-первых, кто выходит на секретную вылазку через дверь? А во-вторых, дверь смотрела на домики номер восемь и девять — а за ними, и на остальной лагерь. Ещё увидят!
В конце концов, Антон переоделся, облачившись в положенную форму, и остаток времени читал — до тех пор, пока вдалеке не раздались голоса возвращающихся ребят. Настала пора и правда прикидываться спящим.
|
-
Ахуиная игра. Мне всегда казалось, что когда кто-то мастерски вносит в популярные сеттинги своё виденье, они чудесным образом преображаются и выглядят гораздо стройнее чем были до того, ибо ранее их могли писать десять человек с разными вкусами и подходами. Очень занятное чтиво, в общем.
|
— Я согласен, — поспешно шепнул Эспер, глядя на сделанный девушкой рисунок. — Это софистицирует ситуацию для наших оппонентов. Они окажутся в деранжементе. — Как и мы! — с покровительственной ноткой возразил Гарольд. — Надо же кому-то видеть? Пальцы на обнажённой руке Самуила, кажущиеся жёлтыми из-за его нездоровой кожи, медленно затягивали узел. Далёкие стенания судьи казались недобрым преддверием к тому, что замыслил священник. — Но если фонаря не станет, то и вызнать наше местоположение не выйдет, — продолжал торопливо бормотать маг. Эспер казался уверенным в идее Урсулы. — Если загасим фонарь, — хмуро возразил Гарольд, готовясь к худшему, — мы уж точно ничего не лицезре... — Хватит. Тише. Гарольд поспешно схватил брошенный пастором клобук и надел его на лампу. Сам фонарь он поставил на каменный выступ в широкой части пещеры, найдя подходящую расщелину. Теперь масляный свет едва мерцал под тканью, а пещера погрузилась во тьму. Спустя считанные мгновения её пронзил жуткий и тяжкий стон. Камни дрогнули под ногами, а отблески костра вдруг замерцали, будто среди них плясал неясный золотой сполох. Голоса в алтарной зале резко стихли. Петля ещё раз обернулась вокруг ладони пастора Варнаса. Почти как в те бессонные ночи, когда он назубок учил Слова Догмы, и те слова казались ему бесконечными. — Вы... вы слышали? — неуверенно спросил кто-то из «колпаков». Гулкий, заунывный стон вновь прокатился по коридорам усыпальницы. Откуда-то посыпались крошечные камешки, щёлкая друг по другу. — Вы слышали?! — теперь в зале звенела паника. — Это оттуда! — Нет, оттуда! — Илматер, храни нас... Лязгнули брошенные щипцы. И снова пещера дохнула холодом, который промчался по лицам затаившихся спасителей. Лишь ряса Самуила осталась недвижимой. Петля мерно вращалась в его пальцах. Как тогда. Как в те ночи, когда семисвечья крохотной сельской церкви вспыхивали золотым светом, пока нескладный подросток повторял слова Догмы. — Это там! — Неужели сам старый Авраам восстал? — ахнул кто-то, и этот возглас заставил кузнеца взять дело в свои руки: — Затвори дурной рот, брат Квентин, — рявкнул он. Что-то заскрипело. — Ты знаешь не хуже мойнего, как поступили с поганым безумцем. — Но это... вот опять! А-а-а! Ручей зашумел пуще прежнего, вплетая в свой шум неясный шёпот. Лишь Эсперу, который затаился близко к отцу Варнасу, почудилось, что этот шёпот похож на голос пастора и повторяет слова простой молитвы. Маг почти с восторгом наблюдал за событиями, отчаянно жалея, что не может взглянуть в хрусталь своего шара и прочесть сочетание духовных и естественных энергий, образованное священником. То, что творил пастор, не было магией или ярмарочным фокусом, но разум внушал Валден-Рою, что ответ существует. Разве не верили далёкие предки в богинь грозы? До того, как изложили штормы через понятия эфирных разрядов? Впрочем, ещё никому из его малочисленных коллег не удавалось воочию убедиться в том, что миф о чудесах церкви — никакой, на самом деле, не миф. Последний спазм потряс склеп Энквитуров и затих, но у алтаря поднялись шум и крики. — Ты и ты. Глаз со старика не спускать, — приказал бас и грубо заорал: — Шесть свечей! Шесть свечей!.. А, чтоб вас побрал. Квентин, Емик. Возьмите головни и проверьте там. — Я туда не полезу! — завизжал Емик, и сразу стало ясно, про какое именно «там» говорит атаман бродяг. — Полезешь, коли веруешь, — с необычным спокойствием возразил бас... и протест моментально стих. — Арно, ты отопри двери и взгляни, что на перекрёстке. Много зла таится в ночи, но свет Илматера бережёт нас! Что-то затрещало там, вторя словам фанатика. — Храни Илматер... — нестройно отозвались голоса. Послышалось шарканье, света в узком тоннеле прибавилось. Вскоре к ним присоединились пыхтение и треск импровизированного факела. Его с трудом хватало, чтобы подсветить неровные своды пещеры. — Спаси и охрани... — бормотал идущий впереди Емик, которого Урсула помнила стоящим со щипцами. — Спаси и охрани от духов злых, отец небесный... тут никого нет, видите? Видите? — Лезь давай, — буркнул второй. — Я... я не хочу... ты что, не слышал, как мёртвые завыли?.. — Там нет никаких мёртвых, мы сто раз всё обошли. И сам преподобный туда заходил, а где Гриста — там свет. Впереди только плотина и пещера у ручья. — Вот именно. Но кто же выл? Ты представь, как... — Лезь! Али пером подсобить? Заскрежетал тесак, покинувший ножны, а шаги Емика становились всё ближе. Вскоре проём закрыла коренастая тень невысокого мужчинки, по виду — типичного селянина. Он вёл перед собой горящей палкой, которая роняла огненно-алые искры. Свет выхватывал из темноты картофельный нос, перепуганное лицо и выставленный впереди себя большой охотничий нож. Он протопал мимо Урсулы, даже не заметив согнувшуюся возле плотины девушку. За ним следовал второй «колпак», тот Квентин, что заподозрил возвращение патриарха. Этот шёл скорее злобно, чем боязливо, и свой тесак также держал наготове. — Ну?! — требовательно рявкнул бас. — Здесь ничего нет! Совсем пусто! — проблеял Емик, но всё-таки заглянул в широкую пещеру. Свет упал на бледного Гарольда, стоявшего во тьме будто призрак. Глаза бродяги начали округляться. Гриста — услышал второй раз и понял, что это отдалённо знакомое имя. Ты его слышал когда-то? Давно-давно? Читал про него? Видел в церковной записи? Какой-то колокольчик. Неясно, какой.
-
Атмосфера потрясающая. И эти мини-диалоги только усиливают ее. Браво!
-
атмосфера в который раз разруливает всё) даже боевку)
-
Извините за натуралистичные подробности, но у меня кажется приключился литературный оргазм
|
-
-
Вот уж кто меньше всех похож на поручика Ржевского - так это Владислав. Просто парню больше всех повезло на романтику.
В Антоне удивительным образом сочетаются шутовство и житейская мудрость. Настоящий друг.
-
|
-
В этой космической модели, вызывавшей приливы ирреального омерезения, кольцо свечей стало горизонтом событий, а фетиши — самими событиями.
Нереально круто)
|
Над водой, уже не голубой, как днём, а то рыжей, то фиолетовой, взвился фонтан искристых брызг. А за ним ещё один, сопровождаемый пузырями. Через несколько секунд мокрая башка вынырнула в нескольких метрах от места погружения. Каштановые волосы облепили лоб и щёки, мешая нормально смотреть, зато на лице Антохи сияла довольная улыбка во все шестьдесят четыре.
Антон кое-как распрямился, упираясь кончиками пальцев в мягкое дно, и опять помахал берегу. Вода плескала ему в уши, добравшись до самой шеи, а мокрая майка и шорты прилипли к телу — но, честное слово, Свечников ни за что не хотел вылезать. Он выглядел самым счастливым на свете. Вдохнув полной грудью, он снова ушёл под воду, а потом поплыл на спине, отмеряя реку слитными гребками. Олег-то, конечно, видел, что технически плавать Антон не умеет. Но неумение с лихвой возмещалось старанием. Существо такого склада, готовое сначала сделать, а потом подумать, если и утонет, то уж точно не у буйков. Это скорее буйки пожалеют, что...
— Юх-у-у! — заорал издалека мальчик, взгромоздившись на пластиковый поплавок как лягушка. — Цените, чё могу!
Кое-как выпрыгнув из воды, он перевернулся в полёте будто подбитая селёдка и рухнул в реку вниз головой. Бум! Несколько секунд блаженной тишины, тепла, успокаивающего журчания повсюду... загребая руками, Свечников плыл навстречу неведомому, пока не коснулся пальцами песка. Он рискнул приоткрыть глаза, но тут же зажмурился обратно и стрелой вылетел вверх, на мгновение закрыв собой остров Дальний.
— Эй! Вы вид... бр-бру-брм... — не успев договорить, он снова исчез под водой.
«А знаешь, что? — спросил мудрый Антон у самого себя, пока снова достигал светлой пустоты возле дна. — Под буйками нет ограды, вот что я тебе скажу».
Лицо подростка, застывшего в толще воды, осветила ещё одна ехидная улыбка.
|
|
— Ёб твою мать! — Инстаграм тихо и протяжно стравил воздух сквозь зубы. — Ёбаный рот, сука... пельмень, блядь, баллистический...
Ситуация из тактической превращалась в критически нелепую. Теперь Инстаграм находился на одном фланге с «выключателем», а на другом фланге Бандит развернул реабилитацию для новоиспечённых ветеранов войн. Повезло ещё, что численное соотношение оказалось приемлемым. Вернее, повезло уже в том, что они с успехом начали штурм, не имея достаточной живой силы. Сержант, под чьим началом Инстаграм выходил из гражданского шкафа, охуевал бы немало. Доктрина пехотных войск, с которой знакомили Хьюго, требовала шестикратного перевеса. Они же не психопаты из Специальной Службы — ну той, с британских планет.
Тем не менее, у них получилось. Почти.
Сент-Мэри опустился на колено, не переставая поглядывать на ручей. Он продолжал удерживать винтовку правой рукой, уперев приклад в плечо, зубами содрал перчатку с левой и аккуратно сунул пальцы под искривлённый край шлема, нашёл шею. Пульс... на месте. Хьюго чувствовал под пальцами тёплую кровь, но не в таком объёме, как если бы череп под каской раскололо заброневое. Подтуленное устройство спасло.
— Стрелок — трёхсотый, повторяю, трёхсотый. Занимаюсь, — Инстаграм перебросил своим радостное известие и, наконец, завязал с болтовнёй.
Транспортировать Николая он не стал. Парень, который узнал позицию Стрелка, умер. Другой, если даже не пострадал за грехи людские, всё равно решил, что проверять коллегу — ниже его достоинства. Вот и хорошо. С достаточной вероятностью зона вокруг Хьюго была чиста. Тем не менее, Инстаграм расстегнул клапан на кобуре. Просто на тот случай, если «турист» всё же окажется рядом, а он сам не успеет сориентироваться с винтовкой.
«Атлас» отправился на бок. Nikolay носил закрытый шлем, поэтому Хьюго нашарил застёжку под его арафаткой и аккуратно освободил её. Осмотрев поверхность каски, убедился, что сквозного действительно нет, и очень медленно снял сначала лицевую панель, а потом «горшок», сдвигая его так, чтобы не задеть потенциальную рану. Проблема, которая сопровождает попадания в голову, часто связана не только с головой. Неплохо достаётся и шее, которая вынуждена таскать лишние пару фунтов шлема, а потом переживает резкое изменение прилагаемых сил. Может случиться так, что кинетика пули и неудачный наклон головы сместят позвонки — и тогда Николай, хоть и совершенно целёхонький, кончится от любого неудачного тычка.
«Надеюсь, это не наш случай».
Из бокового подсумка Хьюго достал фонарик и, прикрыв вспышку ладонью, быстро подсветил ранение. Потом проверил шею, слегка оттянув арафатку. Затем фонарик отправился обратно, а Инстаграм, сопоставив в уме положение тела и направление выстрела, рискнул поверить, что Николай сегодня везунчик.
Убрав его руки от спусковых устройств (ещё дёрнется от неожиданности), Сент-Мэри прижал плечо напарника коленом и аккуратно похлопал по руке:
— Пират-тридцать-три вызывает твою башню, приём. Башня Стрелка, как слышишь.
|
-
Неожиданно забавно выходит ))) ломать стереотипы ололо!
|
-
Че делается-то, че делается. Второй пост уже.
|
-
М-м-м, душевные терзания. Вкусно. :)
|
— Вот так. Не то чтобы я этому учился, — по вздрогнувшему животу Кристин почувствовала, что Норберт усмехнулся. — Но когда твой папа продаёт запчасти в восточном Теннесси, ты с детства привычен к зомби. Лет в двенадцать он взял меня на торжественный ужин в своей фирме. Знаешь, какой-то псевдопраздник типа... ну, закрытия финансового года. Там собралась пара дюжин его приятелей. Все лысенькие, каждый проглотил баскетбольный мяч и носил заправленную в брюки рубашку. Я тогда почувствовал жгучее разочарование. Пиздец, меня переклинило до нулей. Я заперся в туалете и плакал. Просто я понял, что мой батя умеет только впаривать ковши к «Либхерру» и «Катерпиллару». Не слишком большой повод для гордости. А потом...
Норберт перевёл дух. Собак действительно не было слышно, и эта тишина въедалась в корку мозгов. Он через силу продолжил рассказ, уже видя бледное зарево нижнего фонаря.
— Потом я подумал, что если бы Либхерром и Катерпилларом звали двух драконов, и батя бы летал на них, защищая наш Изумрудный город Мемфис... то разницы, на самом деле, никакой бы не было. Он всё равно остался бы толстячком с аппетитными щёчками. Понимаешь? Без разницы, как ты видишь вещи или как пытаешься с ними смириться — вещи остаются собой, что бы ты ни делал. Единственная разумная политика: просто стоять и смотреть.
Ангария не заметил, как продолжает говорить, хотя сказал уже всё, что хотел.
— Понимаешь... бля, понимаешь, когда я стал сваливать к Бони, курить план и всё это... представляешь, батя позвал меня на барбекю и затёр, что это мой выбор и мне надо пережить этот возраст. Он что-то тупо пошутил про Вудсток и ещё какую-то хиппи-тему. Его сын жрал наркоту у него под носом, а он лебезил и говорил, что это надо пережить. Тупой придурок, — Норберт зло шаркнул ногой о бетон. — Я его презираю. Честное слово, если бы он отпиздил меня, я уехал бы к Бони ещё раньше, но хотя бы не чувствовал себя «переживающим возраст». Да, тогда бы я ненавидел его. Ты можешь спросить, что же следовало делать, чтобы сохранить нормальное отношение сына? Быть собой. Быть, блядь, собой. Он мог бы быть последней размазнёй, но если бы не скрывал это, не пытался следовать советам школьных психологов, я бы любил его за то, что у него хватило смелости не прятаться! Он мог бы быть просто нормальным батей, который продаёт свои экскаваторы и в хуй не дует. Так нет же. Он пытался быть социально ответственным. А иногда его клинило и он орал на меня за то, что я занял место главы семьи за столом. Это просто лол какой-то был! Свети сюда.
Распалённый монолог провёл их через весь коридор и снова вернул к запертой двери. Теперь Норберт почти кипел от давно сдерживаемого раздражения, направив ружьё параллельно стене на замок. Ему хотелось поскорей разнести преграду, а не думать о призраках.
-
— Мой сын наркоман. Что делать?
— А что вы думаете об этом сами, Джордж?
— Ну, может быть, если я притворюсь, что ничего не происходит, то всё как-нибудь само собой рассосётся...
— Интересное замечание, Джордж. О, смотрите, наши 45 минут прошли. Увидимся в это же время через две недели.
— Спасибо, доктор!
|
— Я думаю, это лучшее из предложений, — с лёгкой дрожью в голосе поддержал Эспер. — Тем паче, это напоминает униформу с-сих г-господ... Приблизившись, элементалист с тревогой следил, как Урсула поочерёдно наклоняет головы бродяг, стягивая алые шапероны. К счастью, никто не проснулся: заговор Гарольда, каким невероятным ни был факт его существования, работал. Часовые храпели, будто отрубились добрый час тому назад. Так и в Старых Богов поверишь, и в волколаков. Броская деталь гардероба впрямь казалась странной. Колпаки больше походили на предмет культового облачения, чем на опознавательный знак. Ещё большей странностью оказались грубо, но старательно вырезанные из дерева ладони, висевшие на груди оборванцев. От их хозяев пахло выпивкой, чесноком и травяным отваром с привкусом мяты, который горожанке Урсуле был неизвестен. Зато знакомый с азами врачевания пастор опознал багульник — бодрящее растение, из которого заваривают тонизирующий чай, хранящий от простуды. Ботинки негодяев довершали их образ. Ботфорты с гвоздём приколоченными подошвами никак не могли быть обувью путешественников — в них скорее пальцы поломаешь, чем натопчешь лиги на тракте. «Красные колпаки» жили поблизости, и никак иначе. Урсула вручила последний колпак священнику, а Гарольд вытряхнул порох в ручей и бросил мушкет к тесакам. Подхватив вместо него фонарь, беловолосый юноша шагнул под своды пещеры: теперь даже Эсперу ничего не оставалось, как последовать за всеми. Дождь оборвался мгновенно. Тёмный тоннель поглотил новоиспечённых «колпаков», вынужденных с осторожностью пробираться по узкому бортику над ручьём. Сапоги то и дело скользили по влажным камням, а мрак из глубины дышал сыростью. Семейная усыпальница Энквитуров оказалось необычно большой и сохранилась хорошо, несмотря на забвение потомков. Земляная крыша, зацементированная кормирской смесью, почти не текла. Тоннель шёл вперёд без уклона, отказываясь кончаться, и свет фонаря играл на мраморных стенах. — Над тростником реки Ардип, — неожиданно мягким голосом проговорил Эспер, ведя пальцами вслед за своей тенью, — Где выдры лишь живут и птицы, Скрывается забытая могила Преступной, но пленительной девицы. Ночная мгла несёт свои обманы, Встаёт луна, как грешная сирена, Бегут белесоватые туманы, А из пещерной тьмы... — Тс! Нашли время, тоже мне! — Это Джозайя Хиллкрейг, — смущённо пробормотал Эспер. — Известный поэт новой школы Побережья. У меня была его книга, и вот, что-то вспомнилось. — Да хоть святой Илма... кхм. Лучше назад смотрите, вот что делайте. Последние слова отдались неожиданно гулким эхом, а круг света выплеснулся на широкую каменную площадку, от которой расходились три пути. Ручей убегал в искусно сделанный под настилом жёлоб, чтобы продолжиться в северном тоннеле. Восточный и западный были оформлены в стиле входного портала: треугольные портики над двумя полуколоннами, потрёпанными временем. Из темноты в западном проходе вдруг донеслись отзвуки голосов, заставив путешественников вжаться в стену, с напряжением вслушиваясь. И когда, казалось, всё стихло, звуки повторились: чьи-то голоса, грубый хохот, дружный свист... Восточный тоннель оставался тёмным. Пугающее безмолвие хранили его своды. Поддавшись неясному наитию, Гарольд вышел в центр площадки, осветив фонарём проём. Декоративные чугунные ворота, прежде перекрывавшие его, были давно сломаны. Прямо за порогом теснились несколько больших бочек и коробов из свежего дерева, штампованных трафаретными надписями на лусканском: «Handelsbedrijfseigendom!». За ними виднелись два мягких тюка и пара бочонков с хмельным ароматом. Однако импровизированный склад занимал несколько ярдов коридора, после чего проступали очертания ниш в стенах — кажется, эта сторона вела в усыпальницу. Далее жёлтый свет истощался. Эспер, оглядываясь как велено, уже не мог разглядеть даже очертаний выхода. Только ручей показывал направление в темноте. Знание Religion подсказывает, что если на восток — усыпальница, то на запад (по традиции) — церемониальные помещения. Там можно ожидать анфиладу из 2 или 3 сквозных залов, это стандартная конфигурация. Северный коридор, видимо, сделан в силу природных условий, потому что обряд ничего там не требует. Куда ведёт — неясно.
Слово переводится как «Собственность Торговой компании!».
-
поэтичное погружение в недра) уже представляю как судари-разбойники там освистывают проигравшего в поэтическую дуэль)
-
-
Очень интересная пещера) А так - как всегда, описания заставляют видеть, это клёво!
|
-
— Играя с сараем, никогда не знаешь, где выиграешь, а где проиграешь.
Зачет!
-
Какие... Глубокие мысли :)
|
По дороге Норберт молчал. Ночь вступила в свои владения, и на лице подростка читалась усталость. Если Кристин питала тьма, то Норберта, как самого обычного человека, она лишала бдительности и сил. Как карпатских крестьян из старых легенд. И пусть горы Трансильвании сменились федеральными автострадами, суть легенд (суть людей?) продолжала жить.
Под глазами Ангарии залегли круги, усилив его всегдашнюю бледность. Мягкие очертания рта сложились в печальную линию. Бывший вокалист «Жнецов» снова глядел сквозь лобовое стекло, но вместо наслаждения дорогой в его взгляде осталась только сосредоточенность. Он старался не упустить ориентиры. У них был след Коула, у них был Адам в мотеле — однако Норберт действительно не был уверен, что это сработает, если здесь всё пойдёт не так.
Впрочем, как он сам сказал недавно, у «Жнецов Грёз» всё давно пошло не так.
Или, если взглянуть на жизнь шире, у мальчика по имени Норберт Ангария всё пошло не так несколько лет назад.
История Норберта была историей человека, который не знал, хочет ли спастись. Где-то в сумке, которая барахталась в импровизированном багажнике «скорой», лежала мятая карточка: единственное напоминание о жизни, которую Норберт оставил позади. Той самой, где всё пошло не так. Он думал показать карточку Кристин, но это показалось слишком мелодраматичным и глупым. Какая разница? Если они сдохнут, это никому не понадобится, а если нет — у них будет много времени, чтобы рассказать друг о друге. В семнадцать лет ты ненавидишь мелодрамы с тобой в главной роли, но твоя жизнь состоит из них одних.
Карточка была водительским удостоверением на голубовато-белом пластике, выданным штатом Теннесси — «штатом всего, что стреляет». На ней стоял адрес 2802, Мэриленд-Сёркл-Ист, Мемфис, TN 37501-901, где жила семья Ривз. На ней стояли номер лицензии, указание на мужской пол и зелёный цвет глаз владельца и рост в пять футов восемь дюймов, выписанные с такой тщательностью, будто имели отношение к управлению автомобилем и поиску пропавших кузин. На ней стояла недавняя дата выдачи. Наконец, на ней стояло имя — Роберт Ривз.
Имя человека, чья жизнь пошла не так несколько лет назад.
С фотографии на удостоверении улыбался круглолицый американский парень с пшеничными волосами и неясной, несвойственной таким людям тоской, затаившейся в глубине глаз. Та фотография была светлой и ясной. Сейчас в темноте кабины рядом с Линн осталась болезненно-худая тень, от глаз до пяток закатанная в чёрное. Чёрные волосы, чёрная куртка, чёрные джинсы на тощих ногах, чёрные татуировки на предплечьях. Даже дробовик Хагена, который торчал между сидений, имел чёрное «тактическое» исполнение.
Последствия юношеской наркозависимости? Несчастной любви? Тёмной музыки? Банального недостатка калорий в рационе, состоявшем из полуфабрикатов в кузове «скорой»?
Норберт в рот ебал последствия и в рот ебал спасение. Ему, наверное, нравилось быть ничем. Он находил мазохистское удовлетворение ничтожества во всё новых страданиях. Ему не хотелось возвращаться. Роберт Ривз, улыбавшийся в камеру с водительской лицензии, исчез в пустоте, которую Норберт Ангария нашёл за тёмным лобовым стеклом.
Со скрипом рессор фургон остановился в снегу. Норберт выключил мотор, глядя на бункер. Он бы не удивился, если бы в стекло ударила пуля и всё кончилось быстро и надёжно. Но пули, кажется, больше не спешили.
— Пойдём вместе? — спросил он.
|
Недолгое совещание, пока горел костёр, окончилось почти единогласно. По словам пастора, нападение и убийство произошли незадолго до их появления. Терять время было нельзя. Хотя Эспер, вторя голосу разума, предупреждал о трудностях предстоящего пути и советовал добраться до Фандалина, опасения за жизнь похищенных победили. Впрочем, у математика хватило времени, чтобы наспех пересмотреть сделанные днём записи. По-видимому, среди балансировочных уравнений, подходящих для этих суток, оставалось ещё одно, теоретически сохраняющее свой трансфигуративный потенциал. И Валден-Рой рассчитывал на него больше, чем на всю эту сомнительную затею. В конце концов, люди неразумны, но цифры разумны всегда. Конвой, превратившийся в спасителей, оставил животных и фургон неподалёку от костра, рассчитывая на то, что никто не поедет по глухой лесной дороге в чумной край. А если и поедет... что же, кирки и бочки против двух жизней: приемлемый риск. Поводья мулов набросили на ветви ближайшей осины.  Возглавляемая Гарольдом и Урсулой, четвёрка медленно пошла по тропе, провожаемая грустными взглядами животных. Солнце окончательно скрылось, погрузив кладбище в синий туман. В нём проступали острые пики оград и белые тени монументов. Священник снова поднял щит, начавший светиться, и стало ясно: тропу окружали стелы и давние склепы, давно поросшие мхом и глубоко просевшие в землю. Деревянные кресты клонились друг к другу, а многие могилы казались то ли разорёнными, то ли просто заброшенными. Среди них стояли глубокие лужи стылой, пробирающей до дрожи воды. И чем дальше заходила процессия, тем старше становились даты и хуже читались эпитафии на могилах. Многие относились к рудникам: «Добытчик Йонка из Кониберри, ум. 1649». «Рональд, сын Роланда, 1576–1620, в шахте родился и в шахте погиб». «Вкнт. Алексей Стравишников из княжества Рашемен, маркшейдер, 1531–1586»... Жёлтый свет показывал летопись чужой смерти. Некоторые из гробов, которые оголились в мягком грунте, казались разбитыми изнутри. Могил оказалось намного больше, чем ожидалось от маленького шахтёрского городка. Гарольд, знакомый с местной историей лучше других, озвучил предположение, что захоронения остались со времён Старого Фандалина. Тогда жизнь кипела на серебряных рудниках. Искатели счастья и мойщики руды стекались к «серебряной лихорадке» на столбовых участках треста Энквитур. С той поры минули века, а кладбище пришло в запустение вместе с историей былых хозяев этих мест. Тропа поднималась под небольшой уклон, петляя между могил. Оказалось, что кладбище изрезано оврагами и представляет собой неровный, вечно ребристый ландшафт. Ни ровных аллей, ни чинного благолепия городских погребений. Здесь и там поднимались густые рощи сытых могильных деревьев, окружая шелестом листьев мраморный сумрак. Иногда на земле встречались прелые листья, пережившие зиму, и даже пятна нерастаявшего снега, покрытого чёрной коростой. Ливень сделался холодней, сколько ни ёжилась Урсула и ни поднимала воротник мундира. Луна едва пробивалась сквозь тесные тучи, выхватывая из тьмы лица ангелов. Слёзы блестели на мраморных щеках святых. Внезапно священник с предупредительным возгласом схватил её за локоть, указывая вниз. Прямо под сапогом девушки обрывалась узкая яма, усеянная на дне острыми обломками гробов и костей. Девушка едва не свалилась в безымянную общую могилу. Вскоре к дождю присоединился другой звук — неразборчивое ворчание во мраке. Вскоре стало понятно: это шум воды, быстро бегущей среди камней. Буйный весенний поток ярда в два шириной хлестал по небольшому оврагу, который спускался обратно к оставленной дороге и нырял в лесную чащу. Скорее всего, то был один из притоков реки, вдоль которой лежал путь на Фандалин. Как ни странно, следы сапог тянулись по краю оврага, иногда пропадая в зарослях. Недавно сломанные ветви подтверждали, что Урсула не сбилась с пути. Вскоре тропа вырвалась на небольшую поляну, образованную полукругом старых каменных саркофагов. Могильники будто в стеснении отдалились от широкого мраморного зева, поддерживаемого двумя старинными колоннами и треугольным порталом в античном стиле. Речушка ныряла в портал, оставляя между собой и стенами два явно рукотворных каменных бортика — а затем пропадала в темноте этого искусственного грота. Портал был не просто возведён над естественным руслом, но и удачно вписан в ландшафт. За ним поднимался холм, облицованный понизу панелями белоснежного фандалинского мрамора — и этот великолепный склеп, практически дольмен, не шёл в сравнение с многочисленными забытыми могилами, усеивавшими кладбище. Было очевидно, что над ним поработали архитекторы, а не простые гробовщики. Из земли проступали края древних плит, которые некогда устилали площадку перед входом. Что-то заставило шагавших впереди повернуться к священнику и жестами потребовать убрать свет. Слабый проблеск мелькал в темноте пещеры. Пока они ждали, оттуда показался фонарь, а с ним два оборванных бродяги мрачного вида. Поверх рваных рубах и свитеров они носили странные пелерины с колпаками из багровой ткани, на бёдрах болтались ножны с короткими тесаками, а лица терялись в неровных бородах. В свете чужого фонаря проступили огромные буквы, выбитые на треугольном портике. Они гласили: «Здесь обрёл мир и покой отец-основатель, почитаемый нами владыка Авраам Энквитур, отец Якуба и Исидоры. 1502–1574». Из тени колонны выступил третий бродяга, возникший словно из ниоткуда. — Илматер хранит! — громко прокаркал он. — Шесть свечей?.. — И шесть апостолов, — нестройно отозвались вышедшие из пещеры. — Иди отдыхать, брат. Мы тебя сменим. Гриста обещал вернуться до рассвета. — Тяжкий вам выпал пост. Ночь будет недоброй, — хмуро заметил первый часовой, сняв с плеча длинный мушкет. — Мёртвые бродят среди этих могил. Я видел их дурное сияние. С этими словами он скрылся в тоннеле, а новые караульные устроились под каменным карнизом, не спеша вылезать под дождь и передавая друг другу оплетённую бутылку. Ружьё лежало на коленях одного из них. Стало ясно, что между колонн портала натянута бельевая верёвка, на которой сушились штаны и ещё два багровых клобука. Старинное захоронение превратили в дозорный пост. Следы вели сюда.
-
То чувство, когда идешь играть в модифицированном Фаэруне, а попадаешь в Равенлофт
-
Скриптованные гоблины еще не были так горячи!
-
Какое милое место. Я бы туда точно не сунулся ночью XD
-
М-м, какая готичная красота!
|
|
-
Хорошенько посмеялся с первого абзаца.
|
«Нихуя у них гарнитуры!», — едва не вздрогнул от внезапного звука Инстаграм. Было что-то постмодернистское в том, чтобы услышать передачу чужой рации через наушники с активной фильтрацией. Что-то вроде старого-старого фильма, где режиссёр рассказывал о сне, в котором снится сон.
— Радиомолчание, — на всякий случай предупредил Хьюго, стараясь говорить тихо, и вывернул на ноль громкость трофейной рации.
Его душу поедом ели предположения: вероятнее всего, Бункер прав. Тогда он погорячился с ворами. Тогда здесь что-то большее. Возможно, северный взрыв — имитация, а угроза югу — уловка, чтобы отвлечь очевидную группу быстрого реагирования от неоконченных работ на севере. «Нет», — возразил сам себе Инстаграм, — «Это не сочетается с маршрутом "грибников". Да, на севере работала ещё одна группа, потому что у "грибников" не было при себе снятой аппаратуры и оборудования для хранения данных. Но если данные уже сняты отдельными группами и с севера, и с юга, куда шли "грибники"? Отвлекающий манёвр из слепых куриц — вряд ли, в этом лесу вероятность встречи была ничтожна. Ебучий пазл...»
Он раз за разом выстраивал варианты, но строительство шло плохо. Прямо сказать, хуёво шло это интеллектуальное строительство, поскольку основное внимание Инстаграма было сосредоточено на секторе наблюдения, а не гипотезах. У них, конечно, был ясный приказ, но отсутствие более подходящего занятия провоцировало на детективную мастурбацию.
«Их маршрут говорит, что "грибники" вышли к северной вышке. Вышли не одни. Допустим, туда пришли "грибники" и, к примеру, "туристы". Потом "туристы" возвращаются на точку рандеву со снятыми данными. Почему "грибники" изменили маршрут? Почему не шли к востоку? Почему пошли на юг, если на юге сработала группа... м-м-м, "геологов" и тоже сняла данные? Почему взрыв на севере был, а взрыва на юге не было? Зачем отвлекать именно от севера, если ситуация на севере и юге идентична? Что взрывать на севере, если... ох, блядь».
— Подходим к малой растительности, — прошипел по рации Инстаграм. — Группа, рассредоточиться в цепь. Интервал тридцать метров, движение минимальным темпом. У кого есть, маскировку. Идём по азимутам: северный фланг: 315 — Стрелок, 310 — я, южный фланг: 305 — Бандит, 300 — Транш. Точка сбора — вышка. Бандит ориентирует. Огонь не открывать до команды.
-
Тут вот кстати отличные размышления на тему, причем некоторые (спойлер) верны на 100%. Другие на 23.5%. Еще какие-то неверны. Но какие — не скажу.
|
-
У нас тут почти как на странаицах рассказа) как будто бы и не игроки вовсе выбирают путь, но остаются ведомы рукой невидимого творца)
|
-
ВИА Влады вам благодарны :D
-
ВИА "Влады" - это пять :)
|
-
Черт, и правда ведь. Чего не попробовать-то?
|
-
PSHHH PSHHH ALLOU YOBA ETO TI?
|
01. ВСТРЕЧАЕМСЯ В ФАНДАЛИНЕ Десятый день месяца штормокогтя
Сыро и холодно
Дорога на Фандалин
Вечер«Дорогой отец, мне горько наблюдать твои страдания. Если мы увидимся вновь, вряд ли это будет тот сын, которого ты помнил когда-то. Прощай».
— из письма профессору де Фуко«Тот заключил, что причина вовсе не в расстройстве разума: с мальчишкой говорит Илматер. Верующие шли из соседних деревень посмотреть на чудотворца».
— из доклада легата Церкви в Невервинтере«Могу я взять дешевое вино? На нормальное что-то денег не хватает».
— из трактирной беседы«Естественный матерьялизм, друг мой, составляет лишь часть нашей Системы Мира. Один увидит случай, другой обратит взоры к геометрии».
— из «Введения в современную Школу Трансфигурации», издание второе, дополненное * * * Фургон покинул Невервинтер в четвёртый день штормокогтя. Северная весна не спешила: по ночам с Хребта Мира спускался ледяной ветер, оставляя на траве иней, а в плечах — дрожь. Тент над фургоном скрипел, а двух деловитых мулов приходилось укрывать попонами. Только с восходом тепло напоминало о том, что через считанные недели лето примет негостеприимный лесной край в долгожданные объятия. Так продолжалось один день за другим. Они оставили Невервинтер в тревожном, хмуром настроении. Жемчужина Севера привычно кипела торговлей и промыслом, но видящие глаза усматривали за повседневной суматохой признаки грядущей беды. Многопушечные фрегаты выстроились на рейде городской гавани. Среди парусов трепались на пронзительном ветру вымпелы правящего Дома Алагондар. На юг по Большой дороге маршировали колонны в изумрудных мундирах, взяв мушкеты на плечо. Порой они шли и шли часами, обгоняя фургон. Урсулу солдаты встречали весёлым посвистом, а сумрачного святого отца — почтительно прижатой к груди ладонью. Не скрываясь, Невервинтер готовился к тёмным временам. Иллускан с севера, Уотердип с юга, вольный союз Эвермита к востоку. Всюду видел врагов мрачный патриарх Алагондар, всюду искал союзников. Меркантильные перемирия и фамильные унии трещали по швам. Одним утром, поднимая тучи пыли и сгоняя редких путников на обочины, по тракту промчался эскадрон драгун. Это наёмники Торговой компании Побережья спешили на зов своего золота. А на четвёртый день политика осталась позади. Последние путники исчезли. Виллы феодалов и сельскохозяйственные латифундии покинули склоны холмов. С каждой милей земля окрест приобретала всё менее дружелюбные черты. На горизонте поднимались Меченые горы, а север застлала тёмная пелена Невервинтерского леса. Здесь встречались дозорные башни, но вскоре они исчезли. Величественное безземелье, что занимает тысячи лиг между Невервинтером и Уотердипом, вступило в свои права. Там, где от большака — того, что именуется на старый манер Торговым трактом — отделялась дорога на Трибоар, стояла едва ли не последняя дружественная засека. Полосатый шлагбаум был опущен, а по-утреннему пьяный гренадёр грозил мушкетом и требовал вернуться. Пришлось дождаться, пока из землянки вылезет небритый унтер, оденется, рыгая, и прочтёт условия контракта, заглянет в бумаги Урсулы и осведомится о деле преподобного Самуила. После объяснений лицо офицера вытянулось, а презрительно-усталое выражение сменилось сочувствием: — Проезжайте, — позволил он. — Но знайте, что в тех землях добра нет. Проезд по частной надобности закрыт до особого указания. Никого не касайтесь, нигде не вставайте постоем. И дышите, коли есть, через чесночный куль. Илматер в помощь... дураки. С этим напутствием, которое не тянуло на счастливые пожелания, четверо путников въехали в графство Фандалин. * * * Шестой день пути. Дорога, день ото дня всё теснее, вывела фургон к косогору над бледной рекой. Здесь всё казалось бледным, бесцветным. Цвета потерялись в этой земле серых полутонов. Ветви застыли в облетевших кронах. Чёрные, подобные мазуту воды влачили себя к тусклым откосам. Будто крючья склонялись к дороге сухие терновники. А та, несчастая, петляла у берега, сражаясь за угасающую жизнь. И когда стылый туман восставал среди древних деревьев, холодный голос весны шептал о минувших днях Фандалина. О времени, когда добро оставалось добром, а зло было злом. С самого утра, если утро ещё существовало над раскисшим половодьем, лил дождь. Хмарь затянула небо, проглотив бледный нимб солнца. Прятаться от воды у Урсулы получалось только в самом фургонне или сидя на козлах. Дрябло и низко плыли облака, цепляясь за чёрные колья деревьев. Недобрый, ненастный лес гудел и поднимал за колёсами старого фургона ворохи прелых листьев. Их вид подсказывал, что они гнили в земле с осени. Копыта чавкали, оставляя в кипящей дождём грязи отпечатки, а вода немедленно затягивала их — как торопливая горничная, прибирающая за незваным гостем. С реки по левую руку тянуло холодом. Водянистая мгла вздымала белёсые пальцы в немой мольбе, но Бог не отвечал. Рассечённый старой дорогой, тонувшей в глинистом месиве, лес ждал, не скрывая ожидания. Кора его сосен и тополей казалась струпьями на больных плечах. Горячечным кашлем оборачивался сырой туман, а капли дождя, градом катившие по рукавам и жалкому навесу над козлами, пахли горько и невкусно. Так и ехал фургон, отчаянно и упрямо продираясь сквозь редколесье. Кустарник царапал ноги усталых мулов. Те печально шагали под ржавый скрип осей да болтающегося на крюке фонаря. Близился закат, слабым золотом подрезая тучи над рекой... Даже разговоры поутихли. Молодой Эспер упрятался в кузове вместе со своими книгами. Он что-то беспрестанно записывал. Как-то раз, подсмотрев в его заметки, Гарольд нашёл знакомые по Университету рассуждения на темы истории и тайных наук. Не так уж, к слову, дурно изложенные. Сделав чуть позже то же самое, Урсула разобрала что-то про параболы, деление на ноль и эквивалентность материй с энергиями. Преподобный Варнас, разумеется, никуда не подсматривал. Всю дорогу священник казался отягощённым недобрым предчувствием, но только в Фандалине стала ясна хотя бы часть его мрачности. Конечно, ещё никто не видел весёлого пилигрима со знаком Догмы, но преподобный отец, кажется, лучше прочих предвидел, что именно их ждёт: мрак и пустота. Теперь он шагал вровень с мулами, вглядываясь в заросли близ обочин и не обращая внимания на дождь. Как-то сами собой Гарольд и Урсула остались за возниц. Во-первых, над скамьёй был натянут тент, а во-вторых, беловолосый франт легче прочих переносил насмешливые манеры девушки и не лез за словом в карман. Уж лучше перекидываться остротами, чем пялиться в окрестную муть. Впрочем, что-то неясное удерживало Латту от пущих откровений — что-то более сильное, чем давняя привычка к осторожности. Ни презентабельная внешность, ни высокая культура в повадках не заставляли опасаться Гарольда. Но что-то было в нём. Что-то заставляло интуицию девушки паниковать, стоило ей встретиться взглядом с измождёнными, украшенными синяками глазами Гарольда. Нездешняя тень кралась след в след за этим человеком, а интуиция умоляла Урсулу бежать без оглядки. Хотя бы тут присутствие святого отца ободряло. Да и слишком велик был куш. Так продолжалось из часа в час. Зачем, почему — кто бы знал? Был фургон, были дорога и лес, и казалось, что эта печаль записана в вечности: такой неизменной, такой постоянной она врезалась в память людей, сутулившихся под тяжестью мокрой одежды. Тот, кто хотел найти хоть малое укрытие от дождя, мог бы откинуть рваный полог из джута и убедиться, что в фургоне свалены кирки, заступы и лопаты, а в дальней части кузова составлены конопаченные бочонки с маслом и консервами. Не самый достойный товар. Впрочем, у большинства присутствующих имелись свои причины продолжать путь. На очередном повороте в листве блеснули камни редких надгробий. Могилы и покосившиеся ограды проступали среди леса как потусторонние призраки, пропадая в дожде так же безмолвно, как возникли. Косые кресты Илматера чередовались с безликими стелами, с которых время давно стёрло имена и даты. Железные прутья пропадали среди мха и кустарника. Это кладбище не имело конца, впитав судьбу многих и многих поколений. * * * Впереди дорога раздваивалась. Относительно широкая колея, по которой мог протиснуться воз, вела вперёд и исчезала в стене кустарника. Направо, в гущу могил и деревьев, ныряла узкая тропа, залитая жидкой глиной. Над развилкой нависал исполинский чёрный дуб, казавшийся обугленным; и лишь спустя секунду пришло понимание, что глаза не обманывают. Кора величественного гиганта спеклась и почернела от пламени, глина у корней затвердела, а с пузыристых ветвей на путников пялились пустые черепа, обглоданные огнём. Пять или шесть скелетов, сожженные до своих костей, висели на дереве как мрачное предупреждение. «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ОБИТЕЛЬ ТЬМЫ. СЖИГАЙТЕ СВОИХ МЕРТВЕЦОВ» — гласил на скорую руку сколоченный щит, цепью прикованный к дереву. Другая рука выцарапала на этом же щите слова поменьше: «Или умрите сами». Как продолжение ужасного натюрморта, шесть лошадиных трупов тонули в грязи у развилки. Кони лежали будто сломанные игрушки, выпростав грациозные ноги под дождь. Их седельные сумки были выпотрошены, а попоны и сбруя однозначно выдавали принадлежность наездников — чиновники Невервинтера. Все, кто помнил леди Глорию и её эскорт, узнали этих лошадей. Молодая хозяйка фургона и окружной судья Холлвинтер встретили свою судьбу здесь. Четыре человека в обрывках изумрудных мундиров сгрудились над одним из конских трупов в тесный кружок, поедая гниющую плоть и руками помогая срывать сырое мясо с костей. Треуголка, сбитая с головы одного из них, открывала затылок. Между жидких волос издалека виднелись багряно-алые опухоли, смутно схожие с нераскрытыми бутонами цветов. Вены и артерии, оплетавшие шею, казались набухшими нездоровой зеленоватой лимфой, которая пульсировала в такт движениям. Сквозь кирасу другого солдата прорвались сочащиеся гноем наросты, что выглядели не просто въевшимися в металл, а будто вплавленными в него. Мигнув, погас фонарь над козлами. Дымная змея изогнулась над фитилём. Стихли колёса. Мулы встали, напуганные тенью чудовищного дерева. И только шелестел дождь, накрыв мир тоскливой вуалью. Колеи позади фургона таяли, сливаясь с жидкой глиной. Смеркалось. По умолчанию ты не раскрывал спутникам родственную связь с леди Глорией. Она предупреждала, что сильно тревожится за предприятие. Поведение брата вызывало у неё опасения. Она попросила тебя присмотреться к спутникам, чтобы понять, кому можно доверять. Раскрывать ли в будущем — дело твоё. По умолчанию ты не раскрывала спутникам легенду с дальней родственницей. Парень из Уотердипа, который дал наводку на всю эту затею, его кличка Репей, сказал быть аккуратнее. Мол, простуда какая-то ходит, ещё что-то. И неясно пока, едет окружной судья на помощь Энквитурам или их всех за что-нибудь арестовать. Раскрывать ли карты в будущем — дело твоё.
-
-
-
-
Чувак, да ты вообще бешеный.
-
Ну прям натуральный Равенлофт. Очень нравится, спасибо!
-
-
Гнетущая атмосфера. Супер, да!
-
-
-
|
|
-
Главное в любом деле - эффектно появиться!
|
-
Антон прямой как палка xD
|
-
Обходи, обходи эту шелупонь!
|
-
Атмосферно ) Как всегда )
-
|
-
В представлении Антона военные то с кем-то воевали, то красили траву.
Эта пять!
|
-
Мисс Марпл продолжает нервно курить в сторонке)
|
-
-
В космологии есть два понятия расстояния. Обычное — то, что постоянно и не зависит от движения космических тел. И динамическое — то, которое никогда не получится измерить, потому что объект измерения бежит прочь вместе с вечным расширением Вселенной.
У Тринадцатого всегда можно узнать что-то новое)))
|
Сантиметр за сантиметром она сдвигала лезвие, а сила в руке Жонкиля исчезала. Расстрелянный в упор, убивший сам себя, поражённый пулей в голову, только теперь он начинал умирать. Озеро могло дать многое... но не всё.
Остриё достало до селезёнки, и парень пошатнулся. Ира выдернула нож и ударила снова. Потом снова и снова. Обмякший Жонкиль медленно сполз на её руки, и Соколова опустилась вместе с ним, последним ударом пронзив сердце между третьим и четвёртым ребром. Ужасающие раны на месте глаз юноши не исчезли, но ощущение потустороннего взгляда, притаившегося в них, медленно угасло. Шторм утихал. Катер Сольферино прекратил плясать на волнах, Наира уже дёргала трос ручного стартера, запуская мотор. Она мчалась к площадке, а на коленях раненой Иры умирал желтоволосый разведчик с нелепо щеголеватой здесь причёской. Такие в городе нужны, а тут... а тут...
Аффидевит — это единственный способ коммуникации, доступный тем, кто не сможет рассказать о своей невидимой войне. Войне между человеком и чудовищами, которых сотворил сам человек. Это слово Ира нашла в словаре, который читала позавчера на Даче. Теперь оно снова пришло на ум, ведь аффидевитом Жонкиля стало прощание.
Много часов спустя солнце взошло над бескрайним лесом, сотканным из влажного золота росы, розового ковра земли, зелени иголок и чехарды сосен. Солнце вставало, а Старый Карьер заливала светлая дымка. Индиго и Сольферино сидели высоко на склоне, наблюдая, как приближается стальная точка. Дисплей «Моторолы» подтверждал наличие сигнала.
Точка росла, ширилась, обрастала звуком и свистом, пока не превратилась в силуэт атакующего вертолёта. Тёмная обшивка Ми-35 перекликалась с цветом ночной воды, возвращая мрачные воспоминания. С пилонов отделились дымные шлейфы, один за другим вонзаясь в ложе Карьера. Земля содрогалась под ударами, а озеро внизу превратилось в цепь пылающих котлов. Клубы жирного дыма потянулись к утреннему небу, и среди них таяло лицо Жонкиля с пустыми глазами. Таяли сгорбленные фигуры шаманов-самоедов, бросавших жертвоприношения голодным лесным богам. Таяли моряки, упорно шагавшие вдаль. Таяли люди, своей жестокостью научившие Лесное озеро быть жестоким; обратившие его воды в холодный мрак. Таяли фигуры казаков в меховых тулупах и напуганных священников, засыпавших проклятый волок землёй. Таяла цепочка экскаваторов, украшенных квадратами «Строймонтажа».
Прораб Андреев не ведал, что открывает миру. А озеро, ставшее Чёрным, не ведало иного мира.
Вертолёт развернулся, заходя на второй круг. Ракеты «воздух-поверхность» продолжали ложиться над рекой, покрывая переданные Ирой координаты. Сделав заключительный проход над собственноручно созданным адом, чёрный вертолёт пошёл на посадку.
Ударный отряд всё же выполнил задание.
-
Уии! Ничо так модуль, живенько и стремно )))
|
|
|
-
— Пацаны, — сказал он, не выходя в эфир, просто голосом. — Пацаны, сейчас пиздец будет.
Как говаривал Фил, "одной рукой дрочу, второй — слезы счастья вытираю".
|
|
|
|
— Ну... — Норберта окатила волна смущения, когда он понял, что местные смотрят прямо на него. Он терпеть не мог, когда его замечают вне сценического образа. Почему Адам не мог смотреть в свою «Фанту», а?
Смущение переросло в злость на самого себя, а молчаливая поддержка Кристин придала сил. Подросток коснулся одного из пакетиков, собираясь с мыслями, и монотонно, чтобы не сбиться, заговорил. Он не старался прятаться или держаться за пистолет Хагена. Наоборот, просто стоял, глупо опустив руки вдоль тела, и рассказывал, переводя грустный и усталый взгляд с Коула на Адама, а потом на холодильник с лимонадами. Ему тоже хотелось «Фанты». С портье Норберт и начал.
— Примерно в шестнадцать десять в твой мотель приехала девушка, которая сказала тебе, что её зовут Джульетт Льюис. Это написано в книге регистрации, которую я видел там, — Ангария показал через дорогу. — Кстати, в имени «Джульетт» — две «т». Ты разговаривал с ней несколько минут, а когда она ушла в номер, позвонил четырём людям. Это случилось за сорок минут до того, как мы приехали. То есть, в шестнадцать сорок. Ты сделал четыре звонка один за другим. Ты позвонил Вику, МакГрудеру, Остлеру и Коулу. В шестнадцать пятьдесят пять я получил сообщение, где девушка, которая назвалась Джульетт Льюис, сообщила о том, что ты натравил на неё копов. Это случилось из-за того, что первой к мотелю подъехала полицейская машина. Шериф оказался рядом и приехал быстро. На самом деле, ты не натравливал копов, потому что шериф Остлер был третьим в списке звонков. Когда знаешь номер шерифа и хочешь сообщить о проблеме, ты звонишь шерифу сразу. Если ты хочешь сперва посоветоваться со своим работодателем, ты не звонишь потом ещё одному парню. Значит, ты не вызывал полицию. Ты поступил иначе.
Норберт снял с крючка блестящий пакетик с мармеладными мишками «Харибо» и посмотрел на ценник.
— Мистеру Вику ты сказал, что нашёл подходящую девушку. Или как-то так. Не знаю, как именно ты выразился, но твоя мысль была такова. Потом ты спросил у мистера Вика, что тебе делать. Мистер Вик сказал тебе, что следует делать, поэтому ты позвонил парню с большими руками и фамилией как у немецкого гамбургера, а потом — шерифу. Ты не очень любишь шерифа, поэтому предпочёл, чтобы рядом был человек понадёжнее. Я думаю, что мистер МакГрудер — ваш местный силач. Потом ты позвонил мистеру Коулу, — Норберт показал пакетиком на продавца, — и предупредил его обо всём. Сначала я думал, что мистер Коул — это чувак, который должен подыскать место для того, чтобы спрятать девушку. Но потом я понял, как всё случилось на самом деле. Это помогло мне вас сосчитать. В общем, когда Джульетт увидела полицейский автомобиль... или, не знаю, шерифа у твоей стойки, она написала мне. Как я сказал, сообщение я получил где-то в шестнадцать пятьдесят пять.
— Мы ехали очень медленно, со скоростью велосипедиста. Сообщение я получил в четырёх милях отсюда. Мы добрались к вам в районе семнадцати двадцати и ещё десять минут потратили на обсуждение того, что нам делать. И на то, чтобы отыскать машину Джульетт Льюис. Кстати, если бы ты внимательнее посмотрел на её машину, ты бы понял, что такие девушки не бывают одиноки, — Норберт чуть улыбнулся, вспомнив о трагической личной жизни своей кузины. Но ему было приятно сказать так.
— После того, как всё пошло не так, ты выронил телефон, когда бежал к заправке. Отсюда вы позвонили шерифу, мистеру Остлеру, которого попросили выполнить его часть сделки и разобраться с внезапно возникшей проблемой. Вы также позвонили мистеру Вику и мистеру МакГрудеру, предупредив о случившемся. Когда мы убили мистера Остлера, я понял, что в моих выводах не хватает ещё одного звена.
Голос Норберта ни на йоту не изменился при сообщении об убийстве. Норберт упомянул этот факт так же — обыденно и ровно — как упоминал остальные, сконцентрировавшись на ходе мысли. Хрупкий темноволосый мальчик просто рассказал о смерти шерифа, продолжая мять пакетик с мармеладными мишками.
— Понимаете, я... я очень бездарный поэт. Я отказывался в это верить, но в глубине души всегда это знал. Поэтому я часами сидел над своими песнями, надеясь сделать их хорошими, а потом приходил мой друг и смеялся над тем, что у меня получалось. Поэтому, знаете, я быстро понимаю, когда в куплете чего-то не хватает.
— В песне о твоём мотеле и мисс Льюис не хватало двух вещей: места, куда её доставить, и организатора. Мистер Коул был твоим партнёром по бизнесу, поэтому ты не мог попросить его приготовить место. И вы не стали бы сообщать о месте шерифу, которому не доверяете. Место знал мистер МакГрудер, но если он приехал сюда, он не мог ничего приготовить. Следовательно, остаётся мистер Вик, который знает нужное место. Но мистер Вик разговаривал с тобой очень недолго. И, если представить вас всех, вместе взятых, получается, что мистер Вик принял решение. Но это не так. Помните, я сказал, что смог сосчитать вас?
— Так вот. Есть ещё один человек, с которым находился мистер Вик, когда ты ему позвонил. Но потом мистер Вик не стал тебе перезванивать. И, например, говорить, что всё готово. Следовательно, во-первых, тебя держат за идиота. Во-вторых, мистеру Вику уже не требовалось совещаться с вами, потому что он совещался с другим человеком, который организовал место. Мистер Вик спросил у этого человека, что ему следует тебе сказать. И только потом мистер Вик передал тебе, что тебе следует делать. Следовательно, Джульетт Льюис сейчас находится с этим неизвестным мне пятым человеком в неизвестном мне месте.
Норберт растерянно оторвал уголок у пакета с мишками.
— Ой. Извините. В общем, Кристин наверняка рассказала, что нам очень нужно забрать мисс Джульетт Льюис домой. Правда, очень нужно. Она очень дорога нам. Поэтому мы можем поехать к неизвестному человеку в место, которое вы назовёте, и забрать нашу мисс Льюис. Мы постараемся никого не убивать, но если что-то пойдёт не так, то умрут только мистер Вик и другой, неизвестный мистер. Или миссис. Это первый вариант. Второй вариант — мы можем убить вас, только не стреляйте в меня снова, пожалуйста. Или вы можете убить нас, хотя с ней у вас это вряд ли получится. Во втором варианте у всех будут проблемы. Зачем они вам? У меня вот и так сегодня проблем по горло...
Норберт замолчал и смущённо посмотрел на Кристин. Его уши горели.
— И можно мне тоже «Фанты»?
-
Десять из десяти мисс Марпл и один ручной волк!
-
Два Коломбо этому джентльмену. И чашечку Пуаро его даме.
|
|
|
* * *
В девять часов двенадцать минут утра Адам Ксенакис, белый мужчина средних лет, стоял в тесном проезде рядом с чёрным «Мустангом» шестьдесят девятого года и размышлял, почему его жизнь сложилась именно так. Справа поднималась стена средневекового двухэтажного здания, которая принадлежала кампусу Фордхэмского иезуитского университета. Сложенная из неровного дикого камня, она напоминала манор какого-нибудь феодала, но на самом деле за ней кипели жизнь и студенческая активность. Мимо, несмотря на ранний час, торопились группы богемного вида студентов: некоторые носили рубашки с колоратками, другие были одеты в блузы психоделической расцветки. Из кассетных магнитофонов слышались то «Вельвет Андерграуд», то «Джефферсон Эйрплейн». Местный колледж свободных искусств стал оплотом контркультуры в Бронксе. Здесь не любили правительство и любили самореализацию личности, поэтому никто не обращал внимания на Адама. Здесь каждый имел гарантированное законом и Богом право стоять там, где хочет стоять.
Слева тянулись строительные леса, для благовидности закрытые тентами с «Кока-колой» и рекламой местного футбольного стадиона. Если бы Адам проехался в самый конец улицы, то упёрся бы в захламлённый задний двор Публичной оранжереи. Если бы вернулся назад, то выбрался бы на широкий виадук, соединяющий Бронкс с островом Манхэттен.
Возвращение в Нью-Йорк заняло пять часов. Выехав около четырёх, уже в девять чёрный мускул-кар ворвался в город по широкому шоссе. Но теперь Адам чувствовал, о чём говорила Аврора: Непокой царил в воздухе. Он чувствовался в злых росчерках граффити и раздражённых взглядах солдат на въездах, висел вместе со смогом и пульсировал в головной боли, которую испытывали клерки Уолл-стрит. Город задыхался, заходясь в нездоровой, беспричинной злобе. Пока они ехали, Ксенакис видел немало закрытых фабрик и оставленных жилых кварталов. Население бежало из города, а лакомые места занимали подозрительные личности, волочившие прямо при свете дня то холодильники, то телевизоры. Полиции нигде не было видно. Но хотя бы перевёрнутый автомобиль успели убрать. Но Непокой не исчезал. Он жил и множился, клубясь как болезнетворные миазмы. Вслушиваясь в себя, Адам чувствовал, что источник этого страха идёт из самой земли Нью-Йорка. Даже корни великого города были отравлены. Сталь и бетон, въевшиеся в землю проклятых колоний, набухали чёрными язвами. В городе было тяжело даже дышать.
— Я дам тебе пять адресов, — напутствовала Майя, свернув с автострады в переулки Бронкса; как выяснилось, она держала путь именно к Фордхэмскому университету. — Если почувствуешь одиночество, можешь заглянуть по любому из них. Там разные люди. Не все будут тебе рады, но с ними хотя бы можно поговорить... если ничего не изменилось. Машину можешь оставить себе, она «чистая»: документы в бардачке, там же поддельный договор аренды.
— Что-нибудь ещё? — с елейным сарказмом в голосе спросил Адам, который до сих пор старался переварить Парацельсов, Трисмегистов и Василиев Валентинов. Или о ком она рассказывала.
— Не доверяй никому, — Аврора вернула ему револьвер. — Каждый может оказаться врагом. Даже те, с кем мы общались раньше, давно не выходят на связь.
— И с сестрой тоже познакомите?
— О, если бы это было так просто... Я знаю только её имя, Алекта. И знаю, что она масонка. Ищи сторукое солнце, оно укажет дорогу.
— Получается, — заключил Ксенакис, — вы просто оставляете мне машину и пистолет. И право с удовольствием утонуть во всём, что вылили мне на голову?
— Не только.
Майя быстро писала что-то на отрывном листке, её чёрные волосы падали почти к самой бумаге. С юмором у неё стало туговато. Впрочем, Адам видел, что при въезде в Нью-Йорк женщина стала нервничать и постоянно смотрела в зеркала.
— Я советую найти убежище. Ты можешь обходиться без сна и еды несколько суток, но не вечно. Научись планировать свои выходы. Куда ты пойдёшь, что скажешь, что сделаешь. Следи за временем. Обращай внимание на то, что видел, выходя из дома, и с кем говорил. Слушай разговоры. Не задерживайся долго. Считай, что ты на войне.
— Здорово, — не выдержал Адам. — Я всегда мечтал так умереть, честное слово.
— Ты о многом успеешь пожалеть и многому порадоваться, так что не ной. Запоминай и записывай всё, что покажется тебе знакомым. Сны, обрывочные сведения, воспоминания — всё. Это поможет начать поиски старой жизни. В обмен я попрошу тебя...
— Сестра, да. Я помню. Но я не уверен, что...
— С уверенностью ты ещё определишься. В обмен я попрошу тебя спуститься в метро. Это опасно, но нам нужно знать, что здесь происходит. Ты ведь чувствуешь Это?
— Чувствую, — нехотя сознался Адам, ощущая себя героем передачи для любителей мистики. — Что-то странное со мной. С городом.
— Под городом, — поправила Аврора, открыв дверь.
— Под городом, — согласился Адам.
— Виктор хочет знать, что планируют Сторукие. Это их...
— Их рук дело, да? Вы это хотели сказать?
Майя-Аврора рассмеялась; каркающе, неприятно, но искренне.
— Может быть, и так. И если ты вдруг выяснишь, что такое Флюкс, позвони.
— Чт... а, ладно, — Адам только махнул рукой.
— Будь осторожен, — ещё раз повторила она. — Незавершённые, дети Пандоры, чувствуют твой Азот. Они найдут тебя, это только вопрос времени. То, что хочешь делать, делай быстро.
— А как же вы?
— Мы встретимся позже. Я оставила номер телефона.
Потом Аврора ушла. Её прямоугольная фигура нырнула в ворота иезутского университета, а современный Прометей остался у чёрной машины. С множеством вопросов и множеством дел.
-
Офигительный пост получился, проникся! )))
|
Казалось, весь старый дом содрогается от ярости стихии. Щели в дощатых стенах и ставнях вспыхивали пульсирующим заревом, когда очередная молния рождалась над Зелёными горами. Затем оглушительный удар грома подавлял все прочие звуки, как будто Гефест бил по Земле гигантским молотом.
В промежутках между разрядами идти приходилось ощупью, потому что ни одной лампы или свечи не горело. Лестница в два коротких пролёта, пахнущая пылью и — теперь — сырым деревом, привела Джона наверх. Всю надстройку занимало единственное круглое помещение, будто сошедшее с киноэкранов. По стенам змеились кабели и проводники, кое-как приколоченные стяжками к самодельным кронштейнам. На полу, закрывая доски, лежали дорожки из резиновых ковриков. Эти выглядели так, словно коврики усердно скупались по автомагазинам со всей округи и сшивались нитью для документов. Однако среди хаотично расставленных столов Джон видел и вещи, которые никак не мог позволить себе провинциальный безумец с забавным именем.
Конторку в дальнем конце помещения занимал массивный компьютер от «ай-би-эм» с мерцающим зелёными строками экраном. Три года назад он сенсацией прокатился через всю страну. Обладая шестьюстами сорока килобайтами оперативной памяти, способностью читать гибкие дискеты и невероятным графическим интерфейсом, он один заменял целый отдел расчётчиков и секретарш. Подобная аппаратура соревновалась в стоимости с несколькими «Мерседесами», взятыми вместе. Рядом вращался магнитный гироскоп, зажатый между двух металлических колец. К потолку поднимались металлические шесты, увенчанные слабо светящимися шарами из удивительно-серебристого металла. Часть помещения напоминала химическую лабораторию, а часть, с грифельными чёрными досками и длинными строками уравнений, — кабинет в Массачусетском технологическом институте. Бушующие в воздухе молекулы озона пьянили душу, заставляя ускоряться что-то в переделанном сердце.
Но самым удивительным оставался центр комнаты. Крыша, шатром сходившаяся к центру, отсутствовала, и проливной дождь водопадом рушился вниз, на металлический подиум. Столы здесь были раздвинуты, оставляя место для застывшего в центре кресла, похожего на кушетку психоаналитика. Закреплённое над креслом стальное кольцо трещало, когда по нему пробегали слабые голубые искры.
— Молнии! — надсадно крикнула женщина за спиной Джона. — Мы ловим молнии! Они — Небесный огонь! Они оживляют Азот!
Очередная вспышка залила лабораторию белизной, и из-за компьютера поднялся невысокий пожилой мужчина. Он тоже носил халат, накинутый поверх шерстяных брюк и аккуратной жилетки. Седые волосы венчиком окружали блестящую лысину, но в глазах — в ярких, светлых глазах — плясала невероятная сила разума.
— Скорее, в центр! — старик махнул в сторону кресла, и в его голосе Джон узнал второго из посетителей нью-йоркского морга. — И снимайте одежду, если не хотите сгореть!
Женщина отступила к череде рубильников позади лестничного колодца. Там она начала крутить металлический штурвал, заставив сложную систему стальных колец ползти к отверстию в центре крыши и подняться над ним. С громким треском электрическая плеть хлестнула их, отражаясь в миллионах капель дождя, в чёрном небе, в бездонной глубине космоса. Голубые линии мчались по кольцам вниз, рассасываясь по стенам помещения — и только диск над креслом сохранял прежнюю, пьянящую, силу. Волосы на теле Джона зашевелились сами собой.
— Иди, — вторила женщина. — То, что было разъединено, станет единым вновь. То, что было белым, обретёт цвет. Ты завершаешь своё альбедо, дитя Прометея. Пора и тебе познать... милость Создателя.
Дом застонал, принимая всю тяжесть грома.
|
Норберт с трудом взглянул на неё. Ему казалось неправильным делать это сейчас, делать это так. Рядом лежал Бони, и сердце подростка ещё хранило воспоминания о его неловких прикосновениях по пути к мотелю. Норберт вспомнил тянущее желание курить в тот момент, пропавшее после известий от Кэт — оно вернулось. С ним вернулось и другое желание. Несмотря на всё, Норберт оставался всего лишь семнадцатилетним парнем, а схлынувший адреналин бросал гормоны навстречу неуёмному воображению.
Рядом лежал Бони. Мёртвый Бони. А Норберт с трудом отвёл взгляд от стройного тела Кристин, кажущегося фантомным, почти призрачным в свете звёзд. Девушка была бледна как статуя, но миф о Пигмалионе всегда был любимым из мифов Норберта.
— Здесь и здесь, — мальчик протянул руку, остановив пальцы в дюйме от её кожи.
Он ненавидел себя.
Бони, Хаген, шериф.
Кэт.
А он...
— ... можно? — закончил он сквозь дрогнувший от выдоха пар.
— Да, — шепнула Кристин, поворачиваясь той щекой, куда указал Норберт.
Его пальцы оказались холодными и тёплыми одновременно. Тонкие, длинные, исполосованные на подушечках шрамиками от струн и хлебных ножей. С по-дурацки остриженными ногтями. Пальцы бродяги и музыканта, который почему-то представлялся то молча ведущим автомобиль в темноту, то беспечно прижавшимся к микрофону на сцене дешёвого бара. Сверхчувствительное обоняние вампира считывало запах гари от пороховых частиц со взятого недавно пистолета. Запах бензина и кожаного салона, сигарет и всего остального, что превращает абстрактную персону в конкретного узнаваемого человека — Норберта Ангарию.
Норберт коснулся её скулы, затем щеки и шеи, внимательно наблюдая за своими действиями из-под неровной чёлки. Девушка покорно ждала, застыв под его пальцами. Только ресницы дрожали от бегающего взгляда. Наконец, она посмотрела прямо на Норберта.
— Прости меня... Я навлекла на нас большие проблемы.
— Забей, — он слегка качнул головой.
В свете из салона кровь на снегу казалась шампанским, что пролил беспечный Гэтсби. Тот самый, в исполнении ди Каприо, обещавшего блеск и забвение. Норберт печально улыбался.
— У нас уже были большие проблемы, просто мы не хотели о них говорить. Ты же сама видела эту... пентаграмму отношений, блин. Иногда мне казалось, что всё держится на Хагене. Потом я понимал, что у него не меньше проблем, чем у всех. А Бони был наркоманом, который уже не всплывёт. Кэт ехала с нами, хотя ненавидела его. Она боялась моего самоубийства из-за него, я думаю. Как будто не знала, что я трус. Хаген тратил себя на нас. Страдал, потому что не мог повторить свой главный шедевр: «Святых» или как его там, — Норберт снова покачал головой, бережно стирая с шеи Кристин последний потёк:
— Так что забей. Проблем здесь и так хватало.
— А что ты хотел написать в записке? — взгляд Кристин снова убежал в снег.
Юноша не убирал руку, хотя давно бы мог. Но кончиками пальцев он чувствовал отсутствие пульса там, где ему следовало быть, и тонул в этом ощущении. Так и сидел — как глупый шаман, говорящий с призраком.
— «Это Бони из Мемфиса. У него осталась бабушка. Его убил продавец на заправке у мотеля». «Это Хаген Рейн+Марк, известный писатель. Его загрыз волк». «Это Остлер. Он плохой шериф. Он похищал людей вместе с портье из мотеля в Шелл-Рок и похитил нашу подругу. Он хотел застрелить нас, но его тоже загрыз волк», — продекламировал Норберт, делая смысловые паузы между эпитафиями. — Хаген говорил, что я плохой писатель. Но, мне кажется, тебе пойдёт стать новым волком Айовы.
|
Джон оставил толстеющих полисменов у раскидистой липы. Под шелест чёрных крон, на которых проклюнулись первые листья, он соединил руки провожатых наручниками с одной и другой стороны ствола, а ключи от них положил в задний карман оглушённого копа. Тот уже начинал ворочаться, но его рана вряд ли была опасна. На всякий случай Джон облил лоб пострадавшего водородной перекисью из найденных запасов. Тяжёлые пояса с полицейским снаряжением он свалил аккуратной кучкой поблизости. Оставил даже рации и револьверы, не желая никому лишних проблем, ссыпав патроны вслед за ключами.
— Эй! — окликнул разговорчивый офицер, когда Джон шёл обратно к машине. — Эй!
— Я вызову ск-к-корую, не в-в-волнуйтесь.
— Я могу оставить тебе номер! — крикнул коп ему вслед. — Там помогут!
— Сп-п-пасибо за всё, оф-ф-фицер.
— Эй! Так нельзя делать!
— П-п-простите...
Но Джон развернулся и сел в машину, заодно захлопнув дверцу кузова. Задним ходом он сдал асфальтированную аллею. Недолгая прогулка на свежем воздухе напомнила, что март — это ещё не июнь. Даже в славившейся пасторальным климатом Новой Англии утро ещё хранило бодрящую свежесть. По крайней мере, если гулять в носках, футболке и лёгком медицинском халате.
Он ехал скорее по наитию, чем памяти. Иногда сворачивал, путаясь в череде одинаково-сонных дорог. Лес мерно шумел вдоль обочин, здесь и там поднимались уединённые коттеджи. Но, ориентируясь по солнцу и шуму шоссе, вскоре Доу вывел «скорую» на прибрежную автостраду. Из Порт-Честера, городка возле моста через безымянный залив, Доу позвонил в 911. Звонок в экстренные службы всё ещё был бесплатным, что радовало — за время его смерти бесчинствующий капитализм не успел победить хотя бы телефоны-автоматы в почтовых отделениях. Он приблизительно описал место, где оставил полицейских, а сам поехал дальше. Через полчаса пути большая рация в кабине перестала подавать признаки жизни. Значит, радиочастоты Нью-Йорка тоже остались позади.
Его машина и облик вызывали хмурые взгляды вслед. Непокой преследовал дитя Прометея, безвременно поднятое из мёртвых. Непокой теперь был с ним всегда.
* * *
Звонок за столом Алана Кинмана раздался в половину одиннадцатого.
— Сэр, это я, Луиджи Франчески! — захлёбываясь эмоциями, трубка повествовала о злоключениях двух полицейских.
— Вы должны были появиться на причале полтора часа назад, — холодно сказал Кинман. — Что вас задержало?
— Я в порядке, но мы в какой-то дыре, а Карло едва не проломили башку. Ваш труп ожил посреди дороги!
— Ожил? — на узком чернокожем лице ничего не поменялось, но брови детектива поднялись. Он взял карандаш из стилизованной под большую жабу канцелярской корзинки.
— Да!
— И что он стал делать, когда ожил?
— Влез в кабину и... и уехал. На самом деле, он оказался на редкость вежливым трупом, если меня спросите. Ну, не считая того, что бросил нас привязанными к дереву. А ведь мог бы и прибить, ему-то что! Даже разговаривал... ну, как разговаривал... бормотал... и его руки... ноги... Господи!
Вращая в пальцах карандаш, Кинман выслушал исповедь полицейского. Наконец он сказал:
— Куда он направлялся? Ага. Ага. Возвращайтесь и пишите рапорт. Во время рейса, который вы совершали по моему распоряжению, на вас напал раненый пациент вверенного экипажа «скорой», свидетель преступления. Отнял оружие. Угрожал. Запишите Игоря водителем или санитаром, я ему сообщу, и нашего Лазаря объявят в розыск.
— Ух, чёрт... так мы и сделаем, сэр. А что... чёрт... что это вообще такое было, сэр? Ведь раньше... — трубка примолкла, будто полицейский на том конце провода оглядывался по сторонам. — Ведь раньше всё было нормально, сэр...
— Понятия не имею, — Кинман отложил карандаш, которым фиксировал обстоятельства случившегося, и вырвал страницу из своего блокнота. — Выясним. Как он выбрался?
— Да я откуда знаю? Влез и ткнул мне под нос здоровенным револьвером, а потом...
— Стоять, Франчески. Что ты только что сказал?
— Он... он влез и ткнул мне под нос...
— Ты сказал «здоровенным револьвером»?
— Ну да, сэр. Так и было...
— А где он его достал?
Совершать другой звонок с рабочего места Кинман не стал. Он накинул кофейного цвета пиджак, скрывавший кобуру подмышкой, и перешёл несколько улиц. Вместо того, чтобы войти в привычную полицейскую закусочную по соседству, он потратил ещё пятнадцать минут, пока не добрался до этнического магазина неподалёку от Адской кухни.
— Я позвоню? — спросил детектив, демонстрируя мятую пятёрку.
Продавец не возражал. Вращая наборный диск костяшками пальцев, Кинман не прекращал раздумывать. На пальце детектива сверкнул масонский перстень со странным символом: сторуким солнцем, вписанным в равносторонний треугольник. Когда трубку сняли, Кинман заговорил на гортанном языке, напоминавшем что угодно, только не английский.
«Африканец?» — подумал продавец-пуэрториканец и бросил подслушивать. — «Араб?»
* * *
Бензин в «скорой» кончился на границе Массачусетса и Вермонта, совсем недалеко от Национального заповедника «Зелёная гора». Последний час датчик топлива кренился в красную зону, а за полдень издох почти окончательно. Затем стрелка упала в ноль. Мотор закашлял, а педаль газа потеряла упругость. Затихший фургон, раскрашенный в нарядные ярко-белые цвета нью-йорской медицины, уснул на обочине узкой двухполосной дороги. Последним поворотом руля Доу смог направить машину к лесополосе. Там она и замерла, надёжно скрытая деревьями и густым кустарником. Наступила невероятная по силе тишина, свойственная далёким от цивилизации местам.
В пятиста метрах белела аккуратная церквушка и стоял щит, утверждавший: «Добро пожаловать в Лэдд-Брук, перекрёсток трёх штатов. Мы любим всех, если вы любите нас». Дальше по дороге виднелись разрозненные одноэтажные строения в индейском стиле: бар, почтовая контора и небольшая заправка. Несколько старых джипов растерялись на обочинах. Над домами поднимался густой хвойный лес. Это было маленькое поселение у Седьмого шоссе, игравшее роль придорожной остановки, а не полноценного жилья. Из труб тянулись лёгкие дымы.
Время близилось к двум часам.
-
Отличные парни! Теперь даже почти друзья. :)
Шикарный пост! ) Этот и предыдущие.
|
-
Простой и сложный Норберт )
|
Это казалось знакомым. Эти дома, улицы. Джону не требовалась бумажная схема с заправки или специальное картографическое издание, чтобы чувствовать себя своим в этих местах. Он видел всё это. К зелёным джунглям, маячившим среди запаха формалина, прибавились другие джунгли — из бетона, железа и стёкол.
«Маунт-Вернон», — вспыхнуло воспоминание.
То был северный пригород Нью-Йорка. Направление движения и упоминание реки Гудзон завершили триангуляцию.
— М-мы в Б-бронк-к-ксе? — спросил Джон Доу, вглядываясь в улицы.
— Да. В Нью-Йорке и на этом свете, — коп снова нервически фыркнул, не переставая коситься на пассажира.
— М-м-мне н-нужно...
Пенсильвания и Мэриленд на западе. На юго-западе Нью-Джерси. Ещё западнее — Детройт и Чикаго. Коннектикут у побережья. Род-Айленд сразу за ним. Он много раз видел такие карты. В деревянных рамках и в пластиковых. Свёрнутые и развёрнутые. Некоторые были украшены нарядными флажками из звёзд и полос, другие казались унылой деталью интерьера. В школе они отмечали яркими кнопками штаты, о которых кто-то из класса уже сделал доклад. Здесь воспоминания обрывались.
— М-мне н-нужно в Род-д-д-Айленд. Г-г-где это?
— Ты очень деловой покойник, скажу я тебе, — нервно хохотнул коп. — Ладно, мама учила меня не шутить над людьми с оружием. Просто держись севера по Девяносто пятому, пока не упрёшься в Провиденс. Но тебе понадобится много бензина. Реально много.
— Я не п-п-покойник! — запротестовал покойник.
— Может, лучше вернёмся в госпиталь и покажешься доктору, а?
— В-в-всё п-п-потом. Сн-н-нач-чала Р-род-Айленд. Иначе я п-п-правда п-п-покойник.
Краем глаза следя за водителем, чтобы тот не выкинул чего-нибудь неожиданного и опасного, Джон осмотрел его напарника и с удивлением обнаружил, что его, казалось бы, несильный удар оставил на пластике торпедо серьёзную вмятину. Лоб второго полицейского рассекла длинная полоса, наполненная тёмной кровью, а коврик под сиденьем пах крепким чёрным кофе.
— В-веди н-на с-север, — приказал он. — Т-т-там я вас ос-с-с-ставлю.
— Ох. На север, окей. Загородная прогулка. Да, здорово. Да, чувак, так и сделаем...
Повторяя бессмысленные фразы, «фараон» ввёл их ладью в створ асфальтового Дуата: просторной Бейли-авеню, по которой тёк встречный поток автомобилей. Жители пригородов тянулись в Нью-Йорк к началу рабочего дня. К счастью, полоса загородного направления оставалась пуста. Нью-Йорк с удовольствием принимал и мало отдавал.
Они промчались мимо жилых блоков, которые в массовом порядке возводились на городской периферии в семидесятые. Затем экономическая рецессия нанесла городу беспощадный удар, обратив промышленные районы в поля руин, а недостроенные многоэтажки — в приют наркоманов и бездомных. Трассу отделяла от домов высокая проволочная ограда, за которой мелькали яркие пятна граффити, покрывавшие каждый фут кладки. Джон увидел несколько сгоревших машин и перевёрнутый полицейский автомобиль с разбитыми окнами, вокруг которого сновали смуглокожие дети под присмотром закутанных в шали мамаш.
Утро возвращало на улицы покой, но по ночам никто не мог гарантировать себе жизнь в тёмном чреве Гнилого Яблока. Даже копы.
— Ты его не убил? — проворчал водитель.
— Н-н-нет. С-слава богу. Я д-д-думал, вы п-п-похитители, — Джон всё ещё с трудом выговаривал слова. Речь не стоила ему больших усилий, но то ли язык отказывался слушаться, то ли что-то нарушилось в мозгу.
— Ты реально полумёртвый! Мы полицейские! Мы даже выглядим как...
— Поч-чему копы за р-рулём ск-к-корой? Это что... н-н-новая реформа п-п-полиции?
Секунду полицейский таращился на него, а потом фыркнул от возмущения:
— Потому что кому-то надо возить чёртовы трупы, чёрт подери! Детектив Кинман сказал сбагрить тебя коронеру, потому что ты пролежал в морге... — он запнулся, снова метнув взгляд на запястья пассажира. — Не знаю, короче, где ты лежал, но он приказал, а мы делаем. Думаешь, мне так нравится трупы возить?.. Чёрт...
Усач эмоционально всплеснул руками, позабыв о статусе сотрудника при исполнении.
-
Действительно, кто-то ведь должен трупы возить)))
|
-
Норберт пипец какой жуткий! ЖD
|
01. АЛЬБЕДО «Нью-Йорк лишился полумиллиона рабочих мест за один год. Жители бежали из города,
улицы захлестнули крэк и беспрецедентная волна насилия. Среди человеческой чудовищности
чудовищная бесчеловечность заняла своё место...» — Тема и настроение  Нью-Йорк,
Март 1984 года В глухой черноте не существовало воспоминаний. Кто он, где он — эти вопросы потеряли даже риторический смысл. Он не знал бы, что ответить, как не знает новостей глухой мужчина, сидящий перед рябящим телевизором в трейлерном парке. Только темнота... и джунгли в ней. Он не помнил, что это за джунгли или где они находятся. Вьетнамская война не вызывала чувства узнавания. Впрочем, она не вызывала и чувства отторжения. Он пытался вспомнить другие места на Земле, где существуют джунгли, и получал в ответ факты, лишённые эмоциональной окраски, лишённые накопленного за жизнь сенсорного опыта: Заир, Суринам, Флорида? Флорида интуитивно представлялась близкой, Заир — далёким. Как на нечто новое он смотрел на мир внутри себя, связанный из разрозненных фактов, понятий и терминов. Ничто не вызывало узнавания — ни войны, ни «Биг-Мак», ни большие пакеты с картофельными чипсами. Даже тело казалось чужим, мерзким и неправильным. Мёртвым. Первое, что осознал мертвец — факт собственной уродливой смерти. Чернота пахла резиной, хлоркой и формалином. Она липла к лицу, и, хотя конечности не слушались, кожей он смог определить, что это плёнка или ткань из светонепроницаемого полиэтилена. Следовало заключить, что это патологоанатомический мешок, а сам он лежит в холодильной камере тантологического отделения. В морге, как и положено мертвецу. Слышались голоса и эхо каблуков, щёлкающих по намытой кафельной плитке. Мыслей не было. Неправильно циркулирующая кровь звенела в ушах. Голоса стали ближе. Старик и женщина. Вслушиваясь в быструю цепь слов, мужчина понял, что не в состоянии определить язык. Оба говорили на иностранном, но в следующий момент с пьянящей радостью сверкнуло откровение. В сравнении между «знакомым» языком и «незнакомым» получилось найти первый признак старого себя — он знал, что его родным было иное наречие. Он мог бы заговорить на нём, если бы не стал задумываться: не зная слов, но точно зная, что произносить. К сожалению, язык также не слушался. Он лежал во рту безжизненной массой, почти запав в гортань. С этим неприятным ощущением ничего нельзя было сделать. Над ухом лязгнул металл, и поверхность под его телом резко дёрнулась назад. Заскрежетали направляющие выдвижного ящика, а потом ярко полыхнул свет. Молния распорола черноту надвое, открыв белый потолок, длинную зудящую лампу... и лицо. Женщина, расстегнувшая мешок, обладала лицом с пропорциями кирпича — некрасивым, по-нехорошему крупным. Как затасканная порноактриса, перевидавшая несчётное море хуёв и мечтающая об имидже неунывающей старлетки. Но с ноздреватой кожей, уродливой челюстью и чёрными глазами под чёрными бровями ей больше шла роль повара в мясном цеху. По-английски — ещё одна вспышка в памяти — она изъяснялась со страшным акцентом, будто в её родном наречии не существовало мягких звуков. «Арабка? Цыганка?» — Оно живое, — сказала она и распахнула края мешка пошире, позволив увидеть край мрачной стены, состоящей из квадратных железных створок. Женщина обращалась к кому-то, кого не удавалось взять в поле зрения. Шея не гнулась. — Удивительно. Вам удалось. — Слава Олимпу! — торопливо ответил старческий тенор. — Теперь надо забрать его, и поскорее. Пока другие не пришли. На лице женщины мелькнула тревога. — Нет, — подумав, решила она. — Как нет?! Мы же... это же... возможно, мы никогда не сможем повторить это, и такая удача... — Нет. Оно справится само. От возмущения тенор перешёл на прежний язык, но двумя фразами женщина покончила с дискуссией. Она грубо расстегнула мешок от головы до пят, выставив обнажённое тело под безжалостный свет ламп. Затрещали колёсики, пересчитывая стыки в плитках, и потолок покатился в сторону. Лампа чередовалась с лампой. В нос по-прежнему били формалин и хлорка. «Цыганка» остановила каталку и бесцеремонно осмотрела лежащего с головы до ног, приподняла пенис, вызвав прилив стыда и понимания, прощупала рёбра, колени и локти. Заглянула в глаза, поднеся свой нос почти вплотную к лицу, которое даже нельзя было отвернуть. — Оно функционирует и понимает нас. Зрачки двигаются. — Хорошо, — сдался старческий голос. — Делай, как считаешь нужным. Черноволосая женщина наклонилась над живым трупом и заговорила быстрым, хорошо подготовленным монологом: — Слушай меня, повторять не буду. Твоя новая жизнь зависит от того, запомнишь ты эту инструкцию или нет. Я застегну тебя назад, но оцепенение скоро пройдёт. Трупные пятна уже исчезают. Гниение, похоже, ещё не началось — везучее ты существо, мне повезло меньше. Ты должен лежать и не шевелиться, когда за тобой придут. Возможно, они сделают вскрытие. Тебе придётся лежать. Тебе нельзя подавать вида, что ты жив. Они повезут тебя через город. Из машины легче сбежать, чем отсюда. Когда сделаешь это, придётся найти транспорт. Лучше укради что-нибудь, если не уверен, что сможешь... правильно вести себя с людьми. Тебе нужно попасть в Беннингтон в штате Вермонт рядом с Нью-Гэмпширом, это пять часов езды по Девяносто пятому, оттуда по Седьмому на север через Коннектикут. За рекой найди дом, помеченный знаком с твоей татуировки. Если заблудишься, ищи заповедник «Зелёная гора». Что-то... происходило внутри, под рёбрами и мышцами, и он чувствовал это. Консистенция тела изменилась. Кровь циркулировала неправильно, как студёное желе. Сердце ворочалось в неудобном ложе. Вздрагивала печень. Лёгкие колебались, обливаясь альвеолярной жидкостью и не попадая в такт друг друга. Голова начинала болеть от грубого голоса, от света в глазах, от звона в ушах, от блеска алюминиевых весов справа. Женщина неожиданно хлопнула чем-то тяжёлым по его животу, оставив на нём холодный металлический предмет, по очертаниям напоминавший оружие. Сверху положила тёмный свёрток. — Одежда и крупнокалиберный револьвер, — сказала она. — Очень крупнокалиберный. Спрячь это под собой, если расстегнут мешок. Хоть в задницу суй. В городе они настигнут тебя быстро, но там их будет немного. Лишишься оружия — лишишься шансов. И поверь... если не доберёшься, куда сказано, и как можно раньше, сам пожалеешь. Ты почувствуешь. Тогда я очень советую... — её палец с вульгарным алым ногтем упёрся в висок, — одну пулю сюда. Лучше две или три, если успеешь. Запомнил? Беннингтон, «Зелёная гора», Нью-Гэмпшир. Не тупи. На прощание она дёрнула палец на ноге, сорвав больничную бирку. И, ехидно улыбнувшись, провела языком по волосам над его лобком, заставив мёртвое тело содрогнуться в неправильном ощущении близости, которая уже не должна была существовать. Горячая жажда телесного растекалась по мёртвой плоти, заставляя окоченевшие капилляры рваться в новых усилиях, проталкивая по тканям то, что заменило кровь. Он начал чувствовать ноги. Бёдра. Колени. Стопы. Как отдельные сочленения, а не комплексную опорно-двигательную систему. — Боги... — вздохнул второй голос, отдаляясь. — Любопытство — лучшая мотивация, да? — с неискренней улыбкой женщина помахала биркой перед носом, не давая читать её, а потом застегнула мешок, избавив хотя бы от нестерпимой белизны ламп. Её напутствие прозвучало уже из темноты. — Выбери себе название, существо. Это полезно для самоидентификации. Я, например, самоидентифицирую тебя как Труп. — Ты слишком строга к нему... — пробормотал старик. — Представь, каково ему сейчас? — Оно должно захотеть драться, или сдохнет. Потому что если оно не захочет, ваши усилия пойдут насмарку. Вы и так простили этому существу намного больше нужного. — Мы можем потерять его! Он может... — Оно, доктор. Пока что это «оно». — Он, — с силой повторил старик, — может сбежать, не узнав... — Скатертью дорога. Оно скоро поймёт, на чьей стороне. Хочет того или нет. Скрипнула дверь. Проскрежетал ключ. Тишина вернулась.
-
Неправильно циркулирующая кровь звенела в ушах.
Эта фраза заслуживает памятник.
Восторг в степени +∞.
|
-
Вот, помимо постов самих по себе, еще и плюс за статистику по персонажу. Реально помогает мне, как мастеру. Всегда бы так.
|
-
Спасибо за прекрасную игру!
-
Почувствуй нашу любовь, как говорится)
И я почувствовала! Очень красиво.
|
«Заняться ими?» — Лехтонен моргнул, решив, что ослышался. — «Это же невооружённые лю...»
Мысль оборвалась. Он смотрел на огонёк сигареты, которую раскуривал человек, только что зарезавший другого человека просто из экономии, и понял, что освещать гуманистическую сторону вопроса бессмысленно. Ему не будут читать нравоучения, даже не будут переубеждать. Для вахмистра не произошло ничего, стоящего дискуссии. Он готовился стрелять по танку, уже выкинув гражданских из головы. Отдавал другие приказы. Думал, наверное, об активной броне, не о страхе в глазах местных жителей. Лехтонен готов был поклясться, что если бы он уточнил приказ, то в ответ услышал бы... удивление.
А вот Ян никуда не мог деться. Он попытался представить стрелка в соседней комнате, который поджарил бы Карла и его «коробку», не случись Горы с его винтовкой. Это не помогало. Ботинок отлично знал, что террористы не спрашивают разрешений. Ребята всё так же жались в углу. У них не отрастали рога.
«И это то, на что Генрих хочет быть похожим?..»
Разозлившись на себя, Ян резко махнул стволом, указывая на коридор. Демаскировать засаду в окне вспышкой выстрела в любом случае было нельзя. Тяжело ступая по вытертому ковру, десантник вышел следом.
Не помогало ни то, как Бурнейка упал на его глазах, ни стрельба впереди. Ни дрогнувшие от взрыва «Ганомага» стены. Да, они могли погибнуть, но им платили за это деньги. Ян не мог ненавидеть за это тех, кого не видел с оружием. Да и тех, кого заметил, он тоже не ненавидел. Это война. Так бывает. Таковы люди и вся их херня, наконец.
Как оказалось, улыбчивые манекены-убийцы не смогли окончательно вытравить из Яна сельского полицейского, воспитанного на добродетельных финских началах социальной справедливости. Сейчас Ян глупо стоял перед двумя безоружными чужими людьми, будучи не в силах найти причину, по которой он должен их убить.
А потом причина возникла вместе с её фамилией — Оппландер. У причины были квадратная челюсть, сизая щетина, обрыдлые глаза скучающего карпа. У причины были бицепсы толщиной с бедро молодого Яна, зычный голос и полное отсутствие такта. Сержанты и вахмистры другими и быть не могут, без психологической тяги к садизму им не обойтись. Но в эту секунду Ян возненавидел человека, который отдал ему этот приказ. Грязный, кровавый, ублюдочный урод. В метафорическом смысле Лехтонен стрелял в него.
Ботинок поднял винтовку, и на мгновение ему явились улыбки манекенов на месте живых лиц. Мужчина что-то закричал, выступая вперёд и закрыв собой женщину, но куда там. Лехтонен дал короткую очередь по его груди, почти в упор. Привычное, быстрое движение. Тяжёлые пули проломили рёбра, лёгкие и сердечные камеры, родив густой пузырь тёмной крови. Мужчина отлетел как тряпичная кукла, а женщина не успела даже закричать — Ян был куда быстрее. Вторую очередь Лехтонен положил в неё. Как он ни старался держать винтовку ровно, рука дрогнула, и одна из пуль перешибла тонкую шею. Этот страшный звук Ян мог бы назвать разве что кваканьем. Квакая, девушка упала на подвернувшихся ногах, стуча конечностями по полу. Жуткий стук. Почти вуду какое-то: тук-тук-тук. Тук-тук-тук. Яна трясло.
На его забрале блестела кровь, брызнувшая из сонной артерии. Наверняка богатая разнообразными инфекциями, но Лехтонену не было до этого дела. Он, кажется, даже не дышал. Он не стал браться за нож — до такой степени чудовищности ему было ещё далеко. Ботинок наступил на живот агонизирующей девушки, чтобы она не дёргалась, и ещё одну пулю всадил ей в лицо. Стук пяток утих. На негнущихся ногах Ян вернулся в комнату, вытирая подвернувшимся полотенцем забрало. На вахмистра он старался не смотреть.
«Всё равно отозвано гражданство?..»
-
-
отличный слог, отличный отышгрыш.
-
-
|
-
Всё так. Искренность некрасива. Т___Т
|
Возражений не последовало, хотя вокалист не считал, что Бони плевать. Да, Бони был большим ребёнком, помесью младенца и ротвейлера, который всегда будет поступать так, как хочет. Раньше Норберт думал, что это доведёт Бони до тюрьмы. Теперь был уверен, что однажды его просто застрелят. Но сейчас речь шла о другом.
— Я не знал, что у тебя есть брат, — медленно ответил Норберт. В его памяти стояли собственные слёзы несколько минут назад. — И... я понял, что вообще ничего не знаю о тебе. Это странно. Странно вдруг понимать подобное. Как будто я очнулся на чужой вечеринке.
Подросток помотал головой, сворачивая вслед за «скорой» на какую-то снежную просеку. Неожиданно его речь стала торопливой, как будто он хотел высказать сразу всё, что очень давно думал, но не находил, кому сказать:
— Мне... понимаешь, мне тяжело судить о других людях. Я... они... чёрт... Понимаешь, иногда они есть, а иногда их нет, а я не знаю, что должен чувствовать. Я всегда боялся этого. Думал, что ребята из группы помогут мне понять, что мне нужно говорить, что делать, чего ждать. Чтобы я хотя бы перестал улыбаться как пластиковый манекен в «Уолмарте». Мы ведь «Жнецы грёз», блин! Мы же играем рок, значит, должны знать струны души, и всё такое. Сука, я такой дебил...
Норберт горько рассмеялся. Словно почувствовав его настроение, «Понтиак» заскрипел картером о смёрзшийся наст. Высокому фургону было легко ехать по бездорожью, а вот мускул-кар еле продирался следом, двигаясь колея в колею. Отвлёкшись на управление, Ангария замолчал и казалось, что он уже ничего не скажет, когда он всё-таки добавил:
— Но ты ведь с нами. Значит, ты мой друг. Ведь так это должно работать?
— Если только ты действительно так чувствуешь, — мягкость вернулась в голос девушки, — Вообще у меня целых два брата и сестра. И, как ни странно, только один мне действительно друг. Вот по нему я скучаю... И если бы с ним что-то случилось, то я... переживала бы, — скорее вопросительно сказала она, ожидая реакции Норберта.
— Как с Кэт, — дополнил он.
— Что «как с Кэт»?
— Если бы с ним что-то случилось. Как с Кэт, — повторил Норберт.
— Ну да. И, на самом деле, может и не было никакого похищения, как говорит Хаген. Клерк был очень удивлен, когда я спросила про полицию... В любом случае, мы найдем её. Правда, Берти. Мы всё сделаем. Ты не один... — с особой чуткостью заключила Кристин.
Хорошо отлаженный мотор урчал перед ними. Ночь клубилась за окнами, а на снегу плясали белые сполохи фар. Они ехали в темноте и тишине. Норберт так и не улыбнулся по-настоящему, но наконец уголок его тёмных губ приподнялся:
— Я знаю.
Юноша больше не отрывал взгляда от дороги, заговорив снова только когда Хаген начал сбавлять ход.
— Её душа живёт в этой машине, Кристин. Напоминает о себе каждую секунду. Это почти сводит с ума. Я терпеть не мог Кэт за то, что она к нам привязалась. Вроде как не могла оставить меня в покое, хотя я просил об этом. Таскалась с нами, помогала с концертами, заботилась, лезла к Бони, лезла в мою жизнь. Думаю, звонила маме каждую неделю. А теперь, когда её нет, я чувствую, что весь этот снеговик разваливается на отдельные шарики. Как будто с ней мы потеряли самое важное.
-
И всё-таки он скрипит. Шах и мат, Китти!
|
-
Спасибо, это было захватывающе!
-
Мощно!!!
И все-таки я не ожидала, что Норберт уедет)
|
— Контакт, двенадцать часов! Десять целей! — успел крикнуть Ян, сползая к асфальту.
«Чёрт, чёрт, чёрт-чёрт-чёрт, они же по мне стреляют!»
Инстинкты вопили Ботинку, что нужно упасть, свернуться в калач, накрыв голову руками, и просто ждать, пока ад закончится. Ведь по нему стреляли! Стреляли. Устойчиво к окрашиванию. Стреляли. Стреляли. Стреляли! Мысли рвались в бесконтрольный галоп; по бетону щёлкали пули, эхо очередей наполняло отфильтрованный фон. Только присутствие поблизости знакомо-незнакомой в боевой броне фигуры вахмистра — так сказать, мастера-куратора — заталкивало беснующиеся гормоны Яна обратно в брюхо.
В эти секунды Ботинка не было на поле боя: остались вбитые упражнениями нормативы, страх и мышечная память. О том, что он работает едва ли не на опережение приказа, Ботинок узнал бы с огромным удивлением. Чудо, не иначе.
Но ещё до того, как отзвучала команда, Ян поднимал над щетинистой арматурой подствольник. Он понятия не имел, почему его палец в серой перчатке ложится на спусковую скобу гранатомёта. Почему на дисплее проступает едва видимая дуга «баллистики». Почему его рот орёт скороговорку. Сорванным, визгливым, не своим голосом:
— Оттер, Боб — ваш верхний этаж, левые окна! Бьём разом!
Лехтонен позволил себе немыслимое: дополнить команду вахмистра. Но Ян видел то, чего герр Оппландер, занятый пересчётом своего «поголовья», то ли не уловил, то ли не пояснил сознательно. Здание на перекрёстке выглядело слишком солидным, чтобы одиночные осколочные навредили стенам из железобетона, покрытым ласковой апельсиновой штукатуркой. Наверное, районный админблок. С префектурой или другими долбоёбами. Лучше бить залпами. Больше шума, больше эффект. Ян рассчитывал, что они смогут дать несколько гранат. Если повезёт, если фасад начнёт саморазрушаться, ловить хомяка уже не придётся. Ну, если повезёт. Если ему очень повезёт в этот сраный день...
Потом Ян легко объяснил бы, почему выбрал гранатомёт. Играть в «поймай хомяка», целя то в одно окно, то в другое — мысль идиотская. Зачем, если кайзервер ниспослал своим детям бризантные взрывчатые вещества с перхлоратом аммония? Но это потом. Сейчас Ян не знал. Он просто действовал.
— Турция, с нами? Верхний этаж, третье правое! На раз-два...
Его глаза метнулись от Франца Оттера к Бобу Бурнейке. Оба готовы. Убедившись, что и Туран Энжи, который, возможно, был не турком, а каким-нибудь этническим курдом, тоже завалился у тротуарной «бровки», Лехтонен закончил:
— ... пошли гранаты!
-
То чувство, когда игроки сами ведут учёт цифр <3
Ну и сам пост, да. Похвальная инициатива.
-
Твой дом стена шатал, штукатурка сыпал, окно качал!
|
-
О, нет! Они слишком подходят друг другу.
|
— Ага, — согласился Норберт.
Возможно, один из персонажей Хагена — скажем, федеральный агент из «Суда над святыми» или грек Соторамос из «Книги Недомен» — добавил бы циничную остроту на злобу дня. Что-то вроде тех фраз, которые Майк Хаммер и Сэм Спейд не глядя отпускают с экрана. Например, что нельзя быть в порядке, когда под задницей триста семьдесят лошадиных сил брутто и почти три фунта смолы каннабиса. Но Ангария был не на сцене. И поэтому, как всегда, плохо представлял, что следует говорить за пределами разученной роли.
Только закрыв дверь, оставшись наедине с чёрной кожей и вибрацией внутреннего сгорания, он нежно положил руки на руль и прошептал:
— Бог в скорость, Чёрный Император.
Курить больше не хотелось.
Бони, его спаситель и проклятье, шагал вслед за Кристин и Хагеном. А значит, больше не сидел рядом и не заставлял Норберта вспоминать о том, о чём ему не хотелось вспоминать. Не заставлял стыдиться самого себя за то, что вместо ответного тепла мог предложить только печальный взгляд. Что это было, как не оплеуха судьбы, если именно Бони обнаружил ключи? С другой стороны, а кто ещё мог? Порой Норберту казалось, что Кэт воспринимает Бони наиболее чётко из всей группы. Не то чтобы Кэт сильно любила любимого «пекаря» Норберта. Иногда казалось, что она терпит аккордеон рядом с барабанами только из каких-то творческих соображений. И из-за бизнеса. Но Ангария шарил другую тему: Кэт была взрослой. Реально взрослой, уж особенно на взгляд Норберта. И Бони тоже был взрослым, даже если иногда прикидывался то ли ребёнком, то ли котёнком. Хаген тоже был взрослым, но он, честно говоря, просто играл в другой лиге. Его и рядом не стояло с провинциальными ребятами из пригородов Мемфиса, а вот Бони и Кэт сварились в одном соку. Отчего-то Норберту пришло в голову, что Кэт тупая. Она могла бы встречаться с Бони и...
«... освободить меня от угрызений совести? Или от открытой двери, которую я не хочу по-настоящему закрывать?»
Норберт вжал футуристически-квадратную тормозную педаль, будто пришедшую с мостика «Звёздных войн», и сдвинул селектор на первую передачу. Даже щёлканье коленвалов дарило какую-то странную приязнь к машине, которую по-настоящему любили. Норберт включил фары, ярко осветив парковку. Указатель уровня топлива колебался на отметке в три четверти — опять спасибо за напоминание, и опять Бони.
— Сорян, Кэт, — извиняющимся тоном пропел Ангария и убрал ногу с тормоза, тут же добавив газа. Взвизгнув шинами на снегу, «Понтиак» почти прыгнул к выезду с парковки, вильнув между заснеженных поребриков. Затем снова полыхнул красными фонарями, когда его занесло при выезде на дорогу. Однако больше резких звуков не слышалось: освоившись с автомобилем, Норберт Ангария повёл его в обратную сторону, захлёбываясь в рёве мотора.
Он снова был в движении! Лобовое стекло, по которому мерно скользили дворники. Снежные стрелы из чёрной пустоты и пустота на соседнем сиденье, пустота позади, пустота вокруг. Чернота снаружи, чернота внутри, ядерно-чёрный повсюду. То, что семнадцатилетний подросток со Среднего Запада любил больше всего на свете. Откинувшись на подголовник, Норберт смахнул с глаз чёрные волосы и напевал себе под нос, с удивительной точностью повторяя Адама Гонтье:
— Он не сможет забыть, — пел Норберт, почему-то выбрав из множества песен именно эту. — И не сможет простить их слова...
-
Норберт своими описаниями за всю группу отдувается)
-
Мне нравится как легко ты пишешь) И как ясно видишь отношения между персонажами) Это очень круто
|
-
Я и раньше не переставала думать о физиологии кузины Норберта, но теперь всерьёз опасаюсь встречи Бони с её астральным телом.
|
-
Ворчащий мотор Бони поглощает всё самое значимое.
|
|
-
Сначала показалось, что «Какой клерк, куда увезти тачку?..» — это название мультфильма.
|
Через пять минут вместо криво сваренной арматуры под ногами Майкла оказался асфальт. Пожарная лестница обрывалась над навесами китайской бакалеи, закрытой по ночному времени. На то, как подросток в маске с грохотом сбрасывает последнюю секцию лестницы, пялился только бродячий пёс да несколько зазевавшихся прохожих, предпочитавших не оглядываться и спешить по своим делам.
Вскоре, стянув бафф на шею, мальчик шагал вниз по Генри-стрит. Его окружали безликие жилые массивы, сетчатые ограды дворовых автостоянок и пыльные тенты поверх вросших в асфальт строительных лесов. Но, стоило свернуть ещё раз, как фасады потянулись выше, а вместо кирпича стала доминировать нарядная белая штукатурка. Двигаясь на запад, Майкл приближался к сердцу Нью-Йорка. Стали шире улицы, приобретя вторые автомобильные полосы. Добавилось света, вернулись машины, а из дверей маленькой круглосуточной пиццерии слышались обрывки пляжной музыки. Майк шёл к местному филиалу Нью-Йоркской публичной библиотеки, возле которого имелась автобусная остановка. За тридцать минут автобус должен был доставить его из мрачных дебрей индустриальной Америки на родные улицы за Грамерси-Парк, где ждали уютная комната в школьном кампусе и восторг друзей.
Возможно, если бы Майкл пересёкся с полицейским патрулём, наличие в распухшем рюкзаке квадрокоптера, компьютера и баллончика с краской вызвало бы определённые затруднение. На его счастье, полицейских не сильно заботили спальные районы, а публичная библиотека пялилась в ночь тёмными окнами. Над входом в неё колыхался американский флаг, да и само трёхэтажное здание в неогреческом стиле выглядело гостем из другого измерения, втиснутым между ориентальной книжной лавкой и переоборудованным под офисы заводским цехом. В створе улицы поднимались громады судебного комплекса Нью-Йорка и слышался гул траффика с Чатем-Сквер. Здесь он мог чувствовать себя в безопасности. Ну, почти.
Под знаком остановки торчал одинокий мужчина в кожаной шапке, подбитой мехом. Он смерил подошедшего юношу взглядом, задержав его на разбитом кулаке и пропеллере квадрокоптера. Некоторое время они простояли в молчании, потом мужчина заговорил:
— Славная у тебя выдалась ночка, а, парень? — он хрипло захохотал, раздувая в зубах огонёк сигареты. В его смехе звучало одобрение.
Тротуар залил свет фар и оранжевые отсветы от бегущей над лобовым стеклом цифровой строки. Через минуту практически пустой автобус избавил Фокса от странного соседства, а мужчина остался в темноте. Мальчик прошаркал в конец салона и уселся на последний ряд сидений, позволяя большой машине наконец-то унести себя вдаль. Всё-таки, он тоже немного устал.
* * *
— Нет! Нет, не смотри, нельзя! Нет-нет! — Кабель визжал и вырывался, но Майкл, естественно, был намного сильнее.
С расплывающейся по щекам улыбкой он наблюдал, как камера квадрокоптера поднимается всё выше над кампусом Нью-Йоркской Школы изобразительных искусств, как смещается к окнам женской половины кампуса, как неторопливо приближается к одному из них... Щёки Кабеля пылали как спелые яблоки. Он ещё раз попытался ударить по пробелу, чтобы остановить запись, и тогда Фокс схватил обе его руки и прижал к столу крест-накрест. Так и самому было удобнее смотреть.
— Тебе нельзя это смотреть! Извращенец! — завизжал Барри.
— Это я извращенец? Серьёзно? — с неприкрытой иронией хмыкнул Майк. — Для начала, я — спаситель твоего дрона. А вот даль...
Квадрокоптер нашёл окно с открытыми шторами и завис на некотором отдалении от него. Картинка на экране слегка вздрагивала, а сам аппарат мирно заряжался в уголке, соединённый с ноутбуком Джима чёрным шнуром. В глубине комнаты мелькнул светлый силуэт. Обнажённая девушка с полотенцем на голове ходила между кроватью и ванной комнатой, расставляя вещи из большого чемодана на полу. Не подозревая о наблюдении, она чувствовала себя совершенно спокойно.
— Ты просил аккаунт на «МайСпейс»! — полузадушенным голосом пропищал Джим, прекратив попытки вырваться. — Я найду тебе его, только отвали!
— Ну, пока это круче, чем «МайСпейс», хотя к этому вопросу мы обязательно вернёмся. Кто она?
— Блин, кретин, придурок! За что мне такого соседа!
Вжимая Джима в кресло, чтобы он не оборвал запись, Майк почти физически чувствовал жар, поднимающийся от ушей Кабеля.
— Ну так? — промурлыкал он.
— Это... какая-то новенькая. Я нашёл её вчера в школьной системе. Она приехала из Испании, поэтому её подселили...
— Ну, куда подселили?
— Да я... это... ну...
— Ты уже признался в одном федеральном преступлении, так что грех останавливаться.
— Теперь ты понимаешь, почему мне был нужен этот дрон?! — Джим так упорно съезжал с темы, что Фоксу пришлось усилить хватку на его пальцах. Силуэт за окном неторопливо наклонился над чемоданом, наконец выудив оттуда полупрозрачный халат.
— Так куда её подселили? — повторил он.
— В комнату... к Ви-Ви...
Телегу о том, что в памяти дрона есть не только это видео, а на мосту случилось кое-что отпадное, Фокс уже не очень слушал. Хотя, в общем, ему следовало бы.
* * *
— Ух ты, — сказал парень, по-турецки сидевший на верхушке водопроводной башни. — А ты прикольный.
Он отнял от правого глаза монокуляр с ночным видением, который купил на «Адораме» за сто тридцать долларов. Фокс избрал наблюдательным пунктом крышу над лестничной шахтой, но его неожиданный коллега забрался намного выше и дальше. Для своей позиции он облюбовал блестящий алюминиевый чан, который венчал водонапорную башню на крыше и так высоченной многоэтажки Кингс-Чёрч на Монро-стрит. Отсюда открывался прекрасный вид на Нью-Йорк, поскольку голова сидящего оказывалась почти вровень с недальним Манхэттенским мостом. Единственным недостатком служило крайнее удаление наблюдателя от места событий, но парень подготовился к этому, прихватив монокуляр производства «Файрфилд». По странному совпадению, он даже сидел почти так же, как Майк, хотя отличался во всём остальном, включая светло-серые джинсы в облипку, большие спортивные кроссовки с лазурными вставками и практичную ветровку от «Коламбия». Когда он снова поднёс прибор к глазу, её рукав задрался и стало видно, что предплечье парня увивает татуировка с рычащим тигром, что охотится за собственным хвостом, принявшим облик дьявольской тени. Изначально наблюдатель забрался сюда с иными целями, но парящий в воздухе квадрокоптер и последовавшие события привлекли его внимание. Награда за терпение не заставила себя ждать.
Оскалив острые зубки, парень с удовольствием наблюдал, как Майк разбирается с игроками. Вот он пинком отправил Мелкого на стул, вот отразил быструю «тройку» ударов в лицо и подкинул баскетбольный мяч...
— Вау! Давай! — сидящий дёрнул плечами, как будто хотел сам увернуться от броска. Ощутимый на такой высоте ветер раздувал капюшон за его спиной.
Проследив, как драка получила развязку и участники на крыше начинают приходить в себя, он с некоторым сожалением сунул монокуляр в карман и задумчиво протянул:
— Так вот чей ты был...
Тигр-Дьявол заурчал на его руке.
* * *
— Поглядите только на него! — казалось, Джим уже забыл их недавнюю драку, расшаривая ссылку в общий чат. Теперь он хихикал от восторга, будто обнаружил мем года.
Неразлучная троица протирала задницы на семинаре по трёхмерной анимации, отгородившись от препода экранами ноутбуков. Майк слева, стаканчик ванильного фраппучино из «Старбакса» рядом, рыжая Джинни в центре и Барри справа. За ними белело окно с видом на штаб-квартиру телефонной компании АТМ. Впрочем, Майк быстро позабыл, где они находятся. На экранах засветились хорошо знакомые кадры, озаглавленные «Ниндзя разобрался с быдлом по-свойски». Джинни сдавленно прыснула, когда «ниндзя» на секунду обернулся к камере.
— Эй. Это же твоя маска, — прошептала она. — Это ты, что ли?
— Охренеть! — с восторгом вторил Барри. — Охренеть ты их…
— Почему ты меня не позвал? — еле слышно зашипела Джинни и совершенно случайно наступила Фоксу на ногу.
Впрочем, «Ютуб» радовал не только этим. В столбике с подборкой похожих видео мелькало то же видео, но названия отличались как день и ночь: «Вор избил спортсменов», «Как защитить себя на улице», «Война банд набирает обороты», «Уебал не по-детски», «Норм баскетбол», «Видеоигры вызывают насилие». Успела появиться даже переделка, снабжённая аниме-стилистикой и яркими вспышками во время ударов.
— Каким же трэшем ты занимаешься по ночам? — веселясь, Джинни откинулась на спинку.
— Эй, вы трое! — строго окликнула мисс Финчли из-за учительского стола. Джинни прикусила язык, но было поздно: — Может, со всеми поделитесь весельем?
Майк открыл было рот, чтобы заверить преподавателя в глубочайшем раскаянии, но, к его ужасу, Джим вдруг с готовностью кивнул:
— Конечно, мэм! Это стоит увидеть. Какой-то сумасшедший чёрт отделал бандитов, которые донимали парней из нашей школы.
Джинни подхватила настолько мечтательным голосом, будто пробовалась на озвучку «Диснея»:
— Да. Вот бы узнать имя этого героя…
-
Приятно, что можно ещё старое оживить иногда) норм, надеюсь, ты тоже встряхнулсо) спасибо за игру!
|
КРЫШИ НЬЮ-ЙОРКА Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, октябрь текущего года
23:00, ясный вечер, ветрено, +13 °C  По-турецки скрестив ноги, Майкл Фокс сидел на уродливой бетонной глыбе, венчавшей угол старого здания на Мэдисон-стрит. Над ночным небом поднимались две стальные громады — Манхэттенский и Бруклинский мосты. Они неровным треугольником сходились над парками Бруклин-Хайтс, пересекая пролив Ист-Ривер, и вдали становились похожи на пару сияющих дуг, вонзившихся в вялую тушу Бруклина. Россыпи неровных крыш под титаническими опорами казались палаточным лагерем или бразильской фавелой, ютящейся у подола великана. Хаотичные граффити, покрывавшие каждый дюйм кирпичных поверхностей в обозримой близости, только усиливали это ощущение. В каком-то смысле, оно было верным несмотря даже на то, что квартал Двух мостов отгрыз себе часть старого Нью-Йорка, столицы мира. Майкл знал, что находится в плохом районе. Барри сказал, что дело в квадрокоптере. Да, он реально так сказал. В чёртовом китайском дроне «Зяоми Эм-Ай» с четырьмя маленькими пропеллерами, камерой на 4К и литий-полимерным аккумулятором, который позволял этой штуке летать на два километра в течение сорока минут. Справедливости ради, от Джима Барри не стоило ждать чего-то нормального. — Чувак, он мне нужен. В натуре очень-очень нужен. Ты не представляешь, что будет, если они докопаются до его памяти. В смысле, она на пароле, но его сломать — дело пары минут. И тогда… ой-ой-ой, нет, чел, этого вообще нельзя допускать, понимаешь? — Барри зашагал по комнате, по обыкновению глотая окончания слов и выкручивая пальцы. — Вообще никак! Справедливости ради, никто другой не умудрялся закинуть свой квадрокоптер в настолько хреновую точку. И отдельный вопрос — зачем… Застройка середины тридцатых изобиловала невысокими зданиями в пять-шесть этажей, чья высота менялась вместе с чердаками, надстройками или самовольно возведёнными мансардами, где теперь сушились чьи-то полотенца. Эта зона Нью-Йорка отличалась, как принято выражаться, «неудовлетворительной жилищной средой». Внизу рычал грузовик, объезжая выдвинутый на середину улицы тридцатифутовый контейнер, приспособленный под огромную помойку. Здесь и там фасады пятнали уродливые клочья строительных тентов или провалы грязных кирпичных щелей. Разумеется, городская реновация доберётся сюда, но пока этот светлый день не наступил. И если западная часть района Двух мостов постепенно облагораживалась, размещая частные картинные галереи и дорогие лофты, то под тушей гигантского Манхэттенского моста ничего не менялось. Первые этажи занимали сомнительные пиццерии или кафе для иммигрантов с иероглифическими вывесками. В доме по соседству до сих пор работал магазин винтажных пластинок и кассет для бобинных магнитофонов. На заросшей детской площадке, втиснутой между угловатых зданий, звучал отрывистый рэп и краснели огоньки сигарет, а по одинаковым плоским фасадам рыскали пролёты наружных лестниц. Майкл видел всё это, потому что занял выгодную наблюдательную позицию. Он выбрал бетонный капюшон над лестничной шахтой, пронизывавшей две сросшихся между собою пятиэтажки. Сзади, как восемь одинаковых красных колонн, росли многоэтажные гробницы из бурого кирпича, отделённые от него провалом улицы. На другой стороне моста сиял будущий жилой комплекс премиум-класса. Сейчас его стеклянные панели опутывали леса и жёлтые строительные краны «Либхерр», а где-то под облаками мерцали предупредительные огни на антеннах. По левую и правую руку тянулось плато крыш, иссечённое невысокими стенками или световыми шахтами. На свободном участке даже умудрились устроить импровизированную площадку, приварив прямо к кровле шест с баскетбольным кольцом без сетки. Сейчас над ним в очередной раз взмыл оранжевый мяч. Темноту на площадке разгонял костёр, пляшущий в большой ржавой бочке. Вокруг последней белели пять пластиковых стульев сродни тем, что выставляют в пляжных кафе. Не то чтобы игроки действительно нуждались в мебели: Майк мог поклясться, что все они спокойно обитают в окрестных квартирах, собираясь на крыше исключительно в соответствии с неписанными уличными правилами молодёжных банд — «точка» не должна пустовать. Под ленивый южный бит мяч простучал по кровле, угодив в крепкие руки одного из игроков. Тот качнулся влево-вправо, а затем перебросил мяч через соперника под одобрительные возгласы сокомандников. В игре участвовали пятеро крепких парней, как на подбор темнокожих. У троих были короткие машинные стрижки, двое носили недлинные дреды — вкупе со спортивной одеждой и громкими голосами это придавало игре вид скорее угрожающий, чем азартный. Девчонка — или, скорее, тёлка — в накинутой на плечи кожаной куртке следила за игрой с большой кирпичной тумбы над вентиляционным каналом, временами салютуя кому-то из игроков экраном смартфона. По её поведению Фокс убедился, что она — полноправная часть тусы, а не просто скучающая малолетка. Вроде очередной Джинни, только неприятельской. Игроки заявились к шесту около двадцати минут назад, но никто не заметил соглядатая. Сидящий Майкл терялся во мраке, поскольку от крыши с площадкой его отделяло минимум тридцать ярдов и два прыжка. Первый был лёгким: требовалось просто спрыгнуть с тумбы, чтобы попасть на горизонтальный уровень соседней крыши. Другой представлял значительную опасность, поскольку Майку предстояло перескочить переулок шириной в почти три ярда, наполненный неприятной, зябкой темнотой внизу. Такое отдаление компенсировалось безопасностью: времени, чтобы наблюдать и продумывать план, у Фокса оказалось в избытке. На изрисованный бетон рядом хлопотливо уселся голубь, обманутый неподвижностью Майка, и закудахтал, расхаживая по многослойному граффити.
-
Блин, есть даже опозитная Джинни) чувствую, что без кунг фу тут тоже не обойдется)
|
Двадцать четыре тысячи долларов не платят просто так.
Боунс, Брю и их спутники вернулась в Режину ещё затемно — операция не заняла и семи часов. Амазонское царство лиан, змей и папоротников осталось позади, теперь в воздухе жили отзвуки атлантической прохлады. Их встречал пустынный аэродром с земляным полем, вытянувшимся вдоль болотистых берегов Апруаг. Сетчатая ограда колыхалась на ветру, а за ней рассыпались немногочисленные косые крыши из стальных листов и запущенные огороды. Вдоль убогих ангаров выстроились винтовые самолёты, похожие на недавнюю «Сессну», и два дешёвых сельскохозяйственных вертолёта. Единственный диспетчер санкционировал посадку, ничего не спросив — вероятнее всего, он хорошо знал бортовой номер «Белла».
Обошлось без полиции — вертолёт цвета снега вновь поднялся в небо, руководимый Полем и двумя пилотами. Никто из них не изъявил желания присоединиться к Клоду. После переговоров на французском их место назначения... осталось неизвестным. Аарон предсказал верно — лететь в Кайенну никто не захотел, хотя причины у этого решения были иными.
Двое оперативных связных забрали тех, кто остался, на ржавом микроавтобусе. Это действительно не походило на триумфальное возвращение с прошлой операции. Тогда киллеры ехали по своей стране, наслаждаясь видом цивилизованных мест, могли рассчитывать на укрытие и помощь «Цереры». В этот раз путь по тряской дороге до крошечного городка напоминал очередную солдатскую транспортировку. Ни единого пешехода или автомобиля не попалось навстречу. Разве что по трассе вдалеке ползли одинокие пятна фар. Сумрачный холл касерио наполняла непривычная тишина, в которой пылились «Самсонайты» и пластиковые походные чемоданы на кодовых замках.
Софи и Клода заперли в одной из верхних комнат под присмотром старого индейца с лодки, для гарантии добавив в ужин сильное снотворное. Боунса, которого планировали латать совместными усилиями, почти не пришлось трогать. К удивлению связных, наголо бритый великан опять оказался на диво неуязвимым. Пулю в плече извлекли с помощью длинных корнцангов, текилы и локальной анестезии, а сверху хватило давящих повязок. Не потребовался даже хирургический степлер, потому что сшивать было нечего — ранения обошлись без разрывов. Такие затянутся сами собой спустя несколько недель.
Затем мужчины собрались за высокой стойкой из местного дерева. В пустом ресторане царили темнота и запахи близкого леса. За окнами замерли улицы с редкими фонарями. Связной откупорил терпкую тафию, неторопливо расставив стаканы, и только тогда заговорил:
— У «Весты» проблемы. Народные демонстрации в столице усиливаются. По телевизору показывают, что центр похож на большой лагерь беженцев, там даже с автомобильным движением проблемы, — связной пожевал губами. — Полиции у них мало, а Париж не станет вводить войска с космодрома. Чёрные и националисты этим воспользовались. Их поддерживают МДЕС…
— Что такое МДЕС? — немедленно спросил Брю.
— Местное движение за деколонизацию и эмансипацию. С ними левые радикалы, так называемая партия «Вальвари». Их немного в парламенте, но они есть — а это добавляет протестам веса. Поэтому «Весту» ждём до семи. Если не уложатся, эвакуируемся без них. Надеюсь, ваши приятели любят подводные лодки. Шеф одолжил одну у знакомых из ДЕА. Говорят, в обмен на помощь в сокращении поставок кокаина в возлюбленные Соединённые Штаты. Уж не знаю, у кого копы её отобрали.
К счастью, незадолго до пяти во дворе педерастично затрещал мотор. Вторая группа вырвалась из столицы на угнанном мопеде, из чьей приборной панели торчала пластиковая рукоять отвёртки, а задержка объяснилась плутанием по дорогам местного значения на тридцати милях в час. Бивис и Боунс видели этих коллег от силы пару раз на каких-то инструктажах, не считая вводного перед операцией. В точности как Джек и Аарон, «Веста» действовала парой в составе дружелюбного парня с трёхнедельной щетиной и ехидной девушки, ранее служившей в военной полиции, оба — классической европейской внешности. С их прибытием «Лимонный бисквит», который выдался на редкость напряжённым, наконец-то перешёл в заключительную стадию. К полудню шестеро «туристов» исчезли из страны без следа.
* * *
Что в деле замешана политика, операционный директор «Цереры» подозревал с самого начала. Но не внял голосу разума, польстившись на выгодный контракт от группы неизвестных нанимателей, о чём теперь жалел, сидя в ползущем по Вашингтону лимузине. Когда приглашают в ресторан, где ужинает половина Белого дома, сухим из воды не выйти, да и наниматели становятся не такими уж неизвестными. Не зря говорили древние: иногда счастлив тот, кто ничего не знает. Впрочем, даже человек, привычный к переговорам на весьма щекотливые темы, не мог представить, в чьей компании окажется в восемь часов по времени Восточного побережья. Метрдотель проводил директора в приватный салон, где распивали аперитив совершенно несочетаемые деятели американского бомонда.
— Говорят, девиз вашей грозной организации — «Урожай за урожаем», не так ли? — с иронией поприветствовал вошедшего помощник известного сенатора.
— Добрый вечер, Джордж, — хоть и удивлённый, директор с достоинством вернул иронию. — Не уточните, кого из пяти работодателей сегодня представляете? Нужно определиться, сколько следует говорить.
Помощник сенатора кисло улыбнулся, зато третий атташе посольства Израиля в Вашингтоне громко засмеялся. Только миловидный молодой миллиардер, одетый в спортивный пиджак и текстильные слипоны, проявил искреннее радушие. Его же стараниями светская прелюдия быстро окончилась.
— Друзья, давайте к делу, — извиняющимся тоном сказал он. — Что удалось узнать вашему агентству?
Операционный директор «Цереры» прикрыл глаза, собираясь с мыслями.
— Большую часть оборудования вывезли до прибытия моей группы, — сообщил он, чувствуя себя несколько неуютно под внимательными взглядами собеседников. Владельца одной из крупнейших криптовалютных бирж в Соединённых Штатах директор не боялся. Но трёх других…
— Это плохо, — уже без тени сарказма заявил помощник, имевший пять работодателей.
— Да что вы. Зато группа в Кайенне получила данные из архива юридического бюро. «Панамский скандал» в миниатюре. За сделками мистера Паскаля стоит китайский инвестиционный фонд «Чайна Ворлд Инвестментс Инкорпорейтед». Вкратце это подтверждается тем, что суммы транзакций плюс-минус коррелируют с суммами закупок структур Паскаля. Подробности высланы вам в электронном виде. К сожалению, моим агентам не удалось получить дополнительную техническую информацию на месте.
— Почему? — спросила доселе молчавшая женщина в торце стола.
Деловой костюм и жёсткие как хвоя седые волосы делали её сухое лицо неприятным, почти отталкивающим. Впрочем, членов Бильдербергского клуба судят не с косметической стороны. Операционный директор скривился, вынужденный признать неудачу.
— Объект хорошо охранялся, а доступного рабочего материала не осталось. Проверить всё досконально мы не смогли. Но мы не сомневаемся, что накрыли ретрансляционный центр, контролировавший активность большей части ай-пи адресов из вашего списка.
— Списка? Выгрузки обращений вируса, найденного ныне покойным мистером Маллори, правильно? — с гортанным выговором уточнил атташе израильского посольства.
— Правильно, — подтвердил миллиардер, едва заметно вздрогнув при словах «ныне покойным».
— А активность запросов снизилась? — уточнил атташе.
— Да, — миллиардер снова кивнул. — С помощью бразильской посредницы, которая работает с миром криптовалют в Латинской Америке, в том числе и не вполне легальной его стороной, мы отследили, что оборудование для серверной базы закупалось структурами мистера Паскаля. Дальше мы уведомили господина Джорджа — а господин Джордж заинтересовал этим своих друзей в… ну, вы понимаете, где.
— И что говорят твои «друзья», Джордж? — теперь израильтянин посмотрел на помощника сенатора.
— ЦРУ считает, что это военная программа, — помощник сенатора с интересом оглядел кружок моцареллы, проколотый серебряной вилкой. — Направленная на контроль как можно большего объёма незащищённой инфраструктуры. Она бьёт в первую очередь «Интернет вещей», частных лиц и промышленный сектор, потому что атаковать в автоматическом режиме сети военных объектов или крупных коммерческих учреждений бесполезно — там готовы к подобным приколам. А вот автомобили, счётчики, коммунальные сети, персональные компьютеры, автоматизированные процессы на фабриках — самое оно.
— Гражданская паника, — понимающе улыбнулся атташе. — Работа с населением, так сказать. Очень симпатичное решение.
— И, как считалось, невозможное в принципе, — добавил молодой миллиардер. — Все прежние попытки внедрить сторонний код в тело криптовалютных операций терпели неудачу. Многие полагают… полагали, что это вообще нереально в структуре блокчейн.
— Ага, — Джордж бросил моцареллу в рот. — Эта программа — новое слово в компьютерных технологиях. Китайское слово, как мы выяснили благодаря нашему урожайному другу. По архитектуре она частично схожа с некоторыми русскими и нашими разработками. Но принципиально отличается в одном.
— В чём же? — спросил атташе.
— В том, что она работоспособна.
* * *
Боунс выбрал «МакДональдс», потому что, на самом деле, было неважно, где именно взять двойной чизбургер с беконом. Он зажевал его на дороге между Сан-Антонио и прибрежным городком Корпус-Кристи в штате Техас. Уилман направлялся туда, где загорелые тёлки дуют бонг и не дуют в хуй (в фигуральном смысле, к счастью). На другом берегу Карибского моря разгорался гражданский бунт, но кому в Техасе не плевать на французов с их чёртовой колонией? Даже с минусами за то, что не удалось снять ни серверную базу, ни хоть какой-то технический след, у него вышли хорошие деньги. Очень хорошие. Их могло бы хватить на пару лет. Даже больше, если жить тихо и мирно — но…
Аарон предпочёл частную бургерную в Гринвич-Виллидж, в Нью-Йорке. Он созерцал уютные ряды краснокирпичных домиков, пока на тарелке появлялись гигантский трёхслойный бутерброд с котлетой из мраморной говядины и плебейской кока-колой. Откуда-то неслась эстрадная музыка. Холодный ноябрь гнал по улицам мелкую поземку, переходившую то в дождь, то в ветер, а вдалеке поднималось зарево бетонных башен и офисных комплексов Нижнего Манхэттена. Аарон вернулся на родину.
* * *
Софи Бонне поняла, что не одна в своей квартире в Сан-Паулу, когда вышла из душа. Горячая вода сбегала по её стройной фигуре, не прикрытой даже халатом, но сейчас нагота беспокоила креолку в меньшей степени. Будучи крупным информационным брокером, торговцем «чувствительной информацией» на чёрном рынке Латинской Америки, она уделяла конфиденциальности достаточно внимания. И если её смогли найти, то наличие или отсутствие халата вряд ли что-то меняло. Судьба Паскаля произвела на Бонне тягостное впечатление. Она предпочитала работать из-за стола монитора или на кофе-брейках информационных конференций, стараясь лично участвовать в проектах только в исключительных случаях. Да, случай был исключительным. Да, ей хорошо заплатили — сначала китайцы, чтобы обеспечить Паскалю нужный пул аппаратуры и специалистов, а затем американцы, которые попросили вывести их на конечного получателя. От них она потребовала гарантию собственной безопасности. Но Бонне не знала, что настолько тяжело видеть смерть человека, которого она сдала собственными руками. Она до сих пор просыпалась по ночам, вспоминая, как Жюстен падает в озеро света.
— Кто здесь? — позвала она, выходя в гостиную с панорамными окнами. — Я всё равно знаю, что вы уже внутри. Не ломайте спектакль!
Мягкий голос ответил ей:
— Добрый вечер, мадам Паскаль.
Софи резко обернулась — так, что кончики мокрых волос хлестнули по спине. Дон Эухенио сидел в полутьме, заложив ногу на ногу, по обыкновению элегантный и чопорный. Серебристые волосы — аккуратно уложены, под тёмным пиджаком поблескивала вдетая в галстучный зажим брошь. На столике у его руки лежал позолоченный «Вальтер».
— Некоторые визиты я предпочитаю отдавать лично, мадам, — с извиняющейся интонацией добавил он.
Бонне молчала, опустив руки, а Эухенио Гуанакиле аккуратно взял пистолет.
— Полагаю, возражать бесполезно? — спросила Софи.
— Полагаю, что так, мадам.
— И говорить, что я ничего не сделала?
— Не следует лгать перед смертью, — вежливо возразил старик. — Она не стоит того.
— А что это всё… можно считать просто бизнесом?
Посланник картеля склонил голову, принимая откровенность. Он ответил после долгой паузы:
— К сожалению, мы посчитали иначе.
Как заворожённая, Софи отступала. Мексиканец следовал за ней, неслышно ступая по ковру в блестящих туфлях из мягкой кожи. Бонне вернулась в тёплый туман, пахший шампунем и парфюмом, и медленно забралась в чашу ванной.
— Скольких вы убили лично, Эухенио? — зачем-то спросила она, подтянув колени к груди и стараясь не смотреть на него.
— Девять человек, мадам.
— А… не-лично? Просто… простите, хочется знать, — Бонне нервно фыркнула.
— Двадцать восемь.
— Даёте… — нервная лихорадка колотила Софи так сильно, что она едва выговаривала слова.
— Я не горжусь и не сожалею об этом.
Дон Эухенио аккуратно опустился на пластиковую табуретку. Горькая усмешка не желала покидать Софи, а дрожь стала такой сильной, что причиняла почти физическую боль.
— Что ж, Эухенио, — посредница откинула голову, чтобы остановить приступ тошноты. — Все знают, что вы — человек слова. Давайте уже.
— Спасибо, мадам Паскаль.
Гуанакиле поднял «Вальтер»… и в этот момент разлилась весёлая трель домофона.
* * *
Кассиан Тупамаре вскоре лишился покровительства отца — по удивительному стечению обстоятельств, примерно тогда же, когда отец лишился должности. С новой французской администрацией пришли новые судьи, полицейские и прокуроры, которые почему-то не понимали намёков и не входили в положение. Во всяком случае, Тупамаре-старший не дотянул до тех дней, когда режим чрезвычайной ситуации был отменён и намёки приобрели понятность. Сеньор Паскаль ничем не мог помочь своим политическим союзникам из могилы. Кто-то из них удержался сам, кто-то уехал, а Тупамаре-старший отправился в тюрьму. Кассиан перебрался в Мехико, оттуда вернулся в Бразилию. Там он полгода проработал на редкость плохим автомехаником, а затем был арестован за торговлю наркотиками, достойно завершив семейный цикл.
* * *
Шегран предпочёл бы гидросамолёт, но в фюзеляж «Сессны» угодило слишком много пуль, нарушив целостность одного из топливных баков. Поэтому пришлось обойтись яхтой премиального класса. Взрыв, часы томительного ожидания новой атаки, а затем беспорядочная эвакуация, приезд полиции из Режины, бесконечные допросы вытянули из него последние нервы. Впрочем, Торрес не возражал, тщательно пестуя мысль о том, как сладок будет остаток его жизни. Он заведомо перегрузил в трюм «Эйкон Флай» все сейфы и драгоценности, какие смог найти до рассвета, потом собрал на яхте оставшихся гостей и повёл её к Режине. Гостей он высадил на пирсе, даже не пытаясь изобразить сожаление о доставленных неудобствах. Охранников, помогавших с погрузкой, Шегран застрелил и столкнул тела в Экини-Крик — они не были Клодом, поэтому аргентинский солдат не питал к ним доверия. Впрочем, скорее всего он застрелил бы и Клода, потому что яхте предстояло простоять в одном из притоков Экини-Крик несколько недель, и за это время новоявленное состояние Шеграна могло бы испариться. Выставив себя одним из стюардов, который не присутствовал при перестрелке и не мог помочь следствию, Шеган дал несколько взяток, чтобы избежать задержания. Пользуясь столичным хаосом, уже через четыре дня он исчез из французского правового поля.
Двадцатого февраля яхта взяла курс на родную Аргентину лейтенанта Антуана Торреса, которого звали Печальным за вечно дурное расположение характера. Он хмурился даже когда вскрыл сейф из спальни и обнаружил в нём около двухсот тысяч евро наличными.
— Долбоёбы, — безадресно проворчал он. — Какие же вы все долбоёбы…
* * *
Принимая бутылку шампанского в вертолёте, Клод отсалютовал ею:
— Меня зовут Клод. Но можете называть меня Клоун, — ответил светловолосый снайпер. — За столько лет я привык.
В «Церере» не обрадовались лишнему свидетелю, но в конечном счёте оставили его живым и даже здоровым. Клод мало что мог добавить по делу, зато выяснилось, что этот человек сменил уже несколько имён и паспортов, странствуя по миру после пяти лет в Иностранном легионе. В двадцать семь лет он говорил на пяти языках, включая диалект Республики Чад, состоял в трёх разводах, имел несколько детей во Франции, а заодно не питал большой любви к тем, кому требуются услуги киллеров или телохранителей. Позже Клод с готовностью предложит свои услуги Агентству — но тогда, в вертолете, он ограничился другим:
— Ваше здоровье, мистер Хейф. Приятно, что нормативы поведения порой спасают от пули в голову.
* * *
Ла Бока растерянно смотрела на себя в отражении иллюминатора. Самолёт завершал руление в огромном аэропорту Шарля де Голля, и над парижскими крышами вставало солнце. Она до сих пор не могла понять и поверить. Прошло семь месяцев, окончился последний учебный год на её родине, но та ночь и тот старик всё ещё стояли в её памяти. Девочка действительно не могла понять. Когда она, дрожащая, натягивала на себя запасной технический комбинезон в шумящей от гражданского бунта Кайенне, старик задал ей один-единственный вопрос. Не «как тебя зовут», не «куда тебя отвезти», ничего такого, что она, наверное, спросила бы сама. Старик, подаривший ей смокинг и спасение, спросил иное:
— О чём ты мечтаешь?
Таможенник с характерным арабским профилем пролистал её паспорт, кинул взгляд на студенческое приглашение, а потом вернул паспорт обратно — несмотря на лежащий между ними океан, Гвиана и Франция оставались единой страной. А Ла Бока… шагая навстречу Парижу, девушка из нищих трущоб до сих пор не верила в своё счастье.
* * *
«Отец» сказал:
— Нас подвергнут позору. Отрекутся. Заклеймят изменниками. Но наши действия станут примером для тех, кто последует за нами. Репетицией. Ты понимаешь это?
«Сын» безразлично кивнул. «Отец» всегда любил громкие слова.
Восточный флот военно-морских сил Народно-освободительной армии Китая базируется в городе Нинбо, что в провинции Чжэцзян. Этот город — вечная дымка над слиянием трёх рек, в которой сереют башни небоскрёбов и бесконечные грузовые причалы. У Нинбо весьма символическая история. В начале шестнадцатого века именно сюда добрались португальские корабли под командованием Альфонсо де Мелло. Здесь же они и погибли, атакованные китайским флотом. Двадцать лет спустя солдаты китайского форта вырезали другую европейскую колонию, возникшую в Нинбо уже на основании официального договора — и вновь португальскую. Почти три тысячи купцов и моряков погибли за одну ночь тысяча пятьсот сорок второго года. Поэтому Нинбо многое может рассказать о морской войне и вероломстве.
В пять часов утра по местному времени, развернувшись в походный порядок, пять боевых кораблей покинули его гавань, стиснутую уродливым автомобильным мостом и душным бетоном набережных. Как стальные стрелы, корабли впились в по-зимнему тёмные воды Восточно-Китайского моря, взяв курс на восходящее солнце, навстречу просторам Тихого океана.
Оперативную эскадру возглавлял длинный миноносец, похожий на призрак футуристических войн. Он принадлежал к классу эскадренных миноносцев типа 052C, введённому в эксплуатацию сравнительно недавно. Всего шесть таких кораблей находились в распоряжении китайского флота, и каждый берегли как зеницу ока. Флагманский корабль с гордостью вёл офицер по имени Яо Ван: приземистый человек, сейчас охваченный бурей странных, непривычных ему эмоций. Он был невысок ростом, плоское тёмное лицо выдавало уроженца южных деревень. Такие люди прагматичны и больше полагаются на бытовую смекалку, чем на блеск высоких идей. Отчасти поэтому Яо Ван был назначен на отведённую роль, хотя в его пользу сыграли и чистота происхождения, и отполированный в глуши патриотизм.
На плечах парадного мундира золотились четыре звезды коммодора, хотя с китайского его ранг дословно переводился как «старший морской командир», хайцзин-да-цзяо. В старшинстве Яо Вана опережал только командующий всего восточного флота Китайской Народной Республики, второй вице-адмирал Вей Ган. Но задача, порученная коммодору Вану, оправдывала важность чина. Он облачился в парадный мундир не по случаю, а скорее в такт собственным мыслям. Партия поставила важную задачу. Пожалуй, важнейшую за всю его карьеру. И тёмные воды, взрываясь перед носом миноносца, осыпали брызгами вытравленное по броне название флагмана — «Цзинань».
В кильватере развернулись широким веером подарки от недальновидных русских друзей. Эскадренные миноносцы проекта 956 «Сарыч», в классификации НАТО получившие симпатичный позывной «Современные», поставлялись в Китай с двухтысячных годов, а затем серьёзно переоснащались на верфях в Нинбо. Они стали прекрасным дополнением к крупным китайским миноносцам: маневренные, но одновременно пригодные к ведению батального огня. Их отличала огневая мощь крейсера, сосредоточенная в габаритах крупного фрегата. Треугольник походной формации замыкали фрегат «Фошан» и корвет «Шанрао» с разлапистой елью радиоаппаратуры над мостиком.
Фрегат держался на отдалении от группы, чтобы шум многочисленных движителей и газовых турбин не вносил дополнительные помехи в работу гидролокаторов. Никто не питал иллюзий, будто выход эскадры из привычного бассейна Южного Флота останется незамеченным. Спешили по коридорам офицеры военно-морских баз на Калифорнийском побережье, переглядывались штабисты Сил самообороны Японии и набирались срочные текстовки в морской разведке других стран. Море двадцать первого века превращено в электронную паутину, где любое движение треплет десятки нитей, свитых из акустических волн и магнитных полей. Но коммодор Ван не гнался за секретностью. Более того, о манёврах заранее сообщили морским соседям — тем, с кем Китай считал достойным поддерживать дипломатические контакты. Для коммодора не имело значения, кто и как станет отслеживать траектории кораблей. Ему требовалось только достигнуть точки, рассчитанной с огромными усилиями и человеческими затратами. Но они стоили того.
На электронном планшете командира седьмой боевой части — радиотехнической — светились координаты: результат астрономических расчётов, показывавших, когда и в каком квадранте обзор иностранных спутников будет затруднён в максимальной степени. Автоматическая судовая метеостанция стабильно прогнозировала густую облачность. Радиолокатор описывал ровные жёлтые круги по морской синеве. Регистр УАИС не содержал посторонних позывных в реестре сформированных без участия человека обращений — курс был свободен.
Самым важным в этом рейде был чёрный вертолёт на стартовой площадке корвета, будто смоделированный в графическом редакторе из матово-чёрных полигонов. «Харбин Зет-9» в модификации «стелс» поднимется с палубы, когда начнутся отвлекающие учения, нужные затем, чтобы подводные локаторы не засекли шум его двигателей. Двадцать профессиональных бойцов ждали приказа. Лучшие из лучших, кого могла предложить своему коммодору огромная китайская армия.
Через трое суток он сделает первый шаг на дороге в тысячу ли, ведущей к триумфу.
Коммодор Ван чувствовал, как на задубелых щеках зреет улыбка. Партократы, торговцы, чиновники, либералы, теоретики, инфанты от геополитики — как он ненавидел их слабость, их неумение принять жёсткий политический курс; этот простой матрос, выросший до адмирала. И вот теперь капитан «Цзинань» улыбался, глядя на удаляющиеся огни Нинбо.
— Программа? — сухо спросил он.
— Готова к испытанию, — отрапортовал командир четвёртой боевой части, заложив руки за спину.
— Обстановка по месту прибытия?
— Народные волнения набирают оборот. Французский гарнизон приведён в повышенную готовность, — чётко доложил офицер, не сверяясь с планшетом. — Международное внимание приковано к Кайенне. Политический кризис неизбежен. МИД подтверждает вовлеченность сопредельных стран. Националисты в бразильском правительстве планируют поддержать гвианские требования независимости. Суринам готовится к пограничному конфликту. Послезавтра Франция инициирует заседание Совета Европы по вопросу Гвианы.
— А наша цель?
Офицер РЭБ кивнул с едва заметным удовлетворением:
— Меры безопасности усилены, как и требовалось, но она находится вне зоны эскалации.
Яо Ван потребовал секретный канал. Человек на борту корвета, в котором немногочисленные свидетели опознали бы водителя лазурного «Форда», подтвердил рапорт офицера РЭБ. Внезапное осложнение в джунглях не поколебало генеральный план.
* * *
Довольный ночной охотой, ягуар скользил в зарослях Амазонии. Красивый, яркий, далёкий людей с их людскими проблемами, от переполненных камер в тюрьмах Кайенны, от мертвецов в пластиковых мешках, от бесчестных политиков, наркоторговцев, подлых полицейских и телохранителей-неудачников. От всех. Ягуар просто жил своей ягуарьей жизнью.
Большой кот в джунглях Французской Гвианы.
-
Ягуар! И ведь не забыл же)
-
Не забей на продолжение, Тринадцатый :) Потому что начало прям многообещающее!
-
Мощная и красивая концовка)
-
очень круто!
Спасибо за игру)
-
Ну кто-бы сомневался! Достойное завершение достойного модуля, достойное продолжения.
-
Я прям впечатлился.
Это какой-то другой уровень...
Серьёзно!
-
Ещё один дорожный камень)
-
|
|
Под мерный рокот текли секунды. Тишина в салоне явственно приближала развязку — наверное, неминуемую с того момента, когда руки людей, привыкших к оружию, нашли рукояти пистолетов. Выстрелить проще, чем упустить этот шанс. Дело не в доверии или обучении, а в том образе мышления, который отличает воина от ополченца. Таков неистребимый инстинкт хищника.
— Клод, — тихо сказала Софи, мягко коснувшись его локтя. — Клод, он не выстрелит.
— А я бы выстрелил, — спокойно ответил снайпер и подмигнул Брю. — Парню, который следит за моими зрачками, нельзя давать второй шанс. Но дело не в этом, мадам. Вы останетесь с двумя людьми, чьи намерения вам неизвестны.
— Сейчас это друзья, — так же тихо возразила Софи.
— В таких вопросах не бывает друзей. Доверие — ошибка.
— Иногда... — Бонне взглянула на Аарона, потом на Клода, потом на лежащего у её туфель Поля. — Иногда нужно рисковать.
Женщина в синем платье откинулась в кресле. Только теперь Брю увидел, что на щеках Софи блестят дорожки недавних слёз. «Белл» мягко плыл сквозь темноту, подмигивая огнями. В отражениях стёкол Брю видел себя, Софи, Клода. Они светились на фоне джунглей как призраки, ведущие свою призрачную беседу — уже не вполне живые, но ещё не окончательно мёртвые. Наконец... наконец, Клод медленно снял палец со спускового крючка и с беззаботной улыбкой вогнал FN в кобуру.
— Я сую голову в пасть аллигатору, — он с видимым облегчением закрыл глаза. — Короче, «Кристофер»... убедительный ты чёрт. Или застрели меня уже, или скажи, куда слать резюме. Работодателя, как ты сам сказал, у меня не осталось.
И снайпер рассмеялся.
* * *
Лево — чисто.
Право — чисто.
Это основы зачистки. От угла к углу. Скрытными, торопливыми движениями. Чувствуя стену бедром и плечом. Не выдвигая ствол оружия дальше, чем требует необходимость. Открывая двери вытянутой рукой и стоя сбоку от них. Гарантируя минимальную площадь ответного огня. По крайней мере, так это описывают в методичках. На деле, одиночная зачистка — самое паршивое, что может случиться с пехотинцем в век спутникового наведения, межконтинентальных ракет и войн в «Твиттере». Потому что именно в этот момент шансы, что кто-то всадит пулю в драгоценную тушу личного состава, подскакивают до небес. Не зря большинство потерь в затяжных конфликтах приходится на действия городской герильи и патрули гражданских районов. Даже самые специальные из спецподразделений мало что могут сделать, угодив под перекрёстный огонь на тесной лестнице или в переулке.
Тем не менее, риск оправдал себя. С одной из тумбочек Боунс цапнул пачку «Бенсон-и-Хеджес» в необычном карибском оформлении. На удивление, местные сигареты пахли так, как никогда не пахли американские — настоящим, душистым табаком. Зажигалка нашлась в кубрике: большом захламлённом помещении, которое служило Землекопам общей гостиной. Его занимали небольшая кухня с двумя микроволновками и двухдверным холодильником, выключенный телевизор с распечатанным табло спортивных матчей на ноябрь и в беспорядке расставленная плетёная мебель. Всюду белели грязные чашки и кружки, которые сегодня не убирались горничными — все горничные были заняты обслуживанием юбилея.
Кубрик от основной части коридора отделяли занавеси из деревянных бус. Несмотря на все старания Джека, ореховые шарики слегка зашуршали, обволакивая его панаму — однако реакции не последовало. Казалось, что казарма покинута её обитателями. За исключением тихого гула в генераторной, Джек не слышал посторонних шумов.
Он вернулся в коридор с двумя дверями по левую сторону. Тусклого освещения под потолком хватало, чтобы различить пластиковый линолеум, разошедшийся широкими щелями, и пожелтевшую от влаги штукатурку. Или Паскаль жалел денег на ремонт своей казармы, или ничего не мог сделать с безумной влажностью. У лампы под низким потолком мельтешили светлячки, а к жаре и затхлости добавился острый запах дизельного топлива. Та из комнат, что ближе к генераторной, оказалась заперта на большой навесной замок. Чёрным маркером поверх непрозрачного стекла нанесли слово, понятное на всех языках с латинским алфавитом: «Arsenal». Рядом был приклеен тетрадный лист с какими-то цифрами и фамилиями — Джек счёл его чем-то средним между каракулями сумасшедшего и графиком дежурств.
На соседней двери красовалась надпись «Vidéo сontrôle», сделанная тем же маркером. Боунс аккуратно повернул круглую ручку, потянув заскрипевшую дверь. Та медленно качнулась в коридор, открывая взору Уилмана небольшой кабинет. Свет из коридора упал на грязный пол, испещрённый земляными отпечатками подошв. Противоположная стена тускло подсвечивалась голубым светом от нескольких мониторов на письменном столе. Работающих мониторов.
Казарма была менее пустой, чем хотела показаться?
Джек аккуратно извлёк из подсумка светошумовую гранату М84 и, несильно размахнувшись, вкатил её в комнату.
В следующий миг затишье сменилось грохотом выстрелов. Встав в полный рост над своими мониторами, Жан Морье палил из «Беретты» в приоткрывшуюся дверь и стену рядом с ней, крепко держа пистолет обеими руками. Уилман успел шарахнуться назад, но на двери и противоположной стене возникали всё новые и новые отверстия. Разлетелось стекло с надписью маркером. Сыпались куски штукатурки, а испуганные мотыльки прыснули от лампы во все стороны.
— MEURS, CONNAD!!! — визжал Морье, нажимая на спуск снова и снова. — Сдохни, сдохни, сдохни, пидорас! А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! Помогите-е-е-е-е!
Очередная пуля вышибла ручку из двери, ещё две проделали слитную пару дыр в стене. Они уже не угрожали Уилману, отступившему вглубь коридора, но первый выстрел Жана оказался более точным. Девятимиллиметровая пуля «Парабеллум» пробила тонкий дверной косяк и застряла в плече Уилмана, прошив и лямку рюкзака, и куртку. Затем оглушительный звон накрыл комнату и коридор. Полыхнула вспышка — яростная смесь магния с нитратом аммония — и Жан упал на колени. Схватившись за травмированные уши и хлопая полуослепшими глазами, он забыл про пистолет, про камеры, про всё на свете.
-
Надеюсь, с Клодом мы еще увидимся.
-
Вообще, в том и заключается мастерство — превратить эпичный фейл в балансирование на грани, и в конце подарить удачный исход.
|
|
-
Момент с осечкой бесподобен)))))
-
благодаря выигрышу Инициативы кулак Поля только планирует въехать в защитные очки Randolph Ranger XLW c линзами EDGE HD Black Onyx
Такой мягкий глумлеж над любителями хвастаться скрупулезно переписанными названиями торговых марок)
|
Говорить, что граната произвела эффект разорвавшейся бомбы — питать нездоровую склонность к тавтологиям. Тем не менее, именно это и произошло. С громким хлопком воздух наполнился свистящими осколками. Фугасный эффект расшвырял по аллее липкое крошево из ананасов и бананов, бросил в небо фейерверк тарелочек и канопе. Дроблёные металлические осколки, наиболее опасный поражающий фактор противопехотных гранат, вспарывали человеческие тела как солому, добавляя к земляному вихрю красные ошмётки. Парень, стоявший над местом взрыва, превратился в изорванное чучело, отлетев на ближайший стол. Острый кусок металла прошил насквозь шею следующего, а его рубашка покрылась красной сеткой, когда шипастая плеть искалечила внутренние органы. Третий охранник тоже не уцелел. Ударная волна дала ему подсечку, сбив с ног, а железный веер пропорол тело от живота до лица. На землю он падал кричащим от обильного и множественного кровотечения. В его ближайших секундах ждали агония и терпеливая, мучительная смерть.
Нет ничего менее предсказуемого, чем осколочная граната. Дискретность в хаотичном разлёте осколков стремится к минимуму, а траектория и дальность регулируются не столько силой детонации, сколько Божьей волей. С одной из далёких пальм опал лист, срезанный разлётом, а на землю невдалеке посыпался дождь из шрапнели. Радиус поражения наступательных гранат, хоть и уступая оборонительным «великанам», всё равно не гарантирует безопасность гренадера на открытом месте.
Не успели погаснуть звенящие отзвуки, а оставшиеся в живых часовые кинулись врассыпную. Гомер с разбегу прыгнул в бассейн, подняв тучу брызг и молотя руками по тёплой воде. Перемешанная с шампанским и виски, она приобрела слабый алкогольный запах и неприятно-мутный цвет, навевавший ассоциации с многочисленными тропическими змеями. Ламар оглянулся на товарища, потом — на опустевшие вертолётные площадки. В эти секунды несчастный проклинал себя за то, что оказался рядом, когда Шеграну вздумалось отдать приказ об эвакуации. Оба вертолёта нарезали чернильную ночь лопастями, синхронно ложась на правый борт, а Ламар остался один, прижатый к стене, где не было ни укрытий, ни даже бассейна.
«Ну нахер!»
Бандит затравленно посмотрел в единственную сторону, где теплился шанс на спасение. И, уже не задумываясь, рванул к крокодильей ферме, стреляя из двух пистолетов. Уилман мог слышать, как редкие пули щёлкают по черепице или корпусу гидросамолёта. Стрельба с такого расстояния была заведомой игрой с судьбой, и пока что Джек выигрывал.
Последний охранник бежал к террасе, сделав ставку на скорость. Уже казалось, что победа осталась за Боунсом, когда яркая вспышка озарила левую часть двора. Единственный из девяти стрелков, сохранивший жизнь и присутствие духа, окопался рядом с прожекторной мачтой у дальнего угла здания охраны. Кажется, это был тот парень, который сторожил одну из калиток в джунгли — и «Беретта» в его руках нашла цель.
Боунс почувствовал сильный удар в правую часть брюшных мышц. Плита пресса, щедро сдобренная бессчётными курочками, качалкой и тяжёлой атлетикой, приняла пистолетную пулю на излёте: смявшейся, утратившей проникающую силу. На этот раз вместо кожи от «Леви» пострадал плащ в расцветке канадского леса, тропическая куртка и удобная футболка из смеси хлопка и эластана.
Игра с судьбой.
* * *
— Qu? — встрепенулся Поль, едва не заехав Аарону в лицо стволом винтовки. Сообразить, что имеет в виду Брю, не составляло труда: — Qu est cette guelle?
— Dégage! — надтреснуто выкрикнул Клод, когда Поль потянулся к двери. От восклицания рана в его плече отозвалась режущим спазмом, и в глазах снайпера блеснули слёзы боли.
— Mais il... — Поль огорчённо оглянулся, но Клод ещё раз отрицательно покачал головой и указал на четыре пары наушников, подвешенных под потолком по центру:
— Чёрт. Морпех, дружище, сядь... мы уходим...
Недовольный Поль бухнулся напротив Аарона, поставив «Имбел» между колен стволом вверх. Клод без сил привалился к борту со своей стороны. Софи забрала расстёгнутую аптечку из его рук, растерянно глядя то на ворох бинтов, тампонов и антибиотиков, то на становившееся всё шире пятно крови. С трудом приоткрыв один глаз, светловолосый снайпер посмотрел на женщину, вздохнул, и указал на одну пару наушников. Получив желаемое, он перевёл взгляд на Брю:
— Можно попросить тебя о le service?..
Аарон видел, как в квадратике парка внизу перемигиваются вспышки, а потом и то, как граната погружает середину сада в облако лёгкой дымки. В мерцании гирлянд, развешанных на пальмах, разорённое празднество казалось пережившим набег Ганнибала — и было сложно, фактически невозможно поверить, что это сотворили всего два человека. Его вертолёт набирал высоту, стремительно удаляясь от зоны боевых действий. Под полозьями промелькнула садовая стена с колючей проволокой. За ней потянулись уже не ровные газоны усадьбы, а монотонное чёрное море, из которого изредка проступали блестящие заводи или кроны особо высоких деревьев. Густая, непроходимая сельва. По внутренним ощущениям Аарона, через минуту они должны были покрыть первый километр на север.
* * *
[результат последнего броска: наличие камеры, обращённой к доку гидросамолёта]
— Месье… — сдавленно прошептала рация на резервном канале.
Совсем недавно на этой частоте звучали мнения насчёт бассейна, а теперь… Жану Морье не хотелось думать, во что превратились его жизнь и планы на вечер за каких-то десять минут. Скорчившись за пультом видеонаблюдения и зачем-то встав на колени перед стулом, он лихорадочно стучал «пробелом», перебирая ракурсы. Внезапно его пальцы замерли вместе с сердцем, а глаза в панике метнулись на стену комнаты.
«Я не запер дверь… Господи, нет, господи…»
— Месье… — голос в рации почти плакал.
— Что у тебя? — оборвал Шегран, не переставая всматриваться в залитый прожекторами сад.
Часть его сознания не слышала слов. Она работала в совершенно ином ритме, диком и быстром. Увидеть цель — взять прицел — убить. Раз за разом налившиеся кровью глаза начальника охраны обегали пальмы, скользили по абрисам опустевшей яхты, по смутно виднеющимся воротам крокодильей фермы и служебному строению. Он искал врага с судорожной дотошностью филателиста, замирая от жажды, которую не испытывал много лет. Возможно, он остался единственным среди всех присутствующих на вилле, кто не боялся. За его спиной ревели моторы джипов, облепленных людьми как вагоны поездов в пору эмиграции. Двое охранников у ворот давно бросили регулировать людской поток, следя только за тем, чтобы наиболее важные гости первыми погрузились в транспорт. С учётом того, что атаки со стороны леса не последовало, Шегран разрешил открыть ворота.
Бывший лейтенант аргентинской армии ни за что не признался бы себе, что не ожидал подобного развития событий, но безмерно им доволен. Смерть наркобарона можно было понять. Не первое и не последнее публичное лицо убивали в публичных местах. Джон Бут ранил Авраама Линкольна в театре. Кеннеди погиб, встречая толпу в торжественном кортеже. Махатму Ганди застрелили на коллективной молитве. Согласно полицейской статистике, в Латинской Америке происходит четыреста убийств в сутки. Здесь привыкли, что кровь льётся щедро и горячо.
Ничего странного не было и в убийстве Паскаля. Старый враг, стукач в высшем обществе Кайенны, которое не столь велико, и меткий выстрел. Это укладывалось в картину мира, которую привык изо дня в день наблюдать скучающий teniente Торрес, который не стал ни «капитэн», ни «коронель». Но нападающие не остановились на достигнутом, не повернули назад. Нет, они пошли на штурм. И это действие, нерациональное и совершенно необъяснимое для остальных, откликнулось приязнью в сердце Антуана Торреса по прозвищу Шегран. Он умирал на этой работе. Он подыхал с тоски, зарабатывая несколько тысяч евро в месяц. В глубине души Торрес похоронил себя, не надеясь снять со стены кабинета картину опостылевшего мира.
Но вот враги пошли в атаку. Сквозь рокот вертолётных турбин он слышал эхо выстрелов.
И как же, чёрт его разбери, это было хорошо.
— Ну? — Торрес резко напомнил о себе. Как оказалось, лейтенант всё же осознавал достаточно.
— Кажется, я вижу одного…
— Морье, ты?!
— Да, месье. Камеры. Господи… господи…
Антуан выпрямился от неожиданности, не веря в удачу. Несколько секунд он переваривал услышанное, позволив Жану хныкать в своей комнатушке. Затем Торрес прошелестел всего два слова, и его голос в эти секунды напоминал мягкую походку ягуара:
— Где он?
Подхватив винтовку Клода, на прикладе которой ещё осталась его кровь, Шегран побежал по лестнице.
-
Отличный стиль, очень круто ты пишешь.
|
Ещё через полчаса они прикрыли дверцу печи и вытянулись рядом друг с другом на постеленных куртках и свитерах. В котельной воцарился прежний мрак, но теперь в нём жило тепло. Из-под дверцы пробивались багровые отблески, и в них темнота больше не казалась страшной. Закинув руки за голову, Оливер пялился в неё и потягивал ректорский бурбон, с наслаждением чувствуя, как алкоголь воскрешает в нём человека, а Эбби хрустела сухофруктами.
— Я думаю, — признался Оливер, неожиданно сев, — что я принял важное для себя решение, когда поехал на автобусе в Аварис.
— Не понимаю, — ответила из темноты Эбби. — Почему ты так говоришь?
— Я собирался уехать в Портленд.
— Серьёзно? — хруст сухофруктов стих. — Ты серьёзно просто думал… взять и поехать в другой город? Другой штат?
— Что в этом такого? — Оливер искренне не понял её удивления.
— Но… Оливер, у тебя же… ты же…
— Дом, семья, нет денег? — с презрительной усмешкой спросил мальчик, ощущая себя донельзя странно: он всегда злился при таких разговорах, но сейчас физическая близость к собеседнице не позволяла ему разозлиться всерьёз.
Он не привык лежать с девушкой рядом и разговаривать вот так запросто. Обычно это заканчивалось торопливым сексом или все засыпали как попало после очередной пьянки. Флор никогда не искал собеседников. И уж точно никогда прежде не рассуждал о жизни, лёжа на полу старой котельной.
— Ну… да, — будто почувствовав его настроение, Эбби ответила тихо и почти ласково. — Я не представляю, как можно просто сесть и уехать на побережье.
— У меня никогда не было тут настоящего дома, — легко признался Флор. — Меня никто не ждёт.
— Или ты никого не ждёшь.
Флор помедлил:
— Или так.
Дрова потрескивали в котле, а трубы гудели, будто расправляющие плечи Атланты. Сковавший их ледяной сон рушился, наполняя подвал влагой и жаром. Ребята вновь долго молчали, пока Эбби не продолжила диалог:
— Но ты сказал, что решил приехать сюда. Зачем, если тебя никто не ждал?
— Сестра, — неохотно признался Флор. — Ты ехала на свадьбу к брату, а я ехал к сестре, чтобы позвать её с собой. Или хотя бы попрощаться. Сказать ей «до свидания», знаешь. Преодолеть это проклятое ледяное поле. Обнять, поцеловать, лизнуть в щёчку.
— Оливер…
Умерив насмешку, подросток закончил уже серьёзно:
— Эти факты как-то связаны. Не знаю, как именно, но они — единственное объяснение тому, что мы находимся в одной и той же метафоре. У тебя нет здесь родственников. Город не подсовывает тебе письма с иллюстрациями прошлых ошибок или невысказанными сожалениями.
— Ты поэтому спрашивал меня, что я тут забыла? — вспомнила Эбби.
— Ну естественно, — запрокинув голову, Флор вылил в горло остатки бренди и прикрыл глаза. — Ну естественно… Ты не можешь находиться тут, если не замёрзла внутри.
-
Эх ты чорт, какая однако метафора... развернутая.
-
Удивительно, как незаметно поначалу неблизкий мне персонаж раскрылся и стал вызывать симпатию и сопереживание! ) У меня нет слов! )
|
Шегран колебался практически в буквальном смысле, сводя и разводя брови. Брю понимал, что в начальнике охраны соревнуются солдат и телохранитель. Первый взвешивал открывшиеся возможности, второй не хотел рисковать и не до конца расстался с подозрениями в адрес внезапного гостя. Ему казалось странным то, что визит никому не известного топа из группы «Меррилл Линч» совпал с заранее спланированной атакой. То, что американский бизнесмен оказался настолько хорошим парнем, что отправился на крышу и спас его снайпера. В спокойной обстановке Торрес не забыл бы поинтересоваться, что Брю вообще делал на крыше или откуда у него пистолет. Наконец, не будь у Шеграна иных подозреваемых, Аарон вряд ли отделался бы прохладным гостеприимством и позволением улетать.
Но Торрес стал свидетелем слишком большого числа странных событий за последние дни. Лейтенант пехотной дивизии, которую специально готовят для военных действий в джунглях на севере страны, он относился к тому типу людей, которые приучены действовать, а не думать. И его голова работала в другом направлении. Может быть, он принял бы помощь, если бы Брю просил присоединиться к обороне. Но в его строгой системе приоритетов Аарон не мог быть одновременно бойцом и объектом защиты. Одна роль отменяла другую.
— Нет, — резко и с видимым сожалением отрезал Шегран. — Не рискуем. Вы и мадам Паскаль улетаете. Два вертолёта поднимутся одновременно и уходят одновременно. Это рассеет потенциальный огонь. У Поля будет винтовка, если что. Ламар, Гомер, Тесье — заградительный сразу по выходу.
* * *
Голова темнокожего резко дёрнулась, почти в точности повторив предсмертную моторику нарколорда. А затем крупный парень будто сложился в собственные плечи и сполз вдоль борта массивной слесарной тележки. Автомат с негромким стуком упал набок. Ни романтики, ни символики — только слепые законы естественной механики. Глушитель довольно фыркнул облачком пороховых газов, очередная гильза шлёпнулась в грязь под заляпанными ботинками Джека, но... но в этот раз охранник за углом вздрогнул от звука — не то упавшего автомата, не то глушителя. То ли он действительно что-то услышал, то ли краем глаза заметил, как в полутьме сарая заваливается набок его приятель. Все варианты казались потенциально возможными. Выстрелы из штурмовых винтовок порой слышны на огромных расстояниях. Глушитель и лес скрадывали звуки стрельбы до хлопков, похожих на удар ладонями друг о друга через плотную ткань, но теперь близость к воде играла против Джека — звуковая волна пружинила о поверхность лагуны и разносилась окрест.
Тем не менее, внезапная атака и меткий выстрел подарили Джеку ещё секунду спокойствия перед тем, как случившееся достигнет восприятия часовых. И эта секунда вытянулась в невероятно длинный индикт. Охранник за углом только начинал поворачиваться. А Экскаватриче, намеченный Боунсом на десерт, всё ещё смотрел на реку сквозь мушку прицела.
Слишком медленно. Их сознание работало слишком медленно.
Дрогнули, начиная раскрутку, лопасти второго вертолёта...
* * *
Белые рубашки взяли Бивиса и Софи в плотное кольцо. Один из охранников жестом потребовал от молодых людей положить ладони на его плечо, а потом крикнул что-то по-французски. Слыша, как дрожит его высокий голос, Аарон понимал, что парень на грани паники. Но пока Шегран оставался рядом, охрана сохраняла верность долгу. Аргентинец отдал несколько лающих команд по рации, переключая её с канала на канал.
— Побежите к вертолёту под огнём прикрытия! — рявкнул он. — Ну, готовы?!
— Господи, что вы здесь делаете?.. — еле слышно прошептала Софи, одной рукой схватив воротник охранника, а другой нашарив локоть Брю. На сей раз она не стала останавливать ладонь в дюйме от его кожи.
-
Хотя Брю за всю игру еще не сделал ничего полезного, но бытие двойным агентом само по себе занятие интересное, особенно когда тебе добровольно отдают единственный вертолет.
|
— Дерьмо, — ёмко резюмировал Клод.
К своей чести, раненый почти не издавал посторонних звуков. Только сдавленно рычал, когда Аарон начинал спускаться слишком быстро, и его пальцы сильно сжимались на плечевом суставе Брю. На площадке третьего этажа, воспользовавшись несколькими секундами отдыха от мучительной лестницы, Клод коснулся плашки на гарнитуре и несколько раз повторил в рацию одни и те же слова. Не требовалось быть филологом, чтобы примерно догадаться об их содержании — снайпер рапортовал о ранении. Для начальника местной охраны это значило то, что он только что лишился самого зрячего из массы своих бестолковых глаз.
Получив ответ, Клод косо взглянул на Бивиса, и отрывисто заговорил с перерывами на ступеньки:
— Её уже вывозят, приятель. Старый хуй из картеля забрал один вертолёт, чёрт с ним. Только разборок с «дель Гольфо» нам не хватает. Мы забираем второй. А, чёрт, как же... с-сука... Об остальных позаботимся потом. Шеф уже организует эту... с-сука... херню... эвакуасьон...
* * *
Спустя неполные четыре минуты Боунс вышел на позицию. В сорока метрах перед Джеком из воды на локоть поднималась проволочная сетка, отделявшая импровизированную «трассу» для «Сессны» от основной части лагуны — не препятствие, просто самодельный разделитель. Здесь было значительно светлее благодаря четырёхрядному блоку прожекторов, и Боунс мог сдвинуть очки ночного видения на лоб. Ксеноновый факел был направлен с угла стены параллельно берегу. В отличие от луча прожектора, он давал рассеянный синеватый свет, но зато его было много. Ночная вода казалась призрачно мерцающей эктоплазмой, под которой Уилман мог рассмотреть неглубокое песчаное дно и тёмные пятна водорослей.
Проволочная сетка под прямым углом уходила к берегу, где упиралась в короткий деревянный пирс, перед которым покачивалась на воде «Сессна-172 Скайхок», привязанная к своему стойлу длинным оранжевым тросом. Вблизи корпус самолёта приобретал несколько странные очертания благодаря двум широким поплавкам, заменившим шасси. Да и в целом белый гидроплан с жёлтыми полосами на фюзеляже выглядел так, будто повидал не один рейс из «Сделано в Америке»: но, несмотря на царапины и потёртости, казался готовым к вылету. Деревянный пирс за самолётом прикрывала от дождя треугольная крыша, делавшая его похожим на собачью будку без передней и задней стен. Под этим навесом Уилман рассмотрел несколько бочек с топливом и большую железную тележку, в которой хранятся инструменты и запасные части.
За ней, устроив цевьё «Имбела» на ровной крышке, притаился один из Землекопов. Им оказался крупный парень с плоским носом и кофейной кожей, который мог бы и сам отлично сойти за бочку. Ремешок часов на его здоровенном запястье грозил лопнуть от перенапряжения. В крупном увеличении Боунс мог рассмотреть даже густые чёрные волосы под расстёгнутым воротом камуфляжной рубахи. До парня было порядка семидесяти метров.
Джек проследил прицелом по направлению, куда постоянно оглядывался стрелок. К углу маленького здания охраны, облицованного белой штукатуркой на средиземноморский манер, прижался ещё один охранник. Со своей позиции Джек мог видеть только левую часть его корпуса, выступающую из-за угла — впрочем, вполне достаточно для меткого выстрела. Третьего стрелка Боунс нашёл открытым как на ладони. Ожидая нападения с реки, парень в пятнистой рубахе лежал на земле под прикрытием красивой яхты, повернувшись лицом к лагуне и правым боком к теперешней позиции Уилмана. На этом популяция обезлюдевшего берега кончалась. Последние гости и стюарды мчались по саду, отпихивая друг друга, чтобы первыми взбежать на террасу и скрыться в безопасности асьенды. В противоположном конце двора Боунс увидел два вертолёта. Один был почти целиком скрыт от Джека носом яхты. Второй уже начинал раскручивать лопасти, но что-то странное было в этом взлёте: два оставшихся на земле пилота, вместо помощи товарищу, обеспокоенно жестикулировали и кричали, пытаясь привлечь внимание охраны. После некоторых поисков и увеличения кратности прицела, киллер нашёл, в чём было дело. За стеклянным пузырём кабины «Белл-407» белела рубашка третьего пилота, а рядом с ним разместился импозантный седой старик в смокинге, который приставил к голове лётчика некий неразличимый в сумерках предмет.
Джек повёл перекрестьем дальше, всё чаще натыкаясь на опрокинутые стулья или перевёрнутые столы. Гирлянды сиротливо перемигивались на стволах пальм, а на террасе асьенды кипела паника. Среди людей мелькали белые рубашки, но без основательной рекогносцировки нельзя было сказать, какая из них принадлежит гостю, а какая — местному Патрику Суэйзи. Правда, одного охранника Джек всё-таки смог углядеть. Тот забрался на зелёную изгородь, идущую вдоль перил террасы, и что-то кричал, размахивая пистолетом.
Пулемётчик с вышки по-прежнему не давал о себе знать. В инфракрасном спектре остывал ствол пулемёта, но парня перед ним видно не было: должно быть, упал на пол и пытался перевязать рану. Или молился, кто его знает. Тут можно было вспомнить и о других вышках — башнях со стороны подъезда к поместью. Одну из них скрывала стена, но в щелеобразной бойнице второй, под гроздьями видеокамер, Уилман увидел проблеск теплового излучения. В башне засел ещё один Землекоп, наблюдающий сад с безопасной дистанции ста восьмидесяти метров.
Левую часть усадьбы от Джека закрывала стена, начинавшаяся в тридцати метрах к северу. Узкий каменный контрфорс несколько выдавался в воду, но, по сути, ничего сложного в том, чтобы обплыть стену и попасть в док «Сессны», для Джека не было. Возможно, глубина дна даже позволяла просто идти по нему, подняв винтовку над головой.
* * *
— Мадам.
Софи медленно подняла затуманенный взгляд на говорящего. Широкоплечая фигура Торреса загородила её от слепящих ночных прожекторов, но и без них Софи почти не слышала и не воспринимала происходящее вокруг. Кричащие люди, бегущие люди — волна из эгоистичных ублюдков и трусливых подхалимов огибала её как гордую каравеллу, севшую на внезапную мель. Никому не было дела до осиротевшей жены убитого короля тропиков. Пожалуй, никто даже не обернулся в её сторону. Глаза спасающихся приковали яркие двери виллы. Животные инстинкты подстёгивали их бег, заставляя убираться подальше от парка, подальше от притаившейся во тьме смерти.
Бонне не питала иллюзий. Среди тех, с кем водился человек, которого окружающие называли её мужем, она смогла бы назвать редких добродетельных людей. Те, кто идёт в наркобизнес, это те, кто не нашёл себя в честном труде. Или подлецы, желающие заработать чёрт знает на чём. Или циничные дельцы, мало беспокоящиеся о всечеловеческих ценностях. Почти на её глазах майор из суринамской пограничной полиции оттолкнул двух перепуганных девушек в бикини, чтобы первым ворваться в холл. Софи знала его историю. Знала, что он любит пытать людей, поднося зажигалку к весьма личным местам и не отводя её даже тогда, когда ответы давались. Впрочем, это далеко не худшее, что может произойти с неугодным человеком в Латинской Америке. Люди придумали тысячи способов, чтобы пытать и калечить друг друга. Пока муж платил ему деньги, майор был лоялен делу Математика. Когда мужа не стало — что ж, маски сняты, каждый оказался на стороне своих собственных баррикад. Сквозь мысленную апатию Софи Бонне пробилась почти болезненная насмешка над собственной уязвимостью. Ей стало интересно: если один майор поступал так, как поступит другой лейтенант, которого было не менее сложно заподозрить в человеколюбии. Ведь незримая эгида Жюстена, обращавшая жизнь его близких в рай, исчезла для всех и одновременно. В каком-то смысле Софи находилась во власти пышущих страхом и тестостероном мужчин, лишённых обаяния и шарма погибшего наркобарона.
— Мадам. Вам надо уходить, — teniente Торрес смотрел на неё хмуро и прямо.
На бычьем лице аргентинского рейнджера застыла маска бешенства. Слишком сильного, чтобы облекать его в крик или ругательства. Несмотря на это, его крупная фигура внезапно добавила спокойствия Софи. Спокойствия — и жгучего стыда.
— Мои люди готовят второй вертолёт, — он почти силой вздёрнул её на ноги и передал стоящим за его спиной охранникам в белых рубашках — из тех, что охраняли речь Паскаля. Внезапно его взгляд изменился, а рука взлетела к наушнику, закрывая его от внешнего шума. — Мы… секунду…
* * *
Лестницы повторились в обратном порядке, и вскоре Аарон уже помогал Клоду сойти в хорошо освещённый холл. По счастью, никто так и не заметил пропавшего Шарля, а пистолет на поясе Брю не успел привлечь достаточного внимания. На самом деле, никто никого и не разглядывал. Для этого просто не было времени. Полупустой прежде холл превратился в филиал Вавилона, где галдели все одновременно, а гости толкались уже возле наружных дверей. Брю мельком увидел за ними фонтан, освещённый фарами джипов: кажется, кто-то надавил на охрану с требованием прорываться через джунгли. То была не самая лучшая идея, особенно если вспомнить состояние местных дорог.
Как мёртвый лев, седовласый Жюстен Паскаль лежал в луже крови на паркете. Взыскующий взор деревянного воина-изваяния упёрся в невидящие глаза наркобосса. Красное пятно на лбу Паскаля к затылку превращалось в расколотую дыру, за которой проглядывала мягкая красновато-розовая масса головного мозга. Но наиболее страшными почему-то казались босые ноги, нелепо торчащие из широких брючин. Вряд ли этот человек планировал умереть в день собственного юбилея.
У тела хозяина сгруппировалась четвёрка телохранителей. Двое с пистолетами исчезли, а двое с винтовками заняли их место, подготовив солидный кортеж для прорыва к вертолётам. Рядом с ними Бивис увидел смуглую Бонне в давешнем синем платье, которая едва сдержала шаг ему навстречу. Рядом с ней возвышался Шегран с выпущенной из спортивных брюк рубашкой. От него густо пахло порохом. По его знаку один из автоматчиков навёл оружие на Аарона, а Торрес выступил вперёд и требовательным жестом протянул руку к винтовке.
— Так американец тебе помог? — он специально заговорил по-английски, сильно налегая на гласные и проглатывая согласные на концах слов.
— Он стащил меня с крыши от этих дерьмоедов, месье, — Клод со стоном выпрямился, благодарно хлопнув Брю по плечу. — Задели. Не страшно. Парень молодец. Говорит, у него была сделка с… ну, вы поняли.
Другой охранник уже потрошил прямо на пол аптечку. Наверное, она была приготовлена для Жюстена, но, за неимением надобности, пригодилась другому человеку.
— Сделки не будет, — грубо отрезал Торрес. — Перевяжешь себя в вертолёте. Ты эвакуируешься с мадам Паскаль. Поль с вами.
— Et vous, monsieur? — с протестующими интонациями спросил Клод.
— Мы здесь проведём un peu sortir, — Шегран сложил губы в кривую улыбку. — И организуем дискотеку для malditos в лесу.
Он ненадолго замолчал, пытливо вглядываясь в Аарона злобными, сощуренными глазами, в которых Брю увидел нечто, что донельзя сильно напоминало азартный взгляд раненого Боунса на шоссе Саскуэханна-Белтуэй в Пенсильвании. Наконец, он принял решение:
— Американец, тебе тоже лучше лететь.
-
Я не привык плюсовать одних и тех же людей, это нечестно хватит XD
|
Впрочем, путь до деревни всё ещё лежал неблизкий. Холм, на котором стояло садоводство, вклинивался в течение реки так далеко, что даже поменял ход её русла, вынудив делать крюк. Хотя из-за разницы в высотах Ира могла видеть дома и мельницу на утёсе, от первых палисадов её отделяли несколько долгих километров.
Девочка спустилась в долину, следуя прихотливо виляющей дороге, и вскоре погрузилась в море трав и уединённых рощ. Склонившиеся друг к другу берёзы и липы напоминали совещающихся меж собой иллюминатов — только взамен секретов в летнем воздухе шумела листва. Солнце ярко палило с безоблачного неба, повиснув над дальним горизонтом как яростный семафор. Неудивительно, что в настолько жаркие дни по всей долине взошло приволье трав, иногда скрывавших не вышедшую ростом Иру почти по пояс.
Над ромашками плясали бабочки, играя в салки над верхушками травы. В сиреневые глубины колокольчиков забирались мохнатые шмели, а пятна полевых цветов — чистотела и тысячелистника, васильков и душицы — манили пчёл и божьих коровок. На какое-то время садоводство пропало из поля зрения Соколовой, закрытое выступившей на север рощей — Ире пришлось последовать за дорогой, обходя деревья по наезженной трактором колее. Внезапно и не совсем к месту Иру посетил вопрос — куда и зачем потребовалось такое количество рейсов, что следы колёс намертво отпечатались в густой траве? Сразу же пришёл ответ. Трактор ездил к Песчаному карьеру. Ведь, по её гипотезам, дорога вела именно туда.
А затем деревня снова открылась над деревьями, оказавшись значительно ближе. Дорога начала забирать в гору, карабкаясь к квадратной мельнице и откликаясь в щиколотках едва ощутимым усилием. По бокам появились глубокие канавы вдоль обочин, наполненные тёплой водой. На её поверхности покачивались ряска и шелуха подсолнухов: поле этих ярких растений начиналось по правую руку, стремительно захватывая всё больше и больше места.
Щурясь, Ира разглядела, что справа, переломав стебли высоких цветов, синеет что-то рукотворное с кривобоким человеческим силуэтом поверх него. Но прежде чем оклик сорвался с её губ, девочка осознала, что видит высоченное пугало на сосновой палке. Слегка раскачиваясь на ветру, пугало торчало на крыше съехавшего в кювет трактора «Беларус-1221» с задравшимся и насквозь ржавым ковшом. Упругая трава оплетала огромные колёса, накрепко принайтовав их диски к земле. Уйдя одним боком глубоко в канаву, трактор до половины погрузился в воду — только часть кабины с разбитыми стёклами, ковш и перед капота торчали над подсолнухами, напоминая о катастрофе. Сюда же вели и колеи в земле, сворачивая на обочину вслед за трактором.
Казалось, природа давно позабыла об инциденте, наверстав погубленное. Но что-то жуткое присутствовало на месте трагедии. Подспудный страх читался в разбитых окнах и тёмной массе на скрытом тиной водительском кресле. Что-то до отвратительного чуждое сквозило в распятом на сосновом кресте пугале. Старый дождевик из заскорузлого брезента и соломенная шляпа едва прикрывали мешанину веток и тряпья, которые придавали пугалу человеческую форму.
И когда Ира поняла, что пуговицы на соломенном лице смотрят в её душу человеческим взглядом, пугало закричало. Дьявольский, высокий визг вибрировал в воздухе, напрочь сметая летний день. Раздирающий горло озноб пропорол Иру от пяток до макушки, выбив слёзы из глаз. Только сейчас она поняла, что слышит в вопле пугала то же, что слышала в вое ночных чудовищ — неизбывную тоску, которую в книгах именуют смертной. Ненависть и боль сплелись в крике сущности, возвышавшейся над мёртвым трактором. И чёрные вороны, сплетаясь на лету из трухлявой соломы, срывались из его рукавов за другим. Словно вторя им, над крышами садоводства взмывали другие птицы. Всё новые и новые стаи — из окон, из старых сараев, из подполов. Заунывный вой покатился над долиной, а пугало, как в страшном сне, зашевелилось на кресте. Короткая очередь Иры разорвала его грудь на части. Экспансивные пули произвели ещё более опустошительное действие, нежели то, которое Соколова наблюдала на ночных монстрах. Те, сбитые из плотных мышц и костяной брони, почти не чувствовали попаданий — но пугало переломилось надвое. Из огромной дыры на спине вырвался фейерверк соломы и пятен чёрного тумана, стремительно тающих на солнечном свете. Гильзы покатились по земле, сливаясь цветом с каменной глиной и застревая в следах протектора.
Оглушительный визг оборвался, и Ира с огромным трудом смогла вдохнуть, буквально впихивая воздух через оледеневшее горло и бетонные губы.
Только чёрные стаи кружились над садоводством, неотвратимо смещаясь в небо над её головой. Давнишняя клаустрофобия неожиданно показалась Ире спорным решением в сравнении с открытым простором, где ни сбежать, ни укрыться...
-
-
Прям Darkwood'ом повеяло.
|
— Оно не рухнет нам на головы? — девочка обеспокоенно кивнула на стропила.
— «Оно» — это книга, которую Стивен Кинг обещает написать уже три года. Считай, что сейчас для тебя нет никакой разницы, — не обращая внимания на состояние потолка, Флор нырнул под деревянные балки и сунул ключ в скважину.
Дверь открылась с лязгом и грохотом, а с её петель посыпались хлопья ржавчины и растрескавшийся лёд. Теперь их ботинки ступали по бетонному полу с негромким хрустом. Опустив свечу на уровень колен, Флор осветил толстый слой инея и штукатурной пыли, устилавший кривые ступени и неровно залитые набетонкой проходы между двух огромных котлов. С ржавых труб обвисли лохмотья сантехнического льна, покрытые оледеневшей влагой.
— Какие огромные… — тихо вздохнула Эбби.
Девочка остановилась на возвышении возле двери. Она взялась за тонкие перила из квадратных стальных профилей, но тут же отдёрнула их с возгласом отвращения:
— Здесь хоть раз убирались?!
Поперёк её ладоней тянулись чёрные полосы от смеси сажи и пыли.
Оливер не ответил. Он спустился по узким ступенькам, чувствуя, как вибрируют их каркасы под жёсткими подошвами альпийских ботинок, и протиснулся вглубь котельной. Вибрирующее пламя свечи не доставало до потолка, позволяя разглядеть лишь чёрную вязь труб, переплетающихся над высоченными котлами — каждый почти в полтора его роста. Дорожка слева упиралась в глухую стену из порыжевших газобетонных блоков, зато правая вела мимо длинного чугунного бока котла, чтобы упереться в большую печь.
— Котлы от фирмы «Национальная сталь», — фыркнул он. — Ты когда-нибудь задумывалась о том, как тупо звучит промышленный патриотизм?
— Ай! Тут и кресло есть! — вместо ответа сообщила Эбби. От входа донёсся лязг и стук колёсиков.
— Эмпирическим путём мы обнаружили кресло… — Оливер улыбнулся в темноте, пробормотав эту фразу себе под нос.
«Ну, давай, что тебе? Осталось только обмениваться добродушными шуточками как герои семейных ужастиков».
Мальчик огляделся, пытаясь понять, куда же попал. Простенок между чугунной тушей котла и соседствующей стеной едва-едва позволял бы разойтись двум взрослым людям. Имея один шаг в ширину и пять шагов в длину, он походил на крошечный жилой пенал из тех, что строятся в новых японских городах.
— У тебя есть хоть какая-нибудь идея?
— Насчёт чего? — ступеньки по ту сторону котла загремели, и Флор догадался, что Эбби спускается к нему. Он отвечал, пытаясь отодрать ледяную корку с печной дверцы
— Насчёт того, каков принцип работы отопления. В принципе.
— Я… э… — с шуршанием пальто девочка протолкалась к нему, волоча за собой кресло.
Последнее регулярно билось подлокотниками то о перила, то о котёл, не желая пролезать в тесную лазейку.
«Ну давай. Пошути».
— Новый друг? — Оливер поставил свечу между ними.
— А?
— Твой парень. Мистер кресло.
— Я тебя не понимаю… — Эбби запрокинула голову, тоже разглядывая копну труб сверху.
— Я сам себя обычно не понимаю. Так что там с отоплением?
— Ну… наверное, вода… бежит по трубам.
Флор упёрся спиной в стену, а обеими ногами — в бока котла, и рванул на себя дверцу печки. Через несколько попыток он сбросил жилет, а затем и куртку, оставшись в свитере, который мешком висел на его костлявом теле.
— Так? — отдуваясь, подбодрил он.
— И… нагревается?
— А хуй её знает.
С глухим стоном дверца подалась. Лёд вокруг неё вспучился, трескаясь, а потом лопнул, осыпав пальцы Оливера ледяным дождём. Некоторое время он отдыхал, а потом попросил Эбби посмотреть канистры или дрова между котлами. Та забрала свечу с собой, поэтому Флор некоторое время сидел в кромешной темноте, наблюдая, как свет пляшет в причудливых щелях между трубами и крышкой котла.
— Этот город замёрз до полусмерти, — неожиданно для самого себя сказал он.
— О чём ты? — откликнулась Эбби с металлическим эхом.
— Вода в трубах. Я думаю, она тоже замёрзла.
|
В темноте над Уилманом надломилась пальмовая верхушка, перешибленная удачной очередью. Разлетелись в зелёные клочья сомкнутые папоротники. Взмыла к небу скошенная пулей лиана, расплёскивая сладковатый сок. Джек полз, утопая локтями во влажной приречной грязи и постоянно натыкаясь то на листья, то на корни. Под коленями хлюпала вода, мгновенно заполняя оставленные им отпечатки. Если бы не москитные сетки и куртка, Уилман наверняка исцарапал бы все руки, не говоря о том, что тёплая грязь — не самое приятное ложе. Ползать в джунглях, если ты не змея, практически невозможно в связи с густым травяным ковром. С другой стороны, Джеку и не требовалось многого.
Через несколько метров Боунс упёр локоть в разъезжающийся дёрн и дал несколько очередей. Пули выбили фонтанчики песка из укрытия, а пулемётчик исчез под мешками. Орудие на вышке затихло на несколько долгих секунд. Если бы Уилман взглянул на него через инфракрасный прицел, то увидел бы, как ствол М240 светится густым багровым цветом.
— Он попал в меня! Он попал в меня! — не то визжал, не то хныкал охранник в рацию, зажимая простреленное плечо.
Его трясло. Тело под камуфляжной формой превратилось в студень, пульсирующий в такт боли, щедро удобренной паникой. Может быть, в уличной перестрелке ранение не произвело бы столь сокрушительный эффект. Но пуля, безмолвно прилетающая из всепоглощающего тропического мрака, наносит не меньше психологического урона. Тактика засад не напрасно основывается на страхе и смятении. И сейчас охранник отлично понимал своё положение. Он остался один на вышке, откуда даже не мог слезть. Запертый на четырёх квадратных метрах, огороженных толстыми досками, которые сейчас не казались такими уж толстыми. И, что хуже всего, враг видел его, а сам охранник не видел практически ничего. В его ушах звенело от грохота, а перед глазами плавились фиолетовые круги. Экскаватриче захлёбывался матом и проклятиями, пока Клод не крикнул по рации:
— Стреляй, куда стрелял!
— Идите вы на хуй... идите вы все на хуй...
— Просто делай свою долбаную работу, петух, если не хочешь, чтобы я всадил тебе заряд в затылок!
Охранник с искажённым лицом мотал головой, не отвечая на крики в гарнитуре. Хлопчатобумажный рукав полевого кителя стремительно набухал кровью.
— Идите вы на хуй...
* * *
Вышка молчала, но теперь с берега застрекотали автоматы. «Имбелы» лают коротко, надрывно, с неприятным металлическим отзвуком. Тут и там плясали вспышки. Кажется, один из стрелков засел рядом с ангаром для гидросамолёта, стреляя по берегу в просвет между его правым крылом и водой. Другой упал на колено рядом с углом здания охраны, сощуренными глазами высматривая вспышки. Им не светила удача благодаря глушителю на винтовке Уилмана, но было ясно, что берег не сдастся без боя.
* * *
Аарон выбрал правильную сторону, потому что только сумасшедший станет устраивать одну лестницу вдали от другой.
Тем временем, в холле становилось всё более шумно. Выкрики охраны из обеспокоенных сделались откровенно раздражёнными. Никому не осталось дела до отсутствия Шарля или странного эпизода с видеоплёнки, где отправившийся в туалеты гость долго не поднимался обратно. Брю достаточно было отступить подальше, пригибаясь ниже перил, и нырнуть в идущей над кухней коридор. Но оказалось, что лестница вверх ждала Аарона сразу же за коридорной аркой, будучи отделена от галереи тонкой стенкой. Комнаты наподобие той, в которой она располагалась, называются не то la sala, не то el salon. Интерьером ей служили несколько кожаных кресел и диванов, бильярдный стол и растущие в кадках пальмы. По-видимому, комната требовалась для того, чтобы принимать продолжения начинающихся в холле разговоров. Аарону же хватило и лестницы.
На этот раз никаких сюрпризов не возникло. Лестница вела напрямую вверх, останавливаясь на площадке третьего этажа, а затем продолжаясь выше, до самой двери на крышу — закрытой, но не запертой. Кодовых замков у неё, к счастью, не было. Брю не успел подняться к ней, когда снаружи — уже много громче — снова грохнул винтовочный выстрел. Он шёл по верному пути.
* * *
Как минимум ещё один человек сохранил присутствие духа во всеобщей панике. Математик Паскаль повалился с трибуны всего полминуты назад, и за это ничтожное время праздничный парк успел превратиться во что-то, напоминающее поле боя или холл «Колумбайн» в девяносто девятом. Люди кричали, наталкиваясь в темноте друг на друга. Размахивали руками. Они говорили все разом, а хлопки пистолетных выстрелов заставляли их трусливо жаться к земле. Жалкое, противное, животное зрелище.
Дону Гуанакиле показалось резко неприятным истинное лицо детей и племянников всевозможных деятелей наркобизнеса. Недаром ещё древние замечали, что за вседозволенностью чаще всего кроется страх. Пацаны и тёлки слетались на криминальные тусовки, ловя кайф от прикосновения к запретному, но почти никогда не умели держать удар. Старый кабальеро не осуждал их. Он всё понимал. Просто не мог отделаться от брезгливого чувства неправильности. На его глазах девчонка, набросившая полотенце на плечи, забиралась под соседний столик. Она будто верила, что следующая пуля настигнет именно её, а полотенце едва скрывало обнажённую грудь с маленькими тёмными кружочками. Перепуганный глупый ребёнок.
Эухенио покачал головой и неторопливо поднялся, одёрнув смокинг. Его брови строго сошлись на лбу, он кинул обеспокоенный взгляд на тёмную полосу лагуны. Мексиканец знал, что песня дона Паскаля была только что спета: трагично и ярко. Теперь настала пора уходить.
— Мадам? — позвал он, подав руку новоявленной соседке.
Та глядела из-под стола так, как Нил Армстронг мог бы смотреть на марсианина. Огромные, округлившиеся глаза с трудом различили безупречную манишку и седую бородку, окаймлявшую лицо пожилого мексиканца.
— А… а… — лепетали её мокрые губы. Девушка едва могла дышать.
— Прошу со мной, — спокойно пригласил дон Эухенио, нагнувшись и ухватив влажную после бассейна ладонь Ла Боки.
Старик деликатно отвернулся, стараясь не замечать полотенце, сползшее с узких плеч девочки. Крепко держа её руку, дон Эухенио размеренно зашагал к вертолётам, переступая через разбитые фужеры и брошенные кем-то вещи. Трое местных пилотов толкались у площадок между двух прекрасных «Беллов», растерянно созерцая хаос.
— Сеньор, — Эухенио обратился к тому пилоту, который доставил его сюда с последним рейсом. — Увезите отсюда меня и мою спутницу.
— Месье... — молодой парень с недоверчивой улыбкой потряс головой. — Я не могу, вы же знаете…
— У нас приказ, — поддержал его товарищ.
— Я не могу, — пилот развёл руками. — Поэтому… господи, да что там вообще происходит?
— Это неважно, — мягко сообщил мексиканский джентльмен, приставив ко лбу молодого вертолётчика ствол тупоносого позолоченного «Вальтера». — К делу. Пожалуйста.
Сердце Ла Боки упало в пятки. Оглянувшись, она на миг увидела женщину, что сидела за столиком террасы. Одна, неподвижная среди бегущих людей. Ла Бока узнала в ней хозяйку торжества. «Почему она не бежит? Почему бежим мы? Пистолет... пистолет...»
-
Поймал себя на мысли, что меня беспокоит судьба Ла Боки, да и Эухенио не кажется последним мерзавцем.
|
Голова Математика Жюстена нелепо дёрнулась. В поле инфракрасного прицела повисло слабо фосфоресцирующее облачко, а в реальном мире из широкого затылка Паскаля брызнули кровь и осколки черепа.
Автоматическая винтовка М16 использует промежуточный патрон 5.56 в стандартном исполнении SS109 — или М855 в американской номенклатуре. Он несёт пулю весом не более шестидесяти пяти гран. Жалкие четыре грамма, разогнанные до километра в секунду. В них умещаются стальной сердечник под латунной оболочкой, который превращает пулю в мчащийся таран, и свинцовый «догруз» в задней части. Существуют и другие разновидности. Пуля М193 Ball представляет собой облегчённый и скруглённый боезаряд, от которого отказались на заре восьмидесятых в силу низкой пробивающей способности. В конце две тысячи семнадцатого ЦАХАЛ и КМП Соединённых Штатов приняли к полевым испытаниям вариацию APM, разработанную «Та-Ас Маарахот», оборонной компанией Израиля. В дополнение к металлам в ней содержатся тяжёлые композиты, увеличившие массу пули до семидесяти трёх гран. Существуют и другие варианты. В конце концов, нет предела совершенству, и даже прекрасная терминальная баллистика — не идеал для военного инженера.
Но любой солдат и офицер из любой страны мира скажет, что на самом деле не существует разницы, чем именно прострелить голову противника с расстояния в двести шестьдесят семь метров.
Ведь, пока Илон Маск признаётся в любви к аниме — пули убивают.
Пока Киану Ривз снимается в третьей части «Джона Уика» — пули убивают.
Пока наркоторговцы из заморского департамента Франции произносят юбилейные речи...
* * *
В первую секунду никто не понял, что произошло. И во вторую, и в третью. Гибель пришла к Полю-Жерару Паскалю из сияющего поля света, которое заслонило и реку, и гостей. Влиятельный криминальный лорд, некогда собравший в своих руках информационные нити со всей страны, парадоксальным образом не успел узнать только о собственной смерти. Он замолчал, всё так же держа руки в приветственном жесте. И это молчание превратилось в ужас, проступивший в суровом лице лейтенанта Торреса за его спиной.
К его чести, солдат среагировал первым, пока слушатели всё ещё молча ждали ответа, а охранники стояли спиной к подиуму. Жюстен не успел упасть, когда Шегран в прыжке сбил хозяина с ног — действуя на уровне инстинктов, а не рационального осознания. Толпа ахнула. Прожектор продолжал бежать по пляжам лагуны. Только когда Джек Уилман отнял глаз от прицела, а стреляная гильза скатилась по широкому листу над его плечом, дружный вопль грянул над парком. Но Боунс и без него знал, что попал. Бледная дымка, метнувшаяся в окуляре как призрак, как полтергейст, могла значить только одно для такого выстрела из такого оружия.
— Снайпер у реки! — заорал Шегран, и четверо его подчинённых только тогда догадались обернуться. Но Антуан уже тащил мёртвого босса прочь с трибуны, прочь от повскакавших с мест музыкантов. Тащил — и орал, срывая лужёную глотку. — Закройте меня! Закрывайте, пидорасы!
Прогремел выстрел, эхом заметавшись над рекой, и почти тут же за ним — ещё один. Их услышал и Бивис в подвальном помещении. С тихим рокотом, который предвещает наступление огромной волны, звуки распространяющейся паники настигли его у кодовых дверей. Это стрелял Клод, но Боунс не слышал характерных шлепков рядом с собой. Снайпер бил наугад, пытаясь спугнуть атакующих. Охранник на вышке бросился к пулемёту, бестолково хватаясь то за кобуру, то за рацию. Наверное, он представления не имел, что ему следует делать. А Жан Морье, сидя в комнате камеры безопасности, растерянно смотрел на экран. На повскакавших или приподнявшихся полуголых людей, ещё секунду назад услаждавших его фантазию. На их лица. На их сжатые руки. Смотрел — и не представлял, что происходит.
«Какая-то ерунда...» — растерянно переминалась в сознании нелепая, совсем детская мысль.
* * *
С визгом и криками гости кидались врассыпную, переворачивая столы и стулья. В один ужасный момент их распалённая страсть обернулась слепым ужасом, а головокружительный шик наркотической оргии — вдруг опустевшим колодцем, со дна которого в душу заглядывала жажда жить. И если бы не три выстрела в воздух, сделанные Шеграном, панику уже не получилось бы остановить. Толпа прянула к земле будто загнанная собака, позволив Торресу заорать:
— Все за дом! Все к дому, держитесь в тени! — Шегран снова поднял пистолет, стреляя в небо.
Он не кусал себе локти. Это потом. Всё потом. Глядя на Математика, заливавшего кровью рубашки плотного кольца телохранителей, Шегран уже понимал, что дело его проиграно. Но думать об этом он тоже станет потом.
* * *
Софи не пошевелилась. Она не вздрогнула, когда зазвучали выстрелы. Сидя за дальним столиком, Бонне видела триумф и падение тропического короля. И теперь загорелая девушка будто окаменела, остановившимся взглядом глядя на одинокую трибуну среди бегущих спин. На одинокую и пустую трибуну. Только её ноготь медленно и печально постукивал по ободку бокала. Как капли дождя или крови. Вот так: щёлк. Щёлк. Щёлк.
Она продолжала смотреть в пятно света, где навсегда растворился буйный нрав Математика Жюстена. Продолжала смотреть, будто не могла насмотреться. Слёзы катились по щекам Софи вместе с каплями надвигающегося ливня.
-
Красиво, познавательно и атмосферно)
|
Боунс в очередной раз убедился, что занял хорошую позицию. Возможно, лучшую для условий этой задачи. Особняк лежал перед ним как на ладони. Нарядная золотая люстра, подставившая речной бок человеку во тьме. На вальяжном пузе Аппруаг серебрились полосы света, отбрасываемые софитами и прожекторами. Над палубами катеров поднимались разлапистые венчики пальм и затейливые этажи асьенды, вселяя в будущих жертв ложное чувство безопасности. Ведь, казалось бы, кто мог подкрасться к ним, защищённым стенами с колючей проволокой и смотровыми башнями?
В перекрестье снайперского прицела мелькали спины официантов, устанавливавших микрофон. Четыре охранника заняли позиции по углам дощатого помоста, повернувшись лицами к толпе и грозно скрестив руки на груди. Ими командовал крупный мужчина с коротким ёжиком военной стрижки, но темнота и проблески гирлянд мешали различить детали.
Пулемётчик с островка несколько раз оглянулся, а потом поднёс к губам рацию, что-то обсуждая с начальством. Джек заметил, что бег прожектора замедлился. Теперь, вместо того, чтобы попусту нарезать кольца, луч полз по зарослям достаточно медленно — а значит, человек на вышке получил приказ удвоить бдительность. Впрочем, Боунсу не требовался свет: точно зная положение своей цели, он мог стрелять в инфракрасном спектре, не опасаясь ни случайного ослепления, ни тёмных ночей Гвианы.
А потом случилось то, что должно было случиться с неизбежностью, похожей на евангелический рок. Жюстен Поль-Жерар Паскаль по прозвищу Математик Жюстен поднялся на сцену — размытое бело-серое пятно в окружении других бело-серых пятен. Толпа взорвалась рёвом и аплодисментами, а над застывшей лагуной покатилось рокочущее эхо его голоса, усиленного микрофоном.
* * *
О чём планировал говорить человек, заочно приговорённый к смерти? О чём готов сказать своим лицемерным друзьям жестокий убийца, циничный политик, надёжный друг? Как ни странно, в ночь своего пятидесятилетия крупнейший драг-дилер Французской Гвианы поднялся на трибуну… со словами о красоте жизни.
Страстный и безжалостный, толстяк-Паскаль вразвалку вышел на сцену, ощущая босыми ногами шершавые и тёплые доски. Ксеноновые факелы бухты били ему в лицо, заслоняя тьму над рекой и неровную линию сельвы. И Паскаль также поднял руку, не то спасая глаза, не то приветствуя озеро света над собой. Толпа отвечала ему возгласами и улюлюканьем, не имея и малейшего понятия о том, как далеко унеслись мысли Математика Жюстена. Он стоял, закрыв широкое, яростное лицо от рукотворных солнц, и вспоминал дни своей молодости.
Боунс хорошо видел коренастый силуэт Паскаля в сине-сером мерцании тепловизора. В трёх шагах от наркобарона остановился второй силуэт. По-видимому, глава его личной охраны, сопровождавший выступление. Итого пять охранников в саду, снайпер на крыше, пулемётчик с вышки и стрелки в угловых башнях — последние, впрочем, казались сомнительной проблемой. И несколько стрелков, рассеянных по территории виллы. Впрочем, без корректировок от Бивиса Джек не смог бы точно определить, в кого из толпы можно (а скорее, «нужно») стрелять.
— Славного вечера вам, друзья! — выкрикнул человек за трибуной, когда-то начинавший скромным агротехническим инженером при французском научном корпусе. — Прекрасная выдалась ночь, а?!
* * *
Десять минут назад, сходя с террасы, босой наркобарон заключил спутницу в тёплые объятия. В расстёгнутом вырезе его рубашки блестела золотая цепь, но Софи ощущала пот и тепло, исходящие от давно знакомого ей тела.
— Все ли довольны, о хозяйка моего дома? — спросил Паскаль дурашливо-громким шёпотом.
— Из тех, кто не утонул в бассейне? — рассмеялась Бонне, устроив руки на толстой шее Жюстена. — Я думаю, по их лицам можно судить о качестве твоего товара.
Паскаль оглушительно захохотал:
— Так-то! На моём юбилее запрещено грустить! Послушай, как только я покончу с делами…
— Не надо слов, — Бонне коснулась носом его горячей и колючей щеки. — Я подожду. Обещаю.
И вновь она солгала, чувствуя растущую тяжесть на душе.
Софи Бонне вздохнула, провожая взглядом его фигуру, окутанную складками полотняной ткани. Как Эрнест Хемингуэй на своей кубинской яхте, ревущий и вездесущий Жюстен вселял жизнь в скучное пятно камня среди привычных Софи джунглей. Жюстен принадлежал к вымирающему виду пламенных активистов, готовых употреблять свою энергию во благо или во зло — куда угодно, лишь бы не вскипеть от едва сдерживаемой жажды действия. Чуть поморщившись, смуглая креолка отступила к дальним столикам террасы. На самом деле, она не желала смерти Математика Паскаля — но иногда свой выбор делают сами жертвы. В её голове звенело единственное слово, которое стоило всей лжи и всего притворства: «Цзинань». Софи не верила, что выберется живой. Затем она подумала, что мысленно желает удачи дружелюбному убийце по имени Кристофер Хейф.
Потом она поняла, что сегодня желает удачи и Жюстену Паскалю.
* * *
Телохранитель в последний момент заметил движение за своей спиной. Он рефлекторно дёрнул предплечье вверх, пытаясь заслониться от удара, но не успел. Торец металлического стержня взорвал фейерверк в правом виске, и бандит рухнул на пол как подкошенный. Он уже не почувствовал, как жёсткий кожаный шнурок сдавливает шею. Не ощутил трескучей боли в дёснах и наливающегося кровавой тяжестью лба.
Бивис затянул потяжелевшее тело в свободных брюках и белой рубашке в кабинку. Как ни странно, Землекоп ещё дышал, хотя с угла губ по грязно выбритой щеке бежала тоненькая струйка крови. Из-под воротника к уху охранника тянулся проводок наушника. Если бы Аарон надел его пластиковую бусину, то разобрал бы быструю французскую речь: радиоэфир службы безопасности жил своей жизнью. Наскоро задрав рубашку жертвы, Брю обнаружил на кожаном ремне маленький серебристый фонарик, саму рацию, увесистую кобуру с «Береттой» американской армейской модели М9 и тугой чехол из щегольской крокодильей кожи с запасным магазином к ней.
* * *
Все они стояли в толпе, обернув лица к трону своего короля. От бассейнов и из-за столов. Десятки лиц. Тёмных, светлых, смуглых. Серебрились фужеры с шампанским, замерли шпажки с закусками, не донесённые до ртов.
Юный Кассиан повязал на голых плечах рубашку. Его грудь вздымалась от торопливой жажды и объятий молодой девушки, с которой он только что танцевал. Дон Эухенио закинул ногу на ногу за одиноким столиком, по-старомодному поддёрнув шёлковые брюки. Он наблюдал за действом отстранённо, храня торжественность, что присуща обеспеченной старости. Ла Бока лежала на могучем плече чиновника-креола из Режины, который был здесь потому, что соглашался закрывать глаза на эксплуатацию национального парка лодками и вертолётами Паскаля. Школьница тихо стонала в такт поцелуям, а под водой рука мужчины уже скользила между её загорелых худых бедер.
Ла Бока не была здесь единственной из себе подобных. Кокаин и секс текут в жилах южных праздников. Им необходимы девчонки и юноши, готовые на всё за пару зелёных бумажек. Жажда жизни среди унылой череды дней, поиск лёгких денег и невинных приключений влекли к Паскалю и таким, как он, прожигателей жизни со всей Гвианы — и опытных, и только встающих на путь гламура. Они демонстрировали подтянутые животы с искрами стразов в пупке, азартный блеск глаз и невесомые купальники. Большая часть предпочла бы, чтобы музыка вернулась. В тишине слишком ярким становился прожектор, рискующий круги на чёрной речной воде. И слишком ясно вставало осознание полного одиночества в бескрайней ночной сельве.
Десятки других стояли в саду среди пальм, у бассейнов, у пирсов и на террасе. И все они слушали торжественную речь.
* * *
Ритмичными щелчками мышки Жан Морье прогонял зеленоватые ракурсы камер по старенькому монитору «Самсунг» с диагональю в двадцать четыре дюйма. Некоторое время назад на пункт видеонаблюдения заглянула Ани, но охранник выгнал её с грубой руганью. Она, конечно, надулась, но Жан плевать хотел. Потухнет и вернётся, не платиновая. Всё равно смена в этой дыре заканчивалась только через пятнадцать дней, и эти две недели Ани могла трахаться или с ним, или с Джакомо. Все остальные выглядели такими страшными гориллами, что к ним и на милю не захочется подходить. Ха-ха, одна проблема: Джакомо предпочитал кухарку. Простой выбор. Был, конечно, ещё Клод, клоун с ледяными глазами, но с этим парнем предпочитали не связываться. Клод водился с шефом. Таким плевать на горничных, и горничные сами это понимали. Так что пусть дуется, пока не лопнет — после смены Морье планировал усердно и долго объяснять Ани, насколько она ошиблась. Парень сально ухмылялся при этих мыслях, чувствуя себя хозяином жизни. Недавний инцидент с текилой почти забылся. Ещё бы вентилятор скрипел потише, да рубашка не липла к спине как мокрое полотенце…
Ленивый щелчок изменил изображение холла на следующее. Жан не обратил внимания на то, что привычный пост Шарля у дверей на террасу пустует. Хозяину жизни не к лицу замечать подобные мелочи, не так ли?
Вместо этого он игрался с камерой в саду, которая была нацелена на большой бассейн. Полураздетая смазливая тёлка извивалась в руках у какого-то борова в мокрой гавайке. Играя бровями, Жан приблизил изображение и перевёл рацию на второй резервный канал:
— Парни, гляньте на правый бассейн. Как думаете, она кончит при всех?
Четверо охранников в разных концах сада одновременно улыбнулись.
* * *
Над крышей клацнул звук металла, скребущего металл. С этим звуком округлый патрон 7.62х51 НАТО запирается в стволе многоцелевой французской винтовки FR F2 производства «Гиат Индастриз».
Прикрыв свободный глаз, чтобы защитить сетчатку от ослепления, Клод не отрывал прицел от пятна прожектора, скользящего по реке. На самом деле, снайпер целился не в сам световой луч, это было бессмысленно. Но избыток остаточного света позволял лучше просматривать монолитные заросли у берега через ночной прицел. За сад Клод не переживал — если кому-то и удалось пронести в толпу оружие, это быстрее заметят бойцы на площадке, чем он. Заботой Клода была река. Проклятая река, которая мешала им все карты. Но босс наотрез отказался выступать дома, обозвав своих охранников обоссанными крысами. Клод не сомневался, что Математик Паскаль черпает красноречие из того же рога изобилия, что и лейтенант Торрес. «Может быть, они даже делят его на двоих», — хмыкал про себя Клод. — «Ну, если понимаете, о чём я». Впрочем, по мнению Клода, Паскаль мог хоть визжать как свинья, лишь бы платил.
Клод, например, любил, когда ему платят. И не любил плохо сделанную работу.
— Сделай поворот медленнее, — приказал он пулемётчику на третьем канале. — Мне нужен осмысленный обзор.
|
Головорез у дверей — или, на местный манер, le tueur — проводил Бивиса взглядом. Не насторожённым, просто внимательным. Его можно было понять: вечеринка шла полным ходом, кому-то из его удачливых приятелей светили несколько минут в темноте и приятном обществе. А он был вынужден торчать у дверей асьенды на самом виду. К тому же, в холле практически не оказалось гостей, Бивис остался в компании жутковатых индейских изваяний и кондиционированной прохлады. Тут даже бесцельно слоняющийся мажор в белом поло привлекал какое-никакое внимание.
Впрочем, Аарон быстро заметил нужную ему табличку, указывающую под створ Т-образной лестницы справа. По удачному стечению обстоятельств, туалеты и подвал включали друг друга.
Прямо на Брю смотрела статуя деревянного человека в набедренной повязке и c венцом из орлиных перьев над узким лбом. Пол выстилал паркет тёмного дерева, перекликавшийся с кофейной расцветкой стен и приглушённым освещением. В нескольких местах стояли плетёные кресла вокруг журнальных столиков из стекла. По большому счёту, вилла производила приятное впечатление. Тихо, спокойно. Две дамы средних лет переговаривались в дальних креслах, а за открытыми входными дверями шумел фонтан. Эти двери вели на круглую площадку перед главными воротами, где прохаживались ещё два охранника, оба в камуфляже и с автоматами на груди. На кухне справа шумели плиты и гудели голоса. Там повара и официанты готовили всё новые лакомства. Пахло кайенским перцем, чили, жареным на открытом огне мясом и горячим, вкусным маслом.
Запахи постепенно растворились, стоило Брю нырнуть на узкую лестницу, спускавшуюся вниз под крутым углом. Несколько ступеней привели его в квадратное помещение, где гудел вентилятор, которое почему-то тянуло назвать предбанником или сенями. Слева и справа в два ряда выстроились двери с затейливо стилизованными фигурками мужчин и женщин — вроде маленьких индейских божков. Однако большая стальная дверь в торце была заперта. На стене рядом с ней серела уже знакомая Аарону панель кодового замка с железными кнопками.
Во втором по счёту мужском туалете загудел слив и раздался сдавленный, исполненный глубокой печали стон:
— О, nique ta mère...
* * *
А вечеринка шла своим чередом.
Молодой Кассиан Тупамаре всю жизнь провёл за границей. Маленьким мальчиком он уехал в Бразилию, куда его выслал отец, а молодость Кассиана прошла во французских университетах. В Париже. Ему всё было в новинку здесь. Тропики, полураздетые тёлки на фоне чёрной реки, свист ночных птиц над подсветкой бассейнов. Он бывал на вечеринках, конечно, но сегодня Кассиан впервые открывал для себя, каково это — веселиться по-настоящему. Без отказа, без тормозов. Он выпил несколько стаканов крепкой текилы, а потом загадочно улыбающийся официант насыпал на серебряном подносе тонкую дорожку.
— Что это? — краснея, спросил Кассиан, глядя на шлейф белого порошка.
— Никогда не пробовали? — официант подмигнул и жестом фокусника извлёк из нагрудного кармана пластиковую трубочку.
Кассиану было стыдно признаться, что он никогда в жизни не принимал кокаин.
— Я... конечно, я просто не понял...
Через двадцать минут он скользил по танцполу, а фонари в пальмовых листьях кружились над его головой. Ему было здорово. Сердце скакало в разнотравье метиловых грёз. Оно звало Кассиана к звёздам. Танцуя живот-к-животу с девчонкой, которая широко улыбалась ему, юноша чувствовал наливающуюся эрекцию и неумолимую, всепожирающую жажду жизни. Он хотел бы трахнуть свою партнёршу прямо здесь. Под забойный бит диджея руки Кассиана сами собой потянули поло через голову. Узкие пальцы незнакомки легли на талию его джинс, затягивая в объятия.
Дон Эухенио Гуанакиле прибыл на вертолёте, чтобы засвидетельствовать визит почтения. Ничто иное не держало его в амазонской глуши. Восемь лет назад его брату грозило двадцать лет во французской тюрьме. Восемь лет назад он пришёл к Математику Жюстену с просьбой, и вот уже восемь лет его брат здравствовал в Мехико, а полицейские, обещавшие усадить его до конца жизни, пересчитывали щедрую взятку. Люди месье Паскаля сделали всё, что потребовал дон Эухенио, и сейчас дон Гуанакиле со смесью стыда и почтения глядел в раскрасневшееся лицо кредитора.
— Многие бы мечтали так же отмечать пятидесятилетие, — сказал он, не умея говорить комплименты.
— Лужа пафосных свиней, — отмахнулся Поль-Жерар, заключив испанского друга в крепкие объятия. — Не пыжтесь дружище. Я отлично знаю, что сижу у вас в печёнках как кость в сul. Останемся мужчинами, сэкономим слова. Вы здесь — я оценил ваш жест. Этого довольно.
В седеющих усах дона Эухенио проступила улыбка. Он с куда большей искренностью пожал протянутую руку.
— Выпейте за меня, — посоветовал босой наркобарон. — Других подарков не надо.
Кто бы знал в эти часы, что мысли, кружившиеся на душе месье Паскаля, были чернее самых чёрных туч.
Ла Бока, так она представилась, жила в крошечной комнате. Окна её трёхэтажной халупы выходили на пыльный пустырь, где каждое утро с треском проезжал бакалейный трицикл, а с одиннадцати беспощадно жарило солнце. Тем не менее, Ла Бока уверенно шла на золотую медаль. Ей было шестнадцать. Подруга перебросила ей ссылку в «Инстаграм», где другая девушка — яркая, очень красивая — предлагала двести евро за ночь на празднике. Она обещала потрясающие выходные, безопасность, проезд туда и обратно, приятную компанию и «ничего плохого». Ла Бока не знала, что сказать, и с завистью разглядывала манящий аватар: фото, сделанное с яхты на берегу океана. Стоя поздним вечером в тесной ванной с проржавевшими трубами, девочка безыскусно разделась и разглядывала своё тело в обломанном зеркале, думая: так ли оно плохо — «ничего плохого». Ей шестнадцать, она окончит школу, но останется жить на грязном пустыре где-то в пропасти мира. Ла Бока мечтала о другой жизни. Стать экономистом и уехать во Францию. Или в Америку.
