Голосование за ходы

"Под какой, под какой - под любой, ёпт!" — подумал Слипуокер с озлоблением. Этот веснушчатый что, историй про накрывание гранат телами героев не слыхал что ли? Или что, коли труп, то уж не герой? Что-то живое что ли нужно, чтобы тело на осколки разменять?

Много ещё чего дурацкого и неуместного подумал бы Слипуокер, если бы не гремучая змея боя, кольцами своими злополучный барак стискивавшая всё туже и туже. Один взрыв под стенами, другой подальше, одна пуля мимо, другая в цель. Сука!

Что там как с двойником Богарта, Слипуокер посмотреть не успел да и не сильно собирался — товарищи его глянут, а он за всех них в каком-то смысле в ответе, раз их сюда даже без сержанта послали. Дальше надо смотреть-думать, чего вокруг творится, общие усилия координировать и вообще... Где наш гунгхо, когда он так нужен?!

У япошек, впрочем, свои планы на счёт янки были. Простые и честные, Слипуокер сам такие же точно по отношению к ним вынашивать пытался.

Первой реакцией на гранату было, конечно, броситься к ней, то есть нагнуться и схватить! Думал ведь только что про броски и засовывания под трупы — это и помогло первичный испуг преодолеть. Всё легче делать, если именно того от судьбы-негодяйки и ждал.

Но дальше-то что, бросать под стены подкравшимся гадёнышам, как сам всем говорил, или под труп пихать? Что первое на уме было, то и сделал. Вот какую-нибудь из следующих гранат — ту обязательно под труп. Почему-то уверен был Слипуокер, что будет следующая-то. Как не быть? Чего-чего, а гранат у япошек ещё богаче чем трупов. Ничего, он это исправит. По одной гранате на пару-тройку узкоглазых. Кто тогда быстрее кончится, а, мать вашу?!

Кобылу Дарра назвал бы Окуньком, если бы она была конём, конечно. А так пришлось Пылинкой-Дасти назвать — за серовато-белёсый окрас. Или, по хорошему настроению, Серпик, Дасти-мун — потому что на сером боку белое пятно полумесяц напоминало. Впрочем, во время погони точно не до благодушия Дарре было. Не пожалел он о более простой кличке кобылки своей, уж столько ругани на неё удобно ложилось!

"Да тя ж ветром сносит, глиста, не весишь ни черта, ааргх!"
"Ну чего не ешь-то ничего, дура-скотина, правда пылинкой стать решила?"
"У-у-у, скелетина, тебя б на одеялко, так ведь всё равно никчёмное выйдет, холодное!"

Ругань позволяла выпускать пар и чуть меньше волноваться перед грядущей встречей с мошенниками... или с отчаянием, в случае если встречи никакой не состоится вовсе. Хорошо даже в каком-то смысле, что кобыла Дарре досталась. На Окунька бы он так ругаться не смог.

Дело у Дарры в целом не сильно спорилось. Шло, так сказать, ни шатко, ни валко. Только повезло с одним - упустил время с другим. Чёрт его дёрнул про бинокли эти дурацкие выспрашивать! Хорошо хоть девчонки с направлением подсказали, и без той громадины своей обошлись, хех. Ей бы указателем работать, издалёче видать!

В общем, плюсов как будто бы было больше, и дорогу Дарра встретил в напряжённо-азартном состоянии. Послание мисс Маккарти передал, совесть чиста. Вот только в дороге чистым долго не останешься — сначала пыль дорожная на пот хорошенько так легла, затем выветрился мало-помалу азарт, а напоследок и мысли тревожные в сердце вгрызлись.

Его-дурака мисс Маккарти от гибели уберегла, а он куда лезет? Всю её заботу насмарку пустил! Леди это же ориентир такой, как там Коул говорил, маяк, да? Он ему-дураку светит-светит, а он прямиком на скалы! И ещё про совесть что-то там придумывает. Послание он передал. Пацана того не видел что ли? Передаст такой, как же.

Досталось на той дороге Пылинке ещё не раз и не два — не получалось иначе у Дарры успокоиться. Эдак совсем перестанет на Серпика отзываться. И всё же лучше с ветром в прериях переругиваться да тварюшку безмолвную понукать, чем через плечо оглядываться и терзаться. Нет, никак нельзя иначе. Жить и не мочь в глаза посмотреть Прикли, Рин-Дин-Дину и Коулу — это и не жить вовсе. Это ж не какие-то оседлые, перед которыми тоже стыдно может быть, но от которых хотя бы на другой конец страны убежать можно. Ковбои — то такие же как Дарра бродяги, дорогой вскормленные и дорогой кормящиеся. Куда от них убежишь? Дорога одна на всех — рано или поздно пресекутся.

Что до суда и угрозы какой-то уголовной, то про это в дороге особо не думалось — страшновато было, конечно, но не так, как в глаза товарищам-партнёрам смотреть. Не знал ведь ничего толком Дарра про то, как суды устроены. Или вообще государство, если уж на то пошло. Так-то, конечно, в детстве громкие дела на слуху были — про Дредда Скотта того же или Джона Брауна тем более, но там и вопросы-то были ого-го, ничего себе, цельное рабство негр смелый оспорить решил, а белый ажно мятеж поднял, устроишь тут суд! Только всё равно это где-то далеко было, а в фермерской-то общине всё обычно внутри промеж собой решалось, максимум - с арендодателем, тем же мистером Крюгером. Да в общем-то большинство проблем с ним и решалось, потому как проблемы обычно там, где деньги, а фермерам-то что между собой делить. Из-за Окунька даже никто в суд не пошёл! Потом на ферме у брата тоже как-то не до судебных процессов было — Пэдди только чуток про банки и ссуды рассказывал, и в его словах оно как-то просто всё звучало, честно что ли. Вот тебе закон-Гомстед всеобщий, вот тебе договор займа со сроками и суммами, как у людей почти, только проценты какие-то там сверху накидываются, типа доля за интерес, чтобы не просто так. В общем, понять можно, особенно ежели рукопожатие представлять, брата и какого-нибудь хлыща в пиджаке, ну ладно, с приятным лицом хотя бы. На ранчо Джей-Арроу Соединённые вообще всё просто было — вот хозяин, вот условия. Нравится — работай, нет — уходи. И то мистер Риггс во многих вопросах по-человечески навстречу шёл, даже закорючек никаких в бумагах не заставлял ставить. Какие уж тут суды? Сколько раз Дарра кукурузу да кур воровал по мелочи, и что-то никто ни про какой суд не вопил, только с ружьишек вдогонку палили, этда, это понятно. Или вот во время перегона из Техаса попробовал бы кто про суд заикнуться из-за суровых порядков мистера Киммеля или из-за рукоприкладства Плейнвью того же — на смех бы подняли. Да, если так посмотреть, обошёл Дарра все суды стороной по жизни.

И тут вдруг такое. Купчая какая-то поддельная, итить-колотить, бороду накладную не разглядел! Охренеть просто, и что же теперь, за такое в суд? Да в чём он-то виноват, Дарра Дайсон? Вон этих лже-Тимберлейков и ловите! Они кашу заварили, а Дарре расхлёбывать, ну как так-то? И вообще, не зря же он про свидетельство так ловко вспомнил в разговоре с мисс Маккарти! Вот написала же она его наверняка, там в отеле в Эллсворте лежит, часа своего дожидается, и там всё чин-чинарём! Ведь так? Ведь правда?

Всё равно под ложечкой-то посасывало. Неприятно так, мерзко, словно в потёмках блуждаешь и нет-нет на хлам какой-то наступишь, головой висанину какую зацепишь. Понимал внутренне Дарра, что не будет никто мошенников ловить, время своё тратить. А вот ущерб с кого угодно возместить — это да, у оседлых это так принято наверно. Чтоб без разбора, до кого дотянулись, того и схватили. Тяжело им-оседлым тянуться-то ведь. Мошенников-то и след остыл, а Дарра-дурачок — вот он, крутится-вертится, правоту свою доказать пытается. Ну уж очевидно же, кого крайним проще сделать, с кого всё стребовать. Так что ли законы их работают? Вот дерьмовые-то законы.

И всё равно это больше в голове было. Догадки, сомнения. А как на него Коул посмотрит и остальные ковбои, это Дарра прям прекрасно знал. С разочарованием посмотрят. Ни хрена не как на того, кто стампид остановил. Как на того, кого Пират за жопу укусил, только вместе с жопой ещё и деньги общие сожрал, и ускакал куда-то в прерии с мстительным ржанием. Как будто плохо его Дарра чистил да мало кормил! Что он этим уродам такого сделал?!

По всему выходило, не мог Дарра Пирата этого не выследить. Не мог не достать деньги из брюха его. Если придётся, даже разрезав. Сможет ли только? Тяжело же. Не коровы ж тупые, что детёнышей собственных на перегоне давят. А Окунька оставлять не тяжело было? А с индейцами да мексиканцами в гляделки играть? А с Недом Сибили драться?! Ух, бывали же передряги, выкарабкался же как-то!

И всё равно в глубине души Дарра чувствовал, что в этот раз всё как-то иначе. Серьёзнее. Ближе, не смотря на то, что мошенников и на горизонте не видать. Да, ближе. Потому что когда на одной чаше весов неизвестная добыча, а на другой — риск пулю схлопотать или по лбу получить, то и в гляделки ещё можно выиграть, и в пьяной драке победить. А вот когда конкретно большие деньги уже в кармане, тут совсем другая игра получается. Совсем не в гляделки.

Примерно о том же самом Дарре сказал и Коул, когда они неожиданно встретились в Салине.
Пересеклись-таки на дороге.

***

— Ну не надо, так не надо, чё сразу в бутылку лезть, — угрюмо отбрехался тогда Дарра, сунув руки в карманы и повернувшись полубоком, дескать всё, мир-мир, — А всё же не давал бы мне батя морквы после подзатыльников, так наверно невзлюбил бы его.

Сочувствие? К Коулу? Сочувствовать оседлому можно, что всю жизнь свою в одном месте смертушки дожидается. Потерявшим мужа Дейдре и братьев Брэди. Галливеру, ни за что ларьятом схлопотавшему, а потом и под копытами стампида сгинувшему. Мало ли кому! Жертвам, не агрессорам. Агрессор на то дел всяких начинатель, что как начал, так и закончить может, а захочет в обратную сторону "агрессировать" — так и сможет, он же своей жизни хозяин, не жертва же!

— А ты всё равно партнёр мой, хоть по-свински себя ведёшь спьяну, хоть Соком Тарантула спаиваешь, а всё равно стараешься правильно жить. Не знаю никого другого такого как Коул Фоулман. И не надо мне.

Развернулся тогда Дарра и ушёл, насупившийся и так и не понявший, к чему сильному сочувствие. Не было у Дарры такой монеты в кармане, а вот признания звенело мало-немало. Сколько было, всё выложил. С тяжёлой головой и лёгким сердцем из разговора вышел.

***

...А Коул всё-таки поверил! И подошёл-то обрадованный — в глазах горело, в голосе трубило, да и явно не хотелось ему чувства скрывать. Видно же было, что искренне беспокоился.

У Дарры сразу от души отлегло, даже обнять партнёра захотелось. Сдержался, всё ж таки дело первей, и дело то серьёзное донельзя. И запутанное. И новое появление мисс Маккарти в том же отеле, где и мошенники заночевать решили, ни разу его проще не делало!

Только к вечеру ближе, когда умный Коул всё разложил по судам да засадам, стало Дарре по-настоящему страшно. Не поверят ему! В доверии всё дело-то. Твой не твой проступок, поди докажи-ка, что не сам эту купчую купил у адвокатишки какого-нибудь, ему же дольку с добычи нарезав. И вот так просто. На два года. В тюрьму, прям настоящую, с прутьями и решётками, гнилой соломой вместо лежанки и баланды вонючей на обед. Завтраков и ужинов там, вестимо, не бывает же. Короче, ужас.

Первой мыслью было — да ну к чёрту этих сукины детей! Будь хоть трижды головорезами они, своего же подельника порешившими, что ж теперь, из-за страха перед ними с чистым именем распрощаться?

Мысль же вторая обернулась совсем иным вопросом. А что лучше-то, чистые руки или чистое имя? И Дарра на всю свою звеняще-трезвую голову так и не смог из себя ответ выдавить. Крючок спусковой наверное легче бы шёл в засаде, чем ответ этот. Дурацкая какая-то игра. Гляделки лучше, честнее. Драка пьяная и то краше. А тут как получается? У тебя украли, но всего лишь деньги, не жизнь же, так? Ну и чё ты тогда пыхтишь в затылок, нарываешься, ставки до дула у виска повышаешь? Обдурился — проиграл, смирись.

В этой игре будто надо было в свой черёд у других красть, нового дурачка искать, исподтишка бить (можно и не насмерть) и мутные схемы придумывать. Тьфу, мерзость. Как у тех самых-то выиграть, которые в первый раз тебя обыграли? Никак, получается. Шериф-то или их арестует, или тебя, и всё от его настроения что ли зависит? Ну и ещё от того, как язык подвешен у одной стороны, и у другой. И от доказательств ещё, свидетельств! Да вон же оно, свидетельство главное, сидит-стейк-ковыряет!

— Коул, давай может всё же к шерифу, а? — сглотнув, попросил Дарра партнёра, прямо как в детстве, когда Брэди предлагал за разбитую чашку родителям не признаваться, — Смотри, мисс Маккарти же тут оказалась, мы только вот её попросим с нами сходить, и всё. Она не этсамое, ну ты чего? Стала бы она мне тогда про ворьё это рассказывать? Просто наверно в этом же направлении ей ехать надо было, потому и вот. Меня как раз дилижанс обогнал один на дороге. А ещё она говорила мне, что её ограбили недавно. Может, как раз в Эллсворте и ограбили? Потому и не хотела там оставаться. Вроде так-то складывается. И тогда, если так, повезло же, не? Тем более она кстати про тамошнего шерифа, ну из Эллсворта, всякие ужасы рассказывала, что Сатаной сам себя кличет и вообще лютует. Может, она к нему пошла, а он её к дьяволу послал? Ну то есть он же сам, тьфу. Ох, лишь бы здешний не такой был.

Дарра прикусил губу и нахмурился.

А что если такой же? Может они вообще одна шайка-лейка. Если всё же риск пополам будет, может да, может нет — рискнуть тогда или нет? Или в засаду, как Коул предлагает? Только там ты и руками, и жизнью рискуешь, а с шерифом только именем. Далось оно тебе?

Как тут в отчаянии не посмотреть ещё раз на мисс Маккарти? На леди-маяк или тогда уж леди-гирю, что на нужную чашу весов опустится легонько так, и в нужную сторону склонит. И никакого риска тогда. И руки чистыми останутся, и имя.

— Всё ж таки она же леди, — со слабой надеждой сказал Дарра задумавшемуся Коулу напоследок, — или нет?

"Или всё, что ты мне рассказывал про них, партнёр, — лихая ложь и неуклюжая шутка, и нет никаких леди, одни простушки, шлюхи да мошенницы, и ты всегда это знал, и потому и Доротее всыпал, а перед той дамочой, что через грязь перебраться не могла, просто красовался, чтобы лично себя лучше почувствовать? И если так, партнёр... то может быть нету в чистоте рук такой уж ценности? Некого же тогда обнимать ими, некого."

Ух, хорошо пошло! Сразу вылетели из головы дурацкие мрачные мысли о смерти, цепляющейся с пола за ботинки скрюченными пальцами, сразу легче на душе стало. Вот попади в такой момент пуля в сердце (почему-то чтоб именно в сердце), точно прямиком в рай отправишься, с таким-то воодушевлением как иначе?

К земле вот только гнёт что-то. Поднывающие от разгибания гранатных усиков да от стрельбы пальцы, отбитое прикладом плечо да истёртые переползаниями колени. Слишком много проклятого острова на одежде и коже — тяжёлый песок в складках, тяжёлая пыль в порах, тяжёлый смрад в лёгких. И сердце без пули. Пока тут, значит, пока в пекле. Зато хвост дьяволу прижали!

В дворовых потасовках Полу бывать доводилось нечасто (но всё же доводилось). Как-то так складывалось, что стороной такие дела его обходили, то гуляет он где-то не в том месте, пока товарищи с пришлыми отношения выясняют, то с семьёй куда-то сходить надо, и не отвертишься. Будто копились, дела-то эти дворовые, чтобы навалиться отовсюду уже здесь. И всё же да, почувствовался тот запал, почувствовался азарт, как когда камень в спину убегающим пацанам с другого района кидаешь, а у тех уже ноги в руках — не до ответок! А ты весь разгорячённый стоишь посреди улицы и орёшь в душе: "это моя улица!", а на лице гримаса, и корка из пыли и пота, и чешется всё, но ваще плевать.

И тут кто-то крикнул про гранату, а через пару секунд она напомнила о себе сама. Тряхнуло так, что Пол чуть сглатывать не разучился - так и застыл на полу со стиснутыми челюстями и горящим ртом, а потом понял, что и сглатывать-то нечем — в горле так сухо, что хоть обувь после дождя суши.

Незнакомые бойцы всколыхнулись, засуетились. Парень с веснушками предложил сваливать — Пол скорее по губам это прочитал, нежели чётко услышал (в ушах всё ещё гудело).

— Куда, куда!? — Пол схватил главного паникёра за рукав и прокашлялся, — Под пулемёт? Здесь надо держаться! Киньте лучше по гранате в окна! Если гады подкрались, хана им! Потом к окнам и занимаем оборону!

Он бы ещё мог чего-нибудь сказать, логику какую-то своеобразную подключить, аргументировать. Если бы всё это не в разгар такого жаркого замеса происходило. А так, когда с одной стороны гранаты рвутся, а с другой в оконный проём то и дело пули с диким визгом залетают, как-то не до рассуждений.

— А если ещё закинут, под труп суйте, их тут богато!

Пол только одно чувствовал — возвращаться ему смысла нет. Если там сейчас такой накат жёсткий, то пока он назад в Манго ползти будет, там уже или перебьют всех, или отобьются. А значит, лучше отсюда как-то общему делу поспособствовать, парней Блондина вот расшевелить как-то, занозой в боку для японцев стать! Если у них фланг один вражеский винтовками ощетинится и не схлопнется, наверно им и в центре наступать менее сподручно станет!

Коул уклонился тогда от ответа, а потом будто самого себя избегать начал. Всё время в игре, в бутылке, в седле... Что ни говори, поменьше у них с Даррой стало дружеских бесед. Дарра же, не смотря на весь хмель в голове, хорошо запомнил тот вечер, когда Коул спустился по скрипучей лестнице после злого своего часа с Доротеей. Много было раздумий. И когда Коул с горечью посетовал на тогдашнее бездействие партнёра, молчал тот недолго.

— Слушай, ну хочешь щас по морде дам? — нахмурившийся Дарра и сам был в тот момент не прочь получить сдачи, — Если аж спать не можешь как страдаешь, так давай потом в Канзас-сити заедем, извинишься перед ней, а? Цветов там купим, чего ещё они любят? Ну и как ты говорил, шоб не ругаться, не плеваться, себя не перехваливать. Грудь колесом, без суеты, спокойный и трезвый. И в бар тот. И сразу к ней, и... ну ладно, цветы там всё ж не в масть как-то, но можно другой подарок заготовить, платочек там или серьги посверкастее. Ну, что скажешь? Идея-батарея?

К чему он тогда про батарею эту ввернул, он и сам толком не понял, просто наверно из кожи вон лез свои какие-то фирменные словечки уже заиметь наконец, чтобы щеголять перед парнями. А то вон как Коул языком владеет, как чего надо ответить, так ваще в карман не лезет. Дарра на фоне друга казался себе косноязыким и скучным, вот и думал-придумывал всякое. Батарея, оно ж даже звучит мощно! Сразу пушки в голову лезут, речь огнём подкрепляют. Или чушь какая-то?

Хотел ещё Дарра предложить Коулу душу излить, но смолчал, посчитав, что не получится оно, ведь знал же Дарра, что там тогда у них за закрытыми дверями случилось. Побои, оскорбления и прочая грубость. И что с того, что выслушает Дарра заместо какого-нибудь святого отца эдакую исповедь? Это святой отец или, если уж на то пошло, любой другой незнакомый с ситуацией человек — это вот они могут как-то так среагировать свежо и чисто, что чувства Коула отразятся как в гладком зеркале и что-то в нём самом высветят и очистят. А Дарра-то уже сам весь в копоти, реакцию свою потратил в тот же роковой вечер, и вряд ли Коул её вообще запомнил, настолько блеклая она была. Удивление, недоумение и молчаливые сомнения, хороша реакция! А ещё стыд и горечь наутро, когда что-то там в нём умереть или родиться должно было. Семя-то вроде в почву души его упало, да только не засохло ли? Или если в памяти осталось, то вот тебе и влага? И может тогда из-за этого они с Коулом меньше общаться стали? Один от себя бежал, а другой себе навстречу. Не поговоришь особо на разных-то направлениях! Жаль, не закончилось ничем. Сколько ни думал Дарра о том, как поступить правильнее было, путного ничего надумать не смог, а потом и вовсе рубить мысли стал: что было, то прошло. Но про себя упорствовал: в следующий такой раз он ни другу, ни врагу спуска не даст! Да только будет ли он, следующий этот раз? А пока вообще ни разу не ясно, взросло ли то горькое семя, или нет.

