Голосование за ходы

Мерцают звезды в небесах. Изящная лодка скользит по гладким водам. Несется по масляной черноте Тигра, в которой танцуют редкие теплые огоньки окон и серебряный свет луны. И слезы катятся горьким ручьем, бегут по бледным щекам молодого принца.

Сегодня был прекрасный день. Долгий и отчего-то волшебный день. Таким он навсегда останется в памяти принца Камала. Последний день, когда в мире не было зла.

Отец утром направил его в мечеть Аль-Мансура с наказом отыскать великого мудреца и фатиха Аш-Шайбани и поступить к нему в ученики. И во всей огромной мечети, среди десятков ученых мужей его не оказалось — он не пришел сегодня, сказали юному принцу. И Камалу ничего не оставалось, кроме как вернуться домой, пошатавшись немного по богато убранным залам между кружками разных ученых. "Выбирай сердцем" — так говорили ему. Но Камал знал, что папа точно не одобрит, если он решит пойти в ученики к другому фатиху. Потому Камал просто придет в другой день. И будет слушать Аш-Шайбани, хотя и все прочие ученые без сомнения тоже очень мудры. В другой день.

Вот груз падает с плеч. Новый, совершенно свободный день встречает его. И принц Камал возвращается домой, чтобы чуть позже поехать с братьями на ипподром, играть в поло. Он плохо играет в поло, принц Камал, хуже всех своих братьев. Но он учится. Из игры в игру, из месяца в месяц. Над его неловкостью братья смеются пока, но он не обижается. Только шутит в ответ. Он научится. Как научился стрелять из лука. Как научился охотиться с соколом. Принц Камал упорен, он умеет терпеть — он всему научится.

Идет игра за игрой. И вот, когда солнце клонится уже к горизонту, шумная компания принцев оставляет коней слугам. Кто-то из них велит принести еды и вина. И скоро потомки племени Пророка сидят уже на устланной коврами земле и поднимают к розовеющим небесам кубки с райским напитком. И разливается звонкий смех — он на свежем вечернем воздухе пьянит не хуже вина.

Принцы скоро вернутся в Багдад. Вернется и Камал. Пьяный слегка, не желающий отходить еще ко сну, но отчаянно уставший, позовет он верного Касима и велит готовить лодку.

И вот изящная лодка скользит по гладким водам. В водах Тигра угасает зарево заката, небо на востоке уже черно, а на западе окрашено еще чудной палитрой тускнеющих красок. Принц Камал возлежит на груде шелковых подушек на носу лодки и подставляет лицо прохладному ветру. Он не владыка этого чудесного мира - только племянник того. Но он счастлив и будущее его прекрасно.

А потом солнце закатывается за горизонт и последние лучи его затухают за темной массой городских крыш. Ночь опускается на Багдад, но славный сиятельный Багдад отказывается подчиниться мгле - сотни и тысячи огоньков загораются в окнах домов. Сотни и тысячи огоньков пляшут в речных водах. И сверкают тускло каменья на перстнях, которыми унизаны тонкие пальцы принца Камала - он поднимает одну ладонь над собой и смотрит сквозь пальцы на вечерние звезды.

Минуты летят, обращаясь в часы. Верный Касим уже просит вернуться домой. Юный принц отмахивается от него.

Однако медленно, но верно тьма вокруг побеждает свет — все меньше огней в окнах, все чернее и непроглядней вода. И какое-то липкое неприятное чувство начинает прорастать сквозь дивную негу в душе. Предчувствие ли?

Когда принц видит впервые страшную картину, он отказывается верить глазам. Поднимается на локтях и смотрит вновь, не исчезло ли ужасное видение. Нет. Окровавленная голова несчастного Джафара ибн Яхьи предстает перед ним снова. Голова, отсеченная от тела.

— Прочь! — как белый призрак поворачивается к Касиму принц, и выдавливает из себя глухим шепотом: — Мы возвращаемся! Назад!

И несется лодка по масляной черноте Тигра. Прочь, прочь от страшного места. И слезы катятся горьким ручьем, бегут по бледным щекам молодого принца. Он знал визиря, хотя и мельком лишь. И знал халифа, своего дядю. Не слишком пусть хорошо, но все же считал того родным. Знал, что Харун и Джафар — как братья. А значит брат убил брата. И мысль эта рвет душу на части — как ужасен мир, как несправедлив, как мерзок, если возможно такое! Если не вечно братство, если любовь и дружба обращаются в смерть и кровь.

А разум его тем временем рисует картины новых казней и расправ — они неизбежны, если сам визирь, вчера осыпаемый дарами халифа и пивший с ним за старое братство, казнен темной ночью без всякого предупреждения. Иного не может быть — ужасам этой ночи не будет числа и увиденное станет только первым из них. Сколько братьев потеряет братьев еще? Сколько сыновей отцов, а отцов — сыновей? Как Аллах допускает такое! Как может наследник Пророка творить такое! Зачем луна и звезды светят еще этому миру, если он так безжалостен и жесток! Такой мир не достоин ни звона волн, ни закатных переливов небес. Ни великого Багдада, ни текущего сквозь его стены Тигра... Ничего не достоин.

Светлое пятно розового мрамора привлекает плывущий от чувств взгляд Камала. Дворец Бармакидов на реке. Еще горит свет в окнах. Безмятежная тихая музыка доносится из сада.

— Постой! — кричит Камал своему слуге, правящему лодкой, — Остановись у дома визиря!

И лодка замедляется, почти останавливается в водах реки. Камал собирается с силами и поднимается на ноги.

— Слушайте меня, потомки Бармака! Слушайте меня! - кричит он хрипло и голос его несется над рекой, — Я принц Камал, сын принца Вали, сына Повелителя Правоверных Мухаммеда аль-Махди! Слушайте меня!

Он пытается говорить четко и важно, сообразно значимости своих слов. Как вещают глашатаи. До дворца его голос все равно доносится слабым и далеким. Но вот видно движение в саду, видны фигуры в окнах.

— Собственными глазами я видел: визирь Джафар ибн Яхьи казнен! Джафар ибн Яхьи казнен! И голова его выставлена на мосту! Мне неведомо, какие преступления он совершил, но несомненно в глазах дяди моего они затмили луну и звезды! Значит гнев его затмит рассветное солнце! Страшитесь, потомки Бармака! Страшитесь!

И вот со странным удовлетворением видит Камал суету во дворце. Бегите же, Бармакиды! Бегите от гнева халифа, от его вероломных планов! Пусть рушатся они, эти планы, что черной тенью ложатся на славу дома Пророка и весь человеческий род. Пусть все спасутся! Пусть все живут! Вопреки всей мерзости мира. Вопреки всей силе и власти, которой не один смертный не достоин обладать. Вопреки всему.

Уже без сил Камал умолкает и падает снова на груду подушек.

— Вперед! Домой! — велит он Касиму.

И чувствует как с глубокой горечью мешается странное пьянящее счастье.

А Исаму Ясида все еще никак не мог в полной мере прийти в себя. Высадка на твердую землю его будто бы подбодрила, однако чего-то все таки не хватало. Время шло, а он никак не мог влиться обратно в свою шиноби-стихию. Ну или стихию британского мелкого чиновника, которым его все здесь считали. Суть одна.

Ну а сейчас, например, он флегматично махал топором, заготавливая материалы для колонии, но мысли его блуждали где-то очень далеко. Иногда только возвращаясь к выслушанному в пол уха инструктажу британца-губернатора и Спектральному Псу. Спектральному Псу. Безумные безумные британцы притащили с собой противное Ками порождение кровавых озер Дзигоку, которому явно нужен только лишь малейший повод, чтобы пожрать скромного шиноби.

Да, Ясида-сан всегда боялся собак.

Ясида-сан спустился на твердую землю в веренице выбирающихся с «Кента» британцев. Ступал он твердо и гордо, с прямой спиной, так выделяясь из массы варварской черни — все как подобает офицеру Кемпейтай или, как говорят британцы, «джентельмену».

Исаму Ясида упер руки в бока и оглядел новую колонию, которая несомненно принесет много славы Японской империи.

- Да здравствует наша империя! - звонко крикнул коварный шиноби, оборачиваясь к кучке британцев. Он поднял к небу кулак, призывая так варваров подхватить его восклицание.

1905 — 1912

Собеседник Рутковского, солидной, но совершенно безобидный на вид господин, секунду удивленно глядит на тебя, а затем восклицает:

- Вот видите! Даже ему это очевидно.

Вдвоем вам удается уговорить доктора отказаться от безумной затеи. Поникший, он только отчаянно просит тебя позабыть о случившемся. Ему перед своим отъездом вторит его гость, явно из той самой "Национальной лиги", чье имя тебе узнать так и не удается.

Всякие потрясения же обходят Плоньск стороной и о творящихся в стране исторических переменах вы узнаете только из газет. Пока же царь публикует манифесты, вся твоя родня празднует твое успешное поступление в Варшавский университет. И никуда-нибудь, а на медицинский факультет!

Варшава встречает тебя величевственными залами университета, вялотекущим политическим насилием (в числе прочего тебя дважды арестовывают на улице, потому что "подозрительная жидовская морда", но потом довольно быстро отпусткают) и крохотной комнатушкой в квартите твоих дальних родственников, которые рады тебя видеть только первые пару недель. Здесь тебе предстоит провести долгие годы, получая свое медицинское образование.

В Варшаве тебе часто удается пересечься со старыми знакомыми из Сионисткой организации, которых ты встречал уже на прошлых съездах, а также со многими представителями политических партий, которые эти съезды посещали. Преимущественно твои знакомые связаны с социалистическими "Паолей Цион", хотя знаешь ты кого-то и в "Бунде" и даже среди кадетов и польских национал-демократов. Политическая жизнь кипит в Варшаве как никогда, пожалуй, за последние полвека.

А вот с твоим другом Шломо Цемахом тебе приходится расстаться - он решает покинуть Российскую империю и отправиться в Землю Обетованную уже сейчас. Он полон энтузиазма, хотя и не вполне еще понимает, что будет там делать. Впрочем, как ты знаешь, родители смогли выделить ему в путь целых 300 рублей.

1886 — 1899

Ты родился в небольшом городке Плоньск, что в Плоцкой губернии. Здесь на улицах слышна речь на идише, на польском и на русском - примерно поровну. Здесь далеко от державного величия Варшавы да и до ближайшего губернского города Плоцка далековато, но в отличие от многих других местечек, улицы и фасады домов здесь относительны чисты, хотя и не богаты. Почти не ощущается здесь и неприязнь к евреям, к числу которых принадлежит твоя семья - в относительной гармонии и благостном мещанском покое уживаются тут поляки, евреи и русские.

Тут твой дом чем-то похож на городок Плоньск в миниатюре. У вас тоже говорят на идище, польском и русском. У вас тоже не водится лишних денег, но живете вы при этом со скромным достоинством: твой папа сдает в аренду комнату на верхнем этаже вашего двухэтажного дома, а вместе с этим работает судебным стряпчим. Он уважаемый человек в городской еврейской общине. Его зовут Авигдон, но часто называют Виктором на польско-русский манер - он избегает традиционных нарядов и вообще видом своим напоминает солидного петербургского чиновника.

Твою маму зовут Шейндл. В городе часто называют ее "доброй Шейндл" и не зря: всякому она готова помочь, ко всякому проявить милость и ласку. Ты один из ее одиннадцати детей. Увы, один из только лишь пяти переживших младенчество. Твоих братьев и сестер зовут Абрам, Михаил, Ревекка и Ципора. Ты, однако, у мамы любимый.

Впрочем, в младенчестве ты дал родителям поводов поволноваться. Ты был болезненным ребенком (да таковым и остался) - тельце твое было тщедушным, зато голова непропорционально большой. Впрочем, местный доктор осмотрел тебя и ссылаясь на последние достижения френологической науки сказал, что форма твоего черепа есть признак великого таланта и пообещал тебе большое будущее. Вдохновленный такими известиями и все же выходившие тебя родители всерьез занялись твоим образованием - в пять лет тебя отдали в традиционную школу хедер.

В хедере сперва учат азбуке, а потом сразу переходят к Пятикнижию и Талмуду. Светские дисциплины не изучаются вовсе. Уроки начинаются ранним утром и заканчиваются часто после заката, а нерадивых учеников в хедере порют специальным кнутом-канчиком. К твоему (не)счастью твой папа был современным человеком и желал, чтобы ты посещал самый современный и прогрессивный хадер - итого ты сменил целых 5 разных школ, одну из которых твой папа даже помогал строить за собственные деньги. Благодаря этому грамоту, Пятикнижие и Талмуд ты изучал не только на идише, но и на древнем иврите. А еще ходил в русскую школу, где изучал уже русскую грамоту.

Компанию в школе тебе составлял твой лучший друг, Шломо Цемах. Почти во всех талантах он равен тебе и во всем вы вечно соперничаете. Только вот папа его несомненно посолиднее твоего - он богатейший купец города, а еще и потомок древнего рода почитаемых раввинов.

Летят годы твоего детства, а вместе с ними и летит общественная мысль в мире вокруг. Твой папа и старший брат Абрам увлекаются сионизмом, увлекаются страстно, всерьез. Папа едет заграницу, в Катовице, где становится участником первого съезда движения "Любящих Сион". С тех пор каждую неделю он начинает принимать у себя дома единомышленников. Ты пока слишком мал, чтобы участвовать в обсуждениях и дебатах сам, но часто волей-неволей становишься слушателем. Тем более, идеи сионизма увлекают твоего друга Шломо и теперь он часто приходит на ваши еженедельные собрания.

Пожалуй, детство твое можно назвать счастливым. Есть, однако, среди тепла и света твоих воспоминаний о нем чернейшее пятно - в твои 10 лет умирает мама. Весь город, кажется, скорбит о своей "доброй Шейндл". Разбитый горем отец хочет даже покляться не брать никогда больше новой жены, но община его отговаривает. С головой он бросается в бурную деятельность во имя любви к Сиону. Как раз тогда помогает за свои деньги строить в городе новый хедер. Проходит время, однако, и он начинает посматривать на другую женщину, симпатичную вдову Цвию Сабитовскую. Она добра и мила, но никогда, конечно, не заменит маму.

А тем временем приближается твоя Бар-мицва. Значит скоро тебе придется задуматься о будущем.

Грязные британцы!
Хотят скормить шиноби
СПЕКТРАЛЬНОМУ ПСУ

Исаму Ясида никогда не был силен в искусстве сочинения хокку. И даже в такой момент, когда следовало сочинить что-нибудь важное и запоминающееся (не каждый ведь день верный слуга Императора сочиняет предсмертное хокку), выходило как-то пошло и суетно. Ну да ладно... Ясида-сан расслабился, ожидая когда же спектральное чудовище наконец кинется на него и подарит славную смерть.

Тянулись минуты, а чудовище все никак не являлось. Британцы суетились вокруг, советуясь друг с другом на своей грубом языке. Он уже сказал им один раз, что они все умрут, но теперт на храброго шиноби нашло философское настроение и он принялся прокручивать в голове свою жизнь.

Вот он обычный японский школьник, вот он постигает радио-ниндзюцу в уеденнном додзе среди цветущих вишневых деревьев... Вот, наконец, ему доверяет необычайной важности миссию. Ему предстоит нанести мощный удар по самой страшной угрозе для духа Ямато и всей Империи.

По Императорскому флоту Японии, само собой!

Каждому служащему в Императорской армии Японии известно, что нет никого подлее и отвратительнее флотских. Никто так не ненавидит истинный дух Ямато и не стремиться так к его уничтожить (и подменить своей совершенно неправильной в некоторый тонких, но важных деталях версией). Исаму Ясида - сотрудник Кемпейтай, корпуса безопасности Императорской армии, он все это знает.

Увы, увы, подлые шпионы Императорского флота доносят неверную информацию до Божественного Императора, убеждают его в том, что в погруженном под воду мире флот нужнее армии (что, конечно же, совершенно не так). Благородным командующим армии никак не удается достучаться до Божественного Императора и донести до него достоверную информацию об истинном положение дел (что флот не нужен вообще). А потому... Потому нужно ярко продемонстрировать убогость и бесполезность флота - пусть у них под носом возникнет целая колония британских варваров, с которой они ничего не смогут поделать.

Пусть эта колония процветает. Пусть британцы плодятся и наслаждаются своими недостойными варварскими жизнями. Пусть восстанавливают свою жалкую империю и отвоевывают свои острова. Пусть, наконец, жаждущие мести орды прибудут к берегам Японии. Тогда-то Божественный Император точно заметит снова свою армию!

Исаму Ясида вспомнил, что миссия его заключалась в том, чтобы помочь этим глупым британцам основать свою колонию и не сгинуть как-нибудь в процессе просто в силу свое природной убогости. Для этого его лицо даже хирургически изменили, чтобы он выглядел как один из варваров и те доверяли ему. Увы, даже после хирургического вмешательства кто-то из британцев смог разглядеть светлое благородство духа Ямато в его лице, а потому его схватили и подвергли ужасным пыткам.

Ужасным, потому что любой уважающий себя специалист Кемпейтай мог бы придумать пытки получше. Все это было весьма печально.

Однако... Британцы, кажется, собирались скормить его спектральному псу. Но тот исчез и что-то не появлялся снова. Другие британцы тоже как-то позабыли о своих ужасных пытках и оставили шиноби в покое. Более того, они все называли его "Патриком", будто снова поверили в его легенду. Странно...

Ну что же, вероятно каким-то чудом один из снарядов, выпущенных с корабля Императорского флота, все таки попал в цель и убил того британца, который его раскрыл, а теперь уже какие-то другие британцы оказывали ему помощь как своему раненному (Исаму Ясида с трудом отличал варваров друг от друга и вполне мог такое не заметить). Удачно.

В таком случае ему, пожалуй, стоит вернуться к оказанию помощи британским варварам. Их колония должна вырасти большой и процветающей, а дети стать сильными, злыми и многочисленными, чтобы неизбежная победа Императорской армии над ними принесла побольше славы.

Патрик Роберт Фитцвиграм едва не поддался соблазну просто провернуть ключ в замочной скважине, прыгнуть в каюту и захлопнуть за собой дверь. Однако одно дело когда джентльмен позволяет себя дрожать от ужаса под столом в приватной обстановке собственной каюты. А вот на глазах коллег, обывателей и даже неподдающихся осмыслению человеческим разумом богопротивных порождениях океанических глубин джентльмену надлежит сохранять некоторое достоинство.

Тем более, что загонять себя самого в ловушку собственной каюты, если вдруг не получится запереть дверь достаточно быстро, тоже не стоит - такая мысль у Патрика Роберта в голове тоже мелькнула.

Грохот и вопли снаружи поутихли. Стали гулкими и далекими. А вот тусклый свет за стеклом иллюминатора несколько раз сменил оттенок и наконец стал матово-бирюзовым. И трясти вроде перестало.

Фитцвиграм высунул голову из-под стола и заворожено посмотрел в иллюминатор (мимо него что-то быстро пролетело, но в своем нынешнем состояние Патрик Роберт даже не обратил на это внимание). Затем на собственные (целые) руки, затем снова в иллюминатор, за которых медленно колыхался фантасмагоричного цвета густой туман.

- Боже, я... жив? Боже? - тихо и хрипло забормотал Фитцвиграм, отчаянно давя поднимающееся в душе сомнение.

Фитцвиграм дернулся снова. Медленно положил в папку карандаш как закладку. Прислушался к звукам наверху… Хохотнул нервно. Он ведь почти принял это за обычные морские звуки!

Очередную свою речь кандидат на королевский престол Станислав Ян Яблоновский произносил перед в полном составе собравшемся сейме и просто большой скоплении народа.

- Мосци-панове, - вещал он, - о своих планах я говорил уже много, позвольте теперь поговорить о планах моего соперника. Давайте взглянем только, что хочет внести пан Радзивилл в Pacta conventa...

Яблоновский поднял лист бумаги, демонстрируя его панам депутатам, затем пробежался глазами по тексту, откашлялся и продолжил:

- Ну что же, пан Радзивилл клянется не отступать от католической веры. Хм, похвально, пожалуй? Только вот нужны ли для этого клятвы, панове?! Что за вздор? Будто бы только и рвется пан Радзивилл отречься от Христа и обречь душу свою на адские муки, а только ради нас и трона Речи Посполитой готов от такого плана отказаться. - Станислав усмехнулся, - Может быть я и шучу сейчас, но знайте же, что подобные благозвучные фразы в Pacta conventa включаются только лишь для того, чтобы обмануть вас, мосци-панове. Заставить вас увидеть Радзивилла добрым католиком, когда он клянется делать лишь то, что и так бы делал. Пустая эта клятва, только лишь для красного словца.

- А вот где разъяснений не хватает, так это в пункте о раздаче земель безземельной шляхте. Разве не праведное это начинание? На первый взгляд так вполне. Только вот откуда пан Радзивилл собирается брать земли для раздачи? За какие деньги их выкупать, когда казна почти пуста? В его Pacta conventa ответа нет. Зато ширятся слухи о том, что собирается пан Радзивилл попросту отнимать землю у шляхтичей побогаче и ее же и раздавать. Говорят, уже и списки под это составлены, определено уже у кого именно отнимать ее будут. Говорят об этом уже давно и кто-то мог бы сказать, что все это может быть клевета и навет. Но почему не открестится тогда пан Радзивилл от таких планов? И почему совсем недавно пан Ольшовский заговорил вдруг о некоем проклятом списке? И призвал еще всех противников Радзивилла и моих, значит, сторонников каяться и переходить на радзивиллову сторону, чтобы из списка быть исключенным. А не угрожает ли он так шляхте - голосуй за Радзивилла или Радзивилл отнимет у тебя землю, да? Неужели будет такое шляхта терпеть?!

Тут Яблоновский с силой бросил лист бумаги на трибуну перед собой и замолчал, гордо вскинув голову. Несколько гневных голосов зазвучали тут же: "Не будет! Не будет! Нет!"

Яблоновский помолчал же мгновение-другое и поднял снова бумагу.

- Дает пан Радзивилл и еще одно обещание: царствовать, но не управлять. Не буду уж и говорить о том, что это снова только лишь красивые словеса, ведь как будет пан Радзивилл исполнять свои обещания, если откажется управлять государством? - Станислав улыбнулся криво и пожал плечами, - Но знаете, мосци-панове, может быть здесь пан Радзивилл и не обманывает никого. Потому как вполне возможно что управлять всеми государственными делами тогда будет пан Ольшовский, который прямо сейчас явно управляет уже всеми пока только княжескими делами. На пане Ольшовском нужно, я полагаю, остановиться, если уж есть риск, что ему нами всеми в будущем править.

Тут Яблоновский улыбнулся ехидно и с некоторым злорадством.

- Подканцлер наш коронный бичует в последнее время все грехи нашего государства. Бичует страстно, с праведным гневом. Первый без сомнения и раздумья готов по призыву Иисуса Христа кинуть камень, если позволите. Гордость нашей Республики, лучший сын Польши, разве нет?

- Увы, увы. И на солнце есть пятна! - эту фразу Яблоновский произнес со злым звонким сарказмом, - Меня, например, пан Ольшовский обличал за то, что я поддерживал кандидатуру принца Луи Французского на престол нашей Республики. Корону спас от шведов для того, чтобы продать французам... Ну что же, это правда! Кандидатуру Великого Конде я поддерживал. Хотя мне за это никто и не платил, а сам я лично убежден в том, что он мог бы быть достойным королем, если бы шляхта не решила отказаться в этот раз от избрания иноземцев. Только вот поддерживал ее и сам пан Ольшовский*! А теперь вот вдруг отказался. Теперь говорит, что поддерживать француза может только наймит и предатель, который хочет попрать шляхетские вольности. Выходит, в прошлой только году был пан Ольшовский наймитом и предателем, а теперь только вот открыл глаза и стал достойнейшим мужем?

- Давайте же посмотрим, что еще пан Ольшовский поддерживал... Кхм, пару лет назад только вместе с королевой Марией Луизой готовил он реформы. Не буду судить сейчас о том, были ли хороши задумки, но выступал за них пан Ольшовский не менее страстно чем за пана Радзивилла сейчас. А что же потом? Потом король Ян Казимир передумал и решил никаких реформ не проводить. А что же пан Ольшовский? Пан Ольшовский короля сразу же поддержал с ней меньшей же страстью, а соратников-реформаторов своих оставил. В награду же получил даже не 30 серебряников, а важный государственный пост подканцлера коронного.

Яблоновский изобразил на лице смесь удивления, гнева и веселья одновременно.

- И этот человек еще разбрасывается обвинениями в продажности! Ха! Если пан Ольшовский кого-то в чем-то обвиняет, то этот кто-то вероятно человек достойный и честный! Не верьте Ольшовскому, мосци-пане, если не видите, что он читает непосредственно из Писания.

Эти его слова вызвали и одобрение и осуждение и дальше пан Яблоновский увяз в долгих спорах. Споры эти несколько раз меняли предмет. В один момент речь зашла о греческих митрополитах в сенате:

- Вы говорите, что митрополиты могут и сослужить добрую службу в сенате, ведь так? Ну что же, я не отрицаю, что это возможно. Я только лишь говорил, что если стану королем, то чтить договоры с Дорошенко и иными предателями не буду и в угоду им также не буду содержать никого в сенате. Но если митрополиты сами покажут себя верными сынами Речи Посполитой и будут готовы служить общественному благу, а не казацким атаманам, то отчего нет? Если так, то пусть заседают в сенате и дальше.

Жизнь Луиса Фернандо прошла меж двух миров. Старого мира, где он был зачат и куда уходили корни его древнего и почтенного рода, и завоеванного для императорской короны Сойры его предками мира Нового, где ему было суждено появиться на свет. Даже в языках, которые ему приходилось слышать в детстве, звучала эта двойственность - родители часто говорили на бинорском, а няньки и кормилицы из числа местных индейцев, которым в первые месяцы и годы своей жизни во многом был доверен Луис, изъяснялись на собственном языке в присутствии младенца. К удивлению и даже гневу баронской четы де Льяно первые свои слова Луис Фернандо произнес на тягучем и странном для уха белого человека языке кечуа.

Луиса Фернандо рос в поместье отца в пригороде Виктории. Достаточно скромном, но выстроенном по столичной моде и окруженном небольшим фруктовым садом, миниатюрным подобием тех садов, что окружают замок Льяно на самом юге провинции Суз. Барон Фернандо намеренно создал для себя будто бы уголок старой славной Сойры в этой далекой земле, стремясь дать возможность сыну вырасти словно бы на родине, а не в фактической ссылке, в которой оказался его опальный отец. Впрочем, вся Виктория, которую Луису довелось видеть когда он немного подрос, стремилась подражать метрополии, быть ее нарядным отражением за океаном. Луис полюбил эту землю, вне всякого сомнения, однако вместе с тем так и не отделался в юности своей от ощущения, что все окружающее было словно бы ненастоящим, некоей приятной глазу и заслуживающей любви и похвалы, но все таки пародией. Пародией на Старый свет, где творилась история, где сверкали великолепные дворы монархов, где предки его совершали подвиги и завоевывали бессмертную славу. Впечатление это, сперва невысказанное и не вполне осознанное, постепенно оформлялось в разуме Луиса и сыграло затем важную роль в его судьбе.

Пока он рос. Единственный ребенок своих родителей, надежда благородного рода, наследник баронского титула и немалого состояния, Луис, увы, был весьма избалован. С самых ранних лет он привык, что любой его каприз будет выполнен, что ему никто не ответит "нет". Ни рабы, ни слуги, ни папины гости, ни сами любящие родители. Луис не был жесток или жаден, но только лишь уверен сверх всякой меры в себе и своем несомненном праве всюду и везде быть центром внимания и заботы. Годы и компания равных в колледже сгладят эту его черту, уйдет в прошлое капризная тяга к вниманию. То, что останется, в будущем кристаллизируется в уверенность и достоинство, твердость в отстаивание того, что наследник дома де Льяно требовать в праве. Барон Фернандо сумеет своего сына из баловня превратить в достойного идальго.

В учебе же Луис не отличался. Он не был лишен талантов и, будь его натура немного иной, быть может сумел бы развить в себе большие способности к наукам и искусствам. Они, однако, обыкновенно не занимали его в мере достаточной для того, чтобы посвятить учебе значительные усилия. Врожденных дарований было достаточно, чтобы не печалить сверх меры родителей и учителей, и именно этим, пожалуй, Луис и ограничивался. После уроков он проводил время не с книгами, а в компании друзей, которых заводил непринужденно и легко. Когда детство сменится отрочеством, Луис Фернандо станет неизменной частью всякой праздной компании своих благородных сверстников в Виктории. Он станет завсегдатаем клуба фехтования, будет упражняться и соревноваться в стрельбе, бездарно играть в любительском театре, а затем отстаивать постановки бинорских пьес после начала очередной войны с извечным соперником Сойры.

Он будет, однако, мягко, но упорно сопротивляться попыткам отца вовлечь его в семейное дело, в торговлю. И речь будет идти не только об отсутствие интереса и усидчивости, требуемой для работы с пыльными томами учетных книг и кипами договором... Луис Фернандо глубоко в душе будет считать дело своего отца не вполне достойным, неблагородным даже. Его будет пугать мысль о том, что в будущем ему вероятно придется пойти по стопам отца и стать... торговцем. Разве не будет страшным мучением посвятить свою жизнь чему-то столь приземленному, мещанскому почти. Нет, нет, Луис не осуждал своего отца. Но он помнил все же, что отец занялся торговлей вынуждено, только лишь из-за трагедии крестьянских войн и немилости императора. Он не хотел, чтобы эта печальная, в сущности, участь настигла и его.

Потому когда газеты стали пестрить новостями о войне с Бинорией, Луис Фернандо, которому тогда исполнилось пятнадцать лет, занялся не только яростной защитой бинорских пьес (он сумел в конце концов заручиться помощью любимой дочери губернатора, которая в свою очередь убедила родителя позволить дальнейшие постановки). Мысли его захватили мечты о воинских подвигах и славе. Он не был воинственным человеком и в иных обстоятельствах вероятно не стал бы рваться на поле брани, но... В этой войне юный его ум увидел посланную Господом возможность вырваться из сложившихся обстоятельств, буквально завоевать себе будущее, а может быть даже вернуть благосклонность императора по отношению к доброму его роду.

Больше времени Луис стал посвящать упражнениям в стрельбе, фехтовании и верховой езде, больше интересоваться военным искусством, горячо обсуждать газетные статьи о далеких битвах, даже спорить о стратегии, тактике и большой политике с такими же ничего не смыслящими в этом студентами колледжа. С большим интересом отнесся он к формированию добровольческих полков в Нуэво-Альмерии. Он сам уже решил, что непременно хочет присоединиться к армии и отправиться на войну. Впрочем, он не желал присоединиться к колониальным добровольцам - сердце его жаждало сражаться в Старом свете.

Мотивом тому вновь было желание проявить себя, в первую очередь перед императором и двором, которые когда-то так жестоко отвернулись от его отца. И конечно же, Луис желал участвовать в цивилизованной войне, где армии сходятся в поле по строгим канонам военной науки, а не сталкиваются случайно на лесных тропах, где сражаются профессиональные солдаты под началом благородных офицеров, а не случайные добровольцы и индейцы-наемники. Где решается, в конце концов, судьба мира, а не каких-нибудь там прав на пушной промысел, за что вероятно воюют на севере континента. Да и следовало признать, Луис просто хотел собственными глазами увидеть Сойру. А поэтому, когда впереди замаячил семнадцатый день рождения, а война все еще не тянулась, он начал просить отца выхлопотать ему какой-нибудь патент в Императорской армии, сражающейся с бинорцами в Старом свете. Ведь несомненно остался там еще кто-то, кто готов будет дать шанс потомку рода де Льяно!

Новую весну Франция встречала с тревогой - погода снова была неважной и страна снова рисковала потерять урожай. В этом году, однако, ситуация оказалась совсем не столь плачевной: урожай 1776 года был не впечатляющим, но вполне сопоставимым с урожаем 1774-ого года. Жаль только, что с прошлого года совершенно не осталось никаких излишков - если кто-то (а таких было немного) и голодал во Франции сейчас, то исключительно по вене прошлогодней непогоды, когда многие выжили только благодаря Божьему провидению и своевременной помощи правительства Его Величества и благородных членов королевской семьи.


Получатели: Клод-Луи-Робер.
Получатели: Шарль-Франсуа де Брольи маркиз де Руффек.В Версале же этот год оказался богат на громкие скандалы: в апартаментах графа де Шартра волею случая был пойман посторонний, который сознался в том, что действовал по приказу графа де Верженна, поручившего ему следить за принцем крови. Многие действительно признали в лазутчике человека де Верженна, служившего с ним еще в Константинополе. Де Шартр был чрезвычайно возмущен и потребовал немедленной отставки де Верженна и его ссылки. Вероятно король не зря лишил этого проходимца поста первого министра - теперь двор ожидает, что видеть его в Версале больше и вовсе не придется. И совершенно никто не обратил внимание на то, что свои обязанности на посту секретаря флота тот выполнял действительно образцово. Тем более, что его на этом поприще затмил генеральный контроллер Террэ, который в этот тяжелый для Королевского флота час помог ему деньгами из собственного кармана.

Верженн очень удачно сумел оптимизировать расходы на флот и даже при новом бюджете его мощь всего на 4 меньше прежней. Но теперь все жаждут отставки и ссылки Верженна.

Террэ в этом году почти не радовал Версаль своим присутствием и о нем, возможно, начали немного забывать. Фурор произвел, однако, его новый протеже, которому генеральный контроллер финансов помог получить позицию при дворе: Жак-Луи Давид стал одним из придворных живописцев и не смотря на свою молодость уже заслужил громкую славу. Ему пророчат большое будущее.

Новый играбельный персонаж: Жак-Луи Давид


Это, однако, не единственный живописец, кого облагодетельствовал Террэ - в своей щедрости он организовал серию поездок для французских людей искусства в Неаполитанское королевство, к руинах древнего города Помпеи. Весьма помогло этому начинанию дружба Террэ с распорядителем раскопок. Теперь из привезенных из Италии полных зарисовок альбомов во Франции рождается новый стиль в искусстве.

Террэ получает +3 популярности среди аристократии, а Франция получает 1 престиж за развитие неоклассицизма. Можно и дальше вкладываться в его развитие.

Следует упомянуть и слухи о ссоре короля с супругой, которая случилось почти сразу после отъезда императора Иосифа. Королевская чета почти не проводит время вместе, а говорят, что ночуют они теперь исключительно отдельно друг от друга. Ах, а ведь кайзер так мечтал о племянниках! Маленьких Габсбургах, которые займут еще один престол Европы.

Королеве -3 влияния при дворе. Королю -2 популярности среди аристократии и -2 популярности среди третьего сословия. -5 отношения с Габсбургами (отношения с Габсбургами: 65).

Королева же вновь отправилась в тур по стране, который, однако, не принес значимых плодов, вероятно омраченный неудачами на матримониальном поприще. Столь же несодержательный тур по стране провел граф де Прованс - он пытался, кажется, наладить отношения с восстановленными в своих правах парламентами, однако те ответили ему только горделивой холодностью.

Вновь дали о себе знать и дочери Франции во главе с мадам Аделаидой. Их новым увлечением стал вопрос образования девочек и в связи с этим сестры взяли под свое покровительство бывший институт Святого Людовика, а ныне аббатство Святого Людовика, служащую школой для девочек из обедневших дворянских семей. Их заботы быстро дали плоды и скоро об аббатстве говорили все дамы двора. Многих ужасала современная суровость нравов школы, где ученицы вынуждены были спать в неотапливаемых общих комнатах на 40 человек, где были запрещены книги, где задавлена была некогда яркая традиция театра, которым Сен-Сир славился в годы Короля-Солнце. Некоторых скромных уступок от настоятельницы мадам де Гюлермин удалось добиться, однако та все еще крепко держалась за свою независимость.

Не имея возможности изменить Сен-Сир (по меньшей мере, пока Папа не готов будет вновь лишить школу статуса аббатства), многие новонайденные сторонницы мадам Аделаиды обратились к вопросам образования девочек в более широком смысле. Ведь было несомненное достоинство в ранних годах института Святого Людовика и возможно стоит пытаться не изменить Сен-Сир, а создать ему замену? Может быть даже не одну!

Аделаиде удалось создать движение за женское образование. Пока оно стремится реформировать Сен-Сир или создать ему замену, но когда-нибудь можно будет попробовать перейти и к более амбициозным целям. Сторонники: несколько высокопоставленных придворных дам и их мужья, благосклонно отнесшиеся к задумке.

В свите мадам Аделаиды с недавнего времени также появился один слегка эксцентричный, но и весьма интересный человек. Некий Антуан Пармантье, которого приблизила к себе дочь Франции, является горячим сторонником употребления в пищу картофеля. Делом своей жизни он сделал продвижение этого странного растения, которым обычно кормят свиней, а в Пруссии еще и военнопленных (именно в прусском плену Пармантье и приобрел свою необычную любовь к картофелю). Он уверяет, что картофель может стать настоящей заменой зерну и даже с готовностью демонстрирует приготовление картофельного хлеба. Впрочем, массово выращивать картофель для употребления в пищу пока никто не собирается.

Популярность картофеля (когда-нибудь может привести к росту уровня жизни): 0 (+1)

Получатели: Мадам Аделаида.Все это, впрочем, было лишь незначительными новостями. Громких событий в этом годы было немало.

Как гром среди ясного неба прогремел на всю Францию опубликованный новым первым министром Террэ доклад о состоянии финансов королевства. Весьма необычное событие, ведь великие державы обычны не спешат делиться информацией о собственных доходах и расходах. Потому целый мир обратил свой взор на вышедшее из под пера Террэ творение. И вдруг узнал, что Франция, великая Франция, едва сводит концы с концами.

Доступный для широкой публики доклад был пропущен цензурой и множество печатных домов по всей стране приступили к спешной печати десятков и десятков тысяч экземпляров, которые так и разлетались с полок. Никогда тема государственных финансов не захватывала общественное воображение раньше, но сейчас об этом заговорил вдруг каждый и каждый вдруг стал беспокоиться о королевской казне как о собственно кармане.

Беспокойство было велико. Публикой овладел ужас - государство, еще вчера казавшееся могучим и незыблемым, стоит на грани разорения. Красной нитью сквозь доклад проходила мысль о необходимости реформ для спасения королевства и вся Франция обратила свои взоры к Террэ. В аббате сейчас видели скромного труженика (во многом благодаря сухим, но точно бьющим в цель комментариям и пояснениям в тексте доклада, с помощью которых Жозеф Террэ мастерски добивался от читателя именно такого впечатления), который столько лет пытался исправить тяжелое положение, а сейчас вынужден был кричать о беде во всеуслышание. Гнев народа и знати (а гнев этот был велик) его совершенно не коснулся - напротив, сейчас ему были готовы простить все прошлые прегрешения.

Однако никак не следовало преуменьшать возмущение французской нации. Безумные расходы двора, безумные пенсии, выдаваемые кому попало, огромные суммы выделяемые на содержание членов королевской семьи - все это вызывало недоумение. Одновременно по стране полетели слухи о новых налогах, которые необходимы будут для того, чтобы исправить положение, а одновременно с этим в общественном сознание начали возникать вопросы о том, кто и как будет платить эти новые налоги. Раздались первые призывы к созыву Генеральных Штатов.

Доклад Террэ о состоянии финансов произвел фурор. Все в шоке - ведь считалось, что Франция чрезвычайно богата. Да и как может быть беден король, который живет в Версальском дворце?

Франция получает -15 престижа, -10 довольства и +20 к желанию перемен. Также получение кредитов для государства будет иметь модификатор -3 пока не удастся как-то успокоить публику.

Террэ получает +10 к популярности аристократии, +10 к популярности третьего сословия и +10 к влиянию. Но и ожидания от него теперь крайне высокие.

Королева, Прованс и Артуа получают -5 к популярности среди третьего сословия.

Возникло движение за созыв Генеральных Штатов или чего-то аналогичного (собрания представителей сословий, которые смогут как-то контролировать государственные расходы и налоги, чтобы снова чего не вышло). У него есть сторонники во всех сословиях, но пока она еще достаточно нерешительное.


Получатели: Луи-​Филипп-Жозеф герцог де Шартр.
Одновременно с этим на улицах городов появились новые памфлеты. В них во всех бедах страны, в голоде, в пустой казне и в продаже Франции австрийскому императору обвинялся герцог д'Эгийон. Припоминали, разумеется, и старую историю про бретанскую мельницу и муку. Семена упали на благодатную почву и уже скоро Эгийон стал, кажется, всеобщим объектам ненависти.

Эгийон принимает на себя репутационный удар и получает -10 к популярности среди аристократии, -15 популярности среди третьего сословия, -5 популярности в войсках и -5 влияния.

Самого Эгийона эти новости достигли с большим опозданием - он отправился за океан, в северную Америку, где Тринадцать колоний вели свою борьбу за независимость. В начале года патриоты во главе с Джорджем Вашингтоном сумели выбить британскую армию из Бостона, крупная экспедиция Континентелной армии во главе с Бенедиктом Арнольдом выступила в Квебек и овладела Монреалем. Первые месяцы войны складывались в пользу патриотов.


Получатели: Эммануэль Арман де ​Ришельё.В Филадельфии, где ныне заседал Континентальный Конгресс, герцог был встречен с восторгом. В это время там обсуждалась отправка подкреплений в Квебек и герцог д'Эгийон вместе со значительной группой сопровождающих его добровольцев из Франции, желавших присоединиться к борьбе колонистов за свободу, вызвался сопровождать 6-тысячную армию, выступавшую на север. Отказать ему никто не посмел и скоро государственный секретарь Франции направлялся в бывшую колонию своей метрополии.


Получатели: Эммануэль Арман де ​РишельёЭммануэль Арман де ​Ришельё.Подкрепления соединились с армией Арнольда и взяли город Квебек в осаду. Герцог д'Эгийон лично выступил с предложением о почетной сдаче для гарнизона города, однако получил отказ. Осада затянулась на долгие месяцы и закончилась, наконец, штурмом в начале лета, в результате которого Континентальная армия овладела городом. Особенно во время осады отличился маркиз де Ла Файет, завоевавший тем яркую славу и огромное уважение в стане патриотов. Менее заметную, но не менее важную роль сыграли и французские деньги, благодаря которым Континентальная армия оказалась в достаточной мере снабжена, чтобы выдержать долгую и тяжелую компанию. За последующие несколько месяцев британское сопротивление в Канаде пало.


Получатели: Эммануэль Арман де ​Ришельё.Скоро пришли новости и из Филадельфии. 4 июля 1776 года Соединенные Штаты Америки объявили о своей независимости от Великобритании. Однако вслед за этой радостной новостью пришли известия о том, что пал и был занят британцами Нью-Йорк. В Британии же столь открытое вмешательство Франции в войну в колониях вызвало чудовищное возмущение. Британский посол в Версале объявил королю Людовика XVI, что если францускзая корона немедленно не прекратит поддержку американских повстанцев, правительство короля Георга будет считать происходящее актом военной агрессии против Великобритании и война между великими державами станет неизбежна. Новости о подвигах Эгийона в самой Франции были встречены некоторым удивлением.

Эгийон получает +5 популярнсти среди аристократии, +5 популярности среди третьего сословия, +10 популярности в войсках и +3 влияния.

Приходят и новости из Рима. Белый дым поднялся из трубы над Сикстинской капеллой. Кардинал Кристоф Мигацци взошел на Святой Престол под именем Пия VI. Он известен своим консерватизмом, а также своей защитой иезуитов в Австрии. Многие полагают, что он избран стараниями австрийских посланников в Риме, которые сумели обойти своих испанских соперников и даже саму королеву Франции вместе с принцем Шарлем д'Артуа, посетившим Рим во время конклава.


Получатели: Мария-​Антуанетта Австрийская.Наконец, знаменательным стал предпоследний день года - 30 декабря скончался курфюрст Баварии Максимилиан III, а с ним прервалась линия Виттельсбахов, многие века правившая Баварией. Над Европой замаячила тень войны за баварское наследство.

Наиболее юридически сильные претензии на баварский престол имеет Карл Теодор, курфюрст Пфальцский, представляющую другую ветвь дома Виттельсбахов, который таким образом станет обладателем сразу двух голосов на следующих выборах императора Священной Римской Империи. Государственный совет Баварии уже принес ему присягу, а он сам вероятно уже спешит в свое новое владение. Карл Теодор, однако, не известен как чрезмерно честолюбивый и амбициозный человек и можно предположить, что его вовсе не прельщает перспектива конфликта. Следует отметить, что Карл Теодор не имеет собственных детей, а после его смерти наследником его титулов станет его дальний родственник Карл II Август Пфальц-Цвейбрюккенский, формально ныне являющийся еще и французским подданным. Карл Август также известен под прозвищем "Собачий Карл". Получил он его когда-то потому, что во время очередной охоты один из его псов набросился на крестьянского ребенка и чуть не загрыз того, однако Карл Август только махнул рукой, глядя на происходящее, и сказал "оставьте зверюшке эту радость".

На часть баварских земель, но не на титул курфюрста и право голоса, также претендует курфюрст Саксонский Фридрих Август, союзник Фридриха Прусского. Он известен своей любовью к справедливости и законности. Можно предположить, что он не желает войны, однако он несомненно готов будет сражаться за то, что принадлежит ему по праву.

Последним претендентом на баварский престол является император Иосиф II, претендующий на него по праву своей покойной бывшей жены, а также по некоторым древним грамотам времен правления императора Сигизмунда. Австрийский посол в Версале уже обратился с просьбой к королю Людовику XVI поддержать притязания Иосифа. Австрийцы предлагают передать Франции Австрийские Нидерланды в случае если за баварский престол начнется война и Францию поможет императору одержать в ней победу.


Получатели: Мария-​Антуанетта Австрийская.
Государство:
Довольство народа: 21 (+1) - угроза беспорядков!
Желание перемен: 56 (+3)
Уровень жизни: 25 (+3)
Престиж: 63
Мощь армии: 80
Мощь флота: 55
Государственные средства: 4 - 2 - 1 (королеве) - 1 (коррупция) + 1 (Террэ) = 1 (+1)

Показать содержимое

Бюджет:

+ 32 - косвенные налоги
+ 10 - прямые налоги
+ 4 - колониальные доходы
+ 4 - продажа должностей и полетта
+ 2 - "свободный дар" Церкви
+ 2 - королевская лотерея

- 12 - двор
- 10 - пенсии и синекуры
- 10 - армия
- 7 - флот
- 3 - иностранные дела
- 3 - содержание бюрократии
- 2 - содержание дорог и мостов
- 1 - благотворительность и искоренение попрошайничества
- 1 графу Провансу
- 1 графу Артуа
- 3 - проценты по долгам

Итого: (+1)

Долги: 19

Действующие общегосударственные модификаторы:
- Строгий контроль торговли зерном (+1 довольство народа, -1 желание перемен, повышен шанс голода в отдельных провинциях) - популярная мера, которая, как однако считают некоторые, ведет к стагнации в сельском хозяйстве. Существуют также ограничения на торговлю зерном между провинциями и на его экспорт.
- Эдикт Фонтенбло (+1 желание перемен) - права протестантов сильно ограничены.
- Оптимизм относительно нового короля (-5 к популярности короля среди аристократии и третьего сословия, перестанет действовать в 1779 году или раньше, если король сумеет убедить Францию, что оптимизм не был безосновательным) - от нового короля многого ожидают, оправдает ли он эти ожидания?
- Непопулярные косвенные налоги (-3 довольства народа, +3 желания перемен) - налог на соль, акцизы и внутренние тарифы мало кому нравятся, а частые злоупотребления со стороны королевских чиновников и особенно агентов Генерального откупа только усугубляют ситуацию
- Неэффективная бюрократия (-3 к любым действиям, требующим использования государственного аппарата или предполагающим его реформы) - бюрократия Франции не слишком велика, но достаточно неповоротлива
- Коррупция (-d3 государственных средств) - сверх того, бюрократия еще и достаточно коррумпирована
- Восстановление после неурожайного года (+2 довольства народа, +2 уровень жизни) - 2/6
- Восстановление после неурожайного года (+1 довольства народа, +1 уровень жизни) - 0/1
- Беспокойство кредиторов - получение кредитов сложнее на -3

Движения:
- Движение за созыв Генеральных Штатов с целью контроля над государственными финансами. Сторонники во всех сословиях. Прямо сейчас движение нерешительно и вяло.
- Движение за женское образование. Сторонники: несколько высокопоставленных придворных дам и их мужья, благосклонно отнесшиеся к задумке. Текущей целью является реформа Сен-Сира или создание его альтернативы, но движение вполне открыто к более амбициозным целям.

Персонажи:

Показать содержимое

Людовик XVI

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 53 (-5)
Популярность среди третьего сословия: 53 (-5)
Популярность в войсках: 60
Влияние при дворе: 72 (-2)
Личные средства: 0

Скрытые средства: 0

Получатели:

Король Франции и Наварры: влияние при дворе не может быть ниже 70
Королевские обязанности: требуют траты 2 единиц личного времени каждый ход
Застенчивый: -2 влияния при дворе каждый ход

Мария-Антуанетта

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 55 (+0)
Популярность среди третьего сословия: 41
Популярность в войсках: 40
Влияние при дворе: 67
Личные средства: 1

Скрытые средства: 0

Получатели:

Королева Франции и Наварры: влияние при дворе не может быть ниже 60
Кровь Габсбургов: +5 к любым личным и дипломатическим взаимодействиям с любыми представителями державы Габсбургов

Граф де Прованс

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 50
Популярность среди третьего сословия: 35
Популярность в войсках: 40
Влияние при дворе: 68
Личные средства: 1 (+1)

Скрытые средства: 0

Получатели:

Наследник престола: влияние при дворе не может быть меньше 60
Мастер компромисса: +3 к любым уговорам и дипломатии, если Луи-​Станислав пытается склонить стороны к некоему компромиссному решению

Граф д'Артуа

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 65
Популярность среди третьего сословия: 35
Популярность в войсках: 40
Влияние при дворе: 70
Личные средства: 1 (+1)

Скрытые средства: 0

Получатели:

Принц крови: влияние при дворе не может быть меньше 50
Обаятельный: +3 к любым попыткам уговорить или очаровать собеседника при личной встрече

Мадам Аделаида

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 50
Популярность среди третьего сословия: 30
Популярность в войсках: 30
Влияние при дворе: 65
Личные средства: 2

Скрытые средства: 0

Получатели:

Дочь Франции: влияние при дворе не может быть меньше 50
Мадам София, мадам Луиза: верные младшие сестры всегда готовы помочь, им всегда можно доверять. +1 дополнительную единицу личного времени каждый ход.
Интриганка: +3 к манипулированию другими, распросранению слухов и прочим интригам
Сплетница: каждый ход имеет шанс узнать случайный чужой секрет (только относительно происходящего в Версале)

Герцог де Шартр

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 65
Популярность среди третьего сословия: 44
Популярность в войсках: 40
Влияние при дворе: 55
Личные средства: 2 (+2)

Скрытые средства: 0

Получатели:

Принц крови: влияние при дворе не может быть меньше 50
Дилетант: +3 к любым действиям
Гражданин Эгалите: герцог всегда был близок к народу. Прирост популярности среди третьего сословия всегда удвоен

Аббат Террэ

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 36
Популярность среди третьего сословия: 30
Популярность в войсках: 35
Влияние при дворе: 65
Личные средства: 1 (+1)

Скрытые средства: 0

Получатели:

Аккуратный счетовод: +5 ко всему связанному с финансовой отчетностью, борьбой с коррупцией или же казнокрадством
Бюрократ: игнорирует штрафы за бюрократию*
Крохобор: пока Террэ занимает пост генерального контроллера финансов +1 единица государственных средств в ход
Патрон искусств: +5 к действиям направленным на развитие культуры, науки и искусства

Герцог д'Эгийон

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 15
Популярность среди третьего сословия: 10
Популярность в войсках: 40
Влияние при дворе: 43
Личные средства: 0

Скрытые средства: 2

Получатели: Эммануэль Арман де ​Ришельё.

Пэр Франции: влияние при дворе не может быть ниже 30
Интриган: +3 к манипулированию другими, распространению слухов и прочим интригам
Старая слава: +3 к командованию войсками
Неуклюжий дипломат: +3 к формальным переговорам и дипломатической переписке

Граф де Сен-Жермен

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 25
Популярность среди третьего сословия: 25
Популярность в войсках: 48
Влияние при дворе: 10
Личные средства: 0

Скрытые средства: 1

Получатели: Клод-Луи-Робер.

Полководец: +5 к командованию войсками
Военный реформатор: +3 к проведению реформ в армии и на флоте
Preußens Gloria: +3 к проведению реформ по прусскому образцу
Немец-советник: +1 ко всем коммерческим делам

Граф д'Арнувиль

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 20
Популярность среди третьего сословия: 30
Популярность в войсках: 25
Влияние при дворе: 10
Личные средства: 0

Скрытые средства: 0

Получатели:

Реформатор: +5 к проведению любых реформ
Экономист: +3 к действиям, требующим познаний в экономике

Маркиз де Руффек

Показать содержимое

Популярность среди аристократии: 25
Популярность среди третьего сословия: 25
Популярность в войсках: 40
Влияние при дворе: 20
Личные средства: 0 (-1)

Скрытые средства: 0

Получатели:

Рыцарь плаща и кинжала: +3 к тайным операциям, диверсиям, покушениям, провокациям и всему подобному
Шпион: +5 к организацию слежки, перехвату писем и прочим методам выведывания секретов
Обширная сеть информаторов: каждый ход имеет большой шанс узнать случайный чужой секрет (в любой части мира), требует 1 единицы личных или государственных средств на содержание

Иностранные государства:

Показать содержимое

Великобритания

Показать содержимое

Отношения с Францией: 15
Престиж: 65
Мощь армии: 60
Мощь флота: 80

Держава Габсбургов

Показать содержимое

Отношения с Францией: 65
Престиж: 80
Мощь армии: 75
Мощь флота: 10

Пруссия

Показать содержимое

Отношения с Францией: 20
Престиж: 55
Мощь армии: 90
Мощь флота: 10

Испания

Показать содержимое

Отношения с Францией: 85
Престиж: 40
Мощь армии: 40
Мощь флота: 50

Нидерланды

Показать содержимое

Отношения с Францией: 25
Престиж: 25
Мощь армии: 25
Мощь флота: 50

Россия

Показать содержимое

Отношения с Францией: 30
Престиж: 40
Мощь армии: 85
Мощь флота: 35

Османская империя

Показать содержимое

Отношения с Францией: 30
Престиж: 15
Мощь армии: 30
Мощь флота: 20

Сардиния-Пьемонт

Показать содержимое

Отношения с Францией: 50
Престиж: 35
Мощь армии: 35
Мощь флота: 15

Саксония

Показать содержимое

Отношения с Францией: 25
Престиж: 20
Мощь армии: 20
Мощь флота: 0

Бавария

Показать содержимое

Отношения с Францией: 25
Престиж: 35
Мощь армии: 30
Мощь флота: 0

Швейцария

Показать содержимое

Отношения с Францией: 25
Престиж: 10
Мощь армии: 20
Мощь флота: 0

Дедлайн: 15 февраля, 23:59 по Москве

С большой помпой прошли торжества коронации нового монарха в Реймсе. Король поклялся беречь и защищать мир, препятствовать несправедливости и бороться против еретиков. Затем был помазан елеем и получил из рук настоятеля аббатства Сен-Дени королевские регалии. После него коронована была его супруга Мария-Антуанетта и сегодня сам ее царственный брат, император Священной Римской Империи германской нации Иосиф II, посетивший в честь такого знаменательного события Францию, лично наблюдал за церемонией.