— «Здесь что-то не так», — написала она подруге. — «Такие деньги не платят просто так».
— «Конечно не платят», — согласилась Мария — «Только красивым. Тебе понравится. ;)»
Ла Бока не знала, почему она здесь, в бассейне. Почему чьи-то руки деликатно и ласково избавили её от пляжного топа и соломенной шляпки. Глаза слепил свет стробоскопа, а рокочущий ритм дискотеки терялся в шампанском, накачанных водкой ананасах и арбузном соке, которым приправляли ром.
— Не бойся ты, — рассмеялась Мария. — Я же рядом!
Ла Бока качнулась вперёд, разводя руками тёплую воду, и слилась с ней в густом поцелуе. Пьяном поцелуе. Так ненасытно могут целоваться только подростки, кусая, захлёбываясь друг другом. Чьи-то руки гладили их. Чьи-то колючие щёки касались их щёк, присоединяясь, разделяя поцелуй на всех. На самом деле, Ла Бока была счастлива. Только пока не знала об этом.
Или же нет.
Шегран мрачно смотрел в шоколадно-кислотные сполохи над парком. Одна его рука лежала на ремне походных брюк, другая вжимала кнопку беспроводной гарнитуры.
— Месье?
— У меня дерьмовое предчувствие, Клод.
— Разложили карты на удачу или Поль погадал вам на внутренностях пету...
— Заткнись.
Несколько мгновений рация молчала. Боунс мог видеть в прицел, как снайпер на крыше приник к винтовке, медленно осматривая парк.
— Месье, где наша проблема? — спросил Клод.
— Я не знаю, — лейтенант Торрес непроизвольно сжал руку в кулак. — Это предчувствие, старина. Мне не нравится американец. Не нравится река. Не нравятся парни, которые у нас были вчера.
— Принял-понял, месье. Солдатская интуиция.
Шегран рвано улыбнулся.
— Послушай, Клод. Американец будет говорить с шефом в кабинете. Я буду присутствовать. Просто на всякий случай. В это время сад на тебе. И пни этого гандона за камерами.
Снайпер в прицеле Боунса не стал никого пинать. Только чуточку пошевелился, выставляя из-под одеяла винтовку на раздвинутых сошках.
-
Плюсов не напасешься :-) но не поставить нельзя
-
Тринашка, ты где учился аутентичному французскому мату?
|
— Случается. Но что вы, для полётов есть пилоты. Я не сильно люблю летать, — отвечала Софи и махнула в сторону оставшейся позади «Сессны». — Мне привычнее управляться с каноэ, чем с самолётом, хотя Жюстен иногда учил меня вашим развлечениям.
Они шли по садовой аллее, лавируя среди гостей. Бочкообразные пальмы и подстриженный капсис, удивительный кустарник с крупными ярко-морковными цветами, образовали для них живую аллею, запруженную лицами и длинными столами. В этом празднике соединились самые разные представители общества. В меньшинстве состояли пожилые мужчины в тёмных смокингах и стареющие дамы в роскошных нарядах — видимо, наследие прослойки колониальных рантье, прежде владевшие плантациями и латифундиями, а ныне огрызающееся против власти прогрессивных течений. Значительно больше было мужчин от двадцати до сорока. Кто-то походил на Бивиса, кто-то щеголял в искрящихся пиджаках или тонких майках с яркими эмблемами брендов. И, разумеется, как ни один иной праздник, этот не обошёлся без девушек. Люди вроде сеньора Паскаля падки на женскую красоту и молодость.
Как понял Бивис, вечеринка носила неявный, но вполне иерархический характер. Терраса и первые этажи дома были отведены для взрослой и более спокойной публики, а сад — отдан на растерзание молодым.
У бассейнов мелькали смуглые полуобнажённые тела, а официант подавал шампанское прямо в руки купающихся. Кто-то целовался на середине бассейна под свист оравы общих знакомых. Должно быть, прозорливый сеньор Паскаль позволял резвиться за свой счёт племянникам, фаворитам и младшим братьям своих деловых партнёров. Пьянящая душа тропической вседозволенности витала в воздухе, обещая многим из веселящихся жаркое продолжение ночи. Ведь ничто не сближает так, как недостаток одежды, подогретый текилой и кокаином.
Пользуясь экскурсией, Аарон подмечал то, что осталось незамеченным ранее. Толстые кабели тянулись от осветительных мачт к продолговатому дому охраны, исчезая в специально пробитых под крышей штробах. По-видимому, главный генератор располагался в севером конце сооружения и в комнату с ним вела неприметная торцевая дверца. Но местная энергосистема не замыкалась на единственном генераторе. Хотя садовые гирлянды и фонари у бассейнов тем или иным образом соединялись с осветительными мачтами, главный дом не имел видимых линий на генераторную. В принципе, резервное питание внутри самого особняка было логичным решением, если учитывать, что Паскаль хранил на своей территории целый парк вычислительных мощностей. Подобной технике требуется надёжный резерв и бесперебойные заместители, чтобы избежать чрезвычайных ситуаций.
Одинокий охранник скучал в полутьме у стены, а рядом с ним Бивис приметил стальную калитку с кодовым замком. Аналогичную он видел позади вертолётных площадок. Судя по всему, через них можно было попасть за стену, не пользуясь сейчас запертыми главными воротами. Калитки не выглядели бронированными плитами, скорее они напоминали квартирные двери в неблагополучных районах Нью-Йорка. Тем не менее, вынести такую простым ударом ноги не получилось бы и у Геракла.
Их уродливая надёжность контрастировала с воздушной, почти пляжной архитектурой виллы. Весь первый этаж со стороны террасы светился открытыми комнатами. Его стена представляла собой почти сплошное жалюзи из серии настежь распахнутых дверей. Левое крыло отводилось под роскошную оранжерею, дышавшую головокружительными ароматами редких цветов, а из правого поминутно возникали официанты с новыми тележками и подносами — там устроили кухню. Первый этаж центрального особняка занимал большой холл с плетёной мебелью и индейскими статуями вдоль стен, и оттуда на верхнюю галерею вела раздваивающаяся лестница. Жилые и личные помещения виллы занимали второй и третий этажи. Аарон видел всё это, потому что Софи привела его на террасу, подальше от оглушительного гвалта, динамиков и бесцельных бесед.
— Трудно остаться хорошим человеком, делая большой бизнес, — заговорила она, заняв столик в отдалении. — Жюстен — опасный и могущественный человек. Вы знаете это, если согласились приехать.
Между ними тускло сияла свеча, накрытая полупрозрачным стеклянным колпаком. Загорелое лицо женщины терялось в тенях. Лишь полосы света от стробоскопов временами пробегали по нему, вырезая из сумрака аккуратный нос и внимательные глаза.
— В этих местах защищают себя не потому, что нуждаются в защите, а чтобы предотвратить беду. Мужчина с копьём пройдёт по мосту, не зная бед, но беззаботное дитя у реки неизбежно привлечёт каймана. У Жюстена много друзей. Найдётся и недовольный аллигатор, — мгновение она хранила таинственное молчание, а потом легко рассмеялась. — Бросьте, Кристофер. Возможно, я разрушаю местный колорит, но здесь уже давно цивилизованная земля. Вопросы того уровня, о которых вы приехали говорить, решаются в Кайенне, а не поединком на ножах. Хотя… у вас смелый взгляд. Вы, возможно, не испугались бы и поединка.
— Просто я не опасный и не могущественный, поэтому мне нечего бояться, — отшутился Брю.
— Ну что вы. Здесь нет незначительных мужчин, — укорила Софи, нещадно льстя едва ли не половине парка.
— Кому я нужен? Современные кайманы выбирают не самую слабую жертву, а самую вкусную.
— Вот как.
— Или же самую опасную. Думаете, если бы я был опасным, ваш муж отпустил бы вас со мной?
— Жюстен любит играть с огнём так, что порой не замечает лесной пожар под собственным носом, — Софи задумчиво поправила свечу, подвинув её на центр стола. — Скажите, Кристофер, вы знаете имя римской богини плодородия?
— Гера?
— Чуть помладше.
— Увы, греческих богинь я помню лучше.
— Что ж, вот так мы становимся жертвами нашего снобизма, — Бонне легко улыбнулась. — Я хотела проиллюстрировать свои слова изящной аналогией, но получилась только неловкость. Церера, Кристофер. Римляне звали богиню своей земли Церерой. За то, что она «дарила урожаи великие», как писал Плиний.
— Наверное... вы правы, потому что первой богиней я вспомнил Афину.
Улыбка Софи осталась прежней, но на мгновение Аарон заметил досаду на её лице.
-
Решение: вскрыть карты или позволить беседе утечь в иное русло?
Дабы восстановить течение судьбы, или жить дальше в проклятом мире, который сам и создал.
|
|
«ЛИМОННЫЙ БИСКВИТ» «Лучшее в добрых делах — желание их утаить». — Блез Паскаль, французский
математик и мыслитель 19 ноября
Невдалеке от устья Экини-Крик, Амазония, Французская Гвиана
21:30 Французская Гвиана называется французской из-за того, что некогда существовало пять Гвиан: британская, голландская, португальская и испанская. Сейчас на их месте другие страны, другие правительства, даже другие народы. Но джунгли — джунгли остались прежними. Католические храмы здесь соседствовали с поверьями вуду и ритуалами индейских империй. А история прочертила прихотливый зигзаг от конкистадоров и фанатичных мессий к мрачной Кайеннской каторге, от колониальных войн к банановым плантациям, редким металлам и «золотой лихорадке». В конце концов, золото стало плетью этой страны, бичуя её так же, как бичевало северный Юкон или калифорнийские мели. Ведь жадность севера ничем не отличается от алчности юга. Советский «Дальстрой» бросал новые и новые силы на освоение Колымы, а колониальные префекты Гвианы рвались в глубины Амазонии с не меньшим упорством. Без малого пятьдесят тысяч старателей, солдат и арестантов погибло в её джунглях: от укусов змей, нападений ягуаров и челюстей кошмарных тропических крокодилов — кайманов, способных часами лежать без движения в ожидании жертвы. Кто-то отдал жизнь под стрелами из кромешной зелени листьев. Кто-то умер от брюшного тифа, лихорадки или горячки. Джунгли недружелюбны к человеку. Нежный слой эпидермиса, способный остановить даже короля техногенных катастроф — альфа-радиацию, слишком тонок, чтобы противостоять природе в самом первобытном из её проявлений. Джунгли — это земля отчаянных. Это злая земля. Чужая земля. И блеск их золота сулит беду. Они — больше, чем бесконечность деревьев. Они — метафора и явление. Если смотреть с позиций статистики, то в смысле абсолютных величин джунгли и есть Гвиана. Живой стеной лес наползает из туманов материка. Он вспучивается по берегам мутных рек. Землю покрывает шевелящийся ковёр мхов, вьюнов и папоротников, а воздух затягивает сеть лиан. Салы, акации, стеркулии и пальмы соединяются монолитной шеренгой, стоящей так плотно, что она напоминает фалангу спартанских гоплитов. Медленно, шаг за шагом, они оттесняют к морю всё то, что было создано человеком. Днём джунгли дышат, вздымая к лазурному экваториальному небу тучи крон, а ночью погружаются во тьму, которую тянет назвать космической. Как ни странно, космосу есть место в этой стране: вдоль атлантического шоссе поднимаются пусковые башни Куру, малоизвестного южноамериканского космопорта, служащего Европе удобной орбитальной пращой. Шумят тугие водопады, пробиваясь сквозь бетонные бастионы дамбы на реке Синнамару. На кривых улицах Кайенны можно без конца удивляться, встречая ценники в чинных евро или надписи, выполненные на безупречном международном французском. Низкорослые домики карабкаются на холмы, шумят туристические базары, а на пыльных пустырях чернокожие мальчишки с криками гоняют мяч. Но стоит бросить взгляд на юг, где в туманной мгле ожидают зелёные горы, и фольга цивилизации даёт первую брешь. * * * Лодка второй час скользила по тёплой глади реки. Под округлым резиновым носом бурлила слабая волна, временами подбрасывая мелкие листья и отмершие стебли тростника. Сквозь сумерки на берегах проступали густые шапки деревьев. Мангры, эдакие цапли из древесной меристемы, изящно ступали глубоко в воду — так, что даже заставляли лавировать в узком русле между собой. Белые арки мангровых корней походили на ажурные врата без створок, которые могли бы вести в эльфийские ущелья или обитель фей. Но стоило вглядеться в их глубину — и взгляд упирался в илистые омуты, покрытые многослойной ряской и яркими пятнами лилий. Там ждала гибель. Проводник в Режине рассказывал, что джунгли ведут собственную жизнь, недоступную случайным визитёрам. В них постоянно идёт тихая война, в жестокости не уступающая войнам людей, а то и превосходящая их. Люди сражаются ради идей, а джунгли борются за выживание. В многоярусных дождевых лесах солнце и минералы — ценный товар, за который флора сплетается в убийственной схватке. Цветы вгрызаются корнями в крепкую кору деревьев, грибницы подтачивают папоротники, а насекомые оказываются солдатами своих древесных хозяев. Иллюстрируя последний пример, проводник вспомнил о «садах дьявола». Так издревле зовутся зоны, где растениям одного вида удалось одержать победу. Они захватывают целые гектары леса, уничтожая конкуренцию с помощью муравьёв-симбионтов и ядовитых спор. И до тех пор, пока ботаника не открыла феномен мимекрофитов — растений-манипуляторов, древние кечуа верили, что это злые духи деревьев сражаются между собой. Впрочем, джунгли могли убить тысячей способов. Прихлёбывая ром, проводник вспоминал о крохотных жёлтых лягушках под названием «листолаз ужасный», на чьей коже конденсируется смертельный алкалоидный яд батрахотоксин. Или о крошечных рыбках ванделлиях, что живут в пресной воде и способны закрепляться кровососущими иглами в анусе или гортани неосмотрительного купальщика. В небольшой гостинице, занимавшей белый касерио на главной улице Режины, такие рассказы звучали фантастично, но каждый пройденный километр наделял плотью их тревожные образы. Теперь проводник, худощавый мужчина из числа старых суринамских оппозиционеров, сидел на корме. Свистящий крик ночной птицы пронёсся над водой. Ему вторила перекличка эха в лесистых долинах. В шуме крон родились чёрные кляксы ночи, расползавшиеся всё шире. К монотонному треску лодочного мотора от HDX примешивался звон москитов, к счастью, не успевавших за его пятнадцатью лошадиными силами. Вскоре лодка вошла в излучину, приблизившись к одному из многочисленных слияний тропических рек. От главного русла Апруаг нередко отделялись протоки, быстро исчезавшие в зелёных коридорах, но Экини-Крик, которую выискивал рулевой, была не просто протоком, а весьма приметной рекой. Большая часть туристических маршрутов оканчивалась возле её устья, и выше по Апруаг поднимались разве что в торговых или исследовательских целях. Но лодка, управляемая проводником, неуклонно продолжала движение. Боунс сидел на её носу как массивное изваяние, положив на колени автоматическую винтовку. Сержанту Уилману доводилось работать в жарком климате — ещё тогда, в прошлой жизни. Приходилось бывать и в Техасе в разгар лета. Но горячий воздух гор Афганистана не шёл ни в какое сравнение с влажной и душной жарой экватора. Густые клубы водяного тумана липли к его коже, забирались под воротник пончо как питон, и от знойной взвеси в голове Джека набухал мутный звон. В этот раз акклиматизация не далась легко. Впрочем, несколько двухлитровых бутылок, сцепленных в пластиковую упаковку, помогали унять духоту. Проводник еле слышно напевал что-то под нос, вторя музыке в вакуумных наушниках. Киберпанк добрался и сюда: на его коленях, упиравшихся в гидрофобный баул со снайперской винтовкой Боунса, лежал «айфон». Разве что непривычная надпись «нет сигнала» подсказывала, что они уже провалились достаточно глубоко в ад. — Скоро будем. Выбирай берег, le voyou, — каркнул проводник с кормы. * * * Бивис путешествовал с куда большим комфортом. Элегантный трёхпалубный катер модели «Флай 64» забрал молодого киллера с причала в Режине и помчался по предвечерней реке, распугивая случайные лодки. Построенная на верфях «Эйкон Групп» в Милане, даже в подержанном виде эта моторная яхта стоила не менее восьмисот тысяч евро. С учётом перегона в Гвиану и стандартной морской страховки, цена приближалась к миллиону — но судно стоило своих денег до последнего цента. Компанию Аарону составляли четыре палубы, прекрасный интерьер в кремовых тонах, шезлонги на полубаке и предупредительные темнокожие стюарды. Он тоже мог любоваться сельвой, в которой тонули звуки и запахи привычного городского мира, но в руке приходилось держать бокал с шипучим шампанским, а не промасленную американскую винтовку. Свежий ветер бил в лицо, принося с собой запах воды и влажного леса, а в салоне предлагали фрукты и лёгкие закуски. Катер шумел оживлением. Ют переходил в открытую площадку на корме, спускавщуюся к самой воде. На стапелях дремали два гидроцикла, накрытые разноцветным брезентом. Прямо над ними устроился полукруг кожаных диванов. Там звучали смех и быстрая, донельзя испанская игра на гитаре. Какой-то ковбой в ярко-красной рубашке пел баритоном в окружении нескольких мужчин и женщин. Иногда он не попадал в ноты, но звучало, в общем и целом, сносно. Несколько кают на нижней палубе оккупировали девушки разного возраста. Кажется, в носовой поселились известная телеведущая из Кайенны и какая-то чиновница средней руки из местного парламента, который назывался Генеральным советом. По крайней мере, они оказались единственными на всей яхте, кто смог объясниться с Аароном по-английски. Языковой барьер, который вызывал наибольшие опасения, с одной стороны оказался не таким уж серьёзным препятствием. Шампанское, непонимающая улыбка и прижатая к сердцу ладонь быстро превращали вопросы гостей в покровительственный смех, и беспечная беседа шла своим чередом. Никто не возражал, чтобы Аарон присоединился к компании. Здесь никто не говорил о серьёзных вещах, которые требовали бы участия собеседника. С другой стороны, Аарон лишился возможности извлекать информацию через «социальный фишинг». Из обрывочных разговоров с Элен и Натали выяснилось, что катер совершает уже третий рейс, не считая двух работающих с утра вертолётов, и число гостей на вилле приближается к шести дюжинам. На верхнем мостике яхты загорал коротко бритый хмырь в камуфляже и больших солнцезащитных очках. Он смахивал на зелёных новобранцев, которых пригоняют на отборочное тестирование пехотных войск. Брю не сомневался, что смог бы справиться с ним и отобрать автоматическую бразильскую Imbel. Впрочем, охранник всю дорогу дремал, не обращая внимания на музыку, и присутствовал на борту, по-видимому, для проформы. Брю видел перед собой одного из Экскаватричес — маленькой армии сеньора Паскаля. * * * Душа армии — это нецензурная, физиологичная, грязная брань. Возможно, в англоязычных странах дело обстоит несколько иначе, поскольку английский язык — это язык лучшей административной культуры. Но в армии Аргентины приказ, отданный младшим офицером без матерных выражений, воспринимался солдатами как необязательная для исполнения просьба. Поэтому речью Антуана Торреса давно стала речь его родной среды. Он ушёл teniente primero, старшим лейтенантом, хотя мог бы стать и «капитэн», и даже «коронель», полковником. Антуан Торрес поступил так из-за того, что в армию его привела не карьера. Люди, подобные Антуану Торресу, неспособны жить штабными офицерами. Латентные проявления садизма, которые нередко продвигают людей в иерархии силовых структур, делали Торреса прекрасным полевым командиром и тяжёлым в общении человеком. Сейчас лейтенант Торрес кипел от ярости: — Хочешь, чтобы я отхуярил тебе la verga, тупорылый мудак? Хочешь? Охранник за пультом контроля видеокамер едва заметно вздрагивал при каждом слове. Поводом для злости лейтенанта стала початая бутылка текилы, которую принесла в операторскую комнату добросердечная Ани. Ани делала так каждый понедельник, украдкой радуя выпивкой молодых телохранителей, но сейчас Жан Морье проклинал её доброту. «Тупая баба», — думал он. — «Ты не могла подождать, пока шеф сделает обход?» На синеватых экранах пульсировали джунгли, размеченные квадратами низкого разрешения, а во дворе крошечные официанты и мажордомы расставляли столики и подвешивали над деревьями гирлянды разноцветных огоньков. — Я ебал твою мать, — вкрадчиво прошептал Торрес. — У тебя что, мозгов не больше, чем у этой бляди? Шегран перегибал палку. Так, всё же, не делают. Так стараются не говорить. Но лейтенант поступал сознательно, приблизившись вплотную к своему подчинённому. Он выплюнул вызов в глаза молодому охраннику и с наслаждением старого тигра ждал ответа. Тянулись секунды, наполненные отдалённой музыкой разыгрывающегося во дворе маленького оркестра. Но вместо встречной агрессии Жан побледнел и сглотнул слюну. Молчание стало признанием его поражения. Немногие были способны лицом к лицу встретить ярость бывшего лейтенанта Торреса из Двенадцатой пехотной бригады. Охранник знал, что, если он откроет рот, лейтенант ударит его. Не в назидательных целях и не в воспитательных. Просто за то, что авторитет одного мужчины должен подавлять авторитет другого. Есть хищники, и есть их жертвы. Врождённый, тщательно пестуемый садизм. Так был организован мир этого человека. — Виноват, месье, — резиновыми губами проартикулировал охранник. — Максимальная бдительность. Вы говорили. Торрес не стал продолжать спектакль. Ему было плевать, бухают его подчинённые, трахаются со служанками или читают Борхеса в свободное время. Но человек за камерами должен оставаться трезвым, потому что сегодня на охраняемой территории собиралось слишком много людей. Суета, алкоголь и шум — Иерихонские трубы, которые разрушают любой охраняемый периметр. Сегодня от окружавших лейтенанта Торреса болванов требовалось просто выполнять блядские обязанности. И выполнять их трезвыми. — Вольно, — сказал Торрес, неожиданно аккуратным движением забрав текилу со стола. — Найду твою пизду пьяной через час — попрощаешься с tus bolas. Задача ясна? — Ясна, месье. Охранник с тревогой ждал, что вот-вот обманчивая выдержка Торреса слетит ко всем чертям и тяжёлая бутылка заедет ему по лицу или окажется в заднице. Но Торрес развернулся и ушёл, ничего не добавив. — Клод, — сказал он в коридоре, щёлкнув тангентой. — Ситуация? — На месте, — добродушно проскрипела рация. — Вода, патроны? Тебе двадцать часов там дрочить. — Вода, патроны, зонтик от солнца, se branler и обед а-ля Клод для местных комаров. Моя жизнь — мой праздник, месье. Шегран удовлетворённо кивнул. Хотя бы на одного человека он мог положиться в большом озере дерьма под названием Экскаватричес. * * * Люди Латинской Америки любят вечеринки. Это течёт в южной крови. Сиеста, фиеста, фестиваль, карнавал; они живут и убивают с лёгким сердцем. По крайней мере, Математик Жюстен относился к таким людям. Кипучая энергия жила в его теле. Фонтанировала в рокоте смеха, гнездилась в уголках глаз. Мясистое лицо этого человека легко складывалось в маску хохочущего сатира или принимало вид персональной готовности к корриде. Жюстен был скор на расправу и так же скор на щедрость. Он говорил громко и много, обильно ел и, подобно Эрнесту Хемингуэю, не носил дома обувь. Сейчас босые ноги Жюстена Поля-Жерара Паскаля холодил наборный мрамор на солнечном балконе его асьенды. Над белокаменными перилами открывался вид на яркий, залитый солнцем тропический рай. Широкая река золотилась в рассвете, а вода лагуны, специально очищенная от органических примесей с помощью аэраторов, приобрела ярко-голубой оттенок. До самого горизонта простиралось влажное море сельвы, здесь и там поднимались горбы могучих акаций или восьмидесятиметровых сейб. Туман скрадывал очертания джунглей, и вилла словно плыла в бесконечности времени и пространства. Подхватив с плетёного стола бокал апельсиновой тафии, местной водки, Жюстен созерцал мир, которым владел. За распашными дверями-жалюзи был виден интерьер большой спальни с широкой кроватью в центре. Солнце плясало на розовой плитке и роскошной шкуре ягуара, постеленной в её изножье. Когда Жюстен отвернулся, на пороге спальни бесшумно возникла стройная фигурка девушки. Она по-детски старалась наступать в тёплые солнечные пятна, перепрыгивая между ними, словно играла в классики. Не утруждая себя одеванием, девушка ступила в теплоту тропического рассвета, жмурясь на солнце. В её смуглом лице читалась европейская красота, приправленная неясной индейской кровью. Креолы были потомками первых европейских колонистов, поселившихся на южноамериканской земле и постепенно смешавшихся с аборигенами. Тем не менее, называть их простыми метисами — значило не понимать глубину и сложность этнических культур южного континента. Креолы были не просто расой или группой со своим необычным языком. Они считались практически кастой, присутствуя как своеобразный символ на банкнотах некоторых государств, в политических программах и социальных пирамидах. Софи Бонне родилась и выросла в Гвиане, унаследовав от предков и горячий темперамент, и спокойствие индейской натуры. Она прижалась к Математику Жюстену со спины, обвив его талию, и тот ощутил исходящее от её молодого тела тепло. Лишённое одежды, загорелое, пряное, оно горячило так, что тридцатиградусная жара ненадолго перестала существовать для хозяина виллы. Несмотря на всю свою мудрость, всю жестокость и могущество, Математик Жюстен пал жертвой тех же чар, что погубили до него и Цезаря, и русского царя. — Красиво, — пробормотала Софи, устроив подбородок на плече Паскаля, и тут же добавила: — Ты неудобный и круглый. Куда на тебе столько мяса? — Считаешь, что я толстый? — проворчал Жюстен. Софи заглянула в лицо наркобарона, изучая его настроение, и только потом ответила, игриво спрятав ладони под его льняной рубашкой. Паскаль с удовольствием чувствовал прохладу ладоней, поднимающихся от крупного живота к груди. Он не понимал, как её руки остаются холодными, когда тело было таким горячим. — Подумала и признаю ошибку, — прошептала Софи. — Мужчины должно быть много. Паскаль только покачал головой. Некоторое время они продолжали смотреть на непроницаемый ковёр джунглей. Тот вставал над лагуной словно зелёная волна, грозящая захлестнуть причалы и служебные сараи. Внизу белели катера. Часовой неторопливо прохаживался на вышке посреди островка, а гидросамолёт с треском винтов разгонялся по воде. К полудню он доставит на виллу последние запасы к намеченному празднику. Жюстену исполнялось пятьдесят. Он не хотел большой публичности. — Если бы я не знал, что тебе платят, чтобы ты жила со мной, я бы влюбился, — задумчиво отметил le revendeur, по-крестьянски отхлебнув тафию. — Мне не платят за то, чтобы я спала с тобой, — ореховые глаза Софи с лаской прижмурились, повторяя мягкую улыбку на губах. Она лгала. * * * Три часа в пути пролетели почти незаметно. Когда сумерки опустились на джунгли, покрыв реку сплошным ковром фиолетового марева, яхта сбавила ход. Теперь она шла не в стремнине, ей постоянно приходилось давать повороты в сужающейся протоке. Бивис не видел этого, но в точности те же манёвры выполнял проводник, ведущий резиновую лодку его напарника. Временами мангры подступали так близко к её бортам, что над палубным леером наклонялись их широкие и мясистые листья, покрытые блестящей от воска кутикулой. Зажглись огни, окружив катер уютным медовым светом, а разговоры сами собой стали глуше. Теперь итальянская яхта выискивала путь в темноте прожектором, а над деревьями впереди поднималась слабое световое зарево. Гулкое эхо пронеслось в небе вместе с ярким силуэтом заходящего на посадку вертолёта, и стюард громко объявил, что гости могут готовиться к высадке. Лагуна открылась внезапно. Она выступила из фиолетового марева ярким пятном, украшенным разноцветными нитями гирлянд и красными крышами белой как снег гасьенды в глубине парка. Центр её полукруглого бассейна занимал крошечный островок, покрытый кустарником и декоративными камнями. С поднимавшейся над островом сторожевой вышки бил прожектор, описывая круги по воде и пытаясь достать даже до противоположного берега. Судя по равномерности его движений, им управляла автоматическая система, наверняка дублирующая луч прожектора фокусом камеры видеонаблюдения. Впрочем, и без прожектора хватало света: два блока ламп, полыхавших синим пламенем дневного света, были установлены на берегу — на краях каменной стены, опоясывавшей поместье. Их с лихвой хватало, чтобы видеть рябь волн на воде, поднятых винтокрылой машиной. Освещение двора и вовсе заставляло ночь отступать к завесе деревьев, а взамен дарило взгляду блистательный парк. Трёхэтажная вилла в стиле колониальных вельмож поднималась над открытым пространством между лагуной и террасой, опоясавшей её первый этаж. Если смотреть со стороны реки, слева к ней примыкало длинное строение, возле которого сновали официанты и курили двое неприметных мужчин в пятнистом хаки, а правая часть двора оставалась в полутьме. С катера Бивис видел сетчатые заграждения и крепкий забор из параллельных металлических трубок, который опоясывал нечто вроде маленького рукотворного болота размером с пару теннисных кортов, но других деталей рассмотреть не успел — яхта вошла в сердце светового поля, повернувшись бортом к длинному пирсу. Публика на палубе взорвалась аплодисментами, а гитарист издал несколько бравурных аккордов. Навстречу катеру по пирсу шагал грузный мужчина в полотняных брюках и расстёгнутой до пупка белой рубашке. Он шёл босым, но на груди и толстых руках блестело золото. Его широкое лицо сияло в зубастой улыбке, а над большим лбом кудрявился венец седых, но ещё буйных волос. По традиционным законам гостеприимства сеньор Паскаль, известный Бивису по фотографии и прозвищу Математик Жюстен, лично встречал своих гостей. Рядом с ним, скромно сложив руки поверх небольшого клатча, держалась смуглая девушка в закрытом синем платье. Но строгость наряда играла с ней злую шутку, подчёркивая спокойствие позы и мягкость лица. Наверняка она сознательно избрала этот почти офисный стиль, отлично зная о сексуальном контрасте с шикарными нарядами гостей. Бивис видел и её фотографию — Софи Бонне. К сожалению, до встречи со служанкой он никак не мог уточнить, знает ли она о предстоящей эвакуации, и, если да, то как к ней относится. Сейчас весь вид Софи демонстрировал одно удовольствие от её скромной роли в тени богатого гвианского пеззонованте. В полушаге за спинами хозяев замер третий человек. Бивис едва не пропустил его присутствие, но профессиональный инстинкт указал ему на упущенную опасность. Человека выдали штаны. Вместо брюк или коктейльных чиносов человек носил плотные чёрные штаны с накладными карманами, а взамен туфель на его ногах красовались неброские спортивные кроссовки. И никакая рубашка уже не могла спрятать от взгляда Аарона, что он видит перед собой военного. Сами военные думают, что отлично умеют прятаться в толпе, но это не так. Мало кто не почувствует их тяжёлое внимание, их нескрываемое чувство собственного превосходства, не заметит руки, по старой привычке убранные за спину. Teniente Торрес смотрел прямо на Бивиса спокойным, изучающим взглядом. И смотрел на него одного.
-
Очень мощно, мне кажется что не зря я выбрал *вечеринку* и проигнорировал авиаудар. Хотя можно было и совместить.
-
Что ж, это новый рекорд xD но персонажи всё так же подобраны со вкусом)
-
Начинаешь читать и невозможно оторваться)
-
-
Читаем с удовольствием. Как и всегда)
-
Моя жизнь — мой праздник, месье.
А посты 13го - уже мой праздник. Насколько разные посты проникают на глагне, конечно.
-
Публика на палубе взорвалась аплодисментами
Мы тоже. :)
-
Ах, это потрясающе атмосферно! Будто на экскурсии в джунглях побывала)
-
-
Как всегда, завораживающий текст. Великолепные и страшные джунгли, живой единый организм. И люди, тоже живые, но такие разные)
И конечно, статистика!) Основательность! Классно же!)
-
|
Девять тысяч долларов не платят просто так.
К услугам «Цереры» обратился не конкурент Мерлина Брайана Маллори. По крайней мере, не тот конкурент, которого понимают в строгом смысле этого слова. Администрация крупнейшей криптовалютной биржи Северной Америки имела такое количество параллельных проектов, что со стороны затруднительно было определить, не сражается ли её правая рука с левой. Механизмы электронной спекуляции противопоставлялись надёжному блокчейн-банкингу. Обменные пункты «серого» нала соседствовали с юридическими конференциями, содействующими процессу легализации виртуальных платёжных средств. Курьерская сеть, перевозившая в рюкзаках и сумках пачки долларов, финансировалась через средства деятельности благотворительных фондов. Иногда говорят, что корпорации сами создают себе бизнес, а работа работает ради работы — возможно, в этих словах живёт истина, упакованная в накрахмаленный белый воротничок.
Миру, который привык поддерживать сам себя, не требовалось откровение, свидетелем которого стал Мерлин Брайан Маллори. На свою беду коммерсант предупредил тех, кому верил, желая указать на отпечаток неведомой воли, что раскалённой нитью пронизывал кубические структуры блокчейн. Как известно, благими намерениями вымощена дорога в гроб.
* * *
— Это могло нас похоронить, — сказал человек, семь лет влачивший жизнь бедного студента: до тех пор, пока не стал лауреатом престижной стипендии Калифорнийского университета.
Даже на рабочем месте этот человек носил футболку с дурашливой пивной кружкой и застиранные джинсы. Ему отвечал миловидный белокожий мужчина с аккуратной причёской и мягкими глазами, которому никто не пророчил будущее мультимиллионера.
— Как похоронить? — спросил миловидный мужчина. — Я даже не до конца представляю себе, что это.
— Это китайский код, если судить по особенностям синтаксиса. Макровирус, — почти с восхищением объяснил первый и потянулся за стаканом с виски. — Информационная бомба, которая содержит список постоянно обновляемых пингов. Несколько миллионов эхо-запросов, и даже уложились в стандартные восемьдесят четыре байта. Только заголовки слегка дополнены. Они сохраняют верный ключ, имитирующий пользовательскую машину, но определённая замена указывает получателю пинга присутствие программы на адресе. Красивое решение, хотя мы пока не знаем точный принцип преобразований. Очень красивое.
— Потенциальный ботнет?
— Как наиболее вероятный сценарий. Интересно то, что её первоначальное исполнение дублируется на большинстве языков. В том числе тех, на которых написан навигатор в твоей машине. ECU, объектно-ориентированное… Она способна прописаться почти в любую точку Интернета вещей, используя блокчейны как анонимайзер и универсальный ретранслятор, который никто не захочет остановить. Да и сможет ли?
— Но она ничего не делает, — второй мужчина зябко пожал плечами.
— И не сделает. Не сама.
Бизнесмены смотрели на тускло светящийся экран с диагональю в тридцать два дюйма. Экран занимал часть стены в скудно обставленном кабинете. Слева золотился ночной Лос-Анджелес, вид на который открывался с сорок второго этажа офисной башни в Сенчури-Сити. В отличие от голливудских стереотипов, экран не демонстрировал собеседникам ничего сверхъестественного. Даже, можно сказать, ничего такого, чего не видел любой системный администратор в любом уголке Земли: чёрное окошко командной строки и список директорий из распакованного архива. Суть проблемы жила не в представлении, а в содержании. Большинство папок имело длинные корневые имена, состоящие из букв и диакритических символов — по-видимому, их сознательно копировали в таком виде, извлекая из неких локальных хранилищ. В параллельно развёрнутом окне тянулись строки исходного кода с цветовыми комментариями.
— Оно скользит по временным файлам. И… просто… присутствует? Ни логирования, ни выводов, ничего? — не понимал второй. — Я читал вашу аналитику. Там ни поправок к протоколу майнинга, ни специализаций под биржевой интерфейс. Просто список адресов. Пустых адресов. Парагвай, Пекин, Богота… список постоянно меняется.
— Да, — человек с пивной кружкой на груди вздохнул, — и это намного хуже. Реализация у нашего гостя довольно сложная, но идея проста как мир. Это свисток, который мог бы позвать дракона, когда придёт время. Из всех уголков нашей сети.
— А когда оно придёт? — спросил белокожий мужчина, владевший одной из крупнейших криптовалютных бирж Северной Америки.
— Давай поговорим с Гонконгом, пока вычищаем эту херню из своей задницы. Я думаю, у нас появилось право на пару вопросов. И благодари свой вегетарианский сельдерей, или во что ты там веришь, что мы об этом узнали.
— Это не смешно. Мы убили человека, Крис, — тихо сказал мужчина с модельной причёской, но его неряшливый собеседник только дёрнул щекой:
— Я серьёзно. Скажи «спасибо». Грядку ему вскопай, я не знаю.
* * *
Цена контракта составляла девять тысяч долларов США, и это была твёрдая, окончательная цена. «Церера» не обманывала ни клиентов, ни исполнителей, потому что бизнес, которым она занималась, слагался из тех же кирпичей, из которых строились ещё римские тракты. Убеждённый капиталист назовёт их корпоративной политикой в области качества, маркетолог заговорит о репутации бренда, а люди простые и невзыскательные обозначали эти кирпичи таким же непритязательным словом: «доверие». На доверии строилось всё. Другой вопрос, что доверие не обязано исключать логику рынка. «Церера» могла обмануть исполнителей. Могла ликвидировать. Она всегда могла подобрать новых, а слухи о вероломстве работодателя на нелегально существующих форумах вряд ли получат подтверждение. Но… зачем? Такое положение дел цинику может показаться ироничным, но «золотые правила» Канта вполне работают и в рамках рациональных экономических моделей: проще не обманывать. Речь не шла о цели такой степени важности, что после уборки нельзя оставлять свидетелей. В мире взрывают самолёты и торговые центры, почти открыто признаваясь в этом по телефону — так чего стоило одно-единственное убийство? К сожалению или счастью, точно не того, чтобы совершать два новых. Для Бивиса и Боунса оно стоило ровно девять тысяч долларов.
Впрочем, честность не эквивалентна гуманизму, и если бы один из операторов погиб, с аналогичной лёгкостью «Церера» выплатила бы гонорар в одни руки вместо двух. Она не задавала бы вопросов на тему обстоятельств успеха. Фонд оплаты труда, каким бы криминальным и незаконным он ни был, был утверждён в обобщённой форме и подписан персонально финансовым директором «Цереры». Один получатель, два или десять — не имело значения. Тем не менее, Бивис и Боунс выжили и вернулись.
Доверие.
На конспиративной квартире, расположенной в пригороде Филадельфии со смешным названием Король Пруссии, улыбчивый врач помог Боунсу прийти в себя. Он с одобрением оценил сделанную из бинтов подушку. Пока шла подготовка к операции, а по мускулистому плечу Уилмана растекалось онемение местного наркоза, врач между делом поинтересовался на тему принимаемых стероидов и возраста Джека, затем рекомендовал изменить атлетическую стратегию: «К тридцати пяти из-за мышечной массы у вас начнутся проблемы с костями. Но пока развлекайтесь. Молодость вылечит». Этот доктор, казалось, был способен болтать без умолку. Он рассказывал то о комиксах, которыми увлекается его сын, то о том, как пришлось хирургически удалять ногти женщине, которая отказалась говорить.
— Знаете, напомнило один случай. Неприятно было. Там… своя специфика, да. Я в Ираке служил, потом преподавал в Вальтере Риде. Людей спасал. Знаете, после такого неприятно калечить, — доктор покачал головой. — Да и девушке больно. Разве же так можно? Обычно я стараюсь отказываться, но в тот раз другого специалиста не нашли. Мы, конечно, разобрались с вопросом достаточно быстро, обошлось без инцидентов… О, кстати, ваша пуля. Смотрите, какая красавица. Оставите на память?
На самом деле, во многом их работа действительно была охуенной.
* * *
К четырнадцати ноль-ноль огонь в прихожей дома 1106 по Фэйрвью-драйв, Монторсвилл, штат Пенсильвания, успешно ликвидировали. Официально эта земля именовалась Содружеством Пенсильвания — в честь идеалов братской любви, которые исповедовал квакер и отец-основатель Уильям Пенн. Девиз содружества гласил: «Добродетель, свобода и независимость». Именно такие люди, добродетельные и независимые, служили в полиции штата. Мало какой идеал сохраняет небесный блеск, когда падает в грязь реального мира, но шериф Мэтью Туск и офицер Колин Джонсон всё же оказались честными, старательными и добродетельными полицейскими. Они сделали всё, что могли и умели.
Над обугленным телом высокого мужчины сверкали вспышки фотокамеры «Никон». К огромной удаче Бивиса, домофон Мерлина Маллори не имел функции записи и служил исключительно электронным «глазком». Коробку «ФедЭкс» приобщили к списку вещественных доказательств. Грязные следы ботинок сорок третьего размера со второго этажа легли в фотоматериалы дела. Распростёртые на газоне тела чернокожих бандитов окружала жёлтая лента, пляшущая на сумрачном ветру, а полицейские растягивали над нею широкий тент, чтобы защитить сцену преступления от надвигающегося дождя. Их светоотражающие жилеты тихо хлопали — будто яркие крылья мотыльков, собравшихся посмотреть на погасший огонь. Перемигивание сирен отражалось в домах, за окнами которых белели обеспокоенные лица вернувшихся домой соседей. От школы, один за другим, отъезжали узнаваемые школьные автобусы производства «Блю Бёрд», развозя не особенно огорчённых детей по домам. Среди них чернели сутаны двух священников, которые старались помочь учителям в координации развозки. Один из них и не подозревал, какую неоценимую услугу он может оказать следствию. А дело, между тем, шло к тому, что на сонной Фэйрвью собрались все правоохранительные силы города, включая автомобиль транспортной полиции с аэродрома: взрыву было присвоено подозрение на террористический акт.
К пятнадцати часам был уведомлен отдел по борьбе с организованной преступностью в Гаррисберге и на место событий выдвинулись профессиональные криминалисты. Их встречали уже другие люди, потому что Колин Джонсон давал обстоятельные показания под запись детектива, а шериф Туск который час нарезал бесплодные круги по автострадам. Ударил дождь, а его «Краун» всё бродил среди бетонных равнин, пока стеклоочистители смахивали воду со стекла. Шериф вглядывался в пелену над линией холмов, продолжая координировать действия своих людей по рации. В какой-то момент они всё же сменили частоту.
* * *
«Хёнде Ассент» был найден на автопарковке в Блумсберге через три дня. Возможно, операторы «Цереры» могли вернуть его в центр проката автомобилей и не вызвать никаких подозрений, однако отсутствие персональных рисков всегда лучше, чем риск, даже минимальный. Шериф Туск прибыл к осмотру «Хёнде» в восемь вечера. Проехав Милтон и дождливый Данвилл, Бивис оставил автостраду и поступил нестандартно — выбирал дороги местного значения. В Блумсберге Боунс сел на автобус до Аллентауна, стараясь поменьше двигать рукой, а Бивис отправился туда же на другой машине, взятой под другим именем в аренду в один конец у «Хертц». В Аллентауне их встретил человек «Цереры», и остаток пути до конспиративного укрытия операторы проделали в тепле и комфорте большого «Лендкрузера» с символикой частной фирмы по наладке электросетей.
Болгарскую модификацию русского автомата обнаружили через две недели, причём совершенно случайно. Муниципальный садовник, подстригавший газоны напротив церкви методистов, вытащил его из зубцов садового комбайна и в течение трёх дней пытался продать знакомым за постоянно уменьшавшуюся сумму. В какой-то момент один из них напомнил новоявленному барыге о перестрелке и посоветовал обратиться к шерифу. Шериф Туск приехал забирать автомат рано утром, а дело получило новый виток. Несмотря на отпечатки пальцев негра, убитого в трёхстах футах к северу, автомат лежал у дороги. Так у полиции возникло понимание, в каком направлении следует искать.
Священник, опрошенный утром восьмого октября, наконец-то вспомнил необычный автомобиль на парковке, но почти ничего не смог сообщить относительно водителя или номеров машины. Впрочем, долгих расспросов не потребовалось: он сразу узнал бежевый «Хёнде» на экране смартфона шерифа. Из примет водителя добросердечный пастор запомнил только ширину плеч, низко надвинутую бейсболку и чёрную куртку. Экспедитор тягача «Федерал Экспресс», совершавший в тот день регулярный рейс, ничего не смог добавить. Он встречал десятки машин в день и понятия не имел, проезжал ли мимо него бежевый корейский седан. Ни один из свидетелей лихого разворота Уилмана на шоссе не сообщил о нарушителе в полицию. Консультант в офисе прокатной конторы в Гаррисберге ничего не припомнил, но помогли видеокамеры — детектив Форман засвидетельствовал, как машину передали в распоряжение двух молодых людей в низко надвинутых бейсболках, один из которых вдвое превосходил телосложением самого детектива, а другой постоянно копался в коммуникаторе, словно подсказывая напарнику, куда не следует оборачиваться.
Трое убитых негров были идентифицированы и опознаны со стопроцентной вероятностью. Все они принадлежали к уличной банде Гаррисберга под названием «Псы-13» — в честь лихого французского фильма о районе с соответствующим номером. Один имел тюремное заключение, ещё один проходил по делу об ограблении, третий отбывал условно-досрочное и просрочил отметку в полицейском участке. Главу банды, известного по кличке Кокос, задержали шестнадцать месяцев спустя по несвязанному делу, и он отказался давать показания, сославшись на свои конституционные права. Имя Томаса Дрейна, делового партнёра Мерлина Маллори, который пожелал перехватить у друга дорогостоящую тайну и обратился к услугам Кокоса, не прозвучало в суде.
Обследование салона, выполненное с помощью ультрафиолетовой спектрометрии, абсорбционного газоанализатора и других лабораторных методов, не улучшило положение следствия. Прошло слишком много времени, чтобы кожные микрочастицы, пот или волосяные корни сохранились в достаточных для исследования объёмах, а умелая перевязка Боунса не оставила на сиденье ни капли его крови. ДНК-анализ был неприменим. Микроскопические пробы выявили на пластике между передними сиденьями пороховые гранулы, что окончательно подтвердило личности двух подозреваемых. Через год машину возвратили в прокат.
Гарри Купер, арендатор «Хёнде», был объявлен в федеральный розыск по подозрению в убийстве и вооружённом налёте — и, естественно, никогда не найден. Полиция зашла в тупик спустя три месяца поисков, признав случившееся результатом бандитской войны.
Наёмники «Цереры» исчезли бесследно.
* * *
Человек, сидевший за рулём лазурного «Форда», сумел выехать на Браши-ридж за минуту до того, как была поднята по тревоге вся полиция графства. Шериф Туск перегородил Браши-ридж толстозадым «Краун Виком», а недолгое время спустя промчался мимо лазурного «Фокуса», смерив номера голубой машинки подозрительным взглядом. Но их встреча произошла уже на значительном удалении от автострадной развязки, где кто угодно мог следовать куда угодно, потерявшись в административной паутине американских шоссе. Шериф Туск посмотрел сквозь окно патрульного автомобиля на водителя, и тот дисциплинированно опустил окно, губами артикулируя вопрос, чем он может помочь. Через несколько секунд полицейский покачал головой и поддал газу, а водитель на секунду прикрыл глаза. Лазурный «Форд» проехал в тоннеле под шоссе Саскуэханна и углубился в сельскую часть приречной долины. Там он сделал широкий круг через узкие дороги в полях, чтобы выбраться на Семетри-роуд уже в двух с половиной милях от Монторсвилла.
Водитель предусмотрительно съехал в поле и только там снял с руля клаксонную панель, подцепив её пальцами с покрытыми несмываемым лаком подушечками. Из импровизированного тайника появился девятимиллиметровый «Глок» со смонтированными на ствольной коробке ПББС и лазерным прицелом. Водитель разрядил пистолет и убрал в карман, а незаконный в этом штате глушитель вернул в тайник. Как уже говорилось, для людей определённых профессий отсутствие персональных рисков всегда предпочтительнее, чем их минимальные степени. Под незастёгнутым плащом мелькнула серая ткань бронежилета.
В момент, когда детектив Форман поместил видеозапись из автосалона в хранилище полицейских улик, водитель ужинал спартанским салатом в гостиничном номере на другом конце Соединённых Штатов. Вечером следующего дня ему позвонили, используя цифровую телефонию. Затем позвонили ещё раз и прислали видеофайл. Просмотрев его, бывший водитель лазурного «Форда» открыл на смартфоне p2p-мессенджер, чей интерфейс был испещрён иероглифами, и по памяти набрал номер. Подготовка в третьем оперативном управлении МГБ КНР развивает хорошую память.
— Отец, — заговорил он на пекинском диалекте китайского языка, — отец, я звоню по поводу поручения, которое ты недавно дал. Мне не удалось найти нашего родственника, но, возможно, я смог обнаружить его детей. Я пришлю тебе несколько фотографий и записей. Пожалуйста, если они заинтересуют тебя, дай мне знать как можно скорее. Я готов выехать в любую минуту.
-
Модуль получился отличным, я считаю. Играть мне понравилось. Мастер - молодец. По пунктам: - Модуль дошел до конца, что уже само по себе редкость. Здесь отмечу, что история получилась цельной, законченной. Он не оборвался т.н. "логическим концом". Кто-то скажет, что в модуле на десять постов с головы нет ничего сложного. Пиздеж. По насыщенности и интересности он даст фору иным модулям на сотни постов.
- Высокая детализация, много мелочей, которые придали модулю глубину и атмосферность. В первом же посте - исторический, культурный, экономический экскурс по месту действия. И что главное, это было интересно читать. Описание здесь и далее подавалось с разным точек зрения, и, таким образом, получило объем. Использование, пардон, гугла дало еще и наглядность.
- Отдельно хочу отметить эпизод с police radio chatter. Очень живо, очень реалистично. Плюс, еще один POV. Прямо по учебнику.
- Большая вариативность. Сначала я долго размышлял, как поступить в том или ином случае, но потом отпустил себя и делал так, как бы поступил мой персонаж. Дело в том, что зачастую мы заявляем какие-то действия с точки зрения оптимайзинга, а не отыгрыша. Не знаю как, но по совокупности обстоятельств модуль как бы способствовал именно отыгрышу. Имели место быть и морал чойсы. Я долго размышлял, решит ли Боунс уехать, или всё же подберет напарника.
- Общая динамика. Во-первых, мы держали достойный темп в плане постинга как такового. Я не ходил в игру, как на работу, и в то же время обошлось без томительного ожидания очередного поста. Тут, конечно, совпали возможности игроков и мастера. Я убежден, что чем лучше и интересней модуль, тем чаще игроки готовы писать. Надеюсь, мастеру тоже было интересно читать наши посты и делать резолвы.
- Насыщенность событиями. Комбатная часть вышла на ура. Система со своей задачей справилась. Перестрелка получилась именно такой, как мне хотелось. Быстро, кроваво, и реалистично. Понятное дело, что и здесь не обошлось без работы мастера. Еще мне понравилось сочетание коммон сенса с результатами бомжа. То есть даже фейлы смотрелись органично. Я так скажу - с провалами на бросках вышло лучше. Только выиграли, да. Не буду вдаваться в подробные описания, но неудача позволила мне раскрыть персонажа с дополнительных позиций. Компетишн достойный, в меру сложный. Много действующих лиц. Честно говоря, до самого последнего поста я размышлял о человеке в лазурном "Форде" и какую роль он сыграет в нашей истории. По факту - никакую не сыграл. Но самого его наличие - плюс.
- Хорошая история. Нет, серьезно. Стори про двух киллеров оказалась почти эпической. Я говорю не о событиях как таковых, но о бэкграунде. В конце мастер вскрыл карты. Конечно, сами персонажи об этом не узнали, но узнали игроки. Каюсь, в силу моей невежественности я понял не всё.
- Опять же, саспенс и недосказанность в начале поспособствовали тому, что мне было интересно выяснить, чем всё закончится и почему заказали мистера Маллори. Откуда взялись негры? Что за лазурный "Форд"? Почему столько денег? Мастер накидывал то фактами, то событиями. Мне стало жаль дядьку. Так что есть и определенный драматический момент. История в каком-то смысле киберпанковая. Ну, такое. Мелкие людишки, интересы больших корп и дядек. Мы как караси на мелководье, но в городе мы оказались почти акулами. Я не исключал, что мы просрем все полимеры и попадемся. Или что нас уберет работодатель. Боунс - проходной, в общем-то, персонаж. На один короткий модуль. Тем не менее, я переживал за него. Хоть он и плохой человек.
- Боунс. Это отрицательный персонаж, безусловно, хоть и один из героев истории. Я считаю, что Боунс - в большей степени продукт общества. Он психопат, и вопрос этиологии тут неоднозначный. Неблагополучная семья с невысоким достатком, вопросы с происхождением (полагаю, что расовые миксы более характерны для бедной среды со всеми вытекающими), сопутствующая социальная среда, в которой он вырос, и среда, в которой завершилось его развитие, как личности. Неоднократное участие в боевых действиях, наконец. Обществу хотелось бы, чтобы его не было, но тем не менее такие боунсы нужны людям. Вот таким, как его работодатели, например. Джэк неразговорчив, он говорит короткими фразами и словами, по большей части. У него нет внутреннего диалога и особых сомнений, он - человек действия, звериного рода. У него живой интеллект, он думает быстро, но при этом невежественен во многих областях. Нет у Боунса и какой-то цели в жизни. Ему доставляет удовольствие убивать других людей и находится в центре драки, ему интересно. Вне этого его интересы не идут дальше вопросов модной одежды или музыки, например. Нет планов разбогатеть, завести семью или еще чего-то, к чему обычно стремимся мы. При этом, подобно дикому зверю, он дорожит своей шкурой, и вопрос выживания для него далеко не последний. Он не отчаянный головорез, и тем опасен. Трагедия Боунса в том, что он зашел слишком далеко, и для него нет пути назад. Лечение, реабилитация - не про него. Оказавшись на электрическом стуле, он будет знать, за что, но не почувствует раскаяния или каких-то сантиментов. В общем, остановит его только смерть. Мне жаль Боунса, а вот меня он бы не пожалел.
- Посты мастера написаны хорошо и складно. Читается плавно, без запинок, как это бывает при хуевой верстке или общем рукожопии. Я не помню, чтобы дополнительно писал мастеру для разъяснения того или иного момента. Если вопросы и были, то только технического характера, по системе. Тут же отмечу, что ни разу не обсуждал с напарником план действий (не считая стартовых моментов, типа выбора машины). Никаких сговоров в мессенджерах и иже. Поэтому игра получилась более литературной и реалистичной, что ли.
- Если есть pros, то должны быть и cons, но я честно не знаю, чем и как можно пожурить мастера. Вот нечем. Разве что какой-нибудь беспомощной хуетой про две опечатки.
- В сухом остатке я получил один из лучших модулей, в которых играл. А в номинации ван-шотов и вообще коротких историй, этот модуль - лучший. Он достаточно меня впечатлил (более чем), чтобы я написал всё вышесказанное.
-
Отличное завершение отличного модуля. Быстро, весело, брутально.
-
Отличный формат, почитал с удовольствием
|
Парень думал ответить, но потом просто пожал плечами. Наверное, он поступал бы так же. К тому же, Оливер никогда бы не подумал, что в одиночестве ему намного легче бояться. Что это — рвотные позывы морали?
— Не-е-ет, — Эбби заходила по комнате, перейдя на громкий шёпот. — Всё это не ради нас и не у нас в голове. Это просто чья-то ошибка. Или злой умысел.
— Мы ошиблись автобусом? — хмыкнул Флор.
— А подумай сам, Оливер: в ад не ездят на автобусах. Там не бегает этот... маньяк. И там не...
— Не так холодно, да?
— Ты меня что, вообще ни черта не воспринимаешь? — Эбби резко обернулась на каблуках, а Флор смирно развёл руками:
— В принципе, да.
Поёжившись то ли от холода, то ли от страха Эбби встала посреди комнаты, спрятав ладони подмышки.
— Хотя бы какой сейчас год?.. — спросила она.
— Тысяча девятьсот семьдесят восьмой. Хотя это место считает иначе. Оно провалилось к динозаврам.
— Нет, — отрезала девушка, взглянув на настенные часы, стрелки которых замерли в положении 8:13. — Этому должно быть другое объяснение! Должно!
— Ого, — Оливер с интересом прищурился, — ты умеешь злиться?
Эбби удивлённо моргнула, сбившись с мысли.
— Я?
— Ну не я же.
— Э... н-нет. Я... просто не думаю, что мы умерли. Видел кровь на его руке?
— Ах, ты восприняла слово «ад» всерьёз, — сообразил Оливер, тоже слезая со стола. — Свечку возьми. И не парься, я прикалываюсь.
И он повернул ключ в ректорской двери. Тяжёлая створка подалась, и в лицо Флору дохнуло пылью и запустением. За границей оранжевой полусферы клубился морозный сумрак. Казалось, что узор инея проступает в самом воздухе, складываясь в невидимые паутины. Аварис был в самом буквальном смысле закован в ледяной панцирь.
— Прикалываешься... — по её дыханию Оливер почувствовал, что девочка стоит за его плечом, почти прильнув к нему.
— Я отличный шутник, — дежурно прокомментировал Оливер, уже позабыв, о чём они разговаривали. Как хорёк он ёжился на пороге, до боли в глазах всматриваясь в темноту.
Двое подростков медленно вошли в царский кабинет. Из льдистой пыли проступали очертания всё той же массивной мебели. Огонёк отразился во множестве стеклянных сервантов, побежав по длинной веренице шкафов огнистой цепочкой. В высоком алом кресле, что больше походило на трон, высился скелет дородного мужчины, макушкой почти достигавшего дубовой окантовки на спинке. Ниддлтон, как казалось памяти Флора, и правда был человеком солидного роста. По другую сторону письменного стола в кресле замер ещё один скелет: скрючившиеся над блокнотом останки женщины в небогатом платье и с тусклым колье на костяной груди.
— Вот и секретарша?.. — прошептала Эбби, словно почувствовав мысли Оливера.
— И почему только платье валялось в приёмной?.. — еле слышно пропел Флор в ответ.
Эбби предпочла не отвечать.
— Смотри, сколько тут всего, — Флор взял свечу из рук спутницы и повёл ею в сторону большого деревянного глобуса на позолоченной оси. — Да коммуняки бы живьём их сожрали.
— Пожалуйста, замолчи, — попросила Эбби. — Мне страшно.
Мальчик неторопливо прохаживался по кабинету, освещая тёмные ниши, и задёргивал шторы на светлых окнах. Ему и самому не хотелось думать о том, что безглазое лицо убийцы следит за ними, медленно поворачиваясь вслед за перемещением света в окнах.
На столе между широкими руками Ниддлтона лежали несколько папок, сводный лист из гроссбуха и развёрнутая газета. По-видимому, в нищем подобии университета обязанности бухгалтера выполняла секретарша.
|
— Блядь, придуманный, — Оливер встал первым, скривив тонкие губы в неприятной улыбке, и шаркнул спичкой, поднеся её к лицу. — На, смотри.
С высоты своих семнадцати лет и семидесяти одного дюйма он наконец-то разглядел, кто напал на него в темноте. На полу коридора сидела девушка примерно того же возраста в аккуратном клетчатом пальто. Каре светлых волос — не крашеных, а просто по-американски светлых — лежало поверх широкого красного шарфа, а из кармана торчала шапка с большим забавным помпоном. Оливер вспомнил этот шарф, хотя не мог в точности сообразить, откуда он взялся. Возможно, Флор видел его краем глаза, садясь на автобус в Хелене. Но, если поверить в это, приходилось поверить и в то, что кто-то смог выбраться из ямы, миновав водителя и лобовое стекло. Интересно, где продают такие мозги?
Спичка догорела, вернув за окно антрацитовую темноту ночи. Закат практически потух над горами вдалеке, и теперь лишь тонкая багровая нить напоминала о существовании горизонта в мире, лишённом прошлого и будущего. Отойдя ещё на пару шагов, подросток в размышлениях добавил:
— И если мы говорим об одном автобусе, очень мило с твоей стороны было оставить меня подыхать. Не то чтобы я удивлён, но...
— Чего?! — вскинулась девушка.
— Всё в порядке, — хмыкнул Оливер. — Не сильно и хотелось.
— Я не... Блин! А что с ним произошло?
— Хм? — Флор всё-таки отвлёкся от таблички с фамилией ректора, которую рассматривал с совершенно пустым интересом. Ему было плевать на ректора университета, в который он никогда не планировал поступать, но глаза нуждались в точке фокусировки, чтобы перестать испуганно коситься в темноту холлов. — Ты не помнишь?
— Последнее, что я помню — задремала в дороге, а потом... потом... — в темноте тихо зашуршало пальто. Мальчик понял, что девушка бессильно опустила руки на пол. — Я... сама не понимаю. Очнулась на площади в фонтане, лицом в снегу. Одна. Ни вещей, ничего. И всё какое-то другое — как будто из прошлого. А ещё тот труп. И другой. И этот монстр! — она спрятала лицо в ладонях, глубоко вздохнув. — И слишком холодно для кошмара. Еле спаслась от него...
Девушка неожиданно протянула Оливеру руку.
— Кстати, я Эбби.
— Ага.
— Оче... а... — она на секунду примолкла. — А ты, значит, в автобусе очнулся? Где он? Он на ходу?
«Твою мать, прекрати столько болтать!» — мысленно взвыл Флор, которому за каждым звуком чудился скрип лестницы.
— Он в аду. Давай-ка в кабинет, — тихо сказал он, потянув дверь в берлогу мистера Ниддлтона.
-
-
Он такой милый колючий ёжик, когда ругается ^^
|
Звуки выстрелов «Зиг-Зауэра» и «Глока» стали почти неотличимы один от другого. Боунс стрелял наверху, тактическим шагом приближаясь к замершему автомобилю. Австрийский пистолет, предназначенный для пользования значительно менее сильных людей, вздрагивал в руках оперативника практически без отдачи. Гильзы подскакивали над его плечом одна за другой, чтобы покатиться по гравийной дорожке — назад, к поленнице. А в растрескавшемся лобовом стекле появлялись крошечные пробоины. Обе пули Боунса легли в район левой груди — немалая кучность на дистанции в двадцать пять метров. Водитель дёргался от каждого попадания, прекратив выкручивать руль и обмякнув в кресле. Скорее всего, его ноги соскользнули с педалей, а оставшаяся без управления «Камри» медленно тронулась навстречу Боунсу. Из чего следовал вывод о том, что у старенького седана стояла автоматическая коробка передач — впрочем, как у большинства из двухсот пятидесяти миллионов легковых автомобилей, используемых на территории Соединённых Штатов.
Однако прежде чем Боунс успел перевести прицел влево, к пассажиру, воздух над его головой хлестнула трескучая очередь. В ней утонули и три быстрых выстрела Бивиса на веранде, заглушённые зычным эхом автоматического оружия. Последний из негров на ходу распахнул заднюю дверь, вывалившись на асфальт и прикрываясь автомобилем. Он поднял автомат над багажником, поливая огнём сектор, пока ещё находившийся в стороне от Уилмана. Джек успел мельком углядеть древесный оттенок цевья — похоже, самый прыткий из противников использовал укороченную модификацию экспортного русского автомата. Классический выбор в гетто какого-нибудь Гарлема, но странный для провинциальной Америки.
* * *
В эти же секунды Мерлин Брайан Маллори грузно опускался на колени. Он действительно послушался окрика Брю: бездумно и совершенно наивно, как поступает человек, никогда не попадавший в экстренную ситуацию и не знающий, как поступать. Он повернулся и сделал шаг за порог, продолжая бормотать что-то о непонимании. После чего экспансивная пуля производства «Федерал Премиум» разорвала ему печень. Аарон знал, что угодил в печень — это было понятно по тёмной, почти чёрной крови, немедленно и широко проступившей на белой рубашке. Следующая пуля прошила лёгкое Мерлина. Она прошла в полудюйме от позвоночника, калеча нежные пузырики альвеол, но её энергии не хватило, чтобы уронить массивного мужчину на пол. Это сделала третья пуля. Последний выстрел Бивиса пришёлся в затылок Маллори, и только тогда коленопреклонённая жертва упала лицом в коврик с вышитой надписью «Не забудьте вытереть ноги».
За спиной Бивиса продолжал дышать осенним спокойствием городок. Дети вдалеке всё так же носились кругами по теннисным кортам, возможно, ещё не сообразив, что слышат выстрелы. Впрочем, расстояние в семьсот футов почти скрыло здание школы от глаз Аарона. Ни напуганных прохожих, ни других машин: если бы не автоматная стрельба на Аллендейл, мироздание могло бы сделать вид, будто не заметило смерти Мерлина Брайана Маллори, этого завсегдатая криптовалютных бирж и блокчейн-конференций.
* * *
Скромный лазурный «Форд» — на сей раз стоковый «Фокус» две тысячи девятого года — ехал по Уиллоу-стрит, держа тридцать миль в час. Он не отклонялся от курса на север, хотя мог бы свернуть на Найсли или Артур-роуд. Или даже на Уэлдон. В конце концов, в Монторсвилле проживало четыре с половиной тысячи человек на четырёх квадратных милях. Тысяча сто человек на квадратную милю. Квартал, который образовывали Тул-стрит, Фэйрвью-драйв и Сидар-стрит, имел площадь в ноль целых двадцать три сотых квадратных мили. В нём имелось двадцать пять перекрёстков. Каждая жилая аллея состояла из нескольких жилых домов, от четырёх до семи. Двести человек. Более ста домашних хозяйств. Средняя вероятность того, что лазурный «Форд» свернёт на Уэлдон или Найсли, каждый раз колебалась в районе четырёх процентов. Средняя вероятность того, что «Форд» будет принадлежать жителю одного из окрестных домов, составляла твёрдые пять процентов. Не так и мало, учитывая, что «Фокус» проехал мимо нескольких перекрёстков подряд, увеличивая вероятность поворота на каждом последующем.
Однако этого не случилось ни на первом перекрёстке, ни на четвёртом.
Лазурный «Форд» с одиноким водителем за рулём держал ровные тридцать миль в час, следуя в сторону Фэйрвью. Когда далёкие перекаты рукотворного грома настигли его, водитель не изменил ни скорость, ни позу, ни выражение лица. Для него не существовало злополучных случайностей или досадных совпадений. Не существовало высоких и низких вероятностей. С парадоксальной уверенностью фаталиста он знал свою судьбу, и держал свои тридцать миль в час. В точности как и советовали знаки на оставленных позади перекрёстках.
|
Вскоре за дверью зазвучали тяжёлые шаги. Сквозь тонкое дерево они слышались скорее как ритмичный мягкий стук, и Аарон догадался, что хозяин — по всей видимости, крупный мужчина под стать фотографии из короткого досье — торопливо спускается по лестнице. Шаги замерли перед дверью. Несколько секунд царила тишина. Действия Маллори легко поддавались визуализации. Уилман заметил верно: гражданские думают долго. Гражданские думают предсказуемо. В рамках знакомой модели поведения они каждый раз поступают одинаково. Кладут телефон в один и тот же карман. Закрывают замки на одно и то же число оборотов ключа. Предпочитают одну и ту же еду. Ходят одним маршрутом, чередуя его разве что в пределах заведомо очерченной вариативности.
Поэтому Брю без труда мог бы вообразить, как Мерлин Брайан некоторое время рассматривает его на экране видеофона, а потом... а потом щёлкнула дверная цепочка, за ней хрустнул замок и дверь отворилась.
Мерлин Брайан Маллори, сорок три года, стоял на пороге собственной персоной. Он был облачён в белую рубашку с закатанными над волосатыми предплечьями рукавами, и брюки свободного кроя — кажется, такие любили модники семидесятых. Этот мужчина был высок ростом, слегка возвышаясь даже над длинным Бивисом, но производил не гнетущее, а скорее респектабельное впечатление. По-гречески кудрявые волосы, безвольная линия губ и внимательные карие глаза завершали образ человека, которого они явились убить.
— Здравствуйте, — первым поздоровался Маллори и кротко улыбнулся. — Прошу прощения, но я не ждал посыло...
Оглушительный хлопок взрывпакета из вещества со сложным названием циклотриметилентринитрамин заглушил конец его фразы. С4 — удобная и пластичная взрывчатка. Соотношение её бризантности и рабочей массы позволяет носить в кармане кинетический таран ужасающей силы, которая легко сминает двери, окна и даже непрочные стены. И Аарон Брю заключил, что именно этот таран пустил в ход его напарник секунду назад.
«10-76».
Где-то могут сказать «10-79» или «10-80».
Но значение всегда будет одним и тем же: взрыв.
Спустя миг зазвучали визг тормозов и крики, а губы Мерлина ещё шевелились, проговаривая никому не нужные слова.
* * *
Джек Уилман понял, что предположил всё правильно, когда автомобиль миновал разлапистую пихту у почтовых ящиков. Человек, который слушает Честера Беннингтона, не будет ездить медленно по знакомой улице. Человек, который слушает Честера Беннингтона, не поедет в гости на подержанном универсале — всё-таки, они были в Пенсильвании, а не Северной Дакоте. А человек, который медленно ездит на «Тойоте Камри» с пластиковым дефлектором на капоте, не будет слушать «Линкин Парк». Для кого-то это наука, а кому-то хватает предчувствия. Когда «Тойота» приблизилась к ловушке Уилмана, солнце скрылось среди облаков. Аккуратно выглядывая над поленьями, пахнущими свежим деревом и сырым брезентом, Уилман наконец-то смог разглядеть её пассажиров. Спереди, почти касаясь друг друга плечами, сидели два коротко стриженных темнокожих, а третий примостился на заднем сиденье, упираясь обоими локтями на подголовники передних кресел. Все трое были упакованы в безразмерные балахоны и куртки тёмных оттенков, а на голове того, кто сидел сзади, красовалась лыжная шапочка. И все трое смотрели в сторону дома 1106, не произнося ни слова — по-видимому, искали место для парковки.
Газон перед почтовым ящиком взвился в комьях земли и дыма, когда палец Боунса утопил кнопку взрывателя. Машину бросило юзом. С воплем неожиданности водитель дёрнул руль, нечаянно утопив педали газа и тормоза одновременно, и «Камри» сделала почти полный круг, вылетев задним колесом на окраину противоположного участка. Бывший солдат увидел, как лопнули боковые стёкла машины и сидящий на пассажирском сиденье негр с криком хватается за лицо. Под его пальцами пузырилась кровь. Не приходилось сомневаться, что в ближайшие минуты этот пассажир уже никуда не отправится на паровозе битвы. Возможно, осколки ранили ему глаза или близкий взрыв травмировал барабанную перепонку. Над воронкой у покосившегося почтового ящика клубился султан зябкого дыма, постепенно разрастаясь в полупрозрачное белое облако...
— It's so unreal, — пел Честер сквозь потрескивающий динамик. — Didn't look out below...
|
«ШОКОЛАДНЫЙ ЭКЛЕР» «Информация освобождает, она стала единственным ключом к прогрессу». — Кофи Аннан, 7-й Генеральный секретарь ООН 25 сентября
Монторсвилл, Пенсильвания, США Континентальная осень понемногу сходила с ума. Дни, когда с яркого неба Среднего Запада жарило солнце, сменялись проливными дождями. Словно сама королева насылала их из Лондона на непокорные колонии. Или выход из Парижского соглашения сказался на климате раньше президентских ожиданий. Впрочем, у Мерлина Брайана Маллори и без дождя хватало поводов, чтобы поехать крышей. Некогда статный, но уже полнеющий мужчина с кудрявыми тёмными волосами был из людей, которые переодеваются в мягкие штаны, когда приходят домой, и закрывают после себя двери в ванную. Врождённая обстоятельность досталась ему вместе с пенсильванским прошлым. Предки Маллори происходили из первых эмигрантов в этих местах, когда Пенсильвания ещё звалась Новой Швецией. Высокий рост и глубокий голос делали Мерлина похожим на мужчин-моделей, позирующих для Кельвина Кляйна. Однако внешность прирождённого лидера сгубили круглосуточный офис и плохое питание. Бледный, одутловатый и осязаемо мягкий, сейчас Мерлин скорчился над ноутбуком в полутёмной спальне, перепроверяя ход архивации. Солнце пробивалось сквозь наглухо задёрнутые шторы, высвечивая уголок адресной строки на семнадцатидюймовом экране. При желании и возможности, любопытствующий полтергейст мог бы прочесть первые буквы адреса, который принадлежал официальному сайту американской Комиссии по ценным бумагам и биржам. В последние недели хозяин ноутбука находился на грани того, чтобы поверить даже в полтергейстов. Особенно в полтергейстов. Но больше всего Мерлин Брайан Маллори верил, что успеет. Он чувствовал себя неуютно, заменив знание на ничем не подтверждённую убеждённость. Так дети, бывает, верят в правильное и неправильное. Вера никогда не служила Маллори верной спутницей. Религиозная конструкция, основанная на постулате слепого доверия, претила интеллектуальному складу его ума. С другой стороны, как человек, проработавший с опционами без малого шестнадцать лет, Мерлин давно свыкся с мыслью, что ни один адаптивный фильтр не поможет предсказать хаос спекулятивного рынка. «Быки», «медведи» — в какой-то момент эти стереотипные модели поведения становятся смешными. Ими завлекают школьников в торговые боты. Спустя много лет трейдер начинает руководствоваться сложным концертом из ретроспективной аналитики, перекрёстных хеджей, пиратской удали… и веры. Иррациональной, несостоятельной, математически необоснованной. Впрочем, и вне религиозного контекста мало кто согласился бы поверить в то, во что начинал верить Мерлин Брайан Маллори. Архивация почти завершилась. * * * С самого утра над федеральной автострадой номер двести двадцать клубились зябкие облака. Порой солнце прошивало их плёнку, чтобы рассечь холмистый пейзаж Пенсильвании колоннами золотого света, но большую часть времени оперативники «Цереры» ехали в прохладе и серости. В промежутках между городками, которые походили один на другой как близнецы, им оставалось разве что разглядывать большие биллборды или разгадывать сложную систему дорожной нумерации. Порой двести двадцатое шоссе называлось Интерстейт номер восемьдесят, порой сливалось с нью-йоркским федеральным маршрутом. На самом деле, за номерами крылись бесконечные административные дрязги крохотных графств, региональных и прочих властей. Эта череда юрисдикций даже здесь, на открытых зелёных просторах, напоминала о кибернетической сущности Соединённых Штатов. К полудню малоприметный «Хёнде Ассент» добрался до просторной развязки, где вправо отклонялась асфальтовая широкая петля. Съезд делал полный круг, а у провинциальной церквушки с синей черепицей и дощатой колоколенкой нырял под бетонный мост. Так приезжие покидали мир федеральной автострады и пересекали в черту города. За серией из трёх торговых моллов с огромными автомобильными парковками начинался другой мир — мир американского захолустья. Бесконечными казались здесь квадраты жилых аллей. Над газонами склонялись кедры, чередуясь то с аккуратными типовыми коттеджами, то с автомастерскими или дремлющими на стапелях катерами. Вдоль обочин центральных улиц стояли пикапы и универсалы, причём на глаза нередко попадались модели начала девяностых. И лишь далеко на юге виднелась слабая синяя дымка — там, где вытянулось лётное поле аэродрома «Уильямспорт». Население городка неуклонно убывало начиная с восьмидесятых — следствие экономической депрессии, охватившей индустрию северо-восточных штатов. К две тысячи шестнадцатому оно насчитывало четыре с половиной тысячи человек, проживающих на приблизительно четырёх квадратных милях. Аллергией на современность, по-видимому, городок был обязан историческим корням. Родившись вокруг индейской деревни и приняв удар франко-индейских войн, Монторсвилл затем стал домом для пилигримов Моравской церкви, которые следовали на запад. И когда пилигримы ушли, его жители не сумели придумать себе новой цели. В этом городе не было своей индустрии. Кое-как цеплялась за жизнь сфера услуг. Но даже при беглом проезде становилось ясно, что Монторсвилл умирает и рано или поздно умрёт. Возможно, своим существованием он был обязан только аэропорту и трём торговым моллам у съезда с шоссе. * * * С древних времён человек учился охотиться, подражая хищным животным. Например, огромным соколам Скалистых гор, которые способны часами кружить над равниной. Поэтому первый круг, по обыкновению, был сделан разведочным. Уилман вёл автомобиль, придерживая руль смуглой рукой, пока Аарон Брю возился со смартфоном на пассажирском сиденье. Фэйрвью-драйв широкой дугой повторяла северо-западную границу городка. Двигаясь по ней к дому номер 1106 со стороны шоссе, оперативники держали по правую руку переплетение сонных аллей. Слева к самой дороге ластилась относительно густая роща. За ней лежало двести двадцатое шоссе, по которому полчаса назад приехали Бивис и Боунс. В чистой теории (и с огромной долей везения) можно было, не долго думая, вывернуть руль и проломиться сквозь кустарники, чтобы вернуться из городка на обочину автострады. На практике же шоссе попросту терялось в глубине рощи. Впрочем, с приближением к нужным координатам роща отступала всё дальше, а слева начали появляться дома. Вскоре глазам двух мужчин открылся и приземистый особняк в классическом, почти викторианском стиле. Практически весь первый этаж занимала крытая веранда, опоясывающая фасад от края до края. Низкая крыша переходила в ряд широких окон второго этажа, а слева к дому примыкал закрытый гараж. Сейчас на дорожке перед ним не стояло машин — насколько было известно «Церере», по Монторсвиллу Мерлин перемещался на такси. Пространство в радиусе десяти метров от дома занимали зелёные лужайки, выстриженные до пепельного цвета, а с задней стороны подступал внутренний двор, обнесённый декоративным белым заборчиком. С тыльной стороны владения 1106 проходила и Аллендейл-драйв — полоса спёкшегося асфальта с разбитыми краями, лишённая даже разметки. Её кривой изгиб заключал дом мистера Маллори в неправильную трапецию между двумя дорогами: удобное положение для атаки и с фронта, и с тыла. Правда, вряд ли городские архитекторы руководствовались этим соображением, прорабатывая уличную планировку. Именно с Аллендейл-драйв, откуда невооружённым глазом можно было рассмотреть ситцевую занавеску на кухонной двери Мерлина, Аарон смог перехватить вай-фай от щедрого роутера мистера Маллори, и дальнейшее стало для него делом техники. Несмотря, казалось бы, на солидную эрудицию в области ай-ти, криптовалютчик пользовался паролем adminadmin123. Генератор паролей взломал эту защиту за двадцать четыре секунды, подобрав нужную комбинацию из первых восьми тысяч типовых сочетаний. Вход в домашнюю сеть занял ещё четыре минуты — достаточно было определить производителя роутера, а затем предложить «дежурное обновление» драйвера. Небольшая видеокамера над входной дверью числилась одной из точек сетевого подключения, а к её визуальному интерфейсу подключалась разводка датчиков с коммутационной панели. Возможно, в Нью-Йорке Мерлин Брайан прибегал к более изощрённым методам защиты, но здесь, усыплённый пасторальной бдительностью, доверился простенькой системе сигнализации. Затем Боунс вновь вывел «Хёнде» на Фэйрвью-драйв, и вай-фай пропал.
-
Шикарный стиль). Просто шикарный!
-
Согласен с ББ. Тринадцатый одним постом поднял ДМчик со дна!
|
Оливер долго молчал, превратившись в статую, сидящую в тишине разорённого магазина. Между тысяча девятьсот восемьдесят четвёртым годом и годом, в котором Флор поехал в Хелену, лежала разница в шесть лет. Дельта в двадцать семь лет давала пятьдесят седьмой год, что, в свою очередь, сходилось со странным состоянием магазина и старыми деньгами в кассе. В Монтану ничего не доходит быстро, но чтобы пролетело двадцать семь лет, да ещё с момента, который не настал даже в отдалённом будущем... Флор взглянул на скелет продавщицы, примеряя мысль о том, что может видеть тело своей сестры. Джессика могла сидеть здесь. Джессика, не сделавшая никакой карьеры в модных домах Восточного побережья. Это ведь были наивные мечты. Они всегда заканчиваются на фартуке официантки или бейдже кассира. И с этими мыслями мальчик чувствовал, что безумие подкрадывается к нему всё ближе. Эта зима, эта катастрофа, этот водитель — они были виноваты в том, что происходит сейчас. На бледных щеках Оливера играли скулы, заставляя острые чёрные глаза то суживаться в знакомом злобном прищуре, то снова и снова перечитывать собственные мысли Флора, написанные почерком сестры.
«Откуда ты могла это знать? Как вы могли подумать, что я умер? Я же ехал к вам, чтобы попрощаться. Ехал к тебе, чтобы попрощаться! Я, блядь, только из-за тебя не поехал в Портленд!»
Но вот Джесси писала, что думает о нём. Писала, что вместе им было интересно. Оливеру тоже было здорово с сестрой. Наверное, он даже любил её какой-то извращённой любовью, которую Джессика вряд ли бы приняла. Но в разговорах она никогда не выражалась так просто и точно.
— Видимо, — вслух сказал мальчик на стойке, отняв от губ алый окурок, — с мёртвым мной легче разговаривать, правда, Джесси?
Какие-то цифры. Двоящиеся буквы. Каракули и загадки, вроде Зоны-51 или кипящей на дне автобуса темноты. Оливер Флор поступил с ними так, как Александр Македонский поступил в античной Фригии — он поднёс сигарету к центру бумаги. По буквам поползла чёрная дыра, вскоре полоснувшая замёрзшие пальцы нестерпимым теплом. Оливер отбросил горящую записку и затушил сигарету о снег на стойке. Он не знал, что должен думать об этом. Дыра в записке, прожжённая его сигаретой, стала дырой в картине мира, куда попросту не укладывались все эти вещи.
Безумие и смерть.
Разве не об этом он мечтал всю сознательную жизнь?
— Конечно правда. Я знаю это. Галлюцинации всегда милее, чем настоящие мы.
Чтобы избавиться от надоедливых мыслей, Оливер занял руки хоть чем-нибудь. Соскочив со стойки, он принялся за тщательный осмотр подсобных помещений, перебирая инструменты в больших металлических саквояжах и называя их вслух. Что угодно, лишь бы не думать. Что угодно. Что угодно.
— Молоток. Клещи. Разводник. Монтировка. О, тебя я забираю. Ведро. Жилет. Тебя тоже. Пожарный топор. Пожарный шланг. Аптечка... а, нет аптечки.
Древний бинт рассыпался мёрзлой трухой в пальцах мальчика, когда он извлёк его из маленького пластикового ящичка под стойкой. Там же подросток нашёл пин-ап журнал за пятьдесят третий год, с обложки которого игриво улыбалась девушка в открытом купальнике. Её выбеленные кудри почти сливались по цвету со снегом на стойке, и Флор брезгливо откинул его. Он не любил напечатанные лица людей. Не любил красивых девушек. Не любил уродливых девушек. Он мог трахаться с кем угодно, и ненавидел, когда плотская красота пыталась вылезти на свет. Нарциссу место в Тартаре — кажется, так?
— Провод. Три локтя. Трос. Три локтя. Канистра, — Оливер со скрипом отвинтил крышку в булькающей железной фляге. — Не знаю, с чем. И пошла бы ты.
Канистра с грохотом полетела в зал.
— Антифриз. Кружка... кружка, сука, кружка...
Бросив кружку на пол, парень снова засмеялся. Вот он, перебирает то кружки, то провода чёрт знает где, а время в метели словно взбесилось. И рыжее солнце почти коснулось горизонта, напоминая о долгой предстоящей ночи.
Следом за кружкой Оливер извлёк из-под стойки алюминиевые столовые приборы, которыми, наверное, кассирша потребляла скудный ланч. А следом появилась большая пластиковая заколка из черепахового пластика, которую Флор тоже видел на Джессике как-то раз. Он не помнил, откуда взялась эта дурацкая заколка, но ему смутно казалось, что сестра хвасталась ей как маминым подарком. Что же, мамины подарки — всегда хорошо, ведь так? И если заколка лежала там же, где письмо, вопрос получал единственный закономерный ответ. Выходит, что так? Или в единственной бакалее маленького городка продают всего три модели заколок?
— Мало что заменит тепло маминых рук, м? — спросил Оливер у скелета женщины на табурете.
Скелет не ответил, застыв над кассовым аппаратом как пастор за кафедральной Библией.
— Выходит, что так.
«Наверное, я должен плакать? Ведь в такие моменты всегда плачут? Почему я не плачу? Я вешу сто двадцать три фунта. Во мне должны поместиться слёзы. Где они? Где я?»
Над стойкой висела старая карта, схематично изображавшая давно знакомые Оливеру окрестности Авариса. Он сразу узнал городок, раскорячившийся в центре как хромоногий паук. Всё было похоже на то, что он помнил — и главная площадь с вечно неработающим фонтаном, одноэтажной ратушей и управлением шерифа, и водонапорная башня на холме, и схематичная клетка жилых аллей. В маленьком Аварисе едва ли набралась бы и тысяча жителей, запомнить его планировку было несложно. Разве что сторожка на самом севере карты, которая в памяти Оливера выглядела сгнившим шалашом, сейчас была помечена как «лесной пост». Парень недоверчиво покачал головой, представляя, как мог выглядеть его родной городок в этой версии прошлого, где он успел не только родиться чёрт знает зачем, но и по-глупому умереть. Даже любопытно было бы поглядеть на дом, который он ненавидел. Или нет.
Флор повернулся к карте спиной, продолжая осмотр, и нашёл под кассой стопку слипшихся от влаги брошюр. Когда-то их напечатали в красной гамме, но теперь Флор едва мог разобрать буквы на серых лохмотьях. Лифлеты вроде этих часто оставляют на заправках и в придорожных дайнерах владельцы мотелей, рекламируя свои заведения — так произошло и на этот раз.
Гостиница «У Грейди», как подсказывал текст проспекта, стояла в полутора милях на север по шоссе. Подняв брови, Флор снова оглянулся на полузнакомую карту, соизмеряя расстояния. В Аварисе тысяча девятьсот семьдесят восьмого года на этом месте стояла старшая школа графства, в которой учился и сам Оливер, и его сестра. Школа, кажется, выглядела довольно новой — ей было двухэтажное розовое строение, окружённое лужайками и кортами для тенниса. Но сейчас карта показывала на её месте гостиницу «У Грейди», выполненную в каких-то намёках на трапперский стиль: с высокими бревенчатыми потолками и просторными комнатами в деревянных срубах.
Итак, полторы мили на север, по направлению к Аварису, отделяли замерзающего парня от гостиницы. Условный центр города с непременной Мейн-стрит начинался менее чем в миле после неё. Оттуда было рукой подать и до дома Оливера, но Флор хорошо знал, что каждая сотня ярдов очень хорошо чувствуется в ночном морозе. Даже найденный в подсобке жилет вряд ли спасёт, когда температура упадёт до тридцати градусов. Выбор, на самом деле, был сделан ещё до начала размышлений: любая гостиница лучше, чем придорожный магазин с выбитыми витринами и снегом на полу.
— Пока, вероятная Джессика, — сказал Оливер, покидая опустошённый магазин и надвигая капюшон жёлтой куртки. — Я всё равно не верю, что это ты. И мне пора идти. Как там пелось?
Исчезая в круговерти вьюги, одинокий мальчик пел, закинув на плечо монтировку:
— I'm eighteen, and I don't know what I want!
Eighteen! I just don't know what I want.
Eighteen!
I gotta get away,
I gotta get out of this place,
I'll go runnin' in outer space...
«Мне холодно».
|
-
Когда дело дойдет до супергеройского трико, Оливеру следует взять псевдоним Мистер Ярость(/-ный) )
А пока: "Беги, Оливер, беги!"
-
|
-
за интересную игру и экскурс в историю)
|
Верно говорят: порой дела в викторианском Лондоне встают с ног на голову да так и идут. Обескураженный, но довольный случившейся рокировкой Бенджамин немедленно принял вёсла и подал инспектору руку.
— Пожалуйте к нам, мистер Уотсон! Если вы останетесь во второй лодке, течение унесёт вас до самого Вулвича.
Что-то неразборчиво буркнув, полицейский отмахнулся от протянутой руки и ловко перескочил из одной шлюпки в другую. Он устроился на скамье рядом с Бенджамином, не обратив внимания на то, что старичок подвинулся, освободив ему место на носу. По-видимому, констебль опасался и пиратских замашек лорда Ковентри, и предательства большой чёрной собаки. Что же, никто не виноват в том, что Бенджамин много часов наплавал вместе с мистером Пилем. Большой пёс лаем подавал указания о замеченном в воде человеке, а во времена Великого Зловония отказывался заходить в лодки, отчего едва не половина состава блэкволльской станции хором уговаривала эту помесь дворняги и мастифа всё-таки вылезти из конуры.
«Хороший пёс», — еле слышно прошептал Паркер, подхватив со дна канат. Им он обмотал форштевень оставленной Уотсоном лодки, взяв её на буксир, и в таком виде процессия тронулась наперекор течению.
Грести поперёк Темзы, ведя в кильватере вторую лодку, оказалось чудовищно сложно. Но Паркер трудился усердно, закатав до локтей рукава сюртука. С дружным плеском вёсла врезались в грязную воду, к востоку от столицы приобретавшую до неприязни вязкую консистенцию. Все помои огромной имперской клоаки, известной как Большой Лондон, дружно стремились сюда вниз по течению. Бенджамину не хотелось и думать, как справляются с такой водой жители Вулвича, Дартфорда или, скажем, пастушьей деревушки Бельведер в пяти милях отсюда. Или же откуда берёт воду, которой снабжает уличные колодцы, Водопроводная компания восточного Лондона. Едва успевая утирать пот, Бенджамин взглянул налево. В первую секунду ему показалось, что они не сдвинулись и на ярд, но потом он понял, что сквозь туман и дождливую ночь проступают огни, горящие на реях мачт торговых кораблей.
Вслед за временем — уж который раз наступало без четверти полночь! — пространство тоже сделало круг. Правда, вполне объяснимый. Лодка двигалась мимо тех же мест, где недавно мистеры Паркеры проезжали в кэбе.
— Что вы хохочете? — с недоумением спросил сэр Ковентри.
— А, пустое, — лодочник и правда гортанно смеялся в перерывах между вздохами. — Просто думаю о бедолаге кэбмене, которому мы не выплатили сальдо за поездку. Вы только подумаете, какие у него стали глаза!
— Подлые люди... — проворчал инспектор Уотсон. — Жизнь кучера весьма нелегка. Они получают не более пяти пенсов за милю. Вы хотя бы представляете, как жить на такие деньги?
— А подумайте о лошадях! — возмутился старичок, надвигая цилиндр пониже, чтобы защититься от брызг. Его поля почти касались ушей сэра Ковентри, сделав нахохлившегося джентльмена похожим на какое-нибудь египетское изваяние.
— Боже мой, о лошадях, — продолжал ворчать Уотсон. — Два миллиона и четыреста тысяч человек популяции. Триста тысяч домов, едва не треть от которых страдает то от холеры, то от бедности, то от воров. А вы предлагаете размышления о лошадях?
— Ни один англичанин не встречает большей несправедливости, чем храбрая английская лошадь, — возразил сэр Ковентри. — Особенно в Лондоне.
— В этой лодке что, вот-вот откроется общество защиты животных? — возопил инспектор.
Мистер Пиль довольно заворчал, положив слюнявую морду на колени Бенджамина. Инспектор только вздохнул. А Паркер продолжал смеяться, черпая так силы, чтобы продолжать греблю.
Лодка шла мимо соединительного бассейна между огромными рукотворными озёрами: импортным и экспортным доками Вест-Индия. Эти доки, занимавшие львиную часть шейки Собачьего острова, были созданы в первые годы девятнадцатого века, а их движение представляло собою сложный концерт. Суда входили в доки через ворота Блэкволла или Лаймхауса, из которых попадали в своеобразный «предбанник», где могли найти укрытие от непогоды, а заодно не мешать движению кораблей по Темзе. Там же на борт нередко понимались таможенные чиновники. Затем корабль входил в сам док — просторный рейд, окольцованный квадратом складов и пирсов. Круговорот кораблей прекращался только в самые тёмные ночи, когда шкипер не мог провести корабль между каменных волноломов. Поэтому сейчас левый берег Темзы становился похож на сумрачный лес, где чередовались деревья-мачты и кроны из собранных под многочисленными реями парусов. Именно там совсем недавно (или только что?) проехал их кэб, чтобы доставить Паркеров к станции речной полиции.
Правый борт оставался погружённым во тьму. Ни один фонарь не освещал болотистые берега Баксби. Стылый осенний ветер ерошил облетающие деревья, заставляя их недобро ворчать в облаках влажного тумана. Чем дольше взгляд всматривался в серую дымку над водой, где исчез призрак, тем яснее, страшнее и нагляднее проступал контраст между индустриальным портом левого берега и первобытной Британией правого. И пусть разум напоминал, что всего в паре миль южнее шумят фабрики и кузни Восточного Гринвича, что упирается краснокирпичным рылом в самую воду Королевский госпиталь для моряков и морских ветеранов... ничто не выдавало присутствия человека в этом месте. Хмурой сыростью тянуло с болот и вновь принялся накрапывать дождь.
— В такую погоду добрый хозяин и пса на двор не выставит, — назидательно заметил из-под цилиндра сэр Ковентри.
— Вы не представляете, чего только не повидал этот пёс... — мышцы ныли, но Бенджамин с удовольствием налегал на вёсла, уже чувствуя, что сила течения смолкает: они преодолели стремнину. Переправа на правый берег почти завершилась.
Осталось позади море кирпичей и шифера, которые наслаивались друг на друга в лихорадочной свистопляске. Скрылся лабиринт переломанных переулков и улиц, словно побитых палками ночных разбойников. В сырую тень канули ворота импортно-экспортных доков. Сама ночь пыталась стереть Столицу Мира с лица земли. Но никто не умел так сопротивляться забвению, как Лондон. Вглядываясь в горизонт, где Темза опять делала резкий поворот, чтобы уже без помех нести воды к далёкому морю, Паркер замечал новые цепочки огней. Однако жалким и неубедительным казался их свет. И поверить в существование ещё одного порта — достаточно маленького по отношению к предыдущему — было почти невозможно. Тем не менее, если бы Бенджамин бросил вёсла, река вынесла бы лодку к следующей паре «индийских» доков. Бдительный адепт колониальной истории сообразил бы, что речь идёт уже об Ист-Индских доках, открытых Актом Парламента от 1803 года. К сожалению, колонизация Индий шла успешнее, чем колонизация графства Эссекс. За исключением доков и подведённой к ним железнодорожной линии (потому что ни одна храбрая английская лошадь не желала пускаться в такую даль) предприимчивый столичный капитал ничего не возвёл впереди. И огни, которые то и дело пропадали в дожде, стали для путников последними пятами света. Таким образом, путь Паркеров, мистера Пиля и инспектора обрывался у невидимой городской черты.
-
А подумайте о лошадях!
И Буцефал с небес взирает. Одобрительно, но сурово :)
|
-
Результативные переговоры!)))
|
А вторая рука втолкнула на место полупустой магазин. Чучело завизжало в лицо Ире, отправив её угасающее сознание в бесконечное падение среди миллиона звёзд, острых как противотанковые ежи. Но за мгновение до того, как выронить «Штейр», Ира Соколова, разведчик с позывным Индиго, смогла вернуть на место рукоять затвора. В обычной жизни на это требовался один взмах пальца или секундное смещение ребра ладони, но сейчас ей казалось, что она двигает с места маркшейдерскую тележку, гружёную битым минералом. Выпущенная в упор очередь изрешетила соломенный торс, разорвала на куски заскорузлый брезент и снесла всё ещё воющую голову с сутулых плеч. Огородное чучело развеялось так же быстро, как и собралось, а вместе с ним врассыпную прыснули вороны. Кажется, тупоносые пули с полым сердечником достали кого-то из птиц, превращая их в комья грязного тумана. Но Ира уже не видела. Она сидела, хватая ртом воздух, и пыталась прийти в себя, когда ослепительная болевая волна схлынула. Девочка не чувствовала свои губы. Не чувствовала глаз, уши или нос. Даже руки и ноги. Она не замечала ожог от горячего ствола автомата, который упал на бедро. Всё, что она чувствовала своим телом, была конвульсивная дрожь и такое облегчение, которого не мог представить ни один человек, не побывавший в пыточной камере. Она побывала. И выжила там. Стаи птиц, лишённые управляющей воли, рассеивались под небом, к которому возвращалась прежняя голубизна. Высоко над её головой покачивались лопасти большой мельницы, бросая тени от света ясного утреннего солнца. Вместе с тёплым ветром катился над равниной запах летних трав, бурных цветов и крупных, заботливых подсолнухов. Скинув зазубренный хомут боли, природа возвращала себе позабытые было цвета. Подсолнухи стали жёлтыми, а земля смешала зелень травы, пятна мха и жёлтые линии глины. Коричневой стала мельница, грязно-белыми — стопки джутовых мешков. Всё словно бы расцветало вновь, пережив смерть и новое рождение, и Соколова расцветала вместе со всем миром. Ей казалось, что вдали звучит стрекочущий звон мотора. Но далёкий звук казался ей очередной галлюцинацией, ведь в мире, потерянном среди хвойных лесов и травяных лугов, больше не было работающих машин. Пропал в канаве трактор «Беларус», спрятались за железной оградой экскаваторы «Строймонтажа» и уткнулся в кирпичную стену пикап «Мицубиси». Крики чучел убили Лазурь и Блакита: так, может быть, они и Соколову свели с ума — так могла бы рассуждать и сама Ира, но сейчас ей просто не было дела ни до чего на свете. Она возвращалась к жизни, сидя у старой мельницы, где почти собралась умереть. Жгучее наследие недавно пережитой пытки разжимало когти медленно, отпуская жертву с большой неохотой. Мир всё ещё вибрировал, стоило только моргнуть, и тело отказывалось шевелиться. А мотор перешёл в кашель, затем смолк. Если бы Ира могла смотреть на мир так, как смотрели вороны с неба, то она видела бы, как в излучине реки возник ржавый красно-белый катер, брат-близнец оставшегося на приколе у деревенского причала. На белом боку тянулось алое слово «Строймонтаж-2», а за штурвалом стояла злого вида девушка с полностью выкрашенными в розовый волосами. Странную внешность довершала причёска: словно цвета не хватало, её короткие волосы стояли торчком во все стороны, накрепко зафиксированные лаком. Что-то хищное жило в её наглухо затянутой в чёрное фигуре. Вильнув, катер бортом врезался в песок и заскрипел, останавливаясь. Вскоре прозвучало шесть быстрых выстрелов. Они прокатились над холмом достаточно звучно, чтобы Соколова могла определить их источник. Стреляли в садоводстве, и это уже не было похоже на иллюзию. «Сейко» отмеряли минуты. Её несколько выстрелов — ещё несколько вороньих стай, вспорхнувших в небо. Может быть, Ира и хотела бы прийти на помощь, но не могла, потому что за всё это время едва смогла пошевелить кистью и протолкнуть в лёгкие достаточно воздуха, чтобы изгнать стиснувший грудь кислый холод. Вскоре сквозь беруши долетели быстрые и лёгкие шаги, звучавшие совсем не так, как поступь Пугал. А вскоре небо закрыла ещё одна тень. — Вау. Не сдохла. Ира увидела, как над ней вырос сперва розовый ирокез, а затем округлое лицо отчётливого восточного типажа, на котором непривычно смотрелись злые карие глаза — практически никогда восточные девушки не смотрят на мир с таким вызовом. Потом чьи-то руки безжалостно вздёрнули Соколову подмышки и поволокли в тень, к мешкам. Ира начала чихать от мучной пыли, но вскоре на неё нахлынула благодарность — навес над мешками спасал от палящего зноя. Только тогда она позволила себе потерять сознание. В проступающих сквозь беспамятство видениях она видела себя словно со стороны, пока на маленькой тележке её везли к садоводству. Видела магазин, проплывший перед глазами под ровный гул подшипников в колесе. Видела разбитый капот «Мицубиси». Затем кадры начали меняться как на рваной киноплёнке. Потолок становился то белым, то железным. Лязгал металл. Что-то горячее ползло по телу, и в такие моменты ей хотелось кричать, но жар тут же сменялся холодом — таким липким, что Соколова догадалась: её поливают водой из обычного садового шланга. В следующий раз, когда она открыла глаза, потолок оказался чёрным. Едва скосив взгляд на часы, Ира увидела, что в темноте светится половина первого ночи, и провалилась обратно в дурной сон, полный головной боли и треска в ушах. В три часа утра, когда Ира ненадолго проснулась снова, она поняла, что лежит на койке в тесном рабочем бараке. — Есть хуёвая новость, — произнёс гортанный голос над ней с лёгким грассированием. — Ты всё ещё на этом свете. Пятый разведчик, получившая свой позывной в честь битвы настолько кровопролитной, что её масштабами был потрясён швейцарский предприниматель Анри Дюнан, вдохновитель движения Красного креста, более чем соответствовала характером выбранному цвету. Человека, чья человечность стремилась к нулю ещё до возникновения понятия гуманизм, Наиру Гизатуллину не зря прозвали Сольферино — и горькая правда заключалась в том, что Ира оказалась не только на этом свете, но и в компании, в которой вряд ли захотела бы быть. 
-
Спасибо за игру) Это было роскошно.)
-
Мне игра понравилась. Хороший стиль, хороший посыл, хороший отыгрыш.
|
Пока оставались силы, девочка взяла винтовку и посмотрела в прицел. За обычной крестообразной сеткой с мелкими делениями, подсказывавшими баллистическое упреждение на каждую сотню метров, расплывалось что-то зелёное. Примерившись лучше, Соколова упёрла тяжёлую винтовку в плечо и навела её на деревню. Теперь дома оказались неожиданно близко: Ира видела рассохшиеся подоконники, проржавевшую колонку, осевшую над колодцем крышу и даже здание старого магазинчика в одну комнату, зиявшее выбитой дверью и окнами. Один дом, второй, третий... Ира смотрела в прицел, но везде картина повторялась: заросшие травой и первыми деревцами дворы, утонувшие в земле двери и начавшие проваливаться крыши — садоводство выглядело не менее заброшенным, чем дом, где она нашла ночлег.
На улице, которая пересекала дорогу — или, вернее, переходила в неё — стоял ржавый «Уаз» с оплывшими шинами. Рядом с ним застыло пугало, потерянно раскрыв руки и качаясь на ветру. Оно казалось самым обычным пугалом, но Ира уже встречалась с этой маскировкой. Поведя прицел к северу, Соколова взглянула на последние деревенские дома, но увидела прежнюю картину — покрашенные облупившейся краской доски, резные наличники, пустые и пыльные окна. В одном из них она вновь увидела соломенное лицо. Уперев тряпичные локти в подоконник, чучело таращилось на улицу как типичная бабушка, поджидающая внуков к ужину.
На пятом по счёту доме садоводство кончалось. Дальше лежал склон, уводивший к реке и длинному сараю перед ней. На одном из поворотов живописной дорожки торчала мангальная беседка, правой половиной обрушившаяся внутрь себя. Прицел позволял рассмотреть даже закопчённый до черноты мангал, лежавший под досками и травой. Ниже за беседкой, у деревянных пристаней, лежало несколько рыбацких лодок и качался на слабой волне катер, выглядевший хоть и старым, но вполне рабочим. По крайней мере, он не утонул за столько лет. На его исцарапанном борту Ира рассмотрела странную для таких мест надпись: «Строймонтаж-1».
Вторая деревенская улица шла перпендикулярно первой, образуя в центре садоводства перекрёсток в форме буквы Т. На нём-то и стоял продуктовый, сложенный из серого кирпича, и такое же крохотное почтовое отделение с голубым почтовым ящиком, пестрящим ржавчиной. Однако за ними...
Привлечённая яркими красками, Ира вздёрнула прицел выше и уткнулась в забор из гофрированных листов, которые, бывало, возводят вокруг строительных площадок. Забор ограничивал достаточно большую территорию на северо-восточном краю деревни, отстоя от неё на приличном отдалении. Может быть, за ним поместились бы два теннисных корта. Но вместо очередной дачи по центру умозрительных «кортов» торчала бытовка из двух вагон-контейнеров стандартного синего цвета. Обитые алюминием двери и забранные решётками окна подсказывали, что это сооружение возведено здесь совсем не садоводами — в таких не живут, только работают. Ира уже не удивилась, заметив над забором крыши тракторов, ковши и гидромолоты маленьких четырёхколёсных экскаваторов.
Девочка сместила прицел к воротам и окончательно подтвердила свою догадку — большой квадратный логотип с надписью «Строймонтаж» краснел на воротах как яркое бельмо. И пусть сами ворота почти упали от старости, срастаясь с грязью и травой, логотип читался всё так же ясно. Широкая дорога, изрезанная колеями тракторных шин, оканчивалась именно там.
Захваченная необычным открытием, Ира почти пропустила четырёхдверный пикап «Мицубиси», уткнувшийся капотом в угол центрального магазинчика. Она знала этот пикап точно так же, как помнила винтовку Лазури. Именно на нём они, все впятером, ехали сюда, по очереди спрыгивая на заранее запланированных точках. Лазурь вёл машину, Ира сидела в открытом багажнике, покачивая ботинками над бешено крутящимся колесом, а рядом Блакит закуривал самокрутку, нестерпимо воняя репеллентом от комаров.
Блакит лежал там же, сползя спиной вдоль задней дверцы пикапа. Металл и земля вокруг его тела потемнели от крови. Ира легко узнала его в двенадцатикратном увеличении. Только он носил оранжевую куртку из мягкого софтшелла и был острижен машинкой «под ноль». В россыпях гильз, окружавших ботинки Блакита, она углядела такой же «Штайр», каким была вооружена сама. Блакит так и не выпустил из рук пистолет-пулемёт, а из уголка рта — сигарету. Несмотря на то, что всё его лицо заливала кровь, лившаяся из глаз, ноздрей и ушей, посмертная агония свела его губы в жуткий оскал. Пять или шесть тряпичных куч громоздились на разных расстояниях от джипа, и Соколова поняла, чьи выстрелы слышала над лесом.
С неожиданной пронзительностью она поняла, как это случилось. Лазурь взял на себя высоту, добравшись к мельнице у садоводства первым, и умер ещё прошлой ночью. Или даже раньше. А когда Блакит въехал в садоводство в открытую, то попал в ту же ловушку, что и их командир. Два из пяти. Жонкиль изначально направлялся к Карьеру, а вот Сольферино нигде не было видно. И Соколова понятия не имела, где та вообще могла быть.
Между тем, кружение ворон прекратилось. Стаи улеглись на землю, обернувшись семью несуразными фигурами. Два пугала так и торчали посреди двора, готовясь воем встретить любое движение девочки, а ещё семеро рассредоточились вокруг мельницы широким кругом. С одной стороны — все они стояли как на ладони. Должно быть, им не приходилось иметь дела с огнестрельным оружием или они не имели альтернативной тактики. Или полагались на численность. С другой стороны, Ира не знала, сколько патронов у неё осталось. А ведь ещё два чучела оставались в садоводстве...
-
Атмосферно и пронзительно!
|
— Кто же откажется от жеста дружбы в такой вечер, — Бенджамин вежливо приподнялся. — Прошу, садитесь. К сожалению, я жалуюсь на дурную память и не могу припомнить ваше имя, мистер?..
— Извините, но я только что представился! — возмущённо воскликнул его визави.
На мгновение лучезарная улыбка скрылась под опустившимися уголками усов, но затем вновь засияла на уже усевшемся напротив старике. Несколько секунд лодочник молчал, переваривая услышанное, и с большим удивлением уточнил:
— Неужели вас тоже зовут Бенджамин Паркер?
— Что значит «тоже», мистер? Уж не хотите ли вы признаться, что только что совершили попытку кражи моего имени? — Бенджамин-джентльмен взглянул в сторону двери, словно искал глазами кого-то, а затем вопросительно уставился на Бенджамина-лодочника.
— Я хочу признаться, сэр, что вот уже тридцать шесть лет моё имя — Бенджамин Паркер! — растерявшись, лодочник присовокупил к фразе могучий глоток. — А поскольку я хаживаю в этот паб каждую неделю, любой вам скажет, что я не вор!
Слова мистера Паркера за нумером один заставили мистера Паркера нумер два заглянуть внутрь цилиндра, будто разыскивая реквизит для престидижитации. На секунду за столом воцарилась тишина, а собеседники уставились друг на друга в керосиновом полумраке. Вскоре седоусый Паркер нашёлся, ни капли не убавив настойчиво-энергичный тембр голоса:
— Что ж, в таком случае мне есть, что вам возразить, ведь уже четверть века как я ставлю подпись в документах Канцелярского суда!
— О.
Настала очередь молодого мистера Паркера взять задумчивую паузу. Он только что услышал весьма ясный аргумент. Смилостивившись, судейский секретарь продолжил:
— Но раз уж так случилось, что вы — Бенджамин Паркер...
— Это несомненно, — вставил лодочник.
— ... и я — Бенджамин Паркер, как нам разделить это имя, чтобы ни вы, ни я не остались с меньшей долей?
— Невероятная история... — лодочник почесал в затылке.
— Правда?
— Безусловно. Хм, знаете, — черноволосый Бенджамин вновь подумал о мисс Кроуфорд и с сожалением отодвинул пустую кружку, — сегодня у меня в принципе удивительный день, и я бы хотел поделиться им перед тем, как мы станем решать наш казус.
— Ничего не имею против занимательных историй, — джентльмен с готовностью показал бармену два растопыренных пальца. — Ведь и мистеру Паркеру, в качестве ответной любезности, есть что вам рассказать, уж поверьте!
Цилиндр перекочевал на стол, окончательно установившись в правах. Спустя минуту рядом появились две кружки, в пену одной из которых Бенджамин-старший поспешил опустить белоснежные усы, а вторую Паркер-лодочник устроил перед собой.
— Видите ли, последние несколько лет я работаю лодочником, — заговорил он. — Кажется, я выбрал эту работу в пятьдесят третьем...
— Когда началась война, — понимающе шевельнулись усы.
— Точно так, сэр, когда началась Крымская война, — Паркер-младший коснулся огрубевшими костяшками лба, через которой тянулся криво сросшийся шрам. — Но бревно остановило во мне патриотические чувства. Пока великим довелось решать судьбы мира, я вершу судьбу небольшого ялика, на котором приглашаю желающих гулять по Темзе. И сегодня утром — обратите внимание на это совпадение, на этот день чудеснейших встреч — мою лодку посетило... видение.
— Многих из нас посещают видения самой разной натуры, — со всем вниманием кивнул джентльмен.
Паркер улыбнулся и поднял палец:
— На сей раз натуре был угоден облик молодой девушки. Прекрасная юная леди в сопровождении респектабельного отца. Не какого-нибудь адъюнкт-профессора из Чаринг-Кросской лечебницы, а, должно быть, самостоятельно практикующего врача с Пэлл-Мэлл. Я не поверил своим глазам, сэр, ведь вы знаете, что в последние месяцы от реки лучше держаться подальше и крепче зажимать нос.
Хохотнув, Бенджамин-младший указал поднятым пальцем на себя.
— Я-то человек неженатый, оттого мог позволить себе приятную беседу. И с той самой поры, с самого нашего расставания, я размышляю — что же хотела показать мне судьба? И как же случилось, что за первым невероятным совпадением последовало второе, мой дорогой Бенджамин! Может быть, и вас привело в этот паб видение?
|
Впрочем, этот лодочник оказался не лучше и не хуже других. Как и кэбмены, рулевые Темзы делят одно лицо на всех и меняются разве только судами, чередуя вереницы сцепленных барж и коптящие вельботы. Никого из них не выделишь в толчее пристаней Лавендер-Док или у пирсов Лаймхауса: всегда брезентовая куртка, всегда затрапезный вид. Мистер Кроуфорд бы и не выделил, если бы не указание старого товарища — поэтому шесть пенсов перекочевали из рук в руки и прогулка началась.
Как выражаются флотские лейтенанты, каждый третий лодочник отдаст левое яйцо, чтобы усадить в свою лодку хорошенькую мисс. Для них, то есть лодочников, а не хорошеньких мисс, настали трудные времена. Хотя не сказать, чтобы хорошеньким мисс в Лондоне жилось сильно лучше — холера не делает различий в наружности и достоинствах тех, кого пожелает отравить. Недаром добрая половина особняков Белгравии стояла пустой: спасаясь от «зелёного августа», цвет общества бежал из столицы сломя голову. А скромному лондонцу, ясное дело, бежать некуда. Вот и приходилось терпеть век, в который уважаемые врачи предпочитают путешествовать пароходами, а хорошенькие мисс мелькают разве что в иллюминаторах носовых кают.
Поэтому — да, сэр, именно поэтому — сегодня у Бенджамина Паркера выдался славный денёк.
Бенджамин не выдал радости от приятных пассажиров. Он молча подал руку, помогая мисс Кроуфорд переступить щель жёлтой воды между пристанью и качающимся бортом, и так же молча повёл лодку к стремнине. На сухой линии губ пряталась улыбка: хороший день, хороший ветер, изящный силуэт на скамье перед ним — чего ещё прикажете пожелать от такой пятницы? На первых порах участие мистера Паркера в беседе и не требовалось. Солидный врач не прекращал вещать то о погоде, то о предстоящем выезде, а на остреньком лице его дочери мелькал тщательно сдерживаемый возглас «Хватит!». Едва слушая отцовские поучения, девушка вцепилась обеими ладонями в лодочный борт. Затаив дыхание, она вглядывалась в уродливую линию строений, спускавшихся к реке со всех сторон. Ровный строй пакгаузов краснел на востоке, переходя в череду длинных пристаней у излучины Собачьего острова. Над чёрно-красным пейзажем северного берега вздымался Тауэр: огромная крепость с квадратным донжоном. За ним к недоброму небу поднимались купола Святого Павла и грузовые краны в доке Святой Катерины — два равнозначных по святости, но диаметрально разных по назначению места.
Но никакой Тауэр, никакие купола не шли в сравнение с десятками и сотнями жирных дымов. Лондон извергал смрад открыто, не таясь, как вульгарная актриса дешёвого театра демонстрирует нарочито яркие панталоны. Он чадил и задыхался в своём же чаду, мешая чёрную копоть с набрякшими дождём тучами. И в ледяном ветре, который язвил кожу не хуже огня, прокатывалось над долиной Темзы слитное биение жестяных сердец. Тысячи крыш. Десятки шпилей. Миллионы людей. Где-то в туманной дали прятались готические стены Дома Хартий и пышные бульвары Вестминстера с его знаменитым аббатством. Но стоило обернуть взгляд на юг, и voila! — глаза упирались в покосившиеся дощатые бараки, самострои Саутварка, сельские поля Ламбета.
Захватывающе, ничего не скажешь. Тот, кому довелось увидеть Лондон с реки, а не из тесноты родных улиц, редко забывает это зрелище. Сам Бенджамин Паркер впервые открыл для себя лицо города молодым юношей. Тогда он, моряк в синем бушлате, стоял на палубе торговой шхуны, идущей в Па-де-Кале. Тогда он увидел город, из которого мечтал бежать, и вновь полюбил его: кирпичного и уродливого, большого и грязного, каким был Лондон в царствие королевы Виктории.
Если же отказаться от высокого слога, то река напоминала Бенджамину Паркеру свиную колбасу, туго перетянутую бечёвками-мостами. Или толстую гусеницу, поделенную на «сегменты» тела всё теми же мостами. А вообще, он даже название её не всегда помнил. Темза стала для людей его профессии настолько очевидной и привычной, что многие лодочники вообще не пользовались, собственно, словом Темза.
— Столько строительства! — невпопад вздохнула мисс Кроуфорд, перебив речь отца.
— А затем... прошу прощения, моя дорогая? — кашлянув, врач завертел головой, будто только сейчас осознал, где находится, и заметил окружающий пейзаж. — Да-да, весьма неплохо.
— Что они строят на реке? — перчатка девушки вытянулась над его плечом.
— Мосты, разумеется, — нетерпеливо отмахнулся мистер Кроуфорд, явно желая вернуться к прерванному разговору.
Но Бенджамин хорошо видел со своего места, как хочется юной леди узнать больше.
— А вон там?
Теперь её палец указывал на две опутанные лесами опоры, поднимавшиеся из воды посреди столпотворения строительных плотов и лодок.
— Они расширяют тоннель, — негромко сказал мистер Паркер и смущённо улыбнулся, показывая, что не желал прерывать беседу.
— Тоннель?! — воскликнула Кроуфорд.
— Тоннель под Темзой, да, мэм. А если бы мы отправились к западу, вы увидели бы и более впечатляющее строительство.
— Другой тоннель? — мисс Кроуфорд живо обернулась к нему, смерив неказистого лодочника новым, заинтересованным взглядом.
— Никак нет, мэм. Там строится мост Виктории. Это первый железнодорожный мост. Первый в Лондоне, я имею в виду.
— Впечатляюще! — пассажирка рассмеялась. — А вы, наверное, не раз его видели?
Бенджамин пожал плечами, не стараясь утвердиться в беседе. Но девушке, по всей видимости, так требовалось спасение от взысканий отца, что она не отставала.
— А вот и Тауэр, не так ли?
Мистер Паркер кивнул и, смилостивившись, пустился в рассказ. Он указал на низкий каменный мост, поднявшийся над водой на могучих арчатых пролётах. Река под ними гулко шумела, будто ныряя к потаённому в черноте водовороту.
— Старый Лондонский мост, вы видите его кузена впереди, взорвали в тридцать втором. Тогда здесь тоже много строили.
— Бог мой, зачем?
— Дешевле стало построить новый. У рек Лондона богатая история, мисс Кроуфорд. И если вы желаете знать её всю, вам следует читать её в строках мостов. Эпидемии, казни, проклятия — всё это есть в мостах Лондона.
Леди повернулась на скамье, окончательно усевшись вполоборота к новому собеседнику.
— Поэтичное выражение... — она скромно улыбнулась.
— Поэзия уместна, может быть, на мосту Ватерлоо.
— Почему именно там?
— Известно ли вам, что его также именуют Мостом Вздохов?
— А почему? — повторила пассажирка. — Такое романтичное название...
— Он известен как мост самоубийц, мисс Кроуфорд, — откликнулся Бенджамин, вглядываясь в приближающуюся крепость.
Врач в ярости воззрился на рулевого, без слов обвиняя его в крайней степени бестактности. Но мисс Кроуфорд только кивнула, принимая к сведению.
Через несколько минут лодка благополучно миновала тёмный тоннель, пахнущий сыростью и наполненный громом копыт над головами. Будучи едва ли не самой оживлённой среди столичных переправ, Лондонский мост пропускал несколько тысяч пешеходов и наездников в час, отчего в его наземном устье регулярно скапливались пробки из карет, а в речном створе — из плотов, лодок и паровых катеров. Для последних, к счастью, было ещё не время.
Зыбкое солнце, ударившее в лица пассажиров, осветило строй каменных особняков вдоль реки, изрядно расцвеченный пятнами осенней листвы. Район Темпл, унаследовавший имя от старинной резиденции тамплиеров, пестрел не только часовнями и юридическими кабинетами, но также своими садами, спускавшимися к самой реке. Впрочем, великолепие садов сегодня оттеняли уродливые чёрные сваи, вбитые глубоко в ил. Прямо на их глаза строительный пароход поднял толстое бревно в клешнях крана, подводя его к маслянистой воде. С набережной к сваям тянули дощатые помосты, далеко выдававшиеся в реку. Русло Темзы, и так стиснутое каменной хваткой города, из-за этого сужалось здесь почти на треть.
— Это вряд ли мост... — заметила мисс Кроуфорд.
— Дались тебе эти мосты, дорогая! — с досадой воскликнул мистер Кроуфорд. — Боже правый, я словно путешествую с двумя инженерами.
Бенджамин расхохотался во весь голос, перепугав рахитичную утку поблизости.
— О нет, вам понравится эта история, доктор! Ведь у этой стройки преизрядно вонючие корни.
— Что? — врач сделал вид, что ослышался. — Простите, вы сказали, «вонючие»?
— Точно так и сказал, сэр, — всё ещё веселясь, хмыкнул Бенджамин. — Буквально намедни наш дорогой Парламент затеял грандиозное строительство огромной клоаки, на будущие насосные станции которой вы изъявили желание любоваться. Но в газетах, должно быть, не пишут, что все их прелести появятся нескоро — а первым делом появятся огромные подземные стоки.
— Я полагаю, эту тему мы оставим для другой компании, — строго отрезал мистер Кроуфорд.
— Ну папа! Мне интересно! Говорите! Что, что придумал Парламент?
— Помните, что я предлагал вам в начале разговора, мэм? — вопросом на вопрос ответил Паркер.
— Вы... — помолчав, девушка совсем по-ребячески помотала головой. — Нет. Не помню.
— Читайте в мостах, так я сказал.
— Но то, что я вижу, выглядит как леса для большой пристани, а не новый мост, — возразила мисс Кроуфорд.
— Это будущая набережная, — подняв вёсла из воды, Паркер указал одним из них на череду свай, уходившую к туманному силуэту часовой башни Биг-Бен вдалеке. — И очень длинная. Она строится благодаря гениальной идее проложить рядом с рекой большой тоннель, который, мол, уведёт городские нечистоты...
— Боже, о чём вы беседуете с детьми?! — простонал врач.
— ... к востоку, подальше от города. Вы, мистер Кроуфорд, должны не хуже меня знать, что это необходимо для борьбы с холерой, которая так тревожила нас последние пять лет. Или десять, не упомню.
— Вы что-то смыслите и в медицине? — едко возразил доктор. — Вот уж не знал, что мы нанимаем и историка, и архитектора, и хирурга...
— Простите, сэр, если чем-то задел вас, — мистер Паркер поубавил тон, — однако мы, благодаря вашим коллегам, теперь хорошо знаем, что холера живёт в воде.
Мисс Кроуфорд резко отдёрнулась от борта.
— Зачем же труба? — тихо спросила она, не отрывая глаз от мутных недр Темзы.
«Если бы вы знали, куда смотрите...» — неслышно вздохнул Бенджамин, но ответил совсем иное:
— Спасти нас. Под Лондоном течёт сеть подземных рек, которые мы называем потерянными реками. Тот, кто проектирует тоннели, использует их, чтобы бороться с миазмами болезни.
С почтением Бенджамин воззрился на исполинский размах строительства, мимо которого плыла лодка, медленно уносимая назад течением.
— О да, мисс, они хорошо знают своё дело. Трубы и подземные мосты откроют нам город-под-городом. Мосты, которые вы даже не заметите под брусчаткой улиц.
— Это звучит уже вовсе не романтично, мистер Паркер, а скорее тревожно.
Девушка взглянула на него в поисках утешения, но Бенджамин только улыбнулся и развёл руками. Он не мог поменять мир, который строили на их глазах.
* * *
Остаток пути прошёл в беседах об истории. Когда дело не касалось реки, Паркер не мог тягаться с блестящим образованием юной леди и почти ничего не мог добавить к её рассуждениям, которые отец то поддерживал, то с негодованием отвергал. Зато он перечислил все мосты Большой Темзы с запада на восток, по направлению течения: мосты Баттерси и Челси, строящийся мост Виктории, Ваксхолл-бридж и Вестминстерский мост, затем шаткий Хангерфорд-бридж, подвешенный над рекой на толстых стальных канатах по новейшей технологии. Далее шли старые мосты Ватерлоо и Блэкфрайарс, современный Саутварк-бридж с самым длинным стальным пролётом в мире, Лондонский мост у Тауэра и, наконец, давешний подводный тоннель. Далее к востоку, в районах лондонского Ист-Энда, мостов не имелось. Бедняки пользовались услугами паромщиков или лодочников, чтобы перебраться с берега на берег, что вряд ли добавляло им социального удовлетворения.
Бенджамин, чья брезентовая куртка успела намокнуть уже не от дождя, а от вёсельных брызг, высадил слегка обескураженных пассажиров там же, где подобрал — на пристани неподалёку от Тринити-сквер, где легко кликнуть кэб. Он думал, что доктор затаил на него злобу на испорченный разговор с дочерью, однако мистер Кроуфорд пожал его руку открыто и крепко. Поистине чудесный день. В такой день Бенджамин был не прочь ошибаться в людях в лучшую сторону, а потому решил, что прекрасным завершением поездки станет и вечер в «Трёх коронах».
Стало быть — паб «Три короны».
-
Это лучшее путешествие по Темзе, которое я видел! И единственное, но это не важно :P
-
Не зря подписался. Познавательно и интересно.
|
-
Норм, особенно подорожник)
|
-
Это офигенно. Совершенно живая, яркая картинка. Абзац про одомашненные деревья просто восторг)
|
К огорчению звёзд, Омлет не видел, как мастер Горан только что сотворил чудо. Не то чтобы в деревне к чудесам не привыкли — то молоко скиснет, то овца в пляс пустится. Однако видеть чудеса лично Филиберту не доводилось, и после такого свидетельства на всю расу щитовых дварфов он поглядывал бы с ужасом. По счастью, именно сейчас рыжий повар с блеском проваливал ремесло дознавателя и как раз подыскивал слова для воровского вопроса.
— Бороды, — наконец ответил Филиберт.
— Хм, — глубокомысленно кивнула Триш, не понявшая, то ли товарища волнует этот вопрос, то ли бородатые воры вызывают у него доверие.
Омлет оглянулся, убедившись, что никто не последовал за ними, и свернул от ворот на протоптанную в траве дорожку, ведущую вдоль частокола. Насмешливо подняв брови, Триш нырнула за ним, спрятав руки в неглубоких карманах. Хоть и миртул, а к ночи всё ещё холодало.
— Вчерась в «Одинокой русалке» мы прознали о колдуне, который пришёл грозить капитану, — пояснил повар.
— Ах. История эспионажа и грязной любви... — Триш снова покивала, не отрывая сомневающегося взгляда от спины Омлета.
— У него была борода, если помнишь.
— Фили.
— Что? Была борода!
— Фили... Ещё немного, и я заподозрю тебя в зависти.
— Дел у меня нет, бороде завидовать! — Филиберт почесал нежный подбородок. — В общем, вечером я поговорил с парой троюродных дядюшек... и тут такое дело... попробуй-ка представить его... без бороды.
— Так.
Триш хотела было рассмеяться, но вдруг насторожилась. Она и с бородой едва ли представляла себе незнакомца, и без бороды, и как угодно ещё. «Однако...» — она не закончила мысль. Омлет сощурился, а потом начал декламировать, будто цитировал:
— Высокий. Худощавый. Волосы чёрные. Очень загорелый. Нос горбинкой. На подбородке маленький шрам.
Девушка молчала.
— Это тот вопрос, который ты задала трактирщику в «Бдительном оке», когда мы приехали сюда. И тот вопрос, который задавала в Жабьем Броде. Ты пришла к капитану, потому что ищешь кого-то.
— Коли по чести, я искала зеленщика, но заплутала, и...
— Нет уж. И сиё для меня не тайна. Я знаю трактирщиков в половине восточных Долин, а они на редкость болтливы. И признали, что говорите вы схоже.
Филиберт быстро сделал пару шагов вперёд и развернулся лицом к воровке. Глухая тропинка привела в дебри сухого после зимы орешника, который не успели срубить в рамках обновки крепостных стен. Здесь их никто не слышал. А плац оказался скрыт за плотной стеной веток.
— Борода и шрам, Триш. Убрать бороду. Добавить шрам. Понимаешь, какие подсказки мне нужны?
Конечно, девушка думала об этом. Но за пару месяцев расспросов, Триш поняла, что местные трактирщики не всегда отличают Сембию от Кормира, Кормир от Эльверсалта, а Эльверсалт от Шаармида, что им ничего не стоит принять дамарский акцент за побережный, и что наёмники и путешествующие торговцы, забравшиеся аж в другую страну, сплошь покрыты бородами, татуировками и шрамами. Она не очень обнадёживала себя.
— Но я даже не знаю, как он выглядит, Фили, — тихо произнесла она.
— Тогда зачем ты знаешь его приметы будто бейлиф, у которого казну покрали?
— Просто... просто он может знать моего брата. И, возможно, совсем не захочет об этом говорить.
— Твой брат наступил ему на ногу и не извинился? — едко спросил повар.
— Мой брат был наёмником. И погиб, что с наёмниками иногда случается. А потом про его смерть начали ползти слухи, — Триш помолчала, глядя куда-то под ноги, потом подняла взгляд на Фили. — Нехорошие слухи. Мне смогли описать одного из наёмников, с которыми брат путешествовал в последнее время, — продолжила воровка. — Он может знать правду. Вот и все подсказки.
На открытом лице Омлета чередовались то сомнение, то сочувствие. Он совсем не умел прятать эмоции, и Триш видела, что её рассказ огорчил повара.
— Извини. Я просто... ну... тот колдун родом из твоего города, — наконец промямлил Филиберт, сдавшись. — Не знаю, конеченно, насколько он там колдун, но шибко оно странно. Ты из Вестгейту, он оттудова, а теперича сэра Ричарда стращают пёс знает кем. Вот я и... извини...
Триш махнула рукой, меряя шагами укромную полянку.
— Я-то, знаешь, в Вестгейте всю жизнь прожила, — сказала она, — а наёмничья жизнь — она такая. Брат где только ни был и с кем только ни ходил. А про того его товарища говорили, что он в Ашабенфорд направлялся, и если так, то его кто угодно мог бы нанять, хоть Жентарим, хоть Илмет, хоть лично сэр Рихард.
— Наёмник ехал на наёмнике и погонял наёмником, — вздохнул Омлет. — В жизни мало разнообразия. Жаль твоего брата.
— Ага, — без особой скорби согласилась Триш. — Так что за замок ты хотел предложить?
— Есть тут один. Коли слыхала, подбивал нашенского коновала разузнать подробности. Жили, небось, богатеи и в ус не дули, — Филиберт махнул рукой, показывая, что это блюдо ещё не готово. — Но прежде замка надо с колдуном окончить. Точно не знаешь, по каким делам брат ходил? В какой ватаге, когда да где помер?
|
ДАЧАЛето, поздний вечер
Где-то в Средней Полосе
+16 °C Дача не принадлежала ей. На самом деле, Ира вообще не знала, кому она принадлежит и где находится. В этом слове не содержалось сладковатого привкуса собственности, мясистого тепла родного жилища или другой органолептической коннотации. Для неё дача стала укрытием от долгого светового дня, наполненного по-изнуряющему липкой жарой. И, тем не менее, кто-то мог называть своим этот дом, выкрашенный зелёной краской. По крайней мере, так обстояли дела в неопределённом отдалении прошлого. Дом застрял в центре неухоженного участка, давно запущенного и заросшего. Привычные шесть соток устилали кустарник и низкие липы, обнесённые сетчатой оградой. Кривые пальцы орешника лезли в окна, среди досок веранды ехидно перемигивались по-летнему яркие ромашки. Стены пятнал мох, а под отошедшим кровельным скатом угнездился борщевик — теперь его белоснежный венчик состязался с печной трубой. Когда усталая Ира добралась сюда, она долго стояла у ржавой калитки высотой себе по пояс, и вглядывалась в этот дом. Как американские ранчо былых лет, он стоял на отшибе. Ни соседей, ни загонов, ни даже конуры для собак. Возможно, если бы девушка зашагала вниз по дороге, следуя по тракторной колее из окаменевшей глины, то вышла бы к умирающему кооперативу, товариществу или, быть может, садоводству. Какому-нибудь маленькому посёлку без телефона и асфальта, который возник и умер безымянным в пьяной тишине соснового леса. Может быть, там нашлись бы другие дома и дачи. Пять. Может быть, десять. Но Соколова осталась здесь. На старой даче, которую кто-то другой называл своим домом. Некогда светлая краска потемнела, а окна задохнулись в пыли и паутине. Теперь дача казалось сумрачным укрытием норвежских троллей, выкрашенным под тёмный мох. Входная дверь, запертая на хлипкую щеколду, поддалась с одного удара ботинком. Прихожая три на два шага вела в светлую гостиную с круглым столиком в углу, жёстким диваном и маленькой печью. И, конечно, книжным шкафом. Простецким, сколоченным из лакированной фанеры и заставленным бесцельными безделушками: поделками из дерева, матрёшками, остановившимися часами и выгоревшими на солнце портретами. Среди старых книг, преимущественно поэзии Серебряного века, Ира наткнулась на учебник с длинным и скучным названием «Проблемы социалистической законности в коллективном хозяйствовании» под редакцией Г.В. Иванова. Должно быть, кто-то читал его однажды, сидя при свете старой керосинки за круглым столом. Саму лампу Ира нашла на кухне — ещё одном закутке, где едва хватило места, чтобы вместить окно, стол для нарезки и чугунный противень над печью. Одна большая комната, две маленьких — вот и всё жильё. Впрочем, его хватило для спокойного и долгого сна. А теперь Ира смотрела, как жёлтые пятна сырости сплетаются с вытертой расцветкой на старых бумажных обоях. Подушкой ей послужила свёрнутая в рулон рубашка. Тяжёлый пистолет-пулемёт она поставила у тумбочки в изголовье, сложив часы и запасные магазины в горку на ней самой. Под низким потолком воцарился вечер. Оранжевый багранец заката лился в широкое окно, заставляя пыль и мелкую листяную взвесь танцевать в своих лучах. По углам залегли первые тени. Учебник, который Ира листала поутру, виднелся на столе как серый призрак — даже заглавие, набранное золотым тиснением, уже не читалось с того места, где лежала девушка. Ветер качал ситцевые занавески, впуская свежесть и пьянящий аромат хвои. Тишина, наполненная шелестами леса, но мистическим образом сохраняющая абсолютное беззвучие, жила во всём. Невероятный покой лесного одиночества охватывал и дом, и лес за сетчатой оградой, и руины теплицы на заднем дворе. Закрыв глаза, чтобы урвать последние мгновения блаженства, Ира Соколова поняла, что чудовища уже здесь.
-
Описания! Ммм! И инвентарь!)))
-
-
игру можно пройти, не выходя из комнаты.
"Не выходи из комнаты - не совершай ошибку!" (с) :)
|
Ника набросилась на бутерброды, запивая своей газировкой.
— Слушай, ну... — невнятно проворчала она сквозь или ветчину, или курицу, — что значит «ищут»? Это же, блин, не связка ключей и не булавка в ковре. Ясно, что...
Вероника не договорила. В тот же момент её бледность стала почти ослепительной, а зрачки расширились настолько, что те, кто находился близко к ней — а это были Паша и Влад, — смогли заметить это невооружённым глазом. Впрочем, её мертвенное выражение лица не укрылось и от остальных. Совершенно внезапно Ника ловким движением соскользнула со стула и припала к полу. Влад так и замер, от неожиданности проглотив здоровенный кусок бутера. Несколько мгновений все наблюдали её в таком положении, и почему-то в голову Коткина лезли мысли об индейцах и Диком Западе. Но через секунду Ника вскочила на ноги и вместо того, чтобы сообщить о скачущих ковбоях, она с трудом выдавила:
— Там... взрывы... два...
— Взрывы? — зачем-то переспросил Коткин, кидая взгляд на остальных ребят. Пока что в голове бармена не укладывалось, зачем кому-то взрывать подземку. Тут глаза его округлились от внезапной догадки. — Вампиры?!
Вероника шокированно покачала головой:
— Только не тут. Они не...
Пол совещательной ощутимо дрогнул. Теперь не требовалось экстрасенсорики, чтобы расслышать далёкий глухой удар. Как ни странно, первой эмоцией Жени оказался не страх. Колодец, откуда его черпали большим ведром, будто исчерпался на сегодня. Вместе с тоскливо замершим сердцем Женя почувствовал только кромешную усталость. Такое случалось с ним, когда его утра прессовали в полициях, подсовывали протоколы и угрожали тюрьмой. Сначала подросток боялся, потом паниковал, потом хотелось бежать, позвонить маме, а потом приходило душевное оцепенение. Дурацкий лермонтовский фатализм. Как сейчас.
Медник с трудом посмотрел на Влада, потом на Нику...
«Вот и пизда тебе, комиссар Рекс», — в его мыслях смешались сожаление и обречённость. Он попал. Как знал, что попадёт. И попал.
А Павел вскочил со стула. Сначала странное поведение девушки, затем ударные волны, которые достали не только до его подошв, но и до задницы на стуле. Всё это выглядело не просто неожиданным, а вообще слишком сумбурным для размеренной жизни юриста. Но, несмотря на стремительно тающую броню рационализации, Шишов кое-как заговорил, старательно игнорируя начинающие дрожать губы. Вопрос был обращен к Веронике и сказан был торопливо и напряженно, но спокойным тембром. Паша старался передать часть спокойствия остальным из находящихся в комнате.
— Какие инструкции на случай такого ЧП?
— Инструкции... — прошептала себе под нос готка, — да какие тут в жопу инструкции...
Однако, усилия Шишова окупились. Никто не кричал. Не паниковал. Удивительно, но Ирина тоже не ощутила паники. Её первой и единственной цензурной мыслью были слова «Куда бежать». Пока её озвучивал ещё более спокойный Павел, Ирина зачем-то прятала в рюкзак лишние бутерброды и потормошила Медника.
— Жень, очнись, — шепотом сказала она, тормоша друга. — Женя!
— Чего?.. — заторможенно переспросил Медник, переводя взгляд на неё.
— Пора на выход!
Ника едва успела к двери, подхватив по дороге футляр, как та резко распахнулась. В открывшемся проёме возникло круглое лицо Григория.
— Так, ребятня, у нас небольшое ЧП, так что все с вещами за мной.
— Небольшое? — с сомнением переспросила Ника, изогнув бровь, и вышла первой. Соколова подскочила следом, потянув Медника за собой.
— Гриш, что происходит? — на бегу спрашивала готка.
— Живее! — торопил её Григорий, проигнорировав вопрос.
Влад сделал то, что от него и ожидали — последовал за остальными, веря в то, что есть некая тактика на такие случаи и её стоит придерживаться. В конце концов, Григорий и Вероника тут уже давно. Наверняка они и не такое видели. Наверняка знают, что делать. Коткин повторял эти слова словно мантру, пытаясь успокоить разогнавшееся сердце. Да куда там. Рыжему случалось и в драках участвовать, но это было так, максимум двор на двор, и то в школьные времена. Взрывов там не было, вампиров тоже... сказать по-честному, там всё по-людски было, если сравнивать, например, с футбольными хулиганами. Но уж точно не с вампирами.
Тем временем, они вырвались в главный коридор.
— Где шеф? — повторяла Ника, вытащив из бокового кармашка футляра хромированный «Браунинг».
— Наверху, — бросил сержант.
— Я к нему! — Вероника сорвалась было в сторону второго лифта, но ей помешал Григорий, успевший схватить её за рукав.
— Стоять! — гаркнул он. — Приказ Ермолкина — на выход! Тебя тоже касается! У нас...
Где-то наверху снова грохнул взрыв, но гораздо ближе — и с потолка на перекрёстке коридоров посыпалась штукатурка. Лампы тревожно замигали.
— Клыкастые пидарасы! — в сердцах выругался Григорий.
|
— А у тебя... — замешкалась Вероника, — а у тебя какая-то астральная дичь.
— Можно всё-таки конкретней?
— Я даже не знаю. Тебе лучше с Гришей поговорить на эту тему, он в астралах шарит. Может, у тебя как у Ланки или что-то другое. Ей сны снились. Часто вещие. Ещё чаще наркоманские. А иногда вообще какой-то анриал. Недавно вот рассказывала, как видела какой-то красный космос и плывущий в нём всякий музейный хлам — как будто Эрмитаж пропустили через гигантскую мясорубку и выбросили в невесомость. Иногда могла путешествовать во сне — типа выходить из тела…
— А по той жизни не скучаешь? — после небольшой паузы обратился к Нике Коткин. Парень не очень хорошо понимал, что значит быть оперативником «Колокола» и чем это может обернуться в итоге лично для него.
— Господи, вы хоть когда-нибудь дадите рассказать, что случилось с прошлой бригадой?! — раздражённо воскликнул Медник.
— Подождите! Ты сказала красный космос и музейный хлам? — встрепенулся Шишов и даже перестал мучать стакан.
— Ну?
— Я пару раз такое видел в своих «снах», хотя я уже не уверен, что это были сны. Не скажешь, когда это по времени было?
— Да бля-адь... — застонал Женя, отпихнув себя вместе с креслом подальше от стола.
— Слушай, нам обещали это рассказать, так что просто подожди, — Паша обернулся к раздражённому хипстеру, но его голос звучал так же спокойно. — Мы все помним, что это важная информация, но раз дело касается одних способностей с пропавшим, то стоит и под эту тему покопать.
Вероника потянулась и зевнула, прикрыв рот рукой.
— Ты ведь Женя, правильно? — уточнила готка у Медника.
— Да, я Женя, — очки биолога воинственно блестели.
— Тогда знай, Женя, что я сама жду, пока мне кто-нибудь про это расскажет. Но с подробностями там пока тухло.
— В… в смысле?
Этот вопрос задал не Медник. Не Коткин и даже не Паша. Это спросила Ира, которая сидела и слушала, сдерживая порыв впечатать ладонь в лицо. В девочке сражались психолог, который с сомнением относился к попыткам перевести людей в дискретные величины-категории, и врождённый мистик. Соколова не понимала, серьёзно ли говорит Ника или развлекается, пародируя генерацию из RPG. С одной стороны, бред отборный, особенно, ха-ха, про её собственную святость. Сегодняшний вечер очень хорошо показал, чего стоят все её крестики и амулеты. С другой… может, ей тоже надо потренироваться? Как Женьке? Ведь талант как ни называй, лишь бы был.
— Я имею в виду, — смущённо добавила девочка, — ты ведь хоть чего-нибудь знаешь?
Вероника почесала колено сквозь чёрные джинсы и медленно кивнула:
— После того, как Ланка начала загоняться, шеф прислушался и повысил уровень опасности до красного. Это означает, что мы игнорим фон.
— А что такое фон? — уточнила Ира.
— Сирены как в сериалах, когда красная тревога, — Женя оскалился.
— Слушай! Умный самый?! — Ника кинула шапку на стол. — Хочешь — сам байки трави!
Под четырьмя осуждающими взглядами Медник сдался и нехотя поднял ладони:
— Ладно. Ладно-ладно, алё, извините.
— Фон — это мелкие дела без летальных инцидентов, которые решаются в фоновом режиме. В основном, это почти безобидная чертовщина: духи, полтергеи всякие, лешие, начинающие ведьмы. Мудак Горбунов проигнорировал это указание. Гриша и сам Ермолкин ему не раз говорили, чтобы не брал ребят на всё подряд, тем более всех сразу. А этот всё отшучивался, говорил, типа так от скуки помереть недолго. Ребятам это тоже вроде в основном нравилось, хотя даже они под конец уже без особого энтузиазма шли. Лана — так вообще не хотела, как предчувствовала. Кажется, в пятницу у них был выезд в Подмосковье.
Вероника тоскливо поджала губы.
— Короче, выезд оказался последним. Позавчера днём их нашли. Ермолкин говорит, в засаду попали. Охраны с ними не было, Горбунов забил на всё. Шеф упырей подозревает, но пока ещё ничего не ясно.
«Странные вы полицейские со своими "нравилось" и "не нравилось"», — захотелось сказать Жене, но... он посмотрел на девушку и промолчал.
-
Хых, действительно слишком много вопросов)
|
— Замечал, говоришь? — слегка озадаченно переспросил Григорий у Павла и заговорил громче, перебив так и не начатый рассказ Соколовой. — Олег Иваныч, о Шишове из наших только мы с тобой знали. Я на хвост ему никого не цеплял. Выходит только, что конторке той мог стать любопытен.
Ермолкин повернулся к Алисе.
— Это же Голицына конторка была, так?
Васнецова многозначительно кивнула.
— Выходит, так. Хозяин его интерес проявил. Или сам Голицын. Приглядеть бы надо за ним, — высказался Олег Иванович.
— Организуем, — заверил сержант, направившись к выходу. — А ты, Шишов, не ссы, в обиду не дадим. И хвост отстрижём, будешь как бульдог — без хвоста.
За ним поднялись Васнецова и подполковник.
— Ладно, молодёжь, вам есть, о чём подумать. Оставлю вас ненадолго. Если кто проголодался — автомат с сэндвичами в комнате напротив.
С этими словами Ермолкин вышел в коридор. Старший лейтенант последовала за ним.
— Мне тоже выйти? — спросила «гостей» Вероника.
— Лучше оставайся, — предложил Женя, которому стало куда спокойнее после ухода прочих действующих лиц. — Хоть как нормальный человек выглядишь...
— Да, нам бы не помешал взгляд со стороны, — поддержал решение Коткин. Парень поднялся, чтобы размять ноги. Да и стоя как-то лучше думалось, хер знает почему.
Ника хмыкнула, улыбнувшись одними глазами.
— И на том спасибо.
Владик заходил по комнате вместо Ермолкина, а Ира, вздохнув, начала свой рассказ:
— Я как-то вечером в окно выглядываю, а там какой-то тип за мальчишкой следит. За моим подопы... подопечным. Меня как пеленой накрыло, вылетела из дома с ножом в руке.
— Что ты сделала? — Женя неуверенно улыбнулся.
— Я догнала их, когда тип пацана в проулок тащил! — с гневом воскликнула Ира. — Он и сделать ничего не успел, я его увидела и уже перепугалась... Бледный, с клыками, глаза красные. Сама бы не поверила, если бы не сфоткала, когда он убегал.
— Он выглядел как тот монстр со слайда? — уточнил Медник.
— Вроде бы... Не знаю толком, почему он тогда сбежал. И это ладно, только вот сегодня он меня нашёл. И если бы не Ника со своими «инъекциями свинца», я бы сюда не дошла, — Соколова пожала плечами и слегка улыбнулась, смахнув со лба светлую прядь. — Поэтому я здесь.
— Ты совсем с ума сошла?! — Меднику и подумать стало страшно о том, что приходилось переживать Ире, пока они спокойненько ехали себе в поезде. «В безопасности она, как же...». — Если твои таланты — бросаться на монстров с ножом, то... блин... ты рили псих!
— Я психолог. Хотя насчёт «талантов» не уверена...
— Нет, ну ты в адеквате вообще?!
Ира по-доброму прищурилась, отчего на её щеках проступил слабый румянец:
— Давай лучше ты. Твоя очередь сознаваться.
— Не-не не. Погоди. Ты мне гонишь? — Медник зашарил по столу, позабыв, куда положил очки.
— Нет! — возмутилась девушка.
— Ты реально побежала на чувака с ножом?
Вместо ответа Ира достала телефон, быстро пролистала фотки и предъявила Жене фотографию. Тот быстро схватил «Самсунг» в забавном чехольчике из какого-то аниме. Признаться, даже на максимальной яркости экрана мало что было видно: кривоватая фигура в чёрном на тёмном фоне. Только, пожалуй, грязно-белый лысый затылок и излишне длинная рука удаляющегося существа вызывали чувство дискомфорта.
— Вот, — Ира победно улыбалась, а ямочки на щеках стали глубже. — Сам смотри!
— Чёрт. Я... потом отвечу, — тихо сказал Женя, возвращая телефон. Он только теперь сообразил, что все внимательно слушают их разговор. Но Соколова достаточно знала его, чтобы понять: он больше не сомневается.
— Ты правда ей помогла? — Медник кивнул на Иру.
Готка неопределённо пожала плечами, поджав губы — видимо, подавляя то ли улыбку, то ли неловкость, то ли всё сразу.
— Благодарностей я не жду, если ты об этом.
— То, что Москва не лишилась нового Кащенко, само по себе награда, — хмыкнул Женя и обернулся к остальным. — Ладно, народ... А у вас какие мысли?
|
Медник едва не хмыкнул на последних словах спутника, но сдержался. Зато Григорий с подполковником переглянулись, и первый криво улыбнулся:
— Ну и ну, мастер по пряткам! — копия дяди Славы узнала и Влада. — Как тебя забудешь? Ты навсегда в моём сердце, сладенький!
Сержант громко расхохотался, дружески хлопнув Коткина по плечу, а на лице ушедшего вперёд биолога, казалось, вот-вот скиснет даже свежайшее молоко. Шуточки, как уже понял Женя, здесь шутили топовые. Одно радовало: хотя бы английский не-менты знают. Впрочем, может быть, им помогло созвучие?
Последним лифт покинул Ермолкин. Быстрым шагом он нагнал Медника на перекрёстке и повернул налево.
— Нам сюда.
Открыв дверь, за которой оказался ещё один коридор, проходящий перпендикулярно, Олег Иванович повернул уже направо. В новом коридоре, наконец-то, лифтов не водилось. Зато оказались целых три двери, помимо открытой — две в стене напротив и одна в конце. Они казались одинаково белыми и одинаково безликими, выступая на сером бетоне как схематичные квадраты Малевича. Даже пластмассовые ручки торчали в одну сторону. Подполковник, ориентируясь без номеров и указателей, направлялся к последней. «Офис какой-то», — Женя качнул головой. — «Не подскажете, где кадры найти?»
Тем же путём проследовали и остальные, войдя в «предбанник» совещательной. Или, наверное, брифинг-рума. В лица дохнул свежий кондиционированный воздух, наконец истребивший запах прогретой резины. Григорий включил свет в помещении, указав на стоявший в углу кофейный аппарат:
— Исправен, можете пользоваться. Стаканчики там сбоку.
— Спасибо... — пробормотал Женя.
За днём тревог и волнений он позабыл об утренних планах и до магазина не добрался. Как следствие, не добрался он и до обеда, а теперь почувствовал, как жутко хочет есть.
Олег Иванович дожидался молодёжь в переговорной. Меж тем, пока парни затаривались кофе и чаем, лифт совершил новое путешествие, доставив в лабиринт из трёх коридоров Веронику с Ириной. Ещё до того, как очередь возле аппарата успела рассеяться, в помещение, потеснив Григория, вошли недавно упомянутые Ермолкиным дамы.
Женя обернулся на звук открывшейся двери. А обернувшись, едва не уронил стаканчик с какао. Он совершенно искренне не поверил своим глазам, потому что так не бывает. Такие совпадения — вовсе не совпадения, это трэш какой-то. Настоящий, чтоб он сдох, трэш. В Москве проживает дюжина миллионов человек и едва не столько же приезжих. Здесь должен был оказаться кто угодно, только не она. Это ноль процентов, это просто невозможно! Но на пороге, совершенно живая и материальная, стояла Ира Соколова. Подруга, которой он планировал звонить, но так и забыл. А потом вспоминал в поезде и, кажется, накаркал. Как говаривал один его приятель: «Просто шок».
— И... Ира? — пробормотал Женя, окончательно растеряв и так поугасший апломб. Белая толстовка, квадратные очки, красные конверсы, дымящийся стаканчик. Ещё немного, и ситуация могла бы показаться беззаботным рандеву у кофейной точки — если бы не низкий потолок, скрывающий многие тонны бетона и прокатной стали. И не Григорий у дверей. И не открытая пасть совещательной.
Неуютная, в общем, вышла встреча.
-
Найзуру! Причесал текст как отец :)
|
Очкарик слабо улыбнулся.
— Тоже по этой штуке? — он показал сжатую меж двух пальцев тёмно-синюю карту.
Влад убрал телефон в карман джинс и скрестил руки на груди. Похоже, разговор переставал быть томным.
— Угу, по этой, — утвердительно кивнул он.
— О, ну круто.
— Значит... — Влад чуть помедлил, — ты типа не из встречающих?
— Лол, типа нет, — фыркнул парень в белой толстовке. — Я вообще думал, что меня убивать приехали.
Владик еле заметно нахмурился в удивлении пополам с настороженностью. Никто не говорил ему об угрозах жизни. Тем временем, попутчик знай себе трещал:
— А здесь ты. Тебе тоже звонили гопники?
— Воу. Да вообще, нет, — в голосе Коткина, впрочем, уверенности не звучало. На всякий случай он уточнил: — Из-за карточки?
— Ну-у, скорее из-за бабушки, — без особенного веселья очкарик рассмеялся и протянул руку. — Ладно, не было и не было. Хоть не один еду. Женя.
— Эм... — рыжий вконец растерялся после упоминания какой-то там бабушки. С другой стороны, после всех странностей хоть этот чел в очках оказался с виду норм и тревоги Владу не внушал. Протянутая рука была принята в ответном рукопожатии.
— Влад, — представился Коткин.
Повисла небольшая пауза. Владимир начал убирать «подсы» в футляр и кашлянул:
— Кхм... а ты вообще в теме, куда мы едем?
— Понятия не имею! — воскликнул Женя, восклицанием выдав то, насколько нервничает сам.
— И, судя по всему, таких, как мы, будет много... — Влад кивнул своим мыслям.
Последние слова Коткина скрывали грусть о том, чтобы побыть одним, тем самым, единственным, теперь не удастся. «Ну, как-нибудь в другой раз». А Женя, прохаживаясь по несущемуся вагону, размышлял:
— Но смотри, если эти челики прислали целый поезд, это наверняка менты. Или «фобсы». То есть, вообще ни хрена хорошего. Ты кого-нибудь предупредил, что сюда уплываешь?
Тут-то Коткин и напрягся: ни хера он никого не предупредил! Собственно, такой мысли даже не возникло в его пустой башке. Вот баран!
— Само собой, — высокомерно соврал он.
— И кого?
— Соседу сказал, — без лишних деталей отрезал Влад, рефлекторно бросив взгляд в сторону окон, в темноте за которыми летел тоннель. Очкарик хотел продолжить, но Коткин перебил его: — Но как-то странно… зачем кому-то вывозить студентов хер знает куда, ещё и на «техничке»? В плане, разве менты и фсбшники не действуют проще? Бля, точно!
Владик осекся и торопливо полез за телефоном, словно переняв от Евгена паранойю. Очкарик молча наблюдал за ним.
— Надо заценить по карте, куда мы едем, координаты там снять, — объяснял на ходу Влад, — и... и...
— Хитрый план? — Женя пренебрежительно улыбнулся, а Коткин едва зубами не заскрипел. Только ещё одного мудака с Интернет-жаргоном ему не хватало. Потом он понял, что не знает, какой вообще у него план:
— Надо кому-нить заслать, мало ли чего… Только бы «поле» было…
Наличие здесь модуля wi-fi вдруг показалось Коткину маловероятным.
— Ну, попробовать-то можно. Но знаешь, — Медник вернулся к потерянной мысли, — я, короче, думаю, это связано... только не угарай. Ты обещаешь, что не будешь угарать?
Владик хмыкнул и отвлекся от телефона:
— Ну давай, жги.
— С каннибалами из прошлого, — Женя затянулся вейпом, но его щёки ярко покраснели.
— Еба-а-ать, — протянул Коткин, опуская телефон.
— Бля, я серьёзно!
Судя по тому, какая ухмылка играла на губах Коткина, в каннибалов он не верил от слова совсем. Что было иронично после инцидента в клубном туалете. Видимо, сработала рациональная часть сознания.
— Да чё так смотришь?! — начиная злиться и краснеть ещё больше, Женя раздражённо выдохнул пар.
— Каннибалы из прошлого, угу, угу… Ты чё, друг, ебобо?
— Предложишь объяснение лучше? — Медник показал вейпом за чёрные окна. — Чел, мы ни на одной станции не встаём и хуй знает, по каким тоннелям едем. Это нормально?
Коткин открыл было рот, да сказать ничего не смог. Только задумчиво почесал затылок и тяжело вздохнул:
— Знал бы, предложил бы…
Он посмотрел за окно, где промелькнул очередной перрон и схематичные образы пассажиров. Женя был прав — явно это не было нормально. Впрочем, чего ещё они ожидали?
В молчании ребята пересекли кольцевую. Над крышей состава звучало эхо поездов, проносящихся в тоннеле выше. Всё же, многое в легендах о московском метро оказывалось правдой. Слишком многое. Влад всё пытался достучаться до навигатора, а Женя забрался с ногами на противоположный диван и молчал, откинувшись затылком на раму длинного окна.
— А ты видел этих странных чуваков? — нарушил тишину Коткин.
— Каких чуваков? — Женя дёрнулся, открыв глаза.
— Да всяко видел, раз тебя нашли. Они ничего не рассказыва...
— Стопич-стопич, — Женя повторил вопрос: — Каких чуваков?
Бармен с сомнением смотрел на новоиспеченного товарища по несчастью, пытаясь понять, разводят его или нет.
— Так… а как ты карточку-то получил? — наконец, спросил Владимир.
— Письмом прислали, — пожал плечами тот.
— Вот так, и всё?
— Ну, сначала звонили и убеждали, что зароют, потом подарили проезд в метро. Не знаю, одни это парни или разные, но совпадение почти кармическое, — Медник поводил руками в клоунски-мистическом жесте. — А я чё, я и поехал.
— Чёт мутно всё, — Коткин констатировал очевидное, но подозрительности в голосе не убавилось.
— Что поделать? Жизнь такая.
— Мне вот никто не звонил, — он попробовал зайти с другой стороны. — Тупо карточку прислали с запиской, мол, до десяти вечера надо определиться...
— С чем?
Коткин пожал плечами.
— Вот и я не знаю... — Медник просто повторил его жест.
Коткин вдруг обратил внимание, что пальцы собеседника медитативно перебирают деревянные горошины бус, нанизанных на тонкое запястье. Забавное сочетание. Феньки, шапка, конверсы... и вот бусы. Некстати вспомнилась цитата из «Брата»: «Одет как обсос». Вздрогнув от беззвучного смешка, Коткин снова занялся телефоном.
— Лан, чего гадать… — буркнул он. — Скоро узнаем.
Женя просто закрыл глаза.
-
Супппра!) я бы даже сказал: «цэ дюже Гарно!».
-
|
-
— Чего тянуть? Начнём.
просто эпика) в целом, момент хоть и рояльный, но вышел круто))))
|
Да и вообще казалось, что никогда между Альбукерке и Остином, «бродячей столицей» Техаса, не случалось таких хороших дней, как сегодня. Иекамия с гневом отмёл мелькнувшие подозрения — даже если его обманули, ну к чёрту. Ради пятнадцати центов затевают ссоры только духовно низкие коммерсанты или европейские полисмены. Сандерленд решил, что сочтёт эти деньги оплатой приятной компании, выпивки и рассказов. Того рода рассказов, по которым он скучал, не желая признаваться в этом самому себе.
Но шли круги по воде...
Удел траппера — суровый удел. Сон в сшитых из шкур спальных мешках, устрашающие крики птиц в тишине пустыни и далёкие огни костров команчей. Четыре ветра, те самые, о которых рассказывал Матфей, вечно дуют со всех концов Земли. И человек, живущий под открытым небом, быстро учится ценить нечастые минуты уюта. В вагоне стояло тепло, беседа доставляла Адаму удовольствие, а горечь поражения скрашивал благородный виски. Видимо, от щедрот пассажиров первого вагона досталось и общей ресторации. Одним словом, Сандерленд готов был проиграть и поболее, особенно когда речь зашла о Мексиканской войне. Наступление Санта-Анны застигло Иекамию на индейских территориях — далеко к северу от Хьюстона и Форта-Уэрт. Тридцать шестой год — ха, ему едва перевалило за двадцать — Сандерленд провёл в землях племени уичита, сопровождая торговца мехом по имени Джесси Чисхольм. На войну он попросту не успел. А когда возвратился в Техас, ему достались только руины и бурные патриотические восторги. Поэтому он не удержался от восклицания:
— Война, сэр! Неужели вы лично...
Улыбка Джонатана, в которой смешались солдатская гордость и сожаление о бурях ушедших дней, дала ответ без слов. Получалось, что мистер Доу мог оказаться ровесником Иекамии, если не старше. Впрочем, кто меряется годами за столом?
Круги на воде.
Иекамия Сандерленд почти не сомневался, что Джонатан Доу когда-то носил иное имя. Адам был далёк от правосудия и всего пару раз в жизни видел приезжих судей, которые странствуют между городами в сопровождении маршалов или даже более сумрачных личностей. Однако ему довелось узнать, что человека, по какому-то поводу предпочитающего хранить анонимность перед лицом присяжных, принято называть «мистер Доу». И вновь: что с того? Бывает так, что охотники за головами страшатся мести со стороны родственников или недоброго нрава приятелей жертв, и потому укрывают свою личность. Не это тревожило Адама. Нет, сэр, не это.
Временами за широкими окнами проплывали ранчо и фермы. Последние аванпосты центрального Техаса, которые вскоре растворятся в пыльной дали. Однажды поезд обогнал медленный караван. Понурые мулы влекли серые повозки, покрытые округлыми тентами. Прищурившись, стрелок видел лица женщин, укутанных в шали, и шагающих наравне с животными детей и мужчин. Американские железные дороги пытались тонкими нитями связать огромный материк, захлёбываясь в недостатке рабочих рук для добычи угля и стали. Однако гигантские просторы в сердце страны оставались terra incognita для миллионов пилигримов. Всё так же приходилось нанимать проводников, всё так же выставлять караулы и окружать ночные лагеря тележным кольцом. Иекамия не верил, что это когда-нибудь изменится. Равнина огромна. Не существует человека, способного покорить её.
Вздрогнув на стыке рельс, вагон ресторан слегка накренился. Сандерленд придержал пальцами стакан, обратив внимание на едва заметную рябь, покрывшую янтарную поверхность. И снова кольнула мысль о неправильности, о каком-то логическом изъяне, который подметило подсознание, но отказался замечать расслабленный игрой разум.
— Расклад подсказывает, джентльмены, что в этом кону я пас, — щелчком отправив карты на центр, где лежали очередные двадцать центов, Сандерленд добровольно удвоил проигрыш. — Было приятно свести знакомство, однако ноги просят свободы.
Стрелок пробрался мимо стойки в соседний вагон, уже погружённый в полумрак. В торцах прохода, над дверями, потрескивали керосинки в стеклянных колбах. Их огоньки отражались в ночных сумерках за стёклами, мешая рассмотреть печальные кактусы и редкий буш. Обходя спящих или тихо беседующих, Иекамия добрался до следующего вагона, а там — до своего места. Только закинув ружьё на сгиб локтя, Иекамия почувствовал, что круги на воде медленно начинают успокаиваться. Он выбрался через узкую дверь на заднюю площадку, где гремели колёса, но лицо овевал приятный ветер, обещающий скорую ночь.
— Будь я проклят...
Картёжники мистер Доу, Билли-Боб, Хью Робертс и усатый Дэниел Смит? Нет, не они. Безусловно опасные, но понятные люди. Нет.
Священник в чёрной сутане и девушка, которую он наверняка сопровождает к родителям, а не жениху? Нет.
И даже не чёрный человек в вагоне-ресторане...
Здесь Иекамия понял, что мысли движутся в верном направлении. Дрожь в умозрительном стакане снова набрала силу. Вот, вот... вот оно!
Ящик, о котором сообщил Джонатан. Резонно было решить, что в нём хранится золото. Но в Калифорнии и так достаточно золота, чтобы частные лица везли туда ещё. А для перевозки кооперативного капитала, о котором Сандерленд подумал на станции, право слово, куда удобнее чековые книжки или обменные векселя. И двенадцать солдат... даже четырнадцать, включая часовых. Очень, очень странно для одного ящика. Конечно, как любой житель Фронтира, Сандерленд не верил в неподкупность федеральной кавалерии, но знал, что она стоит либо больших денег, либо высоких просьб. Комбинация известных ему сведений не желала складываться в гладкое объяснение, а нутро шептало стрелку, что почтовый вагон прячет нечто большее, чем президентов: живых, мёртвых или эпистолярных.
Предплечьем обломив стволы ружья, Адам неторопливо вложил в казённики по круглой пуле, досыпал пороха и утрамбовал шомполом для прочистки курительных трубок. Затем взвёл оба курка и надел на брандтрубки горошины-капсюли. Просто на всякий случай.
Иекамия привык доверять интуиции.
-
отличненько порефлексировал)
|
-
Понравилось то, как показан не слишком привыкший к общению с всякими большими шишками и из-за того смущающийся и городящий всякое персонаж.
|
Край земли. Край света.
Свинцовый ветер гулял над станцией, раскачивая вывеску в кованой раме. Та недовольно скрипела на цепях, а их скрип передавался всему, что лежало окрест. Скрипели деревянные вагоны, накрытые жестяной крышей как причудливые домики лепреконов. Скрипели повозки, на которых фермеры уезжали обратно в городок. Скрипели могучие руки носильщиков, один за одним кидавших тюки с перрона. Даже горизонт тонул в пыльной дрожи, которая несла с собою скрип на зубах. Близились зимние ненастья.
Иекамия Адам Сандерленд, мужчина без родины и семьи, любил осень. С её приходом исчезала злая мексиканская жара, словно мстившая Техасу за его независимость. Пятно солнца всё чаще садилось за горизонт, лили дожди. Многие знают, что дождь таит смертельную опасность, но дождь — это вода. Это вода, которую человек может ловить на губах и собирать руками. Пусть вязнут в грязи колёса, а лощины Скалистых гор обращаются в буйные потоки. Пусть. Иекамия даже готов был терпеть простуду, а с ней горячее вино или вонючую французскую микстуру. Что угодно, лишь бы не беспощадная жара Территорий. Слишком многих она погубила на его глазах.
С наслаждением ловя ветер на сухих щеках, бывший второй лейтенант кавалерии Соединённых Штатов сидел в отдалении и дожидался окончания погрузки. Креслом ему служила поставленная стоймя бочка, жирно пахнущая керосином, а по неказистой деревянной колонне рядом бежал паучок. Деловитые грузчики сновали мимо, не обращая внимания на очередного пассажира. Сандерленд поднял воротник зелёной шинели. Его всё устраивало. Даже джентльмен, наверняка решивший отправить в Калифорнию капитал для очередного золотовалютного предприятия, сегодня не раздражал.
Откуда он это знал?
Всё просто — в наши дни, в год пятьдесят третий нового века, в Калифорнию отправляются или бедняки, или магнаты.
— Я вам скажу, сэр, — визгливо заметил вынужденный сосед Иекамии, пьяница Джексон, — что грозные у вагона орлы стоят.
Неряшливый старик лежал у горы джутовых мешков, которая дожидалась запоздалых ранчеров. На грубой рогоже чернели штампы луизианской хлопковой фактории, и не стоило труда догадаться, что все эти мешки пойдут на ткацкие работы. Сандерленд хмуро покосился вниз, качая пыльным носком сапога, а старик не унимался.
— В наше время дороги-то опасные, а? Опасные, сэр, ещё как опасные.
Сандерленд заговорил. Неожиданно выяснилось, что его голос звучит совсем не так, как грубые переклички ковбоев. Стрелок чеканил фразы, не проглатывая артикли и окончания.
— В Библии говорится так, — назидательно сказал он. — «И после сего видел я четырёх Ангелов, стоящих на четырёх углах земли, держащих четыре ветра земли, чтобы не дул ветер ни на землю, ни на море, ни на какое дерево».
Взметнулась пыль, покрывая чёрные бока паровоза ржавой вуалью. Заскрипела вывеска. Дыхание открытых просторов взъерошило длинные волосы Адама, убранные на индейский манер, а пьяница воззрился на него с нешуточным удивлением и даже враждебностью.
— Да вы, сэр, я гляжу, из этих, из всё на свете знающих.
— Из помнящих, мистер Джексон. Из помнящих. Например, я помню, что орлам уподобляют одеяния воины племён сиу.
— Бог мой, зачем?
— Они верят в великую силу, которую дарят призраки птиц. Не скажу о призраках, но, к вашему сведению, их стрелы оставляют ужасные раны.
— К моему... сведению? — бутылка замерла на полпути к подмокшим усам.
— К вашему сведению, да. Кавалерия — не хозяйка степей. Помните это, мистер Джексон. Хорошего дня.
Оглушительный свисток поглотил перрон. Клубы пара рванулись из-под колёс локомотива, распугивая пассажиров. Кочегар уже прогревал котлы, а очереди перед вагонами исчезли. Две минуты растаяли, как растаяли в предзакатных тенях очертания города, сложенного из угловатых веранд и бревенчатых стен. Значит — пора. Подхватив сумку, Иекамия уже шагал сквозь дым, надевая шляпу и поправляя висящее на плече двуствольное ружьё. Вокзальный пьяница провожал его долгим, по-странному пристальным взглядом. Казалось, что впервые за много дней в глазах старика проступило подлинное чувство. «Постойте», словно хотел сказать он. Словно хотел предупредить. Но Сандерленд не обернулся.
Один билет, одно место. Без багажа.
Итак, в этот раз его ждал край земли.
-
Хаха, выглядит как вступление к игре)))))
Рад снова видеть в деле, партнер))
|
— Второе! — выпалил Омлет, понадеявшись, что «экскурсия» означает что-то достаточно безобидное.
Предложение Эльстера, и так полное слишком трудных для Омлета слов, рисковало окончательно потонуть в гомоне голосов. Поэтому выбирать пришлось быстро, ещё и махнув на дверь. Странный, всё же, получался из Филиберта кулинар — что ни разговор, так от стола подальше. В виде извинений перед Ллиирой, Хозяйкой Пиршеств, болтливый повар утащил не только Эльстера, но и сдобный сочень с ягодным вареньем.
— Если только у вас там не страшная магия... — уже выходя, добавил Омлет достаточно громко, чтобы Креван услыхал последние слова. Улыбаться-то Филиберт улыбался, но про нательный амулет Доброй Богини не забывал.
— Ну, насчет магии — это не ко мне, — слегка усмехнулся Кеворрин.
— А не скажешь, — Филиберт кивнул на просторную мантию целителя.
— В своей работе я опираюсь не на молитвы богам и не на силу Плетения, а в первую очередь на науку.
— Я так и слышал, — важно закивал Филиберт, пока они шагали по всё тому же коридору, где недавно беседовали с Ричардом. Ещё бы не важничать, когда с ним, сыном деревенского свинопаса, вот так запросто обсуждают какое-то колдовское шитьё и тайные искусства. — Но как же это? В наших краях и стекло дуть не умеют, а про вас говорят, вы сведущи не только в лекарском деле, но так же алхимии и нумерологии...
— Что ж, если под алхимией понимать фармацевтику с фармакологией, то да.
— Кого понимать?
— Науки о снадобьях и медицинских свойствах веществ.
— А... усёк, — подумав секунду, Омлет неуверенно кивнул.
— А насчет нумерологии — этот вопрос ещё требует дальнейшего изучения. Существуют разные точки зрения и ученые мужи еще не пришли к единому мнению...
Филиберт не очень понял, к какому именно мнению собирались прийти учёные мужи. За недолгий путь по лестницам и коридорам повар узнал, что беда нумерологии заключалась, кажется, в том, что никто не знал, как правильно составлять таблицы. Один муж полагал, что четвёрка принесёт беду, а другой сулил богатства, коли дважды семь дадут пятнадцать. Не рискуя задавать вопросы, парень наматывал на ус сведенье, что арифметика куда сложнее, чем кажется. Да и Кеворрин, вроде бы, не придавал нумерологии особенного значения. За разговором Эльстер и Филиберт подошли к бывшей часовне.
— Вот, — указал врач, отворяя высокую дверь из светлой берёзы. На фоне старых замковых ворот та сияла, будто золотая, и настроение Филиберта сразу улучшилось. — Здесь и будут устроены лечебница и лаборатория.
Омлет опасливо заглянул внутрь, отметив, как все прочие гости, необычно светлое для усадьбы помещение. Первым делом он спросил:
— Что такое краболатория?
— Лаборатория — это место, где изготавливают лекарства: порошки, мази, микстуры... Также в лаборатории можно производить опыты, чтобы исследовать свойства веществ и создавать новые рецепты.
— О. Те самые свойства, которым учит фарма... фармакология?
— Те самые, — терпеливо согласился доктор.
Он остался у дверей, сложив руки на поясе, а Омлет качал головой, рассматривая нововведения Эльстера. Стопка белых простыней, готовая для лазарета, сдвинутые к стенам скамьи и оструганные доски перед алтарём, превращённым в зачатки будущего кабинета. Столько всего! Под бдительным взглядом врача Филиберт бродил среди наполовину распакованных рундучков и с интересом спрашивал обо всём. Его любопытные глаза упирались то в несобранный перегонный куб, то в чашу для порошков и маленькую латунную горелку. Ему всё казалось необычным, хотя искушённый лекарь и понимал, что лечебница далека от совершенства. Да более того, она лишь рождается, и даже положенной мебели ещё нет. Зато теперь Омлет знал, что возили в их телеге всё это время, если не считать гардероб Навина.
Воодушевлённый миролюбивым рассказом, в какой-то момент Филиберт отставил склянку с соляным раствором и восхищённо сказал:
— Где вы всему обучились, мастер?
— Университет, хорошие преподаватели в клиниках, а также книги.
— Книги? — обернулся юноша.
— Без них, Филиберт, никак нельзя, — Кеворрин сделал небольшую паузу и все-таки не удержался от совета: — Если есть возможность прочесть хорошую книгу, надо постараться ее не упустить.
— В Долинах мало книг, — улыбнулся Омлет. — Видали, как лорд свою бережёт?
— У Его светлости устроена небольшая библиотека, — поправил Эльстер, уже успевший ознакомиться с усадьбой и утащить из библиотеки стул.
— Эх. А я библиотек не видал. Да что там, и вовсе одни дьяковы каракули чёл!
Эльстер наклонил голову не то с сожалением, не то просто принимая факт. Омлет не унимался:
— Из каких земель вы родом, если у вас иначе?
— Из Амна.
— Амна?! — опешил Омлет.
— Несколько неожиданно, не правда ли? — подтвердил доктор, начиная мерить часовню неторопливыми шагами.
— А... э... это же... Город тысячи куполов... и тысячи монет.
— У больших денег есть свои плюсы, — Кеворрин бережно поправил взятую Омлетом склянку, — на них можно купить многое. Книги, например...
«Больших денег?» — Филиберт навострил уши. Когда они толковали об условиях найма в Жабьем Броде, повар-кастелян слыхал о том, что Эльстер иноземец, как сам капитан или усач-Боруса. Но он и знать не знал о таких далёких землях. Амн, величественный Амн! Как ребёнок, коснувшийся сказки, юноша улыбался. Сколько всего сказывали о далёком городе на берегах океана, что не имел конца. Усталые архенские кнехты в трактирах, служки в Ашабенфорде, плотоводы и циркачи. Все порой вспоминали о великой стране на крайнем западе. Даже Сембия бледнела на фоне историй о базарах, занимавших площади величиною с целые города, о величественных замках и минаретах, в облаках среди которых парят флаги торговых лиг.
— Коли верить слухам, — протянул Омлет, наконец стряхнув дурацкую улыбку, — вы оставили рай на земле.
— Рай на земле? — улыбнулся Эльстер в ответ. — Как говорится, там хорошо, где нас нет. Хотя, не спорю, в Амне много хорошего.
— Что же увело вас в такую нищую даль, мастер Эльстер!
— Обстоятельства путешествий бывают разные, — врач мягко уходил от ответа.
— Должно быть, ваши оказались не самыми радужными, — вздохнул Омлет, чувствуя за улыбкой доктора сонм иных эмоций.
— Бывает, со временем обстоятельства меняются.
Судя по всему, сегодня Эльстер был настроен на философский лад. Хотя Филиберт не разбирался. Не из тех людей был Кеворрин, чтобы трещать о себе по кабакам, так что кто его знает. В задумчивости Омлет отступил, щурясь на заглядывающее в окна солнце. Оно, беззаботное и ласковое, широкими пятнами ложилось на недавно выметенный пол, играло на стекле фиалов и мраморном круге, выложенном у подножия алтаря. Доктор, всё так же окутанный коричневой мантией, продолжал гулять, точными движениями соединяя стеклянные мосты между ретортами. Внезапно повар заметил, что в часовне стоит полная тишина. Даже крики с недальнего рынка не долетали в часовню вместе с прохладным ветром.
— Вы пытаетесь исцелить время, добрый доктор, — вздохнул Омлет, наблюдая за манипуляциями. В его глазах вспыхнули понимание и сочувствие. — Выходит, так?
— Думаю, время не нуждается в исцелении, — снова улыбнулся Кеворрин. — Но само оно действительно лечит. Правда, не всегда.
— Зато ваши усилия точно помогут исцелить хотя бы Эссембру.
— Думаете? — в голосе врача не слышалось ожидаемой Омлетом гордости, скорее вежливое сомнение.
— В ней отродясь не бывало ни врачевателей, ни... как вы сказали, килл-них?
— Клиник, — машинально поправил Эльстер.
— Ага. Ну вон, с болестями али в храм, али к травницам.
— Не стоит сильно принижать пользу, приносимую Корнелиусом, — целитель снял восковую пробку с маленького хрустального флакона, что-то рассматривая, — да и народ в Эссембре не выглядит очень больным. Впрочем, буду рад оказать посильную помощь.
— Ну, у нас тут али живой, али дохлый, — смущённо развёл руками Омлет, уже стесняясь недавних чувств. — Я, короче рад, что вы с нами, мастер Эльстер, какие бы причины ни вели вас в наёмный отряд.
— Я тоже рад оказаться в отряде, — согласился Эльстер.
«Ну, мы ещё не все блюда испробовали», — скептически подумал Омлет, но возражать не стал. Теперь он не был уверен, что врач имеет свой интерес во владениях Илмета. Казалось, что доктора мало что заботит, за исключением душеспасительных талантов. С другой стороны, знавал Омлет этих грамотеев, знавал. Такие кому угодно нос запудрят. Затем подсознание возмущалось такой циничности, запрещая помышлять дурное. В смешанных чувствах Филиберт перебрал разговор заново и понял, что по-прежнему не знает, отчего врач выбрал Эссембру среди многих других городов Сердцеземья. Неужто и правда случайность?
Распрощавшись с искренней сердечностью, повар оставил мэтра Кеворрина в его вотчине, а сам отправился на помощь усатому Борусе. Да и прочих дел хватало.
|
Филиберт пошаркал вслед за капитаном, размышляя, дадут ему премию за разговорчивость или розги — как ни печально, за неё же. Пока он шёл, длинный стол отказывался кончаться. Мимоходом повар отметил, что манор Илмета, служивший домом многим и многим лордам Эссембры, строился в расчёте на приход тёмных времён. Это замечалось снаружи, но по-настоящему бросалось в глаза изнутри. Окружённый глубоким рвом, пусть сегодня затянутым тиной, каменный особняк поднимался в кольце внутренних стен. Коридоры и холлы полнились сумраком, а свет ясного дня едва сочился сквозь узкие, похожие на бойницы окна. Под могучими сводами коптили камины и факелы. Резная мебель казалась столь тяжёлой, что могла служить редутом для загнанных в угол защитников. Чего стоил один грохот от упавшего стула. Мастер Эльстер хорошо решил, когда устроил лазарет в крыле с часовней. Окна в недавно отстроенной половине сделали широкими. Наверняка портреты предков в галереях второго этажа («Здесь же должны быть портреты предков, а?») с неодобрением взирали на новшества в родовом гнезде. Одного взгляда на каменный профиль Илмета хватало, чтобы представить отцов его отцов — первых воинов Долины Битв. Но пока воины Долины Битв оканчивали пирушку. — Сэр? — спросил Омлет за дверями обеденной залы. Он не выглядел особо расстроенным отповедью; даже наклонил голову, выражая почтительное внимание. — Ну что, орёл? — вопреки ожиданиям, капитан расплылся в улыбке. — Как у тебя дела? Филиберт замялся, но Ричард неопределенно махнул на двери, указывая смысл вопроса. — А! Да что там дела, сэр. Всё путём, как иначе, — парень с ответной улыбкой почесал нос. — С городом вот познакомились. — И чего скажешь? — На Жабий Брод похож. Здесь городки друг другу вторят: площадь, замок, хлев. Токмо Лес близко, его ж не зря Изумрудной могилой зовут. Потому и нравы таковы, что каждый при ноже. — Недружелюбный город, значит... — Эге, пока с ними не забухаете! — хохотнул Филиберт. — Рожи тут хмурые, но и у нас появилися, так сказать, приятные друзья. Да и народ в вашенской дружине подобрался на диво смирный... Виддик кивнул, показывая, что слушает. — Разве только думаю, — помялся Омлет, — что мастер дворф по делу стосковался. И лекарь всё по частному разумению шастает.
Капитан хмыкнул:
— Так оно и бывает. Многие считают себя приглашенными работниками на пару дел. Как только пахнет жареным...
— Они бегут? — понимающе подхватил рыжий.
— Верно. Они бегут. Мне попадались и такие, что просто уходили, даже не простившись.
— Очен-но чую, мэтр лекарь свою выгоду в Эссембре имеет, — заметил Омлет. — Али вы, капитан, сейчас про воровку Триш большей частию интересуетесь?
— Особенно часто это встречается среди колдунов, — Ричард не удивился замечанию. — Не доверяю я магикам и причастным. Так что на Кеворрина я особо не рассчитываю. Возится со своими склянками — и ладно. А вот насчет Триш ты угадал.
— Догадливый я тип, — Омлет ухмыльнулся, но капитан словно в задумчивости добавил:
— Или прочитал мысли?..
«Я? Мысли честь?» — Филиберт в ужасе поднял руки, но Ричард хранил доброжелательное выражение лица.
— Я не...
— Для тебя же лучше, если угадал, — Виддик похлопал его по плечу. — Я не лезу в личные дела своих людей, но в данном случае это принципиально.
— Что принципи...
— Ты молодой парень, и я всё понимаю.
— Что вы понимае...
— Но воровка Триш, — с нажимом закончил капитан, — как ни крути, воровка. Что у тебя с ней?
— Ничего такого! — поспешно ляпнул Филиберт, предательски краснея. Ричард с уважением покивал, оценивающе разглядывая Омлета:
— Ого. Да ты, парень, ходок. Всего одна ночь прошла, а у вас уже «ничего такого», — он подчеркнуто процитировал ответ.
— Сэр! — Омлет никак не мог взять в толк, то ли шутит Ричард, то ли на что-то намекает. А тот продолжал:
— Мне птички напели, что здесь имеется две двухместных комнаты. В одну из них, как мне видится, заселится Ганс и Конкордия.
— Ганс и Конкордия? — голос Омлета дрогнул от еле сдерживаемого хохота.
— Ганс и Конкордия, — с непроницаемым видом подтвердил Ричард.
— Не могу не отметить с восхищением столь коварную шутку в отношении Яблочного пирога...
— Пирога?
— Э-э, в смысле, сэра Ганса, — сбился Филиберт с насмешливо-церемонного тона. — Это, кхм, мы его так прозвали. Да видно, впору переименовать сэра рыцаря в Терпеливого пирога.
— Бедняга паладин, — вздохнул Виддик, — я бы сошел с ума, сопровождая такую недающую красотку.
— Ночами его ждёт истинное испытание Господа! — Филиберт всё ещё угарал. — Но вы сказали, две комнаты.
— А вот на вторую ты можешь рассчитывать, — капитан качнулся на каблуках. — Смекаешь?
Омлет фыркнул, пытаясь за смехом упрятать смущение, но заблестевшие глаза его выдали.
— Смекаю, сэр. Это... это... — повар не мог подыскать нужные слова.
— Не будем.
— Нет уж! Это... спасибо, сэр. Однако и вам следует кое-что знать...
Ричард поймал перелом разговора и стал более серьёзным:
— Продолжай, - с деловой заинтересованностью подтолкнул он Филиберта.
— Триш, капитан, — Филиберт говорил уже серьёзно. — Клянчить комнаты у вас завсегда приятно, но вам следует знать, что она тайно ищет в Эссембре человека. Не знаю, зачем. Не знаю, почему. Но в наших краях Вестгейт славен тремя вещами: ворами, сэр, шлюхами... и политическими убийствами.
— Хм-м... — капитан озабоченно почесал подбородок, размышляя.
Филиберт неспешно двинулся по коридору, увлекая Виддика от дверей.
— Значит... возможно, у нашего котёнка есть коготки, — Ричард вслух делал предположения, переоценивая ситуацию. — Или же, что более вероятно, она попробует нашими руками сделать свою работу. Втянуть в чужую игру.
— Многовато стало в Эссембре котят, если интересно моё мнение, — Омлет спрятал ладони подмышки, будто хотел согреться.
— Не нравится мне всё это, — заключил наёмник. — Илмет нам доверяет, и у нас развязаны руки больше, чем у кого-либо в этом городе. Официально, по крайней мере. Очень скверно получится, если мы вдруг потеряем это из-за проделок воровки. Но раз ты узнал это, значит, я думаю, сможешь узнать и больше. Койка развязывает языки не хуже алкоголя или пыток. Ну, языки тут... хех...
— Мой капитан... — укоризненно улыбнулся Омлет.
— Мда, — Ричард и сам несколько стушевался, почувствовав, что его уносит не в ту степь. Наконец, он нашелся:
— Присматривай за ней, герой-любовник.
— Да вы так говорите, будто всё решено!
— Ты сможешь совместить приятное с полезным.
— Да как бы тут сказать... — Филиберт хотел возразить на целую серию пунктов, но Ричард улыбался во все зубы:
— А мне вот придется укрощать дикую кошку. Надеюсь до хлыста не дойдет, как в прошлый раз.
— Мой капитан!
Шутка за шутку, прогулка по коридору подошла к концу. Капитан положил ладонь на двери, за которыми соратники оканчивали обед и шумела не очень тёплая беседа. Но, так и не открывая их, Ричард обернулся:
— И еще вот что, без шуток.
— М? — кивнул Омлет.
— Постарайся уделить время тренировкам, будь то гимнастика или приемы с оружием. Вскоре сюда придет самая настоящая война. И очень скоро, если не получится договориться с темными. Только у наших друзей около двух тысяч мечей, скорее всего — куда больше.
— Проклятье... — выдохнул Омлет. От былого веселья не осталось и следа. — У лорда, дай Гонд, две сотни регулярного ополчения!
— Они сотрут Эссембру с лица земли. Так что тебе это пригодится в любом случае, будешь ты в команде или нет. Я видел, как лучшие погибали от простецкого удара дубиной в череп, но это не повод надеяться на авось.
— Я осознал, сэр.
— Держись команды. Поверь мне, так у тебя будет куда больше шансов банально выжить.
Филиберт выслушал внимательно, без улыбки. Ричард видел, что юноша понимает каждое слово. Не так, как благородные дети запоминают наставления учёных мэтров, а понимает всерьёз. Жизнь Омлета вряд ли была простой, если он без труда разглядел Виддикову истину выживания за маской муштры. На сей раз рыжий отвечал как никогда серьёзно:
— Спасибо, капитан. Вы знаете, я... я просто повар. Я боюсь драк и ненавижу жестокость. Но я буду рядом, сэр. Я же, ёбаны яйца, вам обещал. — Отлично. Рад слышать! Держи краба, — капитан протянул руку и повар ответил на крепкое рукопожатие. — А я пойду прогуляюсь с нашей новой подружкой. Надеюсь, обойдется без отбитых яиц на этот раз. Пойдём. — О, вашими бы надеждами! Знаете, не каждый омлет бывает удачен, — согласился Филиберт. И капитан, а за ним повар, вернулись в зал.
|
«У них что, имена есть?»
К счастью, от очередной глупости Омлет удержался. Вопрос остался непроизнесённым.
«Уж наверное есть, дурак ты рыжий. Шанти ведь зовут Шанти. Хотя нет, его иначе зовут...» — он-то представлялся, а Филиберт забыл. — «Н-да, в общем, Шанти. Почему не быть имени и у этой крали? Разве что Шанти белый, а эта чёрная...»
Омлет впервые набрался смелости, чтобы прямо посмотреть на пленницу. Тогда всё стало на свои места: волосы двух эльфов цветом различались едва ли не диаметрально. А, судя по произнесённому Виддиком слову, имена лесных демонов тоже следовало читать задом наперёд. Филиберт слышал от пастора, доброго отца Тибодье, что чернокнижники взывают так к разнообразным диаволам, чьи имена чтут справа налево в древних фолиантах. Да, теперь вилки с ложками сходились.
Неуёмное воображение услужливо рисовало Омлету, как бородатый южный колдун простирает руки к полной луне, на семнадцати адских языках заклиная Илку... Илу... Илдукикимору явиться в Эссембру и наводнить её бедами. И не было рядом старого пастора, который мог бы утешить и дать совет. Сам не заметив, что грызёт давно съеденную ножку, Омлет уклонился в печальные мысли. Капитан ведь сказал о многом ином, что юноша не мог принять без внутреннего бунта.
«Я повар, а не солдат», — вроде бы, эта мысль была правильной. И как-то так получалось, что всё приключение прошло для Филиберта в мажорных тонах, если позабыть о перепугавшей его схватке с троллями. И сэр капитан Виддик выглядел в его глазах скорее забавным рыцарем из кормирских сказок. То смешным, то благородным, то нелепым. И вот, совершенно внезапно для себя, Омлет понял, что Ричард Виддик, лусканский кондотьер, может быть жестоким. Что огромный усач Боруса мастак не только выволакивать за шкирки из таверны, но и убивал своими большими руками людей. Врагов. Неприятелей. Вчера он убивал людей на тракте.
Ричард оканчивал речь, а глаза Филиберта скользили дальше, пытаясь ухватиться хотя бы за одно светлое лицо. Но щерился с трона лорд Илмет, вещая о высокой политике и нелёгкой судьбе. Молчаливо жевал яблочный рыцарь Ганс, а его чёрные волосы скрывали лицо, изрезанное следами былых пороков. Вздрогнув и отложив наконец ножку, повар осознал, что он сидит среди совершенно незнакомых людей, а приключение мало-помалу перестало быть забавным. Издавна Филиберт знавал только охотника Роба. Но что это? Быть может, вовсе не Боруса прикончил человека Массари? Может быть, это хмурый охотник решил, что олень больше не полнит кровь задором, и выбрал иную дичь? Омлет смотрел на Роберта Аркина и понимал всей своей ничтожной душонкой, что рука старика Роба не дрогнула бы на тетиве.
«Нет, нет... Где вы, мастер Эльстер, где вы, о мой покладисто-ворчливый дворф!»
Однако даже внутренне он не мог спорить с капитаном. Клятый Виддик! Слишком много в нём было уверенности, слишком много лидерства, чтобы простой деревенский парень мог тягаться с убедительностью его речей. Богатый, лихой, невероятно компетентный в своём грязном ремесле... Омлет вспоминал, как пустился наутёк от троллей, тогда как капитан вытащил меч и срубил чудовище единственным ударом. Разве такому человеку можно отказать в превосходстве? Да и правда, чего греха таить, виделась Филиберту на стороне наёмника. Кровавые деньги? А то!
«Ужели ты, рыжая свинья, сразу не понимал, с кем пускаешься в странствие? То-то и оно! Вот и чего разнылся, когда умные господа в один голос твердят тебе, как правильно?»
Странно, однако ни фогтовы розги, ни побои в дорожных кабаках не могли вывести из Филиберта самого Филиберта. Злясь на себя и свою наивность, Омлет прикусил губу покрепче. Так, чтобы проняло.
Итак, всё было сказано правильно. Омлет старался поверить. Старался напомнить себе, что неправ. Но отчего-то ему отчаянно не хотелось быть воином без границ и клятв. Грустно осев носом в тарелке, он помотал головой.
-
Даже не подозревал, что Тринашка мастер рефлексий, а вон оно как!
-
Живой персонаж. Приятно читать.
|
К счастью, опасения Борусы несколько рассеялись с началом выступления Филиберта. Рыжий повар взял слово первым — и, как оказалось, «случайно» в Эссембре произошло не так мало событий. Давая вернувшимся из лагеря время отобедать, он не стал терять время. Омлет поднялся, обводя взглядом изрядно опустевший к полудню зал. Камин потух, а льдисто-белые лучи солнца разрезали столы на неровные ломти света и тени — будто хлеб, нарубленный нерадивым мясником.
— Э... кхе-кхе, — откашлялось чучело, потирая шею под шарфом. — Стало быть, разрешите доложиться всем... эм... присутствующим. В Эссембре, мой капитан, беда. О шпиёнах местной страже кто только не докладывает, а потому в кабинете у местного пристава цельная картинная галерея висит, но никаких всамделишних шпиёнов никто не видал. А мы, вона с ней, хотя бы услыхали.
Филиберт потыкал пальцем в Триш, призывая её в небесные свидетели.
— Первое. Тип, порушивший вашенское вчерашнее уединение, никакой не простой тип, а никому здеся неизвестный колдун.
При последних словах Омлет тут же околесовал себя святым символом. А что? Бережёного Гонд бережёт. В деревне каженный знает, нечистую силу поминать — себе дороже станет.
— Рожей он смугл. Бородат. На одежду щегол. При плаще в серебре и булаве у пояса. А значит, с юга. Альбо из Калимшана, альбо из Цимбара, альбо с других южных земель. Или, надо заметить, из Вестгейта, потому как акцент его был челядину знаком. В городе про такого бородача не знают. Отседова вывод, что или у них в лесу лагерь стоит, или его кто у себя укрыл — значится, не в трактире он живёт. Приехал к «Русалке» он на коне, но весь грязный — стало быть, прямиком к вам скакал издали. Да ещё упредил слугу, что к вам пришёл, и по имени вас называл. Стало быть, шпиён о вас всё знал — имя вашенское, планы.
Юноша присосался к неизменному морсу. Судя по жадности глотков, вчерашний вечер повар закончил отнюдь не во трезвом здравии.
— Второе. Стражник Манфред, коему вы вчера изволили бить сапожищем по елде, пропал. Мы сыск учинили — из внутреннего города его рыло не выходило, потому как у ворот стража. Значится, также пропал в пределе стен. От себя докумекаю: именно он на вас колдуну указал — потому как, окромя него, никто не мог знать, где и с какой дамою вы гулять будете. А, значит, как вы стражника стукнули, так он колдуну стукнул. Не знаю, правда, как, ежели колдун из лесу прискакал... но то — не моего ума дело, — очевидно, Филиберт был весьма ловок в игнорировании логических несостыковок.
— Третье. Велик, ваше заморское величество, шанс — тут Филиберт ласково и почтительно шмыгнул носом, — что в городе наши недруги собираются в «Ельфе на летающем олене». Отчего там? Оттого, что, войдя туда давеча, мы увидели за одним столом южан, аккурат при бородах и рожах сыромятных, а за другим — странного купца, о котором вам Триш лучше моего обскажет.
Почесав в затылке, Филиберт смущённо поглядел, почему-то, на Амелию Конкордию, как будто до сих пор опасался, что она превратит его в жабу.
— А, и да. Печать вашенская скоро готова будет, а издержек у нас вышло немного. И на булку останется, и на маслице. С меня, кажется, усё?..
-
Душа компании на самом деле.
|
Насухо вытерев кончик пера, молодой человек аккуратно положил его в футляр. Рядом с ним устроилась чернильница, снова закрытая металлической крышкой. Поверх Фриц Дортмунд уложил батистовый платок с вышитым в уголке вензелем. Эти милые приготовления заставили его сердце болезненно сжаться, а от глухого, тоскливого нежелания умирать в уголках глаз выступили слёзы. Фриц бережно складывал в саквояж все те вещи, которые помогали ему в долгих месяцах работы, но горе нельзя было скатать в рулон и уложить между запасной парой английских шерстяных кальсон и брусками геологических проб в деревянных футлярах. С хрустом замкнув изящные замочки в уголках саквояжа, за который он не поскупился выложить полторы сотни марок в кожевенной лавке, Дортмунд ещё раз торопливо оглянулся. Серый день за окном неспешно таял, а холодный ветер заставлял кончики немытых волос колебаться даже в помещении. Свеча догорела. В углу тесной землянки стоял чехол, обёрнутый в несколько слоёв мешковины, но исследователь даже не стал разворачивать ружьё и пытаться зарядить его — он в любом случае плохо представлял, как выполнить нужные манипуляции. Конечно, присутствие заряженного оружия принесло бы фантомное подобие уверенности, эдакий насмешливый призрак надежды, но высокий и обострённый долгими годами изысканий интеллект подсказывал бывшему «господину Дортмунду», что нужда в иллюзиях отпала. Закрыв глаза, горный инженер Фриц Дортмунд считал удары сердца в ожидании неминуемого. И неминуемое настало с той неотвратимой данностью, с какой следует за отливом прилив. С той поры минуло сто пять лет. * * * В хмуром молчании трое выживших спускались с орудийной башни. Ефрейтор с туго забинтованным плечом. Коренастый усач, не снимающий рук с мушкета и палаша. Длинноволосый юноша, с неясной тоской смотрящий в никуда. Эта ночь тяжело сказалась на каждом из них, каждый переживал её по-разному. Было видно, как же сильно устал ефрейтор. Борьба со штормовым морем, сражение и опасная рана вместе атаковали его, подавляя все прочие мысли. Но есть люди, которые делают что-то просто затем, что кто-то должен это делать. Которые идут вперёд, потому что их так учили. Карл Бахман был из таких людей, пусть его внешность и могла ввести в заблуждение. Это Вебер казался человеком-гранитом — мужчиной со скверным характером, ограниченным кругозором и чудовищной волей к жизни. Но в худощавом силуэте Бахмана, в голубых глазах и даже в чуть одутловатой линии щёк жило что-то такое, что заставляло идти за ним, заставляло переступать лужи расплавленной плоти и напоминать себе, что бой ещё не окончен. На плацу бушевала метель. Холод стискивал пальцы так, что болели кости фаланг — но, даже рискуя приморозить кожу к металлу, никто не надевал рукавиц. Все трое были готовы стрелять, но, к счастью, этого не потребовалось. Они обнаружили оглушённого доктора лежащим перед блокгаузом. Со стонами приходил в себя Рудольф, а Клосс, едва борясь с дурнотой, пытался привести в чувство Кройце. Последнему досталось слишком много. Он долго балансировал между жизнью и смертью, а теперь и вовсе казался скорее мёртвым, чем живым. Нашёлся и майор, пригвождённый к стене длинным топором. Только в три руки, немедленно укутывая рану в многочисленные слои импровизированных бинтов, Людвига фон Вартенбурга удалось унести с места его последней битвы. Уверенность, что он выживет, стремительно таяла, и только редкие взрывы красных сигнальных ракет в небе поддерживали веру, что помощь всё же придёт. Веберу всё же пришлось спуститься туда, куда он отчаянно не хотел идти час назад — и чем наверняка спас себе жизнь. Оказалось, что рядом с кухонной плитой дикари действительно прорыли — а вернее, пробили — подкоп. Глядя на разбитые куски фундаментных камней, Микаэль понял, что здесь не обошлось без нечеловеческой силы того монстра, которого они убили. Вместе со здоровяком Рудольфом они завалили проход чугунной плитой, для верности свалив поверху все котлы и бочки, что нашлись в подвале. Нашёлся и Кристина, упавший близ ведра с картошкой. Смерть была милосердна к нему, придя в виде меткой и безболезненной стрелы. Хенрик и Мика действительно слышали его крик во время разговора у ворот. Следующие минуты были наполнены долгой и тоскливой борьбой за жизнь. В офицерской казарме развели печь, бросая в неё всё, что попадалось под руку. На расстеленные в банном помещении шинели переносили раненых, стараясь не тревожить скверные раны. Зазубренное оружие дикарей рвало плоть вместо того, чтобы резать её, и кровь всё отказывалась сворачиваться. Зелёный как жаба Крамм, откровенно выплескав в горло две фляги с коньяком, всё-таки смог взяться за работу, хотя инструменты то и дело падали из одеревеневших рук. Бахман устало курил одолженную у кого-то трубку, остро чувствуя, что она слишком не похожа на привычный ему ясеневый мундштук. Двое дежурных, каждый с двумя мушкетами за спиной, патрулировали двор, стаскивая тела в становившуюся всё выше кучу. Много раненых. Ещё больше мёртвых. Почти восемь десятков душ нашли свою смерть четвёртого ноября. Только к началу седьмой склянки тендер Вукорского смог прорваться через бушующий шторм. * * * Брёвна, которые время превратило в подобие трухлявых коряг, хранящих слабое подобие рукотворных форм, провалились внутрь вместе с водопадом земли. В просветы между ними упали тонкие лучи света, изрядно разбавленные взвесью из трухи и мелких корней. С задорным стуком лопаты вгрызались в стены землянки, обнажая похороненное тундрой строение, и на лицах работающих солдат всё сильнее читалось удивление. — Майор Толль! Майор, пожалуйте сюда! Мы нашли ещё одно! — Должно быть, целый лагерь, — отдуваясь, солдат в расстёгнутом мундире опёрся на лопату. — Лесорубы? — предположил третий, с кряхтением отваливая прочь вросший в землю валун. — Или пушники. Тут, знаешь, промысел семьи кормит, — возразил первый. Среди холмистого редколесья выделялась цепочка солдат. Их чёрные мундиры с непринуждённым интересом курсировали от зарослей густого орешника до самой поляны, на которой соединённый труд восьми пар рук обнажил уже третий обвалившийся вход. С небольшого отдаления, усевшись на корягу и заложив блестящие сапоги один на другой, за ходом работ наблюдал офицер немецкой внешности. — Ваше понимание, Мауриц? — как раз обращался он к подоспевшему человеку, чья треуголка также была украшена алым офицерским бантом. Капитан Мауриц кашлянул, скрывая неуверенное «Ну-у-у…»: — Больно старые, чтоб быть промысловой базой. Коли бы её в тот, да пусть в прошлый сезон оставили, откуда бы такое разорение… Да и потом, зачем вторая, когда первая в Варфоломеевой бухте имеется. — И слишком их много, не находите? — негромко добавил Толль. — Уж четвёртую откапываем, — с утвердительной интонацией согласился Мауриц. В нём мешались любопытство и радость, а вот майор Толль, кажется, был только раздражён находкой, которую лесорубная команда четвёртой батареи сделала в лесу у холмов: — Вышли, чтоб его, на заготовку… так мы и до вечера не обернёмся. Крик одного из солдат прервал их беседу, вынудив подойти к обнажившей внутреннее убранство комнате. Люди Толля заглядывали в неё сверху, из того места, где полагалось быть углу потолка. Из потоков мёрзлой грязи один из солдат выдернул чехол, его истлевшие лохмотья упали с мушкета устаревшего образца. — Чтоб охотник оружие забыл прибрать? — подняв брови, Мауриц смотрел на Толля с ироничной требовательностью, словно приглашая: давай, отец-командир, покажи неучам, как думать надо. Не ответив, Толль глядел на вросший в землю грубый стол, на полусгнивший саквояж, пристроенный у заваленного землёй окна, на табурет, как будто ожидающий ненадолго отошедшего владельца… — Взгляните, — вдруг сказал майор. — На столе футляр. Луций, давайте-ка вниз и подайте его мне. А заодно и саквояж. Капитан Мауриц раздосадовано отвернулся. С той поры минуло девять часов. * * * Осмотр первого этажа офицерской казармы принёс последний ответ. Дитрих и Карл смотрели на одиноко сидящего в курительной комнате майора Толля. На биллиардном сукне перед ним лежали четыре пистолета. На полу перед столом — три северянина в разметавшихся окровавленных шкурах. Под ногами катались примитивные палицы и топоры из камня и кости. Пули майора Толля, сидевшего в удобном кожаном кресле, пришлись каждому из них промеж глаз. С пугающей достоверностью Дитрих представил себе этого импозантного человека ещё живым, хладнокровно выжидающим, кто вбежит в импровизированное Фермопильское ущелье. Свои последние минуты секунд-майор четвёртой батареи Толль встретил в компании бутылки выдержанного виски, откупоренной явно наспех, длинной трубки на манер тех, что везут из Вест-Индии и томика со стихами иностранного поэта. Пулю из четвёртого пистолета Эрвин Толль послал себе в висок. * * * — Докладываю, господин майор, — Толль и Мауриц, взяв треуголки подмышку, стояли перед широким столом премьер-майора Пруммеля. Как первый по старшинству, говорил Толль. — В ожидании завтрашнего шторма было назначено выйти на лесозаготовку в шесть часов утра вместо условленных девяти. В шестом часу, как расположено, половины из второго и четвёртого взводов были заняты со мною и присутствующим господином Маурицем на трёх лодках. Дошли спокойно. Приступили к заготовлению печного довольствия… — С ума сойти, Эрвин! «Печного довольствия!» — Пруммель поднял к нему глубоко запавшие глаза, похожие на один большой синяк. — Вы как ходячая канцелярия, право слово. Говорите ясней. Офицеры знали, что премьер не высыпается и зачастую переживает трудности с тем, что тактично именовалось душевным спокойствием. Тусклый голос майора Пруммеля лишь утверждал эту догадку, однако его внятная речь была далека от расслабленного говорка, например, майора Руттергейма. Зигфрид Пруммель был человеком живого рассудка и ястребиного внимания, которого сильно злили излишние формализмы. — Наши орлы вязали дрова и хворост, а первая из лодок курсировала между берегом и батареей, доставляя их партиями, — сбившись с мысли, Толль заговорил совсем не так внушительно. — В процессе… в ходе… словом, трое из солдат отдалились от назначенного маршрута, потому как дров явно было мало. За холмом, который мы Вороньей горой кличем, они подали свистом сигнал. Явившись на место, я удостоверился, что солдатами был обнаружен старый раскоп, господин майор. С той поры минуло три часа. * * * — Людвиг. Майор. Людвиг... Тихий и проникновенный голос звучал как будто очень близко. Но наученный жизнью майор хорошо знал, что это обман. Его уши вздумали играть с ним в прятки, нарочно пряча расположение слов и голосов. Да и глаза, паршивые предатели, объявили бойкот и не желали открываться. Тяжёлая темнота, которая обняла его тогда, на четвёртой батарее морского форта, отказывалась отпускать старого офицера. Длинными пальцами она обнимала его за плечи и волокла назад, утаскивая в ставший таким родным омут. Иногда голоса звали его куда-то, но Вартенбург не верил своим ушам. Эти далёкие иллюзии уже ничем не могли ему помочь. Рана его была смертельна. По иронии суки-судьбы слепой вождь метнул неудобный снаряд так метко, как не снилось и олимпийским атлетам. Пусть себе кличут голоса! Разве они знают? Разве они могут понять, что такое — прожить половину века, мечтая о лихой гусарской атаке, и закончить дни в снежном каменном мешке под начальством некомпетентного толстяка? — Майор Людвиг... Когда Людвиг фон Вартенбург открыл глаза в первый раз, он не понимал, чьи руки подают к его рту ложку с горячим супом. Кто меняет простыни на его ложе, кто отирает его горчичными маслами и выносит воду. Майор долго не брился и зарос густой бородой — и прослыл бы франтом в эпоху Христа. Майор долго не понимал, почему левая рука отказывается двигаться, как он привык, и почему так больно дышать. Страх потерять руку быстро сменился страхом потерять себя, сгнить, закончить дни в Доме инвалидов. Почему-то в долгие недели выздоровления фон Вартенбург совершенно забыл, что его офицерского состояния вполне хватит, чтобы покрыть пенсионные расходы лет эдак с тридцати. Но тогда... тогда он впервые открыл глаза. — Людвиг. Вы всё-таки с нами! — не сдержав радости, доктор Крамм вскочил на ноги, и отпечаток его долговязой фигуры ещё шесть или восемь раз вскакивал вслед за настоящей — Я приглашу Карла. «Бахмана?» — не понял сначала Людвиг. — «Он до сих пор в охранении? Враги? Мы... батарея...» Только когда полковник Карл Вукорский почти бегом вошёл в светлый госпиталь форта, Людвиг фон Вартенбург наконец-то понял, что его бой окончен. Тяжёлая темнота отпустила его. Омут исчез. Последняя дуэль секунд-майора со смертью продолжалась четыре с половиной недели. * * * — Господь м-милосердный! — прошептал Пруммель, опуская тончайший золотой лист. — Вы же сознаёте, что нашли? — Сей лист был найден в заброшенном лагере рудокопов, мой майор, — безуспешно, но старательно делая вид, что ему всё равно, доложил Толль. — А при листе — письмо. — Что за письмо, не томите? — майор скользил взглядом по едва заметной паутине гравировки, покрывающей лист затейливыми извивами и узорами. — Корреспонденция, — прокашлялся Мауриц, — датированная тысяча семьсот пятым годом. За авторством некоего Ф. Дортмунда, горного инженера, состоявшего в чине начальника данной экспедиции. По заявлению указанного лица, которое мы не в состоянии проверить, в течение двадцати дней экспедиция занималась раскопками на месте старого кургана. К отправлению в Пальмиру было назначено ими, в совокупности, восемь ящиков золотых листов, сходных с поданным. Высказано мнение, что ещё от шести до двадцати ящиков может быть извлечено из кургана. — Что ж это за курган такой волшебный? И куда затем подевалась экспедиция? — Пруммель впервые улыбнулся. — Я, знаете, не слыхал, чтоб мы несли караул у золотого прииска. Когда премьер-майор Зигфрид Пруммель дочитал протянутые ему листы, он долго молчал. Потом тихо сказал: — Мауриц. Отправьтесь на сигнальную. Подайте знак господам Руттергейму и Ялове, что нам надо говорить. Руттергейм пришлёт фон Вартенбурга, Ялове — Бернхардта. Прежде чем доводить это, — ладонь майора трепетно коснулась золотой поверхности, — до сведения полковника, необходимо организовать внешнее охранение на берегу. Нам понадобятся самые надёжные солдаты, поэтому нужен Вартенбург и его люди, и пятая батарея как самая близкая к берегу, поэтому привлекаем Ялове. Как поняли? — Есть, — Мауриц круто обернулся на каблуках. — Толль. Всех, кто знает о вашем открытии, расставьте в караул на стенах. Не допустите казарменных слухов. — Уже, — краем рта усмехнулся майор Толль. — Хорошо… — откинувшись в кресле, Пруммель вновь привлёк к себе письмо, — хорошо… С той поры минуло около часа. * * * — Полковник фон Вартенбург, Людвиг! — звучный голос церемонийместера зачитывал с богато украшенного листа. — Майор Крамм, Леопольд! Фельдфебель Бахман, Карл! Ефрейтор Вебер, Микаэль! Обер-гренадёр Хайнц, Дитрих!.. И звучание его голоса растворялось в шуме бегущих лет. «Герцог Гленн» пережил ту зиму, как пережил следующую, ещё одну и те, что пришли за ними. Карательная операция и карета под охраной восьми десятков лейб-гвардейцев стали тем результатом, который принесла ночь победы, которую тихо называли Пирровой. Лишь невероятной случайностью и мужеством четырёх людей четвёртая батарея осталась во власти Федеральной армии, и кто знает, что случилось бы, если бы Хайнцу не удалось поднять тревогу, а остальным — убить зимнее чудовище. С тяжёлым сердцем свидетели тех событий подписывали рапорта, которые были в режиме особой секретности доставлены в Пальмиру. Никому не хотелось прослыть безумцем и быть отправленным на покой с деликатными улыбками. Но, к своей чести, Вукорский не стал скрывать истинную суть вещей. Пользуясь своими связями, он сделал так, чтобы распорт из приграничного форта оказался подан нужным людям в уместной ситуации. Кто-то прочёл его в кабинете, кто-то — в борделе, но слабый бумажный ручеёк всё увереннее превращался в рокочущий водопад разбуженной государственной машины. Тогда-то и появилась эта странная карета, которая увезёт золото из сундука майора Пруммеля и много-много других золотых листов в Пальмиру. Грязная, чёрная, с закрытыми решётками окнами и без всяких королевских гербов, она казалась тюремной повозкой, но никак не дилижансом для чиновника с поручением особой деликатности. Ещё более странный символ белел на дверцах — череп со скрещёнными под ним мушкетами. С ней прибыл королевский эмиссар — самый отвратительный из, наверное, всех известных истории королевских эмиссаров. Вернее, Дитрих, Мика и Карл вообще не знали, как полагается выглядеть посланцу короля, а вот фон Вартенбург и капитан Мак были оскорблёны в лучших чувствах. Хмыря в засаленном чёрном плаще и рваном цилиндре не подпустили бы ко двору даже на пушечный выстрел. Но его грамоты не вызывали сомнений, а восемь десятков солдат служили лучшим доказательством полномочий. Но, всё же, Людвиг с недоверием процедил тогда: — Вы не ошиблись ли дорогой, милейший? Доходяга во рванье медленно отвёл с глаз лохмотья белых, засаленных волос... и улыбнулся: — Нет, мой майор. Вильгельм не ошибся дорогой. Людвиг увидел в его лице то, что никогда не посчитал бы возможным. Он понял, что Вильгельм поверил в их рапорты. Поверил во всё, что случилось в тёмной ноябрьской буре. Поверил в лиловую луну, в сказочный город и в шёпот тысячи голосов. Поверил — и обрадовался этому. Человек не смог бы так поступить. Никогда. Никогда. * * * Микаэль Вебер, получивший-таки свою долю золотом, смог выкупить себя из рекрутской повинности. Он отправился в юго-восточную Сибирь, где через несколько лет стал крупным золотопромышленником, чьи моральные устои вызывали у многих серьёзные сомнения. Но суровый сибирский край и двуличная эпоха вряд ли позволили бы ему быть другим, и вскоре артели Вебера стали одними из первых форпостов пальмирской экспансии на восток. Жадный и грубый, удачливый и весёлый, Микаэль соединил в себе все черты первопроходца, заново открывающего гигантский материк как можно дальше от чёртовых северных морей. Карл Бахман, осторожный и въедливый тактик, со временем стал одним из советников при военном министерстве. Тихий, вежливый и неизменно добрый, он вместе с тем отличался изобретательностью и большой любовью к техническому прогрессу. К началу тридцатых годов ружья, сконструированные комиссией под его председательством, сменили устаревшие мушкеты, а полевая артиллерия приобрела новую жизнь. Дипломатия позволила ему долго удерживать место при дворе, и когда правление Николая, Старого Короля, подошло к концу, Карл был первым из тех, кто почувствовал ветер новой войны. Вилла графа Вартенбурга под Ниццей собирала высший свет военного общества Европы ещё долгие годы. Герой «австрийского спасения» и битвы под Ватерлоо, стареющий полковник кавалерии стал любимцем дам и желанным собеседником в мужском кругу. Раскуривая неизменную трубку, совсем уже седой полковник вспоминал лихие атаки при поддержке союзной шотландской пехоты, грохот французских орудий и даже жаркое испанское солнце. Вспоминал Людвиг фон Вартенбург и визит отца, который ознаменовал собой прощение и примирение — то, что заносчивый старик никогда не попросил бы вслух. А Дитрих Хайнц вспоминал голос вождя, предлагающий вступить в сказочный город. Юноша повторил шаг Микаэля, выкупив себя из армейской рутины, но на этом судьбы двух непохожих солдат окончательно разошлись. Вернувшись к семье — к вящей радости родителей и сестёр — Дитрих посвятил себя естественным наукам. На рубеже пятидесяти он отправился в Сорбонну, где и остался преподавателем, отличавшейся даже несколько вредной мягкостью к своим подопечным. Лиловая луна, которая когда-то звала его с собой, больше никогда не приходила к состоявшемуся учёному. * * * Когда Старуха Лоухи улыбнулась ему, Фриц Дортмунд понял, что всё-таки очень хотел жить. «Писано в день двадцатый июня года одна тысяча семьсот пятого.
Милостивая Ваша светлость! Того дня, июня двенадцатого, а после шестнадцатого, взято нами ещё сорок два золотых листа. Листы сии назначены к отправленью и справно высланы в день девятнадцатый, в чём росписью сознаёмся мы, Ф. Дортмунд, и караульный начальник Г. Бюлле. Помянутый груз последует до Вашей милости экспедицией при двух повозках, к каковым в ответе приставлен Бюлле.
Довожу также сведенье наипервейшей важности, к каковому слух обратить советую и даже настаиваю. При посредстве человека из туземных, кто именем Пелле, был нами найден и открыт курган сакрального назначения. Ориентирую Вас — полста шагов от Вороньей горы к востоку, оттуда дважды до ста к северу, оттуда в низину, где вход утаён. К языческому обычаю не питая ничего, кроме академического прилежания, сей курган приказал я смотреть и внимание к тому всё возможное уделить. Те листы, как до того не желал Пелле показывать, но под пыткою сознался, имели происхождение из помянутого кургана. Ввиду таинственности и удалённости сего места, допрежь нашего прибытия ничто его не беспокоило, и приложил я к осмотру большое тщание.
С тем докладываю: найдено нами ещё три сотни золотых листов, также слитки, украшения, утварь в числе великом. Не имея в достатке людей, прошу выслать солдат и подводы, чтоб организовать надёжную переправу. Вместе с тем, упреждаю: как третью ночь, что бываем мы терзаемы неясным супротивником. Стрельба и маневр в обороне бессильны. Обратиться в атаку не имею ни сил, ни умений, в бегство — не желаю. Истреблены по сей день трое из состоящих при мне фузейщиков, вынужден готовить известье в спешке.
Бедность слога молю извинить.
Ваш,
Ф. Дортмунд».
-
-
Мощь лютая. (с)
Серьезно, это не графомания, это заявка на Литературу)
-
Блин. Моя плакать от зависти. Так писать, это ж надо. Великолепно.
-
Это целый рассказ! Но читается на одном дыхании. Здорово.
Спасибо за всё!))
-
Самая крутая игра, что я читал
-
каким-то непостижимо странным образом оказался здесь и понял, что плюса-то не поставил xD
|
А вот Триш и Филиберт не особенно торопились. Судя по растерянному виду, рыжий кастелян не ожидал от власть предержащего лица такой стремительной реакции. Впрочем, кто их по весне разберёт, этих лиц? Вот капитаново лицо, например, явно устало сорить кинжалами средь пергаментов — а ведь Омлету так хотелось прихвастнуть и показать, как кидались ножи на кухне «Белого оленя»! Но, поразмыслив, Омлет решил, что и то славно: взашей их не погнали, даже наоборот, вняли и приняли меры. Разве может скромный повар сделать больше в этой игре бород и доспехов? Доспехи, к слову, тоже вскоре перекочевали из метафор в реальность.
— Триш, — сказал Омлет с высоты крыльца.
— Фили? — девушка обернулась.
— По-моему, Триш, мастер дворф знатно приоделся, — Филиберт проводил пальцем так спешившего, что не видел никого вокруг, карлика с его покупками.
— Гансу позавидовал, — предположила Триш, глядя в ту же сторону. — Тот как вошёл в латах своих, даже я про новую шляпку задумалась.
— Может статься, то мы так влияем? — выдвинул иной резон Омлет.
— Как же мы влияли на мейстера дворфа?