...Кажется, не понравилась Коулу идея — не хватило снарядов батарее! Что-то ответил он Дарре, а потом замкнулся будто. Может, потому и согласился оставить Дарру в Эллсворте ? А то уж больно быстро согласился. Чего Дарра-то? Рин-дин-дин вообще сразу соскочил, и его кандидатуру чёт больше вообще не обсуждали. Как и Коула. Что за единогласное решение такое? Завидуют что ли, что он стампид остановил, не хотят с Даррой вместе работать?

Пришлось Дарре застрять в неприятном этом городке.

Вообще, ему вся эта история с продажей коней по объявлению сразу не понравилась. Где ж это видано, чтоб человек по буквам о чём-то там судил! Эт-тому мистеру Гордону чего хошь там в этих газетёнках понаписать могут же! Вот Прикли на него сам собой хорошее впечатление произвёл, он это умеет, если захочет, на то оно и глаза-в-глаза, рукопожатие! А буквы-то на бумаге все одинаковые, под каким углом не разглядывай! Вот что бы они всей командой делали, если бы по приезду на ранчо обнаружилось, что лошадки совсем не того качества? Что мистер Тимберлейк вместе с парочкой образцовых кобыл пяток паршивых втюхать простофиле какому вздумал? А что, с одним не сработает, завсегда другой найдётся, буквы-то они ж для всех одинаковые! А "знатокам" только время терять и требовать оплаты за впустую проделанный путь.

Но как же репутация? А что репутация? Тяжело было пока ещё Дарре о репутации судить, когда он большую часть людей и мест в мире впервые встречал. Было у него стойкое пока что ощущение, будто так много всего и всех вокруг, что какой вообще смысл в репутации. Едешь в новое место, а там новые люди. И они тоже куда-то едут. Как всех упомнить?

Детина тот, например, помощник Тимберлейка, тоже Дарре не понравился. Ну, он всем не понравился, так-то, но вот это его финальное решение расстаться с лошадьми, НЕ получив деньги, вот оно Дарру просто из колеи выбило. Пялился он на спокойную физиономию детины, будто бы безразлично наблюдавшего за тем, как ковбои табун из загона выводят, и глазам своим не верил. Это ж насколько надо работу свою не любить и не ценить, чтобы вот так вот каким-то проходимцам, которых ты первый раз в жизни видишь, ценный товар отдавать?! Ну да, у них вроде бы как объявление из газеты и имена всякие из писем хозяина знают, но всё равно, жутковато же должно быть вот так вот чужое богатство в третьи руки передавать на голом доверии. Ему вообще деньги-то показали хотя бы?

Самому частью этой схемы доверия становиться Дарре тоже совсем не улыбалось. Ну какой из него кредит? Он ещё переволнуется и имена забудет, условия, оч-чень убедительно выйдет! Первое время, проведённое в отеле, Дарра как раз на повторение всей истории и убил, чтобы, значит, проходимцем-самозванцем для мистера Тимберлейка не выглядеть. А потом вдруг подумал, когда спина от лежания на кровати затекать начала, какая мистеру Тимберлейку вообще разница, чё там Дарра помнит, а чё нет, если он деньги получит? Хмыкнул Дарра и гулять пошёл.

А лучше бы не ходил. Опасный городок, чтоб его ливень смыл! Ладно ещё пьяницы-часовщики, но тот однодолларовый кредитор Дарру не на шутку перепугал. Это потом узнал Дарра, что могли бы ему и Глазго Смайл оставить, пока в отключке валялся, и ещё не раз радовался, что на Кисс всё закончилось. Эх, найти бы этого гада да самому ему по носу врезать...

Большую часть времени, проведённого в Эллсворте, Дарра в итоге просидел в одном исподнем в отеле, озлобленно чистя револьвер Коула и думая о том, что давно бы пора уже своим обзавестись. Не по-мужски как-то вечно у друга стрелять. Ждал Дарра прибытия мистера Тимберлейка почти как Второго пришествия Христа. Скучал ещё. Это вообще напасть была. В Эллсворте этом странно как-то люди жили. Половина как сонные мухи себя вели, ничем особо не интересовались, никуда лезть не спешили, даже двигались как-то медленно, неуклюже. А вот вторая половина ураганила вовсю, пела песни, пила горючую, палила в воздух и ещё куда-то там, в общем, отрывалась по полной! И даже было ощущение, будто две эти половины время от времени менялись местами. Странные люди, короче. И опасные.

Одним словом, с гигантским облегчением вздохнул Дарра, избавившись наконец уже от чужих денег. Кольнул его вдруг стыд куда-то в сердце: радоваться, дескать, надо, что такое дело так по-взрослому провернул, и комар носа не подточил! Только вот радоваться не получалось. Было какое-то предчувствие дурное, да и витали в голове слова Прикли: "отдает ему доллары, подписывает купчую и за нами"... И почему Дарре подумалось, что подписывать не надо ничего? И мистер Тимберлейк со своим адвокатом странные такие, не потребовали никакой подписи. Хотя вообще, если подумать, зачем она нужна вообще? Не Дарра же покупал, не его же ведь деньги. Ох, понапридумывали векселей-купчих, голова пухнет! Пусть сами разбираются!

На улице было посвежее, и Дарра с удовольствием потянулся, подставив лицо прохладному ветерку.

— Мистер, — сзади появилась, смущенно улыбаясь, та кареглазая девушка из отельного холла, — не могли бы вы помочь мне перейти через эту ужасную грязь на дороге на ту сторону?
– Конешн, – быстро выпалил Дарра, пытаясь скрыть смущение, вызванное неожиданностью такого обращения, – вам куда, говорите, в какую-какую сторону?
— Вы очень любезны! — с легким ирландским акцентом поблагодарила девушка, — Вон к тому перекрестку, пожалуйста!

Когда они перешли на другую сторону дороги, но не дошли ещё до угла дома, девушка все с той же мило-вежливой улыбкой произнесла:
— Мистер ковбой, я настоятельно прошу встретиться со мной через тридцать минут в "Келли'з Таверн" — нам надо пообщаться по поводу вашей недавней сделки. Это в ваших же интересах. Не волнуйтесь, никакой засады или неприятностей там не будет. Ма-ма*?

– Постойте, вы откуда об этом знаете? – переполошился Дарра, – я вас раньше нигде не видел! Мисс, вы, простите, кто будете? И почему сразу не хотите рассказать?

Сказать, что он выглядел удивлённым, значило бы ничего не сказать.

— Имеющий уши да услышит, — цитатой из Библии ответила незнакомка, — я вас тоже раньше не видела, но поняла, что вы — ирландец, как и я. Это раз. У меня есть, скажем так, долг совести перед одним ковбоем — и я отдаю его вам, потому что ему не имею возможности. Что же до вопроса, почему не сразу — не уличная это беседа, не так ли? Спасибо, что проводили, мистер... — в голосе явно послышался вопрос, — Надеюсь, что мы встретимся через полчаса.
— Дарра Дайсон, - назвался он, нахмурившись, — Я-то хоть сейчас готов, дел никаких, свободен как ветер. А вот вы, мисс...

Он прокрутил ладонь в кисти в сторону новой знакомой, будто свёрток разматывая, и приподнял одну бровь, намекая на вопрос, аналогичный не заданному ему.

–... Странные вещи какие-то говорите, хоть и ирландка. Какой долг? Я-то здесь причём? Знаете, меня в этом городке совсем недавно чуть не ограбили.

Дарра повернул лицо так, чтобы загадочная мисс могла получше рассмотреть синяк.

— А теперь вы в какой-то кабак зовёте. Только если что, деньги-то я уже отдал, предупреждаю. Если всё ещё хотите поговорить, так давайте может я тогда сразу до места вас и провожу? Подожду, пока вы там свои дела уладите.

Он попытался улыбнуться, но с содроганием вспомнил забравшего у него доллар мужика, коротко оглянулся и снова нахмурился.

— Кина. Кина МакКарти, мистер Дайсон, — присела в книксене девушка. — Что вы деньги отдали, про то мне известно — именно поэтому я и хочу с вами пообщаться. Меня тоже ограбили, — развела она руками, — но мир не без добрых людей. И за добро, что сделал незнакомый человек мне, я делаю добро другому незнакомцу. Хотите считать меня юродивой, — одними губами улыбнулась Кина, — ваше право, я не настаиваю. А встречу всё-таки позвольте провести там, где вас об этом просит леди, — она чуть склонила голову, — и тогда, когда она об этом просит. И, возможно, эта просьба лишняя, и тогда я за нее извиняюсь, но постарайтесь в эти полчаса не злоупотреблять выпивкой, хорошо?

Дарра какое-то время молчал, сосредоточенно изучая назвавшуюся леди девушку. Что-то изменилось в его отношении к ней после этого слова, но что именно он и сам, скорее всего, сказать бы затруднился. Вспомнилась почему-то та женщина из Топика, разговор с Коулом, Доротея и то, что Коул с ней сделал. Подумалось почему-то, что будь там эта Кина, не произошло бы всего того, что произошло.

- Хорошо... мисс МакКарти, - наконец выдавил из себя Дарра, чуть прикусив губу и вместе с кивком головы дотронувшись до края шляпы, - Встретимся в Келли'з Таверн.

Сколь ни велико было искушение последовать прямо за леди и ждать, пока она не соизволит перейти к сути дела, дыша ей в затылок (ну или в лоб, или в висок, неважно!), Дарра всё же заставил себя задержаться перед местом встречи и сделать неспешный круг почёта. Полчаса тянулись как полгода, а явившегося на странное свидание кавалера грызло любопытство пополам с сомнением.

Ну что это могло быть? Хитроумная ловушка? Но зачем, денег-то у него уже нет, зачем он там этим бандитам, если они, конечно, его ждут? Да не, ну какие бандиты, с виду-то и салун как салун, не стали бы наверно прям там грабить, да и мисс МакКарти эта совсем на бандитку не похожа. "Тоже ограбили", сказала она. Может, мистеру Тимберлейку какая-то опасность грозит? Но тогда почему сразу не предупредила?

От нагромождения загадок уже начинали побаливать виски, и Дарра решил не ждать условленного срока до последней минуты.

Когда он зашел в Келли'з Таверн, Кина уже пила там кофе, задумчиво глядя в окно и рисуя пальцем на столешнице невидимые узоры. Увидев подошедшего юного ковбоя, она приветственно кивнула:
— А, это вы, мистер Дайсон. Заказывайте себе напиток и присаживайтесь.

Хорошо хоть ему её дожидаться не пришлось. Женщин с их туалетами и костюмерными нередко ждать приходится, а тут поди ж ты, даже не переоделась как будто. И чего тогда сразу не сказала?

— Благодарю, но что-то мне, кхм, пить-то не хочется, — пробурчал Дарра немного недовольно, хоть и тихо, — тем более если разговор недолгий будет.

Он присел за столик и, откинувшись на спинку стула, скрестил руки на груди.

— Вы что мне сказать-то хотели?
— Надо, мистер Дайсон, надо, — возразила ирландка. —Вы много видели людей в трактире, сидящих за пустым столом?

Когда вопрос с напитками был решён (Дарра всё же взял и себе кофе), Кина изящным жестом отпила из чашки и, глядя куда-то в окно, начала:

— Мистер Дайсон, для начала попрошу вас, чтобы вы ни услышали, не делать резких движений и не совершать необдуманных поступков. Держите себя в руках. Ну так вот, как я уже говорила, случайные люди иногда узнают случайные вещи. И я знаю, что ваши визитеры – не господа Тимберлейк и Шеппард, а парочка авантюристов, решивших облапошить некого мистера Гордона, приложив подложные бумаги. И, я так понимаю, у них все получилось, если судить по тому, как они со своими спутниками сорвались в галоп. Это, — она пожала плечами, — не мое дело в общем-то, но ирландцы должны помогать попавшим в беду землякам – этому меня научил один хороший человек. А другой хороший человек, тоже ковбой, — голос Кины дрогнул на миг, —помог мне, когда все отвернулись. Ответить ему любезностью я не могу, по могу попытаться помочь другому. Может, — улыбка вышла невеселой, — когда-нибудь круг замкнется, и кто-то протянет руку ему.

Лицо слушавшего Кину Дарры успело перемениться в цвете раза три. Сперва позеленело, затем побагровело (тогда он с усилием положил крепко сжатые кулаки на столешницу, заставив свою чашку вздрогнуть), а в конце концов побелело. Он не сдержался и процедил сквозь сжатые зубы, наклонившись вперёд и даже перебив собеседницу где-то в том месте, где она невесело улыбнулась:

— А что ж вы тогда сразу мне всё это не сказали-то!? Я бы может успел бы ещё их догнать!

Он уронил голову на руки, больно ткнулся подбородком в стол и тихонько завыл, полностью пропустив последние слова Кины о замыкании круга. Ни о какой взаимопомощи ему сейчас точно не думалось. В голове плескалась ледяная паника, норовя затопить собой каждый-каждый островок благоразумия.

— Мисс Маккарти, — на одном из самых упрямых островков вдруг вспыхнул маяк надежды, — а вы что-то ещё знаете? Под... услышали? Ну, про этих двоих. Может, куда они собирались? Я же если сейчас их как-то не найду, это же тогда получается...

Дарра замер на полуфразе и отрешённо посмотрел в сторону скрипнувших от толчка очередного посетителя маятниковых дверей салуна. Представил на миг, как он-маленький оказывается между такими вот махинами, и те давят его как комара.

Кина МакКарти тем временем тихонько выдохнула.

— Именно поэтому и не сказала, — со всей убежденностью ответила она, — Вы бы их догнали, и что тогда? Они бы извинились и отдали деньги? Вы в это верите? Или, увидев ваш пистолет, спасовали, имея на руках весь стэк после того, как сделали рэт-хоулин? Эти двое, я видала, уехали не одни, а еще с каким-то джентльменом, здоровый такой детина – вы справились бы против трех стволов? Простите, мистер Дайсон, но я в этом сомневаюсь – они бы вас просто убили: это же Эллсворт!

Мисс МакКарти склонилась над своей чашкой:

— Я думала, как вам помочь, но… Погоня не выход, раз вы здесь один. А мистер Сатана, — она суеверно перекрестила рот по-католически, — местный шериф, таким делом заниматься не станет: он… Как вы думаете, хороший ли человек, который сам себя так называет? Так вот, единственное, что я могла, это предупредить, чтобы ваш наниматель не узнал обо всем первым, и не отыгрался бы на вас, и не дать вам совершить самоубийство, помчав за ними.

— Так значит, вы ничего больше про них не знаете?

Надежда в глазах Дарры таяла с каждым словом его собеседницы (при том, что не каждое он понимал должным образом). Рука его даже дёрнулась перекреститься вслед за её знамением, но замерла на полпути ко лбу. Он сглотнул и пробормотал себе под нос:

— Детина... наверно тот...

Губа его задрожала, и ему пришлось кашлянуть и прикусить её, чтобы не выдать страха. Глаза и без того бегали по всему интерьеру салуна, ни на одном объекте не в силах задержаться дольше чем на пару-тройку секунд.

— Я хотел сказать, что видел одного такого на ранчо мистера Тимберлейка, продавца тех лошадей. Он такой, ну...

Дарра вздохнул и, прищурившись, начал перечислять запомненные приметы того парня, что предлагал ковбоям передать деньги Тимберлейку через него. Через такое рациональное действие у него получилось хоть немного успокоиться.

— Это он?

Мисс МакКарти только вздохнула и пожала плечами, чуть разведя руки в стороны – больше ей к своим словам добавить было нечего. Когда же её спросили про третьего, она удивленно подняла бровь:

— Да, вполне похож. Ваш знакомый? Тогда, боюсь, он в сговоре с теми двумя…
— Да не знакомый, нет, говорю же, — Дарра опять нахмурился, но теперь хотя бы выглядел деловито, будто сумел нащупать хоть какую-то иголку в этом сгнившем стоге сена, — это работник мистера Тимберлейка, который нам лошадей продал. Ну не нам, а мистеру Гордону. Слушайте, мисс МакКарти, вы мне на самом деле очень помогли! Я же теперь хотя бы смогу рвануть на ранчо и расспросить про этого детину, кто он, где живёт. Может, он ещё там, вещички пакует?

Вопрос прозвучал неуверенно, но всё же плохая надежда лучше никакой.
Дарра привстал из-за стола и посмотрел на Кину сверху-вниз.

— Скажите, пожалуйста, где я ещё смогу вас сегодня найти? Мне может понадобиться ваше свидетельство. Вы ещё долго будете в Эллсворте?
— Интере-есно, — задумчиво протянула та в ответ, — это его самодеятельность, или его работодатель провернул эдакое мошенничество, чтобы остаться и при своем, и при деньгах? Это вполне в духе этого Богом забытого городка… Кстати, — вскинула она голову, — о вещичках. Мистер Дайсон, я видела, как этот типус уехал с теми двумя галопом. Не думаю, что он такой глупый и не собрал все вещички заранее. Я бы поставила сто долларов против цента, что у них все продумано, и не удивилась бы, что тут еще остались сообщники… Поэтому, собственно, я и не хотела, чтобы нас там видели вместе, да и в принципе не хотела бы, чтобы эти негодяи узнали, что я помогаю вам. Вы – мужчина, могущий за себя постоять, а я, — мисс МакКарти неловко улыбнулась, — только слабая женщина. Вообще, мистер Дайсон, я бы предложила вам подумать, поверят ли вам. Не все люди добрые, к сожалению, — она дёрнула уголком губ, — и предпочтут увидеть только дурное: так проще. И подумайте, прошу вас, сможете ли вы убедить ваших товарищей: вас же не одного эта сделка касается? А если даже поверят, как вы будете объяснять нанимателю, что не вы его обманули, а сами стали жертвой этого города?

Дарра вынужден оказался зависнуть в несколько неудобной позе — наполовину вставшим из-за стола, но ещё касающимся краёв стула и столешницы. Эта Кина любила порассуждать о том, о чём её не спрашивали!

— Да ясен конь, что никто мне просто так не поверит! — в сердцах выпалил он, присаживаясь обратно и обхватывая голову руками, — Потому и пытаюсь вызнать что-то про этих мошенников и спрашиваю, как долго вы тут ещё будете! Вы-то про обман рассказать сможете, ну, моим друзьям хотя бы, мистеру Тимберлейку. Только вы верно... вы верно не местная? Не может такого быть, чтобы такая как вы... ну, жили в... ну в таком месте.

Он зарделся, вконец смутился и опустил взгляд в пол. Ну правда. В городке, где его сперва чуть не побили по пьяни, затем ограбили мелко, а затем по сути тоже ограбили, но уже крупно, в городке, где единственная добрая женщина была проституткой, подсказавшей чужакам-ковбоям дорогу, где опасность просто сочилась из стен и глаз, в таком городке просто не могло быть такой как эта Кина МакКарти. Такой... чистой, светлой и правильной. И плевать, что она в самом простеньком платье! Ограбили же, вот ведь какое дело, и тоже наверно не заступился никто...

— Может вы бы тогда могли бы написать мне ваше свидетельство?
— Потише, мистер Дайсон!, — просительно и негромко протянула мисс МакКарти, — Нам лишние уши не нужны!

На этом девушка, подперев рукой подбородок, крепко задумалась, перестукивая пальцами по столешнице. Наконец, решив что-то и решившись, она протяжно продолжила:
— Понимаете, юноша, я не уверена, что ваши друзья, и, уж тем более, мистер Тимберлейк выслушают меня, после чего попрощаются и отпустят. Когда на кону такие деньги, что стоит им задержать одну бедную маленькую Кину, чтобы она и судье, и контрагенту, и шерифу все рассказывала? И я не хочу знать, как они могут это сделать: "есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам" — и я не хочу, чтобы мне это потом снилось в кошмарах. А я, во-первых, действительно не местная и собираюсь расстаться с этим "милым", — в голосе ножом блеснуло раздражение, — городком, а, во-вторых, не хочу внимания вышеупомянутых достойных персон. Что же до свидетельства... — она снова взяла паузу, которую заполнила медленным питьем кофе, — то я могу его оставить, наверное, но... Вы уверены, что оно вам поможет? Не легче ли пообщаться с работниками отеля, видевших ваших гостей, и с товарищами этого вашего нечистого на руку и помыслы работника, и уже их показаниями подкрепить слова, а не письмом некой леди, кою никто, кроме вас, в глаза не видел?

Слушая очередную порцию как будто нарочито спокойных рассуждений Кины, Дарра вновь переменился в лице. Вновь прищурился, только уже не только от воспоминаний, а ещё и пристально разглядывая лицо собеседницы. Как там она говорила? "...Спасовали, имея на руках весь стэк после того, как сделали рэт-хоулин?", так, кажется? А ещё про то, что местный шериф тот ещё сатана, а ещё что внимания лишнего не хочет. Даже хотя бы письменно свидетельствовать не хочет!

Он посмотрел внимательно на её руки, на то, как ловко она чашку кофе берёт, как в остальное время их держит. Хотел было что-то сказать, но осёкся, отвёл взгляд в сторону.

