Голосование за ходы

Наконец красавица встретилась с препятствием: лес пошел вверх, и нужно было приложить все силы, чтобы вскарабкаться на возвышенность. Земля и корни трав сыпались под ногами, а он нагонял ее, рыча от предвкушения. Лодыжки ее были уже выше его головы, когда он подбежал к ней. Взмах руки, цепкая хватка за ногу и оглушительный визг...
Антон проснулся в холодном поту, весь дрожа от холода. Ночь была теплой, однако он, взмокший и от того озябший, дрожал как осиновый лист. Оглядевшись вокруг, Антон не досчитался одного. Среди спящих не было Алисы. С тревогой оглядевшись по сторонам, он обнаружил ее осторожно подходящей к той злополучной сторожке.

Избушка вблизи выглядела куда менее внушительной, чем издалека. Это было маленькое чуть покосившееся от ветров строение. Дверь в нее не запиралась и поддалась, стоило приложить чуть больше усилий. Скрипя, отворилась и выпустила из себя облако старой пыли. Алиса непроизвольно закашлялась. По тому, что обнаружила Алиса внутри, можно было с уверенностью сказать, что сюда не ступала нога человека вот уже минимум лет пятьдесят. Дом был обставлен очень просто, даже слишком. Небольшой стол у окна, табурет, лавка, видимо, для сна, ящик с посудой на стене, и старый расшитый палас на полу. Расшит он был странно - какие-то знаки, похожие на руны, шли по кругу и в середине этого круга еще несколько одиночных знаков. В углу у лавки стояла небольшая палка, на столе пылилась свеча с вкраплениями каких-то трав внутри, перевязанная бечевой. Вот и все, что было в доме.

Хель внимательно слушала рассказ о лицах, что посещали Айнара. Теперь маска, что она надела на лицо, обрела в ее глазах душу. А может сама маска и являлась сосудом ее души? Вопросов в голове с каждым его словом не убавлялось. Когда он произнес ее новое имя, Хель будто погрузилась в омут воспоминаний, нахлынувших на нее.

Она помнила Бриду слишком хорошо, чтобы имя ее сразу же не возвращало Хель к тому дню, когда она впервые увидела ее. То была рыжая ведьма, всего раз посетившая их деревню. Это случилось в один из самых знойных дней в году, когда улицы заполняли только пыль и спящие в тени псы. Все старались переждать часы зноя в прохладе дома, когда по улицам будто волной прокатилась новость о путнике, приближающемуся к деревне. Она была рыжей и истощенной. Все тело ее было исписано неизвестным рисунком и укрыто странными амулетами и лоскутами ткани. Детей прятали за юбки и наказывали не смотреть ей в глаза, чтобы она не украла душу. Брида. Она навсегда запомнила и имя ее, и голос, и даже запах, что она принесла с собой в тот знойный полдень.

Когда рыжая ведьма приблизилась к деревне, ее уже встречали все жители их селения, очень скупые и хмурые жители, нужно сказать. Недобрые серые лица смеряли ее взглядами каменных изваяний, уже одним своим видом давая понять, что ей в их деревне нечем будет поживиться. Однако, Бриду это, кажется не смущало.
- Меня звать Брида. - Услышали они хриплый низкий женский голос, - Я не собираюсь задерживаться в вашем селении. Прошу лишь о глотке воды с вашего колодца. Я в пути уже несколько дней и почти не встречала воды в этих землях.
Хель до сих пор помнит, как мурашки то и дело бежали по ее щуплому девятилетнему телу от ее низкого голоса. Однако ответом ведьме была оглушающая тишина.
- Я не причиню вам вреда.. - только и успела сказать Брида, не услышав ответа на свои слова, когда тяжелый голос старейшины ее перебил:
- Иди прочь, ведьма. Тебе не видать воды с нашего колодца.
И снова воцарилась тяжелая тишина. Рыжая ведьма еще постояла, внимательно оглядывая жителей, а после, не произнеся ни слова, пошла прочь в лес, что стоял подле деревни.
- Никогда не общайся с ведьмами! Они крадут души через глаза и рты! - наказывала ей мать, когда они пришли домой. Однако Хельге не давало покоя, что ведьма ушла молчком и не куда-то, а в лес, туда, куда так часто любила убегать сама Хель. И ночь ту девчонка не спала, все смотрела в окно, думая, что делает рыжая ведьма в той лесной тьме. И чудился ей огонек костра во тьме, и манил ее пуще любой сладости в тот лес. Под утро она не выдержала, схватила большую кружку, набрала в нее воду и кинулась с ней в лес. Лес ей казался в то утро особенно живым. Быть может, так действовало на него присутствие ведьмы, быть может, Хель лишь так казалось. Но рыжую ведьму она нашла. Та уже не спала и что-то плела, сидя на огромном пне, подобно королеве на троне. Глаза на Хель она подняла, лишь когда та уже совсем была близко. Тяжелый взгляд темных глаз опустился на все ее юное естество придавив будто камнем к земле. Сейчас Хельге кажется, что они о чем-то с ней тогда говорили без слов, общаясь на каком-то духовном уровне, но тогда она лишь отяжелевшая и оцепеневшая, нашла в себе силы подойти к ней, все еще глядя ведьме в темные глаза и протянуть ей кружку воды. И лишь после этого ее вдруг отпустило. Ведьма приняла кружку и припала к ней губами. И ничего красивее этой пьющей воду ведьмы Хель никогда не видела. Горло ее то и дело двигалось от глотания, тонкая струйка воды спускалась по загорелому подбородку к шее, по кожаным ожерельям и бусинам, катилась к груди, замирала пред ней, не решаясь коснуться ее, а после стремительно падало в ложбинку меж грудей, позабыв самое себя. И Хель всей душой завидовала этой струйке, мечтая коснуться рыжей ведьмы, ощутив пальцами весь жар ее огненного тела.
Напившись, ведьма не спешила отдать стакан Хель. Она склонилась над ней, став ближе в несколько раз и заглянула ей в глаза, обжигая синей чернотой взгляда. Хельга даже и не подумала тогда о предостережениях матери, открывая бесхитростный взгляд перед ведьмой.
- И не боишься, что душу украду? - хрипло произнесла она, отчего у Хель по телу разлился жар. Но девочка молчала, с жаждой глядя ведьме в глаза. Ухмыльнулась Брида. Коснулась ее подбородка рукой и провела большим пальцем по ее губам.
- Ну беги, бесстрашная, - произнесла она, и дальше Хель помнила лишь, как она бросилась наутек с заветной кружкой в руках. Не желая убегать, но убегая. Не желая возвращаться домой, но возвращаясь.
Сердце ее билось еще долго о клетку ребер, желая, кажется, выпрыгнуть и кинуться обратно в лес к рыжей ведьме. И замирать пред ней, и вглядываться в тьму ее глаз, и цепенеть от ее низкого голоса, и чувствовать, как ноги подкашиваются от ее запаха.
Но больше Бриды она никогда не встречала. И пня того больше не смогла отыскать. А губы с тех пор у нее всегда алые.

Вынырнув из омута воспоминаний, Хель, все еще окутанная туманом, спросила:
- Айнар, ты никогда не встречал здесь рыжей ведьмы?

- Странные здесь места, - задумчиво произнесла девушка, ощущая как гладко скользит лодка по стеклянной воде. Как мерно и ровно проплывают бурые склоны, остужающие свою красноту в холодной синеве мертвого озера.
- Чего мне стоит опасаться, Айнар? - спросила Хель, поглядев на горы, обитель Богов.

Отдав монету незнакомцу, Хель смогла почувствовать быстрое касание холодной перчатки и осталась недовольна этим. Кто он? Что под маской? Пока незнакомец разглядывал монету, Хель без стеснения рассматривала его. Ни единого намека на то, что скрывалось под одеждой. Кем он мог быть? Духом? Искусным актером? Шаманом, что обитал тут долгие годы своей жизни? Если он был актером, тогда для кого этот театр? Если был духом, то духом чего? Тут-то на глаза ей и попали амулеты на его шее. Такому разнообразию бус и ожерелий могла позавидовать любая девочка, но эти побрякушки были не простой коллекцией. Все они соответствовали одной тематике: сберечь жизнь, беречь в пути и уберечь от смерти. Оберегов от смерти было большинство в его пестрой коллекции. И это снова насторожило Хель.
- Откуда эти амулеты? - спросила она, поглядев на шею большой птицы, - это плата за перевоз на тот берег или эти амулеты нужны тебе?

Однако то, что произошло потом, заставило Хель позабыть обо всем, что ее беспокоило прежде. Ибо она назвала свое имя, и все в одночасье изменилось. Ледяной ветер подхватил сам воздух, окружавший ее и впитавший имя и запах ее, и вознес над землей, раскидав все прочее по сторонам, будто выхватил самую суть ее и рискнул ею разжиться. Но Хель не успела испугаться, может быть это ее и спасло. Она твердо стояла на ногах и не боялась лишиться имени, ибо не знала, что такое вообще возможно. Хотя мама говорила.. Но что есть предостережения матери для дочери, которая перестала верить в ее сказки, лишь стоило ей перерасти ее на голову. Оказывается, верить стоило. И помнить стоило. А Хель, как выясняется, была совсем не готова к этому путешествию. И это обстоятельство пугало ее куда больше, чем нехватка провизии или потеря имени. Ей хотелось верить, что с ней все будет в порядке и самое страшное, что сможет встретиться ей на пути, она сможет одолеть своим ножом. Но духи.. Как прикажете с ними сражаться? Девушка оказалась в замешательстве, и это было видно невооруженным взглядом.
И когда незнакомец подозвал ее к своей лодке и достал оттуда зеленый сверток, Хель нисколько не насторожилась. Но стоило ей увидеть маску, как она готова была отдать за нее вторую монету, так она ей понравилась. Простая, белая, бесхитростная на первый взгляд, она была идеальной в ее глазах, и руки сами потянулись к такому простому дару.
- Благодарю, Айнар... - восхищенно произнесла она и, надев маску, взглянула на собеседника.
И в этот самый миг, увидев мир сквозь прорези деревянной маски, Хельга нутром ощутила, куда она попала. Это был совершенно иной мир, непривычный и чуждый ей. И в этом мире царили свои законы и правила. И главным правилом здесь был обман: обман в имени и внешности, обман в намерениях и чувствах. И осознание этого лишило ее дыхания на несколько секунд. Она смотрела на большой птичий череп и понимала, что теперь ее жизнь никогда не станет прежней не только снаружи, но и внутри нее. Все ее привычки должны остаться в прошлом, навеки скрытые маской и новым именем. Осталось лишь ответить на главный вопрос: "Так как ты сказала тебя зовут?"
- Брида.

Обнинск тонул в угрюмых кварталах, серых пейзажах и сырости. Мелкий засранец дождь не слишком уж напрягал прохожих, и все же без зонта идти не хотелось, так или иначе, а намокнешь, пока дойдешь. Так все и мучились. На фоне этого унылого осеннего пейзажа на лавочке к друг другу, как маленькая кошка к большому псу, жались двое. Им было некуда идти, по крайней мере, они решили, что некуда. И теперь сидели, смотрели на все это осеннее гадство и ждали неизвестно чего. Тем временем, неизвестно чего неминуемо приближалось. Оно шаркало по лужам и чвакало по грязи, стучало палочкой по асфальту и подходило все ближе к Кате и Егору.
- Поди ж ты, сидят, голубчики.. - констатировала старушка, - и не холодно вам че-ли тут сидеть? Здоровые ребятишки, как я погляжу, а места вам совсем нету. Айда-те ко мне, поможете старой перечнице, а я вас накормлю, да обогрею, как в русских сказках, хе-хе.
Выглядела старая перечница интересно: на ней была малиновая шляпка, фиолетовое пальто и рубиновый зонт, а также голубые тени и ярко-розовая помада. Очень эпатажно выглядела эта старая модница. И долго уговаривать она никого не собиралась. Сказала да пошаркала к своему подъезду.

Елизавета Федоровна, как и положено, дождалась Машу из ванны и встречала распаренную девушку уже горячими пирогами с ароматным малиновым чаем.
- Сегодня по новостям показывали, что у нас в городе люди пропадают. Причем в разных местах и совершенно невероятным образом. Кто за угол зайдет и исчезнет, а кто дома прям пропадает. Раз - и нет человека. Власти это дело никак не комментируют, полиция руками разводит, а какие-то ребята бегают по районам и эти места пропажи знаками отмечают. Якобы, чтобы жители всегда были наготове. Ты слышала о чем-нибудь подобном? У вас на работе это не обсуждают?

Алиса, насмотревшись на коллекцию Валентина, решила быстро дать деру. Уж слишком сильны были впечатления. И, выскочив из квартиры, как ужаленная, она рванула домой, не забывая замести следы от возможных преcледователей. Попав в свою обитель, она испытала заметное облегчение. Тут была своя атмосфера. Квартиру свою, на которую она умудрилась заработать, Алиса обставляла сама на свой вкус, и то, что из этого получилось, ей безусловно нравилось. Ничего лишнего, все строгих форм и цветов. Четкие формы и отсутствие лишних деталей как нельзя лучше характеризовали свою хозяйку. Если стол, то темный и без всяких там клееночек. Если кружки, то большие и тяжелые. Если кровать, то широкая и жесткая, если телик, то большой и на всю стену. Светло-серые обои, темная мебель, оливковые детали в интерьере и небольшой бардак - все так, как и должно быть. Здесь Алиса чувствовала себя в своей тарелке. Будь она чуть сентиментальней, считала бы свою обитель родным домом, но сентиментальной она не была. Поэтому самым ласковым прозвищем, каким она могла назвать свой дом, это было лишь "обитель" и не более чем.
Оказавшись в квартире, она устало кинула ключи на полку, скинула массивную обувь, не утруждая себя поставить ее как следует, и направилась в комнату, где стояла широкая кровать, а перед ней чернела плазма. Свет включить не удалось, кажется, во всем доме вырубили электричество. Добравшись до спальни, Алиса была вынуждена остановиться и испытать неприятное чувство страха. Из темноты комнаты на нее смотрели два янтарных глаза. Они были не человеческими, светили будь здоров, а еще принадлежали существу совсем небольших размеров. Привыкнув к темноте, Алиса смогла распознать в незнакомце черную кошку. Черная кошка в черной комнате совсем не выглядела тут зверем случайным. Она смотрела на Алису выжидающе и терпеливо. И лишь спустя пару минут Алиса смогла увидеть еще одну инородную ее миру деталь: за кошкой в углу комнаты висел злополучный портал. Висел он тихо, даже не зловеще и пугающе, а как-то вынуждено. Будто и самому ему было неловко тут появиться. И когда Алиса уже успела примириться со всей этой малоприятной картиной в ее спальне, кошка неожиданно громко мяукнула, поднялась с кровати, спрыгнула на пол и начала нетерпеливо крутиться вокруг черного стекла портала, поглядывая на девушку.

Антон решил чуть задержаться, и, оставшись наедине с Вениамином, только что закрывшим дверь за Алиской, испытал немалый дискомфорт. Паучий маньяк что-то там плел о своем хобби, о его масштабах и коллекциях, о каких-то паучьих форумах любителей и своем статусе знатока на оных. А потом вдруг перевел разговор в другое русло.
- Знаешь, а ведь первый паук сам ко мне пришел. Я, помню, тогда его даже не испугался, хотя он был не малых масштабов. Я сейчас.. - и он скрылся за одной из дверей, - вот, вот он! - в небольшой колбе Валентин нес заспиртованного паука,и , подняв его на уровень глаз Антона, продолжил: - я их еще тогда сушить не умел, поэтому заспиртовал беднягу. Оказалось, что это был.. - на этот момент сознание Антона немного повело, ведь заспиртованный паук был идентичен тому, что сейчас копошился в его сумке, - ... очень редкий экземпляр, вообще не встречающийся в нашей полосе! Откуда он взялся у нас - ума не приложу. За столько лет изучения и коллекционирования паукообразных, я больше ни разу не встретил такой вид. Говорят, они водятся только в Австралии и там их тоже сравнительно немного. Может, в Обнинске тоже есть какой-то безумный коллекционер, который разводит этих Амарантусов, но ни на одном из форумов я такого не встретил. Что думаешь, откуда он мог взяться? - жуя малиновый кекс, спросил Валентин.

Валентин отчаянно покраснел и растерянно улыбнулся. Очевидно, он был не готов к таким вариантам ответа, и потому глупо уставился в пол, перебирая пальцами. Когда лишь кончики ушей остались красными, он рассеянно мотнул головой, пожал плечами и ответил, все еще не поднимая глаз.
- Да нет, у меня все прилично...
Оправившись от нецензурного шторма, парень поднял глаза, оглядел присутствующих коллег и снова заговорил с той пугающей страстью коллекционера, которая присуща фанатикам своего дела:
- Я не хочу портить сюрприз. Хочу чтобы вы сами все увидели. Ну что, идем? Тут недалеко совсем!
Он приготовился вскакивать со стула, позабыв, что сделал заказ. Хватило бы и невнятного кивка, чтобы он вылетел из кафе, отчаянно желая показать свою коллекцию незнамо чего.

Егор поднялся этажом выше и громко постучал в дверь. Дверь, кажется, не ожидала, что кто-то может с такой силой просто постучать, и неловко отворилась, выплескивая воду в коридор. Квартира была наполнена водой похлеще жилища Егора. Тут уже, подобно бумажным корабликам, из-за угла мерно выплывали тапки, за ними островами тащились половички. Щетки, пластиковые бутылки, деревянный гребешок, футляр для очков - все это мешало прокладывать путь в квартиру. На голос Егора никто не отзывался. Квартира была подобна жилищу Егора, но в более удручающем варианте. Тут не было изысканной мебели и уместного минимализма для таких площадей. Тут был старушечий хлам, накопленный десятилетиями. Совершенно ненужный, пыльный и бестолковый. В такой квартире хотелось просто все сжечь, потому как вынести весь этот хлам уже не представлялось возможным. Течь шла из ванной комнаты, которая была заперта изнутри. Пришлось повозиться, чтобы отпереть окаянную, предварительно, конечно, постучав. Когда дверь поддалась, то картина, представшая взору Егора, была удручающей. Ванна была наполнена водой. Бельевые веревки, что, наверное, вечность висели над ванной, были порваны. С них, очевидно, упали все тряпки и полотенца, заткнув собою слив. Запасное отверстие для слива тоже, за давностью лет было чем-то забито и ни черта не спасло квартиру от потопа. Но это было лишь следствие причины. Основная проблема висела в воздухе и отражала в черном зеркале уставшее лицо Егора. Портал, он, родимый, страшный в своей неуместности в такой старой захламленной квартире. Виновником злодеяния он висел посреди этого гадюшника, отражая, казалось бы, справедливость своего поступка. А еще, кажется, был тем счастливым случаем для внуков пропавшей старушенции, которые, видимо, отчаялись ждать, когда она преставится. Оставался лишь один вопрос: жива ли старушка? А если еще жива, то есть ли смысл ее спасать?

Тем временем, Катя, напевая, собирала воду. И все казалось таким обыденным. Ну потоп, ну и что? Все уберем, высушим и подлатаем. Не велика беда, в общем. Только в какой-то момент из полуприкрытой ванный послышалось пение... Кровь застыла в жилах моментально и сердце куда-то бухнулось в живот. Пение медленно стихло, а носа коснулся запах болотины. Тот самый, что преследовал ее у подъезда. В ванной что-то тихонько плюхнуло и снова все стихло. Но тишина, как ни крути, была мрачная, наполненная тревогой и тягучим ожиданием беды.

Маша вышла из злополучного кафе, и ей сразу же ощутимо полегчало. Полегчало от свежего воздуха, от долгожданной возможности просто выдохнуть и попытаться войти в привычное русло жизни. В конце концов, у нее внезапно образовалось свободное время, которое она могла посвятить себе. И сейчас перед ней стоял выбор: пойти по переулкам к остановке, чтобы сесть на трамвай и уехать домой, или же выбрать прогулку по городу, благо где-то тут должна была находиться небольшая аллея, по которой можно было прогуляться а там уж и подумать, как добраться до дома другим путем, а может и совсем не домой. Чуть поодаль виднелся ряд магазинчиков: книжный, сувенирная лавка, продуктовый. Еще дальше располагался большой гипермаркет, а если пройти все это и идти еще минут пятнадцать, то так и до остановки недалеко. Или же пять минут поблуждать по переулкам пасмурного Обнинска и через пять минут выйти к трамвайной остановке. Выбор оставался за ней.

...И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
(с) И. Бродский

Девочка моя, куда бредешь ты этим ранним утром, осыпаемая золотом, обнимаемая осенней утренней прохладой, что розовым зверем крадется к тебе под черную шкуру на твоих плечах? Куда бредешь ты в этих одиноких землях, где не услышать ни пения птиц, ни шороха зверей? Что или кто ведет тебя, дитя мое, сквозь твои сомнения и страхи, сквозь ужас неизвестности и неотвратимость прошлого? Что движет тобой, не давая свернуть с этого незнакомого пути, что ведет вперед? Я вижу усталость на твоем прекрасном лице: на нем отпечатался голод и тревожное ожидание встречи. Кого ты боишься или желаешь найти на этом пути? На встречу к чему или кому ведет тебя эта мощеная дорога?

Золотой лист опустился ей на плечо. Хель осторожно взяла его, повертела в руках, как делала это уже много раз и, вздохнув, бросила под ноги. Много дней и ночей прошло с тех пор, как она покинула свой родной дом и отправилась на встречу богам, изгнанная всеми, кого знала с малых лет. Теперь все, что ее окружало, стало ей домом. Кроны деревьев служили ей крышей, прогалины у дороги постелью, а бесконечная дорога, устланная брусчаткой, была ее путеводной звездой.
Так проходили дни.
Времени, что было ей предоставлено, с лихвой хватило, чтобы обдумать и вспомнить все, что произошло или не случилось в ее жизни. Янтарным светом окружал ее день и черным бархатом обнимала ночь. И не смотря на то, что ночь встречала ее холодом, ее Хель любила больше: она дарила ей покой и сладостное забытье, о котором днем можно было только мечтать, обливаясь потом от духоты и тягостных мыслей.
Осознание того, что у нее впервые в жизни совершенно никого нет пришло много позже, чем можно было ожидать. Долгое время все, что было на ней надето, все, что было взято с собой хранило свою историю, принадлежность к кому-то из прошлого, и выступало некоей связью с той брошенной жизнью. Сапоги ее, что она носила уже много зим, хранили в себе гораздо больше воспоминаний, чем она могла представить, тяжелое серое платье, согревающее в суровые холода, черная мантия, призванная укрыть от дождя или порывов злого ветра, а также выделка из шкуры черной лисицы, подаренная дорогим человеком - все эти вещи долгое время возвращали ее в прошлое, заставляя смотреть на прошедшее с разных сторон и под другими углами. Лишь много позже, перед сном она вдруг осознала, что отныне у нее ничего нет, как нет пути назад, в прошлую привычную жизнь. Нет даже ее самой, той, которую она знала. Та она осталась в прошлом, вместе с тем смехом и теми людьми. Нынешняя она и прошлая - совершенно незнакомые друг другу люди. Так, наверное, мертвецы осознают свою смерть, спустя недели скитаний по бренной земле среди оплакивающих их родных. В ту ночь Хель осознала, что отдала бы многое, чтобы еще хоть на мгновение оказаться там, среди "живых". Та ночь была самой тяжелой из всех, что она переживала, а сон под утро был самым крепким. Проснувшись, она осознала, что больше ее ничего не держит. Тогда-то и появилось то стойкое чувство, что впереди ее кто-то ждет.
Ее влекло в неизвестность так робко и настойчиво, что Хель сама того не сознавая, шла вдвое быстрее, чем прежде. Сейчас ее уже не тянуло назад и не пугало предстоящее. Теперь ей хотелось жить, ощутить жизнь, пусть даже совсем не ту, к которой она привыкла. Дорога эта виделась ей переходом из прошлого в будущее, из одной жизни в другую. И то, что ее ожидало, та неизвестность и загадка манили ее сущность, будто кусочек сыра манил лису.
Однако не все отринула Хель, проснувшись в то утро. Остались при ней те мелкие привычки, о которых мы не подозреваем, пока кто-либо не укажет нам на них. Так, каждое утро она проводила не менее получаса за расчесыванием своих русых волос массивным деревянным гребнем из липы, с вырезанными на нем бутонами роз, запутанными в ветвях с шипами. И каждое утро надевала она на волосы тот венец, с которым прокладывала себе этот путь. Венец тот сплели ей и возложили на голову, дабы знали боги, что она была изгнана, и путь ее теперь лежит прочь от родного дома, прочь от родных земель. Также привычно было Хель проверять перед сном и по пробуждении свое оружие, а именно пять метательных ножей за поясом, а также ощупывать правую ногу, на которой был закреплен кинжал. Эти шесть клинков были тем единственным, на что она могла уповать, при встрече с сильным противником.
Внешне, для постороннего взгляда Хель выглядела мирно - все оружие ее было спрятано от посторонних глаз, волосы были распущены, и собирались в косу лишь перед сном, голову венчал венок, в руках была корзина, покрытая белым платком. В корзине той была нехитрая снедь, данная ей в дорогу. Благодаря ягодам и диким яблоням, встречаемым ей по пути, Хельге удалось сберечь те немногие припасы, что ей дали в путь, и дорожить ими, покуда не будет возможности их пополнить. Так, Хель намеревалась произвести впечатление мирной странницы, не давая заподозрить в себе противника и быть готовым к противостоянию.
Наконец, настал день, когда дорога, которой она шла, начала претерпевать изменения. У тракта появился сперва едва заметный уклон, затем он стал ощутимо переходить в длинные широкие ступени, спускающиеся, как оказалось, сквозь кленовую рощу к реке. Стойкое чувство долгожданной встречи нахлынуло на Хель с такой силой, что непонятно откуда появившиеся силы подхватили ее и потянули навстречу реке. При приближении к водной глади, она уже почти бежала.

Заслышав вопрос Алисы, Ирина Юрьевна, будучи руководителем гибким и, насколько это возможно, адекватным, повернулась к ней и, подняв бровь, парировала:
- Селезнева, ты меня тут за дуру-то не держи. Я, пока вы там в портале болтались, была все это время тут, и мне хватило мозгов понять, что мне все это не приснилось. Мулатку, я так понимаю, с Владом мы сегодня не дождемся.. - задумчиво произнесла, оглядывая присутствующих.
Оглушительно чихнул Егор, решительно подтверждая сей печальный факт.
В это же время радостно воскликнула Вероника: Маринка пришла в себя и удивленно оглядывала окружающее себя пространство, силясь понять, приснилось ей все, что еще стояло в глазах, или же это был дурной сон.

В тот момент, кажется, и начало действовать успокоительное, что принес молчаливый Валентин, оглядывающий окружающих, так как Ирина Юрьевна произнесла следующее:
- Я так понимаю, сегодня нормального рабочего дня у нас уже не получится. Давайте, собирайте вещи и шуруйте по домам. Стоп! Я вас разделю.
И, распихав присутствующих, она направилась вниз, дабы оценить обстановку.
- Вероника провожает Марину до дома! - кричала она, так, что всем пришлось следовать за ней.
- Я так понимаю, наши бухи дали деру... - изрекла она, наблюдая одинокого Антона за столом.
- Что ж, Егор провожает.. - она обернулась к Егору, увидела вцепившуюся в него Катю и окончила фразу: - Катерину.
- Алиса занимается Анной, раз сама вызвалась.
- Антон ведет Машу домой, - отрапартовала она и, обернувшись, оглядела еще раз толпу присуствующих, дежурно спросила:
- Никого не забыла? - и направилась вверх по лестнице на второй этаж.
Вскоре оттуда прокричала:
- Чтобы через две минуты тут никого не было!

Покидавшие офис менеджеры могли наблюдать два подозрительных автомобиля, припаркованных рядом с музеем, черных и затонированных наглухо, так, что даже лобовые стекла были не лишены тонировки. У всех сложилось впечатление, что за ними пристально наблюдают.
Дождь к тому времени уже прошел и на мокром асфальте блестели глубокие лужи. Где-то мимо музея пробежала бродячая собака, мокрая, грязная и несчастная, она опасливо поглядела на людей и поспешила скрыться из виду в одной из подворотен.
Застланное тучами небо начинало светлеть, но от того гулять особо все равно не хотелось. Сырой осенний ветер подхватывал мокрые листья и неряшливо укрывал им лужи, машины, людей. Нужно было все обдумать и переварить, возможно, обсудить, возможно, просто помолчать.

Ни для кого не секрет, что порталы - вещь очень ненадежная. Тут уж как повезет - выкарабкаешься ли живым и здоровым или как.. Анна например.
Первым из портала вышел Егор с Катей и Мариной на руках. Встретили его восторженные Вероника и Ирина Юрьевна. Уложив Марину на пол, пришедшая в себя Вероника принялась приводить подругу в чувства, забыв как сама минуту назад готова была тронуться умом. Директриса же больше внимания уделила подборщикам, ощупывая, рассматривая и расспрашивая их. Однако, диалога как такового организовать не удалось - из портала вышла Маша и вышла Алиса. Напоследок из портала без чувств выпала Анна и .. портал схлопнулся.

Все, разумеется, кинулись к Анне. И ко всеобщему ужасу обнаружили, что Анна мертва. Пульс не прослушивался, дыхания не было, тело медленно остывало. Сказать, что всем стало не по себе - ничего не сказать. Наступила глубокая тишина. На какой-то момент все осознали, что с такой же легкостью каждый мог оказаться на месте Анны.
А потом произошло то, что многие хотели бы считать чудом. Тело Анны резко дернулось, будто от толчка, и задышало. Сердце забилось, кровь активно заструилась по венам. И все облегченно выдохнули. Не прошло и минуты, как только что почившая открыла глаза и увидела склонившуюся над ней бледную Ирину Юрьевну.
Директриса за несколько минут уже успела и порадоваться за Маринку, и успокоиться, увидев, как все возвращаются живыми и здоровыми, и чуть не поседеть от такого возвращения Анны, а теперь вот снова заплакать от радости, что та воскресла прямо у нее на глазах. Кажется, фатальные ошибки в производстве уже не смогут нервировать ее так, как прежде.
И все же, не успели все порадоваться за Анну, как осознание потери снова вернулось. Портал, из которого ждали еще двоих, исчез, рассекаясь молнией, в точности, как изображали на символах в подвороднях. Ни Влада, ни Ильзео. И что с ними, живые ли - не узнать.

Евгений Александрович распахнул дверь, попридержав Антона, и обоих тут же окатило влажным вихрем из капель дождя, а после их растолкал и прошел внутрь всем нам известный Валентин.
- Уф! Вот это ливень! - произнес насквозь вымокший парень, - вы поглядите, что творится! - он был как обычно изрядно возбужден и полон энергии, - пол квартала оббежал, чтобы аптеку найти! А потом еще обратно по лужам! А вы как поняли, что я подхожу? Кстати, мне показалось, что у двери кто-то стоял, когда я подходил?
А потом взгляд парня скользнул по пакету.. с пауком. И вырвалось из Валентина что-то очень напоминающее всхлип. Молча, не говоря ни слова, кинулся он на второй этаж.
Вбежав, он растолкал всех в поисках Ирины Юрьевны, и наконец вручил ей трофей - пачку успокоительных. Дрожащими руками Ирина вытащила блистер и выдавив пару штук быстро запила водой из стакана, что сочувственно протянула Вероника. После безмолвно предложила повторить процедуру другим.
- Объясните, что там, мать вашу, произошло? - не своим голосом вопросила она присутствующих.

Что и говорить, не повезло в тот день слизню. На него напали сразу со всех сторон, даже Маша не преминула за себя постоять. Его кололи и резали со всех сторон, кусали и отрывали глаз. Даже пустили пулю в голову - слизень явно не ожидал такой напасти. Но обо всем по порядку.

Схватив жертву и припав к ее телу, слизень полностью сосредоточился на ней, и когда сзади подбежали с багром и принялись лупить по спине, он даже по-началу не замечал урона. Ведь дело было важным и срочным. Спина была уже изрублена в лоскуты, когда ему принялись отрезать глаз, но он его попросту втянул в себя. Этим, конечно, он не мог как следует защитить орган зрения, но, по крайней мере, отсрочил лишение глаза хулиганом. Где-то в стороне от него приземлился степлер. Укуса Маши он и вовсе не заметил. Что могут сделать зубы девочки склизкой шкуре, которую не берут даже удары ножа? А вот пуля.. пулю он почувствовал.

Отпрянув от Маши, как от огня, но не выпустив ее, он издал громкий, полный отчаяния вопль, задрав морду к небу, а потом вдруг.. лопнул, словно шарик, рассыпавшись на что-то черное, напоминавшее золу, еще долго кружащее над упавшей на землю Машей. Вместе с Машей на землю с глухим ударом также упала пуля, успешно застрявшая внутри толстого слизняка, никому, кроме него, не причинившая урона. Тишина наполнила в тот миг невиданный доселе Мир. Черными снежинками медленно опускалось на сизую траву то, что осталось от невероятного существа, а в голове все эхом отзывался его предсмертный крик.

За окном грянул гром и на встречу к земле с отчаянием ринулся ливень. С улицы послышался женский визг - это экономисты совсем без энтузиазма встретили дождь. Ворвались в офис они уже мокрые до нитки и, разумеется, злые. Макс, тем временем, встретившись с красноречивым взглядом Анны, довольно хмыкнул, пожал плечами и, откусывая на ходу яблоко, направился к выходу. Удивленно похлопав мокрыми ресницами, экономисты проводили Макса глазами до дверей и, что-то друг другу шепнув, направились через весь первый этаж к лестнице, ведущей на их родной второй этаж.
Удивительная жизнь всегда творилась на первом этаже. Обитатели второго этажа всегда с интересом наблюдали за происходящим на первом или же прислушивались к оному, создавая гробовую тишину на втором. Впрочем, второй этаж никогда особой живостью и не отличался. Там обитали два престарелых бухгалтера, два молодых экономиста, директор по персоналу и изредка ген.директор. Говорить им особо было не о чем, вот они и любили кипящий жизнью первый этаж. Правда старые бухгалтера отчего-то его побаивались, а вот экономисты в тайне мечтали туда переехать, даже ценой наличия постоянно отвлекающих факторов.
Там Катя расписывала актерскую жизнь обомлевшей цыганке, там исполненный энтузиазма Владислав воспитывал старушку, там весь белый от ужаса Антон бросал трубку, там возлюбленный одной из бухгалтеров что-то искал под столом, там кому-то звонили, с кем-то скандалили. Жизнь била там ключом!

Медленно и неохотно экономисты удалились на второй этаж, и практически тут же раздался истошный женский визг. В тот же миг в музее все стихло и только слышен был стук каблуков бегущей на первый этаж Ирины Юрьевны.
- На помощь! Кто-нибудь помогите!!! - Это были сплошь растрепанные и без того объемные каштановые волосы, полные ужаса и отчаяния глаза, дрожащие губы и руки.

Когда желающие помочь вбежали на второй этаж, то их вниманию предстала удивительная картина. Прямо посреди обширного зала второго этажа, на этот раз уже не залитого солнечным светом, в воздухе висел.. портал*. Черное зеркало, отражавшее шокированных спасателей в мутной черной глади. Рядом с порталом истерила Вероника, шокированные бухгалтера, бледные как привидения, стояли за своими столами, не в силах даже пошевелиться от увиденного, Ирина Юрьевна истошно трясла мужчин, пытаясь поторопить их.
- Оно выскочило оттуда и схватило Маринку! И Уво-уво-уволокло ее т-туда! П-по-помогите скорее! - ревела Вероника, заламывая себе руки.

За окном оглушительно хлестал ливень, в музее истошно вопила Вероника и как заведенная носилась Ирина Юрьевна. Где-то шумно поднимался по лестнице ген.директор.

Утро понедельника у всех не задалось. Ибо это утро понедельника было контрольной точкой: сегодня всех как школьников допрашивали. Конечно, у всех были свои косяки. Не всегда удается найти нужного человека за короткий срок - это знают все в мире, кроме.. их начальства, а вернее сказать, начальника. Старый хрыч - по другому и не скажешь. При одном его виде, когда он появлялся в музее, всем новичкам становилось понятно, что тут их будет пожирать энергетический вампир крупного калибра. Ему было уже под шестьдесят, он всегда носил деловой дорогой костюм, опирался на трость и уголки губ его всегда были опущены. Двигался он медленно, но не от того, что ходьба доставляла ему боль, нет, скорее это был его фирменный стиль: медленно ощупывать пространство своими выцветшими глазами цвета полинялого неба, аккомпанируя своему шагу мерным стуком дорогой трости из какого-то редкого дерева. Он также периодически любил морщиться, будто унюхал что-то омерзительное, и тяжело дышал, будто умирающий зверь в своей норе. Он приезжал как по расписанию в понедельники в начале месяца. А это, к ужасному сожалению, и был этот день. В такие дни хоть отгул бери - на работе ничего хорошего не будет.
Каждое утро подобного понедельника начинается с криков охрипшего старика и фамильярности.
- Ласкова, зайди ко мне!- озвучен был первый мученик.
И через минуту:
- Ласкова, где финансист?! У нас сроки горят! По-твоему, можно сидеть и красить ногти, запрокинув ноги на стол, пока специалист не прибежит к тебе, умоляя взять его на работу?

Всем было ясно, что он прекрасно знал, что перегибал палку, но его роль была для него нечто вроде хобби. Оттого он каждый раз с пристрастием допрашивал всех своих подборщиков, внутренне ликуя от происходящего. По крайней мере, так казалось. Но что поделаешь? Если бы можно было увольнять начальников или хотя бы их избирать..
Когда не было Эдуарда Викторовича, его замещала невыносимая Ирина Юрьевна, директор по персоналу. Она была визглива и истерична, и пилила как сверло у стоматолога: долго и невыносимо. Хотелось ее придушить - костлявая ее фигура, острый длинный нос и тонкая шея сами напрашивались на жестокую расправу. Однако никто ее не душил, даже для удовольствия, потому что этого самого удовольствия в жизни ей, кажется, давным давно не доставало.


Сама контора представляла из себя старое здание городского музея, содержимое которого уже давно переехало в новую постройку со всеми своими немногочисленными пыльными экспонатами и не менее пыльными смотрителями. В этом старом скрипучем здании, исполняющем сонаты на все голоса при порывах ветра, и разместилось небольшое, но амбициозное кадровое агентство "Коллеги". Бывшее здание городского музея было старым двухэтажным стариком, которое подлежало сносу, но так ему и не предалось по совершенно загадочным, но вполне очевидным причинам. В здании быстро разместилось кадровое агентство. Весь первый этаж занимал отдел поиска и подбора персонала. Это было девять столов, хаотично расставленных по большому залу. Никаких перегородок между столами, разумеется, не было. У одной из колонн, удручающе подпиравшую потолок, расположился слишком новый кулер, чтобы соответствовать ветхости данного заведения. Кулер, разумеется, был не первой свежести, но все равно разительно отличался от всего окружающего его убранства. Столы и даже предметы на них будто бы всю жизнь провели в этом музее и изрядно обросли старческими морщинами и чахоткой: даже ножницы, не говоря уже об облезлых крышках столов, скрипели как старые качели. Казалось, что все, что находится в этом музее, становится на три века старше. Благо, на людей это не распространялось.
Второй этаж здания занимали бухгалтера и начальство. Там было куда светлее, за счет того, что кусты, полностью облепившие окна первого этажа, до окон второго этажа просто не доставали. Там куда добротнее работала уборщица, протирая пыль с люстр и подоконников, там куда охотнее росли цветы на чистых подоконниках, там вид из окна.. да он просто был. Первый же этаж потонул в подвальной темноте, паутине и пыли, и сами его обитатели были похожи на пауков, плетущих свои сети, нежели на разношерстных работников кадрового агенства.
Вместе с подборщиками в кабинете также сидел сисадмин, секретарь, он же офис-менеджер и курьер в одном лице, и периодически забегала уборщица. На втором этаже восседали бухгалтера, экономисты, директор по персоналу, ну и периодически появлялся ген.директор. Однако, по понедельникам вначале месяца директор предпочитал спускаться "к народу", занимать единственный пустой кабинет и вызывать к себе на ковер, громко понося подчиненных.

- Ласкова, что ты на меня смотришь? Финансист сам себя не найдет!

Сразу отмечу:
Игра ориентирована на мир ценностей каждого человека, на сложность выбора, на поиск самого себя и потерю личности. Ваш герой будет тесно связан с нпс, которые так или иначе будут оказывать на него влияние.
Боевок в игре будет не много. Будет много загадок, много испытаний, но не боевок.

Система игры:

У всех игроков будет три сейва. Если игрок находится в смертельной опасности, к примеру в увлекательном полете с утеса на острые скалы, то сработает сейв и игрок будет спасен.

----

Про инвентарь.

Все вещи имеют вес и объем. Вы НЕ МОЖЕТЕ запихать книгу формата а5 в карман джинс. Вы НЕ МОЖЕТЕ поднять булыжник весом в две тонны и таскать его за собой, не замечая его веса.

НЕ берите в стартовый инвентарь походных рюкзаков. Вы офисные работники. Вы не ходите на работу с рюкзаками. Максимум сумка через плечо, в которой может оказаться ваш обед.

Компания, в которой работают все наши персонажи

Название: Юнидит. Более адекватное название на английском - You need it.

Зарегистрирована как ИП, штат - 12 человек, тип налогообложения - вмененка.
Официальная сфера деятельности - калл-центр.

Работает компания по найму - заключает контракты с другими организациями и рекламирует их товар по телефону. Это может быть что угодно, от массажеров простаты, до интернета.

Штат:
1 Насяльника.
1 бухгалтер Вера Васильна. Ленивый. Религиозный. Толстый. Вне своего кабинета замечена не была.
1 техничка. Человек-невидимка. Её вроде нет, но полы всегда чистые.
1 секретарь-на-все-руки. Помимо прямых обязанностей секретаря ищет вам новых клиентов, и новых сотрудников.
5 операторов калл-центра, ваши обычные трудовые лошадки, в число которых входит Гера. Мечтают спалить контору и потанцевать на пепелище.
1 сисадмин, работающий не на полную ставку, в офисе появляется только если нужно физическое присутствие. В остальном работает по удаленке.
1 художник, который рисует для вас логотипы и рекламные буклеты. Работает по удаленке, но решила недавно посетить ваш город, заодно посмотреть на ваши кислые лица.
1 курьер, занимающийся развозом барахла, которое вы продали, а так же привозит товар, который вы должны распространять. Периодически тырит ручки и туалетную бумагу.


Часть операторов даже не трудоустроена официально, они здесь как мушки-однодневки. Три дня поработали, потом "извините, вы нам не подходите" и они идут гулять нафиг, а на замену им сразу же приходят новые.
Гера один единственный трудоустроенный оператор, который существует чтобы показывать "как все может быть круто".

Большая часть доходов скрывается, сотрудники получают серую зарплату, размером с кукиш.

Контора занимает этаж в захолустном офис-центре, недалеко от центра города. На весь офис - всего один кондиционер - и тот в кабинете насяльника, все остальные сотрудники больше напоминают мокрые губки, чем людей, из-за того что лето жаркое. В офисе есть большое окно, за которым прекрасный вид мусорных баков, в которых периодически копошится бомж Виталий. Виталий даже не подозревает о том, что техничка часто смотрит на него из этого окна и что это именно для него курьер прячет туалетную бумагу за мусорными баками. Виталий это питомец офиса, все любят собираться и слушать пьяные песни Виталия, а как-то раз он подрался с котом из-за подгнившей селедки. Кот, кстати, победил и Гера просрал бухгалтерше 500 рублей, потому что ставил на Виталия.
В это самое окно весь день шпарит солнце. Окно стеклопластиковое, но старое, стекла уже немного изогнуты и выполняют роль лупы. Открыть эти окна невозможно, поэтому днем на подоконниках можно жарить яишницу. На весь офис раздается запах пота и грязных носков.
Куллер, в котором должна быть холодная вода, вечно пустует, потому что насяльника жлобится на воду, сотрудники вынуждены пить воду из фильтра, который не менял свой картридж последние три года. У самого насяльника, впрочем, есть свой личный куллер, в котором только самая лучшая вода. Иногда из этого куллера удается попить секретарю, но делать это приходится осторожно, чтобы сотрудники ненароком не возненавидели избранницу императора..
Отдельной особенностью офиса является Беатрис - громадная кофе-машина, которую когда-то заносило внутрь два грузчика, один из которых повредил спину. Зачем Беатрис приехала в офис до сих пор не совсем понятно, но с её появлением сотрудникам стал доступен кофе, который быстро вытеснил на задний план старый фильтр для воды. Сбоку на Беатрис прикреплена бумажка с графиком. В этом графике прописано кто должен мыть Беатрис сегодня. Забавным моментом графика является то, он всегда указывает на кого-то из мушек-однодневок...
Заправляется Беатрис большими, практически промышленного масштаба, картриджами с кофе. Одного картриджа хватает надолго, но найти новый - проблема, которую по очереди решают все. Эту обязанность так и не смогли возложить на мушек однодневок, бухгалтер слишком жирная чтобы бегать и искать что-либо, а сисадмин и техничка кофе не пьют. Поэтому эту обязанность поделили Гера, курьер и секретарь. Эта тяжкая необходимость часто дает возможность свалить с работы пораньше, с молчаливого согласия начальства, поэтому никто особо от нее не отбрыкивается, просто идут домой, а пятикилограмовый картридж заказывают на ебее.

Так как офис занимает последний, четвертый этаж здания по весне он больше напоминает затонувший корабль - со всех стен течет вода, с потолка капает. Примерно то же самое происходит во время сильных ливней. В одном из углов офиса расположилась колония грибов. Один из грибов зовут Фигари, он любимец Геры, он даже его поливает иногда.

Другая особенность офиса - противоположная от окна стена. Когда-то, в необозримом прошлом, она была белой, но время и постоянные потопы с небес взяли свое и стена превратилась в серую, облупленную стену скорби. Именно к этой стене развернуты все рабочие места (иначе солнце безжалостно выжигает всем глаза паяльной лампой). Когда-то одна из мушек-однодневок решила что будет неплохо разрисовать эту стену маркером, и на стене появились красивые корабли, веселенький экипаж, солнышко и тучки.... а ночью внезапно ударил ливень и рисунок размыло, превратив, в целом, красивую картину, которая внушала сотрудникам радость во фантасмагоричную фреску из какой-нибудь из книг Говарда Лавкрафта. Тучки превратились в щупальца, веселенькая команда в морских чудищ из гнилой плоти, а сам корабль в корабль-призрак с подраными парусами и дырками в корпусе. Потом маркер наконец высох и стереть его со стены стало практически нереально.
Немного позже выяснилось что этот маркер был флуоресцентным и теперь эта ужасающая картина светится темными зимними вечерами мрачным темно-зеленым светом....
От этого "чуда искусства" несколько раз пытались избавиться - завешивали белыми простынями и даже пытались закрасить другим маркером, но свечение пробивалось через простыню и от того становилось только еще более жутким, а маркеры смывались при первом же дожде, и она так и осталась висеть, пока в итоге Александру эта картина в конец не задолбала и она купила пару банок белой краски и закрасила всю стену целиком. У мужской половины офиса в тот день было необычайно хорошее настроение и на удивление непродуктивный рабочий день, что было списано на невыносимый запах краски на весь этаж. На самом же деле Саше очень не хотелось красить стену в своей обычной рабочей одежде, поэтому она занималась этим в свободной футболке на пару размеров больше, чем положено...

Не женское это дело - топором махать! Так подумала Алиска, неожиданно согнувшись от тяжести в своих руках. Мысли о страшных лапках белой крысы начинали постепенно уходить, хотя из памяти все еще не шла картинка ее увечья. Что так изуродовало лапки бедной Понни Мо Лису было сложно вообразить. Проклятие? Зараза? Кислота? Что и говорить, на земле так много вещей, с которыми не хочется сталкиваться.
Но сейчас, вопреки своему порыву спасти несчастную белую прелесть, которая уже совсем чумазая в одиночку боролась с огнем и за жизнь своей свояченицы Бонни Мо, Алиска очутилась в темном и мрачном лесу с топором в руках. Оказалось, что тени эти еще те стихоплеты. Ей бы так не удалось. Топор был тяжел, а деревья злобно хихикали вокруг, будто бы не замечая, что в руках у нее совсем не удобрения.
И вроде бы - руби-не хочу, но что-то подсказывало Алиске, что слишком уж это просто - дать ей топор и отправить в лес. Явно тут какая-то непростая загадка.
Она огляделась, схватила топор под самую бородку и рванула куда глаза глядят, чтобы не сорваться и не изрубить все к чертям собачьим. Так и бежала юная дева, вспыхивая пламенем волос в темной глуши.

В какой-то момент Лис ощутил изменения. Поначалу получилось отмахнуться от них: кому чего не покажется в этой суматохе, а потом изменения его не преминули отразиться и в удивленных глазах гнизг. И старая, и молодая смотрели на него, раскрыв рты. Лис машинально смахнул длинную шерсть с морды и осознал, что произошло совсем все не так: он смахнул волосы с лица. Волосы. С лица. Удивленно взглянув на свою ладонь, сердце больно защемило: это была совсем девичья ладонь. И ни капли в ней не было мужского. И волос длинные, хоть и рыжие... Гулко застучало в груди.

А тени, решив воспользоваться этой заминкой, быстро-быстро, как могли, рванулись к нему. Решили, видимо, что он/она совсем нюх растерял. Но в данный момент Лис совсем не чувствовал себя уязвимым. Наоборот, прилив человеческих сил был так велик, что с легкостью мог поглотить в себя всех этих неприкаянных демонов и попросить добавки.

А потому, когда тени всей своей гурьбой навалились на хрупкую с виду девушку, пребывающую совсем нагой, к слову, но не сломленной, встретила их ее уверенность и готовность поглотить их и изжарить в собственном душевном котле, бурлящем новыми страстями.

К тому же, что и говорить, ей нужно было, нет, она была просто обязана защитить этих крыс, потому что отчасти считала, что сама являлась виновницей всех этих бед. А раз уж кашу эту заварила, то ей ее и расхлебывать. Вот она и отхлебнула..

Лис, запуганный до смерти, видел, все видел. Видел, как твари набросились на его друга, видел сквозь толстое стекло банки, как старая крыса, под звонкий визг молодой, швырнула заклятием в круговорот жирных теней и образов, почувствовал, как запахло пожаром в липкой тьме, окутавшей все вокруг, и услышал, как завопили бабочки, впервые, кажется, осознавшие, что в банке было куда лучше, чем там, снаружи.

А потом раздался хлопок. Лопнула банка, как последняя надежда.

И лис ощутил отвратительный густой холод, будто окунулся в топкое ночное болото. Движения его стали медленными, будто в дурном сне каком-то, шерсть упала на лоб, прилипая к глазам, загораживая все вокруг. И страшное осознание, что шерсть эта слишком длинная, для того, чтобы быть его, прошибла его холодным потом. От сжавшего сердце и желудок страха начало мутить. Лис постарался сделать шаг, но пол под ногами превратился в какое-то илистое дно, качнувшееся, будто толстый слой желе под лапой. Доверять этому полу не хотелось, и лис решил остаться на месте. И тогда он почувствовал неприятный зуд. Сжав зубы, решил не чесаться, а поднять голову вверх, чтобы увидеть, что же в самом деле тут происходит.

С грустью поглядев на крепко закрученную крышку, Лис вздохнул и почесал задней лапой бок - он всегда так делал, когда впадал в задумчивость.
Эти бабочки предлагали свою помощь, но уж теперь-то он, кажись, начал понимать, что так просто в этом сказочном мире ничего не делается. И оценив свои и их размеры, Лисеныш с ужасом представил, какие ужасы вырвутся на свободу, дай он им добро на это. Бабочки размером со шкафы способны не только кухню разнести, но и пол соседской квартиры в придачу. А он еще планировал доесть свой завтрак, искренне веря, что уж Сергей его тут надолго не оставит.

С трудом сглотнув, Лис отрицательно замотал головой, виновато глядя на носатое чудовище с крыльями:
- Я думаю, что сейчас не лучший момент выбираться из банки. Вы лучше расскажите, как давно тут сидите и за что это вас так упрятали, - Лисенок попытался придать себе вид уверенности и равнодушия к сложившемуся заточению.

Любопытный нос в мгновение ока вскочил на антресоль, и, довольный собой, принялся озабоченно разнюхивать содержимое. Устойчивый запах пыли и жира, который скапливался на кухне, бил в нос, но не мешал исследовать и искать. Разноцветные коробочки разнообразных размеров, подсвечники, старые коробки из-под чайника, кухонного комбайна, миксера, соковыжималки. Стеклянная банка с наклейкой "малиновое", но, к сожалению, без запаха, банка из-под кофе с прилипшей укропинкой к железному боку. Какое-то липкое пятно с засохшей на нем мухой и прочее, прочее, что совершенно не было тем, что так усердно искал Лис.
И наконец - она! Волшебная чудесная баночка! Лисенок с дуру конечно подскочил к такому чуду, обрадованный своей находкой и очарованный красотой. Да и как тут было не очароваться: золотистые всполохи, невиданной красоты бабочки, мельтешащие за стеклом: рассматривать можно было добрых три часа, если бы не..
Вспышка, короткая но ёмкая, и лис очутился.. за стеклом. Тут же его окружили эти бабочки, теперь уже совсем не крохотные и милые, а настоящие монстры с большими хоботками и цепкими лапами. Они принялись кричать:
- Выпусти-выпусти-выпусти!
А мир за стеклом стал совершенно незнакомым, сложно было даже узнать в нем прежний, привычный мир. Именно поэтому Лису сперва показалось, что его перенесло куда-то совсем в иное место, и никто его не уменьшал.
- Я не могу вас выпустить, дурные! - воскликнул Лис, стараясь их перекричать, - я тоже тут заперт!
И в этот момент он поднял голову к крышке, посмотреть, какие у него шансы на побег.

Лис, что ни говори, зверем был умным, но зверем все же был. Поэтому тот факт, что сгрызть и похрустеть сочными косточками птицы у него не вышло, не остановил его в его намерениях закусить птицей. А потому лис отчаянно продолжил охотиться за своей аномальной добычей, целясь теперь уже в кружку с хейкао, затем в макушку Сергею, после в голову белой гнизги, ну и в оконцове прыгнул на абажур, вцепившись всеми четырьмя лапами в мягкую ткань, и начал карабкаться к мелкой гадине.
Момент ухода Сергея замечен не был, ибо с абажура очень страшно смотреть вниз, особенно когда он раскачивается, будто суденышко в неспокойном море качается на изменчивых волнах.

Несмотря на всю красоту и удивительную робость белой гнизги, чуял острый лисий нюх какую-то печаль. И печаль эта выражалась не только в сине-фиолетовых глазах, окаймленных длинными ресницами, но и в каком-то едва уловимом но специфическом запахе болезни из-под белых перчаточек страдалицы. Лис ничего говорить не стал, хотя и хотелось выспросить все.
Вместо этого гордо ответил, отвечая и на вопрос гнизги, и на неоконченную фразу Сергея:

- Я не только говорить умею, я еще и песни петь могу! - и демонстративно затянул: - Мааррруся от счастья слезы льет..!

- А на счет еды за столом, это даже, я бы сказал, острая необходимость за столом есть, что ж я тут, зря песни что ли пел?

Усевшись, как полагается, на стуле, лис старательно приготовился есть, если так вообще можно приготовиться. Лапы на предмет чистоты осмотрел, хвостом стул обмел, придирчиво осмотрел снедь на столе, и, оставшись, по всей видимости, довольным увиденным, принялся ждать начала трапезы.

К слову, особое внимание он уделил откуда ни возьмись взявшейся газеты в лапах серой гнизги. И когда она принялась зачитывать новости, уши его, кажется, стали в два раза больше от пристального внимания.

- А что за гнилянская болезнь всех косит, расскажите? - с нескрываемой тревогой в голосе произнес лис, переступив с лапы на лапу, и поглядел на гнизг.

Джессика уже успела развалиться в кресле, слушая пылкую речь Аннеке Арбакс, и с интересом ждала представления нового кандидата, когда неожиданно услышала свое имя. Расслабленное тело тотчас сгруппировалось и от неожиданности даже поперхнулось слюной.

Пока она кашляла, в голове проносились обрывки мыслей: "Какого черта здесь происходит?", "Почему я?!", "Что они все задумали?", "Я же ничего не смыслю в войне", "Кем бы прикрыться?". И когда, наконец, кашлять она прекратила, голова оказалась совершенно пустой. Все мысли, видимо, вышли вместе с кашлем.

Однако что-то сказать следовало, и она, тайно переведя дыхание, произнесла:
- Вот это поворот..

Когда лис очутился на кухне.. о, он понял, что это самое прекрасное место в этом доме. Ибо все в нем было уютно: от стекла с разноцветными стеклышками, позволявшими забыть о пасмурной погоде навсегда, до самой хозяйки, которая, кажется, была создана для этой кухни: нежная, безотказная и безумно милая. Она хозяйничала в этом удивительном мире, зовущимся кухней, и что-то напевала себе под нос. Именно на безотказность ее и рассчитывал лис. Уши свои хитрые поджал, глазищи свои по пять копеек сделал, лапами нетерпеливыми засеменил, кусочек вкусности выпрашивая, еще и поскуливать решил, для пущей убедительности. Однако добиться своего не успел, вслед за ним в кухне возник знакомый голос, обличающий рыжую морду в хитрости. На что рыжий вполне подобающе стал прятаться за подол нежной гнизги, зная, что из двух зол лучше та, у которой есть еда в переднике.

Чуткий лисий сон пропах сыростью моросящего дождя и шлепков лодочек по лужицам за маленьким оконцем. Заслышав шум, уши Рыжего приподнялись и повернулись к источнику шума, затем распахнулся рыжий глаз и весь зверь неожиданно и стремительно потянулся, широко зевнув. Затем встрепенулся, огляделся и, наконец решив отреагировать на непрошенный будильник, принялся скакать по своему другу, топча его своими упругими лапами. Он прыгал по Сергею, покуда тот не зашевелился, и, только лишь почувствовал он отголосок его пробуждения, как тут же переместился на пространство маленькой комнаты, решив все и полностью его испрыгать, ощупать рассохшийся паркет своими могучими прыжками, периодически наскакивая на сонного друга, чтобы тот слишком уж не расслаблялся и не решил, что его пощадили этим ненастным утром.

Конечно лис не собирался открывать дверь, он скорее уж дразнил стучавшую им гнизгу своей бодрой прыгучестью и риском разнести весь дом в щепки такой самоуверенной активностью. И когда Сергей окончательно проснулся, лис вдруг замер и, взглянув ему в глаза, совершенно искренне произнес:
- Это все она. Я не при чем!

На улице их встретила толпа. Толпа головорезов. Настроение у Джесс было поганое и на них она бросила лишь мимолетный взгляд. А после лорды тихонько двинулись вниз по улице, окруженные кольцом смурных незнакомцев. Что и говорить, Джессика не чувствовала себя в безопасности даже среди этой доброй сотни доморощенных викингов. Теда отличал от них своеобразный склад ума и какая-то внутренняя гибкость. Если бы рядом с ней шел только он и больше ни души вокруг, ей было бы куда спокойней. Но его не было, и все окружающие просто напросто раздражали. Им не заменить ее охранника. И пусть даже не стараются.
Где-то среди этой всеобщей толкотни и городской паники раздавались вопли мальчишки. Джессика старалась прислушаться, но ей это никак не удавалось.
- Кроме Хирано еще кто-то пострадал? - обратилась она к Джойссу.

Джессика как встала, встречая гонца, так обратно и села, услышав новости. Мир прошелестел перед глазами. Хирано казался куда более живучим, нежели оказалось. И с этим нужно было смириться, выбрать другой подходящий вариант для выборов, однако.. Однако, что-то в происходящем не сходилось.

- А если я не верю, что ты говоришь правду? - неопределенно спросила она, будто все еще пребывая в глубокой задумчивости, - Чем докажешь ты правдивость своих слов и тот факт, что ты, человек в черном, вообще его гонец? - рука ее покоилась на спинке стула, сама она сидела в полоборота, но было ей совсем не спокойно. Не столько глазами, сколько сердцем искала она Теодора, за спину которого хотелось ей спрятать свои опасения и тревоги.

Джессика металась между двумя именами. Но металась недолго. Единственный, кого она могла назвать лидером, по истечении такого короткого срока пребывания на острове, был тот, кто меньше всех ей импонировал. Может оно и к лучшему.

- Хирано.. - одновременно и уверенно и нерешительно произнесла она, будто подвергая сомнениям свою собственную убежденность.
- Я думаю, он способен объединить и повести всех за собой.

-Да, но... - замялась Джессика, - постепенно все действия сходятся к построению мало-мальских планов, и тут встает вопрос: а что дальше? И там.. тишина и сплошная неясность. - Джессика, похоже, впадала в какое-то отчаяние, совершенно не зная, доверять собственному мнению или же прислушиваться к чужому. Она растерянно запустила руку в волосы и вновь замолчала.

Джессика кивнула, она помнила вчерашний разговор, но отчего-то считала, что ведьма может проговориться.
- Конечно нет, какой допрос. Просто мне кажется, что все вокруг хранят какие-то громкие тайны. - с нескрываемой обидой и горечью произнесла она.
- Думается мне, что у Лилит я Вас в гостях не встречу.. - задумчиво ответила она, уже не ожидая ответа

Джесс вышла из кареты и сразу прониклась местным настроением. Такие маски грустных мимов были ей знакомы не по наслышке. Ей нередко приходилось бывать на мрачных сборищах, даже чуть реже, чем на увеселительных. Нужно упомянуть, что скорбящие мужчины нуждаются в утешении и ласковых руках куда больше, чем разгоряченные алкоголем. И в такие моменты им на глаза непременно попадалась красивая женщина с тоской в глазах. Она жаждала утешения, жаждала утешителя, нуждалась в любви и тепле нежных рук, отчего вся тоска, напускная или оправданная, уходила на задний план и включалось лишь желание утешить незнакомку.

И сейчас, попав в эту трагичную обстановку, наполненную изысканным трауром и фальшивым горем, Джессика сходу обернулась в траурный вид и направилась в "часовню", ведомая мастером церемоний и сопровождаемая недовольным Тедом. Отчасти она сочувствовала Теодору: вся эта драма была ему чужда, ему непристало играть на публику, и Джессика это прекрасно понимала. Но лишь ему, лишь ему одному она с каким-то мрачным спокойствием доверяла свою жизнь. Будто за ней шествовал не Теодор, а сама смерть, сама решающая, когда ей жить, а когда умереть. И возможную погибель свою она держала ближе некуда, будто знала, что покуда Теодор при ней, ничего с ней случиться не сможет, разве что смерть придет от его руки. И эту смерть она, к удивлению своему, допускала.

Затемненная зала, подобно часовне, была свидетелем человеческой утраты и горя, которое источали все, наполнявшие зал. Высоченное распятие, гроб, траурные лица. И Джессика, непозволительно хорошенькая, входящая в эту обитель, в это пристанище смерти, с лицом, выражавшем глубокую печаль и сочувствие. Она направилась к Родерику и сказала, что глубоко скорбит по его утрате, она сказала еще что-то Нимроду и убитой горем вдове и проследовала к гробу, чтобы, погрузившись в молчание, взглянуть на того, кто стал невольным поводом для ее обручения.

Аня задумалась. Это было воспоминание, смутное ощущение дежа вю, когда приходится брать себя в руки и принимать решение, отбросив всю инфантильность и дурость, коей полнилась ее голова. Голова, которая пока еще была при ней, и которой совсем не хотелось лишаться.
- Егор.. - задумчиво произнесла она, отбросив всю свою надменность и озираясь по сторонам, - Я не хочу лишаться головы. И оставаться тут тоже не хочу. Но с тобой у меня гораздо больше шансов выжить, чем.. без тебя. Ты же умник, ты что-нибудь обязательно сможешь выдумать, а я.. а я просто красивая. Помоги мне выжить, - и она подняла на него большие полные мольбы глаза.

Это было тяжелое утро. Настолько тяжелое, что его и утром было сложно назвать, ибо Джесс уснула только с рассветом, и, если уж честно, то сие утро было для нее никак не меньше светлой ясной ночи. Но, к сожалению, так было только для нее одной. Она, с невыносимой головной болью под руку, проснулась в своей постели, освещаемая ясным светилом, и поморщилась. Складывалось ощущение, будто она с большого похмелья.
Разумеется, она не спала эту ночь. Да и как было уснуть: она приняла предложение! Теперь она невеста. Она! Блудная дочь. Джессику разрывало от чувства вины перед Пустеро, осознанием собственной недостойности и самого главного: переживания за Вигго, перед которым следовало немедля отчитаться. Что скажет темный чародей? А если он тотчас вышлет ее вон из этой замечательной страны? Депортирует из этого мира, где она - Опора целого Дома под знаком черного кота. Нет, Джессике здесь нравилось, и тем страшнее ей было за последствия, к которым мог привести вчерашний ее поступок.

Перед Вигго следовало объясниться немедля, но она этого попросту не сделала. Джессика поднялась, поныла от головной боли, велела слуге принести ей что-нибудь от головы, оделась в ярко-красное платье и тяжелой поступью направилась в гостинную, велев, опять же, слугам собирать всех к столу.

Большой букет кроваво-алых роз она предпочла не заметить.

Энн терпеливо прошла все процедуры посадки и наконец зашла в комфортабельный бизнес. С легкой улыбкой, она положила ручную кладь в верхний отсек и опустилась в мягкое кресло. "А ты сиди в своем экономе" - язвительно подумала она, с недовольством отмечая, что не перестает думать о Греге.
В самом-то деле ей было грустно, что они не продолжат беседу. Она так давно ни с кем не общалась на общие темы. Все как-то по работе, все как-то сухо и без души. А тут было что-то, что ей совсем не хотелось обрывать. Вот она и бесилась. Вот поэтому она и сидела, уставившись в одну точку перед собой, забыв достать книгу.
Хотелось встать, ворваться в его тесный эконом, и прокричать, что она совсем не такая, какой была раньше, что она лучше, что он ошибается на ее счет.. и что ей безумно одиноко в этом самолете, в этой ее Америке и в целом мире. Что она совсем одна. А он дурак.
Но она не вставала. Не бежала. Не кричала. Она даже почти не дышала.

- Благодарю за сие приглашение, - улыбнулась Джессика, когда Теодор исчез из виду, но не покинул ее.

На самом деле она не слишком была уверена, что, случилось что, Теодор успеет среагировать или вообще узнает об этом. Все же смежная стена их разделяла, и она была не занавеской. К тому же, в равной степени и Теда могли обезвредить, и тишина на смежном балконе могла восприниматься двояко. Обо всем этом думала Джессика, глядя в невероятной красоты глаза ее собеседника.

- По какому поводу, позвольте узнать, Вы пригласили меня? - ей одинаково хотелось слышать как невинную причину так и что-то двусмысленное. Ей хотелось ходить по острию этого изысканного ножа, мелодично покачивая бедрами.

Она ехала в черной карете, разрезая сумерки тревожным стуком сердца, и пыталась унять свое волнение, которое заставляло руки трястись и холодеть. Кто он, этот красавец мужчина, что ждал ее там, в сумраке своего дома. Что ее ждет в его чертогах? Опасен ли он?
Джессика чувствовала себя испуганной, от былых желаний не осталось и следа. Ей скорее хотелось броситься назад, обратно в Дом, упасть на свою одинокую кровать лицом вниз, расставив руки, и осознать, что никто никуда не едет и нигде ее не ждут. Но это были лишь попытки бегства от волнения, не от опасности. Она не столько боялась смерти, сколько неизвестности. Страх сковал ее по рукам и ногам, и когда карета остановилась, Джессика уже едва дышала.

Спустя несколько мгновений, дверь кареты распахнулась и Теодор протянул ей грубую ладонь. Ледяная кисть Джессики нашла в ней опору и поддержку. И вскоре на свежий воздух выступила бледная девушка.
Однако румянец быстро вернулся к ней, стоило ей завидеть Даниэля.

Они направились к хозяину Дома и его свите, Джессика старалась держаться строго и деловито, дабы не дать слугам повода для пересудов.
- Обстоятельства были сильней меня. Прошу меня извинить за опоздание, - произнесла она, учтиво улыбнувшись.

Он приземлился рядом с ней, бумажный, с претензией на профессиональность. Этот самолетик хотел быть настоящим истребителем, но его участь быть вскрытым была неизбежна. Энн, нахмурившись и ухмыльнувшись одновременно, склонилась к ноге, подле которой остановился истребитель, протянула руку и подхватила оригами.

Не оглядываясь по сторонам в поисках отправителя, а будучи полностью охваченной любопытством, она безжалостно вскрыла самолетик и удивленно распахнула глаза:
"Краска".

Это прозвище знали только в России, те, кто учились с ней. Значит ли это...? И тут она наконец подняла глаза. И встретилась глазами с незнакомцем. Разумеется, это не был мальчишка из ее класса, как и она уже не была девчонкой. Перед ней сидел мужчина, примерно ее одногодка, и внимательно смотрел на ее реакцию. Энн не улыбалась в этот момент, она силилась узнать автора, точнее даже признать его реальное существование не где-то там в далекой суровой России, а тут, прямо в Кэннеди, сидящим напротив госте из прошлого.
- Змий? - нахмурилась она и слегка улыбнулась собственной догадке.

Джессика с достоинством выслушала речь подвыпившего вояки. Она ожидала подобную браваду в ответ на свое заявление.

- У меня есть обязательства в этом мире, и я обязана их исполнять, как и Вы, сэр Николас. Сейчас Ваше обязательство оберегать участников нашей экспедиции и вести себя достойно, - она смерила его взглядом, задержавшись на кубке, - Что касается моей безопасности: если Теодор не оправдает мое доверие, это будет моя ошибка, возможно последняя, но только моя. К тому же я не намерена повсюду таскать за собой свиту. Если Вам не помогли ни мастер Джек, ни госпожа Эсмеральда, и вы, к слову, также не сумели спасти Оскара, я думаю, мне проще рискнуть, чем прятаться за спины тех, кто пострадает.

Она блуждала по гулкому Кеннеди, средь толпы спешащих на все четыре света таких же как она недопассажиров, и мечтала только об одном: чтобы все это уже поскорей закончилось. Энн, как ее теперь звали, не любила авиа перелеты. До этого летать ей приходилось лишь раз и тот раз был не из списка лучших воспоминаний. Откровенно говоря, Энн вообще не знала, каким чудом она решилась на этот трип. Так ли нужна была ей та конференция в Москве или все же что-то изнутри, глубинное и потаенное, тянуло ее обратно на Родину? Туда, откуда она в свое время уносила ноги, не оглядываясь.
По-началу Энн тешила себя мыслью, что это самолюбие ее хочет увидеть прежний мир, тот, в котором она могла бы сейчас жить. Серую унылую Москву с ее дождями, холодом, бедностью и богатством на соседних улицах. Ужасающий город контрастов. Чтобы увидеть это все и с облегчением вздохнуть, что все в этой жизни она сделала правильно, что та поездка ее действительно удалась.
А затем пришло горькое предчувствие, что вовсе не это тянуло ее в эту холодную грубую Россию. То, что влекло ее, как она осознала уже много позже, была та самая русская порода людей. Эта толстошкурость к внешнему, и теплота к ближнему. Когда суровое русское лицо преображается в теплейшую улыбку, узнавая земляка. Эта неподдельная искренность чувств, от которой шарахаются американцы. И Энн, ту самую прежнюю Аню, тянуло к людям этой породы. Ей хотелось обнять всю Россию, расплакаться у нее на крепкой могучей груди, признав, что она ужасно скучает.
Именно поэтому она сейчас сидела в Старбаксе, пройдя всю эту длинную волокиту с проверками и паспортным контролем, и пила какой-то отвратительно горький кофе, который, похоже, умеют пить все, кроме нее. Она была одета с абсолютным равнодушием к мнению окружающих, ей было абсолютно пофиг на то, каким оценивающим взглядом на нее смотрят застывшие маски улыбчивых стюардесс. Энн пила премерзкий горячий кофе и морщилась от отвращения. Впереди была еще чертова пропасть времени, которую ей нужно было провести в этом адском месте, размышляя о смысле человеческого существования и роли кофе в жизни человечества.

Джесс испытывала смешанные чувства, пока сильные мира сего и иного приходили к соглашению. Уж неизвестно, что пробуждало в ней тот кипящий червивый негатив, что шипел и извивался внутри неё. Была ли то ревность к Вигго, достаточно симпатичному и влиятельному мужчине, или же это была банальная зависть к вниманию колдуна, оценивающего ведьму. Джессике в тот миг тоже хотелось пробуждать в глазах Вигго заинтересованность и осторожность.
Во всяком случае, Джесс осталась недовольна, не смотря на благополучный исход дела. Она молча опустошила бокал вина и приготовилась к контролю этой мадам над каждым своим шагом. А, как известно, женщина любит подчиняться мужчине, не женщине.

Феари еще стояла, потрясенная случившимся: Найджелл умер, и даже не от ее руки. И Феари даже не суждено было теперь испытать чувство вины, которое отчаянно и с завидным постоянством силились вызвать в ней все умирающие и исчезающие товарищи по несчастью. Но нет, к смерти Найджа, она, как ни странно, отношения не имела. Парень был мертв, а Феари была чиста: она предложила ему все, что могла и... оказалась освобожденной.
Конечно она была рада. К черту печаль, ее и так слишком много в этой истории. Она смотрела на мертвого мальчишку, распятого злобой и обидой Кумы, и понимала, что уже не в силах принимать на себя чужие печали и горести. Свои бы донести.
А потом совсем рядом раздался голос Ульриха и.. Феари, не глядя, кинулась к нему в объятия. Повисла на шее, расплакалась какими-то радостными слезами: совсем, видать, измучилась, и просто принялась прижиматься к нему, пока он успокаивал ее. И ей было так хорошо в эти секунды: просто быть рядом, просто рядом быть. Она не чувствовала тепла его, и стремительно замерзала, но не в силах она была и отойти от него. Теплее ей было рядом с ним, каким бы ледяным он сейчас не был. Теплее все равно было с ним.
А потом она ослабила объятия и сама не отдавая себе отчет кротко и тихо пробормотала:
- Я люблю тебя
И, будто не заметив своих слов, будто посчитав их не произнесенными, а лишь прозвучавшими в ее голове, она, как ни в чем не бывало, шмыгнула носом, смахнула слезу с реснички и направилась к кустам у входа в таверну со словами:
- Там он был, кажется. В траву упал.
А вопрос о теле Найджелла проигнорировала.

Она подходили все ближе и ближе, с тревогой ожидая увидеть что-то леденящее душу в зеркале. Тьма в зазеркалье понемногу рассеивалась, обнажая скрытую картину. Это был такой знакомый лес. Будто в окно глядели сейчас девушки. Да тот самый лес, из которого они только что выбрались, сейчас смотрел на них, заглядывал из зазеркалья в самую душу своими таинственными огнями, что тут и там сверкали-перемигивались. И это голубое сияние, как неповторимо оно и как до боли знакомо трем путешественницам поневоле. Сияние струилось из-за деревьев, а черные тени то тут, то там скользили меж стволов, каждым своим движением заставляя храбрые девичьи сердца невольно сжиматься. Лес был более чем жив в этом странном обряде. И, будто само собой, пришло осознание глубокой насыщенной тишины в помещении. Алиса, Ангелина, Саша отвели взгляд от зеркала и.. к своему невообразимому удивлению, встретились взглядами с призрачными девушками. Призраки смотрели на девушек в невольном оцепенении, не в силах закричать от ужаса, сковавшего их глотки. И в этот самый благородный миг немого девичьего визга раздался оглушительный треск за стеной.
Призраки в тот же миг исчезли, вместе с зеркалами, мерцающей во тьме свечой и иллюзией недавнего убранства. Комната приобрела обветшалый вид, накинув одеяло пыли на старую добротную мебель. Огромная кровать, прикроватная тумба с давно забытыми ожерельями и бусами, едва отражавшимися в обросшем пылью зеркале, тяжелый сундук, и та самая тьма уныло посмотрели на девушек, а треск за стеной продолжал отчетливо раздаваться, и до того громким он был, что создавалось впечатление, будто весь здешний мир трещит по швам.

Ее крик еще долго будет вспоминаться ему, ее плачь, ее мольбы о помощи. Он шел, окруженный вереницей призраков, не зная дороги и цели этого шествия. Но тени упрямо двигались куда-то во тьму, сливаясь периодически с тьмой, тьмою этой становясь и из нее же рождаясь. Георгий шел, не говоря ни слова, ведомый странной процессией неведомых теней. Они неслышно плыли, упрямо следуя своей дороге, и наконец парню стало казаться, будто начинает светать. Но нет, это призраки стали гораздо светлее. Будто плотность их сходила на нет. В конечном итоге, спустя полчаса хотьбы, он едва видел их, а после и вовсе забыл об их существовании, когда наткнулся на нечто странное. Это был филин, большой, просто огромный филин. Он распростерся на земле и не подавал признаков жизни. Но то, что с ним творилось не могло оставить равнодушным. Из глазниц его вытекла черная смола. Она бурлила, едва заметно, но бурлила. Кажется, она заполнила его изнутри и отчего-то вытекла именно из глазниц. Во всяком случае, зрелище это было угнетающим. Когда Гера пришел в себя, теней уже не было. И, кажется, небо начало светлеть. Настала пора двигаться дальше. Наблюдая за тем, как вырастают на земле тени от пробуждающихся светил, Георгий смог наконец оглядеться и обнаружить невдалеке темное пятно, пробивающееся кляксой сквозь буйную лесную зелень. Подойдя поближе, выяснилось, что это темнеет изба. А в избе оказалось гораздо больше любопытных вещиц, нежели прежде в башне. Везло Георгию на всякого рода припасы. В избе он нашел пучки неизвестных сухих трав, склянки с чем-то маринованным. Связки сухих красных стручков и многое другое, что Георгий никогда не встречал в привычном ему мире. Что из того можно было есть, а что нет - сказать было трудно. Все стояло здесь уже давно. И восковые свечи в в углу, и странного рода символы на полу. Все здесь очень давно ожидало возвращения кого-то. Взгляд жадно ощупывал содержимое, желая наткнуться на что-то любопытное. Вот странные свертки, что покоятся у сухих цветов, вот семена, аккуратно ссыпанные в горстку подле маленькой баночки с чем-то белым и жидким, а вот крышка погреба, заросшая и засыпанная сухой листвой и соломой от времени. В самом углу стоит большая корзина, накрытая черной тканью, а поверх нее вековым слоем пыли. И запах, конечно же этот запах старых вещей и сушеных трав. Все здесь давным-давно скучало.