— Дак утром с ним морсы гоняли! А как явились к страже, так капитан сразу и пояс поправлять, и меч хватать...
Девушка сделала вид, что задумалась:
— Если сэр Рихард из лесов с обновкой вернётся, значит, точно мы.
— А жена, а жена?! — побледнел Филиберт.
— Ну нет, — запротестовала Триш. — За его жену я ответ держать не буду. Сам виноват!
— Не та жена! Я не виноват, что, стоило мне возложить длань на чело ейной курицы, Манфредова жена обзавелась ухватом! В общем, мы прокляты, — подытожил Омлет. — Злой рок, проклятье бродячих гнумов.
— Ну тут либо целовать лягушку, либо обратить проклятие на пользу, — констатировала воровка. — Всё как в сказках.
— Ну, пока на тебя в борделях оно действует обратным образом, надежда действительно есть.
Триш на ходу обернулась к Омлету с мимолётной улыбкой:
— Ты серьёзно ко мне подкатываешь?
— Ну не к гному же с лекарем мне подкатывать! — всплеснул руками Филиберт.
— Справедливо.
— Нет, Триш. Несправедливо! — почесав кончик носа, повар поглядел на солнце, словно оно могло подарить ему чудо.
Болтая так ещё какое-то время время, они вскоре вернулись к вопросу, волновавшему, кажется, весь оставшийся в Эссембре отряд.
— Какие планы на остаток дня? — спросил Филиберт, присев на каменный бордюр у подножия храма на городской площади.
Девушка пожала плечами. Вокруг кипела провинциальная суета: лакали воду лошади из длинных корыт, заспанный бродяга у колодца обливался водой под критическим взглядом стражника, а из ворот богатого особняка куда-то спешила миловидная девчуля в сопровождении крепкого жлоба. Почти Вестгейт в миниатюре. В умильной, пасторальной миниатюре — если забыть рёв вчерашних троллей, стрелы в лесу и страшное предупреждение, переданное в город с повозкой. Наконец, она ответила:
— Может, попробую проследить за...
— ... за лягушками? — Омлет поддел носком сапога песок.
— За этим Арриго. Дело-то по капле строится, — фыркнула Триш.
— Зачин добрый, — важно кивнул Филиберт. — С этим, поди, я тебе не понадоблюсь.
— Тогда каковы твои планы?
— Велено снабдить нас печатями. Капитану без печати несолидно, коль мы в сыскной приказ заделались. Тем и займусь. И подобью эту... бухглотерию. Дёрнул меня Цирик сэру Ричарду ляпнуть, что я считать обучен. Эх...
Мысли Триш, впрочем, уже обратились к предстоящей задаче. Проныры распрощались, решив, что когда пузо прохладного солнца коснётся зубцов городской стены, оба поспешат к таверне. Девушка осталась сидеть на парапете, глядя на фасад «Эльфа на летающем олене» напротив, а Филиберт зашагал к магазину писчего прибора (по совместительству — скобяной лавки). Он несколько лукавил, говоря, что больше не планирует других дел — но обо всём по порядку...
|
Вскоре прозвонили к окончанию антракта. Занавес взмыл к потолку и софиты угасли, оставив на сцене замершего в умопомрачительной позе статного мужчину. Золотистая сорочка, означавшая римскую кирасу, казалась продолжением его фигуры. Кто-то в зале зааплодировал, но в следующий миг вступил оркестр, обволакивая полутьму неторопливой египетской мелодией.
Цезарь шевельнулся, перетекая с места на место с невероятной пластикой. Великий Марис Лиепа не танцевал — он плыл над сценой, едва касаясь её носками мускулистых ног, и звенела арфа, провожая его полёт над спящей египетской Александрией. Вступили ударные, с барабанной дробью на подмостки опустились пальмы и смутные образы египетских пирамид, а между них змеились тела артистов. Изображая античных солдат и придворных, они рассыпались по сцене, заключая в живой круг танцующего Цезаря. Их единый ритм казался красивым, но неестественно томным, будто заданным математической моделью в обрамлении творческой искры.
— Ритуал, — вполголоса заметила Любовь Анатольевна с другого конца ложи, но Артём понял, кому адресованы её слова. — Наиболее прекрасное, что есть в балете — торжественное действо. Церемониал.
— Иногда я совсем её не понимаю, — вздохнула Катя его с плеча. — Но танцуют красиво...
Одинцову не хотелось здесь быть. Ему хотелось взять Катю за руку и увести отсюда куда-нибудь в другое место. Менее громкое. Менее людное. Чтобы просто побыть в покое. Но они не могли просто взять и уйти. Быть частью Клана — обязывало. Например, к участию в подобных ритуалах.
— Знаю. Не ты одна, — шепнул Артём ей на ушко. — Потерпи немного.
— Угу, — ободряюще улыбнулась она. — Всё в порядке.
Тем временем, танец Цезаря перестал быть одиноким. Среди придворных возник мужчина греческой наружности. Несмотря на пропорции великана и кустистую бороду, он грациозно поддерживал тонкую фигуру, окутанную газовой шалью.
— А откуда в Египте грек? — с чисто московской непосредственностью спросил кто-то из обитателей ложи.
— О нет, чувак, — едва слышно застонала Катя. — Ты зря это спросил.
Артём едва удержал смешок.
— По легенде в изложении Хачатуряна, — объяснила Гуникеева, не замечая шуток, — бог Аполлон, притворившись сицилийским рыбаком, усадил царицу Клеопатру в ладью и тайно доставил в кесаревы покои. Кстати, Нина Олеговна должна блистать в этой роли.
— Я помню её в «Жизель», — неожиданно поддержал Петренко, кашлянув как сломанная каретка. — Прекрасная партия.
— Прекрасная, — подтвердила Примоген.
На фоне их диалога даже «Битлз» начинали казаться Одинцову всё более привлекательной альтернативой. Единственным утешением служило то, что балет действительно был поставлен на славу. Взмахами длинных лент Нина Самородкина превратила танец в вихрь, стелившийся за ней будто зыбкий восковой след. Он напоминал Одинцову мираж над раскалёнными песками, хотя он никогда не видел пустынь — должно быть, режиссёр и задумывал так, добавляя багровых контрастов освещению.
— Погодите, — внезапно проснулась Катя. Оказывается, она всё-таки следила за балетом. — А чего она вообще делает? Ну, в смысле, чего она хотела?
— Союза, — негромко ответила Гуникеева.
— Между Египтом и Римом?
— Поддавшись власти Цезаря, она предпочла быть очарованием, нежели соперничеством. В битве на берегах Нила армии Цезаря прошли в шаге от поражения, но и триумф его был сокрушителен.
— Наверное, она кучу раз успела подумать, что выбрала не ту лошадь, — фыркнула Катя.
— Однако фаворит восторжествовал, — Любовь Анатольевна прикрыла глаза, наблюдая так за танцем Лиепы и Самородкиной. — Легионы сделали Клеопатру богиней среди людей, в точности как уготовано дочери фараонов.
— Прико-ольно, — протянула Катя очередное непонятное, но забавное словцо. — На вас похожа.
Бражедский не выдержал и захохотал в полный голос, за что на него возмущённо зашикали из соседних лож. Впрочем, улыбалась и Гуникеева.
— Лестно, но далеко от истины. Я выбрала «Клеопатру» по иной причине. Она важна скорее Артёму Викторовичу, ведь сейчас он наблюдает на сцене рождение нашего Клана.
-
Театр уж полон; ложи блещут;
Партер и кресла — все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит.
Напомнило) Господи, сцены в театре - это великолепно! Никогда прежде не встречала такую детальную проработку. Восторг.
|
Ефремов приехал через полчаса, прошедшие в тягостном ожидании. Катя плакала на кухне, Миша задумчиво перебирал струны гитары, почти не извлекая звуков, а Одинцов выпрямился на стуле посередине комнаты и молчал. Его мысли бесцельно странствовали в нарисованной схеме из бесконечных углов и осей, но не могли найти выход. Заветный указатель не сиял в конце коридоров призывным зелёным светом. Правильнее было бы сказать «зиял», но не имелось у Артёма и этого. Только новые повороты и новые круги. На ум напрашивалась «Божественная комедия» — простая и очевидная метафора. Но рядом не шагал Вергилий, а Артём Викторович Одинцов вырос советским человеком. В его распоряжении не имелось божественных комедий, и даже «Ирония судьбы» выходила на экран лишь в декабре. Спали жители соседних квартир, спал подъезд и спал дом, спал Ждановский район со своим Зелёным проспектом, продуктовыми магазинами и бетонными альковами в пыльной пустоте новосозданных улиц. На лестнице зазвучали шаги. Артём и Миша слышали, как каблуки отсчитывают пролёты, поднимаясь с этажа на этаж. Помнится, подходя к дому, Одинцов пытался прикинуть, какие окна принадлежат Убежищу Михаила. Но окна вампиров всегда закрыты шторами — иногда складчатыми «римскими», иногда тяжёлыми гардинами. Окна вампиров редко светятся в темноте. «Победа» показывала третий час. Во внутреннем покое, который навеивал механический бег секунд, не осталось нужды. Каблуки в подъезде досчитали до нужной площадки и остановились — Артём знал, что их владелец увидел то же, что и он: электрический свет, располосовавший надвое лестничную площадку. Одинцов поднялся: — На выход. Катя больше не плакала. * * *  Выбор Одинцова: суд Суд вампиров — это суд статуса, это фарс статуса и это звериная дуэль, замаскированная под светский процесс. Здесь судят не за преступления, а за политическую конъюнктуру. Здесь, насмехаясь над советским строем, с удовольствием перенимают его объективизацию и фракционизм, так милые мёртвым стратегам. Со времён древнеримских сенаторов повелось, что на суде людей побеждает не тот, на чьей стороне истина, а тот, чья речь красива и ловка. Суд вампиров мало чем отличался в этом понимании. Он состоялся на следующую ночь, семнадцатого февраля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. В башне, венчающей сталинскую высотку на Котельнической набережной, совет Примоген восседал в расставленных полукругом креслах — а Одинцов не мог отделаться от мысли, что привёл Мишу не на казнь, а на ярмарочную буффонаду. Пикантность ситуации, от которой глаза ненасытных грифов золотились в полумраке зала, закрытого на вечный ремонт, заключалась в том, что сын Гуникеевой арестовал сына Черновой. Спектакль. Один только Хороводин внушал Артёму мысль о том, что всё действительно было сделано правильно. Он долго расспрашивал референта, вдаваясь в нелицеприятные детали разговора с босяцким вожаком, ареста, визита в Институт и вечера на Садовой-Триумфальной. Для него действительно играл роль моральный облик преступника, а нарушение Традиций ещё оставалось тяжким проступком. Именно он поднялся с заключительным словом, когда Михаила ввели в зал два молодых человека с убранными брильянтином волосами. — Михаил Трофимов, неонат среди нас... — «Юноша среди нас», — недовольно поправила Гуникеева, прекрасно зная, что её шёпот услышат. — Ну что за манеры... Председатель не обратил на неё внимания: — Меня зовут Андрей Хороводин. В этом Домене я возглавляю Родословную по согласию Кланов. Известно ли вам это? — Известно, — послушно сказал Миша. — Желаете оспорить моё право? — Не-а, не желаю. Артём с Ефремовым сидели на длинном ряду откидных кресел вдоль стены. Неподалёку расположился казначей Петренко, и даже «призрак оперы» соизволил посетить концерт в честь своего Клана. Одинцов знал, что сейчас председатель задавал ритуальные вопросы — очередное наследие тех веков, когда власть одного вампира над другим определялась исключительно его силой. Теоретически, Миша мог не признать его право судить. На практике, как и многие анахронизмы, этот соблюдался с педантизмом пожилой воспитательницы. — Первая Традиция призвана оградить от истребления. Вторая — возлагает ответственность за наше потомство. За действия нашей Крови. Михаил, вы повинны в их нарушении, в безответственности перед Семьёй и нашим союзом, в преступном эгоизме и неприятной мне лично духовной чёрствости, которая... — Возражаю! — воскликнула Чернова. — Мне неизвестно, где господин Председатель увидел нравственные ориентиры в формулировке Традиций. Казалось, что глаза за очками Хороводина вот-вот вскипят. Но чудовищным усилием он сдержался. — ... и неумении блюсти свою собственность. — Своё Стадо, — опять прошептала Гуникеева, невинно улыбаясь. Бражедский резиново фыркнул. Какой уж тут «справедливый приговор» — прямо на глазах Артёма преступление становилось поводом для внутренней грызни. Примогенам было плевать на то, что именно сделал Миша. На убитого Юру, на оставшихся безымянными драугров — может, и на многих других. Гуникеева подтрунивала над подчёркнуто светскими формулировками Хороводина, Чернова препятствовала его речи, старший Вентру откровенно выбирал стороны и один только председатель стремился довести дело до конца. Вместе с разочарованием в Артёме проснулся оттенок нового уважения к инженеру. Должно быть, Андрею Хороводину требовались невиданная энергия и политическая воля, чтобы управлять этой сворой, где каждый вынужденно знал убийство и Жажду, знал свою силу. Открытый конфликт был для Хороводина смертелен, скрытое противостояние — равносильно поражению. Однако Председатель, уверенно шагая между Сциллой и Харибдой, продолжал речь: — Присутствующий здесь товарищ Одинцов подтверждает обвинение. Товарищ Ефремов — подтверждает обвинение. — Я горжусь своим Наследником, — с невероятной степенью правдоподобия вздохнула Гуникеева. Графиня Даэва метнула на неё испепеляющий взгляд. — Михаил! — возвысил голос Хороводин. — Не будь наши действия своевременны, Маскарад был бы нарушен вашим порождением. Присутствующие здесь подтверждают обвинение. Вам есть, что возразить? — Не-а, товарищ Председатель, — сказал Миша, опустив голову. — Я раскаиваюсь в своей, как вы сказали, безалаберности. Мне нужно было лучше следить за выродка... — За вашей собственностью! — лязгнул зубами Хороводин. — Имейте уважение хотя бы к деяниям рук своих, в конце концов! — Извините, — смирно сказал Миша. Он вдруг посмотрел на Артёма, но в его взгляде не было ожидаемой насмешки. — Я хотел бы сказать спасибо, что всё получилось исправить. Я лоханулся. — И только? — рявкнул Хороводин, весьма похожий на себя, разозлённого иронией Артёма на галерее ГУМ. — И только. — Вы считаете приемлемым вообще совершать то, что вы совершили?! Бражедский улыбался. Гуникеева покачала головой, но не с осуждением, а с сочувствием. Петренко понурился. Чернова в гневе отвела глаза. — Э, товарищ Председатель, — Миша нервно собрал длинные волосы набок, — я... не думаю, что вампиру нужно оправдываться за то, чего он делает со Стадом. Разве нет? — А перед собой оправдываться — лишнее, так? — А перед собой… честно, товарищ Председатель, я вас уважаю, Традиции уважаю. Но Стадо… мне же просто по барабану. Я уже говорил Одинцову. Извините. Даже Ефремов взорвался. Вскочив на ноги, он взревел: — Вы издеваетесь?! «Извините»?! Его надо бросить в торпор, как пса! — Вы забываетесь, Игнат! — взвизгнула Чернова. Поднялся шум, оттеняемый проблесками фонарей над Москвой. Зал высокой башни будто плыл в небе над городом, оторванный от грешной земли тридцатью двумя этажами. Даже Любовь Анатольевна перестала улыбаться. — Мы не можем судить за нравы, — взял слово Бражедский. — Это и без нас делают на каждом шагу. Поучают из каждой газеты. Взгляните за окно: страной управляют регуляции и нездоровые старики! «Зачем же за окно смотреть...» — подмывало сказать Одинцова, но он сдержался. — Ефремов, — попросил Председатель. — Сядьте. — Вампир — совершенный охотник, — высокопарно напомнила Чернова. — Охота — наша прерогатива. — Наша необходимость, а не развлечение, — сухо сказал Ефремов, возвращаясь на место рядом с Артёмом. Одинцов видел, что коллега сжимает кулаки в приступе нехарактерной для него ярости. — Мы судим за опасность охоты, а не её мотив, — продолжил его реплику Бражедский. — И здесь вина Михаила доказана. Осталось избрать наказание. * * * Выбор Одинцова: милосердие Саша Шкет недолго оставался заправилой на ТЭЦ Калининского и Ждановского районов. После страшного вечера, когда неведомая сила уволокла его в ночь, а затем отпустила, он начал меняться. Пропала глумливая наглость, а на её место пришли осторожность и странная, непостижимая уголовником грусть. Он помнил сладкий вкус на губах и скоротечный экстаз. Сколько ни искал Шкет, он не смог найти замену пережитому. Водка, пахшая автомобильным спиртом. Идущие по кругу сигареты. Лихорадочно-торопливая мастурбация в общем углу и ладони, вытертые о штаны под взглядами сокамерников — ничего не шло в сравнение. Долгие дни тратил семнадцатилетний босяк, обходя ночную Москву, спрашивая и воруя. Он пытался найти человека с глубокими глазами, которые казались ему бездонными как Кольская скважина — и не мог. Пытался вновь увидеть, как кровь течёт с запястья, а вопросы звучат прямо в его голове, вызывая сладострастную жажду ответить. Вывернуться наизнанку, рассказать всё, признаться в нелепой жалости к собственной жизни. В глубине подростковой души Саша Шкет мечтал снова оказаться рабом на заднем сиденье тёмно-синего «Москвича». Снова ластиться к ногам тех, кто мог подарить ему, отбросу, невиданное социалистическим богом блаженство. Потом Саня перестал искать. Он пытался попасть в Афган, но его отказывались брать из-за двух сроков за плечами. В девяносто втором он сменил рваное пальто на кожаную куртку, а затем на пиджак от «Хуго Босс». Изящный выбор, но торчавшая подмышкой кобура уничтожала последний намёк на элегантность. Двое его детей уже учились в Оксфорде, но… … но иногда Саня Шкет выбирался из «Мерседеса» и шёл по ночной Москве мимо Болотки и Театралки, а по заросшим щетиной щекам бежали злые детские слёзы. Он продолжал искать. * * * Выбор Одинцова: защита — … что открывает научному сообществу потрясающие перспективы на стезе борьбы с патологиями крови. В заключение вступительной речи, когда мы вот-вот перейдём к слушаниям тематических докладов, я бы хотела поблагодарить двух людей. Во-первых, моего мужа Анатолия. Мы познакомились в Москве в далёком шестидесятом году, и с тех пор он безотказно поддерживал меня в сложный период жизни, став надеждой и опорой в этом непонятном мире биологической химии. В зале австралийского конгресс-холла засмеялись. Пожилой мужчина в первых рядах, на крепких плечах которого пузырился неудобный ему твидовый костюм, смущённо улыбнулся. — И неизвестного широкой публике Артёма. Знакомство с ним вышло совершенно случайным, но подарило мне ценные мысли, которыми я буду делиться с вами в специализированной секции нашей конференции под названием «Популяционная генетика сегодня». Всех приглашаю. Профессор Сиднейского университета Дарья Д. Григорьева оставила трибуну под аплодисменты публики. Пожилая женщина едва держалась на ногах, пользуясь для ходьбы тростью из матового пластика, но её голова оставалась высоко поднятой. Международная конференция гематологов, посвящённая микробиологии и генетике, открывалась ею уже во второй раз — и во второй раз речь Дарьи Григорьевой была обращена к надеждам и вере. * * * Выбор Одинцова: напарник — Ефремов (взять русскую фамилию) Шли годы, и выстрелы всё чаще звучали над ночной Москвой. В их разноголосом базаре раз за разом повторялся хриплый пистолетный фальцет. Хлопал позолоченные задницы гильз скользкий затвор, а мишени падали одна за другой. Падали люди. Падали венгерские наглецы, решившие, что пора урвать свой кусок пирога. Падали драугры. Потёртый пистолет Тульского-Токарева с красной звездой на рукояти оставил за собой извилистый след, закончившийся пороховой гарью и криминалистической экспертизой рисунка нарезов. Вместо него Ефремов приобрёл «Беретту» в американской армейской модификации М9 — такую же бывалую, потасканную и надёжную. Вентру. Паладин, воспитанный на блистательных идеалах воинской доблести. Неизменный референт, стоявший по левую руку председательских тронов, кто бы их ни занимал. Девяностые принесли Москве войну, и Родословной были нужны генералы. Мало кто знал, что за лицом безупречного исполнителя скрывался отчаявшийся пятидесятилетний мужчина, принявший своё Обращение из страха. Много лет назад, в феврале спокойного семьдесят пятого, Ефремов и Одинцов беседовали в машине на Ленинском проспекте. Артём не спросил тогда, почему Ефремов убеждал его в том, что возраст не имеет значения. А если бы спросил, то узнал бы, что больше всего на свете Вентру боялся старости. В пятьдесят лет, умирая в Архангельской губернии от брюшного тифа, чиновник Ефремов пытался поддерживать политический баланс между интервенцией Антанты, белогвардейскими фуражирами и наступающими красными частями. Но высокий пост не мог спасти его от дряхлой дрожи в коленях и слабеющего с каждым днём зрения. Игнату Владимировичу грозили слепота и казённая койка на отплывающем британском пароходе — и его звезда словно сошла с рукояти чёрного пистолета, подарив другую, не менее чёрную жизнь. С тех пор Ефремов сражался из страха. * * * Выбор Одинцова: выслушать план Председателя Гласность сменилась Перестройкой. Перестройка — девяностыми. Девяностые уступили место олигархам, а за войной в Чечне последовала оттепель Медведева, затем майские указы, «пакеты» Яровой и другие тревоги суматошного политического мира. Грязь, ложь, махинации и бандитизм сплелись в бурлящий котёл, где даже Шива не смог бы умыть все руки сразу. Председатель взял своё в меняющемся мире, которого так боялся Артём и не могли понять Старейшины. Энергично и неутомимо он собирал на своей панели управления всё новые рычаги. Бандитов брал силой, бизнесменам сулил прибыль, политикам обещал преференции. Влияние российской Родословной ширилось вместе с влиянием ельцинской «Семьи», красноречиво перекликавшейся названием с клановой структурой бессмертных. Хороводин сделал ставку на банки, и не прогадал. Кризис девяносто восьмого едва не привёл на его место Гуникееву, но на последовавшей волне Любовь Анатольевна сама отдала Хороводину бразды правления и эмигрировала из Москвы — уже навсегда. Артём знал, что Примоген просто устала от повторявшихся из года в год лиц, но вряд ли жалел о её отъезде. Среди коррупции, чиновничества и под крылом шлюхи-Фемиды Родословная, как и обещал Одинцову председатель на галерее ГУМ, под портретами Ильича, перестала прятаться в подъездах. Банк, два инвестиционных фонда, металлургический завод, благотворительная организация и портфельные инвестиции в нефтегазовые компании не родились из пустоты. С нотками мистического страха Одинцов понимал, что все они были предусмотрены планом Андрея Хороводина ещё тогда — в далёком семьдесят пятом. * * * Выбор Одинцова: пощада Нью-Йоркский клуб гудел басами. Трущобы Бруклина середины восьмидесятых нравились Мише куда больше, чем московские подворотни. С помощью итальянской ветви Родословной, уже шесть веков занимавшейся перевозками её членов по всему миру, он смог добраться из РСФСР в Чехословакию, оттуда — в ГДР. На спокойном пропускном пункте несколько южнее Зуля баварский пограничник посмотрел в поддельный паспорт, потом сверился с рукописной бумажкой, которую выудил из кармана шерстяных брюк… и кивнул. — Wir haben auf Sie gewartet, Herr Leiche! So einen Nachnamen haben Sie! Миша рассмеялся и крепко пожал руку офицера. Несмотря на необратимые моральные повреждения, он умел быть благодарным. Вот и теперь Миша смеялся, крепко держа руку девушки, с которой познакомился три часа назад. — Ну и ну! «Господин Труп»?.. Он серьёзно тебя пропустил! — Дженни коснулась бокала остренькими белыми зубками. — Думаю, дело в том, что я похож. — Говорят, русские всегда мрачные. Поэтому ты выбрал такое депрессивное имя? — Потому что я и есть труп, — сказал Миша, заглядывая в её глаза. Дженни продолжала улыбаться, но без былой уверенности. Через полчаса поцелуев и танцев он предложил Дженни убить её. Просто так. С тем же успехом он мог вызвать такси или позвать погулять. — Ты… серьёзно можешь так сделать?.. — спросила Дженни. — Да, — Миша легонько поцеловал её пальцы. — Сверну тебе шею. Или ударю по затылку. Могу раскроить горло бокалом… — Фу! Последнее — отстой! — Да и первое для тебя будет не лучше! — захохотал Московский вампир. — Может… тогда лучше не надо? — Дженни сделала умильный вид. — Мне в воскресенье маму навещать. — Ты что, реально не хочешь, чтобы я тебя убил? Дженни моргала, пытаясь соотнести тон и смысл последней фразы. Потом улыбнулась: — Вообще-то… не очень… * * * Выбор Одинцова: Катя Наказанием Михаила стали две недели торпора, публичное бичевание, Большая Услуга в адрес Секретариата и обязательство в течение трёх лет покинуть Москву. Артём понимал, что это не решение. Ефремов правильно сказал на суде: таких убивают, когда стремятся к однозначному социальному благу. С другой стороны, проявив милосердие, он смог спасти свою собственную жизнь. Классический выбор между общим и частным. Классическая ловушка. Катя не разговаривала с ним почти три недели. За это время Одинцов успел прийти к мысли, что она дура. Затем — к тому, что это он дурак. Успел выкурить пачку позаимствованного у Ефремова «Кракуса». Он приезжал к ней на улицу Мельникова, но Катя не захотела его впускать. Возможно, именно здесь настал бы конец едва начавшимся отношениям. Настал бы, оставив более горькую гарь, чем порох пистолета ТТ. Но Катя проявила удивительную для девушки чуткость, сумев понять самое важное: больше всего на свете мужчины ненавидят неопределённость. — Три недели, — сказала она из-за двери. — Пожалуйста. Потом я приеду, если ты захочешь. Ровно три недели. Имея чётко установленный срок, Артём не стал творить глупостей. Не стал кричать, стучать или пытаться объясниться через дверь. К счастью, пожалуй. Вид женщины, видевшей, как мужчина теряет остатки самоуважения ради неё, вскоре становится противен мужчине. Немногие, вопреки фантазиям психологов, готовы уподобиться герою фон Захера-Мазоха. К двадцатому февраля Артём совершенно не хотел, чтобы Катя приезжала. К двадцать четвёртому думал, что просто найдёт другую, но мыслями каждый раз возвращался к дивану и вечеру после визита в Большой театр. К третьему марта — считал оставшиеся ночи, почти не покидая Убежища. Одинцову казалось, что пропасть между ними расширилась за эти ночи. И, открывая дверь Убежища, не знал, хватит ли у него сил простить то, что Катя не смогла его простить. Пожалуй, так. Эта мысль казалась тяжёлой и сложной, не менее сложным для него стал недолгий кухонный разговор. — Он был моим другом, — сказала Катя. — Да. Я знаю, — Артём изучал рисунок на дверце шкафчика, что над холодильником «Саратов». — Тёма… говори как есть. — Он чудовище, — не меняя голоса, добавил Артём. Катя вздохнула. Артём молчал. — Да, — вдруг сказала она. — И всё? — после долгой паузы рискнул спросить Мехет. — Не всё. Она стремительно кинулась на шею Одинцова, и Артём растерянно поднял руки, уже не зная, где перед ним театр, а где — настоящие чувства. Зарывшись носом в его волосы, Катя плакала и целовала его. Она шепнула четыре слова, но после них Артём не сомневался, что театр — и один, с Клеопатрой, и другой, с гитарой, и третий, с судьями и жюри — остался в прошлом. — Пока что — просто «да»… Ощущая, как взрывается внутри фейерверк счастья и горячего биения жизни, Одинцов обнял её куда крепче, вздрагивая от ненасытной жажды её тела. Спасённого им. Им же обретённого вновь. Шёл тысяча девятьсот семьдесят пятый год... 
-
Суд - моё почтение, апплодирую стоя! Театр, каким и должен быть. Вчитывался в каждое слово! ) По поводу остального тоже спасибо, просто класс! И ОГРОМНОЕ СПАСИБО ЗА ИГРУ!!!!!111одинодиннадцатьтринадцать :)))
-
Вот, что мне нравится в играх от Тринадцотого, так это то что каждое решение реально влияет на концовку и каждый выбор, так или иначе несет не просто сиюминутную выгоду, но еще и за ним тянется след истории, которая переплетается с основной канвой мира дополняя её.
Так же из больших плюсов добавлю от себя очень большой подход к ощущению живости мира при прочтении: реальная география , небольшие, но создающие живую атмосферу детали (те же замки из первой главы) разностороний стиль повествования. В одной главе помпезный театр с немного лицимерными улыбками и разговорами советской аристократии, а в другой уже мир грязи, болезней, безысходности и порочности в лице ТЭЦ.
Еще, даже если в игре и есть рельсы, то они логично и плавно выстроены, так что их почти не замечаешь, и почти всегда можно выбрать подходящий персонажу вариант действия, который не нарушает выстроенную систему. (Тот же разговор с Мишей в концовке или нежданное похищение Шкета из тени)
Модуль как всегда на высоте.
С завершением одной из множества истории, часть из которых еще не написана.
-
-
В копилку за ещё одну завершенную историю)
-
С большим интересом. Шикарно.
-
|
Обычная советская прихожая. Или российская. Или венгерская, или белорусская. Ничто не указывало Артёму на то, что в этом Убежище обитает выродок. Педофил и убийца, для которого не существует разницы между компанейскими издевательствами и принуждением бездомных к поеданию друг друга. С каждым шагом случившееся начинало казаться каким-то... до потешного нелепым. Так, что ли, его следовало назвать? «Педофил и убийца» — он будто читал газету, клеймившую впавшего в немилость фаворита. Зачем выдумывать такой нелепый шарж, зачем наклеивать ярлык, так однозначно указывающий на то, что кто-то плохой? Зачем превращать себя в нечто мерзкое, но слишком обыденное, чтобы показаться интересным? На эти вопросы он не знал ответов.
В литературе, которую любил читать Артём, всегда случалось иначе. Авторы рисовали злодеям человечные стороны, создавали мотивы, намерения... вероломные предательства, наконец! Красивые истории отвергнутого сватовства. Зачем быть злодеем без цели? И как теперь было склеить совершенно не клеящиеся друг с другом куски мозаики, когда он видел перед собой джинсовую куртка с лихими анархическими нашивками, а справа, из-за двери в гостиную, доносились вполне мирные голоса:
— Не пугайся, — прозвучал Мишин, — сейчас откроется дверь и войдёт Артём.
— Что? — ответил ему Катин. — Тёма? Что ему здесь делать?
«Суука-а-а-а-а…» — мысленно взвыл Артём. Когда струны перестали бренчать, он явственно слышал спокойное сердцебиение из-за стены. Он понимал, что слух вампира легко услышит шаги на лестнице, которые смолкли перед дверью квартиры — его обнаружили, и не оставалось ничего другого, как сделать пророчество Миши самоисполняющимся.
Как же Артём мечтал, что Даэва ещё пожалеет об этом!
— Я думаю, — заявил Миша, когда Артём толкнул расшатанную дверь, — он пришёл меня арестовать.
— Аре... Миша! Ты шутишь!
Одинцов вошёл в просторную комнату — такие часто кличут «залой» или «большой». Паркет на полу, изящный столик в центре и аскетичная мебель вдоль стен. Катя сидела в кресле у телевизора, подобрав под себя разутые ноги, и замерла, не донеся до губ фужер с коньяком. Веселье на её лице стремительно перетекало в потрясение.
— Доброй ночи, Артём, — серьёзно сказал длинноволосый вампир, откладывая гитару.
Михаил расположился на диване, закинув ногу на ногу в рваных джинсах. Остроносые туфли и полурасстёгнутая фланелевая рубашка дополняли его всегдашний образ то ли завсегдатая квартирных вечеров, то ли басиста студенческого ВИА. Он смотрел на Артёма серьёзно, улыбаясь самыми уголками губ.
— Тёма... — потерянно выдавила Катя.
Артём молчал, не глядя на девушку. Сейчас в его голове — в той холодной части, что ещё не безумствовала — происходили сложные арифметические вычисления и расчёты вариантов. Почти как тогда, когда он бросился за выпрыгнувшим в окно мальчишкой. Чертёжный карандаш вырисовывал ему квартиру, лестничную клетку, двор… квартал.
Он сам не знал, зачем. План действия, готовый в уме, не смог вовремя переварить изменение ситуации, и продолжал работать. Услужливое подсознание подсовывало Артёму стрелки, пометки и обозначения, замечало тяжёлое дерево шкафов и лёгкие ножки столика в центре. Главным элементом чертежа получился треугольник, что навязчиво краснел в самом центре — расстояния между объектами К, М и А. Почти пять шагов между Мишей и Артёмом, семь шагов между Артёмом и Катей, четыре шага между Катей и Мишей. В центре гипотенузы, пролегавшей от стоявшего в дверях Одинцова до кресла у окна, расположился столик. Скорость была не на стороне референта, но и Миша сидел в неудобной для старта позе.
Старта, атаки… Кого ему было убивать, когда Катя так по-домашнему свернулась в клубок и слушала, как Московский вампир играет на гитаре?
— Только не говори, что ты действительно пришёл... — Катя не закончила.
-
Я думал, что Катя уже вампир. Приходит Артем, а она - вампир на кровавых узах к Мише. Но вышло все оптимистичней.
|
Смена такси на подъезд, а затем на тёмную прихожую, не спасла ситуацию. Кажется, чем меньше оставалось света, тем более жадной становилась Катя. С висящим на локтях пиджаком Артём кое-как закрыл за ними дверь и бросил ключи на пол.
— Бабочку оставь, — Катя остановила руки Одинцова.
— Что? — против воли Артём покраснел до мочек ушей. К счастью, впотьмах это осталось незамеченным.
— Так прикольней! — Катя через голову стащила платье, не стесняясь худощавой фигурки, едва прикрытой полосками белья. Её неловкие движения и запутавшиеся в плечиках руки заводили Артёма почти до безумия.
— Ты вообще без царя в голове… — выдохнул Одинцов, понимая, что небывалый прилив возбуждения прогоняет из мыслей последнюю осторожность.
— Ну так Иван Васильевич профессию сменил, а я чем хуже?
Звонко смеясь, девушка помчалась в гостиную. Одинцов мог настигнуть её в мгновение ока, но предпочёл подхватить игру, качая головой от происходящего. Катя прыгнула на диван, увлекая Артёма за собой, и этот поцелуй они не разрывали намного дольше.
Одежда царапала предплечья и бёдра, пока Катя беззастенчиво стягивала с него брюки и сорочку. Сумасшедшее присутствие элегантной бабочки уже не казалось таким сумасшедшим, и когда одна ладонь подхватила Артёма за галстук, а другая нырнула к его животу, Одинцов еле слышно застонал. Он потянулся вперёд, но подруга игриво оттолкнула его, не переставая дразняще двигать рукой.
— А ну стой. Я только про бабочку говорила. В остальном раздевайся догола. Совсем.
Её лицо с хитро приклеившейся улыбкой маячило в темноте. До звёзд в глазах близкое, до сердечной боли беззащитное. Катя не пыталась строить из себя что-то иное, не умела важничать. И даже не старалась. Движениями ног Артём избавился от остатков одежды, но Катя ловко вывернулась и отползла к углу дивана.
— А ну отстань. Ты ещё скажи, что мы сейчас будем в рабоче-крестьянской.
— В рабоче-крестьянской чём?
— Позе, Тёма, позе! Скучнее этого только библиотекой заведовать. Садись.
Она потянулась к нему, поцелуями направляя движение обнажённого парня, а чувство собственной наготы гнало дрожь по его рукам. Когда Артём упал на спинку дивана, Катя отступила перед ним, выпрямляясь во весь рост. Ничего искусственного не было в её движениях. Непринуждённо и развратно она подцепила двумя пальцами трусики, сбросив их к тонким лодыжкам, и скромно улыбнулась. Жар, исходивший от её тела, чувствовался почти физически.
— Так-то лучше, — резюмировала саму себя Катя. — Сиди и не двигайся. Хотя… Я тебе нравлюсь?
Одинцов молча кивнул, не отрывая от неё взгляда. Ему казалось, что всё тело бьёт лихорадка. Сидеть вот так, разведя бёдра и позволяя девушке, с которой только что наблюдал балет, рассматривать себя, раскрасневшееся лицо, эрегированный член. До одури хотелось большего. Катя словно читала его мысли:
— О. Тогда двигайся, country boy. Своей правой ладонью. Как ты делал в своей гимназии.
— Я в училище учился, — зачем-то сказал Артём.
— Рабфаке, значит, м-м-м... Тогда на рабфаке. Знаешь, что означает слово fuck на английском?
— Только догадываюсь.
Одинцов был слишком растерян в океане эмоций, чтобы возражать. Он неуверенно коснулся себя, вздрогнув от неожиданного и потрясающего чувства. Стыд и удовольствие смешались в бронебойный коктейль.
— Чёрт… — прошептал он, когда девушка с садистской неторопливостью завела руки за спину, сбрасывая бретельки.
— Ты двигай-двигай, — подбодрила она, медленно забираясь на диван.
— Нравится заниматься мастурбацией прямо так, прямо передо мно-ой?
— Прекрати... — выдохнул Артём.
— Значит, не нравится?
— Нет... да... в смысле, прекрати!
С тихим смехом Катя встала на колени над ним, не разрывая зрительный контакт. Она молчала, и только лихорадочное дыхание нарушало тишину. В мельчайших деталях парень наблюдал, как сужаются зрачки и проходит по плечам девушки дрожь наслаждения, как язык раз за разом облизывает припухшие от французских поцелуев губы. Она двигалась с выворачивающей душу медлительностью, и лишь опустившись до конца в первый раз, Катя позволила себе застонать.
Артём откинул голову, чувствуя затылком жёсткое дерево. Он не знал, как называется происходящее. Не знал, что должен думать. Его мир сузился до фокальной точки, осталось только горящее чувство там, где соприкасалась их кожа. Где жгли спину непонятно как возникшие царапины. Выныривая из-под волн наслаждения, он вдруг ясно увидел Катю. Девушка раскачивалась с закрытыми глазами, положив ладони себе на груди в считанных сантиметрах перед ним. Пальцы Кати плясали, вплетаясь в фейерверк ощущений, и мозг полоснула грубая мысль: как же прекрасно было трахать её именно так!
Вспыхнул внутри запоздалый стыд, но бёдра Артёма уже напряглись.
— Только не… превращайся в летучих… мышей… именно сейчас, — сквозь сжатые зубы простонала Катя, и словно сломался моральный барьер: впервые за вечер Артём захохотал открыто и громко.
— Эй! — разочарованный вопль потонул в смехе задыхающегося, раскрасневшегося парня.
С налипшими на лоб волосами, до боли напряжённым членом и несчастной бабочкой, съехавшей под кадык, он смеялся, не в силах ничего сделать с собой. Улыбаясь, Катя ударила ладонями по его ягодицам, и Артём без предупреждения вскинулся навстречу. Ещё и ещё. Слова Кати потонули в довольных стонах.
— Не вздумай кончить, — хихикнула Катя с ошалевшим взглядом. — Ты чего, школьник?
От странного запрета Артём выгнулся дугой. Он чувствовал эякуляцию всем телом, а Катя привалилась к нему, опаляя ключицы жарким дыханием. Она почти не двигалась, дожидаясь, пока парень закончит вздрагивать, и нежными движениями слизывала солёную влагу с плеча Артёма. Ни один не проронил ни звука. Так они и сидели. Минуту, две... Время перестало существовать, пока от дыхания Кати не стало совсем жарко. Закрыв глаза, Одинцов думал, что некоторые ошибки просто нельзя не совершить. Затем мир накренился, и он сам не заметил, как мягко сполз на диван.
-
У меня даже нет слов! ) Это бомба. Серьёзно. Сказать, что пост понравился = ничего не сказать. Талантище!
|
Возраст, а тем более пол или физическая конституция мало значат среди Старейшин. Это недавние посвящённые, новички в семейных особняках, ещё зависят от прижизненного телосложения и умений. Но годы идут, и Кровь всё сильнее пронизывает тело, забирается глубже, подменяя тебя собой. Иные зовут это Зверем внутри. Иные с нетерпением открываются ей, обретая мощь там, где были слабы, воруя красоту, взращивая убедительность. Снежно-белые ладони Любви Анатольевны могли сжаться с силой чугунного поршня, а её уязвимость, скорее всего, была избрана лишь как уместное дополнение к вечернему наряду.
Гуникеева по-товарищески — ровно в современном понимании слова — встретила Артёма рукопожатием, а Катя, недолго думая, обняла.
— С прошлого раза намного лучше, — громко шепнула она, отстраняясь.
Со смехом Любовь Анатольевна увлекла спутников сперва к гардеробу, где нашла приют шапка Артёма, а затем наверх, шествуя как венценосный лебедь в чертогах наборного паркета и высоких зеркал. Каждое из них заняло бы всю стену в квартире на Ленинском.
— О, вот и товарищ Одинцов.
На лестнице с Артёмом сухо поздоровался Николай Иванович. Неказистый человечек самой заурядной наружности обладал до жути малоподвижным взглядом даже пытаясь изображать радушие. Видимо, он не сильно старался. Бульдожьи глазки прятались не только за щеками, но и за ломтиками пенсне на старомодном кожаном шнурке. Петренко лысел, а его вид всегда был одинаков: застёгнутый под горло френч на сталинский манер и поджатые губы. Уроженец Минска, он выехал в Москву по необходимости, и с тех пор занимался сугубо хозяйственными вопросами. В это верилось с большим трудом, но в лице Николая Ивановича нашлись люди, способные любить бухгалтерию даже обретя сакраментальную жизнь вечную (но так и не встретив небесного царствия). Впрочем, Одинцов подозревал, что ревностно культивируемый облик счетовода — просто психологический щит Петренко. Каждый в их мире пытался забыться по-своему. В каждом жили свои звери.
Обменявшись с ним несколькими фразами, Артём и его компания оказались в верхнем фойе. Здесь шум голосов поутих, а за дверями виднелся манящий полумрак партера. Не замечая неловкости спутника, Катя взяла Одинцова под руку и коснулась его воротника, поправляя бабочку.
— Смотри, сегодня тут много наших! Ой, помнишь, его мы когда-то в кино встретили!
Она указывала на Мишу — длинноволосого контркультурщика, который даже в Большом театре щеголял клетчато-зелёной фланелью. Сейчас Миша улыбался крупными зубами своему спутнику, вновь кольнув Артёма чувством слабой неприязни. Миша принадлежал к Клану Розы и считал, что жизнь принадлежит ему одному. Несколько лет назад Одинцову пришлось ударить его, сбив с ног, но Даэва на него не обиделся. По крайней мере, внешне. И когда Катя и Артём столкнулись с ним в кинотеатре «Родина», выходя с детективного фильма «Авария», Миша поздоровался с ними вполне миролюбиво.
А Катя радовалась вампирам и выискивала их в толпе как редкие экспонаты. Радовалась всерьёз, искренне. Наверное, она считала их безобидными и загадочными, но ни у кого не хватило жестокости развеять её иллюзии. Каждый раз, когда Артём понимал бесплодность попыток держаться от неё в стороне и брал куда-нибудь, она приходила в отличное настроение. Хотя вопрос о том, кто служил инициатором походов, оставался открытым, задумываться о нём всерьёз Одинцову не хотелось. Он чувствовал, что Катя — не просто стадо. Собственно, вообще не еда. И не то чтобы чей-то «актив», говоря новоязом Петренко. Именно из-за этого чувства Одинцов старался не привязываться к ней, понимая то, что положено понимать.
— Вообще, он классный. Я однажды была у него на квартирнике. Он играет на гитаре, представляешь? Не всякие там ромашки-побеждашки, а «Битлз»! Ты вообще знаешь «Битлз»?
-
Слушай, ну невероятно атмосферно!
|
01. КВАРТИРА СССР, Москва, Свердловский район
14-ое февраля 1975 года, 20:51
Туманный вечер, прохладно, ожидается морось
+7 °С На лестничной клетке царила кромешная темнота. Недобрый знак. Казалось удивительным и почти невообразимым, что в нескольких минутах ходьбы шумела вечерняя Тверская, ныне — проспект Горького, а с «Маяковской» торопились запоздавшие пассажиры. Впрочем, те, кто спешит на Садовое кольцо пятничным вечером, редко волнуются за опоздание. Ночь для них, пожалуй, только начиналась, а глаза нетерпеливо блестели под восьмиклинками, шляпами или популярными среди студентов жокейскими кепи. В этом, сами того не зная, вечерние пассажиры были похожи на существо, занимавшее сейчас пассажирское сиденье «Москвича» четыреста двенадцатой модели. Ночь действительно только начиналась. Ночь ещё была молода. Некоторых из тех, кого Одинцов, следуя духу времени, с натяжкой мог звать товарищами, подобное сравнение покоробило бы. «Всего лишь человек», — покривились бы бледные губы. — «Стадо, вот его имя. Теплокровное, жадное стадо». Как будто, презрительно закрывая глаза и нарекая себя волками среди агнцев, кто-то из них мог отринуть простенький, но злорадный факт: когда-то все они были людьми. И на переднем сиденье «Москвича» когда-то тоже сидел человек. Эта история стара как мир. Всегда были люди — и были они. Пять древних семей, несущих в крови злые сны, пришедшие из тёмных и тревожных времён. Кроваво-алой нитью их родословная тянулась среди родов старой Европы. Она вплеталась в генеалогические гобелены, то ныряя к самым глубинам, то вспыхивая с новой силой. Пять звёзд на безлунном небе. Родословная. Вампир. Как назвать то, что не может иметь имени, что не отбрасывает тени и не отражается в зеркалах? Хищник ночной из пушкинских страхов, могильное видение? Совиный крик, в полночь обретающий плоть? Сколько романтики, сколько трагизма вплетено в этот похоронный марш. Да только смеялся в отражениях витрин Пилат, восклицая вновь и вновь своё ecce homo. Одинцов молча глядел в окно. Яркие пятна фонарей чередовались с чёрными провалами переулков. Всего лишь человек. По Садовой-Триумфальной с шумом неслись приземистые седаны, обгоняя робкие автобусы. Из-за округлых крыш и поджаристой рыжей краски «шестьсот семьдесят седьмые» ЛиАЗ-ы напоминали пухлые булки, по недоразумению вышедшие на асфальтовую магистраль. Чёрные автомобили реяли вокруг будто свирепые грифы, обещая, что февральский вечер скоротечен и совсем скоро на Москву, точно в булгаковской книге, опустится тьма. Хотелось, чтобы они исчезли. Но, как назло, близость к Моссовету в доме бывших генерал-губернаторов и редакции «Известий» на Пушкинской площади только подстёгивала их полёт. Глядя сквозь пассажирское стекло на воронёные стаи, Одинцов чувствовал, как растёт внутри гнетущая тревога. Но пока он мог только смотреть в окно и ждать, слушая ровный гул шин. Игнат Ефремов вёл автомобиль уверенно, на красных сигналах пропуская встречные потоки и стараясь вырваться в левый ряд. Световая рябь то и дело ложилась на чернявое лицо референта по особым делам, унаследовавшего и холёный вид, и название должности с дореволюционных времён. Ефремов подхватил его на углу с Ульянова и весь оставшийся путь они проделали по Садовому кольцу, будто референт испытывал иррациональный страх перед левыми поворотами. — Квартира, третий этаж, — по дороге скупо пояснял он. — Что там — без понятия. Входим, смотрим. Жильцы вызывали полицию с жалобами на хулиганство, и только партийный чёрт знает, как мы это не пропустили. — Милицию, — поправил Одинцов. — Да. Милицию. Теперь в этой стране была милиция. Говорят — или пишут в редких и всегда зашифрованных письмах — что в Америке жизнь устроена проще. В разгар революции многие Старейшины отправились в долгий и опасный путь через океан, не рискуя остаться в охваченной войной стране. В Новом Йорке или Пенсильвании граждане обитали в домах, а не коммунальных квартирах. В Америке жили деньги. В Америке можно было обойтись без паспорта, а здесь — исключительно из соображений коллективной безопасности — они вынуждены были держаться вместе. Альтернатива казалась ужасной: разоблачение, и новая охота на ведьм. Для государства, тридцать лет превращавшего террор в национальную политику, это не составило бы большой трудности. Так из неписанных обычаев Традиции стали законами, которые соблюдались с неукоснительным тщанием, а порядок существования Родословной определялся и регулировался Секретариатом. В прежние времена Доменами правили Принцы, но с приходом в дома телефонов, а в горсоветы — бюрократических правил, век ослепительных Принцев закончился. Теперь делами Родословной в Москве заведовал Председатель, и нельзя сказать, что его правление сделало жизнь в советском государстве мёдом и манной. Нет, вовсе нет. Впрочем, за этим у Председателя были Ефремов и Одинцов. Тёмно-синий «Москвич» нырнул в тесный проезд между уже закрытой булочной № 71 и парикмахерской, в зальчике которой покачивалась над ведром уборщица-узбечка. Прямо перед окнами шарахнулись стены из серого газобетона, а затем фары высветили куцый сквер в окружении неприглядных домов. Квадратный двор, в который выходили тыльные фасады, никто не пытался украсить или облагородить к предстоящему кубку СССР или нескорой Олимпиаде. Возле подъездов ржавели мусорные баки, из окон топорщились гнутые телеантенны и палки с бельём, а единственный на весь двор автомобиль оказался потрёпанным ГАЗ сороковых годов. Казалось удивительным и почти невообразимым, что в нескольких минутах ходьбы шумела вечерняя Тверская. — Вон тот, — указав нужный подъезд через лобовое стекло, Ефремов сунул руку за отворот пальто.
-
Что называется "прочитал и побывал" ) Аплодирую. Вот просто. Как всегда!
-
Нравится мне подход с постепенным созданием персонажа.
-
Хах, понятно, куда пропал К со своей игры))))
Хмм...вот всё нормас, но у меня такое ощущение, что я где-то это уже видел, Р)
|
— Да, да, я понимаю, о чём ты! Вот он осёл заморский!
Омлет как загипнотизированный водил взглядом за пальцами девушки и почему-то никак не мог подумать о сембийцах вместо гипотетического военного совета в компании Триш. Обязательно в маске. Впрочем, исчезновение ключа от носа изрядно помогло собраться с мыслями. Усилием воли он переключился на дела насущные:
— Ох. Человек из трактира тоже сембиец... но постой. Сей добряк, — кивнул рыжий за мраморную русалку, — сказал, что колдун бородат и на рожу смугл, а при себе носит железную дубину. Сембиец твой при чём был? При сабле! Да с кольчугой, не с бородой. Кабы это он сюда скакал, шибко странно, что карнавалу ради саблю на дрын сменял. Но...
Зелёные глаза Филиберта снова остановились на ключе.
— Смуглые... там, в трактире, — соображая на ходу, говорил он. — А ты, подруга, с Вестгейту будешь.
— И с того что?
— И то, что твой акцент звучит не сембийским манером, — выпалил рыжий. — Тут ихнего брата много, их говор от моего едва отличим. А те, смуглые, с Калимшана. Ну, как мне почудилось. Языка-то я не знаю и с них не спрашивал. Вот уж кто далеко заглянул! Да и вино пили! Я слыхал, коли ты в Калимшане вина лакнёшь, тебя жрецы камнями бьют, а то и на бамбук сажают. Я к чему... может, не с Калимшану они? Может, это они, рожи дальние, колдуна знают?
Триш растерянно заморгала глазами, не успевая уследить за виражом мысли Фили. Откуда у неё взялся личный безбородый колдун в кольчуге, и как это связано с бамбуком, она уловила не сразу: оказывается, чёртов торговец так прочно засел в её мыслях, что соскочил с языка.
— Да не тот сембиец... тот и не сембиец наверное...
— Кто не сембиец? — перебил Омлет.
— В смысле, тот как раз сембиец, а вот этот наверное... тьфу! Погоди, давай комнату найдём.
Как определить нужную комнату, она не знала. Вроде капитан говорил, что в конце коридора, или ей показалось? А Филиберт не поверил своим ушам. Он уже смирился с тем, что сейчас Триш резюмирует: «Делать тут нечего, маршем назад», но нет. Не иначе Тимора и Ловиатар на пару плели нити судьбы в этом городе.
— Да! — тут же согласился Омлет. — Конечно давай. Я всегда мечтал поглядеть на конвульсивно бьющееся в спазмах карнальной оргии гнездо развратных пороков плоти.
Последнюю фразу он говорил на одном дыхании и совершенно ровным голосом. А Триш задумчиво оглянулась на двери:
— Только вот как именно мы начнём ненавязчиво ломиться ко всем подряд?
Омлет показал на ключ.
— Шестая комната.
— Почему это?
— Челядин, сподвигший нас на схождение в пропасть грехопадения, заявил: «Хотите повторить путь Ричарда». Зачем бы ему так говорить посредь наших расспросов, да и ключ протягивать. Не-е, Триш. Это — намёк. Тудысь и отправимся.
Омлет выглядел как смешной рыжий юнец с нескладной фигурой и торчащим над красным шарфом носом. Ясное дело, что такая внешность не допускала в нём глубоких куртуазных талантов. Но, проходя мимо разбогатевшего прислужника, Филиберт важно сказал:
— Да! Мы займём сию келью кровосмесительных вакханалий.
Вскоре они действительно стояли перед дверями комнаты, где этим утром был развязан капитан Ричард Б. Виддик. Девушка повернула ключ, и они вошли.
|
-
Такие вот мелочи быта обычных горожан, как та же ситуация с замками, как то сразу делают текст более реалистичным и при этом более уютным что ли? Внимание к деталям как всегда на высоте.
|
|
В кружку заглянул и Омлет, понятливо кивая. Вот удача — такие друзья-приятели! От прилива благодарности Филиберт даже подумал, не сделать ли широкий жест и не угостить ли служивых пивом. Но потом в нём проснулся уже не добросердечный повар, а нерадивый ученик фогта Дроарда, кой многажды бывал бит за непроходимую тупость. Денег при Филиберте не было, окромя вчерашнего капитанова талера. Того, что он всё утро крутил в кармане, пока заседали военные советы. А раз денег не было, требовалось подумать, какой лошади подмазать копыта (как выразился бы Горан Пришедший-в-конюшню) или кто возобладает (как выразился бы капитан прошлой ночью): ваш приятель-Омлет али рачительный кулинар, что и пельмень в дебет не выдаст.
Хохоча над собственными же незатейливыми шутками («А-а, эвон к чему забор. Чтоб жена на цепи сидела!»), Филиберт занялся мрачным и грозным делом. Он принялся считать.
Итак, два стражника сидели пред ним. Того дня, шныряя по ночной Эссембре, Омлет дважды встречал оружные патрули о четыре меча каждый. «Четыре да четыре... десять? Нет, не десять... восемь!» С немалой долею вероятности следовало добавить, что с ещё одним патрулём в широких предместьях разведчики разминулись — того... одиннадцать... двунадесять. Перейдя к такой сложной цифири, Омлет начал загибать мысленные пальцы. Двунадесять за стенами. Наверное, ещё четвёрка в самом городе, четвёрка на стенах и караульных башнях, да четвёрка в Илметовом маноре, да ещё двойка неотлучно при Их сиятельстве. Дюжина и две четвёрки удачно сошлись в два десятка, а к ним прибавились ещё шестеро. Допустив, что ещё четверо конников отряжены в разъезды к полям и фермам, Омлет получил три десятка мечей в смене.
Беззаботно болтая, парочка выдала ещё один секрет. Один сказал: «через два дня смена». То бишь, после патруля стражник два дня отдыхает и выходит в новый дозор на третий. Значит, три десятка перемножить на три — без десятка сотня. Филиберт предполагал, что днём Эссембра патрулируется не так усердно. День — это время людей. Даже на окраине Леса, чью восточную границу немногие видали и вернулись живыми, день принадлежал пахарю и лесорубу, булочнику и судомойке. Для простоты Филиберт вполовину уменьшил число ночных городских дозоров, а когда вышло тринадцать, добавил ещё одного от суеверий. Ну пусть его. Должен же какой сержант местный острог сторожить? Должен. И спиваться он там должен. Итого четырнадцать да на три — вышло сорок два. Сорок два да девяносто — сотня и, коли на круг дать, три дюжины. Вот, видать, и всё дежурное Эссембрийское ополчение. Полторы сотни воинов. Стало быть, угости он сейчас собеседников отменным пшеничным, али даже ходкой медовухой, Филиберт потратился бы деньгами ажно на одну семьдесят пятую всего городского войска. Поистине, такие сведения стоили шести медяков.
«Взятка хрестоматийных масштабов!» — Омлет считал, что это слово означает нечто грандиозное, и поднялся с благодарной улыбкой:
— Вот спасибо! Как знал, где найду. Знаете, чего? С пивоварен я не свертаюсь, но с пивом и счас помогу. Корчмарь! Поставь две медовые бутылки служивым, а мне серебяк сменяй на денарий и три шиллинга. Угощаю, братцы. И торжественно клянусь не говорить овце, как я Манфреда сыскал.
-
Классный выговор и просчеты зачетные))
-
Превратить каждую мелочь в объемный расчет, это уметь надо :)
|
Триш перевела взгляд на Филиберта, наклонила голову и обворожительно улыбнулась.
— Не оборачивайся. Сембийца видел?
Предупреждение не стало напрасным — рыжий едва удержался, чтобы не взглянуть в угол:
— Видел, конечно, — сказал он непонимающим тоном.
— А вчера, — Триш начала рассеянно накручивать локон на палец, не сводя взгляда с Филиберта, — видел?
Веснушчатые щёки Омлета порозовели. Кто бы знал, что он так теряется, если на него смотрят в упор.
— Не... не виде... — парень вдруг замолчал, будто его застигла апоплексия.
Возникла короткая и неловкая пауза. Триш отвела глаза и уставилась на стражника, а Омлет всё стучал пальцами по стойке.
— Э... стражевый, — наконец сказала она.
— Что? — Филиберт плохо понял бы её, даже если бы вопрос заключался не в языковом барьере.
— Мечный...
— А?
— Вот тот, — Триш кивнула в нужную сторону. — Может, его спросить? Про Мартина, ну...
— Подожди, — перебил её Омлет. — Во-первых, Манфреда. Во-вторых, сембиец. Опиши его. Высокий, острижен коротко?
Он гипнотизировал пятно на лакированной столешнице, явно пытаясь вспомнить что-то, и так боялся отвернуться от стойки, будто впервые в жизни играл в игру о шпиках и дозорных.
— Да ты смотри, — подсказала девушка. — Только на всех. Вроде чтоб и не на него.
Она сама обернулась и оглядела зал, будто искала кого-то, мазнув взглядом по столу южан. Смотрит на них? По-видимому, Филиберт последовал её примеру.
— Я его видел, чтоб меня ослом, — невольно понизив голос вслед за Триш, пробормотал юноша. — Вчера. Вроде тут и видел. Я тогда не понял: то ли он с караваном дурака того, с которым Навин укатил, то ли просто рядом сидел. Но караван-то уехал...
— Не знаю, Фили, не знаю.
— М? — Омлет наклонился ближе.
— Очень уж он такой...
«В карман к такому не залезешь», мысленно добавила Триш, «Если только пальцы дороги».
— А. Наверное, я понял, — сказал рыжий. — Без, как это, всяких слов.
— Будем твоего стражника искать? Спросишь про него? — напомнила Триш, а, едва Омлет отвернулся, адресовала сембийцу короткую улыбку.
— Чего же делать? С этих двоих и начну, — слегка приободрившись, Омлет кивнул для уверенности.
После таинственных замечаний Триш он засомневался было, что вообще стоит разговаривать со стражниками сейчас. Скажем, чтоб не получить стилет промеж лопаток. Но если девушка не возражала, то почему бы и нет. В очередной раз Филиберт мысленно отметил, насколько она похожа на постоянно натянутую тетиву. Вряд ли такой человек любит шататься по трактирам и сильно знаком с местной публикой, но каким-то чудом Триш с первого взгляда определила в зале подозрительного гостя. И Филиберт нос был готов прозакладывать, что не вспомнил бы сембийца, не будучи спрошен в лоб. «Как это она? Выйдем — спрошу!» — зарёкся Омлет и покатился к столу стражников.
— Виноват премного, что отрываю от завтрака, господа гвардейцы, — сходу взял он быка за рога. — К вам, эвон, добрый человек указал обратиться. Может, хоть вы укажете, как товарища вашего, Манфреда-стражника сыскать? Вчерашнего дня, уж пардоньте за честь мундиру, знатно с ним надрались, — хохотнул Филиберт, понемножку усаживаясь рядом и начиная улыбаться даже ушами. — А сегодня условились встретиться, да только нет его. Ищи, стало быть, да дрищи. Денег ему возвертать надобно и вчерашнее обсудить. Он упреждал, что за стенами живёт, а где именно — Гонд его разберёт...
-
За диалоги в целом, и за отличную пост-обработку в частности.
|
В этот раз вопросов у Омлета не нашлось. Он дожидался, пока обсуждение завершится, и молча разглядывал спутников в той же очерёдности, в которой их называл капитан. Хорошее настроение, игравшее с ним в пятнашки с рассвета, вдруг схлынуло. Филиберт будто бы только сейчас понял, что происходит. Вот зябкое утро, просторная дорога и силуэты мельниц на горизонте — а вот строятся в утоптанной смеси грязи и навоза вооружённые люди. Вот полузнакомая девушка задаёт вопросы об отравлении так, что становится ясно: это не шутка, не чей-то утренний каприз. Это яд, действительный яд, который мог бы взять жизнь человека буквально на их глазах, вчера, без всяких героических песен. И капитан, который в таверне мог улыбаться и даже шутить, вдруг оказался почти незнакомым: холодным, властным, с длинным клинком у пояса. Боруса и недавний знакомец, яблочный рыцарь Ганс с тёплой улыбкой, превращаются в две закованных в сталь фигуры. Стало ли Омлету страшно?
Да, и ещё как.
Будто его глаза обернулись окнами, из которых на мир смотрит другой Омлет, привыкший чужие приключения принимать за побасенки у очага, а теперь оказавшийся там, где они делаются. Изумрудный Могильник и «Чёрная сеть» враз перестали быть просто словами. Да что словами! Достаточно вскинуть взгляд, чтобы увидеть, как небо тонет в грозно-зелёном горизонте. Вспомнился Омлету и тревожный визит лорда в ночи, когда потрескивали факелы и о чём-то совещались за столом лидеры отряда. Колючий весенний ветер добрался до рёбер сквозь плащ и две рубахи, напоминая о том, что эта явь — их работа, что часть отряда уедет, а в городе вот-вот станет пусто и… по-чужому, что ли. Иначе. Злясь, что так расклеился и едва ли не хоронит спутников в мыслях, Омлет поёжился и твёрдо кивнул.
«Печать, отравитель, шпионы. Ничего не понятно, но выполнимо. Хватит ныть».
Выделив среди поломавшей строй шеренги Кеворрина, Горана и Триш, Омлет условился с первыми двумя о том, чтобы держать связь через «Бдительное око». Они решили или собраться после обеда, или хотя бы оставить весточку трактирщицам, если встретиться не удастся. После этого, затянув шарф и нырнув в плащ до самого носа, Филиберт махнул девушке. Они двинулись по тракту прогулочным шагом, позволяя тем, кто спешил в город, обогнать себя, а остающимся — остаться. Теперь, когда решение было мысленно утверждено омлетосоветом, юноша не колебался. И хотя говорить хотелось не шибко, Филиберт завязал разговор. Скорее для себя, чем для Триш.
— Ну... вот мы и команда, — вздохнул он. — Надеюсь, ты любишь работать в команде.
— А то, — скептически отозвалась Триш, — вдвоём в окно-то вдвое веселее...
Работать в команде ей не доводилось — какие напарники у вора? Впрочем, и окна они пока не штурмовали. И, пожалуй, хорошо, что Филиберт был рядом: ходить по чужому городу и расспрашивать местных — этого она совсем не умела. А вот Филиберт подходил сюда как гвоздика к чаю — как говорили на юге.
— Послушаем совета капитана и разыщем капитана? — спросила она.
— Капитана на капитана любишь менять? — Омлет слабо улыбнулся. — Вот так вот, прям сразу?
— Ну если менять, так лучше на лорда. Иначе и возиться не стоит.
Омлет хмыкнул, разглядывая заляпанные глиной носки сапог. Его комментарий вышел слишком печальным для веснушчатого человека, который продолжал улыбаться:
— О-о, в Долинах многие бы хотели капитана на лорда сменять. Погляди, это ль не их портрет в анфас и спронфиль!
Выпростав из тяжёлых складок плаща руку, он указал вперёд. Если вглядеться невзыскательным взглядом, горькая картина открывалась тому, кто привык к камню мостовых и кирпичным стенам особняков. Сбитая в монотонную глиняную полосу дорога ныряла между рощ и заборов как отважная щука в мелкой воде. За тележной мастерской стояли дома с блеклыми огородами, продолжаясь до знакомого тёмного гиганта невдалеке — «Бдительного ока» с каменным первым этажом. Тут и там глаз цеплялся то за крыши, укрытые соломой, дёрном и саможжёной черепицей, то за покосившиеся жерди и красных петухов, выхаживающих среди глинистых луж. Ветер со спины нёс запах стружки со двора Саргута, а порывы в лицо доносили странную смесь. Триш поняла, что на самом деле Эссембра имеет запах. Она пахнет теплом раскалённого металла, канавной вонью и свежестью травы. Но Омлет указывал выше, на восток, где солнце освещало хребет крепости-самостроя на холме. У её подножия теснились подворья и срубы, а сизо-жёлтое солнце всё силилось пробиться сквозь стылую утреннюю дымку. Метафора Филиберта означала бедность Долин, но Триш проследила взглядом за широким жестом Омлета — и ничего не увидела. По её мнению, примерно так выглядел весь север. А его слова она поняла совсем по-своему.
— Ты выросла в Долинах? — Омлет перевёл восклицание в вопрос.
Девушка с удивлением повернулась к спутнику:
— Выросла? — она покачала головой. — В Долинах я едва ли два месяца.
— А до того?
— До того почти не покидала Вестгейт и округу.
Омлет кивнул, принимая к сведению, и следующий вопрос задавала Триш:
— Ты давно ходишь с Виддиком?
— Не-е-е, — спрятав руку, рыжий зашагал дальше.
Он хотел развернуть мысль, однако, лёгок на помине, капитан собственной персоной проскакал мимо быстрым аллюром. Ричард направлялся к аптекарю, но Филиберту подумалось, что если по всей Эссембре будут разъезжать наёмники, жители точно пожалеют, что не отремонтировали полусожжённую сторожевую вышку вверх по тракту. Поэтому Омлет отвечал не абы как, а провожая спину Ричарда драматически-хитрым прищуром:
— Мы с ним в Жабьем Броде спелись. Где и с тобой, — Омлет хихикнул. — Слыхал, у него до того другой отряд был, а этот он при мне сколачивал. На ровном месте. До того дошло, что я ему знакомцев советовал, чтоб веселее ехали. Роба Аркина, скажем, который охотник. А чего?
Триш задумчиво покачала головой.
— К капитану, значит, не идём?
Настал черёд Омлета останавливаться и поворачиваться к Триш с поднятыми в весёлом удивлении бровями:
— С одного только слезли, куда на другого залезать. Есть другая идея. Вернее, две. Поперву надо сыскать стражника, с которым Виддик лаялся. Помнишь, чего сказывал? С «русалкой» они знакомы, а раз этот горе-гвардеец не забоялся насилие чинить, значит, знакомы близко. Тут ведь народ тесно живёт, слух бы пошёл — и любая собака бы знала. А стражник вчера, как мы с ним пили, про жену заливал, про детей. Значит, не боялся. Через него мы бабу Виддикову и сыщем. Можно, конеченно, попросту в бордель заглянуть, так что главный вопрос к тебе: ты по кому больше, по женщинам али мужчинам?
— Отчего же сразу «или»? Начнём с твоего стражника, а повезёт — так не с пустыми головами к русалкам пойдём, — она задумалась ненадолго. — Знать бы, в каком покое капитал развлекался...
— А чего тогда?
— Я б туда наведалась незаметно. Поискала бы следы. Но тогда до вечера надо успеть, пока там новые голубки не заворковали.
Омлет расхохотался, поддев ногой кусок дёрна, вывороченный чьей-то подковой.
— Тогда решено, а с покоями, коли чё, эта... грекометрия нам поможет.
Некоторое время они шли молча, поделив дорогу с бродячим старым псом и огромной гусыней. Та вела к поросшему тиной пруду выводок крохотных на её фоне птенцов, и казалось, что в этот момент во всей Эссембре не существует более целеустремлённого существа. Осталось позади «Око», за недальним забором скрипел колодезный ворот, а впереди открылась площадь: вытоптанный плац, на котором в дни праздников устраивались фестивали и дважды в неделю шумел местный рынок. Сейчас большинство палаток и лотков стояли перевёрнутыми, разве что старики понуро продавали озимый картофель возле немногочисленных телег. Отсюда же к востоку отклонялась дорога, идущая к крепости и городу Эссембре.
— Кого ты ищешь, Триш? — вдруг спросил Омлет, не пытаясь сделать вид, что вопрос случаен.
|
-
Классно, но что-то у меня не плюсабельное настроение/=
Потом, я уверен, поставлю плюс и он будет в том числе и за это сообщение.
|
-
Внезапен как страус на роликах посреди собрания директоров.
|
И Филиберт продолжил:
— Мой капитан, прежде всего — имею возражение. Вам не следует посещать лорда Илмета в одиночку и самоделом, коль ситуация ровно такова, как вы жипови... жип... живописали. На мой скромный взгляд, примите правилом, чтоб при вас неотлучно стоял оружный воин. Среди нас таковых достаточно. Дело в том, что, гуляя вчерась по городу, я произвёл потребную ренокогроцировку. И в ней установил, что Эссембра днями и ночами патрулируется, дома запирают, а вкруг лордовой латифундии — что, стало быть, уже в городских нутрях — расположено дополнительное кольцо стен. Паче того, среди городских домов мной были подмечены те, что часто закупают отошедшие на покой воины али бэйлифы. Ну, знаете. Ни вывесок, ни семейных дел, но выставлены богато. Как и вы наверняка заметили, лорд к нам жаловал лично. То значит, что в евонном лордстве беда и не каждый вассал его вассала — ему вассал. Стало быть, есть в Эссембре и другие оружные отряды, которым может прийтись не по нраву наш союз с лордом. Кроме того, вдоль Ротовирского тракта выставлено немало ночлегов и дворов, где стоят караваны. Любой караван, что идёт в Кормантор иль выходит из него — это отряд. Коли менее десятка оружных при нём, тогда не купец его водит, а глупец. Боюсь, кабы не вышла над вами пролонгаци... провокация, вот.
Переведя дух после такого обилия цензурных слов, Филиберт уже спокойнее продолжил:
— Всё прочее, что мной замечено о городе, я в пути обскажу. Пока лишь это опасение. А из него, соответствующим образом, ставлю вопрос. Считать ли «Око», — обведя рукой стропила и низкие балки трактирной залы, Филиберт окончил жест на стойке, — нашим постоянным пристанищем? Коли да, придётся выкупить ещё комнат, изучить его от подвала до чердака и организовать дозор в ночную смену. Отравитель, мой капитан — не шутка, хоть вы и машете шляпой так залихватски. Это ещё один знак, что нам предстоит умножить бдительность — в точности так, как повару потребно быть начеку, готовя плов с инжиром. Отседова и третий вопрос. Ни кем среди нас не происходило дурных дел в эту ночь? Али в городе, али в этом трактире?
|
— Тут беда, — потусторонним голосом зашептал Омлет, всем телом опираясь на стойку.
Вместе с его словами вокруг распространялся сильный яблочный дух. Сказывались дни скучного пути, которые Филиберт, в полном соответствии с опасениями мэтра Эльстера, наконец-то смог разбавить. И, при виде такого его состояния, бровь барда-полукровки поползла вверх, отражая смешанное с сомнением удивление — Навин не ждал беды в такой момент.
— Какая беда? — тихо вздохнул полуэльф, опустив кружку на дощатую столешницу.
— Большая беда... — не унимался Омлет.
— Говори, наконец, — будучи старшим среди них двоих, Навин почему-то чувствовал на себе ответственность за младшего товарища.
— Больш...
— Да понял я уже! — Навин упёр руку в бок, а второй локоть поставил на стойку. Ему было тепло, сыто и весело, и слышать ни о каких бедах не хотелось.
— Вот... — Филиберт путано поднял пальцы, пытаясь что-то на них изобразить под взглядом Навина, в котором сверкнуло понимание:
— Ага-а. Кажется, осознал.
Рыжий обрадованно закивал.
— Что, положил глаз на одну из «дочек»? — спросил менестрель, уже прикидывая, как бы рассказать Омлету, что женщины — это не взбитый мусс, и любовь к ним бывает неразделённой.
— Чего?! — воскликнул Филиберт, перебив все Навиновы мысли, и радость на его лице сменилась досадой. — При чём тут это вообще?
— Ну, а что? — Навин неопределённым кивком указал на батарею бутылей и крынок, поднимавшуюся за стойкой. Аккурат у них Берениса, на архенский лад именовавшая себя Бэрнисс, вытирала руки большим полотенцем.
— Да ничего, — Омлет даже не посмотрел в её сторону. — Ты лучше на Шанти погляди.
Понизив голос до совсем глухого кудахтанья, Филиберт при этом показал пальцем прямо в сторону компанейского стола, где Креван о чём-то рассказывал Роберту вполголоса, а лорд Илмет принимал бокал. По обыкновению меланхоличный вид мастера Аркина навёл Филиберта на мысли, что незримая эльфийская борода обладает месмерической силой.
— Ну... — протянул бард, глядя то в сторону Назаэля, то на ныряющий в кружку с сидром конопатый нос Омлета. — Ну...
— Что «ну»? — хищно прошипел Филиберт.
В голове Навина, как это принято выражать в театрах, роились мухи непонимания. Полупустой трактирный зал наполнялся смутной тревогой.
«А может, Омлет чего заметил? Может, этот следопыт на деле задумал недоброе?» Бард, помимо воли, уже выстраивал порочную цепочку событий и заговоров, которая непременно приведет к падению Долин. И есть лишь горстка героев, что способна предотвратить это! Словом, всё как в лучших балладах, которые Навин учил вместе с бродячими артистами. «Тяжелая доля Избранника», скажем. Или «Один в поле воин» — с сомнением покосившись на Омлета, Навин решил, что с этой балладой точно стоит повременить. Была, конечно, ещё «Шестьсот шестьдесят шесть подвигов Иолана», но здесь Филиберт больно пнул его по щиколотке.
— Что встал? Видишь?
Полукровка окончательно обернулся к столу, где засел Виддик сотоварищи, рассматривая черноволосого эльфа.
— Скажу тебе по чести, Фил, он не самый яркий представитель своего рода.
— Вот именно! — воскликнул Омлет. — Не самый яркий! Смекаешь?
— Я и то легче сойду за дивного эльфа, — мимоходом добавил менестрель.
— Латандер милосердный, при чём здесь ты? На Шанти гляди.
— Вроде...
— Вроде? Вроде? — поторапливал Омлет. — Бороду видишь?
— Какую ещё бороду! Это обычный Шанти! — уже здорово беспокоясь, воскликнул Навин. Краем глаза он заметил, что и Бэрнисс за стойкой исподтишка рассматривает их компанию. Вроде бы и нормальное поведение для трактирной хозяйки в поздний вечер, но теперь, с Омлетовой-то подачи...
Филиберт на мгновение задумался, пытаясь найти объяснение.
— Так, постой, — сказал он. — Ты рукоблудствуешь?
— Ч... ч... — оторопев, Навин вытаращился на него.
— Рукоблудствуешь, а? — повторил Филиберт тоном обвиняющего кардинала.
— При чём здесь...
Служанка, уносившая от стола корзину с корками пирогов, звонко хихикнула, но Омлет наградил её неожиданно широкой улыбкой и подмигнул. Но выражение лица Навина внезапно стало серьезным. Он выпрямился и, строго посмотрев Филиберту прямо в глаза, начал поднимать ладони вверх, держа их на небольшом расстоянии друг от друга, будто собирался прихлопнуть комара.
— Следи за руками, — сказал музыкант.
— Это ответ, да? Вот почему ты не видишь!
— Следи, говорю.
— Чего ещё следить? Я знал! Я зн...
Бац! С несильным шлепком ладони хлестнули по щекам Омлета, а Навин захохотал, отталкивая приятеля.
— Да ты похоже пьян, Фил! — во весь голос заявил менестрель сквозь хохот.
— Я не пьян! — завопил Филиберт, схватившись за лицо.
— Не ори, — продолжал заливаться полуэльф, аж упав лицом на стойку. — Что, что ты спьяну углядел?
— Бабка сказывала, кто рукоблудствует, тот не видит ни рожна, — растерянно отозвался Омлет. — А наш Шанти побелел, чтоб тебя! А ты не видел!
— По... побел... побелел? Как заяц по зиме?
— Заяц... — ахнул повар. — Заяц. Ужели мне то не было ясно!
Навин пытался указать на кружки, но смех душил его всё сильнее.
— Лучше не налегай так, брат.
— Пошёл в Тею!
Бард ещё раз попытался достать Филиберта по уху, продолжая хохотать, но в этот раз повар был настороже и отбил его выпад.
— Не хочу тебя расстраивать, но рукоблудие проверяют по волосам на ладошках, — авторитетно высказался Навин.
— С чего решил? — Омлет прищурился.
— Кеворрин так говорил давеча, чтоб ты знал.
— Ничего он такого не говорил.
— Говорил, говорил, — соврал Навин. — Выходит, сам показывай ладошки, блуд, — изловчившись, бард всё же ткнул Омлета кулаком и после схватил кружку.
— Я тебе не босоногий карл и не гном, чтоб имать шерсть на лапах. А Шанти наш — заяц! Вот за что будем пить. Со мной?
— Давай, друже! Коли осталось место, чего не пить!
На замечания о бледности Шанти бард перестал обращать внимание. Ослу видно, что Филиберт перебрал лишнего. Так они и стояли за стойкой, придавая полутёмной зале вид начинающего наёмничьего притона — с воплями и руганью пытаясь что-то друг другу доказать. Кажется, Омлет всё сильнее напирал на то, что у эльфов олени летают.
— Пьём! — громко объявил Омлет. — Пьём за то, что мой друг Креван Шанти, под лук которого я, не колеблясь, подставлю яблоко на башке — заяц! Салют, братья!
Надо заметить, что атмосфера деловых переговоров грозила пошатнуться.
-
-
-
классные вы ребята) Авексу я тоже пюсану раз уж не забыл
|
-
Стеб конечно, но при этом как мастерски оформлен. Вот уж точно - форма побеждает содержание))
-
AdventureAdvisor от Марко Воло)
|
-
Третья кружка поведала Филиберту, что у невысокого эльфа, вдобавок ко шрамам, есть борода.
Было такое, да.
-
-
Хорош персонаж, колоритен.
|
|
-
хых, легко и непринужденно же)
|
-
Очень хорошо! Хотя странно, что живя в долинах персонаж не видел эльфов :)
|
-
Если бы каждый человек, подавившийся мишками в Японии, умирал, Тсунео давно бы хранил несколько ящиков мишек в своём шкафу.
Отличный комедийный персонаж.
А значит его ждут приключения)))
|
Рычаги гнулись хорошо и приятно. Как-то... чёрт, дурацкое сравнение, но как-то... по-ореховому, что ли. Не слишком быстро и не слишком медленно, не слишком жёстко и не очень свободно. Они работали так, как мог бы работать идеальный механизм, созданный заботливыми руками маленьких мастеров Изгороди. В сущности, так оно и было. Контракт Мастерового честно исполнил свою роль, превратив куски кварца и песка в изумительной чистоты полотно. Стеклянные руны, отражавшие в мельчайших гранях рассеянный свет, светлели и темнели точно в такт вращению.
Сеня поворачивал рычаги, а Ким смотрел.
Правый поднялся на деление, нижний занял точно симметричную ось с верхним, а весенний легко скользнул вбок. И каждый треугольник по очереди освещался внутренним пламенем. Весёлым, горячим, спокойным, тихим. Зелёным, красным, пурпурным, синим. Ничего больше не происходило в комнате, отделённой невыразимой границей от Города и даже сада за стенами. Однако Сеня, отступив на шаг, откуда-то знал: гроза снаружи закончилась.
Всё оставалось таким же, как было. Четыре кресла. Атласный жаккард. Тёмное дерево стен и пушистый ковёр, в котором едва не утонули грязные берцы Кима Морозова. Они стояли в совершенно той же комнате, в которую вошли пару минут назад.
Только знали, что в этот раз, наконец, всё было сделано правильно.
* * *
Рассвет девятнадцатого октября Город встречал по-разному.
Булочница Любовь Гервасьевна, предпочитавшая банальную «тётю Любу» (и поприличней, и перед соседями не стыдно), открывала заведение. Вскоре ЗиС с брезентовым кузовом привёз рычание мотора и свежую выпечку, и «бородинские» с «городскими» полезли на деревянные прилавки. Вопреки обыкновению, сегодня невыспавшаяся тётя Люба улыбалась. Аппаратчик Толстов покончил с упаковкой портфеля, недовольно косясь на часы — шофёр запаздывал. Ну и хер бы с ним: Толстов смаковал утренний чай, завтракая с белёсой женой впервые за много рабочих недель. Братья Евчуки, два курносых мордоворота, просыпались в подвале за судомоечной, растирая головы и поминая на чём свет стоит вчерашний кабак. Лександр, гимназист, судорожно зубрил тригонометрию, болтаясь на поручне трамвая как шерстяная груша. Ему казалось, что сегодня память не подведёт, и розги достанутся ослу-Даньке. За трамвайными рельсами стекольщик Николай Иванович выходил с тележкой к Испанской улице. Чтобы успеть к молоковозу, он вставал рано, до пяти, и в очереди услышал, что была стрельба и пулями расколотили окно — поэтому звонок из райкома его не удивил. Хмурясь, Николай Иванович в который раз обещал себе донести на бордель в полицию, но в который раз забывал — что-то хорошее случилось с ним этим утром, но стекольщик понятия не имел, что именно. Эсдек Крапивин с полуночи готовил мельпоменическую речь в защиту трансграничного пароходства и потому не ложился, но чувствовал себя необычайно бодрым. Натуля собирала внучку в детский сад, грозя рейтузами — «Запогодилось! Уболеешь!» — но куда там угнаться за пятилетним чертёнком. Дворник мёл ступени перед гортрансом. Катька с игривой улыбкой вела ногтями по бедру парня под одеялом, а будущий филолог Илья млел, сонно жмурясь. Советник юстиции брил электробритвой «Харьков» синие щёки. Дежурный по типографии прочищал станки длинной щёткой. Ему надо было управиться до девяти, пока не засохли чернила от утренних газет. По-прежнему бурлил автомашинами Казанский проспект. На бульваре Святой Анны таксомоторы останавливались перед дверями отелей, а магнаты — и в их числе господин Брандт с Лиманской фабрики — торопились на лимузинах в бухгалтерии и присутствия.
Что-то изменилось в Городе с рассветом. Но что — никто не понимал.
Известно, что ко всему привыкший читатель с неудовольствием встречает счастливые финалы. Ну право слово, что интересного в том, как кто-то и где-то жил долго и счастливо? А если на последних страницах вздумается поместить успех? Или, того хуже, свадьбу? Скукотища! И немного зависти, хотя в последнем мало кто признается. Куда шикарней скептически лорнировать безынтересную романтику, а затем с удовольствием обратиться к циничным повешеньям, порочным страстям и одиноким могилам. На злобу такого дня часто пишут немецкие авторы. Мало какому читателю придёт в голову, что у персонажей прочитанной истории бывает иное мнение на этот счёт.
В конце концов... они ведь тоже немножечко люди, верно?
Над елизаветинским особняком, утонувшим в дебрях улицы Роз, светило яркое солнце и одновременно шёл редкий снег. Лужи подёрнулись инеем, словно Ким и Арсений провели внутри не минуты, а часы или дни, и теперь в прозрачном воздухе гарцевали острые блики снежинок. Серебристый ковёр укутал дорожки между чинными аллеями, а яркий-яркий свет взбивал среди сугробов переливы, похожие на игру шампанского в дореволюционном бокале. И пусть по ту сторону подворотни всё ещё царила осень, ужасающий шторм закончился — а вместе с ним наступали первые холода. Для северного Города они не стали сюрпризом. Кое-кто даже поговаривал, что давно пора.
В зале Морозов забрал пальто и снял иглу с попусту крутившего движок граммофона. Разбойник с киргизских дорог не возражал. Если бы Ким смог заглянуть в его чугунные глаза при жизни, то увидел бы смеющихся детей на пыльных улицах Семиреченска, которые наконец-то взяли в игру сутулого черноволосого пацана, и мать у колодца. Но и без подсказок Дракона Ким знал достаточно. Последней почестью для таких, как он, стал бы покой. Именно его Подменыши и оставили позади.
Некоторое время Ким и Арсений прошагали вместе: может быть, снова молчали, как уже привыкли делать, а может, говорили о чём-то. У Порохового моста двое Подменышей разошлись: мальчишка в куцем пальто и истрёпанных штанах помчался к нарисованным из утренней дымки фабричным горам. А Ким долго смотрел в никуда, стоя на той же трамвайной остановке, на которой сошёл прошлым вечером. Ему было, о чём подумать.
Алина встретила Сеню прямо у сточной трубы. Чтобы не платить заводской охране, за ночь ретивые коммерсанты успели навести новую переправу и вовсю ей пользовались. По доскам над утиной заводью Манекен перебирался в компании торговца подержанными лампами, который всё норовил подать спутникам руку, и завхоза с вороватыми повадками. Не лучшее место для первой Настоящей встречи, но эта мысль пришла Алине в голову, когда Сеня уже пролезал в дыру под жестяным листом, и менять план было поздно. Нервно смеясь, девушка бросилась к нему, не обращая внимания на фарфор под бледными щеками Сени и едва слышный звон пружин.
— Что ты...
Она налетела на него, несуразная и забавная в перепачканном бежевом пальто с забинтованным плечом. Если сильно вглядеться, на чумазом лице до сих пор читались бы дорожки вчерашних слёз. Но Сеня не вглядывался, улыбаясь почти так же, как тогда, в подвале. В будущем ему много предстояло решить для себя и найти новые вопросы задолго до того, как он получит новые ответы. Но это в будущем. В слякотном сегодняшнего дня осталась какая-то странная, нужная, непонятная, зачем-то проснувшаяся так рано девочка, которой больше не требовалось быть проституткой.
— Сам догадаешься? — шепнула Алина, озорно улыбаясь ему нос в нос.
Однажды кто-то сказал, что шлюх с золотыми сердцами только в сказках и встретишь. Может быть, этот кто-то был прав.
Чёрные ботинки мерно давили брусчатку и грязь. Зябкое солнце вставало над треугольными крышами, а высокий мужчина с глазами цвета моря шагал вперёд. Длинные волосы лежали на плечах простреленного пальто, и немногие прохожие, завидев Чучело, отворачивали взгляд. На ладони Ким держал стеклянный шарик, в точности похожий на тот, что остался в клыках запечённой свиньи. Он позвонил из телефонной будки, не глядя закинув в щель три больших жетона. Говорил он долго, то изучая список муниципальных телефонов на стене, то вглядываясь в метель за тонким стеклом. И ему казалось, что впервые за многие годы он видит среди теней прошлого два женских лица вместо одного.
«Братоубийство», — предупредила ведьма.
«Сочувствие», — добавила она.
С некоторым страхом, но также в чудотворном прозрении Ким осознал, что с предельной ясностью понимает, о чём именно пел Харитонов, пока ждал врагов у последнего рубежа. Но выстрелы больше не гремели над соснами Политехнического лесопарка, и ещё одно сердце было освобождено от мрачного Контракта. Значит, всё же для каждого в этом мире позволен второй шанс? И значило ли это, что тот, другой мир, мог подождать?
— Благодарю Вас, добрая леди. Я возвращаюсь завтрашним экспрессом, — сдержанно закончил Ким и вновь зашагал по сизым улицам городских окраин. Его путь лежал к «Карамельным устам». Теперь в его жизни существовали два лица. А прежде, на самом деле, не было ни одного.
Валерия, Мадам Леро, встречала рассвет в компании «черноморского». В дамских журналах неодобрительно пишут на этот счёт, но Леро всегда полагалась на тех друзей, с которыми весело. По крайней мере, иных весёлых лиц в атриуме борделя не наблюдалось. Третий час районный полицмейстер с седыми усами задавал вопросы, по-хозяйски прохаживаясь между мраморных колонн и плюшевых балдахинов. На его пальце желтело обручальное кольцо. Несколько молоденьких старшин всё краснели, острили и переглядывались, передавая друг другу «меню», а Мадам с сожалением приходила к выводу, что для её кармана лучше, когда мужчина предпочитает быть неверным мужем, чем оставаться честным полицейским. Мадам иногда признавалась себе в том, что всегда думала через собственный карман, и шампанское охотно её поддерживало. Но по какой-то мистической причине этим утром даже такой факт не особенно её огорчал.
Казалось, всё возвращалось на круги своя. Лишь одного, пожалуй, действительно не осталось в Городе. Закончилась очередная смена на Лиманской фабрике, но рабочие шли к воротам в мрачной тишине. Больше не звучала шарманка в руках нелепого старика, чью фамилию никто не удосужился узнать.
Впрочем, мелодия, расхлябанная и звенящая, жила в другом месте. Бережно закрыв крышку музыкального ящика, Некрасов ухмыльнулся по-стариковски довольной улыбкой. Он отлично знал про собственный самовар. И про то, что молоточки бьют совсем не в такт, который показывает камертон, Некрасов тоже знал. В этом, впрочем, отчасти и заключалось то, почему Сеня до сих пор называл его Мастером. В несовершенстве всегда живёт своя прелесть.
Так очередная история, не менее расхлябанная и не совсем звенящая, подошла к концу.
-
мой толстый и фарфоровый тебе, с любовью
-
-
Достижение разблокировано: лучшая тайная игра на дме.
-
-
Отличная игра! Ты молодец!
-
Невероятно атмосферно, красиво и интересно! Браво мастеру! И с нетерпением ждем новых игр))
-
Текс...вроде бы все поцелуи в дёсны розданы, так что скажу просто: буду скучать)
-
Булочница Любовь Гервасьевна, предпочитавшая банальную «тётю Любу» (и поприличней, и перед соседями не стыдно), открывала заведение. Вскоре ЗиС с брезентовым кузовом привёз рычание мотора и свежую выпечку, и «бородинские» с «городскими» полезли на деревянные прилавки. Вопреки обыкновению, сегодня невыспавшаяся тётя Люба улыбалась. Аппаратчик Толстов покончил с упаковкой портфеля, недовольно косясь на часы — шофёр запаздывал. Ну и хер бы с ним: Толстов смаковал утренний чай, завтракая с белёсой женой впервые за много рабочих недель. Братья Евчуки, два курносых мордоворота, просыпались в подвале за судомоечной, растирая головы и поминая на чём свет стоит вчерашний кабак. Лександр, гимназист, судорожно зубрил тригонометрию, болтаясь на поручне трамвая как шерстяная груша. Ему казалось, что сегодня память не подведёт, и розги достанутся ослу-Даньке. За трамвайными рельсами стекольщик Николай Иванович выходил с тележкой к Испанской улице. Чтобы успеть к молоковозу, он вставал рано, до пяти, и в очереди услышал, что была стрельба и пулями расколотили окно — поэтому звонок из райкома его не удивил. Хмурясь, Николай Иванович в который раз обещал себе донести на бордель в полицию, но в который раз забывал — что-то хорошее случилось с ним этим утром, но стекольщик понятия не имел, что именно. Эсдек Крапивин с полуночи готовил мельпоменическую речь в защиту трансграничного пароходства и потому не ложился, но чувствовал себя необычайно бодрым. Натуля собирала внучку в детский сад, грозя рейтузами — «Запогодилось! Уболеешь!» — но куда там угнаться за пятилетним чертёнком. Дворник мёл ступени перед гортрансом. Катька с игривой улыбкой вела ногтями по бедру парня под одеялом, а будущий филолог Илья млел, сонно жмурясь. Советник юстиции брил электробритвой «Харьков» синие щёки. Дежурный по типографии прочищал станки длинной щёткой. Ему надо было управиться до девяти, пока не засохли чернила от утренних газет. По-прежнему бурлил автомашинами Казанский проспект. На бульваре Святой Анны таксомоторы останавливались перед дверями отелей, а магнаты — и в их числе господин Брандт с Лиманской фабрики — торопились на лимузинах в бухгалтерии и присутствия. Невероятно вкусно написано! Стиль!
|
Ледяная волна окатила съёжившегося под одеялом Тсунео, стоило ему окончательно проснуться. Рука побледневшего мальчишки сжалась под подушкой так крепко, что, казалось, ещё немного — и мышечные нити лопнут от статичного напряжения. Как будто Ебака раз за разом проигрывал в голове то, что могло случиться секунду назад, и всё сильнее пытался остановить так и не начатое движение. Вопреки обыкновению, он даже не начал отбиваться от ягодной интервенции в нос.
«Ксо...»
Словно мало ему досталось, пластиковый кирпич у изголовья заиграл первые аккорды Forgivable Drown. Не то чтобы ставить пост-хардкор на мелодию будильника было хорошей идеей, но из-за таких снов (и таких сестёр) Ебака Тсунео предпочитал просыпаться резко, быстро и надёжно. Почти как выстрел из «Глока», только наоборот. Тут коленка тринадцатилетнего повелителя миров неслабо прошлась по братским рёбрам, и Ебака узнал нечто новое о «резко, быстро и надёжно». Спасибо Будде, что хотя бы песня этим утром начиналась негромко.
— Отстань! — вяло запротестовал школьник, стараясь поскорей спихнуть дрожащий голос поглубже в горло. — Эй... сколько вообще... а, вижу. Эй!
Леденец в очередной раз ткнулся в лицо Ебаки, и сперва нос Тсунео, а затем и владелец носа смирились с неизбежным: с наступлением дьявольского как... как... — о, прекрасно! — как дьявол первого апреля. Ещё несколько секунд школьник тупил, прогоняя из памяти тревожный образ разрушенной пустыни, а потом с сонной улыбкой ухватил сестру за локоть. Та без труда вырвалась, в очередной раз доказав Тсунео, что Аюми — не человек. Ни один муж или женщина, а тем более старец или ребёнок, не способны носиться по дому с утра пораньше с таким завидным проворством. С другой стороны, когда, как не в первый день старшей школы, узнавать, что твоя сестра проклята энергетиком «Миракл Боди»? Всё логично и закономерно.
Первый день старшей школы.
«Да, точно. Вот я влип».
Надо сказать, что эта мысль подействовала намного лучше — рогатая тень исчезла, а распахнутое окно прекратило вызывать дрожь. Тсунео встряхнулся и с некоторым трудом прохрипел:
— Лучше выруби будильник, великий демон. Ну, если хочешь, чтобы владыка тысячи легионов и дальше мог скакать на сломанных рёбрах собственного миньона.
Под конец голос Тсунео звучал почти нормально. И даже улыбка перестала быть такой ошалелой. Обычный парень, обычный сон, обычная сестр... нет, это звание ей ещё предстояло заслужить. Мальчику почти удалось убедить себя в нормальности пробуждения и убрать руку из-под подушки. Только вот блеск солнца, отражённого в зеркале очков, стоял перед глазами Тсунео ещё несколько долгих секунд. И где-то там, в глубине души, Тсунео знал, что сон не был сном. Он знал, почему худой человек не верил в чудеса. Знал, что позади тогда стоял ещё один, всегда говоривший с акцентом. Но этому знанию не было пути в новое учебное утро: сейчас Тсунео предстояло спасать свои рёбра.
-
Отличный пост. Интересный задвиг с этими демонами.
|
«Чёртова сказка» действительно завершалась здесь.
Картина сложилась из множества элементов, поодиночке не содержавших бы символизма. Тяжёлые жаккардовые шторы, текстильные обои поверх дубовой облицовки, ковёр с растительным орнаментом. Кресла. Большое окно от пола до потолка, украшавшее южную стену — правую по отношению к вошедшим. И одно, и другое, и третье можно найти в башнях и апартаментах Города. Но тут, вместе, они соединялись в то, что стало Очагом для потерянного в осенних грозах фригольда.
Повторяя конфигурацию окна на фасаде, стеклянная стена складывалась из четырёх секторов, разделённых ажурными металлическими прутьями. Четыре стеклянных треугольника соединялись вершинами в центре, и каждый имел свой цвет. Пурпурный — для осени. Синий — для зимы. Весна была зелёной, а лето дышало красным. Вязь сложных рун, похожих не то на детские каракули, не то на письменность зверей, тянулась по всей поверхности окна, не оставляя ни единой свободной пяди. Таинственное мерцание жило в глубине цветных стёкол, будто окно могло светиться само по себе, однако единственного взгляда вблизи хватало, чтобы понять: окно болеет. С окном что-то не так.
Некрасов спросил, когда они пили чай в далёком и грязном подвале: «Что чинить собрались, горе-механики?»
Ответ лежал перед ними.
Сеня говорил себе, когда плёлся рядом с Кимом по болотистому берегу: «Если четырёхтактный цикл нарушился, то Город превратится в трясину».
Манекен знал свою правоту.
Витраж не был окном в строгом смысле. Через него не выглядывали, чтобы передать соседу завёрнутый в полотенце багет. Сеня и Ким, оба коснувшиеся волшебства Аркадии, видели перед собой линзу — сердце Очага, принимавшую и распределявшую в границах фригольда магию четырёх Грёз. Но только один сектор светился ярко и ровно — пурпурный. Синий, зелёный и красный едва ли отличались от простых окрашенных витражей. Как ни странно, вдоль внешнего обода линзы размещались четыре изящных медных крана, очень похожих на элементы управления каким-нибудь первым паровозом. «Осенний» стоял на максимальном из трёх делений, три остальных выглядели наглухо закрытыми.
— Итак.
В величественном свете окна четвёртое кресло терялось настолько, что только сейчас на него обратили внимание. Иссохшие лозы шиповника оплетали его от тонувших в ковре ножек до высокого подголовника. Они пронзали спинку и сиденье насквозь, сплетались, цеплялись за сухие, почти растворившиеся в чёрных листьях руки. Силуэт женщины, свитый из земли и хвороста, почти рассыпался в своём кресле. Только корзинка с давно сгнившими персиками, стоявшая возле ног, позволяла заключить, что Подменыши видят перед собой человека.
То, что когда-то было человеком. Древесное подобие Подменыша, что когда-то, на сорок восьмой день осени, выходило к детям и раздавало фрукты.
Голос ведьмы звучал трескуче, как случайно задетая в лесу ветвь. Ни схематичные губы, ни горло не шевелились, когда она говорила. Лишь там, где полагалось быть глазам, два слабых пурпурных угля светились в глубине лиственного кома.
— Итак, вы пришли.
-
Картина сложилась из множества элементов, поодиночке не содержавших бы символизма.
Клева, что в твоих историях есть куда копнуть, мастер-кун)
|
Что происходит с человеком, когда лишение жизни он начинает воспринимать как техническую задачу, требующую решения? Как уравнение, где неизвестно только время, а вот переменные не изменятся никогда? Казалось бы, не нужно вглядываться, чтобы понять: грань между чудовищем и профессионалом тоньше, чем стальные волоски в шевелюре Арсения. Заметь её, задумайся, держи! Промедлишь, и она сгинет быстрее, чем ветер срывает пыль с крыши дилижанса. Но не каждый вовремя способен остановиться и спросить себя, что делают его руки. Зная об этом, апостол Лука, оставивший в мирской жизни стезю врача, умолял Отца забыть грехи убийц. Устами Христа он кричал: «Прости им, ибо не ведают, что творят».
Ким Морозов занёс прямой армейский нож. Чёрные волосы закрыли его лицо. Лишь глаза, глаза безмерно глубокой синевы блеснули в темноте. Осмелился бы апостол молить о прощении за грехи такого человека?
Это не Достоевский, не Александр Грибоедов. Это страшнее и проще. Страшнее не потому, что случайный убийца и хладнокровный Каин совершают нечто отличное один от другого. Страшнее потому, что Ким воспринимал происходящее как свою работу.
«Дай мне пару минут», — сказал он.
Почистить ботинки.
Прочитать письмо.
Прервать жизнь.
Кем он был сам для себя? Не судия и не палач. Не терзаемый раскольник, не мучимый грешник. Солдат. Профессионал. Наёмный убийца из страшных сказок, который делал то, что должен был сделать. Страшнее всего прочего то, что убийство для таких людей — не первородный акт греха, а эволюционный ответ особи, вынужденной сражаться, чтобы жить. Естественное течение жизни.
Ким выбрал шею как наилучшее решение. Пока Сеня, оскальзываясь в грязи, мчался под дождём к освещённому крыльцу, Морозов в тёмной кухне производил финальный расчёт. Чтобы мгновенно убить ударом в шею, требуется нанести удар в одно из двух уязвимых мест. Это или позвоночные артерии, или каротидный синус, известный также как артерия сонная. Для поражения первых требуется нанести тычковый удар под ухо оппонента, когда речь идёт о человеке. Видимо, в случае гоблина пришлось бы бить куда-то под основание колпака. Однако для такого удара удобнее использовать короткий треугольный клинок, поскольку для удара длинным штыком траектория становится неудобной: приходится бить едва ли не параллельно собственному телу. К тому же, велик риск задеть кость нижней челюсти или нижнюю же грань черепной коробки, под которой две позвоночных артерии соединяются в широкий базилярный канал.
Следовательно, намного проще достать сонную. Она шире и доступнее, когда используешь лезвие в почти десять дюймов длиной. К тому же, легче сделать поправку на анатомию гомункула, слепленного ведьмой из чего-то весьма отвратительного. Если бы под жёсткой шкурой оказалась какая-то другая конфигурация круга кровообращения, Морозов бы просто повёл нож к себе, вспоров глотку от уха до уха. Как в корсиканских пьесах.
Расчёт был окончен. Задача нашла решение. Чего же более?
Ким без паузы, без театральных гримас ударил гоблина в шею, глубоко вогнав нож, а левой рукой придержал алебарду. Спящий монстр дёрнулся и всхрапнул. Он силился завизжать, не ради тревоги, а просто от ужасной боли, но не мог. Ким терпеливо ждал, слушая мраморный шум дождя за окнами, а его несчастная жертва вздрагивала ещё три долгих секунды. Что-то тёплое коснулось его пальцев, и Морозов отнял руку, органичным движением вытерев штык о плечо гоблинской хламиды.
Как тень он прошёл через столовую, ступая в квадраты призрачного света на полу. Они дрожали в такт крупным каплям, бегущим по стёклам, и казалось, что искусно сшитые гобелены плачут, провожая взглядами Чучело в чёрном плаще.
В зареве молнии Ким с внутренней дрожью увидел, что скрывала темнота. На длинном столе, словно в издевательство помещённая на несколько разбитых подносов из китайского фарфора, высилась огромная жареная свинья, изрезанная и искусанная во всех местах. Вместо яблока во рту несчастного животного лежал треснувший стеклянный шарик вроде того, которым пользовался сам Ким, чтобы найти Очаг.
Поверх лазурной штукатурки над столом тянулась размашистая надпись углём, пересекая рамы картин и декоративные капители из белой лепнины: «ВОЛКИ ВСЕГДА УБИВАЛИ СВИНЕЙ». Может быть, апостол Лука и поторопился со своей мольбой.
Под рокот грома Морозов отвёл взгляд и подкрался к выходу в холл, уже залитый рассеянным светом. Он замер на границе света и тени, глядя на аккуратно причёсанный затылок Харитонова. Стоя по ту сторону входных дверей, Чучело полной грудью вдыхал запахи хвои и осеннего леса, неведомо как пробравшиеся сюда. Среди опутавших залу деревьев скрипела мелодия старинной баллады, а голос Харитонова звучал куда отчётливее. Слышал его и Арсений снаружи:
— Нет смерти… м-м-м-м… нет боли, м-м-м-м…
-
Атмосфера паранойи уже пол-игры...умеешь, могёшь!))
|
Деревья выныривали то справа, то слева. Они выглядели не так, как те деревья, которые человек приручил в городских парках. Или как те, которые он задушил дымом с промышленных окраин. Если в тенях Жестяных кварталов скрывались лачуги и люди, уродливые как эгоизм Людовика Витгенштейна, то здесь... здесь сам мир был иным. Он дышал волшебством, ныряя в Изгородь с непринуждённостью балетмейстера. Вода бурными реками бежала по фарфоровым плечам Арсения, холодя металлический шов на месте недавней раны. И преследовало бы очевидца чувство, будто не вылечил себя Арсений, а приварил; приставил к месту повреждённую деталь.
Свет иных небес освещал путь. Молнии лепили груды-кроны над головами, и всё чернее становились контрасты, всё теснее казался старый, мрачный сад. В здешних тенях исчезали не лачуги, а зелёные тоннели, ныряя в густой орешник, в изгородь рябиновых ветвей, в бурьян и бузину. Порой он казался почти родным. Тогда, с очередной вспышкой, над далёкой оградой проступал строй городских домов — худых кирпичных нищих, жмущихся друг к другу жестяными зонтами. Порой буреломы заполняли аллеи, а Город скрывался во тьме. В такие минуты на перекрёстках Сеня и Ким проходили мимо мраморных статуй. Атлетов с лицами зверей. Богов, сложенных из сучьев и гвоздей. Огромных собак, казавшихся слепленными из глины будто могущественный еврейский голем. Тогда ветер швырял в лица ворохи листьев, а колючий дождь почти становился снегом.
Аркадия дышала им в спины. Могущественно-призрачная. Фантомная.
Грёзы заполняли мир, срывая Маски. Уже не привычный Ким шагал за Арсением, а высокорослый пехотинец в пальто, которое мальчику казалось шинелью. Слепяще-белое небо чертило уродливые стальные скобы на плече, привинтившие некогда оторванную руку Морозова к телу. Хлестнула шрапнель, созданная безумной фантазией воинственного Фаэ, ехидной бранью разразился ротмистр. Потом гарнизонный врач, такой же условный, как сама игрушечная война, заштопал Чучело в мигании керосиновой лампы. Под слипшимися от воды длинными волосами начинались звёзды шрамов, нырявшие вниз. Они жгли спину Кима, не давая забыть о себе.
Оглушительный гром вновь затопил сады Ведьмы, и новая вспышка показала Морозову уже не ученика часовщика, а пружинистую мальчика-куклу с фарфоровым лицом: звонкую, быструю, любопытную как весенняя птица.
Никто из них не был человеком.
Аркадия забрала больше, чем они смогли вернуть.
Впрочем, зато дом ведьмы не норовил подсунуть новых бед. Аллея привела Подменышей к полукруглому крыльцу. Каменные ступени вырастали из пухлого ковра осенних листьев, превращённого дождём в раскисшую лужу. Четыре изящных колонны поддерживали балкон, над которым сияло большое витражное окно. Круглое стекло, давшее бы фору и ратушным часам, состояло из четырёх ломтей-секторов, выложенных стеклом своего цвета. Пурпурным для осени, синим для зимы, зелёным для весны и красным для лета. Свет изнутри дома, проходя через стекло, лучился на разные тона, опуская на лужайку перед домом таинственно-радужный абажюр.
Ни баррикад, ни других стражников: высокие двойные двери в глубине крыльца выглядели как вход в библиотеку, а не крепостными вратами. Они даже были остеклены, хотя и не так красиво, как огромный витражный «глаз» Очага. Единственной преградой осталась толстая мотоциклетная цепь, продетая через их ручки — но с этой задачей легко справилась бы и алебарда Арсения, и башмак Кима. Очень тихо, едва слышно, неслась из-за дверей мелодия граммофона. Хриплый голос напевал, вплетая слова в рёв непогоды:
— Жёлтой нитью пошит платок...
-
Готико-генератор выдает КПД 110%!) И, конечно же, фейлы антагонистов, мои любимые ^_^
|
-
Идея была проста как ванна Архимеда Нет ничего проще! Прекрасно!)
И да, с новым Годом!!!
|
Так и вышло, что подвал они покинули один за другим — и оба в тишине. Некрасов бережно опустился на край кушетки, всё баюкая в руках стакан. Алина тихо сказала: — Я не уеду. Фыркнув, старый мастер покачал головой. Дрова прогорели, буржуйка таинственно мерцала, а мир за окнами наполнялся дождём. — Чего ж не уедешь? В тебя стреляли. Беда. — Я не стану уезжать. Некрасов долго молчал. Давно стихли две пары шагов в улицах-ущельях Лиманской фабрики, растеряли алый пыл угли. Лишь потом старик скорбно уронил: — Влюбилась? В этого? Металлического? Алина хранила молчание. * * * Осень, 19 октября, 04:10
+2 °C, проливной дождь с мелким градом
Проходные дворы по улице Роз Четыре часа утра. О, варвары древней Галлии знали, что нет времени лучше для ночной вылазки. Это час, когда сон наиболее крепок. Это время страха. Это время, когда легче всего наслать на врага кошмар, от которого не оборонят частоколы римских лагерей, не защитит стена скутумов. И, будто зная о древних преданиях, октябрьская ночь набрякла мерзко-чернильным маревом. Стоило лишь Морозову и Сене выйти на улицу, глыбы туч лопнули, окончательно разражаясь дождём. Слепящая молния вспорола небо, оставив средь облаков канал оплавленного азота. Казалось, небесные артерии пульсируют неземным фиолетовым светом, извергая на Город всё усиливающийся шторм. Ревел ветер — и Сене казалось, когда он поднимал воротник заплатанного пальто, что медный голос ведьмы звучит в ливне, читая литанию на языке, который казался им давно забытым. На этом языке говорил Старый Джим, превратившись в часть большой шахматной доски. На этом языке над ушами несчастных солдат выкрикивал приказы безумный дворцовый командор, заставляя ноги маленького Кима подгибаться от ужаса. На этом языке говорили волшебник Изумрудного города и фея Моргана. На этом языке, неписанном и непроизносимом, были составлены договоры между Грёзой и надменными джентри. Речь Истинных Фаэ звучала над Городом, впечатывая, врезая слова Контракта с вечной осенью в саму ткань реальности — и Город содрогался в ответ. Ведьма знала о них. И, в отличие от спешащих часов или заржавевших механизмов, ведьма совсем не хотела, чтобы её починили. Река возле заводских стоков вспенилась бурным потоком, который легко сожрал наведённые где-то сходни. Ким быстро понял, что сушить носки было гиблым делом, но кто же ожидал, что погода не зашепчет, а заорёт прямо в ухо свистящей ледяной стеной. Крошечные искры-градины отлетали от полей шляпы, которую Морозов придерживал одной рукой. Чёрный плащ рвался с плеч, а тина среди труб кипела, перемешивая в бешено вертящихся водоворотах мусор, осоку и масляные пятна. Прыгая с камня на камень, двое Подменышей вскоре выбрались на улицы вымершего Города. Те, кого не прогнала по домам ночь, бежали от невиданного ливня. На фоне небосклона, потрясённого зарницами, вспыхивали углы чёрных крыш и острые пики труб. Затем брусчатка под ногами содрогалась: гром бил в исполинский барабан, вторя языческому напеву. Место избы на куриных ногах заняли бетон и штукатурка, а вместо мрачных лесных ворон по улицам проносились редкие чёрные автомобили — но мотив старой сказки жил в наэлектризованном воздухе. Красная шапочка пошла сквозь лес. Братья отправились убить великана. Маленькие люди, рискнувшие выступить против губительных сил с Той Стороны. Однако двое Подменышей продолжали идти, слишком занятые борьбой со стихией, чтобы говорить. Скрипели фонари, выхватывая кляксами огненного света сплошную пелену ливня. Вода катилась по улицам настоящими волнами, и высокие ботинки Кима разбрасывали её вместе с мелкой ледяной супесью. Качались вывески, лязгали на цепях провода над трамвайными рельсами. Кое-как ориентируясь по едва различимым табличкам, Арсений вёл спутника вглубь Города, то и дело сворачивая в подворотни или оказываясь на узких аллеях, переходивших в идущие прямо между стен лестницы. Четыре часа утра. В четыре тридцать Пьер Борегар начал Гражданскую войну, дав залп в сторону Чарльстона, что в Южной Каролине. Катастрофа Майл-Айленд ждала мир в три минуты пятого. Первая из череды кровавых битв, позже названных восстанием Якобитов, произошла двадцать первого сентября через четыре часа после полуночи. В четыре утра морская гвардия выдвинулась к Государственному банку, положив конец экономике Старого Порядка. В четыре утра ядовитый газ заволок окопы и брустверы Сосненского редута. Четыре часа видели бессчётное множество событий: войны, предательства, клятвы вечной любви и как минимум одну коронацию. И небо казалось пропастью, куда падала Земля, чтобы вновь и вновь разбиться о призрачное гало молний. Над головами смыкались уже не рифлёные рёбра крыш, а ветви и кроны. Поначалу Киму и Сене казалось, что это тени танцуют в причудливых миражах дождя — ведь откуда же взяться густому лесу прямо среди Города? Но с каждым шагом вглубь узкого переулка они понимали, что стены домов увивают лианы, покрытые острыми и сухими шипами, а за окнами, вместо комнат и штор, всё чаще отражаются глухие лесные чащобы. Возле шумящих водосточных труб громоздился орешник, а редкие скамьи поросли высокими кустами рябины. Штукатурка мешалась с древесной корой, покрывающей фасады зданий. И даже хулиганское граффити на углу едва проглядывало сквозь уже облетевшие, но всё ещё густые сплетения шиповника. Стены домов сходились всё теснее и казались всё выше, пока не вынудили насквозь вымокших Подменышей шагать почти плечом к плечу по узкой подворотне, что оканчивалась высокими коваными воротами под сводами зелёного коридора. Двое гоблинов в чёрных хламидах и, почему-то, в кирасах и касках испанских конкистадоров, вытянулись по стойкам смирно слева и справа от ворот, опираясь на высокие алебарды. Они не заметили гостей, не меньше прочих жителей поражённые разразившейся бурей. В очередной вспышке молнии Подменыши смогли различить за прутьями густой сад и поднимающиеся над ним очертания старинного особняка, словно бы незатронутые городской перепланировкой. На латунной табличке, едва читающейся сквозь берёзовые листья, проглянули буквы: «Улица Роз». Они пришли.
-
+ Четыре часа утра и осенняя гроза
-
Ох уж мне эта ведьма, которая смогла) это был приятный бонус - наблюдать за её попытками)))
Ну и да, теперь всё представляется в стиле Sin City, где Морозов - это Марв, а Сенечка - тот маньяк с фермы, которого играл Элайджа Вуд ))
|
— Так столбами не стойте! — с облегчением воскликнул Некрасов. — Есть не дам, ещё стошнит. А вот вы ешьте. Думаю, ночь у вас вышла не из простых. Длинный, от тебя слева — самовар.
«Зимний», который мысленно предпочёл бы именно это прилагательное, хмуро взглянул на Некрасова, мысленно решая, есть смысл поставить старика на место или нет? Меньше всего сейчас хотелось каких-то разборок и дополнительных напрягов, так что Морозов решил пока смотреть на норов старого мастера сквозь пальцы. В конце концов, Ким мог понять этого человека: завалились непрошеные гости, да еще и с раненной девицей на руках. Мало кто ожидает подобных казусов посреди ночи. Да и живот призывно урчал, подталкивая не к склокам, а к поиску столовых приборов. Вот уж от этого предложения Чучело бы точно не отказался. С другой стороны, кому нужны вилки, когда есть сардельки. Или что там пёк наглый дед?
— Вижу. И что с ним? — определившись с индульгенцией, мрачно спросил Ким, глядя в указанном направлении.
— Рычаг дёрни, дальше он сам.
Подменыш коротко кивнул и вернулся к столу. Кажется, ему предлагали именно что «запустить» самовар... Сперва Ким неуверенно положил руку на рычаг, дивясь про себя инженерной мысли, затем аккуратно надавил. Самовар защёлкал, а опущенный рычаг со звоном пополз обратно. Большой латунный бак, в котором отражался тусклый свет, неожиданно вздрогнул, поворачиваясь на подвижной платине. Из-под четырёх выгнутых ножек выехал поднос с десятком стаканов, который приводили в движение два противохода на кожаных ремнях.
— Нравится? — усмехнулся Некрасов.
Механический кран принялся разливать чай, поворачиваясь вместе с самоваром, пока не заполнил доверху пять стаканов, а Ким улыбнулся и с нотками сарказма заметил:
— К такому меня жизнь не готовила.
Ему нравилось наблюдать за движением несуразного, но удивительно интересного механизма. Он даже заглянул в нишу, откуда выехал поднос, и рассмотрел направляющие его полозья. По-видимому, рычаг запускал главную шестерню, а та приводила в действие весь самоварный скелет. Неожиданно Морозов понял, что в подвале стоит тишина, и даже девочка на раскладушке наблюдает за тем, как кран отмеряет чай. Забавно, как люди могут делать свою собственную «магию», которая порой удивляет не меньше, чем магия Добрых Господ. На мгновение он задумался: «К чему это может привести в будущем?.. Что ждет людей дальше? Ещё одна индустриальная революция? Заводные куклы, подметающие тротуары? Чудно всё это...»
— Так это твои куклы в борделе стоят, старик? — поинтересовался между делом Подменыш, снимая один из стаканов.
— Наши, — поправил Сергей Владимирович и, неправильно истолковав заминку, добавил. — Не то чтобы лучшее, что мы с Арсением можем...
— Но вряд ли худшее, — тихонько заметила Алина.
Некрасов тут же позабыл о самоваре и опустился на край скрипнувшей раскладушки, осторожно убирая волосы с лица девушки. Его огрубевшие пальцы с узловатыми фалангами и сколотыми жёлтыми ногтями выглядели слишком большими для светлокожей Ши.
— Как ты, девочка? — мягко спросил мастер.
«Девочка...» — капая салом, Морозов прихватил парочку поджаристых сосисок и цинично запивал их чаем вприхлёбку.
— Больно, — Алина попыталась шевельнуться, но тут же вздрогнула.
— Лежи. Арсений рассказывает ужасные вещи, — Некрасов ласково коснулся её лба, будто измеряя температуру.
— Мой дедушка... — закрыв глаза, Алина замолчала. Молчал и Некрасов, начав спрашивать снова лишь через некоторое время:
— Алина. Алина, ты слышишь меня?
— Да, — еле слышно шепнула та.
— Тут длинный хочет говорить с тобой.
— Я не хочу...
— Значит, он не будет с тобой говорить, — Сергей Владимирович строго посмотрел было на Кима, но Алина протестующе застонала:
— Нет, нет. Пусть говорит. Я не хочу, чтобысенясновауходил.
Некрасов поднял голову.
— А он что, сновауходил в подобных ситуациях?
— ...
— Арсений уж точно никуда не уйдёт сегодня. Не так ли, Арсений? — если раньше Морозов подумал, что взгляд часовщика строг, то Чучелу пришлось переменить мнение, едва Некрасов перевёл глаза на ученика.
-
Цэ гарно!
И сарказм про девочку и строгий старик-мастер и сосисы с чаем!)
|
-
хорошо ругается, по-отечески так
|
-
Ах, Ви-Ви...Игра и впрямь вышла найз) где еще поиграешь хипстером в очках, с GoPro и прокаченным скиллом в Adobe Premier xD
|
04: ABSIT INVIDIA Осень, 19 октября, 02:50
+4 °C, тихо, облачно, глухая ночь
Коммерческие подвалы Лиманского металлургического завода Сапармурат Харитонов никогда не возвращался в родной Семиреченск. — Жёлтой нитью пошит платок... — переломив ствол револьвера, человек с чугунными глазами неторопливо извлекал опалённые порохом гильзы: стреляные и ещё целые. Одну, вторую, третью, четвёртую, пятую и, наконец, шестую. С тихим стуком их донышки становились одно к другому, пока Харитонов выстраивал из них маленький частокол. Он напевал: — Всё скучаю я по тебе... Когда ведьма встретила его впервые, Харитонов пил забористый водочный айран. Истрёпанные локти его сюртука опирались на плоский стол рыгальни. Провожая собутыльников мутным взглядом из-под слипшихся волос, разбойник с пыльных киргизских дорог сгорал от жгучей жалости к себе. Среди кайсаков и кара-киргизов высокогорья он стал чужаком, когда надел белый гвардейский мундир. Русские солдаты насмехались над ним за неумение и слишком уж покладистый нрав, а капитан мало что пояснял, когда Сапармурат склонялся над картой. Таинственная воинская премудрость обернулась нестираными кальсонами и многодневной, изматывающей рутиной. Разморённые солнцем егеря играли в кости и выезжали на охоты. Их мало волновало, что заморыш-казах вскоре остался единственным, кто изучал топографические линии и строевые наставления. Харитонов показывал им тайные тропы караванов, и его благодарили как на что-то сгодившегося пса — но, получая жалование, он как никогда остро чувствовал себя попрошайкой. Домой он возвращался предателем. В долгие киргизские дни, когда его оставляли караулить блокгауз или пасти гарнизонных овец, он выучился стрелять как дьявол, и как дьявол же пил, отвергнутый и народом матери, и бездушным государством отца. К собственному горю, Сапармурат оказался слишком сильным, чтобы умереть в один слишком честный вечер. Водка не победила его. Он оказался достаточно злым, чтобы надеть патронташ и выйти на большую дорогу, но слишком удачливым, чтобы найти покой в могиле под безвестным терескеном. Он оказался слишком честным, чтобы сбежать в Китай и подвизаться в одном из бесчисленных политических течений зари столетия. Лишь когда эхо выстрелов гуляло в Фергана-эрээну, Ферганской долине, Сапармурат Харитонов чувствовал себя... собой. Больше он не показывал тайные тропы. — Синей нитью пошит платок, — он напевал, с бережной заботой вынимая винт из спусковой скобы и выталкивая ослабевшую собачку. Масляные тряпицы и ёршик лежали наготове. Его мать любила чистить большие чугунные котлы, вытаскивая их к колодцу позади дома, а Харитонов полюбил чистить свои револьверы. — Как печалюсь я по тебе... Тень ведьмы упала на изрезанный стол, чуждая в земле солнца и снежных ветров. Ведьма нараспев продекламировала, нежно касаясь понурых плеч: — Жёлтой нитью пошит ваш платок. Я слышу вашу песню, хотя вы не поёте. Харитонов вскинул на неё взгляд тогда, много зим назад, и смутно улыбнулся. — Вы знаете, чья это песня? — спросила ведьма. — Её написал великий поэт Сатылганов. — Но зачем? У него был жёлтый платок? — вопрос в спокойном голосе женщины казался простым, но почему-то заставил Харитонова задуматься. — Я думаю, это метафора. Он искал вдохновение в сагах странствующих акынов моей земли. — Там он нашёл жёлтый платок? — Жёлтый — цвет южных пустынь в этой стране. Я уже отвечал: это метафора. — И вы поёте о ней, даже глядя в стакан. — Я люблю его песни. Всё просто. — Вы много читаете, верно? — как зыбкий мираж, как демон зелий в дешёвом трактире, страшная как ночной джинн, ведьма опустилась за стол. Однако Харитонов не чувствовал страха. Его песня всегда была с ним. — Я предпочитаю общество книг и водки, — ответил пьяница. — А желали бы, чтобы эта песня действительно стала вашей? — А желаю ли я? Ведьма говорила с ним, и в тот момент она как никогда казалась похожей на добрую матушку, которая дарила детям персики и звала играть в свой сад в далёком осеннем Городе. Позже Сапармурат Харитонов вышел на улицы своего города, залитого сухим горным солнцем, сел в первый же дилижанс и уехал. Но котлы, которые чистила его мать, успели отразиться в его глазах — и они стали чугунными. А сердце, открытое и доброе сердце мальчишки-полукровки, превратилось в сталь. Харитонов напевал на языке древнего ханства, водружая феску на пыльные волосы: — Жёлтой нитью пошит платок, Я скучаю всё по тебе. Нитью синей пошит платок, Как печалюсь я по тебе. Песню нежной своей мечты я спою тебе, Я спою. И он пел свою песню. Гремели выстрелы над полянами Политехнического лесопарка. Страх и осень пришли в Город, когда ведьма произносила заклинания на языке Фаэ, а небеса разразились ливнем. Дворы Четырёх сезонов больше не собирались в кальянной, что в старом особняке. Ведьма решила, что Городу хватит и одного среди них. Харитонову стало плевать, по чьим тропам он идёт. — Я спою тебе, — откинув деревянную крышку на длинном футляре, Харитонов извлекал из него новые патроны, латунные, блестящие. — Я спою. Нет смерти, нет боли... Его голос таял в заросшей терновником пустоте. * * * Известно, что антропогенное загрязнение водоёмов нередко сопровождается размножением паразитической органики, что превращает реки из олиготрофных в эвтрофные, а затем в трясины. Именно это случилось возле сточных труб Лиманской фабрики, где Сеня иногда кормил уток по просьбе старика-Некрасова. Дощатый помост у набережной кончился вместе с домами, и последние пять минут Подменыши пробирались через болотистое редколесье, где сухие ветви цеплялись за одежду, а земля мягко пружинила под ногами. Город кончился, сменившись выселками. Теперь Арсений шагал впереди, то ныряя под косые стволы берёз, то указывая на едва приметные тропинки, а Ким нёс Алину и продолжал рассказ: — Я приехал сюда, потому что в Столице узнали о беде, настигшей этот Город. Очаг во Фригольде Осенних Дождей погас, до нас не доходили вести от городских дворов. Решив, что цикл Сезонов нарушен, они послали меня на разведку. Всё, что я имел — это адрес шарманщика с Власяной дороги, который порой служил помощником и проводником. Сеня знал, что расскажет Ким дальше, поэтому молча вёл маленькую процессию к реке. Земля всё громче чавкала под ногами, со всё меньшей охотой выпуская ноги в следующий шаг. Манекен просто снял ботинки и вошёл в маслянистую воду Гнилого притока босиком, высоко подвернув брюки. Ким шагал как был. — Но старик уже был мёртв. Мы знали, что у него есть то ли племянница, то ли внучка. Подменыш. Она могла бы вывести меня к нашим. Я нашёл старую брошюру того борделя и остался ждать её возле «Уст». На некоторое время пришлось прерваться. Они забрались на большие трубы, лежавшие в бетонных канавах в окружении вросшего в тину мусора, помогая друг другу переносить Алину, и по очереди просочились сквозь щель за отогнутым листом фабричной ограды. Миновав несколько переулков, щерившихся выбитыми окнами цехов или сорванными с петель воротами гаражей, Сеня вывел Морозова к узкому переулку, над которым возвышалась труба фабричной котельной. Тут и там под землю ныряли спуски в подвалы. Некоторые двери лежали внутри, среди мусора и бетонных обломков. Другие пестрели похабными граффити, а третьи стояли опутанными цепями и замками. Лишь в одном единственном подвале горел свет. Он призывно сиял в полукруглых оконцах вровень с землёй, а изнутри доносилось тихое музыкальное позвякивание. — Поэтому теперь я жду, чтобы ты... — начал Ким, но не договорил. Его проводник остановился, и Морозов понял, что они пришли.
-
Я в тот модуль много плюсов задолжала, и игроками мастеру. поздн еще наверстать. Насколько мадам Леро шедевральна, настолько же и Харитонов. А вот никак не угадывался в нем степняк, никаким образом. Я думала, грек, турок...
|
Так последние участники ночной перестрелки покинули площадь, а октябрьский ветер ещё долго носил обрывистые листья-потеряшки над землёй. Река с удовольствием приняла в себя одно из рухнувших брёвен, а второе, изрядно просев, так и застряло между узкими берегами. Ворохи досок качались на воде до самой зари, и на их фоне едва заметными показались бы несколько новых выбоин на стене дома номер сорок три по Испанской улице. Разве что осколки стекла, лежавшие на площадке между вторым и третьим этажами, напоминали о скоротечной драме, где сыграли свою роль и отчаянный крик Сени, и появление Жабы, и безрассудный прыжок Морозова. Вздумай кто писать об этом отчёт, машинописные строки толкались бы на серых канцелярских листах, но в жизни клубок событий сплёлся и взорвался в один миг.
За их спинами тяжело рухнула в Гнилой проток длинная, тяжёлая доска. Валентинов мост оседал, исполняя заключённый с Сеней Контракт. Утром хмурый с похмелья муниципальный стекольщик придёт заменять окно в доме, а полицейские и жандармы ещё долго будут навещать «Карамельные уста» под предлогом ухудшившейся криминогенной обстановки.
Мадам Леро не думала об этом сейчас. С уходом Кима и Арсения железные ворота борделя приоткрылись, и двое верзил — привратник и гардеробщик — торопливо осмотрели площадь, разводя руками. Они решительно не понимали, кто и в кого стрелял. Когда вдалеке зазвучали пронзительные свистки, а лай дворняги подхватили другие псы, они торопливо сняли красный фонарь с арки над воротами и скрылись внутри.
Опустив шторы, Мадам потерянно бродила по комнате с пуфом и бра, накинув воздушный пеньюар из серебристого шёлка. Бокал за бокалом она бросала себя в объятия «Черноморского», зная, что Харитонов придёт за ней. Найдёт её. Если не сегодня, то завтра. Послезавтра. Через год. Она следила за вспышками выстрелов как ребёнок, наблюдающий первый в своей жизни салют. Она рискнула, хотя много лет не отваживалась рисковать. По неведомым ей самой причинам она доверилась льду в глазах незнакомца; льду, под которым укрылись тепло и сострадание. Она поверила в него. Единственной мыслью, в которой находила утешение Леро, стало знание, что и Алина не осталась лежать на твёрдой и вытоптанной земле.
Отсыревший плакат с изображением польского пианиста печально махал ей вслед оборванными краями. Нарисованный Ладислав Коморовский, чьи пальцы застыли над фортепиано в невообразимом пируэте, казался печальным, несмотря на призыв посетить его концерт в ресторане «Звезда». А Чучело шагал по набережной широким шагом. Чтобы поспевать за ним, даже подвижному Сене почти приходилось переходить на бег.
— Я прибыл из Столицы, — начал рассказ Ким, когда они свернули на дощатую мостовую, вытянутую над болотистыми берегами. С каждым пройденным футом доходный квартал оставался позади, а они возвращались в безвременную мглу заводских кварталов. Будь сейчас не два ночи, а хотя бы утро, Сеня мог бы показать на фоне студёнистого неба кирпичные башни Лиманской фабрики. Сейчас же приходилось идти в полной темноте, ориентируясь по отражению луны на воде.
— Зимний Двор послал меня...
-
Прекрасная картина, пусть на моей улице не ночь, но полуденное зимнее солнце.
Надеюсь, с мадам все будет хорошо...
|
Лишь мгновение царила тишина, вызванная к жизни отчаянным криком Сени. Продолжая двигаться, Ким разбил её, как случайный шаг ломает продуманную композицию в театре восковых фигур. Харитонов спустил курок, и четвёртая секунда повисла над площадью, пожирая неторопливо ныряющие в воду обломки моста и ловя в облаках дыхание, срывавшееся с губ Морозова едва заметным паром...
Жёлто-белое пламя медленно расцвело на конце шестидюймового ствола из литой тигельной стали, а джутовые канаты за спиной Арсения лопались, бесшумно взрываясь фейерверками лохматых нитей — перила моста теряли целостность, скользя вслед за досками. Болезненный свет залил площадь, распространяясь из руки Харитонова подобно древнему болотному огню. Он высветил печатные строки плакатов на круглой тумбе, отвороты пальто и силуэты людей, брошенные туда и сюда так, как руки Фарфорового Фаэ раскидывали фигурки на доске. Кем они были? Цвет выстрелов казался Сене оранжевым, когда въедался в сетчатки глаз — но ни Харитонов, ни Чучело с чёрными волосами не казались жадными. В некотором смысли они привыкли отдавать ровно столько же, сколько готовились взять. Вот фиолетовый цвет был жестоким. И бурая кровь расплывалась по плечу Алины, раскрашивая ткань пальто в цвет пролитого вина или клюквенного морса. Фиолетовый?
Палец Кима вдавил спусковую скобу, отчётливо различая её жёсткий и холодный металлический край. Пятая секунда. Пополз назад затвор «Маузера», выплёвывая стреляную гильзу, а дымные росчерки пуль расшили ночь перекрещивающимися нитями. Морозов всё ещё завершал разворот, окружённый поднятой пылью, а Харитонов медленно наклонялся прочь, стараясь уйти от неминуемого выстрела.
Тимофеич гулко цокал в далёком фабричном подвале, где руки Некрасова остановились над разбитой шарманкой.
На шестой удар сердца пуля Чучела выбила фонтан штукатурки в жалком дюйме от шеи Харитонова, а ответный выстрел убийцы смешал фиолетовый и оранжевый в глазах Сени. Защищая Алину, юноша знал, что подобное может случиться. Будь он человеком, всё внутри давно перевернулось бы от скручивающего живот страха; но тогда Манекен не успел обдумать, что именно он творит.
Оказалось, что поначалу даже не больно. Просто в груди что-то сломалось, а затем треснуло. Потом боль потекла ручейками по левому лёгкому, а мост почему-то оказался уже не горизонтальным, а вертикальным. Кажется, никто не отменял Арсению право на ноги, но мальчик не чувствовал их. Ватно-воздушная лёгкость расплывалась в голове, подстёгнутая химическим действием амин-этиловых соединений, а боль с треском пробуждалась в простреленном лёгком.
Сеня видел, как стреляет Ким. Как первая пуля не находит убийцу в чёрном плаще, зато находят вторая и третья. Ким бил почти в упор, и выстрелы «Маузера» проделывали в пальто Харитонова дыры, рассыпавшиеся ворохами осенних листьев.
«Что за...»
Морозов отступил на шаг, пытаясь разглядеть Харитонова сквозь густую завесу дыма. Привалившись к стене, тот стоял, неотрывно глядя на упавшего рядом с Алиной юношу, а c фески и туфель срывались всё новые и новые листья, рассеивая его фигуру на осеннем ветру. Полуопустив дымящийся пистолет, Чучело видел, как человек с чугунными глазами исчезает, словно ночной фантом. В последний миг Харитонов взглянул Киму в лицо, и Подменыш с трудом разобрал шёпот, который почти терялся в шелесте листьев:
— Храбрый юноша... верно, солдат?
|
Ведь что такое мост? Мост — такое же сооружение, как игрушка, где мужики стучат топорами по бревну, или любимая шкатулка с музыкальным звоночком. Нет, разумеется, юридически у термина «сооружение» совсем иной смысл, но слепые глаза Фемиды и житейский подход редко смотрят одинаково. Значит, мост можно считать таким же. Только больше, и его детали немного отличаются. Их не нужно подгонять с любовной точностью, наделяя творение собственной душой. Мосты строят грубые люди в замызганных ватниках и рабочих ботинках с окованными мысками. Прораб орёт на них, а они знай себе стучат кувалдами. Но детали остаются деталями, а там, где существуют детали, существует касание мастера. Оно существует всегда, каким бы жалким ни был этот мастер.
— Да я тс-себе... — зашипела Жаба, замахиваясь на сжавшегося у перил Сеню.
А Сеня знал, что любой шедевр, даже самый жалкий — вот как деревянный Валентинов мост — можно улучшить, а можно... сломать.
Манекен не был знаком со СНиП-ом Госстроя, который регламентировал устройство «мостов деревянных с самонесущей проездной поверхностью». Он не знал, что мостовые переходы положено «располагать перпендикулярно течению воды, с косиной не более 10°, на прямолинейных участках с устойчивым руслом, в местах с неширокой малозатопляемой поймой и удаленных от перекатов на расстояние не менее полутора длин расчетного судоводного состава». Он не знал, что «помещение несущих балок производится путём уложения поверх них настила деревянного скошенного к краям из досок не хуже 3-го сорта». Неведомо было ему и то, как длинные строительные гвозди скрепляли брусья настила и потемневшие от времени половины берёзовых стволов, вбитых в берега речушки. Арсений не нуждался в таких знаниях. Расчёты и нормативы нужны инженерам, заседающим в проектных бюро, а Подменыш был мастеровым — и знал, что нужно сделать, как дети знают финал своей сказки. В конце концов, Сеня боялся природы, а не мостов.
— Жил под мостом тролль, — рассказывал Старый Джим — А по мосту проезжал не кто-нибудь, а сам Хозяин Мостов. Тролль давно покрылся мхом, ослеп и состарился. Он не признал Хозяина Мостов и заворчал снизу, требуя кошелёк или жизнь.
Доска треснула под ногой монстра.
— Тогда Хозяин Мостов слез с осла, на котором скромно ехал чинить ветряные мельницы для одного испанского дона...
Перила заскрипели, жалобно и протяжно. Известно, что у Жаб неплохой вестибулярный аппарат, ведь им важно знать, когда и куда прыгать — и вот теперь Жаба испуганно балансировала на мосту, как будто слышала голос Старого Джима, читающий слова давно забытой сказки. Он произносил их давным-давно, когда пересказывал фарфоровому пареньку преамбулу Договора, способного разрушать мосты. В конце концов, иногда слепые глаза Фемиды оказываются более зрячими, чем многим бы хотелось, а закоренелый правовед вдруг становится частью сказки.
— И взмахнул рукой! — воскликнул тогда Старый Джим, и Арсений тоже вскинул руку, задирая истрёпанный рукав сюртука над тоненьким запястьем.
Жаба заквакала.
— Испуганный троль ревел, но было уже поздно. Ведь рассерженный Хозяин Мостов договорился о том, что сегодня этот мост рухнет, а когда-нибудь он починит мост: этот или какой-нибудь другой, — тут Старый Джим, если бы Король разрешил ему подмигивать, обязательно бы подмигнул. — Конечно же, Хозяин Мостов мог обмануть мост, но зачем? Мосты доверяют тем, кто их строит, и не очень-то любят троллей, верно?
Как оказалось, Валентинов мост не очень любил и Жаб. Лопались канаты. Гвозди с треском посыпались в реку, а вслед за ними заскользили доски настила, падая в тёмную воду с громким плеском. Шлёпались в реку замочки, которые влюблённые прицепляли к жердям мостовых перил — ржавые и цветные, маленькие и большие, двойные и одинокие... Отчаянно квакая, монстр покатился вниз с этим водопадом, скрывшись среди вороха палок и брызг, а Сеня едва успел уцепиться за перила, карабкаясь прочь от расширяющегося провала позади.
Но грянул ещё один выстрел, а следом раздался наполненный болью крик. Вскинув голову, Сеня увидел, как Алина шатается, не добежав всего-то пары шагов до конца моста, и медленно, будто вуаль в старинной сказке, оседает на скользкие доски...
Харитонов, , действительно выстрелил — но вовсе не в поднятый приклад Кима.
-
Братья Гримм feat. Советские СНиПы — Только механика, только хардкор
|
Может ли быть так, что каждое утро товарищи, граждане, судари и им сочувствующие выходят из квартир, придерживая коленом дверь, наматывают замок на ключ и спешат по своим товарищеским делам? Они проходят мимо мутных окон, щурясь на поздний рассвет. Скручивают дешёвые папиросы с хриплым, едким табаком или выбивают «Приму» из коробков с рекламой спортивного лото. Могут ли они поверить, что пока они спят, ворочаясь на полосатых матрасах, человек с «Маузером» неподвижно стоит на одном колене, опустив локоть на давно знакомый им подоконник? Представить это почти невозможно. Столкнувшись с подобным, товарищи и граждане решили бы, что всё происходит с кем-то другим. Только не с ними. Только не в их подъезде.
Ким Морозов знал, что всё — чем бы оно ни было — всегда происходит именно с тобой. Именно в твоём подъезде. Именно ты действуешь, именно тебе предстоит отвечать.
Может ли быть столь жестока душа ведьмы? Может ли зло, порождённое осенней Грёзой, жить над мглою сырых каналов, в погребальной торжественности гранитных площадей, в фантомном блеске проспектов и громе салютов над древней рекой? Может ли быть так, что мужчина с британским револьвером шагает сквозь ночь, а чугунные глаза его неподвижны словно грядущее в словах оракула?
Человек по фамилии Харитонов знал свой Контракт. Он шагал быстро, отмеряя брусчатку подбитыми гвоздём каблуками, и руки в кожаных перчатках грелись в глубине карманов пальто, не находя тепла. Осень шла с ним рука об руку. Увядание и покой. Тьма и холод. Судьба, которую Ведьма наслалала на Город. И в этот вечер Харитонов стал вексиларием её судьбы.
А Сеня бежал, торопливо перескакивая через лужи и стараясь не споткнуться в темноте. Алина, наверное, шла медленно — однако надежда догнать её таяла с каждым мгновением. Сворачивая во всё новые переулки, сверху напоминавшие рисунок хироманта, узревшего злокачественную опухоль, Манекен всё ждал, что увидит бежевое пальто в лунном свете. Однако хибары и бараки тянулись своим чередом, ведя его всё ближе к Валентинову мосту: неширокому, едва телега проедет, деревянному сооружению через Гнилой проток.
На мосту-то Арсений и увидел Алину, торопливо шагавшую в сторону «Карамельных уст». К своему ужасу, увидел мальчик и то, как из темноты под старым забором выныривает знакомая ему жабья тварь, одним прыжком оказываясь на перилах моста. Засада! Гигантскими прыжками она помчалась вслед за Алиной. А девочка даже не оборачивалась, понуро опустив голову в плечи. По-видимому, пожелание «делать, что хочет» она восприняла как-то неправильно. Не совсем так, как его восприняли бы механические часы или кастрюля-скороварка.
Ким вскинулся у подоконника. Посреди Испанской улицы, где-то шагах в полусотне от борделя, стоял высокий и худой человек. Он вынырнул неизвестно откуда — должно быть, просто перестал сливаться с темнотой из-за длиннополого пальто. Его дополняла турецкая феска, сдвинутая набок в залихватском приветствии дуэлянта. Обострившийся взгляд Чучела метнулся к его рукам. Так и было! В тусклых отблесках луны Морозов увидел, что в опущенной правой руке Харитонова тускло блестит что-то металлическое.
«Выстрелит ей в спину...»
Ким оглянулся на мост, увидев торопливо шагающую фигурку. С такого расстояния он не мог разглядеть деталей, но светлое пальто подсказывало ему, что по мосту идёт девушка. Когда она достигла его середины, какое-то движение родилось на правом берегу. Щуря глаза, Морозов увидел то же, что видел Сеня: гротескную жабу на суставчатых ногах, огромными прыжками покрывающую ярд за ярдом... Почти таких же Ким убивал в бараке, где умер старик-шарманщик.
-
блин, неожиданный поворот! мастер внезапности, автор-кун)
|
Мысли тягучим мазутом заполняли сознание, стекаясь в эпицентр как патока. Морозов и так бы почти не мог думать, чувствуя губы Леро, покрывающие багровыми росчерками его шею. Ким прижал хозяйку к себе, закинув руку чуть ниже её лопаток, а второй нашёл её ладонь, сплетаясь пальцами. Он рвался быть сверху, и хозяйка с готовностью перекатилась на спину. Обвив ногами его ягодицы, женщина захлебнулась в удовольствии, вжимаясь в холодную грудь Зимнего Подменыша с таким упоением, что Ким уже сомневался — а правда ли он видел Мадам, величаво плывущую к нему через холл. Её тело, её бёдра двигались в недвусмысленном приглашении.
Воистину, плоть слаба. Наверное, это проклятие рода человеческого и одновременно то, что делает людей людьми — желание следовать эмоциям, тогда как всё разумное предупреждает быть осторожным. Волна страсти превратилась в цунами. Она смела последние барьеры в голове Кима Морозова. Поглощённый желанием, Чучело без малейшей грации содрал джинсы, раздвигая колени Мадам собственными бёдрами.
— Но мне нужно знать... — Леро всхлипнула от восторга, когда Морозов вошёл в неё. Переплетённые пальцы сжались так крепко, что костяшки покрылись белизной, и впервые за долгие годы Ким ощутил, как стучащее сердце прогоняет по его венам острый жар. Никогда ещё Подменыш не думал, что слепота может так напитать восприятие. Он чувствовал, как переплетаются пальцы, чувствовал бешеный жар внизу. Он чувствовал Леро так, будто бы она стала идеальным продолжением его тела, и это придавало ему сил — одновременно заставляя отдаваться ей без остатка. Сквозь стоны их слова прорывались точно далёкие удары.
— М-м-м-мне нужно знать... — повторяла Мадам.
— Что тебе нужно знать?! — выкрикнул Ким, нещадно толкаясь навстречу. Мышцы на исполосованных шрамами спине и ягодицах играли в такт его движениям.
— Можете ли вы спасти... Алину...
— Что... что ты... — Ким не разбирал слов. Перед ним осталась только женщина, всецело принадлежащая ему, выгибающаяся так, чтобы его член достигал самой глубины.
— Можешь ли ты спасти Алину? — замерев на мгновение, Мадам схватила его за плечи, с которых градом катился пот.
— Не знаю... да...нет...
— Тогда зачем вы здесь, — Мадам больше не спрашивала. Она требовала ответа.
— Я здесь, — ловя раскрытым ртом воздух, Ким пытался найти слова как можно более точные, ответить как можно искреннее. — Чтобы... защитить... наш род...
— Ах, высокие и двусмысленные цели. Особенно двусмысленные именно сейчас. Что же, у вас интересный метод... защиты рода, — выдохнула Леро. Даже в такой ситуации светское остроумие верно служило ей. Она расхохоталась, впившись в губы Морозова жёстким поцелуем, и рывком оказалась сверху.
В бордель не приходят заниматься любовью. Нет. В публичных домах трахаются — кто от скуки, кто от злости, кто от голода. Когда-то, много лет назад, Ким, наверное, умел быть иным. Он мог становиться иным для леди Адель, чей холод казался более жестоким, чем полярный январь. Он был иным для тех, с кем пил иногда в столичных кабаках и ужинал в чехословацких трактирах. Первой он был готов повиноваться по странным законам магической иерархии, как солдат подчиняется командиру, с другими был готов хохотать над грубыми шутками, забывая их лица тогда же, когда узнавал. Ким увидел бы себя другим даже в зеркале, когда, лёжа бессонными ночами на жёсткой койке, чувствовал, как плачет и бьётся внутри человек, отчаянно желающий вернуться к жизни, где не было ни воинственного царя Фаэ, ни чёрного льда, сковавшего Зимний Двор цепями мрачной тоски. Возможно, у него были друзья. Возможно, когда-то смеющийся парень из семьи офицера и классной дамы, рисовал валентинки на тетрадных полях и даже застегнул бы замок на перилах недальнего моста. Возможно.
Возможно.
Но сейчас Чучело просто хотел её. Хотел, чтобы женщина с золотыми волосами кричала от наслаждения. Он входил в неё до основания, пока перед глазами не возникали красные круги. И Леро, закусив губу и срывая плюшевые покрывала в неистовых ответных движениях, заходилась в стонах. Ей и не нужна была нежность. Превратившись в один бесформенный силуэт, они катались по пуфу. Ким вжимал хозяйку в матрас, почти лишая воздуха долгими, жестокими поцелуями, а потом она отвечала ему, оказываясь сверху и будто танцуя над ним, с издевательской покорностью опускаясь на изголодавшегося Подменыша.
В последнюю секунду Леро поднялась на колени, соскальзывая с Кима, и Морозов с отчаянно-разочарованным стоном выплеснулся в воздух меж её бёдер, продолжая двигаться в бесцельных, но упоительных фрикциях. Нырнув к его груди, Мадам повела языком от сосков до живота, слизывая бисерины пота, своего и чужого, вперемешку со спермой. Обхватив ртом член всё ещё выгибающегося на разбросанных одеялах Кима, она покорно ждала, пока Подменыш перестанет содрогаться в оргазме и уберёт судорожно стиснутые руки с её плеч. Оставшись коленопреклонённой и не торопясь распрямляться, Мадам зашептала что-то, в паузах лениво касаясь кончиком языка то живота, то бёдер Кима. Тот, обессиленный, распластался на пуфе, лишь по инерции напрягаясь, когда губы Леро касались пульсирующего то ли болью, то ли удовольствием члена. Воздуха не хватало, сколько бы ни глотал его Морозов, и по телу растекался легкий паралич. Ким пытался всмотреться во тьму перед глазами, казавшуюся уже такой родной и красивой, и найти в ней успокоение. Но в ней плясали разноцветные круги, постепенно смиряя темп, и на смену счастью чёрным, свинцовым одеялом опускалась хандра. В коротком прозрении Подменыш понял, что вряд ли когда-либо сможет получить наслаждение подобное тому, что подарила ему повелительница дома удовольствий. Уж точно не со смертной женщиной, если вновь обратиться к высоким материям.
Ким зажмурился что было сил, стараясь удержать это безнадежное ощущение внутри и не дать ему вырваться. Только не перед ней. Возможно, если ему суждено будет уехать живым из этого Города, он вспомнит о Мадам Леро очередной бессонной ночью, лежа на своей старой койке, а пока он несколько раз напомнил себе, что он — лишь Чучело на службе у Доброй Леди и него есть задание. Подменышу пришлось приложить усилие, чтобы разлепить веки и вслушаться в шёпот Мадам:
— Вы будете счастливы узнать, что Алина скоро вернётся. Когда она подойдёт к дверям «Карамельных уст», человек по фамилии Харитонов выстрелит ей в спину из британского револьвера «Энфилд».
— Почему... — в Морозове просто не осталось сил на удивление.
— Потому что он любит английское оружие. И потому что таков его Контракт.
— Откуда...
— Вы можете спросить, откуда я знаю это.
— Да...
— Но прежде вам стоит знать другое, — язык Мадам нежно прошёлся по нему. — Бойтесь его. Он такой же, как вы. Даже ваши руки…
Потянувшись, хозяйка легко поцеловала пальцы Кима. Тот подался навстречу, касаясь её щеки и всматриваясь в глаза этой странной женщины. Взгляд Леро был всё таким же внимательным и спокойным. Тусклый полусвет скрадывал коленопреклонённый силуэт хозяйки, но Ким мог разглядеть достаточно, чтобы фантазия завершила обнажённый портрет. Золотые волосы Мадам растрепались, а на левой груди алела татуировка бабочки, окружённой вихрем крохотных звёзд. Дети рисуют такие на праздники, только вместо игл и чернил используют гуашь.
— … пахнут одинаково. Свежим порохом.
-
За творческий полет и абсолютную толерантность мысли, что позволяет распахнуть окно в мир фантазии настеж и даже больше) вся сцена - это было действительно круто. Снимаю шляпу, короч)
|
-
То ли мне везет, то ли...что то мне сыкотно:)
|
Так человек в чёрном пальто и с чёрными волосами вышел из чёрного барака, чтобы кануть в чёрную ночь. В мире, где с каждым закатом страх пуще вчерашнего сжимает хватку на сердце, где ледяное поветрие декабря вырывает дыхание из гортани, а Твари-из-темноты ожидают жертву с паучьей бесстрастностью, всегда найдётся чудовище пострашнее. Так не люди завели, так устроена природа. Натуралисты знают, как автотрофы-растения становятся пищей гербиворов, а травоядные, в свою очередь, оказываются на столе у мелких хищников — тех, которые сами есть не более чем блюдо для карниворов высшего порядка. В круговороте природы всё просто, и только человеческая жизнь сложна. Страхи, сожаления, приязнь и амбиции наполняют естественный ход вещей тысячей полутонов.
Одним из таких оттенков стала седая Клара Львовна, что в обмороке опустилась на стул у дверей. Другим — девочка в бежевом пальто, что неслась по улицам с отчаяньем и слезами на лице. Третьим — безвестный бордель, моральный мучитель для тех, кто не смог защитить свою Грёзу. Но даже Грёзы бывают разными.
Солдатские ботинки Морозова с чавканьем давили грязь, и старые паллеты подгибались под его весом. Бывают люди, которые рождаются хищниками, и четыре гоблина, убитых длинным ножом и выстрелами из самозарядного германского пистолета, стали новой росписью поверх гобелена разбитых желаний.
Бывают люди, которые носят в своём сердце войну.
И, тем не менее, Ким Морозов сделал правильный выбор. Может быть, не самый рациональный, но он чувствовал, что поступил верно. Кто мы без морального компаса, как не ещё одна Тварь-в-темноте. И чего стоит война, если не знать, зачем сражаться. Ким пощадил старую женщину, не убил её лезвием из сизой стали; и в ржавых кварталах близ Лиманской фабрики хотя бы в одну ночь свершилось милосердие.
Выйдя к реке, Морозов огляделся. Под косым дождём скользкая земля ныряла в мятущуюся на мелководье тину вперемешку с зарослями осоки и догнивающим мусором. Налево и направо убегали невзрачные заборы, над которыми поднимались рыла одинаковых кирпичных бараков. С противоположного берега глядели дома повыше и поновее: доходные кондоминиумы, товарищества и социальное жильё — всё ровное, трёхэтажное, серое, но хотя бы с целыми крышами и ровными улицами, где кое-где блестели огни фонарей. За его спиною, в темноте, вздымались абрисы фабрик и линии труб, горы цехов и шпили контрольных башен, на которых мерцали красные искры дежурного освещения. Смутно припоминая планировку района, Ким вспомнил, что промышленные кварталы города уходят к югу, а два ближайших моста зовутся Пороховым и — вероятно — как раз-таки Валентиновым.
Он мог пойти по Власяной дороге на юг, чтобы рано или поздно вернуться к трамвайной остановке. Кажется, трамвай переезжал какой-то мост... А мог пойти на север. Пороховой и Валентинов. Пролитая кровь не успела остыть, как пришло время топонимических размышлений.
-
Хых, наконец-то и ДМ разблокировался)
И хоть формальный ответ есть, но, я уверен, правильного выбора как такового и не было. Приятно, когда игра заставляет копнуть глубже)
|
-
Ох, какая жестокость! И даже смерть верного Буцефала не сравнится с таким проявлением бесчеловечности, ведь музыкальный инструмент - всего лишь проводник переживаний композитора, который верно служит творцу, создающему волшебный мир музыки.
Кровавые слезы...
-
За Ши, эмоции Ши и события.
|
В темноте под стропилами, куда не доставала свеча, чёрные лохмы утеплителя соединялись друг с другом будто кляксы в ассоциативном тесте. Морозову казалось, что отвалившаяся кровельная вата тянется вниз как земляные водопады, среди которых скрываются другие, ещё более тёмные силуэты. Кружа по комнате, он всматривался вверх, и всё сильнее казалось, что висящее прямо над комнатой пятно обретает человеческий вид. И чем дольше он смотрел, стоя с мигающей свечой в комнате с мертвецом, тем сильнее крепла иллюзия, будто пятно складывается в очертания рук и ног. Ещё немного, и Морозову уже казалось, будто он даже видит светлеющий овал лица, обращённый к нему. Кто-то был нарисован на потолке? Какая глупость... Злясь сам на себя за такую мнительность, Чучело резко вскинул свечу над головой!
«Только висельника не хватало найти».
Свет добрался до отсыревших балок, неприкрытых даже подобием потолка. А лучше бы, пожалуй, не добирался никогда.
Тварь держалась за изнанку кровли невозможно-нечеловеческим способом. Вывернув колени под иррациональным углом, она будто присосалась к ней подушечками пальцев. Те, длинные и суставчатые, венчали голые ладони и стопы. Монстр не превосходил размерами очень худого ребёнка, и его худоба проступала даже сквозь полуистлевшее чёрное рубище с глубоким капюшоном — его единственную одежду. Эти лохмотья спускались до бёдер, окутывая его как саван — потому-то Ким не мог сообразить, действительно ли видит что-то в темноте. Кожа урода, покрытая короткой бурой шерстью, цветом напоминала сырое мясо и вызывала тошнотворное чувство. Судя по тому, что успел разглядеть Морозов, существо напоминало гоблина... очень нетипичного гоблина. Но времени разбираться не было. По-совиному вывернув шею на сто восемьдесят градусов, тварь наблюдала за Кимом двумя огромными чёрными глазами размерами с теннисный мяч, но лишёнными век и радужек. Свет отразился в них, на мгновение превратив в сияющие блюдца. В следующий же миг разъярённый обнаружением то ли человек, то ли паук издал хриплый визг... и бесшумно отлепился от крыши, рухнув прямо на Подменыша. Видно, судьба, или что-то там, услышала внутренний призыв зимнего солдата и буквально швырнула в него «подарок».
Отталкивая «осознанное Я», в дело вступили боевые рефлексы. Подросток, который когда-то давно мечтал лишь о снежных редутах и акварельных битвах, слишком много, много лет провёл там, где в безумном хороводе плясали Чучела-солдаты. Бесчисленные дуэли сливались в круговерть дней и лиц, а упоительный азарт рождал лишь ненависть к себе. Лишь потом всё кануло прочь. Лишь много позже мир солдата из Зимнего Двора навсегда застыл в глухой январской тоске. Теперь Ким не нуждался ни в редутах, ни в акварелях, перехватывая десятидюймовый нож.
Мягко ступив назад, он развернулся вокруг своей оси, слегка приседая. Для него всё было просто. Визжащий урод, даже будь он вдвое отвратней и гибче, уже не мог прекратить падение. Морозов сместился чуть в сторону от потенциальной траектории, а его разум с холодной чёткостью выстраивал следующие мгновения в единую и несложную цепь. «Зимний» прикинул, что настолько костлявое существо не обладает выдающимися физическими данными, в то время как рослый молодой человек тягался шириной плеч с ярмарочными борцами. И в момент, когда оно приземлится на пол, у Кима появится секунда, когда условный гоблин будет наименее готов к контратаке. Стало быть, в этот момент Морозов и убьёт его.
Всё просто. «Хоть бы свеча не погасла».
Где-то посреди движения, когда мир на секунду замедлился, в голове Подменыша возник образ его самого, одетого в сияющие ледяной синевой доспехи. Магия Грёзы, продолжение душ каждого Ши, оживала в нём, даря быстроту и стойкость.
Когтистые лапы гоблина коснулись половиц, а Морозов ударил наотмашь, снизу вверх, используя инерцию разворота. Ким бил уверенно, будто на стародавнем плацу, где гвардейцы Доброго Хозяина, яркие, как нарисованные на гравюрах петровские фузилёры, и такие же безликие, отрабатывали приёмы атаки и защиты. Было в них что-то, чего Подменыш так и не смог забыть. Пожалуй, прежде всего он не забыл, с какой лёгкостью может отнимать жизни.
Штык по самую рукоять вонзился в шею уродливого существа — противник буквально сам напоролся на длинный армейский клинок, не успев сгруппироваться. Монстр не приземлился, а рухнул на пол, хватаясь за рукав Морозова в последней попытке защититься. Подменыш навис над ним, налёг на штык, заставляя упасть на колени. Отмахнувшись от елозящих лап, Ким выждал секунду... и провернул нож, окончив недолгую агонию. Визг гоблина оборвался в хриплом бульканье, но, словно бесноватое эхо, тут же вновь зазвучал со всех сторон. Мгновение Ким думал, что это в ушах звенит от высоких нот. Но нет — вой повторялся снова и снова, а коридор заполонил шорох бегущих ног. Что-то закрыло кухонную лампу, а над стенками комнат, где оставался просвет под стропилами, мелькнула вторая тень.
-
Спасиб за допиливание :) и, конечно, за гримдарковую сказку - атмосферно же!)
|
01: AUTUMN NIGHTMARES Осень, 18 октября, 22:45
+7 °C, холодный ветер, тусклый вечер
Жестяные кварталы у бывшей Лиманской фабрики Как, расскажи, как поделиться Городом? Большим городом, живым городом. Мёртвым городом. Первыми глазам приезжих, спешащих по перронам Старомирского вокзала, открывались городские ночи. Глухие и промозглые, тёмные как чугунная окалина. Городские ночи рвались из печных труб, дышали в кривых щелях меж стенами да завывали среди гнилых стропил. Набухала болезненным маревом, они расползались с неба чернильной кляксой, с одинаковой лёгкостью проглатывая островерхий шпиль часовой башни и деловитые ряды таксомоторов на привокзальной площади. Силуэты мрачных зданий над узкими набережными обращались в тёмные призраки, а над лавками и конторами торопливо гасли фонари. Позёмка из сухих листьев и старых газет мела по асфальту, спотыкаясь о ржавые канализационные люки и фонарные штыри. Удаляясь от центра в грохочущем брюхе трамвая, Морозов видел всё меньше огней. За окнами ползли тротуары. Сперва он наблюдал панорамы центральных проспектов, вымощенные чинной брусчаткой и усаженные кленовыми аллеями. Призрачный свет лился из порталов дорогих ресторанов, где метрдотели принимали манто с делано-уязвимых плеч, а блестящие лимузины выстраивались в ряды у мостовой. Сияли вывески дорогих гостиниц: «Англетера», «Парижской», «Баварии», что у Сенатского моста. В распахнутые двери трамвая вливались шум машин и привычная сутолока, а ночь дышала холодом и заставляла поднимать воротник пальто. Затем, когда позади остался Императорский бульвар и мост Святой Анны, фонари пошли на убыль. Теперь они не болтались на проводах как висельники, а сипели сквозь промёрзлые плафоны, выдувая синюшный газовый свет. Трамвай полз по узким улицам мимо сизых рыл доходных домов. Хлыщеватые присутствия чередовались с ныряющими в темноту провалами переулков, а число прохожих сокращалось в точной пропорции с числом пассажиров. Мастеровые в низких кепи, загулявшая молодёжь с угрожающе выбритыми висками, хамоватые бабы в бесформенных ватниках: все они таяли по мере того, как трамвай ехал на юг. Перевалив через мост над широким каналом, что казался бездонной чёрной пропастью в самой Земле, трамвай сделал предпоследнюю остановку. С задней площадки сошёл усатый столяр, гремя инструментами в деревянном ящике, и Морозов остался один на один с собой и долговязым кондуктором в неряшливом синем мундире. Кондуктор то спал, то, вздёрнувшись, мерил позднего пассажира смурным взглядом. Чуть подумав, он погасил плафон под потолком, экономя ресурс, и салон погрузился в уличный полумрак. Вскоре трамвай остановился посреди пустыря. Железный козырёк остановки торчал на двух врытых в землю трубах, а окрест исчезла и нарядная брусчатка, и даже пролетарский асфальт. Земляной откос с пожухлой травой катился к застойной речушке, даже в темноте казавшейся неестественно-ржавой. А то, что гордо именовалось Власяной дорогой, оказалось просто утрамбованной земляной полосой, идущей вдоль берега с одной стороны и уродливых пакгаузов с другой. Кислая слякоть чавкала под ногами так, будто стремилась проглотить ботинки Морозова. Он огляделся. Угрюмые заборы переходили в трёхэтажные склепы для маленьких людей без надежд и стремлений. На высоких земляных насыпях вдали громыхали угловатые вагоны, принося уголь и мазут для нового городского дня. Ким зашагал вдоль смутно намеченной улицы между жилыми бараками, которая временами ныряла под опоры железнодорожных мостов. Сквозь их стальных контрфорсы плыла луна, то ныряя в жижу из туч, то снова озаряя циклопическую паутину улиц. Как большое сальное пятно город расползался из дельты реки до сырых лесов на востоке, дотягивался холмов на севере и стекал к бетонным причалам залива на западе. Леса, что окружили Город подобно кольцу испанских терций, взрезали линии элеваторов. С холмов спускались террасы роскошных вилл и зеленеющих парков, а на юге… На юге фабричные кварталы осыпали сажей каждый ярд, каждый дюйм своей жизни. Зимой на их улицах лежал чёрный снег, но до зимы ещё оставалось далеко. Восемнадцатое октября, разгар осени, приносило с собой лишь жирные хлопья сажи, плывущие на пропахшем свечным салом ветру. Стылая Власяная дорога, где остатки брусчатки и брошенные у обочин телеги тонули в глинистом месиве, всё петляла между трущоб и бараков. Петляла, петляла — только чтоб трусливо нырнуть в глубокую подворотню. Туда и шагнул Морозов, ещё раз сверившись с адресом на затасканном телеграфном бланке. Он вскоре вышел в центр просторного двора, здесь и там разгороженного деревянными щитами. Из редких труб срывался дым, как будто дома, стесняясь собственного уродства, бросали едкую вуаль на убогий лабиринт кривых улочек и проходных дворов, по щиколотку утонувших в дождевой грязи и глине. Стеной зарядил дождь, и земля показалась кипящей чёрной массой. Скособоченные заборы пытались делить эти дворы на подобия улиц, разводя дождевые потоки, но всё, чего добивалось это деление – возникновения глубоких бурых озёр, которые затапливали подвалы и живущих там крыс. Другая подворотня, третья... Подворотни ныряли сквозь кирпичные скелеты трущоб как длинные змеи, приютив в глубине огоньки папирос и грубый смех. Тени плясали на грязных стенах, выхваченные огарком, прилепившемся на перевёрнутой бочке. Среди трёхэтажных бараков — и по земле, и между крыш — тянулись сходни, пересекась под фабричным небом и превращая этот сумрачный мир в катакомбы, где заживо хоронили себя за горсть медных монет. Поздним вечером Морозов не мог различить силуэты далёких скелетообразных труб — гигантской Лиманской фабрики; некогда сталелитейного гиганта, а теперь — гигантской промышленной могилы. Обитатели этих мест, впрочем, и вовсе не нуждались в напоминании. Стойкое чувство, что он идёт среди мертвецов в своих склепах, преследовало Кима будто голодный пёс. Его взгляд падал на прикованные цепями стулья возле хлипких дверей, а воображение рисовало худых женщин в рваных платьях и затаённой злобой в глазах. Даже издалека, ещё из трамвая, он чувствовал мрачную тяжесть Грёз. Здесь ненавидели, а не мечтали. Здесь клялись убить, запивая обиды водкой на общих кухнях. Здесь стирали бельё, своё и чужое, чтобы вытянуть застиранные серые завесы от окна до окна. Те, кто жил в этих гнёздах, не видели ничего плохого ни в том, чтобы ударить ребёнка, ни в том, чтобы ограбить пьяного. Среди собственных дворов они пытались строить заборы, но сваливали мусор к подъездам. К сырости примешивалась вонь гнилой рыбы и деловитое шуршание крыс. * * * Те, кто послал Кима Морозова, именовались Благим воплощением столичных Дворов. Солнечным сентябрьским утром они заседали за длинным столом в куполообразной зале, окружённые знаками своего величия и пёстрой толпой. Словно бы пытались не замечать, что зала эта — лишь чан бывшего газгольдера, перестроенный под новых жителей и драпированный коврами и гобеленами. Они играли в королей и вельмож, пытаясь забыть, что никому из них не осталось места в этом мире. Они цеплялись за общество, пытаясь изображать феодальные обычаи прошлого, и одни только Феи в далёком Королевстве Грёз могли знать, почему их игра казалась такой убедительной. Морозов стоял среди них как чёрный ворон, закутанный в грязное пальто и сверлящий взглядом ту единственную, ради которой он явился сюда. — Добрая леди Адель, можете ли поручиться, что ваш избранник справится? — могущественный Огр с властным профилем казался греческим богом, восседающим среди вакханок. Бронзовый загар Летнего Короля, подарок туркестанского солнца, переходил в светлые одежды. Но его время закончилось с последними днями августа, и многие помнили об этом. Сила его Двора увядала. — Добрая леди Адель ручается, о добрый Король. Звонкий голос невысокой девушки, что держалась неестественно прямо, наполнял холодом лёгкие тех, кто стоял рядом. В огромных иссиня-льдистых глазах сиял рождественский мороз, а мундир, повторявший изгибы худощавой фигуры, казался сотканным из голубого январского неба. Добрая леди Адель обернулась к Морозову, и едва заметная улыбка проскользнула в уголках идеальных губ. — … и не питает сомнений, что наши друзья найдутся. В зале витала тревога. Она чувствовалась в торопливых словах, сказанных шёпотом, в испуганных взглядах и стиснутых кулаках. Морозов обводил взглядом собравшихся. Мужчины и женщины, дети и подростки, старики и старухи. Самые разные. Закутанные в шали, одетые в джинсу, старомодные наряды или вообще полураздетые. Татуированные и нет. Щеголяющие экстравагантными причёсками, кислотными цветами или, напротив, волнами шелковистых волос. Четыре столичных Двора казались ему сборищем котят, не ведающих печалей мира, от которых защищали их клинки и пули таких, как он, как Ким Морозов из безвестной сибирской губернии. Но даже они не знали в точности, через что пришлось пройти помятому человеку в помятой шляпе, который стоял перед троном из проросших сквозь пол нежных ив. Возможно, Ким сам не знал. Будь он человеком более слабым, он — наверное, только наверное — запутался бы в себе. Но у него хватало силы воли и целеустремлённости, чтобы принимать незнание и полные отчаянных сожалений сны. В конце концов, ему пришлось найти путь примириться с собой, как с воющей пустотой над сибирскими полями. Хотя бы на время. — Добрый господин Ким, подданный доброй леди Адель, — звучный голос Летнего Короля впервые обратился к нему, свивая пышные обороты в старомодную речь. — Да будет известно тебе, в северном нашем соседе, Фригольде Осенних Дождей, случилась беда. Никто не явился к нам ни в день Самайна — в праздник единства Дворов, ни в день сентябрьского равноденствия — в час, когда даются обеты и расторгаются клятвы. И пусть умолкнут злые языки, говорящие, что союз четырёх Дворов пал. Пусть не раздастся голоса, что упрекал бы хозяев Фригольда в безразличии. Нет. Мы знаем — беда пришла ко дворам Осенних Дождей. Ныне тебе надлежит отправиться на север, где отыскать потерянных наших вассалов и союзников, и оказать им посильную и необходимую помощь, а буде ты найдёшь их в добром здравии и покое — то донести неудовольствие и гнев наш. Даём тебе неделю на сборы. Этикет предписывал поклониться, и Ким поклонился. Кто знает, действительно ли он этого хотел. * * * «Случилась беда...» Трёхэтажный барак, вытянувшийся от угла до угла квадратного двора, пялился в темноту тремя рядами окон. Большинство из них не могло похвастаться стеклом и было затянуто то картоном, то и слюдой на деревянных прутьях, то вовсе загорожено ставнями. В левой и правой частях находились две двери подъездов — первый слева, второй справа. Позади дома — стало быть, если умозрительно перепрыгнуть через его крышу — продолжала тянуться Власяная дорога, уходя в городские предместья. Если право на топографию ещё сохранялось у трущоб, то именно этот барак следовало считать вторым корпусом дома номер шестнадцать. Судя по пирамиде из кирпичей и железобетонных обломков, которую недавно миновал Ким, корпусу номер один повезло ещё меньше. Может быть, он сгорел. Может быть, взорвался газ в поставленном на деревянной кухне баллоне. Единственный представитель Зимнего Двора, известный доброй леди Адель, обитал именно здесь. По описанию Морозов искал тощего старика, что подрабатывал шарманщиком у лакокрасочных цехов, либо его племянницу, девушку шестнадцати лет — по непроверенным, но стремительно обретающим правдоподобие слухам, владелицу позорного «жёлтого билета». Вряд ли иная девушка шестнадцати лет смогла бы протянуть в этих местах. Дождь. Низкое небо. Кипящая грязь. И странное чувство темнеющих Грёз, словно предупреждавшее Кима — в квартире на третьем этаже поселилась беда.
-
Ух, я...бле, в голове я уже проиграл небольшую партию и...время перекурить и отправиться в душ:)
|
Питера интересовало, что произошло с оставшейся в кабинете техникой, когда Линдерс ударился в бегство. На видео, сбегая по лестнице, юрист несколько раз обернулся. Боясь предположить худшее, Босс всё же готов был допустить мысль, что Найджел сумел покинуть пределы экрана — таким безотчётным и всепоглощающим показался ему ужас, которым дышали последние минуты несостоявшегося судьи. Питер не знал, чего ждать: того, что Грегор, будто чудовище в японском хорроре, выпростает руку в реальный мир, или того, что в кабинете он увидит другого Линдерса, работающего как ни в чём не бывало, и страшный сон окончится.
Однако разрушения, оставшиеся после панической атаки, красноречиво свидетельствовали, что кошмар реален. Экран плазменной панели мерцал во всю огромную диагональ. Телефон судьи продолжал звонить, подсвечивая очертания собственного корпуса. Через несколько минут зернистая завеса на экране телевизора мигнула, вновь сменившись бормочущим лицом Найджела, и Питер не выдержал, хлопнув по пробелу. Картина замерла, оставив на плазменной панели страшное соцветие полос и рябящих вспышек.
— Сейчас это продолжается? — продолжал спрашивать Питер, выдавливая слова так отрывисто, будто пародировал мистера Пиклза.
— Нет. Мы же смотрим это видео. Вот только камера в гостиной больше не работает.
— Я имею в виду, сейчас телевизор в кабинете Линдерса всё ещё сходит с ума?
— А. Нет, — Чарли перевёл камеру в режим реального времени, но Питеру стало только хуже: кабинет юриста заливал призрачно-синий свет экрана авторизации на мониторе. Компьютер перезапустился сам собой.
Питер закрыл глаза. Стол, на который он опирался пальцами, ходил под ним как палуба яхты, угодившей в шторм. Сердце лихорадочно стучало, а по плечам сползал леденящий холод, словно он надел мантию из замороженного в холодильнике геля. Сознание Босса отчаянно искало выход, решение... и не находило его. Открывая глаза, он вновь и вновь видел рябь на экранах и возникающее за спиной Линдерса лицо Найджела Грегора.
— Так... — Питер не понимал, что им нужно сделать. Что можно предпринять, когда видишь на записях камер сцену из ночного кошмара, которой не может быть рационального объяснения?
Почувствовав, что вот-вот его ноги откажут, Питер усилием воли заставил себя думать. О чём угодно, лишь бы не возвращаться к панической комнате, которая возникла в его голове, и где бился среди рябящих экранов судебный исполнитель Итан Линдерс.
— Питер, ты в порядке? — глухо пробурчал Чарли.
— Заново, — хрипло ответил тот.
— Заново… пустить это?
— Да! Сейчас же!
Руки Питера тряслись.
-
Питер невероятно прекрасен!
|
Консьерж, который жил под лестницей, никогда не носил крестов. Не носил и не просил. Никаких. Ни наградных, которые спрячут за червлёным серебром и властолюбцев, и героев, ни татуированных — как у лиходея из сыскных казематов. Михаил не заслужил бы такие кресты. Из нелепого подростка он превратился в бесцветного мужчину и не достиг старомодной элегантности. За что его было отмечать? Он глядел на свои, давно обрыдлые, чёрные штаны с заплатами и пятнами масла. Поправил вязаный свитер, в котором стало жарко. Во дворе за ржавой калиткой царила весна — а он-то, выходя на крыльцо, заранее ёжился в предчувствии холодного дождя и порывов ледяного ветра. Он глядел на себя, но себя же не узнавал, чувствуя, как зажигается всё ярче огонь в его душе. Огонь, на чьё тушение он потратил двенадцать лет.
«Не надо…»
Жители Города боятся ярких эмоций. Их Город стоит среди северных болот. Он склоняет к хандре, меланхолии и стихам на кирпичных заводских стенах. Здесь кажется правильным лелеять горе и свысока глядеть на тех, кто смеётся вслед. Здесь плачут, читая на бетоне трафаретные строки Павла Сергеевича: человека, которого многие знают по отчеству, но мало кто видел в лицо. И Михаил не отличался от старых зданий Города. С них облетала штукатурка — а Михаил старел, не старея. В трущобы и переулки, где жил гулкий шум водопроводных труб и отзвуки теленовостей, он входил, как домой. А теперь не знал, что делать со своим настоящим домом, который восставал из памяти как феникс — слишком яркий, чтобы вынести его свет.
— Это видение. Видение… — шептал Михаил, бережно ведя рукой по шершавым перилам.
Но тактильные чувства не обманывали, а значит, не ошибались и глаза. Он действительно стоял на этой лестнице, слышал эту песню, помнил… помнил этого себя. Не понимая, но отчаянно желая поверить, он оглядывал невыносимо знакомый пейзаж. Чугунно-чёрные прутья лестничного ограждения, бордовая краска на деревянных перилах, слякотно-синие стены — всё возвращалось к нему, проступая как отражения в рябой глади пруда.
— Этого не может быть…
Он дрожал всё сильнее, схватившись за перила будто старик, балансирующий на грани апоплексии. Кое-как добравшись до последней площадки, он тяжело рухнул на подоконник над длинной и ржавой батареей. Он даже её помнил! Как будто не проходило двенадцати лет, в стеклянном блюдце-пепельнице гноились окурки. Невозможно, немыслимо! Михаил заскрипел зубами, обхватив голову. Прижался лбом к холодному стеклу. Не могло случиться так, но случилось. Сегодня и с ним, здесь и сейчас.
«Не надо?..»
Его ум, квадратный и правильный, редко позволял ему мечтать. Он заставлял себя радоваться тому, что имеет. Но этот же ум сейчас вбивал, один за другим, гвозди в пробковую доску. Соединял их красными нитями, подводил к невозможному выводу.
Бам! — он сильно ударил по раме, заставив весеннее небо за мутным стеклом вздрогнуть.
Волшебная калитка из глупых детских грёз вдруг открылась для него. Почему?! Фантазии снов, тайком пересказанных на обрывках тетрадных листов, сбывалась, ломая стены, которые Михаил выстраивал год за годом. В череде дней консьержа не было места надежде. Не должно было быть. Как будто тёмный силуэт ненавистного Друга, потерявшего личность и имя, упал однажды на порог его жизни, да так и остался там, прибитый гвоздями. Как… как он смог продолжать мечтать? Почему посмел верить, что всё наладится, что однажды он вернётся домой?!
Обернувшись, Михаил взглянул на последний лестничный пролёт и сияющий в его конце люк. Не оглядываясь, не смотря вниз, сутулый мужчина ступил на единственный оставшийся впереди марш. В уголках его добрых глаз блестели слёзы, и он сам не определился бы, плачет он от радости или отчаяния. Ведь, обернись этот двор иллюзией, а эта песня — игрой, подняться на чердаки в третий раз он просто не смог бы.
Вторая ступень.
— Тянусь к тебе зелеными листами, — подхватил он негромко, вбивая грязный ботинок из ателье фабричного платья в третью ступень. Да, он знал эту песню. Очень, очень хорошо знал. В тот день ему не было и двадцати.
— Бегу к тебе солеными слезами, — хриплый и немузыкальный голос дополнял чеканный шаг. Тот, кто не сумел простить себя, хотя любил весь мир, весь свой осенний Город, не умел и сворачивать.
— К тебе, к тебе… к тебе!
Четвёртая ступень далась совсем уже легко. Консьерж поверил — как дурак, как ребёнок, как самый счастливый человек в весеннем сентябре! Консьерж шагал всё выше, теряя на ходу прожитые годы. Он больше не держался за перила. И солнечный свет поглотил его фигуру как очередной городской мираж.
-
-
Прекрасный пост! Настолько, что он мог бы закончить историю Михаила - и это было бы отличное в своей неопределенности завершение. Как говорится: "Давай не будем завершать картину нашу, бросим так, оставив смутные мазки. И каждый будет сам искать на ней надежду или мрак, сады или пески..." (с). Но все-таки попробуем продолжить и, надеюсь, продолжение никого не разочарует. :)
|
— Да, сэнсэй! — внезапно воскликнул Чарли.
В его списке любимых вещей нравоучения стояли сразу после малолетних дебилов, чернокожих с азиатами, террористов-смертников и президента Обамы. Тем не менее, тучи рассеялись на его смуглом и чрезвычайно массивном лбу, и Чарли снова бахвалился:
— При всём моём к тебе уважении, тогда с вами не было меня.
— Потому что ты крут? — подбодрил Питер.
— Я говорил, что у меня брат много лет работал в отряде спецтактик и вооружений? — небрежно ощерился ДеФуэго. — Можешь мне поверить, кое-чему я у него научился, иначе не дожил бы до этого разговора.
— Братья — полезное дерьмо, — рассмеялся юноша, понятия не имея, врёт Чарли им, себе, или другой и явно более успешный ДеФуэго действительно катается по Лос-Анджелесу на чёрном танке.
— Ещё какое! Но я про обращение с пушками. Так что будь другом: достань мне хороший дробарь! — воскликнул Чарли, а потом спокойно договорил: — И я покажу тебе, как с ним можно обращаться.
Шейла слабо кивнула. По виду девушки чувствовалось, как сильно её потрясла история о гараже и романтической смерти, и как сильно она тронута финалом монолога. В очередной раз Питер с сожалением рисовал в голове, как хлопковая блуза падает с худощавого тела, оставляя её обнажённой, а его ладонь тянет вызывающе короткие шорты с бёдер Альенде — и вниз, вниз, всё ниже по загорелым ногам…
Вместо этого Питер расплылся в наставнической улыбке:
— Вот и отлично.
Теперь на лицах Чарли и Шейли сиял потерянный было энтузиазм. Босс понимал, что ими играли как пешками в сложной партии, когда на доске совершенно внезапно оказалось больше одной королевы. Теперь их трое: ровно двадцать пять процентов личного состава оказалось вне игры раньше, чем кто-либо понял, что игра началась. Теперь, пока мистер Пиклз не решит иначе, им придётся действовать вне привычного квартета. Сам по себе этот факт не огорчал Босса, который предпочитал работать один. На самом деле, каждая Гончая умела играть в одни руки. Сбор стаи всегда означал нечто экстраординарное — например, как сейчас, когда они пытались скоординировать ответный удар. Однако Босс боялся, что ребята примут поражение и не смогут приготовиться к перспективе встречи с настоящим, полноправным и Обращённым по всем правилам ритуала вампиром.
Скорее всего, с прошлой командой так бы и произошло. В очередной раз Питер удивлялся мудрости Хозяина, который вовремя разглядел ошибку в системной психологии своих людей и, однажды обжёгшись, её устранил.
— Знаете, почему в новой команде оказались бездельник, альпинистка и патрульный коп с синдромом неповиновения вместо твоего брата и громил из Южного Централа?
— Ну давай, спиздани чё-нить такое, — повеселел ДеФуэго.
— Вот! Вот именно! — Питер ткнул в него окурком. — Никто понятия не имеет, чего от вас ждать. Что, альпинистка полезет на стену? Или вот я, открывая новости по утрам, всегда боюсь узнать, как Чарли застрелил соседскую собаку, чтобы унять разыгравшуюся подагру. Вы... мы все такие разные, что нас не поместить в одну коробку. А прошлая группа была отрядом профессионалов. Ей руководили прямо и просто, как у военных, и закончила она тоже как у военных. Короче, теперь работает сценарий талантливого любителя.
Чарли и Шейла в очередной раз переглянулись, не зная, на какой эмоции остановиться. Девушка недоуменно вскинула брови, бывший коп — наоборот, нахмурился.
— Я, между прочим, не только по стенам умею лазить, — обиженно заметила альпинистка.
— Когда это я стрелял собак?! — одновременно с ней возмутился ДеФуэго.
«Занавес, мать твою», — Босс воткнул наконец-то убитый окурок в пепельницу и подумал, что иногда немного коробочного мышления не повредило бы.
-
Блин, Питер зачётный всё-таки вышел )) Такой обычный, что необычно )) и остальные, благодаря нему, отлично вписываются в картину )) Круто!
-
|
 Отблески вечерних огней играли среди яхт, выстроившихся на рейде Санта-Барбары. Десятки белых мачт качались над водой, сливаясь в густой лес снастей и такелажа. В отдалении, над ними, сиял город. Он поднимался на тёмные холмы как многоцветное одеяло с линиями улиц и россыпями вилл среди сочных пальм и зарослей чапараля. Цепи фонарей, зигзагами повторявшие набережные и пляжи, пускали оранжевые дорожки по тёмному океану. Они бежали вдаль, похожие на росчерки густых акварелей, и ныряли под высокие сваи, чтобы смешаться там с манящим плеском тёплой воды. А фонари продолжали сверкать, подмигивая крохотными рыжими шарами — соединяя вечер и ночь; вчерашний день и тонущее в субтропической ночи «завтра». В рыбном ресторане на конце пирса Стирнс-Уорф шумели разговоры, играл живой оркестр и подвыпившие пары танцевали на дощатом настиле, который, словно Волосяной мост из книг Кастанеды, глубоко вонзался в безбрежный мрак Тихого океана. Между крепких досок пробивались отблески на воде. В туманные дни длинный пирс полностью скрывала дымка, а в солнечные он казался тонкой стрелой, вспоровшей лазурные воды и открытой всем ветрам. И сейчас солёный ветер трепал края широкого зонтика, укрывавшего столик на троих, и при взгляде на запад Питеру казалось, что оазис жизни посреди морского простора давно стал чем-то вроде ковчега, где им посчастливилось спастись от Великого Потопа. Но улыбчивые официанты в синих футболках разносили блюда, стилизованные под корабельные подносы, которые привинчивались к столам. Смеялись туристы, фотографируясь на фоне спасательных кругов и больших деревянных лодок. Атмосфера беззаботного веселья совсем не вязалась с апокалиптическими метафорами, и Босс вскоре понял, что просто начал слишком мрачно смотреть на вещи. Оставалось надеяться, что шампанское поможет избавиться от дурных привычек. В окружении разговоров и музыки почти неслышно протекала беседа трёх человек, совсем непохожих друг на друга. Спустя несколько дней после случившихся событий они впервые в жизни собрались вместе по неофициальному поводу. И даже на вид они казались пришельцами из разных галактик. Седеющий тип в заношенном твидовом пиджаке с кожаными заплатами и мятой рубашке наливал себе виски. Мужчины с опаской косились на него, а дамы украдкой бросали уважительные взгляды. Звероподобное лицо Чарли украшали слившиеся в жёлтую массу синяки, набрякший над бровью кровоподтёк пересекал хирургический шов, а рука с вилкой висела через плечо на перевязи. К сожалению, для ночного ужина ДеФуэго побрился, открыв челюсть и щёки, пестревшие содранной кожей. Он даже пришёл со складной тростью, гордо водрузив её на свободный стул — видимо, втайне Чарли очень гордился тем, что по уважительному поводу может прогуливаться подобно английскому сквайру. На его фоне меркли и Питер, по обыкновению упакованный в шорты и разноцветную футболку, и Шейла в светло-сером бадлоне с высоким горлом и голубых джинсах. Девушка всё ещё носила на лбу полосу медицинского лейкопластыря, но в остальном выглядела живой и здоровой. Официант, принимавший заказ, явно посчитал их жертвами какой-то автокатастрофы, которые решили отпраздновать чудесное спасение, поэтому подал роскошный десерт с бенгальскими огнями, уверяя, что он останется за счёт заведения. Вспоминая, что пришлось пережить в катакомбах, благодарили его вполне искренне. — Ну что, — глаза Шейлы озорно блестели над уставленным тарелками и фужерами столом, — теперь мы, наконец, сможем узнать, какого чёрта ты делал в полиции Санта-Барбары. — Ну, сначала Лос-Анджелеса. Сюда я перевёлся позднее, — раскрасневшийся от душевной атмосферы и таких редких в его жизни чувств, ДеФуэго с удовольствием пустился в рассказы. — И вылетел через полгода! Представляете?! Он громко захохотал, вызывая смущённые улыбки за соседними столиками. Питер неуверенно поёжился, чувствуя себя донельзя неловко. Он не знал, улыбаться ему или нет. Прежде он старался не представать перед коллегами в том образе, в котором вёл обычную жизнь. А теперь Питер сидел в нелепой футболке, улыбался и смог заказать шампанское только после демонстрации водительских прав под оглушительный смех Чарли. Он не привык к такому. Ведь с этими людьми он познакомился не на «Фейсбуке», не на пляже и не возле кампусов УКЛА. С ними весь этот маскарад казался… искренним? Настоящим? — Так почему, Чарли? — настаивала Альенде. Бандит перестал хохотать и покачал головой, катая на зубах виски. С огромным удивлением Питер разглядывал ДеФуэго, который выглядел донельзя смущённым. Это было почти трогательно: громила с замашками садиста едва не покраснел. — Брат, девочка. Брат-брательник. Маленький Карлос смотрел на него каждый раз, когда возвращался домой, и видел крутого копа в синей форме, со всеми этими нашивками и оружием. Я не хотел закончить на улицах и не хотел просрать жизнь, подрабатывая заправщиком или слесарем на публичном транспорте. — На-адо же… — по лицу Шейлы расползалась улыбка. — Наш Чарли завидовал брату? Оу-у… — Не пошла бы ты, а? Всё равно ничего не вышло и я толкаю дурь как все уважающие себя мексиканцы. Они снова расхохотались над глупой шуткой, поднимая бокалы, а Чарли добавил. — Ну, можно сказать, что мне выпал второй шанс. Шеф уезжает в Лос-Анджелес… — Ага. Пошёл на повышение, — Питер махнул рукой. — Он зарывал свои таланты в землю, просиживая зад в Санта-Барбаре. Это город для молодых. — Пиклз хочет взять меня с собой, пока не освоится на новом месте. К тому же, Марли тоже туда слиняла… Шейла и Питер синхронно начали ржать, а подчёркнуто деловой тон недолго сохранялся в речи ДеФуэго: — Заткнитесь… нет, заткнитесь вы оба! Прямо сейчас! Я серьёзно! * * * — Я серьёзно. Карла Джованни, дочь Сира, чью личность вы пожелали сохранить в секрете. Признаёте ли вы вину пред ликом Шести Традиций… о боже, представляю, как он будет это хрипеть через шарф, — Чарли прохаживался по светлому конференц-руму санатория в Оак-Вью. Кондиционеры не работали, позволяя напоённому хвоей воздуху врываться в широко распахнутые окна. За стеклянными стенами раскинулись ухоженные лужайки, вскоре сменявшиеся хвойными рощами и зарослями кустов. Овальный стол окружали удобные кожаные кресла, как будто в больничный комплекс выбралось отдохнуть немножко Уолл-стрит. — Как ты думаешь? — прекратив дурачиться, Чарли указал на приближающегося со стороны больничных корпусов мистера Пиклза в широкополом пальто. — Он нас убьёт или подарит «Порше»? — «Феррари». Как у рэперов. Питер подкидывал на ладони теннисный мячик, точно зная, что никто не убивает других людей в помещениях с овальными столами. Тут попросту некуда кинематографично падать. * * * — Карла Джованни. Из тех, кого зовут «плохими Джованни». Питер поднял руку: — Ну, я не уверен, что хочу спрашивать, но… — Не все в Семье готовы смириться с договором, который много веков назад заключили Семь Великих Кланов, — каркнул мистер Пиклз. — Как и других Независимых… или, как они предпочитают называть себя, Неприсоединившихся, Карлу трудно заподозрить в симпатиях к Камарилье. Что, соответственно, делает коллаборационистами в её глазах всех, кто готов мириться с существующим порядком вещей. — Дон Гильермо. Её целью был дон Гильермо из Лос-Анджелеса, — определил Питер. — А также Бениссио Джованни и другой, намного более значимый для внутрисемейной иерархии родственник. Дон Юлий из Санта-Барбары. — К которому пошёл Найджел, — теннисный мячик подскочил в пальцах Босса. — Уничтожение «поганых предателей» всегда дарило смысл жизни тем, кто не смог реализовать себя в хоккее. — Для Карлы Джованни здесь было больше, — Пиклз покачал головой. — Как мы выяснили в ходе бесед с ней, впервые она появилась в Америке в семьдесят первом году. Без связей, без влияния. Вести дела с доном Гильермо, который признавал Камарилью, стало бы для неё бесчестьем. Однако у некромантии есть много сторон и много поклонников. — Постойте-постойте, — вскинулся Чарли. — Семидесятые, все те смерти, все эти смерти… Барон Суббота? — Не будем поэтами, — Пиклз усмехнулся рваными губами. — Убитого в канализации вампира звали Жавьер Батталь. Гаитянский жрец, чьё происхождение и Становление всё так же остаётся для нас загадкой. Они встретились именно тогда, когда культ «Священной Субботы» объявил первый крестовый поход. Будучи, по её собственным словам, «очарована» этим чудеснейшим мужчиной, Карла помогла ему имитировать смерть с помощью своего искусства. Стрелки, посланные убить безумца, вернулись в полной уверенности, что не оставили никого в живых. Полагаем, в тот момент Карла поняла, что не в состоянии вести открытую войну одновременно с Юлием и Камарильей даже в Санта-Барбаре, не говоря о Лос-Анджелесе. В течение сорока лет она выжидала удобного момента, втайне восстанавливая армию Барона Субботы с помощью тел, которые, по-видимому, похищала после того, как они покидали бюро Юлия. Не говоря, конечно, о тех, кто добровольно отдавался в распоряжение Батталя. А потом, конечно, она заметила и Найджела Грегора. — То есть, Найджел оказался удобным поводом? — Подходящим стечением обстоятельств. Новый убийца, над которым тряслись смертные марионетки всех её былых противников. Хороший шанс, чтобы разжечь внутреннюю распрю. По-хорошему, и Бениссио Джованни, и вы были бы убиты Батталем в испанских катакомбах. По-плохому, вы убили бы адвоката, а потом она разделалась бы с вами. — Сварливая дама. * * * Когда время перевалило за полночь, Чарли ушёл, гордо опираясь на трость. — Ну… вот мы и остались одни, да? — девушка откинулась на спинку, покачивая в пальцах бокал. Покрытые ссадинами, со сбитыми костяшками, они совсем не вязались с мягкой улыбкой Шейлы и густым загаром, который скорее подошёл бы девчонке из сёрферской тусовки. — Вроде того, — пробормотал Питер, разглядывая танцующие пары. — Знаешь, Шейла. — Только не скажи что-нибудь тупое, прошу тебя. Питер замялся, залившись краской. — Я… ну… короче, я хочу с тобой в горы. — О нет! Идиот! — В… в смысле? — сердце Питера рухнуло в пятки. — Это разобьёт всё, чего мы достигли, ты понимаешь? — с трудом сдерживая смех, процедила Альенде. — Парни терпеть не могут выглядеть криворукими неумехами. — Конечно, блин, я буду выглядеть глупо! — Питер развёл руками, чувствуя одновременно невероятное облегчение и совсем мальчишеский азарт. — Я альпинистов только в сказках видел. — И куда бы мы поехали? — Ну… наверное, надо начать с чего-то полегче… — Я не вынесу, если ты не будешь выглядеть совсем полным идиотом, учти, — Альенде строго взглянула на него. — О господи, когда мы перешли к связыванию и доминированию? — в ответ Босс закатил глаза. — Наверное, у тебя жалкая внешность, провоцирующая на преступления. Питер счастливо улыбнулся, сам не зная, чему именно: — Я хочу в Большой Каньон. На целую неделю. Понятия не имею, есть ли там горы, но хочу поехать туда на машине. Остановиться в каком-нибудь дешёвом мотеле и чувствовать себя пожилым парнем из Атланты, который выбрался поглазеть на реднеков. — Ты не ищешь простых путей, да? — Ну-у-у… — задумавшись, Питер внимательно рассматривал её лицо, и на щеках Альенде проступал точно такой же румянец. — Что? — спросила она. — Ну… — Да что «ну»?! — она несильно пнула парня под столом. — Если всё так сложно, у меня есть идея о вещах попроще. — Хм-м, — девушка сделала такой вид, будто Питер заговорил на персидском. — Нет. — Чего «нет»?! — Не прокатит, — Шейла задумчиво поставила бокал вверх ножкой. — Давай вспомним, что мы убили бога курения и секса. Мне не даёт покоя эта кошмарная мысль. — Это потеря, которая сопоставима с трагедией генерала Гранта в Оверлендской кампании. Теперь людям осталось рассчитывать только на себя, — поддакнул Питер. — Собирать урожаи. — Доить коров. — Заниматься охотой. — Стрелять из лука. — Изобретать телегу и… ты заразный с этим идиотизмом! — Я не заразный. Правда, — с убийственной мрачностью заявил Питер, но Альенде улыбалась всё веселее. — Выходит, человечество предоставлено само себе в этом вопросе, — заключила она. — Как ты думаешь, мы справимся? — Что, лично мы? — Питер с невинным видом сунул в угол губ свёрнутую сигарету, источавшую запах марихуаны. — Придурок, прямо здесь?! — несмотря на возмущение, Шейла смеялась и никак не могла остановиться. — А что? Кажется, первое пока работает. — Ты сумасшедший кретин! — девушка встала… и протянула руку. — Я знаю, — зацепив большие пальцы за пояс шорт, Босс улыбнулся. — Но на пару-то недель нас хватит? Хотя бы на десять минут? — На десять минут Большого каньона? — уточнила Альенде. Босс щёлкнул зажигалкой: — Можно подумать о более сложных вещах... Шейла фыркнула. — Лучше пойдём танцевать. Сложные вещи подождут. — Я не умею! — запротестовал Питер, беря её за руку. — Тем лучше. Рыбный ресторан на конце пирса Стирнс-Уорф сверкал как маленький бриллиант. Играла музыка, шумели разговоры, а двое молодых людей растворились среди танцующих пар, впервые за долгие годы отдаваясь наслаждению друг другом и всё теснее смыкая объятия. Прилив шумел в просветах меж досками, набегая на пляжи Санта-Барбары.
-
Блин, у меня нет слов. Питер и Шейла получились офигенным пейрингом ))) не говоря уже обо всем остальном
-
С завершением ОДНОЙ ИЗ МНОЖЕСТВА историй.
-
- Ну...
- Да что "ну"?
- Ну ведь круто же!
|
До него Питер также добирался пешком, с удовольствием продолжив свою прогулку. Кафе «Простые люди» действительно оказалось простым и приятным. Оно притаилось на первом этаже длинного одноэтажного строения, покрытого персиковой штукатуркой, и внутрь вела большая стеклянная дверь. Внутреннее пространство занимал выдержанный в чёрно-белой гамме интерьер с удобными диванчиками, книжными шкафами с классикой, цветочными горшками и настольными лампами. Владельцы кафе старательно блюли атмосферу домашнего уюта. Немногочисленные посетители как на подбор оказались пожилыми людьми, и только у окна двое смазливых коммивояжёров в белых рубашках торопливо уплетали бизнес-ланч. За стойкой, чью витрину украшали десерты и винные бутыли, обретался парень лет тридцати с такой густой бородой, что она могла бы сыграть за шевелюру, и светловолосая девушка.
Взглянув на экран, где красовалась фотография Лизы Сейдж с водительских прав, Босс признал очевидное сходство. Только в жизни Лиза ещё больше походила на эльфа со своим почти фарфоровым цветом кожи и по-детски мягким подбородком.
Питер устроился на диване. Дожидаясь единственную официантку, он лениво разглядывал её издалека. Белый фартучек поверх форменного светло-красного сарафана шёл ей даже больше, чем одежда, в которой она выступала некоторыми ночами. Улыбаясь своим мыслям и представляя реакцию пожилой четы по соседству, покажи он им то, что было сейчас открыто на его смартфоне, Босс пытался представить её жизненный путь и определить, что за человек перед ним. Следует ли говорить с ним мягко или напротив, начать пугать? Как ходила Лиза, как она говорила с клиентами... это могло многое рассказать о личности. И рассказывало. Сдержанные и учтивые манеры мисс Сейдж говорили, что перед Питером тёплый, ответственный и уязвимый человек. Даже странно, что она ударилась в стриптиз.
«Наверное, ей двадцать три, не больше. "Работай-и-путешествуй", да? Подруги, комната на четверых, прогулки, веселье, парень. Потом рабочая виза, за которую пришлось дать взятку работодателю. Долгий иммиграционный кошмар, а знакомая уже выскакивает замуж за мормона и имеет поместье в Юте. Комната становится дороже по мере исчезновения подруг, развлечение в кафе превращается в работу, а парни начинают меняться. Тебе уже не двадцать, а двадцать пять, и становится трудно принять мысль о возвращении. Так часто бывает. Иногда ты отрезаешь больший кусок пирога, чем можешь съесть.».
Питер опустил глаза, читая короткую биографическую справку и проверяя, насколько был прав. Как оказалось, он ошибся практически во всём.
-
Задолбался снова и снова вспоминать этот пост!
|
Гаэтан довольно засмеялся. Ему подумалось, что в Паленках живут отличные люди — да и в Приречье, в общем-то, тоже. Вот уйди он в леса, к троллям с рыцарями, разве стал бы Трий его возить? Поди шапку бы сломал, в ноги бухнулся, но радушия и на медяк бы в нём не накопилось. То-то и оно! Кто его ещё на телеге покатает?
Охваченный благодарными чувствами, Гаэтан прокричал «Спасибо!» — и вцепился в траву, когда лошадь взяла полный ход. Во все глаза он изучал частокол обугленных, почерневших деревьев, уже смешавшихся с молодой порослью и лохматой жимолостью. Во время пути Трий рассказывал, что лес теперь специально жгут: как в Паленках смекнули, что земля с огнём лучше родит, так пошло-поехало. И телеги появились, и торная дорога легла...
Но Гай отмёл сложные думы, всецело предаваясь незатейливой радости. «А кто думает, что телеги — не весело, так пусть пешком шагает!»
В каком-то смысле все деревни и хутора Долин похожи друг на друга. Золотятся поля, дожидаясь урожайных дней осени. Раскрашенные в яркие цвета амбары поднимаются среди садов и огородов, а задолго до деревень начинаются первые выселки. У дорог поднимаются свежие ещё срубы для подросших детей, молодожёнов и охотников. За оградами из берёзовых жердей пасутся козы и овцы. Подтверждая наблюдения Гая, дорогу перед телегой запрудило стадо свиней, которое гнал куда-то пастух с парой собак. Почти такой же пастух, как заутро оставленный Гаем Миль: подвёрнутые куда выше колен штаны, соломенная шляпа да грязная рубаха. Собаки весело брехали вслед телеге, а флегматичная лошадь только фыркала.
Гаэтан знал, что и тётка Арина, и староста в Паленках будут точно такие, какими могли бы быть в Приречье. Знал, что светлицу будут украшать крохотные истуканы с чертами Латандера, Гонда да Шантеи, что в недолгий путь тут собирают будто в плавание и обязательно накормят нормальным обедом, хотя у Гая ещё оставался и пирог, и пара яблок. Селянки провожали телегу взглядами, а Гаэтан горделиво восседал на ней и предвкушал, как войдёт к старосте (только б не сморкнуться ненароком) и скажет: «Письму принёс! Для евонного Высочайшего Сиятельства». А потом снова будет лес. И леший будет, раздобревший от яблока, и закат, и сладкие предвечерние мысли в голове, и счастливое путешествие наедине с собой, и огни Приречья в темноте...
Ну как собой не гордиться? Вот и улыбался загорелый худой паренёк с соломенными волосами, донельзя счастливый и совсем не боящийся леших.
-
^_^ Леший не откажется от кусочка пирога))
Спасибо за игру!
-
Чудесное получилось путешествие, сочный слог и задорный образ мальчугана. Всегда приятно видеть взаимопонимание мастера и игрока, вот этот общий настрой, когда игрок и мастер одинаково двигают игру. Наполняют мир.
Замечательная у вас вышла игра.
|
— А-а-а! Чтоб ты провалился! — завопил от неожиданности Гаэтан.
Внезапный обитатель Ягельной горы, явно довольный его реакцией, звонко расхохотался, вполне дружелюбно рассматривая Гая и хитро щурясь. Наверное, малой родился с таким выражением — как и с перемазанными земляничным соком щеками. Кляня на чём свет стоит эдакого проныру, Гай быстро откашлялся и продолжил спокойным голосом:
— То есть, знать желаю, какого лешего ты здесь забыл?
— Дела у меня тут! — со степенной важностью, явно подражая кому-то, заявил мальчик и попрыгал вниз с горы, с удовольствием наступая в пухлый ягель.
— М-м-м... — Гай хмыкнул, — дела у него. В лесу, да в одну голову.
— А я не одна голова, — скатившись почти к самой тропинке, мальчик запрыгнул на низкий пень и свистнул. Среди деревьев разнёсся шорох. Затем к нему добавилось тяжёлое дыхание... а потом на тропинке показалось и чудовище — огромный чёрный пёс.
— А... а... — Ги показал пальцем на собаку с большой долей сомнения. — Это...
— Это Мрак!
Собака едва не врезалась в Гая, смешно тормозя лапами, и остановилась у ног мальчика. Несмотря на размеры и густую шубу, словно облитую непроницаемой смолой, добродушная морда и такие же добрые глаза выдавали в собаке не стражника, а друга. Пёс помотал головой, отчего уши захлопали, а с шерсти полетел уцепившийся сор, и приветливо гавкнул. Мальчишка сиял и вот-вот готов был засмеяться — не над Гаэтаном, а над его реакцией. Однако новых воплей не последовало: разве что Гай с восторгом рухнул на колени, заключив лохматую громадину в объятия. Пёс лениво стучал по траве хвостом и внимательно разглядывал Гаэтана, лишь через какое-то время соизволив тыкнуть в него носом.
— Ну рассказывайте, что ли, — вздохнул Гай с деланным укором, — кто с кем гуляет?
— Вместе, — сообщил пацан. Легко спрыгнув с пенька, он протянул руку. — Я Чес. А Мрак добрый, без команды не тронет, ты не думай.
— Я и не думаю, — достаточно искренне сообщил Гаэтан, вовсю обнимаясь с псом. Чес смотрел на это с ухмылкой:
— Завсегда его боятся...
— То же не тролль, а собака, — Гай окинул критическим взглядом создание, которое весило в пару раз больше него самого, и добавил: — При внимательном рассмотрении...
— Каком-каком осмотрении?
— Внимательном. Это когда зёнки не просто пялишь, а пялишь и смекаешь, чего углядел.
Чес с некоторым сомнением кивнул:
— Ну... вообще, ещё брат тут, неподалеку. А я на подхвате.
— Да вас тут целая засека. Как купца высматриваете! Ужели так спужались?
— Никого мы не спужались! — завопил Чес, и пёс тут же воинственно гавкнул. Гаэтан только рукой махнул:
— Ваша радость, что и я не купец. Иначе уж был бы таков.
Мальчишка разразился хохотом, с удовольствием пустившись в пояснения.
— Не купцов мы караулим. Поля у нас здесь, поблизости. Надобно убрать да кусты смахнуть, покуда покос не начался.
— Это дело доброе.
— А, к слову сказать... — не унималось любопытство Чеса, — ты чьих будешь, да откудова? Вроде не нашенский...
— Я Гаэтан, — Ги с удовольствием потряс клешню мелкого. — Гаэтан из Приречья. К вам и топал.
— Ух ты! Один?!
— Ну дак, — небрежно уронил Гай.
— Через лес?!
— Откель же ещё?
— Во даёшь!
В глазах паренька вспыхнули нескрываемое восхищение и зависть — самого-то, поди, нескоро куда одного отпустят. Тут-то от брата еле оторвался, отговорившись целью набрать ягод, благо брат был лютый сладкоежка.
— А... а ты в лесу ёльфов видел? — выпалил он.
|
Птица действительно была прекрасной аналогией. Эта птица не могла взлететь, но не знала, как остановиться.
Стоя среди двора будто языческий истукан, консьерж таращился в небо, задрав голову. Но стоило приглядеться, и становилось ясно, что взгляд мужчины — и ошалелый, и потерянный — устремлён не в облака, а к чердакам. Всё происходящее стало для него слишком необъятным и потрясающим в своей невероятной невозможности. Даже пожелай Михаил того, никакой дидактический посыл не настиг бы его через ослепительный салют эмоций, бушевавший внутри. Как оказалось, под льдом в его озере жила не вода. Там бушевал огонь.
Как зачарованный, Михаил поднёс ко рту электрическую трубку и выпустил дым, делая шаг. За ним — ещё один. Его берцы, вымазанные в грязи и мазуте, топтали весенние газоны, оставляя обуглено-чёрные по краям осенние следы. Как будто вместе с ним шёл вес десятилетий одиночества и бессильной надежды, а собственное предательство и боль стали материальны в безмерно далёком мираже. Почти так же, как Друг стал материален, вынырнув двенадцать лет назад из тьмы переулков, дыма литературных салонов и света дорогих кабаков. Шаг Михаила притих. Нелепо стоя на идущей вдоль периметра двора дорожке, он не знал, как поступить. Наверное, идти? К подъезду?
Сквозь трескучий фейерверк в голове проступала главная и самая, наверное, непонятная Михаилу мысль: он верил. Как сказочные персонажи без сомнений протягивают руки говорящему медведю, так сам почти-не-говорящий Михаил тоже подался вперёд. Всё выглядело правильным. Всё выглядело давно позабытым, но правильным в точности деталей. Ты всегда узнаешь переулок, где нашёл свой первый французский поцелуй, будучи подростком. Ты забудешь его, но в любой день узнаешь снова. Или... или... ведь искусствоведы помнят о четырёх цветах Города! Теперь и они вставали на свои места как детали устройства, которое ты безрезультатно собирал всю свою жизнь, чтобы случайно запустить потом, задев каблуком.
Вот Алый. Михаил обошёл багрово-красный седан «Ньюик», чей выпуск прекратился годы назад. Его пальцы коснулись тёплого металла, смахнули с краски липкий пух. А вот Золотой: солнце лилось во всю силу, заставляя кота ёжиться от удовольствия и щурить глаза. И Белый: клубы сирени поднимались вокруг старого подъезда с обрывками бумажных объявлений. Среди них петляла узкая асфальтовая тропинка, и Михаил несмело вступил на неё, чувствуя себя летящим в пропасть.
Чёрным был сам Михаил. Потому-то он поскорее отвёл взгляд от собственного детского отражения. Боясь, что будет узнан. Боясь, что узнает сам. Сквозь переплетение гипотез и нитей консьерж шёл на один-единственный звук, беспощадно впечатывая в горячий асфальт подошвы, и теперь не поднимал головы. Потом вдруг остановился, смешавшись и дрожа. Что он будет делать? Что скажет? Как пойдёт...
С немой мольбой он взглянул на кота у детской площадки, призывно опустив ладонь к земле.
-
очень любопытно, как будут развиваться события
настолько крепкий характер, ригидный, неповоротливый, что сейчас мне мерещится тихий треск
жахнет/не?)
|
-
13 урона за 1 выстрел... Это... Мощно
|
Часто задирая голову или с невольной усмешкой наблюдая за игрой белок в ветвях, Гаэтан совсем позабыл о том, куда держит путь. Мнилось ему, будто всё шагает он и шагает, куда надобно — и потому, обнаружив вкруг себя мерцание изумрудных сумерек и проблески солнечных пятен, мальчик едва не задохнулся от вдруг окатившего его с головы до ног страха. Чувствуя, как холодный пот бежит по спине, Гаэтан замер на полушаге, принявшись вдвое быстрее вертеть головой. То, что миг назад казалось лежащим в полной власти, ныне стало непонятным и странным. Деревья сливались одно с другим, а со всех сторон глядели на него кустарники да ветви — что слева, что справа одинаковые. Он пытался узнать свой лес, и не узнавал, памятуя лишь о том, что давно вышел из обитаемых земель окрест Приречья. Здесь ни делянки, ни сада, ни бормочущей бабки Рамины с извечной корзинкой...
«Обожди ты. Обожди, Гай! Постой! Думай!» — едва не прикрикнув на себя, чтоб не сорваться в слепое бегство, Гаэтан постарался дышать как можно медленнее и в первую очередь встал лицом туда же, куда шёл. Он не знал, сколько простоял вот так, слушая птичий щебет и вздохи листвы. Сейчас он так перепугался, что не чувствовал даже жары, что близилась к предполуденному зною. Куда только делся тот бравый Гай, что стрелой умчался с крыльца, не слушая предостережений?..
А, вот куда! Он всеми мальчишескими силами успокаивал и затыкал другого Гаэтана, который норовил вот-вот расплакаться. Сжимая и разжимая содранные, загорелые кулаки, подросток медленно выстраивал из каши в голове нечто вразумительное. Перво-наперво, прекратив вертеться и присмирив дыхание, Гай понял, что за ним осталась цепочка примятых следов. Городской бы глаз и не заметил такого, но любой пострел с каждого из тысячи хуторов вызнает примятые следы средь буйного ковра летних трав. Значит, определил Ги, и вернуться назад он сможет. Коли уж приспичит мчаться домой, так вон: знай беги по собственным следам, пока не покатишься кубарем в Ослиный ручей. Только что это он, струсил? Не сам ли намедни говаривал, как легко к ужину обернётся? А то, что лес не узнавал, так разве странно? Дерево от дерева никто не отличит. И сам себе сколько раз говорил, как бы хотелось в лесу заплутать и выйти не то к укромной ведьминой хижине, не то к статному единорогу, что соткан из серебра и лунного света, как сервиз старостин. Хотелось — на, Гай, получай и радуйся.
Самым странным оказалось то, что Гаэтан и действительно от паники понемножку обращался в восторг. Средь леса он один, тут ни братка, ни папеньки. Значит, сам своё дело устроит как знает, и никто ему не указ. Не то ли приятней всего в шестнадцать зим? И вот Ги уже представлял себе, как с небрежной усмешкой возвращается в деревню бывалым и бородатым, много месяцев пространствовав по великому лесу. Как с завистью смотрит брат, а Линга просит свести вновь к роднику, где скамьи и навес...
«Э, не. Не желаю взрослеть. К чему мне борода. Пусть мужланы неотёсанные туда вертаются, а меня найдёт... хм... о! Вот! Сыщет, значит, меня телегентный маг и возьмёт в первые ученики. Буду буквы читать. И... и... наверное, цифирь складывать...»
Изо всех сил Гай дёрнул себя за ухо, возвращаясь в действительность. Прежде чем встречать магов или даже медведей, следовало определиться, куда идти. Значит, следовало понять, когда пропала тропинка и где она появится вновь. Бросив давешнюю рябиновую ветвь в ту сторону, откуда пришёл — чтобы не потерять путь к отступлению — Гай начал неторопливо бродить среди деревьев, стараясь всякий раз запомнить, какое из них как выглядит. И всё высматривал место пошире и посветлее.
— Неужели же в Паленки так давно никто не хаживал? — задумчиво пробормотал он, и в голосе мальчишки с копной соломенных волос звучало совсем недетское недоумение.
-
Ура! Могу! Гаэтан - прекрасен!
|
-
На сколько я знаю, в штатах огнеметы не регламентируются как оружие.... Надо было купить старый добрый M2 Flamethrower и горючей смеси побольше, именно для таких дел.
|
— Как и тогда… — шептал Бениссио, которого Шейла вела сквозь огонь, крепко взяв за плечо.
— Что?! — не оборачиваясь, крикнул Питер. — Что случилось тогда?!
— Другое убэжище. Мьёртвые звэри. Коты, собаки. Символ cimitero, которое принадлежит Барону Самеди.
Очередной огненный залп высветил стены, изуродованные десятками, сотнями кровавых символов: гробов, крестов, причудливых астрологических знаков и других кладбищенских веве.
— А не дадите краткий отчёт?! — в глазах Питера над респиратором сверкала холодная решимость. Наконец-то бой, хоть и со стаями крыс, наконец-то лицо незримого противника! — Что дальше по списку?!
Огонь, вырывающийся из распылителя, погас, но свет в коридоре не исчез. Догорающие крысы бежали прочь, но на кирпичах впереди играли отсветы яркого огня, а носа Питера коснулся сладковатый запах ладана и сандала: или других трав, опознать которые он был не в состоянии. Пытаясь вернуть самообладание, адвокат посмотрел на Босса поверх рукава и с усилием выговорил:
— Мьёртвые люди…
Перед бочкой застыла человеческая фигура, протянув сухие руки к пляшущему в ржавых объятиях огню. Соединив вместе колени и расставив стопы, худой как палка и скособоченный негр медленно повернул голову на шум голосов и вспышки. Он был одет в одну только футболку, которая мешком висела на худых плечах, оставляя бесстыдно нагими ягодицы и бёдра. Негр был брит налысо. Обнажив рот с крупными жёлтыми зубами в непонимающей и страшной улыбке, он начал разворачиваться.
— Осторожнее! — крикнула Шейла.
Не обернувшись, Босс шагал к греющемуся у костра человеку. И так же, не сбавляя шага, вскинул «Зиг-Зауэр» и выпустил пулю ему в грудь. Десять миллиметров. Сокрушительный кинетический кулак, который бьёт с силой десятерых Мохаммедов Али разом. Грохот выстрела покатился по катакомбам, а мертвец отлетел на бочку с костром, пытаясь удержаться хотя бы за что-то и елозя локтем среди раскалённых углей. Он шатался всё сильнее, и, в попытках устоять, слишком сильно опёрся на бочку. Не выдержав, та с лязгом повалилась, взметнув снопы искр и рассыпая горящие обломки древесины. Чернокожий труп рухнул посреди огней, всё ещё пытаясь встать, а Питер продолжал идти. Ближе и ближе. Жёлтые ботинки поедали пыль и кирпич в легкомысленной походке молодого убийцы.
«Двадцать три».
По лицу сгорающего заживо мертвеца тянулась сложная вязь татуировок. Сплошным кружевом они опутывали лоб и щёки, уши и шею, ныряли под растянутую майку, чтобы снова покрыть руки до локтей и ноги до самых стоп, оплетали живот и половые органы, соединяясь над вырванным пупком в уже виденный Питером символ креста, установленного над могильной плитой. В другой жизни этот человек мог бы стать шедевром татуажа. Позировать на выставках боди-арта, демонстрируя чьё-то невероятное искусство и терпение. В нитях из чернил и крови угадывались множественные завитки, нырявшие друг под друга как ленты кос, а гробы над сосками украшала сложная вязь латинских букв.
«Двадцать два».
Наступив «Тимберлендом» на горло агонизирующему зомби, Питер поднял пистолет и сделал выстрел точно в середину лба. Верх черепной коробки лопнул, плеснув на кирпичи тёмной жижей, похожей на однородно перемешанную смолу. Внутри голова человека была залита загустевшим древесным соком. Сухие руки и ноги прекратили дёргаться, и труп горел уже целиком. Питер убрал ботинок и переступил через новосозданный костёр.
— Что встали?! Стреляйте во всё, что движется, если жить хотите.
|
— Это ж что за дела? — вслух подумал Гай, по привычке почёсывая нос. Тут не слушал никто, можно словами думать: так оно и сподручней выходит, будто говоришь с умным кем. Вот, например, с Гаэтаном из Приречья.