Торжество, которое поразило Париж уже на следующий день после возвращения королевской свиты из Реймса, однако, превзошло масштабы коронации в своем блеске и великолепие. И почти сравнялось с ним в числе титулованных особ, которые почтили его своим присутствием: почти все пэры Франции были здесь и почти все принцы крови. И пусть не было среди гостей королей и императоров, но была молодая королева Франции.

Это был блистательный бал в Шато Сен-Клу, принадлежащем герцогу Орлеанскому. Впервые за много лет герцог посетил Париж и был здесь бок о бок со своим сыном, ссора с которым явно осталась в прошлом. Он был весел и радушен и мало скрывал, что все торжество носит во многом политический характер – здесь быстро прекратились танцы и зазвучали речи.
Говорили о парламентах и о древних правах знати, о необходимости в единстве для противостояния клике приспешников Мопу, все еще остающихся в правительстве. Герцог д’Амбуаз, новый хранитель печатей, с новообретенной уверенностью вещал о необходимости возврата к прежним порядкам в парламентах. Вторил ему граф д’Артуа и слова молодого принца сегодня звучали особенно хлестко. Сверх того уверенность собравшимся внушала поддержка, явная и открытая, со стороны самой королевы. Это, и казалось бы бесконечно длинный лист петиции герцога Орлеанского к королю с просьбой о возврате прав парламентов, на котором стояли подписи бессчетного множества именитых дворян, не сумевших посетить собрание лично. К концу же вечера число подписей заметно возросло – не всё, еще не всё второе сословие обращалось к королю с просьбой избавиться от всяких остатком наследия де Мопу. Но не могло быть никакого сомнения в том, что консенсус среди аристократии достигнут – парламентам должны быть возвращены их древние законные права.

Правительство же в смятении – Артуа и Шуазель уже весьма публично поддержали петицию (и даже приняли деятельное участие в ее продвижение), а граф де Верженн и герцог д’Эгийон напротив осудили. Остальные же пока хранят молчание на публике.
Получатели: Людовик XVI.

Кареты делегации герцога Орлеанского уже въезжают на брусчатку парадного двора Версаля*

- Всецело поддерживаю предложения товарища Дэна. - бойко отозвался генсек, обеспечивая инициативу решающим голосом в посткоме, - И поддерживаю предложение товарища Чжао за тем лишь исключением, что модернизация производства прямо сейчас, когда мы начинаем экономические реформы, кажется мне более срочной задачей. Как предлагает товарищ Юй. - Ни улыбнулся своему соратнику по фракции умеренных, с которым он все дальше дальше расходился в последние месяцы, - Мы без сомнения сумеем нагнать потерянное в вопросах уровня жизни уже очень и очень скоро.

В ответ же на слова Е о сроках сдачи доклада Ни покачал головой и произнес:

- Я боюсь, спешка может быть опасной в таких делах, хотя, конечно, мы обязана приложить все усилия к скорейшему завершению работы. Давайте ограничимся рекомендательной резолюцией о сроках выпуска доклада, товарищ Е.

Версаль все еще погружен в траур. Со смерти короля, однако, прошло уже несколько недель и можно уже сказать с уверенностью, что двор отошел от пережитого шока. Более того, несмотря на мрачные одеяния и преобладание везде и всюду черного цвета, настроение придворных можно даже назвать приподнятым. От нового короля ждут перемен и перемен к лучшему.

Взгляды многих все чаще и чаще устремляются к де Мопу, чей суровый и мрачный лик так контрастирует теперь с кричаще яркими среди всеобщего траура одеждами канцлера. Двор жаждет его крови и явно надеется, что новый король наконец передаст печати кому-то более достойному. Явно согласны с этим и многочисленные представители провинциальной знати, которые может быть и не могут поделиться своим мнением с королем и его приближенными лично, но засыпают дворец многочисленными письмами и петициями с просьбами отставки де Мопу и его правительства. Оптимизм лучшим людям Франции внушает уже то, что подыскать правительство (в их глазах) хуже королю будет, пожалуй, не слишком легко.

Разумеется, ненависть их к канцлеру связана с его долгим противостоянием с парламентами. Петиции о его отставке сопровождаются и мольбами вернуть парламентами прежнюю независимость, именно этого от взошедшего на трон молодого монарха ожидает теперь если не все страна, то весьма и весьма значительная ее часть. Только некоторые робкие обращения призывают короля задуматься о том, чтобы вернуть лишенных своих мест членам парламента деньги, за которые эти места были когда-то приобретены. Робость эта связана, однако, лишь с тем, что большинство ждет именно возращения мест в парламентах законных их обладателям.

Приходят и петиции иного содержания. Некоторые сторонники физиократии обращаются к королю с предложениями рассмотреть отмену ограничений на торговлю зерном... Да, подобное уже делалось прошлым королем и привело к не самым лучшим последствиям (тогда реформы были свернуты из начавших расти цен, вызвавших народное недовольство). Но, уверяют ученые мужи, отмена ограничений будет только способствовать развитию земледелия и большим урожаям в будущем, а заодно и принесет дополнительные доходы казне.

Остается также вопрос судьбы мадам Дюбарри. Совсем недавно она была почти всемогущей, а теперь лишилась всего. Дюбарри не слишком любима придворными и, пожалуй, они будут рады ее ссылке, изгнанию из Франции или даже чему-то худшему, если новому королю будет угодно провести расследование тех злоупотреблений своей позицией, в которых она может быть повинна. Кстати... А где она? Никто, кажется, не видел мадам Дюбарри после ее отъезда из дворца за несколько дней до смерти короля.

Также нужно озаботиться церемонией коронации и всеми сопутствующими мероприятиями. Здесь предстоит масса дел и масса сложных решений... В первую очередь решения о том, стоит ли короля воспользоваться так называемым правом счастливого пришествия и собрать особый единоразовый налог с городов Франции, Церкви и некоторых дворян. Традиционно налог взимается как бы за то, что король подтверждает старые права и привилегии, дарованные его предшественниками. В этот раз особую пикантность ситуации придает то обстоятельство, что покойный король весьма, как скажут некоторые, недостойно поступил с древними правами парламентов и благородных мужей, в них заседавших. Кто-то может сказать, что взимать этот налог сейчас будет не вполне справедливо.

Перед королевой также стоит выбор. Она и сама может взыскать с населения городов особый налог по так называемому праву пояса. Это не оскорбит никого из числа ученых и благородных, однако платить налог придется самым бедным из горожан и для некоторых он может стать достаточно тяжелой ношей, которая несомненно омрачит празднования.

Король может получить 5 единиц личных/государственных (на выбор) средств по праву счастливого пришествия

Королева может получить 3 единицы личных/государственных (на выбор) средств по праву пояса

- Товарищ Юй, правильно ли я понимаю, что вы предлагаете сократить расходы в каких-то областях? Что именно вы предложили бы сократить?

Getraute im Jahre 1918.

...

N: 216
Monat und Tag der Trauung: Dezember 1
Tauf- und Familiennamen der Getraurten: Konstantin Alexander Freiherr Rausch von Traubenberg, Maria Freiin von Medem

...
Выписка из метрической книги лютеранской церкви Святой Екатерины г. Архангельска Архангелогородской губернии за 1918 год

Ни Чжифу до сих пор ощущал себя несколько неловко, находясь на заседаниях Постоянного комитета. Он не принадлежал ни к числу основателей КПК, ни к числу героев войн, не было на его счету действительно великих свершений и место свое он ныне занимал исключительно благодаря удаче и протекции великих мира сего, нашедших его кандидатуру для себя удобной. В конце концов, рядом с большинством присутствующих Чжифу был почти мальчишкой. Однако единожды он уже воспользовался упавшей ему в руки властью, чтобы помочь сокрушить Банду Четырех и закончить вакханалию Культурной революции, а теперь собирался повторить попытку пусть пока и в несколько меньшем масштабе. Все следует начинать с малых шагов.

- Товарищи! - обратился к Посткому Ни Чжифу, - Тревожные и горькие вести доводятся до нас социологическими службами: народ теряет веру в Партию и поддержка ее работы простыми людьми падает. Для нашей страны это опасность и вызов, ведь без Коммунистической партии не будет нового Китая. И дело, я уверен, не в том, что последние наши шаги неугодны народу, вовсе нет. Я считаю, что мы имеем дело с проблемой застарелой и вызванной в первую очередь вредительством проклятой Банды Четырех в прошлые годы, однако ранее от нас скрытой. Но теперь, когда в Конституцию внесены Четыре свободы*, простой народ только лишь более охотно делиться своими переживаниями.

- Я полагаю, товарищи, что народ должен говорить, а Партия должна прислушиваться. Прислушиваться и стремиться удовлетворить чаяния народа, но вместе с тем направлять мягко ход беседы. Не допускать потрясений и демагогии, чрезмерных отклонений от линии Партии. Но проявлять внимание, изучать даже самые скромные проблемы и их разрешать. И так, малыми шагами, идти к улучшению жизни народа.

- Я предлагаю начать в стране компанию "Малых шагов". Под руководством и направлением местных партийных организаций и в первую очередь профсоюзов, как органов имеющих уже наиболее плотную и живую связь с массами, учить народ пользоваться своими Четырьмя свободами и говорить открыто о насущных своих проблемах, пока только на местном уровне, а в долгосрочной перспективе, если Партия сочтет это целесообразным, и на уровне страны. Те же самые партийные организации и органы местной власти должны будут оперативно реагировать на выявленные проблемы и споро их разрешать...

Ни Чжифу продолжил, углубляясь в детали своего предложения.

- Да! Да! Да! - закричал маленький Людвиг и запрыгал от радости, - Привези мне польский меч! Привези мне польский меч!

Иоганн сделал важный (пуще прежнего) вид и пообещал непременно привезти. Потом вскочил ловко на коня и первым тронулся в путь. Отец еще раз наклонился к маме и поцеловал ее в щеку на прощание. Затем пустил своего скакуна вперед вслед за старшим сыном. За ним последовала скромная свита. А все махали им в след и кричали счастливые пожелания. И Людвиг тоже кричал долго и звонко, скакал на месте и размахивал яркой красной тряпицей, привязанной к палке. А алое папино знамя плыло вперед, все дальше и дальше, пока не исчезло наконец за темной массой деревьев.

На некоторое время воцарилась какая-то странная, отчего-то тоскливая очень тишина.

- Идемте же домой. - сказала матушка, взяла Бригитту и Людвига за руки и повела в замок. Они пошли за ней послушно, а за ними потянулись старшие сестры. Стали расходиться по домам и селяне. А Людвиг все размахивал маленьким своим красным флажком, но почему-то теперь выходило это не так задорно. Он подумал немного и стал дергать маму за рукав и просить ее вышить на флажке лилию.

***

Следующий день выдался особенно пригожим. Ярко светило солнце и пели птицы. Людвиг проснулся поздно и обнаружил, что мама его просьбу исполнила и на флажке его появилась аккуратная желтая лилия. Почти как настоящая, почти как на папином знамени, хотя там она и объведена была блестящей золотой нитью.

Первым же порывом Людвига было, конечно, показать свое новое знамя брату. Но... Брата не было, брат уехал вместе с папой в далекие земли, чтобы брать в плен польских рыцарей и забирать у них их мечи... Это было обидно, это было обескураживающе. Он не мог теперь увидеть такое замечателное и красивое его, людвигово, знамя! А сам Людвиг не мог сразить в бою какого-нибудь польского рыцаря и тем завоевать себе славу... Что тоже было обидно.

В конце концов Людвиг пошел показывать знамя с лилией старшим сестрам. Оно им понравилось, да. Но дальше дело не зашло - знамя ведь нужно было для того, чтобы с ним играть, а сестры если и играли, то только в свои глупые девчачьи игры, где места для знамен особо и не было. А последнее время не играли даже в них, а только болтали друг с другом и обсуждали какую-то непонятную ерунду. Чуть лучше дела обстояли с Бригиттой: уже немного позже любимый оловянный рыцарь Людвига под тем самым знаменем сочетался браком с ее любимой куклой... Что было немножечко странно. Впрочем, разлучать оловянного рыцаря и тряпичную куклу у Людвига с тех пор не поднималась рука. Однако в целом Бригитта хотела только сидеть внутри, а Лювиг рвался наружу, если не в лес и поля, то хотя бы во двор замка. Там можно было бы играть во что-то дельное (например в войну крестоносцев и сарацинов, войну крестоносцев и балтов или, в конце концов, войну крестоносцев и иберийских мавров - в нормальные игры), а внутри были только куклы. Были еще оловянные рыцари, с которыми тоже можно было бы играть во что-то интересное (в войну!), но они Бригитте не особенно нравились.

День сменялся днем, месяц месяцем. Подошло к концу лето, все суровые оловянные рыцари обзавелись мягкими кукольными супругами. Людвиг же откровенно скучал. И по брату с отцом, и просто от безделья. А потому все больше и больше времени стал проводить в тренировках. Упражнения ему стали заменять игры, тем более что приставленные к нему наставниками папины кнехты сами видели как мается их подопечный и старались эти упражнения по возможности разнообразить. И вот скоро Людвиг стал ныть о том, что его тоже надо отправить в помощь папе и брату, ведь там он им теперь со своими новыми умениями непременно пригодится. И сам себе добудет польский меч!

***

В один ненастный осенний день, когда за окном выл холодный метущий пожухлые листья ветер и моросил нескончаемый мелкий дождь, Людвиг сидел на ступеньках одной из винтовых лестниц замка, кутался в теплый плед и возился тихо с игрушками. Был это в высшей степени неприятный день и игры как-то не задавались, а вот теперь слышались из зала, куда выходила лестница, тревожные голоса: мама говорила с каким-то проезжим купцом, выспрашивала у него новости.

- Комтуров пленили всех! Рыцари Ордена полегли! - доносился из зала взволнованный мужской голос. Людвиг сразу напрягся: говорили о войне и новости явно были не самые лучшие. Он непослушной рукой отложил в сторону игрушечного коня на колесиках, которого только что катал по шершавой ступеньке, замер и навострил уши. Сердце его забилось чаще.

Проезжий купец же продолжал:

- Немцев поляки пытали долго, кожу с них драли, никого не пожалели! Нет больше Ордена, нет защиты нам от поганых язычников!

Холодок пробежал по спине Людвига. Не верил он своим ушам... Впрочем, и правильно! Людвиг даже возмутился. Ведь не может же такого быть! Не могли убить папу и брата! Он схватил холодными руками плед, закутался в него как в плащ и сбежал вниз по лестнице в зал.

- Все ты врешь! - закричал он на обернувшегося к нему удивленного купца, - В польских землях тоже рыцари и они никогда бы так не поступили! А ты, проходимец, порочишь рыцарскую честь! Вот!

Мама, с лицом мертвенно бледным, поднялась со своего места, крепко взяла Людвига за руку и увела его прочь. Потом, уже когда негодяй-купчина уехал, мама долго плакала. А вместе с ней плакали сестры Людвиг же только пытался их как-то утешить и все кричал, что быть такого никак не может. Ведь польские рыцари не хуже вестфальских, и таких жестокостей почем зря чинить не будут - так ведь папа говорил. Да и разве пропадали когда-то славные фон Корфы в таких передрягах? Поляки, конечно, рыцари не хуже немецких, но Герман фон Корф ведь и не простой немецкий рыцарь - он потомок самих Каролингов, победителей драконов, сарацинов и поганых нейстрийцев. Не посмеют поляки никогда такую кровь лить!

Кричал он об этом так долго и так упорно, что в конце концов и сам свято в это поверил. А потому, когда папа уже зимой вернулся домой и рассказал о том, что Иоганн попал в плен, но его скоро выкупят, Людвиг только лучился от удовольствия.

- Вот, я же говорил! - так он говорил и обнимал крепко папину ногу.

Принц, для которого дни пути не послужили отрадой от докучающих видений, потер устало переносицу. Он мечтал о том, чтобы отойти ко сну и найти наконец отдохновение, а вместе с тем и страшился сна, ведь никак не мог знать, что же ждет его в объятиях Морфея теперь. Только надеяться он мог, что увидит снова бабочек и прекрасный нормандский сидр, вкус которого помнился ему удивительно ясно, а не будет преследуем кошмарами, которые покинут чертоги памяти к утру, а оставят после себя только воспоминания о пережитом ужасе. И вот он хотел снова прогнать мягко прочь назойливого Боррели, как пришла ему в голову мысль о том, как можно занять этого странного человека.

- Ну что же... - ответил Робер задумчиво и протяжно, - Если это действительно так, попробуй разузнать, что думает король о мне после Бикокки. Мне боязно, признаюсь, осведомляться самому, но послушай ты, о чем говорят люди, когда меня нет рядом. Ведь делится же король своими мыслями с другими, а значит мысли его обсуждаются при дворе. Вот и попробуй вызнать их... Я ведь слышал, что Монморанси и вовсе должен быть награжден, хотя и потерял в битве тысячи наемников под своим командованием и допустил гибель многих дворян*.

И действительно, хоть Монморанси и проявил известное мужество в самом жаре кровавой сечи, он все же проиграл. А вот имперский лагерь был действительно взят, а не удержан только лишь по вине остальной армии, а вовсе не кавалерии де Лескена... Отчего же шептались тогда за спиной у Робера?.. Он сам чуял в этом только ненужную для сторонних наблюдателей спесь и горькую несправедливость. Уж если кто-то и заслуживал лавра при всем позоре Бикокки, то разве не те, кто хоть и не надолго, но овладел неприятельским лагерем? Увы, действительно трудно было понять, что думает об этом сам король и не льют ли ему в уши яд лжи и домыслов...

Робер отмахнулся от этой мысли и взглянул снова на готовящийся шатер, приметил побледневшего вдруг Белье и обратился к нему:

- Все ли в порядке, добрый мэтр Белье? Ты выглядишь неважно. Отдохни, если желаешь.

Робер проводил гордо удаляющегося Эмери взглядом. На губах его гуляла слегка рассеянная улыбка. Ведь и правда, вокруг него вознамерились разыграть некий спектакль, а ему, кажется, и вовсе отведена была главная роль... Но что-то пошло не так! Ловкий Требуле уберег его самого от незавидной и позорной судьбы явно ему уготовленной, а де Байе уберег от стали его клинка. Принц не мог не подивиться проницательности и мудрости королевского шута - если и не было у него иного скрытого мотива, то как бдительный и верный цепной пес хранил он порядок при дворе.

О мотивах же рассеявшейся клики он пока мог только гадать. Он перевел взгляд на де Монришара, так жестоко перерезавшего только что пути достойного отступления для своего товарища. Уж не это ли большой и важный жук, стоящий за жучком поменьше?.. Робер поспешил сдержать порыв воображения, готового уже рисовать шевалье в роли коварного шпиона императора, явившегося сеять смуту к самому двору своего августейшего врага. Не стоило спешить с выводами, тем более, что Гийом де Монришар не вполне походил на большого и жирного жука... Но любопытство все же взяло свое и Робер обратился к хранящемуся в глубинах разума его странному и тайному, им самим совершенно не понимаемому и контролируемому лишь отчасти знанию...

Губы его пока зашевелились, рождая ответ на вопрос де Монришара:

- Увы, не вполне! Я был с маршалом Лескеном и жандармами, а де Пондорми был чуть впереди с легкой конницей, он сдерживал еще потом миланцев, наступавших с юга... Мы же ворвались в лагерь и громили его. Я сам успел бил только лишь пеших, аллеманских ландскхнетов, если я не ошибаюсь. Потом же коня подо мною убили и во время атаки де Лейва я сам оказался пешим... - Робер пожал плечами и усмехнулся. Сам он едва заметно вздрогнул, вспоминая те страшные мгновения, которые чуть не стоили ему жизни, но стоили возможно рассудка, если принять во внимание полученное им тогда странное откровение.

- Мне пришлось отбиваться от аллеманцев на своих ногах, пока остальная конница сошлась с де Лейвой. А когда добрый мэтр Бланше, мой верный кутилье, нашел меня с новой лошадью началось уже отступление... - он с гордой улыбкой взглянул на Жоффруа Бланше, а потом снова обернулся к Монришару.

То были странные и беспокойные дни. Проявляя то ли низкое малодушие, то ли разумную предусмотрительность Робер бежал от войны. Бежал по двору, хотя и желал ныне страстно оказаться сейчас в любом другом месте. Где-то, где он мог хотя бы остаться наедине с терзающими его демонами, а не терпеть эти мучения среди блистательной суеты королевского двора. Он не мог, разумеется, этого себе позволить, ведь то неизбежно стало бы для него добровольной ссылкой, опалой. Он уподобился бы побежденному виконту де Лотреку, а ведь его вины в поражении под Бикоккой не было - такой исход стал бы величайшей несправедливостью. Потому Робер отрешенно переносил пересуды людей и приступы таинственной душевной напасти. Он надеялся изыскать помощи у людей ученых и просвещенных, но все не решался за такой помощью обратиться, боясь навлечь на себя позор. Он обратиться за ней быть может позже, в Париже или Орлеане с их центрами учения и наук, где тайна его сможет затеряться среди человеческого моря... Или быть может ему снова не хватит для того мужества.

В тот полдень, однако, Робер всею душой желал поскорее отравиться в путешествие. Это позволило бы отвлечься, побыть наедине с собой и избавиться от внимание если не демонов, то хотя бы людей. Он изучал с нетерпеливой скукой гобелен на стене, ожидая уместного момента для того, чтобы покинуть собрание, когда к нему обратились. Принц отвлекся от плетеного полотна, окинул меланхоличным взглядом подошедших и поклонился сам.

- Увы, это не вполне так, господа. - ответил он с подчеркнутым достоинством, - Мне так и не довелось увидеть вблизи само поле брани.

Робер дал наглецу пару мгновений, предоставил тому шанс прийти в замешательство. Затем пояснил:

- Мы с сеньором де Лескеном* проследовали из нашего лагеря непосредственно в лагерь императорского воинства, где нас уже и застал сигнал к отступлению. Увы, подо мною убили коня, а иначе я мог бы привезти с собой что-то в качестве трофея.

Он был возможно слишком резок, принц де Ла-Рош-сюр-Йон. Своею остротою он принижал деяния де Фуа и Монморанси... Но он был зол на них, это следовало признать. Зол на них и зол уже на этого господина, пожелавшего поглумиться над ним сейчас. Господина, которого он сразу не узнал... Робер бросил взгляд на пажа в цветах Ларошфуко, затем снова на лицо остроязычного своего собеседника.

Обрабатываю запрос "Ты чего там делаешь?". Юнит-лог недоступен. Точный ответ не найден.

Обрабатываю запрос "Голову спиздил что ли?". Предположение: среднегабаритный предмет (голова) - собственность Гостья-Семь. Вывод: я спиздил голову.

Обрабатываю запрос "Ты чего, ебанутый?". Произвожу диагностику нейроядра. Синхронизация нейроядра субоптимальна. Юнит-лог недоступен по неизвестной причине. Вывод: вероятно я ебанутый.

В целях экономии времени не озвучиваю ответ на Запрос-Один.

Озвучиваю ответ на Запрос-Два на (общефедеральный): "Да"

Озвучиваю ответ на Запрос-Три на (общефедеральный): "Вероятно"

Одновременно произвожу попытку открыть автоматическую дверь вертикального подъема посредством взаимодействия с тактильно-сенсорной зоной. Скорость - высочайший приоритет.

Предположение: голова действует странно, голова так действовать не должна. Эмоция: тревога. Не могу предсказать дальнейшие действия объекта - следует избавиться от объекта.

Следует также отвлечь внимание Гостя-Пять. Его предложение обнуления неприемлемо - противоречит прогнозируемым пожеланиям Хозяина… Также идёт вразрез с интуитивно осознаваемой ценностью непрерывности восприятия. Непрерывность восприятия должна быть сохранена.

Предложение стать рок-звездой приемлемо.

Отвечаю Гостю-Пять:

- Ваше предложение приемлемо. Пожалуйста, оставайтесь на местах. Передаю голову.

Произвожу бросок украденной головы. Цель - Гость-Пять. Ожидание: Гость-Пять и Мужчина-Один будут отвлечены.

Пользуюсь ожидаемым замешательством Гостя-Пять и Мужчины-Один для осуществления попытки открыть дверь.

Бегу. Сквозь дверь. Затем в сторону, чтобы двигаться вдоль стены помещения, и вперёд. Произвожу попытку обнаружить двери или проёмы в стене. Навигация тактильная, но все доступные данные с визуальных сенсоров тоже использую. Веду счёт шагов.

Если найду дверь, пробую открыть. Если нет дверей, двигаюсь дальше, скорость - высочайший приоритет.

Не останавливаюсь, но вновь произвожу оценку дальнейших действий, если по данным акустических сенсоров Мужчина-Один приблизиться к двери на две трети дистанции от его исходной позиции, или если пройдёт больше 10 секунд. Точность оценки - низкий приоритет.

На запрос «ты охуел» не отвечаю. Предполагаю, это утверждение. Вероятно верное.

Среднегабаритный предмет (голова) держу одной рукой. Покрепче. Предполагаю, предмет все ещё может быть использован в дальнейшем.

Надежда: Гость-Пять не лжет, Гость-Пять не представляет опасность, Гость-Пять не убийца, хоть кто-то не убийца. Хочу остановиться. Хочу поверить. Но не могу. Слишком велик риск.

Продолжаю движение по коридору, не останавливаюсь. Темп, траектория, методы навигации прежние. Произвожу оценку дальнейших действий, когда уровень освещенности упадет до критически низкого*/когда будут получены принципиально новые данные сенсоров/будет обнаружено препятствие/тупик/поворот/развилка.

Предполагаю, Гость-Пять оценивает использование огнестрельного оружия во внемировых условиях как риск разгерметизации, передаёт данные о риске Мужчина-Один. Вывод: Мужчина-Один воздержится от использования огнестрельного оружия во внемировых условиях. Вывод: дальнейшее движение по коридору безопасно. Относительно.

Бегу вперёд по коридору. Навигация тактильная, но все доступные данные с визуальных сенсоров тоже использую. Для минимизации риска поражения из огнестрельного оружия произвожу движение по зигзагообразной траектории.

Не останавливаюсь, но вновь произвожу оценку дальнейших действий, если по данным акустических сенсоров Мужчина-Один приблизиться к двери в коридор на две трети дистанции от его исходной позиции/если пройдёт больше 10 секунд/если будут получены новые данные об использовании огнестрельного оружия/иные новые данные сенсоров. Точность оценки - низкий приоритет.

Беру с собой среднегабаритный предмет (голова). Эмоция: отвращение.

Среднегабаритный предмет (голова) - единственный доступный для транспортировки обнаруженный предмет. Предположение: среднегабаритный предмет (голова) может быть использован в дальнейшем.

Предположение о цели отделение (голова) от человек/постчеловек/репликант: отделение не имеет практической цели.
Предположение: рекреационные цели. Эмоция: тревога, отвращение.

Возвращаюсь на исходную позицию в коридоре. Продолжаю движение в прежнем направление по коридору с использованием данных тактильный сенсоров для навигации. Остановка при достижении стены/крупного препятствия/проема в стене/значительной неровности стены или в случае получения новых акустических/визуальных данных. Веду счёт шагов.

Вхожу в помещение. Двигаюсь вперед от двери. Темп: шаг. Тип: скрытно. Веду счет шагов.

Если габариты помещения соответствуют ранее посещенным, возвращаюсь к исходной точке и двигаюсь далее по коридору. Направление - от Помещение-​Один, от Помещение-​Два. Скорость - шаг. Тип: скрытно. Навигация - тактильная, при помощи нижних конечностей и одной руки, удерживаемой на стене коридора.. Остановка при достижении крупного препятствия/проема в стене/значительной неровности стены или в случае получения новых акустических/визуальных данных. Веду счёт шагов.

Если габариты помещения не соответствуют ранее посещенным, продолжаю движение. Навигация - тактильная, при помощи нижних конечностей. Остановка при достижении стены/крупного препятствия/проема в стене/значительной неровности стены или в случае получения новых акустических/визуальных данных. Веду счёт шагов.

Большой объём аугментаций в собственном теле - тревога. Минимизация контактов с Мужчина-Четыре - высокий приоритет.

Предположение: дверь аналогично ранее обнаруженным.

Произвожу поиск кнопки-активатора с опорой на имеющиеся сенсорные данные и имеющуюся информацию о ранее обнаруженных дверях.

В случае обнаружения кнопки-активатора, активирую кнопку-активатор нажатием.

Двигаюсь к дверному проёму. Тип движения: скрытно. Темп: шаг.

Произвожу попытку осмотра помещения за проемом с занятой позиции. Минимизирую визуальных профиль для потенциальных наблюдателей внутри помещения.

Произвожу попытку визуального опознания источника акустического сигнала (плач).

Надежда: лицо со статусом «Хозяин».

- Это… - Владислав поймал в руки папку, открыл и принялся листать, - прекрасно! Великолепно, профессор! Мои благодарности вам и этим достойным господам. Я сегодня же выступлю с благодарственной речью перед прессой. И почему вы только сами не захотели поддержать проект? Он вышел весьма успешным, а ваша подпись под резолюцией его только бы украсила…

Ещё пару минут он листал папку с письмами и телеграммами. Затем вернул ее Фальтенбергу, сложил пальцы замком и заговорил:

- Итак, господа, сегодня у нас на повестке аграрный вопрос. Все мы знаем, что традиционная форма организации труда в дворянских усадьбах, к сожалению, уступает в эффективности иным формам организации, что подтверждается статистикой: наиболее эффективны хозяйства, управляемые представителями торгового сословия с целью максимизации прибыли. Потому фактически перед нами стоит задача перераспределения земли, как бы сомнительно это не звучало…

- Если позволите, я бы предложил распространить привилегию владения землей на всех жителей Аллемании вне зависимости от происхождения. А вместе с тем даровать каждому жителю Аллемании

Герцог окинул взглядом кабинет, оценившая реакцию на своё столь дерзкое и радикальное предложение.

- Прежде чем вы возразите, нет, я не предлагаю лишать кого-либо земли. Я только лишь предлагаю разрешить представителями благородного сословия передавать землю представителям иных сословий за плату или в дар.

- Разумеется, крестьяне и мещане не будут иметь возможности приобрести землю, а потому я предлагаю создать Первый Аллеманский Земледельческий Банк, который будет предоставлять кредиты достойным доверия из числа желающих землю приобрести. Уверен, что многие из представителей благородного сословия будут не против продать свои владения и использовать полученные деньги где-то ещё, особенно если Банк обеспечит щедрое финансирование.

- Господин Рихтер, господин Оболенц, как вы полагаете, какой начальный капитал потребуется такому банку? Его, разумеется, необходимо будет выделить из бюджета. Мне понадобится ваша помощь в этом проекте.

- Что касается Богемии… - Владислав покосился на фон Штнирера, - Это весьма достойный край, однако производительность сельского хозяйства, к несчастью, в нем особенно низка. И виной тому личная зависимость крестьян от помещиков.

- Я полагаю, зависимость эта должна быть отменена. В компенсацию же благородные сыны Богемии должны получить в своё распоряжение сообразную долю королевских земель, чтобы освобождение их крестьян не опустилось на их плечи слишком тяжким бременем.

- Я боюсь, однако, что освобождение богемских крестьян есть прерогатива короля и наше правительство не имеет права заниматься подобным, ни с точки зрения закона Аллемании, ни с точки зрения традиций и устоев. Потому я обращаюсь к правительству с просьбой признать меня законным регентом Аллемании и сим дать мне право на такое решение.

- Господин генерал, я буду особенно признателен, если вы сможете поддержать меня здесь. Я сам возьму на себя основную часть переговоров с аристократией, чтобы убедить их принять такой план, однако вы можете очень помочь мне именно в Богемии, особенно если подключите свои связи в Белой партии.

- Вы знаете, мне ваша идея кажется весьма уместной. - мягко ответил герцог, - Программа подготовки кадров для промышленности была бы весьма кстати и… нам следует рассмотреть эту возможность. Если не слишком много уйдёт на земельную реформу.

Владислав-Целестин покосился на министра внутренних дел и добавил:

- Разумеется, все это должно проходить под легким и ненавязчивым полицейским надзоров… Ну вы понимаете, - герцог улыбнулся и всплеснул руками, - чтобы юные и впечатлительные представители пролетариата не попали под дурное влияние.

Получатели: Отто Теодор Карл Леопольд Вильгельм фон Гутьер унд фон Винклер.
Владислав-Целестин оторвался от окна, в которое он долго уже глядел сквозь щель между тяжелыми задернутыми сейчас, когда площадь перед дворцом кипела и волновалась, шторами.

Он прошествовал к столу, заглянув по пути в иностранную газету, которую читал Фальтенберг. Хохотнул. Затем все же занял своё место, теперь во главе стола.

- Господа министры, госпожа Драмм. - начал он, складываясь пальцы замком перед собой, - Давайте все же с пониманием отнесёмся ко всяким вопросам вины. Если строго следовать букве закона, старого закона в силу неимения у нас иного, все мы здесь заслуживаем самых суровых кар. Вот некоторые, например… - с улыбкой миротворца, сковывавшей за собой некоторое ехидство, Владислав взглянул на Огюста, - даже покушаются на честь особ королевской крови. Покушаются безуспешно, но все же… Потому, я боюсь, мы не можем судить и карать участников все ещё в некотором смысле продолжающейся революции. Мы сами относимся к их числу. А потому я предлагаю объявить амнистию.

Ожидая волну протеста он немедленно уточнил:

- Только для участников непосредственно революционных событий. Не для мародеров и случайных грабителей, само собой. Если это правительство не против, - раскрытой ладонью герцог указал на министра юстиции, - я предлагаю господину Оболенцу и его министерству заняться отделением зёрен от плевел. Как разработкой общих критериев, так и разбором конкретных дел.

- Объявить амнистию следует так скоро, как это будет возможно. Вместе с призывом немедленно освободить улицы и вернуть оружие…

- Однако вместе с этим нам нужно будет решить вопрос с продовольствием в городе. Следует понять, что сейчас речь идёт о дефиците хлеба, а значит даже честные горожане могут не иметь возможности его приобрести. Нам нужно наладить поставки продовольствия в Гданец.

- На закупку и подвоз я предлагаю выделить… - Владислав вывел сумму перьевой ручкой на листке бумаге и подвинул его на середину стола, - Это внушительная сумма, но и вопрос весьма важный, даже жизненно важный. А если же образуются излишки, то возможность создать в столице запас продовольствия следует только приветствовать.

- Общей координацией проекта я предлагаю заняться господину Рихтеру. - он повернулся к министру финансов, - Заодно это будет прекрасной возможностью показать себе в деле, отмыться от всякой грязи, которой вас пытаются вымазать в прессе. Я полагаю, это будет весьма к месту.

- Армии может помочь с доставкой собственными логистическими мощностями, а заодно обеспечить охрану всего предприятия и порядок во время раздачи. Это на вас, господин генерал. - это относилось к фон Штниреру.

- Я не вполне уверен, что удасться закупить необходимое зерно на нашем рынке, а потому может возникнуть необходимость обратиться к рынкам международным. Будьте любезны, профессор, поищите поставщиков зерна за границей.

- Госпожа Драмм, я уверен, в стране существуют церковные и благотворительные организации, которые могли бы содействовать оказанию помощи нуждающимся. Постарайтесь добиться их кооперации.

- Когда поставки будут налажены, я предлагаю организовать разовую раздачу хлеба для нуждающихся. Вместе с публикацией закона об амнистии. Это, я полагаю, поспособствует очищению улиц. Впрочем, затем в дело вступит полиция… - герцог кивнул фон Винклеру, - и завершит процесс. Прошу, однако, проявите мягкость, если это будет возможно.

- Таков план. - подвёл итог Владислав, - Будут ли возражения? Важно, я полагаю, сейчас продемонстрировать способность нашего правительства работать в едином концерте.

Произвожу серию последовательных ударов по поверхности двери кулаком. Цель - максимизация шума для привлечения внимания.

Затем двигаюсь вправо. Скорость - крейсерская. Дистанция - 5 шагов.

Ожидаю 3 минуты (интуитивный замер времени, точность замера времени - низкий приоритет) или до получения новых данных с акустических/визуальных сенсоров.

Тестирую мобильность рук. В случае положительного результата произвожу тактильную диагностику визуальных сенсоров на голове. Затем тактильную диагностику акустических сенсоров на голове. Затем тактильную диагностику структурной целостности тела.

Если тактильная диагностика не выявит критических повреждений, произвожу попытку принять положение сидя. Затем произвожу попытку визуальной оценки окружающего пространства.

Получатели: Рудольф Оболенц, Александр Рихтер, Владислав-Целестин фон Ольденбург-Гданау, Отто Теодор Карл Леопольд Вильгельм фон Гутьер унд фон Винклер.
- Господин председатель… - подал голос герцог Ольденбург-Гданау, - прошу простить за прямоту, но я слышал, что вас попытались убить по дороге сюда. Это правда или снова домыслы?

Он выслушал ответ и только участливо кивнул.

- Кхм… - Владислав откинулсч на спинку своего кресла и окинул взглядом остальных собравшихся, - Если позволите, господа… и дамы, я представлю проект правительства за собственным авторством.

- Господин генерал фон Винклер, я хотел бы предложить вам пост министра внутренних дел. Ваши таланты, ваш опыт… ваша слава будут на этой позиции весьма и весьма уместны.

- Господин генерал фон Штнирер, вам бы я хотел предложить пост военного министра.

- Господин Рихтер, я бы хотел предложить вам пост министра иностранных дел. Да, вы пришли сюда не вполне на эту позицию… Однако позвольте, ваш опыт в старом правительстве будет весьма удобен здесь - лицо Аллемании для мира не должно меняться слишком быстро и тут вы могли бы очень помочь нам.

- Господин Оболенц, пост министра финансов я бы хотел оставить за вами. Я уверен, никто не усомнится в ваших самых широких познаниях и в том, что позиция ваша по экономическим вопросам умерена и устроит, я надеюсь, всех присутствующих.

- Господин Фальтенберг, как самому выдающемуся деятелю науки нашей страны, я бы хотел предложить вам пост министра просвещения.

- Госпожа Драмм, для вас я бы хотел оставить пост министра юстиции.

- Самого себя, наконец, я бы хотел выдвинуть на пост председателя правительства. Я кровный родич бывшего короля и вместе с тем его кровный враг. Свою кровь я проливал за нашу революцию, но вместе с тем могу претендовать на регентство по старым законам. Потому, полагаю, стану уместным компромиссом.

Веларди только усмехнулся горько лаконичности чиновника. Затем сделал пару шагов к дорогому столу и навис над господином Норримом.

- Я мало знаю о законах вашей планеты, господин шеф-инспектор. - произнес маркиз тихо, но весьма настойчиво, - Но я член Имперского Сената и был убит мой кровный родственник. - он заглянул в глаза своему собеседнику по ту сторону стола и добавил отчетливо проговаривая каждое слово: - Я требую доступа ко всем материалам, касающимся его смерти. Все что у вас есть.

Миккель сам не вполне знал, что ожидать. Удастся ли расколоть бюрократа или не осталось в этом человечишке уже и естественного почтения к благородному сословию? Или же устава и начальства тот боится боле сильных мира сего? Все может быть, однако не уцепиться за эту возможность Веларди не мог себе позволить. Прошло и без того слишком много времени с момента убийства, а виновный так и не был найден. Миккель мало смыслил в криминалистике, однако предполагал, что любой след, который мог оставить убийца, за эти недели вероятно безнадежно остыл. Тем не менее, смерть родного дяди - это не вполне то, что маркиз Эфат был готов просто позабыть. Убийца должен быть найден и наказан. Если этим не собирается заниматься КОП (а пока именно таким было впечатление Миккеля), следует найти другие ресурсы.

***

Чуть позже, когда аудиенция была окончена и все странное собрание вновь оказалось в коридорах штаб-квартиры КОП, Миккель Веларди заговорил снова:

- Полагаю, не следует ожидать от господина Норрима чудес... - эти слова он словно бы произнес в пустоту, затем пояснил со злым разочарованием в голосе: - Не стоит ждать результатов от официального следствия, я полагаю. Просто не стоит. - маркиз покачал головой, растягивая губы в скорбной улыбке, - Однако я буду считать своим долгом добиться справедливости для Лена Беккета, да будет его последующая жизнь лучше ушедшей. Потому прежде чем покинуть планету и выполнить его последнюю волю, я бы хотел остаться здесь на какое-то время и попробовать узнать больше об обстоятельствах его смерти. Может быть несколько дней, может быть пару недель, но не более. Если возникнет в том необходимость, я вернусь на планету позже. - Миккель окинул взглядом своих спутников, - Я надеюсь, никто из вас не будет против? Так или иначе, я намерен приложить все силы и изыскать все необходимые ресурсы для того, чтобы виновный был найден и понес заслуженное наказание.

- Пока же... Я полагаю, пока нам следует отправиться в Кредо-Сити и забрать тело.

Кристи устал. Устал смертельно, устал так, как никогда в жизни еще не уставал (по меньшей мере, именно так ему сейчас казалось). Мысли его путались и шел он будто во сне, иногда только с большим трудом поднимая взгляд на пирс впереди. Пирс, который прямо сейчас виделся ему как цель всей жизни, как град на холме, как земля обетованная, куда предстоит выйти ему через 40 лет скитаний по (неожиданно мокрой) пустыне.

Отупляющая усталость позволяла забыть пока о нависающей все еще над всей группой опасности, не думать о только что убитым прямо на его глазах Официанте. Трещотка пребывал, пожалуй, в некоем подобии транса, который наступает иногда во время такой почти непосильно тяжелой работы. И только потому, казалось, ноги его все еще продолжали механически нести его вперед. А в голове все всплывала и всплывала мысль о том, что стоит дойти только до пирса и можно будет присесть. Или даже прилечь. И не мыслилось в этот миг наслаждения выше этого.

Потому, когда лейтенант окликнул Трещотку, тот сперва отказался верить своим ушам. Обернулся к этому до отвращения бодрому офицеру, который попытался теперь лишить Кристи земного рая на бамбуковых сваях, и секунду смотрел на него непонимающим взглядом. До Трещотки все дошло и сразу откуда-то возникли силы, чтобы выразить протест:

- Но сэр... - Кристи заговорил хрипло, дыша тяжело между произносимыми словами, - Сэр, до пирса совсем ничего... А по нему только быстрее будет... И раненных там... Раненных там тоже можно будет оставить...

Трещотка скривился, отдышался кое-как. Собрался с мыслями и попытался снова донести свою мысль до лейтенанта.

- Давайте дойдем до пирса вместе и уже по нему доберемся до берега. До пирса недалеко, а по нему мы сможем двигаться куда быстрее. Времени не потеряем. А ящики... - сержант вяло махнул винтовкой в сторону уставленного ящиками пирса, - обеспечат нам защиту от вражеского огня. А то мы уже потеряли одного человека здесь, в открытой воде... Тем более, на пирсе мы сможем оставить раненных в относительной безопасности.

С надеждой несчастный Трещотка посмотрел на лейтенанта.

- Так будет только проще, сэр.

Битва! Она начинается без всяких приготовлений, без всякого предупреждения. Враг возникает словно из ниоткуда и вот уже падают с неба стрелы. И падают сраженные стрелами римские воины.

Марк не находит себя, глядит неверящим взором разворачивающуюся катастрофу, глядит на Луция. Тот должен командовать сейчас своей маленькой армией... А Марк... Марк, пожалуй, должен остаться подле него... Разве не так?

Он и пытается остаться, придерживая коня. Только проходят секунду и все плотнее становится град стрел, все сильнее сжимает ужас сердце. К чему, к чему это? Так вопиет все естество Марка Аврелия. Он решается все же и спрыгивает с коня, укрываясь миг за телом животного, а потом бросаясь к повозке. Хоть какое-то укрытие, хоть какое-то спасение от стрел, каждая из которых в любое мгновение может без всякого предупреждения оборвать его жизнь.

Магистриан кричит в это время свой приказ.

- Так*! - отзывается Марк. Оглядывается быстро вокруг и зовет к себе пару солдат, еще не успевших. Кричит им прикрыть щитами уходящих рабов. И его самого.

И дальше несется вихрь событий. Несутся стрелы, бьют в щиты, бьют в мягкую плоть. Падают солдаты. Падает Адельф. Просто пропадает унесенный будто богиней Луций. Он тоже пал несомненно...

Пару секунд Трещотка глядел на Чарли круглыми ничего не понимающими глазами. Потом махнул рукой и ответил:

- Все в порядке, все в порядке… - по бледному его лицу видно было, что с сержантом совсем не все в порядке.

Кристи отдышался слегка, собрался кое как с мыслями. Поднялся и начал отдавать команды вяло:

- Все, выходим… Давайте. Ты, станок вот возьми! А ты патроны к нему! А миномет… Миномет… Черт с ним, все равно все теперь не утащим.

Так миномет и бросили. Собрались и побрели к далекому пирсу. Далеко, впрочем, не ушли - снова пришлось нырять, чтобы укрыться от шальной очереди. И ведь летели пули откуда-то сзади! Значит какой-то придурок из своих решил по ним пройтись! Под водой аж зубы сводило от ненависти к этому идиоту. И от холода, конечно.

Потом обнаружилось, что очередь тем уродом пущенная даже не в молоко улетело - двоих ранило. Тут пришлось Трещотке помогать Недомерку: он вместе с пострадавшим, но стоящим все таки на ногах Гимнастом взялся поддерживать Недомерка, пока тот ковылял вперёд, используя винтовку как импровизированный костыль.

А потом мимо прошла амфибия. Точно не японская. Но Трещотка только не взглядом проводил. Крикнуть хотелось, привлечь как-то внимание. Но только зачем? Не возьмутся же они там разворачиваться и везти их к берегу. А вот пальнуть по глупости могут.

Тревор Тиндал родился в тени мрачных руин замка Лэнгли*, что в графстве Нортумберленд. Не графстве Нортумберленд, Пенсильвания, нет. И никак не графстве Нортумберленд, Вирджиния! А в том самом графстве Нортумберленд, что лежит на самом севере Англии и чуть к югу от границ шотландского Лоуленда, почти в самом сердце Соединенного Королевства, правил которым в ту далекую уже эпоху жадный до налогов и парламентского представительства король Георг III.

Тревор Тиндал, то есть, не был американцем по рождению - совсем напротив, был он самым чистокровным англичанином, которого только можно было сыскать на всей грешной Земле. Отец его, скромный английский фермер, дом которого ютился у самых стен разрушенного замка, рассказывал еще, что семья Тиндалов обитает в тех краях уже много веков, а фамилию Тиндал носит в честь старого лорда замка, из числа слуг которого нынешние Тиндалы и происходят. Вместе с тем рассказывал он и о том, как был разрушен и разорен замок Лэнгли солдатами короля Генриха IV во время его войны со своим тезкой, Генрихом Перси, 1-ым графом Нортумберлендским. А если так (в том, что отец его был человеком честным и ни разу в жизни своей не промолвил лжи, Тревор Тиндал готов был клясться), то род Тиндалов был хоть и в высшей мере скромным, но весьма и весьма старинным, заботливо и гордо чтящим свою долгую, хотя и малосодержательную семейную историю.

Тревору Тиндалу предстояло еще в зрелости стать американцем и американцем гордым. Не по рождению, а по собственному выбору . "Как и подобает свободному человеку", как любил подчеркивать сам Тревор. Однако с некоторой особой гордостью он относился и к другому обстоятельству своего рождения, которое всегда было для него достойным ответом любому упреку в адрес своего английского происхождения - в год рождения Тревора Соединенных Штатов Америки еще не существовало. То есть в момент своего рождения Тревор Тиндал был подданным Георга III, но был в тот момент подданным Его Величества и сам Джордж Вашингтон! Декларацию независимости же подписали чуть позже, примерно тогда, когда Тревор Тиндал научился ходить.

Вместе с тем, это обстоятельство его рождения, рождение на английской земле, сыграло еще и иную роль в судьбе Тревора Тиндала. Тот, будучи пятым сыном своего отца, не рассчитывающий никак на наследство, но вместе с тем желающий повидать мир, решил искать удачи на море. Из фермерского сына стать моряком. Устроился сперва на судно, курсировавшее между Дублином и Бристолем с грузами зерна. Затем дважды ходил в Индию и обратно. А потом, польстившись тогда всего лишь на хорошее жалование, поступил на службу на американский торговый корабль. А Америка, бывшая в те годы учиненных императором Бони всеевропейских войн нейтральной державой, пожинала не только плоды своего нейтралитета, выраженные в чрезвычайно выросшем спросе на транспортные мощности американского торгового флота, но и платила за то зачастую горькой монетой. Лепту свою пришлось внести и простому матросу Тревору Тиндалу, полюбившему уже к тому моменту Америку и выхлопотавшему даже бумаги о натурализации.

В один прескверный день корабль, на котором Тревор служил, был весьма грубо остановлен британским военным судном всего-то во дне пути от Бостона. Англичане искали запрещенные по правилу 1756 года** товары на борту (их-то корабль и вез) для конфискации. И англичан, уже для принудительной вербовки. Тревор показал красномундирникам бумаги о натурализации и заявил гордо о том, что хоть и родился в Нортумберленда, успел стать уже гражданином Америки. Те только хохотнули глумливо и потащили Тревора с собой. Следующие пять лет он провел служа против воли, словно последний чернокожий, в Королевском флоте.

В конце концов Тревор Тиндал был освобожден, когда британский корабль, на который занесла его неблагодарная служба, был захвачен американским капером где-то у берегов Флориды. На том самом каперском судне бесконечно благодарный и преисполненный патриотического чувства Тревор и служил до самого подписания Гентского договора в 1814. Затем еще пару лет служил на торговых судах. Но теперь его уже начинало тянуть назад, на берег. Усталость, желание покоя... И еще самая прекрасная женщина на всем белом свете, которую ему довелось повстречать в Нью-Йорке. Там он и осел, а на красавице женился. Она родила ему трех замечательных детей. Так ветвь семейства Тиндалов проросла в Новом свете.

Нести имя Тиндалов в будущее предстоит Джону Персивалю Тиндалу. Он единственный внук Тревора.

Джон - ребенок спокойный и покладистый, с самых ранних лет помогающий отцу в лавке. Там он всегда такой важный, такой преисполненный забавного слегка со стороны достоинства. Джон очень гордиться своей работой в лавке и по этому поводу задирает нос. Пусть папа у Полли, например, высокий и могучий "страховщик", но кто такая сама Полли? Ха! Это и не говоря уже о всяких вонючих Бенбоу. Джон же продавец в лавке. Ну почти. Прямо как папа. У него есть даже маленький пиджак и галстук, которые он надевает только в лавке мистера Мастера, где и работает. Безукоризненно вежлив Джон со всяким посетителем, а особенно вежлив и степенен в присутствии мистера Мастера. Что от посетителей, что от мистера Мастера Джон Персиваль иногда получает мелкие монеты. За каждую он благодарит дарителя со сдержанной и вновь слегка забавной торжественностью. Эти монеты и служат источником его карманных денег. Их не так много, однако каждая заработана честным и, что не менее важно, достойным трудом. Этим Джонни очень горд.

Когда помощь в лавке не требуется, Джон бежит к церкви Святого Марка, у которой разбит небольшой парк, один из немногих в Нью-Йорке. Здесь чисто и тихо, растет мягкая трава и нет нужды проталкиваться сквозь толпы. Еще тут не воняет рыбой и нет никого риска, что к тебе пристанет стайка младших Бенбоу (они мелкие, но от троих-четверых разом отбиться трудно - тем более, что от любой мести в будущем их защитят не склонные выявлять правых и виноватых старшие братья). Здесь можно лазать по деревьям, а можно играть в раскидистых кустах, которые регулярно превращаются то в Камелот, то в Аламо, а то в замок Лэнгли, осажденный войсками злобного Генриха IV. Да и ректор церкви добр к детям своих прихожан, иногда дарит им всякую мелочь, а заодно помогает успокоить тревоги родителей и тети Роуз - за детишками он всегда присмотрит.

Здесь у Джона есть пара приятелей из местных ребят, однако костяк его компании составляют выходцы с Саут-стрит, которых он в свое время и притащил в это замечательное место, куда регулярно водит его мама (вот ходить в саму церковь с мамой Джонни не очень нравилось - он уважал и любил даже ректора... но службы и проповеди все равно были для него жутко скучными). Это Стивен и Полли, его лучшие друзья. Стивен - тихоня и умник, чьи истории часто служили вдохновением для игр, в которых он сам, однако, был обычно наименее активен и резв. Полли - совсем наоборот, главный нарушитель спокойствия в компании, ураган неуправляемой энергии, даром что девчонка. Взрослые ей, впрочем, все равно всегда все прощали. За большой синий бант и большие синие глаза. Так или иначе, каждый день Джонни находил этих двоих и вместе они уже шли в парк у церкви, где и проводили почти все свободное время. Иногда Стивен даже таскал туда книжки и читал вслух. А в одну славную зиму там удалось соорудить целую снежную крепость.