А Веня так и не решился ни окликнуть девушку, ни отправиться за нею вплавь. Странно, вроде и вода была теплой, и девушка красивой. Тем временем, сочные плоды принялись сползать по своим стеблям прямо в воду. Да так шустро, что пришлось немало изловчиться, чтобы что-нибудь успеть ухватить. Плоды плюхались в воду и расплывались сочной лужицей по воде, привлекая внимание подводных жителей. А когда Вениамин принялся стаскивать плод, то не смог не уловить запах гниения. Плод за несколько минут успел просто-напросто сгнить. Есть такое не хотелось. И еще этот странный звук. Кажется это где-то неподалеку бурлила вода. Звук медленно нарастал. Но стоило Вене попытаться выйти из воды, как он понял, что его ноги что-то держит. Быть может это были зыбучие песни, а может какой-то сорт глины, но ноги его, пока он вожделел белокурое создание, безнадежно по щиколотку ушли в пучину и никак не хотели оттуда выбраться. Алый камыш жутко затрясся от вошедшего в его чертоги бурления.

Светало.

- Нет,- твердо отчеканила Джессика, прочитав запись Саймса.
Она уже поняла из последних слов ведьмы, что опасность им не грозит, если они выберут правильную тактику. Оставалось понять, какая тактика будет правильной.
- Саймс, милый, не волнуйся ты так, - спокойно произнесла она, - никто не хочет причинить нам вреда.

Она одарила ведьму нежной улыбкой и замолчала. Ничего, совершенно ничего в голову не шло.

- Мы не знаем, кто мы такие, - сама не зная почему, произнесла она, - просто в один прекрасный день мы очнулись с точным знанием того, кем мы должны быть. А если вариантов других нет, мы искренне посчитали, что мы те, кем должны быть. Дом ждал нас, все ждали нас, и мы пристали к берегу. Это все, что мы знаем.

Вся женская коалиция пребывала в глубокой задумчивости, проводив странную девушку в другую комнату взглядом. Откуда и кем была эта незнакомка догадаться едва ли представлялось возможным, и, тем не менее, Алиса высказала свое предположение четко и вполне уверенно: призрак. А после пожелала заглянуть в комнату, за дверью которой исчез так называемый призрак. Интересное, к слову, решение.
Комната наполнялась неясным светом свечи. В ней находилась еще одна барышня. Одета она была в длинную светло-розовую ночную сорочку, волосы ее были не так аккуратно убраны, как у гостьи в мятном платье, да и глаза горели куда ярче от любопытства и нетерпения. Девушки зашептались о чем-то, только звуков этих слышно не было. Обговоривши что-то, они принялись за перестановку мебели. Как можно аккуратнее поставили они массивное зеркало в полный рост напротив зеркала у столика, соорудив зеркальный коридор. После на столик водрузили истекающую восковыми слезами свечу и та, что была в мятном, села за столик, беспокойно теребя желтый платок. Девушка в розовом стояла за ее спиной, придерживая перед собой огромное зеркальное полотно. Вот-вот должно было совершиться таинство.

Тем временем, Вениамин провожал взглядом уплывающую к небольшому острову неподалеку прекрасную девушку. Белоснежное облако волос, будто звездочка, сияло ему в этой черной ночи, подсвечиваемое голубым сиянием. Она удалялась к острову, до которого было метров пятьдесят, не более, правда, сколь глубоко озеро, предсказать было трудно. Девушка хорошо плавала, правда не спешно, будто ночь сия длилась вечно. Доплыв к острову, все так же поросшему деревьями, она вышла на берег, снова открывая Вене свое красивое тело. Вышла на берег и исчезла в зарослях, оставив Вениамина теряться в догадках о цели своего плавания.
А сочные мясистые плоды все также качались на тонких своих стеблях, никуда не уплывая и нигде не исчезая. И чем они хуже этой загадочной незнакомки?

А в это время со страшным криком в лес выбегал Гера. Его позиция была ясна как день: барышня попала в беду. Барышню надо спасти. Кем была сия барышня, значения не имело. Как она выглядела и во что была одета, каким образом оказалась она в лесу, и кто за ней гнался - все эти вопросы не имели ровным счетом никакого значения. Девушке хотели причинить зло - вот что стучало в висках у молодого человека. И этого допускать было нельзя. И Гера, вырвавшись из пут сна и страшного подозрения в отношении намерений деда, понесся во тьму, прихватив с собой видавший виды шлем, дабы испугать своего противника.

..Девушка в мятном что-то взволнованно принялась говорить, конечно, совершенно беззвучно для наших девушек. И чем больше она говорила, тем тревожней вела себя свеча. Пламя ее то отчаянно быстро росло, то принималось коптить, то тряслось как полоумное, а то опять успокаивалось. И что-то неясное виднелось в зеркале . Тут пойти бы заглянуть, приблизиться к зеркалам. Ведь что-то там явно происходило. Увидеть бы..

..Он бежал до тех пор, пока не осознал, что звуки стихли, а он выбежал на поляну. Не было тут ни девушки, ни ее обидчика. Лишь тихий лес обступал его, такого бравого смельчака, и изучающе его рассматривал. А потом из-за дерева показалась неясная тень. Следом за ней такая же из-за другого дерева. И так, пока Гера не обнаружил, что его окружили тени, черные, густые, полупрозрачные, выходящие из-за деревьев, ростом выше его на пол головы. Они медленно выплывали из-за стволов, и неспешно приближались, издавая печальные звуки.
- Ooomm-niii-buu - пропела черная тьма, ближе всего подошедшая в нему.
Следом за ней, те же звук издали другие тени. Все они окружили Георгия, а затем, первая пропевшая тень вдруг заскользила вправо, будто призывая Геру ступать следом за ней.

Ох-ох-ох, как же плохо все складывалось у наших мальчишек в сторожевой башне. Один напился неизвестно чего, второй наелся. И это при том, что поблизости дед сидел, и ночь в добавок ко всему была. В общем, нашли время. Ну что ж, давайте посмотрим, к чему все это привело.

Георгий, решивший скрыться от зоркого взгляда деда, удалился в темный ночной лес и .. выпил. Как настоящий заправский алкаш, достал припрятанную нычку и, чтобы ни с кем не пришлось делиться, замахнул. Горло страшно зажгло, затем вся эта жуть опустилась в желудок, и тот, разумеется, решил позывом рвоты избавиться от этой розовой гадости. Но, как Георгий ни пытался, а ничего обратно из него не вышло, будто сразу всосалось и.. стало как-то жутко. В тот момент он осознал, что лес далеко не безопасен. Почудилось, будто кто-то уже наблюдает за ним, а другой уже крадется. И тут уж дернул он обратно к башне, где уже его кричал Вениамин. На клочке бумаги из бутылька был вычерчен какой-то знак, который, под воздействием кислорода быстро выцвел и испарился с бумажки, не особо запомнившись Гере.

Вениамин,тем временем, сидел и ел плод. Старик, заинтересовавшись едой, аккуратно сошел с лестницы и приблизился к Вене. Подойдя поближе, он посмотрел на ужин Вени, но от приглашения разделись с ним трапезу отказался. И в тот момент, когда Веня ел, а дед стоял подле него и внимательно наблюдал за этим неуверенным приемом пищи, в башню ворвался Гера, и старика от Вени как ветром сдуло. А Гера.. а что Гера? А Гера вдруг осознал, что он ужасно грязный. Все тело его начало зудить от грязи и пыли, которые невидимым слоем налипли на его белую кожу и забили поры. Ощущение собственной нечистоплотности усиливалось с каждой минутой. Голова казалось слишком жирной и волосы будто слипались, на руках ощущался пыльный налет, тело под одеждой зудело от грязи. Что же делать: попытаться смириться или найти способ исправить?

А плоды красного рогоза оказались неимоверно вкусными. Они были сочны, нежны и очень сладки. Сок, попадая на руки, сразу слипал пальцы и руки моментально становились липкими и хотелось и облизывать, потому что вся эта карамельная липкость как минимум слегка раздражала. Сухими тряпками выводить ее было бесполезно. Тут нужна была вода, и много. А потому хотелось как минимум пальцы облизать. Еще один нюанс заключался в том, что с голодухи и эмоциональной изможденности Вениамин не мог остановиться на одном кусочке. Будто наркотик, эти фрукты хотелось есть до изнеможения. Они были сладкими и дарили бодрость. И очень-очень.. ну очень.. вкусными. Еще хоть один кусочек, хоть самый маленький, ну и вот этот, этот точно последний, вот точно-точно..

Девочки, тем временем, последовали примеру прозревшей Александры, и слопали по ягодке. Нет, ничего плохого с ними не произошло, они действительно приобрели возможность видеть в темноте и теперь были в полной готовности исследовать незнакомый замок. Итак, прачечная, кухня или второй этаж? В момент, когда они задумались о столь сложном выборе, им показалось, что кто-то прошел по второму этажу, размеренно и спокойно. Будто сам хозяин дома оказался на месте, а они, подлые воришки, думали, что никто не сможет им помешать. Шаги как возникли, так и затихли. Больше никто не ходил, но воспоминание об этих спокойных шагах заставляло их прислушиваться к тишине, будто мышей.

Марат, тем временем, прекрасно дремавший, проснулся от странного звука. Это был мужской кашель. Замерев от неожиданности и медленно открыв глаза, Марату предстала удивительная картина: за столом, который он сдвинул к двери, дабы загородиться от внезапных посягательств на его сон, сидел мужчина в расшитом халате и что-то писал. Он спокойно шелестел бумагами и обмакивал перо в чернильнице. Периодически он поглядывал в книги, что так же были раскрыты у него на столе, а потом снова принимался писать.

А переход был жутким, если честно. Алиску мутило, и голова кругом шла, в глазах темные круги блуждали и.. голый зад какого-то парнишки. Алиска нахмурилась и огляделась: нигде не было Александра. Ах! Краска махом залила ее лицо, будто и не верила Алиска до этого своим глазам. Милый рыцарь принял облик юнца и, на их с Ташкой голову, оказался совершенно нагой. И первым, что сделала Алиска, это махом сорвала с себя зеленое пальто и накинула на плечи мальчишки.
- Колдовать не рискну, ты уж прости, - виновато пробормотала она, - этот мир не располагает тут чудить.

Уж о том, что в мире этом мамы нет, Алиске и вовсе озвучивать не хотелось. Мама! Их спасение в этом мире.. Ее здесь не было. Ушла, сбежала, уволокли - кто знает, что случилось, да только факт остается неизменным - мамы тут не было. И что с этим делать, Алиска совершенно не понимала. А еще это предчувствие нехорошее вкупе с ощущением слежки тоже вносило свою атмосферу. Находиться в Феерии не хотелось, а деваться все равно было некуда.
И все же страна эта была необыкновенной. Один запах чего стоил! Такая насыщенность жизни в нем царствовала, что можно было с одного вдоха услышать носом мириады запахов сразу. Тут тебе и густой травянистый запах, и влага дождя, и шорох мыши в зарослях, и шепот паука. В Феерии был потрясающий запах! И совсем не было мамы.

Тяжело вздохнув, Алиска произнесла:
- Так.. у нас проблемы. Нам некуда идти. Куда пойдем? Вперед? Пошли вперед. - совершенно странная, растерянная, нервная, она двинулась вперед, переживая за успешность заанее неуспешной экспедиции. Что им в мамином мире-то без мамы делать? Это как на работу к папе идти, когда папы там нет: ходи да позорься.
Вот и пошла Алиска, будто веником прибитая. Синеволосая, неуверенная, пуганная пигалица в платье и бусах маминых.

- Я бы хотела забрать тебя с собой, - тихонько шепчет она, и слова ее, в этом темном тоннеле обращаются ветром, - но ты заслуживаешь собственной жизни. Собственной рыжей жизни, мой маленький. Я никогда тебя не забуду, теперь - никогда. И что бы там дальше со мной ни случилось, твой образ всегда будет жив в моем сердце. Мой нежный маленький лисенок, - она приблизилась к его мордочке и поцеловала в нос.

- Злой король и ворон сами вскоре вцепятся друг другу в бороды и изничтожат друг друга, ибо не будет им больше места в этом мире. Он наполняется светом, уже сейчас. Ты еще этого не чувствуешь, но мир уже сам себя исцеляет, только прислушайся! Слышишь перезвон колокольчиков? Это свет надежды заполняет проклятый мир.

- А имя твое будет - Мирослав. Я уверена, оно будет вести себя доброй дорогой, а уж кем и как тебе жить - реши ты сам. Хочешь: можешь жить в деревне и охотиться на кур, а можешь обратиться мальчиком и запускать кораблики на ручейках. Решать тебе, Мирослав. Мы сами творцы своей жизни. Только мы и можем что-то в ней изменить.

- Прощай.. - сказала она и шагнула к развилке.

Долгих прощаний она не любила, да и зачем ему видеть ее слезы.

Геля едва ли смогла бы взобраться на порожек, если бы не помощь Саши. Неловкая, она заставила Сашу здорово попотеть, чтобы вытянуть себя, но дело, так или иначе, а было сделано. Три девицы в замок-клык попали и оказались в кромешной тьме. Только вот Саша, чуть проморгавшись, вдруг поняла, что видит во всей этой черноте достаточно хорошо. Края предметов и стен для нее стали подсвечиваться светлым, будто по черному листу проводили светло-серым карандашом, рисуя контуры. Это было достаточно интересно и непривычно, ясное дело. Ни Ангелина, ни Алиса такого не испытывали. Они неуверенно топтались на месте, раздумывая, куда идти. А Саша, тем временем, видела, что стоят они в красивой по старым меркам зале. Центральная широкая лестница уходила витиеватыми рогами по обе стороны. Воздух тут был сухой и теплый. Совершенно пригодное к ночлегу место. А еще по стенам висели факелы. Только не горели, а зажечь было совершенно нечем. Кое-где факелов не было, но да это разве имеет значение.
Можно было пойти на второй этаж, ступив на центральную лестницу, а можно было повернуть в незаметные на первый взгляд помещения, где располагалась прачечная и кухня. Хотя, судя по старости этого замка навряд ли тут было чем поживиться.

Тем временем, в ИНом стемнело окончательно. Тяжелая густая тьма осыпалась на мир и укрыла плотным настом всех, кто был там, кто дышал и с опаской принюхивался на предмет присутствия кого-то незнакомого поблизости. Вениамин тянулся к деду, указывал на картинку, но дед смотрел лишь на парня внимательными цепкими глазами, как паук смотрит на кружащую вокруг его паутины муху. Смотрит и не шевелится, будто боится спугнуть. А поскольку время было позднее, стоило позаботиться о ночлеге, тепле и, разумеется, пище. Вениамин и Георгий были голодны, это и Деду было ясно. Вопрос только заключался в том, что у них было из еды, и насколько это было безопасно. А еще эта дыра в башне: безопасно ли спать при такой щели, размером с дверь? Пока опасностей не было, ночь только начиналась, но, в отличие от Георгия, Вениамин знал, как бывают интересны ночи, и все же сам чего-то домогался до деда.

Марат по своей натуре был человеком невнимательным, но дотошным. А потому неприметные двери кухни и прачечной он пропустил, а вот второй этаж успешно захватил и осмотрел. Правда смотреть особо было нечего, за исключением трех комнат. И если две из них принадлежали ранее особям женского пола и содержали в себе только ворох платьев и украшения, то мужские покои представляли из себя кладезь интересностей. Во-первых там были карты, правда со временем они выцвели и пожухли, так, что толку с них не было. Во-вторых, там был сундук с оружием. Правда окромя палицы там ничего не было. Но и палица ведь хорошо. В наших-то условиях палица просто клад. Книги на полках оказались иностранными, понять вообще ничего не понял. Ну а когда Марат припер дверь столом и сундуком, то на сердце у него полегчало, и он, недалеко от себя положив палицу, увалился спать, мечтая о сытом желудке и чистой воде.

Начнем с того, что Вениамину крайне повезло: то, что так хорошо обглодало череп в считанные секунды, не успело попробовать его на вкус. Как странно, ведь озеро так таинственно молчало до тех пор, пока Сияющие не начали клониться к закату.

Как можно описать то, что сейчас ощущалось там, в Ином, в эти закатные минуты, в эту самую границу меж наступающей ночью и окончившимся днем? Как можно выразить ту болтливую тишину простыми словами? Тишина говорила с ними. Не было слышно ни пения птиц, ни стрекота сверчков, но тишина была настолько оглушительна, настолько всеобъемлюща, что ее нельзя было не заметить. Будто тысячи ушей и немых ртов обращены к тебе, будто мириады глаз смотрят на тебя. Присутствие! В этом мире всецело ощущалось чье-то присутствие, и ощущалось оно столь явно, что периодами казалось, будто идешь сквозь невидимую тебе толпу. Присутствие оглушало и заставляло сомневаться в собственных глазах. Действительно ли никого нет рядом? Неужели такая тишина вокруг действительно может быть?

Когда Гера с Веней кинулись с воплями к башне, испуганно оглядываясь на затихшую воду, два солнца медленно уходили за горизонт. Закат и земной нам кажется внезапным. Казалось бы, солнце так медленно плывет по небосводу к горизонту, но стоит ему увидеть землю, как оно стремительно спускается на ночлег, а тут, в ИНом происходило все еще быстрее. Стоило светилам коснуться поверхности воды, как они тот час же начали в нее погружаться.

Вечерело. Фиалковое небо вливало в себя больше цвета и все приобретало пурпурные оттенки. Хотелось света, тепла, домашнего очага, камина, пледа и кресла-качалки. Хотелось сытного ароматного ужина и тихой звездной ночи где-то за надежным окном. Хотелось теплых объятий, пушистого кота и преданного пса у порога. Хотелось столько всего, и всего этого решительно не было. Три девицы вечерком шли к таинственному замку, что находился на нехилой такой возвышенности. И подняться на эту возвышенность предстояло преодолев дюжину препятствий, начиная от колючих кустов до сухих комьев земли, что норовили то тут, то там обвалиться, засыпав позади стоящего, и поставив под риск сам подъем. Они поднимались, страхуя себя колючими ветками терновника, за который приходилось цепляться, дабы не свалиться и не покатиться вниз. Пусть склон и не был слишком крут, но все равно сил приходилось прилагать немерено. Быть может велосипедистам это было перенести легче, чем тем, кто привык раскатывать по ночному городу на тачке. Во всяком случае, девочки, спустя час, смогли подняться на возвышенность, изрядно исцарапав руки о колючки кустов. К слову, на кустах росли маленькие красные ягоды, но мы все прекрасно понимает, что ни одна из девушек ягодку бы такую попробовать не решилась, уж если им даже красные оливки были подозрительны.
А забравшись на возвышенность, они с гордостью обернулись и посмотрели на проделанный ими путь. Да, тут было чем гордиться. К этому времени небо из орхидеевого перетекло в сливовый и затем перешло в индиго, самое время чтобы выбраться из темного леса.

Только кто выбирался, а кто в него еще больше стремился. Так было с мальчишками, кинувшимися наутек в свою уютную башню. Они бежали по уже знакомой тропе, но могли заметить, как изменился лес: он цвел. Он благоухал ароматами всех оттенков. То тут, то там распускались удивительные цветы. Но Башня.. Истлевшая временем, осыпавшаяся камнями, она представляла из себя жалкое зрелище, чтобы создать иллюзию защиты. Стена у входа была разрушена: заходите смело и без приглашения. Но все бы ничего, вроде ведь и ночь прошлую пережили хорошо. Эта старая, заросшая плющом круглая башня, похоже знала, что такое ночь. Серый камень, когда-то искусно обтесанный под кирпичи, весь истрескался и осыпался по краям, а в трещинах пророс мох. Во дворе, слева от башни, Вениамину предстанут пять заросших могил с воткнутыми в них ржавыми мечами и шлемами, лежащими на земле. Справа от башни его встретит что-то напоминающее огород, на котором уже давным давно ничего не росло. Также там он приметит незнакомое дерево, напоминающее дичку. Все это Веня увидит без проблем, ведь пока был еще закат, только небо не станет долго с ними церемониться, ночь резво начнет вступать в свои владения, не обращая внимания ни на страх, ни на невинность путников. Но все бы ничего, прибежали в баню, и слава богам. Вот только на подходе к башне, навстречу парням из проема покажется знакомый Георгию дед...

Это был старик метрового роста. Он был так морщинист, что лица уже было не разглядеть, но держался он ровно, будто и не стар был. Не скрючило его как стариков со временем, но тряслись у него руки, не ходил он, опираясь на клюку. Нет, это был вполне себе здоровый старик, если такое вообще может быть. И он был молчалив. Как рыба молчал и смотрел внимательными глазами. Никаких действий не предпринимал, просто смотрел на парней. Одет он был по-прежнему в вековое рванье. Уже и не понять, из чего сшиты были его штаны и рубаха. Выражение лица и глаз у него было какое-то позитивно отрешенное. Периодически он пожевывал губами, как делают беззубые люди и продолжал наблюдать за парнями, опасливо косясь на кочергу. Когда парни решили приблизиться, дед не пошевелил и пальцем. Стоял в проеме и плотоядно смотрел на своих гостей.

А Марат, до этого времени не терявший надежду найти цивилизацию, был вынужден ее потерять. Ни мобильной связи, ни вай-фая, ни гребаной деревни на сотни миль вокруг. Красота, дикая красота окружала его, заставляя содрогаться о потере всего того комфорта, к которому он уже так привык. И все же тут стоял замок. Одинокий клык, непонятно как умостившийся на острой скале. Не было подле него ни угодий, ни поместий, ни каких-либо строений или посадок. Не было даже толкового входа! Чтобы подобраться к двери, нужно было не побояться пройтись по отвесной скале и все же обнаружить сей вход прямо над пропастью. Более того, чтобы подойти двери, нужно было еще на метр подтянуться, за что-то уцепиться ногой и вскарабкаться на узкий порог, а там уже разбираться с дверью: открыта ли, заперта ли: отсюда было не разобрать.

В окнах замка не горело света, это видел и Марат, это могли наблюдать и девушки, спешащие к этому самому замку вслед за Маратом. Они не могли видеть шефа, ибо он шел с другой стороны и прошел к нему гораздо раньше их. Все-таки ему не пришлось карабкаться вверх, он шел легко и беззаботно, наблюдая за тем, как тихо опускается ночь на этот странный незнакомый мир. И когда девочки выбрались на возвышенность и направились к замку, где-то недалеко послышалось пение какого-то самодельного музыкального инструмента, по типу флейты, но куда мягче и нежнее. Источник звука было не угадать, даже расстояние на котором он находился от слушателей. Но вот что интересно, чем ближе подходили они к замку, тем тише становился звук. Но тише становился не от расстояния, а будто хотел таинственный музыкант сказать девушкам, что ходить туда не стоит. Тем временем, вокруг стало совсем темно, и на горизонте показалось знакомое синее сияние.

Тьма надвигалась. Вот уже Сияющие подкрались к горизонту и заскребли острыми когтями по нежному румяному небу. И застонал небосвод, окрашиваясь в алый, брызгами-облаками разлетаясь во все стороны. И в мире появились первые неосторожные шорохи-звуки. И Иной внял шепоту трав и журчанию ручья, прислушался к шелесту листвы и осторожным шагам незнакомцев. Прислушайтесь, и вы почувствуете, как пробудился этот дикий мир. Как распахнул он свои очи навстречу ночи и зубастою своей ухмылкой провожает кровавый закат. А ночь приближалась на мягких лапах, скалясь и принюхиваясь к незнакомым запахам.

Наши замечательные девочки, Алиса и Саша, благополучно вышли из лесу и направились в сторону моста, опасливо поглядывая на распятое небо. Впереди у них лежала дорога к замку, тому, что видела Саша у края леса. И если в лесу разглядеть очертания строения было совершенно невозможно, то, вероятно, выйдя из лесу, они смогут найти свой путеводный замок, ну хотя бы краешек конусовидной крыши. Ведь ночь так близка, а идти наугад не столько тяжело, сколько попросту опасно. Нужно было выйти из лесу и найти его как можно скорее, а потому они поспешили осуществить данное действие в ближайшее время. И так, каменная спираль осталась позади и лишь ее хвост из расставленных теперь уже по возрастанию камней лежал по правую руку, когда впереди показалась незнакомка. Рыжеволосая, одинокая, она тихо шла к спирали и была совершенно не готова ко встрече, впрочем так можно было сказать о любой из них. А встреча состоялась.

Ангелина, к тому времени сунув странный бутылек в карман, решила исследовать иссеченные рунами камни, временно отложив встречу с мостом. И правда: мост никуда не убежит, не ускачет, не перешагнет через реку и не ушлепает в неведомые дали, а вот камни, кажется, вели к чему-то интересному, вопреки тому же мосту, к которому, к слову, ни одной дороги не вело. И вот, поддавшись любопытству, Геля направилась по каменному хвосту к спирали, к которой, к слову, дойти так и не успела: навстречу ей вышли две незнакомки. Одна была маленькой и хрупкой брюнеткой, другая высокой и не менее хрупкой и рыжей бестией. Неужто местные лесные твари научились обращаться в более походящих на земных людей?

А Марат, обойдя сторожку дальней дорогой, направился куда глаза глядят, надеясь вернуться в свой прежний комфортный мир. Зря, его там ничего хорошего не ждало. Автокатастрофа ничего хорошего вообще за собой нести не могла, а в ИНом было тихо и пока еще безопасно. Пока еще. И Марат все шел и шел, опасливо озираясь по сторонам и прислушиваясь к неясным шорохам. Древний мир просыпался, сонно поглядывал он на одиноко бредущего человека, испуганного, недоверчивого, голодного и злого. А когда небо обратилось кровью и все вокруг залило красным светом, Марат заметил, что лес редеет, и впереди показалось небо. Да, он вышел к краю леса. Обрыву, с которого можно было рассмотреть всю панораму мира и это было действительно завораживающее зрелище.
Ядовито-алое небо, отражающаяся небом змея-река, горы, озера, леса и равнины. Раздолье! Только вот на ночь глядя не особо-то и разгуляешься. Где-то там, по правую руку, если пойти дальше по краю леса и потом по хребту холмов, можно было дойти до небольшого замка, расположившегося на небольшой скале, будто клык. Кажется, это было единственное более-менее удачное строение из всех, которые были доступны сейчас шефу. Идти опять в леса к виднеющимся то тут, то там сторожевым башням было чревато: в скором времени на мир опустятся сумерки, и там не то что башню не найти, себя можно будет потерять. Еще можно было спуститься и оказаться на равнине, луге из трав, но какая гарантия, что открытая местность укроет тебя от ночных тварей? Ну и решать, впрочем, нужно было скорее, ибо ночь вот-вот грозила опуститься на алое небо черным одеялом.

А Гере с Веней совсем не до скуки было. И если Георгий откровенно не доверял кишащей в воде рыбе, то Вениамин приметил для себя куда более интересное меню на ужин. Рогоз! Хотя эти растения лишь напоминали его по своему месту обитания и виду, они совершенно им не являлись. Ни по цвету, поскольку были не зелеными, а алыми, ни соцветием, ибо оно было круглым и .. при приближении оказалось совсем не соцветием а.. плодом. К слову, о приближении. Вениамин ступил в воду: ему пришлось, другого выхода не было. В обуви он это сделал, или без, но ничего не произошло, разве только... рыба утихла. Резко так утихла, но чуяло сердце мужское: не уплыла, а будто затаилась. Вениамин сделал еще шаг и подобрался к так называемому рогозу. Что же представляли из себя эти шары на стеблях. Ну во-первых, они были упругими и сочными. Их можно было осторожно стянуть со стебля и конечно обляпаться сладким соком, сочащимся с них. По вкусу, запаху и на ощупь они очень напоминали персики. Такие же мохнатые и сочные внутри, разве что темно-багровые по цвету. Но разве ж цвет имеет значение?

И пока Веня рассматривал интересные плоды, Георгий, внимательно глядящий в сторону затаившихся рыб, вдруг стал очевидцем одной неприятной вещи: с того самого места, где была рыба и еще совсем недавно вода исходила пузырями, медленно всплыл черепок.. похожий на те, что усеивали весь пляж. Белый, хорошо обглоданный черепок. Всплыл.

Красиво становилось вокруг: магия преображала реальность, и преображение это Алиске определенно нравилось. А когда дело дошло внешности, то тут девичьего восторга было хоть ложечкой черпай .Роскошный синий цвет волос! О чем еще можно мечтать? Алиска удивленно захлопала глазами, и по лицу ее поползла довольная улыбка. Вот это да! Вот какой красавицей она предстанет в новом волшебном мире! Авось и не слишком заметной будет ее рыжая голова, если будет синей, да и маме как-никак сюрприз будет. А что говорить про облачение и венок из цветов. Ууу, Алиска ликовала!

А одеяние Ташки привело ее еще в больший восторг:
- Ташка! Да ты настоящая принцесса! Вот зуб даю - настоящая! Красавица!!

А вот обращение коднара впечатлило ее настолько, что Алиса не могла проронить ни слова. Белый-белый, полярный.. коднар. Теперь перья мешались не в пыльное черное нечто, а в белоснежный пуховый ком.. Подушка. Пелагетти явно напоминал распотрошенную подушку. Алиске понадобилось собрать всю свою силу воли в кулак, чтобы не рассмеяться.

А Александр вдруг стал похож на Кота в сапогах. Ну очень ему теперь маленьких сапожек не хватало. Только пятнистым стал.. наверное сейчас истерить начнет.

- Ну что ж, друзья-товарищи, пора идти. Пелагетти, без тебя никуда! - Алиса демонстративно потерла руки, - давай картину открывать, - и, взмахнув руками, она сделалась совсем серьезной, совсем незнакомой для посторонних глаз. Такая извечно рассеянная, смешливая девчонка в веснушках во время пассов руками преображалась в серьезную чародейку, которой палец в рот не клади.

Ах, Сияющие неумолимо приближались к горизонту. Яркое сияние их постепенно сходило на нет, сменяясь бесстыжим багрянцем, и наполняя воздух вокруг лиловым румянцем стеснительной барышни. Вечерело. И в этом вечернем мареве апельсиновых солнц, скользящих к горизонту, происходило что-то особенное. Оно чувствовалось в запахе цветов, распускающихся навстречу ночи, оно виднелось в вырастающих тенях деревьев и трав. Весь мир удивительным образом преображался прямо на глазах. Он оживал! Дневная дремота сходила с него, и веки таинственного мироздания приподнимались.

Камень, тот голубой камень в центре спирали, что рассматривали девушки, стал приобретать на их глазах лиловые оттенки, будто вместе с небом окрашивался и он. Им стоило поторопиться - кто знает, кому еще заблагорассудиться забраться в эту ловушку. Алиска, кажется, начинала сдаваться. Все ее попытки обернуться, покружиться, пробежаться сходили на нет. Благо ей в помощь появилась Саша, которая оказалась человеком пытливого ума, жаждущего приключений, загадок и тайн. Именно ей пришло в голову обратиться к "глазу" спирали, даже еще не зная о странном знаке на близстоящем дереве. Веточку Александра нашла, и нашла не одну, но все они были довольно малы и хрупки, чтобы сдвинуть этот лиловый теперь уже камень. Он так крепко врос в землю, что палки просто ломались. Хрупкие, ненадежные палочки. А вот если пытаться сдвинуть камень носком туфли, то можно и вовсе его выбросить из канвы узора. Покатится вон, вместе с комьями наросшей на него земли и травы. Не чревато ли?

Еще одна милая путешественница ИНого шла сейчас вдоль реки с новым уловом: стеклянным пузырьком, который ей так и не удалось вскрыть. Еще бы - запаянное стекло палочкой расковырять. Ну уж нет, на такое стеклодув явно не рассчитывал. Знак, как ни пыталась девушка, разглядеть не удалось. И черный порошок загадочно катался по дну бутылки, но ничего о себе не рассказывал. А потому шла замерзшая Ангелина вдоль шумной лесной реки, пока в один прекрасный момент не наткнулась на странного рода вереницу камней, уходящих куда-то в глубь леса. Большие валуны постепенно уменьшались в размере и скрывались в лесных зарослях. На каждом камне были высечены руны, и высечены довольно давно. Кто знает, что скрывалось там, дальше в лесу, к чему вели эти камни? В вечернем воздухе разливалось таинственное благоухание цветов, они раскрывались навстречу ночи. Все в округе становилось несколько другим. И чувствовалось в этом вечереющем воздухе что-то живое. Будто с приходом вечера что-то пробуждалось ото сна. Опасное ли или совсем доброе - было трудно понять, а вот то, что живое имело место быть, сомневаться не приходилось. Жизнь расцветала вокруг, будто цветы, раскрывала она бутон свой навстречу милым гостям, радуясь их присутсвию в своих владениях. Но не только камни смогла узреть Геля. Там, если чуть дальше пройти по реке, можно было разглядеть большой каменный мост, переброшенный через реку. Дороги ни к мосту, ни от моста никакой не было, будто и не знал никто о его местонахождении. Замшелый булыжник и старинная кладка навевали мысли о давно минувших каретах и повозках, что должны были проезжать по этому мосту. Но не слыхать было ни цокота, ни скрип колес. А вечер все сильнее и сильнее захватывал незнакомый мир.

А там, чуть дальше, у Великого тихого озера сидели двое, по дружески болтали, рассуждали, терялись в догадках и просто были рады обществу друг друга. Еще бы: одна голова горошо, а две - тут и выжить шансов вдвое больше. У них была совершенна разная история жизни и появления здесь. Один считал, что его похитили пришельцы, второй полагал, что мертв. Один был всего-навсего продавцом хот-догов, второй.. ах, какая разница, кем были эти двое ДО, важнее было то, кем станут они здесь, кем окажутся в итоге. И когда они уже направились в лес, дабы найти башню и приготовиться к ночи, за спинами своими услышали они всплеск. Потом еще один, и еще. Обернулись и увидели, как там, чуть в стороне, ближе к какому-то виду камыша, доселе им незнакомому, плещется рыба. Быть может, там пролегало какое-то теплое течение, а может быть рыба охотилась на насекомых, что откладывали в зарослях яйца (хотя какие насекомые, их тут вроде бы и нет), в любом случае, факт оставался фактом: рыба там была, и рыбы было достаточно, чтобы добыть себе пропитание. Вопрос только, как такую рыбу ловить.. А серебристые спины так и блестят в свете Сияющих, плывущих к горизонту. И этот чарующий плеск в высокой багряной траве. Да, высокий рогоз был багряного цвета и венцом его соцветия были большие черные шары на упругих стеблях. Густые его заросли почти подходили к берегу, но держались от него за два шага. То есть, сперва нужно было сделать пару шагов в воде, чтобы дойти до багряной осоки, подле которой кишела рыбная жизнь. Но разве улов того не стоил? Да и чего им было бояться в этой холодной воде?

Что же касается Марата, не желающего боле видеть это озеро даже за версту, то остался он без ножа и прочих пожитков, которые мог бы унести куда подальше, а там уж и расправиться с гречкой. Но не такого склада ума был наш Шеф. Отряхнувшись от сухих иголок и цепких веток, Он поднялся из оврага, вышвырнув вон письмо, и направился куда шел изначально. И не к озеру, и не к башне. И куда же еще он мог прийти, как не к хорошо известной всем нам сторожке? Маленькая, кривоватая, стояла она посреди леса и мерцала неясным светом из окошка. Ждала наша теплая сторожка новых к себе гостей. Гостеприимный домик, готовый накормить и обогреть, готовый предоставить горячий ужин и теплый ночлег. Ждала, и дверь ее была открыта: заходи, не бойся. И где-то в небольшой замызганной сажей печи уже стоял котелок с дымящейся гречкой с кусочками мяса, а на столе, аккуратно завернутая в тряпицу, лежала лепешка. В небольшом шкафчике над столом лежали простые деревянные чаши и ложки, выструганные из дерева. У стола стояла небольшая грубоватая табуретка. Кровати в избе не было, лишь набитая соломой подушка и какое-то подобие покрывала, аккуратно уложенные на печи, но это куда лучше уходящего во тьму ночи леса. А тьма приближалась: Сияющие уже подходили к горизонту, обращаясь в красные два ока, окрашивающие в кровавый цвет лес и все, что можно было видеть вокруг. Ночь была близка.

- Единственное, что можно противопоставить уму и опыту – решительность.
- Не только решительность. Они все слишком хитры и расчетливы. На их стороне осведомленность и знания. Тут нужно быть безумцем, чтобы суметь обернуть все в свою сторону. Безумцы непредсказуемы и опасны, с ними шутки плохи - это все знают. А нас пока не знает никто. И это в нашу пользу. Мы - та темная лошадка, которую рассматривают со всех сторон, пытаясь подвести под шаблон. Нам нужно стать безумцами, чтобы спутать им карты. Я думаю так.

Тот миг, когда Феари протягивала руку Найджеллу, а он был преисполнен счастья и сомнения принять сей дар, был священен. Феари была честна с ним: она готова была уйти. Ей этого, конечно, не хотелось, с куда большей радостью она ушла бы вслед за Ульрихом в его снежную Гемландию, в огромный каменный замок, где куда меньше романтики, чем обещал Найджелл. Но с Ульрихом ей хотелось быть куда сильнее. С ним она готова была бежать в любую Гемландию, лишь бы с ним. С ним. С Ульрихом. С ледяным рыцарем, а не с деревенским мальчишкой. Ну что ей эта изба с прудом и козами? Что ей этот хлеб, ароматный и ноздреватый, что ей эта печь с углями и кочергой. Феари была огнем. Она нравом своим спалит избу и соломенную ее крышу, она сломает мальчишку, не сумев подчиниться ему. А вот Ульрих смог бы стать ей достойной партией, ледяные земли сумели бы остудить ее пыл, не дать сгореть заживо от гнева или страсти. Феари млела перед Ульрихом, трепетала от его улыбки и таяла от его губ. И ничего она не могла с этим поделать. Это было выше ее.
Но она соглашалась уйти с Найджеллом. Во имя любви. Ульрих не разделял ее чувств, она это понимала с глубоким сожалением, но понимала. Она была для него кем-то иным, нежели он для нее, и она мирилась с этим, когда собиралась уйти с Найджеллом. Главное ведь, чтобы Ульрих остался жив. И плевать, какой ценой она этого добьется. Главное, не позволить Куме расправиться с ним через Найджелла, главное спасти Ульриха и всех остальных, подарив мальчишке то, ради чего он так изменился.

И вдруг.. Найджелл падает замертво. Дубинка сразила его, и мальчишка умер сразу же, без лишних мучений, без предсмертных слов и завещаний. Легкая и быстрая смерть. И Феари, пораженная происходящим, смотрит, не дыша, на всю эту жуткую картину, и чувствует, как опадают с нее оковы, которые сама она на себя уже водрузила. Он умер, а она оказалась свободной. Как птица, как снежинка, как ветер, как свет.
Рыжая ведьма медленно поднимается на ноги, смотрит на распростертого на земле Найджелла, и произносит:
- Круто...

Бывает в жизни такое, что ты чувствуешь, как отчаянно нужно давить по тормозам, и, скрипя шинами, разворачиваться и дуть в обратную сторону. А сам, вместо этого, только на газ давишь, как идиот, и ждешь этого неминуемого столкновения, и все как на замедленной пленке. Так сейчас было с Алисой, отчаянно предчувствующей беду и упрямо идущей к ней на встрече. "— Не ходи туда, там тебя ждут неприятности. — Ну как же туда не ходить? Они же ждут!" И Алиска шла к ожидающим ее неприятностям, распахнув свои огромные девичьи глазищи навстречу всем преградам. А потом раздался ГР-Р-РРОХОТ.

"Пр-р-роклятые маги! Чёр-ртово отродье. Что б вас всех!!!" - кричали небеса. Алиска в это время присела на корточки и закрыла голову руками, чувствуя, как на руки снежинками осыпается штукатурка. Гром и грохот сотрясали тринадцатую квартирку. Тряслась посуда, звякая подстать шуму, тряслась мебель, грохоча в такт. Тряслись зонтики и куртки, тряслись книжки и обувь. И только Алиска не тряслась. Она лишь ждала, когда вся эта катавасия закончится, и наступит долгожданная сносная тишина. Наконец последние ноты отзвенели, заключительные слова были сказаны, и звон разбиваемого стекла стал завершением гневной композиции. И Алиса смогла подняться, перевести дух, выдохнуть, в конце концов.
А потом в квартире сам собой появился новый гость. Скажем так, совершенно невежливо появился. Беспардонно, без приглашения и разрешения.

- Ах так! - возмутилась вспыхнувшая, будто пламя, Алиска, стоящая за спиной серого крыса, - тогда мы подаем встречный иск на незаконное вторжение в частную собственность! Да-да, на Вас подаем! - указала она мерзкого незваного гостя, которого ей хотелось сейчас разорвать в клочья, будто лисе, - Вы не имеете права врываться в нашу квартиру без предварительного стука и с нашей стороны ответного приглашения! Что за наглость!

А вот третьему гостю досталось от Алиски больше всего:
- Пошел вон отсюда! Или святой водой сейчас окачу из ведра! - крикнула она через дверь, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Ей бы сейчас что потяжелее, да кого посущественней, чтобы выплеснуть свой гнев. Глаза ее горели, щеки пылали, голова освещала все рыжим пламенем волос.

Рассвет поливал все вокруг янтарной патокой. Кто-то из заблудших уже мог заметить, что из-за горизонта выплывают два светила. Два одинаковых солнца. Они идут параллельно друг другу, вопреки всем законам физики. Быть может, одно из них куда больше и дальше второго, но глазу они представляются совершенно равными. А еще создается неприятное впечатление, что с неба на вас смотрят. Правда, долго об этом думать не получается. Так или иначе, а больше заботит тот факт, что лес пуст. Ни паутинок, ни жучков, ни птичек. Ну где же утренние песни птиц? Где радостная встреча светил? Нет песен, только шорох твоих ног о траву и валежник. И все же тут безумно красиво. Блестит изумрудом мох, статные тени ложатся на махровый ковер. Пустая красота природы без излишеств. И никакой фауны. Ты - единственный представитель чего-то живого, наполненного кровью и кишками в этом мире.


Вениамин отведал гречку. Гречка как гречка, остывшая, но вкусная. В ней попадались куски неизвестного студенту мяса. Что-то похожее на очень жесткую свинину. Вкусно, но непривычно. Кто мог наготовить столько еды и оставить ее нетронутой? Кто покидает дом накануне ночи и не возвращается к рассвету? Кто оставляет в избе свет и никаких опознавательных знаков о себе? А теперь поставим вопросы иначе: А можно ли заходить в чужое жилище накануне ночи и есть чужую еду? А можно ли забирать из дома кочергу и уносить еду с собой? Так чей же этот дом и где хозяин?..
Недалеко удалось Вениамину продвинуться в своих исследованиях местности. Он успел оглядеть грядки: неизвестные сухие травки, о которых уже никто давным давно не заботился. Он успел прошагать метров триста-четыреста в сторону от дома, не ощущая ничего тревожного внутри себя. А потом все поплыло перед глазами: так густо и мутно стало. И эта безудержная усталость, от которой ноги сами собой решили согнуться и положить отяжелевшее тело на теплую землю... Желудок нещадно жгло, а в глазах все чернело. В голове происходил сумбур: как же можно было ожидать подвоха в этой янтарной липкой красоте? Как могло произойти что-то плохое во время всепобеждающего рассвета? А разум тоже заполнялся тьмой вместе с глазами. Черная горечь во рту, жжение изнутри, холодный пот, тут же с ознобом охвативший все твое естество, и страх, стылый ужас от того, что все так быстро может кончиться. Так быстро и несправедливо. А потом наступило забвение. И два светило равнодушно осветили бледное тело студента, распластавшееся на земле.


Алиса, немного помешкав, все же решила воспользоваться случаем и перейти реку по мосту. Рассвет уже хорошо освещал мелкий лес, который стоял по ту сторону реки. Вообще светила довольно быстро бежали по небу. Кажется, длина дня тут была значительно короче привычной земной, об этом стоило хорошо поразмыслить, прежде чем предпринимать серьезные решения. А вот направление, куда стоило двигаться девушке, кажется, уже было выбрано за нее. Внимательному глазу предстала странная дорожка из крупных булыжников, змеей уходящей в лес. Поскольку больше ничего интересного в зоне видимости наблюдать не приходилось, осмелимся предположить, что Алиса сделала свой выбор в пользу вереницы каменьев. Что любопытно, на каждом камне был начертано по одной руне, и, если Алиса что-то знала о письменности древних германдцев, то вполне могла узнать именно ее на камнях. Ей пришлось довольно долго идти по этой странной кладке постепенно уменьшающихся в размере камней, покуда, пройдя с километр вглубь незнакомого леса, она не вышла к большой поляне, на которой и заканчивалось это странное сооружение. А заканчивалось оно внушительного вида спиралью, занимающую все лобное место. Камни шли на убывание постепенно, с перфекционизмом расставленные по спирали. И вся эта удивительная картина из гладких булыжников с начертанными на них рунами завершалась "глазом": голубым полупрозрачным самоцветом, размером с куриное яйцо. На нем не было высечено руны, он был чист и гладок, правда, как и полагается, имел свои неровности, которые его нисколько не портили. Звенящая тишина стояла в лесу на той расписной опушке. Алиса чувствовала, как движутся светила по небу, как заглядывают ей через плечо, пытаясь заглянуть в самую душу. Что же ты выберешь, милая? Украсть камень или пройти мимо?

Представший перед глазами Саши пейзаж завораживал. Извилистая река, питавшая великий лес, холмы и предгорья, переходящие в огромные горы и бесконечно красивое небо, расцветающее, подобно цветку, прямо у нее на глазах. И всюду дикая природа, нетронутая руками человека.. на первый взгляд. А если приглядеться, то можно разглядеть мост, перекинувшийся через реку, очертания какого-то небольшого замка, упрямо застывшего на утесе, башни, то тут, то там подставляющие макушки свои под лучи восходящих светил. А еще, о чудо! человека, переходящего по тому самому мосту через реку! Нет, не олешку, а именно человека. Одиноко бредущий странник. Ни больше, ни меньше разглядеть она была не в силах. Их разделял час пути, при этом Саше придется спуститься с холма, поросшего густым кустарником, благо к мосту бежать не придется: она и так на нужной стороне леса, и при этом еще найти как-то человека в этом самом лесу.
А можно пойти по краю леса и потом по хребту холмов добраться до миниатюрного замка. А можно и вовсе пойти к реке: вода источник жизни, как никак. В любом случае, решать нужно скорей: человек уже исчез из виду, а два светила уже спешно шествовали по небосводу.

Марата лизнул по лицу луч восходящего солнца, и все вокруг начало преображаться. Исчезло тягучее напряжение, исчезла тьма, растворен был сумрак ярким светом с проступающего сквозь деревья горизонта. Там, со стороны реки, воскресали светила. Они протягивали свои лучи к отчаявшемуся сильному мужчине и целовали его изможденное от страха лицо. Никто не гнался за Маратом, никто не пытался его напугать. Тихий рассвет, беззвучный, властный вступал в свои права. Не встречало его пение птиц, не суждено лучам его было запутаться в паучьих сетях. Только величественные стволы встречали его безмолвным приветствием и Марат. Его встречал Марат. Пройдет время, и он тронется в путь. Уставший, измученный шеф тронется в путь. И первое, что он найдет - будет башня. К башне его приведет звук ломаемой древесины: Георгий не церемонился с сундуками. Взору Марата предстанет старая, заросшая плющом круглая башня. Серый камень, когда-то искусно обтесанный под кирпичи, весь истрескался и осыпался по краям, а в трещинах пророс мох. Во дворе, слева от башни, располагались пять заросших могил с воткнутыми в них ржавыми мечами и шлемами, лежащими на земле. Справа от башни было что-то напоминавшее огород, на котором уже давным давно ничего не росло. Также там стояло незнакомое дерево, напоминающее дичку. А еще этот треск изнутри.. Там определенно кто-то был.

Георгий, тем временем, целиком и полностью был поглощен разрушением во имя высшей цели. Все складывалось как нельзя лучше. У него была база, пусть не слишком комфортная и удобная, но всяко лучше, чем отсутствие оной. Дед ушел и уже не вернулся. Кем он был и что ему было нужно: так и останется загадкой, покуда не наступит ночь.

Ангелина, тем временем, направилась к просвету, туда, где по ее соображениям, протекала река. И да, реку она нашла. Большая, широкая и бурная река встретила ее оглушительным шумом и шелестом вод. Это был новый звук, после томного лесного молчания. Река была болтливой, она глушила собой звуки, голоса и мысли. Все, что оставалось, это лишь шелест вод ее о гладкие валуны, потертые ею, вылизанные до гладких макушек, покорно выступающих из живого покрывала. А вместе с рекой предстал взору Ангелины и первый ее в этом мире рассвет. Яркий, спелый, сочный, как мякоть персика, проступающая сладким соком из-под бледной мохнатой кожуры. Он встретил ее апельсинового цвета всполохами на воде, нежным румянцем на камнях, теплыми поцелуями на щеках. Рассвет мягкой поступью входил в этот мир, развеивая тьму и ужас ночи.

Феари лежала на земле и смотрела Найджеллу в глаза. В глаза ее веснушчатому мальчишке. Сколько троп было с ним пройдено, сколько дум пережито. И он всегда был рядом, совсем чужой, совсем отдельный, но был рядом. Делил ее с Ричардом, делил ее с Валаром. Он всегда оставался в тени ее страстей, недостойный и капли женского внимания. И Феари всегда знала, что Найджеллу от нее была нужна совсем не та любовь, которую она готова была ему дарить. Найджелл желал ее как мужчина, как маленький еще едва созревший мужчина может желать давно знойную женщину. Но Феари едва ли можно было было назвать шлюхой. Она была влюбчивой, она была страстной натурой, но отдаваться тому, кого она не хотела, она не могла. Но сейчас все обстояло по-другому. Ей нужно было увести его. Во имя всех близких и любимых ей людей. Найджелл был опасен. В нем бушевала тяжелая сила, дарованная ему во имя разрушения. Кума наверняка планировала избавиться с помощью невинного мальчишки от всех остальных участников экспедиции, но Феари рушила ее планы, добровольно отдавая себя в жертву озабоченному пареньку.
- Я согласна, Найджелл, - тихо произносила она, не отрывая взгляда от его голубых глаз, - Я стану тебе верной женой и матерью наших детей. Я верю, что мы будем прекрасной парой. Пойдем.
Она вложила ему свою слабеющую длань в руку и приняла его помощь.

Она ворвалась в свой замок. Колени в кровь, волосы растрепаны, слезы на щеках стынут, а там - закат. Возможность еще что-то успеть. Что-то изменить. И Ната понимает, это ее последний шанс. Последний-препоследний. И она закрывает глаза, отрекаясь от мчащегося вслед за ней клоуна, от псевдо-матери, от гула машин и запаха горячего асфальта. Она в тишине. Она в своей сказке.

Тишина наполняет ее комнату. Девочка сидит за своим столом и пишет историю о волшебном мире. О мире, в котором правит большой и статный олень. Он вышагивает мерно и чинно, не спеша и не робея. Самый первый. У него огромные рога, символизирующие его величие. А следом за ним кто? Девочка смотрит на замок, что распускается в лучах золотого заката, и снова опускает глаза к тетради. За оленем идет большой ворон в белоснежном плаще. Он мудр и добр. Он - великий и добрый маг сей страны.
Девочка взволнованно вытирает взмокшую от напряжения руку о платье, и продолжает писать. Ворон идет подле оленя, они с Оленем лучшие друзья. Они - Древние. Они скрепляют мир своими силами. Они поддерживают его своей мудростью и красотой.

И вдруг тишину разрезает звонок в дверь. Наташа слышит, как мама идет открывать. И вдруг зовет ее подойти. Наташа бросает еще недописанную историю и несется в коридор. А там папа! Он очень радостный, он приехал с командировки. И мама очень счастлива, она всегда так его ждет. А в руках у отца.. щенок! Рыжий, будто лисенок! И глазами бусинками на нее смотрит и хвостиком своим машет радостно. А потом радостно гавкает, приветствуя ее в своей жизни. И Ната с визгами и писками кидается к щенку, кидается к отцу, кидается во все это прибывшее к ней счастье, не помня себя от радости.

И дальше жизнь ее озаряет эта рыжая Свистулька, которая бегает и носится, радуясь каждому Наташкиному вдоху и выдоху. Наташа больше не одинока! В мирах ее правят добрые Древние, за окном как и прежде распускается в свете уходящего солнца ее Королевство, и они, вместе со Свистулькой навещают его, провожают счастливыми взглядами и снова бегут обратно в дом, весело хохоча и гавкая в унисон.

Вот ее жизнь. Яркая, рыжая, солнечная жизнь.

Действия, больше действия! Вениамин понял, что его буквально сожрут, сдайся он сейчас, и когда, как не сейчас, начинать брать себя в руки и сопротивляться, бороться за свое тощее костлявое тело, за свою бледную кожу и красный нос. Бороться за жизнь! Он принял этот вызов и всадил неизвестной твари кочергу в самое нутро. И раздался ужасающий рев. Когтями она впилась в дверь, ревя от злобы и боли, в попытке разодрать к чертям дверь, на порог посыпались опилки. Сиреной выла тварь, смертельно было для нее ранение железом. А потом вырвалась из объятий смерти и чухнула куда-то во тьму, безвозвратно, озлобленно и несчастно. И все как-то постепенно стихло. Тихонько горела лампадка, аромат гречки снова вернулся на свое законное место, теплота и уют дома навалились с новой силой на Веню, и покой окружил его со всех сторон. А еще за окном расцветал рассвет.

Рассвет! Он застал всех невольных гостей розовой вспышкой. Рассвет победителем прокатился по темному статному лесу.


Марату удалось вырваться из цепких рук зубастых тварей с пышными женскими бедрами. Они полетели будто яблоки с яблони, если ее хорошо тряхнуть в теплый душный август. Рассыпались вокруг Марата, плюхнувшись кто на бок, кто на аппетитные бедра. Они, разумеется, отдохнуть на бережку не пожелали и принялись спешно подниматься, третья уже нашла каменюгу и собиралась зарядить в голову убегающего мужика, когда первый яркий луч прорезал горизонт и твари дружно взвыли. Марат уносился в лес на всех парах, а зубастые бабы выли, обхвативши руками голову. Они предпринимали тщетные попытки доползти до воды, укрыться в темных пучинах холодного озера, но лучи уже застали их, беззащитных, прямо тут, неподалеку от спасения. И происходило с ними страшное, немыслимое, жуткое. Только не было уже тому свидетелей. И что случилось с тремя купальщицами узнать никому не дано.

А Алису рассвет застал одиноко бредущей вдоль реки. Потоки чистой воды бурно омывали гладкую гальку и облизывали тяжелые валуны. Река стремилась куда-то, настойчиво прокладывая себе путь мокрыми ступнями и, в конечном итоге, Алиса вышла к мосту, перевалившему через реку замшелым булыжником. Мост был впечатляюще древним. От него так и тянуло старинными фресками, каретами, запряженными лошадьми, стучащими по камню неровным стуком. Но, вот что странно, ни к мосту, ни от него не тянулось ни одной дороги, будто и не было их тут никогда. Словно какой-то мальчишка воткнул этот мост куда захотел и забыл о нем, наплевав на всю архитектурную стройность. Тем не менее, у Алисы появилась возможность перейти по мосту на другую сторону реки. Ничего особенного по ту сторону ее не ждало. Рассвет коралловым цветом окрашивал небо, и макушки деревьев скромно охватило румянцем. Лес по ту сторону был меньше и от реки стоял чуть дальше. И все же это был тот же самый лес.

А Саша, тем временем, олешков нагнать не смогла. Они слишком резво ушли восвояси, позабыв о своей находке. Зато темный лес осветился нежностью и тронул бледную щеку девушки розовым своим сиянием, будто в знак поддержки. Худой и светлый лес в этом сиянии и вовсе потерял всякую тьму, сразу же истаяв, отразив все, что Саша могла лицезреть. А лицезреть она могла темную стену высокого леса, обрамляющую ее прозрачный пролесок. И только в одном месте темный лес будто имел тропу насквозь. Кажется, именно туда ускакали ее олешки. Наверняка они знали об этой лазейке, ведь это настоящий выход. И когда Саша добралась до этой лесной двери, то обнаружила, что за огромным высоким лесом простирается долина. Холмы, покрытые цветами, небольшие лесочки, серебряная гладь змеистой реки, и огромное коралловое небо, возвещающее о новом дне.

Гера, тем временем, развлекал себя беседой с молчаливым дедом. Дедок смотрел на Геру, слишком далеко от двери не отходил и все так же жевал губами. А потом, после оброненной молодым человеке фразе о чае, взял и вышел вон. Разумеется, ничего не сказав. За чаем ли пошел, али куда по своим делам - было не ясно. Только вот изменилось что-то. Ах да, светлее стало. Небо стремительно набирало цвет и пунцовой пудрой осыпало светом все, до чего могло дотянуться. И на душе, вместе с этой переменой, тоже становилось светлее.

Ангелине, тем временем, удалось перевязать существо и не потерять при этом много крови. Он все еще еле слышно дышал, и глаза все еще тускло светили. А еще он шевелил губами и что-то сжимал в свободной руке. И когда Ангелина справилась с перевязкой, он неровным движением попытался что-то вложить ей в руку. Это оказалась странного вида ягода, напоминающая красную оливку. Дыхание его участилось, будто он силился что-то добавить, произнести. Но не смог и, кажется, провалился в беспамятство. Выживет ли?

Милый мой друг, моя история довольно скучна и слишком обыденна, чтобы о ней рассказывать. Сколько таких бродит по свету - не сосчитать! И все они - тени, плетутся по набережной, склоняются над водой, смотрят на свое тоскливое отражение и отворачиваются, не находя в глазах своих того ясного света, что поражает счастливая душа. И я - одна из них.

Моя история начинается с тех незапамятных времен, когда я еще девчонкой пускала кораблики по ручейкам весенней Риги. Ах, Рига. Душа моя навек преданна тебе. И как, скажи мне, угораздило ее, эту маленькую девчушку оказаться в тюрьме собственных суждений и людских догм? Крепкое надежное плечо, финансовая независимость, учтивость и уважение в семье - все эти слова столь же чопорны, как и эти высокие статные стены моей камеры, моей клети, в которой я живу.

Ах, этот дом чудесен! Зря я так о нем. Он должен был привести меня в восторг, когда я впервые вступила на его порог, но этого не случилось. Сколь высоки не были стены, они были. И вся эта лепнина, вся эта стать и роскошь были лишь украшением моей несвободы. Впрочем, что для меня несвобода, для других - рай! Жить в таком доме, да с таким мужем - чего еще может желать женщина? Хм, действительно, чего?

Временами, я бреду по сонной Риге и размышляю над этим вопросом: чего мне еще желать? Я не люблю возвращаться в свой дом, не люблю ведущие к нему тропы, не люблю силуэт мужа, спешащего на встречу. Я не люблю. Я не люблю все, что меня связывает с моей жизнью по рукам и ногам. Но это такая огромная тайна, размером с целую вселенную, о которой я не в силах ни кричать, ни шептать. И я чувствую, как тону в пучине собственного бессилия. Темные воды печали подступают к губам и я слабо улыбаюсь мужу. Вот я и вернулась, дорогой..

Он показывает мне буклет. Греция. Афины. Скульптуры и развалины. Предлагает ехать одной, ведь у него очередная командировка. Я не нахожу слов, чтобы ответить. Мотаю головой и смущенно улыбаюсь. Я совсем не знаю, что мне чувствовать, я совсем не понимаю, что я должна чувствовать. Испытывать радость? Восторг? Для меня это пустые слова. Я давно не испытывала этих чувств. Актеры в театрах играют их слишком фальшиво. Я всматриваюсь в их лица, пытаясь прочувствовать их счастье, но ничего не выходит. Они чужие. Эти актеры и эти эмоции. Все чужие, все далекие. И я сама от себя безумно далека.

- Мне нужно подумать, - шепчу я в ответ, всматриваясь в яркие буклеты. Они неестественно радостные, такие, что хочется смять и выкинуть в ближайшую сточную канаву, чтобы расползлись и исчезли из серого моего мира, будто и и не было их, не существовало.
- А там на улице канареек продают! - вдруг выпалила я и замерла, - Они такие желтые, маленькие.. - уже чуть тише продолжаю, - Красиво смотрятся на фоне этой слякоти и луж. Не хочешь взглянуть?

Она смотрела на него, спокойная, умиротворенная. Ни страха в ее взгляде не было, ни тревоги.

- Если бы я тебя не любила, если бы обманывала, то просила бы тебя увести меня? Сейчас ты стал силен и важен. Теперь ты не мальчишка, но муж. И мне такой муж нравится. Валар тоже был сильным, но быстро спекся. А ты сильнее его и моложе. Выносливей и отчаянней. Мне нравится твое юношеское безрассудство. Чего мы здесь забыли? Пойдем отсюда. О нас никто и не вспомнит. Мы всегда были с тобой лишними на их празднике жизни. Пойдем, мой милый мальчик, вершить свои дела, - И она протянула ему руку, чтобы помог подняться.

Когда чудеса сработали, не было довольней Алисы в мире человека. Она оглядела воцаривший порядок и, похлопав руками, будто отбивая с них муку, уселась за стол, довольно разливая чай по чашкам из пузатого чистого самовара.
- Угощайтесь! - гостеприимно произнесла она, пододвигая красивую чашку ароматного чая утренней гостье.
Следом за чашкой были придвинуты и пирожки, столь красивые и ароматные, что голова кружилась от предвкушения вкуса их.
А на бумаги Алиска даже не взглянула толком. Так, хитро скользнула по ним взглядом, и принялась наливать чашку чая Ташке.
- Таш, ты там чего встала? - обратилась она, не глядя на девочку, - Айда чай пить.
Затем, блаженно зевнув, Алиска направилась к холодильнику, доставая бутерброды Александру. Делалось все неспешно, размеренно, по-хозяйски.
Предоставив своему рыцарю бутерброды, она осмотрелась, не удостоив внимания кипу бумаг на столе и, хлопнув себя по бедрам, изрекла:
- А ведь я еще даже не умылась!
И бодро зашагала вслед за Пелагетти в ванную комнату.

Да, эта тварь опять схватила Гелю. Нереальная, несуществующая, а схватила как совсем реальная. Только обличье сменила. И неизвестно чем бы это все закончилось, если бы не вмешалась опять Высшая Сила. На этот раз стоит пояснить, что ИНой знал, что, спасая Ангелину, ему пришлось еще и чужую в мир ее протащить. Вот только забрать ее обратно не мог: не числился в том мире посторонний, значит и не забрать никак. Только вкупе со "своим". А потому, когда старушенция на Гелю кинулась и лишь едва успела задеть, как их тут же выбросило обратно в ИНой. Ангелине представился шанс свалить куда подальше, ибо вышло так, что оказалась она на берегу очень знакомого болота, а тварь, по-видимому, где-то в том самом болоте. Только на этот раз темно тут было, огоньки над болотом кружили и со дна мутного болота пузыри всплывали. А вокруг болота все тот же лес, только теперь ночной.

А где-то в этом самом ночном лесу ходил одинокий Гера. Немногим раньше он стал свидетелем глупой смерти, а сейчас сам находился неизвестно где и по какой причине. С неба сияла таинственная голубая планета, которую парень принял за Луну, а мобильник был глух как камень: экран черный, на механические действия не отзывается. Хоть какие чудеса с ним твори, а законы миров нарушить не удасться.

Так что же из себя представлял тот лес, в котором блуждал наш Гера и пребывали остальные путники. Как уже было описано: лес был огромен и чист: не было так примелькавшихся глазу осколков стекла, целлофановых пакетов, пивных бутылок и просто грязи, повально оставляемой человечеством везде, куда оно попадало. Лес был девственен относительно цивилизации. А еще в том лесу не было развешанных паучьих гирлянд на каждом шагу, не было привычных насекомых, кишащих тут и там, не было щебета птиц и стрекота сверчков. Глухой беззвучный лес - вот как можно было его описать. Это удивляло, это заставляло прислушаться. Не было в нем той самой гармоничной музыки природы, за которой так едут уставшие от городской жизни люди. Здесь также не было ветра, только ночная прохлада, опустившаяся нежным одеянием на плечи незнакомцев. Мир этот никого намеренно пугать не желал, никому не строил он западни. Мир знакомил своих гостей с лесом, с озером, с небом. А уж как гости вели себя при знакомстве - то было их решение.

Марат, к примеру, решил познакомиться с барышнями. Галантно дождался, пока они скроют свои прелести в воде, а после вышел на берег и в софите голубого света предстал перед девицами во всей красе.
А девушки на его вопрос не ответили. Вообще появления они его не испугались, и когда обернулись, глаза их сияли любопытством. Лица у них были очень хорошенькие, любо дорого поглядеть. Щечки румяные, кожа бархатная, упругие пышные груди нежно скрывались под чистыми водами, а волосы золотыми ручейками, будто лучами, окружали белокожие плечи. Они не отвечали, но и не терялись в догадках. Спокойно смотрели на него и улыбались. Потом переглянулись и захихикали, потом глазки опустили стыдливо, краской залились, опять переглянулись и две барышни, что стояли поодаль, решили отплыть, а третья осталась. Стояла, взирала на Марата и ждала чего-то, улыбаясь. А после сделала шаг к нему навстречу и ровно настолько, что кромка воды аккуратно коснулась сосочков, легонько приоткрывая их.

А вот у Вени не было таких красивых собеседников. Зато ему досталось жилище, землянка, только и всего, а в ней было хорошо, тепло и, относительно гулкого ночного леса, безопасно. Вениамин поблуждал вокруг землянки, отметил несколько небольших грядок поблизости. На них что-то росло, но в темноте не разглядишь. Никакого ограждения вокруг постройки не было, просто в лесу стояла землянка, как она есть. А Вениамин, ко всему прочему, оказался не только воспитанным человеком, не решившим воспользоваться чужой стряпней и ночлегом, но еще и смышленым парнем: вернувшись в свое убежище, он забаррикадировал дверь, закрыл ставни на окне и приставил табуретку. Все. Он в безопасности. Теперь только рюкзак под голову и спать. Угу.
Только вот шорохи вокруг уснуть не давали. Вокруг дома кто-то ходил. Размеренно так шагал, по-хозяйски. А входить не пытался. Вениамин прекрасно слышал, как избушку его несколько раз огибали по кругу, останавливались и снова продолжали ходить.

А с Сашей тоже говорить никто не захотел. Неизвестные ушастики подняли головы, некоторые испуганно дернулись, будто ожидали кого похуже, но потом аккуратно приблизились. Так, сама того не замечая, Сашенька оказалась в центре внимания незнакомых существ. Они осматривали ее, кто-то аккуратно касался волос, рассматривая глазами-фонариками их на свету. Кажется, девушка им понравилась: несколько человеческих рук протянуло ей горсти ягод, пересыпало в руки, и дальше принялось осматривать гостью, шевеля бархатными ушами. Существа эти издавали какие-то мелодичные тихие курлыкающие звуки. Руки их были теплыми, тела мохнатыми, козлиные ножки оканчивались копытцами, а глаза светились белым, освещая ее бледное в этой синеве ночного леса тело. А ягоды были крупными и красными, похожими на оливки.

Точно такую же ягоду сейчас взяла и Алиса, все еще сидя на ветке дерева. Она взяла ее нерешительно и есть побоялась. Незнакомое существо на ее "спасибо" отреагировало резко встрепенувшимися ушами, а на предложение самому искушать ягоды реагировать не стало. Лишь продолжило внимательно осматривать девушку. А потом аккуратно потянуло руку, желая коснуться волос девушки.

Он умирал, мучительно уходил в небытие, откуда не было еще возврата. Не ясно было, боялся ли он смерти или же боролся с ней до последнего, хотел умереть или хотел выжить не смотря ни на что, но то, что смерть его забирала, было неотвратимым фактом. И рана, которую Геля смогла разглядеть, была смертельной. Крови уже вытекло изрядно, были повреждены ребра и, возможно, задето сердце, глаза почти совсем потухли, движения уже едва угадывались. А аптечки никакой не было, как и не было воды. Повсюду был лишь проклятый папоротник, заботливо укрывающий человеко-оленя. И нет, он не был фавном или сатиром, каким хотел казаться на первый взгляд. От человека этому существу досталась только грудь с руками. Голова и ноги были оленьи. У сатиров, как водится, голова тоже принадлежала человеку. Ангелина слушала его затихающее дыхание в этой лесной густой тьме, едва подсвечиваемая почти потухшими глазами существа, и вдруг ... услышала посторонний шум. Кажется это была река. А темно вокруг было, хоть глаз выколи, поди умудрись что найти. Но шум, кажется, шел с правой стороны, а еще там будто бы редели деревья и был какой-то угрюмый просвет. Да, определенно там был спуск, а где спуск, там и вода. Но до спуска было совсем не рукой подать. Добрых 300 метров придется прошагать по темному лесу, чтобы добраться до источника звука. Только поможет ли это олешке?

Вениамин, тем временем, благородством решил не страдать и из избушки не вышел. Напомогался, хватит. Забаррикадировав окно, он уселся прямо на пол и принялся раздумывать над дальнейшими действиями. А потом плач стал слышен лучше, а в дверь начали скрестись. Мерзко так, и не снизу, как скребся бы зверь, а где-то на уровне человеческого роста. И чувствовалось, что скребстись есть чем - когти будь здоров. И этот ужасающий звук "шкряб-шкряб" был таким навязчивым, и так тяжело становилось на душе от этого шкрябания, будто душу эту из тебя вынимают. И ведь это шкрябание было не желанием дыру в двери прошкрябать. Оно именно психологическим приемом было. Как железом по стеклу, так этими когтями по древесине. Так размеренно и, вместе с тем, отвратительно.
А потом на дверь начали напирать, и, что самое ужасное, дверь начала поддаваться. Пополз по полу неохотно стол, и щель дверная стала ужасающе увеличиваться. Приехали..


Марат мужик серьезный, он бабам спуску не давал. Достал пушку и тактично приказал "обосновать, что у них тут творится". Обосновывать ему никто ничего, разумеется, не стал. Если конечно переглядывание и хихикание он не принял за ответ. Какие милые дурочки, все им смешно. И пистолет его их нисколько не смутил, даже никакой реакции не вызвал. Совсем дурные, видимо. Стоят хихикают, ротики ладошками прикрывают. А потом каак кинулись зубастыми тварями. Исказились их милые лица, жуткий оскал приобрели улыбки, разве что когти на руках не выросли, нечем вцепиться было. Сил маловато. Другое дело, если бы в воде стояли, там уж разгулялись бы. А потому пришлось им его тащить. Три бабы на одного Марата. Хотят бабы мужика искупать. Им бы хоть одной до воды дотянуться, хоть шажочек до нее сделать. А там уж они ему покажут любовь.



Сумка с вещами Гоши нашлась достаточно быстро, Георгий обнаружил ее у Гоши на поясе, прикрытую ветхими лоскутами ткани. В сумке обнаружилось та самая зажигалка, пара, кажется, медных монет с непонятным гербом, странная фигурка из серебра, назначение которой было вовсе непонятно, и истлевшие остатки чего-то непредставимого.
Железо хоть и проржавело, но все же не так сильно, как все остальное в этой комнате, пара ударов об камень собьют ржавчину и железка снова будет годиться для высекания искр.
Что же до сундуков - в них был непонятный хлам, видимо остатки одежды и личные вещи караульных, опять же монетки, непонятные куски металла и так далее. Тем не менее в одном из сундуков сохранилась пара бутылок с горючим маслом и переносным фонарем, который на этом масле и работал. Стекло в нем было мутным и грязным, но все еще поддающимся очистке. Также в одном из сундуков сохранилась позеленевшая бронзовая фляга для воды, она, видимо, была пустой все это время, поэтому вполне годилась в использование, если её помыть. Сами же сундуки, не смотря на свою старость, были достаточно сухими, и прекрасно сгодились бы на дрова, туда же, при необходимости, могут отправиться и кровати, а с маслом и зажигалкой зажечь огонь проблемы нет никакой. Держателей для факелов на стенах не нашлось, но имелись лампы для жидкого топлива, видимо для того самого масла, которое Гере посчастливилось найти.
Где-то снаружи послышались шаги. Вкрадчивые, не слишком осторожные. Кто-то шел мимо башни.

Волнение. Это первое, что почувствовала Саша, когда из прозрачного леса встретили их другие олешки. Они начали о чем-то курлыкать, взволнованно топтаться на месте и совсем позабыли о девушке. Курлыкание длилось достаточно долго, и все это время они поглядывали в сторону темной части леса, которую не достигал голубой свет незнакомого светила по причине высокой "сосны", ставшей на его пути. И за то время, что они курлыкали, Саша смогла понять, что там что-то стряслось. Но они, почему-то, не хотят туда ходить. Слишком много тревоги, слишком много этого бесконечного топтания на месте. Саше даже казалось, что она видит очертания чего-то, что лежит на земле. И пока она приглядывалась, олешки пришли к выводу, что надо лучше идти куда подальше, и нестройным косячком двинулись дальше по лесу, предоставив Сашу самой себе. Она, конечно, могла поспешить и пойти с ними, а могла и остаться, в конце концов лес выглядел безопасным..

А вот в случае с Алисой, лес совсем безопасным не был. Опасность! Тревога! Страх! Олешки трусоваты, этого из них никто не скрывал. И, потоптавшись на месте, олешка решил свалить подальше, оставив Алиску один на один с неизвестностью. Тихо стало в лесу. А потом вдруг послышался шепот. Нашептывалось одно и то же слово, но разобрать его было трудно. Привыкнув глазом к темноте, Алиса с трудом смогла разглядеть за деревом неясную фигуру. Черная, но совсем какая-то неплотная. Будто полупрозрачная. Она шептала непонятное слово и подходить не собиралась. А потом пошла за деревьями, периодически исчезая за стволами и снова из-за них проглядывая, и постепенно маршрут ее начал пролегать прямо к Алисе. Она приближалась. Неясная, черная дымка. Шептала странное слово и все ближе и ближе подходила к девушке.

Маги - личности обделенные любовью к порядку. Маги - люди творческие. По крайней мере, в семье Васильевых все были художниками.. в душе. И каждый старался привнести свою лепту в их расписную разноцветную жизнь. Один из таких из холстов данного совместного творчества Васильевых представлял из себя кухонный стол. Он был прекрасен! С этого стола можно было писать натюрморты, делать зарисовки и эскизы, выставлять фотографии в великих музея мира и просто его любить! Что, собственно, и делала вся семья, привнося на него все новую и новую всячину. Каждый член этой волшебной семьи внес свой неповторимый посильный вклад в это семейное искусство. И продолжал вносить! А стол что? А стол был волшебный, и на него все и всегда умещалось. Хороший стол, полезный для всякого творческого человека. И стол этот на данный момент чего только на себе не имел. Колбасные шкурки, старые чайные пакетики, огрызки яблок, кожура от апельсина, конфетные фантики, немытые тарелки, журналы с кроссвордами, газеты, конфеты, клубки ниток, пуговицы, иголки, бисер, ручки, карандаши. Ко всему прочему, среди грязных тарелок затесалась средневековая чернильница, лысое перо для письма и даже папина записка для любимой дочери. Ее то Алиска и схватила сразу же, но читать сейчас не решилась. Дождь, в конце концов, все чернила может размыть. Письмо было убрано в карман пижамных штанишек, а потом взгляд Алиски с грустью посмотрел на стол, и она опустилась обессиленная на стул: устала только от одной мысли о предстоящей уборке. Тут же руки поймали Александра, поглаживая его и усмиряя. А мысли об уборке никуда не уходили, уборка была необходима. Ах, проклятущая уборка! С любовью к творчеству в семье магов могла сравниться только ненависть к уборке. Жгучая ненависть! И в этом случае самым наипервейшим заклинанием было "Всёпочинение". Уу! Это заклинаньице было одним из самых любимых и необходимых в семье Васильевых. И только Алиска собралась пустить в ход свои умения быстро наводить чистоту, как колданул Пелагетти. Вот именно что колданул, по-другому и не выразиться. Но Алиска такая Алиска!
- Вот это даа! - завороженно проследила она за вырвавшуюся за пределы их кухонного стекла молнию и прытко исчезающую в небе Петербурга. Недобрые облака тут же налились пурпурным оттенком, будто синяки, и разрозились синим снегом!
- Снег!! Он синий!!! - воскликнула Алиска, уже слетая со своего места в сторону окна и прыгая на месте от переизбытка чувств. - Синий-синий снег!!
Ах, Алиске это все безумно нравилось! Ей нравились и красивые тучи и синий снег, и даже разбитое стекло на кухне, которое следовало пренепременнейше починить. Оглядев весь бедлам, оставшийся в квартире от недавно разразившегося тут шторма, Алиска засучила рукава пижамки и взмахнула руками.
- Будем убираться! - воодушевленно заявила она и сделала магический пасс.