Он продолжал идти, не сбавляя ровный шаг, привычный для того, кто всю жизнь провёл на ногах. Гай мог целыми днями гулять напролёт, не выдыхаясь, и бегал не сильно хуже. Как-то раз, вспомнилось, понеслись впятером от реки до мельницы, и Гаэтан ещё дух успел перевести, пока другие добежали. В другом он, может, и был плох. К примеру, как мешки пудовые ворочать, так всегда последним оказывался. Но ходилось ему завсегда легче лёгкого, и на память Гай не жаловался. Точно помнил, что аккурат через полста шагов бревно старое будет. Его через подтопший ручей положили, когда в оном осёл застрял. Сказывали, ещё при дедах то было — с тех пор так ручей и кликали, Ослиным.
Но пока он едва пробирался меж зарослей жимолости, которая уродилась такой высокой, что её ветви поднимались над светловолосой макушкой. Тропинка становилась иногда такой узкой, что Гай поворачивался боком, придерживая сумку, и нырял сквозь ветви, закрывая лицо локтем. Под сандалиями хрустела трава и мелкие веточки, а иногда, хочешь не хочешь, приходилось наступать среди ягод, откуда недовольно взмывала мошкара. Среди буйной зелени ярким красным сверкнула рябина — просунув руку среди листьев, Гай выцарапал алую ветку и принялся махать ей, будто флагом. На прогалинах выглядывали россыпи белой таволги, среди которых шелестели ясени-одиночки. Усыпанные травянисто-зелёным покровом, деревья то склонялись друг к другу, играя солнцем в листве, то застывали почти неподвижно. Временами Гаэтан почти забывал, куда ступать: здесь да там от тропинки отделялись дурные следки, как их охотник звал. Вроде глядишь — стёжка и стёжка: шагай, пока можется. Ан нет, то не человек вытоптал, а под старым корнем ложбина устроилась. Хорошо если за дюжину локтей отличишь обман, а ведь так бывает, что тропинки те боги знай куда уводят. И мальчик тревожился — больно много таких странностей попадалось. То ветвь сломанная, то паутинка над хоженой тропой, что так и манила отвернуть...
Только когда голени принялась колоть поднявшаяся всюду трава, Гаэтан успокоился. Высокая трава означает, что близко вода. Почва мягкая да чёрная, под сандалией пружинит. Вскоре среди жимолости и ольхи зазвенел слабый поток, прыгая в гнилых корнях. В лицо дохнуло свежестью и зудом комарья.
— О. Вот и бревно!
Действительно, тропинка упиралась в огромное, в обхват рук, бревно, наполовину утопшее в грязи и воде. Его древние бока давно поросли мхом, а из трещин пробивалась трава. Наверное, внутри оно давно прогнило и размягчилось, но из-за непомерных габаритов всё ещё служило мостом. Конечно, Ослиный и перепрыгнуть недолго дело, но надобно же по-барски, по мосту! Парень осторожно вступил на бревно, ставя ноги одна к другой, чтобы большие пальцы задевали пятку.
-
Мне просто очень нравится)
|
— А если ещчё точнее, — гнул своё Бениссио, — то сквоз нэё.
— В смысле? Прострелил? Проколол? Сделал что? — надавил мистер Пиклз.
— Просунул руки сквозь крышу машины ему в голову и сдавил мозг.
— Я не понимаю. Как это возможно?
— Я нэ специалист в метафизыке и нэ готов вам поведат тэорию. Но я хорошо наслышан о том культэ из семидэсятых и о том господыне, который обладал редкой и опасной способностъю. Это вед нэ то, чему можно выучиться за сорок лет, еженочьно практыкуясь пэред зеркалом. И это то, чем был славен Суббота.
«Священной субботы...»
Питер помотал головой. Он понимал, что нужно быть хотя бы последовательным, если не можешь быть умным. А последовательность событий обязывала его поверить в эту историю. Но сегодня доверие давалось Гончей как никогда трудно. Он привык, что вампиры — особенно их «недомерки» и недостановлённые выкормыши — обладают нечеловеческими силами, острым слухом и невероятной выносливостью. Но вряд ли чем-то ещё. Если подумать, мысленно Босс всегда пытался объяснить это через биологические термины, упорно цепляясь за ту картину мира, с которой садился в автобус «Грейхаунд» шесть лет назад. По-видимому, мистер Пиклз просто щадил его, не рассказывая о многом другом, что могут и умеют вампиры. Кто знает, сколько ещё неведомых Дисциплин таил покров Маскарада? Сколько правды крылось в хорватских легендах?
Да что хорваты! Питер даже не представлял себе, сколько правды кроется в откровениях Бениссио. Наверное, ему стоило начинать верить, но пока юноша чувствовал себя щенком, брошенным в пруд и понятия не имеющим, как плавать. Он просто слушал, делая вид, что рассматривает катающихся скейтеров.
— Понятно, — как-то тяжело и мрачно просипел мистер Пиклз, спустя некоторое время.
— Я хотэл бы знать. Планируетэ ли вы что-нибудь с этим дэлат?
— Если... всё так, как вы сказали... Можно подумать, что мистер Суббота внезапно воскрес. Через сорок лет. И стал мелко, но дерзко нам с вами вредить...
— И тэм не мэнее. Я видэл, как он это дэлал. Никаких сомнэний.
— При всём уважении, сомнения есть у меня. Какова цель этих убийств?
— Напрымер, мест.
— Месть?
— Да.
— Странный способ.
— Возможно, хотэл стравит нас.
— Тогда это не слишком надёжно.
— Он толко начал. И ужэ угрожал Маскараду.
— Да. И я всё ещё заинтересован в том, чтобы найти убийцу. Чем Питер и занимается.
Адвокат вновь глянул на Питера. На сей раз бегло. Потом кивнул:
— Конечно. И производыт впэчатлэние очэнь опытного и сообразитэльного чэловека. Но перэд тэм, как сообщчит своей Сэмье о личности убийцы, я сначала рэшил позвонит к вам, чтобы узнат, что вы намерэны дэлать с этой информацией?
— Выходит, что я должен благодарить вас за неё.
— Нэ стоит. Обмен любезностями впустую тратит врэмя.
— Справедливо. Значит, «поблагодарить Клан Джованни за информацию» вычёркиваю из списка дел на сегодня, — сиплый тон мистера Пиклза изменился на... другой сиплый тон, ещё более серьёзный. — Хорошо, я выясню, насколько всё это может быть правдой. После — свяжусь с вашим Кланом. Это именно то, что вы хотели услышать, так?
— Плюс-минус, — внезапно замялся адвокат. — Пока на этом договорымся.
Питер хищно улыбнулся и подмигнул Альенде.
— Что? — прошептала она. — Всё не так плохо?
Босс кивнул. Последняя заминка окончательно подтвердила, что Бениссио захочет сыграть в свои ворота. Под лавровым венком не поместится двух консулов — это знал ещё Марк Гораций Пульвилл, когда основывал Римскую республику.
-
Блиин, как офигенно у нас вышло ))))
|
-
Описание старшего брата просто прекрасно! Как и всё прочее.)
|
«Хранит ли теперь?»
Утренний воздух казался прозрачным. Солнечный свет лился сквозь него, рассыпаясь на десятки крошечных бликов, а мужчина на крыльце не мог очнуться от иллюзий, которые принесло холодное, но так непохожее на осень утро. В ореоле света он видел калитку и видел окна домов, превращённые в квадраты жидкого золота. Как на полотнах Кандинского, сизый двор вдруг стал полон безапелляционных контрастов. Солнце плавилось в стёклах, а над ними, над жестяными огрызками кровли и скелетами антенн, уходила в бесконечность память.
Михаил двенадцать лет сражался с воспоминаниями. Как маркграф в осаждённой крепости, он наглухо запер ворота и замазывал щели в стенах, обходя дозором своё маленькое королевство. И каждый раз достаточно было ослабеть единственной гайке, вылететь единственному анкеру, и все труды шли прахом. Сегодняшнее утро, кажется, вознамерилось перейти от осады к решительному штурму. Он раз за разом вспоминал её.
Руки консьержа сердито вынули из кармана металлический мундштук. Следом — бутылочку с безникотиновой эссенцией, неторопливо вложив её в хромированное гнездо. Электрический испаритель Робинсона был устройством, которое с помощью кварцевой нити и крошечной запальной чаши заставляло жидкость внутри вскипать, превращаясь в ароматический пар. Сегодня Михаил выбрал тот, что доносил запах грецких орехов. Когда-то курить «электрический дым» было немыслимо, потом сделалось стильно. А теперь Михаил считал, что делает дурацкий выбор; по меньшей мере, достаточно дурацкий для утра и неудавшихся бутербродов. Оставалось убеждать себя, что это хорошая замена самокруток с дешёвым турецким табаком. Ха-ха, здоровый как бык пьяница.
«Хранит ли она их теперь? Или шепчет о его воспоминаниях с игривой усмешкой, как анекдот, касаясь локоном чужого уха?..»
Отвернувшись от калитки, единственный свидетель рассвета направился под землю. Ему нужно было проверять воду, а ещё больше требовалось занять руки. Нельзя сказать, что большой человек из северного города родился и вырос заправским нытиком. Когда-то, когда локти куцего пиджака белели от школьного мела, Михаил первым качался на привязанной к иве автомобильной шине, первым воровал квас из уличной бочки или вишни из соседского палисада. Он шёл сквозь молодость так же, как сейчас шаркал по узкой бетонной отмостке: с бесцельным упорством, которое жило внутри несмотря на сутулый вид и хмурое настроение.
Потом многое изменилось. Он многое перепробовал, чтобы убежать. Тут ореховый табак, право слово, вряд ли выходил самым дурацким решением. Бывало, Михаил читал Кафку и Сартра, сопереживая Йозефу К. при свете настольной лампы. Бывало, бродил в завываниях вьюги. Становясь перед освещёнными стендами у краснознамённых ворот, он читал заводские стенгазеты, написанные для рабочего народа простым и понятным языком. Только мир не становился понятнее, а колючий снег лез в глаза. Бывало, запойно пил. А иногда уходил так далеко, что предместья города терялись в болотных сумерках и назад его подвозили усатые водители в больших рычащих грузовиках.
Консьерж добрался до подвальной двери, спустился по раскрошившимся бетонным ступеням и проверил давление и температуру в чугунном котле. В подвале, где пахло всегдашней сыростью и пищали крысы, в ряд стояли несколько цистерн: водосборник на двести сорок американских галлонов, котёл и резервная колонка, а также остатки существовавшего тут когда-то пневматического ресивера. Пробираясь между ржавых стальных великанов и хрустя бетонной крошкой, Михаил почти слился с подвальными тенями, наконец-то поймав некое внутреннее равновесие. Он курил, изучая латунные диски манометра и термометра. Со скрипом отвернув вентиль, добавил отопления, чтобы сырость грядущего дождя не подтопила чердак, и с удовольствием выбрался обратно.
Калитка. Проклятая штука снова попалась ему на глаза.
Солнце всё так же сияло в вышине, озаряя воспоминания о босоногом детстве и мягкой улыбке. Она улыбалась, когда читала ему Гёте, а он хриплым басом, который больше подошёл бы трамвайному кондуктору, говорил, что тоже верил в Царя-из-ольхи, в Зодчего, во все эти легенды. В легенды, которые могли бы обрести жизнь...
Калитка, калитка, калитка! Что, будь она неладна, с нею не так? Прошло двенадцать лет! Он видел эту калитку ровно четыре тысячи триста восемьдесят четыре раза — по числу дней, считая четыре високосных года. И до этого ещё дважды по столько! Какого дьявола именно сейчас она так вцепилась в голову?!
На заскорузлой ладони Михаил взвесил ключ, раздражённо выдыхая ореховый дым. Положительно, утро собиралось прикончить его с помощью неясных предчувствий. Но вот, влекомый неодолимой силой, консьерж уже шагал к ней, переступая бордюры и обходя клумбы. Пятиэтажные дома соединяла сеть уютных дворов, где всегда шумели липы и царила зеленоватая полумгла. Дворы могли бы запутать любого, но только не его. Он твёрдо знал, что калитка заперта и не открывается. И если этот ключ... этот ключ... ключ... Как шумящий водопад, чувство неправильного заглушало все мысли, все звуки.
Консьерж вложил фигурный ключ в давно проржавевшую скважину. И, помедлив минуту или две, резко повернул.
|
Михаил.
Не Миша, не Мишаня, не Михась. Даже не по фамилии, которая потерялась среди пожелтевших паспортных страниц. Он — всегда Михаил. Неожиданно крупный мужчина с тяжёлым лицом атлета и жалкой судьбой. Тем не менее, даже здесь, даже так, даже сейчас…
Сейчас и всегда — Михаил.
Михаил — консьерж, что живёт в дворницкой. Каждый знает.
Михаил осторожно прикрыл за собой низенькую железную створку, боясь потревожить предутреннюю тишину. Звуки чуждо гремели в стылом подъезде, где немая лепнина глядела со стен на ряды почтовых ящиков из дешёвой, но почему-то лакированной древесины. Каждый раз, когда лязгала парадная дверь или тявкала собачонка в водовороте лестницы, гулкое эхо носилось в подъезде, заставляя консьержа непроизвольно втягивать голову. Теперь он не любил шум.
Клетка Михаила притаилась под лестничным скатом, отчего низкий косой потолок висел аккурат над макушкой, а сутулился Михаил не только по привычке, но и в силу необходимости. С одной стороны в железную стенку была вварена решётка, которая позволяла Михаилу часами разглядывать арку парадной и короткий туннель с почтовыми ящиками. Чуть ниже приютилось окошко с пропорциями мопса. Или, скажем, достаточное, чтобы передать через него арбуз, если ягодная метафора кажется более выгодной. Через него Михаил принимал и отдавал бандероли, получал письма и счета от домовладельца, господина Кондратова. На доске-прилавке перед ним и лежал тот ключ, который с почти мистическим недоумением разглядывал консьерж.
Он всегда знал, сколько у него ключей. В конце концов, он мужчина, а мужчина всегда знает, сколько ключей висит на поясе. Один — от двери, обитой гранитолью в ромбик. Вон она, слева в пяти шагах. За эту дверь Михаил уходил спать. Она вела в единственную комнату на первом этаже. Да, чтобы попасть на службу, ему достаточно было открыть одну дверь и закрыть другую — в каком-то смысле достаточно хорошая аллегория для работы консьержа. В имперские времена в таких комнатах жили дворники: например, представительные аджарцы с большими золотыми жетонами. В военные годы там прятали большие джутовые мешки с крупой, запирая их на замок в присутствии коменданта. Теперь там жил Михаил.
Другой ключ отпирал большую котельную в подвале, третий — крышу… При мысли об этом Михаил скривился и нахмурился, вспомнив воспоминание, пришедшее во сне. То самое, где он смеялся и говорил, говорил: рассказывал что-то о мечтах, об университетской стипендии, жестикулировал, показывая то на звёзды, то на ползущие внизу автомобили. Они любили гулять по крышам, ужиная чёрствым хлебом в окружении котов и голубей.
В университет Михаил не поступил. Ни тогда, ни через двенадцать лет. Факультет, чин бакалавра, скрипучий лекторий — всё осталось мечтами. И как дым из тысяч печных труб, эти мечты растаяли на городском ветру, вплетая сизые нити в небо цвета мрамора и тоски. Как же странно было помнить об этом во сне…
Он неторопливо наклонился над ключом и отодвинул его в сторону. Пощёлкал тумблером старой радиолы, но ранним утром на выбранной вчера волне царил едва слышный шелест помех. Менять волну не хотелось, поэтому Михаил продолжал ежедневный утренний ритуал в прежней тишине, словно пытаясь убедить себя в том, что ничего не случилось.
Он ведь знает, откуда этот ключ. Он точно вспомнит. Чуть потом, после…
«Чуть после» — это когда коньяк из чекушки, которая отказывалась умирать который месяц, с плеском наполнил пузатый бокал. Стекло заблестело янтарём, а на старой доске, изрезанной ножом до бесцветности, Михаил выложил сухую булку и неровные круги колбасы. Его завтраки всегда отличались простотой, и втайне он благодарил сердобольных хозяек, которые иногда — обычно зимой, в праздники — угощали его пирогами. Благодарил Михаил скупо, глядя в раскрасневшиеся лица и слушая шумный праздничный гвалт из-за ненадолго приоткрывшихся дверей с тщательно укрытым сожалением. Потом он ел, аккуратно подбирая за собой масляную печную бумагу, слушал радио и перебирал свои ключи. И пил армянский коньяк, этикетку которого украшал степняк — или горец, наверное — с большим соколом на плече и тонкими усами. Михаил был уверен, что горца звали Айво, но понятия не имел, откуда эта иррациональная вера. Сегодня он тоже устроился на шатком стуле со сбитой в блин подушкой и пригубил бокал, занявшись бутербродами.
Мужчина всегда знает, сколько у него…
— Чёрт побери, — тихо пробормотал Михаил, когда затупившийся нож соскользнул с твёрдой колбасной палки и едва не обрезал палец. Сухо звякнув, инструмент отлетел к ключу и уткнулся в него, слегка качаясь на шляпке гвоздя, неплотно вбитого в рукоять.
«Один ключ — от двери в квартиру. Второй — от котельной. Третий — от крыши. Четвёртый — от большого санитарного узла в подвале! Так! Так! Пятый — от самого подвала! Шестой…»
Наверное, человек, мечущийся в каморке под лестницей, произвёл бы странное впечатление на случайных свидетелей. Но мало кто горел желанием подниматься в половину энного утра, а на плечах Михаила ещё лежала обязанность проверить температуру воды, подмести перед ступенями и убедиться, что штукатурка с балкона на третьем этаже и сегодня не поспешит падать. Лишнему ключу не было места в предусмотренном распорядке дня.
Подхватив связку, Михаил стал считать увесистые ключи, словно пытаясь прогнать незваного гостя: один, два…
… целая гора ключей…
Три, четыре — от технической комнаты. Пять…
… он роется в них, не может найти, этот жест, эта рука…
Шесть! Семь!
Восьмым должен был стать фигурный ключ из серо-жёлтой латуни. Внезапно Михаила осенило: сны — это бред. Ну конечно! Должно быть, кто-то обронил ключ, когда искал в кармане дорогого кашемирового пальто записную книжку или портсигар, а нашедший отнёс потерю к окошку консьержа, чтобы не потерялся. Точно так. И никаких глупых фантазий.
Воровато оглядевшись, Михаил уже спокойнее прицепил ключ к общей связке. А связку, подумав, вернул на пояс. Он пытался заглушить странное чувство неправильного — неточность в блестящем логическом выводе, которая мешала принять картину мира такой, какая она есть. Ключ был слишком похожим на деталь из сна. Он вспоминал дом. Он видел этот ключ…
Бессмысленная и тупая надежда упорно пыталась укорениться в душе. Но Михаил успел повидать тысячи символов, которые на самом деле не означали ничего, и слышал миллионы слов, которые не могли заглушить одну фразу. Он не хотел столкнуться с очередным разочарованием.
Поэтому, выходя на улицу и замирая под козырьком подъезда, он тщетно убеждал себя, что просто хочет выяснить погоду — и оценить, что ли, какое у Города настроение сегодня. Ждать ли дождь? Туман с моря?
-
Вот смотрю каждый раз на такие посты... Потом на свои... Потом тихонько сворачиваюсь и иду играть в свою дынду.
Пост здоровский :)
-
Михаил на мой взгляд лучше всех "вписался" в атмосферу Города - это именно то, на что я надеялся со стороны игроков, это истинный житель Города, плоть от плоти, пепел от пепла. Очень рад, что они (Город и Михаил) встретились. :)
|
— Бениссио, — ответил он.
— И что сказал макаронник?
— Полагаю, что он считает меня руководителем операции. По крайней мере, говорил со мной достаточно уважительно, сэр, — Питер чуть помедлил, стараясь вспомнить звучавшие в голосе адвоката интонации и его точные слова. — Он представился. Пригласил на чашку кофе в «Сад Сирен». Сообщил, что Чарльз и Шейла у них, что охрана может пропустить меня, если я назову его имя, а также проиграл короткий лингвистический диспут.
— Чарльз или Шейла — ты их слышал?
— Он дал пообщаться с коллегами. Кажется, с его стороны всё, сэр. А вот ДеФуэго...
— Что ДеФуэго?
— Он утверждает, что Джованни используют живых мертвецов, сэр. Я не знаю, насколько это противоречит Традициям, но это точно противоречит здравому смыслу. Если бы не его голос, я бы не поверил. Но тон моего коллеги звучал убедительно. Звучал так, будто он вот-вот умрёт от страха.
— С мертвецами разберёмся потом, — хрипло отрезал Пиклз.
— Тогда?.. — Босс вопросительно смолк.
— Пока что всё звучит не настолько запущено, как могло быть. Езжай. Поговори. Узнай, что там случилось. Выясни максимум. В самом крайнем случае ссылайся на меня.
Питер ожидал злости, упрёков, раздражения — чего угодно. Но мистер Пиклз не уставал удивлять его. Разумеется, нельзя сомневаться в компетентности человека, который удерживает свой пост несколько десятилетий: в среднем, значительно дольше, чем любой сотрудник в любой американской компании, которые поощряют мобильность кадров во всех четырёх измерениях. Но... по-видимому, старик-ковбой стоил ещё большего, чем знал о нём один из его самых живучих агентов. А это вселяло уверенность. Теперь молодой гуль не думал, что контроль над ситуацией ускользает из его рук. Хотя, возможно, ему следовало бы.
— Понял, сэр. Если вы ещё рядом с мистером Росселини, попробуйте узнать у него, кто из известных ему противников Семьи интересовался креслом судьи и одновременно знал о вербовке Найджела Грегора. А потом сравните список с вашими недоброжелателями. Мне кажется, что мы уже близко.
— Про вербовку Найджела он вообще ничего не слышал. Остальное я уже выяснил. Об этом потом. Сперва забери ребят, Питер. И максимум информации от Семьи.
— Хорошо, сэр. Еду, — решительно кивнул Босс.
Жёлтый ботинок судорожно утопил педаль в пол, и единственным, в чём проявились обуревавшие Питера чувства, стал рёв бензинового сердца под капотом. Набирая скорость, «Шкода» мчалась к океану.
|
— Полагаю, у ных всё ещчё нэболшой шок и лучшэ ым дат нэмного врэмени чьтобы прэдты в сэбья, — тон Бениссио звучал мягко; действительно по-адвокатски. — Но йэсли вы настаиваэтэ, я пэредам трубку.
— Миллион извинений за бестактность, но, если вас не затруднит... — отплатил Босс той же монетой.
— Конэчно.
Голос Джованни переместился на еле слышный задний план. Оказалось, что адвокат, вдобавок, прекрасно разговаривал на испанском: впрочем, в этом было мало удивительного. Питер понял, что Бениссио обратился к Чарли и сказал что-то о «патроне». Потом в трубке раздалось шуршание, а затем Босс услышал голос напарника. Звучал он вовсе не тревожно, нет. Это наречие не передавало и десятую долю отчаяния, звеневшего в словах ДеФуэго, ведь голос человека, не понаслышке узнавшего, что такое Первобытный Ужас, можно назвать каким угодно, но только не тревожным. Конечно, страх успел ослабить хватку на рассудке бывшего копа, но по нервному и сбивчивому шёпоту Чарли всё сразу стало ясно — Гончую что-то перепугало до потери пульса. Ночной Кэмпхор-плейс вновь напомнил о себе в памяти Босса.
— П-пит, ёптвою, Пит, это ты? — громко прошептал Чарли.
— Здесь... — тихо сказал Питер, не зная, что спрашивать: сколько их? С ними ли убийца? Но Чарли наверняка держали на громкой связи, поэтому Босс промолчал. Да и вряд ли ДеФуэго смог бы внятно ответить в таком состоянии.
— Пит, б..., это... это...
— Я здесь, Чарли.
— Это ПИЗДЕЦ! Блядь, они существуют... СУЩЕСТВУЮТ!
— Кто существует? Где? — свободная рука Питера неторопливо барабанила по ручному тормозу, выискивая ритм в стенаниях Чарли.
— Мы... мы тут, здесь, г-где эти, в доме, особняке этих... адвокатов. Адвоката!
— «Сад Сирен» Джованни?
— ДЖОВАННИ! Да! Ёбаный пылесос! Он тут, здесь, я не знаю, хочет с тобой поговорить. Зовёт в гости.
— С вами нормально обращались? Необратимые повреждения есть?
— Он дружелюбный. Вроде. Но-о-но-но то, что мы видели — Э-ЭТО ПИЗДЕЦ! ПИЗДЕ-Е-ЕЦ, ПИТ! ЁБАНЫЙ ПИЗДЕЦ! Такого не может быть, но это ЕСТЬ! Сука, я их ВИДЕЛ! И Шейла ВИДЕЛА!
— Кого?! — крикнул Питер, отдёрнув надрывно шипящий «Самсунг» прочь. — Кого вы видели?
Чарли замолк на какое-то время. Но потом очень тихо произнёс:
— Джордж Ромеро, Пит. Старик Ромеро не врал.
Ладонь юноши замерла, прекратив упражняться в ремесле барабанщика.
— Тогда будьте готовы, — ничего не выражающим тоном откликнулся Босс. — И верни мне адвоката.
-
А вот кажется и разыгрался тег "Зомби". У Босса случаем не завалялась какая нибудь канистра напалма?
|
... и действительно, предложение бухгалтера показалось Питеру резонным, хотя Босс даже не успел его осмыслить. Почему-то от этой любезности, притом наверняка искренней, в адрес парня с огнетушителем, явно подразумевающим агрессивный подтекст, ему даже стало неловко. А ещё эти обезоруживающие тон и улыбка. По какой-то причине Харон действительно оказался Добрым. Его слова звучали как сделка, притом крайне выгодная для самого Питера, ведь он получает назад свою жизнь, а инцидент становится исчерпанным. И, кажется, даже никакого мелкого шрифта...
... из здания Босс выходил с лёгким сердцем и ощущением вновь обретённой свободы. На всякий случай оглянулся, чтобы убедиться, что никто за ним не последует. Не обращая внимания на камеры, он прошёл через двор, выбрался на пустынные улицы. Сел в свою «Шкоду», включил радио на полную и втопил газ, размышляя о том, как всё могло обернуться, не послушайся он совета М... Марко? Марио? Мар... Мануэля? Нет, это вроде бы испанское...
... с каких пор Питер вообще начал прислушиваться к советам макаронников Сделка? Серьёзно? Загубленная жизнь, да? А куда, кстати, делся огнетушитель? Босс не сразу вспомнил, что в знак доброй воли, пусть этого никто не увидит и не оценит, вернул его на место, откуда брал — за стойку. Наконец, гуль отчаянно начал припоминать, в какой момент всё пошло наперекосяк. Вот он зашёл. Поздоровался. Задал вопрос. Итальяшка посмотрел в глаза, ответил вопросом. Босс, следуя древней еврейской традиции, задал ещё один. А дальше? Он ведь отвёл взгляд от глаз бухгалтера, притом специально смотрел на руки, чтобы в них, не дай Бог, не возник револьвер или они не потянулись к Красной Кнопке... Росселини что-то говорил. Ответил на вопрос про Семью. Потом стал раздавать советы, потом... потом...
Кадры событий, которые могли бы случиться с ним, проносились в сознании Питера как заезженный танец старой киноплёнки. Вот его фигурка рваной походкой носится туда-обратно по цирковой сцене, а вот кукольник-бухгалтер сматывает нити марионеток, закрывая глаза. Питер взглянул человеку за компьютером именно в глаза, когда тот поднёс руку к лицу. Поправить очки. Очки, точно! Вот оно, то самое! Во всём были виноваты очки. В каком-то смысле, жизнь — она как баскетбол, и дело всегда сводится к очкам.
«Ничего не скажешь — отличная уловка, Тортеллини. Наверняка не единственная в твоём арсенале».
Но теперь, когда принцип стал понятен Питеру, он пытался сопротивляться. Мёд в мягком голосе бухгалтера сковывал, порабощал и очаровывал. Босс тонул в нём как медвежонок, забредший к неправильным пчёлам. А у неправильных пчёл, как учат сказки, всегда неправильный мёд. Неправильный мёд не приносит пользы и никогда — «Никогда!», с усилием подчеркнул Питер в своих мыслях — не помогает завести новых друзей. Его тошнило. Казалось, он не обдумывает слова Росселини, а пытается остановить локомотив гудящей с похмелья головой. Голос клерка звучал в его голове как эхо заклинаний Мерлина, отказываясь уходить, но Босс всё рвался прочь из этого болота. Он заставлял себя оставаться на месте, заставлял вспомнить, где он и зачем сюда пришёл. И в какой-то момент головокружение начало отступать.
Росселини, целиком поглощённый своими записями, не видел, как бандит в чёрной повязке медленно подошёл к столу. Только когда тень Питера упала на экран, бухгалтер ощутимо вздрогнул.
— Это Доминирование, да? — не менее ласково спросил Босс, поправив нигерскую бандану.
— Что-о? Кх... — итальянец успел прищуриться, подавившись незаданным вопросом.
— Как что? Задоминируй-ка это! — с мстительным удовольствием Питер крутанулся на каблуках, срывая огнетушитель с плеча.
Тяжёлый красный баллон просвистел в воздухе, набирая разгон. Дуга в триста шестьдесят градусов многое способна изменить, особенно если на помощь спешат центростремительное ускорение и злость двадцатишестилетнего парня, который ненавидел, когда ему пытались выебать мозги. Например, такая дуга может изменить чей-то вечер. Судя по выражению лошадиного лица господина Росселини, он очень, очень сильно удивился тому, насколько причудливы оказываются вечера похоронного администратора. Куда там вечерам подмосковным, как пелось в одной русской песне. Не останавливая вращение, Питер распрямил руку, с наслаждением отдаваясь инерции. С гулким звоном огнетушитель врезался в макушку человека за столом, сшибив того на пол. Очки полетели в сторону, а над клавиатурой мелькнули ноги со смешно задравшимися брючинами. Оказалось, что гипнотизёр предпочитал строгие тёмные носки. Тяжело дыша, Питер перегнулся через большой старый монитор:
— Вау... — только и сказал он.
Росселини лежал на полу, распластанный поверх собственного пиджака и перевернувшегося стула. Из-под редких волос бежала кровь, смущённо огибая выражение непередаваемого потрясения, застывшее во всём облике отрубившегося администратора. Босс даже испугался, что костлявый хмырь откинется не от удара, а из-за всепоглощающего клинического шока. Впрочем, удовольствие, которое гуль получил, наблюдая его вытягивающуюся рожу, стоило себя стократно.
— Спокойной ночи, ур-род.
Рывком стянув бандану на шею, Босс поправил рэперскую кепку и выдрал из-под Росселини стул. Огнетушитель с красноречивой вмятиной на боку он поставил рядом словно важный футбольный трофей, а сам принялся елозить мышкой по рабочему столу. Без помощи местной фауны ему предстоял долгий и кропотливый труд — отыскать среди котиков, календарей с голыми тёлками и счетов-фактур папку под названием «путевые листы».
-
За интересную игру и целеустремленность.
|
Гуль дождался, пока шаги стихнут в отдалении, и развалистой походкой гангстера двинулся по уже известному маршруту. Закинув ярко-красный баллон на плечо, Питер по-свойски заглянул в ту самую дверь, за которой водитель скрылся несколько минут назад. Законы формальной логики продолжали работать даже в Калифорнии, и в кабинете, куда заходили отчитываться после рабочего дня, оказались стол, несколько стульев, неработающий кондиционер под потолком и два компьютера, за одним из которых скрючился интеллигентного вида сморчок. Весь набор, чтобы почувствовать себя винтиком в бесчеловечной теории транспортных систем. Наверное, бедняги ставили галочки в каком-нибудь листке учёта или продвинутой CRM-системе, заполняли рабочие часы и получали тарифицированное по часам жалование. В конце концов, кому-то ведь нужно обслуживать «фабрику грёз»?
— Здравствуйте, — с широкой ухмылкой поздоровался Босс, похлопав огнетушитель по железному боку. — Вы не подскажете, где могу взглянуть на путевые листы наших машин? Мне бы за тот год.
Натянутая на лицо повязка, сдвинутая на глаза кепка, спортивные штаны и тёмная куртка выдавали в нём кого угодно, кроме послушного сотрудника, но Питер рассчитывал на эффект неожиданности. «Ботаник» за офисным креслом едва заметно дёрнулся, повернув к гостю большие квадратные очки, а Питер быстро окинул комнату взглядом. Убедившись, что они одни, он целиком сосредоточился на глазах очкарика. Какая-то нейролингвистическая статья, которую полупьяный Питер читал в шезлонге пляжного бара, учила, что собеседник, которому задали вопрос, требующий указания на известное ему место или объект, просто обязан посмотреть в нужную сторону. И вот, неторопливо и смело приближаясь к ошарашенному клерку, Питер внимательно смотрел ему в глаза. Он не верил в существование секретных кнопок за каждым офисным столом, но если в спагетти-вестернах револьверы стреляли двадцать раз, кто знает, что может случиться в спагетти-офисе? Следовало воспользоваться теснотой «Административного сектора» и подавить одним присутствием всякие попытки сопротивления. Ты сидишь, а парень в маске стоит над тобой, покачивая огнетушителем. Даже если ты бесстрашен как Мохаммед Али, твои нервы вздрогнут в инстинктивном предчувствии беды.
Однако невербальное кун-фу дало сбой. Человек за компьютером очень быстро справился с удивлением и так же медленно оглядел Питера с ног до огнетушителя, а потом с огнетушителя до головы. Не то чтобы пожарный инструмент Босса вызвал у него испуг, скорее это было недоумением. Посмотрев Питеру в глаза поверх очков, мужичок с ноткой сочувствия и усталости в голосе спросил, случайно процитировав реплику одного из персонажей известного фильма Гая Ричи. Если бы персонажи Гая Ричи разговаривали с лёгким итальянским акцентом, конечно.
— Вы знаете, кому принадлежит эта контора?
— Кому? — спросил Питер с явной насмешкой.
Руки офисного работника, зависшие над клавиатурой, плавно легли на стол. Сцепив пальцы, он целиком развернулся в кресле к Боссу, и теперь пришла очередь Питера чувствовать себя неуверенно. Очкарик вёл себя совершенно не так, как полагается перепуганной офисной крысе. Огнетушитель на вспотевшем плече вздрогнул, будто предлагая хозяину свои услуги...
-
Теперь Кирпич скормит тебя свиньям, приятель.
|
-
Нунаконецта! С возвращением!! :)
|
Последние несколько лет Питер Босс снимал однокомнатные апартаменты на Сан-Андрес-стрит c номером почти как у Стивена Кинга — 1411. Он платил за убогую спальню, кухонную будку и ванную комнату с крошечным слуховым окошком над зеркалом почти четыреста долларов в месяц, получая скидку за то, что не закатывал громкие оргии и одну неделю выгуливал по вечерам омерзительную, но хотя бы спокойную хозяйскую крысу. На самом деле крыса называлась собакой, но Питер не понимал, как можно принимать за пса нечто меньшее, чем ботинок. Разумеется, его карман не прохудился бы от полной ставки. Для страны, где за пятьдесят долларов ты можешь купить импортную гарнитуру с технологией «блютус», три картриджа для принтера или сводить девчонку в кино, нет большой разницы, отдавать ли хозяйке на одну зелёную бумажку больше. Положив руку на сердце, Питер признавался себе, что успел привязаться к этой наивной игре в добрых соседей. Без неловких любезностей стареющей гаитянки, приставленной управляющим агентством надзирать за порядком в бараке с маленькой автомобильной парковкой, ему стало бы чуть более одиноко. Иногда Питеру хотелось быть ярким и обаятельным, а иногда — хрустеть самодельным хозяйским печеньем, краснеть от жалких похвал и водить на поводке терьера по кличке Зорро. Почему бы и нет?
К комнатам Питера прямо с улицы вела лестница, поднимаясь на опоясывающую двухэтажное здание галерею с множеством одинаковых комнат. Третья из череды синих дверей принадлежала ему. По утрам Питер иногда выходил на узкие деревянные сходни, опирался на перила, покрашенные живущим по соседству плотником, курил и смотрел на сонные машины, ползущие по Сан-Андрес. В сущности, Питер мог бы разместиться за эту сумму с большим комфортом, но почти все альтернативы предполагали поиск соседа: одиноких вдов, сдающих комнаты в квартирах за полтора миллиона долларов, но зато с видом на море, профессиональных риелторов или скучающую студенческую братию, вскладчину снимавшую коттеджи прямо над прибрежными скалами. Всё это казалось интересным и даже весёлым, однако Питер не смог бы придумать причину, по которой неприметный бездельник, подрабатывающий инструктором по плаванию, в некоторые ночи без объяснений садится в машину и куда-то уезжает. В лучшем случае, его бы загрызли вопросами: Питер хорошо знал, как дружелюбие переходит в привязанность, а привязанность в любопытство — особенно в городе, где тридцать процентов жителей не достигли совершеннолетия, о чём он знал благодаря статистике Бюро переписи населения.
А в худшем… в худшем, кто-нибудь просто позвонил бы в полицию. «Кажется, мой сосед — не совсем обычный…» Питер всегда вздрагивал от таких мыслей: было бы жутко глупо попасться, если бы его приняли за обычного торговца наркотиками. С другой стороны, после того, как Чарли уволили из полиции и выпустили из тюрьмы, он отлично устроился именно так и совершенно не смущался.
Но Питеру больше нравилось плавать. Просыпаясь около девяти, Босс надевал спортивные шорты и быстрым бегом отправлялся на запад, следуя параллельно невидимой среди густых пальм и зарослей El Camino Real: так исторически называлась часть 101-ого шоссе, проходящая через Санта-Барбару. У Мишен-стрит бегун поворачивал к северо-востоку, и так, переходя с шага на лёгкую рысь, проделывал остаток пути. В прохладе авторского фитнес-центра Джил Дейли сочетались плавательный зал, комнаты для пилатеса и какая-то сложная фруктовая диета, в которой Питер не пытался разобраться. Здоровый отдых и какой-никакой спортивный режим слегка помогали компенсировать то, чем Питер занимался остальную часть долгих калифорнийских дней. Он не качался, не проходил курсы молодого бойца. За его спиной даже не было службы в полиции или детства в уличной банде. Питер и стрелять-то выучился, впервые записавшись в тир по настоянию своего пожилого работодателя. С другой стороны, потягивая пиво напротив Чарли или случайных приятелей, Питер переставал так уж снисходительно думать о построенном режиме жизни. Кто-то кашлял, кто-то достигал открытую площадку для барбекю с одышкой, кто-то не умел трахаться дольше двадцати минут. «Неужели, — казалось порой Питеру, когда он лежал без сна, тяжело вдыхая марихуану, и пялился в потолок с дождевыми потёками — я в чём-то особенный? Хотя бы в генетической лотерее мне выпал нужный билет?» Хотелось бы верить! Возможно, эта вера и помогла ему в здравии преодолеть шесть лет с тех пор, как он уехал из Пенсильвании покорять солнечный западный штат. Другие оказались не такими счастливыми. На этом моменте Питер скорее засасывал папиросу и отправлялся в одном из двух направлений: или в какой-нибудь чат, или врубаться в какую-нибудь научную херню. На трезвую голову она не давалась.
Квартал, где жил Питер, назывался Вестсайд и тянулся практически через весь город. Он проходил от современной северо-западной части, которая превращалась в царство автодорожных развязок, потрясающих парков, дорогих вилл и кампусов Калифорнийского университета, на юго-восток, по направлению на Лос-Анджелес, мимо старого испанского центра. Здесь улочки становились узкими, а пальмы и акации густо нависали над вымощенными плиткой аккуратными тротуарами. Загорелые девушки в коротких шортах уступали место средних лет американкам из страховых фирм или неопрятным латинским матронам, а среди мужчин всё чаще встречались нелепые усы. Но в окружении одноэтажных персиковых вилл и колониальных асьенд находились и спокойные кафе, где Босс коротал вечерние часы на непонятно откуда взявшиеся деньги. Одно такое, например, существовало почти напротив комнаты Питера. В удачном расположении проявлялось второе преимущество, ради которого Питер отдавал четыреста баксов за конуру в стиле Среднего Запада: поблизости имелось сразу всё. Прачечная, работавшая в режиме самообслуживания, вниз по улице. Алкогольный супермаркет стена в стену с соседним корпусом его же дома. Пекарня с другой стороны. Дайнер с бесплатным кофе напротив. Небольшой сквер для пробежек на соседней улице. Автобусная остановка до центра. Что угодно. Кроме того, поросшие жёстким курчавым лесом холмы Альта-Меса защищали эту оконечность города от вездесущего океанского ветра. И Питера это целиком устраивало.
* * *
Куда меньше ему нравилось смотреть на смертные казни. Но, в конце концов, мы не всегда хозяева своей жизни, верно?
Зал федеральной исправительной колонии в городе Ломпок был выстужен так сильно, что кондиционированный воздух грозил сломать зубы. Когда Босс вошёл сюда после часа езды под десятичасовым солнцем, ему показалось, что его вот-вот хватит инфаркт от резкого перепада температур. Вспотевшая спина едва не покрылась инеем, а когда толстый охранник, стараясь не обращать внимания на присутствие гражданских лиц, с грохотом повел в сторону дверь, Питера ударила крупная дрожь. Чарльз ДеФуэго ободряюще улыбнулся ему, не особенно скрывая удовольствия, и Питер кое-как покривил губы в ответ. Они впятером двинулись по длинному узкому коридору, где никто даже не потрудился оштукатурить газобетонные блоки. ДеФуэго в изрядно мятой твидовой паре и рубашке в мелкую клетку, Питер в глупо выглядящих здесь жёлтых «тимберах» и такой же солнечной рубашке с коротким рукавом. Судебный исполнитель Линдерс, который пожал Питеру руку с таким значительным видом, что Босс понял, в чью пользу окупились усилия их последних трёх недель. И ещё двое — приходской священник, поскольку казнимый состоял в протестантской вере, и представитель офиса прокурора графства Тимоти Белл. Все они казались слишком серьёзными, слишком важными, слишком напыщенными и как будто издевались над сутью того, что должно было произойти.
— Время? — спросил Линдерс и его голос эхом прокатился под неокрашенными стальными балками.
— Без десяти.
— Отлично!
Линдерс не скрывал радости, и Питер в общих чертах представлял, почему. Сложная машина взаимных манипуляций, одолжений и услуг, с помощью которой Братство управляет смертными стадами и вековыми капиталами, налагает не только права, но и обязанности. Иногда другу в полиции необходимо одолжение. Иногда кто-то должен получить повышение, чтобы потом, на нужном обеде, не забыть об ответной любезности. Иногда кого-то сталкивают вниз, но не за то, что этот кто-то — плохой человек, а просто так... так сложилось. Кто-то занимал слишком удобное кресло и оказался человеком со слишком неудобными принципами. Так бывает. Как любила говорить одна девушка, «виноваты звёзды».
Однако Найджел Грегор, приговорённый Окружным судом графства Санта-Барбара к казни через смертельную инъекцию, был плохим человеком. Через десять минут его случай должен был стать четырнадцатой смертной казнью, приведённой штатом в исполнение с 1976-го года, и двадцать девятым вынесенным смертным приговором за год. Единственным, на чей счёт не возникло причин отложить исполнение. Единственным, ради которого губернатор не стал делать спасительный звонок. И, пожалуй, одним из немногих, в чей адрес даже либеральная «Лос-Анджелес Таймс» практически не выставила критических претензий. Восьмая Поправка к Конституции США позволяет применять высшую меру наказания только в отношении убийц, совершивших убийство с отягчающими обстоятельствами, акт геноцида и прочие вещи, которые обвинитель перечислял три дня. Судебная система не любит серийных убийц, потому что за каждым взмахом ножа, выстрелом или ударом следует общественная истерия. Давление на судей растёт, малейшая процедурная оплошность грозит крахом любовно выстроенной карьере, адвокаты через раз заявляют отвод, а прокурор попросту тонет в ворохе документов. Сложная ситуация. И история тоже получилась сложной.
Мистер Грегор был не только плохим человеком и серийным убийцей. Полгода назад этот длинный, слегка нескладный мужчина с рыжиной в волосах являлся коллегой Питера Босса и Чарли. Неофициальным, конечно. Ещё одним из очередной четвёрки, лица в которой менялись с завидным постоянством, но роли сохранялись. И сейчас Питер стоял за бронированным стеклом камеры и со смешанными чувствами взирал не просто на приятеля по службе, но на такого же, как он. На кровного слугу.
— Быть не может... — пробормотал он, пока священник зачитывал привязанному к кровати слова молитвы. Его голос не долетал до стоящих за стеклом.
Дефуэго отрывисто вздохнул, на мгновение прекратив выглядеть злачным циником.
— Он ведь был нашим, — почти простонал Питер. — Твою мать, я помню, как пять месяцев назад он одолжил мне на чизбургер!
Чарли сухо толкнул его кулаком, указав глазами на полицейских и чиновников, собравшихся у соседних стёкол. «Не здесь», означал его взгляд.
Найджел Грегор, небритый, с покрасневшими глазами и синей кожей, принял покаяние дрожащими губами. Священник не простил ему ни одну из семи отнятых жизней, но торопился завершить формальный ритуал и быстро вышел из камеры. Как и других, ситуация выбила из колеи даже слугу Божьего. Как бы не случилось нового пожара... Но нет, бывший агент Камарильи уже отгорел своё. Он лишь слегка дрожал, не пытаясь освободиться от эластичных пут, пока врач в маске зачем-то протирал его предплечье дезинфицирующим раствором. За пять месяцев, что прошли между рукопожатием после очередной встречи, и тем, как Питер Босс оглушил его электрошокером, Найджел Грегор сбросил около двадцати фунтов и словно состарился на миллион лет.
— Он заплатил за ошибку, — тихо сказал Чарли.
— Он просто сошёл с ума, — ещё тише отрезал Питер. — Слава богу, что он нас не убил.
Найджела Грегора, знаменитого Карателя из Санта-Барбары, о котором трубили все газеты, поймала не полиция. Пожалуй, до него добрались бы если не сегодня, то завтра. К делу подключились федералы, а это значило, что под гребень попало всё: системы частного видеонаблюдения, фото в социальных сетях, случайные свидетели и разве что не домашние животные. Найджел бросил и так взбудораженному американскому обществу тряпку, щедро облитую кровью, и бык затоптал бы этого матадора. Казнь семьи в туристической хижине у Санта-Инес. Линчевание аптекаря в квартире на востоке Санта-Барбары. Убийство официантки в Карпинтерия-бич. Грегор как будто взбесился, убивая без разбора тогда, когда ситуация позволяла ему убить. Силы, подаренные Кровью, превратили его в могучего, опасного хищника. Он с улицы слышал дыхание жертвы, спящей на втором этаже дома. Он мог рукой пробить толстый деревянный брус над замком, что и сделал два месяца назад, преследуя подростка-аквалангиста у Капитан-бич. Те, кто служат вампирам, могут многое. И на примере Найджела Питер чувствовал, как иллюзорны нити разума, удерживающие их слуг от того, чтобы сорваться в кровавое безумие. Ситуация быстро становилась критической, и Пиклзу требовалось, чтобы до Найджела добрались как можно раньше.
Питеру хотелось плакать. Когда Чарли впервые пришёл к нему с вестью о том, кто скрывается под маской газетного пугала, Босс просто не поверил. Затем это подтвердил мистер Пиклз и, по обыкновению улыбаясь в старый шерстяной шарф, посоветовал Питеру отказаться от неуместной цеховой солидарности. Как известно, советы мистера Пиклза на самом деле диктовал сонм невидимых голосов, скрывающихся в неоне и тенях ночной Америки. И на охоту вышла оставшаяся тройка.
Вслед за полицией, Братство преследовало Найджела почти два месяца, щедро делясь со своими оперативниками информацией от других осведомителей, слуг или просто вовлечённых в тонкую капиллярную сеть. Когда Найджела нашли прячущимся на заброшенной нефтяной станции в Саммерленде, он дрожал и огрызался, в нём не сохранилось ничего человеческого, а Питер не узнавал человека, с которым спокойно поддерживал общение в течение трёх лет. Чарли и Шейла повалили бывшего напарника на бетон, а Босс несколько раз ударил ботинком по голове и прижал к груди «тазер». Зудение разряда, багажник угнанной машины, гараж полицейского департамента, звонок на неизвестный номер — короткий этюд, разыгрываемый по нотам Камарильи. Тогда они, гончие псы бессмертных хозяев, собрались вчетвером в последний раз: трое стояли на лежащим без сознания Грегором, а ДеФуэго бесстрастно описывал ситуацию, крутя в руках незажжённую сигарету. Шейла копалась в оставленных Найджелом вещах, а Питер держал руку на пистолете под курткой и пытался рассмотреть в обезображенном лице Найджела ответ на вопрос «почему?». Тогда Чарли резюмировал, что Найджел безумен и с точки зрения информационной безопасности нет разницы, проживёт ли он ещё немного или будет убит на месте. Мистер Пиклз вынес решение, превратив гибель Найджела в спектакль, который открыл кому-то другому путь наверх. С той ночи Питер Босс старался не следить за судебным процессом и не знал, что в новостях гулял ролик с показательным арестом, где сумбурно опускали вопрос того, как именно был пойман Каратель из Санта-Барбары.
— Всё готово, — торжественно доложил экзекутор, замерев в пяти шагах от кровати. Кроме него в изолированной палате остались только сам Найджел и небольшой аппарат, похожий на обычную медицинскую консоль. Только по серой трубке вот-вот должен был пойти яд, внедряясь в кровеносную систему и прекращая сердечную деятельность одним быстрым спазмом.
Тюремный исполнитель и врач показались Питеру единственными, кого больше интересовала техническая сторона казни, чем её философский смысл. В каком-то смысле мистер Грегор подарил им уникальный медицинский опыт. В две тысячи шестом смертельные инъекции подверглись было запрету в Калифорнии как недостаточно гуманные, но пару лет назад мораторий на смертную казнь не выдержал слишком большого числа желающих. Опрос, проведённый в шестнадцатом году параллельно с предвыборными социологическими исследованиями, выявил, что сохранение смертной казни поддержало почти 60% калифорнийских избирателей. Верховная судья штата по фамилии Кэнтил-Сакайе дипломатично заметила, что сложно сопоставить степени гуманизма между инъекцией нейропаралитического хлорида калия и газовой камерой, которая предлагалась смертникам как добровольная альтернатива. Тем временем, присутствующий врач ввёл Найджелу усиленную долю обезболивающего, обязательного к применению, и покинул помещение — этические правила медицинской ассоциации запрещали профессиональным врачам участие в подобной процедуре.
— Джентльмены? — Тимоти Белл обернулся к Линдерсу.
Линдерс кивнул.
Чарли кивнул.
Босс кивнул.
Руководитель колонии кивнул.
Священник тоже кивнул.
Тимоти Белл коснулся сенсора интеркома и чётко произнёс:
— Приговор суда Соединённых Штатов Америки привести в исполнение. Да простит вас Бог, Найджел Грегор.
* * *
Питер не помнил, как вернулся из Ломпока и почему не врезался ни во что на шоссе. Он просто уселся на первую найденную скамью, сковырнул крышку с бутылки лимонного пива и уставился в парящие над линией океана высокие облака. Они казались ему игрушками, разбросанными в голубом небе. Несмотря на жару, его продолжала бить дрожь, а купленный с пивом хот-дог на вкус не отличался от газеты, в которую его завернули.
-
-
Как всегда, красиво снаружи и сочно внутри
-
|
-
Нравится, как у нас получается ))
|
Изображение вздрагивало, сохраняя статичность, но в то же время неуловимо меняясь. В какой-то момент часть двора осветилась синим: взглянув на время, Босс предположил, что это включился телевизор в кабинете Линдерса. Отсветы из верхнего окна превратили серый и синий в серебристо-чёрные силуэты и выделили из темноты пышную листву кустов. Острова пикселей ползли среди неё там, где ночной камере не хватало разрешения, чтобы взять детали. Питер видел, как крючковатые, некрасивые градиенты наслаиваются друг на друга, означая качание ветвей и неторопливое путешествие теней по часовой стрелке. Но в какой-то момент его глаза, привыкнув к медленному темпу прокрутки, начали замечать статичность среди круговорота пятен.
Чёрное дерево почти не колебалось — оно и понятно, ведь ствол низкой сосны был слишком крепким, чтобы качаться на ветру. Менялись отсветы телевизора, когда на экране кабинета лицо Найджела чередовалось с полосами серой ряби. Босса до сих пор дёргало воспоминание об этом кошмаре. Чарли продолжал двигать плёнку вперёд. Деревья, край беседки, общая масса кустарника...
Кустарника...
Кустарника...
В медленном вареве, где кружились синий и чёрный, один куст оставался неподвижным. Он не качался, не смещался туда-обратно на доли дюйма, и казался не расширяющимся от земли кверху, а словно бы ровным. «Нет-нет!» — осенило парня. — «С кустом всё в порядке!» Это тень, которую отбрасывало растение в свете телевизора, получалась немного кривой. Она была похожа на голову и плечо человека, стоящего за кустами, чей силуэт высветился и упал на траву среди нижних ветвей.
— Я не... — Питер затушил папиросу о стену и замахал ладонью, прогоняя дым. К нему вернулась скорость речи и порывистые, быстрые движения. — Это? Перед кустом?
— Теперь понял, почему ты должен мне визит к окулисту? — сварливо бросил Чарли, не скрывая торжества.
Он пустил ролик идти своим чередом. Полоса света из окна заплясала чуть быстрее, а потом приняла ровный тёмно-голубой отблеск. Когда Линдерс выбежал из кабинета, вспомнил Босс, телевизор довольно быстро перестал сбоить. Вскоре и тень, похожая на голову, исчезла. ДеФуэго снова остановил плёнку и по кадрам показал её исчезновение: как будто человек просто отошёл глубже за кустарники, чтобы выйти из поля зрения камеры. И когда тень шевельнулась, стало окончательно ясно, что она движется не синхронно с порывами ветра.
— Охренеть... это же голова!
— Динь-динь-динь! — изобразил Чарли звон колокольчика. — Бинго, compinche! Сто очков за наблюдательность!
— Блин... — Питер вздохнул одновременно с облегчением из-за того, что его теория оказалась состоятельна и без подвала, и недоумением. — Как ты вообще его разглядел?
— Я помнил, где кончаются следы, которые ты нашёл. И просто пялился в одну точку, потому что бурбону было всё равно, в чьей компании мы пьём.
— Рад за вас. Но что он там делал? Я не вижу ни света экрана, ничего...
— Какого экрана? — не поняла Шейла.
— Ну, мне казалось, что если он что-то делал с техникой Линдерса, он ведь не за ниточки дёргал...
Шейла задумалась:
— Поправь меня, если я не права, но яркость телефона же убирается, так? И, насколько я понимаю, окно вон там, да? — она, как сумела, попыталась указать, где должно было быть окно кабинета.
— Да. На втором этаже, на углу.
— И оттуда падал свет телевизора.
— Да, так, — нетерпеливо подстегнул Босс.
— А это — кусты, но кончаются они вон там — примерно под самым углом, — она вновь указала за экран ноутбука. — А значит, если человек стоит за ними и управляет с телефона, то... понятно, что мы ничего не увидим, разве нет?
— Нет! — помотал головой Питер. — Экран ведь должен светиться, хоть немного.
— Тут вон как из окна телевизор палит, — заметил Чарли, вернув кадр туда, где двор освещало голубое зарево. — Может, перекрыло?
— Стойте, а если он стоял спиной к дому? — предположила Шейла. — И работал, низко наклонившись?
— И какая разница? — продолжал не понимать Босс.
— Тогда станет понятно, почему мы заметили тень. Его голова осталась слегка подсвечена по контуру. Слишком слабо, чтобы камера могла отличить серый от чёрного, но подсвечена.
— Логично, — подумав, согласился Питер. — Но тогда как он снял оборудование с электрощита?
Шейла равнодушно пожала плечами.
— Нам ведь важно, что кто-то был у него в принципе, разве нет?
Босс упрямо сжал зубы, и Шейла принялась угадывать дальше.
— Ты серьёзно собираешься раскрывать все его фокусы? Что, если видео смонтировано заранее?
— Какое? Это?
— Да не это, даже до меня дошло! — хрипло засмеялся Чарли. — А то, что на других камерах. В прихожей, например.
— Это ведь возможно? — подхватила девушка.
— Всё возможно, даже похищение инопланетянами, — буркнул Питер. — Но мне не нравится, когда ключевые обстоятельства дела неясны.
— Слушай, у меня нет запасных глаз, чтобы искать этого урода ещё где-то, — отрезал Чарли. — Может быть, камеры в доме стояли на повторе. Или...
— Ладно. Ладно, хорошо. Спасибо, Чарли.
— За что это? — удивился такой покладистости Чарльз.
— Если бы не твоя инициатива, я бы решил, что я ошибся. Мы многое не понимаем, но ты молодец.
— Разберёмся, — уверенно и твёрдо заявил Чарли. — Либо сначала поймаем ублюдка, а потом уже разберёмся. По крайней мере, уже ясно, что мы не идиоты.
ДеФуэго захлопнул ноутбук, а Питер хотел бы надеяться, что в последних словах есть толика правды.
-
Как же клёво получается-то! :))
|
«На это мог быть расчёт. Что и требовалось показать, сэр», подумал Питер, но вслух ничего говорить не стал: Хозяин понимал сам. Хозяин всегда понимал больше, чем кто-либо из них, ведь из-под широких бровей на Питера смотрела вечность. Сколько бы ни присматривался Босс, он ни разу не увидел, чтобы ноздри мистера Пиклза раздувались, а если тот не двигался сознательно, то хранил настолько полную неподвижность, что его можно бы было принять за камень. Скрытый тонкой эмалью человечности, перед Боссом сидел некто иной, возвышенный и вознесённый смертью, через которую смог переступить.
Порождение Крови.
Мертвец с каменным сердцем.
Но мистеру Пиклзу всё ещё было интересно играть с жизнью в её игру.
Босс деликатно принял благодарность:
— Я понимаю, сэр. Мы можем вернуться к этой дискуссии, если другие версии не подтвердятся. Скажите, пожалуйста, удалось ли взглянуть на данные видеорегистрации, недвижимость Грегоров или мнение о нём специалиста из ФБР?
— Утром. Чтобы собрать данные с видеокамеры, требуется время. Недвижимость найдёшь в почтовом ящике, — лаконично подвёл итог мистер Пиклз. Закуривая, он опустил шарф до подбородка, и Питер увидел несколько уродливых шрамов, пересекающих верхнюю губу. Он поспешно отвёл взгляд, думая, что стал свидетелем чего-то очень личного и деликатного, но не мог отделаться от мысли, что такие шрамы оставляют длинные острые когти.
Впервые за много лет Питер подумал: а что, если в глубоком прошлом мистер Пиклз сам был таким же, как они? Служил, выполняя задания куратора и высокородных фамилий, до тех пор, пока не заслужил право на безусловную вечность и собственный голос в сонме шепчущих пифий.
— Благодарю, сэр, — в третий раз за вечер поблагодарил Питер и поднял из-под стола лёгкую сумку. Судя по весу, мистер Пиклз дал ему не связь с экспертом, а сразу его ноутбук. Или четырёх замороженных куриц, спрессованных виброплитой. — Если это не секрет, можно узнать, где жил тот Собрат, за которым следил Найджел?
— Особняк «Сад Сирен». Это резиденция Семьи. Синьор Джованни появляется там часто. Ещё он снимает квартиру.
Питер с едва скрываемым восторгом слушал, как окутанный клубами дыма старик выражается будто мафиозо из фильмов Скорсезе. Казалось, вот-вот тревожно зазвучит скрипка, а адрес, написанный на обороте трамвайного билета, приведёт его к подпольному складу бурбона. Но адрес, который назвал мистер Пиклз, находился в центре города, прямо напротив градостроительного департамента.
— Гарден-стрит, номер 619, трёхэтажные дома во дворе. Называется «Сион-Апартментс». Если надумаешь проникнуть без приглашения…
— Разумеется нет. Я не буду беспокоить его без вашего ведома!
— … то на свой страх и риск.
«Даже так? Похоже, у вас не самые тёплые отношения», — подумалось Питеру.
Гуль ожидал прямого запрета. Принятый обычай гласил, что свои дела Родословная решает сама, а слуги — в конце концов, просто собственность. Разве пристало пажам учить рыцарей жить? Видимо, у мистера Пиклза либо имелось большое доверие к Питеру, либо он не держал упомянутого синьора Джованни за равного. Итак, в качестве альтернатив телефонным номерам, поискам загадочного британского джипа и рыжего мертвеца появились «Сад Сирен» и квартира на Гарден-стрит. Встреча с мистером Пиклзом вышла продуктивной.
— Босс понял босса, — Питер шутливо приложил два пальца к несуществующему кепи. — Спасибо, сэр. Удачного вечера.
Ожидаемо не дождавшись ответа, Босс мысленно пожелал боссу не простудиться и зашагал через людную террасу обратно. К тому времени близнецы за соседним столом клевали носами, а девочка продолжала уплетать карамельные бананы один за другим. Питер надеялся, что это поможет ей вырасти хорошим человеком.
Уже в «Шкоде» Питер открыл сумку и нашёл не замороженных куриц, а дешёвый ноутбук «Делл» с виртуальной копией машины Найджела. Прямо на рабочем столе маячили два ярлыка: Gregor_note и Gregor_phone. Питер улыбнулся. В своих привычках эксперт мистера Пиклза недалеко ушёл от старомодной шляпы Хозяина, раз заменял пробелы нижним подчёркиванием, а компьютеры даже в наименованиях делил на стационарные и ноутбуки. Босс назвал бы файл просто PC. Впрочем, именно поэтому экспертом был не он.
Сначала Питер запустил виртуальный эмулятор «андроида», с интересом пощёлкав мышкой по нарисованной в натуральную величину модельке телефона. Не тратя времени, он выбрал меню «Контакты» и стал считать звонки за конец ноября и декабрь.
Журнал исходящих звонков на телефоне Найджела Грегора начал терять нормальный вид где-то с двадцать второго декабря. До этого владелец оживлённо общался с родителями, братом, девушкой, службой доставки пиццы и по разным другим поводам — Питер нашёл звонки на номера Шейлы, себя, Чарли или мистера Пиклза. С двадцать второго по двадцать третье висела пауза, которая не прерывалась ни одним исходящим звонком. Ровно в Рождество Грегор позвонил матери, и разговор между ними занял 8 минут 29 секунд. 26-го — звонок Лизе, длительность 0:00. 28-го — звонок некоему Джеймсу Б. из контактов. Питер покачал головой, будто наяву наблюдая, как угас обычный ритм жизни Найджела. Он перестал звонить, перестал брать трубку, и лишь изредка его рука тянулась к самым дорогим для него людям на Земле.
Питер заглянул в «пропущенные», найдя длинные списки непринятых вызовов и тяжёлые, пустые гудки вместо живых слов. В декабре Найджелу звонили очень часто. Чуть реже, но почти каждые два дня — в январе. Совсем немного — в марте. Чаще всего звонили мать и сам Питер, затем были Пиклз и неизвестные номера. Больше всего звонков Питер насчитал с телефонов мамы и младшего брата Найджела, причём первая дольше всех пыталась дозвониться до сына. Во многих неизвестных номерах Питер подозревал полицейских агентов, старавшихся триангулировать положение телефона. Потом, когда смартфон Найджела нашли, полиция бросила это занятие.
Внезапно Босс обратил внимание на то, что Найджел почти не звонил отцу. Вспомнив фотографию в трейлере, парень предположил, что Грегор-старший не жил со своей семьёй. Зачем бы тогда Найджел соединялся с ним в ночь на двадцать первое декабря? Звонок был входящим и продолжался четырнадцать минут три секунды.
«Это слишком долго для обмена вежливыми поздравлениями. Да и на песенку в Сочельник не тянет…»
Питер так углубился в телефонную книгу Найджела, что не заметил, как его собственный телефон раз за разом начинал светиться на соседнем кресле. Только бросив на него случайный взгляд, Босс заметил, что ему четыре раза за последние пятнадцать минут звонил Чарли. Будь это нуарный роман, скрипучий голос автора подбирал бы сейчас острую метафору: «разрывался как… как… раненая лань? Пьяная проститутка? Дробеструйная машина для очистки металлических листов?»
«Твою мать!»
Парень поспешно запустил обратный звонок и включил громкую связь.
— Ёптвою, амиго! Ты там живой вообще?! — разлетелся по салону искажённый оцифровкой беспокойный голос Чарли.
— Господи, Чарли, за тобой что, гонится Ку-Клукс-Клан? Я говорил с шефом!
— Шеф сказал, ты полчаса назад от него ушёл, б...!
— От силы двадцать ми…
— Слушай, это просто пиздец! — затараторил ДеФуэго. — Ща скину адрес, бери ноги в колёса и подваливай. Прямо сейчас. Судья мёртв.
— Какой судья? — как заторможенный переспросил Питер, но его руки уже сбрасывали ноутбук с коленей и поворачивали ключ в зажигании.
— Ну, н-не судья, исполнитель этот, Линдерс. Бегом!
— Это же парень, который... — ахнул Босс, передвинув рычаг КПП на режим езды. — Улицу!
Китайский мессенджер, которым они пользовались для обмена чувствительной ко времени и посторонним ушам информацией, пискнул и выдал длинную путанную ссылку на карты «Гугл». Питер закрепил смартфон в подставке над решёточками кондиционера, включил фары и сорвал машину с места. Улицы вечерней Санта-Барбары враз перестали казаться ему умиротворёнными и тихими.
Адрес, переданный Чарли, находился в районе Монтесито, который многими считался за маленький самостоятельный городок. Питер иногда бывал там, когда проезжал в сторону Лос-Анджелеса, но знал о Монтесито только то, что на побережье в его черте расположена едва ли не самая дорогая провинциальная недвижимость в Калифорнии. На десяти квадратных милях проживало девять тысяч человек со средним доходом в шестьдесят три тысячи долларов в год. Но всё, что визуально помнил Питер — это аккуратные зелёные аллеи и светленькие крыши коттеджей, где просто не могло произойти ничего ужасного.
Последняя мысль вызвала у него нервную улыбку. Вот и нуарный роман.
К цели вели два пути. Проще всего было свернуть на восточную Анапаму-стрит и помчаться в Монтесито по самой короткой дороге, и «Гугл» предлагал именно этот маршрут, однако навигатор подсказывал Боссу, что такая дорога представляет собой лесенку из бесконечных поворотов и перекрёстков. Вторым вариантом стал крюк через Арреллага-стрит, который вывел бы Питера на Сто первое шоссе.
«Решай. Быстрее».
Песочный ботинок вдавил педаль газа до предела, и кофейный седан рванулся по широкой Стейт-стрит, поедая шинами гладкий чёрный асфальт. Питер вспомнил тряскую дорогу к дому Грегора в Сан-Роке и убедился, что сделал правильный выбор. Лучше ехать по широкой автомагистрали, превысив скорость, чем карабкаться среди узких переулков Старого города.
Впереди полыхнули красные огни светофоров. Пальцы Босса барабанили по рулю, дёргаясь от похожих на электрические разряды размышлений: тормозить или нет. Питер решил, что не стоит. И действительно — когда «Шкода» вырвалась на перекрёсток, светофоры переключились на зелёный.
Через ещё один квартал Питер вывернул на гулкую ленту шоссе. Автомобиль полетел в ночь, провожаемый ровной чередой фонарей вдоль бетонных ограждений. Обгоняя ночных дальнобойщиков и поздних водителей, Босс по широкой дуге заходил над зеленью Монтесито, следуя параллельно невидимому за деревьями и домами океану. Мимо промелькнули тёмные решётки зоопарка Санта-Барбары, отделённые от проезжей части железнодорожной колеёй, а вскоре они сменились неподвижной водой в озере Кларка Бёрда. Взяв вправо и преодолев многополосную развязку, где сразу несколько широких магистралей сплетались в одну, Питер съехал со Сто первого и погрузился в паутину летних аллей.
Здесь скорость и спешка потеряли смысл: он скорее бы врезался в одну из припаркованных вдоль тротуаров машин, чем выиграл лишнюю минуту. Поэтому на длинную аллею, что оканчивалась тупиком и белоснежным одноэтажным домом с аккуратным садом и автомобильным гаражом, Питер вывернул почти спокойно — как припозднившийся семьянин, возвращающийся с работы. Тяжёлая «Шкода» мягко ворчала двигателем, а в установившейся тишине шины тихонько шуршали по асфальту. Напрягая глаза, Питер высматривал в спокойной темноте американского пригорода «Хонду» Чарли.
-
Как всегда ) недостижимые высоты ))
|
-
Не самая длинная наша история, но взбодриться удалось) за это спасибо)
-
Спасательный круг в водоворот слишком сальных шуток неожиданно прилетел со стороны Джима-Кабеля
Предположу, что Майк влегкую выплыл бы из него и без спасательного круга))
Повторюсь, было красиво)
|
— Всё правильно, — Джинни дёрнула зубами угол пачки, забавно оскалившись. — Тем, кто её не занял, и нужно отнести пакет в твоей сумке. Так как, сгоняешь?
Майкл продолжал входить в режим охеревания. Правда, в нём параллельно заиграло ещё и любопытство, а потому он постарался взять себя в руки.
— Оукей, — протянул Фокс и утвердительно кивнул. — Без проблем, я всё равно на пятнадцатый иду.
— Отлично! — сплюнув пластиковый ошмёток, рыжая воришка вышибла на ладонь пару печенек. Помявшись, Майк добавил:
— Слушай... ты, случаем, не прикармливаешь там парочку бомжей, а?
Джинни прыснула, едва не выронив с трудом доставшуюся добычу:
— Можно и так сказать, чувак, можно и так...
Эта новая тема — застать в своей комнате каких-то «пассажиров», окей, даже не ботанического вида — внезапно показалась парню какой-то... не айс. Майки смерил Джинни долгим взглядом и хмыкнул, решив стерпеть и не говорить лишнего. Джинни подняла бровь, как будто чувствуя, что «не говорить лишнего» стремительно теряется в очередном мысленном лото.
— Слушай, — подхватив сумку, скейтер двинул к лифту, — а... где тебя-то потом найти можно будет? Может дашь мне свой ай-ди в ФБ?
— Э-э-э... — смех девочки перешёл в смущение. Она искала в Майкле предлог, чтобы не делать того, о чём он просил, но её взгляд с явным удовольствием натыкался на разодранные коленки джинсов, потасканную толстовку или торчащий над плечом подростка кант скейтборда. Похоже, ей намного больше, чем недавней мисс Уэлш, нравилось то, что она видит. — Ладно, Майк. Это несложно, лови рецепт. Ты находишь в «Фейсбуке» Джинни Торвуд. В Нью-Йорке восемь таких Джинни, но только одна тянет на меня.
— Хех...
Майкл улыбнулся и опустил глаза только затем, чтобы через секунду попробовать снова поймать её взгляд. Эдакий Джастин Тимберлейк-слеш-стесняшка. В Финиксе этот трюк обычно прокатывал, но и на этот раз он не смог точно понять, о чём думает Джинни. Рыжая девочка всегда улыбалась, как будто пряча за мимикой и подвижностью настоящую себя. Думать о ней в таком таинственном ореоле было и стрёмно, и приятно одновременно, однако... тихий звонок дал знать, что лифт уже на месте.
— Тогда спишемся? — скомканно закончил Майк, ступая в кабину.
— Не вопрос, — Джинни помахала открытой пачкой.
Смущенно кашлянув, Майк поскорее нажал кнопку с цифрой пятнадцать и тоже махнул рукой рыжеволосой девушке:
— Ты клёвая, Джинни! — последнее вырвалось само собой (в основном, из-за того, что мистер Фокс любил говорить прежде, чем запускал мыслительный процесс).
Когда дверь лифта закрылась, скейтер с шумом выдохнул и привалился к стенке кабины, устремив взгляд к потолку и пытаясь понять, что вообще произошло за последние пять минут. Он уже не видел, как Джинни со смесью весёлого удивления и злости показала закрывающимся дверям средний палец. Зато услышал её громкое напутствие:
— Спасибо за ассист, чел!
«Клёво же...» — мечтательно думал парень, и никакие другие мысли не могли укрепиться на месте этого до предела банального утверждения. — «Не, правда клёво...»
Так лифт и унёс нового ученика Школы изобразительных искусств на пятнадцатый этаж, в пространство светлых коридоров и одинаковых дверей, некоторые из которых совершенно спокойно стояли открытыми нараспашку. По холлу, в котором через полминуты подъёма очутился Фокс, сновали одетые по-домашнему ребята. На парнях и девушках вперемешку доминировали широкие мягкие штаны, тапочки и футболки, а на Майкла, тяжеловесно идущего по коридорам с ещё больше раздувшейся сумкой и набитым рюкзаком, смотрели с любопытством. Откуда-то слышалась музыка и смех, в отдалении гудел пылесос и чувствовалось, что здесь с удовольствием примут любого и не будет орущего над ухом коменданта. Испорченное гипотетическими бомжами настроение подростка начало понемногу улучшаться, а обстановка на этаже показалась имеющей привкус свободы и студенческой романтики, что смягчало тяжелые мысли Фокса о мутных темах с его комнатой. Он даже поздоровался несколько раз с проходящими мимо ребятами — просто захотелось сказать кому-нибудь дружеское «йоу» или простое «хай».
Правда, несмотря на отсутствие комендантов, идеальная чистота намекала, что за порядком всё же следят. А тонированное полушарие камеры над дверями лифта подсказывало, что двадцать первый век давно наступил для частного образования в Нью-Йорке. Вторая камера нашлась на перекрёстке двух прямых коридоров, составлявших главные транспортные артерии этажа. Сориентировавшись по указателям, Майк нашёл и нужную себе — или Джинни? — комнату.
Цифры «1505» украшали неширокую деревянную дверь с золотистой ручкой и разъёмом магнитного замка. У порога злосчастной комнаты не было ни граффити, ни мусорных мешков, ни объеденных кошек — даже наоборот, дверь выглядела совсем новой. Уж точно новее, чем соседняя, на которую скотчем наклеили обрывок бумаги с надписью «Хэм — козлище!». И только ревущая изнутри музыка подсказывала, что счастливое юношество Майкла Фокса вряд ли начнётся с минут уютного одиночества. По резким риффам и лающему вокалу, похожему на пение пожилого пса, Майкл даже припомнил группу — «Disturbed», что-то с нового альбома.
Ню-метал! Здесь?! Внутренне готовый к бомжам Майки немало удивился запилу «Disturbed» из злосчастной пятнадцать-ноль пять. «По крайней мере, у маргиналов нынче неплохой вкус».
Уже предвкушая разборки, скейтер с кривой усмешкой приложил ключ-карту к магнитному замку. Который, вопреки многократно сработавшему закону Мёрфи, спокойно мигнул зелёным диодом, а дверь мягко подалась внутрь. Иногда вещи работают так, как должны работать, а события развиваются ожидаемым образом. К сожалению, чаще всего так можно сказать разве что про дверные замки.
За порогом Майкла ждала действительно уютная и, пожалуй, даже стильная комната-апартаменты. Путеводитель по кампусу не соврал. Прихожая где-то метр на метр имела зеркальную створку шкафа слева, проход в ванную комнату справа и портал в персидский ад прямо по курсу. Ад, где на полу валялся ворох разноцветных подушек и одеял, а две кровати оказались не стоящими у стен, а поднятыми к низкому потолку: так, чтобы под ними хватило места для компьютерных столиков, секретеров и выдвижных кресел на колёсиках. Из квадратного окна в торце комнаты открывался потрясающий вид на далёкие небоскрёбы Нижнего Манхэттена, теряющиеся в сине-серой газовой дымке, океанском тумане и тенях позднего летнего заката. Город, в точности как огромный дискобол, рассыпался на тысячи огней, сплёл пульсирующие артерии улиц и вспышки неоновых обещаний в симфонию проклятий и ничейных судеб. Но между застывшим на пороге мальчишкой и окном лежала целая комната, а в комнате... в этой комнате хватало и обещаний, и судеб.
С трудом поместившись под пирамидой бумажных пакетов, стаканчиков из фаст-фудов и коробок с яркими рисунками пиццы, за одним из столиков уткнулся в ноутбук субтильный школьник, на вид ещё более тощий, чем Майк, что не скрывали ни серый шерстяной свитер, ни короткие шорты.
— Привет, Джинни, — поздоровался он на очень чистом английском, не поворачивая головы.
Да и Майк при всём желании не смог бы повернуть голову в его сторону. Облокотившись о стойку кровати, за деятельностью на экране ноутбука наблюдала высокая девушка, одетая в небрежно повязанное на груди полотенце. В отличие от своего приятеля, она лениво покосилась на дверь, и скука на безмерно красивом, буквально выточенном из мрамора лице переросла в слабое удивление. Так, наверное, удивляется повар, выяснив, что один из гостей попросил добавить чуть больше укропа в фирменный суп.
Красота этой девушки разила как бритва. Смертельная, безукоризненная, она читалась во всём от платиново-светлых волос, даже после душа сохранивших в причёске очертания свободного каре, до аккуратных голеней, исчезающих под роскошным банным полотенцем. Узкое, по-европейски правильное лицо напоминало Майку актрис из старых французских фильмов. Только они имели право быть такими ослепительными и простыми одновременно. Только они, небрежно завернувшись в полотенце и не стесняясь демонстрировать отсутствие бюстгальтера на ровном загаре ключиц, могли иметь такой доброжелательно-рассеянный взгляд.
— Это не 'Жинни, — констатировала она, рассматривая Майка.
-
Наконец-то игра про настоящих подростков)))
|
01: BACHELOR OF FINE ARTS Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, август текущего года
19:45, ясный и тёплый вечер, +19 °C Нью-Йорк. Об этом городе написано столько книг, снято столько фильмов и сделано так много фотографий на Таймс-сквер, что любой, взявшийся описать его, тут же бы понял, что может говорить часами, но ничего не расскажет. Это бесполезно, потому что Нью-Йорк слишком велик и слишком хорошо известен, чтобы действительно быть кому-нибудь знакомым. Он и надоевший, и притягательный, и серый, и невероятно запутанный. Нью-Йорк — это башни Манхэттена, царапающие небо словно колоссы новых американских Афин, взирающих на бессмертную Грецию. Это кирпичные улицы тридцатых годов, чьи старые фасады оплетены чугунными лестницами и викторианскими верандами перед единственной дверью. Это Бронкс и Бруклин, где под вой сирен преследуют героя-одиночку подворотни и дворы-колодцы. Это огромные мосты, под опорами которых бездомные и нелегалы сражаются за очередной брезентовый день. Это китайские ресторанчики Гринвич-Виллидж, где скандальные репортёры и молодые литераторы проводят романтические вечера. Это многоэтажные автострады на окраинах, внутри которых пульсирует никогда не останавливающийся автомобильный поток. Это пикеты перед зданием Генеральной ассамблеи ООН, это штаб-квартиры корпораций, построенные из стекла и высокотехнологичных стальных конструкций. Это Уолл-стрит — финансовое горло мира. Это восемь тысяч тонн еды, потребляемые ежегодно двадцатью тремя миллионами нью-йоркцев. Это смог и жёлтые такси, чья лицензия стоит один миллион долларов, но окупается за три года, и дефицит кислорода, и метро, и музыкант в грязной толстовке, играющий ямайский джаз у ворот Центрального парка. В городе Нью-Йорке любой может найти что угодно, но каждый навсегда одинок. Таков он, Нью-Йорк, самое большое яблоко северного полушария. Подросток, сонно привалившийся к окну полупустого автобуса «Грейхаунд», никогда раньше не видел настолько большого города. Однажды начавшись, в какой-то момент Нью-Йорк просто перестал заканчиваться. Дело было даже не в небоскрёбах — по правде говоря, те и вовсе было не различить на затянутом смогом горизонте. Поначалу мимо тянулись бесконечные предместья: улочки, застроенные коттеджами или двухэтажными зданиями начала двадцатого века, торговые моллы с бетонными пустынями парковок, склады с современными горгульями в виде водонапорных башен. Когда автобус замирал на перекрёстках, пыхтя износившимся мотором, юный пассажир вовсю глазел по сторонам, но везде видел одно и то же. К северу и югу, к западу и востоку разбегалась паутина улиц, других перекрёстков, светофоров и указателей, которая терялась вдали. Юнион-сити, Хайтс, Хобокен... Взгромоздившись на шоссе Нью-Джерси-495, комфортный туристический лайнер «Превост Х3-45» с поджарой гончей на бортах приближался к тоннелю Линкольна, а слева и справа плыли дома, дома, дома... Предместья быстро уступили место набирающей рост застройке. Здания потянулись вверх, сверкая глянцевыми офисными витринами или рядами окон в больших кондоминиумах. Теперь в палитре окружающего мира доминировали кафе, бензоколонки, «7/11» и автомобили. Последних становилось всё больше. Казалось, что рядовой житель Нью-Йорка имеет сразу две машины. На одной он отправляется на работу, а вторую паркует у тротуара, чтобы создать у туристов нужное впечатление о ритме городской жизни. Вскоре тени серых башен пронзили горизонт. Знаменитые небоскрёбы Нижнего Манхэттена сперва казались эфемерными как песня морской сирены, но с каждым метром, что проходил «Грейхаунд», обретали материальность и мощь. Икона деловой Америки воздвиглась на горизонте, разбиваясь на узкие клинья Эмпайр-Стейт-билдинг и «Банк оф Америка», алмазный куб бывшего «Леман Бразерс» или футуристическую стелу нового Всемирного торгового центра, построенную на месте терактов одиннадцатого сентября. Разрешив вдоволь насладиться незабываемой панорамой, междугородний автобус нырнул в длинный тоннель под рекой Гудзон. Слушая эхо моторов и считая проносящиеся в темноте лампы на сводчатом потолке, подросток у окна закинул голову вверх — то ли мечтая, то ли пытаясь справиться с распирающими грудь эмоциями. На его бледном лице чередовались оранжевые вспышки и полосы густого мрака, тянувшегося между обитых синим велюром кресел. Но, через считанные минуты, тоннель был позади, а автобус вынырнул в мире, о котором наверное, каждый человек на Земле слышал хотя бы раз в жизни — в книге, рассказе, с телеэкрана. На острове Манхэттен. Бывший Мясной квартал Манхэттена давно пережил времена индустриальной грязи и вони тысяч коровьих туш, которые разделывались прямо на городских улицах. Сейчас старые пакгаузы снесли, построив на их месте жильё относительного премиум-класса. Чтобы повысить цены на квадратный метр, застройщики рьяно взялись за благоустройство территории, стараясь оставить от огромной живодёрни только сомнительную романтику в названии. Однако некоторые склады и мясные цеха продолжали упрямо цепляться за жизнь, прячась от лучей капиталистического солнца под стальными акведуками шоссе Линкольна и на берегах реки Гудзон. Теперь в восточной части квартала правили бал бутики брендовой одежды, ночные клубы и исторические многоквартирные комплексы, смешивая красный кирпич и ласковую бежевую штукатурку, но побережье, местами, осталось собой. Длинные асфальтовые перегоны, огороженные высокими заборами, и депрессивные рыла терминалов разгрузки сливались в монотонный пейзаж вдоль правой стороны 12-ой Западной улицы. Автобус проехал мимо них, углубившись в каменные дебри Мидтауна. Схожая коммерческая судьба преследовала и другие кварталы Манхэттена, где когда-то билось газовое сердце молодого города. Но теперь за окнами громоздились друг на друга всё новые башни и улицы, пока автобус следовал вдоль границы приснопамятной Адской кухни всё дальше, на восток от Челси. Автобусный терминал, на котором сходились маршруты с запада страны, располагался в довольно примечательном здании, фасад которого был облицован громадными металлоконструкциями, оставшимися от какого-то железнодорожного моста. Как будто считая такой ход недостаточно экстравагантным, авторы проекта дали своему детищу не менее аляповатое название: автобусный вокзал Порт-Ауторити. Возможно, где-то в Коннектикуте жила шлюха с таким же именем. Тем не менее, именно здесь одинокий путешественник ступил из кондиционированного нутра автобуса на тёплые улицы Нью-Йорка. Волоча следом большую спортивную сумку, мальчик, сам того не желая, потерялся в безумной толчее, окружавшей приезжающие и отбывающие автобусы. Кое-как толкаясь среди бесчисленных спин, он едва успевал вертеть головой, понимая, что больше никогда открытое небо не станет привычным без закрывающих его бетонных колоссов. На Манхэттене, как наглядно выясняли его посетители, даже облака плыли в дефиците. Но выбора не было: чтобы добраться до главного административного кампуса Школы изобразительных искусств, подростку пришлось проехать короткий отрезок на запутанном нью-йоркском метро и выйти на 23-ей Восточной улице, где всё казалось точно таким же, только на другом берегу острова. На самом деле, конкретно этот городской странник уже бывал в Нью-Йорке. Весной, когда сдавал вступительные экзамены, и в начале июня, когда подписывал оригинал учебного контракта. Но обе поездки ничем не успели запомниться. Во-первых, он летал ночными рейсами вместе с дядей. Аэропорт, затем такси, отель, сдача экзаменов и совершенное отсутствие времени даже на маленькую экскурсию. Во-вторых, нервное состояние, которое сопровождало обе попытки поступить в престижный художественный колледж, по-хозяйски вышвырнуло из головы другие переживания. Теперь вторая столица США заново открывалась шагающему по тротуарам подростку — безразличная и совершенно непохожая на...
-
сложно передать "затаившееся" дыхание, хых...затаившееся в предверии новой истории :)
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
мама держала его за возраст, обмакивая в реку Стикс
.... наповал :))))
|
-
Она везде льется, но хорошо же)
|
Огонь очень красивый.
Он рисует красивые купола раскалённого воздуха, наполненные продуктами атомарного расщепления. Пройдёт ещё несколько десятилетий, прежде чем неорганическая химия окончательно придёт к выводу, что огонь — это всего лишь процесс. Это излучение в видимом диапазоне. Это цветы, порождённые плазмохимической реакцией и прекрасные в своей мимолётной красоте. В повседневной жизни никто не смотрит, как зарождается огонь. Люди шаркают спичками о рябое лицо коробка. Люди бросают в огонь поленья, смятые откровения, заумные книги. Пламя — будь оно жёлтое, рыжее или почти красное — радушно бросается на добычу. Пламя радуется всему подряд. Но то, что человек принимает за бессердечную жестокость (так находя в огне родственное начало, так приписывая ему тёмные страсти своего вида), на самом деле далеко от жестокого.
Огонь прекрасен. Он действительно дарит красоту.
И пусть всего мгновение парят в воздухе нарисованные купола, пусть неделимую долю секунды продолжается цветение эфемерно-горячих роз, пусть лишь один единственный миг отделяет синеву зарождающейся искры от ровного теплового гало... эти мгновения действительно прекрасны.
Закрывая глаза, Людвиг фон Вартенбург увидел то, чего никогда не видел прежде: то, как за курносым прицелом двуствольного хаудаха расцветают звенья пламени. Как вспухает воздух, порождая словно наполненные огненной дымкой пузыри — и вот, пока эта мысль ещё бежит вместе с утекающей кровью, пузыри лопаются, а клочья огня становятся тем, что привыкли видеть солдаты. Громом и смертью. Кислой гарью. Бьющим в нос горьким дымом. Отдачей, которая сломала бы руку человеку, не практиковавшему железную дисциплину в теле и духе. Становятся дуплетом из примитивного дробовика.
Вождь отшатнулся, попятившись из только что проделанной дыры. Если бы Людвиг мог видеть его, то на серой плоти лица, перемешанной с осколками каменной шкуры, он прочитал бы гримасу глубокого и почти человеческого удивления. Словно это не бессмертный страж Похъялы, а секунд-майор Федеральной армии по-настоящему не мог умереть. Дробь ударила в грудь, хлестнула по горлу, срывая всё новые и новые куски толстой шкуры. Где-то ниже читалась отметина, сделанная пулей Вебера, а рядом те, что оставили мушкет Кройце и пистолет доктора Крамма. В темноте ноября первобытная легенда столкнулась с неповоротливой и, вместе с тем, предельно логичной военной машиной будущего. Умирая, солдаты и канониры продолжали делать то, чему их учили — пулю за пулей они всаживали во врага, который продолжал стоять на ногах. Но вместо трепетного поклонения, которое вызывали побасенки о далёких землях севера у финских дикарей, солдаты стержневой нации обращались к другому — к философии всё более крупных калибров.
Жирный свист наполнил собой метель. Сквозь мельтешение бурана внезапно рухнуло нечто тёмное, подняв на месте падения фонтан разбитых булыжников и комьев смёрзшейся земли. Ослеплённый вождь медленно обернул лицо к небу, пытаясь понять, что случилось. И там, на вершине наблюдательной башни, Дитрих Хайнц заорал, срывая охрипший с полудня голос на неприятный визг:
— Выше на градус или два, герр ефрейтор!
Ботфорт Бахмана упёрся в чугунный клин, регулирующий положение мортиры. С учётом того, куда именно приходилось стрелять, пушка задрала нос почти вертикально в небо, послав прошлое ядро по очень высокой дуге. По периметру лафета, узкой деревянной тумбы, шли небольшие риски с вытравленными градусами огня. Если сейчас мортира била в небо под углом в 82 градуса, то...
Ефрейтор в сомнениях смотрел на орудие. Сейчас мортира была ещё больше похожа на кастрюлю, только дымящую остатками пороха. Вебер опускал в неё новое ядро, стараясь не уронить его раньше времени. Обычно для этих целей использовали специальный зацеп или верёвочную чашку, но сейчас не оставалось времени даже на это — пачкая рукава белой рубахи и обжигая пальцы о горячий металл, Микаэль водворил на место чугунный шар.
«Градус или два» означало, что совершить выстрел придётся под углом в 84 градуса к горизонту, почти что в небо. Но внизу ворочалась тёмная фигура вождя, а новые хлопки пистолета больше не звучали. И здоровая рука Бахмана резанула темноту в непривычной артиллерийской отмашке.
— Заряжай.
Поворотный механизм со скрипом изменил угол наклона орудия. Прижавшийся к парапету Дитрих, двумя руками хватаясь за рвущуюся с головы треуголку, отчаянно кивал, без слов призывая поторопиться. Вебер, сплёвывая снег, лёд и пороховые гранулы, насыпал в запальное отверстие достаточно порошка. Уже на глаз, уже неважно...
— К бою готово, герр еф...
— Огонь!
Мортира глухо бухнула, хотя звук её выстрела был больше похож на очень-очень громкий всплеск, чем на привычный громовой удар длинноствольных позиционных пушек. Подпрыгнув вместе с лафетом от некоторого переизбытка пороха, сигнальное орудие окрасилось в сизые клубы дыма. И, под расцветающие в небе вспышки сигнальных ракет, чёрное ядро со свистом достигло небосвода. Оно на несколько секунд поравнялось с лиловой луной и зависло на фоне бессмысленного фиолетового блюдца, прежде чем рухнуть обратно, с каждой секундой набирая скорость.
Вождь поднял голову, ещё не зная, что именно слышит. Пышная корона качнулась в привычно-повелительном жесте. Даже самые свирепые среди северных дикарей, даже покорные саамы и эсты превращались в кротких тюленят в его присутствии, благословенном Матерью всех Матерей. Не зная усталости и пощады, арктический тролль берёг покой вверенных ему полей и равнин, айсбергов и стылых холмов.
— Как учёный и дворянин... — проскрипели его изуродованные превращением губы.
Перед смертью царь-олень видел стада этих гордых животных, вольно бегущих среди полей мифической Похъялы. В переливах северного сияния звёзды пели ему о звенящей вечности, о красоте января, об открытом полярном море.
Перед смертью горный инженер Фриц Дортмунд видел бульвар Святой Анны. Видел статуи и особняки в стиле барокко, мраморные дворцы и банкирские дома. Оркестр давал венский вальс, обнажённые предплечья дам манили своей недоступностью, а принц Николай с улыбкой говорил что-то венценосному отцу.
— ... я благодарю ва...
Ядро, набравшее в скорости десятки морских узлов, разорвало его уродливую фигуру на куски камня, плоти и по-неживому густой белёсой крови, похожей на материализованную эссенцию самой зимы. Гомункул — личина человека, нелепо натянутая на каркас из костей и злой магии — перестал существовать в ту самую секунду, когда пожелал переступить порог казармы.
Воцарилась тишина, в которой оседали догорающие красные ракеты. Выше их, за ковром штормовых туч, лиловая луна Похъялы медленно теряла демонический отблеск, становясь самой обычной бело-жёлтой луной. В переливах среди звёзд таяли далёкие картины сказочного города, где Старая Лоухи протягивала к очагу навсегда замёрзшие пальцы.
-
Бездна уважения и телячий восторг по поводу всей этой партии. Фантастика просто.
-
-
Сурово и прекрасно, да. Но вот это...
Микаэль Вебер: «Ну нахер» (бежать с Батареи или организовать глухую оборону)
...это просто эпичнейше.
-
Микаэль Вебер: «Ну нахер» (бежать с Батареи или организовать глухую оборону)
Забыл добавить про золото в теме с побегом xDDD Как обычно, самые интересные варианты остаются за бортом)
Эх, опять конец истории...Интересно было бы узнать что ты сам обо всем этом думаешь, конечно? Сейчас, спустя большой перерыв, мне кажется, что что-то изменилось или, наоборот даже - не изменилось. Непонятнэ )) В любом случае, это был красочный путь, ещё одна возможность запустить театр воображения) спасибо)
-
Очень-очень-очень сочный пост! И даже немного жаль, что эта история подходит к концу. Очень жду скелетов, которых мы так и не нашли.
-
Пост очень красивый.
Пройдет всего несколько десятилетий, и сочетания букв, вызывающих всплеск эмоций у читателя, будут изучены и научно определены. =)
На самом деле, отличный пост, в котором органично сплелись созерцание и действие, лиричность, тонкий юмор и суровая сказка.
-
Твой стиль написания постов - это что-то неповторимое.
-
-
-
Хорошо, когда интересные игры достойно и логично заканчиваются.
-
Ладно. Возможно, в следующий раз я всё же войду в сказочный город и стану... ну ладно, не королём - так хоть оленем.))
Спасибо за луну. Она прекрасна.
-
-
-
omg! почему я не играл в батарею.
-
Мои восторги! Такие посты нужно отмечать сотней плюсов.
Великолепный слог, незабываемые сравнения - подобные тексты, к сожалению, редкое в своем роде явление, но тем они и славны.
Вдохновения и соответствующих игроков мастеру!
-
Почему там, говоришь, сообщения на главную попадают? Не за художественную ли ценность? :)
|
Новый выстрел. Новые клочья горелой бумаги планировали к дощатому полу, незаметные и неразличимые в разгаре баталии. Догорающий порох разлетелся вместе с огнём и свинцом — со стороны он казался бы искрами, сверкающими в дыму выстрела. На перчатке фон Вартенбурга хлопья сажи садились на чёрную кожу. Огнестрельное оружие той эпохи было шумным, ненадёжным и очень грязным. Выстрелы распространяли окрест терпкий запах, хотя некоторые солдаты со временем находили его приятным. Пороховой канал под кремневой пластиной забивался нагаром, и чистить его приходилось разве что не иголкой с намотанной вокруг оси ветошью. При стрельбе с незащищённой рукой нередкие искры больно жалили кожу, иногда заставляя деревенских рекрутов с перепугу ронять мушкеты — грохот и огонь выглядели для них как продукт невероятной машинерии, хотя суть процесса стала проста, едва лишь химия нашла удачное соединение удачных компонентов.
К сожалению, наихудшим из несовершенств огнестрельного процесса становился дым. Клубы жирного дыма распухали перед стволом, а когда в закрытом помещении делались несколько выстрелов подряд, под потолками собирались истинно британские туманы. Именно из дымных клубов, хищно перемалывая воздух вращательными движениями, вынырнул топор. С нечеловеческим стоицизмом выдержав очередной выстрел, вождь попросту швырнул в ответ самое тяжелое и страшное, что имел — свой топор, похожий на польский бердыш.
Никогда в жизни Людвиг фон Вартенборг не испытывал настолько сильную боль. Моральную — да, возможно. Но отчаяние, обида, разбитые злым случаем мечты о триумфе были просто эмоциями. Топор вождя швырнул Людвига к стене лестничной клетки и, пробив остриём грудь, едва не пригвоздил майора к ней.
В медицинских атласах говорится, что человеческое тело несимметрично. Над медиастинальной частью, которая приходится несколько выше сердца, лёгкие человека имеют тенденцию к сужению. Так, по меньшей мере, говаривал подвыпивший доктор Крамм. От места соединения с бронхиальной трубкой и до самой верхушки лёгкое имеет, в проекции, форму вытянутого кверху треугольника, отступая от плеч и плечевого пояса к трахее. Как известно, когда рана смертельна, умирающие цепляются за мудрость врачей как за детские мечты. И мудрость врачей говорила Людвигу, что всё ещё есть минимальный шанс жить. Возможно, топор ударил в плечо, пробил мягкие ткани грудины, но не зацепил лёгкое. Возможно, у него получится устоять на ногах, как устоял Бахман, получивший весьма схожую рану. Но в случае ефрейтора меч остановили кости плеча. А в его, в его случае?
Глядя на гигантское древко, которое начиналось от засевшего в груди каменного полукружия, фон Вартенбург вновь ощутил тоскливый и тревожный зов. Лиловая луна звала его в небеса. Звала умереть, сбросив оковы вонючей, волосатой, обязанной жрать и отправлять нужды плоти. Звала вознестись. Воспарить, чтобы бежать среди небесных оленьих стад. Приглашала войти...
... в сказочный город.
Грохот с трудом доходил до сознания Людвига сквозь гул в ушах. Это вождь разламывал остатки стены, неторопливо наклонив голову. Ещё несколько секунд, и он сможет войти в казарму... и тогда...
— Ин'наут... — всё ещё сиплым от боли голосом прогремел он, заставляя боль в груди Людвига усиливаться от простого звучания этих слов. Большие руки оленьего короля отломили целый кусок кирпичной кладки, продержавшейся столетия.
-
— Ин'наут... — всё ещё сиплым от боли голосом прогремел он, заставляя боль в груди Людвига усиливаться от простого звучания этих слов. Большие руки оленьего короля отломили целый кусок кирпичной кладки, продержавшейся столетия.
Ащщ... Как же я люблю такие типажи!
|
Кто знает, какой рок ждёт этот мир спустя сорок тысяч лет? Может быть, он превратится в выжженный каменный шар — выжженный яростью того оружия, что не смог бы себе представить даже изобретательный ефрейтор Бахман. Может быть, в городах, полностью возведённых из венецианского стекла, утончённые мужчины и женщины, забыв о работе, найдут себя в «пене дней» — в окружении утех и постельных страстей. Может быть, наконец, люди, подобные секунд-майору Вартенбургу, будут слитным маршем шагать сквозь бои в глубинах звёздного океана. Ведь как человек смог превратить лодку в галеру, а галеру — в галеон, так сможет он превратить галеон в плывущий среди небес механический шар. А там… кто знает?
Но, когда вождь оторвал взгляд он разбитых осколков маски из плоти и камня, что заменила ему лицо, Людвиг понял: ни сорок, ни сто сорок тысяч лет не заставят позабыть этот взгляд. Смертное горе застыло в единственном уцелевшем глазе peikko, уродливого и беспощадного тролля. Горе столь сильное, что ни религиозный огонь Жанны из города Домреми, ни великая трагедия константинопольских царей — ничто не сравнилось бы в силе с этой эмоцией. Сто пять лет её огонь горел внутри рукотворного камня, которым покрылись когда-то человеческие руки и ноги. Сто пять лет монстр, вырождавшийся во всё большее подобие земляных великанов, страдал, подвергнутый запрету выплеснуть свою боль.
И сейчас, в бою, он словно вновь находил себя.
Прочитай Людвиг те бумаги, что стеснительный Дитрих сам не решился развернуть, секунд-майор мог бы осознать, кого единственного — кого единственно возможного — он видит перед собой.
— Моё лицо… — прошептал горный инженер Фриц Дортмунд.
Не величественной была корона из ветвистых оленьих рогов. Не венцом цезаря и не бриллиантовыми перьями, какими украшают тюрбан османские владыки. Словно тюрьма, которая всегда была с ним, эти рога оплетали голову вождя — и благословение, и проклятие. Так Матерь Матерей любила детей своих. Так берегла их. И так велика была её сила, что и смерть в далёкой Похъяле была подвластна всесильной старухе-Лоухи.
— Теперь я вижу…
Людвиг не терял времени. Чёткими движениями он вогнал шомпол в ещё дымящийся ствол, почувствовав упругое сопротивление пороховой «пробки». Он торопился, поэтому загнал пулю вместе с пакетиком, не заботясь о том, что неправильно произведённый выстрел может в будущем повредить ствол — этому хаудаху не предстояло стрелять много. И грянул выстрел, заглушив последние слова вождя. Людвиг никогда не узнал, что именно видел в столетних кошмарах человек, отдавший жизнь ради прекрасной северной ведьмы.
Потому что больше вождь не мог увидеть ничего. Свинцовая дробь вспорола маслянисто-серую кожу, выпуская густую и почти белую кровь. Тёмное средоточие в глубине правой глазницы взорвалось изнутри, стекая по изуродованному лицу как пролитые чернила. Вождь закричал. С каждой секундой его крик наполнялся мощью, к нему присоединялись всё новые и новые голоса. К моменту, когда Микаэль и Карл выскочили из арсенала, нагруженные массой амуниции, рёв вождя звучал пуще церковного хора, заставляя даже мелкие камни кладки вибрировать от невыносимо низкой частоты.
Великан бросился в атаку, но Людвига берегла комната — казарма содрогнулась от самого фундамента, когда ослеплённый вождь врезался в стену рядом с дверями. Но он не упал. Не чувствуя боли, он размахивал каменным топором, и каждый удар заставлял крошки штукатурки, дерево и камень разлетаться вокруг всё новых и новых пробоин в стене. Изнутри Людвиг мог хорошо видеть этот процесс: на чёрной стене появлялись новые и новые дыры, сквозь которые лился мертвенно-лиловый свет.
Через мгновение комнату затопил другой свет, на сей раз — ярко-красный.
Дитрих отскочил прочь от пыхнувшей дымом мортиры, зачарованно глядя, как в тёмном небе тает дымный след. Но сизая дорожка исчезала, ничего не происходило. Шторм всё так же неистовствовал в высоте, мчались в сумасшедшем водовороте облака. Затем среди них проступила багровая искра. Она светилась недолго, а потом полыхнула яростной вспышкой, титанической зарницей, затопившей мир от одного горизонта до другого ярким красным светом.
Гренадёр огляделся. Словно вырванный из норки мышонок, он вдруг увидел, сколь же огромен мир вокруг них. Вставали на далёком горизонте росчерки холмов. Равнина океана, покрытая барханами волн, прокатилась от севера до юга, невообразимо просторная, невообразимо вечная. Чёрные скалы других батарей чётко обрисовались на её фоне — маленькие каменные крепости, каждая — с золотистым глазом фонаря-Циклопа.
Спустя безмерно долгие секунды, одна за другой, с орудийных башен батарей взметнулись ответные ракеты. Ещё не успела догореть созданная Дитрихом заря, как вспыхнул красный нимб в небе над третьей. Над пятой. Первой. Хайнц почти воочию готов был представить, как сомнение на лицах дежурных сменяется непониманием, затем страхом, затем заполошной тревогой. Как караульные начальники, среди которых и недавно отужинавший вице-фельдфебель Зельде, бегут по лестницам, а во дворах оживают набатные колокола. Дымные ракеты полыхали, всё новая и новая — и если бы у Дитриха имелась подзорная труба, он мог бы даже разглядеть первые айсберги на самой линии северо-западного горизонта.
Затем ответил неповоротливый «Герцог Гленн». Новое ночное солнце расцвело над тёмным массивом головного форта: ракеты взмыли сразу с двух башен, следуя под косым углом к горизонту. Медленно, как выбирающаяся из-под ила камбала, оборонительная линия пробуждалась от ноябрьского оцепенения. Красный свет заливал распахивающиеся ставни перед пушечными лафетами и освещал путь морякам, рядами бегущим к кораблю полковника Вукорского. Освещал и двух солдат, измотанных и израненных, которые мчались по ступеням орудийной башни.
Так пришла война, неизбывный бич второго и всех следующих тысячелетий. Пришла даже туда, где никто не верил в неё — на морскую фортификацию имени Его Сиятельства эрцгерцога Гленна.
-
Спасибо. Вооооождь! Дитрих захочет написать про него книгу, если узнает историю))
-
В мире 19го столетия есть место только войне...xD
Блин, мы как всегда все самое интересное так и не узнали :(
-
|
Карл Бахман, Микаэль Вебер
Моветон или нет, однако судьба и грамотное материальное устроение благоволили им. Ключ легко вошёл в смазанную скважину, замок лязгнул, руки солдат повернули на петлях тяжёлый деревянный люк. В открывшемся квадрате Вебер и Бахман увидели короткую деревянную лестницу, прямо от подножия которой начиналось всё, что могло пригодиться в бою: аккуратные пирамидки ядер, устроенные на дощатых поддонах, и ровные ряды пороховых ларей, в которых теснились небольшие бочонки, для удобства оснащённые верёвочными ручками. Рядом с рамой люка Микаэль увидел большой железный крюк, на который и повесил фонарь. Заведённый порядок запрещал спускаться с открытым огнём в бомбовый погреб, а стеклянные лампы полагалось вешать под самым потолком — так предупреждалась возможность случайно разбить их во время работы или в спешке.
Совместными усилиями солдаты подняли по лестнице пороховой бочонок, который Мика наугад цапнул из ближайшего сундука. Затем перед Карлом встал выбор: какие ядра брать? Среди шероховатых чугунных шаров он нашёл и обычные бронебойные ядра — многофунтовые кокосы, что жутко свистели при стрельбе; и стеллаж с зажигательными артиллерийскими гранатами. На неопытный взгляд последние казались ещё одним набором ядер: такими же чёрно-серыми и круглыми. Но стоило взять их в руки, как разница становилась понятна. Существенно меньший вес зажигательных гранат объяснялся тем, что изнутри эти снаряды делались пустыми. Через высверленное отверстие внутрь заливалась тягучая смесь из смолы, пороха, серы, пережжённого каменного угля, шерсти и «бертолетовой соли». Затем отверстие затыкалось самой обычной пробкой — родной сестрой тех, что надеваются на винные бутылки. И только перед самым выстрелом — то есть, перед тем, как запихнуть ядро в ствол — пробка вынималась. Вылетая из ствола в облаке раскалённых газов и огня, ядро начинало медленно тлеть ещё в полёте, а к окончанию недолгого параболического маршрута внутри него кипел адский котёл. Врезаясь в тяжёлое препятствие, граната получала финальный импульс: уже соединившийся с серой хлорат калия, больше известный в народе как «бертолетова соль», детонировал, после чего взрыв разносил чугунную оболочку на куски, заливая окрестности струями пылающей смолы и смертоносными осколками. Иногда, конечно, случалось так, что на оружейной мануфактуре в ядро засыпали слишком много «соли» или в неправильном порядке соединяли ингредиенты, отчего «соль» изначально смешивалась с другими катализаторами. Тогда, к большому сожалению артиллериста, ядро взрывалось прямо в стволе орудия, калеча и оглушая людей, а пушку приводя в совершенно невосстановимый вид.
Альтернативой ядрам-хлопушкам выступало ещё одно изобретение, на сей раз шведское, которое угнездилось на соседнем стеллаже — Неймановы ядра. Этих лежало всего четыре штуки, чему способствовали сложность изготовления и дороговизна ядер, в сущности бесполезных при антикорабельной обороне. К довольствию «Герцога Гленна» их выделили пару десятков и сделали это как вынужденный реверанс армейской модернизации, а вовсе не от реальной пользы. Дело в том, что ядра Неймана назначались против пехоты врага, наступающей в сомкнутом строю. Две чугунных половины с сознательной непрочностью сваривались между собой, а внутренности начинялись гремучей смесью и множеством мелких картечин. Основная сложность состояла в том, чтобы правильно рассчитать прочность: швы должны были выдержать выстрел из пушки, но ядру полагалось взорваться сразу же после выстрела, рассеивая в полусотне шагов перед орудием веера инвалидных свидетельств.
При некоторой сноровке и известной доле презрения к собственным конечностям зажигательное ядро можно было использовать и без участия пушки. А в дальней части бомбового погреба лежал, разве только не освещаемый лучами с неба, снятый на ремонт пушечный ствол «четырёхфунтовки» без колёс и лафета. Один человек не смог бы утащить здоровенную литую трубу, которую обычно возили лошади. Но вот вдвоём...
Людвиг фон Вартенбург
Стрелять из почти что лежачего положения, только что выдержав два свирепых удара, не каждый сможет. Не каждому достанет хладнокровия выпустить из рук оружие в самый напряжённый момент боя. Со стороны это — то есть, бросание бесполезной сабли и обращение к современному огнестрельному экземпляру — кажется логичным и разумным, но в горячке рукопашного контакта далеко не каждый способен правильно оценить свои действия. Человек инстинктивно готов цепляться за свой меч, повинуясь первобытной жажде, которая требует до самого конца сжимать в руке оружие.
И для того, чтобы не сжать его крепче, не удариться в слепое бегство, а заменить одно оружие на другое, требуются не просто смекалка или ловкость рук. Здесь требуется даже не сила духа, хотя она, безусловно важна, когда ты изо всех сил рвёшь из крепкой кожаной кобуры двуствольный пистоль. Здесь требуется интеллектуальная дисциплина, которая заставила голову фон Вартенбурга сработать безотказно и выбрать тот вариант, который сулил ему спасение.
Свинцовая дробь хлестнула уже занёсшего топор великана по лицу, заставляя тяжёлое дыхание смениться утробным рёвом. Вождь пошатнулся, а вместе с ним в почти гипнотическом танце закачались его рога, закрывая луну переплетением костяных наростов. Приподнявшись на локте и чуть отведя дымящийся хаудах, Людвиг с почти мальчишеским азартом ждал: упадёт или нет? Хватит или нет? Опыт подсказывал ему, что он произвёл отличный выстрел. На такой дистанции и из такого оружия просто невозможно не убить наповал.
Огромный кусок кожи с хрустом обвалился с лица вождя, унося с собой половину изуродованного носа и здоровенную часть щеки. Он разбился, ударившись о землю, разбился в мелкую каменно-костяную пыль, обнажив челюсть и дёсны с крупными зубами жёлто-песчаного цвета. Фон Вартенбургу показалось, что гигант, наконец-то, ослеплён — лишь когда дым рассеялся, он увидел, что из-под осколков снесённого дробью лица всё ещё проглядывает мрачный чёрный свет, который наполнял глазницу вождя. Исчадие северных земель всё ещё жило. Оно всё ещё стояло перед ним, и вскоре фон Вартенбург узнал ответ на свой вопрос.
Вождь не упал. Как зачарованный, он смотрел на рассыпающиеся под ногами обломки собственного лица... и улыбался светлой, наполовину лишённой щёк улыбкой. Словно глядя в незамутнённую поверхность озера, на котором проступали образы давно ушедших любимых, исполин прошептал:
Дитрих Хайнц
Юноша мчался по лестнице. Он закрывал глаза, когда ему приходилось переступать через восковые лужи, запёкшиеся на ступенях. Не в меру ретивое воображение в мельчайших подробностях рисовало ему сгустки плоти, просочившиеся через щели меж ними. Как сопли или слизни, они качались, держась на тонких мясистых ниточках — и в такие моменты гудящая как колокол волна отвращения захлёстывала Дитриха вновь. С невыразимым облегчением, которое заслонило собой даже страх, он промчался по второму и третьему орудийным этажам и выскочил на ледяной ветер.
Необъятная ночь дохнула ему в лицо со всех сторон, швыряя во всех направлениях искристые взрывы снега. Выбираясь из люка, Хайнц покачнулся под очередным ветреным порывом и открыл для себя ещё одно — смотровую площадку покрывал настоящий лёд. Оскальзываясь на нём неподбитыми каблуками, гренадёр осмотрелся, закрывая ладонью глаза. Заиндевевшие веки ныли, норовя сомкнуться и укрыть чувствительную роговицу от режущего ветра, но сквозь буран Дитрих углядел то, что ему было нужно: шест с потухшим на нём сигнальным фонарём, а рядом — большой ящик, содержавший сигнальную ракету, картузы с порохом и инструмент для поджига. Укрытая рогожей, рядом стояла мортира: маленькое орудие, похожее на узкую и длинную кастрюлю, зачем-то поставленную на маленький лафет.
Дитрих огляделся, сам не зная, хочет он или нет узнавать, что стало с караульным. Но здесь, вне защиты крепостных стен, морской шторм атаковал фортификации во всю свою мощь. Даже если на снегу и были следы, они давно исчезли. Как исчез и сам часовой.
-
Живой язык, лихой сюжет, приличная скорость и бесконечная доброта к персонажам.
|
Людвиг фон Вартенбург
Возможно, родись Людвиг за двадцать веков до своего времени, произнесённый им девиз оказался бы не девизом, а завещанием. Одно осталось несомненным в эти секунды — храбрецам, что последние вели сражение за четвёртую батарею, действительно было не занимать силы духа. В своей жизни, а, может быть, и в скорой смерти они сравнились с героями древней Спарты. Среди тысяч и тысяч мужчин, en masse называющихся Федеральной армией Королевства Пальмира, всегда находилось место и тру́сам, и храбрецам, и вороватым каптенармусам, и полковникам от инфантерии, лично ведущим в атаку пехотные колонны. На самом деле, ничто — ни армия, ни ситуация — не ваяет характер людей. Люди живут так, как желают жить. Из мести, из чувства долга, благодаря воспитанию в уютной губернской гимназии или, наоборот, ему вопреки.
Некоторые живут, чтобы спастись от лезвия гигантского топора.
Вождь перехватил каменно-костяную секиру двумя руками, правильно оценив тон и жест фон Вартенбурга. Гигантский топор взметнулся в его руках, сплетая в воздухе гудящие полукружия. Будь то поэтическим состязанием, будь царь-олень поэтом, сошедшим с мистических страниц Гёте, его слова лились бы как весенний поток. Но словами вождя была только боль, поселившаяся в гнезде уцелевшего глаза. А боль находила выражение в разрушении.
Пожилой офицер правильно оценил свои силы, не пытаясь в привычной фехтовальной манере войти в соединение клинков. В гимнастическом зале, где происходили его тренировки, никто не ревел, бросаясь друг на друга как взбешённый медведь. Тело Людвига не знало, как противопоставить саблю двуручному топору, и осталось положиться только на решения. Ассоциация с медведем усугублялась и меховым плащом, превращающим движения вождя в неуловимое колебание мехов поверх каменного тела. Зажатый в тесном каменном мешке, фон Вартенбург не знал, откуда последует новый удар. Почему-то в эти секунды его взгляд всюду натыкался на трупы, разбросанные на плацу. Ступени лестницы заливала уже замёрзшая на морозе кровь. У её подножия, словно в прямом смысле натюрморт, высилась гора тел, откуда торчали в отвратительных изгибах обнажённые конечности застреленных и зарубленных дикарей. У ворот, у казарм... всюду!
Когда же они успели убить так много!
Топор просвистел над головой едва успевшего нагнуться Людвига. Его треуголка полетела оземь, а сердце пронзило неприятное чувство подкрадывающейся смерти. Впервые, возможно, за весь свой жизненный путь секунд-майор встретил врага, не уступающего ему в бессердечной целеустремлённости. Продолжая уклоняться, фон Вартенбург нашаривал каблуками булыжник позади себя, мысленно отсчитывая последние футы, отделяющие его от слишком узких для дикаря дверей. Его сабля, почти опущенная параллельно бедру, выжидала удобной возможности. Слушая своё дыхание, с каждым уклонением наполнявшееся хриплым надрывом, майор терял уверенность, что она всё-таки представится. Слишком разная длина. Слишком мало пространства.
Вождь не обращал на саблю внимания. Он продолжал полосовать воздух, не переводя дух и превратившись в аляповатое и дикое подобие танцующего дервиша из аравийских пустынь. Когда секунд-майору оставалось сделать последние два шага до дверей, северный демон вдруг прыгнул к нему, сменив решительно-медленную поступь на быстрое сближение. В фехтовальной традиции подобная смена ангажемента не поощряется, потому как оставляет корпус и бёдра открытыми для контратак. Сабля майора взметнулась навстречу, но вождь древком топора отшиб клинок в сторону — и, заканчивая полуоборот на пятках, с разворота ударил торцом древка в живот фон Вартенбургу.
Захлебнувшись дыханием, которое пахло кровью и кислым желудочным соком, старый офицер согнулся пополам... Тут бы рыцарская дуэль и окончилась. Но густая волна вони, где мешались пот, рыба и нечто непроизносимо-склизское — нечто такое, отчего само собой в голове рождалось непонятное слово «нургл» — накрыли секунд-майора. Людвиг понял, что вождь стоит прямо перед ним. Чудовищной силы удар рухнул на хребет фон Вартенбурга, бросив его на колени. Ему казалось, что горло вот-вот взорвётся от спазма в животе, а по позвоночнику хлестнула настоящая молния. Катаясь по земле, майор с трудом осознал, что находится у самого порога дверей в казарму...
Дитрих Хайнц
— Так точно! — сбивающимся голосом крикнул Хайнц и помчался к дверям орудийной башни.
Позднее хронист мог бы найти забавным то, что менее часа назад юный гренадёр с тем же пылом мчался с сигнальной площадки точно такой же башни, спеша доложить обедающим офицерам о сигнале. Фонарь с четвёртой батареи мерцал в ночи, беспокойно повторяя пятикратные сигналы. Дитрих и замерзающий вице-фельдфебель Зельде смотрели на него, про себя считая вспышки и боясь понять, что вскоре непривычная к морским штормам лодка выйдет в открытый фарватер. Но лодка вышла, каким-то чудом преодолев взбешённую тёмную массу воды. В голове Дитриха вспыхнуло лицо мертвеца, который был поднят из воды с распоротым горлом. Кем он был? Откуда взялся? Его сменил недовольный толстяк-Руттергейм, опустивший газету на середине какой-то тирады.
Каким-то образом лица и судьбы закручивались в спираль, воплощением которой стала метафорическая башня. Тёмные кирпич и камни кладки отлично смотрелись бы на карте таро. Для Дитриха Хайнца этот вечер кончался там же, где и начался — в гремящей чугунной тишине первой орудийной. Ему даже показалось, будто два географических мира наложились друг на друга неким невообразимым способом, и что сейчас он поднимается вновь на башню третьей батареи «Гленна».
Хайнц быстро нашёл отличия. На ступенях лестницы, распластавшись по их угловатым краям или повалившись к круглым стенам, лежали отправленные Вартенбургом канониры. Никто из них не добрался даже до второго яруса. Пригнувшись к телам и поднеся фонарь, Дитрих отшатнулся с несдерживаемым криком. Его возглас звонко разнёсся в морозной тишине, напоминая о чёрной пустоте на трёх орудийных ярусах. Мертвецы, лежавшие у его ног, не просто умерли. Их убила не пуля, даже не кровавый костяной нож. Их лица казались оплавленными. Кожа запеклась до невыносимо-воскового оттенка, а при взгляде на пальцы Дитрих и закричал. Фаланги и кости расплылись, размазавшись в масляные комки плоти, обожжённой неведомой силой. Рты исчезли, когда верхняя губа стекла на нижнюю, а между глазами и волосами не найти было разницы. Шинели вплавились в животы, а пуговицы торчали среди тел как отвратительные клейма, что ставят мясники на свиные туши. Казалось, вследствие такой «обработки» каждый из канониров лишился почти трети веса, оставив вместо себя оплывшую свечу с очертаниями лежащего человека.
Дрожа всем телом и дыша широко открытым ртом, одинокий Дитрих пытался подавить новый крик и сражался с подступающей паникой. Ещё один пустой этаж отделял его от заветной площадки.
Карл Бахман, Микаэль Вебер
Микаэль уже знал, что постигло Хенрика Хаделайнена. Брошенный мельком взгляд на кровавое пятно возле набатного колокола не вызвал в нём новой волны ужаса. К его чести, Бахман ничем не подал вида, когда увидел, что именно произошло на плацу. А, может быть, он просто не заметил разбросанные куски тела в темноте. Иногда даже самый пронзительный ужас разбивается о простую неспособность человеческого глаза хорошо различать детали при недостатке освещения.
Оба гренадёра быстро бежали к арсеналу. Едва успев затормозить, чтобы не споткнуться о ступени перед дверью с полосатым навесом, Бахман и Вебер влетели внутрь. На столах цейгкамеры всё осталось по-прежнему. Под низким потолком гулял ветер, а метель уже набросала перед дверью снежный половик. Блестели сваленные в кучу сабли и палаши. Несколько незаряженных мушкетов остались на столах. Тоже на столе, с аккуратно подложенной под голову шинелью, лежал Штефан со здоровенным синяком на подбородке. Глаза солдата были мирно закрыты, а грудь ровно вздымалась в дыхании. Свет оставшегося у ефрейтора фонаря падал в проёмы дверей слева и справа — «холодная» цейгкамера слева, «горячая» справа. В дальней части центральной комнаты, где оказались оба солдата, высился большой конторский шкаф. Точь-в-точь такой же отпирал Лехаим Нильсен, когда снаряжал экспедицию Людвига в поход. Бахман хорошо помнил, как ныне покойный Шнайдер сказал: «Жид ружья раздаёт. Жди беды».
Сейчас в мелких стёклышках, украшавших двери шкафа, отражались десятки маленьких фонариков. За ними висели ключи для люков, которые располагались в углу. Через них можно было попасть в подвал, где нашлись бы и пороховые бочки, и ядра... и только бравых канониров, готовых защитить родное королевство, там бы уже не нашлось.
-
Эпик баттл! Вождь прекрасен, ужастики прекрасны! И даже метель старается вовсю)
-
непонятное слово «нургл»
Ах-ха, вот мы и встретились вновь!)
Радует, что каждый в игре для себя что-то да найдет, персональное что ли) редкость, к сожалению в большинстве игр...
Ну и хорошо, что уточнил:
и тру́сам
xDDDD
|
-
Фон Вартенбурга вызывали на поединок вождей.
В конце останется только один...))) обязательно под Queen )
|
От команд Людвига, даже если бы они раздались, ничего бы не поменялось. Крик доктора звучал слишком страшно, а порыв Хайнца стремительно подхватили все его люди — один за другим они выскакивали на промёрзший плац, взводя курки и собираясь с остатками моральных сил. Они были похожи на огромных чёрных птиц в своих морских шинелях, эти гренадёры и канониры пальмирской армии, не ведавшие, что приготовил для них северный гарнизон.
Штабс-капитан Крамм сидел у стены, роняя из оледеневших рук пистолет и шомпол. Рядом с ним, с трудом приподнявшись на локте, лежал Кройце — два мушкета дымились перед ним, а майоров шарф, что Людвиг передал ему ещё на лодке, остался единственным цветным пятном на фоне бледности этих несчастных людей. Оба они смотрели наверх и влево. Интуитивная догадка ударила с яростной и беспощадной очевидностью: первая орудийная! Фонарь! Площадка!
— Слева! — закричал первым Дитрих, вытягивая руку в её же сторону.
Юноша увидел перед собой то, что больше всего на свете боялся увидеть. Среди снежных вихрей высилась незыблемым монолитом толстая орудийная башня. Закрытые на зиму ставни слепо таращились в темноту деревянными веками. А над ней, клубясь и танцуя как дымы над языческими кострами, вставал смерч, тянущийся в небеса. Его тонкий изгиб свивался из тёмных лент, похожих на клочья жидкого мрака. Как взбаламученная в химической колбе взвесь, они медленно оседали на вершину башни, лаская и обнимая друг друга. И во тьме, закрывшей лиловую луну, Хайнц увидел вновь былое видение. Только теперь оленья голова сулила не вечность по ту сторону зимы. Она обещала смерть в ледяной пустоте океана, в безмолвной тундре, в жалящей холодом мгле миллионов неисследованных миль. Юноша почувствовал себя слабым и одиноким: одетым в одну лишь шинель перед лицом чего-то столь великого, столь необозримого, столь вечного, что даже смерть меркла перед этим. И все остальные, поневоле замирая за спиной Дитриха, смотрели вверх вместе с ним, не находя проблесков света там, где когда-то сияли искры далёких звёзд.
Воющий ветер трепал выбившиеся из-под треуголки кудрявые волосы Бахмана. Концы бинтов, оплетающих его плечо, словно повисли в горизонтальной позиции, норовя сорваться вдаль. И столь сильны были порывы ноябрьского шторма, что даже внутри стен батареи тяжело становилось стоять. Людвиг, последним вышедший из казармы, тоже молчал. Сотни мыслей роились в его голове, и под напором невероятного трещала, едва не ломаясь, здравая и рациональная личность секунд-майора Людвига фон Вартенбурга. К его губам подступала тошнота, похожая на страшные признаки той давней болезни, подкосившей когда-то многих из его людей — ещё там, на далёком материке, где шла далёкая и давно потерявшая всякий смысл война.
И гренадёр Вебер тоже стоял, а наравне с ветром в его ушах звенел густой бас Хенрика Хаделайнена. «Матерь Матерей — так её кличут», — сказал ему Хенрик, протягивая большие ладони к открытой дверце фонаря. Теперь Микаэль понимал, какое почтение вложил Хаделайнен в эти слова — задирая голову к небу, он искал и не мог найти, где же кончается смерч, висевший над орудийной башней. Теперь он знал, что убило Хенрика на верхнем плацу. Человек не мог сотворить подобное, и человек никогда не делал этого.
Случилось иначе. Этой ночью Мать Матерей явилась, чтобы забрать блудных детей своих.
Дрогнув, столб из чёрного тумана сломался, рушась над их головами как сполохи дьявольского салюта. Взрываясь, клочья тьмы рассыпались в пространстве неба, и дождь густой золы, тающей на лету, опадал вниз, мешаясь со снегом и ледяным дыханием океана. Пятна, похожие на тёмные воронки в глубине чернильницы, разъедали небосвод, пока тучи и луна плясали там, наверху, где выл ветер, а головокружительная скорость воздушных масс могла бы убить одним своим движением. Нижняя часть смерча лопнула и волны тумана хлынули со стен, царапая вековые зубцы и разрывая своё течение возле железных крючьев для незажжённых фонарей. Исчезая — уже навсегда — смерч оставил после себя только одну память. Только одного человека, который был человеком не больше, чем старые часы похожи на ритуальный кинжал.
Последний из дикарей севера встал посреди плаца, появившись из ниоткуда, и клубы потустороннего дыма оседали возле его ног точно послушные псы. Огромный, габаритами превышающий сразу двух Рудольфов, поставленных рядом, он медленно открыл пустые глазницы. Ни белков, ни радужек не было в глазах вождя, коронованного оленьей короной. Как и в тот миг, когда он впервые явился из подвала, когда Микаэль впервые увидел его, волна смертного холода покатилась от его фигуры, заставляя тела людей сотрясаться от внезапных судорог. Медвежья шкура, наброшенная на плечи, окружала его как меховой ореол. И два гигантских топора, с оголовьев которых капала тёмная кровь, хищно качнулись в гигантских руках. Ночной фантом. Воин Похъялы. «Peikko».
— Ин'наут... — выдохнул его рот, похожий на прорезь в древесной коре — кожа вождя казалась столь тёмной, словно вся его фигура была вырезана из каменного дуба.
Раздались звон и деревянный грохот — Рудольф и Клосс, не выдерживая его слов, роняли оружие и падали на колени сами, с воем зажимая уши руками. Сквозь их пальцы текли тонкие струйки крови.
-
Прямо таки вижу это перед глазами
-
Ин'наут моайнас лань.
Я тебя обожаю. И это невероятно крутая игра!
-
Красиво, черт побери! И пробирает, да)
|
Но беспокойство Карла вскоре развеяла показавшаяся из дверей процессия. Людвиг шёл во главе. Он выглядел по-всегдашнему строго, с маниакальной опрятностью соблюдая привычную спартанскую сухость поведения. Но Бахман знал повадки майора, успев близко познакомиться с его личностью за те полтора года, что прошли с пополнения весной тысяча восемьсот девятого. И сейчас фон Вартенбург казался то ли взбешённым, то ли расстроенным: его взгляд метался, как коршун выискивая объект, на котором он мог бы справедливо сорвать гнев. Какая ирония: страшный секунд-майор был до смешного порядочен — даже его эмоции отмечала печать щепетильной честности. Если бы Карл поделился размышлениями с Вебером, Мика точно заметил бы с мерзенькой улыбочкой, что у майора имеются проблемы с дамским вниманием. Впрочем, вряд ли именно дамского внимания удостоился фон Вартенбург внутри комнат Пруммеля. Бритый Рудольф поспешно убрался с дороги перед грозно шагающим майором, и ни осталось ничего другого, кроме как последовать за ним. Позади всех обнаружился потерянный Хайнц, неуверенно прячущий в кармане шинели какие-то бумаги. На вопрос, что же случилось, юный гренадёр устало доложил: — Нашли золото, господин ефрейтор. Майор Пруммель убит. Он сидел за столом и разглядывал большой золотой лист. Перед смертью, в смысле. А господин Вартенбург его, то есть лист, рассмотрел да и швырнул в угол, — конец фразы Дитрих договорил благоразумным шёпотом. — Как же так? — прогудел Рудольф, пока вся вооружённая бригада спускалась обратно по тесной лестнице. — А вот так, — Клосс резко обернулся. — Померло его майорство, а золотишко его на х... хлеб никому не упало. — Майор был хороший человек... — неуверенно возразил бомбардир, вызвав сочувственный взгляд Дитриха. — Хорош об этом. Душу не травите. Дальнейшая беседа была бы прервана новым разделением: Людвиг твёрдо решил не продолжать обыск, пока врач не даст заключение относительно странных галлюцинаций (а ведь ему помнилось, что и Хайнц докладывал о чём-то нехорошем...). К тому же, когда девятеро из десяти офицеров мертвы, а десятый с великой вероятностью погиб в другом крыле казармы, поводов для спешки не оставалось. Майор собирался отправить Рудольфа и Хайнца в одну сторону, а Клосса и Вебера в другую, но его планы были прерваны неожиданно и, как оно случалось уже в который раз, тревожно. Со двора ахнул пистолетный выстрел. Тесный мрак крепостных стен с готовностью принял эхо в свои объятия, баюкая его, заставляя отдаваться множеством голосов. Вой ноябрьского ветра подхватил его, разнося над бескрайней чёрной водой вместе с вихрями жалящего снегопада и ледяной крошки. А за выстрелом последовал крик военного врача, в котором не слышалось ни одной ноты сохранившегося здравомыслия. Леопольд Крамм орал надрывно и истошно, срывая горло на девчачий визг: — На помощь! Помогите! Хлопнул мушкет, и заботливое эхо вновь взлетело над башнями проклятой батареи, басовито перекатываясь вместе с неутихающим воплем. В следующую секунду ставни офицерских квартир содрогнулись. Свет лиловой луны, лившийся в проём выбитой входной двери, закрыла тень, чей источник был невидим изнутри — возможно, очередная туча набежала на сбрендившее ночное светило. Арктический ветер взревел с удвоенной силой, хлестая камень и границ со всей силой арктического шторма. Таков был его напор, что пламя факелов в руках у Клосса и Рудольфа слетело с зажжённой пакли и погасло в один миг. Фонари остальных скрипуче закачались на переносных петлях, мороз охватил открытые лица. Крамм, а, судя по близкому звуку, он стрелял от угла блокгауза, где его и оставили, разрядил ещё чей-то мушкет. Его последний крик звал уже не на помощь. Он предупреждал о том, о чём никогда не расскажет мёртвый майор Пруммель, певший для Бахмана колыбельную песнь из далёкой страны Похъялы. — Дьявол пришёл за нами!!! — кричал капитан Леопольд Крамм.
-
Мика точно заметил бы с мерзенькой улыбочкой, что у майора имеются проблемы с дамским вниманием.
just nimelt! xD
Ну и вообще, за атмосферу)
|
Герр Крамм отказался, напряжённым голосом пошутив, что между абордажем и абортом, а также врачом и корсаром, следует наблюдать разницу, зато Нильсен мало-помалу багровел. Под взглядом Людвига интендант не посмел возражать ни язвительно, ни колко, однако руки, которыми он принял тяжёлый мушкет Бахмана, могли заменить клешни взбешённому крабу. Возможно, Еврей с удовольствием бы поинтересовался, как, по мнению ефрейтора и майора, следует хранить оружие в сыром каменном мешке, или ружья какой стоимости, по их мнению, следует поставлять Королевскому оружейному заводу для благородного гарнизона третьей батареи.
— Конечно, господин майор, — елейно проскрипел штабс-капитан, с подчёркнуто внимательным видом осматривая ружьё и саблю. — Есть проконтролировать. Эй, вы! Как вас там, Гайнц? Замените ружьё ефрейтора!
Карл, хитро и расчётливо избравший момент для замечания, удостоился только бессильно-злобного взгляда. Тем временем, Дитрих вернулся с новым ружьём. Затейливый изгиб курка на нём блестел куда лучше и, как убедился Бахман, оба раза ладно ударил о кремневую пластину. Аккурат к этому моменту последние формальности были улажены, а сразу две кобуры с почти гусарским шиком устроились на поясе секунд-майора. С учётом боярских масштабов запроса тому пришлось надеть с тыльной стороны пояса сразу три ладунг-сумки — три больших плоских футляра из дублёной до негнущегося состояния кожи. К каждой пуле — свинцовому шарику диаметром в шестьдесят шесть сотенных дюйма и весом в двадцать пять грамм — приклеивался бумажный пакетик размером, ну скажем, едва поменее головы котёнка. Пакетики, конечно, сминались и утрамбовывались, но именно из-за их объёмности в аммуницию даже выходивших на поле брани солдат редко входило более двадцати зарядов. С другой стороны, уже после шестого выстрела перед шеренгами линейной пехоты нависали столь плотные облака дымов, что стрелять ещё четырнадцать раз становилось не совсем целесообразно. А с третьей, никто не пожелал бы обвинять фон Вартенбурга в чрезмерном паникёрстве: если опытный военный считал нужным вооружаться до зубов, оставалось только подтягивать ремни собственных ружей и торопливо строиться в колонну.
Лехаим Нильсен, застывший у старой конторки с журналом в руках, провожал спины выходящих взглядом, в котором сочетались ещё не остывшая злость и надежда, что эти люди всё-таки смогут пережить шторм:
«И чего меня так?» — мысленно поинтересовался штабс-капитан сам у себя. — «Там один только шторм из всех опасностей».
Длина ружья образца 1777 года составляла около полутора метров. Его было легко носить за спиной, хотя после безоружных дежурств на сигнальной башне Дитрих с неохотой отмечал, как приклад то и дело бьётся о бедро. Неудобно, а ещё мокро и холодно — ветер лез в глаза, а на кайме шарфа уже намёрзла противная льдистая корочка, касавшаяся губ с неприятной простудной влажностью. Хорошо было только фон Вартенбургу и Крамму — те укрылись теплейшими шарфами из крашеной овечьей шерсти, которым в подмётки не годились самодельные солдатские полушали-полуплатки, а перчатки, полагавшиеся к офицерской форме, позволяли и не мёрзнуть рукам, и не чувствовать себя безруким в тяжёлых зимних варежках.
Грохоча каблуками в такт, процессия из шести человек проследовала от арсенала к распахнутым воротам. Один за другим солдаты федеральной армии ныряли в длинный тоннель, сжатый среди кирпичных стен, чтобы затем выйти вновь — но выйти уже там, снаружи. Их глазам открывался не ставший за долгие месяцы родным двор, а устрашающая пустота ночного залива. Ноябрьская ночь восставала из чёрного, как пролитые в преисподнюю чернила, моря. За краем узкой каменной линии пирса мир обрывался, словно ленивый художник бросил на половине неоконченный холст. Дальние оконечности батареи едва различимы были во тьме, а сразу за ними оканчивалась всякая польза от наличия глаз. Только тьма, глухая, непроглядная, содрогающаяся в спазмах высоких волн, бросающая во все стороны сполохи снега и льда.
Несколько солдат и капитан Гроссер стояли на окончании пирса, сгрудившись вокруг лодки с поднятыми фонарями. Дыхание открытого полярного моря лишь едва достигало прибрежных укреплений, но того немногого хватало, чтобы в один миг морской ветер пробрал до костей. С приближением «экспедиции» очередная волна накатила на причал, взорвавшись перед ним солёным шквалом. Уже чувствуя, как солёная вода окатывает сапоги и шинели, майор и Бахман первыми перебрались на лодку. Дно тут же закачалось под ними, лишая привычного чувства твёрдой опоры. Привязанную канатом, лодку швыряло вверх и вниз — пока ещё несильно, но достаточно ощутимо, чтобы возникло желание поскорее сесть и ухватиться за борта.
— С богом, — отсалютовал Гроссер, передавая замкнувшим процессию Хайнцу и Кройце по фонарю.
— Заладили нас хоронить, — огрызнулся Крамм, остервенело протирая пенсне, а потом и просто сдёрнув его с переносицы. — Да мы в половину часа обернёмся! Сяду на руль. С одними вёслами тяжело будет править, в такую-то волну. Коли что, так замените.
Смерив хлипкого офицера взглядом, Гроссер ничего не сказал и только поднял руку на прощание.
— Отдать концы! — крикнул он.
— Одумайтесь! — заорал военный врач. — Вы что сейчас сказали?!
Но было поздно: толстый канат, державший лодку на привязи, шлёпнулся в воду. Сильные руки Бахмана и Шнайдера тут же втянули его в лодку, и четыре весла дружно ударили по воде. Раз за разом деревянные лопасти взрезали неподатливое море — преодолевая прилив, деревянный ялик наваливался на одну волну за другой, качаясь с носа на корму.
— И-и раз! И-и раз! — затянул Шнайдер.
Сначала его хотелось заткнуть, настолько уж немелодичен и убог был голос усатого гренадёра. Но затем, когда разгорячившиеся мышцы сами собой стали подстраиваться под задаваемый темп, польза от его выкриков стала несомненной.
— И-и раз!
Лодка отдалилась от причала шагов на сорок, постепенно набирая ход. Волнение не стало тише, но как будто вестибулярный аппарат скоординировался с частотой ударов волн. Фонари на корме и носу качались, ослепляя яркими жёлтыми кругами залитые водой лица солдат. Из темноты выныривали водяные колоссы, подбрасывая лодку на мощных спинах, и в провалах между волнами фонари освещали, казалось, сам предначальный мрак. Хриплый голос Шнайдера тянул задаваемый ритм, вёсла били на воде, а врач с удивительной сноровкой справлялся с должностью рулевого, направляя лодку в просветы между волн. Секунд-майор фон Вартенбург возвышался на носу, закутанный в шинель, и его молчаливое присутствие само собой вселяло уверенность и давало силу не успевшим устать плечам.
— Поворачивайте на восток, — приказал офицер, когда третья батарея начала не только отдаляться, но и вполне ощутимо теряться в темноте.
Понимание, что какую-то часть маршрута им придётся пройти в полной темноте, руководствуясь только слабо различимым огоньком в отдалении, усугубляло ещё одно: батареи три и четыре разделял глубокий судоходный фарватер. Измерения показывали, что глубина дна достигает тридцати метров, и пропасть под хрупким как скорлупа яликом не обещала ни спасения, ни надежды. Солёные плети воды захлёстывали лодку, окатывая пассажиров с головы до ног — разве что алый бант на треуголке Людвига каким-то чудом избегал воды. Вёсла, казалось, без толку падали в воду, а чёртов сигнальный огонь с четвёртой батареи застыл в отдалении как муха, вмёрзшая в янтарь.
И в ту секунду, когда лодка наконец-то смогла прорваться через бесконечную череду волн, когда вырвалась в открытый фарватер, преодолев уже половину пути... в ту секунду мир содрогнулся. Очередной тёмный вал, непрозрачный и так непохожий на привычную прозрачную воду, возник из темноты, ударив ошеломительно, без предупреждения, как перепивший грога канонир. Словно две исполинские ладони с треском хлопнули над головами, вышибая из сердца дыхание, а из головы — сосредоточенность. Ялик подлетел в воздухе, размахивая вёслами, и рухнул в пучину, хлебная воду носом. Хаос покатился сквозь его пассажиров, которые пытались кто удержаться на месте, кто — удержать весло...
Шнайдер, наконец, заткнулся. Где, кстати, был Шнайдер? Тут взгляд поймал его фигуру, отчаянно вцепившуюся в борт и бросившую весло на произвол судьбы. Где Кройце? Где?..
Новый вал мчался на лодку, затмевая жёлтую сферу фонаря своей массой.
-
Иногда читаю этот модуль осенними вечерами. Атмосферно). Мастер молодец).
|
Аделард умолк, придержав язвительные слова. Его визави достойно показал себя в сражении, хотя и не стал вступать в беседу тогда, когда Аделард ещё почёл бы возможным отступить. Шевалье видел пред собой не ночного вора, который трусливо бросился бы наутёк или обратился к помощи кистеня аль засапожного шила. Обнажив меч, безвестный воин храбро сразился с ним, и за одно это, пожалуй, в смерти он заслужил уважение.
Мёртвым легче возносить почести, чем живым.
Окажись сей муж рыцарем, сохрани он достаточно сил, чтобы пережить раны, Аделард оставил бы ему жизнь, даже грози то преследованием и гневом парижских Старейшин. Жизнь без чести — ничто, а мёртвый лев лучше живого пса, хоть, как любил в мыслях напоминать себе вампир, все они — лишь животные.
В воцарившейся тишине звучали голоса ночных птиц. Шелестели травяные заросли. Где-то вдали, в лугах, ветер колыхал косматые стога кошенной травы. С прохладным спокойствием речной проток катил свои воды к большой Сене. Темные глаза вампира сомкнулись, даря ему недолгое наслаждение, смыкая ласковые тени вины и злости воедино. Торжественным движением Аделард отнял меч от плеча, и холодная сталь тускло сверкнула под луной. Ведя взгляд от перчатки к перехваченной ремнями крестовине, а затем и выше, до тонкого острия, Аделард как будто бы вбирал в память историю этой недолгой схватки. Без усилий держа меч на весу, вампир обернул его клинком вниз. Тихо отдался стон рассечённого воздуха, и тишина вернулась вновь. Сухие губы рыцаря из Вивье стали произносить, как магическую инкантацию, слова греческого языка, уже раздававшиеся неделей прежде над Дорогой Роз:
— Сё, вот ещё из тех, кто пал пред мечом мертвеца. Ты лежишь, поверженный моею рукой. И так, по праву сильнейшего, я, Аделард из бессмертного рода Арикель, забираю твою кровь и твою жизнь, ибо так установлено судьбой. А я же...
Голос Аделарда наполнился едва сдерживаемой ненавистью, прорвавшейся из самых глубин его звериной сущности. Меч рухнул вниз, глубоко, до самой земли, пронзив мертвеца сквозь оба слоя доспехов. Навалившись на клинок, Аделард тяжело провернул его в ране, подняв лицо к небу. А потом, выдернув меч, провёл языком по лезвию, узнавая и запоминая кровь.
— ... я буду жить вечно.
Незримый колокол запоздалого раскаяния, звучавший лишь в душе Аделарда, гулко понёс свою песню над рекой и полями. Слушая его звук, неясно отдававшийся внутри, рыцарь-вампир сгорбился. Он так и стоял бы, неслышно отдавая почести павшим, если бы не случайный взгляд, брошенный в сторону. Шевалье вздохнул: всё его спасение, как оказалось, никак не помогло бы несостоявшемуся утопленнику. Нехотя отерев меч об одежды одного убитого, Аделард вложил его в ножны и побрёл к другому.
Шаг вампира остался спотыкающимся, почти ковыляющим. В том была виновата не боль. Просто, как за грозовой бурей следует пахнущее молниями затишье, так и за всплеском боевого пыла последовал апатичный упадок. Человечность, сей мистический конструкт, что наделяет человека гуманистическим началом, не даётся легко и без лёгкости уходит. Возможно, будь Аделард трёхвековым колдуном из мифической Гипербореи или наполовину человеком, наполовину фавном из земель лангобардов и фризов, тогда не страдал бы он. Но даже величайшего из полководцев подкосит бесконечная череда убийств. А Аделард, при всей заносчивости своей, не мнил себя великим.
С видом, в котором мешались печаль и сострадание, Аделард опустился на колени перед жертвой ночных людей. Ею стал мужчина, чей кафтан казался богатым, но жуткие и многочисленные раны поставили крест на том богатстве. Всем видом своим покойник смахивал на солидного горожанина или рыцаря, облачившегося в светское платье. Аделард приметил, с каким знанием дела тот был обыскан — убившие его не поленились распороть подол и заглянуть в сапоги. Рыцарь встряхнул валявшийся близ мешка, в котором покойник был сюда принесён, тубус для бумаг. Уже понимая, что он пуст, Аделард ковырнул ногтем простенки и постучал в донышко костяшкой единственного мизинца. Лишь убедившись в его пустоте окончательно, Аделард достал собственное едва не утраченное письмо и, бережно согнув, опустил в деревянную трубу — тубус пригодится ему самому, поскольку будет много лучшим чехлом, чем конверт из толстого пергамента.
С мелькнувшей на лице неприязненной гримасой, Аделард запустил руку под оборванный подол кафтана и стал шуровать за подвязками штанов, выискивая, не спрятано ли чего в исподнем. Шевалье не раз видел, как орудуют под Роной мародёры из отцовской сотни или его собственных десятков. Чтобы надёжно обыскать человека, знают они, недостаточно охлопать его подмышками и вытрясти из сапог вонючие обломки ногтей. Для надёжности потребно раздеть труп догола, а всю одежду, которую не берёшь себе, пустить на мелкие ленты. Конечно, Аделард не стал рвать в куски кафтан и шоссы, но тщательно обыскал тело и под ним, и за штанами, и с силой прощупал пояс в поисках зашитых внутрь монет или медальонов. Потом — поднял к лунному свету кисти мертвеца, обратив внимание на состояние подушечек и костяшек пальцев. Затем лишь, с тщательностью закончив первое дело, Аделард перешёл к мечнику. Рыцарь не сомневался, что найдёт украденное при нём — мечник был главарём, главарю вся добыча.
|
Людвиг не успел как подобает откомментировать услышанный доклад. Его люди уже рассредоточились перед странной комнатой и готовились войти. В углу коридора встал Вебер с удобно-коротким обрезом. В руках приземистого гренадёра хаудах выглядел донельзя уместно, как будто Микаэль родился с ним, вместо молока кормилицы цедя подогретый грог. К стене, что по правую руку от проёма, прижался Клосс, опасливо внеся факел внутрь. — Пусто, братки, — доложил он, с до смешного большой осторожностью пытаясь заглянуть внутрь так, чтобы выставить в проёме как можно меньшую долю лица. Рассказ Бахмана произвёл на него впечатление, далёкое от насмешек. За сегодняшнюю ночь Клосс видел достаточно, чтобы перестать смеяться. И Вебер тоже молчал, до рези в уставших глазах вглядываясь во мрак над двумя стволами обреза. В его уме вставали воспоминания о Штефане, задравшем к лунному небу наполненный тьмой взгляд. Он вспоминал вождя, коронованного оленьей короной, что первым ступил на камни плаца. Из тьмы они явились, во тьму идут... Кажется, так говорили в какой-то книге. В Библии? В Послании Святого Иоанна? Интересно, откуда полубезумные апостолы брали живописания своих страстей? Не в таких ли лунных ночах Пилат увидел знамение, предрешившее судьбу Иудеи? Не так ли Нерон, стоя на вершине Меценатовой башни, любовался горящим Римом, а Карл Второй — Великим огнём Лондона? Но мысли плыли словно бы отдельно от по-кошачьи мягких шагов гренадёра. Сопровождаемый густо трещащим факелом, с которого опадали раскалённые хлопья пепла, Вебер поддел ногой незакрытую дверь. Едва скрипнув, та качнулась в сторону, и Мика первым нырнул в проём. За ним последовал Клосс, потом Хайнц с мушкетом. Поводя оружием от угла к углу, Вебер разглядывал интерьеры обычного офицерского кабинета: сирый стеллаж с книгами и малочисленными наградами в углу; неаккуратную, изобилующую белыми пятнами карту залива и бухты Святого Варфоломея; отброшенный с пути стул с подломившейся ножкой и большой рассохшийся секретер — в поисках чего-то нападавшие сорвали с него крышку, и связки бесполезных ежемесячных рапортов, которые целыми кипами отправлялись весной в Генеральный штаб, разлетелись по полу. В кабинете никого не было. — Спальня, — одними губами проартикулировал Вебер и жестами показал Клоссу встать перед следующей дверью, а Дитриху — засесть позади секретера, откуда тот бы мог немедленно выстрелить внутрь спальни. — Ага, — сипло шепнул Клосс. Микаэль обратил внимание, что рука сослуживца вцепилась в рукоять сабли так крепко, что позавидовал бы Атлант. — Думаешь, эта... штука... она там? Которая пела. — Где ещё? Не здесь же, — прошипел Вебер. Промедление становилось невыносимым. С неминуемой очевидностью приближалась развязка — ответ на вопрос, что же именно увидел или почувствовал Бахман, обернувшись к этой чёртовой комнате. Микаэль помнил лицо ефрейтора, на котором не читалось и следа сомнений. Люди не врут с видом, словно у священника на исповеди. Не так, не в такие моменты. Уж Вебер-то, за долгую свою службу, лгунов навидался столько, что в аду знакомиться бы не пришлось. Клосс поднял факел, по кивку Микаэля оттолкнув прочь вторую дверь. Вебер не стал делать шаг вперёд, мысленно отсчитывая удары сердца. Но молодой Хайнц, который застыл позади конторки с мушкетом, не пошевелился. Палец юноши лежал на спусковом крючке. Спустя дюжину ударов, Дитрих очень медленно покачал головой. — Никого. Стиснув зубы, Микаэль вновь сделал тот же шаг в неизвестность: нацелив обрез перед собой и готовый выстрелить в тот же момент, когда солдатское нутро подскажет ему: «стрелять». При свете факела над плечом, от которого ухо и кожа под слипшимися волосами покрывались жаркой испариной, Микаэль вошёл в спальню премьер-майора Пруммеля, командующего четвёртой батареей. Мёртвый майор сидел за небольшим письменным столом, небрежно одетый к ужину: в форменные брюки, свежие сапоги, сорочку и незастёгнутый пока ещё белоснежный жилет. Зигфрид Пруммель равнодушно смотрел на свои окровавленные руки, лежащие поверх столешницы в жесте бессильном и растерянном. Горло майора было перерезано от уха до уха с такой силою, словно его убийца озадачился целью отрезать голову, но бросил дело на половине. Кровь давно перестала течь, перестала заливать манишку и жилет. Кровь натекла вокруг сапог майора Пруммеля застывшей багровой лужей, и Мика вспомнил их долгие часы караулов, когда он вглядывался в горизонт, а майор глазами самоубийцы смотрел в море. Как показалось Микаэлю, командир даже не стал сопротивляться. Ex-private: — Господи боже... — воскликнул Клосс. — Микаэль! Ты погляди... это же... это же... чистое золото! Клосс показывал на то, что лежало между руками майора Пруммеля. Микаэль и Дитрих вгляделись, в первые секунды не понимая, что Клосс увидел на столешнице. И только потом осознали, что он показывает именно на неё. Поверх стола, занимая почти всю поверхность, лежал золотой лист удивительной, почти зеркальной чистоты. Золотая пластина красиво отражала свет факела, играя отблесками багрянца так, как никогда не сыграет и самое дорогое дерево.
-
время внезапных поворотов!)
-
Это прекрасно! Хочется вообще каждый пост плюсовать, такой живой и яркий мир и персонажи. Даже если они уже трупы))
|
«Путешествие к северным берегам содержит немного удобства. Большак пуст, а ветра холодны. Народ неприветен и груб. Проживает в христианской вере немало финнов, эстов и всех других. Городов и селений в привычном понимании [они] не строят, живут лесом и безмерно далеки от всего, что нам кажется высоким и гуманным». — Адам Олеарий, путешественник и писатель. 00: ПРОЛОГ Склонившись над серыми от сырости листами, горный инженер Фриц Дортмунд быстро готовил письмо, не глядя окуная выщербленное перо в походную чернильницу. Нервные руки молодого человека метались по бумаге с проворством охотничьих кречетов, выдавая в неопрятном, бледном, поросшем до самых глаз бородой инженере обладателя блестящего реального образования. Выводимые чёрной тушью слова ложились на неё, следуя законам прихотливой грамматики своего времени: «Писано в день двадцатый июня года одна тысяча семьсот пятого. Милостивая Ваша светлость! Того дня, июня двенадцатого, а после шестнадцатого, взято нами ещё сорок два золотых листа. Листы сии назначены к отправленью и справно высланы в день девятнадцатый, в чём росписью сознаёмся мы, Ф. Дортмунд, и караульный начальник Г. Бюлле. Помянутый груз последует до Вашей милости экспедицией при двух повозках, к каковым в ответе приставлен…» Сухой трескучий выстрел прокатился над холмами, заставив инженера вздёрнуть голову. Вскочив, он боязливо подобрался к окну временной землянки и отдёрнул три слоя рогожи, сшитые между собой на манер бычьих пузырей, чтобы лучше хранить тепло. Несмотря на то, что окном лукаво называлась всего лишь узкая щель в брёвнах, наваленных под скатами крыши, по утрам обитатели землянки просыпались от пробирающего до костей мороза. Когда они впервые пришли сюда, не было предела удивлению рабочих при виде того, как лопаты отказывались грызть схваченную каменной стужей землю. А ведь экспедицию снабдили железным инструментом производства новейшей литейной фактории! Но сейчас герр Дортмунд дрожал совсем не от холода. С видом человека, добровольно сунувшего голову в печь, он тревожно оглядывал таёжное мелколесье, подбиравшееся к холмам как волосы к фатовской лысине. Инженер с болезненной тщательностью всматривался в шумящую пену крыжовников и голубики, в тень среди елей и сосен, но не видел ничего, кроме других холмов, таких же пологих, невзрачных и стылых. Острозубые каменные отвалы чередовались с земляными склонами, по которым ползли к вершинам сухие кустарники и карликовые деревца, изуродованные борьбой с пустым небом и с промерзающей до минеральных горизонтов почвой. Однако Фриц Дортмунд интересовался совсем не красотами северной природы, а тщетно выискивал признаки жизни и движения. В течение его недолгого дозора новых выстрелов не звучало, и определить их направление Фриц не смог, еле заметно покачав головой. Вернувшись к письму, инженер долгое время смотрел на него, будто упражняя месмерический взор, а потом тяжелой походкой вернулся за грубо сколоченные доски. Оставив бухгалтерскую опись на середине, Дортмунд решительно отчеркнул новый абзац, брызгая чернилами по странице. Округлый почерк сбился, обрастая ненужными изъянами и помарками, но Фриц не претендовал на состязание с каллиграфической комиссией при родном Геологическом училище. Торопясь, он старался уместить на двух куцых листах всё, что произошло с той поры, когда на улыбчивом лице местного проводника расцвела многообещающая ухмылка. Через шестую долю свечи, при которой работал инженер, в безбрежном небе растаял отзвук второго выстрела. Эхо повторяло одинокий хлопок, пока не выдохлось и не утихло, а несчастный геолог выпрямился на стуле, отчего-то потеряв способность шевелиться. Всё, что было и осталось в нём от человека, гордо ступившего в северные леса с весенней оттепелью, обратилось к надежде. Но тянулись минуты, а свеча, налепленная на угол столешницы, всё ниже клонилась к озеру натёкшего жёлтого воска. Не звучал задорный голос охотничьего рожка, не раздавался знакомый лихой посвист. Слушая воцарившуюся среди холмов тишину, Фриц Дортмунд понял, что в его экспедиции больше не осталось вооружённых людей. Закрыв глаза, он считал удары сердца в ожидании неминуемого. И неминуемое настало с той неотвратимой данностью, с какой следует за отливом прилив. С той поры минуло сто пять лет. 01: ОГОНЬ В ТЕМНОТЕ К ужину выходили при полном параде. Эта традиция родилась из тех двух причин, по которым рождаются все глупые и бессмысленные обряды. В монотонной череде дней человеческий разум отчаянно искал отличие, как голодный карельский медведь бросаясь на любую кроху того, что в обстановке естественной городской жизни не счёл бы достойным внимания. Так, например, ежевечерний ужин обратился ритуалом не оттого, что нёс в себе оттенок торжественности. Наоборот, одиннадцать измученных севером человек, уже уставшие от лиц друг друга, встречались за ним, чтобы в сотый раз обменяться уже слышанными новостями или вслух зачитать свежие, заранее зная ремарки друг друга. Но обязанность готовиться к нему с тщательностью лейб-гусара перед праздничным смотром подспудно заставляла ощущать трапезу как нечто особенное: нечто такое, чем стоило бы гордиться и для чего застёгивались многочисленные и неудобные пуговицы на сорочках с жилетами. Как по мановению волшебного жезла, сами собой расправлялись плечи и тускнело ощущение ущербности общества, чья культурная парадигма дошла до того, что наделила обыкновенную еду церемониальным статусом. Всё это составляло первую причину. А во-вторых, ужин и подготовка к нему попросту убивали время. Время, пожалуй, стоило бы назвать самым страшным врагом для морского форта «Герцог Гленн». Время тянулось над его батареями как череда сизых морских туч, чьи жирные бока несподручно заколоть штыком или прострелить навылет. Такой враг не мог быть убит. Коварный, сильный в кажущейся слабости, он штурмовал укрепления, выстроенные для другой войны и других натисков. Он отравлял воздух, пахнущий солью и тиной. Крики морских чаек, пикирующих на тёмные от дождей парапеты, больно резали уши, а пшеничные галеты теряли вкус. Время разило безотказно, расправляя стальные крылья как бессмертный ангел, не способный щадить. И какие бы ухищрения не выдумывал гибкий в умении адаптироваться разум человека, с каждым прожитым месяцем стены каменной клетки надвигались всё теснее. Оборачиваясь назад, недавний юноша с удивлением видел себя прежнего, ступающего на блестящие глыбы причала с по-глупому восторженной улыбкой, и удивлялся — как? Как всё могло измениться столь незаметно и бесповоротно? Приезд на уединённую морскую батарею поражал до глубины души. В первые недели панорама, развернувшаяся перед непривычными глазами, часами восхищала тех, кто только-только приноравливался к своей новой роли. Казалось, что от самых твоих ног и до невообразимо далёкого горизонта развернулся ковёр из серого мрамора, тут и там отмеченный дремучими барханами волн. Море, великое и всемогущее, содрогалось в своём вечном беге — оно казалось исполинской равниной, засеянной зерном, что дрожит и темнеет в ветреные дни. Но только ковёр золотых колосьев сменил ковёр иной: и о, каким он был! Не хватало ни мыслей в голове, ни слов на губах, чтобы подобрать определение, достойное грандиозного величия севера. Леденящий сапфир? Изумруд, не ведавший руки ювелира. Нет — пошлыми, простыми казались эпитеты, которые в гимназические годы заставляли возбуждённо румяниться щёки. При виде холодной красоты океана из глубин сознания поднималось ошеломляющее чувство чего-то монументального, прекрасного и беспощадного одновременно. Защитный форт обращался могучей крепостью из тех, о которых пишут в сказках, а его чёрные стены — непреодолимым бастионом, который даже море не в силах покорить. Офицеры, облачённые в ореол римских оракулов, казались непогрешимыми и мудрыми, а долг, порученный самодержавным цезарем, заставлял ноги подгибаться в трепете. Стоя на открытых площадках башен и держа рвущуюся с головы треуголку, новый военнослужащий осознавал себя и королём, и пленником этого удалённого, потерянного на окраине карт гарнизона. Открытый морской простор обнимал его, насылая свирепый ветер и жалящий непривычную кожу дождь, который в минуты штормов хлестал землю и воду с огромной свирепостью. Под хмурыми тучами раскатывался низкий гром, а молнии ударяли в едва различимую полоску земли так далеко отсюда, что лучше бы её вовсе не было. Скалистые гребни восточных холмов никогда не знали ноги человека. Их присутствие не внушало уверенность, а дарило безотчётный страх — понимание, что нигде в этой северной земле нет другого очага, нет человеческой жизни, нет городов и шумных улиц. Только хвойная тайга, охраняющая болотистые берега реки Нойштрем. Кто бы знал, в каком месте берёт начала река, которая тянулась в самое сердце земель Пальмиры. Река и найденные в восточных холмах соляные залежи оставались единственной причиной, по которой много десятилетий назад король Петер, отец короля Генриха, отца короля Иоанна, отца нынешнего короля Александра (да славятся его дни) повелел возвести форт, насыпав острова на дне безымянного залива. Среди лесов к западу от морских батарей лежала бухта святого Варфоломея, узкий и глубокий фьорд, глубоко врезавшийся в сушу. Возможно, в те далёкие дни король-реформатор желал превратить его в гавань для новосозданного северного флота — но потом, уже при его сыне, стало очевидным, что деревянные корпуса судов неспособны выдержать гнёт многолетних паковых льдов в открытом полярном море, а летняя торговля вполне может обойтись без перевалочной базы. Проекты гавани и соляных копей похоронили в пыльной могиле Королевского архива, а форты, в которые было вложено столько времени и сил, остались. По всей видимости, навсегда. Людвиг фон Вартенбург В день, когда Людвиг фон Вартенбург впервые увидел кирпичную сырость плаца, сердце рассказало ему о печальной судьбе. Усилие железной воли легко справилось с меланхоличной ноткой между строк нового назначения, но с тех пор минули не дни — минули три долгих года, за которые Людвиг трижды видел смену гарнизонов, но каждый раз оставался. Мог ли он сам объяснить себе, почему? Хитрые армейские крючкотворы позаботились о том, чтобы до минимума сократить издержки на дальний рубеж. Тогда как в боевых частях в каждую батарею был бы назначен командиром подполковник, «Герцог Гленн» обошёлся майорами, имевшими восьмой разряд содержания по Табели о рангах вместо седьмого. Будь одутловатый, толстый и совершенно безвольный Йоахим Руттергейм не премьер-майором, а подполковником... в эту самую секунду Людвиг фон Вартенбург понимал, что ничего бы не изменилось. И ностальгия возвращалась к нему. Если Людвиг, как казалось ему самому, с каждым годом лишь становился сильнее, то премьер-майор Руттергейм страдал всё большей близорукостью, и физической, и политической. За три долгих года фон Вартенбург не упомнил бы сходу ни одного случая, когда непосредственный начальник батареи лично отправлялся инспектировать арсенал и казармы. Низенький, несчастный и толстый, премьер-майор Йоахим Руттергейм выглядел паркетным генералом, картинно восседающим на белоснежном коне и озирающим своё воинство невидящим взглядом. За ужинами, бывало, премьер-майор ворчливо осведомлялся: хорошо ли всё, не учинить ли инспекцию, а потом умиротворённо ворчал, погружаясь в кресло с рюмкой бренди, когда капитаны на все лады заверяли его, что «сделаем, проверим, выполним». Нет, премьер-майор не был плохим человеком. Наоборот, он любил своих людей, целиком и во всём на них полагаясь — пожалуй, слишком даже во всём. В другие дни, когда в прострации созерцающему горизонт Руттергейму докладывали (смягчая выражения и тон) о неурядицах или перебоях в снабжении, премьер-майор — тут стоило отдать ему должное — храбро морщил усы и вопрошал, может ли он что-нибудь исправить и с кем ему для этого надо говорить. Капитаны переглядывались и просили письма или полномочия, которые исправно выдавались и подписывались почти не глядя. Возможно, захоти секунд-майор Людвиг фон Вартенбург сместить своего начальника, у него получилось бы это без особого труда. С другой стороны, это смещение не изменило бы ровным счётом ничего, поскольку даже комнаты и жалования у майоров различались от силы на десять квадратных дюймов и золотых марок соответственно. Фон Вартенбург хорошо понимал, с кого берёт пример премьер — с непосредственного начальства, поскольку иных духовных родителей в округе не сыскалось бы даже с астрономическим телескопом. Полковник Вукорский, почти точная копия их премьера, только сидящая в кресле повыше и форте побольше, мало чем отличался, по сообщениям сослуживцев и докладам унтеров, от своего аналога на батарее номер три. С другой стороны, медаль «За апатию» сияла с обеих сторон: по сути, не было над батареей другого начальства, чем объединённый штаб офицеров под дружно признаваемым водительством секунд-майора. Никто не проверял и не контролировал их деятельность, требуя в обмен лишь чинного соблюдения устоев и порядков, а также изрядной продолжительности бесед (к старости премьер увлёкся философией, чем не давал никому покоя). Пожалуй, ближе всего секунд-майор сошёлся с адъютантом: вице-фельдфебелем Берном из числа мещанских детей. Как руке нужны пальцы, так отцы-командиры нуждаются в молодых ногах, которые готовы сновать туда и обратно, исполняя распоряжения таким волшебным образом, чтобы утренний приказ к вечеру оборачивался само собой разумеющимся докладом об успехе. Вице-фельдфебель, кажется, был создан специально для того, чтобы безропотно выносить крутой нрав фон Вартенбурга, усердно пучить глаза и отдавать распоряжения тогда, когда замолкал Людвиг. В этом естественном балансе офицерская компания нашла гармонию, собираясь то в небольшой гарнизонной библиотеке, то в обеденной зале и просто дожидаясь, когда очередная ненастная зима кончится и можно станет в очередной раз задуматься о возвращении на большую землю. Задумывался ли Людвиг? Но сегодня, против обыкновения, ужин был объявлен в пять часов пополудни, и требовалось прикладывать огромные волевые усилия, чтобы не начать анализировать этот сбой в распорядке с маниакальной пристрастностью, выдающей подступающее безумие. Загадочно жмуря глаза, Йоахим Руттергейм восседал во главе длинного лакированного стола, накрытого алой скатертью. За спинкой его широкого кресла полыхал огонь в камине, разбрасывая под кирпичными сводами рыжие тени. Высокие свечи в массивных медных канделябрах мерцали в унисон, отражаясь в гранях столовых приборов и фаянсе дорогих сервизов. Кларет уже шёл по рукам, не дожидаясь первой перемены, а через узкую громыхающую дверь то и дело втискивались новые офицеры. Они сметали с рукавов и плеч снежный порошок, вешая шинели на корону из оленьих рогов у входа. Безмолвный денщик — солдатик по имени Мартин с далеко выступающими скулами — принимал перчатки, шарфы и уборы. За окнами давно уже сгустилась ночь. Восседая по правую руку от Руттергейма, Людвиг в тысячный раз оглядывал лица собравшихся, непроизвольно подмечая до неровный контур бакенбард, то помятый воротник, то небрежно пристёгнутую запонку. Единственный из всех, не считая своего верного фельдфебеля Берна, секунд-майор имел себя и гардероб в близком к идеальному состоянии. В настолько близком, насколько этого можно было достичь с одним тазом горячей воды в день. Справа от Людвига, занимая всю правую сторону стола, в рядок сидели четыре капитана: капитан Гроссер, начальник караульной службы и заведующий боевым распорядком; капитан от артиллерии фон Мак, командир артиллеристов; штабс-капитан каптенармус Лехаим Нильсен, которого солдаты за глаза дразнили Вашим еврейством, а он обижался; и, наконец, тихий и невзрачный штабс-капитан Леопольд Крамм — гарнизонный врач и самый, пожалуй, уважаемый человек среди прочего офицерства. Сейчас Крамм, блестя пенсне, как раз откупоривал пузатый кларет, отпуская дежурную шутку: — Уже темень на дворе, надо подкрепить организм. — Вы, дорогой мой, зарядкой бы организм подкрепляли, —ехидно заметил Гроссер. — Давно я вас, знаете ли, не имел удовольствия там замечать. — Желаете видеть меня чаще — так я всегда для вас готов. На стол — и вперёд. Индендант, вахтмейстер Шульц, фыркнул в тарелку, но ничего не сказал — он чрезвычайно стеснялся невеликого звания, а ещё и того, что сидел аккурат напротив импозантного герра фон Вартенбурга. Премьер-майор тоже хранил загадочное молчание, наблюдая за шутливой перепалкой и оглаживая в толстых ладонях газету, прибывшую со вчерашней лодкой. Несчастная газета, доставлявшаяся в одном экземпляре раз в три недели, а то и реже, ходила по рукам до самого следующего визита лодочника и всегда служила лакомым источником застольных новостей. — Где же Зельде, господа? — поинтересовался фон Мак, жестом предлагая налить вино в кубок Людвига. — Как верно заметила наша медицина, уже темень. Или без него начнём? Дитрих Хайнц Вице-фельдфебель Зельде, начальник сигнальной службы, в этот самый момент пытался поднять воротник шинели, спасаясь от свистящего как польский атаман ветра. Стоя на вершине первой орудийной башни, он смотрел в голодную ночь, швыряющую навстречу комья холодного снега, и ждал, пока тщедушный солдат, уставший от многочасового дозора, подготовит большой сигнальный фонарь с разноцветными стёклами и специальными заслонками, похожий на подвесной самовар. Этого солдата звали Дитрих Хайнц. В ноябре, на пятом месяце своей службы на морской батарее, гренадёр Дитрих Хайнц открыл для себя, как плохо именитая английская шерсть защищает от холода и снежного дождя. Под мокрым снегом шинель быстро накапливала сырость, из сухой и тёплой защиты превращаясь в ледяную коросту, неприятно налипавшую на суконный мундир под ней. Руки сотрясала неуёмная дрожь, и даже в рукавицах, пошитых мехом внутрь, почти не чувствовались пальцы. Замотанный в свитера и шарфы до самых глаз, юноша поднимал из большого сундука фонарь, оскальзываясь на ведущей к площадке винтовой лестнице. Тот вид, что в ясные летние дни поражал хрустальным сиянием нерукотворного совершенства, вселял ужас ноябрьской ночью. Казалось, что исполинские ножницы в руке Господа вырезали остров и батарею из привычных очертаний мира и поместили в космическое ничто, о котором много читал его отец — там, дома, в уютной и тёплой Пальмире. Чернота растекалась как огромная лужа из земляного масла, затопляя всё — контуры причала внизу, мощные контрфорсы гранитной стены и даже фундамент внизу. Выглядывая через парапет, Дитрих не видел внизу два уровня плаца, лестницы и здания казарм. Он видел плещущееся у самых глаз чёрное-чёрное море, где жили только ветер и снег. Возможно, в таком мире приходится жить слепым. И только одно спасало его в долгие дежурные ночи. Цепочка огней, растянувшаяся в эфемерной пустоте: два справа, где стояли батареи один и два, и два слева — маяки на батареях четыре и пять. Крохотные точки размером с бисерину в мелком шитье, они мигали и вздрагивали, регулярно сдуваемые порывами ветра, хотя на самом деле мощный костёр высотой в половину человеческого роста горел в крытом чугунном котле круглые сутки, пожирая прорву драгоценного угля. — Хайнц! — крикнул Зельде — Ну же, скорей! Поднимайте фонарь! Раз-два-три, раз-два-три... бр-р-р... Карл Бахман Фельдфебель Франц Вебер считал, что со взводом ему повезло — недаром в его подчинении находились солдаты, а не артиллеристы. Взять хотя бы Дитриха — смирный, тихий, слова поперёк не скажет. Глядят глаза, наглядеться не могут, чтоб их. Или гренадёр Кройце — сам, представьте себе, вызвался собаку кормить. Сам, никто его палкой не выгонял. И что теперь? Будь то ветер или снег, исправно выносит бродяге еду. Его и проверять не нужно: что ни скажешь, всё сделает. Другие, конечно, не такие молодцы, но друг друга стоят. И друг за друга горой, а это и командиру важно. С самого апреля, дай Бог памяти, три выговора за картишки да двадцать палок одному умнику. За пьяную ссору, если память не подводила фельдфебеля. Одно слово — солдаты. Обученные, дисциплинированные, состоящие на немалом жаловании, а кто-то и войну повидавший. Держатся вместе, командиру не перечат, в упражнениях и атлетике всегда первые. Хороший взвод. Повезло ему. Да, противодесантный взвод третьей морской батареи целиком состоял из солдат федеральной армии. И командовал им опытный ефрейтор из ветеранов по фамилии Бахман. В то же время остальные четыре комплектовались канонирами, а в орудийную обслугу — не зря шутки шутят — набирали самых тупых. Тупых и здоровых. Так обстояло дело и в этом случае, пусть от «случая» до ближайшего рекрутского пункта лежали полтысячи миль расстояния. Канониры усердно лупали глазами, сталкивались друг с другом лбами, дрались и воровали еду. На них регулярно приходилось орать, причём иногда слушали они только фельдфебеля, а не своих ефрейторов. С одной стороны, объяснялся этот феномен очень просто: Военный устав требовал от них очень простого набора действий, с которым справился бы осёл. Наводка орудия заключалась в том, что четверо тянули цепи, поворачивая лафет, или крутили рычаг, поднимая и опуская прицел, а наводчик отдавал им команды, запрещая думать. При таком раскладе мозги не к чему. Разумеется, мозги должны были быть у наводчика — и, тут фельдфебель соглашался сам с собой, канониры-наводчики своё дело знали, но таких на пятьдесят человек имелось всего восемь. Восемь! Против тридцати двух дуболомов, от которых, если ефрейтора с палкой не приставить, толку не добьёшься. За этим и гоняли их по плацу почём зря, чтобы если не мытьём, так катанием вколотить в их деревянные головы, как ружьё снаряжать и с какой стороны щёки мылить. Франц Вебер знавал одного кирасира, от которого унаследовал зубодробительную присказку: «Среди сортов каберне тоже разбираться надо». И тот кирасир, давно сгинувший невесть где, не мог даже догадываться, насколько к месту придётся его полупьяный совет. Дело в том, что канониры делились на две касты: отвратительную и худшую. Первую в их среде составляли коренные пальмирцы, которые как минимум были обучены началам грамоты и могли отличить порох от гуталина. Вторую касту тянуло назвать диаспорой, потому что жили в ней всякие там Куппери и Лаппери. Эти полудикие рыжеволосые ублюдки набирались из финского населения на севере и, чтобы не швырять их через всю Пальмирскую федерацию, отправлялись служить по месту набора. Из них, как сходились в мыслях фельдфебель и ефрейтор, родоплеменной строй не выбивался даже палкой: уроды шептали всё по-своему и мстительно сверкали глазами, когда получали трудовую разнарядку вне, так сказать, справедливой очереди. Ефрейтор Бахман, не будучи дураком и вовремя ощутив напряжение многоопытной солдатской шкурой, пошёл к Веберу с жалобой. После долгого обсуждения Франц решил, что ломать Куппери и Лаппери окончательно нельзя. Они, на просвещённый взгляд фельдфебеля Вебера, тупостью соперничали с баранами, а бараны смерти не боятся. Могут взбунтоваться, а их тут человек двадцать будет. Взамен выделили среди финнов главного — наименее дикого и самого старшего по возрасту, именем Юхи Лайкинен, и поставили его ефрейтором. К июню все вопросы, касающиеся национального единства, решались через него, и этот механизм наконец-то заработал: утренние поверки проходили без мрачных рож, а интендант перестал прятать ключи от арсенала под подушкой. Офицерам об этом происшествии не докладывали.
-
Спасибо за ощущение, что вдруг оказался дома. Так хорошо!)))
-
-
Неплохо. Почитаю на досуге. =)
-
-
-
Так надо. Да и пост достоин.
-
Да и ты тоже не лыком шит в вопросах описалова.
Качественный модуль.
-
Плюсы ставить не могу, так что вот тебе =. Достойно.
-
Нравятся эти ровные абзацы и атмосферные картинки.
-
в целом за проработку игры
-
Мастер ты крут. Десятый плюс )
-
Чувствуется отличный стиль и старательная проработка сообщения. Выдержать качество слога на протяжении столь большого поста сложно. Продумать с такой любовью характеры неписей и обстановку окружения, тоже стоит труда. Дорогой пост, красивый.
-
Весьма годно для сводного поста!!!
-
Не мог этого не сделать. Ждал. И вот наконец выражаю своё огромное Круто! этому посту и его автору)
|
-
Хах, а действительно, кто знает этого майора - вдруг промазал просто xD
|
-
За все-все предыдущие посты, которые я не плюсовала. Читать их- сплошное удовольствие. Да пошлет Всевышний сиру Аделарду много лет не-жизни.)
-
Аделард ничего не смыслил в параболах, а, услышав такой термин, мог бы и дать в зубы, заявляя, что сочетался плотской любовью исключительно с людьми Аделард - сын гиперболы и параболы )))
|
-
Надо было просто отложить в сторону грубого солдата и пробудить поэта, который живёт в каждом человеке, если исключить Микаэля Вебера.
бгг)))
И всё же здесь действительно много поэзии и красоты. Спасибо) ^_^
|
-
Как всегда, даже самое обычно действие обрастает подробностями.
|
Шевалье пошатнулся, лицом приняв хлёсткий удар. Чувство, что настигло его, было сродни тарану каменным зубилом, нанесённому с силой трёх кузнецов. Лобная кость под ёжиком жёстких чёрных волос треснула, а стальной наконечник глубоко вошёл в набухающую кровью трещину. Энергия выстрела, произведённого с дюжины шагов, была такова, что голова рыцаря запрокинулась к затылку — он и застыл так, словно колеблясь между молитвенным пылом и неминуемым падением.
Доходили до Аделарда слухи, будто бы в английском королевстве свирепствуют ужасные набеги — словно бы король тот собирает со всех своих вассалов побор, именуемый «датской деньгой». Нужен сей побор для целей откупа и снаряжения армии, способной противостоять воинам с норманнского севера, что бывали и под Парижем, и даже в имперских землях. Не увлекаясь историей, рыцарь не знал в подробностях ни каков из себя норманнский флот, ни какому монетному двору английский король обязан спасением, ни даже о том, справедливы ли его сведения, или мир стократ сменился, и теперь монарх с туманных берегов грозит континенту войском, закалённым в боях с язычниками. Но, как любой уважающий себя воин и военачальник, шевалье из города Вивье интересовался воинским искусством всех стран и народов. От германцев он перенял баранье упорство, что наложилось на его собственный неприятный нрав. От римлян — зачатки сложной латинской тактики, предполагающей построение и манипуляцию (даже части их войска прежде назывались так — «манипулы»). Близ песков Святой Земли открылось ему неудержимое легкомыслие восточных народов, что каждую зарю кладут поклон в направлении летающего гроба с телом нечестивого Пророка. Эти умели жалить в спину и ускользать прочь аки змеи. Бритты же, как сказывали окружившие дом Леди торговцы и путешественники, овладели в совершенстве строительством длинного лука, из которого не выстрелить ни с коня, ни с полусогнутой руки — зато, распрямляясь во всю мощь, тот умеет послать стрелу на умопомрачительные дистанции, а вблизи разит и латника, и кнехта.
Исходя из своих знаний, а также из того, что оголовье стрелы не торчит из затылка, Аделард определил, что лучник, стрелявший в него, вооружён луком французским. Глупое ничтожество! Кашляя кровью и с хрустом шеи восстановив равновесие, рыцарь выдернул стрелу изо лба. Кулак, стянутый в чёрную перчатку, с треском переломил её древко у основания. Шевалье мельком кинул взгляд на узкий четырёхгранный наконечник, имеющий форму не листа или треугольника, а скорее хорошо наточенного стилуса. Такой звался «бодкин» и мог бы легко поразить его сквозь доспех. Вот и открылась тайна, как стрелы убийцы так глубоко вонзались в спину рыцаря!
Сделал Аделард и другой вывод, роняя обломки стрелы себе под ноги, а губы — расширяя в леденящей душу улыбке. Стрелку не было нужды целиться в голову Аделарду, но он сделал это. Значит, он поверил в неуязвимость рыцаря, а его дух пошатнулся со смертью напарника. Значит, страх уже пустил корни в его сердце. Ведь кто отступает — тот бежит.
А значит, Аделард уже победил.
— Не знаешь ли ты легенду о всаднике, что едет по Дороге Роз? — тихо спросил Аделард, без признаков слабости переступая через лежащий лицом вниз труп. — Не ведаешь ли ты, что меня... невозможно сразить?
Его последние слова перешли в грозное шипение. Обнажив игольчатые клыки, шевалье рванулся на лучника.
-
Отлично! Тот случай, когда хочется забить на механику и уйти в словеску :)
-
|
Но четвёрка солдат без приключений поднялась по скользким от крови ступеням, перешагивая через валяющиеся тут и там трупы. Изуродованные смертью лица, раскинутые в последних объятиях руки, бесстыдно выставленные напоказ поджарые тела дикарей, чуждых даже малейшей доли приличий, сплетались в жуткое полотно, писанное неким безумным богом. Почему-то хотелось набросить поверх этих лиц если не покрывало, то хотя бы грубый дерюжный мешок — чтобы не смотреть и не видеть, какое же количество мертвецов примет сегодня морг четвёртой батареи.
Ветер сухо завывал над башнями, разнося зычный голос майора во все уголки двора. Цепочка людей, выстроившихся на снежном морозе, сломалась, бросаясь врассыпную маленькими группками. Многие избегали смотреть направо, где угасали последние капли разлитого масла. Там, в темноте, встретили смерть не просто друзья и товарищи. Там встретили смерть почти все, кого знали запертые на далёкой северной батарее люди. При мысли о том, как ветер лениво колышет покрывала у брошенных коек, царапает рассыпанное домино или треплет страницы так и не дочитанных книг в общем зале (или «журнальчика» Мики), неуютное чувство усиливалось стократно. Избегая его, солдаты рьяно принялись за дело: четвёрка канониров направилась к первой орудийной и, один за другим, солдаты скользнули за тяжёлую дверь. Микаэль и его люди не только приволокли Людвигу аж четыре найденных в арсенале фонаря и четыре факела, но и доставили к доктору ещё одного канонира, невнятно ворочающегося во сне.
— А с этим что? — не отрываясь от иглы и бинтов, спросил врач. — Куда ранен?
— Да... стало быть, никуда не ранен. Просто оглушён, — заметил один из носильщиков, метнув на Мику осторожный взгляд. Но врач не отставал:
— Чем оглушило? В драке?
— Ну... в драке... — неохотно подтвердил тот же канонир.
— Займусь через несколько минут, — Крамм не стал углубляться в детали, только с благодарным кивком принял один из факелов. При свете его дело пошло явно быстрее. — Передайте майору благодарность.
Ещё минута ушла на то, чтобы с треском лучин затеплить оледеневшие фитили и разлить по пустым ёмкостям тягучие дозы масла. Наконец, бледно-жёлтый свет отбросил ночные тени в углы плаца, отдаваясь неярким блеском в пуговицах на форменных мундирах и в металле ружейных стволов. На месте импровизированного построения остались Людвиг фон Вартенбург, ефрейтор Бахман, Микаэль, Клосс, Хайнц и здоровенный артиллерист с забинтованным лысым черепом и бугрящимися под рубахой бицепсами, который доложился под именем Рудольфа Грубера. У любого, кто смотрел на его голову, возникала стойкая уверенность, что бинтом послужил рукав его же, Грубера, мундира. Рядом с ними Крамм колдовал над телами Кройце и остальных. Один из канониров, слоняясь по двору с факелом, то и дело нагибался, либо проверяя пульс, либо ударом штыка заканчивая жизнь тех, кто уже не оказался в числе запрошенных Людвигом для допроса. Как раз в этот момент он с усилиями тащил в сторону Крамма тело ещё одного солдата, не очень-то уважительно прихватив его под плечом.
Голодный ноябрьский ветер продолжал свою песню среди зубцов. Холодный снег мчался в ночи, оседая на камнях плаца пушистыми белыми стрелами.
Дверь в тёмную офицерскую казарму, снесённая с петель.
Дверь в подвал батареи, откуда, по словам Микаэля, и началось вторжение разукрашенных дьяволов — дверь, открывающая узкий и тёмный ход вниз.
-
Клёва, когда есть ведущий, способный все "бытовые" мелочи взять на себя, а игрокам предоставить возможность полностью тратить время на обмазывания %) Luv u ^_^
|
Современный солдат обучен стрелять, колоть штыком, ходить маршем, в строю, чистить мундир, становиться лагерем и выполнять линейный манёвр — словом, всем тем вещам, которые необходимы, чтобы по доброму завету Фридриха Великого быть «автоматом, к ружью приставленным». Современного солдата не учат, как ставить подножки, как с особой хитростью набить морду или как использовать ножку стола как оружие. Разумеется, многие и так знают отдельные параграфы из совсем не кружевной военной науки: например, о том, что если мылом намылить галеты, то у всего соседнего взвода вспучит живот. Что, если прыгнуть впятером на спящего, то даже великан не справится с такой «тёмной командой». И напротив, что если заслонить живот и пах ровной доской, положить на подушку деревянный чурбан в полотенце и парике, а самому лечь головой в ноги и зажать в кулаках по шилу, то первая же атака в казарменной тесноте обернётся воплями, бранью и слезами — а там и братки подоспеют.
А вот драться так, как дрались их предки, современных солдат не учат. Мика видел, как на его глазах северянин нырнул под бестолково свистящую в воздухе швабру и снизу, с разгона, вогнал в мундирный живот широкий нож — как у мясника в свиных рядах. Мика видел, как упавший и избиваемый ногами абориген вывернулся из своих шкур и вскочил, не обращая внимания на полную наготу — зато топор в его руках с лёгкостью собрал кровавую дань с увлёкшихся потасовкой канониров.
Но, всё-таки, убить сорок человек, пользуясь одним только холодным оружием, сходу не получится даже у мастеров итальянской дуэли.
Бойня, в которой солдаты и артиллеристы несли тяжёлые потери, постепенно смещалась к центру плаца. Ефрейтор Шварц, как показалось, стал выше — но нет, искривление ног никуда не исчезло, и формы Гектора или Ахиллеса не посетили командира противодесантного. Просто жирный ефрейтор стоял на горе из трёх тел, размахивая мечом и подбадривая дерущихся.
— Поднажать, потроха гнойные! — рёв ефрейтора достигал уже и ушей Людвига, сотоварищи врывающегося сквозь ворота. — Химмель, слева! А ну хватит трястись, петухи мои ненаглядные!
Разумеется, ефрейтора заметили. Глупо было ожидать, что северные твари, всю жизнь живущие со стадами оленей и стаями волков, окажутся настолько тупы, чтобы не заметить самого большого и злобного в толпе своих врагов. По-видимому, институт вождизма был знаком им не понаслышке — и вновь защёлкали луки, а тоскливый свист стрел повис в воздухе. Ефрейтор пригнулся, пропуская первую стрелу над собой, и со злостью хлестнул мечом подвернувшегося полуголого изверга, украшенного задорно звенящим костяным ожерельем. Занеся руку для финального удара, ефрейтор Шварц вдруг всхрапнул — оперение длинной костяной стрелы выросло у него над лопаткой.
— А-а-р-р-р... — выдернув стрелу из спины, Шварц сплюнул красной слюной, и его палаш доверил начатое.
Четвёртый труп упал под сапоги Шварца, содрогаясь в смертельных конвульсиях.
— Какой же ты, козлиный хер, страшный... — тяжело дыша, Шварц наступил на грудь своей жертвы, выдёргивая меч, и в эту секунду последняя стрела пробила затылок ефрейтора, оскалив кремневое оконечье из его глазницы. Покачнувшись, толстяк-Шварц рухнул поверх мертвецов — ни дать ни взять жертва, принесённая кровожадному Аресу на алтаре, достойном самой Спарты. Губы ефрейтора застыли в жестокой усмешке:
— Козлиный... хер...
Микаэль Вебер
Впрочем, ефрейтора порадовало бы то, что происходило на лестнице. Под командирским ором Вебера, который заставлял поверить в поспешное переселение душ, тяжеленный дубовый стол вновь вышел на бой. Изрубленная письменная конструкция с торчащими из неё стрелами словно сама собой помчалась на дикарей, перемалывая из под собой. Вебер шёл следом, размашистыми ударами приклада добивая тех, кто пытался подняться. Оглушённые тараном, северяне ненавидяще таращились сквозь гренадёра — а потом дерево мушкета с чавканьем прошибало виски и переносицы. Ещё один... ещё...
— Ур-р-р-ра-а-а-а! — орал от усилий Штефан, занявший место Манфрида.
Клосс тоже орал. Что-то такое, о чём Йоахим Руттгейм вряд ли стал бы читать вслух, если в принципе знал такие слова. И стол с треском досок прокладывал себе путь, отвоёвывая ступень за ступенью.
Мика даже не поверил, когда каменный мешок лестницы закончился и его поредевшая группа вырвалась на верхний плац. Позади, на ступенях, как тюки валялись дикари, кто мёртвый, кто едва ворочающийся, и немногочисленные прорвавшиеся солдаты уже торопились по проложенной Микой дороге. Двор всё так же сотрясали вопли и вспышки слепого пламени, но на верхнем плацу царила абсолютная пустота. Слева Вебер увидел спины трёх лучников на краю стены, как раз набрасывающих новые стрелы из колчанов на поясах. А впереди, под навесом колокола, разорванное на несколько окровавленных кусков тело. То, что осталось от Хенрика Хаделайнена, не было убито человеком — Микаэль Вебер прожил несколько десятков лет и отличил бы то, что могут сделать даже самые изуверские руки, от того, что они сделать не могут.
Убить финского солдата так, как был убит Хаделайнен, не смог бы даже самый свирепый, самый сильный, обожравшийся самых дурных грибов дикарь. Руки Хаделайнена валялись возле противоположных друг от друга стен. Одна из ног, вырванная из таза, лежала на пороге арсенала. Голова превратилась в мятый блин, утрамбованный в каменную твердь, а взломанная и разодранная на части грудная клетка являла собой наглядный анатомический театр. Язык набатного колокола, единственный немой свидетель произошедшего, лениво покачивался на ветру. Открытая дверь подвала скрипела, то стукаясь о косяк, то снова открывая заполненные тьмой ступени вниз. Арсенал стоял закрытым на замок. Никого больше на верхнем плацу не было.
-
You're One Ugly Motherfucker!
Эх, покойся с миром, герр Шварц...
-
если заслонить живот и пах ровной доской, положить на подушку деревянный чурбан в полотенце и парике, а самому лечь головой в ноги и зажать в кулаках по шилу, то первая же атака в казарменной тесноте обернётся воплями, бранью и слезами
Блин, где ты это берешь?)))
|
Наблюдая, как раненые и усталые солдаты строятся в неровную шеренгу, совсем непохожую на парадные каре, фон Вартенбург ещё острее почувствовал размах потерь. Четвёртая морская батарея содержала шестьдесят пять человек гарнизона, как и любая другая. Майору не хотелось верить глазам, но другого выбора не было — из полусотни и дюжины с небольшим солдат перед лестницей выстроились всего девятеро, считая его... одного.
Одного, не троих. Взгляд Людвига нашёл военного врача, опустившегося на колени перед Кройце, лежащим на расстеленной шинели. Рядом с ним давешний здоровяк с перебинтованной головой укладывал едва ковыляющего героя, застрелившего дикаря у ворот. Ефрейтор Бахман, в бинтах похожий на египетскую мумию, сидел у ступеней в одних рубахе с мундиром, неловко заканчивая снаряжать ружьё. Сбросив собственный плащ и закатав до локтей рукава, Крамм короткими движениями взрезал окровавленную рубаху на груди Кройце. Из распахнутого саквояжа торчали обрывки длинных рулонов с бинтами и края инструментов, до неприятного похожих на пыточные орудия — зажимов с плоскими «губами», хирургической пилы с блестящей рукоятью, плашек-фиксаторов и других.
— Имею в виду. Не нужны, — не отвлекаясь, коротко отказался от предложения Дитриха врач. — Возвращайтесь в строй. И... на вас же лица нет. Нашатырь в саквояже.
Пришла очередь Дитриха гордо качать головой, отказываясь от новой дозы, и занимать место в строю. Несмотря ни на что, юноша чувствовал, что его пальцы до боли крепко впиваются в ствол мушкета, но не находил храбрости разжать хватку. Казалось, что едва он выпустит оружие, смерть рухнет на него с небес. Когда очарование полусна-полуяви отступило, оленья тень уже не казалась ему величественной и добродушной. И как только остальные могли её проглядеть?..
Ефрейтор держался молодцом, тут Дитрих подметил верно. За то недолгое время, что подарила им передышка между последним выстрелом и построением, Крамм проворно извлёк меч из его раны и наложил бинты на плечо. К удивлению Карла, операция не принесла тех болевых эффектов, к которым он морально готовился. Истории о полевых ампутациях в красках живописали истошные вопли и выпученные глаза, с которыми бедолаги встречали весьма примитивную медицинскую помощь. Но нет — в руках Крамма меч вышел из раны, сопровождаемый лишь лёгкими нервными спазмами. Но, вероятно, не заслуга доктора стала тому причиной, а провёрнутое в ране лезвие, искусственно расширившее её.
— Советую хлебнуть грамм триста, — посоветовал врач перед тем, как обратиться к Кройце. — Будете пьяный, но шевелиться сможете. Но помните, бинты вам тогда не помогут. Вы много крови потеряли и ваша беда, что стоит мороз. Глубокая рана на холоде долго кровоточит. Шевелитесь поменьше, а лучше вообще рукой не пользуйтесь. Лёд не прикладывайте, это вам не синяк, не поможет. Всё, свободны.
Шевелитесь поменьше... ну да, попробовал бы он это сказать фон Вартенбургу. Знай себе вышагивает, седой этот, и ничего ему, не ранен. Разве что, по всему видно было, на душе у секунд-майора обстояло и того сквернее. Дело солдатское недолгое — драться да победить. А ему за это отвечать, как первому появившемуся. Микаэль, которому выпало удовольствие услышать последние слова врача, только скривился. Зато к людям Вебера присоединился оставленный в арсенале канонир, шепнув, что со Штефаном всё в порядке, что он лежит в отключке, а у арсенала ни души.
Так или иначе (тем самым волшебным образом, каким любая группа людей либо умирает, либо вырабатывает самоорганизацию), через несколько минут первая послебоевая неразбериха утихла и отряд построился перед лестницей, на которую с трудом можно было подняться из-за обилия тел. Людвиг обозревал своё воинство. Оказалось, что вместе с усатым храбрецом по фамилии Вебер явилось аж шестеро солдат. С полуслова стало ясно, что хоть каким-то толком из них отличаются разве что сам Вебер, даже к некоторому удивлению не оказавшийся ефрейтором, и Клосс — единственные выжившие из противодесантного взвода четвёртой батареи. Пятеро других были канонирами и сейчас гордо пялились вокруг себя, мысленно уже приписывая себе заслугу в собственном выживании. Ещё двое мобильных раненых угнездились в импровизированном лазарете Крамма, который, не отвлекаясь, оперировал Кройце. К стене рядом привалился Бахман, неподалёку от которого держался и Хайнц. Фон Вартенбургу показалось, что с Дитрихом действительно что-то не так — вместо того, чтобы по уставу закинуть мушкет на сгиб локтя, юный гренадёр разве что на изготовку его не держал, а смотрел он вовсе не на Людвига, а вверх и направо. Проследив за его взглядом, майор понял, что Хайнц пожирает остановившимся взглядом сигнальную башню. Тёмную, пустую сигнальную башню. Тёмную. Не горел ли на ней фонарь минут, эдак, с двадцать назад? А совсем недавно?
— Кхе-кхе... — прокашлялся кто-то в строю. — Стало быть... разрешите доложиться...
— Вебер, — умоляюще прошептал стоящий рядом с Микой канонир, легонько подталкивая его сделать шаг вперёд и нервно косясь на полуоткрытую дверь подвала в нескольких шагах, — ты уж за нас давай старшим, а? Представь честь по чести. А то мы, того-етова... ну-с... нуте-с...
-
За редкое сочетание отличной скорости постинга и красоты текста.
|
-
Спасибо за небо Похъялы. Оно прекрасно!)
-
Я не знаю, что это и к чему это, но вижу этот пост, и этот пост хорош.
|
Держать строй.
Два таких простых слова, которые каждый уважающий себя пехотный офицер обязан выкрикнуть хотя бы раз. Эпоха линейной пехоты построена на этих словах. На красивых мундирах, на белоснежных или угольно-чёрных гетрах. На залихватских усах и шампанском, которое полагалось пить, стоя в окне второго этажа казарм кавалергардии. На бое барабанов, на заливистых переливах труб, на мелькающем стеке в руках офицера. На военных советах, фронтовых балах и обещаниях ждать вечно, тихим шёпотом даваемых одновременно с падением шёлковых платьев. Просто надо держать строй. Кавалерия выполнит манёвр. Царица полей скорректирует огонь. Достаточно просто выстоять, как полки шотландской пехоты с одной стороны и старой гвардии с другой будут стоять под Ватерлоо через ничтожно малый интервал лет. Достаточно стоять, потому что так завещал сам Густав Адольф — человек, изменивший природу войны навсегда. Человек, придумавший простую, линейную как его любимые стрелковые полки истину — необходимо держать строй.
Скользкое от пота, снега и крови оголовье трубки легло в скрюченные от боли пальцы ефрейтора. С горловым рёвом дикарь, нависший над ним, начал проворачивать меч в ране, и возникло чувство, будто сама вселенная раскололась на два гигантских багровых шара, сотканных из боли. Казалось, что ещё немного — и рёбра Бахмана треснут под нажимом, разрывая на тряпьё лёгкое. Почему-то звёзды полыхали всюду. В узких глазах дикаря, в бисеринах крови, сверкающих на его непривычно-острых скулах, в падающих с мехов снежных каплях. Ефрейтор чувствовал затхлый рыбный смрад, которым дышало поджарое тело навалившегося сверху северянина, столь же атлетически прекрасное, сколь и отвратительное в своём диком совершенстве.
Надо просто держать строй...
— Офицер в бою! — зачем-то кричал Кройце, шагая бок о бок с Людвигом. Как будто кто-то мог прийти им на помощь...
В самоотверженном порыве бросился на защиту секунд-майора и невзрачный плюгавый человечек, носивший проходной чин штабс-капитана и должность военного врача. Леопольд Крамм, щурясь, поднимал пистолет, и при виде пошедшего в бой врача фон Вартенбург понял, что эти люди действительно готовы умереть за него. Возможно, в другой обстановке, будучи поставлены перед здравым и рационально взвешенным выбором, они иначе сопоставили бы ценность своих жизней с жизнью трудного в общении секунд-майора. Но в бешеной пляске битвы просто не оставалось времени на размышления — оставался приказ. Держать строй.
С отчаянным криком Дитрих напрягся изо всех сил, отталкивая палача сдвоенным ударом ботинок. Тот покачнулся с занесённой над головой дубиной, скривившись от боли — но каблуки рядового понапрасну скользили по его ногам: одеяние из шкур держало удар не в пример лучше тонких европейских брюк. На мгновение, когда давление на ружьё ослабло, Хайнц попытался повернуть его к себе, но длинная железная палка плохо подходила для схватки на узкой лестнице. Ружьё ворочалось в руках, неудобное и громоздкое. Ноги юноши слабели, а дикарь ударял и ударял его по коленям, заставляя почти терять сознание от боли. В какой-то момент Дитрих понял, что уже не сидит, а почти лежит — и завершающий удар дубиной отправил его сознание в падение. Ему было больно и холодно. Всё тело ломило от перенапряжённых мышц. И казалось, что даже движение век вызывает ослепительный взрыв костяных петард в голове.
Держать строй.
Да всем плевать было на его строй. С внезапной вспышкой злости, вырвавшей его тело из трясины боли, Бахман приподнялся на коленях и с размаху вогнал трубку в кадык северянина. Ефрейтор ещё успел увидеть, как из табачной чаши вместо дыма выплёскивается кровь — по-видимому, острый чубук навылет пробил какую-то артерию — перед тем, как дикарь медленно завалился набок. Давление на рану исчезло. А пустоту справа уже занял Кройце, сильными ударами штыка добивавший и так мёртвого дикаря. Карл хотел сказать ему, что помощь не нужна, что он справился сам, но губы не слушались его. Наверное, надо было попытаться ещё раз… он бы смог…
Вартенбург промчался мимо него, верно оценив, что жизнь Карла вне опасности. Оставался Дитрих, только что получивший удар прямо в лицо. Сабля майора рванулась между Дитрихом и его убийцей, защищая Хайнца от нового удара… и между лестничных стен помчался сухой, неожиданно громкий деревянный стук. Дубина варвара застряла в невесть откуда возникшей перед ним сабле. Северянин с недоумением отследил металлическое лезвие, переходящее в чёрный рукав офицерской шинели, и со злостью дёрнул дубину на себя. Людвиг почувствовал, какую огромную силу таят в себе худые на первый взгляд мускулы стоящего перед ним человека. Нет, нет — монстра в человеческом обличье. Они застыли друг против друга — секунд-майор и безымянный дикарь с лицом, испещрённым паутиной ритуальных шрамов.
И только Кройце, из последних сил держась на ногах, закрывал собой раненого ефрейтора, со всё большим трудом отбивая ружьём сыплющиеся с трёх сторон удары. В конце концов, армия стала его жизнью. Египетский бог улыбался из-под рваного манжета его мундира. Ему было приказано удержать позицию, и лучший из солдат Бахмана собирался умереть на ней, не задумываясь и никого не обвиняя. В этот самый момент и Людвиг, и Карл услышали грохот сапог по верхним ступеням.
— Мика, не видим, в кого стрелять! — раздался чей-то грубый голос, говорящий — о слава Богам! — на таком родном пальмирском диалекте. — Их тама… чой-то много.
— Плевать! Зарядим залпом, а, братки?! — визгливо крикнул другой голос с отчётливым финским акцентом. К ним пришла то ли подмога, то ли невольные каратели.
Ни Людвиг, ни Карл, ни Дитрих не знали, что нежданное появление условно-дружественных гренадёров едва не сорвалось считанные секунды назад. У ступеней арсенала едва не вспыхнула ожесточённая свара. Кто-то показывал на Микаэля и орал про предательство, кто-то кинулся к Штефану, словно опасаясь, что Вебер его вот-вот съест. Только Клосс, выслушав Мику, остался спокойно стоять, а потом кивнул со сложной гаммой чувств на лице:
— Дьяволовы козни, гришь… ну ясенно. Сами промеж собой разберётесь, я в планетах ваших сраных не силён, — Клосс обернулся к солдатам. — Слышь, вша поносная, ружьё отвернул!
— Да он же нашего… — несмело проблеял кто-то из канониров, опуская мушкет. — Вышел да и тюкнул…
— Он его за тылами следить поставил, осёл! — предположил кто-то другой.
— Так затем и поставил, чтобы… — при этих словах Клосс закатил глаза. Иногда в людях слишком уж не к месту просыпался даровитый тайный советник, дремавший с самого рождения.
— Чтоб елдак стоял, вот и поставил, — не слишком последовательно, зато убедительно заявил Микин однополчанин. — Чё щеришься? Ща как дам!
В несколько крепких тумаков, которые Мика и Клосс наскоро раздали среди «подопечных», равновесие восстановилось — в конце концов, на четвёртой батарее всегда господствовало право сильного, а не умного. Оставив наименее убеждённого из канониров затаскивать Штефана в арсенал, остальные бросились вслед за Вебером к лестнице. Из четырёх оставшихся канониров трое заняли стену между плацами, наводя ружья на бегущих внизу дикарей, а Клосс, Мика и последний канонир ворвались прямиком на лестницу, внизу которой кипело настоящее побоище. Окинув беглым взглядом картину, Вебер прикинул, что перед лестницей успели положить как минимум шестерых — и это не считая многочисленных трупов, валявшихся у ворот в свете горящих масляных луж. У казарм, кажется, до сих пор шла драка. Несмотря на численное преимущество врага, остатки гарнизона четвёртой дорого продавали свои жизни. Над трупом ефрейтора Шварца снова мелькал палаш, и почти невидимые в ночи тени метались вокруг огня как пляшущие вокруг костров язычники.
Тут-то и раздались услышанные майором крики Клосса и канонира.
-
Ппослезился, читая абзац про строй.
|
Лучник упал почти там же, где несколькими секундами ранее выстрел майора оборвал жизнь его, с позволения сказать, коллеги. Фон Вартенбург демонстрировал превосходный боевой результат, что в который раз доказывало и пользу от многочисленных тренировок, и то, что отличие между хорошим и плохим солдатом влияет только на то, кто из них вернётся домой. Если бы секунд-майор задался целью пересчитать, сколько пуль и пороха извёл на стрельбищах в разных концах Федерации, то ему пришлось бы оплачивать услуги аудитора — и это давало плоды.
Свет лиловой луны падал с неба, окрашивая мир в изумительные краски утренней полночи. За мгновение до того, как извлечённый из кобуры длинноствольный пистолет нашёл свою цель, Людвиг охватило сознание ирреальности происходящего. Лучники, бьющие по ним из доисторических луков — лишь много позже Людвиг узнал бы, что китовый ус не имеет отношения к их тетивам, скрученным из сыромятных ремней или высушенных заячьих кишок. Воины, оружием подобающие племенам доримской эпохи, каким-то чудом сохранившим жизнь бок-о-бок с окраинами цивилизованного мира. Неужели же прав был историк, вложивший в уста царя Соломона мысль о том, будто бы «ничто не ново под луной»? Неужели ничто не переменилось, скажем, с того дня, когда легионы пропретора Квинтилия Вара вступили в Тевтобургский лес? Когда «Санта-Мария» бросила якорь у берегов вест-индийской Кубы? Когда египетские магометане ворвались в дом Усмана, третьего из Праведных халифов Медины?
Притихли звуки сражения. Снег оседал траурным саваном на искажённых лицах, похожих на восковые маски, что цепляют к потешным фигурам в дни карнавалов или в холлах краеведческих музеев. С внезапной тяжестью человек, который когда-то давно был всего лишь фельдфебелем в разведывательной роте, вечно стоящим в тени своего надменного, жестокого и ослепительно успешного отца, навёл пистолет на кого-то из дикарей.
Три года… три долгих года Людвиг фон Вартенбург жил в позабытой федеральным королём дыре, готовя себя неизвестно к чему. И почему, когда решающая ночь наконец-то настала, в его душе звучал не гром столичных фанфар, а тихая песня, которую лунный шёпот сложил из блеска мокрых камней, из шелеста скудных кустарников севера, из рокота мраморных волн? С отстранённым интересом секунд-майор наблюдал, как отчаянно, словно львы со шведских знамён, его гренадёры удерживают строй.
Карл Бахман дрался в первых рядах, схватившись с единственным среди дикарей, вооружённым щитом. Тот орудовал большим блестящим кругом на манер викингов, раз за разом отбивая удары гренадёра. Рядом с ним сражался Дитрих, и кто-то ещё, чьего имени Людвиг не знал. Кройце как раз вскидывал мушкет, а Крамм — доставал из патронной сумки свежий заряд.
— Всё сделаем, не извольте серчать! — ободряюще рявкнул Кройце. — Дайте-ка, братцы…
С рёвом приняв на щит очередной выпад Карла, дикарь столкнул штык ефрейтора в сторону и тут же шагнул вперёд, выбрасывая костяной тесак в глубоком, почти фехтовальном уколе. Наверняка здесь бы и закончилась жизнь многих других солдат, но опытный Бахман верно оценил ситуацию и отскочил, пожертвовав ступенью, но зато вернув контроль над оружием. Не пытаясь воспользоваться штыком как колющим оружием, ефрейтор ударял тяжёлым стволом мушкета по взбешённому лицу дикаря, попадая то в нос, то в зубы, то по лбу, и только на третий раз коротким, неестественно чётким движением проткнул открывшегося северянина штыком, сталкивая его на плац и возвращая потерянную было ступень. Выронив щит и костяной меч, северянин медленно упал на колени, обеими руками хватая ружьё Бахмана и мешая Карлу выдернуть штык. Жертвуя своим телом и обрекая себя на жуткую боль, дикарь не пытался сохранить жизнь — он давал дорогу другим, уже лезущим через него к ступеням. Бахман понял, что не сможет защититься от одновременно направленных в его сторону ударов.
Тут-то и прогремел выстрел Людвига. Майор выбрал в качестве мишени того, кто почти наверняка размозжил бы ефрейтору голову здоровенной шипастой дубиной. Пистолетная пуля легко проделала дыру в звериной шкуре, отшвырнув дикаря от Бахмана, и тело упало на большой коллективный могильник у изножья, обрастающий стонами раненых. Кройце тоже нажал на спуск, но вместо выстрела раздался ужасающий звук — сухой щелчок и тихое шипение, с которым порох, прогорев, не детонировал.
— Проклятье! — старый гренадёр, не долго думая, кинулся в штыковую, однако, к сожалению, никакой человек не сможет сравняться в скорости с пулей.
Пуля спасла бы ефрейтора, но сырость и снег распорядились иначе.
Второй дикарь всё-таки дотянулся до Карла Бахмана. Бросив попытки вернуть штык, Карл заслонился рукой от удара, спасая шею. Оглушая Карла безумным визгом, торжествующий дикарь в набедренной повязке двумя руками обрушил примитивный меч на закрывшегося ефрейтора. С обжигающей, тянущей, выкручивающей душу болью костяной клинок врубился в его правое плечо, прорубив и мундир с шинелью, и кости плечевого пояса, и на две ладони войдя в грудину. Чувство было таким, будто под шинель Карла налили раскалённый металл, по неведомой причине заползающий в лёгкие. И, всё-таки, ефрейтор был ещё жив. Помутившимся взглядом он видел, как ряды дикарей стремительно тают под огнём, как, закрывая его, гренадёр с багром налетел сразу на двоих противников, сталкивая их с лестницы, и как они все исчезли в накатывающей алой полутьме. Ещё одна жизнь была отдана, чтобы выиграть лишние минуты.
«Где же Хайнц…»
Дитрих больше не стоял слева. Юноша, уже залитый кровью, и доставшийся ему северянин боролись между собой: Дитрих сползал по лестничной стенке, на двух вытянутых руках отталкивая рычащего противника, а тот раз за разом ударял его дубинкой. Сопротивление Хайнца слабело…
Микаэль Вебер
— Отлично, Мика, — тихо похвалил Клосс, вместе с Вебером входя в арсенал.
С радостными воплями солдаты разбегались по комнатам, без разбора гремя всем подряд. В темноте им было не до аккуратности, поэтому бережно выстроенные рядами мушкеты летели на пол целыми охапками. Из соседней комнаты кто-то выбрасывал сабли, на ходу освобождая их от промасленной ветоши. Клосс затеплил керосиновый фонарь, помогая пятёрке канониров быстро разбирать мушкеты и сабли.
— Ты и ты! — командовал Вебер в сторону «холодной» цейгкамеры. — Взяли ещё по три! Понесём по нуждающимся!
— Так точно! — бодро орали канониры, ещё недавно испуганно жавшиеся по углам, и Вебер окончательно убедился, что ничто не поднимает дух лучше славного грабежа.
Клосс и ещё один, самые проворные, заряжали мушкеты и перебрасывали их из рук в руки, стремительно наращивая боевую мощь отряда Микаэля. Заряжая на ходу оба ствола хаудаха, Вебер вышел на крыльцо арсенала.
— Дурная обстановочка, — поделился Штефан, с благодарным кивком приняв от Вебера мушкет. — С лестницы ещё дважды стреляли. А наш сигнальщик, кажись, сдох от страха. До сих пор ракеты не было, сукин потрох.
Штефан имел в виду красную сигнальную ракету, которую полагалось запустить из специально для этого назначенной мортиры, стоявшей там же, где и сигнальный фонарь — на вершине первой орудийной башни. Некоторое время, пока из дверей арсенала доносились звуки приготовлений, гренадёры стояли бок о бок друг с другом. Штефан смотрел на луну, Мика — то на лестницу, то на вершину орудийной башни, где успокаивающе-ровно горел дежурный огонь. Среди их напряжённого молчания раздавались звуки боя с нижнего плаца, лязг стали, щелчки взводимых курков и свист ветра в зубцах стен. Наверное, они могли стоять так вечно. И глаза Штефана, не отрывающего лицо от плывущий среди туч луны, больше не были глазами человека. От века до века разлилась в них непроницаемая чернота, блестящая как панцири больших земляных жуков. Не осталось на ней ни радужек, ни белков, ни даже паутинки красных вен. Мушкет, который Вебер протянул Штефану, тот так и держал на вытянутой руке, словно забыв, что с ним полагается делать.
— Ин'наут... — тихо прошептал гренадёр позади Вебера, — … моайнас... лань...
-
-
Луна прекрасна, как и история с ней. Не удивлюсь, если эти ребята вообще выплыли на её свет из другого времени или мира. ^__^
|
Людвиг, Карл, Дитрих
Перестроение солдат было воспринято дикарями как бегство, а бегство — как сигнал для атаки. Дитрих и Кройце побежали к лестнице, и в тот же момент хрупкий баланс, ненадолго воцарившийся между двух огрызающихся друг на друга шеренг, обвалился как плотина, неспособная остановить паводок. Ряды северян взорвались хриплыми криками, которые солдаты Бахмана уже слышали на причале, и превратились в единую лавину, проглатывающую шаг за шагом брусчатку на плацу. Их крики и визг резали уши, неприятно отдаваясь под сводами черепа, но навстречу им метко ударили выстрелы. Перчатку Людвига, изящно отороченную заснеженным рукавом шинели, окутал дым. Свинцовый веер хлестнул укрывающую одного из лучников шкуру, вспарывая и её, и толстую меховую изнанку. Покачнувшись, тот завалился набок: сближая дистанцию, дикий обитатель тундры не знал, что приближает собственную смерть. Если бы Людвиг мог видеть результат своего выстрела в профиль, то заметил бы, как сквозь угловатую спину стрелка проступили крошечные рубины крови.
— Вы, кажется, его наповал убили, — то ли вскрикнул, то ли всхлипнул Крамм, опять надевая бесконечно мигрирующее пенсне. — Дайте-ка и я попробую, герр майор...
Почти тут же над вжавшими головы в плечи солдатами с четвёртой по очереди хлопнули мушкеты Карла и Дитриха. В те моменты, когда гренадёры брали прицел, холодный металл оружия лизнул их пальцы, напоминая о том, что почти лихорадочное ощущение тропической жары обманчиво — на улице всё ещё царил околоарктический ноябрь, и ледяная короста покрывала не успевшие просохнуть шинели. Но только человек, хладнокровный изнутри, мог бы в такую минуту подумать о погоде: гром выстрелов не пугал северян, они не шарахались прочь от огня, а только погружались в ещё большее бешенство. Так оголодавшие сторожевые псы рвутся с поводков, ненавидя в эти секунды и добычу, и строгую руку хозяина. Как казалось, упивающиеся сражением дикари забыли о том, что такое смерть — Карл мог бы поклясться что попал, но даже поражённый в живот, воин с дротиком швырнул копьё в их сторону и потянулся за вторым. По счастью, ранение сбило ему прицел, и импровизированный пилум полетел на ступени, бренча костяным навершием. Впрочем, в этот раз Дитрих развеял наваждение — его выстрел выбил из рядов дикарей второго лучника, взметнув над голой грудью стрелка кровавую взвесь. Пистолет Крамма, едва не забытого в суматохе, тоже нашёл свою цель. Доктор не мудрствовал долго, выстрелив в того северянина, который был всех больше. Его мишень, задрапированная в некое уродливое подобие пальто, покачнулась... и помчалась дальше. Здоровенный дикарь даже не заметил раны в плече, с оглушительным рёвом налетая на ефрейтора. Пальмирец, стоявший рядом с Бахманом, шагнул вперёд, закрывая Карла, и с хрустом вогнал топор в живот здоровяка.
— Это тебе за Даниэля!
Его мстительное торжество не продлилось долго — мужественный солдат тут же заорал от боли, когда один из бегущих северян походя вогнал шипастую дубину в его лицо. Трепыхаясь и вереща, упавший храбрец исчез среди голых ног, а потом стало не до сожалений — на первой ступени забурлила ожесточённая драка. Орудуя багром, один из защитников ловко отправил вниз по ступеням самого ретивого, и в этот миг, словно сочтя своё вмешательство достаточным, удача перестала сопутствовать защитникам. Справа от Карла кто-то закричал, захлёбываясь криком, но посмотреть, что творится на правом фланге, ефрейтор уже не успел — мир в поле зрения Бахмана закрыла сплошная лавина затянутых в шкуры тел...
Микаэль Вебер
Вебер спустил курок в тот самый момент, когда понял — «оно». Когда ненавистный замок плотно встал на невидимой линии, протянутой от дула ружья до замочной дуги. Он потянул широкую металлическую дугу, которой впору было называться никаким не крючком, а спусковым, скажем, рычагом — и курок чётко лязгнул, впиваясь в кремень и порох. В ночи сверкнула искра, подсветив спокойное лицо усатого гренадёра, а следом за ней полыхнул выстрел. Что-то жалобно лязгнуло в дыму, окутавшем дверь. Мика медленно опустил мушкет, сейчас похожий на заправского охотника с болот, высматривающего, упала ли подстреленная утка. Но даже прежде, чем белёсые клубы рассеялись, он услышал тяжёлый стук, с которым амбарный замок грохнулся из петель с вышибленной из запорных пазов дугой. Круглая пуля не обладала высокой пробивающей силой, но её удар был похож на удар ладони, со всей силы вышибающей дурь из нерадивой падчерицы — он равномерно распределялся в области поражения, деформируя не особо надёжные металлические пазы, удерживавшие дугу в закрытом положении.
— Получилось! — воскликнул кто-то. — Есть!
Замок откатился с порога и замер прямо под всем известной медной табличкой:
1. Доступ в присутствии офицера.
2. Сдача и приём под личную роспись.
3. В случае пожара изъять порох.
— Мика! — почти одновременно закричал Штефан, показывая в сторону западной лестницы. Между её стен вспыхивали выстрелы и звучали неразборчивые крики, одинаково похожие и на команды, и на предсмертные проклятия. — Тут свои!