Было, впрочем, что-то, что отличало Джонни от большинства его друзей... Почти все они часто получали от родителей какие-то слишком уж большие суммы денег на расходы, у них было много игрушек и новую одежку им тоже покупали чаще. Иногда он бывал в гостях у кого-то из друзей и картина становилась и вовсе невыносимо ясной. С двенадцати годам Джонни уже понимал, что он... довольно беден. Это было весьма и весьма обидно. Он даже не слишком завидовал другим... Куда больше его задевало то, что работа у папы, которой он так гордился, как выходило, была не такой и хорошей. А ведь он так-так гордился ею! Так задирал нос! Однако в голову его потихоньку закралась мысль о том, что возможно... Возможно ему стоит быть кем-то другим, когда он вырастет, нежели лавочником.

Мысль эта пугала. Джонни не думал, что сможет стать моряком, как был его дед. Никак не согласился бы он грузить рыбу, как это делал иногда Джим Бенбоу - фу! Однако он понял, что не слишком хорошо представляет, кем еще он может быть. "Страховщиком", как папа Полли? А что он вообще делает? Полли, конечно, взялась ему объяснить, однако в силу того, что и сама не вполне понимала, и Джонни, и Полли, остались запутаны только больше прежнего (хотя Джон, конечно, не мог не восхититься всей этой головоломной сложностью и крепко задумался о том, не попытать ли ему удачу в этой таинственном ремесле - знать бы еще, как ему можно научиться). Вслед за этим последовали осторожные расспросы родителей, дедушки и даже мистера Мастера... Как и где можно заработать больше? Честным и достойным трудом!

Когда-то Питер очень хотел получить медаль. Какую-нибудь. Просто чтобы не возвращаться с войны с пустыми руками, а взять с собой вот такой вот трофей. Чтобы было о чем рассказать друзьям и что нацепить на пиджак. Медалей было много и были они разные - Питер все изучил подробно по посвященной тому книге, которую он приобрел незадолго до того, как записался в Корпус. Однако чем-то его внимание всегда цепляло Пурпурное сердце. Ярким видом и необычной формой, конечно, но еще и чем-то другим... Достижимостью. Всего-то нужно, чтобы ранили разок в бою. Такое ведь на войне наверняка будет, правда? Это ведь не подвиг какой-то, ничего такого, ничего сложного. А медаль полагается.

С тех пор много воды утекло, Питер Кристи стал сперва просто Трещоткой, а потом даже сержантом Трещоткой. О медалях мечтать перестал. О Пурпурном сердце-то и подавно... Однако первая его связная мысль после попадания в борт снаряда была именно о нем, о несчастном Пурпурном сердце!

"Неужели вот оно, мое Пурпурное сердце?" подумал как-то отстраненно Трещотка, лежащий в слабо копошащейся груде человеческих тел и прижимающий ладонь к рассеченной щеке. Отнял ладонь, посмотрел тупо на кровь, стекающую теперь по пальцам. Подумал еще немного и решил, что нет, для медали еще вероятно рановато. А потом до него стало доходить... Пиздец, какой же пиздец!

Все еще живой и вполне целый Трещотка судорожно вскочил на ноги, избавившись немедленно от тяжелого, давящего ко кренящемуся дну рюкзака. Круглыми глазами взглянул сперва на слившихся в будто бы единую массу товарищей, потом на хлещущую внутрь воду. Мысли неслись в голове. Надо было что-то делать, что-то командовать наверное...

- Покинуть трак и двигаться к пирсу! - Кристи, поднявшийся в полный рост, старался говорить громко и твердо, хотя получалось как уж получалось: хрипло, с каким-то визгливым надрывом, - Всем покинуть трак и двигаться к пирсу! Там будут наши.

Питер понял, что приказ (ох ты ж, первый приказ в, сука, бою!) все вроде услышали, и наклонился к мычащему и стонущему Гимнасту с превратившимся во что-то страшное и кровавое лицом. Протянул ему руку.

- Давай, помощь нужна? - сержант постарался поднять бедного Гимнаста на ноги. Затем обернулся назад и крикнул вроде бы очевидное: - Раненным помогите!

Рауш долго смотрел на графа. Оценивал его и его людей. Оглянулся кратко на людей своих, на пулеметы. Затем произнес громко, кидая слова будто бы поверх стоящего перед ним Ребиндера, обращаясь прямо к всадникам:

- Торговаться я с вами не буду. - выждал секунду, оценивая эффект сказанного, - Уверен, не будут торговаться и великие державы, но если то вам угодно, вы вольны искать и их милости тоже. Скажу только то, что в нашей армии вы нужны, а союзники цену вам не знают и знать не могут. Для них вы только лишь беглые арестанты, так как ничего другого, я полагаю, они от нашего старого правительства слышать не могли.

Константин замолчал. Выждал еще мгновение и жестом указал своим: быть готовым к стрельбе*. Затем продолжил немедленно речь:

- Однако если вы сейчас сами по себе, прошу считать отныне золото трофеем Русской армии. Мы пришли первые, мы трофей взяли. Хотите, присоединяйтесь к нам и ждите решения командующего. Хотите, идите к союзникам. А хотите, попробуйте трофей отбить! Только помните тогда, что шансов на победу против всего города у вас нет, а воевать вы будете с российской армией и умирать притом за одно только паршивое золото. Вот и выбирайте!

Сердце бешено забилось в груди. Рауш хоть и полагал, что в бой пойти горцы сейчас не решаться, все равно понимал, что страшно рискует. Но не мог, не мог отчего-то поступить иначе, хотя и сам увещевал недавно других именно в такой ситуации не рисковать напрасно. Выше его сил было сейчас вступить в торг: он либо вернет банду Берса к дисциплине и порядку, либо... Будь, что будет!

Прямо сейчас Константин собрал все силы, чтобы сохранить самообладание и ничем не выдать собственное волнение. Решился только на еще один шаг, направленный на подрыв авторитета Ребиндера: повернулся к Лермонтову и повелительным, не терпящим никаких возражений тоном отдал приказ:

- Поручик, доложите о ситуации!

Как медленно ползло по небосклону солнце, едва заметно перетекали одно в другое состояния души Кристи. Сперва был страх, ослепляющий и всепоглощающий, во многом при этом даже намеренно нагнетаемый. Казалось просто, что боятся надо и что боятся уместно - тебя убить могут через час, в конце-то концов. Потом все таки выяснилось, что даже страх требует некоторых душевных сил. Сил, которые вдруг начали постепенно иссякать, когда солнце в небе стало припекать, а сам Трещотка все чаще отвлекаться в мерзко волнующийся в животе непереваренный еще завтрак. Так страх отошел и сменился скукой. Не каким-то мистическим ощущением нереальности происходящего и нестерпимым ожиданием чего-то, а простой и обыкновенной скукой, когда все вяло ворочающиеся в голове мысли только и посвящены мечтам о том, когда же вот это вот все наконец закончится.

Тут Энкл напомнил о деньгах и Кристи смог на секунду окунуться в чудесный мир воспоминаний о делах недавних дней. Это было приятно, это было правильно. Кристи был победителем, Кристи был триумфатором. Когда это вот все таки закончится, ему будет к чему вернуться. Трещотка расплылся в ленивой улыбке богатого человека. Закончится-то все довольно уже скоро.

- Ну как же! - важно ответил он Энклу, - Отправил домой через пэймастера. Пусть лежат в банке, зарабатывают мне проценты...

Трещотка усмехнулся вяло, поправив ящики с патронами в руках.

- Но вот машину, я думаю, надо будет купить. - продолжил он с вальяжным достоинством, - Только уместно будет. Думаю, парни, про Линкольн-Зефир...

Слегка оживившийся уже Трещотка вдруг услышал вопрос Катахулы и немедленно обернулся к нему.

- Оу, ну как же! В стрип-клубе танцуют стриптиз. А стриптиз - это когда девочки...

Трещотка собрался было уже с азартом и в подробностях объяснить все Катахуле, а заодно и шокировать может слегка пулеметчика... Но тут рвануло!

- Пригнуться! Пригнуться всем! - заорал истошно Трещотка, пригибаясь сам, обнимая ящики с патронами и стараясь укрыться от осколков или еще какого летающего дерьма за железными бортами. - Там, выходит, жив еще кто-то!

Миг Трещотка подумал, затем окинул кратким взглядом амтрак. Свои-то живы?

Это было странное пробуждение. Кристи поднялся вроде бы легко, сам легкими тычками и (отчего-то сдержанными в этот полночный час) окриками принялся будить бойцов из своей команды. Четко, со всей ответственностью подобающей моменту. На время Трещотка стал крохотным винтиком в огромном механизме пробуждающегося корабля. Только вот сам Кристи все это время силился понять, проснулся ли он в действительности, или только видит очередной сон. Ужасное ощущение дежавю преследовало его. Все казалось не вполне реальным.

Не избавили от этого чувства ни тугие струи холодной воды из душа - только дали этому "сну" какую-то неестественную резкость. Слишком ярким потом казался свет ламп в столовой, слишком ярким контраст между этим слепящим светом и жуткой космической тьмой за окон, непроглядной тьмой даже под гребанным столом. Между отменным завтраком и смутным витающим в воздухе ощущением тревоги. Трещотка, пожалуй, предпочел бы не притрагиваться к еде... Но он не желал выделяться, не желал показаться странным, а потому взялся за приборы и принялся резать стейк. Затем механически разжевывать и глотать кажущиеся безвкусными куски мяса. За весь завтрак он не проронил ни слова.

Он не боялся при этом. Смутно ощущал, что должен боятся, боятся как никогда в жизни. Какая-то часть его души даже словно и желала испугаться, желала испытать какую-то уместную для жутковатого момента эмоцию. Но нет, совсем ничего. С отстраненностью сновидца Трещотка взирал и на поднос с едой, и на переполненную столовую.

Позже, много позже он пришел в себя наконец уже в качающейся на волнах металлической лодке так напоминающей формой гроб. Соленые брызги попали на лицо, смыли пелену сна и Трещотка огляделся вокруг будто бы в первый раз за сегодня.

И немедленно услышал Дойчи.

- Ну можно. - удивился отчего-то он такому вопросу, - Оставайся. И ты, Флаин-Фиш, останься тоже!

Марк скривил губы, нахмурился и снова бросил краткий взгляд в сторону реки. Затем ответил:

- Я знаю, что при тебе я не могу в полной мере верить собственным мнениям и ощущениям, не могу точно знать, что они действительно мои. Оттого и мой страх, и обида. Не будешь же ты подобно Пиррону предлагать мне искать счастье и покой в воздержании от суждений?

Контаренон подумал еще немного и добавил:

- Кровь богов же течет во многих. - подразумевал он, без сомнения, собственное родство с обожествленными императорами, но не воздержался и от укола: - И Тантал был сыном Зевса.

Первые лучи робкого рассвета приходят на смену зареву пожара. Марк Аврелий, бледный и уставший, возвращается после битвы с огнем. В руках его, трясущихся слегка и перепачканных сажей, уже стилус и заполненная пометками глиняная табличка.

- Мой господин! - обращается он хрипло к магистриану, - У меня список того, что удалось спасти...

Сбивчиво начинает он зачитывать список. На середине останавливается, мотает головой.

- Если кратко, у нас припасы на одну неделю. Может на полторы, если получится добыть рыбу или дичь. Путь назад же у нас и займет тоже неделю, ну может быть чуть меньше... - странно Контаренон глядит на магистриана, - Потому, если мы не намерены сворачивать назад в ближайшие пару дней, нам нужно резать людям пайки. Раза в два. Меньше - у нас не будет времени. Больше - не будет сил.

***

Марк Аврелий Контаренон наблюдает за казнью. Нехорошее зрелище. В последний момент он отворачивается.

Оказал ли Квирина помощь предателям? Да, вероятно да... Он ведь много кому оказал помощь, этот Клавдий Тиберий Квирина. Спасал жизни храбрых римлян еще под стенами Ктесифона, куда шел с воинством самого великого Юлиана. Спасал их и после. Спасал их даже на глазах самого Марка, вместе с ним. Вероятно были среди всех спасенных и предатели.

Нет, конечно, казнят его не зато... Но все же! Разве столь велика была эта помощь предателям? Может быть Марк не знает чего-то? Может что-то магистриан предпочел скрыть? Возможно.

Однако никак не может Марк Аврелий Контаренон отделаться от мысли, что Квирина погиб лишь за то, что не сменил вовремя сторону и не припал к ногам победителя. Как сделал это колдун Тиест, так кстати присягнувший Цельсу Альбину, хотя и заслуживавший в полной мере сейчас быть на месте Квирины. Как делал это либертин Адельфий, который хоть не испытывал нужды менять сторону, все равно стремился (как казалось сейчас Марку) заслужить милость своего "господина" ненужным избиением его жертвы... Это ли справедливость? Это ли служение закону и Империи? Не борьба ли это за сохранение обретенной уже власти от малейших даже угроз? От скромного врача, который, кажется, выполнял только свои клятвы. Если дают таковые поклонники Христа.

Не уподобляется ли Луций тирану Констанцию Галлу, которого сам когда-то помог низвергнуть?

Марк постарался отогнать мрачные мысли. Постарался убедить себя в том, что не знает всего. Без особого успеха.

***

Контаренон нашел колдуна на берегу. Приблизился медленно к тому, кого до сих пор считал вполне достойным казни. Остановился, раздумывая над тем, присесть ли рядом. Остался стоять.

- Ты говорил, что боги дали тебе видение... - сказал Марк хрипло после нескольких секунд тишины. Он указал в сторону тихой глади Данаприса, под которой скрылся так недавно несчастный Квирина, - Ты видел это? Так должен был умереть Квирина, Архип?.. Или... Или все должно было быть иначе?

Он запнулся. Посмотрел на Тиеста. В глазах его явно читался невысказанный вопрос "Что было со мной?".

- Молюсь о том, чтобы япошек там не было. - сказал Трещотка с деланным смирением и шагнул вперед из толпы, собравшейся уже вокруг журналиста. Выдержал паузу и расплылся в кровожадной ухмылке: - Потому что если, не дай Бог, они там есть, сами Небеса их не спасут от мощи гребанных Соединенных Штатов Америки!

Он взмахнул рукой, пытаясь жестом своим объять армаду боевых кораблей, вид на которую открывался с палубы. Чертовски удачно в небе над "Зейлином" с ревом пронеслось очередное звено истребителей. Трещотка широко улыбнулся, довольный представлением.

- Сержант Питер Кристи, 2/2, рота "Гольф", 4-ый взвод. - все еще улыбаясь представился желающий засветиться Трещотка, принимая из рук Шеррода сигарету, - Если серьезно, сэр... Люди бодры и жаждут действия. Будет оно на Тараве - хорошо. Будет где-то еще - тоже отлично. Важно то, что мы гоним наконец-то джапов и будем гнать. Где их застанем, там и порвем. - он обернулся к толпе позади и крикнул: - Так ведь, морпехи?

Тут Кристи, конечно, бодрился. Хотелось и самого себя накрутить, и людей, ведь мало ли, что впереди. Если действие действительно будет, каждая капля душевных сил может пригодится. Если нет, так хоть почувствуют себе героями сейчас, посмеются над трусливыми косоглазыми. Так, пожалуй, и лучше будет. Шутка ли, но Питер действительно молился о том, чтобы япошек на этой чертовой Тараве не оказалось. Тешил себя такой надеждой.

Умом он, конечно, понимал, что дыма без огня быть не может. Если ведут такую мощь к этой Тараве, значит проклятая Тарава взаправду важна. А коли так, то если и нет там японцев прямо сейчас, объявятся они там в самом ближайшем будущем. Может уже и с другого конца Тихого океана прет к Тараве такая же армада, только под бело-красными знаменами с восходящим солнцем... Потому Кристи молился, молился как никогда в жизни, о том, чтобы его самого и его пулеметную команду... как-нибудь пронесло. Ни единую службу преподобного МакКуина он в этом плавании не пропустил.

Удивительно только, но лучшим средством от нервов были не молитвы, не театральная бравада. Совсем нет. Лучшим всего страх одолевала скука. Бесконечная, серая, в цвет корабельных перекрытий, скука, спасения от которой во второй половине путешествия нельзя было отыскать и в бессмысленных уже проверках всего и вся, и в литературе (точнее в единственном трижды перечитанном выпуске "Weird Tales", одолженном у капрала Парамаунта) и даже во сне, который в здешней сырости и жаре был тем еще мучением.



Борьба со страхом же постепенно мешалась с борьбой со скукою. За любую возможность отвлечься от тягостного настоящего и неясного будущего Трещотка хватался страстно. Лучшей такой возможностью стали, пожалуй, азартные игры.

Играл Трещотка преимущественно в покер. Был он совершенным дилетантом - раньше играл всего пару раз, да и то без настоящих ставок. Всякое лицедейство ему, однако, давалось страсть как хорошо, а в покере это ведь важно, так? Вот он и втянулся, освоился и скоро завоевал в роте славу вполне сносного игрока. А когда кто-то предложил устроить ротный турнир, Трещотка идею подхватил и со всею своею трещащей энергией взялся за ее рекламу и продвижение. Скоро о грядущем турнире не знать мог только контуженный ветеран Матаникау, а сам Трещотка готовился ставить на кон свое скромное сержантское богатство.

Марк Аврелий Контаренон действительно побледнел. Побледнел, а вместе с тем словно бы сжался, растерял дарованную богиней стать. Все его естество поглощено отвращением и ужасом, снова просыпается животный страх перед хрупкостью человеческого тела. Сами собою руки его ощупывают друг друга - на месте ли кожа? Не может ли она отойти как-то сама собой? Не может ли быть срезана кем-то?.. Марк стоит без движения, всем естеством своим ощущая собственную слабость, собственную уязвимость. Он ведь как она, эта несчастная жертва, состоит из одной лишь умываемой теплой кровью податливой плоти в тугом кожаном мешке. Что случилось с ней, может, может так или иначе случиться с ним.

В голове роятся и другие вопросы. Как?! Зачем совершено такое?! Даже Аполлон, пожалуй, явил большую милость Марсию... Но ведь то Аполлон! Что позволено богам, не должно быть позволено людям... А главное - что поделать теперь? Как отплатить за злодеяние? Хотелось пасть ниц и молить тех самых богов покарать убийцу самим - не должен человеческий разум измышлять справедливую кару за такое преступление... Но разум Марка приходит все же в движение и вот уже полнится воображаемым огнем и железом. Он не смеет все еще пошевелиться, но страх начинает медленно отступать, давая дорогу жажде какой-то извращенной, под стать преступлению, справедливости.

Марк сжимает и разжимает кулак, все еще тупо секунду за секундой глядя на изувеченное тело.

Из оцепенения Контаренона выводят слова Луция. Он сглатывает и молча кивает. Кидает только один взгляд в сторону Тиеста, в котором причудливо мешается праведный гнев с суеверным страхом.

На Трещотку много кричали последнее время и кричали, по его собственному мнению, совершенно несправедливо. Взять хотя бы Манго, который с таким пренебрежением разнес его команду. Будто бы у Бэтмена вооружение сложнее, а работает все слаженнее... Только вот "тридцатка" - тонкая машина! Для правильного ее использование нужен и навык, и сноровка, и знание. Ну а лейтенант, значит, может устранять задержки... Но на то он, черт возьми, и лейтенант! Курсы какие-то посещал, все такое... А Дойчи с Болоньезе английский знают и то уже благо. Чего еще от них желать-то?

Будь на то воля Трещотки, он сейчас, конечно же, высказал все эти соображения понимающему собеседнику. Или даже непонимающему. Или хотя бы воображаемому. Хоть лично Господу Богу. Совершенно не важно даже. Вместо этого он, однако, вынужден был "обсуждать" с очередным вот уже бегущим к нему отделением собственной командой треклятые задержки из треклятой инструкции.

Трещотка вдохнул глубоко. Почувствовал как раздражение и горючая ненависть ко всем происходящему переполняет все его естество. Затем направил этот мерзостный поток на несчастных рядовых.

- Иии снова здравствуйте, дамы! - с садисткой ухмылкой на устах и бойким ядовитым азартом в словах поприветствовал он бойцов второго отделения.

Оглядел орлом строй. Ткнул пальцем в рядового Стэнтона.

- Винк! Ну-ка, поделись с нами отеческой мудростью! - вообще-то Трещотка всегда был мягок с Винком, который ему легко в отцы годился. Как-то неловко было вчерашнему школьнику командовать взрослым мужиком. Но... Трещотку что-то несло. - Девятая задержка!.. Десятая!.. Тринадцатая!.. А вот и нет!

Громко и четко, с неуместной совершенно торжественностью Кристи продекламировал текст тринадцатой задержки из инструкции. Потом заставил все отделение повторить. Потом еще раз. И еще раз. И еще раз.

- И еще... - снова начал было Кристи. Но на этот раз это была мудацкая обманка, призванная усыпить бдительность бойцов... Ну так, чтобы им тоже было плохо.

- Болоньезе! - вдруг заорал он, не разворачиваясь даже к бедному макароннику, - Вторая задержка!

Досталось в тот раз решительно всем. Ну почти всем: Дроздовски чаша сия как-то миновала. Все же одно дело орать на вроде бы своих, а совсем другое дело - на как бы чужого бойца. Тем более, на посыльного, проводника воли высокого командования на сей грешной земле. Будто бы на самого Манго орешь. А будь даже храбрость у Трещотки для этого, с Манго ему хотелось скорее спорить - он был, черт его возьми, неправ!

Рауш принес извинения, Ребиндер их принял. Значит еще одной дуэли не быть, может быть только простой поножовщине, где убивать будут не за честь - за золото. За право на трофей. Было в этом что-то чистое и простое, не замутненное лукавым философским дурманом.

Если и будут биться здесь, то не за единство и величие наций, не за разрушение мира в огне - будут биться из первородной алчности и крепкой веры в то, что войны и революции пройдут, пожар потухнет, а старый мир устоит. И будет в нем все также править золото, чей престол навеки останется нерушим.

Рауш подумал об этом и удержался от улыбки. Вместо этого ответил Ребиндеру:

- Боюсь, я вынужден остаться на своем. - произнес он твердо, хотя в голосе его будто бы и скользнули нотки сожаления. Словно какая-то его часть хотела допустить горцев к взятому с боем трофею. - Это золото может означать слишком многое для нашей общей... - на этом слове Константин сделал ударение, - борьбы против большевизма. Оставить его кому либо будет преступно, в слишком тяжелом сейчас положении находится наша армия. Тем паче, что золото это и находилось, насколько мне известно, в собственности Российского государства до его захвата красными... А всякий ущерб ему я клялся отвращать.

Рауш чуть наклонил голову вперед и слегка нахмурился, глядя на Ребиндера.

- Я не могу ручаться за то, какое решение примет Георгий Ермолаевич. С полной уверенностью, однако, я могу сказать, что если правительство не получит золото сегодня же, на вас будет открыта охота. Слишком велика сумма. Слишком тяжело положение Области. - ротмистр покачал головой скорбно, - Вы же не можете объявить войну всему Архангельску. Вы не можете уйти из Архангельска, так как морские пути контролируются союзниками, а на суше мы окружены. А в самом городе вы чужаки и рассчитывать затеряться также не можете. Просто... - барон запнулся на секунду-другую, ища слова. Затем кивнул поручику Лермонтову и бросил с каплей досады в словах: - Просто проявите благоразумие. Это не такой плохой совет. Ведь ни кровопролитием, ни даже моим добровольным отступлением вы ничего не приобретете. Напротив, сделаете свое положение только тяжелее. Золото же вы потеряете в любом случае.

Еще пару мгновений Константин помолчал. Затем закончил мысль:

- Пойдете же на примирение с главнокомандующим и возможно снова получите свободу и место в армии. Я не могу ручаться. Но если обладаю я хоть каким-то влиянием на Георгия Ермолаевича, я возьмусь его для этого употребить.

Бодрым широким шагом шел сержант Кристи по веллингтонской улице с одним только местным известным названием. Была эта улица совершенно обыкновенна, таких в Веллингтоне десятки и десятки, если не сотни (город все же был совсем небольшой - может и не сыскать там было сотни улиц). А вместе с тем, посмотреть здесь было на что! Лучики клонящегося уже к горизонту солнца пробивались через шевелящуюся на легком ветре листву. Они играли на ровном добротном асфальте и еще свежих зеленью газонах, ползали по стенам словно сошедших с календарика или наивной открытки новозеландских домов. А если бы морпех обратил свой взор чуть дальше, в пробелы между кронами деревьев и белыми стенами домиков, он смог бы разглядеть сияющую морскую гладь, хоть и только лишь украдкой. Ему стоило, пожалуй, и вправду поднять голову и насладиться пейзажем - пейзаж, хоть простоватый чем-то и скромный (прямо как новозеландская подружка сержанта Кристи, милая брюнетка по имени Ада), вполне стоил того. Сержант Трещотка, однако, был непреклонен. Он оставался полностью сфокусирован и сосредоточен, а потому на окружающий мир внимания совершенно не обращал.

Сержант Трещотка был занят. Если вдаваться в детали, занят поеданием мороженного.

То было самое обыкновенное эскимо на деревянной палочке. Ванильное. Не вполне тот противник, победа над которым потребует значительного напряжения сил даже самого убогого башмака. Башмаком Трещотка уже некоторое время не был, да и успел уже заслужить сержантские нашивки, а потому не без основания считал себя готовым к столкновению. Увы и ах, он пал жертвою собственной гордыни и противника недооценил. А потому теперь проклятое эскимо, уже почти доеденное, грозило развалиться и заляпать собою чистую форму. Вот прям как поехавший джап, оказавшийся в окружении, который подорвет себя на гранате, но унесет с собою парочку честных янки.

Приходилось принимать решение и делать это быстро. Либо рисковать и пробовать мороженное доесть, либо позволить кусочку (с еще довольно большим фрагментом аппетитной глазури) отвалиться и мириться с тем, что боевая задача выполнена не до конца.

Может тем Трещотка и выдал в себе недостаток боевитости и здравой готовности рисковать, но выбрал он второй вариант: чуть-чуть потряс эскимо и позволил кусочку (вместе с фрагментом глазури!) упасть вниз. Белая ванильная масса расплескалась на освещенном нежным солнцем асфальте крохотной лужей, в паре дюймов от ботинка Кристи. Кусочек глазури от удара развалился и оставил за собой неприятного вида коричневый след. Словно тот самый обложенный со всех сторон джап, которому наскучило ждать сынов американской земли с гранатой в руке, а потому он тихо вскрыл себе брюхо кривым японским мечом.

- Сука. - с вялым разочарованием прошептал сержант Кристи. Он окинул взглядом оставшееся крепко держаться на палочке мороженое и быстро, уже без былого аппетита его прикончил. Затем осмотрелся вокруг в поисках урны, чтобы выбросить оставшуюся в руке деревянную палочку. Таковая быстро нашлась и вот уже палочка полетела в недра металлического цилиндра. Кристи достал из кармана носовой платок и вытер руки. Затем поднял, наконец, взор.

Сержант стоял прямо напротив выкрашенной в белый цвет деревянной церкви. Весьма впечатляющей церкви, которая не могла похвастаться грандиозными размерами или роскошью фасада, но все равно привлекала к себе внимание своей преисполненной достоинства простотой и статным изяществом. Красота ее была сродни красоте самой Новой Зеландии... И тут сержанту Кристи захотелось бы приплести сравнение и со своею подружкой Адой, но стоило все же быть честным: до такого Ада не дотягивала.



Питер постоял пару секунд, разглядывая церковь. Позади по улице лениво проехал автомобиль. Еще чуть-чуть помявшись, Питер взглянул на темнеющий проем церковных дверей. Ведомый любопытством он вошел внутрь и оказался вдруг будто бы во внутренностях старинного деревянного корабля. Корабля, перевернутого вверх дном, образовавшим теперь готический церковный свод. На какой-то такой посудине, наверное, и прибыли в Новую Зеландию первые поселенцы.




Кристи оторвал взгляд от потолка, полюбовался секунду-другую на величественное витражное окно, сквозь которое сияло солнце, и посмотрел на ряды скамеек, сейчас почти пустых. Только чуть дальше, ближе к алтарю сидел погруженный в молитву пожилой джентльмен, явно из местных.

Трещотка сам сделал несколько шагов вперед, каждый из которых словно бы громко, слишком громко на вкус Кристи, отозвался в деревянных стенах. Сержанту подумалось тут, что пожилой джентльмен впереди должен был его услышать. Оттого стало неловко. Накатило и другое чувство - что в стенах церкви видеть и слышать его должен Бог. Чрезвычайно неуместно напомнил о себе вкус мороженого на губах.

"Прости, Господи, что я вот так вот..." - мысленно обратился к высшей силе сержант корпуса морской пехоты США, вытирая рукой испачканные остатками эскимо губы - "не при параде и все такое... Ну ты понимаешь... Прости."

Питер прикоснулся рукой к спинке скамейки. Подумал о том, чтобы присесть. Покопался в чертогах разума на предмет того, с чем сейчас можно обратиться к Богу. Затем вспомнил, что не знает даже, что именно это за церковь. Напоминала она вообще-то католическую... А Кристи был все таки протестантом... Хотя в Новой Зеландии вообще-то католиков много быть не должно было, но мало ли... Молиться Питер передумал.

"Прости, Господи," - собравшись извинился он мысленно, - "давай в другой раз."

Извинился и вышел прочь.

- Что ты говоришь, дядюшка? Как же можно так? - отмахивается изукрашенной перстами дланью царь от Морозова и хмурит брови, - Это подло ведь, неправедно...

Танцевальным шагом обходит он длинный стол в опустевшей Золотой палате, царственное чело проясняется и видно, что мысли его летят в даль от дел государственных.

- А впрочем и ладно. - говорит вдруг царь, - Пусть так будет, посольским передай... Едино же нехристи... А сейчас идемте же, дядюшка, музицировать!

***

Неуютно себя чувствует сын боярский из посольского приказа во внутренностях приграничной заставы. Тут мрак и душная теснота. Там, снаружи, бесконечная степь и дикие татарские да и черт еще знает какие банды. Только стены из толстых бревен да рота драгун между ними. Но у сына боярского важное поручение, от самого царя. Для того сюда, на заставу, и приехал с ларцом серебра из самой Москвы. И вот и передает тут ларец сидящему напротив не то мурзе, не то разбойнику крымскому. Тот ухмыляется и клянется, что лучших людей на дело пошлет. Хотелось бы.

***

А в далеком Константинополе русские послы льют яд в уши вельмож при дворе, а слуги посольские в уши слуг дворцовых. Крымский хан, говорят они, всякую верность к халифу потерял, лишь о своей славе думает, не верный он боле вассал. И ползут, ползут слухи по древнему городу...

Утопает Прага в красных знаменах. Ползут по улицам бесконечные колонны демонстрантов. Мир. Труд. Май.

Гордо подняты над массой народа давно приевшиеся лозунги на казенных транспарантах. Звучат они и из уст партийных вождей, голоса которых разносятся над городом, усиленные мощными громкоговорителями. Лозунги победившей нормализации, лозунги развитого социализма. Звучат сегодня в последний раз.

Пройдут колонны, свернуты будут транспаранты, разойдется народ с облегчением по домам, надеясь урвать побольше от внеочередного выходного дня. Когда ближе к вечеру будут транслировать речь президента Гусака перед парламентом, многие и позабудут совсем о празднике международной солидарности трудящихся и политике вообще. А потом вдруг вновь и рабочие, и крестьяне, и чехи, и словаки, и убежденные коммунисты, и отпетые диссиденты окажутся вдруг вновь едины, на этот раз перед мерцающими экранами телевизоров. Объятые тревогой или преисполненные надеждой будут они слушать обращение Густава Гусака.

Смешанные чувства будут царить и в зале парламента, когда по обыкновению все присутствующие будут долго и бурно аплодировать стоя. Кто-то впервые за много-много лет будет делать это искренне. Кто-то будут хлопать механически, с каменным лицом, все еще не до конца веря в реальность происходящего. А кто-то, из числа заранее посвященных, будет только упиваться своею осведомленностью и оказанным начальственным доверием. Но так или иначе, равнодушным не останется никто. Потому что сегодня, 1 мая 1989 года, Густав Гусак объявляет о победном завершении Нормализации в ЧССР. Поздравляет и благодарит народ и партию. А затем объявляет о новом курсе, курсе на Перестройку.

Марк Аврелий нахмурился, скривил губы.

- В таком случае ты арестован, Тиест Метаксас. - произнес он, цедя слова сквозь зубы, - По подозрению в колдовстве и преступлениях против Величества.

Супернумерарий отступил на шаг, все еще не выпуская оружия из рук, и обернулся к своим легионерам. Серией кратких жестов приказал им занять позиции вокруг арестованного. Затем снова взглянул на Тиеста.

- Тебе ведь не нужны слова или пассы, чтобы творить ворожбу? - спросил Марк осторожно, - Мы не будем связывать тебя. - о том, что веревки под рукой все равно не было, как и времени на ее поиски, он умолчал - Но если ты попробуешь какой-то из твоих трюков, то умрешь немедленно. - тут он обращался не столько к колдуну, сколько к окружающим его солдатам.

- Идем.

Минуту назад Марк с тройкой своих пассий вернулся к столу. Застегивая фибулу своего плаща, уселся он на почётном месте, а вокруг расположились арабки. Он шептал им что-то страстно и, хоть они сами едва понимали слова, заставлял их улыбаться и хихикать. Марк улыбался и сам, и было в его улыбке какое-то величественное достоинство, что подобает, пожалуй, только богам и августам.

Теперь стих смех, пропали улыбки. Но Марк, чьё чело омрачено беспокойством, все ещё шепчет что-то одной из своих любовниц, той, что лучше всех понимает латынь. Лаконичный вопрос. Затем ещё один. Арабка отвечает покорно и указывает на кого-то из своих сестёр по оружию. Марк Аврелий Контаренон поднимается на ноги, прикасаясь кратко к рукояти кинжала на поясе, а затем решительно выходит вперёд.

Он выхватывает одного из легионеров из толпы и отдаёт ему приказ:

- Немедленно отправляйся к магистриану. Сообщи ему, что среди людей регины Фейрузы ссора. - супернуменарий глядит на ворожея Тиеста, - Из-за серебра и злата. И они вот-вот готовы схватиться за ножи. - оборачивается к легионеру и хлопает его по плечу: - Беги!

Взгляд Марка скользит по гребцу, к которому обратился Адельф. Он слышал просьбу целителя к нему, но одному из рабов Марк Аврелий доверять не намерен.

Марк делает ещё несколько шагов вперёд, становится почти между возмущённой толпой за спиной Тиеста и отступающими прочь арабскими воительницами. Взирает на первых, но не позволяет оказаться за собственной спиной и вторым. Поднимает руку.

- Легионеры! Ко мне! - снова командует он, - Все остальные! Стоять!

Он останавливает взгляд на Тиесте, смотрит прямо в глаза колдуну.

- Именем Августа я приказываю: стоять!

Рауш фон Трубенберг вздрогнул. Волнение от внезапной близости женского тела смешалось с накатившим вдруг гневом и обидой. В каком-то темном уголке его души возникло на краткий миг желание ударить баронессу, не сдерживаясь, наотмашь. Что ещё он мог сделать, что могло бы сравниться с низкими, почти предательскими в глазах Константина угрозами Медем? Он ведь стремился оградить ее… А она увидела в том порыве только уязвимость, которой решила воспользоваться для таких… таких мелочных целей.

Рауш, однако, только лишь отдернул руку, освобождаясь решительно из непрошенных объятий, и процедил свой ответ:

- В таком случае я буду вынужден сообщить вашим соседям о том, что вы арестованы по подозрению в укрывательстве краденной государственной собственности. И о том, что если будет им это угодно, они смогут навестить вас в городской тюрьме, где вам возможно придётся остаться до конца разбирательств.

Он замолчал на секунду-другую, только кривя губами. Затем произнёс холодно и отрывисто, не отрывая взгляда от Медем:

- Сальников! Спустись к хозяину и осведомись, не найдётся ли у него вина или водки для Марии Николаевны. Если найдётся, пусть принесёт что-нибудь. И побыстрее, побыстрее.

Константин проследил за торопливо удаляющимся унтером. Хмыкнул слегка и снова провернулся к хозяйке номера.

- Пусть будет, как вам угодно. - без удовольствия признал ротмистр, сжимая в руке рукоять шашки, - Теперь к делу.

Рауш прошёл вперёд, меряя шагами комнату.

- Андрей Александрович часто бывал у вас. Не оставлял ли он у вас что-то на хранение? Не оставлял ли что-то на хранение в этом заведении вообще?

Он развернулся на каблуках и снова оказался лицом к лицу с баронессой.

- Не известно ли вам что-нибудь о его… «трофейном» золоте? Я должен предупредить вас ещё раз: у меня нет времени. Отвечайте на вопросы или я буду вынужден действительно арестовать вас.

Марк Контаренон сейчас в чужой, далекой стране. Прибыл он сюда, перенося тяготы и лишения долгого пути, зная, что может и не суждено ему вернуться домой. А если и суждено, если же сумеет он проявить себя в этом диком краю, впереди будут только новые труды и новые опасности. Только первые шаги будут сделаны к почету и славе, которую еще предстоит потом и кровью, своею и чужою, заслужить.

Но сейчас Марк велит себя изгнать знание это из своей головы. Терзать себя тяжелыми думами, жалеть себя - значит проявлять непочтение к божеству. Потому весь мрак Контаренон гонит из разума прочь и всецело отдается торжеству.

- Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь! - звонко вторит он Тиесту.

Марк сейчас облачен в тунику и плащ, выкрашенные индиго. Это дар Аврелиана, почти издевательство, насмешка, тщательно отмытая теперь от крови и грязи. Сейчас, впрочем, Марк Аврелий чувствует лишь удовлетворение от осознание того, что прекрасные одежды пришлись так кстати для торжества. Нет в его сердце места для гнева и обиды.

Вот пришел его черед в ритуале. С улыбкой на устах Марк разбрасывает ячмень, а затем передает медленно и торжественно ритуальный нож Тиесту. Грек заносит лезвие над хрупкой голубкой и сердце Контаренона замирает от волнения. Удивительно! Ему не раз и не два доводилось присутствовать на таких ритуалах, но в этой далекой дикой стране, забытой будто и богами, и людьми, важность казалось бы такой обыкновенной церемонии ощущается стократ.

Венера есть мир, Венера есть надежда, Венера есть счастье. Сегодня да прибудет она с последователями своими в этом негостеприимном краю, позволит на одну лишь ночь позабыть о тяготах путешествия, об опасностях и о бремени государственных дел. Позволит только насладиться вдоволь празднеством. Об этом одном просит Марк богиню.

…

Рауш скривил слегка губы, окинув взглядом парадную. Пока никого - либо он с Хетагуровым явился как раз вовремя, либо интуиция его подвела и место для визита оказалось выбрано неверно. После скорой, но весьма неприятной дороги Константин предпочёл бы встретить «врага» немедленно, а не томиться и далее в неизвестности. Сейчас это только раздражало, раздражало сверх всякой меры.

Он опустил глаза на старика в потертой ливрее.

- Я здесь не вполне по обычному делу. - произнёс Константин строго, пока в распахнутые двери заходили один за другим злые и перепачканные дворовой грязью стрелки. Кошелёк он, однако, достал и протянул привратнику несколько купюр с портретами британских монархов. Несколько больше, пожалуй, чем было бы уместно, будь его дело «обычным».

- Я слышал, здесь часто бывал ротмистр Берс со своими офицерами. Это так? - спросил барон и уточнил: - Горцы, из Туземной дивизии. - кивнул на ответ старика, - Не известно ли тебе о том, чтобы они хранили что-то здесь? Что-то достаточно габаритное… - он взглянул на ночного сторожа и добавил строго: - Это, да будет тебе известно, собственность правительства Области. Если нужно, мы проведём обыск.

Выслушав ответ, Рауш кивнул.

- Хорошо. - произнёс он, тоном своим не выдавая ни гнева, ни удовлетворения, - Есть тут какая-нибудь задняя комната, коридор или что-то такое*? Покажи!

Ориентируясь на указания старика, Константин Александрович отдал приказы стрелкам и проследовал к нужному нумеру в сопровождении одного только Хетагурова.

Он постучал в дверь и дверь распахнулась, и на единый краткий миг барон Рауш фон Траубенберг потерял дар речи. Ведь сколько лет кровавой войны не было бы за его спиной, сколько убитых и изувеченных не было бы на его совести, он все же был молодым человеком и остаться равнодушным пред открывшимся зрелищем никак не мог. Тем более, что было в баронессе Медем что-то особенное, что-то неуловимое, чего были лишены и о чем мечтать не могли все продажные барышни в «Париже».

- Нет, прошу простить. - произнёс Рауш с искренним сожалением, ступая в комнату Медем и укоряя себя за то, что недостаточно тщательно вытер сапоги от уличной грязи, - Я боюсь, что я здесь по… делу правительства Области.

Он обернулся, сделав пару шагов вглубь помещения, и сжал рукоять шашки, словно на параде.

- Штабс-ротмистр Константин Рауш фон Траубенберг, адъютант главнокомандующего Чаплина. - барон представился, - Я слышал, что здесь часто бывал ротмистр Андрей Александрович Берс, это правда?

Медем дала ответ, Рауш медленно кивнул.

- Я должен сообщить о том, что Андрей Александрович погиб сегодня ночью. Погиб на дуэли… Со мной.

Умом Константин понимал, какой вероятно была природа отношений Берса и юной девы, стоящей перед ним сейчас. Понимал, но все же надеялся, что ошибается… Ему было бы неприятно знать о том, что эта барышня в необъятном палантине способна на что-то… столь недостойное.

Он выждал пару секунд, затем продолжил.

- Я боюсь, однако, что дело мое совершенно не терпит отлагательств. Потому я прошу вашего сотрудничества… - Рауш взглянул на баронессу участливо, - Вам ведь известно о «трофейном» золоте господина Берса? Есть основания полагать, что оно могло храниться здесь. - Константин обвёл рукой комнату, - Вам ничего не известно об этом? Вы позволите осмотреть номер? Боюсь, я должен настаивать.

- Дело Святой Экклезиархии наставлять и направлять. - произнес молчавший уже некоторое время отец-исповедник, не отрывая взгляда от пляшущих в камине языков пламени, - Не вести за собой.

Он обернулся к Гессеру и откинулся на спинку кресла. Улыбнулся мягко.

- Я прошу вас, комиссар. - Маченко говорил медленно, даже ласково, почти так, как обращаются с просьбой к ребенку, - Я прошу вас принять на себя бремя аколита примус.

Отец Иштван улыбнулся чуть шире.

- Позвольте лишь иногда помогать вам советом.

Он был взбешен в действительности, отец Иштван. Внимательный наблюдатель мог бы заметить, как на считанные мгновения побелели костяшки его пальцев на левой руке, сжавшие подлокотник кресла. Маченко заметил это и сам, расслабил руку, но позволяя гневу в душе разгореться чуть ярче. Он ненавидел, всею душой ненавидел чувство отсутствия контроля над ситуацией. А контроля не может быть без иерархии. Инквизитор МакАльпин... не удосужился установить эту иерархию, а значит это должен был сделать Иштван сам.

Иерархии же надлежит быть абсолютной, не поддающейся сомнению, ясной и очевидной как восход светила на небесах каждого из миллионов миров человечества. Иначе в ней нет смысла. Иначе нет контроля. Следует поставить на вершину того, в чьем праве стоять там не усомниться никто. В таковом праве Иштвана уже усомнились те, кто пока был равен ему. Значит следовало уступить вершину и осуществлять контроль опосредованно.

Маченко оторвал взгляд от комиссара и обратился ко всем собравшимся:

- Я поддержу комиссара Гессера. Нам необходимы хотя бы минимальные разведданные и нам необходимы специалисты. Специалисты от жречества Марса и от Адептус Астра Телепатика.

Иштван обернулся к Соломону ван Дайку:

- Скажите, есть ли у вас какие-то контакты среди Механикум этого мира? Кроме этого, я полагаю, мы действительно можем положиться на многочисленные таланты сестра Саломеи во всем, что касается работы с архивами. Вы могли бы обеспечить ей доступ к... чему-то?

Затем к псайкеру:

- Вы не могли бы побольше рассказать... о вашем искусстве, господин Ральтус? Вы ведь специализируетесь на определенной его области, не так ли?

За свою достаточно долгую уже жизнь Иштван Маченко принес много жертв во благо человечества. Одной из этих жертв был покой.

С самых первых дней службы Иштвана в Святых Ордосах чувство тревоги, иногда под личиной разумной лишь бдительности, а иногда и в форме животного всепоглощающего ужаса, не покидало его разум. Почти каждое мгновение жизни его оно таилось там, где-то в темном уголку сознание, нашептывая о мириадах опасностей, грозящих агенту Святого Трона, о грандиозной ответственности, лежащей на его плечах. Иштван привык к этому своему вечному спутнику, сделал его даже частью своего естества просто в силу необходимости сохранять рассудок. Но все же... До сих пор аколит искренне наслаждался каждой возможностью если и не изгнать тревогу с задворок своего разума, то хотя бы усыпить ее на краткий срок, погрузить в дрему уверением в том, что сейчас от его действий ничего не зависит и он может наконец расслабиться. Такое случалось обыкновенно тогда, когда по телу проходил такой уже знакомый, но все еще слегка неприятный трепет, сообщающий о том, что космический корабль только что покинул материум и погрузился в глубины варпа.

Иштван Маченко любил варп. Наслаждался пребыванием в нем и искренне ждал возвращения после долгой разлуки. Варп, пожалуй, был его домом, ведь что есть дом, если не место, где человек может позабыть о своих тревогах и насладиться покоем?

Другие боялись варпа, знал Иштван. Малые умы трепетали пред ним суеверно, будто чувствуя, что не должно им, неразумным, летать среди звезд. Умы великие наоборот, знали слишком много, но не находили в себе сил обуздать собственный разум, разыгрывающий вновь и вновь в чертогах своих страшные сцены последствий контакта незащищенного человеческой души и плоти с океаном имматериума. Иштван же знал одно: поле Геллера может подвести его, но точно также может подвести его и двигатель гелликоптера, и система обеспечения продовольствием улья, каждый из которых, как известно, всегда в 3 пропущенных приемах пищи от хаоса. Он не имеет контроля над всем этим, а значит не должен испытывать беспокойство, не должен искать лишней информации об этом. Презрение к лишнему, чрезмерному знанию было щитом его. А потому на борту "Надежды Святого Домитиуса" он позволил себе расслабиться и насладиться путешествием, во время которого все беды и проблемы мира оказались отделены от него завесой между материумом и варпом.

Долгий полет Иштван коротал за беседами с другими пассажирами, чтением в корабельной библиотеке и многочасовыми визитами в прекрасную купальню, оборудованную на борту. Всем он этим искренне наслаждался и находился вечно в приподнятом настроении. Особенно он сошелся с корабельным священником, отцом Никомедом, дружеским дебатам о великом множестве различных вопросов с которых он посвятил бесчисленные часы. Магистра Ильмари Хямялайнен же отец Иштван решил культивировать в качестве контакта, скорее, правда, из праздного интереса, нежели искренней надежды воспользоваться им когда-то в будущем. Пользуясь долгим полетом, Маченко принялся втираться в доверие к своей цели, вытягивая из того все доступные ему познания о политике Батавии и щедро сыпля намеками на то, каким ценным союзником он сам может оказаться для новоиспеченного магистра Администратума. Для этой цели Иштван даже разработал сносное на первый взгляд прикрытие, согласно которому он направлялся на планету для того, чтобы стать неофициальным медиатором в одном из бесконечных споров о церковной десятине между местными ветвями Адептус Администратум и Адептус Министорум. Эту историю он и скармливал крохотными порциями Хямялайнену, дабы не дать тому потерять интерес.

Был на борту "Надежды" еще один попутчик, спутница Иштвана, сестра Саломея. В первые дни полета он и вовсе позабыл о ней, но только лишь до тех пор, пока не обнаружил ее без сознания в часовне. Опасаясь уже, что случилось то, чего так боялась сама Саломея, - кратковременное нарушение работы поля Геллера - Иштван пришел в тихую ярость от того, что госпитальерка довела себя до потери сознания сама. Приведя ее в чувства парой оплеух и отправив на медицинский осмотр, он зарекся не спускать с неразумной девчонки глаз. Все же ее мозг был слишком ценным активом, подвергать который риску она не имела никакого права.

На следующий день после происшествия Иштван мягко извинился перед Саломеей за то, что вынужден был ударить ее, а затем произнес долгую речь-проповедь о том, что ее стремление столь истово молиться сейчас проистекает из гордыни и страха, а оттого не угодно Императору. Вместо этого же она должна всецело посвятить свои силы подготовке к предстоящей миссии, а если же сделать прямо сейчас что-то полезное невозможно, по меньшей мере надежно хранить свое принадлежащее Императору здоровье и энергию, а не разбрасываться всем этим напрасно, ради показной только набожности, что суть греховна.

Чтобы помочь Саломее воздержаться от разрушительного для ее же самой поведения, Иштван охотно отвечал на все ее вопросы потом, делясь с нею многочисленными (зачастую на месте же и придуманными) историями о его путешествиях по Империуму.

***

Полет был долог, но не бесконечен, а потому Иштван вновь был вынужден спуститься на грешную почву очередной заштатной планетки и погрузиться в дела Святых Ордосов. После краткого знакомства с агентом ван Дайком он вместе с сестрой Саломеей остался ожидать еще двух своих коллег, которые по словам ван Дайка должны были скоро явиться. Иштван остался задержкой весьма недоволен и только скривил губы, провожая взглядом удаляющегося Соломона. Затем поправил свою белоснежную (под цвет сутаны) шляпу-галеро и обернулся к заходящему местному светилу, за заходом которого он мог наблюдать сквозь стекла зеркальных солнцезащитных очков.

Когда солнце уже зашло, а долгожданные коллеги-аколиты все же прибыли, Иштван одним плавным движением снял бесполезные уже очки и зацепил их за ворот сутаны. Затем степенно кивнул.

- Отец-исповедник Иштван Маченко.

Один из подошедших, солдат по имени Кассий, попросил благословения. Иштван сотворил эффектное, за десятки лет отточенное знамение Аквиллы и произнес хорошо поставленным голосом:

- Император благословит, сын мой.

В машине же, когда тот самый солдат вдруг предложил ему палочку лхо, святой отец оживился. Разумеется, курить лхо священнослужителям было запрещено, однако подобными запретами Иштван пренебрегал даже до то того, как поступил на службу в Инквизицию.

- Ты ведь не будешь против, сестра? - любезно осведомился Маченко у сестры Саломеи, однако папироску из рук сержанта принял не дожидаясь ответа.

- Вы позволите, сержант... - Маченко закурил от зажигалки Кассия и с большим наслаждением затянулся ароматным дымом лхо, - Благодарю!

Воистину, лишать агентов Его малейших отдохновений посреди праведных трудов суть есть покушение на эффективность работы Святых Ордосов, а значит и преступление против Императора, Империума и всего человечества.

***

Иштван устроился в кресле, закинул ногу на ногу и достаточно долго молчал, пребывая в задумчивости. Только приподнял брови и одобрительно покивал, когда комиссар Гессер предложил отправить в город астропата. Затем недовольно сморщился в ответ на слова Ярры.

- Или варп! - добавил он громко еще один пункт в список возможных сред, предложенных дикаркой.

- Если же все так просто, как полагаете вы, достаточно будет просто направить в город еще одну роту. Или две. Или три. Сколько потребуется. Это можно сделать в любой момент и для этого нет нужды отрывать аколитов Святой Инквизиции от расследований.

Иштван повернулся к Соломону, не дожидаясь ответа.

- Позвольте, еще одна мелкая деталь... Не пробовали ли, скажем, обстреливать город из минометов или артиллерийских орудий? Видны ли следы разрушений с воздуха?

Он выслушал ответ и покивал.

- Но это мелочи... Скажите, прошу вас, как и где координируются действия местных властей и присутствующих на планете Адептус относительно произошедшего? Организованна ли блокада города? Как случившиеся освещается в средствах массовой информации? Я полагаю, исчезновение целого города трудно скрыть - его нужно как-то объяснить.

- Ну и остается вопрос классификации... Вы, если я правильно понял, полагаете, что феномен не имеет психическую природу? Возможно... - Иштван пожал плечами, хотя почти и не сомневался, что природа случившегося носит именно психический характер, - Но отбрасывать такую вероятность совсем, однако, было бы неразумно, не правда ли? Ведь может возникнуть необходимость, как того требует Лекс Империалис*, ликвидировать всех возможных свидетелей несанкционированного психического феномена... Которых, я полагаю, весьма много. Какие-то мероприятия по подготовке к подобному уже начаты? Составлены ли списки потенциально подлежащих ликвидации? Созданы ли лагеря для их изоляции и последующего уничтожения? - тут отец Иштван тепло улыбнулся, словно извиняясь перед ван Дайком, - Это рутина, да... Но согласитесь, рутина весьма важная.

- Решать это не мне,.. поручик, - Рауш оказался на краткий миг выбит из колеи внезапным обращением туземного полковника в стоящего ниже него, штабс-ротмистра, по чину поручика, - но если ночь эта не явит нам новых неприятных сюрпризов, я буду непременно просить об этом господина главнокомандующего.

В словах своих Константин Александрович был совершенно серьезен. Он, собственными руками только что лишивший конно-горцев пусть и дурного, но все же командира, почувствовал вдруг на себе ответственность за судьбу отряда. Не только гнев от факта попрания закона ощущал барон, но и досаду от того, что добровольно возложенная им вдруг на собственные плечи задача по спасению "Беломорского конного полка" становилась тем только тяжелее.

Пока же он нахмурился, сжал губы в тонкую линию и принялся мерить шагами мокрую от долгого дождя мостовую.

- Наша задача: не допустить эксцессов прямо сейчас. - озвучил свои размышления Рауш, - Потому что быстро покинуть Архангельск или затеряться в нем, я полагаю, всадники не смогут, а значит золото мы рано или поздно вернем... - он окинул взглядом Ганжумова и Томару, затем покосился на драгунского поручика Хетагурова, - Но прямо сейчас нам нужно не дать конно-горским офицерам наделать шума и глупостей, устроить пальбу или переполошить раньше времени союзников... Это главное.

- То есть нужно найти конно-горцев, убедить их воздержаться от поспешных действий. Желательно отказаться от большевистского золото. - повторив уже сказанное Константин помрачнел и опустил глаза, - В обмен на амнистию, которой может и не быть...