Алиска с радостным сердцем встретила входящую в дом чудесатую тетю. Не каждый день в их квартиру заглядывают такие удивительные гостьи. Она распахнула перед ней дверь кухни и проследовала вслед. Нет, Алиска совершенно не боялась никаких штрафов, никакие наказания ей были не страшны. Она спокойно расчистила стол от хлебных крошек и конфетных оберток и позволила даме заняться своим любимым делом, усаживаясь за стол поудобнее и убирая из рук половник. Пускай развлекается, крыса канцелярская. Как же можно ей отказать в столь приятном для нее деле: покопаться в бумажках и все организовать. Александр, однако, так спокойно к гостье не отнесся, а принялся возмущаться и угрожать. Алиска улыбнулась, аккуратно усадила мохнатого к себе на колени, чтобы он перестал мочить себе красивую шерсть, и принялась его гладить, дабы усмерить возмущенную рыцарскую душу.
На громкое замечание Ташки Алиска заумалась и ответила:
- К соседям мы потом зайдем извинимся. Сейчас главное непогоду остановить.. - и выразительно взглянула на Пелагетти, все еще поглаживая кота. Как ни странно, кот на руках привносил больше уверенности и спокойствия, нежели половник. Александр мог дать сдачи как коднару, так и крысе, и при этом выглядеть рыцарем в сияющих доспехах, образно, конечно. А вот Алиска с половником выглядеть могла только как Алиска с половником. Грустное, в общем-то, зрелище.

Она удалялась быстро, насколько могло позволить тучное тело удаляться на пределах возможности. Она не пыталась сберечь силы, они ей больше не потребуются. Там, куда она попадет, там, куда она стремилась, больше не будет бега. Там не будет ничего. Именно этого ей и хотелось: ничего. Раздался омерзительный визг тормозов, грохот тела о капот машины, звук разбитого стекла, а потом наступила жуткая смертельная тишина. Люди выбегали из автомобилей и принимались набирать скорую, они с опаской обступали окровавленное тело, кто-то склонился проверить пульс.
Но Гера уже ничего этого не видел. Легкие сдавило так, будто воздух из них в одночась выкачали. Безобразная боль скрючила молодого человека, заставила закашляться и упасть на твердый асфальт. Ирония: они оба лежали на одной и той же улице, палач и жертва. Он мог видеть обступающих ее людей, сам при этом оказавшись в полном одиночестве. Ей уже не нужно было ничье внимание, а вот ему оно было необходимо. Только никого не было. И тьма постепенно накрывала его с головой.
ИНой забирал палача.


А Александра кинулась на помощь Василию, невзирая на его положение, статус, внешность. Невзирая на предвзятое к нему отношение той же самой Юлечки и отрешенность Веры Васильны. Она бросилась на помощь Человеку, не бомжу. Она спешила помочь, не поглазеть, не стать свидетелем чего-то необычного. Она вызвала скорую, намеренно умолчав о личности Василия, она отвесила подзатыльники беловолосой дуре, что во всей красе показала свое отношение к людям. Она попыталась привести Веру Васильну в чувство, объявив ее дурой. А на женщину, к слову, это подействовало. Она как-то оживилась и зачем-то кинулась к себе в кабинет, в то время как Саша кинулась на улицу.
Что ж, Саша искренне бросилась встречать скорую, только до улицы добраться ей так и не удалось. Темнота слепого коридора - тонкой кишки оказалась непривычно густой и душной. Резко потеряв ориентацию, Саша инстинктивно сделала попытку схватиться за стену и с удивлением обнаружила, что той не оказалось, а она уже падает ничком на бетонный пол, который оказывается.. прелой листвой.


Балончик в морду старухе было отчаянной идеей. Впрочем, тут любое действие по отношению к ней было делом отчаянным. Ах, если бы Ангелина знала, кого привела она за собой, ах, если бы кто-нибудь ей об этом сообщил! Но весь ее привычный разумный мир молчал. Молчал и, кажется, не замечал у себя необычных постояльцев. Постояльцев, которые, пользуясь своей силой, отрезают пути к отступлению, игнорируют преграды физического мира и действуют совершенно нечестно в рамках чужого им мира. Иные должны подчиняться законам физического мира. Должны! А еще они не имеют права вообще в этот мир проникать. Мир, лишенный чудес. Мир, в котором никто не видел драконов или пегасов, мир, в котором магия заточена в книгах и забыта поколениями. Но все это лирика. Старуха была здесь, она просочилась в мир и вела себя совершенно невоспитанно. Она обрела здесь для себя видимость человека, но таковым по сути своей не являлась. Инородное создание.
И нет, баллончик ей не помешал. Тела как такового у нее не было. Была лишь видимость его, иллюзия. Страшнее было то, что эта иллюзия под собой скрывала. Уродливая сущность, выползшая со дна лесного болота сейчас глядела на Гелю старушечьими злобными глазами и уже видела, как схватит мерзкую девчонку в свои смертельные объятия. Но куда ей спешить? Она и не спешила. Она двинулась в квартиру, расставив руки в стороны, чтоб обнять милую.
- Ты не убежишь, - ухмыляясь, произнесла она, - От меня никуда не деться.

- Входите, дорогая мисс Тинки Бинкс! - восторженно воскликнула Алиска и принялась подниматься с колен, с опаской поглядывая на коднара и на всякий случай не выпуская половника из рук, - Проходите на кухню. Будет вам и чай и печенье с изюмом. Да заходите все! Все позавтракаем! - с радостью всплеснула руками Алиска, предвкушая прекрасный завтрак в прекрасной компании. Тетя крыса ее нисколько не смутила - так привыкла видеть Алиска всякие чудеса. А если чудеса держались строго и опасливо с тобой, так тем более нужно было эти чудеса обогреть и напоить вкусным чаем с малиной. Ибо каждому сердцу нужен, прямо-таки необходим горячий чай с малиной! Особенно когда такая сырость повсюду.

Он поцеловал ее! Ульрих! Ее! Поцеловал!! Феари не помнила себя от счастья! Ах, этот сладкий миг! Как же прекрасен он был! И небо в малиновый цвет, и земля в пух обратились. И крылья за спиной отрасли, и разум все мысли порастерял - так хорошо ей было. И ей бы задуматься, что во всех мирах всегда существует закон равновесия, когда за слишком хорошим неизбежно шествует что-то не слишком. Но кто ж о таком думать станет. Правильно - никто. Вот и она не думала. Ей было так прекрасно в его объятиях, с его поцелуем на устах, что ни о чем она не думала. Она растворялась, таяла от его поцелуя, исчезала..

И пусть не долог был тот поцелуй, и скор его уход, больней оказалось появление Найджелла. И Феари испугалась. По-настоящему впервые в жизни она так сильно испугалась. Сразу же, еще не зная чего, но страх был настолько сильным, что парализовал не хлеще его посоха. Найджелл был мерзким, Найджелл был чужим. Он был страшен, страшен изнутри настолько, что хотелось визжать от ужаса и закрывать лицо руками. На нее смотрели страшные глаза, ее касались жуткие руки. И Феари хотелось, чтобы место, на котором она лежала, быстро опрокинуло ее в яму и там же захоронило, лишь бы укрыться от этого ужаса о двух ногах.

Но Феари всегда была и остается умной женщиной, не смотря на чувства свои. Она сперва думает, потом говорит и делает. Другое дело, что не всегда мысли могут ее остановить, и не всегда она к ним прислушается, но подумает она всегда. Подумала она и сейчас.

- Любимый! Ты ли это? - тихо вопросила она, вглядываясь в страшное посеревшее от тьмы лицо мальчишки. Знала она, что желание его, любовь его к ней будет выше здравого смысла, - А я так ждала тебя. Так боялась, что совсем ты сгинешь в этом гиблом месте... - все тише становился ее голос, будто умирала она, - А ты вернулся, мой любимый Найджелл. Вернулся, чтобы спасти меня, мой родной. Так спаси же.. Уведи от этого страшного места. Я хочу быть только с тобой, и ни с кем больше. Теперь ты силен, теперь ты обладаешь силой, хочу уйти с тобой. Никого сильнее тебя нет. Теперь я вся твоя. Уведи же меня поскорей отсюда... - глаза ее постепенно закрылись и создалось впечатление, будто совсем она богу душу отдала.

Давать деру от мокрого озлобленного коднара то еще дело! Кажется, что эта мокрая курица, того и гляди, схватит за пятку и уже не выпустит из своих цепки когтей. Но Алиски, а тем более рыжие, шестнадцалетние и в веснушку, довольно отчаянные барышни по природе своей. Девчонка не боялась коднара, она бежала,что называется, с задором! Потому и половник схватила, чтобы веселее было. А под стол она забралась, чтобы Пелагетти из-под этого самого стола напугать. Ну и что, что половником в клюв, зато неожиданно! А прекрасный и благородный рыцарь Александр, несправедливо заточенный в тело кота, Алиску начал смело защищать, угрожая коднару кровавой расправой с его седалищем. И, кажется, на коднара это даже подействовало. Он не решился лезть под стол за Алискиным классным сюрпризом, избрав неожиданный стук в дверь прекрасным поводом, чтобы ретироваться. Что ж, сюрприз отложим до лучших времен.

- Александр! Ты молодец! Мой усатый герой! - воскликнула Алиска и, пользуясь моментом, достала из холодильника кусок колбасы из своего заготовленного к завтраку бутерброда, - На, защитник! Заслужил! - протянула она коту колбасу, а затем поползла по воде на коленках к двери. Нужно было разведать, кто пришел, а на коленках да еще и по воде это делать прикольнее.
И вот из коридора на уровне тумбочки из-за кухонной двери показывается рыжая копна волос а вслед за ней полные любопытства глаза на усыпанном веснушками лице.
- Здрасьте! - задорно поприветствовала гостью Алиска.
- Ташка! Заходи! - обрадовалась Алиска, завидев девочку.

Сказать вам честно, Алиска души не чаяла в своем доме! Ее квартира была даже не крепостью ее, а целым миром, из которого не желалось вылезать в мир внешний, как не желается покидать горячую постель по утрам. Алиске было страшно уютно в своем доме. Эта сказочная уютная кухня, в которой хотелось жить вечно! Там всегда было вкусно и весело, там всегда размещались гости, отчего в кухне становилось еще веселей. Там звонко били часы с кукушкой, там пахло ароматным чаем и малиновое варенье всегда стояло на столе. На кухне извечно жило какое-то лето, в тепле и солнце которого грелись все, находясь там. А еще в квартире был коридор, с которого все и начиналось. Коридор служил для того, чтобы настроить гостей на нужный лад: тут все очень и очень странно. Одна кособокая черная дверца чего стоит! Ух, кто бы знал, чего стоит Алиске не совать туда нос! Благо дверца эта уже примелькалась глазу, и в нее не хочется сунуть нос всякий раз, как проходишь мимо, и все же дверца там эта была, и гостям становится не по себе, глядя на эту деталь интерьера. И вообще, коридор считал своим долгом зародить в людских душах неуверенность в своем решении ступить на порог этой квартирки. Однако обитателей квартиры нисколько это не смущало. Коридор для них был таким же привычным, как и шансон, что играл не у соседей даже и не с улицы, а с комнаты этой же квартиры. Ибо в комнате жил коднар. Пелагатти был ворчливым и свободомыслящим. Алиска любила его грязные истории, любила выдумки его и пошлые шуточки. Разумеется, Пелагатти знал, как понравится маленькой девочке! Она любила его прокуренную тушу, практически необъятную, любила вредность его характера и шаркающую походку. Он, наверное, чувствовал это, потому как Алиска была уверена, что у них с Пелагатти это взаимно. А еще у Алиски был кот. Всем котам кот! Самый что ни на есть лучший кот в мире! Правда тот факт, что он был котом, не вызывало у Александра фон Лихтенштайна приятных эмоций, потому как Александр фон Лихтенштайн был самым настоящим рыцарем! Об том он любил вспоминать с особой ностальгией, а Алиска любила его послушать и погладить по теплой серой шкуре.

И все в их уютной жизни шло своим чередом, пока однажды Алиске не предстояло проснуться от самого настоящего снегопада! Она раскрыла свои большущие карие глаза и с огромным удивлением стала рассматривать снежинки, кружащиеся прямо над ее головой, в ее спальне, в ее квартире и в ее доме. И неизвестно сколько лежала бы она, рассматривая сию красоту, раздаваемую бесплатно, если бы не раскат грома из комнаты Пелагетти. Это было что-то поинтереснее обычного снегопада! И Алиска, выскочив из комнаты в одной пижаме поскакала к любимому своему коднару и принялась тарабанить к нему в дверь, чтобы тоже полюбоваться осенью в квартире.
- Открой! Открой сейчас же! Негоже такими чудесами одному любоваться! Умей делиться!

Он отвечал, он распалялся! И чем ярче он горел, тем сильнее заполнялась водою Катя. Глаза ее за толстыми линзами снова заблестели, слезы вышли из дозволенных границ и потекли ручьями, а он все не останавливался. Так рушились надежды. Еще пару мгновений назад она бы грудью встала за него, подставилась бы под пули, чтобы спасти этого бледного рыцаря. Но ему не пристало прятаться за чьей бы то ни было грудью, даже такой пышной как у нее. Она не нужна ему была вся, целиком. Не только потому, что она не красавица. Оказалось, что он считал ее страшной изнутри. Самую ее суть считал ничтожной. Так ей казалось. Так она уже для себя услышала.
Это был страшный всхлип. Будто сами легкие всхлипнули плеврой. Она кинулась прочь, не оглядываясь. Она кинулась прочь. Ничтожество. Ничтожествоничтожествоничтожество!!! Ради тебя меняться не собираюсь! Ничего, ради тебя! Потому что ты ничтожество! Прочь! Прочь с глаз! Прочь!
Не смотря на всю крепость Кати снаружи, она была совсем слабым человеком изнутри. Обидеть ее было - раз плюнуть. Обидеть можно было даже ненароком. Но тяжело даже представить то, что пришлось ощутить Кате, признавшись, впервые признавшись человеку, мужчине(!) в своих чувствах и выслушав такую речь. Нет, это было не страшно, и не больно. Это было ужасающе. Это было невыносимо. Она бежала прочь, и не понимала, как вообще еще может бежать. Бежать! Ничтожество не способно бежать! Ничтожеству положено исчезать с лица земли, ибо уродство, как оказалось, не только физическое, но и душевное, не способно находить в себе силы жить.
И Гера в тот момент понял, куда бежит Катя. Катя бежала умирать. Прямо на проезжую часть, в какой-то сумасшедший автомобильный поток. Она не в силах была остановиться. Самосохранение было уничтожено вместе с достоинством. Растоптано, выжжено, вырвано. Страшная пустота зияла в ее голове. Ей нужно было умереть, чтобы очиститься, чтобы переродиться в бабочку. Выползти из этого страшного кокона, из этих жмущих лифчиков и мокрых плавок. Выползти из тесных юбок и потных кофт с провонявшими подмышками. Покинуть набитое жиром и грязными фантазиями тело и освободиться. Выдохнуть, выблевать все, что накипело. Умереть, чтобы забыть. Потому что существовать дальше сил больше не было. Единственная дверь, ради которой она еще находила в себе силы дышать, была с грохотом захлопнута, не смотря на ее отчаянный стук и мольбы. "Стучите и вам откроют!".. Она бежала умирать.

Паша с готовностью выслушал заказ Сашеньки, а вот деньги наотрез брать отказался, списав все на благодарность за заботу о его, похоже, окончательно испорченной рубашке. Однако, судьба рубашки тут совершенно никому важна не была. Вытолкав Сеню в коридор, Павел скрылся из виду и в офисе стало тихо. Обидчиво пыхтела Юлечка, отчего-то пошедшая красными пятнами. Звонко пискнула микроволновка, извещая Веру Васильну о выполненном боевом задании. Тучная женщина прошаркала до своего кабинета и скрылась в нем, прикрыв за собой дверь. Еще минута и до девочек донесутся чавкающие звуки. Где-то затянул грустную песню оголодавший Василий. Он знал, что, пообедав, работники местного офиса обязательно поделятся с ним остатками былого пира, поэтому Василий душевно исполнял, чтобы точно про него не забыли и решили таким образом заткнуть едой. А потом вдруг затих. Резко оборвался голос и чуть погодя из кабинета выскочила Вера Васильна с квадратными глазами: Василию плохо! Испуганная, бледжая, какая-то вся разом похудевшая. Будто то не бомж за окном, а сам Марат помирал. Юленька сразу оживилась и поскакала к окну.
- Фуу! У него пена изо рта идет!
Мужичок, смуглый, но сейчас ужасающе бледный, распластался на земле и судорожно дергался в приступе внезапной эпилепсии. Вера Васильна в ужасе застыла у окна с прижатыми ко рту маленькими пухлыми ручками. Юлечка с отвращением смотрела на эту картину и ждала, чем же дело в итоге кончится. А мальчишки уже, разумеется, далеко ушли, их не дозовешься. Тяжелый груз ответственности свидетеля медленно опустился на хрупкие плечи Александры.

А ситуация в случае Гели была совсем не смешной, и уж тем более не дурацкой. Старые дома, провисшие телефонные провода, неизвестный, что поджидает ее за дверью и пытается попасть в квартиру. Где уж тут смеяться. Старушка, не старушка - тут не поймешь. Ведь в глазок не заглянешь. Тут и у двери-то стоять страшно. Совсем одна, в чужом городе, без возможности позвать на помощь. И что-то мерзкое, спешащее ворваться в твою жизнь, в твой еще совсем новый мирок. В такие моменты хочется, чтобы разбудили, растолкали, да пусть даже мерзкий будильник протрезвонит над самым ухом и ты, невыспавшийся и в холодном поту, вскочишь с кровати под ритм колотящегося сердца, и будешь благодарить за такое пробуждение, ибо дальнейшее было невыносимо. Но никто не будит, никто не спасает. Ты одна! Прочувствуй это свое одиночество в миг опасности. Второй раз тьма подступает ближе некуда. Теперь ты не спрашиваешь, кто там, и что ему нужно. Теперь ты не пытаешься подойти к двери. Теперь ты ценишь минуту спасения. Теперь ты готовишься к худшему, хотя все еще предполагаешь, не отпускаешь надежду на лучший исход.
А потом все стихает. В дверь перестают ломиться. Ты тихонечко мысленно выдыхаешь.
А дверь медленно открывается.. цепочка падает, будто ни на чем и не держалась. И в квартиру заглядывает старушечье лицо. Совсем теперь не улыбчивое...

Все, что касается данного мира и событий в нем, на общее обозрение пока не выносится и в обсужде не обсуждается.

ИНой.


муз.тема: Icelandic Elephants – Everything Was Lost (live)

Мир вечного покоя, тишины и тумана. Мир, где заканчивается привычная реальность и начинается нечто особенное, незыблемое. ИНой - мир говорящей тишины и поющего сумрака. ИНой - мир прелых сизых трав и шепота кочующего ветра. Сколько бы ни исходил ты миров, в ИНом все иначе. Этот мир коллекционирует тишину. Все в нем наполнено этим благоговением перед едва слышными шорохами и неясным шепотом, тихими песнями трав и музыкой водной стихии. Медитативный сумрачный мир о двух солнцах и таинственной синей планете. Тебе столько придется постичь, человечек, прежде чем ты хоть на миг станешь един сознанием с этим миром. Но он уже пригласил тебя, забрал без спроса, вытянул из удушающей тебя обыденности. Ты избран им. Считай, что ты уже на полпути к вашему единению. Прислушайся же...

Феари, недолго думая, подскочила к Ульриху, как только кентавр нанес ему удар. Она знала, что рыцари да и все мужчины, к слову, не любят, когда их жалеют, поэтому не нашла ничего лучше, как шарить рядом по траве в поиске рыцарского зуба. Зачем ей сдался этот зуб - она и сама не знала, может на память себе заберет, а может рыцарю отдаст для отвода глаз, чтобы подойти к нему поближе. Ко всему прочему, Феари боялась, что, если подскочит к рыцарю, он, пристыдившись, полезет в драку вновь, чтобы доказать, что он не слабак. А Феари не была согласна на беззубого рыцаря калеку. А потому она совершенно нелепо искала жемчуг в траве.
А зуб, к слову, так и не нашелся. Кентавр ускакал с рогатым в таверну, а Ульрих продолжал сидеть.
- Оставайся тут! - вкрадчиво произнесла рыжая, коснувшись плеча Ульриха и поскакала в таверну, поглядеть, жив ли еще рыцарь. Все нужно было держать под контролем.
- А ну брось задираться, старый ты хрен! - громко рявкнула Фе, встав в проеме двери. Она была готова отскочить в сторону в любой момент, если бык решит сделать ее своей мишенью.

- Слушай, мужик... У меня тяжёлый день, я сутки не спал. Ты подвези меня просто до Заречной, а я в долгу не останусь. - устало прервал болтливого мужика Марат, и тот, чуть помешкав, ответил:
- Я бы тебя подвез, дорогой, да не могу. Заказан ты...- совсем тихо и даже грустно сообщает мужик и в ту же секунду выворачивает на встречку.
Это было неожиданно. И это было.. обидно. Вот так встретиться лбом с груженой фурой в какой-то грязной зеленой мазде, которая даже и не твоя любимая машина, и даже не ты за рулем. Ты - лишь жертва, пусть не случайная, но жертва, от и до. Жертва обстоятельств и тонкого расчета. Значит заказчик проколол шины, значит он ждал, когда ты проголосуешь. Но что если бы в автомобиль села Юлечка? Отменился бы план? Или ты оказался бы на заднем сидении и, возможно, избежал смерти?
Но смерти ты все же избежал. Помимо тебя и заказчика существовала еще третья сторона, которая была совершенно не согласна на такое развитие событий. И все что ты слышал в последний миг до того, как зажмурился и закрыл лицо от страха, был визг тормозов и режущий слух звон стекла и лязг металла. А потом - тишина.

- "Бездельник, наркоман".. " Не хотел тебя обидеть".. Неужели ты думаешь, что я не замечаю, как вы ко мне все относитесь? - вопросила Катя, и глаза ее тут же наполнились слезами, - Толстуха, уродина, жирная свинья. Зачем я тебе? Я не смогла не то что продать, а даже заинтересовать продавца. Я ни на что не гожусь и вынуждена скитаться по таким засраным офисам в этом мухосранске! - эмоции зашкаливали и она захлебывалась от слез, - Мне не светит никакого светлого будущего. Я останусь прозябать тут, в этой жопе мира, и выслушивать всяких самодуров навроде Марата, о том, что я самый хреновый работник месяца и меня стоит уволить. Плавали - знаем! Выговор этот - только вопрос времени. Сколько ни старайся - ничего не изменить. Я всегда буду толстой и страшной, я всегда буду ошибаться и краснеть при виде красивых мужчин, - она смерила взглядом Геру, отчего стало ясно, кого она имела ввиду, - но эти мужчины никогда не повернут головы в мою сторону, никогда не увидят во мне большее, чем я из себя представляю. А я полный ноль! - да, самооценка у Кати была даже не на нуле, она стояла где-то в области минут -70, - Мне хотелось бы поверить, что я просто не вижу, не замечаю в себе чего-то хорошего, но порой мне действительно кажется, что я - сплошь изъян. Я некрасива. Единственное, что я всегда хорошо умела делать, это учиться. Учеба не требует быть красивой. Но умным женщинам, как ты прекрасно знаешь, живется трудно. Так вот, что я тебе скажу: им вообще никак не живется. Их выдавливают, будто прыщи, из общества. И на место умной берут красивую и хоть немного сообразительную. Потому что на нее приятно смотреть. А куда деваться нам, умным женщинам? Мы не можем обаять даже голосом, даже невидимого собеседника. Мы не верим во внутреннюю красоту, потому что .. потому что ее нет! Как тебе? Нет этой красоты! Все что есть - снаружи. А внутри только кишки с говном. Вот и все, чем богаты.
Она развернулась и уже было ушла, как остановилась и снова подошла к нему. На сей раз вгляд ее был тверд и прям. Она смотрела опухшими от слез глазами на Геру и уже ничего не боялась.
- Что мне сделать, чтобы понравиться тебе? Скажи, что? Есть у меня хоть малейший шанс быть с тобой? Ведь наверняка до этого момента ты думал, что видишь глубже, чем только наружнюю оболочку. Так что ты видишь?


А Веня уходил. За спиной оставался бледный как смерть Бабиш и медленно вплывающие в его аквариум мурены. А Веня уходил. Прохладный ветерок сменился на душное лето под лучами кипучего солнца и Веня мог ощутить, как много он пропускал, работая в автолавке. Тишина и зелень ласково шептали ему что-то нежное на ушко и это хотелось слушать вечно. Голова шла кругом от такой красоты и хотелось жить! Как вдруг на плечо опустилось что-то тяжелое. Сперва показалось, что это чья-то рука, но, инстинктивно дернувшись а затем повернув голову, Вениамин с удивлением обнаружил на плече черную старую ворону. Она цепко держалась за ручку его сумки на плече и не собиралась так просто сдаваться. Смахнуть рукой ее тоже было трудно. Она сидела на плече и каркала.. ужасно пронзительно, учитывая что сидела у самого уха. На руку реагировала агрессивно: пыталась цапнуть немаленьким таким поцарапанным клювом. А затем, улучив момент, слишком сильно клюнула Веню в висок.. И парень, зажмурившись от сильной боли, попросту потерял равновесие и приземлился.. на сырую землю, не смотря на то, что стоял на асфальте.


А Геля в это время набирала телефон хозяйки, когда трубка замолчала, еще не успев дозвониться до адресата. Легко предположить, что могло произойти: все телефонные провода, как известно, ведут в подъезд. Подъезд, в котором кто-то стоял и уже даже не звонил в дверь: он слушал.. а потом начал ковыряться в замочной скважине. Поскольку техника Гели оказалась намокшей, позвать на помощь она не могла. На кухне еще вполне оставались ножи для самообороны, а еще, увы, она жила на третьем этаже, с окна которого так просто и без последствий не сиганешь. Разве что простыни связать, но на это разве есть время? В это и была вся проблема: времени не было. Замок начал поддаваться слишком быстро.

Девочка несется по лестничным пролетам, чувствуя, как отчаяние подкатывает к самому горлу. Она беззащитна - некому ее спасти! Позади: тьма. Черный человек, наполненный черными мыслями и намерениями. Он - само зло, он - сама смерть. Он страшный клоун, желающий насытиться маленькой душонкой. Вокруг снуют люди, но не слышат они твоего плача, не видят твоих слез, не замечают твое маленькое тело, уносящее тебя прочь от страшного существа. Они слепы, глухи, равнодушны. Они в другом мире, параллельном мире, где ты всегда жила. Но теперь ты не там, теперь ты где-то не там. Черные вороны мельтешат перед глазами. Они хотят что-то сказать, они мешают клоуну догнать тебя, изможденную и уставшую. Они галдят на миллионы голосов о месте, куда она должна бежать. И Наташа вспоминает..
Есть в этом мире место, куда всегда был устремлен ее взор, когда она писала сказки. От одного вида этого пейзажа в голову приходили самые невероятные истории. Ее Королевство! Стоит солнцу начать свой торжественный уход за горизонт, как небо окрашивается янтарными красками и из обычных развалин и построек является миру величественный замок. Он - вход в волшебный мир, там, где звери говорят человеческими голосами, носят маленькие одежки и живут среди волшебства. Мир, которым правят грациозный Олень и мудрый Ворон. Мир, в который ей так хотелось попасть. Закат оказывается дверью между мирами. И Наташе удалось втиснуться в эту щель, пройти сквозь границы миров и оказаться там, где она всегда мечтала оказаться, но ни разу не была к этому готова. И сейчас Наточка чувствовала: наступил тот самый миг, когда миры перемешались и теперь она может попасть в свое Королевство. Теперь ей открыта туда дорога. Теперь она туда попадет!

А время неумолимо надвигалось к обеду. А что происходит в офисе на обеде? А на обеде там происходит самая что ни на есть жизнь во всем ее разнообразии. К примеру, Вера Васильна, изрядно наслушавшись происходящего в офисе, достает из своей большой кашелки шуршащий маленький пакет и начинает стремительно вытягивать из него потертый старенький контейнер с едой. Этот контейнер, кажется, еще ее молодой помнит. Откуда у нее такой раритет - никто не знает, да и навряд ли кому интересно. Вера Васильна, высунув кончик языка от натуги, вскрывает чеплышку и идет к микроволновой печи, расположенной в небольшой и мрачной столовой. Столовой эту комнатушку назвать трудно по одной простой причине: в ней всегда темно. Лампочку никто не вкручивает: говорят, она тут же лопается, разлетаясь осколками по всему помещению. В столовой есть какой-то длинный стол и стулья-инвалиды, печально и бессмысленно прозибающие в этой темной кладовке, в которую заходят лишь затем, чтобы дойти до микроволновой печи. Загаженная насмерть, она олицетворяет собой стойкого советского солдата, который уже не жилец, но еще отчаянно ползет под танк с гранатой. Так вот, эта микроволновка еще ползла! И грела, нещадно грела все, что в нее попадало. Казалось, она намеревалась расплавить весь мир, вот так, подползая под танк. И сейчас Вера Васильна помогала совершать микроволновке ежедневный ритуал по захвату мира. Картофельное пюре принялось возмущенно стрелять, сопротивляясь убийственным микроволновым лучам и умирая, под их гнетом, в то время как тучная женщина медленно ходила по кругу в темной кладовой, освещаемой лишь щелью из двери и лампочкой из микроволновой печи.
В это время Юлечка стояла и смотрела широко распахнутыми голубыми глазами на Георгия. Она пыталась понять, как он мог догадаться, что это писала она? А еще какие ее ждут последствия. А еще, что ей делать дальше и как реагировать на бумажку. Наконец, она не выдержала этой пытки и возмутилась:
- Чего ты мне этой бумажкой в лицо тычешь? Я не знаю, кто это писал! - И она уже собиралась оттолкнуть Георгия со своего пути в офис, когда вместо нее это сделала Екатерина, в расстроенных чувствах стремительно покидающая офис.. и город. и страну. и даже планету. Катя, так уж вышло, двинулась вслед за Герой, в последний раз любуясь этой статной фигурой скромного идальго. Ах, она все бы отдала, лишь бы коснуться этой спины хоть пальчиком. Но спина удалялась, и Катя удалялась вслед за ней, прощаясь и прощая всех и вся. И вот уже впереди маячил выход, когда статная спина остановилась в проходе, загораживая ей путь на волю. И Катя, осознав, что это единственный ее шанс осуществить свою мечту и впервые в жизни сделать что-то немыслимое, решила оттолкнуть Георгия, положив ему руки на талию. Да, и пройтись по его ребрам своими толстыми пальчиками. Правда, это она все решила в своей голове, а по факту она просто грубо отпихнула его, пролезая вперед. Увы, а может и к счастью, не всем удается грамотно распоряжаться своими намерениями и телом.
- Э! - бросила ей Юлия вслед. Быдловское такое "э", совсем не вяжущееся с ее невинной внешностью. Просто Катюша ее тоже оттолкнула, проторяя себе дорогу к свободе.
Однако Катя отвечать не стала. Только чухнула еще быстрее в сторону остановки, чтобы быстрей-быстрей исчезнуть, раствориться в толпе, которой, к несчастью не было. Она была уверена, две секунды - и Гера забудет о ней. Две секунды и она станет пустым местом для всех в этом мире. Как всегда.
- Корова.. - буркнула мрачная Юлия и направилась в офис, с ненавистью сжимая проклятущую бумажку в левом кулачке.

А вот Александре так просто из офиса слинять не удалось. Совершенно неожиданно в ее руки вцепился Паша, внезапно посерьезневший после минуты смеха.
- Погоди. Черт с ней, с рубашкой. Новую куплю. - говорил он вкрадчиво, заглядывая ей в глаза, - Саша, сходи со мной сегодня на ужин. Пойдем куда скажешь. Ты первая, кто позаботился обо мне бескорыстно. Я не смогу оставить это просто так. Пожалуйста! - по-человечески просит, от чистого сердца. Видно и впрямь задела ее рука помимо рубашки еще и чувства парня.

Марат, тем временем, стремительно удалялся в сторону центра города в неизвестном ему автомобиле. На вопрос Марата мужик удивленно пожал плечами:
- Куда-куда! Решил, что от истерички тебе смотаться надо, вот и повез. А куда тебе надо ты сам скажи, я не экстрасенс. Это у меня бабка наперед все видит: какая порча на мужике лежит, каким недугом страдает. Что самое интересное: только на мужиках и видит. А с бабами, говорит, хер разберешься, они и сами, мол, не знают, какого черта у них в башке и в жизни происходит. У меня вон, недавно, друг в аварию попал, а потом его, едва из больницы откинулся, машина сбила. Так я бабку свою привел, показал, а она: "Порча, - говорит, - лежит на нем. Дура какая-то положила. Волосы у нее, вижу, рыжие." И знаешь, как в воду глядела! У него как раз мартышка новая появилась. Ну встречались по выходным, развлекались, а эта сучка решила, что он ей изменяет и принялась всякую херню творить, порчи, значит, тварь, на него наводит. Ну мы Васька быстро на ноги поставили с бабкой. Он теперь ходит спрашивает о ее здоровье. Цветет мужик. А с бабами это дело такое, оказывается, не шуточное. Они же, стервы, одна другой рецепты всякие ведьмовы передают. Дуры, блять! - мужик в сердцах схаркнул в окно.

- Ну как знаешь, - загадочно ответила старушка, поглядывая хитрым глазом на уходящую Ангелину.
И девушка направилась на поиски своей дома, вспоминая детали ее утреннего похода за котом, когда обнаружила для себя неприятное обстоятельство: старушка следовала за ней. Черным нелепым пятном она ковыляла следом, будто следила за девушкой. И как бы Геля шаг не ускоряла, старушка все также неизменно следовала за ней.
И все же Геле повезло: она наткнулась на знакомую тропку и вскоре смогла выйти к временному своему жилищу. А позади, метрах в двадцати от нее, стояла черная фигура и внимательно наблюдала.

А в это время обезумевший от происходящего Вениамин с клоунской сноровкой жонглировал чебуреками-беляшами-хот-догами и пирожками так, что слюнки текли. Студенты напирали тяжелым авангардом, пиками-руками тычась в окошко. И все бы хорошо, и все бы расчудесно, когда новый звук ворвался в галдящую толпу. Сперва никто не придал этому значения, но звук не унимался. наоборот, он поглощал студенческий гомон, заменяя его тяжелой тишиной. Тягучая ложка дегтя плыла по этому студенческому меду, подбираясь к лавочке. Наконец странные люди, совсем не желающие есть, судя по их кислым лицам, вплотную подошли к авто-лавке.
- Здравствуйте, молодой человек. Санэпиднадзор, - представился мужчина и оставшаяся часть студенческой толпы, что еще продолжала галдеть, замолчала. Рядом с представителем такой неприятной организации стояла женщина и еще двое мужчин. Все они внимательно смотрели на Вениамина, как змеи смотрят на кролика, которого вот-вот выдадут им на ужин, - Вы владелец этой автолавки?
На отрицательный ответ молодого человека, представители Роспотребнадзора потребовали начальство это предъявить.

Алиса



Тишина пробудила тебя.
Ты, будто маленькая песчинка, лежала на берегу огромного озера. С туманной глади озера навязчиво тянуло ночной прохладной, а небо над головой было сизым. Вечерело.
Берег, на котором ты разлеглась, был сплошь усеян маленькими черепками. Они были совсем небольшими: будто птичьи, только без клювиков. Но, что удивительно, черепки были все цельными, хотя настолько хрупкими, что стоило приложить минимум усилий, и черепок крошился, рассыпаясь скорлупкой. Хруст черепков от каждого твоего движения, казалось, разрушал всю так кропотливо воссозданную гармонию, будто ты была мухой, разорвавшей узор усыпанной бриллиантовыми каплями паутины и теперь барахтающейся в этой самой паутине, орошая землю маленьким дождем. Хруст черепков оглашал всю округу о твоем присутствии, но кругом по-прежнему царствовала тишина и пустота. Ни птицы не закричало, ни в близстоящем лесу ничего не шелохнулось. К берегу подступали высокие сосны и превращались в дремучий темный лес. Казалось, ты была здесь одна одинешенька.

- Я не полезу по этой лестнице, - прошипела сквозь зубы Джесс,- Передай этим бородатым, что я требую спустить нормальный трап.
Похоже, Лилит уже произвела неприятное впечатление на Багир, хотя с ней портить отношения Джессике никак не хотелось.
Но и прогибаться, поднимаясь в пышном платье по черти знает чему, она тоже была не согласна.

Он говорил, он успокаивал, он заглядывал в ее серые глаза своими льдистыми, и холодно становилось и одновременно жарко. Такая близость с рыцарем кружила ей голову, да так, что щеки румянцем заливались. Ладонь все еще болела от его прикосновения, и все же, эта была сладостная боль, свидетельствующая о том, что они держались за руки.

Она глядела на него и понимала, что в его глазах ей роль не больше чем сестры отведена, старого друга, жены и подруги его товарищей. Но что же ей было делать со своими желаниями? Феари была растерянным коднаром и потерянной ведьмой. Но все равно оставалась женщиной. Женщиной! со своими страстями и желаниями, от которых не спасал ни коднар, ни магия.

Он велел ей зачем-то одеться и ушел на ту сторону моста, а она лишь переводила дыхание. Он был так близко и так долго рядом, гораздо дольше, чем прежде. Или теперь каждое мгновение рядом с ним стало ценнее и тягучее? А потом он вернулся и направился в лес, не говоря ни слова. Тогда-то Феари поняла, что не в силах отпустить его дальше чем на шаг, и кинулась за ним.

- Ульрих! Постой! Возьми меня с собой! - воскликнула Феари и было схватила за руку рыцаря, но вовремя остановилась, - не хочу я в ту таверну без тебя. Давай я коднаром обращусь и пойдем вместе на поиски Найджелла. Не ходи один! Разделяться сейчас не стоит, а я, ежели опять в какую ловушку угодите, помочь смогу. Возьми с собой! - и уже тише добавила, - Пожа-а-а-луйста!

"Вообще уже охуели!" - возмущенно стучало в висках у Марата, когда он хлопнул дверью своего кабинета. Дверь была знатная: стучалось ей громко и внушительно, за что Марат ее любил, а весь офис дружно ненавидел. Все ждали, когда же эта тварь наконец слетит с петель или треснет от переизбытка чувств, но двери, кажется, нравилось такое положение дел, и она, со знанием дела, стучала мощно, громко и с отдачей по всей мебели, что находилась в офисе. Мелкие бумажки взлетали со своих мест и приземлялись на соседние столы, разделяя секреты и планы с соседями. "Позвони стоматологу!", "Я в полной Ж..", Займи до ЗП" и т.д. и т.п. летело по офису, кружилось и падало замертво на чужие столы и стулья. Так, у Геры на столе появилась бумажка с нацарапанным на ней кривым цветочком, и вторая с надписью "Змий". Павлу досталась бумажка с номером телефона и подписью "шлак", а растерянная Юлечка принялась рыскать по кабинету в поисках "Змия", испуганно поглядывая на коридор, в котором скрылся Георгий. Записку девушка так и не нашла, а вскоре и вовсе о ней забыла.
А Вера Васильна удивленно выглянула из своего кабинета и вопросительно поглядела на Сашу, стремительно уходящую из офиса. Любопытной женщиной было принято решение блюдить за происходящим, и дверь в кабинет буха осталась открытой вместе с большим ухом, торчащим из нее.

А Марат, тем временем, плюхнулся в кресло и набрал Анжелу. В голосе Марата, не смотря на ласковые обороты, звучала угроза и желание убивать одним лишьголосом. Анжела была бабой не глупой и быстро смекнула, что дело не чисто.
- Доброе, зая. Не, ну мне сказали, это не заразная хрень. В любом случае, я уже пропиваю курс и через неделю буду абсолютно чиста. А что, что тебе сказали? Все плохо? А насколько? А ты уверен, что от меня подхватил? И вообще, какого черта ты звонишь мне так рано?! Я еще, между прочим, сплю! Пошел нахер, козел! - и в трубке раздались гудки. Опешившему Марату слова вставить так никто и не дал. Сама придумала, сама обиделась, как говорится. Анжелка вообще так любила делать: почувствует вину, распсихуется и во всем тебя еще виноватым козлом сделает. С ней можно было только обдолбанным общаться, тогда она не кажется такой психопаткой.


Сеня был покорным парнем, особенно когда курнет. По просьбе Александры он остановился и остался на своем месте, немного пошатываясь и лениво улыбаясь собственным мыслям. Ему представлялось, как они всем офисом сложили кострище прямо посреди кабинета и на столб в центре водрузили Марата. А потом девчонки сняли с себя всю одежду и принялись плясать вокруг разводимого костра, потряхивая прелестями. Круче всех плясала Вера Васильна, ей было чем потрясти, в отличие от модельных девушек. Катерина тоже от нее не отставала, но масштабами все равно не выходила. Марат же в это время истошно кричал и просил выколоть ему глаза от этой красоты. На этой детали Сеня захихикал и схватился за плечо Александры, стоящей поблизости. Сашенька что-то эмоционально рассказывала двум голубкам, а голубки ей что-то втирали в ответ. Видимо, обсуждают какое дерево лучше горит.
- Ребят, у нас тут только дубы поблизости, - авторитетно заявил Сеня, - ну я пошел, - и медленно отчалил в сторону кабинета вместе со всеми.

В это же время перед мутным взором разгневанного армянина стоял хлипкий парень, смутно знакомый, и что-то там лепил о девушке, которая не в беде, но которая в эту беду-то всех и ведет. В голове Бабиша все переворачивалось с ног на голову и гулко стучало: Сообщница. Обманщица. Иуда.
- Иуда, - задумчиво произнес Бабиш, и рука с ломом медленно опустилась. Весь он как-то обмяк, расстроился и чуть было не расплакался. Лом отшвырнул в сторону и ушел в подсобку, прочь с глаз Вени, проводить инвентаризацию и просто шелестеть пачками сосисок.
А с улицы на Веню смотрел опешивший в немом возмущении клиент. Клиент был молодым человеком, держащим в руках мелочь, забрызганный кетчупом и гневом. Позади него валялся вышвырнутый хот-дог, будто извлеченный из нутра: в луже сладкой крови. А парень стоял тихо и возмущенно таращился на Веню, не в силах произнести ни слова. Ему хотелось, ему страшно хотелось точно также раскричаться, раздолбить всю эту армянскую лавчонку тем самым ломом и уйти, гордо подняв голову на свою унылую работу, но он просто-напросто боялся, что, начав кричать, навлечет на себя гнев только утихшего мавра и окажется погребенным под этой армянской лавчонкой, и в закат с гордо поднятой головой уйдет уже не он. А потому он стоял и мысленно душил Веню взглядом.

А в офисе, уже посчитавшего его своим личным, водрузив ноги на стол, пил свой кофий Павел Александрович. Кофе на редкость был хорош, будто его ему лично преподнесла Леночка. Нет, не Леночка, та, по-моему, и чай-то сделать не в состоянии. Александра, да. Это рыженькая явно не только кофе хороший делать умеет. Нужно к ней присмотреться. Не даром же ей букеты все то время, что он работает, шлют. Ох, неспроста. Строит из себя тихоню, а сама, чуть ночь, бабочкой раскрывается.
На этих приятных мыслях и фантазиях на тощее плечо Павла опустилась тяжелая рука. Сказать, что Павел вздрогнул всем телом, это не сказать ничего. В доли секунд Павел выплеснул на себя кофе, сдернул со стола ноги, закашлялся и, не смотря на жар, распространявшийся по животу, принял позу усердно работающего человека: вперил взгляд в комп и зачем-то принялся щелкать мышкой. Лишь после совершения этих действий он смог остановиться, осознать, что уже спалился и обратить свой взор на подкравшегося Геру. Фух, Гера. Это ж меньшее зло из всех! Но возмущаться не стал, слишком уж перенервничал парень. А на белоснежной рубашке, одетой по случаю первого совещания, тем временем, распускался кофейный цветок.
А Гера, тем временем, вещал ему и Екатерине о своей гениальной задумке. И если Катерина голова была пасть на колени и восклицать, какой же гений вы, о, Георгий! то Паша воспринял эту идею очень и очень скептически. А на фразе "потом мы с Сеней позвоним по тем же самым номерам и будем продавать эту самую пасту" вообще хмыкнул, но, как ни странно, промолчал. А промолчал лишь потому, что в рукаве у него уже был припрятан нужный туз, чтобы свергнуть этого самозванца с трона Юнидита.
- Сию минуту! - воскликнула Катенька, глядя на Геру полными восхищения глазами, и кинулась к компу в поисках нужных телефонов. Скуратов, тем временем, спешно удалился, дабы сделать чай заслуженным труженикам офиса. А Паша, пользуясь случаем, поскакал к Александре.
- Ах, Александра, не проходит и минуты, чтобы я не думал о твоей неземной красоте. И как тебе удается отстреливаться от всех своих обожателей, ума не приложу! Я думаю, как нибудь за чашечкой мокко в уютном ресторанчике вечерком ты расскажешь мне эту увлекательную историю. А я к тебе вообще за аптечкой, птичка, прилетел. Мне перекись нужна. Ты же у нас аптечкой заведуешь? А то,смотри на эту красоту, - и он указал на кофейного цвета пятно, - как я могу претендовать на свидание с рыжей красавицей, когда у меня такая беда случилась. Нужно это дело срочно исправлять, прелесть моя, - и слащавыми глазами он поглядел на Сашеньку, раздевая ее взмахами рыжих ресниц.

Сеня с Алисой покорно были усажены на "диван ожидания" из белого кожзама - в свое время прихоть Марата: хочу белый и кожаный. Благо, удалось убедить хотя бы из кожзама купить. На другой цвет так уговорить и не удалось. И сия красота зияла посреди всего этого офисного бедлама и постепенно загаживалась. На диване любила всхрапнуть техничка, отчего он насквозь пропах хлоркой, и победителя соревнования: "кто просидит на Белом Диване Смерти дольше" никто так и не запомнил. Это белое жуткое чудо, обманчивое и манящее своею белизной, служило отличным местом для приведения себя в чувства. Вот подумаешь, как все гадко в жизни выходит, присядешь на эту красоту, потом ляжешь в позе покойника и ждешь... покуда глаза не заслезятся. А потом вскакиваешь с него, возвращаешься на свое место и понимаешь, что все у тебя в жизни не так уж и плохо выходит. Прямо очень даже не плохо. И жить-то как хочется!
И вот на этом диване сейчас дружно восседали Сеня с Алисой, чувствуя, как проникает в них удушающий запах хлорки.
- Мне кажется, если мы сейчас и дальше тут будем сидеть, нас уже не откачают.. - задумчиво изрек Сеня и извлек из нагрудного кармана очередной косячок. Решил эту мыслю выкурить.

Всё началось вечером. В синей тьме синего денька сидела девочка и ждала свою маму, пописывала добрые истории, глядя на своих рыбок. В такие вечера всегда по-особенному пахнет жизнь: от тетради веет деревом, от аквариума холодом, из кухни до детской лениво доползает запах выпечки. И тебе уютно в твоем мире, будто в теплом одеяле кутаешься в нем, растворяясь в нем, мурлыкая от удовольствия. А потом раздался крик...

Наташа помнит, как рванула в кухню к маме, позабыв все на свете, отшвырнув в сторону тетради и опрокинув стул. Она неслась на звук рыдания, не чувствуя земли под ногами. А мама уже согнулась от боли, сжимая в руках телефонную трубку. Известие! Какое-то очень плохое известие! Девочка кинулась к маме, стараясь обнять, успокоить, утешить, но вместо этого сама начала рыдать, от страха, от леденящего душу ужаса. Но что она могла поделать? Мама ревела, а вместе с ней ревел весь детский мир!

В тот синий вечер раскололась их с мамой жизнь на до и после. И мир уже никогда не стал прежним, как они не старались. В тот страшный поворотный мир матери сообщили, что отец Наты погиб в автокатастрофе. И мир рухнул..

Тетради разорваны, строчки счастья перечеркнуты. В мире Наточки наступила тьма. Она оказалась бессовестно брошена, оставлена. Мать впала в тяжелую депрессию, и Нату воспитывала бабушка. О каком мире в душе могла идти речь? Ната ненавидела себя и то, во что превратилась их с мамой жизнь. Больше не было любящего отца, больше некого было ждать морозными зимними вечерами. В их с мамой мире стало безумно-безумно холодно.

Наташа больше не могла смотреть на картинки счастливой полной семьи, что она любила рисовать. Она не могла оставаться спокойной, когда в мультиках упоминали об отце, но страшней всего было, когда на улице шел похожий на отца человек. Тогда Нату приходилось держать изо всех сил. Она рвалась к незнакомцу с криками "Папа! папа, ты жив!" и ревела, ревела, ревела..
Это было страшное время.
Но и оно прошло. У матери начали появляться ухажеры. Наташа постепенно смирилась с потерей отца и на всю эту черноту ее жизни девочке-подростку стало просто-напросто плевать. Если она что и писала, то выходило нечто страшное, нечто Кинговское, от чего ей становилось легче. "И все сдохли" - было любимым окончанием ее рассказов. Она творила и уничтожала. Заставляла любить и страдать. Ей хотелось выплеснуть загноившуюся боль, но сил не хватало, как и не хватало мужества ее принять.

Лисица шла по темным водам черного тоннеля, держась за хвост Лиса, чтобы не потеряться. Вот что чувствовала Наташа в те годы: только тьму и липкий ужас происходящего. И огненная лисица отважно рассекала тьму, желая спасти свою душу.

Это был трудный день. И вот - народ отпущен, все расходятся по своим делам. Марат со вздохом опускается в кресло. Последней выходит Вера Васильна. Разумеется, она выходит последней. Он должен насладиться ее фигурой, чтобы получить заряд бодрости на весь день. Уж Вера Васильна знает, как поднять тонус мужчине одним лишь выходом из кабинета. Она чувствует его взгляд на себе и улыбается краешком рта. В кабинет входила женщина напряженная, а выходит из кабинета женщина довольная. Вот так бы всякий раз совещания проходили. Ах да, кажется к этому делу еще один новичок руку приложил, но на него Вере Васильне глубоко и не туда. Марат затмил ей всех новичков. Он сегодня отчего-то очень ей симпатичен.
А вот у Марата на самом-то деле голова совсем другим забита. Нужно ехать исправлять прекрасное послание на левом крыле машины. Он неохотно поднимается со своего кресла и следует к выходу, еще не зная, что все колеса у машины спущены - распороты ножом. Зверски так распороты, бесчеловечно так. Вот смотришь на них и думаешь: ну что за тварь могла такое с апельсинкой сотворить?! Марат выходит из офиса прямиком туда, где видят фиолетовое небо Алиса с Сеней.

- Куда девать труп - вторил Алисе Сеня, и сделал затяжечку.
- Надо труп взять и сжечь, а пепел скрутить в косячок и вы-ку-рииить...
Еще затяжечка...
И Сеня вышел в космос. Вокруг него летали зеленые трупы Марата, которые с радостными воплями поджигала Алиса и пила солнечный виски из бесконечной бутылки.
Веселое голубенькое полотенце с красными глазами пронеслось мимо, пропищав что-то вроде "Не хочешь пыхнуть?", его затягивала черная дыра, которая постепенно принимала очертания лица очень недовольного Геры.
И все погасло. Была лишь чернота и Гера.
- Не хочешь пыхнуть? - неуверенно спросил Сеня...

Георгий, он же Гера, он же Скуратов, он же Змий, как был прозван злобной Юленькой, шипевшей у него за спиной, был парнем деятельным. И филонить от своих прямых обязанностей позволять никому не собирался. Быстро указав кому и что делать, то бишь дав понять, кто над кем начальник, Змий быстро удалился в поисках свободного от проблем Сени, дабы его этими проблемами наградить. Нашел он их быстро, сразу же за углом от парадного входа. Поскольку Сеня был человеком простым и не обремененным проблемами, ему не за чем было от кого-то прятаться. К тому же парень не знал, сколько подобные собрания длятся. А потому время было нещадно потеряно и послано к черту, когда нарисовался Змий.

- Ходит тут! Конями обызвается.. - шипела Юленька, недовольно косясь в сторону тонкой кишки-коридора, в котором исчез Гера, - сам бы пошел работать, Змий!
- Слышь, ты давай-ка тут не бузи, а садись и работай. А то сейчас за тебя все по первое число отхватим, - это уже буркнула Катерина, не в силах терпеть оскорбления великого Георгия. Она поправила свои крупные, как и она сама, очки в роговой оправе и вздохнула. Работать не хотелось, но что ни сделаешь, ради любви.
Павлик, проследив исчезающего Геру, направился к кофеварке клянчить у нее стакан крепкого. Кидаться в работу ему не хотелось. А кому, собственно, охота этой фигней заниматься. Как известно, новичкам ничего хорошего не дают. Телефонные базы старые или изъезженные вдоль и поперек. Никому на тех концах проводов не интересно, кто ты и что пытаешься втюхать. Требуется чудо, чтобы сбыхать кому-нибудь товар из этой базы.
Но девочки, кажется, еще не в теме такой несправедливости, а потому неохотно набирают первые номера. А у Геры база получше, ведь он здесь уже столько работает. И получает он больше, и сбывает больше. Павлик неспеша приближается к рабочему месту Георгия. Да, вот она, база мечты, до которой им пока не дотянуться. Да и невыгодно это, и Гере в первую очередь. Вот кто, наверняка, всех чернит перед Маратом и советует нанять новых. Хренов Змий. Права была Леночка. Ловким движением руки рыжий делает снимки телефонных номеров. Вот и треть базы у него уже в телефоне. Благо девочки звонят и ничего не видят. Глупенькие. Ну ничего. Паша их спасет от неминуемого увольнения. А может и не спасет. Посмотрит на их поведение прежде. Особенно на Юлечкино.

-Здрасьте! - раздалось громкое на весь офис. Все обернулись, а Паша чуть в штаны со страху не наделал: думал, Гера пришел.
- Мне Александра нужна! - бойкий высокий парнишка стоял с огромным букетом ярких герберов.
Паша неохотно указал на рабочее место Александры.
- Это Вам! - подошел к девушке парнишка, вручил букет и попросил расписаться о получении.

Это был гребаный шестой букет. Александру преследовал какой-то цветочный маньяк. Он постоянно слал ей по одному букету в день, не оставляя ни записки, ни послания. Цветочные организации всякий раз выбирал разные. Контактных данных не оставлял. И всякий раз букеты - один другого краше. Юленька готова была вешаться, глядя на такую несправедливость. И если Катенька хотела убить Сашу за приближенность к Гере, то Юленька за эти букеты. Ах, ну да. Теперь в их ряды вступила и Вера Васильна, совершенно не позабывшая приезд Александры этим утром.

- Он явно слепой.. - прошипела Юленька в трубку клиенту, глядя на масштаб букета, - Ах, нет-нет, простите! Это не вам! А Вам мы предлагаем совершенно инновациооный продукт! Зубную пасту! Да, она совершенно особенная и превосходит по своим свойствам подобные ей аналоги, - читала Юленька с бумаги, - обладая неповторимым вкусом и ароматом, эта паста подарит вам заряд бодрости на весь день и обеспечит стойкую защиту от микробов в течении шести-семи часов!
Собственно, у Юлечки дела шли не так уж и плохо. Ее голос очаровывал мужчин и они впадали в некий транс, будто случайно попадали на линию секса по телефону. Юленьку хотелось и в этом была ее прелесть. А вот Катеньку не хотелось. От слова совсем. И как бы она ни пыталась заинтересовать клиента, ее голос отторгал любого слушателя. Катерине совершенно не удавалось втюхивать товар. И она начинала впадать в глубокое отчаяние.
А Павлик.. А Павлик не спешил звонить. Он чувствовал себя царем положения, а потому, водрузив ноги на стол, неспешно попивал кофеек, слушая чарующий голосок Юлечки.

Тем временем, в авто-лавке под острым названием «Best-dogs!» наступила тяжелая минута молчания. Бабиш стоял, держа бутыль с кетчупом над хот-догом, и смотрел на Вениамина огромными полными возмущения глазами, не замечая, как кетчуп уже стекает по пальцам и капает на пол. А потом что-то взорвалось, вроде как внутри Бабиша, отчего он, потеряв всякий рассудок от гнева и возмущения, выкинул вон хот-дог, прямо на улицу швыранул, и начал кричать что-то на армянском. И судя по экспрессивности его речи, не нужно быть армянином, чтобы догадаться, что речь его была совершенно нецензурной. Он кричал и размахивал руками, затем принялся шарить глазами, а потом и руками по лавке, вытащил из какого-то угла лом и крикнул:
- Вэди, паказывай, гиде уплютки ети! Я им щас пакажю как баришень апижать! - В белом фартуке, красный, как рак, он стоял перед Веней с ломом в руках, и брови его теперь были еще косматей прежнего. Под ними даже не видно было пылкого армянского взора!

Феари слушала Найджа в полуха, обращенная вся слухом и взором на ту сторону реки. Там были ее друзья. Там был Ульрих. Сердце коднара в девичьей груди готово было разорваться при одном взгляде на него. А Найджелл, тем временем, строил похотливые планы на вечер в таверне. И с чего он взял, что там будут бабы? Вопрос ее этот озадачил и она уже развернулась к нему, чтобы спросить, как вдруг руки прошила острая боль и .. исчезли хрустальные занозы. Порезы, к сожалению, остались, но хотя бы без осколков хрусталя в ранах. А коли посторонних предметов больше в ладонях не наблюдалось, порезы обещали затянуться в ближайшее время.
Мост также выстроился обратно. Паршивый хрустальный обманщик, ловушка для дураков. Феари была обязана предупредить друзей об этой переправе, но Найджелл ее-таки смог отвлечь и привлечь к себе ее внимание. Монета, золотая искрящаяся монета, подобна тем, что лежали на том злополучном алтаре, сейчас блестела в руках мальчишки таинственным светом.
- Ах ты ж засранец, - кинулась Феари к мальчугану в попытках вырвать монету из рук.

Однако, монета монетой, а друзья уже подходили к мосту и Феари была обязана их предупредить.
- Осторожно! - кричала она, размахивая изрезанными руками, - мост в прошлый раз начал рассыпаться! Но он потом снова соберется. Переходите быстро и по-одному!

Наташа вырывается на свободу, прочь из удушающе маленькой квартирки, наполненной чем-то чужим и доселе ей не знакомым. Она рвется наружу, словно птица, выпархивая из клети. Оранжевый яркий подъезд, гулкие двери лифта с лязгом распахивают свою ржавую пасть. А из нее вырисовывается жутковатого вида фигура. Толстый улыбчивый мужичок. Маленькие глазки спрятаны за таинственно мерцающими стеклами очков, пухлые губы растянуты в плотоядной улыбке. Держится он совершенно по другому, не так, как те, кто не желает тебе зла. Движения его слишком тихие, слишком аккуратные, нет никакой спешки. Будто кот, крадущийся к добыче. И Ната начинает ощущать себя самой настоящей мышью. Маленькой, серой и совсем беззащитной.
Девочка инстинктивно пятится от него, выбирая куда бежать: вверх или вниз. Но выбора тут даже особо не стоит: внизу есть выход, а вверху есть крыша. На крыше никто ее не ждет.
Хотелось позвать маму, но мама тоже была чужой, и даже бежать обратно в квартиру не имело смысла: там сидела абсолютно равнодушная к ее жизни женщина. Что ж, Ната с ужасом смотрела на полосатые конфеты в страшных руках. Такое зрелище она запомнит надолго, и даже когда у нее будут свои дети, она будет содрогаться при виде подобной карамели.
Цепенея от ужаса, Ната стояла, глядя на протягиваемые конфеты и пинала себя изнутри, заставляя сделать хотя бы шаг в сторону. В такие моменты мир замедляется, однако движения противника остаются все также отвратительно быстры. Осознав всю несправедливость данной ситуации, Натка решает действовать, во что бы то ни стало. И без слов бросается вниз по лестнице, чувствуя, будто за спиной вырастают крылья. А позади страх, липкий, жуткий, нагоняет ее быстрее, чем этот мужик. Страх не отстанет, не споткнется, не решит оставить ее. Он будет дышать ей в затылок, не отставая, покуда она совсем не окажется в полной безопасности с исходящим от биения сердцем.

Феари гордо шла, не обращая внимание на замерзшего рогатого рыцаря. Нет, она не обвиняла его в таком выборе. Быть может и ей следовало отправиться в таверну. Но слишком много пролегло меж ней и ее друзьями-знакомыми, чтобы еще больше отдаляться от них. Нет, сейчас ей хотелось быть ближе к ним, как можно ближе. И она шла вдоль реки, выслушивая объяснения Найджелла. Мальчишка никак не унимался, разглагольствуя о ее выборе и о том, что он ничегошеньки с этого алтаря не тырил. И Феари уже так устала его слушать, что, когда вдруг заслышала голос Сильмини, чуть вплавь по реке к ней не кинулась, так ей хотелось уже утащить их всех за собой в таверну и расслабиться наконец. А еще ей страшно хотелось увидеть Ульриха и убедиться что с ним все в порядке.
- ЭЭэээй!!!! Сильмини!!! - закричала во все горло Феари, выглядывая знакомую женственную фигуру. Подумать только! Еще недавно она голову теряла от прелестей этой блондинки. Что же будет в таверне?

Собрание простым не бывает. Собрание - это всегда стресс. И этот стресс ощущали на себе все в основном потому, что сидеть и размышлять о том, как втюхать чесночную зубную пасту глупому народу не хотел никто. Катенька, к примеру, вообще думать ни о чем не могла. Одна речь Георгия захватила ее так, что чуть очки с маленького носа не упали. И давление, кажется, поднялось. В общем Катенька здорово вспотела, глядя, как Гера шевелит тонкими губами, воспроизводя своим сексуальным голосом членораздельные звуки. Ей хотелось умереть под эту музыку, но она не могла себя лишить такого удовольствия. А потому сидела, раскрыв рот и смяв листовку в мокрых ладонях и думала, усиленно думала, как обратить на себя внимание такого идеального создания.
А Юлечка совсем не слушала Георгия. Она не слушала и Марата. Она жевала арбузную жвачку, сексуально работая ротиком, что никак не мог пропустить Павлик. Ну как такое пропустишь? Он еще не знал, как приятна ладонь Марата на юной девичьей коленке, как ей там удобно и хорошо, и как приятно этой самой коленке ее касание. Павлику, увы, свою ладошку пристраивать было некуда. Разве что в привычную ширинку лезть, но сейчас совсем не время, хотя.. как посмотреть. Павлику хотелось оказаться жвачкой, что она с таким смаком пережевывала. Ну да мы все и так поняли, чего хотел Павлик.
А вот Сеня, Сеня был золотой человек. Ему понравилась речь святой женщины офиса Веры Васильны, и он активно ей вторил кивками и тихими поддакиваниями. Выглядело это смешно, все, кто хоть немного знал Сеню, понимали, что он ничерта ее не слушает и тем более не понимает, но описать словами, насколько вдохновилась этим вниманием одинокая женщина, очень сложно. Она села, важная, на свое место, гордо отвернувшись от Сени, все еще с улыбочкой глядящим в ее сторону, и пыталась придать своему выражению деловой вид, но то ей отчаянно плохо давалось. Даже удивительно, чтобы Вере Васильне и что-то плохо давалось. А Сеня, спустя минуту, уже и думать забыл, где он и что вообще тут забыл. Он повертелся на своем месте, оглядел всех присутствующих, взглядом спрашивая, чего они все тут с такими кислыми минами сидят, и уже бы ушел, если бы не взявшая слово Екатерина. Отчего-то заговорившая Екатерина сильно потрясла Станислава. Он сразу же вслушался в ее слова и притих. А Екатерина вещала вот о чем:

- Георгий, кхм, безусловно прав! Как он верно заметил: связка чеснока покупателю совершенно ни к чему. Он и так возьмет ее в любом овощном, в отличие от нашей пасты. А вот с предложенной акцией "два плюс один" я не совсем согласна с Георгием, - в этот момент девушка особенно раскраснелась от волнения, стоя перед незнакомой публикой, - Дело в том, - поправила она очки и снова уставилась куда-то в сторону, объясняя всю политику крошке на столе и периодически Марату, - мы здорово проиграем в товаре. Себестоимость тюбика пасты не равнозначна связке чеснока, да и сам заказчик права нам такого не давал. Думаю, мы может заменить связку чеснока на что-то ему подобное. К примеру на дешевые зубные щетки или стаканчики для этих самых щеток. Однако тут возникает вопрос: а готов ли пойти на это заказчик? И кто поставит нам эти стаканчики и щетки?.. - в какой-то момент Екатерину переклинило. Она тяжело и громко дышала, нет, даже пыхтела, кажется, обдумывая всю сложность этого процесса, и, наконец, грузно опустилась на стул. Рядом сидящие Павлик и Сеня почувствовали, как потянуло удушающе горьким ароматом пота, и загрустили. Юлечка перестала шевелить челюстью и просто переводила взгляд с Екатерины на Марата и обратно, ожидая реакции.

И тут очнулся Павел. Гипноз работающей челюсти оборвался, и он смог вырваться из зыбучего заклятия женского очарования:
- Я предлагаю созвониться с заказчиком и предложить заменить связку чеснока на другой товар! - скрипучим но решительным голосом изрек Павлик и с преданностью пса посмотрел на Марата. Вот, дескать, кто здравые решения предлагает. Обратите, товарисчь, внимание.

А Александра, тем временем, ловко покинула кунсткамеру, и, пока набирала Алису, заметила на полу бумажный самолетик. На автомате развернув бумагу, прочла "Лети, птичка!", написанное знакомым почерком. Да, определенно писал Сеня.

Алиса же, оставив шизанутого паренька во власти уличной банды, двинулась к офису с надеждой добраться до места назначения без приключений. Так оно, впрочем, и вышло. Собрание еще шло и по пути к кабинету ее встретил Сеня, почувствовавший в середине совещания острую необходимость отлить. Он как раз выходил из кабинета, когда увидел Алису.
- Ээй! - обратился он к ней с фирменной ништяковой улыбочкой, - Ты туда не ходи. Там все злые, зубную пасту поделить не могут. Айда курнем лучше. Я там пару косячков зашкерил. Самое время пыхнуть.
Сеня был высоким парнем и даже не малость симпатичным. У него были длинные руки и ноги, а еще огромные теплые ладони, которыми он любил всех приобнимать или едва касаться локтя, будто не знал, куда девать эти большие клешни, созданные для объятий. Вот и сейчас он легко коснулся руки Алисы, чуть выше локтя, в стремлении направить ее намерения в нужное русло.

Тем временем, Вениамин с благородством датского рыцаря шагал во тьму переулков, желая помочь барышне в беде. Благородства в этом молодом человеке было не занимать. А потому, когда впереди показалась знакомая хлипкая фигурка дамы рядом с двумя головорезами, Веня не почувствовал себя глупо, ибо поступал он правильно: он шел спасать даму. Дам, в наше время, спасать нужно также, как и прежде в дремучую эпоху рыцарства. Другое дело, при себе иметь нужно то, чем спасать будешь. Голыми руками редко кому удается кого-то спасти. Даже самого себя голыми руками не всегда спасти удается, не то что даму. Незнакомцы что-то обсуждали, пока не заметили Веню во тьме строений. Мужики сразу подались вперед, а девушка осталась на месте, спокойно глядя им в след, будто спустив с цепей ротвейлеров. Широкие небритые морды были уже совсем близко, когда на левое плечо Вени опустилась тяжелая рука.

Утро понедельника добрым, как известно, не бывает. И вообще, это самое утро понедельника - настоящая череда испытаний, через которую предстоит пройти, прежде чем добраться до обеда понедельника и долгожданного вечера понедельника. Тем не менее, утро продолжалось, и голос из селектора был предзнаменованием предстоящего собрания. Народ услышал, горестно вздохнул и принялся неохотно и нервно собираться.
А в офисе, тем временем, стоял терпкий аромат кофе. Каждый успел уже отхватить горячую порцию горького напитка, пробирающего до мозга костей. Беатрис, местная кофеварка, готовить мягкий кофе не то что бы не любила, сколько не хотела. И даже режим самого легкого напитка превращала в адскую дурь, от которой хотелось слушать тяжелый рок и изображать из себя солиста, стоя на рабочем столе. Беатрис была хорошей кофеваркой, но ленивой и с придурью, подстать местному бухгалтеру, нервно накладывающему третий слой вишневой помады на пухлые губы.

Вера Васильна сегодня была не в духе. Ее рвения пристыдить Сашу и пустить по офису новый вонючий слух не удались. А ведь она так старалась! А Сашка не то что не оценила, и ухом не повела. Ни красных щек, ни бегающих глаз - ничего! Врала и не краснела! А потом еще и сбежала в кабинет шефу, посмеяться, видать, над бедной больной женщиной. Ну ничего! Будет и на этой улице праздник.
Когда же Саша подошла за тоналкой, бухгалтерша даже, кажется, крякнула с досады. Ну никакой совести у этой молодежи! Смерив юную барышню осуждающим и пристыжающим взглядом, она недовольно пододвинула тональник к девушке и вся погрузилась в медитативную покраску своих соблазнительных губ.
И чего, собственно, шеф находит в этих малолетних дурах, когда прямо в пятнадцати шагах от его кабинета сидит такая жрица любви! Сиськи - о, ляжки - огого, и что он в тех костях находит? На пятый раз пройдясь по губам, Вера Васильна, наконец, откладывает косметику, берет толстую папку отчетностей и направляется в кабинет. Там ее ждет внимание от Марата, о это прекрасное утро понедельника, когда он будет смотреть и слушать ее, делая вид, что все понимает. Как и она будет делать вид, что все понимает в его горящих в ее сторону глазах.
Женщина входит в кабинет, благоухая тяжелыми сладкими духами, покачивая бедрами проходит до своего излюбленного места, (не зря же она ходит на восточные танцы) садится за широкий стол переговоров и довольно улыбается Марату. А вот и я, сладенький, твоя королева!

А вслед за ней в кабинет начальника вплывают пять операторов калл-центра. Венчает их Гера, поскольку все тряслись и не решались, и лишь когда он направил свои стопы в кабинет, кинулись со своих мест за ним, выстраиваясь в стройную очередь. За Георгием шла Катерина. Это была небольшого роста полненькая девчушка, возраста совершенно неопределенного, но, благодаря гонору и нраву, ей можно было накидывать добрый десяток лет. Премерзкая Катерина была выскочкой, она ненавидела всех, начиная с себя и своей фигуры. И, не смотря на то, что была ниже всех ростом, на всех смотрела высокомерно и надменно, а ля Вера Васильна. Кажется, они даже начали нравится друг другу, но об этом пока никто не догадывался.
Стройной очередью за Катериной шла прекрасная Юлиана, то бишь Юлечка, отрада очей Марата. Высокая, стройная, белокожая девица, блондинка с огромными тупыми голубыми глазами и миловидным личиком. Ее лицо почти всегда выражало восторг и удивление, будто на глазах ее разыгрывалась какая-то театральная пьеса. Юлиана была столь же красивой, сколь и глупой, но ей, разумеется, это прощалось. А прощалось ей в данном случае сейчас Павликом, идущим вслед за ней и чуть отстающим, чтобы не лишать себя такого приятного зрелища подтянутой попки, прикрытой милым голубым платьицем. Взгляд рыжего парнишки обнимал ее стройные ноги и скользил вверх, под самую юбку, уже мысленно представляя продолжение этого божественного тела.
Павлик был отвратительным типом. Он был тощ, мелок и прыщав. Ко всему прочему у него были курчавые рыжие волосы и мерзкий скрипучий голос. И все бы ничего, только вот Павлик, вопреки своему отражению и мнению окружающих, мнил себя великим мачо, и даже ходил на курсы пикапа. Правда курсы эти мало чем помогали с Юлечкой, совершенно не желающей поддаваться на чары рыжего искусителя.
А вот венчал все это шествие самый мировой парниша из всех. Его звали Станиславом, но в простонародье он звался просто Сеней. Сеня был растаманом, он был хиппарем и просто отличным парнем. Он, казалось, был вечно угашенным и вечно пьяным. Ему всегда было все по колено и "ваще ништяк". До сих пор неизвестно, как так вышло, что его взяли на работу, но он тут был. И он умел слушать болтливого Павлика, вещающего о своих сексуальных подвигах, и успокаивал истеричную порой Юлечку, в очередной раз сломавшую ногтик, и мирился с надменной Катенькой, отпуская в ее сторону ненавязчивые комплименты. В общем Сеня нравился всем, а все нравились ему. Или же ему было на них пофиг - разницы, кажется, для Сени это не имело.

А собрание начиналось неумолимо. Все расселись по местам. За широким столом переговоров, венчая собрание, восседал Марат. Рядом с ним расположилась равнодушная к таким собраниям Саша, подле Саши сел Гера, следом за ним, через стул, образовалась Вера Васильна, еще через стул рядом сел Павлик, затем Катерина, белой завистью завидовавшая Александре в том, что та имеет честь сидеть рядом с таким прекрасным Георгием, от которого у нее сводили коленки и сердце опускалось куда-то в пятки при взгляде на это бледное аристократичное лицо, у ее левого плеча расположился Сеня, наполовину стекши под стол, и уже подле шефа расположилась душистая Юлечка, благоухая каким-то сверхприятным и нежным ароматом, в голубом платьице и под стать ему голубыми глазищами. Казалось, Юлечку можно было посадить на стул перед всеми и собрание вести, просто глядя на нее, потому как скользнешь по ней глазами и второй раз скользнуть захочется. Красивые люди они такие, приятные для глазу.

Собрание, по шаблону, начиналось со вступительной речи директора. На этот раз ему было что сказать: операторы калл-центра были на 80% новенькими. В том месяце как раз уволилась очередная четверка. Эти проработали только первую неделю и это собрание для них было новым и пугающим. Доклад страшно важной Веры Васильны свелся к тому, что в том месяце работали плохо, работники, что были уволены, трудились не в полную силу "и будем надеяться, что эти юные дарования проявят себя куда лучше прежних". К слову, она всегда так говорила, и все эти ее заглядывания в папку с непонятными подсчетами были не более чем актерской игрой. Это знали все, кроме новых душ, полагавших, что уж за ними не заржавеет.

- А мне такие и нравятся.
Что-то от слов рыцаря в Феари звякнуло, тренькнуло, дзынькнуло и затихло. Затаилось. И приятно очень стало, только она этого не показала. Ну нравятся и нравятся, ей-то какое до этого дело. Да только душа у ведьмы та же - девичья, и все-то этой душе приятно. Подарил бы цветочек, и от цветочка приятней стало бы. Только опять же, вряд ли бы показала. Ах эта девичья натура, навыдумывать себе чего захотелось, построить из себя кого вздумается, и потом жить с этим самообманом, мириться с ним, подстраиваться под свою роль. А душа-то, она - простая, все равно комплиментам да цветочкам радуется, как бы там девичье эго раздуто не было.
Посмотрела Феари на руки свои израненные и вздохнула горестно. И вправду: чем поможешь, коли у тебя такие руки? И все равно, не могла она бросить своих друзей в беде. В голове всплыло красивое бледное лицо Ульриха и все ей сразу стало ясно. Пожала плечами вослед рыцарю и направилась обратно, раздумывая, как реку придется переходить.

Наташа слушала Лисенка и чувствовала, что никак не готова принять тот факт, что в ее голове царствуют черви. Ну уж нет, никто у нее там не царствует, окромя любимых тараканов. Но глаза рыжего зверя были наполнены такой болью и одиночеством, что Наташе пришлось поневоле смириться с его мировоззрением. В конце концов, это был совсем другой мир, где животные ходили о двух ногах и говорили.
- Значит от меня заклятие в стихах? Ну давай, начеркаем чего-нибудь.
Она взяла в руки карандаш, с минуты две погрызла его, глубоко задумавшись, а потом быстро застрочила. А когда закончила, довольно перечитала.

Обними того, в кого бы ты хотела б превратиться.
Коль обнимешь птицу - птицей непременно обратишься,
Коль лису обнимешь - рыжей тотчас станешь в одночасье,
И пушистый рыжий хищник побежит в поисках счастья.

- Ну что, обнимашки?

Марат с Сашей загрузились в Апельсинку и аккуратно двинулись в сторону офиса. Аккуратно, потому что за рулем этой рыжей побитой бестии восседала не менее рыжая и не менее побитая женщина. В общем, сегодня рыжим отчаянно не везло. И, тем не менее, до офиса они доехали нормально, без приключений. Служащие уже лениво заполняли здание офиса, с тоской поглядывая за окно, будто надеялись, что вот-вот супермен пробьет стекло, влетит в их пыльную шарашку и, схватив бедолагу на руки, унесет в страну вечного блаженства, где не бывает понедельников. Чудесные, должно быть, края. Но ничего, скоро и впрямь было суждено ворваться неведомой силе в обыденную жизнь офисных работников и унести тех в незыблемые края, где солнце совсем другое и не бывает понедельников.