-
Микаэль Вебертак же известный как Дирижёр столовых ног, Победитель стальных замков и, надеюсь, список будет расширяться)))
|
Слитно щёлкнули курки, почти одновременно ударив о кремень над пороховыми желобами. Их металлический лязг словно бы отразился в сердце неумолимого часовщика по имени Время, и его механические руки застыли. В этот миг, наполненный до краёв игристой красотой, мир вдруг предстал таким, как его задумывал создатель мириады лет назад. Звон металла плыл между повисших в пустоте алмазных капель. Лиловый свет сочился среди них, отражаясь удивительными соцветиями в сложенном из воды и льда ансамбле. Крутобокие волны остановились на пике прилива, готовые рухнуть вниз, но пока ещё напоённые неутомимой силой океана. Притих ветер, потерявшись в ночном безвременье. Монументом возвышались на фоне неподвижных туч стены цитадели — вечной, как пирамиды египетских царей, и недвижной среди хаоса моря. Ничто не дышало. Никто не двигался. Как будто волшебное заклинание прокатилось от горизонта до горизонта, накрыв оглушительно безмолвным шатром каждое проявление жизни.
Среди косых росчерков дождя замерли в ровном строю гренадёры, вскинув ружья к плечам. В хрустальных абрисах глаз отражались силуэты, мчащиеся на них в самоотверженно-отчаянном броске, чью бесконечную простоту никогда не поймёт душа, отмеченная касанием цивилизации. Словно впитываясь сквозь радужки, картины мира перетекали друг в друга, сближаясь, соединяясь в едином предсмертном вальсе — и вот уже стало видно, как дождь карабкается по изваяниям в шкурах и мехах, то заносящим мечи, то приготовившим копья для броска. Кто-то из уже взмыл в воздух, разбежавшись, чтобы сверху, с прыжка наброситься на столь тонкую цепочку солдат.
Ах, Пальмира, столица севера... тебе стоило бы обратить свой взгляд к высоким широтам, где умирали дети твои. Тебе стоило бы взмахнуть веером, сокрушив невыносимый налёт тишины.
И бег времени вернулся на круги своя.
Расцвели на концах стволов ярко-жёлтые цветы, с нарастающим грохотом рождая в огненном сердце чёрную пулю весом двадцать пять грамм по континентальной системе мер. Волокна раскалённой плазмы сплетались в облака горячего дыма, такого сочного и пышного, что многослойные кринолины столичных красавиц никогда не смогли бы повторить его затейливые вихри. Время ринулось вперёд, навёрстывая упущенное, и тяжёлые пули беспощадно настигли своих жертв. Взвился в воздухе, рассыпая над собой большие алые капли, одетый в меха абориген. Свинец ударил его в верхнюю часть груди, сминая рёбра и проламывая лёгочную ткань — инерция подбросила его над причалом, переворачивая в некрасивом подобии сальто. Другой, так и не успевший увидеть лицо человека, который убил его, рухнул на землю в сполохе длинных иссиня-чёрных волос. Пули Шнайдера и Кройце, второпях взявших один и тот же прицел, прошибли его живот и торс, затопив вечно-холодные полярные моря болью. Его ноги судорожно дёргались, как будто в своей голове он продолжал бежать по полям вечной охоты, и прекрасный северный олень указывал ему путь к далёким звёздам. Смерть настигла третьего просто и прямо — выстрел Бахмана пришёлся ему в сердце и убил на месте. Падающее тело никогда не узнало о том, что умерло за мгновение до этого.
Залп прокатился над пирсом, раскрашивая ночь во все оттенки жёлтого — свет в триста свечей вспыхнул и погас, сокрушительной косой пройдясь через толпу северян. Воинственный вопль, рвавшийся из множества глоток, превратился в предсмертные крики. Казалось, сам воздух поднял колючую преграду из пуль, разящую переступивших невидимую черту. В эти секунды картины разорённого лагеря нахлынули из воспоминаний Карла Бахмана. Ровные ряды прусских гренадёров, треск ружей, паника... как давно Карлу приходилось кого-то убивать? Как давно закончилась та ночь в шести милях от фронта?
И масляные фонари, оставляя за собой трассирующую дугу раскалённых брызг, рухнули в гущу визжащих северян. Над «лодкой Вартенбурга», облюбованной для броска, вспух султанчик камерного взрыва: огонь метался среди сидящих, охватывая штаны и голую кожу. Кричащие дикари прыгали прямо в волны, надеясь, что всё-таки успеют добраться до берега, но штормовой прибой тут же бросился на них, таща многих в тёмную глубину. Первая долблёнка наяву превратилась в погребальный костёр, достойный скандинавского конунга. К сожалению, вторая лодка избежала такой судьбы — сидящий на её носу долговязый дикарь хорошо понял, чем грозит попадание, и с неожиданной ловкостью взмахнул дубиной, отбив горящий снаряд врача как заправский игрок в лапту. Спустя мгновение море проглотило фонарь, оставив пирс без последнего освещения. Абориген с дубиной в ярости заревел, подгоняя своих гребцов, и Людвиг понял, что рёв принадлежит женщине — высоченной и крепкой как двое Дитрихов вместе взятых. Пять из пятнадцати шагов расстояния растаяли как не бывало, хотя Людвиг и Крамм посеяли панику среди наступающих и выиграли ещё один ход в этой страшной шахматной партии. Может быть, два.
Тем временем, за их спинами завязалось ожесточённое сражение. Гренадёры под предводительством Бахмана превратили оборону в наступление, молниеносно сократив дистанцию. Кройце с привычно-неприязненным выражением на лице послал ружьё в глубокий выпад, на всю длину вогнав штык под рёбра аборигена. Рядом шёл Дитрих, впервые в жизни вышедший не только на дистанцию стрельбы, но и вообще в штыковую атаку. Где-то в наполненной паникой голове Хайнца полыхали картины каннибалистического пиршества, а руки сами собой слабели. Он помнил, как Бахман учил их драться на мешках с песком. Шаг, укол выдернуть ружьё, уколоть выше, свалить мешок на сторону, добить с размаху, перешагнуть. Или не добивать, потому что следующий за тобой товарищ сделает это за тебя — война не любит благородных поединков, и если ты можешь убить кого-нибудь подло или из-за спины соседа: сделай это, спаси его жизнь. Но сейчас Дитрих оказался единственным звеном цепи. За спиной его не подпирали ещё пять линий атаки, а прямо на него мчался в исступлённом рвении то ли человек, то ли мерзкий двуногий пёс, раскрасивший себя в чёрное и красное. На его руках уже алела чья-то кровь, и почему-то взгляд молодого солдата примёрз к этим кровавым полосам, тянущимся от предплечий к локтям. Почему-то Дитрих не мог отвести взгляд, делая последние шаги на слабеющих ногах. Холод и сырость мгновенно вернулись к нему, охватив тело под тёплой, но насквозь промокшей шинелью...
... и Дитрих Хайнц даже не понял, почему ружьё упруго толкается в его руках. Почему дикарь перед ним визжит, пытаясь достать его хищно свистящим оголовьем костяного меча. Почему... почему ствол ружья упирался в смятые шкуры, а из-под него тонким ручейком бежала тёмная кровь. Спустя мгновение до гренадёра дошло, что он убил кого-то штыком. Дитрих сделал шаг вперёд, отталкивая неожиданно тяжёлого аборигена назад. Выдернул ружьё и с силой нанёс уже более прицельный удар выше, куда-то в грудь. Ружьё встречало неприятное сопротивление, когда узкий стальной клинок соскальзывал с рёбер, впиваясь в незащищённые ими места. Потянув ружьё вправо, Дитрих свалил дикаря на колени. И снова нанёс удар. Выдернул ружьё. Снова. Выдернул. Снова. Снова. Снова. Почему-то забылось, что после второго удара необходимо перешагнуть врага и идти дальше. После четвёртого? Восьмого?
А рядом Бахман блестяще, как на учениях, отбил цевьём мушкета вражеский топор. Северянин противопоставил выучке ефрейтора дистиллированное, чистое бешенство, с которым и умер, шипя окровавленными губами проклятия на языке своих тюленей или моржей. Бесполезный костяной топор застучал по камням пирса и с еле слышным плеском упал в воду. Чтобы убить второго противника Карлу понадобились полторы секунды рукопашного контакта. Обернувшись, ефрейтор увидел, что их прорыв почти увенчался успехом. Почти! Если бы не Шнайдер, медленно оседающий на причал. Два метательных копья, на несколько ладоней вошедшие в его тело, напомнили о том, что весёлый усач встретился с им же озвученной приметой: плохой знак, когда жид оружие выдаёт — так он сказал.
Нет, оружие не подвело Шнайдера. Просто быстрота врагов стала для него слишком большим сюрпризом.
|
На недолгое время лодка превратилась в смотровую. Крамм передал Дитриху кормовой фонарь и велел держать его как можно ближе к покойнику. По знаку врача Хайнц принялся выворачивать карманы, но в них ничего не нашлось, кроме размокшей и прямо в пальцах развалившейся обёртки — в свой недолгий караул бедолага вышел, вооружённый только ружьём и бутербродом. Только ружьём...
— Он вооружён, — с запоздалым чувством, которое испытывает человек, констатирующий очевидное, сказал врач. — Это не часовой из внутренних караулов, герр майор. Простите мою глупость. Хайнц, держите свет ниже. Проклятая болтанка...
Лодка вздрагивала под всё новыми волнами. Казалось невероятным, каким образом фон Вартенбург может спокойно курить свою трубку, а Бахман — ловко загонять пули в стволы, не вставая с места и орудуя шомполом на манер альтиста из оркестровой ямы. Удары морской стихии шатали Дитриха от борта к борту, и каждый раз Крамм с болезненным видом прерывался, дожидаясь, пока тени прекратят лихорадочно танцевать в чертах изуродованного солдата.
— Рана грубая, нанесена с большой силой. Рядом с ней вижу другие царапины, как будто его ударили двумя ножами, параллельно один другому. Или тремя. Но в горло вошёл только один. Не берусь судить... Хайнц, прошу вас, не подожгите мне волосы! Не берусь судить категорически, но это не похоже на удар сталью. И вряд ли работал нож. Чтобы причинить такое разрушение горлу, ножом пришлось бы пилить, а этот удар нанесён наотмашь.
Фон Вартенбург с непроницаемым видом выпустил сизое облако табачного дыма, наблюдая за манипуляциями врача так, словно сам был опытным хирургом, инспектирующим уездный лазарет. Тем временем, ефрейтор при помощи кое-как вытершегося Кройце положил на скамью последний из трёх мушкетов. Теперь длинные ружья лежали рядом друг с другом, готовые к бою.
— А это без толку, герр ефрейтор, — Кройце потряс ружьё утопленника, выливая из ствола маленький водопад, — кремень мокрый. Не стрельнёт.
Доктор Крамм распрямился, взмахом велев Дитриху возвращать фонарь и его гренадёрский зад на положенные места.
— Рука намного интереснее, конечно. Труп насквозь вымок, а в таких условиях невозможно работать, но я бы сказал, герр Вартенбург, что её откусили. Не отгрызли. Не оторвали. Откусили. Разом. Следы клыков на предплечье очень узкие и уходят сантиметра на два-три. Проклятье, Бахман, дайте-ка мой пистолет. Мне так что-то спокойнее...
С этим неутешительным диагнозом лодка снова взяла курс на батарею, охваченная мрачными предчувствиями. Шнайдер больше не считал, поглощённый в основном тем, что пытался унять еле слышный стук зубов — то ли от холода, то ли от чего-то ещё. Кройце кривился. На его лице была написана злость, и в такие моменты под его татуированную руку не стоило лезть без лишнего повода. Его весло с такой ненавистью колотило воду, что и сицилийский разбойник оценил бы вендетту Кройце, направленную в адрес моря. Бахман и Хайнц выглядели спокойнее других, с видимой стойкостью восприняв доклад врача. Крамм снова надел пенсне, баюкая на коленях длинноствольный пистолет и как будто невзначай поглаживая загривок курка. И алый отблеск трубки подсвечивал зловеще-сосредоточенное лицо секунд-майора, застывшего на носу в неизменной позе римского сенатора.
Лиловая луна нависла над шлюпкой, позволяя во всей мрачной красоте рассмотреть бушующее море, которое казалось отлакированным в её глянцевом свете. Штормовые барханы замерли в кажущейся неподвижности, в слитном рокоте сотрясая морской лик, вздымаясь перед носом лодки нерукотворными стенами воды. И за ними, приближаясь с каждой секунды, поднималась стены уже рукотворные, ещё более мощные и огромные, чем любой штормовой вал. Орудийная башня батареи номер четыре заняло собой уже четверть небосклона. Сигнальный огонь, горящий на её вершине, подчёркивал оскаленные зубцы смотрового парапета, и больше не мигал: либо майор Пруммель дисциплинированно счёл, что одного сигнала достаточно, либо Зельде успел дать ответный сигнал-подтверждение, либо же со стен заметили приближающуюся лодку.
В несколько финальных гребков ялик обогнул юго-западный угол батареи и впереди, в каких-то семидесяти шагах, замаячила блестящая от влажности линия пирса. Волны перехлёстывали её, рассыпаясь по влажным камням, и тут же отступали обратно в глубину. Майору и его спутникам могло показаться странным то, что никто не встречает запрошенную лодку, но ещё большей странностью стали два... нет, уже три узких силуэта, отчётливо видимых в лунном свете. Три лодки скользили к пирсу с северо-востока, построившись треугольником, и над их непривычно-высокими бортами виднелась бесформенная масса набившихся внутрь людей. Сейчас и ялик, и тройка чужих лодок находились на почти одинаковом расстоянии от причала, и ялик шёл быстрее благодаря усилиям неутомимых гренадёров Бахмана.
Людвиг видел такие примеры судостроения только на книжных гравюрах, описывающих жизнь аборигенов севера. В одном из прочитанных на досуге трудов, который рекомендовал полковник Вукорский за прошлым рождественским ужином, фон Вартенбург свёл литературное знакомство с путешественником Адамом Олеарием. Этот первопроходец с неутомимой тщательностью повторил слово в слово то, что видели сейчас солдаты с третьей батареи: узкие силуэты, похожие на раскрытые с одной стороны гороховые стручки. Кажется, такие лодки даже не сколачивали из досок, а выдалбливали из цельных стволов, покрыв сверху какой-то чёрной краской, чтобы сделать незаметными в темноте. С этой точки зрения кошмарный лиловый свет оказался на руку непривычным ко мраку европейским глазам, позволив издалека заметить чужое присутствие.
Их заметили секундой позже. Нестройный и визгливый отзвук множества голосов повис над водой, как будто стая псов лаяла в отдалении. А со двора четвёртой батареи, из открытых, как теперь уже было понятно, ворот, раздался глухой выстрел. Затем ещё один. И ещё.
-
-
Леденящие душу подробности)) Клёеево!))
|
— Да он мёртвый давно, — хрипло подал голос Крамм, подняв руль над водой. — Никуда от нас не денется, и так достанем
Судя по лицам Шнайдера и Кройце, с благодарностью укутавшегося сухим вторым шарфом, оба гренадёра восприняли приказ тащить тело в лодку как нечто очень правильное — не туша, всё ж таки, чтобы бросать болтаться по волнам, а некогда живой человек. Товарищ, можно сказать, и боевой брат. Хотя никто так и не высказал предположение, откуда товарищ и боевой брат взялся за триста метров от четвёртой батареи. Один доктор не выразил удивления — мёртвый и мёртвый, что тут лежит, что там...
Терзаемая непогодой, лодка мало-помалу продвигалась в сторону тела, которое то исчезало под гребнем очередной волны, то вновь возникало на поверхности, сверкая металлическими частями мушкета. Полы длинной зимней шинели волочились в морской воде как спутанные водоросли, сплётшиеся между собой в омерзительный хвост. Наконец, когда борт ялика почти поравнялся с ужасной находкой, шлёпанье вёсел прекратилось — остался только гул моря, не желающего отдавать добычу. Косые стрелы снежного ливня царапали воду, пронзая её тысячей крошечных шрамов, чтобы тут же слиться с принимающей их чернотой. И обжигающий холод, который исходил от ноябрьской воды, заставил даже Людвига дёрнуться — но секунд-майор отважно погрузил кисть в воду и схватил мертвеца за пояс.
Ялик накренился, не желая принимать неприятного пассажира. Штабс-капитану пришлось сдвинуться к противоположному концу кормы, чтобы восстановить баланс — и со второй попытки, напрягая уже давно не молодые руки, Людвиг вздёрнул тяжеленный труп до борта. Бахман и Хайнц тут же подхватили насквозь мокрую ношу за плечи, затаскивая в пространство между скамьями. Среди солдатских сапог распростёрся, без всяких сомнений, солдат федеральной армии — в меру молодой, в меру тощий, с мелкой рябой дробью, перехлестнувшей щёки. Он равнодушно устремил взгляд закатившихся глаз к лиловой луне, а на его горле, аккуратно нарисованная в самом буквальном смысле от уха до уха, багровела чудовищная рана. Голова утопленника свободно болталась на позвоночном столбе, потому что кроме него и лоскутов кожи на затылке ничего не держало её между плеч.
Шнайдер как-то непонятно булькнул и отдёрнулся: он только хотел уложить мертвеца на канатную бухту и проверить его пульс.
— Рука... — пробормотал то ли Дитрих, то ли Кройце, — на руку посмотрите...
Из размокшего левого рукава шинели выглядывал потрёпанный мундирный манжет. И этим рука оканчивалась — осколки лучевой кости неровно торчали на месте запястья, окружённые шматами сухожилий и мелких хрящей. Силуэт Крамма поднялся над головами солдат, закрыв треуголкой добрую половину луны. Врач смотрел вниз долю секунды:
— Полагаю, мне не надо констатировать смерть?
-
— Полагаю, мне не надо констатировать смерть?
Ох, док, вы всё шутите!))
|
— Виноват, герр ма... — успел закричать Кройце перед тем, как волна накрыла его с головой, превратив слова в невнятное бульканье. Но соседи не сплоховали, понимая, что если утонет один, лодка потеряет один из драгоценых шансов добраться до цели.
Бахман грубо схватил подчинённого за шкирку, а когда волна потащила Кройце за борт, Людвиг словно невзначай придержал плечо падающего гренадёра кончиками пальцев. Ефрейтор тут же рванул солдата назад, возвращая на скамью, пока Хайнц за их спинами боролся с оставшимися без контроля вёслами.
Обернувшись, Людвиг аккурат успел приготовиться к новой атаке моря — следующая волна с не меньшей свирепостью врезалась в ялик, вышвыривая его прочь из фарватера. Если бы фон Вартенбург не отвлёкся на спасение гренадёра, он бы, конечно, заметил нечто странное в поведении волн, однако в тот момент всё внимание офицера было приковано к происходящему за его спиной. Вытирая лица насквозь мокрыми рукавами, гренадёры рассаживались обратно по скользким скамьям, хватая едва не потерянные вёсла. К вящей радости капитана Крамма, спустя считанные секунды те в едином порыве вновь ударили по воде. В несколько сильных толчков ялик смог выбраться из стремнины, где ярость волн словно обретала удвоенную силу. Из темноты возникали всё новые и новые валы, но ударов, подобных тем, что ялик пережил в фарватере, не повторялось — возможно, сокращение глубины повлияло на силу волн.
Налегая на рулевое весло, Крамм едва слышно бранился в таких выражениях, что даже стоящий на носу Людвиг оценил бы их — если бы слышал. Деревянный брус выскальзывал из перчаток военврача, встречая всё большее сопротивление. Лодка мчалась вперёд не столько в силу руления, сколько под вёслами и волнами, несущимися с запада на восток. Зато фон Вартенбург снова видел сияющий далеко впереди огонёк четвёртой батареи. Волны то и дело скрывали его, опуская ялик в глубокие провалы между собой, но огонёк с упрямством возникал снова и снова. На гребне очередной волны вдруг вспыхнули очертания чего-то серебряного, и не сразу до привыкших к темноте глаз дошло, что это луна впервые за всю ночь явилась среди туч.
— Господи... — охнул Шнайдер.
В небесах, среди рвущихся как обугленные знамёна туч, плыла лиловая луна, а штормовые облака короновали её, ускоряя свой бег. Мертвенно сияя пурпуром, словно укутанная в мантию покойных византийских владык, луна горела в небесах, открыв свой лик во всю невиданную на юге силу: неестественная, холодная, огромная — мириад эпитетов промчался в головах зрителей, и каждый мог выбрать тот, что больше всего подходил под его чувства. В разрывах сплошного ковра снежных вихрей её свет полыхал, отражаясь в недоброй воде.
Море окрасилось в цвета фиолетового заката, чуть просветлев, и в его объятиях пассажиры ялика увидели то, что фон Вартенбург прежде принял за серебряный блеск. То не было каплей лунного света на морской пене. Дитрих и Бахман первыми поняли, что именно они видят: мертвец с до боли узнаваемым ружьём, притороченным за спиной, плавал лицом вниз, швыряемый волнами как деревянная игрушка. Он, верно, давно утонул бы, если бы не штормовая погода, настигшая залив этой ночью.
-
— Виноват, герр ма...
Прямо привет из нулевых с их Маски-Шоу )))
|
Хаделайнен действительно с неприязнью воспринимал грубоватые солдатские шутки в адрес своего происхождения. Но в нём хватало здравомыслия, чтобы понимать: кровь не спрячешь, поэтому он со стоической скорбью не заметил оговорки. Или сделал вид, что не заметил; кто б его разобрал под треуголкой, в темноте, с поднятым воротником шинели.
— Поверье, да. Или обычай... не знааю разницы. То ещё от предков идёт. Помню, когда мал был, бабка меня учила, что куриная голова издревле считалась у нашего народа подношением, — заговорил Хенрик, неторопливо перебирая слова густым и низким голосом. — У моего народа много подношений есть. Человек маленький, а мир большой. Коль всех не задобришь, не выжить долгой зимою. Это уж потом Пальмира пришла, стала строить креепости и дома... Вот мы теперь побеждаем мир, учим его по-свооему жить. Потому, наверное, нам обычаи и не нужны. Но суоми тут издревле были, ещё когда крепостей и домов не стояяло. Это земля моих стариков. Я вот, хоть взять, роос в деревне, покуда отец не забрал меня в сторожевую крепость. В «нашей» деревне, даа. Старики в моей деревне не знали крепостей верили в заветы, по которым были научены жить. Вот, например... — прижмурив глаза, Хаделайнен на память называл отборной несусветности критерии, — в новострой входя, первой кошку пусти. Она сыщет, кому несладко от твоего дома, и уговорит по-своему, по-звериному. На заре поднимаясь, кашу в угол поставь — это Тонтту задобришь, домового. Он за двором присмотрит, от сглааза охранит.
Хенрик усмехнулся собственным словам.
— Они все, Мика, добрые были, все эти мифы и легеенды. Поверья, как ты говоришь. Суоми жили в страшном мире, где не надобно фантазировать, чтобы додумать скорый конец, или голод, когда рыыба ушла, или ещё что. Впроочем, брат, и здесь были исключения.
Здоровяк похлопал карман с куриной головой.
— Матерь Матерей — таак её кличут. От неё эта погремушка. Как сейчас помню, чуть ли не в каждом дворе такие висели. Сидели мы, мелкие ещё, значит, у очага. Зима на дворе, вот и греем дом всем миром. Собаки к ногам жмутся, потому как холодно — лють. За окном воет, свечи тухнут. А бабка лыбится себе и рассказывает, как живёт в далёкой стране, в Похъяле, старуха по имени Лоухи. Не ведает она ни времени, ни смерти. Живёт среди дочерей и диковинных зверей, которые мехом втрое против загулявшей овцыы выйдут, а кто в Похъялу войдёт, обратно другим человеком явится. И вот вроде ясенно, что бабка моя побасенки травить завсегда мастерицею была, а верили ведь! Верили и пугались так, что зад каменел. Она, значит, ещё вставала, раскорячивала руки-крюки, накрывалась пледом и гудела что-нибудь ужасное. Вот, например, — Хаделайнен понизил голос и, шмыгнув, заворчал в тембре медведя, исполняющего бардовский романс: — «Насылает старуха Лоухи метеели и крепкие зимы, а чтоб её задобрить, каши с молоком маало будет! Тут, брат, дело такое, что нуужна ей...»
Глухой удар, едва слышный в завывании ветра, прокатился по двору. Затем ещё один. Микаэлю показалось, что сквозь разыгравшуюся непогоду до его ушей доносится поднявшийся в воображении свист, с которым колодунья Лоухи мчится по небу на кривой метле — или на чём там положено летать финским ведьмам. Только через несколько очень долгих, потерявшихся во времени секунд до Микаэля Вебера дошло, что он только что слышал не свист, а тихий крик, донёсшийся из-за толстой двери в кухонный подвал.
Открыв рот, Хенрик замолк на полуслове, вслушиваясь в темноту с очень глупым выражением на лице. Его нелепость вызвала бы смех, если бы ситуация располагала к шуткам. Но в пустом, мёрзлом дворе, где снег пьяно метался между редкими пятнами света, шутить не хотелось. Вместо этого Вебер читал на лице сослуживца понимание, что его не обманул слух, и фантомный крик действительно прокатился в ночной тишине, в самом сердце вооружённой морской батареи, отделённой от любой суши на хороший пушечный выстрел.
Можно было поднять тревогу и, например, кинуться к набатному колоколу. А потом бы Кристина, тряся обожжёнными пальцами, заявил бы, что просто уронил на ногу котёл, и следующие три с половиной века Микаэль мог бы смело считаться комическим покровителем «Герцога Гленна». С другой стороны, зачем бы кричать повару? Укропа напугался? С третьей, в арке ворот грелись сразу двое караульных...
Криков — или чего-то, по ошибке принятого за крик — не повторялось. Тихий стук, которые, как теперь понимал Микаэль, мог бы стать следствием ударов в дверь подвала изнутри, прекратился тогда же, когда начался. Бросив клоунаду, Хенрик медленно повернулся к Веберу, вопросительно на него глядя.
-
Хых, норм же побасенки) хотя ежели есть в природе лучший вариант, я б как-нить и его глянул бы) ну и я приноровился-таки читать Хенрика с финским акцентом)
|
И не один Микаэль страдал от то холода, то жары. Даже ко всему привычные финны понемногу зверели, а всё потому, что организованный человеческий порядок встречал немалое сопротивление в их привыкшей к дикой вольности душе. Один придворный острослов заметил как-то, что лень — естественный предохранительный механизм, который предохраняет от бесполезных работ и глупых правил. Но пальмирский двор почти на месяц пешего или неделю с лишним речного пути отстоял от батарей «Гленна», и ничего удивительного, что афоризм мало-помалу исказился, оттоптал умасленные пятки и дошёл до фортового гарнизона в другом, уже искажённом виде.
Теперь предохранительным механизмом становилась злость.
— Та-а, — махнул Хенрик, разматывая пахучий табачный кисет, — ещё январь будет, воот тогда завоем. Мне от другого муторно...
Рыжий великан вернулся к апатичному молчанию. Гренадёры задумчиво оглядывали двор с каменными подъёмами двух лестниц, ведущих к плацу между толстыми башнями, здания казарм, козырьки над чьими окнами и дверями покрывал тут же тающий снег, большие железные двери в подвалы, где сейчас повар по кличке Кристина разводил огонь под большими котлами для ужина. У повара была обидная кличка: грубая и насквозь пронизанная незатейливым бытовым шовинизмом, но Кристина безропотно сносил унижение — возможно, потому что был освобождён от караулов и почти всех остальных тяжёлых повинностей. Возможно, в ней выразилось всё презрение замкнутого коллектива к белой вороне, к выскочке, который умел хоть немного больше того, чем умели другие.
Вебер слышал, что на соседних батареях дела с этими вещами обстояли немногим лучше. Разве что на третьей соблюдался уставной порядок, в основном благодаря тому, что в секунд-майорах там ходил отбитый на голову старикан, мечтающий то ли о генеральских лампасах, то ли о хорошей взбучке, а ефрейтором, фельдфебелем и кем-то из офицеров стояли ветераны действительной войны. Жестокая рука дисциплины властвовала там, но это «там» мигало огоньком за полторы морских мили к юго-западу, а подвал Кристины — Кристофера Удо, стало быть — находился близко. И если мифическое наказание маячило где-то в отдалении, то скрученные в жгут мокрые полотенца могли любого достать в темноте ночной казармы. Вот и выходило, что взводы держались поближе друг к другу, всегда готовые встать за одного горой — и только повару не повезло, потому что своего взвода у повара как бы и не было.
В неторопливое течение мыслей снова вклинился голос финна:
— От этого. Слыхал, чего в казаарме сыскали? — Хаделайнен протянул Веберу широкую ладонь, и только сейчас Микаэль понял, что финн распутывал вовсе не табачную понюшку.
Совсем не табачную понюшку.
На его ладони лежала отрезанная куриная голова.
-
Это прекрасно, когда две параллельные ветки перекликаются друг с другом.
|
— Есть, господин майор, — Мартин вытянулся в струнку почти одновременно с выкриком Дитриха, но вряд ли двое солдат смогли бы когда-нибудь узнать об этом акте собственного единодушия.
Пока офицеры неторопливо начинали беседу, ведя подкоп к главной теме вечера не хуже заправских траншейных войск, денщик выбрался в переднее помещение, неофициально называвшееся «господским предбанником». В нём ощутимо прибавилось холода и столь же ощутимо исчез свет, а вой ветра за внешней дверью усилился: как будто неведомых размеров кот скрёбся в окованные железом доски, силясь процарапать толстенную створку. Ни у одного кота на свете не вышло бы сделать это, потому что почти все двери на батарее открывались наружу, чтобы ветру или вражеским таранам было сложнее их распахнуть, и гипотетический кот лишь ухудшал своё положение. Но заунывный свист не добавлял уюта голо обставленной комнате с сухими армейскими таблицами на стенах и вытертым до дыр ковром. Её единственным украшением служил загадочный как лампада арабского джинна прибор, висевший в углу на стальном стержне: кувшин с тёмно-синей жидкостью, размеченный серебряными рисками делений. Мартин понятия не имел, как работает эта вещь, но офицеры называли её барометром, «штормовыми часами» или «атмосферным метром Гёте». Солдат не видел уровень воды в темноте, но не сомневался, что сейчас штормовые часы бьют штормовой полдень. Вздыхая, Мартин ощупью добрался до шинели, брошенной у конторки дневального и, не вдевая руки в рукава, мужественно нырнул в холодную ночь.
Над тёмным плацом, едва освещённым двумя тусклыми фонарями, носились маленькие вихри. Оскальзываясь на тёмном булыжнике, денщик побежал к каменной лестнице, заключённой в подобие футляра из деревянного навеса и каменного бортика по бокам. Левая сторона лестницы почти вплотную примыкала к юго-западной стене и округлому боку башни, а в небольшом оставшемся закутке бурлила вода: хитрая система водоотведения заключалась в том, что оба плаца строились с некоторой выпуклой кривизной, и снежная вода текла от центра к краям, заставляя денщика высоко задирать колени.
В арке ворот ютился караульный, бешено растирая руки в облаках дыхания. На самом деле, устав требовал от него патрулировать двор, регулярно поднимаясь и спускаясь по лестницам, но Мартин и не подумал бы делать ему замечание — окажись он на месте караульного бедолаги, то вовсе околел бы от холода. Так и крутятся маленькие винтики армейской машины: закрытые глаза здесь, мелкое одолжение там. Объединение маленьких человечков перед лицом системы, представленной в золоте офицерских галунов, построено вовсе не на кисетах с табаком и привилегиях старослужащих перед молодыми пополнениями. На самом деле, солдатская пирамида выстроена по законам крысиного королевства, где нельзя толкать товарища в спину, потому что маленькие хвосты его обитателей переплелись в такой Гордиев узел, что даже ксифос Александра Македонского оказался бы бесполезен.
Так оно и случилось: караульный и денщик обменялись понимающе-грустными взглядами и Мартин заспешил по ступеням, сначала на верхний плац, а потом по чугунной винтовой лестнице внутри гулкой башни.
Дитрих Хайнц
— Да, да. Поднимайте.
Сейчас, с падением двадцатой полуденной склянки, наступал самый ответственный и одновременно самый неприятный этап сигнального дежурства. Встав практически спиной к спине, два наблюдателя должны были смотреть направо и налево, не отрывая глаз от огней соседних фортов, и ждать ежедневный обмен «фонарями». В летние вечера эта задача казалась предельно тривиальной, а вот на звереющем с каждой секундой ветру смотровые отчаянно проклинали непунктуальных коллег на соседних башнях, почему-то задерживающих сигнал.
К счастью, вице-фельдфебель Зельде и сам терпеть не мог эту процедуру, поэтому лично бросился помогать подчинённому — вольность, которую он вряд ли допустил бы в присутствии старших офицеров. Перчатки фельдфебеля и варежки Дитриха в четыре руки подняли длинный багор, обёрнутый в несколько слоёв мешковины (чтобы мокрая после шерстяной варежки ладонь, если бы кому-то пришло в голову эту варежку снять, не примёрзла к холодной стали). На его конце с отчаянным скрипом болтался фонарь-самовар с идущими от «ушей» цепочками. Мужчины вытащили его на самый центр круглой башенной вершины, замерев в кольце невысокого парапета как памятник олимпийским богам.
— Давайте, ставим, свои ядра потом сосчитаете, — неромантично каркнул Зельде. — Держится?
— Держится, герр фельдфе…
— Ну и славно. Сигнальте скорей.
Дитрих подхватил рвущиеся из рук цепочки и потянул за обе сразу, заставляя боковые заслонки фонаря подняться с обеих сторон. Ветер отчаянно мешал ему, норовя вырвать скользкие звенья из гладких рукавиц, но площадка трижды наполнилась ярким химическим светом.
Один. Два. Три.
«Всё в порядке».
Три взмаха фонаря.
— Наблюдаю первую батарею, — крикнул сквозь ветер Зельде. — Один, два… три!
Дитрих, глядящий в другую сторону, увидел, как ночной огонь вдалеке вспыхнул и погас. Затем снова и снова, как крохотный мотылёк, отчаянно рвущийся к пламени свечи. Но вот оранжевая искра вернулась на своё место в тёмном амфитеатре, продолжая ровно и уверенно гореть в нём.
— Наблюдаю пятую батарею, — невнятно крикнул Хайнц сквозь шарф. — Один, два и три!
— Наблюдаю вторую батарею, — отозвался Зельде. — Есть три.
Крошечная искра на северо-востоке, которая казалась больше и ярче из-за того, что третья и четвёртая батарея стояли ближе друг к другу, продолжала ровно гореть. Затем мигнула. Ещё раз. Ещё раз. Ещё. И ещё.
Пять фонарей.
Спустя недолгое время искра-огонь над скрытой во мраке батареей номер четыре начала мигать снова, повторяя пятикратный сигнал.
Людвиг фон Вартенбург
— Ну, знаете ли, сам виноват. Пускай позже присоединится, — вопреки ожиданиям фон Вартенбурга, первым не вытерпел сам Йоахим, настойчиво подавшись в кресле. — Поэтому, с благословения Божьего, прошу приступать к трапезе. Доброго аппетита.
— Доброго аппетита, — нестройно откликнулись офицеры.
— А я вам пока зачитаю, — не скрывая подчёркнуто-важный тон, премьер-майор метнул на Людвига быстрый взгляд, как будто убеждаясь, что аудитория пребывает в бдительном внимании.
С шорохом он развернул газетный лист, пестреющий до половины выцветшими рисунками и криво наложенными строками.
— Поистине, господа, печатный станок — сущий бред, — проговорил каптенармус Нильсен, хмыкая при виде внешней стороны газеты. — Распоследний приказчик и то напишет лучше.
— Тихо же, — ласково призвал к порядку Руттгейм, знаком веля придвинуть канделябр.
Щуря близорукие глаза над красными булочками щёк, майор некоторое время вчитывался в текст, шевеля губами, и только потом начал:
— Пальмира, десятое октября. Манифест. Божественное провидение, чьи пути неисповедимы и беспристрастны, несчастьем поразило всю нашу Федерацию. Нельзя выразить словами последствия сего удара, и потому остаётся лишь предаться слезам, — возвысив голос, Руттгейм почти продекламировал. — В канун прошлого дня Зимний дворец сообщил о кончине Его Величества, короля нашего Александра.
— Поистине мрачный день… — еле слышно прошептал Гроссер, опустив вилку.
Кто-то вздохнул. Кто-то скрипнул сапогом под столом. Капитан фон Мак, единственный, после самого Людвига, аристократ среди офицеров батареи, с неприятной миной уставился в ладони.
— Узнав о сём бедствии, поразившем августейшую фамилию, высочайшие особы государства, Государственный Сенат и министры, полки лейб-гвардии, лица иных служб и достояний, — у премьер-майора не хватило дыхания, он сделал вынужденную паузу, — а также генерал-губернатор Пальмиры герцог Вайсензее совместно и немедленно присягнули на верность и вечное подданство Его Величеству…
— Ну же, не томите, — надтреснуто потребовал фон Мак.
Людвиг фон Вартенбург знал, что может услышать или одно, или другое. Александру, этому спокойному, вежливому и предельно непассионарному властителю, наследовали только двое сыновей: Его Высочество маршал Рауль, ныне прозябающий в грязи и ядовитом тумане Фландрии, и Его Высочество Николай, в шутку величаемый принцем-солнцем за благородный нрав и насмешливую, по-французски непревзойдённую дипломатию.
«Рауль или Николай?»
Глазки премьер-майора хитро, пусть и с подобающей скорбью, блестели.
|
Как и ожидал Бахман, четвёрка солдат почти синхронно козырнула, принимая указания. Солдаты бросились кто к лестницам, кто обратно к казармам, чтобы поскорее вернуться в тепло. Оставшийся в одиночестве, не считая такого же одинокого караульного, Гроссер подозвал кого-то из них и велел готовить лодочные фонари:
— Чёрт их кто иначе разберёт... в темени-то такой... — с нескрываемым беспокойством, молодой капитан поднял голову за кирпичный парапет верхнего плаца — туда, где ночные огни сгрудились у дверей арсенала. Неясный страх поднялся в глубине его души.
Батарейный арсенал представлял собой то самое здание, которое возникает при любой мысли о быте типичной крепости «галантных времён». Разве что без полосатой будки у входа, потому что для неё банально не хватало места. Это низкое одноэтажное сооружение из потемневшего от времени кирпича притаилось в дальней части верхнего плаца и вплотную прилипало к стене. Для того, чтобы перелетевшие бомбы или разрывные снаряды не разнесли в щепки крышу, венчал арсенал не привычный скос, застеленный железными листами, а куполообразный навес на стальных балках — скатываясь с него, снаряды падали бы на камни плаца, по которым катились в углы крепостного двора. В целях всё той же пиротехнической безопасности было выбрано и его расположение: законы примитивной геометрии подсказали фортификационным инженерам, что чем ближе к стене находится объект, тем меньше вероятность, что параболы снарядов, нацеленные на орудийные этажи или во двор, угодят в указанный объект. Поэтому даже в вечно готовой к войне батарее арсенал выглядел шарахнувшимся в угол стариком, зажавшимся, накрывшимся с головой стальным плащом.
Ощущение тревожной закрытости усиливали и глухие стены без окон, и двойная, в два дубовых слоя, входная дверь со смотровым окошком. Вместо полосатой будки, в которой полагалось бы выситься бравому гренадёру, вход в батарейный арсенал охранял навес с выкрашенным в чёрно-белую полосу околышем. В темноте под вывешенным на крюк фонарём виднелась инструкция вытравленная на медной табличке в виде трёх простых, резких фраз.
1. Доступ в присутствии офицера.
2. Сдача и приём под личную роспись.
3. В случае пожара изъять порох.
Третья фраза относилась к тому, что принято было считать классическим штампом авантюрного романа. На белоснежных страницах мушкетёры в роскошных шляпах и отважные флибустьеры лихо поджигали фитили, запуская их в горки ядер, сложенные у орудийных лафетов. Ослепительные взрывы сотрясали залы для публичных чтений, а дамы в широких кринолинах в ужасе переглядывались: «Ах! Неужто Антильское море столь... кружит голову?» На самом деле, кружили голову только авторы, временами вполне намеренно, а временами — по небрежению, которое терпеть не мог Людвиг фон Вартенбург. Именно во избежание промокания пороха и оледенения ядер аммуниция никогда не хранилась на орудийных этажах — для этого отводились специальные бомбовый и пороховой погреба, оба расположенные под землёй. В случае боевой тревоги четвёрки артиллеристов, приставленные к орудиям, разбивались на пары: старший канонир с помощником готовили к бою пушку, а двое других превращались в рабочих муравьёв, доставляя по этажам порох и ядра. Так батарея могла прийти в боевую готовность за не очень продолжительное время. Вот так, на основании строгих правил и регламентов, работала отлаженная под руководством фон Вартенбурга логистическая машина — его «мокрые ядра», которые не сулили ничего хорошего, припоминали до сих пор: иногда со смехом, иногда с содроганием, а иногда и с откровенной ненавистью, которая всегда настигает инициативы хороших, но требовательных руководителей. Впрочем, бегущих к арсеналу солдат сегодня встречали не церемонии, а торопливый штабс-капитан Нильсен.
— Жид ружья раздаёт. Жди беды, — негромко прокомментировал Шнайдер, смахивая снег с усов.
Внутри арсенал делился на пять помещений: три — на первом этаже, и два уже упомянутых погреба — на подвальном. В центральном, которое никак не называлось, сейчас дожидались Людвига отобранные им Хайнц, Кройце и Шнайдер, разбирая с длинного стола блестящие от незамерзающей смазки кремневые ружья и бумажные ворохи патронов. Рядом, подставив свечу близко к засаленному журналу, штабс-капитан Нильсен торопливо выводил перечень выданного оружия:
— Штык-нож — четыре. Мушкет — тр... нет, четыре штуки. Пистолет — од... нет, два, чтоб тебя, ведь ещё и очкарик...
Тяжеленная дверь вновь лязгнула на петлях, впуская майора в развевающемся шарфе и догнавшего его ефрейтора:
— А, господа! — тут же расцвёл Нильсен, откладывая перо. — Вот и вы. Майор, вашу роспись и ваш пистолет. Бахман, ваши ружьё, подсумок и ножны — первые слева. Выдал по обычной разнарядке, хм-м? Всё правильно?
С появлением Людвига и Карла в комнате стало достаточно тесно. Здесь кисло пахло оружейной смазкой. Длинные столы вдоль стен с особой отчётливостью напоминали о древней спартанской мудрости — о том, что взявший в руки оружие далеко не всегда возвращается со щитом в руках. Нависали над головой крепкие перекрытия, поддерживая двойную крышу. В отблеске свечи фигура Нильсена принимала облик костлявого карлика с макабрически-длинным носом, который, потряхивая руками, протягивал грозному секунд-майору не журнал с описью, а дьяволов пакт. Обшитые жестью двери в стенах вели в цейгкамеры — «холодную» слева, отведённую под штыки, сабли, абордажные тесаки и немногочисленные осадные пики, и «горячую» справа, где в деревянных стеллажах выстроились мушкеты, сияя гладким деревом прикладов и ружейных лож. Широкие люки в дальней части комнаты, близ большого конторского шкафа, что пережил не одно десятилетие, вели вниз, к пороховым бочкам и ядрам. В одиозной и смертоубийственной тоске великан, имя которому вооружённые силы, составил десятки стволов и сотни ядер на манер винного ансамбля, уместив их в одном небольшом арсенале.
Лязг проверяемых курков. Хруст патронташей, сортируемых опытными руками. Маленькая армия Людвига стремительно приобретала походный вид.
-
-
В отблеске свечи фигура Нильсена принимала облик костлявого карлика с макабрически-длинным носом, который, потряхивая руками, протягивал грозному секунд-майору не журнал с описью, а дьяволов пакт.
Это просто заклинание: читаешь - и оказываешься там. Как же я люблю твои описания!))
|
-
ведь что-то — наконец-то — пошло не так
О да! Это чертовски здорово всё, и предыдущий тоже, но плюсомёт медленно остывает)
|
-
Удачная игра слов про "сложил".
|
СЕТТИНГ1. Атмосфера Морской форт «Герцог Гленн» (официально — «морская фортификация имени Его Сиятельства эрцгерцога Гленна») — это цепь укреплений, пунктиром отрезающая стратегически важную часть залива от открытого моря, но отрезающая только на словах. Де-факто, рукотворные острова, на которых возведены отдельные батареи форта (каждая — с зимним гарнизоном в 65 и летним в 220 человек), насыпаны в самом что ни на есть открытом море. Более открытом, чем горшок с замороженным томатным супом. Даже в ясную погоду линия берегов на востоке и юге едва-едва просматривается над горизонтом, а без подзорной трубы похожа на тёмный гребешок облаков вдалеке. Открытые всем ветрам и непогодам, каменные сооружения форта оставлены наедине с самими собой. Летом по двум фарватерам, защищаемым батареями форта, идут торговые и военные суда, поэтому значение этого оборонительного рубежа достаточно велико. Другой вопрос, что последний раз, когда пушки «Гленна» стреляли по неприятелю, случался около двадцати лет назад. Но идёт очередная война, а федеральная армия, как гласят ежемесячно привозимые газеты, терпит крах. Линия фронта ещё далеко, но всё реальнее кажется мираж вражеских парусов на горизонте. Поэтому пороховые бочки и ядра проверяются в погребах, на тесных плацах ведётся муштра, а офицеры загадочно курят трубки и разыгрывают в карты золотые марки, сидя в тепле каменных залов. Зимой форты пустеют. Море наполняется взвесью из растаявших кусков льда и шуги, хотя почти никогда не замерзает совсем. Температура держится на уровне минус восьми градусов, хотя ветер обеспечивает чувство минус пятнадцати. В такие месяцы жизнь сохраняется только в отапливаемых казармах (ах, слава водяному отоплению!), а прочие части батарей — прямоугольник стен и две толстые орудийные башни — вымирают дочиста. Лишь караульные тройки зябко прохаживаются среди них, да сварливые каптенармус с интендантом бродят в поисках заледеневших трещин. Это самое долгое время в смене. Оно начинается в середине сентября и продолжается до последних чисел апреля, пока холодные ветра и льды северных морей не перестанут блокировать морской путь. Остаётся вести долгие ночные беседы, гонять караулы почём зря, заказывать у лодочника-маркитанта с большой земли ящики грога и лучший африканский табак, да следить, чтобы отчаянный зауряд-прапорщик не протащил через половину моря блядей. Такова жизнь. С сентября по апрель самой важной задачей каждой батареи становится поддержание двух вещей: сети морских мин, проложенной вдоль дна залива так, чтобы в случае необходимости поднять её и заминировать фарватеры, и сигнального огня на крыше главной орудийной башни, чтобы наблюдатель с форта мог видеть этот сигнал со всех пяти вынесенных дальше в море батарей. Огонь здесь — самый быстрый способ связаться друг с другом, ведь перемещение между батареями возможно лишь на яликах в четыре или шесть весёл, и только у пристани форта стоит небольшой четырёхпушечный тендер, на котором с большой земли завозятся провиант и грузы. Трещат свечи. Сукно мундиров тяжелеет от дождей. Приближаются морские вьюги, а под тёмными кирпичными сводами остаётся совсем мало людей. Холод и уныние. Ночь. Скрип канатов на ветру. 2. Схемы и картыТопографическая картаСхема батареи3. Быстрые факты, синхронизатор ожиданий и FAQЭто реалистичный и достоверный боевик про солдат?Нет; сорри, что нечётко обозначил позицию. Я такое плохо умею. Тег «Ужас» поставлен не случайно, а игра не совсем, мягко скажем, реалистична. Содержание и престиж должностиПредставителей знатных родов не направляют к такому месту службы, хотя и ссыльной дырой его не назвать. Это нормальное, вменяемое, спокойное место. Карьеры не сделать, но жалование платят хорошее и по морскому реестру, что для сухопутного вояки — большая удача. Вот офицер: сто марок оклада, двадцать марок северной надбавки, тридцать «морских» и пятнадцать суточных. Итого — 165 марок в месяц, а с премией «за беспорочную» да картишками выйдут все сто восемьдесят. У рядового состава меньше, набегает под девяносто, но и то хорошо... с двадцатилетней-то срочной службой, от которой только выкупиться и можно. Да и куда их тратить здесь? Краткое описание батареи №3Батарея — очень тесное место, хотя на плане может показаться просторным. На нижнем плацу поместится сотня человек, вставших плечом к плечу друг с другом. На верхнем — примерно столько же. В ворота с подъёмной решёткой, отделяющие форт от причала, сможет проехать только одна телега. По лестницам могут в ряд подняться не более трёх людей, царапая плечами мокрый мох на каменных стенах. Средняя высота батареи — два этажа, хотя между нижним и верхним плацем есть перепад в этаж, а орудийные башни имеют трёхэтажную высоту — таким образом, максимальная высота форта — это четыре этажа. Материалы. Внешняя и самая толстая стена форта, обращённая в открытое море, целиком сложена из гигантских гранитных плит, все прочие — только облицованы ими, а основной стройматериал — это кирпич и цемент, в некоторых местах покрытые штукатуркой. В подвале можно увидеть огромные камни, из которых сложен сам остров, на котором стоит батарея. В солдатских казармах темно и неуютно. Каждый этаж занимают по две жилых комнаты на 50 сдвоенных коек каждая, столовая, гардероб, помещения для досуга и личных нужд. Камбуз (вернее, полевая кухня) наполовину открытый — часто еда готовится прямо на плацу либо в подвале, где огонь для водяной котельной также используется под широкими чугунными плитами кухни. Офицерское размещение намного комфортабельнее и приятнее. Каждый из десяти офицеров имеет двухкомнатные апартаменты (спальню-гардероб и гостиную-кабинет), на втором этаже находятся курительная комната и офицерская компания. На первом — обеденная, бильярдная, помещения для личных нужд и импровизированная баня, которая, впрочем, открыта для посещения всеми (и обязательна для него же каждое второе воскресенье). Батарея оборудована пятьюдесятью одной пушкой, и это много, но богатая Пальмира может позволить себе артиллерийский шик. Десять на (вернее, в коридоре внутри, по пять на этаж) внешней стене. По двенадцать на башнях, шесть на этаж. По шесть на боковых стенах (три на этаж) и пять на задней стене, из которых три стоят над воротами. В зимнее время сорок орудий консервируются, а обслуживанием оставшихся одиннадцати и занят гарнизон в пятьдесят человек. Личный состав и ИМЕНАФорт «Гленн» и, соответственно, все остальные батареи подчинены коменданту форта, полковнику Карлу Вукорскому, этническому чеху — посредственных достоинств человеку и чуть лучшему командиру.
К каждой из пяти батарей приписано по 10 офицеров и унтер-офицеров, 50 солдат и канониров и 5 человек младшего комсостава. Во главе стоит премьер-майор, заместителем которого закономерно является секунд-майор. Следующим по старшинству выступают капитан гарнизона в чине капитана и офицер-наводчик, также в чине капитана. Арсеналом заведует каптенармус в чине штабс-капитана. Госпиталем — военный врач в чине штабс-капитана (не опять, а снова). Фельдфебель командует отдельным противодесантным взводом, хотя на практике взвод может хоть командовать сам собой — ещё никто и никогда не десантировался на эти батареи. Адъютантом и офицером по поручениям назначен чин вице-фельдфебеля. Начальником и единственным членом сигнальной службы — второй вице-фельдфебель. Наконец, последним офицером на батарее является интендант-вахтмейстер, замыкая и пирамиду званий, и командное звено.
По традиции, повар стоит особняком, хотя не имеет непроизносимого звания.
Над пятью взводами по 10 человек в каждом (четырьмя артиллерийскими и одним противодесантным) начальствуют ефрейторы (над последним — фельдфебель). Такое количество офицеров при маленьком числе солдат сохраняется по двум причинам: во-первых, ввиду значительного прироста гарнизона в судоходный сезон, во-вторых, потому что дисциплина в замкнутом пространстве, по понятным причинам, хромает, и один-два офицера могли бы и не справиться с озверевшей от безделья и холода солдатнёй. 3 батарея • Премьер-майор Йоахим Руттгейм, толстый, ленивый, бессильный офицер. • Капитан Гроссер, начальник караульной службы и заведующий боевым распорядком, достаточно профессионален. • Капитан от артиллерии фон Мак, командир артиллеристов, достаточно профессионален. • Штабс-капитан каптенармус Лехаим Нильсен, солдаты дразнят Вашим еврейством, обижается. Завхоз. • Штабс-капитан Леопольд Крамм — тихий и невзрачный гарнизонный врач и самый, пожалуй, уважаемый человек среди прочего офицерства. Носит блестящее пенсне, склонен к пьянству. Врач хороший. • Индендант, вахтмейстер Шульц. Какая-то вообще нигде не отличившаяся седьмая вода на киселе. Но, вроде, работу знает и делает. • Вице-фельдфебель Зельде, начальник сигнальной службы, очень мерзлявый человек. • Вице-фельдфебель Берн, адьютант, старается во всём походить на Людвига. • Ефрейтор Бахман — командир противодесантного взвода, опытный и надёжный младком. Самый, собственно, надёжный из пяти ефрейторов. Ветеран войны. • Юхи Лайкинен — ефрейтор одного из канонирских взводов, непризнанный глава солдат финского происхождения. • Гренадёры Герцен, Шнайдер, Кройце, Румен, Лоусон, Ниссен — солдаты противодесантного взвода. 4 батарея • Премьер-майор Зигфрид Пруммель — начальник четвёртой батареи, молод, но уже склонен к хандре; • Вахмистр Денмарк — один из унтер-офицеров, пожилой и болтливый; • Гренадёр Хенрик Хаделайнен — гренадёр, «однополчанин» Вебера, наполовину финн. АрсеналПо этим же причинам, кстати, всё оружие на батарее заперто в арсенале, где также хранятся морские мины, пушечные ядра и бочки с порохом. Только офицеры имеют право на постоянное ношение пистолетов (которым пользуется меньше половины из них, поскольку пистолеты тяжелы и неудобны) и, по желанию, старомодных стеков. Сабли, шпаги, палаши, ружья и несколько нарезных штуцеров находятся под строгим надзором каптенармуса и выдаются исключительно под роспись и распоряжение кого-либо из офицеров. Только офицерские кортики разрешается держать в личных комнатах, но и то скорее как знак статуса, а не реальное подспорье в фантомном бою. Основная сила батареи обеспечена стенами и пушками. Вкратце, потенциально в арсенале можно найти: • Саблю, шпагу, абордажный нож или палаш • Пистолет или кавалерийский пистолет (более тяжёлая длинноствольная версия) • Хаудах (двуствольный прадед обреза, стреляющий зарядами дроби) • Ружьё образца 1788 года или нарезной штуцер • Ядра для пушки, порох, средства ведения артиллерийского огня Примерный распорядок дняЧасы есть далеко не у всех, поэтому время меряется склянками (четвертями часа) и по бою гарнизонного колокола. 0645 подъём младшего командирского состава (будят караульные, окончание ночного дежурства)
0700 общая побудка (звон в большой колокол на верхнем плацу, побудка по казарме, офицерский звонок)
0715 разминочные упражнения (бег, отжимание от пола, подтягивание, поднятие торса)
0730 сдача ночного караула
0800 утренняя поверка и туалетные процедуры (осмотр рук, шей, ног, лиц, постелей на предмет болезней или, хм, животных; умывание)
0830 завтрак (солдатский, офицерский, собачий)
0900 построение на плацу (развод караулов, выдача нарядов, слово премьер-майора при надобности)
0920-1300 учебные занятия или строевая подготовка, чистка оружия, ревизия содержания форта
- светает между 1100 и 1130
1300 обед
1400 обеденный сон
1500 бой дневального колокола
1500-1600 свободное время
- темнеет между 1530 и 1600
1600-1700 учебные занятия либо культурные мероприятия (пение, в основном)
1700-1715 сигнальная перекличка (на каждой батарее подают сигнал):
• три взмаха фонаря — всё в порядке;
• пять взмахов фонарей, повторение через минуту — требуется выслать лодку;
• красный огонь в любой день и час — замечен враг
1715-1930 вечерние или банные процедуры, хозяйственная помощь
1930 вечернее построение
2000 ужин
2100-2230 свободное время перед отбоем
2230 общий отбой (бьёт ночной колокол, вступает ночной караул, гасятся фонари) В дневных караулах стоит около 15 человек (пять одиночных постов по всему форту, три смены), в ночных — 20 человек (пять двойных постов по всему форту, две смены) 2230-0230 первая смена («детская вахта») 0230-0730 вторая смена («совиная вахта») В особо холодные ночи смены могут становиться короче и к ним добавляется ещё одна, в особо ненастные — посты утраиваются для предотвращения возможных жертв или падений. Караульным прошлой ночи дозволяется спать до 0830 и выходить сразу к построению. На вершине первой орудийной башни всегда дежурит двойной пост и горит сигнальный огонь. Азартные игрыВесьма популярны и не запрещаются Военным уставом, хотя установлено ограничение: за годовую смену нельзя играть на сумму, превышающую месячное довольствие. Скажем, офицер, выигравший двухсотую марку, или по-джентльменски проиграет её обратно следующим же вечером, или откажется принять. Это в идеале. Не в идеале, понятное дело, всякое случается. Среди солдат популярны кости, нарды, прообраз домино и сотня других придумок. Также устраиваются другие развлечения — розыгрыши, импровизированные карнавалы и что угодно, чтобы переждать скорее бесконечную осень, а следом и зиму. Ударно-кремневый замок и стрелковая школа тех летВидеогайд по заряжанию и выстрелу, чтобы иметь представление: ссылка (мужик использует несколько шомполов вместо одного, но суть та же). 1. Порох. Порох засыпался в два места: в ствол и на специальный жёлоб (прообраз брандтрубки) на полке спускового механизма. При наличии дозатора достаточно было перевернуть рожок над выходным отверстием ствола и встряхнуть. При отсутствии это делалось на глазок, либо, что было удобнее, скусывался уголок бумажного мешочка-патрона, к которому ещё на заводе приклеивались пули. Содержимое мешочка было дозировано заранее, а сам мешочек заодно служил пыжом. А вот насыпанный на полочку спуска порох там и оставался, а сверху закрывался специальной пластинкой, поэтому заряженное оружие можно было переворачивать или носить в кобуре, почти не боясь, что порох просыплется наружу. 2. Пыж. Поверх пороха закладывался пыж. Им мог быть мешочек для пороха, а при его отсутствии – любой кусочек войлока или ткани, чтобы порох не высыпался из ствола при переворачивании пистолета. К тому же, пыжом трамбовали порох, чтобы он плотно прилегал к брандтрубке внутри ствола. Для этих целей использовали… 3. Шомпол. Шомпол — это маленькая деревянная палочка, которая крепилась под стволом пистолетов и винтовок и использовалась, чтобы протолкнуть пыж и пулю вниз по стволу. После перезарядки шомпол откладывался или возвращался в свои крепления, чтобы не занимать руки и не потеряться. 4. Пуля. Поверх пороха и пыжа закладывалась пуля. Она просто ронялась в ствол, а затем допихивалась шомполом так, чтобы плотно прилегала к пыжу, который, в свою очередь, прикрывал пороховой заряд. 5. Курок. Далее взводился курок. Курок мог стоять на дежурном взводе или боевом взводе, либо быть спущен. • Спущен – это когда он плотно прилегает к полочке с порохом (сразу после выстрела или когда пистолет не заряжен вообще). • Дежурный взвод – это когда курок отведён немного назад, что позволяет насыпать порох в жёлоб (иначе бы курок его закрывал), но пистолет (скорее всего, лол) не выстрелит, потому что курку не хватит «разбега» для высечения искры. В таком виде пистолет можно даже какое-то время носить в кобуре и приготовить к бою в любой момент. • Боевой взвод – курок отводился в самое дальнее положение и, при нажатии на спусковую скобу, ударял по кремневой пластинке, которая закрывала жёлоб с порохом. 6. Выстрел. Порох загорался. По специальной брандтрубке, высверленной в стволе пистолета, огонь добирался до лежащего в стволе пороха, который детонировал. Происходил выстрел. В 85 случаях из 100. Иногда случался феномен выстрела с задержкой, когда порох взрывался не спустя привычную секунду, а тлел несколько секунд или даже минут, если был отсыревшим. В этом случае не рекомендовалось наводить пистолет на своих или заглядывать в ствол до гарантированного прогорания заряда. Профессиональный солдат мог делать до трёх неприцельных выстрелов в минуту. Особые пианисты – до четырёх. Пять – что-то вроде мирового рекорда. Но стоит ориентироваться на два, потому что помимо зарядки следует ещё поднять тяжёлый длинноствольный пистолет и прицелиться. То есть пистолет с таким замком не получится перезарядить быстрее, чем за полминуты, и это очень, я подчёркиваю, быстрый результат (на видео ушла минута). Ввиду этого, стрелковая школа того времени делилась на батальный огонь и тесный контакт: в первом случае шеренги солдат строились друг против друга, стреляли и перезаряжались, стреляли снова... и так — пока не кончались патроны или видимость от пороховых облаков окончательно не становилась нулевой. Во втором случае делался один выстрел, после чего стороны сближались и продолжали диалог с помощью холодного оружия. А ещё этим объясняется причина, по которой Чёрная Борода и немецкие рейтары возили с собой сразу по шесть пистолетов. Отсюда же растут ноги у штампа о беспечно палящих от бедра ковбоев: для первых из них шестизарядные капсюльные револьверы выглядели как пулемёт с читом на бесконечную ленту, поэтому наиболее тормозные первопроходцы многозарядного короткоствола действительно не сразу приучились экономить патроны. Да и нет. Производятся рекрутские наборы — в мирное время раз в пять лет, в военное чаще, вплоть до нескольких в год. За один набор каждых пятнадцати дворов в селе или двадцати окон в городе требуется один рекрут. От повинности можно откупаться официально, стоит это от пятиста до тысячи марок в зависимости от многих условий. Но уже через пару лет солдаты начинают получать жалование и уходить со службы спешат далеко не все. Обращаться к офицерам полагается по полному чину?Не обязательно. Даже этническому немцу тяжело пролаять больше четырёх слогов подряд. Достаточно основного звания (майор, фельдфебель, лейтенант), либо «господин», если неизвестен/непонятен чин адресата. С помощью некоторых фраз можно ловко уйти от чинов вообще: типа «Так точно», «Рзрштобртиться» и т.д. Общение идёт на «вы», даже к солдатам. Фамильярность — признак или гнева, или экстренной ситуации. Офицеры друг к другу могут обращаться по фамилиям в неформальной обстановке, по званиям без приставки «господин» — в официальной. Рядовых допустимо называть по имени либо «гренадёр/солдат/матрос». «Господа гренадёры» — это уже чересчур парадное обращение, но вдруг кто-то у нас ультра-вежливый?
-
-
Уже жалею, что не получается)
-
Случайно увидел. Редкий случай, когда и проработка внушает, и просто написано хорошо.
|
«Неужели не здесь?» — подумал шевалье, шествуя мимо бочонков и туш с видом Папы Урбана, изучающего карту Святой Земли.
Доходило до Аделарда, что святейший понтифик год от года совершал сей ритуал со всё большим тщанием, глядя на восток от Пелопоннеса как лютый гриф и протягивая возлюбленному базилевсу Алексею не то лавровую ветвь, не то волчью лапу. Поэтому и рыцарь шёл, бдительно вглядываясь в темноту меж конопаченными боками и поднося свечу так близко к свёрткам и стеллажам, что ещё малость — и грозила заняться сухая трава. В своём внимании Аделард не желал отстать от Святого Престола. Сморщив нос, он с непониманием повертел в свободной руке сырный круг и вернул назад. Право, как можно жрать помои, уподобляясь крысам! Напротив, свиные туши вызвали на сухом лице рыцаря одобрительную улыбку, в которой вновь явилось сожаление о недавнем убийстве. Он вспомнил мимолётом пиры (вернее сказать, неудержимое обжорство), где прямо с вертелов над огромными кострами свиней и коров взгромождали на помосты под бурный свист и грохот кружек.
Хорошее было время, всё же. Не приходилось думать о том, куда месье Жак мог подевать проклятое письмо.
«Что же ещё?» — вернувшись к лестнице, задумался рыцарь. По ступеням, вложенным в земляной отвал, лился свет луны, облекая тёмные брёвна в мантию из аквитанского серебра. Аделард заглянул наверх, взглянув на звёзды за соломенным краем трактирной крыши. Он как будто гляделся в перевёрнутый колодец над собою, запрокинув голову к воде. «Что же ещё...»
Оставался у Аделарда ещё один путь. Тот самый, с плачевной неудачи на котором начались его ночные метания: конюшня. Возможно, сгрузив с лошади попоны и сумки, трактирщик велел сложить их в угол, а коня (о, несчастный Перрин!) скорей продать. Скрепя сердце, Аделард признал, что выглядел усталым и нищим — то есть, не тем человеком, кто будет возить злата и камни на кляче-доходяге. Возможно, Жак даже заглянул в одну из сумок, увидев там волчью шкуру, а в другой — скудные дорожные вещи. Когда ему разбираться с ними, когда надо понять, как же хоронить месье рыцаря, едва-едва уплатившего за дневной постой, да что делать с лишней лошадью. Чем дольше размышлял Аделард над этим, тем больше убеждался, что, пожалуй, прав был, изначально нацелившись на конюшню. Тогда помешал ему без всякой меры пугливый конюх, но теперь... Теперь у него был ключ, а в конюшне конюха не было.
Поднявшись по лестнице-колодцу и затворив сверху тяжёлый подвальный люк, шевалье решительно направился к воротам конюшни, так яростно нацелив ключ перед собою, что позавидовали бы и мифические дакийские всадники.
-
Верной дорогой идете, товарищи!
-
Верный ход! А слог, стиль - все на высоте! Как и всегда.
|
— Ох... мистер... Марлоу...
Не сиди профессор в тени корабля, который умудрился пропасть посреди чистого места, этот фокус вогнал бы его в очередной кризис личности. Но сейчас, пусть и оставшись таким же невероятным как факт, исчезновение привело Альберта Карла в чувства. Их враги были всё ещё живы. Они были многочисленны, вездесущи... и, кажется, не менее бессмертны.
Со слабой улыбкой Альберт Карл ощутил приступ знакомой, но так давно не посещавшей его гордости — знания, что оказался полезен. Он смог помочь детективу Моргану вырваться из западни и выполнил долг уважающего себя мужчины и джентльмена. Ах эта старомодная заносчивость южных штатов, как не на руку она вышла сегодня, бросив импозантного профессора математики в буквальном смысле в печь к дьяволу! Но как же полумёртвый профессор был горд собой.
«Уходите, мистер Морган, спасайтесь! Вы должны довести до конца своё дело», — хотелось кричать ему, но момент не подходил к аляповато-трагичным прощаниям.
Сухо кашляя от дыма, Элиотт неловко поднялся, опираясь на землю и колени. За его спиной расцвёл цветок из чёрного и рыжего, огня и дыма. Профессор поспешно отступил от машины, не глядя в направлении огня. Сквозь салюты восторга старательно пробивали дорогу паника и страх. Они поднимались липкой тёмной волной, чтобы утянуть профессора Элиотта обратно на колени, заставить плакать и вымаливать прощение. На секунду Альберт Карл вспомнил сухие комнаты частной школы для мальчиков. Вспомнил, как до боли в суставах сжимал единственную защиту — вонючий носок с насыпанными в него столбиком центовыми монетками, и знал, что будет очень, очень больно. Потом он вспомнил, как на его глазах крепкий мужчина восточно-славянской внешности посреди бела дня избил худощавого мексиканца, просто не уступившего ему дорогу на пешеходном переходе. Мир звериного насилия... мир его слёз, истерик, страхов...
Пламя разгоралось, очертив распрямившегося профессора багровой рамкой. Привычным и абсолютно неуместным движением Альберт одёрнул изрешечённый насквозь пиджак, смахивая с ткани выползающие пули. Он был сух и собран. Перед ним возникла проблема, которую необходимо было разрешить. Как будто голодные взгляды невидимой аудитории скользили по нему, выискивая лишь малейшую слабину, малейшую ошибку. Нельзя показывать страх.
Хищники боятся хищников.
Элиотт снова откашлялся, содрогаясь всем телом от едва контролируемого ужаса.
Нельзя показывать страх. Хищники...
Под его ногами зачавкала грязь, когда профессор, словно и не собирались с ним «поиграть», ровно двинулся прочь от машины и корабля. Он бдительно смотрел по сторонам, но не вертел головой — смотрел на землю, зная, что не увидит этих людей, как не увидел их корабль. Профессор искал следы. Он знал, что даже невидимки обязаны их оставить — так следствие выдаст причину.
— Каким чудовищем, — поставленным тоном лектора спросил Альберт Карл в темноту, — следует быть, чтобы сравнивать с игрой жизнь и сравнивать с игрой смерть? До нашей эры Аристотель назвал порядок и определённость важнейшими видами...
«Ты обезумел, Альберт».
«Хоть потрещу перед смертью, Альберт».
— ... прекрасного. Ответственность! Рациональность! А к чему вы пришли? К жизни посреди болота? К стрельбе? К моральному разложению? Теперь я знаю, почему мне говорили, что за такое не благодарят.
-
Извините, вы не могли бы повторить, профессор?
-
-
|
С точки зрения стороннего наблюдателя просроченная еда не стала бы наиболее удивительным из удивительных событий, происходивших этой ночью в доме, который построил Альберт Карл. Впрочем, она замкнула собой цепь случайностей и совпадений, которые помогли профессору окончательно увериться в том, что жевать галстук нельзя, а надо собираться и что-то делать.
Началось всё с ванной, куда Элиотт тактично отправился последним, захватив с собой свежий костюм, жилет, рубашку и галстук. Разоблачившись, пожилой профессор аккуратно расстелил поверх столика у раковины полиэтиленовый пакет. Он помнил, что был ранен в больнице, но всё ещё пребывал в плену иллюзий относительно характера ранений. С помощью медицинского пинцета, корнцангов и некоторой помощи бренди он надеялся убедиться, что раны его — поверхностны, неопасны.
Убедился же он в совершенно обратном. Не в силах спорить с очевидным, профессор забросил идею с бренди, рассматривая аккуратные отверстия от пуль в груди и животе. Повсюду была кровь. Его собственная кровь, обильно засохшая, собравшаяся потёками в районе ремня. Не веря глазам своим, Альберт попытался извлечь одну из остававшихся в нём пуль. Боли не было. Вернее, боль была, но ощущалась она так же, как ругань соседей в соседней квартире с плохой шумоизоляцией. Голоса доносили всю суть, но злость и запал терялись где-то среди стен. Так же и здесь. Альберт Карл знал, что ему должно было быть больно, и ему было больно. Как будто реакция нервной системы пробивалась через толстую ледяную подушку.
В тот момент профессор понял, что мёртв.
В тот момент профессор поверил Гэбриэлу Хёрсту.
Поэтому сообщение о еде вызвало у Альберта разве что любопытство. Эмоций всё ещё было слишком мало, их стремительно засасывало в чёрную дыру Понимания.
— Дело не в еде, полагаю, — сообщил уже переодевшийся Альберт, инспектируя холодильник. — Дело в вас. Или во мне. Во всех нас.
Профессор продолжил, когда все собрались в гостиной. Свою мысль он донёс коротко, чётко, избавив её от лишних рефлексий.
— Итак. Бегство можно считать состоявшимся, раз полиция до сих пор не ломится в мою дверь. Надеюсь, все успели перевести дух и прийти в себя. Теперь к дурным новостям. Во время перестрелки в госпитале, когда неизвестные мне люди открыли огонь по мистеру Хёрсту, несколько пуль попали в меня. Я посчитал это лёгким ранением, поскольку в тот момент мне было не до царапин. Сейчас, когда у меня появилось достаточно времени, я с уверенностью констатирую, — Элиотт сухо кашлянул, — собственную смерть.
Чуть разведя руками, профессор будто пригласил аудиторию к освидетельствованию.
— Попадания в грудь, в живот. Я не разбираюсь в баллистике, как это наверняка умеет мистер Морган, и не знаю, как выглядят смертельные ранения. Но я точно знаю, что когда тебя продырявила насквозь очередь, ты не ходишь. Признаться честно, этот факт меня...
Холодные глаза перебегали с лица на лицо.
— ... весьма смущает. Мистер Морган, как с эксперта, начнём с вас. Какие действия вы предложили бы в этой ситуации? Я не про конкретно себя, конечно. Про... всё это.
-
Шикарный персонаж и слог :3
-
-
|
Разве только один из них, верно, отпирал погреб — как иначе. Но другие? Поднеся связку ближе к свече, Аделард вгляделся в неё, пытаясь отличить ключи один от другого, но напрасно. Может быть, где-то в трактире стоял сундук, где Жак держал всё драгоценное, опасаясь нередких разорений Парижа. Проводя третью ночь в тени могучих стен, Аделард и сам начал забывать, что эти земли с такой же лёгкостью могут пасть пред огнём и мечом, как любые другие.
«Огнём...» — глядя сквозь монеты в тарелке, Аделард размышлял. И почему он раньше не знал, что гипнотический блеск металла помогает сосредоточить мысль?
Быть может, трактирщик Жак боялся огня? Ливры свои, как самое драгоценное, он берёг близ тела, а остальное укрыл в месте ином? Но трактир построен из дерева. Где тогда можно обустроить схрон, что надёжно выстоит против огня и разорителей, как не в погребе или подполе. Тут рыцарь вспомнил, как случилась их встреча. Месье Жак сказал ему: «И не надейтесь, в погреб я вас не положу». Тогда решил Аделард, что пуще зеницы ока бережёт жадина кувшины с вином и недешёвые окорока. Но что, если берёг месье Жак вовсе не вино и афедроны мосластых коров, а нечто другое?
Шевалье никогда не был зажиточным корчмарём. На дворе старой усадьбы не стояло трактиров, и доход свой он зарабатывал трудом, который не назвался бы честным или справедливым. Прежде Аделарду никогда не доводилось прятать вещи, хотя многократно приходилось искать, отпихивая сапогами или копьём хозяев. Он не знал, как думает человек, которому нужно укрыть что-то ценное, потому что сам просто взял бы эту ценность с собой. Но теперь, рассматривая криво откованные серебряные денье, Аделард открывал для себя изобретательность, которую маленький человек готов проявить, чтобы оборонить дорогое сердцу.
«Ха. Письмо. Дорогое сердцу. Ум за разум у тебя заходит, вот что!»
Встряхнув темноволосой головой, шевалье забрал связку и решительно направился к входной двери — позаботившись только, чтобы никакого колокольчика не висело пред нею. Решив, что делать ему всё равно нечего, он собирался лезть в трактирный погреб через ход с улицы.
|
— Месье Жак... — шевалье тяжело привалился к стене у окна, бессильно уронив руки. — Ах, месье Жак, простите... простите меня. Месье Жак...
Не лицемерием ли было теперешнее сострадание? Вглядываясь в глубины омута, который не осмелился бы назвать душой, Аделард видел в тёмных водах признание: он знал, кого убивает. Если не выбор среди дверей, то ужас, с которым пытался оттолкнуть его умирающий человек, показал ему ответ. Ещё до того, как прочёл его в ледяном свете луны, Аделард из Вивье знал, чью грудь пронзил его нож. Тот, кто выстрелил из арбалета, из последних сил хотел уползти прочь — кто мог поступить так, кроме трактирщика, пред стражей и людьми освидетельствовавшего его, Аделарда, смерть?
Теперь рыцарь стоял над телом мертвеца, погружённый в немую вражду с самим собой. Водоворот мыслей тянул его на дно, и в мускулах не находилось силы, чтобы ослабить хватку цепей совести. О чём он думал, шепча слова извинений? Стремился выкупить грех, потряхивая духовной мошною подобно меняле, бегущему из Храма? Повергнуть хотел себя пред толпою, предаться в руки палачей как апостол Петрос из Вифсаиды? Где найти теперь ту гору Фавор, на которой вновь улыбнётся месье Жак, вновь затеплит свечу и проводит к комнатам с видом на ворота Бордель?
Кровь текла по губам. Она дразнила рассудок, напоминая о том, что ничья воля не двигала им, ничей голос не навевал дурные посулы. Аделард сам избрал казнь и избрал свою жертву. Теперь блаженство забвения в оплывшем как воск гробу мнилось Тореадору не худшей юдолью. Как назвать теперь те часы, что он провёл, робко высматривая путь внутрь, пугая конюха и глупо пытаясь дознаться до правды? Игрой ли? Блажью? Рыцарь не знал, зачем он делал так, если одним ударом жестоко отчеркнул последнюю попытку с миром оставить трактир. Укрыв лицо в ладонях, Аделард беззвучно плакал навзрыд — и стоило успокоению возникнуть в утешительной дали, как вновь бросались из мрака картины: вот хозяин, добродушно бормоча, восходит по лестнице; а вот спешит на крик конюшего, а вот, должно быть, отдаёт повеления к завтрашнему утру — ты, де, снеси воды, а ты стой судомойкою. А потом сверкнул нож. А потом...
А потом...
Давясь слезами, Аделард заставлял себя видеть это «потом». Он открывал дверь в комнату снова и снова; снова и снова хлопал арбалетный замок, снова свистела стрела и шёл в дело нож. Снова и снова. Опять... и опять... и опять... Рыцарь не мог забыть содеянное и отодвинуть хозяйскую смерть в дальние закрома памяти. Он не мог. Он просто не мог. К собственному ужасу Аделард понял, что неспособен прогнуться под весом даже собственной вины — он оказался слишком силён для этого. Гроб, то жуткое видение из кошмаров Патриархов, не сломил его волю. Дубина огромного франка, переломившая и щит, и державшую его руку, не смогла убить. Даже Константинополь, город принцев и воров, не смог вытравить из статного царедворца того воина, что шёл в первых рядах армии Конрада Старшего. И вина сполна отомстила ему за эту стойкость, врезаясь в него как дубовый брус тарана — в изуродованные осадой врата. Отвращение к себе накрыло его с головой, но сквозь слёзы и ослепительную ничтожность своего деяния Аделард вдруг вспомнил сцену, давно похороненную в безымянной могиле — там, где кости отца нашли бесславный и грязный приют.
В отблесках камина, пред которым разлёгся шкурою огромный чёрный медведь, юноша-Аделард скрючился над шахматным столиком, где в незатейливой композиции застыли фигуры. Из выставленных башен в его обороне осталась только одна. Пехотный ряд прорядился втрое против былого, и деревянный конь уже валялся близ доски, сбитый оземь. Вот исполинская тень накрыла стол, и Аделард вскинул глаза.
— Всё ломается, — произнёс тогда Модест из Вивье, габаритами не уступающий гигантскому носителю шкуры у очага. — Твоя оборона сломана, как будет сломан любой.
— Сломан любой... — шептал Аделард из комнаты, размазывая по лицу кровь, ещё несущую невоспроизводимый словами живых отпечаток трактирщика.
— Тебя никому не довелось одолеть, отец, — возражал Аделард из прошлого, с непониманием водя взглядом над доской. — Ни франку, ни народу из лесов, ни италийцу, ни римлянину.
Месье Жак равнодушно смотрел в потолок. Там, за небесным бархатом ночи, рождались и гасли звёздные острова...
— Всё ломается, — повторил Модест. — Это неизбежность, не шанс.
— Всё ломается... — повторил Аделард.
Иногда ему хотелось сломаться. Рухнуть под напором волн, и пусть терзания тащат его, куда захотят. Пусть отвращение скорее пройдёт над ним. Ведь рыбаки из земель норманнов пережидают шторма, почему он не переждёт этот шторм? Где-нибудь там, вдали от оков совести, от сознания ужасов, что творил и творит, не в силах одолеть себя? Просто... небольшой компромисс. Договор, соглашение. Без ущерба для чести и совести. Надо просто закрыть глаза. Всего один разок. Всего один трактирщик. Да завтра его место займёт сын или ещё какой деверь, больно уж жирный насест занял месье Жак. Поди и убийцу искать не станут — зачем далеко ходить? Эвон, напротив трактир стоит, куда второй месяц как одна чернь хаживает. Знамо дело, кто лихого человека подговорил. Таким образом всё уладится само собой, и не будет никаких терзаний, никаких лишних мыслей, и слёз — позора мужчины — не будет тоже.
Аделард отнял руки от лица и заговорил на греческом:
— Не прощайте меня, месье Жак. Я убил вас не как врага, взял вашу душу не в бою. Я убил вас как неравного, и оружие в вашей руке не сравнится даже со мной безоружным. Примите моё извинение, но не прощайте меня. Я знаю свой грех. Когда я, рыцарь Аделард из города Вивье, найду достойного соперника, месье Жак, я сражу его, как сразил сотню воинов — ибо так гласит легенда обо мне. Я отдам ту победу в вашу честь, Жак-Парижанин. А теперь подите прочь из моей памяти, ибо ждёт меня дело превыше сих тревог.
Аделард снял с уборного закутка потрёпанную занавесь и повесил её на дверь, закрыв щели меж досок. К порогу он подоткнул покрывало с кровати, а само тело, чтобы кровь не пролилась в этаж ниже, переместил на спальное место. Только затем, обезопасив себя от лишних проблесков света, Аделард затеплил свечу и начал тщательный осмотр комнат трактирщика — если живым тот не дал ответ, даст мёртвым. Сундучок под кроватью, лишнее дно в платяном шкафу, вспоротый ножом матрас — то не новость ни для вора, ни для опытного разорителя чужих жилищ.
Если письмо ещё в этой комнате, был уверен Аделард, он найдёт его.
|
-
добрая смерть завсегда худой жизни лучше, а кто живых собак пуще мёртвых львов любит, всё одно скотоложец.
... и был прав.))
|
Воровато спустив ноги на многажды вытертую циновку, рыцарь глубоко пожалел, что бадья стоит пустой, ведь у него так и не вышло истребовать с трактирщика банную процедуру и починку одежд.
«Пусть его. Река всё исправит».
Учёный книжник приметил бы, что последние две луны река не торопится служить покорной боне меретриче и не бросается исправлять вершимые ошибки, но Аделард испытывал не больше близости к книгам, чем пшённая каша — к Престолу Небес. Пригнувшись, бургундский шевалье крался через комнату, руками нашаривая себе путь. Зная, что трактир у ворот редко когда блистает достаточной нуждой, чтобы сколачивать мебель сверх потребного, он всё же не хотел случайно уронить колченогий стол или оставленный к утреннему гостю табурет — третьего шанса не будет. На пороге комнаты Аделард помедлил.
Строение, куда невольно ходишь ногами то вперёд, то назад, поневоле займёт достойное место в твоём жизнеописании. Аделард бы узнал этот трактир из тысячи трактиров, но впервые — сейчас, притаившись у порога — шевалье пытался... понять его. Крылья его носа вздрагивали, ловя то запахи свежей соломы, то едва уловимую вонь птичьих гнёзд под крышей. Хранящее дневную жару дерево шершаво ложилось под пальцы, и Аделард почти видел перед собой плотника, зубастой пилой вырезающего доски для будущей двери. Он стоял в совершенной темноте, но память услужливо вернула его мысли в узкий коридор, где беспамятство настигло вампира. Он вспомнил свет, бьющий из вырубленного в дальнем конце окна, и кожа на щеках отозвалась неприятным жжением там, где шарф не успел прикрыть её. Свет... свет, слишком много света. Аделард гнал прочь световой прямоугольник, стараясь уловить другие, тогда не нужные ему детали: открытые двери, выставленные у порогов на чистку сапоги, даже походку трактирщика. Узкий жилой коридор...
Какую из комнат мог занять месье Жак?
Не дальнюю, потому как дальняя отведена для гостей, готовых платить за неё и наслаждаться трижды проклятым видом Бордельских ворот. Не комнату супротив неё, ибо плох тот купец или граф, кто не пожелает иметь в услужении верного лакея и камердинера, а то и пуще того: поселить напротив дочь или верную стражу.
Не средние, потому как средние все одинаковы. А какой хозяин не мечтает играть особую роль в жилище, где обитает? Как первый актёр на театральных подмостках, он творит спектакль вокруг себя, он указывает девкам и половым, и не для того бы он занимал среднюю комнату, чтобы потом кухарка вопрошала у поварихи: «А в какую из дверей мне снести Жаков ужин?». Тьфу, позор тому хозяину, который не найдёт способ отличить себя от всех других приживальщиков.
Стало быть, это ближняя к лестнице комната. И удобно — и вниз легко бежать, и к комнате для «богатого графа». И мудро — любой шорох можно услышать, а если внизу грохнет дверь, так значит, гости пожаловали. И выгодно — никто их пожелавших спуститься по лестнице или подняться наверх мимо глаз не пройдёт. И, уж конечно, отменно услаждает слух боязливый шепоток: «Ты, коль новенькая, в первую дверь постучись, там-де наш гранд проживают...»
Первая дверь. Прикрыв глаза, Аделард взвесил это суждение, покатал его перед умственным взглядом — присматриваясь, оценивая, как много лет назад оценивал кипящие перед Роной орды франков. Суждение казалось хорошим. В самый раз для невысокого пузатого франка, чья лысина загадочно лоснилась за метёлкой волосьев.
Вытащив из-за пояса охотничий нож с обмотанной грязными лентами рукоятью, шевалье скользнул в коридор, наступая на носки сапог. Он не вышел в середину, зная, что от многочисленной ходьбы доски там поизносились и отчётливо заскрипят в ночной тишине, и двигался вдоль самого краешка, держась рукой за стену.
-
Читать твои посты - одно удовольствие.
|
Они долго шли сквозь лес — подросток в неряшливых голубых джинсах с разноцветной футболкой и долговязый мужчина в чёрном пальто совершенно не по сезону. К лёгкой поступи мальчика прибавился тяжеловесный шаг высоких сапог. Сквозь пространство и время они возвращались назад. Серебрилась река. Ласковый ветер доносил с опушки запахи малины и свежего леса. Пушистые облака, лениво пасущиеся в голубом небе, соединялись в тучи, а тучи обещали завтрашний дождь. Травяные луга, распростёршиеся до самого горизонта, мешались со светлыми дубравами и зябкими стайками берёзовых рощ. В деревне, которую они миновали по широкой дуге, заливались вечерние птицы. Кирилл видел издалека верхушку огромного тополя, растущего над перекрёстком, где нашёл свой приют старый «Москвич». Тонули в зелени окраинные избы и сараи — вся Новогранская исчезала, медленно растворяясь в неудержимом наступлении лета. Огромные шапки кустарников со всех сторон заливали провалы окон, как будто наводнение из листьев захлёстывало старые дома, забиралось на крыши и в погреба. И толстые коты лениво облизывались, сидя в рядок на черепичных карнизах. Кирилл и дедушка говорили всю обратную дорогу. Пётр Александрович рассказывал о строительстве комбината имени Крупской, о великом проекте и огромной трагедии. Он рассказывал о том, что Лере всё-таки удалось достичь пионерского лагеря, и дети — не то отравленные, не то благословлённые аркадийской сказкой — неохотно собирались, уезжая домой. Осталась только сама Лера, подарив Аио свой образ, а озеру и неведомым землям за его тонким зеркалом — себя. Где-то там началось её новое путешествие, но как далеко смогла зайти девочка, Пётр Александрович не знал. Он стал стражем этой земли, заставляя случайных грибников и назойливых диггеров возвращаться домой. Страшное эхо в фабричных цехах превратилось в Зов комбината, который звучал так сильно, что пересиливал даже манящий радужный свет. Дед выводил или силой возвращал людей обратно к станции, иногда пугая до полусмерти — но возвращал живыми. Здесь Кирилл нашарил в кармане ребристый цилиндрик и протянул ему: — А я нашёл вот это… Узнав о том, что в лагере больше не осталось детей — а значит, что бабушка привела в действие их план, Пётр Александрович отдал общий приказ об эвакуации. Немногочисленные рабочие, которые ещё оставались на стройке, уехали в город, а он сам бросился в деревню, надеясь отыскать там бабушку и ехать вместе с ней. Не зная о том, что Елена Николаевна решила не ждать утра, он искал её у дома и в школе — там-то и настигло его Присутствие Радуги в первый раз. — Ты застрелил Аио? — не поверил своим ушам Кирилл. — Оно всё равно бессмертно, — дед вздохнул со смесью сожаления и сострадания. — Моим пулям не под силу убить то, что не имеет материальной формы, но им оказалось под силу прогнать. Аио, как ты его зовёшь, исчез… на недолгое время. Но в деревне я никого не смог найти. — Так... они вернутся? — Ты слышал, что сказало это — там, на берегу. Всё возможно. Если они захотят. Некоторое время дедушка и внук шли в молчании. С огромным трудом, поддерживая друг друга, им удалось снова перебраться через покосившийся мостик над рекой. Дед не знал, кому принадлежала украденная из лагеря лодка внизу, но спускаться и выяснять личность автора записки на газете никому не хотелось — сейчас это уже не казалось столь важным. И с каждым шагом, приближавшим невидимую стену, Пётр Александрович старел. Он улыбался, твёрдо глядя вперёд, а волосы на его голове покрывались белоснежным инеем, кожа становилась всё более смуглой, даже пальто превратилось в поношенные лохмотья, которые часто берут пожилые грибники, выбираясь на дачу. Теперь дедушка действительно выглядел так, как положено выглядеть любому уважающему себя дедушке: неторопливым, добрым и очень-очень древним. Кирилл то и дело с тревогой поглядывал на него, но, окрылённый скорой встречей с семьёй, дед не проявлял ни малейших признаков усталости. Только пистолет, который Пётр Александрович с улыбкой покачал на ладони, остался таким же, каким был — воронёным и угловатым. — Ещё шесть патронов. Знаешь, — улыбка Петра Александровича окончательно закрепила за собой прилагательное «хитрая», — пусть это останется нашим маленьким секретом. — За это могут арестовать, — не очень настойчиво предупредил Кирилл. — Ой, напугали они ежа, как же! — Ты стал сварливым не по возрасту, дедушка... Под дружный смех двух припозднившихся путников электричка на 23:30 вынырнула из ночной темноты вдалеке, полыхая ослепительным глазом прожектора. Кирилл размахивал руками, подпрыгивая у края обветшалой платформы — и их заметили. Поезд сбросил ход, и по практически пустым вагонам вновь прокатилось эхо объявлений: — Платформа «269-ый километр». Следующая станция — «Носово». Осторожно, двери закрываются. Не забывайте своевременно оплачивать проезд и соблюдать общественный порядок в вагонах подвижного состава. При обнаружении подозрительных вещей и пассажиров... — вздрогнув всем металлическим телом, зелёный поезд качнулся вперёд, с грохотом и перестуком набирая скорость. Впереди ждал Двинский, обрастающий цепочками уличных фонарей и огнями на стенах многоэтажных новостроек. 
-
Сказка. Замечательная такая.
-
|
Солнце взошло и опустилось над холмами, опоясавшими город Париж. Закат освещал густые виноградники, водопадами зелёных лоз бегущие по склонам Святой Женевьевы. Контрастными тенями он нарисовал острые шпили церкви в небе над Марсовым Холмом, который знают ныне как Холм Мучеников. Алые лучи касались замшелых стен многочисленных аббатств, притаившихся в долине Сены — одного, возведённого над форумом античной империи, и другого — кенотафа в память о человеке, которого мир запомнил как Святого из Сарагосы.
Вторя грустной красоте момента, с колокольни монастыря Сен-Виктор заплакал колокол.
С часом вечерней молитвы бронзовая гладь реки налилась ржавым отсветом. Майский ветер швырял вдоль улиц пыль, в которой путались стаи галдящих кур, раскормленные свиньи и не менее раскормленные графы. В гвалте правобережного рынка слышались стук больших колёс, хлопанье пышных ковров из самой Хойсалы и лай собак, пытающихся заткнуть друг друга не хуже крикливых глашатаев. Лавочники и мальчишки, бесправные шлюхи и ещё более бесправные серфы, чьи сеньоры никогда не окажутся вассалом нужного вассала — лица сливались в масштабный уличный маскарад, где рванина соседствовала с мантией, а почерневшие от грязи ноги — с кюлотами тонкой выделки. Никакая мистерия не повторила бы столь фантасмагорического, оглушительного, масштабного смешения почти двадцати тысяч человек. Липкий вечер был свидетелем и оммажу, данному блестящими от жирного сала губами, и торопливому бормотанию во мрачно-торжественном клире собора, где взгляд пресвитера похабно скользит среди светлеющих в молитве лиц. Город, заключённый в кольце по-уродливому прекрасных стен, кипел. К биению его чёрного сердца со всех концов долины тянулись редкие цепочки телег, путников и ослов, гружёных плетёными корзинами или тюками из больно трущего их шкуры джута. Город сплетал души и жизни в паутину пиров, долгов и наложенных именем Церкви сервитутов. Так жил Париж, черпая соки жизни отовсюду: из спазмов холеры, зародившейся в поганых ямах. Из безумных видений архиепископа Монфорта, узревшего непроизносимую истину в пустоте среди звёзд. Из храпа лудильщика в комнате-мастерской и скрипящих вёсел контрабандиста. Пока в сумерках холмов одни за другими гасли россыпи огней, означающие коммуны и деревушки, на углах парижских домов разгорались факелы, а хмурые стражники с дурными зубами налегали на поворотные механизмы ворот. И занавес низких туч клубился в небе над головой.
Город берёг свою ночь.
Но могут ли дубовый засов, надёжный замок, щит телохранителя уберечь от ночей, что таятся внутри?
С последними ударами колоколов в дальнем монастыре Аделард из города Вивье открыл глаза. Привиделось рыцарю, что фантомная вереница дней отделила «вчера» от нового «сегодня». Столь многое произошло, столь многое укрылось в туманах памяти! Руки Аделарда зашарили по смятой постели. В торпорном сне к нему вновь приходил Босфор. Острозубые скалы Золотого Рога вспарывали чёрную массу воды, и в ней, среди волн, вставали лица то греческого мудреца, то юноши и девушки, то Филиппа и даже месье Жана, поднимающего на весах тесный гроб, текущий с блюдца как свечной воск. Ощутимо вздрогнув, шевалье распрямился во весь немалый рост, доставшийся от медведеподобного отца. Многочисленные шрамы ясней прочего говорили о жизни, которую ему довелось вести. И пусть уста Филиппа манили посулами, обещая негу и покой в бесконечной веренице ночей, Аделард сорвал полог иллюзий.
Письмо! Перрин!
Мы сами есть архитекторы своей судьбы.
Рыцарь торопливо принялся одеваться.
-
-
-
Сколь прекрасен в своем ужасе и безобразии город Париж.
|
— То есть, «куда ходила»? Она повсюду ходила. Лера приезжала сюда не один раз... наверное, это потому что Елена Николаевна показала ей чудеса, живущие в озере. Так она нас называла. А мы всегда рады гостям.
Аио встряхнулся, рассыпая вокруг разноцветные искры, и по широкой дуге перелетел к крыльцу дома, к которому шагал Кирилл. В воздухе ещё несколько секунд догорал радужный след его траектории. Понятно было, почему маленькие жители «Зорек» так радовались Присутствию Радуги: одним своим светом Аио рассеивал тоскливую атмосферу покинутого пионерского лагеря. Он выписывал пируэты вокруг столбов на веранде, влетал и вылетал в форточки, сопровождая Кирилла в путешествии по короткому коридору, носился среди аккуратно застеленных кроватей, которые опутали паутинки, и всюду дарил свет.
На полу шуршал привычный ковёр старых листьев. Солнце, медленно склонившееся к западу, заглядывало сквозь прорехи в крыше, расчерчивая жилые комнаты на области света и тьмы. Кирилл шёл мимо железных спинок, одинаковых тумбочек и пустых платяных шкафов, почти кожей ощущая, как возвращается в сердце позабытое детское чувство. Здесь не осталось следов хаотической эвакуации. Никто не забывал немногочисленные личные вещи, а перед отъездом, как казалось мальчику, ребята даже убрались в комнатах, оставив всё в идеальном порядке. В лагерных корпусах не осталось ощущения брошенных жизней, которое преследовало Кирилла во время странствий по Новогранской. Отсюда не бежали. Отсюда уезжали, надеясь вернуться. Но радужная стена в глубине лесной чащи перечеркнула планы отважных пионеров.
Миновав жилую часть, которая состояла из трёх примерно одинаковых по размерам комнат на пять кроватей каждая, Кирилл добрался до библиотеки. Когда-то давно здесь точно было здорово! В уголке расположились несколько кресел, поставленные так, чтобы читающие могли переговариваться друг с другом не поворачивая головы. Три больших стеллажа тянулись от одной стены до другой — среди книг встречались и совершенно детские раскраски с грузовичками и модницами в сложных нарядах, и взрослые, едва-едва избежавшие в своё время запрещения произведения.
Аио перестал мельтешить, загоревшись ровным зеленоватым светом и позволяя Кириллу без помех изучать содержимое стеллажей. Он поднялся к потолку, посылая световые ленты в сторону кресел, и Кирилл увидел застывшие в них силуэты ребят, слабо фосфоресцирующие сквозь призрачно-радужные оболочки. Парад светящихся призраков проходил перед его глазами: здесь тень-библиотекарша склонялась над конторкой, там золотисто-фиолетовый мальчишка ставил табуретку к стеллажу, чтобы дотянуться до верхних полок...
Среди силуэтов мелькали и девочки в одинаковых юбках, но узнать среди них Леру Кирилл не мог — лица тонули в переливах световых линий, оставляя незаконченные портреты там, где когда-то жили люди из плоти и крови.
— Лера любила здесь бывать, — Аио проскользнул в щель между книг, оказавшись по ту сторону стеллажа. — Больше всего она любила вот это... даже читала мне вслух. Я до сих пор не верю, что человек может написать такое! Ты её знаешь?
Книга, перед которой завис Аио, была заключена в тёмно-багровую обложку. Она принадлежала перу Астрид Линдгрен и называлась «Братья Львиное Сердце».
-
Спасибо за Аио.) Он (она-оно-они)) отличный компаньон и очень полезный друг)))) Да и вообще хорошо здесь!)
|
Яблоня, которую он видел ещё при входе в деревню, снова пригодилась — вскоре рюкзак ломился от яблок, фотографий с чрезмерной ретроспективой, тунца, тунца, тунца... ладно. Где-то здесь даже логисту из «Пятёрочки» стало бы не смешно. Пришлись ко двору и ножницы, с чьей помощью консервная открывалка лишилась своей привязи.
И, в пять часов двенадцать минут третьего июля, Кирилл отправился в путь. В новый и долгий путь на север, следуя за летящим над дорогой радужным шариком. Аио промчался мимо разросшихся газонов у сельского совета, через асфальт площади, и дальше по Советской, куда подросток ещё не забредал. Деревня продолжалась недолго: под ровный скрип педалей последние избы проносились мимо, оставляя по себе лишь горькую как пепел старых газет память. Повалившиеся частоколы, осевшие в траву плетни и сломавшиеся ставни оставались позади. Ветшающие хозяйства изнывали в дневной жаре, и не осталось трудолюбивых рук, чтобы подлатать размокшую дверь или вернуть курятнику крышу. Стаи бесхозных птиц слонялись по улицам, похожие на мобов из онлайн-игры, лишившейся игроков. Так и хотелось воткнуть в уши бусины наушников, пустив по волнам эфира синтезированную электронную дрожь.
Мальчик на велосипеде казался призраком. Всадником из книги Майн Рида, мчащимся в свою недостижимую Каса-дель-Корво. Графом с острова Монте-Кристо, танцующим на карнавале бесплотных масок у площади Сан-Марко. Аккордом из ненаписанной в то время мелодии Юрия Энтина — или обещанием, но уже из другой песни, которую спели «Death Cab for Cutie». Инди-рок вообще богат на метафоры. Пользуясь его лирическим арсеналом, можно выразить любую мысль, любую эмоцию. Вот только грусть, охватившая маленького Кирилла Прокофьева, мчалась рядом с ним как отражение в зимней воде, и не существовало слов и песен, которые могли бы объяснить трагическую красоту деревни Новогранской. Со всеми её алкоголиками и пчеловодами, со всеми «Москвичами» и старыми дачами. Не зная усталости, Кирилл просто нёсся по твёрдой земле, накручивая старой цепью ненасытные дюжины метров. И поднимаемый за колёсами велосипеда шлейф пыли на мгновение возвращал деревне то, что было утрачено в жаркий день третьего июля тысяча девятьсот восьмидесятого года.
Полупрозрачные фигуры, похожие на фантомы Аио, восставали в проёмах и дворах как зыбкие грёзы одинокого виолончелиста. Лишь доля мгновения была уготована им, но в растянувшийся от горизонта до горизонта миг два лета слились в одно. Кирилл гнал «Аист» через года и века, не оборачиваясь и прищурив глаза от бьющего слева солнца — а те, кто некогда жил здесь, таяли в беспощадно-прекрасном сиянии радуги.
Последние сараи и амбары исчезли среди рощ и полей, и вот Кирилл уже ехал по змеившейся через луга дорожке, сминая коленями высокий ковёр трав. На его спине вздрагивал кожаный ранец, в сетке перед рулём лежали сорванные в дорогу яблоки, и Присутствие Радуги становилось сильнее с каждой минутой. Аио уже не светился, он полыхал всеми цветами спектра, временами взгромождаясь между яблок наподобие фары. И чем дальше на север ехал Кирилл, тем гуще становился летний лес, подёрнутый всё той же солнечной завесой, не позволяющей различить ничего в его глубине. Вскоре из него вывернулась блестящая лента реки, и следующие полчаса пути пролегали вдоль её берегов, у которых кристально-чистая вода несла гребешки слабых волн. Временами серебристые дуги рыбок выстреливали над поверхностью, чтобы тут же юркнуть обратно. Иногда на глаза мальчика попадались бурлящие водопадики у больших камней или тихие заводи в окружении чинных собраний осоки.
В какой-то момент лес подступил ещё ближе к дороге, но и дорога превратилась из обычной земляной ленты в разбитую асфальтовую полосу. Пучки зелёной травы тут и там лезли сквозь трещины в асфальте, вынуждая Кирилла беречь шины и петлять среди них как заправский герой «Форсажа». На горизонте медленно проступала стройная тень кирпичной трубы.
И здесь… в этот самый момент, когда глаза Кирилла свыклись с расстоянием и смогли сфокусироваться на её тонком стержне, велосипед вильнул. Мальчик тут же вцепился в руль, не понимая, что сбило его с взятого ритма. Вроде бы, даже жара отступила, напуганная бьющим в лицо ветерком, но тогда…
Распахнутый зев фабричного пандуса…
Обветренные и загорелые руки Кирилла лежали на резиновых ручках руля. Ноги с некоторым усилием проворачивали педали, а ржавая цепь устало цеплялась за зубчики шестерёнок. Всё было в порядке.
Кирпичные массивы элеваторного цеха с уходящим в высоту переплетением балок, ферм и перекрытий — ржавых и потемневших от проведённых в безвременье лет…
Красные яблоки подпрыгивали в такт кочкам и выбоинам на асфальте. Аио нарезал круги вокруг велосипеда, рисуя в воздухе живописные спирали. Солнце медленно клонилось к западу, а река становилась шире. Всё было в порядке.
Уродливая глухая ограда с широкими створками ворот, украшенными красной звездой — смертоносной и острой как Юстинианова язва.
Впереди показался перекрёсток. Вернее, не перекрёсток даже, а разделение дороги на асфальтовую и земляную. Обе исчезали под сводами леса, но асфальтовая шла прямо, а земляная отворачивала вправо вместе с руслом реки. На железном столбе у перекрёстка ржавели две путеводные стрелки
Лагерь «Ясные зорьки» — направо.
Комбинат имени Крупской — прямо.
Кирилл затряс головой, но его сознание почему-то отказывалось тормозить на перекрёстке — оно мчалось вперёд, а навстречу накатывал гигантский бетонный призрак комбината, ощетинившийся пустыми окнами и провалами недостроенных цехов.
Велосипед снова вильнул, но слабеющие руки мальчика уже не могли удержать руль. Аио тревожно замельтешил над его головой.
Гулкое эхо носилось в тёмных коридорах, в забирающемся на самую высь лестничном колодце, в заболоченном коллекторе под заводским саркофагом. В кабинете без дверей и стёкол стоял стол. На голом бетонном полу. Ни ковров, ни портретов. Только стол… и стул.
И человек с лицом мертвеца, сидящий неестественно прямо. Мертвец в застёгнутом на все пуговицы кожаном пальто. Мертвец.
Мертвец, чьи глаза медленно открывались.
-
О! Это... великолепно. Чёрт, это просто охренительно хорошо! Ты волшебник.)
|
Укусы, хоть и глубокие по меркам хомячьих челюстей, действительно оказались совсем нестрашными — хотя пластырь бы не помешал. Бактерицидный. Вдруг хомяк был заражён смертельной смертью, и через три секунды глаза Кирилла должны были наполниться гнилостно-зелёным туманом, как у живых мертвецов в фантастике? Но... но три секунды прошли, как испанские терции по полям Рокруа, и это опасение постепенно поблекло, отступив на задний план. А Кирилл погрузился в чтение, легко узнав в округлых каллиграфических буквах почерк бабушки.
«Дорогой кто-нибудь,
Я знаю, что ситуация, в которой ты обнаружишь это письмо, скорее всего, далека от нормальной. Она не похожа на привычный уклад жизни, отрицает принципы материалистического диалектизма и против всего, что лежит в основе нашей государственной идеологии. Я знаю. Поверь, ты не утратил трезвое сознание и не заболел опасной психиатрической болезнью. Я, учитель с педагогическим стажем, почти двадцать лет знакома с имеющими место событиями, и даже сейчас неспособна подобрать слова, чтобы, как пишут в газетах, полно и правдиво осветить стоящий на повестке дня вопрос. Я готова рассказать обо всём, но сначала позволь мне в третий раз заверить тебя, что ты целиком, полностью психически вменяем, что бы ты ни наблюдал вокруг и что бы ни происходило.
Меня зовут Елена Николаевна Прокофьева. Мне тридцать восемь лет. Сейчас третье июня...»
При этих словах Кирилл едва не вздрогнул. Во-первых, сейчас действительно стояло третье июня. Во-вторых, его бабушке исполнилось семьдесят с чем-то (кажется), и он лично присутствовал на её дне рождения в феврале. Выходило... выходило...
«... одна тысяча девятьсот восьмидесятого года. Генеральным секретарём партии является Леонид Ильич Брежнев. В прошлом году в Двинском открыт кинотеатр «Молодость». Я не могу предполагать, кто и когда прочитает надлежащее письмо, поэтому вынуждена щепетильно отнестись ко времени — точь-в-точь как герои Кир. Булычёва (вот горькая ирония: я люблю читать его книги). О дорогой кто-нибудь! Понимая всю абсурдность нижеизложенного, я клятвенно заверяю правдивость каждого слова.
Последние несколько лет я работаю учительницей в местной школе. Её посещают как дети из окрестных деревень, так и дети строителей, заканчивающих возведение комичного «достижения» нашей промышленности — того, что называется комбинированным предприятием имени Надежды Константиновны Крупской. Мне трудно понять смысл строительства элеватора без житниц и мучной фабрики без зёрна, но совершенно понятно желание областных деятелей выполнить план по индустриализации края опережающими темпами. И это глубоко печалит меня. Я выросла в этих местах и, до возвращения сюда с классной указкой, неоднократно приезжала на лето, будучи вожатой в пионерском лагере «Ясная зорька». Он к северо-востоку от моего учебного заведения (если деревня Новогранская ещё стоит там, где я оставляю её). Сколь я люблю эти леса с их чудесными рассветами, озёрами и лугами, столь же моему слуху неприятен стук машин рядом с когда-то замечательным озером. Да, строительство уже кончается и рабочие уезжают что ни день, однако Новогранская никогда не станет прежней. А теперь — не станет вдвойне.
Не знаю, что именно произошло при завершении последней очереди. Не знаю, как сильно должен человек обидеть природу, чтобы призвать её месть на свою голову. Но вчера живая радуга — ты же видел её на пути сюда, не так ли? — поднялась из глубин озера, чтобы остановить их. Её существование всегда хранилось мною в строжайшей тайне. Иногда, будучи молода, я показывала доверенным мне воспитанникам, как переливается вода лунными ночами или как, если громко попросить, над озером появляются словно бы волшебные ворота в сказочный мир, разноцветные грифоны, пляшущие салюты... В ней можно было купаться как в настоящей воде и даже играть, ныряя в воду следом за стайками мифических рыб. Ах!.. Ребята радовались ей и обещали ничего не рассказывать взрослым. К тому же, кто бы им поверил? Я ни за что не подтвердила бы ни слова из их рассказов — но теперь я пишу открыто. Ты верно понимаешь меня — тогда были покойные, безопасные времена. Мне нравилось дарить детям радость, и я сама не знала, сколь могущественной и опасной может обернуться та сила, с которой мы упоённо играли. Она происходит из мест гораздо древнее моего понимания, древнее самого Советского Союза, если не человеческой расы вообще. Если бы я только знала... если бы он сказал мне...
Теперь события развиваются. Телефонная связь повредилась. Михаил Евгеньевич, это председатель нашего совета, сказал, что кто-то обрезал провод за продуктовым, но я не верю ему. Это не «кто-то», это не дело рук человека. Это радуга забирает то, что всегда принадлежало ей по праву. Завтра М. Е. обещал взять автомобиль и отправиться в город, а заодно нарядить Лёшу, который живёт на углу, на починку провода. Но я не думаю, что у нас есть время до утра. Уже собрав саквояж, я пытаюсь предупредить всех о том, что им нужно как можно скорее бежать, бежать без оглядки от озера, от дьявольского комбината, от этих мест. Я почти ненавижу деревню, которую всем сердцем люблю. Почему, почему им обязательно было затеять это глупое строительство!
Но к делу. Лерочка обещает отнести другую часть письма в пионерский лагерь. У неё быстрые ноги и она управится до заката, а потом уедет со мной. Мы уже придумали, как организовать ложное предупреждение об урагане, а что будет потом... какая разница? Главное, что все будут спасены. Ребята второй день твердят, что всегда мирное озеро теперь волнуется и кипит — Лере поверят. Радуга восстаёт со дна, а вместе с ней...»
— А вместе с ней восстаёт тьма, — раздался звонкий голос со стороны кухни. — Так она писала, эта твоя смешная Елена Николаевна. Потом, правда, зачеркнула, сам погляди. Могу даже разыграть в лицах. Жаль, мне запрещали её передразнивать!
Только спустя мгновение Кирилл понял, что голос принадлежит девочке, в которую уже превращалось Присутствие Радуги.
-
Я снова вижу глюки, Морфеус!
Но они совершенно прекрасны.) И да, история раскрывается!)
|
Поначалу его зов остался без ответа. Зато радужная вуаль дрогнула, стоило только поднести цветы к её поверхности — и, в следующее мгновение, букет беспрепятственно нырнул в глубины разноцветного марева, пропав из рук Кирилла. Весело искрясь, несуществующая стена пришла в движение, становившееся всё более и более быстрым. Из глубин тумана проступали многоцветные вихри, погружающиеся внутрь самих себя как абстракции на фоновом экране «Виндоус». Красный перетекал в зелёный, синий сменялся оранжевым, и крошечные радуги танцевали, сливаясь между собой в большие, поднимающиеся высоко над крышей дуги.
Отступив на несколько шагов, Кирилл любовался зрелищем. Будь рядом кто-нибудь другой, он бы сделал вид, что ему наплевать, но сейчас мальчик в немом восторге наблюдал за устроенным для него одного световым шоу, и на лицо сама наползала широкая и довольная улыбка. Радуги играли на поверхности плёнки так интенсивно, что бабушкина дача и участок начинали терять чёткость очертаний, дрожа как мимолётный мираж в жаркой пустыне Гоби. Ровные линии становились рябящими синусоидами, а строгая правильность окон и прутьев перетекала в дрожащий круговорот цветов.
В какой-то момент на фоне палящего солнца зародилась вспышка. Слепящий проблеск золотого огня возник на самой вершине получившегося из радуг купола. Подобно тому, как вещество стягивается к горизонту событий чёрной дыры, радужная плёнка потянулась вверх, к огню. Кирилл увидел, как от земли отрывается нижняя граница купола, ярко переливаясь на прощание. Импровизированный полог полз всё выше и выше, освобождая бабушкину дачу из плена воздушных огней. Наконец последние радуги втянулись в исходящий из единственной точки золотой свет, и тот пролился на землю тонкой огненной линией, по которой бежали протуберанцы оживших радуг.
Звон далёких колокольчиков поднялся до неслышимой человеческим ухом октавы, а затем взорвался где-то в пьяно-голубом небе, осыпая Новогранскую резонирующим дождём крохотных осколков.
Сияние гасло. Нить истончилась и опала к земле, собравшись в пульсирующий на уровне человеческого роста клубок. Вскоре маленький шарик приутих, проглотив остатки радужного нимба, и свет, исходящий из него, перестал резать глаза. Присмотревшись, Кирилл стал различать отдельные «нити», из которых собрался этот невероятный клубок. Оказалось, они состояли из крошечных световых искажений и миниатюрных радуг. Радуги постоянно изменяли направление бега, пульсировали, рассыпались и собирались вновь: показатель дифракции близился к ста процентам. И казалось, будто весь источаемый шариком свет собран в пределах стеклянной сферы размерами не больше ёлочной игрушки — такие продают в канун Рождества или в гадальных салонах. Только стекло заменила радужная плёнка, приютившая внутри новое маленькое солнце.
А удивительный светлячок и не думал висеть неподвижно. Покачавшись в воздухе и словно сориентировавшись, он совершенно внезапно ринулся на Кирилла, оставляя за собой почти тут же гаснущий шлейф из взъерошенной пыльцы и осыпающихся звёздочек всех оттенков.
|
-
Дачный домик точно как у меня был в детстве) только стены оранжевые, и ворота из рабицы. А в остальном похоже даже микросад от забора до стены дома совпадает по размерам))
|
Ещё одна картинка заняла своё место в памяти аппарата. В мозаике снимков Кирилл мельком увидел множество газет, придавленных кирпичом, а дальше — фотографии, сейчас казавшиеся сделанными в другой жизни. На одной телефон в его руке смотрел в запотевшее после душа зеркало, а Кирилл широко улыбался сам себе, небрежно обмотав полотенце вокруг бёдер — он так и не решился запостить откровенно няшную фотку в «челкастых» группах, хотя хотелось. В квадратиках выше чередовались фотки скейта, разбитых при падении костяшек, одноклассников и одноклассниц, контрольной по алгебре, которую никто бы и не решил без помощи Интернета, и физрука Валерия Сергеевича с громадной щукой в развёрнутом ворохе обёрточной бумаги.
Кто знает, о чём могли напомнить эти кадры мальчишке, потерявшемуся в безбрежных лесах средней полосы: о доме, об оставленной позади жизни или о том, насколько сильно («диаметрально», как сказала бы бухгалтерша с маминой работы) различались мир позади и мир здесь. Теперь и сад Новогранской цвёл на фотографиях в расцарапанном смартфоне. Самый краешек сознания боялся, что, взглянув на фотки, Кирилл обнаружит себя затянутым в болотную дурь или просто валяющемся с глюками где-нибудь на грязном матрасе — но нет, деревья и пчёлы остались на месте даже в восприятии цифровой матрицы.
Успокоив себя таким образом, школьник с сожалением оторвал взгляд от водоворота цветов и направился к дому. Ступеньки крыльца едва скрипнули под его весом, и вот уже пальцы Кирилла с некоторой робостью и трепетом распахивали дверь в чужое жилище. Деревня казалась заброшенной, но что, если вот-вот сзади раздастся...
Но никакого окрика не последовало. Сад мирно шелестел на ветру, пчёлы носились туда-обратно, продолжая строить и расширять свою империю, а над далёким горизонтом, изрезанным тысячами крон, поднимались белоснежные барашки облаков. Наверное, если бы Кирилл забрался на веранду сбоку или крышу самого дома, он бы смог увидеть всю Новогранскую — и водокачку на Промстроя, и даже голубую дачу бабушки вдалеке. С другой стороны, вряд ли: обзор во всех направлениях закрывали деревья и кусты, лезущие как из поломавшегося фиглярского цилиндра. Бросив гадать, Кирилл шагнул в прихожую.
Дом пасечника ничем не отличался от сотен и тысяч дач, возводившихся по всему Советскому Союзу. Наверное, это движение задумывалось титанами градопланирования как ответ американской деурбанизации, а выродилось в сакраментальные «шесть соток» и погубленные на огородах предков выходные. За входными дверями приютилась крохотная прихожая с застеленной клеёнчатой скатертью тумбой и поддоном для старых газет, тряпья и двух пыльных калош. Из прихожей можно было выйти на кухню, которую населяли проржавевшая газовая плитка, хилые шкафчики и грубо сколоченная мебель. Другие двери, прикрытые по неистребимой традиции отвратительной тюлевой занавеской с бантиками, вели в спальню с обрывками ковра на стене. С широкой тахты, в очередной раз возмущённо фыркнув, прыгнула в окно уже виденная кошка. Животное определённо не желало вести с Прокофьевым переговоры, взметнув на прощание веера сухих листьев с пола.
Взгляд мальчика, так и замершего на пороге спальни, наткнулся на заботливо помещённые в рамочки дипломы на стене. Без слов, шестым чувством, Кирилл понял, что именно в них билось сердце дома, пока хозяин — вернее, хозяйка — жил здесь. Яркие, убористые, повешенные рядом друг с другом, они рассказывали историю маленькой и неприхотливой жизни.
Биляледдинова Елена Рубеновна — заслуженный пчеловод СССР.
Диплом первой степени краевой выставки достижений народного труда в области пчеловодства — награждается Биляледдинова Е. Р. из пос. Новогранская.
Главный комитет Народного хозяйства СССР — за достижения и применение передовых способов хозяйствования в организации пасек и медосборен.
Биляледдинова Е. Р. — в годы её работы в колхозе имени Жильцова колхоз выиграл номинацию «Лучшая пасека области».
... выражает признательность...
... награждается...
Ласково улыбаясь, из-под грязного от времени стекла на Кирилла смотрела полненькая женщина скорее пожилого, чем среднего возраста. Взбитые химические кудри и мягкие черты лица вселяли спокойствие. Мудрый учитель из воспетого далёкого далека мог бы глядеть так на нежданного гостя и звать, звать с собой. Звать на прогулку среди долгим трудом поднятых из земли цветов, попробовать сладкий мёд или прикоснуться к льдистой синеве магнолий у крыльца... Впитывая запечатлённую на старой карточке радость, подросток безотчётно осознал, что видит перед собой хозяйку не только дома, но и сада.
Среди других полезных вещей в прикроватном шкафу нашёлся балахон, похожий на одежду монахов-убийц из «Багровых рек» и покрашенный в такие же тусклые цвета. Пространство под капюшоном, на манер масок для кендо, было забрано мелкой сеткой. Наверное, заслуженный пчеловод знала, что её подопечные реагируют на яркие пятна.
-
Аааа, каждое слово прекрасно!)
|
ПЛАТФОРМА 269-ЫЙ КИЛОМЕТРОколо 9 утра. Слабый ветер, температура 16-20 °С.«Сила тьмы восстаёт со дна». — Oxxxymiron Остался позади утомительный путь в пустой пригородной электричке: утомительный в основном из-за того, что спать на отлакированных бесчисленными поклонниками дач скамейках не очень удобно — любой скажет. Гремели колёса. Вздрагивали на стыках рельс старые, советские ещё вагоны. За мутными окнами пейзажи заунывных полей, отороченные вдоль горизонта пушистыми лесными манжетами, сменялись кирпичными станциями при забывших о цивилизации деревнях. Потом зябкие шесть утра и гуляющее по безлюдным вагонам эхо объявлений превратились в начинающее пригревать солнце и заброшенный полустанок, на котором сходил разве что гром с небес. Впрочем, сегодня сошёл и Кирилл. Мальчик не очень хорошо представлял себе, что именно отправило его в дорогу именно в шесть утра. Ведь были и другие электрички — на двенадцать, например, или совсем на вечер... Может быть, его заставила мама. Но скорее, сорвало с кровати и выгнало Кирилла на словно вымершие после пандемии улицы по-детски бесформенное желание сделать что-нибудь необычное, не так, вне рамок привычного уклада жизни. Например, заварить кофе на ещё холодной кухне. Умыться, слегка ёжась от прохладной воды и придерживая локтем полотенце, чтобы брызги из низкой раковины не попадали на голый живот. Задумчиво осмотреть холодильник, собирая завтрак, а потом посмотреть в окно и понять: вот оно, «не то»! Раннее летнее утро, когда даже вечная звезда боится взобраться по крышам Кировского района, по холлу вокзала разносятся шаги уходящего со смены полицейского патруля, а кондуктор при турникете небрит до полусмерти. Да, вот оно! Словом, с самого утра Кирилла одолевали сабатинианские позывы — и одному Богу известно, что он сам думал на этот счёт. А потом электричка под водительством бессмертного зелёного локомотива увлекла его в зыбкие лесные дали. Едва двери раскрылись, Кирилл легко соскочил на бетон, оказавшись в тесных объятиях листьев, и зашагал вдоль состава, жмурясь на солнце и продолжая давить зевоту. Открывшийся глазам школьника пейзаж мог бы показаться пасторальным, если бы Уорхолл не сменил Левитана за культурным штурвалом, а современное поколение сохранило способность оперировать терминами жанровой генерализации. У пыльной дороги застрял магазин величиной с собачью будку, закрытый полвека назад. Вдоль борта электрички вытянулась полоса щербатого бетона, поднятая из разросшейся травы на металлических сваях. Через кривую ограду платформы лезли пышные кроны то ли мутировавших до размеров носорога кустов, то ли низких деревьев. Листья шелестели прямо над перроном, отчего на бетоне чередовались то солнечные просветы, то пятна сравнительного полумрака — и платформа, укутанная в зеленоватый сумрак, превратилась в преддверие какого-нибудь волшебного царства. Пара фонарных столбов с истлевшими пятнами объявлений с трудом просматривалась среди дебрей вокруг лестницы. Фонари над ними не горели — ламп вообще не осталось в гнёздах. Даже белый прямоугольник с надписью «269-ый километр» растворялся в по-летнему ненасытной зелени. Если поезд и приехал на станцию где-то в России, то Россия получилась совсем на себя не похожая – ни чрезмерно пожилых дам с монументальными тележками, ни красных рож провинциальных сомелье. Когда шум электрички стих в отдалении, на платформе не осталось вообще никого, кроме единственного сошедшего пассажира. Здесь царили абсолютная пустота и такая же совершенная тишина. Только спустя секунды сквозь непривычное отсутствие звуков проступали птичий щебет, гул проводов под напряжением и эхо работающего где-то далеко-далеко дизеля. Городских жителей, вдруг вырвавшихся из кипящего котла улиц и автомобилей, такая тишина оглушает, и к ней приходится физически привыкать, как привыкаешь к чистому воздуху, перенасыщенному кислородом. «Километр» словно изначально создавался таким; готовым сошёл с эскизов талантливого дизайнера. Его хотелось рисовать, несмотря на безыскусность экспозиции; обязательно мягким углём, стараясь передать даже неявные полутона в дрожащем от жары воздухе. Солнце теперь висело прямо над головой. С востока к западу уходили бесконечные пути, растворявшиеся в далёкой голубоватой дымке. Всего в нескольких метрах от каменистой насыпи начинался лиственный лес, сотканный из всех оттенков света – от ярко-изумрудных до почти золотых. Но, несмотря на полноцветную палитру, при взгляде в его сторону голова начинала кружиться. Так бывает, если долго вчитываться в очень мелкие буквы или разглядывать изображение в зарябившем телевизоре. Нечто странное происходило с лесом: лето свободно гуляло среди деревьев, но сам он казался настолько густым, что взгляд тонул в листве, натыкаясь на непроходимую зелёную стену. Это ощущение возникало всюду, куда ни глянь — вперёд, под углом, на противоположную сторону узкой просеки для единственной железнодорожной линии. И даже дорога – обыкновенная гравийная дорога — ныряла в лес… и попросту исчезала в нём. Нечто подобное регулярно случается в мультфильмах, но дисперсия света редко подчиняется мультипликационным законам. По крайней мере, в обычной жизни обычных людей.
-
Отличный пост, как всегда атмосферно, с деталями и сразу кажется, что ты там. ))
-
кондуктор при турникете небрит до полусмерти.
Черт, я скучал по такой херне! )))
|
Мироздание в очередной раз демонстрировало Аделарду, что не сумеет быть добрым тот, кто давно обратился ко злу. Водоворот событий нельзя отвратить или пустить вспять. Делая первый шаг по дороге в тысячу пасов, именем жизнь, человек неопытен во всём, везде несведущ — но также везде чист, везде открыты пути, всем он готов овладеть.
Муж (или жена, но кому стало дело до жён) растёт, раз за разом прибегая к тем умениям, что дались ему лучше или скорее прочих. Он шагает всё дальше, достигает высот, но всё меньше умеет свернуть прочь. Присесть на обочине, обернуться — уже не для него. Будет он профан там, где мнил себя гигантом. Лишится сил, которыми умел повелевать. Остепенившийся станет безродным, царь напялит обноски калики. Дорога сужается, превращаясь в хорошо проторённую тропу среди перевалов, которые кажутся тем выше, чем глубже человек спускается в ущелье — ущелье, каким неминуемо станет любая тропа.
Став рабом собственного опыта, собственных умений, шевалье перестал уметь иное. Говорят, в смерти бессмертный костенеет душою, но нет истинной нужды в сём утверждении. Куда раньше костенеет душа: задолго до того, как третья декада зим пройдёт перед глазами. Будь ты человек, али колдун, то волком бегущий в полях, то кречетом рвущийся в небо, не спастись, не укрыться от сего проклятья. Умеешь одно — потеряешь иное.
Злость клокотала в горле.
Беспомощным карликом сознавал себя шевалье. Аделард желал выхватить меч и бросится вперёд, разрушая и убивая каждого до самых парижских ворот. Он мог бы! Он поклялся бы перед лицом тёмной богини Эноха, что мог бы! Что убил бы любого в таверне, в деревне, в половине города раньше, чем пал бы, изрешечённый стрелами и стиснутый клыками пик. И как унизительно было ограждать себя от этой способности, то гоняясь среди навоза и волосатых грив за дрянным служкой, то падая замертво при солнечных лучах.
— Р-р-р... хр-р-р... — добела стиснув кулак на рукояти меча, вампир повернулся с таким трудом, как будто, волею неведомого Пигмалиона, превратился в каменную статую. Но, принуждённый таиться и не желающий причинить зла безвинному трактирщику, Аделард бросился вон из конюшни...
|
Аделард и не думал бояться девичьих рук. Напротив, затаив дыхание он поднялся навстречу вошедшей, преклонив голову и сожалея о непотребном своём виде. Если Новый Рим, град Базилевсов, и был звездой востока, то шевалье готов был поклясться в том, что свидетельствует в сей миг звезду запада. Об этом Аделард и сообщил, глубоко поклонившись. Теперь похабные мысли казались ему неуместными и даже грубыми — а немногое может показаться грубым существу, сожравшему давеча с пяток живых овец.
— Уверен, что кровь моя вне опасности, хотя сердце молит о помощи, — не отрывая глаз от перелива газовых вуалей, проскрипел Аделард и поскорее откашлялся. — Признаюсь, за время долгой дороги путь мой голос отвык от созвучий мелодии, но... песня способствует воспоминаниям не хуже давно забытого мной терпкого родосского вина. Отчего бы и нет? Леди Аврора, прошу вас играть так, как наигрывали бы в лад неспешному ходу застольной беседы. А я...
Аделард взглянул на звезду за окном, на сей раз бывшую звездой уже севера. В ночном воздухе он почерпнул отваги и договорил, едва уловимо смущаясь:
— ... а я буду петь. Вернее, говорить. И пусть мой рассказ будет прерван, едва наскучит.
Ладони Авроры заскользили по струнам, наполняя звёздную майскую ночь тёплым перезвоном. Улыбнувшись служительнице — «Право, как жаль, что, верно, делит она не только благосклонность Филиппа, но и постель» — Аделард заговорил мерным речитативом. И его голос приобрёл ту мелодичную плавность, которой всегда отличался от грубых голосов солдтани и отцовских сотрапезников.
— Во многих я землях
Был, добрый Филипп,
В царстве Бургундии
Род мой возник.
Во многих походах
Часть жизни отдал.
Я видел Рону, видел Милан,
Где и сей день правит герцог-тиран.
Ступать доводилось моим сапогам
По камню Эльзаса, италийским холмам.
Видел альпийский я снежный венец.
В германских лесах побывал, наконец.
Но ни при очах, ни в жизни моей
Не видел я ярче столичных огней,
Чем те, что над гладью пролива Босфор
Однажды возжёг имперский орёл.
Аделард говорил, и в его словах как живые расцветали панорамы города на семи холмах: Нового Рима, Византия, Константинополя. Во всех цветах поднимался ражий вал могучих Феодосиевых стен, что двумя кольцами охватили город на мысу близ залива Золотой Рог, что между Босфором и Мраморным морем.
— Представь себе сонм роскошных садов,
Что к морю спустились с зелёных холмов.
Представь шум базаров, их гомон и крик,
Вот он достигает и стен городских!
Представь цитаделей вечный дозор,
Владык-ортодоксов во злате убор.
Рассказывал Аделард о сотне каменных башен — девяносто шести, конечно, но в таких тонкостях рыцарь был не сведущ. О великолепных Золотых Воротах, чрез которые входил в столицу Европы и Азии главный торговый тракт. Говорил о районах, и о тех людях, с чьей помощью когда-то перебрался в Италию, чтобы затем вернуться назад по велению сира… и вновь пуститься в путь на купеческом корабле:
— Правит в Галате торговый патент,
Золото Генуи, кастильский адвент.
Союз коммерсантов, арматоров порт:
Дож из Венеции — вот кто там лорд.
Влахерна — вот юдоль утех и пиров,
Для тех, кто фараоном по следу отцов
Стал, унаследовав виллу и слуг,
Где сам император — сосед твой и друг.
Аврора играла, а тесная комната сменялась величественными интерьерами нового дворца Алексея Комнина, военачальника и героя, поразившего болгар, арабов и сельджуков, вернувшего былое величие умирающей стране.
— Представь его своды, что выше небес,
Средь блеска алмазов воссел базилевс,
И два титана, два льва золотых
Порядок блюдут у ступней у чьих.
Алых шелков льётся река,
Сапфир, изумруд? — то скучно! Едва
Ль во Влахерне найдётся такой,
Кто роскоши меньшей ведал, чем той.
Однако едва ты свой взор обратишь
К тем берегам, что за морем из крыш,
Берег иной увидишь здесь ты —
Это шумит океан нищеты.
Ещё многое поведал Аделард. О роскоши и блеске восточных дворцов, о лихорадочной как пляска Святого Витта придворной чехарде и многочисленных сварах между армией, купечеством и земельной аристократией. О несметных ордах варваров с востока и севера, о предательстве германских наёмников, о Папских планах. Только приметив, что даже положение туч за окном давно уже поменяло себя, Аделард перевёл дух.
— Пусть здесь я умолкну, месье Филипп. Иначе, видит небо, я готов неделями вести свою повесть. А, должно быть, на приёме у Его Высочества мне неминуемо зададут схожие вопросы — вы будете скучать, наперёд узнав сразу всё, — не удержавшись, шевалье метнул взгляд в сторону Авроры — скучала ли? Противен ли он ей?
-
-
-
-
Ну елки палки как играть после этого.
-
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
Шедевр
-
|
-
Надеюсь Аделард вернётся и надерёт пару задниц!
|
Запрокинув голову на вал соломенных подушек, Аделард отдался на волю музыки и скользящих среди одежд четырёх ладоней. С едва слышным скрипом шнурки, соединявшие кожаные полы кафтана, разошлись в стороны. Воды колодцев не могли очистить дорожное платье как подобает, но юноша и девушка не обращали внимания на пыль и ожоги. Филипп играл, а уступившая ему инструмент Аврора с нежностью касалась языком грубых рук Аделарда, что повторял с другой стороны греческий слуга. И, в сравнении с по-юношески гладкой их кожей, Аделарду казались ужасными его уродливые и ветвистые шрамы. Казались ужасными отнятые мечом пальцы, сломанное ударом дубины предплечье…
Почему-то рыцарю хотелось плакать.
Купаясь в озере тончайших шелков, он нашёл среди них жар ничем не защищённого тела и привлёк Аврору к себе, позволяя ей наполовину выскользнуть из затейливой вязи одежд. Как никто знал Аделард, сколь желанен плод, над которым ты не властен до конца, как он красив. Власть опьяняет, но, лишённый загадки, мир блекнет, растворяясь в бесконечной череде ночей. И, опьянённый, он искал.
Но сегодня… Сегодня звуки лютни обещали иную ночь, и стремительные молодые тела вторили им, войдя с наивной непринуждённостью в одинокое путешествие рыцаря из города Вивье. Горькие слёзы обратились отчаянным желанием: невыносимо сладким как последний бокал, подаваемый обречённому на смерть.
— Пой свою песню, добрый Филипп. Мы внемлем.
Глаза Аделарда закрылись, позволяя одиночеству исчезнуть в нарастающем буйстве эмоций и ощущений. Тоска отступила. Он желал продолжения, и сквозь прилившую к губам и щекам кровь нечётко сознавал, сколь внимателен взгляд Филиппа. Напротив даже, присутствие участного зрителя обратилось будоражащей пряностью, заставляя Аделарда с силою привлечь к себе затылок Архимедиуса и впиться языком в по-мальчишески неумелые мягкие губы. Он с жадностью кусал их, чувствуя как юноша — по знакам ли Филиппа или своей воле — лихорадочно избавляется от повязки, как его тело вздрагивает, а сердце торопливо стучит не то в опасении, не то в предвкушении. И кто знал, чего было больше в этом союзе: слёз или вожделения.
Аврора распустила завязки на тёмной рубашке, взвинчивая пляшущее в темноте сознание Аделарда зовущими объятиями. Шевалье осознал, что торса касаются уже не пальцы, но аккуратные груди с точками тёмных сосков. Из горла Аделарда вырвался тихий стон, а девушка с грацией кошки из далёких гор Хорасана взлетела на него, в едином слитном танце избавляя себя от последних одежд. То не заняло времени: вуали уже лежали поверх шелковистой талии, серебрясь в лунном свете. Стройная, обнажённая, Аврора подняла руки к потолку, складывая их в змеином представлении так, что под грудью обозначалась дуга рёбер. Архимедиус вскинулся к ней, откидывая шёлковый туман прочь, и со щемящей сердце болью Аделард понял, как многого он навсегда лишён. Как раскованы, юны и соблазнительно красивы эти вчерашние дети, которые могли бы быть братом и сестрой — кроме того только, что немногие близнецы способны так недвусмысленно ласкать друг друга, переплетая бёдра и уста. Аделард скользил по ним взглядом, направляя руку юноши к теням внизу живота. Тот застонал, не в силах сдержаться, инстинктивно начиная движения в противоход своему кулаку.
Нетерпеливое возбуждение подростка передалось Тореадору. Аделард вновь рванул Архимедиуса к себе. Затем приподнялся, позволяя Авроре распутать пояс штанов, и задохнулся словами, когда черноволосая голова опустилась меж его ног. Песня Филиппа лилась аккомпанементом в такт бурлящим волнам экстаза, что горячий язык поочерёдно приносил любовникам. Дрожь удовольствия и давно забытый галоп вновь скачущего в ослепительном нигде сердца бросали Аделарда то в изнуряющий жар, то в предсмертный холод. С мычанием отстранив Аврору, роняющую с губ длинные нити слюны, Аделард подхватил девушку. С непринуждённой гибкостью Аврора поднялась над крепким животом рыцаря, раскидывая руки с игривой улыбкой. Нетерпеливо качающий бёдрами точёный силуэт заставил шевалье вскрикнуть от наслаждения — и Аврора сама направила его внутрь, прикрыв глаза. Как многое отдал бы Аделард, чтобы знать, чем объяснить то выражение — удовлетворением или понукой… И была ли, в конечном счёте, ему разница?
Архимедиус стал на колени, обращаясь то в сторону лежащего на спине Аделарда, то к закушенным докрасна губам Авроры. Он переводил поцелуи в укусы, оставляющие синяки на коже грудей, и цеплял языком резко обозначенные от напряжения ключицы обоих. Под ладонями рыцарь чувствовал пот, покрывающий его спину и бёдра, и вот уже он сам приник к мальчику, поднимаясь языком от острых коленей к талии. Архимедиус навис сверху, не отрывая от его лица расширившихся глаз и позволив Аделарду вобрать себя до самого горла. В эти секунды рыцарь не видел, но знал, что вспыхивает и расцветает над его изуродованным шрамами телом продолжительный поцелуй между юношей и Авророй.
Даже на смертном одре не признался бы Аделард, что по своему желанию дал происходящему случиться именно так. В долгие годы жизни он понял: не будешь насильно достоин любви. Мановение пальцев Старейшины, пусть обожаемого благодаря силе Уз, не сделает желанным то, что делаешь поневоле. Не умея овладеть контролем над пустившимся в страстную ярость соития телом, он отдал им шанс. Пусть самое драгоценное, самое уязвимое, что есть у юной души, молодые слуги подарят друг другу — тепло финального поцелуя, скреплённое последней нотой…
И последовавшие в конце печальные аккорды явились своего рода квинтэссенцией прелюдии, но продолжения не последовало. Все трое замерли на беспорядочном ложе. В окне забрезжил рассвет. Филипп с преисполненным трагизма видом молча поднялся, закрыл окно. Аврора сладко спала на плече Аделарда, а Архимедиус неотрывно смотрел на вампира.
— Подними голову, — тихо произнёс Аделард, мягко лизнув ранки на мирно вздымающемся плече девушки.
Архимедиус осторожно приподнял подбородок, зажмурившись словно в ожидании удара. Аделард не держал сомнений, что юноше уже приходилось проходить через это — возможно, что от него он ждал мести.
— Не закрывай глаза.
Мальчик побледнел, едва заметно приподняв веки.
— Не закрывай.
Как загипнотизированный, тот уставился в потолок, щедро подняв голову. Аделард медленно приблизил лицо к беззащитно подставленной шее, ясно ощущая напряжение, охватившее всё тело несчастного, и так же медленно коснулся иглами клыков нежной как мягкий мрамор кожи. Глаза уставшего мальчика заволокла пелена эйфорического счастья…
Аделард не позволил себе сделать более двух осторожных глотков. Он отстранился, и Филипп проговорил:
— Пришел рассвет, мой гость. Теперь же нам, проклятым созданиям, настало время укрыться в норах, забыться сном, избавить мир овец от своего присутствия.
— Печаль истории, что вы поведали, сравнится лишь со щедростью, которой я стал свидетель, — так же тихо откликнулся Аделард, словно по негласному сговору не упоминая необычные обстоятельства беседы. — Я вновь благодарю вас, добрый сир. И пусть завтрашняя луна принесёт нам удачу.
-
Я даже не знаю, как откомментить этот шедевр.
-
Провалился на тысячу лет назад. Отлично.
-
За педогрека и романтизм xD
-
Совершенно внезапная замена скучной лекции))
-
Сир Аделард прекрасен. Как жаль, что мы его больше не увидим. Увы.
|
-
аппетитной селян...
Настоящий подросток!)))
|
-
-
Рон прикусил язык, а вместе с ним — и готовый сорваться вопрос, не собирается ли Томми стать лагерем между Скамьёй На Сорок Пять Северной Широты и Скамьёй На Двадцать Секунд Южнее. Отличное, стратегическое место. Как раз подавлять краснокожих.
Чуть не упала под стул от смеха. =)
|
|
-
За Аделард-спик. Стиль действительно заслуживает плюса. =)
|
|
-
"Да, мой капитан!" )))
Красава.
|
Сколько с той поры минуло лет? Сколько воды утекло? Не раз и не два приходилось рыцарю путешествовать в тесном саркофаге, но последняя из тех дорог приходилась на время, уже почти позабытое и отцами ныне живущих. Теперь же склеп, лишённый ненужного воздуха и лишнего света, вызвал судорожный ужас, а не привычное чувство спокойной безопасности. Возможно, роль свою сыграло то, что Аделард поместился в него против своей воли. Закрывая глаза как младенец, напуганный скрипом под старой половицей, шевалье пытался справиться с собой, и у него не получалось. Тело само собой содрогалось в деревянном гробу, начиная то лихорадочно колотиться плечами о стенки, то царапать грязными ногтями крышку. Он пытался заставить себя лежать смирно, но каждый раз, как пятки толкались в преграду, накатывали отчаянные судороги.
— Дурак, корчмарь не станет копать глубоко, — вслух говорил Аделард, зачем-то переходя то на греческий, то на итальянский. — И ты, верно, понравился ему. О, добрый месье! Выделил тебе ящик, а не бросил в яму, не привязал к шее камень и не велел спустить ко дну реки.
Но слова превратились в тарабарщину, которую выплёвывали дрожащие от страха губы. На них застыл вкус земли. Невнятный вопль последовал за словами. Почти плача, Аделард ударился лицом о деревянный кров над собой. Так плачет котёнок, уже достаточно взрослый, чтобы понимать, зачем мозолистые руки хозяюшки пихают его в мешок да суют в лужу. В сознании вставала лавина чёрной сырой земли, нагромождённая над ним как погребальный холм, как магометанская пирамида. Корчмарь засыпал гроб мириадами маров этой земли. Гроб падал всё глубже в бездну воображения, скрываясь не только от глаз людей и слепоты червей, но от самой внешней тверди — падая туда, где кипит христианский ад; где в ахроматическом безвременье Космоса сторукие исполины-Гекатонхейры стерегут титанов в Тартаре.
За первым ударом последовал второй. Аделард завывал, разбивая лицо о дерево, но последними усилиями воли заставлял себя не шевелиться иначе. Ему нужно было победить этого нового врага. Такого следует одолеть быстро, а уж позже заботиться о пропавших мече, сапогах, доспехах и письмах. Аделард умел понять, какой есть самый страшный из воинских противников — имя ему обессиливающий ужас. Ужас, заставляющий тебя бросать копьё и в ужасе падать ниц перед гремящей волной конницы, которую тебе же полагалось сдержать.
Аделард бывал в строю. Никакая из битв, по мысли военных доктрин грядущего должная променять копья на арбалеты, не сможет так страшно, так иссушающе-подлинно указать на скоротечную мерзость жизни, как яростная, вонючая, отвратительная в самом худшем роде телесная свалка. Многие десятки мужчин, встав плечом к плечу и обдавая застарелым потным миазмом лица друг друга, стоят в полный рост. И, закрывая солнце, несётся на них гигантская пыльная туча — конный клин. Когда оглобли-копья с хрустом застревают в бьющихся крупных тушах лошадей, когда в грязь падают друзья и враги, поражённые метательными дротиками, каменными шарами или просто ударом конской груди, когда ломаются пики, немногие остаются стоять. Эти немногие, вопя для храбрости, кидаются друг на друга. Иногда воспалённый взгляд замечает, как ноги топчут ещё дышащие лица, выдавливают шаткие жёлтые зубы или перекрывают воздух в груди, над которой сошлись горе-воители. Потом менестрель сложит песню. А до того эти сильные, закалённые долгими дорогами мужчины исступлённо обрушивают удары на щиты и выступившие из-за них конечности. Никто не убивает одним ударом. Трещат те щиты. Палками, копьями, мечами бьют по стопам, по пальцам, по кожаным шапкам. Оглушённых валят на землю и режут, и потом верещат от страшной боли, когда чужие вилы начинают наматывать кишки, как водоросли наматывает багор лодочника. Это ужасное зрелище. Это зрелище в той полноте демонстрирует ничтожность человека как существа духовного, что поневоле проникаешься симпатией к тигру, никогда не убивающему агнцев массово.
Что хуже, затем ты обязан продолжить. Маховик битвы раскручивается. Здесь конная атака сломила строй пехоты, и бородачи-всадники уже мчатся следом, с наслаждением охаживая спины бегущих франкскими топорами на длинных рукоятях — варварскими пародиями на римские долабры. Но там, там пехоте получается устоять. Там начинается резня, душная и тесная как гроб. Когда открывается твой сосед, ты прикрываешь его щитом, а когда открывается враг — ты вгоняешь рогатину под рёбра в цветастом тряпье, налегаешь на неё. Ты чувствуешь чужой вес и бьющую в глаза тёплую вонь из расслабленных смертью чресел. Ты не добиваешь. Раненый враг — уже не враг, его добьёт тот, кто шагает следом. А ты уже ищешь новый бок — и так до тех пор, пока твой сосед не осядет на землю, и ты не получишь дрын или широкий тесак, наскоро перекованный из плуга, уже под собственное ребро. Потом придёт конец.
Но если ты бросишь оружие, если ты побежишь, он придёт много раньше. С каждым разом, когда ты сдаёшься, всё труднее устоять перед пыльной тучей. С каждым разом руки будут слабеть всё скорее, наполняясь невесомостью как лапки тряпичного мишки. Поэтому орут на голытьбу-новобранцев, на молодых всадников, на всех. Чтобы вопли, страх, злость и паника хлестнули труса под зад, и чтобы он удержал оружие в первый раз.
А во второй... во второй будет проще.
Аделард лежал, трясясь в ужасе, и ждал, пока насланный теснотой могильника ужас отступит. Ждал, не пытаясь выбраться.
Надо только ждать.
Во второй будет проще.
-
Как всегда: радость несущие простынки.
-
-
Во второй будет проще.Так все говорят ;)
-
До мурашек и дрожи. Шикарный пост!
|
-
Интуиция подсказывает, что это было ошибкой.
-
— Вор! Ограбитель!
... Убивец! Так же и помереть можно... от смеха =)
|
-
Сир Аделард прекрасен в гармоничной цельности своего образа! А ещё он добрый, Тореадор, рыцарь и няшка!))) Отлично. Приятно почитать)
|
|
-
-
Из двух шагов сделать эффектную театральную сцену. Браво :)
|
-
-
Каково, скажите на милость, быть Владыкой Ночи, которому не хватает денег на столичный трактир?
Ты, как всегда, хорош в подобных маленьких вкусностях, делающих посты шикарными :)
|
Ещё много веков пройдёт перед тем, как назовут Париж «Ville Lumière», Городом Света — а свет уже сиял над ним, вставал на защиту этих стен. Сир Аделард закрылся рукавом, осознавая ужас своей ошибки. Гомон голосов и скрип тележных осей нахлынули на него разом, словно подняли запруду на полноводной реке — и вот, растерянный, восхищённый, рыцарь пытался найти себя в потоке людей. Должно быть, кабы не солнце, милостиво напомнившее о себе, он бы и остался стоять средь дороги, пока не вспыхнул факелом.
— Ну ж! Посторонись! — крикнул кто-то.
И понятное вроде бы дело, что, встреть тележный погонщик вооружённого мечом человека на лесной дороге, не кричал бы он ничего — а, наверное, положил бы на колени взведённый арбалет (если бы сам не застрелил в упреждение), но никак не вязался его хозяйственный голосок с тем мраком, что изо дня в день приходилось наблюдать Аделарду по дороге через Францию. Земля, где жестокие графы и вожди рвали друг другу глотки, коллективно содрогаясь то от топота германских армий, то от зычно ревущих норманнских орд, не ведала покою. Рекой лилась кровь. Делили всё: дочерей и постели, домены и святость. Епископы нанимали оружную голытьбу на охрану монастырских отар и виноградников, аббаты сладкоречиво взывали к десятине, герцоги короновали шуринов да деверей, не забывая вогнать нож под рёбра зазевавшемуся соседу, а страдали те, кто не мог подняться на свою защиту. Впрочем, слыхал Аделард, что и поднимались. Много можно услышать, уезжая вечером с постоялых дворов и перехватывая обрывки запальчивой брани или неспешных бесед. Кто клял попов на чём свет стоит, а кто говорил, что это попы на Соборах клянут анафемой тех, на ком он стоит. Поборы росли, ширились оброки, права феодалов выдумывались на скаку или от скуки; а, кроме прочего, много слышал Аделард о том, как плох сам король Филипп, что пытается отбиться от оравы своих «вассалов» как от стаи бешеных псов и то одному, то другому объявляет войну. Поди, впору благодарить небо за то, что при подъезде к Парижу Аделард увидел засеянные пшеничные поля, а не горящие рощи и головы осадных башен. К большому счастью, в сей день никто не собрался воевать с королём Франции под Парижем.
Но вот, едва не сбитый с лошади бортом телеги, Аделард лавировал среди плеч и корзин, закрываясь как можно от первых лучей дня. Здесь, окрест Парижа, хотя бы видимость порядка позволяла почувствовать себя в безопасности и поднять дом за пределами городских стен. Сеньор Сантазимо из Милана, который, поди, в последний раз самолично выезжал из-под защиты города половину столетия назад, говорил, что помнит Париж как мрачную цитадель на острове среди реки, но размах укреплений свидетельствовал, что итальянский Мастер ошибся. Город давно стал больше. Поди, тупоумным франкам он и вовсе казался колыбелью Ойкумены.
Но проклятье! Как обжигающе горяч ты, безжалостный солнечный свет!
Всё больше правя коленями, Аделард, натянув на лицо ветхие останки шарфа, поскакал к трактиру. Очарование отступало, всё яснее сменяясь опустошительным ужасом, который несла восточная заря. Рыцарь почувствовал, что ещё недолго — и он не удержится ровно в седле, привлекая ненужное внимание...
-
-
Аделард - натуральный вампир клана Тореодор! Даже на солнце горит, как то по Тореодорски... :)
-
-
|
-
Очень по-подростковому. =)
|
-
Нереально круто. Каждый пост эпизода бы плюсанул)
|
Конечно, рыцарь едва ли сразу обратил внимание на этот факт. В первые мгновения он напряжённо озирался в темноте, готовый одним движением выхватить меч и вступить в новый ожесточённый поединок. Потом мрачная линия губ расцвела в улыбке, становившейся всё более открытой — с чувством огромного облегчения Аделард принял шею Перрина в объятия и благодарно похлопал его по холке.
— Да, — признался Аделард, — не будь ты смела и стойка, глотал бы я пыль на Дороге Роз ещё многие ночи. Да, Перрин, «Скала», скоро мы едем в Париж. Перед рассветом нам придётся быть в иной деревне, куда я планировал добраться твоим шагом. Но теперь придётся скакать быстро. Постой же, я проверю твою поклажу.
Здесь и открылась ужасная тайна, которую тяжело было приметить во мраке овчарни. Проверяя тубусы с драгоценными письмами и прочий скарб, Аделард вдруг опустил руки и его улыбка померкла, с чем лицо приняло прежнее выражение малоприятной вселенской тоски. Рыцарь сжал руку до хруста костяшек в кулаке, изо всех сил сражаясь с горьким желанием осатанело бить им не то стены, не то земляной пол. Всё, чего касался мертвец, едущий в ночной тьме по Дороге Роз — всё умирало вместе с ним! Ужасная судьба! Как будто Бог в назидание лишил его права совершать добродетельные дела, обращая в пепел любое начинание. Заскрипев крупными неровными зубами, Аделард из Вивье уткнулся в лошадиный круп, бессмысленно гладя новообретённую лошадь — единственное существо, по иронии злого рока способное разделить его бессловесную скорбь.
Бургундский шевалье читал Книгу. Он владел языком Писания и знал, что когда-то Господь проклял Каина. Для Аделарда это случилось в «некий далёкий день», поскольку он не умел грамотно измерять такое большое время. «Разве я сторож брату моему?» — лживо воскликнул тогда первый убийца, но был клеймён и изгнан, обречённый вечно скитаться в одиноких полях. Возможно, бессмертные и правда продолжали свой род от него, разделив не только имя, но и жуткую судьбу? И хотя теософ задался бы вопросом, отчего Господь, изгнав первого убийцу, «делал знамения», чтоб всякий не убивал его — не было ли убийство уже открыто родом людским, а личина Каина лишь трусливо покрыла грех, больший первородного — Аделард был далёк от критической теологии. Едва дрожащими руками он отстегнул сумку и оставил её рядом с пеплом. Он знал, что женщина поймёт, зачем чужак усадил волчат в свой собственный плащ и бережно укрыл. И поймёт, кто повинен в их смерти. Не к лицу рыцарю и мужчине было так мелко мстить, но Аделард из Вивье в эти секунды ненавидел всех и каждого в этой деревне.
Стараясь занять свой разум насущным делом, он взял себя в руки и продолжил начатое: дом. Дом ещё требовал обыска. Оставался подпол, а для того полагалось засветить факел и нырнуть вниз.
-
-
Жизнь без драмы порой невозможно. Но нежизнь состоящая целиком из драмы? Истино вампиризм проклятие!
|
В период с 2001 по 2003 год автомобильный концерн «БМВ» выпустил серию рекламных короткометражек, прославившихся участием Клайва Оуэна и специальным призом Каннского кинофестиваля. В одном из тех мини-фильмов жизнь или смерть могли определить будущее абстрактной африканской страны. Темнокожему мужчине, везущему через неё таинственную посылку, был задан вопрос: «Чего стоит жизнь одного человека?»
Чего стоит жизнь одного человека, а?
И вот теперь Рон, торопливо шагая по пустым улицам и втянув голову в плечи, без устали задавал себе этот вопрос. Чего стоит жизнь одного человека, что ради интереса к ней ты, Овцерон Фолк, тащишься по улице вместо того, чтобы спокойно спать? Почему ты делаешь это? Ты что, кретин?
Кто хоть когда-нибудь тайком выбирался из дома по ночам, хорошо понял бы и физическое состояние Рона. Подростку безумно хотелось жрать, но, при этом, съеденные вечером бутерброды с зерновым хлебом и шоколадным маслом из «Рейнбоу» неприятно просились наружу. Кусачий ноябрьский холод вдвое сильнее вцеплялся в оголённые нервные окончания, заставляя синаптические цепи регулярно содрогаться в спазмах. Этот холод прошибал Рона от головы до пяток, хотя Фолк предусмотрительно надел под тёмный дождевик не только свитер, но ещё и толстовку с мордастой эмблемой своих любимых «Тимбервулвз». Чтобы избавиться от дрожи, Ронни временами переходил на ровный бег, срезая относительно оживлённые даже ночью участки — бетонный плац перед круглосуточным дайнером для дальнобойщиков или центральную часть Мэйн-стрит. Он старался побыстрее пересекать и перекрёстки, боясь попасться на глаза какой-нибудь поздней машине, где будет сидеть знакомый и обязательно предложит подкинуть до дома. По счастью, таких было мало. Вернее, Ронни вообще не встретил ни одной узнаваемой машины. Только грузовики у дайнера и низкий седан, проехавший по Мэйн на север. Ронни не знал, кто мог поехать по Мэйн на север в половину первого ночи, да и плевать хотел на это.
Других машин так и не появилось — городок действительно спал, а во сне преображался в призрачный оттиск самого себя. Не было того Редстоуна, который частенько набивал Рону оскомину своей простоватостью: обшарпанными боками белых трейлеров в парке-кемпинге, нелепыми завлекательными вывесками, одноэтажными сувенирными лавками и пыльными жителями. Был Рэдстоун, сошедший со страниц романов Стивена Кинга, где из густых лесов наползал туман, а мусорные баки у задних дворов глухо скрипели, заставляя подростка дёргаться как эпилептик. Ко всему прочему, до упора затянутый капюшон неприятно намок, а слипшиеся под ним волосы норовили слезть в глаза. Руки в перчатках адски чесались. Только дыхание Фолка оставалось относительно спокойным, тая в почти ледяном дожде маленькими облаками. Но каждый раз, когда возникал позыв повернуть обратно, Ронни вспоминал про МакНевилла, про засевшую у телефона Ким, про дурацкое пари с собой — и, конечно, про лежащий в наружном кармане энергетический батончик из прессованной смеси яблока, малины, корицы и шоколада. Производитель утверждал, что такими кормят солдат США, но Фолк-то знал страшную правду: всё обстояло хуже — ими кормили плавательную команду школы «Пайнкон», настоящих зверей в обличье зверей!
Ровно в час, озябнув вконец, но отважно улыбаясь своим мыслям, Рон подошёл к автобусной остановке у школы, казавшейся неуместным огрызком стекла и пластика посреди вытоптанной обочины. И, конечно, никакого Томми здесь не было. Не появился Томми ни через минуту, ни через пять, ни через пятнадцать. Когда цифры на дисплее телефона показали десять минут второго, Фолк с неохотой отлепился от стекла с огромным маркерным сердцем и нецензурно адаптированной подписью «Грег + Стейси». Он понимал, что если наберёт домашний МакНевиллов, хоронить его будут в цилиндре для урановых стержней.
«А мобильника у этого идиота до сих пор не завелось» — тоскливо осознал Рон. — «Кидала!»
Мальчик ещё немного потоптался на месте, собираясь с духом. Очень захотелось позвонить Кимберли прямо сейчас, но Ронни ограничился сухим сообщением «Начинаем операцию!» и переставил телефон на полностью беззвучный, даже без вибрации, режим.
Путь от остановки до задней стены бассейна Фолк преодолел за полторы минуты. Чтобы не карабкаться вверх по скользкой от дождя траве, Ронни поднялся на школьный холм по широкой дуге, двигаясь всё тем же экономным бегом. Так подошвы коротко и сильно ударяли в землю, не успевая соскользнуть. Перед углом бассейна подросток сбавил шаг, приближаясь к знакомой нежно-персиковой стене «любимой школы» совсем крадучись, а возле нужного окна вовсе остановился. Рон уже положил руки на подоконник, как вдруг услышал доносящиеся откуда-то голоса. Голоса! Фак! Резко присев под стеной, Фолк завертел головой, пытаясь определить направление звука.
|
-
И да, судя по книге правил касательно моей Внешности, я неплох собой, хули она... :D
Действительно, хули?! :D
|
-
Рыжие квадраты бесконечных полей Айовы, каменистые склоны Небраски, пыльные прерии Канзаса... может быть, он был даже в хвойных дебрях Вайоминга или изумрудной бездне Монтаны...
Вот я сейчас словно сам на харлее промчался по-всем этим местам.
|
-
Давай, Адди, спаси лошадку! =)))
|
-
Плюсомет остыл! Это божественно!!))
|
Шевалье застыл над поверженным великаном, не замечая ни с блеянием разбегающихся овец, ни даже волков, метавшихся где-то в сенях. Со стороны могло бы показаться, что, будто компенсируя невероятную скоротечность схватки, его тело возвращается к естественному ходу времени. Как будто огромные часы, исполненные в небесной стекловарне, ускорили песчаный ручей, просыпающийся из склянки грядущего в минувшее, чтобы нагнать искру по имени Аделард из города Вивье. А потом время возродилось вновь: вихрь эмоций закружил, опрокинул Аделарда. Вновь перед глазами стала картина антропоморфного чудовища, вновь полыхнули, чтобы угаснуть навсегда, зелёные буркала. Из недр этой бури, где сплелись запоздалый страх, пьянящий азарт, беспокойство за скакуна и даже тонко звенящий голос ужаса, родилось новое чувство. Оно набрало силу, оно воспрянуло к жизни; оно разгоралось всё сильнее, сметая ушедшую тоску и даря забытую Проклятым радость. Радость победы, что была для Аделарда сродни вкусу vitae. Рыцарь победил чудовище!!!
«Всё-таки... я победил... я победил чудовище с Дороги Роз. Я победил! Я! Я! Я!»
Заскрипели отвалившиеся в стороны ворота, впуская в овчарню тусклый лунный свет. В зыбком полумраке из недр пристройки показалась высокая фигура рыцаря, с усилиями волочащая по земле огромную тушу, насквозь пронзённую мечом. Привыкшим к вечной темноте глазам Аделарда хватило бы и такого света, чтобы рассмотреть в деталях личину громадного демона. Рыцарь сапогом перевернул его на спину, обеими руками взявшись за рукоять и вытаскивая лезвие из раны.
Преисполненным ритуальной торжественности жестом рыцарь поднял клинок над собой. Тёмная кровь на металле переливалась в лунном свете оттенками винно-красных шелков. В эти мгновения мрак под небесным сводом наполнился для Аделарда перебором густой греческой лиры и он заговорил речитативом, используя язык Старой Эллады:
— Сё, вот ещё из тех, кто пал пред мечом мертвеца. Ты лежишь, поверженный моею рукой, и так, по праву сильнейшего я, Аделард из бессмертного рода Арикель, забираю твою кровь и твою жизнь, ибо так установлено судьбой. А я...
Голос Аделарда, обычно мелодичный и стройный, наполнился едва сдерживаемой ненавистью. Незнакомые античному слуху имена звучали грубо в обертонах старогреческой речи. Меч рухнул вниз, пронзив уже мёртвое сердце ещё раз. Навалившись на клинок, Аделард тяжело провернул его в ране, подняв лицо к небу. А потом, вырвав к себе, провёл языком по лезвию, узнавая и запоминая кровь. К виду Аделарда возвращались обыденные человеческие черты — усталость, насмешливый тон и всё то другое, что возвращало рыцарю не столько вид, сколько ощущение человека. Вампир — Зверь, Дьявол! — одержимый единственной фанатичной жаждой всё новых побед, отступил в тень, защитив другую половину собственной души.
— Я... буду жить вечно... кстати, об этом. Лошадь! Ты там жива?
-
-
Восхитительно искренние эмоции!
|
-
(3+1) + (3+1) + (4+1) + (7+1) = 21 УРОН ЗА ЛОШАДЬ И ДВОР ВЫСТРЕЛИЛ В УПОР
Орнул)
-
|
-
Ездит на байке и кадрит Арли Дэвидсон
Блин! А это действительно смешно!)))
|
|
-
Надеюсь, что все-таки обойдется без собак.)
|
-
Я не глупый, я узкоспециализированный!В точку!
И - чёрт, надо запомнить это выражение...
|
«Синий монстр» вернулся к дому номер 47 по Вест-Мэйн-стрит уже в глухих сумерках. На утопающей в зелени аллее стояла тишина, нарушаемая только скрипом рессор и ленивым фырканьем мощного восьмицилиндрового сердца. Заведя тяжёлую машину на пустующую подъездную дорожку, Рон повернул ключи в замке и устало запрокинул голову назад, не снимая ладонь с руля. Фырчание и дрожь, сотрясавшие корпус огромной машины, плавно затихли, синхронизируя подростка с молчаливым спокойствием родного дома.
Тихо... так тихо...
Невдалеке, озаряя неярким светом кусок асфальта и газона, сиял фонарь у дома мистера Пенфорда. Чуть дальше несколько ламп и гирлянд освещали нарядный коттедж семьи Хейдерманн, всегда готовившихся к Рождеству месяца за полтора. В похолодавшем воздухе курился пар, поднимаясь над горячим капотом и растворяясь в тусклых отблесках ночного освещения. С губ Ронни, казавшегося слишком маленьким в просторной кабине внедорожника, срывались последние слова недоигранной песни.
На востоке раскинулся сумеречный лес, казавшийся лишённым даже намёка на цивилизацию. Только местный житель мог точно сказать, что Мэйн-стрит идёт точно в обход зелёного клина, чтобы затем влиться в царство бензоколонок, одноэтажных магазинов и других прелестей провинциального центра. Но с аллеи лишь редкий проблеск фар долетал сквозь строй деревьев, окутанный бархатным ночным туманом. Она казалась узким асфальтовым лезвием, бережно поделившим лесную целину на ровные квадраты участков, в центре которых, подобно сторожевым башням Атлантиды, возвышались ухоженные или не очень сборные коттеджи.
Их возведением занимались две строительных компании — мистера Хансена и ещё одна, располагавшаяся в соседнем графстве. На фундаментах домов они всегда оставляли фирменные таблички, содержавшие канализационную схему и номенклатуру типа фундамента. С внезапным отвращением Рон подумал, что его бесит вот так вот сходу знать всё об их чёртовом маленьком городишке. Может быть, занятия мистера Хилла и правда были шансом убраться отсюда? Он бы смог поступить в спортивную школу в Миннеаполисе, просыпаться от рёва машин, а не лая собак или скребущегося в окно барсука. Ронни никогда не понимал, зачем родители Кимберли или Деккера уехали из больших городов. Какой драйв они искали в месте, где даже долбаные таблички на фундаментах штамповал чей-то сосед?
М, Фолк? Если бы мистер Хилл мог помочь вырваться отсюда?..
Рон знал, что родившаяся на ступенях школы идиосинкразия уже никуда не исчезнет. Нет-нет, она возникла даже раньше. Он терпеть не мог мистера Хилла с того момента, как увидел надменный рисунок его бровей, услышал его тон, когда он издевался над агрессивным дураком в столовой, и подозревал, что это чувство взаимно. Подросток размышлял, сможет ли он смириться с мерзкой личностью преподавателя, если тот действительно обеспечит билет на юг. Ведь... ведь как здорово было в Лос-Анджелесе!
Сидя в тишине западной Мэйн, Ронни слушал шелест облетающих листьев, скрипы в железных недрах машины и вспоминал лижущий пальмовые аллеи океан, свежий ветер Калифорнии и ослепительный вихрь жизни Голливуда. Они с папой пробыли там всего неделю, но папа обещал, что они ещё кучу раз туда съездят. «Интересно, а можно уговорить папу переехать в Калифорнию?»
После десяти минут размышлений Рон пришёл к выводу, что мистер Хилл может отправляться к дьяволу. В эти секунды Фолк, подсознательно сравнивая всех подряд с Хиллом, вдруг понял, насколько же в сущности безобиден мистер Робертсон с дурацкой историей города и неумением удержать на себе внимание даже медузы. Почему-то Рон был уверен, что старый учитель никогда не назвал бы отбросом того, кто заработал для школы несколько поводов гордиться.
«Ну давай, ещё купи ему цветы!» — зло оборвал себя Ронни. Цапнув с заднего сиденья рюкзак, подросток выбросился на асфальт и небрежно пнул ногой дверцу, сунув ключи в карман рваных джинсов. В Рэдстоуне не закрывали машины на ночь.
Зевая и шаркая кедами по дорожке к крыльцу, Рон выудил из того же кармана исцарапанную «Моторолу». Рон читал где-то заголовок, будто бы 63% американских подростков имели как минимум один мобильный телефон к началу 2006 года и 71 — к его концу. Оставалось радоваться, что Рэдстоун фигурирует ещё хоть в какой-то статистике, и что уровень связи с логотипом «Сенчури Линк» ровно держит сигнал в их глуши.
— Йоу, пап? Тебя сегодня ждать, офицер?
-
Зачем?! Зачем ты пишешь такие офигительные посты?!? ШИ-КАР-НО!!!)))
|
-
По черной-черной дороге ехал на черном-черном коне черный-черный всадник с красной-красной рукой =))
Атмосферненько =)
|
-
Как быстро персонажи в этой игре попадают в неприятности
|
-
-
— Ты умрёшь, — терпеливо сказал Аделард, не отворачивая лицо от неумелой лошадиной любви — Если ты не сделаешь это, ты погибнешь. Пей. Пей, животное.
Уговоры не творили чуда. Кляча, во все годы беспросветного своего существования познавшая разве что батога крестьян да тяжесть грубо сделанного плуга, не ведала, чью чашу отвращала. И терпение Аделарда не было безграничным. Среди его добродетелей значились и упорство, и отвага, но терпение не занимало в этом симпосии ложе симпосиарха. Сдерживая гнев, рыцарь потрепал лошадь по гриве. Безвинных не полагалось и карать.
— Ну хорошо. Давай я найду тебе воды.
Все таки хороший мужик, этот Аделард)
|
Усилием воли Аделард вернул ясность мысли, заставляя умолкнуть этот голос в голове. Одни и вправду именовали его Зверем, другие говорили, что так звучит шёпот Дьявола, навечно входящий в уши каждого Проклятого с первой каплей неумирающей крови. Для Аделарда этот бессловесный шёпот означал страх. Ужас поднимался из глубин мироздания столь тёмных, что не знали сияния первого огня. Он закипал, принося смутные картины воспоминаний о корчащихся в пламени деревнях, об оглушительном рёве армий над полями древних битв, о висельных деревьях-титанах у дорог... Аделард знал, где порог кошмаров, превращавших его из гордого рыцаря в одержимого, с которыми он сам мечтал сражаться. Он лежит совсем рядом. Стоит лишь отпустить сознание, отдаваться на волю манящих волн — и ужас придёт. Стоит лишь — всего однажды, в какой-то миг — позволить миру потерять очертания, а льющемуся сквозь рассудок шёпоту — взять верх.
Аделард не имел такого права.
Сплетая взмахи меча в филигранную стальную вязь, он отгонял оставшихся на ногах волков...
— Убирайтесь! Убирайтесь вон, ничтожные мерзавцы! — шипел шевалье, пока не осознал, что стоит один среди многочисленных волчьих тел. Только пищание щенят разгоняло воцарившуюся в деревне тишину. Не блеяли козы, не лаяли псы...
С тяжёлым вздохом Аделард из Вивье опустил меч. Ему не требовалось переводить дыхание или унимать бешено бьющееся сердце. Ночной поединок не подарил ему азарта, который дарил при жизни. И, всё же, это была победа! Пусть потрёпанный камзол украсился новыми следами от зубов на голенищах, штанинах и плече, сир Аделард, и так весь покрытый шрамами, не обратил на это внимания.
Он тщательно вытер клинок о шкуру ближайшего животного. Узкое лезвие длиной почти в два локтя по личному заказу Аделарда исполнили в южной Византии. Качеством ковки и сплава он далеко обходил привычные европейские спаты из низкопробного пористого железа, почему и обошёлся рыцарю в полторы тысячи лир (если брать валюту в эквиваленте). Арабская сталь держала заточку втрое лучше и дольше, а ударом достаточной силы Аделард даже мог перерубить деревенские поделки кузниц Европы. В меру податливое полотно нескольких металлических слоёв было обёрнуто вокруг филигранно проходящего ровно посередине ребра жёсткости, уходящего в крестовину и рукоять, обмотанную тонкими полосами вычерненной кожи. Этот меч стоил состояние, а рыцарь всегда заботился о своих инструментах. Аделард с любовью вернул оружие в ножны и занялся клячей.
— Бедняга, — под сухие хрипы, вздыхал он. — Говорил же я тебе, скачи прочь. Ну что тебе стоило...
Рыцарь знал, что животное всё равно не смогло бы убежать. Лошадь была при последнем издыхании. Но добивать её... добивать её не хотелось — это означало, что путь станет дольше и опаснее. Каждый рассвет, встреченный наедине с трактом, грозил смертью. Каждая ночь была жребием, бросаемым против костлявой руки судьбы. Как и многие вампиры, не имеющие верных слуг для защиты, Аделард знал истинную опасность дорог, хоть и провёл в них многие годы. Лошадь была необходима ему, чтобы добраться до Парижа. С непривычной при его внешности лаской, Аделард почесал конягу за ухом.
— Потерпи, Инцитат. Ещё станешь сенатором.
Он решительным шагом вернулся к месту побоища, опять скривившись при виде щенков. Кого они смогут поймать? Бобра? Хромую лису? Да они и до осени так не дотянут...
Поднимая вольчи туши одну за другой, Аделард вдоволь напивался звериной крови, кривясь, сплёвывая свалявшиеся клоки шерсти и богохульствуя:
«Мерзость! Святой Пётр, чтоб тебя, какая же мерзость!»
Закончив трапезу, он окунул пальцы в кровь «королевского» волка и уже с куда большей придирчивостью коснулся их языком, пытаясь различить в стылых нотках витэ нечто... более сильное.
-
Как всегда, тринашка на высоте!
|
Франция.
Много десятилетий не возвращался сир Аделард к её земле, теперь в нетерпеливом ожидании выискивая признаки случившихся перемен и не находя их. Даже недавняя стычка не сбила возвращающегося рыцаря с торжественного лада, хотя гордость и злость долго подначивали его задержаться. Заставляя чувства умолкнуть, он гнал скакуна как безумец и теперь пожинал плоды собственного неразумия. Наверняка кобыла разменяла седьмой год, а событие это произошло в сыром стойле, где её вены набухали флегмой под жёсткой истончившейся шкурой. Надо было давать ей больше роздыха. Надо было... потом мысли вновь уносили шевалье далеко-далеко и лошадь снова брела сама по себе, следуя по границе между тёмной сенью леса и серебряным царством луны.
О, Франция... Страна эта, сколь помнил Аделард подробные напутствия Сантазимо, ныне лежала во власти Филиппа Капетинга. Король приходился сыном Генриху Капетингу из дома Робетинов, взявшего трон несколько десятилетий назад, и варварской королеве с востока. Слава Филиппа была славой монарха столь ничтожного, что его собственные вассалы творили больший след в истории, чем их «первый среди равных». Говорили о воинственном походе к белым берегам Британии, о яростных викингах, идущих с севера... о многом говорил беспокойный сеньор Сантазимо, лишний раз повторяя опасения старика, страшащегося смены веков. Но сама Франция не изменилась в глазах Аделарда, оставшись землёй плодородных холмов и баснословной красоты речных долин, тучных пашен, привольных лугов. Землёй жадных владык. Землёй жестоких людей. Францией.
Землёй врагов.
Половину столетия назад он, Аделард из Вивье, убивал французских солдат, сражаясь под знамёнами империи, которая никогда не была римской. Сейчас, устремляя взгляд на пепельно-стальной горизонт, рыцарь признавался себе, что не может знать, каким стал его дом, какими — сопредельные герцогства. Какой стала земля Лотаря, причина бесконечных раздоров и войн? Когда-то шевалье пришёл к уверенности: засни он сном Патриархов и восстань через тысячу лет, он увидит всё то же — зарево пожаров над Лотарингией, словно проклятой смертью древнего вождя. Но пусть её! А какая судьба постигла Вивье?
Аделард не знал, и синьор Сантазимо ничем не смог помочь ему. Письма и вестовые приходили в его почтенное владение через раз, запаздывая относительно событий на недели, а иногда, особенно по зимним снегам — месяца. Цепочки сведений, соединяющие разрозненные liberum tenementum клана Мастеров, становились всё тоньше, несмотря на все усилия не только земных, но и полуночных правителей — ни Тореадор, ни союзники-Бруха не могли противостоять неумолимой логике истории, гласившей, что в час лишений первой теряется правда. Память, снедаемая пустотой, молила Аделарда изменить курс и отправиться на восток. По звёздам, ярчайшая из которых указала бы путь, Аделард добрался бы до бургундской границы (если такая ещё существует), бросив к чёрту дорогу роз, и легко пересёк бы её. Но Аделард не сделал этого. Его прошлое было мертво. Болезненный стыд взял верх над ностальгией, как брал много раз до этого.
Франция. Его цель лежала здесь.
Едва заметно прихрамывая, вампир продолжил неспешный путь, ведя умирающую клячу на поводу. С трудом перебирающее ногами животное явно радовалось избавлению от всадника и даже храпеть стало меньше, как будто позабыв различие между человеком и вампиром. Лошади всегда относились к Аделарду лучше, чем описывала легенда о римских гусях. Да и ночные собаки не заливались визгливым лаем, как будто прощая бессмертному его присутствие. Аделард всегда любил лошадей. И теперь, под мерный стук копыт по твёрдой земляной полосе, он давал лошади отдых, а себе — время, чтобы глаза могли усмотреть в ночном мраке возможные признаки беды. Не найдя ни шпиля церкви, ни ярких полотнищ на флюгерах, загодя предупреждавших путников о болезни наподобие юстиниановой язвы из описаний Прокопия Кессарийского или иной явной беде, Аделард принял решение. Лошади требовался отдых. А ему — ему стоило расспросить местных, поскольку не хотелось бы заплутать, находясь в такой близости от королевского города.
Всё ещё хромая, Аделард указал своей бессловесной спутнице вперёд, как бы предупреждая об остановке. Он не признавался себе, но его угнетала тишина, опускающаяся на Францию с заходом солнца. Не хватало нервного проблеска факелов, не хватало людей, не хватало вечного шума порта, соединяющего два великих моря... в стране земледельцев и коров совершенно не умели кутить, как кутил новый Рим. Уж лучше беседы с лошадью, чем беседы с никем. Он даже сознательно не давал себе труда исправить повреждённый падением сустав — нет, пусть боль напоминает о совершённой в пути глупости и о нелепой стреле, которая могла поразить и его сердце. Пусть боль вообще хоть о чём-нибудь напоминает. Так, бросив последний пристальный взгляд на густые лесные бастионы, Аделард зашагал чуть быстрее, пытаясь припомнить среди речей миланского владетеля хоть что-то о лордах земель близ Парижа.
-
-
И вновь эти твои замечательные посты-простыни)
Надеюсь в этот раз ты окажешься более боеспособным, нежели один профессор математических наук ;)
|
-
А вот теперь мы увидели Зверя - истинного Аделарда)))
|
-
Почти как восьмиочковый «чёрный», метко положенный в угловую лузу Ронни О'Салливаном.
это же просто aw'som'!
|
-
Подросток заранее решил для себя, что видит очередного из тех фанатов «Американского легиона», которые ревут в голос при воспоминаниях о службе в Национальной гвардии, закатывают удостоверение резервиста в торжественный ламинат и ожидают почтительных восклицаний, когда в их рассказах возникают вонючие форменные ботинки или массовые отжимания под вопли такого же отбитого, только чином повыше.
Прямо в точку! Этот чувак криповый.
|
-
Одно удовольствие читать твои посты. Хотя нет, не одно удовольствие. С ним ещё и радость и куча другого позитива;)
-
Наверняка где-нибудь со стороны в этот момент раздался сдавленный хрюк...
С началом ;)
-
|
-
Это была офигеннейшая игра! Спасибо!
|
— Мне нужна минута!
Альберт Карл едва понимал, что говорит женщина. Гулкое эхо звучало в его голове, заполняя черепную коробку подобно трубным звукам шофаров, по легенде, обрушивших стены Иерихона. Почему на корабле произошёл взрыв? Кто его устроил? Джонни и Вольфганг оказались в ловушке на ловца или отчаянно импровизируют? Неважно. Неважно!
Профессор понимал, что не в силах облегчить выбранный «коллегами», как он сам их назвал, путь. Стой он плечом к плечу вместе с ними — он первый погиб бы от пуль, ножей или Господь знает, чего ещё. Он не мог броситься в реку следом за Донованом. Он понятия не имел, как на живую орудовать топором, до сих пор глупо торчавшим за поясом брюк. Он только мешался бы под ногами. Он всех бы задерживал. Он не умел думать быстро. Он всё это понимал. Но отчаяние Элиотта не становилось меньше. К чему быть профессором, если ты никак не можешь помочь?!
Голубые глаза Альберта Карла пожирали корабль с неподдельной ненавистью, как будто несчастный сухогруз сам стал источником всех зол. Последнее, что у него осталось — это последняя попытка помочь, наверняка такая же неловкая и бездарная, как все остальные — но она ещё оставалась.
Какая-то часть доктора Элиотта отстранённо анализировала произошедшее. Малотоннажный речной сухогруз обычно целиком отводится для локальных грузоперевозок. Если большие суда находятся в нераздельном владении компании или фрахтового брокера, торгующего метражом, то малые зачастую используются на основании коллективных подрядов. Предполагая такую посылку верной, мы получаем корабль-скорлупу, полую изнутри и «разбитую» на несколько отсеков под индивидуального заказчика. Коридоры между ними тесные и едва проходимые, а административные помещения ввиду асектизма могут служить тюрьмой. Это клетка и это лабиринт. Взрыв на полузатонувшем судне практически наверняка превратит его внутренности в железный хаос, который нещадно потрошат вода и ржавчина. Почти наяву профессор слышал лязг лопающихся переборок, низкий гул врывающейся в пробоины воды, стальное месиво, вспышки света... Даже эхо выстрелов вдруг стало звучать так близко, как будто сознание Альберта Карла больше не находилось в его теле.
Он был там. Внутри. Кровь звала Кровь.
Профессор искал Габриэля. Отчаянно, из последних сил, Альберт Карл протягивал ему нить Ариадны, пытаясь подсказать, направить, привести.
Бросайтесь в воду и плывите! Сюда, ко мне!
... озеро Пончартрейн вздувается чёрной массой, поглощая его лакированные туфли.
Нет!
... бездна тянет его в себя. Сон становится явью.
Нет!
... бесполезно. Бессмысленно.
Нет!
«Но вы умирали и мне пришлось вмешаться», — сказал ему Габриэль в ту ночь.
... металлический блин палубы-потолка рушится буквально на головы, лишая происходящее трёхмерного смысла.
Нет!
Южный берег!
«Мне искренне жаль, профессор», — сказал ему Габриэль в ту ночь.
«Вы умираете», — глядя куда-то мимо вооружённых охранников, думал профессор. — «Мне придётся вмешаться».
Путеводная нить. Сияющий луч. Направление. Единственный ориентир во взорвавшейся дымом, огнём и чёрной водой темноте. Профессор не знал, удалось ли ему это, но всеми силами пытался пробиться к тому ощущению единства, которое испытал, когда смог-таки добраться до сознания Примогена перед тем, как начался штурм. Профессор Элиотт звал Примогена к себе.
На заднее сиденье огромного пикапа Альберт Карл смог подняться только с помощью крепкой как дубовая свая руки.
— Этот джип, — только и смог добавить он, закрывая глаза в жгущем душу ожидании. — Не уезжайте без него.
-
Эх, до чего же хороший потомок у мистера Хёрста! *смахивая растроганную слезу*
-
|
-
-
Чертовски обаятельный персонаж.
-
This is the end, beautiful friend
Of our elaborate plans, the end
Of everything that stands, the end
No safety or surprise, the end
I'll never look into your eyes... again
-
Эх, хорошо пишешь, чертяка ;)
|
-
я не встречал никого из вашего рода, кроме дикарей, убийц и кровожадных монстров.
Душевненько)
|
03:57.
Почему так легко бежит время и так трудно уследить за ним, оседлать... успеть? Альберт Карл не знал, имеет ли ещё смысл эта бешеная гонка наперегонки с судьбой. Он просто жал на газ, поверив в единственное, что не подводило его всю жизнь — в магию цифр. 03:58. Он должен уложиться в срок.
Элиотт пролетел сквозь знаменитый Французский Квартал на пределе разрешённой скорости, с визгом тормозя перед пешеходными линиями и грубо подрезая менее поспешных водителей. Тяжёлый джип Априле с трудом переваривал городское управление: американские машины не любят повороты, ещё меньше их любят полноприводные чемоданы с высокой посадкой кузова. Они удобны в сельской местности, но сейчас каждый лишний поворот становился проблемой в квадрате, поэтому Альберт предпочёл скорость дистанции и гнал по Рампарт-стрит как мог, проносясь мимо двухэтажных асьенд и заведений в колониальном стиле. Французский Квартал как будто бы специально не пытались облагородить, оставив его для туристов таким же, каким он был в сороковые или семидесятые. Широкие пальмовые навесы над столиками уличных кафе, уличные же музыканты в широкополых кожаных шляпах и пыльные узкие переулки, наполненные взвесью извести, пыли и бумажными ошмётками — всё оставалось прежним. Даже среди плотно уложенных вдоль тротуара машин выделялись прямоугольные седаны эры мягких диванов и рычагов над рулём. Когда Элиотт выбрался на широкий проспект, именуемый Канал-стрит, он почти физически ощутил свободу. Новая городская застройка полыхала тысячами огней. Пальмовые аллеи поделили широкую улицу на две равных стороны, оставив в центре трамвайные пути. Сияли витрины круглосуточных магазинов и закрывающихся ресторанов, угловатые силуэты правительственных зданий перемигивались рекламными щитами и гостиничные небоскрёбы темнели на горизонте — как две крепости из романов Толкиена, отели «Шератон» и «Мэриотт» пялились друг на друга через проспект, словно соревнуясь в шике гостиничного ажиотажа.
Простояв невыносимые сорок секунд на светофоре, Альберт повернул на юг по Мэгэзин-стрит. Вольный простор делового Орлеана снова сошёл на нет, уступив место тесноте тридцатых годов: рыжей кирпичной кладке, стилизованной под эдвардианский колорит, но тут и там перечёркнутой уродливыми пожарными трапами прямо поверх фасадов. Вот исчезла неправильная трапеция небоскрёба с калёной печатью финансового гиганта «Регионс». Деловой центр остался позади. Дальше. Скорее.
Профессор знал, что он близок. На горизонте всё выше вставала громада развязки из серого бетона, в перспективе узкой улицы кажущаяся крохотной частью лежащего колосса. Колёса джипа прогрохотали по мощёному плиткой кругу в центре круглого перекрёстка — Альберт не стал сбавлять ход, тратя время на выполнение сорокоградусной дуги, чем вызвал панический вой клаксона. Водитель седана «Хёндей» с трудом увернулся от столкновения. Профессор не заметил его. Будь Альберт жив, его сердце колотилось бы с сумасшедшей скоростью, а адреналин кипел в крови. Но сейчас лишь дрожь салона передавалась его рукам. Мысли неслись вскачь, пытаясь опередить машину и выиграть драгоценные минуты времени.
По правую руку потянулась глухая каменная стена, означающая, что Альберт почти достиг развязки. Музей Второй Мировой был выполнен в стиле мощного бункера из антиутопических новелл о Холодной Войне. Слепой бетон и стальные челюсти ворот-въездов чередовались с потухшими на флагштоках звёздно-полосатыми полотнищами и вставшими на ночную парковку большими зелёными автобусами. Дальше! Дальше!
Нога Элиотта с размаху ударила по педали тормоза, а руки бросили руль вправо, заставляя джип безоглядно ворваться в S-образный асфальтовый крюк. Ремень безопасности больно впился в плечо. На мгновение в расширившихся глазах Элиотта встали белые столбы вокруг сделанной под полотном автострады парковки. Гидроусилитель стал врагом, пытаясь довернуть руль в выбранную сторону, но сейчас-то профессору требовалось совсем иное. Он с силой навалился на пластиковый круг, двумя руками выворачивая его влево. Раскалённые шины скрипнули, чертя полосы на асфальте, и неповоротливый джип каким-то чудом смог влететь в узкий пролёт, поднимавшийся всё выше и выше над городскими улицами.
Альберт в изнеможении откинулся в кресле, уже спокойнее выводя «Форд» на широкое многополосное шоссе, сияющей дугой перекинутое через ленту реки Миссисипи. Здесь можно было расслабиться. Варево из узких улиц, поворотов и хаотического движения людей и машин тоже осталось позади. Внизу искрился город, складывая из оранжевых квадратов гигантскую шахматную доску, а джип теперь мчался строго на восток, пересекая мост Крещент-сити-коннекшн. Спидометр держал ровные семьдесят миль. Может быть, мистеру Априле придёт штраф за превышение, но человеческие глаза — не камеры, отличить плюс-минус десять миль в час они не смогут. Профессору не грозило полицейское преследование.
04:05.
Семнадцать минут. Оставалось восемь.
-
Столько событий за каких-то 8 минут
|
И в разгорающемся пожаре Альберт Карл увидел выход собственной неумелой ярости.
Липкий ужас волной поднялся вместе с пламенем. Из переплетений склизких корней и земляных берлог огонь скоро изгонит аллигаторов, а также многих других — зелёных древесных лягушек и мохнатых речных крыс, заставит дремлющих птиц тревожно поднимать головы, а бугорчатых черепах торопливо зарываться глубже в ил, когда резкий запах дыма достиг реки. Животные бегут от огня. Даже те, кто приучен к нему лучше многих. И хищник внутри профессора, чьи отражения он видел в чёрной пустоте видения своей крови, этот хищник мечтал бежать. Ближе стала бы ассоциация с первобытным саблезубым тигром, в глухом неудовольствии метущим хвостом камни у пещеры с костром, чем с уютно свернувшимся перед камином псом имени Святого Бернара.
Но — впервые — ужас лишился сакральной власти над разумом профессора. Охваченный величественным трепетом, Элиотт стоял, позабыв о влажной духоте болот, о своём нелепом наряде и даже о нависшей опасности. Распрямившись и не моргая, Альберт Карл превратился в живую статую, созерцающую плоды трудов своих, и каждую секунду всепожирающий огонь бросался на новые и новые бензиновые следы. Вот полоса голубого сияния промчалась через запутанную систему корней в плотной центральной роще. Мгновение Альберту казалось, что бледным, почти воздушным язычкам не удастся победить толстый слой влажных мхов. Закручиваясь и тлея, зелёная броня отчаянно сопротивлялась. Но лес стал жертвой собственной щедрости. Кислород, выделяемый фотосинтезирующими зелёными пластами, щедрой рукой вливал в огонь новые силы. Тысяча триста градусов по шкале Андерса Цельсия — температура пламени, порождаемого горением бензина. Температура вспыхивания влажной древесины колеблется от трёхсот до четырёхсот. Не нужно быть профессором математики, чтобы махнуть нужному букмекеру. Арифметика победила: разгорались корни. Нехотя занимались нижние ветви деревьев, а огонь, треща и ворча, перекидывался туда и сюда, подгоняемый ветром. Трухлявые стволы превращались в пылающие спички. Алая кайма ползла по мясистым иглам кипарисов, превращала папоротники в красные схематичные силуэты самих себя.
Тысяча триста против четырёхсот.
Не нужно быть профессором математики.
Заворожённый бешенством пламени, всё увереннее вступающего в свои права, Альберт Карл не обратил бы сейчас внимания ни на животный страх, ни на арбалетный болт, которым, например, мистер Априле легко мог бы покарать его за доверчивость. Покарать их. Танцуя с дьяволом, не доверяй оркестру — падающие с тёмных небес спасители не всегда могут оказаться теми, кого ты ждёшь... И хотя Альберт Карл знал, что мистер Априле сейчас готовит лёгкие пластмассовые вёсла, а мистер Морган по обыкновению неторопливо и методично пересчитывает аммуницию, его не удивил бы любой исход. Он бы даже его не заметил. Он смотрел в огонь, как вглядывались в него шаманы на древних африканских берегах. Смотрел, как обречённые саксонские солдаты наблюдали за пожаром шведской войны. Как доктор Харви, с нетерпением ожидающий вспыхнувшего по центру табло разрешения на посадку. В эти секунды он вспомнил глаза медсестры, мимо которой Габриэль Хёрст провёл его в последний вечер прежней жизни. Вспомнил историю Виктории Лэмб, чья мать обратилась к мистеру Моргану с последней отчаянной мольбой. Официантку Кэтрин. Глуповатого Джона Картера, которому имел неосторожность (о чём он только думал, воинственный старый осёл?!) доверить ключи от дома. Офицера МакДоноу...
Когда-то Андрей Колмогоров сказал: «Человечество всегда мне представлялось в виде множества блуждающих в тумане огоньков, которые лишь смутно чувствуют сияние, рассеиваемое всеми другими, но связаны сетью ясных огненных нитей».
Сеть огненных нитей никогда не пылала ярче в уме профессора.
... их лица всплывали среди режущего глаза жирного чёрного дыма как маски перуанских идолов, а профессор стоял и смотрел... Подчёркнутый красным, он, превратившийся в чёрную тень на периферии светового круга, стоял... и смотрел... Зажигалка лежала в его пальцах неподвижной холодной звездой, о чьей орбите мечтал некогда канадский писатель Уильям Гибсон. Красная звезда сошла с неба и подарила огонь.
Профессор Альберт Карл Элиотт, автор монографий и соавтор учебников, смотрел на пожар бездонным взглядом пиромана, ощущая себя Кафкой и Кастанедой разом.
Огонь — как символ. Как бессмысленный кафкианский «Процесс», как осознанное видение дона Хуана. Худшим из его пороков была гноившаяся внутри ярость, искавшая выхода. На себя, на других... В огненном зонте над курганом из канистр клубах профессор видел её. Он больше не боялся. Он вновь был спокоен и собран.
Опустившийся, нарушивший законы морали и общества, израненный, искажённо восторженный, пустой и словно бы прыгнувший в обещанный в аннотации к его непрошеной биографии бассейн с акулами, а потом оставшийся живым, профессор Элиотт прошептал:
— Я в порядке, Лилия.*
-
Отличная простыня. Тянет на целый пододеяльник!
|
-
Профессор-вампир-пиромант? Муахахаха!
А он знает про ротршрек? :P
|
 Долго тянулись недели осады. Короткие зимние дни проходили одинаково, сменяясь кажущейся бесконечной ночью. По утрам Лаура разжигала камин в большом зале, экономно подбрасывая в него большие поленья. На маленькой плите готовили еду: кондитер не жалел себя, словно в насмешку над голодным измором творя всё более и более фантастические блюда: заварное безе, яичные десерты, мясные омлеты и невероятные конструкции из тончайших как лён ягнячьих сёдлышек в кремовом соусе и затейливо нарезанных овощей. Да, шли дни, и запасы в погребе под большой и теперь холодной кухней таяли. Омлеты заменила каша, а тесто теперь уходило на сытные «шарлотки» и пудинги на рассыпчатом шоколадном бисквите. Не было недостатка только в воде, получаемой из растапливаемого в вёдрах снега с крыши, из труб и с подоконников. Но в полумраке тесного зала всё так же царили тепло и уют. Сдвинув столы и стулья к камину, пленники кондитерской обедали и ужинали вместе, забыв былые разногласия. Каждый вечер в звенящей тишине завязывалась беседа, наполнявшая бесцветный горный покой звуками смеха и волнительными переживаниями из слышанных историй и прочитанных приключений. Каждый вечер Имогена всё легче сносила присутствие старика, и хотя эти двое по-прежнему не смотрели друг другу в глаза и лишь по самым насущным поводам общались напрямую, беззаботная болтовня Макса и Лауры сближала их. В небольшой комнате хозяина нашлась маленькая и с тщательным вкусом подобранная библиотека, преимущественно содержавшая английских драматургов и литераторов, в которой Граф ориентировался с умением опытного лоцмана. Максимилиан отвечал любезностью на любезность, вспоминая, как обстоят дела в имперских долинах и богатых городах северной Италии. Он вспоминал рассказы о недавней большой войне, которые во множестве принёс в Клуб сумрачный Охотник Марко, маркиз Фиоренти. Лаура мало что могла добавить от себя. Будучи единственной служанкой, не считая подрабатывавших в особо оживлённые вечера посыльных и половых, она легко и быстро освоилась в господском кругу, рассказывая о простой своей юности в горных деревнях. Её неприхотливые рассказы рисовали козьи пастбища и монастыри на головокружительной высоты утёсах, с которых слепил взгляды олимпийский вид на густой лабиринт ущелий и перевалов — белоснежный, как и подобает уделу богов. Имогена слушала и открывала для себя мир, прежде запретный для неё. А потом, после ужина, Максимилиан и девушка поднимались в крошечную комнату — говорить обо всём, пересыпая диалог милой ерундой, и с бережной осторожностью заниматься любовью, стараясь не повредить старые раны. В те часы на окраины Зальцбурга вышел малолетний бродяга на грани истощения, по неведомой милости Провидения угодивший в руки мундирного патруля, а не грабителей или нищих. Письмо, протянутое рукой в толстых шерстяных обмотках, заставило караульного сержанта немедленно оставить дозор, а кулак не в меру ретивого подчинённого опустился, не ударив. На исходе десятого дня в пищу камину ушли последние из свободных стульев. Пламя с жадной яростью пожирало бархатные сиденья и ажурные кожаные спинки, но кондитер лишь махнул рукой на извинения Макса, которые тот тщательно готовил последние несколько дней. Оставались подушки и ковры, даже старинные напольные часы, по мнению Графа, сгодились бы в жертву теплу. Но он не отчаивался. Не отчаивались и другие. В один из вечеров Макс рассказал Имогене о собственном не то сне, не то видении, в котором он видел Анастасию. Точность описаний не позволяла усомниться в словах Охотника, и хотя они оба знали, что для материального мира Анастасия мертва, в глазах Имогены поселился новый, невиданный прежде свет. Казалось, хотя осада должна угнетать, девушка расцветала всё ярче, беззаботно готовясь принять смерть в последнем бою. Никто не сомневался, что в какой-то день такой бой настанет. Вдова больше не приходила на улицу, хотя Тени всё так же несли свой караул. В какой-то из дней Макс, вооружившись винтовкой и поставив рядом с окном стул для Имогены — учиться и наблюдать — дождался заката и метким выстрелом сбил с колокольни городской ратуши Тень. Остальные немедленно растворились в воздухе, но гнетущее ощущение их присутствия не исчезло. Наутро, когда отсутствие мрака не позволило бы Теням исчезнуть, а света вполне хватало, чтобы различить их в нишах и переулках, Макс снова поднялся к окну. Но Теней не было: их место заняли несколько горожан, безвольно стоявших посреди улицы и таращивших в витрины блестящие, как хитин жуков, чёрные глаза. Убивать людей Максимилиан не стал, но с той поры ночные сторожа не теряли бдительность. Ещё дважды звучал над городом звонкий голос «Ярманна», но оба раза эху выстрелов сопутствовал только свист рикошетов и треск взломанной пулями черепицы. Конец второй недели осаждённые встречали гречневой крупой на едва тёплой воде, имбирным пивом (этого добра осталось навалом) и попытками вычислить, сколько же всё-таки Теней находится в распоряжении Гордой Вдовы. Максимилиан и Лаура сходились на неутешительной цифре девять, вспоминая тот памятный вечер, когда армия Фамилии во главе с матриархом семейства преследовала Макса до самых дверей «Конфисери». Но из-за общей схожести Теней никто не мог точно сказать, исчерпывал ли этот отряд численность Теней — или на страже в поместье оставались виденные Максом другие шесть или семь. Про себя Охотник знал, что, при должной подготовке и разумном везении, смог бы уйти в одиночку, отправив остальных исполнять роль приманок. В разгар дня Тени не смогли подобраться бы к нему с помощью мистической способности к почти мгновенным перемещениям, а винтовка помогла бы ему справиться с четырьмя или пятью раньше, чем завязался бы ближний бой. Но эти мысли немедленно отметались прочь — юноша твёрдо решил, что никогда не бросит тех, кто доверился ему. Рассвет пятнадцатого дня разгорелся над горами тусклым заревом, не обещая новых надежд. День сменил вечер, а с вечером пришла ночь, бросив тёмные краски на белый холст зимы. В последний час перед полуночью, угодливо отбитый угловыми часами, нарастающий топот восьми пар копыт обрушился на заснеженные мостовые. Он пришёл с востока, поднявшись по старым дорогам, и предгрозовым тремором раскатился по замершему в сонной летаргии городу. Бледный как смерть старик, небритый, обвешанный патлами сальных белых волос и штопанными-перештопанными шарфами, восседал на козлах чёрной кареты. Он правил сонно и почти не глядя вперёд, разрешив коням самим выбирать удобный путь. Только в момент, когда безмолвная Тень преградила дорогу экипажу, неопрятный возничий поднял лицо, спрятанное под мятым, уродливым и неоднократно надкушенным цилиндром. Запавшие в глубоких глазницах глаза заставили Тень рвануть из ножен палаш: своим выражением, неукротимой до фанатичности уверенностью. Старик поднял из широких складок пальто длинный двуствольный хаудах, отделанный золотом, и невыразительно, совсем нестрашно прохрипел: — Сегодня Вильгельм начинает Охоту. Сияли в отсветах газовых фонарей гербы — череп над двумя скрещёнными мушкетами — и прогремел сдвоенный выстрел. Из-за чёрного бархата штор залился лаем огромный пёс со странной полосой белой шерсти на рыжей мощной шее, будто кто в шутку наметил линию, по которой намеревался отрубить боевому животному голову. Это стало сигналом. Крепко сжимая винтовку, Макс вышел на порог кондитерской, уже зная, что их ожидание наконец-то завершилось. В уединённой спальне сухие пальцы Гордой Вдовы сняли хрустальную пробку с флакона и лучший неаполитанский яд наполнил высокий бокал. К третьему часу ночи последние звуки боя смолкли, обещая новый рассвет, новую судьбу... И новую весну для всех.
-
С завершением изумительной истории!
Такой сочный финал, что стены теперь неделю отмывать :P
-
Мои поздравления, мусье, ещё одна доведенная до конца история, надеюсь, у остальных так же как и у меня в подобных играх останется легкая, светлая грусть )
|
-
Это просто прекрасно! *_*
|
— ...рада приветствовать всех вас здесь и сегодня! Как все мы помним... включая доброго герра Фельдера, который уже слегка перебрал, — по зале внизу прокатились заученные смешки, но Гордая Вдова как будто не замечала марионеточных выражений на лицах аудитории, покровительственно улыбаясь никому и всем сразу. — Как все мы помним, мы собрались здесь, чтобы почтить важный для нашего города праздник. Великий праздник, не побоюсь этих слов! Ночь Новой Луны!
Под сдержанные аплодисменты неприметный слуга, несущий куда-то дорогую трость, прошмыгнул на галерею, неслышно ступая по ковру. Тень чуть повела цилиндром, провожая прислугу взглядом.
— Как умирает и рождается жизнь, умирает и рождается Луна. В царстве бесконечной Зимы Луна станет путеводным огнём и вечным светом для нас, согреет наши сердца и души. Её серебряный свет касанием целителя умаслит старые раны и откроет путь в новый мир. К новым звёздам. Друзья...
Смычки ласково коснулись струн. Тонкие пальцы музыкантов аккуратно легли на лады инструментов — так руки любящих отцов касаются плеча уходящего в гардемарины сына. Лёгкий взмах дирижёра — и музыка, негромкая и мягкая, потекла по зале, сытой кошкой вкрадываясь в речь Вдовы. Первые аккорды вальса звучали совсем тихо, но нарастали вместе с мощью её голоса. Песнью сирен обертоны и аккорды оплетали слушателей, заставляя позабыть о притихшем треске салютов, о воющей за окном метели, о позёмке, метущей пустые улицы игрушечного альпийского чуда. Ладони сами находили друг друга. Руки джентльменов ложились на талии спутниц, на губах играли улыбки и официанты в золотисто-белых ливреях разносили среди медленно вальсирующих пар серебряные подносы со строем высоких бокалов. Искрилось вино. Откуда-то с потолка, свиваясь, выстреливали разноцветные бумажные ленты.
И вот, когда увертюра достигла своего апогея, а напряжение взметнулось к состоянию звенящей тетивы, Гордая Вдова развела руки в благословляющем жесте:
— Первый танец! Willkommen Sie bitte, Frauen und Herren! — академический немецкий в её устах звучал чеканно, идеально соответствуя обстановке и настроению.
И начался вальс. Оркестр гремел, вкладывая всю мощь в каждый звук. Бал обернулся пиром во время чумы, «Декамероном», римским симпозиумом. Лакированные туфли с заботливо подстёгнутыми белоснежными гамашами слитно стучали в такт, а шелест платьев складывался в свою собственную самобытную мелодию. Вскружившиеся шелка казались волнами моря, разошедшимися по залу: яркими, многоцветными, вездесущими. Гордая Вдова, выпрямившись по своему генеральскому обыкновению, дирижировала резной тростью, и её глаза улыбались. Через некоторое время, когда танец увлёк всех, находившихся внизу, она обернулась к Тени за плечом и негромко спросила:
— Но где же Гарольд? Он должен быть здесь.
Тень ничего не ответила.
— Обыщите парк!
Как и обещала Лаура, никто не обратил внимания на очередного слугу. Макс давно уже юркнул за дверь, иначе услышал бы неподдельную горечь, звучавшую в голосе Гордой Вдовы. Всё было просто — свой первый танец она мечтала подарить ему. Но Охотник давно уже путешествовал по левой половине дома, а Тень отступила в сумрак коридора и растворилась там. Над парком пронёсся леденящий порыв ветра, заставляя увлечённых игрой в фанты или маскарады ёжиться и плотнее прикладываться к шампанскому и пуншу.
Музыка рвалась из всех окон. На волю, на простор. А Макс почти бежал, заглядывая в бесчисленные необитаемые комнаты. Спальни, будуары, библиотеки и кабинеты чередовались друг с другом. Практически везде лежал слой пыли, мебель укрывали чехлы, а книги выглядели забытыми украшениями, похороненными в египетских усыпальницах. Вне своего парадного блеска дом Фамилии был практически необитаем и пуст. Уже отчаявшись, Максимилиан заглядывал за портьеры и ширмы, обнаруживая там лишь трюмо с паутиной на амальгаме зеркал и голые стены, отделанные панелями из бука и тёмного дуба. Он искал на паркете царапины — вдруг какой-то шкаф сдвигался или поворачивался на скрытых петлях, как тот, что стоял в малой библиотеке Клуба? Но и пыль на паркете тревожили только его собственные шаги...
Он старался как мог, вкладывая в этот поиск всё, чему был обучен... но не нашёл ничего. Скорее всего, выход на галерею теперь был равносилен обнаружению: в зале остались только официанты, а слуги праздновали свой маленький праздник в людской и заканчивали сервировать обеденный стол. Ждать? Но призраки могли плясать всю ночь! Пытаться пробраться на третий этаж или в другое крыло? Но как?..
-
Волшебный бал и прекрасная дама. Максимилиан искренне сожалеет, что не смог порадовать её и подарить танец)
-
|
Безыскусная поминальная молитва согрела Максимилиана больше, чем пустая и напыщенная в своей пустоте заупокойная служба. Нет, некоторые из Охотников искренне исповедовали авраамические религии. Были такие, кто приходил в лоно Церкви уже после, получив зримое подтверждение ужасу, существующему у порога легенд и мифов. Были те, кто отказывался от Бога, не соглашаясь признать его существование параллельно с волколаками Зонненвальде. Хотя Максимилиан не знал таких персонально, были такие, кто поклонялся зверям, духам, экзотическим верованиям заокеанских Америк, портвейну или и вовсе не поклонялся ничему. Однако... однако иногда два слова, сказанные от чистого сердца, значат больше, чем строфы поэтов в устах профессионального риторика.
Так случилось и здесь.
Находиться в хижине стало легче и проще. Как будто совершился обряд, прежде не дававший ауре этого места позабыть о злодеянии и смерти. Но теперь Максимилиан мог спокойно приступить к обыску. Кроме двух уже упомянутых мушкетов, нуждавшихся в изрядной чистке, в хижине не нашлось важных свидетельств увиденного Охотником. Мебель стояла поломанной или, если и нет, то пустой и насквозь выстуженной суровыми горными ветрами. Последний огонь в очаге прогорел давным давно, оставив на железном полу неизводимое чёрное пятно, полузасыпанное снегом. Со скрежетом и большими усилиями Макс выдвинул заслонку из печной трубы, отчего ещё больше снега и прелой хвои просыпалось вниз. Никаких тайников под полом, никаких писем, зашитых в подушку кровати. Фамилия позаботилась о том, чтобы полностью очистить хижину от своей памяти. Почему Охотника оставили лежать так, как он лежал, или почему горные феодалы вообще не предали место преступления огню, оставалось только догадываться.
Проще оказалось с телом самого Охотника. К нему не прикасались. Максимилиан легко отыскал платок с вышитым именем владельца. В закостеневшей от холода коже прятались мешочки с округлыми и вытянутыми пулями старого образца. Кажется, такие назывались пулями Минье. Пожелтевший охотничий рог на поясе хранил запас пороха. От фляжки пахло чем-то кислым и уже давно неупотребимым в пищу. Зато маленький флакон, найденный в потайном кармане пыльника, так и не был распечатан. Полупрозрачная винно-красная жидкость нехотя перекатывалась в стеклянной колбе, украшенной едва читаемой этикеткой — на ней говорилось, что основанием смеси послужила вода из чешской скважины. Герб аптекарских производств доктора Арно из Льежа читался на залитой воском пробке несмотря на долгие года...
Когда обыск подходил к концу, лёгкость схлынула. Тревожное чувство взглядов, словно бы наблюдающих сквозь узкие окна из мешанины снега и хвои, охватило Максимилиана. Но, сколько он ни прислушивался, он не мог уловить закономерности в скрипе ветвей и хмуром шёпоте леса. А солнце, тем временем, деликатно коснувшись небосклона, начало крениться к западу. День не обещал продлиться долго.
-
волколаками Зонненвальде
Наполеон скалит клыки в усмешке!
|
Металлические щелчки звонко разнеслись в лесу. Возникло невероятное ощущение, что старый охотничий домик вдруг приободрился, поводя каменными плечами и отряхивая снег — он давно не слышал оружия. Конечно, то было просто ощущение. А от дула винтовки пахло порохом. Иной фельдфебель визжал бы до полоумия, обвиняя Максимилиана в ненадлежащем уходе за оружием, но ружьё можно было спокойно почистить и после. Отведя затвор, Охотник убедился, что латунные цилиндрики блестят наготове, и перехватил «Ярманн» на изготовку.
Он толкнул дверь стволом, заставляя тяжёлую створку нехотя отклониться внутрь. Большие чугунные петли скрипнули, подаваясь с большим трудом, и конус света упал на пол.
Внутри царили разгром и разорение. Долгие годы простоя также сказались на хижине. По её углам лежал наметённый снег, доски перед порогом сгнили и потрескались от влажности, а температуры внутри и снаружи не отличались ни на кельвин. Всю дальнюю стену занимал огромный каменный очаг с полукруглым выступом спереди, обложенным камнем — на двух железных вертелах навсегда, казалось, запеклись угли. Без труда можно было представить могучие кабаньи туши над огнём, вращающиеся вокруг своей оси и с шипением истекающие жиром. Остатки дров, приготовленные много лет назад, занимали железный поддон сбоку от очага. С другой его стороны расположилась кровать на сломанных ножках, засыпанная перегнившим сеном. Под ногами что-то хрустело, а кресло-качалка у очага и комода в правом углу было завалено расползшимися до ниток пледами. Но не это привлекло внимание Максимилиана. Совсем не это.
В центре хижины помещался огромный стол. На самом деле, не стол даже, а грубо сколоченные доски на козлах, оструганные только с лицевой стороны. В верхней и нижней части конструкции темнели расстёгнутые круги кандалов для щиколоток и запястий, а нечто тёмное, заливавшее доски, не вызывало сомнений в назначении «стола». Шагнув ближе, Макс снова обратил внимание на хруст, и опустил взгляд. На полу, загромоздив собой всё пространство между старым пыточным столом и дверями, распростёрлось тело в узнаваемом кожаном пыльнике. За долгие прошедшие годы плоть безвестного Охотника минерализовалась: анаэробные организмы, кислые процессы в клетках, жуки и, может быть, мелкие животные сыграли свою роль, оставив в одежде только серовато-жёлтый скелет, с черепа которого свалилась треуголка. Два старых мушкета, пришедшие из эпохи до изобретения унитарного патрона, валялись на полу, усыпанные мелкими иглами хвои и снегом.
Настоящее больше ничего не могло рассказать Максу, но сакраментальная печать смерти, о которой любят рассуждать алхимики и аляповатые литераторы, висела над этим местом столь же ощутимо, как меч над головой сиракузского тирана Дамокла. Она чувствовалась в безжизненном холодном воздухе, в равнодушной снежной белизне, в темноте, затопившей хижину, чтобы скрыть жуткое злодеяние прошлого. И когда мрак сделался живым, глаза Макса наполнились им, на минуты приоткрывая последний из занавесов. Тьма в хижине ожила.
Застыв у дверей, Макс смотрел на налитый тёмным предзнаменованием призрак обнажённой девочки, с криками извивающейся на столе. Желание что-то изменить охватило его, но как только он шагнул вперёд, сквозь его руку прошёл высокий, облечённый положением мужчина с лицом, обрамлённым седовласой гривой. Большая жемчужина сверкала в запонке его шейного платка, шёлковые рейтузы и жилет выдавали богатство и статус. Серые тени мешали чётко рассмотреть черты его лица, но Максимилиан нутром понял, что видит перед собой одного из членов Фамилии. Не единственного, впрочем.
В дальнем углу, где теперь валялись разбитые на отдельные доски бочонки для солонины, сжавшись, сидели двое: стройный и тонкий мужчина средних лет, со спины сошедший бы за молодого юношу, и в панике прижавшаяся к нему девочка. Макс пытался увидеть лица несчастных свидетелей, но тени и черты текли, сливаясь в схематичных контурах, не позволявших узнать правду. Отчаянные крики, звучавшие на периферии слуха, усилились. Растянутая на столе девочка умоляла и плакала, а седовласый мужчина поднял огромный нож для разделки туш. Сквозь шёпот призрачных голосов прорезался звучный голос:
— Плоть от плоти...
Неужели никто не придёт на помощь?! Ведь откуда-то же взялся мертвец на полу? Неужели Охотник пришёл слишком поздно? Где же другие: дровосеки, горожане... Но Максимилиан знал, что никто не заглянет в отдалённый дом глубоко в холмах. Он один остался ныне живущим свидетелем кошмарного преступления, совершённого много лет назад.
— Плоть от плоти моей, от крови кровь, Фамилии слава воскреснет вновь. Дочь сына я в жертву тебе приношу, не будет...
Бормотание элегантного безумца с ножом вновь размылось в неявном многоголосом эхе. Кажется, кто-то кричал ему, но не вмешивался. В эти мгновения Максимилиан вновь бросил взгляд за дверь и увидел в воздухе на её месте едва заметный, даже прозрачный серый контур створки. Выходило, в момент ритуала дверь была заперта. Но... но что это? Среди деревьев шагал ещё один силуэт, такой же тёмный, как те, в хижине. Чем ближе он становился, тем легче было понять, кто перед ним. Высокие сапоги мерно скрипели по снегу. Охотник, до самых глаз закутанный в шарф и воротники плаща-пыльника, шагал словно неотвратимый рок, положив на оба плеча по мушкету. В их дула пролезли бы по три пальца разом. Не сбавляя шага, Охотник с размаху саданул сапогом в дверь. Та содрогнулась, но выдержала. Присутствующие в хижине всполошились. Обнявшиеся в углу мужчина и девочка вскочили, бросившись к окну, а седой господин закричал без всяких белых стихов:
— Нет! Нет! Только не сейчас! Во славу твою, Николай, Король-Солнце! Ради тебя, молю, приди! Приди! Приди!
Он занёс нож двумя руками, так высоко, что выгнулся в пояснице, нависая над плачущей жертвой. Максимилиан вдруг понял, что у девочки на столе волосы цвета первых осенних листьев, светлые как золотой песок на дне прозрачного ручья. По серым контурам щёк текли слёзы. Охотник приставил дуло одного из мушкетов к дверному замку и прозвучало далёкое эхо выстрела. Контур в дверном проёме растворился и, как живой, Охотник-призрак шагнул мимо Максимилиана, бросая разряженный мушкет на пол. Тени метались и прыгали вокруг. Мужчина с ножом обернулся ровно для того, чтобы второй заряд пробил навылет его грудь, отбросив к дальней стене. С еле слышным треском кровать рухнула под его весом. Охотник склонился над жертвой, явно о чём-то спрашивая её. В узкой прорези между треуголкой и шарфами блестели глаза, по которым ничего нельзя было сказать. Оставалось неясным даже, мужчина это или женщина. Казалось, вот он, долгожданный конец...
Но развязка случилась иной. Второй из мужчин подобрал нож за спиной Охотника и, оттолкнув девочку, кинулся на него со спины. Он раз за разом вонзал нож в лицо, в грудь, в горло оставшегося безоружным спасителя, но, даже умирая, Охотник продолжал бороться. Какими бы жестокими не были методы воспитания Охотничьего Клуба (а в некоторых звеньях, знал Макс, практиковались даже телесные наказания и унизительные обряды инициации), немногие из его членов были физически слабы. Руки в перчатках пытались отобрать нож — в конечном итоге схватившиеся тени упали на пол. С замершим сердцем Максимилиан понял, что мужчина из местных оказался сверху, а Охотник... призрачный Охотник упал спиной в собственный же скелет. Мужчина продолжал бить его. Уже кулаками. Нож глубоко застрял под рёбрами, пробив насквозь плотную кожу пыльника. Девочка в углу кричала от страха и потрясения...
Алчный Граф распрямился, слезая с поверженной жертвы. Максимилиан не видел его лицо, но жуткую, алчущую улыбку он запомнил навсегда. С победоносным смехом Граф выдернул нож из груди Охотника и приблизился к столу. В холоде зимнего леса шелестели мольбы:
— Прошу... прошу тебя...
— К дьяволам Николая. Мне! Мне вся слава! Мне! Мне! Мне! — Алчный Граф неловко перерезал горло прикованной жертвы, заливаясь её кровью и смеясь как ребёнок. — Дай мне власть, Ткач! Дай мне всё!
Силуэт пожилой женщины — не менее импозантной, чем убитый Охотником изверг — возник в дверях. Эту женщину Максимилиан способен был узнать. Но в следующий момент тени растаяли, как будто актёры остались на местах, где их застал последний акт трагедии, а потом занавес рухнул. В хижину вернулась звенящая лесная тишина. Смерть собрала свою жатву здесь и больше ничего не могла показать.
-
Красотень. Вот как есть красотень.
-
*забыла, как дышать, пока читала.
*... (здесь были слова, но поняли, что слишком бледны, и ушли)
!
-
|
— Не будет.
С самого морга профессор пребывал в состоянии апатии. «Убейте меня», сказанное тусклым голосом, нашло отражение в экономности движений, во взгляде, утратившем былую остроту. Если он и возражал до этого, то обходительно, подчиняясь невольному императиву. Если и действовал, то чтобы не доставлять затруднений. Если и рассказывал, стараясь полностью передать суть событий последних ночей, то лишь из чувства обязательной благодарности. Мистер Априле вытащил из морга его нью-йоркского друга — вот, он должен был ответить благодарностью на благодарность. Друга...
Профессор Элиотт припомнил, что впервые применил это слово (в мыслях, конечно: он же не слюнявый тинейджер) в тот момент, когда они мчались прочь от всё того же корабля. Взбесившиеся оси вращали колёса, перемалывая грязь, глину и гравий, а они мчались прочь, израненные, но живые и готовые продолжать борьбу. Потом пыл угас. Потом вспыхнул вновь в гараже, где Альберт приготовил для мистера Моргана смертельный арсенал кольев — как Альберт Карл теперь догадался, арбалет требовался Джованни примерно из тех же соображений. Но он без остатка исчерпал запас своей добродетельности, с грохотом тараня железный каркас судно и подыскивая дом, где они, как два вагабунда, могли бы укрыться. Канавы, воровство, поборы, страх и ненависть в глазах полицейских. Сейчас ему вновь предоставился шанс обдумать всё наедине с собой. Разум Альберта Карла был, как уже говорилось, неспособен к молниеносным заключениям. У него отсутствовали требуемые синаптические рефлексы. Тридцать третий выпуск журнала «Нейропсихическая фармакология», вышедший в 2008 году, (опять эта бесполезная, вездесущая память!) открывала статья, посвящённая феноменам как раз-таки памяти и обучения. Прочитав её, Альберт Карл резюмировал свою полную нечувствительность к спонтанным нейротрансмиссиям. Нервные связи в его головном мозгу действовали в статическом напряжении, но не готовы были перестраиваться под экстремальный ход событий. Профессор выпадал из времени, а потом навёрстывал упущенное как торопящийся фермер, забрасывающий в пасть целые горсти бобовой каши. Сейчас он делал это же, пытаясь ещё раз осознать, осмыслить кошмар новой формы существования.