Леди, кажется, та ещё картёжница, слыхал Дарра о таких. Ковбои на привалах рассказывали, мол, бывают, такие девки, что мужика обыграют на раз-два, и не потому, что просто любят в карты резаться и постоянно это делают. А потому что с дураками играть садятся, прекрасно таких дураков различая. А вот дураки в них только миловидные лица и видят, за что и платятся. Не поверил тогда Дарра рассказам таким (совсем не подробным, если уж на то пошло), ну обыграла какая-то тётка Прикли разок, ну что с того, не повезло ему на раздаче. А теперь вот иначе на это дело взглянул.

Думал же ведь ещё, что такое невинное создание делает в таком жутком месте? А она, как знать, не простофиль ли обыгрывает? Не иначе как те двое, что Тимберлейком да адвокатом его прикидывались, тоже жертвами её стали, вот так и довелось ей разговор их подслушать. Хотя зачем ей тогда Дарре-то их сдавать? Или это они её и ограбили, а она им так мстит?

Наконец, поколебавшись, Дарра проговорил тихо:

– Мне сейчас любая помощь пригодится. Вы скажите, если готовы написать. И тогда где вас найти вечером? А я пока разузнаю, что смогу.

В глаза леди при своей просьбе он не посмотрел. Как будто разуверился в том, что она настоящая леди.

Мисс МакКарти подняла очи горе, словно прикидывая что-то, покрутила в пальце выбившуюся из-под чепца прядь, прежде, чем запрятать ее.
— Давайте вечером здесь же. Я запишу свои слова и передам вам. И подумаю, чем еще могу — и могу ли — помочь.
— Благодарю вас, Мисс Маккарти! — вставая из-за стола, Дарра всё же не смог скрыть прорезавшуюся в голосе надежду.

Из Келли'з Таверн он вышел как из оборвавшейся на самом интересном месте потасовки — глубокие частые вздохи, расставленные чуть в стороны кулаки, яростный и затравленный взгляд.

Наконец-то можно было себя не сдерживать (странная леди-не-леди осталась в помещении), но вместо дикого рёва на весь городок хотелось сохранить силы для более адресной ругани. Вот только он даже имён этих подонков-мошенников не знал! Оставалось только себя за тупость и толстокожесть проклинать, а такое во весь голос не делается.

Что касается плана действий, то самих действий в голове Дарры было куда больше, чем плана, и всё же он решительно намеревался следовать намеченному пути. Сперва доскакать до окраин города, попутно ища зевак и вообще людей, что могли видеть уезжавших. Может, там магазинчик какой или цирюльня? С хозяином поговорить, с зеваками этими, поспрашивать, хозяина магазина — о том, не закупался ли эдакий детина у него недавно едой на несколько дней пути, и если да, то не говорил ли, куда поедет, и вообще, что-либо. А зевак — о направлении, куда те трое час назад спешили. А в магазине бы ещё бинокль прикупить, если по карману выйдет, и тоже еды хоть на пару дней.

Надо было ещё на ранчо мистера Тимберлейка заехать, расспросить про детину (хоть имя узнать, связи какие-то). Оставаться на ранчо Дарра точно не собирался и про то, что его обманули и деньги забрали, оповещать думал лишь в крайнем случае, если совсем там откажутся про детину этого рассказывать, и то с лошади, чтобы если что, уехать сразу. А то ну их, вздумают ещё задержать его до поры до времени.

Но вообще... вообще Дарра решил по обстоятельствам действовать. Прям вот секундой жить, ну минутой. Если повезёт на след напасть ещё в городе, на окраине, то по следу и поедет, только едой и биноклем запасётся, и поедет. А ранчо... да и чёрт с ним тогда. А Кина... ну, ей весточку передаст тогда, через любого зеваку, а лучше пацанёнка какого поголоднее.

"Уважаемая леди",
— Да-да, балбес, так и скажи!
"Уважаемая леди, мне повезло, я еду за ними, буду осторожен. Напишите моему партнёру Коулу Фоулеру обо всём, оставьте письмо в отеле, где я жил. Премного благодарен! Простите, что не лично, нет времени"

И плевать, что один револьвер против трёх, на самом деле. Если прямо сейчас след не взять, уже ничто не поможет, вот как Дарра думал. А если не повезёт ему, тогда и будет думать.

Вспомнилось вдруг, уже в пути, как фальшивый Тимберлейк сотку долларов отдельно в карман сложил. Это чтобы кому-то поскорее всучить, не иначе! Но кому? Сто долларов деньги немаленькие, это Дарра на своём хребте узнать успел. Но если вот так, то скорее всего это или взятка, или заготовка на покупку еды и снаряжения.

Ну точно, или они всё же перед уездом в магазин заглянули закупиться (и это в первую очередь проверить надо), и деньги для этого, или кто-то в отеле знал их в лицо и был в доле, и тогда это ему плата за молчание. А то и, чёрт подери, настоящему адвокату деньги, тому, чьим именем они представились, и кто им, скорее всего, бланк купчей продал. Бумага-то там была ого-го, абы где такой не достать! Со вторым и третьим случаями сложнее, но тоже надо будет надавить попробовать. Вдруг расколются от неожиданности? От семнадцатилетнего ирландского парня никто никакой прыти не ожидает.

Смерть в каждом визге пули, в каждом чавкающем взрыве гранаты, в каждом изломе каждого бывшего человеком тела. Одна пыль на всех глазах, и остекленевших, и ещё моргающих, борющихся с резью, каплями пота и лучами солнца. Один запах крови, гари и потрохов на всю Тараву. Одна смерть. Нет, не одна, не одна, не одна. Их смерть. Их, их, их...

Пол старался не проползать по меченным пулевыми фонтанчиками точкам, пытался не задевать трупы в бараке. Смерть слишком близко. Если дышать поровнее и не коситься дрожащим взглядом на каждый скрюченный палец, может и пронесёт. Может и запомнится ещё что-то более приятное и правильное. Было бы отвратительно бессмысленно ткнуться расколотым лбом в песок и засыпать угасающий взгляд этими жёлтыми, коричневыми и бурыми крупинками.

Почему-то вид мёртвых японцев уже совсем не радовал, даже не так мимолётно, как раньше, вскоре после высадки. Хотелось видеть живых. И Пол увидел. Даже иероглифы "когеки" вспомнить не успел (Рука? Удар?), как волна яростного крика охватила руины и бараки слева-впереди и вытолкнула в атаку вооружённых людей в желтоватой форме.

— Японцы атакуют наших! — ответил Пол вполоборота на вопрос сзади (полезли-таки "муденя" поддерживать, сукины дети), — Палите, палите из всех стволов!

Он не стал ни объяснять, ни уговаривать — время дорого, внимание смерти ещё дороже. Он просто вскинул винтовку и начал расстреливать пробегающие в просветах между руинами и бараками фигурки, гася отдачу скрипом зубов и ритмичным шёпотом выталкивая из оскаленного рта воздух:

— Туда, туда, туда.

Там кровь, там потроха, там всё самое свежее! Была бы кость, бросил бы.

Позднее Дарра неоднократно пытался вспомнить и понять то своё состояние, в котором ему удалось совершить немыслимое. Тот задор, ту отвагу, те чувства, что двинули его вперёд, почти на самые рога стампида. Задор? Разве что в начале, пока до стада было ещё далеко. Отвага? Улетучилась, уступив место жажде жизни и упрямству борьбы. Чувства? Шелуха. Можно долго перебирать одно за другим и находить место каждому, невольно замечая их скоротечность. Время, вот ядро, но как его расколоть?

Потом, уже на исходе перегона, он мимолётно понял, что случилось. Погрузился в работу, уже достаточно привычную для того, чтобы освободить голову для мыслей, и вдруг почувствовал то же, что и в тот раз. Поток. Он вошёл в поток.

Тело легче своего веса, когда слито с движением лошади.
Действие быстрее своей скорости, когда подхвачено инерцией.
Мысль несуществующе коротка, стоит закончить начатое в момент решения.

Растолочь время на секунды и выпить как микстуру без вкуса и запаха.
Главное — знать, что делаешь, помнить, что выбираешь.
Сохранять самообладание.

Не получится испугаться, если мчишься впереди страха.
Сэкономишь силы, позволив течению подхватить себя.
Изменишь будущее настоящим, если сам настоящий.

...Ну нет, не могло же всё быть так просто! Нельзя объявить землю собственностью, только стоя на ней. Жизнь — не песчинки под ногтями, не пыль на коже. Было что-то ещё... Воля! Окрик Плейнвью, его уверенные, звучные команды. Как ловкая рука, водящая игрушечную лодочку за шнурок по лохани воды, как дыхание могучих лёгких, направляющее парус от одного бортика к другому.

Но он же сам! Плейнвью же подтвердил, не стал забирать себе ни фунта чужой заслуги! Дарра Дайсон, вот кто остановил стампид!

А сумел бы он повторить сделанное? Без Плейнвью, один на один со стихией?

Скопившаяся в плотине души сила тихо давила на мельницу уверенности, но Дарра не видел ответа в мутной толще потока. К его удивлению, тревоги не было. Он понял, что может многое. Глупо требовать от жизни гарантий. Потом сама всё покажет, и станет ясно, чего стоит время, а чего — воля.

***

После Техаса всё стало казаться проще. Стада в Канзасе были меньше, работа — легче, пейзаж — приятнее. Вообще как-то жить вдруг захотелось, словно был голодный и к накрытому столу подошёл, словно шатался от усталости и упал на мягкую кровать, словно поймал улыбку красивой девушки, и её взгляд не обжёг, а согрел.

Двенадцать долларов и угостить выпивкой? Да почему бы и нет! Не было ничего, и вот оно всё, и не само собой, а своим трудом. После тяжелейшего перегона и суровейшей мужской компании уединиться с женщиной на втором этаже (где же ещё?) было самым естественным из желаний.

Дарра заметил, что в этот раз всё ощущалось иначе. Ярче, острее, быстрее. Пропали вопросы и терзания, а как было бы с той, а что там сейчас эта... Вот что перед глазами да под пальцами, то и происходит. Это было чертовски приятно.

С другой стороны, стали замечаться и те детали, что портили вкус жизни будто бы совсем незначительно, но всё же ощутимо. Запах конского пота, засевший в памяти несмываемым пятном и сейчас путавшийся с ароматом духов. Мозоли на руках, и то, как эта Доротея морщится при некоторых касаниях. Игривая пластика её движений, кое-где завораживающая, но порой раздражающая медлительностью.

Не то чтобы это убивало влечение или рушило весь процесс, вовсе нет. Запах менял настроение и держал в тонусе. Мимика лица отражала женскую реакцию и тем тоже заводила. Движения пускай где-то неспешны, зато лучше видны черты тонких рук, приятные округлости, краешек верхнего ряда зубов, прикусывающих губу на излёте стона.

Сначала ему казалось, что это всё отвлекает, мешает раствориться в потоке. Войти — да, плескаться — вполне, даже плыть! Но обидно, когда лишнее внимание каждый раз выносит на берег. Дышать всё сложнее, а водная прохлада тянет обратно.

А потом она помогла так, что стало ясно — это и есть поток.

Дарра был счастлив, как пьяный ирландский утопленник, прыгнувший в лужу из виски, а угодивший в полную цистерну.

Тем тяжелее ему далась последовавшая сцена.

Коул, конечно, повёл себя как-то ему несвойственно, непривычно напористо и даже грубо. Первой реакцией Дарры было изумление и спонтанное желание осадить друга; спросить, не перебрал ли он там уже с выпивкой. Но ведь и Доротею эту будто подменили — это ж надо было ей обязательно виски на Коула плеснуть?! Да что с ними двумя не так-то? Совсем другие люди были!

— Э-э-э, партнёр, — протянул Дарра, положив руку на предплечье Коула, — Ты это...

Что это? Что ему теперь, морду бить что ли? Да ну что за бред, за что? За кого? За то ли француженку, то ли канзашку, первый (и, может, последний) раз в жизни встреченную? Да что он её, убьёт что ли? Это же Коул! Весельчак и неунывающий жизнелюб, всегда знающий, что делать, душа компании, знаток историй и женских сердец!

Тяжело было связно мыслить после нескольких стаканов виски и постельной утехи. Дарра хорошо ощущал злобу и нетерпеливость друга, но ещё лучше помнил, сколько добра тот для него сделал, сколько всего они вместе пережили.

Как знать, не будь Дарра застигнут странным конфликтом врасплох, не будь он так пьян и доволен всем на свете, он может и заступился бы за ту, кто подарил ему столько наслаждения. Но у него уже было всё, о чём он тогда мог мечтать, а другу, прошедшему тем же путём, что и он, не хватало ласки. Дарра сказал только одно:

— ...Ты только с ней помягче будь, она вообще-то хорошая.

И отошёл с дороги.
И спустился по скрипучей лестнице в бар.
И заплатил за выпитый с Доротеей виски, заодно заказав себе ещё.

И вот там уже вспомнил и про волю Плейнвью, и про встреченную в Топике настоящую леди.

Холодный только что стакан словно вспыхнул в руке. Воля, воля, чужая воля! Он опять уступил ей? Думал, что, сторонясь, управляет потоком, а сам лишь беспомощно барахтался в нём? Но если и так, то что теперь, ломиться в дверь и оттаскивать друга от той, кто... кто что? Погоди.

Дарра сглотнул, выдохнул и напряжённо присел обратно на стул. Поднёс было стакан ко рту, но в последний момент отставил его на стойку и с опаской взглянул на лестницу, словно там уже мог маячить Коул с оторванной головой Доротеи в руках.

Коул говорил, что настоящая леди лучше согласится, чтобы её убили, но не поступит так, как не велят ей принципы. Доротея явно не готова была умереть за свой отказ. Да и принципы, были ли они у неё? Вот такие, чтобы прям до конца за них стоять. Работала бы она тогда той, кем работала?

А Коул? Он ту даму, ну ту Лору Фарби, чуть ли не за версту учуял и сразу стойку сделал как тот ещё охотничий пёс! Что ж он, даже спьяну, даже в спешке, даже в пылу обиды — настоящую леди не разглядит?

Ну а что, если не леди, то с такой всё можно делать? Да нет, ну не будет же он её ломать-уродовать, это же Коул! Не мог Дарра вспомнить ни единого раза, чтобы Коул как-то с женщиной себя ну совсем уж плохо и некрасиво повёл. Ну может будет там кувыркаться с ней пожёстче как-то, но за двенадцать-то долларов можно наверно и пожёстче, если уж хочется? Или как это вообще у проституток работает? Они же за деньги желания исполняют, ну, определённые, в определённых пределах. А пределы какие?

От размышлений про отсутствие свода каких-то общеизвестных правил стало немного спокойнее. Так-то наверно мужчина сам должен для себя пределы видеть, ну и женщина тоже подсказывать может, если уж до постели доводит. Но всё равно это дело двоих, и Дарра со своими сомнениями всяко лишний.

У Коула своя голова на плечах. И довериться тому, кого признал другом — тоже поступок. Только вот доверяй, как говорится, но проверяй. Когда Коул спустился наконец вниз, Дарра улучил момент и спросил его:

— Слушай, партнёр... а чего ты на неё так вызверился-то?

— Полный? — негромко переспросил Пол, не глядя на лейтенанта Уоткинса.

Перед глазами рваным парусом хлопнул весь комок эмоций последнего часа, словно в смотанный улиткой пожарный шланг резко воду подали, и сразу на полный напор, словно специально, чтоб шланг — в решето, чтоб ничего не тушить. Пожар-то вон какой. Все сдохнем. Уже всё равно как бы.

"Полный пиздец" в такой ситуации от кого угодно другого услышать — нормально, даже естественно, пожалуй. Но от лейтенанта? И почти ничего больше? Нахера он вообще тут нужен тогда?! Не врубается он, где тут пулемёты... Врубаловку ему не выдали...

— Сползать? — Блондин дождался и прямого взгляда. Вздрогнул? Показалось?

Полу вспомнился Инджан, призраком каким-то дурацким проявился вдруг в контурах Блондина; на таком же расстоянии разговаривали они совсем недавно в "люкс"-воронке. Может воды ему дать попить, чтобы в голове прояснилось? Инджану, правда, не помогло. Убило Инджана. Вот так же сползать послали, и всё, Пол даже не заметил тогда, голову пригнув под обстрелом. Только сейчас дошло, что то тело неподвижное, в том месте лежащее, где он Инджана видел в последний раз — это Инджан и есть, только мёртвый. А теперь что, очередь Слипуокера? Порочный танец приказа и смерти. Кружатся до упаду, кавалеры без кавалеров.

— Тя контузило? — Пола аж перекосило от омерзения, эдак глянуть — сам будто контуженный! А вглядеться — добела обозлённый, — Приказ комроты поддержать атаку, а она уже вот-вот! А у вас там окна! Туда! Смотрят! Как вы отсюда их гасить будете?!

Пол даже вцепился в предплечье Уоткинса, как если бы собирался повернуть его в указываемом направлении, но на деле наоборот — чуть притянул его к себе и неожиданно прошептал с хрипящим присвистом:

— Полный пиздец — у нас. Снарядами прямо по взводу, кто выжил — в атаку, а они по нам в контру. Ротой, не меньше, прям штыками и гранатами, там знаешь щас сколько трупов? Я сам — двоих, хотя посыльный, от командира ни на шаг. И знаешь чё? Снова атака. Снова мы. А наших там — дюжина или около. Весь удар приняли, пока вы тут песок ебали. Не поддержите, одни останетесь.

Пол сам не заметил, как перешёл на подрагивающий от напряжения полукрик.

— Прям щас надо, слышишь?! Вперёд, и гранатами, чтоб наверняка. А от пулемётов справа дымом прикрыться. Кончились дымовухи, мою вот возьмите.

Он с остервенением всунул свою единственную M22 в руки Блондину.

Слипуокер молча вернул М22 в карман, вынув взамен пару гранат попроще. Молча положил их перед собой на песок. Молча перевесил винтовку за спину. Голова звенела от злости.

Как на страшном суде? Кто-то тут ещё мечтает попасть на него когда-нибудь потом, когда всё утрясётся, и можно будет лечь в гроб в чистом и лучшем, причесавшись и написав мемуары? Окститесь, страшный суд уже наступил.

— В ваших интересах выполнить приказ, сэр.

Пальцы как сами собой ослабили на гранатах усики предохранительной проволоки. Не совсем до конца, только так, чтоб ещё на один-два лёгких крута, чтоб даже костяшками сжатого на оружии кулака можно было легко довести его до финальной боеготовности.

Как сделал, так и пополз, не оглядываясь на кучку трусов, не думая об остроте косы смерти, не как Инджан — не обречённо-подневольно, а со злым азартом загребая песок локтями и коленями.

Ну, суки, дождались?
Морская пехота в атаке.
Чем он хуже парней на передовой?
В него стреляли, и не убили, его давили, но не сточили.

Страшно? Да, но иначе, и сейчас-то он не беспомощен.
Окей, это не та война, но тут и плена нет.
Тут хотя бы просто умирают.

Слипуокер едва не плакал от жгучей несправедливости, но параллельно высматривал воронки по пути. Себя одного дымом прикрывать не стоит, только внимание лишнее привлекать, да и пускай эти уроды из второго взвода видят, как им нос утирают. Может проснётся в них что-то.

И так Слипуокер дождался своего приказа. Вроде как были они и раньше, но не его, не совсем, не то, крохи жалкие, а не цельная картина своей роли. Во всей этой кровавой кутерьме с десантом через кораллы и борты, с расстрелом будто бы безобидного сортира, с роковой гибелью казавшегося неуязвимым подполковника Ами и чудесным спасением казавшегося обречённым рядового Макконахи, с кошмарным артналётом, с выцеливанием очередного самоотверженного стрелка-самоубийцы, с атаками и контратаками, слившимися для не попавшего под прямой удар Пола в один-единственный выстрел собственной винтовки... со всеми этими событиями сложно уже было вспомнить, когда конкретно по отношению к нему, Полу Дроздовски, звучал какой-нибудь внятный, оправдывающий всё происходящее безумие приказ.

Быть может, ещё на корабле, когда готовились сметать и добивать — что может быть пропорциональнее ночной канонаде? Или в Веллингтоне, когда выдыхали и расслаблялись, а потом снова напрягались и тренировались — что может быть естественнее и логичнее? Или когда-то в другой жизни, там, в проклятых джунглях Гуадалканала, в десятках простых-сложных ситуаций, когда "смотри и слушай!", или будешь обманут, когда "огонь, огонь, огонь по готовности!", или будешь подстрелен, когда "отступаем!", или окажешься на земляном полу в чужом лагере посреди жестоких врагов? Уже не вспомнить.

Каждая секунда жизни продлевает войну, полную смятения. Не знаешь, услышишь ли свою последнюю пулю. Не знаешь, что кончится в тебе раньше, пот или кровь. Не знаешь даже, сколько сейчас времени. Но ведь совсем ничего не знают только мертвецы! Чего не спросишь — молчат. Живых тоже нечасто спрашивают, особенно рядовых, молчат и они, но отличаться же надо! Жить надо! Знать надо! Сколько патронов в оружии, а сколько при себе, сколько бойцов в строю, а сколько ранено, где что находится из ориентиров, но самое главное — что сейчас надо сделать, чтобы всё это оправдать и приблизить к завершению. Приказ.