А реальность, тем временем, неумолимо скользила мимо окон и стен, облизываясь на скучающих работников, маня летним солнцем за окном и угнетая телефонной трелью. Начинался рабочий день. Бухгалтер Вера Васильна с тоской поглядела за окно, и вдруг во взгляде тучной ленивой женщины зародилась жизнь: на ее собственных глазах разворачивалась самая настоящая сплетня: секретарь Сашенька доставила Шефа на работу! Рыжая восседала за рулем его родной Апельсинки, как будто уже век ее вела! Событие событий! Сердце отчаянно забилось, и милой набожной женщине невыносимо захотелось кофейку с пряниками, а лучше с шоколадными трюфелями, затаренными на такой случай. Взвизгнув от удовольствия, тучная женщина вырвалась из плена душного кабинета и летящей походкой направилась к Беатрис, сжимая в руках заветную чашку.

А Александра, по хромому прибытию на свое рабочее место, обнаружила несколько новых заявок на распространение товара у себя на столе, забытых в пятницу. С каждым бывает: замоталась, забегалась, заигралась, в конце концов. Тем временем, бумаги с укором глядели на нее из-под пыли выходных и требовали срочно доставить их шефу. Александра понимала: времени у нее меньше обычного. Желательно эти заказы кинуть ему на стол до того, как он до него добредет, или хотя бы до того, как основательно проснется. По пути к кабинету директора, она перехватила хищный цепкий взгляд Веры Васильны, слишком зазевавшейся, чтобы увидеть, как кипяток вот-вот перельется за края кружки и направится к пухлым загребущим ручонкам.
- Сашенька, а чего это ты хромаешь? Ты же вроде на машине приехала? - она значительно замолчала, выдерживая нужную паузу, - оранжевой.. - уже тише добавила она, тише, но не менее ядовитей. Офис на мгновение замер, поглядев на Сашу, попавшую сегодня на острый слишком длинный язычок. Все ждали.

Георгий, тем временем, решив вопрос по спасению ненавистной старушки, покинул место событий и направился на работу, примиряясь со случившимся, но все будто сговорились: и проходящие мимо люди на него косились, и машины будто нарочно медленно проезжали мимо, а все водители посматривали на него через свои слишком чистые лобовые стекла и осуждающе качали головами, бродячие собаки провожали взглядом и даже голуби что-то курлыкали о нем же. Наконец Гера вышел к своему привычному офисному зданию и направился в его нутро, попутно лицезрея острое "кабель" на привычной глазу апельсинке, и помятый жизнью Сашкин велосипед. А на работе его уже ждала новость: Саша ненавязчиво сообщает, что нынче очередь Геры заказывать картридж для Беатрис.

А в это время на одной из улиц города разворачивались события погорячее. "Девушка в беде" впала в явное замешательство от прибытия на место событий Алисы. Быстро оценив потенциальную противницу, она перестала тянуть Вениамина в подворотню, и просто жалобно уставилась на него, будто на этот раз молила защитить не ее парня, а ее саму от новоприбывшей спутницы. Но что это могло дать?
А "Костик", переименовавший себя в Вениамина, что цену ему явно не набило, продолжал:
- Слушайте, тут у девушки с ее молодым человеком беда случилась, может поможете?
- Сама разберусь, - быстро отчеканила девушка, отступая от Вени. Глаза ее бегали от молодого человека к сомнительной знакомой, ощупывая их на предмет ценного. Когда же глаза встретились с шокером, несчастная девушка изменилась в лице, утерла красный нос и бросилась в злополучный переулок также быстро, как и в свое время выпрыгнула из него.
И как-то вокруг все сразу сгладилось, полегчало на душе и даже где-то вдалеке послышалось щебетание городских птах. Но понедельник не ждал, и нашим героям нужно было двигаться на работу, добывать себе средства на пропитание более честным путем, не так ли, Алиса?

Марат достиг своего кабинета и плюхнулся в привычное кресло. Ну хоть какая-то стабильность в этом мире. И сегодня ему предстояло выбрать, какие товары будет распространять их "Юнидит". Список был не большим, и из него более-менее выгодными были три безумных предложения:
1. Амулеты на удачу. Неплохо, скажете вы, кому в наше время достает удачи, чтобы не желать приобрести ее за отдельную сумму. Но это были не знаменитые кроличьи лапки, а самые настоящие кошачьи яйца. Вот такая вам удача в делах любовных, мартовские коты. По словам энного заказчика, такой амулет сулил удачу мужчинам на любовном поприще и привлекательность одиноким женщинам. В общем, крутись как хочешь, а амулет такой продай. Заказчик даже имел смелость уверять, что с распространением такого товара проблем не будет: простой люд такую вещь заглотит как миленький. Плюс прилагалось ужасно выгодное предложение "на сейчас": берешь три таких амулета и получаешь бычьи яйца в подарок. "Больше яйца - больше удачи!" - убедительно звучало с заявки. "Нахлобучь пушистика" - читалось между строк. 1000 руб. - 1 штука. (30% распространителю)
2. Вторым не менее удивительным предложением было не что иное, как будильники. Казалось бы, в понедельник вещь самая необходимая, и самая, к слову, мерзкая. Только вот будильники эти были со встроенным.. как вы думаете, чем? Не мучайтесь: электрошокером. Вот звенит это милое создание, а кнопка отключения у него малюсенькая совсем, спрятанная меж двумя большими более соблазнительными кнопками. И если ты с горяча и со слепу решишь отключить его одним хлопком по макушке, на которой находятся эти кнопки, ну что ж - сам виноват. Доброе утро!!! 2000 руб. - 1 штука. (25% распространителю)
3. А третьим предложением была удивительно прекрасная зубная паста, способная обеспечить ваш рот не только отсутствием бактерий, но и свободным местом в транспорте, безо всякой толпы вокруг. Зубная паста была со вкусом чеснока. Более того, она обладала, по заверению производителя, стойким ароматом вплоть до середины дня. Что может быть лучше этого прекрасного свободного личного пространства на пол дня? Правильно - ничего! При покупке двух тюбиков любимый покупатель получал связку чеснока в подарок, чтобы уж наверняка. 300 руб. - 1 штука. (35% распространителю)
Выбранное предложение Марату предстояло озвучить своим операторам на утреннем совещании. Прекрасное начало недели, не правда ли?

А что же происходило с нашей замечательной Ангелиной в тот ясный понедельник? Она шла за черным котенком, суетливо бежавшим в какие-то незнакомые ей дворы. Маленькое черное создание, так целенаправленно сучившее лапками-веточками в неизвестном ей направлении. Он прогнал ее по каким-то колючим кустарникам, всякий раз дожидаясь, когда она шагнет за ним в зеленые тернии, пробежал по темным парковым аллеям, мяуча свою странную песенку, а потом вдруг остановился посреди пустынной тенистой аллеи, обернулся, пасть раскрылась в очередном призывном звуке и мир содрогнулся. На милую Гелю навалилась густая тьма, и последнее, что она запомнила, как из маленькой кошачьей пасти был исторгнул звериный рык. Завеса привычной реальности была бесцеремонно сдернута у нее на глазах, и девушка повалилась на асфальт, потеряв всякую опору.

Джессика твердо вознамерилась не ввязываться в обсуждения, считая, что в этой теме она ничего не смыслит и не знает. Но, вопреки собственным намерениям, стоило Нимроду раскрыть рот, как она тут же дополнила:

- Любая собака укажет на Хирано, - произнес Нимрод, - этот ублюдок не идиот, чтобы так рисковать своей репутацией.
- В таком случае, причастный к смерти Герберта может сидеть за этим столом, чтобы отвести подозрения.

Вот так она вплелась в канву этого страшного события, совершенно этого не желая. Джессика отложила столовые приборы и отвела взгляд куда-то в сторону, искренне сожалея о сказанном. И кто тебя, милая , за язык-то тянул?

Город. Го-род. Г-о-р-о-д.
Что возникает в разуме когда вы произносите это слово про себя?
Высокие здания, попирающие небеса, самолеты в небе, гул автотранспорта, блеск витрин...
Это все не про наш город.
Наш город - низенький, прячущийся у подножья Урала хоббит, разделенный пополам неглубокой горной речкой, такой чистой, что из нее можно пить ни о чем не заботясь.
За свою двухсотлетнюю жизнь он так и не смог вырасти вверх - сто лет назад город неслабо потрепало семибальное землетрясение и город решил расти вширь, а не ввысь, опасаясь повторения катастрофы, ничего выше пятиэтажек в нем так и не завелось.
Это дало городу своеобразный шарм. Он кажется небольшим, не смотря на то, что это не так, и остается уютным, оставляя свободным высокое синее небо. Здания в основном белые или оранжевые, весь город старается придерживаться этого стиля, создавая удивительные двуцветные картины, видные, впрочем, только с высоты птичьего полета.
Двести лет назад, когда город только рождался, он был шахтерским поселением - в горах было найдено золото и город процветал добрую сотню лет... Пока не произошло то злосчастное землетрясение.
Оно уничтожило всю горнодобывающую инфраструктуру, оставив город без средств к существованию, а потом пришла гражданская война, революция... Город умирал.

А потом он переродился. Переродился в виде научного института. В город стала съезжаться научная элита, строились университеты, и он начал расти скачками, и за каких-то пятьдесят лет из сорокамильного захолустного городка превратился в четырехсотмильного гиганта, который, впрочем, так и не прибавил в росте.
Большая часть населения - научные сотрудники разных университетов, а так же люди принадлежащие искусству. Отсутствие высоких построек в городе кажется романтичной, а обилие зеленых насаждений и достаточно приятный климат делают город отличным источником вдохновения для писателей и художников.
Впрочем, в последнее время в городе увеличивается количество горных рабочих - слухи гласят что старые шахты снова откроют, укрепив своды при помощи новых технологий, разработанных городскими ученными специально для этих шахт, но пока это только слухи.
А имя ему - Обнинск.
Вы его выбрали, или его выбрали за вас - это не важно. Обнинск рад всем.

А история эта начинается с до боли удручающего утра понедельника. Тяжелое утро тяжелой недели, когда позади остались такие короткие выходные, а впереди ждет угрюмая пятерка трудовых будней. Но надо держать хвост пистолетом! И ваши герои встают с кроватей и начинают раскачиваться навстречу пробуждающемуся как и они сами городу в лучах ослепительного летнего солнца.

Они бежали. И бежали быстро. Очень быстро. Слишком быстро, чтобы адекватно реагировать на слова. А после первой фразы Найджелла Феари вдруг смех разобрал. Бежит и ржет рыжая, прямо захлебывается смехом, почти подхрюкивает. А бежать и смеяться трудно, вот она и отстала. А Найджелл тем временем речь толкает, что они, сволочи, своих бросают, а сам при этом первей всех бежит, как распоследняя среди них сволочуга. Феари в руки себя взяла, затем взяла в лапы, затем снова в руки. Тело смеялось вместе с ней, у него правда свой йумор был: перья на лету сбрасывать. Таким образом, Феари от червяков отвязалась. Отрастила перья, перья подняли личинки вверх, а затем вместе с ними на землю и свалились. Вот и осталась Феари голая и свободная, стрекотунчиков можно было теперь не бояться.
А впереди оказалась проблема покруче: мост хрустальный осыпаться стал. Ё-моё! Рыжая в приступе паники принялась хвататься за все, что выступает и заработала себе таким образом сотни две хрустальных заноз. Это было больно! Ух, как это было больно! Нужно было срочно уносить ноги с этого неудачного моста и потом оторвать голову рыцарю вместе с рогами за то, что сюда их повел. Девушка бросилась вперед, в попытке перепрыгнуть провал.

К концу прогулки по замку Джессику уже начало мутить от всей той роскоши, коей был усыпан дворец Теута. Она безразлично скользила глазами по картинам, держала спину ровно и периодически кивала и улыбалась, мыслями блуждая где-то на открытом воздухе. И как он может жить здесь? Во всей этой вакханалии роскоши.. Она рассматривала портрет Питера Теуты Кровавого чуть дольше, чем остальных. Да, Родрик сильно отстал от своих предшественников. Они выбивали эту роскошь кулаками, мечами, драли зубами и ногтями. Ему же оставалось только развесить все эти напыщенные важностью картины и гордиться историей Дома. Гордиться и толстеть.

А завтрак ждал их под открытым небом на балконе, окаймленным шикарного вида балюстрадой. К тому моменту как леди Джессика Багир опустилась на стул, она уже изрядно подустала от этой встречи и не придала никакого значения Анне, супруге Герберта, старшего сына Родрика. Быть может у Анны тоже вся эта роскошь уже в печенке сидела, да плеваться было неприлично, к тому же вся эта пыль, пускаемая Родриком в глаза Опоры, была так навязчива и нескрываема, что поневоле делалось дурно. В конце концов, Джессика опустилась на роскошный стул и теперь принялась знакомиться с остальными присутствующими. Завтрак оказался целым утренним балом, на который собралась такая уйма народа, что становилось душно от одного взгляда на них. Но Багир лишь легко улыбалась, кивала, и создавала впечатление совершенно прекрасной особы, нисколько не смущенной таким количеством незнакомых лиц, обращенных к ней.

На Родрика она смотрела как на любимого брата, которого так давно не видела. Во взгляде ее читалась нежность и признательность за такую прекрасную встречу. По соседству со строгого вида Анной, которая, очевидно, была самой искренней дамой среди присуствующих, посадили Саймса, который справлялся со своей ролью прекрасно, чем очень подбодрил Джесс. Да, милый кузен, мы попали с тобой в настоящий ад лжи и лицемерия, и теперь эту кашу нам расхлебывать и расхлебывать, чтобы самим не увязнуть в этом двуличии, что мухи в сиропе. Меж Тедом и Джесс усадили младшего сына Родрика Нимрода. Он был приятен и мил, как и полагается младшим сыновьям, вероятно еще не сосватанным за подходящую кандидатуру. Джесс, впрочем, испытывала к нему ту же сестринскую любовь, что и к Родрику, улыбалась и держалась уверенно и спокойно. Другое дело, что Теодора отсадили от нее, и она почувствовала, как теряется. Это было незнакомое доселе ей чувство. Прежде она всегда была одна, сама по себе, сама за себя в ответе, но теперь, с появлением этого немногословного человека она чувствовала, что отчасти сама себе не принадлежит. Что теперь она даже зависима от этого человека. И мысль эта была ей в диковинку, и мысль эту следовало как следует обдумать, как только ей представится такая возможность. Во всяком случае, Теда от нее отделял Нимрод, славный малый, и с этим приходилось мириться. Интересно, а каково Теодору сейчас?

Все мысли, касательного этого были безбожно брошены, когда внимание ее пало на лорда Даниэля Пустеро, и сердце тут же опустилось куда-то в желудок, придавив собою бабочек и распугав кошек, скребущих, как известно, на душе. Ей пришлось приложить усилие, чтобы не показать своей реакции на столь красивого мужчину и даже опустить глаза, дабы не прожечь в нем дыру одним лишь взглядом.

Друзья. Много ли значит это слово для вас? А ведь для каждого оно звучит по-разному. Для одних друзья те, к кому побежишь в случае беды, для других те, с кем хорошо и уютно, даже если стоять под дождем под одним зонтом. А для Феари друзья те, с кем у вас похожи шрамы. И они, те, кто остались по ту сторону преграды, были именно друзьями. Только чем она могла им помочь? Влезть к ним в голову она не сможет, тут уж у каждого своя голова. А убедить не думать.. ну как тут убедишь? Ну как? Если думается. Если все равно отчаянно думается. Если груз прошлого слишком велик, чтобы оставить его за порогом. Все они, включая ее, были калеками, что влачили свои чемоданы памяти без ручки, стараясь изо всех сил не отставать друг от друга. И в какой-то момент возникла необходимость бросить чемодан.. а они в них повцеплялись, сцепили руки и зубы, да так, что не разнять. Как тут объяснишь? Может и можно было, да только она не умела. Объясняла по-своему: явилась свободная, показать, что без чемодана жить можно, небо на плечи не валится, да и ушла, убеждая пойти следом, а они все равно чемоданы за ней поволокли. И теперь она стояла, слушая обиду слов Найджелла, и размышляла, как он смог пробраться сквозь защиту, не отпустив мысль о ней.
- Нет! - схватила Феари мальчишку за руку, - ты никуда не пойдешь. Мы должны быть вместе, иначе - беда. Обещаю тебе, я подумаю над твоими словами, просто дай мне время.

Какой же мерзостью, однако, оказалась эта туча, от которой они скрывались. Мелкие вонючие паразиты, покрывающие тело отвратительной трупной жижей.
- Твою мать! - воскликнула ведьма, вытряхивая из огненной гривы мерзкую пакость, - Чтоб вас..!! - она скакала, силясь избавиться от крылатой гнили, но все было тщетно: они превосходили по численности и равнодушию. В конце концов, ей не осталось ничего, кроме как смириться с ними. - К черту их, - отмахнулась она, - в конце концов, они не вредят.

А как сказала, так прилетели новые. Те самые фей-ямовские трясучки. И вроде бы порадоваться захотелось: они жрали вонючек (ну хоть кто-то!), ан нет, жрали эти падлы их с таким прожорлливым аппетитом, что кости хрустели.. и ветки. А от такого аппетита нужно было держаться подальше.
Феари обернулась коднаром, прикрывая под толстым слоем жира и перьев беззащитное тело.
- Рыцарь, у меня там друзья в ловушке, но вытащить я оттуда их пока не могу. Должны сами выйти. А если мы сбежим, они нас могут не найти. Вы с Найджеллом бегите, спасайтесь, а я потом к вам с друзьями приду. Нельзя их бросать.

Заслышав слова Родрика, Джесс, улыбаясь, потупила взор и даже слегка покраснела, будто смутилась такого неожиданного комплимента. Верно, входить в роли ей удавалось удивительно точно. Что ж, отвечать на комплимент она не стала, а вот поклон Опоры Дома Теута игнорировать не стала, ответила тем же с большой охотой.
Джессика видела, сколь приятно ему было ее общество, как видела и то, что сейчас он разбивался меж симпатией к ней, как маленькой девочке, что сидела у него на коленях, и как к красивой девушке, что возбуждала неуместные фантазии. Что ж, когда-то ее отчим столкнулся с тем же.

Двери богатейшего Дома острова Донмай распахнулись перед ней, будто новые возможности, и Джессика почувствовала пленительный запах перемен. Приняв предложение руки Родрика, Джессика обернулась к ее сопровождающим, дабы представить их. Пред ней стояли Теодор и Саймс Багир. Два чужих для нее мужчины.
- Это мой кузен Саймс. Прекрасный юноша! - с Саймсом было проще. Отчего-то представлять Теодора было труднее. Причины она не понимала, и это еще больше ее беспокоило.
- А этот человек поклялся защищать меня, ценой своей жизни. Теодор. - произнесла и очень выразительно взглянула на Теда, будто ловя его на собственном слове. Будто спрашивая, так ли это? Ведь ты действительно не дашь меня в обиду за пару тысяч золотых, если появится возможность?
Дом Теута, что возвышался сейчас за ее спиной, зиял неизвестностью и опасностью, и только Теодор на сей момент станет ее опорой. Во всем этом неизведанном мире только на него была вся надежда. Надежда хрупкой красивой женщины, шагнувшей в самую большую авантюру в ее жизни.

- Едва ли я смогу что-то вспомнить, - с грустью произнесла Джессика, когда они вошли в дом, - Никогда не отличалась хорошей памятью. Но мне тут определенно нравится! Думаю, в детстве я была в восторге от здешних мест, - она крутила головой, будто девочка, пытаясь охватить все, до чего могла дотянуться взглядом.
На вранье, решила она, далеко не уедешь. Рано или поздно, а на этом могут подловить, и тогда последствия будут плачевнее, чем подозрения. Поэтому, прикинувшись забывчивой девушкой с девичьей памятью, она постаралась прочувствовать все, что могло вдохновить ее маленькую, и заостряла внимание именно на таких деталях.

Джессика вышла из Дома и взглядом встретила уже ожидавшую их карету.
- Куда Саймс подевался? - раздражительно и вместе с тем обеспокоенно вопросила она, оглядываясь на Дом.
Отчасти ей просто не хотелось ехать ни к каким Теута. Ей и без них проблем хватало. Но карета с возницей думали иначе, Теодор неизменно следовал рядом, и Джессика поняла, что с этой подводной лодки ей деваться некуда.
Она остановилась на полпути к карете, вдыхая утренний воздух. Ей не хотелось ждать в душной карете, а потому она сделала вид, будто что-то обсуждает с Теодором, на самом деле просто развернувшись к нему, взглядом же стремясь вытащить этого нерадивого племянника из их обители.
А потом, будто сами собой, вырвались слова:
- Дом все более начинает напоминать змеиное гнездо..

Она была действительно подавлена. Держать лицо стоило неимоверных усилий. И как это умудряются делать подобные особы? Наверное их этому обучают с детства. Ей же больше шло улыбаться, заразительно смеяться и сокровенно целовать, но никак не.. и все же она чувствовала, что справляется, не смотря ни на что.

Наташа.. певучее нежное имя. Атмосфера леса и тайн. Мучительные поиски себя в закоулках разума и перекрестках памяти. Сколько всего создала ты, милое мое создание, сколько всего напела-напридумывала в своей юной головке, сколько певучих тайн и миров воскресила в незыблемом мироздании грез и мечтаний? Наташа, моя дивная девочка, это все создала ты. Ты - создатель этих чарующих сказок. Там почему же ты так грустна?

Взрослая девушка опустилась на старый видавший виды стул и протянула руку к тетради.
«Собственность Алексеевой Наташи. Тетрадь в клеточку. Сказочная книга заклятий, легенд и мрачных историй»
Моя милая девочка, от скольких проблем ты бежала в эти сказочные миры? От скольких драм запиралась в своем дивном подсознании? Галеоны, шхуны, пираты и сокровища. Приключения. Схватки. Битвы. И сладкие победы.

И лишь позже, много позже ты научилась покидать свои уютные миры и встречаться с реальностью. И вот уже в книге появляется отчим, вот уже и мама, и отец занимают свои места на галерке. Все тут. И на сцене появляется Наташа. Единственный актер в этой драме жизни. Единственный и неповторимый. Как ты, Наташенька? Справишься ли сама с собою и своей тяжелой ролью? Справишься.

Длинные изящные пальцы скользят по обрывкам вырванных из тетради страниц. Как смешно, страшно и глупо поступает уже не совсем ребенок и еще не взрослый человечек. До чего жестокими могут оказаться подростки на пути превращения во взрослых людей. Чем сильнее чувствует избалованный ребенок необходимость залезать в узду взрослой жизни и самоконтроля, тем страшнее сопротивляется он этому превращению. И Наташа не была исключением. Она боялась вылезать из своей скорлупы, из своей уютной маленькой комнаты и тетрадок со сказками. Но реальность, подобно черной жиже, вползала в ее сознание, находя отражение в сказках. Жестокая мрачная реальность, с отчимом и родителями. И Наташа, не в силах противостоять ей или принять ее в свою жизнь, погрязла в этом ужасе, потопив свои галеоны, засыпав свои чудные поляны и домики сухими комьями грязи. Все понеслось в тартарары. Не стало в мирах больше света и уюта. И Дивные леса превратились в заросшие терновником чащобы, цветастые луга обернулись непроходимыми болотами, а горы стали острыми черными скалами. И Боги, чудные Боги, Олень и Ворон обратились во зло, подобно своей создательнице.

А Наташа конечно пережила этот возраст, только уже не вернулась к сказкам. А зачем? Они - напоминание тяжелого периода в ее жизни. Кому охота возвращаться в темное прошлое? И миры остались сами по себе. И никто их, конечно же, не спас.
А теперь.. теперь она читает свою тетрадь и тяжело вздыхая опускает голову на запястья. Пленница собственных миров.

Джесс удивленно посмотрела на Теодора, когда он велел ей убрать бокал, но акцентировать на этом внимание не стала, а обратилась к Оскару:
- Я тебя уважаю, Оскар, и безусловно тебе доверяю, как и каждому из Дома, но пить все что мне подадут я не стану, как и не стану опрометчиво делать то, о чем меня просят. То, что ты застал меня врасплох этим поднесением вина, я надеюсь, тебе очевидно. Впредь прошу вести себя более достойно. А сейчас мне пора идти, если у кого есть ко мне вопросы, прошу не медлить.
Чаша была молча не глядя отдана Теодору.

- Хэй! Парень! Нашел кому подчиняться! - воскликнула Феари, услышав страдания Найджелла.

Волнение творило с ней страшные вещи: она то обращалась коднаром, то снова скидывала перья, а после снова обрастала ими, принимая форму животного.

- Думай о доме, парень. Думай о матери, которая где-то ждет тебя и верит, что ты вернешься. Думай о том, что давным давно себе намечтал. О доме и детях, о поле за окном и теплом парном молоке. Ни одна красавица не сможет быть лучше парного молока, ведь так, а, парень? А что может быть лучше запаха свежескошенной травы или сна в золотом стоге сена? Нет никакой черной женщины, все это чушь. Она - выдумка. Чего она хочет, ну, чего? Она ничего не может, Найджелл. Она черпает силы из тех, кто в нее верит и кто ее боится. Да все в мире работает по этому принципу. Будь сильнее этой черной выдумки. Запах сена в твоей голове и вкус молока реальнее нее. Я не верю в нее. Посмотри на меня, я в нее не верю. Ее нет и все тут. И никто меня в обратном не переубедит! - закончила она, и осталась женщиной, перестав обращаться в коднара. Смелая рыжая женщина, бросающая вызов тьме.

- Я распоряжусь, чтобы вам предоставили ночлег, - коротко сказала Джессика, а затем поднялась из-за стола.
- Благодарю всех за ужин, но, прошу меня извинить, вынуждена покинуть вас, - с этими словами девушка покинула залу, отдала распоряжение поселить рыцаря во дворце и отправилась к мастеру церемоний Карлтону Оггу отвечать на приглашения.

Мастер церемоний был невысокого роста щуплым мужчиной с цепким взглядом серых глаз. В нем чувствовалась стать и надменность, и если бы не выучка Джесс, не ее прямая спина и не умение держать подбородок прямо, она могла бы почувствовать себя неловко рядом с этим знатоком. Но Готланд не менее надменно взглянула на него и, кажется, они друг друга поняли.

- Завтра встречаюсь с Варга, Теута, Нора и Хирано. С Арбакс встретится тетушка. Остальным благодарственные письма.

Отдав распоряжения, Джессика направилась в свою спальню, нарушая благородную тишину Дома стуком каблуков. Завтра ей предстояло много встреч, много дел, много знакомств. И она нервничала, безусловно нервничала, но признавать этого не желала, а потому спина ее была ровной до тех пор, пока дверь в спальню не захлопнулась и она не осталась одна. Одна..

Стянув с себя тяжелые туфли, она повалилась на кровать. Кровать была пуста и холодна. Это было даже непривычно. Никаких тебе горячих рук, никакого томного дыхания. Лишь гулкая тишина и пустота. И ей захотелось с кем-нибудь поговорить, обменяться пустыми фразами, тронуть кого-нибудь за горячее плечо, ощутить тепло человеческого тела. Такое простое человеческое желание.. Но прошло немного времени, и она уснула. В середине ночи, когда ей захотелось перевернуться на другой бок, она поняла, что не сняла платье, стащила его, полусонная, и снова провалилась в глубокий крепкий сон.

Мама.. в квартиру вошла мама. Но от того, какая мама вошла, Натка печально опустилась на диван, не в силах устоять. Это была не ее мама! Чувство было похоже на то, как когда ждешь в детском саду, или в санатории, или в лагере когда за тобой придет мама, и тебе закричат "Ната! Мама пришла!" и ты бежишь, развевая волосами во все стороны, явственно ощущая, как всеобъемлющее счастье заполняет тебя до краев, и вот уже неясная тень появляется в двери.. а мама не твоя. Чужая мама. А воспитатель просто ошиблась! Ошиблась, дура слепая! А ты как идиотка стоишь и думаешь: пореветь поэтому поводу, или не стоит вот так зазря тратить слезы, которые могут еще пригодиться, если мама вдруг начнет задерживаться.

И Натка именно такое чувство сейчас испытывала. Страшно хотелось зареветь, но основательного повода еще не было. Просто в ее родную квартиру, в ее с маминой обитель вошла чужая мама и.. буквально вторглась! И Натка, отчего-то, вдруг решила, что это зло переоделось мамой, только плохо переоделось. Не знало точно, как выглядит ее мама, значит маму не поглотило, значит хотя бы мама в безопасности. Не то что Натка..

А блондинка бесцеремонно проскользила по ней взглядом и ушла в ванную.
Страшно это, когда твоя привычная жизнь вдруг сходит со своей оси, и вот в твоем доме уже не твоя мама.. Наташа всегда боялась, что однажды вернется домой, а там уже не ее дом, и дверь ей откроют незнакомые люди, и скажут еще, что таких не знают, иди мол, девочка, в другие дома. Ищи там. Даже сны ей такие снились. Жуткие сны. Уж лучше от чудовищ убегать, чем дом свой потерять. И Натка сидела на диване, разбитая и поникшая, и понимала, что теряет свой дом, будто песок на пляже, утекающий сквозь пальцы. Не удержать..

- Мама.. - грустно прошептала она и почувствовала, как подступает..
Горячие ручьи потекли по маленьким щекам, и свой вой услышала уже запоздало, потому что саму оглушило, затопило этим горем по самые уши. Плакала Натка на сей раз от души. Не из страха ревела, а от нестерпимой боли где-то в груди, где так гулко всегда стучало. Сейчас там что-то ужасно болело, не желая отдавать свой дом без боя. И тревожной сиреной выла девчонка, возвещая весь мир о своем горе. Мамы нет! Мама пропала! Куда больше? Горе! Страшное горе. О том и голосила маленькая.

А Феари.. а Феари.. точнее всего коднар особо ни во что вмешиваться не пытался. Сами разберутся. Лисы получали пинки и тумаки от славного рыцаря, а Феари радовалась, что этих зазнавшихся зверей хоть кто-то отважился поколотить. Она вспомнила, как ведьмак, пусть и с насмешкой, но слушался их, вспомнила Церу, которая, так или иначе, считалась с мнением своих вельмож. Фей-ямы умудрились поставить себя на равных с людьми, и им это неплохо удавалось, хотя ничего они из себя толкового не представляли. Шкуры, зубы и хвосты. И очень, очень-очень много важности и самомнения. Поэтому Феари не вмешивалась. С чего вообще они взяли, что имеют право брать в рабство людей?! Ух, Феари была возмущена, и коднар нервно затопал передними лапами.

А потом случилось неожиданное. Яни-яни объявил бой, дуэль, сражение. Битву за власть! И вооружился ножом. И звериный нюх подсказал Феари, что ножик был непростой. Ох непростой. Но не прост был и рыцарь. Для него лисы были детьми, сопляками, у которых молоко мамкино на губах не обсохло, и связываться с ними, любезничать и лебезить он не желал от слова совсем. А потому, перехватив молот, он направился на встречу Яни-яни, принимая вызов.

А Феари не вмешивалась. Куда уж там! Ей едва хватало дыхания, чтобы смотреть во все глаза, пытаясь ничего не упустить. Она всецело была поглощена происходящим и ужасно взволнована, ведь противники были вооружены и настроены очень серьезно! И сейчас зазнавшийся лисенок выглядел совершенно глупо от того, что полез в драку с рыцарем. Видит коднар, рыцарь церемониться с ним не станет. Ведьмак обратил бы все в шутку, Ульрих бы отмахнулся, Цера припугнула, Сильмини отчитала, а Феари высказалась. Но этот рогатый рыцарь не собирался с ним церемониться. Это был человек совершенного другого сорта, какой доселе лисам не встречался. А если бы такой им встретился раньше, фей-ямы бы такими важными не были. Что ж, так или иначе, но встреча их состоялась. И исход этой встречи должен был решить этот бой.

Джесс даже немного растерялась, когда в залу вошел красивый тридцатилетний мужчина в рыцарских доспехах и опустился перед ней на колено. Она с удивленной ухмылкой посмотрела на Теодора, будто желая сказать "Ты видел это?" одними глазами, затем снова вернулась к лицезрению рыцаря с покорно опущенным взором.

Он был хорош собой и отвратительно чист. Она почувствовала его душевную невинность еще когда он входил в залу. Такие люди заставляли ее лицезреть свою собственную внутреннюю тьму. И от таких людей ей становилось тошно. И всякий раз хотелось схватить их за грудки и прокричать в самое сердце "Какого черта ты такой чистый? А? Ну отвечай же! Чего ты молчишь?!"

Ей было неведомо, как можно было выжить в этом мире, не вляпавшись в дерьмо, не вымазавшись в нем, не пропахши им с головы до пят, чтобы выжить, чтобы вырвать из пасти себе подобных аппетитный кусок. Но более всего раздражало, что, замечая в них эту чистоту, она признавала, что и в ней она тоже имеется. А значит не до конца она ее из себя выжгла, не до конца вытравила.

Джессика смотрела на него с презрением? Конечно. Она смотрела на него с ненавистью! Он тот, кто в очередной раз служил ей зеркалом собственной ничтожности. Шлюха, ты - грязная шлюха, - твердили его правильные черты лица, - в тебе нет ничего святого. Он - чист, а от тебя смердит за сотню миль. Ничтожество. Ты ничножество.
Глаза ее искали в нем изъяны, но к своему сожалению их не находили. Лишь только.. ну-ка, ну-ка. Что это у нас?

- Что с твоей рукой, рыцарь? - холодно спросила она.

Джесс слушала его смущенный ответ, чуть склонив голову к правому плечу. Он был красив, и она с легкостью могла представить, как горячо целует его, притянув его крепкую голову обеими руками к своему лицу, как прижимается грудью к его широкому торсу, как он смущается, увидев ее обнаженной. Все было до ужаса наивно и предсказуемо. Неинтересно. Смешно. И она с безразличием откинула от себя эти мысли.
Что ж, если рассматривать рыцаря не как любовника, а как воина, то.. тут тоже возникают должные сомнения. Рыцарь-то однорукий. И как бы грустно это ни звучало, все выглядело донельзя забавным: в старинном доме встретился однорукий рыцарь с фальшивыми хозяевами, клявшись служить им верой и правдой.. верой и правдой.. фальшивкам. Какая грустная, однако, сказка.

- Вы приняты на службу, - неожиданно громко провозгласила она, разрезав тишину.

Даже сама удивилась такому упрямому решению. Будто назло себе сказала, чтобы не передумать. Пусть остается этот славный рыцарь. Он будет развлекать ее дивными вечерами, когда ей будет не хватать чего-то настоящего. Он будет рассказывать ей о своем тяжелом детстве и доброй матушке, о своей первой любви и вечной преданности. Пусть остается. В конце концов, хорошими людьми в чужом обществе раскидываться не стоит. Ей следует создавать свою личную армию заступников, случись в их датском королевстве переворот.

- Эээ... Миледи?
Рогатый рыцарь назвал ее миледи и Феари удивленно подняла уши. Оглядев себя, она пришла к выводу, что рыцарь либо слепой, либо зрит в корень и видит ее истинную сущность. Что ж, в таком случае он видел ее обнаженной.
- Эээ... Не думаю, - отрицательно помотала она головой.
Феари забавляло то, как доблестный рогатый раскидывал пинками фей. Вот он - настоящий мужчина. Не церемонился, не шел на их условия и вообще не принимал их всерьез. Этим он Феари определенно приглянулся.
- Я сир Глассвайн. Вам нужна помощь? Вы тоже в рабстве?
- Ну что вы, какое рабство. Это они так неудачно пошутили! Единственное, чего вам следует опасаться, это их стрел. Они, кажется, ядовиты, но доподлинно неизвестно. Вас спасли ваши доспехи, и, судя по их состоянию, не в первый раз.. Кхм, прошу меня простить. Леди Феари Гвидичи! - представилась зверюга и осеклась.

А какая она, собственно, леди?

Коднар по сути напоминал грифона, только вот тело все было покрыто черными перьями. Зверь мог бы сойти даже за благородного, если бы не излишний вес, какая-то бесформенность тела и блохи, боже мой, какие кошмарные блохи! Феари беспрестанно чесалась и мечтала выпить яду, лишь бы на мгновение избавиться от них. Это было здорово: с минуты три назад обратиться в человека и видеть как осыпаются с твоего тела сотни черных блох. Однако нагое человеческое тело имело свои недостатки, и Феари предпочла ему черную зудящую тушу. Коднаром было проще быть.

- Я периодически ей становлюсь, - как-то неопределенно закончила она, уводя в сторону взгляд.
- А вы откуда и куда, Сир?

Тяжесть. Липкая, черная, как смола тяжесть облепляет спину и грудь, утягивая в бесконечную тьму, тягучую, беспросветную тьму, из которой не выбраться, не выползти, не вылететь. В ней - хуже чем смерть, в ней заблудшая скитается вечность, наполненная формалином и плесенью. И вся внутренняя жизнь окунается в равнодушный сон в душном маленьком пространстве. Небытие. Вечное ожидание. Духота. Тьма. Влажность. И холодная испарина образуется в ложбинке меж грудей и мочит рубашку на спине. Нет тебя. Нет жизни. Лишь мука ожидания. И ты, будто муха вязнешь в паутине этих бесплотных мучений в ожидании своего паука. И наконец приходит клацающее от удовольствия зубами одиночество.

Странная забытая за годы жизни мелодия. Не то странный мотивчик детской песенки, не то какая-то странная музыка из старой квартиры случайной старушки, встречающей смерть. Эта мерзкая мелодия впивается в твой разум, заставляя его выть в страшной агонии подступающего одиночества. Вот оно, смотри! Оно подступает корявыми лапами, разлагающимися пальцами, черными водами мутной жижи, безвозвратно утягивающей тебя на дно своего бытия. И ты уже по горло в мертвом океане, и в тело тебе ударяются полуразложившиеся скелеты одиноких рыб. Ты по горло в своем одиночестве. Тебе непрестанно муторно в нем. Хоть кто-нибудь бы нашелся, хоть какой дурной, косой, хромой, лишь бы вытащил отсюда. Протянул ту самую соломинку и вытянул за шиворот, за тонкий хребет, хрустящий от давления этого беспросветного черного одиночества, а иначе ты забудешь саму себя, а иначе ты все забудешь. Сломаешься, поддашься, сдашься наконец всему этому, и не будет тебя живой более. Плачьте родные, нет больше Наташи. Не вытянули, не вытащили. Сгнила заживо. Была Наташа, и нет Наташи. И мутная жижа наполняет легкие.

А со дна поднимаешься по высокой лестнице. Пролет, еще пролет. Ты, маленькая, скачешь по этажам, поднимаясь со дна тьмы, тебе тяжело, ноги не привыкли к такому количеству ступенек, и вот уже ты на исходе сил, кажется это последний этаж. Выходов два: лифт, изгаженный, страшный, мрачный, с мигающей полуживой лампочкой, или последний полет с крыши. Тяжелый выбор меж двумя смертями.

Зачем ей спускаться в последний путь в грязном загаженном лифте со странной надписью: "Ангелы все уже мертвы. Мы падаем с крыши чтобы пойти Червям на корм!" А может это послание о том, что, прыгнув с крыши, она непременно попадет к Червям? Значит путь ей держать именно в лифт?

Маленькая девочка неуверенно выглядывает на крышу. Нет, ей конечно же милей этот последний полет, пусть даже он приведет к червям. Но, что если шанс у нее все-таки есть? И лифт олицетворяет этот шанс. Неохотно подаренный этим страшным миром шанс на спасение. И маленькая девочка шагает в сомнительный лифт. И тяжелые двери с лязгом смыкаются перед нею.

Горе от ума. От ума всегда печаль сплошная. И сейчас Феари сидела опечаленная, раздумывая над шепотом мира. Уж лучше бы оставалась коднаром - никакой тебе печали, никакого горя - бегай, ешь мышей. А теперь сиди рыжей ведьмою на камне и думай, как да что делать. Но во всем и всегда нужно уметь выкручиваться. А потому ведьма встала и зашагала в самую сердцевину тоннеля на помощь своим сотоварищам и Лесу во плоти.

На дождливой опушке показалась обнаженная женщина. В чем мать родила шагала красивая Феари, полностью погруженная в размышления. Ей предстояло спасти всех, а как это сделать она и не знала. Ступни ее не чувствовали холода, по белым, будто фарфоровым плечам струился дождь, но не чувствовала и его ведьма. Шла лишь вперед, разыскивая маленького коронованного мальчика, разыскивая сам Лес, утопший в печали и одиночестве.

А потом увидела его, совсем другими уже глазами увидела, не как мальчугана какого зазнавшегося, а как целый Лес, заблудившийся, затерявшийся, попавший в плен физической оболочки.
А вслед за Лесом увидела и своих заблудших товарищей, изможденных бесконечной ловушкой ведьмака.
- Пойдите все ко мне, - властно громыхнула она на всю округу. Беспечный коднар покорно уступил тело этой рыжей бестии. И правильно, с такой лучше не связываться.
А когда все осторожно приблизились, добавила уже мягче:
- Послание вам передам.
И опустилась рыжая на землю и всем велела опуститься. Велела не обращать внимание на слякоть, ибо то, что будет говорить она, важнее всякого физического неудобства.

- Там, за этой бесконечной вереницей страданий стоит Мир, незыблемый, беспечный. Там светит жаркое солнце, озаряя Мир теплым мягким светом, проливаясь сквозь красные листья деревьев, насыщая теплом своим землю и всех, кто бродит по ней. - И каждый представил то райское место, от которого ограждала его невидимая стена, от которого отделяла его ведьмачья ловушка, - Там твое место, Лес, - произнесла она, поглядев на притихшего мальчишку.
- Там мыши прыгают по лапам, - и она поглядела на Церу и феев, собравшихся кучкой подле нее, - они совсем не знают страха и их так много там, что даже сам коднар их ловит парами.
- Там теплый багряный свет и горячая плодородная земля, - и она поглядела на Найджелла, совсем промокшего до нитки, - там вы отогреетесь в два счета.
- Там тишина и покой, там благодать... - совсем тихо подытожила она, замолкнув. И в молчание погрузились все.
- И он ждет тебя, Лес, - вдруг подняла она голову, - ждет тебя, Лес. Беспечного, юного, озорного. Он ждет твоей радости, твоего озорства. Ты нужен этому Миру, Лес. Прекращай киснуть тут. Там - жизнь, здесь - смерть. Вы все должны отпустить свои печали и горести, вы все должны войти в тот мир обновленными, чистыми, светлыми, радостными. Оставьте все печали в этом тоннеле и шагайте в чистый Мир, не знающий ваших беспокойств. Не несите Миру ваши страдания. Каждый из вас, - она внимательно прошлась глазами по всем присутствующим, задержав взгляд на незнакомце, Ульрихе и Сильмини, - должен оставить прошлое в прошлом, - каждый из вас должен принять себя таким, какой он есть. Каждый из вас должен вернуться в то состояние детства, когда солнце светило ярче, а трава была зеленее. Если вы не откажетесь от своих печалей, если вы не сможете отключить свой уставший от проблем разум хоть на минутку, вам никогда не выбраться из этой ловушки. Вас всех ждет новый Мир, не желающий вам зла. Так будьте теми, кто не причинит зла и ему. В новый мир шагните с чистым разумом, не омраченным страданиями и печалями. Будьте новорожденными, ступая в новый Мир.
- А теперь ступайте за мной.

И Феари направилась к разлому. Обнаженная рыжая женщина - что лучше могло избавить разум людей от лишних размышлений лучше обнаженной натуры? Что лучше могло избавить разум зверей, чем обещание земли, кишащей мышами? И она шагала навстречу яркому солнце и алому свету, струящемуся с деревьев, принимающая новый Мир, новый путь, новую жизнь. Будто обнаженная Ева возвращалась в свою обитель.

Одна яркая вспышка - и Мир преобразился. Яркое солнце, шумная река - все накинулось на юного коднара с большим вдохновением. И коднар опешил. Ясное дело - такая резкая смена обстановки никого равнодушным не оставит. И ласковое упрямое солнце каким-то густым розовым светом сквозь красную листву поливало алым черного мохнатого зверя.
Феари обернулась и опешила вдвойне. Вся картина происходящего предстала сейчас перед ее взором. Удивительно! Сkовно тоннель протянул ведьмак через весь мир. Тоннель, сотканный его мучениями и усилиями остальных. Он протягивал эту дорогу, насилуя мир. Так казалось Феари. И, когда тоннель был брошен, он, будто оборванный кабель, торчал кучей тонких проводов, искрясь своей незаконченностью. Бросил ведьмак свое дело, бросил паук свое кружево, и сейчас оно зияло неуместностью в этом мире, и мир не желал видеть эту лишнюю деталь в своем чреве, и грозился выдавить, исторгнуть ненужное из себя, вместо со всеми его обитателями. Ах, ведьмак, ну что же ты наделал..
Один самый толстый провод уходил через верх обратно к себе же, замыкаясь петлей. Так вот почему их перебрасывало к монументу! Замкнутая цепь, петля, по которой им суждено было бесконечно бродить. Загрустила душа Феари в теле зверя. И отвернулась. Не хотелось ей восставать.

Коднар. Существо это было добрым, большим и простым. Коднар не ведал грусти и печали. Сейчас ему было тепло и хорошо, отчего же ему было грустить? Сознание женщины снова затерялось в его большом грубом сердце, не желая возвращаться к проблемам. Уйдет и всех оставит, так и знай.
И юный коднар направился за пропитанием, в конце концов, для чего он сюда шел? Мыши! Тут их развелось бесчисленное множество. Они шуршали под листьями, выпрыгивали прямо из-под лап, будто совсем даже и не боялись зверя. Вольготная жизнь была у этих мышей! И коднар даже поймал пару штук, напомнив себе, как же прекрасны мышиные тушки, как сочно их жилистое мясо, и звонок позвоночник на костяном клюве.
И вдруг - Найджелл. Она увидела его случайно, когда повернулась обратно к брошенному тоннелю. Там было все также неуютно и сыро, мутный снег вкупе с бесконечным дождем и сплошная слякоть. Вымученный кусок мира, протягиваемый в бесконечность. Ведьмак, зачем ты так?
А Найджелл что-то кричал и рвался к ней, неизменно уносясь обратно к монументу.
Ну ведь пропадут же так. Сгинут. Утопнут. И мир исторгнет их, оставив себе беззаботного коднара на память. Жалко их. Жалко мир. Жалко всех.
И зверь тяжело выдохнул. Пора, Феари. Пора выходить, моя девочка.

И коднар обратился девой. Никто не видел этого, ведь свидетелей этому не было. Был лишь сам Мир, была Феари и был тоннель, оставленный ведьмаком.

Ладно. Выхожу. Хватит прятаться и пытаться сбежать от самой себя.
То, что сделал ведьмак, было неправильно. Он лишил мир гармонии. Он создавал, вытягивал, тянул, искал короткий путь, вытягивая со всех силы. Никто не знал этого, но Феари теперь видела. Нужно было исправить пусть и не все, что было сделано, но хотя бы то, что она была в силах исправить. Вот только как это сделать?

Прости нас, Мир, - тихо заговорила дева, - Мы натворили тут делов за все это время. Ты уж не серчай. Вся эта катавасия нас здорово измучила, и мы измучили тебя. Нежелание ведьмака принимать действительность обратила во вред все, что он делал. Но мы ведь простим его? Я прощаю его, я должна это сделать. Ведь не прощать кого-то тяжелей вдвойне. Я прощаю его и выпускаю из своего сердца. Пусть он будет счастлив там, куда ушел. А нам нужно учиться мириться с обстоятельствами, чем я и обещаю заняться, как только приведу все это в порядок. Прошу, Мир, позволь мне выпустить друзей из этого плена. Тоннель можешь поглотить, но оставь их. Мне. Под мою опеку. А я, в свою очередь, обещаю сохранять гармонию в тебе, Мир.
И Феари медленно опустилась на колени, чувствуя, как нечто огромное сейчас обращено всем своим вниманием к ней, такой маленькой но такой зримой для него. И вся она трепетала под его взором, но вся она была тверда в своем упрямстве и намерениях.

Остров нравился Джессике. Ей в этом мире нравилось решительно все. Здесь не было войны, здесь не было смрада разлагающихся трупов, здесь не было луж крови на брусчатке, и не было тех, кто мог поймать ее за хвост. И небо здесь было чище, и дышалось легче. Поэтому ехалось ей до дома легко и с удовольствием. А когда она вышла из кареты, то и вовсе чуть не упала от охватившего все ее тело восторга. Огромный особняк, потрясающий сад и пруд, окружающий замок. Кого могло такое оставить равнодушным? Но Урбино имел талант портить впечатление, и рассказал о плотоядных червях в пруду, за что Джессика одарила его презренным взглядом и кажется даже фыркнула, не желая ничего более говорить.

Но более всего запомнился ей тот момент, когда она вышла из кареты и поймала на себе четыре десятка пар глаз, излучающих любопытство и готовность исполнить любой ее приказ. Это было потрясающим чувством. Да, в такую сказку мог затащить только настоящий волшебник. Джессика мысленно расцеловала Вигго, сохраняя при этом лицо, излучающее спокойствие и даже некоторое равнодушие. Окинув критичным взглядом свои угодья, Леди Багир учтиво поклонилась слугам и проследовала в дом, ведомая Урбино. Там она встретилась с хранительницей ключей, поваром и мастером церемоний. Одарив их вежливой улыбкой, Джесс произнесла привычное для нее: "Рада знакомству" и направилась в сторону апартаментов.

Кажется сейчас она начинала догадываться, почему Вигго выбрал все-таки ее за Опору Дома. Она взирала на свой портрет и с восторгом признавала себя в этой женщине. Да, ей было не сложно одеваться, как подобает женщинам знатного рода, вести себя подобно им и, что самое важное, чувствовать себя именно такой Леди с большой буквы. Будто сама всю жизнь провела во дворцах с самого своего рождения. И даже если кто попытается уличить ее в обмане, Джессика искренне посмеется над плутом. Ну как можно предположить, что она и не знатная дама?! Ну как можно додуматься до такой глупости несусветной?

Что касается ее апартаментов, Джесс более всего понравилось зеркало в массивной бронзовой раме, в особенности тем, что оно вело к Вигго. Ах, она не отказалась бы увидеться с ним в тихую безлунную ночь, когда приличные люди тушат свечи. Но что есть ее желание по сравнению с его властью и возможностями? И Джесс тоскливо отогнала от себя милое желание о встрече.

Когда же все разошлись по своим делам, Джессика Урбино не отпустила, и, как говорится, пристала с расспросами.

- Ну давай, дорогой, расскажи мне о здешних церемониях и обычаях. Во сколько следует спускаться к ужину, сколько раз на день следует собираться в обеденной, чем занимаются господа в свободное время, можно ли ожидать в ближайшее время гостей, какие мероприятия ожидают нас в ближайшую неделю, а главное: кто распоряжается деньгами Дома?

Феари слушала возмущения маленького лисенка, но никаких эмоций по этому поводу не испытывала. Она легонько шевелила ушами, рассматривая его возмущенную мордочку, принюхивалась к мокрой шкурке, и запаху сырых листьев, чесала покусанную шею и переводила взгляд на уставшую Церу. Бедная химера, жизнь ее к такому не готовила. Она стала руководить феями, а они захотели руководить ей. Типичная история. Вопрос, когда Цера наконец кого-нибудь из них съест, чтобы раз и навсегда стать для них неоспоримым лидером. Наконец лисенок выговорился, всучил связку мышей в лапы коднару и ускакал, а Феари озадаченно поглядела на серый живой букет.

Мыши барахтались, кусали друг друга и пытались выкарабкаться с помощью друг друга, но все было тщетно: чудовище смотрело на них, плотоядно облизывая пасть. Мыши! Ей хотелось попробовать их, но человеческое в ней костью в горле мешало проглотить ей эту мысль. Ведь съесть живое - это непросто! Особенно, если все двадцать пять ты питался безмолвной пищей. А мыши были живыми, а мыши хотели жить. И это ставило вопрос дальнейшего пропитания коднара в тупик. Поэтому когда особенно проворная мышь таки смогла выкрутиться из букета и кинулась удирать, Феари провожала ее молчаливым взглядом, серьезно озадачившись вопросом "есть или не есть". Это действительно было сложно.

А когда Цера подошла и сказала открыть клювик, подвесив над ее мордой мышь, Феари с радостью распахнула клюв, зная с пеленок, что если еду кладут в рот - надо открывать рот пошире! Чтобы больше влезло. И Феари радостно распахнула клюв и проглотила маленькую мышь, даже не успевшую пискнуть, когда тяжелый костяной клюв раздробил ее позвоночник. И радостно захрустела мышь во рту, приятно расползаясь на теплую мягкую шкурку и упругое тельце, которое так сочно жевалось и быстро проглатывалось. Не долго раздумывая, Феари кинула вторую мышь в пасть уже самостоятельно, опять аппетитно захрустев маленьким тельцем, вслед за второй туда отправилась и последняя третья. И стоит отдать этому миру должное: мыши были вкусными! А Феари ужасно довольная. Удовольствие читалось в ее счастливых глазах, радостно жующей пасти с мышиным хвостиком, свешивающимся с левой стороны от клюва, и хвостом, что ходуном ходил от удовольствия.

Наевшись, довольная Феари подошла к Найджеллу и боднула того в бок, а затем пошла вперед, тесно прижимаясь к его телу, делясь с ним своим удовольствием. Потеревшись о мальчишку, коднар наконец вспомнил о сбежавшей мыши и озадаченно посмотрел на странную границу, за пределы которой они не могли выйти. А может не стоит думать об этой границе? Что если просто пойти за этой мышью? Ведь ей удалось сбежать? Чем коднар хуже?

И коднар, прижав уши и голову, чесанул за серой плутовкой, не думая ни о каких проклятиях и прочей чепухе. Охота! Мышь! Сочная кровавая тушка во рту, так приятно скользящая по зобу. Съесть, съесть маленькую шуршащую шебуршалку!

Солнце. Совсем другое солнце светило на это раз из окна. Настоящее будто. Не сонное солнце. И Нитка осторожненько коснулась холодного пола, будто век на него не ступала. "Нужно глянуть в окно", подумалось ей. Пофиг, что Тошки нет. Этот засранец вечно где-то прячется, что ж теперь, совсем с места из-за него не сходить? И она твердо наступила на пол левой ножкой, а потом в двери раздался лязг, и Натка, испуганно пискнув, снова вернулась с ногами на диван, навострив уши, будто кролик. Кто-то открывал дверь, но в этом слепящем солнечном свете, с этими криками дворовых пацанят и лаем собаки за стеной Натка не боялась. И сердце радостно забилось от мысли, что в дом пришла мама. Мама! Самое дорогое сердцу ребенка. И сердечко Натки сейчас бешенно колотилось от мысли о маме. Неужели этот кошмар закончился, и мама все-таки вернулась домой! Взволнованная Натка встала на ноги прямо на диване и заглянула за угол, высовывая личико прямо в коридор. Она уже видела, как мама, как всегда уставшая, заходит в квартиру и Натка, радостно визжа, кидается к ней на шею. Ну давай же, мама, приходи!

Феари, узнав о том, что ее отправят с Церой к реке, радостно закрутилась волчком, заодно думая, как унять эту радость в лапах. Но потом остановилась, подумав о том, что пойдет не с Ульрихом. Ах, как бы ей хотелось пойти с Ульрихом! Ах, как бы хотелось. Поэтому коднар усадил свой хвост на землю и задумчиво уставился на рыцаря, склоня голову. Ну почему же он не выбрал в товарищи коднара? Такого замечательнейшего зверя? Однако долго думать об этом тоже не получилось, за шею жадно куснула блоха и Феари приложила все силы, чтобы ее оттуда вычесать. А когда она уже в кровь расчесала шею, то узнала, что с ними идет и Найджелл. Вот так компания: несносные лисы, прекраснейшая Цера и .. Найджелл.

Феари, вопреки обострившимся чувствам к Ульриху после превращения, совершенно перестала обращать внимания на Найджелла. Он был для нее почти что деревом или пеньком, она его будто и не замечала. Может потому, что привычным человеческим терпением и вниманием коднар был обделен, а может потому, что по-новому гляделось на все это из-под перьев и грубой чешуйчатой кожи.

На вопрос Ульриха Феари не ответила, лишь чихнула, фыркнула и решительно направилась в сторону реки. Поддерживать диалог ей не хотелось. Познав простую природу животных, Гвидичи ушла в нее с головой, найдя в ней ту самую гармонию, которую ищут монахи в горах Тибета. Разумеется, ей было от чего убегать в эти тибетские горы в разуме коднара, может уход ведьмака поспособствовал этому, а может простое женское любопытство? Теперь уже было не разобрать. Но коднар шел, не особо разбирая дороги, запинаясь неуклюжей тушей за все корешки и ветки,обдирая бока, оставляя деревьям черные перья на память. Тучный черный коднар шел туда, откуда доносился шум воды, беспечно разглядывая землю под ногами, жучков, что перебирались по склизкой грязи по своим жучковым делам, и отражение черной туши в жидких зеркалах под ногами. Это отражение теперь ее совершенно не волновало.

И раздался крик! Оглушительный, раскатистый окрик Химеры. Может она и не так сильно кричала, но коднаровские уши, обращенные на тот момент к химере и внимающие ей, расценили это целым громом! Итого, испуганный коднар прижал уши и вжался в землю. Зрелище было жалким, да кому там глядеть, все внимание было обращено к Цере, великой и могучей, и сама Феари тоже на нее смотрела, раскрыв пасть где-то там, у земли. Красивая могучая Цера, которую все вывели из "Церы" и отдали в распоряжение "Я". Теперь Цера говорила о себе не в третьем лице, а в первом, что было немного непривычно для ушей, но удобней для разума. "Интересно, - подумал коднар, - а она съест какого-нибудь зазевавшегося фей-яма, чтобы остудить свой пыл?" а потом мысли продолжились: "А вдруг это будет коднар?!" Подняв прижатые уши от страха, Феари попятилась назад, опасливо косясь на химеру, но опасаясь смореть на нее прямо: мало ли, за вызов примет.

Покинув основное место действия, Феари смогла перевести дух и переключить свое внимание на дождь, что беспрестанно мочил их в надежде взрастить в них что-то путнее, или же затопить с корнем. И пока Ульрих раздавал теплые одежды новеньким, к которым вспыльчивый коднар уже потерял всякий интерес, Феари игралась с красными листиками, покидающими свои уютные древесные обители и несущиеся в мокрую преисподнюю. Теперь на пути к этой самой мокрой преисподней их перехватывал тучный черный коднар в попытке подкинуть вверх, но бесконечно терпящий неудачи. Потом коднару это надоело, и он начал скакать по лужам, взметая брызги и еще больше распаляющегося от этого. За этой радостной игрой и был он пойман Ульрихом, большим и отчего-то красивым, бесстрашно протянувшим к нему ледяную руку и почесавшую, о боги!за ухом! Это было так приятно! Ей так хотелось подольше вот этого чесания, что вся черная туша вытянулась и даже подняла переднюю лапу от неимоверного удовольствия. Чеши, хозяин! Чеши еще!

Хозяин? Стоп! Феари отпрянула, с ужасом глядя на Ульриха и обходя его по кругу, туда-сюда, будто рассматривая по-новой того, с кем ей приходится идти. Какой-такой хозяин? Откуда это взялось в ее голове? Она нарезала круги вокруг Ульриха, а потом наконец плюхнулась в лужу, как-то по-щенячьи раскинув уши в разные стороны.

Тем временем, заговорил мелкий укуреный лис. Феари по-охотничьи подкралась к нему, принюхиваясь к дымящейся трубке, уткнулась носом в эту самую трубку и от души чихнула, забрызгав соплями и дождем с перьев фей-яма.
- Ульриха! Я выбираю Ульриха! - со всей уверенностью заявила она, без тени сомнения оглядываясь на присутствующих.

А Вилл совсем не понравилось среди этих девчоночек. Совсем-совсем. Дикая Вилл. Волчонком смотрела на этих девочек она, а ух их рассуждения о мальчишках, да еще в таком небрежном тоне совсем Вилл из колеи выбили. И ей отчего-то захотелось обратно в дом к этому большому псу. Пусть он и нелеп, зато не лезет со своими причудами ей в душу и не бередит каленой кочергой в ней угли. И Вилл, поймав на себе вопросительные взгляды, начала медленно отступать, пятясь к двери.
И о каком еще "Тэ" они ее спрашивали? Может, есть еще какая-то другая Вилл, о которой она не знает? Тем же лучше!
- Мне идти надо, - выдавила из себя неохочая до слов бунтарка.
А потом сбежала. Да-да, вот так просто. Нелюдимая, бежала она по белому снегу, раздумывая над своим поступком. Впрочем, больше не над поступком она думала, а о парне-псе, который наверняка ее потерял и сейчас, возможно, точно так же бежал по ее следу, припадал носом к снегу, различая запахи и выискивая запах ее лишь. Глупая девочка Вилл. Зачем она сбежала от этих девочек? Наверняка, они были лучшей компанией для нее. Но да кто ж ее разберет, эту рыжую девицу. У них, подростков этих, свое лишь на уме. И тараканы у них свои, со своими причудами.

Из лесу спокойным шагом, прямо из тучных густых кустов вышел коднар. Он шел спокойно, ибо мышь поймать не удалось. Он шел смиренно, ибо это не первая мышь, которая попадет в чужие зубы. Феари нос к носу пришлось столкнуться со своим несовершенством. Теперь она не была ловкой и верткой. Теперь она была в точности своей противоположностью: огромная неуклюжая туша в перьях. Туша эта вышла из кустов, села на землю и почесалась: перья уже нахватали себе почтительное число вшей и блох. Вычесав пару штук, она понуро опустила голову на передние лапы и задумалась о чем-то своем. А потом увидала незнакомые фигуры. Девушка и мужчина. Лица скрыты повязками. Коднар склонил голову набок, обдумывая происходящее у него на глазах. Еще новенькие? Да сколько ж их по этому миру бродит. А главное, сколько их потом обратно теряется. Вон ведьмак: появился и исчез. Теперь и они появились. Интересно, а сколько они пройдут с ними путей-дорог, прежде чем тоже взять и пропасть? Феари думала обо всем этом равнодушно, не вкладывая эмоций в свои размышления.

А потом она встретилась глазами с девушкой и вдруг что-то больно кольнуло ее в подреберье. Дева была ей знакома. Феари привстала на лапы, принюхиваясь и приглядываясь и пошла по кругу поляны, не пытаясь идти на встречу. Откуда же она могла знать ее? На пути ее этом попалась Цера. Она опять куда-то неслась.
- Эй! Цера! Я не могу добыть мышь. Я слишком неуклюжая. - грустно пожаловалась ей Фе. Цера была ловкая и быстрая, не то что она, с ней хотелось быть ближе. С ней хотелось дружить.

Но девушка.. Феари снова взглянула на нее. Но откуда же..
И вдруг! Осознание.. Мелья! Это ведь Мелья! Сестра некогда рыжей Фе, ее родная женщина, с которой они долгое время ходили по одной земле. Кажется Мель была даже тут.
И Феари помчалась галопом к женщине. Зрелище это было, надо сказать, дикое. Несуразная черная туша с огромным клювом и хищными когтями надвигалась на девушку, словно всадник апокалипсиса, неотвратимо и жутко. И уже у самых ног ее затормозила и, не рассчитав уровень своей неуклюжести, встретилась с Мельей уже бороздя клювом землю у самых ее ног. На ноги задумчиво посмотрела и бодренько так поднялась, приплясывая на передних лапах. Мелья вернулась! Неуклюжий коднар, приплясывающий от радости, зрелище весьма любопытное и смешное. Да и редкое, что уж там. Коднары ведь совсем не веселые звери, но Феари об том еще не знала. Совсем маленьким коднаром по мышлению была. Осознание своей неуклюжести еще не впиталось в сознание, превращая эту мысль в навязчивое нежелание ни с кем связываться, ни с чем не считаться и вообще сознавая премерзчайший характер. Феари только познавала дурацкую природу коднара. Ей еще все предстояло.

И вдруг кружащийся по полянке толстый коднар резко остановился. Перья ее вздыбились, вся она нахохлилась и волком посмотрела на деву.
- Ты меня бросила! - громко выкрикнула она, - Ты нас бросила!
И не в силах что-то еще объяснить, черная туша нервно закружила по поляне, разгоняя фей-ямов словно голубей, недовольно пыхтя на всю округу, желая что-нибудь сломать, сделать хоть что-нибудь, чтобы умалить свою ярость.

Качка Джесс совершенно не нравилась. Она не понравилась ей еще тогда, когда за дверью оказался узкий коридор, сплошь деревянный, и идти по нему было довольно непривычно. Когда же за следующей дверью она увидела синюю воду и палубу, качающуюся на волнах, Джесс поняла, что водные прогулки она прямо-таки ненавидит.

Кивнув импозантному мужчине, она прошла мимо него, стремительно направив свои стопы к борту "Морской щуки". Зеленая, она перегнулась и продемонстрировала себе все то, чем ужинала этим вечером. Ах, еще совсем недавно она совершенно не ожидала, что ночью будет опустошать свой желудок в неизвестное море неизвестного мира. Оставим же частичку себя этому миру на память! Тяжелый неудобный чемодан был брошен где-то на полпути до борта и благополучно ожидал свою хозяйку, поблескивая в свете звезд.

Стерев со лба испарину, Джесс тяжело приподнялась и взглядом мученика взглянула на горизонт. "Мы прибываем в порт Донмай по расписанию рано утром". Будь ты проклят, Урбино.

Тяжелая, неслыханной щедрости тихая осень. Она обступала их, нежно вплетая туман в перья и волосы, холодком облизывая шеи и плечи, тишиной своею нашептывая всякие разности, и уводя вглубь себя, опьяняя тягучей своей меланхолией и нежностью. И Феари сдается. Последним вздохом прощается она со своей красотой, с тем, что осталось от нее прежней. "Прощай" - шепчет игривая осень и проклятием обращает ее в зверя. Хитрая любовница осень. Ей все подвластно, ибо она как женщина: умеет убаюкать и настоять на своем, умеет нежности нашептать и тревогу в груди унять одним своим прикосновением прелых теплых листьев. И Феари опускается на четыре лапы, смиряясь со своим обращением. Она устала страдать, устала болеть этой напастью. Пусть она поглотит ее с головой, без остатка. Пусть подавится!



И Феари теперь черный пернатый коднар. Смотрит на ведьмака виновато, будто пес, наделавший лужу. Мол, ты не вини, хозяин, но так вышло. А теперь хоть бей, хоть плачь - а ничего не поделаешь. И все же, даже в этом образе Феари сохранила свои черты. Что-то от Феари коднару-таки передалось. То ли взгляд больно умный и внимательный, то ли ушки, так мило посаженные, что невольно засмотришься да постараешься скрыть умиление. Но Феари, вопреки своему обращению, не озлобилась. Даже наоборот - будто легче стало. Окончена битва, победители ликуют. А что еще победители делают? Правильно - выполняют обещание. И коднар резко шарахается в сторону яни-яни, запугивая лисенка, припоминая ему колкости недавние. Уши прижимает угрожающе, а смотрит хитро, будто на храбрость проверить пытается. Не зло совсем.

-Знаете, а не все так плохо! - замечает она, благо дара речи не лишена. А потом, будто отвлекается от своих мыслей и присматривается-принюхивается к лесу и рассвету, распускающемуся будто цветок, - тут так красиво.

Когда же на пути их выросла статуя, Феари ахнула, подбираясь неуклюжим телом к постаменту.
- Жив, жил и будет жить.. - задумчиво произнесла она, сев на землю и глядя на лысого старика снизу вверх, - Почему мне кажется, что мы скоро познакомимся с фай-заммами? - хмуро произнесла коднарище, поглядывая на изображение лисов и сложенные тухлые крысиные тушки.

Сколько может вынести сердце человеческое боли и утраты в жизни своей? Сколько оно вытерпит и выстрадает, прежде чем окаменеть, зачерстветь на годы долгие, не желая больше ни мыслить, ни чувствовать? И тень коднара легла на сердце девичье, заслонив нежное израненное потерями сердечко собою, не давая тому изувечить себя о клетку грудную. И сердце присмирело, дабы не было у него больше сил сопротивляться черной крови. И Феари обратилась коднаром душою.

- Чего носы повесили? - спросила она в момент удушающего молчания, повисшего над поляной.
Удивленные безмолвные лица обратились к ней. Кажется, они ждали чего-то другого от нее. Но коднару то было неведомо. Она внимательно рассматривала свои когти, обдумывая, куда может применить сию красоту.
- А мыши вкусные? - с любопытством обратилась она к Цере.

Оглядев честную компанию, мокрых озябших людей и зверей, коднар сделал свои выводы и изрек:
- А чего стоим-то? Найдется еще ваш ведьмак, как пришел так и ушел, собственно, - пожала могучими черными плечами Фе, и, мотнув головой, продолжила, - идти надо, хватит ждать у леса погоды. А вы, лисы, вообще на месте сидеть не должны, а то совсем околеете. Бегите скачите, как умеете! - и, сказав это, коднар неловкою своею тушей заскакал по лесу, неуклюже врезаясь боками в деревья, путаясь в кустах, собирая на себя сухие листья и блох на перья.

"Зараза". Это слово пугало, как пугали истории о катастрофе на АЭС. Это слово напоминало чем-то Чуму. Зараза пришла с развилка, зараза, будто бешенство. Наташа поежилась, а мурашки немедля запрыгали по спине. Одинокие брошенные дома черными мертвыми глазницами вглядывались в душу, скрипя и зазывая стать новой хозяйкой. Они были оставлены, они были покинуты, брошены. А вещи, сделанные для жизни, сделанные для того, чтобы наполнять их этой жизнью, не любят оставаться одни. Природа не терпит пустоты. И дома наполнялись чем-то страшным. Тем, что вползло в них после того, как хозяева безвозвратно ушли. Это новое царствовало в них теперь, и от него становилось ужасно страшно. Наташа не была любительницей брошенных кварталов. Она никогда не была восторженной зрительницей сих мест и уж тем более посетительницей подобного, а потому к вопросу о посещении третьего голубого цвета дома отнеслась скептически и даже с неприязнью.

- Может вы, это, как-то без меня туда сунетесь? - с сомнением предложила девушка, поеживаясь при мысли о жуткой картине, ожидающей их в этом самом доме.

Ей не столько было страшно увидеть разруху в доме, сколько остатки былой жизни, былой и хорошей, от чего так щимит сердце, гуляя по развалинам благостных лет. Но, разумеется, она пошла. Пошла как миленькая. Потому что, как тут не пойти. Разделяться в таком месте - последнее дело. И Наташа идет, будто на привязи, кусает губы, неотвратимо приближаясь к жутковатому голубому домику. Жутковатому, от того, что еще не успел расстаться со своим почти утраченным уютным видом. В нем пела тоска по былому теплу и уюту, и от звучания той тоски хотелось делать ноги еще сильнее. Но Наташа шла. Шла, шагала, переступала и приближалась к дому.

- Уф, - вздохнула она уже у самой двери, - как же не люблю я такие места.

Когда Вигго будто невзначай встал за ее стулом, а потом вдруг представил ее как Верховную опору какого-то там дома, а также лидером экспедиции, Джесс от неожиданности икнула. По отхлынувшей крови с лица, а затем снова к лицу прихлынувшей, можно было судить о том, сколь неподготовленной она оказалась к такому назначению. Присмиревшая, будто взятое за загривок животное, она потупила взор и молчала, активно обдумывая сложившуюся ситуацию.

"Лидер экспедиции" стучало в голове. Лидер.. Какая-то там опора.. Кого опора? Чего опора? Куда опора? И зачем она, эта опора? Все в голове сразу же смешалось. Она, в общем-то, и не планировала ничего серьезного. Да что она вообще в своей жизни когда планировала? Всю жизнь все складывалось будто само собой. Находились нужные люди, встречались нужные люди, говорили нужные вещи и все потихоньку-помаленьку выстраивалось в едва заметную тропинку, по которой она грациозно шагала. А сейчас эта незамысловатая тропинка превратилась в мощеную красным камнем дорогу, на которой так звонко пели каблуки.

Наконец, взяв себя в руки, Джесс подняла глаза и окинула спокойным взглядом присутствующих: 4 женщины и 7 мужчин. Расклад хороший. Присутствующие принялись представляться ей и "снимать шляпы". Джесс молчала и внимательно смотрела на собеседников. Впрочем, ответов от нее все равно сейчас не требовалось. Равно как и она сама, все были изрядно удивлены выбором Вигго, а еще, кажется, никто не догадывался, что она сама была персоной назначенной, и титул, приписанный ей, был не более чем маской.

Наконец, она взяла слово:
- Задача каждого из вас сейчас в том, чтобы обдумать желаемое свое назначение. Роль, которую вы выберете себе, должна выполняться вами столь хорошо, чтобы никто и ни в чем не смог вас заподозрить. Вы можете сколь угодно предлагать мне выбрать самой, но то, в чем вы действительно хороши, известно лишь вам. Поэтому попрошу как следует обдумать свой выбор и сообщить мне. Как только все желаемые роли будут озвучены и одобрены мною, мы выступаем. И да, попрошу выбор на роль фаворита предоставить мне, - вежливая улыбка.

- Яни-Яни желать идти к поганым Фай-Замму! Яни-яни гордый, могучий и сильный охотник, а потому Заммов Обманчивых Хамов он не боится. И коднарищ тоже не боится. Слабых этхов защитить храбрость великого Яни-Яни! Я смеюсь вонючей опасности в лицо и считаю её своим пометом! ХА-ХА-ХА!!!

Феари выслушала непоседливого лисенка, что в последнее время только и делал, что отличался своей непослушностью. И в этот раз его слова задели ее. Лисенок был прав: она стала даже не коднаром, а коднарищем, неповоротливо черной тушей. Но как же теперь смириться с этим, когда в душе ты все равно девушка? Красивая, молодая девушка, которая еще мечтает нарожать сыновей, повидать мир, любить и быть любимой, в конце концов. Как смириться с тем, что теперь этим мечтам не суждено осуществиться? И Феари сникла. Слова лисенка ее обидели, пусть и не несли за собой изначально такой цели.

Насупившись, Феари отвела взгляд в сторону, не желая вступать в диалог и вообще иметь хоть какое-то дело с этим вредным лисом. Уж лучше бы ее лицо тоже забрало проклятие, тогда бы ей не пришлось скрывать свою обиду. А если бы проклятие поглотило личность, то и обижаться бы ей не пришлось. Но нет, она не станет думать об этом. Пускай другие сдаются, а ей придется бороться за свое право вернуть себе свою внешность, хоть со всем этим мешком перьев и не вериться, что такое возможно.
- Ты мелкая говорящая фигня, которая нарывается на неприятности. В случае опасности пойдешь первым смеяться ей в лицо, - убедительно заверила Фе Яни-Яни.

Когда же вопрос выбора пути снова вернулся к ней, Феари взяла слово:
- Я доверяю вам, ребята, - вздохнула Феари, - я доверяю вам в выборе пути. Как по мне: и так и сям нас будут поджидать опасности. Какой бы путь мы ни выбрали, нам придется столкнуться с риском, с выбором, с тем, что заставит нас сделать этот выбор. И что бы мы ни выбрали сейчас, мы все равно не сможет узнать, правильно ли мы поступили. Поэтому нам нужно полагаться на собственные силы и здравомыслие. А посему, решайте как знаете. Но лично я - за лес, хотя мне кажется, что этот путь будет очень не прост для нас всех. Ульриха ждет соблазн с обещанной таверной, лисят ждут свои испытания. Наверняка, каждому из нас придется встретиться со своими страхами, и бежать от них смысла не имеет. Поэтому я за лес. Но это лишь мое скромное мнение, как вы решите, так и поступим.

Валар обратился к ней, не важно с какой целью, главное, он хотел ее поцеловать. Ее рыжий мужчина. Как же она любила его! Ямочки на его щеках, этот мужественный лик, эти нежные губы. И она с удовольствием принимает его в свои объятия, позабыв на секунды обо всем, что происходило с ней, с ним, со всем этим миром. Поцелуй, нежный и сладкий, приносит облегчение, такое необходимое им сейчас, и Феари становится чуть счастливее.

На вопрос Церы о том, почему мужчинам нравятся сиськи, Феари загадочно улыбнулась.
- Потому что женская грудь - основа жизни. Ребенок вскармливается грудным молоком, и потом, уже став мужчиной, все равно тянется к женской груди, что дала ему жизнь. К тому же женская грудь - штука красивая, у мужчин такой нет и не будет. Вот они и любят ее. Если хочешь, можешь считать свои сиськи оружием, чтобы обескуражить противника-мужчину. Но женщины, по обыкновению, грудь свою прячут и открывают ее только своему избраннику. Поэтому демонстрировать свои сиськи не стоит без надобности. Возьми хотя бы Ульриха - вон как засмущался, - Феари хитро заулыбалась, поглядывая на рыцаря.

А проклятие, воспользовавшись равнодушием Феари, вызванным испитым напитком (которое, очевидно, должно было нести успокоение, а привело к равнодушию), начало поедать ее тело, обращая в коднара. Феари не сопротивлялась. Ей было на тот момент все равно. Она устала сражаться с тем, от чего было не суждено убежать. И она позволила черной жиже смешаться с ее кровью, обратив нежную кожу в чешую и перья, заменить белесый покров на черный, обратить руки и ноги в птичьи лапы. Феари теряла человеческий облик. Это обращение не было для нее безболезненным, хотя, надо отдать должное вару, боль была не такой сильной, какой могла оказаться, не испей она напиток. Тело вытягивалось, тело росло, вот она уже на голову выше себя прежней. Вот ей уже не так холодно, как было прежде. Феари срывает с себя одежду - теперь она ей ни к чему, теперь она ей не к лицу. Лишь лик ее, нежный девичий лик с большими синими глазами остался, словно подачка прожорливого проклятия, довольного своим нежданным успехом. На, мол, оставь пока себе свое лицо. Ненадолго тебе с ним оставаться, но коль уж так быстро ты мне сдалась, почему бы мне не быть столь великодушным, чтобы оставить тебе лицо ненадолго. Для прощального, так сказать, поцелуя и слова.