Друг.
Возможно, вокруг этой крепости всё и вращалось? Человеку необходим анкер, готовый соединить разнородные пласты действительности в комплексную модель, с которой сознание конкретного индивидуума готово работать в той манере, в которой привычно. Раньше анкерами Альберта Карла Элиотта выступали его кафедральная синекура, всё больше почётная, чем практическая — хотя, пусть не смеются завистники, Элиотт всё же готовил тайком новый труд, большую научную статью, выдвигающую для обсуждения тезис новой компоновки информационных банков в клауд-интерфейсах на основе генерального распределения запросов. Облачные сервисы! Кто ещё мог думать об облачных сервисах, сидя в мчащейся по ночному шоссе машине, набитой оружием и вампирами? Тем не менее, профессор думал. Думал просто по привычке, перерабатывая огромными жерновами своей ментальной фабрики бессмысленную прорву информации. Он думал о гольфе в последнее воскресенье месяца. Думал о вечерах в баре «Уинстон Крик», где пожилые почтенные учёные иногда перебрасывались такими словечками из криминального сленга, о которых даже их внуки имели довольно смутное понятие. Он вспоминал свою жену, холодную и смертельно красивую Лилию Карсон. Из-за неё он почти утонул в бездне запойного алкоголизма, почти потеряв работу. Тогда ему помогли его анкеры. Тогда они вернули его к жизни.
Друг?
С внезапной силой в профессоре вспыхнуло желание, чтобы Всё Это Оказалось Не Зря. Он нашёл свой анкер. Злость оформила цель.
— Не будет, мистер Априле, чёрт бы подрал всё это дерьмо! По всей Америке гибнут молодые девушки. Вон, спросите Моргана! Мы можем это прекратить! Не остановить совсем, я знаю. Людям свойственно умирать десятками. Но даже если мы спасём хотя бы одну, мне не будет всё равно! Совершится месть! По нашим следам придут. И даже если мы погибнем, мистер Априле, хотя я не стал бы преждевременно ставить на эту лошадь, мы победим. Мы остановим это зло. Прошу вас. Сделайте это. Пусть те, из-за кого началось столько страданий, даже взяв верх, торжествуют недолго. Пусть этот тёмный мир станет хотя бы на полтона светлее. У нас есть оружие. Есть опыт вас двоих. Мы будем действовать с осторожностью, как разведчики, но давайте же подстрахуемся. На кону слишком много, чтобы думать о гордости сейчас, уважаемый мистер Априле.
-
Браво! Я восхищаюсь твоим персонажем, твоим отыгрышем и твоим навыком письма! Браво, Тринадцатый! Браво!!!
|
Валентин лежал в кровати, укутанный в знакомые белые одеяла из овечьей шерсти. На шатком табурете у изголовья стояли большая пустая чашка и блюдо с остатками мясных рулетов и сдобных треугольников с черникой. Хотя окна в его узкой комнатёнке не было, Валентин вряд ли скучал во сне. Макс с улыбкой приметил отодвинутый к стене стул, похоже, принесённый снизу, и лежащую рядом книгу. Оказалось, Лаура читала спящему мальчику «Принцессу Бландину» Эрнеста Теодора Гофмана. Оставалось жалеть то ли Валентина, то ли литературные вкусы служанки, то ли принцессу с таким именем. Убедившись, что его труды не прошли напрасно и вполне живой Валентин спокойно дышит во сне, Максимилиан отправился на завтрак и прогулку. Идти было легко и приятно. Хозяин так и не появился в зале, занятый на кухне, но Лаура исправно подала большую чашку густого бразильского шоколада, рассыпчатые сладкие трюфели с шампанским внутри и итальянский десерт на бисквитной основе, почему-то именовавшийся «развесели меня» на языке оригинала — «tiramisu». Блин традиционной яичницы с полосками тонкого как бумага бекона как-то потускнел на общем фоне, но яства кондитерской, увы, остались за порогом. Он снова нёс продолговатый фигурный футляр, по которому безразлично скользили случайные взгляды. Шар солнца, лишённый тепла и золотистого света, низко и неподвижно висел над ломаной линией гор. Держа в руках большие вёдра на коромыслах или ушаты, к каналу торопились служанки с раскрасневшимися лицами и руками. Летом они бы выходили на стирку прямо к набережной в верхней части городка — той, где дома начинали переходить в сельские выселки — но зимой воду требовалось предварительно греть на больших чугунных плитах или пару. Из низкого амбара с приколоченной доской-вывеской «Кузнечные и сварочные работы. Подковы. Гвозди» несся негромкий звон. Два конюха перетаптывались рядом, держа под узцы лохматых лошадей. Но почему-то и движения конюхов, и работа кузнеца показались Максу чрезмерно равномерными, даже заунывными. Как будто бы кто-то, не очень заботясь о правдоподобии, вдохнул в них некую схематичную жизнь, заставив изо дня в день повторять заученные движения. Максимилиану захотелось взглянуть на местных детей, ведь именно дети прекрасно улавливают настроения, царящие среди взрослых. Но, как назло, единственные ребята, виденные им, почти мгновенно скрылись за углом, о чём-то перекрикиваясь. Лавочник со скрипом катил тележку, нагруженную свёртками домашней ткани. Кочегар в дерюжном полушубке поверх кожаного фартука острым ломом разбивал лёд вокруг носа своего вельбота, пока речной капитан с заиндевевшей бородой самолично затапливал корабельный котёл. Трубочист сбивал сосульки с козырька над приёмной некоего инженера. Но иллюзия нереальности не оставляла Максимилиана. Иногда он сам уже не мог сказать, действительно ли встреченные им люди выглядят неправдоподобно, или это его собственный разум плывёт на волнах зимнего полузабытья. Только когда кожаные полуботинки начали проваливаться в снег почти до пряжек, он очнулся и вернулся на более-менее расчищенную тропинку. Та шла между аккуратных изгородей высотой от силы в пояс мужчине. Затем, извиваясь позади укутанных в снег теплиц, выбиралась к опушке леса. Здесь изгороди сменялись голым кустарником. Его сухие дебри жались к могучим стволам елей и пихт как крошки-легионеры, суетящиеся у оснований гигантских осадных башен. Стволы горных деревьев, словно компенсируя жестокость борьбы за жизнь на каменистых склонах, здесь, в долине, поднимались словно до небес, закрывая густыми лапами ветвей небо и солнце. Вокруг тропы вырастали сугробы, становившиеся всё выше, а сама тропинка терялась под настом. Максимилиан уже давно и безнадёжно промочил штанины брюк, а мех на отворотах ботинок забился снегом. Временами тропинка выныривала из чащи. На одной из полян лежали огромные груды хвороста и срубленные стволы деревьев. Горожане отвели её для дровяных заготовок на зиму. Лесоповал в горах, вообще, был делом довольно опасным — бревна приходилось с огромной скоростью «сплавлять» по ледянкам из залитых водой досок, а жители с баграми подправляли свободный полёт снарядов, рискуя руками и жизнью. Но бург стоял в долине. Здесь хватало старых добрых топоров, пил и верёвок, чтобы свалить высоченные ели. Возможно, они отправляли природные богатства вниз по реке (когда та отмерзала, конечно) и тем зарабатывали на то, чтобы высылать торговые караваны к подножиям гор. Макс не знал — вдруг кто-то из горожан даже добирался до самого Зальцбурга?.. Здесь, на просеке, Макс выбрал свежую и мягкую груду сваленных воедино еловых лап и сделал на ней привал. Фляжка с горячим чаем, свёрток с грибным пирогом и несколько завалявшихся в кульке карамелей в обёрточной серой бумаге составили ему неплохую компанию на следующие четверть часа. Даже холод отступил. Впрочем, вдали от озера с его вечными ветрами, холод вообще чувствовался не так сильно. Пальто, перчатки и шарф надёжно спасали от него. После привала Охотник возобновил путь, держась больше по солнцу, чем по каким-то ещё ориентирам. К счастью, временами ему встречались хорошо заметные зарубки на деревьях или воткнутые в снег охотничьи флажки с обрывками красного тряпья, которыми маркируют границы гона на волчьей охоте. Тропинка уклонялась всё выше в холмы, иногда огибая поросшие густым слоем мха кряжистые стволы. Среди кустарников и сугробов потерялись просветы между деревьев, а сами деревья всё теснее смыкали строй над головой. Гордая Вдова открыто предупредила его — «если не боитесь опасности». Возможно, Макс шёл в ловушку. А затем впереди мелькнуло что-то тёмное, угловатое, похожее на жилище кельта или галла. Тропинка привела Максимилиана к низкой одноэтажной хижине, сложенной из массивных брёвен. Угловые опоры из дикого камня, низкая крыша, покрытая сеном и снегом, мощная входная дверь, способная выдержать ярость медведя, и два узких окна без стёкол — сооружение напоминало блокгауз из тех, что строят североамериканские исследователи фронтира. Дух запустения царил вокруг. Снег лежал нетронутым слоем, в который Макс проваливался уже едва ли не по колено. Крыша просела, короткая кирпичная труба покосилась, камни и брёвна поросли мхом. Даже упрямый кустарник уже пробивался из-под толстой доски импровизированного порога, а две сросшихся ели нависали над домиком с западной стороны подобно огромному паланкину. Полуоткрытая дверь вела в темноту единственной комнаты-залы. Место для замочной скважины под ручкой было снесено выстрелом. Щербатые доски пялились трухой вокруг более-менее ровной дыры. Впрочем, и это тоже случилось очень давно.
-
я фанат твоих карт))) А, ну и атмосферных описаний конечно)
|
— По дороге сюда вы спросили меня, что стало с результатами исследования.
Каким-то преподавательским чутьём Альберт Карл уловил, что мрачное молчание (или наоборот, напряжённое переваривание почти коллективного удовольствия) вряд ли тепло скажется на атмосфере в автомобиле, и принялся за негромкое повествование.
— И я ответил вам, что мне и мистеру Хёрсту не выпало шанса обговорить детали, а уж тем более, приступить к работе. Это так. Но, поразмыслив над вашим интересом, я повторюсь в выводе. Мне сильно казалось, мистер Априле, что Габриэль Хёрст замыслил нечто значительное. Или узнал о чём-то, но не мог самостоятельно оценить, каковы и сколь вероятны последствия этого воображаемого чего-то. Он показался мне человеком скромным, внимательным и очень хорошо ориентирующемся в любом вопросе, если дать ему точку опоры. Как у Архимеда, помните: «... и я переверну мир».
Альберт Карл Элиотт не знал, какой мир хотел перевернуть Габриэль Хёрст. Мир, где в бордели, которые построил Джек — а вероятнее, построили трудолюбивые Фуэнтес, Хуан, Луис и Сантос, ведь Джек не строит бордели, он в них ходит; — где в бордели наведываются вампиры, где кровь и секс неразделимо связаны, где убивают в пределах планового распорядка дня и выбрасывают в окно телефоны, потому что красной кнопки недостаточно, чтобы закончить иной разговор? Профессор Элиотт не был хорошим психологом, но был достаточным, чтобы верить своим впечатлениям о людях. Габриэль Хёрст показался ему персонажем иного склада. Терпеливым, осторожным, умным. Скорее Киссинджером, чем Наполеоном.
— Но о чём мог узнать мистер Хёрст? Что мог запланировать? Совершенно очевидно, что это касалось «Сородичей», о которых он упоминал. Совершенно очевидно, что его интерес носил прагматичный подтекст. Для досужего интереса он слишком увлёкся темой. Здесь налево, пожалуйста. Теперь я начинаю видеть, что он видел проблему, но не видел в ней угрозы себе. Иначе, я думаю, этот умный человек другим образом повёл бы себя в «Интерлим». Ваше появление и ваши мотивы в его поиске подталкивают меня к выводу, что есть некая сторона, заинтересованная в возвращении мистера Хёрста. Возможно, чтобы усилить и возглавить её.
Альберт Карл уже знал ответ, когда задал риторический вопрос:
— Один ли такой «Примоген» в Новом Орлеане? Нет-нет. Их много, верно, мистер Априле? Есть политическая игра, где одна фигура смахнула мистера Хёрста с доски чужой рукой, а другая мечтает вернуть его в строй. Вот оно как. Масса незрячих агентов, повинующихся скрытым кукловодам. Я был нужен ему как советник. Вы — нужны его «номеру два» как надёжный исполнитель. Но кто же тогда выступил против мистера Хёрста?.. Вы многого не хотите говорить, мистер Априле, и это вполне объяснимо. Но, завершая этот импровизированный экспресс-анализ, я говорю следующее: опасайтесь предательства в самом ближайшем окружении. Этот удар нанесли руки извне, как подтверждают выводы мистера Моргана, но эти руки направил кто-то из вашего мира и моего города. Кто-то, близкий к фракции, к тому сегменту системы, который представлял мистер Хёрст. Здесь примите правее, скоро будет съезд.
-
Наш мозг! Крутой профессор, беседы вампирам нужны, они же социальные создания;)
|
Тень мчалась по лестнице, нечеловечески длинными прыжками перескакивая сразу несколько ступенек. Она почти стелилась параллельно земле, сохраняя равновесие невозможным для обычных мышц способом и лишний раз напоминая: даже в облике людей Тени Фамилии имели мало общего с ними.
Казалось бы, что сложного может быть в том, чтобы хладнокровно ожидать приближения врага? Но стоит представить мрачную зимнюю улицу, окутанную неверным газовым светом, и сотканного из теней демона, с каждой секундой становящегося всё ближе и ближе. Волоски на затылке Макса встали дыбом. Стоило огромных усилий ждать, не позволяя панике взять верх и не заставить тело рвануться в сторону — казалось, что возникающая за спиной вторая Тень вот-вот вонзит клинок в спину Охотника.
Пять ступеней. Две!
Второй выстрел прокатился среди каменного лабиринта. Жёлтая вспышка повторно ослепила на мгновение уже привыкшие к темноте глаза. Пороховой дым и гарь повисли в воздухе, ведь не зря чёрный порох также именуют дымным. Смесь селитры, серы и пережжённого угля поднялась клубами, закрывая джентльмена от взгляда Максимилиана.
Но Тень не вынырнула из плотного дыма. Она сбилась с прыжка, перекувырнувшись в воздухе, и полетела обратно вниз, безвольно разбиваясь о ступени как тряпичная кукла. Рваные клочья тёмной материи разлетелись в стороны, словно плащ и цилиндр терзала стая невидимых грифов. Убитая хотя бы в материальном плане Тень развоплотилась.
А потом фонарь за спиной Охотника погас и часть улицы погрузилась в сумерки, издали разгоняемые светом других фонарей. Мимо самой его щеки просвистел метательный нож, причём Макс готов был поклясться, что брошен он был точно. Смазанный след удара потемнел на том месте, куда должен был попасть клинок: будто проведённая углём полоса на секунду проступила на щеке Максимилиана и тут же исчезла. Резко обернувшись, Охотник не обнаружил никого на улице перед собой. Только плотный чёрный плащ медленно тлел, наброшенный на стеклянный корпус фонаря. Со временем, отделённый от Тени-носителя, он должен был сгореть на свету — по крайней мере, так казалось. Но до тех пор...
Метательный нож не чета пуле, но только если врага видно или хотя бы слышно. Максимилиан не знал, где находится теневой убийца, как не знал и того, сколько ещё ножей у того может быть. Можно было попытаться добежать до другого фонаря, но тени двигались очень быстро. Взвесив шансы, Охотник решил обороняться на месте, насторожив чувства и держа винтовку двумя руками. Он неторопливо поворачивал голову то вправо, то влево, но видящие-сквозь-Вуаль глаза не могли увидеть Тень там, где её просто не было. Не раздавалось ни звука. На непродолжительное время город застыл, потревоженный и напуганный двумя выстрелами. Впрочем, даже если и так, Максимилиан знал, что не должен рассчитывать на помощь. Здесь не существовало других законов и другой власти, кроме неявной, но ощутимой в каждом движении, в каждой традиции или жесте воли Фамилии. Только редкий снег танцевал в сумерках.
И негромко скрипела кровля над головой.
Времени на раздумья у Охотника не осталось. Стремительно развернувшись на каблуках, Максимилиан выстрелил на звук, не надеясь на зрение в полутьме, и отступил к фонарю. Он даже не стал всматриваться, был ли там кто-то или нет — и рефлексы подсказали верно. Нависшая над Максимилианом Тень разлетелась вдребезги как ваза из Срединного Царства, сметённая неловким движением. Стреляя навскидку, Охотник вогнал пулю прямо под линию полей цилиндра. Дымная гильза, оставляя в воздухе затейливую дорожку, упала к каблукам Макса. Вместе с двумя другими она блестела в снегу, медленно растапливая его раскалёнными донышками. С исчезновением последней Тени плащ истончился и фонарь засиял как прежде, согнав остатки завесы. На перекрёстке снова повисла тишина, но теперь уже окончательная. Всё было кончено за три выстрела.
-
А потом фонарь за спиной Охотника погас
бууу!)) Восхитительный хоррор!))
-
Бэнг-бэнг май бэйби шот ми даааааааааун... )))
|
-
Просто погибнут. Именно так. Нам же, это уже не грозит. Гните свою линию, профессор! Не прогибайтесь под этот темный мир!
|
Хозяин не удивился заявлению Макса, только заметил, что вряд ли что-нибудь сможет впечатлить Охотника в сравнении с Веной, Миланом или даже Зальцбургом. Снимая полотняные перчатки, перемазанные в шоколаде и сливовом джеме, старик пожал плечами: — Воля-то ваша, молодой господин, но вот вам крест, смотреть тут нечего. Вон, не заблудитесь. От озера канал. Поперёк канала — шесть улиц. По три с каждой стороны, итого шесть. Стало быть, на этом и всё. И дома меж ними. Изволите завтрак? В нижнем зале тоже царило слабое утреннее оживление. Тяжёлые шторы на окнах-витринах отдёрнули, и белый снег скрашивал монотонно-тёмные интерьеры маленькой кондитерской. За центральным столиком о чём-то щебетали несколько дам в надвинутых на самые брови шляпках и плотных зимних платьях. Прислушавшись к беседе, Макс понял, что она так же пуста, как лица самих дам, помещённых сюда будто бы по привычке. В зимнем городе не было настоящих людей. Хотя, возможно, сделай он другой выбор, он смог бы сказать точнее. После овсянки с сахаром и сиропом, маленькой яичницы, маффина с черникой и лимонного безе, оказавшегося здесь случайно, Охотник надел пальто, закутался в шарф и, прихватив перчатки и трость, отправился на обещанную себе экскурсию. Хозяин не обманул, в общих чертах накидав план города. Выйдя на хрустящую свежим снегом улицу и подставив лицо холодному воздуху, такому прозрачному, каким он бывает только в горах и над свежими лесными озёрами, Максимилиан свернул к западу. Он прошёл мимо витрины кафе уже с наружной стороны, заметив Лауру, собирающую со стола посуду, и зашагал по узкому тротуару навстречу белоснежным горным вершинам и полузамёрзшей озёрной глади. Улица не петляла, вскоре приведя его к широкой набережной канала. Светлый день царил над коваными перилами мостов, покрытых снежной моросью. Редкие экипажи валко катились по булыжным мостовым, практически не было пешеходов. Фонари стояли одиноко, утратив ореол бдительных ночных стражей, и даже редкие велосипеды с большущими колёсами, прислонённые к чёрным голым деревьям, привлекли бы больше внимания. За оградой набережной, представлявшей из себя череду металлических пролётов, приваренных к узким гранитным тумбам, в ледяной стремнине текла вода. Отсюда получилось совсем недалеко до озера. Вскоре Макс вышел на открытый простор между пологими горными склонами. Редкие птицы чертили в небе узоры, выискивая ушедшую из этих мест рыбу. Вскоре и им предстояло либо сняться на юг, либо в изнеможении рухнуть в неподвижную чёрную воду. Ветер сделался сильнее, со свистом скидывая с глаз волосы и заставляя выше поднимать воротник. По заснеженным берегам тут и там были разбросаны дощатые сараи, к основательным дубовым сваям привалился стоящий на якоре паровой катер. Дома, выстроившиеся вдоль озера, по большей части строились из досок и мощных брёвен, поднятых сюда из лесов у подножий. Здесь нашлось место старому моряцкому трактиру, закрытому на неопределённый срок, заколоченной часовне, изящным особнякам, выходящим негостеприимными фасадами навстречу закату... Первая из трёх пар улиц, делающая перерыв на переброшенный через канал мостик, «отрезала» береговые дома от центральной части городка. Она мало отличалась от виденных Максом кирпичных пейзажей благоустроенного аккуратного бурга: дома в несколько этажей, аккуратные палисады, дворики, переулки и выходящие прямо на канал лестничные спуски. Мельком увидел Максимилиан и Аллею Самоубийц — узкую улочку, даже переулок, начинающуюся сбегающей вниз лестницей. По какой-то причине сюда выходили только лишённые окон стены, превратив её в кирпичное ущелье, мощёное всё тем же обледенелым камнем. Конечно, сейчас на ней никого не было. Затем, за пределами последней пары улиц, городок начинал выдыхаться, превращаясь сначала в беспорядочно разбросанные выселки с закрытыми на зиму огородами и теплицами, а потом и вовсе растворялся в холмистой снежной целине. Там он и кончался. Когда Макс, посвежевший и румяный, возвращался домой, синие сумерки уже расплылись над вершинами гор. Зажглись первые фонари, бросая на снег искристые круги холодного света. В кондитерской развели камин. Близилась ночь...
-
и лимонного безе, оказавшегося здесь случайно
*_* о да!)))
|
 В полумраке тесного, но удивительно уютного зала царило тепло. Запах горького шоколада въелся в балясины низкого потолка и был неистребим ничем, что могла бы предложить цивилизация. В кирпичной пасти камина у южной стены гудел огонь, распространяя вокруг волны живого тепла, а пол устилали плотно пригнанные друг к другу доски паркета. Их дерево потемнело от времени так, что казалось практически чёрным: должно быть, оно видело ещё расцветы фюрстов старой эпохи. Сменялись империи, а паркет в кондитерской маленького городка оставался всё тем же, темнея и набираясь массивной прочности. Поверх, в несколько густых слоёв, лежали ковры пышной бухарской работы, хотя света немногочисленных керосиновых ламп не хватало, чтобы разобрать затейливый восточный орнамент. Те перемигивались слабыми огоньками в жестяных плошках, расставленных по круглым отполированным столикам. В свою очередь, каждый из столов окружало по два-три стула с кожаными сиденьями. Стеклянные колпаки не позволяли огонькам потухнуть, а когда керосин кончался, усталая девушка в аккуратном переднике бесшумно возникала из полутьмы и заправляла лампу из масленицы с узким жестяным горлышком. В этом царстве тяжёлых шёлковых штор, ковров, разбросанных по залу подушек и тканых ширм, сокращавших и так тесное пространство, не было места зиме. Но зима присутствовала — западную стену занимали витрины, разбитые на равномерные узкие прямоугольники. Сквозь шторы, надёжно отгораживавшие посетителей кондитерской от случайных взглядов, можно было увидеть синеватый свет фонарей на высоких кованых шестах и искрящиеся сугробы плотного, влажного снега. Мостовая терялась под его слоем как паркет исчезал под азиатскими паласами. Ровный строй аккуратных трёхэтажных домов, украшенных то вывесками скобяной лавки, то латунной табличкой с именем практикующего солиситора или почтенного домашнего врача, составлял единственную и неизменную декорацию на несколько кварталов вокруг. Временами в него вплетались узкие переулки или сквозные подъезды, войдя в которые, человек выходил на другом конце улицы. Тут и там, под искусно устроенными навесами из хвойных ветвей или зимнего плюща, скрывались арки проходов на небольшие площади, окружённые тремя-четырьмя домами. Где с трудом поместился бы двухместный экипаж, находилось место для питьевых фонтанов, оформленных лицами античных богов, или пустующих по зимнему времени столиков, где соседи собирались за продолжающейся из вечера в вечер шахматной партией. Укромные траттории, ажурные мостики над морозными водами единственного городского канала, высокие шпили кирхи и средневековой ратуши сплетались в монотонный ансамбль, искусно растворивший в себе призраков-жителей и эхо слов. Городок, а скорее — альпийская деревушка, упорно карабкающаяся к статусу города, стоял на берегу горного озера, из которого и брал начало канал. Сложенные из дикого камня набережные тянулись параллельно древесным аллеям и железному частоколу фонарей, перебрасываясь между собой редкими мостиками. Под их горбатыми силуэтами, в узкой протоке незамёрзшей чёрной воды, изредка скользили ялики, а на пути к кондитерской Максимилиан даже заметил примёрзший ко льду паровой пакетбот у хрупкой пристани. Напольные часы в углу глухо отсчитывали минуты. На узкой лестнице за стойкой спал огромный белый кот, измазавшийся в саже. Среди больших бутылей с сиропами и ликерами возвышались башни рассыпчатого неаполитанского печенья, а в ледовых ящиках ждали своего часа большие куски бельгийского шоколада, от которых всё та же служанка откалывала нужные порции остроносым серебряным ломиком. Старый хозяин, шаркая среди пустующих столиков, поместил блюдце с вишнёвым суфле среди россыпей изжелта-рыжих патронов. Те с негромким стуком раскатились по столешнице. — Молодой господин затеял опасную игру, — без осуждения произнёс старик, расставляя десертный прибор. — Как те, кто был до него; кто придёт после… На сухом лице, обветренном за долгие горные дни, проскользнула безжизненная улыбка. Его голос казался надтреснутым, тревожным. — Молодой господин силён, да-а… этого не отнять. Но молодой господин должен быть готов. Лишь здесь безопасно. Десертная ложечка звякнула, заняв своё место.
-
Горячий шоколад с печеньками. Игра мечты, да? )))
-
|
Как и следовало ожидать от заведения с такой почтенной репутацией, ступени лестницы и пол в коридоре второго этажа отчаянно скрипели. Провожаемый служанкой, Максимилиан переступил через непроснувшегося кота и поднялся в тесный проход, по которому приходилось не идти, а протискиваться, задевая стены то плечами, то локтем руки с пальто, то концом прихваченной подмышку трости. По моде якобинского периода, стены были облицованы квадратными панелями из тёмного дуба — не лучший выбор, учитывая недостаток света.
Служанка довела Максимилиана до внезапно показавшейся ему хорошо знакомой дверки в торце коридора, высоты которой аккурат хватало, чтобы юноша вошёл, не пригибая головы. Единственными украшениями ей служили помутневшая от времени медная ручка, круглый номер с выбитой цифрой «2» и всё. Служанке пришлось первой войти в комнату, чтобы разминуться с Охотником в тесноте коридора, который тянуло назвать удушливой норой. Следом за ней на порог шагнул Макс. Его глазам открылась небольшая каморка с единственным окном, выходящим в узкий переулок, всю противоположную стену которого занимала кирпичная стена дома, чуть опережавшего кондитерскую по высоте. Под окном стоял узкий секретер со всего двумя ящичками и откидной столешницей, под которым нашлась задвинутая табуретка с таким же кожаным сиденьем, что у стульев внизу. По левую руку от секретера поместилась узкая койка со взбитой пуховой подушкой и двумя одеялами под шерстяным покрывалом. Справа имелся чуть рассохшийся платяной шкаф с зеркалом в одной из дверец, а к стенке шкафа примыкали умывальник и ширма, ведущая в ещё меньшую ванную. Тёмно-зелёные матерчатые обои создавали одновременно ощущение уюта и ограниченного пространства. Но здесь, когда служанка открыла окно и оставила свечу на секретере, хотя бы не было душно. Поток свежего зимнего воздуха врывался внутрь, трепал волосы Макса и выгонял прочь впитавшиеся в пол ароматы корицы, яблочного сидра и ванили.
Спустя некоторое время «молодой господин», как его упорно называли в кондитерской, получил ужин: узкий бокал абрикосового сидра, два куска мясной кулебяки и, что, несомненно, взволновало бы историков будущего, сливочный круг панна-котты — сладкого итальянского мусса из ванили и взбитого крема, политого клубничным джемом. Сон сморил его очень быстро, стоило только тихой Лауре выкатить прочь сервировочную тележку и убрать в шкаф пальто. Судя по постоянным взглядам в сторону футляра, она очень хотела спросить, не играет ли Максимилиан, но не позволила себе такой вольности. Было бы трудно объяснить ей, что музыкальным инструментом Макса является восьмизарядный карабин с продольно-скользящим затвором. Сон пришёл быстро и незаметно.
* * *
Максимилиан, одетый лишь в брюки и белоснежную сорочку, шагал по аллее. Босые ноги с удовольствием ступали по тёплым, чуть шершавым плитам, отмеченным пружинистыми островками мха, а тёплый ветерок норовил забраться под воротник. По неведомой закономерности сна, мир утонул в желтоватом тумане, где терялись стволы деревьев, небо, даже детали окружающей обстановки. Каким-то шестым чувством он знал, что находится в сердце огромного парка, целиком затянутого в туманные объятия. Взвесь, то становившаяся почти персиковой, то выцветавшая до белёсой молочной дымки, клубилась вокруг, сгущалась, подступая непроницаемыми волнами. Лишь изо всех сил напрягая глаза молодой человек различал смутные паутинки древесных крон, проступающие из перистых облаков. Ковёр сухих листьев заметал камни дорожки, извилисто вьющейся среди подсвеченных изнутри медовым светом облаков. Едва слышный перебор фортепианных нот звенел в тёплом ветерке, и шуршание невидимых крон вторило ему. Но жёлтый свет не таил угрозы. Наоборот, вопреки ожиданиям, лишь излучал тепло. Однако золотой занавес не позволял Максу свернуть с единственного пути, сохранившего чёткость очертаний.
Наконец, старинные плиты привели Максимилиана к беседке на перекрёстке пяти аллей, в центре которой была установлена широкая мраморная чаша фонтана. Её борта, не выше пояса взрослого человека высотой, усыпали опавшие листья, степенно кружившиеся в озере прозрачной как обработанный хрусталь воды. Звенели брызги, рвалась вверх дуга, поднимавшаяся от бьющего из центра чаши источника. Ажурная крыша, поддерживаемая пятью изящными колоннами, складывалась над головой наподобие белого каменного зонта, чьё присутствие было едва ощутимым.
И девушка, облачённая в просторную тогу наподобие римских одежд, с улыбкой обернулась к нему. Теперь стало ясно: от неё исходит тот же свет. Он струился по золотистым волосам, небрежно распущенным до плеч. Он касался бликов румянца на сияющих улыбкой щеках. Он пробегал по шёлковым складкам тоги, аккуратно наброшенной на плечи и сбегающей от очертаний груди до самых стоп. Он жил в белизне открытой ключицы, над которой трогательно и беззащитно билась жилка, хорошо видимая на открытой шее. И глаза, глаза Анастасии, заливал медовый туман, не оставляя места ни радужкам, ни зрачкам, ни белкам — два озера расплавленного золота были единственным, что окончательно и бесповоротно отличало её от человека. В остальном же...
В остальном Анастасия блистала непреходящей, ослепительной, античной красотой юности.
— Добро пожаловать, Охотник. Я надеялась, что ты придёшь.
|
-
Великолепно! Как и всегда.
|
|
Элиотт тяжело облокотился ладонями на стол, глядя на доктора сверху вниз. Ему казалось мерзким и каким-то не совсем честным слепо подавлять чужую волю. Одно дело — вести дискуссию, предлагать собеседнику пищу для размышлений и сообща делать выводы, как он привык работать со своими студентами. А вот так — подло и слишком грубо... Но какие выводы профессор мог за минуту предложить перепуганному человеку, сам балансируя на грани паники?
— Сэр, — собрав воедино всё доступное самообладание, Альберт Карл заговорил твёрдым и уверенным голосом, снова вспоминая методички психологов из экстренных служб, — пожалуйста, взгляните на меня. Сэр, пожалуйста, сделайте это. Я хочу вам помочь. Просто сделайте это. Вот так. Хорошо. Сэр. Теперь слушайте меня внимательно.
Профессору было тяжело стоять, опираясь руками на скользкое ребро прозекторского стола и поминутно отмахиваясь от накатывающих мутных волн. Но он стоял, глядел своими ясными глазами-иглами в расширенные зрачки доктора. Стрелка чёрно-серебряных часов на его руке, каким-то чудом переживших все ночные треволнения, мягко стрекотала, отмеряя положенную ему минуту. Почему-то Элиотт не сомневался, что по её истечению подчёркнуто-вежливый итальянец просто схватит его за шиворот и поволочёт за собой. Альберт Карл должен был спасти человека за шестьдесят секунд.
То, что он делал, не было жестоким и издевательским приказом гипнотизёра. Альберт Карл не унижал, забирая у взрослой личности самостоятельность; напротив, с терпением сиделки он помогал доктору Харви домыслить картину случившегося, мягко и безболезненно встраивая нужные нотки в нарушенный аккорд и элегантно направляя разум врача в нужное русло. Альберт Карл не подавлял чужую волю, а изменял саму память, говоря нежно, но очень-очень разборчиво. И страшные голубые глаза профессора сверлили доктора, не отрываясь ни на миг.
— У вас был обычный рабочий день, согласитесь? Забудьте всё, что вы слышали об Альберте Карле Элиотте, ведь откуда вам что-то знать про него? Вы же никогда не видели ни меня, ни человека рядом со мной. Последние пять минут просто забудьте: согласитесь, что за сущая ерунда? Мы же взрослые люди... Вы спокойно провели вскрытия двух из трёх поступивших к вам мертвецов, помните? Никаких посторонних в этой комнате не было, потому что сюда не допускаются посторонние, как вы отлично знаете. Но личность покойников установить не удалось, что вы хорошо запомнили. Ведь так? Никаких документов, никаких зубных карт, никаких аномалий при вскрытии... чистые отпечатки — вы отлично это знаете, потому что вы отлично знаете свою работу. Вы ведь хороший доктор. Оба погибли от пулевых ранений в область груди: двух — первый и трёх — второй. Тут ничего необычного, помните? Кажется, вам кто-то сказал про перестрелку... верно ведь, доктор? Сейчас вы заполните необходимые документы, точно зная, что вернули оба тела в камеры, и отправитесь домой. Вы же аккуратный доктор, а ваша смена как раз закончилась. Там вы возьмете деньги и паспорт, сядете в первый же самолёт до своего любимого штата на севере. Вы ведь хотели в отпуск, помните? На недельку... посмотреть свой любимый штат на севере. Да? Конечно же да... У вас есть жена? Возьмите её с собой, скажите, что это сюрприз. Поэтому-то вы так и торопитесь! Помните? Сюрприз. А вы ещё не купили билеты... поэтому не обращайте на нас внимания и спокойно заполняйте свои бланки, доктор. Нас тут нет и никогда не было. А вы достойно выполнили всю свою часть работы, дальше — дело полиции.
Стрелка почти сделала оборот. Альберт уже почти чувствовал железную руку Априле на загривке.
Всё!
Его время вышло.
Но ещё какое-то время профессор Элиотт смотрел в глаза доктору, как бы безмолвно повторяя и проговаривая свои приказы. Он не пугал. Он помогал доктору понять. И не его, Альберта Карла, была вина в том, что лучшим способом понимания здесь стало... забвение.
— Я сделал, что мог.
-
Ах ты шайтан! Подарил бедняге отпуск перед смертью :P
-
Добрый профессор Элиотт =)
|
-
Постоянство - признак мастерства.
|
Многое происходило в Новом Орлеане за эти секунды.
Пара молодых французских туристок с кожей цвета молочного шоколада объяснялась в любви, держась за руки перед автобусной остановкой в самой уродливой части Франклин-авеню. Старый Вьедес раскручивал мотор резиновой лодки, молча проклиная сына, не выходящего больше на ночной срез чужих ловушек для крабов. Сыну стал интересней панк-рок. Альберта Лопес привычными размашистыми движениями расправляла голубые простыни в прачечной отеля «Хайатт Редженси», где номер стоил больше, чем её недельное жалованье. Пятнадцатилетний Анри тайком пересматривал на украденном телефоне откровенные фотки подружки владельца, жгуче, до слёз, завидуя ему. Небритый мужчина по имени Ла Наха, «Нож», скупыми фразами договаривался с офицером береговой охраны о том, что трюм следующей из Флориды моторки незачем осматривать. Преподаватель математики Терри Фаш, без сна ворочаясь в кровати, возвращался мыслями к запропастившемуся куда-то коллеге: на его памяти, Элиотт никогда не опаздывал на встречи. Клерк Реджинальд Квотерс спал, обнимая добродушную жену, на втором этаже панельного барака на Ютерп-стрит, 1028. Том, сплёвывая через зубочистку, рассказывал о путешествии на мотоцикле от Юты до Луизианы, которое он проделал двумя неделями раньше — для Тома поездка стала самым большим приключением в жизни. Малкольм Уэбли в клубе недалеко от площади Лафайетт с вымученной улыбкой складывал мягкие банкноты в футляр своего саксофона, а ему на ум лезла ассоциация с саркофагом. Белый юноша Джордж, подрабатывавший в фотоателье, наклеивал на потолок спальни новый мотивирующий иероглиф, хотя предыдущие пять не принесли успеха — он по-прежнему жил на пособие. Другой белый юноша, Фред, спал в полицейском изоляторе, надеясь от всей своей тупоумной души, что не убил брата, когда размазал бутылку по его харе. Лиза Паркер чесала за ухом большую овчарку, размышляя о том, что её будет не на кого оставить, если она полетит в Лос-Анджелес. Но пейзажи родной Монро-стрит опостылели ей до тошноты. Двенадцатилетняя Ким была полностью довольна жизнью — у неё был день рождения и родители подарили ей новый «iPad» в белоснежном корпусе. Она мечтала о таком. Наконец, Фил в тянутой майке с надписью «Ветеран вернулся домой» с жутким вниманием рассматривал силуэт чернокожей женщины, спящей под тонкой белой простынёй. Фил собирался убить её, но не знал, как — он никогда не служил в армии. Карен закончила составлять годовой отчёт глубоко за полночь, а Лью впервые за три месяца позвонил матери, не опасаясь, что дрожащий от ломки голос выдаст его: он завязал.
Картина городской жизни сплеталась из тысячи нитей, образуя бесконечную карусель повторяющихся изо дня в день действий. Там не было места горящим в автомобилях девушкам, восставшим мертвецам и монстрам, живущим под подушкой. Город смотрел в пустоту миллионом алмазных глаз на чёрном бархате ночи, не замечая и не желая замечать. Проще задавать только риторические вопросы, потому что если однажды допустить, что нечто кажется не таким, каким выглядит, пути назад не будет.
Давно следовало остановиться.
Давно.
Но когда остаётся единственный выбор, да и тот неправильный, поздно стричь шерсть с чужой овцы.
Никто из тысяч добропорядочных джентльменов и непристойных леди не мог и предположить, что именно происходит в гостиной маленького домика в Нью-Аврора, где сполохи фонарей плясали как ослепительные белые дервиши яркостью в несколько десятков ватт. Остались только тени, только жажда. Осталось только обезумевшее чудовище, всё пытающееся оттолкнуть крепкие руки копа и вогнать клыки ему в горло.
-
Во имя всех Властителей Тьмы - это шикарно!!!
-
С другой стороны, если Элиотта прикончат, то это вроде как хэппи энд, ведь одним чудовищем меньше. Я люблю хэппи энды :D
|
|
-
Шаманил у котла? Пририсовал кукле вуду наручники?
Все гораздо проще - принес жертву Богу Порядка ;)
|
— У нас было: два пакетика травы, семьдесят пять ампул мескалина, — задумчиво приговаривал Альберт Карл, ненадолго отложив профессорский имидж и натянув шкурку столяра-энтузиаста, — пять картонок с кислотой...
Звяк.
Звяк.
Это на расстеленный брезент по очереди ложились находки «хиппующего старика».
— ... ноль пять солонки с кокаином...
Поразмыслив, Элиотт отказался от мысли сшить из брезента рюкзак. Будь тот хотя бы крепкой сумкой, к которой без большого труда можно присобачить карман-другой, он бы ещё рискнул. Но капитальным рукоделием профессор никогда не увлекался и решил не тратиться на сомнительные затеи. Во главе стола он раскатал инструментарный пояс, как будто выставлял на просушку баннер для фестиваля в старшей школе, а под ним, рядом с каждым гнездом, помещал отобранное.
— И целое множество транквилизаторов всех сортов и расцветок.
Альберт Карл хорошо понимал, что пятидесятилетний ухоженный мужчина в водолазке и джинсах вызовет серьёзное недоумение, будучи замечен при полном монтажном параде. Элиотт собирался передать пояс Моргану, которому что лепи спецовку, что не лепи... Здоровенный, небритый, в рабочих шмотках — да никто и усомниться не посмеет в правдоподобии маскарада. Для себя он отложил плоский туристический топорик и маленький футляр из прозрачного пластика, где позвякивали четыре тонких отвёртки без рукоятей. Знакомый с миром криминального подполья только по книгам и фильмам, Альберт убедил себя, что с их помощью ему непременно потребуется не раз ещё поддевать оконные шпингалеты и заводить автомобили.
Пригодился и большой пожарный громила, который из-за габаритов вряд ли удалось бы взять с собой: профессор ходил по дому, срывая чехлы с мебели, пока не нашёл подходящий стул, с которым вернулся в гараж. С грохотом спуская четвероногого друга по лесенке из двух ступенек, Элиотт впервые за новую ночь почувствовал себя при деле. Тошнота, жажда и боль отступили, позволяя ему вернуться к работе. Он был изранен и слаб, всё так, но эта слабость не шла ни в какое сравнение с человеческой немощью, что привела Альберта Карла на больничную койку. Ещё никогда в жизни Альберт Карл Элиотт не чувствовал себя столь...
Столь бессмертным.
Он взмахнул топором, примериваясь, и с лёгкостью расшиб седалище дешёвого стула из универсального магазина. Второй удар вышел ещё увереннее. Раз за разом, давая себе короткую передышку между замахами, профессор четвертовал стул, с гордостью вогнав топор в поверженную спинку. Четыре ножки, белеющие свежими срубами, тоже легли на брезент.
— А также текила, ром, ящик пива, пинта чистого эфира и амилнитрит...
Элиотт по очереди закреплял свои деревянные жертвы в тисках столярного зажима, сноровисто накручивая ручку, и в дело шла П-образная пила с протянутым между «рогами» лезвием. Профессор спилил неаккуратные изломы, оставленные топором, затем поочерёдно довёл каждую из ножек до конфигурации четырёхгранного стилета с острым деревянным концом, который удобно ложился в руку. Полируя округлые торцы импровизированных рукоятей, профессор математики почти улыбался.
— Если начал коллекционировать дурь, становится трудно остановиться. Ты сошёл с ума, Альберт. Единственное, что вызывало у меня опасения — это эфир. Нет ничего более беспомощного...
Некоторые колья приходилось дорабатывать второй раз, потому что торопившийся профессор не учёл пропорции гнёзд на поясе-разгрузке. Но потом каждый из них легко вошёл в предназначенные для молотков, свёрл и электрических фонариков футляры.
— ... чем кровожадные вампиры, вылезшие из идиотской сказки для подростков. Но знаешь что, Альберт?
Профессор засунул футляр с часовыми отвёртками в задний карман, а топор — за пояс, так, чтобы лезвие лежало аккурат под изгибом поясницы, и принялся беспощадно растягивать ткань так, чтобы мешковатый обвис спрятал бы его маленькое глупое оружие.
— Становится трудно остановиться, вот что.
Он был южанином, Альберт Карл. Он родился на Юге. Он происходил из богатой семьи баронов-разбойников, когда-то скупавших латифундии и безбожно давивших конкурентов-плантаторов во времена после Гражданской Войны. На Юге не прощают обид. И если южанин лично воспринял обиду, то, как завещал Марио Пьюзо, южанин будет мстить.
Профессор Элиотт шёл на войну.
Звяк.
Звяк.
-
Шикарный пост, шикарный персонаж, шикарный игрок и игра шикарная! ШИКАРНО!!!
|
-
Пост - шикардос!
Поржал :D
|
— Я отдал всё, что имел, ради будущего Японии, — строго ответил Директор, шагнув к ней. Он без труда отразил сознательно несильный удар Кайи.
— Я не имею права жалеть.
Кайя Мори заметила, что Директор, во-первых, правша, а во-вторых, часто завершает три быстрых атаки мощным вертикальным ударом сверху вниз, надеясь таким образом разбить защиту противника. Он использовал смешанный стиль, но никогда не прибегал к изящным и требующим сложности приёмам, полагаясь на скорость и силу. Эта-то простота и заставила Кайю несколько раз ошибаться. В курсе фехтования Сакуры подавалось не просто умение драться длинной железкой, там предлагалось целое искусство меча, построенное на филигранной технике фехтования, акробатических движений и даже использования двух клинков по заветам Миямото Мусаси. Директор ничего из этого не знал и совершенно непочтительно разбивал её атаки повторением простейших движений: справа налево, слева по горизонтали, короткий тычок, позволяющий рукам выйти на нужную траекторию, и мощный замах.
Скорее всего, Кагатори научился сражаться сам, без помощи «Сердца». Он и вправду мог бы стать лучшим из фехтовальщиков Японии, если бы не стал тем, кем стал. Сосредоточенная до предела, девочка шагнула ему навстречу.
— Неважно! Мамору, почти готово! — выкрикнула Сакура. Экран засветился развёртывающимися в декартовой плоскости полями и графиками, сопровождаемыми ровными столбиками цифр. Мамору понял, что видит перед собой антологию фундаментальных законов физики, воплощённую в виде формул и уравнений: от знакомой любому школьнику Е = mc2 до сложных преобразований Лоренца.
Его пальцы зависли над «Enter».
За его спиной раздался невнятный гул, который всё нарастал, превращаясь в рёв рассерженного гризли. На то, чтобы обернуться, уже не хватило времени.
«Enter».
Экран пошёл радужными полосами.
Первый.
Она неловко отразила слабый удар, едва не вывернув из руки меч.
Второй.
Кайе пришлось отпрыгнуть, теряя равновесие. Если бы в это мгновение Директор изменил схему атаки, Кайя была бы уже мертва. Но он не изменил, продолжив её коротким тычком, от которого Кайя ушла подобно балерине, на носках кед сделав полуоборот влево, из-под правой руки. Третий.
Чёрная катана взмыла в мощном замахе.
Кайя оказалась почти спиной к Директору, держа меч обратным хватом, остриём в пол. И в этот невыразимо краткий миг она схватилась за рукоять двумя руками, изо всех сил толкнув свою катану назад, снизу вверх, будто пытаясь вслепую насадить на шампур свиной шашлык. Меч встретил сопротивление... и преодолел его.
Из-под маски донёсся негромкий вздох.
Кайя была неправа в своём мнении, что Директор не умел признавать своих ошибок. Он умел. Он давно свыкся с мыслью, что каждое действие влечёт за собой полную меру личной ответственности. Каждый ход в корпоративной баталии, каждый жест на деловой встрече, каждый взмах твоего меча. Просто Кагатори Хидеки действительно ошибался не так уж и часто. Он ведь...
... всё...
... рассчитал...
Директор рухнул на колени, с торчащей из живота рукоятью похожий на совершившего ритуал сэппуку самурая. Зеркальная маска поднялась к лицу Кайи, сейчас как никогда прежде похожая на такое же человеческое лицо. Но Директор не умолял пощадить его, не обещал страшные кары и не хвалил её мастерство, ибо в последний миг Кагатори Хидеки все его мысли были направлены на другое:
— Спаси... «Тёмное Сердце»... спаси... Японию...
А потом мир остановился.
— Есть! Пауза!
Торжествующий вопль Сакуры был таким громким, что перекрыл даже гудение за спиной. Мир остановился. Остановились часы. Остановились люди на улицах, замерев на одной ноге. Замерли машины, не завершив дугу поворота. Замерли самолёты в небе и субмарины под водой. Замер русский президент в Кремле и американский в Белом доме. Замерли реакторы Тяньваньской АЭС на середине цикла полураспада и замерли взмывающие в воздух истребители над аэродромами Намибии. Замер водопад Виктория и воды Амазонки застыли будто кисель.
Замер Директор, упав на колени.
И красно-белый вертолёт, украшенный двумя ракетами на боковых пилонах, тоже замер прямо в воздухе.
— Я остановила течение времени. Это решающий момент. Сердце в нашей власти.
Не замерли только Мамору и Кайя.
А потом стекло за спиной начало трескаться. Кенджи, высунувшись из дверцы пилота, стрелял в окно директорского кабинета, стараясь разбить толстый слой прозрачного пластика. Он что-то злобно кричал, размахивая руками, и ребята поняли, что он требует от них убираться прочь. Видимо, он подумал, что случившееся есть результат контратаки корпорации.
— Не понимаю! — воскликнула Сакура. — Я же должна была остановить его! Почему он не замирает! Проклятье, пробую ещё раз!
Белая гарнитура лежала в кармане Кенджи. Он не надел его тогда, когда Сакура сняла с остальных членов клуба защитную мантию, чтобы помочь корпорации отследить их маршрут бегства, не надел и сейчас. Прибор бессильно лежал в кармане и требовательно вибрировал.
А трещина на стекле с каждым выстрелом «Беретты» становилась всё толще. Но пока что Мамору и Кайе ничего не угрожало.
Оба, как загипнотизированные, смотрели на экран, где разворачивались невообразимые проекции Калаби-Яу, сопровождаемые осью времени. Власть над прошлым и будущим была в их руках.
Зло сплюнув, Кенджи перебрался в салон и сдвинул в сторону пассажирскую дверь. Теперь чёрный корпус ракеты оказался прямо перед ним. Ловко орудуя маленькой отвёрткой, он принялся свинчивать панель с контейнера для её электронной начинки.
-
где-то там ещё бьётся "Тёмное Сердце". Как-то неожиданно я здесь оказался. Приятная ностальгия.
|
Тем временем, кучер запряг лошадей и влез на привычное место, разжигая масляный фонарь над каретой. Нетерпеливое ржание породистых немецких лошадей, не боящихся ни зимы, ни метелей, поплыло над двором и карета дрогнула, снимаясь с настоявшегося места. Гарри и Аньяка провожали Марко до ворот. На прощание ведьма грустно сказала:
— Тебе к Богу теперь неможно, стригой. Не забудь надеть...
Фиоренти обернул к ней лицо, уже закрытое маской. Аньяка снова чуть улыбнулась, кивнув, а потом Гарри дёрнул за цепь, заставляя её выгнуть голову, и впился в полуоткрытые губы жадным поцелуем. Марко захлопнул дверцу и карета помчалась в ночь.
— Эх и засиделся же я у них, господин Фиоренти, — довольно сказал кучер. — Нуте-с, куда гнать будем?!
— Да прямо гоните пока, а там скажу. Как обращались-то с вами там?
— Ну, как водится, поначалу били, — обстоятельно перечислил Старик. — Для порядку, не со зла. Ну да нашенскому брату к сапогу под рёбра не привыкать. А так... да, значится, душевные ребята. Накормили, на мороз не выкинули. Хотя, знамо дело, всё, что в деньгах было, всё нашли и себе сховали.
— Понятно. Должен сказать, некоторым из них не хватает ножа в боку, — сказал на это Марко. — Для порядку, не со зла. Для ещё большей душевности. Ну да спасибо и на том, что на мороз не выкинули.
— Потом, ищщо, Аньяка хаживала. Ведьма ихняя. Она у них, значится, пророчествует. О волках упреждает, о солдатах. Ужо не знаю, надобно ли её на костёр, но, — Старик мечтательно причмокнул, — ай, хороша. Про родину говорили.
— Родину?
— Румыния, господин Фиоренти. Мы оба оттуда.
Марко кивнул.
— Понятно. Расскажите, что было, когда мы ушли?
— Э...
Даже сквозь окошко, через которое они переговаривались, было слышно, как Старик с хрустом зачесал в немытом затылке. С памятью у кучера, на удивление, было плохо. И это притом, что тот знал едва ли не каждый маршрут старой Европы.
— А. Агась. Значится, господин де Триньёв вас, господарей, дожидаться не стал. Взял псину, да и ушёл. Велел вам сказать, коли вы раньше вернётесь, что на охоту пошёл. Вот и грю, собственно. А как он ушёл, спустя час или около, явились эти. Много, человек с двадцать. Окружили, набросились, и увезли. Они ж, господин Фиоренти, сразу нас приметили. Такую-то карету тяжело не приметить. Много спрашивали, как мы сюда пробрались, да как обратно выбраться. Видать, сбежать хотят.
— Хотят, - подтвердил Марко. — Только не смогут. По крайней мере, пока мы здесь не закончим...
Кучер удовлетворённо кивнул, как будто только что получил лично для себя подтверждение важности и значимости своей роли в деле превозмогания Зимы.
— И вы б того, господин Фиоренти, хоть путь бы указали. А то мы так к самому заливу уедем.
— Вон там направо, к заставе, — указал маркиз. — В конце улицы.
— Агась.
Старик не растерял в плену свою меланхолию и отсутствующий интерес ко всему происходящему. Он снова был на козлах, снова правил каретой — чего ещё было надо? Ну, окромя пожрать и помыться. Во всяком случае, он так и ни задал ни одного вопроса: ни почему их теперь пускают в город, ни что удалось выяснить, ни кого найти. Только спрашивал повороты и тянул вожжи. Для остального в его жизни существовали Охотники.
=> пост 06 комнаты 05
-
Добротная игра получилась, продуманная. Интересно было почитать.
|
-
Дивный новый мир жд... а, впрочем, к дьяволу и его.
Ха! В точку!
|
-
Задрот) избороздил гугл-карты ради какой-то форумовки. Это точно не последняя игра, которую я играю с тобой)
|
-
-
Плюсомет остыл:)
Безумство! Просто безумство! Зато как приятно было это сыграть) спасибки еще раз)
-
Хороший пост. С вниманием к деталям, и одновременно с этим без перегруженности ими.
|
|
|
Но бородач оказался не менее проворным — он сам подскочил к Марко, сверкнув ножом в руке... и тут же заорал от боли, когда шпага маркиза глубоко вошла между плечом и грудиной. Фиоренти тщательно выбрал место укола, чтобы поубавить в «валенках» желания махать острыми предметами. Ослеплённый болью, Борода выдохнул:
— Хер... тебе... а не Атаман...
Держа верещащего и плюющегося ругательствами бандита как насаженный на вертел шашлык, Фиоренти рывком развернул его так, чтобы оказаться за его спиной. И в этот момент один за другим прогремели два выстрела. Снег вокруг сапог Марко взлетел фонтанчиками. Мелкая дробь стегнула полы его плаща, поскольку стрелок слева от таверны взял прицел слишком низко. Несколько металлических дробинок пришлось по ягодицам и спине вопящего бородача, который, вдруг болезненно взмемекнул и безжизненным грузом принялся соскальзывать со шпаги. Вторая пуля легла ровно над плечом невольного защитника Фиоренти, тяжело ударив Охотника в грудь.
— Выше бери, Жиган! Ты ж Бороду завалил! — сквозь звон в ушах крикнул кто-то.
— Ротан придержай, шнайпер, тоже мне, едрёна херь! — не очень понятно, но злобно откликнулись слева.
«Рыцарь» с вилами не спешил лезть в битву, спокойно наблюдая кончину напарника. Только когда отзвучали оба выстрела, он лениво, будто пробуя смелость маркиза на прочность, стукнул вилами о щит и сделал неторопливый шаг вперёд. Потом ещё. Ещё. В полосе света возникло изрытое глубокими оспинами лицо.
Перехватив оседающее тело Бородача, которое теперь не годилось ни для допроса, ни для хотя бы предсмертных издевательств, маркиз без усилий поднял его на вытянутой руке. Его глаза вспыхнули алым, когда сила проклятой крови электризующей волной прокатилась по телу. Щитоносец сипло ахнул:
— Сиськи Магдалены...
Наслаждаясь новообретённым могуществом, Марко швырнул труп в него. Неловко путаясь в снегу, «рыцарь» вскинул щит, но, конечно, тяжеленное тело заставило его почти свалиться на сугроб. Воспользовавшись моментом, Фиоренти скользнул к нему. Внезапно упав на колено, рыцарь перевёл падение в низкую стойку и коротко саданул вилами под руку Охотника, заставив Фиоренти отступить. Не будь на Марко плаща, тупые зубья оставили бы свой след на плече.
— Сдрисни, Прислоняла! — орали сзади. — Прицелиться не могу!
— Вертлявая гнида!
Марко вдруг поймал тяжёлый взгляд своего текущего противника. Изуродованный болезнью разбойник тяжело усмехнулся, словно сетуя на криворуких подельников:
— Вот вы какие, Охотнички... Ну чего, монстр, попляшем за мою душонку?
— Твоя душонка не стоит и ломаного гроша, — равнодушно и тихо произнёс Марко. — Ты уже мёртв.
Заревев для храбрости, Прислоняла кинулся в атаку, яростно размахивая увесистым щитом и нанося удар за ударом. Неумелость он компенсировал напором. Хотя Марко был неизмеримо лучшим фехтовальщиком, сравнительная тяжесть клинка, не позволявшая орудовать им как тонкой немецкой рапирой, поставила его в неавантажную ситуацию: выпады раз за разом приходились в щит, а самому маркизу приходилось то отступать, то уклоняться от метящих в грудь вил. Несколько раз Фиоренти едва не попался: разбойник пытался то захватить вилами руку, то полоснуть по ногам.
В это же время оба стрелка быстро меняли позиции. Один бросился влево, другой — вправо, обходя сражающихся по кругу и беря Марко в клещи. Хищно покачивая шпагой, маркиз выжидал. Он видел, что щитоносец припадает на опорную ногу — должно быть, потянул, пытаясь спастись от летающего лорда Валенки. Если бы не вилы и не проклятый щит, Фиоренти давно заколол бы его. Кто-то заорал, на этот раз уже слева:
— Братва, я палю!
Одного взгляда хватило, чтобы оценить неприятную ситуацию. Щитоносец отвлекал Марко, позволяя «коллегам» спокойно пристреливаться. Они не первый раз действовали вместе. Пять лет сражений с солдатами, с волками, с мертвецами закалили даже уличных обрыганов, превратив их в опасных противников. Единственной ошибкой стало то, что они готовились к схватке с человеком.
Вампир в лице маркиза бесстрашно шагнул вперёд. Вместо привычных укола и уворота Фиоренти взялся за шпагу двумя руками, мощным ударом отразив вилы. И ещё раз! Красное пламя в глазах поддерживало его, оно же заставляло щитоносца в страхе прятаться за щит. Перед ним была жертва, он был Охотником. Очередной чудовищный по силе удар перерубил древко вил — двузубая корона полетела в снег, а Прислоняла завопил от страха. Марко руками отодрал щит и схватил вырывающегося бандита за горло.
— Пусти! Упырь! Братки!
Слитно грохнули два новых выстрела. Пуля свистнула над головой Марко, а картечь взлохматила брёвна соседней стены. Разбойники оба оказались теми ещё «шнайперами» или боялись задеть своего. Не выпуская схваченного бедолагу, Фиоренти рванулся к тому, кого назвали Жиган. Сверхчеловеческие силы дарили ему проворство, неведомое ранее. Он мчался по глубокому снегу, не обращая внимания на досадные помехи, а полновесный взрослый мужчина доставлял не больше неудобств, чем тюк с пылью.
— Упырь! Стреляй в упыря-я-я!!! — панически визжал непонятно кто.
Из темноты перед Марко вскочила заполошная фигура в грязных обносках и украшавшем голову клетчатом картузе. Из её рук посыпались патроны и бумажные пакетики с порохом, которыми Жиган пытался перезарядить доисторическую аркебузу. Маркиз бросил ему в руки ещё и шпагу:
— На, подержи.
Прислоняла отчаянно трепыхался, всё пытаясь то заехать Марко локтем, то пнуть по коленям. Отчаяние утроило силы бандита, но Охотник крепко взял его уже двумя руками и поднял высоко над землёй. Тот завизжал ещё громче:
— Сдохни! Сдохни! Сдохни!
Фиоренти швырнул его об стену. Захлёбывающийся соплями и слюнями поток брани прервался, когда Прислоняла с сухим треском врезался в брёвна хижины и рухнул к её фундаменту, осыпаемый сверху древесной трухой и снегом с крыши.
— А... э... — Жиган никак не успевал справиться одновременно со шпагой и аркебузой, не зная, что ронять первым, и Марко пришёл на помощь:
— Вы все мертвы, — объяснил маркиз, с силой вогнав кулак в подбрюшье бандита.
Тот захрипел и согнулся пополам. Забрав из ослабевших рук шпагу, маркиз резко двинул эфесом в угодливо подставленный затылок — как был, согнувшись, Жиган повалился мордой в снег.
— Просто ещё не поняли, — завершил напутствие Марко.
— Чёрт... чёрт-чёрт-чёрт...
Когда прорези маски обернулись к шнайперу, из темноты полыхнул яркий жёлтый огонь. Сдвоенный выстрел ахнул в два раза громче, перекрыв даже топот убегающих в темноту ног. Ненадолго ослеплённый, Марко проморгался, отряхиваясь от поднятой пулями маленькой метели. На плотной ткани охотничьего плаща прибавилось ещё царапин от дроби, в паре мест пестрели свежие прорехи, но большего урона, как он мог чувствовать, пули не причинили.
Он был неуязвим. Непобедим.
А смех и гогот за окнами недальней таверны приумолкли, напуганные стрельбой прямо на пороге. За слюдяными окнами мелькали многочисленные тени, сгрудившиеся по ту сторону. Только хрустел снег под подошвами улепётывающего шнайпера.
Марко молнией кинулся в погоню. Но шнайпера уже не было на прежнем месте. Следуя по оставленным в снегу отпечаткам, маркиз свернул в узкий проулок между хижинами, выскочил в ещё один. След нырял в какую-то дыру между стен, наполовину перегороженную упавшими досками и брезентом. Бандит явно знал, как линять по Трущобам. На секунду Фиоренти притормозил, раздумывая — нырять следом или оставить жертву в покое?
Но упускать последнего не хотелось. «Ладно, — решился Марко, — вперёд!»
Продравшись сквозь загородившие проём доски, Фиоренти с грохотом провалился на скользкие каменные ступени, что вели почти отвесно вниз. Видимо, когда-то давно этот ход использовался как часть планируемой городской канализации, но Трущобы приспособили его для своих нужд. Издалека эхом доносились крики:
— Упыри! Упыри идут!
Направление звука помогло маркизу сориентироваться, хотя отсутствие намёков на лунный свет мешало даже его кошачьему зрению. Он помчался по низкому коридору, тут и там укреплённому досками или неграмотно поставленными колоннами из кирпича. Временами тоннель расширялся и в эти расширения с ужасом отползали смутные тёмные силуэты: Марко видел устилающие грязный пол ковры из богатых домов, настоящие подземные шатры и палатки. Вот где находили тепло и приют все те, кого выкинули в буквальном смысле «на мороз». Под ногами то и дело попадались крысы, облезлые собаки, склизские объедки. В очередном котловане хрюкающая свинья заставила Марко упражняться в прыжках, с разгона перелетев костлявое животное.
Голодный свет редких факелов тревожно плясал на стенах, раскрашивая бесконечные тоннели в оранжевые оттенки. Чёрная тень колебалась впереди, стуча сапогами и продолжая воплями оповещать всех о происходящем. И, несмотря на все старания, маркиз неуклонно отставал: ему приходилось ориентироваться на развилках, смотреть под ноги и прислушиваться, а шнайпер мчался по родным пенатам. За очередным поворотом Фиоренти даже заметил спину, перечёркнутую висящим на ремне двуствольным ружьём, но чем глубже уводил ход, чем плотнее становилась застройка из натянутых на палках тентов, тем труднее становилось выдерживать темп.
— Упыри! — подхватывало многоголосое эхо...
-
Какой файтинг! Какой упырь! Красота!)
|
=> пост 05 комнаты 05
Быстрым шагом, переходящим на бег, маркиз следовал по уже знакомому маршруту. С Люксембургской набережной — на оставшийся безымянным бульвар, ведущий к набережной, только к другой — к главной. С набережной — на мост Лейтенантов, на другую сторону и снова по очередной набережной. Завывала метель, разбрасывая полы плаща. Только синие пятна фонарей служили ориентирами в беснующейся невидимыми тенями мгле. Будь Марко жив, ледяная хватка Зимы давно расправилась бы с ним, но сейчас маркиз чувствовал только сильный встречный ветер, покрывающий маску инеем.
Причалы перед набережными стояли пустые и мёртвые. Накрытые плотной парусиной лодки дожидались утра, покачиваясь в чёрной воде. Холодный как руки куртизанки мрамор дворцов темнел за высокими оградами. Фиоренти повторил свой утренний путь, но там, где утром свернул к площади Консьержей, продолжил идти прямо, оставшись на набережной. Он миновал съезд на взорванный мост, постепенно отдаляясь от знакомой части Парадного Квартала. Дома понемногу тянулись вверх, становясь всё плотнее друг к другу. Пяти- и семиэтажные архитектурные ансамбли с затейливыми балкончиками, полуротондами и арками въездов во дворы подступали уже с двух сторон. Набережная забрала левее, а Марко, напротив, почувствовал, что брусчатка поднимается вверх. Вскоре он шагал по узким средневековым улицам, где даже ветер свистел надсадно будто старый ворон, никак не могущий сесть на бюст Паллады.
Где-то в чернильном пятне, которое по некой ошибке природы заменило небо, должны были подниматься ввысь чахоточные шпили Нового Кафедрального Собора. Даже с обострившимся зрением Марко разбирал их серые силуэты лишь временами, несколько раз ошибаясь в направлении и путая однообразные улицы, тесные площади, сквозные галереи и проулки. Наконец, каким-то чудом, Охотник всё же вышел к белому фасаду углового дома в четыре этажа, на карнизах которого скалились вечно недовольные горгульи. Мощную входную дверь украшало железное кольцо, а все ставни до единой были наглухо закрыты, не выпуская на улицу даже искорки света. Марко прислушался: внутри царила тишина. Дом казался давно покинутым.
Убедившись, что перекрёсток пуст и никто не ведёт наблюдение за домом, Охотник несколько раз прошёлся туда-обратно. Никогда не действовать наобум — пожалуй, это правило стоило поставить во главу списка вещей, о которых нельзя забывать в Пальмире. Да и оповещать ван Везена о своём визите заранее Фиоренти не хотел.
Дом вызывал всё больше подозрений. Свет не горел действительно нигде. Это притом, что без постоянной протопки даже кирпичные стены не защищали от холода, а городское централизованное отопление нуждалось в капитальном ремонте. Странно...
Посчитав, что вернуться и постучать он сможет всегда, Марко ещё раз огляделся и нырнул в подъезд соседнего дома. Как он и ожидал, лестница привела его на верхнюю площадку, где имелся запертый на простую щеколду люк на крышу. Для открытия пришлось приложить немалые усилия: на крышку намёрз лёд и она поддавалась с трудом. Один человек не справился бы с ней, но мёртвые не знают усталости — раз за разом Фиоренти тянул большой деревянный щит, пока тот, наконец, не открылся, осыпав Охотника ворохом потревоженного снега.
По обледеневшей крыше, на которой гулял ветер, Фиоренти добрался до белого дома. Расшвыривая снег тут и там, он нашёл похожий люк. Конечно, он тоже был заперт, но на этот раз — изнутри. Отмахиваясь от лезущих в глаза снежинок, маркиз тщательно очистил прямоугольник люка от снега, сколол ударами каблуков лёд и подсунул в образовавшуюся щель лезвие ножа. Проведя им снизу доверху, Марко установил положение защёлки. Аккуратно колупая пористый железный брус, Фиоренти миллиметр за миллиметром сдвигал его из пазов. Работа двигалась медленно, брус вмёрз в скобу и не хотел выскальзывать, но Марко было не занимать терпения, а руки совсем не уставали. Миллиметр... ещё миллиметр...
В какой-то момент крышка люка вздрогнула и, скрипнув петлями, отвалилась в темноту. Под собой Марко видел кусок коридора, застланный давно истлевшим ковром.
Как истинный Носферату маркиз Фиоренти нагрянул в чужой дом прямо из ночной тьмы: лишь на мгновение мчащиеся по небу облака закрыл его силуэт — и вот уже он приземлился на пол, отведя в замахе клинок.
Но маркиза встретила лишь тишина. Никто не бросился на него. Он спокойно распрямился, обнаружив себя примерно в центре коридора, пересекавшего дом из конца в конец. В одном торце имелся выход на лестничную площадку, в другом...
«Впереди что-то есть!»
Глаза Марко хищно прищурились, разгораясь алым светом. На лестничной площадке лежало несколько тёмных куч, вызывающих в нутре знакомую противоестественную дрожь.
Мертвецы...
Опять мертвецы, ещё больше мертвецов. Смерть стала давней подругой жителям Пальмиры.
Держа наготове шпагу, Фиоренти вышел на площадку и убедился, что эти мертвецы мертвы окончательно: прямо у его ног лежал бледный юноша с изуродованным Зимой лицом. Две сквозных раны в груди навсегда упокоили его. Чуть ниже по ступеням нашёл покой мужчина в переднике булочника или мясника. Его рука была отрублена страшным ударом косы, а горло раскрылось подобно кровавому бутону. Перегнувшись через перила, Марко увидел цепочку трупов, скатившихся к подножию пролёта, залитые тёмной кровью ступени, отрубленные конечности и даже куски перил со штукатуркой, выбитые яростными ударами. На лестнице разгорелась нешуточная схватка — сквозь пролёты он заметил, что бой шёл с самого второго этажа. Он насчитал шестнадцать тел.
Восстановив ход битвы по расположению мертвецов, Марко решил, что София (а кто, кроме Софии?) наверняка вошла именно так, как он сам не стал — с парадного. И, судя по числу встречающих, даже позвонила. Охотница поднялась до четвёртого этажа и подниматься выше было некуда — значит, ван Везен жил где-то здесь.
Так и оказалось: Марко без труда нашёл единственную квартиру, носившую следы человеческого присутствия — гору одеял поверх трёх ковров, хлебные крошки на столе, вонь из клозета... Да, квартира явно видала лучшие времена. Тяжёлая мебель из орехового дерева, позолоченные плафоны бра и дорогие акварели украшали её интерьеры. Когда-то она принадлежала знатному и влиятельному человеку, но с годами жилая площадь сузилась до гнезда из одеял в самой дальней комнате. Коснувшись лампы под потолком, Марко едва ощутил тепло стекла — газ перекрыли сравнительно давно, но здесь он хотя бы горел.
Хозяина, несмотря на всю тщательность поисков маркиза, дома не обнаружилось. В пустоте квартиры повисли слова Мейер — "мой источник под конец отправился «сообщить его величеству о гостях»"...
Не нашлось ван Везена ни в разорённых квартирах Унесённых Зимой, ни в подвале дома, оказавшемся крохотным и захламлённым стащенной туда мебелью. Видимо, кто-то хотел сохранить её до лучших времён.
-
Я всё ещё удивляюсь шикарности едва ли не каждого твоего поста )) Знаю твоё критичное отношение к себе, но... ЖИВИ С ЭТИМ!!!!!
=)))
-
|
-
Весь мир театр, ага. Ну а мы ничего такие актеры, вон какую пьесу забабахали!
|
=> пост 05 комнаты 05
В два приёма Мейер перенесла убитых наверх. Ей не доставляло удовольствия тащить по лестницам тяжёлые мешки, мягко шлёпающие о края ступенек. В своём прошлом София больше любила помогать живым, чем провожать мёртвых. Ситуации, где это приходилось делать, раз за разом её огорчали. Одно дело — сражаться, когда за тебя думают руки, сабля и пуля, и другое — вот так, монотонно и скорбно...
Девушка тяжело вздохнула.
Врачебная стезя не всегда была лёгкой долей. Свой первый анатомический театр Мейер до сих пор вспоминала с содроганием. Вспоминала, как, вернувшись домой, она впервые задумалась о том, что совершила ошибку. Тогда рядом оказался отец, пышный бюргер, пахнущий кислой капустой и пивом. Улыбаясь сквозь усы, он со скрипом уселся на край её кровати. Глаза герра Мейера всегда смеялись. Он не пробовал утешать, наоборот, он спрашивал, хотя ничегошеньки не понимал в медицине. Но он выспрашивал детали и подробности, отвлекая Софию от неприятных переживаний и заставляя сосредоточиться на содержании лекции. В какой-то момент девушка поймала себя на том, что воодушевлённо объясняет внутреннее устройство intestinum — так и здесь.
Сосредоточиться, София. Надо сосредоточиться.
Мейер с немалыми усилиями расположила тела в недавно оборудованных стальных ящиках, ещё пахнущих резкой химией, которую использовали как детергент. А потом, с грохотом задвинув их в холодные камеры, оставила в покое. Хоронить их они будут позже.
Иногда семьи некоторых Охотников сохраняли связи с ними и просили вернуть тела усопших, но как этот вопрос обстоял в случае Жана, София не знала. Маркиз никогда не рассказывал о своей семье.
Чтобы отвлечься от мрачных размышлений, Мейер занялась делом. Перейдя в соседнюю комнату, она выставила на стол колбу с Кровью Святых. Вязкая тёмно-красная жидкость неохотно колебалась за тонким стеклом, оставляя вдоль стенок вязкие осадки. Перед глазами стояло бледное лицо Жана.
— Жидкость...
Жан с презрительно-скучающим видом переворачивал страницы томика стихов. В горле застрял ком. София с почти видимой злостью вывернула до максимума фитиль масляной лампы и начала со звоном выкладывать на столешницу дополнительные пробирки и пипетки.
— Жидкость! Тёмно-красного оттенка!
С готовностью фыркая, Наполеон вилял хвостом. Как-то раз, разыгравшись, огромный пёс в шутку прыгнул на Софию и сбил её с ног. А потом радостно лаял, вентилируя хвостом воздух.
— Жидкость... тёмно-красного оттенка... маслянистой консистенции...
Разведя в набранной воде чернила, Мейер начала записывать почти вслепую. Почему, почему именно сейчас вдруг стало так плохо? Когда Марко, пугавший всё больше, наконец-то убрался по своим делам, и только ветер остался выть за чёрными окнами.
— Кхм. Средней прозрачности. На поверхности, — носик пипетки нырнул в пробирку, набирая тонкий столбик Крови, — образуется упругая плёнка, по-видимому, обладающая консервационными свойствами и препятствующая свёртыванию состава. Начинаю фазу in vitrio. Взятая проба помещена в стеклянную ёмкость, после чего...
Буквы покрывали лист. «157 алхимических канонов», изданные неким Ф. М. ван Гельмонтом в 1688-ом году, помимо очередной порции оккультной чепухи содержали весьма дельные советы по разложению веществ. Химическая катализация, нагревание, дистилляция... ряд узких как мизинец пробирок в специальном поддоне пополнялся новыми и новыми. Капли Крови Святых помещались на миниатюрные плошки, под которыми синели огоньки горелки, растворялись в воде и кислоте...
— Наблюдаю удивительное, — диктовала сама себе Мейер, склонившись над столом. — При обработке любой металлической поверхности составом, имеющим содержание так называемой Крови Святых, не превышающее пяти долей к ста, происходит реакция, напоминающая легирование неметаллургической природы. Химический состав металла видоизменяется, приобретая дополнительные свойства — прочность и гибкость одновременно. Имеется подозрение, что Кровь чувствительна к нагреванию и «откликается» на изменение температурного режима. Гельмонт называл это «культурным кодом, зашифрованным во всякой среде и всяком хаосе», «алхимической конвенцией», требующей изучения и поклонения. Делая вывод, я подтверждаю, что мы имеем дело с веществом необычной природы, обладающим уникальными свойствами, необъяснимыми исключительно влиянием элементов, составляющих его. Уф.
София не заметила, как пролетели часы. За окном всё так же выла метель, но стрелки часов незаметным образом уползли глубоко за полночь. Стол превратился в хаотическое нагромождение металлической и стеклянной посуды, склянок, коробочек и медных фиксаторов, похожих на разлапистые паутинки. Свет отражался в блестящих гранях оборудования, а София сидела в центре всего этого, похожая на гимназистку в своей блузе с закатанными до локтей рукавами. А ведь впереди было ещё так много работы.
«Хм?»
— Прош... ... ения! ...ибудь дома?!
София прислушалась. Снизу доносился едва слышный из квартиры звон дверного колокольчика, стук и умоляющие крики.
-
Где-то там Жан определенно одобряэ)
|
01: ПРИБЫТИЕ ОХОТНИКОВ Колокол Пальмиры пробил в тот час, когда коронован был Николай, Старый Король.  За многие годы, которые прошли с наступления Долгой Зимы, эта земля изменилась. Здесь не было ничего. Совсем. А стало и того меньше. Белое поле от края до края горизонта, терявшегося в тенях поднимающихся снежных смерчей. Тёмные полосы хвойных лесов, которые выступали из предгорий подобно сомкнутым испанским фалангам, не умеющим разорвать плотный строй. Безжалостная скупость природы, вмиг лишившейся всех своих фантазий. И не было удивительно, что чувство неизбывной тоски сопровождало Охотников на всём пути по старому Серебряному тракту — унылой дороге, размеченной уцелевшими верстовыми столбами, которая тянулась, не зная конца и края, сквозь земли вечных белых вьюг. Негостеприимный лесной край, приют больших волчьих стай и угрюмых деревень, раскинулся окрест, покуда хватало глаз. Под сводами неба клубились тяжёлые низкие тучи, напоминающие вал свинцовых туманов, грозящий вот-вот обрушиться на хрупкую землю. Ледяной мрак висел в воздухе, на недолгие дневные часы разбавленный полусветом. Под грязным солнцем скользил снег, раз за разом устилающий обочины густым белым одеялом. Когда-нибудь, настанет день, Серебряный тракт окончательно исчезнет, растворится среди густых хвойных лесов и сугробов. Пока же одинокая карета упорно ползла по нему, пробиваясь на север. Ни единого экипажа не проследовало во встречном направлении. С холодными ночами приходил заунывный волчий вой. Огромные стаи изголодавшихся хищников — больших, совсем непохожих на обычных зверей — рысили на границе болезненного полусвета, не рискуя выбираться на голые плиты тракта. Но лошади беспокойно прядали ушами, подавались в стороны и хрипели, выдыхая облака замерзающего в воздухе возмущения. Всё чаще Жану приходилось занимать место рядом с кучером, обнимая замёрзшими руками ложе винтовки. Но стрелять не приходилось — истинным врагом коней стал мороз. Не спасали ни одеяла, которыми пожертвовали люди, ни толстые попоны, закупленные близ Кёнигсберга в конце ноября. Холод усиленно брал своё: с каждой ночью всё крупнее становились походные костры, всё дальше приходилось отходить от дороги, чтобы собрать валежник и нарубить сухие ветви кустарников и маленьких елей. Возникало чувство приближения к огромной ледяной могиле. Не к городу, окружённому плодородными полями и живыми хуторами, а к мавзолею, навсегда погребённому под белым занавесом. Будто сознательно натура отделила его от мира милями непроходимых лесов, горными отрогами и стеной холодов. Чем дальше продвигались Охотники, тем беспощаднее нападала метель. В иной час казалось, что холод не просто норовит вцепиться в лицо — казалось, он подкрадывается, стелется по земле как ночной вор, пришедший украсть душу из хладного мертвеца. Мертвецы тоже встречались им, хоть и не столь часто. Оледеневшие груды синих тел, а порой — выглядывающие из сугробов почерневшие лица, покрытые коркой льда. То лежали те, кого не успели съесть гордые хищники, давно примерившие маскарад злобных падальщиков. Временами на горизонте возникали тёмные силуэты оставленных поселений, ютившихся вокруг неказистых островерхих церквушек. Но к ним не вели дороги, а пробивать путь сквозь целину было слишком накладно. Даже издалека глаз фиксировал тёмные провалы крыш и заколоченные досками ставни. Если здесь боялись воров, то страхи остались напрасны. Никто бы не выжил. В один из таких случаев, пользуясь недолгим световым днём и близостью очередного хутора, София приказала остановить карету и, взяв с собой Фиоренти, сделала короткую вылазку. Худшие из прогнозов подтвердились: пустота ждала Охотников в каждом доме и амбаре, только свежий снег хрустел под сапогами. Пустота и смерть. Долгая Зима собрала свою дань. Так продолжалось день за днём, неделю за неделей. Румынский старик, до глаз закутанный в многочисленные шали и меховые накидки, меланхолично тряс вожжи, лошади брели вперёд, а сквозь снежные туманы возносились к небесам склоны гор. Где-то там, среди них, прятались серебряные рудники, с которых началось вознесение Пальмиры. Где-то там укрылся монастырь бенедектинского ордена. Где-то там, с другой стороны гор, брала начало солёная пустыня Тартари. Но путь Охотников лежал на север. Последний отрезок действительно оказался самым сложным. Но недовольства не было. Все знали, на что идут, хотя никто не мог представить, насколько же здесь окажется холодно. По сравнению с Серебряным трактом, дорога сквозь земли Австрийской империи, Унгарнских владетелей, северогерманских графов и Польской речи казалась совершенно лёгкой и неопасной. Охотники преодолели почти весь восток Европы, а никто не подступался близко к карете, украшенной волчьим черепом над скрещёнными мушкетами. От самого Зальцбурга пограничные заставы лишь спрашивали документы, будь то вежливое «Passeport, s'il vous plaît» из уст французских экспедиционных офицеров на моравской границе или рублёные требования немецкой таможни. И ничего кроме. Но чем далее к востоку и северу забирала дорога, тем меньше интереса вспыхивало в глазах встречных. Со временем, интерес угас окончательно, а после него начали гаснуть глаза. И только чёрные точки-вороны временами принимались кружить в сером рассвете. Заканчивалась провизия. И каковы же были удивление и облегчение Охотников, когда, очередным вечером, вдали блеснула огненная искорка, хорошо заметная на чёрном лесном фоне. Приникнув к прицелу, маркиз де Триньёфф подтвердил: он видит свет, хотя позёмка и темнота мешают разобрать детали. Но даже лошади взяли темп быстрее, спеша добраться до огня. Вдруг открылись новые силы. По всей видимости, долгий путь из Зальцбурга подходил к концу. Вдалеке призывно сияла искра, пусть и столь одинокая в черноте зимних лесов. Первый признак жизни за две последних недели. Первый признак надежды. Под защитой чёрного корпуса кареты, в сравнительно тряском комфорте диванов и подушек разместились сами Охотники. Под потолком поскрипывала масляная лампада с закрученным на минимум огня фитилём. Её неяркий свет выделял черты лиц, обычно закрытых от посторонних взглядов. Три Охотника, три егеря, отобранные Клубом за выносливость, мастерство и опыт. Каждый из них пережил как минимум одну Охоту. Каждый из них мог и умел вести её в одиночку, не оглядываясь на других. Но каждый из них знал, как мало у обычного человека шансов устоять против ужасов ночи. Место у окна, по обыкновению листая томик стихов, занял маркиз Жан-Пьер Кристоф де Триньёфф. Этот господин происходил откуда-то с благополучного юга Франции, а на его лице читалась склонность не менее чем к половине жизненных пороков и немалый опыт во второй из них. Словно в противовес первому впечатлению, на левой щеке не менее ясно читался ужасный рваный шрам, оставленный чем-то, далёким от благородной простоты клинков. Но кем бы ни был француз, длинная, явно подогнанная под владельца винтовка лучше прочего говорила о его боевых качествах. Напротив разместилась София Мейер — темноволосая женщина невысокого роста. Немногословная, подтянутая и крепко сложенная, она далеко отстояла от поэтического идеала изящных эльфийских дев. Временами, впрочем, её обветренное лицо освещала улыбка, которая оказывалась на удивление домашней и тёплой. По Софии сложно было угадать возраст и происхождение, хотя Охотники знали, что Мейер родилась в среде австрийских бюргеров и с детства отличалась средствами и своенравием — никакая иная комбинация качеств не помогла бы девушке получить диплом врача. Её не раз видели в закрытом госпитале Клуба, расположенном в итальянских Альпах, а многочисленные знакомые Жана успели рассказать ему, что Старшего охотника можно упрекнуть в разных вещах, но только не в слабости характера. Почти половину дивана рядом с Софией занимала громадная по стандартам породы бернская овчарка по прозвищу Наполеон. Левое ухо злобного трёхлетнего кобеля давно кануло в небытие, сквозь густую шерсть тут и там пробивались длинные шрамы, но сейчас Наполеон играл роль милейшего пса. Он валялся на диване и тяжело дышал, высунув длинный язык и озорно косясь в сторону третьего Охотника. Рука Софии задумчиво перебирала шерсть на толстенном загривке. Замыкал звено человек сложной и тяжёлой судьбы. Известно было, что Марко Фиоренти, также маркиз, происходил из северных регионов Италии (а может быть, даже Флоренции) и большую часть своей жизни провёл вдали от мирных дел. До присоединения к Клубу он был кондотьер, наёмник. Говорили, что Фиоренти и не итальянец даже, а свирепый швейцарский солдат, изменивший фамилию и прошлое исходя из туманных соображений, обраставших всё новыми домыслами. Много чего ещё говорили — в любом случае, память о пережитых войнах читалась и во взгляде Фиоренти, и в манере держать себя. Осанка, выправка, знание тактических манёвров и блестящее владение оружием — там, где Жан-Пьер брал изящным искусством снайпера, а София откладывала в сторону академический лорнет, Марко Фиоренти заполнял пустоту. Закрывая лицо бело-золотой фарфоровой маской под шарфом, итальянец первым стремился вступить в бой. Вильгельм никогда не рассказывал, что привело в Клуб такого человека, но Первому Охотнику верили и не задавали лишних вопросов. До поры. Софии и Жану, впрочем, такая опора была только на руку. Жан. София. Марко.
-
Что лучше охоты?
В леса и болота
С утра без заботы
Мы рыскать идём.
Погнали!)
-
Просто хочу сказать, что текст замечательно передает атмосферу и настроение. И он очень красивый. И читатель мгновенно оказывается в этом мире целиком. Как в прорубь с головой. Здорово)
|
|
Марко молчал.
— Да... я помню времена, когда построили тот, другой Собор на холме к востоку от города. Его заложил Николай...
Сутулый старик бродил среди крови и разбросанных одежд, временами касаясь алтаря, будто пирамида голов помогала восстановить в памяти картины былого. Казалось, он забыл о собеседнике — но нет! Острые, голодные глаза вернулись к маске Охотника.
— Николай был прекрасным правителем, добрый Охотник. Смелым и отважным. Красивым и мудрым. Его начинания оборачивались успехом, а сердце было открыто своему народу. Из своего уединения я с гордостью смотрел, как рос его город и расцветала страна. При нём Пальмира стала великой, Охотник. При нём её назвали Жемчужиной Севера. Николай... это имя произносили с любовью более полувека. Пока болезнь не взяла своё.
— Болезнь? — настороженно, но с интересом переспросил маркиз, снимая маску. — Какая?
— Простая болезнь! — рассмеялся Архиепископ. — Шутка судьбы. Всё началось как обычная простуда, но вскоре любимый своим народом король не мог подняться с постелей.
— И что же стало потом?
— Потом? К чему теперь была вся эта любовь? Разве могло обожание исцелить его? Просители всё приходили, но разве пришёл кто-то, кто предложил бы помощь, а не вымаливал её?!
Набрав в грудь воздух, священник рявкнул:
— Никто не явился к умирающему королю! Клянусь, не будь я заперт в этом Соборе, я дошёл бы до Зимнего Дворца и предложил трону всё, что имел бы! Своё проклятие, свой вечный дар!
Казалось, старик затаил нешуточную обиду на то, что не смог сделать это многие годы назад.
— Николай был достойнейшим из смертных, — выплевывая слюну, Архиепископ взмахнул руками и конец кнута зазмеился по полу. — И, как истинный хозяин собственной судьбы, Николай решил найти спасение сам. Детали мне неизвестны, но говорили о многом. О том, как к солнечному двору приглашались святые отшельники и магистры чёрных наук, еврейские мудрецы, арабские заклинатели. Всех созвал Николай. Среди других, из старинного монастыря, что неподалёку от сюда, к нему приходили монахи Бенедектинского ордена. Уверен, они знают больше. Иди туда, добрый Охотник. Разыщи настоятеля, если он ещё жив, и спроси, о чём говорил Николай перед смертью.
— Достойнейшим из смертных часто выпадает и тяжелейшая судьба, — подытожил маркиз Фиоренти. — Мне жаль, что так случилось. Я видел губернатора. Прескверное зрелище. Напасть не хуже великаньей зимы. Но как бы то ни было, Николая нужно остановить, пока всё не зашло слишком далеко. И для этого... я должен просить вашей помощи, — заключил Марко, едва заметно склонив голову в знак уважения.
— Помощи?.. Моей?.. — старый архиепископ засмеялся, раскидывая руки в приглашающем жесте. — Такие, как ты, приходят убивать чудовищ. Не думай, что я не знаю своей природы, добрый Охотник. Я — монстр, перед которым закрылись даже врата Чистилища. Милосердный Господь отвернулся от меня.
Марко отрицательно покачал головой.
— При всём уважении... Такие как я к вам ещё не приходили, Ваше Превосходительство. К вам приходили такие, как они, — маркиз указал взглядом на пирамиду. — Все мы монстры в той или иной степени. И люди порой в этом превосходят даже самых жутких. А Господь...
Марко не то что бы не верил в бога... просто у них... были очень сложные взаимоотношения:
— Господь отвернулся от всего человечества и очень давно. Поэтому чтобы выжить, все мы — вы, я, люди там, — маркиз Фиоренти кивнул куда-то в неопределённом направлении, говоря обо всём человечестве, — прикладываем столько усилий, сколько можем, чтобы выжить. Я не держу на вас зла из-за погибших — позвольте лишь похоронить их.
Архиепископ отступил, символически освобождая путь к своему кошмарному алтарю.
— Они — лишь моё приношение Господу, — с безумным состраданием прошептал он богохульство, — мольба и жертва, подкреплённая ей. Грехи мои. Моё покаяние. Моё раскаяние. Уважь их покой, если так приказывает долг.
Головы смотрели теперь и на Марко. Мужчины и женщины. Дети и старики. Побелевшие черепа и покрытые тёмными струпьями комья неприятно человеческого вида. Полусгнившие глаза, безгубые рты, костистые гребни зубов. Как Архиепископ мог не замечать творимого собой? Но он не замечал. Что было до отвратительности бесчеловечным...
... то было для него прекрасным.
Любовь доброго Бога, воплощённая в нежном преклонении верного слуги.
Веки старика дрожали от непролитых слёз.
— Об этой ли услуге ты просил?
Марко нисколько не сочувствовал этому монстру. Он внимательно подмечал все детали. И запоминал. На будущее. Но сейчас монстр был полезен для дела. Дела с заглавной буквы.
— Я собираюсь упокоить Старого Короля. В этом мне нужна ваша помощь. Охотника и собаку я лишь прошу дать похоронить, дабы души их отправились назад к Господу. Погиб бы я — тот Охотник сделал бы для меня то же.
— Они уже у него, — строго поправил Архиепископ. — Невинные агнцы, чей грех — отныне мой. Так благовествовал апостол Пётр. И большего я не могу дать. Я не могу покинуть свой храм.
— Не покинете и ради богоугодного дела?
— Я не могу, — печально повторил Архиепископ.
— Что же держит вас здесь?
— Мои грехи. Моё покаяние. Кровь Святых привела меня сюда, указала мне путь и место.
Старик порывисто обернулся, будто забыв об алтаре ради чего-то неизмеримо более важного. Он вытянул когтистые пальцы к иконостасу: золотистой ширме, поднимавшейся за алтарём на высоту нескольких метров. Марко разглядел в ней, среди икон, неприметную дверцу — во время службы оттуда полагалось появляться священнику. За ней же располагались хоры и хранилась церковная утварь. Туда смотрел и вампир.
— Он говорил со мной. Он велел идти, как Христос велел Левию, и велел быть. Поэтому я не могу, добрый Охотник. Моё место — здесь.
— Кровь Святых? — Маркиз снова задумался. — Полагаю, это не эвфемизм... Что же тогда это такое?
Поначалу могло показаться, что вампир не услышал вопрос. Однако через какое-то время он заговорил слегка нараспев, цитируя по памяти:
— Был день и шёл человек по дороге из Назарета в Вифлеем. Не был человек ни богат, ни беден, не укрывал тайн, не таил зла. Единственным, в чём повинен был человек, это в том, что не признавал веры, какой должен был признавать. Явился человеку ангел в кровавых одеждах и сказал: «Смотри, преследуют меня, гонят меня». Тот человек остановился, хотя не верил в ангелов. Он помог ангелу, омыл его одежды водой из кувшина, который вёз на своём осле, разделил с ним еду, а после пошёл далее своим путём. Когда гонители настигли его, он не указал ангельские следы, за что был побит камнями и палками, а позже умерщвлён. В другую ночь ангел пришёл к его могиле, поднял из могилы и крови его, и унёс к небесам. Так человек стал святым, — Архиепископ помолчал, а потом закончил уже обычным тоном. — А его кровь осталась на грешной земле, бережно охраняемая теми, кто знал. Она и сейчас здесь, добрый Охотник. Но только святым открыт путь к ней.
— Святым? — недоуменно переспросил Марко.
Архиепископ с неестественной улыбкой повернулся к нему.
— Конечно. Помнишь? Их грехи — мои. Они невинны и святы.
Его палец указывал на гору голов.
Маркиз Фиоренти нахмурился, пытаясь разобраться в том, что говорил вампир. За его безумием скрывалось что-то важное, требующее разгадки. И Марко чувствовал, что близок к пониманию, но картина всё ещё не складывалась полностью.
— Речь идёт о... вашей крови?
— Что за богохульство! Нет, конечно же нет. Я слаб, я недостоин ангельского лика, — замахал руками старик, будто боялся даже сравнения со святым из предания. — Она там... внизу. За этой дверью.
— Но какой им от неё прок, если они мертвы?
— Ты не понимаешь, добрый Охотник. Тебе не дано. Мы погрязли в грехе, неспособные видеть... неспособные знать... — Архиепископ ходил вокруг своей пирамиды, ласково озирая плоды своих трудов. — Какой прок от икон, когда не веришь в святых? Каков смысл жить, не принимая Рай или Ад? Каков смысл! Господь ответит тебе, когда придёт время, а до тех пор — смирись.
— Кажется, теперь я начинаю понимать...
Понимание Марко основывалось на сделанном предположении, что никто из живущих недостоин этой таинственной Крови Святых, тогда как мёртвым она более не нужна. Но теперь маркизу в голову закрались мысли о совершенно иного рода крови...
— В таком случае я хочу попросить вас об иного рода услуге. О крови, но не Святых. Пусть она остаётся под вашей защитой.
Марко подошёл ближе и уверенно заявил, встретив в ответ долгую тишину:
— Я прошу о вашей крови.
— Ты уверен, чего ты хочешь? — тихо спросил Архиепископ.
Страх и голод волнами расходились от сутулого старика. Можно было ответить «да». Можно было ответить «нет». И в одном случае пути назад уже не было.
«Нет», — подумал Охотник.
— Да, — сказал маркиз Фиоренти.
— Тогда... ты выбрал свой путь, добрый Охотник. Я не откажу в твоей просьбе.
В голосе старика-Архиепископа не звучало сострадания. Тот дар, который много лет назад он хотел предложить королю Николаю, он готов был дать и Марко. Красные глаза магнетизировали, приближаясь. Резкое понимание неправильности происходящего захлестнуло маркиза, напрочь сметая выстроенные разумом конструкции. Перед лицом чудовища, поднимавшегося из глубин проклятой души, рациональное пасовало. Всесокрушающий страх и смрадное дыхание, вонявшее плотью былых товарищей, затопили рассудок Охотника. Ноги Марко ослабели и он бессильно опал в объятиях монстра. Больше всего на свете то, что прежде было маркизом Фиоренти, сейчас мечтало о благословенном беспамятстве. Но дисциплинированное жёсткими тренировками сознание упорно цеплялось за жизнь там, где этого хотелось меньше всего. Во всех деталях Марко видел, как узкие белые клыки прорастают из оголённых дёсен чудовища, как Архиепископ Шабаша наклоняется над ним вновь. Боль от терзающих шею клыков красными полосами разрубала обезумевший мир перед глазами Марко.
Ещё нескоро вакханалия мучений сменилась тьмой. Потом глаза маркиза закрылись, сверкнув под сводами собора бледным алым огнём.
-
Ты о*уенен как всегда )))
|
— О, ты хочешь узнать о Старом Короле? Восхитительно, — церемониймейстер пополз по комнате обратно к гнезду из одеял. — Давно не приходили. Давно не спрашивали. Люди неблагодарны, знаешь? Они легко забывают хорошее. Их надо бить, чтобы они помнили, надо наказывать! Люди так ужасны. Я не раз советовал доброму королю отрубить голову-другую, но он говорил, что я слишком впечатлительный. Да-да-да, он так говорил. А ведь Их Величество стоило бы помнить как никого другого. Это он принёс в город богатство и процветание. Он заключил мир, он построил морской флот, этот город, эту Пальмиру! Вся Жемчужина Севера обязана ему своим существованием! Я помню, как перед его дворцом выстраивались очереди! Очереди, девочка! Очереди просителей, кляузников, челядинов, мздоимцев... а я должен был их всех принимать. Да-а, у Николая было много поклонников и придворных, но никто не был так полезен, как старый мейстер ван Везен. Добрый король восседал на солнечном троне в глубине исполинского зала, где окна и зеркала создавали вечный день. Он сиял подобно алмазу, он правил как мудрый Соломон, он дарил и награждал. Но-но-но! Но как только он... он... он начал умирать... о нём забыли! Ван Везен с воем воздел руки к холодному огню люстры. — Они все побежали, оставили Старого Короля! Только я, я-я-я, я остался. Я служил ему, я топил большой дворцовый камин, я открывал окна и зеркала, чтобы солнечный свет сиял как раньше... только я... и Дама В Красном... мы... мы остались у его ложа. Мы приглашали целителей и мудрецов, но Их Величество... о-о-о, бедный Старый Король... о-о-о... София отметила про себя новое действующее лицо, но не решилась прервать воспоминания старика. — Тогда-то он и сказал, что никогда не оставит нас, — мягко закончил ван Везен. — Наш любимый король... он обещал найти способ. Знаешь, он-он-он он всегда находил способ! Сперва мы боялись, что добрый король... ну... головой... но нет! Он пообещал и он сделает. Зима, он сказал, зима спасёт всех! В день перед тем, как он сделал... сделал Это... к нему приходил отец Франциск. Из-из-из монастыря. Там. Ван Везен стал тыкать рукой в стену, но показывал явно куда-то дальше. — Он много кричал на любимого короля, а потом король приказал своим рыцарям выставить его вон. Рыцарям, да-да. У него были страшные рыцари. Целая армия рыцарей, закованных в доспехи. Они... они... они защищали его, хотя никто не хотел нападать на доброго короля. Но они могли! И отец Франциск ушёл... а я-я-я... огорчился... мы огорчились... он был хороший человек. Вот! Да! Отец Франциск! Церемониймейстер зашарил по полу, потом снова посмотрел на Софию собачьим взглядом. — У мейстера ван Везена уже память не та. Годы, годы-годы-годы. Я только и могу, что беречь этот дом, чтобы добрый король мог здесь переночевать, когда вернётся. Убираю снег, всем помогаю... но память не та. Ты иди к отцу Франциску. В монастырь. Он расскажет. Расскажет про Зиму. Только... — мейстер умоляюще сложил руки над рубиновым медальоном, — прошу тебя, не убивай Зиму! Иначе добрый король может не вернуться... пожалуйста... — Спасибо, мейстер ван Везен, — говорить было сложно, будто бы ей не хватало воздуха. София не сразу поняла, что горло перехватило — хотелось плакать от сочувствия и восхищения такой преданностью. Преданностью, скорее всего, обманутой. — Я обещаю, сделаю всё, что в моих силах, чтобы не мешать возвращению Короля. А Дама в Красном — она тоже ждёт, как вы? Где я могу найти её? Уве ван Везен серьёзно посмотрел в глаза Софии: — Дама В Красном — это любовь. Внезапно Мейер припомнила сон, пришедший к ней на почтовой станции. Там был какой-то король, карета... но ещё там была девушка в алом платье. Она... она плакала? Вспоминать становилось тяжело. Детали сновидения ускользали как рыба из рук. София не могла вспомнить с точностью, но Дама В Красном точно была во сне. От мыслей её отвлёк переполошившийся старик, который вскочил, в своих одеялах похожий на ожившую моховую горку. — Теперь мне надо идти. Мне надо сказать Их Величеству, что у него будет такая милая гостья. Надо-надо-надо. Он будет очень рад, правда. У Софии возникло чёткое ощущение, что разговор окончен. Что оставаться дальше будет бестактно, словно общение с несуществующим королём сродни общению с богом. И, кажется, она ещё не была готова встретиться ни с тем, ни с другим. — Конечно, мейстер ван Везен. Не смею мешать вашей работе. Благодарю за прекрасную беседу и надеюсь, мы ещё встретимся, когда Его Величество вернётся и снова будет мудро править с золотого трона. Последними словами девушка совершенно очаровала больного мейстера. Он неловко подошёл к ней и, затмевая свет одеялами, вдруг поклонился, галантно задержав губы в дюйме от перчатки Охотницы. В этом движении были столько лет выучки и этикета, что даже нестриженный, дикий и голый старик на мгновение вновь предстал тем, кем был — статным мужчиной в золотисто-голубом камзоле, чисто выбритым, галантным. Церемониймейстером Зимнего Дворца Уве ван Везеном. Наваждение продлилось лишь миг. Потом София развернулась и вышла из квартиры, оставив ван Везена собираться непонятно куда. Забрав фонарь и перешагивая через убитых, Охотница спустилась тем же путём, каким пришла, на втором этаже забрав из рук убитого солдата револьвер и сняв с кожаного пояса кобуру. Та с приятной тяжестью устроилась на её собственном поясе под плащом. Немного подправив её положение, Мейер несколько раз попробовала выхватить револьвер и убрать его назад — пока получалось не слишком ловко, но просто носить оружие было удобно. Откинув барабан, София насчитала в гнёздах пять заряженных патронов и стреляную гильзу, которую выбросила в прихожей, и вернула барабан на место. Для поездки в Монастырь, указанный ван Везеном, нужна была карета. Карету отправился искать Марко. Рассудив, что до вечера у неё ещё есть время, София снова подозвала экипаж и велела ехать к южным границам обитаемой городской зоны. Не следовало терять время зря, у неё, как лидера звена, были и другие задачи. * * *  Королевская Библиотека Пальмиры была местом, где на протяжении веков в тысячах томов собирались знания. В ней нашлась полка легендам и мистификациям, учёным трактатам и историческим очеркам — да в ней запросто хватило бы стеллажей для всей истории человечества, записанной на бумаге, так она была велика. Здание Библиотеки представляло собой огромный дворец, выстроенный из камня и мрамора в тяжеловесном древнеримском стиле. Сверху его планировка образовывала большой центральный круг, к которому слева и справа примыкали полукруги двух боковых пристроек, хотя назвать их мелочным словом «пристройки» смог бы разве что Калигула. Могучие колонны, каждая в обхват двадцати человек, подпирали кажущиеся слишком массивными своды, на которые ушло больше камня, чем на несколько жилых кварталов. Бугрящиеся мышцами фигуры Атлантов, вытесанные из тёмных пород гранита, несли на плечах полукруглые балконы, а ко входу — высоким дверям, обшитым сталью и бронзой — поднимались непомерной ширины ступени. Библиотеку строили будто бы для великанов, способных часами бродить под сводами залов. Своими размерами она давила на Софию, в одиночестве стоявшую перед входом в неё на холодном ветру Пальмиры. Среди скал и утёсов, в которые обратились полуразрушенные дома Мёртвого города, завывали вихри. С неба, затянутого тучами, что утром маячили лишь на горизонте, падал снег и сам воздух темнел в предчувствии фронта непогоды. Нотки волчьего воя вплетались в свист грядущей бури, а окна библиотеки, оплетённые ледяной паутиной инея, содрогались под ударами ветра. Мерный стук сапог, эхом разносившийся над мраморными ступенями, почти тонул в бушующей стихии — возникало чувство, что Софии придётся ночевать здесь, в Библиотеке. Впрочем, одной ночи не хватило бы, чтобы обойти даже десятую часть её богатств. Целью Софии был картотечный зал, если такой ещё существовал и не был вывезен чрезмерно рачительным заведующим. Королевская Библиотека Пальмиры давно представляла интерес для Охотничьего Клуба — мистики и архивариусы в Зальцбурге годами точили зубы на пока недоступные богатства. Наверное, если бы у Клуба имелся корабль, а руководил экспедицией какой-нибудь мэтр вроде доктора аль-Мавели, судно утонуло бы в попытках вывезти как можно больше ценных рукописей за раз. Но у Софии стояла задача попроще: найти хотя бы что-нибудь из того, что представляло бы практический интерес. Мистические учения, списки алхимических формул, вымышленные и подлинные откровения греческих звездочётов... что угодно, чтобы поставить силы потустороннего на службу Клуба. И, конечно, на службу себе. Например, где-то здесь, в каменных недрах циклопического сооружения хранился легендарный Чёрный Гримуар. Согласно преданию, в книге, написанной польским демонологом Якубом Лаником, содержались сто тридцать три истинных имени ханаанских демонов. Считалось также, что чешский господарь Морав Грохобор в 1381-ом году заключил договор с принцем Ада, что многократно на протяжении европейской истории пытались повторять отдельные фанатики, идиоты и просто хвастуны. Проблема была в том, что на заседании инвизиционной коллегии в середине пятнадцатого века этот договор был, в числе немногих, признан действительным актом союза человека и Сатаны, а Морав Грохобор — заочно предан анафеме. Единственная уцелевшая копия договора тоже хранилась здесь. И то были лишь крохи среди необозримых сокровищ Библиотеки.
-
Трогательный старик и потрясающая библиотека)
|
Никто не ответил.
Зато, потянув за кольцо, Мейер обнаружила, что дверь не заперта. Глухо скрипнув, она отворилась, впустив Охотницу в длинный вестибюль, который оканчивался лестницей, подковой изгибающейся на второй этаж. У стены стояла большая лопата для уборки снега, рядом лежали валенки, облепленные им же, и серая шуба.
София шагнула внутрь. Что-то очевидно неладное происходило здесь, но сознание не могло сформулировать в ясный вывод витающую в воздухе тревогу. Просто... что-то было не так. И София поняла, что.
Если бы не снег, не лопата и не шуба, дом продолжал бы выглядеть нежилым. Не гудели трубы, не шумели шаги или голоса. Даже газовые плафоны под потолком не горели. Софию встретили впечатляющая своей законченностью тишина, темнота и прохлада. Но она не собиралась уходить, кто или что бы здесь не поселилось. Скорее именно «что-то», расчищающее дорожку. На свет была извлечена сложенная коса, и Охотница осторожно, прислушиваясь и присматриваясь, пошла к лестнице. Что-то едва слышно похрустывало под ногами. Присмотревшись, София увидела, что ступени усеивают маленькие плоские кружочки из чего-то мягкого и ломкого. Охотница коснулась одного из них и поняла, что перед ней — остовы давно догоревших свеч. На мгновение ей представилось, что все они ещё горят, и лестница становится похожей на путь в сакральное святилище, а десятки огней подрагивают у её подножия.
А потом начались надписи. Они были сделаны углём или чёрной краской прямо на стенах, повторяя в разных формулировках несколько фраз на латыни, датском и немецком: «Kom! Kom! Fimbulvinter! Kom!», «Nicolaus, Rex Aeternus», «Помоги нам, добрый король», «Защити нас, добрый король»... и чем выше поднималась София, тем меньше было обращений к королю и тем чаще попадалось название зимы великанов.
Некогда свечи отбрасывали на них алые отсветы, теперь же чёрные буквы почти терялись во мраке. Впрочем, не только буквы — поднявшись на второй этаж, София видела перед собой только темноту, кое-где надрезанную белыми щелями на месте ставней. Нужно было или идти вслепую, или зажигать фонарь.
Мейер выбрала второе. Возможно, это привлечёт внимание того, что затаилось здесь, возможно, отпугнёт — кто знает. Снова на глаза попалось «Фимбульвинтер». То самое слово, встретившееся им на станции мейстера Пушкина и его бедной жены. Софии вдруг припомнились странные звуки на втором этаже и их не менее странное исчезновение.
— Кто бы ты ни был, — проговорила она с решительной мрачностью, — я иду. И надеюсь, ты ответишь на мои вопросы.
Масло с потрескиванием разгорелось, залив второй этаж оранжевым светом. Рассохшиеся перила лестницы уводили ещё выше, а в сторону убегал коридор, застланный полуистлевшим ковром. Большинство дверей, выходившие в него, были заперты на амбарные замки. Снаружи. Никаких следов присутствия ван Везена, неважно, здравомыслящего или нет.
Нужно было продолжать подъём...
Но едва лишь София сделала шаг, поднимая фонарь выше, как странный звук заставил её замереть на месте. То был лязг замка, повторяющийся снова и снова. Затряслась одна из дверей. За ней — другая. Всё, что попадало в круг оранжевого света, оживало, стремясь к теплу. Утробное ворчание обитателей квартир, запертых в собственных комнатах, вновь напоминало о смотрителе Пушкине, почти утратившем дар членораздельной речи.
Дом наполнился заунывным воем. София поднималась по скрипучей лестнице, чувствуя, как даже под её весом прогибается хлипкое дерево. Свет, пробиваясь сквозь частокол перил, жутковатым хороводом плясал на полу и стенах, выхватывая куски безумных заклинаний и плошки из-под сгоревших свечей. Завывая, Унесённые Зимой ломились следом, с грохотом нанося удары по стенам и дверям.
Бдительно следя за вторым этажом, София едва не пропустила момент, когда лестница привела её на третий. Здесь, привалившись у перил с револьвером в руке, замер труп солдата в синем мундире. Он захрипел, пытаясь подняться, пусть даже одна нога была обглодана до самой кости. Умело размахнувшись, Мейер снесла ему голову.
Коридор третьего этажа ничем не отличался от нижнего, а лестница вновь уводила наверх. В этот момент одна из дверей с громким треском слетела с петель — не выдержав близости желанного огня, обитатели квартиры неслись к Софии, задирая руки с голодным воем. Волна леденящего холода прокатилась перед Унесёнными Зимой — навстречу им лязгнула, раскладываясь, двухметровая коса. Мейер вспомнила о баньши, призраках, забирающих души, и поставила фонарь на первую ступень лестницы.
Лезвие тускло сверкнуло в рыжих сумерках. Огромный замах развалил первого из бегущих вместе с куском перил, что с грохотом посыпались вниз. София перехватила свистящую косу двумя руками, не давая ей остановиться и продолжая рубить. Второе тело развалилось на две части — металл проходил сквозь них легко и просто, задевая трухлявые стены и перила. А двери с грохотом падали одна за другой, выбрасывая в коридор живые трупы.
— Огонь...
— Помоги...
В руке бредущей к Софии женщины был зажат угловатый кухонный нож. Мейер отрубила эту руку, пинком отбросив женщину назад. Замахнувшись, вторым ударом она перерубила грудную клетку и тут же ударила древком себе за спину, встречая мягкое сопротивление. Унесённый старик с длинными как у бардов волосами согнулся, булькая смолянистой жижей, а коса лязгнула вновь, сокращаясь до сабли и попутно снося угодливо подставленную голову.
Подхватив фонарь, София начала отступать спиной вперёд, нашаривая каблуками ступени. Сабля мелькала перед ней, отрубая тянущиеся. Короткие выпады отправляли мертвецов кубарем катиться под ноги «товарищам», вызывая смешение и давку. Удерживая узкий лестничный пролёт, Охотница легко обороняла его, периодически отмахиваясь фонарём от тех, кто умудрялся пролезть совсем уж близко. Острый угол железного прямоугольника работал не хуже булавы.
— Хах... — с победоносным выдохом, София по рукоять загнала саблю в грудь последней из оставшихся на ногах теней.
— Нет... — длиннолицый парень с отвалившимся носом свистяще застонал, хватаясь за обшлаг плаща. — Помоги мне... согрей... меня...
На месте его челюстей чернел костистый провал. Кто-то, наверное, солдат снизу, снёс ему пулей половину лица, пытаясь защититься.
— Нет... нет... прошу тебя...
София коленом оттолкнула плачущего мертвеца, заставив его упасть на спину. Крутанув саблю остриём вниз, Мейер с силой вогнала оружие в грудь юноши ещё раз, глубоко пробив доски пола. Когда стук агонизирующих пяток стих, в белый дом около Собора вернулась тишина, нарушенная было приходом Охотницы. Всё закончилось за считанные минуты. София, тяжело дыша, стояла на четвёртом этаже, оставив позади ковёр из разрубленных на куски тел, и с лезвия косы тягуче капала замёрзшая кровь. Лестницы выше не было. А из дальней комнаты пробивался едва заметный голубоватый свет.
-
Черт, боевки как всегда голливудские красочные)
|
-
Пиццей из которых от теперь никогда не сможет насладиться.
|
Элиотт всё шарил глазами по корпусу. В голову лезли мысли одна бредовее другой, но, обречённый своим складом ума, профессор обстоятельно додумывал их до конца, тратя драгоценное время и заранее понимая их бессмысленность. Наверное, его единственным осмысленным шагом было то, что он остался снаружи. Сбежал из больницы, привёз домой перемазанных незнакомцев, не стал давать показания... какая глупость! Вся эта немёртвая романтика с замками и льющим 24 часа в сутки дождём проходила где-то совсем в другом мире относительно профессора математики. Не говоря о том, что душные болота Луизианы слабо походили на хорватский замок.
А вот теперь из-за его ребячества — это в пятьдесят-то четыре года — умирал человек. «Ну как, Альберт, нравится тебе это? Хорошо поиграл в ковбоя? Может, пора разворачивать бейсболку козырьком назад?»
Альберт Карл было придумал, как всё исправить. Вовремя, но уж лучше поздно, а? Надо позвонить в полицию. Он стал просчитывать шаги: звонить с личного телефона нельзя, потому что коммутаторы экстренных служб фиксируют номера входящих вызовов как для борьбы с телефонным хулиганством, так и из конструктивных соображений: установить адрес, если позвонивший не успел его дать, найти свидетелей и так далее. И если телефонный номер сбежавшего из больницы профессора, попавшего на все камеры, вдруг всплывёт на болоте при не менее сомнительных обстоятельствах, это однозначно навлечёт подозрения. Следовательно, надо быстро вернуться назад, сесть в машину и ехать до ближайшей автозаправки или охраняемой пристани, где есть стационарный телефон — Элиотт самоуверенно посчитал, что ему обязательно этот телефон предоставят. Тогда он сможет позвонить в полицию, выдав себя за кого-нибудь другого. Придётся импровизировать на ходу, ведь Альберт Карл никогда не звонил в полицию, выдавая себя за кого-нибудь другого, и не был уверен, что для актёрской карьеры ещё не поздно. Наверное, стоит сказать...
«Что ты несёшь!»
Отчаянно сжав кулаки, профессор вырвал себя из очередного витка рефлексивных мыслей. Какие звонки! Нет, нет, мистер Морган в непосредственной беде! Элиотт понял, что, наконец, сузил палитру возможных вариантов до одного верного — автомобили. Два автомобиля. Спохватившись, профессор нелепо развернулся и с чавканьем побежал по грязи обратно к трубам, взмахивая руками, чтобы удержать равновесие и не потерять туфли.
«Ключи!»
Снова развернувшись, Элиотт кинулся обратно к кораблю. Всё пропало — на угнанной машине ехал мистер Морган и ключи остались...
«В ней не было ключей!»
И ещё один разворот. Прекратив топтаться на месте, Элиотт побежал в прежнем направлении, вовремя вспомнив, что никаких ключей у них нет. Они заводили машину подсоединением проводков от лампочки благодаря устаревшей схеме электропроводки в седанах «Мондео».
Проклиная себя за глупость, профессор спешил к машине. Он помнил, что проезд им заслонили канализационные трубы, ведущие к реке. Миссисипи — глубоководная река, крупнейшая в Соединённых Штатах. Она проходит по территории девяти или десяти штатов и, очевидно, её нельзя пересечь вброд. Но профессор надеялся, что глубина у болотистых берегов не так велика. На его глазах машины проезжали по затопленным улицам, утонув в воде едва ли не до колёсных арок. Понятное дело, что после таких круизов колымагам оставался один путь — под пресс, но ему-то и не нужно было беречь краденное авто. Альберт Карл заранее решил, что постарается объехать канализационные трубы по мелководью и поедет очень медленно, стараясь не разогревать движок. Это будет нужно затем, чтобы, когда капот нырнёт в реку, сравнительно холодная вода не разорвала бы хрупкую систему подачи топлива перепадом температуры и не заставила бы деформироваться раскалённый металл цилиндров. Ему будет нужно просто объехать трубы, следя, чтобы машина осталась на колёсах и смогла взять короткий разгон.
-
Спасибочера за полотенчико. Профессор любитель подумать о ерунде - за это то мы его и любим =)
|
-
... да, мне тоже хочется плакать.
-
Это был достойный пёс, достойней многих из людей...
Атмосфера что надо)
|
Запахи вели его. Явный, кислый — железо и гарь. До бесцветного прогорклый — кирпичная кладка, застаревшая ткань. Даже прело-пряный запах слежавшегося табака из кисета, который принялся выбивать Старик за их спинами — и тот не укрывается от безошибочного восприятия пса. Вновь — тёплое дуновение сдобы, дыхание костра, едва уловимый аромат жарящегося мяса. Настолько далёкий, что человек за спиной не чувствует его. И снова — странный, резкий, животный. Пахнущий острым потом и мощным мускусным феромоном — тот, что с неприятным постоянством напоминает Наполеону... не название, нет. Наполеон не мыслит названиями. Но Наполеон всё равно помнит его, зашифрованная в обонятельной памяти ассоциация устойчива: солнечный лес. Старый хозяин. Его предыдущий хозяин. Старший Охотник Виллем. Зонненвальде. Оборачиваясь на идущего следом Жана, Наполеон хочет передать ему предостережение, но не может сделать это в понятных двуногому словах. К тому же, угроза далека. Угроза пахнет вчерашней ночью. Засыпаны снегом следы, между которыми мелькает мокрый чёрный нос. Но, даже сквозь время и расстояние, Наполеон чувствует их. Где-то далеко, за стеной кружащейся вьюги, за покровом первых сумерек — но они есть. И люди... и, одновременно, волки. В среднем, практики охоты обыкновенной, утиной, показывают, что двадцать пять шагов — то расстояние, на котором идеальная гончая гарантированно сделает стойку, обернув нос на источник запаха. Считается, что собачий нюх лучше человеческого не в десятки, а даже в сотни раз. С другой стороны, обструкции и осложнения, с которыми сталкиваются собака и человек, также различны. Гиперчувствительные рецепторы пса, как пишут практики борзой охоты, сильно зависят от скорости и стабильности ветра, от содержания минералов в почве, от кислотности ощущаемых соединений. Считается, например, чт каплю оружейного масла, пролитую в лесу, пёс способен найти, «стартовав» из пункта на удалении трёх четвертей сухопутной мили. Проще всего охотиться у рек и болот, где почва водяниста и почти избавлена от мешающих сенсорике пса минеральных компонентов, а также скоплений камней и металлов. В городе с этим сложнее. Ветер приносил с собой целые вереницы запахов, на распознавание которых Наполеон тратил драгоценные секунды. Но даже так Жан с интересом отмечал необычный для него опыт охоты с четвероногой собакой. Прежде маркиз всегда полагался на себя. В основном, на своё великолепное зрение, и уже позже — на любые другие уместные положения. Собака же выступала в роли незаменимого флюгера. Просто наблюдая за её поведением, даже ничего не понимавший в животных де Триньёфф понимал, что ему хотят сказать. Здесь — стой, а здесь — следуй. Удивительно простой четвероногий механизм. Жан, впрочем, не забывал об осторожности, временами придерживая пса за ошейник и самостоятельно оценивая открывающиеся перспективы. Потом отпускал собаку вновь. Временами ему приходилось слегка корректировать курс Наполеона, почему-то всё стремившегося забрать обратно к тракту — будто бы пёс точно помнил, как именно они сюда попали. Но их путь лежал совсем не туда. В грубом приближении, если «считать» от реки, Пальмира представляла собой некий трёхслойный «сэндвич» из последовательно сменявших друг друга линий застройки, отличавшихся и качеством, и общим уровнем жизни: Парадный Квартал, объединивший под своим названием набережные у реки; Красные Черепицы — нечто вроде буферной зоны, где теперь скапливались беженцы, отрезанные от внешнего мира неделями Зимы, а от внутреннего — приказом генерал-губернатора; и, наконец, сам Мёртвый Город. Временами из его заснеженных руин возносились отдельные высокие шпили над обвалившимися сводами, но ничто, ни один из них не мог затмить величие белого призрака, выступавшего из снежной пурги на юго-западе — исполинского купола Старого Кафедрального Собора Пальмиры.  Держать путь на него было легко, стоило лишь беспокоиться о том, чтобы вовремя замечать прикрытые снегом провалы и колдобины на неремонтируемых который год дорогах, где легко можно было поломать ноги или провалиться по пояс. Чем дальше по Мёртвому городу продвигался Охотник, тем больше он понимал, по какому принципу развернулась эта — первая из — трагедия серебряной столицы. Поначалу, видел он, Пальмира стойко встретила натиск холода. Длинные каменные бараки, в которых без труда узнавались лечебницы и госпитали (похожими, ещё при Наполеоне-который-Бонапарт, были застроены южные окраины центрального Парижа), содержали в себе признаки организованной борьбы со стужей. Здания укрепляли и утепляли. На задних дворах чернели исполинские пепелища, по-видимому, ставшие огромными братскими аутодафе для Унесённых Долгой Зимней Ночью. На телегах к ним свозилось продовольствие. Жан даже прошагал мимо покосившегося воза, доверху набитого смёрзшимися мотками ватных одеял. Затем лечебниц перестало хватать. Может быть, закончились здоровые руки. Но, что вероятнее всего, генерал-губернатор просто отозвал свои войска, заблокировав проходы к центру города. Без чёткой организации сопротивления Зима быстро взяла своё. На стенах иных домов до сих пор темнели кривые надписи углём — панические проклятия, посылаемые в адрес сильных мира сего. Генерал-губернатора упрекали в измене, генерального судью — в жестокости, Гарри-Атамана, некоронованного короля Трущоб, — в мародёрстве у стариков и детей. И теперь, в неверном свете уходящего солнца, Старый Кафедральный Собор щерился в пустоту вымерших кварталов глубокими провалами в стенах и сводах купола. Он стоял один посреди некогда величественной площади-сквера, занесённой снегом. Говорили, что в недрах его была пролита Кровь Святых. Говорили также, что нечто ужасное заставило почившего Короля затеять огромную и непомерно дорогую стройку другого, Нового Собора. С течением лет тот вырос на Готическом Холме, который остался у Жана далеко за левым плечом. А Старый Собор был заброшен всеми, включая иерархов церкви. Говорили, что призрак Собора до сих пор живёт среди мраморного эха древних стен, бродит среди плачущих ликов икон. На страже кровавого дара древних богов. И вот — Охотник стоял у подножия циклопического храма, а тяжёлый плащ хлопал на злобно воющем ветру. Даже присутствие большого пса у ног уже не так согревало ввиду бесконечной, зацикленной сама в себе безысходности, словно реющей из провала входной арки. За ним, по лучшим из готических канонов, клубилась тьма.
-
летс ду зис квик энд пейн!)
Ну...я начну подготавливать третьесортные стишки)
-
Я не успеваю плюсовать)))
|
-
последней строки не ожидал )
|
На деле Парадный Квартал оказался куда меньше, чем показалось Охотникам изначально. Возможно, после недель пути они отвыкли от огромного скопления домов или ночь играла в прятки с реальностью, то показывая большее, то маня ничтожным. В любом случае, София и Марко очень быстро начали в нём ориентироваться.
Проще всего оказалось с рекой. Полноводная Флега работала не только источником воды и универсальным ориентиром для горожан, но и была удобной естественной границей, делившей Пальмиру на два берега — соответственно, северный и южный. Можно было просто идти вперёд, держа солнце слева, и вскоре ты выходил к её чёрным водам, катившимся на запад. Так Охотники и поступили, вскоре оказавшись на продуваемой всеми ветрами набережной. И она была прекрасна! Облицованные гранитом мостовые переходили в помпезные фасады дворцов, украшенные колоннадами и арчатыми галереями. Внизу, стоило облокотиться на столбы ограждения из провисших чёрных цепей и заглянуть туда, выступали далеко в реку грубо сколоченные дощатые причалы, вдоль которых покачивались большие лодки и речные баркасы. В просветах между пирсами, отражая свет фонарей вдоль кованых оград, блестела вода — в полумиле к востоку из неё поднимались опоры некогда исполинского моста, сравнимого с легендарным Карловым мостом Праги или лондонским Тауэр-бридж. Теперь же мост поднимался над рекой подобно двум скалам, стремящимся друг к другу с разных берегов и обрывающимся в зубчатую пропасть — среднего пролёта не было, словно массивный взрыв или катаклизм уничтожил его. Дальше, за мостом, едва заметные в метели, светились высокие огни. Из атласа города Охотники понимали, что это сияют окна на Готическом Холме. Где-то в той стороне должен был обитать генеральный судья, где-то там устремлял к небу игольчато-острые шпили Новый Кафедральный Собор...
Но их глаза обратились на запад.
И там нашлось место огням: за танцующим в воздухе снегом сияли цепочки фонарей на набережных Венецианского острова, соединявшего два городских берега четырьмя своими мостами: Лейтенантов и Инженерным на юге, Чёрным и Радужным на севере. Эти-то мосты и замыкали кольцо, в котором жизнь держала оборону против Долгой Зимы. За последними из мостовых фонарей ни единый факел не разрезал подступающую всё ближе ночь. На том берегу, за пределами такой же узкой линии прибрежных дворцов и доходных домов, вновь стояли баррикады и солдаты поднимали повыше лампы. Здесь знали — удачна та ночь, что удалось пережить без жертв.
Охотники, впрочем, и без того это понимали. Сейчас их волновала география. Определив, что Парадный Квартал и Черепицы ограничены Холмом на востоке и Венецианским островом на западе, они пошли вниз по реке. С наступлением темноты и так не очень плотный поток людей на улицах таял. Всё больше держались группками, сбившись вокруг фонарщиков — специальных людей, которые носили большие масляные светильники по определённым маршрутам, освещая горожанам дорогу домой. Марко тоже зажёг свой фонарь, чтобы их пара не сильно отличалась от других. А мимо степенно плыли ограды дворцов. Красивых, больших — Пальмира славилась своими каменоломнями и своими архитекторами. Глаз мастера без труда узнал бы фирменный стиль гениев эпохи барокко и рококо, возрождённого Ренессанса и прусского минимализма, готики и мавританской Испании. Во многих из дворцов сияли окна, и постепенно становилось ясно, почему жители Парадного Квартала отказывались бежать. Им слишком многого пришлось бы лишиться. Пока в королевских арсеналах ещё имелись пули и винтовки, пока у генерал-губернатора и его приближённых хватало золота, чтобы расплачиваться с армией наёмных солдат, они чувствовали себя в сравнительной безопасности. Пока город погибал на их глазах, они пели и танцевали, не заботясь о завтрашнем дне, забывшись среди вин и зеркал. Они занимались любовью под свист стылого ветра, впадали в безумие на мостах над многочисленными венецианскими каналами, они играли в интриги, усиленно делая вид, что умереть должен кто-то другой.
Только не сегодня. Только не они.
И стуку каблуков Охотников вторили изящные напевы скрипок и мотивы бравурных вальсов Штрауса-сына. И холодел воздух. И бросались в глаза мрачные фигуры солдат, едва не до бровей замотанные в шарфы и шинели.
На больших тумбах, поверх театральных афиш, были расклеены большие объявления от лица генерал-губернаторской канцелярии: «Имущество графов Ланских отторгнуто в пользу городской казны!»; «Распределительные карточки для обслуги и членов их семей получаются через организованные хозяйские петиции»; «Отопительный сбор повышен и ныне составляет двести талеров в год!». Проходя мимо одной из таких, Охотники и вышли на широкий Императорский бульвар, обрамлённый двумя параллельными аллеями из по-зимнему голых деревьев. Здесь даже встречались припозднившиеся экипажи. Двое замордованных работяг под присмотром солдата замазывали краской большую трафаретную надпись: «Атаман всех богатеев вздёрнет, а всех бедняков обогатит! Смерть судьям и генералам! Слава Гарри-Атаману!». Доносились обрывки разговора:
— А чегой-то говорят, льды на заливах опять топорщатся.
— Ага. У меня, эвона, кузен в доках работал. Ну, пока, значится, от червей не подох.
— И чегой?
— Грил, мола, ни корабль в море вывести, ни людёв по льду. Ветрила там. Торосы. Будто следит кто.
— Агась.
— Будто назло. Не зря, бают, енквизиции сюды едут...
Тут солдат грозно качнул винтовкой и прикрикнул:
— А ну! Разболтались! У нас ещё обход впереди!
Охотники ускорили шаг. Вдали возникли из синих газовых сумерек очертания взметнувшихся на дыбы мраморных коней: знаменитых статуй, украшавших мост Святой Анны. Близ него, за полукруглой подъездной дорожкой, раскинулся дворцовый комплекс из белого камня. Широкая парадная лестница вела на крыльцо, где могла бы смело промаршировать фаланга пикинёров. Баллюстраду украшали вазы и античные статуи обнажённых греческих воинов в шлемах с пышными плюмажами. На четыре этажа поднимались белые стены, словно крыльями охватывавшие площадь перед дворцом. Наверное, с учётом бесконечных внутренних парков, пристроек и флигелей, грандиозная резиденция генерал-губернатора Пальмиры занимала площадь приличного замка, а то и больше. На крыше и за украшенной гербовыми щитами оградой маячили тени гвардейцев — каждая с непременным жёлтым бутоном — и многочисленные домочадцы. Хотя казалось, будто обитаема только правая половина дворца. Левая же казалась вымершей и замёрзшей. В смысле, ещё более замёрзшей, чем весь остальной замёрзший город. Окна застилали портьеры белого снега, до самой земли опускались сосульки и ни единого часового не появлялось с левой стороны крыши.
Незадолго до высоченных, но хотя бы открытых ворот Охотники остановились.
-
Плюс второй раз не ставится, но хочется отметить атмосферу и удовольствие от чтения.) Спасибо!
|
02: ВИЗИТ ОХОТНИКОВ Перед тем, как разделиться, Охотники отъехали от баррикады на довольно почтительное расстояние и свернули с проспекта на менее приметные улицы. Казалось, некогда район Черепиц целиком состоял из паутины переулков, где завывал среди частокола кирпичных труб ветер, а в длинных подворотнях окончательно терялись снулые отсветы зимнего дня. Жан неминуемо вспомнил бы трущобы родного Парижа, с французской меткостью выражений именовавшиеся Чревом. София же находила немало общего с задворками Вены, а Марко вспоминал кварталы римских трущоб. В конечном итоге, все города похожи друг на друга — они мрачные и тесные, не оставляющие в щелях улиц места для манёвра, для радушного взмаха рук. Потускневшая от времени табличка, некогда блестевшая свежей латунью, сообщила Охотникам, что проспект, который они оставляли позади, именовался бульваром Святой Анны. Следом чернели провалами витрины когда-то располагавшегося здесь ювелирного магазина, а изнутри тянуло сыростью. Огонь, давно сожравший его интерьеры, потух задолго до их прибытия. Вряд ли его тушили: скорее выносили всё, что можно было вынести, не обращая внимания на хозяина и его мольбы. Картина разрушений из раза в раз повторялась на каждом углу, каждом перекрёстке. Как и в деревнях, оставшихся позади, многие окна и двери оставались наглухо заколоченными — люди уходили из этих мест, надеясь вернуться. Штабеля мёртвых тел у обочин тракта рассказывали о пристани этих надежд. На некоторых из дверей ветер трепал полуистлевшие бумаги, точь-в-точь такие же, что была прикреплена к дверям будки городового при въезде в черту города. Там, где его ещё можно было различить, виднелся какой-то официальный штамп. Временами вой ветра сменялся треском отдалённых выстрелов — не чаще, чем раз в четверть часа. Эхо их лениво играло среди пустынных мостовых, постепенно умолкая. И, порой, даже досюда долетал едва слышный волчий вой. Где-то в кирпичных коробах оставленных домов что-то трещало и рушилось, заставляя лошадей с испуганным ржанием подаваться назад. Старик ругался, кряхтел, но было видно, что и ему куда как по душе присутствие Марко рядом. За тёмными окнами с давно разбитыми стёклами не было даже следа движений. Но что-то, казалось, жило за ними. Что-то провожало карету взглядом ещё более мрачным, чем глаза выживших. В конечном итоге, Фиоренти остановил свой выбор на нешироких воротах, укутанных снежной шапкой. Под кирпичной аркой должны были иметься створки, но кто-то снял их с петель, оставив неприметный въезд во внутренний двор, стиснутый между тремя однотипными домами в четыре этажа. Внутри было темно и тихо. И, как казалось, сюда давно не заглядывали люди. В углу даже имелась гранитная ниша, где раньше журчал фонтан, вырываясь из пасти львиного барельефа. Сейчас нишу завалило снегом, непотревоженный снег устилал и камни мостовой: кажется, двор действительно не попадал в сферу внимания местных. Здесь и разделились. София и Марко выбрались обратно на улочку. Перед ними стоял выбор — какой путь избрать. Марко указал на крыши домов, снова закрывая лицо всегдашней маской: — Я буду сопровождать вас. Мы не знаем город, а оттуда я смогу ориентироваться по реке. София зябко кивнула, подняв воротник. Фиоренти продолжил: — Постарайтесь держаться в стороне от главных проспектов и идти не очень быстро. Перед тем, как пересекать улицы, дожидайтесь моего сигнала. Я проверю, чтобы не было лишних людей. София снова кивнула, на всякий случай пошевелив поворотное колесо в длинной рукояти сабли-косы и убедившись, что оно не замёрзло. Потом едва заметно улыбнулась: — Попробуем вновь проявить нашу неподражаемую тактичность. Прошу, маркиз. — Дамы вперёд, — глухо откликнулась маска. — Но я настаиваю. Переглянувшись в последний раз, Охотники быстро зашагали по улице. В какой-то момент маркиз свернул в подъезд, переступив через выбитые двери, а София, умерив шаг, продолжила идти. Снег негромко хрустел под её сапогами. Старшая Охотница не очень-то и пряталась, просто шла вдоль уличных стен, каким-то незаметным образом перетекая из теней в тени. Тёмный плащ и треуголка растворялись в первых сумерках, скрывая её надёжнее, чем, например, надетый на голову парковый куст. На каждом перекрёстке она останавливалась, дожидаясь едва слышного двойного свиста — потом шагала дальше, а где-то над её головой небо на мгновение пересекал чёрный росчерк. Маркиз следовал за ней. Когда требуется, Охотники умеют быть незаметными. Вернее, пожалуй, сказать иначе: Охотники знают, где находиться, чтобы остаться незамеченными. Фиоренти бежал вдоль карнизов, порой настолько узких, что он откровенно рисковал сорваться вниз. Временами ему приходилось цепляться за выдающиеся над скатами крыш наличники чердачных окон, запрыгивая выше, к самым конькам. Тогда под каблуками хрустел уже не снег, а черепица, а от горизонта до горизонта Марко наблюдал раскинувшийся тёмный город. Белый снег и тёмные силуэты домов распростёрлись почти бескрайней панорамой, рассказывавшей о былом величии Пальмиры, жемчужины севера. Далеко на востоке поднимались фабричные трубы — некоторые Литейные до сих пор работали. На северо-западе река Флега вырывалась в раздолье собственной дельты, чтобы затем влиться в серые, как завещание палача, воды Клаадского моря. Это был великий город. Был; но Зима почти сокрушила его. Спрыгнув на очередной балкон, Фиоренти быстро огляделся: по его прикидкам, они находились над улицей, параллельной бульвару Святой Анны. Было пусто. Негромко свистнув, маркиз указал Софии на замеченную им сквозную подворотню. Та кивнула. Проследив, как серая фигурка скрылась в темноте, Марко перевёл взгляд выше. Перед ним стояла задача сложнее — координируя путь напарницы по земле, он сам был вынужден двигаться по гораздо менее удобному маршруту. И если неширокие переулки он преодолевал прыжком с разбега, то десять ярдов пространства составляли непреодолимый вызов его акробатическим талантам. Но он придумал выход. Вскоре, выбрав позицию ровно напротив понравившегося ему здания, Марко раскручивал над головой верёвку. С негромким лязгом грузик на её конце зацепился за печную трубу дома на противоположной стороне — и Фиоренти, оттолкнувшись изо всех сил, как крылатый маятник перелетел над улицей, так и не коснувшись её мостовой. Маркиз метил не куда-нибудь, а в высокое окно, намертво схваченное причудливыми узорами инея — другого способа безболезненно остановить прыжок он не нашёл. Но всем приходится чем-то жертвовать, а пары осколков Марко не боялся. Сгруппировавшись, Фиоренти плечом вперёд влетел в старомодную гостиную, сопровождаемый негромким хрустальным звоном и облаком сверкающих осколков. Перекувырнувшись на полу, маркиз вскочил, сбрасывая с плеч стекло и снег, и, не сбавляя темпа, пронёсся сквозь большую квартиру. На обоях, где раньше висели картины, теперь пестрели светлые квадраты. Мебель была накрыта запылившимися чехлами, а шкафы стояли, раскрыв дверцы. Везде царила пустота, а владельцы вряд ли собирались возвращаться,вывезя всё, что могли вывезти. Высадив дверь на лестницу и преодолев два пролёта, Фиоренти вновь оказался на крыше, но уже на другой стороне улицы. Вся операция не заняла и трёх минут. Над далёким морем последние лучи низкого солнца болезненно резали глаза, вот-вот готовясь раствориться в снежной мгле. Внизу, прижавшись к углу кирпичной стены, стояла София, с некоторой тревогой дожидаясь условного знака. А перед ними...  А перед ними распростёрся Парадный Квартал. Улицы переходили в ухоженные проспекты и бульвары. У запертых ворот особняков важно прохаживались часовые. Витрины контор и магазинов, хоть и изрядно обедневшие, сияли газовым блеском ламп. Над изящными особняками трепались флаги родовых семей или торговых консорциумов. Где-то вдали шумели кареты и экипажи, белели аккуратными аллеями скверы и всё так же возвышались на площадях памятники владыкам прошлого. По мостовым вышагивали люди при тростях и цилиндрах. Спешили рабочие, нагруженные мешками с кирпичом, и телеги с припасами — каждую из них сопровождал конный разъезд федеральных солдат. Они сумели войти в ещё живое сердце Пальмиры. Проникновение можно было считать успешным.
-
Замечательное вышло путешествие.) И вообще, у меня не хватает слов, чтобы выразить, как восхитительно оживает город в твоих описаниях. Как четко ощущается разница между кварталами, как настроение выглядывает между строк и встаёт во весь рост. Прости, но ты ох*нно пишешь, если цитировать Марко.))
|
-
«Эй, братан, ты можешь оставаться!»
Теперь я знаю, куда можно сваливать из пати Охотников, если что!)))
|
Марко только поднял повыше воротник, обменявшись с собакой понимающим взглядами. Наверное, если бы человек и собака смогли разговаривать, то не один литр бренди вышел бы под воспоминания о войнах, где всё было просто и понятно: люди стреляли в людей. А здесь... здесь умирали даже запахи. Они были, нет. Просто даже чуткий собачий нос различал их со всё большим трудом. Под ударами зимы, предсказанной древними пророками под сотрясание бубна и галлюциногенных грибов, умирал сам мир.
Коротко стукнув в стену, Фиоренти открыл дверь кареты. Не касаясь земли и держась за крышу, он перескочил с подножки на козлы. Старик с готовностью передал вожжи в руки Охотника.
— Дальше, я дорог не знаю. Что увижу, то выучу, но уж лучше бы вы покудова...
Марко снова кивнул и несильно хлопнул вожжами по спинам лошадей, взяв курс на дымы на севере. В воздухе поплыл негромкий цокот копыт. Старый Серебряный тракт превратился в мощёную брусчаткой городскую улицу. Когда-то вдоль неё стояли аккуратные двухэтажные домики, похожие на карликовые усадьбы где-нибудь в предместьях Вюртемберга. Сейчас назвать царившую на окраинах Пальмиры разруху аккуратной смог бы только любитель радикальных экономических реформ. Ехали не торопясь. Фиоренти и София выглядывали в окна, стараясь оценить каждую перекрёстную улицу, но все они оказывались неизменными: заснеженными и пустыми. Впрочем, вчерашние следы сапог и каких-то жутковатого размера лап на снегу вынуждали сохранять бдительность. Решение добираться до Пальмиры днём заиграло дополнительной мудростью.
В какой-то момент дома потянулись вверх. Аккуратные заборы и бревенчатые стены уступили место современной кирпичной кладке, а на некоторых улицах стали попадаться следы очистки. Чёрная карета скользила уже не среди зимней тишины, затаившей смертельную угрозу. В воздухе проплыл звон далёких колоколов, означающий скорое наступление вечера. Ветер принёс лай собак и запах лошадей — Наполеон мог бы быть доволен. К нему вернулось то понимание, которое едва не исчезло в улицах Мёртвого города. Вернулись запахи. Вернулись краски и даже, во что не сразу верилось, еле слышный ванильный аромат сдобы из недр какой-то подворотни. Среди красных черепичных крыш дымили трубы, а занавески и ставни на окнах шевелились вслед чёрной карете. Появились даже первые жители, закутанные в шубы и шинели. Они поспешно разбегались с пути кареты, жестами и криками предупреждая друг друга об опасности. Один за другим гасли огоньки на верхних этажах домов. Чуткие собачьи уши слышали лязг ключей в замках, когда карета свернула на широкий проспект. Вслед Охотникам устремлялись мрачные взгляды людей, которые были слишком истощены, даже чтобы бежать.
Какого бы приёма ни ждали Охотники, они встретили не процветающий город и не взлетающие в воздух шляпы. Никто не спешил принимать их за освободителей.
Их боялись.
Их ненавидели.
Замёрзшие уста желали им смерти в ледяных оковах Долгой Зимней Ночи, и паника летела перед ними.
— Охотники...
— Охотники...
Известно, кто страдает первым, когда господа затевают свои кровавые игры.
— Охотники...
— Охотники...
Неизвестно, кто станет жертвой метких пуль и острых клинков, когда Зимняя Охота развернётся во всём ревущем великолепии. Неизвестно, но можно предположить. И, исходя из этого предположения, простой народ вполне закономерно желал поднять на вилы незваных гостей.
Наверное, этого следовало ожидать: Марко натянул поводья. Дальнейшее продвижение по проспекту оказалось невозможным. От стены до стены его пересекала баррикада высотой в два-три человеческих роста. Судя по слежавшемуся между брёвен снегу и основательности сооружения, баррикаде было уже немало месяцев или даже лет. Брёвна подпирали мешки с песком и плетни, забитые утрамбованным снегом. Внезапно пришло понимание, что то и не баррикада вовсе, а по всем правилам военного искусства наведённый редут. Другие правила всё того же искусства не замедлили показать себя следом — над отвальными воротами, сбитыми из толстых досок, поверх обшитыми стальными полосами, чернели жерла двух пушек. Вокруг них суетились люди, замотанные в многие слои ткани и шерсти, а оттого похожие на смешных муми-троллей. Но из-под зимних плащей явно синели форменные мундиры федеральной армии, украшенные золотыми пуговицами, позументами и пятнами недотаявшего инея. Суматоха, поднявшаяся при приближении чёрной кареты ещё при въезде в Красные Черепицы, не утихала. Над плетнями мелькали примкнутые к стволам штыки, в морозном воздухе далеко разносились отрывистые и гулкие команды.
На груди у поднявшегося на баррикаду капитана полыхал бутон, демонстрирующий его принадлежность к швейцарской гвардии. Жёлтая орхидея, герб Кантона — узнаваемый в любой части света символ лучших вояк, которых только можно купить за звонкую монету. Лицо у швейцарского солдата было под стать репутации: такое же многофункциональное и тупое. Впрочем, скорее оно просто задубело от жуткого мороза. Облокотившись на пушку около ворот, он крикнул с высоты:
— Эй! Чумной кентавр! По распоряжению генерал-губернатора Пальмиры, доступ в Парадный квартал закрыт! Поворачивай прочь!
-
Знаю, что не любишь похвалу, но ты ох*енен =)
|
Маркиз Фиоренти некоторое время молчал, позволив коллегам совещаться. Безусловно, они оба были хорошими Охотниками. Отличными Охотниками. Иначе Вильгельм послал бы иных людей под иным началом. Разница между ними заключалась в том, что Марко прежде всего был солдатом. Сейчас он не столько сравнивал преимущества ночной метели и горящего камина, сколько размышлял, насколько лёгок в обороне прямоугольный двор и два строения. Пальмира уже успела показать, что снежная пустыня обманчива в своей пустоте — ночью могли нагрянуть новые гости. А почтовая станция не казалась Фиоренти надёжнее форта.
К сожалению, вариантов лучше не наблюдалось. Наконец, согласился и он:
— Но я проверю всё ещё раз.
И Охотники начали располагаться на ночлег. Наполеона, который успел продрогнуть несмотря на густой мех, вернули в дом. Старик распряг лошадей и оставил их в конюшне, для прогрева освещённой факелами из бывших столовых ножек. Вместе с бдительным Марко они оба убедились, что внешняя стена конюшни достаточно крепка и без изрядного грохота (и ржания перепуганных лошадей) её не сломать. Высыпая в ясли остатки фуража из ставшего совсем лёгким дерюжного мешка, Старик всё кряхтел, что лучше бы он взялся провожать кого в Оттомании и повидал там Константинополь-город, а не подыхал от ледяной стужи. Но Фиоренти не знал румынского. Затем они вместе закрыли очищенные от завалов ворота и задвинули засов-бревно.
В главной зале был сооружён импровизированный морг: несколько столов были сдвинуты к центру и на них водружены тела убитых. Де Триньёффа слегка замутило от запаха, исходящего от мест отсечения конечностей и голов, и он поспешил отправиться к стойке — перемывать найденное мясо и готовить скудный ужин. Мейер будто бы и не замечала реакции окружающих, с беззаботным видом протирая руки проспиртованной повязкой. Только сказала:
— Больше света бы.
Подали свет. Вокруг столов выстроились все найденные фонари, в камине весело трещали стулья и ветошь из платяных шкафов... казалось, всё не так уж плохо. Казалось, жизнь постепенно налаживается. Только вьюга всё так же бесновалась за слюдяными окнами, насылая гудящие снежные фронты и близкий волчий вой.
Вскоре спустилась ночь, ринувшись с неба размазанными кляксами по-северному густой темноты. В условиях почти нулевой видимости внешние дозоры было решено не выставлять и на карауле у двора стояли по очереди. В три после полуночи Марко, замёрзший обходить частокол с факелом, уступил пост Жану и его винтовке. А София, оставшись наедине с собой и мертвецами, разложила блестящие инструменты из деревянного ящичка — одного из двух, которые всю дорогу возила с собой.
Под несколько грустным взглядом собаки, развалившейся у огня, девушка неторопливо препарировала почерневшие от мороза тела, делая короткие записи в журнале в кожаной обложке. Брось кто любопытный взгляд, он заметил бы немало странного в обнаруженном Софией. Записи содержали сведения в духе: «имеет место присутствие морозных ожогов на внутренних тканях гортани — выдыхаемый чудовищами воздух ещё более холоден, нежели уличная температура»; «несмотря на обморожение и утрату упругости, жировые ткани и мышцы одинаково неподатливы. Приходится с усилием делать надрезы, чтобы обнажить кость. К слову, демонстрируемое налицо трупное разложение никак не проявляет себя в контексте прочности скелетной конструкции»; «кровь по всему телу почти полностью изменена на некую вязкую субстанцию, консистенцией напоминающую мазут либо желе. Дурно пахнет и отчётливо указывает на иную натуралистическую природу жизни чудовищ»; «ногти на руках и ногах крепки и остры, напоминая птичьи или звериные когти. С большим трудом срезаются скальпелем у основания, сами — не менее прочны, чем металл. Вероятно, удар, нанесённый с требуемой силою, способен без труда сделать прореху в кирасе или иной защите».
Разумеется, сама София поняла и сделала куда больше. Она извлекала мозги и внутренние органы, поочерёдно помещая их на импровизированные весы, где противовесами выступали маленькие гирьки из её личного набора. В чашке Петри и других подручных ёмкостях смешивала сколы костей, чёрную кровь и срезы лёгочных и желудочных тканей с различными реагентами, наблюдая за реакциями. Пусть несовершенна была медицина, знаний Софии хватало, чтобы определить присутствие чего-то сверхчеловеческого в телах, по всей врачебной науке обязанных лежать мёртвыми. Унесённые Зимой ничего не ели и не пили. Не работала дыхательная система, хотя стылая кровь продолжала струиться по венам — отчего и подействовал яд маркиза. София отметила в голове, что на досуге стоит как-нибудь выяснить у итальянца рецепт. Всему миру известно, что только в этой стране любовь к отравлениям возвели в ранг искусства.
В конце концов, усталая София собрала вещи и, дождавшись передачи стражи Марко, забылась тревожным и зыбким сном.
Сны приходили ко всем, к утру оставив после себя ощущение непрекращающегося тягостного кошмара. В их мрачных предзнаменованиях выл ветер и бледная девушка в кровавом подвенечном платье рыдала среди увядших садов. Гремел вальс, а Николай, Король-Солнце, принимал книксен прекрасной фрейлины. Золотое солнце било в высокие окна Зимнего дворца, а боги приносили свои дары к подножию трона великого монарха. Мчался на чёрной карете Железный Герцог Орвилл, а солдаты в синих мундирах поднимали винтовки, готовясь открыть батальный огонь. И было пламя. И была смерть.
А Наполеон чутко поднимал ухо, из часа в час слыша злобный волчий вой. Собачье чутьё говорило ему, что в заунывном посыле содержится не только голод лесных хищников, но нечто большее. Тот вой не принадлежал обычному волку. Стаи не просто кочевали сквозь вьюгу: стаи вели патруль, окружая Пальмиру хороводом жаждущих крови зверей. Но к почтовой станции никто не приблизился в эту ночь.
Сон Охотников не был потревожен до серого рассвета.
-
Исследование получилось удивительно захватывающим!) Очень понравился пост. Впрочем, это обычное дело)))
|
ГЕНЕРАЦИЯI. Концепция Охотника Мы создаём профессионального охотника на чудовищ, члена т.н. Охотничьего Клуба, уже имеющего некоторый опыт столкновения со сверхъестественным и монструозным как в лице зверя, так и в лице человека. Тем не менее, помимо Охоты протагонист наверняка занимается другими интересными вещами — слушает австрийских композиторов, носит подтяжки, разводит пастушьих овчарок или просто любит выпить пива в кельнском трактире. Комбинация его прежнего жизненного опыта и навыков выражаются не только в придуманной биографии, но и в выборе специфического Достоинства «Прошлое (Professional Training)», детальнее описанного в п. III. На старте игры персонаж автоматически получает •• в этом Достоинстве. Следует понимать, что WoD — игра не о схематично-брутальном Шварценеггере, а о довольно тонкой натуре, чьи боевые таланты — лишь одна из граней образа. Поскольку Охота для персонажей — не обязательно вынужденная необходимость или личный крестовый поход, а скорее форма извращённого развлечения пресыщенной аристократии, у неё есть некоторые внешние атрибуты. Во-первых, персонажи — европеоидной внешности с именами из рыцарских романов (Людвиг, Генрих, София или Елизавета подходят, а Джон, Боб, Иван или Сэм — нет). Во-вторых, в Клубе принято нечто вроде униформы (шляпы или треуголки, длинные пыльники или макинтоши, закрывающие лица горжеты, шарфы или воротники), поэтому отступать от стилистики готического образа может оказаться невыгодно для курса рубля. В-третьих, один из звена окажется старшим (не значит, что авторитарным командиром) и к этому надо быть готовым. Если не выберете сами, решит кубик. Ливать звено и играть соло я разрешаю, ПвП не запрещаю, так что тут скорее всё на взаимном доверии. Чётких требований к биографии, характеру, внешности нету: главное, чтобы было примерно понятно, втф. Наконец, в-последних, у каждого персонажа должна быть Тёмная Тайна: секрет, который доставит ему проблемы физического или морального характера, будучи раскрыт. Отмечу, что это тоже механический термин — это средство воздействия Рассказчика на игрока, а для игрока — способ указать, о какой ошибке прошлого больше всего сожалеет персонаж. Тайну можно придумывать самостоятельно, но, скорее всего, она связана с Охотой. Возможные примеры: • Убийство
Персонаж совершил немотивированное убийство — просто так, ради сугубо личных мотивов или по чьей-то просьбе. Важно то, что убитый не заслуживал смерти, и персонаж понимает неправильность своего поступка.
• Предательство
Персонаж совершил некий позорный поступок. Может быть, он струсил в решающий момент или был подкуплен, очарован — но он предал своих и остался единственным, кто выжил в ту ночь.
• Любовь к монстру
Персонаж полюбил чудовище, которое призван был уничтожить, и отпустил его. У него не было времени идеально продумать свои действия, и он до сих пор не уверен, что поступил правильно.
• Семейная трагедия
В семье персонажа случилось нечто, что причинило ему страдания. Может быть, дело в его родителях, может быть — в семейной идеологии или чём-либо ещё, но со всей точностью лучше бы персонаж не был вовлечён в то, что случилось, и не знал об этом.
• Извращения
Персонаж практикует нечто, что вряд ли вызовет одобрение кого угодно, кроме популярного французского маркиза. Может быть, он обычный сексуальный садист, а может быть — мессы ханаанским демонам это меньшее, что можно придумать при взгляде на него.
• Ошибка
Персонаж совершил ошибку, которая повлекла за собой гибель дорогих ему людей, чьё-то разорение или нечто сопоставимых масштабов. К сожалению, судьба не дала ему шанса исправить её. Может быть, когда-нибудь...
• Травматические воспоминания
Персонаж стал свидетелем некой чудовищной неправильности, будь то убийство, насилие или нечто менее страшное, но что оставило на его душе неизгладимый след. Скорее всего, когда ему снятся кошмары, в них раз за разом встаёт та сцена. Персонаж создаётся на 5/4/3 очков Атрибутов, 22 очка Навыков, 3 Специализации, 7 очков Достоинств. Дополнительное очко Атрибута сверх стартового лимита приносит выбранное Прошлое. Очки Навыков не имеют деления на категории (11/7/4), а могут быть распределены как угодно (11+7+4=22), однако все Физические Навыки для Охотника должны иметь •, а Стрельба должна иметь ••. Т.е. 9 из 22 очков можно считать автоматически распределёнными. Атрибут, Навык или Достоинство (за исключением стоящих больше целиком) нельзя поднять выше ••• при создании персонажа. Ведущим рекомендуется сразу прокачать или Стрельбу, или Холодное оружие до •••, подобрав под них соответствующее снаряжение из п. IV, но это не строгое требование, просто будет проще. Боевой Стиль один в одни руки, хотя это опять же не обязательно. Союзники, Контакты, Слуги, Ментор при генерации не нужны. Кроме того, персонаж получает несколько бесплатных Достоинств: Прошлое (по выбору) ••, Статус (Охотничий Клуб) ••, которые описаны в п. III. В поле «Класс» на DM вписать без кавычек «Охотник» или «Старший Охотник» (для лидера), поле «Раса» можно оставить без изменений, поле «Мировоззрение» и аватарка выбираются на свой вкус (хотелось бы на последнем видеть нечто, похоже на арт по «Братству Волка», «Ван Хельсингу», аниме про людей в шляпах или чему-нибудь такому. В крайнем случае, можно фотку). Также необходимо выбрать Добродетель и Порок персонажа. Это не рамки, в которые нужно загнать концепцию, это механические показатели, которые восстанавливают Волю за определённый тип поведения. Шаблон: В поле «Навыки»!
Добродетель (Virtue): Вера (Faith), Надежда (Hope), Справедливость (Justice), Терпение (Prudence), Умеренность (Temperance), Упорство (Fortitude), Щедрость (Charity)
Порок (Vice): Гордыня (Pride), Жадность (Greed), Зависть (Envy), Похоть (Lust) Уныние (Sloth), Чревоугодие (Gluttony), Ярость (Wrath)
Атрибуты (Attributes):
Интеллект: ●○○○○ | Сообразительность: ●○○○○ | Решительность: ●○○○○
Сила: ●○○○○ | Ловкость: ●○○○○ | Выносливость: ●○○○○
Впечатление: ●○○○○ | Манипулирование: ●○○○○ | Самообладание: ●○○○○
Навыки (Skills):
Образование: ○○○○○ | Медицина: ○○○○○
Инженерное дело: ○○○○○ | Оккультизм: ○○○○○
Ремесло: ○○○○○ | Политика: ○○○○○
Расследование: ○○○○○ | Наука: ○○○○○
Атлетика: ●○○○○ | Скрытность: ●○○○○
Драка: ●○○○○ | Воровство: ●○○○○
Верховая езда: ●○○○○ | Выживание: ●○○○○
Стрельба: ●●○○○ | Холодное оружие: ●○○○○
Приручение: ○○○○○ | Убеждение: ○○○○○
Эмпатия: ○○○○○ | Коммуникабельность: ○○○○○
Экспрессия: ○○○○○ | Знание улиц: ○○○○○
Запугивание: ○○○○○ | Хитрость: ○○○○○
Специализации (Specs):
Навык — Специализация
Навык — Специализация
Навык — Специализация
Достоинства (Merits):
Достоинство ●
Достоинство ●●
Прошлое (выбор) ●●
Статус (Охотничий Клуб — Охотник) ●●
Преимущества (Advantages):
Размер: 5
Защита: ? ((Меньшее из Ловкости и Сообразительности) + Атлетика)
Инициатива: +? (Ловкость + Самообладание)
Душевная гармония: 7
Броня: 1/1 (всё тело, сет Охотника)
♥ Здоровье: ? (5 + Выносливость)
♦ Сила воли: ? (Решительность + Самообладание)
Тёмная Тайна (Dark Secret): [NAME]
[DESCRIPTION]
В поле «Инвентарь»!
Одежда
● сет Охотника (кожаный пыльник, сапоги, перчатки с раструбами, треуголка, высокий воротник) [ВЫБРАТЬ МОЖНО САМОМУ]
● остальной костюм (брюки, жилет, эскот, сорочка, фуфайка, носки) [ВЫБРАТЬ МОЖНО САМОМУ]
Вооружение
● Оружие из п. IV.
— боеприпасы (если есть)
Предметы
●
●
●
●
Личные вещи
● Карета (Transport, от • до •••••) Note before! В зависимости от кол-ва участников, к карете может прилагаться румынский кучер, а может и не прилагаться.
Фирменное средство передвижения участников зимней охоты, предоставленное в их распоряжение Клубом. Это кумулятивное Достоинство, общее для всей группы Охотников (если только кто-то не будет из неё изгнан, например, ввиду смерти). Первая точка приобретается бесплатно на старте игры. Дальнейшие точки покупаются в течение игры, причём каждый член группы может делать вклад в очках опыта (4 для ••, 6 для •••, 8 для •••• и 10 для •••••), а может тратиться и кто-то один – единственным условием для «улучшения» Кареты является наличие Убежища, где его можно производить. С каждым уровнем улучшаются характеристики, внешний вид, помпезность и полезность Кареты.
• Четырёхместная карета, запряжённая гнедой двойкой
•• Карета с печкой и фонарём
••• Карета с укреплёнными бортами и винным шкафом
•••• Устойчивая к холоду порода сибирских рысаков
••••• Зловещая чёрная карета со всеми удобствами и двумя отдельными купе-«кабинетами», личный символ охотничьего звена. На бортах — герб Ложи. Прошлое (Professional Training, от • до •••••) Достоинство очень тесно связано с концепцией персонажа. Персонаж не родился Охотником и не всегда его жизнь состоит из бесконечной езды на чёрной карете. Как и у всех, у персонажа есть своё прошлое, свои уникальные умения и, без сомнений, запас историй, которые он может рассказать у камина. При выборе этого Достоинства необходимо указать профессию/набор жизненных навыков, которые приобрёл персонаж. Каждая профессия делает два Навыка в листе персонажа профильными для него (отметьте такие навыки «*» после названия, например: Образование*, Экспрессия* или Стрельба*). Большинство преимуществ этого Достоинства связаны именно с профильными Навыками (Asset Skills). При создании персонажа в них необходимо вложить минимум •. • Сеть Контактов: персонаж получает свободные •• в Достоинстве Контакты, связанные с профильными навыками, которые может не распределять заранее, а призвать на помощь прямо во время игры, если это потребуется. Это отражает профессиональные связи — например, друзей по Парижскому Университету для Учёного, Лондонской морской академии для Солдата; коллег по врачебной практике для Врача и т.п. •• Хорошее образование: персонаж делает проверки профильных навыков, применяя к ним 9-снова, что показывает его большой опыт в этой сфере. ••• Широкие познания: с ростом знаний и опыта персонаж может выбрать третий профильный Навык и получает две бесплатные Специализации, которые может распределять в любой пропорции между тремя профильными Навыками. •••• Практика: огромный практический опыт персонажа приносит ему бесплатную точку в любом из профильных Навыков (хотя их нельзя таким образом повысить выше •••••). Кроме того, из опыта, потраченного в будущем на точки в профильных Навыках, персонажу возвращается 1 очко. ••••• Рутинная работа: на вершине профессионализма персонаж уже не зависит от случайностей — расходуя ПСВ, он может сделать проверку профильного Навыка рутинным действием (Rote Action), то есть, после броска перекинуть все «неудачные» кубики и добавить новые успехи к уже полученным. Вопреки стандартным правилам, это можно применять к боевым навыкам в боевой ситуации. Варианты Прошлого: • Авантюрист: Атлетика, Верховая езда, +1 Впечатление (прим.: строго итальянский)
• Агент тайной полиции: Эмпатия, Расследование, +1 Манипулирование
• Атлет: Атлетика, Медицина, +1 Сила
• Бандит: Драка, Запугивание, +1 Сила
• Бретёр: Холодное оружие, Убеждение, +1 Ловкость
• Ветеран: Стрельба, Выживание, +1 Выносливость (прим.: должен хныкать и вспоминать Бонапарта Ту Самую Войну)
• Вор: Взлом, Знание улиц, +1 Ловкость
• Врач: Эмпатия, Медицина, +1 Интеллект
• Дикарь: Приручение, Выживание, +1 Выносливость
• Журналист: Экспрессия, Расследование, +1 Сообразительность
• Инженер: Инженерное дело, Науки, +1 Сообразительность
• Констебль: Знание улиц, Стрельба, +1 Самообладание (прим.: естественно, английский)
• Наёмный убийца: Стрельба, Скрытность, +1 Самообладание
• Натурфилософ: Образование, Науки, +1 Интеллект
• Нищий: Знание улиц, Выживание, +1 Сообразительность
• Оккультист: Расследование, Оккультизм, +1 Самообладание
• Пират: Холодное оружие, Экспрессия, +1 Впечатление (прим.: только капитан, только хардкор)
• Политик: Политика, Хитрость, +1 Манипулирование
• Предприниматель: Образование, Убеждение, +1 Решительность
• Ремесленник: Атлетика, Ремёсла, +1 Сила
• Светский лев: Политика, Коммуникабельность, +1 Впечатление
• Творческая личность: Ремёсла, Экспрессия, +1 Впечатление (прим.: я сказал «творческая», а не «интересная»)
• Торговый инспектор: Ремёсла, Расследование, +1 Интеллект
• Учёный: Расследование, Науки, +1 Интеллект
• Церковник: Образование, Оккультизм, +1 Решительность (прим.: можно шестнадцатилетнего семинариста-гея, конечно. +10 опыта не валяются на дороге)
P.S. Не нашли подходящего? Не переживайте! Правила позволяют придумывать свои, но есть ограничение: в рамках одного варианта не могут сочетаться Атлетика, Драка, Стрельба и Холодное оружие. При большом желании и несоответствии концепции, Атрибут тоже можно поменять, лол. Статус (Status, от • до •••••) Статус – это Достоинство, отражающее официальное положение персонажа, подкреплённое чьей-либо юрисдикцией. Как правило, Статус действителен в рамках целевой группы и даёт, помимо прочего, игромеханические бонусы к социальным проверкам. Например, в контексте игры имеет значение Статус в рамках Охотничьего Клуба, членами которого являются персонажи. Это Достоинство считается и покупается отдельно для каждого персонажа.
Клубный Статус (Hunt Club Status, от •• до •••••)
В начале игры у каждого персонажа есть две точки этого Статуса – они респектабельные члены Клуба, умелые Охотники (т.е., пережившие хотя бы одно столкновение с чудовищами), способные действовать без указки сверху. Старший Охотник (по согласию игроков) обязан взять себе третью точку Статуса. Таким образом, он становится лидером звена. Но хотелось бы напомнить: лидерство не означает, что стоит поминутно указывать каждому его место. Остальных же я призываю не становиться безынициативными болванками, не проверяющими, скажем, подвал, так как не было приказа. Это просто опция на случай, если игроки/персонажи не могут договориться – тогда лидер ставит точку в споре и «выдаёт квесты». Буду рад, если не пригодится или если все сумеют клёво обыграть партийный конфликт, но по опыту заложил такой вот резервный вариант. Кроме того, лидер обычно возглавляет тактики (если не оговорено иное).
• Егерь
•• Охотник
••• Старший Охотник
•••• Начальник Охоты
••••• Первый Охотник Убежище (Safe House, от • до •••••) В рамках игры Убежище представляет собой базу операций в Пальмире и безопасное место, куда нет доступа ужасам Долгой Зимней Ночи. Это кумулятивное Достоинство, общее для всей группы Охотников (если только кто-то не будет из неё изгнан, например, ввиду смерти). Первая точка приобретается бесплатно в том случае, если персонажам удастся последовать инструкциям Первого Охотника. Дальнейшие точки покупаются в течение игры, причём каждый член группы может делать вклад в очках опыта (4 для ••, 6 для •••, 8 для •••• и 10 для •••••), а может тратиться и кто-то один. Сюжетные ограничения на развитие Достоинства определяются в ходе игры, но стоит быть готовыми к тому, что получение высоких уровней Убежища может быть сопряжено не только с расходами метаигровой «экспы». С каждым уровнем улучшаются размеры и защищённость убежища, а также расширяется штат обслуги и влияние звена Охотников.
• Заброшенная дореволюционная квартира
•• Чердак доходного дома
••• Угловой флигель: на этом уровне Убежище достаточно просторно, чтобы вместить в себя ремонтные мастерские. Можно производить улучшения.
•••• Кафе в первом этаже: на этом уровне Охотники начинают привлекать последователей. В Убежище появляется обслуга и охрана (Staff).
••••• Внутренний двор с пристройками, на воротах — герб собственной Ложи. Язык (Language, •) По умолчанию персонажи говорят на языках тех стран, откуда они родом — Пруссии там, Италии, Австрии, Саксонии, ещё чего-то. Наиболее распространёнными языками общения в регионе, где находится Пальмира, являются французский (язык дипломатии) и диалект немецкого (язык народа). На французский, на самом деле, пофиг, но вот немецкий желательно бы знать всем (или происходить из германо-говорящих стран, если не хочется тратиться на Достоинство). Требование не жёсткое, но иначе могут возникнуть языковые ограничения. Сильная спина (Stong Back, •) Как указано в п. IV, Сильная спина имеет, помимо обычного бонуса (можно поднимать и перемещать вещи, используя в виде действующего показателя Силы Силу+1), дополнительное игровое преимущество. Охотник может или выбрать запасное оружие, или вдвое увеличить переносимый боезапас и запас расходных средств. Специализированные Навыки (Skills) Навык Образование (Academics)
Помимо обычного применения, суммарное число точек в Образовании у членов группы определяет вещи, которые появятся или могут появиться в описании Пальмиры (см. Сеттинг) ещё до того, как про них выяснят по ходу игры. Кроме того, Образование со специализациями в духе Лингвистика или Дешифровка помогут работать с книгами Пальмиры (Сеттинг, п. III), а специализации в духе История или Работа с архивами помогут получать сведения из библиотек.
Навык Ремесло (Crafts)
Ремесло имеет обычное применение. Однако, Ремесло со специализацией Оружейное дело поможет улучшать оружие Охотников, а со специализацией Бронника или Кожевника поможет работать с сетом Охотника (как улучшая показатели Брони, так и создавая различные дополнительные эффекты). Специализация Взрывное дело позволит изготовление дымовых бомб, зажигательных коктейлей, ловушек и других забавных пиротехнических друзей.
Навык Медицина (Medicine)
Навык Медицина помогает лечить других персонажей, как в плане первой помощи, так и в случае необходимости обширного вмешательства. В дополнение, специализация Токсикология поможет изготовлять яды и противоядия, а специализация Аптекарское дело поможет создавать лекарства и настойки. Специализация Вскрытие или Анатомическая экспертиза помогут лучше оценивать соответствующие профилю наблюдения.
Навык Оккультизм (Occult)
Помимо обычного применения, Оккультизм позволяет персонажам «анализировать» природу врага, с которым они столкнулись, а также работать с некоторыми дарами и книгами Пальмиры (Сеттинг, п.. IV и III). Возможно, в игре смогут найти применение специализации Демонология, Святые писания, Оборотни, Вампиры, Языческие культы, Геопатогенные зоны, Битва экстрасенсов. А возможно и нет, лол. Напоминаю, что Специализации-то вы сами придумываете.
Навык Науки (Sciences)
Науки имеют обычную сферу применения без дополнительных механических эффектов. Тем не менее, Науки со специализацией Алхимия помогут работать с дарами Пальмиры (Сеттинг, п. IV), а специализация Аптекарское дело поможет создавать различные стимуляторы.
Навык Приручение (Animal Ken)
Помимо обычного применения, Приручение, при наличии хотя бы одной точки на звено, позволит всей группе обзавестись животным (как в Хогвартс едем, да). Это может быть как огромная сторожевая собака, полезная в бою, так и почтовая сова, ручная крыса, обезьянка, детёныш ягуара, попугай-дегенерат или что угодно ещё на выбор того, у кого эта точка есть. Чтобы не превращать Карету в филиал зоопарка, такой предположительно четвероногий компаньон ограничен одной штукой. Кроме того, Приручением (как и Верховой ездой) можно работать с лошадьми. В распоряжении Клуба есть талантливые оружейники и умелые инженеры, поэтому практически каждый инструмент Охоты – удивительный сплав конструкторской мысли и филигранного исполнения, не имеющий рядовых аналогов. Некоторое оружие в арсенале имеет две переключаемых боевых формы, условно обозначенные как «малая» (Размер и Сила до ••) и «большая» (Размер и Сила выше). На старте игры Охотник выбирает основное оружие, подбирая под него Боевой Стиль по желанию, и четыре единицы расходных средств. Для парного оружия рекомендуется, хотя это не обязательно, взять Амбидекстра (•••). Винтовки, обрезы и штуцеры бесплатно «получают» 10 патронов россыпью. Револьверы (включая парные) — 20. Взяв Достоинство Крепкая Спина (•), можно получить удвоенный боезапас (20 и 40 соответственно), либо удвоенный объём расходных средств (8 ячеек вместо 4), либо выбрать дополнительное оружие. Холодное оружие • Палаш
Прямой пехотный палаш. Тяжелее, чем шпага или рапира, но легче и подвижней, чем средневековые мечи. Лезвие выковано из хорошей стали, крестовина хорошо защищает ладонь, но в остальном это самый обычный клинок для тех, кто привык полагаться на простой и честный подход к ситуациям.
Урон: +2
Дальность: х
Размер: 3
Сила: 2
Громоздкость: -3
• Раскладная алебарда
Мощный топор, пропорциями напоминающий римскую долабру. В сильных руках способен превратиться в орудие финальной ночи для всего, что попадёт под замах. Усиленное стальными полосами древко можно раздвинуть до длины в 1,6 метра, а из навершия топорища выдвинется стальной шип, завершая трансформацию в алебарду.
Урон: +3/+4
Дальность: х/2
Размер: 3/5
Сила: 3/4
Громоздкость: -6/-8
• Раскладное копьё
В малой форме – стек с заострённым навершием-лезвием, которым легко оперировать одной рукой. При повороте замочного колеса древко стека раздвигается, превращая его в полноразмерное копьё длиной порядка двух метров. Отличается лёгкостью и быстротой из-за малого веса и полого древка, но плохо пригодно для силовых блоков.
Урон: +1/+2
Дальность: х/2
Размер: 3/5
Сила: 1/2
Громоздкость: -1/-3
• Раскладная коса
В малой форме – абордажная сабля с коротким и довольно широким для сабли лезвием и длинной рукоятью, приспособленной для хвата двумя руками. При повороте замочного колеса под гардой составная рукоять достигает почти двухметровой длины, а лезвие поворачивается на угол в 90 градусов, оставляя в руках охотника смертоносную косу.
Урон: +2/+2
Дальность: х/2
Размер: 3/5
Сила: 2/2
Громоздкость: -2/-4
• Раскладной трезубец
В сложенной форме – тяжёлый жезл с громоздким многогранным навершием, которым можно орудовать как булавой. При повороте замочного колеса из нижней части жезла выдвигаются две дополнительных секции, а из верхней раскладываются три параллельных лезвия со стреловидными остриями. Общая длина около 1,7 метров в раздвинутом состоянии и 0,6 метров в сложенном.
Урон: +2/+3
Дальность: х/2
Размер: 3/5
Сила: 2/3
Громоздкость: -3/-5
• Цепная звезда
Моргенштерн на цепи в укороченной форме, свистящая железная звезда с почти трёхметровым радиусом атаки в «полной». «Лишние» звенья цепи находятся в короткой толстой рукоятки, а длина регулируется с помощью поворотного вентиля. Несмотря на эффектность, чрезвычайно сложное в обращении оружие — необходимо следить, чтобы шипастый шар не попал тебе в голову.
Урон: +1/+2
Дальность: х/3
Размер: 3/5
Сила: 2/2
Громоздкость: -2/-3 Огнестрельное оружие • Драгунский карабин
Карабин — облегчённая винтовка с укороченным для удобства стрельбы на скаку стволом. Снижение точности, которую демонстрировали карабины, признавалось малозначительным с учётом дистанций огня и того, что предпочтение отдавалось самому факту ведения огня, а не его поражающей способности. Многие считали, что популярность карабина была вызвана их сравнительной дешевизной, но в руках охотника это незаменимое оружие на средних дистанциях. Заряжается с помощью скобы Генри под спуском, открывающей затвор и производящей экстракцию стреляной гильзы.
Урон: +2
Магазин: 1/1
Дальность: 50-100-200
Размер: 3
Сила: 2
Громоздкость: -3
• Охотничья двустволка
Двуствольное ружьё с вертикальным расположением стволом и ложем из дорогого канадского клёна. Разрабатывается и предназначается исключительно для охоты, хотя залп из двух стволов может заменить осадное орудие. Как и другое охотничье оружие, гладкоствольная — следовательно, менее дальнобойная, чем армейские ружья — но компенсирует это тем, что второй курок и ствол могут дать второй шанс.
Урон: +2
Магазин: 2/2
Дальность: 20-40-80
Размер: 4
Сила: 2
Громоздкость: -4
• Снайперская винтовка Пибоди-Мартини
Нарезная «полноразмерная» пехотная винтовка, разные вариации которой состоят на вооружении армий Нового Света. Оружие простое, унитарное, надёжное и, в марксманской модификации, обладающее высокой точностью боя и простейшим двухкратным прицелом, с двух сторон закрытым каучуковыми заглушками. Казна открывается с помощью поворотного рычага на ложе рядом с прикладом, куда и вкладывается патрон.
Урон: +3
Магазин: 1/1
Дальность: 200-400-800
Размер: 5
Сила: 2
Громоздкость: -5
• Флотский револьвер
Самозарядный револьвер, предназначенный для табельного ношения при военной форме одежды. Создан на основании армейских револьверов Кольта калибра .44. Основным требованием к тяжёлым длинноствольным револьверам была останавливающая сила, в результате чего (при сравнении, например, с болонкой) некоторые напоминали карманную базуку. Например, длина ствола в грубом приближении составляет примерно локоть, а если закончатся патроны, им можно успешно стукнуть по голове.
Урон: +1
Магазин: 6/6
Дальность: 15-30-60
Размер: 2
Сила: 1
Громоздкость: -2
• Штуцер
Штуцер — более короткая по сравнению с пехотным ружьём того времени нарезная винтовка, которой вооружались лёгкие стрелковые части для ведения нерегулярного огня на большом расстоянии. Со временем перекочевала в охоту, где твёрдо нашла себя. Калибр в 15,2 мм позволяет остановить на скаку всадника или взбешённого оборотня. Заряжается путём закладывания патрона в казну, закрываемую продольно-скользящим затвором.
Урон: +2
Магазин: 1/1
Дальность: 100-200-400
Размер: 4
Сила: 2/2
Громоздкость: -4
• Лупара
Двуствольный пастуший обрез, фирменный атрибут пастухов и убийц Коза Ностры, показавший всю эффективность 12 калибра. Название происходит от итальянского lupa, «волк», и lupara буквально означает «для волков». Для защиты от них, естественно. От обреза в типичном понимании отличается наличием приклада, что повышает точность боя и удобство прицельного огня.
Урон: +2 (урон в конусе)
Магазин: 2/2
Дальность: 10-20-40
Размер: 3
Сила: 2
Громоздкость: -3 Парное оружие • Трость со шпагой
Излюбленное оружие британских джентльменов, позволяющее оперировать тяжёлой палкой, спрятанным внутри клинком или и тем, и другим одновременно. Навершие представляет собой изысканный набалдашник, выполненный в форме на усмотрение владельца, а шпага больше похожа на длинный трёхгранный стилет, которым колоть удобнее, чем резать или рубить. Также можно взять с собой на приём.
Урон: +2б/+1л
Дальность: х/х
Размер: 3/3
Сила: 2/2
Громоздкость: -3/-1 (-3, если в двух руках)
• Флорентийская пара
Так называлась комбинация двух клинков, направление фехтования которыми получило название Флорентийской школы. Как правило, маэстро пользовались классическим набором — длинной и тонкой итальянской рапирой в комбинации с дагой или конической чинкуэдой. Реже (и, в основном, в театральных постановках) мастера-дуэлянты носили два полноразмерных клинка или допускали другие отступления от канона. Впрочем, никто не упрекнёт охотника, сделавшего собственный выбор.
Урон: +1/+1
Дальность: х/х
Размер: 3/2
Сила: 2/1
Громоздкость: -1/-1 (-1, если в двух руках)
• Два револьвера
Выбор для господ, которые не очень утруждаются прицеливанием или носят шляпы с широкими полями. Недостаток эстетики, излишнюю дымность пороха и перезарядку, требующую лицензии жонглёра, компенсирует аж двенадцать зарядов в двух блестящих барабанах.
Урон: +1/+1
Магазин: 6/6 и 6/6
Размер: 2/2
Сила: 1/1
Громоздкость: -2/-2 Расходные средства Прим.: восполнение средств осуществляется проверкой Знания улиц или Коммуникабельности, сопряжённой с тратой Ресурсов. Можно создавать проверками Науки, Ремесла или Медицины при наличии подходящих материалов.• Метательные ножи, шурикены, томагавки, чакрамы, бумеранги и прочий летающий трэш
В комплекте идут х2 выбранных предмета, обладающие идентичными аэродинамическими и поражающими характеристиками в рамках системы. В принципе, эти вещи смахивают на оружие последнего шанса, но, возможно, осторожный эстет при должной мотивации сможет найти им действительно эффективное применение. Зато, конечно, их можно смазывать ядом. Или подарить детям.
Урон: +1
Дальность: Сила+Атлетика-(Сила+Атлетика)*2-(Сила+Атлетика)*4
Размер: 1
Сила: 1
Громоздкость: -0
Цена создания: проверка Ремесла (2 успеха за шт.)
• Греческий огонь
Липкая зажигательная смесь родом не то из Древней Греции, не то из Византии, которую очень тяжело сбить простым охлопыванием — всё дело в вязком гудроне, намертво прилипающем к поверхностям, и нефти, которая продолжает гореть даже в воде, пока не сожжёт весь кислород. А уж как горит шерсть... вид и запах конкурируют друг с другом. Охотники носят её в бутылях из-под вина, заткнутых тряпками, реже — во флаконах или запечатанных глиняных кувшинчиках.
Урон: +2 (дополнительные +1 за каждый ход горения)
Зона поражения: 2 метра
Размер: 2
Цена создания: проверка Науки (3 успеха за шт.)
• Дымовые шашки
Шашка со шнуром из плотного картона. Или обмазанное лаком куриное яйцо. Или ещё что-нибудь настолько же безобидное, как Аустерлицкое сражение.
Эффект: создаёт в десятиметровой зоне сильное задымление густым серым дымом, дающим укрытие (Concealment 100% в эпицентре и Concealment 50% на периферии). Замедление держится сцену в помещении, 10-15 ходов на открытой местности, 5 ходов при сильном ветре (Heavy Wind Tilt). Может спровоцировать панику, пожарный набат или массовое убийство.
Цена создания: проверка Ремесла (2 успеха за шт.)
• Ослепляющие бомбы
Жестяной цилиндрик с запалом. Новое слово в тактике штурма зданий, которое вызовет оглушительный успех у персонажа и его друзей. Не применяется в широкой практике, поэтому весьма вероятно, что эффект неожиданности не испортит вспышку в семь миллионов свечей. Лучше не кидать под ноги, задержка детонации около 4 секунд.
Эффект: в пятиметровом радиусе на несколько ходов накладывает эффект оглушения (Stunned), нокдауна (Knock Down) и паники в принципе. Особо стойкие противники могут тратить ПСВ и пытаться выполнить проверку Выносливости, чтобы сократить собственное оглушение. Дополнительно наносит 1 пункт ударного урона.
Цена создания: проверка Ремесла (2 успеха за шт.)
• Горячий глинтвейн
Плотно закрытый жестяной термос. Милая сердцу эмблема кофейни с узких улиц Праги.
Эффект: на сцену увеличивает на 25% время ухудшения состояния в результате воздействия экстремально низкой температуры; снимает -2 штрафа за холод. Накладывает эффект опьянения.
Цена создания: проверка Ремесла (1 успех за шт.)
• Настой альпийских трав
Цилиндрический аптекарский флакон, наполненный густой тёмно-зелёной жидкостью и запечатанный сургучной пробкой с серебряной нитью. Восковой оттиск утверждает, что снадобье в точности соответствует рецептуре некоего Антона Соколова.
Эффект: немедленно после приёма восстанавливает 1 ПСВ. Горечь полыни смешивается с манящей медовой сладостью альпийских полей. Еле слышный аромат эдельвейса почти неощутим.
Цена создания: проверка Медицины (3 успеха за шт.)
• Раствор доктора Арно, слабый.
Стеклянный фиал с широким основанием, наполненный полупрозрачной красноватой жидкостью. Заткнут винной пробкой, на которой выжжены регалии аптекарского производства доктора Арно из Зальцбурга и утверждается, что основанием послужила минеральная вода из чешской скважины.
Эффект: немедленно после приёма восстанавливает 2 летальных повреждения или 4 ударных. Порцию можно разделять на две части.
Цена создания: проверка Медицины (3 успеха за шт.)
• Химический факел
Ещё одно изобретение профессора К. Картонный тубус с бикфордовым шнуром в торце. При поджигании разгорается ярким дымным пламенем, похожим на пиротехнические вспышки. Чадит разноцветным дымом, который можно использовать как сигнал, а также даёт резкое, неприятное глазу, но всё же освещение на несколько минут.
Цена создания: проверка Ремесла (2 успеха за шт.)
• Экстракт африканского дерева
Отвратительно резкий на вкус компот гнилостно-чёрного цвета, который содержится в узком цилиндрическом фиале. Череп и перекрещённые кости на крышке предупреждают, что использовать следует только в крайнем случае.
Эффект: на сцену повышает на +2 сопротивление Охотника ментальному и психоэмоциональному воздействию; слабый токсин (пост-эффект).
Цена создания: проверка Наук (3 успеха за шт.)
• Эликсир профессора К.
Химический состав за авторством профессора Эдинбургского университета, известного только по букве К. Ярко-жёлтый оттенок наполнен какой-то теплотой, жидкость вязкая и при взбалтывании оставляет на стенках бутылочки молочный осадок.
Эффект: на сцену после приёма снимает штрафы за ранения, усталость, болезни и истощение.
Цена создания: проверка Медицины (3 успеха за шт.) В будущем (Убежище •••+) оружие можно будет оснащать улучшениями с помощью Ремесла (оружейное дело). На каждый экземпляр, в зависимости от вида, может быть установлено одно или два технических улучшения: увеличение урона (особая заточка, нарезка ствола, переплав стали); увеличение функциональности (прочное ложе, улучшенное заряжание, прицел); а также одно магическое улучшение, определяемое дарами Пальмиры. Сет Охотника
• Кираса: +1 к общей Броне
• Штурмовая кираса: +2 к общей Броне / -2 к Скорости, Защите и Инициативе
• Армированная ткань: +1 к баллистической броне
• Керамические пластины: +2 к баллистической Броне / -1 к Скорости, Защите и Инициативе
• Окраска ткани: +1 к скрытности и маскировке в выбранном ландшафте [город, снег, лес, горы]
Арсенал Охотника
• Магазинная/барабанная винтовка: увеличивает ёмкость винтовок до 4 патронов
• Револьверный спидлоадер: перезарядка револьвера занимает стандартное действие
• Оптический прицел: -50% к штрафам за дистанцию
• Линза из стекла с Туманного берега: +3 к обнаружению чудовищ
• Фокал Санторского: +3 к обнаружению теплокровных
• Ложе из железного дерева: +3 к Прочности огнестрельного оружия
• Легированная хромом и углеродом сталь: +3 к Прочности холодного оружия
• Штык-нож: оснащение огнестрельного оружия штык-ножом с Уроном +1
• Улучшенная нарезка: +1 к Урону огнестрельного оружия
• Прокатная сталь: +1 к Урону холодного оружия
-
а если закончатся патроны, им можно успешно стукнуть по голове.
— Вес — это надежность! (с) Борис Бритва
Ин да стайл))
|
-
Марлоу. Профессор Винсент Марлоу.
|
Перо Элиотта скользило по бумаге, повторяя слова детектива. Судя по скорости, с которой писал профессор, он был больше привычен к чернилам, чем к серым кубикам клавиатуры. Но вряд ли кого-то в этот момент интересовала его консервативность.
Системы нет;
Географической привязки нет (?) — Нью-Йорк, Орлеан, возможно, не только;
Виктория Лэмб, 19 лет. Белая, чёрные волосы, студентка. Мать. Морган.
Латинос (вид наркомана); темнокожий; женщина (субкультуры? что такое готша?);
Фургон Винсента Грилла (случайно попался? в городе?). Был в отпуске. Утверждает, что не заметил пропажи (знать, что был в отпуске!);
Карнавал;
Элиотт писал и дальше, стенографируя злоключения детектива. Но среди тёмных линий перед глазами вставали картины, о которых Морган рассказывал до того. Ржавые горные долины, которые освещало злое солнце. Солдаты с исхудавшими лицами, эхо выстрелов среди горных троп, фанатики, умирающие и убивающие ради веры политических лидеров. Профессор никогда не бывал на войне, никогда не был в Афганистане, но что-то такое он услышал в словах детектива, что заставило технически мёртвое сердце сжаться.
Он понимал, что случайности случаются, но Вольфганг был ветераном. Элиотт не знал подробностей, не знал, шла ли речь о пехотных частях, элитном подразделении или хладнокровном наблюдателе, но понимал: если такого человека пришлось останавливать пулей, то у него самого, скромного профессора математики, шансов нет. «У посыльного? У официантки?» Оставалось только повторять вслед за Ницше — что не убивает, то делает сильнее. Повторять, в надежде на то, что во второй раз неосторожность проявят не они.
— Спасибо, — поблагодарил Альберт Карл, отложив ручку и потянувшись было к пустой переносице. До сих пор не отвык от очков. — Если вам нужны спички, я могу принести. А по сути вещей...
Некоторое время профессор перечитывал записи, поделившись ими с Кэтрин и Джоном.
— Начнём с очевидного. Этими тремя — женщиной и двумя мужчинами — наверняка не исчерпывается состав, скажем так, нашей «банды». На это указывает как общая приметность действующих лиц, так и описанные вами масштабы деятельности. Если бы в составе дел о бесследном исчезновении раз за разом появлялись одни и те же люди или автомобиль, рано или поздно возникло бы полицейское расследование. Сейчас кооперация между ведомствами разных штатов налажена куда лучше, чем, к примеру, во времена Зодиака. Единая база данных. Следовательно, либо обычно они более осторожны, что выглядит маловероятным на фоне описанной схемы поведения, либо вы ухватились за лишь одну из нескольких групп. Какие отсюда выводы? Во-первых, иерархия. Где есть деление на группы, есть и система подчинения, это азбука менеджмента. Уже на этом основании я предложил бы вывод о том, что мы имеем дело с профессионально построенной организацией, но есть настораживающий факт.
Профессор нашёл пером нужную строчку.
— Фургон Винсента Грилла. Того самого, который якобы находился в отпуске. Я не верю в эту историю, но если предположить, что она правдива и у него просто позаимствовали машину, то это излишний риск. Профессионал, насколько я понимаю логику людей, нарушающих закон, стремится свести к минимуму собственные уязвимости и вместо угона фургона он мог бы просто взять его в аренду. В сельской местности это можно сделать с помощью пачки наличных и придуманного на ходу номера социального страхования, ведь кто будет внимательно вчитываться в права взрослого мужчины? Следовательно, речь идёт о другом типаже преступника. Также хочу обратить внимание на то, что либо эти люди знали, что Винсент Грилл будет в отпуске, либо сам мистер Грилл был с вами недостаточно откровенен. Третье. Третье — это место встречи, которое вы «засекли». Судно или что-то такое... не знаю, о чём идёт речь, но, полагаю, «Гугл» сможет в этом помочь. Хотя это со всей очевидностью опасно, скорее всего, придётся его посетить. И, может быть, даже взять под наблюдение. Но если вас заметили один раз, нас всех заметят во второй с ещё большей лёгкостью, если просто не перенесли «точку» куда-нибудь ещё.
Элиотт откашлялся. Обычно долгие пассажи вызывали у него одышку, но — прав был детектив — теперь ему действительно не требовалось дышать. Профессор с усилием сконцентрировался на своих словах:
— Есть несколько тревожных закономерностей, которые я могу извлечь. Во-первых, если мы не имеем дело с профессионалами, а обнаруженные масштабы их действий совпадают с реальными, то, скорее всего, это культ, неформальное образование либо иная слабоадекватная структура. Нам противостоят психопаты со всеми вытекающими. Во-вторых, они не боятся пускать в ход оружие, рисковать, не стесняются появляться на публике вместе с жертвами. Они привыкли к безнаказанности. Не знаю, говорит ли это о покровителях в высоких кругах или просто о наглости, но следует быть готовым к крайним мерам. В-третьих, в вашей истории слишком много случайностей. Случайно увидели фургон, случайно увидели людей. Не хочу поставить под сомнение вашу компетентность, мистер Морган, но есть отличная от нуля вероятность, что вас держали под наблюдением и сознательно наводили на нужные выводы. Возможно, корабль заранее являлся ловушкой. Исходя из сказанного, к моим рекомендациям относятся: во-первых, вам следует вооружиться. Если кто-то, помимо мистера Моргана, также владеет оружием, я готов... кхм...
«Я правда это говорю?»
— ... предоставить свои средства для приобретения необходимого. Я уже видел, как легко стреляют в людей, и, впервые за свои пятьдесят четыре года, я желаю воспользоваться правом каждого американца на самооборону! Во-вторых, необходимо проверить Винсента Грилла. В-третьих, нам действительно стоит посетить заброшенный корабль, но сделать это точно следует не с голыми руками. Госпиталь, а полицейское расследование даст нам больше всего нужной информации, пока лучше не трогать. Прошло слишком мало времени, чтобы представляться скучающими журналистами или что там ещё делают в шпионских романах. Э... кхм... в общем... кхм... вот... пока не знаю, что добавить. Я больше всего надеялся, что в похищениях прослеживается система. Тогда бы я мог работать с ней... Э...
Если бы Альберт не был так бледен, он бы покраснел.
-
Очень интересно читать. И играть совместно. Спасибо.
|
-
только сейчас сел и по-настоящему прочёл
бальзам на душу
|
-
Интересный дядька, этот Эллиот
|
Казалось бы, в такой час любой уважающий себя эльф сладко спит, укутавшись до носа одеялом. Не так сильно уважающий себя эльф, зевая во всю пасть, бредёт с ночных служб и смен. Совсем не уважающий себя тёмный эльф стучит в кости и считает в задних комнатах трактиров ночную «выручку». А в «Половине халфлинга» вовсю гремели танцы. Утро, день, ночь и вечер давно потеряли здесь всякий смысл.
Столы, стулья и лавки были раздвинуты к стенам просторного главного зала, образуя в середине импровизированный танцпол, подсвеченный пляшущими прямо в воздухе огоньками разных цветов и форм. Побитые молью бархатные полотна на стенах по такому случаю украсили переливающейся звёздчатой пылью, а на кабанью голову наложили какое-то заклинание, потому что она ревела и фыркала, рассыпая с рогов красные искры. Во всей этой свистопляске танцующие дружно отмахивали ножкой, прыгали в такт литаврам (да-да, нашёлся даже бродячий и коллективно нетрезвый оркестр в числе четверых низеньких эльфов) и просто клубились, размахивая в полутьме руками, ногами и бутылками. То и дело где-то вспыхивал маленький салют, а из потолка, благодаря хитрой системе водопровода, начинали бить водопады с шампанским.
Среди этой вакханалии, у камина, восседали рябой и мрореход Синий Зуб, во вспышках светляков казавшиеся то жёлтыми, то зелёными, то даже красными, когда кабан снова ревел. Протолкавшись через орды танцующих обитателей Вуалей и несколько раз получив локтем и ногой, Крысолов присел к ним. Мимо с хохотом носились шлюхи обоих полов, окружая себя брызгами прозрачных вуалей и ароматами вполне подземных наслаждений, а за ними — клиенты, щеголявшие той или иной степенью раздетости. Таинственно сияли позументы на форменных мундирах, золотые пуговицы на рукавах камзолов, драгоценные ожерелья из фальшивых камней... у Крысолова голова пошла кругом. Осоловело улыбаясь, он таращился на веселье и слабо покачивал головой в такт.
— А ну сбацайте мне ещё!!! — воинственно заревел Синий Зуб, когда ему показалось, что темп танца начинает замедляться. И с гоготом врезался в толпу, провоцируя волнение в эльфийских массах.
Крысолов повернулся к рябому.
— Чего тут происходит?
— Сегодня, сынок, тут... эх, сынок, знал бы ты...
Рябой схватил, то есть обнял Крысолова за шею и сдавил своей огромной ручищей. Крысолов слабо хрипел, трепыхался, и жалобным голосом пищал в нужных местах:
— Эх, рябой...
— Эх, сынок!
— Эх, рябой...
Рябой был, может быть, и не чета грабителям с улицы, но силищи ему было не занимать. Вырваться из таких крепких объятий не смог бы и намного более сильный и взрослый эльф, поэтому Крысолов мог только тяжело дышать и махать рукой хозяину. К счастью, хозяин заметил и направился к ним, вальсируя на деревянном подносе кубками с пенящейся сверх всякой меры жёлто-оранжевой жидкостью. Оказавшись рядом, хозяин сухими пальцами взял рябого за запястье и сжал. Рябой позеленел, хотя габаритами превосходил хозяина почти вдвое.
— Не пужай хлиентуру, — строго попенял хозяин и сел на освободившееся после Синего Зуба место.
— Ай... да я ж от всей это... души... эх, сынок!
— Эх, рябой, — согласился Крысолов, растирая шею.
Вскоре вся троица согласно поднимала к самому потолку откровенно химического вида бокалы и хлопая их залпом, а Крысолов вовсю рассказывал. Так продолжалось, пока перед столом не нарисовалась помятая эльфийка с поникшими острыми ушами и печатью вселенской скорби на роже. Притянув ножкой в дырявом чулке свободную табуретку, она уселась с компанией и вздохнула. Рябой оживился:
— Это ты удачно зашла, детк...
— Заткнись, болван. Мы с тобой тут лет пять уж околачиваемся. Дай лучше выпить.
Крысолов с готовностью протянул ей бокал.
— Спасибо, милаша. Хм-м. Если бы ты был чуть постарше...
— Я взрослый!!!
Крысолов покраснел и спрятал глаза в пол, содрогаясь от локтя, которым его «незаметно» колотил рябой. Хозяин великодушно потребовал от самого себя повторить угощение и пригласил:
— Посиди с нами, Надетт, отдухни. Вона, Крысолов рассказывает, что видал летучий корабль.
— Да! Огроменский! Он парил над шпилями Готического Собора и я рассмотрел его во всех деталях. Он был весь из металла, но мы-то с вами знаем, что металл не может быть легче воздуха.
Рябой, хозяин и шлюха, на чьих лицах буквально читалось обладание несколькими философскими степенями, мудро закивали: конечно, конечно, всё строго по науке излагает. Крысолов перешёл на шёпот:
— Я думаю, это Дьяволы подняли его из недр преисподней, чтобы собрать жатву душ. То железный челн, влекомый Хозяином Последней Свечи. Ведь так написано в Книге.
— В какой книге?! — живо поинтересовалась Надетт, втайне ото всех посещавшая астролога и верившая в предсказания.
— Не знаю. Я почти не умею читать.
Рябой и хозяин загоготали.
— А потом, когда я засмотрелся на корабль, над моим ухом просвистела горящая стрела! Кто-то подослал ко мне четверых убийц! Вот, глядите!
Крысолов стал задирать разодранный в новом месте свитер и показывать красную полосу от острия шпаги под рёбрами. Надетт фыркала, рябой предлагал коллективно учинить разгром, причём почему-то не в переулке с «убийцами», а во враждебной ресторации «Берег неба». Потом кто-то приходил, кто-то уходил, хозяин вышвырнул кого-то наружу, по старой памяти пригласив всех желающих ограбить вышвырнутого, а уставший за долгий день Крысолов попросил разбудить себя поздним утром и поплёлся к системе лестниц, ведущих к подножию рахитичной, но высокой часовой башни. Крыша «Половины» служила ей фундаментом. Там, у ступеней железной винтовой лестницы, он нашёл чьё-то тело с огромным синяком под глазом. Тело мелко дрожало пребывая в забытьи на границе мира снов и яви. Наверное, ему снилось то, о чём не стоило говорить.
Шаркая ногами, Крысолов забрался наверх и устроился на дырявом одеяле возле круглой дыры для циферблата. Он глядел сквозь неё на россыпи крыш и огней, болтая ногой в перемотанном верёвкой сапоге над многими футами высоты.
«Мы будем вместе, Ли. Ты. И я».
— Я... Пронрл... ф-ф-ф...
Вскоре и его взяло забытьё.
-
наконец-то я могу поставить плюс!
|
— Я, пожалуй, рад, что в такой ситуации с нами оказался детектив.
Элиотт покачал головой. Похищения людей? Ситуация не становилась простой или обыденной, зато на горизонте начала оформляться теория:
— Что ж, если госпиталь «Интерлим» связан с каким-то расследованием, это объяснило бы и перестрелку, и многое другое. Но... не объяснило бы нас. И вас.
Альберт Карл поправил зеркало заднего вида, чтобы держать в поле зрения заднее сиденье, но посмотрев один раз, старался больше в него не смотреть. Всё равно в салоне было темно и он никого не видел. Теория получилась глупой и ничего не объясняющей. Элиотт снова коснулся дыр от пуль, прятавшихся на его жилете. И это он ещё не знал, как выглядит «со спины»... Не находя ответов, он играл с гипотезами как слепой котёнок играет с клубком. Поэтому Элиотт сделал самое простое, что мог — ответил взаимностью.
— Ладно. Хорошо. Меня зовут Альберт Карл Элиотт. Мне пятьдесят четыре года, почти пятнадцать из которых я преподаю в Университете Луизианы. В Батон-Руж и здесь, в Орлеане. Я приглашённый профессор, доктор математических наук. Моя специализация — теории поведения детерминированных и недетерминированных нелинейных систем. Звучит так скучно, что умереть захочешь, поэтому для одной из них публика придумала вкусное название. Теория хаоса.
Задумчиво глядя в руль, Альберт пытался представить, каким образом он мог оказаться частью детективного расследования. Но клубок всё катался, не желая разворачиваться. Котёнок внутри него начинал жалобно мяукать, придавленный утюгом из незаданных вопросов.
— В практическом смысле я занимаюсь разработкой социальных моделей. Корпоративные структуры, коллективная иерархия. Я использую методы математики, чтобы предсказывать реакции общества на заданный раздражитель. Не психология, всего лишь динамическая модель. С этим связана... одна... странность, сэр. То, о чём вы спрашивали. Нечто подозрительное. Две недели назад ко мне пришёл человек. Он сделал чрезвычайно странное предложение. Заказ на частное исследование структуры некой преступной группировки, которую я принял за мафиозную семью. «Связана кровным родством», «чрезвычайно агрессивна». Он так сказал. Мне показалось, что он опасается или за себя, или за меня. Ни телефонов, ни почтовых адресов, даже имя, которое он назвал в первый раз, было фальшивым. Я не знал, что ответить. Но вскоре состояние здоровья заставило меня лечь в госпиталь, а этой ночью человек пришёл снова. Он сказал, что вынужден был спасти меня, но моя прежняя жизнь окончена. Говорил о Боге. Назвал нас «Сородичами».
Тихий голос Альберта Карла замолк. Законы формальной логики предписывают завершать рассуждение выводом, но какой вывод он мог сделать из своих слов?
— Этот человек был застрелен на моих глазах. Габриэль Хёрст. Не слышали это имя?
|
Мысленно махнув рукой, Крысолов представил, как нанятый писатель — да хоть всё тот же Утончённый Висельник — записывает в его мемуарах: «Ли опустил дымящийся от бешеной перестрелки на алхимически-зажигательных дротах барабанный арбалет. Осколки кирпичей с грохотом обваливались со стен, догорал мопс. Молния, сверкнувшая за его спиной, зафиксировала будто высеченные из камня черты лица тёмного эльфа. Плащ трепался за его спиной, когда Охотник На Крыс выпрямился во весь свой гигантский рост и процедил: "Беги домой, крысёныш, и никогда не попадайся мне снова"».
Ага. А ведь здорово бы было...
Настоящий Крысолов шмыгал носом в промокший шарф, пытался унять качку в брюхе и вообще хоть как-то прийти в себя совсем. Он стоит на улице. В переулке, вообще-то. У его ног умер... даже нет, ещё ведь не умер!
Крысолов обошёл распростёртое тело по дуге и опустился на брусчатку со стороны головы — чтобы контролировать обе руки грабителя, если «без сознания» бы оказалось фигурой речи. А когда сел, то как-то и...
«А чего делать-то?»
Проныра бессильно уронил руки на колени. Словно пытаясь найти себе занятие, зло вытер заточку о лацкан чужого плаща, бездумно сунул её назад в сапог. Наспех обшарил карманы своей добычи. И так сидел. Потом по-глупому, очень нелепо, стал снимать с лица налётчика шарф. В бульварных колонках, которые Атаман читал вслух своей банде беспризорников, герои легко и непринуждённо срывали маски с лиц поверженных злодеев и туристов. А тут шарф путался, застревал под шеей. Потом оказалось, что он и вовсе завязан на узел, чтобы не свалился от быстрого бега.
«Кому всё это надо?»
Даже выкинь Крысолов этого идиота в Унтерзее, тот бы всё равно всплыл. А здесь-то, на улице, что может с ним случиться? Разве что простудится. И всё-таки Крысолов не уходил. Он не знал, почему. Он хорошо запомнил фразу про собиравшуюся его отмыть речку, но всё равно...
Его пальцы в шерстяной перчатке шарились по секциям сумки, пока не вытащили длинный цилиндрик из толстого стекла, наполненный винно-красной густой жидкостью. В отсветах глима вспыхнули буквы, выдавленные на залитой воском пробке: «Аптекарское производство Маделии Фо-Ур». Крысолов зубами скусил печать, встряхнул фиал и вылил половину тягучей жидкости в булькающий кровью рот грабителя. Вторую половину, не глядя, выплеснул на исколотый ударами живот. Потом засунул опустевшую склянку за так и не распутанный шарф, зло укусил себя за нижнюю губу и быстро пошёл прочь.
Широкий плащ, воняющий рыбой и гарью Литейных, хлопал на ветру. Лишь через пару кварталов Крысолов стянул с лица маску и понял, что из-за мокрых волос совершенно не видит, куда идёт. Но ноги знали лучше. А в голове уже складывалась Классная История, потому что все эти рефлексии — они для нытиков и некоторых мужчин.
«Да. Да, точно. Значит, начать следует с засвистевших в воздухе горящих стрел. Да, отлично!»
-
Это жестоко! Ограбить грабителя, но при этом вылечить...
Плюс - за описание процесса. Восторг.
-
это было очень неожиданно
спасибо за интересный поворот
|
— Боже, благослови Америку...
Так Альберт прокомментировал и открывшуюся дверцу, и своё обречённое согласие. Взглянув уже внимательнее на окровавленную девушку, он с лёгкой неуверенностью пожал плечами и добавил:
— Видимо, это можно считать приглашением. А если вы на секунду дадите мне взглянуть, может быть, я что-то смогу сообразить...
Далее представительный джентльмен в твидовом тёмно-сером костюме сделал нечто такое, для чего обычно требуются бритая наголо голова (если Господь сотворил вас чёрным), дерзкая борода (если, милостью Святой Девы, вы родились белым) или хитрая улыбочка (если последние лет пять вы провели за автоугон в тюрьме имени Дэвида Уэйда на самом севере штата, и тут уже поздно вспоминать святых — им насрать, Бог не любит волков). Вежливо попросив «небритого» чуть подвинуться, Альберт Карл быстро скользнул на водительское сиденье. Его аккуратные профессорские пальцы с натёртыми мелом пятнами с силой взялись за пластиковый кожух под рулевой колонкой, сжали с четырёх сторон... щёлк! — Альберт Карл аккуратно сдвинул его в сторону. Два небольших винтика, удерживающие пластиковый чехол снизу, импозантный профессор сноровисто скрутил вручную, благо те болтались в гнёздах.
— Это «Форд Мондео», — со стеснительной улыбкой извинился Элиотт, заглянув под руль. — Две тысячи девятый. Судя по салону, не экспортный вариант. Значит, всё просто и по-американски. Очень неприятный автомобиль для электрика, а всё потому, что довольно логичный. Контроль электросистемами выведен на единую CAN-шину. Замена всем кабельным потрохам, которые были в моде в старых фильмах.
В доказательство своих слов он на указательном пальце вытянул широкую склейку проводов, перетянутую твёрдыми пластиковыми стяжками.
— Проблема в том, что некуда вводить сторонние подключения. Приходится ехать на сервис, где центральный блок перебирают заново. Поэтому... чаще всего... эх, да где же она...
Взгляд профессора математики стал очень отстранённым, хотя внутри кипели азарт и чувство неуверенности. А потом машина без всяких вспышек и фокусов чуть вздрогнула, глухо заурчав мотором.
— ... поэтому чаще всего пользуются выводом от салонного освещения. Один из немногих, оставленных в отдельном виде. Поключать к нему чайник или сигнализацию не советую — знатоки пишут, сдохнет через сорок минут, а вот замкнуть разок на зажигание — можно. Вот уж прошу прощения, но лампочка в салоне работать не будет.
Элиотт разогнулся, по-королевски огладив сухими ладонями руль, и с затаённой гордостью посмотрел на каждого из спутников по очереди:
— Ну вот. Авто у дверей клуба. Прошу по местам. Не возражаете, если я поведу?
Он густо закашлялся. От всего: от нервов, от успеха, от схлынувшей ледяной хватки страха... почти до слёз, только слёз не было. Они куда-то потерялись.
-
За такой пост я бы дал угнать машину и без броска!
|
-
Гуд пост. Впрочем, это и неудивительно...
-
|
-
Творческий подход к делу :) Легенда-прикрытие это правильно :)
|
-
Хорошие у тебя посты. Красиво пишешь.
|
-
Прекрасный персонаж и соответствующий отыгрыш, люто плюсую - продолжай радовать :3
|
— В «Задней лапе Ллос» в «преимущества» шпилят, — рассмеялся Крысолов, с удовольствием следя за отблесками света на лезвии ножа. — Эт когда, значит, вчетвером в карты играют и мастями меряются, а у кого больше всех выйдет, тот и проиграл. Но нас пятеро. А так... да как всегда. В кости на бочку гремят, в биту, в левитирующего ежа... ну, это когда ставят стаканы на разные концы стола, и те, значит, кто колдовать сноровист, им кидаются. У кого столешницы коснётся, тот и проиграл, а у кого в стакан влетит, тот выиграл.
Крысолов продолжил рассказывать, отчего складывалось впечатление, что пропаганда Дома Возмездия в определённом смысле соответствует истине: часть тёмных эльфов давно превратилась в тупое и послушное стадо. Оно стучало в кости, гоготало над «бутыльком-мотыльком», щёлкало в «складывай кабы два» (игру, где определённая ловкость рук или познания в арифметике могли обеспечить знатоку выигрыш первым же ходом), в «размотай волшебный клубок», в хрустальный пересвет, в штук двадцать разновидностей карточных игр, изредка — в столь любимый Ирлесом челз ир... Ножи на спор тоже бросали.
— Только теперь пришла новая мода. Заместо ножей стрелки кидать, да не абы куда, а в утопленничью рожу. Нарисованную. Обычно. И стрелки веселей летят, и очков выбивать надо больше.
Оказалось, под очками тоже понимают вовсе не пенсне, а точку попадания. Урон в ухо, например, приносил пять с половиной очков, а в глаз всего одно.
— В глаз сложнее, — согласился с резонным доводом Крысолов, — но только не принято. Какой же маньяк в глаза кидается?
А вот ответить, почему попадание в левую ноздрю приносит на 0,4 очка больше, чем в правую, рассказчик уже не смог.
— А в савву я не умею, — вздохнул напоследок Крысолов. — Больно сложная. Но коль научите...
-
Ох уж этот левитирующий ёж))))
|
-
Только, конечно, сделать вид, что сам этот корабль видал.
и чтобы обязательно на двигателях монстрового сгорания)
|
-
Я верю в твоего персонажа)
Да и квента хорошо получилась.
|
-
Офигенно проработанный персонаж. Как живой прям. Чувствую будет оооочень интересно читать. Удачи.
|
|
-
Для черной магии нужен черный властелин клерик))))
|
-
На сладенькое для сладкого,ммм %)
|
-
Ты как всегда бесподобен!
|
— Нет, — уверенно ответил Крысолов, — лучше по канализации. Вы ж меня за тем и наняли, Ваше Шулерство, чтоб я вас спровадил, куды следует. И вон, господина Паука тоже. Шестой город — это не район, туда не одна дорога ведёт. Это... ну навроде...
За столом повисла чётко ощутимая нехватка градостроительного образования, но Крысолов нашёлся: взял салфетку, продырявив её ногтем в восьми-девяти местах, и положил поверх другой.
— Как слой, смекаете? Город-под-городом. Он не везде есть. Где-то случился потоп, где-то — остатки других городов. Потому и пройти туда можно разными путями. Тот, который знаю я, не самый чистый и довольно мокрый, но он приведёт нас прямо на улицы Шестого. Есть и другие пути, я уверен, но во многих местах подземного Изалита появляться небезопасно. Пауки, утопленники, колонисты, гнёзда каннибалов. И это из того, чё знакомые типы смогли это... описать словами. Поэтому лучше держаться маршрутов, которыми ходют знающие люди. На них есть путевые засечки и всякая такая требуха. Конечно, куды надо, за ручку не доведут, но если удастся срезать хотя бы часть пути, уже хорошо. Да не боитесь, сапоги за мой счёт, — загоготал Крысолов, раздуваясь от гордости.
Ещё бы! Вон он какой ком-пен-тент-ный! И даже такой богатый воротила как Авантюрный Предприниматель не брезгует обращаться к его услугам, хотя наверняка может нанять целое агентство ирлесов маррандеев! Ха. А всё потому, что Крысолов... Крысолов... Пронырливый, мда. Настал черёд отвечать на тему Розы:
— Умею, господин Меларн, как не уметь? — сдержанно прорекламировал себя Проныра. — Ещё как! Только на плотный хвост меня не хватит. Должен озаботиться барахлом для нашей будущей прогулки. Но, скажем, до четырёх часов дня я целиком в вашем распоряжении. И это.
Тут Крысолова осенила идея, хотя он был уверен, что Малагар просчитал другие варианты. Но как же не сказать: сегодня поистине вечер Крысолова Консультирующего.
— А вы не думали подослать к этой мимозе из чайника, ну, натурального репортёра? Пусть даст ент... энт... дуб... ент-тер-вуацию. Это ж певичка из кабаре, им всем только дай заливать про кавалеров и кавалерш.