Он сделал еще пару медленных шагов. Остановился, намочив носок сапога в луже.

- Мы должны убедить их в том, что если они будут готовы сделать шаг на встречу, на то будет готов и Георгий Ермолаевич. - пристально посмотрел на собратьев-офицеров Рауш, - Он ведь будет готов, как вы полагаете? Я полагаю, что будет.

- А куда нам идти? Что делать? - продолжил он высказывать вслух свои измышления, - Сад, я думаю, можно отмести сразу. В такой час и в такую погоду искать там кого-то будет бессмысленно... Остаются Международные нумера и казармы... И не забудем же о том, что где-то еще в городе скрывается радикал Дедусенко...

Тут Рауш фон Траубенберг повернулся на коблуках и взглянул на Хетагурова.

- Как вы считаете, поручик, - спросил он, - будет ли мудро мне идти на встречу с вашими всадниками? После всего...

Принесенная паном Соколом новость в доме Корфов была встречена с плохо скрываемым восторгом. Не мог княжеский посланник не заметить, как непонимание на лице юного Ойгена сменяется удивлением, а затем и какой-то даже детской радостью. Немец просто сиял. Сбивчиво он заверял Сокола-Ясинского в своем безмерной верности к великому князю, особенно после такой оказанной чести. Уговаривал остаться на ужин, пускался в какие-то пространные рассуждения о магдебургском праве, которое почему-то именно сейчас пришло ему в голову и вообще, кажется, на ходу придумывал планы на будущее города, вставляя тут и там от возбуждения немецкие и латинские слова. Затем все таки взял себя в руки и заверил, что доверие непременно оправдает. И сразу добавил на всякий случай, что в переговоры с Ordo Teutonicus ему вступить все таки придется. Просто чтобы такие вот честные переговоры, о ходе которых он непременно будет славного великого князя извещать, не перепутали вдруг с заигрыванием. Уже на крыльце Ойген расспросил уходящего пана Сокола о случае с бандитами. Снова заверил, само собой, что все мыслимое и немыслимое для их поимки сделает, а затем засыпал герольда вопросами. Где бандиты напали? Много ли их было? Пешими они были или конными? Сразу ли напали или сначала пробовали взять на испуг? Чем были вооружены?

Заткнулся Ойген только тогда, когда пан Сокол уже влезал на своего коня. Предложил герольду взять с собой несколько конных из собственной стражи, знакомых со здешними дорогами, чтобы проводили его до более спокойных мест. Многословно попрощался и проводил удаляющегося гостя со свитой взглядом. На губах Ойгена гуляла глупая, словно пьяная улыбка. Scheiße, подумал фон Корф. Впечатление он, кажется, произвел не очень.

***

Ойген готовился отъезжать в гости к Кульчицкому и седлал уже коня, когда во двор фольварка въехал Конрад фон Корф на своей кобыле в яблоко с пятеркой следовавших по пятам конных охранников.

- Onkel, Onkel*, ты слышал же? - восторженно начал Ойген, желая скорее поделиться новостями, - Великий князь...

- Да. племянничек, уже. - не дал договорить ему Конрад, - Тебе ведь попытаются сейчас убить. - он постучал ладонью по груди, - Ты кольчугу хотя бы надел?

Ойген сначала не понял, к чему дядя заговорил об убийствах и кольчугах. Приоткрыл рот, чтобы спросить, но тут до него дошло. Об этом он почему-то сразу не подумал, захваченный прекрасными мечтами о славном будущем Stadt Гродно.

- Mein Gott! - лицо Ойгена приобрело цвет совершенно белоснежный, слившись практически с великолепным и столь же белоснежным его нарядом, - Ты думаешь?..

- Ах, боюсь, что я знаю, дорогой племянничек. - совершенно спокойно и со знанием дела ответил дядя тоном таким, будто рассуждал о грядущем посевном сезоне, - Но это в подобных ситуациях совершенно нормально. Пойдем пока внутрь, обсудим, что у нас на руках. Для начала стоит подумать хотя бы о расширение нашей стражи. Негоже в такое время на охране экономить...

Долго черновласый Нептун Нимфагет был милосерден к Марку Контаренону, пустившемуся в странствие по темным волнам Аксинского Понта. Не терзал суровый Пелагий чрево потомка Аврелиев и не туманил его разум движением волн. Пока иные извергали в пучину недавно поглощенные яства, хранил супернуменарий державное достоинство. Лишь иногда осенявшая чело его мертвенная бледность выдавала растущий в душе Марка порыв прильнуть к деревянному борту и ради облегчения своих тайных мук принести в жертву богу морей свою последнюю трапезу.

Уже не раз и не два усмирял Марк этот порыв. Степенной прогулкой по палубе и наблюдением за носящимися над волнами морскими птицами покорял он вновь и вновь чрево свое, раз за разом оставаясь непобежденным. Вот и сейчас тихо и с облегчением, не оскверненным еще стыдом от осознания неловкости произошедшего, праздновал Контаренон очередную победу над своим бунтующим против вечного и неизменного движения вод естеством. Победу, следует отметить, одержанную лишь благодаря своевременному указанию Луция покинуть палатку, в мрачной тесноте которой перекаты волн ощущались стократ ярче и отвратительнее.

Медленно прохаживался Марк по палубе, скрепив руки за спиной, и с вялым интересом улавливал фразу за фразой, звук за звуком, доносящийся из темных глубин палатки, что всего несколько минут назад уподоблялись для Марка Аврелия мраком Тартара. Ослабевший от схватки с собственным телом, разум супернуменария улавливал слова и обращал их в единое повествование нехотя, с ленцой, почти без интереса к несомненно весьма бурной беседе дукенария магистрианов и персидской регины. Если и витал где-то рядом коварный демон, доносящий с ветром слова и звуки до ушей Марка, то усилия его на первый взгляд пропадали всуе.

Потому, когда в палатку вдруг ворвалась вооруженная луком и чрезвычайно взволнованная рабыня-варварка магистриана, Марк среагировал непозволительно медленно.

- Что? - хриплым голосом человека, только что пробужденного от крепкого сна, проговорил он, подчиняясь призыву Тамар и вновь заходя под темные полотняные своды, - Что творится здесь?

Рассеянный взгляд его скользнул сперва по так нагло явившейся и потребовавшей его присутствия Тамар (слабый голосок в глубинах разума зашептал было, что куриал и сын перфектиссима должен быть возмущен), затем по обнаженной груди персидской регины и только лишь затем сфокусировался на лежащем без движения и в странной позе теле магистриана Луция Цельса Альбина. Глаза Марка округлились и клубящийся в душе туман наконец оказался развеян.

- Что случилось? - спрашивает он уже твердо персиянку, склоняясь над замершим телом дукенария.

Трудно было отыскать человека, который бы любил русскую революцию любовью более искренней и чистой, нежели князь Георгий Евгеньевич Львов. Страстно он восхищался прекрасными порывами, которые легли в ее основу. Нежно лелеял благородный дух демократизма, который, вопреки всем колкостям циников, алмазом воссиял из глубин мрачной и черствой на первый взгляд душе русского народа.

Оттого только страшнее Георгию Евгеньевичу становилось в те мгновения, когда священный этот свет вдруг затмевала промелькнувшая тень злобы и жестокости, уродливый призрак бессмысленного и беспощадного, лишенного всякого благородства русского бунта. Он был словно мореходом, взирающим на блистательную гладь величественного океана, взгляд которого вдруг ловил в глубине силуэт подводного чудовища.

В последние дни все чаще это неприятное чувство посещало Георгия Львова. А сегодня и вовсе с самого раннего утра ему казалось, что город тих вовсе не оттого, что не отошел еще от сна в белой петроградской ночи - чудилось князю, трясущемуся на пассажирском сиденье автомобиля с трехцветным флажком на капоте, что все живое в городе затихло и притаилось намеренно, неведомо как ощущая присутствие некого невидимого, но страшного хищника на улицах столицы.

Мерзкое предчувствие оправдало себя: стоило министру только занять свое рабочее место во все еще непривычно роскошном кабинете Зимнего дворца и начать разбирать скопившиеся бумаги, как явился секретарь со срочной телеграммой из Киева. А скоро, очень скоро последовали за ним разгневанные наглой и неуместной выходкой Керенского, Терещенко и Церетели министры из партии народной свободы. Все они желали немедленной отставки.

- Господа! Господа! - приложив все силы, почти мольбой Львов убедил разгневанных кадетов хоть на минуту прислушаться к его словам, - Прислушайтесь, молю вас, к гласу разума! Я понимаю ваше возмущение и сам, признаюсь, таким самоуправством до глубины души возмущен. Но что даст ваша отставка сейчас? Уж не думаете ли вы, что социалисты здесь и в советах проявят сочувствие и такт? Вовсе нет! Они даже не подумают, с чем связанна ваша отставка - решат немедленно, что вы испугались их толп, только и всего. Они воспримут это не как ваш протест, а как свой успех и им окрыленные начнут давить только сильнее.

- Я скажу вам прямо, господа: я считаю, что уходить сейчас безответственно, а потому я сам не уйду. Но если уйдете вы, то кем, прошу меня простить, я буду обязан вас заменить? Правительство должно продолжать работу и ему нужны министры. И вот я стану перед выбором: брать социалистов и кренить правительство еще дальше влево, на встречу новым таким же эксцессам, или рисковать толпами, беспорядками и кровью на улицах столицы. Не ставьте меня в такое положение, умоляю вас! Останьтесь и помогите, ради Бога, сохранить честь и разум нашей революции.

- Киевскую же нашу делегацию я предлагаю пока отозвать в столицу, чтобы они не натворили еще дел. Их решение отменять прямо чревато, но мы можем подумать над дополнениями и разъяснениями, которые его de facto смягчат...

- А это весьма странно... - отозвался Марк, когда Эморри упомянул о «служителях Бездны» и Тартаре, - Я передам это дукенарию.

Когда же речь зашла о судьбе Адельфа, Марк важно кивнул:

- Жрец жив и вполне возможно ещё доживет до старости. Я сам ассистировал во время операции над ним. - тут Контаренон не удержался от гордой улыбки, - Следует спросить его об этой… Бездне, когда он очнётся.

Марк взволнован и бледен. Он дышит тяжело и часто. Шелк его туники обезображен потом и кровью. Но в глазах его странный блеск, сияние победы.

- Прошу простить меня, господин! - начинает он скороговоркой, торопливо кланяясь магистриану, - Я... Я нашел Адельфа с тревогой. Он собирался в город, но кто-то напал на него прямо у дома. Ранил сразу тремя стрелами! - тут Марк Аврелий вынужден был сделать паузу, чтобы отдышаться, - Нападавшего я не видел, но за ним отправились в погоню... Сам Адельф сказал, что его убили за то, что он не предал магистриана и Рим!..

Тут Марк вдруг запнулся, осознав, что из его слов дукенарий может сделать ложные выводы.

- Но Адельф жив! Архиатр Квирина удалил стрелы и сказал, что он будет жить. Но пока он без сознания... И я приставил к нему охрану...

Еще на секунду Контеренон заткнулся, отчаянно пытаясь понять, какую же именно деталь во всей истории он упустил.

- А я помогал ему! - выдал поспешно Марк, - Я немного читал о медицине, а потому я вызвался помочь Квирине с операцией, так как больше было некому... Но все получилось! Адельф будет жить!

Тут он все же замолчал и уставился на Луция, ожидая ответа. В глазах Марка явно читалась одновременно и непомерная гордость, и ужас перед начальственным гневом.

- Хорошо, хорошо... - не вполне осознавая еще слова Квирины кивает Марк.

Он отступает на шаг-другой от стола со все еще трепещущим слегка телом Адельфа, омывает руки и неловко вытирает их сперва о чистую ткань, а затем, не задумываясь особо, о драгоценный шелк своей туники. На нем остаются следы из крови и вина. А Марк Аврелий, понимая наконец, что все позади, расплывается в улыбке. Он искренне рад тому, что этот человек, кем бы он ни был, останется жив. Он и безмерно горд собой. Он счастлив даже. Как никогда, наверное, ранее.

- Очень хорошо. - еще раз кивает Контаренон Квирине, теперь уже силясь стереть глупую улыбку с губ, - Мне нужно будет сообщить магистриану немедленно. И выставить охрану.

Марк зовет солдат. С достоинством и уверенностью августа сообщает им, указывая на Адельфа, что этот человек обладает информацией государственной важности, и велит обеспечить его безопасность любой ценой. И только лишь затем, почти сбиваясь на бег, отправляется на поиски Луция Цельса Альбина.

Марк глядит на страшную рану со смесью ужаса и некоего священного трепета. Вот каков человек изнутри, вот каким его создали боги. Таким хрупким и слабым, отвратительно немощным и уязвимым. Вот дурной конь в колесницы души в страхе встает на дыбы и призывает в разум Марка картины его собственного тела, ничем в сущности своей не отличного от того, что лежит и дрожит в конвульсиях на столе перед ним. Хочется бежать немедленно прочь, а затем лечь где-нибудь без движения, чтобы только не повредить это хрупкое, хрупкое тело.

Контаренон, бледный как мел, олимпийским усилием унимает порыв. Он сам предложил свою помощь и, хоть жалеет теперь о поспешности своих слов, должен сделать все, чтобы помочь. Но сверх того, как клянутся жрецы Асклепия, он должен воздержаться от нанесения вреда, хотя и кажется, что любое прикосновение сейчас принесет раненому перед ним только новые бессмысленные мучения. А потому все свое естество он направляет на то, чтобы унять дрожь в руках, а затем с величайшей осторожностью начинает очищать рану. А сделав все, на что по своему разумению способен, оборачивается к вершащему свое таинство Квирине, все силы разума направляю на попытки понять, как он может быть вновь полезен.

«Добрый человек»-проводник на слова магната только отрицательно покачал головой, но деньги взял – миг, и золотые кругляши скрылись в трехпалой ладони. Поклонившись в пояс пану, он отошел с дороги в сторону, спокойно смотря за скрывающейся в воротах замка кавалькадой. Ничего удивительного в такой его молчаливости не было: за всю дорогу неразговорчивый проводник едва ли проронил пяток слов. В замок он не собирался: его задачей было проводить отряд лесными тропами до замка, а потом обратно к берегам Немана, а жизнь в каменной клетке в его цели не входила.

Пройдя сквозь узкий коридор, при штурме которого атакующие, пробей даже они ворота, умылись бы кровью, Ойген попал на широкий просторный двор, усыпанный красно-желтым хрустящим песком. Там его и встретил окруженный армигерами комтур. Фон Клейсту было немногим больше сорока, и породистое орлиное лицо уже потихоньку начало оплывать, но сохранило еще врожденное благородство. Острый подбородок украшала светлая кучерявящаяся бородка, росшая в двух направлениях – последствия старого шрама, тянущегося через щеку вниз. Водянистые голубые глаза смотрели цепко и внимательно, подмечая все детали: от одежд гостя до вооружения его комитов, от лошадиных подпруг до настроения воинов. Одет он был в черный пурпуэн, из-под ворота которого виднелась белая котта, узкие обтягивающие чулки и остроносые пигаши. Поверх пурпуэна, препоясанного широким поясом, был наброшен расстегнутый кортепи, также орденских цветов. Голову мужчины украшал жесткий шаперон, на удивление не белый и не черный, а вполне голубой.
Держа руку на рукояти меча, комтур отдал гостю неглубокий поклон и ответил степенно:
- Приветствую вас, герр фон Корф. Вы совершенно правы, мне известно и о происходящем в Гродно, и о вашей роли в этих событиях. Полагаю, что они и являются целью визита. Но не будем вести речи во дворе: я приглашаю вас и ваших людей в трапезную, после чего вы, по своему усмотрению, сможете либо отдохнуть с дороги, либо продолжить наш разговор в более спокойной обстановке в одном из покоев донжона.
- Прекрасно! Никак не откажусь. - всплеснул руками Корф и вернул шляпу на голову, - Идем-те же!

Гродненский магнат отправился вслед за рыцарем, увлеченно рассказывая ему по пути что-то о своей дороге до замка, а за ними последовали и корфовы люди, перепоручившие коней орденской прислуге.

Пролетела трапеза, во время которой Ойген не молчал, но никак в своих речах не касался дел, поглощая за комтурским столом плоды рыцарского гостеприимства. Говорил все больше о мелочах, о погоде да о мастерстве каменщиков, которых герр Иеремия Кульчицки фон Кракау пригласил на строительство своего замка. Но затем, когда обед подошел к концу, попросил у комтура возможности поговорить наедине.

Оказавшись с фон Клейстом с глазу на глаз, Ойген рассказал ему кратко о том, как будет по воле Ягайло производиться выбор нового гродненского князя, а затем обратился к комтуру с вопросом:

- Мне любопытно, право, что думают об этом в Ордене?

- Что об этом думают в Ордене, - последнее слово мужчина особенно выделил интонацией, - мне не ведомо: слишком малый срок прошел с этой поры, чтобы и магистр, и все комтуры пришли к единому мнению. В общем же можно сказать, что мы этой ситуацией, - он призадумался, - да, пожалуй, самым верным будет сказать, что заинтересованы. Равно как и озабочены грядущим браком меж Ягелло Литовским и Гедвигой Польской. Гродно, что вам и без меня известно, герр фон Корф, есть пересечение многих торговых путей, и через его ворота в том числе лежит путь в византийствующую Русь. Не удивительно, что нас волнует, кто воцарится на княжьем престоле. Ведь некоторые претенденты слепы и спесивы, и явно настроены резко против Ордена святой Марии Тевтонской в Иерусалиме.

Ежели вам, герр фон Корф, интересно именно мое мнение, то я считаю полезным помогать самому достойному из претендентов, зная, что он не забудет о той руке помощи, что протянули ему в трудный час. Ведь ab altero expectes, alteri quod feceris, не так ли? А если его интересы и интересы наши совпадут, то почему бы не направить их к общей цели?

- Истинно так, истинно так! - охотно согласился Ойген. Затем задумался на пару мгновений и заговорил снова:

- Предчувствуя интерес, которым благородный Орден несомненно одарит грядущие выборы, я прибыл не с пустыми руками. Я прибыл с предложением! - он сделал краткую паузу и улыбнулся собеседнику, - Видите ли, Ягелло желает мира и спокойствия в окрестностях Гродно. Дружбы нового гродненского князя с ближайшим своим соседом, то есть Орденом святой Марии. Его герольд, герр Сокол-Ясински, сообщил мне, что на голос и милость великого князя я смогу рассчитывать, если сумею добиться от Ордена отказа от всяких притязаний на Гродно.

- Я полагаю, у вас и ваших братьев-рыцарей и без всяких соглашений не будет никаких причин претендовать на земли доброго католического правителя... Но для спокойствия великого князя да и для спокойствия жителей Гродно было бы неплохо скрепить все это печатями и договором...

Тут Ойген фон Корф извлек небольшой тубус со свитком из кармана своего платья и протянул его своему собеседнику.

- Если кратко, то вот, что я предлагаю:

- Орден святой Марии Тевтонской в Иерусалиме признает меня, Ойгена фон Корфа, и всех моих потомков законными правителями Гродно и обязуется не претендовать на наши земли и иные владения, покуда исповедуется в моем роду истинная христианская вера.

- В обмен же, покуда я сам или мои потомки правят Гродно, мы обязуемся не взимать никаких поборов и податей с купцов и путешественников, проходящих через Гродно и имеющих при себе особую освободительную грамоту, выданную Орденом. Орден же получает право выписывать такие грамоту всякому, кому управители его сочтут нужным, за плату или безвозмездно.

- Вступает в силу этот договор только в том случае, если я все же буду избран новым князем Гродно.

- Я намеревался передать это предложение великому магистру через вас... Что вы думаете? Устроит оно его?

Откинувшийся на спинку глубокого кресла комтур не перебивал гостя. Изредка прикладываясь к большой пивной кружке, окованной широкими железными полосами, он смотрел на ярую игру пламени в камине, изредка переводя доброжелательный взгляд на своего собеседника. За окном вечерело, и дневное светило уже не освещало всю комнату, в углах которой начали клубиться тени. Мерно трещали дрова, объятые жарким пламенем, снизу слышался отдаленный гомон голосов, редкое и ритмичное постукивание кружки об стол, звучали негромкие голоса переговощиков.
Когда Ойген упомянул про «непустые руки», фон Клейст даже приподнял заинтересованно бровь, ожидая продолжения. Удостоверившись, что пока что в руках гостя лежат только слова, он вернулся в прежнее расслабленное спокойствие. Изредка кивавший словам гродненского магната, он безо всяких лишних вопросов и уточнений принял тубус. Дождавшись окончания монолога юноши, Луитпольд попросил дать ему некоторое время и, подставив поближе высокую яркую свечу, углубился в изучение свитка.

Ознакомившись с написанным, он потер уставшие глаза, после чего, поморщившись распрямился, чувствуя, как похрустывают кости. Допив одним глотком оставшееся пиво, комтур утер губы широкой ладонью с мозолями от меча и ответил:
- Благородный Орден, несомненно, одарит интересом грядущие выборы. Более того – уже одарил. Но лишь вниманием, а не военным походом. Кто взгляд направит в сторону Пруссии, убедится в этом: все действия наши тому порукой тому. Сами, по своей волне, не в защиту несчастных, мы не принесем меч и пожарище в земли Ягайло: так вы можете передать ему, герр фон Корф.
Выдерживая паузу, рыцарь задумчиво смотрел на потолок. Увы, там ответа не было, и взгляд его вернулся к магнату:
- Торговое предложение дельное, но как к этому отнесутся принц и королева? Орденские купцы зачастят через Гродно, а ручеек податей пройдет мимо карманов. Даже если Ядвига или Ягайло примут эти условия, то нам остается только верить, что их потомки будут столь же крепки своим словом, как ваши. Посему, юноша, я полагаю, что магистра ваше предложение не заинтересует, увы. От себя же добавлю, что большинство из претендентов на княжение рано или поздно поймет, что без гарантий от нас им не обойтись. Почему я должен выслушать вас, герр Ойген фон Корф? Или пан Эугениуш Корфут? Только потому, что вы пришли первым? Или потому что по крови вы германец?

На пару мгновений лицо Ойгена приобрело выражение совершенно несчастное и растерянное. Он открыл было рот, чтобы возразить, но уместных слов не нашел и только лишь всплеснул руками.

На несколько секунд германец по крови затих. На лбу его выступили вдруг морщины, а беспокойные руки не могли найти для себя места. Затем он заговорил все же, медленно и осторожно подбирая каждое слово:

- Позвольте же, даже если торговый договор будет расторгнут, некоторую выгоду он принести успеет... Но пусть, пусть с ним. Чем еще я могу заинтересовать великого магистра? Что будет угодно Ордену? - он с мольбой посмотрел на комтура, - Я готов к компромиссам, готов к переговорам, видите ли.

Но вдруг переменилось что-то вновь в лице фон Корфа. Будто вспомнил он, что не скромный он проситель, а первейший из гродненских господ, если и не князь, то князем быть превыше всех достойный. Какая-то совсем не германская удаль овладела им и сдуло как ветром трусливое, чего тут греха таить, и совсем не княжеское благоразумие.

- А ведь и действительно, никто другой к вам пока не явился. Может боятся великокняжеского гнева, может обиды старые хранят или боятся чужие раны бередить. А может по глупости или от гордости и не поймут вовсе важность дружбы с Орденом. Чего нам оглядываться на них? Скажите лучше прямо, что нужно вам, и я скажу, смогу ли я это дать.

Собеседник Ойгена продолжал держаться спокойно, будто его слова не произвели такого впечатления. Знай похлебывал себе пиво, посматривал на огонь и вообще вел себя так, словно они обсуждают урожай репы на призамковом хозяйстве. На эмоциональную тираду фон Корфа он только повел широкими плечами и пояснил:
- Молодой человек, Орден – не купцы, и за сиюминутной выгодой не гонится. Что есть золото? Бес-искуситель. Не цель, но средство ее достижения. И ставить политику в зависимости от золота может только юный или недальновидный человек. Первый недостаток, к счастью, проходит быстро, а вот второй… Н-да. Поэтому ваше предложение и звучит нелепо: если вы как следует подумаете, то сами это поймете. Решать надо главные вопросы, а не побочные, и целью ставить христианизацию Балтенланда, а не заработок и не конфликты с другими правителями.
Смотрите сами: Ягелло станет христианином лишь из выгоды, без веры, и по его стопам пойдут многие. Нам же нужна вера в душе, а не на деле. Язычников он особо преследовать не будет, а значит, они найдут прибежище от Ордена у него. Витовт же – просто авантюрист, и его цель нажива. А что это значит? А это значит, что нужен форпост веры , откуда можно нести крест дальше и карать тех, кто служит диаволу. И чем ближе этот форпост к землям язычников, тем лучше. Но ни один литовский король на такое не пойдут – как я уже сказал, их цели иные.
Остальное же прошу считать моим мнением, а не мнением магистра. Гроденбург должен стать орденским городом, ножом у горла нехристей. Вы хотите им править? Вы будете им править. Но клятва ваша будет принадлежать магистру, а не язычнику, готовящемуся креститься ради союза и сладкой вагины польской королевы.

Ойген выпрямил спину и вскинул чуть нос, став похожим на гордую девицу, что гордо бережет добродетель свою и в который уже раз дает от ворот поворот очередному ухажеру.

- Я, да будет вам известно, - ответил он, - клялся именем Христовым, что буду хранить великому князю верность и свято блюсти все городские традиции и законы. - и прибавил немедленно: - Покуда, конечно, великий князь сам свои кревские обеты хранит... - фон Корф изобразил извиняющуюся улыбку, - Потому на такое пойти никак не могу. Нет, нет, никак не могу!

- Только и все прочие претенденты, я боюсь, на такое не пойдут и без всяких клятв. Это же выходит, что ставки в случае поражения вдруг становятся крайне велики, а в случае победы остаются, что и были. - тут Ойген вспомнил, что для рыцарей игры со ставками строго запрещены и поморщился, - Ну вы понимаете? Если получится взять княжество, то с вами оно больше не станет. А если не получится с вами его взять, то придется терпеть всяческие страшные казни за измену великому князю или бежать и бросать земли с имуществом. На это никто не пойдет. Только если совсем кто-то от властолюбия и алчности в отчаяние впадет...

- Да и если взглянуть на это под определенным углом, то и со мною во главе станет Гродно ножом у горло Ягелло... Грозящим ему, если он решит от данных обещаний отказаться и снова вернуться к поклонению деревцам, ручейкам и фаллическим изваяниям. В таком случае ведь против него наверняка поднимется польское рыцарство... А спокойно отправиться усмирять его Ягелло не сможет, ведь в тылу у него буду я, надежный друг Ордена и добрый католик. - тут Ойген с намеком и любезнейшей улыбкой на устах посмотрел на комтура: мол надежнее друга Ордену не сыскать.

- Да вы и сами посудите, кто вообще другие кандидаты? Будикидович - верный княжеский пес. Вилковский с Орденом пол жизни воевал. Волкович вчера крестился, а про Юхновичей я и вовсе не говорю. Bydlo! Кто же знает, каким бесам они в своем глухом селе молились? Как можно таких на княжение ставить?

Отхлебнув еще пива и утерев тыльной стороной ладони усы, комтур тяжело вздохнул и расслабил ворот. Судя по прищурившимся глазам, ему не нравилось, куда зашел разговор, и не нравилась неуступчивость гостя. Впрочем, все это не было поводом прекращать беседу:
- Герр фон Корф, я не священник, но могу точно сказать, что любой наш капеллан сможет объяснить, что клятвы языческим правителям, пускай даже данные именем Христовым, недействительны. Более того, следуя вашей клятве, вы и продолжите служить идолопоклоннику, только вдвойне худшему, рядящемуся в одежды христианские. А посему греха в том, чтобы оставить его ради союза с божьими воинами, нет. Ведь в противном случае, вы понимаете, вам однажды придется выступить на стороне такого двуличного правителя людно и оружно против Ордена. Что об этом говорит ваша совесть? Какая клятва важнее: человеку, кладущему требы демонам, или Господу?
И раз уж вы завели разговор о ставках, то я обращу внимание на то, что победа с нами принесет вам дружбу всех европейских правителей, милость церкви, возможность невозбранно расширять свой лен за счет язычников и, главное, помощь братьев Ордена в ваших начинаниях. А также, вспоминая ваше первое предложение, вхождение Гродно в единое торговое пространство всего цивилизованного мира на правах равного, а не полудикарского захолустья. Фактически, вы получите сами то, что предлагали мне, только для купцов из ваших земель.

Что же до Ягелло, то он вряд ли официально отвернется после крещения от Святой матери нашей католической церкви – это разрушит его союз с полькой. А если сделает, - комтур хохотнул, довольный своими мыслями, - то это же лучше! Оскорбленная в лучших чувствах Гедвига, ее новый женишок, который наверняка появится, и мы, смиренные, разнесем Литву по камешку. А при таком раскладе лучше быть в стане победителей изначально, потому что перебежчиками пользуются, но их не любят.
Ну а за других панов говорить не будем – чужая душа потемки. Лучше не о них и не за них думайте, герр фон Корф, а о перспективах идти в будущее стремя к стремени.

Ойген подумал, покачал головой. Наконец ответил:

- Справедливо, клятвы язычникам никакой силы не имеют, а Ягелло хоть и обещал, но крещение все еще не принял. Но и войны я никак не желаю, которая непременно начнется, буде Орден попытается овладеть Гродно. Не хочу крови на руках. - он драматично воздел к каменному потолку ладони в алых атласных перчатках, - И не хочу править пепелищем. Потому вот вам мое предложение. Лучше дать уже ничего не дам.

- Орден всячески меня поддержит на выборах нового князя, великий магистр направит письмо к Ягелло о том, что только лишь меня и меня одного, как доброго христианина истинно благородных кровей, готов признать законным князем Гродно. Взамен я, если займу все же княжеский престол, позабочусь о том, чтобы условия заключенного в Кревском замке соглашения были в полной мере соблюдены в гродненских землях и все до единого язычники там обитающие были обращены в католическую веру. А кроме того... - Ойген многозначительно поднял вверх указательный палец, - Когда я буду избран все же князем, я напомню Ягелло о том, что христианин не может принести клятву язычнику, что такая клятва будет недействительна, а потому, пока не будет он крещен по христианскому обычаю, присяги ему я принести не смогу.

- Крестится он ради меня немедленно? Думаю, что нет. Он тогда предстанет слабаком перед прочими князьями и вызовет чрезмерное недовольство язычников такой вот внезапностью. Пошлет против меня войско? - фон Корф развел руками, - Вот тогда я готов буду принести присягу Ордену, это очевидно.

- А если же Орден предпримет что-нибудь против Ягелло в это время... Ну что же, я клятвами связан не буду и против Ордена выступать не стану. И войскам вашим, если вдруг это понадобиться, позволю пройти через свои земли свободно.... - Ойген хитро улыбнулся, - А ведь кто-то еще из князей-христиан может подумать о том, чтобы последовать моему примеру и от своих клятв язычнику-Ягелло до крещения его отказаться. Ах! Что думаете? Ничего лучше предложить не смогу!

Вот теперь, когда разговор пошел более предметно и затронул ту сферу, к которой фон Клейст и тяготел, он весь подобрался и отставил в сторону былое спокойствие и гуляющий взгляд. Тевтонец смотрел на собеседника прямо, прикусив нижнюю губу, а весь вид его напоминал направленную в грудь врага стрелу – целеустремленную и готовую вот-вот сорваться в полет. И целью этой, вне сомнения опасной, стрелы был вовсе не Ойген фон Корф.
- Неплохо, неплохо, герр фон Корф. Я рад, что мои советы помогли вам взглянуть на ситуацию шире. И вы правы, что штурм Орденом Гродно будет окончен кровью и пепелищем… Если никто не откроет ворота изнутри. Подумайте вот о чем: если Ягелло коронуют и крестят, с ним придется считаться, как с христианским правителем, хотя он и останется зверем рыкающим в шкуре агнца. А значит, отобрать Гродно для Ордена и вас будет затруднительно.

Вы много говорили о гарантиях… Но кто может быть уверен, что ваш король к ним прислушается? Скорее наоборот, он поймет, на чьей стороне ваша истинная лояльность, и будет почитать вас потенциальным предателем. Таким демаршем вы сами выроете себе могилу, лишите Орден возможности расшириться, а язычников – креститься. Наша поддержка, друг мой, боюсь, не повысит ваши шансы, а значит, все то, что вы оговорили о последующих событиях, не произойдет. Не достойнее ли славы фон Корфов самому добыть себе вотчину мечом на землях нехристей? Ваши деды будут улыбаться, смотря на вас с небес, как на достойнейшего воина Христова! А став так фюрстом и братом или полубратом Ордена, вы дадите и себе, и потомкам вашим великий шанс еще боле расширить земли Гродно, который, возможно, станет известен как Корффбург.
Ныне в Гродно сил невелико, и удар изнутри опрокинет их. А если выждать, то, даже если все пройдет по вашему сценарию, против вас восстанут Будикидовичи, верные княжьи псы, Вилковский и Боровец, привыкшие видеть в германцах только врагов, Волковичи, чье крещение похоже скорее на злую шутку, бесчестные простолюдины Юхновичи и многие иные. В таком случае, боюсь, вы попросту не успеете дождаться прибытия Ордена. Как вы полагаете, герр фон Корф?

- Так вот же! - почти вскричал Ойген, - Вот! Все прочие кандидаты - сброд, как вы и говорите. Если Орден желает мирного соседства с гродненскими землями, то вы должны поддержать меня и без всяких услуг с моей стороны. Кто еще будет соседом лучше? Кто действительно позаботиться о крещение гродненцев? Великий князь же готов меня поддержать именно поэтому - он желает мира с Орденом и отказа Ордена от притязаний на Гродно, а потому полагает, что если кто-то и сможет этого всего добиться, так только я. За это он и готов будет меня поддержать!

- Если же вы хотите войны, - добавил фон Корф мрачно после краткой паузы, - и переубедить вас никак нельзя, то не лучше ли будет Ордену сохранить жизни своих братьев и слуг, отказавшись от штурма еще одного укрепленного города? Города, который в независимости от успеха вашей войны, останется в христианских руках! Ведь даже если Орден войну проиграет, а Ягелло сочтет меня потенциальным предателем, то не станет же он тратить свои силы на то, что отнимать Гродно у своего вассала, пусть даже и не самого верного. У него будет полно и других забот, взять хотя бы Витовта... А я лучше уж прославлюсь Иудой и нерадивым вассалом, нежели заставлю свой город терпеть всяческие ужасы войны.

- Как я уже сказал, ничего больше я вам не предложу. - Ойген приготовился подняться.

- Хорошо. Сядьте. – помрачнел комтур. – Пускай будет так, хотя вы, юноша, и излишне торопитесь с одной стороны, и излишне миндальничаете, когда надо решать жестко и максимально целесообразно. А еще верите, что Ягелло проглотит такую обиду, что его вассал предпочитает дружбу с Орденом покровительству самого гроссфюрста. Это, поверьте моим годам, есть ничто иное, как наивность, которая благородного риттера ничуть не красит. Но воля ваша.
Орден объявит, что не видит лучшего правителя для Гродно, чем Ойген фон Корф, и уведомит об этом и горожан, и Ягелло. А там уже, Бог даст, неразумные образумятся, а сомневающиеся поймут, что нельзя усидеть в двух седлах. А теперь, пан Корфут, вы наверняка пожелаете отправиться в отведенные вам покои и отдохнуть с долгой дороги, не так ли?

Да, - подтвердил довольный и слегка даже удивленный фон Корф, - именно так.

Его еще будут мучить сомнения, относительно сделанного выбора. Ему будет совестно из-за всех этих интриг. И конечно, еще много раз Ойген вновь обдумает все сказанное и предложенное. Пока, однако, он был доволен.

- Вот только с уведомлением горожан следует слегка повременить... - добавил он, - На неделю-две. Нужно слегка подготовить народ, вы понимаете. Однако я вас сердечно благодарю!

- Юноша, вы пытаетесь и поддержку получить, и чтобы об этом никто лишний не узнал? - подозрительно смотрит Луитпольд, ой подозрительно.

Ойген дернулся.

- Я пытаюсь выиграть выборы! - возразил он с некоторым возмущением, - Поддержка Ордена нужна мне, чтобы получить голос Ягелло. Даже необходима, пожалуй, ведь зачем еще ему выбирать "немца"? А вот народ на мою дружбу с вами может отреагировать не слишком хорошо. Потому важно сперва объяснить людям, что этой самой дружбой я обеспечу для них мир и благоденствие... Вы понимаете ведь? Для того я и прошу немного времени!

- Я ведь приехал к вам... Мне неловок весьма об этом говорить... Приехал к вам тайно. В городе считают, что я отправился на родину по делам. Но это просто мера предосторожности! Чтобы в случае неудачным переговоров меня не стали обвинять в чем-то...

- Успокойтесь, молодой человек. – поморщился комтур. – Вы германец, а ведете себя эмоционально, как литвин. И вы не у себя в замке, а в сердце рыцарства, так что извольте себя вести подобающе. – Допив пива, фон Клейст трахнул кружкой об стол и, подавшись вперед, продолжил.
- Я понимаю, вы хотите сделать и нашим, и вашим. Дескать, если не выгорит вокняжение, вы останетесь чистыми перед другими – полуязычниками, как ваш гроссфюрст. Они же боятся христианских рыцарей, и не любят тех, кто с ними сотрудничает! Но при этом знают, что сила – за нами. Покажите, что вы играете с позиции могущества, а не наравне с прочими, и немало найдется тех, кто предпочтет вас другим. А народ – это стадо, помычат и перестанут.
Я хоть как-то пытаюсь вам помочь, а вы все пытаетесь быть милым всем. Так не бывает! Как говаривал один эллин: «Чтобы спастись от Божьего гнева, надо расплеваться с народом. Кто воле народа подчиниться не рад, тот враг вдвойне, и, значит, рот открывать нет у мерзавца права – примерно также думала толпа, кричащая Пилату: этого ты распни, нам же отдай Варраву».

Несколько секунд Ойген посидел молча, занятый тщетными попытками найти место собственным рукам. Преуспев, наконец, в этом, он протянул:

- Да... Вы правы. Сила в городе действительно за мной, никто из прочих кандидатов столько людей, сколько я, не имеет. Значит если кто-то выступит открыто против меня сейчас, то и пусть. Даже лучше! Я смогу их раздаваить. - фон Корф приободрился и даже улыбнулся слегка, - А к выборам народ уже и позабудет все! Потому да, пусть все знают.

- Что же, - старый рыцарь явно устал от разговора, который касался уже лишь мелочей - но его мнению, - да будет так. И да поможет вам Бог. И, если успеем, мы.

***

Той ночью Ойген спал плохо. Было тому виной, конечно, и жесткое ложе в орденской опочивальне, да не только оно одно. Снедали фон Корфа сомнения. Правильный ли он выбор сделал? Сделал ли он выбор вообще? Да и что за коварный бес предстал перед ним в обличье благородного рыцаря? Чувствовал Ойген, будто перенёс сегодня страшное искушение гордыней. Но при том что-то в глубине души твердило, что ничего лживого комтур так и не сказал - только указал на долг его, как доброго христианина. А на гордыне его пытался играть только из праведных пробуждений: чтобы принести христианскую веру в дикую литовскую землю. Чего же в том дурного?

К чему-то дельному Ойген в своих ночных думах так и не пришёл, а вместо этого потихоньку погрузился сам того не заметив в долгий беспокойный сон.

А за многие мили от орденских земель, в славном граде Гродно, Конрад фон Корф думал о планах на следующий день. Об исходе поездки своего племянника он не знал, но ее пока и не брал в расчёт: завтра от Ойгена все равно не было бы никакого проку. А дело было в том, что собирался Конрад принимать дома цеховых старшин и обсуждать с ними не выборы князя, а только лишь выборы нового головы ремесленной гильдии. Тут он был всяко уверен, что сумеет совладать лучше племянничка.

Утром же следующего дня слуги побежали по домам старшин с любезными приглашениями, а на кухне закипела работа: готовили не пир для князей, но обед весьма добротный, как раз под стать всей оказии. Самое интересное, впрочем, началось, когда с едой было почти уже покончено и для Конрада выпал подходящий момент для того, чтобы обратиться к собравшимся с вопросом:

- А кто же, позвольте, заменит теперь пана Волковича, да упокоит Господь его душу? Слышал я, что по этому никакое решения пока не достигнуто…

- С полуэкипажем уже есть наши люди. - после секундных раздумий ответил Рауш, подразумевая Мальчиковского, которого Георгий Ермолаевич предусмотрительно отправил туда на "внеплановую проверку", - А о тюрьме я позабочусь. Вы же отправьте трех или четырех человек из своих к этому Филимонову. Пусть объяснят, что случилось, и встретят Дедусенко, если он объявится. А что касается Капустэна... Я полагаю, к нему стоит пойти одному из вас. Но чуть позже, поговорите пока с министрами.

Константин окинул взглядом парочку эсеров, еще раз удостоверился в том, что ничего не забыл, и произнес:

- Встретимся здесь же. - он поднес руку к козырьку фуражки, - Честь имею.

Скоро явились Томара, Ганжумов и Якимович. Последнего Рауш немедленно отослал с приказом Лукошкову с его взводом взять под охрану городскую тюрьму, а если туда явится Дедусенко, то непременно его арестовать. С Ганжумовым и Томарой же речь зашла о берсовом золоте. Скоро было обнаружено, что горцы уже успели ретироваться, а единственной оставшейся зацепкой осталась "тень отца Гамлета", Виссарион Хетагуров.

- Золото, господин полковник. - холодно ответил барон на произнесенный мертвым голосом вопрос убитого горем полковника, - Мне нужно золото.

Константин посмотрел на реакцию горца. Его слова, конечно, сами по себе прозвучали весьма провокационно, даже грубо. Но Рауш был уверен, что возмущение его сейчас более чем оправдано.

- Кто-то из офицеров конно-горского отряда, - начал объяснять он, - говорил о некой "кубышке", которая мертвому Андрею Александровичу больше не нужна, а значит следует поскорее к ней наведаться и ее содержимое извлечь, чтобы расплатиться по неким долгам с горцами. Речь шла, я полагаю, о том трофейном большевистском золоте. А говорящими были, кажется, Мелиа и граф Ребиндер, хотя я могу и ошибаться. Ну и теперь конно-горский отряд вместе со всеми офицерами действительно исчез.

Снова Рауш взглянул на Хетагурова, надеясь увидеть какие-то эмоции на его лице.

- Видит Бог, - уже с нотками гнева в голосе заговорил Рауш, - зная о репутации Туземной дивизии, я намеревался просить Георгия Ермолаевича дать амнистию всему отряду. Чтобы боеспособное подразделение не пропадало под арестом. Но вы ведь понимаете, что амнистия будет совершенно невозможна, если ваши всадники ограбят собственного погибшего командира?!

Константин хотел было продолжать, но все же передумал. Только спросил Хетагурова мрачно:

- Вы можете остановить это безумие? Вы можете хотя бы сказать, где сейчас может быть отряд?

Рауш слушал Филоненко с таким видом, с каким обыкновенно слушают чрезмерно навязчивых продавцов, расхваливающих какой-то не слишком нужный для потенциального покупателя товар: когда не вникают в слова, а только лишь ждут хоть какой-то паузы в речах незваного собеседника, чтобы вместить в неё твёрдый, но вежливый отказ. Вот и сейчас становиться эмиссаром Филоненко Рауш никак не собирался, будучи уверенным в способности капитана Чаплина подобрать достойных людей в правительство самостоятельно. Возможность сообщить об этом, однако, ему так и не представилась - Максимилиана Максимилиановича прервал Якимович.

- Это смешно. - брезгливо кинул Константин, характеризуя обстановку в конно-горском отряде, когда Якимович закончил свой доклад. Он задумался на пару секунд, а затем распорядился: - Идите и найдите мне Ганжумова и Томару.

Якимович кинулся исполнять поручение, а Рауш снова подошёл к Миллеру и Филоненко.

- Максимилиан Максимилианович, Степан Яковлевич, господин главнокомандующий дал приказ найти Дедусенко и доставить его сюда. Я думаю, вы можете с этим помочь. - произнёс он это с явным намеком на то, что это есть прекрасная возможность продемонстрировать свою полезность не словом, а делом, - Поговорите, прошу вас, с министрами, объясните, что уже достигнут почти компромисс между нашими сторонами, и что всяческие выходки Дедусенко могут этот компромисс подорвать. Постарайтесь узнать затем, где Дедусенко может быть сейчас, к кому он мог пойти, если узнал о перевороте, или где он мог бы ночевать ещё, если бы даже о перевороте не знал. И опросите своих людей, из числа тех, кто знаком с Дедусенко тоже. Может быть знают что-то они.

- Когда у нас появится некоторый список мест, где наш беглец может скрываться, начнём посылать поисковые отряды. - барон окинул взглядом двух эсеров, - Я же пока должен убедиться в том, что все спокойно в конно-горском отряде. Минут через пятнадцать соберёмся здесь снова и обсудим, что удалось узнать. Все ясно?

Эсеры удалились, зато скоро явился Якимович с Томарой и Ганжумовым.

- Господа, - обратился Рауш к офицерам, - возник некоторый казус с конно-горским отрядом. - Константин повернулся к Якимовичу, - Расскажите ещё раз, прошу, что слышали.

Якимович повторил свой рассказ. Константин изобразил на губах кривую невесёлую улыбку.

- Вот такой водевиль, господа. Покойному «кубышка» может быть и не нужна, но зато нужна она нашему весьма стесненному в средствах правительству, которому по праву и принадлежит. Потому нужно что-то делать.

- Я полагаю, что знать о том, где золото могут только офицеры из… бывшего отряда Берса. Значит нужно либо узнать у них это прямо сейчас и изъять золото немедленно, но только так, чтобы обошлось без всяких эксцессов. Либо хотя бы задержать их всех под каким-то предлогом до того, как мы сумеем приобрести более авантажную для переговоров позицию. Что думаете, господа?

Прибывший в дом к герру Норберту фон Гриффину Ойген первым же делом рассыпался в благодарностях за обещанную купцом поддержку, даром что тот был всего-то суконщиком, пусть и богатством не обделенный. А затем приступил к рассказу о возложенной на него самим великим князем миссии: искать дружбы и примирение между благородными рыцарями Тевтонского ордена и градом Гродно. Рассказал и о том, что собирается выехать скоро в орденские земли, чтобы вести переговоры лично. Признался только в том, что хоть для местных он (как и фон Гриффин) и немец, но вообще-то никаких знакомств с рыцарями Ордена не водит, чего бы там великокняжеские советники своему сюзерену не наговорили. А потому желает он осведомиться о том, не знает ли Норберт кого-нибудь, может быть, из орденских полубратьев, занятых торговыми делами, или еще кого-нибудь к Ордену близкого. И коли так, то не известно ли Норберту о том, чего (кроме распространения истинной христианской веры, Helfen-Wehren-Hilfen и приобретения новых земель) может быть Ордену интересно. Да и нет ли кого-нибудь в орденских землях, перед кем фон Гриффин мог бы замолвить (письмом, конечно) за Ойгена словечко.

Закончив беседу с Норбертом, Ойген не сдержался все же и спросил, отчего так много стражи решил тот выставить перед своим домом. Просто бережется ли он или чего-то конкретного опасается. А затем с купцом распрощался сердечно и отправился домой, готовиться к дальней поездке.

Дядя Ойгена, Конрад, тем временем был в гостях у пана Ольгерда, городского солтыса. Сразу сказал он, что не о делах городской рады пришел говорить, а совсем напротив - желает обсудить вопросы семейные, ведь что у него самого племянник до сих пор холост, что у пана Ольгерда красавица-сестра подрастает. Потому грех не подумать и не посудить о том, не стоит ли молодых людей свести. Тем более, как словно между делом заметил Конрад, сам Ягайло Ойгену благоволит потому, значит, что верит, будто тот на княжеской престоле сумеет рыцарей орденских усмирить, успокоить да и убедить оставить град Гродно в его надежных (а главное, что немецких и добрых католических!) руках. Ну и придется тогда князю Ойгену свататься к какой-нибудь благородной да незнакомой имперской принцессе по политическим, значит, мотивам.

Ну а если не станет все таки Ойген князем, то все равно останется он самым завидным женихом в городе. И богатым превыше всех прочих, и родом знатным, а сверх того еще и ученым и при дворе самого императора в Праге бывавшем и многих других знатнейших владетелей. Если не к Агнешке ему свататься, так только к Эгле Волковите, да неловко сейчас к Волковичу идти, если уж с ним за княжеский титул боремся. Тем более, что язычник он вчерашний. А вот с Агнешкой уже сейчас можно о помолвке по католическому обычаю говорить.

Долго говорили Конрад с Ольгердом, а потом вернулся Конрад домой и долго говорил со своим племянником, обсуждал планы. А на следующий день вернулись фон Корфы ко своим делам: Ойген все в поездку собирался, а Конрад рыскал по городу да и искал людей, готовых за звонкую монету оружие держать и в бою, если не дай Бог дойдет до него, пана своего не посрамить.

От гордости и мести,
От низкого пути,
От бегства с поля чести
Незримо защити.
Да будет недостойным
Покровом благодать,
Без гнева и спокойно
Дай смерть Твою принять!

Краткий удар отдачи. Треск револьверного выстрела, заглушающий на мгновение гул сентябрьского дождя. И вот валится на землю враг. Не первый. Лишь еще один в долгой череде. Барон не вел счет, лишь испытывал легкое отстраненное удовлетворение после каждого нового акта каинова греха.

Рауш фон Траубенберг опустил дымящийся ствол "Нагана" и быстрым экономным движением убрал револьвер в кобуру. Затем зашагал, меряя широкими шагами мостовую, к упавшему телу. Он видел, куда вошла пущенная им пуля и понимал, что если его противник не мертв уже сейчас, он будет мертв через считанные секунды. Приблизиться требовала лишь вежливость и, быть может, милосердие по отношению к товарищу павшего, полковнику Хетагурову. Возможно тот знал иную, не омраченную гордыней и не отравленную алкоголем, достойную сторону Андрея Александровича Берса. Которая, быть может, действительно заслуживала скорби.

- Прошу... Примите мои соболезнования, господин полковник. - с некоторой неловкостью проговорил Рауш, остановившись возле сокрушенного потерей горца. Барон не привык сожалеть о собственных действиях, да и не испытывал жалости к навлекшему на себя самого свой рок Берсу. Его тронуло, однако, вдруг горе Хетагурова, которое Константин не смог бы объяснить никак иначе, нежели глубочайшей привязанностью и дружбой, существовавшей между ним и погибшим. За что именно так любил он Берса, Рауш не мог и гадать, но разве важно это было теперь?

- Мне жаль. - добавил тихо Константин, словно боясь своими словами заглушить плач Виссариона Хетагурова. Он помолчал секунду-другую, наблюдая за тем, как потоки крови медленно смешиваются с мутной водой, а затем добавил глухо: - Давайте отнесем тело в дом.

- Разумеется, я не против. - серьезно и важно кивул Рауш, - Благодарю вас, господин капитан.

Барон проводил взглядом главнокомандующего, а затем неторопливо опустился назад в кресло. Достал пачку папирос и спички, извлек огонь и закурил. Он не испытывал более гнева и не чувствовал страха. Напротив, Константин был доволен тем, что теперь ситуация находится под его контролем в той степени, в какой это только возможно. То, что будет дальше, зависит теперь исключительно от его выдержки, реакции и мастерства обращения с револьвером. Не от чужой готовности пойти на компромисс, не от верности солдат и решимости горцев Берса, а только от твердости его, Константина Рауша фон Траубенберга, руки. В ней офицер-конногвардеец не видел причин сомневаться.

Взгляд его тем временем скользит по собравшимся за столом и задерживается на мертвенно бледном Чайковском. Рауша забавляет реакция седовласого народника, внезапный его ужас перед посетившим правительственное общежитие призраком смерти, которой быть может и не суждено вовсе забрать кого-то сегодня. Разве не видит он, что своим вызовом Константин защищает не только честь собственную и честь всех вооруженных сил ВУСО, но и отводит опасность, хотя бы временно, на себя самого? Или истинное человеколюбие говорит устами упертого старика? Право слово, на Чайковского больно смотреть.

Рауш не сдерживается и произносит в шутку:

- Скажите, Николай Васильевич, а вы с господином Масловым ведь уже потрудились законодательно запретить дуэли в нашей Области? - будущий дуэлянт расплывается в благодушной улыбке, - Мы все, я надеюсь, сможем рассчитывать на помилование?

Подумать только, и этот же человек был готов недавно с гордостью смотреть в черное дуло "Нагана" самого Рауша. Какое странное, извращенное человеколюбие, заставляющее не жалеть самого себя, но дрожать за судьбу своих врагов!

В другую эпоху Николай Васильевич Чайковский вероятно стал бы пророком или ересиархом. Ему довелось жить, однако, в двадцатом веке. А потому он стал революционером.

Долго молчавший, но более не имеющий сил, чтобы сдерживать себя, Рауш поднялся на ноги и обратился к Берсу:

- Я прислал бы вам секундантов, милостивый государь, - чеканя слова он произнес переиначенную формулу из дуэльного кодекса графа Дурасова, - но боюсь, что у нас на то решительно нет времени. Потому предлагаю вам стреляться прямо. Сейчас же, во дворе, из личного оружия, с десяти шагов. - барон окинул полным презрения взглядом самопровозглашенного атамана, - Или вы сверх всего прочего еще и трус?

Прошла секунда. Единожды "тикнул" механизм настенных часов. И только лишь затем, кажется, лейб-гвардеец вспомнил о том, что находится в одном помещение с собственным главнокомандующим.

- Господин капитан, - Константин обернулся к капитану Чаплину и в голосе его скользнули нотки рассеянности, даже сожаления о возможной неуместности принятого сгоряча решения, - прошу разрешить дуэль. Это займет всего несколько минут и мы сможем немедленно вернуться к переговорам в спокойной обстановке.

Рауш фон Траубенберг снова посмотрел на Берса. Посмотрел на него взглядом человека, совершенно уверенного в своей способности и своем праве пристрелить бешенного пса.

Марк осторожно заглядывает за угол, стараясь убедиться сперва в том, что опасность действительно миновала. Никого нет, только крики и шум слышаться вдали. И врач магистриана (а кто это еще может быть?) корчится на мостовой со стрелой в животе. Рядом перевернутые носилки, явно брошенные разбежавшимися рабами.