Поэтому когда лейтенант Донахъю повернулся к Полу и приказал передать весточку на фланг, жизнь в Поле восторжествовала и наполнилась смыслом. Всё было не зря! Не зря высаживались под огнём противника, не зря рисковали, не зря шли вперёд и держались за каждую воронку и каждую постройку! Быть может даже умирали не зря.

— Так точно! — просиял он и, яростно орудуя локтями, коленями и ступнями, выполз из осыпающегося укрытия.

Слипуокер найдёт Блондина и быстро-скоро передаст всё в точности, как было сказано. Скоординирует действия подразделений и узнает обстановку на том фланге. Вернётся с важными сведениями. И это будет хоть что-то осмысленное по сравнению с тем почти животным остервенением, с которым обе воюющие стороны вгрызались друг в друга и в свои куски изуродованного войной острова.

Есть приказы простые, а есть сложные. Простые отличает сиюминтность исполнения: сказали "бегом туда-то" или "огонь по тем-то", и ты бежишь или стреляешь. Даже донесение передать не так сложно, как может показаться — запомнил суть сведений, запомнил ключевые слова, побежал и, ни на что не отвлекаясь, передал. Сложные же приказы на то и сложные, что растянуты во времени и размешаны в неопределённости. Совершить обходной манёвр и по часам выйти на конкретную точку, чтобы обеспечить союзникам фланговый огонь. Конвоировать большую группу пленных малым числом охранников. Держать оборону любой ценой.

Или "ждать и не стрелять, пока не начнёт Дасти".

Приказ Манго бросил Слипуокера один на один с кричащим и клокочущим миром войны. Каждую секунду что-то происходит! Вспышки то тут, то там, фонтаны земли в воздух взлетают, силуэты мелькают, поди разбери, кто там берёт верх, а кто загибается! Но по ощущениям получается так, что нашим совсем туго.

А если Дасти уже убили?! Казалось бы, голову поверни да посмотри, но страшно! Вдруг взгляд на фронт вернёшь, а там уже атака японцев, и ты мог бы убить хотя бы парочку, но вместо этого ждал непонятно чего и смотрел не туда, куда надо было!

Слипуокер облизал пересохшие губы — как наждачную бумагу лизнул и всё равно внимания не обратил на раздражение, не до того. Слишком близко бой идёт! Что такое эти жалкие сорок-пятьдесят ярдов? Что парни впереди, что остальные здесь, одна каша, одна миска! И япошка за столом с палочками своими! Сейчас с того края подъедает, а покончит с ним, и досюда доберётся — вон у него как лихо всё продумано, каждый на своём месте, и ни у кого поди никаких сложных приказов нет. Почему наши пулемёты молчат? Почему Дасти молчит?! Почему целая воронка грёбаных бойцов молчит!?

Так больше нельзя.

Для безопасности лейтенантов один выстрел отсюда вряд ли что-то изменит.
Парням же может помочь. Слишком уж выгодная и опасная цель.

Коротко громыхнувшая винтовка Слипуокера озлобленно сплюнула вбок гильзой.

— Там гранаты метал один, — хмуро, как нашкодивший школьник перед учителем, начал оправдываться он перед Манго, — подряд, из руин. Парням не видать, а я попал, кажется. Виноват.

Виноват? Пфф, лучше уж такая "вина" чем скорая смерть из-за бездействия!

Самое гадкое — вспоминать свои ошибки вместо того, чтобы проклинать войну.
Война же настоящая, там брат, там все достойные парни! Одобрение миллионов соотечественников!
Всё было не зря. Не могло быть. Все те, кто мог бы это оспорить, мертвы.
Неизвестные Поллоку французы, русские и американцы.
И трое шотландцев, с кем он не был близок, но так долго жил бок о бок.

Капрал Найджел Салливан из Глазго, рядовой Алан МакФарланд из Локерби, рядовой Крэйг Кэмпбелл из Аймута. С кем-то как будто даже за всю службу ни словом не перемолвились, а лица всё равно стоят перед глазами. Оттопыренные уши, россыпь веснушек, обветренные губы. Так и будут?

Сначала забылся цвет глаз. Потом волосы — коротко стриженные и отросшие, зачёсанные то налево, то направо, сальные, мытые, в пыли или снегу, вечно меняющиеся. Точный рост, телосложение, следы травм — стали загадками, характер и убеждения — шарадами. Крэйг, кажется, симпатизировал болос, а может, был неверно понят. Найджел вроде как вечно хмурился на любую новость, или то был кто-то другой? Алан будто бы гордился своими изящными часами на цепочке, но их не нашли на нём после боя.

В конце останутся только имена и ошибки. Смерть и память о пути к ней. Великое наследие войны на фундаменте из малодушных решений и глупых приказов.

Уиллему повезло. У него была альтернатива тревогам будущего и трясине прошлого — разговор о жизни в настоящем. И плевать на языковой барьер. Уиллем сделал предложение Марии и был счастлив настолько, насколько мог себе позволить человек, тронутый тенями войны.

В них он оступился и заблудился, но в них же и нашёл смелость и силы исправиться.

Сколько ни дёргался Уиллем при каждом удачном, как ему казалось, выстреле союзников, болос продолжал строчить как заговорённый. С другой стороны, из-за того, что янки рассредоточились вдоль заборов и начали просачиваться меж домов, кровавая жатва вражеского пулемёта тоже усохла до злого и бодрого, но всё же ручейка. Все вокруг стреляли, стреляли и стреляли, и как будто бы не могли никого убить, что шло вразрез с началом боя, когда на глазах у Уиллема погибло не меньше десятка человек за какие-то жалкие несколько секунд. Сам Уиллем теперь только и успевал, что головой по сторонам крутить. Ситуация развивалась то резкими рывками, то убогой вознёй.

Несколько своих перевалилось через забор — лихо, быстро, только что там с ними потом стало? А тут какой-то бледный парень едва ярд прополз, с открытого места до раздёрганной пулями поленницы. Там поодаль сразу трое американцев, сговорившись, привстали разом над укрытием и дали красивый слитный залп, но куда он там попал, попал ли вообще куда-то — загадка, спасибо хоть эти трое успели обратно спрятаться, пока ответный огонь не пробарабанил по стенке дома за ними. Рядом кто-то сдавленно всхлипнул, и тут без сомнений, одним трупом больше, но точно ли? Может, только ранило? А что там надо тогда, выносить его куда-то назад? Да некуда же! Почему комендант ничего не знает о медпунктах обороны?!

Да потому что не его ума дело. Уиллем сглотнул и, пересиливая дрожь, всё-таки сумел взять себя в руки. Самое важное сейчас — развитие боя, и эти лишние минута-другая раненым погоду не сделают, а вот всех своих спасти могут или обречь. Так, так, трупы в оливковой форме — боль на потом, а рядом проклятый пулемётчик, мечется между суетящимися целями, как будто не может толком выбрать, какое направление отсекать, а ещё явно нервничает под огнём. Хорошо, значит, осталось дождаться успеха фланговых манёвров, уж тут-то на американцев можно положиться, у них не на жизнь, а на смерть драка, должны выложиться!

— Капитан! — Уиллем схватил Мура за рукав и дёрнул, привлекая внимание, — Возглавьте одну из фланговых групп, ту, что ближе к мостику. Кинжальный огонь по переправе! И добейте пулемётчика, хоть гранатами, хоть как!

Он едва успел договорить, как над головами просвистели снаряды орудий бронепоезда. Дьявол! Наверно радисты запросили поддержку, он же послал их вперёд, они должны были размотать свой проклятый провод и установить радиостанцию в одном из домов.

Уиллем привстал на полусогнутых, вытянул голову и, тиская револьвер побелевшими от напряжения пальцами, заозирался. Где, где длинный серый хвост слепой мыши, сжирающей незримыми небесными зубами и своих, и чужих без разбору? Он должен успеть добраться до радистов и выяснить, куда собираются бить пушки!

А как было бы с Джудит? Этот вопрос потом ещё долго не давал Дарре покоя, постепенно растворившись только где-то на просторах Техаса. Вот всё-таки как бы оно было? Нежнее, жарче или просто лучше? Неужели точно так же?!

И не было бы разницы, пьян ты или нет, один всего добился или с помощником, ноют ли костяшки пальцев и все те отбитые в драке места, или тело пышет здоровьем и тянется, тянется... к чему? Дарра не был уверен, что его прям так уж сильно тянуло к Фанни. Она была интересная, да, тёплая и приятная, да, пожалуй даже красивая, в том самом естественном понимании, что возникает в голове при взгляде на цветочную клумбу в солнечный день при хотя бы неплохом настроении. Только вот Фанни не была цветком. И самое главное, Фанни не была Джудит.

Она двигалась уверенно, она говорила непринуждённо, она думала, что знает, чего хочет человек перед ней. А ведь он и сам не знал. Он непроизвольно вздрагивал, когда она касалась его там, где ещё не касался никто, он терял счёт времени, завороженно глядя в её зрачки, сливающиеся в полумраке с радужкой, он так хотел "сначала сравнить", хотя и понимал, что это невозможно! Ну не мог же он хотеть последовавшей за близостью пустоты?!

С Фанни было интересно, тепло и приятно. Блаженно, как от славной помывки после долгого рабочего дня. И одновременно лихо, как на лошади в галопе — всасывающаяся в кровь прямо через ветер скорость и полное отсутствие мыслей кроме "да, да, вот так! А ещё быстрее можно? А ещё?!"... Совсем неплохо, в общем. Да всё, что угодно, только не плохо! Плохо стало без неё. Примерно так же, как было каждый раз, когда жалкие дюймы до касания руки Джудит проваливались в непреодолимую бездну, когда в её взгляде читалось непонимание, и разговор расклеивался на какую-то требуху сплетней, когда она по обыкновению должна была появиться на пастбище со вкусными гостинцами, но вместо неё на горизонте вырисовывался кто-то другой.

Дарра вышел от Фанни спокойным и грустно-мечтательным.

Куда тяжелее далось ему расставание с мисс Риггс. Невыносимо прощаться, не глядя в глаза, словно заранее вычёркивая человека из жизни. Она попросила вернуться и рассказать о Сан-Франсиско, но Дарра ещё до окончания её фразы знал, что будет обходить проклятый город за десять миль. Даже разочарование и досада мистера Риггса, славного мистера Риггса, давшего Дарре шанс в его новой жизни, било не так больно, как эти недоумевающие хлопки ресниц девушки, отчаянно пытающейся подольше не догадаться, из-за чего этот забавный милый паренёк выбрал уехать, хотя мог бы оставаться веселить её дальше. Видать, и правда счастливая у неё была жизнь, если не заставляла её отрывать от себя куски по-живому.

Большим облегчением было оставить ранчо "Джей-Арроу Соединённые" за спиной. Пускай Дарра лучше никогда не узнает, как было бы с Джудит, если при том не узнает и каково стало бы без неё.

***

Как бы сытно ни жилось Дарре у Риггсов, дорога захватила его с головой, наполнила его лёгкие каким-то особенным, сладким воздухом, развеяла все те тревоги, что скопились в его голове, пока он отъедался, работал, влюблялся и страдал. Как же приятно было снова хлебнуть лекарства для продления жизни — вернуться в движение! Когда не возвращаешься туда, где был час, день, неделю назад — словно саму смерть вокруг пальца обводишь. Следы путешественников малы, легки и недолговечны, оседлые же будто добровольно обувают ноги в капканы. Похожий на гроб дом в похожем на кладбище городе? Нет, спасибо. Ковёр из трав и вечно свежий ручей? Да, пожалуйста! Разве не лучше самому быть движением, а не памятью о нём, вбитой в рамочку и повешенной на пыльной стене?

Как ни странно, наивный настрой не вышел из Дарры ни когда они с Коулом поиздержались в пути и бесхитростно голодали, ни когда ждали исхода молчаливого противостояния с индейцами, ни когда выкручивались из мексиканской западни. Все эти угрозы были словно от какой-то другой смерти, той, которую ищешь и находишь сам, той, что будто бы потому чуточку добрее, что даёт тебе шанс подготовиться к страшной встрече. Наткнуться на злых индейцев в пути? Ну не пумперникель Шульцевский слопать, конечно. Но быть подстреленным в неожиданном ночном налёте после месяцев упорного труда? Что может быть хуже? В конце концов, Дарра не слышал, как кричал Пэдди, когда его мучили и убивали, а труп его выглядел хоть и ужасно, но ещё умиротворённо. Лучше чем бледный, болезненный, бесконечно долго балансирующий на краю Брэди.

Так что на прекрасный дивный мир вокруг смотрел Дарра не иначе как с улыбкой, урчащему брюху отвечал весёлым насвистыванием, далёким индейцам — озлобленно-азартным прищуром, а близко подкравшимся мексиканцам — лёгким оскалом. Ружьишко-то всё-таки было заряжено.

А может, дело было ещё и в том, что странствовать вдвоём оказалось куда легче и приятнее, чем в одиночку. И поговорить можно, и помолчать, зная, что ещё одна пара глаз высматривает возможности там, где не видишь их ты.

Поначалу везло. То дорогу кто добрый подскажет, то солнышко сверху улыбнётся, то горизонт безопасной своей чистотой порадует. Броди по свету сколько влезет, так-то! Если бы только не удача, переменчивая как сам ветер. Сегодня ты зверушку какую-нибудь подстрелил и сыт-счастлив, а завтра, поди ж ты, ни единой твари божьей поблизости! Уяснил Дарра быстро, что между поселениями да разными станциями почтовыми путь прокладывать всё ж таки выгоднее, чем как он тогда — без ничего да по голой прерии да по следам, что один чёрт дождь смоет! Домики-то так просто не смоет, это только Денвер наверно такой невезучий.

А где домики, там можно и курицу по дороге цапнуть. Ничем эти кражи в сущности не отличались от детских кукурузных "закусок", когда Дарра таскал вкусные жёлтые початки с чужих полей. Фермеры всё равно с лишней кукурузинки или цыплёнка не разорятся — мишень для индейцев на темечке нарисовав, по колоскам да пёрышкам не плачут!

Нет, Дарра не утратил уважения к чужому труду — помнил же, как сам за мечту брата пахал, как у тех же Риггсов научился-таки от честно выполненной работы удовольствие получать. Просто он... лис тех вспомнил. Брал столько, чтобы только прямо сейчас прокормиться, потому как питаться-то всё равно как-нибудь надо. Получится с курой — хорошо, а пальнут вслед — всё честно, дешёвая пуля да риск дорогую жизнь потерять на одной чаше весов, несчастная тушка средней клювастости на другой, плюс-минус равно. Всё ж таки не целое стадо скота, не голод и не разорение.

***

— И что, в этом Аламо прям все-все померли? — спросил Дарра Коула с лёгким недоверием, — а откуда тогда все рассказы?
— Да не знаю, — Коул пожал было плечами, но тут же продолжил рассуждать — кто говорит, всех перебили, а кто — что баб да негров пощадили. Мексиканцы хоть те ещё звери бывают, но всё ж не чистокровные индейцы какие-нибудь, так что... К тому же после Сан-Хасинто пленных было немало, они поди и рассказали нашим.

"Да и индейцы разные бывают", — хотел заметить Дарра, но смолчал, в очередной раз с грустью вспомнив тёмную ночь и полные страха, боли и неуверенности стоны Брэди.

Странно, конечно, было слышать про "наш славный Техас". Не клеились что-то все эти истории и виды пустынные с какой бы то ни было "нашестью". Конечно, оно тут всё в Нью-Мексико (да и позднее в самом Техасе) на Колорадо отчасти похоже было, но и Колорадо-то вон до сих пор толком не доосвоено, ну раз там краснокожие как у себя дома, кхм. Ну да. Они ж у себя дома как раз. Но, чёрт возьми, Аламо-то это когда было?!

Коул подсказал, что лет тридцать назад.

Ну вот. И что, как вот это вот всё такое недостаточно зелёное, недостаточно заселённое и вообще какое-то недостаточно родное уже тогда могло быть нашим? Настолько, чтобы прям костьми ложиться. Да ещё против таких головорезов!

Вспомнилась почему-то слава Джона Брауна. Вроде как тоже жил настоящий человек, боролся, хотя мог бы в потолок плевать. А потом хлоп, и нет человека, и сразу как-то будто и не было ничего. Но потом бац — и аж целая война с прослейверами, после которой рабов, наконец, освободили. Может оно всегда так? Кто-то яркий и неугомонный должен подняться, чтобы тыщи зароптали?

Хотя вот про Брауна хотя бы песню сложили душевную, а про парней из Аламо? Коул такой не знал. Словно в этих суровых краях одного призыва помнить было достаточно. Словно посреди таких пустошей всё равно не было ничего другого, достойного запоминания.

Потом Дарра как минимум дважды порадовался тому, что успел узнать эту историю. Играть в гляделки с индейцами и мексиканцами легче, когда помнишь, что до тебя кто-то в этих краях уже выходил из этой жуткой игры на своих условиях.

***

А Сан-Антонио Дарре понравился! Даже странно, что такой милый город так походил названием на имя кровожадного Санта-Анны. В честь одного и того же святого их что ли прозвали? Да, впрочем, какая разница.

Что-то такое наверно и ожидалось в конце выстраданного пути — большое, непонятно-красивое и знакомое-но-непривычное. Конечно, на самом деле таким символом финала станет чуть позже гигантское стадо лонгхорнов, но тогда Дарра просто не мог перестать крутить головой по сторонам, пытаясь запомнить все эти белые, сливающиеся с маревом от жары, дома, всех этих южан, кажущихся большими из-за пончо, шляп с действительно широкими полями и отбрасываемых ими длинных теней, всю эту петушино-бойцовскую крикливую суету, сменяющуюся благолепной тишью сиесты.

В Сан-Антонио всё было не такое, как в степенно-практичной Айове. Взять хотя бы местных жителей — ну чисто колдуны да ведьмы! Если и работают, то где-то за закрытыми дверьми и ставнями, а вообще такое чувство, будто деньги из воздуха делают, что все эти лошади, кони и коровы с быками были здесь испокон веков, а местные просто их нашли и стали продавать, совсем не дуя в ус! Нет, Дарра, конечно, понимал, что скотоводчество тоже по-своему тяжелый труд, но всё ж не такой, как землю пахать и от милости природы зависеть. Опять же, в Айове, например, такого количества скота никто отродясь не видал, а здесь стада из сотни-другой коров были будто бы нормальным делом (встречались такие Дарре и Коулу по пути не раз и не два). Бесятся местные с жиру, музыку свою бренчат тут и там, одеждой щеголяют — через одного-двух все то с пёстрыми угловатыми узорами, то какие-то амулетики носят и побрякушки, даже в гривы и хвосты коням их заплетают, и даже если в остальном босяк босяком, всё равно смотрятся броско и держатся лихо, грудь колесом, рукам покоя не дают — жестикулируют как припадочные. И бормочут, бормочут все что-то непонятное, то по-мексикански, а то и даже по-английски, и всё равно стоишь и как дурак глазами хлопаешь.

Взять хоть женщину ту, Мэри-Люси-Тапси. Ну колдунья же! Старая, а как посмотрит призывно — аж в дрожь бросает, Фанни такой взгляд и не снился. Но при этом с мужем, и дом есть, ну то есть вряд ли шлюха какая-нибудь бывшая. Вон как тот мексиканец о ней заботился! И аж из самого Сан-Франциско, ну ничего себе! Откуда она могла знать, что этот город для Дарры значит? И как это она здесь так далеко на юге оказалась, если даже такие прожжённые бродяги как Дарра с Коулом в пути чуть было копыта не отбросили? А если ведьма, то они ж это, летать умеют. А мужика этого приворожила, получается. А шлюха что, не может быть ведьмой? Да не, некогда ей наверно. А у этой племянник ещё какой-то в тюрьме... А что если это просьба-задание такое? Найти этого узника и, ну, освободить, например? А если рукой махнуть, то проклянёт? И ураганом каким-нибудь в самый этот самый Сан-Франциско зашвырнёт?

Да, местных Дарра не то чтобы побаивался, но на первых порах точно смущался, с готовностью и благодарностью уступая общение с ними Коулу. Может из-за этого как раз и не получилось у него перед мистером Киммелем выступить достойно?

***

— Коул... — Дарра смущённо подёргал партнёра за рукав, — Спасибо там, ну, что договорился. Мне б в голову не пришло всё так разложить по полочкам. Круто ты это, короче.

На отходняке после заключения договора до Дарры не сразу дошло, что если бы не Коул, он бы сейчас вообще понятия не имел, как быть. Так его накрыло это осознание, что даже слова путаться от волнения стали. Вот как же ж так? Вроде два с лишним месяца ехал и ехал по этим прериям, готовился, так сказать, мысленно к этому великому перегону, мир новый поглощая, а потом столько всего пережил, что в какой-то момент раз! И забыл напрочь, зачем вообще едет куда-то. Вымотала дорога, как ни крути. Хорошо, что Коул не подвёл и таким другом оказался.

И Дарра не то что Сок Тарантула ему окончательно простил в тот момент, а во что бы то ни стало решил такое доверие оправдать. Не хватало ещё, чтобы из-за каких-то его оплошностей такого славного парня без денег оставили, которые он к тому же под конец их пути ещё и в подарок обратил вместо займа (святой, ну просто святой)!

Потому наверно и не испугался Дарра, когда сам перегон начался. В голове уже достаточно пусто было после неудачи с боссом и триумфа человеческой доброты в лице друга. Как раз местечко для всех премудростей освободилось!