-
Хороший пост, образ персонажа яркий) Крысолов Нескромный)
-
интересный вариант, очень даже
|
-
Я положительно в восторге от этого персонажа.
|
06: YEARS PASSING FORTHБашня «Фусанг Проджектс», Нисёмира;
14:45, 9 марта 2014. Сакура молчала очень долго. Когда-то очень давно Платон изрёк в «Диалогах»: «Бог — это геометр». На голографической проекции плавно перетекали друг в друга цифры и графики, временами оформляясь в невыразимое словами наложение пространственных измерений друг на друга. Две с лишним тысячи лет назад Аристотель в своём трактате «О Небе» сказал: «три измерения суть все измерения». В сто пятидесятом году нашей эры римский астроном Клавдий Птолемей сформулировал доказательство невозможности других измерений, обосновав его указанием, что никаким вообразимым способом нельзя провести более трёх взаимно перпендикулярных прямых, и добавил, что такой четвёртый перпендикуляр должен бы был быть неизмеримым и невообразимым. Спустя ровно семнадцать веков немецкий математик Георг Риман стал первым, кто опроверг это представление, утверждая, что абстрактное представление тем лучше, чем более широкой системой оно оперирует. То, что кажется нам не подчиняющимся никаким законам в крупном приближении, легко обретает смысл, стоит нам только отойти от микроскопа и взглянуть в простую лупу. Чем шире мы смотрим, тем больше мы способны понять и увидеть. В 1905 году Альберт Эйнштейн дополнил гениальное творение Рене Декарта, введя в трёхосевую систему координат ось времени. Представьте себе встречу, которую вы назначаете. Вы говорите, что будете ждать на углу Нагасаки-стрит и Двенадцатой Восточной, задавая своё положение на осях Х и Z, после чего упоминаете, что будете сидеть в кафе на втором этаже, дополняя свои координаты осью Y. Но ваша договорённость лишена последнего и самого важного признака: вашего положения на оси T — и до тех пор, пока вы не назначите встречу завтра в 15:00, она не состоится никогда, даже если вы просидите в кафе всю неделю, посинев от просроченного заварного крема. Четыре измерения. Четырёхмерный мир. Но теория струн оперирует намного более мощным аппаратом. Она была создана, принимая во внимание как гравитационное искривление пространства-времени, так и влияние того, что в NASA называют внерасчётным фактором, объясняя отклонения космических аппаратов от просчитанных на Земле траекторий. Теория струн говорит нам: есть мир за гранью того, что человек может увидеть невооружённым глазом. Есть мир, который человек не может увидеть в силу привычки, в силу поверхностного образа мысли, в силу нежелания задумываться и подвергать сомнению инстинктивно очевидное. Казалось бы, к чему бы ни пришла наука, мы всё равно останемся собой: мы будем завтракать на грязных кухнях, одеваться в тесных прихожих, проклинать неудобные скамейки в аудиториях и душные офисы, сидеть в поликлиниках и офисах страховых компаний, покупать автомобиль с приводом 4x4 и осторожно воровать солнцезащитные очки в «H&M». Но это не так. Эудженио Калаби не уставал повторять, что чем более тонкой становится область приложения науки, тем меньше мы должны полагаться на инстинкт. Инстинктивно мы неспособны представить взлёт самолёта, который тяжелее воздуха. Инстинктивно нельзя поверить, что горка металла и пластика может попросить кредит в банке. Инстинктивно кажется абсолютно невозможным процесс воссоздания человеческого мозга на базе нейронной платформы «BlueBrain» в Швейцарии. То, что в былые времена было простым, теперь стало сложным, и пройдёт ещё очень много времени, пока человек найдёт способ вновь упростить невообразимо многогранную вселенную. Пока человек найдёт способ вновь открыть врата «Тёмного Сердца». Саундтрек: ссылка — Хорошо, — сказала Сакура. И процесс реверсии времени начался. Пространство вокруг — всё, начиная от потолка и заканчивая небесной высью, где галочками отметилась стая перелётных птиц — вдруг выцвело до белизны застиранной простыни. Белым стало небо, белой стала кровь, стекающая по куртке Кайи или джинсам Исиды. Белым стал дорогой письменный стол и иероглифы незаконченного стиха, который слагал Директор в нечастые минуты покоя. Мир превратился в белое поле, где чья-то всемогущая рука уменьшила контрастность и так же, до пределов абсолютного маразма, вкрутила яркость. Сакура создавала пространство моделей уже не в головах у солдат клуба, а в реальности. В настоящей, материально ощутимой, зримой реальности. Выцветшие полотна расщеплялись на дрожащие тонкие нити, начинающиеся из ниоткуда и уходящие вникуда. Во вспышке понимания и Кайя, и Мамору поняли, что видят перед собой струны исполинской арфы, на которой сыграл когда-то отрицаемый Стивеном Хокингом Бог. Струны изгибались, неуловимым глазу образом проникая друг в друга, пропадая и появляясь вновь — будто ненадолго завернули за невидимый угол, который и был частью тех самых недостающих шести измерений. Вскоре казалось, что ребята стоят в центре огромного стога сена, во всех направлениях пронизанного группами струн, похожих на гитарные октавы. Иногда между ними совсем не оставалось расстояния, иногда напротив, в просветах под первым слоем виднелись десятки и сотни других слоёв, слившихся в размазанную недифференцируемую массу. Где-то в ней пропал и вертолёт с метающимся по кабине Кенджи, и ракета, так и не закончившая свой дымный путь до «Тёмного Сердца». А «Тёмное Сердце» стучало, в последний раз преображая этот мир. Оно было словно инструмент неведомого архитектора, оказавшийся в руках неграмотных рабочих — малопонятный, сложный... и всемогущий. — Прощайте, — прошептала Сакура, прежде чем превратиться в вихрь струн. Мамору и Кайя посмотрели друг на друга. А потом исчезли и они. Вслед за этим белый мир коллапсировал до размеров Полярной звезды, слившись в ярко-белую точку. И...  — Поезд по направлению Нисёмира-Токио отходит через пять минут от платформы J-4. Поезд по направлению… Эхо усиленных громкоговорителем слов разносилось по безлюдным вокзальным переходам. Железнодорожный вокзал Сеттльмента, служивший основным пассажирским терминалом Нисёмиры, пустел на глазах. Оживление царило лишь на окраинных платформах — длинных бетонных аллеях, вытянувшихся параллельно сверхсовременному куполу из стекла и пластика. Оттуда следовали пригородные электропоезда, набитые возвращающимися с обязательно-сверхурочной работы салариманами. Грустное зрелище представляли десятки поникших спин, вяло текущие от зева подземного перехода в сторону блестящих турникетов. Вспыхивали красные глазки камер. Безмолвные сотрудники вокзала в отглаженной до хруста голубой униформе неподвижно наблюдали за проходящими контроль. Внутри, где под прозрачным куполом царили стерильная чистота и чёрные пластмассовые скамейки, людей почти не осталось. Время близилось к полуночи, хотя стремительная белая стрела, украшенная оранжевыми логотипами «JR Central», прибыла точно по расписанию. Приземистый скорый поезд на магнитной подушке с еле слышным электрическим гулом промчался сквозь пригороды — только и успевали мелькать на фоне гор столбы линий электропередач — и замер у бетона широкой платформы. Цифры на больших табло вспыхнули, зажглись на полу неоновые цепочки ламп-указателей, вежливый голос поприветствовал сходящих пассажиров. Их шаги гулко разносились по переходам и атриумам. Где-то среди них, усталые от долгого пути и тревог, тащились двое подростков. В позднее время не след расхаживать по улицам, но в данном случае их воля, как и воля коменданта школьного общежития, стала жертвой неумолимого расписания. Оба катили за собой чемоданы с колёсиками, оба оставили их в отделе камер хранения за блестящей сейфовой дверью, как предписывала школьная инструкция — завтра помощник коменданта отправит за ними машину. На вопрос, почему помощник коменданта не может отправить машину сегодня, забрав и ребят, и чемоданы, инструкция не отвечала. В разных концах состава двое усталых подростков рывком выпрямились в креслах, не зная о реакции друг друга. Вернее нет, трое. Им снился странный сон, в котором будто бы ученики новой школы противостояли могущественному бизнесмену. Детали стремительно исчезали из памяти, как это часто бывает после ярких, но очень стремительных сновидений. В конце концов они слились в смутный образ зависшего за стеклом высокой башни вертолёта и белую вспышку, которую было совсем нечем объяснить. * * * В стальной трубе, окружавшей станцию монорельса, завывал ветер, бросая в лица сухой снег. Как и на вокзале, ветер оказался едва ли не единственным спутником двух будущих учеников «Юнайтед Санс», замерших в разных концах платформы. Кроме них, поезда дожидался развалившийся на пол-скамейки подросток довольно скудной на информацию наружности — натянутая до носа шапка, подкова мощных «Зеенхайзеров» на ушах и безразмерное пальто. У его ног валялась потрёпанная старая сумка. В холодной тишине чётко разносился бодренький клубный бит. Бегущая строка над путями загорелась жёлтым, оповещая о прибытии поезда через сорок пять секунд. После этого на ней вновь замигали данные о температуре воздуха (-2 градуса по шкале Андерса Цельсия), скорости ветра и времени: 00:10, 1 марта 2014 года. Немногочисленные поздние пассажиры дожидались состава, а по оледеневшим тротуарам внизу, оскальзываясь, спешила парочка клерков, зябко подняв воротники куцых пиджаков. * * * Табличка перед напоминающим недорогой отель четырехэтажным зданием, окрашенный в нежный персиковый цвет, гласила: «Спальные корпуса школы "Юнайтед Санс". На территории допускается присутствие только проживающих и персонала. Гостевые посещения разрешены до 21:00. Комендант: Сасаки Хизаши». На трёх ступеньках перед широкими раздвижными дверями их ожидал невысокий пожилой мужчина очень забавной наружности: в мятом вязаном свитере, лысый, но с лохматыми островками волос над ушами, которые делали его похожим на спаниеля. Повадки у него тоже оказались спаниельи — он семенящим шагом проследовал к такси, делая вид, что хочет дружелюбно улыбнуться. У него не очень получалось. — Наконец-то! Давно пора! И о чём только думает администрация, принимая учеников такими поздними рейсами. Пойдёмте скорее внутрь. Все уже давно спят, но Кагатори-сан попросил оставить вам поздний ужин. Идёмте. Идёмте. Я комендант общежития, господин Сасаки. — А кто такой Кагатори-сан? — вежливо поинтересовалась Кайя, едва поспевая по дорожке вслед за спинами коменданта и сухопарого юноши с прикольными красными волосами. — Председатель школьного совета «Юнайтед Санс», — с отеческой теплотой отрекомендовал господин Сасаки. — А также лучшей ученик школы и чемпион города по кендо. Очень вежливый юноша. — ... а также золотой призёр олимпиады по точным наукам, ответственный секретарь студенческого общества физиков, сын героя-детектива и Будда знает, кто ещё. — А вы его знаете? — комендант обернулся через плечо. — Конечно! — воскликнул Кенджи. — Он отличный парень. Мы вместе учимся. Я не новичок, просто ездил домой на неделю, теперь возвращаюсь. — Господи Боже, Уэта! Я тебя и не узнал в этом пальто, — проворчал комендант. — Ну, мне же меньше регистрировать. Входите, входите. А ты, Уэта, ещё должен школе денег за разбитую дверь. — Это не я! Это придурок-Тсунео! — завопил Кенджи. Кенджи-кун не стал рассказывать господину коменданту, что в его сне Тсунео-кун не просто разбил дверь, но ещё и угнал вертолёт — ради него, своего лучшего друга и напарника по всем идиотским выходкам. Не стал он рассказывать и другого. Ему снилось, что он ездил не домой, а будто бы целый год он бродяжничал по Японии, пытаясь забыть что-то жуткое. Что же... что же... Когда он вспомнил, ему стало холодно даже под свитером и пальто. Там, во сне, глаза его родителей были синими как холодный морской лёд. Там, во сне, полыхал огонь и две хромированных «Беретты» проделывали в людях с синими глазами всё новые отверстия. Он не хотел вспоминать, чьи пальцы жали на спуск. Кенджи искренне понадеялся, что сможет забыть этот сон быстрее, чем за год. А тут и красноволосый протягивал ему руку, неуверенно улыбаяясь. Кенджи фыркнул: — «Ред Дед Редемпшн»? Ты, что ли? * * * — И, конечно, правила. — Но в них пятьсот тридцать четыре... — Удивительно, Тсунео-кун. Как ты мог пересчитать эти пункты, но при этом не читать их? — Кагатори-сан опустил на нос очки, иронично улыбаясь. — Болван просто заглянул в конец, — подсказала Судзуки. — Эй! Бросьте слушать его! Лучше вот, читайте третью брошюру и голосуйте за меня! Доколе во главе школьного совета будет стоять мой парень?! — Ну да, — оторвался от тоста с джемом Кенджи, — ну да. Живи иллюзиями. Всё равно все проголосуют за Шимаду, потому что он красавчик. — МОЛЧАТЬ!!! — заорали Судзуки и Кагатори. За столом смеялись. Томико-чан краснела и пряталась за стаканчиком кофе, временами кидая незаметные взгляды в сторону Мамору. Обычно неразговорчивый Джуничи-семпай, почему-то нехарактерно для себя запинаясь, объяснял утонувшей в анкетах Кайе, в какие клубы стоит заглянуть, а в какие — не стоит. Кенджи жрал тост. У длинного прилавка раздачи двое новых знакомых из параллельного класса, Асага и Андо, которые, как объяснил Кенджи, были закадычными подругами со средней школы, набирали на подносы еду. Одна из них была в мужской безразмерной футболке, с которой скалился Эван Хобстоун, разбивая кулачищем рожу очередного проходного злодея. У второй виднелись татуировки какой-то субукультуры. За окном расцветало яркое и уже почти летнее солнце Японии. Оно карабкалось в середину ярко-голубого неба, весело отражаясь в бутылочно-зелёных стенах небоскрёба строительной компании «Фусанг», украшенного её эмблемой: заключённым в круг иероглифом, обозначающим «старание». The End.
-
Прими мешок сердец. Это было прекрасно!
-
Мурашки по жопе побежали.
-
и как всегда немного жаль, что всё осталось позади. Остается надеяться и верить, что это был не последний потенциальный Школьный Фестиваль...)
|
Для разнообразия: ссылка Так началось восхождение. Мамору не ошибся: в кабине тоже имелись динамики, спрятанные за хромированными пластинами потолка. Их хватило, чтобы донести до него единственную ответную мысль. — Нет. Я не ошибаюсь никогда. Я изменю не просто Японию, я изменю природу людей. Взгляните на себя. Вы уничтожаете, не пытаясь даже понять. Вы бросаетесь в бой, не разобравшись, на чьей стороне будущее. Вы держите обиду за поезд? Напрасно. Неужели так тяжело смириться с вторичностью собственной судьбы? Лифт мчался вверх с негромким гулом. Ребят окружали зеркала и металл, соревнующиеся между собой в блеске и чистоте. Подошвы на пару миллиметров утопали в искусственном белом ковре, уложенном на пол кабины. Была даже небольшая скамеечка в дальнем углу, похожая на те, которые ставили в вестибюлях старых европейских театров. А в зеркалах школьники видели сами себя: усталых, чумазых, перепачканных голубой и красной кровью — и, как заправские пираты, вооружённых до зубов. Наглая шапка по 228 делала Мамору немного похожим на гопника или английского десантника в отставке, а Кайя и вовсе напомнила себе персонажа аниме: в затасканной уличной куртке и с катаной, торчащей над плечом. А лифт всё мчался и мчался, зелёным ползунком отмечая десятки этажей. Временами кнопки на панели вспыхивали, то одна, то другая, словно играя с Мамору в угадайку. Это Шаблоны на разных этажах пытались задержать единственный едущий наверх лифт, а заодно вызывали другие. Но с этой бедой справились легко — надо было бдительно следить за панелью и вовремя тыкать в загоревшийся этаж, сбрасывая вызов. Только от Директора они не могли избавиться. — Я не буду рассказывать об истине или великой лжи. Восхвалять действительность высоким слогом — удел философов или поэтов. Мой удел намного проще. Я хочу, чтобы моя страна стала великой, а следом за ней и другие нации обрели чёткую и твёрдую цель. Я хочу, чтобы не было убийств и войн. Я хочу новый мир. Светлый дом для будущих поколений. От скорости, которую набрала кабина, закладывало уши. Семидесятый этаж располагался на уровне почти трёхсот метров над городом, подъём на эту высоту занял менее двух минут, что означало скорость два с половиной метра в секунду. Проходя шестьдесят седьмой этаж, лифт стал сбавлять ход. Шаблонов на такой высоте уже не осталось, хотя по соседним шахтам наверняка мчались другие кабинки. — А теперь взгляните друг другу в глаза и ответьте, достойны ли ваши цели сравнения со столь великим планом? Кабина остановилась, с мелодичным звоном оповестив о достигнутой точки назначения. За дверями ребят ждал холл, где тёплые медовые тона преобладали над помпезно-белым мрамором. Широкая ковровая дорожка вела вперёд, к парадной лестнице, похожей на те, что строились во дворцах девятнадцатого века. На мраморных тумбах, составляющих часть лепной балюстрады, и в стенных нишах возвышались выполненные в античном стиле статуи, однако вместо богов и героев они изображали учёных. Известных физиков, химиков, биологов, математиков, астрономов и ботаников. Здесь были Стивен Хокинг, легко узнаваемый по характерной позе, и Кип Торн, Константин Циолковский и Дмитрий Менделеев, Галилео Галилей и Николай Коперник, Томас Эдисон и Никола Тесла, Альберт Эйнштейн и Исаак Ньютон, Шинтан Яу и Андрей Колмогоров — и многие, многие другие, имена которых терялись на больших табличках с перечислением их достижений. Боевые приготовления оказались напрасны. Кроме статуй, в холле не было никого. Только статуи и лестница, ведущая наверх, внутри полой иглы небоскрёба, чередой бесконечных пролётов. Здесь заканчивался офисный комплекс и начинался храм, посвящённый прогрессу.
|
Мамору тяжело дышал, стоя в кольце из трёх распростёртых тел. Костяшки обоих кулаков и ушибленный бок саднили, лицо засыпала каменная пыль, выбитая пулями — она сделала его похожим на загримированного актёра театра кабуки, пока он не вытер щёки. Шаблоны не шевелились. По какой-то причине их создатель полностью повторил в них человека со всеми его слабостями и недостатками. Хороший удар в центр подбородка нравился им не больше, чем хулигану у школьных ворот. Может быть, в программисте взыграла ностальгия по матчам Кассиуса Клея, но, что бы ни было мотивом, оно оказалось только на руку.
Только гранатомёт пришлось бросить. Старый приклад растрескался, а дуло изогнулось от чудовищного удара по каске, в сером кевларе которой осталась глубокая вмятина. Кинетическая энергия удара Мамору преодолела девятнадцать слоёв арамидной ткани, закатанных в оболочку из феноликовой резины. Возможно, если бы Шаблоны использовали не устаревшие шлемы «PASGT», а новый армейский стандарт «MICH», введённый ещё в бородатом 2003-ем, всё сложилось бы иначе — в новых шлемах используется кевлар повышенной прочности. Но не сложилось. Мамору бросил гранатомёт на грудь одного из тел и смело зашагал в дым, вынимая из-за ремня два чешских «CZ».
Где-то внутри полыхали вспышки, подсвечивая изнутри сизые облака. Красивая картина, как будто бы Мамору наблюдал грозу в миниатюре, стоя за стеклом интерактивной музейной экспозиции. Вот из дыма вырвался силуэт, и подросток без промедления открыл огонь. На таком расстоянии бронежилет оказался бесполезен, и Шаблона швырнуло обратно, превратив его торс в скомканное оригами. Ворох маленьких гильз осыпал зимние ботинки Исиды.
Пи-и-и-и-и-п!
Это возмущённо загудел турникет, когда Мамору, положив опустевшие пистолеты-пулемёты на стойку, прошёл через тройник блестящих поручней с горящими зелёными стрелками. Следующие два пистолета заняли место в руках, но выстрелов в дыму уже не звучало.
«Где Кайя?»
Прямо над его ухом сухо лязгнул затвор, вынудив Мамору замереть на месте. Молодой мужчина с мужественно-красивыми чертами лица прижал дуло карабина ему к виску. Вместо каски его голову украшал надетый набекрень берет с кокардой в виде знакомой арфы, и Мамору догадался, что перед ним — командир группы захвата.
— Попробуй увернись, — ухмыльнулся командир перед тем, как из его груди вырвалось остриё катаны.
Повисла долгая пауза. Шаблон смотрел, как меч проворачивается между его ребёр, с гарантией распарывая сердце, и исчезает тем же путём, что пришёл.
— Опять ты...
Тяжело вздохнув, перерождённый уже во второй раз Шаблон-начальник повалился на колени, заскрежетав об пол кевларовыми наколенниками. Мамору тут же прижал пистолет к его лбу и спустил курок, довершив расправу. Конструкту хронически не везло что в школе, что теперь. Наверное, он возненавидит детей.
А за Шаблоном стояла Кайя. Мамору даже не понял, откуда конкретно она взялась. Но в дыму больше не звучало выстрелов. Рассеиваясь, тот оставлял за собой тела, лежащие в лужах голубой крови. Наконец-то в холле установилась окончательная и абсолютная тишина.
Путь к лифтам был открыт.
-
— Опять ты...
ахаха, я так надеялась, что мы встретимся и вот, это случилось!)))))
|
Четыре лифта приехали с разницей в считанные секунды. Это были большие лифты, рассчитанные на то, чтобы как можно скорее распределять утреннюю нагрузку на семьдесят этажей. Хотя по утрам перед ними всё равно выстраивались длинные и возмущённые очереди, лифты со своей задачей справлялись неплохо — как уже упоминалось, они были большими. В них легко помещалось шестнадцать щуплых клерков. Влезало и двадцать, когда кто-нибудь опаздывал на работу или давали звонок к обеденному перерыву. А вот массивных сотрудников службы охраны, вооружённых американскими карабинами «М4» и итальянскими штурмовыми винтовками «ARX-160», поместилось всего по восемь.
Одни за другими двери распахивались, выпуская на волю орду Шаблонов с горящими глазами. Все, кроме одних.
Цилиндрик гранаты влетел точно в щель лишь начинавших открытие дверей. Он взорвался без задержки, сдетонировав прямо внутри тесного металлического куба, заполненного вооружёнными людьми. Да, теперь поверх серых рубашек темнели бронежилеты, а головы украшали каски, но это не помогло. Сноп огня, дыма, пыли и голубых льдинок вырвался из лифта, сопровождаемый глухим рокотом. Лифт перекосило в шахте, створки дверей выгнуло, наискось вдавив в принимающие ниши, а внутри Исида увидел только мешанину из лежащих вповалку серых тел, над которыми рассыпала искры повреждённая лампа. У кого-то не было рук, у кого-то — ног. К счастью, усиленный отряд безопасности целиком состоял из Шаблонов. Но их удивительный натурализм всё равно не позволял целиком дистанцироваться от того, что только что сделал Мамору. Одним выстрелом он забрал восьмерых.
Из прострации его вывела пуля, больно ударившая в плечо. Исида тут же нырнул за колонну, которая принялась с треском рассыпать куски мрамора прямо ему на голову и плечи. Вооружённые автоматами Шаблоны быстро перемещались вперёд, открыв сплошной ураганный огонь. Свинцовая метель взвыла в зале, вихрем сметая недолговечный налёт корпоративного шика. Развернувшись широкой цепью, Шаблоны укрылись за изогнутой стойкой, поливая огнём открытое пространство. На бегу один взмахнул руками, выронив застучавший по полу автомат, и упал на спину — работа Кайи. Другой высунулся из-за укрытия, перекрыв лбом длинный зелёный луч, хорошо видимый в облаках мраморной крошки и дыма.
— О чё...
Его голова дёрнулась назад, выбросив из затылка фонтанчик льдистых искр, и стрелок сполз под стойку. Но остальные продолжали вести огонь, не оставив ребятам даже шанса высунуться. Три лифта. Ещё двадцать два тяжеловооружённых стрелка. Вторая выпущенная Мамору граната легла слишком низко, взорвавшись перед стойкой и никому не причинив вреда.
Не переоценил ли КПФ свои силы?..
— Сдавайтесь и выходите с поднятыми руками! — в недолгую паузу выкрикнули из-за стойки.
Кафе «Белый Лотос»
Директор неторопливо потягивал цейлонский чай с лимоном. Перед ним стояла аккуратная керамическая чашечка без ручек, раскрашенная в белое с розовыми цветами, и такой же чайничек на плетёной подставке. Для того, чтобы слиться с другими клиентами «Белого Лотоса», он убрал зеркальный шлем в специальные пазы в броневоротнике, а поверх надел слегка мешковатый, чтобы замаскировать броню, костюм. Маскировка удалась — никто не обращал внимание на сидевшего в углу под плющом юношу, смакующего свой горький чай.
Теперь остров, где собирают чайные листья, называется Шри-Ланка. Он давно уже не британская колония Цейлон — теперь это Демократическая Социалистическая Республика Шри-Ланка, а в названии её столицы поместились сразу три слова и десять слогов. Но гляди же ты: там по-прежнему выращивают чай, преимущественно чёрный и зелёный. Забавно, что ланкийский чай обязан своим рождением вовсе не мудрым аборигенам, а двум европейцам, Джеймсу Тейлору и непомерно усатому шотландцу, футболисту и яхтсмену Томасу Липтону. При окружающем его романтическом ореоле, чай предназначается для весьма посредственного потребителя. Например, Липтон сделал себе имя, продавая чай втрое дешевле рынка. Да, это дешёвый чай для старушки-Европы. Это можно почувствовать даже в его безыскусной палитре ароматов. Это ширпотреб.
Директор знал всё это, как знал ещё целую кучу абсолютно бесполезной информации. Он собирал её автоматически, бессознательно стараясь полностью встроиться в информационный поток, чем бы ни занимался — прикладной физикой или чайными церемониями. Только так он мог чувствовать себя в зоне комфорта. Другими словами, Директор страдал навязчивым синдромом контроля, но сейчас ничем себя не выдавал, спокойно дожидаясь, пока в двух кварталах от него закончатся боевые действия и «Гангрел» доложат о взятии общежития.
Когда двое агентов службы безопасности разом шагнули в кафе, то привлекли к себе гораздо больше внимания, чем их босс. Директор взглянул на них, а они — на него. После небольшой паузы один из Шаблонов сделал вывод:
— Сэр, вы ещё не знаете.
— Не знаю чего?
Шаблон протянул ему «Samsung Galaxy S4» с экраном достаточно широким, чтобы без особых искажений передавать записи с камер безопасности в небоскрёбе. За считанные секунды двое ребят расправились с охранниками у входа и двинулись вглубь холла. Когда в руках красноволосого появился гранатомёт, бровь Директора поползла вверх. Он улыбнулся, очень аккуратно отставив чашечку в сторону.
— Умный ход. Это же те двое, из поезда?
Агенты неуверенно пожали плечами — они не знали. Зато Директор был уверен и весь засиял воодушевлением.
— Очень приятная ситуация. Хоть какая-то неожиданность за весь год. Идём!
-
Зато Директор был уверен и весь засиял воодушевлением.
Шит, я уже почти люблю этого типа.))))
|
Но дверь, отделённая от Кайи неширокой перегородкой-стойкой из светлого мрамора, опередила её любопытство, сама распахнувшись навстречу. Из неё веером бросились новые охранники, привлечённые стрельбой в зале. Эти уже были одеты не в парадные ливреи из синего и золотого, а в утилитарную светло-серую форму службы безопасности: рубашки, брюки, туфли на нескользящей каучуковой подошве. На груди каждого, запаянные в пластик, белели бейджи с взятыми из сборников японских фамилий иероглифами, продублированными на английском и французском, и уже знакомыми одиннадцатиструнными арфами.
Кайя выстрелила автоматически, среагировав на движение, и осознала это только когда первый же из выбегавших перевернулся в воздухе, остановленный пулей в переносицу. За его спиной мелькнула просторная комната, похожая на современный офис. Видимо, за ней находился штаб службы безопасности и коридор к служебным помещениям первого этажа — возможно, и к лестницам наверх.
В следующий момент в дверях возник новый охранник, направив ей прямо в лицо ствол помпового дробовика. Ахнул выстрел, но Кайи уже не было в прицеле. Девочка пригнулась, ныряя за укрытие мраморной стойки, а над её головой застучали пули, разбивая зеркальную поверхность укрытия. Свою сумку ей пришлось поставить рядом. За её спиной раздавался сухой треск двух автоматов. При стрельбе «MP5K» издают звук, весьма непохожий на тот, что зрители привыкли слышать по телевизору или в компьютерных играх. Никакого оглушительного грохота или металлического лая, как у «Калашникова» — эти машинки стреляют со звонким тарахтением, напоминающим звук двигателей старых мотоциклов. И, несмотря на это, они смертельно эффективны. Как будто два невидимых кнута возникли в руках Мамору, полосуя идеально чистые мраморные интерьеры. Он вёл дулами, оставляя следом цепочку фонтанов, становившихся красными, когда они пересекали бегущие ливрейные фигуры. Двое, трое... холл сыграл злую шутку с собственными придворными. Он оказался слишком большим, чтобы большинство из них успели спрятаться. Только один, укрывшийся за колонной у кабинета менеджера, в панике кричал в рацию:
— Подкрепление! Пришлите подкрепление! На нас напал КПФ!!!
Краем глаза Мамору увидел серую тень, мелькнувшую на правой границе зрения. Это один из охранников, поднявшийся из-за стойки, пытался обойти его сбоку. И уже вскинул пистолет, целясь в висок подростка. Как назло, оба автомата недовольно щёлкнули, когда бойки не получили новых патронов.
Золотой зал наполнился тревожным гулом сигнализации. Школьники засунули палку в осиный улей высотой в четыреста метров, и улей принялся с гудением оживать.
-
эти машинки стреляют со звонким тарахтением, напоминающим звук двигателей старых мотоциклов
Красота) Как раз недавно узнал другое прозвище Томми-гана - Chikago Typewriter (за звук, похожий на щелканье пишущей машинки), теперь буду знать прозвище МР5К-и - Old Motorcycle!))
|
05: DARK HEART, FALSE MIRRORSШтаб-квартира корпорации «Фусанг Проджектс», Нисёмира;
14:00, 9 марта 2014. — «Фусанг Проджектс» Инкорпорейтед, — мерно вещал с небесной выси усиленный динамиками и эхом голос. — Все мы — часть одной команды. Часть одного целого. Двое ребят, оставив за спиной такси, стояли у колосса бутылочно-зелёного цвета. Сказать, что это здание было огромным, значило не сказать ничего. Это Токийский Муниципалитет был огромным. Или небоскрёб «Мидтаун». Или африканский элефант. Этот небоскрёб был поистине исполинским. Он начинался с фундамента, в котором поместилось бы несколько футбольных полей, и продолжался на четырёхсотметровую высоту, постепенно теряя в ширине. В той ширине, которая у основания занимала целый квартал делового центра Нисёмиры. В день, когда Земля остановится, этот небоскрёб ещё какое-то время продолжил бы вращаться по инерции. Длинная парковка перед фасадом, вокруг него и позади готова была вместить десятки машин, приготовив для этого тщательно расчерченные белой краской параллелограммы на асфальте. Несколько сотен, а то и тысяч людей работало в этом здании, каждое утро втягиваясь в громадный зев портала высотой в несколько метров и каждый вечер покидая его словно наводнение, выплёскивающееся на улицы Нисёмиры. Небоскрёбы-соседи сиротливо жались друг к другу, не достигая и трёх четвертей высоты корпоративного здания. Наверное, в рабочие дни Директор стоял на сотом этаже и хохотал, делая вид, что схватил город в объятиях. Или пил чай, почёсывая за ухом персидского кота. Или практиковал приёмы кендо, любуясь в телескоп цветущей на склонах Фудзиямы сакурой. Или скучно разбирал бумаги, зарывшись носом в отчёты бесконечных подразделений, департаментов и рабочих комиссий. Подлинный офис-панк. Но сегодня было воскресенье. Сегодня только машины постоянно присутствующих в здании по долгу службы лиц стояли на парковке. Сегодня масштабная парадная лестница, украшенная по сторонам скачущими в бетонных руслах водопадами, была пуста. Вращающиеся двери, каждая из стеклянных «лопастей» которых могла бы стать витриной океанариума, крутились вхолостую. За ними виднелся холл, по которому лениво прохаживались швейцары и визит-менеджеры в старинных сине-золотых ливреях. На высоте почти тридцати метров пульсировала громадна буква «U» с одиннадцатью струнами, образующая арфу — символ «Фусанг». И одновременно, символическое обозначение одиннадцатимерного U-пространства, одного из вариантов теории множественных бран. — Мы действуем как одна команда. Мы живём как один организм. Мы двигаемся как одна сила. Наши сердца бьются в унисон как одно большое сердце. Мрамор и золото, сталь и бетон. Именно так когда-то обычная строительная корпорация увековечила себя в глазах горожан. Холл, начинавшийся за дверями, был рассчитан на очень большое количество людей. В высоту он занимал добрые три-четыре этажа, а арчатые своды терялись в медово-золотом свечении. Наверняка это было устроено специально, чтобы голос диктора, лившийся с неба, происходил словно бы из ниоткуда, вдохновляя сотни клерков на очередной трудовой день. Марш-марш, чиновники и бухгалтера! Мимо мраморных колонн, за которыми бы не то что человек спрятался, но и небольшой легковой автомобиль. Марш-марш, секретарши и ассистенты. Мимо длинной, изогнутой в форме полумесяца стойки ресепшн, за которой в воскресенье сидел всего лишь один грустный охранник в ливрее. Маршируйте, аналитики и консультанты, выстраивайтесь в длинные очереди у восьми лифтов, рассредоточенных в дальней стене. За прозрачным золотистым стеклом, которым облицованы стены, видно, как серебряные коробки лифтов замерли в своих шахтах, готовые умчать на сто этажей сто канцелярских воинов. Рядом с каждыми дверями находилась большая панель, пронумерованная цифрами от 1 до 70. Доступа на верхние этажи из холла не было. В холле вообще никого, кроме охранников-швейцаров, и не было. И восемь пар слегка поблёскивающих голубым светом глаз, а именно столько Шаблонов обреталось среди мраморных колонн и золотых панно, обратились в сторону двоих вошедших школьников. Негромко прозвенел предупредительный звонок. Застучали каблуки, сопровождая себя бьющимся между арок эхом. На фоне эдакого великолепия невзрачная стойка службы безопасности, притаившаяся в дальнем правом углу зала, или двери в туалеты и кабинет главного визит-менеджера в левом казались невзрачными и вообще едва замечались. — Молодые люди? — вежливо обратился один из швейцаров, оправив сине-золотой мундир, и двинулся к ребятам. — Прошу прощения, могу ли я быть вам полезен? * * * — Уф-ф. Уф-ф. Это... уф-ф... это всё, госпожа председатель! Раскрасневшаяся от постоянных перемещений между комнатой Судзуки-сан и импровизированным арсеналом Томико свалила на кровать груду пахнущего оружейным маслом металла. На покрывале уже стояли две раздраконенные картонные коробки, в которых как брикеты с мороженным были уложены слитки С4, с каждому из которых шёл радиовзрыватель. С ними соседствовали ряды пластиковых обойм, нераспечатанные коробки с патронами, несколько противопехотных мин и даже противотанковый блин времён войны в Заливе — клуб перспективной физики вскрыл все неприкосновенные запасы, готовясь к битве Судного дня. Судзуки-сан командовала парадом Армагеддона. Сначала она объявила в общежитиях уборочный день, выставив из них всех, кто остался коротать воскресенье с учебниками. Многие были недовольны — как же, экзамены ведь! Но ледяной взгляд председателя школьного совета и окрики коменданта возымели эффект. Затем Судзуки-сан с дочерней нежностью обняла пожилого коменданта. Они говорили недолго, но вскоре и он, заперев свою каморку на ключ, ретировался из осаждённой крепости. Теперь коридоры и холлы были пусты. Только щёлканье вставляемых магазинов раздавалось в тишине. Судзуки сан взглянула на деловито отбирающего себе арсенал Мамору. Кайя сидела с планшетом, стараясь найти в интернете другие способы добраться до 70-ого этажа. — Хорошо. Мы сможем выдержать около часа. Расставим мины, подорвём лестницы, будем перемещаться. В конечном итоге они уничтожат нас. Я не знаю, о чём вы говорили с Сакурой, но она пообещала мне, что эта жертва станет последней. Как глава школьного совета я готова её принести. Потому что он... * * * — ... он требовал, чтобы я была сильной. Он говорил, что есть закон, требующий лично отвечать за совершённые ошибки. Они спустились в холл. В главный холл спальных корпусов «Юнайтед Санс». Тот самый холл в бархатно-синих тонах, где всё началось и где всё, похоже, неумолимо катилось к кровавому и страшному концу. Судзуки-сан показывала на портрет, висевший над фальшивым электрическим камином. Лицо русоволосого юноши на нём было спокойным и сосредоточенным. Он внимательно глядел на группу учеников, словно требовательно спрашивая: вы справитесь? Вы сможете? — Да, — ответила Судзуки-сан на невысказанный вопрос. — Это и есть Кагатори-сенсей. Первый и истинный председатель клуба перспективной физики старшей школы «Юнайтед Санс». Человек, который мечтал сделать этот мир лучше, и который отдал свою жизнь ради своей мечты. Прошу вас. Я прошу вас. Ради его великой памяти... не подведите нас. Судзуки-сан не рассказала о бессонных ночах, которые она проводила перед этим портретом, плача и проклиная того, кто изображён на нём. Судзуки-сан всегда знала, что не справится, что не сможет с такой же уверенностью нести на плечах груз председательских обязанностей. В душе она всегда умоляла Кагатори-сенсея простить её за то, что это не она была рядом в том злосчастном вагоне, что не ей достались пули и бомбы террористов. Она знала, что подвела того, кого обожала больше всего на свете. Для Судзуки-сан не было наказания страшнее. Но сейчас её тон оставался сухим и безэмоциональным несмотря на значение произносимых ей слов. Такова была маска Японии. — Томико-чан заканчивает собирать ваши сумки. Возможно, мы больше никогда не увидимся. В газетах напишут про террористов и нападение на школьное общежитие, но, вполне возможно, вы останетесь единственными, кто будет знать всю правду. Мы были с вами всего ничего, но... — Судзуки-сан хотела произнести очередную речь, но только махнула рукой. Только сейчас ребята поняли, как сильно на ней сказалась трагедия в больнице, хотя она ни словом не возразила Сакуре. Как и Джуничи, Судзуки была бесконечна верна идеалам КПФ, которые защищала. Могли ли Мамору и Кайя сказать про себя то же? Не пора ли было проклясть тот день, когда они ступили на вокзал Сеттльмент-бан? * * * Кенджи-кун быстро шёл по улице. Его уши закрывали мощные «Зеенхайзер», приятно продалбливавшие басами с ног до головы. Он был единственным, кто попросту не стал вставлять в ухо гарнитуру. У него были свои наушники, и Кенджи-кун предпочитал компанию клубного бита очередной пачке глупых инструкций. Ему было малость жалко красноволосого и его тёлку (наверняка же они давно вместе), но... своя голова на плечах, самим думать надо. Вот Кенджи, когда понял, что дело — дыра, просто спустился с крыши по аварийной лестнице и ушёл в парк. Он даже не прятался и не выключал музыку. Сейчас он тоже не демонстрировал признаков паники. Карманы его пальто наполняли обоймы для «Беретт», которые Кайя видела в ящике его письменного стола. Пистолеты находились в полностью рабочем состоянии. Кажется, он даже в кого-то попадал, пока не заметил, что пули противников не берут. На последовавшие звонки от Судзуки он не ответил — или ловушка, или его обвинят в предательстве. Плевать. Кенджи знал, что это они все — настоящие предатели! А он всё сделал как надо. Он выбрал правильную сторону. И сейчас он ускорил шаг. Времени было не так много. Телефонный звонок от Тсунео застал его врасплох. Отвечая, Кенджи-кун коснулся рукояти пистолета под пальто. Пусть дураки умирают. * * * — Отряд «Гангрел» к штурму готов. Разрешите выдвигаться на позиции? Директор, заложив руки за спину, что делало его похожим на киношного палача из НКВД, стоял перед дверью в палату номер 6. Шаблон, шутки ради созданный в виде тощего ботаника в глупых очках, развернул перед ней настоящую полевую лабораторию: газохроматический анализатор, спектрограф, ИК-сканер... впрочем, Директор рассчитывал не на эту мишуру, а на большой монитор, утопленный в корпус серебристого чемодана. На нём вращались по непредсказуемым траекториям изгибы пространства Калаби-Яу, сплетаясь и расплетаясь в невыразимых пропорциях. Оно, смахивающее на клубок щупалец или на султана вселенной Азатота, визуализировалось на фоне полупрозрачной карты города, временами почти точно накладываясь на паутину улиц и путепроводов. Наконец, две красные точки совпали. Картинка замерла, вспыхнула багровая ось. Спустя несколько секунд данные, полученные со спутников GPS-навигации, соотнесли абстрактные координаты искажения параллельных бран с конкретным объектом в базовой вселенной. Почему-то Директор был слегка удивлён. Он не думал, что всё окончится так... иронично. — Есть цель, — доложил ботаник. Директор кивнул. Его что-то смущало во всей последовательности действий. Будь он на месте Сакуры, он позаботился бы об отступлении куда лучше. Но, в конце концов... чего можно ждать от сирых мира сего? Он принял решение и кивнул снова, ещё более твёрдо: — Переслать координаты Папе Волку. Высылайте стаю. На экране горел адрес спальных корпусов «Юнайтед Санс». — Ты слышишь, Аюта? Ты слышишь поступь судьбы? * * * Судзуки-сан и Кайя в последний раз сверяли понатасканные из Интернета сведения. Увы, обнаружить им удалось совсем немногое: на картинках присутствовала знакомая всем зелёная игла, пара-тройка бессмысленных фактов и панорамные фотографии холла, на котором публичность небоскрёба заканчивалась. Воспользовавшись паузой, Мамору бездельничал, пытаясь дослушать в плеере хоть одну песню. Но не выходило. Знакомые вступления начинали бесить ещё до того, как бегунок подходил к пятнадцати секундам, и в ход шла следующая. Робкое прикосновение к локтю вывело его из нервной прострации. — Мамору-сан. Можно тебя на минуту? Томико тихо потянула его за собой. Вскоре они оказались в пустом холле. Кто-то забыл на столе тетрадки и чашки из-под горячего шоколада и кофе. Казалось, вот-вот обитатели вернутся, возобновят прерванную болтовню и коридоры расцветут голосами. Но они по-прежнему стояли в давящей тишине, неловко глядя друг на друга с нарастающим пониманием, что встали слишком близко друг к другу. — Мамору-сан. Пожалуйста, возвращайся. К щекам Исиды прилила краска. Пауза затягивалась. Надо было то ли сделать шаг назад, чтобы спокойно говорить с Томико, то ли... Она сделала шаг первой. Вперёд. Прохладные, пахнущие оружейным маслом ладошки легли на талию Мамору, скользнув под полы пиджака. Отчаянно зажмурившись, Томико-чан прижала его к себе и неумело, быстро поцеловала в губы. Мамору даже не успел ответить. В голове завертелись звенящие колёса, напрочь выкатившие мысли о том, как надо правильно целоваться, и разные другие сцены, подсмотренные во французских и не только фильмах. Ещё мгновение — и Томико оказалась в его объятиях, зарывшись пальцами в густые волосы на затылке и привлекая к себе. Казалось, она не замечает, что губы мальчика обветренные и шершавые, что от них обоих пахнет порохом и термическим компонентом самодельных бомб. Твою мать, как Мамору мечтал, чтобы на них не было дурацких бронежилетов! Только когда он начал всерьёз задыхаться со стучащим как отбойный молоток сердцем, Исида выпутался для вдоха. Казалось, что его сунули в сауну, выкрутив к максимуму подачу пара. Было так жарко, что хотелось выйти на улицу. Только не одному, с ней. И стоять там, стоять минутами, часами, не замечая ничего и никого вокруг. Или найти мягкий диван... Но надо было возвращаться. — Мамору-сан. Я положила в сумки свой счастливый талисман. Он должен помочь. И тебе, и Кайе-чан. Она тоже очень-очень хорошая. И... я... неважно. Идёмскорееназад! * * * — Молодые люди?
-
Перфектно, особенно:
Наверное, в рабочие дни Директор стоял на сотом этаже и хохотал, делая вид, что схватил город в объятиях.
|
-
За себя, Авекса и Капля крови сорвалась с острия меча, упав на пол как багровый лепесток японской вишни.
|
-
лицо Сакуры приняло выражение коварного бурундука
Аууув ^_______^
|
Судзуки-сан с благодарностью кивнула, одновременно отвечая на вопрос Кайи:
— Мы возьмём всю сумку. Она будет с нами, но лучше, если незамаскированное оружие не будет мозолить глаза случайным свидетелям. Сейчас, Джуничи заберёт своё, и мы идём.
Джуничи рылся в недрах баула дольше, наконец, достав из него большущего плюшевого дельфина. С дельфином что-то было явно не так. Его распороли и сшили обратно, так, что теперь из брюха бедной рыбы торчала рукоять, а из глаза — ствол калибра не меньше пулемётного. Когда дельфин покинул сумку, она мгновенно стала совсем лёгкой, а Джуничи с видимым удовольствием (и усилием) положил лязгнувшего дельфина на багажник.
— Ну-ну-ну, мой хороший. Вот мы и снова вместе.
— Разобрали подарки? Тогда идём.
В небольшом холле ребята оставили Томико-чан. Девочка присела на скамейку, положив рядом «букет» — просто чья-то родственница, дожидающаяся назначенного времени. Медсестёр или администратора не было. Корпус вообще больше напоминал санаторий, а не больницу: только встречающиеся на стерильно-белых стенах кнопки экстренной помощи и платформы-лифты у каждой лестницы напоминали, что он предназначен для определённой категории людей.
На втором этаже троица свернула в коридор, а Кенджи-кун отправился ещё выше. Из висевших на его шее наушников донеслись уже привычные биты. А Судзуки-сан повела остальных в самый конец корпуса. Перед дверью в торце коридора она оставила сумку, где лежали только клинки Мамору и Кайи, её собственный арсенал и пара угловатых пистолетов «Глок», прихваченных на всякий случай. А потом постучала.
— Не заперто! — донёсся изнутри звонкий отклик.
— Вы первые. Я подожду в коридоре, — председатель прислонилась к стене, приглашающе кивнув.
За дверью с надписью «Морихей Асага Сакура lives here, bitches!» больница закончилась. И начался киберпанк. Палата Сакуры, заливаемая светом из двух широких окон, выходящих в парк, представляла собой один гигантский командный центр. Четыре монитора и плазменный телевизор образовали гудящий иконостас, перемигивающийся диодами системных блоков и клавиатур. Между окнами поместился ещё больший телевизор номер два, настроенный на круглосуточный канал японских новостей. Похоже, что работал он тоже круглосуточно. На этом фоне как-то терялась кровать со специальными перилами и несколько шкафов, заполненных книгами по информатике, теоретической физике в самых разных проявлениях, от астрофизики до «Сборника отвергнутых моделей XV-XXI веков», истории науки и журналами с заголовками в духе «Стрелочная нотация Кнута: метод записи или прорыв в проблематике больших чисел», «Карл Саган — шотландские лекции и примечания к ним, 1992» и прочее, и прочее.
— А. Проходите, проходите. Я ждала вас.
Девочка, восседавшая в инвалидном кресле, развернулась на месте. К бортам кресла были приторочены роутер, кармашек для планшетов, переносное зарядное устройство с воткнутыми в него кабелями и огромный пульт От Всего. А сама «технический консультант» оказалась девочкой, в которой, вопреки чаяниям, не было ничегошеньки необычного — короткая стрижка, тёмные волосы, внимательные глаза с чуть широковатым разрезом и обаятельная улыбка. Человек, который мог так улыбаться, определённо не подходил на роль злодея.
— И не переживайте из-за капельницы.
|
Некоторое время Томико-чан сидела, глядя в чайное озеро перед собой. Почти как вчера, когда принесла им газету и боялась показать. Потом чуть слышно вздохнула, расправляясь с чаем.
— Район, о котором я рассказала тебе вчера, Ивадзаки-дистрикт, это бедный городской район. Я забыла, что ты не знаешь. Он находится рядом с заводами и почти все его жители работают там. Конечно же, денег платят в достатке, но мама и папа объяснили мне, что большая их часть уходит на ипотеку, аренду и выплату кредитов. Нисёмира — это очень дорогой город, даже когда ты работаешь сверхурочно, ты не всегда можешь позволить себе разные классные вещи. Но мне повезло, — Томико-чан стыдливо улыбнулась, — потому что мои родители — начальники на своём заводе. Они работают больше других, но у нас всегда было много денег, на лето мы уезжали отдыхать, а мой папа никогда не пил. Я помню...
Мамору понимал, что история кренится куда-то в сторону от школы. Но Томико-чан словно бы вознамерилась объяснить ему всё. Даже перешла с привычно-испуганного «вы» на «ты». Девочка выпила ещё чашку.
— ... как он приходил домой по вечерам в своём синем костюме. Снимал галстук и мы с ним играли. Он учил меня рисовать красивые иероглифы, птиц, деревья. Папа — хороший художник. Но многие мои друзья не понимали этого. Все дети района ходили в одну школу, среднюю Ивадзаки. Она была большая и единственная на все окрестности, поэтому и я, и те, с кем мы были в младшей, оказались в соседних классах. В моём детстве у меня был друг, Мамору-сан. Его звали Сатоши-кун. Мы вместе играли на улице, а, когда получалось и его родители разрешали, брали его с собой на лето. Сатоши-кун очень радовался в эти моменты. Тогда, маленькая, я думала, что ему просто весело со мной. Теперь я знаю, что его семья... была... не лучшей семьёй.
Ещё одна чашка. Ещё одна пауза. Такой, грустной, но не испуганной, Томико-чан нравилась Мамору всё больше — и, блин, он это понимал. Несчастный край передника уже напоминал взрытую гусеницами танков Курскую дугу.
— Мы всегда были вместе. Я даже учила его рисовать каллиграфические иероглифы, как мой папа учил меня. Ему это очень нравилось. Но потом... потом, в средней школе Ивадзаки, он познакомился с другими ребятами. Они все тоже были из бедных семей. У них было принято смеяться над такими, как я. Унижать их. Они и над Сатоши-куном смеялись из-за того, что он ходит со мной. И вот... — Томико-чан держалась долго, но, наконец, всхлипнула, — ... в один день он перестал ждать меня у ворот школы. Папа объяснял, что это нормально, что в этом возрасте у ребят появляются свои интересы и мне надо просто подождать несколько лет, но я-то не понимала!!!
Мадам Коба обеспокоенно выглянула в зал, убедилась, что всё в порядке и никто не кричит дальше, и скрылась за своей занавеской.
— Я хотела быть с ними! Гулять с ними. Я дарила Сатоши-куну подарки, которые, оказалось, они делили между собой. Он сказал, что это «по-братски». А я не хотела, Мамору-кун, чтобы кто-то по-братски делил моего друга. Мне стало тяжело находиться рядом с ними, они меня будто терпеть не могли. Они познакомились с ребятам из старшей Ивадзаки и... я стала для них врагом или вроде того. Девочки из моего класса тусили с ними, а я всегда оставалась за бортом! Даже в теннисный клуб в средней школе я ходила почти одна! Только потом я выяснила, что они спутались с каким-то крутым парнем из старшей. Он им сказал, что все богачи стучат в полицию. А им надо держаться подальше от полиции и богачей. И, значит, от меня тоже.
Томико-чан внезапно взглянула в лицо Мамору.
— Ты тоже будешь держаться от меня подальше, Мамору-кун?
-
Несчастный край передника уже напоминал взрытую гусеницами танков Курскую дугу.
Сэнсэй метафор!
|
-
аув я богат и с девчонкой..фак йеах!)
|
— Да ничего, — отмахнулся Тсунео. — Ещё сходим.
Хотя Мамору всё равно показалось, что Тсунео-кун огорчён отказом, просто не подаёт виду. Поскорее допив чай, Тсунео поблагодарил за него и вскоре ушёл. Хозяйка тоже поднялась, мило сложив руки у передника:
— Вот и славно.
Пока не появились посетители, хозяйка рассказала о своём кафе, ходя по залу и показывая спрятанные под плющом фотографии. На всех них были изображения «Белого Лотоса» — сначала придорожного заведения, возле которого в кадр попали повозки и ослики, затем — окраинной столовой... путь кафе ничем не отличался от всех остальных, разве что это простояло, перестраиваясь, около сотни лет. Отведя в сторону занавеску за стойкой, хозяйка показала кухню, туалет и подсобку.
— К нам приходят, в основном, чтобы выпить чай. Из закусок у нас только лёгкие салаты и бутерброды. Ещё мы делаем в миксере разные коктейли, но их не очень много, мы же не бар. Сказать по правде, по утрам у меня вообще не бывает гостей. А ещё мы закрывались на ремонт, — хозяйка критично наморщила носик, — когда перегорела проводка.
Не очень-то было похоже, что у неё перегорала проводка, потому что электрощит выглядел старым как неповреждённая часть заведения. Его никто не заменял. Ну да ведь Мамору не детективом пришёл устраиваться, а помощником по хозяйству. Ему вручили свежий фартук, рекомендацию носить по вечерам рубашку, можно школьную, и заняли на разгрузке свежеприехавших от бакалейщика коробок. Так потянулись долгие, но не очень и утомительные часы. Мадам Коба вовсе не относилась к тираническим хозяевам, на кухне стоял маленький телевизор, настроенный на телеканал «Дискавери», можно было пить чай и даже сидеть в зале, глядя сквозь заросшие окна на улицу. Когда появился первый клиент, мадам шикнула «в следующий повторяй за мной» и на своём примере объяснила, где доставать меню, а где — брать чашки и блюдца. Так, потихоньку, день подкрался к шести часам, а прежде голубое небо подёрнулось предвечерней дымкой. Мадам Коба не уставала наставлять Мамору в периоды, когда они оба оказывались на кухне за стойкой:
— Если будут спрашивать, в чём отличия между сортами чая, не стесняйся звать меня. За неделю этого не выучишь. О! Слышу дверь. Твой выход!
Выглянув из-за занавески, Мамору увидел, как в «Белый Лотос»...
... вошла...
... Томико-чан.
|
— Чего, дед, на Болота? Да ты верно меня утопить вздумал!
— Не, — сказал «дед», вытирая руки о промасленный фартук, и где-то над его головой грозным багрянцем разлилось зарево сталеплавильной печи.
— Чего «не»? Знай, дед, если утону, к тебе первому заявлюсь.
Тут дед подумал чуть подольше, ухнул, прихлопнул стопку с давешним Ирлесовым вином, уже изрядно разбавленным чистоганом.
— Не. Не вздумал. Там и живёт, вот те ухо.
Дед, а вернее, чеканных дел мастер второй категории Саррмарин баз-Алья, показал на давно заплывшую чёрным фиолетовую проплешину на месте уха. Ухо ему сожгло брызгами раскалённого металла, полетевшими из-под пресса, когда кто-то по ошибке подложил на место холодных брусьев горячие. С тех пор Саррмарин баз-Алья, и раньше не большой поклонник общества, совсем перестал выходить из Литейных. И ещё стал фиолетовым. Но это по другой причине.
— Очень смешно, — засмеялся Крысолов.
— Пока не очень. Хочешь, на пальцах всё объясню? Двух хватит, слово мужчины.
Саррмарин поднял левую руку. Из пяти длинных и сухих пальцев на ней осталось только два. И эту историю Крысолов знал. Крысы. Его пальцы сгрызли крысы, когда почтенный мастер валялся пьяным в канаве у Восьмой гидрационной шахты. Придя в себя от боли, Саррмарин в долгу не остался и сгрыз крыс, но пальцы удалось вернуть не все, да и то спасибо Обсерватории, где нашёлся сердобольный целитель.
— Хорошо хоть ещё мужчины, — съехидничал Крысолов, сидевший уже изрядно покачиваясь.
Где-то в кирпичных недрах Литейных зарокотали, оживая для второй смены, гигантские конвейеры, без устали качавшие латунь и медь по венам огромных фабрик Холма. Гулко ухнул взрыв, расцветив мрачные своды сортировочного цеха мертвенным заревом. Заросшее белой бородой лицо Саррмарина на мгновение показалось Крысолову окружённым паучьими жвалами, он поспешно схватил бутылку и выпил ещё.
— За-за-за-забористая дря-дря-дрянь.
Саррмарин захохотал, поднимаясь во весь исполинский рост, и хлопнул Крысолова по голове.
— Бывай, малыш Ли.
— Я не малыш Ли! Я — Пронырливый Крысолов! — взбешённо заорал Крысолов, а старый мастер всё хохотал, пока лязгали, закрываясь за его спиной, стальные ворота Шестой Верхней.
Провожаемый зловещим взглядом в закопчённых окнах, за которыми не было лиц, Крысолов шагал среди угольных вагонеток и груд щебня. Он готов был поклясться, что у Литейных есть своя душа — и, видит Тихая Мать, он не хотел узнавать её ближе.
— Болота, — пьяным голосом проскрипел Крысолов, выбрасывая бутылку и кутаясь плотнее в безразмерное пальто, — отстойник этого города, где крысы и гоблины пируют среди нечи... а, что это я.
Шатаясь, он неторопливо, но уверенно пёр в нужном направлении.
-
-
Ох уж это пальто и чёлка%) И да: пора бы уже в Холмах появиться дроу в зеркальной маске;))))
|
-
По воле такого режиссёра Кайя бы годами бродила по пустым в субботний день коридорам, искала еду на незапертых кухнях, делала остановки у высыхающих кулеров и ночевала в глубоких шкафах с пыльными полками. За окнами, с каждым десятилетием обраставшими паутиной трещин и грязи, приходил бы в упадок постапокалиптический Н-сити.
Ух!)))
|
n.B. Написано на лютой смеси лусканского, всеобщих жаргонизмов и эльфийской ругани.
Год 1485 по Долинам (Возмездия Железного Дворфа).
01: Лускан (предпоследний день лета)
Или год, когда мы, наконец, уберёмся из Лускана.
Стоит удивительно ясная для этих дней погода. Последние числа Элента. Вечером собрались в кабаке. Называется «Кортик». Дыра почище других в Лускане. Ну, точнее, погрязнее — я так думаю, со времён Эривандаара хуже не видали. Дело-то вообще мутное. Брату, так сказать, записка пришла. Не знаю, где он там отметился, но и ему, и остальным, в общем, тоже. Собрались за столом. Много пиратов и рванья, как обычно. Как братец без надушенного платка? Вот Сид — никак. Ладно, это лирика. Трактирщик, словом, на подхвате у заказчика. Вот забава, нас здесь шестеро, четверо — полукровки. Уши-то не спрячешь. Ну и ещё двое, халфлинг и это, паладин. Я почти зуб даю, у них тоже предки из тел'квессир есть, ну иначе судьба бы их сюда не привела — Пачка Банда Полуэльфов, как-никак. Всё серьёзно.
Заказчика зовут Шорох. Это, представь себе, девка, в пирата ряженая. Ну Мерри потом сказал, что она вроде как немалый вес имеет, и Иммер что-то про неё слыхал. Секретами торгует. Ну а мы с братом ни в valaan er'dinan. Хм. Как бы это выразить, чтоб «жопа» и «бревно» не писать?
*Приписка почерком Ландера: ты уже написал, осёл.*
Ни в ус ногой, так скажем. Шорох заказала сопровождать груз от Лускана до Брин-Шандера. Два больших ящика. Оружие. Предупредила, что ни пираты, ни маги из Башни о нём знать не должны. Ну а чтоб мы молчали получше, посулила три сотни (300) золотом. Тридцать на месте, 270 у Дунавана. Дунаван — это торговец в Брин-Шандере, он должен передать груз Эарану, её человеку на месте. Дальше не наше дело. Где этого Дунавана искать, она не сказала. Наверное, в Брин-Шандере друг друга каждая собака знает. Ну и на прощание подметила, да, что и ё не ё, и лошадь не её. Умывает руки, словом, абы чего. Себе на уме дама. Зато в лавке у Дженни бесплатная одежда.
02: Дорога на Брин-Шандер (через 25 дней)
25 дней, короче. Двадцать пять дней! Последние пять перевалили через горы, идём уже, считай, по Долине. Должна быть вроде как осень, потому что вышли в последний день лета, но Зелёная же Мать, тут вечная зима! И лютый холод. И Сид. И тигры. Идём с караваном в шесть повозок. Теперь уже пять, как Альдо накрылся тигриным тазом. А вообще распоряжается тут всем Беорн Стилстрайк. Вроде как тощ для дворфа, а всё одно несуразный карлик.
*Приписка почерком Ландера: так нельзя говорить о других народах!*
Да нет, хороший мужик. Честный, прямой, о людях... нелюдях тоже заботится. Правда, в охрану себе хмырей каких-то нанял. А мы, вроде как, ему типа сбоку припёка. Грит, раньше бойчее путь шёл. Грит, то ли зима ранняя виновата, то ли пива ему где не доварили... С ним, в общем, ещё Альдо Фетчер (этот ноет) и Хельда Сильверстрим (эта болтает). Племянница, грит, вождя там какого-то. Так и шли. Пока не тигры. Как холодно! Доберёмся до трактира, только не такой лохани с вшами, как в рудокопном Ханделстоуне, допишу.
03: Брин Шандер
Проклятые йети напали на нас прямо у городских ворот, под прикрытием метели пробравшись в город. Надо сказать градоначальнику, что давать места в страже безногим и слепым ветеранам войны — идея гуманная, но не очень разумная. Но мы успели закрыть ворота, с трудом втащив внутрь повозку жирдяя-Альдо (кстати, удивлён, что Иммер до сих пор не вытряс из него награду), пока городская стража пыталась потушить зелёный пожар. А? Что? Нет, я не пил! Это загорелась лавка алхимика Риердона, когда в неё попало одно из тех великанских чудовищ. Неудивительно, что учёный сударь так расстроился. Оказалось, за 150 монет он нанял в охрану человека из Лускана по имени Слим, а он сбежал. Если мы найдём и накажем пройдоху, то 75 из них можем оставить себе при том условии, что другие 75 вернутся в руки алхимика. Говорят, Слим — бандит. А крючконосый толк в счёте знает: Иммер видел, как он примазал стражника прямо на фоне пожара. Интересно, как до него вообще дошло нанимать человека по имени Слим?!
Ещё обрисовалась Хельда. Говорит, ей нужно продолжать путь до Пирамиды Кельвина, но она готова ждать в гостинице не больше пяти дней. В какой — не сказала, но их тут всего три — «Комфорт Кельвина» (опять это имя, хотя держит его Огден из Огнебородов); «Покой Гилденстага» (старый, убогий, но уважаемый трактир) и «Нортлук» (убогий и не уважаемый). В последнем, думаю, мы Слима и сыщем. Ну и, думаю, ради таких-то статей Мерри свои пять дней не упустит.
*Приписка почерком Ландера: о чём это ты?!*
Вот ирония: в год Возмездия Железного Карлика лысый карлик мне объясняет, куда мне тут нос совать, а куда нет. К слову о носах, один из йети остался жив, только усыплён магией этого... который с болот пришёл. Теперь я его ещё больше опасаюсь. Жуткое чувство, когда кто-то убивает, не вынимая из ножен оружия. И плащ его... и словечки... тут на площади на городской привязали к столбу варвара, якобы за воровство и какие-то проклятия. Вот, может, Сида...
*Приписка странным почерком: картографировано*.
Гм. Интересно, кто это заглядывал в дневник? Ладно. Нашли Дунавана, контракт и ящики сдали. Поймали его под самый вечер. Тут, когда на улицах ночь, не зажигают факелы. Мы шли вечером и уже едва разбирали дорогу, а ночью, в метель? Что за глухомань! Дунаван выглядит обеспокоенным. Не знаю, наше ли это дело, но у Эарана какие-то проблемы. Плохое предчувствие: словно бы Слим вовсе не алхимика тут охранять подряжался, потому что о других гостях из Лускана мы не слышали. А чего тогда Дунавану беспокоиться? В любом случае, заплатил по уговору.
Теперь буду запирать двери на ночь. Мне не понравился его взгляд.
99: Краткая версия (в порядке появления)
Шорох — заказала доставку 2 ящиков оружия из Лускана в Брин-Шандер. Платит 300 золотых. Человек.
Дунаван — торговец в Брин-Шандере, которому нужно передать оружие для Эарана. Передали. Не видел Эарана. Волнуется.
Эаран — доверенное лицо Шорох в Брин-Шандере, которому и нужно оружие.
Беорн Стилстрайк — мастер каравана из Лускана в Брин-Шандер. Дворф.
Альдо Фетчер — неудачливый лысый торговец из каравана. Человек.
Хельда Сильверстрим — болтливая торговка-путешественница, племянница вождя клана. Дворф.
Риердон — крючконосый алхимик из Брин-Шандера, лёгок в давании на лапу и найме бандитов. Просит найти Слима за 75 золотых.
Слим — бандит из Лускана, охранял алхимика (уверен, что не только). Наверное, окопался в «Нортлуке», ведь из города не выехать.
Варвар на площади — обвиняется в то, что шопнул не ту лавку.
Маркхем — городской «шериф».
Шейн — городской голова.
-
-
-
-
Отличное начало сочинения на тему "Как я отморозил зад в Долине Ледяного Ветра".
-
неудачливый лысый торговец из каравана. Человек.
Тройной фейл. Бедолага )
|
В начале путешествия Ивар хотел гордо идти впереди, вместе с братом гордо встречая лицом порывы ветра с Хребта Мира. Но чем холоднее становился взгляд Севера, тем меньше решимости оставалось в сердце привыкшего пусть к суровой, но всё-таки городской жизни полуэльфа. Это толстокожим северянам было легче, а Ивар всё плотнее кутался в свою безразмерную куртку, в особо дикие ночи поддевая под низ запасную рубаху. Волосы слипались от мытарств многодневного пути, ежеутренние макания головой талую воду для котла лишь немного облегчали дорогу. Ноги по колено проваливались в снег, когда выпадала его очередь торить дорогу телегам.
Под конец, когда истошный визг ветра стал таким привычным, что вызывал не ненависть, а просто злобную усталость, Ивар уже плёлся в самом конце каравана, стараясь защититься от непогоды бортами повозки и проклиная почём зря бьющийся о бёдра меч. В иные дни он даже сбрасывал потяжелевшее оружие куда придётся, пытаясь просто Не Замёрзнуть До Смерти. Но по торжественному случаю прибытия в Брин-Шандер не пренебрёг ни кольчугой, ни мечом со щитом, покрытым вдоль каёмки изморозью.
Проклятый ветер! Не холод даже. Плотный мех и жёсткая кожа худо-бедно помогали спасаться от него. Ветер! Поднимающий липкие бураны и превращающий седловины в гулкие снежные котлы, заметающие сами себя. Этот ветер, от которого без боли нельзя было поднять взгляд вперёд. Ивар брёл, вспоминая истории об ослепших от блеска снегов путниках, до конца жизни видевших вокруг только белое. Истории сменяли детские легенды, когда шёпотом рассказывали о проклятом народе, жившем в Ледяной Дали и прогневившем ледяных богов Севера. Теперь ветер выл их голосами. Наверное, братишке и без всяких голосов приходилось тяжелее — ему-то по сану положено глядеть на солнце, а Ивар знай себе поднял роскошный воротник, нахлобучил шапку, и готов. Вместо лица — одна меховая маска. Но всё равно... так тяжело. Так далеко. Не оставалось даже сил подкалывать друг друга. Иногда Ивару хотелось расплакаться, сказать, не глядя брату в лицо, что он не справится и повернёт назад. Оставшиеся позади массивы Хребта не очень-то влияли на логику истерических мыслий. Но каким-то чудом Ивар держался, зло и весело скаля зубы на заботливые вопросы Ландера. Только несносный болтун-Фетчер ещё вызывал в Иваре хоть какую-то стабильную реакцию: мрачное, болезненное внимание к чужой беде. Что уж тут говорить, даже такому весельчаку как Мериадок в последнюю декаду не удавалось выдавить из Ивара нормальную улыбку. На привалах полукровка торопливо ел, почти давился, запивал еду свежайшим кипятком и шёл спать, укутавшись в, наверное, целый медвежий клан шкур.
Юноша не знал, что поход так сильно скажется на нём. Стуча зубами, он твердил себе, что справится. Должен справиться. И он справлялся. Утренний глоток бренди уже казался ему манной небесной: мерзкой на его, Ивара, эльфийский вкус; дерущей гортань; обжигающей, и такой желанной. Он невнятно пробурчал оледеневшими губами слова благодарности, путая лусканский диалект и вульгарный эльфийский. Потом неловко поднялся, запахнул куртку и двинулся в привычный хвост каравана. Дело было не в ценном грузе. Как обычно, Ивар хотел малодушно схитрить против ветра. Сегодня не его очередь возглавлять противоснежный авангард.
«Хорошо хоть горы позади. Кровать. В бездну твоих горячих девушек, Мерри. Кровать. Я хочу. Кровать».
Давно заученным жестом он отбросил лисий хвост своей шапки на бок, чтобы не мешал обзору.
-
Красивый пост и за помощь.)
|
04: A HEART STILL BLEEDING В ту ночь вертолёт без всяких проблем вернулся на базу. На базу! Каким-то незаметным образом вкралось понимание, что Клуб живёт по законам военного времени, а спальные корпуса со всеми их милыми вечерними посиделками, торговыми автоматами и безобидной бабушкой на раздаче еды в кафетерии воспринимаются не иначе, как полевой лагерь. Разве только не били барабаны и не ревела сирена воздушной тревоги, когда Судзуки-сан поднималась по утрам. Впрочем, были и положительные моменты. Никуда не делось оружие! Судзуки-сан подтвердила, что его можно носить с собой и применять, когда вздумается, лишь бы это не повредило имиджу, репутации и прочая, и прочая. — Шаблоны не нападают на публике, — поспешила успокоить она. — В школе, кино, гостях или любом другом общественном месте вы находитесь в почти гарантированной безопасности. По крайней мере, так было раньше. 6 марта 2014. Следующие дни летели с удивительной скоростью. Поначалу было как-то странно воспринимать обычные разговоры обычных ребят, обсуждавших повседневные темы: контрольные, походы в рамен и тому подобное. Неужели никто не заметил, что коридор на четвёртом этаже разнесли концентрированным автоматическим огнём? Неужели класс 2-A не в курсе, что перед окнами его кабинета председатель школьного совета едва не погибла от применённого по целевому назначению традиционного холодного оружия древней Японии? Но потом привыкли, уже без когнитивного диссонанса расспрашивая про учителей и особенности учебного процесса, и стараясь уложить в голове диалектическую иронию своей новой жизни. Обычные японские школьники днём, вооружённые до зубов Бэтмены ночью. Разнесённую на куски школу, кстати, действительно как-то не заметили, хотя в первый день Мамору и Кайя с замиранием сердца ждали отзвуков массовой паники, когда первые ученики вышли из дверей общежития. Но ничего не произошло. Только вечером подвернувшийся под руку Джуничи, украшенный несколькими пластырями, объяснил, что со школой ничего не случилось. «Тёмное Сердце» воссоздало её в состоянии, когда её стен не коснулись первые пули. Корпорация, выходит, всё-таки следила за чистотой собственных дел. — Ага, — Джуничи кивнул, — это всегда так. Трупы убирают, дыры, кровь. Кому нужны волнения в обществе? Вы ж не думаете, что кому-то стало жаль интерьерное решение кабинета географии? 7 марта 2014. Как оказалось, на самом деле деятельность Клуба Перспективной Физики не отнимает много времени. Особенно в преддверии экзаменов у руководящего состава — Судзуки-сан переходила в заключительный, третий класс старшей школы, и была со всей ответственностью настроена на превышение максимального балла. Джуничи тоже ждал финальный класс, но семпай с фатализмом пожимал плечами. Как выяснилось, он учился неплохо, но совсем не блестяще. В остальном же КПФ как будто затаился, напоминая змею, которая атаковала, спасая одного из своих, и так же быстро отдёрнулась назад, в сырую пещеру. Томико заканчивала первый класс и, хотя нагрузки у неё было не в пример меньше, она составляла компанию Мамору и Кайе только по вечерам. Кенджи-кун вообще не стремился идти ни с кем на контакт, целыми днями пропадая где-то в городе и возвращаясь с подозрительно блестящими глазами. Как-то раз за завтраком Судзуки-сан обмолвилась, что он не всегда был таким, но больше ничего не сказала. Таким же тактичным молчанием обошла она и фамилию Кагатори. Зато вечером того же дня обычно скромная Томико-чан, стесняясь и краснея, принесла ребятам очень старую вырезку из газеты. И действительно, страница была датирована весной 2013 года. — Судзуки-сан не очень любит говорить об этом. Для неё это... весьма личное. ТЕРРОРИСТИЧЕСКИЙ АКТ НА СИСТЕМЕ МОНОРЕЛЬСОВОГО ТРАНСПОРТА: ВЛАСТИ РАЗЪЯРЕНЫ ИЛИ НАПУГАНЫ?!
Впервые со времён теракта в токийском метро, совершённого 20 марта 1995 года террористической организацией «Аум Синрикё», Япония содрогнулась от новой атаки, целью которой стала транспортная система города Нисёмира в префектуре Ибараки. На утренней пресс-конференции представитель полицейского управления Нисёмиры официально подтвердил, что рабочей версией расследования является террористическая атака, чьи заказчики и исполнители на данный момент устанавливаются. Напомним, что 26 марта на пути следования состава над дельтой реки Нисё сдетонировало мощное взрывное устройство, что повлекло за собой катастрофические последствия. Девять человек погибли, двадцать восемь были госпитализированы с ранениями различной степени тяжести, три вагона сорвались с магнитного рельса, ещё несколько получили повреждения. На месте трагедии до сих пор ведётся поисково-спасательная операция с участием водолазов, точное число жертв до сих пор не установлено. По свидетельствам очевидцев, взрыву предшествовала перестрелка в головном вагоне между группой неустановленных лиц, вероятно, входящей в состав организованных преступных группировок. Хотя ответственность за подрыв не взяла на себя ни одна из радикальных и экстремистских организаций, ряд экспертов выдвинул предположения, что к событиям причастны печально известная секта «Аум Синрикё» (ныне известная как «Алеф»), «Красная Армия Японии» или международные террористические синдикаты. К расследованию привлечены силы Национального полицейского агентства Японии, Императорский дворец выразил озабоченность произошедшим и призвал граждан к национальному единству перед лицом любой внешней агрессии. На этом страница обрывалась. Продолжение статьи, видимо, никого не волновало. Томико тихо сказала: — Кагатори-сенсей — один из тех, кто... кто там был. Те «террористы» так и не были найдены.
-
У нас почти как начало нового сезона)) из-за игры я уже успел пересмотреть пару сериалов) жаль там в основном только про школу и соответствующий быт)
|
-
клоуны с мечами
хДД)) переименуем клуб?))
|
Белый свет накрыл всех одновременно с оглушительным хлопком по ушам. Казалось бы, ну что такого — ну вспышка, ну хлопок. Не умирают же от этого?
Подобные гранаты специально производятся для того, чтобы заставлять сконцентрированных на своей цели и вооружённых взрослых людей забывать о том, где они и кто они. Саму концепцию разработали в британской SAS, столкнувшись с необходимостью штурма захваченных террористами жилых зданий, и жалеть там никого не собирались. Целью таких гранат, вопреки общественному мнению, является не гуманная нейтрализация подозреваемых. Они дают несколько секунд форы, чтобы солдаты вошли в помещение и выполнили свою задачу.
Слух отрезало напрочь, заменив его вопящей на одной ноте надорванной бас-гитарой. Между открытыми и закрытыми глазами не осталось разницы. Слепящая звезда въедалась сквозь веки прямо в мозг, больно резонируя с попытками двигать зрачками. Куда? Сюда? Мамору показалось, что он — слепой котёнок, неуклюже пытающийся найти в комнате дорогу к миске. Он представления не имел, куда вообще поднимается, и уже несколько раз ударялся пальцами о жёсткие ступеньки. Где-то рядом бежала Кайя, где-то, наверное, и Судзуки-сан. Если бы маска смогла защитить директора от взрыва, он убил бы их быстрее, чем забравшаяся в курятник голодная лиса.
Впрочем, никто их не убил. Они не умерли. Где-то в районе верхних этажей чьи-то жёсткие руки подхватили ребят, с силой вталкивая в нужное направление. Сенсорная депривация всё отказывалась отступать, и касания (которые, мягко говоря, на заботливые совсем не тянули) остались единственным способом ориентироваться в разреженном мире. Ступени продолжали больно бить по ногам, перила скользили сквозь руки, а кто-то всё пихал в спину — и так до тех пор, пока лиц не коснулся свежий мартовский ветер. Постепенно сквозь звон прорезался стрёкот лопастей и вой турбин вертолёта. Томико-чан махала руками сквозь стекло, не зная, что некоторые не могут её видеть. Только когда их усадили в вертолёт, слух и зрение начали возвращаться. Под собой они видели мягко растворяющуюся в темноте Н-образную крышу школы. В её окнах больше не перемигивались огни перестрелки. Окровавленный Джуничи полулежал на сиденье, вытирая с лица и рук кровь. Томико напряжённо вглядывалась вперёд, держа курс на разноцветные иглы небоскрёбов, а навстречу неслись облака. Под полозьями проплывала шахматная доска из чередующихся улиц и домов.
Оказалось, до вертолёта всем троим помог добраться Кенджи-кун. Бормоча сквозь зубы что-то не очень хорошее и отряхивая с густых волос хлопья снега, он пролез на своё место впереди и вперился в планшет с таким видом, будто ничего и не произошло, они просто остановились перехватить по острым такияки. Тяжело вздохнув, Судзуки-сан поправила сбившийся на самый лоб берет.
— Фух. В общем... как-то так и живём.
Мгновенно сменившее полярность защитное стекло уберегло его от полной потери сознания, а броня — от ожогов, ведь граната разорвалась прямо под ногами. Но в течение нескольких минут он был полностью дезориентирован. Опираясь на меч, невидимка кое-как поднялся. Он не стал преследовать беглецов, хотя, быть может, его умений и быстроты хватило бы, чтобы в прыжке уцепиться за полозья вертолёта. Но он не стал. Под зеркально-чёрной маской он улыбался улыбкой, лишившейся остатков рассудка. Как мазохистский гуру он смаковал терпкий букет собственной неудачи, с небывалой жадностью вдыхая его аромат. Он боялся и верил, трепетно опасаясь спугнуть забрезжившее над горизонтом желание. Наконец-то! Наконец-то достойный противник!
Улыбка не сходила с его лица и когда он сменил школьный коридор на исполинский кабинет, напоминающий мраморный зал со всеми своими монументальными колоннами и титаническим письменным столом. Кабинет был полностью лишён намёков на уют или хоть какое-то отражение личности хозяина. Всё его великолепие пропадало зазря, бездуховное и мёртвое. Глухая чёрная броня уступила место простому серому кимоно, ледяная вода освежила вспаренный лоб. Уставившись на город сквозь огромное окно, он смеялся и плакал одновременно, закрыв воспалённые глаза. Сквозь истерический смех в абсолютной тишине пробились невнятные слова, которые много позже, в подобающей обстановке, он запишет каллиграфическими иероглифами:
— Свежий ветер,
Круговерть новых лиц.
Отрада поэта.
-
Кавабанга! Мы же молодцы? Молодцы?!))
-
Оптимизм Директора радует неимоверно))
|
-
доблестный защитник пуговиц ) с самого начала хотел отметить, но таймер не давал
|
Всё случилось быстро и как-то до удивительного технично, как будто Мамору век этим занимался. Солдат упал. Не давая ему прийти в себя, Исида с силой ударил ботинком по лицу с синими глазами, потом ещё раз. Теперь уже он смог вскочить над Шаблоном и вцепиться ему пальцами в горло. Откуда-то из памяти всплыла информация, что пяти секунд перекрытого кислорода хватает для потери сознания, а после двадцати ты уже ничем не сможешь помочь. А сколько прошло секунд? Ведь часы-то в Чёрно-Белом не работают. В любом случае, Шаблон больше не дёргался, а глаза выдохлись и погасли. Третий так и не смог окончательно прийти в себя — стул заехал ему в лоб металлической частью, и теперь последний «Альфа» был лёгкой добычей. Хреновая у парня была работа.
Как с восхищением поняла Кайя, «оно работало». Нет, «оно работало»!!! Никогда раньше, даже беря разбег перед чемпионским полётом с трамплина, она не неслась так быстро и так легко, похожая на Тринити из незабываемого фильма. Комната озарялась жёлтым светом, но раз за разом девочка оказывалась быстрее, чем рука Шаблона: пули за её спиной разбивали школьные глобусы, взбивали хлопающие страницами атласы и тетради для контрольных закрашиваний, впивались в стены и даже любимый цилиндрический чайник учителя географии. Но ни одна не попала в цель. Вскочив на длинную стойку из трёх составленных в ряд парт, Кайя пронеслась по ней, слыша за спиной визжащие пули, прыжком метнулась за спину командиру группы и с короткого замаха вогнала ему в грудь катану. Меч вошёл в бронежилет по самую рукоять. Только одно пошло не по плану — в последний миг Шаблон успел обернуться. Кайя уставилась в лицо человека (ладно, «человека»), которого только что убила.
Командир оказался крепче, чем она думала. Или меч не задел жизненно важных органов. Шаблон не умирал, а с кривой усмешкой поднял пистолет и прижал ко лбу девочки. Боёк сухо щёлкнул вхолостую. Только теперь командир группы захвата позволил улыбке скривиться в болезненном спазме. «Тёмное Сердце» создало его гладковыбритым молодым японцем лет чуть за двадцать пять, с коротким ёжиком тёмных волос и лицом умеренной привлекательности, которая так радует кадровиков в отделах продаж. Ничего такого, чтобы заставить клиента чувствовать себя уродом, но и никакого отвращения обслуга не вызывает.
— Ну вот. Убила девчонка. Что за дебилизм... Давай поступим по-красивому, а? Я пытаюсь перезарядить пистолет, а ты сносишь мне башку. Кто раньше успеет, тот и молодец. Чтобы как в фильмах! Всё равно меня реконструируют с нуля и я ничего не запомню. Политика компании.
— ... — Джуничи обалдело вытаращился на него с пола. — Это... кхе-кхе, это что, вам кто-то решил прописать юмор, да?
Звонкий лязг поплыл по освещённому луной коридору.
Судзуки-сан довольно улыбнулась из-под сложенного в плотный металлический прут веера в левой руке, который остановил удар невидимки в считанных сантиметрах от её лица. Сейчас она выглядела как самая обычная и донельзя гордая собой семнадцатилетняя девочка, находчиво выпутавшаяся из сложной ситуации.
— Должность председателя школьного совета, — презрительно процедила она, — вынуждает меня всегда продумывать козыри в рукаве. В этот раз, заметим, смысл близок к буквальному. Ки-и-и-и-йя!!!
Воспользовавшись секундой замешательства, она оттолкнула противника от себя, припечатав его грудь прямым ударом ноги. И тут же, выхватив меч, бурей бросилась на него, атакуя оружием в каждой руке. Две тени, чёрная и белая, шарахались друг от друга в потоках серебристого света, кружа словно бы в замкнутом кольце арены перед лестницей. Звенела сталь и казалось, что едва заметные искры осыпаются на пол при столкновениях мечей. Председатель была страшна и великолепна в собственной ярости, но её напор словно бы проседал в густом слое сливочного масла: невидимка подавался назад, с ловкостью блокируя то удары катаны, то взмахи стального веера, затем неожиданно контратаковал, заставляя пятиться уже Судзуки.
И, что куда хуже, он отлично выдерживал заданный председателем темп. А вот Судзуки выдыхалась. Её движения становились всё экономнее и короче в размахе. И даже два оружия уже не давали ей преимущества. Уже не раз и не два воронёное остриё оставляло на её бронежилете белёсые прорезы. Но Судзуки держалась.
Из последних сил.
Но держалась.
-
Это было прекрасно. Как всегда, да, но оперативник поразил в самое сердце.) И Судзуки-сан — лучшая!
|
Конечно, Шаблоны были не настолько уж шаблонированными, чтобы вестись на штуки в духе поднятой над окопом каски на палке. Но стул... стул... летающий стул... кто, в самом деле, готов к летающему стулу? В каком Форт-Брэгге этому учат? Стул ещё и выглядел соответственно школьному стандарту: с деревянной спинкой и загнутыми под себя ножками-полозьями, отчего в темноте показался кувыркающимся пауком-переростком. И у агента, в лицо которому летело неведомое чудовище, попросту не выдержали нервы — длинная очередь перешибла стул в полёте, но он всё равно угодил в цель. Оперативник упал, в бешенстве отшвырнув стул в сторону и сверкая яростной синевой глаз. Напарник протянул ему руку, помогая быстро подняться, пока третий...
... пока третий падал, поражённый ровно в лицо. С такого близкого расстояния Мамору в деталях разглядел эффект собственного выстрела: разлетающиеся из затылка Шаблона осколки голубого хрусталя, гаснущий в глазах демонический свет. То, что должно было быть кровью, в его случае оказалось прохладно-синей жидкостью, похожей на автомобильный хладагент. Даже её брызги были прохладными. Исида закончил кувырок одновременно с падением своей жертвы, удачно выйдя в позицию на одном колене. К сожалению, оставался ещё один противник. Последний из тройки бросил оглушённого стулом коллегу и развернул дуло автомата в сторону Исиды. С такого расстояния никто бы не промахнулся: короткая очередь ударила подростка в грудь, сбив на спину и даже отбросив назад по коридору на пару шагов. Мамору задохнулся, не понимая, отчего так красно в глазах, волосы или кровь, жив он или нет. Как из-под воды он услышал рапорт надвигающегося на него солдата. Из-под загородившей треть потолка каски холодно светили голубые-голубые глаза.
— Один готов. Есть потери. Приказы?
В наушнике никто не отвечал. Кайя не слышала даже потрескивания статики и, хотя не была радиолюбителем, догадалась, что с радиосвязью в школе что-то случилось. Как говорится, «кто-то проклял ауспекс». Довольно странно, учитывая то, что у корпоративных оперативников всё работало — впрочем, их голоса были слышны и без всяких гарнитур. Снизу снова раздались выстрелы, сверху — тоже. Куда бежать! В коридор? На крышу? Кайя выглянула в коридор, торопливо перешагнув лежащее на лестнице тело в тёмном комбинезоне и бронежилете. Тело уже начинало таять точь-в-точь что твой айсберг.
Перед всё-таки снесёнными с петель дверями кабинета географии громоздилась целая гора стонущих джентльменов. Трое, кажется. Под кедами девочки звенело и перекатывалось золотистыми волнами целое море гильз, в котором тут и там виднелись угловатые рифы опустевших магазинов. Стены были распороты очередями аж до клоков изолята, с крыши доносился лай уже затихающей перестрелки, но в самом коридоре всё было кончено. Мамору и Кенджи сработали как надо, оставив против Джуничи меньшую часть отряда.
Из кабинета географии доносились звуки глухих ударов и вдруг, совершенно неожиданно, звон стекла и жуткий грохот, сопровождаемый оглушительным воплем. Кайя кинулась туда, держа наготове меч, заглянула в двери. В квадрате лунного света, окружённый облаками порохового дыма и поднятой взрывпакетом древесной пыли, стоял последний уцелевший оперативник. У его ног, тяжело дыша, распластался Джуничи в своей обугленной и порванной в лохмотья жилетке. Буквально только что уставшего сенсея швырнули в шкаф со стеклянными дверцами, в обломках которых он и скрючился.
— Принято, — ответил кому-то невидимому командир группы захвата, наведя пистолет на беловолосого. — Давайте на крышу. Что? Никак нет, не беспокойтесь. Лидером террористов хотел заняться лично директор-онси. Ему не нужна помощь. Я кончаю этого придурка и тоже к вам.
-
Эпично не дотянул Мамору)
|
-
Всё должно вращаться вокруг своей оси: Земля, шарик в кабинете физики, русский конькобежец, барабан револьвера, выпущенная из нарезного ствола пуля... всё и вращалось.
...вокруг детородного органа, судя по дальнейшим событиям. ))
|
-
сразу хотел поставить, но таймер был
теперь ставлю
свинья, которая крыс, это запомнит )
|
— А-а-а!!! Успокойся! — Кенджи барахтался в обрушившемся на него звуковом водопаде. — Что ты меня спрашиваешь?! У людей становятся синие глаза, я в них стреляю. Моя работа на этом завершена, помогать им я даже не собираюсь. И вообще, спрашивайте вот её!
Палец школьника указывал за спины гостей. Там, широко расставив ноги в высоких сапогах, стояла госпожа председатель школьного совета, но в таком виде ребята видели её впервые. Роскошная копна волос была собрана в тугой узел, упрятанный под надетый набекрень малиновый берет. На кокарде сияла издевательская пародия на школьный герб — два солнца, но скалящиеся в недобрых улыбках и подмигивающие друг другу — и огромная буква «П», «Председатель». Талию туго перетягивал ремень, на котором покоились многочисленные закрытые чехлы, а за спиной, крест-накрест, висели короткий японский меч в чёрных ножнах и тупоносный пистолет-пулемёт «Р-90». Теперь были видны оба глаза Судзуки-сан, смотревшие из-под берета с привычной строгостью. На ней, разумеется, тоже был бронежилет.
— Всё хорошо? — пискнула Томико, выглянув из-за председателя. Девочка была одета в пижаму с разноцветными котятами, густо краснела и даже милостиво решила, что пора бы отвести от ребят огромный для неё дробовик с раскладным прикладом.
— Думаю, что да, — Судзуки-сан переводила орлиный взор туда-обратно, — думаю, всё хорошо. Итак. Краткая версия: мы — члены школьного Клуба Перспективной Физики, и сегодня это мы идём, а не они. Несколько минут назад мы получили сигнал бедствия от Джуничи-семпая. Он задержался в школе после закрытия и был вынужден остаться там ночевать. Возможно, это наш счастливый шанс, потому что иначе мы бы и не узнали, что Его агенты проявляют интерес к школьному корпусу «Юнайтед Санс». Но размышлять об этом мы будем позднее.
Судзуки-сан похлопала по стволу дробовика Томико.
— Мы находимся в состоянии войны, которую ведём уже несколько лет. Наш противник — огромная корпорация, имеющая в своём распоряжении финансовые ресурсы, службу безопасности, сочувствие полиции. Но с этим мы научились справляться. Самое главное и самое страшное оружие в их арсенале — протокол, который мы называем «Тёмное Сердце Мира». Технология квантового манипулирования, способная перекраивать саму природу материи на масштабе струнной теории. «Задевая» одну струну определённым образом, она калибрует нанизанные на неё субатомарные частицы в соответствии с заданной частотой. Играя на этой арфе мироздания, они способны изменять не только фундаментальные свойства материи, но и нечто большее. Ноосферу планеты.
Кенджи еле слышно сглотнул, заканчивая прилаживать к уху небольшой передатчик.
— Сейчас это неважно, к тому же, я плохо представляю себе процедуру в деталях. Сакура, наш технический консультант, утверждает, что взрослые не в состоянии сопротивляться «Тёмному Сердцу». Почему — отдельный вопрос, на который у нас нет сейчас времени. Важно то, что вы двое способны чувствовать присутствие «Тёмного Сердца» и, как мы все, сопротивляться ему. Вы нужны нашему клубу, поэтому я оставила вас неподалёку от себя. Мы надеялись устроить вам проверку, но... так вышло, что вы уже здесь и вам нужны ответы. Не буду скрывать: мы терпим поражение. Мы теряем людей. Но мы не сдадимся, пока я — председатель школьного совета и этого клуба! А двое новых участников — это новая надежда. Вы с нами или нет?
Вот так вот. Просто и без обиняков. А ещё в комнате кисло пахло оружейной смазкой. Вполне настоящей, как настоящим было и всё, происходившее внутри.
-
-
Пост с номером 42 дает ответ на вопрос Модуля, Событий и Всего Такого. Гениально)
|
|
-
Только пришли, и уже семейные подколки ))
|
|
02: INSIDE SCHOOLСпальные корпуса «Юнайтед Санс», Нисёмира;
10:00, 1 марта 2014. Утренний разговор с загадочным пассажиром не состоялся, потому что школонубы... в смысле, новенькие без шансов на побег попали в драконьи объятия Судзуки-сан. Казалось бы, школьник школьнику союзник, друг и товарищ во всех вопросах касательно учебного процесса, но неведомые пока руководители «Юнайтед Санс» знали, кого сделать надсмотрщиком над себе подобными. Всё своё великолепие Судзуки-сан употребляла исключительно чтобы донести до окружающих важность регламентов и правил — ровно без десяти десять в двери комнат 34 и 35 раздался стук. Он сотрясал их до тех пор, пока заспанный Мамору не оделся как попало и не высунул в коридор встрёпанную со сна головы. Кайя-то уже давно была на ногах и успела провести маленькую разведку, поэтому предстала взору Судзуки-сан в товарном виде. Председатель школьного совета, постукивая каблуками, прохаживалась между комнатами с зажатой подмышкой кожаной папкой, а весь её вид выражал небесное благополучие и достаточность семи часов сна. В ответ на приветствия она милостиво кивнула, поправила выбившуюся из укладки прядь, и напомнила: — Жду вас в холле через десять минут. Полностью готовыми. — К че... — Ко всему. Впрочем, парадный вид необязателен. Десять утра! Суббота! А белоснежная сорочка Судзуки-сан едва только не хрустела наглаженными краями! Как и вчера, её внешность была лишена позорных недочётов, даже светло-лиловый лак на ногтях казался уложенным в косметическом салоне, а не где-нибудь перед зеркалом. Впрочем, кто её знает, когда она там встала и что с собой делает. В любом случае, после такого визита стало не до поисков хозяина пальто где-то в недрах общежития; они-то и друг с другом едва успели перемолвиться парой слов, отправившись (в случае Мамору) умываться и одеваться. Кайя-то с довольным видом отправилась за свежей чашкой кофе. Спальные корпуса заливал яркий солнечный свет, в котором золотились рамы фотографий на стенах и танцевали радостный танец пылинки. За окнами виднелся внутренний дворик, где комендант, натянув ветровку и шапку, сметал с дорожек выпавший за ночь снежок. Гудели голоса, разносился по этажам топот ног, в холлах звенели микроволновки и стучали выбрасываемые автоматами закуски. Это только вчера общежитие могло показаться пустынным и почти нежилым, сегодня же коридоры заполнили его обитатели. Можно было легко угадать, у кого сегодня есть школа, а кто наслаждается выходным: одни двигались вальяжно, позёвывая и даже не думая переодевать тапочки и халаты, а другие как ошпаренные катились вниз по ступенькам, на ходу застёгивая сумки и завязывая форменные галстуки. Никто не обращал на двоих новичков внимания. — Ты сделала японский?! Ты сделала японский?! — Отвали, тупица, списывай у кого-нибудь ещё. ... — Слышал, завтра начинается неделя распродаж в «Иводжиме»? — Ух ты, круто! Пойдём конечно! ... — Моси-моси! Хомпей! Нет, я простудился и сегодня не пойду, у нас ничего важного. — А? Не-е-е-т, я правда простудился, я не качаю чара. ... — Ага, а я ей такой говорю: «Да чего ты, давай сходим со мной куда-нибудь». А она смеяться... — Ну ты и неудачник. ... Подхваченные водоворотом лестничного движения, оба достигли холла, где подобно статуе Нобунаги возвышалась Судзуки-сан. Она о чём-то беседовала с миловидной девочкой в розовом джемпере и серой юбке. Увидев Мамору и Кайю, девочка что-то спросила у старосты, потом смущённо помахала им рукой. Судзуки-сан утвердительно кивнула. — Вот и вы. Пойдём, пожалуй, завтракать. Томико-чан составит нам компанию. Девочка снова смутилась и пробормотала: — Привет. Процессия вошла в кафетерий. Большой транспарант у дверей сообщал, что «Только "Юнайтед Санс"! Только лучшее!», а маленькое расписание — что в будние дни завтрак подаётся с 6:30 до 7:25, в выходные с 6:30 до 11:00, а кафетерий работает до 21:00 ежедневно. В просторном и светлом зале с окнами во всю стену завтракали немногочисленные школьники, которым было некуда спешить. Яркий свет отражался в белоснежной плитке пола, в хромированном пластике столов и стульев и длинном-предлинном прилавке, за которым распоряжались несколько помощников повара и микроскопическая бабушка в очках-половинках. Омлеты, яичница, традиционные японские супы, крекеры, яичные роллы и тамагояки — медово-кукурузная пародия на всё тот же омлет; тосты, джемы... словом, не кулинарный рай, но жировать в своё удовольствие можно. — Выбирайте на свой вкус. Питание включено в проживание, конечно же. Мы пока найдём столик, — разрешила Судзуки-сан. — Потом я объясню, как будет протекать учебный процесс, и придётся заполнить пару анкет.
-
Милостью божьей мне был дарован еще один орден плюс) вручаю за то ощущение чего-то крутого, как в детстве, с утра 1го января, пробираясь к ёлке)
-
Умеешь же ты из любой темы провести конфетку!
|
-
Ну просто дон Карлеоне в молодости)
|
За кофе отвечала Большая Блестящая Хуйня, потому что назвать полутораметровый хромированный агрегат обычной кофе-машиной рискнул бы только человек с патологической страстью приуменьшать. Эта штука в самом конце прилавка напоминала старый музыкальный автомат, только вместо пластинок под стеклом вращались жернова кофемолок, дырявые диски соковыжималок и миксеры для коктейлей. В оснащение ББХ входили сразу четыре секции: пять гнёзд для кружек с «кофейной» стороны и по столько же на раздаче соков, газировки и молочных коктейлей. Сверху это дело украшали инструкция и надпись: «Самостоятельно не ремонтировать!» Пока Мамору разбирался в сорока подсвеченных кнопочках, с гастрономическим вызовом справилась и Кайя, и они вместе пробрались сквозь лабиринт столов к председателю.
Та облюбовала большой и пустой столик в углу, где ребята оказались в относительной тишине. Изначально он был рассчитан на восьмерых, поэтому Кайя и Мамору спокойно поставили подносы, расставили тарелки и принялись за еду. Судзуки-сан, тем временем, готовила заседание Комиссии по ценным бумагам — во всяком случае, бумаг перед ней хватило бы и на комиссию, и на обвал фондового рынка. Томико-чан в ужасе разглядывала этот целлюлозный арсенал, а когда Мамору сел напротив, пискнула:
— Я тоже сбегаю за кофе! — и была такова.
Еда, кстати, оказалась не просто сносной, но и, пожалуй, вкусной.
— Занятия в школе, — приступила Судзуки-сан под звон посуды, — начинаются на четвёртой неделе марта. То есть, двадцать четвёртого числа, в понедельник. Вообще, в марте проходят годовые экзамены, поэтому, пожалуйста, не отвлекайте других учеников. Хотя у вас тоже будет много забот.
Её глаз удовлетворённо прижмурился.
— Вы начнёте новый учебный год вместе со всеми. Не пугайтесь перспективы оказаться в новом классе и новом коллективе — в старшей школе классы пересортировываются, приходят и уходят новые ученики, поэтому тут нет ничего необычного. О любых случаях недружелюбного поведения со стороны ваших коллег или, гм, других новопереведённых, с которыми вы не можете справиться лично, докладывайте лично мне. Уверяю вас, меры последуют незамедлительно. В свою очередь, от вас также ожидается высшая степень корректности и взаимоуважения. Это принципы, на которых строится обучение в «Юнайтед Санс», и это принципы, которые я унесу с собой в могилу.
Судзуки-сан зашелестела бумагами, откладывая в сторону анкеты, которые нужно было заполнить. Тем временем, вернулась Томико, сев на самый крайний стул. Председатель продолжила:
— Вы оба определены в класс 2-F. Вместе с вами в класс придёт ещё один новенький, точнее, восстановленный — Уэта Кенджи, и переведенец из 2-C, которая упорно боится садиться рядом со мной. Или с тобой, Исида-кун.
Томико-чан стала розовее, чем собственный свитер и, чувствуя себя совсем глупо, уставилась в чашку. Судзуки-сан фыркнула.
— У нас большая школа, в каждой параллели от семи до девяти классов, но не бойтесь потеряться. Вам не раз придётся побывать в школе до начала процесса обучения и вы успеете со всем познакомиться. Придётся заполнить три анкеты. Одну сейчас, одну на досуге, одну в течение весны. Первая — обязательная школьная анкета. Вы без труда с ней справитесь, это стандартная процедура. Указываете свои прошлые места обучения, пятое-десятое, даёте себе краткую характеристику. Постарайтесь быть объективны к себе. Вторая — выбор школьного клуба. Это необязательно, но негласная традиция требует от всех учеников «Юнайтед Санс» иметь хобби. Это не только дисциплинирует, но ещё и помогает найти новых друзей и получить полезные навыки. В большинстве случаев. Третья касается... выборов школьных старост, в том числе, состава и председателя школьного совета, которые пройдут в середине мая. Поскольку я выступаю заинтересованной стороной, я не буду комментировать содержание этой анкеты и личности кандидатур. Прошу прощения, звонок.
Судзуки-сан шлёпнула рядом с подносами каждого по стопке бумаг (школьную анкету, толстую брошюру-проспект школьных клубов и бланк голосования), а сама ненадолго отошла. У ребят появился шанс вздохнуть свободно и переварить уже сказанное. А заодно и бегло взглянуть, что им предстояло заполнить.
-
За "в целом" и "в детальках", упомянутое в обсужде))
|
— А... ну тогда ладно, — повесил было нос Тсунео, но тут же включил на полную мощь испорченный телефон. — Джуничи-семпай, ещё рано делать выводы!!!
Головы присутствующих в столовой поворачивались то на источник крика, то к Джуничи, который изо всех сил показывал, что ничего особенного не происходит и он просто заглянул купить булочку. В этот момент на глаза Мамору попалась Томико-чан, да ещё и в самой неожиданной компании из всех возможных — в крепких объятиях парня-в-пальто! Правда, самого пальто на нём не имелось, а объятия напоминали удушающий приём, которым он волочил её за собой от автомата. Томико-чан отчаянно махала свободной рукой:
— А-А-А! ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, КЕНДЖИ-КУН! Я пролью кофе!
— Как дела, Томико?! — хохотал Кенджи. — Эй, ты уже нашла себе парня?!
— ЧтовытакоеговоритеКенджикун! — краснела Томико и пыталась вырваться ещё сильнее.
— Парня! Уже ходили на свидание?! Знаешь, что такое свидание?!
Казалось, он тащит подмышкой варёного рака или запрещающий сигнал светофора в джемпере. Незаметным образом градус утреннего неадеквата накалялся, чего и следовало ожидать там, где проживали не самые зрелые в суждениях и поступках представители человечества. Слишком много воплей, вскакиваний с мест, размахивающих рук и новых лиц. Конечно, в старых школах Мори и Исиды дело подчас обстояло ничуть не лучше, но от этого происходящее не становилось приятнее. Увы, в кафетерии не было верньера громкости, чтобы вывернуть звук на минимум и погрузить мир в блаженный стазис. Что ещё хуже — засасывающая всех присутствующих воронка нацелилась на столик несчастных новичков, от неё не получалось отгородиться развёрнутой брошюрой, не вы... Хотя нет — взгляд на Кайю давал понять, что вполне себе получалось, потому что сейчас Мамору разговаривал не с девочкой, а с развёрнутым проспектом школьных клубов. Хм, а она действительно дала бы ему пару очков вперёд по части аутизма.
— Кенджи-кун, вы дурак! — Томико плюхнулась на свободный стул рядом с Мамору. По-видимому, выбор между спокойным Исидой и Кенджи-куном был для неё сделан. Она сердито уставилась на обидчика из-за плеча юноши, а тот весело подмигнул:
— Ях-ху!
Следом, как будто за столом и так было мало действующих лиц, рядом возник обладатель бордовой жилетки и белых волос, казавшийся на фоне остальных примером спокойствия. Он коротко поклонился присутствующим и присел на седьмой стул, поделив остатки свободного места с Кенджи-куном, бумагами Судзуки и горой подносов.
— Доброго утра, верно. Прошу извинить моего друга. Тсунео-кун весьма старателен, но добродетель терпения плохо ему даётся. Мы всегда рады видеть новые лица в секции карате, но никого к этому не принуждаем. Чистосердечный выбор — вот самое важное.
Все слегка успокоились. Томико спряталась за Мамору, Джуничи принялся за скудный завтрак, а Судзуки передала Кенджи те же бумаги, что и двоим новичкам — ну конечно! Он ведь тоже новенький! И, значит, тоже поедет с ними забирать вещи. А ещё это значило, что вчера он совершенно точно соврал Мамору.
-
Кенджи-кун крииииииииса!)))
А вообще, все более чем круто и как хотелось ^_^ лавки-чмоки)
|
-
Крысолов всегда радует
в этот раз так и представил себе его полёт мысли (comics-style) во время прыжка
|
— ...
Комендант в бессильной ярости пучил глаза, пыхтел, но никак не мог найти такой лазейки в школьных правилах и устоях, которая бы прямо запрещала помощь полиции после десяти вечера. Хотя — и весь его вид говорил об этом — он очень хотел. Вращая глазами, он смотрел то на красную макушку Мамору, то на Кайю, то на благожелательную улыбку Асикаги, и грозил взорваться прямо здесь. Но по понятным причинам не мог этого сделать. Наконец, он проскрипел:
— Хай! Полагаю, теперь ученики могут проследовать в общежитие.
— О, конечно, — Асикага вежливо кивнул, усаживаясь в машину. — Они очень помогли. Им нужен хороший субботний отдых.
— Р... р... р... разуме... ется.
Комендант деревянно развернулся на пятках и крякнул:
— Следуйте за мной!
На всём протяжении пути он больше ничего не сказал. По-видимому, в его системе ценностей отклонение от школьной инструкции, не сопряжённое по меньшей мере с вторжением инопланетной армии, было равносильно преступлению перед императорской фамилией. А то, что он был вынужден смириться с ним, только подогревало ярость. Но комментировать полицию он не стал. Зато на пути к заветной мягкой кровати несчастных школьников ждало ещё одно, зато последнее, испытание.
Войдя в холл, оформленный в нейтральных светло-синих тонах, они остановились у стойки, пока комендант вносил их в базу данных. Длинная стойка по левую руку от дверей очень напоминала отельную, только вместо ячеек с ключами за ней были вывешены правила и распорядки. В остальном холл оказался очень уютным и совсем не ужасным. В дальнем конце стоял большой телевизор, вокруг него — несколько мягких диванов и журнальных столиков. Кресла с высокими спинками были парами расставлены по всему залу, у окон, в больших кадках, зеленели декоративные пальмы. Напротив дверей начиналась лестница с вытертой многочисленными ногами ковровой дорожкой, ведущая на верхние этажи. Рядом с нею имелась дверь с надписью «Кафетерий», сейчас, конечно же, закрытая. Пока ребята оценивали убранство, в которое наверняка вбухали не одну тысячу йен, комендант неумело и неуверенно щёлкал клавишами старомодной клавиатуры, нацепив самое идиотское пенсне в мире. С Кайей никаких проблем не возникло и ей милостиво разрешили посидеть на диване, а вот пропавший вместе с сумкой «инвайт на общагу» у Мамору наконец-то стал той самой отдушиной, которую искала ярость коменданта:
— Как это потеряли ваучер? ДА ВЫ ВООБЩЕ ПРЕДСТА...
— Сасаки-доно.
Этот голос разнёсся по холлу так, как будто говорящий был профессиональным герольдом. Холодный, с профессионально отточенной интонацией скрываемого и потому очевидного превосходства, он оборвал коменданта на полуслове. И комендант, что характерно, затих. Головы присутствующих дружно повернулись в сторону лестницы, по которой спускалась обладательница голоса. Ей оказалась высокая девушка с осанкой настолько правильной, что назвать её «школьницей» просто не поворачивался язык, хотя возраст вполне соответствовал. И пусть на дворе шёл третий час, она всё ещё была одета по-уличному: в высокие кожаные сапоги на каблуке, сверкающие начищенными до блеска пряжками, стильные джинсы «в облипочку» и школьную сорочку, туго перетянутую широким поясом. Роскошный красный бант, замена школьного галстука, переходил в чеканно-правильное лицо, незнакомое с улыбкой. Единственный глаз, видимый из-под роскошной копны светло-каштановых волос, смотрел настолько строго, что давешний лейтенант встретил бы достойного соперника по мрачным взглядам. Комендант прошептал, немедленно принявшись мелко-мелко трясти головой — это он так кланялся:
— Судзуки-сан... эти... эти... опоздавшие...
— Благодарю, господин комендант. Далее ими займусь я.
Злорадно улыбаясь, Сасаки уступил ей место за стойкой, а сам поспешно ретировался в комнатёнку следом за ней, только и хлопнула дверь. В комнате как будто стало на пару боссов официальнее. Глаз Судзуки-сан уставился на экран. Потом на Мамору. Потом пальцы с идеальным маникюром длинных ногтей застрекотали по клавиатуре. Не отрываясь от регистрации, девушка представилась:
— Меня зовут Судзуки Аюта, для вас — Судзуки-сан. Я — председатель школьного совета и доверенное лицо куратора школы, господина Обаяси. И лучший ученик на протяжении последних шести лет, хотя это не относится к делу, — кольцо на безымянном пальце сверкнуло бриллиантовой инкрустацией. — Ввиду исполнения должностных обязанностей, я также выступаю ассистентом Сасаки-доно, к которому вы будете обращаться господин комендант.
Вообще, казалось, что это «господин комендант» выступает её ассистентом. Вернее, что им выступает весь мир, включая диваны, телевизор и пальмы. Это, наверное, и называлось аурой власти.
— Я уже знакома с причинами вашей задержки. Хотя правила требуют...
Двери в очередной раз разъехались в стороны, пропуская в холл нещадный бит, а следом и его источник — парня в пальто и огромных наушниках. Того самого! Из поезда! Реально! Даже шапка, натянутая до бровей, была точно такой же! Только теперь к образу прибавился ещё и шарф, закрывающий нижнюю часть лица и делающий гостя похожим на...
«На террориста».
Эта мысль пришла в головы Мамору и Кайи одновременно. А парень, не демонстрируя никаких следов беспокойства, проследовал до стойки. Его сумка, кстати, уже куда-то делась — а, ну да, он наверняка приехал раньше. То есть, приехал бы раньше, если бы поезд шёл по нормальному расписанию.
— Аюта, — по-свойски заметил он. — Ты видела копов?
Судзуки-сан взглядом указала на ребят.
— Полиция привезла их сюда.
Парень в наушниках покосился, куда сказано, и безразлично сказал, продолжив путь к лестнице:
— А.
— Вам стоило бы познакомиться. Когда начнётся новый учебный год, вы будете учиться в одном классе, — строго сказала Судзуки-сан, но парень только пожал плечами и скрылся на верхних этажах. Председатель школьного совета нахмурилась:
— С вашими проблемами в виде отсутствия ваучера разберёмся уже завтра. Пора спать. Исида — комната 34, третий этаж. Мори — комната 35, третий этаж. Завтра в десять утра встречаемся в холле. Спокойной. Ночи.
-
В комнате как будто стало на пару боссов официальнее.
Вот это ОБОРОТ! )))
|
-
Целая тарелка рамена саспенса!)))
|
-
Почему-то мне это напомнило какую-то отечественную наркоманию))))
|
-
хардкорный викторианский паркур )
-
-
|
01: MONORAILМесто и время неизвестно. — Я не могу... не могу, не могу, не могу... Она плачет. Закрывая лицо руками, садится на вытертый старый ковёр, стараясь не смотреть в его лицо — спокойное и сосредоточенное, как и всегда. Но даже не глядя, она видит его. Она помнит мельчайшие детали: линию губ, дуги бровей, длинные ресницы. Она помнит его голос. Помнит всё, что он сделал для них. А она? Такая память становится проклятием, ни на секунду не позволяющим забыть о великой жертве, о великой скорби. — Я не смогу. Я не справлюсь. Пожалуйста, прости! Её голос срывается на визг, а потом — на бессильный шёпот. Сдавленные всхлипывания тонут в пыльной темноте. Никто не придёт на помощь теперь, и она хорошо знает это. Никого не осталось. Никого. И нет дороги назад. — Прости меня... прости. Она плачет в пустой комнате, расчерченной на белые квадраты равнодушной луной за окнами. Она предала его.
Место и время неизвестно. — Ты не боишься. — Нет. Они быстрые. И, что хуже, их больше. Сзади, по бокам... хорошо спланированное «изъятие». Когда часы остановились, он понял всё и всё рассчитал — в уме, за доли секунды, как делал всегда. Но слишком велико было опоздание с того момента, когда он утратил бдительность. Бесполезно было просчитывать шансы. Думал, что справится? Признаваясь себе, он говорил, что просто махнул рукой. Посчитал, что сойдёт с рук. В самом деле, нельзя же вечно оставаться на нервном взводе. Непростительная ошибка для специалиста его уровня. И они заметили это. Но он не боится. Он никогда не подвергал сомнению закон, требующий лично отвечать за собственные ошибки. Всё, от чего ему горько сейчас — что он не один. Какая, впрочем, разница? Они быстрые. Но он быстрее, ведь он всегда был быстрее. Что хуже — их больше, и с этим уже ничего не поделать. Он не слышит того самого выстрела. Финал скоротечен и предсказуем как партия горничной в лихой оперетте. Он ведь всё рассчитал!.. Железнодорожный вокзал «Сеттльмент-бан», Нисёмира;
23:55, 28 февраля 2014. — Поезд по направлению Нисёмира-Токио отходит через пять минут от платформы J-4. Поезд по направлению… Эхо усиленных громкоговорителем слов разносилось по безлюдным вокзальным переходам. Железнодорожный вокзал Сеттльмента, служивший основным пассажирским терминалом Нисёмиры, пустел на глазах. Оживление царило лишь на окраинных платформах — длинных бетонных аллеях, вытянувшихся параллельно сверхсовременному куполу из стекла и пластика. Оттуда следовали пригородные электропоезда, набитые возвращающимися с обязательно-сверхурочной работы салариманами. Грустное зрелище представляли десятки поникших спин, вяло текущие от зева подземного перехода в сторону блестящих турникетов. Вспыхивали красные глазки камер. Безмолвные сотрудники вокзала в отглаженной до хруста голубой униформе неподвижно наблюдали за проходящими контроль. Внутри, где под прозрачным куполом царили стерильная чистота и чёрные пластмассовые скамейки, людей почти не осталось. Время близилось к полуночи, хотя стремительная белая стрела, украшенная оранжевыми логотипами «JR Central», прибыла точно по расписанию. Приземистый скорый поезд на магнитной подушке с еле слышным электрическим гулом промчался сквозь пригороды — только и успевали мелькать на фоне гор столбы линий электропередач — и замер у бетона широкой платформы. Цифры на больших табло вспыхнули, зажглись на полу неоновые цепочки ламп-указателей, вежливый голос поприветствовал сходящих пассажиров. Их шаги гулко разносились по переходам и атриумам. Где-то среди них, усталые от долгого пути и тревог, тащились двое подростков. В позднее время не след расхаживать по улицам, но в данном случае их воля, как и воля коменданта школьного общежития, стала жертвой неумолимого расписания. Оба катили за собой чемоданы с колёсиками, оба оставили их в отделе камер хранения за блестящей сейфовой дверью, как предписывала школьная инструкция — завтра помощник коменданта отправит за ними машину. На вопрос, почему помощник коменданта не может отправить машину сегодня, забрав и ребят, и чемоданы, инструкция не отвечала. На первый взгляд, город производил приятное впечатление. Если подняться на сверкающем хромированном лифте, похожем на цилиндр, на верхние ярусы, то оттуда, из круглого кафетерия в торце купола, открывался захватывающий вид. Сквозь любую из четырёх прозрачных стен можно было наблюдать раскинувшееся от горизонта до горизонта море огней. Сверкающей иглой вставала вдалеке телебашня Хосаки, коронованная лучами прожекторов. В пылающем зареве выгибался дугой деловой центр — лабиринт небоскрёбов, издалека казавшихся игрушечными ёлками, которые принято наряжать на западный Новый год. Чем казался издалека Н-сити? Нисёмира — это миллионы людей, тысячи машин, огненные нити магистралей, неоновые цветы развязок и кромсающие небо лазерные бритвы рекламных проекций. Вспыхивал улыбкой «Гамбургер Лью», приютившийся прямо среди звёзд. Полыхал рядом слоган стоматологической группы «Дзюйкай». На месте полярной звезды сложился в призыв иероглиф-логотип фонда социальной ответственности «Арасава». Точно под ним, отражая свет, темнела гладь залива, чёрное зеркало, через которое на высоких бетонных опорах тянулись несколько световых мостов. И всё это — стоит только протянуть руку и коснуться холодного плексигласа. Всё это — там, за окном. А ещё над Нисёмирой шёл редкий снег. — К новостям мира финансов. Продолжительные протесты, вызванные нынешним экономическим курсом, набирают оборот. Ведущие эксперты высказывают опасения, что наблюдаемый экономический рост не подкреплён действительным показателем и, вопреки заверениям Банка Японии, приведёт к гиперинфляции. Президент консалтингового агентства… Усталый бармен, тоже в форменной голубой рубашке, переключил канал. — … иск в отношении «Фусанг Проджектс». Напомним, корпорации инкриминируют… — Ай-ай-ай, са-му-рай! Ай-ай-ай! Са-му-рай! — принялся завывать рекламный болванчик, размахивая катаной и банкой с мультивитаминной пищевой добавкой «Самурай». Рука бармена была неумолима. — Тебе надо уехать из Японии, — устало сказал с экрана пожилой якудза в мешковатом тёмном костюме. И маленьким гостям города тоже пора было уезжать, только не из Японии, а наоборот — в самое сердце города. Инструкция подробно, с картинками, описывала путь от вокзала до станции монорельса, курсировавшего между северным и южным берегами. По стечению обстоятельств, в сторону монорельса они пошли вдвоём, оставшись одни в длинном подземном переходе. Станция монорельса «Сеттльмент-бан», Нисёмира;
00:10, 1 марта 2014. На открытой всем ветрам станции было ощутимо холоднее, чем в здании вокзала. Мамору даже поднял воротник и накинул капюшон. Станция представляла собой незамкнутый серо-стальной тубус на четырёх бетонных колоннах, по дну которого пролегали встречные линии монорельса. У подножия ведущей наверх лестницы имелась автоматическая касса, в обмен на банкноту выплюнувшая крошечный в целях экономии билет, а наверху нашлись запутанная схема городского надземного транспорта и торговый автомат, почти все ячейки которого опустели за долгий день. Видимо, вечером пятницы никому не хотелось тащиться за тридевять земель и обновлять ассортимент. Остались только какие-то дурацкие печенья и газировка. Забавно: будь ты богат или беден, а всё равно будешь жрать или печенья, или газировку. Вот она, иллюзия выбора. В стальной трубе завывал ветер, бросая в лица сухой снег. Как и на вокзале, ветер оказался едва ли не единственным спутником двух будущих учеников «Юнайтед Санс», замерших в разных концах платформы. Кроме них, поезда дожидался развалившийся на пол-скамейки подросток довольно скудной на информацию наружности — натянутая до носа шапка, подкова мощных «Зеенхайзеров» на ушах и безразмерное пальто. У его ног валялась потрёпанная старая сумка. В холодной тишине чётко разносился бодренький клубный бит. Бегущая строка над путями загорелась жёлтым, оповещая о прибытии поезда через сорок пять секунд.
-
Как всегда, отличное начало)
-
всё как я и говорил: про седло-там и прочее xD
|
Дочитав (и пару раз переспросив у хозяина, что значит то или иное слово, потому как грамоте был обучен плохо) Крысолов приступил к комментарию.
— Унтерзи мне в хлебальник, да вы гляньте, каков подлец! — громко сказал Крысолов и невоспитанно показал пальцем в газету. Намётанный глаз сразу «определил», кто кадык, а кто кадильник. Проще говоря, кто своровал, а кто пострадал. Обобрал кайстру́ как миленький, всего-то и делов.
— Что там, что там? — заволновался хозяин.
Он с хрустом (и старательным вытиранием пальцев о передник) перевернул газету. Недавние враги и собутыльники сгрудились вокруг них. В этом дружном интересе трогательно проявилось то, что аристократ с брезгливостью бы обозвал гуртом голытьбы: удивительное единодушие совершенно незнакомых и неинтересных друг другу личностей, объединённых всего-то навсего общим кабаком. Крысолов громко выступал, сморкаясь в рукав:
— Злодей обокрал Церковь! А борзые хоть всю дачу перевернут, цвета не вывезут.
— Как же, как же...
— Знаем...
Хозяин тоже с беспокойством нахмурился. Обчество взволновалось. Крысолов едва не плакал.
— Отыщут, — убеждённо заметил кто-то через плечо Крысолова.
— Тю. Не поставил бы и храп твоей мамаши на это, — не менее убеждённо заметил другой кто-то.
— Когда-то, — грустно сказал Крысолов, изо всех сил умерив ехидство, — когда первые из нас ступили под свет фальшивых звёзд, подземный ветер пел нам о недостижимой мечте. Когда-то первые из нас услышали зов далёких берегов. Просыпались, вторя пурпурной заре. А что теперь?
— Да...
— Да, что теперь?
— Тьфу, — Проныра залпом грохнул остатки сбитня. — Да он недостоин гордого имени тёмного эльфа.
Завсегдатаи таверны, в которых тоже осталось не так много достойного имени тёмных эльфов, уж раз они дотянули в «Половине» до зыбкого подземного утра, согласно заворчали.
— Ну...
— Малой правду чешет...
— Эй, иди-к сюда, крендель эк заворачивает...
— Достойный художник, и вы только подумайте. Скажи, рябой, вот ты бы ограбил церковь? Ты бы нашёл в себе достаточно душевных сил на этот...
— Конечно! — тут же подписался рябой.
— А ты, Сильвейн? Я помню твоего отца, он был добр к нам в дни моего детства.
— Правда? — с подозрением спросил Сильвейн.
— Нет, первый раз твою рожу вижу. Неважно. Ты бы, ты бы, достойный гражданин, ограбил церковь?
— Конечно!
Крысолов потупился. Затаив дыхание, публика ждала вердикта. Даже глаза виконта засияли на этой звенящей струне кульминации. Наконец, натянув на волосы грязный капюшон, оратор грустно вздохнул:
— Я бы тоже. Не идиот же.
Публика взорвалась одобрительными возгласами в адрес морали.
— Ага! Я ж знаю, оттуда серебро хоть лопатой греби! — надрывался рябой.
— Маляр вообще молодчага!
«И это... и это — то, на что вы ничтожно согласились разменять бессмертие?» — опустошённо думал в своём углу виконт, но по трезвому размышлению ничего не сказал. И, кстати, правильно сделал. Закинув на плечо сумку, Крысолов попрощался с хозяином, по обыкновению пообещав заплатить вечерком, и был таков.
Мысли, как это водилось с мыслями Крысолова, начали приходить значительно позднее слов. Во-первых, Крысолов крепко подозревал, что подсадил предприятие на хороший крючок, когда свёл Деймона и Археологиню. Но видел от этого только пользу: появится профильный скупщик и оценщик в одном лице, а где бартер, там и барыши. К тому же, глядишь, обработает кто светскую цыпочку... В любом случае, Пронырливый вор не собирался потакать простодушной и не очень науке задаром. А во-вторых, чему Крысолов уже был не так доволен, на выставке намечался Скандал. Плохо. Плохо-плохо. А если в него вздумают лезть? Знает он этих всех... скучающих, ага.
Следуя собственным туманным догадкам, Крысолов сам не заметил, как по металлической лестнице поднялся к Пустой Аллее, таким образом углубившись в верхние структуры Вуалей. А оттуда ноги понесли его в сторону обиталища Ирлеса Маррандея.
-
такие посты всегда особенно приятно читать
|
Сегодня в «Половине халфлинга» били в морду.
Не то что бы под утро кому-то всерьёз хотелось драться — сонно, зябко, мерзко, на зубах как песок... но, знаете ли, традиция. В оправдание консервативных посетителей укажем, что драка началась ещё глубоко за ночь (когда не было сонно, зябко и мерзко). Мореход Синий Зуб вышиб глаз рябому из-за столика под кабаньей башкой, и понеслось. Не со зла, конечно, просто перебрал малёк. Все, за исключением парочки несчастных туристов и случайных новичков, отлично знали, что Синему Зубу платит хозяин. И рябому из-за столика тоже платит хозяин. И охотнику, в незапамятные времена притащившему с поверхности голову, тоже когда-то заплатил хозяин. Однако же — традиция! — с большой радостью, аппетитом и даже ажиотажем орава посетителей встретила потасовку дружным рёвом и повскакала с мест. Эльвин Летняя Душа всадил обломок стрелы, который всегда таскал за манжетой, в бедро Дурацкому Толстяку. Размахивая пудовыми кулачищами, Гигант-Почтальон кинулся сразу на трёх братьев Аоли, а бедные туристы впали кто в ступор, кто в ужас. Сражающиеся оптимистично переворачивали столы, хозяин оптимистично причитал, а стражник, известный в «Половине» по имени Добрый Господин, потягивал в углу смородиновый сидр и рекомендовал богатство вкуса. Ему, как можно догадаться, тоже заплатил хозяин.
Словом, «Половина халфлинга» кутила не хуже остальных Вуалей, но когда промокший насквозь и пьяный в стельку Крысолов вернулся «домой», участвовать ему ни в чём не хотелось. Да и настроение было совсем не праздничное. Взобравшись на крышу таверны, а оттуда — на высоту своей башни с неработающими часами, он лёг на грязный матрас и долго не мог уснуть.
«Да. Конечно, это тебе. Нравится?»
Утром юный вор лакал сбитень, поминутно совал белую шевелюру в большой медный таз с ледяной водой, и чавкал жиром с прожаристой кабаньей шкуры. Изрядно помятые завсегдатаи кто спал, кто помогал служанке и половому мальчишке расставлять по местам уцелевшие столы и скамейки. Дрожащего в углу юношу в изящном бархатном камзоле отпаивали каплями доктора Монэ.
— Чего он? — просипел Крысолов, мутным взглядом указав объект интереса.
— Дорогой виконт не привык, должно быть, — ехидно посмеялся хозяин. — Сначала схватился за справедливость, а потом — за шпагу.
— Подумал, будто это горбатое весло меня заквасит! — оглушительно загоготал рябой, грохнув о стол полотенцем с оледеневшей рыбой внутри, которое поминутно прикладывал к глазу. — Да меня сам Дьявол за три лиги обходит!
— Словом, шпагу мы отобрали, после чего виконт капитулировал перед вульгарностью наших милых развлечений.
— Разнузданных игрищ! — крикнул виконт.
— Как укажете, ваша милость! — крикнул в ответ хозяин.
— Осёл, — буркнул Крысолов.
— Флегматическая, видно, персоналия, — с готовностью согласился хозяин и захрустел газетой. Выгнув шею, Крысолов читал её с другой стороны.
-
отличный пост, очень порадовал
|
-
этикеты-шматикеты, главное честно сказать )
|
-
Получает +3 к пафосу, продолжая ничего не делать.
Черт, я думал Джеймс соберет все ачивки за пафос! )))
|
-
Ох, мы разнесем по кирпичику этот Анкоридж! )
-
|
Стивен хитро покосился на Мейпла и ухмыльнулся.
– Договорились... сэр. Надеюсь, вы не разнесёте мой городок к дьяволу.
Похоже, «достойная оплата услуг» не произвела на него особого впечатления. В отличие от похожего на змею Андрея, здоровяк радовался любой возможности расцветить ежедневный быт. Опасные гости, таинственная задача, старый армейский друг, вдруг всплывший из небытия... как будто ещё одна игра, ещё одни ковбои против очередных злых индейцев. Глядя на Стивена, нетрудно было забыть, что пули убивают всерьёз. Но Мейпл хорошо знал Хеллгана, чтобы поверить обманчивой иллюзии: тот запомнит каждое слово.
А потом огромная волосатая лапа сбила передачу на «D», и джип тронулся. Хеллган заложил аккуратный вираж по взлётно-посадочной, двигаясь параллельно строчке сияющих огней. Ветер швырял в окна комья снега, с которыми едва справлялись очистители, но сквозь него уже виднелось здание аэровокзала. Небольшое, приземистое и некрасивое. Бетон, сталь, стекло: утилитаризм и эффективность.
Как обычно – что-то частенько директора стали сопровождать люди, вооружённые официальными корочками – Хеллган миновал таможню самым неофициальным из всех возможных способов, просто поздоровавшись за руку с увесистой тёткой-офицером мужеподобного вида. Действующие американские визы остальных гостей тоже не вызвали вопросов, а зелёный коридор, единственное нервное место всей процедуры, группа миновала под скучающим взглядом одинокого ночного полицейского. Аэропорт был почти пуст; их воздушный коридор оказался едва ли не последним, который открылся в надвигающемся снежном фронте. Остальные рейсы перенаправлялись в Фэрбенкс.
– Давненько такого не было! – вскоре железный бегемот полз по ведущей к городу асфальтовой петле. Дорожное покрытие исчезло под слоем снега, и встречные машины разминались с ними на предельно низких скоростях, разрезая ночь ярко-синими иглами противотуманок. – Говорят, будет снежок как в аду. Надеюсь, вы сюда не за воздушным круизом приехали!
– Вот ведь жалость какая... – протянул Луи.
– Ничего, у меня есть пара знакомых самоубийц!
– Хорошая тема для беседы, – француз испытывал серьёзнейший дискомфорт, пристально глядя вперёд. Наверняка готовился перехватить руль, когда машина лишится контроля.
– А что? Вот, например, Арни, – захохотал Стивен, хлопнув Мейпла по коленке. – Помню, совсем тебе башню иногда срывало! Эй, братан, жалею иногда, что мы контракт не продлили!
– Следите, пожалуйста, за дорогой.
– А что она, денется куда-то?
Бар «Удачливый опоссум».
00:59, 26 ноября 2014 года.
Казалось, этот момент никогда не настанет, хотя ехать стало куда спокойнее, когда по бокам потянулись невысокие одно- и двухэтажные здания. Большие сугробы у обочин обрисовывали силуэты припаркованных машин, немногочисленные пешеходы тащились куда-то, закрывая лица и пряча руки в карманы. Кроваво-красные огни вывесок в темноте расплывались, призывая зайти то в «У шерифа Доннахью», то в «Грязного тюленя». Богатством фантазии никого не баловали. Зато центр Анкориджа оказался куда цивилизованнее, чем могло показаться. Дома стали выше, музыка – громче, и даже буря будто бы слегка поулеглась, отступая перед ночным празднеством. Здесь практически не осталось неосвещённых окон: первые этажи занимали витрины магазинов. Через некоторое время «Тахо» замер перед стилизованным под салун (ну конечно же!) двухэтажным домом с огромной пластиковой головой опоссума и надписью, сулившей удачу. Высокие двойные двери свободно болтались на петлях, давая рассмотреть маленький пятачок затянутого сигаретным дымом зала, где регулярно полыхал стробоскоп. Пара вышибал лениво переминалась с ноги на ногу, спрятавшись от мороза внутри.
– Не слишком шумно для вас, папаша? – Хеллган указал в нужную сторону.
-
– Следите, пожалуйста, за дорогой.
– А что она, денется куда-то?
Огонь, сам всегда так езжу ненавижу таких водителей)))
|
|
-
Что бы подумали люди о самолете с названием "Риккимару" ?)))
|
Аэропорт Шарля де Голля, Париж, Франция.
13:21, 25 ноября 2014 года. Перестроенный после обвала десятилетней давности, терминал номер 2 крупнейшего парижского аэропорта – и, с шестьюдесятью двумя миллионами пассажиров в год, второго по занятости в Европе – напоминал директору длинный стеклянный тубус. Впечатление только усиливалось, стоило ему миновать контрольно-пропускную зону (разумеется, пользуясь VIP-коридором для корпоративных и частных клиентов премиум-сегмента), и оказаться в сводчатом длинном зале. Архитектурное решение, делавшее аэропорт похожим на чёрно-стеклянный мяч для регби, несомненно дарило терминалу хорошую аэродинамику. Вопрос о необходимости этого качества наземному сооружению вряд ли стоял перед конструкторским гением проектировщиков. Впрочем, по официальному заявлению архитектурного бюро Пола Эндрю, терминал номер 1 и вовсе создавался в очертаниях осьминога – возможно, мяч для регби стал прогрессивным шагом вперёд. К чести аэропорта, больше придраться было не к чему. Полы устилали красные ковровые дорожки, светодиодные указатели и интерактивные табло способны были вывести из лабиринта Тесея, а кухня в нескольких обслуживающих аэропорт ресторанах соперничала с рецензиями в журналах от «Мишлен». Ничего удивительного: будучи штаб-квартирой «Эйр Франс», авиакомпании, которой летали ради обедов, аэропорт Шарля де Голля пользовался теми же признаниями гурманов. От шумной основной части терминала директора отделяли два этажа стальных перекрытий, несколько эскалаторных переходов и матовых стеклянных стен. Секция, предоставлявшая состоятельным клиентам покой и анонимность приватных лож ожидания, располагалась в самой западной части аэропорта. Темнокожая француженка, проводившая Беккера к дверям, ненавязчиво осведомилась, не желает ли мистер Беккер перекусить или согреться какими-либо напитками, а затем удалилась. В зале бывшего профессора химии уже ждали. Луи Амин упруго поднялся с кожаного дивана, застегнув на животе пиджак, под которым мелькнула рукоять пистолета. После стычки в театре Амин предпочёл не рисковать, благо охранная лицензия действовала на всём пространстве Евросоюза. У его ног стояли несколько сумок с тёплыми вещами: куртками, пальто, перчатками и даже лыжными масками – прогноз погоды на севере не внушал оптимизма. Тьери Моссон тоже кивнул. Третьего из присутствующих в зале директор Беккер не знал: высокий и крепкий темноволосый человек чем-то неуловимо походил на агента ФБР из старых фильмов. Не то взглядом, цепким и пронзительным, не то манерой держать себя в несколько консервативном стиле. Но первое впечатление могло быть обманчивым. – Директор, – Амин вежливо приостановил шаг Ричарда и протянул ему папку, типичный пластиковый файл с оттиском корпоративного герба. Он говорил вполголоса. – Всё практически готово. Пилоты уже в ожидании воздушного коридора, заканчивается дозаправка «Зевса». Также я счёл необходимым привлечь к задаче... кхм... особого специалиста из числа сотрудников службы безопасности. Он широким жестом указал в сторону «агента», одновременно пригласительно кивнув Мейплу, и в обычном тоне добавил. – Знакомьтесь, Арнольд Мейпл. Арнольд, директор Беккер. Арнольд Мейпл 3 часа назад. Ирония судьбы заключалась в том, что всего три часа назад Арнольд тихо и мирно... не совсем тихо и ещё менее мирно, но вполне спокойно играл матч в регби. Поначалу американский спорт, привезённый Мейплом с родины, не прижился на новой земле. Но, постепенно, в спортивном комплексе, целиком предоставленном в распоряжение сотрудников «Хирон», небольшие товарищеские матчи вошли в моду. Активный, быстрый и агрессивный, регби выходил отличным подспорьем общей физической подготовке, хотя поначалу Мейплу приходилось выступать скорее тренером, чем игроком. Сегодня играли двумя тройками, без судей и зрителей, не считая скучающих спортсменов, не нашедших себе лучшего занятия. Команда Мейпла вела при деятельном участии его самого и другого бывшего вояки, Жана-Анри Фокке, всегда выходившего на поле в голубой футболке с чудовищно гипертрофированным изображением лупоглазой мультяшной форели. Окрик начальника смены, разнёсшийся по полупустому залу, легко перекрыл топот и скользящий скрип кроссовок. Он прозвучал для Мейпла полной неожиданностью. Рядом с начальником он увидел бритого наголо метиса, сочетавшего типично европейские и арабские мотивы во внешности, который представился Луи Амином. Последний слегка напоминал возмужавшего Даниэля из «Такси» и говорил по-английски с гортанным арабским акцентом, свойственным новому поколению марсельцев, детей иммигрантов. Амин представился руководителем личной охраны кризисного директора Ричарда Беккера, и ему требовался умелый оперативный агент, не связанный необходимостью неотлучно оборонять драгоценное руководство. Сложное и ответственное задание, потенциальная автономность действий, угроза жизни и здоровью сотрудников корпорации. Это звучало как одно из тех поручений, что никогда не появятся в зарплатной ведомости или «гордости компании» на официальном сайте. А значит, звучало как возможность проявить себя. А может быть, как грандиозная трата времени. Амин был скуп на детали, но к этой черте Мейпл успел привыкнуть ещё на прошлом месте службы. Пока они ехали к аэропорту, Амин лишь оговорился, что прошлым вечером на директора было совершено покушение и нельзя исключать вероятность повторной попытки.
|
Сон шёл плохо. Директор то нырял в зыбкое полузабытьё, перемежающееся галлюцинациями и почти живыми образами происходящих вокруг событий, то выныривал обратно, чтобы обнаружить себя в удобном самолётном кресле, чей комфорт не мог спасти от затёкшей шеи. Большой жидкокристаллический монитор, вывешенный рядом с люком, ведущим в кабину пилотов, демонстрировал на интерактивной карте мира пунктирную траекторию их полёта. «Фалькон» летел над Словакией. Больше ничего не двигалось в полутьме салона. Тяжёлый день и почти сутки без сна сыграли свою роль: вскоре Беккер перебрался в хвостовой отсек-спальню, оставив телохранителей по очереди дремать в креслах. Дополнительные шумоизоляционные прослойки в переборках уменьшали шум двигателей до едва слышимого гудения. Доктор приглушил свет, вытянувшись на кровати. Так он смог отыграть в свою пользу несколько часов, а потом экран оставленного на столе ноутбука ожил, перезвоном мягких колоколов известив о первых приходящих письмах.
В первом из них, пересланном из личного секретариата Ричарда, второй заместитель пресс-секретаря Министерства окружающей среды Японии благодарил компанию за проявленный интерес – в Стране Восходящего Солнца шёл одиннадцатый час утра, разгар рабочего дня. Судя по примечанию мисс Маннифранк, получить информацию частным путём было совершенно невозможно и пришлось задействовать официальные каналы. Мисс Маннифранк, на протяжении долгих лет состоявшая в чине правой руки директора, занималась преимущественно тем, что разгребала атакующую кризисный отдел бумажную бурю. Она была всецело на стороне директора Беккера и хорошо знала, как работают нужные колёсики большой системы. Одно-единственное письмо должно было затеряться в гигантском потоке корреспонденции, проходящем по серверам французского директората «Хирон», и Маннифранк предпочла рискнуть. Щелчком Беккер открыл само письмо:
«С уважением обращаем Ваше внимание, что с любыми интересующими Вас докладами, презентациями и работами Вы можете ознакомиться, оформив бесплатную подписку на официальный вестник 43-ей Международной Конференции по проблемам охраны и улучшения окружающей среды под патронажем МОС Японии, выходящий в виде печатного или электронного приложения к ежеквартальному журналу «Зелёный мир и Япония». Министерс...»
Беккер принялся прокручивать вниз длиннющую стену текста, написанную на таком академически правильном английском, что с Оксфордских часов начинал сыпаться песок древности. Доктор Михаил не врал, рассказывая о любви японцев ко всевозможным официальным извещениям. К счастью, второй заместитель отличился старательностью и на более конструктивном поприще. Вволю поупражнявшись в красноречии, он смилостивился и приложил к письму требуемый журнальный архив с указанием страницы. В архиве с нечеловеческой аккуратностью были упакованы версии 43-его вестника на восемнадцати языках, семь среди которых были азиатскими. Рискуя утонуть в море информации по самым разным вопросам, Беккер откопал секцию, где выступал Михаил Русаков. Его доклад именовался «Вымирание и вынужденная миграция северного морского льва 2007-2014 года: полемика и неочевидная проблематика» и состоял из тридцати страниц. Копия карты, приложенная к печатной версии, не была интерактивной, но содержала то самое указание, которое требовалось директору. В большом масштабе на ней изображалось западное побережье США и Канады – от Аляски до Сан-Диего – где в разной цветовой гамме выделялись этапы распространения того, что доктор Русаков считал болезнью, а его коллеги – естественным процессом. Большая часть береговой линии была залита успокаивающим светло-зелёным цветом, означающим отсутствие тревожных симптомов. Но чем севернее смещался взгляд Беккера, тем мрачнее становились тона. Тревожным жёлтым горел штат Вашингтон. Канада алела розовым цветом грядущей беды. Мрачный малиновый оттенок превращал Аляску едва ли не в эпицентр поражения. Рядом шли цифры, указывавшие сокращение поголовья тюленей в относительном и абсолютном масштабе; прогнозные графики и статистические выкладки, собранные старательным Русаковым аж с начала семидесятых годов. Цифры подтверждали его теорию. Львы или умирали, или перебирались к пока ещё безопасному югу, или уплывали на крайний канадский север. Что-то гнало животных прочь. На приложенных фотографиях были запечатлены целые пляжи, где темнели бездыханные огромные туши в окружении более мелких самок. И, как вишенка на чумном торте, ярко горела незамутнённым красным цветом одна-единственная точка к юго-западу от побережья Аляски. Это был необитаемый скалистый остров, относящийся к гряде Шумагина и территориально принадлежащий США – остров Чернабура. Настолько маленький, что даже во всезнающей Википедии не существовало посвящённой ему отдельной статьи. Фотографии острова со спутников демонстрировали кусок серой каменистой породы, торчащий среди вод на некотором удалении от основной группы островов. Единственной постройкой на нём был серый сарай автоматизированной метеостанции габаритами полтора на три метра. А ещё случайная ссылка сообщала, что с интервалом в 3-4 месяца в 132-километровом ареале вокруг Чернабура фиксируются землетрясения незначительной магнитуды, последнее из которых состоялось в августе 2014 года.
Именно здесь, в глухом северном краю, доктор Русаков всадил красный флаг первого очага эпидемии.
-
Одна уже Маннифранк стоит целого плюса, не говоря уже об интриге зловещего зла)))
|
-
Die suckers, I'm magic! (c)
-
Огромное удовольствие от чтения хроники. Спасибо!
|
-
Хорошо снова почувствовать себя "в седле", хотя бы на пару дней %)))
|
К единодушному разочарованию поклонников шпионских боевиков, киллера в шкафу директор не обнаружил. Не ждал его вооружённый сюрикеном ниндзя и в ванной, а если и ждал, то Ричард весьма обидно его пропустил, не дав бедняге и шанса вывалиться из-за портьеры с пистолетом наготове. Шутки шутками, а заблудиться в роскошных апартаментах было несложно. Номер не относился к классу «люкс», но российская гостиничная традиция слабо поменялась со времён купцов и бояр. Отель буквально кричал о собственной роскоши. Чрезмерно надутый, чрезмерно богатый... и неуютный. На двуспальной кровати поместилась бы псарня герцога Орлеанского, в ванной можно было сыграть в поло, причём конное, а кабинет с потрясающим видом на Исаакиевскую площадь стоил немногим дешевле Янтарной комнаты. Если бы фашисты знали о содержимом «Астории», то неминуемо захватили бы её, а не Петергоф. Номера телохранителей, взятые напротив и в торцах коридора, были намного скромнее, но целиком оправдывали репутацию элитного отеля. А в жадных глазах коридорного Ричард буквально прочёл готовность доложить обо всём на свете. Стоя рядом с высоким окном, директор вглядывался в перемигивающуюся десятками огней даль. Санкт-Петербург... последняя из европейских столиц. Плохое предчувствие накатило внезапно, перемешиваясь с азартом в крепком, пьянящем коктейле. Мариинский театр, Санкт-Петербург.
21:59, 24 ноября 2014 года. Помпезное здание театра, расположенное в историческом центре города, производило много более приятное впечатление, чем рабочие окраины. Кому как, конечно, однако строгие аллеи с аккуратно подстриженными кронами деревьев, припорошённые снегом колоннады уличных фасадов и ажурные мосты, перекинутые через подёрнувшиеся инеем каналы создавали образ действительно Того Петербурга. Деликатного и романтичного, в меру жеманного и в меру благородного. Подстать была и публика, бурным потоком вливавшаяся в главный театральный портал. Среди лиц, укрывающихся от ветра и снега под шапками и зонтами, Беккер видел немало молодых. Если бы он отвлёкся на статистические изыскания, то заключил бы, что удивительно большую долю театралов города – на классическом-то до дыр балете – и в самом деле составляет молодёжь; в основном девушки. В численности с ними могли поспорить лишь ухоженные пожилые пенсионеры, наверняка не знавшие больших денег, но преисполненные в то же время удивительного достоинства. Европейцы держатся иначе. А может быть, просто характер визита заставлял людей надувать щёки и казаться важнее, чем они есть. Директор, в длинном чёрном пальто похожий не то на ворона, не то на барона Субботу, стоял чуть в стороне, вместе с Амином наблюдая за подъезжающими автомобилями. В перчатках француз держал лист с фотоизображением доктора, но Беккеру фото было ни к чему. С годами память служила ему всё лучше и лучше. Второй телохранитель по приказу француза занял место в вестибюле, делая вид, что никак не может сдать пальто в гардероб; Андрей и последний из людей Беккера остались в машине на противоположной стороне площади: оттуда открывался отличный вид на обе театральные парковки. Знак, запрещающий остановку, Андрей попросту проигнорировал. Амин в очередной раз взглянул на часы, смахнув со стекла тут же налипшие хлопья снега: – Десять, сэр. Не принято опаздывать. Наверное, нам стоит... И в этот момент у него зазвонил телефон. Выслушав короткое донесение, он вполголоса доложил: – Сэр, они засекли его машину. Кофейная «Шкода СуперБ», левая парковка. Он сейчас идёт к нам, но... он не один. Это в изначальные планы не входило. Тем временем, по сравнительно опустевшему тротуару, быстро приближаясь к Беккеру и Амину, шагал невысокий мужчина совершенно не докторской внешности. Чисто выбритый, с открытым и располагающим к себе лицом, доктор Михаил Русаков немного комично поддерживал на ветру лацканы смокинга и с явной неохотой прислушивался к что-то втолковывавшему ему собеседнику. Его спутник значительно превосходил биолога и по габаритам, и по возрасту. Он почему-то казался жёстким и каким-то квадратным, в чём наверняка были повинны подкладные плечи пиджака. В отсветах фонарей мелькнули рублёные черты широкого азиатского лица. Удивительно, но даже в кромешной петербургской мгле некто не снимал круглые тёмные очки. И при взгляде на него директора Беккера пробрало холодом. Потому что этот японец мог стать проблемой. Нет, не так. Он уже ей был. Как и Ричард, человек в очках был порождением Тёмного мира.
-
А я так хотел поиграть в тихий-мирный смотр балета...))
-
Продолжаем бомбардировку плюсами. Какого лешего это еще не в топе Самых читаемых?)
|
Саундтрек: ссылка Some of them want to use you,
Some of them want to get used by you. Аманда ответила очень быстро. Быстрее, чем того ожидал Шон. А уже через пять дней его выписывали из больницы. Никаких агентов больше не провожало раненого героя Моста Двух Америк. Никто не дежурил в коридорах, и улыбки персонала стали не такими замороженными. Шон чувствовал облегчение, когда положил прямоугольник коммуникатора MHQ в тонкую перчатку Марии Савонарола: более ничто не связывало его с тем жутким миром, который он оставлял позади. Шон не был уверен, что сможет жить как раньше, позабыв про тайные общества и правительственные ковенанты, но, как и всегда, был только один способ выяснить, так ли это. А потом... А потом он увидел стоящую возле приземистого седана Аманду Картер. Выбившиеся из причёски волосы трепал озорной утренний ветер. Она улыбалась, пытаясь сдерживать не то слёзы, не то крики гнева – но в итоге получились только жаркие, продолжительные объятия. – Урод! – пробормотала Картер, схватив Шона не хуже профессионального рестлера. – Урод... ты мог хотя бы позвонить мне, придурок!!! Не составило труда понять, что в далласском управлении DEA Вудсон появился только через несколько дней. Чисто выбритый, свежий, в новом костюме с небрежно полуразвязанным галстуком, он шёл по знакомым коридорам, провожаемый удивлёнными возгласами и взглядами. Старые, давно забытые коллеги подходили к нему, жали руки и заботливо хлопали по плечу – удивительное дело, но сегодня (видимо, ещё не привык) Вудсон не чувствовал привычного раздражения. Плотина, забетонированная именами погибших по его вине, была прорвана, и новая жизнь неудержимым потоком вливалась в пустыню его души. Новые впечатления, вынужденное алкогольное воздержание и, чего греха таить, подозрительное внимание к нему штатного больничного психотерапевта, постепенно заставляли знакомые лица растворяться в воде памяти. Шона больше не тянуло к бутылке. Он не бормотал их имена по ночам, просыпаясь на пахнущей свежестью постели вместо продавленной лежанки дешёвого мотеля. Только сейчас Шон Вудсон начинал понимать, что почти сорвался туда, откуда уже не возвращаются. Директор техасского отделения DEA Малкольм Тач поднялся из-за широкого стола, застёгивая на животе просторный серый пиджак. На его тяжёлом бульдожьем лице появилась улыбка: – Святые угодники, кто к нам пожаловал! Вудсон! Чёртову прорву времени ты пропадаешь хрен знает где, а потом скидываешь наводку века. Знаешь, это я называю «прирождённый охотник», – директор Тач расхохотался, захлопывая лежащее на столе личное дело Шона. Смущённо улыбаясь, Аманда притворила дверь в кабинет. Она знала, что Тач – хороший человек, но начисто лишённый умения радоваться. Хотя сегодня, кажется, директор превзошёл сам себя, с заговорщическим видом открывая дверцу сейфа. – Малкольм! Я и не знала, что вы... – Обо мне много чего не знают, – фыркнул директор, выставляя на стол бутылку «Хеннеси» и пузатые хрустальные бокалы. – Господа и дама... сегодня у нас Событие. – Ну-ну. Будто я из могилы вернулся, – пробормотал Вудсон, крепко пожимая директорскую руку. – Ещё успеется. Думал, я не приберёг для вас двоих особый подарок? – Твою мать... – хором застонали Вудсон и Картер. Похоже, директорский коньяк светило отрабатывать по полной. Но – потом, очень-очень потом. * * * Вудсон сидел на скамье в пятом ряду, уже порядком утомлённый непрекращающимся гомоном многочисленных студентов. Их лица давно слились в какой-то маловразумительный хоровод – похоже, в большой конференц-зал набилась пара факультетов в полном составе. Юноши и девушки сидели прямо в проходах, на рюкзаках вдоль стен, на партах в дальнем конце аудитории и подоконниках. Вудсон уже не был уверен, что пришёл сюда не напрасно: как выискивать в такой толпе незнакомого ему человека, он не знал. Хотя было у него подозрение... очень, очень серьёзное подозрение... и оно оправдалось, когда шум внезапно стих. Профессор Альфонсо Габороно уверенным шагом поднялся на трибуну, щедро демонстрируя многочисленным телефонам благообразное правильное лицо с окладистой седеющей бородкой. Широкоплечему, стройному профессору было уже за пятьдесят, но здоровый цвет смуглой кожи и пружинистая походка говорили, что он вовсе не собирается ставить на себе крест. Альфонсо просительно поднял руки, улыбаясь: – Ого! Я и не знал, что феномен вождизма в странах Латинской Америки будет кому-то интересен. Рассчитывал на парочку человек... которые заблудились... Аудитория рассмеялась. А Вудсон даже привстал, в мельчайших чертах стараясь запомнить это лицо. Он знал этот голос. Он помнил этот грустный, всепонимающий взгляд в полутьме гостиничного номера. Он знал этого профессора задолго до того, как ступил в кампус Далласского университета. – Что ж, очень тронут. Даже польщён! Ещё немного, и лопну от гордости, – смеялся Либертад, настраивая микрофон. А потом он заговорил. И речь его, как помнила Таня Каррерас, была написана на небесах. – Оставьте его себе, – покачал головой профессор Габороно, некоторое время глядя в свёрток. Он и Шон сидели в ирландском баре где-то между деловым кварталом и скукой, отчего в зале было в меру тихо, спокойно и уютно. Никто не беспокоил двух ничем не примечательных посетителей, а пиво было довольно терпимым. Либертад передвинул свёрток с «Кольтом» обратно к Шону. – Я всё равно не провезу его через таможню. Сегодня мой визит в вашу страну носит вполне официальный характер. К тому же... зная вас, сеньор Вудсон... уверен, что вам он пригодится больше. Храните его с гордостью. Они ещё долго говорили за столом. Либертад рассказывал о Красной Фракции, о своей борьбе и том, как он, университетский профессор, был вынужден ступить на скользкую дорожку революции. Рассказывал о трудах Льва Троцкого и Владимира Ленина, Бернштейна и Спилимберго, Борхеса и Альенде, оставив Вудсону целый список книг, которые, по его мнению, американцу следовало прочитать. С этим человеком было приятно беседовать, ибо он владел тем почти позабытым искусством степенного ведения разговора, не торопясь и не сбиваясь в сторону. В цивильной жизни заместитель командующего повстанцами был в высшей степени эрудированным человеком. – Признаюсь, – сказал он на прощание, снимая со спинки стула пиджак, – я хотел бы, чтобы вы уехали со мной. Но человек должен выбирать то, что ему по сердцу. А я, – тут Либертад хитро улыбнулся, – хорошо понимаю, что ваше отдано совсем не моей маленькой стране. Желаю вам счастья, сеньор Вудсон. И, если будете на Санта-Кларе когда-нибудь, сделайте милость. Передайте тому очаровательному юноше, что искали меня. Он поможет нам встретиться снова. * * * Ночь спускалась на фавелу Мадана. Дети уже не гоняли мяч на улицах, и усталые креолки постепенно расходились в веранд, обсудив все дневные сплетни. Красные плакаты с вскинувшим кулак Либертадом уже были неразличимы в сумерках... и только в одной хижине ещё горел свет. Генеральская Дочь обнажённой сидела перед своим костром, на вытянутой руке держа тяжёлый шар из мутного хрусталя. Свет играл на грубо обработанных гранях, но ведьма смотрела в него с таким вниманием, словно внутри ей открывались истинные тайны Вселенной. Наконец она резко отдёрнула голову и положила шар на циновку из сена и тростника. – Джейми... Джейми... на этот раз тебе удалось победить... – ямайская ведьма засмеялась пьяным, лихорадочным смехом. Запрокинула голову, отдаваясь на волю дыма-дурмана, и деревянные маски хохотали вместе с ней. * * * Санта-Клара возвращалась в привычный ритм жизни. Катались на волнах загорелые серферы, выпивали в барах туристы и авантюристы. Мрачные картельеро заключали свои сделки, а мясники из 41-ого стерегли закон и порядок единственным действенным в разнузданном тропическом раю образом. Контрабандисты из банды Вильянова сбывали краденный товар, а сеньора Бланка, добавившая к своему имиджу траурную перевязь для руки, активно вернулась в бизнес. Вскоре она переехала на самый верх президентского центра, обзавелась коллекцией дорогих гоночных машин и уже всерьёз обсуждала с Эль Президенте – а не устроить ли нам выборы из двух кандидатов, дабы соблюсти видимость демократии. Всё равно и сама Бланка, и почтенный президент Санта-Клары давно забыли, у кого из них лежат чьи деньги, и пребывали в полном согласии и консорциуме. Беззаботный Паоло продолжал развлекаться на светских вечеринках со своими разбитными приятелями. Мрачный Макс всё так же охранял его, всё больше привязываясь к инфантильному непоседливому ребёнку, а консул Уругвая Рауль, перестроив поместье, начал устраивать там ежегодные праздничные регаты. Мигель Вобо погиб при очередном рейде «чёрных солдат». Говорили, что местная сумасшедшая плясала ночью над его могилой, а утром пропала навсегда, рассеявшись дымом над перекрёстком трёх дорог. Глупости какие. Проститутка Луиса из «Сан Сальвадора» всё так же ругалась с барменом, а бармен – с проституткой. В «Люсьенаге» после одного из ливней обрушился зонт, отдавив старому негру-бармену мизинец. Экю хоронили без почестей. * * * На табло в Международном аэропорту Панамы вспыхнули зелёные цифры нужного ему рейса. Следуя указаниям громкоговорителей и загорающимся путеводным стрелкам, малоприметный небритый мужчина в серой толстовке шагал в толпе других людей, спешащих в Аргентину. Кричали дети, сталкивались чемоданы на колёсиках, а утомлённые взрослые почём зря срывались друг на друга. Только он, одинокий путник с рюкзаком в виде ручной клади, шёл сквозь этот кипящий людской поток спокойно и невозмутимо. Спокойно выпил чашечку кофе. Спокойно съел треугольный сэндвич с тунцом. Он никогда никуда не торопился. Поэтому, возможно, командир наёмников до сих пор был жив. – Посадочный талон, por favor. Мужчина вскинул на девушку за стойкой по-юношески яркие зелёные глаза. И улыбнулся, протягивая талон. THE END
-
-
-
-
Великолепный модуль. Как будто только что закрыл последнюю страницу книги в потрепанной от частого перечитывания мягкой обложке какого-то сейчас уже совсем старого американца.
|
ПРОЛОГМарианские острова, Тихий океан.
06:56, 20 июня 1944 года. Контр-адмирал Мишимо Осака стоял на палубе авианосца «Дзуйкаку», словно салютуя поднимающемуся над океаном крупному золотому диску. В насмешку над катастрофическим положением Императорского флота, утро встречало корабли великолепной погодой: штилем и тишиной, окрашенными в розовые полутона океанского рассвета. Но контр-адмиралу было не до красот природы. За вчерашний день, полный кислого привкуса несмываемого позора, великолепный, спланированный удар сотен истребителей и бомбардировщиков обернулся кошмаром. Американская палубная авиация просто смела разворачивающиеся воздушные построения адмирала Одзавы; донесения разведки оказались неточными, а предрекаемое штабом численное превосходство попросту разбилось о возникающие на горизонте силуэты боевых кораблей. Не единицы. Десятки. Военная машина Запада ответила на брошенный вызов. Контр-адмирал Осака был одним из немногих морских офицеров, кто предсказывал подобный исход и требовал отступить. Вчера его упрекали в трусости, а его уши горели, когда ему приходилось вставать и раз за разом повторять свои заячьи предупреждения. Сегодня адмирал Одзава передал ему приказ явиться на мостик. Но в глазах контр-адмирала стояли слёзы. Он не испытывал радости от собственной правоты. Лучшие сыны Японии погибли в морской пучине. Лучшие самолёты – поставленные в сорок третьем «Зик», торпедоносцы «Накаяма» улучшенной конструкции, новые модели лёгких истребителей «А6», которые считались воздушными козырями страны – все они были потеряны навсегда. Мимо него быстрой рысью пробегали команды палубных техников, готовя к взлёту все машины, что остались на ходу после вчерашнего разгрома: даже «Зиро», пережившие уже не одно сражение, снова шли в ход, наспех латаемые в недрах корабля и поднимаемые на платформах-лифтах. Далеко-далеко, на самой корме, совершенно отделённая от прочей суеты торжественным молчанием, группа пилотов неторопливыми движениями повязывала вокруг голов белые ленты. Контр-адмирал сглотнул. Двести пятьдесят метров длинной палубы отделяли его от них, но словно наяву он видел их молодые лица. Большинству из тех, кто добровольно вступил в ряды «ударных отрядов специальных атак», токкотай, не исполнилось и двадцати лет. Контр-адмирал Осака чувствовал личную ответственность перед этими людьми. Чувствовал её и невысокий человечек в круглых «черепашьих» очках, переминавшийся рядом с ним с ноги на ногу. Правда, в несколько другом ключе: так, как её понимали офицеры и учёные засекреченного подразделения 100, приданного Квантунской армии. – Шинода-сан, – контр-адмирал наконец вспомнил о его существовании. – Командование не прислушалось ко мне вчера. Командование не прислушается ко мне сегодня. Моя уверенность, что американский военачальник Сю-пю-рен-су атакует уже через несколько часов, разбивается об устаревшее неверие господина адмирала в смелость американских пилотов. Они рискнут. Потому что я бы рискнул. Человечек, оказавшийся профессором, побледнел и нервно поправил очки на носу. – Неужели… неужели скоро американцы будут здесь? – Да, господин профессор. Поэтому, перед тем, как один из моих пилотов вернёт вас на большую землю, я передам вам два поручения. Клянусь, что сейчас для нашей страны нет ничего более важного, нежели ваше точное следование моим инструкциям. Я и мои заокеанские друзья весьма сильно надеемся на вас, Шинода-сан. Профессор кивнул. Понизив голос, контр-адмирал Осака стал чётко, по-военному, диктовать ему указания, зачитывая одновременно своё завещание и свой жестокий, мстительный манифест. Его речь длилась долго, но он был уверен, что профессор Шинода запомнил её слово в слово. – Вам придётся пойти на этот шаг, господин профессор. Придётся пойти на сотрудничество с американцами. Не переживайте, вам всё удастся. По сведениям моей собственной разведки, американцы с большим почтением относятся к знаниям. Удивительно для такой глупой нации, не правда ли? Когда вы исполните моё первое задание, передайте пакет с полными и подробнейшими, не допускающими никакого двусмысленного толкования, указаниями, гражданину Англии, но японцу по крови – Уэллесу Нагата. Его род был давним и верным союзником нашей семьи. Согласно нашей договорённости, он будет состоять в штате британского дипломатического корпуса в Азии, и вы легко выйдете на него. Сделайте это, Шинода-сан. И тогда, поверьте мне, все мы будем отмщены. – Что же это за проект, господин контр-адмирал Осака? – против воли понизив голос, прошептал профессор. – Атомный реактор? Химическое оружие? На лице контр-адмирала Мишимо Осаки расплылась крысиная, злая усмешка. Он не отказал себе в удовольствии растянуть момент преждевременного торжества подольше, а потом с победоносным видом процедил: – Нет, господин профессор. О нет. Это нечто намного более страшное. Мы назвали его… «Седьмой колокол». Спустя два часа и три минуты, в разгар воздушного и подводного сражения за Марианские острова – одного из решающих сражений Тихоокеанского театра военных действий – контр-адмирал Мишимо Осака, облачённый в простой лётный комбинезон без знаков различий, повязал вокруг лба белую ленту и поднялся в небо на облегчённом палубном истребителе «Зеро» от «Мицубиси». Для повышения скорости, топливные баки были почти пусты, а на себе двадцать вторая модель несла не вооружения, а взрывчатку. Адмирал мчался вперёд, подстёгиваемый Божественным Ветром, а не перегорающим в девятьсотпятидесятисильном двигателе «Накадзима» авиационным топливом. И в тот момент, когда орудия «Хэллкэт», управляемого хорошо обученным американским лётчиком, превратили его в чёрную звезду на лазурном небосклоне, адмирал увидел: над морем вставало не солнце. Это богиня Аматерасу смотрела на него сквозь покрытое копотью и трещинами стекло кабины. Он встретил смерть как подобает самураям прошлого.
-
"И впрямь: не успел остыть плюсомет..." (с)
-
Красиво написано! Очень красиво!
-
Написанный пост
Грозит игрой неземной
Теперь счастлив я
|
-
Что же ещё может угрожать ему, рыцарю полной луны? Разве что подагра.
Это, однозначно, плюс! =)
|
АКТ III: ТЕОРИЯ ЗАГОВОРАПанама, республика Панама.
8 апреля 2014 года, 10:24. Жизнь Джозефа Аройо имела все шансы попасть в Парижскую палату мер и весов как эталон Жизни Успешного Руководителя. Джозеф Аройо был человеком средних лет, в меру упитанным и в меру набожным, носил приличествующие случаю рубашки-поло с символикой яхт-клуба, к которому принадлежал, и умеренной строгости тёмные усы, как нельзя лучше подходившие к некогда пышной шевелюре. У Джозефа была обеспеченная семья, причём он не забывал ни своих родителей, ни родителей жены, подрастал сын, он водил немецкие автомобили и приходил на работу ровно в десять часов утра. Жизнь сеньора Аройо была размеренной, упорядоченной и благодушной как швейцарские часы. Довольно примечательное исключение для Панамы, объяснявшееся тем, что инженерное образование сеньор Аройо получил в Соединённых Штатах и там же приучил себя к порядку. Но были и у этого идеального сеньора секреты, о которых, хотя и не любил их, Джозеф помнил постоянно, со скупой тревогой ожидая часа, когда придёт его время. Утро восьмого апреля не стало исключением в выверенном двумя секретаршами распорядке дня. Джозеф прибыл на работу, мимоходом поздоровавшись с охранником, сбросил неформальную куртку из седьмой коллекции «Эмпорио Армани» на вешалку и принялся за просмотр ночной отчётности. Поднявшееся над Атлантикой солнце било в окна кабинета на восьмом этаже белоснежного офисного комплекса, с улицы доносились привычное гудение машин и ритмы сальсы из кафе напротив. Только ветерок, шевеливший листки отрывного календарика над рабочим столом, вносил нотку хаоса в геометрический мир Джозефа Аройо. Даже мокрые следы от швабры уборщицы в вестибюле, казалось, подчинялись сложной математической модели. Так продолжалось около получаса. Из сонной неги ежедневности хозяина офиса вырвал телефонный звонок. Рука Аройо по привычке потянулась к «Самсунгу» – подарку от жены и сына на сорокалетие – и с удивлением остановилась. Звук шёл из нижнего ящика рабочего стола. Кадык сеньора Аройо пришёл в движение. Он нервно вытер пот, выступивший в толстых лобных складках, и, едва не уронив разложенные на столе бумаги, выхватил из-под канцелярских мелочей дешёвую «Моторолу». Номер не определялся, но, не смущаясь этого, сеньор Аройо прижал телефон к уху. – Ох… это… это вы? Такая честь, доктор М... – здесь его перебили. Больше мужчина не проронил ни слова, слушая собеседника с болезненным вниманием. А потом, когда на том конце зазвучали гудки, Джозеф пригладил волосы, ножницами разрезал сим-карту на четыре части, сломал «раскладушку» и завернул останки телефона в газету. Когда, спешно собрав нужные документы, идеальный сеньор Аройо выскочил из кабинета, одна из визиток, сложенных аккуратным столбиком у монитора, слетела на пол. В солнечном луче мелькнул машинописный текст: «Государственное агентство Панамы по дорожно-техническому надзору». Закрытый на реконструкцию кампус университета, Нова-Кордоба.
8 апреля 2014 года, 01:50. Таня Каррерас слушала его речь, находясь в маленькой комнатке технического оператора (по понятным причинам сейчас отсутствовавшего). Она сидела в полной темноте, приникнув к окошку под потолком, и одними губами повторяла его слова. Таня беззаветно верила в них и, хотя её образования хватало, чтобы распознать в них заимствования, а то и прямые цитаты, ощущения вторичности не возникало. Субкоманданте Либертад говорил яростно, страстно: с огнём, горящим в глазах за чёрной шерстяной маской, и в сердце под простецким костюмом. Его голос гремел, раскатываясь под сводами актового зала одного из университетских кампусов, и не было, не было в нём даже нотки фальши! Таня бы почувствовала её. Годы назад, когда её революционный путь только начинался, она со смесью обречённости и страха ждала, когда легендарный ореол Либертада рассыплется под натиском бытовых проблем и простой житейской данности, которой никакой революции (и даже Революции) не изменить. Но до сих пор, едва лишь Либертад поднимался на высокую трибуну, дыхание её перехватывало, и Таня вновь становилась той юной нескладной девочкой, что бросилась когда-то к нему, окружённому сурово-романтичными мужчинами в зелёных рубашках. Бросилась – и окунулась в новую жизнь. Вблизи Либертад оказался не хуже, чем на плакатах её, Таниного, сочинения. – Итак, суммируем. Не в том вопрос, случится ли революция, – рокотал хорошо поставленный голос того, кто в далёком прошлом был обыкновенным профессором во второсортном мексиканском университете. – Вопрос в том, будет ли исход её мирным или кровавым. Когда-то эти слова произнёс Михаил Бакунин, отвергнутый временем философ-освободитель, но теперь… Казалось, что речи Либертада не пишутся на бумаге, а рождаются где-то в небесах. Человек неспособен говорить так гладко, приятно и правильно, так точно выбирать слова и пробуждать саму душу испанского языка. Какими бы ни были его выступления, длинными или короткими, политическими или просто «по случаю», они приковывали внимание к персоне говорящего как кандалы – пленников османских галер. И требовательная, суровая правда, которую Либертад никогда не трудился маскировать, красила его пуще всех остальных. Среди серых канцеляристов, продажных чиновников и отожранных придворных крыс он был Прометеем, несущим людям огонь завтрашнего дня. Его правда была порождена отчаянием, порождена голодом, порождена безмолвным протестом рабочих районов и захолустных деревень. Либертад сражался не за Санта-Клару, не за Нова-Кордобу, а за весь континент, и апломб его максимализма был неколебим как спартанские щиты. И Таня, пусть ясно представляла себе схему работы революционной пропаганды, иногда ловила себя на мысли, что почти фанатично верит в его идеалы. Верит в него самого, вскинувшего кулак под аплодисменты студентов, малочисленных журналистов и преподавателей-социалистов, втайне пришедших сюда, на одну из его нечастых лекций. – Народ и партия едины! – шёпотом повторила Таня всегдашний финальный пассаж и смущённо прикусила язык. По счастью, в темноте никто не видел заигравшего на щеках девушки румянца. Но уже через минуту её лицо помрачнело: она принесла плохие новости и, когда выступление закончилось, а Либертад жал руки и с досадой отмахивался от слишком уж восхищённой части публики, так и не сняв берет и маску, откладывать их было нельзя. Придуманная ей операция становилась слишком глобальной, чтобы держать её нового отца в неизвестности. Только уж очень хорошо Таня Каррерас знала, с какой нелюбовью относится этот очаровательный идеалист к договорам и полумерам. Но знала также, что её приземлённая практичность дополнит хрустальную мечту Либертада. Вместе они придут к победе. Мотель в трущобах, Нова-Кордоба.
8 апреля 2014 года, 13:30.Вудсона разбудил уже начинавший становиться привычным стук в дверь. Новая жизнь приглашённой звезды вынуждала на время отложить в шкаф костюм профессионального затворника и просыпаться. Герой-любовник чувствовал себя на удивление выспавшимся и бодрым, хотя дневная жара по обыкновению пыталась задушить его прямо в постели. Американец давно уже удивлялся, почему жители Санта-Клары так опасаются попасть в ад, ведь там для местных ничего не изменится. Мрачным глазом Вудсон глянул на прикроватные часы. Те были в полном порядке, благо Пино не заглядывал в его номер, а ночью свет не отключался, и показывали половину второго. Был во всём этом определённый плюс: Шон благополучно проспал самое пекло сиесты, и остаток дня обещал пройти не под знаком курицы-гриль. – ¡Señor Woodson! ¡Abre, por favor! – по голосу Вудсон узнал Экю. – О, вы можете так не стучать! – раздался сварливый голос уборщицы. – Сеньор – большой любитель спать до вечера и вряд ли вам откроет, молодой человек. Вы заходите часиков в пять… или шесть… – Всё настолько плохо? – Экю перестал стучать, но, благодаря отличной шумоизоляции, Вудсон слышал весь их разговор. – Ещё как, молодой человек, ещё как. Сеньор въехал сюда семь месяцев назад, эх… такой красивый сеньор, но так себя не любит. Когда он здесь, только спит или пьёт. А когда не здесь – только пьёт. Эх… не моё это дело, молодой человек, но мне его очень жалко. У него, наверное, случилось горе, но это ведь не повод похоронить себя таким молодым. – Конечно нет, – дверь вздрогнула от пинка. – Вудсон, откройте уже! – Эх… ну удачи вам, молодой человек, – голос женщины стал удаляться, и ему вторил скрип ведра по полу, – знаете, а хорошо, что вы пришли. Никто к нему не приходит, совсем никто. Шевельнув кистью, Вудсон почувствовал под пальцами пустую бутылку, немое подтверждение слов пожилой уборщицы.
-
Жалко красивого сеньора, это точно
-
-
|
– Достаточно.
Эдвин поднял руку, ответив Изабеле едва заметной многозначительной улыбкой.
– Достаточно, – повторил он после вдумчивой паузы. – Госпожа Изабела, не будем сейчас. Никто не покушается на вашу гордость. Сударь Скамос предостерегает нас от опасного шага, а не возражает против командной работы. И предостерегает по делу. О Кин Девятипалой ходит достаточно слухов, чтобы опасаться её. Вы оба правы по-своему, однако я согласен с ним: единственный шанс остановить всё это – привести в кресло Герцога нужного человека. Мы организуем его признание. Но сделать это из-за стен или под солдатским сапогом мы не сможем. Герцог Торлин, который до слепоты уверен в своих бумагах, станет для нас удобным союзником. Он достаточно богат; мы не будем заложниками его сиюминутного благополучия. Кроме того, мне слабо видятся учёный магистр Уль или добрый Цук, что карабкаются из клоаки, среди крыс и вони.
Тут Эдвин обернулся к Скамосу.
– Но и госпожа Изабела права. Да, нас усиленно загоняют в ловушку с трёх сторон. Опасения увидеть наши головы вместо василиска у ворот справедливы. Из трактирной компании, кое-как собранной за одним столом, мы в одно мгновение превратились в людей, которые могут что-то поменять. Ненадолго и неожиданно для нас самих. Уверен, многие постараются сделать так, чтобы это «ненадолго» стало совсем коротким. Однако, сейчас горожане верят в нас. Мы выступаем в роли, как вы заметили, неприкасаемой золотой курицы. И настанет день, когда неудовольствие сильных мира сего обрушится на нас и раздавит. И они знают это. Они ждут, что мы будем пытаться лавировать между ними. Спрячемся в подполье или будем сидеть тише травы. Будем думать, как бы нам выжить и не рисковать. Но это будет иллюзией. Мы продержимся достаточно долго и подготовимся к этому сражению. Мы найдём союзника, который выиграет для нас время, а мы – не потеряем ничего. Я уже назвал имя этого человека.
Эдвин едва не добавил, по монастырским воспоминаниям, «по условиям задачи». Монахи учили азам математики, а послушники – с ними и молодой Эдвин – после разъезжали по окрестным деревням и пытались преподать эти знания крестьянам. Рыцарь отогнал воспоминания и закончил:
– Глупые свары за лидерство отменяются. Скамос может дать немало ценных советов, он всякого повидал и показал себя могучим воином. Немногие смертные смогут ему противостоять. Вы, Изабела, сведущи в искусстве уличной интриги. Вы сможете обыграть старого Герцога на его поле, когда придёт время. Я вижу достоинства каждого из вас. Мы будем учиться слушать друг друга, перенимая ценный опыт. Мэтр Цук прав: единственный способ выйти из этого болота живым – функционировать как единое целое. Атаковать там, где мы сильны, и отступать, где слабы. Сейчас мы будем сильны, подписав контракт с Советом. Мы будем слабы, выбрав иной путь. А честь города подождёт того часа, когда мы будем спокойны за наши спины. А этот час придёт. Идите со мной, «Громкие ребята». Время споров вышло.
-
Скамос не ошибся в выборе.
-
Нет слов, одни позитивные эмоции!!!
|
Диванный рейнджер вскрикнул, зажимая рукой бок: на футболке проступило еле заметное сквозь визор пятно. Ему, наверное, вообще было непонятно, куда стрелять в темноте. Оглушённый болью, он высунулся из-за дивана, не зная, что спецагент уже целится ему в висок… и отлетел назад, в полки серванта, с которых посыпались дешёвые книги в мягких обложках, заваливая его сверху. Бруклин успел на мгновение раньше.
– Готов! – предупредил разбушевавшегося негра Шон, ловко поднимаясь на ноги. В груди слегка саднило. Что это: попадание? Или просто стоило поменьше курить?..
– Вы просто чёртов тигр, шеф, – с уважением выдал Бруклин, когда основная суматоха улеглась. Стрельбы в гостиной больше не звучало. В сухом остатке числились двое мертвецов. Трое, если вспомнить несчастливого доходягу снаружи. Перестрелка на первом этаже постепенно стихала, из яростного торнадо превращаясь в перекличку отрывистых очередей – рвущиеся вперёд оперативники вязли в наспех сооружённых баррикадах. Им навязывали позиционную войну, но Вудсон не беспокоился за своих. Теперь-то время работало на них, наверняка из Сан-Антонио или других городов (он не был особо силён в местной географии) уже спешат на подмогу поднятые по тревоге полицейские. «Альфа» поступал совершенно верно, не рискуя людьми и не предпринимая авантюрного форсирования ситуации. К тому же, из левого крыла к центру пробивалась тройка «Чарли», судя по коротким докладам сработавшая идеально и не понёсшая потерь. Засевшие в столовой и библиотеке не выдержат огня с двух сторон – к тому же, недостатка в боеприпасах бойцы DEA не испытывали.
А вот дела наверху шли много хуже. Снова глухо ухнула граната, поддерживая непрерывный слитный треск двух карабинов. Вудсон слышал всё это, уже взбегая по лестнице. Он спешил, он рисковал, но… он не мог бросить своих. Вудсон сам не смог бы сказать, вела его вперёд профессиональная этика, чувство солидарности или что-то более важное, более человеческое. Он просто бежал вперёд.
Его глазам открылся балкон-галерея, выстроенный по периметру холла. От деревянных перильцев ограждения оставались лишь ощетинившиеся щепками клочья, под ногами хрустела штукатурка, сбитая со стены десятками пуль… и там, впереди, распростёрлось на полу едва шевелящееся тело в чёрной броне.
– Осторожнее! – оперативник из «Дельты», засевший в дверном проёме одной из узких пеналообразных комнат, расположенных вдоль галереи, сделал ему знак рукой, но Вудсон и сам увидел, как вглубь виллы кинулись двое, отстреливаясь. Над головой засвистели пули, вынуждая Шона пригнуться. Он выстрелил им вслед, но пуля лишь выбила фонтанчик щепы из потолочной балясины.
– Что с ним? – слегка задыхаясь после пробежки, крикнул Нурс, взбегая следом.
– Словил пулю в шею! Чёрт, его надо вытаскивать, но эти двое уй…
– Тогда вытаскивай, – рявкнул Вудсон и промчался мимо несчастного Андерсона. За его спиной над агентом склонился «Дельта-1», выуживая из полевой аптечки шприц. Сейчас он был им бесполезен.
Прикрывая друг друга, тройка «Браво» вошла в просторную комнату со следами многодневного бивуака: расстеленными по полу матрасами, густым табачным дымом, стоящим в воздухе, и многочисленными обёртками от еды. Здесь на полу тоже лежали тела, но, по счастью, других потерь «Дельта» не понесла. Судя по разбитому окну, агенты «Дельты» вошли в самый эпицентр вражеского лагеря. Из глубины комнаты ударил одинокий выстрел и хлопнула, закрываясь, дверь. Для острастки Бруклин выстрелил вслед преступникам несколько раз, а в ответ донеслась отчаянная ругань. Кажется, кто-то не хотел выполнять некую команду. Ещё один выстрел оборвал маленький демарш среди осаждённых наркоторговцев.
– Он его что, пристрелил? – Нурс только головой покачал, пребывая в состоянии эмоционального транса.
Негр азартно ощерился, на ходу выщёлкивая из карабина магазин и вгоняя новый. Впереди располагалась хозяйская спальня. Они загнали дичь, оставалось только взять и позаботиться, чтобы никто не успел выскочить в окно – мало ли не переломает ноги? Потом ищи-свищи его в пустыне.
– Последний бросок, парни, – с мрачноватой иронией Бруклин качнул карабином. Нурс приготовил очередную гранату, занимая привычное место справа. Они сделают всё чётко и правильно, как на учениях. Никому не обязательно здесь умирать. Вудсон поднял руку в знакомом жесте: три, два, один!
Шон Вудсон рванул на себя дверь, отскакивая в сторону, и шар огня превратил его память в пылающий болью осколок зеркала, имя которому – прошлое. Прошлое не вернуть, не обратить вспять. Прошлое нельзя изменить. И, что хуже всего, забыть его тоже нельзя.
Тротиловый эквивалент страданий, пластиковая масса вины. В тот момент он больше всего хотел жить, но уже через месяц жалел, что жнец миновал его, лежащего среди горящих обломков. Он бессильно наблюдал, как в оранжевой вспышке чёрный бронежилет Нурса вспыхнул лишь затем, чтобы спустя миг стать миллионом разъярённых атомов. Видел, как смертоносный ветер отшвырнул Бруклина едва ли не через всю комнату, как он катался по полу, крича и пытаясь зажать руками ужасающий кровавый обрубок на месте ноги.
Стены спальни вспухли изнутри, выжигая сетчатку ослепительной вспышкой забвения, и всё, что помнил Вудсон – это как крепкие руки «Дельты» тащат его прочь.
Почему-то смерть пахла ромом.
Ривьера, Нова-Кордоба.
6 апреля 2014, 18:50.
Полный стакан стоял в центре пластикового стола. Видимо, бармен «повторил», не дожидаясь нового знака. Вокруг него шумела Ривьера. Гремела на отдалении музыка дискотеки и мягкий ветерок с океана освежал усталое лицо. И чёрное как страницы его памяти небо Санта-Клары расцвечивал свет десятков вывесок, витрин и фонарей.
Пламя, охватившее «Эль Эстабло», перестало отражаться в его зрачках.
-
Эта история мне чертовски нравится
|
-
Вот даже не знаю, кто мне больше нравится - Шаам или Саул :)
|
АКТ I: ЕСТЬ ОДНО ДЕЛООстров Санта-Клара.
2013-2014 годы. За семь с половиной месяцев, что Шон Вудсон провёл в Нова-Кордобе, лучше не стало. Ни ему, ни городу. Вставая по утрам (или дням, или вечерам), он смотрел в зеркало и видел перед собой лицо мертвеца: сперва бледное, потом безнадёжно-загорелое. Щёки, некогда румяные, запали в тенях многодневной щетины, и далеко не всегда у него хватало решительности кое-как отскоблить их бритвой. Однажды Вудсон даже посетил цирюльника. Но ни цирюльник, ни бритьё не могли скрыть от него самого загнанный взгляд подёрнутых красной сеткой глаз. Снулый, равнодушный, он как пластиковый стек утыкался в мутное зеркало с плевками зубной пасты и бессильно соскальзывал в фаянсовый слив раковины. Это был взгляд конченого человека, расписавшегося в своём поражении и подписавшего капитуляцию. Не генералу Эйзенхауэру или ещё кому-нибудь, а самому себе. В эти первые, самые тяжёлые минуты нового дня, Шон Вудсон ненавидел себя, а потом ненависть уступала место тяжёлой чёрной апатии. Услужливо подставлялась под жадный глоток бутылка и ощущение никчёмности пропадало вместе с не нужной ему памятью. К дьяволу, блядь! Уж лучше пусть горло жжёт чистый кубинский ром полугодовой выдержки, чем пялиться в зеркало, жалея самого себя. Нет уж, до такой степени отупелого фатализма Шон ещё не дошёл, хотя уверенно выбрал правильный курс. Как «Титаник» прозрачной апрельской ночью, тело, которое некогда принадлежало специальному агенту Управления по борьбе с оборотом наркотиков Шону Вудсону, погружалось в пучину самодеструкции. А почему бы, скажите на милость, и нет? Нова-Кордоба была отличным с точки зрения бессмысленного существования городом, если знать верные места. Вокруг толстощёкой, нарядной шапки делового центра грудились, становясь всё рахитичнее и рахитичнее по мере отдаления, безвестные районы из глинобитных халуп, фанерных трущоб и смешных домиков-этажерок, где новые этажи возводились прямо на вчерашних крышах старых. Какая культура жизни, о чём вы говорите? Конечно, на севере, где располагались порт (железные дылды башенных кранов были видны из любой точки столицы) и туристическая зона, всё было совсем иначе, совсем по-другому. Вудсон не любил те края. Там Нова-Кордоба враз становилась подтянутой, здоровой и жизнерадостной как дорогая шлюха, схватившая премиальные за отличный минет. Минет, кстати, здесь делали с огоньком, совсем не как в Штатах: Вудсон однажды внял уговорам девушки не то чересчур честной, не то просто приёбнутой, и позволил ей сделать свою работу в закутке дешёвого бара. Двести песо, милое личико, четыре с половиной минуты удовольствия. Потом, дома, ему стало плохо. Зеркало, бессловесный судья, всегда знало, о чём напомнить утром. Вот уже семь долгих месяцев он снимал эту комнату с видом на океан. Дешёвый мотель на окраине, продолговатое и плохо выкрашенное белой краской здание, похожее на загон для двуногого скота, сразу пришлось ему по душе. Долгоносый портье выдал ему крайнюю комнату на втором этаже с закрывавшейся складной решёткой дверью и небольшим балкончиком, а вернее просто чуть выступающими за пределы комнаты перильцами у незастеклённого окна высотой в человеческий рост. Справа от входа была ванная, где поддон душевой кабинки проржавел как душа коронера, а телевизор напротив кровати показывал аж три канала. По двум круглосуточно демонстрировали непреходящий шедевр современности – белый шум, а третий чередовал спорт, новости, викторину для умственно отсталых и ночные эротические фильмы, от которых стошнило бы даже четырнадцатилетнего подростка. Поэтому Вудсон разрешил телевизору отдыхать, выдернув обмотанный скотчем шнур из розетки. Он много выпивал – иногда в номере, иногда в барах. Выходил на вечерние прогулки. Сперва местные с недоверием и недоумением относились к день ото дня становящемуся всё неряшливее гринго, а потом перестали его замечать. Только уборщица-креолка, с неизменно доброй улыбкой заглядывавшая к нему дважды в неделю, иногда шевелила в глубине его души что-то… что-то… что-то… кажется, когда-то это звалось совестью, а? Тогда Вудсон брился, шёл в душ, выносил собранный натруженными темнокожими руками мусор и смущённо вкладывал в широкие ладони пару долларов. Чтобы никто не звонил ему, он вытащил из телефона аккумулятор и вместе с паспортом, кредиткой и всеми документами убрал его на дно прикроватной тумбочки, накрыв сверху фальш-панелью. Здесь ему не нужен был телефон. Только раз в месяц Вудсон позволял себе вспомнить о когда-то существовавшей у него жизни – в тот день, когда шёл в местный банк и делал очередной перевод из Америки. Средств на его счёте хватило бы надолго, благо ром стоил недорого, но он брал лишь небольшую пачку долларов, аккуратно оборачивал её в шуршащий пакет и возвращался в провонявший табаком полумрак своего логова. Некоторые сказали бы, что Вудсон сломался, и Вудсон сломал бы говорунам нос. Его мышцы одрябли, осанка ссутулилась, но кулак и глаз всё ещё были крепки. Тело, отлично натренированное тело развитого тридцатилетнего мужчины, до последнего отказывалось предавать хозяина. 6 апреля 2014 года, 17:15.На этот раз Вудсон проснулся от бьющего в глаза солнца и заворочался в никогда не убираемой скрипучей койке. Начинало смеркаться, клонящийся к закату шар ударял всей своей нерастраченной мощью прямо в деревянные створки-жалюзи единственного окна, нарезая пол и кровать ломтиками светотени. Один из этих лучей пришёлся ровно в глаза Вудсону, превращая комнатные интерьеры в пылающий жёлтым ад. Недовольно заворчав, Вудсон вжал сизую щёку глубже в лежалую подушку и накрылся рукой. Потом перевернулся на другой бок. Но солнце не успокаивалось, знай себе сияло на наливающемся оранжевой палитрой небосклоне. Сведённый к тонкой щели в ставнях, неповторимый морской закат мстил агенту за беспробудный дневной сон. Откуда-то доносилась крикливая ругань, а сквозь не знающие звукоизоляции двери просачивались со двора звуки шаркающей метлы. Вот в оркестр живущего своей жизнью мира вплелись далёкие клаксоны и слышимый на самой периферии слуха низкий гул, означающий присутствие за уютными стенами комнаты огромного мегаполиса, не оставляющего несчастного гринго в покое. В симфонию жизни вплетался и стук вентилятора на потолке, безуспешно сражающегося с комнатной жарой. Электронные часы рядом с неработающей лампой лениво мигали, а цифры на них обретали всё большую чёткость. Расфокусированный взгляд Шона мизантропично проследил путь от них к мятой рубашке, накинутой на спинку стула. Полагалось вставать, швырнув в лицо горсть воды, надевать её, искать где-то на полу шорты и ботинки с въевшейся в подошвы местной красноватой пылью... Вудсон балансировал в опасной близости от пробуждения. Впереди с неизбежностью смерти его ждали восемь грёбаных часов бодрствования, вынужденная, но совсем нежеланная дань физиологии человека. О, как в этот момент Вудсон завидовал кошкам, способным дрыхнуть сутками напролёт! Может, ну его? Или же старой рухляди всё-таки пора вставать?..
-
-
Тринадцатый, я напоминаю, что когда ты таки начнешь издаваться, я буду первым в очереди на автограф.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
|
-
Я был прав, этот модуль - для тебя ;)
Зришь в корень, Тринадцатый!
|
-
/подбор картинки для Кауфманна/ - really? =))))
|
– Кауфманн, – зло выдохнул Шон, сквозь сбившееся дыхание, после столь ошеломительной атаки.
Сказать честно, американец был готов признать, что столкнулся с поистине сильным во всех отношениях противником. Где-то внутри, Вудсон поежился от мысли, что оппонент сильнее его: по крайней мере, он вряд ли хлестал ром почем зря последние семь месяцев. Поднимаясь, Шон отстегнул ремешок, фиксирующий каску на голове. Вполне обычный ход, для человека в тяжелой амуниции – она лишь мешала. Разве что она могла послужить ещё, напоследок, как отвлекающий маневр: бросить её в лицо этому ублюдку, чтобы отвлечь его хотя бы на полсекунды! Противник Вудсона был опытным солдатом. Возможно, именно такого хода он и ждал от Шона? Но последнему явно не приходилось полагаться на честную игру. Если бы только американцу удалось повалить этого ублюдка, если бы только занять удобную позицию и атаковать со всей силы...
– Наконец-то тот, кто сможет за всё ответить...
– О да; ответить! Мне как раз нужен ответ, Американец.
И в этот момент Шон швырнул каску. Жёсткий чёрный шлем ударил Кауфманна в лицо, хотя тот и успел подставить лоб под удар.
– Ого. Отвлекающий манё...
Вудсон врезался в него с разгона, как заправский рестлер пройдя плечом вперёд... и словно натолкнулся на каменную стену. Неведомо как, но Кауфманн устоял на ногах, поймав чудовищный толчок в живот. Альбинос с размаху ударил локтём о хребет Шона, и даже сквозь броню отдался болезненный импульс. Раз! Два! Схватившись за воротник бронежилета, Кауфманн вздёрнул Вудсона и отшвырнул назад. Металл балкона загремел.
– Очень хорошо.
– Крутой парень, да, – прошипел Вудсон. Должно было прозвучать как вопрос, ехидный такой, но получилось только банальное утверждение. Неудача повергла Вудсона в откровенное уныние от собственной бесполезности. «Что же мне с тобой делать-то?!». Шон поднялся на ноги, смотря ненавидящим взором на противника, поднимая чуть выше уровня груди, сжимая ладони в кулаки. Наверху сейчас умирают его соратники, а он тут ноет из-за неудачной атаки!
– Ты же понимаешь, что я ни хера не дам тебе и твоим сектантам взорвать тут все к ебаной матери!
Вудсон рванул вперед , двинувшись влево-вправо и, в конце концов, ударил ногой в живот Кауфманна.
– Осторожничаешь. Разумно, – Кауфманн бдительно следил за ним, но неожиданная атака всё равно стала для него сюрпризом. Он зашипел от боли. – Ох-х...
Настала его очередь делать шаг назад. Вудсон отвоевал ещё метр узкой полосы между бетоном и пропастью.
– Недооценил. Мать твою! – воодушевленный успехом, рявкнул Вудсон, не теряя времени и резким движением пытаясь нанести хук справа в челюсть немецкому террористу, тут же занося и левую руку для следующего удара! Ещё и ещё, мозговой центр посылал импульсы в конечности американца, заставляя удары сыпаться туда, где должен находиться Ганс Кауфманн. Раз за разом тот отступал, а Шон наседал. С очередным выдохом немец выплюнул с разбитых губ кровь. От удара кулак Шона загудел, но не было радости большей, чем мотнувшаяся в сторону белобрысая голова. Тройка в корпус, левый в голову! Ещё, ещё! Ублюдок, казалось, был почти готов. Широко размахнувшись, Вудсон всадил добивающий крюк в висок... и его кулак шлёпнулся в подставленную ладонь Кауфманна.
– Пожалуй, соглашусь, – словно и не было жестокого града ударов, подтвердил альбинос.
Несколько секунд мужчины боролись, пытаясь пересилить друг друга; слышалось только их тяжёлое, с присвистом, дыхание. А потом Кауфманн резко дёрнул руку Шона вниз, и тут же чудовищный удар локтем оставил на скуле Вудсона звенящую болью ссадину. Удар в живот сбил дыхание американца, и, словно завершая королевскую битву, Кауфманн взмыл высоко в воздух, вложив всю массу в восходящий удар коленом. Вудсон повис на перилах, едва не перелетев вниз – только броня, без сомнений, и спасла его от переломанных рёбер. Дышать становилось всё тяжелее, а Кауфманн – быстрый, стремительный, свежий – уже был рядом. С огромным трудом Вудсону удавалось выдерживать его темп.
– Но скажи мне. Как, – в перерывах между ударами говорил Кауфманн, – как ты, пьяница, урод, никчёмность, смог зайти так далеко? Ты же не человек, ты свинья. Что заставляет тебя драться?! Как ты думаешь победить?
Он отступил на несколько шагов, позволяя Вудсону прийти в себя.
– Этого я не могу понять. Ты загадка для меня, американец.
«Как такое может быть?!»
Вудсон просто не мог поверить в то что происходило, лишь вяло пытаясь сопротивляться ударам, не успевая за скоростным Кауфманном. Шон, тяжело хватая воздух, с ненавистью смотрел на Ганса, опираясь спиной на перила балкона, вцепившись в них руками, слабо осознавая что висит на волосок от смерти. «Нурс, Брук, Таня, Экю», – Вудсон не заметил, как начал бормотать имена в слух. Утерев с лица слюну или кровь, Шон уже не знал, американец попробовал встать на ноги. Не сразу, но он смог, лишь благодаря тому, что Кауфманн позволил ему это сделать.
– Уменяестпффф, – Вудсон махнул головой, пытаясь привести себя хоть в какое-то более устойчивое состояние. Тело против воли норовило податься в сторону, стоило только бывшему УБНовцу ослабить фокус. – Блядь! Я не хочу чтобы кто-то еще умирал! Неужели тебе похуй на гражданских там, наверху?! – через силу выкрикивал Вудсон, вновь силясь поднять руки для драки. Даже сжимать кулаки становилось проблематично.
– Но они слабы, и они умрут, – философски возразил Кауфманн. – Ради блага общества должна проливаться кровь.
– Кто дал тебе право решать: кому жить, кому нет? – сквозь зубы прошипел в ответ Вудсон, волевым усилием сжимая кулаки так, что костяшки побелели, и ринулся вперед. Он еле держался на ногах, ноющая боль молотком отдавалась в висках – если так продолжится, Шон точно труп. Нужно было что-то делать, причем срочно! Оставалось только одно...
Глаза Кауфманна расширились от удивления.
– Как? Ты продолжаешь сражаться?
... Шон врезался в него, перейдя к серии коротких контактных ударов локтями и коленями. Несмотря на лишнюю тяжесть, от штурмовой экипировки была своя польза: тяжёлый как танк Вудсон наносил удары жёсткими щитками наколенников, заставляя Кауфманна кривиться от каждого удара. Его яростная, отчаянная атака сместила бой с балкона на более просторную площадку. Краем глаза Шон увидел свой пистолет, валяющийся на пороге технического узла. До него было всего три шага...
Пистолет отвлёк Шона. На секунду, но отвлёк. Когда Вудсон вернул внимание на противника, того уже не было перед ним.
«Что за...»
Кауфманн упал на колено, болезненно смазав кулаком по незащищённой мышце бедра. Вудсон вскрикнул от резкой боли, а альбинос, не теряя времени, схватил его за бронежилет и с размаху бросил на бетонную стену, крякнув от усилия.
Гулкая боль раскатилась от затылка Вудсона по позвоночнику, по всему телу. Следующим ударом по ногам Кауфманн заставил его рухнуть на пол. Сквозь металлическую решётку Вудсон видел сверкающую далеко внизу воду, голубую-голубую как ядовитый клубный коктейль.
– Видишь, американец? Ты бьёшься страстно, не щадя себя. Достойно уважения... но недостаточно. Пойми, я совершенен. Всю свою жизнь я шёл к тому, чтобы продемонстрировать слабым истинный идеал воина. Показать, что только достойный должен править. Господин и раб, американец, это не только раса или происхождение; Ницше считал, это ещё и то, каким ты создал себя.
Жёсткая подошва вдавила голову Вудсона в металл.
– Ты видишь? Ты создал себя рабом, американец. Ты всегда был им. Тебе нет места рядом с нами. И тебе никогда...
Игра света на глади залива складывалась в причудливые и странные символы. Почему-то становилось жарче будто тропическая лихорадка ударила избитого, побеждённого Шона. А солнце всё играло и играло на волнах, взметающихся к опорам моста.
Нет.
То пламя костра плясало, лизало густые чёрные тени в старой хижине из жестяных листов. То, на песчаном полу, выгибалась в первобытном танце жадное горячее тело. То жуткие маски смотрели со стен. Где-то там, далеко, лихой французский генерал мчался по пыльным перекрёсткам на костяном коне. Взгляд Шона помутился, концентрируясь на ярком пламени дьявольского огня.
Нет.
Лишь солнце просто играло на воде, а череп Вудсона начинал трещать от пульсирующего давления. Он был здесь, на балконе, и никаких костров не горело внизу. Глупые, дикарские сказки. Внезапно Вудсон осознал, что больше не чувствует боли.
– ... не остановить нас.
|
– Несколько лет. Этот секрет сродни Аль Капоне. Вроде и за решёткой, а никогда не даёт о себе забыть. Но со временем привыкаешь и даже перестаёшь чувствовать себя кем-то важным – эйфория недолговечна. А так... всегда был солдатом, сынок. Родился и вырос в Сан-Габриэле. Ирак. Афганистан, почти что от начала до конца. Немного Африки и Индонезии... сержант не даст соврать, он прошёл со мной почти весь путь. – Так точно, – Мастерсон, всё это время занятый обсуждением чего-то с пилотами, не оборачиваясь кивнул. – В «беретах» с восьмого. Пора задуматься о садоводстве, а? – Так, отставить сопли. Что-то это всё уже напоминает предсмертную исповедь. Ладно, слушай приказ: отбой, пока не получим точную карту позиции. Тон «мистера Робинсона» поменялся и Шон понял, что час откровений подошёл к концу. Сказочная шарманка майора заглохла, и перед Вудсоном вновь сидел громадный непробиваемый вояка. Карибское море, к западу от Санта-Клары.
9 апреля 2014 года, 08:30. Выспаться не удалось. Тело на железных скамьях ныло так, словно по нему покатался асфальтоукладчик. Проще было честно сидеть, свесив подбородок на удобную пластину бронежилета. А потом, после запомнившейся Шону потусторонними скрежетами и нависшей над ними большой серой тенью заправки в воздухе, Робинсон объявил летучку: – Наша цель – эта северная опора, – говорил майор, скользя пальцем по развёрнутому к солдатам экрану лэптопа. – Вот она. На высоте сорока девяти метров над уровнем моря, где бетонная колонна переходит в металлоконструкцию, расположен контрольно-измерительный узел; он же – техническое помещение. Мастерсон полагает, основной заряд будет заложен там. Быстро попасть туда можно единственным способом: спуститься по лестнице-трапу, предназначенному для обслуживающего персонала. Вот он. Видите, вокруг мостовой опоры идёт узкий железный балкон? Это оно. Палец майора прочертил вертикальную линию от фотоизображения здоровенной бетонной глыбы вверх, к самому мосту. Едва различимой на фотографии ниточкой протянулся через дюжину метров пустоты стальной трап в тубусе металлических колец. – Конечно, в идеале следовало бы дождаться ночи и подняться с воды, но времени и требуемого снаряжения у нас нет. Атакуем в кавалерийском стиле, парни. Вертолёт не сможет совершить посадку прямо на дорожное полотно, ему мешает архитектурное решение. Повторяем тактику завода: десантируемся парами на дорожное полотно под прикрытием «Ястреба». Вудсон, Мастерсон – идёте первыми. Я и Уолтер – следующие. Пирс, Фицрой – за нами. Цель – контрольно-измерительный узел. Джонсон, МакКормик – четвёртые; берёте на себя контроль за дорожным движением. Мы не знаем, сколько там террористов; вполне возможно, что они подготовились к отражению атаки и замаскированы под гражданский персонал. По информации из ЦРУ, никаких ЧП на мосту пока не зарегистрировано, а значит, они сделали ставку на хирургическую и быструю операцию. Робинсон перевёл дух. – Мы должны переиграть их. С вертолёта активируют радиопомехи. Слабая надежда, но лучше, чем ничего. Так, дальше. Нолан и... Вудсон слушал, уже не особенно вдумываясь в «распределение обязанностей». Кому проверять саму металлическую арку, а кому – прикрывать с воздуха, его уже не волновало. Майор рисковал, рисковал отчаянно, но другого выхода не имелось. Единственным шансом на успех была быстрая и стремительная атака. И надежда, что Кауфманн или не успеет до конца подготовить адскую машину, или не озаботился страхующим агентом со вторым взрывателем, который мирно ловит рыбку где-нибудь в стороне. По плану Робинсона, продвижение от салона вертолёта до техрубки внутри опоры должно было занять не более сорока секунд. И, теоретически, такой план был лучше, чем ничего. А ещё была вероятность, что прямо под ногами летящего на верёвках Вудсона разверзнется ад. Что ж. Сатана наверняка держит для него отдельную сковороду и персонального чёрта на подхвате. Мост Двух Америк, Бальбоа, Республика Панама.
9 апреля 2014 года, 10:12.Саундтрек: ссылка  Издалека Мост Двух Америк производил впечатление тонкой стальной дуги, выгнувшейся между поросшим низкорослым лесом холмов. Его горбатый каркас возносился высоко в воздух, чтобы оставить под собой достаточно места для прохода больших морских судов, идущих через Канал. Шон смутно вспомнил, что в морском судостроении даже существует какая-то статья насчёт габаритов, основанная на параметрах Панамского канала. Но по мере приближения вертолёта, тёмным призраком стелящегося параллельно воде во избежание радаров и любопытных глаз береговой охраны, мост нарастал в размерах, пока не превратился в исполинское сооружение, покоящееся на всаженных в дно залива сдвоенных бетонных опорах. Его общая длина составляла пять с половиной тысяч футов, свыше тысячи из которых приходилось на центральный пролёт. Сквозь лобовое стекло кабины Вудсон видел перед собой первый мост, неразрывно соединивший две Америки – Северную и Южную. Немало патриотичных до слёз споров было связано с этим сооружением, носившим прежде название Паромного моста Тэтчер. И, отвоёванный у западных империалистов к вящей радости покойного Ремона Кантеры, мост был с гордостью переименован и стал знаком независимости панамской экономики. Разумеется, исключительно на словах. Несмотря на солидный возраст, мост до сих пор играл важную роль в сухопутных грузоперевозках. Открытый в 2004-ом Мост Столетия, предназначенный для снятия основного траффика с Двух Америк, не раз закрывался на ремонт, а в десятом году и вовсе частично обвалился. Вскоре ожидалось его повторное закрытие, и становилось понятно, отчего Кауфманн избрал целью своего удара заслуженного «старичка». Обвал его ажурных конструкций не только парализовал бы грузовой траффик на долгие годы, но и на какое-то время заблокировал бы доступ к Панамскому каналу. Миллионы долларов торговых потерь, долгие годы восстановительных работ. Страна бы оправилась, но кто сказал, что за первым аккордом не прозвучит второй? Нарезая винтом воздух, чёрный вертолёт нёсся навстречу судьбе, не снижая скорости. Ведущий пилот сосредоточенно смотрел «под обрез» кабины, следуя инструкции полёта на сверхмалой высоте. С головокружительной скоростью водная гладь развёртывалась под ними: если бы хоть одно шасси задело гребень волны, вся машина немедля навернулась бы в синюю бездну. Рука пилота напряжённо лежала на ручке шага, готовая в любой момент повысить угол атаки лопастей и вздёрнуть «Ястреб» вверх. Его напарник столь же бдительно следил за показаниями приборов, включая бортовой радар – опасался встречи с панамским воздушным патрулём. Вышедшие на морскую прогулку владельцы яхт провожали вертолёт возгласами и приветственными взмахами рук, но потом, замечая висящие на подвесах ракеты, умеряли восторг. Робинсон хрипло сказал, сдвигая боковую дверь и впустив в кабину сиплый вой лопастей и свист ветра: – Почти на месте. Готовность – две минуты. И Вудсон. Не вздумай мне, слышишь, играть в героя! Увидишь урода – просто стреляй!
-
Кого только не породил Сан-Габриэль %)
|
Конечно же, в конечном счёте их услышали. Тяжело не услышать многотонный летательный аппарат, который повис в нескольких метрах над тобой. Свист лопастей стал слишком чётким, чтобы пропустить его мимо ушей: люди во дворе всполошились, побросав большие картонные коробки; вскинулись, шаря взглядами по небу. Счёт пошёл на секунды, когда один из них сорвал с пояса рацию, а второй – пистолет-пулемёт, рысцой кинувшись под укрытие грузовых бортов. На небольшом прицельном дисплее – запаянном в пластик куске стекла, куда проецировалось играющее оттенками жёлтого изображение – чётко возникла фигура, подносящая руку ко рту. На её глаза был надвинут чёрный прибор, очень напоминающий их собственные очки. Кем бы ни был мужчина, он явно не происходил из нищей революционной армии Либертада. Видимая в инфракрасном спектре белёсая точка заплясала у него на виске.
Тихо щёлкнул одиночный, приклад толкнулся в плечо, а человек в прицеле рухнул на землю. Голова мотнулась нелепо и неестественно. И спутник его, споткнувшись и полетев лицом в жёсткое автомобильное колесо, упал рядом, вздрогнув в агоническом спазме. Очки ночного видения слетели с его глаз и покатились по утрамбованной земле. Вудсон и Мастерсон замерли двумя чёрными воронами, бдительно следящими за первой падалью. Стволы винтовок чутко вздрагивали, двигаясь за малейшей тенью, но новых персонажей во дворе не появилось. Гудящая тень «Чёрного ястреба», всосав в себя оба троса, вновь ушла на высоту, перемещаясь к противоположной стороне заводской территории. Позади Шона Робинсон и его напарник отслеживали движение в джунглях. Напряжённым ежом «Валькирия» ощетинилась стволами на высокой крыше цеха.
Никого. Чисто. Уже выхлестнулись новые тросы, спуская на землю «Копьё». Первый удар на не ждавший нападения завод оказался стремительным и кровавым: двое тел уже валялось в пыли, а сколько впереди?
– Копьё – Валькирии, на позиции.
– Могила – Валькирии, на позиции.
– Вход: тридцать, – шёпотом приказал Робинсон, неслышной охотничьей походкой переместившись ближе к Шону и Мастерсону. – Отлично. Крепим верёвки и готовим газ.
Майор указал на две из многочисленных широких дыр в проржавевших листах заводской крыши. Сквозь ржу виднелись раскрошившиеся бетонные плиты и перевитые прутья арматуры, не уберёгшие-таки цех от погодных невзгод. В отверстиях виднелся свет: кто-то был внизу, в главном здании, и Робинсон не хотел терять людей, действуя наверняка. Четвёрка рассредоточилась по периметру цеха, так, чтобы газовые облака закрыли весь его объём в самое короткое время. Шон следил за действиями остальных: развернув взятые с собой катушки тонкого троса, они закрепляли карабины на одном её конце на арматурные прутья, а скользящий карабин-зацеп – за уже знакомую петлю на разгрузке. Покончив с этим, каждый отстёгивал с пояса цилиндр газовой гранаты и в готовности поднимал руку, замерев сбоку от дыры. Похоже, парни всерьёз собрались довериться куску проржавевшего насквозь металла, прыгая вниз вслед за грёбаными гранатами...
– Забрасывай, – раздался в наушнике напряжённый голос Робинсона. Одновременно с этим ведущие «Копья» и «Могилы» мощными ударами снесли с петель двери соседних зданий.
-
Ну, Кауфманн, ну держись же!)
|
– Психология, сынок! – рассмеялся негр, шагая по песку через опустевший пляж. Он вёл Вудсона к морю, держа курс на темнеющий невдалеке ряд вытащенных на берег лодок. – Если серьёзно, то мы нашли его, как он нашёл тебя. Спивающийся, ненавидящий жизнь ублюдок с золотым сердцем. Когда он понял, в какое дерьмо ввязался, то был даже рад этому. У него были неплохие связи, хорошо подвешен язык... идеальный кандидат на роль мобильного информатора, как посчитала Савонарола. Мы же стараемся действовать, не поднимая головы. Даже многим в ЦРУ неизвестно, что на самом деле происходит в его стенах. Понимаешь, о каком уровне секретности мы говорим? Ага. Проще всего было спрятаться там, где никто не подумает искать тайного агента – среди алкоголиков и туристов. – Хах, хитрожопые, – хохотнул Вудсон, впрочем, вышло как-то кисло. Уровень секретности действительно заставлял задуматься о собственном незавидном будущем. – Похоже, Экю тут тоже особо не придумывал – нашел меня на своём примере, ублюдок, прости Господи. Так это... значит, в конце концов, Шон Вудсон окажется человеком, который слишком много знает, а? Американец покосился на на идущего рядом негра, сильнее сжимая в руке заветный черный пакет с русской винтовкой. «Отшутится или хватит духу правду сказать?», - гадал Вудсон. – Уже оказался. Вудсон смерил Робинсона взглядом: похоже, о последствиях станет известно только потом. Впрочем, какая разница? Американец уже сделал свой шаг, и сейчас уже нет пути назад. Не став настаивать на продолжении беседы, Шон продолжил шагать молча. Вскоре они дошли до рядов ожидающих нового дня плоскодонок. К морю и тине примешивался запах едкой краски, которой окрашивали днища и борта с не очень понятными целями. Может быть, стремились сделать грязные посудины нарядными и чистенькими, как в день коронации Императрицы Виктории. Вудсон знал, что если идти очень долго вдоль песчаной косы, то можно встретить рыбаков, выходящих в море подальше от оживлённых пляжей Ривьеры. Вымирающий вид, спешащий в гроб вслед за Эрнестом Хемингуэем. Чернокожий громила провёл Шона к самой кромке воды, где, скрытая от взглядов с набережной телами больших деревянных соседок, покачивалась на волнах чёрная резиновая лодка. У руля сидел крепкий белый мужчина в шерстяной шапке; когда Вудсон устроился на единственной пластиковой скамье, то заметил лежащий у борта современный карабин с глушителем и подозрительно громоздким прицелом. – Майор? – Это Вудсон! – представил Шона мнимый мистер Робинсон и погрузился следом, отчего лодка просела едва не до самой воды. – Полный вперёд, мать твою. И передай на «Терезу», чтобы готовились к вылету. У нас есть цель. Саундтрек: ссылка С надсадным треском мотора резиновая лодка отвалилась от берега и сорвалась в ночь, нещадно подбрасываемая на хребтах волн. Приходилось хвататься за протянутые вдоль бортов канаты, чтобы не вылететь в океан. Рубашка и пиджак тут же намокли от многочисленных брызг и перехлёстывающей внутрь воды, но оба спецназовца сидели, как ни в чём не бывало. Холодная тёмная бездна ночного моря неслась навстречу, и всё дальше становились огни Ривьеры. Вскоре Шон уже не мог разглядеть большой тростниковый зонт «Люсьенага» на пляже. – Вудсон! – перекрикивая вой дизеля, гаркнул мистер Робинсон. – Ты ещё не забыл, как воевать?! Вудсон сильнее прижал к себе пакет с «Абаканом», очень надеясь, что оружие не намокнет к хуям! Шон не сомневался, что у армейских найдется для него лишняя пушка, но не зря же он тащил этот долбаный автомат с собой?! От лицезрения карабина с прицелом, Вудсон невольно поежился, понимая, что в любой момент его жизнь могла закончиться донельзя печально и глупо. «Fuck! Пора бы подумать о пенсии». В ответ негру американец лишь ухмыльнулся. Скоро он им покажет, чего он стоит! Робинсон одобрительно хлопнул его по плечу. – Слышь, сынок! Какое бы дерьмо тебе не наговорила та девчонка! Выбрось его из головы! Такие парни, как мы! Просто делают свою работу! К чертям её бредни! Неясно было, верит негр в свои слова или исполняет прописанную в сюжете роль, но звучал он не надуманно. А вскоре морская прогулка подошла к концу. Рулевой, постоянно сверявшийся с экраном наладонника, вёл лодку фактически наугад, но умудрился не промазать мимо неожиданно возникшей среди волн яхты. Судно, небольшое по современным меркам, показалось бы огромным испанским первопроходцам Нового Света. Изящные, стремительные обводы складывались в элегантный белый силуэт. Этой яхте были не страшны ни шторм, ни открытый океан. Надстройку в несколько ярусов венчала ходовая рубка, ещё выше поднималась радарная установка с мерно вращающейся антенной. На юте раскорячился, свесив над водой лопасти, громоздкий чёрный вертолёт, один из семейства легендарных «Чёрных ястребов» UH-60. Городские легенды предписывали, что летать на таких должны исключительно зловещие правительственные агенты. Ну что за чушь. Пока шлюпка огибала яхту, Вудсон прочитал надпись на борту: «Мария-Терезия». На кормовой палубе суетились многочисленные – около дюжины – люди в глухих чёрных комбинезонах. Вдоль бортов были составлены стальные ящики защитного цвета с военной маркировкой, а под укрытием надстройки раскинулся мини-штаб – с полевым столом и экраном проектора, защищёнными от брызг зелёными тентами. Двое военных о чём-то спорили, настраивая яркий луч проектора. На белом полотне мелькали, меняя масштаб, аэроснимки сплошного моря джунглей. Армейское присутствие выглядело чужеродно и совсем неуместно в интерьерах, предназначенных для роскошных морских вечеринок. Мистер Робинсон первым взобрался по сброшенной с кормы лестнице и обернулся, подав Шону руку.
-
Вы постите быстрее чем я успеваю читать!) И отдельное спасибо за саундтрек))
|
-
какая песня! Либертад тоже ничего :)
|
-
ммм, хороший вкус на интеллигентного вида дам:))
|
-
"Трогать лбом такое" - это сильно, доставил по полной!!! :-D
|
|
Вудсон инстинктивно дернулся назад, чувствуя, что Сесиллия Бланка оседает в его руках, стремительно бледнея и теряя кровь. Шон опешил.
«В какой-то момент я уже начал думать, что прошлое всё-таки оставит меня, даруя покой, хотя бы в самом простом его варианте... но прошлое – то, что определяет наше настоящее и формирует будущее, это полный пиздец».
Мимолетом, по дороге к полу, Шон заметил короткую вспышку со стороны одной из яхт. Что за злая ирония судьбы убивала все его попытки продвинуться в этом деле?! Зазвучали выстрелы, давая Шону большой спектр мыслей насчёт того, что может произойти в ближайшее время. Впрочем, далеко не надо было ходить: Вудсон подтянул Бланку в себе, так, чтобы оба они оказались закрыты от выхода письменным столом. Мысли хаотически метались в голове бывшего спецагента, когда он пытался вспомнить, чему его учили на курсах оказания первой помощи. Конечно, не нужно было быть умником, чтобы понять критичность положения Сесиллии: чем дольше он медлил, тем ближе к тому свету она была. Вудсон быстро сорвал с себя пиджак, сминая его в руках, чтобы попытаться остановить кровь.
– Дьявол, Сесиллия! Ты не умрешь у меня на руках! – в отчаянии выкрикнул Вудсон.
«Её бледная кожа ничуть не портила её. Странно, но в этот момент я умудрился отметить это. Бледность делала её черты ещё более утонченными, она казалась зимней королевой, прекрасной и холодной... но алый цвет портил всё, делая сказку реальностью, причем самой говённой... Я не мог дать ей умереть, не получив информации... я не мог дать ей умереть, пообещав защиту. Смогу ли я жить так просто, когда теней за моей спиной станет три?»
Шон нашарил в темноте шею Сесиллии. Откуда ещё могло взяться столько крови? Неужели перебита артерия? В этом случае, как ни старайся...
... отчаяние и надежда боролись в нём, заставляя руки дрожать от прилива адреналина. Вслепую, как жадный, но неумелый любовник, он прижал её к себе, аккуратно закрывая пиджаком область ранения. Умирающая едва слышно бормотала что-то, слабо подняв руку – словно хотела попрощаться с Питером, обещавшим спасти её перед смертью.
Ещё одно обещание, которое он не сдержал.
Стук автоматных очередей приближался, сопровождаясь криками паники. В ответ изредка звучали выстрелы охраны, но нападение оказалось слишком быстрым и неожиданным, чтобы расквартированные вокруг поместья силы успели подойти ко второму этажу. А телохранители богатых особ, разумеется, просто спасали своих подопечных, не ввязываясь в перестрелку. Каждый умирает в одиночку, не так ли?
Кровь продолжала течь, пока Вудсон не понял, что в темноте зажимает шею немного выше ранения. Выше? Но это бы значило, что задета лишь трапециевидная мышца! И действительно, стоило опустить руку, как пальцы Вудсона тут же попали в тёплый ручеёк. Он хлопнул пиджак сверху, не заботясь о куртуазности, и принялся крепко затягивать рукава вокруг хрупких плечей.
– П... Питер... они... идут?..
А ведь действительно, звук перестрелки всё ближе и ближе, Вудсон сглотнул подступившись к горлу ком: не оставалось сомнения куда двигаются эти ублюдки. Это заставляло американца буквально разрываться надвое от желания встретить этих стрелков и затолкать им их автоматы поглубже в задницу, или остаться в Бланкой ещё немного. Слава Богу ранение пришлосьне в шею. Будь у Шона чуть больше времени. он бы обязательно задался вопрос: было ли это намеренно или просто оплошность со стороны стрелка? У снайпера была куча времени, чтобы прицелиться хорошенько по неподвижной-то мишени.
– Идут, – Вудсон нашарил её ладонь и крепко сжал в своей, когда пиджак был туго затянут на ране. Свободной рукой он попытался достать телефон, чтобы подсветить им общую картину. Тем временем, его тихий голос продолжал звучать в полутьме быстро перебирая слова. – Но ты у меня молодец, крошка, держишься. Всё не так херово, как могло быть, ты выкарабкаешься, – Вудсон хотел было сказать, что он об этом позаботится, но уж больно судьба любила плевать ему в лицо за такие слова. Будет что будет. Шон сглотнул, понимая, что времени всё меньше и меньше. – Слышишь, ты нужна мне!
Бланку лихорадило. В бледном свете телефонного фонарика кремовый пиджак стремительно набрякал темнотой, расползавшейся по ткани. Кровь была повсюду: на ковре, платье, гобелене... И сам Вудсон весь измазался в ней. Сюрреалистическое и ужасное полотно, написанное словно бы обезумевшим парижским художником, даже самые крепкие нервы заставило бы сдать, но Шон только поморщился и ладонью прижал пиджак к ране. Бланка вскрикнула от боли, но так было нужно.
– Я... я... – её глаза широко открылись. – Я... Питер... Питер... завод... четыреста двенадцать... Монте-де-лос-Алмас...
Слова вырывались из её рта со стонами. Рана причиняла ей мучительную боль, но хотя бы кровь остановилась – пока. Состояние её оставалось критическим; пуля из винтовки такого калибра буквально вырвала из её спины кусок плоти. Вудсон сделал всё, что мог. Теперь дело было за тем, как скоро придёт помощь. И придёт ли вообще.
– Не наркотики. Не... наркотики... корабль... взрывчатка...
В следующее мгновение дверь в кабинет распахнулась, и в глаза Шона ударил слепящий луч фонаря, сведя с ума зрительный нерв. Мир превратился в плавающее озеро света, но даже ослеплённым Шон потянулся к револьверу, зная, что не успеет. Он потратил на Бланку слишком много времени.
Но выстрелов не прозвучало.
А потом глаза перестало слепить: ворвавшийся в кабинет охранник покачнулся, медленно упав на колени – а затем и лицом в ковёр.
Из его спины торчала рукоять ножа.
– Убийца! Ты убил госпожу!!! – тигриным прыжком Сингх, неслышной тенью возникший в дверях, вскочил на стол, выхватывая из-под одежды новый кинжал. Глаза индуса сверкали бешенством, на костяшках кулаков алели ссадины.
-
Считаю это должно номинироваться на Оскар!)
|
– О, да это же Питер! – воскликнул Паоло через плечо чернокожей повелительницы своего гарема. – Конечно помню! Присоединяйся, если хочешь. Познакомлю тебя с тёлочками, они ну про-о-осто заглядение!
Макс тяжело вздохнул.
«Мда, похоже тяжелая у него работенка», мысленно посочувствовал Максу Вудсон.
– Спасибо, приятель, но я по другому поводу. Ты давно видел сеньору Бланку? – не теряя времени даром, поинтересовался у паренька американец.
– Я? Сеньору Бланку? Гм-м-м... эй, кто-нибудь видел сеньору Бланку?
Стайка упомянутых тёлочек разразилась нестройным галдежом и качаниями прелестных головок. Паоло грустно развёл руками:
– Не, вроде бы не видели. Прости, дружи...
– Вы про хозяйку? – подал голос Макс. – Она прошла наверх. Советую поторопиться, если хотите увидеть её. Ей не на шутку грозит лопнуть от важности.
– Ого! Вот что значит глаз-алмаз! Макс всё видит, правда, Макс?
– Пока трезвый, шеф.
Шон хмыкнул и не без доли уважения посмотрел на Макса – похоже, профи. Хорошо иметь дело с такими людьми.
– Слушай, Паоло, мне нужна твоя помощь: мои дела не ждут, а сеньора хозяйка про меня, видимо, забыла, и время поджимает. Хочу напомнить ей о себе. Раз уж вы всё равно веселитесь, вам же не составит труда отвлечь внимание тех двух громил, чтобы я мог попасть наверх? Буду должен, – при упоминании последнего, Шон и сам невольно усмехнулся. Чего, интересно, от него может понадобиться богатому ребенку?
– О! Приключение, да? – радостно оскалился мальчишка и с заговорщическим видом поманил стайку девушек к себе поближе.
– Вы ввязываетесь в авантюру, – грустно констатировал очевидное Макс, довольно хмуро поглядев на Вудсона.
– Блин, Макси, хватит быть занудой! – досадливо отмахнулся Паоло. – Мы просто немного развлечёмся. А Питер – мировой парень, он плохого не сделает. Только прикинь: отвлекать охрану прямо как в шпионском боевике!