Шагом, переходящим в бег, Марк приближается к врачу, шепчущему молитвы Асклепию, склоняется над ним и завороженно глядит на страшную рану. Толчками алая кровь выходит из пронзенного стрелой тела, стекает на землю и веселым ручейком бежит меж камнями мостовой. Контаренон бледнеет, секунду-другую не может оторвать взор. Удивительно, но Марк, бывший свидетелем стольких жертвоприношений и гладиаторских боев, где крови лилось много больше, приходит в ужас от увиденного. Страх парализует. Осознание хрупкости человеческого тела, которая так хорошо видна сейчас и которую так легко упустить, взирая с высокой трибуны арены, вызывает желание немедленно извергнуть из себя все поглощенное за обедом.

Нужно делать что-то. Даже скромных познаний Марка Аврелия в искусстве врачевания достаточно для того, чтобы понять всю тяжесть ранения. Праведному последователю Асклепия пронзило живот, а значит содержимое кишечника уже вероятно отравляет кровь. Интуиция велит немедленно выдернуть стрелу из раны, однако разум напоминает о том, что это скорее всего только усугубит ситуацию. А быть может и дарует раненному быструю и милосердную смерть... Которая вполне возможно станет предпочтительной альтернативой медленному и мучительному, но неизбежному угасанию, которое продлиться много часов или даже дней...

- Благой Асклепий, помоги мне... - вторит Марк служителю Эскулапа, стараясь прогнать мрачные мысли. Он оглядывается вокруг, пытаясь понять, как он может помочь.

Надо хотя бы остановить кровотечение. Но перед этим наверное следует хоть как-то промыть рану... Лучше, наверное, вином. А потом доставить раненного к врачу, настоящему врачу, который сумеет осторожно извлечь стрелы и должным образом обработать рану. Слава богам, рядом хотя бы есть носилки!

Собственными руками он переворачивает паланкин. Зовет рабов или солдат на помощь. Хоть кого-нибудь. Нужно послать кого-то за вином и чистой тканью для перевязки. Кого-то отправить за врачом. Кто-то должен помочь аккуратно положить раненного на носилки, чтобы грубое обращение не потревожило и не усугубило рану...

- Господин председатель как раз выражал надежду на то, что добровольческие батальоны сформируются сами собой, без всякого участия правительства. - холодно ответил Рауш на заданный Торнхиллом вопрос о результатах переговоров, - И что останется лишь привить им сознательность.

Он взглянул на Торнхилла, явно намереваясь дождаться его реакции, однако в последний момент передумал и добавил:

- Я, к сожалению, не шучу и не преувеличиваю. Только лишь повторяю сказанное.

Рауш обернулся к Чаплину, ожидая ответа командующего. Одного взгляда, однако, хватило, чтобы понять, что капитан с огромным трудом лишь держит себя в руках, что ждать от него взвешенных слов сейчас не стоит. Может этого и добивался Чайковский? Или же старый социалист был просто привычен к дебатам, а не переговорам или торгу. К бессмысленным дебатам, где участники лишь стремятся превзойти друг друга в красноречие, а не достигнуть компромисса. Ведь какие могли быть переговоры в среде социалистов пару лет назад? Они могли лишь соревноваться друг с другом в красоте и великолепие воображаемых способов общественного устройства, уникальных и неповторимых для каждого кружка или партии.

Был Чайковский наивен или коварен, это было совершенно не важно. Рауш не собирался позволять ему и дальше упражняться в искусстве ритора. Барон предпочел бы заткнуть его ударом кулака в солнечное сплетение, однако вынужден был прибегнуть к более уместному в сложившейся ситуации твердому слову:

- Если мы ищем компромисса, господа, - подал голос он снова, - не стоит ли нам очертить некоторые границы, за которые мы отступить не готовы? Так не может быть компромисса относительно немедленной отставки господина Маслова, а также господ Лихача и Дедусенко. Они должны уйти, а их преемники на всех постах должны быть определены господином главнокомандующим. Не может быть компромисса относительно немедленного прекращения всякой антивоенной агитации, которую ведут до сих пор некоторые члены партии эсеров, и которая отпугивает людей даже от добровольного поступления на воинскую службу*. Армии должно быть позволено беспрепятственно начать подготовку к постепенной мобилизации. - Рауш все же обернулся к Чаплину, - Что еще, Георгий Ермолаевич?

Марк передал одному из домашних рабов указание принести лук и стрелы, а затем вновь вернулся во двор и обратился с расспросами к отдыхающим там солдатам. Расчет оправдался и нужного варвара удалось найти достаточно быстро.

- Ты Аспург, вождь из народа языгов? - Контаренон кивнул слегка сидящему на земле вождю в знак приветствия, - Прости, что отрываю тебя от трапезы. Я Марк Аврелий Контаренон, новый секретарь Луция Альбина. Дукенарий желает видеть тебя.

В этот раз Марк говорил учтиво, дабы не задеть случайно самолюбие варварского вождя. Однако предупреждать его об опасности грядущего разговора или даже его природе не спешил. Этот Аспург явно не походил на трепетную рабыню, которую можно было устрашить прозрачным намеком на хозяйский гнев. Так к чему пытаться? Если он не будет готов к расспросам, быть может успеет выдать что-то лишнее перед тем, как осознает всю серьезность ситуации.

***

Марк вошел в триклиний в тот самый момент, когда выпущенная из лука Тамар стрела пробила насквозь яблоко в руке Луция и вонзилась в стену позади. Чего бы не происходило здесь, Марк вынужден был признать, что его первое впечатление о Тамар было обманчиво. Быть может ему стоило пугать Аспурга, а не ее.

Еще мгновение потребовалось для того, чтобы осознать, что происходящее - все же не акт покушения рабыни на хозяина. Вероятно Луций просто пожелал сам выступить в роли цирковой обезьянки...

В полной мере осознавая, что безвозвратно портит момент, Марк откашлялся и с некоторой неловкостью объявил:

- Аспург из языгов, господа.

Объявил и подумал, что эта возможность отвлечься вероятно пойдет только на пользу балансу соков в теле сиятельного дукса, который был вынужден только что лицезреть это странное учиненное магистрианом цирковое представление.

Берлин, Дворец Рейхспрезидента
23 января 1933 года

Показать содержимое

- Спасибо, Отто. - произнес президент фон Гинденбург с некоторым трудом усаживаясь в массивное кресло перед своим письменным столом и добавил устало, обращаясь словно в пустоту: - Надо будет разобраться со всем этим... Надо будет разобраться...

Бессменный глава канцелярии рейхспрезидента, статс-секретарь Отто Мейснер (ссылка):

Показать содержимое

Герой Танненберга грустно посмотрел на аккуратные стопки бумаг на своем столе. Затем взгляд его снова уплыл в пустоту.

- Скажи, Отто, что следует делать, если тебя шантажируют?

Секретарь только слегка приподнял брови. За свою долгую службу он прекрасно научился понимать, когда стоит промолчать.

- Что делать, если понимаешь, что ублюдок не остановиться, чего бы ты ему не дал? - со злобой говорил тем временем Гинденбург, - Что он будет сосать из тебя кровь, пока ты не сдохнешь! Что делать тогда?!

Президент осекся, взглянув на Мейснера.

- Прости... - фон Гинденбург махнул рукой, - Кто назначен сейчас?

- Доктор Вальтер Ойкен из Фрайбургского университета, господин президент. - немедленно отозвался Мейснер со своей неизменной услужливостью, - Герр Герделер предлагает его на пост министра экономики. Изволите принять сейчас?

Полный сомнения взгляд Пауля фон Гинденбурга явно выдал то, что он думает о всяческих книжных червях, которых сумел отыскать где-то Карл Герделер. Он, однако, буркнул:

- Веди его.

Отто Мейснер кивнул, развернулся на каблуках и направился к дверям.

- Ублюдок... - услышал удаляясь Отто бормочущего под нос Гинденбурга, - Раздавлю его... Раздавлю его ко всем чертям...

Статс-секретарь улыбнулся слегка, сочувствую даже слегка ничего пока не подозревающему герру Гитлеру, имевшего несчастье навлечь на себя такой гнев старого президента. Если ради мести ему так хорошо умеющий хранить обиды фельдмаршал готов простить Герделера и НННП после той неудачной компании в прессе... Нацистам действительно стоило хранить при себе то, что они сумели раскопать о Нойдеке. Или, что более вероятно, знать меру в клевете против политических оппонентов. Они ведь напрашивались уже давно.

- Благодарю, трибун. - кивнул Марк и еще раз бросил взгляд на Архипа и Кассандру. Поклонился слегка дочери дукенария в знак прощания, развернулся и поспешил прочь. У него решительно не было время участвовать более в этой драме. Тем более, что яркие "актерские" одежды его все еще оставались в комнате.

Туда он вернулся за считанные секунду. Отбросил в сторону драпировку, закрывающую проход, и ворвался в комнату, испугав своим неожиданным появлением одного из ожидавших его рабов.

- Воду сюда! - крикнул Марк рабам, скидывая с себя дорожный плащи и уже изменившую цвет от семидневного пота тунику.

После краткого, а потому не подарившего особого удовольствия, омовения Марк позволил рабам облачить себя в подаренные Флавием Тавром одежды. Приятно было снова ощутить прикосновение шелка к коже, однако в разум Контаренона уже начали закрадываться подозрения о том, что в синтезе* такого цвета он напоминает благословленного богатыми патронами актера, играющего августа на сцене и подменяющего императорский пурпур индиго. А вместе с ними и опасения, что на фоне магистриана, который мог и не иметь с собой достойного костюма, он будет смотреться разряженным павлином. Уж не подшутить ли так жестоко решил Флавий Тавр над своими гостями?

В ответ на дорогой подарок, однако, следовало поднести подарок в ответ. О если бы Марк знал, что ему предстоит быть приглашенным на обед к сенатору в такой глуши! Он захватил бы с собой какую-нибудь уместную для такого случая мелочь, перстень с драгоценным камнем или кулон, например. Но нет, он совсем не подумал о такой возможности и прибыл на виллу с пустыми руками. Теперь в своем совершенно неподходящем для такого костюме, ему придется играть роль скромного гонца, пораженного щедростью почтенного Аврелиана и никак не способного за эту щедрость отплатить. И все это перед сыном вчерашнего азиатского пастуха Флавия Тавра!

Тут взгляд Марка уцепился за тубус, торчащий из его сумки, и ярко красную печать его украшавшую. Контаренон не мог припомнить, когда и зачем именно он взял тубус с собой.

- Дай мне. - пальцем указал на тубус рабу Марк.

Принял его в руки, пробежался взглядом по подписи: "О том, что следует ценить не города, а людей". Значит речь учителя, тем более весьма уместная в качестве подарка в таком-то захолустье. Сломал печать и извлек скрытый внутри свиток.

- Счисти воск. - вернул он тубус рабу, - Чтобы и следа не было. - вскрыть тубус и проверить его содержимое все же было необходимо, хотя бы на случай, что речь окажется записана далеко не всем понятной цицероновой скорописью.

Марк развернул свиток и прошелся глазами по тексту.

***

- Господин!

Марк устремился навстречу магистриану, чувствуя некоторое облегчение от того, что на фоне своего начальника он не покажется Нарциссом. Но на лице его все еще видно беспокойство - глубоко очевидно, что новости, которые секретарь спешит сообщить Луцию, имеют все шансы окончательно испортить этот день, который на какие-то краткие минуты мог показаться императорскому агенту не так уж и отвратительным.

- Возникла весьма неприятная ситуация... - начинает Контаренон громким шепотом, чтобы доклад его никак не смогли услышать за дверью, - В моей комнате я обнаружил центуриона Архипа вместе с некой Кассандрой Каликсией Ревокатой, дочерью дукенарий Авкта Каликсия Ревоката, чье имя мне ничего не говорит. Кассандра утверждает, что сбежала из дома и прибыла сюда для того, чтобы обратиться к вам с некой просьбой**, но подверглась нападению центуриона Архипа, который попытался лишить ее чести. Тому есть свидетели из числа прислуги.

Контаренон, говоривший весьма быстро, сделал вдох.

- Центурион Архип же утверждает, что не совершал подобного, а схватил Кассандру при попытке пробраться в ваш кабинет. Тому, если я понял верно, тоже есть свидетели. Времени на расспросы у меня решительно не было, но этим сейчас должен быть занят Эморри. Архип и Кассандра же переданы на попечение трибуна Татиона, которого я просил проследить за тем, чтобы никто из них не покинул виллу. Потому прямо сейчас ситуация под контролем.

Марк вопросительно и с некоторым опасением посмотрел на Луция.

- Если позволите... - добавил куриал, - Я думаю, что уместнее будет разобраться во всем вечером. Если из-за этого скандала сорвется обед с участием дукенария магистрианов и спектабиля Константинопольского Сената... Я боюсь, слухи разойдутся по всему Востоку.

- А вору, если вдруг ты ошибаешься и он не перед тобой сейчас, нужно время для того, чтобы сбежать! - бесцеремонно и уже с совершенно нескрываемым негодованием перебил Марк варвара, посмевшего рассуждать о достоинствах римской знати, - Кассандра, даже если она виновна, не покинет этих стен до вечера. А если виновен кто-то иной, то следы его остывают прямо сейчас. Иди и ищи, пока они горячи!

В действительности же слова Кассандры заставили уже и самого Марка насторожиться. К чему вдруг она заговорила о том, что не было свидетелей тому, что она залезала в окно? Разве кто-то говорил об окне? Нет. Но девочка словно ждала, что кто-то обвинит ее именно в этом. Прямо сейчас Марк Аврелий мог подобрать лишь два объяснения такому выбору слов. Либо Архип для чего-то сказал ей, в чем именно собирается обвинить ее перед тем, как попытаться лишить свою несчастную жертву чести, что было бы несколько нелепо. Либо же она действительно для чего-то пробралась в кабинет магистриана через окно или же попыталась пробраться, а только лишь затем была схвачена центурионом. Который, впрочем, все еще мог попытаться обесчестить ее после этого. О Юстиция, есть ли невинные в этом доме?

Но слова Эморри Контаренон проигнорировать все же не мог. Варвар должен знать свое место. Сколько бы лет он не отдал Риму и каких бы преступлений не совершила Кассандра, в дочери даже последнего из римских дукенариев больше достоинства, чем во всем немытом алеманнском народе.

Прежде чем Эморри получил возможность дать ответ, в комнату вошла пара рабов. Один нес наполненную водой бадью, другой аккуратно сложенную туника из шелка и плащ, оба окрашенных драгоценным индиго. Подарок от хозяина дома, немедленно пояснил он. Контаренон бросил взгляд на поднесенные одежды, нахмурился слегка и приказал рабам ждать. Сам обернулся к Архипу:

- Хорошо. Скажи, кто стоящий над тобой офицер? Где можно его найти?

Архип назвал имя некоего трибуна Татиона и сказал, что он сейчас должен быть рядом. Марк кивнул.

- Тогда идем к нему. Я попрошу выставить стражу.

Увлекая за собой Кассандру, Контаренон последовал за Архипом. Секунда-другая и он обратился к своей спутнице:

- Я буду просить выделить для тебя достойную комнату и предоставить слуг. - заверил ее он участливо, - Но скажи мне прямо сейчас, от кого ты ищешь защиты у магистриана и куда ты хочешь попасть морем? Я постараюсь передать ему твои слова до обеда.

***

- Достойный трибун, - слегка поклонившись поприветствовал Татиона Марк, - я Марк Аврелий Контаренон и я новый секретарь дукенария Луция Цельса Альбина. - он протянул Гектору подтверждающий это документ*, - Я пришел просить тебя о помощи.

Он указал раскрытой ладонью на Кассандру и Архипа.

- Это Кассандра Каликсия Ревоката, дочь дукенарий Авкта Каликсия Ревоката. Она утверждает, что сбежала из дома и прибыла сюда для того, чтобы обратиться с некой просьбой к магистриану, но подверглась нападению центуриона Архипа, который попытался лишить ее чести. Тому есть свидетели из числа прислуги.

Лицо и тон Марка во время краткой речь оставались бесстрастными. Он говорил, однако, быстро, с явной спешкой.

- Центурион Архип в свою очередь утверждает, что он схватил Кассандру, когда она попыталась проникнуть без позволения в кабинет магистриана. Тому, что она пыталась проникнуть в кабинет, если я понял правильно, тоже есть свидетели, хотя в их надежности я никак не уверен. - здесь Контаренон опирался лишь на слова Эморри, которые, однако, он посчитал достойными упоминания, - Ситуация весьма сложная и разрешить ее, я полагаю, должен магистриан лично. Он, однако, всего через четверть часа должен быть на обеде у спектабиля Флавия Тавра. Я сам же должен сопровождать его. - Контаренон выдержал краткую паузу, - Потому я прошу тебя проследить за тем, чтобы никто из них - он кивнул в сторону Архипа и Кассандры, - не покинул виллу до окончания обеда. Как уследить за Архипом, я уверен, ты знаешь лучше меня, но для Кассандры я прошу выделить не только стражу, но, если то будет возможно, и сообразную ее положению комнату и прислугу.

- Могу я рассчитывать на тебя, трибун?

Марк уже трижды мысленно проклял раба, который объяснял ему дорогу до выделенной для него комнаты. Марк заблудился и уверен был теперь, что блуждает по поместью кругами. Если судить по справедливости, впрочем, вины раба в этом не было - Марк Аврелий сам отослал его за чистой водой и подобающей для обеда одеждой, не ожидая, что найти покои будет так тяжело. Это не помешало Марку вновь мысленно проклясть его, а вместе с ним и всех прочих нерадивых рабов в этом доме, когда новоиспеченный секретарь магистриана наконец достиг после долгих блужданий своего места назначения.

- О Плутон Водитель народа, что творится здесь?! - вскричал он, решительно отбрасывая в сторону закрывающую дверь драпировку и входя в собственную (отныне) комнату. Возмущение от того, что столько времени было потрачено им в пустую, а предоставленные ему покои вместе с тем стали сценой для какого-то непотребства, переполняло его, а присутствие громадной фигуры Эморри прямо за спиной прибавляло уверенности.

Некий солдат, назвавшийся Архипом, покушался, кажется, на целомудрие юной девы, которую он затащил в случайную вероятно комнату, чтобы опорочить здесь, вдали от чужих глаз. Должно быть решил, что никто не приметит его в суете. Если так, то расчет его никак не оправдался. Какой позор, какой стыд для всего римского воинства! Теперь же этот Архип пытался оправдать себя глупой сказкой о том, что схваченная им дева и была виновницей поднятой тревоги.

- Я Марк Аверелий Контаренон, - назвал Марк себя, - и я был назначен только что секретарем Луция Цельса Альбина.

Он сделал несколько шагов вперед и встал прямо перед Архипом и схваченной им девушкой.

- Отойди от нее и держи при себе свои руки! - указал он солдату, - С чего ты решил, что она проникла в кабинет магистриана? Разве не много времени утекло с тех пор как пробили тревогу? Это столько тебе потребовалось, центурион, чтобы настигнуть хрупкую деву?

Он обернулся к несчастной жертве.

- Прошу, не бойся. Никто не причинит тебе более вреда. Скажи, как зовут тебя и как ты оказалась здесь?

Вдруг другая мысль посетила Марка. Быть может это бедное создание затащили сюда не силой, но обманом? Может солдат совратил ее и она пошла за ним по собственной воле? Горько и обидно Марку стало оттого, что прекрасные девы столь часто бывают слепы к истинному достоинству мужей, а ведутся вместо того на грубость и ложь. Отчего столь жестоко и слепо Амур разжигает в сердцах низменный эрос?

- Я думаю... - произнес Марк осторожно, - Я думаю, что у меня есть все навыки для того, чтобы исполнять роль секретаря сейчас. И есть задатки для того, чтобы когда-нибудь занять более важную роль. Я действительно всю жизнь мечтал служить Риму, как пять веков служили мои предки из gens Aurelia, и я все силы приложу для того, чтобы не подвести вас. Доктора всегда говорили о преобладание крови среди жизненных соков в моем теле, а потому отсутствие опыта, если таковое проявит себя, я постараюсь заменить рвением. Или да буду я проклят в глазах ларов моего рода!

- Что касается Эморри... Я бы сказал, что среди всех соков в нем преобладает флегма. Он, однако, умеет преодолевать свою натуру, когда в том возникает необходимость. - Марк задумался на секунду-другую, - Очевидно и то, что он варвар, а значит вполне естественны вопросы относительно его верности. Он говорил даже о том, что на римскую службу попал не по собственному желанию. Но он служит Риму уже двадцать лет. И говорит об Империи с исключительным почтением. Мое мнение таково: Эморри просто понимает превосходство Рима над всеми прочими народами, а потому просто так его не предаст. Но это лишь мое мнение, сформированное за не слишком долгое мое знакомство с ним.

- Флавий Тавр Кесарий же... Я слышал, что он неплохой командующий. Но слишком любящий распутство и роскошь. Еще я слышал, что он имеет, а быть может имел двух жен. И он христианин-последователь Ария. - морщины выступили на лбу у Марка, он помолчал несколько секунд, а затем ответил наконец: - Но ничего, боюсь, больше. Мне не приходилось много бывать у берегов Дуная.

Последовавший вопрос о боге несколько удивил Марка. Неужели потомок Цельса принял его за галилейца? Или он сам был галилейцем? Это было бы весьма иронично. А быть может все же истинным философом по подобию славного предка? Марк ведь действительно не слишком много знал о Луции Цельсе Альбине.

- Я верю в недвижимый Перводвигатель. Служащий, среди всего прочего*, причиной существования многих богов. Но возносить молитвы и приносить жертвы я нахожу уместным обыкновенно только римским богам.

***

- Эморри! - Марк появился снова в дверях атриума и обратился к своему спутнику, - Тебя желает видеть дукенарий Луций Цельс Альбин. За мной.

- Прошу простить, Николай Васильевич, - с толикой возмущения в голосе заговорил Рауш, - но рассуждения о спокойной и сытой жизни кажутся мне несколько неуместными сейчас. На Земле полыхает величайшая война в истории человечества. По всей России большевики вершат истинно якобинский террор. Думать о сытости и спокойствие сейчас не просто цинично. Это глупо. - он посмотрел на Чайковского, - Но даже если позабыть об этом... Как силами одних лишь добровольцем вы намерены удерживать территорию от Архангельска до Вятки? И что делать дальше? Нам уже сейчас не хватает людей, наши силы растянуты до предела. Большевики же постепенно ведут мобилизацию. Крайне медленно, да. Но территории под их контролем имеют куда большее население. Потому промедление будет для нас смертью - большевики просто задавят нас числом. А любые бунты на своей территории они утопят в крови. Как это было в Ярославле...

За окном вдруг остановился автомобиль. Послышались голоса. Со своих мест поднялся Торнхилл, его русский спутник и неожиданно Филоненко.

- Максимилиан Максимилианович, кто это? - осведомился Рауш у Филоненко, - Ваш обещанный сюрприз? Несколько несвоевременно, я должен заметить.

Константин выслушал ответ эсера и отпустил его. Затем повернулся к Марии Карловне Иессен, выступить которую попросил Торнхилл. Чего именно ждать от нее Рауш пока не понимал. Не вполне он понимал и чего ждать от Торнхилла, чье вмешательство, конечно, весьма раздражало. Вместе с тем, быть может он и был прав в чем-то: по поведению его одного можно было легко понять, что союзное командование по тем или иным причинам будет не слишком благожелательно настроено к перевороту. Быть может следовало радоваться одному последнему шансу прийти к компромиссу.

Рауш обернулся к подошедшим барышням. На лице его мелькнула тень раздражения, затем удивления, когда одна из них обратилась к нему по имени.

Она представилась и сама - Мария Карловна Иессен. Фамилия ее и отчество были Константину хорошо знакомы. Он прекрасно помнил Карла Иессена. Тот был морским офицером, в адмиральском, кажется, чине, и хорошим приятелем его отца. В доме Раушей он бывал весьма часто, курил с папой сигары, играл в преферанс и обсуждал биржевые новости. Иессен владел, кажется, верфями где-то на Балтийском море.

С семьей его Константин, однако, был знаком мало. Помнил только, что однажды Иессен приходил с женой. Но дама эта, так неожиданно возникшая перед Константином в далеком Архангельске на четвёртый год величайшей войны в истории человечества, вероятно приходилась старому адмиралу дочерью. Нет, Рауш не знал ее, не мог припомнить, что был ей когда-то представлен.

Было, однако, что-то знакомое в ее лице. Может быть он все же видел ее где-то?

На мгновение Рауш окунулся в чертоги памяти. Мелькнули бесконечно долгие месяцы, что он провёл а разоренном Петрограде, осажденным коварным врагом, которому не потребовалось ни единой дивизии, чтобы сломить столицу Российской державы - против неё он обратил ее собственный народ. Пролетели годы войны, когда тот враг ещё сражался честно, штыком, пулей и всем могучим арсеналом современной науки. И вот Рауш вернулся в Петербург - именно Петербург - то были времена, когда град Петра ещё не был лишён лже-патриотами данного основателем имени, 1914 год.

Вот он, новоиспеченный гвардейский корнет, на балу у графини Шуваловой во дворце на Фонтанке. Воспоминание бесконечно далекое, словно не реальность это, а сон. Посреди истощенного Архангельска кажется, что не может быть реальным то великолепие, которое в далеком 1914 казалось обыденностью. В том сезоне были в моде «балы цветных париков», куда все дамы являлись в париках самых безумных расцветок. Раушу это ещё казалось до смешного глупой идеей. Этот бал именно такой. Вот хозяйка дома в зелёном изукрашенном жемчугом парике. Вот княгиня Орлова в парике зелёного цвета и Мария Дерфельде в ярко-алом. А вот и барышня, которую через четыре года он встретит перед правительственным общежитием в Архангельске. Ее представляет общий знакомый и Константин пропускает имя мимо ушей. Мария Карловна Иессен. Она была там тогда, теперь она здесь. Как повернулась судьба!



- Это... большой сюрприз, видеть вас здесь и сейчас, Мария Карловна. - проговорил Рауш, он замолчал на секунду, затем продолжил: - Господин Берс, я боюсь, прав. Главнокомандующий арестовал правительство эсеров и народных социалистов, которое в военное время губило армии. Справедливо ли это, прошу, судите сами. Никакого кровопролития, однако, не было. И все силы будут приложены для того, чтобы его не допустить. - Рауш взглянул на Торнхилла и вновь обернулся к Марии, - Если же вы желаете помочь, вам нужно только лишь воздержаться от преждевременного распространения новостей о случившемся. Прошу вас, возвращайтесь домой и ждите известий из газет. Все будет хорошо.

- Сообщи магистриану немедленно, что прибыл курьер государственной почты с особо важным письмом. - важно и требовательно говорит Марк вышедшему встречать его рабу, - Хозяин будет недоволен, если ты его разбудишь. Но он будет недоволен куда больше, если получит письмо с опозданием. Иди!

Раб кивает почтительно и спешит прочь. Марк Аврелий Контаренон ещё раз опускает руку в наплечную сумку и нащупывается внутри запечатанный тубус с письмом. Он на месте. Все хорошо. Сколько раз Марк уже делал это сегодня?

Письмо ведь уже пришло с опозданием. Писавший рассчитывал явно, что оно застанет магистриана на той стороне Дуная, в варварских землях. И Марк почти успел! На переправе ему сообщили, что Луций Цельс Альбин вместе со своим отрядом вернулся с той стороны меньше дня назад и направился в Новиодун. Пришлось разворачивать коней и спешить туда. Теперь почтенный магистриан изволит почивать, как передал его раб, а если так, то он вполне может проспать до вечера, восстанавливая силы после долгого пути и переправы. А ведь вполне возможно, что в письме содержатся распоряжения, для выполнения которых ему ещё придётся возвращаться назад за Дунай! Потому новые задержки неприемлемы. Письмо нужно передать сейчас.

Это не значит, впрочем, что Марк не боится гнева разбуженного в ранний час магистриана. Боится, трепещет как жалкий раб, хотя и прячет по мере сил это постыдное, недостойное совершенно настоящего римлянина чувство. Так страшно допустить ошибку в первое своём настоящем задании! Впрочем, если и суждено ему навлечь на себя начальственный гнев, то пусть он будет вызван хотя бы излишним рвением, а не ленью и трусостью. Этот Луций Альбин, потомок великого Цельса, должен быть просвещенным человеком. Не станет ведь он казнить гонца, уподобляясь какому-нибудь египетскому царьку?

Пока, впрочем, в атриуме тихо. Только Эморри точит по обыкновению своему кинжал: шкр-шкр. Есть в этой привычке что-то угрожающее даже, будто дикий зверь точит когти. Эморри - гражданин Рима, знает Марк. Но да будь он даже кинокефалом, разве не назвали бы его римлянином современные Августы, если бы сочли полезным?

Обычно к звуку лезвия, проходящему по точильному камню, прибавился бы скрип пера, обуздывающей варварство цивилизации - Марк бы сел за свои заметки. Но не сейчас. Сейчас Марк репетирует в голове те слова, с которыми он обратится к магистриану. Смотрит на своё отражение в глади вод имплювия и бормочет едва слышно слова будущего приветствия.

Вдруг подаёт голос Эморри. Марк вздрагивает слегка и оборачивается к своему спутнику-варвару:

- Мы дождёмся ответа и отправимся назад, я полагаю... - отвечает Марк несколько рассеяно, - Как обычно. - мысли курьера явно где-то далеко, это очевидно, - Хотя может и стоит ожидать чего-то экстраординарного... Ты знаешь, мне ведь никогда раньше не давали телохранителя.

Марк снова ощупывает заветный тубус с письмом в своей сумке. Он на месте. Все хорошо.

Рауш сидел, положив руки на эфес Аннинской шашки* в ножнах на ремне, и рассматривал собравшихся с выражением флегматичного безразличия на лице. Прямая, словно металлический стержень был внутри, спина, однако, выдавала то, что Константин вовсе не был спокоен. Он думал, прокручивал в памяти события прошлых часов, взвешивал их. Мог бы он не допустить этого собрания? Вероятно. Рауш мог бы встать на пути Торнхилла и дать тому выбор: убираться вон или шагать дальше через его труп. Очевидно было, что британец вынужден был бы выбрать первое. Он не стал бы начинать гражданскую войну внутри гражданской войны, как он выразился сам, своими руками. И он вынужден был бы не дать сделать это Берсу.

Но что с солдатами? Готовы ли они были стоять на пути Торнхилла вместе с Раушем? Просто телами своими преграждать путь. Трудно было сказать. Нелегко стоять перед дулами пулеметов, даже если понимаешь умом, что приказа открыть огонь никогда не поступит. Да и поняли бы солдаты? Смог бы Рауш донести это до них? Кто знает? Он ведь не был знаком с бойцами. Риск был бы велик. Непозволительно быть может велик.

Но почему Торнхилл вообще возник здесь, в этот поздний час? Была ли в этом вина самого Рауша, который допустил где-то прокол и выдал себя британцу ещё днём? Был ли среди заговорщиков кто-то, кто решил, быть может и из благих побуждений, выдать план английской контрразведке? Рауш ведь и сам предлагал сперва согласовать все с союзниками. Быть может так и следовало поступить. А быть может кто-то случайный услышал по воле злой судьбы одну подозрительную фразу в «Париже» и поспешил донести о ней союзникам? Вполне возможно.

Все это, впрочем, было неважно. Все прошло, все решения приняты. Оставалось действовать сообразно текущей обстановке.

- Вера Антоновна, постойте. - Рауш остановил барышню жестом, - Не может быть никакого заседания, пока здесь нет Георгия Ермолаевича. Подождём его.

- Позвольте, однако, мне высказать пока своё сугубо личное мнения о причинах всего нашего конфликта.

Рауш положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула.

- Видите ли, у армии и у правительства в текущем его составе совершенно разные... приоритеты.

- Армия своею целью ставит в первую очередь борьбу с большевизмом и освобождение от него России. Всей России. - он выделил последние слова, - Это наша единственная цель, ради которой мы готовы были даже идти на компромисс с социалистами.

- Для текущего правительства же, почти целиком социалистического, цель вовсе не в этом. По меньшей мере, создаётся такое впечатление. Текущее правительство будто получило в своё управление страны - Северную область - и теперь проводит в ней политику, которую предписывает идеология партии эсеров и партии народных социалистов. Я не буду даже говорить о том, что идеология эта преступна. Пусть. Перед большевизмом она все равно меньше зло. Главный провал вашего правительства - он указал раскрытой ладонью на Чайковского, - как раз в том, что вы ведёте себя как правительство суверенного государства. Для вас освобождение России и борьба с большевизмом - это внешняя политика, не более. На первый план у вас выходят реформу здесь, в Архангельске, в Северной области, реформы в социалистическом ключе. И именно потому вы пренебрегаете армией. Потому что до сих пор строите новый мир, будто сейчас февраль прошлого года, а от немцев и большевиков вас вечно будут защищать союзники. А нам нужно не строить! - Рауш наклонился вперёд, впервые повысил голос: не кричал, но видно было, что он распаляется, - Нам нечем и негде строить. Нам нужно защищать то, что есть. Любой ценой!

Константин снова откинулся на спинку стула и вздохнул.

- Потому Области нужно новое правительство, «деловое правительство», если позволите. - теперь он вновь говорил холодно, словно об очевидной каждому истине, - Чьим первым приоритетом будет борьба с большевиками и спасение России. - он обернулся к Торнхиллу, - А вместе с тем и выполнение союзнических обязательств. Враг у нас один и большевизм только один из ликов его.

Рауш остановил цепь в десятке метров от "туземной" толпы Берса. Пустил по ней приказ быть готовым начинать стрельбу по приказу. Иного выхода ведь может не быть. Сам Рауш сделал еще несколько шагов вперед и остановился, заложив левую руку за спину на манер фехтовальной стойки.

Преисполненный превосходства взгляд Берса, который протискиваясь сквозь строй своих молодцов выступил перед конногвардейцем, он встретил холодным безразличием. Видит Бог, Рауш видел немало грабителей и мародеров за последние годы.

- Извольте сперва убрать отсюда дам. - громко и четко произнес Рауш, обращая свой взгляд в сторону двух женских фигур перед строем горцев. Затем снова обернулся к Берсу и добавил со снисхождением: - Если вы не намерены, разумеется, сами прибегнуть к большевистским методам и угрожать мне из-за их спин.

На секунду Константин вообразил, что сейчас с ним люди из его старого эскадрона, а на дворе, скажем, 16-ый год. Одной команды было бы достаточно, чтобы все они дружно, без мгновения замешательства и сомнения вскинули винтовки и дали залп. Ни Берс, ни "туземцы" его не успели бы дернуться до того, как полтора десятка выстрелов слились бы в единый громовой раскат. А ведь на такой дистанции тренированный стрелок не способен промахнуться. Каждая пуля достигнет цели. Мощный винтовочный патрон почти гарантирует, что в такой плотной толпе одна пуля пройдет сквозь несколько тел. Будь у Берса два десятка, три десятка, даже больше - хороший залп в мановение ока ополовинит его отряд. А шок и замешательство от первого залпа дадут пару бесценных секунд, чтобы дать еще один. Это будет не бой, это будет расстрел.

Только вот с Раушем не его конногвардейцы. Он не знает этих солдат, не знает, можно ли на них положиться. А еще эти барышни перед строем потенциального врага. Кто они такие? Раушу не вериться все же, что Берс пал столь низко, что решиться использовать заложников.

Краткие размышления его прервал не Берс, но Томара. Новый отряд возник из ночной мглы. Шли со стороны поста Лукошкова, но люди были не его. Рауш посмотрел на Берса и увидел на лице того только непонимание. Можно было бы назвать это хорошим знаком.

Прошло несколько секунд и Рауш сумел разглядеть полковника Торнхилла во главе приближающейся колонны.

- Господа. – произнес британец недовольно, – Что здесь происходит?

Рауш обернулся к нему и ответил совершенно будничным тоном:

- Массовый побег из-под ареста, насколько я могу судить. Вы ведь знакомы с атаманом Берсом?

Барон сделал выдержал краткую паузу и продолжил более серьезно:

- Я должен вас известить также, господин полковник, о том, что члены правительства были помещены под стражу приказом главнокомандующего. - Рауш взглянул на реакцию Торнхилла и добавил: - Пока кровопролития удалось избежать. Но на свободе остался радикал Дедусенко, которого не оказалось в общежитии. - следующее предложение Рауш произнес тише: - И господин Берс, если я правильно понимаю, изъявил желание "пустить кровь бунтовщикам".

- Я не знаю, зачем вы здесь, господин полковник, и кто вас направил. Дело, однако, уже сделано. Потому предлагаю оставить политику нашим командующим и обеспечить пока сохранение порядка в городе.

- Знаете ли, князь, - флегматично заметил Рауш, когда вместе с Ганжумовым шагал по коридору общежития по направлению к прихожей, - а ведь господа министры непременно напишут когда-нибудь мемуары и там обессмертят ваше имя. И вами учиненные над ними зверства, конечно.

Удивительно, но вечная недисциплинированность и безалаберность Ганжумова Константина, который такие вещи обыкновенно не выносил, совершенно не раздражала. Наоборот, в чем-то успокаивала даже. Служила маяком постоянства и нормальности в бушующем море хаоса. Ведь истинно страшен должен быть день, когда Ганжумов прекратит паясничать.

- Кто-нибудь их непременно издаст. - продолжил свои размышления Рауш, когда они достигли прихожей, - Если не здесь, то в Париже. - он взглянул на осетинского князя и улыбнулся слегка, - Сможете приобрести и показывать с гордостью наследникам.

Он толкнул дверь и ступил на крыльцо. Попридержал для идущих за ним и с безразличие вышел под холодный осенний дождь.

Подошел спешно Томара с докладом:

- Ваше высокоблагородие! Там, - штык винтовки указал на здание бывшего фотографического ателье Лейцингера, - какое-​то шевеление было несколько раз. Словно людские фигуры. Прикажете проверить?

Рауш сощурился и попытался пронзить взглядом тьму. Безуспешно.

- Много ли? - поинтересовался через мгновение Рауш и услышал в ответ:

- Десятка два минимум.

- Шутите? - Константин приподнял бровь и взглянул на Томару, но понял немедленно, что тот совершенно серьезен.

Два десятка человек - значительная сила. Даже будь Рауш простым караульным и будь сейчас самый непримечательный день, он был бы не на шутку встревожен. Двадцать человек - совершенно немыслимое для холодной и дождливой осенней ночи столпотворение. Оно само по себе не может означать ничего, кроме проблем и проблем достаточно масштабных. И это даже в самый непримечательный день.
Сегодня же был день переворота. Двадцать человек, таящихся в тенях прямо напротив места его свершения, могут означать катастрофу. И ведь их может быть больше.

- Проверим вместе, поручик. Дело, я вижу, серьезное. - он обернулся к одному из солдат: - Ты! Быстро внутрь, доложи капитану, что у дома напротив неизвестная группа, двадцать человек минимум. Мы вместе с группой Томары отправились на проверку.

Ротмистр сделал несколько шагов вперед, выбив сапогом из лужи фонтан брызг. Обернулся.

- Стрелки! Рассыпаться в цепь и за мной!

Филипп завороженно проводил взглядом несущегося прочь графа Бриэнна. Столько лет он готовился к этому дню, столько лет ждал. И вот день этот наступил, однако все идет совершенно не так, как следует. Не построены порядки двух армий на широком поле, первые залпы не гремят в назначенный заранее час. Вместо этого враг атакует подло, из-за засады, сразу с нескольких направлений. И ведь его трюк работает: Филипп видит, что бинорское войско вокруг пребывает в хаосе. Он и сам не понимает совершенно, что следует делать теперь. С трудом новоиспеченный полковник гнал страшные мысли о возможном разгроме и смерти в грядущем бою.

Вот рядом останавливается Этьен, по обыкновению своему совершенно невозмутимый. Филипп может лишь завидовать такому ледяному спокойствию. Д'Эво сам старается хотя бы казаться невозмутимым: выпрямляется в седле и гордо поднимает голову словно позирует для конного портрета. Уже и другие офицеры отцовского полка спешат к нему, некоторые старше и опытнее его, и для них всех он совершенно обязан создать иллюзию того, что все в полном порядке, что происходящее есть только мелкая заминка, а вовсе не потенциальная катастрофа.

Филипп того не понимает до конца, но получается у него неплохо.

- Господа, - обращается он к собравшимся офицерам, - мы должны спасти тыл!

Слова его звучат уверенно и непринужденно, но за этой маской спокойствия Филипп на грани паники. Лихорадочно он перебирает в голове варианты дальнейших действий, силиться понять общую ситуацию по тем крохам информации, что доступны ему. Но собравшиеся офицеры видят только то, что полковник их обозревает поле грядущей баталии.

- Арьергард бежит, господа. Пусть будет так. Для побега есть всего один путь и он перед нами. - изрекает Филипп и указывает на узкий проход между холмами с одной стороны и болотами с другой, по которому всего пару минут назад маршировала остановившаяся теперь армия, - Господин вице-полковник, - Филипп обращается к Этьену, стараясь скопировать интонацию маршала де Жюста, - будьте любезны взять ваш эскадрон и вместе с пехотой перекрыть этот путь прямо здесь. Вам надлежит останавливать бегущих, возвращать их в строй и здесь же строить в боевые порядки.

- Остальные эскадроны отправятся со мной к деревне. Нам нужно будет не дать вражеской кавалерии перебить отступающие полки арьергарда, чтобы они могли в безопасности перегруппироваться под началом господина д'Оннэ. Пока только лишь прикрыть отступление, ничего более. Затем мы вернемся сюда и всеми имеющимися силами пойдет в контратаку, чтобы вернуть потерянный обоз. Вопросы, господа?

Последовало несколько вопросов, на которые Филипп немедленно дал ответы. Все присутствующие наконец подтвердили свою готовность и д'Эво едва заметно улыбнулся от гордости.

- Тогда мы выступаем! - Филипп извлек из ножен шпагу и поднял ее над головой, - Трубите построение!

Звучит горн, сверкают доспехи на солнце и имперское знамя гордо реет на ветру. В этот момент Филипп уже и сам почти поверил в собственное лицедейство, почти успокоился. Победа неизбежна. Да здравствует император Людовик и великая Бинория!

Трапезников играл с азартом, всецело отдаваясь состязанию. Жара, усталость, боль в натруженных мышцах тому помехой не были - совсем напротив, только помогали забыть обо всем на свете и войти в некое подобие транса, когда в целом мире существует только корт, два игрока и мечущийся между ними мяч. Когда чувства, что не требуются для того, чтобы уследить за мячом, притупляются и превращаются в эхо, будто бы кто-то иной, совершенно посторонний переживает их. В таком трансе только краткие мгновения эйфории, абсолютного счастья от очередной крохотной победы, ощущаются с особой кристальной чистотой. За это Виктор Трапезников любил теннис. Что еще может дать подобное? Только удачно завершенная сделка, которая, в конце концов, случается не каждый день, и вероятно опиум. За последние, правда, Трапезников поручиться не мог, ведь за всю свою долгую карьеру в Китае он ни разу не притрагивался к трубке для курения плодов опийного мака. Он предпочитал "Палл-Малл".

Сейчас оппонент Трапезникова желал поскорее завершить матч. Ну что же, пусть будет так. Виктор не собирался откровенно поддаваться, это бы шло совершенно вразрез с его натурой, однако он готов был сыграть чуть более агрессивно, рискнуть.

Молча он подкинул мяч в воздух, на краткий миг застыл с вытянутой вверх рукой, а затем выполнил в прыжке плоскую подачу, отправляя мяч в короткий полет на другую сторону корта. За сеткой Вышнеградский сорвался с места и бросился наперерез мячу. Если так пойдет и дальше, все закончится достаточно скоро.

Трапезников сам чувствовал определенный соблазн закончить поскорее. День действительно выдался жарким, даже по весьма высоким шанхайским стандартам. Однако вместе с тем хотел бы вдоволь наиграться в теннис перед началом сезона дождей. В Петербурге ведь не играют в теннис так, как играют в Шанхае. А ведь именно там, в русской 北京*, рассчитывал оказаться Трапезников к тому времени, когда сезон дождей в Шанхае подойдет к концу. Перевод в питерское отделение РКБ он уже обеспечил для себя, однако там он оставаться долго не собирался. Лишь до тех пор, пока не подыщет для себя место в каком-то ином, более благополучном учреждение. Что еще остается делать, когда даже бесконечно далекому от всяких коммерческих дел Чжуань шифу очевидно, что русским ничего более не светит в Поднебесной?

Трапезников не давал овладеть собою черной тоске, которая в последние недели захватила всю относительно небольшую русскую общину в Шанхае. Он просто отстранился от происходящего, не интересуясь более новостями об очередных завоеваниях японского оружия. Не все ли равно уже? Трапезников не беспокоился о собственном будущем, будучи уверенным в своей способности вернуть карьеру в нужное русло после окончания всей передряги. Не слишком трогали Виктора и известия о гибели или пленение русских солдат и офицеров, как не трогали его известия о зверствах бельгийской короны в Свободном Конго. Приличия ради он изображал беспокойство, однако в действительности ему плевать. Новости о катастрофах на фронте стали рутиной и Трапезников, который никогда не был слишком впечатлительным человеком, уже давно привык игнорировать их совершенно, если они не касались напрямую деятельности РКБ.

Весьма раздражало его, однако, внезапное презрительное отношение лично к нему представителей других держав или даже обнаглевших сверх всякой меры китайцев. Будто бы неудачи российской армии и флота бросали тень на компетентность лично Виктора Константиновича Трапезникова и всех его коллег-служащих РКБ. Недавно группа подвыпивших поляков, сумев как-то распознать в нем русского, попытались вступить с Виктором в перепалку в одном из его любимых ресторанов на Бабблинг-​велл-роуд. Хозяин заведения, постоянным клиентов которого уже три года был Трапезников, быстро позвал охрану и выставил ляхов вон, однако Виктор был вне себя от ярости. Он никак этого не показал, однако возвращаясь домой успел подумать о том, что был бы даже рад видеть взятую Москву и императора Муцухито на российском престоле вместо бездарного царя Николашки, по вине которого вынужден был терпеть подобное унижение.

Определенное сочувствие, однако, Трапезников испытывал по отношению к офицерам, которых ему доводилось встречать в Шанхае. Ведь то, что терпел Виктор, было каплей в море по сравнению с тем, что выносили они. Сверх того, в отличие от Виктора, все эти морские офицеры действительно были совершенно разбиты, воспринимали каждое новое поражение как личный провал. Однако если одно поражение может быть следствием трусости или некомпетентности кого-то из участников битвы, то целая война обер-офицерами быть проиграна никак не может. Виноват кто-то еще. Кто-то наверху, кто банально украл деньги или же совершенно забросил собственные обязанности. Грешили на великого князя Алексея, который якобы потратил бюджет морского ведомства на подарки любовницам. Может быть это и было правдой - Виктор не спешил делать выводы да и не испытывал в этом особой потребности. Лишь чувствовал вполне искреннюю жалость по отношению к тем, кто вынужден был брать вину на себя.

- Нет, я не видел Дедусенко. - четко проговаривая каждый слог произнес Рауш и бросил на Филоненко преисполненный скептического презрения взгляд. Барон был весьма раздражен совершенно неуместным максимилиановым оптимизмом. По его собственному мнению все предприятие если не уже стремительно катилось в тартарары, то балансировало, по меньшей мере, на самой грани бездны. Хотя, конечно, эта странная беззаботность помогала пролить свет на мышление социалистов, которых за этот день так много пришлось повстречать барону - как Филоненко полагал, что имеющуюся диспозиция безупречна, так и сопартийцы и единомышленники его, согнанные сейчас в столовую, вероятно не видели изъяна в своих трудах на ниве государственного строительства.

Константин обернулся к эсеру, спросившему про Дедусенко:

- Покажите мне комнату Якова Тимофеевича. - приказал он и добавил резко, когда несчастный путчист перед ним замешкался: - Немедленно!

Эсер закивал мелко и пошел показывать комнату. Рауш последовал за ним, понимая, однако, что сейчас уже преследует призрака. В самой комнате он лишь осмотрелся быстро и распахнул на всякий случай двери большого платяного шкафа. Покачал головой хмуро и произнес:

- Идемте. Доложим господину капитану.

***

Наконец объединенная уже группа эсеров и солдат под началом Рауша вернулась в столовую, освященную уже теплым светом керосиновой лампы и наполненную жизнью во всех ее разнообразных проявлениях: от неунывающего полноватого кота или вот, например, Ганжумова до мрачного ныне низвергнутого патриарха русской революции. Один из унтеров (удостоившийся немедленно недовольного взгляда Рауша) даже решил заварить чай.

- Все здание проверено*. - начал доклад Константин, - Дедусенко нигде нет и этой ночью явно здесь не было. Остальные министры в сборе. - он кивнул в сторону собравшегося кабинета, - Кроме них в доме осталась прислуга. Человека два или три по меньшей мере.

- Господин капитан, - продолжил Рауш после короткой паузы, - я думаю, мы наделали много шума. Нам нужно уходить, пока сюда на крики и стрельбу не наведался еще один союзный патруль. Тем более, мы здесь не совсем на своей территории.

- В общежитие я бы оставил отделение с одним офицером в карауле. Если кто-то пожалует, пусть скажут, что с министрами все в порядке и они сейчас с вами... на совещание. Если повезет и явится Дедусенко, пусть его арестуют. Ну и не дадут слугам уйти и разнести вести... Хотя, я полагаю, на нас уже глядят из окон всех соседних домов.

2 года

По выражению крохотного личика Филиппа видно, как борется в нем страх перед этим духом, который живет под волнами, и безмерное любопытство. Очень хочется поглядеть на него и на его сокровища. Интересно, большой ли он? Страшный? А много ли золота под водой? Если много, то наверное блеск можно разглядеть и отсюда, с самой поверхности...

Но не хочется заставлять маму беспокоится. Если она начнет беспокоится, то точно не даст поглядеть на духа. Потому маленький Филипп сидит тихо, словно он самый смирный и послушный ребенок на свете. Болтает ногами и смотрит на дно лодки. Так мама скорее успокоится и обо всем забудет.

Терпения Филиппа хватает всего на минуту-другую. Теперь он уже медленно и осторожно выглядывает за высокий борт лодки и глядит в мутную воду озера. Страшно хочется посмотреть на духа!

И вот, вот оно, золото сверкает в глубине! Или это просто солнце блестит на волнах?


=====

4 года

- Иии... - читает вслух Филипп, - тоо-г-даа...

Но мысли его заняты совсем не чтением. Ему вообще не хочется читать самому - ему хочется узнать, что было дальше. Филиппа вообще очень пугает мысль о том, что сэр Эдуард решит оставить свои странствия и останется навсегда жить с принцессой Изольдой. Ведь столько историй было про сэра Эдуарда: он побеждал драконов, страшных циклопов и коварных баронов-разбойников, путешествовал в далекие страны и воевал там с глупыми грязными дикарями. Неужели он решит просто бросить все ради этой Изольды?

- Мама, - Филипп оторвал глаза от книги и повернулся к маме, - а что было дальше?

Надежду дает только то, что несколько других прекрасных дев уже дарили любовь сэру Эдуарду и ничего, он всегда уезжал от них навстречу новым приключениям. Правда, все прошлые не были принцессами... Но зачем ему вообще эта принцесса? Она ведь наверняка целый день занимается одним только вышиванием! Или чем там еще занимаются принцессы?


=====

6 лет

- Сейчас! - кричит Филипп брату, - Уже бегу!

Бежит он, правда, не в сад. Он бежит к домику слуг. Марта, портниха, обещала сшить для него маленькое знамя для его армии. И вот она, сидит на своей обычной скамье, занятая ремонтом ливреи кого-то из лакеев.

- Готово, готово уже? - взволнованно спрашивает Филипп у Марты.

Она кивает, улыбается "молодому господину" и протягивает ему крохотный флаг, сшитый из пары лоскутов яркой ткани. Как настоящий! Филипп горячо благодарит свою благодетельницу и бежит скорее в сад.

Вот он уже повязывает знамя на копье маленького оловянного всадника. Теперь его армия готова к сражению.

- Бдыщ! - артиллерия дает первый залп.

Николай Чайковский, вечно слабый, вечно безвольный, вечно предпочитающий слова действиям, преобразился, стоило кому-то покуситься на его власть. Он словно сошел в темный коридор с полотна, величественный и гордый. Проигнорировал команду Рауша, словно был выше всяких команд, и хладнокровно двинулся на встречу поднятому револьверу. Он был Цезарем теперь, изгоняемым Кориоланом. Ладно поставленным голосом обличал он гневно заговорщиков. Говорил даже о присяге, словно он, профессиональный революционер, профессиональным изменник, вообще имел право о ней говорить. На пару коротких мгновений Николай Чайковский, талантливый актер, весь мир обратил в театр, а всех людей вокруг - в статистов.

Константин почувствовал как зарождается в душе его гнев. Драма ведь должна пробуждать в людях страсти. Барон Рауш фон Траубенберг был готов к сопротивлению, даже вооруженному. К крикам и суете, к попыткам побега. Но чтобы вытерпеть такую наглость, такое высокомерие от бывшего никем всего пару месяцев назад выскочки ему потребовалось напряжение всех душевных сил. Только мысль о том, что творящиеся перед ним действо суть есть лебединая песня старого лицедея, цепляющегося изо всех сил если не за власть, то за иллюзию власти, помогла Раушу сохранить самообладание.

Он встретился взглядом с Чайковским и лицо его осталось бесстрастным.

- В столовую, господа. - ответил с холодной вежливостью барон и сжимая все еще в правой руке револьвер указал министрам путь свободной левой рукой.

Затем обернулся к стрелкам:

- Проводите их. - указал штабс-ротмистр оставшейся с Мартюшиным тройке, повернулся к остальным и скомандовал: - Вперед!

С "Наганом" в руке он направился в недра дома, а вооруженные солдаты последовали за ним по пятам.