Запомнил Дарра и как всех-всех лошадей зовут, и где у кого в команде какое место, и кто-что на нём делает, и с каким опережением надо тут-там работать, чтобы другие как раз к важному моменту с тобой поравнялись (когда стадо поворачивать надо было, например), и как ветеранам не перечить, а именно что помогать, делая то, чему уже научился, и как себя вести на раздаче еды и при её потреблении, и почему повар-куки* по сути важнейший после босса человек у ковбоев.

Вообще, Герби Дарра нравился. Какой-то он добродушный был, в отличии от большинства суровых ковбоев, в обществе которых Дарра какое-то время чувствовал себя немного самозванцем, принятым не столько за умения, сколько потехи ради и заступничеству благодаря. Герби же был не такой, шутковал, подбадривал, усталые потуги Дарры изобразить что-то на скрипке похваливал. А потом даже повадился обучать Дарру знахарству!

— Укусила змея? Шо лыбишься, их тутова полно! Мчи сразу к корове, на худой конец куру хватай, ну или совсем если край, то коня своего. Режь кусок мяса потолще и к укусу прикладывай! Кровь и плоть, пока ещё не совсем отмерли, часть яда в себя оттянут. Ну иль луковицу хотя б примотай. А потом молочая завари и пополам с виски внутренности промой! Так-то.

От Герби Дарра узнал, как использовать пепел, муку и паутину для остановки кровотечения (и как ту же паутину добывать грамотно, чтобы и быстро, и не комкалась сильно), как спать с вложенной в носки разрезанной луковицей ("увишь, как почернеет наутро, всю заразу впитает!"), как унимать боль от ушибов отваром из коры ивы (в Техасе росла так называемая чёрная ива), как вить нити для зашивания ран из промоченного в виски ("шоб от заразы") конского волоса, как лечить кашель сиропом-тодди из вольной смеси лука, чеснока, лемона, мёда, кофе, полыни и, конечно же, виски, и ещё много чего другого.

— И вообще чеснок почаще жуй, а пополам с перцем-халапеньо так вообще сплошная польза!

Где-то половину россказней повара Дарра вынужденно счёл байками (как-то стыдно было переспрашивать и уточнять, когда такой матёрый дядька что-то такое спорное про силу стейка против змеиного яда говорит), но на всякий случай запомнил, а более убедительно звучавшую половину и вовсе накрепко на ус намотал.

Ещё Дарра с Джошем общался, по сути как изгой с изгоем. И да, не то чтобы другие их реально куда-то изгоняли или прям сторонились, напротив — Дарра чувствовал, что эти вечно сердитые и мучимые работой люди на самом деле где-то в глубине души благодарны каждому в команде просто за то, что каждый делает хоть что-то, чтобы облегчить всем жизнь. Просто у ковбоев не принято было давать поблажки — жизнь не даёт, а они что, не по жизни ходят? Нет, ковбои этой самой жизнью дышали, и потому любому, кто не мог себя поставить или за себя постоять, за честь считали влепить славный условный подзатыльник, просто чтобы не расслаблялся и не забывал, какое великое в сущности дело они все вместе делают и какой великой жизнью живут.

И хоть Дарра, к собственному сожалению, себя пока что истинным ковбоем не считал, но самой сохранившейся в нём жалости был в тайне рад. Ещё не заматерел он в этом жутком перегоне настолько, чтобы не подбадривать Джожа после того, как какой-нибудь Плеинвью задирал его просто потому, что мог, как и сама жизнь могла в любой день обрушить на Джоша песчаный смерч, пинок сдуревшей от чего-то лошади или какую-нибудь болезнь.

— Шкуру вы поди не так зачистили, как они привыкли, — объяснял Дарре Джош причину агрессивного поведения гостей фермы Дайсонов, — Ещё, сам говоришь, они женщину искали, а ты им про еду какую-то, и не сейчас, а потом. В торговле так нельзя. Хоть бы показал, что выращивали. Вот с флягами наверно угадал, вода всегда пригодится.

Джош много чего рассказал Дарре про то, как ведут дела индейцы. Про известные большинству жесты, про самые ходовые слова торгового языка, про племя мобиль, от диалекта которого многие из них и происходили. Эти бы знания, да пораньше! Может, и удалось бы не допустить того налёта...

Впрочем, грустить у Дарры не было ни времени, ни сил, ни, честно говоря, желания. Наконец-то он занимался настоящим делом! Он двигался куда-то в своём странствии и работал одновременно! Что вообще может быть лучше?! Конечно, неприветливые ковбои, ветераны этого тернистого пути, не сильно помогали влиться в команду, но, с другой стороны, и не шибко-то мешали. Они шли словно бы чуть в стороне, настолько рядом, чтобы суметь оценить вероятного собрата по достоинству, но достаточно далеко для того, чтобы он всему по-настоящему нужному научился сам. И это было... честно! Немного жестоко, весьма рисково и очень достойно. Все шишки (кроме той малости, что брали на себя партнёр-Коул и отдельные добряки-по-праздникам Джош и Герби) оставались у Дарры, но и все реальные заслуги признавались за ним как будто бы безоговорочно. Никто особо их не отмечал, не хлопал радостно по плечу и не угощал припрятанным виски, но Дарра читал во взглядах молчаливое одобрение, и оно грело кровь сильнее любого самогона.

С каждым пережитым днём Дарра чувствовал себя даже не просто более своим в этом кругу повидавших жизнь мужиков, а более близким к пониманию самой этой сложной жизни.
Так было до того момента, пока жизнь не решила устроить Дарре экзамен.

***

Стампид ужасал и восхищал одновременно. Не как великое творение рук человека — красиво сложенный дом или ладно организованная работа, а как великое движение самой природы. Как в детстве, тогда связанном лишь с одной коровой — ожившая стихия, ливень, потоп, бурлящий поток вышедшей из берегов реки! Только теперь это была не равнодушная прозрачная жидкость, а полная дикой паники красная сущность жизни, не вода с небес, а кровь тысяч животных! Громогласный рёв — дрожью в самое нутро, хватка стального кулака на кишках и надрывный шёпот угрозы: "не дёргайся, а то сам как дёрну".

Но Дарра дёрнулся, бездумно сорвавшись в галоп и не почувствовав ничего кроме щемящего сердце задора. Да, да, вот так! А ещё быстрее, громче, страшнее и безумнее можно? А ещё?! Стальной кулак блефовал — холодная рука в скрипящей перчатке принадлежала самому Дарре, и только он решал в тот момент, оправдать ею своё малодушие, или же поддержать решимость.

Он видел, что стало с Галливером, но в тот миг, когда тот скрылся под массой прущего вперёд скота, вспомнил лишь спокойную суровость негра, исправно работавшего и стойко вынесшего ларьят Плейнвью. Эти ковбои сами открыли в прериях именно такую школу. Сделай сам и получи своё, выдержи удар судьбы и отыграйся на ней сполна. Дарра промчался мимо.

А как же Коул? Вдруг эти беснующиеся коровы опрокинули его так же, как Галливера?!

Жуткая вспышка молнии высветила для забывшего обо всём Дарры не ближайшую участь друга, а его вероятную дальнейшую судьбу. Стадо разбежится по округе, и его будет уже не собрать, уж точно не в изначальном количестве. А значит, не видать денег ни мистеру Киммелю, ни тем более остальным ковбоям. И Коулу! Добряку и ловкачу Коулу, поручившемуся за Дарру и великодушно простившему ему долг, опять придётся голодать и побираться!

Дарра оправдает его доверие.
Остановит стампид.

Тяжеловато дался Полу тот злосчастный выстрел, как будто на спор против всей роты стрелял — хотя с чего бы своим настолько в него не верить? Может, это какая-нибудь японская рота была? Может та самая, что сейчас где-то прямо за теми казармами да от тех руин на парней накатывает? Судя по пальбе, их там как раз столько, вряд ли меньше. Э, они чо, в отместку что ли? Вы чё, узкоглазые, совсем охерели?!

Пол выдохнул и проморгался, как будто разразившийся обстрел сам по себе в чувство не привёл. Ещё как привёл! Просто так легче было заставить себя смотреть на заново всполошившийся остров.

Немало случилось за ту пару минут, что он провалялся на дне воронке с закрытыми глазами. Отшипел своё огнемёт, разорвались где-то неподалёку очередные гранаты, оклемался контуженный лейтенант, вернулись с короткой вылазки разведчики. Только поздоровались кивками, как тут вся эта шумиха!

Пулемёт командиры решили направить... направо. Почему? Там же не видать ни черта! Бой где-то перед бараками идёт или уже внутри них! А тут вон прямо по курсу целая орда в развалинах и вокруг копится, вот-вот рванёт прямо сюда! Парней у блокгауза походя опрокинут!

Все эти тревожные мысли пронеслись в голове Пола пока он, в ожидании приказа Манго, нервно кусал губы и всматривался через край воронки в переливающееся безумным роем светлячков-огоньков поле боя. А приказ-то в итоге никакой. "Со мной", чёрт подери, ну что это за приказ?! Чего делать-то? Отстреливаться надо!

Винтовка в руках показалась вдруг каким-то совершенно несерьёзным оружием, будто одинокой палочкой для еды на застигнутой штормом спасательной шлюпке без нормальных вёсел! А парням там впереди каково?

Палочка или нет, надо расковырять эту жуткую массу пока она не добралась досюда!

— Сэр, — обратился Пол к Донахъю сдавленным от напряжения и страха голосом, — так мы стреляем? Разрешите открыть огонь?

Он выдохнул, стиснул зубы и прицелился в мелькнувший на руинах силуэт.

До этого момента Слипуокер был твёрдо уверен, что уже убивал японцев, что на его счету хотя бы парочка узкоглазых садистов, а то и четверо, а уж в мечтах вся шестёрка — столько их было в ту жуткую ночь в пыточной. В мечтах Слипуокер творил с ними страшные вещи, заставляя своих мучителей прописывать всякие разные incomprehensible, unfathomable и uncopyrightable. В мечтах он взимал за каждую ошибку плату болью, он творил всё, что хотел. Детали, увы, забывались по пробуждению, но почему-то Пол был уверен, что так там по ту сторону подушки всё и было.

И только сейчас, когда увидел, как пуля душу с тела вышибает, понял, что такое ни за что не забыл бы, ни во снах, ни наяву. Когда это ты и никто другой, когда точно знаешь это — захочешь, не забудешь. Как клеймом в самое сердце. И вроде даже не больно, и вроде даже злорадно, но это теперь навсегда, и просвечивать будет и через плоть, и сквозь одежду, и видно будет каждому, и многие отшатнутся, а останутся такие же меченные, и вот тогда заболит так, что наизнанку вывернешься, лишь бы спрятать проклятое клеймо, лишь бы стереть, лишь бы стерпеть.

Если бы не Смайли, так бы и лежал Пол на краю склона воронки, так бы и думал, что ему теперь по поводу "убить всех япошек" думать, но хорошо, что дёрнули Пола, ткнули в ногу, хлопнули по боку, и смог он продолжать думать уже в безопасности, на дне воронки. Только сбили весь процесс поздравления да похвалы. Была мысль да улетела. И ведь не жаль даже — не та это мысль, что хочется до конца додумывать. Убил и убил. Понадобится — ещё убьёт, а закончится всё — жалеть не будет. Среди меченных тоже хорошие люди есть. Главное самому от себя не отшатнуться.

Лейтенанту Пол лишь кивнул сосредоточенно, словно уже заявку на повышение квалификации собираясь писать, а вот на вернувшемся Инджане уже смог и взгляд сфокусировать. Смелый всё же парень, хотя и не вышел ещё, похоже, из отрешённого состояния. Вон даже не смотрит на того, кто его жизнь только что на кон поставил и раунд у Таравы выиграл. Обидно даже, но с другой стороны, этому Инджану сейчас не позавидуешь. И рисковал больше всех, и опять куда-то посылают... хотя по справедливости-то надо было Манго как раз-таки Пола посылать куда-то, а не запыхавшегося третьевзводного.

— На, хлебни хоть сперва, — Слипуокер угрюмо протянул Инджану одну из своих фляг с водой, — освежись чутка.

Там теперь внимание понадобится да реакция со смекалкой. Бездумно живцом петлять, это про другое, и тут чем скорее переключится... как его, Робинсон? Правда фамилия такая? Что-то не идёт ему, хм. Короче, скорей бы ему переключиться, целее будет!

— Удачи там.

Дрогнул вдруг голос, скомкалось пожелание. Это отходняк накрыл — только теперь стало ясно, какую плиту напряжения пришлось на плечи взвалить. Кивнул Слипуокер Инджану и глаза прикрыл, затылком на песок откидываясь. Надо выдохнуть. Надо переключиться.

В драке было как в любви: сначала круто! Стояли Дарра с Нэдом в круге приятелей, дышали бурно и руками махали, разогреваясь и наконец-то меряя друг друга лучшими мерками — полными высшего признания взглядами. Круто, когда тебя признают достойным драки соперником! Будоражит, стержень какой-то внутри закручивает так лихо, что почти что сверло получается, веришь без проблем, что любую скалу таким сковырнёшь, любой, матьиго, сейф продырявишь!

Потом стало не очень. Кулаками махать будто бы большого ума не надо, а только получалось по всему, что коли вдаришь бездумно, то и попадёшь бестолково. Какой выхлоп предплечья да плечи друг другу отбивать, синяками мелкими сыпать? Только дыхание спирает понемногу, ноги в грязи скользят, и тут р-раз, встречный хук в скулу! Или куда там? Не понять, искры в глазах, кровь на руках. Даррина кровь! Ух, понеслась!

В какой момент произошёл перелом, Дарра не понял, но почувствовал. Был ещё запас сил. Хватало ещё терпения от боли зубами скрипеть, а не стонать. Получалось ещё ногами двигать да туловище вертать, руки пускай как свинцовые, но слушались, а самое главное — запершийся в голове упрямый барабанщик не стёр ещё пальцы до костей, долбил и долбил свой ритм. Вот это чувство своих возможностей при кажущейся загнанности и стало причиной победы, его-то Дарра и хотел бы запомнить, да куда там!

Как оттащили его от Нэда, как разогнал всю свору Коул, так Дарра один только гул в голове и услышал, как у паровоза вдали, про который сколько ни вслушивайся, ни за что не скажешь, приближается он или удаляется. Тело тоже не отставало — ныло от побоев, а ещё было дурацкое ощущение, будто на каком-то пальце ноготь треснул.

А вот дышалось привольно. Холодок вечерний нипочем был, а хмель и что-то ещё задорное в крови так радостно вопили, что даже гул дурацкий постепенно из ушей вытек куда-то. Получилось наконец разобрать, что там Коул говорит, да и водичка на лице помогла изрядно.

— Да мы так-то тож Святого Патрика уважаем, — важно возразил Дарра товарищу и даже хмыкнул, дескать смотри-ка, я и такой разговор после драки поддержать могу, а уж борделя твоего и подавно не боюсь, — И кстати про дьявола-то я смекнул, что ты шутишь. Ну не может же он всех успевать нюхать на входе, да во всех бр-рделях разом! Да и крест, я тя спрашиваю, на что? Видал я, как один из посетителей там в дверях крестился, и ничего ему не было, я через проём видел! Так что ты врать ври, а сам веди давай! Поглядим, чё там!

И они пошли, расстреливая по пути бутылки и громко хохоча. Расстреливал и хохотал, впрочем, по большей части Коул, а Дарра лишь поддакивал, стыдливо вплетая в смешки стоны боли (поспевать за Коулом было непросто), но ему казалось, что и у него в руках дымился какой-нибудь красивый револьвер, что и он метил осколками направо и налево, и даже вон та дырень в бизоньем черепе над баром — его рук дело, знаете ли! В душе у Дарры в тот момент воистину сами ангелы пели. В борделе же они моментально заткнулись.

Пронзительная музыка под сводами дома греха останавливала и сковывала, вынуждала даже дышать медленно и осторожно, как на пламя маленькой свечки. Не такого приветствия ожидал Дарра от блудниц!

Впрочем, блудницы себя ещё потом показали, а пока что Дарра не без восхищения слушал трёп Коула и поражался, как этот лихой парень может так непринуждённо себя вести в этом поистине странном месте да в такой ужасно неловкой компании. Женщины-то тут были ну совсем на себя не похожие, по сравнению даже с теми певичками из Совы, что одевались легкомысленно и вели себя раскрепощённо, но всё же в целом по-женски, вовремя сворачивая с кривой тропки разврата на проторенный путь благопристойности (что и завораживало). Обитательницы борделя же раздеты были больше чем одеты, и не холодно им? Лица в какой-то краске, лоске, тоске... или показалось? Да нет, приветливые, шутят, смеются, и опять не как женщины, а очень даже близко мальчишечьей простоте и вольности — Дарра как-то так с друзьями на ферме под Демойном перешучивался, ну правда! Только эти ещё и держались похоже (хотя и совсем не так!) — плечики расправлены, коленки расставлены, кто-то подбоченившись, кто-то голову набок склонив. Была в их позах такая расслабленность, какой не видел никогда Дарра у вечно горбатящихся над стиркой, уборкой или готовкой матери, Дейдры или миссис Риггс. Даже веселушка-Джудит будто самой жизнью приучена была когда надо потуплять взор и складывать руки на переднике платья, скромно семенить при ходьбе и не перебивать мужчин во время важных разговоров. Эти же непонятные существа и смотрели открыто да с вызовом, и ходили важно чуть ли не враскачку, и Коула перебивали ничтоже сумняшеся! Это откуда они такие взялись?

Изумление сменилось лёгким страхом, когда пришла пора выбирать. Лёгким — потому что вроде бы как ничего жизни Дарры здесь не угрожало; в конце концов все, кого Дарра знал и кто ходил в бордели, возвращались обратно живыми. И вроде бы как обстановка была даже шутливая, на игру похоже (хотя когда его руку засунули между ног, Дарра заподозрил жульничество), и вроде бы улыбки на лицах, и интерес к нему живой, и все эти округлости, от которых в жар невольно бросает... Вот только чувствовалось и то, что ставится здесь что-то на кон, что-то забавное и в чём-то милое, но в сущности своей бесполезное. А ещё проступала посреди всего этого весёлого сумасшествия безразличная глыба уверенности: "и эту ставку ты точно проиграешь".

Но даже если так, жалко что ли? Да будь у Дарры коробок какой-нибудь разукрашенный, но пустой и слишком маленький, пуговица блестючая, но не по размеру и не понять куда подходящая, или самолепная глиняная фишка из старой-старой детской игры, о которой одни только воспоминания приятные и остались, а сама она — тьфу, только карман пачкает! Да ужели не проиграл бы такой хлам Дарра таким красоткам? Да хоть каждой, да хоть до утра!

А вот так-то как раз и не получится. Это только на один раз, и дальше ставки другие будут, когда деньги, а когда и взгляд, и стук, и вздох. Сейчас иначе. Поэтому так важно выбрать, а ещё важнее — не забыть прислушаться к советчику внутри себя. Упрямый барабанщик как раз снял с шеи барабан и с усталой улыбкой откинулся на спинку стула, словно зная, что через час будет уже другим.

— Фанни.

Дарра не узнал свой голос. Зато узнал что-то другое — тепло рук, тьму волос, тонкую изморозь на голубых глазах, узнал не потому что знакомо, а потому что желанно, узнал то в себе, что в десяти случаев из десяти выбрало бы теплые руки, чёрные волосы и голубые глаза.

Он встал и взял высокую, выше себя на голову, девушку (почему-то только в этот миг он и подумал про неё как про девушку) за руку и с ухмылкой на пол-лица, но с хмурым лбом повёл за собой вверх по лестнице, стараясь делать всё точь-в-точь как перед этим делал Коул, разве что не запнулся ни на одной ступени.

Должен же он был что-то сделать и по-своему.

Остаток весны и лето дались Дарре так тяжело, что казалось ему порой, будто Пэдди не умер, а ночью гоняет его распахивать поле при свете фонарей, что Дарра сам сбегает от такой жизни на поиски "правильных" индейцев, чтобы пожаловаться им, чтобы пришли уже и убили или Пэдди, или мистера Риггса, ну или хотя бы Айка, а то сколько ж можно лютовать, то ранчо, то ферма, давайте уже что-то одно. Дурные сны снились Дарре, неприятные. Не то чтобы в холодном поту от них вскакивал, но с трудом мысли в кучу собирал по пробуждению, каждый раз лежал неподвижно несколько минут в попытке сморгнуть сомнения.

"Я бы ни Пэдди, ни мистеру Риггсу, ни даже Айку такого не пожелал".

Что-что, а жить двумя жизнями сразу для Дарры было перебором, оттого и терзался.
Понять бы ему ещё вовремя, что это не про ферму и не про ранчо, а про "сейчас" и про "не сейчас", да куда там.

С одной стороны, конечно, после поездки на многострадальную ферму камень у него с души упал. С другой же он, получается, тут же себе другой нашёл и на шею повесил. Влюбился как дурак. Так ведь это называется. Да и почему "как"? Просто дурак.

Не сразу Дарра понял, что к чему, вот в чём загвоздка подлая. Всю весну и половину лета проработал он взмыленным и недоумевающим, почему это ремесло своё новое осваивает он всё лучше, а выматывается при этом всё больше? Да, скотинка она живая и внимания всегда требующая, но должен же опыт рано или поздно нарабатываться!