– Я просто забочусь о вашей безопасности.
– Позаботься лучше о своём виски, если не хочешь помогать нам развлекаться, – Паоло кивнул Шону. – Думаю, мы тебе поможем, американец. Только надо придумать, как...
– А можно, можно мы закатим скандал? – оживилась «шоколадка». – Давай ты меня типа толкнёшь, а я типа выроню бокал и начнём орать и ругаться?
Компания взорвалась смехом. На волне конспиративного воодушевления сценарий родился за пару минут. Паоло, завлечённый азартом предприятия, даже великодушно согласился стерпеть пощёчины: судя по радости его подруги, было за что. Даже мрачный Макс криво ухмыльнулся. Шон лишь улыбнулся Максу и пожал плечами, мол, дети, что с них взять? У Вудсона были, конечно, сомнения на счет плана Паоло и его подружек – как-то уж все просто получалось, но спорить не стал, памятуя, что устами младенца глаголет истина. Правда, «младенцами» в данном случае выступали основательно накатившие тинейджеры, но кто будет сейчас придираться к таким мелочам?
План был прост, и был только один шанс узнать, сработает он или нет. Шон отошел от шумной компании ближе к лестнице наверх, продолжая примерять на себя роль праздного любителя вечеринок. Выждав немного времени, чтобы убедиться, что на него не обращают внимания – в частности, два охранника – Вудсон подал Паоло знак начинать. Тот незаметно кивнул и со скучающим видом двинулся через зал. Максу, к искреннему облегчению последнего, разрешили остаться в стороне от предприятия, но хмурый телохранитель неотступно следил за подопечным издалека. Хитрые планы Вудсона не добавили американцу веса в его глазах. Да и работа у него была такая – оберегать Паоло от опасностей – вот только кто сможет уследить за скучающим сынком островных вельмож? Богатому ребёнку не потребовалось ни наград, ни обещаний: для него это всё обернулось увлекательным развлечением.
– Ай, сука, ты чего ж делаешь?! – раздался сверху громкий возмущённый визг.
– Смотри, куда идёшь, – брезгливо процедил Паоло, пытаясь отодвинуть так неудачно подвернувшуюся ему под руку девушку. На рукаве юноши расплывалось тёмное пятно, а под ногами блестело стекло бокала. На лестнице начал образовываться возмущённо гудящий затор. Ссора вспыхнула как бумага.
– Я тебе не дешёвка какая-нибудь! – немного безвкусно, на взгляд Вудсона, продолжала надрываться «пострадавшая». Наверное, воображала себя в каком-нибудь фильме с Ди Каприо исполняющей роль дешёвой проститутки. Ничем иным подобное поведение в высшем обществе было не объяснить. Но горячая южная публика, даром что едва не рябила змейками долларов, с удовольствием наблюдала выступление.
А вот и кульминация! Шон приготовился, неслышно протискиваясь в первые ряды. Вот... вот... вот сейчас!
Шоколадная ладонь звонко приложила щёку Паоло. Удар вышел на славу, даже издалека Вудсон видел, как покраснела нежная кожа паренька, а на глазах выступили слёзы. Паоло совсем непритворно схватился за щёку.
– М-м-мразь! Охрана. Охрана. Выведите отсюда эту скандалистку. И скажите мне, что за сброд вообще появляется на приёмах в таком уважаемом кругу. Охрана?
Вот мальчик играл хорошо: сказывалась выучка. Его тон был профессионально-нейтральным. Никаких повышенных тонов или истерики, лишь только презрительное удивление Аполлона, нечаянно наступившего на букашку. Охранники, стоящие в двух шагах от происходящего, заколебались. Они стали заложниками щекотливой ситуации: оставить пост запрещала инструкция, но не ответить на прямой призыв гостя...
– Да я тебя сейчас! – вновь воскликнула девушка, но Паоло схватил «обидчицу» за руки и гневно покосился на секьюрити. И те не выдержали.
– Сеньора. Сеньора, прошу. Вы мешаете гостям отдыхать.
– Пожалуйста, проследуйте с нами.
Стиснутая между каменных плечей охранников, девушка исчезла внизу, где была передана подоспевшему подкреплению. И только Паоло проводил исчезающего в коридоре Вудсона довольной улыбкой, продолжая потирать щёку. Никто другой не обратил на свернувшего не в ту сторону гостя внимания.
-
Охренительно.
Да, восторженные эпитеты у меня не блещут разнообразием)
|
|
-
-
Жжешь как всегда. Однозначно плюс.
|
Тишина.
Далеко не каждый понимает истинную ценность тишины. Иногда она означает простое отсутствие рядом назойливых соседей, шумных детей и опостылевшего супруга. Иногда она решает, жить тебе или умереть. Тишина становится последним приютом из песни «Papa Roach», становится тонким волоском, который отделяет тебя от пули в карибской ночи. Очень важно сохранять тишину, как советуют мудрые таблички в музеях и экзаменационных комнатах. Потому что смерть уже притаилась за углом, уже вогнала новую обойму в рукоять пистолета. И полиция, которая наверняка где-нибудь едет, не окажется богом из машины.
Вудсон поднял револьвер. В тенях он видел смутные образы, словно разглядывал гигантский тест Роршаха размером с собственную жизнь. Что вы видите в кляксе, сэр – прошлое или будущее? Видите вооружённого человека? Так ведь это правда, он и нарисован там: вон, прижался к грязной стене, нацелив пистолет куда-то вверх, много левее позиции Вудсона. Это точно он! Смутно белеет в темноте кожа лица, шеи и кистей. Светлая рубашка играет против него. Серебристый пистолет выделяется в сумраке.
На какой-то момент Вудсону показалось, что он перестал дышать, перестал двигаться. То есть даже микродвижения не было, он самому себе показался разлегшейся на полу балкона статуей Апо... Самого себя, в общем-то. Глаз сфокусировался на неясных поначалу чертах преследователя, постепенно дорисовывая недостающие части, пока в представлении Вудсона не появился силуэт головореза, прижимающегося к стене проулка. Револьвер неумолимо сместился чуть-чуть в сторону, пока ублюдок не оказался на мушке. Вернее, его голова. Шон понимал, что это, возможно, не последний преследователь, который войдет в проулок, а патронов было всего 4. «Один выстрел, один труп», - мысленно дал себе указ бывший спецагент, нажимая на триггер.
Жила когда-то в трущобах легенда об охотнике столь великом, что после смерти он не отправился, как порядочный человек, в мир иной, а вернулся назад, пожираемый изнутри вечным пламенем ненависти. И столь быстра была его рука, что одной стрелой он убивал и разъярённого ягуара, и белого человека. И, выходя на охоту, он брал с собой столько стрел, сколько дичи хотел принести. Легенда была лишь легендой, но сейчас Санчеса Имаду, выходца из бедной индейской деревни, обуял мистический ужас. Уже семь лет он подрабатывал на дороге плаща и кинжала, но никогда прежде не видел такого. Этого не могло быть! Не могло происходить в действительности! В бледных вспышках огня заморский дьявол убивал его боевых братьев, с леденящим душу хладнокровием всаживая пулю за пулей точно в цель. Так, словно темнота не была ему помехой. Так, словно в него не стреляли, не загнали в угол! Как молния. Как охотник из древней легенды.
Закричав, Санчес вскочил из укрытия, куда он бесшумно просочился полуминутой ранее, выцеливая гринго с другой стороны двора, и открыл шквальный огонь в сторону вспышки на галерее. С такого расстояния Санчес просто не мог промахнуться: пули разносили на части деревянные колонны перил, вшивались в стену над Шоном, осыпая его спину штукатуркой... но ни одна не задела его. И Санчес Имада понял, что час его пришёл. Он поднялся во весь рост, выходя на середину двора, и стрелял до тех пор, пока патроны не закончились. Стрелял, зная, что беспощадная рука отыщет его, в какой бы тени он не скрылся.
Единственный ответный выстрел убил его наповал.
-
КПД у Вудсона зашкаливает! Время кому-то переделывать плащи и кинжалы в...во что нить другое)
-
|
Аманда Картер ругалась последними словами, пытаясь решить: звонить Вудсону снова, или пусть он проваливается в ад. В конце концов, устало положив трубку на стол, она попыталась выбросить его из головы. Но агент Картер знала, что сделать это ей не удастся.
Между тем, «Белл 407» мчался в серебряном ореоле лунного света. Винт работал с едва слышимым шелестом, поддерживая крейсерскую скорость в 240 километров в час. Увлекаемая воздушными потоками, машина разрезала ночь стремительной алой тенью. Давно исчезли за горизонтом сияющие вымпелы-небоскрёбы Сити, растворилась в туманах пульсирующая линия Ривьеры – теперь вертолёт шёл, ориентируясь на смутно темнеющий по левую руку берег. Восхитительное и непередаваемое ощущение полёта захватило Шона, укачивая в податливом кресле. Монотонное урчание двигателя успокаивало, и, если бы не редкие падения в воздушные ямы, можно было забыть о том, что тебя и земную твердь разделяют полторы сотни метров. Недолгие минуты покоя, выпавшие ему передышкой в лихорадочной гонке со временем. Как он жалел, что нельзя растянуть этот полёт над океаном на долгие, долгие ночи.
– Впервые у сеньоры Бланки? – не унималась девчушка, которая годилась ему в младшие сёстры и хорошо, что хотя бы не дочери. – Там будет здорово, обещаю вам. Не пожалеете. Я бы хотела рассказать вам о том, что придумал очаровашка Рауль, но нет-нет, нельзя!
Её спутники в один голос захохотали, глядя, как она картинно зажимает губки ладонью.
– Дураки! – попутчица перепорхнула в соседнее кресло, совершенно случайно схватившись за колено Вудсона в поисках опоры.
– Эй, сеньор, хотите, выведем её из... из... из вертолёта... – задыхаясь от смеха, пытался ослабить галстук миловидный юноша с блестящими от геля тёмно-русыми волосами.
– Ну в самом деле, перестаньте. Просто игнорируйте Хесуса, он добрый, но уже совсем пьяный. Эй, Хесус, как ты покажешься папе в таком виде?
– В каком виде? – паренёк протянул Шону руку, сверкнув платиновым ободком часов. – Я в пор... пор... пор...
– Порнухе? – подсказал их третий спутник.
– О-о, ну как вы ведёте себя в присутствии серьёзного мужчины? Сеньор, вы ведь не с острова, правильно? Дайте угадаю – американец! Знаете, как догадалась?
Закинув ногу на ногу, отчего ярко-жёлтое платье натянулось на грани интриги, она широким жестом плеснула себе шампанского.
-
Да вы, синьор, поди, каждый выходные так развлекаетесь - знаете толк в этих-ваших-молодежных посиделках)
|
АКТ IV: УВИДЕТЬ ЕЁ И УМЕРЕТЬ
Конспиративная квартира, Нова-Кордоба,
8 апреля 2014 года, 21:40.
Якубо прибыл точно по часам. Немногословный толстенький кубинец почти никогда не опаздывал, и бытовала даже шутка, что, нарочно приехав к месту встречи заранее, Якубо сидит в засаде и следит за стрелкой на поддельном золотом «Ролексе», чтобы выскочить секунда в секунду. Детские глупости, конечно, но Таня всегда смеялась, услышав что-нибудь в этом духе. Только сейчас ей было не до смеха – Либертад и так пребывал в ярости, а когда он узнает о том, что кто-то из «братьев» отдал жизнь по её вине… Таня заскрипела зубами от бессильной злости. Виноватой выходила именно она, и никак не объяснить было ни ему самому, ни фронтовому комитету, что своими действиями она желала блага для всех. С её помощью у них будут деньги. Когда будут деньги, появятся так нужное им оружие и друзья в окружении министра внутренних дел, которые вовремя предупредят об облаве «сорок первых». И всё, что им надо было сделать ради этих денег – это обеспечить безопасность одного грёбаного корабля. Неужели это так трудно понять?! Поистине были моменты, когда Таня Каррерас готова была придушить глупого Либертада собственными руками. И ведь – самое обидное – деньги были не самым главным в этой схеме. Истинная цель была намного, намного масштабнее. Она могла создать новый символ освободительной борьбы!
Осложнения начались ещё тогда, когда корабль отчего-то поставили на карантин. Таня едва дышать не перестала, когда собственноручно продуманная операция начала буксовать. Она сделала всё, чтобы избавиться от этой проблемы. Затем ей доложили о подозрительном гринго. Осложнения превратились в катастрофу, когда она имела глупость передать боевую группу под самостоятельный контроль представителя «Теней». Никогда не доверять торгашам – это ведь было так предсказуемо! О чём она только думала? А теперь, выполняя её приказ, три надёжных боевых товарища лежат мёртвыми в полицейском морге, и она даже не знает, кто их убил. Не будь Таня такой упёртой, она отступилась бы и явилась к Либертаду повинной. Но Таня предпочитала самостоятельно исправлять собственные ошибки. И уж с этой катастрофой она точно разберётся сама: пусть её обожаемый кумир не сходит с плакатов до бренных дел. Не надо, он совсем не заслужил таких огорчений. У Тани осталось несколько доверенных людей, которые подчинялись лично ей, и именно их она собрала на конспиративной квартире неподалёку от Ривьеры. Она ещё могла вернуть всё под контроль. И ослепительный в своей дерзости план ещё мог исполниться.
– Принёс?
Якубо кивнул и свалил на кровать запаянные в пластиковые мешки смокинги, две тяжело бряцающих сумки и продолговатый металлический кофр. Последний предназначался лично для неё, Тани Каррерас. Она родилась не настолько бездушной скотиной, чтобы перекладывать на партийных товарищей клеймо политического убийцы.
– Тогда переодеваемся, мальчики. Путь у нас неблизкий.
Таня наконец улыбнулась, когда последняя деталь снайперской винтовки «ORSIS M-110» с характерным щёлканьем встала на место.
Джунгли, Санта-Клара,
8 апреля 2014 года, 23:00.
Темнота была практически абсолютной, даже прожектора на ржавых столбах погасили перед выездом. Затух треск дизельного генератора в пристройке. Вытянув руку, нельзя было различить пальцев – что уж говорить о силуэтах древних пакгаузов и почти до основания выеденного ржавчиной ограждения. Створ ворот охранялся двумя невидимыми во мраке стрелками, но те, приникнув к окулярам ночных прицелов, видели лесные подступы к территории очень хорошо. Меры предосторожности, если посмотреть правде в глаза, были откровенно параноидальными, а оттого казались смешными. Увольте, кто будет наблюдать за давно заброшенной лесной дорогой конкретно в этот день и конкретно в этот час? Никто даже не знал о том, что они – под «ними» имелись в виду две машины, грузовик и маневренный «Дефендер» – вообще здесь есть. Но руководство операцией осуществлялось самым настоящим параноиком, а распределившиеся по кабинам двух машин не имели склонности обсуждать приказы.
– Фау – Бизону, проверка связи, – захрипела рация, укреплённая в решётке вентилятора над магнитолой. Спортивного телосложения мужчина за рулём дисциплинированно поднёс её к губам. – Готовы?
– Бизон на связи, ясно и чисто. Разрешите выдвигаться?
– Так точно, даю команду. Интервал движения до въезда в городскую черту – десять. До выезда на шоссе огни не включать, сохранять режим радиомолчания.
Водитель так же спокойно сдвинул со лба массивные очки ночного видения, щёлкнул тумблером и аккуратно тронул грузовик в зеленоватых сумерках ноктовизора, держась на означенной дистанции от «Дефендера» впереди. На нём и сидевшем рядом пассажире были надеты одинаковые тёмно-серые куртки грузчиков «Просперидаде». Под одеждой, идеально подогнанные по фигуре, совершенно не угадывались бронежилеты из тонкого сверхвысокомолекулярного полиэтилена – менее массивного и более прочного, чем привычный кевлар. На спинах, закреплённые в плоских кобурах, покоились тупоносые MP5K. Практически неотличимо выглядели и четверо пассажиров «Ленд Ровера» – что-то неуловимо слаженное читалось и в действиях, и в облике шестёрки. Что-то характерное для хорошо обученных сотрудников специальных подразделений. Дорогостоящая экипировка выглядела в их руках не глупым форсом, а оптимально подобранным инструментом.
Операция вступала в критическую и самую уязвимую фазу: поэтому обычно невозмутимый Кауфманн звонил несколько раз за последний час, поэтому разрешил применять любые меры противодействия любой угрозе. Что-то встревожило куратора, и командиру наёмников в головной машине передалась его тревога. Нет, он не боялся смерти – он боялся не выполнить приказ.
Колонна автомобилей втянулась под зелёный саван джунглей и растворилась в нём без следа.
Центр, Нова-Кордоба,
8 апреля 2014 года, 23:01.
И Вудсон, и посланник сеньоры Бланка прибыли на место к назначенному времени, что говорило в пользу либо невиновности директрисы, либо её железных нервов, либо полного непонимания ситуации. Словом, сделать конкретный вывод представлялось затруднительным, и Вудсон без долгих колебаний погрузился в пахнущий свежим ароматизатором кожаный салон. Тёмно-синий «Майбах» с удивительной мягкостью промчал его по улицам Бунда и Ривьеры – казалось, что Вудсон не едет в автомобиле, а парит над землёй с помощью отлаженных немецких рессор. Поневоле тянуло представить себя каким-нибудь королём или директором с приставкой «генеральный», инспектирующим процветающие владения на дорогой карете. Всё с той же кошачьей грацией автомобиль замер перед роскошным отелем, принадлежавшим, сколько помнил американец, какой-то итальянской компании. Но цель его путешествия обнаружилась сзади – там, напротив отеля, располагалась целая серия вертолётных площадок, на одной из которых с отодвинутой дверью дожидался гостей пассажирский «Белл». Рубиново-красный оттенок бортов вертолёта загадочно светился в лучах фонарей, напомнив Шону о бокале вина в изящной ручке Сесиллии Бланка. Не шёл ли Вудсон прямиком в свою могилу? Ведь достаточно только малейшей оговорки, малейшей ошибки – и легенда Питера Стоуна рассыплется как карточный домик. Вежливые улыбки обслуги превратятся в оскалы, и… покачав головой, Вудсон отогнал дурные мысли. Нужно было хотя бы изобразить праздничное настроение. Нацепив на себя скучающую улыбку, Шон зашагал к вертолёту, вспоминая найденные в Сети фотографии поместья и фотохронику светской жизни острова. Оставалось надеяться, что никто не поймает его на поедании раков вилкой для рыбы.
Стюард в безупречном смокинге указал Шону его место в глубине салона, у окна, и оставил в мягком кресле из тёмно-бежевой кожи. Во встроенном в подлокотник ведёрке охлаждалась бутылка французского шампанского, а компанию Шону составляли несколько увлечённых друг другом молодых людей и девушек. Обменявшись с ним приветствиями, они оставили Шона в покое, обсуждая привычные и одновременно невероятно далёкие от него вещи. Поначалу Вудсон боялся, что неизмеримо богатые и праздные люди общаются на каком-то своём языке, но, слушая милый ниочёмный трёп, постепенно расслабился в кресле и даже стал понемногу наслаждаться ситуацией.
Вскоре вертолёт, стрекоча лопастями, оторвался от земли. Сияющая линия Ривьеры ухнула вниз, открывая в иллюминаторе бесконечный простор ночного океана. А затем коммуникатор в кармане Шона ожил. Звонила Картер.
Где-то вдалеке, на горизонте, сверкнула ветвистая молния.
|
За чисткой оружия его и застал повторный звонок от Экю. Отставив новоприобретённую бутылку, Вудсон приложил телефон к уху.
– Вудсон! – воскликнул негр, проглотив от волнения своего вечного «сеньора». – Почему вы не перезвонили? Что случилось?! Кто на вас напал?!
– Не смог, извини, – через секунду ответил Вудсон, тихо вздохнув. Признаться честно, он просто забыл со всей этой параноидальной херней. – Какие-то местные бандитос. Они следили за мной от здания «Президент-холла», как только я распрощался с Бланкой. Судя по всему, не просто шпана, приятель: у них была чертова русская штурмовая винтовка!
– Что? Винтовка посреди города? Вы не обо... что я несу, естественно вы не обознались.
– Да она тут, рядом со мной лежит, можешь заглянуть сам, если не веришь, – мрачно констатировал факт американец. – Номер спилен, естественно.
– Я вам верю. Чем всё закончилось? Запомнили лица?
– Лица... – Шон замялся, пытаясь после очередного глотка рома вспомнить, как выглядели нападавшие. – Местные, одним словом. Но у меня есть номер их тачки и телефон одного из ублюдков, в котором есть номерок, с которым держали постоянную связь. Думаешь, этого хватит, чтобы хоть что то узнать?
– Диктуйте, – незамедлительно среагировал Экю. – Всё может помочь, каждая мелочь.
– Щааааа, – протянул Вудсон. Вспомнить номер телефона и регистрационный знак оказалось делом несложным, так что негр-полицейский быстро получил своё. – Машина, небось, на кого-то левого зарегистрирована... Экю, я, честно говоря, уже не знаю, стоит ли ехать к Бланке – она пригласила меня на вечеринку. Недавно мне эта идея казалась прекрасной, но если нападение связано с ней... как вообще кто-то мог узнать про меня?!
Самообладание, кажется, потихоньку начинало подводить бывшего спецагента, отчего голос его начал немного дрожать.
– Пока знаю не больше вас. Но её вечеринки – довольно людное местечко, если я правильно вас понял, – заметил Экю таким голосом, словно уже похоронил Вудсона прямо во дворце у Бланки. – Я к тому, что вам вряд ли будут угрожать там, где охран... минуту. Сеньор Вудсон. Я... кхм... номер автомобиля уже есть в полицейской сводке. Недавно его обнаружили. Вместе с телами трёх человек. Вы...
Экю запнулся.
– ... вы действительно смогли расправиться с тремя вооружёнными бандитами?
– Я... – Вудсон осекся, вспоминая три трупа, что он оставил после себя. Нет. Не три. Их было больше за всю его жизнь, плохих и хороших парней... Даже сейчас, когда он уже не на службе, смерть всё равно шагает с ним рядом. И именно сейчас, сидя на полу возле своей кровати в полной темноте, Шон Вудсон отчетливо и ясно осознал, что сегодня был близок к загробному миру как никогда, и это было нихера не весело.
– Да, мне пришлось это сделать, – тихо ответил он в конце концов. – Или я, или они, выбора было мало.
– Понял вас. Знаете… вы… поступили правильно, сеньор Вудсон, – с немалой долей уважения сказал Экю, пытаясь переработать в голове сценарий «капуста съела коз». Неловкая пауза затягивалась. Экю не умел говорить слова соболезнования и говорил их не тому человеку. Полицейский кашлянул и продолжил, сменив тему. – Короче, настоящий американский размах, а по вам-то и не скажешь. Ладно, главное, что вы живы и здоровы. Повисите минуту, я попробую узнать что-нибудь. Из-за вашей перестрелки полицейские на ушах.
Экю отключил микрофон, оставив Вудсона в темноте, наедине с прохладным боком знакомой бутылки. Агент прикрыл глаза, наслаждаясь минутами покоя и вязким вкусом кубинской мечты. Когда-то в Австралии ром, говорят, послужил причиной бунта. Шону Вудсону он заменил валиум, людей и будущее. Через некоторое время трубка заскрипела и ожила вновь:
– Дурные новости, сеньор Вудсон. Когда я говорил вам, что придётся рисковать, я не знал, что дела примут настолько крутой оборот уже на третий день поисков. Джип был взят в аренду несколько дней назад по сомнительным документам. Но у меня остался… в смысле, есть удачный знакомый из управления. Он говорит, что в картотеке у «сорок первых» есть дело на сразу двоих из них. Знаете, в чём их обвиняют? В террористической деятельности. Это не наркоторговцы. Люди, которых вы убили, принадлежали к красной фракции, так называемому Революционному Фронту Братьев Народа, и объявлены в розыск годы назад. Это запрещённая ныне компартия Санта-Клары, вернее, остатки её радикального крыла. Я... я в замешательстве.
– Красные? Неужели и здесь тоже... – не сдержавшись, фыркнул Вудсон. Он ещё застал те времена, когда правительство США пугало своих граждан потенциальными шпионами коммунистов из далекого СССР, которые могли принять любой облик, даже ваших ближайших соседей. Глупости, конечно, как потом выяснилось, но всё равно где-то на глубоком уровне слово «Красные» вызывало неприятные ассоциации. – Что-то я не понял... за каким хуем я мог понадобиться Народному Фронту? Если только... Экю, ты считаешь, они никак не могут быть связаны с нашим грузом?
– Именно, сеньор Вудсон, – тихо ответил Экю. – Именно. Они никак не могут быть связаны с нашим грузом. Но они напали на вас, когда вы подобрались к Бланке. Сейчас неважно, действительно ли вас хотели убрать, просто пытались проследить, но запаниковали, или были вынуждены. Важно то, что это может оказаться роковым совпадением, но... я предпочитаю верить в заговор, сеньор Вудсон. И что-то мне не нравится эта теория.
Вудсон снова тихо выругался.
– Проклятье... остался бы один в живых, я бы его разговорил, пидора, – зло бросил в трубку Шон. – Так... а номер телефонный? Можно вычислить?
– Можно, но это будет делом небыстрым. Как появятся данные, сброшу сами знаете, куда. Хотя есть у меня подозрение, что и номер приведёт нас в тупик... а вот ваша идея, кстати, уже даёт плоды. Помните, утром вы советовали начать обход отелей?
– Хмм... помню, да, – с небольшим сомнением в голосе ответил Вудсон, уже по ходу дела припоминая, что что-то такое да, было. – Мне мой контакт из УБН, кстати, пока не звонил.
– А мои мне позвонили, – усмехнулся Экю. – Правда, это обошлось мне в копеечку, но мы же договорились не жалеть сил. С дорогими отелями вышло попроще, их реестр всегда в полном порядке. Деньги и нужные имена сыграли свою роль. С гостиницами помельче всё гораздо труднее, но я большую часть дня убил на поиски. К полуночи будет точная информация. Пока что я нашёл двух Кауфманнов. Вернее, трёх, но последний – шестидесятилетний мужчина из Израиля, который приехал сюда с женой и двумя детьми, поэтому его не считаю. Вашими стараниями, сеньор Вудсон, у нас снова есть зацепка.
Вудсон даже оживился.
– Ну и как? – с долей любопытства, насколько оно было вообще уместно в данной ситуации, поинтересовался он. – Что за кадры оказались?
– Пока что есть только фамилии, – огорчил его Экю. – Но... вы говорили... вы говорили, что опасаетесь ехать на приём к леди Бланке. Хотя это очень хороший шанс войти в её круг и попробовать подоить хитрую стерву, я не вправе требовать от вас такого риска. Особенно когда на вас нападают с оружием. Поэтому... если хотите, мы можем разделиться. Встретимся в одиннадцать вечера, я дам вам половину списка, если он окажется длиннее двух пунктов, и мы расходимся по отелям. Хотя, конечно, было бы куда лучше, если... нет. Я не хочу вас подставлять.
В голосе Экю звучала неподдельная тревога.
|
|
-
Экшон, экшон!!) Вудсон лайк э баус)
|
Врата Балдура!
Ни разу за свою довольно короткую жизнь Эдвин не видел настолько огромного города. Огромного без всяких преувеличений; а ведь ещё, говорили попутчики, есть целые кварталы и деревни за холмом на юго-востоке. Сказать, что это потрясло его – не сказать ничего. Фасцинация была сродни чувствам человека, питавшегося всю жизнь кружочками колбасы, перед которым вдруг бахнули откормленную свиноматку. На, мол, жри! Всю и сразу! Эту аллегорическую свинью Эдвин и пытался разделать на ломти… что это мы сразу о свиньях. Успеется.
Итак, только недавно Эдвин вернулся с очередной прогулки к гавани, всё ещё привыкая к вечно снующему по узким улицам народу. И ладно народ. В день, когда он въехал в город на попутной телеге, сбросив в руку стражника пару звякнувших монет, он и вовсе был поражён происходящим так, что только рот не разевал. За последующие дни Эдвин пообвыкся и твёрдо решил задержаться во Вратах ещё на недельку. Оно того стоило, а последние деньги всё равно подходили к концу. Тем более, город кипел в преддверии какого-то местного праздника, о чём едва не в ухо Эдвину проорал глашатай на набережной. Грех не взглянуть, как будет развлекаться орава народу размером с шесть баронских армий разом.
Словом, городская жизнь казалась абсолютно новой для человека, который провёл последние недели в одиноком и монотонном марше по чавкающим грязям Тракта, изредка поднимая голову, чтобы увидеть дальнейший путь или поискать огни деревни в холодной весенней ночи. И в этом была своеобразная прелесть шумного, суетливого каменного мешка. Эдвин чувствовал, что ему начинает нравиться здесь. Болтливый торговец сдобой, у которого рыцарь взял за правило ежеутренне покупать облитый сладким мёдом круг (ему как-то сообщили название лакомства, но Эдвин никак не мог запомнить местную кухню), рассказывал ему, правда, об опасностях Маленького Калимшана. И вообще о том, что по ночам за пределы стен лучше не выходить, но Эдвин списал это на странную городскую породу. Он в одиночку пересёк треть Побережья, миновав Южнолесье и негостеприимные земли между Даггерфордом и Драконьим Копьём: чем его напугают уличные воришки, у которых мечей-то толком нет? Но, всё же, к совету булочника он прислушался и знакомился с городом постепенно, нарезая неспешные круги по улочкам Восточного пути и прилегающих кварталов – в основном вечером, когда бурление толпы спадало до приемлемой отметки.
Но свиньи не отпускали повествование: вот и сейчас Эдвин заказал себе компактный вырез из кабаньей ноги сильной прожарки, пока не рискуя блюдами вроде осьминога, но зная, что когда-нибудь перейдёт и на Это (иначе какой он будет Горожанин?). И знай себе прихлёбывал эль, благодушно озирая вечернюю залу из своего угла. Сейчас, в этот вечер, он не был рыцарем Серой Долины – просто ещё один странник, коротающий предзакатные часы в тепле.
|
Объём на полмиллиона долларов стал для неё любопытным. Казалось, вот-вот она позабудет о приличиях и по-простецки воскликнет «Скока-скока?!» Но нет, сеньора Бланка привыкла иметь дело с большими цифрами, хотя состояние в десять миллионов песо не каждый день возникает в заурядных телефонных разговорах, и справилась с собой. Разговор, впрочем, быстро вышел из категории заурядных. – Замечательно, мистер Вудсон, – в голосе женщины щёлкнула деловая пружина. – Можете быть спокойны, вы завоевали мой интерес безраздельно. Секретарь передала, что вы желаете встретиться со мной. Вудсон не отрицал. – Замечательно вдвойне. Кажется, наши желания совпадают, – рассмеялась Бланка и, как ни в чём не бывало, заметила. – Кстати, как у вас с графиком? Сейчас я нахожусь в «Президент-холл» и имею наглость приглашать вас на обед, если удобно. Не откажетесь? Я могу прислать за вами автомобиль. «Президент-холл»… Вудсон поднял голову, глядя сквозь широкую панораму проспекта Маркеса дальше, на деловой центр. В голубоватой дымке там поднимались белоснежные башни: растущие как на дрожжах соты финансового улья. Его взгляд остановился на одной из высоток, выделяющейся среди других мягкими округлыми очертаниями и чем-то похожей на пузатую шахматную ладью. Золотистые блики солнца вспыхивали в отполированном стекле этажей, а крошечные буквы на уровне крыши нельзя было прочитать отсюда, но он знал, что не ошибается. «Президент-холл» достраивали уже при нём. Он помнил помпезную церемонию открытия, куда приглашали оперных певцов из самой Америки и где выступал сам Эль Президенте. Красные ковровые дорожки, длинные лимузины и прочее дерьмо. Да уж, сеньора Бланка забралась высоко и сидела прочно: по доходившим до американца слухам, концессию «Холла» курировала лично президентская семья, а офисный метраж оценивался баснословными деньгами или баснословными связями. Даром что под крышей имелся бесплатный панорамный ресторан, а в прайс-листе была предусмотрена парковка для вертолёта. Вудсон криво ухмыльнулся. «Отчего бы и нет?» Когда, в конце концов, выдастся другой случай пообедать среди людей, которые могут случайно купить Камерун? Официантку уличного кафе пришлось оставить ни с чем. «Президент-холл», Сити, Нова-Кордоба,
8 апреля 2014 года, 15:50. Район, по лондонскому образцу называемый Сити, был единственным местом на всей Санта-Кларе, где более-менее традиционная приземистая застройка (исключая, конечно, донжоны роскошных приморских отелей) окончательно отходила в прошлое. Это был кусочек совершенно американского мегаполиса, стремительно возводящийся под жарким островным солнцем. Тут и там между уже построенных башен мелькали скелеты лесов, облепившие рахитичные силуэты новостроек. Рыжие кузова строительной техники часто встречались на углах свежевымощенных проспектов и улиц, а в воздухе царил сложный для описания, но очень внятный аромат новизны. Перепланировка старого Сити, доставшегося Санта-Кларе ещё от английских колонистов, началась при последних вздохах старого режима, но немощной казны хватило только на общий проект линии горизонта, который перешёл по наследству в руки предприимчивого Эль Президенте Гарсии де Вада. Поставив на ноги туристическую экономику острова и закончив разбираться с просоветским прошлым, хитрый банановый король пригласил ведущих европейских архитекторов для обустройства своего маленького Манхэттена: и, что характерно, ему это удалось. Теперь панорама Сити постоянно мелькает на периферии туристических брошюр с кокосами и пальмами, исподволь намекая, какой Санта-Клара современный и благополучный остров. Это не остров-изгой вроде Кубы или Гаити, не подумайте! Это здоровый остров-экстраверт, любящий и ценящий Международный Валютный Фонд, резолюции ООН и всё прочее, что полагается ценить. Эксперт-планировщик рассказал бы Шону и о том, что такой тип градостроения именуется чикагской застройкой – формируется высотное ядро агломерации, на которое наращиваются периферийные пояса – и о том, что, вопреки грандиозным замыслам президента, пороговая высота башен никогда не превысит шестьдесят пять этажей в связи с особенностями мягкой почвы… если бы Вудсону, как можно догадаться, не было слегка наплевать. Он вышел из такси (от шофёра Бланки, не желая преждевременно раскрывать своё местоположение, Вудсон отказался) за пару кварталов от здания – старые привычки возвращались вместе с растущей ясностью мировосприятия, и Шон пока не знал, рад он этому или нет. Легко влившись в поток спешащих по своим делам людей всех цветов кожи, Шон дошагал до шелестящего прохладой фонтана, в центре которого была установлена мраморная скульптура. Новое лицо из череды одинаковых местных вождей проводило его грустным взглядом, а потом Шон окунулся в кондиционированный рай «Президент-холла». Первой неожиданностью стала изящно спрятанная в лианах серебристая рамка металлодетектора. Она осветилась приглушённым голубым светом – никакого варварского звона и гудения сирен. Лишь безупречно-вежливый охранник в белых перчатках почтительно уточнил у Шона Вудсона, нет ли при нём оружия. В Америке бы это могло закончиться нехорошо, но специфика тропической ментальности сыграла бывшему спецагенту на руку: здесь не видели ничего странного в том, что мужчина с положением в обществе носит при себе револьвер. Вудсон просто оставил «Вессон» в проложенном пенопластом ящичке. Охранник бережно закрыл крышку и дважды извинился за себя и за строгие правила безопасности «Президент-холла». Неожиданно Шон испытал чувство потери, ему стало неуютно. Забавно, как быстро он вновь свыкся с тяжестью оружия в руке… Затем другой охранник нашёл Питера Стоуна в списке и, не потребовав никаких документов, без лишних вопросов проводил Вудсона до прозрачного лифта. Взлетая вверх в стеклянной колбе, Шон любовался уносящейся в пропасть панорамой Нова-Кордобы: видел он и сёрферов, режущих волны Ривьеры, и парящие в небесах вертолёты, и зелёный ковёр джунглей, тонущий в дымке… Пальмы, солнце, море и песок. Зачем вообще людям, живущим в раю, торговать героином и убивать друг друга? К сожалению, Шон Вудсон хорошо знал ответ. А затем двери лифта раскрылись, выпуская его в просторный круглый зал, залитый солнцем и приглушёнными звуками вальса. Тут его ждала вторая неожиданность: осматривая посетителей, почти везде Вудсон замечал одну и ту же закономерность. Столики чередовались – за одними обедали бизнесмены, поодиночке или в компаниях, а соседние занимали группы мужчин весьма грозного вида. Перед этими стояли разве что кофе, вода или сок. Даже здесь, в цитадели собственной мощи, богатые не могли отделаться от страха, гончего пса больших денег. Телохранителей в панорамном ресторане «Президент-холла» насчитывалось едва ли не вдвое больше, чем обедающих. И их взгляды с бдительной придирчивостью сканировали Шона Вудсона. Врождённый инстинкт сигнализировал им, что от этого нового посетителя исходит опасность, что он не таков, как типичный обитатель башенных хором. А потом женщина за дальним столиком приветственно подняла руку, и грозовая туча взоров охраны рассеялась – его признали своим. – Питер Стоун, – сеньора Бланка предупредительно поднялась, подав ему прохладную руку. Тёмный деловой костюм ладно облегал её изящную фигурку. Сестру жены уругвайского консула можно было бы назвать миниатюрной, если бы не её рост: даже высокий Вудсон смотрел на неё почти вровень. Вторым прилагательным, приходившим на ум для описания Сесилии Орейры Бланка, было «лощёная». Чёрт подери, Вудсон никогда в жизни не видел настолько, как выразился Экю, ухоженной кисы! Загар лежал на её щеках идеальным бронзовым оттенком, сочетаясь с умеренным тоном помады; неброское жемчужное колье кричало о богатстве, не будучи вульгарным, а порядок маникюра заставил бы повеситься Мэрилин Монро. Коготки Бланки слегка кольнули грубую ладонь Шона. Так вышло случайно, никакого эротического подтекста в спокойной, собранной молодой женщине не читалось. Может быть, это и привлекало к ней? – Питер Стоун, – задумчиво повторила она. – Я ожидала увидеть вас… другим. И улыбнулась, пока пожилой метрдотель сервировал напротив неё второй прибор.
|
Бунд, Нова-Кордоба.
8 апреля 2014 года, 14:52.
Бунд, «европейские кварталы» островной столицы, раскинулись к северо-западу от центра, немного южнее Ривьеры. Вудсон нечасто бывал здесь, хотя городская жизнь с дескриптором «цивилизованная» кипела где-то около этих мест. Бунд представлял собой причудливое смешение колониальной и пост-индустриальной архитектуры, повторяя, наверное, особенности любых дорогих кварталов любых туземных столиц. Вдоль проспекта Маркеса выстраивались монументальные торговые центры и высотные жилые блоки с частными паркингами под землёй и вертолётными площадками на крышах. С огромных рекламных щитов смотрели на Шона «лица брендов» и аппетитные упаковки товаров. Многочисленные автомобили проносились мимо окон, толклись у перекрёстков, подъезжали и отъезжали от ресторанов и магазинов. Но в оглушительном марше консьюмеризма взгляд спонтанно выхватывал колоннады приземистых усадеб, прячущиеся за густой зеленью садов, и одиноких стариков в соломенных шляпах. И все оттенки жизни подавлял вездесущий белый цвет штукатурки: кажется, непременный спутник жаркого климата.
Но ощущения евротипичности не возникало: привычная мегаполису суета замыкалась в рамках неизменных декораций Санта-Клары. Палящее солнце, пальмы, множество смуглых лиц и пыльные жёлтые пустыри там, где правительство ещё не успело продать очередную концессию. В пробелах между многоэтажными кондоминиумами синело безоблачное тропическое небо, а среди блестящих бортов машин вклинивались дешёвые мотороллеры.
В эту эклектичную атмосферу и погрузился Вудсон, последовав совету Экю. В его дыре никаких приличных магазинов не существовало.
Спустя полчаса после окончания беседы Шон выбрался из такси в квартале, который в шутку назывался маленьким Миланом. Он ограничивался пределами трёх улиц и когда-то в прошлом стал местом расселения итальянской диаспоры. Сейчас от итальянцев остались только плотно стоящие четырёхэтажные дома и обилие бутиков. Концентрация туристов превышала все допустимые нормы – в основном то были молодые пары или семьи, выбравшиеся днём на увлекательный шоппинг-круиз. Попадались американцы, немцы, французы... Почти везде первые этажи сияли яркими витринами, за которыми ждали покупателей манекены, сумки, аксессуары, даже элитная бытовая техника и электроника. Обочины проезжей части, заботливо размеченные белой краской, охраняли жёлто-чёрные столбики автоматических парковочных терминалов, повсюду предлагали свои услуги передвижные тележки с национальной едой или мороженым.
Бунд был открыточным лицом острова. Благополучный, сытый город, аккуратно прибранный трудолюбивыми чёрными руками, гостеприимный и неунывающий. Такой имидж всеми силами поддерживала Нова-Кордоба, забыв о неприглядной южной заднице. Навстречу Вудсону прошагал полицейский в отглаженной форме. Поймав на себе взгляд Шона, он приветливо улыбнулся ему. Здесь, среди беззаботных туристов, воспоминания о фавеле Мадана неминуемо сломали бы любой счётчик гармонии.
Впрочем, у Вудсона нашлись дела поважнее размышлений о социальной несправедливости. Сперва он зашёл в филиал «Банк оф Америка», расположившийся в уютном двухэтажном особняке начала двадцатого века. За тёмно-малиновыми стенами царила прохлада и выверенный до максимума техногенный комфорт. Наверное, в банке можно было жить. Сняв достаточно денег после стояния в очереди за переругивающейся семьёй из Питтсбурга, Шон нанёс визит в подсказанный Экю салон из недорогих. После шумных улиц он показался американцу раем: в тихом полуподвале не было почти никого, только юноша и девушка примеряли пиджак, что-то обсуждая на каркающем славянском наречии. Очередные туристы.
Вскоре американец, привыкая к ещё пахнущему непередаваемым ароматом новой вещи костюму, устроился в открытом кафе, вспомнив, что не ел уже третий день. Оттуда он и позвонил по данному Экю номеру, заодно отметив, что педантичный негр сбросил в хранилище ещё и данные по чрезмерно активному профсоюзному деятелю, проявившему большой интерес к судьбе корабля. Удивительная пунктуальность для копа с заштатного тропического курорта.
– Агентство «Просперидаде», приёмная директора Бланка. Добрый день, чем можем Вам помочь? – защебетала трубка идеально поставленным жизнерадостным голоском.
-
Подсказка: Вудсон. Шон Вудсон.
Ну это же мой любимый тип подсказок!)
|
«Заря нового дня вновь застала меня на берегу. Сейчас мне кажутся смешными обещания, написанные самому себе страницу назад. Я клялся быть готовым, но разве можно ждать, что огромный морской дворец, какой впору царям, разлетится на куски, словно листья по зимнему ветру? Нет. Уж точно: насмеши богов, рассказывая свои планы. Впрочем, крушение исполина утвердило меня в мысли, что нет пользы от величественных иллюзий обладания, от золотых гор в глазах караван-баши. Вещи приходят и уходят…
Саул ненадолго закусил перо.
… а я остаюсь. Мудрый Фатах учил, что есть люди, верующие в силу обстоятельств, и есть последователи предначертаний свыше: в этом противоборстве «могло быть» и «должно быть» кроется глубокая философская разница, которую мне пока не под силу осознать. Я лишь чувствую, что она есть. Чувствую, что эта вера меняет человека больше, чем многое прочее: воспитание, окружение… Мне не хватает слов. Я проклинаю себя за глупость, но поделать ничего не могу».
Дальнейшие страницы – маленькие и измятые, едва-едва вмещающие на себе скупой почерк Саула с многочисленными огрехами – повествовали об испытанных пустынным разбойником потрясениях, об ужасной бездне, пожравшей поклоняющегося тёмным силам, о первых минутах спасения. Саул старался описывать произошедшее с ними ёмко и коротко, в минимуме слов излагая свои чувства и радость, на мгновение охватившую его при возвращении в сознание. Говорить с бумагой было приятно и просто. Будь у него достаточно бумаги, Саул вполне бы обошёлся без собеседников в принципе. Даже Шаам, хотя сын Юсефа и взял его к себе, не казался ему настоящим спутником. Так, мальчишка, что-то в котором очень сильно напомнило Саулу его детство. Иногда Саул вдруг понимал, что любит его, но чаще не мог дождаться, когда ишак куда-нибудь провалится. Конечно, не забыв предварительно привести его одежду и скарб в порядок.
«В прозвище Фейсаха мне видится ирония: компанией мне стали поклоняющаяся пламени и мнящий себя его повелителем. Забавно для человека, полжизни проведшего во тьме. Эта храбрая женщина верит, что Фейсах хочет искупить свою вину, и что я могу искупить свою. Видит Солнце, она понимает больше, чем говорит, и даже больше, чем считает сама, но не понимает собственной недальновидности. Хозяин огня ударит в спину, когда лишится пользы в её участии. И снова я ловлю себя на мысли: это лишь может произойти или это произойти должно? Пока у меня нет ответов».
– А-а, гирохлоп! – с видом знатока сказал Шаам, на этот раз от сундука. Мальчик присел к нему, потрогал пальцем скважину…
Любой, не увлечённый перезвоном колец на Сердце Дорог, мигом бы сообразил, что замки базарный воришка ломать не умеет и видит едва ли не впервые: это не кошель с пояса срезать и не забраться на трубу от стражников. Но и просто сидеть, дожидаясь, пока маг отдаст добычу, было как-то глупо. А ну как проклянёт? Шаам и рискнул. Шмыгнув носом для храбрости, он нашёл какую-никакую подручную железяку и пристроил её аккурат в скважину.
– Вот ведь… экий сложный поставил… – бормотал он, увлечённо копаясь в примитивнейшем механизме. – Кажись, без настоящего мастера и не откроешь… сразу видно, замок-то дорогущий…
Не признаваться же, что он представления не имеет, что надо делать.
|
-
Жаль нельзя всю последнюю сцену под плюс подогнать, да и, конечно, кто сможет оценить Зель Шанх кроме скудного круга людей? Who cares?) чертовски приятно, когда старые знакомые неожиданно находят нас в самых неожиданных местах ^____^
|
Педро Вильянова, которого все называли просто Пино, был сыном приезжих из сельской глубинки острова. До семи лет он рос в деревне настолько бедной, что грамоте учился в церковной школе. Спасаясь от голодной смерти, его родители переехали в столицу. Отец Пино поначалу пытался найти работу, но потом бросил и день ото дня пил всё больше. Семью тащила на горбу мать, которой хватало воли к жизни и любви на троих детей и две работы. Больше всего в жизни Пино хотел, чтобы его мама стала счастливой. Когда он подрос, друг детства – Хуан – привёл Пино в банду. В тринадцать лет мальчик впервые взял в руки оружие, но, слава богу, ещё не успел никого подстрелить.
Пино вырос не только красивым, но и довольно смышлёным, его любили девочки, а среди «бандитов», многие из которых были старше его от силы на пару лет, он стремительно набирал авторитет. Он торговал наркотиками и прикрывал проституток около улицы Восьмого октября, но почти все деньги приносил домой, стараясь выгадать момент так, чтобы не застать там отца. Луиза была права – Пино и правда был хорошим мальчиком, но неуклонно близился тот день, когда ему станет проще выстрелить, чем договориться.
Правда, сегодня он не настал.
Подросток проводил широкую спину американца долгим взглядом, где смешались классовая ненависть и зависть к человеку из богатых краёв. Но этот не выглядел так, как выглядит большинство сумасшедших туристов, рискующих сюда забредать. Этот американец был другим.
– Мне показалось, он крут... – пробормотал Хуан, с облечением убрав ладонь с рукояти ножа.
– А мне нет, – засмеявшись, Пино приобнял его за плечи и потащил обратно в бездну переулков. Подозревал о том Вудсон или нет, но сегодня он приобрёл грозного союзника в фавеле Мадана.
Мост пружинил под ногами, норовя вильнуть в сторону и вызывая неприятные ассоциации с болотом. Немудрено было и упасть в зеленеющую прямо в щелях меж блоками воду (о поручнях строители-самоучки благополучно не подумали), но уже через минуту Шон преодолел многометровое препятствие и вновь твёрдо стоял на земле. Хижины на другом берегу были хижинами в самом прямом смысле слова: сложенными из кирпичей, покрышек и досок, накрытые плетёными крышами в духе зонта в «Люсьенаге» или даже обычными автомобильными тентами. Ютились здесь свежеиспечённые иммигранты или отбросы настолько несчастные, что жалость к ним сменялась брезгливым зоологическим любопытством. Детишки у моста перекрикивались на местном диалекте, далёком от цивилизованного испанского или хотя бы безобразной смеси английского и португальского, однако и этих мест коснулась островная политика. На одном из врытых в землю брёвен, служивших наплавному мосту якорями, краснел знакомый плакат с чёрным силуэтом в берете, поднявшим к краснознамённому небу кулак. В городе, вспомнилось Шону, он никогда не видел этих листовок: наверное, их срывали с завидной регулярностью. А может быть, даже придумали соответствующую службу по срыванию плакатов, назвав её министерством контр-пропаганды или информационным агентством...
Так, мысленно развлекая себя, он брёл посреди пыльной дороги. Пино не дал ему никаких ориентиров, даже не сказал, что ему искать. И когда Вудсон готов был со вздохом признаться себе, что маразматическая карусель ещё не кончилась, он увидел её дом. Он понял это шестым чувством, не отдавая себе отчёта, как и почему. Просто при взгляде на приземистую, ничем не отличающуюся от других халупу, волоски на затылке пошли дыбом.
Перед ним доживал последние дни шедевр бюджетной архитектуры: кажется, то были четыре кирпичных столба, к которым попросту привалили достаточно большие жестяные обрезы, а сверху положили тростник и пальмовые листья. Перед дверями в хижину стоял пустующий пластиковый стул, рядом – миска для собачьей еды, вылизанная как сапоги штурмбаннфюрера.
Не это заставило сердце Вудсона забиться быстрее, и даже не приоткрытая дверь. Нет. Что-то было там, в темноте хижины, подсвеченной из глубины багровым светом. Что-то тревожное.
Он поймал себя на том, что стоит на месте как вкопанный.
Перед порогом дома Генеральской Дочери белел выложенный меловой пылью полукруг. Над дверями висела связка засохших до черноты листьев. На стенах едва виднелись нацарапанные перочинным ножом каракули. Маленькие детали поочерёдно складывались в полотно Иеронима Босха и словно зазвучало вновь предостережение Луизы...
... последний шанс повернуть.
-
Я хочу увидеть этот фильм! ) Или издание в твердом переплете на полку поставить.
|
– Боюсь? – Генеральская Дочь аккуратно загнула поля шляпки-панамки на кукле. – Боюсь ли... Не знаю-знаю, старый друг. Я слушаю и я отвечаю. Когда Они говорят, нельзя бояться. Иначе Барон придёт за тобой.
«Бояться нельзя», инстинктивно это понимал и Вудсон. Он мог буквально ощущать это давление, или ауру, как угодно. Как будто ты вошел в клетку со львом и, стоит сделать один неверный шаг, король зверей растерзает тебя.
– Почему же ты называешь меня «старый друг»? Я впервые вижу тебя и никогда прежде не слышал... – Вудсон неспешно вел беседу. Несмотря на то, что вопросов было хоть жопой жуй, ему казалось, что спешить нельзя, никак.
– Духи знают тебя. Кружат-кружат вокруг, хотя ты не можешь их видеть. Они окружают тебя. Узнают тебя. Шепчут откровения, – образ ведьмы на мгновение подёрнулся в клубах дыма, – и я знаю тебя, как знают они. Я помню тебя. Или того, кто был тобой. Людям из другой земли это трудно понять. Но духов не обманешь.
Ведьма улыбнулась.
– Не обманешь и меня.
– А я... я здесь не за этим, – с небольшой паузой ответил Шон после короткого раздумья. Он чувствовал, что ему становится всё сложнее сконцентрировать взгляд на лице ведьмы: мешали то ли отблески огня на влажной груди девушки, то ли ещё что-то. К тому же эта витиеватая речь про духов, из которой американец понял чуть больше, чем ничего…
– Если духи такие всезнайки, значит, ты знаешь, зачем я пришел, – негромко констатировал Вудсон, заканчивая ходить вокруг да около. – Ты дашь мне то, что я хочу?
– А ты сам знаешь, чего хочешь, Шон Вудсон? – Генеральская Дочь резко придвинулась к огню, невыносимо гибким движением опустившись на колени.
Сверкнуло золото украшений, последние тени сгинули прочь, больше не укрывая первобытную красоту ямайской ведьмы, а угли ярко вспыхнули, сделав мрак за пределами освещённой зоны вдвое гуще. Ведьма буквально всем своим естеством, своим телом будила животные инстинкты, и речь сейчас шла отнюдь не о самосохранении. Дыхание Вудсона участилось, стало глубоким, взгляд не мог оторваться от женщины, а Шон и не думал это скрывать. Может, об этом она и говорила: «Не обманешь и меня»? Странное ощущение примешивалось к похотливой части американца, вышедшей из дрёмы: ведьма играет им. И это... будоражило ещё больше! Спецагент чувствовал, что наконец-то просыпается после алкогольного сна – ни дать ни взять спящая красавица, которую поцелуй превращает в Джеймса Бонда.
– Да, ведьма, я знаю, – твердо заявил Вудсон, всеми силами стараясь не показать удивления, когда она произнесла его имя. Позже он будет охуевать, но сейчас нужно шагать дальше, только вперед. Не меняя позы и лишь немного подавшись ей навстречу, Шон продолжил:
– Если у тебя или твоих чертовых духов есть цена – назови её, и перейдем к делу...
Зель-Шанх ласково щёлкнула куклу по носу.
– Сколько упорства! Цена, дела… А ведь ещё прошлым утром ты едва мог заставить себя встать на ноги. Давай проверим, как далеко ты способен зайти, чтобы вернуть уважение к себе, – повисла пауза. Колдунья смотрела в угли так долго и пристально, словно видела там совсем не умирающее дерево. Вудсон уже открыл рот, но ведьма заговорила вновь:
– Да, проверим. Я расскажу тебе. Расскажу по старой памяти, о которой ты не помнишь. Расскажу, что несчастный человек, которого ты преследуешь, запутался в себе. Он сломлен, напуган, его снедает отчаяние.
Магнетический тембр её голоса дразнил уже проснувшиеся в Вудсоне глубинные тёмные порывы. Он, измотанный внутренней борьбой, с трудом фокусировался на смысле слов, представляя себе, как бросается на неё, вжимая в земляной пол. В сладких дрёмах вставали всё новые образы, и вот ведьма уже не сидит перед ним, а танцует, извиваясь у огня. Движениям её по-змеиному гибкого тела вторит звон бубенцов на ногах. Уже и не хотелось слушать: встать, схватить её за горло, когда в хрупком жесте она запрокинет руки к потолку! Сломать её, раздавить, изнасиловать.
– Мигель Вобо живёт в страхе. Он выбрал друзей, которые опаснее ядовитых пауков. Он выбрал не ту дорогу, хотя я советовала ему, отговаривала его. Он связался с «Ла Сомбра», не зная о тенях, что стоят за их спинами.
Сердце билось в оглушительном ритме, щёки побагровели и Вудсон не замечал, как нещадно сминает в пальцах свою шляпу. Он мечтал, чтобы ведьма закричала.
– И теперь его дни полнит тягучий ужас! – хриплый голос Генеральской Дочери надломился в экстазе, котёл изверг брызги и пар. – Он ждёт смерти! И я не могу его уберечь от того, кого он боится. Кауфманн! Запомни имя! Бойся его, как боишься своего прошлого...
- Вобо... «Ла Сомбра...» страх... – как завороженный шептал американец, а сам думал лишь о том, как силой овладевает этой смуглой ведьмой: самец, который берет то, что хочет
Огромные глаза остановились на нём, остекленев. Среди дыма и огня иллюзии и реальность смешались воедино. Ноги Вудсона свело от напряжения. Шляпа в правой руке окончательно превратилась в скомканный кусок ткани, рот чуть приоткрылся… он не моргая следил за движениями гибкого тела перед собой, а желание достигло пика. Во рту пересохло, но он ничего этого не замечал – её голос остался единственным, что мог слышать Шон.
– Кауфманн! – с низким рыком выдохнул Вудсон и начал подниматься. Неторопливо, хоть и желал накинуться на женщину прямо с места, предчувствуя скорое удовольствие.
– Теперь иди ко мне, отдай мою плату. Или убирайся прочь.
В этой провокации Шон уже не нуждался.
Не церемонясь, он резко, с силой, притянул её к себе. Она хотела этого? О да, сейчас она получит своё сполна. Генеральская Дочь застонала, пытаясь вырваться, но это только разожгло ярость Вудсона. В этом мире естественным, само собой разумеющимся было лишь одно. Шон схватил её за смуглые руки и бросил на землю, без стеснений срывая последние клочья одежды. Соломенная кукла, забытая, покатилась в сторону. Не заботясь о пуговицах, Шон почти содрал с себя рубашку, не давая ведьме подняться. Он почувствовал, как её руки тянут вниз шорты и движением ног помог освободить себя. И вот Вудсон навис над ней, озаряемый сиянием углей: словно бы огромная тень, исходящая неистовой страстью. Мускусный запах её тела перемешивался с травяным дымом, застилая взор. Шон не хотел и не собирался быть нежным любовником, его почти лихорадило.
И, наконец, эта тварь закричала. Она билась под ним, пытаясь вырваться, но куда там – Шон упёрся коленом в нежную кожу бёдер, оставляя синяки на память, раздвинул её ноги в стороны, и с силой опустился сверху. Он вошёл в девушку со всей жестокостью, вогнав напряжённый почти до боли член как можно глубже. Ногти колдуньи оставляли кровавые борозды, полосуя спину и ягодицы, а крик захлебнулся в полном мазохистского наслаждения стоне. Они слились переходящем в укус злобном поцелуе, затем ещё одном. Потом Шону стало плевать на поцелуи. Полностью открывшись ему, распластанная на земле, Генеральская Дочь не могла сопротивляться: ей оставалось только кричать от томительной боли, вознося Шона Вудсона к вершинам победоносного наслаждения.
А услужливое подсознание бывшего специального агента заботливо расставляло важные слова ведьмы по полочкам, чтобы мистер Животное потом вспомнил, зачем посетил дом Генеральской Дочери. Но даже подсознание вскоре поглотил красный туман слившихся в неистовой агонии тел.
Шон не помнил, когда он выбрался на подгибающихся ногах из дома колдуньи. Он чувствовал себя выжатой тряпкой, выжатой в самом буквальном смысле. По ощущениям, он только что оправился от тяжёлой, выматывающей, но приносящей невыносимое удовольствие болезни. Даже руки дрожали, а идти было положительно невозможно. Он не мог вспомнить, как же ему удалось с трудом, кое-как, натянуть на себя шорты, оставив Генеральскую Дочь безжизненно валяться у огня, едва дыша.
Улица встретила его первыми признаками прохлады и катящимся к горизонту солнцем: стали длиннее тени, и предзакатный рыжий свет не так резал глаз. Пытаясь вздохнуть полной грудью, Вудсон не смог – и без сил рухнул прямо в пыль, не обращая внимания, что рубашка даже не может сойтись на груди. Плевать. Его мотель располагался в районе немногим лучше, там – да и вообще на жаркой Санта-Кларе – никого этим не удивишь.
«Плевать».
Как выброшенная на берег рыба он хватал ртом воздух, потом привалился спиной к стене чьей-то хижины, запрокинув голову. На его счастье, улица была пуста и Вудсон мог, в тишине и покое, чувствовать, как по спине и бёдрам прокатываются волны саднящей боли: кожа превратилась в одну большую царапину. Нижняя губа распухла от варварских поцелуев, а мысли и вовсе мутились.
Безумно хотелось рома, но на сей раз не маниакальным желанием алкоголика. Просто хотелось выпить и выпить много.
На прощание ведьма с трудом прошептала ему вслед, что не забудет его подарок. О чём бы она ни говорила, но Мигеля Вобо так и не удалось найти. Зато у него была фамилия. Ничего не говорящая ему немецкая фамилия.
На этом Шон Вудсон провалился в глубокий и спокойный сон прямо там, где лежал.
А Зель-Шанх, ведьма, лесной демон, отрешённо глядела в потолок и глаза её были глазами глубокой старухи. Она давно не чувствовала себя настолько счастливой.
-
Вах, какой горячий секретный агент. Ай молодца!
|
-
мммм, я ждал этого) супппра!)
|
-
милейшая реакция, и правильная )
|
– В это время я буду уточнять маршрут корабля. Попытаюсь заглянуть в его судовой журнал и выяснить, кому так важно, чтобы карантин поскорее сняли. На кону стоит очень много, огромные деньги. Я надеюсь, что наши друзья с носом в пудре потеряют голову и начнут допускать ошибки, проявят себя. А если не они сами, то их карманные чиновники – вот и будет нам новая ниточка. Надеюсь, к тому времени, когда я закончу, вы уже сможете сказать или кто покрывает корабль в доках, или кто заказал наш круиз. Потом мы сделаем следующий ход.
Экю радостно потёр руки: точь-в-точь лепрекон над горой богатств, ожидающий ещё большей наживы. Он как будто попал в свою стихию, в одной бриганте выходя на битву с многоглавой гидрой картеля. Неужели у него не оставалось родных или семьи, за которых можно бы было беспокоиться или которые беспокоились о нём? Где жил отец, которого полицейский с теплотой упоминал уже несколько раз? Или Экю безоглядно верил в свои профессионализм и счастливую звезду? Что же, Вудсон немало таких повидал на своём веку. Обычно они ненадолго задерживались в худшем мире.
Или всё это – хитрая ловушка, чтобы... нет-нет, Вудсон, это уже слишком. Никому, а уж особенно «Ла Сомбра», ты не нужен так сильно, чтобы затевать многоходовую комбинацию из-за твоей пьяной башки.
Ладно-ладно, уже не настолько пьяной, но прогресс в полчаса трезвости ещё не считается.
– Вот, кстати, глядите.
Экю достал из сумки небольшой футляр, а из футляра – стильный чёрно-стальной коммуникатор с дисплеем во всю ширину корпуса. Следом явилось зарядное устройство.
– Подарок на Рождество. Сперва я думал перекинуть вам данные по почте или флешкой, но ваш компьютер, видимо, остался там же, где и значок. Поэтому я решил форсировать события. Это – самый обычный коммуникатор. Берите, не бойтесь. Безлимитный трафик, оплата сим-карты на чужое имя на год вперёд. Загружены основные полезные приложения – интерактивные карты местности, автоматизированная подборка серверов-прокси с двойной маршрутизацией (хотя будет медленно, сами понимаете, но при необходимости и гарантия двойная) через, кажется, Ямайку, хотя настройки можно задавать вручную. Что там ещё... короче, барахла куча, но разберётесь быстро – вы, американцы, мозговитый народ. Эту вещь делали ваши соотечественники на мой юбилей, когда я стажировался в ваших краях. Тогда было модно шутить про всеобщую слежку и так далее... пока не появился Сноуден. Глядите, как пригодилось. Но. Но самое важное – вот это приложение, – Экю скользнул пальцами по меню из множества иконок, выбирая голубенькую и ничем не примечательную. Она была подписана невзрачной аббревиатурой «MHQ».
– Мобильная штаб-квартира, каково, а?! Это, как теперь модно выражаться, клауд-сервис, где мы с вами устроим Интернет-сабантуй. Разумеется, с собственным криптографическим алгоритмом. Единственное, что может раздражать – при входе запрашивает пароль каждый раз и требует подтверждение для каждой директории. Автоматически блокирует сессию при бездействии в тридцать секунд. Три неудачных попытки ввода – мне отправляется сигнал с пеленгом этой игрушки, а операционная система обнуляется. Данные, разумеется, теряются, и без специального оборудования восстановление невозможно. Сделал это ради безопасности, хотя надеюсь, до этого у нас с вами не дойдёт, ведь наше главное оружие – наша скрытность.
Экю так вдохновенно рекламировал детище неведомых гениев, что становилось понятно: эту операцию он планировал долго, много раньше появления корабля в порту. Похоже, он ждал лишь подходящей возможности, чтобы привести в исполнение маховик своего тщательно выпестованного плана. Становилось загадкой, случайна ли роль Вудсона в происходящих событиях... или специальный агент волею судеб стал элементом выверенного рукой мастера уравнения, давным-давно попав в число подходящих кандидатур?
Какой же финальный аккорд готовит для него хитрожопый негр?
Не собирается ли подставить, выйдя сухим из воды?
Нет. Внутренний голос уверенно твердил Шону, что Экю не кинет его старую задницу... но можно ли было доверять интуиции пьяницы?
-
...а на нетбуке всё это время играла музычка ссылка xDD
|
Как ни в чём не бывало, Экю вернулся к клавиатуре, но на его губах мелькнула довольная улыбка. Сукин сын отлично знал, что Вудсон согласится. Недаром проходил какие-то свои долбаные курсы.
– Итак, досье. Двумя вашими приоритетными целями должны стать, – его палец стукнул по тачпаду, – она и он.
Одна за другой на экране возникли фотографии в хорошем разрешении: на первой была вполоборота к камере запечатлена поистине роскошная женщина в вечернем платье, облокотившаяся на балюстраду. В её руке поблескивал бокал шампанского, а на фоне виднелись огни выходящего на террасу бального зала. Видимо, её сфотографировали на каком-то из бесчисленных частных вечеров. Горделивая осанка, чеканный профиль лица и уязвимый ореол декольте, обнажавший загорелые плечи до самой границы приличий, сразу давали понять, что дама знает себе цену или накручивает её, силясь скрыть внутреннюю пустоту.
– Она. Сесиллия Орейра Бланка. Сестра Констанции Девора, урождённой Бланка – и жены Рауля Девора. Уругвайского консула на Санта-Кларе, собственно говоря. Кстати, вот он, – движением руки Экю вывел рядом с женщиной довольно представительного и непомерно откормленного мужчину с иссиня-чёрной подковой бороды и лаконичной до аскетизма шевелюрой, зализанной лаком к затылку. Фотография посла, видимо, была официальной и постановочной – он был облачён в смокинг, а фон ему составляло белое панно с небольшими гербами Нова-Кордобы по всей ширине. – На инаугурации президента несколько лет назад. С тех пор он не похудел, я гарантирую.
Вудсон едва сдержал хмыканье. Поверить в это и без комментариев Экю было бы сложновато.
– Весьма респектабельная партия. Не смотрите на его вид, он блестяще воспитан и образован, – полицейский вернул обратно фотографию черноволосой фурии. – К сожалению, Сесиллия беззастенчиво пользуется положением своих новых родственников, едва ли не монопольно получая контракты на грузоперевозки благодаря связям Рауля в администрации президента. Она – деловой человек и к ней потребуется деловой подход. Просто так вы в её круг не попадёте. Я подготовил вам небольшую легенду, представляющую вас одним серьёзным дельцом из Гватемалы. Вам требуется надёжный перевозчик, и хорошие люди порекомендовали её. Уточнений не понадобится, она сразу поймёт, что речь идёт о не совсем законных делах и не станет совать нос дальше положенного. Заодно это неплохой повод познакомиться.
Курсор мыши указал на папку, озаглавленную соответствующей фамилией.
– Здесь немного. Я очень спешил и успел выяснить совсем мало. Пара заметок о её биографии, не больше. Момент. Ознакомитесь чуть позже, потому что вот вторая цель – это так называемый портовый инспектор Мигель Вобо. Совсем другой коленкор.
На сей раз с фотографии дохнуло вовсе не великосветским лоском, благо изображён был на ней тощий, неопрятно одетый негр, чёрный как подвалы Министерства Любви. Его сфотографировали из окна машины идущим по улице с засунутыми в карманы руками. За ним следовали ещё несколько чернокожих довольно громоздкого вида, а вся процессия напоминала выехавшее на разборки стадо шимпанзе. По виду, средневзвешенный интеллект фотомоделей приближался к рубежу Кельвина.
– Начинал как профсоюзный деятель, когда их легализовали в девяностых. Закончил как средней руки бандит, надзирающий, чтобы портовые заправилы всегда помнили о том, почему в их доках спокойно, а пассажиров грабят по божеским пропорциям. Поэтому и инспектор. Здесь, к сожалению, я не придумал обходного манёвра – может быть, идеи будут у вас. Работать придётся на свой страх и риск. Я укажу вам бар – нечто наподобие штаб-квартиры его братии, где вам придётся аккуратно поспрашивать о нём. Аккуратно, сеньор Вудсон, потому что это не турзона, и хорошо, если отделаетесь парой синяков, если станете слишком уж назойливы. Разве... разве что... слышал только… – замялся Экю, – … будто есть у него какая-то тёлка. В трущобах шутят, будто ведьма. Не смотрите на меня так, будто не знаете дурацкие аборигенские поверья! Всё это вуду и прочие соломенные куклы... находятся идиоты, которые до сих пор в это верят. Местную экзотику не спрячешь. В общем, быть может, стоит поспрашивать и на её счёт. Хотя я не уверен, что даже кретин вроде Вобо станет посвящать настолько сумасшедшую особу в свои дела.
От обилия инструкций у Вудсона начинала кружиться голова, но Экю, словно почувствовав необходимость прерваться, выудил из сумки бутылку апельсинового сока.
– Не желаете? Здорово тонизирует, особенно если добавить парочку травок.
|
ПРОЛОГЮжноамериканские джунгли.
Дата неизвестна, 12:01.Саундтрек: ссылка Джунгли, стиснувшие дорогу в удушливых тёмно-зелёных объятьях, набрякли липкой дневной жарой. Зной практически ощутимо клубился во мраке под сплошным сводом широких, влажных листьев. Лишь тут и там пронзительно-золотые лучи повисшего в зените солнца прорывались вниз, к земле. В остальном же под сенью джунглей царила зелёная мгла. Не продохнуть, потому что воздух здесь тяжелее свинца; не вытереть пот, потому что новый выступит раньше, чем отнимешь руку. И дорога – полоса утрамбованной колёсами ражей земли вперемешку с давлеными стеблями травы – отчаянно боролась за жизнь, почти не видя света в шелестящем живом коридоре. Впрочем, как и любой след человека в сельве, она была обречена если не в этот сезон, то в другой. Но пока что, выбрасывая в первозданное лоно природы сизые клубы не отвечающего никаким нормам выхлопа, по ней карабкался угловатый джип в военной окраске. За ним – второй, а потом и третий. Листья хлестали лобовые стойки, пытались уцепиться за «люстры» на крышах, но мощные машины специально проектировались для такого рода эксплуатации. Да и водители в защитной «зелени» не особо напоминали экологов, разве что каких-то особых, одичавших в «полёвке» лет эдак в пятнашку. Продравшись сквозь чащу, внедорожники выбрались под открытое небо, на покрытый подлеском склон холма, полого спускавшийся к пойме реки. Дорога стала чуть шире, джунгли отступили. В солнцезащитных очках рулевого ведущей машины отразились белые стены поместья, выраставшего из зелени как дворцы каирских вельмож. Окружённое с трёх сторон непролазными джунглями, оно притаилось здесь во всей своей роскоши, сверкая щитами солнечных батарей на крыше и стёклами широких окон-витрин. За трёхэтажной белоснежной виллой виднелась вертолётная площадка с замершим на ней силуэтом гражданского «Белла-407», несколько внедорожников окружали парадную площадку с шелестящим фонтаном, а стену и аллеи разбитых вокруг виллы садов патрулировали усталого вида мужчины. Казалось бы, типичная асьенда типичного криминализированного плантатора, каких много в около-амазонских просторах, Боливии и Колумбии, если бы не одна деталь: за плечами европейского вида охранников чернели вполне современного вида штурмовые винтовки, поблёскивающие красноватыми линзами прицелов. Это совсем другое дело, это не допотопные ружья решивших подзаработать скотопасов. В этот-то военный лагерь и въехала колонна джипов, из которых немедленно начали выгружать большие блестящие ящики. Хлёсткие команды, слаженная работа множества рук – и вот опустевшие машины втягиваются в зев подземного гаража аккурат под террасой, украшенной греческими статуями и произвольно расставленными зонтами с шезлонгами, а охранники и новоприбывшие со смехом здороваются между собой. Не обращая внимания на царящую вокруг суету, из головного авто легко, как молодой, выпрыгнул поджарый беловолосый мужчина. Ровный бобрик волос, уродующий морду шрам поперёк челюсти и отлично поставленный хищнический взгляд выдавали в нём кого угодно, но не продавца мороженого. А значит, в чемоданах вряд ли приехал свежий пломбир. Наёмник стянул с обгорелого носа очки, сплюнул под колеса длинной струёй и направился в дом, на ходу застёгивая на краснющей от солнца груди армейскую рубашку. – Где доктор?! – повелительно бросил он открывшему двери темнокожему дворецкому и скрылся в прохладной глубине виллы. – Мне нужно видеть доктора, срочно! Панамский канал.
2 апреля 2014 года, 18:24. Совсем крошечной рядом с ползущим по соседней «полосе» исполинским танкером яхте не полагалось даже «мулов». «Мулами» на канале звались локомотивы на электрической тяге, курсировавшие по специально проложенным параллельно его руслу рельсам и выполнявшие роль тягачей для проводки судов борт-в-борт. Редок, согласитесь, тот лоцман, что способен ввести многотонную махину в лазейку, где пара метров может стать решающей. Но роскошная яхта с гордым названием «Мария-Терезия» и радикально противоречащей ему нидерландской припиской плыла по течению совершенно спокойно. Между её бортами и бетонными стенами канала плескались тёмные по вечернему времени воды загнанного в клетку океана, а на корме, вручную покрытой тиковой наборной доской, расположился, задрав босые ноги на поручни, дородного веса мужчина за пятьдесят. Редкие седые волосы за ушами исчерпывали его причёску, на волосатой груди под рубашкой блестела золотая цепочка с астрономических размеров крестом, рядом с шезлонгом стояла початая бутылка «Периньона», а хозяин всех этих богатств был недоволен. Его бесило всё. Бесило расписание Панамского канала, вынудившее его битый час торчать у шлюза «Мирафлорес» на входе, дожидаясь открытия. Бесил воняющий нефтью, солью и крупным капиталом чёрный гигант за бетонной перегородкой. Бесил излишний вес. Бесило кислое вино. – И сколько? – гудел он в гарнитуру, свисавшую с мясистого уха до самого пуза. – Твою мать, ясно. Нет. Нечего добавить. Я не знаю. Нет. Диалог был содержательнее пересказа новой американской истории в трёх страницах и с каждой его минутой настроение владельца яхты всё ухудшалось. Человек это был вздорный, склочный, но знающий и любящий свою работу – и теперь, конкретно этим вечером, пока капитан и двое матросов (его единственные спутники в обшитых андалузским кедром княжеских интерьерах) были заняты переговорами с лоцманской службой, он понимал, что где-то и у кого-то появились проблемы. А значит, проблемы появились у него. Помедлив некоторое время и сделав целую серию уточнений с помощью сверхплоского ноутбука марки «Lenova» и параллельной телефонной линии, он наконец выдал: – Вообще… есть у меня подходящий человечек. Скину ему, пускай разбирается, как знает. Нет, он не подведёт, не должен. Нет. А есть, блядь, лучше мысли? То-то и оно! До связи. Раздражённо сунув гарнитуру в широкий карман, толстяк плеснул себе вина и вздохнул, вспоминая дни, когда был молод и строен, когда грелся под солнцем Флориды и знать не знал никаких забот. – Дерьмовая жизнь.
-
Ровный бобрик волос, уродующий морду шрам поперёк челюсти и отлично поставленный хищнический взгляд выдавали в нём кого угодно, но не продавца мороженого.
Майор Рейли, вот мы и встретились вновь...)
-
Чувак, ну ты же профи, признайся!
-
Либо он профи, либо у него в подвале сидит восемь литературных негров, которых он недокармливает.
|
Она не закончилась ни через десять минут, ни через сорок. Только когда группы людей стали совсем уж нечасты и даже дешёвые отели отдалились в тень, Шон повернул назад. В океанской темноте перемигивались огоньки судов и даже, если ему не изменял глазомер, далёких островов. На песке, днищами вверх, сохли лодки, а окна в домах потихоньку гасли. Даже россыпь огней в башнях на горизонте – центре города – незаметно потускнела, оставив звёздному небу лишь подсвеченные неоном силуэты и сигнальные огни на крышах.
Вскоре Шон вновь оказался среди людей. Он не помнил, сколько кругов намотал по Ривьере, которую прежде так искренне ненавидел за её шум, за её жизнь и её оптимизм. Он даже не помнил, когда взял такси и вернулся домой, в свою конуру на втором этаже умирающего мотеля: прикроватные часы не работали, потому что в районе произошёл уже четвёртый за эту неделю перебой электроснабжения, а пытаться судить о времени по Ривьере – гиблое дело. Ривьера не затихает до самого утра, когда солнце окрашивает горизонт в рассветные тона, а бары начинают закрываться на долгую дневную передышку.
Впервые за много дней кровать не показалась Шону Вудсону опостылевшим саркофагом.
Экю быстро добрался до автомобиля, припаркованного в каком-то из переулков за очередным отелем. Фонари, исключая зарешечённую гудящую лампу над выходом с гостиничной чёрной лестницы, избегали таких мест. Он почувствовал её присутствие, как только захлопнул водительскую дверцу своего дешёвого «Вольво». Сперва уловил щекочущий ноздри ароматный дым её папиросы, а затем увидел в зеркале изящный силуэт позади, почти незаметный во мраке. Как всегда, он заметил её слишком поздно, чтобы успеть собраться, и слишком рано, чтобы расслабиться. Она поистине обладала тактичностью гадюки, решившей и в этот раз приберечь свой яд на потом и милостиво показать себя будущей жертве. Экю потянулся к лампочке у козырька, но она мягко остановила его:
– Не надо. Итак. Как всё прошло? – её голос был под стать манерам: такой же тихий и обволакивающий. Звеняще щёлкнула дорогая зажигалка, освещая поля дамской шляпки и бежевую кожу перчатки. Собственное инкогнито заботило её больше местной жары, хотя сам Экю понятия не имел, как можно ходить в перчатках на Санта-Кларе.
– Как-как. Нормально. Я дал ему время подумать до завтра, но он согласится. И ещё у него идиотская шляпа.
Женщина рассмеялась незатейливой шутке и ласково потрепала Экю по плечу, отчего молодой негр сжался, словно ждал удара. Затем страх трансформировался в секундное звериное желание обладать ей, как положено мужчине. Чтобы она не смела с ним играть и вела себя как положено. Но Экю сдержался. В сущности, он был добрым человеком. Просто жил он в очень непростом мире и знакомства у него тоже были непростые.
– Вообще, я не хочу, чтобы с ним что-то случилось. Бедняга и так пережил достаточно, а мы втягиваем его в совсем уж серьёзную историю.
– Все мы чем-то рискуем. Но сейчас это единственный способ помочь и тебе, и нам.
Экю хорошо понимал, что интересы безликого «мы» стоят намного выше его собственных, и не возражал – до тех пор, пока их отношения строились по принципу моющих друг друга рук, он был на «их» стороне.
– Вы богаты, влиятельны, – упрямо возразил он. – Почему вы не можете сами взяться за дело? Я могу свести вас с нужными людьми и даже подскажу, какие грешки можно выудить из-под грязных матрасов. Почему, – Экю едва сдержал желание обернуться и посмотреть собеседнице в глаза, – почему вы хотите, чтобы в петлю лезли простодушный дурак из трущоб и бедный спивающийся гринго?
Женщина помолчала, наполняя салон вязко-приторной дымкой. А потом загадочно ответила:
– Искусство войны – это не умение убивать королей, знаешь ли. Лучше присматривай за своим новым знакомым. Мы ведь не хотим, чтобы с ним что-то случилось понапрасну.
Экю стиснул руль так, что на ободе остались влажные следы пота с его ладоней. А стук каблучков по мостовой вскоре растворился в какофонии звуков и мелодий – привычном вальсе Ривьеры. С тяжёлым сердцем Экю тихо закончил фразу:
– Искусство войны – это умение сделать так, чтобы короли убивали друг друга, – и резко завёл мотор.
-
Как обычно, какой-то адский водоворот интриг)
"Карибский реквием" - хорошо сказано)
|
Да, Вудсону не светило умереть от печали.
– Вы не прямо должны, конечно же, – Экю поболтал стаканом, пристально глядя в сердце круговорота на поверхности, – но если вы согласны помочь мне, будет хорошо. Мы сможем хотя бы немного исправить ситуацию. Поймите правильно. Я не против «подарков», «друзей» и других «благотворительных пожертвований», а если бы и был, то всё равно ничего не могу с этим поделать. Я, всё-таки, не совсем законченный идеалист. Но, сеньор Вудсон, есть определённая граница между тем, что можно, и тем, что нельзя. Когда на улицах, на моих улицах, торгуют дерьмом, которое убивает людей – это уже нельзя. Звучит слишком глупо и неуместно красиво в нашем дерьмовом мире, но когда я был в состоянии что-то сделать с наркотиками, я делал. Всегда делал. От этого в моей жизни значительно больше проблем и меньше денег, чем у любого полицейского на Санта-Кларе, но я не сдаюсь. Вот только теперь я понимаю, что без второй пары опытных рук мне не справиться. И я хочу, чтобы вы помогли мне в одном расследовании. Готовы слушать?
«Он что, думает, мы в каком-то боевике?», мысли Вудсона растекались, подобно жидкости в стакане по стенкам, когда он продолжал слегка крутить его в руке.
– Я уже давно не работаю в УБН, ты же в курсе и в курсе почему, – с ноткой раздражения в голосе произнес Вудсон, вместо ответа.
– Я слышал, – довольно прищурился полицейский, став похожим на пляжного фарцовщика поддельных «Ролексов», но никак не на слугу закона, – что в Америке все знают толк в капитализме. Ленин называл это классовым чутьём. Так что вы справитесь, сеньор Вудсон. Санта-Клара построена на деньгах: отследите руки, передающие нужный чек, и будете знать всё. Я ведь не собираюсь втягивать вас в перестрелку на горящих вертолётах.
Фыркнув, Экю последовал его примеру, прихлопнув стакан до дна. Бармен за стойкой с усталым видом принялся наполнять новый.
Шон фыркнул. Что это обозначало, пожалуй, не смог сказать бы и сам Вудсон. Просто нужна была какая-то реакция. Хах, не заметно для себя, похоже, бывший спецагент попал-таки под обаяние Экю, начиная проникаться к нему интересом. Правда, всё ещё оставалась проблема: негр предлагал сотрудничество, а последние напарники Браво-1 плохо кончили. К тому же, стоит ли вылезать из той «колыбели», что соткал себе Вудсон из нитей алкоголя, надежно переплетавшегося с его нынешней судьбой. Стоит ли снова браться за старое, когда можно взяться за бутылку рома? Ром... не забыть купить рома, напомнил себе Вудсон. Достав из кармана помятую пачку «Lucky Strike», американец закурил. Что странно, он даже предложил похожую перспективу Экю.
Шон крепко затянулся. Что-то внутри не давало ему просто так послать негра с этим его предложением помочь (может быть, совесть?), но и повода согласиться он пока не имел.
– Продолжай, парень, я слушаю, - наконец, выдавил из себя бывший спецагент.
Сигареты Экю проигнорировал и заговорил по-деловому:
– Девять дней назад в порту Нова-Кордобы было помещено на карантин грузовое судно, следовавшее из Уругвая в Соединённые Штаты с заходом в порты на всём пути прохождения. У меня есть приятели в таможне, – хитро подмигнул он, – которые оказали мне эту небольшую услугу. По-хорошему, корабль следует арестовать: но тогда я подпишу себе смертный приговор прямо на месте, а мои же собственные начальники найдут способ саботировать это расследование. Дело в том, что где-то по дороге наш кораблик обзавёлся удивительным довеском к декларированному грузу. Речь идёт о...
– ... героине, – закончил Вудсон. Хоть Браво-1 не был на все сто уверен, что речь именно об этом наркотике, слова прозвучали как утверждение.
– Чистейшем колумбийском героине, – подтвердил Экю.
– Разве это такой большой сюрприз? Сомнительно, что это единственное такое судно, что побывало в этом порту.
– О, это просто Огромный, мать его, сюрприз. Вы даже не представляете, сколько его там! И именно когда я узнал о размахе операции, я понял: вот он, мой маленький шанс. Я никогда не смогу уничтожить наркотрафик как данность. Это не в силах одного человека. Но если я смогу разнести в клочья бизнес хотя бы одного картеля, я буду считать, что прожил жизнь не зря.
В его голосе звучала неподдельная страсть, и Вудсон поневоле задумался, что произошло в прошлом улыбчивого негра такого, что он превратился в беспощадного борца с белым порошком.
С кривой ухмылкой Экю приступил ко второму бокалу.
– Наш груз распределён между содержимым трёх контейнеров. Они находятся в корабельном трюме среди десятков таких же, и нам надо выяснить, что это за контейнеры. Обыск – не вариант. На моего друга из таможни уже начинают мягко давить, и я думаю, что он снимет карантин, как только соблюдёт видимость выполнения санитарных процедур. Или как только получит увесистый конверт. Поэтому времени у нас немного.
– Немного, да, – повторил Шон, задумчиво уставившись в стакан. Конечно, его не оставил равнодушным энтузиазм Экю, он и сам захотел, чтобы эта дрянь исчезла с лица мира. Но так же понимал, что это просто невозможно: всегда будут те, кому интересно наживаться на слабостях других. Всегда будут те, кто ради денег выложит себе дорогу из трупов других. Но что сам Шон Вудсон может сделать? Он же совсем не тот, что раньше.
– Я... я уже не в той форме, дружище, чтобы подписываться на такое... ты слишком много хочешь от того, у кого в друзьях только ром.
– Тогда ваши друзья полезнее, чем вы думаете. Коносаменты на контейнеровоз MSH «Мануэль Белграно» выдаются фрахтовым агентством «Просперидаде», которое – вот чудеса – принадлежит сестре жены уругвайского консула здесь, на Санта-Кларе. Высший свет, mi amigo. Шнапс из фонтанов, ухоженные киски, дорогие виллы... Вам понравится. А если нет, есть и второй вариант. Ближе, так сказать, к вашей нынешней среде обитания – хороший шанс спиться окончательно, но да вам, вижу, не привыкать.
Вудсон ажно нахмурился от попытки собрать факты, предоставленные Экю, воедино. Трудно думать, сквозь пелену алкоголя, окутавшую сознание. Как бежать по пояс в воде.
Слова негра больно задевали гордость бывшего оперативник: тот был молод, энергичен, полон сил и желания что то делать... Шон Вудсон отличался полной реверсией всех пунктов и как мужчину его это задевало.
– Если я соглашаюсь, я получаю только глубокое моральное самоудовлетворение, так да? – спросил Вудсон.
– Я небогатый человек, сеньор Вудсон. Но если мы заговорили в этой плоскости, две с половиной тысячи долларов вас устроят? Треть в авансе. И, разумеется, помощь в оформлении вашей новой легенды – не думаю, что кто-нибудь из сильных острова сего станет говорить с... кхм... настолько демонстративно-бывшим агентом Управления по борьбе с оборотом наркотиков.
-
Высший свет, mi amigo. Шнапс из фонтанов, ухоженные киски, дорогие виллы... Вам понравится.
Предполагаю, Вудсон поклонник котов. Феликс, Гарфилд, Том - кумиры детства! )
|
Помедлив, Экю опустил ладонь, а улыбка слегка померкла.
– Смешно, сеньор Вудсон, но... – белозубый оскал вспыхнул с удвоенной силой, – не так смешно, как если бы вы услышали имя моего папаши. Ладно, слушайте. Я как раз ищу юмориста.
«Похоже, это парень настроен куда как серьёзно», казалось, Вудсон мысленно выкинул белый флаг. Он тяжело вздохнул и, откинувшись на спинку стула, посмотрел на раненную ладонь, вытащил оттуда остаток осколков и поискал взглядом какую-нибудь салфетку, чтобы вытереть кровь.
– Похоже, я как раз тот что нужно, а? - сухо спросил Вудсон, глядя на собеседника. «Полиция... понятно как он меня нашел…»
– Типа того, – Экю то переставал улыбаться, то ухмылялся вновь, и его лицо ни на миг не сохраняло мимической неподвижности. Он и впрямь чем-то походил на обезьяну. – Буду с вами откровенен. Посмотрите только, прелестный морской вечер просто призывает к откровенности. Итак, мне нужен профессионал. Человек, знающий специфику карибского региона и вовлечённый в то, что в Штатах вы называете «войной с наркотиками». Чтобы вы не мучались догадками, сразу расскажу, как я на вас вышел: я проходил стажировку в Америке.
Его испанский акцент и правда был не так уж заметен. Может быть, в других обстоятельствах Шон вообще не сразу бы понял, что перед ним – иностранец. Вудсон придвинул к себе салфетницу.
– Программа обмена опытом, ездил несколько лет назад. У меня осталось немало полезных знакомств: я, видите, обожаю заводить полезные знакомства. И, когда я спросил, мне указали на вас. Поистине звёзды благоволят мне, раз вы оказались на Санта-Кларе ровно в час нужды.
Вудсон не спеша взял несколько салфеток и прижал к ране. Пустяк, безусловно, но истекать кровью как-то не хотелось, по крайней мере пока этот Экю не перешел к сути дела.
– Бла-бла-бла, дружище, – протянул Шон, – неужели я похож на человека, который может кому-то помочь?
– Неа, – ещё немного и улыбка чрезмерно предприимчивого полицейского рисковала вылезти за рамки лица. Вудсон непроизвольно представил себе эту неаппетитную картину и подумал, что мог бы здорово нажиться на фотохронике события. – Нет, mi amigo. Вы, сеньор Вудсон, похожи на человека, который так глубоко в дерьме, что и тенор Паваротти не услышит снизу. Я знаю вашу историю.
Экю постучал безымянным пальцем, на котором сверкнуло поддельное золотое кольцо, по идеально выбритому виску.
– А когда я её узнал, то подумал – отстой, честный коп пропадает ни за что. И решил, что будет справедливо, если мы сможем помочь друг другу. Вы помогаете мне, помогаете своей стране, а я помогаю вам. Знаете, чем?
Со стороны могло показаться, что Шон Вудсон умер сидя на стуле – столь сфокусированный на собеседнике взгляд создавал видимость, что американец и не дышит вовсе. Но всё-таки Шон шевельнулся, смещаясь на стуле, чтобы устроиться поудобнее.
– Понятия не имею, чем местный коп мне может помочь. Да и кто вообще сказал, что мне нужна помощь, а?
– Никто не сказал, что вы не справитесь сами, – Экю протестующе поднял ладони перед собой. – Но я могу дать вам то, что никто не может. Цель, сеньор Вудсон. Разумеется, и деньги тоже, но не думаю, что вам они так уж нужны. Главное – цель. Ответьте сами себе: как долго вы живёте вот так, бесцветно проматывая день за днём как проматывают старую кассету? Озвучивать не надо. Но если вы скажете сейчас: «Adios, сеньор Экю», я встану и навсегда исчезну из вашей жизни.
За столиком воцарилась тишина.
Это и хотел было сразу сказать Шон, только вместо «сеньора» у него было словцо получше для этого хлыща в пляжных шортах... но тут он задумался: действительно, сколько продолжался уже этот кошмар? Он не помнил... месяцы уже давно слились в один большой промежуток времени, измеряемый бутылками рома. А сколько он пропустил этого, поймал через себя? Нет, бесполезно что-то считать... надо что-то делать. Судя по тому, что он ещё не наложил на себя руки – видимо, не то от него хочет Некто. Если Он вообще есть. Лютый пиздец! Может, этот человек напротив послан ему не просто так?
– Продолжай, парень, – еле слышно выдавил из себя Шон, сам не зная почему.
Экю кивнул, как будто и не ожидал другого.
– Я ценю это, сеньор Вудсон. Ну хорошо. Тогда я расскажу вам и свою историю, – полицейский передвинул стул по песку, усевшись рядом с Вудсоном, и сделал знак бармену. Через некоторое время на столе появилась пара приятно-холодных стаканов.
– Мне двадцать пять лет. В вашей стране этот возраст – самая заря взрослой и многообещающей жизни. Люди заканчивают университеты, находят себя в обществе и… и всякое такое. Никогда не получались рекламные ролики. А я уже угробил здесь пять лет жизни, чтобы осознать своё полное бессилие. Чувствуете, в чём мы похожи, а? – ухмыльнулся Экю, пригубив пиво. – Пять лет я варюсь в системе, и поверьте мне, то, чем вы занимались в Штатах – ягодки по сравнению с местной экзотикой. Всё, что вы видите вокруг – этот пляжный мир, этих беззаботных людей и оголтелую индустрию всевозможных развлечений – держится отнюдь не на честном слове.
Пророческим жестом Экю воздел бокал к тростниковому зонту.
– Откаты, взятки, местничество, покровительство. Порой неприкрытое вымогательство с улыбкой на губах. Магия «дружеских подарков» и вечеринок на отдалённых асьендах. Вы ничего не откроете здесь, если не знаете в лицо нужных друзей. У вас будут проблемы, если начальник полиции не заходит к вам на стаканчик рома по пятницам. Когда вас обидели, вы не идёте в суд, а звоните брату в администрации президента, и прав тот, чей брат сидит выше. Но в нашей бедной стране это нормально, синьор Вудсон. Пока здесь не было туристов, мы были нищими и боролись за каждый день существования. Мой отец, например, в молодости едва не умер от туберкулёза, потому что лекарства были слишком дороги. Туризм сделал нас небожителями в нашем маленьком раю. И, пожалуй, то, как повернулась жизнь сейчас, меня устраивает. Каждый теперь в состоянии урвать себе кусочек, и можно ли их стыдить? Это капитализм, друг мой: каждый вправе зарабатывать! Лучше, чтобы хоть у кого-то было много денег, чем ни у кого. Однако, сеньор Вудсон, на нашем острове есть люди с весьма специфическими деловыми интересами. Вы ведь понимаете, о чём я говорю? Майами отсюда в одном морском переходе. В ближайшей досягаемости есть Куба, Ямайка, Южная Америка. По сути, хватит моторной лодки, чтобы начать зарабатывать. Наш остров – находка и для шпиона, и для контрабандиста.
Экю с наслаждением причмокнул мокрыми губами, с удовольствием припечатав тираду как рэпер, заканчивающий баттл меткой и унизительной рифмой:
– И для las traficantes из «Ла Сомбра».
|
Кувалда с треском вломилась в дверное полотно, проминая его и замок вместе с ним. Но этот звук был ничем рядом с серией оглушительных хлопков, слившихся в настоящую канонаду разрывов: как будто бы из чулана работала целая артиллерийская батарея. На мгновение Вудсону показалось, что ужасная звуковая волна разнесёт на куски весь дом: и действительно, где-то зазвенело стекло. О том, что случилось с людьми, попавшими в эпицентр этого торнадо взбесившихся децибелов, лучше было даже не думать. Да и некогда было. Погас свет, и это стало сигналом.
Вудсон ворвался внутрь, тут же шарахаясь в сторону и падая на одно колено – и для устойчивости, и чтобы не закрывать проход остальным. Его глазам открылась кухня, по которой метались газетные листья, а по полу были рассыпаны коробки из-под китайской еды, палочки и малоаппетитные недоеденные ошмётки. На полу, что-то беззвучно крича и зажимая руками уши, катался рослый мужчина, позабывший обо всём на свете.
Почему не было звуков? Видимо, слитный хлопок вызвал кратковременную контузию. Шон переступил через бандита, оставляя его другим – и приклад карабина Нурса довершил начатое.
А в «Эль Эстабло» разгоралась настоящая война. Темнота превратилась в свистопляску ярких венчиков огня, вырывающихся из стволов. Тут и там полыхали слепяще-белые вспышки, а мир, постепенно обретая звуки, наполнился лающим эхом карабином, гулким треском дробовиков и отрывистым стаккато лёгких пистолетов-пулемётов. Такое уж точно не могли устроить всего четыре человека!
– Засада! – закричал Бруклин, но и без него всё было ясно. Может быть, и не засада – но уж точно чей-то фатальный просчёт. Их, спасибо бесшумному выстрелу Вудсона, не заметили – но вот остальным группам пришлось несладко. Бруклин кинулся в гостиную, с разбегу врезавшись в стену сбоку от проёма, и открыл шквальный огонь. ПНВ в очередной раз заволокло белыми отсветами.
Наверное, где-то там, далеко, бесился у штабного стола Малкольм Тач, изрыгая громы и молнии на взмыленных подчинённых. Наверное, кто-то панически звонил в полицию или ФБР, а оставшиеся у машин водители с помертвевшим сердцем вслушивались в ревущие приёмники раций. Это казалось таким далёким, таким неважным – здесь, на передовой невидимой войны, уже почти не осталось места внятным раздумьям.
По этажам, сотрясая перекрытия, прокатился утробный хлопок – очередная граната пошла в ход. Сквозь канонаду каким-то чудом прорвался голос «Альфы-1», прерывающийся от избытка адреналина:
– Вошли в холл, повторяю, вошли в холл!
Одновременно с этим Вудсон, прикрываемый коллегами, которые в этот миг казались едва ли не рыцарями Круглого стола, без страха и упрёка следующими за ним, вырвался в гостиную. Мебель была на скорую руку перевёрнута, под ботинками хрустели осколки разбитой вазы, а на полу, за диваном, распростёрлось ещё одно тело с побуревшей грудью: Бруклин срезал его беспорядочной очередью. Второй бандит, укрывшись за спиной дивана, лихорадочно засовывал в приёмник дробовика капсюли охотничьих патронов, матерясь по-испански. Ещё один тряс головой, пытаясь прийти в себя: к нему бросился Нурс, в любую секунду готовый спустить курок.
Дальше, в широком проёме, клубился дым, подсвеченный лучами целеуказателей: свои. Видимо, это «Альфа» заканчивали свою работу, сопровождаемые отрывистым громом очередей.
– Это «Дельта-2»! – захлёбывалась рация. – Мы над кухней, прижа... ... ...тным огнём! Повторя...
Взгляд Вудсона лихорадочно метнулся от дивана-баррикады к оказавшейся по левую руку двухпролётной узкой лестнице, ведущей наверх.
– Андерсон в пизде! – вклинился голос другого «Дельты». – Ранен офицер, повто... ... ...анен офицер! Я не могу... ... его выта... ...коло спальни...
Бандит за диваном вогнал в дробовик последний заряд.
-
Не хватает только врубить слоумоушен как в Максе Пейне :)
|
Мексиканская граница.
9 апреля 2013 года, 00:48.Саундтрек: ссылкаВудсон оторвал взгляд от удивительно чистого техасского неба, усыпанного мириадами звёзд. Оно раскинулось над ними подобно плащу фокусника-иллюзиониста, пряча от взглядов зрителей таинственную сцену. Только в этот раз звёздочки на шёлковой ткани были настоящими – далёкими и холодными. За окнами, невидимая во мраке, тянулась пустыня, словно сделанная из стекла. Кварцевая степь. Открытые просторы можно назвать десятком имён, под любым из них понимая одно: раскинувшуюся от горизонта до горизонта пустоту. На севере сияли огни, разбросанные в ночи как отражения небесных созвездий в воде. Где-то позади остался Сан-Антонио, маленький и аккуратный город, сквозь который они промчались как легендарные призраки из романов Толкиена. Где-то впереди, в пустыне, скрывалась их цель. Государственная граница между США и Мексикой имеет протяжённость около трёх тысяч километров. Почти две трети её длины приходятся на русло Рио-Гранде, которую патрулируют катера и джипы береговых патрулей. Многие пляжи вдоль неё – пустынны и мертвы, тут и там видны догнивающие останки пристаней или сборные манежи, в которых рыбаки хранят снасти или лодки. Только следы широких девятидюймовых протекторов глубоко врубаются в сизый песок, надолго оставляя в нём памятные борозды. Где заканчивается река, начинаются пустыня и горы. В Техасе, Аризоне и Калифорнии можно наблюдать, как сухую красоту безыскусной южной природы пятнают бетонные барьеры и стальные заборы, охраняемые бдительными и зачастую беспринципными людьми. Почти шестьсот тысяч человек задерживают здесь ежегодно, и давно уже известны другие, куда более спокойные и безопасные пути в матушку-Америку: Майами, Лос-Анджелес, Нью-Йорк. Но отчаяние, бедность или привычка продолжают гнать людей на север. Несчастных беглецов, мечтателей, подённых рабочих... и торговцев смертью. Не так уж и много маршрутов действительно безопасны. Десятки людей гибнут в соляной пустыне Сонора, брошенные проводниками или согнанные с тропы фарами приближающихся полицейских джипов. Но поворачивать назад нельзя, потому что в клубах Далласа, на улицах Орлеана или пляжах Калифорнии ждут клиенты. Остаётся последний вариант. – Пустыня Чиуауа! – громко, чтобы перекрыть шум двигателя «Тахо», огласил водитель и указал перчаткой сквозь боковое окно. Вудсон проследил за его взглядом лишь для того, чтобы увидеть перед собой черноту. Ни огней, ни жизни. – Поверьте мне, это лютая жопа. Я тут пять лет оттарабанил в патруле и я вам скажу, просто крандец! Летом мы в неё даже не выходим, там никто не выдержит. – А чё так? – лениво, просто чтобы поддержать разговор, спросил почти невидимый в темноте салона Бруклин. Впрочем, они все были почти невидимы. Эстетика специальных операций не предполагает излишней публичности. Все были затянуты в чёрные комбинезоны с лаконичной символикой Управления по борьбе с оборотом наркотиков на плече, лёгкие разгрузочные пояса поверх бронежилетов, имеющих на спинах белую световую сигнатуру DEA (чтобы впотьмах не всадить пулю в «своего» – случай, увы, едва ли не более частый, чем гибель от вражеских выстрелов). Довершали обмундирование составленные у коленей армейские карабины, чёрные шлема или шапки для тех, у кого яйца крепче кевлара, и приборы ночного видения, пока что сдвинутые на лбы. – Печка там такая, что почище пьяной пизды из Сакраменто, – джип огласился гоготом, – не, отвечаю. Летом за сорок переваливает. Никто не пройдёт. – Вот весной и шастают, – заметил с заднего сиденья Нурс, скрыв в кулаке ленивый зевок, – а нам их, блин, лови теперь. – Ой, только не ной, – возмутился Бруклин. – Лучше вспомни о премиальных, братишка, и сучья работа сразу превратится в курорт где-нибудь на Багамах. – Ебал я твои Багамы, – бойцы снова засмеялись глупой, но обязательной шутке. – Вот, кстати! Слушай, командир. Если б ты выбирал, куда отдыхать умотать – ну, я про где потеплее – ты бы что выбрал? – Твою мамашу он бы выб… – Бруклин хрюкнул, когда утяжелённый кевларовым налокотником удар пришёлся ему под рёбра. Сзади послышалась возня.
-
Бруклин и Нурс такие непоседы, ах...ностальгия!
|
-
это эгоизма плюс - ужасно приятно получать именно ту реакцию, на которую рассчитываешь )
-
Не перестаю поражаться самобытности твоих персонажей :)
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Самый рассудительный в партии.
– Бля-я-ять. Ну почему вы хуже моих овец?!
А это вообще убило, и как точно :)
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
«И что ты ему сделаешь? Укусишь за пятку? У-у-у, большой и страшный Энси Лав...». - Очаровательно! ))
|
Саул едва удерживался от повеления заткнуть печку ровно до тех пор, пока надоедливый прилипала не заговорил о слугах Тёмного Когтя. Здесь он отбросил перо, всем телом развернувшись к Шааму. Разительный контраст являли их лица: разгорячённое, раскрасневшееся лицо мальчика и смуглая деревянная маска там, где законами творцов Саулу полагалось демонстрировать мимику. Восторг приутих в глазах Шаама. Движением руки Саул остановил его:
– Ты уверен, что ничего не напутал?
– Нет! Нет, господин, здесь едва ли не все шепчут об этом, и...
– Хелеф ар ваэд!* – пробормотал Саул. – Не обмануло предчувствие. Не хочет песчаный дьявол отпустить меня с миром. Не лгут заповеди.
Шаам не рисковал спрашивать.
– Ступай, иди к трапезе. Ступай! Я выйду после.
«Не лгут заповеди.
Тридцать смертей ждут отступника. Тридцать ступеней в Серый Мир предстоит ему пройти, сгинув там, дабы искупить прегрешение. Так нам говорили. Я давно не верю чужим словам, но иногда от веры человека зависит не больше, чем от песчинки, плывущей в зыбучей долине Рава. Иногда меня посещают мысли: что, если случай-судьба есть на деле ничто иное, как злая воля преследующего меня прошлого? Что, если ударит медный колокол, если солнце сожжёт меня, едва подниму к нему взор? Что, если чёрный рок определил мне этот корабль?»
Саул перелистнул назад исписанную летящими, кривыми рунами парнисаанского страницу.
«Первый день второй декады месяца Гиамони.
Путешествие моё началось с досадной отсрочки. Шаам говорит, что пройдоха-капитан никак не может порешить с портовым управителем, сколько товара надобно вывезти в обход бумаги, и какова будет в нём чья доля. Меня же терзают сомнения. Никто дотоле не видел каташенских чинов, уши которых закрыты для сладких посул и обещаний. Никто не видел отвергнутого подношения или пылящегося в ларце дара. Мне неспокойно. В звёздном небе я наблюдаю знаки грядущих бед, но ничего не могу поделать с тем. В порту стоит лишь один корабль, имя ему – «Светлое обещание», хотя стоило бы именоваться «Безысходность». Комнату, ставшую моим приютом в последний месяц, я оставлял с чувством, что иду на собственную плаху.
Довольно. Мрачные думы отступили, едва я узрел величие морского дворца. Мне неведома рука, способная возвести подобное среди зыбких вод, но к чести корабелов далёкой западной земли, им удалось потрясти и восхитить меня»...
Проскользив взглядом до конца страницы, Саул дописал:
«Сокрытое явило себя. Юный Шаам донёс мне правду: слуги тёмных сил заточены здесь, на нижних ярусах деревянного лабиринта. Ночью я выйду на палубу и прочту знамения среди звёзд, но и без того я слышу крики в тишине, которые из грёз станут реальностью. И придёт ли случай-судьба как пират, бунт али измена – я буду готов».
На этой загнанной ноте сын Юсефа резко захлопнул дневник, чувствуя скрытое неудовлетворение написанным. Позже ему наверняка захочется сжечь или переплести страницы, но сейчас он написал в точности то, что хотел, пусть оно и вышло плохо. В падающем через иллюминатор луче дневного уже света сверкнуло лезвие тесака, раздался сухой скрежет точильного камня.
Через некоторое время, аккуратно устроив рыбный нож за спиной под свободной одеждой, Саул вышел к трапезе, спокойный и невозмутимый, как то и положено мужчине.
-
Нет слов, одни восторги.
Дневники нужно будет издать отдельно ;-)
-
Соглашусь) Знатно пишет))
|
Эмиль поскорее раскатал рукав, закрывая вдруг оказавшуюся такой полезной руку. Потом набросил сверху пальто и поправил растрепавшийся во время бешеной битвы с «вирусом» галстук. Вылезая из машины, он (какая глупая педантичность!) позаботился прихватить с собой и пиджак, и пальто. Зачем они ему?
Клерк дважды перечитал сообщение, колючим взглядом просканировав каждую букву так, словно подозревал в ней зашифрованный ключ-код от Белого Дома. Потом с удивительным равнодушием сунул телефон в карман. Его рука наткнулась на угловатое и холодное ребро полицейского пистолета. Пролезая к задним дверям минуту назад, Лондон совершенно случайно опёрся ладонью о что-то, лежащее на полу. Оружие полицейских, так неудачно покинувшее кобуры в момент инцидента.
Эмиль не знал, зачем положил его в глубокий карман пальто: просто сделал это. В конце концов, будет, из чего застрелиться.
Очень хотелось курить, но Лондон не мог бросить людей, которые поставили свои жизни на бочку. Поставили ради него. Часы тикали, да, но в этот момент Эмиль предпочитал умереть достойным человеком, а не жить с мерзким ощущением ходьбы по чужим головам. В конце концов, он жил с ним последние двадцать лет. Чтобы развеяться, некоторые меняют мебель, и что мешает ему хоть раз перестать быть самовлюблённым кретином? Сцепив зубы и надеясь, что бензобак цел и пары бензина не собираются воспламеняться, клерк полез обратно в салон.
Он схватил Луи за плечи и, кряхтя от напряжения, потащил тяжёлое тело полицейского наружу. В фильмах это удавалось намного легче... впрочем, помогла, наверное, рука, потому что в конце концов Лондон смог выволочь бессознательного Луи наружу.
Можно было позвать толпу на помощь, но те уже сделали всё, что смогли. Звонок в 911 о чём-то, его не касающегося, это выдающееся достижение для среднего американца. О да, Лондон-то уж точно знал, о чём говорит: вчера он сам поступил бы так же. Но это было вчера. Иногда время меняет людей быстрее, чем кассир чековую ленту в «7-Eleven».
Обливаясь потом, Лондон тащил наружу и грубого Роджерса. Он не держал на него зла. Счастье, что бедняга жив остался.
«Что там говорили про капиталистический индивидуализм?»
Голова Роджерса показалась из недр перевернутого автомобиля, а Эмиль подумал, что нет разницы, обсасывать мысли про себя или проговаривать вслух. Может быть, это последний час Говорящего Эмиля Лондона? Нельзя упускать такую возможность.
– Что там говорили про капиталистический индивидуализм? – спросил Эмиль у бесчувственного тела. – Если не ошибаюсь, это старая марксистская риторика, верно? Типа клеймо, которое удобно шлёпать на жопу огромной корпоративной коровы. Но клянусь, даже такой толстый засранец как я ещё не настолько прогнил, чтобы оставлять человека в беде.
Лондон поймал на себе Весьма Осторожные взгляды некоторых очевидцев, храбро подтягивавшихся всё ближе. – Индивидуализм предполагает моральную, политическую и социальную свободу, правильно помню? – он снова бубнил из салона. – Свободу поступать, сообразуясь с собственным разумением, и свободу плевать на других людей со своей колокольни. Очень любопытный, но глубоко порочный подход. А знаете, почему, док? Мышцы плеч горели от напряжения, в позвоночнике поселился китайский дракон, но Лондон упорно выволакивал медика наружу. – Потому что всегда найдётся сраная колокольня повыше, а какой-нибудь ублюдок приведёт на соревнование верблюда. Ты редко задумываешься о таком раскладе, потому что со своей колокольни нет никакого желания смотреть на чужие. Но потом твоя колокольня разваливается на куски вместе с жизнью, и ты остро понимаешь своё единство с теми, кто вчера составлял для тебя тупую массу недостойных тебя обсосов. Верно, док?
Эмиль с наслаждением разогнулся, отправив доктора отдыхать к братцам-полицейским. За водителя он не волновался: тот был в сознании и выберется с чьей-нибудь помощью.
– Здесь ты поневоле задумаешься о, скажем, Прудоне. А ведь прав был французский педераст, не так ли? Вот и выясним, как глубоко в Анжеле прячется присущая каждому человеку коллективная солидарность.
Закурив, клерк направился к головной машине в собравшейся пробке. Лишь на пару секунд задержался и что-то поискал в телефоне копа.
– Прошу прощения, сэр. Вы позволите мне одолжить ваш транспорт? Я полицейский. Сами видите, вон мои друзья играют в домино с Господом Богом. Показал бы значок, но есть только это, – клерк достал из кармана пистолет и продемонстрировал опешившему водителю. – Проявите уважение к идеям Кропоткина, в конце-то концов, и выметайтесь к чёрту.
-
Хорошая инициатива) так держать
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Подступившие рвотные рефлексы еще никто и никогда так цветасто и прекрасно не описывал :-)
Мой респект, без базара.
|
Лейтенант Джим задумчиво кивнул. Словно бы ему действительно требовалось чьё-то разрешение. Словно бы без этого он не мог говорить.
Он задумчиво прошёлся поперёк тесной комнатушки, что не заняло у него и пары секунд, и остановился на фоне большой-большой старомодной карты. Прежде та была за спиною Флоренс и оттого оставалась незамеченной. Знаете, есть такие карты... с обтрёпанными от частой переноски краями, пожелтевшей бумагой, мелким текстом пояснений, ориентировке по сторонам света и топографическими линиями. Впрочем, на этой карте не было топографических линий. На ней была изображена равнина, а вернее пустыня – необъятная, изжелта-белая пустыня без конца и без края. Только на самом севере синело чуть-чуть моря. Карта была расчерчена красными и синими линиями, изображающими позиции враждующих сторон. Стрелки показывали наступление, штрихи – укрепрайоны, кружки и квадратики – военные базы и аэродромы. И судя по тому, сколько раз стирали и перерисовывали эти стрелки, война в пустыне шла не первый год.
«Где же это?..»
На первый взгляд, на карте не было ни единого названия. И всё же Дрейк догадалась; не логикой, но интуицией пришла к пониманию, что на этой самой карте где-то в голове Джима изображена великая пустыня, пустыня пустынь. Сахара.
И когда она поняла это, её взгляд выхватил маленькую чёрненькую точку на берегу. Точку, вокруг которой сходились красные линии, куда вели наступление синие и откуда вновь контратаковали красные... город Марракеш.
Больно кольнуло понимание: рубежи обороны, прежде находившиеся достаточно далеко, уже много раз подвигались под натиском. Всё ближе к городу. Всё ближе к морю, отступать за которое нельзя.
Джим, между тем, говорил:
– Я благодарен вам, госпожа генерал, за то, что вы сочли необходимым лично проинспектировать вверенную мне территорию. Порядок превыше всего, понимаю. Но разрешите мне внести ясность. Я сражаюсь за эту, – палец упёрся в бетон пола, – землю вот уже много лет. Я не помню, сколько, генерал. Вы тоже не помните. Мои солдаты не помнят. Враги не помнят. И никто не контролирует меня здесь. Даже вы, генерал.
Тон лейтенанта вдруг стал угрожающим, он навис над Флоренс. В глаза Тореадор бросилась тяжёлая кожаная кобура на его поясе, в которой наверняка покоился отлично смазанный громоздкий пистолет.
– Поэтому я считаю себя недостойным такой чести, как ваши визиты. Они... излишни, госпожа генерал. Мне больше не нужны ничьи приказы, потому что всё, чего я хочу, это умереть здесь и закончить, наконец, проклятую войну хотя бы лично для себя!
Лейтенант кричал! Лейтенант схватил её за руки, выдирая из продавленного штабного кресла, и...
... и насмешливо-бережно помог встать. Приятный кондиционированный воздух гостиной показался Флоренс райской прохладой после сухой жары бункера. А Джим, окровавленный, растрёпанный, но всё такой же милый, как обычно, улыбаясь, смотрел на неё. Вот только Флоренс Дрейк знала теперь, что где-то там, в белобрысой голове одного из самых жизнелюбивых вампиров в её мире, красные проигрывают синим и пустыня Сахара содрогается под залпами артиллерийских батарей, а от армейских шифровок в казармах больше нет места, чтобы жить.
– Мам, нам надо поговорить... – на секунду могло показаться, что Джим обо всём догадался... но нет. – Поговорить о завтра. У меня плохое предчувствие, что Хоббит предложит сама-догадайся-какой-план. Но надо схитрить.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
За... всё :)
Стиль, изящество, слог, очень правдоподобного персонажа, ну и кучу прочего.
Снимаю шляпу!
|
– Да ладно, надеюсь... – вздохнул Джим, с трудом поднявшись. И, держась за стену, заковылял в сторону подсобки. – Вроде как не должно с ними ничего плохого быть. Недавно же померли, храни их Аллах.
Марракеш в очередной раз вспомнил про девочку и передёрнулся. Нет, положительно эта работа его доконает...
«Работа? Какая работа?»
Когда дверь подсобки отрезала его от взглядов «однополчан», Джимми без сил прислонился к стене, закрыв лицо ладонями. Сквозь обрубленные пальцы он видел бледное лицо женщины, смотревшее в потолок. Мышцы щёк и шеи были сведены трупной судорогой, но на секунду вампиру показалось, что она жива.
Безумие подбиралось к нему незаметно, ловкой пантерой скользя в траве. Накатило головокружение, и Марракеш упал на колени, вцепившись зубами в запястье, чтобы не застонать.
Он уже сам забывал, кем он был. Забывал, как должен говорить, как общаться. Забывал, что должен любить и что отвечать на вопросы о себе. Вернее, нет, он помнил ответы, но их было так много, что они путались в голове, наталкивались друг на друга, кричали и орали, размахивая табличками как бастующие докеры.
Джим, Джим, Джимми...
Мёртвая женщина улыбается.
Джимми-бой, Джим-сын-иммигранта.
Мёртвой женщине смешно.
Джим-Джим, а сколько тебе лет?
– Не знаю... – невнятно прошептал Ласомбра, уткнувшись лбом в окоченелое плечо мертвеца. – Не знаю-не знаю-не знаю...
А где ты, Джим, например, вырос? Лас-Вегас, Невада. Тихуана, Мексика. Пуэбло-Фаро, Колумбия. Олбани, Новая Англия.
Марракеш, Марокко.
С болью вырвав из зубов запястье, вампир запрокинул голову к потолку, выпуская клыки. И вонзил их в шею, прикладывая усилие куда большее, чем требовалось для укуса. Кровь была мерзкой и холодной. Она текла с трудом, как будто её оставалось совсем мало. Но эта была кровь.
Джим закрыл глаза, отдаваясь голодному Зверю внутри: всё, лишь бы не слышать голоса. Лишь бы не отвечать на вопросы.
Он начал забывать ответы, начал забывать, какую роль играет сейчас. Сир, настоящий Сир, предупреждал, что когда это случится, пора выходить из игры.
Марракеш знал, как выходят из Его игры.
Выхода не было.
А перед Флоренс и Эваном, тем временем, встала другая дилемма. Эндрю сидел, привязанный к стулу несколькими слоями бечёвки – Хобстоун не пожалел материала. На его лице виднелись свежие кровоподтёки, но никаких признаков жизни инферналист не проявлял, пребывая в какой-то прострации.
С одной стороны, можно было попробовать снять с него цепи – открыть явно простенькие старинные замки или перешибить металл чем-нибудь походящим. С другой стороны, а ну как он тут же сгорит синим пламенем, да и вместе со всем Убежищем?
Словом, надо было решать что-нибудь.
Рене, заглянув в прихожую на пару минут и дослушав рассказ Джима, обменялся с Эваном парой слов, подтвердил, что всё в порядке и что он покараулит на улице. Разгадать хитрого негра труда не составляло – Рене не горел желанием стоять рядом с пленённым демонопоклонником, когда тот придёт в себя. Лучше он потом пересказ допроса послушает.
А пока темнокожий гаитянин нарезал ленивые круги вокруг дома, дышал свежим воздухом и самоназначился на роль внешнего кольца охраны.
|
А ведь какая во Флоренс погибала актриса... Джима до сих пор пробирало на смех от «да? С ума сойти». Ну правда, здорово же вышло! Как когда в фильмах девушка кидается главному герою на шею и целует в щёку, восхищённо сверкая глазами в объектив плавающей за спиной бедняги камеры.
Иногда Джим (который, как мы помним, изо всех сил старался быть Современным Вампиром, хотя «Нокиа» 33-10 как бы намекала, что выходит плоховато) жалел, что на дворе не 2045 год, а 2015, и нейро-компьютерного интерфейса пока не изобрели. Было бы здорово иметь глазной имплантат, какой-нибудь iEye, и нон-стопом гонять на нём те крутые фильмы с Бельмондо, Пачино, Сигалом и остальными...
... а так приходилось довольствоваться редкими моментами, когда Дрейк входила в образ. А ведь было бы клёво.
– От крыльца до припаркованной машины было шагов десять-пятнадцать. Пока мы, кхм, общались, я медленно приближался к нему. И в какой-то момент Десперадо просёк уловку. Он наклонился к своему футляру, но я бросился на него прямо как мужик из бейсбола! Он, кажется, не ожидал от меня такой прыти, и пушку у него из рук я успел выбить.
Джим мечтательно вздохнул.
– А крутой у него был ствол!.. Как в фильмах с Томом Крузом! Такой весь чёрный, навороченный, с каким-то ещё здоровенным прицелом вместо обычного. Да... словом, ствол летит в сторону, я бью его ножом в горло... – Марракеш забавно помахивал культёй, в миниатюре демонстрируя ход битвы. – Не знаю, короче, кто учил этого парня, но это вам не шилом косых фазанов чикать.
При жизни Джим был мелким бандитом в закоулках Лас-Вегаса, и это сказывалось: увлечённый историей, вампир сбивался на привычную терминологию.
– Я схлопотал пару раз и понял, что, кажется, ошибся... но бежать было поздно. Видели бы вы этот перемах, чуваки! Клянусь Аллахом, если бы у нас была камера, мы бы набрали миллион на «Ютубе» за неделю! В общем, под конец он смахнул своим расчленителем мне пальцы вместе с ножом. Мне пришлось прибегнуть к силам Витэ, чтобы уйти. Ну, я Ласомбра, всё-таки. И настоящий, а не как этот надутый фон Брандт. Знаю, нечестно, но в темноте он потерял меня, но его нож был каким-то то ли отравленным, то ли ещё что – раны не затягиваются. Только в машине понемногу начали, так что вы наслаждаетесь мной в почти полной целости, а не тем фаршем, каким я оттуда убежал. Короче. В темноте мне удалось вывернуться и добраться до машины. Когда он понял, что меня нет, я уже был таков и молился Аллаху, чтобы эта тварь в маске не нагнала меня у какого-нибудь пустого торгового комплекса...
Повисла пауза, которую рассказчик нарушил не сразу.
– Он круче нас всех, серьёзно. Он круче Герцога. Не знаю, сколько вампиров он убил за свою жизнь, но уверен, что если мы попадёмся ему на глаза ещё хоть раз, то он убьёт ещё четырёх. Радует только, что фон Брандта я-таки положил и наводить на нас больше некому. Вдруг он отстанет, этот тупой Десперадо из тупого фильма!
Джиму не нравилось, как Дрейк сверлит его взглядом, а Дрейк ещё больше не нравилось то, что она просто не в состоянии разобрать ауру Марракеша. Палитра цветов, индексирующих подсознательные стремления и порывы лучше всякого полиграфа, была размазана и замылена до нечитабельной степени. В практике Флоренс такое нечасто, но случалось – её дар не был механизмом безотказного действия и иногда... иногда просто не получалось.
Либо же Джим Марракеш где-то и у кого-то проходил весьма специализированную психологическую подготовку. Тоже ведь может быть, отчего нет?
Но если отбросить неудачу сверхъестественного характера, Флоренс была уверена, что слышит правду. Рассказ про поединок с Ассамитом был неподдельным в своей искренности.
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Эх, все же люблю, когда ты много пишешь :-)
|
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Ах, как же складно пишешь, злодей, зачитаться можно и хочется продолжения!
|
-
Пафоса богу Пафоса!)если не забуду, включу в описание резолва слоумо-разрубание капель дождя)
|
|
Вы не можете просматривать этот пост!
-
Вспоминаю детство, фантазии, постоянно искаженное чувство реальности... Когда вороны на деревьях казались ведьмами-оборотнями только потому, что не прятались от глаз как остальные птицы. Эх...
|
|
-
Паранойя - штука заразная!
|
-
Но офисный работник быстро восстановил равновесие.
Фраза, сделавшая мой день.
|
|
Беловолосый силуэт, в стремительном броске размазавшись среди клубов темноты, соткался вновь – наполовину призрачный; наполовину реальный. Насколько реальным, конечно, может быть порождение готических грёз и ночных легенд.
... первый удар вспорол пористую плоть.
Ключевая разница, какую можно усмотреть между «Войной и миром» и, чтобы не ходить далеко, творчеством Казимира Малевича заключается не в способе подачи художественного эксгибиционизма, не в радианте посредь треугольника или мельтешении прочих невнятных идей – это там вполне себе перекликается.
Она гораздо проще и лежит куда ближе к поверхности. Там, где Толстой рассыпается в пассажах на три страницы, Малевич делает один-единственный штрих. Ему не нужно больше, ибо его кисть говорит о вещах простых и понятных: квадрате. Линии. Смерти.
... финка, оставляя в воздухе дугу капель эктоплазмической крови, свистнула во втором движении.
Цитируя другого классика, на сей раз неподдельного, мы скажем просто – «так поражает молния. Так поражает финский нож».
Джим смотрел в угасающие глаза твари, а нож на всю глубину вошёл в её горло. Из страшной распоротой раны, перечеркнувшей незаконченную метаморфозу, медленно сочилась гнилостно-тёмная эктоплазма, кляксами выдержанного бордо оседая на бесцветном песчанике Иных Миров. Навалившись на клинок, Марракеш глубоко провернул лезвие в горле, и «чёрт» отозвался заунывным предсмертным хрипом. А потом Джим, прикрыв глаза, погрузил иглы клыков в эфемерную ткань.
Прилив сил и энергии, испытанный Ласомброй, последствие эдакого Диаблери потерянной души, щедро вернул Джиму всё, потраченное им. В круговерти экстаза, пока силуэт чудовища таял в его руках, он не замечал ничего.
Не замечал и того, что теней снаружи становится всё меньше – будто в безумии, те схлестнулись в жестокой междуусобной схватке – летели тёмные клочья, слышался вой умирающих и полыхали синим глаза победителей. Точнее было бы сказать – победителя.
А потом всё стихло.
Последний из «чертей» - огромный, страшный, увенчанный короной костяных наростов на голове и зачатками роговых крыльев на спине, с аршинными когтями ждал у кромки темноты, сотворённой вампиром. Джим, поглощённый экстазом, упустил момент, когда другая тварь завершила трансформацию.
Марракеш медленно развернулся и так же медленно окинул своего противника взглядом наполненных мглой глаз. Монстр ощерил пасть, в которой легко поместилась бы голова Ласомбры. Казалось, полыхающие лютым голодом глаза сканируют тьму, силясь установить положение свежей, полнокровной жертвы.
Вот теперь, возможно, стоило бы начать бежать.
Если бы мы говорили о нормальном человеке.
– Меня ведёт Божья воля, – сообщил Джим монстру. – Твоё поражение предрешено на Небесах.
В этот момент он искренне верил в свои слова. Как ведь иначе могла объясняться эта победа? Он, Джим – послушный инструмент в руках Аллаха, и Аллах даровал ему силу сокрушить его врагов. Иначе и быть не могло.
Ласомбра приглашающе раскинул руки, и купол черноты, повинуясь его воле, раскрылся во все стороны, заволакивая, казалось, сами небеса полотнами непроглядного мрака...
-
как-то слишком строго ты Толстого из классиков выкинул ))
|
-
За искрометный и утонченный юмор в твоих постах)
|
-
Нуар. Хороший олдскульный нуар.
|
Но ни Борис Карлофф, ни Сам Бела не могли прийти на помощь Джиму. Маленькие теневые существа, что тащили его прочь, отказываясь подчиняться - они лишь неслись вперёд, приплясывая и подпрыгивая, и злобно хихикали. Ласомбра едва успел дотянуться до выключателя, перед тем, как его затащили на кухню. В каком-то смысле его надежды не были безосновательными, ведь сам здравый смысл, подсказывал ему, что свет должен бы если не разогнать, то в значительной мере ослабить беснующиеся тени. Однако когда свет в прихожей зажёгся, Джим понял, что ошибся. Существа, с которыми ему пришлось столкнуться, не были порождениями тьмы, их тени были лишь их отражением в материальном мире, при свете обретшие более чёткие контуры. Тринадцать, судя по всему, изуродованных и жутко деформированных тварей, когда-то, быть может, имевших человеческие черты, но теперь они более походили на нечто совершенно чуждое этому миру - каждая тень была уникальной, только две черты были у них общими: маленький рост - то ли дети, то ли карлики - и небольшие искривлённые рожки.
Сопротивление было бесполезным. По крайней мере, пока. Процессия быстро миновала кухню, затем ещё один коридор. Несколько теней подпрыгнули и повисли на дверной ручке, открывая выход на улицу. И как только они преодолели порог дома... Джим едва не запаниковал, поняв, ЧТО произошло, и КУДА его затащили уродцы, будь они трижды прокляты! Покорёженное и полуразрушенное строение перед ним мало походило на тот дом, куда всего минуту или две назад вторглась стая. Мёртвая, потрескавшаяся земля не имела ничего общего с бархатными газонами Футхилл-парка, а изломанные и искорёженные белые стволы и ветви мёртвых деревьев больше походили на костяные истуканы самих себя, выбеленные длинными, очень длинными веками.
Сумрак.
Сумерки Этого Мира, овеществлённая эстетика чёрно-белых фильмов без начала и конца - вот чем был этот мир. Вернее не мир даже, изнанка. Подкладка того пальто, что мы привыкли именовать матерью-Землёй.
Руины домов - серые, потрескавшиеся, с проваленными крышами и заваленными мусором прозубинами окон. Там, где прежде стояли машины - теперь пустота или, будто в насмешку, ржавый остов. Ни людей, ни звуков борьбы в гостиной, ни шума большого города.
Ничего.
Тишина. Ватная, по-особенному глубокая и столь же по-особенному пустая.
Но черти - теперь Джим их видел - стали материальными. И враз понял, что когда-то они были людьми. Храбрыми или гордыми, трусливыми или чванливыми. Плели перед Джимом свой хоровод изуродованные страданиями, одиночеством и чем-то ещё обезумевшие души, расставшиеся с телами очень давно: не помнящие кто они, но верные своему хозяину. И теперь, когда им дали волю, они хотели сполна утолить свою жажду убийства и мести за свои страдания. Они окружали Джима, они шептали что-то на своих мёртвых языках, а их изломанные фигуры, казалось, сливались с всепоглощающей бесцветностью Сумрака. Пустые глазницы, лишённые глаз, мёртво пялились на Марракеша, преисполненные лишь двух чувств - жажды и алчности. С таким выражением пришедший из Калахарской пустыни полумертвец будет глядеть на водоноса, ибо ни один человек, не знавший истинного голода, не поймёт сего чувства.
А Джим понял.
И в общем-то сам дурак, что не подумал, будто...
Хотя какой дурак. Кто тут мог такое представить.
Здесь, в сумерках, оставшись наедине с собой, своими невысказанными амбициями и потаёнными страстями, Джим наконец мог сбросить маску.
Он переоценил себя, он недооценивал своих Братьев и Сестёр, полагая себя неизмеримо более умным и более могучим - и в итоге попал в ловушку собственного же тщеславия. Предстояло расплатиться сполна.
«Тщеславие - это, пожалуй, любимый из моих пороков»...
Тринадцать бывших теней. Враз более четырёх атаковать не смогут, если хотя бы какие-то законы старого мира ещё продолжают действовать. И Марракеш чуть присел на полусогнутых ногах, едва-едва поворачивая голову по сторонам. Страшные тени?
Окей, будут страшные тени. Не похуй ли, кто тебя убьёт?
-
всем выйти из сумрака
вау!
|
-
Хахаха, хорошие мысли иногда приходят в голову )
|
-
Проклятие его Клану было сформулировано в матерных выражениях
Я аж икать начал от смеха )))))))))))))
|
|
Быстрым шагом, срываясь на бег, Джим пересёк просторное помещение автомастерской, отметив, что второй механик уже успел нырнуть под джип, чем-то шебурша под днищем. Из ямы в полу временами выглядывали то его руки, то голова в поисках очередного разводного ключа. Третий, раздражённо встряхивая фиолетовый баллончик пластиковой зажигалки, неспешно раскуривал папироску, стоя под фонарём в проулке. Курить в мастерской было, похоже, строго запрещено: ну и правильно, не дай Бог, пожар случится.
Теперь легко и привычно всё стало. Не три (или больше? - под лестницей имелась открытая дверь на задний двор) человека пред тобою, а три цели.
Восемь..
... Джим резким движением положил руку на плечо стоящего у стеллажа детины, рванул его на себя. Механик был выше и крупнее тонкого юноши, но это не спасло его: с пугающей точностью, что остаётся уделом нечастых мастеров или куда более частых боевиков с участием Дольфа Лундгрена, лезвие ножа вошло ровно под затылочную кость, рядом с верхним позвонком. Убийство мгновенное, без конвульсий и хрипов.
Тринадцать...
...
Будто в немом фильме, Джим быстрым, деловым шагом прошёл мимо красного джипа. Вот из-под днища появилась сначала рука в грязной спецовке, затем - коротко стриженная кудрявая голова. Лет восемнадцать парнишке. Может быть, в Тихуане его ждут девушка и дом. Может быть, его не ждёт никто. Дождавшись, пока механик потянется за блестящим цилиндром (глушитель, что ли, перебирали?), Джим нажал на кнопку автоподъёмника, на котором был укреплён джип. В абсолютной, ватной тишине две тонны стали рухнули на спину человека, острое ребро порога глубоко увязло в позвоночнике чуть ниже лопаток.
...
Двадцать три...
Курильщик, будто спиною почуяв неладное - или напротив, удивлённый вдруг пропавшими куда-то звуками, успел обернуться. Ровно для того, чтобы молодой детектив из отдела по расследованию убийств, с лучезарной улыбкой сорвался на стремительный бросок. Рефлекторно механик вскинул руку, с удивлением увидев, как по-змеиному ловкий юноша поднырнул снизу, бережно придержав его запястье на весу, и вогнал нож чуть ниже подбородка. С громким стоном боли, пытаясь защититься, ремонтник схватил было убийцу за ворот рубахи... и медленно опустился на колени, уже не в силах сопротивляться боли, пульсирующей в немеющей шее. «Полицейский» аккуратно зашёл ему за спину, провернул в пальцах красный от свежей крови нож, и перерезал, размашисто, горло механика: от уха до уха, прям как в старые времена! На пол брызнула длинная багровая плеть, а Марракеш ткнул кнопку, опускающую створку уличных ворот в мастерскую.
...
Бруха открыл глаза, отметив про себя, что ничего особенного он и не услышал. Может, Джимми ловко его наебал?
Джимми, впрочем, прямо сейчас выходил в дверь, ведущую на задний двор. С педантичностью шизофреника он скурпулёзно проверял каждый отнорок мастерской. Последнего из четырёх ночных механиков он нашёл именно здесь, склонившимся над движком старой легковушки. Мужик со щёточкой рыжих усов что-то увлечённо чинил в малопонятной Марракешу мешанине проводов и здоровенных агрегатов. Не дочинил. И никогда уже не дочинит. Джим перерезал горло и ему, вдавив голову глубоко под капот. А потом, с наслаждением слизнув попавшие на ладонь кровавые капли, с силой обрушил сверху металлическую крышку. Конвульсии тела стихли.
- Аминь, чувак. Ну или что-то типа того, - Марракеш ласково похлопал по капоту.
Звуки снова вернулись в мир. Подхватив поблизости чистую тряпку, Ласомбра вернулся обратно в главный зал, вытирая нож, и с некоторым сожалением уставился на придавленного джипом парнишку. Он ещё дёргался. Скрёб руками по бетону и тихонько стонал: ни дать ни взять котёнок, которому пришлось по спине бейсбольной битой от дворового хулигана.
Джим смотрел на него. Потом опустился рядом, погружая клыки в поросший мелким волосом затылок. Пусть хоть последние его секунды будут сладки.
-
Killing spree 5+ )))
Наконец-то хоть кто-то... ))
|
Около полуночи (или чуть более) микроавтобус остановился напротив полицейского участка. Несмотря на позднее время, трёхэтажная твердыня Добропорядочности сияла всеми возможными окнами. На стоянке белели борта патрульных машин, синие фуражки мелькали возле забегаловки рядом, а какого-то несчастного в малиновой толстовке прямо на глазах Джима двое рослых копов бодренько запихали в неприметную стальную дверь. Кажется, малому предстояла весёлая ночь. Оформлять его, судя по всему, собирались далеко не сразу… и Джим неплохо представлял себе, как LAPD будет развлекать своего маленького ночного друга.
Мальчик… вернее нет, уже никакой не мальчик, а молодой и амбициозный сотрудник Бюро, ровным шагом перешёл улицу и вежливо посторонился, пропуская в дверях участка какую-то измотанную женщину, похожую на Сару Коннор. Та резко говорила по телефону, кажется, объясняя адвокату, какую именно истину бедняге предстоит отстаивать в суде.
Не обращая внимания на традиционную суету в тесном помещении приёмной, провонявшем хлоркой и обвешенном фотопортретами разыскиваемых преступников и разнообразными инструкциями касательно того как обезопасить ваших детей или защитить комнатных рыбок от маньяка, Джим-Дерек прошагал прямо к деревянной стойке, отгородившей дальнюю треть помещения.
Девушка в синей форме вскинула на него глаза, вопросительно приподнимая брови. Улыбаться у неё сил уже не оставалось – больно долгой выдалась смена.
А вот Джим сверкнул профессионально-холодной выверенной улыбкой, которой его обучили на курсах управления толпой в Квантико.
- Агент Махоуни, ФБР, - представился он, продемонстрировав девушке водительские права. – Я хочу видеть лейтенанта, и дело не терпит отлагательств.
Девушка пробежалась взглядом по правам и будто бы приосанилась, осознав принадлежность к чему-то значимому и весомому. Она полоснула строгим взором по дежурному офицеру в углу и звенящим от рвения голосом почти воскликнула:
- Сию минуту, сэр. Тайсон! Проводи к лейтенанту. Из ФБР, - значительно добавила она куда тише.
Дерек Махоуни спокойно кивнул, будто и не ожидал ничего иного. Через пять минут дежурный офицер открывал перед ним стеклянную дверь на третьем этаже, где, в просторном кабинете с неистребимым запахом мужского одеколона от «Лакост» обитал тучный мужчина с острыми залысинами и съехавшей к пузу кобурой табельной «Беретты». Как утверждали таблички на столе и на двери, внука мамонтов звали А.К. Саммерс.
- Сэр. Пришли из Бюро, - представил агента провожатый и поскорее ретировался. Взгляд лейтенанта Саммерса мигом потяжелел, он поднялся из-за стола, но Дерек Махоуни опередил его и сейчас. Он всегда и везде был первым.
- Агент Махоуни, ФБР, - права оказались прямо под носом лейтенанта Саммерса. Этот всматривался в них дольше и внимательнее, потом крякнул и кивнул.
- Федералы… с чем пожаловали, агент? Опять террористы?
Похоже, серые костюмы начальник участка не особенно жаловал.
- Никоим образом, лейтенант Саммерс, - ещё одна отрепетированная улыбка. – Ничего настолько серьёзного. Бюро интересует несчастный случай, произошедший в стенах подведомственного вам отделения некоторое время назад. Речь идёт о…
- Психованных придурках, - коп грязно выругался, опускаясь за стол. – Садитесь, Махоуни. Эта херня мне уже всю плешь проела. Комиссии по правам баранов осаждают шефа со вчерашнего утра. Хорошо ещё, пресса пока не пронюхала, но как узнают о том, что эти кончились прямо в «парилке»… очередной ушат говна на меня, а… впрочем, извините. Просто…
- Я понимаю, лейтенант. Уверяю вас, я не собираюсь переводить на вас все стрелки.
- Всегда так говорят, - буркнул Саммерс без прежней злобы. – А когда в газетах снова начнут ныть, что у нас полицейский беспредел как при старине Брауне, что Калифорния – филиал ГУЛАГа, на кого все шишки посыплются? Уж точно не на Стоуна, и не на комиссара.
- Стоуна? – прервал излияния толстяка Махоуни, вольготно расположившись в кресле.
- Ага. Дежурил в ту ночь. Ну а что он бы мог сделать? Эти кретины, знаете, те ещё шизики! Их не ко мне надо было, а в Эйгена Блёйлера сразу!
Коп внезапно перестал не нравиться Джиму. Злобный, сварливый, наверняка с руками по локоть в кокаине, он, тем не менее, пытался закрыть подчинённого… и в общем демонстрировал вполне себе понятные и приемлемые моральные установки. Обычный коп, не хороший и не плохой. Джиму даже стало интересно, как он взгромоздился в лейтенантское кресло. Ловил ли настоящих бандитов, или покрывал мелкую проституцию? Был ли когда-то стройным, подтянутым, сильным – или, напротив, с первых лет службы знал, что дорога наверх пахнет грязными баксами, и забил на попытки хоть что-то сделать с ночными улицами города? А может, он и сейчас лично участвует в задержаниях, напялив на пузо бронежилет и ввинчивая торец дубинки в печень очередного мекса? Может, он искренне ненавидит ублюдков, расстреливающих детей в школах, и своими руками сбросил с пирса мешок с человеком, до которого публичному правосудию было не дотянуться? Тем временем, коп перешёл к конструктиву:
- … понимаете, если я чем-то могу помочь: говорите.
- Можете, - Дерек сделал вид, что цитирует Учебник Настоящего ФБРовца. – Мне нужен доступ к записям камер внутреннего и наружного наблюдения за ночь, плюс-минус час от происшествия. Мне нужен доступ к личным вещам покойных, если их ещё не изъяли детективы – иногда они бывают похвально расторопны. И я хотел бы поговорить с офицером Стоуном, если он присутствует в участке. Не переживайте, вашего личного участия не требуется – уверен, у вас куча более важных дел.
- … - лейтенант пригвоздил вампира к креслу ледяным взглядом. – Вот как… понял я, к чему вы клоните… но их не могли убить прямо посреди участка, агент Махоуни. Не. Могли. Вы же это пытаетесь выяснить? Зачем ещё вам могли понадобиться видеозаписи, которые криминалисты облизали два раза. И ещё раз оближет лично комиссар полиции, перед тем как говорить с репортёрами.
- Я хочу внести окончательную ясность в это происшествие. Погибшие проходили как свидетели по делу об опасном маньяке, лейтенант, и правила требуют от меня наличия аб-со-лют-но полной отчётности по любой мелочи в этом вопросе, - отчеканил Дерек и поднялся, показывая, что время фамильярностей окончено. – Меня интересуют не бредовые предположения об их возможном убийстве, а просто информация о последних минутах их жизней. Быть может, это сможет помочь. Каждая мелочь важна.
- Каждая… - помедлив и остывая, согласился Саммерс. – Извините, если погорячился. Вас проводят вниз, Тайсон покажет, где что, и познакомит с нужными людьми. Если что – я буду на месте.
Он протянул Дереку руку. Махоуни, помедлив пару секунд (преодоление вбитой на курсах в Квантико формальной дистанции с представителями «плебейской» полиции), крепко пожал её.
- Спасибо за содействие, лейтенант. Я не буду нервировать вас дольше необходимого.
-
очень вкусно он играет в фбр
-
|
Чувства лжеца, пойманного на месте преступления, можно сравнить с чувствами жарящегося на сковороде пельменя. То есть ну, представьте, что самой судьбою вам предназначено было быть сваренным, как и всем порядочным пельменям, в кастрюле. Но кто-то, прочитав в старинной бабушкиной книге рецепт больного на голову повара, решает вас пожарить!
Примерно такое же расхождение ожидаемого и действительного испытывал сейчас капитан Сильвестр.
Пожалуй, большее удивление он бы почувствовал, только если бы, войдя в собственный сад, он обнаружил там играющего на флейте мулхорандского зверобога в шубе из меха снежного волка.
...
Задохлик. Да. Задохлик - это сильно. Похоже, эдакая самовольная редька ремесленного происхождения решила прыгнуть выше головы, отстаивая... что отстаивает кузнец, пиратский капитан понять в упор не мог. Но, похоже, в этот солнечный зимний день кузнецу просто не терпелось что-нибудь отстоять. Ладно. Хорошо. Судьба, наверное. А чья – его ли, капитана, или этого торгаша – ну покажет время.
…
- Надеюсь, у твоих детей, забери их Валкур, хватит денег расплатиться за нападение на дворянина и клевету в его адрес, - рисуясь на толпу (ну не мог, не мог наш неудавшийся актёр без сцены отойти от избранного амплуа), бросил капитан Сильвестр. – Ибо, за оскорбление своего достоинства, я вызываю тебя на дуэль, акулий потрох!
…
В ситуации, где любой нормальный человек, достигнув своей цели (то есть подарив хвосту-неудачнику куда более интересный вариант проведения досуга, нежели слежка за оным нормальным человеком), оставил бы место событий путём экстренного побега… Сильвестр почему-то не отступил. Странно, наверное, да и непонятно, каким макаром пират умудрялся выживать все эти годы в настолько жестоком и непредсказуемом мире, где рыночные купцы готовы умереть, лишь бы только не выкладывать на прилавок б/у товар, облапанный проходящим мимо квазинобилем. Но пират умудрялся. Может быть, вся жизнь его была эдаким романом, а может быть… хотя… достаточно слов.
…
Под ярким зимним солнцем уотердипского рынка сверкнула сталь Джозефа, взметнувшись из-под полы камзола. Губы капитана ощерились в полуухмылке, когда он легко взмахнул шпагой в воздухе – как тогда, когда с парнями они налетели на пузатого «купца» близ побережья. Или как тогда, когда безвестный ныне флибустьер прыгнул на него из-за дверей каюты на безжалостно ограбляемой посудине. Разное в жизни было. Разное. Странное, страшное… но вот оставлять безнаказанным то, что какой-то остолоп посмел обвинить благородного и уважаемого морского волка в пиратстве, было никаким образом нельзя! Так и песня о капитане Сильвестре некрасивой выйдет.
…
- Надеюсь, ты готов умереть? – заботливо уточнил пират у кузнеца. Всё же, если нет, то обижать человека совсем – нельзя.
-
Хорошо пишешь, только что-то редко в последнее время.
|
ссылкаОни должны были увидеть серый вересковый склон,
поднимающийся к тоскливому осеннему небу.
А увидели солнце.Клайв. С. Льюис, «Серебряное кресло». Вот и подошла к концу история, случившаяся в первых числах зимнего месяца декабря. Маленькая история, одна из тех, что сотнями могут проходить мимо нас, а мы их даже и не заметим. Однако для её участников история не была ни маленькой, ни незначительной. Это была история о любви и дружбе, о многовековой ненависти и застарелой вражде. О разном была история. О многом. Так или иначе, день шестнадцатилетия Лары Кимстоун и последовавшие за ним события всем запомнятся надолго. Ведь шестнадцать лет - это не просто возраст. Это... впрочем, пусть каждый даст свой собственный ответ. Школа «Greens High» стояла где и стоит поныне, всё также полная детским смехом и детскими обидами, шепотливыми договорами «о побухать» и слёзными мольбами дать списать сочинение. Всё так же правит бал директриса, и всё так же лениво зевает на контрольных по истории отличник Тим Чендлер. Виолетта и её сибирские лайки всё так же путешествуют утром и вечером по прилегающему к школе парку. Миссис Стэпплтон всё так же рассказывает о русском нео-нуаре, сопровождая слова бросками ручек и неприличными для дамы её лет шуточками. На спортплощадке стучит мяч, а подносы в столовой нет-нет да и влетают кому-нибудь в нос. Это же школа, в конце концов. А школа никогда не меняется. Джон ап Скатах-Милтон неспешно шагал по зимнему лесу. В тяжёлом рюкзаке за спиной, рядом с учебниками, покоился изогнутый короткий меч в чёрных фамильных ножнах. Февраль уже вступал в свои права, тут и там темнели проталины, а где-то меж голых ветвей несмело чирикали первые птицы. Он молчал. Он был счастлив. Зачем ему нужен был чёртов Фригольд или власть, или что-то ещё, когда можно было просто идти, зная, что тебе есть, куда возвращаться? Зная, что ты всегда можешь протянуть руку и... ... ладошка Лары нашарила его кисть. Их пальцы переплелись, согревая друг друга, а снег захрустел под ботинками почти в унисон. В шестнадцать лет ты можешь любить безоглядно и отчаянно, ты можешь не думать о будущем, не беспокоиться о прошлом, ты можешь жить здесь и сейчас, сегодняшним днём. В шестнадцать лет ты можешь быть счастлив. Пол ап Лиам-Хартланд, который всё никак не мог привыкнуть, что некоторая, весьма экстравагантная, часть его знакомых величает его «светлостью», мрачно брёл по улице, сунув лапы в карманы джинс. Не то что бы его не радовало, как сложились дела, но... просто... что-то было не совсем так, как надо. Как будто ребёнку, страстно желавшему на Новый год пожарную машинку, подарили ящик пластилина. Как будто чего-то не хватало. Пол знал, что может позвонить любому из десятков своих приятелей, может, наконец, заглянуть к Джулии - но это всё будет не то. Пол не знал, что могло бы заменить ему Лару Кимстоун, ради которой он столько вытерпел, столько, в конце концов, партий в «доту» пропустил! А она! Телефон заверещал пришедшим сообщением. «Придурок, у нас репетиция через час, ты ведь не забыл?!» - рыжая Джинни Торвудссон была, наверное, единственной, кто нахрен забил на всю происходившую вокруг эпичность. И тут по мордашке Пола Хартланда расплылась довольная-предовольная улыбка. Он вдруг понял, чего - вернее, кого - ему не хватало. И теперь всё будет в порядке. И теперь... теперь, в свои шестнадцать, он тоже был счастлив. Лишь через три дня Алекса Тирда объявили пропавшим без вести. Тяжело было смотреть на лица его родителей, приходивших в школу вместе с полицейскими - класс ещё не успел оправиться от пропажи и чудесного возвращения Лары, а тут такое. Директриса по первости едва не запретила всем без исключения вообще выходить из домов, но со временем страсти улеглись. Везде, кроме маленького белого дома на окраине Хайтс, где мистер и миссис Тирд день за днём ждали своего сына. Детектив Паркер предпринял все усилия, чтобы разыскать несчастного мальчишку, однако ни он, ни нанятые Тирдами частные детективы ничего не смогли сделать. Но Алекс никогда уже не пришёл домой. Его похоронили тихо и без помпы. Только мастер Нур-Салиб произнёс над могилой, на правах старосты, короткую, прочувствованную речь. И даже шмыгнул носом. Парламент Снов взорвался аплодисментами, когда граф Тревор поднялся в давно пустовавшую ложу, украшенную гербом, где расправлял ветви серебряный дуб на голубом фоне. Сатир польщённо раскланивался во все стороны, а зал овациями встречал громовую речь распорядителя, представлявшего владетельной публике «полномочного посла Фригольда Сан-Габриэль при Дворе Высокого Короля Дэвида, пэра Парламента Снов, графа Дома Лиам, несравненного Тревора ап Лиам из рода сатиров, Голос Владыки ап Лиам-Хартланда». Ши, эшу, немногочисленные сатиры и слуаги в дворянском сане... не каждый из них был рад появлению будущего конкурента и нового голоса в политических играх Конкордии, но протокол обязывал торжествовать. Графиня Гертруда прикрывалась веером, будто бы в смущении от десятков устремлённых в её сторону взглядов, уже предвкушая, как вольётся в сферу придворных сплетен и интриг. - Вам шах, доктор Вячеслав! - доктор Чжень торжествующе захихикал, уже предвкушая победу. Четыре часа изматывающей партии под сенью золотого ясеня, что и дал имя Золотому кварталу, ничуть не утихомирили биение жизни в маленьком китайце. - Да уж... - растерянно почесал бороду гигант-алхимик. - Дайте-ка подумать, ваша учёность... Когда речь не заходила о том, кому из учёных скряга-Салиб выделит лишние джоули энергии или простаивающий водосток под Ремесленным, меж двумя претендентами на пост мастера-над-алхимиками царило дружелюбие и взаимопонимание. Вот и в этот солнечный денёк Вячеслав и Чжень оккупировали любимый шахматный столик, сражаясь на выточенных из горного хрусталя и эбенового дерева шахматах. Чёрные одерживали верх. - Думайте-думайте! Может, послать за вашими записями? Слышал, вы без циферок шагу ступить не умеете... - Только не лженауке осуждать мои методы, - вздохнул Соколов и уронил короля. - Я требую реванша! Маркиз Карло Фиоренти поднял глаза от страниц книги. Все шесть теней, шесть персонажей итальянской комедии масок, выстроились вокруг него подобно молчаливому караулу. Маркизу хватало их общества. Порождения чёрной магии, призвавшей их образы на службу жестокому венецианцу, они служили ему верой и правдой. Его шесть бессмертных. Его шесть демонов. Гримли, боязливо усевшийся на краешке стула, решительно кивнул: - Их высочество приглашают. Ага. Бал в честь воцарения Лорда Хартланда. Видимо, хотят, кхе-кхе, зрелища. Как в старые добрые времена! Ну... а вообще я пришёл с вестью от господина. Он хочет встретиться с вами, вот. И это он сказал мне, куда идти. И если можно, я бы попросил в следующий раз не опаивать меня этой гадостью! Отвратное ощущение! - ... Вы - очень забавный слуаг, - не выдержал, наконец, Фиоренти. - И не менее забавный у нас новый маленький лорд. Я принимаю оба приглашения, что вы доставили мне. Джалаль Зана и дальше барыжил коксом с колумбийским картелем. Отец Лары Кимстоун стал сенатором от штата Вашингтон, и теперь вряд ли хоть кто-то смог бы похитить его дочь из дома (спасибо армии частных телохранителей). «Состояние Птиц» так и осталось существовать, но уже без своего демонического ореола - и стараниями Джулии ли, или Стэнли, но общество вовсе не собиралось погибать или закрываться. Мастер Нур-Салиб успешно правил Рынком Гоблинов, а Далайла Ротморн тщательно планировала месть: первое покушение, которое должен был совершить Уэстерберри, сорвалось, когда Джон вышел из трактира вместе со стариком той декабрьской ночью. Но у Далайлы было ещё много времени и сил. Продолжалась жизнь и других маленьких людей. Одинокий тролль, которого все знали как Бомжа, и дальше обитал в своей лачуге под мостом, всё так же пытаясь понять, за что проклятые Феи превратили его в чудовище. Племянник капитана Ротморна учился и рос, знать не зная о трагедии, постигшей его семью по другую сторону Изгороди. - One! Eighty-two! One! Eighty-two! - скандировал зал. Лес вскинутых вверх рук, ураган музыки и почти две тысячи человек зрителей... это определённо было успехом. Конечно, до MTV, пожалуй, далековато - но первый шаг был сделан. Первая ступень лестницы к славе осталась позади. Рёв толпы становился всё громче. Они не хотели, чтобы музыка прекращалась. Они хотели ещё. Ещё и ещё! И Винни Делонг, улыбаясь своей фирменной улыбкой, вышел вперёд, обнимая за шею маленького бэк-вокалиста, который едва не спотыкался от ужаса. - U wanna see me singin'?!?! - взвыл он. И зал буквально взорвался. - Блять... - в ужасе пискнул Баковских. Стараниями Джинни он очутился в группе и даже, вопреки страхам Пола, был принят Делонгом, который по-первости всё хмыкал, косясь на чёлку. - Well, fuck you than! - Винни набрал в грудь воздуха, Джинни ударила медиатором по струнам, выбивая первые, неровные риффы «Up all night»... Ну а дальше сами додумаете.)))) P.S. «И до тех пор, пока человечество сохраняет способность мечтать, Грёзы будут править умами людей. А значит, власть Четырёх Сезонов будет длиться вечно. Ведь кто-нибудь, мнится мне, будет мечтать всегда». Эдуард Сансберри. Из черновиков к книге «Дворы Четырёх Сезонов». Мораль: Собственно, на правах Толстого, обожавшего засунуть в книгу пару тонн ненужного авторского текста, я тоже пострадаю этой хуйнёй. Всё просто. «Changeling: the Lost» недаром называется Игрой Прекрасного Безумия («A Game of Beautiful Madness»). И если та часть, что охарактеризована «прекрасным», повествует нам о радостях, что таит в себе сказка, то «безумие», на мой взгляд, свидетельствует о неизбежном итоге расхождения восприятия мира реального и мира воображаемого. Поэтому... радуйтесь тому, что есть, потому что цена за попытку получить то, чего нет, может оказаться слишком высокой (что и познали на себе Уолтер Милтон и его семья). Даже здесь, в сером мире Банальности, всегда есть то, чему стоит охуевать и по чему гореть. А если нет - стоит пойти и придумать. Или сделать. Потому что на самом деле в Банальности виноваты только мы сами. Нам же и дано не быть банальными) Живите молодостью, ебаште ягу, горите на сцене и велопрогулках. И всё, на самом-то деле, ещё как пиздато! Как-то так.)) Inspired by:- Самое важное. Спасибо отличной игре «Dishonored» - основному и главному источнику вдохновения для той части игры, что проходила в Грёзе. Разрабы, я знаю, что вы это никогда не прочитаете, но вы крутаны! Идеи, которые вы воплотили в жизнь, никогда не пришли бы мне в голову, поэтому я пиздил у вас фамилии, названия и даже пару декораций. Хотя нет. Последнее я придумал сам. Почти. - Второе. Спасибо группе «Четыре апреля» в целом и песне «Новая весна» в частности (знаю, что и эти ребята никогда меня не услышат) за то, что под их песни я придумывал атмосферу мира Подменышей. Дух 2007 в чистом виде. Но куда большее «спасибо» здесь следует адресовать основным вдохновителям «Состояния Птиц» - одноимённой скримо-группе. В эту же музыкальную благодарность за вдохновение входят не менее крутые «Blink-182», подарившие нам угар вечеринки; «Оригами», подарившие мне детство; и незабываемые «Billy Talent» с финальной песней. Кому, как не им, было её исполнять! - Третье. Спасибо Белому Волку. И так понятно, за что. Вы придумали мир, по которому хочется играть и играть, и это здорово. - Четвёртое. Спасибо фильмам «Хеллбой» 1 и 2: как за замечательный образ всеми покинутого эльфийского принца, мечтающего о мести, так и за не появившегося в игре бессмертного нацистского полковника, коему предначертанно бы было стать лейтмотивом ветки Разиельки. - Пятое. Спасибо магазину «Неигры» за то, что хоть вы нормальные! Кхм. Слегка не в тему попало... - Шестое. Спасибо Одному Человеку. И за совет поиграть в упомянутую игру, и за большинство известных мне групп, и за вообще всё) Это так, для меня самого. А то никогда нигде не писал непонятных благодарностей, совсем донный.( - Седьмое. Спасибо книгам «Неглубокая могила» (Симмонс, сука, как ты так пишешь?!), «Я убиваю» и лично Джеймсу Роллинсу и Дэвиду Моррелу, которые встретились со мной в десятом классе и пояснили по хардкору, как жарить текст. Отдельное, огромное спасибо Вам, почтенные. Тебе, Тебе и Тебе тоже.)) Вы играли в эту игру, вы сделали её такой, какая она есть, и у вас хватило терпения меня выносить целых столько месяцев. Так что... спасибо за игру, ребят. Конец.
-
Огромное спасибо за такую окуенскую игру! Даже не игру, скорее, действительно, самую настоящую сказку! Жаль, что она подошла к своему концу, так хотелось знать, что стало дальше с героями..эх..пойду напьюсь сегодня)
|
-
Круто придумано: откуда мог Пол узнать про поляну))
|
|
|
- Кхе-е-хм.
Наверное, осторожное покашливание графа Тревора лучше всего иллюстрировало его позицию. Привыкши как-то раз к вощёным паркетам залов и дипломатическим экивокам, чтобы с агреманами и экзекватурами, сатир никаким образом не желал выходить за рамки того мира, где всё решают слова. Поэтому сейчас, качнув козлиными рогами и смущённо покашливая в платок, он метнул быстрый взгляд на жену.
Та ответила ему красноречивым плечепожатием, если можно так назвать едва уловимый жест. Но Пол заметил его. Для вывода было достаточно: эта парочка, явно талантливая в своей области, не обладала умением брать на себя ответственность.
- Вот видите, - смешливо заметил герольд, патетически воздев палец к пыльной люстре, - звезда Вашей светлости взметнулась на небосклон подобно комете: ещё вчера - лишь школьник; сегодня - владыка сирых умов!
- Я бы попросил не комментировать уровень моих умов, - Колдуэлл метнул на барда насмешливо-презрительный взгляд, - как минимум с твоей колокольни, приятель. Ваша светлость. С моей точки зрения, мысль леди Далайлы представляется мне невзвешенной и безрассудной.
Та уже возмущённо открыла рот, но мастер-над-стражей поднял руку.
- Тем не менее. Тем не менее, в ней содержится элемент неожиданности, который может сыграть нам на руку. Я достаточно хорошо осведомлён о схеме функционирования Рынка и особенностях его административного аппарата, и знаю, какие объекты следует брать под контроль в первую очередь, а также в каком порядке...
- Сейчас железная голова нам целый план нарисует, - хихикнула Гертруда.
- Со стрелочками... - подхватил Валентино, шевельнув ушками.
- По желанию его светлости, рекомый план будет на его столе через несколько минут, - невозмутимо парировал Колдуэлл, - благо он приготовлен ещё два года назад. Не моё дело лезть в дела политические, мой лорд, но я скажу так: я расцениваю наши шансы на успех как достаточно высокие. Из основных минусов - в моём распоряжении нет сведений о ресурсах нашего потенциального противника - Милтона; а также перед нами стоит теоретическая вероятность внешнего вторжения.
- Ч-что?! - пискнула графиня.
- Мастер-над-шпионами скажет лучше: он занимается этой проблемой, - Колдуэлл кивнул на Энди, который вновь скромно вернулся за спину к Полу. - Пока же я говорю лишь о том, что, хотя я практически готов гарантировать поддержание порядка на улицах Рынка, я не уверен в целесообразности уж настолько поспешных действий.
- Именно, - довольно кивнул Энди. - Как видите, господин, в наших мнениях нет единства касательно средств, хотя, по заветам Макиавелли, цель заранее оправдывает любой ваш выбор. Демонстрация вам такого расхождения взглядов - одна из причин, по которым я созвал это собрание. С вашего позволения, опять же, я готов изложить своё видение проблемы; уточнить, как именно упомянутая господином Колдуэллом угроза связана с пропажей одной девочки, и объяснить, почему мы не должны трогать Джона Милтона сейчас. И почему, тем не менее, стража должна быть готова парализовать рынок в любой момент.
Улыбка на лице эмо могла бы показаться Хартланду ядовитой, как будто бы мальчик заранее знал, кто и о чём будет говорить. Но сейчас Пол был несколько, скажем так, занят попытками уложить в голове новую информацию и придумать, как же себя вести в обществе взрослых людей, которые на полном серьёзе верили, что за десять минут можно научиться быть лордом.
А может быть, этому не учат. Может быть, это лежит где-то внутри нас самих; течёт с нашей кровью умение править и умение подчинять. И, как начинал чувствовать Пол, он не испытывал страха. Нежелание связывать себя такой кучей забот - да. Непонимание, что и как будет лучше сделать - возможно. Но новоявленный лорд ап Лиам-Хартланд знал, что он... способен на это. Способен быть - или стать, или хотя бы казаться - лордом фригольда в этом чудном волшебном мире.
Ибо положение обязывает.
Ибо Ши рождены, чтобы править; а простолюдины живут, чтобы служить.
Ибо взгляд спорщиков сейчас были вновь сосредоточены на нём и его верном маленьком друге-советнике за левым плечом.
Ибо Грёза решила так.
Ибо вот оно - его собственное состояние птиц. Когда ты осмелился, когда ты решился поверить в свои мечты. Когда ты осмелился, когда ты решился окунуться в головой в эту полубезумную, бредовую сказку. Когда ты признал её право быть с тобой, быть в тебе. Когда ты набрался смелости с улыбкой взглянуть в лицо своим грёзам.
- Не бойся Пол, - прошептал ему на ухо Энди, пока в комнате с камином вновь поднялся гомон обсуждений. - Никто не будет отбирать у тебя твою старую жизнь. Не бойся.
-
К*ончил, спаибо ^___________^
|
-
Действительно, какой же это дом, без этой-то фразы.
|
Фиоренти демонстративно поглядел сперва направо, потом налево, пытаясь понять, что здесь происходит. Потом вздохнул и откинулся в кресле, заложив ногу на ногу - ни дать ни взять университетский ректор, пытающийся осознать, почему нельзя отчислять именно этого студента.
- Сомневаюсь, что мой рассказ сможет возместить тебе его отсутствие в твоей жизни, Джонни, - зелёные огни в прорезях посмотрели прямо на Милтона. Можно ли вообще было представить, что где-то там, за ними, были (или есть) человеческие глаза? Сейчас маркиз казался Джону декорацией, которая вдруг обрела жизнь; эдакой заговорившей фусумой театра Кабуки. - Мы познакомились с ним... в конце девяностых годов. Тогда он занимал должность личного телохранителя при Хартланде II, лорде этого фригольда, и был его протеже. Если я не ошибаюсь, он родился и вырос где-то восточнее Сан-Габриэля - кажется, в штате Мэн, и его отцом был бродячий воин. Не поднимай так брови, для Дома Скатах это распространённая практика, поскольку немногие правители терпят их присутствие у себя под боком. Это проклятый Дом, изгои среди общества Подменышей, - усмехнулся маркиз, - отверженные за свою веру в людей.
Фиоренти развёл руками.
- Это и роднит Скатах с Домом Лиам, у которого достало политической гибкости отвести от себя последствия схожей репутации, но эти Дома похожи. Вероятно, именно поэтому лорд ап Лиам-Хартланд дал прибежище твоему отцу здесь, в Сан-Габриэле. В основном таланты твоего отца использовались для разведки - Ближняя Грёза, несмотря на своё название, это уже совсем другой мир со своими законами и даже своим ландшафтом. Несколько раз я сопровождал Уолтера в его походах, - в голосе маркиза скользнули нотки сожаления, - на этой почве мы и сошлись. Думаю, твоя мама лучше расскажет тебе, что он был за человек... до того, как всё изменилось, - убийца призадумался. - Я даже не могу точно сказать, когда и что началось. Просто понял в какой-то момент, что Уолтер стал меняться. Там, где прежде он был неподкупным, он стал жестоким. Где раньше предпочитал молчать, выступал с оскорбительными речами... постепенно он стал отдаляться даже от своего бывшего покровителя - или повелителя, как знать, всё глубже уходя в себя. Изначально мне удавалось быть рядом с ним, но в одном из разговоров я понял, что это лишь потому, что я до того никогда и не в чём не возражал ему - у меня не было к тому никаких поводов. Но потом я начал задаваться вопросом, отчего Уолтер так изменился. К сожалению, я не мог обратиться к тем, кто наверняка смыслил в подобных вещах больше меня - доктору Чженю или его извечному сопернику - но в том, что что-то изменилось, у меня не было никаких сомнений. Ответ мне помогла найти философия, и я уже пересказывал тебе вкратце описание того, что можно назвать Бедламом. О последствиях ты уже наслышан, что же до причин... - впервые из голоса маркиза пропала уверенность, - я не знаю их. Мои логические построения подталкивают меня к тому, что причин и не было. Уолтер искал силу, чтобы, как ему казалось, уничтожить отвратительный режим лорда Хартланда. И хотя изначально у него нашлись сторонники... чем жёстче становилась его риторика, тем меньше соответствий реальности в ней оставалось. Хартланд был жестким и авторитарным правителем, бессмысленно отрицать подобное, но я никогда не стал бы обвинять его в терроре против собственного народа: это попросту глупо. Может быть, где-то в глубинах Грёзы, куда уходил Уолтер, он встретил нечто, изменившее его душу. Может быть, он изменился сам. Я не раз предупреждал его, что этот путь ведёт в бездну; что бесконтрольное насилие породит лишь ещё большее насилие, но он отказывался слушать. Нападал на ключевых сторонников Хартланда. Слышал, убил кого-то из собственных бывших подчинённых. Когда лорд послал по его следам мастера-над-шпионами, то Уолтер чуть не убил и его. Правда, хитрецу удалось ускользнуть, - с оттенком уважения признал Фиоренти. - Словом, он развернул настоящую герилью, где больше нет эстетики и морали, где остаётся только цель. Это напоминало мне ярость крестоносцев, свято верящих в истинность своей миссии; для которых все средства хороши.
Карло аккуратно извлёк из коробки меч, любуясь, как блики играют на воронёной стали.
- Я считал такой подход ошибкой. Но я не собираюсь рассказывать тебе о наших отношениях: это должно остаться между нами. Но... я действительно верил в то, что был его единственным и лучшим другом. Когда-то давно мы дали друг другу Клятву, что один никогда не оставит второго, - Джону показалось, что слово «клятва» было чуть ли не с большой буквы произнесено. - Для того были основания, поверь. И одно время он был прекрасным товарищем. Но я знал, что всегда, где-то в глубине души он считал себя лучше тех, кто его окружает, - фыркнул ассассин, - и ты тоже будешь, Джонни. Когда ты обладаешь мастерством, недостижимым для прочих, такое отношение становится почти органичным. Я не держал за это обиды, хотя Саманта, помню, расстраивалась, что не играет в его жизни первую скрипку. Но когда случилась наша последняя беседа, я понял, что отныне свободен от клятвы и навсегда покинул его дом. А когда пришли сорок дукатов...
Джон моргнул. Маркиза больше не было в кресле - то стояло пустым, освещённое подрагивающим светом ночника.
- ... я принял этот контракт, - прошипела темнота над его ухом. Резко повернув голову, Милтон аж дёрнулся: маркиз Фиоренти стоял ровно за его спиной, продолжая отстранённо разглядывать меч.
Рукоять клинка легла на плечо мальчика.
- И его мастерства оказалось недостаточно. Можешь испытать своё.
-
чудесно, просто чудесно) аплаус)
|
Негритёнок смутился.
Это могло бы стать названием французского детектива, но было всего лишь правдой. Ну, в общем-то, ничего удивительного в том не было: представьте, что вы – тайный член, скажем, клуба садомазохистов. Вы работаете в офисе крупной фирмы, у вас стабильная зарплата и команда из трёх человек в подчинении. И тут к вам, в ваш уютный мирок, врываются какие-то люди, выводят в коридор и требуют рассказать про садо-мазо всё, что вы знаете, поясняя, будто бы это им очень нужно. Щекотливая, мягко говоря, ситуация. Стоит ли добавлять, что быть естественным у Хартланда не очень получилось?
- Эм… ну… а что в этом, собственно, плохого? – взгляд подростка, утратив неторопливость, заметался меж ребят… найдя неожиданную поддержку в лице Джинни: та закатила оче горе и широко ему улыбнулась. – И ты… Джон, да? Ты так говоришь, как будто мы какие-то шпионы или там сектанты. Роли какие-то, чем занимаемся... Никакой у меня роли нет – приятная компания там, очень милые люди… или я совсем не понимаю, о чём ты говоришь, или, судя по всему, тебе что-то про нас наговорили странного.
- Вообще-то тебя про Лару спросили, - напомнила рыжая.
- А, ну… давно это было, - Кингсли удивлённо пожал плечами. – Я ей рассказал, что есть ребята – то есть мы. Что мы собираемся временами, общаемся на разные темы, обсуждаем искусство, книги всякие…
- Наверное, арт-хаус тоже? – язвительности в голове Джинни хватило бы на то, чтобы разъесть Чужого, но Стэн не понял.
- Конечно, куда без него. Я и подумал, что ей такое вроде нравится – предложил сходить, поглядеть. Она там с кучей интересного народу познакомилась. Так что я честно не понимаю, что за вопрос – «зачем». Знаешь, людям, например, бывает интересно общаться… - опасливо закончил Стэнли.
-
Запуганно-убежденный негр..это естественно!)
|
«Ничего, можете продолжать испытывать мое терпение, вы будете удивлены», - подумал Тот Самый Милтон.
«- Не знаю, сэр, не знаю. Еще утром я был Джоном Милтоном - сыном наркомана, бросившего семью через пять лет после моего рождения. А примерно минут пятнадцать назад я узнал, что мой отец был благородным человеком, который героически погиб от руки ублюдка, которого я собираюсь отправить вслед за папой», - мысленно ответил Джон русскому, но вслух сказал только:
- Получается... что именно так оно и получается, сэр.
- Эй, Соколов, может, ты как-нибудь прокомментируешь свои желания, а не станешь раздавать детишкам конфеты?! - Нур-Салиб, похоже, уладил свои дела с китайцем.
- Не надо на меня давить, - русский почесал бороду. - Идём. Посмотрите, как бьётся сердце этого рынка. Забавная у тебя выходит судьба, Джон. Сочувствую.
- Доктор Соколов, - ядовито процедил Чжень, - всегда любил уходить от разговоров об осмысленности своей работы. Может, стоит подвергнуть его действию эликсира правды?
- О моей силе воли ходят легенды, доктор. А что скажете о вашей? - великан повёл Джона вокруг бассейна, а старик с оханьем спешил за ними, боязливо косясь на наэлектризованную воду. На дне бассейна Милтон увидел скопление медных проводов, какие-то странные руны и ещё одну катушку, только сломанную. Видимо, её туда выкинули и доставать не стали.
Китаец, что характерно, примолк.
- Так, эй, руками ничего не трогать! - предупредительно крикнул нокер. - Оставите Рынок без света - вас порвут на куски. Я предупредил!
- Спасибо, - Милтон пожал плечами. - Я уже смирился... Но чувствую, мне еще столько предстоит узнать... И в некоторых вещах, как мне сказали, меня может просветить господин Нур-Салиб. Особенно, по части персоналий, - в его голосе не звучало ни вопроса, ни просьбы, ни особой надежды. Задавать вопросы он пока не спешил, хотя и понимал, что время уходит.
«Хотел бы я, чтобы Нур-Салибом оказались именно вы, док. А не этот заносчивый и напыщенный индюк...»
- Бразуг алладаш, у меня нет времени сказки рассказывать! У нас для этого специальный человек! - нокер снова стянул очки на лоб.
- Мастер Нур-Салиб, - мягко укорил его Гримли. - Не забывайте о традициях.
- О традициях мести носом пол перед этими аристократами?! - нокер с обидой ткнул пальцем в Милтона. - Что он сделал такого, чтобы я перед ним кланялся?! Может, он построил этот рынок?! Или все эти удивительные механизмы?!
- Эти механизмы построил доктор Соколов, - всё так же спокойно возразил архивариус.
- Нет, - буркнул великан. - Я их только спроектировал.
- Вот! - рявкнул нокер. - Вот! Построил их я! Так что, Милтон, ты вежливый и покладистый, или будешь тут, как твой папашка, порядки наводить?!
- Это уже слишком! - воскликнул библиотекарь. - Следите за языком!
- Это не слишком, - неожиданно злобно поддержал механика китаец.
Джон понял, что Ши здесь и правда были какой-то больной темой. Теперь в голосах спорщиков звучала подлинная ярость. Впрочем, пока те исходили пеной, Милтон успел осмотреться: похоже, катушки Теслы управлялись двумя вентилями на приборной доске, а каждый из тумблеров отвечал за свой участок энергоцепи Рынка. Удивительная система: электричество приводило в действие парогенераторы, а пар совершал всё остальное.
Минимум затрат. Максимум пользы.
- Мистер Нур-Салиб, при всем уважении к вам и вашим заслугам, я уверен, что мой отец никогда не позволял себе разговаривать с вами в подобном тоне, не говоря уже о явных оскорблениях, которыми вы меня встретили, увидев, между прочим, впервые. Но даже при этом я продолжаю разговаривать с вами вежливо и уважительно, хотя без особого труда мог бы вас подвесить за шкирку на той вешалке у входа. Поэтому я очень вас прошу, перестаньте, пожалуйста, брюзжать, и давайте спокойно поговорим. Вы ведь не возражаете? - всё это Милтон-младший проговорил с таким дружелюбием в голосе, какого и сам от себя не ожидал, но проскользнули в нем и опасные носки. Всё-таки нужно было как-то поставить на место этого выскочку. Поскольку иначе каждый встречный сможет позволить себе разговаривать с Джоном подобным образом. И хотя это был чужой для него мир, всё же парень не собирался этого допускать.
- Кхм... - несколько смешался нокер. Китаец, который (что было понятно сразу) не блистал храбростью, и вовсе предпочёл отойти подальше от контрольного помоста. И сделал вид, что с подчёркнутым интересом разглядывает бассейн. - Кхм...
Соколов пристально посмотрел на Милтона. Сложно было прочитать по глазам, что он подумал. А вот старичок - Джон видел это боковым зрением - аж просиял.
- Кхм... - наконец откашлялся Нур-Салиб, задрав голову вверх. Хозяин рынка вроде бы и искал, к чему прицепиться, а вроде бы и сказано всё было довольно мило. - Ясненько. Ладненько, это было ловко. Задавай свои вопросы, мальчик Милтон. Чем меньше слов в вопросе - тем лучше мне. У меня, знаешь ли, многовато работы, что бы тебе там не наплёл этот дед. Ну там... а, ладно. Задавай.
- Благодарю за понимание, - Джон довольно кивнул. - Скажите, вам знакома фамилия Гримм?
- Гримм-Гримм-м-м-м... а, да, - щёки Нур-Салиба покрылись красными пятнами возмущения. Он даже хлопнул себя по укутанному в сюртук животу. - Эти два ублюдка! Братья Гримм... спасибо Колдуэллу, что вышвырнул их с этого Рынка и запретил возвращаться. Это две Красные Шапки - злые, борзые, наглые. И шуток не понимают!
- Красные Шапки - это один из наших родов, Джон, - вполголоса дополнил архивариус. - Самые злобные и самые неприятные из порождений Грёзы. Они выглядят как люди...
- Да! Такие же здоровенные и тупые!
- ... но куда более жестоки. Акульи зубы - достаточно красноречивая их черта.
- Да... - задумчиво протянул парень. - Теперь в этом есть смысл... Но... чисто гипотетически... если вдруг они захотят увести или похитить человека, запудрив ему мозги... Для чего они будут это делать? И еще я хотел бы уяснить для себя суть словосочетания «состояние птиц», и соотносятся ли с этим состоянием каким-либо образом эти... Красные Шапки?
- Не хочу даже лезть в эти твои намёки! - надул щёки нокер. - Откуда я знаю, для чего Красным Шапкам люди? Некоторые их жрут, но эти, вроде, не совсем дикие... - видно было, с каким трудом Нур-Салиб нашёл в братьях Гримм хоть что-то хорошее. - Изнасиловать, расчленить, продать в рабство, э-э-э...
- Не пугай мальчика, - пробасил Соколов, развернувшись от манометра, чья стрелка плясала в красной зоне. - Он же неспроста сказал про «Состояние Птиц». Если в двух словах, Джон, то этот термин пришёл из старых времён. Он означал скорое наступление Зимы в нашем понимании: воцарение Зимнего Двора, одной из четырёх правящих идеологий нашего мира. В применении к конкретному Фее он означал, что Фея - член Зимнего Двора. В применении к человеку... он значил, что его душа принадлежит кому-то из зимних Фей.
- Очень убогая трактовка! - пропищал от бассейна доктор Чжень и снова покривился.
- Разумеется. Я сказал так, чтобы это было понятно сразу. Если ты хочешь узнать больше, Джон - Гримли расскажет тебе всё и с подробностями.
- Да-да, - с готовностью закивал старик. - Тут... всё куда более философски! Не одно эссе написано, чтобы попытаться объяснить, что же это такое. И...
- Давайте-ка только без вашей идиотской болтологии в моей аппаратной, зайчики! - оборвал его Нур-Салиб.
- Многие давно подозревают этих двух Красных Шапок в членстве среди Зимнего Двора, - продолжил Соколов. - И они вполне могут знать что-то о Состоянии Птиц.
- Джон говорил что-то о пропаже какой-то Лары, - подал голос Гримли.
- Вот как. Ты считаешь, что они кого-то украли? Тогда при чём здесь «Птицы»? - встревожился Соколов.
«БЕЛОБРЫСЫЙ УБЛЮДОК - ФЕЯ!» - мысль была простой, очевидной и понятной. Но пугающей. Оставалось уточнить несколько моментов: зачем ему Лара? Что он собрался с ней делать? Как ее вернуть? Где найти её похитителя?
- В последнее время она была одержима идеей зимы и каким-то белобрысым типом. Очевидно, феей зимнего двора, судя по тому, что вы рассказали, - и Джон уже в который раз процитировал те самые слова Лары.
- Твоя тёлка совсем пропала, - хихикнул Нур-Салиб, и тут сам заметил тревожный манометр. Нокер тут же кинулся к своим рычагам и вентилям. - Прашид адашрас!!! Какого хрена вы мне не сказали!!!
Вновь пришлось отвечать Соколову:
- Что ж, симптомы ясны, - поглаживая бороду, кивнул гигант. - Это действительно возможно. Красные Шапки часто служат Ши. Только вот тогда новости твои совсем плохи... мастер Нур-Салиб, ваш выход: кто из Ши в домене входит в Зимний Двор?
- А? - механик раздражённо обернулся. - Да никто! У нас из Ши только ты, мальчик Милтон, Колдуэлл - который скорее входит в Двор Выбивальщиков Зубов, но уж точно не в эту хр-рень - и ещё парочка где-то носы задирала. Но они не зимние. Со времён Хартланда Второго Зимний Двор у нас под запретом, если вы забыли.
- Вот именно, Джон. Фея, о которой ты говоришь, незнакома нам. Это значит две вещи: во-первых, Состояние Птиц в ком-то ему нужно только для одной цели: ритуала, который объявит эту землю фригольдом Зимы.
- Смертельного для жертвы, смею заметить! - снова влез китаец.
- А во-вторых... слабые Ши не в состоянии проводить подобные ритуалы. Кто-то вернулся из-за Изгороди, почтенные мастера. Кто-то хочет вернуть нам тиранию Ш... - тут Соколов замолчал, посмотрев на Джона.
Гримли воинственно вздёрнул подбородок, но ничего не прокомментировал.
«Плохи наши дела... Но... Хартланд!?»
- Хартланд? Вы сказали, Хартланд? А... Пол Хартланд не имеет к нему никакого отношения, случайно?
- Ага, как же, сто раз не имеет, - сварливо буркнул Нур-Салиб. - Ещё как имеет, внучок это его, только мне на него на-сра-ть! Понимаешь, в чём дело... вы там, во фригольде, всегда были сами по себе. Подай-принеси - так тут-то завсегда нас звали, а как что порешать - так сами. И вот я так подумал...
- Мастер... - просительно сказал Гримли.
- Нет, а что «мастер»? Не собираюсь я тут ни перед кем раскланиваться, хоть где угодно меня вешайте! Я этот фригольд... своими руками поднял, когда Очаг погас. Системы наладил, созвал Совещание: только потому мы и живём как короли, а не как прочие - в пещерках бомжуя или в лесу финики собирая!
- Мастер...
- И вот я подумал, что хрен вам больше! Сперва Хартланд нас пытался к ногтю прижать, потом папашка твой! Вот он, - большой палец техника указал на Соколова, - единственным был, кто стоял за нас, за простой народ! А все остальные - каждый в свою дуду. Ты тоже научишься, мальчик, не переживай.
- Он уже умеет, - беззлобно хохотнул китаец. И отошёл ещё чуть подальше.
- ...значит, Хартланд тоже фея... А какая?
- Сраная, - ёмко ответил нокер. Китаец закис от смеха. Даже Соколов чуть улыбнулся - с таким смаком это было сказано.
- Дом Лиам, - отозвался Гримли, - в высшей степени положительные господа, но тут их явно не любят. Думаю, нет смысла распинаться, говоря о достоинствах этого Дома и его заслугах в, например, том, чтобы найти в Грёзе достаточно места и для этого рынка, и для...
Брови Соколова сошлись на переносице, но он промолчал и теперь. Однако и без того у него нашёлся неожиданный защитник:
- Это всё сделал доктор Соколов! - возмутился Чжень, встав на сторону научного оппонента. - Хотя его методы отдают шарлатанством, а мозги - неопределённостью, именно доктор Соколов создал этот рынок много лет назад.
- ЕГО СОЗДАЛ Я!!! - взревел Нур-Салиб.
- ... думаю, вы всё поняли, Джон, - печально закончил старик.
Подросток только головой покачал. Эта троица готова была вцепиться друг другу в глотки при малейшем поводе, но в то же время демонстрировала удивительное единство по части отношения к Ши.
- Значит, то, что я вам рассказал... Точнее, эта новая... фея... - Джон всё еще не привык к этому слову - представляет для вас опасность?
Но хитрость Милтона пропала впустую.
- Нет, - Нур-Салиб.
- Нет, - Чжень.
- Да! - Гримли.
- ... - русский промолчал, отрешённо глядя на пляску стрелок на манометрах.
- Мы готовы защищать Рынок от любых фей и любых Дворов, - пояснил механик. - Я давно предвидел такой день. Правда, готовился к драке со щенком Хартланда, но... Колдуэллу без разницы, с кем сражаться! Его полицейские защитят нас, мои механизмы защитят нас, мы даже можем нанять армию теней, чтобы...
- Эм! - тут уже не выдержал китаец, и нокер поправился:
- Да, пожалуй, это мы оставим на крайний случай.
Милтон в отчаянии сжал кулаки.
- Значит, это только моя проблема. Замечательно! И решать ее мне, я понял. Но дьявол! Дайте же мне хоть какую-то информацию, чтобы я смог найти этого зимнего блонди! Хотя плевать мне на него! Как мне спасти Лару!?
Члены «Одминестрацыи» принялись смущённо переглядываться. Всё же, какими бы... странными они не были, никто из них не был однозначно злым.
- Ну... - Нур-Салиб задумался. - Красные Шапки живут на Нижних Уровнях, но сейчас туда хода нет, потому что Колдуэлл с полицейскими обшаривает тоннели. Там слышали стрельбу и нашли труп какого-то паренька, совсем ещё ребёнка. Ублюдки, - из голоса нокера ненадолго пропала язвительность. - Значит, оба Гримма точно не там: скорее всего, они бедняжку и прихлопнули. А потом свинтили. Хотя это не в их традициях - им бы помучать, потянуть... брр! В общем, готов рассказать тебе всё, что знаю... но мне надо знать, что рассказывать. Без твоих вопросов это вряд ли будет разумно.
- Если тебе это поможет, то ритуал должен проводиться на открытом воздухе и не в городе - здесь его слишком легко заметить. Но... проще всего, наверное, попробовать сообщить в вашу полицию. Иногда, слышал, она помогает, - внёс свою лепту Соколов, с грустью глядя на мальчика. - И да, подождите меня у лифта, когда будете уходить. У меня кое-что найдётся...
С этими словами гигант заспешил к лестнице.
- У Шапок наверняка есть какие-то прислужники! - заблеял издали Чжень. - Они сами с людьми того... не очень ладят. Попробуй поглядеть, куда эта твоя Лара ходила или с кем общалась - наверняка найдёшь сообщников. Они выведут тебя на Шапок. Шапки злобные, но ума у них ещё меньше, чем... в общем, немного.
Джон устало вздохнул.
- И на том спасибо... - ответил парень и с надеждой посмотрел на русского. - Хорошо, док, как скажете...
Вскоре Милтон со своим сопровождением покинули аппаратную, где бурлил неестественно-синий бассейн, а молнии трещали разрядами под сводами купола, отражаясь в линзах очков мастера-над-инженерами.
До них донеслось.
- Так можно выделить мне резервные мощности? Я не собираюсь ничего взрывать, как этот олух!
На этой ноте дверь в аппаратную захлопнулась за их спинами, и библиотекарь с оханьем принялся карабкаться вниз по лестнице - обратно к основанию громадного медного цилиндра.
- Гримли... Где найти этого учителя? - чуть погодя, спросил Джон.
- О, это именно о нём недавно вспоминал Нур-Салиб, - отозвался старик, ведя мальчика обратной дорогой. - Маркиз Фиоренти и его армия теней... в стародавние времена они служили первым лордам этого фригольда. Я видел его несколько раз - высокий, весь в чёрном, не снимающий маску. Он как-то раз вышел биться против четверых: быстрый, будто вихрь; никто не смог даже задеть его. С ним может связаться Нур-Салиб, но это займёт много времени. Проще будет найти его самому - он обитает на Нижних Уровнях, в Проклятом квартале. Вы желаете отправиться туда... прямо сейчас, Джон? - Гримли с кряхтением полуобернулся. - Предупреждаю сразу: о нём ходят ужасные слухи, но... не думаю, что он будет вам опасен. Пока за вашу голову не уплачено сорок дукатов золотом.
-
Новый Дом Фей- Ср*ные )))))))
|
-
Я ржал до слез! Мне ведь нельзя было так смеяться... До сих пор смешно.
|
Казалось, будто сознание Алекса опережает его тело – в своих мыслях он был уже далеко впереди, неуловимый, словно ветер. Его кеды вздымали недовольно шуршащие листья, расчерчивая осенний ковёр новопроторенной дорожкой…
Ему казалось, что он бежит уже не по мрачному коридору с давящими сверху сводами: тяжкими, чёрными, сложенными из камней, несущих на себе вес задыхающегося под зимней чумой города. О нет. Вот он мчится по весеннему лугу, выстланному сочными травами, где ветры-озорники гоняют стада тучных барашков-облаков над вершинами недальних холмов. Где звенящий от свежести воздух щекочет ноздри, а на разрумянившемся лице появляется блаженная, счастливая улыбка…
Он, Алекс Тирд, всегда – а может быть, и никогда – был объектом подтруниваний и шуток за свою любовь к природе, к людям, к окружающему миру, в конце концов. За готовность делиться с последней бродячей собакой последним куском своего завтрака. Быть может, порой он не знал, что и как правильно сказать – но в его душе всегда были слова для главной, его собственной песни. Папа гордился, всегда-всегда-всегда гордился им за живое любопытство и за то, что сын пошёл по стопам отца…
Алекс бежал, и где-то пел свою незатейливую песенку звонкий лесной ручеёк, а ласковое весеннее солнце освещало его дорогу – извилистую тропку, петляющую меж нарядных деревьев, кутающихся в весенние кроны и подолы-кустарники.
Весна, вот что это было. В его душе, что всегда желала чего-то большего, чем положено желать человеку; что жила приключениями, что была напитана беззаветной верой в то, что где-то там, за окном, есть и замки, и принцессы, и драконы, и эльфы с грозными лесными троллям – в его душе наконец воцарилась весна.
Он был спокоен, наш добрый мальчик по имени Алекс, светловолосый и на самом деле очень-очень милый. Доброжелательный и отзывчивый, вежливый и немного наивный – но оттого, в общем-то, пожалуй, самый искренний даже среди своей школьной компании. Он был феей, и с детства подсознательно чувствовал свою инаковость. Он жил среди книг и фильмов, выдуманных миров и нерассказанных снов. Окружённый теплом и родительской заботой, он будто родился в сказке.
Вернее нет. Он сам и был Сказкой.
Просто в этот раз… в этот раз, Злодей оказался сильнее Героя, что попал в ловушку своей доброты. В этот раз всё получилось не так. Маркиз Карло Фиоренти, жестокий наёмный убийца из далёкого и полного чудес города меж тысячи каналов, и его армия теней – ужасный сон, что обернулся правдой. Пьеро и Арлекины, прячущие лица за масками из чёрно-золотой пустоты… танцоры и жонглёры, метущиеся средь теней. Они сумели изменить его сказку. Но не сумели переписать судьбу.
Им уже не было места в его, Алекса Тирда, личной весне. Он бежал по своему лугу, глядя куда-то далеко за горизонт, и знал – когда-нибудь, кто-нибудь откроет новую страницу в старой повести. Когда-нибудь, быть может, уже не один он будет бежать средь вечной красоты Елисейских Полей. Полей, за которыми – Лес, где царит Вечное Лето. Мечта потерянных среди собственных грёз детей.
Алекс бежал…
… а далеко позади его тело рухнуло носом в холодный каменный пол, прижатое весом навалившегося на него убийцы, с хрипом пытающегося втянуть в себя воздух и разобрать хоть что-то сквозь едко слезящиеся глаза. Но перечный газ всё же не смог остановить его. Шпага, перехваченная на манер кинжала, легко вошла меж рёбер, и тот, кто когда-то был Алексом Тирдом затих, дёргаясь на камнях.
Он слышал, как кто-то бежит ему навстречу из коридора. Слышал чьи-то голоса, чувствовал, как кто-то пытается подхватить его…
… но всё уже было бесполезно.
Нельзя обмануть холодную сталь.
Нельзя вернуть пули обратно в стволы.
Беги же вечно, Алекс Тирд. Туда, навстречу мягкой заре Елисейских Полей.
И разве что грела, быть может, холодеющее сердце мальчишки мысль: Пол-таки смог услышать его. Он дал Ларе шанс.
|
Та недовольно захрустела, выдираемая из давно насиженного гнезда – и неожиданно легко вылетела вверх, отчего Алекс от неожиданности даже поскользнулся и едва не упал на спину. Ему казалось, что с люком будет справиться намного сложнее. Видимо, из-за постоянного притока тёплого воздуха вездесущий лёд никак не мог заковать чугунную пробку в свои цепи.
Что ж – начало путешествия в неизвестность можно было считать успешным. Если бы ещё там, внизу, действительно оказался добрый волшебник Изумрудного Города, а не… а не то, о чём предупреждала надпись над старым уличным топчаном. Которую, может, в спешке, а может, просто позабыв о ней, Тирд так и не прочитал.
Набрав в грудь воздуха для храбрости, Алекс аккуратно, стараясь не запачкаться, проскользнул в люк… и рухнул в пустоту.
Заброшенный Серебряный Путь.
07.12.12, пятница. Около полудня. +6 градусов по Цельсию.
Пустота кончилась внезапно и быстро: ударила в ноги Тирда тяжестью каменного пола, подставила под кроссовку размокший обрывок картона. Алекс не удержался на ногах и больно ударился коленями обо что-то твёрдое. Да ещё заныла щиколотка.
Кое-как поднявшись, мальчик включил телефон, по счастью, не пострадавший при падении – и обнаружил себя в почти круглом (если смотреть во фронтальном разрезе) каменном туннеле с ровным бетонным полом. Этот ход напоминал старинные водоводы, но ничего общего с современной канализацией не имел. Скорее походил на подземные проходы, которые в бесчисленных легендах короли и королевы проводили от собственных замков к зачарованным долинам или логовам придворных колдунов. Камни стен блестели от сырости, и мальчик почувствовал, что ему самому становится жарко в зимней одежде – под землёй было тепло. Задрав голову вверх, Алекс убедился, что кружок голубого неба сияет уж слишком высоко над головой, чтобы допрыгнуть до него с пола. Пути назад больше не было: Тирд сделал свой выбор.
Через равные промежутки с потолка на покрытых ржавчиной цепях свисали пустые масляные фонари, забранные металлическими решётками. Судя по всему, они не зажигались уже очень давно. В неверном свете телефона, которого едва хватало на освещение нескольких метров впереди, Алекс, пригнувшись, чтобы не удариться об потолок, пробирался по тоннелю, стараясь не задеть и стены: неприятно-склизкие, те вызывали какие-то смутные отвратительные ассоциации с выползающими из них жуками и крысами; а где-то вдалеке тихими отзвуками шумели сточные воды.
Правда, ни жуков, ни крыс ему не встретилось. Зато встречались надписи. Страшные, пугающие в своей обречённости слова, выцарапанные на полу, написанные на стенах. Местами – совсем уж неразборчивые; а иногда – вполне читаемые.
«ПОШЛИТЕ НАМ ВЕСНУ, А НЕ СТРАХ!»
Поскорее отведя глаза от следов чьего-то отчаяния, навеки запечатлённого в камне, Алекс ускорил шаг. Шум воды становился всё ближе, но света не прибавлялось – пару раз мальчишка обернулся назад… и по его коже побежали мурашки. Там, позади, не было ничего, кроме такой же непроглядной темноты.
Вскоре он наткнулся на ещё одну надпись.
«ОНИ ОСТАВИЛИ НАС УМИРАТЬ!»
Проклятый коридор всё отказывался кончаться – или это деревенеющие от неудобной ходьбы ноги отказывались шевелиться с прежней скоростью? Сказкой ли была эта старая, давно заброшенная канализация, где несчастные жертвы зимней чумы изо всех сил цеплялись за жизнь? Цеплялись до последнего, отчаянно - до того момента, когда уже ничего не могли написать. Что это была за волшебная страна такая?!
Чёрные мысли не успели лишить Алекса уверенности в своих силах – туннель окончился. Каменный пол обрывался в круглый, бурлящий сточными водами бассейн, по окружности которого шла узкая бетонная бровка. В четыре стороны из этого круглого коллектора разбегались четыре одинаковых тоннеля: оказывается, под каждым из них имелся закрытый полом водяной жёлоб - вот откуда доносилось журчание стекавшей в бассейн воды. С некоторым трудом, подняв телефон высоко над головой, Алекс углядел вбитый прямо в середину бассейна тонкий столб с четырьмя дощечками-стрелками, повёрнутыми каждая в сторону одного из коридоров:
«К рынку гоблинов» - в сторону левого. Табличка была новой и весьма ухоженной, будто бы недавно её кто-то подлатал.
«К *ри*ол*д*» - в сторону правого. Дерево на этой сгнило до такого состояния, что даже пункт назначения прочитать было почти невозможно. А сама табличка покосилась и явственно собиралась вскоре отвалиться.
Стрелка, указывающая в сторону противоположного хода, и вовсе была перечёркнута крест-накрест красной краской. На ней были написаны три слова: «К Поляне Скрипача». И снизу, уже от руки, приписано страшное дополнение: «Чума!»
Последняя стрелка, направленная в сторону Алекса, была озаглавлена просто и понятно: «Выход к Локхид-бульвар». Правда, Тирд уже видел, что без наличия лестницы выход на оный бульвар немного… бесполезен.
А барометр, громко щёлкнув, отключился – стрелка сделала быстрый круг и упала обратно на «осень». Видимо, свою миссию он посчитал на этом исполненной.
-
Плюс от беженцев с Летнего Двора :)
За необычную сказку )
|
|
На экране коммуникатора Милтона он углядел примерно те же сине-бело-голубые фоны "Фейсбука" - похоже, Джон выискивал что-то в схожих степях.
А статус... что ж, статус послушно занял своё место там, где ему и положено. Пять слов. Как будто бы Хартланд собирал вечеринку или выяснял, где купить крепы для сноуборда. Только вот речь в этом статусе была совсем о другом. Недаром говорят, что слова живут своей жизнью: отпущенные на волю, они будто бы обретают собственное сознание - недаром в средневековых преданиях встречались грозные истории о книгах, что меняли читающих их людей. Да что там Средневековье! Новая и новейшая история знают не меньше доказательств власти слов над людьми.
И кто знает, кто или что могло сейчас заметить этот статус?..
"Состояние птиц". Вызов? Крик о помощи? Или же просто просьба рассказать Полу Хартланду о порядком уже всех доставшей бригаде кисточки и мольберта? Только время могло ответить на этот вопрос.
Милтон, жестом попросив Пола подождать с вопросами, открыл поисковик. Не то что бы он кому-то не доверял, просто привык перепроверять всё лично - и несколькими секундами спустя "Гугл" обрабатывал всё тот же запрос касательно птиц. Но, в отличие от барабанщика, Джон не пренебрёг отсылкой к непонятной книге. Только фыркнул слегка - будто бы заранее заключая сам с собой пари о бесполезности этого занятия - и открыл. Пробежал глазами титульный лист.
Искомая цитата находилась где-то в середине «Философии единства», книги Джона Нортона, изданной в 1960 году в Оксфорде. Серьёзный естественнонаучный труд. Задав поиск по тексту, Милтон легко нашёл нужный ему абзац в главе «Наука перелётных птиц»:
"… hunc ordinem, север манит перелётных птиц подобно магниту, не позволяя отклоняться от избранного cursus – необходимость срочного перепада температурного режима вынуждает наших «кочевников» сниматься с насиженных за долгие летние месяцы мест и покидать родные земли: необходимость не психосоматическая, но явным биологическим образом обусловленная. Подобный феномен породил определённое культурное эхо, связанное с ежегодными миграциями наших пернатых соседей, выведя термин «состояние птиц» за рамки scientiae naturales. Так, естествоиспытателями-натуралистами философского толка, exempli gratia – ранней викторианской эпохи, понятие «состояние птиц», трактовалось в духовном контексте (в ориг. тексте – «birds state of soul») и означало «тягу к северу, стремление человека в прохладные широты, желание как можно скорейшего наступления зимы» (цит. по книге «Дворы четырёх Сезонов» Эдуарда Сансберри, Оксфорд, 1849 (прим. ред.: в наст. вр. считается утерянной))".
Ничего большего про указанного Эдуарда не сообщалось - но Джон был не из тех, кого легко остановить. Зато из тех, кто знает о существовании "Википедии". Вскоре глазам подростка предстала целая статья, посвящённая автору потерянной книги:
Эдуард Юджин Сансберри (в некоторых источниках встречается двойная фамилия ап Эйлунд-Сансберри, происхождение её неизвестно) (1812-1???) - английский натуралист, философ, естествоиспытатель, физик, оккультист.
Биография: история сохранила мало сведений о жизни Эдуарда Сансберри. Предположительно, он родился весной 1812 года в Оксфорде, Британская Империя. Учился в церковно-приходской школе, однако, вскоре родители забрали его оттуда. Следующее упоминание о Сансберри относится к 1833 году, когда он поступает в Колледж Святой Троицы (Кембридж), который заканчивает спустя три года, демонстрируя отличные успехи в изучении естественных наук, прикладной математики, географии, астрономии и архаических языков. По окончании обучения отправляется в серию путешествий по странам Азии и Африки, описанных в очерках "Мир через призму банальности", и возвращается в 1845 году. Он переезжает в свой родной Оксфорд, где вскоре становится лаборантом в Оксфордском университете, получает степень сначала бакалавра, а затем и магистра естественных наук и пишет серию сочинений. О дальнейшей судьбе Эдуарда Сансберри достоверной информации не сохранилось.
Интересные факты: некоторые современнки оставили в своих дневниках и заметках указания на необычный интерес, проявляемый Эдуардом Сансберри к мистическим и даже оккультным наукам, кельтским преданиям, мифам и легендам. Слухи утверждали, что Сансберри вхож в "магические" общества викторианской эры и встречался с такими персоналиями как маркиз де Сен-Симон или Алистер Кроули (последнее, впрочем, исключительно маловероятно)
Работы: одной из наиболее интересных (и не сохранившихся до наших дней) работ Сансберри считается книга "Дворы четырёх Сезонов", посвящённая преимущественно древнеирландским и шотландским преданиям о мифическом народе "сидхе" ("ши", "Туатха-де-Данаанн"), перенятого современной культурой под видом эльфов. Благодаря серьёзному, аналитическому подходу, избавленному от неуместного романтизма, данное произведение было одной из наилучших иллюстраций верований и поверий канувшей в небытие культуры этих народов. К сожалению, ни один из экземпляров этого поистине титанического труда не сохранился, и лишь разрозненные копии существуют в архивах университетов разных стран.
Статью сопровождал портрет благообразного джентльмена, упакованного в старомодный сюртук. Он, несколько облокотившись на солидных размеров письменный стол, немного насмешливо смотрел куда-то чуть правее художника, и на губах Эдуарда играла лёгкая улыбка. Неизвестный мастер подметил даже необычный цвет радужки глаз Сансберри - кофейно-оранжевый, почти как у кошки. Удивительным образом, это ничуть не портило джентльмена: скорее наоборот, придавало ему некий шарм и таинственность. Милтон с трудом смог отвести взгляд от портрета.
|
- Щенок! Щенок! – вне себя от радости, воскликнула Лара. И ошалевший от столь стремительного кочевья из-под уютного шатра куртки на свет божий щенок громко залаял в ответ. Подарок понравился. В том не было никаких сомнений. – Блин… Алекс. Ну ты даёшь. Спасибо! Я… я не знаю. Это здорово! Я назову его... не знаю. Но точно как-нибудь на "А".
- Зовут. Магом? – довольно громко и членораздельно переспросил Фил, приподняв край цилиндра пальцем. Впрочем, его всё равно никто не услышал. Кроме Пола. Остальные подарки тоже пришлись имениннице по душе. Джинни, уже без куртки и с бутылкой пива в руке, успела вывернуться из толпы как раз к вручению чемоданчика с набором. А потому новая серия поцелуев досталась и ей. - Не бойся, - Лара с удовольствием взглянула на коробочку с духами и расплылась в улыбке. – Угадал. Ты всегда угадываешь, Джонни.Все наперебой тянулись потрогать щенка, тот отвечал звонким лаем… шум, гам, весёлая куча-мала – вскоре девочка ретировалась в сторону новых гостей, сжимая подмышками и в руках подарки. Напоследок она прощебетала: - Ладно… развлекайтесь, ребята! Разрезание торта – в час ночи. До того – всё в вашем распоряжении. Условие одно – чтобы дом остался целым!Что-то больно укололо сердце Пола. Он… заслуживал большего? Или просто хотел, чтобы она осталась с ними подольше? Но загрустить он не успел. - Хартланд!!! Барабан!!!И понеслось. Там же.06.12.12, четверг. Безлунная полночь. -5 градусов по Цельсию. ссылка- I can’t get my feet up off the edge!
I kinda like the little rush you get…Вечеринка шла своим чередом. Разогретый пивом и долгожданным поцелуем, Пол самозабвенно выбивал ритм, прихлопывая в такт ногой. Палочки летали в его пальцах так, как не снилось никакому Гарри Поттеру, отщёлкивая удары под жёсткий, рваный рифф электрогитары. Гостиная, которая едва смогла вместить всех желающих оттянуться перед импровизированной сценой, наверное, не самое лучшее место для домашнего концерта. Но все здесь были своими – и это главное. Открыв глаза, Хартланд мог бы узнать в лицо каждого из живой визжащей стены перед собой, но он не делал этого. Зачем, если в его воображении был лишь только один человек. Только её лицо. - When you're standing close to death...
And you're driving me crazy,Ни визг, ни крики, ни подбадривающее улюлюканье не могло перекрыть голоса Винни Делонга – слегка хриплый, проникновенный, берущий за душу своей простотой на фоне технического совершенства аудиозаписей – он нёсся из колонок под потолком, заставляя пол вздрагивать в такт басовым переборам. Винни пел так, что те, кто слушал его, против воли отдавались под власть мелодии – весёлой, то в то же время чем-то неуловимо печальной. В песне Винни звучала тоска, но слишком тонким слухом надо было обладать, чтобы вычленить её средь весёлых аккордов и шума разгорячённой, требующей ещё толпы. А Винни пел, запрокинув голову назад, выгнувшись едва ли не в экстазе, и вкладывая в песню всё, что ещё могла отдать его источенная кокаином душа. - Hold on as we crush into the earth,
A bit of pain will help you suffer when you're hurt, for real... when you're driving me crazy.Но и вне гостиной хватало развлечений. Кухню оккупировал толстый Фрэнки «Булка» Баскер, захватив в распоряжение себя и клики приближённых мангал – и выдавая мясо едва ли не по талонам, прямо как в Советской России. Впрочем, уголок торжествующего ленинизма недолго стоял под натиском жаждущих, благо руки Баскера были поистине золотыми, когда речь заходила о барбекю. И, под вопли MTV из «плазмы» на стене, вокруг стола развернулось пиршество. - From your lips the words are rubbery,
Do you grin inside? You're killing me!- Пей! Пей! Пей! Пей! – рогатый шлем викинга с вставленными в него пивными банками, от которых тянулись шланги ко рту носителя, венчал голову Сары Пэйлин, ещё одной одноклассницы Лары. С трудом держась на ногах посреди скандирующего кружка людей в холле, она мужественно высасывала пиво из банок, не подозревая, что коварно ухмыляющийся Мэттью Сайкс уже навис над её шлемом сзади, подливая куда следует вездесущий «Айрон Сити». Но вот, под громовые вопли присутствующих, Сара заметила обман и кинулась на таран, размахивая рогами подобно разъярённому носорогу. - All alone we talked off forever,
I kinda think that we won't get better,Фил, славящийся своими отмороженными идеями (недаром папа – береговой охранник), вытащил на улицу столы и стулья, и, несмотря на мороз, запустил в бассейн воду, громкими криками призывая всех желающих и нежелающих на покерный турнир, поражение в котором сулило – вернее даже нет, требовало! – обязательно купание в оном бассейне. Ни минус пять на улице, ни то, что условием ставок была одежда играющих или выпивка, его не смущало – очки лётчика-испытателя воинственно блестели, а ударные дозы виски наливались с лёгкой руки – и вот уже галдящая толпа носилась вокруг бассейна, выискивая бутылки, одеяла или ещё что-то. Можно было не сомневаться – ещё час, ещё немного алкоголя – и затея Фила обречена на успех. - It's the longest start, the end's not too far away!
Did you know, i'm here to stay?Идиллия, быть может. Для тех, кому по нраву шумные компании, море бухла, становящиеся всё более доступными девчонки и стремительно мчащийся к нулю уровень духовности и высокопарности. Юность требует действия, юность требует «здесь и сейчас», юности неважны мотивы и причины – ей важно следствие, важно происходящее. Больше красок, больше жизни в этот морозный зимний мир, больше радости, слёз и смеха, больше ада. Пусть рушится Колизей, а патриции и плебеи будут танцевать под звуки флейты Пана. Пусть Рим горит, а Нерон будет декламировать стихи с вершины Меценатовой башни. И пусть эта ночь станет днём, потому что шестнадцать лет бывает в жизни лишь раз – и этот праздник как никакой другой заслуживает того, чтобы время, само всесильное Время отступило перед его напором ровно на одну ночь. И если Эос, богиня зари, прося вечную жизнь для Титона, забыла попросить для него вечную молодость… что ж. Она просто просила недостаточно ясно. - We'll stagger home after midnight!
Sleep on and on in the stairwell!
We'll fall apart on the weekend,
these nights go on... and on... and on!Впрочем, те, кто не был в восторге от носящейся по этажам толпы, ненавязчивыми стараниями Фила становящейся всё более и более безумной, или просто захотел найти место потише, сгруппировались далеко на правом фланге особняка: в комнате на втором этаже, что находилась на самом краю особняка. Из-за своего расположения комната удивительным образом имела широкие панорамные окна сразу в трёх стенах – и за всеми тремя неторопливо шёл мелкий, редкий снег. Здесь, в приглушённом свете настольной лампы, нашёл приют и Милтон, оказавшийся тут одним из первых, и тихий отличник Тим Чендлер, и Виолетта Софт, чьё имя коррелировало с цветом волос, и даже тот самый Энди. Хотя последний, кажется, успел помелькать везде – и не преминул затариться возле бассейна двумя полноразмерными бутылками скотча, которые и приканчивал потихоньку, притаившись в уголке. Последним к компании присоединился Алекс, уставший от музыки и веселья. На его коленях лежала лохматая голова здоровенного сенбернара Шелби, которого кто-то притащил с собой – собаке тоже нравилось в тишине. Может быть, колдуном или волшебником Тирд и не был, но животные действительно любили его. Алекс сидел, почти утонув в мягком кресле, почёсывая собаку за ухом – а во второй руке поблёскивал бокал с красным вином. Здесь, вместо музыки, неспешно тянулись ночные разговоры. Обсуждали фильмы, немного игры; потом заговорили про философию, книги… и, уже по традиции, перешли на городские легенды. И именно из-за наличия почти кругового обзора Милтон и Алекс первыми заметили, как по дорожке к дому идёт посыльный в синей спецовке, неторопливо неся перед собой деревянный ящик. Поддавшиеся общей волне интереса (кто, интересно, такой умник, чтобы через почту поздравлять?), они быстрым шагом добрались до холла – как раз вовремя, чтобы оказаться в первых рядах недоумевающе переглядывающейся меж собой толпы. Пол присоединился к ним буквально спустя пару минут. - Подарок…
- Ага, написано, Ларе… позовите её, кто-нибудь!
- Да ну чё, ящик и ящик…
- Эй, парни, глядите, через щели листья выпадают.
- Ну дела, бумаги не нашёл, что ли…
- Лара идёт, ща будет, спокуха!Предположения, шутки и пьяные комментарии доносились со всех сторон – а на полу у дверей, оцепленный полукругом ребят, стоял тот самый ящик. В щелях меж досок торчали пожухлые осенние листья. Слёзы осени. Плач деревьев, что те, с наступлением сентября, роняют вслед уходящему лету. Что ж. Как минимум – оригинально.
|
- Какой милый! - воскликнула Джинни, видевшая мини-собаку не далее чем полчаса назад. Следующая фраза, впрочем, вряд ли адресовалась щенку. - А тебе ещё барабанить, кабан! Знаю я, как ты на косой глаз жаришь...
И Алекс, Джинни и Пол зашагали к заветной цели.
Вблизи становилось понятно, что дому, несмотря ни на что, не грозит лопнуть от наплыва гостей – тёмно-оранжевый особняк раскинулся средь ночного парка будто фосфоресцирующий бегемот, растянув в стороны лапы-флигеля. Несколько ребят, что кучковались у входа, встретили троицу громкими приветственными воплями. Всего три широких ступени – и вот Пол распахнул дверь в холл – в набитый народом, галдящий на три десятка голосов холл, где в воздухе рябила взвесь разноцветных конфетти.
- Музыка приехала!!! – завопил кто-то.
- Отвалите! Отвалите, дайте пива! – Джинни отпихивалась от налетевших на них со всех сторон желающих поздороваться, но безуспешно – её утянули куда-то в толпу.
Фил, в чудном цилиндре и очках авиатора времён Первой Мировой исполнявший роль мажордома, восседал в кресле у входа, а рядом с ним стояли два полупустых ящика с пивом.
- Эй, а ну поймали! – гаркнул он, швыряя увесистые жестянки прямо в головы гостей. Алекс без труда увернулся, отчего банка угодила в кого-то ещё, а вот Пол наработанным за долгую практику движением перехватил заряд пивчинского прямо на лету.
Кто-то смеялся, кто-то пытался о чём-то рассказать на повышенных тонах, со второго этажа и из кухни неслись дикие вопли, а она… а она внезапно появилась в толпе. Мимолётное темноволосое видение с уютными ямочками на щеках, блестящими от выпитого глазами и широкой, дружелюбной улыбкой. Впрочем, нет. Лара Кимстоун была не видением: точёную её фигурку подчёркивала слегка сбившаяся белая блуза с отложным воротником, а джинсы и домашние «лодочки» довершали наряд. Ведь видения не могут улыбаться так, что щемит сердце; не могут пахнуть трудноуловимым ароматом весны. Раскрасневшаяся, с растрепавшимися от буйства праздника волосами, именинница кинулась к гостям, обняв каждого по очереди. Легко, всего лишь по-дружески. Но оттого им было не менее приятно. Ведь никто не может помешать наслаждаться иллюзиями, и ночной праздник – лучшее место, чтобы попробовать воплотить их в жизнь.
- Пол, Алекс, ну наконец-то вы! – со смехом Лара стряхнула с них воображаемый снег. – А где Дж… а, вижу.
- Слышь, Хартланд! – перебил её истошный вопль Винни, который перевесился через перила галереи второго этажа. – Давай тащись сюда, время въебать хардкор!
Немудрено, что Винни Делонг способен был перекричать любую толпу – бывший солистом уже трёх групп, он осел в «Aw-182», имея за плечами немалый стаж орания перед публикой. Хотя, конечно, это было не совсем справедливо – на самом деле, у Винни был хороший голос. И если наркотики не сгубят его к двадцати годам, он мог бы добиться успеха.
Тем временем, в дверях появились Джон и Энди – последний почти тут же растворился в толпе, не забыв цапнуть из ящика стим-Фила очередную банку.
Лара рассмеялась, отступив на полшага назад и по-хозяйски оглядывая трёх мальчишек:
- Привет и тебе, Джонни, - Милтон тоже удостоился своей порции обнимашек (под несколько… противоречивым взглядом Пола).
- Хартланд, мать мою в бога душу!!!
- Ну-у нет. Так быстро я вас не отпущу. Нормально добрались? – Лара смотрела на них с таким видом, будто они втроём коллективно образовывали эдакого Деда Мороза – вроде и надо сделать вид, что, мол, ничего не подозреваешь, а и так уже понятно, что приехали подарки. И под её взглядом толпа вокруг… будто бы переставала существовать. Большие, тёмные глаза Лары смотрели на них: и весь окружающий мир отступал на второй план.
-
Порадовало, сильно ) За "жаришь на косой глаз", пивчинское и "въебать хардкор", а так же за просто классно созданную атмосферу веселья)
|
"- Новые анекдоты…" - слова лейтенанта эхом отдавались на периферии восприятия отца Веласкеса.
Священник, отчего-то с невероятным вниманием разглядывавший подсвечник, аккуратно, двумя пальцами, поднял вилку, лежавшую рядом с тарелкой, и… Внезапно он вздрогнул и резким движением отдёрнул вилку прочь, закашлявшись.
"- Новые анекдоты…"
В ушах Эстебана тяжёло билась кровь, как если бы сердце переехало под самую крышку черепа. А на зубах стоял, не желая проходить, этот тошнотворный хруст. Это ощущение тёплого желеподобного тела, размалываемого челюстями.
"- Новые анекдоты…"
"- Новые анекдоты…"
«Храни меня Ильматер, я только что сожрал собственный глаз!»
Даже мысли дрожали и отказывались выстраиваться в единую картину. Но постепенно выстроились. Эстебан Веласкес как никогда отчётливо понял, что они находятся в полузаброшенной башне где-то высоко в горах. Совсем одни. Никто не придёт. Никто не услышит.
«Так. Собрались».
Надеясь, что в неровном свете свечей не видна испарина, выступившая на его лбу, святой отец извиняющимся жестом поднял руку:
- Прошу прощения. Вино не в то горло попало, - смущённо выдавил Монах. - И, конечно, мой сан не позволяет мне подобных вольностей, но… думаю, здесь все свои. Итак. Свежая шутка из самой столицы. Вечер. Приходят два пидора в столичный кабак. Один – ну нормальный мужик, с бородой, булава у пояса – воин-воином. Ну и грустный весь такой. А второй – манерный как девка, в шубе дорогущей, с цепью золотой на шее, все пальцы в перстнях, сразу лучшей рыбы заказал, вина коллекционного…
Как казалось Эстебану, анекдот звучал как-то вымученно.
- Значит, посетители шепчутся – всё-таки, странная парочка. А пидоры за столом сидят, обедают. И вот один, наконец, подходит к мужику с бородой, и спрашивает осторожно так: «Что ж ты, дружище, в пидоры-то заделался?» Мужик смотрит на него мрачно, жуёт мясо. Потом говорит: «Никогда, парень, слышишь, никогда не проси у глухого Бога исполнить желание! Я ему всё талдычил – подари, говорю, мне богатого гномика в напарники. Кто ж знал, что Бог и правда глухой…»
|