Феари медленно открывает глаза. Огромное небо черным зрачком вглядывается в нее. Вот она и обратилась в недо-птицу, в неуклюжего большого коднара, в мешок с перьями и вредным характером. Она смотрит на своего супруга, который был рядом во время ее превращения, и едва сдерживает слезы. Милый, мой, как же теперь мне быть. И они обнимаются, она закутывает его в свои перья, желая почувствовать его тепло, но чувствует лишь грубую чешую с впивающимися в нее перьями. Она обращена. Она обречена..

А потом пришел в себя Найджелл и снова затароторил о своих мальчишеских мыслях. Феари слабо улыбается, не в силах ничего произнести. Ей бы и хотелось чего хорошего сказать, да сил нет.
Тело Ричарда провожает она молча, не проронив ни слова. Полно с него. И так все прекрасно знает, а другим знать о том ни к чему. Просто она слишком сильно по нему скучает.

На возмущения фей-ямов Феари смотрит строго и недобрительно. Этим пушистым не достает чувства уважения. Словно маленькие дети, они готовы бить себя в грудь и говорить, что всех сильней, пока не встретятся с опасностью и не побегут под мамкину юбку в поисках защиты. Но да что с них взять. Пусть Цера с ними разбирается. Феари с ними нянчится не станет. Ей хочется треснуть их, да так, чтобы забыли о таких проказах раз и навсегда. Она едва сдерживает этот порыв.
- Когда я окончательно обращусь в коднара, вам стоит меня бояться, детки... - тихо произносит она, хищно и плотоядно глядя на маленьких лисят.

Феари выслушала Сильмини и позволила себе высказаться первой:
- Я за вариант с лесом, - пожала Феари плечами. По девушке-птице было видно, что у нее совершенно не общительное настроение, чтобы объяснять свой выбор. Она была благодарна всем, и Ульриху, что поддерживал ее морально, и Найджеллу, что по прежнему видел в ней человека, и мужу своему, что не побоялся ее проклятия и оставался с ней, поддерживая ее во всем, и Цере, что не давала совсем сникнуть, и Сильмини, что чистотой своей вселяла веру в лучшее.

- А фонтан.. - принялась объяснять Феари, - Духи по ту сторону от стены говорили нам о том, что фонтан принесет нам спасение. Даже не знаю, почему мы до сих пор продолжаем верить в это, - опустила глаза Фе, - видимо просто чтобы совсем не упасть духом, - она медленно облизала губы, чтобы скрыть подступающие к горлу эмоции.

Джесс спешила. Позади, за спиной, горели мосты - ей некуда было возвращаться. И некуда было идти. Но спешка была необходима - за ней вот-вот отправят погоню, а к концу дня объявят в розыск. "Единственная подозреваемая" - шелестел ветер в переулках, "Объявят в розыск" - доносилось из подворотен. Сапоги беспокойным стуком оглашали бездонные глазницы разграбленного города. Она так редко в последнее время выходила на улицу. Вся эта грязь и смерть, все эти грабежи и перевороты, всё это прошло мимо ее опочивален, мимо плотно задернутых штор, мимо той тишины, что воцаряется в спальнях, где все задуманное осуществилось, а все желаемое было получено. И здесь, на пепелище этого некогда красивого города, она была чужой, инородной, будто осколок золота посреди грязи.

Она была слишком хороша для этой гнили на брусчатке. Слишком роскошны были ее платье и обувь для этих кровавых троп. Смердящие трупы, разграбленные дома.. да что там было грабить! Еще недавно она смогла бы купить любой дом на этой улице, но не сейчас, когда все так ужасно обернулось. "Убийство!" - стучало у нее в висках, "Убийство, убийство, убийство!" В памяти все еще ярко всплывала картина алых от крови простыней, обезображенное смертью лицо ее любовника, и страшный росчерк на шее. Джесс все еще прекрасно помнила, как оцепенела в тот момент. Мысли наскакивали одна на другую, толкались, кусались, грызли друг другу глотки. Что ей делать? Бежать? Но ведь это почти признание вины! А что лучше? Остаться? Сдаться добровольно? Да кто ее будет слушать. Гораздо проще найти виновного, чем искать убийцу среди высших чинов. И Джесс взволнованно шла по темным переулкам, резво волоча за собой небольшой чемодан. Периодически она вскидывала его повыше, желая повесить на руку, но он, как и полагается всякому чемодану с пожитками в особо сложных ситуациях, был бесконечно неудобен и велик. И Джесс, уставшей от этого побега, казалось, что в чемодане уместилась вся ее жизнь.

А потом появился он: силуэт, фигура в черном, призрак, если угодно. Их нечаянная встреча произошла в доли секунды. Он выскользнул из-за угла и скрылся в подворотнях, оставив за собой только нежный шепот: "Ступай к шатру". Джесс недолго стояла, глядя в пустоту, пытаясь сложить в голове странные слова и взявшегося из ниоткуда незнакомца. А был ли он на самом деле? Спустя мгновение она уже сомневалась в этом. В конце концов, взяв себя в руки, Джесс вышла на площадь, усеянную немногочисленными людьми. А на площади распластался шатер. Кричащие краски не могли не привлекать внимания, но люди, будто слепые, шли мимо, равнодушно глядя сквозь него. Однако, Готланд, будучи не в курсе городской жизни, посчитала, что шатер, должно быть, стоял здесь уже давно и чудом не был разграблен и сожжен вместе с остальным городом, потому и люди не уделяли ему никакого внимания - примелькался. "Ступай к шатру" - прошелестел ветер позади. И она вышла на площадь, чувствуя, как колотится сердце, предвкушая что-то новое. Нет, Джесс сейчас не боялась. Она знала, что страх и опасность поджидают ее позади, в темноте, в запахе гари и смерти, в бесконечных вереницах допросов и показаний. Там была опасность. А шатер нес что-то другое, неизведанное, новое, и она направлялась к нему, будто бабочка на огонек, бесстрашно рассекая платьем-крыльями ночную прохладу.

Феари видела, как Найджелл, этот белокурый мальчишка замерзает, даже будучи без сознания. А тут еще Ульрих подал идею, напоить мальчишку их колдовским варом. Идея Фе понравилась, вот только с лаской рыцарь, конечно, перегнул. Полно уже выделять ее среди остальных. Найджелл проявлял интерес и к Сильмини, а в последний раз и к Цере, поэтому Феари была далеко не единственным объектом его обожания.

- Ульрих, я напою Найджелла, но полно говорить о том, что он меня отличает и подобные этому вещи. Что творится в сердце Найджелла известно только самому Найджеллу. И ни тебе, ни мне - никому не узнать этого, окромя него самого. А он, как мне кажется, и сам не знает, что там у него творится. Полный кавардак там у него. Но он разберется, как пить дай, разберется.

И с этими словами она приподняла ему голову, положила на колено и принялась медленно вливать теплую ароматную жидкость.

А потом началось обучение Церы премудростям поцелуя. Феари молчала, с интересом поглядывая на Ульриха и его руку. Эх, не так следовало учить поцелуям Церу, но кто ж осмелится ему об этом сказать? Феари? Нет уж, увольте. Ульрих, со всеми его гемландскими тараканами в голове был еще более непонятен ей, чем эльфийка в объятиях ведьмака. К слову, на эти объятия Феари смотрела спокойно. К любимым, как известно, не ревнуют.

Когда Ульрих ушел, оставив Церу, как по волшебству нарисовались фей-ямы. Трое из них буквально влачились за Церой, осыпая ее своим обожанием и поклонением. Интересно, приятно ли им будет принять смерть от ее рук? Другие лисы пристали к Фе.

- Не дам я вам крови, усатые, успокойтесь. Шутки шутками, а ваша затея не кажется мне веселой. Духи веселыми и премилыми не бывают. Духи - мученники, если вам не известно. И строить свои шутки на чужой крови - это не шутки. Это может оказаться опасным. Займитесь лучше чем-нибудь полезным или хотя бы не мешайтесь.

Феари устала сидеть на месте. Им следовало продолжать путь, а Найджелл лежал у нее на руках, безмолвно требуя к себе внимания и заботы. Перышки постепенно возвращались на свое место, покрывая руки по локоть. Феари поглядывала на это дело равнодушно, как смотрят на желтеющие по осени листья или высыхающую на солнце лужу. Кажется, она устала от эмоций, или, может, это так действует на нее отвар?

Горячие губы касались нежной девичьей шеи. Феари готова была вечно вот так сидеть, ощущая эти чувственные губы на своей коже. Ей хотелось почувствовать, как губы эти целуют ее шею, как нежно скользят по затылку к пугливым лопаткам, как горячо целуют каждое ее ребрышко, будто пересчитывая их. Феари хотелось быть ближе к Валару, хотелось, что бы меж ними не было усталой одежды. Ей было трудно скрыть свои чувства, трудно скрыть заливающий щеки румянец. От этого мужчины она становилась сама не своя. В памяти всплыла их первая встреча в трактире. Феари вспомнила, как заговорила с ним. Кто бы мог подумать, что ведьмак, от чьего касания все в ее душе переворачивается, впоследствии станет ее мужем? Феари завидовала сама себе, ужасно завидовала. И, может, от одной этой зависти перья на ее руках появлялись вновь. А вдруг заклятие окончательно уйдет, если она отдастся ведьмаку? Может именно этого боится проклятие?

Подумать как следует об этой догадке она не успела: кинулась разнимать "влюбленных". Оставила возлюбленного, скрепя сердце оставила, хотя более всего хотелось быть ближе к нему. Он так приятно щекотал шею, когда улыбался и так горячо дышал, что голова кружилась от воспоминаний. Но на руках у нее сейчас лежал Найджелл, и Феари осторожно опускала его на землю, ибо держать этого молодого жеребца было не легко. Мальчишка почти сразу же потерял сознание от стольких эмоциональных потрясений кряду. Одна грудь Церы чего стоила! Феари забавляла себя мыслью, что именно вид обнаженной девичьей груди заставил парня лишиться сознания. Еще бы! Объект ненависти вдруг оказался таким.. красивым. Феари улыбалась, когда смотрела на бледное лицо, почти сливающееся со снегом. Она знала, что не пройдет и нескольких минут, когда он очнется. Но сколько воспоминаний у него останется! Нет, он наверняка даже согласиться еще раз увидать этот поцелуй Церы лишь бы еще раз лицезреть ее красивую упругую грудь. Да, теперь Найджеллу совсем непросто придется. Главное, что у фей-ямов грудей не было! Не попадутся под горячую левую руку.

Феари легонько похлопала мальчишку по щекам, приводя в чувство.
- Нет, Цера Найджелла не сломала, - усмехнулась Феари, не имея сил делать серьезный вид.
- Но красивая Цера больше не должна показывать грудь Найджеллу, потому что... - Феари серьезно озадачилась, раздумывая причину такой просьбы, - потому что это очень волнительно для юного мальчишки.
Ничего хорошего не выходило. Хотелось вновь сказать, что обсуждать этот вопрос не следует, но девушка понимала, что вопросы от этого из юной любопытной головы не уйдут и будут только множиться и обрастать неверными выводами. Потому она напряженно замолчала, надеясь что с ответами ей помогут спутники.

В жизни каждого наступает момент, когда все проблемы и жизненные неурядицы в самой своей кульминации застилают небо и, куда ни взгляни, только роковые тучи свинцовыми петлями свисают над головой, и, кажется, будто некуда идти, только в самую гущу этой тьмы.. и ты вдруг прозреваешь.. И взгляд, обращенный на это острие проблем, расфокусируется, и ты обретаешь краткую возможность видеть чуть дальше. И ты внезапно осознаешь, что за этим черным полотном есть продолжение. И ты вдруг видишь не столько будущее, сколько свой путь, который проходит сквозь эту тьму и выходит из нее, невесомый, неуязвимый, устоявший пред всем. И осознание того, что все это - не конец, что все это пройдет, оказывается целительным. Именно это испытала Феари, отведав изумрудно-золотистое зелье, чуть горьковатое и такое терпкое на вкус. Феари вдруг почувствовала, что за всеми неурядицами, теряющими свои очертания в лесу, есть дорога, выходящая за пределы этого мрака. И они смогут найти выход. И Феари почудилось, будто проклятие тоже прочувствовало эту дорогу и впервые оно содрогнулось. Там, на этой тропе был фонтан. Фонтан, способный исцелить девушку. Нет, хорошо, что не стала она слушать проклятие. Совсем коднаровский дар не был заинтересован в их тропе.

А Феари манила дорога. Ей хотелось идти вперед, все ближе и ближе к заветному освобождению. Зелье подарило Феари ощущение давным-давно позабытого чувства присутствия чуда, которое некогда ощущала она, стремясь к заветным лотосам через лес. Сейчас она ощущала это чудо, будто раздвигала густые листья рогоза на пути к огромному качающемуся на воде белому лотосу. Чуду было место в этом мире. И чудо это было огромным по своей благодати и радости. Оно было щедрым, это чудо. Оно царствовало в этом мире, путь и сокрытое за острыми листьями рогоза, но оно имело место быть. И это было самым главным осознанием Феари в тот вечер. Чудо было, нужно было лишь терпеливо раздвигать лепестки, не боясь порезаться. Нужно было идти вперед, не боясь препятствий. Нужно было стремиться к этому чуду, не боясь погаснуть. И ей хотелось идти вперед. Ей хотелось дотянуться до чуда, коснуться его, услышать его аромат.

Феари почувствовала касание родного лица на шее, и ощущение покоя разлилось теплой волной по ее телу. Благодарной улыбкой отразилось его касание на ее лице. Она была не одна, и в этом было ее счастье.
***

Феари сохраняла спокойствие, когда юный сквайр обратился к ней с просьбой намазать ему обожженные ладони. Погруженная в свои мысли, она исполнила просьбу мальчишки, не обращая внимания на его жалобы и увещевания. Вопрос Церы вызвал на красивом лице девушки легкую улыбку, но, заслышав ответ разоткровеннившегося Найджелла, Феари решила не вмешиваться, позволив происходящему происходить без ее участия. Феари крутилась подле этих двух юных созданий. Она исподтишка наблюдала за поведением Церы, тихонько поглядывала на Найджелла, на то, как смотрит он на невинную Церу, разглядывающую свою грудь. Девушка была обескуражена, когда Цера предложила поцеловать Найджелла, заверяя, что и она не лыком шита и тоже на своем веку повидала не мало. Врали они смешно: один другого нелепей. Но хвастовство хвастовством, а вот вероятности поцелуя Феари никак не ожидала. И когда лицо химерийки приблизилось к мальчишескому, Феари так и застыла после, не в силах даже отвести взгляд.

Феари была на распутье. С одной стороны она могла предположить, что Цера действительно столь наивный зверь, что готова вот так пойти на поцелуй, поверив Найджеллу, будто ребенок. С другой стороны, Феари отчего-то совершенно было не спокойно. Цера ведь могла оказаться хитрей. А хитрость вкупе с ее наивностью могла выйти боком всем. Если противник силен - это еще пол беды. А если он еще при этом и непредсказуем, то это уже куда серьезней. Цера была страшна в своей невинности. Понимали ли это окружающие было большим вопросом. Одно Феари чуяла сердцем: вся эта чепуха с поцелуями без последствий не обойдется.

И когда пасть химерийки медленно распахнулась, обнажив несколько рядов острых клыков, от которых в дрожь бросало так, что кошки, скребущие на душе, обильно потели от страха, Феари оставалось только поднять руку, положить на лицо Найджелла и с силой оттолкнуть его от зубастой пасти, рискуя, разумеется, своей лапой. Но что есть лапа, когда на кону стоит лицо да и жизнь озабоченного мальчугана? Плевать уже на лапу становится. Феари бы и Церу оттолкнула, если б не ее лицо, состоящее сейчас основной своей частью из пасти. Побоялась рыжая, что тут уж палец в рот не суй - по локоть откусит.

Фе оказалась во всей этой кутерьме тихим наблюдателем. Она не спешила на помощь к Ульриху, не гневалась на Найджелла, не делала ничего, а просто сидела скрестив ноги на земле и смотрела на все спокойным мудрым взглядом. Ульриху было кому помочь. Цера и Сильмини чуть не подрались за право спасти его. Ведьмак чему-то наставлял юного Найджа, а тот в свою очередь о чем-то ему рассказывал. Феари же осталась наедине со своими мыслями, и пока эльфийка пребывала в трансе, Феари погружалась в свой транс.

Ах, милый, милый мой отец. Как жаль, что тебя нет рядом, как жаль, что твоя горячая ладонь не коснется моего плеча. А я бы хотела сейчас тебе рассказать, куда завела меня странная дорога на пути к тебе. Посмотри, если ты еще можешь видеть, в кого я превращаюсь. Не то птица, не то зверь какой чудной. Папочка, я так боюсь! Мне страшно, что станет со мной, когда я вся покроюсь чешуей и перьями. Кому я могу об этом рассказать? Кому, как не тебе знать, какой бываю я слабой и трусливой перед лицом опасности. Мне бы хотелось вжаться в твою куртку, пропахшую, отчего-то, машинным маслом, и выплакаться, размазав рыжие кудри по мокрым соленым щекам. Но ты так недосягаемо далек сейчас, что мне остается лишь говорить с тобой в своей голове. Боги, какая же я жалкая..

Гляди же, папа, в кого я превращаюсь. Я теперь обрученная женщина. Удивлен? Хах. И я не меньше твоего. А ведь ты вероятно думал, что твоя пигалица так всю жизнь в девках и пробегает. А оно, видишь, как иногда происходит.. Никогда не знаешь, где найдешь. У меня появились друзья, папа. А Мель.. Мель улетела. Бог ее знает, куда упорхнула эта дикая бестия, но у одной из нас, в любом случае, это вышло. У меня крыльев не отрастает, да и перья, что показательно, черные. Как думаешь, что означает этот цвет? А если решить, что цвет перьев зависит от твоих помыслов? Что ж, в таком случае, Мель была святой. А я.. а что с меня взять..

У меня появились друзья, папа. Вон тот высокий рыцарь с голыми бледными руками - это Ульрих. Он немного странный, папа, но хороший. Вот знаешь, бывают такие люди. Они творят всякую фигню, а ты все равно их любишь. Потому что они от чистого сердца эту всю фигню творят. И им сразу начинаешь верить, с первого же мгновения вашего знакомства. А чуть больше пообщаешься, и уже готов душу за них отдать, чтобы хоть чуть-чуть оказаться причастным к этой святой простоте. А там, рядом с ним химера Цера. Тоже, знаешь, зверушка забавная. Она, что Ульрих, творит и вытворяет, но все от души и от непомерного голода. Я, вероятно, притягиваю к себе таких чудесатых, может потому, что влюбляюсь в них безвозвратно и сразу же. Будто во мне чего-то недостает, что есть у них. Будто бедняк смотрю на их душевную чистоту и всеобъемлемость, и завидую белой завистью, и хочу быть ближе, хоть на толику ближе быть к этой безграничной душевной щедрости. Хах, а вон и Валар. Мой муж. Представляешь? Мой. Муж. Звучит гордо. И выглядит гордо. И вообще, папа, что ты понимаешь в женихах? Они для тебя все как на одно лицо, пока ты их в своих спорах не сделаешь. Только тебе это опять не удастся. Ведь ты только в моей голове. Мой бледный нежный призрак. Боже, папочка, как же я по тебе скучаю.. если бы ты только знал!

А есть еще Сильмини. Она Эльфа. Эльфийка. Альвари. Ну.. я не стану тебе ничего говорить о ней. И нет, я не краснею. Нет, даже не говори ничего, это мое и сугубо мое личное тело.. ой, дело. Неважно. Я к чему это все говорю тебе, папа. Я ведь не знаю, сколько еще буду пребывать в здравом уме и памяти. Может, обернись я этим чертовым коднаром, я и забуду все на свете, и своих друзей узнавать перестану. И о тебе, разумеется, тоже забуду. И.. ты, папа, не скучай тогда без меня. Сердцем-то я всегда, ты же знаешь, буду с тобой. Где бы я ни была.. и кем бы ни стала. В любом случае, верь в меня, как ты всегда это делал. Мне оно сейчас, папочка, очень нужно. И чем дальше, тем нужнее...

Сильмини пришла в себя, закашлявшись, и Феари отвлеклась, ухаживая за любимой. А потом Найджелл подбегает в Ульриховой рубахе, словно рясе, и начинает извиняться. Феари улыбается и непонимающе смотрит на него. Да чего ж ему неймется? С чего он решил, что чем-то задел ее или обидел? Неужели он думает, что в его власти причинить ей что-то посильнее легкого беспокойства? Феари треплет его по светлой кучерявой голове и смеется, прикусив нижнюю губу. Она любит и его, этого мальчишку во всем своем существе. Озорного, наивного и такого смешного. Любит и прощает за все заранее. Ибо любящее сердце обид не знает. И ей становится легко, до безумия легко, будто и не было никакого в ней проклятия, будто и не было перьев и этих странных голосов. И мелкие черные лепесточки-перья опять улетают вслед за неожиданно теплым ветром, оставляя ее горячее, неуемно любящее сердце в покое хоть на пару кратких мгновений. На пару мгновений счастья.

Может Феари показалось, а только почувствовала женщина самым своим нутром, что Валар разделял ее чувства к этой красивой эльфийке. Может и не чувствовал он того, что испытывала она, но он будто был рядом с ней в этот миг, в это мгновение ее странной слабости к незнакомке. Будто касался губами ее ушка, когда она мечтала коснуться губами ее губ, будто дотрагивался руками до ее ладошек, когда она сама была не прочь заключить в горячие ладони белое красивое лицо. Валар был где-то изнутри нее, рядом, но не столько снаружи, сколько изнутри. И Феари нравилась эта его способность быть глубже, чем просто физически. И Феари еще больше наслаждалась этим сумасшествием. А потом Валар неожиданно разволновался и даже покраснел. Феари метнула на него взгляд блестящих глаз и почувствовала, как ёкает ее и без того шальное сердце. Он был столь красив в этот момент. Мужчина, которым овладела страсть. Феари в то мгновение страшно захотелось, чтобы не было рядом никого. Чтобы вот таким взволнованным и горячим предстал он перед ней в темной чаще, изнемогающий от собственного зова горячей крови. Но ведьмак был слишком благороден, чтобы вот так, где-то в темном лесу, словно дикий зверь, познать свою женщину. И женщина скромно отвела глаза, переводя взволнованное дыхание.

А вот с южаниным Феари не подфортило. Что Цера, что Ульрих встали в позу: будут везти они его к фонтану, хоть ты тресни. На что Феари только пожала плечами, не желая спорить и что-то доказывать. Хотят - пусть везут. Главное, хоть Ричарда не против тут оставить. А то ведь скоро мороз может кончиться, а там с трупом уже совсем не веселые вещи происходить будут. Феари знала, она такое видела и не раз. Совсем не веселые вещи происходят.
- Как скажете, товарищи. Не хотите убивать, значит будем волочь его до самого фонтана, - взгляд голубых глаз скользнул по лицу ведьмака. В этот миг она почувствовала себя уязвимой и одинокой. Но взгляд любимых глаз придал ей силы, и Феари быстро залатала брешь в своем разуме.

Костер тихонько потрескивал последними сучьями, даря напоследок своим наблюдателям оставшееся тепло и свет. Все стихли и задумались о своем. Феари, вопреки затосковавшему Найджеллу, не испытывала тоски по дому. Весь ее дом сейчас помещался в груди этого рыжего мужчины, чью руку она сжимала и поглаживала, любуясь на огненные языки, беспрестанно лижущие сучья. С ним ей было хорошо и спокойно. С ним ей не нужен был дом. С ним был рай и в шалаше. А вот слезы Найджелла ее расстроили. Ей хотелось поддержать мальчонку, сказать, что он еще попадет домой, увидится с мамкой, прильнет к кувшину парного молока, оставляющему ему белые усы над верхней губой, что все еще у него будет! Но Феари этого сделать не могла. Слова застревали у нее в горле, и она лишь безмолвно смотрела на него, не в силах ему помочь. Потом только протянула к нему лапу-руку и молча взяла за руку, а там уже и Валар подключился, только вот Найджеллу они все равно не помогли. Сорвался мальчишка и убежал прочь, пытаясь унять свою ностальгию.

Ульрих заметно растерялся от такого поступка, но ничего делать не стал, зато решил поведать Валару и Сильмини их историю прибытия в этот мир, попутно рассказывая откуда взялся этот южанин. И Феари оставила ведьмака в компании красавицы и друга, а сама направилась к Цере посекретничать.

- Цера умничка, - начала она, одобряюще глядя на химерийку, - Пойдем немножко пройдемся. Оставим их одних.
Они неспешно прогуливались по поляне, взметая снег лапами.
- Ты хороша собой, тебе когда-нибудь об этом говорили? - дружелюбный бодрый тон начинал менять оттенок.
- Скажи мне, моя хорошая, твой предыдущий хозяин никогда не просил тебя раздеваться для него? - взгляд Феари легонько скользнул по грудям и бедрам Церы, обжигая их вниманием.
- Ты с пошлепываниями себя по заду поаккуратнее впредь. Найджелл сейчас не знает на кого кинуться, чтобы.. выпустить пар, а тут ты такая хорошенькая. Хотя, из всех женщин ты, наверное, для него самый недоступный вариант.. - Феари задумалась, глядя куда-то вдаль.
- В любом случае, сколько бы Найдж не плевался ядом в твою сторону, у него это пройдет. Ему бы только.. женщину где-нибудь найти, - со вздохом произнесла Феари, запустив пальцы в волосы.

И чего это она так разоткровенничалась с Церой? Та ведь могла и сболтнуть лишнего ненароком, да и самому Найджу рассказать при случае. Феари знала, что кому-кому, а Цере о таких вещах говорить нужно осторожно. И все же Цера ей была симпатична, а от симпатии, как известно, недалеко и до дружбы, главное нарваться на взаимность.
Беседу их прервал Ульрих, позвавший Церу, чтобы "использовать ее задницу в работе". Феари усмехнулась, покачав головой, с улыбкой глядя на Ульриха, и вновь обратилась к химерийке:
- Давай наша беседа останется только между нами, и никто о ней ничего не узнает? Идет? - заговорщически произнесла Феари.

- Да.. да, - задумчиво произнесла несколько удивленная Феари, поглядев на Вигго, затем перевела усталый взгляд на натхо и равнодушно его отвела. Ей нечего было ему сказать. Положа руку на сердце, ей даже не хотелось смотреть в его сторону.
А потом Ульрих поднялся и направился к Вигго, вызывая того на дуэль. Феари осталась равнодушно глядеть на происходящее. Кажется, случись в помещении обвал, она бы не слишком спешила спасаться бегством. Тело ее никак не отреагировало на намерения Ульриха, лишь глаза заскользили по его силуэту. Тьма вокруг сгущалась, воздуха становилось все меньше. Ей вдруг показалось, что все вокруг медленно плывет в жидком воске. Вот она слышит, как речь Ульриха замедляется и шаги его становятся невыносимо долгими. Она делает попытку моргнуть, но глаза не желают раскрываться, и Феари теряет сознание, без чувств падая на пол.

Судя по ответам и отношению к вопросам, Цера не была объектом страсти для ее предыдущего хозяина. Быть может ему, старому извращенцу, нравилось сочетание красивого и смертельно опасного в его орудие убийства. Тем не менее, Цера не обладала чертами своего хозяина и на людей смотрела как на цели и задачи. Никаких лишних человеческих эмоций и слабостей в отношении мужчин она не испытывала, что значительно облегчало ей жизнь. Феари искренне порадовалась тому, что Цера оказалась совершенно равнодушной ко всем каверзным вопросам и ничего не заподозрила.
А вот последним своим вопросом она застала Фе врасплох. Зачем Найджу женщина? Потрудитесь-ка объяснить, дамочка. Феари шумно выдохнула, и ответила:
- Всем мужчинам нужны женщины. А женщинам нужны мужчины. Разве ты не знала?

А после, Ульрих и Найдж, решили всем присутствующим показать, что нужно делать, чтобы задымилась задница. О да, это было то еще зрелище. Даже непоседливых фей-ямов, которые, будто дети, не могли сосредоточиться на чем-то одном, они увлекли своим представлением о рытье могилы. Феари еще сохраняла спокойствие, когда Ульрих начал долбить мечом в насмерть замерзшую землю, но, когда к нему присоединился Найджелл, с бранью и кровью пытающийся вскопать хоть сколько-нибудь твердой неподатливой земли, Фе всерьез обеспокоилась, не тронулись ли они умом. Тут же подскочил фей-ям и начал предлагать сделать ставки на копателей. Феари лишь усмехнулась, выслушав условия и отрицательно замотала головой, не желая вступать в эти лисьи игры.

Благо пришла Цера и навела порядок. Вручив Найджелла Феари, она принялась своими методами выковыривать из земли и Ульриха. Фе, тем временем, со всей решимостью вцепилась в Найджа и не давала тому вернуться к своим попыткам вырыть могилу. Дай ему вырыть, и он выроет ее себе, паршивенькую такую могилу, и сам же в ней и сдохнет. Поэтому Фе держала мальчишку за обе руки, рассматривая их и цокая от возмущения:
- Ладно, я еще могу смириться с упертостью Ульриха, но а ты ж чего так копать-то стал? Неужели голову включать в такие моменты не учили? Ах, Найджелл, Найджелл..

А тем временем проклятие Феари жило своей жизнью, протаптывая длорожку в ее подсознание. Не в силах проникнуть в ее сердце, оно решило отравить ее разум. "Давай же, родная, используй свое проклятие с пользой! Ты обладаешь куда большими возможностями, чем все они. Погляди на них! Они так слабы, так добры и человечны. Они бьют мечами по земле, тяжело восстанавливаются после битв, готовятся пуститься в дебри леса, полагаясь на неизвестную эльфийку, которая, наверно, и жизни-то не видела. Они думают, что смогут выжить, но куда там! Они заблудятся, лес их заблудит, и все, что от них останется - это труп, который они же тут и похоронят. А их кости навеки исчезнут в этом хмуром лесу. Узри же, рыжая! Узри же это!! Они все обречены! Все! Но не ты! Ты можешь обратиться к темной стороне проклятия! Впусти в себя черную кровь! Позволь спасти тебя! Позволь провести тебя сквозь эту чащу леса! Вывести тебя к рассвету, на встречу ленивому солнцу, что выползает из-за дальних гор! Позволь помочь тебе, рыжая!"

- Леди Феари, сэр Най, я буду говорить с лесом, - произносит Сильмини, и Феари вздрагивает от неожиданности. Белокожая вывела Феари из этого морока, увела от проклятого шепота, что звучал в ее голове. Феари слушает ее, все еще хмурясь, прогоняя наваждение, и с ужасом понимает, что они и впрямь полагаются только на зелье и обманчивый лес. Эльфийка предупреждает, что может потерять сознание, и Феари клятвенно заверяет ее, что та может на нее положиться. Феари уверяет Сильмини, что та может ей доверять, в то время как сама Феари доверяет себе едва ли, чувствуя, как проклятие дает ей все больше поводов усомниться в рациональности их предприятия.

- Быть может, стоит попробовать еще один вариант.. - неуверенно произносит Феари.
- Моя проклятая кровь заверяет меня, что проведет через лес. Проклятие жаждет выжить и заверяет, что мы все обречены сгинуть в этом лесу. Быть может, стоит попробовать и мне послушать проклятие? Давайте выслушаем три варианта: тот, что предложит лес, то, куда укажет кинжал, и то, что скажет мне кровь. И если большинство вариантов совпадет, мы будем уверены, что путь верен..

А Феари молчала. Молчала до последнего, пока все не обратили на нее вопросительные взоры. Всякий думал, что эта пылкая женщина выскажется если и не первой, то уж точно не последней. Но Феари молчала. И когда пришел ее черед говорить, она тяжело вздохнула, чувствуя выжидательные взгляды, и заговорила, глядя больше в пол, нежели на кого-нибудь еще.

- А я.. я за то, чтобы убить последнего из рода, - сказала и тяжело сглотнула. Было видно, что ей очень тяжело даются слова, как бы она ни пыталась это скрыть. Более того, на лбу ее выступила испарина, а щеки раскраснелись настолько, что не заметить это было трудно. Но, полно. Ее внешнее и внутреннее сейчас было наименее важным во всей этой перепетии сюжета.

- Слишком.. слишком много зла за вашими плечами.. и вы должны смыть это своей.. кровью, или что там у вас. Даровать вам жизнь.. можно.. но, я считаю, слишком щедро это.. особенно от рук тех, чьи жизни вы загубили.. - она подняла на последнего из рода тяжелый взгляд свинцовых глаз. Взгляд ее был полон не злобы или грусти. Он полнился равнодушием. Каким-то болезненным равнодушием, вынужденным, от которого, бывает, не убежать. Когда усталость и терзания уже перестают играть роль в твоих решениях, и остается это грубое неотесанное равнодушие, открывающееся, словно второе дыхание, у тех, кто уже обессилел. Одни называют это откровением, другие истинной, третьи Богом. Феари не имела никаких представлений о том, что испытывала в данный момент, но она четко осознавала, что то, о чем сейчас говорит, она повторит и через десять, и через сто лет, не изменив ни слова в своей речи. Таково было ее послание последнему из рода. Ни человеку, ни зверю, но существу, особому существу, после смерти которого не будет уже подобных, и хвала Богам.

- А в чем я тебя кинуть могу? Ты ж нам ничегошеньки не даешь! Вот еще, удумал он мне тут угрожать. Барсук носатый! Пугать он тут меня вздумал!! Да там, откуда я, барсуков и на обед и на ужин едят. Берут за шкирку и нос в первую очередь откусывают, чтобы неповадно было фигню всякую сочинять! Ты смотри, мне ж недолго тебя поднять! А я еще и голодна.. Ууух! - и вид на себя напустила такой злобный и голодный, что аж саму себя не узнала. И зубами звонко щелкнула, и гримасу состроила, будто ничегошеньки в ней хорошего и в помине не было. Эдакая баба-яга, выпавшая из ступы.

Феари испытала облегчение при виде Вигго и всех остальных. Они живы, значит магия здешних мест не помогла натхо спасти свои шкуры, а значит, у них есть неплохие шансы выбраться отсюда живыми. Только вот Ульрих, видимо, этого не желал. Ему горелось спасти мрачных тварей, невзирая на то зло, что они успели причинить. Ему хотелось доказать что-то кому-то, быть может, самому себе. Феари устала в этом разбираться. Сейчас Ульрих собирался выступать против Вигго, против Айронсайда и Ланселота, против всей таможни. Рыцарь-полукровка против всей таможни... У Феари кружилась голова.

Вслед за Ульрихом заговорил ведьмак, и Феари почувствовала, как давление в ее жилах повышается. Напряжение под этими черными сводами росло как на дрожжах. Ей хотелось выскочить вон из этого подземелья, но вместо этого ей приходилось стоять, держа на прицеле долговязого исполина и при всем этом усиленно думать и вникать в происходящее вокруг. Феари продолжала молчать.

Валар, Феари и даже Сильмини были зачарованы этой борьбой проклятия и любви. Перышки росли и опадали и снова на их месте вырастали другие. От слов Валара у Феари по спине пробежали мурашки. "Лента в волосах", "Свет божественного огня" - все это отчасти пугало девушку. Она не считала себя чем-то полезным для ведьмачьих заговоров. Это вон Ульрих: заколдованный рыцарь, или эта красивая эльфийка - это они волшебные. А Феари ведь самая обычная. Хотя нет, ведь на ней тоже лежит проклятие. Значит и она сможет пригодиться. Что ж, пусть так. Она не станет спорить. И Феари взволнованно глядит на возлюбленного, не зная, что сказать.

А потом неловкое молчание прерывает Сильмини. Ах, Сильмини. Феари, обращаясь к ней глазами, обреченно понимает, что больше не в силах отвести от нее глаз. Ведь она - совершенство. Не в том, что идеальна в своей красоте, а в том, что каждое движение ее, мимолетная улыбка или выразительный взгляд - все в ней отражается в душе Феари восторгом. Красивая! Каждый поворот ее головы, тусклый блеск светлых волос, удивительный разрез глаз и этот незабываемый оттенок манящих губ - на это Феари способна смотреть вечно. Смотреть и любоваться ею. Потому что Сильмини зачаровывает. И в глазах Феари начинает это очарование отражаться. Если Сильмини бросит нечаянный взгляд на рыжую девушку, то невольно зацепится за странный блеск в ее взоре, за мягкий румянец на щеках, и блеск искусанных от волнения губ. Бедная, бедная Сильмини. Бедняжечка. Знала бы она, чем обернется ее красота, наверное о помощи бы эту дикую компанию просить не стала. Но уже поздно. Как для нее, так и для всех остальных, попавших в сети очарования альвов.

Что стряслось с Феари? Откуда это сумасшедшее обожание эльфийки? Ведь в нее уже по уши втрескались и Ульрих, и Найджелл, и пушистая компания Фей-ямов, включая их маленьких лошадок. С чего это девушка, даже замужняя дама, очаровывается ее красотой? Феари думать об этом было некогда. Влекомая ее красотой, Феари пропадала, задерживаясь хоть на мгновение в глазах этой белокурой красавицы. Идея испить "женскую радость" и разогнать и без того перегретую в жилах кровь Феари не особо была по нраву. Кто знает, быть может не только любовь к Валару снимала ее проклятие. Может и очарование Сильмини приложило к этому руку? Может проклятие коднара в принципе не любило горячую кровь?

Приняв мясо от Ульриха, Феари поблагодарила рыцаря, отломила от своего куска добрую половину и отдала Валару. Есть ей совсем сейчас не хотелось. Волнение в груди не желало еды, ему подавай вдохновение! И Феари едва запихнула в себя мясо, стараясь безуспешно пробудить в себе аппетит. А вот замечание Ульриха, относительно "здоровья, там где надо, для молодого мужа" в очередной раз вогнало девушку в краску. Смущенная и покрасневшая, она отвела взгляд от Валара, и вызывающе поглядела вслед беспечному рыцарю. Его веселость была напущенной, это чувствовали все.

Боги, как же Ульрих был одинок! Он был так одинок и несчастен! Покинутый своей возлюбленной, он, будто брошенный ребенок, замерзший больше изнутри, чем снаружи, готов был принять любые объятия, принять и хоть немного согреться. И Феари, обнимая его, понимает, что чем Ульрих несчастнее, тем сильнее она ненавидит Мель. Ульрих мерзнет из-за нее! - считает Феари. Не покинь она его, он бы быстро отогрелся. Но его проклятие теперь неизлечимо так, как излечимо ее. И Феари в глубине души проклинает Мелью, проклинает свободолюбивую чертовку, оставившую своего родного рыцаря во имя высших целей и банальной свободы от ответственности. Феари злится и коченеет у его ледяной груди. Обрастает от злобы и холода чешуей, когтями и перьями, когда Ульрих отстраняется, будто уколовшись о ее черное жало в сердце. Феари снова глядит в его серые глаза и испытывает вину. Она позволила Мелье уйти. Это она виновна в его бедах! И смотрит на него виновато, стуча зубами и трясясь от холода. Она готова намертво примерзнуть к его груди от этой ужасной тягостной вины за свою сестру. Но разве ж им это поможет?

И Феари понимает, что накипело. Что делают эти тела на их шеях? Ричард, южанин? Зачем они их тянут? А еще Сильмини утверждает, что южанин - сосуд для бестелесного. Эдакий ящик пандоры, бомба с часовым механизмом. Кто знает, что случится, когда Фонтан даст жизнь этому человеку?

- Я за то, чтобы оставить тело Ричарда и незнакомца здесь, - вдруг объявляет Феари, после слов Сильмини, - Их нужно было оставить с самого начала, не тратя на них свои и без того конечные силы и нервы. Посмотрите: мы несем с собой два трупа. В одном еще есть бесплотный дух неизвестного качества, и мы тащим их.. но ради чего? Ричард уже мертв. Там, где он сейчас, лучше, чем здесь. Южанин тоже уже мертв. Жив тот, кто занят его тело. И я против этого самозванца. Поэтому предлагаю проголосовать: кто за то, чтобы оставить эти тела здесь? Учтите, нам предстоит дальняя дорога, и силы нужно экономить. Более всех обращаюсь к тебе, Ульрих. Ты знал Ричарда. Позволишь ли ты оставить его тут, не тревожа больше его остывшее тело понапрасну?

Феари - наемница. Наемники не привыкли рассуждать о справедливости их приказов. И сейчас для верной таможенницы наступили трудные времена. Это был бунт на корабле. Конечно, Вигго знал, с кем связывается, отпуская упертого рыцаря в эту тьму. А может он хотел от них всех избавиться? Тогда зачем пустил с ними Джу? Нет, Вигго не стал бы так поступать. Быть может, он рассчитывал, что Мартин, Джу и Феари, будучи верными исполнителями, не дадут свершиться рыцарскому самоуправству? В таком случае, Феари должна была сопротивляться. И опять же не могла себе этого позволить. Ей нравилась позиция Валара: оставить в живых единственного дезертира среди этих низших тварей. Она, как маг, поддерживала ее. Ей казалось это верным решением, пусть она и не могла с легкостью объяснить свое предпочтение. Вершить судьбу целого народа, уничтожая, стирая его с лица земли, нельзя.

Бааль Сулам говорит: "У всего, существующего в действительности, и хорошего, и плохого, и даже самого худшего и вредного в мире, которое ты так ощущаешь, видишь и определяешь, есть право на существование. И нельзя истреблять и уничтожать его полностью, потому что не ты это сделал, и не ты знаешь, для чего необходима каждая вещь".

И Феари поддерживала ведьмака всем сердцем.
- Нет времени на беседы, - отрезала Феари, не снимая натхо с прицела, - Вигго сейчас не до наших моральных терзаний. Я предлагаю оставить того, о ком говорит ведьмак. Третьего. Остальных же.. - она подняла левую бровь, не желая заканчивать столь рискованную в сложившейся ситуации фразу.

Однажды, после боя, услышите вы непорочную святую тишину, и станет она чем-то вроде белого флага в руках зла, и станет она самой прекраснейшей музыкой во вселенной.

Стихло все вокруг. Остались лишь они сами, со своими проблемами, переживаниями, размышлениями и сомнениями. Цера гоняла Найджелла, чтобы тому не скучно было. Ульрих возился с костром и смущенно поглядывал на Сильмини. А Феари с любовью глядела на Ведьмака, лежащего у нее на коленях. Все стихло в их мире. И все стихло в мире ее. Валар был рядом, он был жив, и от того она сама была жива. Нежная улыбка касалась ее губ, и Феари проводила лапой по волосам ведьмака, как вдруг перышки с руки начали осыпаться на белое крошево снега. Одно за другим, оголяли они черную, покрытую мелкой крошкой чешуек руку, будто сдавалось проклятие под властью любви. Глядь: а рука уже лишена когтей. Пальцы, ее родные тонкие пальцы! Она снова видит их, снова может коснуться любимого, не боясь оцарапать его. Как же божественно сие мгновение. Как же свят был тот миг.
- Валар! - тихонько и жарко шепчет она ему, боясь развеять чары, - Гляди! Проклятие исчезает!
И они оба замирают, став свидетелями чего-то большего, что никак невозможно выразить словами, но что отчаянно искало выражения у самого сердца.

Когда зло набрасывается на тебя, ты способен ему противостоять, когда зло набрасывается на твоих близких, то ты обязан дать ему отпор. И они общими усилиями, верой друг в друга и безграничным доверием друг другу смогли изгнать зло не только с их опушки, но из собственных сердец. Сейчас души и сердца их были чисты. Даже Цера, что гонялась за Найджеллом, наверняка не чувствовала обиду так, как чувствовала до этого. Эта их первая маленькая победа была очень значительная для каждого из них. Она сплотила их, она доказала, что вместе они чего-то да стоят!

Забота Ульриха о Валаре тронула сердце Феари, и она увидела рыцаря в еще более красивом для себя цвете. Хоть и доводилось Феари не раз становиться свидетели их заботы друг о друге, но тут Ульрих был на высоте! И Феари, восхищенная его поступком, подошла и обняла Ульриха, не взирая на исходящий от него холод. Ей было все равно: заболеет она или насмерть замерзнет. Ей хотелось поделиться с рыцарем тем теплом, что горело в ее груди, что убивало проклятие. Поделиться и согреть его хоть на мгновение. Ей казалось, что ему это нужно: почувствовать себя нужным, почувствовать себя любимым, почувствовать себя героем в чьих-нибудь глазах. В любом случае, Феари поступила так, как того хотела, не спрашивая разрешения у своего разума. Так велело ей ей сердце. А приказы сердца обсуждаться не должны.

Валар женским вниманием тоже в тот час не был обделен. Как следует рассмотрев эльфийку на предмет угрозы янтарными глазами, он подпустил ее к себе и даже принял отвар из ее рук, пока Феари, последовав на этот раз просьбе красивой женщины, поддерживала голову супруга. В тот миг на поляне наступил действительно мир. Все были заняты обдумыванием дальнейшего плана действий по спасению своих шкур, и, наконец-то, все теперь стали доверять друг другу. Феари больше не боялась помыслов Найджелла, Цера стала своей и даже больше: теперь она заслужила честь быть их защитницей, а значит ей доверяли жизни. Сильмини, совсем новая и до умопомрачения красивая эльфийка, также недолго оставалась чужой. Еще бы! Феари приняла ее за свою в первые секунды их знакомства. Почему? Скорее всего, потому, что ужасно скучала по Мелье, а воинственность этой белокурой женщины и ее красота напоминали ей сестру, при воспоминании о которой сердце рыжей женщины начинало протяжно выть.

Сильмини нравилась Феари. Ей нравилось, как держала она себя с Найджеллом, как терпеливо и мудро объясняла ему, что Цера не враг, а друг, или хотя бы не помеха. Как не поддавалась на его глупые просьбы одарить его спасительным поцелуем. Не будь на коленях Валара, Феари отвесила бы ему хороший подзатыльник, да попросила бы мужчин научить парнишку азам общения с женщиной. Да только всем не до него было.

Выслушав предложение Сильмини Феари промолчала, не спеша соглашаться. Когда же высказался ведьмак, Феари наконец произнесла:
- О втором варианте даже слышать не хочу, - жестко произнесла она. Будто тяжелым камнем рухнули на землю ее слова.
- А что касается первого предложения, - смягчилась она, - то правильно ли я понимаю: мы выпивает отвар и идем вслед за Сильмини, покуда ее ведет лес? Как по мне, вариант прекрасен. Ждать наступления ночи здесь кажется мне отчаянно плохой идеей.

А он лежал, такой тихий и безмолвный, лежал, истекая кровью, лежал на ее коленях, в ее руках, лежал недвижимый и бледный. Любимый.
Она смотрела на него, нежно и внимательно, отыскивая в его лице признаки жизни, признаки возвращения в эту реальность, будто ждала письма с фронта, долгожданного почерка любимого на клочке бумаги.

Феари была растеряна. На ее коленях, в ее лапах лежал тот, от чьего присутствия сердце ее становилось счастливее, и сейчас он лежал так тихо, что Феари попросту было страшно. Она старалась скрывать свою уязвимость, свою слабость к рыжему мужчине, но кого она могла обмануть? Она боялась его потерять, вот так, в своих жутких лапах не удержать его жизнь даже ценою своей любви. И потому она беспрекословно подчинялась белокурой незнакомке, доверяя ей, потому как себе верить боялась. Сейчас она в крайней степени была подвержена эмоциям, а эмоции в таких делах были страшной помехой, и Феари совершенно не доверяла себе в таких случаях.
Выслушав эльфийку, Феари принялась аккуратно стирать кровь с его лица, используя смоченные в снеге куски материи. Заботливо и осторожно проходилась она по его губам и ложбинке под носом, по подбородку и точеным скулам, по векам и бледным щекам.
- Кровь остановилась, - задумчиво ответила она и сдула рыжую прядку волос, мешающую и падающую на глаза.

И в этот самый миг Найджелл нагрянул на нее будто ветер, сдувая крохотные снежинки с рыжих волос.
- А я знал же что вы меня спасете!..
В тот миг Феари даже не слишком обрадовалась этому обстоятельству. Отчего она думала, совершая такую несусветную глупость, что он не вспомнит о ее поступке? Как могла она поступить так с юным мальчишеским сердцем? Как теперь объяснять ему свой поступок, свой необдуманный порыв? Ведь он надумает невесть чего, будто барышня, влюбленная в мужчину. Что не сделай, что не скажи - а все будет знаком. Каким захочешь, таким и будет. И Феари, покамест парнишка обнимал ее и прижимался к ней, чувствовала себя не в своей тарелке. Вежливо и нервно улыбалась, и глазами тревожно озиралась по сторонам, пытаясь поймать хоть какую-нибудь здравую мысль в своей голове. А положение спасла Сильмини, совершенно не подозревающая о своем подвиге. Красавица эльфийка понравилась мальчишке куда больше химеры. Может потому, что ее, в отличие от Церы, можно было ощупать глазами, чем он сразу же и занялся, начав с груди. Феари в тот момент так и тянуло по-дружески похлопать его по плечу, поддерживая парня. Да, она и сама была не прочь взглядом медленно снять с нее это окровавленную тонкую тунику, освободив точеное светлое тело от оков одежды. Почему эльфы одеваются? Они должны ходить нагими! Негоже скрывать от мира такую красоту.
Две пары глаз раздевали красивую эльфийку, благо видела она сейчас только жадный мальчишеский взгляд, не замечая пламенного взгляда рыжеволосой девушки.

А Валар, тем временем, вдруг открыл глаза. Они увидели друг друга будто впервые. Оба вздрогнули от неожиданности и внезапной радости. Он обрадовался ее такой нужной, необходимой даже близости, она тому, что он жив, что он вернулся к ним, к ней, и все страшное позади. Тяжелая мужская рука нашла в себе силу подняться и коснуться ее лица. Ему это было необходимо. Феари прильнула губами к его ладони и улыбнулась, вновь взглянув на него. Он сделал попытку подняться, но сил не нашел, Феари провела тыльной стороной лапы по его щеке, осторожно запустила когти в его волосы, будто расчесывала их.
- С возвращением, любимый, - тихо прошептала она.
На его вопрос ответила:
- Ульрих рядом! Его позвать? - и, не дожидаясь ответа, крикнула:
- Ульрих! Валар очнулся! Иди сюда. И воды!
- Ты же хочешь воды? - вопрос к ведьмаку
- Воды прихвати!

А сама радостная, счастливая, будто светится изнутри. А как иначе? Ведь Валар очнулся!

Вилл была девочкой не глупой, и потому, когда парень очарованно уставился на нее, забыв назвать свое имя, Вилл лишь внимательно задержала на нем взгляд, замечая, как меняется человек снаружи под воздействием того, что творится внутри. А потом не верь тем, кто утверждает, что все болезни идут от ума! Если уж человек до неузнаваемости трансформируется за какие то мгновения, то что с ним произойдет, испытывай он на протяжении долгого времени какое-то сильное чувство или настроение. Тут уж и к гадалке не ходи, только и жди, как оно внутри о себе даст знать. Вилл по-доброму завидовала парняге. Ей тоже хотелось бы вот так: чтобы сердечки в глазах и туман в голове.

На предложение пойти к нему домой Вилл утвердительно кивнула: ничего против этой идеи она не имела. Посидеть в тихой и спокойной обстановке дикарка никогда не была против. А потому, взявшись за руки, они выскользнули быстрыми фигурами на стылый морозный воздух и направились к его жилищу по скользкой дорожке. Хорошо, он накинул на нее накидку. Сейчас ей было не так холодно, как полчаса до этого. Наконец, дорожка свернула к небольшой хатке, наполовину обгоревшей, как отметила про себя Вилл. Большая труба, прозрачные окна, отстраивающаяся потихоньку, она виделась Вилл, отчего-то, угасающей. Будто не строился дом поверх гари, а гарь преследовала дом, постепенно разрушая его, исподтишка, даже под снегом. Впечатление дом производил на нее сильное, и она шагнула в него любопытной кошкой, а как оказалась внутри, принялась свободно разгуливать по дому, брать предметы, так аккуратно расставленные, и ставить их на место по-своему. Вроде тут и стояла, но не так. Другим уголком повернута была. А теперь стоит так. Вилл отчего-то чувствовала себя здесь не столько хозяйкой, сколько "право имеющей" изменять положение вещей. Это чувство ее развлекало, и она развлекалась.

Пока парень растапливал очаг, Вилл шныряла по комнатам. Она успела поваляться на его широченной, по сравнению с ней, такой маленькой, кровати, успела все рассмотреть и заглянуть в большой шкаф с простой одеждой. В конце концов, когда он развел огонь и сказал про еду, Вилл стояла позади него в терпеливом ожидании. Парень поднялся, озадаченно глядя на нее, а она, стоя перед ним с деловитым видом нетерпеливо произнесла:
- Ну давай, раздевайся.

Увидев вспышку волнения в глазах парня, также спокойно добавила:
- Татуировку твою посмотреть хочу. Давай-давай, не тяни.

Она была такой маленькой на его фоне. Словно оборваночка в этой летней полудраной туничке, летних сандаликах, что там эти девичьи сандалики: подошва да две ниточки, стояла, обхватив одной рукою за спиной другую руку за локоток, прикусившая губу от нетерпения посмотреть на такую чудную красоту, что скрывала от нее его одежда, и огромными своими глазищами прошивающая вдоль и поперек, резавшая без ножа душу парня, глядела на него, так и подгоняя подчиняться, без права на отказ.

Ульрих что-то рассказывает о своих обычаях в холодной Гемландии, закручивая снежинки в белесые смерчи, но Феари едва ли его слышит. Во все глаза смотрит она на своего возлюбленного, не в силах выпустить его лицо из рук, гладит по волосам, по мужественным скулам, по упрямому подбородку, желая уйти к нему, туда, где он сейчас. Достичь его разума, достучаться, докричаться, сказать, что она ближе, чем он думает, чем чувствует. Прошептать, что любит его всем сердцем, так, как никого и никогда не любила. Но разве ж впустит ее кто-нибудь туда, где пребывает он?

Сильмини просит поспешить и поскорее осмотреть Валара на наличие ран на его теле. Для Феари это новость. Кто еще просил об этом? Ульрих? Что ж, за всеми ее мыслями она не услышала его, вся погрузившись в свои чувства. Взяв себя в руки, Феари принимается освобождать тело любимого от пут одежды, и сердце ее испуганно сжимается, когда открываются ей все его многочисленные шрамы, беспощадными узорами рассекшие его красивое тело в разные периоды жизни. Шрамы эти давно уже заросли поверх других и со временем оказались под другими. Она подносит руку к телу и вздрагивает, обнаруживая, будто впервые, что сама становится тем чудовищем, с коими он сражался. Ее острые когти скромно блестят в этой белой мгле, не желая оставить и свои росчерки на теле ведьмака. В кои то веки, коднаровская кровь и инстинкты отступили перед человечностью. То ли сама аура ведьмака влияла на проклятие, не подпуская к себе проклятие зверя, то ли глубокое непобедимое чувство было столь мощным, что черная кровь буквально сворачивалась пред ней. Тем не менее, Феари осторожно, как могла освободила его грудь от темных доспехов, не обнаруживая никаких свежих ран и порезов. Смысла в дальнейшем раздевании ведьмака она не видела. Крови, кроме как на лице, нигде видно не было, а значит нечего тело на такой холод почем зря выставлять.

- Он не ранен, - уверенно произнесла Феари, поднимая голову к бледной эльфийке.

Феари рассматривала ее исподтишка, любуясь ее красоте, даже не смотря на алые росчерки и брызги крови на лице и ее облачении. Сильмини была красива, и ведьмаку впору было ревновать свою возлюбленную к этой остроухой девчонке. Эльфийка ужасно напоминала Феари саму себя. Она была такой же смелой и отчаянной барышней, способной прыгнуть в огонь, если того требует долг и честь. Она также умела отдавать команды и приказы незнакомым людям, способным помочь и спасти ситуацию, но не подозревающих об этом. Все это их объединяло, и все это заставляло Феари пристальней вглядываться в девушку.

Когда Валар был раздет по пояс, Феари невольно залюбовалась им, жалея что при таких печальных обстоятельствах приходится ей видеть обнаженное по пояс тело супруга.

Церочка!!!

Когда на поляну выскочила светловолосая окровавленная женщина, Феари сперва решила, что она и есть та самая истеричка, которая пробралась к ним на поляну. И нож уже был занесен и для нее. Феари уже собиралась сделать быстрый мах рукой и пустить острие в незнакомку, когда заметила яму-яму, крутившихся вокруг нее явно с добрыми намерениями. Твердая, полная решимости лапа девушки дернулась и нож остался в когтях.

Феари рассматривала новую гостью, силясь понять, откуда она пришла. Наверное именно за ней и отправился тогда Ульрих, а значит из-за нее и начался этот сыр-бор со всеми тварями, что успели приползти и прилететь к ним в столь короткий срок. В любом случае, девушка не выглядела беззащитно. Лук, ножны кинжала за поясом стройной фигуры, укрытой изодранной в бою окровавленной туникой, и боевой дух, отражающийся в ее цепком взгляде, создавали приятное впечатление для такой же женщины, знающей вкус крови врагов не по наслышке. Феари тут же прониклась уважением к красавице и даже испытала укол ностальгии по Мель, с которой они так быстро в свое время спелись и могли читать в глазах друг друга приказы, команды и просьбы, не открывая рта.

Поэтому, когда незнакомка осмотрелась и скомандовала привести Найджелла в чувства, Феари не стала вставать в позу, возмущаться, задавать сотни три вопросов, о том, кто она такая и какое право имеет распоряжаться ее временем и силами, а просто взглянула в глаза воинственной женщины, будто запоминая этот точеный взгляд, полный решимости, кивнула и кинулась к Найджу, оставляя незнакомку позади, доверяя ей уже не только свою жизнь, которую она подвергала немалому риску, поворачиваясь к ней спиной, но и жизнь дорого ей человека, от которого она тоже спешно уходила, стараясь не сглупить и не поддаться эмоциям и чувствам на поле боя. Уж где-где, а здесь им не место.

Подбежав к бледному мальчику, Феари впала в отчаяние. Как же его расколдовать? Сколько потребуется ему времени, чтобы самому прийти в чувства и как ускорить этот, вероятно, не быстрый процесс? Феари озиралась, пытаясь увидеть так называемого злого духа, но ничего не выходило. Вероятно, эта женщина видела куда больше самой Феари, а может специально выдумала это все, чтобы заставить ее уйти прочь. Феари с тревогой обернулась на стройную фигуру с протянутой рукою, обращенной ладонью к ведьмаку. Нет, только не поддаваться панике. Это ей удавалось редко, но метко.

И тут же вспомнился случай, когда Феари с Мель угодили в ловушку. Точнее, угодила в нее Мель, а от Феари требовалось в срочном порядке ловушку эту обезвредить, пока ее подругу не превратили в решето сдвигающиеся стены с кольями. Стыдно вспоминать, но Феари тогда ударилась в страшную панику, не сумев найти решение. Ей уже самой впору было залезать в эту ловушку, ибо отчаяние, которое охватило ее в тот момент причиняло не только душевную, но и физическую боль. И Мель, вероятно, почувствовав состояние подруги, крикнула ей, отчего-то даже весело: "А сэр Мел Томпсон тогда не уехал на учения.. Он провел ту последнюю ночь со мной! Не хочешь поговорить об этом, подруга?" И Феари прекрасно помнила, как отхлынула от нее вся ее паника и отчаяние, на место них вернулось самообладание и сообразительность, и главное, способность здраво мыслить, отчего увидела она спасительный код, выцарапанный на стене и хорошо оплетенный паутиной, в конце концов и спасший жизнь хитрой Мель. К слову, о сэре Томпсоне Феари так ее и не спросила. Главное, что он спас жизнь Мель, а большего от него и не требовалось.

Ну же, Феари, думай как Мель. Что бы она сказала тебе сейчас, увидев тебя в таком замешательстве? Сучка Мель, хах, она бы здорово посмеялась над сложившейся ситуацией и.. ну же.. и..?
И Феари отчетливо представила, как поступила бы шутница Мель. И, поддаваясь отчаянию и сумасбродству, девушка прильнула губами к холодным губам мальчишки, понимая, что хуже от того ему не станет, а толчком для его разума и сердца это может послужить куда лучшим, нежели оплеуха или пощечина. В любом случае, ничего другого ей в голову не пришло.

Прежде чем воссоздать медведя, Феари успела обратить свой взор к ведьмаку. Он сидел к ней спиной, такой сильный, но уязвимый. Ей хотелось будто крыльями укрыть его от всех напастей, что кружили вокруг, шумели, нападали и угрожали убить. Но она не была волшебницей, не была той богиней, коей он ее считал. Она была лишь женщиной, простой обычной женщиной, пораженной проклятием и умеющей создавать иллюзии. Да, она была добра, благородна и, говорят, красива, но какое ей было дело до собственных качеств, когда вокруг постоянно умирали люди, когда даже в иномирье творилась война? Ей бы стать медсестрой, или хирургом, или еще кем, дарящим жизнь и спасение, а не сеющим смерть и разрушение, но выбора ей не давали. Вручили в руки кинжал с ножами, обучили и велели убивать.

Кем были ее родители, поместившие ее в этот мир? Кем были те люди, что периодически появлялись в их уютном мире и после ухода которых ее семья в спешке переезжала на новое место? Кем была она сама? Феари порой часто задавала себе этот вопрос, задумчиво глядя в зеркало. Не зная ничего о своем роде, даже толком не зная, кем были ее родители, Феари была круглой сиротой, у которой хранилась лишь помятая фотокарточка воспоминаний ее детства. Кем станет человек, не ведающий своего рода и племени? Он будет пуст, словно чистый лист. Он будет писать на пустом листе, постоянно ожидая увидеть водяной знак, поставленный неизвестным ему родом на его жизни.

И Феари ждала. И Феари искала ответы. Она верила, что однажды нужная дверь отыщется и найдется тот, кто расскажет ей обо всем, что хотела она знать. Но когда и где? Куда ей следует идти и кого ей следует искать, она не знала. И это незнание, это отсутствие прямой цели повергало ее в отчаяние. Расправив плечи и сосредоточившись на образе, Феари вся обратилась в мысль и восстала уже ее воплощением, вырастая под три метра в высоту, расправляя когти-кинжалы, разрывая пространство ревом и смрадом медвежьей пасти. Огромные клыки-сабли, черная густая шерсть, маленькие злобные глаза, выхватывающие взглядом жертву - так хорошо она помнила эту зверюгу, что тогда повстречали они в горах.

Две юные девчонки, отправившиеся на очередное задание. Цель: вооруженный до зубов дезертир, которого они должны были перехватить и обезвредить, прежде чем он вступит в другие ряды, где раскроет рот и выдаст всю подноготную их отрядов. Нет, его голова была слишком ценна, чтобы надеяться на его скорую смерть в жестокой среде гор. Много дней пути пришлось им пройти, прежде чем узнать, что убийцей их дезертира оказалась эта косолапая зверюга. Благо, сытым был, когда его повстречали.

Прочувствовав себя этим мохнатым орудием убийства, Феари пошарила глазами в поисках пса, но не обнаружила его. Как грустно. Мысленно пожав плечами, побродила она по поляне и направилась в сторону леса, уводя за собой возможных врагов. А вдруг кто последует за этим косматым мишкой? Эх, столько таланта уходило впустую. Мелья была бы в восторге от такой работы, вот только Мель не было. Взревел медведь, вставая на задние лапы на самом краю опушки, оглашая окрестности своим ревом. Хотелось ему докричаться до белой птицы, что скрылась где-то в облаках, покинув свою сестру и мужчину, оставив друзей своих во имя собственных интересов. Только не прилетело птицы... и медведь понуро скрылся в гуще леса.

А рыжеволосая девушка, будто спросонья, открыла глаза, щурясь от яркого света. Она лежала в гуще красных кустов на опушке, скрытая от посторонних хищных глаз. Осторожно приподнявшись, она огляделась, пытаясь понять кто где, и кому нужна помощь. Увидав псину и Церу, странно пошатывающихся на пути к Валару, а еще Фей-ямов, иголочками-стрелами осыпающих пса, а заодно и Церу, Феари быстро сообразила что к чему, и направилась к ним. Встав чуть поодаль, чтобы стрелы не задели ее, она вытянула лапой ножик и поудобнее его ухватив, метнула в пса, не надеясь на успех. Все же, лапы это не руки. Но, выбрав угол поудачней, она могла попасть разве что в Фей-ямов, нежели в Валара или Церу.

Замечание Ланселота о молчании, которое золото, тяжелым обухом опустилось на плечи Феари. Нашла о чем кричать, дура. Но что она могла с собой поделать? Слишком о многом приходилось думать и переживать.

- Возвращайтесь. - Сухо ответила она и вышла наружу, не желая более ни о чем распространяться в стенах этих сводов. А выйдя, схватилась за грудную клетку, сердце решило напомнить о том, что оно не бесчувственный орган и тоже умеет причинять боль в ответ. Поморщившись, Феари выпрямилась, отнимая руку от груди, и направилась обратно к своим мужчинам, размышляя о том, когда же может вернуться Вигго.

Вигго сейчас был тем, на кого она готова была во всем положиться. Снять с себя все полномочия, все заботы и тревоги, взвалить все ему на спину и плечи и спокойно уйти, уводя за собой друзей, забывая по пути обо всех пережитых кошмарах, обо всех проблемах и потерях. Ей ужасно хотелось уйти. Вся эта тьма, обступающая их в этом мире, давила не снаружи, а изнутри. Душила черным кольцом, напоминая о себе и своей возможности причинить еще большее зло, чем она уже успела.

Валар страдал, страдал и Ульрих, страдали те, кто находились сейчас в пещере. Никто из них не знал, вернется ли он оттуда живым. Все было размыто рамками неопределенности, везения и просто удачи. Сколько этих тварей там осталось? Пять? Десять? На что способны те, кого зажимают в угол? Крыса кидается кошке в морду, если попадает в угол. Потому что крыса хочет выжить. И сейчас они были той самой кошкой, которая загоняла в угол крыс. Они были почти смертниками, вступая в чужие владения, не имея карты помещения, не имея с собой ничего, окромя святящейся штуковины, пары бластеров и тонны мужества, которая обеспечить победу могла лишь относительно. Разумеется, им нужно было подкрепление. Разумеется, им нужен был Вигго. И Феари твердо намеревалась дождаться его появления, потому что потери этой битвы были слишком велики. Потому что она уже пожертвовала один дорогим ей человеком и не собиралась жертвовать оставшимися двумя.

- Мы остаемся ждать Вигго. Пока сюда не прибудет подкрепление, я туда ни ногой. Остальных я предупредила. Думаю, они сейчас поднимаются, - Феари тяжело опустилась рядом с Валаром на землю, и коснулась его лица рукой. Сейчас ей хотелось разорвать всех этих тварей зубами, глядя на измученное лицо Валара.

Визг. Пугающий и дикий. Оглушающий и пробирающий до костей визг, пропитанный какой-то дикой ненавистью и злобой. Коднарова кровь в теле Феари вместе с перьями и когтями вздыбилась, встречая вызов противостоянием. Черное проклятие умело защищало свою обладательницу, это делало ему честь. Коднаровская сила знала, что тело ее хозяйки еще слишком слабо, чтобы противостоять и выходить на поединок, ведь проклятие еще не успело захватить тело полностью, подчинить его себе, наделить силой и злобой в полной своей мере. И Феари устояла. Она снесла давление, не приняла этот проклятый вызов снежной ведьмы. Но в зубы ей хотелось дать ужасно. По-женски отчаянно, и за волосы оттаскать, чтобы не повадно было вмешиваться в чужие разговоры и привалы. То уже была сама Феари, не сила вызова или злоба коднара. То была ее реакция на истеричек. Но, с присущей ей деликатностью, она выстояла и промолчала.

На вызов этот откликнулась Цера. Ульрих кинулся по тропе Валара на помощь кому-то, и Феари осталась одна, наедине с окаменевшим мальчиком и Валаром, что был от нее, наверное, дальше всех. Осознав, что привал своеобразно но завершился, Феари принялась спешно собирать разбросанные ветром вещи. Котелок, ложки, накидки. Все требовалось побыстрее собрать, чтобы можно было сразу же двинуться в путь, как только все закончится. Больше Феари не хотелось отдыхать, особенно здесь. Кажется, радужный дракон вцепился в ее юбку и укрылся от ветра и фей-ямов в щедрых складках материи.

Рыжая девушка ловко собирала их нехитрые пожитки когтистыми лапами, ненароком поглядывала на отливающие сталью когти и вздыхала: их бы в дело пустить, а не травки срезать. Кровью бы напоить эти жаждущие смерти лапы. Только ведь это равно, что поддаться проклятию. Феари знала: стоит ей кого убить, как она быстрее прежнего обратиться в чудовище, ведь все начинается изнутри. И она смиренно собирала вещи, стараясь не заострять внимание на этом красивом отблеске когтей, которые будто нашептывали ей в этой снежной метели вцепиться в нежную шкурку жавшихся к ней фей-ямов, выпустить сладкую кровь и испить ее, утолить эту страшную жажду чужих мучений. Блаженна была Цера: ей можно было убивать без зазрения совести. В этом Феари ей уже начинала завидовать.

И, все же, Феари любила. Сильно, беззаветно любила она всех, кто был с нею рядом. Ульриха, что отважно шагал сейчас навстречу неизвестности, Церу, что изо все сил пыталась понять людей и не влезть в неприятности, которые так и липли к ней. Найджелла, который-таки договорился. Ну ничего, это будет ему уроком не связываться с теми, кто априори сильнее и опаснее. Должно же было хоть что-то его научить этой простой истине. А Валар, что сидел сейчас на земле в забытьи, был тем, кто заставлял ее позабыть о своем проклятии. С ним она забывала обо всем, что прежде ее волновало и беспокоило. И ей страшно его не хватало. И как бы близко он ни был, как бы крепко не прижимал, она чувствовала, что ей все равно его не хватает. Будто невидимая преграда стояла меж ними. И они смотрели сквозь это холодное стекло друг на друга, и думалось, что вот же - ничего меж ними нет, они ясно видят друг друга, даже касаются тел, но невидимая стена была. Они оба прекрасно ее чувствовали. Проклятие ее, горький страх потерять рассудок, вкупе с телом и человечностью - вот что мешало им стать ближе. Феари знала, она чувствовала, что проклятие проступает на теле перышками с каждым ее вдохом. И это едва не вгоняло ее в отчаяние. Но она держалась из последних сил. Стоически сносила новые перья и все сильнее чувствовала соблазн обратиться кровожадным зверем, не ведающим пощады, чтобы не терпеть эту несправедливую боль близкого ей человека.

- Ладно, ладно, - казалось, успокоилась Феари, выслушав ответ Вигго и затем заговорила совсем тихо, но достаточно для того, чтобы он ее слышал.

- Нет никого на таможне. По крайней мере, в живых. Натхо всех вырезали. Мы дошли до их логова, но нам бы потребовалось подкрепление, если ты сможешь его организовать. А найти нас ты сможешь, если пойдешь прочь из города, вдоль берега реки. Книжный град будет по правую руку. Проехав чуть дальше, ты увидишь узкий лаз, уходящий в сторону от реки. Придется спешится. Там мы и будем. Надеюсь, еще живые.

Опережая его вопрос о том, кто такие натхо, Феари добавила:
- А натхо это нелюди. У них масса сил, их берет только огонь, в частности огненные бластеры, и, к слову, Хурин тоже мертв. Вот такие у нас дела.
Она шмыгнула носом, начиная нервничать. Все же, разговор с начальством это вам не натхо сжигать.

На действия Ульриха отреагировать не смогла, так как прерывать беседу не имела права. Так и стояла, холодея от ужаса, глядя как Ульрих исчезает в темном проходе.

Николь очень нехотя лезла в воду, но любопытство взяло верх: ей хотелось узнать, что обнаружил Кам. А открытие и вправду стоило того, чтобы идти к нему через холодную воду.
- Она.. она теплая! - радостно воскликнула она, смотря на него глазами, полными детского счастья. Окунулась в воду, вынырнула, попрыгала от счастья, медленно вздымаясь и опускаясь в горячей воде, держась за обгоревшие плечи Камаэля. С любовью приняла его поцелуй в носик. Посмотрела на него как-то странно, многословно и молчаливо одновременно. А на предложение со спа-процедурами, поспешно замотала головой и потянула его на берег.
- Ну что ты! Нам еще столько всего надо успеть, а мы еще даже не отправились в путь! - она тянула его за руку, искренне полагая, что, вот-вот, и он начнет упираться всеми руками и ногами, чтобы не выходить из воды. Одевшись, она продолжила:
- Я предлагаю взять с собой еды и идти с периодическими остановками. А еще нужно обязательно где-нибудь заночевать... - она задумалась о чем-то, чуть склонив голову набок, будто так думалось лучше.
- И мне отчего-то думается, что к вечеру я еще пожалею об этом решении...

Выразительно поглядев на парня, она откашлялась и объяснилась:
- Когда стемнеет... нет, ты только почувствуй это! Когда на землю опуститься тьма, в джунглях будет страшно неуютно. Повсюду будут шуршать змеи, рычать дикие кошки, страшные пауки выползут из своих щелей. И теперь представь мое лицо, когда все это зашуршит и вылезет. Представляешь? Ооо.. я отлично представляю свое лицо. Оно полно вопроса и ненависти к себе: Какого черта, Николь, ты предложила заночевать не в доме?..
- Хаха! - Николь рассмеялась, хлопнув беднягу Кама по плечу, причинив ему ощутимую боль, - но мы все равно пойд.. ой, простиии, - она запрыгала вокруг него, осматривая покрасневшую от солнечного ожога и ее удара кожу, - Прости прости простии..
- Слушай.. - остановилась она наконец и включила мозги, - давай-ка я тебя прежде маслом обмажу, а потом уже пойдем искать приключения. А то совсем это невеселая дорога выйдет, если ты .. - глаза скользнули по торсу и она, не замечая, прикусила губу, глядя на красивое тело и как-то грустно вздохнула. Но, тут же взяв себя в руки, отрицательно мотнула головой и отвела взгляд.
- Надо идти, Кам.. Надо идти.. - категорично произнесла она, с примесью сожаления в голосе.
Как можно было идти рядом с этим красавцем, не истекая слюной, она не представляла. Целое испытание ее ждало в этих зеленых лесах, испытание силы воли и силы целомудрия что ли..
- Ой, - вдруг опомнилась Ник, - я же тебя натереть должна. Ты, случаем, не взял с собой кокоса? - любопытно спросила она, заглядывая в корзинку в его руке.

Феари внимательно рассмотрела ворота и, спрыгнув с лошади, направилась к ним. Коснулась холодной неровной поверхности и подергала на всякий случай. Заперто. Она обернулась ко всем присутствующим:
- Что будем делать?
Тем временем, Ульрих почему-то приуныл. Она направилась к нему, обходя рассуждающих над ее вопросом присутствующих.
-Эй, ты чего тут? Нам бы дверь открыть. Что-то мне подсказывает, что именно твой меч может нам в этом деле помочь. Кажется, он хорошо справляется с темной магией. Пойдем.. - Она легонько потянула его за собой

Феари держалась спокойно и дружелюбно. Найджелл побаивался Церу, и было за что. А потому девушка посчитала конфликт исчерпанным и больше за этих двоих не беспокоилась: сами разберутся и свыкнутся друг с другом. Найджелл ведь просто ревновал ее к Ульриху. Лишившись внимания хозяина, ему теперь приходилось разделять его с ней, а значит быть вторым, но никак не единственным. Цере же было абсолютно ровно, кто ее и к кому ревновал. Поучиться бы у нее этой простоте.

- Милая, - обратилась он а к пытливой химере, - люди - это подобные нам. А мы не любим видеть, как едят нам подобных. Люди вообще существа самолюбивые, и есть множество законов, которых мы придерживаемся. И один из них запрещает нам даже убивать себе подобных... без приказа, - очень важное, к слову, дополнение. - Поэтому либо убиваешь с целью самозащиты, либо с целью защиты. Но никак не ради еды. Но.. если честно, я бы тоже не понимала, почему невинных зайчиков убивать можно, а людей нельзя. Ну, право слово, чем люди лучше зайчиков?! Но это уже не для рассуждений. Просто запомни: людей для еды убивать нельзя.

С леса донесся приятный запах прелых листьев и теплоты. Нутром она почуяла теплоту и уют. И стало ей так хорошо, будто вмиг оказалась она в том самом доме, о котором грезила столько лет. А ведь рядом не было даже стен. Но были люди, ее люди, родные, самые что ни на есть близкие. И от них исходило это тепло и треск поленьев домашнего очага. Она позволила себе раствориться в этом моменте, закрыв глаза и глубоко вдохнув. А затем, оставив Ульриха справляться собственными силами, она, будто хмельная, направилась к ведьмаку, вальяжно покачивая бедрами. Подойдя к нему, заключила его лицо в ладони и, одарив горячим поцелуем, взяла за руку и повела за собой к костру, не спуская довольных глаз с красавца. Усадив подле себя, зачерпнула ложкой суп и поднесла к его губам.
- Ну что, Валар, ложечку за нас? - томно произнесла она, заглядывая в его душу кошачьим взглядом.