Как будто бы можно было усталость свою объяснить так: лучше дело понимаешь — тщательнее сделать его пытаешься; на те промашки, что раньше не замечал даже, больше рукой махать не получается. Будто бы верно всё. Да только ведь хватало же при том Дарру и на выпить, и на покурить (табак ему кстати нравился меньше виски), и даже танцы всякие под присмотром Коула разучить! Даже с суровым Айком он как-то худо-бедно сработался (главное, самому Айку про это не говорить) и ни с кем на ранчо не поссорился. Что ж тогда работалось всё тоскливее и тяжелее? А собака-то порылась там, где он и не подозревал, пока наблюдал за каждым вздохом Джудит. Прям под ней самой, можно сказать, и порылась.

Сперва было в этом что-то простое и приятное. Милое личико, мягкие даже на вид волосы, улыбки, взгляды — залюбуешься! Глаза у дочки мистера Риггса были просто очаровательные, представишь на их месте два озерца, и утонуть раз плюнуть, а выплывешь да с хрипом напополам надышишься, так обратно нырнуть тянет.

Первое общение, разиваемое Даррой по Коуловским премудростям.
Первое молчание, уносимое в небеса игрой на скрипке.
Первое неравнодушие в мелкой взаимопомощи.

Это было прекрасно, от этого дух захватывало как рыбину на крючок, а незаметная даже на солнце леска тянулась ввысь! Танцевать хотелось, гнать лошадку галопом, смеяться без причины, хоть под суровым взглядом Айка, хоть в полном одиночестве. Что и говорить, сперва всё было здорово.

Потом стало не очень. Потом пришло первое раздражение от первого непонимания. Как это она так над путешествиями смеётся, в них же смысл жизни, чтоб на месте не засиживаться! Ну и что, что не сразу сообразил, где этот дурацкий Техас? Как будто ему больно туда надо! И вообще это не главное, главное куда-то идти! А то будешь как... как... да как любой тут, кроме Коула, пожалуй...

"Ты ж так тут и умрёшь, дурёха", — хотелось Дарре выпалить прямо в лицо Джудит, — "а я шёл, шёл и шёл, и живой! И буду идти дальше, и всегда выживу!"

Конечно, умом он понимал, что бредит, потому и молчал, но чем-то поумнее втихаря бунтовал против корней, медленно врывающихся в очередную чужую землю.

...И чем этот Сан-Франциско ей так угодил? По рассказам же выходило, что это просто жуткое местечко! Не сосчитать людей! Домов красивых понастроили, а едят-то они все там что? Это ж точно каждому не хватает, а и тем, кому хватает, поди мало. Рыбу с этого их океана? Ну может быть, да только ж её поди-поймай ещё, доставь, приготовь. И даже если со всей округи ещё чего-то подвозят, это ж вечная потогонка, только успевай всех кормить. А тем "всем" ведь ещё работа нужна, чтоб за еду платить, а откуда ей взяться столько? Вон даже тут в Денвере женщинам дьяволу души продавать приходится, а Дарру не иначе как ангел-хранитель в лице мистера Риггса спасти успел. А те в Сан-Франциско ж там поди жрут друг дружку потихоньку, не иначе, ну то есть не напрямую, конечно, но всё равно в итоге у кого-то кусок потолще, а у кого-то крохи.

Впрочем, вскоре выяснилось, что, видимо, так оно как-то везде устроено. Вот жил не тужил Дарра Дайсон, работал в поте лица (сам себе дивился, но ведь долг-то надо было отрабатывать!), на плохом счету не водился. А вот по соседству, оказалось, Нед Сибили такой проживал, и уж кто его там знает, как он работал, но уж точно не настолько лучше и усерднее чем Дарра, чтобы вот так вот как сыр в масле кататься.

Дарра ещё на свадьбе его заприметил, и уже тогда не очень-то он ему понравился, и это при том, что сама свадьба расчудесная была! Дарра там даже тарелки не вылизывал, потому как сколько ни ешь, а меньше будто бы не становится, да и вокруг поинтереснее занятий полно. Понятно хоть стало, почему Майкл его против старшего Фицгиббонса поставил бы. Если он такой же неповоротливый как сестра его, то всяко уделал бы Дарра Фицгиббонса! Впрочем, Сара-то ничего так была, приятная, может и брат у неё нормальный, и зачем тогда кулаками махать? А ещё там подковы на штыри метали и другие игры были — глаза разбегутся! Один только танец с Джудит уже всего праздника стоил! Но потом с ней и Нед станцевал... и Дарра так и не понял, кому она больше улыбалась.

Только так ли это важно было — больше, меньше? Ведь так, как раньше она улыбалась Дарре, теперь Джудит не улыбалась никому. Тут-то и почувствовал Дарра, наконец, что с ним происходит. Поблекло всё сразу — почувствовал ведь и другое. Он-то влюбился, а Джудит нет. Доказать не докажешь, но сердце не обманешь.

Плохо он с ней что ли общался, разговаривал? Да как умел, конечно, но по советам Коула выправлялся потихоньку, придумывал всякие шутки пока по пастбищам гонял, пересказывал новости, что в городе слышал. Старался! Воняло от него? Ну может в начале, пока ошалевший ещё был после скитаний. Потом по тем же заветам того же Коула тщательней мыться начал, с мочалкой даже, а шею до красноты натирал. Может мало жентельменил? Да вродь не ругался и не плевался, да и вообще, что за вздор?! Коул тот ещё умник, легко ему рассуждать про девчонок в целом, а они ж все разные, и что для одной аромат цветочный, другой всё равно что навоз! В сущности же главное другое что-то. Как смотрит, как дышит. Дрожит голос или нет, когда заговаривает робко. Да одно такое вздрагивание целой интереснейшей беседы может стоить! Доказать не докажешь, но сердце не обманешь. Одно оно, и то не на месте.

Так и встретил Дарра Коула в тот злополучный день, когда в одном баре собрались двое расстроенных жизненными фокусами юнцов и компания того же "фокусника" любимчиков.

Боль друга быстро Дарре передалась, до возмущения, до гнева! Ну как так-то, даже такого ловкача как Коул и то обдурили, да так, что он до самого конца не понял?!

— Ну да, ты с приколами своими берегов иногда не видишь, приятель, как с "тарантулом", будь он проклят. Ну да, ты порой чуши всякой намелешь пополам с правдой, как про бордель тот же. Но работаешь ведь искренне, с отдачей! Ни в жизнь не поверю, будто у тётки своей отлынивал, плохо ей помогал! А она тебя вот так вот опрокинула. Вот ведь дерьмище-то конское, приятель! А наливай!

Чужая беда словно и своим тревогам путь пробила. Через пару рюмок Дарра уже и сам душу рвал, сквозь зубы цедя напраслину обидную про Джудит, как на всём готовом живёт она и сама не знает, чего хочет, как сердца Дарриного не слышит, как о Сан-Франциско дурацком своём мечтает, а ежели за этого Неда пойдёт, так никогда до океана своего заветного и не доберётся!

Выжег тогда Дарра спиртом зарождавшуюся привязанность к Джудит, словами злыми выкорчевал, а под конец из-за стола встал точку финальную поставить, чтоб уж наверняка.

— Нед Сиббиллиз, — хохотнул Дарра за самой спиной у визави, спьяну услышав в его им же самим искажённой фамилии рифму на "сифилис", — Высокий, смазливый и богатый, ты что ли?

Парень поднялся на ноги и обернулся, вынудив пошатывающегося Дарру задрать голову.

— Ха, и правда немаленький! А вот в седле-то ты как держишься? Как настоящий мужик или как этот... пижон избалованный? Айда на гонки! Выясним, кто самый быстрый ковбой в Денвере!

— Мои? — растерянно переспросил оглушённый недалёким взрывом Уиллем, пытаясь понять, о ком идёт речь, о шотландских стрелках или о русских ополченцах, — Д-да, позови их.

Какая в самом деле разница, кого звать? Нужно больше жизни.
У заполонивших дом старосты мертвецов невыносимо пустые взгляды.

...Ещё на подходе к избе почувствовался остро какой-то рубеж, незримая черта — в траектории пули, чуть не подстрелившей бородача с белой повязкой, в натужном выкрике "болос", в стекольных брызгах разбитого окна. Мирная жизнь покрылась трещинами и начала рассыпаться прямо на глазах у Поллока, и как ни кричал он "стойте, это наши!", как ни махал предупреждающе руками, как ни вскидывал бестолково револьвер на неразличимую за всеми укрытиями цель, остановить жуткую энтропию было невозможно. Когда-то она лишь упоминалась в газетах и письмах, а теперь сочилась из воздуха эхом непрерывной пальбы, хрипло смеялась в лицо.

Начало боя на деревенской улице вспомнилось Уиллему в сравнении почти что порядочным спортивным состязанием, диким вариантом крокета, где странной формы шары нужно было загонять в тела соперников без всякой очередности ходов, где все махали молотками не покладая рук, не успевая утирать с лиц кровь. Почему-то казалось тогда, что правила всех вполне устраивали. Сейчас сама мысль о правилах казалось абсурдной.

Схлопотавший первое ранение в штурме янки шёл прямо перед Уиллемом — эта пуля должна была достаться ему. Он бы никогда не догадался начать палить в дом прямо через закрытые окна, он бы просто никого через стекло не увидел, он всё ещё был чужим на настоящей войне. Почем он вообще ещё жив? Это такая похвала за старание? Прокрутившаяся лишь на один оборот мясорубка остановила свой шнек прямо перед комендантом, а он, вместо того, чтобы отшатнуться и начать протискиваться к выходу, остался на своей роковой черте.

— Т-ты, наверх, — ткнул Уиллем кулаком в плечо пулемётчика, — Держи переправу.

Выронившему винтовку ополченцу комендант подал новое оружие — трофей из ещё не остывших пальцев одного из вторженцев. Странно, никакой ненависти к красным он так и не почувствовал, только раздражение с ядром из сожаления. В смерти они ничем не отличались от защитников деревни, издали и не разберешь, кто у кого в какой момент пришёл что-то отнимать. Просто груда неподвижных холодных тел. Просто почему-то люди, будто разом обезумев, решили начать убивать своих сограждан, словно на дворе какое-то дьявольское средневековье, как если бы это древние англосаксы под своим проклятым знаменем дракона пришли бы жечь и убивать шотландцев! Бред. Просто бред.

"Довооружитесь, и к окнам" — лишь жест без уверенности в понимании, без желания быть понятым. Уиллем с трудом убрал так ни разу не выстрелившее оружие в кобуру, вздохнул тихо и слабо, на минуту стал тенью самого себя. Замер напротив Марии и её горя.

Обязан ли он был уберечь её отца, бабушку? Сохранить её дом? Мирный образ жизни? Не было у коменданта таких приказов, не давались им такие обещания, только непонятный, нелепый огонёк незнакомого доселе долга пожирал изнутри грудь. Тлел он с того момента, когда девушка вцепилась в него пальцами после своей трагедии, а он не отвернулся. Теперь огонёк пылал, грозясь сжечь дотла что-то доброе, милое и трепетное, скрытое за гербовой рукой с мечом. Долг сохранить будущее.

— Нужно уходить, — выдавил из себя Уиллем, не сразу осознав, что говорит по-английски, что из русского в голове остались только рубленные команды и ругательства, — Ему уже не...

Отец Марии был жив. Протянутая почти бессознательно рука нащупала пульс на шее. Наверно, ему крепко досталось прикладом по голове, но рана не стала фатальной. Пока не стала.

— Есть кто в медицине понимает? — Уиллем оглянулся на союзников, — Надо перевязать раненых, и этого тоже осмотрите, живой ещё.

Он не стал пояснять, почему нужно распыляться на гражданских. Это или и так понятно, или в разгар боя не объяснишь.

— В-вода, — вспомнилось всё же одно словечко, — И вот ещё, вот так.

Декоративное полотенце или просто ткань с вышивкой под замысловатым названием "ручш-ник" попалась Уиллему на глаза весьма кстати. Он сдёрнул со стены белый отрез с вкраплением красной нити, подал Марии, жестом показал, найдя взглядом её глаза, что надо бы обмотать голову отца, а до того промыть. И улыбнулся. Сам не понял как и почему, но улыбнулся искренне, и в этот момент взорвись очередной снаряд прямо в центре избы, Уиллем Поллок без колебаний признал бы себя счастливым. Мария была жива. Хотя бы она. Он успел вовремя.

В глазах гостя из третьего взвода чёрные точки сомнений и белые блики решимости. Он вроде не трус, этот парень со странной кличкой, но Тарава в равной степени ненавидит и трусов, и смельчаков. Он будто бы правильно делает, отрешаясь от всего и на пару секунд обращая взор внутрь себя. Как минимум один раз Тарава уже пощадила, а может просто не заметила притворщика, лунатика или психа — пускай это повторится, пускай из этого хаоса родится хоть какая-то система...

...Слипуокер вздрогнул и сглотнул, не в силах вспомнить, о чём только что думал. Наверно, желал Инджану удачи. Как-то так это наверно выглядит, когда скребёшь ложкой надежды по дну самой дорогой банки с чем-то получше джема.

Рядом сказал что-то второй лейтенант, который суровый, первовзводный, Клонис. Что-то про карабин? Ничего себе ему досталось! Пол поспешил перевести взгляд на Манго. Тот кивает, подтверждает, даже рассчитывает на него! Вот оно как, вот ведь как! С такого даже приосаниться не зазорно, как будто до капрала повышение временное получил. На пару минут, на пару выстрелов. После такого мысли умные, почти-сержантские волей-неволей транслировать начнёшь.

— Смайли, — Пол позвал собрата-посыльного и одновременно ткнул кулаком ближнего Гловера, младшего, обращая на себя внимание обоих, — сцепитесь мож лесенкой, рука-за-плечо, рука-за-ремень, колено-к-колену, чтоб наш бегун по вам пулей выскочил, а то вдруг замешкается.

Вспомнились вдруг крайние учения, новозеландские. Вспомнилось, с какой лёгкостью этот парень крутил колесо на турнике, как лихо подтягивался на стенке. Этот замешкается, как же! Пол же тогда чуть шею не свернул, на ходу продолжая следить за всеми Инджановскими коленцами — ну вот сейчас, ну вот теперь грохнется... ну ладно, тогда сейчас! Нет? Да сколько ж это уже оборотов?! Ну правильно, он тогда-то про него и спросил товарищей, кто мол такой да как так наловчился. И только кликуху-то и запомнил. Странная она всё-таки, азиатское что-то или индейское?

Ничего, уточнит ещё про её корни, спросит и имя, и про хитрость турниковую (а то у самого Пола после малярии дурацкой колесо никак не выходило). Сейчас вот только снайпера косоглазого грохнут да продвинутся чуток, да закрепятся. Вот сейчас.

Вдохновлённый приятным воспоминанием Слипуокер кивнул с запоздалой улыбкой Инджану и, дождавшись его выхода "на сцену", поспешил следом — встал на склоне воронки в полный рост и упёр винтовку в плечо, но смотрел пока не через прорезь прицела, а так, поверх. Сначала взгляд вольный, потом уже рабочий. А потом довольный.

Недалеко же продвинулось их ползучее наступление! Пол пока дыхание выровнял да оружие подрастерянное нашёл, огляделся да комок напряжения в горле сглотнул — несильно-то народу вокруг поубавилось. Винк с Домино уползли, Харлок с Клонисом приползли, кто-то ещё куда-то делся, но в целом-то догонять будто бы особо некого. Вон он, Манго, рядом.

Нехотя добрался Пол до большой воронки у стены.

Подутихшая было битва вновь набирала обороты. Вновь ни черта непонятно, где враг, что делает, как самим быть? Стреляют — всюду, взрывается — везде, крики и ругань, стоны и приказы — поди разбери, кому помогать, а кого слушать! Но то первичное ощущение, на отбитую снарядами голову.

Стоило Полу прищуриться и прислушаться, как сразу понял, что фронт впереди — всё тот же куцый пальмовый пунктир между пробелами-постройками. Хочешь наступать? Выбирай любую заросшую растительностью щель и вперёд! Если противника не видно, ему же тоже нас не видно, так ведь, Смайли? С построек-то ближайших выбили гадов... ведь выбили?

Пол вдруг понял, что не помнит. А сколько они там лежали-корчились под обстрелом? Вдруг уже казармы да блокгаузы снова за японцами?! Вдруг стоят себе в тени помещения поодаль от окон и бойниц, и знай себе целятся в глупых янки? Вот дьявол!

Взвизгнула пуля, брызнул в стороны песок. Ну вот, пожалуйста.

— Я ващет япошку-другую ещё подстрелить хочу, — буркнул Слипуокер в ответ на гениальную мысль Шахтёра, — Мож сам в приманку попробуешь?

Но ведь там совсем неподалёку Винк! Успел он добраться до нормального укрытия? Вроде живой был только что, но ведь этот грёбаный недоснайпер может и на него теперь огонь переключить, а бедолаге уже и без того досталось, не говоря уж о том, что он так-то ценным пулемётом орудует, без которого им тут всем резко печальнее воевать станет.

— Парни, я смогу, — Пол моргнул, поморщился и утёр с бровей пот, — Я пулемёт их разглядел в маскировке, как-нибудь и стрелка высмотрю, дайте только несколько секунд.

Он стиснул винтовку в руках, сделал пару вдохов-выдохов, окинул взглядом товарищей, задержавшись на новичке из, кажется, третьего взвода. Ну да, точно из третьего. Как его, Инджан вроде?

— Ну? — С вызовом кинул, не спуская глаз с "гостя", — Затупим надолго, и он Винка с Домино грохнет, у них там воронка не люкс как у нас.

Что происходит? Что всё это вообще такое?

Только что Слипуокер понимал или думал, что понимает, но "только что" вытекло через пробитые снарядами воронки в песке. Ураган песка! Каждая песчинка — секунда, но какая именно? Из уж миновавших или из тех, что ждали своей очереди? И чья, чья секунда-то? На каждой должно быть видное лишь одному человеку имя.

Никак не додуматься — прожорливый свист спешит за добавкой, и Слипуокер вжимается в песок под телом, хватает его пальцами, загребает ботинками и собирает под себя подбородком, примеривается, как бы откусить побольше и удержать во рту. Лишь бы не отдать песок свисту, вою и грохоту. Это его песок, его секунды, его жизнь, вот ещё сколько её много!...

Близкий взрыв подкидывает его в воздух и сталкивает с кем-то, но почти не отрывает от земли. Только это как будто бы его и спасает. Но вот уже какой-то человек осведомляется о самочувствии, другой хрипит и булькает кровавыми пузырями, третий азартно спешит пожить и умирает одновременно. Всё путается местами, и не разобрать, что за чем идёт, что уже память, а что настоящее.

Ухватиться бы хоть за что-то. Это Тарава. Они морпехи. Уже больше двух лет идёт война. Так долго?! Это ж сколько песка утекло?! Аа, ну всё правильно. Потому они за этот остров и воюют — нужно больше песка! Каждому для часов! Пожить!

Наверно Абориген нёс сдавать свою долю, но рассыпал.
Нет, наверно пора прекратить бредить...

...Слипуокер проморгался, кивнул лейтенанту и зашарил руками рядом в поисках оружия. Атака? Сейчас? Только что ведь чуть не погибли все. Ага! Вот оно "только что", ухватил Пол изначальную свою мысль за кончик, продел в ушко иглы времени и ужаснулся, закашлялся, чуть не задохнулся в осознании прошедшей рядом смерти.

Нахер пока атаку. Это всё надо переварить. Кого там Манго выкликивает? Ганни и Робинсона какого-то? Вот они пускай и передают что им там сказали передать. А Полу бы дух сперва перевести.

Вот и отдохнул, покемарил, растянулся! Молодец, успел до того, как следующие врата адские разверзлись, а мог бы, мог бы...

Да ни о чём Слипуокер не успел пожалеть. Всё равно это были прекрасно потраченные минуты — освежающий глоток воды, тенёк от пальмы, расслабленные мышцы, дельная мысль. Теперь-то уж что? Бог войны сам знает, кого казнить, а кого миловать.

Это Слипуокер не знает, того и страшится.
Пал ниц перед гневом свыше.

Так и не вышло с Винком поговорить. Пока Болоньезе оттаскивали, пока слова подбирались, пока думал, стоит ли вообще душу бередить, тут уже и новые дела — Стэнтону ящики таскать с патронами, самому Дроздовски — санитаром работать, Макконахи к остальным переместить (или наоборот, как Харлок скажет), заодно нож свой забрать, а то ж подвешенная на нём плазма уже вся вытекла поди, а если нет, то заменить на чей-то ещё, хоть бы даже самого Макконахи.

Всё равно так ничего и не придумалось. Не было у Пола такого опыта, чтобы друга, напарника, близкого товарища даже — вот так вот одесную да наповал. Не было. И слава Богу, конечно, но и того, кто через такое прошёл, не подбодришь толком. Лучше тогда вообще промолчать, чтобы хуже не сделать.

Проводив хмурого пулемётчика сочувственным взглядом, Пол вздохнул и огляделся. Вот эти зачищенные сорок ярдов туда, сорок сюда, плюс нейтралка с полсотню-сотню, и есть весь результат всего этого апокалипсиса? Столько парней погибло, хороших-плохих, неважно — своих! Столько крови, страха и мучений, и всё за жалкий клочок земли, с которого всех выживших мало-мальски мощный артобстрел или яростная контратака сдуют как ветер ноты с фортепьяно!