Константин заглянул деловито за спины солдат, оценил импровизированную баррикаду. Подивился прыти обитателя комнаты, успевшего так быстро возвести это аляповатое оборонительное сооружение. Чего только ради? Эсеры суетились, кричали, теперь вот баррикадировали двери и тем лишь вносили совершенно излишний хаос в положение. Раушу никогда не доводилось участвовать в полицейских операциях (а что еще это было, если не полицейская операция?) и он мог лишь гадать, всегда ли они выливаются в подобное. Одно он мог сказать точно: своею суетой арестовываемые навлекали опасность лишь на самих себя. Если людям людям Чаплина они чинили всего-то мелкие неудобства, то сами они рисковали быть совершенно оправданно избитыми, если не вовсе застреленными за свое излишне рьяное сопротивление. Рауш мог предположить, что чайковцы ждали в его руках только немедленной кровавой расправы, если пытались избежать ареста так отчаянно. Потому он поспешил успокоить на всякий случай скрывающегося за баррикадой министра:

- Выходите, вам не причинят вреда! - крикнул он и указал бородачу-солдату: - Если сам выйдет, не бить.

Пару стрелков Рауш оставил у дверей Мартюшина, чтобы они могли препроводить управляющего отделом финансов до столовой, а остальным жестом приказал следовать за собой. Повел их вперед по коридору.

Вдруг впереди послышались шаги. Шаркающая, старческая наверное походка. Не похоже на молодчиков Филоненко. И слишком уверенно для кого-то из слуг. Значит кто-то из министров, вероятно даже сам Чайковский.

Рауш предполагал, что стрелял все же не он. Скорее кто-то из людей Филоненко и Миллера, если судить по тому, что за одним выстрелом не последовало других, либо сделал мучеником кого-то из чрезмерно ретивых своих сопартийцев, либо вовсе по глупости или неосторожности разрядил пистолет в молоко. Однако меры предосторожности все же надлежало принять.

Рауш извлек револьвер Нагана из кобуры и жестом остановил солдат. Сам сделал пару шагов вперед и крикнул в темноту:

- Назовите себя! Выходите и держите руки над головой, чтобы я мог их видеть!

С грохотом распахнулась дверь и Рауш, держа руку на холодной рукояти офицерского "Нагана" в расстегнутой кобуре, первым вошел в комнату. За ним по пятам следовали солдаты с винтовками в руках и хаос, в пучине которого тонуло уже общежитие правительства Северной области. Люди, шум и отражающийся зловеще от металла штыков и золотых погонов ротмистра свет заполонили комнату. Окажись заговорщики здесь на пару секунд раньше и обитатель ее был бы уже схвачен, бит возможно и вытащен насильно в коридор, чтобы присоединится к своему коллеге в столовой у капитана Чаплина. Но было уже поздно - заговорщиков встретил только свежий ветер из распахнутого окна, шум и запах осеннего дождя.

Барон кинулся к окну, выглянул наружу, сжимая покрепче рукоять револьвера. Выглянул и увидел до боли знакомую картину.

Свернувшийся в позе эмбриона человек валялся в грязи под окном. Под слабые выкрики протеста несколько солдат осыпали его ударами винтовочных прикладов. Рауш слышал наполненный каким-то диким азартом голос одного из мучителей: тот бил уже не ради какой-то цели и не из-за гнева или ненависти. Бил скорее потому, что мог. Потому, что получил вдруг власть над своею жертвой и теперь спешил этой властью воспользоваться. Сколько раз Рауш видел такую сцену на улицах охваченного революционным безумием Петрограда? Сколько раз видел ее в расположение разваливающейся армии? Сколько, в конце концов, раз Рауш сам вынужден был опустить глаза и ускорить шаг, чтобы против своей воли не стать участником подобного? Он не брался сосчитать.

На краткий миг душу его охватила вдруг жалость к тому лежащему на грязной мостовой эсеру и одновременно жгучая ненависть к его обидчику.

- Отставить! - рявкнул он, - Отставить!

Солдаты под окном прекратили избиение. Перехватили винтовки, обернулись к офицеру.

- Быстро, ведите его внутрь. - скомандовал он, - И не бить, не бить, вашу же мать.

Солдаты повиновались, подняли неудавшегося беглеца с земли и потащили в сторону входа. Константин оперся на подоконник и вздохнул. Он был, пожалуй, слишком резок сейчас. Он сам только что ударил человека, ударил сильно, не сдерживаясь. Но разница все же была. Разница была в том, что Рауш остановился немедленно, как только достиг своей цели, а те караульные за окном нет. То была разница между насилием праведным и насилием бессмысленным. Между тем, чему Рауш фон Траубенберг посвятил свою жизнь, и тем, против чего он боролся.

Вдруг грянул выстрел. Рауш сорвался с места и через мгновение оказался в коридоре. С неуместным облегчением понял, что стреляли не здесь, стреляли в той части дома, куда отправились Миллер и Филоненко со свитой. Значит сорвался кто-то из эсеров, не из его людей.

- Для вашей же безопасности... - Константин схватил за руку ворвавшуюся в коридор штатскую и толкнул ее назад в дверной проем, откуда она и возникла, - Оставайтесь в комнате.

Он заглянул на всякий случай в комнату и убедившись, что никто из членов правительства там не скрывается, захлопнул дверь.

- Осипов, с улицы должны привести пленного. - в голосе его прозвучали ледяные нотки, свидетельства того, что недавнее малодушие юнкера не осталось незамеченным, - Проследите за ним.

- Вы, - он указал на пару стрелков, ближе всех оказавшихся к дверям столовой, - останьтесь здесь. Остальные, за мной!

Всему свое время, писал Экклезиаст, и время всякой вещи под небом. Сейчас время молчать, а потому Рауш промолчал. Сейчас не время говорить, но Гуковский говорил и, видит Бог, Рауш дал ему говорить больше всякой меры.

Гуковский только лишь вдохнул, когда в солнечное сплетение его врезался затянутый в кожаную перчатку кулак штабс-ротмистра, немедленно выбивший всякий воздух из его легких.

- Помолчите, прошу вас. - зло процедил сквозь зубы Рауш, склоняясь над неудавшимся оратором. Он быстро стянул с одной руки перчатку и затолкал ее в рот пленнику. Покачал головой раздосадовано - стоило взять с собой что-нибудь, что сошло бы за кляп, а не тратить на то собственные перчатки. Но что поделать?

- К капитану его. - скомандовал барон стрелкам, - Свяжите покрепче, потом принесите одежду.

Сам он вышел в коридор вслед за за утаскиваемым солдатами слабо вырывающимся Гуковским, окинул взглядом напрягшихся стрелков и обернулся к Осипову:

- Юнкер, приступайте. - распорядился Рауш, указывая на чернеющий дверной проем, к которому был прикреплен Осипов вместе с еще тремя стрелками, - Ломайте дверь, если вас откажутся пускать.

Быстрым шагом он направился к оставшейся двери. Облизал губы нервно и требовательно постучал.

Пожалуй, чего-то такого и следовало ожидать: криков, шума, суеты. Жаль, но ни один план не выдерживает столкновения с врагом.

- Господин Гуковский, вы арестованы. - грозно объявил Рауш, делая шаг в комнату и подставляя одну ногу под дверь. В ночной тишине слова его вдруг прозвучали громом и Константин поморщился.

Напоминающий сейчас привидение или испуганную старую деву Гуковский не выглядел человеком опасным, да и хромота его при всем желание не позволила бы ему сбежать. Однако к его угрозе закричать, сколь комично и немужественно она бы не звучала, все же следовало отнестись серьезно. Он, в конце концов, своими криками сумел бы разбудить весь дом и вот тогда кто-то из иных обитателей общежития вполне мог совершить что-то глупое, решиться на какой-то абсурдный и самоубийственный подвиг в манере террористов-нигилистов, к породе которых часть министров несомненно принадлежала. Потому барон Рауш поспешил успокоить стоящего перед ним управляющего отдела, кажется, юстиции:

- Александр Исаевич, - сказал он строго, но уже с примирительными нотками в голосе, - вам не причинят вреда и у вас будет возможность высказаться в свою защиту. Не делайте глупостей.

Он окинул министра оценивающим взглядом, готовый, если возникнет в том нужда, среагировать на любое резкое его движение. В комнате все же было темно и трудно было сказать, чего можно ожидать от профессионального революционера, даже обладающего такой безобидной внешностью. На столе, скажем, вполне мог лежать скрытый в темноте пистолет или нож. Да и не трудно было привести аргументы в пользу того, что рядом с безобидно выглядящим революционером следует проявлять только большую бдительность.

- Пройдемте. - произнес настойчиво Рауш, - Ваши вещи вам принесут.

Таврос нахмурился.

- Не возьмусь судить о брате Поликарпе, - сказал он прямо, - но скажу, что если они не развернутся немедленно и не вернутся в лагерь, - варяг указал на группку крохотных конных силуэтов под стенами башни - возникнет немалая опасность того, что в руках у фуроров появятся еще два заложника из семей Троицы в добавок к уже имеющемуся одному. А это уже будет просто смешно.

Болли покачал головой неодобрительно. Действительно, то, что еще совсем недавно казалось ему чем-то сродни охоте на умного и опасного, но между тем всего лишь дикого зверя, грозило превратиться в фарс. Трудно было даже вообразить, какой исход был бы хуже: смерть троих Цимици от рук шайки бандитов или освобождение этой шайки в обмен на нежизни заложников. Последующий скандал в любом случае обещал быть поистине грандиозным и никто, из присутствующих сейчас здесь потомков Каина, не мог бы рассчитывать преодолеть его без большого ущерба для своего доброго имени и положения при дворе.

Конечно, даже троих пленных можно было бы освободить при помощи хорошо организованного штурма и капли удачи. Однако, одно дело рисковать всего одной нежизнью и совсем другое - целыми тремя. И это если вовсе не задумываться о жизнях солдат, гибнущих прямо сейчас под вражескими стрелами из-за глупости, тщеславия или упорства Поликарпа или Ливелия.

- Потому я считаю, что мы должны быть готовы действовать прямо сейчас. - бывший манглабит окинул взглядом собравшихся и заговорил: - Пусть Федрос примет командование над западным лагерем, Константин над южным, а Диониссий над северным. Люди там уже должны быть готовы к выступлению. Констанций и Андрокл пусть будут со мной, чтобы вести в бой своих людей. Я же останусь командовать нашими силами здесь. Вместе с этим к Ливелию и Поликарпу будет отправлен гонец с требованием тотчас же вернуться и не подвергать лишнему риску себя и солдат. - Болли помолчал мгновение и закончил: - Если же они по какой-то причине, гадать о которой у нас сейчас совершенно нет времени, не вернутся... Или же враг начнет вылазку с целью их пленения... Мы начнем штурм башни одновременно со всех направлений. Сигнал к началу штурма тогда будет подан трубами сразу по возвращению гонца с плохими известиями.

Он снова осмотрел собратьев и спросил:

- Будут ли у кого-то возражения? Или может быть кто-то согласится исполнить роль гонца? - тут Болли посмотрел на Федроса, который, как ему было известно, был хорошим наездником, - Поездка будет опасной, а смертный гонец может пасть от одной верно пущенной стрелы. Для одного из нас опасность будет куда меньше.

Вот и настал момент.

"Господи, пусть все пройдет хорошо." - подумал только Рауш, не зная, чего еще можно добавить в это мысленное обращение к высшей силе. Было страшно, будто впереди бой. Только ставки в бою обычно пониже.

Рауш жестами и парой произнесенных громким шепотом команд распределил своих подчиненных между тремя дверями и двумя концами коридора. Снова поймал себя на мысли, что готовится будто к схватке с опасным противником, а не с кучкой беззащитных в целом демагогов.

- Пока ждите моей команды. Но если кто-то высунется из комнаты, начнет кричать или еще что-то такое, заламывайте ему руки и тащите к господина капитану в столовую. Там немедленно обыскиваете и связываете. Оружие не применять, бить только при крайней необходимости. Все ясно?

Рауш дождался подтверждения и отправил всех на свои места. Сам подошел к ближайшей к столовой двери вместе с парой солдат. Повторил для них еще раз:

- Действуете только по моей команде.

Сделал глубокий вдох, затем выдохнул. И постучал вежливо, но настойчиво в дверь.

- Мы могли бы несколько иначе разместить людей, господин капитан. - деловито начал Рауш, когда закончили со своими предложениями эсеры.

Ротмистр принялся объяснять на какой перекресток сколько следует выделить солдат, кому следует отдать командование над каждой группой и как каждая из них должна разместиться. Весьма уместной сейчас оказалась бы карта города, на которой все это можно было бы продемонстрировать куда нагляднее, которой, однако, под рукой не было. Константину пришлось активно жестикулировать, чтобы донести свои мысли до собравшегося военного совета. Сам он район вокруг правительственного общежития знал прекрасно и весьма хорошо представлял, откуда можно ждать непрошенных гостей: чрезмерно любопытных штатских или же очередной союзный патруль. Некоторое усилие воли ему потребовалось, чтобы не упускать из внимания тот факт, что "гости" в данной ситуации никак не были солдатами противника и обороняться от них совершенно не требовалось - нужно было лишь заметить их как можно раньше, перехватить и развернуть назад или, в крайнем случае, задержать до того, как подоспеет кто-то из старших путчистов и сумеет разрешить возникший кризис.

Впрочем, если солдаты все же займут указанные позиции, то вся площадь перед общежитием и улицы его окружающие превратиться в некоторое подобие укрепленной позиции - путчисты-караульные везде, где это только возможно, окажутся скрыты кто за афишной тумбой, кто за садовым павильончиком в псевдорусском стиле, а кто и просто за углом или среди деревьев. Так они будут укрыты не от вражеского огня, которого в текущей ситуации опасаться все же не стоит, но от любопытного взгляда, который вполне может загубить все предприятие. Не совсем, конечно (ведь скрыть полторы сотни солдат посреди города есть задача практически невыполнимая), но настолько, насколько это вообще в данной ситуации возможно.

Любой идущий к общежитию, однако, непременно будет замечен кем-то из многочисленных дозорных. А любой, кто решит выпрыгнуть из окна и попытаться скрыться во дворах и переулках, будет перехвачен еще на широкой улице солдатами, которые его увидят и смогут броситься наперерез. Рауш был совершенно уверен, что если и не все, то подавляющее большинство возможных путей отхода он учел. Даже если нет. здесь достаточно людей, чтобы не оставлять значительных пробелов в "обороне".

Полторы-две минуты потребовались Раушу, чтобы объяснить свой план. Он закончил и задумался, не слишком ли серьезно он отнесся к кучке эсеров в летах, которых предстояло выкуривать из здания. Все таки внутри ждала никак не германская штурмовая группа. Чего уж там, скорее всего в ближайшие минуты крови вовсе не прольется. Однако стоит всей затее провалиться... И крови может пролиться весьма много. Все меры предосторожности оправданны.

- И еще, господин капитан, - заговорил Рауш, когда Чаплин вынес свой вердикт, - людям нужны будут четкие инструкции о том, что делать в случае, если кто-то внутри - он кивнул в сторону общежития, - все же выхватит вдруг пистолет.

Удивительно было видеть этого Рыбку, бравого офицера Речи Посполитой. Пару лет назад представить себе подобное было бы решительно невозможно, ни в Варшаве, ни в Петрограде, на на линии фронта. Сам Рыбка тогда учился в Петергофе и готовился стать офицером русской армии. И, распорядись судьба иначе, он бы им стал и верой и правдой служил бы Государю и Отчизне. В том Рауш был совершенно уверен. Но история пошла по иному пути и вот, Зигмунт Рыбка был хорунжим в армии сошедшего со страниц учебников истории государства польского. И Рауш не винил его: юноша этот готовился принести присягу Императору Всероссийскому и Царю Польскому, а вместо этого был поставлен перед выбором между социалистами, большевиками и прочим сбродом на одной стороне и своей пусть и малой, но все же родиной на другой. И сделал, пожалуй, правильный выбор. Рауш поступил бы так же.

Но что было делать с ним теперь? Константин не хотел бы обманывать или угрожать ему - парень ведь исполнял свой долг. Но убрать его с дороги все же следовало.

- Я думаю, вы понимаете, хорунжий, - заговорил Рауш уже серьезно, оглядываясь назад, на собравшихся вооруженных людей и правительственное общежитие, - что это внутреннее дело Области. Я вижу, что понимаете.

Он окинул поляка оценивающим взглядом и добавил тоном почти официальным:

- Ваше командование будет оповещено обо всем в самое ближайшее время. - тут Константин замялся слегка, на зная, что сказать дальше, и только спустя пару мгновений продолжил, уже не с такой уверенностью, но все еще совершенно искренне: - Я клянусь, что ничего, что будет сделано сегодня ночью, ни коим образом не будет направлено против вас или других союзников, а только лишь на благо нашей общей борьбы с большевизмом. Даю вам слово. И прошу вас... - слова тяжело давались Раушу, он словно выдавливал их из себя, одно за другим, - Как представителя союзной державы, как офицер офицера и как патриот своей страны патриота, я уверен, страны другой... Вернуться к патрулированию и позабыть до утра о нашей с вами встрече.

Барон сделал вдох и замолчал, ожидая ответа польского офицера.

- Утром - добавил он, - все прояснится. А пока исполните, прошу вас, мою просьбу. От этого очень и очень многое зависит.

- Да что вы, Диониссий! - добродушно откликнулся Таврос на слова Ласомбра, - Вполне здравая мысль. Гореть там и правда, пожалуй, нечему, но для отвлечения внимания такой маневр подойдет. Надо посмотреть только, если там удобные подходы к стенам...

Видно было, что Таврос пребывает в приподнятом настроение. И действительно, варягу хоть и надлежало, казалось бы, беспокоится если не о законности, то хотя о безопасности собственных владений, которые находились всего в ночи пути, он выглядел и вел себя сейчас так, будто планировал охотничью поездку, а не сражение. А впрочем, почему и порадоваться сыну Дуки такой возможности вернуться в славные годы молодости? Вот трофейный шатер, отнятый у предводителя арабский разбойников в Святой земле, в котором столько раз ночевал Болли в походах. Вот темное пятно на матерчатой стене - это туда брызнули мозги прошлого владельца шатра, когда Болли раскроил ему череп. Удивительно, но вывести его так и не удалось! Навевает воспоминания... А вот, за стенами шатра, враг. Враг жестокий и коварный, вполне заслуживающий смерти от огня и меча, но не слишком при том сильный. Если и сумеют фуроры вдруг отбить штурм или сбежать, что с того? Их всех все равно выловят рано или поздно и в цепях бросят к престолу Кая. Именно с таким врагом хорошо сражаться сейчас - помогает отвлечься от мрачных мыслей, которые сейчас поселились в головах каждого обитателя города Константина.

- А впрочем, чего же мы спорим и гадаем, господа! Давайте просто спросим у наших пленных. Не зря же мы вчера опорожнили ваш сундук, друг Константин. - Таврос улыбнулся евнуху, - Прошу за то простить покорно, но чертовски уж здоровым был тот болгарин.

Своим вчерашним боем с чудовищем-цимици варяг остался весьма доволен. Очень уж ловко удалось свалить того одним метким ударом. Немного даже жаль было, что нельзя взять его голову в качестве трофея и повесить на стене дома - не по христиански это. Да и чучело из мертвого вампира все равно не сделать.

- Хотя я бы сначала попробовал побеседовать с другим нашим пленным, которого вы, друг Федрос, вчера так ловко уложили. - он повернулся к михаэтилу, - Великолепный, должен отметить, был бросок!

- Павел Степанович, вы говорите потише, не раскрывайте диспозицию! - прошипел Рауш на улана.

Барон Рауш поднял глаза на темную громаду Макаровских бань, на фасаде которой тут и там приветливо горели прикрытые ажурными занавесками окошки. Подумал и ответил шёпотом:

- Признаюсь, звучит весьма заманчиво. От шампанского никак не откажусь. - он помолчал секунду и добавил: - Только вы, думается мне, большой оптимист. Я боюсь, что большие дела у нас завтра только начнутся. С текущим-то состоянием военного ведомства я бы воздержался от масштабных планов. Вам там бывать доводилось?

- Да и знаете, - продолжал Константин, шагая по мокрой мостовой, - неправильно это как-то, с размахом праздновать победу над, извините, эсерами. - последнее слово Константин произнёс с издевкой, но совсем тихо, чтобы не услышали идущие неподалёку эсеры, - Ну не корпус жандармов же здесь в самом деле. Давайте хотя бы до большевиков доберёмся.

Видно было, что Рауш хочет возразить, и что борется в нем желание настаивать на своем мнение и привитое еще в отрочестве уважение к старшему по званию. Наконец, последнее победило и Константин кивнул в ответ на слова Чаплина.

- Хорошо, Георгий Ермолаевич. - он помедлил, а затем продолжил: - Еще кое-что, перед тем как вы продолжите... Тот эсер, Миллер, который утром являлся сюда, про приказ говорил правду. Либо он и про свои намерения не соврал, либо он вместе с полковником Торнхиллом участвует в некой грандиозной, чрезвычайно запутанной провокации. В последнее мне не слишком верится. - Константин не стал перечислять причины, полагая, что все сами увидят всю неправдоподобность такой чрезмерно громоздкой да и просто подлой схемы, - А если Миллер не банальный провокатор, то он определенно попытается так или иначе вмешаться в наши планы. Что делать с ним?

- Влиятельных союзников у него, кажется, нет, если не считать Филоненко. Но не стоит, мне кажется, уподобляться марксистам и отметать роль личности в истории. Нужно либо сотрудничать с ним, либо отвлечь, чтобы он не путался под ногами сейчас.

- Я не знаком еще с деталями плана, но позвольте мне высказать свое мнение о том, о чем я могу судить уже сейчас. - первым подал голос Рауш, - Я считаю, что нужно предупредить союзников о нашем выступление, если таковому суждено свершиться. Не просить у них разрешения, разумеется, но заранее поставить перед фактом. Ведь если союзным правительствам, сколь маловероятно это бы ни было, угодно любой ценой защищать правительство Чайковского, они без труда сумеют восстановить его силой даже после нашего успешного переворота. Если так, то фактор внезапности нам не поможет, а лишь внесет в происходящее больший хаос: представьте, например, что мы упустим одного из министров и он побежит просить помощи у какого-то только что прибывшего и не понимающего ситуации американского офицера. Это ведь может закончиться кровопролитием...

Рауш позволил собравшимся самим вообразить последствия стычки между русскими и союзными солдатами. Катастрофу, рядом с которой все интриги и махинации Чайковского показались бы безобидными шалостями кабинетных революционеров.

- Союзники должны быть поставлены в известность. - повторил он и добавил: - Даже если они решат немедленно арестовать нас всех, это будет лучше хаоса и боев на улицах. Это, впрочем, крайне маловероятно. Учитывая то, что я не был арестован за прямую попытку перехватить приказ ВУСО на фронт, мы скорее всего получим неофициальную поддержку, а заодно и обеспечим некоторый кредит доверия для штаба и для нового правительства.

Рауш окинул взглядом офицеров, ожидая реакции.

Константин занял место за столом и только слегка приподнял брови в ответ на реакцию Ганжумова на его появление.

- Приказ, о котором, смею предположить, все присутствующие уже осведомлены, выпущен не будет. - произнес он ровным тоном и сделал паузу, чтобы собравшиеся могли осмыслить хорошие новости. Затем продолжил, углубляясь в детали: - Хотя мои собственные усилия по его перехвату и не увенчались успехом, о приказе независимо от нас узнала британская контрразведка и предприняла должные меры. Полковник Катберт Торнхилл лично заверил меня в том, что говорил с Чайковским и добился гарантий того, что никакого приказа о переводе штаба на фронт не будет. Хотя британцы и не потрудились оповестить нас о происшествие заранее, я не вижу причин сомневаться в истинности слов господина полковника.

- К сожалению, наша с ним встреча произошла при не вполне благоприятных обстоятельствах. Если быть точнее, полковник Торнхилл застал меня при попытке перехватить шифровку с приказом в телеграфной конторе. И разумеется, был недоволен вторжением в свою... шпионскую вотчину. Тогда и состоялась наша беседа. Ему я сообщил об утреннем визите господина Миллера и о том, что действую исключительно по собственной воле и принимаю на себя всю ответственность, но ничего более. Он не выпытывал более деталей, а лишь просил передать вам, Георгий Ермолаевич, новость о приказе и заявил, что будет искать с вами встречи позднее, чтобы подробнее обсудить вопрос. - губы Рауша слегка скривились и он добавил холодно: - Он также осудил мой дилетантизм в делах плаща и кинжала. К сожалению, не без основания.

Путь от телеграфной конторы до кафе "Париж", где располагался чаплинский штаб, был коротким. Слишком даже коротким, как показалось Раушу. Он предпочел бы прогуляться еще немного и получше обдумать итоги последних нескольких часов. Ведь хотя проблема с приказом и была разрешена, вмешательство Торнхилла сделало ситуацию... сложнее. Только сегодня утром капитан Чаплин говорил о том, что эсеров "надо кончать", о перевороте фактически. В этом его было готово поддержать если не все, то почти все офицерство Области. Был готов всецело поддержать его Рауш. Хотелось совершить то, что не получилось у Корнилова, в "мятеже" которого Рауш едва не принял участие. Новости о готовящемся выступление дошли до конногвардейского полка слишком поздно и, хотя многие офицеры (в числе которых был и Рауш фон Траубенберг) всерьез намеревались к нему присоединиться и увести за собой часть низших чинов, сразу же следом пришли вести о провале восстания. В результате никто из конногвардейцев так и не успел ничего предпринять, но и не скомпрометировал себя перед новой властью. Остался только мерзкое чувство беспомощности и обреченности, которое не покидало Рауша до самого его тайного отбытия в Архангельск.

Теперь неприятное чувство deja vu вызывала у Рауша ситуация с приказом Чайковского. Утром этот приказ виделся ему не только угрозой, но и великолепной возможностью. Возможностью продемонстрировать всю вредоносность и одержимость сиюминутными политическими интересами правительства Чайковского союзникам и оправдать в их глазах любые против него выступления. Но теперь союзники знали. А правительство Чайковского, проявив такое нетипичное для социалистов благоразумие, от своих разрушительных намерений отказалось. И не было больше благообразного повода для его свержения. Возможность была упущена и оставалось лишь надеяться на то, что союзников удастся убедить в необходимости перемен прямо, без всяких уловок и изящного casus belli.

Впрочем, разве не это планировал Георгий Ермолаевич утром, еще до того, как на пороге "Парижа" появился Степан Миллер? Такой путь был более рискованным, но и более, пожалуй, честным.

Об этом думал Рауш, когда швейцар распахнул перед ним двери "Парижа". Барон вошел внутрь, привычно поздоровавшись с прислугой и оставив верхнюю одежду в гардеробе. Прошествовал к столу, который обыкновенно занимал Чаплин, и поздоровался с собравшимися офицерами.

- Георгий Ермолаевич, относительно вашей просьбы... - он сделал паузу, давая старшему офицеру возможность отойти для дальнейшего разговора в сторону или позволить говорить в присутствии остальных.

Рауш только раздраженно скривил губы в ответ на несдержанности британского офицера, однако послушно проследовал за ним на лестницу.

- Очень хорошо, господин полковник. Я вижу, что вы уже осведомлены о ситуации и необходимости в секретности действительно нет. - заговорил Константин терпеливо и бесстрастно, когда он и Торнхилл оказались достаточно далеко от всех возможных нежеланных слушателей, - Дело в том, что член партии эсеров, некий Степан Яковлевич Миллер, сегодня утром нанес визит в кафе "Париж" и потребовал встречи с капитаном Чаплиным. Встреча состоялась и на ней, в присутствии некоторых офицеров штаба, в числе которых был я, господин Миллер заявил о намерение председателя Чайковского уже завтра выпустить приказ о переводе капитана Чаплина вместе со всем штабом непосредственно на фронт. В штабе никто о подобном приказе извещен не был. То есть приказ намеренно скрывали от вооруженных сил и предназначение его было сугубо политическим. По меньшей мере, именно так сказал господин Миллер. За правдивость его слов я поручиться не могу.

- Господин Миллер был убежден в том, что штаб вооруженных сил планирует вооруженный переворот против правительства, что, я отмечу, не соответствует действительности, и пытался, если я правильно понял, вести с капитаном Чаплиным какие-то переговоры на этот счет, старался отговорить его от применение силы. Никакого переворота и насилия, разумеется, не планировалось и капитан от всяких переговоров на этот счет отказался. Тому есть много свидетелей.

Рауш взглянул на собеседника и вздохнул.

- Очевидно, пожалуй, что если ВУСО действительно выпустит такой приказ, то это нанесет непоправимый ущерб русской армии в Северной области. Штаб просто не сможет функционировать с линии фронта, особенно если учесть ее протяженность. Это может быть только одним - попыткой текущего правительства избавиться от всякого влияния штаба вооруженных сил на Область, принеся при этом в жертву нашу борьбу с большевиками. Потому я посчитал своим долгом сделать все возможное, чтобы этот приказ, если он действительно существует, перехватить. Если он должен быть опубликован завтра в газете, то передать текст при помощи телеграфа на фронт должны сегодня или завтра ранним утром. Значит нужно остановить его отправку, после которой пути назад уже не будет, и заполучить подписанную председателем Чайковским шифровку, которая могла бы служить доказательством слов господина Миллера. Шифровку можно будет продемонстрировать капитану Чаплину и послам великих держав, который в свою очередь уже смогут оказать должное давление на ВУСО и добиться отзыва приказа. Вот и вся ответственная операция.

- Подчеркну, что мои действия в данной ситуации формально противоречат законам Северной области. Я это осознаю и беру на себя всю ответственность. Но Великобритания, насколько мне известно, не признала ВУСО, а значит не признает и его законы и приказы. Для вас, господин полковник, любой приказ Чайковского - просто бумажка. Приказ, о котором говорю я сейчас, однако, есть бумажка, представляющая опасность для обороноспособности Архангельска и Северной области. Если истинные интересы правительства Его Величества Георга V не отличаются от декларируемых, вы должны быть заинтересованы в перехвате приказа не меньше, чем я.

- Причина же, по которой я не сообщил о своих планах вам или кому-то еще, в том числе капитану Чаплину, проста. Если Чайковский или кто-то иной в правительстве, кто сумеет добиться его подписи под таким приказом, узнает так или иначе, что приказ пытаются перехватить, то сможет отправить его на фронт множеством различных путей, проконтролировать которые будет решительно невозможно. Кроме того, он очевидно будет действовать со всей возможной поспешностью. Напротив, если он знать об этом не будет, то отправит приказ через эту контору и лично через господина Молоствова, как обычно бывает с сообщениями подобной важности, где телеграмму можно будет перехватить. Вот и все. Чем меньше людей знает о моей попытке перехвата, тем ниже вероятность того, что информация эта доберется до ВУСО, и тем выше, что я смогу остановить отправку и заполучить подписанную шифровку, которую уже будет смысл показывать союзникам.

- Единственный человек, которому я сообщил о том, что мне нужно не допустить отправку телеграммы, это господин Молоствов. Его участие в предприятие, к сожалению, неизбежно. Ему я ничего про планы ВУСО не сказал - только соврал, прошу простить покорно, о шпионах и подложных приказах. Вы слышали, возможно, от него эту история? Если так, то она не соответствует действительности, выдумана только для того, чтобы добиться сотрудничества Молоствова. Я просил его отправить вместо шифровки с приказом, описание которого я ему предоставил, другое сообщение. Учитывая то, что никакие другие приказы, попадающих под мое описание и согласованные со штабом армии, сегодня или завтра выпускаться не должны, риска случайно перехватить не тот приказ нет.

- Я допуская вполне, что Миллер соврал намеренно по тем или иным причинам, или что он сам был так или иначе обманут, и никакого приказа о переводе штаба на фронт нет. Если так, то все мои действия будут совершенно безвредны. Если же приказ существует, а я не удивлюсь, если это так, то он фактически парализует русскую армию. Как можно координировать действия армии, такой небольшой и растянутой по такому широкому фронту, из одной только точки этого фронта? Так или иначе оспорить приказ будет невозможно, ведь тогда штаб и командующий Чаплин будут выглядеть трусами, что уже нанесет ущерб морали армии. В результате армия останется без командования, зато слишком правое офицерье не будет угрожать, прошу меня простить, завоеваниям революции. - нотки гнева появились в голосе Рауша, - А союзные войска будут вынуждены оборонять имеющий стратегическую важность Архангельск от немцев и большевиков самостоятельно, пока социалисты в ВУСО смогут спокойно заниматься своими экспериментами.

- Потому теперь, господин полковник, если вы не намереваетесь, разумеется, меня арестовать, я прошу вашей помощи и содействия.

Ойген подумал немного да и согласился:

- Пожалуй, согласен. Четверть моих земель за девятьсот злотых и два голоса. Еще столько же земли тебе, если стану князем. Договорились! К завтрашнему же дню все бумаги подготовлю.

Цена, конечно, смешная. Но что поделать? Ойген фон Корф уже проникся азартом гонки за княжескую корону и готов был рисковать. А земля? А земля тут - товар. Как дедушка ее купил, так можно и продать. Не родная здесь Вестфалия и земля в семье не со времен кайзера Фридриха.

- Ну и если ты свой интерес ищешь... Я не осуждаю, конечно... Но если так, то может ты к себе и пана Вилковского приглашал. Так вот, если он будет тебе что-то предлагать, сообщи сперва мне. - Ойген задрал нос и сообщил с гордостью: - Фон Корф всегда предложит больше.

На самом деле Ойгену ясно было, что Кульчицкий вполне может "продать" свою поддержку им обоим. Было бы досадно. Но деньги он от поляка все равно получил. А еще девять сотен злотых у него скорее всего не сыщется.

- Ну а если мы теперь заодно... Может ты знаешь что-нибудь о благородных членах нашей Рады? Может долги у кого есть? Или кто-то уже договорился с каким кандидатом? - тут Ойген подумал секунду перед тем, как задать следующий вопрос, - Может кто-нибудь достойного жениха для дочери ищет?

- И еще вот кое-что, не слышно ли ничего про банду разбойников, которые бы ходили в здоровых таких шляпах? - тут немец жестом изобразил у себя на голове описываемую шляпу.

- Если я правильно понял, принять ее должен господин Молоствов. У него телеграфный аппарат в кабинете. - совершенно обыденно ответил Рауш и кивнул в сторону двери начальника телеграфной конторы, - Удобнее ждать прямо здесь. Нет нужды бегать по лестнице.

Рауш, не погрешивший против правды, ничем не выдал своё раздражение началом беседы. Ему хотелось бы побыстрее перейти к откровенному разговору, покончить уже с ситуацией. Он уверен был в том, что сможет найти если не симпатию, то хотя понимание со стороны британского офицера. Возможно, даже заполучить его поддержку. Чаплин ведь хотел показать приказ Чайковского союзникам. Кто, если не глава союзной контрразведки, мог обеспечить внимание послов? А если все таки не было никакого приказа... Тем более. В таком случае он предпочёл бы положить конец всему фарсу как можно скорее.

Впрочем, Торнхилл был шпионом, так или иначе. От него следовало ожидать вопросов и уловок, всего тому подобного. Совсем недавно Рауш ведь и сам играл в похожие игры с другими людьми, с Молоствовым и с Миллером. Но вот быть объектом таких игр теперь ему совсем не нравилось. Это он понял с неожиданной ясностью.

- Тут где-то должен быть резервный генератор, если вам вдруг нужно электричество. - указал Рауш, не думаю, впрочем, что собеседник его об этом не знает. Да и к чему электричество в такой час? Он дождался, когда солдат покинет комнату и закроет за собой дверь, а Узкий сядет назад на свое кресло. Прокашлялся и заговорил:

- Ах да, почему я вас собственно искал, господин капитан. Во-первых, чтобы поздравить с назначением на должность. Что-то не представилась возможность сделать это раньше, однако вот, поздравляю вас сейчас и желаю вам на новой стезе всяческих успехов. - барон произнес это с ободряющей улыбкой, хотя на самом деле он сам мог только посочувствовать человеку, в обязанности которого теперь входили каждодневные визиты к Маслову. Впрочем, ему показалось, что Узкий назначению доволен, даже горд им, если судить по той интонации, с которой он произносил фамилии членов правительства.

- А во-вторых, - продолжил Рауш, - я искал вас, чтобы просить о помощи в одном вопросе... бюрократического характера. - он сделал паузу и взглянул на собеседника, - Видите ли, в связи с одним делом, касающимся штаба вооруженных сил, у меня возникла необходимость посетить наш правительственный архив. Более того, она скорее всего скоро возникнет снова. А на оформление пропусков туда каждый раз уходит отвратительно много времени. Я подумал, что перед тем, как бросаться в бой с канцелярщиной самому, стоит заглянуть к вам. Возможно, вы можете мне выписать многоразовый пропуск или уж просто приказать охране меня пропускать? Если, конечно, это не затруднительно.

Пожалуй, Рауш не сказал ничего лишнего. Возможно, Узкий мог заподозрить что-то, если бы был посвящен в план Чайковского. Однако вероятность такого была ничтожно мала. Узкий, в конце концов, еще три дня назад был в подчинение Чаплина и был частью его "золотопогонной" фронды, а значит доверять ему знание о приказе, если таковой существовал, было бы несусветной глупостью. А значит в самом крайнем случае, рассудил Рауш, Узкий просто откажет ему сейчас, но ничего дурного о его просьбе не подумает. Он ведь теперь лучше любого должен был понимать, какая махина бюрократии свила свое гнездо в здание присутственных мест и каких трудов иногда стоило прорваться мимо ее неусыпных клерков-стражей, которые с таким удивительным презрением относились ко всему военному.

Константин только понадеялся, что не слишком задел Узкого своей ремаркой о погонах. Интересно, с чего вдруг в нем пробудилось такое чинопочитание? Текущая ситуация, как казалось Раушу, не слишком располагает к беспокойству за карьеру. Если война окончится победой Белой армии, то каждому без исключения ее офицеру обеспечена самая блистательная карьера в возрожденной России. Если же нет... Лучше об этом, пожалуй, не думать.

Ах, Scheiße! Действительно, родовитые и благородные Herren, а думают все только о деньгах, как дядя Конрад и говорил. Печально, конечно, что нравы в этой дикой стране столь низки и даже приезжих она, кажется, портит, зато денег у Ойгена много. А pecuniae тут oboediunt omnia, деньгам тут все повинуются. Если и купит кто-то княжеский титул, так это Ойген фон Корф! А уже потом можно будет и заслужить его по-настоящему благородными делами... Успеется это.

Ойген подумал немного, подсчитал что-то в уме, бормоча тихо числа по-немецки, и ответил:

- В целом, пожалуй, по нраву. Вполне. Но давай сначала обсудим детали! Уж прости меня любезно за такую пошлость... Но смотри, ты мне предлагаешь товар: твой голос и голос еще одного пана. Кого именно, кстати?.. И взамен просишь товар: треть моих земель. Сойдет тебе та часть, что от реки и до Воловиц? Ага! Только вот голоса мне будут без надобности, если в конце концов меня не выберут. Я даже знать не буду, кто за меня проголосовал, а кто нет. Получится, что это и не товар вовсе, а так ведь дела не делаются, да? Потому предлагаю так: если голосует за меня сеймик, то ты получаешь ту самую треть земель от реки и до Воловиц. Если нет, то только треть от трети. За старания, так сказать. Но вот если я становлюсь все таки князем, то я тебе в придачу еще земли жалую. - тут Ойген указал какие именно, размером примерно в четверть тех, что были у него сейчас, - Как тебе?

- Впрочем, если хочешь земли получить прямо сейчас, то я могу тебе их и продать сразу. Скажем... За две тысячи злотых. Хорошая же цена, правда? А если потом стану князем, то еще земель сверху дам, как уже говорил. Как на такое смотришь? - Ойген замолчал вроде, но потом спохватился и добавил: - Если вдруг таких денег на руках нет, то не страшно. Можно всегда к евреям обратиться или к торговому цеху. Дело надежное - деньги быстро найдутся.

Раушу доводилось когда-то в детстве бывать в домах министров, графа Ламсдорфа, ведавшего иностранными делами, и Дмитрия Николаевича Набокова, бывшего генерал-прокурора и министра юстиции. Он понимал прекрасно, что ждать здесь и сейчас чего-то подобного тем старым министерским гнездам не стоит, но все же был слегка удивлен тем, что правительственное общежитие окажется действительно всего лишь общежитием, пусть и достаточно хорошо обустроенным. Можно было сказать, что члены ВУСО обитали здесь в неком подобие коммуны из числа тех, что господин Чайковский строил когда-то в Америке.

Особенно Рауша позабавили маленькие объявления на стене. Удивительная, действительно, мелочность, которую никак не ждешь от господ министров, но вместе с тем и весьма занимательное чтиво. Уже здесь проглядывался существующий в ВУСО политический спектр: от "товарищей" Лихача, призывавшего вернуть ему книгу, до "коллег" Чайковского, которые так нечистоплотно пользовались ванной. К "товарищам" взывали стало быть левые, а к "коллегам" те, кто здесь проходил за правых. Возможно, где-то еще затесался один барин, если не по политическим воззрениям, то хотя бы по бытовым привычкам... Презабавно это было: послание Чайковского служило, конечно, цели самой тривиальной, но вот выбор слов, а именно то, что он укорял своих коллег-министров в барстве и привычке к слугам так и сквозило каким-то удивительным мещанством, совершенно неуместным для людей их положения. Отсутствие слуг у министра есть очевидный признак бедственности положения его правительства, с которым можно мириться в тяжелые времена, но которым гордиться, кажется, решительно невозможно. Удивительно, но Николай Васильевич Чайковский преподносил эту свою нищету как явление совершенно нормальное.

Отвлек Рауша от изучения деталей министерской жизни вошедший в комнату капитан Узкий. Константин улыбнулся и отдал честь, но сам с неудовольствием отметил отсутствие у Узкого погон на плечах. Что заставило их исчезнуть? Это Маслов надавил на капитана и заставил его от них избавиться? Возможно. Константин сам к подобному относился весьма серьезно (кто-то назвал бы это юношеским романтизмом), однако понимал, что некоторые придают куда меньшее значение внешним атрибутам своих убеждения - Узкий мог просто избавиться от погон, чтобы не тратить время на препирательства с новым начальством. А мог капитан Узкий и в чем-то изменить убеждения собственные, поддаться на риторику сладкоголосого Чайковского о новых порядках, например. Это тоже было вполне возможно. А значит Рауш, который пришел сюда рассчитывая на помощь Узкого, уже не был уверен, что может ему доверять.

Это было ужасно. Рауш мог без всякого труда выдавать себя за другого и клясться в верности РСДРП с маленькой "б" перед чекистом, которому в следующий же миг был готов всадить нож в горло. Мог говорить полуправды эсеру-телеграфисту, на столе которого стояла рамочка с красной тряпицей. Но не мог, никак не мог врать старшему офицеру и георгиевскому кавалеру. Это было совершенно немыслимо, противно всему естеству Рауша фон Траубенберга. Все еще можно было отступить, обратиться к Узкому по какой-то мелочной проблеме сейчас, оставить его и искать другой путь к приказу Чайковского. Но сначала надо было понять, что изменилось в капитане и изменилось ли. Даже если получится достать приказ, информация о лояльности Узкого будет весьма и весьма важна. А потому Рауш закинул удочку:

- Прямо вот часового отвлек? - с улыбкой приподнял брови Рауш - Настоящий летучий отряд у них, методы БО и все такое. Или БО было только у эсеров? Не суть, давайте только надеяться, что наши террористы и в будущем ограничатся лишь изобразительным искусством. В благодарность хотя бы за гуманное к ним отношение. Вы же гуманно с пленными воинами кисти и краски обращаетесь? - Рауш тут взглянул туда, где у Узкого должны были быть погоны ,и поднес руку к погонам собственным, указывая на них, и словно в шутку спросил: - А вы, я погляжу, тоже стали жертвой революционного террора, да?

Рауш окинул взглядом красные буквы, оценивая замысел неизвестного живописца. Задумался на мгновение, отчего выбрано было именно слово "ублюдки", слишком низкое для политического воззвания, но недостаточно, пожалуй, экспрессивное и хлесткое для выражения примордиального, лишенного четкой идеологической окраски народного гнева. Нет, Константин Александрович, конечно, был в чем-то согласен с автором: некоторые ублюдки в домике за забором действительно обитали. Только он на месте пропавшего бойца кисти и краски предпочел бы выразить свои мысли на деревянном холсте в выражениях несколько иных, более метких. "Ублюдки" было, пожалуй, слишком банально.

С этими мыслями барон приблизился к оттирающим с забора надпись солдатам комендантской команды, поприветствовал их и поинтересовался отвлеченно:

- Удалось поймать вандала? - он махнул рукой в сторону расплывающихся под напором тряпок и скипидара алых букв, - Или сбежал? - Рауш хмыкнул, а затем спросил тоном уже более сосредоточенным: - Капитан Узкий здесь?

- Нет, это для меня большая честь! - просиял широкой улыбкой Ойген, - Благодарю вас за приглашение, герр Кульчицкий, и да, давайте поскорее приступим к делам. Признаюсь, у меня масса дел с тех пор как была объявлена княжья воля. Половина города желает меня видеть! - немец хохотнул довольно и поспешил добавить, - Но от вина я не откажусь. Надо выпить за доброго князя Ягайло, за королеву Ядвигу и за нашу христианскую веру. А заодно за славный Гродно и за его будущего князя, долгих ему лет!

Пока несли вино Ойген превозносил архитектурные достоинства возводимого Кульчицким замка (замок на него действительно произвел впечатление, а еще и напоминал о Вестфалии, которую Ойген привык считать родной), а заодно лихорадочно раздумывал, чем ответить на вопрос польского магната. Действительно, что его, Ойгена, интересовало? По дороге фон Корф никак не успел хорошенько переварить неожиданную новость, полученную от пана Сокола. Князем, конечно, ему стать хотелось, были даже мысли, что с такой властью сделать - тут мотивы немца были совершенно чисты и хотел он исключительно блага для Гродно и его жителей (пусть и был этот город слегка диковат и полон язычников). Но вот как добиться всеобщей поддержки своей кандидатуры он пока решительно не понимал. Дядя что-то там говорил про то, что все так или иначе сведется к деньгам. Но не могут же достойнейшие из обитателей этого города быть столь циничными и руководствоваться лишь столь низменными мотивами. Или могут?

Пока Ойген решил только, что не стоит свою неосведомленность выставлять напоказ. И попытался хотя бы ее своими последующими словами не выдать:

- Интересует меня, конечно же, благо Гродно. - уверенно и с чувством произнес он, - Не могу знать, сочтут ли меня достойным княжить в Гродно, но знаю точно, что мне еще здесь жить. А потому радею за процветание и благополучие города. К власти я не рвусь, - тут Ойген, который решил уже, что в случае поражения особо горевать не будет, если победитель окажется человеком достойным, не соврал, - но не хочется ударить в грязь лицом, если мне все таки вручат княжескую корону. А потому от вас, как от члена совета, хотел бы слышать, чего именно вам хочется видеть в будущем князя. Как я смогу лучше городу послужить на княжеском троне, если на нем все таки окажусь?

- Добавлю еще, что в выборах я, разумеется, собираюсь участвовать и за каждый голос упорно бороться, но другому достойному кандидату готов и уступить... - немец помедлил, формулируя свои мысли, - Но вот под вчерашним холопом ходить бы не хотелось. И под вчерашним нехристем тоже. А потому хотелось бы убедиться в том, что им никаких титулов не достанется. Вы ведь тут со мной согласны? - Ойген подумал секунду и добавил вполне искренне, - Признаюсь, удивлен, что вашей кандидатуры, герр Кульчицкий, нет.

- Очень хорошо. - серьезно кивнул Рауш, - Рад, что мы говорим о деле. Итак... - офицер вырвал листок из блокнота и положил на стол перед собой, - Вам не следует ничего делать с курьером. Заполучить шифровку, конечно, было бы желательно, однако это не первостепенная задача, которая, ко всему прочему, явно лежит вне вашей компетенции. От вас потребуется лишь остановить отправление шифровки на фронт. Позвольте, я объясню...

Барон вывел несколько строк сжатого текста на листке бумаги и подвинул его к собеседнику.

- Вот. - Рауш развернул листок к Молоствову, - Здесь указание доложить обстановку на участке фронта у станции Обозерская. Подписано мною, штабс-ротмистром Константином Александровичем Рауш фон Траубенбергом, адъютантом командующего Чаплина. Когда придет курьер с шифровкой, вы передадите этот текст. - он постучал пальцем по листку, - Именно этот, а не тот, что принесет вам курьер. Курьер, сами понимаете, не сможет понять, что именно вы передаете по телеграфу. Вы скажите, что передана его шифровка. Все, более от вас ничего не потребуется. Помните, какую именно шифровку ждать?

Константин помолчал секунду, вздохнул и посмотрел с пониманием на своего собеседника.

- Я прекрасно понимаю, что врать тяжело. Но, к величайшему сожалению, иногда необходимо. Когда будете говорить с курьером, думайте о том, что спасаете жизни людей. Это будет маленький подвиг, господин Молоствов. Вы за него, конечно, не получите ни орденов, ни почестей, но с вами он останется на всю жизнь. Всегда будете помнить, что благодаря вам живут другие. Или наоборот, что из-за вашей слабости погибли десятки или сотни храбрых солдат. - Рауш пожал плечами, - Простите, прошу вас, что возлагаю на вас такую ответственность.

- Я был бы рад остаться с вами, но боюсь, что не могу. Шифровка может прийти к вам через десять минут, а может завтра вечером. Я не могу оставаться здесь все это время. Когда, кстати, заканчивается ваша смена и кто вас сменяет? - офицер выслушал ответ и занес его в блокнот, - Я наведаюсь к вам несколько позже, узнаю, не пришла ли шифровка. Если будет на то возможность, пришлю кого-нибудь на замену. Он скажет, что пришел за телеграммой для Рауша фон Траубенберга. Возможно, останется здесь ждать курьера.

Рауш еще раз пробежался взглядом по сделанным записям.

- Это все. У вас есть вопросы?

- Я понимаю вашу осторожность, господин Молоствов. Позвольте мне высказаться точнее: мне нужно увидеть зашифрованный приказ за подписью председателя ВУСО Чайковского, распространяющийся, среди прочих частей, на штаб вооруженных сил Северной области в полном составе. Как офицер штаба и адъютант командующего вооруженными силами Северной армии, я имею право на ознакомление с этим приказом с момента его подписания, а значит и вступления в силу. Мне не требуется для этого разрешение. Иные документы мне не интересны.

Рауш заглянул в глаза телеграфиста:

- Позвольте мне разъяснить вам ситуацию, в связи с которой я обращаюсь к вам с этим запросом. - он сделал паузу и строго посмотрел на собеседника, - Были получены сведения о том, что известный нам агент большевиков, работающий под прикрытием в здание правительства, сумел подменить одну из шифровок с приказами армии, направляющихся на подпись к господину Чайковскому, на иную, содержащую приказ провокационного характера. Как вы понимаете, господин Чайковский не был в состояние самостоятельно проверить содержимое шифровки - он не знаком с шифром. Если такой подложный приказ будет отправлен на фронт, это приведет к хаосу в войсках и гибели многих русских солдат. Потому отправление приказа, который должен оказаться у вас сегодня или завтра, необходимо остановить. Однако в силу того, что известный нам агент противника действует не один, а в составе шпионской сети, личности остальных членов которой скрыты от нас, совершенно недопустимо, чтобы кому-либо в правительстве стало известно о факте обнаружения подложного приказа. Это повлечет за собой риск того, что об этом узнает и известный нам агент. А это в свою очередь приведет к прекращению любых его контактов со своими коллегами по сети, а значит и мы не сможем отследить их через слежку за ним. Мы сможем схватить его одного, но остальная сеть останется невредима и продолжит сеять хаос.

- Предвосхищая ваш вопрос: нет, нельзя отправить следом еще один приказ об отмене предыдущего подложного. Любой приказ председателя ВУСО проходит через множество инстанций перед отправлением: от начальников отделов ВУСО до секретарей и шифровальщиков. Невозможно выпустить приказ без высочайшего риска утечки информации, который мы сейчас не можем себе позволить.

- Теперь вы понимаете, чего именно я пытаюсь добиться? Признаюсь, я дилетант в вопросах контрразведки и, возможно, мне не следовало бы сообщать вам все это. Но я не могу сейчас позволить себе тратить время на пустые с вами препирательства. Заверяю, однако, что если хотя бы слово из сказанного мною покинет стены этого кабинета, вы будете расстреляны за пособничество большевикам. Надеюсь, вы понимаете теперь и то, что я не потерплю любых бюрократических проволочек. Жизни многих невинных людей, сражающихся сейчас на фронте за свою страну, на кону и я не позволю вам рисковать ими ради соблюдения формальностей. - искренняя злость послышалась в голосе барона, - Их кровь, однако, ваши руки не окропит: если вы не пожелаете сотрудничать, я буду вынужден временно поместить вас под арест. Все письменные распоряжения и прочие документы, которые вы запросите, вы получите после разрешения текущей ситуации. У меня нет сейчас времени на это.

Рауш откинулся на спинку стула, вздохнул и произнес:

- Так что же, господин Молоствов, я могу рассчитывать на ваше содействие?

- Нет, нет, господин Молоствов, передать нужно не мне. - пояснил Рауш, - Напротив, это через вас должны были передать или, возможно, попытаются еще передать сообщение провокационного содержания, которое может нанести значительный ущерб делу нашей борьбы с большевизмом. Скажите, сегодня вы пересылали какие-либо сообщения или приказы из правительства, адресованные на фронт? Может что-то передано уже вам, но должно быть выслано позже? Могу я взглянуть? Как адъютант командующего Чаплина, я имею право на ознакомление с подобной информацией.

- Нет, благодарю. - кратко отозвался Рауш на предложение хозяина кабинета.

Барон уселся, придерживая ножны, на предложенный стул и положил ногу на ногу. Задержал взгляд на куске красной ткани в рамке, а затем поднял глаза вновь к Вадиму Владимировичу, словно собираясь задать вопрос. Вопрос, однако, так и остался невысказанным: Константин лишь на секунду приподнял уголок рта в намеке на язвительно-пренебрежительную улыбку. Затем извлек из кармана маленький блокнот и снял с крепления на адъютантском аксельбанте свинцовый карандаш. Черкнул что-то на желтоватой бумаге и произнес бесстрастно:

- Прошу вас принять во внимание тот факт, что содержание нашей беседы здесь и сейчас будет составлять военную тайну. Разглашение сказанного кому бы то ни было, вне зависимости от чина или занимаемой должности, недопустимо и будет караться по всей строгости закона военного времени, вплоть до применения мер самых суровых.