Темная кровь ее загустела, опьяняя барышню и раскрепощая. Ей предстояло так много узнать о хитрости этого проклятия, так много ей предстояло разгадать его тайн. Но сейчас ведь ей совершенно не было до него никакого дела. Проклятие и проклятие. Да тьфу на него, на проклятие это! Был перед ней ведьмак, рыжий, огненный, будто костер, плечистый и красивый, что дьявол, и принимал он пищу из ее рук, и губы его касались ложечки, что держала ее рука. И не было ничего более эротичного для нее во всем целом свете, этой простой незамысловатой трапезы. Она кормила его, являясь ему женой, и сестрой, и матерью в одночасье. И хотелось ей стать той ложечкой, что сжимала ее лапа, хотелось стать ему ближе. Только когда же, если мир с каждым мигом вертится все быстрее.

В конце концов все эти шутки про клинки довели рыжую девушку до слез. Смеясь от души, она утирала слезы и старалась не разбудить дракончика, так привольно устроившегося на ее ногах. А потом разговор зашел о супе и Феари наконец поняла, чего от нее хотел Ульрих.
- Святые угодники, Ульрих, неужели ты думал, что я буду против есть из одного котла со всеми? Ты меня обижаешь, - она деланно обиделась, - неужели я выгляжу такой зазнобой?

В это же время Валар начал вытачивать ложки и Феари с интересом наблюдала за этим волшебством: рождением ложечки из бруска. Ее ложка, к слову, оказалась чуть массивнее остальных. Валар явно старался подобрать ручку к ее лапе. Феари осторожно приняла ложечку и начала ее разглядывать, не спеша приниматься за пищу. Валар с Ульрихом решили есть в последнюю очередь, отказавшись от послеобеденного сна, чем огорчили девушку. Им нужно было отдохнуть, а они выносливостью меж собою мерились. Мальчишки.. вроде бы взрослые, а все равно в душе мальчишки. Феари покачала головой, но говорить ничего не стала. Не ей их учить.

Поблагодарив Валара за ложечку, она утвердительно кивнула на его предложение поесть этой же ложкой. А потом заговорила Цера. Продемонстрировав ей окровавленную заячью тушу, химера искренне пыталась выяснить, есть ли на ней вина за свершенный поступок. Она не боялась быть наказанной, по крайней мере, сейчас она боялась этого меньше, чем когда только пришла к ним. Сейчас Цера выглядела более уверенно и дружелюбно. Казалось, она училась доверять и делиться своим внутренним, чем раньше прежний хозяин ее не интересовался. Феари осмелилась предположить, что Цера начала раскрываться, изучать саму себя в их обществе, и ей, кажется, нравилось то, что она о себе узнавала.

Однако, Найджелл, определенно недолюбливал Химерийку. И когда он принялся отвечать ей грубо и обвинять в том, что она портит "леди Гвидичи" аппетит, то просто схлопотал ложкой по лбу. Благо, Феари еще есть не начала. Уж больно бойко набросился Найджелл на похлебку, да так, что за уши не оттянешь от котелка.
- Найджелл, уймись! - *хлоп* прилетело по лбу ложечкой, - как ты разговариваешь с Церой? Что на тебя нашло? Ладно, Ричард: он задирал тебя, и все ваши перепалки можно было рассудить, но Цера тебе, в отличие от Ричарда, ничего не сделала. А вот ты откровенно ее задираешь. Будь добрее, Найдж, это все, что я от тебя прошу, - она зачерпнула ложкой суп, пытаясь умерить свой пыл, попробовала суп на вкус и добавила: - И перед Церой извинись.

А суп был вкусным! Грибы, мясо, травы - все изумительным образом сочеталось, а может они были слишком голодны, чтобы во всем этом разбираться. Ясно было одно: суп окажется очень вкусным! Одного аромата хватало, чтобы это понять. И сейчас, зачерпнув ложечку, Феари поняла, что готова съесть похлебку вместе с котелком. И, тем не менее, насыщение пришло быстрее, чем она ожидала.
- Мм! Ребята.. суп потрясающий! Хватайте скорее ложки и присоединяйтесь. Давайте-давайте.
- На, пробуй! - протянула она ложку с супом Валару, не принимая отказа.

На вопрос Ульриха о супе, Феари обратила внимание на кусочек льда в его ложке.
- Ээй, так не пойдет, - отдав ложку Валару, и аккуратно придерживая подол платья так, чтобы дракончик остался лежать в нем, она подсела к Ульриху.
- Отдай ложку, - строго приказала она и, зачерпнув ею суп, поднесла ко рту Ульриха, - Ешь. А то так совсем с голоду помрешь.
На попытки Ульриха возмутиться, голос ее понизился и погрубел.
- Не буди во мне зло, Ульрих. Открывай рот и ешь. Давай, ложечку за Гемла-а-андию..

Чувствовала Феари за них ту же ответственность, что и они за нее. Им важно было не оставить ее голодной, также как и ей проследить за тем, чтобы они остались сыты. И она следила, зорко следила, со всей своей проклятой кровью и горячим сердцем. И знала, что воспротивься Ульрих - станет вторым, кто получит ложкой по лбу. Потому что нечего тут упрямиться и грудь колесом выставлять. Будто и не люди они вовсе, будто нет у них слабостей и никто им не нужен. Все нуждались друг в друге, хотели они это признавать, или не хотели.

К тому моменту, когда Ульрих заговорил об усатой жене, Феари чуть не упала с бревна от смеха, благо вовремя схватилась за Валара и он, ловко ухватив ее, вернул обратно на полено, удостоверившись, что с ней все в порядке. Слезы смеха катились по ее щекам, и она аккуратно вытирала их тыльной стороной лапы, стараясь не пораниться острыми когтями. Маленький дракон, коим нарекла уже про себя чешуекрыску Феари, тихо посапывал у нее на юбке. Феари укрыла его складкой юбки и он грелся в ее ногах, тихо грея ее в ответ.

Ульрих намекал на что-то, говоря об отсутствии тарелок, только вот Феари не могла понять, к чему он клонит. Дымок явно влиял на нее сильнее, чем она думала. Она поглядела на Ульриха, перевела неуверенный взгляд на Валара, проделывая все это с улыбкой на лице, и, наконец, неопределенно пожала плечами и кивнула, соглашаясь на что-то, о чем сама была не в курсе.

Цера, в свою очередь, очень охотно подтвердила умение дракончика разговаривать, только вот предложение выманить из него слово откровенно пугали девушку.
- Ну что ты, милая, мы найдем какое-нибудь более гуманное решение. Мы ведь не хотим делать ей больно.. Боль нужно причинять только в ответ, милая. И то, стараться ее не причинять, разве что в случае острой необходимости, когда словами уже решить ничего не получается, - говорила ей та, что больше всего желала причинить кому-нибудь страшную мучительную смерть в объятиях своих когтей, - Давай так, если кто-нибудь будет причинять вред одному из нас, - заговорщически проговорила Феари, - ты будешь в праве ответить на это причинением вреда. В иных случаях жестокости следует избегать.. Я права, Ульрих? - интуитивно чувствуя, что Цера скорее послушается Ульриха, нежели ее, девушка обратилась к гордому и красивому Ульриху, восседающему во главе "стола".
Ульриху определенно шло на пользу быть наставником умнички Церы. С ее появлением он стал степеннее и уравновешенней, будто старался показать пример снисходительности и справедливости в своем лице.

На предложение отдать первый привал сну Феари и Валара, девушка неопределенно пожала плечами, отводя взгляд. Она не чувствовала большой усталости. Скорее голод и холод были ее врагами, усталость же уже давным давно прошла. С тех пор как они накурились и насмеялись, Феари, напротив, была слишком возбуждена и весела. Однако, она понимала, что Валар, в отличие от нее, не обладал проклятием, а значит действительно здорово устал. Но без нее он, наверняка, идти ко сну не станет, а значит, следовало уступить. Вот она и пожала плечами, совершенно неопределенно и скромно. Вообще, все что было связано с ведьмаком пробуждало в ней жуткую скромность и какую-то целомудренность. Пока она не могла себе этого объяснить, и сама же себе дивилась.

Когда Ульрих предложил им рассказать свою Бы-ылагодарственную историю, Феари невольно покосилась на маленького Фейяма, который уже предлагал ей выкурить трубочку и поведать о себе. Девушка заметно напряглась, раздумывая над тем, что ей придется рассказать. Она не любила говорить о себе, предпочитая оставаться для всех той, кем являлась на данный момент. В отличие от Ульриха, ее не учили чтить свой род, а говорить о тех, кого уже давно не было в живых, она не любила. Слишком мало знала, слишком мало понимала.

Девушка слушала речь Валара с интересом, однако избегала прямого взгляда, предпочитая смотреть перед собой. Огненная Айрин.. не так ли он звал ее однажды? Уж не думает ли он, что она и впрямь эфемерное существо, которое являлось ему всю жизнь, ведя за собой и вдохновляя? Быть может, он принял ее не за ту женщину и сейчас совершает роковую ошибку?.. Холодок пробежал по ее спине, перышки на руках вздыбились и будто затрепетали. Вся она напряглась, чувствуя, как в груди разрастается пожар.

Когда Валар окончил свою исповедь, Феари ободряюще коснулась его плеча и обожглась от взгляда Ульриха. Он ждал. Все ждали. Теперь настала ее очередь рассказывать, и Феари, немного помолчав, собралась с духом и мыслями, и начала говорить.

- Кажется и двух лун не прошло с тех самых пор, как мать укрывала меня шерстяным одеялом перед тем, как отправиться спать. Сколько я себя помню, родители постоянно куда-то бежали, искали пристанище понадежней. И я ясно помню, как мечтала о доме. Настоящем доме, откуда мне не нужно будет однажды уходить. Ирония, но спустя столько лет, я так и не нашла свой дом. Война отобрала у меня родителей, надежное пристанище и детство. Не имею ни малейшего понятия, от чего всю жизнь скрывалась наша семья, эту загадку мне еще предстоит разгадать, и именно по ее следам я прибыла тогда в гости к Мель. Так и не успела ей рассказать об этом, слишком многое.. навалилось. Помню, давным давно, когда таможня показала мне все эти удивительные устройства, которыми я с такой легкостью управлялась, будь то коммуникатор или маленького вида аптечка, я смутно припоминала, где раньше могла их видеть. Глубины моей памяти уже имели оттиск этих вещей. - Феари тряхнула головой, сгоняя тяжелое наваждение, - тем не менее, родители ничему меня не учили и ничего мне не рассказывали. Дядька, однажды приехавший издалека и поселившийся у нас на долгое знойное лето, обладал уникальной возможностью менять внешность. Мастер иллюзии и обмана, он терпеливо обучал меня, маленькую непоседу, серьезным вещам, будто предчувствовал беду, о которой родители даже слышать не желали. Накануне того страшного дня, когда началась война, он исчез, не сказав мне ни слова. Помню, я была дико зла на него, правда обиду держала не долго, да и как тут обижаться, когда хоронишь самых близких тебе людей, надеясь что третий, таинственно исчезнувший, все еще возможно жив, - долгое молчание последовало за этой фразой. Феари то ли обдумывала дальнейшие свои слова, то ли задумалась над сказанным.

- Ну а дальше вы и без меня представление имеете, с чем мне пришлось столкнуться. Все мы там были. Все воевали за свою правду, выполняли приказы и указания, не слишком разбираясь в справедливости и гуманности своих действий. Марионетки войны.. сломленные ею на исходе, моральные калеки, выжившие чтобы всю оставшуюся жизнь пытаться забыть о тех черных годах и событиях. И все же, мы здесь. В этом странном месте, и даже не важно, где мы. Главное, что мы вместе и заново учимся любить и доверять, - грустная улыбка коснулась ее губ и она тихо положила голову на плечо ведьмака. Эта была ее история. Полная загадок и печали, но родная, вложившая в душу Феари свет воспоминаний, пронзительно сияющий сквозь мрак пережитого.

Жар двух разгоряченных тел сбивает с ног ночную прохладу. Им не до сна, этим двоим совсем не до покоя. Ночные мотыльки стеснительно заглядывают в окна, о чем-то своем воркуя друг с другом, черные арахниды ловят зазевавшихся мотыльков, летящих на свет, порождаемый этими странными существами, не то ночными, не то дневными - не понять. Черным паукам плевать на людей, им важнее маленькие мотыльки. А мотылькам важнее этот загадочное сияние двух дивных душ. А людям, этим странным существам, вообще ничего уже не важно. Николь и Камаэль сейчас слишком далеки от всей этой ночной суеты.

Прикосновения их становятся жестче, движения быстрее, ощущения ярче, и Николь это безумно нравится. Нравится, как он сжимает ее ягодицы, нравится, как прикусывает ушко, нравится, как сжимают его сильные пальцы маленькую ее грудь, нравится чувствовать в нем умопомрачительное звериное начало, и самой становиться чем-то больше, чем женщина. Поцелуи его стали требовательнее, объятия крепче, тело тяжелей, и вот уже Николь отдается не ангелу, но мужчине. Мужчине, берущему ее так, как ему хочется. И от того ей еще сильнее хочется ему отдаться. Он прижимает ее к себе твердой рукой, она поддается его желанию, он перекатывается на бок и ложится на спину, удерживая ее сверху. Николь хитро улыбается этой перемене, только он не видит ее улыбки.

Движения ее становятся плавнее, но отточенней, теперь она не спешит, наслаждается этой своей позицией. Он кладет руку ей на грудь, наслаждаясь ее страстью в упругой груди. Второй своею рукой он продолжает ласкать ее так, будто знает, чего ей сейчас не хватает. Медленно и вальяжно набирая темп, она закусывает нижнюю губу, зная, что та прольет свою кровь в сладостном пике страсти. Движения ее бедер по-началу разнообразны, гибкая девушка выбирает из сотен карт телодвижений ту, что ей по душе. Кажется нашла. Да. Определенно так. Она чувствует, как он напрягается, мышцы груди его взволнованно каменеют, и она снова хищно улыбается. Николь любит чувствовать мужскую слабость на пути к свободе. И она дарит ему эту слабость, медленно и томно наращивая темп, чувствуя под собой его горячее тело, жаждущее умереть от неги вместе с ней.

В какой-то момент, когда оба уже на грани безумия, Николь склоняется к нему в последний раз, целует его нежно, будто на прощание, придерживая нежными пальчиками сильный подбородок, проводя язычком по небу и зубкам, чуть оттягивая нижнюю губу, будто не желая расставаться с нею, и, отталкиваясь тонкими руками от напряженной мужской груди, Николь идет одной ей известной дорогой, уводя его за собой в свою страну забвения. Тело ее прекрасно знает вереницу этих движений, и Николь, на грани блаженства успевает подумать о том, что совершенно не планировала такого исхода дня. И от того блаженная улыбка расцветает на ее лице, и где-то в груди возникает томительное чувство удовольствия и сладостного предвкушения грядущей эйфории. Нежные бедра ее умело наращивают темп, чувствительность выходит за пределы переносимого, капля крови стекает по ее подбородку, свидетельствуя о прокушенной губе в порыве страсти, и Николь, чувствуя, как Камаэль вот-вот потеряет голову от удовольствия, доводит их до этой грани, за которой все сливается в умопомрачительное удовольствие, разливающееся по телу.

Тьму ночи огласили их стоны, и птицы от этих сладостных звуков взмывают в небо, уводя за собой окончательно сошедших с ума мотыльков. Выгнутое дугою белое тело с запущенными в растрепанные локоны пальцами, застывает на стальных мышцах мужчины, сжимающего руками ее бедра и потихоньку ослабляющего свою хватку от пережитого удовольствия. Она, едва живая, валится к нему в объятия, зарываясь лицом в шею и сопит ему на ушко, пока так и не засыпает, оплетая его ручками-ножками, чтобы никуда не убежал. Нежная, беззащитная, словно ребенок, доверяет она ему свой зыбкий сон, покуда первые лучи рассвета не тронут румяную от утех кожу на ягодицах. Покуда не наступит новый день.

Цветы, что нашла Феари, оказались ни чем иным, как афродизиаками. Конечно, только она могла найти их, и именно их. Заулыбалась и отчего-то раскраснелась юная Феари, черные перышки тревожно поднялись. "В определенной пропорции и концентрации может стимулировать организм, придавая ему энергии." - произнес Валар, и Феари решила, что в небольших дозах он всем не повредит. Главное, соблюсти пропорции.. Поэтому букетик она приберегла, хотя и выглядело это очень двусмысленно.
- Давай сегодня всем в чай подсыпем и посмотрим, что будет, - заговорщически произнесла она, и они дружно засмеялись.

Яблоки, как ни удивительно, оказались ядовиты. Феари дружелюбно похлопала Ульриха по плечу, соболезнуя его разочарованию. Однако, Лес, будто извиняясь, предоставил им другую яблоню, с червивыми, но, и ведьмаком не надо быть - сразу видно, съедобными яблочками. Выбрали, что для еды, а что в компот накромсать, и направились обратно. Ульрих пошло пошутил, а Феари опять стало неловко. Отвела глаза, улыбнувшись, и снова отчаянно раскраснелась, а перышки опять ожили на руках. Пора руки заматывать, не от холода, так хоть от такой показательной реакции вместо мурашек.

До стоянки дошли быстро. Найдж решил поухаживать за Феари, и приготовил для нее место на большом бревне рядом с собой. Ведьмак постращал паренька, но возражать не стал. Феари тоже не была против составить компанию мальчишке, которого не так давно умудрилась довести до слез. Тесно ей становилось в груди, когда она вспоминала внезапную смерть Ричарда и взгляд Найджелла. Будто причастен он был ко всему этому, только косвенно, не прямо. И от того держался смело, не поймают и не докажут ведь вину.
- Уже познакомился с Церой? - вежливо спросила она, обращаясь лицом к нему, улыбаясь, вглядываясь в веснушчатое лицо мальчонки, будто саму себя пытаясь разуверить в своих сомнениях.

- Валар, я думаю, следует в укрепляющий напиток кинуть и яблочки, и цветочки.. - многозначительно закончила она, загадочно улыбаясь, но после решила добавить, - в небольшом количестве.
Улыбается красавица, улыбается и любуется рыжим ведьмаком у костра. Волосы его что пламя, глаза, что золото. А сердце ее тает в его руках, будто воском плавится. Куда сбежать от себя, такой страстной, куда спрятаться от своих страстей. Когти, перья - все до ужаса удручает. Она смотрит на него и опускает глаза к лапам. Чудовище. И сразу становится горько.

Он смеется, шутит с Ульрихом и Церой, в то время, как она утыкается ему в шею и дышит лишь им. Голос его отзывается в его теле, переходя в ее, растекаясь по венам и жилам желанным бальзамом. Феари дышит им, не в силах остановиться. Он чувствует это и, не давая опомниться, берет на руки и уносит прочь, будто ограждая от всех проблем и печалей. Недолго, конечно, Феари дает себя нести. Вот еще, он не меньше ее устал идти, а тут еще и нести взялся. Одарив возмущенным взглядом рыжевласого, она наконец чувствует ногами землю и берет себя в руки. Порадовались и хватит.
Валар делится с ней своими тревогами, даже не подозревая, как лестно Феари быть посвященной в его печали. Ей хочется подойти к нему и попросить всегда вот так рассказывать ей о своих переживаниях, не нести все в себе, становясь час от часу хмурым и молчаливым. Но она не показывает ему своего настроения, слушает его спокойно и внимательно.

- Хорошо, разумеется я поговорю с Церой. Быть может, она сама знает, что помогает ей восстанавливать силы, - тяжело вздыхает и отводит взгляд, - О Найджелле ничего не могу сказать. Пока еще слишком рано строить предположения относительно того, что творится в его душе. Но думается мне, что мальчонка куда менее душевен, нежели все остальные. Ричард из него здорово дух успел выбить, пока не умер. Уж не знаю, причастен ли Найдж к этому, но то, что он рад этому, не укрылось ни от чьего взгляда. Впрочем, полно о Найджелле, куда больше меня беспокоит Ульрих. Пусть он и не умирает так, как все привыкли, но то, что страдает - с этим не поспоришь. И эта кровь.. ее слишком много, чтобы не обращать на нее внимание. В первую очередь внимания требует именно Ульрих. Цера восстановится, ей бы только отогреться как следует и отдохнуть. А вот с Ульрихом все куда сложнее. Как бы не убило его то, что не дает умереть... А что делает этот цветок?

- А что касается пути.. бери силу из меня, Валар. Бери, сколь хочешь. Мне все равно нужно куда-то ее девать, ее во мне хоть черпай. Оставь Церу и Ульриха восстанавливаться, бери из меня. Пока есть на что ее тратить, я не смогу ее обратить во зло. Пусть я хоть вся этими перьями обрасту, зато зла никому не причиню, - смотрит на него честными глазами, слегка волнуясь. Отчасти смогла признаться в душевных терзаниях. Может поймет, что душу проклятие тоже не обошло стороной.

Она шла вслед за ним, рассматривая травы, дивясь их разнообразию и неповторимости. Ничего подобного она никогда не видела, и ее искренне удивляло, когда Валар смотрел на растение своим пронзительным золотым взглядом и видел свойства растения, даже не прикасаясь к нему. Так бы еще людей видеть.

Нити тихой беседы прервал Ульрих. Увидал наливные яблоки и уже мысленно их съел. Неудивительно, все были голодны, а яблоки, тем временем, были на удивление хороши. Интересно, в какой сказке они надеялись найти таких дурачков, что сразу же, не думая, потянут их в рот, ничего не заподозрив. Валар вовремя остановил рыцаря, насмешив Феари воспоминанием о недавней шутке с Церой. Искренний смех ее трелью огласил мрачный с виду лес. Не чувствовала Феари злобы у этого леса. Мрачный и красивый, он был скорее подозрителен к чужакам, но не желающий им зла. Быть может, опасался вандалов, каких тут проходило не мало, а может просто чужих не любил. В любом случае, нежная трель смеха ее наполнила багровую тяжелую тишину, утолив ее ненасытность.

Сбор растений оказался делом не сложным. Она действовала строго указаниям ведьмака и собирала ловко, благо острые когти, словно серп, срезали нужные пучки трав, не давая ей сосредоточиться. В итоге ведьмак, казалось, остался доволен ее работой, и они направились к яблоне. Феари яблоне не доверяла от слова совсем. Смотрела на нее с подозрением, скрестив лапы.
Вообще, лапы Феари желали не травки срезать, а тушки распарывать. Лапы желали, а разум, конечно же, ни в коем случае этого не желал. И внутренний этот конфликт начинал раздражать девушку, проявляясь на лице румянцем и хищным блеском в глазах.

Тишина с переливами ночных птиц и насекомых заполняла остров. Кромешная тьма окутывает этой ночью двух людей, забывших свои имена и все, что они знали о себе в эти минуты. Все прикосновения Камаэля, все чудеса, что он вытворял с ней, можно было услышать отражением в ее тихих стонах, которыми она заполняла томную тишину. Прекрасней музыки, чем стоны женщины еще не придумали. Ночной воздух наполнялся ароматом цветов, призванных привлекать внимание не своею красотой, но ароматом. Ночь учит не видеть, но чувствовать. Чувствовать чужое тело кончиками пальцев, губками, язычком, улавливая неровное дыхание в темноте.

Он слышит ее голос и идет, подбирается к ней, будто зверь, проходя лицом по ножке, осторожно и уверенно, Николь же при этом вся обращается в трепет. Близость его неизбежна, и мысль о ней накатывает теплой волною в низ живота. Горячая сильная рука ложится на девичью коленку, бережно отводя ее в сторону, заставляя девичье сердце замереть в пленительном ожидании. Аккуратное движение бедрами и вот он, пленительный миг воссоединения. Николь прижимается к нему, прикусывая ему шею от волнения. Чувствует себя сейчас совсем девочкой, быть может потому, что желает ею снова стать. Забыть обо всех прошлых, отдаться тому, кто действительно может сделать ее счастливой, тому, кто действительно этого хочет. И она отдается ему, вверяет себя всю его телу без остатка. Доверие.. вот оно, держи крепче. Она принимает его в себя, опутывая ногами ягодицы, легкий укус в шею превращается в поцелуй, и, когда он окончательно проникает в нее, вся она откидывается на кровать, прижимаясь крепче к его бедрам, скользя руками по его силуэту, наслаждаясь его присутствием в себе, млея от удовольствия, когда тела их начинают дарить друг другу наслаждение, подбирая нужный такт.

Руки Николь живут своей жизнью. Они, будто художник, ощупывают скульптурное его тело, ведут пальцами по плечам, смыкаются на его затылке. Николь нравится касаться его затылка, нравится утопать в волосах пальцами, нравится чувствовать под тонкими слабыми своими руками крепкую шею. Хрупкое белое тело ее щедро отдается воину небесному, изгибаясь под ним от неимоверного наслаждения. И чем сильнее становится напряжение, чем быстрее и крепче его движения, тем сильнее ноготки ее впиваются в его руки и спину, ведут немыслимые свои узоры по мускулистому телу, расписывая страсть на загорелом холсте. Она знает, как ему больно, но ничего не может с собой поделать, ведь ей так хорошо! В какой-то момент руки ее тянут Камаэля к себе, сливаются губы в горячем поцелуе, кусают девичьи зубки его напряженные губы, смеются и снова обращаются в поцелуй. Она еще научит его тому, что любит. Научит, если захочет.

Ножки ее то крепче обхватывают крепкие мужские бедра и тянут к себе, подсказывая направление, то ослабляют хватку, скользя по ногам, будто поглаживая их. Руки ее то впиваются в его тело, давая понять, сколь велико ее наслаждение, то принимаются вновь целовать кончиками пальцев его мускулы, качаясь на волнах удовольствия.

В какой-то момент дыхание ее учащается, стоны становятся громче и слаще, ручками хватается она за его руки, будто требуя спасти перед неминуемой гибелью, но он ни в коем случае не останавливается. Любуясь каждым ее движением и вдохом, он продолжает сладостную пытку. Вот уже ножки ее крепче прижались к его телу, вот уже грудкой своею она касается его груди, томно изогнувшись от нахлынувших ощущений, но он лишь глубже проникает в нее, даря ей наслаждение и не давая потерять волну удовольствия, все ближе подбирающуюся к ней, неминуемо сулящую сладостную эйфорию. Губы ее жаждут его поцелуев, тело его объятий, уши его голоса. Вся она изнывает от недостатка его же, когда он, казалось бы, ближе уже некуда. Но ей хочется его еще больше, еще отчаяннее, еще сильнее на подходе к этой сладостной погибели.

Ненависть, тьма, чернота злобы и белоснежный снег, сверкающий и холодный, ослепляющий своей белизной, сливались в Феари в странную смесь полужидкой грязи, чавкающей и тающей на глазах, превращаясь в мутные лужи в душе. Она мерзла, и это ее раздражало. Она хотела мерзнуть еще сильнее, чтобы кровь коднара прочувствовала, как нелегко ей будет удержаться в ее жизни. Но иная часть Феари уже не хотела прощаться с этими страшными сильными лапами, острыми когтями, черными ногами. Ей нравилось видеть проявление ее силы и злобы на теле. Она даже любовалась ею! Ювелирно подобранные чешуйки аккуратно выстилали ее руки и ноги до коленей и локотков. Перышки, черные как смоль, укрывали чешуйчатую кожу, придавая рукам и ногам теплый вид. Феари мерзла, но не так, как мерзла бы, не будь в ней проклятия. Горячая проклятая кровь грела тело и, казалось, бы даже душу. Злобная черная ее сторона наслаждалась превращением, любовалась им и жаждала поскорее обратиться в тьму.

Чувствовала она и другую часть себя, темную и страшную Куму, кружащую над ними в виде хармузды. Теперь они были отчасти едины. Общая чернота роднила их. И Феари нравилось чувствовать этот мрак. Желание убивать и мучить невинных существ становилось невыносимым. И если на близких ей людей она старалась не смотреть, то крошечные глупые фей-ямы теперь были будто созданы для ее наслаждений. Она смотрела пред собой и видела могучую спину ведьмака, на плечах которого сидели белые лисы. Спинки их, грудки их были словно курочки для лисы, обходившей курятник. Казалось, даже они хотят быть растерзанными ею. Жертва, сама того не ведая, желала себе мучительной смерти, предчувствуя ее и содрогаясь.

Но проклятие еще лишь подступало к ней, ласково терлось о ноги черными перьями, игриво проводило коготками по сердцу, не желая набрасываться и пожирать, но желая найти союзника в лице ее души. Союз тьмы и той обратной стороны всякой человеческой души, в которой так или иначе есть темные закоулки, был соблазнителен по сулившей Феари силе и власти над земными тварями. Чувствовала девушка, что темная кровь вкупе с мраком Кумы могла сделать ее куда сильнее, нежели одно проклятие коднара. В каждом из нас есть тьма, мы можем признать это и принять, а может отворачиваться от мысли этой, желая видеть в себе лишь агнца божиего, ниспосланного в мрачный мир и влекомого его соблазнами. Но в каждом из нас так или иначе есть тьма. И тьма эта, как и свет, подвластны воле человека. Сейчас воля Феари пребывала в сомнениях. Сомнения эти были вызваны проклятием и их было не избежать. Но решать все равно должна была дева, не проклятие, не Кума, не тьма. Лишь Феари могла выбирать свою дальнейшую судьбу.

Черные перья и острые когти совершенно не облегчали ей выбор. Проклятие все равно свершалось, хотела она того или нет. Но коли все равно становиться коднаром, так не лучше уж быть сильнейшим из всех? Не приятней ли стать могущественнее любого из них? Сильнее хормузд и прочих тварей. Стать тварью, которую будут бояться все!.. Вкрадчивый шепот, струившийся из самой мрачной части ее разума достигал ушей, соблазняя, завлекая в свои рассуждения. И Феари, слабеющая перед холодом и проклятием, слушала эти увещевания словно приятную мелодию, не слишком стараясь верить и раздумывать, но тихонько подпевая им. Она тешила себя фантазиями, воображая как будет защитницей всем им, как станет столь могущественной, что все прочие напасти уйдут сами собой, уступив ей место властвовать над миром. Душа Феари, соблазняемая могуществом, все также желала лучшего своим спутникам, все также хотела им помочь, пусть даже став чудовищем и правой рукой мрачной Кумы.

А потом все вдруг разом стихло. В ее голове, в ее теле наступила тишина, будто сама тьма оставила ее, увидев тщетность своих попыток. Проклятие перестало ползти по коже, темные соблазны перестали лезть в голову. Полный штиль настал в ее душе, и Феари смогла выдохнуть. Они пришли. Валар повалился в снег, каждый в этот момент переводил дух от трудной дороги. Феари оглядела себя и других. Обе руки, точнее уже лапы, по локти обратились в перья, обе ноги по колено не чувствовали холода. Цера выглядела болезненной и слабой, дорога южной барышне далась не легко. Ульрих, бедняга, совсем утоп в своих ледышках, и лишь красное пятно под носом давало четкий ориентир местоположения лица. Валар, милый сердцу ведьмак, с трудом поднялся и подошел к ней. Крепкие объятия нахлынули на ее уставшее тело и Феари отчетливо почувствовала, как отступают все сомнения, все проклятия, все, что туманило ее разум весь этот путь. Горячее сердце любящего мужчины способно растопить всю тьму, все тревоги, все, что терзает женское сердце, также как женское способно дать веру и силы отчаявшемуся сердцу мужчины. Они были поддержкой друг другу, именно той опорой, без которой не выстоять им обоим в этом тяжелом пути. И они это прекрасно знали и чувствовали, сжимая друг друга до боли, радуясь вопреки всему происходящему, что они есть друг у друга.

Пока Валар говорил с Ульрихом, Феари направилась к Цере.
- Милая моя, ты совсем продрогла. - Она провела рукой по ее волосам и тронула горячий лоб. Ей нужен был отдых и горячее питье.

Вид Ульриха еще сильнее резал сердце. Она взяла кусок шруры и принялась очищать его от наросшего колкого льда, покрывающего его, словно иглы.
- Ты у нас отныне снежный еж, - весело добавила она, слушая Валара и улыбаясь. Когда вокруг все тоскливее некуда, ничего не остается кроме шуток и улыбки. Они согревают лучше слов поддержки. Они согревют душу изнутри. Только им этого было не достаточно. Нужен был привал.

В этот же самый миг Валар объявил о привале и всем заметно полегчало. Каждый облегченно вздохнул и поблагодарил за это решение.
- Найдж, а ты как? - Феари осторожно подошла к нему, касаясь плеча хмурого мальчишки.

Подойдя к Валару, Феари спросила, чем может быть полезна. Ей бы самой понять, чего она сможет теперь сделать этими лапами, кроме как придушить какого-нибудь маленького фей-яма, которые, будто чувствуя ее взгляд, старались держаться от нее подальше, опасливо косясь на острые когти.

Они отправились в путь не спеша, будто все время мира было у них в карманах. Валар был рядом, душевно и физически. Даже шагая за его спиной, Феари чувствовала, что они шагают рядом, буквально плечо к плечу.
Цера принесла на хвосте новую загадку.
- Откуда ты знаешь его имя? - спросила Феари, кивнув на южанина, - Вы были знакомы?
Раз уж она перечислила имена всех живых, значит это непонятное имя на южном диалекте должно было принадлежать именно южанину.

Наконец, они отправились в путь, и Феари сразу догадалась, из кого Валар решил брать силу, почувствовав устойчивое недомогание. Только тут все оказалось совсем не просто. Проклятие Коднара тоже пользовалось ее силой, захватывая ее жизнь в свои лапы, обменивая человеческую энергию на звериную. И когда проклятая кровь почувствовала неладное, то тут же воодушевилась и начала активно выделять силы для Феари, тем самым активно пожирая ее тело. Мелкие черные чешуйки буквально на глазах ползли по ногам и рукам. Не прошли они и двухсот метров, как Феари была вынуждена снять второй сапог. Правая нога к тому времени уже значительно защитилась от холода, обменяв белые ступни на лапы. Красавица шла! ничего не скажешь.

А еще красавица эта, помимо прибывающей к ней силы ощущала жгучую ярость. Встреться им на пути враг - сердце бы из груди вот этой самой лапой вырвала. Живое, еще бьющееся, кровавое и нежное сердце. И смяла бы его, выпуская алые брызги сквозь чешуйчатые пальцы, хорошо прочувствовав сопротивление мышцы. Но не встречалось им по пути врагов, и Феари приходилось идти, скрипя зубами от злости, в отчаянной попытке держа себя в руках. Феари знала, что любая вспышка злости теперь будет оправдана в глазах окружающих, стоило посмотреть на ее ноги и руки, и можно было лишь сочувственно похлопать по плечу, пока то окончательно не оперилось. Феари приходилось совсем не просто. Но была же в этом и хорошая сторона - у Валара было много силы для пути. Гораздо больше, чем бы она дала, будучи человеком. Бери же ее силы, ведьмак! Не страшись ее тьмы, Феари сильнее любых проклятий, пока рядом с ней ты. Не исчезнет в ней живое, покуда в сердце ее горит любовь.

Она курила. Протяжно и звонко отдавался гул терпкого дыма в ее голове. Вилл была довольна. Незнамо где, незнамо с кем оказаться в одно распрекрасное утро, но, не смотря на все эти "незнамо", добыть сигаретку и затянуться - милое дело. Вилл кайфовала. По лицу ее, прежде не выражавшему ничего, окромя любопытства, сейчас можно было прочесть полнейшее равнодушие ко всему на свете и полное удовлетворение состоянием нынешним. И когда повозка резко остановилась, а вместе с этим стянули шкуры, обнажив белые девичьи коленки, она лишь недовольно поморщила лоб и вновь затянулась.

Перед высоченной рубленной избой с высокой дверью стоял огромадный воин. В доспехах, железном шлеме, нависавшим на глаза, с бороденкой до груди и хмурым взглядом вепря. "ВЫЛАЗЬТЕ" - раздался басовитый вой, и с этим приказом, казалось, даже согласилась вьюга, рванувшая шкуры из крепких мужицких рук с двойным остервенением. Ничего не оставалось им кроме как последовать этому вежливому приглашению к столу. По крайней мере, Вилл точно не оставалось, ибо мороз пробирал до костей. Выглядела она на фоне этих бородатых мужиков столь хрупкой и белой, что в пору ее было принять за белую куколку, вылепленную из снега и рыжих обмотков тряпиц, кои напоминали сейчас ее волосы.

Зеленые глаза ее сейчас внимательно рассматривали молодцов, окруживших их шаткую повозку. Кусучий мороз и порывистый ветер склонял ее последовать в избу, грозное но вполне пристойное поведение этих дикарей не внушало страха. Разве что опаску и нежелание спорить. Приятного вида мужчина протянул ей руку,покрытую татуировкой, которая не могла не заинтересовать неформалку. Она сразу же схватила теплую ладошку, желая даже не столько воспользоваться помощью, сколько поближе рассмотреть эту самую руку.
Спрыгнув на землю, Вилл от мужчины не отошла, а с любопытством принялась задирать рукав молодцу, чтобы увидеть продолжение рисунка.

Желание ног оставить в плену его руку было поспешным. Камаэль не уходил, он более чем оставался. Горячий, будто воск, он скользил по ее телу руками, губами, трепетом ресниц, кончиком носа, влажным язычком, и все его движения тело Николь, пробужденное и разгоряченное, чувствовало как нельзя лучше. Здравый смысл к этому времени погас вслед за свечой, остались инстинкты, осталось желание, остались они, лишь они, на всем этом свете. И только их вкрадчивое дыхание звучало этой ночью, только оно было как нельзя живо в этом странном еще неизведанном мире.

Николь изгибается кошкой в его руках, подставляет напряженное тело его нежным поцелуям, умирая от удовольствия. Руки ее то прижимают его к себе, то уходят в обесцвеченные локоны, запутываясь там, будто пытаясь докричаться до неразумной головы, осознать, как же ей хорошо.

Камаэль совсем не спешил, мучительно растягивал удовольствие, будто не чувствовал, как жаждет она его в себе, каким немыслимым пыткам подвергает он ее, сладостным очаровательным пыткам. Ноги требуют к себе внимания, выпуская руку на свободу взамен на его прохладные губы, которые обходят стороной заветную зону, опускаясь к коленкам и следуя к икрам. Влажная дорожка следов, оставленная его поцелуями, стынет от ночной прохлады, бесстыдно врывающейся в окна. С каждым его поцелуем Николь улетает. Ей хочется обернуться птицей, чтобы вырваться с ним в небо и, предоставленными свободному падению, ринуться с ним вниз, сливаясь воедино. Она уверена, он бы не мешкал, набирая скорость, он не боялся бы потерять еще одну жизнь, прижимая ее к себе так страстно.

Как же мучительны его поцелуи, терпеливо и бережно поднимающиеся по внутренней стороне бедра. Нежная бледная кожа замирает от каждого его прикосновения, охотно ловит касания кончика его носа и подбородка, чувствует щеки и мягкие реснички, охотно отвечая на касания нежностью, податливостью, доступностью. Лицо его медленно и верно оказывается меж ее тонких ног, и вся она не верит, что это случилось. Смесь стыда и желания кружит голову. Ей хочется закрыть лицо и куда-нибудь провалиться, одновременно с желанием остаться и почувствовать его как нельзя лучше. Горячее дыхание.. касание язычка.. и тонна наслаждения, разом навалившаяся, сметающая все на своем пути, не ведающая в своей природе ни стыда, ни прочих пороков, одаряющая лишь свободой от предрассудков, вечной беспечной свободой.

Сможешь ли ты, Ангел, удержать ее, эту крылатую женщину, на своих небесах? Хватит ли у тебя сил и мужества показать ей то, что ей неведомо, но чего она жаждет постичь, разбивая крылья на пути к ослепительному счастью? Сможешь ли ты, Ангел, постичь ее природу и суть, принять всю ее без остатка, пасть ниц перед ней и воспарить, уводя ее за собой в неведомые ей края? Сможешь ли ты поручиться, мой светлый Ангел, что не причинишь ей вреда, что не заставишь ее страдать, что не оставишь на этом мучительно нежном пути? Сможешь ли ты, Ангел, провести ее к Богу?

Холодными от волнения ступнями касается она его спины, выгибаясь от мучительной неги. Каждое его движение умело и точно, каждое его движение заставляет тело трепетать. А когда напряжение стремительно нарастает, чувствуя себя на грани безумия, она упирается в его плечо ножкой, и отползает. Поднимается, упираясь руками, дрожащими от напряжения, лохматая, как черт, и произносит тихим томным голосом, тяжело дыша:
- Я хочу тебя. Иди ко мне.

И принимает его в свои объятия. Сливается в тяжелом мучительном поцелуе, уставшая, воодушевленная, измотанная и счастливая, обхватывает тонкими ногами его бедра, попутно расстегивая черный ремень, освобождает его тело от лишних деталей, не желая касаться ничего лишнего, кроме него самого, смотрит в глаза, скользя по лицу и шее, опускаясь взглядом к плечам и груди, утыкается носиком в его шею, втягивая головокружительный аромат его кожи, и понимает, что еще чуть-чуть, и ее можно будет считать пропавшей без вести, потому что голову она теряет слишком фатально. Прикусывает ему ушко, напоминая о своем мучительно сильном желании, тянет к себе, желая отдаться его телу без остатка, желая принять его в себя так полно, как сможет, на зависть всем богам и их творениям. Желая взорвать весь свой мир наслаждением.

Феари, глядя на страдания ведьмака, сама пустила слезу. Ей не хотелось мучить его, не хотелось причинять боль, но выходило именно так. Своим проклятием она ломала его, как впрочем и ломалась сама. Тонкий хруст под ногами и звонкий хруст хрустальной крошки в голове, вот и все, что слышала сейчас Феари, видя как ведьмак обессиленно опускается на землю.

"Валар.." - шепчет она сквозь слезы, видя его боль, чувствуя как ненависть к себе сжимает ей горло. Она не желает причинять страдания тем, кого любит. Потому и молчала, потому и скрывала. Но, видя как рушится все вокруг, была не в силах оставаться в стороне.

Он опускается на колено перед ней, оставив за спиной шкуру и неровную вязь алой россыпи на чистом снегу, касается ее дрожащей изуродованной руки, кладет ее себе на шею. Огромные черные когти, острые словно кинжалы, против ее воли жаждут испробовать алую кровь на вкус, сомкнуться на шее, истерзать, виня в той мучительной боли, что гложет душу и сердце проклятой девушки. Но пока она в силах держать коднаровскую кровь в узде, пока она царица своего разума, пока...

Она опускается перед ним на колени, убирая когтистую лапу прочь, живою рукой касается его затылка и тянет к себе. Касается его губ своими губами, чувствуя мокрыми от слез щеками его влажные щеки. Тихо становится в этом диком неприветливом мире в это мгновение. Горячим поцелуем своим она заверяет его в том, в чем не сможет заверить словами.

Почувствовав его ответ на свои беззвучные молитвы, она встает сама и опирается на его плечо.
- Сними правый сапог. Он мне больше не нужен, - мрачно говорит она, понимая, что остается лишь принять то, что с ней происходит. Переживать по этому поводу больше не имеет смысла. Коднар так коднар. Проклятие Ричарда не остановилось с его смертью, оно прекрасно себе жило и пребывало в ней, захватывая красивое тело.

- Ульрих прав, - говорит она, утирая слезы с лица, - фонтан должен внести ясность в наше безумие. Пора уже отправляться в путь. А Цера.. она хорошая, - вдруг отмечает Феари, чувствуя, как словам ее удивлена даже сама химера, - она добрая. А что будет дальше не знает никто из нас. Так давайте отправимся в путь, в конце концов. Пока я тут вся перьями не покрылась.

В изменчивом свете сгущавшихся сумерек, когда океан приобретает неясное пурпурное свечение, остужая теплые лиловые тона в холодной тьме своей глубины, едва различимый огонек цитрусовой свечи, оставивший надежду перерасти в большой маяк, служащий путеводной звездой заблудшим в океане кораблям, свидетельствовал сейчас своим неверным светом о жизни, всепобеждающей жизни на этом забытом богом острове, о любви и вере в лучшее, в чистое, непорочное чувство, которому не нашли еще названия, не очернившее бы его хоть в малой его толике.

Николь умывала лицо прохладной водой, впитавшей в себя неясный блеск звезд и прохладу наступающей южной ночи. Камаэль ненавязчиво раздевал ее, не торопясь и не мешкая, не давая опомниться и не позволяя забыться. Проводил влажным прохладным полотенцем по горящим ее плечам, усыпанным родинками, словно ночное небо звездами, скользил тканью по спине, любовно омывая шрамы, силясь найти ответ на вопрос об их происхождении, и с трудом отпуская его на волю, не давая забить себе голову этими ненужными вещами, о которых ей не хотелось вспоминать, тем более сейчас, не желая делать вдох, чтобы хоть на секунду перестать чувствовать его позади себя.

Медленно и аккуратно он разворачивает ее к себе, и Николь чувствует, как она беззащитна теперь перед ним. Обнаженная, растерянная, возбужденная, не в силах укрыть хоть что-то, кроме своего прошлого, ибо чувства теперь ясны ему, стоит взглянуть в огромные темные глаза ее, полные желания и страха. Губы ее порываются что-то сказать, отвлечь его, спасти свое существо, укрыть от посторонних глаз, но он не позволяет ей этой слабости, отвлекает, дает шанс хоть на мгновение забыть об этой неловкости.

Слезой своей он открывает для Николь новый мир. Неясный свет живых существ прорезает ночную тьму, посвящая ее в тайны мироздания. Природа тоже живая, чуть иначе, но она дышит и чувствует, как та мошкара на потолке, как те пауки, раскрывшие объятия навстречу глупым мошкам, как ночные хищники, струящиеся гладкой своею шкурой между темными листьями в охоте на невинных травоядных, как змеи, оплетающие ветви и кроликов, попавших в их холодный плен. Николь это открытие меняет так, как не меняло ничто в ее прежней жизни. Побои меняли отношение к миру, меняли отношение к жизни и к людям, но ничему не удавалось вернуть ей веру в лучшее, веру в красоту жизни, в красоту мира.

А он скользит по ее белой коже, рассматривая каждую отметинку, каждую царапинку на ее теле. Не укрываются от его внимательных любящих глаз никакие ее изъяны, пока она взирает на мир совершенно иначе. Сердце ее, тело ее чувствуют его касания, взгляд его обжигает тело, возбуждая своим присутствием, но разум, испуганный происходящим разум, отвлечен. И пока тело краснеет, ум ее спокоен и вдохновлен, что позволяет ему беспрепятственно ее касаться, разглядывать ее, не ожидая когда настанет переломный момент, и она закроется от него, замкнется на семь замков и сбежит во тьму, испуганная своею наготой.

Но, так или иначе, а свечение жизни в ее глазах стало меркнуть, и тьма реальности медленно подступала к горлу, открывая разуму реальность происходящего. И когда к горлу подкатил изменчивый комок, а желание бегства накатило горячей волной, Камаэль оторвал ее от пола и понес на кровать, снова отвлекая, незаметно лишая возможности отступления.

"У тебя нежная и мягкая кожа, Николь. Пахнет абрикосами." - произносит он, тихо склоняясь над ее фигурой и целуя плечо, оставляя стынуть мокрый след от поцелуя на угловатом плечике девушки.
"Ложись на животик" - шепчет он, будто не замечая ее скованности. Какой уж там животик, Николь и вздохнуть боится. Тело ее предательски отдано ему, беспрекословно ему подчиняется. Переворачивается, расслабляется. Разум же ее замирает, задыхаясь от происходящего. Никому еще не давала она этой власти над собой, никому так не доверяла. Женщина, со шрамом на теле никому не сможет больше доверять. Весь мир был врагом для нее, от которого она спешила поскорее избавится, пока не явился тот, кто начал учить ее доверять.

"Николь, я... доверься мне" - последняя фраза его, перед тем как шагнуть вместе с ней в бездну. Не желай она сама бросаться с этой крыши, ни за что бы не доверилась. Слова его вызвали в ней жар, попытку возмутиться, оттолкнуть, но желание взлететь над городом пересилило сопротивление разума, и она полетела с ним, не доверяя, но отчего-то желая оказаться ближе.

И сейчас она доверяла ему, позволяя касаться себя, позволяя видеть себя, не закованную в семь цепей, но освобожденную и напуганную этой своей свободой, открывшейся ей не на подлете к смертельным объятием с землей, а в этом тихом оазисе с этим прекрасным мужчиной.

- Тебе принести попить? - слышит она его голос из другой комнаты, попутно с хрустом вскрываемого кокоса.
- Да.. пожалуйста, - слышит он ее хриповатый голос, не от постоянного курения, но от волнения, охватывающего ее тело подобно тому, как страсть охватывает возбужденный желанием разум.

Николь, - слышит она саму себя, обращенную к себе же, - пожалуйста, сдайся. Оставь оборону на этот раз. Пусть сегодня все будет без этой извечной защиты своего измученного тела. Разве он не доказал еще, что ему можно доверять? Разве не хочется тебе довериться, впервые в своей жизни? Я знаю, доверие это не про нас, но пусть сегодняшняя ночь станет исключением. Ведь ты уже наверняка не жива. Твоя жизнь осталась там, на подлете к земле. Пусть этот остров будет загробным миром, где все возможно, а то, что было, осталось далеко. Ну пожалуйста, ну доверься.

Она умоляет себя, все еще чувствуя, как все в ней по-прежнему не готово сдаться даже самой себе.

Ребенок, да и человек в общем-то, с развитой фантазией очень хорошо чувствует окружающий мир. У такого человека развита интуиция, чаще эмпатия и вообще имеется полный набор эмоций за плечами. Человеку с хорошей фантазией очень легко напугаться. Он может напугать сам себя так, что поседеет за одну ночь! Нужно только как следует поверить в реальность своего страха. А когда реальность подкидывает тебе такие странные подарки вроде черного пера, не ясно откуда взявшегося на полу твоей комнаты, можно испугаться так, что забудешь как тебя звали.

Нет, Ната не забыла своего имени, не забыла маму, которую всей душой ждала с работы, от которой была готова получить за немытую посуду и бардак в комнате, лишь бы та наконец появилась. Не забыла она и о не выученных уроках, о которых теперь уже можно было и забыть. И именно от того, что она ничего не забыла, на душе было мерзко. Чувствовала Ната, как в ее безопасную реальность вязко и медленно вползала черная гадкая ирреальность. Она отравляла все на своем пути и упрямо двигалась к своей цели - к Нате. Девочке было ужасно страшно. Чуяло сердце - перо было страшным знаком приближения изнанки, страшным знаком ее присутствия. И от того Наташа бледнела в ужасе. Никто ведь не поверит в ее предчувствия, более того, никто не сможет помочь. Ирреальность сможет поглотить любого, кто осмелится ей помешать, даже того, кто просто попадется на пути. В опасности была теперь и мама, и папа, и Антоха, и родной дом. Все было в опасности. Весь ее безопасный и родной мир! И Наташа хотела бежать, да только куда на ночь глядя убежишь? Уж дома всяко лучше. Правда совсем не легче. В доме, в ее крепости, прямо в ее комнате разверзлась дыра, сквозь которую вползала черная изнанка, пугающе чвакала на полу, поедая ее покой, и ползла дальше на поиски маленькой девочки.

В один вечер девочка потеряла покой, присущей всем детям в ее возрасте. Она потеряла веру в светлое, в безопасное место на всей земле. Она поняла, что все, принадлежавшее ей, было в опасности. И это в корне меняло девичье сознание. Отвага и воинственность росли в ней, словно на дрожжах. Если не Наташа, то кто еще сможет постоять за ее реальность? Нужно было идти в страшную комнату и выкинуть это перо. И даже не думать о том, что в тот момент за спиной ее может стоять ворон, а за шторой у окна олень, а в темном углу прятаться худой и бледный клоун, а под столом.. ох, лучше не думать, кто будет под столом..

Наташа снова чувствует, как слезы подкатывают к горлу, как горло отекает и становится трудно дышать, как слезы снова копятся в глазах и текут теплыми ручьями, как нос закладывает от слез и начинается насморк. Она шмыгает носом, боясь нарушить тишину, боясь, что привлечет внимание тьмы из комнаты этим своим нелепым совершенно негероичным шмыганием. Но сопли текут, и слезы текут, и рукавов уже совсем на них не хватает. Не об Антоху же вытираться. И в какой-то момент Наташа начинает засыпать. Нервы ставят на всем крест и уходят в отставку, детский разум отмахивается от фантазий и начинает дремать. Теплый кот начинает мурчать громче, а зловещая тишина превращается в колыбельную. И она тихо уходит из неуютной реальности, закрывая за собой дверь.

А когда просыпается, то пытается вспомнить, что же произошло. Кожа лица сухая и соленая, голова болит, Антохи нет и никого, совсем никого нет. Есть лишь мгла, обступившая со всех сторон, с неприятным любопытством глядящая в самую душу в попытке найти, чем бы еще поживиться. Ната встает с дивана, медленно вспоминая случившееся. Но почему же мамы до сих пор нет? Где же она? В своем доме одиноко вдвойне, потому что нет в нем любимой мамы. Нет того солнца, что должно освещать и обогревать эту домашнюю вселенную. И без солнца этого вселенная совсем и не вселенная, а очень тоскливое напоминание об отсутствие этого солнца. Мамы нет. Это ужасно, когда мамы нет. Наташа готова отдать душу за маму, за то, чтобы она сейчас пришла, огласила мрачную тишину привычным лязгом дверного замка, вошла с мороза в своей пушистой шапке, и Ната выбежала ей на встречу, прижимаясь к холодной шубе и такой же щеке. Чтобы запах губной помады и любимых духов наполнил квартиру. Чтобы дом наполнился мамой до краев. Где же она?

Может стоит пробудить дом, чтобы мама скорей пришла? Может стоит отвлечься от ожидания и , как это обычно бывает, она тут же появится. Да, надо определенно отвлечься. Наташа смело шагает к выключателю и зажигает в зале свет. Потом бредет на кухню и делает то же самое. А в комнате ее свет уже горит. Желтый неприятный свет. И чувствует она, что все ее страхи сейчас в ее спальне, ждут, быть может, стоя посреди ее комнаты, готовые тотчас наброситься на нее, стоит ей лишь открыть дверь. Но Ната хочет войти. Во что бы то ни стало, хочет. Потому что там - опасность. Опасность эта может повредить маме, которая придет и, совершенно ничего не подозревая, войдет в ее комнату. Нет, Наташа сама должна распугать свои страхи. Зайти, громко топнуть ножкой и прогнать всех к чертовой бабушке. Потому что лишь она сама хозяйка этой ирреальности. Лишь ей сможет подчиниться страх.

Взяв всю свою смелость в кулак, Наташа направляется к двери спальни и, с зашкаливающим адреналином распахивает дверь, готовая заорать во всю глотку в любую секунду.

Феари стояла подле мужчин, слушала их разговор и скромно молчала. Мыслями она блуждала по темным коридорам, где грудились трупы и прятались натхо. Сколько еще этих тварей бродит тут? Где Хурин, что с ним стало? Как успехи у тех, кто ушел в то крыло? Незнание раздражало, вопросы витали вокруг, не находя ответа. Феари молчала, осматривая близких сердцу мужчин.

Наконец, Валар поднялся и обратился к ней.
- Моя королева, прошу тебя о помощи. Нам понадобиться твоё испепеляющее пламя... - произнес он и виновато потупил взор.
- Даже если бы ты и не просил о помощи, даже если бы велел оставаться в безопасности, и не идти с вами, я бы все равно направилась следом. Больше я вас двоих одних не оставлю, - твердо произнесла она, обращаясь к Ульриху и Валару, - Эту гостиницу мы покинем втроем на своих ногах. Хватит с вас бездумного геройства. У нас есть оружие, у нас есть люди, у нас есть цель. Так давайте научим этих тварей проявлять уважение.

От себя не убежать. И от рока, теперь уже ставшего памятью о Ричарде, тоже убежать было нельзя. Она с тайной грустью рассматривала химеру. Ей даже думалось, что химера тоже женщина, обернутая проклятьем. Ей хотелось верить, что она, такая невезучая, не одна. Но реальность была холодна и груба - Феари была одинока в своем несчастье. Невольно взгляд ее обращался к ведьмаку, цеплялся за его янтарные глаза и становилось зябко. Он видел в химерийке чужака, того, кому не место на земле. Он не желал быть ей другом, не желал ее появления и пребывания среди них. Также отнесется и к ней, когда узнает. Когда увидит, в кого она обращается.
Боль в груди усиливалась. Феари чувствовала, как тяжелый камень опускается на ее душу, как хочется бежать прочь, в стылую зиму и умирать чудовищем вдали от родных глаз. Как хочется бежать от себя.

- Н-ну что, ды-ырузья? – Спрашивает бодрый Ульрих, – Возьмем хи-имеру на сы-ы-лужбу?

Феари грустно улыбается, опуская глаза. Ей ничего не стоит, сказать "да". Ей ничего не стоит полюбить Церу так же, как полюбила она здесь всех. Как только саму себя полюбить, кто ответит? И как смотреть в глаза ему, когда он узнает о ее проклятии? Как смотреть в эти янтарные глаза, видящие в тебе лишь зло и неугодное миру существо?

- Я соглашусь с мнением Валара, - говорит она медленно и устало, убирая нож за пояс.

Чувствует женщина, как проклятие час от часу забирает тело. Маленькие черные чешуйки ползут по коже, холодный блеск свой укрывая под одеждой. Шалью замотана ее рука, укрывается в складках юбки, прячется от всех, будто хвост. С ногой тоже не все ладно. Хочется скинуть правый сапог и идти босиком - она чувствует, что холод ей не страшен. Но больше всего деве хочется обрубить себе руку и ногу, остаться калекой, или же вовсе умереть, лишь бы не чувствовать, как теряется ее человечность, ее женственность, сама ее суть под этим странным проклятием. Она не знает, в кого обратится, она не знает, насколько станет безобразна и неповоротлива, не ведомо ей, как больно ей будет не чувствовать прежней легкости и грации. Может, оно и к лучшему, это незнание, может только благодаря этой неосведомленности она еще не бросилась в мертвую даль без оглядки.

Феари с благодарностью принимала помощь своих ближних. Защиту Ульриха, нежность Валара, заботу Найджелла. Всех она уважала и любила, по-разному, конечно, но никому не отказывала в помощи и заботе. И помочь кому-то было для нее так же естественно, как и принять помощь. Поэтому строить из себя скромную барышню Феари не пыталась. Всем им в этом мире было не до церемоний. И каждый, кто не враг, здесь становился другом, опорой, поддержкой. Двуличие здесь было не уместно. Ты либо целиком друг, либо ты уже враг. И сейчас все, кто были с ней, были друзьями по-умолчанию. Ни в ком она не сомневалась. Ни в холодном воскресающем Ульрихе, ни в странном Найджелле, ни во внезапно появившемся Валаре. Все они были друзьями.

Знала Феари, что они в этом мире не одни. Что есть тут духи, невидимые глазу, но ощутимые нутром. Добрые и злые, сновали они по этому миру, боролись друг с другом, подчиняли себе народы и одиноких странников, соблазняли их или же пугали. Духи приходили голосами, духи правили людьми, коли люди давали им на это право. Феари еще не забыла, как сама общалась с подобным. Девушку сразу же передернуло, стоило ей вспомнить наречие этих тварей. Нет, духи добрые - это редкость. Добрые не зайдут к тебе в разум без спроса, не станут обещать, прося что-то сделать взамен, не станут упрашивать отдать им чужое тело в пользование, а уж тем более свое. Феари это было ясно как день, ибо не мало Феари прожила и прошла дорог, а вот кому-то помладше это могло быть и не ясно. И думалось Феари, скорее даже чувствовалось, что Найджелл как раз из тех, кто этого еще не понимает. Кто может соблазниться быстрым исполнением желания, кто может сказать что невпопад, а потом горько пожалеть о своих словах, кто может попросту что-нибудь брякнуть, не подумав. И ей было жалко мальчишку, но всему не научишь, обо всем не расскажешь. Что-то должно научить, до чего-то он должен дойти сам. И Феари не хотела стать ему строгой нянькой, поучающей его не ловить бабочек и не отрывать мухам крылья.

Однако, тьма в его взгляде не укрылась от зорких глаз девушки. Эту черную пелену она чувствовала и с закрытыми глазами. Тьма уже пустила корни в его душе и активно расползалась по нутру. Жуткое предчувствие жгло девушку изнутри, не давало ей отвлечься и подумать о том, что она мерзнет, и пора бы одеться получше. Благо, Валар оказался смышленей. Приняв его помощь, она натянула штаны и теплые сапоги, почувствовав, как же ей нужна была эта забота раньше. И как без нее все-таки тяжелее. Поблагодарив его, она направилась к Найджеллу и отвела в сторону на пару слов.

- Найджелл, я думаю ты не меньше нашего расстроился из-за смерти Ричарда. Не вини себя, но помни, что все мы в ответе за случившееся. Я знаю, вы с ним не слишком ладили, но он был хорошим человеком, хотя и пытался казаться другим... - она замолчала, раздумывая над последующими своими словами, а потом, взглянув в заснеженные дали, продолжила:
- И если я узнаю, что ты каким-то образом причастен к его смерти.. - она перевела внимательный колючий взгляд на Найджелла, недобро блеснув глазами, - ты пожалеешь об этом.
Затем, опустив глаза в снег, будто рассматривая землю под ногами, тихо но твердо закончила:
- Я не потерплю предателя в нашем отряде.
Снова бросила взгляд на мальчишку:
- Ты все понял?
Она разговаривала с ним как с взрослым. Дело жизни и смерти не тот вопрос, который обсуждается с детьми. Если он встал перед человеком, значит человек уже вырос. Феари также не стремилась быть для всех хорошей и милой. В этой женщине блестела сталь, прикрытая шелком до поры, до времени. Без этой стали не пройти ей войны, не пережить ей всего, что пережито. И край этой стали сейчас был прочно прижат к тонкой шее мальчугана.

Холодный ветер гнал острые льдинки куда-то прочь, мимо лиц, одежды, мертвых тел хармузд и Ричарда. Злобный слепой ветер готов был разорвать все на своем пути, возникая из ниоткуда и спеша в никуда. На такие вещи Феари привыкла не отвлекаться. Ветер и ветер. Идти будет тяжело при таком ветре - вот и все, о чем она подумала. Обдумывать, что мог означать этот ход природы она не стала, и так много проблем лежало на душе. Были трое выживших и один полу-труп. Были Фей-ямы, действующие в сугубо своих интересах, глуповатые и грубоватые, но все это было напускное. Сердцем девушка видела их доброту, туго закутанную в самомнение и эгоизм. Ей тоже хотелось закутаться, да покрепче, во что-нибудь теплое, когда глаза выцепили постороннюю фигуру из самой пурги, поднятой колючим ветром.

К ним кто-то шел, сквозь эту хромую зиму, шел наперекор вьюге, точно зная, куда и зачем направляется. И Феари инстинктивно подалась навстречу гостю, когда встретила руку Ульриха, преграждающего ей дорогу. Рыцарь вглядывался в седую метель, разглядывая чужака, и явно ему не доверяя. Феари послушно встала рядом, оценив такую заботу. Когда же незнакомец приблизился, Феари сперва услышала сердце, а после уже увидела причину его радости. К ним направлялся ведьмак Валар, от одного появления которого Феари сразу же согрелась.

Ульрих, правда, сразу его не признал и строго потребовал представиться.
- Ведьмак в ням-ням пальто, - улыбнулся он, и Феари улыбнулась в ответ. Как же она была рада его видеть в эту студеную зимнюю пору.
Завидев ее, он опустился на колено, осыпаясь пушистыми Фей-ямами, которых использовал, по-видимому, в качестве телогреек.
- Моё почтение миледи, - произнес он, приложив руку к сердцу.
- Рада тебя видеть, Валар, - учтиво произнесла она в ответ и отошла в сторону, решив не мешать общению старых друзей.
Вскоре появилась с теплыми шкурами и заботливо укутала почти раздетого валерийца в меха.
- Каким ветром тебя сюда занесло, рыжий? - шутливо спросила она, легко потрепав его по волосам.

Затрещиной своею она приказала ему бороться. Бороться с духом, с самим собою, со всем этим миром вокруг. С ядом, что уже тек по его телу, со злом, что неминуемо побеждало, со своей гордостью и самолюбием. Ей хотелось высказать ему это все, но слишком мало времени у нее было. Потом, когда нибудь потом я объясню ему это все, когда не будет этих странных лис повсюду, когда не будет посторонних в наших головах, когда мы будем спокойны и веселы, вспоминая этот день с улыбкой. Так хотела она поговорить об этом после. Сейчас же было некогда ни говорить, ни убеждать. И этот жест был криком, звонким криком, чтобы он вернулся, чтобы почувствовал себя хозяином в своей голове, чтобы разозлился и, взяв себя в руки, скинул с трона этот проклятый голос, что заставлял его подчиняться.

И он услышал. На доли мгновений Ричард Превосходный вернулся. Неповторимым взглядом своим, будто знает он все на свете, и что в душе твоей творится знает, и все, что будет тоже знает он, взглянул он на нее. Напоследок. Заверяя, что смог, что нашел в себе силы восстать. И что с ним все будет хорошо. И в наказание за свою мятежность, за нрав свой дикий и непреклонность ни пред чем, Ричард превосходный безжизненно повалился на снег. Яд ли достиг его сердца, демон ли внутренний отомстил за неповиновение, или то был осознанный выбор наглеца, никто никогда не узнает. Только снежинки кружили над спокойным лицом его, любуясь им напоследок, уводя душу его за собою в прекрасное царство сна.

Феари продолжала сжимать его остывающую руку, беззвучно плача, истекая горячими слезами в снег, пока не коснулась ее плеча Мелья, тихо подошедшая сзади. Бездонная тишина, слишком звонкая, слишком тесная повисла на опушке. Лисы молчали, молчали люди, молчали звери. Все вокруг провожало душу его, мерцало снежинками, легкими и невесомыми, провожало с любовью, без зла. Все вокруг было наполнено покоем и любовью. Как и подобает тому быть.

С каждым шагом эта женщина чувствовала его присутствие все сильнее. Она буквально нутром ощущала, что ноги ведут ее в правильном направлении, и скоро она достигнет Валара. И вместе с предчувствием встречи возрастало и предчувствие беды. Когда до поворота оставались считанные шаги, она сорвалась с быстрого шага на бег и буквально вылетела к ним, позабыв о всякой осторожности. Глаза ее выцепили два главных объекта: Ульриха и Валара. Они были тут и они были живы. Едва живы, но лучше уж так. Ульрих мог идти, и он уходил. Феари посчитала, что ему нужен свежий воздух, местный смрад никак не мог способствовать выздоровлению. А поскольку Ульрих еще мог ходить и был категорически против "магии", то предлагать ему помощь Феари не решилась.

- Помогите Ульриху! - крикнула она выбегавшим следом за ней людям Айронсайда.

Сама же Феари устремилась душою и сердцем к Валару, застыв на месте от происходящего. Натхо плавился в его руках, растворялся и тек по полу. Ведьмак нашел способ с ним справиться, он сумел уничтожить зло. Но до чего же он был изможден! Она упала на колени подле него и прижала седую голову к груди, чувствуя как горячие слезы обжигают щеки. Она осыпала его голову поцелуями, боясь потерять его прямо в своих руках. Свободной рукой смогла дотянуться до аптечки и активировать восстановление, продолжая убаюкивать его, прижимая к себе.

- Все будет хорошо, теперь все будет хорошо, - бесконечно шептала она ему, закрыв глаза.

Никого не существовало сейчас для нее важнее, чем этот едва уцелевший ведьмак. В нем билось ее сердце, в нем сияла ее душа, рядом с ним был ее дом, в его лишь объятиях находила она покой. И ему хотела стать такой же отдушиной в этом страшном и непонятном мире, какой он стал для нее.

ссылка
Обними все мои города,
Поцелуй все мои шрамы. (с)

Николь впервые не видела сна о бесконечном полете с крыши. Впервые за долгое время, жажда свободы оставила ее, уступая место новым причудам. Николь видит их у водопада, плескающимися в холодной воде, и по телу разливается теплота. Сочная зелень, которой они окружены, насквозь пропитана солнцем и теплом, что не может не радовать. Им тоже хорошо рядом, они о чем-то спорят и смеются. А затем, она выходит из воды, и стоя к нему спиной, застегивает на себе рубашку. А когда оборачивается, застывает. Он стоит, по колено в воде, а за спиной у него вырастают огромные черные крылья. И, глядя на них, Николь чувствует, как внутри вся сжимается от увиденного. А Камаэль неспешно приближается к ней, берет ее за подбородок и приникает сухими горячими губами к ее губам. Все ее существо охватывает трепет и волнение. Она забывается в этом поцелуе, погружается в него с головой, а когда находит в себе силы, чтобы открыть глаза, видит, что на голове у него теперь черные острые рога. И она пробуждается.

Поначалу она не верит, что отчасти сон оказывается реальностью. Она действительно на неведомом острове, и с нею Камаэль, падший ангел, что спас ее от самоубийства. Николь запускает руку во влажные волосы и улыбается. Со стороны террасы слышится мерный шум. Девушка неслышно встает и направляется на звук. Так и есть - он сидит к ней спиной и, кажется, чистит рыбу. Какой молодец. Она подходит со спины и негромко произносит еще полусонным голосом:

- Оу, это все ты наловил? Как тебе удалось? - как бы невзначай она кладет руку на его плечо в качестве благодарности, но вся погружается в это касание, и уже не слышит его ответа. Ее рука касается плеча, и это совершенно особенное чувство, будто одною своей ладонью она чувствует всю его суть. Николь махом погружается в это состояние, не в силах прервать эту связь. Ах, если коснуться его еще и другой рукой, а если коснуться губами его шеи.. Новая волна слабости не заставила себя ждать. Лишь одна мысль помогает ей отнять руку - то, что он, наверняка, точно также чувствует всю ее.

Она садится на слабеющих ногах слева от него по-турецки, раздумывая над тем, как раньше позволяла касаться себя и не испытывала такого влечения. Задумчиво смотрит она на его руки, ловко орудующих ножом, испытывая легкую зависть к потрошенной рыбе. Так поступает любовь с людьми: потрошит их, вынимая сердце, и бросает в ведро к остальным подобным, медленно умирать.

- Давай я тебе помогу, - произносит Николь и берется за работу. Она скрупулезно чистит рыбу, хотя дается ей это несколько трудней. Периодами смотрит, как делает это Камаэль и тяжело вздыхает. А в какой-то момент неосторожно режется. Сразу же прикладывает раненный палец к губам и обращает внимание на Камаэля.
- Ты флущайно не умееф ифселять ваненных? - спрашивает она, не в силах убрать закровивший палец от губ.

Вынырнув из тревожного сна, Вилл распахнула глаза и уставилась перед собой. Мужик. Большой, усатый и в странного вида одёжах. По соседству с ним тощий парень с налетом самолюбия и эгоизма, в помятом костюме и разных носках. Слева от Вилл симпатичная барышня, очевидно схожая по моральным качествам с молодым человеком, сидящим аккурат напротив нее. Дикарка рассматривала их своим странным любопытным взглядом зеленых глаз. Ей не было никакого дела до того, как она тут очутилась и куда ее везут. Все, что ее интересовало, так это из какого театра сбежал этот усатый дядька с этими большими смешными усами. Генерал завладел вниманием девушки, сам того не зная, пока спал.

А когда проснулся, то встретил два зеленых глаза, уставившихся на него, словно глаза дикой кошки, наметивших добычу сквозь дремучие заросли, и не выпускающие ее из виду. Хищными глазами пожирала она его генеральский мундир и густые брови, странного вида шарф и серебряное кольцо, генеральские эполеты и палаш с золотой рукояткой, от чего всякому бы стало малость не по себе. Здесь, среди этих типичных модников, он был таким же бунтарем, как и она. Он был самобытен и тем интересен. Ей хотелось с ним заговорить, но и хотелось просто помолчать.

Когда же генерал проснулся, а вслед за ним в повозку заглянул другой человек, Вилл освободила генерала от своих цепких глаз и переключилась на новенького но, ничем не примечательного мужчину. Бегло оглядев его и поежившись от влетевшего под шкуру холода, Вилл снова вернулась к любимому усатому, зеленью глаз своей напоминая ему о душном сочном лете.

На вопрос генерала, Вилл неопределенно пожала плечами и помотала головой. Мол, и сами не знаем кто мы есть и не сон ли мы все вообще.

Бывает, память играет с нами злую шутку. К примеру, ты помнишь обрывки событий, которые (ты знаешь точно) с тобой происходили. И, в то же время, когда пытаешься вспомнить примерную дату происходящего, чувствуешь, что этой даты будто бы и не было, включая и то, что ты помнил. И спрашивается: во что верить? В отчетливые обрывки воспоминаний или же в фактическую нереальность данного события?
Именно в этих сомнениях сейчас и тонула Наташа. Она почти до мельчайших деталей помнила этот мерзкий голос, рассказывающий ей о контракте, о загадочном убийце, что будет преследовать ее все время, наступая на пятки, и, в конечном итоге "Мы совершенно точно не желаем вашей смерти!" Какой обсурд, какая глупость! Как она могла купиться на эти условия? Как могла подписать этот страшный контракт? И что это за убийца? Может убийца этот Лис? Может он уже достиг своей цели и сейчас только и думает, как разделается со своей жертвой?

Наташа с опаской и подозрением взглянула на обнюхивающего ее кофточку Лиса. Нее, точно не он. Уж скорее она поверит, в то, что убийца жалкий таракан, но только не в этого рыжего чудика. Сама того не замечая, девушка очаровалась рыжим настолько, что не могла даже бросить тень подозрения в его сторону. В ее глазах он был чист, как стеклышко. Быть может, это само сердце признало старого друга и еще не успело подать сигнал разуму, а может между повзрослевшим зверем и повзрослевшей девочкой росла новая дружба, совсем другая, совсем серьезная.

Куда же ей все-таки отправиться? Она с тоской поглядела на люк, пропускающий свет. Хотелось туда, к свету, на волю. Но что она станет там делать? Каков предмет контракта? Что она должна передать? Ведь у нее совершенно ничего нет. Карманы пусты, и в памяти на этот счет, как в карманах. Девушка шмыгнула носом, нахмурившись, как делала всегда, сколько себя помнила. Стоило серьезно поразмыслить над своими планами, прежде чем отправляться куда-либо. Она подошла к источающему тьму ходу в подземелье. Если она очнулась тут, значит очнулась тут она не случайно. Как правильно предположил Лис: ее могли сюда принести. Принести и оставить именно тут. А раз уж именно тут находится спуск в подземелье, значит, вероятно сюда и имеет смысл направилься. Только вот..

- Эй, Лис, - обернулась она к нему, стоя перед спуском в шахту, - а если я пойду туда, ты пойдешь со мной?
А затем шагнула в темноту, оставив свою кофту в мохнатых лапах.

- Я не стану ничего доказывать тому, в ком сама не уверена. Поэтому оставьте ваши замашки детектива кому-нибудь другому, - холодно отрезала Феари и всем своим видом показала, что продолжать этот разговор не намерена.

Ланселот в этом ее охотно поддержал и буквально поручился за Айронсайда со всеми присутствующими. Правда, в глазах Феари, Ланселоту не удалось внушить к себе доверие. Прикрываться благородством дело не хитрое. Дешевый трюк любого убийцы - втереться ко всем в доверие, был не плохо сыгран.
Он помахал бластером.
- Это я подобрал с трупа того парня, миледи, - и указал на тело в костюме таможенника, лежащее в луже крови.
И не успел он еще окончить свою речь, как Феари тут же направилась к трупу.
Присев рядом с телом, она подозвала к себе Мартина:
- Не назвавший свое имя человек, - окликнула она его, вглядываясь в лицо мертвеца, - не могли бы вы опознать этого неизвестного?

"Алексеева, где домашняя работа?"- раздался противный визгливый голос в ее голове. Этот визг ожидает ее завтра, если она не решит эти пять заданий из учебника. Маленькая Ната валится на письменный стол, будто подстреленная - ну не хочет она учиться! Нихочет, нихочет, не желает! Девочка вскакивает со своего места и расшвыривает тетрадки по всей комнате. Вот вам, домашние работы! Вот вам, учебники и тетрадки! Идите вы сами завтра в свою школу и слушайте визг Тамары Павловны! А я не хо-чу!

Наташа вырывается из своей комнаты и громко топая шагает на кухню. Гора, горень просто немытой посуды! А еще коврик в прихожей пылесосить этим тяжеленным и шумным синим пылесосом со сломанным колесиком. И как ей выживать в этих условиях? Другое дело, дрейфовать в открытом море на большом судне с ее верным другом Лисом и не бояться попасть в шторм или на пушки пиратам, потому что им все ни по чем! И добродушный Бог Морей всегда поможет им, если искренне его об этом попросить. А отмывать присохшие к тарелке шкурки колбасы это тебе не судном управлять. Тут сила воли нужна. А у Наташи в последнее время наблюдалась острая ее нехватка.

Постояв у грязной раковины и с задумчивым лицом потыкав пальцем в сухую шурку, Наташа удалилась обратно в свою комнату. Нет, с таким настроением никакие шкурки у нее не отмоются и домашние задачки не решатся. Нужно настроение сперва поднять! А что может поднять настроение так, как это делают сказки?
И наша юная Наточка, бесцеремонно отодвинув ножкой разбросанные по комнате учебники, с чистой совестью садится поднимать себе настроение. Сейчас-сейчас, она быстро поднимет себе настроение, написав продолжение сказки, и все быстро сделает. И посуду вымоет, и домашку сделает, и даже этот грязнющий коврик пропылесосит.