Нет, на Гудалканале всякое бывало, но такой жести Пол даже близко не помнил, чтоб за полчаса, час или сколько там — на сорок ярдов проползти и столько смертей да ранений перевидать. А он в этом бою ещё и ни одного япошку, похоже, не убил! Взять бы ещё где-то сил на сожаление. Слишком много пуль, снарядов и мин. Даже ненависть к врагу притупилась, вкривь куда-то в душе пошла, словно яростно вбитый небесным молотом в доску гвоздь, который засел в дереве плотно, но привычную конструкцию не держит, а кончиком выпирает неловко, царапает и раздражает, но уже даже не злит — острие вмялось, неопасно.

"Ну нет, суки! Я вам ещё покажу "неопасно", мрази, я вам ещё своих гвоздей свинцовых в глотки напихаю!"

Слипуокер приложился к фляге и жадно отхлебнул, но тут же оторвался — злость заглушила жажду. Задумался. Вздрогнул от недалёкого разрыва. Нахмурился при очередных выстрелах продолжавшейся где-то по бокам перестрелки. Дёргает всё, теребит, тревожит. Не отдохнуть толком, а надо отдыхать, надо, потому что дальше-то новая атака, новый шанс пристрелить хотя бы одну косоглазую тварь. Так. Отвлечься, отвлечься.

В кольце военного хаоса — ядро куда более уютной суматохи. Снуют туда-сюда бойцы, лейтенанты отношения выясняют, кто кем да как командует. Подполковник целый поодаль мелькнул — показалось, наверно, ну откуда тут ещё один подполковник? Ами и тот не уберёгся, а другим-то куда...

На несколько минут удалось немного замкнуться в себе, тени пальмового дерева и негласной опеке товарищей. Пока одни за периметром обороны следят да рубежи укрепляют, кто-то может и отдышаться, глаза прикрыть, прилечь. Всё по сменам, если подумать. Одни работают, другие отдыхают, потом наоборот. Если будет потом. Если там до смен вообще будет. А пока выпал шанс, надо хвататься. Надо привыкнуть немного к относительной тишине здесь и сейчас, уяснить, что это не в конкретного рядового Дроздовски все снаряды и мины летят, не в него каждый японский стрелок целится. Это важно, это потом страх за пояс заткнуть поможет, когда реально на прицеле окажешься. Один прицел не тысяча. Не попадёт. Не успеет. Не насмерть. Мало ли что! У него шансы, у тебя шансы. Всегда один на один. Даже если у тебя за спиной трупы, а у него — армия, всё равно один на один. Просто по очереди.

— Слипуокер! — Ларсен, посыльный из 1-го взвода, не церемонится, — Чо спишь-то, а не лунатишь? Тя Манго кличет.

Вот и отдохнул. Нормально. Нормально.

Как-то глупо себя Мартин почувствовал. Стоит тут, живой-здоровый, по колено в трофеях (таких себе, правда, но уж каких есть), и ещё чего-то парится! Тех они с парнями убили или не тех, правильных или не правильных? Плюнул бы уже и растёр.

Да только хочется же себя на верной стороне закона почувствовать, потому как только что своими руками, выходит, закон этот разрубил. Древний. Человеческий. И ежели с верной стороны при том стоял, то как бы получается, что хорошо. А коли с дурного угла, то тогда ничего хорошего! Хотя это же сэр Уолтер определять должен. Ух, на него вся надежда.

Хагер (или Хаген?) этот что-то говорил вроде, что когда-то разбойничал. Но то когда-то. А сейчас-то что? Или честных людей в степи нет? Но ведь до города-то всего ничего осталось, а где город, там и купцы, может даже и честные.

Турберт тут ещё мешок какой-то тащит куда-то, мука что ли? Так-то Мартин пожрать не дурак был, но сейчас что-то засомневался, что сумел бы лепёшку из той муки схарчить. Проводил он сердитым взглядом оруженосца сэра Эдриана, посмотрел растерянно-осоловело на командира и, пику к фургону продырявленному прислонив, пошёл туда, откуда Рыбка кричал. Другие живые же есть. Пока этого Хагера-Хагена допрашивают, можно успеть их поспрашивать, а взамен помочь не окочуриться.

— Ловко ты... — скупо похвалил Мартин Хельги, но мысль не развил, а то глупо как-то выйдет, если в итоге окажется, что не тех порубили-постреляли, — Чё, которому тут хужей всего?

Второе уже больше для себя пробубнил. Сперва разобраться не помешает, у кого какие раны. А то может лучше сразу сэра Эдриана кликать, уточнив попутно у сэра Уолтера, надо ли вообще тут лечить кого-то.

Первой мыслью Мартина было: "чего ж это сэр Уолтер ничего не делает?", второй же: "и почему этот разбойник без шлема?", а после них в голове на время воцарилась потрескивающая тишина.

Ясно в какой-то момент и без всяких мыслей стало, что командир отряда попросту выжидал вражеский выпад для какого-нибудь хитрого рипоста или иного финта, естественным образом понятным оказалось отсутствие у противника шлема — босяк. Всё оказалось слишком примитивным по сравнению с вопросом-гигантом во мраке недр рассудка.

"Зачем?"

Ну, это же разбойники какие-то, так? А он, Мартин-дровосек, в патрульной службе теперь. Сталбыть, вот.

Только вот что-то зарубленный парень мало чем, на самом деле, отличался от самого Мартина. Врежь сейчас кто самому топорнику заострённой железкой по голове, и примерно так же рухнул бы он рядом с поверженным своим супостатом, похоже бы лежали они оба рядом, одного цвета кровью истекали, и никто бы посторонний никогда в жизни не догадался бы, кто из них доблестный патрульный, а кто злостный бандит.

С Осой хотя бы подозрения имелись (не такие уж беспочвенные, судя по услышанным обрывкам разговоров с гонцом), да и попытка к бегству тоже о чём-то говорить могла. А тут-то что? Сэр Эдриан колдунство своё провёл жутковатое, сказал, что контрабандисты там, с сэром Уолтером поговорил, и решено — засада!

О человеке дела говорят, о делах — другие люди или предметы хотя бы.

Мартин нахмурился, вздохнул и, закусив губу, опустился перед убитым на одно колено. Что у него в карманах? Всё равно бой закончен уже, и даже вроде бы кого-то живьём взяли, а значит, скоро всё выяснится, но не раньше, чем высокородные господа своё любопытство утолят. Пока что Мартин намеревался из доступного ему занятия максимум выжать.

Вот только с уловом было негусто... Грязный платок из рваной тряпки, уж не для подтирания ли, копоушка из сучка обрезанного, пара кусков живицы в дубовой коре, камешек какой-то жёлтый, тьфу, показалось — просто комок грязи в пыльце. Херня, а не добыча. И главное, ни-че-го о владельце бывшем не говорит. Ни тебе связок ушей детских, ни украшений женских.

Угрюмый Мартин засунул живицу в карман, подобрал меч караванщика и поднялся на ноги. Такой себе меч, рукоять истёртая, клинок в царапинах, даже щербинка посерёдке видна, хоть и мелкая. Хотелось бы сказать, что сменил меч нескольких хозяев, да только если и так, то что с того? Как угодно он мог у этого парня оказаться. Не таким себе представлял Мартин свой первый трофей.

Рано кручиниться почём зря. Какой-то допрос там поближе к телеге идёт, обыск! Надо там пошататься, авось выясниться что-то конкретное, свалит с души груз незримый.

В засаде было нервно и неуютно. Нельзя двигаться, нельзя засиживаться, ни вздохнуть глубоко, не почесаться от души. А по команде надо вперёд! И Мартин чуть было не спутал эту команду с первым залпом стрелков отряда! Привстал, вытянул шею, чтобы из куста получше видеть, шагнул даже в сторону телеги, но тут же смущённо осёкся и опустился обратно на одно колено. Сэр Уолтер ведь и не шелохнулся, можно сказать, а он главный, на острие атаки. Откуда такая выдержка берётся?

Корогу вот хорошо, он хотя бы ножики свои метать может, всё одно и польза, и занятие, а у кого один топор иль меч в руках, тем просто ждать надо! Никогда бы не подумал Мартин, что это, оказывается, такое сложное дело! Ух, его бы воля, уже бы бежал вперёд, размахивая топором над головой и утробно рыча, наполовину от удали, на четверть от предвкушения, ну и от страха на какую-то там часть. Много эмоций Мартина переполняли. И кровь будто кипела, и поджилки тряслись, и холодок по коже, и уже трижды стёртая капля пота на виске.

Вона как стрела в тело вошла! Ну Рыбка, ну даёт! Не Рыбка, а Ястреб, нежданно-негаданно смерть из ниоткуда! А Корог-то, ух, с такого расстояния, да ножиком попасть, это ж сколько учиться надо! Свистят болты, колышется пробитое полотно на повозке, вскрики доносятся, и это ещё самая свистопляска не началась! А что ж будет, когда топорище стальное ручку-ножку негодяю какому оттяпает? Нет уж, лучше сразу в голову бить.

Мартин, наверно, раз десять переложил оружие из руки в руку, и так потискал, и эдак, когда наконец дождался желанного "за мной!". Аж камень с души. Едва вспомнил, с какой стороны командира прикрывать договорились. Ну держитесь, лиходеи проклятые!

Только вот сэр Уолтер не сильно-то спешить решил — Мартин с первого порыва аж перегнал его на пару шагов. Оглянулся растерянно и смущённо, вернулся отскоком за спину рыцарю, сглотнул. Как же в этот ритм попасть? Корог ещё так уверенно шествует, будто последние пару лет каждый день такие засады устраивал. Стыдоба-то какая, перед товарищами новыми суетиться так нелепо!

Ничего, собрался Мартин, выдохнул на ходу, сгорбился и топор перехватил поувесистей, чуть в сторону его отставил, на согнутую руку положил, как на пружину спусковую. Рыпнется кто с этой стороны — своё получит сполна. И всё ж таки здорово, что не пришлось первым идти. Бронированного опытного бойца со спины прикрывать — дело понятнее, чем кого-то там где-то там рубить почём зря. А так сэр Уолтер, считай, всю работу и сделает. Ну, что после обстрела останется. Такой патруль Мартина вполне устраивал!

Мартин остолбенело смотрел на труп Осы (во, вспомнил, как парня звали!) и думал, как же это так вышло, что тот помер. Ударил-то по хребту, ну мож чуть сбоку, чтобы из седла в сторону сбить. Мощный вышел удар с наскока, то правда, но не такой уж чтобы прям насмерть-наповал!

Тут ещё Корог со своим маслом в огонь. "В себя не веришь", вот ведь сказанул так сказанул! Не верил бы, не догнал бы беглеца, да только не было ж цели убить, и тогда в чём же вера? Даже не нашёлся Мартин, что ответить товарищу, хотя тот и дело говорил шёпотом, просто кивнул задумчиво.

Ну значит, от падения помер Оса-ворюга. Не сам же Корог его добил, зачем ему? А если от падения, то... ну и поделом, вот что! Значит, сама земля не снесла. Значит, было ему от чего бежать и чего бояться. Такой вот суд земельный.

Успокаивать-то себя Мартин успокаивал так, а самого в душе кольнуло что-то непривычное. Людей-то убивать не доводилось ему раньше, по правде говоря, хотя как у других душа из тела выходит, видел. Неприятное зрелище, спору нет, но и не наизнанку выворачивающее, а уж для привычного к крестьянской жизни человека и вовсе не что-то из ряда вон. В деревне ведь вечно скот да птицу бьют, то в одном дворе, то в другом, а то и повздорит кто-то и миром не разойдётся. Пьяных поножовщин Мартин и свидетелем бывал, и даже участником (при нём, правда, на удачу обходилось как-то без погибелей). Казни, опять же. Мало ли развешано разбойников да мошенников по дорогам, которые Мартин же и мостил? В общем, смерть для него была штука привычная, если подумать. Потому и при поступлении в отряд патрульный дровосек на вопрос "в бою-то бывал, кровь тебе лить доводилось?" отвечал он утвердительно, пусть и слегка лукаво.

"В драке? Бывал, бывал. И кровь лил, как же, бывало такое", — покивал тогда важно и не стал уточнять, что кровь та из носов разбитых тянулась лениво, а не из раны открытой в локоть длиной хлестала. Впрочем, сэр Уолтер человек бывалый, может, и понял всё. Лицедействовать Мартин не умел.

И всё ж таки человек будто бы не животина какая-то. Одно дело куре башку топориком отсечь, совсем другое себе подобного с мчащего во весь опор коня спихнуть, а до того из фляги своей напоить.

Тьфу! От неприятных мыслей аж голова разболелась.

Скоты, люди, патрульные, бродяги, невиновные, преступники — все под одним светилом ходят, все в одной земле лежать будут. Кто-то раньше — кто другим жить мешает иль просто невезучий. А кто-то подольше воздухом чистым подышит да водички вкусной попьёт. Тот, кто на правильной стороне закона.

Мартин угрюмо вернул верёвку Хельги и со вздохом указал ему на тело Осы, дескать, сам видишь, уже не надо, оказывается. А потом снял флягу с пояса, пробку вынул, покачал из стороны в сторону, прислушиваясь к водовороту внутри, глянул в небо да опрокинул в рот. Хорошо!

Голова Осы отошла от тела легко, будто и вовсе на нём уже не держалась. Почти как у куры.

Мартин завернул затихшую навеки кумекалку в рубаху самого же Осы, предусмотрительно стянутую с его тела заранее. Так меньше запачкалось.

Благородные из их отряда как раз с каким-то гонцом (судя по обрывкам разговоров) общаться заканчивали, когда Мартин подошёл к ним со своим мрачным грузом. Приподнял уже начавший протекать красным тюк.

— Вот, сэр, — обратился он к командиру, стараясь не встречаться глазами с отрядным лекарем, — Сэр Эдриан сказал голову Осе отрубить. Наверно, для доказательства смерти? С живого я не срубнул бы! Если бы только совсем из рук выскользал. Тогда бы да. Так-то я поймать думал, раз упустил. Чтоб как задумано, значит, решётка, суд. А там как судья решит. Только вот... ну раз помер...

Мартин замялся, всё же глянул на сэра Эдриана невольно. Тот, получается, всё в точности увидал и понял в момент, пока Мартин с коня соскакивал да к телу шёл. Или всё-таки живого казнить приказывал? Непонятным оставалось это, но и хорошо даже, что не требовалось больше это понимать.

Пространство за стеной — как сцена накрепко забытого кошмара, о котором и не вспомнил бы, если бы тот не повторился вдруг наяву.

Получается, он, Пол Дроздовски, вот там только что был? Прям вот вылез на это поле смерти и бегал по нему наперегонки с пулями, минами и гранатами? Да это ж дьявольский полигон, демонам узкоглазым для тренировки, морпехам-мишеням на погибель! Там выжить-то лишь чудом можно, а штурмовать вот это всё вообще как?!

Вот как-то "так" товарищи там и штурмовали.

Пол опустил голову, спрятался за краем стены. Японцы мёртвые особых чувств не вызывали (мало ли их довелось на Гуадалканале повидать!), а в то, что среди них может какой-то живучий гад найтись, верилось с трудом (давно бы уже гранату через стену перекинул). Вот смотреть, как чуть поодаль одних знакомых ещё рвут на части мины, а другие уже лежат на песке бездыханные — было страшно. Невыносимо тянуло присмотреться и узнать, опознать, просто по естественной какой-то мысленной цепочке связать причину со следствием, этап — с итогом, жизнь — со смертью. Не то чтобы Пол был с кем-то сильно дружен. Просто тянуло провести аналогию, примерить чужую могилу на себя, сложить два и два, чтобы спросить себя: "зачем?". Сильно тянуло.

Пришлось врезать себе по скуле, в мыслях — со всей дури, в реальности даже шлепка громкого не вышло.
А вот дурь вышибло.

Да, чёрт возьми, да. Вот там бегал, и ничего. Ещё и гранатку в барак закинул (откуда больше не стреляют, к слову), и раненого вытащил. Значит, вполне реально. Значит, так надо. Бегать, метать, стрелять, таскать. Не думать, как всё страшно, а делать так, чтобы всё стихло! Потому что никто другой не записался в Корпус, не выдержал муштры, не вынес тягот и лишений службы и первых боёв. Других тут нет.

Пол резко выдохнул и сделал глубокий вдох. Ненамного, но всё же получше стало. Нет, он, конечно, ветеран, но в такой лютой переделке всё-таки бывать ещё не доводилось! И хорошо, что на эмоциях за Джонатаном сбегал, да ещё по сравнительной тишине. Ух сейчас бы тяжко было подняться, да и смысл? Там этих раненых поди каждые несколько секунд прибавляется. Там сейчас вообще не до них, там врага перестрелять, пересилить, перехитрить как-то надо!

— Сэр, лейтенант, сэр, — нервно облизав губы, обратился Слипуокер к Манго, — а может гранатами? Прямо отсюда, а? У нас их хоть обвешайся, а дистанция-то почти нормативная, я на такие бросал.

Вовремя удержался, чтобы не добавить "трупам гранаты всё равно ни к чему". И так видно было по сбледнувшему с лица морпеху, что не очень его вдохновляет идея лезть на верную смерть. И даже неприязнь к разбившей сердце девушке и ненависть к её любящим пытки соплеменникам угрюмо пасовали перед шквалом огня, бушевавшим сейчас по ту сторону стены из пальмовых стволов.

Вот жеж гад, пои-пои такого водой, а он вона чего!

То, что Оса поблагодарил за само питьё, а сбежать решил уже после эскалации ситуации, Мартин не заметил. В его разуме всё место заняла жгучая первобытная обида человека, протянувшего другому руку помощи, но получившего вместо пожатия удар под дых. А в спину ещё и командир добавил.

- Ар-рах! - хрипло рявкнул Мартин, ударяя пятками в бока своей клячи.

Упустил, значит вернёт! Наездник из дровосека не ахти какой, зато он, в отличии от беглеца, не бит, верёвками и дорогой не измучен, даже не голоден. Поравняться да приложить Осу кулаком по хребту, чтоб из седла выпал — всего делов-то!

Эх, недорассказал куролов про самое интересное - откуда и куда путь держал! Командир помешал. Ну да его дело важнее всяко, чем любопытство Мартиновское, всё ж таки за свою жизнь Оса отвечает, своей судьбе помогает. Правда, бестолково как-то, то ли придумывает на ходу, то ли от страха язык отнимается, то ли от удара по башке не отошёл до конца.

Командира Мартин и сам побаивался, хотя уважал больше. Такой с виду мелкий, а приложить может будь здоров! Ещё и умный, бывалый. Жаль, не особо балует рассказами про походы прошлые. То ли опостылело ему всё, то ли не любит жемчуг перед свиньями метать. Ну то есть байки перед новичками травить. Свиньи не оценят, потому как не поумнеют — их на жаркое забьют раньше. С новичками, если разобраться, похожая история может выйти.

Ну да ничего. Мартин себя ещё покажет! Вот только в первой передряге бы уцелеть, и можно будет у костра уже самому голос подать и сэра Уолтера спросить: "расскажи, господин, что повидал в походах!"... только бы в интересе остаться, после передряги-то.

Корог крикнул так, чтобы его слышали:
— Мартин, не вздумай ему ничего давать, если не хочешь, чтобы он тебе горло перерезал как той курице.
— Если кому и перережет, так эт-те, за твою заботу, — чуть раздражённо прогудел в ответ Мартин и, будто назло товарищу, откупорил фляжку с водой. Сам отхлебнул и узнику дал попить. Как он перережет что-либо со связанными-то руками?

И вообще, чего экономить? Город-то вон он, рядом уже, а где город, там и вода, вестимо. Бесплатная, а если нет (горожане те ещё барыги бывают!), то хотя бы недорогая, ведь должен же быть предел жадности торгашеской? А то ж они как. Сперва огонь в кабаке грошом мерят, уют, тепло, стало быть. Затем на воду ценник вешают. Постепенно землю скупают в округе. Эдак и до воздуха доберутся, чего доброго! Хотя не, с воздухом вряд ли. Если только колдунство какое в ход пустят...

— Так, ладно, попил и хватит, — переволновавшийся за судьбу первоэлементов и собственного кошелька Мартин поспешно отнял флягу от губ Осы, — скажи лучше терь, где жена-то с дитём? Куда направлялся-то? И откуда? Или ты чё, настолько дурак, что в своём же селе воровать удумал?

Настроение у Мартина неплохое было, в принципе. Конечно, первый поход в составе знаменитой патрульной службы оказался совсем не таким интересным и захватывающим, как думалось перед поступлением в отряд. Ни тебе любопытных встреч с прославленными авантюристами, ни таинственных руин древних с подземельями затхлыми. Красот местных, конечно, повидать удалось, но как-то смазалось впечатление из-за рутины тяжёлой, передвижения постоянного, напряжённого ожидания подвоха любого.