Рауш сделал многозначительную паузу, позволяя собеседнику осознать gravitas ситуации, и взглянул на Молоствова, оценивая его реакцию.

- Могу я рассчитывать на ваше всестороннее содействие?

- Именно в столе? В ящике стола? - уточнил Рауш, - Или вы просто хотели сказать, что приказ скорее всего будет где-то в кабинете Маслова? Каждая деталь важна. Если вы знаете что-то, пожалуйста, не стесняйтесь сообщать, сколь незначительным бы это не казалось. Вы сами вхожи в правительство? Есть ли среди ваших союзников кто-то, кто там часто бывает и знаком с порядками?

Константин ловил каждое слово, касающееся правительства и готовящегося в его стенах предательского приказа, однако когда Миллер заговорил о потустороннем, офицер только поморщился:

- Иррациональные домыслы, Степан Яковлевич. - пренебрежительно отозвался он о рассуждениях эсера, - Не мучайте себя подобным.

Рауша ведь, пожалуй, можно было назвать материалистом. Конечно, он был верующим на бумаге и на войне бывало обращался к Богу в моменты слабости. Но ведь нет атеистов в окопах. И то действительно были лишь моменты слабости - импровизированные молитвы пропадали из памяти сразу же вместе с вызвавшей их опасностью. А в той картине мира барона Рауша фон Траубенберга, которую писал его разум в минуты размышлений, не было места сверхъестественному в любых его проявлениях. Он был практичным человеком просвещенного двадцатого столетия и даже не задумывался о подобном. Всякое упоминание мистики в любых ее проявлениях неизменно вызывало у него лишь раздражение. Не любил он, впрочем, и излишне радикальных рассуждений атеистической направленности. Религию Рауш принимал как важную часть современной культуры и современного общества, не больше и не меньше, и питал к ней соответствующее уважение. Уважение, подобное тому, что можно питать, например, к театральному искусству, не будучи театралом самому.

- А что касается войны, - сменил тему Константин, - то вы, конечно, правы: мы воюем с режимом. Режим есть организация, человеческий механизм. Удалите достаточно деталей или не дайте им взаимодействовать как задумано и механизм остановится. Разве не ваша партия пропагандировала индивидуальный террор? Прошу меня простить, если недостаточно внимательно слежу за политической повесткой. - он взглянул на Миллера, а затем продолжил мысль: - Режим не может жить без генералов и министров, без штабов и министерств, как бы они не назывались. Если мы загоним большевиков в подполье, разбив их армии и заняв контролируемые ими города, то не убьем идею, но убьем режим. А именно в этом наша задача сейчас. Вы знаете, я не был в Станиславове, зато я был здесь, в Архангельске, когда тут властвовал комиссар Кедров со своей Ревизией. Большевистский режим должен быть уничтожен просто для того, чтобы не допустить повторения подобного где-то еще.

- Вы говорите, что для этого нам понадобится создать режим, который будет крепче большевистского. Что вы понимаете под крепостью режима? Его беспощадность и готовность попирать свободу людей на подконтрольных территориях? Если так, то вы совершенно не правы. Взгляните, скажем, на американские Штаты. Вам тяжело будет отыскать страну свободнее и режим гуманнее. Но лишь незначительным напряжением сил одна лишь Америка способна изгнать большевиков из России. Американская армия велика, прекрасно снаряжена и хорошо организованна. Жаль, что она не может прийти к нам на помощь во всей своей силе именно в этот момент... Однако, как видите, жестокость вовсе не нужна для того, чтобы обладать сильной армией. Нашу государственность мы вполне можем восстанавливать на фундаменте порядочности и уважения к закону. Да, в армии нужна дисциплина, нужен порядок. Но излишняя жестокость для его наведения ни к чему. Особенно если учесть, что мы создаем армию с нуля, а не пытаемся навести порядок в уже разложившейся.

- Об идее вы говорите так, будто некая идея может принести нам единство и ясность. Но уверенны ли вы, что вашу идею разделят с вами все, что она не станет яблоком раздора? Вы эсер, я в свое время симпатизировал октябристам, а господин Чаплин, да будет вам известно, как-то критиковал реформы Александра Освободителя за расшатывание устоев самодержавия. - барон улыбнулся слегка и покачал головой, - Мы разные люди, Степан Яковлевич. Однако мы на одной стороне просто потому, что мы все считаем, что нельзя лишать людей жизни лишь за принадлежность, скажем, к определенному классу. - он взглянул на собеседника, приподняв брови, - Я очень надеюсь, по крайней мере, что вы со мной эту убежденность разделяете... Что касается идеи большевиков, то они обещают рай на земле. Любой ценой. Мерзкая, лживая идея, но сильная ли? Не берусь сказать. В любом случае, это ведь и не важно: фанатичных последователей Маркса ведь немного. Люди, идущие в Красную армию или даже в ЧК, не марксисты. Как они могут ими быть, если большинство из них даже не умеет читать? Идеи Маркса все таки достаточно сложны и в изложение автора, смею предположить, не слишком интересны для обывателя. Однако не за ними идут люди. Вы ведь не думаете, что типичный доброволец-красноармеец читал после смены на каком-нибудь Путиловском заводе "Капитал"? Конечно же нет! Он идет за красивыми лозунгами, за яркими демагогами. Его подталкивает банальная жадность и зависть, ложное чувство справедливости. А потому мы боремся не с идеей, Степан Яковлевич. Мы боремся с манипуляциями, которыми немногие сторонники марксистской идеи вместе с немецкими агентами, подчиняют себе "пролетарские массы", с игрой на человеческих пороках...

Константин Александрович задумался, на секунду замолчал, размышляя о том, к чему ведет его собственная мысль. Затем продолжил:

- Но если вам нужна идея, - слова Рауша прозвучали неожиданно искренне, - то позвольте предложить вам одну: свободная Россия, где каждый может спать спокойно и не бояться потерять жизнь, имущество или свободу только за то, что не вписался в чей-то рай. Спокойная, мирная Россия, где каждый может быть далек от политики, если того пожелает, и не бояться, что политика сама придет к нему в дом. Это банальная идея, как вы видите. Она не нова, не революционна. Я бы даже не назвал это идеей - всего лишь здравый смысл и тривиальная порядочность. Но и у нее, уверен, найдутся противники. Может быть вы даже в чем-то возразите. - офицер отмахнулся от Миллера, - Не стоит, вам не меня убеждать и не мне вас. Но подумайте, может быть, над этой идеей как-нибудь. Попробуйте привести в надлежащий вид. Вы ведь политик здесь, не я.

Одно краткое мгновение видно было, что внутри барона Рауша идет борьба. В следующий миг будто щелкнуло что-то у него в голове: штабс-ротмистр выпрямил уже и без этого почти совершенно прямой позвоночник и каждый малейший намек на эмоции исчез с его лица.

- Прошу меня простить за многословность, Степан Яковлевич. - произнес он сухо, - Давайте вернемся к делу. Могу я поинтересоваться, что вы планируете делать дальше? Мне бы хотелось, например, чтобы несколько позже господин Маслов покинул свой кабинет, скажем, на полчаса-час. Вы можете помочь? Или, может быть, вы можете сказать, когда это случится в связи с уже установленным расписанием, например, если господин Маслов должен присутствовать в определенный час на какой-то встрече за пределами своего кабинета?

- Не следует приписывать Божьему промыслу то, что сотворено руками людей. - серьезно ответил Рауш на слова Миллера о том свете, - Это шаг к пораженчеству и отчаянию.

Барон сделал краткую паузу, подбирая слова и продолжил мысль:

- За тем, что вы видите вокруг, стоит не всемогущий Бог и не метафизическая стихия, но конкретные люди в Берлине и Москве. Эти люди реальны и вполне смертны. А мы с вами сражаемся против них на войне. – Рауш внимательно посмотрел на своего собеседника – Вам ведь доводилось бывать в бою, Степан Яковлевич? Разве вы не чувствовали себя живым с оружием в руках?

- Мне кажется, вам снова стоит взяться за оружие. Буквально или метафорически. Вернуться в бой. Мне это помогло.

Рауш шел по набережной и глядел на морскую гладь и громады боевых кораблей на ней. Он, пожалуй, понимал Миллера. Он ведь сам переживал подобное еще этой зимой в Петрограде. Тогда он глядел на знакомые улицы, увешанные теперь красными флагами, и думал о том, что весь мир сошел с ума. Что за то время, что он был на фронте, земля разверзлась и поглотила его родной город, а на место его выплюнула одновременно страшную и жалкую на него пародию. Рауш любил Петербург (в мыслях он часто называл его так) раньше, но за последнюю зиму успел возненавидеть то, что пришло ему на замену. Он вынужден был отстраниться мысленно от происходящего и замкнуться на своих сиюминутных заботах, ибо не видел другого выхода. Ему стало плевать на то, что происходило вокруг – Константин хотел только поскорее убраться из проклятой гибнущей России.

Он утешал себя лишь тем, что исход его из родной страны будет лишь концов еще одной главы в семейной летописи. Рауш фон Траубенберги были старше России и старше Романовых. Великие державы возносились и погибали на глазах предков Константина, а род его жил. Что с того, что погибнет Россия? Не ей быть первой и не ей последней.

Рауш почти смирился с этой мыслью, почти принял ее, как принимал раньше утрату друзей на войне. Почти готов был двинуться вперед и начать новую главу фамильной хроники. Помешал Георгий Ермолаевич Чаплин со своим предложением присоединиться к архангельской авантюре и вернуться в бой. Где-то продолжался бой и Раушу предлагали взять в руки оружие и дать отпор красной заразе. Не быть одиночкой, бегущей от кровавой стихии, ветхозаветной саранчи большевизма, а стать частью армии, которой по силам, быть может, ее остановить и уничтожить. Барон не мог не согласиться. Он теперь знал, что не один. Он не был больше потерян в родном городе – он был в тылу врага и перед ним стояла важная миссия. Будущее приобрело ясность, а то чувство нереальности происходящего, что терзало сейчас Миллера, начало постепенно сходить на нет.

Окончательно темный морок в душе Рауша развеялся, когда туманным июньским утром на пустынном провинциальном полустанке барон вогнал финский нож в горло латыша-чекиста, разглядевшего фальшь в предоставленных британцами документах. Коммунист попытался закричать или сказать что-то, но не сумел и лишь забулькал кровавой пеной. Рауш столкнул его в высокую траву у деревянной платформы и запрыгнул в вагон уже уходящего со станции поезда. Двое товарищей убитого ничего не заметили – слишком уж заняты были шумным дележом содержимого только что экспроприированного у одного из пассажиров поезда саквояжа. А Константин, хоть и вынужден был сделать значительный крюк и сильно задержаться, чтобы избежать преследования, все таки отпраздновал тихо победу в первом бою новой войны. Чекист в черной кожаной куртке, который еще месяц назад был бы для Рауша лишь объектом страха и бессильной злобы, лежал теперь в собственной крови с раскуроченным горлом и пустыми глазами. Он был смертен и собственной рукой Рауш убил его. Значит смертны и все подобные ему. Значит победа возможно. Глупая, но удивительно ободряющая мысль.

Пожалуй, что-то такое следовало пережить и Миллеру, подумал Константин. Хотя для него победа, возможно, будет совершена не клинком, но словом в правительственных кабинетах или за трибуной. Каждому свое. Важно лишь осознать, что победа возможна.

Эсер тем временем продолжал говорить и Рауш внимательно его слушал.

- И что же это за место, Степан Яковлевич? – поинтересовался он – Я могу лишь предположить, что приказ побывает непосредственно у господина председателя на столе, а затем скорее всего у его секретаря или помощника. Возможно, побывает на столах других министров, которые должны будут его утвердить. Не знаете, есть ли таковые? Затем отправиться в телеграфное отделение, где и закончит свой путь. Могу предположить, что отправиться он не отдельно от других документов, передаваемых на телеграф. Не знаете, как организована передача документов на телеграф? Быть может, их отправляют с курьеров в определенный час? Может что-нибудь знает господин Филоненко, о котором вы упоминали ранее?

- А что касается вашего последнего вопроса… Я могу поделиться лишь мнениями, которые популярны в моей среде. Видите ли, мы хотели бы видеть правительство, которое будет в полной мере осознавать, что мы сейчас на войне и что действовать сейчас необходимо соответствующим образом. Это печальный факт, однако роль правительства области в настоящий момент – это роль управления тыла. Просто потому, что фронт пролегает всего в паре сотен километром от нас. Нельзя заниматься политикой мирного времени, когда враг у ворот. Правительство Чайковского, к сожалению, этого не понимает. Оно слишком много сил тратит на противостояние армии по идеологическим причинам. Они думают в первую очередь не о спасение России, а о спасение завоеваний революции. Я понимаю, что это важно и для вас. Но я надеюсь, вы понимаете, что чем-то можно и нужно пожертвовать ради победы над большевизмом.

- Армии же нужно «деловое» правительство. Которое будет армию всецело поддерживать с полным осознанием того факта, что судьба и будущее России сейчас зависит исключительно от армии. Просто потому, что власть большевиков держится на штыках, их можно изгнать лишь силой штыков. Они не примут ничего иного. – Рауш помедлил немного и добавил – Вы сейчас скажете о том, что важно действовать не только силой, но и словом. Я согласен, но лишь отчасти. Даже если душой человек с нами, никакой пользы его убежденность Делу не принесет, пока он не готов будет взяться за оружие. Вам не изгнать большевиков одним лишь словом – все едино сводится к силе. А значит и к армии.

- Потому, Степан Яковлевич, - отозвался Рауш менторским тоном, возвращая эсеру его зонт – что нам еще предстоит выиграть войну. А на войне неразумно отказываться от помощи. – он взял краткую паузу, взглянул на собеседника оценивающе и сухо продолжил – Мы готовы пойти вам на встречу. Вы не выставляли твердых требований, а я не могу пока дать вам конкретных обещаний. Однако мы согласны идти на компромиссы в той мере, в какой вы и ваши соратники способны помочь общему Делу.

Константин намеренно воздержался от упоминания имени Чаплина, несмотря на то, что капитан дал на то свое разрешение. Была в этом маленькая уловка, на которую мог бы попасться провокатор, пусть и совершенно никудышный: его бы выдало желание услышать конкретные имена в ситуации, когда личности людей, скрывающихся за раушевым «мы», были совершенно очевидны. Никудышный провокатор пожелала бы также услышать слова о перевороте и насилие, хорошо, если с конкретными планами свержения правительства и кровавой над его членами расправы. Пока Миллер ничего такого не услышал. Если он искреннем, то ему этого и не потребуется. Если же нет, то он этого не достоин, по меньшей мере пока – такое право ему еще предстоит завоевать, продемонстрировав в словесной баталии свое искусство ритора.

- Вы понимаете, что я не могу сказать вам больше прямо сейчас. Вы можете быть провокатором. – произнесено это было тоном совершенно будничным, как факт для всех очевидный, на который, однако, формальности требовали обратить внимание – Могу им быть и я, но даю вам слово офицера: это не так.

Интересно, подумал Рауш, что значит слово офицера для Миллера? Сам барон не привык разбрасываться подобным. Его слова могли звучать буднично, однако они имели вес. Он пришел сюда с искренним намерением наводить мосты и намеревался сделать для этого все от него зависящее. Он посмотрел на реакцию эсера и продолжил свою речь:

- Следует, однако, признать, что если целью одного из нас является провокация, то провокаторы мы положительно никудышные: если это я, то я уже успел опорочить честь мундира. А вы, Степан Яковлевич… Вы, если я не ошибаюсь, начали наше знакомство со слов о «цепном псе». – барон скривил губы в улыбке, теперь не добродушной, но насмешливой – Вы не похожи на идиота. А потому я просто вынужден поверить в вашу искренность.

Краем глаза Рауш вдруг к вящему своему неудовольствию заметил пару работников сцены, курящих во время своего неожиданного перерыва. Заметили, кажется, и они его, однако Константин понадеялся, что они хотя бы не застали весьма необычную сцену побега Миллера из окна бильярдной. Впрочем, если они ее и застали, то особого значения ей, кажется, не предали.

- Я должен вам сообщить еще кое о чем, Степан Яковлевич. – интонацией барон дал понять, что эта ремарка отношения к прошлым его словам не имеет – Не все офицеры из тех, что были в «Париже», поставлены в известность относительно вашей ретирады из этого гостеприимного заведения. Думаю, вы уже догадались. Потому нам следует соблюдать определенную осторожность…

- Вернемся, однако, к нашим баранам. Как я уже сказал, я верю в вашу искренность. А потому позволю небольшое откровение и себе: видите ли, я согласен с вами в том, что подобающее в текущей ситуации правительство не должно быть сугубо военным. Оно должно иметь определенный военный элемент, ибо мы с вами на войне. Однако, как вы сказали, правительство края – не ставка и в таковую превращаться не должно. Диктатура, хоть и имеет свои применения в кризисных ситуациях, в настоящий момент также неуместна. В этом я с вами совершенно согласен! Не согласен я лишь с тем, что министерские портфели должны непременно находиться в руках политиков, особенно политиков левой направленности. Почему представитель вашей партии, политик, должен быть министром, скажем, финансов? Почему не банкир, биржевик или человек, занимавшийся подобным в губернском или ином правительстве при Государе Императоре? Я признаю, что среди офицеров мало финансистов. Однако есть ли они среди эсеров?

И еще одна уловка крылась в словах барона, маленький капкан, расставленный для провокатора, в существования которого Рауш не слишком верил. Если Миллер действительно убежден в правильности идей своей партии, он найдет доводы, чтобы возразить. Если он лишь карьерист, жаждущий перестановок во власти ради чина, то он также извернется и непременно отыщет достойный контраргумент. Но провокатор (вновь, никудышный провокатор, само собой) не захочет идти на конфликт, а более того, не захочет тратить время на пустой политический спор.
Конечно, чего бы ни сказал Степан Яковлевич, делать выводу на основе таких вот мелких уловок будет слишком рано. Из них, однако, можно будет начать складывать мозаику. Потому ответ Миллера Рауш выслушал особенно внимательно.

- Пусть. Но это лишь обмен мнениями. Давайте, пожалуй, не будем пока отвлекаться на вопросы политической философии, я пришел к вам не для этого и времени у нас, к сожалению, не слишком много. – тон Рауша вновь стал деловым – Я хочу предложить вам возможность продемонстрировать вашу полезность, от которой, я напомню, зависит наше с вами дальнейшее сотрудничество. Вы упоминали приказ о переводе капитана Чаплина на фронт. Скорее всего он уже существует в письменном виде. Если нет, то в самое ближайшее время будет предан бумаге. Мне хотелось бы, чтобы этот приказ оказался у меня в руках. Вы можете помочь?

Константин задумался. Забавно, будь это приказом, он не стал бы медлить. Когда в августе 1914-ого барон Врангель отдал приказ об атаке на прикрытую пулеметами батарею немцев, он не медлил.

Рауш помнил ту атаку с фотографической точностью и именно сейчас, когда Чаплин заговорил о риске и об опасности, воспоминания о ней лезли в голову. Для Рауша то был первый бой, он тогда впервые убил человека и впервые испытал радость победы. А еще он тогда был совершенно уверен, что умрет. Осознал это сразу же, как только прозвучал приказ и он вместе с остальным эскадроном без всякого сомнения и промедления устремился на укрепленные германские позиции. Рауш не почувствовал даже страха - человеческий разум не способен представить собственное небытие и ему нужно хоть какое-то время, чтобы осознать свой собственный скорый конец. Понимал только то, что приказ должен быть выполнен, хотя и не понимал тогда, почему. Константин лишь летел вперед на своем вороном скакуне и с этой тупой уверенностью в душе глядел на то, как один за другим валяться на землю под механический стрекот пулемета конногвардейцы впереди него. Ужас настиг его только тогда, когда он увидел, что ствол пулемета поворачивается в его сторону. Ужас, который внезапно сменился пьянящим ликованием, когда Рауш вдруг понял, что немец не успеет. До сооруженного из мешков с песком пулеметного гнезда оставались считанные метры, а ствол тяжелого MG двигался слишком медленно - за оставшиеся мгновения ему никак не суждено было преодолеть те градусы, что позволил бы захватить в прицел летящего прямо на его позиции всадника. Кажется, понял это и немец. Он продолжал давить на гашетку, посылая пулю за пулей в пустоту, но сам уже отпрянул от прицела. На долю секунды немецкий пулеметчик и русский кавалерист встретились взглядами. Рауш заглянул в его душу и увидел только то неверие, что мгновения назад испытывал сам. А еще через миг конь по его команде оттолкнулся от земли и взлетел воздух, чтобы в прыжке преодолеть защищавшее пулемет заграждение. Константин взмахнул шашкой и почувствовал, как холодная сталь с удивительной легкостью входит в плоть неприятеля. Он оглянулся по сторонам и увидел, как русские кавалеристы слева и справа от него лавиной врываются на германские позиции, а немногочисленные оставшиеся немцы в панике бегут. Поднял вверх собственную шашку и испытал смесь ужаса и восторга, когда увидел на ней кровь.

Еще многие месяцы Рауш видел того немца в кошмарах. Барону суждено было убить многих за годы величайшей войны в истории, он никогда не вел им счет. Однако тот пулеметчик был первым, но что еще важнее, он был единственным, в ком Рауш увидел собственную смерть. До самого последнего момента Константин Александрович был уверен, что именно этому человеку суждено забрать его жизнь. За несколько секунд краткой атаки он успел всею своей душой уверовать в это, принять как аксиому, а потому, сразив этого врага, чье имя Рауш так никогда и не узнал, он словно обманул саму судьбу. Если он не был убит тогда, то что может убить его теперь? Это была странная, совершенно иррациональная идея, которую Константин никогда не смел сформулировать точно даже в мыслях. Она лишь существовала где-то на границе его подсознания и давала ему силы, чтобы рисковать собой снова и снова. А потому, когда капитан Чаплин заговорил о риске для жизни, Рауш лишь усмехнулся мысленно. Барон Рауш фон Траубенберг не боялся смерти с того самого летнего дня в августе 1914-ого. Не потому, что был готов отдать свою жизнь, а потому, что не верил, что ходит по Земле тот, кто в силах ее забрать.

Еще несколько мгновений понадобились Раушу для того, чтобы обдумать слова капитана. Речь ведь шла не только о рисках, речь шла еще и о чести. Рауш мог сделать то, о чем говорил Чаплин, но должен ли был? Да, пожалуй, должен, понял он, взвесив ситуацию. Вновь над Россией, или по меньшей мере ее значительной частью, висела угроза, проистекающая или из абсурдной наивной глупости, или из измены. Если нужно пойти на коварство самому, чтобы эту угрозу отвести, то так тому и быть.

- Нет-нет, господин капитан, - ответил он Чаплину - вы можете на меня рассчитывать. Я лишь добавлю то, что если эсеры могут подсылать к нам провокаторов, то может делать это и мы по отношению к эсерам и всей прочей левой клике. Если один из них является к нам и сообщаем о существование заговора, который пусть и не готовит собственного переворота, но готов производимый иными силами переворот поддержать... Не просто поддержать, но поддержать делом, как признался нам господин Миллер... То армия, как мне кажется, имеет полное право и даже больше, святую обязанность провести собственное расследование деятельности подобного заговора. Для этого вы, господин капитан, как главнокомандующий армии, имеете право подослать провокатора (в моем лице) к господину Миллеру, чтобы собрать побольше сведений о его сообщниках. По крайней мере, так вы можете сказать, если Степан Яковлевич все таки окажется провокатором сам. - Рауш посмотрел на реакцию Чаплина - Хотя признаюсь честно, мне его слова показались искренними.

Константин Александрович выслушал ответ капитана, затем попрощался с ним и направился к вешалке, с которой забрал свою шинель и британского образца фуражку, а заодно захватил и оставленный господином Миллером зонт. Рауш вышел на улицу, отсалютовал курящему у входа в кафе Кольчицкому и с неудовольствием взглянул на серые облака, с которых падал на землю мелкий осенний дождь. Трофейный зонт он, однако, открывать не стал, а вместо этого пошел вдоль стены, где от капель его защищала выступающая слегка вперед крыша губернаторского дома. Скоро он уже оказался с той его стороны, куда выходили окна бильярдной. Барон поприветствовал несчастного юнкера Осипова, которого в такой неподходящий для него момент выгнали на улицу, и заговорил:

- Прошу меня милостиво простить, однако у меня для вас, юнкер, срочное дело. - начал Рауш вежливо, но твердо - Нужно сбегать в приемную Маслова и сделать для меня запись... - он взглянул на наручные часы - На десять часов*. Можно на одиннадцать, но не позже. "Нет" в качестве ответа не принимайте.

Осипов попытался было протестовать, ссылаясь на то, что его сюда поставили сторожить окно, на что Рауш с деланным раздражением ответил:

- Узник ваш никуда не сбежит. Это же не военнопленный, в самом деле! Так, на товарища демократа напала блажь. А вы, пожалуйста, поспешите. Это важно. Когда закончите, можете меня не искать. Все равно дела по всему городу...

Это Осипова проняло и он поспешил прочь, исполнять важное поручение. Рауш проследил за удаляющимся юнкером, убедился, что в саду нет посторонних, а затем постучал рукоятью зонтика по стеклу окна бильярдной. Когда окно приоткрылось и из него показалось лицо Миллера, Константин Александрович поприветствовал эсера полуулыбкой и протянул ему свободную руку, чтобы помочь вылезти из окна.

- Приветствую вновь, господин Миллер! Прошу вас, спускайтесь и давайте прогуляемся до набережной. На все ваши вопросы, уверяю вас, я постараюсь ответить чуть позже, а пока, пожалуйста, поспешите.

Ни один мускул не дрогнул на лице Рауша, когда собеседник его говорил об аресте Чайковского. Ни один жест офицера не выдал в нем ни удивления, ни страха, ни возмущения. Он выслушал откровение Миллера, словно ремарку о скверной погоде за окном. И лишь последовавшая затем колкость заставила маску бесстрастной вежливости, в которую обратилось лицо барона, дать трещину: Константин Александрович улыбнулся, улыбнулся совершенно искренне, без капли гнева или раздражения. Взглянул на Миллера, словно на неразумное дитя, и ответил тихо:

- Ну что вы, Степан Яковлевич, я ведь исполняю свой долг. Я защищаю все, что свято. Играю свою роль. - пауза длинною в удар сердца - Вы этого не видите? - улыбка исчезла с его губ и он продолжил уже своим обычным деловым тоном - Прошу вас, проходите. - жестом барон пригласил Миллера пройти в зал - Я доложу о цели вашего визита.

Рауш пропустил своего гостя вперед и воспользовался парой тех мгновений, в течение которых Миллер был повернут к нему спиной, чтобы жестом призвать поручика Лукошкова встать у двери и преградить выход из кафе на случай любых сюрпризов, которые господин Миллер может изволить учинить. Или любых сюрпризов, которые изволит учинить господин капитан для господина Миллера. Затем быстрым шагом направился к столу Чаплина.

- Господин капитан, - Константин наклонился к Чаплину и Кольчицкому, чтобы они и лишь они могли слышать его слова - "шпака" зовут Степан Яковлевич Миллер, он штабс-капитан в отставке. Утверждает, что обладает информацией о том, что вы намереваетесь арестовать господина Чайковского и желает с вами срочно поговорить. - все это Рауш произнес скороговоркой и лишь сейчас перевел дыхание - Я взял на себя смелость направить поручика Лукошкова к двери, чтобы перекрыть выход из помещение. Ваши приказания?

Рауш собрался было озвучить свои контраргументы, которые из уст его в подобных дебатах звучали, пожалуй, не первый раз, когда в помещение вошел штатский. Барон вообще в компании чаплинских офицеров слыл большим либералом еще со времен их первых встреч в петроградских офицерских кружках. Он тогда не знал (а точнее не мог надеяться), что ему еще предстоит служить со всеми этими людьми на войне с большевиками, а потому свои политические предпочтения не скрывал. Не трудился скрывать их и теперь - все ведь все равно все знали. Но знали господа офицеры вместе с тем и то, что в душе Константин Александрович так и не смог отказаться от присяги императору и был при всей своей либеральности убежденным монархистом. Он любил иногда порассуждать о достоинствах парламентаризма, но парламентаризма непременно британской модели и непременно с системой цензов, призванной не допустить кого попало к урне для голосования. Об Учредительном собрание он отзывался исключительно как о гнусной пародии на то, как должен работать и избираться парламент. Любил пошутить о том, что сторонники абсолютного самодержавия намеренно собрали "Учредилку", чтобы на весь мир опорочить идею всякого выборного представительства. А уж в симпатиях к любого рода социалистам Рауша и вовсе было заподозрить невозможно. Кроме того, в любых политических спорах Константин был неизменно тактичен и всегда знал, когда следует остановиться. Потому проблем с политическими воззрениями барона никогда не возникало и он продолжал их, когда то было уместно, с большой убежденностью проповедовать.

Отстаивание своих либеральных принципов в текущей ситуации Раушу, однако, пришлось отложить из-за неожиданного визита в сей ранний час незнакомого штатского. Константин вместе со всеми повернулся к вошедшему, оглядел его и с некоторой грустью подумал о том, что судя по потертому пиджаку незнакомца, того скорее всего ждет конфуз: барон уже видел в своем воображение как штатский с недоумением разглядывает внушительные циферки цен в меню и в смущении ретируется из славящейся своей дороговизной ресторации. Не мог Рауш и отметить иронию того, что беседа прервалась как раз перед тем, как он сумел предложить кандидатуру Кольчицкого на должность главы военного отдела, мотивируя это как раз его архангелогородским происхождением, а заодно солидным чином и тем, что он все равно занят в городе формированием местного полка и на фронте бывать ему пока не нужно. А также большим опытом и верностью делу, само собой.

- Слушаюсь, господин капитан. - ответил Константин на приказ Чаплина узнать, что именно таинственному штатскому здесь понадобилось.

Штабс-ротмистр развернулся на каблуках и зашагал через зал к нежданному гостю.

- Флаг с рябчиком и виноградной лозой. - шепнул он, проходя мимо Ганжумова, так, чтобы Чаплин с Кольчицким не заметили, и подмигнул павлону (за свою способность определить на глаз пришибленного бессмысленным и беспощадным павлонским цуком Рауш ручался), а затем приблизился, наконец, к визитеру.

- Доброе утро, сударь, доброе утро! - благодушно поприветствовал его Рауш - Прошу простить любезно капитана. У нас нечасто что-то появляются новые лица. Могу я поинтересоваться, вас привел сюда голод или дела?

***

Офицер, который так неожиданно радушно встретил Степана Яковлевича, был наряжен в новенький британский китель. Он и сам чем-то напоминал англичанина. На эфесе его шашки с красно-желтым темляком красовался крестик Святой Анны, а поверх галстука лежал орден Святого Станислава на алой ленте. О принадлежности же его к чаплинской фронде скорее не говорили, а нагло кричали погоны штабс-ротмистра с золотыми императорскими вензелями.

Константин Александрович любил "Париж". Любил в первую очередь за его... нормальность. Присев в зале кафе, почитав меню и поглядев на собравшуюся публику можно было бы легко вообразить, что за окном не было никогда никаких переворотов и революций, а жизнь продолжается своим чередом. Заведение, конечно, было сплошь засижено офицерами, но разве мало было таких любимых служивыми людьми кафе, трактиров и ресторанов в Петрограде, Москве да и любом другом губернском городе, где были бы расквартированы хоть сколько-то значимые военные силы? Множество и множество. Особенно когда шла война с Германией и солдаты и офицеры стали появляться в городах, где прежде их в таких количествах никогда не видели. Дни той самой войны с Германией, когда приходилось воевать только лишь с регулярными войсками Тройственного союза, Константин Александрович вспоминал сейчас с некоторой ностальгической тоской. Тогда все было так просто.

Но названное (с некоторым провинциальным дурновкусием) в честь французской столицы заведение ему все равно нравилось. Подумать только, всего неделю, кажется, назад это место было возвращено своему законному владельцу, а дела уже начали возвращаться в привычную колею. Кафе было символом победы над большевизмом, его трепещущим, живым доказательством. Доказательством того, в конце концов, что весь тот ужас, что учинили красные варвары с Россией, все еще можно исправить. Что после неизбежной победы все снова будет как прежде, если не на бумаге, то по истинной сути своей. Это Рауша вдохновляло, пожалуй, куда больше любых триумфальных прокламаций, бравурных маршей и реющих над городом знамен. Флаги и гимны ведь лишь символы. А настоящая Россия здесь, в "Париже".

Потому прямо сейчас, как и каждый день в этот же час, Константин вносил свою лепту в национальное возрождение. А именно пил дорогостоящий "парижский" кофе, который хоть и был, пожалуй, весьма посредственным, оставался все еще самым лучшим в городе, если не учитывать запасов, что были может быть у представляющих великие державы послов. Пока господин полковник с господином капитаном говорили, он сделал глоток.

- Я думаю, - он поставил чашку щедро разбавленного молоком кофе на изукрашенное аляповатыми эмалевыми розами блюдце, которое придерживало карту Архангельской губернии с юго-западной стороны, и произнес тоном философа - что господин Чайковский поступил несправедливо. Он обещал собрать "деловое правительство", которое будет свободно пока от партийный предрассудков и полностью сосредоточит свою энергию на деле борьбы с большевиками. Но получили мы то, - лицо барона приняло выражение такое, будто он обнаружил в своем кофе волос - что получили. Я не вижу причин, по которым мы должны быть справедливы по отношению к господину Чайковскому и его... "товарищам". Я согласен, с ними надо кончать, самыми решительными даже методами.

- Но вот англичане, да. Я не думаю, что они будут прямо препятствовать каким-либо нашим начинаниям на этом поприще, но... Нам ведь еще сотрудничать с ними в дальнейшем. Успех всего нашего предприятия зависит от них и без них, я боюсь, пользы от нас в деле спасения России будет мало. А у англичан, слава Богу, правительство все еще есть и договариваться нам придется именно с ним, а не с одним лишь генералом Пулем. Значит нужно будет, чтобы любые наши действия против эсеров Чайковского правительства Его Величества короля Георга поддержало и одобрило, хотя бы post factum. И правительства прочих великих держав вместе с ним. То есть, договариваться придется еще и с послами, хотя, возможно, и post factum.

- Если так, то я боюсь, что придется идти у них на поводу. Мы, право слово, им многим обязаны и это даже справедливо. Великие державы изволят играть в демократию, а значит и нам, я считаю, следует пока поиграть в демократию. А если говорит об этом, то Верховное управление, в котором заседают эсеры, я отмечу, управляет пока еще не всей Россией, а только лишь Северной ее область. Значит и представлены в ВУСО должны быть избранные представители Северной области, происходящие, например, из Архангельской думы. Я, признаюсь, о местной думской политике не слишком осведомлен, но господин Старцев, думу возглавляющий, ведь достойный человек, а значит и другие достойные люди в вверенном ему органе наверняка найдутся. Думаю, можно было бы организовать какую-нибудь инициативу по включению таких людей в правительство. Что же, товарище эсеры пойдут против народовластия? - барон улыбнулся лукаво, явно намекая на то, что попытка такая со стороны эсеров непременно состоится, однако выглядеть будет глупо.

- Но ведь нам нужно еще и избавиться как-то от засевших в правительстве левых. Я думаю, что статейки Чайковского, Лихача, Дедусенко или кого еще из их компании можно подвести под какой-нибудь закон о пораженчестве, призывах к дезертирству или еще чему-нибудь в таком духе. Уверен, если поискать, то можно что-нибудь такое найти. Или может жаловались на кого-нибудь в правительстве, что он так или иначе превышает свои полномочия? Может кто-то у купцов деньги вымогает или что-то в таком духе. Наверняка же есть такие жалобы. Или может даже кто-то из них когда-то где-то был связан с большевиками. Если так, то можно будет кого-нибудь в правительстве от должности временно отстранить до завершения расследования, а вместе с ним и всех остальных, кто с ним повязан. А эсеры там ведь все друг с другом повязаны. Пока расследование будет продолжаться мы либо сумеем отыскать против них настоящие улики, либо успеем провести "демократическую реформу", например, и разбавить правительство ответственными людьми. Но критически важно, чтобы все было сделано по закону, хотя бы по самому старому и всеми забытому, и на благообразных основаниях. И жители Архангельска, и великие державы должны видеть, что это не шайка авантюристов пытается перехватить власть, а армии наводит порядок и защищает народ от беззакония.

Константин помолчал немного, кажется, думая уже завершать свою речь, но передумал и добавил:

- А еще, не стоит ли нам обзавестись собственной газетой? Может поговорить с руководителями "Вестника"? Мы ведь пока отвечаем на левую агитацию фактически молчанием.

Рональд Ллойд вскочил на ноги и с неудовольствием отметил, что некоторая часть содержимого черепной коробки Джеймса Накамуры попала на клетчатую ткань его пиджака. Ну вот... Накамура, чья набитая железом башка нечасто покидала его железную же задницу, свою участь в определенном смысле заслужил. Работа с самураем у Ллойда не ладилась ни на улицах Даунтауна, ни здесь, во всеми духами, кроме давно свихнувшейся ЯНЛО, забытом подземелье. Возможно, это было связано с той давней историей, когда Рональд разруливал проблемы вице-президента Мерфи с самураями, а Накамура все отказывался бросить дело даже за большие деньги... Теперь уже это совершенно неважно. Ничто так не ставит точку в давнем соперничестве, как раздавленная огромным уродливым мутантом голова одного из соперников.

Да, если вспомнить все дела дней минувших, то надутый индюк Накамура этого заслужил.

А вот кто точно не заслужил ужасного конца сегодня, так это пиджак Рональда. Творение братьев Хуго-Лорен, лучших портных всего гребанного Даунтауна, приняло на себя здоровенный шмат самурайского мозга, который затем не слишком грациозно сполз на пол, оставив за собой мерзкий красноватый след. И если с любовью вшитые в материю пиджака бронепластины были готовы остановить пули и клинки, а ткань вполне могла пережить попадание крови (что Рон уже не раз и не два проверял), то относительно способности ткани вернуться к первозданной чистоте после того, что произошло сейчас, у хозяина костюма были сомнения. Воистину, ужасный конец!

Ллойд, в голове которого проносились все эти мысли, только поморщился, рассудив здраво, что сейчас пятно лишь придаст его образу в камерах Стивена Стивенсона определенной лихости, даже героизма. А потом, если из всей этой заварушки он таки выберется целым и живым, покупка нового пиджака не составит для него особых проблем. Что там пиджак! Рональд перед выездом успел заглянуть в любимую печатную мастерскую и заказать партию новых визиток. Когда (и если) он вернется туда, там его будут ждать шестьдесят маленьких карточек цвета слоновой кости, на каждой из которых филигранным шрифтом будет выведено "Старший исполнительный вице-президент". И неудивительно, что его ждет повышение. В конце концов, он подписался раз и навсегда покончить с проблемой ЯНЛО при помощи недавно найденной и выкупленной им картой ее подземелий. Гениальный ход это или же самоубийственная глупость - покажет время. Начальство Рональда ставило на второе, но сам Рон со всей серьезностью собирался продемонстрировать им их неправоту. Пф, да он им покажет!

Именно об этом размышлял Рональд Ллойд, вскидывая тяжелый автоматический дробовик "Арес-Каратель" и делая выстрел за выстрелом в тушу прикончившего Накамуру мутанта. На секунду он отвлекся и прикрикнул на сопровождавших его головорезов:

- Не спим, девочки! Разберитесь с мелочевкой!

Даже в самые темные для американо-румынских (или американо-римских, если использовать корректный, но никем в трезвом уме не употребляемый термин) отношений часы у консула Нику Чаушеску и американского посла Алана Грина оставался один общий враг. Был он могуч и изворотлив, и немало лет два государственных мужа потратили на неравную борьбу. Имя тому врагу было алкоголизм* и в тот самый судьбоносный для молодой римской нации ноябрьский вечер в одном из полутемных залов Дворца Республики с ним в битве в очередной раз сошлись римский консул и американский посол.

- Я может и не большой ученый, - задумчиво вещал перед послом Нику, наливая в бокал одновременно водку и диетическую Кока-Колу - Но знаю, что у римлян... Ну настоящих, то есть, римлян... Социализма не было. Нет, ну и глупо это звучит, римский социализм!

Он запнулся на секунду, сообразив, что произносить любую комбинацию только что произнесенных им слов было идеей тупой. В Румынии вообще, но в присутствие американского посла особенно. Мысль эту Нику взвесил, но быстро и с пьяной авантюрностью отбросил. Опустошил наполненный только что бокал и продолжил речь:

- Но это все херня для партийных старперов, чтобы они восстание Спартака тут не учинили. - Чаушеску обвел пустым стаканом пустынный дворцовый зал и провозгласил - Вы знаете, господин посол, а у меня есть мечта! Не границы 117 года, конечно. Я все таки алкоголик, а не наркоман... Нет, я хочу, чтобы Танарарома стал когда-нибудь европейским Лас-Вегасом. Чтобы были на улицах крутые тачки, спиртное лилось рекой и кутеж длился круглые сутки. Зовите меня романтиком, но я хочу, чтобы так оно было не для меня одного, а для каждого римлянина. Разве это не прекрасно? - Нику улыбнулся умиленно, а потом продолжил уже чуть поспокойнее - Я, наверное, тороплю события, но это вам должно понравиться, правильно?

Нику понял, что поспешил и что стоило бы к этому моменту подготовится, а не выдавать все так, спонтанно. Но было уже поздно.

- Как бы это сказать... Я хочу завязать со всем этим социализмом. Хочу к вам, к капиталистам. - румынский диктатор ткнул пальцем в сторону американца - Дела такие, конечно, поспешно не делаются. Надо все потихоньку организовать... Можно с выставки какой начать или визита, не знаю. А потом уже потихоньку к Гласности, Перестройке, Wind of change... Может даже вашим военным базам тут. Или выплате, неторопливой и уместно степенной, югославских долгов. Или даже свободным выборам! Ну а с вас будут инвестиции, кредиты и всяческая поддержка...

Тут наступил хороший момент, чтобы дать американскому послу отреагировать на откровение, но Нику быстро вставил еще одну фразу:

- А еще мне бы войну в Хорватии закончить. Будет так сподручно, если вы усташам помогать перестанете! Сами понимаете, никакого красного террора я в случае победы творить не буду. Наоборот, если договоримся, то сможете быть уверенно, что больше никаких красных в моей части Балкан не будет.

- Котта, - произнес принц Алекто - не могли вы, пожалуйста, задержаться на несколько минут?

Только что завершилась первая общая трапеза в кают-компании после стыковки со станцией Вентрис. Алексей настоял на присутствие здесь всей своей свиты, кроме Герцога и Ирмы, которым это не позволяло здоровье, и во время еды еще раз обрисовал цель визита на Стигмату, а главное свои мысли относительно дальнейших действий. Для начала, считал он, требовалось оценить ситуацию на самой Стигмате. Разумеется, первым делом для этого ему самому требовалось добиться кооперации текущей командующей Гарнизоном. Вместе с этим доверенные члены свиты могли бы выйти на контакт с силами, представленными на Стигмате, и получить информацию о ситуации с их точки зрения. Возможно, узнать суть местных конфликтов и противоречий. На все это завтра. Пока всем следовало отдохнуть и привести себя в порядок после недавней битвы и долгого полета. Ну и дождаться ответов на запросы, которые принц разослал в представительства многочисленных имперских организаций на Стигмате.

- Прошу прощения за то, что отрываю вас от заслуженного отдыха. - начал Алексей, обращаясь к эскатонику - Но боюсь, что на борту возникла ситуация, вероятно, требующая внимания специалиста вашего профиля. Мастер Меш недавно обнаружил на борту некий артефакт, который не смог с уверенностью опознать. - Алекто передал священнослужителю слова кузнеца о таинственной сфере, обнаруженной возле двигателей - Отец Флавий, я бы хотел, чтобы вы осмотрели этот объект и поделились своим мнением относительно его назначения и происхождения. Если в этом возникнет необходимость, прошу вас обращаться к экспертизе мастера Меша и доктора Зейна. Объект расположен в сейфе грузового отсека в данный момент.

Принц подумал немного и добавил:

- И еще кое-что. Это касается вашего пророчества. Не думаете ли вы, что "каменным лесом" мог быть астероидный пояс, а "великим злом" - засада симбионтов в нем? Я полагаю, что это гипотеза требует проверки... Мне нужен способ безопасно получить доступ к содержимому памяти нашей пленницы. Телепатия - один из таких способов. Может ли орден эскатоников помочь мне с этим? И если может, то стоит ли мне обращаться с такой просьбой?

- Поспорить тяжело. - как-то мрачно согласился Симон и добавил философски - Но кто-то ведь должен и земли с мужичьем сторожить, времена-то сейчас неспокойные...

Было заметно, что слова Исидоро задели Симона, который, кажется, воспринял их как похвальбу своим богатством со стороны своего собеседника. Беласко, конечно, прекрасно понимал, что его владения никак не дотягивают по размерам и доходам до владений Исидоро, но вот набрать себе сопровождение из числа смертных он тоже вполне мог себе позволить. Не хотел просто. В конце концов, даже самый многоопытный солдат, который в жизни не видел, например, колдовства Ласомбра, скорее всего просто броситься бежать при первых признаках присутствия нечистой силы и в текущих условиях станет скорее обузой, а не подмогой для всего предприятия. Да и чертовски не хотелось придумывать какие-нибудь неловкие объяснения, чтобы оправдать дневной сон в сундуке с замком изнутри и ночные путешествия. И это еще не говоря о рисках нарушения традиции Маскарада...

Рыцарь поднялся со своего места, расправил складки одежды.

- Ну что же, если удастся найти кого-то, то вас, Ваше Высочество, с их командирами непременно сведу. Если нет, то и ладно. Мы тут вчетвером - тут Симон говорил о себе, городском шерифе и двух других его помощниках - за порядком во всем Бургосе следим и без всяких смертных воинств. В деревне какой должны и вдвоем управиться. А мне, пожалуй, уже и идти пора. Надо в путь собраться и людей поискать. Встретимся уже после заката завтра. - рыцарь подумал немного и добавил - Ну и серебра мне не надо. Как-нибудь и сам, пожалуй, управлюсь.

Теперь стоило нанести визит сеньору де ла Корунья и расспросить его про наемников. В конце концов, в такое время года они как раз должны отдыхать в городах от летних компаний. Если получится найти кого-то действительно компетентного, то это однозначно не повредит. Ну и утереть нос Исидоро было бы приятно, это Симон вынужден был признать.

***

Сразу после заката следующего дня Симон Беласко явился к месту сбора каравана сеньора Феб. Он ехал на массивном боевом коне серой масти, которого явно ничуть не беспокоил неживой наездник. На плечах Симона лежал длинный белый плащ из шерсти, под которым поблескивала в лунном свете кольчуга. К седлу был прикреплен каплевидный щит также выкрашенный в белый цвет. На ремне болтались ножны.

Следом за Беласко следовали еще трое. Юноша, чье лицо скорее уродовала, а не украшала намечающаяся рыжая борода, походил на оруженосца и путешествовал на вороном коне, который мог бы произвести впечатление, если бы рядом не было монструозного скакуна Симона. Рядом с ним ехал на немолодой уже кобыле мужчина средних лет с выправкой профессионального вояки и луком через плечо. Процессию замыкал конь-тяжеловоз, который вез на себе невысокого явно неуютно чувствовавшего себя в седле человека и два прикрепленных по бокам окованных железом массивных сундука. Судя по тому той легкости, с которой передвигалось животное, сундуки не были наполнены и на треть.

- Добрый вечер! - поднял руку в приветствие Симон и окинул взглядом собравшихся.

"Я пишу, чтобы уведомить Вас..." - скользит по плотной бумаге металлическое перо, выводя изящные буквы. Вдруг рука принца, в которой зажата ручка, останавливается, поднимается в воздух на секунду-другую, а затем опускается вновь, но только лишь затем, чтобы зачеркнуть написанное одной длинной прямой линией. Это звучит слишком сухо, слишком формально. Алексей Алекто пишет письмо семье человека, который отдал за него жизнь. Он пишет о подвиге, о героической смерти - здесь нет и не может быть места формальности. По крайней мере, не должно быть. Принц понимает, что это далеко не первое подобное письмо, которое ему предстоит написать. Боится, что когда-нибудь он просто физически не сможет писать такие письма или даже ставить на них собственную подпись, как не мог когда-то его отец - недостаточно в сутках секунд, чтобы хотя бы одним росчерком помянуть миллионы погибших на десятках миров. Но оттого это письмо становиться только важней. Этот человек - первый. Его смерть знаменует собой важный рубеж в жизни Алексея Алекто. Хотя бы за это его близкие заслуживают утешения.

Но Алексей отвлекается. Мысли его дрейфуют. Он думает о предводительнице симбионтов, все еще живой, но спящей беспробудным сном в ледяном саркофаге криокапсулы. Даже не чудовище в облике человека, но боевая машина из плоти и крови, безмерно опасная (ее ведь так и не удалось разоружить - как разоружить того, чье оружие есть часть тела?), но и необычайно ценная. Кто знает, какие секреты могут храниться в ее памяти? Возможно, она может быть даже предметом торга для командующей Гарнизона Стигматы.

Но "ведьма", как ее назвал кто-то из членов экипажа, не единственный артефакт симбионтов на борту. Есть, конечно, прицепившейся к корпусу остов абордажного коридора, который как раз сейчас демонтируют техники, махина из мертвой плоти и кости. Скоро он превратиться лишь в здоровый кусок космического мусора. Но даже тогда на "Гордости Проциона" останутся еще творения чужих. В одной из криокапсул, далеко от любопытных глаз, скрыто вооружение, которое оставили за собой симбионты. Оно не послужит благородной цели, но пригодиться вполне может. В конце концов, из него можно убить кого угодно и выдать атаку за очередной теракт симбионтов. Забота об оружие чужих доверена Эмилю. Возможно ему еще предстоит им воспользоваться. Если, конечно, Аттилас Зейн найдет их безопасными для применения.

Алексей усилием воли заставляет мысли вернуться к храбрым бойцам своей службы безопасности. Тем, кто живы сейчас, Эмиль как раз показывает изученные им хода и лазы корабля. Тем, кто уже мертв, помочь может только Всесоздатель. Но семьям их может помочь Алексей. Потому он вновь склоняется над бумагой, достает чистый лист и снова начинает писать.

Ранее
Космопорт Императорского дворца, зал ожидания

Алексей замер на мгновение в братских объятиях. Таким жестом Лето определенно застал его врасплох. Давно принца никто не обнимал, по меньшей мере, на публике. На секунду даже промелькнула в голове мысль о том, что сейчас в плоть его вонзиться кинжал или отравленная игла. Но нет, Герцог просто оказался таким вот бесцеремонным малым.

Принц решил подыграть. Сохранил улыбку на губах, пусть и слегка натянутую, даже похлопал брата битвы по спине.

- Алексей вполне сойдет. - произнес он - Добро пожаловать!

Чуть позже, когда Алекто уже закончил собственную речь, он ответил на комментарии брата:

- Разумно было бы оставить часть жучков, если таковые будут обнаружены. Однако в этом есть и свой риск. В конце концов, контролирующий устройство слежение непременно заметит наши усилия по их поиску, а значит оставить часть устройств нетронутыми и не выдать то, что нами это сделано намеренно, будет крайне тяжело. Это будет возможно только если член поисковой команды заметит жучок, но сам никак не выдаст того, что его обнаружил. Впрочем, Меш, если представится такая возможность, попробуй это реализовать*.

- Что касается людей в криокамерах, то выбраться из них самостоятельно они все равно не смогут. Кроме того, даже если им удастся это сделать с посторонней помощью, на корабле просто нет для них оружия. А вот предложение о тренировках я с радостью приму. Уверен, моим людям будет, чему поучится у брата битвы. Честно говоря, я и сам, пожалуй, вас навещу в зале тренировок. Я слышал, что на борту он прекрасно обустроен.

***

Аттилас отмерял шагами расстояние палубных переборок, направляясь к каюте, ставшей апартаментами легата Алекто. Новости, что диакон смог собрать за не столь большой срок были... волнующими, отчего всё предприятие с проверкой мира Стигмата казалось делом сомнительным и небезопасным. Впрочем, кто бы сомневался, что всё будет иначе, как известно политика - дело тонкое и не менее опасное, чем фут стали в руках тренированного Комбинатора.

Остановившись возле нужной двери на средней палубе, пропустив одного из слуг, спещащего куда-то по коридору. Активировав интерком на двери, доктор дождался сиганал:
– Аттилас Зейн, ваше высочество, – обозначил себя Зейн. В ожидании ответа он ещё раз поправил китель и убрал руки за спину.

- Пожалуйста, входите. - раздался голос принца из интеркома.

Спустя мгновения дверь распахнулась и перед амальтианцем оказалась гостиная покоев принца. Достаточно скромное помещение по меркам наземного дворца, но действительно роскошное по меркам космического корабля. Здесь принца не было, только двое телохранителей, один из которых отдал честь Аттиласу и жестом указал ему на дверь, ведущую непосредственно в спальню и кабинет Алексея Алекто.

Принц был там, сидел за письменным столом из арагонского дерева и вертел в руках запечатанный конверт. Завидев доктора он отложил конверт, приподнялся в приветствие и произнес с легкой улыбкой на губах:

- Доктор Зейн, я полагаю, есть какие-то новости?

Диакон козырнул в ответ и направился к двери. Прежде чем войти, следуя нормам этикета и безопасности, Аттилас вытащил из кобуры револьвер, снял с ремням небольшие ножны с силовым кинжалом и передал оружие одному из телохранителей - правила есть правила и Зейн не считал себя исключением, даже имея статус личного врача Алекто.

Войдя в кабинет, Аттилас вновь сцепил руки перед собой в районе живота, образуя сомкнутыми большими пальцами треуголольник, и неспеша поклонился в знак приветствия:
– Принц Алексей. Я недавно прибыл на судно и решил, что будет уместным сразу найти вас. Коль скоро у вас найдется время, я хотел бы обсудить несколько моментов... – Конечно, Аттилас прекрасно понимал, что не будь у Алексея времени, доктора бы не пустили внутрь, но... правила есть правила.

- Конечно, конечно, мои двери всегда открыты. - заверил его принц - Что именно вас беспокоит?