Но стоило ей собраться с мыслями, как девочка обнаружила, что комната за время ее недолгого отсуствия погрузилась в пурпурный полумрак. Все вдруг стало зловещим и тихим, будто только и ждет, чтобы накинуться на нее , терзая длинными когтями ее худенькое тельце. Нет-нет, ведь сказки добрые! Там всегда, что бы ни происходило, все оканчивается хорошо. А значит и с ней ничего плохого не случится. Только вот нет в ее комнате Лиса, нет и мамы, что включит свет до темна. Наташа совсем одна в неуютной квартире со своими виртуозными фантазиями и дивным воображением. Это дивное проявляло сейчас себя во всей красе. То тут, то там чудились караул какие монстры. Тамаре Павловне не пожелаешь.. И Наташа затихла, сидя за столом, с надеждой поглядывая на выключатель, что находился у самой двери в спальню. Нужно было всего-то пять шагов сделать. А кажется, что за эти пять шагов от тебя и косточки не оставят.

И тогда Ната, уже чувствуя, как тянется к ее плечу костлявая птичья лапа, визжа от ужаса, бросается к выключателю, и бухает по нему со всей силой, чтобы выжечь все темное в своей комнате.

Когда Феари углядела его бластер, то едва не закашлялась от удивления. Новейшая модель. Откуда он взял ее? Никто не имел права пользоваться ей, а уж тем более размахивать перед носами посторонних. А Ланселоту, казалось, не было никакого дела до значимости этого оружия в здешних кругах.
Феари медленно переводила взгляд с бластера на Ланселота и обратно. Нотки подозрения не преминули показаться в ее глазах. А там где есть подозрение, там есть и слова. Слова, которые должны навести собеседников на ее мысли.

- Как вам несказанно повезло, сэр Ланселот, задремать над книгой в столь кровавую ночь, - медленно произнесла она, заставляя всех вслушаться в ее слова, - Может, кому еще так повезло, проспать все веселье? Или же вы один на всю таможню оказались в столь удачном положении с этим бластером в руках. Давно он у вас? - она небрежно кивнула в сторону его оружия.

Феари не церемонилась, внимательно взглядываясь в глаза Ланселота. Хурин был мертв, это она уже поняла совершенно точно. Мертвы были все, окромя Ланселота, веселого и бодрого, не придававшего значения тому, что держал в руках. Напряжение в теле возрастало, как и подозрения относительно ее собеседника. Хотелось бы ей заломить ему руки, повалить на пол и обездвижить, до окончания этой невеселой операции, чтобы не мешал. Но слишком уж уважала она его, чтобы так бесцеремонно поступать. А потому стояла перед ним, не спуская глаз, желая поймать на неверном слове или движении, что выдаст в нем зверя или просто-напросто предателя.

Вилл была дикаркой. Ее знали как дикарку, за ее спиной шептались, ей в лицо издевательски скалились. Она ненавидела свою реальность. Все, кто ее окружал, были гиенами жизни, питающимися падалью и ею лишь сытыми. Вилл была иной. Она не желала быть одной их тех, кто не видит дальше своего носа, кто покупается на внешность и подкупается деньгами. И она бросила вызов. Выкрасилась в рыжий, заплела треды, вплела в них всякую ересь и стала не только посмешищем, но и пугалом для всех. Тут же разошелся слух, что она связалась с сатанистами и теперь учится накладывать порчу одним взглядом и обращаться с куклами вуду. Спустя какое-то время и еще парочки слухов, ее начали сторониться. Зачем якшаться с психопатами? Последний смельчак, посмевший ее толкнуть плечом, получил ножевое в это же самое плечо. Правда, гордо смолчал, и ее не выпнули из ненавистной школы, чему Вилл бы явно не огорчилась.

Вилл курит, Вилл научилась хорошо напиваться, Вилл любит плясать у костра. У нее есть свой узкий круг любителей неформальности. Они такие же дикие и самобытные, обколотые татухами и пирсингом. Они так же бросили вызов системе и шли теперь против нее, объединяясь в подобную систему, не желая замечать этого. Но Вилл, все же, держалась особняком, стараясь ни с кем не сближаться. Людской род так червив: стоит лишь надкусить, и вот она - черная дыра в, казалось бы, чистом бочке. Поэтому Вилл ограничивала себя в общении, не стараясь познать кого-то и не давая узнать себя.

В общем паршиво все сложилось бы в жизни Вилл, если бы не ее увлечение. Она любила рисовать. Легкие зарисовки незнакомых людей в парках. Шахматисты, женщины с детьми, лебеди в пруду - все подвергалось ее отражению реальности на бумаге карандашом. У лебедей вырастали рога, у шахматистов копыта, а у мамочек с детьми возникали неведомы звери за спиной. Это помогало ей поддерживать связь с собой внутренней. Это помогало ей не потеряться в этом мире обыденности и банальности.

Вилл уже привыкла к шелесту перьев в волосах, бряцанью бус у щеки и мерного постукивания черепков на затылке. Вилл уже привыкла выкуривать пачку в день и расписывать за неделю блокнот. Вилл уже привыкла молчать и смотреть в суть предметов. Вилл уже ко всему, собственно, привыкла. Только бы не накатывала эта грусть в осенние вечера, когда хочется что-то сказать, пусть совсем несущественное, только чтобы кто услышал, только чтобы кто послушал. И помолчал. Вместе с ней.

Знаешь, я давно не пытаюсь бросать курить,
у меня под столом снова ночует бутылка виски.
Стерженек во мне превращается в тонкую-тонкую нить,
А потолок кажется слишком близким. (с)

Первая затяжка.
Дождь кротко моросит по крышам и антеннам, по волосам и ногам. Она подставляет ему кеды, попутно любуясь их блеском в свете капель. Тихо, так тихо вокруг и спокойно, будто пропал с лица города этот шум и бесконечная спешка, с улицы смыты люди и зонты, будто трава пробивает асфальт и из трещин показываются огромные ветви невиданных растений. И город захватывает жизнь.. Жизнь, а не бесконечное существование и выживание. Будто в городе нет более скуки и этой бесконечной тоски.
Вторая затяжка.
К черту все, - думает Николь, - это последняя сигарета в моей жизни. Ей нужно насладиться как следует. Ведь в преисподней наверняка не продают сигареты. Ах, если бы этот дымящитй наркотик решал все проблемы, также как их создает этот бедный город.
Третья затяжка.
Она была одной из тех, кто задыхался в этих каменных джунглях, в этих бесконечных лабиринтах власти и лицемерия. Она была одной из тех немногих, кто понимал, что бороться с городом бессмысленно. И это, вопреки выводам, разязывало руки. Тяжелые оковы необходимости выживать медленно сползали по запястьям к ладоням. Она больше не хотела оставаться. Ей больше это было не нужно. Она отпускала эту жизнь. Не было в Николь ни боли, ни обиды. Просто так вышло. Не в то время, не в том месте она оказалась. И все бесконечности переплетались в один простой шаг с этой самой крыши.
Четвертая затяжка.
Она не раз уже представляла этот первый и последний полет. И каждый раз сердце ее замирало от сладостного превкушения. В конечном итоге, Николь летела с крыши восьмидесятиэтажного здания каждую ночь,и каждое утро просыпалась с испариной на лбу. Ей все сильнее хотелось улететь из этого города.
Пятая затяжка.
Пора заканчивать это тягостное прощание. Мегаполис равнодушно взирал на нее оконными стеклопакетами, не испытывая ровным счетом никаких эмоций. Странно, ее не покидало чувство, что она должна что-то сказать ему на последок. Только в голову ничего не приходило.
- Ну, пока, что ли.. - неуверенно произнесла она, скользя взглядом по дождливой пелене, укрывавшей город.

Голос, чистый незамутненный голос, раздался чуть справа, словно говорящий стоял по правое плечо. Николь чуть вздрогнула и порадовалась тому, что не стояла на самом краю. А то соскользнула бы и не поздоровалась. А невежливость, еще и перед смертью, ой как не хорошо.
Обернулась. Первое что на ум пришло, когда увидела незнакомца, было "красивый". На таких мальчиков любоваться бы день и ночь, облизывать каждый мускул, тереться щекой о пресс и ключицы, обсыпать шею поцелуями. А он идет, полуголый, под дождем, расправив руки-крылья, балансирует над пропастью, между жизнью и смертью, не испытывая при этом никаких беспокойств. Николь откровенно любовалась этим завораживающим зрелищем, проходя глазами по его лицу и плечам, сияющими капельками влаги, по ручейкам воды, стекающим по его крепкому телу. Шествование его было тем еще зрелищем, и Николь откровенно наслаждалась им, как дегустируют хорошее вино или кубанскую сигару, без стеснения, не краснея и не отводя взгляд.

- А я только набрался смелости, чтобы подойти и поздороваться... - произнес он, наконец дойдя до нее. Присел перед ней и красивым жестом коснулся лица, стирая капельки.
Николь усмехнулась, разглядывая его лицо с наслаждением.

- Ты, и смелости? Насмешил, - покачав головой произнесла она и взглядом снова обратилась к ждущему ее городу.

- Знаешь, ты тут совсем не вовремя сейчас. Я тут на серьезный поступок отважилась, а ты с курса сбиваешь, - с досадой добавила она, почувствовав как в груди зреет раздражение на саму себя за то, что желание спрыгнуть уползает куда-то под мраморный парапет.

- Откуда ты вообще взялся, красивый такой? Что забыл в эту дождливую ночь? Ведь даже звезд не видно! И все это даже не так меня волнует, как тот факт, почему ты, черт возьми, босиком? Ты еще похлеще меня будешь, я смотрю, коль не боишься поскользнуться и сорваться с крыши. Хороший, к слову, способ распрощаться с этим миром, просто поскользнувшись. Возьму на заметку. Так о чем ты там.. поздороваться? Здравствуй, незнакоцмец. И прощай, наверно. Потому что в ближайшую вечность я видеть никого не намеряна.

Бедный Ульрих. Бедный, бедный Ульрих. Он бредил и неизменно возвращался в реальность, из мертвого становился живым. И это было неправильно - время вспять не оборачивается. Человек должен умирать, а не оживать. Мертвец должен быть мертвецом, живой - быть живым. Но не может мертвец обратиться в живого, как живой обращается в мертвеца. Это неверно. На глазах Феари происходила ошибка, дефект мироздания, если угодно. Мертвец становился живым, против своей воли, теряя рассудок и вновь его обретая.

- И кы-кто, к-кто теперь я? Или что я т-теперь? - задавал он вопрос и все отвечали тяжелым молчанием. Смотрели, силясь найти ответ, и опускали глаза, не найдя ничего, кроме мучительного возвращения из небытия.
Ульрих вернулся - это было неотвратимым фактом. Воскрешение для него было необратимо. Разум его уже встретил смерть, серце уже оставило попытки отстукивать ритм биения жизни, душа его уже заглянуло черной в глаза. Но его все равно откинуло обратно, и сейчас он страдал, как страдало бы любое существо, принявшее в себя покой и темноту, и неожиданно их потеряв. Ульрих был ошарашен, он негодовал от такой неправильности мира. Ведь он - верный Святому Ордену рыцарь, он должен всю жизнь мучаться и наконец заснуть тяжелым вечным сном. А его бессовестно пробуждали к жизни, не спрашивая и не стыдясь.

- И кы-кто, к-кто теперь я? Или что я т-теперь?
Кто же ты, мой юный друг? В какую же беду ты угодил, какой грех совершил, за что получил такое наказание? Наказание длинною в вечность.

- Ульрих, тише, - устало произнесла Феари, и потерла переносицу, собираясь с тяжелыми мыслями.Все молчали, а ей отдуваться. И ответит же, потому что любит его, дурака. Любит и не предаст, не бросит, не забудет. Потому что душа его вросла уже в ее душу, потому что взгляд его уже отпечатался у нее в глазах, потому что поняла его, как никто не смог бы. Поняла уже больше чем разумом или сердцем. Всем своим естеством поняла и простила ему все заранее, возблагодарив за то, что есть такой какой есть.
- Да такой же ты, что и был - честно! Нет в тебе ничего дурного. Душа твоя в тебе, и сердце твое чистое в тебе же. Чего ты испугался? Не время значит тебе умирать. Мир-то волшебный, ты не забывай. Он сам решает, кому жить, а кому.. - и тут Феари обернулась к Ричардцу, вспомнив вдруг о его проблеме. Прикусила губу, осознав, что спасая одного, упускает другого. Да где ж рук столько найти, чтобы всех над этой смертельной пропастью удержать, когда над тобой реет новоявленная сестра, а ты сама калека, обращающаяся в неведомое.

А смогут ли они, все они, понять ее, когда откроется ее правда? Смогут ли все те, кому она сейчас помогает, найти в себе силы не отвернуться от нее, не бросить одну, умирать от своего недуга, смогут ли принять ее новую, ее, в облике чудовища, покрытого перьями, с птичьими страшными лапами и, наверняка, еще и клювом необъятным. Смогут ли? Феари не находила ответа на этот вопрос в своем разуме, как и не находила ответа на то, сможет ли она сама не чокнуться от новой себя.

- У нас вон Ричард присмерти. И ему нужна наша помощь. Наша, Ульрих. И некогда сейчас разбираться почему ты жив, нежели мертв. Коль очнулся - вперед на помощь. По-моему, в этом мире мы то и делаем, что помогаем друг другу не сдохнуть в новой передряге, - уже чуть тише произнесла она, - и почему то вся эта помощь, в конце концов, клином сходится на самом неблагодарном балбесе, - она подошла к Ричардцу и отвесила ему легкий подзатыльник. А у самой внутри сплошная измена - как можно было влюбиться в этого дуралея?

Мель. для примерного представления.

Мертвый привратник приветливо улыбался располосованым горлом, выглядывая из будки. В ответ на его улыбку все лишь хмурились - такая теплая встреча не сулила им ничего хорошего. Горячее сердце Феари громко ухнуло и упало куда-то в область живота, потеряв все надежды на лучшее. Мертвец на входе во все времена был не лучшим способом попривествовать гостей. Валар тут же растворился во тьме, Ульрих присоединился к нему, оповещая весь двор гулким цокотом копыт своего коня. Казалось, все оставшиеся осуждающе посмотрели им вослед. Никто не рвался так на пику смерти, как эти двое. Феари предпочла не лезть на рожон и быть поближе к тем, кто не растворяется во тьме бесшумной тенью.

Гордой кавалькадой они направили коней в сторону гостиницы, ибо там и лишь там горел свет. Псы не принесли с собой ни хороших, ни плохих новостей. Всюду, кроме нескольких помещений в гостинице, царил мрак и тишина. Спешившись у крыльца не без помощи Лорда, Феари задумчиво посмотрела в свет окон. Что-то подсказывало ей, что враги, будь они хоть сами боги, не стали бы так нарочито сообщать о своем присутствии в окружении стольких жертв, сияющих лужами крови при лунном свете. Быть может, до этих постояльцев еще не успели добраться, и они сидят, ни о чем не подозревая и пьют вино? Что ж, тогда их ожидала приятная встреча с мечами у горла.

- Разумеется я с вами, - ответила на вопрос Айронсайда Феари. Не для того ли она проделала весь этот путь, чтобы остаться у входа, когда внутри происходит что-то неладное. Быть может, в темноту с обрезом она бросаться и не станет, но оставаться дамой в ситуации, когда требуется применить боевую хватку, ни за что не станет.
- Вы же не будете против, если я чуть усовершенствую свой наряд? - вежливо спросила Феари и, не церемонясь, распорола кинжалом юбку по левому боку до уровня чуть выше колен. Это позволит ей, в случае чего, применить пару приемов или быстро дать деру, в случае их полнейшего фиаско. В любом случае, подпортив свой наряд, Феари почувствовала облегчение. Быть безупречной она не любила.

Феари разглядывала лисят, таких же красивых, сколь и надменных. Почему они выбрали ее? Почему решили вывести из этого белого плена? Как долго они наблюдали за ними и почему решили вмешаться только сейчас? Почему решили отравить Ричарда, а не оставить тут просто умирать от холода, и почему не убили быстро и наверняка? Масса вопросов взметнулась в ее голове, но задавать их было как-то не по себе. Феари чувствовала, что сама не далеко ушла от их неприязни. Одно неверно оброненное слово, и в нее также будет выпущена стрела. Это мешало здраво мыслить.
Услышав о том, что Ричард был отравлен, Феари нахмурилась. Никого не спросив, лисы сами решали кого оставить в живых, а кому помочь умереть. Лисий самосуд не был несправедлив, но и пощады от него ждать не приходилось.
- Где твои другие, Рыжая Этха, где спутники и те, которым нужна помочь? Все мертвы, ибо трусливая Этха убить всех своим решением!
- Все мертвы, - задумчиво повторила она и обернулась. Царственный покой царил у стены. Сердце больно сжалось от страха.
- Кто пойдет с тобой, Рыжая Этха? Оглянись! Только мертвецы на поляне. - проговорил главный лис, и вдруг зашевелилась одна из недвижимых фигур. Найджел очнулся!
Феари вскочила и бросилась к нему, позабыв и о надменных горделивых лисах, и об отравленном Ричарде. Она бежала, взметая снег на своем пути, со всех ног. Почему же? Почему Найджелл вдлруг стал так важен для нее?
Все просто. Найджелл был чист. Не надменен, не эгоистичен. Он был честен пред собой и другими, прост и добр. И к этой чистоте и простоте Феари стремилась всем своим сердцем. Она готова была умереть за эту чистоту. Ей так хотелось отмыться от всей этой лживости и фальши, от несправедливости и самоуправства. А еще ей было стыдно за свой ошибочный выбор, касаемый Ричарда. Подумать только, она чуть не совершила такую грандиозную ошибку! Стыдно даже рассказать кому.
Подбежав к парню, она упала рядом с ним на колени и захватила в объятия.
- Ты жив, мой мальчик! Ты жив! Живооой! - она прижимала его так крепко, что вскоре заболели руки. А потом опомнилась и кинулась к Ульриху.
- Как же, как же я могла оставить вас, дорогие мои! Как же так! Вставайте! - приговаривала она, хлопая Ульриха по щекам, не замечая, как омывает его собственными слезами, ручьями льющимися из глаз. Не добившись ответа, закричала Мелью на помощь, благо та тоже в себя пришла.
- Мель, Мелья, сюда! На помощь! Скорее!

Осколки в руках. Они все осколки в мокрых соленых руках. Блестящие, крупные, с отчаянием глядящие в небо. Еще не так давно они были одним целым, а сейчас представляли из себя лишь осколки - ни собрать, ни склеить. Кто плачет над ними? Кто пытается их склеить своими слезами? Кто еще верит в их единство?

Кто поймет женщин, тот станет великим. Ведь подчас, женщины сами себя не понимают. А ведь казалось бы, кто, ежели не они? Ан нет, не понимают. Не видят за гранью своих причуд истинные порывы. Никто бы не подумал, что так обернется ее гнев, более того, даже сама Феари предположить не могла, чем все может обернуться. Просто она была слишком возбуждена от гнева и ярости, слишком горяча от желания убить негодяя, затоптать в снег, отомстить за всех и вся. Слишком.. чтобы остановиться. Гораздо легче, оказалось, перетечь в иное состояние, нежели обрубить на корню, гораздо легче спалить дом дотла, чем его затушить. И Феари, от неожиданности, не смогла вдруг остановить его порыв. Губы ее вдруг ощутили губы его. Бесстыжие алчные губы. И слабость тут же охватила ее. И не поддаться этой слабости было ничем иным, как лишением себя такого неожиданного блаженства. Ей вдруг так отчаянно остро захотелось поддаться наслаждению, отшвырнуть в ближайший сугроб все свои печали и беспокойства. Она думала, прибьет мальчишку и ей станет легче. Только мальчишка вдруг оказался проворней, вдруг оказался хитрее. А Феари оказалась слабее, поддатливей, неожиданно нежнее, чем ожидала.

Растерялась дева от его наглости. Растерялась от своей чувственности. Уж не его ли она хотела только что стереть с лица земли? Уж не его ли ненавидела больше всех на свете? Уж не его ли сейчас губы ощущает она на своих горчих губах? И не его ли жаждет сейчас больше всех на свете?

В алый цвет окрасилось небо и снег в одночасье. И задышала Феари совсем иначе, глубже, медленней и жарче. Глаза потемнели от желания, тело разгорелось изнутри, руки похолодели от волнения. В сей бы момент - хватай Ричард, пока такая возможность. Хватай, пока горяча. Но, крохотный миг сомнения, искорка здравой мысли в его глазах, вдруг напомнили деве о ее руке. Точнее уже не о руке - лапе. И Феари прошило холодом. Горячая кровь подернулась льдом. Кем она будет в его глазах? Чудовищем? Усмешкой? Еще одной несчастной, коей посчастливилось оказаться под ним? Феари бы и не прочь согнать эти мысли, только ведь когти с перьями по ветру не развеешь. И, рано или поздно, он их увидит и будет плеваться, как негодяй, от того, с кем имел часть разделись жаркие мгновения. И Феари охватила обида. Теперь она уже недоженщина. Теперь она наполовину зверь. А зверям негоже якшаться с людьми. И Феари скинула Ричарда с себя, сама себе будучи противна, и решила идти обратно к Ульриху. Не бежать. Куда уж теперь бежать. Набегалась. Тут хоть дойти бы теперь. И ярости как назло уже не было. Одна горечь.

Феари мчится по этому белоснежному покрывалу, и видит, как Ричард позорно сбегает. Ей бы бежать быстрее, а она останавливается, руки сами собой опускаются, брови хмурятся. Да что не так с этим мальчишкой?! На его глазах человек, не раз спасший его задницу, буквально гибнет за его тщедушное тело, а он бежит, куда глаза глядят. Неблагодарный, бессовестный.. тьфу! Возмущению Феари нет предела. И настолько в ней накипело всего этого невозможного, что она припускает следом за ним. Чтобы догнать да как следует проучить.

Нет у нее больше сил терпеть его выходки. Нет желания больше иметь с ним дело. Жаль всех окружающих за последствия его необдуманных поступков. И она несется след в след, чтобы прибить этого засранца. Злая, разгоряченная, румяная.

В какой-то момент Ричард остановился. Будто что-то преградило ему дорогу. Но Феари уже было не остановиться. Она влетела ему в спину с прыжка, повалив на снег, и принялась лупить его от всей души, барахтаясь в этом снегу, желая проучить мальчишку за неблагодарное отношение к спутникам. Ярость плескалась в ней, словно кровь, застилая все прочие чувства. Хотелось разорвать в клочья этого несносного заносчивого парня. Благо, когтистая лапа на совесть была замотана шалью, и когти не могли вырваться из мягкого плена, навредив, таким образом, Ричарду.

Они, словно любовники, барахтались в этом девственном снегу, пыхтя и краснея от страстей. Феари, конечно, не замечала никого, кроме этого трусливого подлеца, не видела ничего, кроме своей неумной ярости и желания кому-нибудь сделать больно. А Ричард был тем самым скопищем причин, за которые хотелось растерзать. Эгоистичный, заносчивый, самовлюбленный, непослушный, трусливый, неблагодарный, бессердечный засранец! Такого убить не жалко в этом белом снегу. И ей этого отчаянно хотелось.

В общем, Ричи с этой огненной бестией в снегу приходилось не сладко. Благо одна рука у нее была в распоряжении. Мог защищаться.

Феари потеряла нить разговора, когда Валар почувствовал себя хуже. Она положила руку ему на спину и заглядывала в глаза, чтобы понять, что с ним происходит. Сердце девушки бешено колотилось от волнения. Ведьмак же продолжал говорить, периодически осекаясь и прерывая речь, чтобы собраться с силами и мыслями. Феари хотелось его обнять. Но она не смела. Слишком много посторонних рядом. Нужно было соблюдать хоть какую-то дистанцию. А еще ужасно хотелось отложить все дела и отправиться спать. Потому что было поздно и все, напарившись от души, желали покоя. Но, покой им только чудился. Война продолжалась без их согласия.

- Моя королева, надеюсь ты не откажешь нам в чести, сопроводить тебя к хранилищу знаний и оберегать, пока ты ты будешь черпать тайные знания о наших противниках? - обратился к ней Валар
- Разумеется не откажу. Я постараюсь не задерживаться. Главное, найти то, что нужно.
- Я могу тебе чем-нибудь помочь? - осторожно спросила она, желая донести до него свои переживания.

Монахиня добра. Ее сердце - храм Бога. Она не может причинять зла, она не станет причинять боли. Рут подходит ближе, кладет ей руку на голову. Агнесса чувствует, как ей становится спокойней. Святая сестра спасет, ведь на то она и длань Божия. И вдруг, резкое движение и острая боль. Агнесса шокирована. Она еще хочет что-то сказать, но удар пришелся таким образом, что она сразу валится на городскую брусчатку и теряет сознание. И ныряет так глубоко, как может. Ибо возвращаться туда в скором времени не желает. Она растеряна. Ей нужно все обдумать. План не сработал. Слезы не спасли. Она разглядела в ней зло, за этой поволокой слез и криков. Она узрела в ней тьму, несущую смерть и страдания. На это Агнесса не рассчитывала. К этому она была не готова.

А, тем временем, она опускалась на дно кромешной тьмы, чувствуя каждой своей клеточкой погружение. Плавно и неторопливо, все ниже и ниже. Ей было хорошо тут. Здесь никто не уличал ее в колдовстве, никто не обвинял в спасении своей жизни. Здесь все было солидарно с ней. Здесь Агнесса чувствовала, что тут она не то чтобы своя, но не лишняя. Здесь ей уютно и спокойно.

А потом появилось небо. И у Агнессы перехватило дыхание. Нежный снег кружился над ней и касался губ и ресниц. Но Агнесса не могла отвести своего взгляда от неба. Как же она по нему соскучилась. По синему-синему небу. Не затянутому тучами и серостью, не извергающее из себя слезы проклятых, в виде отвратительных ливней. На этот раз небо нежно касалось ее снежинками, будто жалея свою дочь. Агнесса захотела остаться с этим небом навсегда. Лежать, ходить под ним, вечность глядеть в него и быть спокойной.

Что это за мир? Она никогда не видела его. Более того, небо источало сияние, освещавшее то небольшое пространство, что могла охватить девушка взглядом. Агнесса присела, почувствовав, как боль пульсирует в виске. Это иномирье? Загробный мир? Или это всего лишь ее сон? А может весь остальной мир был сном, а это, что ни на есть, самая настоящая реальность? Вот только от вида этой реальности сердце тревожно ёкнуло. Повсюду вокруг нее возвышались черные изваяния. Старые, потрескавшиеся, крошащиеся, и, тем не менее, мрачные и ужасающие своей реалистичностью. Тут были монахи в балахонах, скорбившие и молящие, тут были и крестьяне, и горожане и даже рыцари. А потом взгляд выцепил до боли знакомую фигуру, от вида которой у Агнессы по спине пробежал холодок. Прямо на нее смотрела Рут. Сосредоточенная, внимательная и извечно печальная. Интересно, она когда-нибудь смеялась?

Агнесса поспешно поднялась и направилась к изваянию, осторожно обходя монахов и рыцарей. Часть лица Рут была сколота, нос пошел крошкой, и, все же, это была она. Агнесса могла поклясться, что это была Рут. И от этого становилось совсем не по себе. Она неуверенно огляделась по сторонам. Не встретит ли тут еще знакомых лиц?

Странное скопище скульптур огораживала стена, прерыващаяся каким-то подобием часовни, сгоревшим в свое время дотла. В еще уцелевшей стене зиял проход вовнутрь. Агнесса посмотрела под ноги. Она была почему-то босой, а под ногами бледно-серое нечто, при хотьбе по которому мельчайщие крупицы вздымаются, а затем снова мерно оседают на поверхности. На ощупь было невероятно приятно. Ноги будто ступали по нежному илу.

Агнесса собралась с духом и направилась к часовне. Почему-то ей казалось, что нападения здесь ждать не следует. Это не привычный ей мир, где каждый пытается предать или уничтожить. Здесь было что-то поважнее земных забот. Здесь царила сама вечность, освещаемая сияющим небесным полотном.

В конце концов, Феари смогла сконцентрироваться на деле. Диалоги и рассуждения позволяли вникнуть в перепетии сюжета и сосредоточиться проблеме. Она слушала собеседников, переводила взгляд то на одного, то на другого. И наконец решила внести свою лепту в разговор.

- Лично мне покоя не дают эти 13 кинжалов. Пока у меня только одно соображение: скорее всего, Натхо пребывают мертвыми, пока кинжал вонзен в них. Возможно в сердце. В таком случае 13 кинжалов свидетельствуют о масштабе трагедии. И думается мне, что Леди Кларисса была столь хороша, что оживила всех тринадцать. А может, одного оставила. Или же, все иначе. Чтобы оживить их - нужен кинжал. И она оживила лишь одного.. и теперь я запуталась, - тяжело вздохнула Феари, понимая всю тщетность своих рассуждений.

13 кинжалов были ключом ко всему. Навязчивое предчувствие не оставляло девушку. Если они смогут раскрыть тайну этих кинжалов, они смогут понять суть.

- А что если сами натхо заточены в этих кинжалах? И если кинжал воткнуть в обычного человека, натхо .. каким-то неведомым образом, восстанет? Во всяком случае, эти кинжалы нужны. Без них у нас нет шансов остановить это дело. Разве что выслеживать их по одному и сжигать как ведьм в древние времена. - и она одарила Айронсайда выразительным взглядом.

Феари слишком замоталась, чтобы углядеть, как Ричард, который, в общем-то, беспрекословно пошел выполнять ее приказ, рванул к Найджеллу, чтобы набить тому морду. Феари ошибочно считала Ричи взрослым. Феари вообще слишком хорошо думает о людях. И сейчас, увидев, как Ричард влетает Найджеллу кулаком в нос, вдруг осознала, что готова убить этого гаденыша за его вредность. Ни один мускул на ее лице не дрогнул, когда она смотрела на их мордобой, только черные перышки все больше и больше проклевывались из нежной женской кожи.

- Убью, - только и выдохнула она, мотнув головой с досады. И направилась к героям. Тяжелой широкой поступью.

И вдруг, на спасение глупым мальчишкам, полыхнула острая вспышка яркой молнией, и Феари, упавшая от неожиданности на заснеженную землю, узрела страшное. Черная туча злобных тварей с тупым безрассудством таранило стену, сгорая заживо, но не страшась этого. Стена ревела оглушительным воем, снег сменялся дождем и следом градом. Казалось, сам воздух сотрясался от этой непостижимой уму битвы. Вся суть войны отражалась в этом зрелище. Две стороны, воюющие друг с другом, и пушечное мясо, пущенное на убой во имя победы. Феари завороженно смотрела на эту войну, все еще полулежа на земле и прижимая замотанную шалью руку к груди. Она видела в этих птицах и себя, и Мель и других им подобных. Беспрекословных исполнителей, идущих на все, во имя победы. Идущих на риск, бегущих на смерть, глупых и жалких. И ей стало противно за весь мир. И если бы она могла, она бы встала рядом со стеной, бок о бок рядом с тем, кто встретил ее на границе миров, и принялась отражать удары безмозглых созданий.

Что ж, ей предоставили эту возможность. Пара тварей смогла прорваться в зимний мир, полуобгоревшие, но чертовски злые. И одна из них приземлилась как раз рядом с Феари. И Феари вдруг осознала, что лежит на земле и попросту мечтает о том, как надрать кому-нибудь задницу. Воинственность - наше все. И вот, взглянув на это тупое злое создание, Феари поняла, что видит перед собой отличное средство, чтобы утолить свой гнев. Она вскочила даже слишком ловко для своего состояния. Ничего! Не впервой ей быть раненной. Тут же главное адреналин. Главное - желание надрать задницу этой пернатой.

Феари ловко отскакивает в сторону, в это же время выхватывает метательный нож и пускает его в птицу, особо не прицеливаясь. Главное сейчас ранить, отвлечь.

Феари, здорово перенервничав и успев напиться, чувствовала, как на нее снизошел божественный покой. Теперь скрывать что-либо не имело смысла. Они все были предупреждены и Феари отделалась легким испугом. Вино приятно грело душу, желудок был сыт и доволен, а с ним довольна и Феари. Вспомнив о том, что она сидит, завернувшись в простынь, она соскочила с места и направилась одеваться. Ей предоставили отличное платье, в котором можно было чувствовать себя комфортно и легко. Когда Феари в него облачилась, юркая мысль пронеслась в голове, будто она сейчас леди Айронсайда. В его одежах, в его бане. Фантазия, подкрепленая вином, скользнула дальше, и Феари подумалось, что уж Айронсайд бы своего не упустил. Не стал бы говорить ей, горячей и нагой, о том как ее любит и не дозволять себе ее коснуться. Какие же они все-таки разные.

Покончив с облачением, Феари вышла к мужчинам деловой и хмурой. Ей совершенно не хотелось сейчас видеть Айронсайда, не хотелось обсуждать с ним что-то и вообще, ничего ей сейчас не угодно было. Феари являла собой женщину, не получившую того, чего хотела. И он наверняка прочтет это по ее глазам. И это определенно его порадует. Вино теперь дарило не покой и удовольствие, а желание поскандалить. И осознание того, что как-раз этого допускать нельзя, Феари бесконечно раздражало. Она села на свое место, положив ногу на ногу, и принялась ждать непрошеных гостей, нервно болтая ногой под столом.

Они смотрели на меня. Они приближались ко мне. Я слышала свое неровное горячее дыхание. Слышала взволнованный стук сердца в своей изможденной груди. Я чувствовала, что они напряжены и видят во мне зло. Они лишь догадывались, а я знала. И от этого черная гуща в моей груди расползалась по телу все сильнее. Таинственная сила и черная злоба наполняли мое тело, подчиняя себе сердце и разум. Я уже не я. Я смесь праведного гнева и жгучей ненависти. Я желаю испепелять все на своем пути. Все, чего коснется мой взгляд, все, что вижу и ненавижу. Я хочу уничтожать. Это сладостное чувство чужой боли и смерти. Власть Ока в моих руках! Я - творец. Я обладаю властью убивать. Я Бог, познавший зло.

Агнесса покачивалась на коленях, едва удерживая равновесие, чтобы не упасть. Она была ослаблена и будто выжата до костей. Еще бледнее, еще худее, еще несчастнее. Слипшиеся пряди скрывали большую часть ее лица, руки ее обессиленно висели вдоль тела. Она едва держалась. А после подняла голову к Рут и слабо произнесла, обращаясь в рыдания:
- Я ничего не понимаю! Что произошло? - а после всхлип, еще всхлип и бесконечные потоки слез и плача.
Она ревела белугой и не могла остановиться. Рыдания ее отражали боль и ужас невинного создания, столкнувшегося с чем-то столь страшным, что невозможно было вынести. Она лежала на брусчатке, свернувшись калачиком и ревела. Истошно, нещадно и дико страшно.
А когда плачь утих, то обратилась она в горячечное состояние, и в жаре своем шептала только "Простите, простите, простите", не в силах открыть глаз и подняться на ноги.

- Я могу дать тебе кое-что получше зелья. Зелье ничто по сравнению с тем, что я могу использовать. Эту вещь дал мне мой отец. Посмотри, - она протянула ему маленькую аптечку, показывая незатейливую коробочку, - он изобрел ее сам. Великий ученый. Его очень ценили на моей родине. Эта штука меня не раз выручала.. И Мэль.. - совсем тихо прошептала Феари, - выручала.. Позволь мне помочь тебе, родной? Клятвы это твоей не нарушит.. ведь это сделал человек. Своими руками. Мой отец. Ты мне веришь?

Она ненавидела себя в этот момент. Она линчевала себя, распинала, сжигала заживо и проклинала. Не было ей больше веры, не было в ней больше принципов. Ей хотелось ему помочь. Ей нужно было ему помочь. Любыми способами. Пусть однажды правда раскроется, и он возненавидит ее всей душой, она не пожалеет об этом. Ведь, если он позволит - она сможет ему помочь. А это было сейчас самым важным, наиглавнейшим во всем, что происходило вокруг. Она врала во имя Ульриха, во имя Мель, во имя Валара и самой себя. Долбаная вера, что же ты делаешь с людьми? Хоронишь их заживо, обещая несбыточное после смерти. Тогда, когда это уже совершенно не будет иметь значения.

Феари чувствовала себя истинной ведьмой, встречаясь с такими ситуациями. Ей хотелось спалить все церкви дотла. Сжечь заживо всех святых, и освободить набожных от напасти. От вечной кабалы их верований и заповедей. Какими бесчувственными и слепыми к чужому горю нужно быть, чтобы внушить людям, что то, что им может помочь, не соотсветсвует их вере. Феари хотелось биться головой об стену. Она не понимала. Она_не_понимала. А потому безбожно врала. Пусть она будет ведьмой в своих, а потом и в его глазах. Пусть будет кем угодно. Только он пусть будет жив. Полон ненависти к ней, но жив. Больше ей ничего не надо. Потому что она верит в жизнь. И живет во имя любви.

Феари прислушивалась. Прислушивалась к себе, к ощущениям в теле, и прислушивалась к миру, который претерпевал изменения, не сулящие им ничего хорошего. Пошел снег. Сначала легко и невесомо, а потом поймал ветер и стал превращаться в колючие песчинки. Феари постаралась поплотнее укутаться в шкуру. Делать это одной рукой было не очень удобно. Выручил Найджелл, вовремя подоспевший к девушке. Закутавшись, Феари смогла сосредоточиться на том, что ее беспокоило. Это было настойчивое ощущение, будто за ними наблюдают. Феари поежилась. Не от холода, а от неприятия этого чувства. Они были поломанными игрушками в глазах этого наблюдателя. Игрушками, смешно распоряжающимися своими жизнями, своими чувствами и делающие раз за разом странный выбор.
Феари чувствовала, что ей под силу будет даже увидеть его, уточнить его местонахождение или обнаружить неясный силуэт, но ей не хотелось. Пусть смотрит, если ему так угодно. У них и без него проблем хватает. Им бы в своих жизнях разобраться как следует.

- Найдж, я думаю, надо нас всех собирать и выдвигаться в путь. Погода портится. И мы все здорово замерзаем в этой глуши.

Хрустя снегом под ногами, она доковыляла до Ульриха, присела у изголовья, пытаясь понять, что с ним не так. Не понимала. Распорядилась, чтобы все закутались посильнее, погода не балует. Вздохнула, понимая, что так или иначе, придется показать им руку. О том, что получила этот дар от Ричарда, говорить не станет. Пусть думают, что такое проклятье ей досталось от стены. Одно расстраивало, что, как была калекой с рукой, так и осталась. Только теперь еще и с новой хворью. Чувствовала Феари, ой как чувствовала, что на руке это дело не остановится. Что, рано или поздно, превратится она в эдакое странное создание и, кажись, до самой смерти им и останется. Это не пугало, но здорово смущало. А от того делалась она беспокойной и нервной. С тревогой смотрела в белеющий вдалеке горизонт и теребила шкуру здоровой рукой.

Наслаждение следовало за наслаждением, будто волны сменяли друг друга в беззвучном танце стихии. Феари не успевала привыкнуть или заскучать от движений. Все было хаотично и гармонично одновременно. Валар умел удивлять. В конце концов, сладкие муки окончились. Феари почувствовала, что ведьмак остановился, и шевельнула рукой. И вдруг прохладная вода коснулась ее разгоряченной спины. Бальзамом растекалась живительная влага по распаренному от души телу. Удовольствие было неземным. Феари улыбалась и прикусывала губы, боясь застонать от красоты ощущений. Будто раскаленная за день земля дождалась прохладного дождя под вечер.

Касания его сильных но аккуратных рук пленили своей нежностью, и Феари тихонько погибала от своей слабости к ведьмаку. От этой слабости все его чарующие движения становились еще более головокружительными. Было трудно удержаться и не развернуться к нему, схватить его за руки и впиться губами в губы. Прекрасное продолжение сулило бесконечную радость бытия, ее фантазии, неумные и буйные, буквально кричали, убеждая ее в этом. Но, сильные духом так просто не сдаются. И она не поддалась желанию.

А когда настала пора подниматься, Феари осознала, что не контролирует своих действий слишком поздно, когда повалила ведьмака на пол, покрывая его губы горячими поцелуями в знак признательности за такое неповторимое наслаждение. В этой женщине не было острых непреклонных принципов, но не было в ней и распущенности. Все, что у нее было - лишь ее собственная жизнь, за которую лишь она была перед собой в ответе. И сейчас ей хотелось его целовать. И сейчас она наконец могла себе это позволить. Долго, много и жадно.

А Феари тем временем, выслушав Найджелла, погладила его по голове, прижала к груди, поцеловав в макушку, и прошептала, что все будет хорошо. Ей было жалко мальчугана. С этим зареванным лицом он совсем теперь не походил на взрослого. Обычный измученный мальчишка. Посидев рядом с ним, она обратила внимание на Мелью и направилась обратно к ней и Ульриху. Помогла перевернуть павшего рыцаря и не на шутку напугалась крови на его мертвенно-бледном лице. Не сам вид крови пугал. Пугал вид полуживого рыцаря, бледного как снег, на котором он лежал. Сердце сжималось от испуга за жизнь Ульриха, за сердце Мель. Ей хотелось поддержать подругу, но она не смела мешать ей. Сейчас Мелье была нужна не поддержка. Сейчас ей важно было прочувствовать то, что происходило в ней. И Феари отступила, сколь больно ей не было.

Неподалеку лежал Ричард. У него была проблема похуже Найджелла. Он был проклят. Проклятие охватило руку и, по всей видимости, собиралось распространяться на все тело. Когтистая рука, покрытая темной чешуей с нарастающими поверх перьями. Поначалу Феари не придала этому значения. Ричард вляпывался во все неприятности, что вообще могли быть в этом мире. Но потом ее охватило беспокойство. Он ведь с ума сойдет, этот себялюбец, когда узнает, что с ним произошло! Будет рвать на голове перья, тьфу, волосы, и кричать благим матом от ужаса произошедшего и предстоящего.

Никто из всех них не был так влюблен в себя, как Ричард. И это проклятие было для него действительно страшным. Феари опустилась рядом с ним на корточки. Тронула холодную темную лапу и почувствовала, как стена предложила ей помочь ему. Принять на себя его рок, оставив, таким образом, Ричарда невредимым. Конечно, Феари не горела желанием превращаться в неведомую тварь, ей было дорого ее тело, ее красота и обаяние. Но ничто из этого не имело значения, когда она сидела там, с неведомым, при переходе стены. В том неведомом не имело значения, насколько ты был красив и строен. Там была важна суть. И Феари чувствовала эту суть внутри себя, а потому не придавала такого значения своей красоте. Красота была прежде всего внутри. И Феари согласилась. Она поняла, что Ричард не сможет пережить это превращение, потому что внешнее для него сейчас - всё. Он был еще слишком наивен и зелен, слишком мал для такого сложного проклятия. И красавица, почувствовав укол в руке, увидела, как по ее нежной коже поползла темная чешуя, будто переползая с руки Ричарда. Она смотрела на это с ровным сердцем, зная, что ей по силам вынести это проклятие. Зная, что поступает так из лучших побуждений, и от нее не отвернутся те, кто любит ее не за внешнее, но за внутреннее.

В конце концов, чешуйки остановились, суставы пальцев вытянулись и окрепли, бурые перышки заплясали от дуновения ветерка. Во всем этом была своя красота. Определенно должна была быть. Она оглянулась на всех остальных и замотала руку шалью до поры, до времени. Все равно сейчас всем было не до нее.

- Мартина Пэлли, - Феари задумчиво произнесла, будто бы пробуя имя на вкус.
Нет, девушка ей была не знакома. С такой печальной судьбой как у нее она знала многих. Почему-то в пути умирают самые невинные. Дорога уводит самых чистых с тревожного пути. Она будто вчера еще видела того юного мальчишку, что шел на войну. Думал, станет самым бесстрашным, самым великим, и барышни будут кидаться к его могучим ногам и виснуть на крепком теле. А потом самый первый словил лихую стрелу. И как и не было мечтателя. Стихло тогда что-то в ней. Она, наверно, тайно и сама мечтала стать героем, а как увидела сколь быстра и азартна смерть, похоронила вместе с мальчишкой и свои глупые надежды. Так кончается детство.

Валар парить не повел. Сказал, нужно обождать, и посадил ее обратно. По Феари было видно, как невмоготу ей было сидеть на одном месте. На самом деле, Феари двигало банальное желание сбежать. Сбежать подальше от двери, за которой скоро вот-вот послышатся тяжелые шаги. И звука этих шагов она сейчас боялась больше всего. Вслед за шагами последует стук, а после выяснится, по чьей вине Айронсайд был прислан сюда, когда его никто, собственно, и не звал. В общем, Феари была настроена скорее растаять как пар в парной, нежели ждать приговора. И все же она вернулась обратно за стол, а вместе с тем, вернулась и к разговору о Мартине Пэлли.

- А я бы не стала мстить за нее. Как по мне, девчонка изначально пошла неверной дорогой. И, видит Бог, ей сейчас куда лучше нашего. Если конечно, ее не превратили в ходячего мертвеца. Тогда ей не позавидуешь, это да... - она задумалась, потягивая вино. Кажется, ей уже была лишним эта чарка, но никто ведь не останавливал.

- Лично я бы начала с выяснения причины, почему она вообще была разодета в мужчину. Может она скрывалась от тех кто ее, в конце концов, и нашел? Кем она была, м? Этого вы не выяснили? Чаще всего причины всех своих несчастий человек носит в себе. А Мартине, очевидно, было что скрывать, - она допила остатки и утерла рот обратной стороной ладони, шумно вздохнула и с тоской взглянула на Валара, намекая, что невмоготу ей уже ждать этих веников.

И я смотрю в твои глаза, и я хочу остаться в них.

Феари позволяла ему. Позволяла все. Позволяла касаться себя, позволяла заботиться о себе и решать за нее, как ей будет лучше. Она доверяла ведьмаку. Доверяла как самой себе. Почему? Это был сложный вопрос. Она перестала себе его задавать и силиться на него ответить. Это было слишком сложно. Гораздо проще было стать ведомой. Хоть на минуточку стать слабой женщиной, стать зависимой, уязвимой, нежной. Ей никогда не предоставляли такой возможности. От нее всегда требовали решать: Ты со мной или нет? Ты идешь или остаешься? Ты решаешься или отступаешь? И ей постоянно приходилось делать выбор, решать как поступать, и что для нее будет лучше. В конце концов, это утомляло. А он не спрашивал. Он уже давал ответ, делал выбор, приносил полотенце и укутывал волосы, он знал как лучше и как нужно. И Феари расслаблялась. В его руках, в его обществе, с ним. Ей было легко, ей не приходилось заботиться о том, что сказать и как поступить. Он принимал ее такой, какой она была. И ничего не требовал.

И когда она легла на живот, а он принялся уверенными движениями разминать ей шею и плечи, Феари утонула в его руках. Тело поддалось ему, сдалось без сопротивлений. Мышцы, до того напряженные и уставшие, с радостью отдались его умелым рукам, не заботясь ни о чем. Феари же оставались мысли - огненные всполохи во тьме затуманенного разума. И мысли эти все исходили из затихшего тела, которое с каждым прикосновением все больше томилось по ведьмаку. Ей так остро хотелось почувствовать его губы на своей шее, обжечь плечи о щетину. Хотелось окончательно утонуть в нем, потерять себя, с головой погружаясь в страсть. И тягучее желание почувствовать его поцелуи накрывалось иллюзией, будто она уже чувствует его поцелуи, будто она уже тонет в его объятиях.

Он разминал ей шею и не видел, какая довольная улыбка расплывалась на ее лице.
"- Не нужно излишне себя напрягать с самого начала. "
Конечно не нужно. Как скажешь, Валар. - мысленно ответила она и постаралась взять себя в руки.

"Моя королева, пребывание в парной требует от человека обнажиться, я не осмелюсь настаивать, ты вольна поступить так, как велят тебе чувства и убеждения, но ты прекрасна в любом обличии, и для меня будет великой честью увидеть твою истинную красоту..."

Ответ ведьмака ей понравился. В нем чувствовалась прямота и уверенность. Эти качества в мужчинах она ценила превыше всего. Пусть он ответил не сразу. Замялся и задумался. Она застала его своим вопросом врасплох. Пусть. Ответ все равно прозвучал правильно. Не испугался и не отступил. Не опустился до пошлостей и не прикрылся безразличием. Он предоставил ей выбор. Он позволил решать самой, при этом отметил свое мнение на этот счет и отступил. Конечно она поступит так как хочет. Шагнет навстречу. И она шагнула. Чуть наклонилась к нему, приблизившись к его лицу, произнесла сакральное: "Ну тогда я жду" и, взяв по пути простынь, направилась в сауну переодеваться. Ей было не жалко своей одежды. Пусть испортится. Пусть расползется, взмокнет. Все это лишь обертка. Оказавшись в парилке, она ловко выскользнула из одежды, обмоталась простыней и села ждать ведьмака.

И там, оказавшись наедине со своими мыслями, вдруг встретилась с Мель. С ее озорной улыбкой, горящими глазами и бледными волшебными руками. В ее руках всегда струилась вода. Голубая, холодная, тягучая вода. И сейчас Мель смотрела на нее в последний раз. И в последний раз улыбалась ей, пытаясь сказать что-то своим взглядом, пытаясь попрощаться бессловестно. И Феари чувствовала, как все внутри сжимается от ее легкой улыбки. Как сердце рвется из груди, желая задержать постепенно исчезающую Мэль. Она видела, как Мэль пытается скрыть слезы, и чувствовала, как текут по щекам свои. "Я люблю тебя" прошептала Феари одними лишь губами, и Мэль, кивнув, исчезла окончательно. И навалилось тяжелое одиночество. Принятие, покой и тоскливое одиночество. Мэль окончательно уходила, покидала ее, прощалась. И тяжелее всего было позволять ей уходить. Прощаться и не пытаться просить задержаться. Тяжелее всего отпускать.

В конце концов, тишина окутала ее, и все умолкло. Мэль забрала с собой сожаление и тоску. И осталась пустота с тишиной. А потом, постепенно и нежно, мысли о Валаре проникли в ее разум и напомнили о себе. В этот самый момент распахнулась дверь и вошел ведьмак. Феари молча поднялась, придерживая белоснежную простынь, и направилась к нему. Подойдя совсем близко, внимательно смотря ему в глаза, скинула простынь, оставшись в чем мать родила, и произнесла только:
- Командуй, - все с тем же спокойным безмятежным лицом и внимательными глазами.

Феари время даром не теряла. А может, как раз этим и занималась. Пока мужчины вели неспешные разговоры, пока Валар был погружен в собственные ритуалы, а Ульрих с любопытством, кажется, на это взирал, Феари обходила банное помещение, прислушиваясь и присматриваясь ко всему, что ее окружало. Ну, что тут сказать - узнавать что-то новое она любила с детства. Потому и бегала где ни поподя, куда было нельзя и куда можно, чтобы еще больше увидеть и услышать, еще больше собрать себе шишек на голову и ссадин на энное место. А детство оно такое - оно въедливое. Оно продолжает течь и струится под твоею кожей, сколько бы тебе ни было лет. И при ужасном стечении обстоятельств, так или иначе, влияет на твою жизнь. Именно поэтому сейчас Феари находилась в эдакой бане с двумя мужчинами, знакомство с которыми состоялось едва ли не этим же вечером. Да, стоит признать, без участия Мель, эта картина была ой как двусмысленна.

Однако Феари стыдиться было нечего. Мир этот для нее был чужим, ночь была темной, а боль от потери Мэль, да, об этом она уже тоже вспомнила, еще сильнее умаляла беспокойство по поводу пересудов. И все же, в глубине души, Феари чувствовала смущение. И это смущение переполнило ее всю, до краев, когда она услышала речи Валара, обращенные к ней. Простыня? Снять простыню? Тогда-то и пришло к ней осознание того, на что она согласилась. Судя по алым щекам женщины, можно было решить, что баня ей уже была не нужна. И так накалилась до предела. Теперь только в снег. И чтобы там же и остаться, до посинения. Пока совсем стыд не иссякнет. Что произойдет, видимо, уже посмертно.

Валар и не посмотрел в ее сторону. Видимо все это было самим собой разумеющимся. В порядке вещей. И Феари вдруг осознала, что она не решится. Не решится пойти на попятную. Кто его знает, что происходило в этой девушке всякий раз, когда жизнь преподносила ей совершенно необычный подарок. Феари на все любила отвечать свое веское да. На все любила идти во имя неизведанного. В конце концов, если Валар не видит в этом ничего предосудительного, то почему ей нужно это видеть?

Только вот чего-то здесь не доставало. Во всей этой истории. Феари не любила недосказанность, Феари не любила двусмысленность. Когда нужно было вскружить кому-то голову, она становилась юркой и хитрой, и била точно в цель. Но, когда чувствовала, что чего-то недопонимает, то вся становилась прямой и гладкой сталью. Она направила свои стопы к Валару. Подошла к нему почти вплотную, переключила его внимание на себя. И когда он взглянул на нее, вкрадчиво произнесла:
- Ты хочешь, чтобы я была обнажена? - в глазах ее сверкали звезды. В них не было вызова или возмущения. Все, что отражалось в ее глазах, было лишь заинтересованностью, попыткой узнать у него подсмысл или же донести его до него.
- Ты действительно хочешь, чтобы я была ..? - она не договорила, желая увидеть в его глазах ответы, полуулыбкой встречая его глаза.

Шагать в зиму было не страшно. Феари не боялась. Шагнула смело и не раздумывая. И лишь попав в иное, мокрое, холодное и бодрящее, вдруг испугалась. Поняла, что обратно дороги нет, и вперед как-то не пускает. Это здорово ее шибануло. До самого позвоночника прошибло острым разрядом испуга. И это все? Конец? Вот так? Вот такая маленькая ошибка, оплошность, необдуманность погубила ее? Ее, ту, что прошла войну, сгубил этот неверный шаг? Феари захотелось обратно. Феари захотелось все срочно вернуть, поменять, извиниться за все и попросить все отменить. Ведь она не виновата - все шагнули, и она туда же. Феари боролась за свою горячую жизнь. Ей не хотелось превратиться в бестелесный голос, ей не хотелось оставаться здесь.
И когда в голове вместо траурного марша или заупокойной музыки прозвучали три вопроса, Феари честно и искренне принялась на них отвечать.

КТО ТЫ?

Ответить именем хотелось. Только вот не перед смертью. Кто она? Ну кто? Кто в сущности ОНА?
- Я та, кто ищет жизнь и неизменно находит ее в себе. Та, кто стремится к свету, и несет в себе свет. Та, что ищет ответы на вопросы, которые сама же себе и задает.

ОТКУДА ИДЕШЬ?

Этот вопрос был посложнее. Откуда она шла? В ответ лишь образы восстали в ее кристально ясном разуме: беспечная жизнь и ярко алым росчерком война.
- Оттуда, где раньше был свет, но наступила тьма. Оттуда, где каждый являлся врагом, хотя изнутри оставался другом. Оттуда, где самые яркие лотосы были взрощены в мутной болотной жиже и сокрыты острыми листами осоки.

К ЧЕМУ СТРЕМИШЬСЯ?

Этот вопрос излучал в себе свет. Надежду на искупление, надежду на спасение.
- Я стремлюсь... к любви. К ее проявлению и ее отдаче. Стремлюсь к самой жизни и ее свету. Неся в себе свет, я ищу этот свет извне.

Сказала и замерла. Правда, не было теперь того обволакивающего ужаса. Теперь был лишь покой и внутренняя тишина. Она не жалела о своих словах. Она рассказала всю себя и была готова получить то, что по праву заслуживала. Будь то ад, или что получше.

Агнесса метала ножи, но их было недостаточно. С каждой секундой она чувствовала, как безвозвратно утекает время вместе с шансами на победу. Каждое мгновение она проклинала спутников за то, что те полезли в эту свору не думая, из-за какой-то мелкой девчонки. Неужели им настолько не дорога жизнь? Так пусть идут и удавятся в ближайшем лесу, если им на себя все равно. Она не понимала, как можно беззаветно отдать жизнь за другого. Не понимала и не стремилась понять.

Однако, Агнессе было не чуждо чувство боли за другого. Ей отчаянно не хотелось отдавать странника Оку, эти бездушные рычащие твари облепили его со всех сторон, стремясь растерзать отчаянно сопротивляющегося и чертовски напуганного Хуго. И тогда время для нее остановилось. Она смотрела на быстро угасающего Хуго и чувствовала, как по ее жилам потекла алая жгучая ненависть, как она переполняет ее и пульсирует в области метки. Чувство ненависти смешалось с глубоким отчаянием от страха потерять друга, отчего сил здраво мыслить не хватало и она, в порыве спасения ближнего, от всей души выкрикнула:
- Катись ты к дьяволу! - пронзая жгучим взглядом одну из грязных холок, и чувствуя, как напряжение, сковавшее ее изнутри, вырвалось наружу.

Феари в полудреме. Ричард замолчал и все тоже стихли. Всех разморило и все наслаждались тишиной и угрожающим гудением стены. Для Феари оно было угрожающим. Она помнила как в одном из миров слышала нечто подобное и это ничего хорошего не означало. Впрочем, Ульриху оно вреда не причинило. Правда ему смелости тоже не хватило на стену шагнуть. Мало ли что произойдет. Так и мучались все в догадках и неведении.

Впрочем, нужно было действовать, а не сидеть. Лес покоя совершенно не приносил. Напряженной была тишина, тревожным было лесное затишье. И Феари ловила себя на мысли, что постоянно ждет нападения. И не ждать его уже не сможет. Переживут ли они еще одну битву - сказать было сложно. Даже не сложно - грустно. Потому что ответ был на поверхности. Она без руки, Ульрих и Мелья изможденные, и еще два беглеца, умеющие находить приключения на свои мягкие места на совершенно ровном месте.

Феари лениво улыбалась, слушая размышления Ульриха. Она любила его манеру речи, любила, когда он говорил невпопад какую-нибудь глупость или вещал что-то умное. Он был добрым, а доброта это лучшее, что может быть в человеке. Человек может быть грешен, может быть страшен, может быть глуп, но если он добр - ему все простится, потому что добрый никогда не причинит зла тому, кто его не заслуживает. Доброта это то, что Бог вложил нам в сердце и наказал не терять. - так говорила ей мама и целовала в нос.

- Мне кажется, нам пора отправляться в путь. Лес этот мне не нравится, впрочем как и эта гудящая стена. Но, раз уж Ульриха не прошибло, значит и мы пройдем. Верно, товарищи? - последнюю фразу она почти выкрикнула, чтобы пробудить задремавшего Ричарда.

Ричард не отозвался и она устремила свой взгляд на Ульриха, как бы спрашивая: и что нам с ним делать? Ясно-понятно, Ульрих возьмет и понесет. А как быть с лучником? Может ну его, оставить тут... И все же нет, придется им волочить его. А почему? А потому что все они доообрые.

Они направились в часовню в полном молчании. Феари размышляла о том, как странно все получается: сначала все ненавидят Айронсайда, выслеживают его, хотят уничтожить, а потом вдруг принимают его предложение остаться на ночь и это не взирая на то, что их подруга была убита в его же доме. Что-то тут не сходилось. Где-то была ошибка, или ей так казалось. Одно она знала точно - сейчас они поступают правильно. Как ни пытались ее настроить против Айронсайда, она не считала его последним мерзавцем. В этом странном сильном мужчине, на которого свалились все несчастья, чувствовался стержень, обглоданный всеми ветрами, изъеденный всеми правдами и неправдами, но прямой и упрямый. Впрочем, то же самое она могла сказать и об Ульрихе, и о Валаре. Все они, так или иначе, были мучениками.

В часовне было слишком тихо. Феари не привыкла к такой священной тишине. Ей сразу вспомнилась заброшенная часовня в поле за лесом. Найдена она была случайно и когда о ней узнали родители, то сразу отправились вместе с маленькой Феари прямиком туда. Там было также тихо и спокойно. Феари помнила те священные мгновения. Тогда она почувствовала всем своим существом, что есть что-то выше всего, что она знает. Есть такая сила, которая всех светлей. Она молчит и светится.

Примерно то же почувствовала она и в часовне Айронсайда. Священный трепет перед неведанным и непознанным. Она думала, что тогда это было лишь детской впечатлительностью, но волею судеб снова встретилась с этим чувством и прониклась им. Время тут текло незаметно и Феари не помнила, сколько они пробыли там, и, когда вслед за вышедшим Ульрихом показалась Феари, она была тиха и смиренна. Завидев Валара за этим ужасным занятием, она попросила помочь ему, и они с Ульрихом принялись аккуратно вытаскивать осколки. Затем Феари достала средство для обеззараживания и принялась обрабатывать раны, мысленно жалея израненного ведьмака. Закончив с этим нехитрым делом, попросила его выпить антибиотики, а затем тихо и осторожно попросила его позволить ей воспользоваться аптечкой, чтобы проверить его состояние. Надежда на то, что он окажется сговорчивей Ульриха, была мала, и все же..

Агнесса четыхнулась, когда клинок ушел вправо, так и не зацепив вертлявую псину. Ну да черт с ней, главное Хуго сумел выпотрошить ее тушу. Этого было достаточно, чтобы переключиться на других участников боя, а в частности святую сестру, которой везло куда меньше. Озверевшие псины норовили разодрать ей глотку и обглодать лицо. Видимо, бешенство. Повсюду оно..

И все в ней замерло. Все вокруг на секунду померкло и исчезло. В голове вспыхнули факты и события, выстраиваясь в тревожную ленту последствий и выводов. Все, на ком она видела черные сгустки вен, вели себя необоснованно агрессивно. Не бешенство ли шло в этом черном букете? А теперь Хуго, рука которого уже, если доверять чутью кошки, была заражена, с легкостью вспарывал тушу псины. Нет, это конечно самозащита, но что если..

И вдруг на ее глазах святая сестра повалилась на спину, и Агнесса, сама себя не помня, прицелилась и метнула очередной нож в атаковавшую Рут собаку, отметив про себя, что потом придется изрядно попотеть, собирая острые клинки.

Феари смотрела, как небо начало заниматься зарей. А может быть и не начинало. Может, это видела только она. Но в ее глазах темное полотно звездного неба медленно поднималось над жизненной сценой-горизонтом, давая место светлой небесной полосе - предвестнице нового дня. Все ожидало нового дня: деревья, цветы, животные. Все живое ожидало рассвета. И его же ждала Феари. Она его видела. Она так хотела. Стоит отдать ей должное, Феари смогла прийти в себя после случившегося. Как ни крути, но они прошли с Мель войну и знали, что смерть может забрать любую из них когда и где угодно. И сейчас, выплакавшись, накричавшись и, в конечном итоге, отпустив ее, Феари чувствовала, как медленно, вдох за вдохом, она приходит в себя. И жизнь снова забурлила вокруг.

Откуда ни возьмись перед ней возник взволнованный Ульрих. Высказал свои опасения по поводу состояния Валара и ушел к позвавшему его Айронсайду. Вслед за Ульрихом, медленно рассекая пространство, тихими шагами шел Валар с телом Мельи на руках. Остановившись, он едва слышно произнес речь, из которой еще не успевший окрепнуть ум Феари выцепил: "Моя вина", "Просить о помощи", и "подвел". Феари уже собралась шагнуть к нему, как Шрага опередил ее, возникнув прямо перед ним и потребовал отдать ему тело Мель.

Когда он удалился, Феари плавно шагнула к Валару, положила руку на плечо и потянулась к щеке. А после зашептала на ушко:
- Мы все повинны в этом, и все же не повинен никто. Твоей вины в этом не больше, чем моей или Ульриха. Но Мель была бы в ярости, если бы узнала, что кто-то пытается винить себя в ее поступках. Уж поверь мне. И лучшее, что мы можем для нее сделать, это быть сильнее. Пожалуйста, останься со мной. Не уходи. Мне будет гораздо приятнее, если ты будешь со мной в это тяжелое для всех нас время. Пожалуйста, останься.
И, одарив его поцелуем в щеку, она опустилась с носочков в ожидании его решения.

Они неслись на встречу Мелье. Неслись, даже когда узнали, увидели, поняли что все плохо, завидев пустую клетку. Тогда лишь кровь в жилах Феари застыла и холодом потянуло со всех сторон. Она даже не сразу кинулась вдогонку за Айронсайдом и Ульрихом. Окоченела от стылого ужаса и предчувствия неминуемого горя. Страх сковал ее члены, да так, что она едва находила силы моргать. И все оборвалось, когда она узрела ее бездыханное тело. Оборвалось и от души, с лязгом рубануло по сердцу и легким. И вся грудь сжалась в мучительной боли. Феари, не в силах выдержать эту страшную сводящую с ума муку и боль, опустилась на колени, чувствуя, все еще чувствуя горячую ладонь Ульриха. А потом уже и ее перестала чувствовать. Потому что зарыдала. Завыла белугой, обнимая ее, хладную, пытаясь отдать ей все, что не успела. Пытаясь докричаться до ее упорхнувшей из тела души, чтобы в последний раз передать, как любит ей. Всем своим существом любит.

Не было в тех страшных минутах ни священной тишины, ни покоя. Болью пронизаны были секунды. Отчаянием и болью. Безумной болью потери. Страшным ударом стала эта находка для Феари. Никогда прежде она не чувствовала такой дьявольской боли и беспросветного одиночества. Самая близкая, самая родная на все миры лежала пред ней, равнодушной ко всему на свете. И вместе с болью утраты к Феари приходило холодной зябкой тишиною неисцелимое более одиночество. Она уже не рыдала, все истощилось. Лишь всхлипывала, как стучат редкие капли дождя по крышам после бури. Она прощалась с ней в тот момент, провожала, смотрела вслед, чувствуя как сердце гулкими ударами в груди разносит боль по телу. Боль, что поселится в ней и периодически будет напоминать о себе до конца ее дней. Боль потери родного человека. Самая сильная боль.

Спустя какое-то время Феари нашла в себе силы молча встать, утереть глаза рукавом и с невидящим взором выйти наружу. Ночь готовилась ко встрече с рассветом. Но на сей раз рассвет этот был ей не нужен.

Феари совершенно не по нраву пришлось как Ричард обращался к Найджеллу. Чья бы корова мычала, собсно. Никто не позволял себе так унижать мальчишку, хотя каждый имел на это больше прав, чем самозванец Ричард. Феари считала его самозванцем. А что? Сам пришел, сам назвался. Доказательств не предоставил. Смелостью и отвагой не отличился. Только вот молодых да зеленых унижать охочь, только это ведь далеко не показатель.

Посему, когда Ричард к ней уселся и руки на плечи положил, Феари совершенно спокойно, внимательно глядя на него, негромко произнесла:
- Ну ты ведь понимаешь, что рана заразная? А что если заражение? Тебе ж потом отрежем ту часть тела, что заразу подхватит. Готов остаться ты.. без руки? Или без шеи? А руки сейчас не уберешь, без головы останешься, это я тебе, в воду не гляди, обещаю. Поэтому руки свои убрал и живо пошел к Найджеллу извиняться. А то плесну на тебя зараженной кровью и ходи чахни потом.

Сказала и вся к Мелье обратилась. Та исцелять пришла. Мел умела это знатно. Феари любила за это своего перевертыша. И в делах сердечных она подскажет, и в беде поможет. А главное, Мелья на нее мужиком не смотрела. И сердце от ее касаний не подпрыгивало к глотке. В общем, будто чувствовала Мел - очень вовремя подошла. А иначе не миновать Феари Найджелла и его двусмысленных взглядов.

И Феари, расположившись поудобнее, приготовилась к операции по спасению ее руки.

Выстрел. Такой верный и точный, что испугалась собственной удачи. Боль прошила темную тварь и та взвыла нечеловеческим стоном, отчего свет в душе Феари разом померк. Загробный вой проник в самое нутро, выхватывая когтистой лапой все, что билось в горячем сердце. Все душевное тепло, и радость, и отвагу, и самое главное - желание жить. Все ушло враз, безвозвратно, с отчаянием ускользнуло из ее сердца, не оставив и следа. Феари повалилась на землю без сил, теряя оружие, силу и решительность. Упала навзничь, приняв удар о землю головой, почти потеряла сознание и затихла.

Пустота воцарилась в ее груди, тишина царствовала в ее разуме. Сама Феари окунулась глубоко в подсознание. Ушла вместе с воем в тягучее царство тьмы и там, меж небом и землей, зависла, остановилась, замерла. Слушая свое медленное сердцебиение, она силилась вспомнить, кто она есть, зачем она живет и дышит, ради чего вообще все это. Вообще все.. И глубокое молчание было ей ответом. И отчаяние все сильнее охватывало ее. Она чувствовала, что если в скором времени не вспомнит, то потеряет саму себя навсегда, забудет всю свою жизнь, безвозвратно отдав вечности все свои радости и печали, и вернется в мир опустошенная и молчаливая, равнодушная ко всему земному.

Память лежала тяжелым валуном, необъятным и неподъемным, понять и распознать который было ей не под силу. Она блуждала вокруг темной материи, царапая ее острыми когтями желания постичь себя, но ничего не выходило. Черная глыба не поддавалась ее желанию. Феари почувствовала, как начинает задыхаться, боясь исхода времен и вечного беспамятства. Ее трясло и морозило, охватывало липким тягучим страхом и погружало в оцепенение. Она оставила безответную память и обратилась к сердцу. Лишь оно отвечало ей преданным мерным стуком. Что могло хранить в себе сердце, которому неведомы события, но в коем сокрыты все радости и горести? Оно наверняка знает, ради чего бьется, что дает ему силы и питает его. Сердце знало все ответы, но не могло рассказать. Лишь глубинные эмоции могли найти выход и обратиться к тяжелой памяти.

Эмоции. Самые сильные эмоции, что она испытывала. Самые давние и крепкие, проверенные временем и взглядами на жизнь..
Конечно она вспомнила. Феари вспомнила все, когда восторг и трепет наполнили сердце. Восторг и трепет - именно то, что она испытывала, раздвигая острый камыш. Белоснежный лотос в болотной дреме - он был ключом к ее вселенной. Ключом ко всему, что было в ее жизни. Она вспомнила себе маленькую, вспомнила отчий дом и ворвавшуюся в размеренную жизнь войну, вспомнила долгие скитания и отчаянные битвы, а после вспомнила Валара, при воспоминании о котором, сердцу был дан импульс к жизни, и оно начало уверенно набирать обороты, пробуждая остывшую кровь и тяжелые мышцы.

Феари ожила, пробудилась, очнулась. Тяжелой усталостью были скованы руки и ноги. Она едва могла различить движение перед глазами. Все вокруг плыло в медленном танце, вызывая тошноту. Голова была чугунной, как и все остальное тело. О попытке встать и речи быть не могло. Все, на что ее хватило, это медленным движением руки вытащить кинжал из-за пояса и быть готовой к тому, чтобы вонзить его, в случае, если зверь окажется в зоне досягаемости.

Состояние ее оставляло желать лучшего. Феари понимала, что пора бы уже взять себя в руки и встать, но встать не могла. Ну никак не могла. Она шаталась, хмурилась, вглядывалась и пыталась найти опору, но была похожа на недобитого паука - все конечности были сами по себе и ни чему не подчинялись.
Аптечка оказалась дальше, чем она предполагала, и чтобы доползти до нее, нужно было как минимум начать передвигаться. А передвигаться на коленках было как минимум больно - ладони уж слишком сильно не желали ни с чем соприкасаться. Пришлось сесть и повернуть ладошки к себе, сделав усилие, чтобы вглядеться в рану.
Вокруг послышался шум. Собачий лай, крик приближающейся охраны и звон стекла. Но Феари до этого не было никакого дела. Она разглядывала ладошки, с детским упрямством пытаясь разобраться в чем же тут дело.

Это был вызов. Тьма сделала первый шаг. Ошибочный, правда. Показала себя и ничего не причинила обидчику. Феари, к слову, вообще ничего не увидела, кроме неясной тени, скользнувшей пред ее призрачными глазами. В то время, пока она находилась в трансе, она видела глазами своей иллюзии. Совсем нечетко, неясно, но лучше так, чем оставаться в слепом неведении. И тьма, отреагировавшая на ее призрак, определенно напугала ее. Иллюзия вздрогнула и.. пропала.
Феари распахнула глаза и с ужасом уставилась туда, где только что находилась в виде дымки. Все было так реально. Сама смерть пронеслась сквозь ее тело и исчезла. Она сжимала в руках бластер, ожидая следующего нападения. Играть в призраков уже смысла не было, слишком уязвима она была, пребывая в трансе. Это что-то наверняка здорово разозлилось. Интересно, как бы оно повело себя, появись на том же месте живая Феари? Кинулось вновь или стало бы действовать осторожней? В любом случае, они этого не узнают, потому что Феари туда ни за что не пойдет. И Ульриха не пустит.
И все же, зловещая тишина не давала ей покоя. Оно ждет. Оно наверняка ждет их. И Феари, чертыхнувшись на саму себя, вновь погрузилась в небытие, вызвав более сложную иллюзию, которая могла дать шанс разглядеть зверя, напоследок сказав Ульриху:
- Кто бы ни вышел, стой на месте.

И новой попыткой попыталась проявить пятерых стражников, медленно бредущих из дома все в ту же сторону, озирающихся по сторонам и о чем-то перешептывающихся.

Тревожное предчувствие опустилось на ее сердце. Феари замерла после своих слов. "Он там" в ее голове окончилось печальным выводом "А мы здесь", и ощущение присутствия чего-то нехорошего накрыло ее с головой. Она ничего не видела, и была почти уверена, что увидеть не сможет. Бросила неуверенный взгляд в темноту, откуда, казалось, за ними наблюдают, но темнота была кромешная. Хотя, конечно казалось, что какие-то неверные очертания видит. Только вот испуганным глазам доверять не стоило, а вот предчувствию в самый раз. И она заставила себя не тешиться надеждой, что ей лишь показалось. Перед трагедией всегда меняется атмосфера, и люди, способные почувствовать изменения, способны избежать опасности. Одни называют это хорошей интуицией, другие удачей. А Феари предпочитала всегда быть настороже, не взирая на все, что происходит вокруг. И сейчас она верила больше своему неожиданно встрепенувшемуся сердцу, нежели ночной тишине и молчаливым звездам. К черту звезды, родная задница дороже.

- Ульрих, будь готов, - как можно мягче произнесла она, чтобы не выдать в голосе тревогу,- тут что-то не так, - и нервно улыбнувшись, взяла в руки бластер.

А потом пришла идея, как всегда приходит, когда осознаешь, что, может так сложиться, что тебя, вместе с твоими страхами и тревогами, может через пять минут уже не стать. Затея была рискованной, но не столь сумасшедшей, чем пойти на гулкий треск в мрачной темноте у забора.

- Послушай, послушай внимательно, - она говорила тихо и нервно, стараясь не столько смотреть во мрак, сколько улавливать боковым зрением неясные движения, - я сейчас.. ненадолго уйду в транс. Прикроешь меня, если что. Ты же знаешь, надеюсь, что я.. - она осеклась, подумав, что ее могут не только слышать, но и понимать. - Доверься мне, Ульрих. И будь на чеку. И что бы ты не видел, я настоящая буду стоять тут, - совсем тихо окончила она, всем сердцем надеясь, что он поймет, о чем она.

И Феари тихо и плавно создала иллюзию себя же, выходящей из дома, чтобы появиться перед незримым наблюдателем как можно естественней. А потом направила ее в сторону сгрудившейся тьмы у забора, осторожно присматривающуюся к темноте. Шаги все больше и больше замедлялись, а лицо становилось все напряженней.

Валар отреагировал на ее прикосновение так живо, что она сама подхватила этот импульс. Подумалось о том, как хорошо бы ей было в его сильных объятиях, как сильно бы сжимала она его плечи и впивалась в спину ногтями. Все эти мысли были мимолетны и бесконечно приятны. Все эти мысли разжигали в ней то самое несокрушимое пламя, что требуется бойцу перед началом боя. Она мысленно поблагодарила его за этот жар в груди и замерла от слов, адресованных Ульриху. Они впивались не в сердце, а в самую душу. Обнажали ее острыми лезвиями звуков, снимая защитную корку, и открывали самой себе на обозрение. Мол, любуйся, в кого ты превратилась, душа. Что делаешь ты со своим телом и сердцем? Феари даже испытала страх от мысли, что мог он сказать о ней или о Мел. Что творилось в душе этого молчаливого ведьмака с ярчайшими янтарными глазами? Никто не знал. Никто. Наверное, даже он сам.

Слова Валара по-своему отразились в глазах Ульриха. И, взглянув в них, Феари отчетливо увидела, почти нутром почувствовала, как пошел снег. Огромные пушистые белые хлопья медленно нисходят с небес, оседают на ресницах в бесконечной тишине снежных равнин. И даже мысли в этой тишине звучат слишком громко. И душа будто застывает, глядя на это великолепие. Ледяные холодные льдинки искрятся в глазах рыцаря, и оторвать взгляда от этого зрелища нет никакой возможности. В эти глаза влюбляешься с первого взгляда, в них уходишь с головой, отдавая сердце и душу на растерзание холоду и тишине. Она смотрела на него и остывала. Только что разгоревшийся в душе пожар был тихо и бескомпромиссно потушен снегом. Приехали.

Ульрих ответил Валару. Холодно и спокойно. Чувствует ли ведьмак то же, что чувствует она сейчас, глядя на Ульриха? Видит ли этот мерцающий снег и губящую душу тишину? Стало ли ему так же холодно изнутри, как и ей? Ответа на это она не получит. Лишь тихо опускаются ее руки с их плеч, и сердце, сжатое в тиски чувствами, вздыхает спокойно и начинает вновь качать по венам кровь, возвращая тонкому телу силы и желание жить.

Прошла вечность, прежде чем калитка ожила и отворилась. Феари облегченно вздохнула, увидев за ней Валара. А она уже было начала волноваться, не случилось ли с ним что. Однако, ступив внутрь, она обмерла, увидев следы настоящего побоища. Кровь, ошметки земли и шерсти, страшные следы и, будто, скулеж, который сопутствовал произошедшему здесь. Она почти слышала его. Пронзительный и полный боли. Содрогнулась и взяла себя в руки. Не время давать слабину.

Мысль о том, что все это мог сотворить Валар за то время, что был тут, безусловно посетила ее. Кто знает, на что способен ведьмак с ночным зрением, поднимающий вещи в разы тяжелее его? Но, быстрый осмотр его одежды дал понять, что он не был причастен к недавно произошедшей здесь трагедии. Это успокаивало.

Из рассказа об услышанном, Феари сделала вывод, что ночной гость, оставивший здесь столько шерсти и крови, наверняка был оборотнем. Собаки таких боятся да и справиться с ним не легко. По следам, что она могла видеть, зверь сбежал, а значит, был где-то там, в колючей черной темноте, раненый и злой. Как бы он лошадьми их не закусил. С тревогой она обернулась туда, где находились лошади.

Также, из рассказа она поняла, что Мел жива, и, пока Шрага до нее не добрался, таковой и останется. В любом случае им следовало поторопиться. А потом высказался Вар, и Феари остолбенела.
- Ты бросаешь нас? Бросаешь сейчас, когда более всего мы нуждаемся в твоей помощи? Ты сможешь остаться тут, зная что твой друг и .. я рискуем жизнями во имя Мельи?.. - она задержала на нем пронзительный взгляд, - Если ты сможешь так поступить, то валяй. Оставайся. А если нас долго не будет, то можешь идти и хорошенько выспаться.

Она схватила снятую с егерей одежду и ушла в тень переодеваться, вся горящая от негодования и обиды.

Феари устало вздохнула и, посмотрев на изможденного Валара, а после, переведя взгляд на оскорбленного Ульриха, тяжело вздохнула. Кто бы мог подумать, что проблемы начнутся внутри, а не снаружи отряда. Она смотрела в темноту и прикидывала, сколько у них еще есть времени. А время в данном случае утекало как песок сквозь пальцы. Мелкий пушистый песок, который оставляет лишь приятный холодок на теплой коже и нежные касания невесомых крупиц. Время утекало.

Она вышла из прострации и окинула взглядом молчаливых мужчин. Каждый из них ждал чего-то отвратительного, командный дух и вера в победу - это уже было не про них. Можно было смело разворачиваться и уезжать, а не идти и напрасно ломать кости. Все. Кончено. Прощайте. Она бы сейчас так и поступила. Отменила задание, не начинала осаду, нападения или еще чего, ежели бы там, в самом сердце замка не сидела Мел. Не ждала ее, их с трепетным сердцем. Принцесса в беде. Принцессу надобно спасти.

- Ульрих, во всем и всегда найдется место подвигу. Не падай духом. Сперва надо разобраться в ситуации.
- Валар, в двух словах, на большее у нас времени уже, к сожалению, нет, расскажи нам о своих планах. Что ты хотел сделать и как собирался спасти Мелью? В чем обстояла наша роль?

Феари негодовала, переодеваясь неподалеку в кустах. Ей было чертовски обидно за них с Ульрихом, и она совершенно не понимала смысла в решении Валара. Уйти прочь, оставить, бросить, наконец, там, где не раз случалось страшное. Пусть не с Феари, но случалось. Она снимала роскошное платье и с сожалением надевала мужскую рубаху, размышляя о том, когда егерь в последний раз мылся. Наверное никогда.

Но, положа руку на сердце, Феари не особо заботила смена ее имиджа. Изумрудное ли то было платье, или же старые мужицкие обноски, все было суетой, в сравнении с нем, что где-то там сидела ее милая Мел и нуждалась в спасении. И Феари готова была хоть нагой мчаться к ней, если того требовала бы ситуация.

Тем временем, Валар с Ульрихом о чем-то заспорили и как-то мигом разбежались, а после Валар кинулся на спину Ульриху, пытаясь помешать ему ворваться внутрь. Феари так и застыла, пытаясь предположить как могло так выйти, и о чем думал Ульрих, принимая такое решение, чреватое для всех них. Она наспех оделась и выбежала к ним, пытаясь разнять обоих и устыдить:

- Эй, вы что совсем из ума выжили?! Нашли где отношения выяснять! - она жарко шептала, пытаясь не сорваться на крик. Ох как ей хотелось оттаскать их за уши, как непослушных мальчишек.
- Что на вас нашло? Как можно выяснять отношения на задании?! Если не умеете себя вести - идите и деритесь где-нибудь подальше, пока я буду спасать Мел. Хороши спасатели... - она расстроенно покачала головой, касаясь ладонью лба, - неизменная привычка при попытке взять себя в руки.

В каждом человеке можно найти толику тепла. Каждый человек красив по-своему. Так считала Агнесса до этого дня, пока глаза ее не встретились с глазами стражника. В нем не было ни тепла, ни красоты. Страшный мертвенный холод исходил от него, глаза были наполнены чернющим мраком. Ей потребовалась вся выдержка, чтобы не отшатнуться от него, когда она склонилась к нему, положив руку на грудь. Ей потребовалась вся сила, чтобы удержать себя в руках и не кинуться прочь. Он был страшен изнутри. Вся его душа, казалось, была изъедена червями тьмы и выпотрошена на радость бесам. Пустая мрачная оболочка глядела на нее. И зрелище это было столь отравляющим для сердца, что все чистое в ней сжалось в комок, запрятавшись глубоко внутри, укрывшись от его черного взгляда. Он схватил ее напоследок, но не было в этом чего-то мужского, человеческого. Не было страсти и желания. Будто марионетка в чьих-то руках, он двигался так, как им повелевали. Страшное существование. Не жизнь - пустое существование.

По мере того, как она отдалялась от него, ей становилось легче с каждым вдохом. Миссия пройдена. Она входила в серую обветшалую арку. Интересно, что о ней подумали ее спутники? Наверняка осудили, не утруждаясь в осмыслении ее поступка. Хотелось ли ей связываться со стражей да еще и в таком амплуа? Как по ней, так это был единственный выход. Стражники совершенно не симпатизировали их компании. Обо всем этом размышляла Агнесса, направляясь через площадь, странным образом украшенную старым деревом. Задумчиво Агнесса сорвала кусок коры с дуба и незаметно положила в сумку. Вокруг было пусто и мрачно. Туда ли они порывались попасть? В этом городе не то что не хотелось оставаться, отсюда хотелось бежать. Но они продвигались вперед. В конце концов, дорога вывела их к мосту, и вдалеке показался дворец. Приплыли.

Дворец был так же далек, как и их надежда попасть в более-менее уютное место к вечеру. Пустые надежды. Агнессу тяготила местная атмосфера. Тяготило ее и то, что теперь за ней был должок. И если что случится, и им придется бежать из города, охранник может припомнить все хорошее ей и всей честной компании. Теперь ее поступок не был так удачен, как ей казалось. А тут еще откуда ни возьмись появилась белая кошка. Каждому уделила внимание, к каждому постаралась приластиться, только Агнессу обходила стороной. Более того, пыталась держаться от нее подальше. Это наводило на занятные мысли. Странное поведение голубоглазой твари, взгляд и внимание, с которым она обращалась к каждому, не давали ей шанса не подумать о том, что кошка была вовсе не кошкой. От этого стало откровенно гадко на душе. Агнесса не станет говорить сотоварищам о своей догадке. Ведь никто из них не должен знать, что подобные фокусы таким как она были хорошо знакомы.

- Возьмем ее с собой, - тихо прошелестел голос Агнессы, - назовем Ведьмой. Она нам еще пригодится. - Вроде бы и шуткой пробормотала, вроде как и несерьезно. Но тишина, сгустившаяся вокруг ее слов, давала почувствовать стальную иглу в мягкой оболочке ее слов.

Валор предложил хороший план. В нем он умудрился дать ей достойное место в строю, и при этом озаботиться о ее одежде и безопасности. Феари с Мел любили такие вылазки. Юркие и тонкие, они пробирались под покровом ночи куда угодно и оставались незамеченными почти до самого конца. Сейчас мешало платье и.. отсутствие Мел. С ней все было по плечу, а без нее было неуютно, хоть она и была где-то неподалеку. Феари чувствовала ее присутствие и стремилась к ней всей душой.

Она закивала, соглашаясь с планом и потупив взор. Феари учла, что Валар с Ульрихом два раза едва унесли отсюда ноги и третий раз мог оказаться критическим. От этого к тревоге за жизнь Мел присоединялась тревога за жизни мужчин. Она скорее бы отдала свою жизнь, чем пожертвовала кем-нибудь из них. Видимо с этим расчетом и придется биться. До конца за жизнь близких. По тому же принципу, как они всю жизнь действовали с Мел. Может поэтому и были до сих пор живы. Извечная жертва во имя друг друга - это сильно.

Валар собрался уходить, и Феари решилась взглянуть на него. Быть может, это был последний раз, когда они вот так смотрят друг на друга. Быть может, следующий за ночью рассвет им будет не суждено встретить. Может так сложиться, что утро коснется лишь одного из них, изрядно потрепанного боем, полуживого и убитого вечной разлукой. Ах, ей хотелось бы, чтобы из них двоих утро в одиночестве встречала не она. Это будет чертовски больно. Пройти всю жизнь и встретив его, того, в чьих глазах весь этот длинный путь обретает смысл, потерять навсегда. Она вглядывалась в зелень его глаз и думала о предстоящем рассвете, в котором уже все закончится. И страх рассвета и его отчаянное ожидание овладели всем ее существом. Она уже видела розовый отблеск зарева в его глазах. А значит он выживет. Вопреки и благодаря.

- Я верю в нашу удачу, - тихо прошептала она.
Целовать не стала. Пусть их поцелуй случится на рассвете. Она верит, что он состоится. Верит вопреки и благодаря. И провожает его долгим взглядом, пока силуэт его не скрывается за забором. Опьяненные ожиданием, Феари с Ульрихом остались ждать у калитки, переминаясь с ноги на ногу и сжимая охладевшие от нервов руки.

Ульрих наверное места себе не находит. Гадает найдет ли он Мел живой, целой и невредимой, или же.. не найдет. Феари украдкой взглянула на него, и жалость острой иглой уколола сердце. Как же ему сейчас тяжело: идти почти на верную погибель ради той, в чьем здравии он совсем не уверен. Бояться найти ее бездыханное измученное тело и умереть рядом от отчаяния. Но идти, вопреки своим страхам и благодаря любви к ней. Идти, не смотря ни на что.

- С ней все в порядке, - едва слышно прошептала она и коснулась его руки, пытаясь донести до него, что она рядом и точно также не находит себе места. Пытаясь поддержать.

Феари постепенно приходила в себя. Постепенно светлело в глазах, запахи становились отчетливей, ощущения ярче. Откуда ни возьмись, появился Найджел. Трусливый заяц, спрятался, когда стало жарко. Но да чего уж тут судить. Он еще совсем мал, ему еще беречься надо. Помощи в бою от него, очевидно, никакой. Впрочем, и от Феари особо помощи не последовало. Свалилась и помирала. Та еще помощница.

Недалеко послышался родной голос Ульриха. А вот и он сам. Изможденный, пыльный, но вполне себе живучий. Бодрым голосом вещает о произошедшем. Его приятно слушать. Он сражался от души, он не отступил тогда и не отсупил бы и сейчас, благо Мелья умудрилась всех вытащить из этой мутной жижи событий. Мел тоже выглядела уставшей. Мокрые пряди налипли на лоб, и Феари их ласково убрала. Все чувствовали , будто вернулись с того света.

Только вот Ричарда Заячье сердце не доставало. Утащили его, что ли? Да не, видимо сам кинулся наутек. Еще бы, не каждый, видя, что силы противника превышают в разы, останется и будет биться до конца, причем не победного, а довольно-таки тоскливого. Не каждый. Только самый отчаянный псих. Феари с любовью одарила взглядом Ульриха и Мел. Да, они самые настоящие безумцы. На всю голову.

- Надо позвать Ричи. Я думаю, он не далеко успел угнать. Найджел, метнись зайчиком, покричи Ричарда. - Фе не стала уже добавлять, что Найджелу виднее, куда можно удрать, когда спасаешь свою родную задницу.

Феари задумчиво посмотрела на умирающего. Нет, все ему было ни по чем. Сквозь задумчивость в памяти всплыл голос, что пришел к ней на границе жизни и смерти. Значит, вероятно, он и вправду был. Если он поддерживает жизнь умирающему, значит и ее держал..
- Ребята, я когда тут умирала, мне все голос чудился. Он говорил непонятные вещи и что-то о жизни. Посылал нас к фонтану по-моему. На площади, если мне память не изменяет. И о подстреленном этом говорил. Что его тоже держит, дает ему силы, как и мне в тот момент. В общем, сдается мне, что не чудилось мне это.. И вообще. Что у тебя там Найджелл? Что ты нашел? - говорила устало, без энтузиазма, мечтая свалиться и хорошенько выспаться. Но не тут. Хватит уже тут валяться.

Приняв помощь Мел, поднялась на ноги и осмотрелась. Хотелось есть.

Луна царствовала над Миром. Таинственно сияли звезды и задумчиво колыхалась трава. Они направлялись в дом к Айронсайду, и каждый был погружен в свои мысли. Феари украдкой посматривала на широкоплечего наемника, ведущего под уздцы ее коня. Лунный свет благородно сиял на его коже, возбуждая и притягивая. Хотелось ощутить его рядом, за спиной, так близко, чтобы сердце замерло. Но.. в этих многочисленных вселенных всегда есть какие-то "но", созданные для препятствий к получению удовольствий. Вот и сейчас, рамки приличия и времени играли против нее. Они сплели в ее локонах колкий терновый венец. Только Феари не отчаивалась. Она вполне серьезно смотрела в темноту, раздумывая над дальнейшими действиями по спасению Мел, в промежутках между мыслями о Валаре. Ну а куда деваться.

Пес деловито вел их сквозь тьму, вероятно думая о чем-то своем, собачьем. Глядя на силуэт пса, очерчиваемый серебристым сиянием, в памяти всплывало прикосновение Валара к собаке. Властное, сильное и умелое. Сама она не слишком ладила с собаками. Они видели в ней слишком страстное создание, чтобы беспрекословно выполнять ее команды. За это Феари на них обижалась и старалась с ними не связываться. Единственный давно погибший кот тоже не слишком ее любил. Жирный и ленивый, он то и дело поглядывал на рыжую негодницу, рассекающей по лугу в белом платье, с ожиданием ненавистного его сердцу тисканья. И было, впрочем, что ненавидеть. Его пушистую тушу Феари любила больше всех своих игрушек. Ведь он был теплым.. хоть и нещадно царапался. Вспоминая его, Феари всегда улыбалась. Как тогда, когда вспоминала затейницу Мел. Только сейчас мысли о ней совершенно не будили улыбку.

В голову закралась мысль, что если бы она так и не приехала навестить ее в этот погожий денек, то так и не узнала бы, что с ней здесь приключается. И нервы бы сберегла. Но.. взгляд на наемника, и все этой непоседе прощалось. С лихвой. Оборачиваясь к Ульриху, Феари начинала сомневаться: а Мел ли они едут спасать? Казалось, они едут спасать самого рыцаря. Ведь все, что у него было ценного в этом мире, это воспоминания славной Гемландии и непоседливая птичка Мел. Сердце сжималось от боли при виде его глаз, когда он думал о ней. Будто вся тяжесть вселенной лежала на его плечах в тот момент. И желанием было только дать увидеть это Мелье, дать поглядеть в его столь печальные глаза, отражающие всю глубину его изможденной чистой души. Но они уже шли за ней. Шли, вероятно, чтобы дать увидеть боль потери ее, родимой, в чужих влюбленных глазах.

Добравшись до особняка, Феари не преминула воспользоваться помощью красивого наемника, млея в его руках, а после и объятиях. Каждое прикосновение перетекало в объятие, каждый неосторожный взгляд в погружение. Этому невозможно было противиться. Всё в них тянулось друг к другу. И от того было так сладко и так тяжко не иметь возможности отдаться этому вихрю чувств.

- Как поступим? - тихо вопросила она, задумчиво глядя на единственное окно, излучающее свет.
- Может не будем сразу геройствовать и зашлем меня Троянским конем в его обитель? В смысле я пойду, а вы меня прикроете? Не думаю, что Айронсайд попытается спустить на меня всех собак. Так нам хотя бы удастся выиграть время, и, быть может, ввести его в заблуждение.

Тропинка ведет через лес. Маленькая рыжевласая девочка несется сквозь лесной массив с маленьким ведерком в руках. У нее важное задание. Крайне важное. Она идет собирать лотосы. Это очень почетное задание, которое может выполнить лишь она! Лес плавно начинает переходить в болото, окаймленное густой порослью деревьев. Но если обойти вон те две сосны, протиснуться сквозь кусты смородины и прокрасться под большим поваленным ясенем, то можно выйти к самому волшебному месту, которое только можно найти. На темной поверхности этой части болота лежат огромные лотосы. Белые, синие, желтые. Их много, и они плавно качаются, если потревожить воду. Маленькая Феари осторожно ступает на первую кочку. Сейчас она может дотянуться до первого лотоса. Он светло-лимонного цвета. Таких много и их очень любит ее мама. Но девочка не срезает его. Еще две кочки позади и теперь перед ней качается синий лотос. Заманчивый, сияющий своей небесной синевой, он так и манит срезать его. Но, крепко сжав ведерко в руке, Феари прыгает на следующую кочку. Ее учили добиваться желаемого, не растрачивая себя на доступные варианты. Вот уж и кончается лотосовая заводь, дальше сплошной камыш. Но она знает, что кажущиеся преграды порой бывают обманчивы. Она переходит на новую кочку у самой осоки и осторожно раздвигает острые листы. Там, в самой гуще зеленой остроты, на маленьком пяточке свободного от осоки пространства неизвестно как, но вырос лотос. И не простой. Это самый большой лотос из всех ею увиденных. Огромные белоснежные лепестки окаймляют нежно-желтую середину. У Феари каждый раз замирает сердце при виде него. Она смотрит во все глаза, наслаждаясь его величием, насыщаясь его ароматом, и из раза в раз она смыкает листву и уходит прочь, набирая желтые и синие лотосы и рассказывая после, что там, в самой гуще осоки растет самый прекрасный в мире лотос. Ей никто не верит, ведь она ни разу не попыталась его сорвать. Но видеть его там, цветущим, сияющим своей белизной гораздо важнее, чем сорвать и наблюдать, как он умирает, только от того, что ты захотел обладать им.

Однажды она сорвет его. Вернется домой и узнает, что началась война. И лотос упадет к ее ногам, окропленный слезами. С той минуты у нее начнется совершенно другая жизнь. Острая и яркая, словно вспышка света сквозь непроглядную тьму. Вся жизнь ее была этой вспышкой, от которой резало глаз, но которая была маяком для многих заблудших душ.

"Желтые лотосы для мамы. Синие для папы. Белый для меня."

Валар был для нее тем самым белым лотосом, от которого захватывало дух и подкашивались коленки. Он манил своей красотой и отреченностью от всего окружающего мира. Он обнимал, и его объятия были самыми нежными, самыми теплыми, самыми важными. Он смотрел ей в глаза, и птицы в ее душе наполняли небеса своими песнями. Когда она коснулась его губ, то чуть с ума не сошла от своей смелости, от столь необдуманного шага, на который пошла от какого-то отчаяния, от ощущения, что теряет его, от признания, что не в силах вырвать его из этой темной бездны. А он обнял ее. И в этом объятии было столько тепла и нежности, что Феари разом простила себе всю свою смелость и отчаянность. После такого хоть смерть. Ничего уже не важно. Все уже прощено и искуплено. Война окончена. Война_окончена. Самые лучше слова на земле.

А она забывается в его сильных руках, пропадает в его биении сердца, утекает сквозь его дыхание, растворяется в этом звездном небе над их головами. Все суета. Небо вечно. И их объятия часть этого вечного неба.

Но что это.. Его губы приближаются к ее губам. Неужели это все и правда происходит? Неужели он решится на этот отчаянный шаг? Неужели и вправду не остановится.. Нет. Нет. Не остановится. Только не остановись.
Касание губ. Стремление его губ к ее. Горячий и вместе с тем нежный поцелуй, от которого сводит нутро. От которого сердце уходит в пятки и враз кружится голова. Поцелуй, за который готов платить жизнью, душой, всем, что есть. Лишь бы пережить его хоть раз. Лишь бы найти того, кто вот так низвергнет все звезды к твоим ногам с их холодного черного неба. И горячими острыми осколками они падут к тебе, признавая свою никчемность в сравнении с тобой. Той, ради которой он сотрясал небо.

И Феари отвечает на поцелуй. Горячо, страстно, умирая от страха и желания. Ей по-прежнему безумно страшно от красоты происходящего. Она боится так, как никогда и ничего не боялась. Боится этой силы чувств, которые она испытывает к нему. Боится себя, своей слабости к нему. Страшится, что все это может свести ее с ума, ведь она никогда и представить не могла, что можно чувствовать так, с такой силой и таким наслаждением. Она целует его, обвивая крепкую шею, запуская руки в рыжие волосы, понимая, что пропадает. Вот прямо сейчас пропадает. Тонет в самой бездне мироздания и не боится этого. Срывает все якоря и уносится в море неизведанных ей доселе чувств. Она целует его и объявляет войну своей независимости. Теперь она знает, что становится гораздо уязвимей, но вместе с тем гораздо сильнее. Свет ее души достигает самых дальних уголков вселенной, озаряя темноту сиянием далекой рыжей звезды.


Незыблемая священная тишина. Они замирают, все еще не в силах оторваться друг от друга. Слушают сбившееся дыхание друг друга и пытаются найти силы, чтобы открыть глаза. Ночь. Ульрих. Мелья. Айронсайд. Ряд воспоминаний спускает с небес на землю. Надо торопиться. Она еще припомнит этой беглянке, чем ей пришлось жервтовать во имя ее неусидчивой попы.

- Браслет, - шепчет она ему, все еще находясь в миллиметрах от его лица, - ищейка должна взять след, - дыхание понемногу восстанавливается, хотя сердце до боли колотит грудь изнутри. - Надо спешить, - дрожащими от волнения руками она проводит по его волосам, пытаясь хотя бы на мгновение продлить эти волшебные мгновения. Но понимает, что все тщетно. Нужно спешить.

Она никак не ожидала, что невинная просьба обнять ее обернется таким тесным знакомством с телом Валара. Подумать только, еще час назад она мечтательно раздевала его глазами, а сейчас он сам расстегивал перед ней кожанку, обнажая массивную грудь. Феари от такого представления просто замерла, удивленно уставившись на него огромными глазищами. Он, казалось, этого не заметил. Не заметил ее робости или не стал замечать, об этом никто уже не узнает. Он просто подошел, накинул ей на плечи плащ и принял в свои объятия, прижав к горячему телу в край оробевшую девушку.

И руки ее как-то сами собой обняли его спину. Ледяные скорее от волнения, чем от ночной прохлады руки нежно легли на широкую спину, способную объять необъятное и укрыть от всех тревог. Он был так близко, так горячо дышал ей в шею. Феари тихонько умирала в его руках. Таяла нежным воском, едва не плача от переполнявших душу чувств. Счастье затопило ее с головой, погрузило в лучистые воды несказанной радости, и Феари, даже если бы и захотела, то ничего бы сказать не могла. Он говорил о чем-то с Ульрихом и низкий голос отзывался во всей груди гулким шумом. И Феари чудилось, будто она всю жизнь прижималась к его груди и чувствовала как голос отражается во всем его теле.

Тепло его тела было убаюкивающим, родное, самое нежное тепло. И в этом тепле можно было с легкостью забыться, утонуть в вечном забвении и быть навеки счастливой. И только Феари подумала о том, как хорошо ей вот так стоять с ним в обнимку, как вдруг его рука скользнула по ее спине и Феари обожгло. Острое словно клинок желание коснуться его губ губами алым росчерком разрезало ее мысли, и Феари, вздрогнув, отпрянула от него, все еще не выпуская из рук, крепко вцепившись в его руки. Стояла, лохматая, испуганная и не знала как быть с самой собой, только что нежившейся в теплых нежных лучах заботливых рук, и вдруг.. Потом нашла в себе силы отпустить его, хотя пальцы совершенно не хотели расставаться. Да что там пальцы, надо было видеть, как ей трудно было оставить его. Словно маленькому ребенку отдать любимую игрушку. Кажется, вот-вот и страстным порывом схватится обратно. Однако, отпустила. Отвела глаза, красная как рак, и отчего-то смешно взлохмаченная, очевидно собственными чувствами. Щеки горели, тело полыхало. Вот так согрелась.

- Пошлите найдем эту несносную девчонку и научим ее хорошим манерам, - только и сказала она, глядя в кромешную тьму. Было ужасно стыдно за саму себя. Так стыдно, что хотелось убежать вслед за Мел.

Она опустилась перед ним, присела на траву и заглянула ему в глаза. Словив его взгляд, Феари чуть замешкалась, собираясь с силами, чтобы не отвести взгляда от переполнявших душу чувств.

- Мы равны, Валар. Ты и я всего лишь люди. У нас по одному сердцу бьется в груди. И как бы общество не пыталось расставить людей по разным ступеням и уровням, люди всегда будут равны. Мы все плачем, когда рождаемся, и все страдаем, когда нам причиняют боль. Для меня ты - человек. Человек.. - она вздохнула, собираясь с духом, - от которого мое сердце начинает биться иначе. Я не знаю, как это объяснить и как это принять. Это впервые со мной. Но я научилась уважать свое сердце. Оно всегда мудрее. И, глядя на тебя, я точно знаю, что хочу быть рядом с тобой. И все остальное не имеет значения. Потому что все остальное действительно не имеет значения. Миллионы миров живут по своим правилам и порядкам. И это означает, что истинно правильного мира не существует. Мы сами творцы своей жизни. И если благодаря тебе я впервые после многих лет чувствую, что я дома - значит это важнее всех правил и законов мира, понимаешь?..

Она замолчала, испуганно понимая, что сейчас скажет то, к чему еще совершенно не готова, но то, что ей совершенно необходимо произнести.
- Мне холодно. Обними меня?

Феари смотрела на Ульриха глазами, полными отчаяния и желания обнять. Но она слишком хорошо изучила нравы мужчин, чтобы прижимать их к груди так опрометчиво, как делала это Мел. Феари была тенью. Она следовала чуть позади, готовая прийти на помощь, если упадет, если оступится, если решит совершить явную ошибку. Но хватать и прижимать к груди, рассказывать, как сочувствует и жалеет - нет, так поступать она не умела. Она была спутницей, верной и преданной, но никак не нянькой. И как бы ей не было жалко Ульриха, она не подошла к нему. Хуже всего для мужчины стать объектом для жалости. Увидеть, что ты столь жалок, что женщина принимается тебя успокаивать. Феари любила Ульриха и берегла от такого унижения, как бы ни страдала сама.

Он не верил Хурину, противился любым попыткам помочь в поисках, воспринимал в штыки все, что тот пытался до него донести. Феари молчала. Пытаться убедить Ульриха в безопасности этих вещиц было сродни признанию его недальновидности и отсталости от технического прогресса, с которым, к слову, они с Мел отношение имели. Может быть, в конечном итоге, она бы отвела Ульриха в сторону и объяснила все, но он решил уйти. Валар тоже решил уйти, но в другую сторону. Все махом разлетелись. Вот еще три секунды назад они стояли рядом, напряженно слушая Хурина, а сейчас ни одно из них уже нет. Хурин устало смотрел на нее, пока она ждала Валара.

Ей показалось, что он ждал ее реплики.
- Я провалила задание, - спокойно и твердо произнесла она, глядя ему в глаза.

Вскоре Валар покинул комнату, за дверью которой совсем недавно исчез. Теперь он был более привычен для нее, это все, что она отметила для себя. Она покинула Хурина, вежливо кивнув напоследок, и направилась вслед за Валаром в ночную тьму. Густая ночь вовсю царствовала в этом мире, направляя заблудших путников по ложному следу, спутывая им дороги и следы, а заодно мысли и намерения. Но Валар был ей не по зубам.

Когда Феари увидела эти янтарные глаза, все в ней вздрогнуло. Беспокойство и восторг разом затопили ее существо. Она знала! Да, она была права. Он был не прост. Не случайно так остро воспринимало ее тело его. Сила, могущественная сила текла в его крови. Сила, которой Феари была особенно подвластна. Он был олицетворением стихии Земли. Он был Сыном Земли. Терра была его истинной Матерью.

Мел была водой. Текучей, бурной и пьянящей. Мел кружила голову. В Мел было слишком много Мел. И все же, сколько бы ее ни было, ее всегда не хватало. Валар был другим. Жесткий, сильный, твердый, словно глыба. Он был сильнее Мел, гораздо сильнее, Феари в этом не сомневалась. Огненная стихия натуры Феари нервно полыхала при одном его взгляде на нее. Он имел власть над ними обоими. Это волновало и заставляло трепетать. Прежде Феари никогда не встречала кого-то, кто был сильнее ее по духу. Физическое превосходство было не в новинку, его можно было побороть техническим или магическим преимуществом. Но духовная мощь... ее было не сломить. Да и не хотелось. Хотелось лишь поддаться ей. И, осознав в голове эту четкую мысль, Феари остановилась. Валар ушел во тьму, быстро, словно кошка. А она осталась во тьме, четко зная, куда он направился. Она слишком остро чувствовала его.

Идти следом она не решалась. Впрочем ушел он тоже недалеко. И когда остановился, обнаружив Ульриха, она подошла неслышно со спины, взволнованная состоянием рыцаря. Провела рукой по горячему лбу. Что тут скажешь - его нельзя было отпускать одного. Слишком сильно ранила его Мел своим уходом. Валар поднял его, и Феари снова оторопела, не зная, как смириться с происходящим. На ее глазах вот уже некоторое время происходило то, к чему она совершенно не была готова. И они двинулись вперед. Ночь была не властна над ними. Валар прожигал дорогу взглядом. Феари шла около, замечая, что понемногу свыкается с темнотой, а заодно и с тем, что происходит. В какой-то момент не удержалась и провела рукой по спине ясноглазого и тут же одернула руку, ощущая, как много в нем сейчас этой неведомой силы. И тут же захотелось коснутся вновь. Даже рука потянулась. Нет. Прекращай.

На пути встало могучее дерево и Валар опустил Ульриха, прислонив едва живое тело к стволу. Достал странного вида бутылек и влил содержимое в рот ослабевшего рыцаря. Закашлявшись, Ульрих открыл глаза. Феари облегченно вздохнула. Живой. Хвала Богам. А после отошла, решив, что им стоит поговорить. Возможно о Мел, возможно о дальнейших планах на жизнь. А возможно просто помолчать, глядя в непроглядную тьму.

Феари сама застыла поодаль, глядя в холодную сталь звезд, что сияли соединенные неким проклятием Богов в странного вида созвездия. Они все видели своими холодными глазами. Видели и разрушительную боль Ульриха, и сокрушающую силу Валара, и ее безнадежную слабость к нему.

Она лежала на его руках и совсем неслышно вдыхала ночную прохладу. Холодный густой воздух проникал в нее, касался ее губ и плеч, скользил по венам и остужал взволнованное сердце. Ночь была волшебным временем. Ей всегда отводилось особенное место в жизни Феари. Ночью всегда происходило то, чего никак не могло случиться при свете дня. Ночь таила в себе сотни возможностей и случайностей. Достаточно было шагать легко и осторожно, чтобы не впутаться в новую паутину событий. Вся ее жизнь переплеталась в воспоминаниями о ее детских похождениях. Диких и сумасбродных.

А сейчас она лежала в руках сильного красивого мужчины, и стоило осознать это, как сердце вновь начинало исходить в безумной пляске. Она, беспомощная и едва дышавшая, совсем не заметила, как оказалась подле него на коне. Бережно придерживая ее и поводья, Валар неспешно вез ее по городу, кружа переулками и темными аллеями. Феари уже не чувствовала недомогания, ночная прохлада и биение его сердца отрезвили ее, вернули прежний румянец ее лицу и блеск губам.

- Спасибо, что увез, - прошептала она ему, касаясь спиной его груди. Неуемная фантазия озорной девицы не оставляла ее в покое, пока они не спешились. Хорошо, что ночная тьма укрывала ее излишне алые губы и слишком румяные щеки, эти сияющие глаза и плавность возбужденного тела. Спустившись на землю, Феари почувствовала, как обуздавшие ее чувства постепенно исчезают, оставляя после себя легкую поволоку приятных воспоминаний. И вновь он не выпустил ее руки. Казалось, оставь он ее сейчас, одну, в этой ночной тьме и прохладе, она сможет раствориться в этом городе, в этой ночной жизни, забудет все, что с ней было, и к утру ее уже не вспомнят, будто и не было ее. Но он, будто предчувствуя это, не отпускал. Держал за руку, шагал в ногу, чуть улыбался и дарил ей тепло. Душевное, моральное, физическое и.. родное. Глядя на него, чувствуя его рядом, Феари становилось несказанно уютно. Если бы кто-нибудь, ну хоть кто-нибудь хоть раз, сказал ей, что есть на земле такой человек, который сможет вернуть все, что ты оставила в прошлом, глядя на которого все возвратится вновь, Феари бросила бы все и всю свою жизнь посвятила поискам такого человека. Ибо с ним ничего более не имело для нее значения. Все становилось слишком эфемерным, слишком незначительным и..

Взгляд Ульриха острым кинжалом вонзился ей в сердце. Он страдал. Он так тяжело страдал. Рука ее непроизвольно дернулась. Она хотела кинуться к нему, хотела обнять, но быстро спохватилась, остановила себя, удержала. Ах, как жаль что Мел не было тут. Она бы не остановилась. Мел не умела слушаться разум, ее всегда вело сердце. И в этом была ее святость и ее проклятие. Феари хотела кинуться к нему, но лишь крепче сжала руку Валара. Непроизвольно, инстинктивно. Потому что сердце сжалось также от той боли и страданий, что бушевали сейчас в Ульрихе. Бедный, бедный Ульрих. Феари затопило его страданиями. Она ушла на это дно добровольно, опрометчиво, но добровольно. И вся сразу сжалась, закрылась. Окаменела.

Валар чувствует ее. Берет ее тонкую руку, раскрывает сжавшуюся от чужой боли кисть и целует. Горячим умелым поцелуем. И вновь холодные горные воды разрывают камни, сковавшие душу и сердце. Теперь она чувствует, что это его силы приходят к ней, наполняют ее. Он гораздо сильнее нее, одним взглядом он рушит ее оковы, одним прикосновением усмиряет боль, одним поцелуем возвращает к жизни. Кто он, имеющий такую власть над ней? Что ей чувствовать теперь, после такого? Восхищение, опасение или.. все ту же бесконечную нежность? Имеет ли она право испытывать к человеку обладающему столь большой силой, такие чувства? И почему - она? Почему не Мел или какая другая девушка? Что в ней такого, отчего он держит ее за руку, целует и смотрит таким долгим внимательным взглядом? Сколько загадок, сколько вопросов сейчас восставало в ее существе. И Феари растерялась.

Они направлялись к Хурину. Великому и ужасному. Феари чувствовала, как идут они к нему совсем не как к другу. Что стояло за их напряжением к Таможне? Ей ужасно хотелось узнать, но она молчала. Кусала губы, горела вся изнутри, но молчала. К Хурину вошли трое. Взволнованный Ульрих, молчаливый Валар и горящая жизнью Феари. Полыхающая от волнения и готовности горы свернуть за родимую Мел. Валар воскрешал ее. Давал ей силы жить, неминуемо теряя свои. Феари еще этого не знала, но что-то несомненно чувствовала. Самой душой чувствовала, что все не так, каким кажется на первый взгляд. И у самого сильного когда-нибудь кончатся силы.

Слишком поздно поняла Феари, что ей предстояло пережить, обращая на себя внимание Валора. Слишком поздно поняла, что бездна уже разверзлась пред ней, и она совершенно не успела остановиться, перед тем, как прыгнуть. Не успела подумать. Не успела. Уже подала руку. Протянула. Словно белый мост меж ними. Протянула и обмерла. Поняла.

Зеленые, потрясающе зеленые глаза, при взгляде на которые даже в воздухе появлялся запах листвы и слышался легкий нежный шелест, смотрели на нее, и Феари чувствовала каждой клеточкой своего тела, что совсем оробела, как девочка. И даже протянутая рука предательски похолодела от волнения. А потом он коснулся ее руки. И все вдруг подернулось дымкой. Все вокруг. Он только коснулся ее, а она уже все поняла. Пропала.

И бездна, которую ей всегда удавалось перепрыгнуть, какой бы глубокой она ни была, вдруг поглотила ее. Феари, истинная Феари проходившая через все, что вставало у нее на пути: боль, страх, смерть, предательство и потери, впервые в жизни летела в пропасть. Все вокруг меняло свои очертания, все растворялось в безумной скорости, оглушающей скорости. Головокружительной и бесконечной.

Это было захватывающе. И вдруг, касание его губ, обжигающих ее охладевшую в миг руку, остановили этот безумный полет ее души. Она прекратила падение. Все вокруг по-прежнему расплывалось и рассеивалось, но теперь она парила. Тихо, неслышно, словно легкий туман меж деревьев поутру. Поцелуй. Его поцелуй. Его прикосновение...

Заметил ли он эти перемены, что вырывали ее из реальности, не спрашивая, без позволения, заставляя падать и парить, пока тело все также улыбалось и вежливо склонялось в знак почтения. Заметил ли, как посинели ее до того прохладно-бледные голубые глаза? Феари не хотела, чтобы он замечал, но что-то ей подсказывало, что он безусловно заметил. И понял. И от того она была готова провалится сквозь землю. Проститься и провалиться в темную преисподнюю, лишь бы не принимать то, что он все прекрасно понял.

Коварна злодейка-судьба: уж сколько лет Феари добивалась того, чтобы мужчина увидел ответ на свои чувства в ее глазах. Сколько усилий прикладывалось к созданию этой иллюзии. А сейчас она готова была душу отдать, лишь бы не заметил. Потому что на сей раз чувства были реальными. И это кружило голову. Впервые Феари ощущала каково это - чувствовать по-настоящему. Впервые она ощущала то, что всю жизнь разыгрывала. Впервые ей хотелось умереть от распустившихся чувств. Это было чертовски больно - осознать, что все прежнее не имело никакого значения. Что всю жизнь она жила ради этого момента. Ради того, чтобы внезапно ожить от его прикосновения. Ожить и понять, что когда-нибудь придется умереть.

Валар не отпустил ее руки после поцелуя. Она все еще парила над бездной своего мироздания лишь благодаря тому, что он не отпустил ее руки. Не отпустил. И это давало ей сил не умереть прямо тут, посреди этого зала, на глазах у сотни незнакомцев. Он держал ее. Держал над пропастью. А потом снова приник губами к ее руке. И тогда она не смогла больше притворяться. На маленький миг, что он задержался у ее руки, она закрыла глаза, не в силах подчиняться правилам хорошего тона. Закрыла глаза с мыслью, что открыть их уже не сможет. Так и застынет в этом миге навечно, с этим замершим сердцем, с этим головокружением, с этим взрывом в душе.

Неясным останется то, откуда взялись силы, распахнуть глаза практически в тот же момент, и создать иллюзию того, что просто моргнула. Неясным будет и то, откуда она могла знать, что уйти он не решится. Вопреки словам, брошенным всем так смело и решительно. Взгляд ли его сказал ей об этом или биение сердца, что отзывалось даже в его пальцах. В этот незначительный для всего мира момент они были связаны крепче, чем каждый из них мог представить. Прикосновение рук было тем единственным, что они могли себе позволить, и сердца их, благодаря даже за это малое, отчаянно стучали друг другу до боли важные послания.

Он держал ее за руку и, казалось, все уже для себя решил. А она еще даже не понимала, что на той стороне обрыва стоит он. И это падение вниз было лишь первым прыжком из тысячи. И он подхватил ее с первого раза. Ее, ее сердце, что правило в ней сейчас, ее душу, что руководила сердцем. Все ее существо он держал в этой самой руке, глядя в самую суть ее синих глаз.

И все же, разум не покинул Феари. Не оставила ее и ловкость тела. Стоило ему прошептать ей горячее "Подыграй мне" и подхватить ее на руки, как Феари ловко изобразила потерявшую сознание барышню. Даже побледнела правдоподобно. благо тут и стараться не пришлось. Стоило осознать, что их тела касаются друг друга, как уже потребовалась сноровка, чтобы по-настоящему не упасть в обморок. Так и боролась с настоящей потерей сознания, изображая при этом мнимую. Жизнь никогда не будет легкой - Феари это заучила с детства.

Ульрих задумался. У Феари не вышло. Не вышло ни обмануть, ни успокоить. Возможно, не слишком и хотелось. Ах, если бы она знала, что с Мельей все будет в порядке, она смогла бы убедить в этом и ее рыцаря. Но Феари уверена не была. Она вообще ни в чем не была уверена. Даже в том, что еще не так давно сидела с Айронсайдом за одним столом и мило беседовала, что каких-то пару минут назад дала ему от ворот поворот, в связи с чем он ушел, уронив стул, и забрал с собой на хвосте тонкую Мель. Выходит это Феари виновата в ее выходке? Выходит это на нее падет вина, случись что с ее отважной подругой?.. Хотелось напиться.

- Ульрих, - предприняла она очередную попытку взять себя в руки, - расскажи, как вы с ней познакомились? Нам так и не удалось побеседовать с ней на эту тему. Мне очень интересно, - выглядела она довольно измученно, чтобы можно было поверить, насколько ей интересно. По тревожному взгляду читалось, что вся она там, снаружи, ревностно вглядывается в темноту, пытаясь выцепить хоть малейшую деталь, дающую право верить, что с Мельей, ее милой Мельей, все в порядке.

В воздухе заметно повеяло холодом. Приближалась ночь. Мелья выглядела взволнованно.
- Вернись ко всем и не оставляй Ульриха, я должна кое-что проверить. Скоро вернусь, - произнесла она и значительно посмотрела.
- Будь осторожна, - только и могла сказать ей Феари, чувствуя что подруга уже не с ней.
Не прошло и пары секунд как Мел скрылась из виду.

Феари осталась одна. Слишком поздно спохватилась она, чтобы кинуться вслед за подругой. Как она могла позволить себе отпустить ее одну, в эту кромешную тьму вперемешку с опасностью. Еще с минуту Феари вглядывалась в темноту, надеясь разглядеть хоть что-нибудь, но ночь завладела миром слишком быстро. И Феари пришлось отступить.

Когда она вошла в людную залу, на сердце ее уже успело скопиться достаточно тревоги, чтобы это отражалось в глазах. Завидев Ульриха, она прямиком направилась к нему. Валар был рядом.
- Мел.. она.. она скоро подойдет, - попыталась заверить его, чувствуя как начинают дрожать руки.
Уйти вслед за Айронсайдом, когда он в таком бешенстве, да еще и по такой тьме, было кульминацией безумных поступков дня. Уж лучше в ложку, уж лучше так, чем убежать в неизвестном направлении. Феари ломала голову как сейчас следует поступить. Ждать, скрестив пальцы и тревожно смотреть во тьму ночи, или же бежать следом, выкрикивая имя.
В голове тут же всплыла несчастная, тело которой было похищено прямо из могилы. Боги, да зачем же она думает об этом!

Взглянув на Ульриха, Феари вдруг четко осознала, что делиться с ним своими тревогами она не посмеет. Этот мужчина и так перенес слишком многое за сегодняшний день, чтобы добавлять ему еще яда в стакан. Следовало держать себя в руках, создавая видимость спокойствия. Следовало.. но удавалось плохо.

Спина ученого оказалась целой и невредимой. Даже обидно стало, что трус отделался лишь испугом. Агнесса задумчиво посмотрела на красивую мужскую спину. Как же давно она не прикасалась к чужому горячему телу. Как же давно не испытывала наслаждений. Тяжело вздохнув, она велела ему одеться и отошла в сторону. В конце концов, подлатав странника, они тронулись в путь. Не было смысла рассиживаться. Им следовало поскорее добраться до безопасного места и привести себя в порядок. Агнессе нужно было наконец отогреться и поесть, Рут осмотреть оружие и точно так же привести себя в порядок, Хуго окончательно разобраться с раной и куда-нибудь деть эту сомнительную сумку, ну а ученому наконец перевести дух. Им всем нужна была крыша над головой, тепло огня и жар еды. Агнесса снова тяжело вздохнула - о еде лучше не думать.

К счастью, дальнейший путь был спокоен и тих. Они шли молча и каждый думал о своем. Агнесса размышляла о том, что бы она заказала из еды в первую очередь. Мозг судорожно перебирал все известные ему блюда, представлял их, вспоминал оттенки вкуса и отсеивал наиболее простые из них. Хотелось чего-нибудь слишком пряного и немного острого, с легкой кислинкой и побольше базилика. И побыстрее! Она уже сидела в лучшей харчевне города, в красивейшем платье и ждала своего заказа. А напротив сидел красивый мужчина с широкой крепкой спиной, улыбался, чуть хмурился и гладил ее руку. Да, именно этого ей сейчас и хотелось.

Однако, мокрая ветка, больно хлестнув по щеке, быстро привела ее в чувства. Мужчина напротив исчез вместе с еще не принесенным ужином и иллюзорным теплом. Грусть навалилась тяжелым бременем на плечи. Сколько же им еще идти? Впрочем, как оказалось, идти оставалось не долго. Впереди, за стремительно редеющими деревьями, забелела крепостная стена Эдельренда. Сердце поначалу радостно забилось, а потом отчего-то жалобно сжалось. Величественное строение было им не радо. Не светилось оно тем долгожданным светом, на который хочется идти заплутавшим путникам. Скорее наоборот, оно слишком сливалось с местным гнетущим состоянием, которым полнился окружающий лес.

Завидев троицу на мосту, Агнесса впала в глубокую задумчивость. Как подойти к троим, безусловно видавшим демонов, людям, при этом не показавшись им опасной? Ведь сейчас каждый вызывает подозрение у другого. Даже этому ученому она все еще до конца не верила. Так как же внушить трем усомнившимся в безопасности своего мира людям, что ты не несешь с собой опасности? Подбежать ей и попросить помочь несчастной страннице? Вряд ли купятся. Это слишком избито для всякой дряни, что пытается пробраться в дома. Быть воинственной и смелой? Возможно это сработает. Только вот ее рваное платье совсем не выглядит воинственно. Как ни крути, а внешний вид Агнессы оставлял желать лучшего. Выглядела она как только что восставшая из могилы. Бледная, худая девушка в рванье, со слипшимися волосами, прилипающими к лицу. Ни красивого, ни воинственного.

Она взглянула на Сестру.
Другое дело Рут. Воинственная, с тесаком наперевес, в хорошей броне и честными глазами. Такую за чужака не примешь. По крайней мере, так казалось. Странник как-то сразу стушевался, завидев троицу. Выглядел он тоже будь здоров. А когда капюшон накинул, так и вовсе потерял последнюю возможность внушить людям доверие. Отстранился от всего мирского, приготовившись к самому худшему. Это не лучшее решение. Ученый, как и Рут был наименее подозрительным из них. Честный открытый взгляд и ни гроша за душой. Такому хотелось налить теплого молока и погладить по голове.

Рассудив так, Агнесса подтолкнула вперед Рут и горе-ученого, предпочтя пойти вместе с Хуго вслед за ними. Первое впечатление важно. А в их ситуации жизненно важно.

Феари выцепила взглядом лицо Ульриха сразу же. Разочарование разлилось внутри ядовитой лужей. Ей хотелось еще немного потянуть время, прежде чем вернуться к столу. Ей хотелось танца с Валаром. Хотелось коснуться его плеч, рук, позволить себе задержаться в его глазах чуть дольше, насладиться этим чувством, что охватывало ее всякий раз, когда он был рядом. Но обо всем этом можно было лишь мечтать. Она не осмелится прикоснуться к нему. Она знала это также ясно, как знала, что возвращаться к столу, к Айронсайду ей уже не слишком хотелось. И все же, выбор был сделан ранее и он был необратим.

Она быстро нашла Ульриха, как раз к тому времени, как закончился танец.
- Ульрих, тебя разыскивал этот мужчина, - обратилась она к нему негромко и обернулась к Валару, шедшему вслед за ней.
Убедившись, что мужчины увидели друг друга, она ушла, раздосадованная своей несвободой.

К столу, однако, она возвращалась вполне себе довольной и умиротворенной.
- Надеюсь я не слишком долго отсутствовала? - тепло улыбнувшись, спросила она, опускаясь на стул.
В ее отсутствии Айронсайд казался потерянным, это не могло укрыться от ее глаз. Укол совести последовал немедля, в конце концов, она была приглашена им на бал и негоже было покидать его вот так, чтобы потом не хотелось возвращаться. Она должна была достойно выполнить свою миссию. С каких это пор меж ней и заданием возникает что-то, что сбивает ее с толку? Она всегда была предана своему делу, всегда была неумолима в своих решениях, что же случилось на этот раз?

Феари безбожно терялась в лабиринте собственных чувств. Еще днем она готова была умереть от мысли, что сможет коснуться рук лорда Нетцера. Она даже не мечтала оказаться рядом с ним вот так близко. А сейчас? Кто мог знать, что лабиринтом острова Крит, в который она отправлялась, являлись закоулки собственного разума. Что же за зверь тогда ждет ее во мраке?

Феари смеется и чувствует как разверзается бездна внутри.
Ей невыносимо больно находится там, зная что все ее близкие люди рядом, но так отчаянно недоступны. Ей хотелось сбежать. Хотелось снова почувствовать холодный ночной ветер и дикое сумасбродство. Но она не могла. Феари все еще отчаянно пыталась вернуться в свой прежний мир, вернуться к себе прежней, которая без сожаления ныряла в омут с головой, не страшась не вынырнуть после. Она искренне полагала, что еще сможет вернуть себя прежнюю, совладать с новой опасной стихией, зародившейся в ее сердце. Наивная, наивная Феари.

Феари застыла. Застыла вся, снаружи и изнутри. В тот момент, именно в тот самый момент, когда ей следовало бы разочароваться, оскорбиться, разгневаться в конце концов, она осознала, что ей полегчало. Будто все, что прежде сдерживало ее на том злополучном стуле, испарилось. Не было больше ничего, что держало ее, связывало, принуждало быть с тем, с кем быть-то и не хотелось.

Глубокий вдох. Холодный ночной воздух ворвался в нее, сшибая глухие двери разума, выламывая все засовы к чертям, порывами ветра сметая все на своем пути. И не было больше преград между хочу и стану. Звезды сошлись в одну ровную линию. И стало легче дышать.

Рука скользнула к губам, прикрыв последние пальцами. Она пыталась сдержать слезы и скрыть предательскую улыбку. Как объяснить Мел, что ей так хорошо от услышанного? Как объяснить это самой себе? Сердце радостно стучало, оповещая о чем-то все ее существо. Оно хотело чего-то, оно стремилось к чему-то. Но Феари не понимала. Сейчас она была счастлива свидетельствовать ту незыблемую легкость, что наполняла ее всю, от макушки до пят. Сейчас она впервые за долгое время была так беспричинно счастлива.

Почувствовав, что слезы уже не сдержать, она приняла в свои объятия сестру и окунулась в ее волосы мокрыми от слез щеками. Так и стояли, беззвучно плача, обнимаясь не телами - душами. Снова вместе. Снова так близко, так невероятно близко!

- Сестра.. - только и смогла вымолвить она, понимая, что говорить больше ничего и не нужно. В этом слове все - и признание, и благодарность и высшее счастье.

Феари сперва не поняла, что обращаются к ней. Она уже собиралась уходить, вновь возвращаться к тому, от чего ушла. С покорностью и принятием всего происходящего. И вдруг.. в вихрь ее мыслей и жизненных перепетий ворвался голос незнакомца. Она бросила на него усталый равнодушный взгляд. Ничего сейчас не могло привлечь ее внимания. Уж слишком многое сейчас свалилось на нее, чтобы суметь зацепить, выдернуть из этого шумного потока событий. И все же..

Перед ней стоял ухоженный, чуть уставший и чем-то раздосадованный мужчина. Он вежливо ее поприветствовал, приблизился ровно на то расстояние, на которое она могла вообще кого-либо сейчас к себе подпустить. Ровно то расстояние, чтобы можно было взглянуть друг другу в глаза. Все то время, что он подходил и кланялся, она устало разглядывала его. Ничего примечательного. Он был еще одним из тех, кто так любил увиваться вокруг юных недоступных особ и собирать внимание юных наивных барышень. Однако, сейчас ему не требовалось ее внимание. Он нуждался в помощи, и эту помощь она была согласна ему оказать. Перед ней в первую очередь стоял человек, нуждающийся в помощи. И уже совершенно не имело значения какого пола и статуса был этот человек. Это все было второстепенным и не имевшим значения. В каждом она видела сперва человека.

И тогда она взглянула ему в глаза. С одной стороны, чтобы показать свое внимание и желание ему помочь, с другой стороны понять, сколь искренне он просит, и сколь важна для него эта проблема. Но все это тут же потеряло значение. Все ее мысли и соображения исчезли. Она увидела те самые зеленые глаза и.. потерялась.

Тот самый взгляд. Взгляд осеннего человека. Те самые зеленые глаза. Не может этого быть. Сердце ее на пару мгновений замерло. Дыхание перехватило. Даже кровь, казалось, застыла в жилах, не решаясь течь. Да что там кровь, весь мир в эти мгновения остановился. Когда их взгляды встретились, время замерло. Рассыпалось все, что их окружало, люди, животные, камни. Все превратилось в птиц и унеслось в небеса. И они остались вдвоем смотреть друг другу в глаза.

Валар. Осенний человек. Человек - туман, человек - холодная горная река и промозглый осенний ветер с красными обрывками листьев, уносящимися в небо. Холодный и горячий одновременно. И Феари всем своим существом прочувствовала, как скучала по нему. Острая тянущая боль скользнула по груди, когда она встретила теплую лесную зелень его глаз, будто вновь очутилась в тех лесах близ их дома, куда она маленькая бегала собирать лотосы. Да, еще мгновение, и она найдет лотос в его глазах. Если еще чуть ближе.. чуть дольше..

Ей хотелось схватить его и прижаться как можно крепче. Там, в нем, было что-то до боли родное, то, чего она лишилась с приходом войны. То, что унесла с собою мать, то, что осталось позади, за спиной, лишь в обрывках памяти, то, что невозможно было вернуть обратно, зацепить рукой, выхватить, вырвать со слезами. Все это было по какой-то причине в нем. По какой-то совершенно необъяснимой причине. И все ее существо тянулось к нему, ничего не объясняя удивленному разуму, совершенно его игнорируя, переступая через его вопросы и возмущения. В Валаре было что-то очень важное для нее. Настолько важное, что все вокруг становилось пустой и глупой шуткой, чем-то совершенно посторонним, мешающим самому главному... И она совершенно не понимала в чем же было дело.

Когда она смогла принять то, что перед ней стоял непонятно откуда взявшийся Валар, непонятно зачем так выряженный и почему-то говорящий со странным акцентом, она спохватилась и принялась вникать в суть его проблемы. Прослушав половину из того, что он успел ей сказать, она еще с пару секунд кивала головой и внимательно смотрела на него, будто продолжала слушать, не смотря на то, что он уже закончил и служка, как и он сам, ждали ее ответа.

- Ульрих! - вдруг сказал она, чуть охрипнув от волнения, - Ульрих, конечно.. конечно сможете, - охотно закивала она и, пригласив его следовать за собой, направилась внутрь, чувствуя, как сердце исходится в истеричном стуке, да таком, что закладывает уши и темнеет в глазах.
Проводить к Ульриху и ничего не спрашивать. А еще важнее, не обернуться, не остановится. Иначе совсем потеряет голову. И так уже почти потеряла. Куда уж еще больше. Ни за что не оборачиваться. Ни за что.

Пир в целом был не плох. Феари с Айронсайдом мило беседовали, перешучивались и обсуждали все, на что падал глаз. Не сказать, что Айронсайд не сводил с нее глаз, любуясь каждым ее движением, как делали многие другие до него. Но, безусловно, она была ему интересна, что читалось в его внимательных глазах, охотных ответах и желании поддержать беседу. Можно было сказать, что им было хорошо в обществе друг друга. И все же..

Феари чувствовала, как весь окружающий шум и всеобщее опьяняющее веселье превращается в подобие дымовой завесы вокруг нее. Она продолжала смеяться и делать вид, что совершено спокойна и расслабленна, и, тем не менее, тревога постепенно закрадывалась в ее сердце. Ей нужно было понять, что так подтачивало ее внутренние силы. Внутренние поиски спустя минуты дали свои результаты.

Недоверие. Все здесь было наполнено недоверием к ближним. Каждый был готов перерезать соседу глотку в случае нужды. Никто никому не верил, никто никому не был особо рад. Даже они с Лордом Нетцером были чужды друг другу. Феари была уверена, что и ее сосед не мигнув глазом пустит ей кровь, случись что. И это отравляло ей душу.

В кои-то веки после войны ей хотелось праздника. Душевного, живого, радостного и легкого. Но даже тут война не отступала. Она была в крови этих людей, в их головах и сердцах. И даже в улыбке Феари была война. Война с самой собой. Никуда не сбежать от того, что так долго отравляло твою кровь, не сбежать оттуда, где ты был заново рожден и взращен. Это твоя Родина, и от нее никогда не удастся сбежать. Никогда не получится отмыться от этого привкуса, запаха чужой горячей крови. Война всю жизнь будет преследовать тебя тихой вкрадчивой поступью подозрения, ты всегда останешься настороже, трижды подумаешь, прежде чем повернуться к кому-либо спиной и всегда будешь держать кинжал за поясом, покуда тебя не разденет твой же враг.

Феари почувствовала, как все ей в одночасье опротивело. И, извинившись перед Айронсайдом, попросила ненадолго отлучиться. Выйдя на свежий воздух, она почувствовала как с ночным ветром приходит облегчение. Уже второй раз за этот день она теряла голову от шума и духоты. Это было на нее непохоже. Хотелось уйти восвояси и больше не возвращаться к этому, но там были друзья, там был долг, там была ее жизнь. И нужно было вернуться. Снова натянуть улыбку и вернуться на свое место. Война, честь, долг - они никогда не отпустят ее. Покуда смерть не вырвет ее измученное тело из их цепких лап.

ссылка
Она ехала на пир. Ехала к нему на встречу. За окном синело небо и птицы неровными стаями взмывали в воздух. И Феари чувствовала, что также и в ее сердце рваной стаей взмывает душа. И пока карету трясло и качало из стороны в сторону, в памяти всплывали случайные отрывки из жизни. Румяный пирог матери, еще дымившийся из запеченых трещинок в корке. Ее лицо. Такое чистое и вдохновленное. Феари никогда не чувствовала себя хоть толику такой же чистой как ее мать. Она была для нее чем-то столь чистым и незамутненым, что одна мысль о ней разгоняла тоску. А следом накатывала светлая грусть. Она больше никогда не увидит, как выросла ее маленькая Феари. Какой большой она стала, взрослой, сильной и смелой. И они никогда не поговорят по душам и не коснуться рук друг друга. Никогда не поплачут в обнимку и не расчешут друг другу волосы. И еще Феари никогда не сможет представить ее морщины. Никогда не предстанет она перед ней старушкой, еще меньше ее, скукоженной и с палочкой. Никогда Феари не возьмет ее под руку и не будет склоняться к ее уху, чтобы повторить сказанное. Никогда-никогда.

Тяжело вздохнула. Мать всплывала в ее памяти нечасто. И всегда в предзнаменовании чего-то тяжелого, но с добрым концом. И Феари знала, что это она, ее мама, свыше помогает ей. И что, где бы она ни была, как бы далеко друг от друга они не были, невидимая связь никогда не иссякнет меж ними. Они все также крепко держат друг друга за руки. Просто этого не знают.

Карета остановилась, и Феари сошла, не замечая никого вокруг. Сейчас она хотела увидеть лишь его. Она знала, он ждет их встречи не меньше ее. И сердце ее гулко стучало в ответ ее чувствам.

Феари была удивлена, что Ульрих так обеспокоился ее предстоящей встрече с Айронсайдом. Она и сама подозревала, что лезет куда не надо, но отвага и отчаянность этой рыжей девушки не давали ей шанса усомниться и передумать. Она слушала Ульриха и молчала. Взгляд ее был внимателен и молчалив. Она не знала, что следует сказать в ответ на его речь. Что с ней все будет хорошо? Что бояться нечего? Что она сможет постоять за себя и не даст себя в обиду? Все это было пустыми словами. Никто не знал, что ждало ее там, за очередным поворотом судьбы. Страх? Боль? Смерть?

Феари не тешила себя пустыми надеждами и рассуждала здраво. Еще сам Хурин предупреждал ее об отчаянности шага, который она собиралась сделать. Таможня не несла ответственности за последствия. Все дали ей понять, что ее жизнь будет находиться лишь в ее руках. Лишь она сама взойдет на этот утес, и лишь своими силами будет пытаться удержаться на краю пропасти под шквальным ветром.

И в этот миг осознания своей беззащитности она почувствовала, как сильно нуждается в чьей-нибудь поддержке. В горячих объятиях, сильной спине, крепком поцелуе. Будто напоследок, перед тем как зайти в лабиринт на острове Крит, хотелось последнего танца. Хотелось последнего чистого вздоха. Перед тем как выдохнуть в последний раз перед смертью. Желание это больно схватило за душу, а Феари лишь усмехнулась. Показать сейчас свою слабость перед теми, кто верит в твою храбрость и лишь на нее уповает - жестоко. Твои личные сомнения и опасения должны оставаться личными. Пусть напоследок тебя помнят бесстрашным героем, шагнувшим в пропасть без малейшего промедления, без дрожащих рук и колотящегося сердца. Пусть считают, что ты не дрогнул, не усомнился, не попытался обернуться, чтобы увидеть и запомнить напоследок все, что собираешься покинуть. Пусть. Пусть она будет бесстрашной в их глазах.

Феари кивнула, давая понять Ульриху, что она его услышала. Кивнула Мел, показывая, что все осознает и остается спокойной. Кивнула себе, насмехаясь над собой, над своим безрассудством и отчаянностью рыжей головы. Она кивнула всем и поднялась. Подали ее карету. Остров ждал ее.

Айронсайд. Валар произнес это имя, и все в Феари замерло. Казалось, даже сердце перестало стучать. Руки ее вмиг похолодели, а щеки предательски покраснели. Она напрочь забыла о нем, с тех пор как Мелья обернулась ложкой. Жизнь вихрем закрутила ее и бросила в неизвестность, не оставив шанса ухватить с собой хоть что-то, дающее право на возвращение.

И вот она возвращалась. И у шатра ее ждала не только будто и не обращавшаяся Мел, но и призрак Айронсайда, с которым она так спешно поспешила расстаться. И былое волнение возвращалось вновь. Ох, сколько же навалилось на нее в этот день. Жаркий турнир, встреча с Айронсайдом, знакомство с обезумевшим Ульрихом, встреча и расставание с Мел, поиск и нахождение Валара.. и теперь - пир. А после - даже воображение отказывало. Ну что еще могло произойти с ней? Она была готова даже к розовому слону, то есть ко всему.

Тем временем, девушки занялись друг другом. Глядя друг на друга, они принялись прихорашивать друг дружку как в старые добрые времена. Вскоре отлучились, чтобы переодеться. А вернулись - не узнать. Одна краше другой. Феари была в темно-зеленом платье, на фоне которого волосы ее делались еще ярче и заманчивей. Низкие рукава с разрезами выгодно обрамляли обнаженные плечи и нежные локти. Тугой корсет заставлял замирать сердца. А вообще в платье было неудобно. Корсет давил, плечи мерзли, грудь хотела выпрыгнуть на волю и умчаться в неизвестном направлении. Но Феари была невозмутима и деловита. Ей было не до этого. Все ее мысли сейчас были поглощены предстоящей встречей, отчего она молчала и ходила по шатру кругами, раздумывая над всевозможными речами и диалогами.

Сколько всего ей предстояло выслушать, высказать и проделать - она даже не предполагала. Хотелось убедить себя в том, что все будет хорошо - в таком платье и с такими... достоинствами вообще волноваться не о чем. Но это было, разумеется, не так. Она переживала. И переживала так, что уже никого и ничего не замечала. Вся с головой ушла в себя и совсем оттуда не выходила.

Феари держалась ровно и скромно. Феари держалась. Мелья и Ульрих. Ульрих и Мелья. Они совсем не узнавали друг друга. Ульрих не узнавал в ее глазах те звезды, что светили ему то недолгое лучшее время. Мел не узнавала в нем своего преданно любящего рыцаря. Все рассыпалось прахом. Угольки былого звонко хрустели под ногами. Феари едва дышала.

Может ли женщина чувствовать чужую боль так, будто сама на распятье? Может. Может ли едва держаться на ногах от той невыносимой тяжести, что ложится на плечи подруги? Может. Еще как может. И Феари страдала. Ни Ульрих, ни Мел не заметят перемены в ее лице, в ее дыхании, в ее глазах. Они слишком сильно заняты собой, чтобы замечать что-то помимо друг-друга. Им сейчас слишком больно самим, чтобы суметь разглядеть за своей болью чужую.

Феари хотелось найти опору. Но не телу - душе. Что-то внутри ломалось, хрустело, сыпалось и звенело острыми осколками. Что-то внутри нее. Она слышала этот звон, чувствовала нутром этот треск и сердцем ощущала боль утраты. Утраты чего-то очень значимого и дорогого. Очень важного. Слишком.. чтобы суметь не обращать на это внимания. Казалось, что легкие налились свинцом и весят теперь как два камня. Дышать сквозь камни было больно, как и нести их в грудной клетке с гордо поднятой головой. Но она всегда считала себя чуточку сильнее, чем была на самом деле. А потому, шла вперед, смотрела, слушала и молчала. Пронзительно звонко молчала.

И вдруг увидела его глаза. Осенние глаза грустного Человека. Что-то случилось в тот момент. Тонкая нить звонкой трели. И через камни-легкие хлынула вода. Холодная горная река, рассекающая камни. В груди все похолодело, тяжесть сменилась потоком, птицы в душе взмыли в воздух, перехватив дыхание. Феари растерялась. Откуда могло это взяться? Почему даже один его взгляд так чарующе действует на нее? Растерянная до невозможности, она погрузилась в свои мысли, пытаясь отыскать разгадку там, где ее не было. Все было в нем, не в ней. Ее лишь сносило ветром, как тонкую былинку. Не она была этим ветром. Он был им. И она еще этого совсем не понимала. Не готова была принять. Лишь дышала. Глубоко, чисто, словно и не было в ней той груды камней, сжимающих сердце.

Когда силы вернулись к ней, когда Феари почувствовала, что снова может дышать и говорить, она посмотрела на Валара. Долгим был ее взгляд, ни на кого прежде она еще так не смотрела. Горная хрустальной чистоты вода наполняла ее всю, отражаясь в глазах и ровном дыхании.
- Спасибо тебе, - сказала она едва слышно, ведь это посвящалось лишь ему. Она не знала, поймет ли он ее, не знала, прочувствует ли ее перемену. Это не имело значения. Важным было лишь то, что она снова могла дышать, что она пережила то, о чем никогда не подозревала.

Ей хотелось взять его за руку, хотя бы коснуться его руки. Но ни он бы этого не позволил, ни она бы на это не решилась. Уж если один его взгляд способен так влиять на ее мир, то что могут руки. Слегка смущенная, она зашагала вместе со всеми к шатру. Голова ее была свежа, а мысли молчаливы. Тень улыбки касалась ее губ. А руки исходили мелкой дрожью.

Между Ульрихом и Мельей было не все ладно, это и слепой заметит. Феари старалась держаться в стороне, не привлекая к себе внимания. Мел то ненароком, то с вызовом пыталась напомнить Ульриху о себе и дать понять, что их связывало больше, чем он может предполагать. Ульрих же имел свои мысли на этот счет. Встретил он ее совсем не радушно. Все сразу же напряглись, когда он в очередной раз схватился за голову и сжался в комок. Сцена из трактира не заставила себя ждать - сразу же всплыла в памяти и снова заставила краснеть.

Однако, вскоре Ульрих смог взять себя в руки, и Феари тоже полегчало. Он смог процедить что-то нейтральное, о Человеке, коим называл Валара. И предложил всем отдохнуть. А чем они, собственно, до этого занимались? Таверна была отличным местом для отдыха.. безумцев. Зря Фе все испортила. Ей определенно хотелось вдохнуть жизнь в их тихое безумие. Сходить с ума поодиночке слишком скучно, нужно сходить всем вместе! И будет им веселье.

Мел обернулась девочкой, очевидно желая сделать свой образ менее агрессивным для Ульриха. Но, кажется, он это не оценил. Ребенок, рассуждающий как взрослый, довольно непривычное глазу зрелище. Безумному Ульриху только и нужно, что запутаться в собственных представлениях о мире. Феари лишь недовольно покачала головой. Спор между ними не заставил себя ждать. Разгорелся на ровном месте. Кажется, Валару уже тоже стало не по себе меж этих двух влюбленных.

- А вы не забыли о сегодняшнем пире, господа? - решилась перебить их Феари, - Я думаю, все прекрасно понимают, что пропустить его будет не очень хорошей идеей. Надо идти. Во имя "вы сами знаете чего".

Заслышав фразу "твоя знакомая" из уст Ульриха, Феари тяжело вздохнула. Невероятно. И как она могла поверить, что к нему вернулась и память, и разум и вообще все, что полагается здравому человеку. Впрочем, из них двоих, он нес меньший бред, чем она. Уж ему-то не приходилось повествовать о женщине, обернувшейся ложкой. И, судя по его взгляду, он ни-че-го не понимал. И чем больше Феари пыталась ему внушить всю серьезность ситуации, тем больше сомнения появлялось в его взгляде.

Ну что тут непонятного, ну ложка. Ложка!

Но все было бестолку. Не может женщина становится ложкой. В здравом представлении о мире - не может. Надо быть, по-видимому, слегка рыжей, чтобы поверить в эту историю. Поэтому, в конце концов, Феари махнула на это рукой. Сам все увидит.

Слова о рыжем мужчине заставили ее наконец задуматься. Ульрих действительно мог все внезапно забыть или вспылить, или отказаться верить и действовать. Феари же была слишком мала и тонка, чтобы суметь повлиять на рослого детину, который, к тому же, не до конца ей верил и представлял всю серьезность данной ситуации. Таким образом Валар, как и предполагалось, был им крайне необходим. Не зря же они его с такой упорностью искали. И нашли же. Чем не чудо.

Из слов Ульриха выходило, что Феари и только Феари могла его попросить следовать с ними, потому что Ульрих дерьмовый командир и Валар его пошлет в задницу, как только услышит просьбу о помощи. Феари удивленно покосилась на одинокую фигуру на пороге. Какая гарантия что он не пропишет ей тот же маршрут? Она снова взглянула на Ульриха. Он был непреклонен и упрям, как баран. Попроси и все тут. В конце концов Феари махнула рукой и направилась к "гы-грустному ч-человеку", с надеждой на понимание.

Пронзительный взгляд "все еще незнакомца" уже достигал ее нутра. Она была еще в паре десятков шагов от него, а уже чувствовала, как с каждым шагом возрастает волнение.

-Валар.. - она тяжело вздохнула и задумалась. С чего тут можно начать? - Нам нужна твоя помощь. Ну хорошо, мне нужна. Твоя помощь. Ульрих, как ты сам убедился, страдает потерей памяти и ведет себя немного странно.. впрочем, не только он, как мы все убедились, - щеки Феари заалели, - и Мел попала в беду. В ложку обернулась. Я знаю, звучит невероятно и подозрительно, но да, есть у нее такой прикол. И нам надо ее освободить. Ульриху надо. А он периодически забывает не только кто такая Мел но и даже кто я, - перевела взволнованное дыхание.

- Вот в общем-то и все. Помоги мне. Пожалуйста. Одной мне с Ульрихом не справиться, - Феари смотрела на Валара и не знала к чему быть готовой. Хотя сердце подсказывало, что он друг, и не обидит. Эта уверенность и была главной причиной того, что она сейчас стояла перед ним. Уверенность в нем зародилась еще тогда, когда Феари держала в руках его письмо с неровным почерком и скромной подписью "Валар" в конце письма. Необъяснимое и странное чувство доверия человеку, которого ты видел впервые, удивляло ее и оставляло множество нерешенных вопросов. Ответы на них скрывались в его глазах.

Безумие. Оно витало в воздухе. Его источала эта еда и это пиво. Им был пропитан воздух и древесина столешницы. А еще оно расцветало в Ульрихе. Ярким пышным цветом. Единственное, чего хотелось сейчас Феари, так это выйти на свежий воздух. Передохнуть. Выдохнуть, в конце концов. Но она будто приросла к своему стулу. Все ее тело невозможно отяжелело и чтобы поменять позу, ей приходилось прилагать массу усилий.

Валар ел. И ел странно. Она смотрела на него и чувствовала, как остатки разума покидают ее. Вот уже начинаются сомнения, а нормальную ли еду он ест? Не человеческие ли органы на его тарелке? Не глаз ли он только что наколол на вилку? Нет, не будь она такой тяжелой, вскочила бы и унеслась прочь, не оглядываясь. А Ульрих? Раз десять повторил фразу, от которой и с первого раза уже не хорошо становилось.

Безумие. Оно витало в воздухе, и его ядовитые пары проникали и в сознание Феари. Чтобы понять безумцев, нужно самой сойти с ума. Ужасная фраза, правдивая до отвращения. Бежать. Ей хотелось бежать. Куда-нибудь. Не глядя. Жарко. Становилось ужасно жарко. Трудно дышать. Феари чувствовала как краснеет и дышит чаще. Кто бы мог подумать, что при этом она сидит совершенно спокойно и вид ее совершенно не отражает внутреннего состояния. Это было заточение собственной ирреальности. Она попала в душный плен союза фантазий и домыслов. Теперь все, о чем она только могла подумать, всплывало перед глазами, ощущалось и переживалось наравне с реальностью.

Трое незнакомцев сидели, молча уставившись в тарелки. И вдруг вспышка. Огневолосая вскакивает со стула, бьет рукой по столу и кричит:

- Мы все в курсе, Ульрих, что из тебя херовый командир! Каких указаний ты ждешь? Хочешь указаний? Я дам тебе указание. Пойди и сделай то, что должен был! Пойди и поступи так, как должен поступить настоящий мужчина! Она просила тебя о помощи, а ты свалил! Свалил в поисках Андреаса, бросив ее! А теперь сидишь тут, хлещешь пиво и рассказываешь, какой ты херовый командир! Так ли поступают гемландцы, а, Ульрих? Так поступают мужи из твоих родных земель? Они во все века отдавали свои жизни за возлюбленных! Так иди и сделай, что должен, а не жалей себя!

Выкричалась. Застыла. Осознание содеянного не заставило себя долго ждать. Испуг. Настоящий испуг за то, что случилось, за то, что наговорила, перешел в слезы. Всхлипнула в этой липкой тишине и, почувствовав, что может сделать шаг, сорвалась и бросилась на улицу.

Выскочила на свежий воздух, все еще разрываемая плачем. Откуда это взялось? Переневрничала? Наверняка. Слишком многое сегодня произошло. Не выдержала. Бывает. Села на ступеньку широкого крыльца и попыталась успокоиться. Хуже и быть не могло.

Ульрих ее не узнал. Осознание этого больно резануло по сердцу. Что же с ним творится, если он забыл ее так скоро? А как же тогда Мел? Он тоже ее не вспомнит? Воспоминания об одинокой ложке, оставленной в шатре, тоже приносили боль. Одарив девушку внимательным но отчужденным взглядом, Ульрих как ни в чем не бывало, предложил выпить пива. Куда ж еще пива-то..

- Пива? Нееет. - категорично замотала головой Феари. Уж чего-чего, а на пиво сегодня она уже точно смотреть не сможет. Разве что Валар составит ему компанию.

К слову, о руке Валара. Ее не было в ее руках. Он не позволил. Отшатнулся, отпрянул, выкрутился. Она не могла мешкать, пытаться ему что-то объяснить, поскольку Ульрих уже уходил и его нужно было поймать. Валар хотя бы не собирался исчезать. По крайней мере, в это хотелось верить. А вдруг собирался? - немедля пронеслось в ее голове. Она активно завертела головой в поисках рыжеволосого и с облегчением обнаружила его позади себя. Не потерялся. Слава богам.

А после Ульрих и Валар наконец встретились глазами. Валару явно было не по себе. Вероятно, он не желал встречи с Ульрихом так скоро после письма. Но что могла сделать Феари, виновница их встречи? Она была растеряна. Валор был единственным, кто знал Ульриха и Мел. Кто мог объяснить ей хоть что-то, что могло пролить свет на все происходящее. Хотя и у него был свой багаж за спиной. Впрочем, у кого его не было.

Напряженная, она смотрела на них, переводя взгляд с одного на другого. Пытаясь просчитать все возможные варианты дальнейшего развития событий и совершенно не зная, к чему стоило быть готовой: к объятиям или проклятиям. Они оба были себе на уме, каждый был независим и мог уйти в любую секунду. Именно этого Феари сейчас и боялась. Если один из них решит уходить - с кем она останется? С уже ставшим родным сердцу Ульрихом, возлюбленным ее подруги и ее же спасителем, или с Валаром, присутствие которого она уже ощущала даже не кожей, а костьми. Двое, казалось бы, совершенно посторонних для нее мужчины сейчас стали практически самыми важными людьми в ее мире. И неоднозначность их отношения друг к другу нарушала все равновесие ее личного внутреннего спокойствия.

Меж этими двумя неоднозначными личностями и застыла Феари, словно паутинка в каплях росы в промозглую позднюю осень.