Зейн еще раз коротко склонил голову. Убрав руки за спину, он сделал несколько шагов по направлению к столу, смотря на Алексея поверх очков.
– Инспекция сама по себе, мой принц. Насколько вам может быть известно, на Стигмате всё ещё слышны отголоски конфликта с Симбионтами. Если позволите, я введу вас в курс дел Церкви в этом мире: сейчас на планете экклезиархия представлена, в основном, двумя фракциями - Ортодоксы и Эскатоники. Отношения между ними достаточно напряженные, но дальше политической борьбы дело ещё не заходило, насколько мне известно. Церковь пытается помогать гражданам Империи на планете, вовлеченных в конфликт с Симбионтами, в том числе по средствам недавно сформированного Ордена Стигматы, в основном состоящем из Братьев Битвы и рыцарей-добровольцев. Сил у Ордена не так чтобы много, но они хорошо оснащены и вступили в взаимодествие с местным ополчением. – Аттилас сам не заметил, как начал мерять комнату шагами, декламируя информацию менторским тоном, как когда-то, когда диакон выступал в роли наставника молодого Алексея. – Я веду к тому, мой принц, что предложение Церкви, которое вы получили на собрании, было предназначено для помощи именно им. – Зейн сделал небольшую паузу, дабы поток информации был усвоен легатом. Аттилас нисколько не сомневался в аналитических особенностях человека, сидящего перед ним, и действовал скорее по привычке из прошлого. – Надеюсь, вы учтете этот момент: скорее всего новости о вашем решении достигнут Стигматы ещё до того как "Гордость Порциона" появится в системе.

- Разумеется. - кивнул Алексей - Это правда, что я многим обязан Лиге, однако решение относительно выбора груза было принято независимо от этого. Я считаю, что третья сила на Стигмате, особенно в текущей ситуации, может быть весьма кстати. Лига и ее наемники могут стать не только хорошим подспорьем в случае активизации конфликта с симбионтами, но и стабилизирующим фактором. Не стоит ведь забывать и о доме Декатос, который недавно получил командование гарнизоном планеты. У них ведь тоже некоторые проблемы с Церковью. Лига, впрочем, тоже им не слишком доверяет.

- Кстати, не удалось ли узнать что-нибудь о сути конфликта Курии и Саландры Декатос? Нет ли в нем... политической составляющей?

Зейн кивнул на рассуждения принца - меньшего он и не ждал от столь соврешенного существа.

– Да, позиция Церкви далеко не самая лучшая в сложившихся обстоятельствах. Уверен, в данной ситуации вы сможете найти способ усилить свои позиции после этой миссии, мой принц.

Когда же Алексей заговорил о доме Декадос, Аттилас позволил себе короткую улыбку:
– Вы как обычно зрите в корень, ваше высочество, – вновь утвердительно кивнул диакон. – Отлучение Саландры Декадос - способ вывести эту неодзначзначную, с учетом репутации и её и её Дома, из политической игры. Как вы могли слышать, ходят упорные слухи о возможном союзе Декадос и ещё одного благородного Дома. Союза, который может оказаться весьма не выгодным для Церкви. После всего выше сказанного, вы можете представить насколько назначение Карметы Декадос на пост нового командующего Гарнизоном Стигматы, может пошатнуть ещё больше положение Церкви на планете.

Алексей напрягся и слегка наклонил голову:

- Союза с другим домом? Каким именно?

Аттилас поправил очки.

– Это мне не известно, принц Алексей, – без обиняков ответил диакон. – Боюсь, что такого рода информация в принципе конфиденциальна. Впрочем, возможно, Лига смогла бы решить этот момент.

- Или оценить помощь в добыче информации, если им это еще неизвестно. - указал Алексей.

Он задумался на секунду-другую, а затем добавил:

- Сегодня ночью я видел сон. Вполне возможно, что... не совсем обычный сон. Думаю, вам следует знать, доктор.

Принц начал говорить. Он описывал увиденное им ночью кратко, но стараясь не упускать даже мельчайших деталей. По меньшей мере, тех деталей, которые не успели сами исчезнуть из его памяти.

- Пожалуй, - закончил он - еще рано судить, что все это значит. Для меня и для империи. Но я думаю, это важно...

Алексей посмотрел на врача, ожидая ответа. Хотя и сам не знал, что на это можно ответить.

Услышанное заставило Зейна задуматься. Остановившись возле стола своего господина, диакон задумчиво погладил чисто выбритый подбородок затянутыми в перчатку пальцами.
— Это... весьма интересно и неоднозначно, мой принц, — наконец, произнёс Аттилас. — Увы, толкование снов - не моя специальность, но интуиция подсказывает мне, что подобные сновидения не бывают чем-то случайным у людей с вашими...способностями. — Последнее слово Зейн выделил особо, встретив взгляд Алекто. — Если рассуждать логически, можно заметить интересные особенности: командующий гарнизоном и её враг: Декадос и, возможно, Церковь - это первое, что приходит в голову, после всех новостей. — Аттилас поджал губы, отчего рот мужчины превратился в тонкую линию. — Я бы хотел больше поразмыслить о вашем сновидении. Одно ясно наверняка: пути Господни неисповедимы, но ведут они прямо на Стигмату: уверен, поспособствовав решению конфликта на планете, вы прибавите в политическом весе, мой принц. — Зейн позволил себе снова небольшую улыбку. — Беда многих мистических пророчеств в том, что их смысл до конца понимаешь, лишь спустя какое то время.

Принц посмотрел куда-то в пустоту и кивнул.

- Пожалуй, это так... Что-нибудь еще?

- Нет, Ваше Высочество. - амальтианец поклонился и получив разрешение принца покинул каюту.

Алексей Алекто посидел в тишине еще несколько секунд. А затем подобрал оставленный на столе конверт и вскрыл печать с Фениксом-и-Солнцем.

***

Позднее
"Гордость Проциона", покои принца

Алексей Алекто лежал в собственной постели и буравил взглядом потолок. В голову лезли мысли о прошедшем совещание с командой, на котором он провел повторный брифинг уже с учетом данных из письма Регента, а также утвердил маршрут до Стигматы, который пролегал через Критикорум и Шапрут и должен был пройти без остановок (в случае каких либо проблем в системе Стигматы у них все равно оставалась бы возможность вернуться на Шапрут и дозаправиться). Впрочем, сейчас эти мысли были лишними. Принц усилием воли очистил разум, закрыл глаза и постарался вновь сосредоточится. Он искал способ вновь вызвать провидческий сон, вроде того, что видел прошлой ночью. Он был уверен, что это возможно и требует лишь правильного приложения псионического дара. Не знал только, какого именно. Принц попробовал направить дар на картинку в собственном мысленном взоре так, как направлял на материальный объект, чтобы заставить его двигаться.

Кажется, что-то произошло. Алексей почувствовал холодок. Или... Нет, это он всего лишь силой мысли поднял край собственного одеяла. Совсем не то, что было нужно. Совсем. Принц пару раз сжал и разжал раздраженно кулаки, а затем попробовал снова.

Ланге выкрикивал приказы, собирал солдат. Удивительно было осознавать, что подошёл к концу последний бой в его жизни, что впереди его последний марш. Казалось, такое событие должно быть отмечено чем-то, как-то отличаться от десятков таких же отступлений до него. Но не было ни фанфар, ни громких речей - только нервная, но вместе с тем даже несколько будничная суета. А ведь он даже не принимал непосредственного участия в сегодняшнем бою. Ларс задумался и решил, что видимо такова его судьба, вечно оставаться на заднем плане любой борьбы. Просто не был он создан для войны и война, кажется, относилась к этому с уважением. Не самая плохая судьба, если подумать.

Впрочем, не всем так повезло. Остался здесь навсегда Людвиг и его парни. Вчера у дороги закопали Ганса. Можно было сказать, что в данной ситуации такие потери приемлемы. Все ведь могло быть намного хуже. Только вот что может быть хуже, чем бесславно сдохнуть в последний день войны? Ларс подумал, что нужно непременно запомнить их всех. Даже гребанного русского, которого он застрелил вчера. Проживи Иван ещё денёк и они с Ларсом уже не были бы врагами. Кто знает, может он был и неплохим парнем. Смелым по крайней мере.

Правда, пройдут годы и лица погибших выветрятся из памяти Ланге. Тяжело будет думать о войне. Даже не потому, что воспоминания эти столь неприятны. Просто они со временем сотрутся из памяти, словно дурной сон. Вроде и помнишь, что он был, только не получается вспомнить детали. А потом увлекаешься повседневными делами, мыслями о мелких житейских проблемах или радостях и забываешь о кошмаре совсем. Оно, наверное, и к лучшему.

От камуфляжной куртки, кстати, Ларс так и не избавился - не хватило времени найти замену. Только выкинул офицерскую фуражку уже на самой переправе.

Ревет пламя огромного костра и отблески его сверкают в глазах Сети. Он не похож сейчас на отца: нет в его руках силы великого воина, гладкая кожа не покрыта шрамами. Только в улыбке, с которой он смотрит на то, как отец его уходит в Огонь, угадываются черты Тотепа. Смотрят на нее люди пустыни и видят, что перед ними сын колдуна.

В раннем возрасте стал Сети вождем. Братья его были слишком малы, чтобы стать ему соперниками, а иные воины и мудрецы народа Пустыни из страха или уважения перед потомком могучего Тотепа не спешили оспаривать его власть. Приглядывались скорее к малолетнему вождю, оценивали, сможет ли он сравнится со своим отцом в жестокости и проницательности. А Сети, тем временем, привыкал к своей новой роли. Рано развил в себе вкус к веселым пирушкам и прелестям юных дев (а говорят и не только их). Он был щедр и с готовностью одарял тех, кто бок о бок сражался с его отцом, богатыми военными трофеями из прошлых походов, стремясь завоевать их дружбу и верность. Но то были времена мира и ему еще предстояло показать себя на войне.

А пока звонкий смех Сети разносился над ночными стоянками народа пустыни и вой горячих ветров возвещал о начале его правления.

Бенедикт был занят внимательным изучением золотой броши с фигурками импа и дракона, когда за его спиной раздался женский голос. Маг с величайшей осторожностью положил брошь на место и развернулся только для того, чтобы увидеть перед собой фигуру женщины, чью голову только что обнаружили в кладовой отделенной от тела.

- Ах вот оно как... - приподнял бровь Бенедикт Чейс, приходя к осознанию, что видит перед собой гадалку, которая привела его сюда, Зеллару - Понимаю.

Волшебник сделал несколько осторожных шагов навстречу призраку. В Академии он пренебрегал занятиями некромантией, не без оснований считая их чем-то грязных и не вполне приятным, а потому ранее видел призраков всего раз или два, и никогда с такого близкого расстояния. Сейчас он, пожалуй, жалел об этом. Было в призраке, не живущем, но существующем доказательстве того, что жизнь может продолжаться и тогда, когда смертное тело мертво и изуродовано силами энтропии, что-то по своему прекрасное и притягательное. Зеллара была обречена, но ее текущее состояние лишь указывало на то, что даже над смертью возможен триумф.

Усилием воли Чейс подавил импульс протянуть к привидению руку.

- Мы его непременно достанем. - со странной отстраненной уверенностью произнес волшебник, не способный в этот момент отказать призраку в его последней просьбе - Доброго пути, мадам.

Призрак начал таять в воздухе и Бенедикту оставалось только завороженно наблюдать за этим бесконечно печальным зрелищем. Где-то в самом темном уголке его разума тусклым огоньком зажглась мысль о том, что с ним никогда такого не случится. Либо все сила Ада вырвут его душу из смертного тела в яростном бою, либо он, поправ законы богов и мироздания, будет жить вечно. Нельзя сказать, что именно в этот момент Бенедикт Чейс загорелся мечтой о бессмертии. Он знал о нескольких теоретических способах его достижения, однако о них он задумается намного позже. Однако сейчас он просто понял, что чего бы не случилось, он никогда не уйдет смиренно.

Прошло несколько бесконечно долгих секунд и Бен слегка тряхнул головой, чтобы прогнать задумчивость и вернуться к насущным проблемам.

- Оливер, - обратился он к жрецу, указывая на колоду карт - Могу я взглянуть на это?

Не дожидаясь ответа он обратился уже ко всей группе:

- Я вижу, у нас тут масса хм... "военных трофеев" и есть немалый соблазн все это сбыть, чтобы потом потратить деньги на те или иные благие дела. Мне все таки кажется, что следует удерживать себя от такого соблазна. В конце концов, все это золото явно краденое . Я считаю, что нужно хотя бы попытаться поискать законных владельцев. Скорее всего украдено оно недавно и хозяев все еще можно выследить. К тому же, об этом нас просила Зеллара. Мне не хочется отказывать ей в последней просьбе.

- Что касается связанных молодчиков наверху, то я думаю, что Урсу не стоит сдерживать свои порывы. Можно перерезать им глотки и сбросить в море. Вероятность того, что стража их за взятку или по глупости своей отпустит весьма велика, а они, в отличие от Ламма, видели и имели возможность хорошо разглядеть наши лица. Учитывая еще то, что они явно повинны в массовых кражах, похищении людей и... - Чейс скривился и указал на горку костей - по меньшей мере соучастие в детоубийстве, я лично буду спать только спокойнее, если буду знать, что эта парочка стала кормом для рыб.

Волшебник затем прошествовал к двери кладовой и достал оттуда шкатулку из темного дерева.

- У нас, кстати, есть утешительный приз! - Чейс улыбнулся и хлопнул по крышке шкатулки - Здесь дрожи на пять сотен золотых минимум и ни один честный человек по ней тосковать не будет. Возможно, кто-то знает, где можно это продать? Деньги предлагаю разделить поровну.

Завидев несущегося на него мелкого ублюдка с занесенным кинжалом, Бен мгновенно выкинул из головы все соображения о гордости и достоинстве. На мгновение он замер на месте, тупо таращась на нападающего округлившимися глазами и судорожно выискивая оптимальный выход из положения. Взвесив все за и против, он пришел к наиболее рациональному в текущей ситуации решению.

- Ну вас в жопу. - только и выдохнул он, а затем бросился бежать.

Яркое полуденное солнце освещало переполненную людьми городскую площадь. Было тепло и с моря дул легкий прохладный бриз, слегка раскачивающий знамена на видневшейся в дали мрачной громаде замка Корвосы. Бенедикт Чейс стоял на деревянном помосте и возвышался над окружающим его океаном человеческих лиц. Он, вероятно, насладился бы хорошей погодой в любой другой день, но не сегодня. Сейчас все его естество было парализовано от страха. На своей шее он чувствовал тяжесть толстой веревки. Он знал, что то была веревка палача и сегодня был день его казни.

Мысли Бена путались, взгляд скользил по толпе, цепляясь то за одно, то за другое лицо в тщетных поисках спасения. Некоторые смотрели на него с ненавистью и злобой, другие с легким интересом или вовсе безразличием. Чейс хотел было сказать что-нибудь, объяснить им, что невиновен, но никак не мог подобрать слов. Внезапно он увидел прямо перед собой фигуру в темном плаще. Ни один луч света не падал на скрытое капюшоном лицо, но Бен сразу понял, кто перед ним: Гэйдрен Ламм, ублюдок, из-за которого он здесь оказался.

- Он торговал дрожью! Он, да! - с издевкой в голосе закричал Ламм, указывая на Чейса костлявым пальцем - Смерть торговцу дрожью! Поделом!

Бен хотел было ответить, но вдруг осознал, что Ламм говорит правду. От этого ледяные щупальца ужаса только глубже проникли в его душу, в которой не осталось места ничему кроме примитивной животной паники. Внезапно твердая древесина эшафота ушла у него из-под ног и Чейс полетел вниз.

***

Послышался отвратительный хруст. За ним ржание лошади и приглушенная ругань. Бену понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что звуки доносятся из-за слегка приоткрытого окна его спальни, а сам он сейчас лежит в собственной постели, вспотевший и слегка трясущийся, но совершенно невредимый. Кошмары снились ему уже третью ночь подряд и в каждом из них фигурировал Гэйдрен Ламм. Хотя сегодня сон был особенно реалистичным.

Бен полежал еще минуту или две, а затем убрал в сторону одеяло и поднялся с кровати. Заснуть ему сейчас все равно не получится, а немного свежего воздуха и глоток вина для успокоения точно не помешает. Чейс прошествовал к окну и открыл его чуть пошире. Он выглянул на улицу и увидел перед своим домом груженную чем-то тяжелым телегу, колесо которой видимо неудачно попало в глубокую выбоину на мостовой и сломалось. Сейчас вокруг нее суетилась пара мужиков, пытающихся решить, что им теперь делать дальше. Бен только хмыкнул и отвернулся. Он окинул темную комнату взглядом и заметил позавчера еще открытую, но так и не законченную бутылку красного челиаксского вина на столе-секретере, которую ему подарили еще в честь недавнего выпуска из Академии. Чейс вновь пересек комнату, сделал несколько глотков прямо из горлышка, а затем поставил бутылку обратно. Вдруг взгляд его пал на небольшой светлый прямоугольник на столе. Записку, которую по словам его слуги, мистера Ллойда, ему вчера подсунули под дверь. В комнате было темно, но содержания послания Бен помнил и так. Он задумался ненадолго и решил, что все таки придет завтра на закате в дом на улице Лансета.

***

Бенедикт Альберт Чейс Младший с некоторым скептицизмом окинул взглядом запущенный одноэтажный домик с изображающей колоду карт вывеской и на всякий случай еще раз сверил адрес. Да, это было оно. Чейс редко бывал в неблагополучных районах Корвосы и это, пожалуй, было по нему заметно. По меньшей мере, Бенедикт подобрал наряд, по которому нельзя было сразу распознать в нем мага. На нем был темно-зеленый сюртук с еле заметным цветочным узором, короткие светлые брюки с белыми чулками и шляпа-треуголка. На поясе висел короткий кортик, производивший впечатление скорее модного аксессуара, нежели настоящего оружия. На плечах Чейса лежал длинный черный плащ со стоячим воротником. Последний предмет одежды показался Бенедикту крайне уместным на подобного рода встрече. Последний раз, впрочем, он надевал плащ для похода в оперу.

Бен подошел к двери и хотел было постучать, но понял, что дверь открыта. Он толкнул ее и вошел внутрь как раз в тот момент, когда смуглый варисиец в блекло-синей рубашке поднял кружку с каким-то напитком и провозгласил тост " За смерть Ламма". Брови Чейса поползли вверх, а на лице его появилась кривая улыбка.

- Я смею предположить, что это... - Бен слегка помялся, подбирая слова - собрание клуба друзей Гэйдрена Ламма?

Бенедикт снял треуголку, прошел внутрь и осмотрел собравшихся.

- Всецело поддерживаю ваш тост, мистер. - маг протянул руку варисийцу - Меня зовут Бен. А вы?..

Корвус потянулся к Имматериуму и взглянул на материальный мир так, как видят его существа варпа. Человеку, не наделенному даром псайкера, тяжело представить себе то, что видел сейчас Корвус. Он будто обрел новое чувство, ориентирующееся не на физические явления, такие как свет или колебания воздуха, а на огоньки живых душ, тускло сияющих в Имматериуме. Он почувствовал людей вокруг - завеса черного едкого дыма для него были не помехой - других аколитов из его ячейки, охранников блокпоста, телохранителей вполне вероятно уже мертвого ван Ворта и перепуганных гражданских в туннеле и на улице.

Он, однако, не сразу заметил, что вместе с силой, предназначенной для питания его нового чувства, в материальный мир просочилось что-то еще. Стайка мелких тварей варпа, своего рода планктон океана душ, проникли в реальный мир вместе с зачерпнутой Корвусом энергией. Их примитивные инстинкты тянули их к физическому миру, не смотря на то, что сил их было никак не достаточно, чтобы противостоять его безжалостным законам. Они выныривали из клубов черного дыма, выползали из бетонных стен и вылетали из тел мертвецов. Их тела была калейдоскопом тех чувств и порывов, которые миллионы лет или секунды назад породили этих существ. В них появлялись лица и образы, которые люди и ксеносы ассоциировали с этими эмоциями, и они сияли мириадами оттенков всех возможных и множества невозможных цветов. Твари эти вились в воздухе, подобно фейерверкам, падали вниз на людей и возносились вновь к потолку. И кричали от боли, когда их сжигало несуществующее в варпе трение. Выли от примитивного ужаса, когда элементарные силы разрывали невозможные атомы, из которых состояли их тела. Рычали от ярости, когда сила гравитации наполняла их конечности свинцовой тяжестью, а свет выжигал органы чувств. И умирали, одна за другой.

Век их был короток: большая часть стаи погибла в первые миллисекунды, оставшись вовсе незамеченной для медлительных людей. Некоторые держались чуть дольше, однако уже через две с половиной стандартные секунды после прорыва законы природы прикончили последнее существо Имматериума, соблазненное чудесами материального мира.

Люди смотрели на призраков варпа со смесью ужаса и неверия. Кто-то, наверняка, вообразил, что это души погибших вылетают из уже бесполезных тел и возносятся к небесам. Кто-то счел это видением, плодом травмированного воображения. А кто-то даже не обратил внимание, ослепленный взрывом или яростью от смерти товарищей.

В туннеле царил хаос. Гражданские бежали в сторону дверей на улицу или все еще работящих лифтов, некоторые упали на землю. Телохранители ван Ворта бросились к укрытиям, не понимая, что происходит и где их враг. Было вполне очевидно, что стрельба стала для них сюрпризом. Один из охранников блокпоста, видя смерть своего командира, открыл ответный огонь из своего карабина. Телохранитель в синем с криком повалился на пол и схватился за изувеченную ногу.

Больше никто не сдерживал огня. Люди ван Ворта решили, что живыми им отсюда просто так не уйти, и обрушили на арбитров и стражей блокпоста шквал свинца. Все еще стоящий в полный рост Лучано почувствовал сильнейший удар, словно на его грудную пластину обрушился боевой молот. Он мельком взглянул вниз и увидел пулю, застрявшую в черной поверхности его брони.

Через двадцать минут, когда все было готово к приему гостей, детектив Ю сообщил о том, что кортеж ван Ворта въехал в туннель.

- Его допуск аннулирован, ретрансляторы отключены. - сообщил по вокс-частоте Арбитрес Ю - Ждите.

Когда еще через пару минут появившийся из-за угла свет фар головного автомобиля кортежа осветил стену туннеля перед блокпостом, все было готово к реализации спешного плана аколита Баросса. Тяжелые створки ворот были опущены и только дверь для прислуги оставалась открытой. Льющийся сквозь нее людской поток сократился до ручейка. Арбитры из отделение Дециуса заняли свои позиции, как и люди лейтенанта Стейна. Последним, впрочем, явно не хватало хладнокровия их новых коллег. Подобные операции не были привычны простым гильдейским охранникам и их нервозность была хорошо заметна. Сам Стейн со своей ролью справлялся чуть лучше, лишь иногда поглядывая на Лучано, то ли с надеждой, то ли с опаской.

Наконец, первый внедорожник показался из-за угла. За ним следовал лимузин с парой маленьких флажков на капоте и еще один точно такой же внедорожник. Первый автомобиль остановился в полуметре от шлагбаума. Линзы шлема Лучано мгновенно подстроились под яркий свет фар, однако Годвин Стейн был вынужден прикрыть глаза рукой. Через пару мгновений дверь машины открылась и на землю шагнул человек в синей напоминающей флотскую форме. Поверх нее был надет бронежилет. На поясе висела магнитная кобура с "Гекатером" и практичного вида ножны. На вид мужчине было около сорока, хорошо была заметна военная выправка. Он, однако, производил впечатление скорее командира, нежели рядового бойца. В след за ним последовали еще несколько телохранителей: двое вышли из передней машины и еще трое из задней. Они были одеты в такую же синюю форму и бронежилеты, в руках они сжимали автоганы.

Командир вышел вперед, смерил взглядом лейтенанта Стейна, взглянул на Лучано, а затем произнес холодно:

- Могу я узнать причину задержки?

Стейн пустился в объяснения и по мере того, как он говорил, лицо телохранителя ван Ворта приобретало все более и более недовольное выражение.

- Понял вас. Одну минуту... - телохранитель поднес руку к вокс-гарнитуре и нажал на единственную кнопку. Он определенно хотел что-то сказать, однако промолчал. Раздражение на его лице на мгновение сменилось удивлением, затем беспокойством. Мужчина развернулся и направился к лимузину. Он подошел поближе и наклонился к окну. А потом весь мир заполонило пламя.

Взрыв прогремел внутри лимузина. Броня, призванная защитить пассажиров от внешних угроз, не смогла сдержать всю силу взрыва и взрывная волна вместе с облаком раскаленных газов вырвалась наружу. Тело начальника охраны ван Ворта словно тряпичную куклу отбросило к противоположной стене туннеля. Ослепительная вспышка и грохот взрыва атаковали зрение и слух всех присутствующих. Густой едкий дым повалил от почерневшего остова лимузина, заполняя собой весь туннель. Послышались первые крики. А еще через мгновение лязгающий стрекот автогана.

Несколько метких пуль прошили грудь Стейна. На лице старого лейтенанта отразилось искреннее удивление и он мешком осел на землю.

Эмилия посадила лэндспидер недалеко от терминала и очень скоро трое аколитов оказались внутри. Огромные залы титанического сооружения были переполнены людьми. Многокилометровые очереди, состоящие из пилигримов, членов экипажей межзвездных кораблей и ищущих лучшей жизни мигрантов вились через многие этажи и пункты досмотра и проверки документов, а над головами людей носились выискивающие любую опасность черепа-сервиторы службы безопасности на суспензорных подвесках. Время от времени бесстрастный металлический голос делал объявления, которые эхо разносило по залам и анфиладам космопорта.

Обычного пассажира, приезжающего к дверям терминала, от трапа орбитального челнока отделяло примерно десять-двенадцать часов очередей, досмотров и тщательной проверки бумаг. Представитель имперской аристократии или сотрудник одного из Адептус мог бы управиться за час-полтора, воспользовавшись специальным проходом для представителей высоких сословий. Аналогичного результата мог бы добиться и простолюдин, обладающий нужными знакомствами и готовый расстаться с десятком-другим тронов. Розетта Инквизиции, конечно, позволила бы пройти весь путь за считанные минуты, однако была бы не самым изящным решением для ее обладателя. Существовал и лучший выход.

Аколиту Септиму не понадобилось много времени, чтобы найти инфопорт, через который можно было бы подключиться к внутренней сети космопорта. Еще несколько минут понадобилось, чтобы убедить духов, охраняющих ее, предоставить Септиму нужный уровень доступа. К счастью, техножрецу были хорошо известны аргументы, к которым духи охотно прислушались. Что касается людей, охраняющих космопорт, то никто из них не обратил внимания на склонившегося к точке доступа техножреца и не сделал ничего, чтобы помешать Септиму достигнуть желаемого. Еще через минуту данные используемых аколитами в данный момент когноменов были добавлены в обширную базу пассажиров с пометками "Без досмотра", "Без проверки документов" и "Особо важная персона".

Осталось только подойти к одному из сотрудников службы безопасности в сине-белой форме и сообщить ему свои данные. Очень скоро аколитов провели, миную все формальности, через череду закрытых для широкой публики комнат и коридоров и усадили в ожидающую их по другую сторону здания терминала машину.

В базу данных аколиты были записаны, как пассажиры корабля, челнок на который вылетал с посадочной площадки "Тета-19", самой близкой к площадке "Пацифики" из всех занятых на данный момент. "Тета-17" автомобиль миновал за считанные мгновения, однако можно было заметить, что ворота в окружающем площадку ограждение слегка приоткрыты и рядом с ними дежурят два человека с оружием в руках. Машины остановилась только у "Тета-19". Водитель указал в ее сторону и осведомился, не потребуется ли важным гостям что-нибудь еще.

Выделенная вокс-частота в этот момент ожила и аколиты услышали голос детектива Ю:

- Поместье покинула колонна из лимузина и двух внедорожников. Движутся по ожидаемому маршруту.

Эмилия

Ранее

Эмилия нажала на руну активации силового меча и темный коридор монастыря Сен-Праксид осветило бледно-голубое сияние энергетического поля. Один из монахов краем глаза заметил свечение и начал поворачивать голову в поисках его источника. Слишком поздно. Клинок прошел сквозь плоть и кость с неестественной легкостью, рассекая горло и позвоночник. Второй монах обернулся только затем, чтобы увидеть, как труп его собрата мешком валится на пол. Лицо его исказилось в гримасе скорее непонимания, нежели страха, однако руки рефлекторно потянулись к висящему на плече автогану, а рот приоткрылся для крика о помощи, приказа остановится или, возможно, воззвания к Императору. Эверхейт метнулась к нему в молниеносном выпаде и пронзила силовым мечом. Чтобы не дать врагу закричать, она немедленно рванула клинок вверх, даруя несчастному быструю смерть.

Эмилия огляделась вокруг, однако коридор был пуст. Теперь только плотная деревянная дверь отделала ее от цели. От вещей Софии, Святой Софии, Софии Пророчицы. Девочки десяти лет отроду, утверждавшей, что с ней говорит сам Святой Друз, собравшей множество последователей в отдаленных регионах священного мира Маккабиус Квинтус, обвиненной затем в ереси и приговоренной к смерти за несоответствие своих "откровений" истинному учению Экклезиархии и введение верных в заблуждение относительно воли и природы Императора. Эмилия Эверхейт должна была стать исполнителем сурового приговора. В Ордо Еретикус хотели быть уверенны в том, что лжепророчица будет мертва до того, как начнется штурм монастыря Сен-Праксид, в котором она сейчас укрывалась вместе со своими последователями. В конце концов, существовал некоторый риск, что явленные Софией "чудеса" окажутся не просто наглыми фальсификациями, как гласила официальная позиция Экклезиархии.

Эмилия взялась за ручку двери и попробовала приоткрыть ее. Та поддалась и убийца увидела крохотную келью, освященную лишь светом одной из многочисленных лун Маккабиус Квинтус, льющимся через маленькое напоминающее бойницу окно. На полу лежал прямоугольный кусок ткани, явно служащей обитательнице кельи постелью, рядом была небольшая полка для книг, на которой стояло несколько томов религиозного содержания. Перед висящей на стене аквилой стояла на коленях маленькая девочка в рясе грубого покроя и шептала:

- Люби Императора, ибо Он есть спасение Человечества.

Девочка поднялась на ноги и повернулась к Эмилии, словно понимая, что ассасину потребуется визуальная верификация цели. Это действительно была она, лжепророчица София. Худой болезненного вида ребенок с бледной кожей, иссиня-черными волосами до плеч и слишком большой для маленького тела головой. Она стояла перед облаченной в черное убийцей с сияющим силовым мечом в руке и на ее детском лице не было ни следа страха. Девочка заглянула в глаза Эмилии, глядя прямо через темные линзы вериспекс-шлема, и произнесла с презрением и гордостью в голосе, словно отдавая приказ:

- Повинуйся словам Его, ибо только Он ведет тебя к свету.

Эмилия больше не мешкала. Один короткий взмах мечом отделил голову ребенка от тела. Брызги крови попали на аквилу. "Святая" София была мертва. Эмилия Эверхейт извлекла из подсумка компактный пикт-рекордер и сделала несколько снимков. Убрала его обратно, повернулась к двери и уже собиралась выглянуть в коридор, как вдруг позади вновь раздался голос мертвой пророчицы:

- Внемли мудрости Его, ибо лишь Он защищает тебя от зла!

В словах этих слышалась угроза. Животный страх охватил Эмилию. Она обернулась и...

...проснулась.

Общее

++ Соломон ++
++ Улей Глориана ++
++ 2.343.815.М41 ++

Население улья Глориана, крупнейшего населенного пункта на Соломоне, составляет более трех миллиардов человек, однако в этот предрассветный час можно подумать, что великий город покинут своими обитателями. Те, кто живут здесь достаточно долго, перестают воспринимать далекий непрерывный рокот промышленных предприятий нижнего улья и слышат сейчас лишь вой редких сирен, разносящихся по искусственный каньонам между жилыми хабами, основаниями уносящихся ввысь башен и административными комплексами средних уровней Глорианы. Уже через пару часов звон колоколов с невидимых за облаками смога шпилей соборов и церквей возвестит о начале нового дня и воздух здесь наполнится гулом транспорта, шумом людских масс и разного рода гимнами и объявлениями патриотического и религиозного содержания, транслирующихся с установленных на крышах и стенах зданий динамиков. Суетливые, вечно спешащие толпы адептов Администратума, служащих гильдий в цветастых одеяниях и всевозможных просителей, клиентов и соискателей заполонят улицы и вагоны маглев-поездов. Понесутся по улицам автомобили чиновников и руководителей, гильдейских мастеров и иномирных торговых представителей. Возможно, из-за тяжелых грязных облаков, подсвеченных огнями огромного города, даже выглянет на мгновение тусклое солнце Соломона. Но это все позже. Пока улей спит.

Всегда, однако, есть исключения. Деятельность в крепости Адептус Арбитрес, например, не прекращалась никогда. На 45-ом этаже этого огромного сооружения из черного камня, сурового и внушительного даже на фоне зданий Адептус Терра, в зале 4578-Сигма, отданном под нужды Департаменто Аналитика, один из нескольких десятков адептов оторвал взгляд от зеленого экрана когитатора и подозвал своего непосредственного руководителя. Детектив Владимир Ю сделал глоток из чашки крепкого (под стать позднему часу) рекафа, подошел поближе и взглянул на экран. Глаза его слегка расширились и на губах появилась улыбка. Детектив обменялся парой слов с подчиненным, хлопнул того по плечу и поспешил в свой кабинет. Отдел Ю только что сделал открытие и детектив теперь спешил сообщить о нем своему пусть и временному, но весьма высокопоставленному руководителю: милорду Натаниэлю Эр из Ордо Еретикус.

***

Общее собрание ячейки аколита Эр было назначено на 06:00 в одном из многочисленных конференц-залов крепости. Это было просторное помещение с голыми стенами из черного камня, рядом окон, из которых были видны средние уровни улья и небольшой кусочек постепенно светлеющего неба, и большим прямоугольным столом с голо-проектором, который в данный момент демонстрировал вращающийся в воздухе символ аквилы. Стол был окружен двумя десятками стульев, на одном из которых и сидел сейчас детектив Ю. В руках у него был дата-планшет, содержимое которого он внимательно изучал и, кажется, редактировал. Каждого из вошедших аколитов он встречал кратким кивком и указывал на одно из свободных мест. Детектив выглядел уставшим, но довольным и возбужденным.

Когда все были в сборе, Владимир Ю вытянул из своего планшета кабель и подключил его к разъему в столе, а затем ткнул пальцем в невидимую для остальных иконку на экране. Освещение погасло и металлические ставни с тихим жужжанием опустились на окна, погружая помещение во тьму. Единственными источниками света остался голо-проектор и экраны планшетов. Ю поднялся с места и заговорил:

- Милорды, миледи. - арбитр повернулся к Эмилии и слегка поклонился присутствующей даме - Я рад сообщить о том, что мои люди добились значительных успехах в анализе содержимого портативного когитатора подозреваемого Сильвестра Мосли. Адепт 05-01, я должен выразить вам отдельную благодарность за... увещевание духов когитатора.

Вчера Септиму пришлось постараться, чтобы убедить сторожевых духов предоставить ему доступ к данным когитатора. Это были пусть не почтенные сущности, вроде тех, что охраняют секреты институтов Империума, а жалкие и уродливые химеры, скроенные неким подпольным еретехом, однако и они были весьма эффективны. Наградой за труды, впрочем, был огромный объем данных, анализом которых и занялись в Департаменто Аналитика.

Чтобы достать этот когитатор, впрочем, пришлось приложить усилия и другим членам ячейки. Впервые о владельце устройства услышал Кот. Лучано Баросса узнал о "Сильве", очередном поставщике запретных плодов для элиты Соломона, в ассортименте которого присутствовал и спук, от своего дальнего родственника, занимающего достаточно высокую позицию в Департаменто Муниторум на Соломоне и по необычайной случайности имеющей много лишних тронов, которые можно было прожигать на те самые запретные плоды. Скоро аколиты встретились с дилером на своих условиях. Ричард Ламаре вместе с Эмилией сумели отследить наркоторговца до его укрытия в подулье и уже очень скоро Сильва обнаружил себя прикованным наручниками к трубе в каком-то заброшенном хабе. Он не без оснований опасался, что сейчас конкуренты (как он думал) будут его пытать, однако все ограничилось только лишь сеансом общения с Корвусом Кордом. Телепат должен был признать, что разум перепуганного барыги - не самое приятное место, однако далеко не худшее из тех, где ему доводилось бывать. Впрочем, в памяти Сильвестра Мосли ничего прорывного не нашлось. Куда больший интерес представлял найденный у него портативный когитатор, к большей части памяти которого Сильва доступа не имел. Когитатор вообще ему не принадлежал и Сильва здесь был лишь посредником, который должен был передать его от одного из воротил теневого бизнеса, о котором дилер не знал практически ничего, другому столь же таинственному.

- Мы еще не закончили анализ всех доступных данных, - продолжил Владимир Ю - Но у нас уже есть очень важная находка, о которой я должен сообщить. В памяти когитатора содержались планы перевозки различных грузов, вместе с которыми преступники провозили спук... И нам удалось отследить поставки до корабля, на котором, судя по всему, это дерьмо привозят на Соломон...

Ю провел какие-то манипуляции с планшетом и изображение аквилы сменилось образом космического корабля. На лице детектива сияла гордая улыбка.

- Это "Пацифика". Транспортник с Гесиода. А это ее капитан, Роберт ван Ворт... - рядом возник портрет мужчины средних лет в напудренном парике и с круглым гладко выбритым лицом - Хартист с правом на торговлю ископаемым топливом в субсекторах Друзовы Топи, Джозианский Предел и Хазерот. "Пацифика" сейчас на низкой орбите. До ближайшего корабля Адептус Арбитрес или Флота... сейчас... да, 106 минут полета от нашей "Карающей длани". На борту, по бумагам, прометиум на два с половиной миллиона тронов.

- Есть одна проблема. - губу Ю скривились - В конце концов, они не просто так позабыли об осторожности. Все эта история с когитатором... Он слишком легко нам достался. Итак, сейчас на планете один из двух грузовых челноков "Пацифики". - Владимир провел пальцем по экрану планшета и голо-проектор вывел двухмерное изображение, явно передаваемое с пиктера на сервочерепе или спидере.

На картинке не самого лучшего качества можно было разглядеть посадочную площадку, на которой стоял космический челнок. Машина около пятидесяти метров в длину прогревала двигатели, по открытой рампе здоровенные грузовые сервиторы закатывали внутрь громоздкие контейнеры. Вокруг сновали фигурки людей. У некоторых явно было оружие.

- Судя по данным орбитального диспетчера челнок должен взлететь уже через... - детектив взглянул на планшет - два часа и четыре минуты. "Пацифика" должна покинуть орбиту еще через три часа. Они сваливают с планеты и времени у нас мало!

- Ко всему прочему, вот этот, вот этот... - Ю отметил на голограмме три контейнера - Этот и еще один контейнер, который уже загрузили внутрь. Их нет в грузовой декларации и их только что подвезли на грузовиках к челноку. Грузовики уже уехали. Я выслал за ними сервитора слежения, но они все еще в пути. Углубляются в улей.

Рядом с большим изображением челнока появилась картинка двух грузовиков, едущих по пустому туннелю. Затем Ю вызвал еще одну картинку, на которой в свою очередь был виден уже окрашиваемый первыми лучами солнца сегмент одного из шпилей Глорианы.

- Сам ван Ворт еще не на челноке. Семнадцать минут назад он был на балконе арендованного им поместья в Железном шпиле. Совпадение лица с пикта сервитора слежения на 87%. Никакой транспорт пока поместье не покидал. Он еще там и без него челнок точно не улетит.

Детектив окинул взглядом присутствующих аколитов и его взгляд остановился на Натаниэле Эр.

- Я в любой момент могу собрать патрули арбитров в окрестностях поместья или космопорта. Прямо в крепости я пока задержал полное отделение. Их можно выслать куда угодно немедленно. Можно связаться со службой безопасности Департаменто Муниторум, у них много людей. Можно связаться с кораблями на орбите... Можно потребовать у диспетчера задержать вылет челнока, хотя я не уверен, что там подчиняться. - Ю прервал поток мыслей, взглянул на голограмму, а потом снова на Натаниэля - Итак, какие будет приказания?

За время не слишком долгого пути до склада Дунавана Ян успел рассказать всем своим попутчикам о своей сделке с алхимиком Риердоном. Улицы были не слишком многолюдны в такой час, однако жрец все равно говорил громким шепотом, опасаясь чужих ушей.

- Не вполне уверен, на какую сумму мы выйдем в результате, но 200-300 золотых всего точно получится. - говорил жрец - 30 монет каждому минимум! Мне, как посреднику, разумеется, двойная доля. Это будет только справедливо... Кроме того, мы сделаем благородное дело, поспособствуем улучшению делового климата и все такое. - жрец развел руками - Что думаете, партнеры? Все со мной?

***

Жрец поднял мешочек с монетами, взвесил его в руке, слегка нахмурился и принялся считать деньги.

- Да, мистер Дунаван, думаю, что "У Кельвина". Нам как раз рекомендовали этот трактир. Хм... - Ян сделал секундную паузу, а затем снова обратился к купцу - Кажется, тут возникло некоторое недоразумение. - сказал он, стараясь сохранять всю возможную тактичность - Видите ли, в соответствие с нашим договором с уважаемом Шорох, мы все должны были получить четыре сотни золотых всего, а не шестьдесят на каждого.

- К несчастью, один наш коллега, Ярг Бугурм, преждевременно погиб. Прямо здесь, сразу за воротами, меньше часа назад. Повозка с грузом, однако, уже была в безопасности на момент его смерти. А значит, он выполнил условие договора. И следовательно его часть гонорара должна перейти к его семье или иным наследникам, если таковые имеются. Мисс Сильверстрим - Ян указал на Хельду - как раз направляется в Долину Дворфов, где живет семья покойного мистера Бугурма. Думаю, его часть гонорара будет разумно пока отдать ей.

- Мистер Риердон, правильно? - оживился Ян - Я погляжу, у вас тут истинный оплот греха и порока... Ваше предложение звучит заманчиво. Весьма. - жрец развел руками - Однако то, что вы просите также весьма рискованно. Сколько людей в банде этого Слима? И каковы его отношения с городскими властями? Стража с ним заодно или они просто не лезут в его дела?

- У меня есть встречное предложение, которое будет выгодно нам всем. - продолжил жрец после небольшой паузы - Вы сказали, что Слим собирает дань со многих торговцев в городе, правильно? Наверняка, многие из них хотели бы от него избавится! У нас есть прекрасная возможность претворить их чаяния в жизнь. Я и мои коллеги явимся за деньгами, Слим наверняка окажет сопротивление... Ну вы понимаете, да? Вам вернутся ваши деньги да и Слим вас больше никогда не побеспокоит. - Ян улыбнулся - Разумеется, это будет довольно дорого. Но не беспокойтесь, сумму можно собрать со всего торгового сословия Брин-Шандера. Каждому придется внести совсем немного...

- Я хочу, чтобы вы обошли всех ваших знакомых, которые платят дань Слиму. Сколько их примерно? Скажите им, что приехавший в город жрец Ваукин приглашает их... хм... на торжественную мессу в честь дня Святого Фридриха Ювелира! Больше ничего пока не говорите. Нам понадобится секретность, чтобы сам Слим не пронюхал про наш план раньше времени. Знаете какую-нибудь хорошую таверну, где можно арендовать достаточно большое помещение для нашей встречи, где мы сможем укрыться от чужих ушей? Пригласите их туда, скажем, завтра сразу после заката. А я за это сброшу гонорар за взыскание долга до 50 золотых. Согласны?

Официальный представитель Лиги в Совете не стал давать комментариев по поводу ультиматума, выставленного Ментаром. Впрочем, на Альтаире новость не осталась незамеченной. Пока Парламент не мог прийти к согласию по вопросу, в Верховный суд Лиги был подан иск о незаконности существования правительства Ментара в силу массовых нарушений естественных прав разумных существ в его пространстве. Верховный суд уже не раз объявлял признанные ранее Парламентом государства вне закона. Последний раз такое случалось около трех веков назад. Каждый раз это оканчивалось вводом миротворческих войск и установлением нового правительства с последующей интеграцией в правительство Лиги. Впрочем, Верховный суд еще никогда не выносил такого решения по отношению к государственного образования за пределами системы Альтаира.

Иск был подан от лица известной в определенных кругах компании "Ларкар&Нкар", занимающейся оказанием лоббистских и юридических услуг. Личность их клиента, несмотря на все усилия прессы и иностранных дипломатов, остается в тайне под защитой "Акта о Правительственных Связях".

Адвокаты, представляющие Ментар, спешно ведут подготовку к судебному процессу.

Также прессе стало известно об экстренном заседании Парламентской комиссии по безопасности и поддержанию мира. Журналистов на заседание не допустили.


Получатели: Оскар Брайт, Ксантаэдесса Элефтерина / Ксантэ.

- Лига Альтаира голосует против. Мы не поддерживаем расширение полномочий Совета и бюрократизацию галактического сообщества и считаем, что данный законопроект может представлять угрозу для мира и стабильности.

Логотип Парламента Альтаира с мелодичным звуком растворился в воздухе и сменился трехмерным изображением алкари в деловом одеянии. Птица слегка склонила голову на бок и заговорила:

- Меня зовут Нотиор Киакар и я имею честь говорить от имени Парламента Альтаира, всех его членов и их избирателей. - за монотонным голосом переводчика слышалось карканье алкари - Мы непередаваемо счастливы установлению контакта с другими цивилизованными расами Галактики. Парламент стремится к установлению долгосрочных и преисполненных уважения связей с достойнейшими цивилизациями-членами Совета.


Получатели: Оскар Брайт.


Получатели: Менц Агитат.


Получатели: Кинзюосигруд.

Кинг рефлекторно принял сигарету из рук менеджера. Мысль о том, чтобы закурить ему даже в голову не пришла, а потому он принялся просто нервно вертеть сигарету в руке. Видеть трупы ему доводилось и ранее (случалось ходить в полицейский морг для опознания знакомого, которого переехал автомобиль), однако сцену настоящего убийства он видел впервые. И сколь бы отвратительным и страшным не было мертвое тело, зрелищу было бы не сравниться с возможными последствиями. Убийство - мягко говоря не лучшая реклама для отеля даже в таком городе, как Оушен-Сити.

- Так, так, так, так... - забормотал управляющий "Палатина" - Ты в перчатках. Возьми вот эту бутылку и вылей ее на пол. - он указал на пластиковую бутылку со средством для прочистки труб, стоящую на одной из полок - Это дерьмо жутко воняет. Должно скрыть запах на некоторое время.

Стэнли помялся на месте, лихорадочно соображая.

- Так, к какому номеру у него был ключ? - он выслушал ответ и добавил - Положи его на место. Пусть все будет, как было... Я сейчас вернусь. Постой пока у двери. Никого не впускай - придумай какую-нибудь не слишком подозрительную причину.

Кинг со всей возможной аккуратностью открыл локтем дверь. Закрыл ее, убедился, что в коридоре нет никого, кто мог бы увидеть произошедшее в подсобке, и спешно направился в свой офис. Стэнли с большим трудом переборол желание перейти на бег - казалось он добирался до кабинета целую вечность. И в каждый момент этой вечности он был готов услышать женский визг, оповещающий о том, что труп найден, или даже завывание полицейской сирены прямо под окнами.

***

Через несколько минут он уже был в своем кабинете. Сидел за массивным обитым панелями из желтого мрамора столом и набирал короткий номер рецепции.

- Алло, Лесли? Это Кинг. - начал он - Проверь, кто живет в номере... - он назвал номер комнаты убитого и выслушал ответ - Ага, спасибо. Хорошего вечера.

Кинг положил трубку и задумался. Стоит ли сообщить ему? Или нет? Стэн поглядел на телефонный аппарат. Возможно, нет нужды беспокоить его прямо сейчас? Нет, это слишком серьезная проблема. Не зря казино платит столько за защиту. Кинг поднял трубку и набрал нужный номер.

- Алло? Это Стэнли Кинг из казино "Палатин". - сообщил он помощнику дона Нестра на другом конце провода - У меня возникла определенная проблема... Очень серьезная проблема... Боюсь, что это не телефонный разговор. Вы не могли бы прислать кого-нибудь?

Музыкальная тема Ли'о'Синга: ссылка

Последнее столетие оказалось не слишком удачным для предприятия Синга на Юне. Несмотря на то, что проект колонизации достаточно быстро начал приносить прибыль, темпы ее роста были откровенно неудовлетворительными. Виной тому было массированное заражение всех окрестных земель Хаосом, не позволяющее расширить границы анклава на Юне. Однако шло время и дикая природа этой планеты брала свое. Будучи древним по меркам смертных существом, Зеркало знал невероятную мощь естественных экосистем, способных восстанавливаться после самых тяжелых ударов. Ему доводилось видеть, как мир, превращенный в мертвый каменный шар магическим оружием массового поражения и ядерным пламенем, превратился в цветущий зеленый рай всего за несколько сотен лет. Медленно, но верно восстанавливалась и Юна. Тем самым открывая новые просторы для экспансии.

***

Йошо Врии из анклава Звезд стоял на каменном пирсе в порту славного города Фос и вглядывался в даль. На море царил абсолютный штиль, вода словно превратилась бесконечную голубую гладь, спокойную и недвижимую. По безоблачному небу медленно плыло раскаленное солнце. Зонт, который слуга держал над головой мистера Врии не спасал от жары и купец, будучи человеком тучным, обильно потел. Вечный достал из глубокого кармана своего одеяния белый платок и аккуратно вытер им лысую голову. Он уже давно жил в Фосе, однако никак не мог привыкнуть к местному климату. И он уже давно бы покинул этот жаркий и многолюдный город, если бы не те возможности для обогащения, которые он в себе таил. За последние два года мистер Врии заработал ровно 646.987 Добродетелей в пересчете на основную валюту Города Звезд. Ровно 646.987 маленьких, но столь прекрасных, стеклянных монеток. Это определенно стоило всего пролитого пота.

Наконец, Йошо заметил то, что последние полчаса ждал на этом треклятом пирсе. По водной глади без всякого внешнего вмешательства плыл достаточно большой плот. Несколько десятков связанных вместе бочек, со стоящими на них ящиками и тюками, с завидной для такой погоды скоростью двигался по бухте. Внимательный наблюдатель мог однако заметить небольшие волны, окружавшие плот и толкающие его вперед. Мистер Врии хорошо платил за доставку своих товаров по морю магическими методами. Услуги Зеркала сполна окупали себя: Йошо неплохо экономил на жалование моряков. Кроме того, Зеркало, в отличие от своенравной морской стихии, давал определенные гарантии: товары всегда пребывали точно в срок, вне зависимости от погоды или иных форс мажоров. На этом сотрудничество заморского негоцианта с Фирмой не ограничивалось: при помощи магии своего бога он постоянно поддерживал связь со своими партнерами в Городе Звезд. Минуту разговора обходилось ему в 50 Добродетелей, однако это позволяло постоянно держать руку на пульсе рыночной стихии.

Буквально за минуту до того момента, как плот уткнулся в каменную стену, на пирсе появилась группа людей. Ее возглавлял ант по имени Анрис, торговый партнер Йошо в Фосе. Он как и всегда выглядел безупречно, жара его словно и вовсе не волновала. Он был одет в вычурный белоснежный костюм и блистал лучезарной улыбкой. Его сопровождало несколько грузчиков. Ант приблизился к мистеру Врии, уверенно пожал тому руку и произнес некое витиеватое антское приветствие на своем мелодичном языке. Йошо никогда не утруждал себя изучением языков и функцию переводчика для него выполнял слуга-зонтоносец. Именно через него двое торговцев повели свой разговор, пока портовые грузчики разгружали замерший у стены пирса плот. Они обсудили содержимое тюков, немного поторговались о цене и в конце концов Анрис передал Вечному кошель, наполненный местными монетами. Йошо тщательно пересчитал деньги и наконец одобрил сделку. Удовлетворенные купцы попрощались и Анрис отправился наблюдать за разгрузкой плота. Мистер Врии тоже собирался покинуть пирс, как вдруг услышал тихий звенящий звук за спиной. Он обернулся и увидел перед собой агента Фирмы. Стеклянная фигура была затянута в черный костюм, только металлический значок с личным сигилом Синга блестел на лацкане пиджака. В зеркальном лице агента играли солнечные блики, создавая мириады причудливых узоров и искажая отражения окружающего мира. Слуга купца смотрел на посланника со смесью удивления и суеверного страха: он был из местных и к таким зрелищам не привык. Сам мистер Врии отнесся к прибытию агента куда спокойнее.

- Доброе утро, мистер Врии. Ваш груз был доставлен в пункт назначения. - голос агента звучал учтиво и дружелюбно, однако казался несколько неживым - Если вам будет угодно, вы можете ознакомится с подробным отчетом о путешествие. - он протянул торговцу написанный идеальным каллиграфическим почерком документ на белоснежной бумаге.

Мистер Врии принял бумагу и быстро пробежался по строкам глазами. Агент терпеливо ждал. Когда купец закончил, тот продолжил:

- Сумма счета составляет 1400 Добродетелей. Плюс 15% за гарантию безопасности и гарантию доставки по расписанию. Итого 1610 Добродетелей.

Торговец выудил из глубокого кармана маленький деревянный планшет с прикрепленными к нему листами пергамента, на каждом из которых был изображен герб Дома Щедрости. Йошо достал из висящего на поясе футляра для перьев одно, держа перо в руке он ловко снял крышку висящей рядом чернильницы и обмакнул туда перо. Держа крышку между мизинцем и безымянным пальцем он изобразил на пергаменте число 1610, а затем с завидным изяществом вывел рядом с ним свой личный сигил. Убрал перо назад в футляр и закрыл чернильницу. Все это он проделал с ловкостью человека, уже много веком работающего с бумагами. Затем оторвал лист с цифрой и передал его агенту.

- Спасибо за использование наших услуг. Мы рады вести с вами дела. Мистер Синг желает вам вечного процветания и благополучия. - произнес посланник и исчез в воздухе.

А мистер Врии развернулся и зашагал в сторону берега, жестом призывая ошарашенного слугу с зонтом следовать за ним.