Впрочем, для первого-то раза очень даже недурно всё прошло. Не сдох никто, не поранился и не заболел, даже голодать не пришлось! А ведь за это ещё и платят. Славная работка, по всему выходит. Только и делов важных, что с куровором этим разобраться. Сдать его за решётку до разбирательства, и можно по кружечке! А там и до девок недалеко, только сперва по лавкам пройтись, чтоб, значит, наверняка видком бравым сразить всяку кралю! Что они тут любят, интересно? Платки шитые или колечки блестючие?

От слов лейтенанта Полу почему-то стало одновременно и приятно, и тошно, хотя казалось бы, с какой кстати чувствовать ему тошноту от похвалы? Да всё же как нельзя лучше закончилось! Не только не обиделся Манго на грубое отношение перед вылазкой, так ещё и посмотрел уважительно, героем назвал, отдыхать сказал. А после такой-то пробежки сползать 50 ярдов до медика и обратно — чем не отдых? Не под пулями же, не в эпицентре событий. По местным меркам практически прогулка по парку.

И только потом понял Слипуокер, к чему всё шло. Пока серьёзный Милкшейк разбирался, что к чему, перевязку проверял да бурдо-плазму свою размешивал, удалось наконец отдышаться. А лучше бы не удавалось. Лучше бы дальше куда-нибудь ползти, приказы запоминать-передавать, гранаты метать, стрелять, что-то делать!

Потому что стоило остановиться, как враз обмяк Пол и ужаснулся. Вот этой плачущей, хрипящей и клянчащей обезболивающее грудой искалеченного мяса мог стать и он. Да это хуже смерти! И что самое нелепое и ужасное — ни с какой Хеди Ламарр свести бедолагу-Макконахи Пол бы не сумел, и от признания самому себе в этом странном факте подкатывала к горлу неуместная какая-то обида, и впивалась в тело сетка глупейшего бессилия. Как будто от его связей в сраном Голливуде зависело, выживет этот несчастный парень, или умрёт в муках, когда пройдет эффект действия морфина.

Тут ещё бутыль со смесью всучили и сказали держать. Руки как свинцом налились, а в горле пересохло, хотя только вот пару минут назад с фляги отхлёбывал. Спина зачесалась, потом в левом ухе от одного из взрывов заложило, а это, оказывается, атака где-то там рядом началась! И ведь не повернуться даже толком, не посмотреть, что там да как, страшно, что дёрнешься неловко, и выйдут катетеры из тела раненого.

Чёрт, да за что это всё?! Глупо-то как. А если сюда мина какая долетит, так ведь даже и услышав — не упадёшь, не спрячешься толком, если только на ирландца невезучего, ну так ему от того только хуже будет! И почему не под самой стеной-то уложили его, почему в паре ярдов?!

Пол кусал губы, потея, тяжело дыша и чувствуя, как свербит у него где-то в затылке, будто целится кто-то сзади, как тогда, с сараем этим изрешеченным, что маячит перед глазами. И что тут сделаешь, когда даже глотается с трудом, а тело мелкая дрожь бить начинает... скажи спасибо, что не там сейчас, не в урагане взрывов и выстрелов. И думать забудь про то, что быть может, там могло бы быть легче.

— Д-да, а что? — промямлил Слипуокер Макконахи, с опаской всматриваясь в его затуманенный целебным дурманом взгляд, — Почему нет-то? Познакомлю, конечно. Проведу на съёмки какие-нибудь. Закулисы типа. Ну там они занятые вечно, но может глянет на нас. Ну сам понимаешь, у них дел-то ого-го вечно. Не то что...

От слабой этой правды почему-то стало легче.
А вот даже от осечки при сравнении морпехов и актёров — стыдно и мерзко.

Мрачный после нерешительного ответа Мура Поллок слегка посветлел лицом, выслушав предложение лихого лейтенанта. А там ещё и русские быстро кандидата на передовое артиллерийское наблюдение нашли. Нормально. Пока ещё работает машина военная. Пока ещё вокруг есть деятельные люди.

— Хорошо, капитан, берите вот этого, как вы сказали, Арнович, унтера? Идёте вместе с унтером Гергивом в деревню. Возьмите южнее, держитесь построек и внутренней стороны речушки, ну, о стороны станции и деревни, и осторожнее у мостов, болос могут воспользоваться ими. Оставьте там хотя бы по несколько человек, чтобы хотя бы предупредить остальных могли, а лучше — задержать их, если так и будет. Просто на охранение мостов, понятно?

На Вечорека Уиллем смотрел шесть долгих секунд, губу грыз, думал, решался. Наконец, кивнул:
— Возьмите малый отряд, человек семь, не больше, людей мало, не могу взводами разбрасываться...

Совсем как оправдание прозвучало! Зачем эти сопли, к чему они тем, кто пойдёт на такое рисковое дело? Им уверенность нужна, напутствие, а ещё лучше...

—...Возьмите один из пулемётов с бронепоезда, выделите кому покрепче. Без станка работать будет хуже, но в лесу должно быть что-то для импровизированного упора, найдёте там какой-нибудь ствол или корень помассивнее. Удачи с этим ударом, лейтенант. Нам надо сбить им кураж, посеять панику. Не сможете захватить позиции — просто отстреляйте ленту и уходите, пускай сами суетятся и выделяют людей в поиск и тыловое охранение. Слышите, сильно на рожон не лезьте! Гранат тоже захватите побольше, помогут при налёте и отступлении, если что. Ну, вперёд.

Как же тяжело всё-таки посылать других в бой, оставаясь самому позади, под прикрытием брони и охраны из храбрых морпехов! Впрочем, на то этот парень и вызвался сам, что хочет прославиться, а добровольцы на то и добровольцы. Что-то из этого должно получиться! Нельзя просидеть весь бой в глухой обороне.

— Так, сейчас отстреляемся ещё на пару минут, и возьмём перерыв на перемещение. Отъедем немного южнее, за мост, всё равно тут больше некого прикрывать, а болос могут попытаться просочиться там. Запрём поездом мост, не сунутся!

В остальном оставалось надеяться на крепость духа защитников всех рубежей. Пока что они держались, а противник... противник же не может атаковать вечно! Когда-то же у него закончатся силы!

Или закончатся раньше сами защитники.

На самом деле, у британцев, американцев, французов и не-красных русских просто не было иного выхода. Сдаться, погибнуть или победить, и что-то подсказывало Уиллему, что капитуляция после таких потерь у болос не пройдёт бескровно. Смог бы он сам сохранить жизни своим врагам, потеряй в наступлении почти всех товарищей из хотя бы даже одного только своего взвода?

Уиллем не знал и не хотел проверять это на деле.

Тело болело так, будто это оно собрало все те пули, что достались спасённому Полом бедолаге. Лихорадочные вздохи, суматошные ощупывания, пробуждение мозга из ступора. Как ещё понять, сколько вообще теперь жить осталось?! Как это одна лишь царапина? Да там за стенкой жизни на пару лет минимум нервами выгоревшими осталось! Да вот так — хочешь верь, хочешь не верь, а дышать не забывай. Жизнь, она вся в этом, для начала. Дальше сам разберёшься.

Пол привалился спиной к бревенчатой стенке, сейчас — самому уютному месту на Земле, и обессиленно вытянул ноги, раскидал в стороны руки. Нашарил одну из своих фляжек, отвинтил крышечку, приложился к горлышку... и ничего не почувствовал. Тёплая жидкость, солоноватый привкус металла. Никакого облегчения по сравнению с тем, что уже накатывало шквальной волной. Хотелось одновременно хрипло хохотать, поддакивать Подкове и подшучивать над Манго, обнимать Болоньезе и Винка, смотреть на синее небо и... перевязывать вытащенного из-под огня раненого. Вон он, лежит-дышит, а крови под телом всё больше, жизни в теле всё меньше. Неужели сам Дроздовски мог стать чем-то подобным? А зачем он тогда туда полез? Зачем он вообще здесь?

Слипуокер моргнул, сглотнул и заёрзал. Ему уже ничего не хотелось. Не нашлось сил на безделье, на войну бы наскрести, на выживание. Казалось, только расслабься, и провалишься в трясину беспамятства, проспишь любые артобстрел и контратаку, захлебнёшься в воде, задохнёшься в песке, сгинешь! Нельзя. Нужно двигаться. Нужно что-то делать.

— Хорош, Подкова, — кое-как ворочая языком, произнёс Слипуокер, — Лейтенант как лучше хотел. По-человечески. А тут, блядь, так нельзя... Но чо ж терь? П-парня п-перевяжите. Я, я за медиком... разрешите, лейтенант, сэр? Тут медик нужен.

Потяжелевшей, едва поднимающейся рукой посыльный нащупал за пазухой так ни разу не выстреливший пистолет и передал его хозяину рукояткой вперёд. Нашёл в себе силы в глаза заодно посмотреть. Вроде как чуть виновато, дескать, "неверно выразился тогда, не подумал". Но в то же время и не без твёрдого достоинства мало-мальски повоевавшего ветерана. С пониманием.

"Ты тоже таким станешь, Манго"

И всё же смущённо кивнул, спрятав глаза в движении, утаив концовку мысли, размыв её до двусмысленности: "и тогда нам хана" против "и тогда щёлкнет твой пазл, сложится вся картинка".

— Мне там что-то ещё передать, сэр?

Палящие пушки сотрясают не только бронепоезд и, как кажется, мир вокруг, но прежде всего самого Уиллема. Упругая вибрация охватывает ступни и поднимается к поясу, к сестрице-панике, уже давно пританцовывающей в хребтине тщедушного девятнадцатилетнего тела. Это танец дьявола, и он манит как альтернатива бездумной погибели. Кажется, такие громогласные хлопки не могут закончиться хорошо, что вот-вот какой-нибудь снаряд разорвётся в стволе или прилетит сюда откуда-то из леса со стороны приберегших резервы болос. И что-то подшкурное вопит: "спасайся, беги!", а что-то подкостное скалится, дёргает в проклятый танец. Лучше бояться и терпеть, чем бежать и трепетать...

...Комендант вскочил на ноги как пружиной подброшенный. Встал невольно на цыпочки, вытянулся, качнулся в сторону, будто мог увидеть результаты первых выстрелов на далёкой южной станции. Ух как бабахнуло! К подсознательному страху перед сокрушительной мощью гигантских орудий примешались и детский задор, любопытство, щепотка злорадства. Дескать вона чего у нас есть! И что вы против такого выкинете, а?

Болос выкинули храбрость, упорство и манёвры, и это понимание того, что противник всё-таки не бежит, роняя обувь, от первых раскатов гнева бога войны, отрезвляло. Пришёл капитан, назвавшийся Муром, доложился так, что лучше бы не докладывался. До двух пульрот!

— С возвращением, капитан, — надо было хоть что-то сказать, чтобы протолкнуть неприятный комок сомнений вниз по горлу, — У нас тут полроты капитана Донахъю и морпехи охраны бронепоезда, один взвод я послал в усиление связистам, пробирающимся в деревню.

Проговорить цели свершенных мероприятий откровенно помогло — в голове чуть прояснилось.

— Вот что, капитан, сэр, у нас там сильные позиции в деревне, слышите? Наш пулемёт. И есть резервы в виде ваших людей. Ускорьте перегруппировку. Надо будет или подкреплять наших в деревне, или охватить этих лесных болос с фланга. Как глубоко они там засели? А если от деревни считать? Снова в лесу сориентироваться сможете? На этот раз будете знать, куда и зачем идёте — возьмёте чуть правее и ударите им во фланг, пока они втянулись в бой на окраине! Но если оцениваете состояние роты недостаточно высоко для такого манёвра, то я просто пошлю вас в саму деревню. В окопах и домах должны будете удержаться!

Тут Уиллему пришла в голову ещё одна мысль.

— ...К тому же мне надо будет доставить туда наводчика. Мистер Арнович! Что у нас с корректировщиками, лишние есть, хотя бы один? У нас вот-вот установится связь с деревней, там нужен будет и человек от артиллерии. Донахъю! Организуйте пару человек в эскорт корректировщику! А вы, Арнович, пушкарям передайте: по станции много не палить, как там кстати? Пусть доложат о результатах через ещё минуту огня.

Он снова повернулся к Муру.

— Ну что, капитан? Возьмёте реванш в лесу?

До безумия чудно было оказаться вдруг тем, кто в этом проклятом аду стал нового взрыва инициатором, а не беспомощной жертвой. А ведь морпехов именно этому и учили! Всеми способами готовили их таскать взрывающееся и стреляющее железо, орудовать им, направлять на цель и поражать её. И Пол сделал всё почти по законам Корпуса, и жахнуло-громыхнуло почти как на учениях, и даже криков из показавшегося на миг декорацией барака никаких не донеслось. Может, это учения и есть?

И всё бы ничего, скользи себе в своё уютное сумасшествие, притворяясь, что врага не существует, что такое вот в этот раз идиотское дрючево, когда приходится за взведённой гранатой бежать перед залеганием... если бы только не лежащий перед самыми глазами раненый. Совсем реальный, всамделишный такой страдалец, и не "задело" его случайно, а прям нарочно так кто-то издырявил неоднократно, а значит — подъём! Всё по-настоящему!

Слипуокер сглотнул и несколько раз моргнул. Недостаточно быстро — японский пулемёт застрекотал поодаль в сотни раз быстрее! Всё стало как в вязком болоте, как в дурном сне, как в ночную побудку после изнурительных вечерних тренировок, когда тело уже задеревенело от прохлады, но ещё не размякло в долгожданном отдыхе. И надо снова на плац, а мускулы не стонут даже — просто гудят, и в горле постоянно сухо, а суставы...

Пришлось врезать самому себе по щеке — со стороны могло показаться, будто Пол комара прихлопнул. На деле — новую волну морока прогнал. Он ещё жив не потому, что война понарошку, а потому, что всё сделал чётко, гладко и быстро, потому что везучий, потому что товарищи такие же! Осталось собрать в кулак остатки решимости и закончить дело!

Пол схватил истекающего кровью бедолагу за поясной ремень одной рукой и воротник другой, прикрыв парня от японского пулемёта собственным телом, и потащил назад, к стенке. Ну какой из него медик? Да он перебинтовывал кого-то там в реальности несколько раз всего, когда на учениях доколёбывались, ну и там совсем по-другому всё было! Пули над головой не свистели и под боком отделение штыкастых япошек к контратаке не готовилось! Ух, разнеси-их-сукиных-детей-гранатка-дорогая!

Нет уж, парень, терпи эти тридцать ярдов.
Эти двадцать мучительных секунд.
Эти десять рывков по песку.

Терпи лучше всё это, чтобы не стерпеть ту единственную пулю, что станет последней.

До Пола только у сарая дошло, как мало их осталось, и как это странно — без особых потерь, без панического бегства, просто потому, что такой тактический план, так распределил силы лейтенант, а значит, где-то там рядом они нужнее. В рамках более крупной картины. Для большего блага. Во имя великой цели. Всё так. Но, чёрт возьми, как дорого бы дал сейчас Слипуокер за прикрытие в добрый десяток стволов и поддержку десятка инициативных товарищей! Словарик свой. Воды из запасной фляги. Все сорок три доллара заначки. Услуга за услугу. Юморной номер на пьянке. Благодарная память.

Господи, какая шелуха. Там только Подкова, Винк и сам Манго, и этого достаточно. Хватило бы и никого — япошки поди меньше пасли бы этот сектор, на одного придурка могли бы и поберечь патроны.

Тут вообще могло бы быть пусто, ни япошек, ни янки, только первозданная природа тихоокеанского острова, нелепые постройки древней цивилизации и двое незнакомых парней в странной одежде, один почему-то поранился, а второй спокойно собирается ему помочь.

Все те же самые действия. Без сомнений, без колебаний. Как у грёбаного дзен-буддийского монаха, познавшего своё грёбаное ничто-"му" (無). Весь страх позади, все нервы потом, когда двое окажутся за пальмовой стенкой. Здесь и сейчас только щекотливый задор, любопытство и жар паники в затылке, нагоняет, стремится добраться до мозга. Слипуокер быстрее.

Перекат на мешки с песком, по ним змеем-змеем, и снова перекат, но боком-колбаской, до самого сарая. Не стреляют. Щёлкает в руке пистолет, рывок в окно, но внутри никого, словно так и должно быть. Не стреляют, хотя вокруг всё кричит о жесточайшем огневом бое — десятки дыр в стенах, вёдрах, даже грёбаной лопате досталось! Ползком к выходу, и вон уже бедолага, цель спасения, а дальше выглядящий пустым барак. Не стреляют.

Полу хватило силы воли проморгаться и удержаться от окончательного падения в собственную глупую фантазию. Мир не следует за мыслью. Вокруг одни опасности, но есть и свои, кто помогут, просто дождись хлопка дымовой гранаты и действуй. Действуй как задумал, с тем же настроем, без колодок сомнений и тревог. Действуй как монах, просто... не теряй голову. Ты не монах. Ты не переродишься.

Слипуокер сглотнул и, ещё раз щёлкнув предохранителем пистолета, убрал его за пазуху, подоткнул изнутри кончиком ствола за ремень. Ему нужны будут обе руки, чтобы тащить раненого, а свою гранату он бросит. Вот она, рифлёная, лёгенькая, почти родная после всех тренировок и учений.

Ну давайте, парни, не подведите. Готовность, блять, номер один.

Уиллем почувствовал, что в какой-то момент у него начала разрываться голова. Пальба там, выстрелы тут, то одно передают по уходящему в неизвестность проводу, то другое, ещё и рыжие гонцы всякие так некстати под руку лезут со своей фамильярностью (наглому янки комендант обороны просто кулаком махнул, иди, дескать). Свербящий зуд в затылке. Почти различимо для слуха вибрирующая боль в висках. Незримая тяжесть на темени.

Когда всё стало настолько невыносимо сложным? Это же просто удар с двух сторон, и какая-то сильнее, опаснее — там и нужно отвечать, всего делов-то! Вот только как понять, где врагов больше, где надо защищаться активнее? И не проспал ли неопытный командир уже начавшуюся кульминацию боя?

— Стреляем, — устало кивнул Поллок Арновичу и, поморщившись, добавил, — Но только если наблюдатели подтверждают противника "перед окопами".

Николсу он напоследок передал что-то совсем обрубленное:
— Тут на севере опять какая-то история... не разберу, проверяю. Палить пока будем по вашим проблемам на станции. Всё, давай.

И, передав трубку радиостанции русскому артиллеристу, крикнул уже хрипло и ни к кому конкретно не обращаясь:
— Да узнайте же, что там в деревне! Вон по той тропке связисты ушли, нагоните их и поторопите, защитите, чтобы добрались до домов целыми и невредимыми! Выделить на это один взвод. Мне нужна связь и усиление позиций в деревне! Командира отступающих из леса сюда на доклад!

По-хорошему надо было обращаться к этому капитану, Донахъю, но Уиллем уже просто едва различал лица. Впрочем, на то и погоны с нашивками — они-то как раз узнавались. К чёрту, и так передадут. Надо присесть.

Комендант пристроился на первом попавшемся ящике и тяжело вздохнул. Было тревожно. Вдруг он уже проиграл? Вдруг на настоящей войне это так и выглядит: далёкие перестрелки, бравурные реляции одних и озадаченность других, часть сил где-то в мясорубке, остальные — в протухшем резерве, всё распылено, никакой концентрации, никакого понимания реального положения дел. Действительно ли болос на станции выдохлись? А эти, в лесу, просто отвлекающий манёвр? Или главный удар? Может, Малые Озёрки вот-вот захватят, может, всё уже зря. Как же проще, наверно, было бы отстреливаться из окопа по приближающимся силуэтам! Проще и страшнее? Сложно сказать. Наверно, лучше, когда мускулы всего тела болят, а не одна голова. Хуже, когда в голову всё же прилетает.

И это ещё при том, что у противника нет своих пушек. Да, их сам Уиллем определённо передержал в рукаве. Артиллеристы говорят, есть риск повредить железную дорогу. Даже если так, может, оно и к лучшему. Может, болос хотя бы будет сложнее перекидывать с юга свои подкрепления. Может, их всё же хоть что-то напугает.

— Держись, Брэди, держись. Помнишь, как на чердаке было? Вповалку спали, кто-то мёрз, кто-то грелся, а теперь вона, дом, одеяла, нормальная печка! Хорошо же, наладилось. Всё хорошо будет.

Ещё один плед на ноги брату. Знобит одного, а холодно другому. Постоянно чудится сквозняк. Можно закрыть двери и окна, но не пулевые отверстия в стенах, пусть большинство и просто вмятины да трещины, но морозят одним своим видом. Напоминают о ночном налёте.

Снаружи ветер воет. Прерии кажутся бескрайними. Зима уже вот она, почти за поворотом.

***

— А помнишь нашу кружку? Миску... один набор на двоих, то ты ел, то я. А мама ещё подгоняла, когда остывало, а то мы вечно забегаемся, а за стол сядем, языки через плечи, чумазые, довольные. Когда уже накукурузились, а когда в тон желудкам подвываем. Теперь еды хватает. Пока хватает. С голоду-то не помрём! Ты держись.

Похлёбка дымится в тарелке, а брат скрежещет зубами по ложке, едва втягивая питательную жижу ослабевшими губами. Никакого интереса к запасам. Какое до них дело? Они вообще могут ему не пригодиться.

Дейдра шмыгает носом позади. Утром пустили курицу в суп, чтобы сделать бульон. Живности на ферме всё меньше.

***

— Саблю-то какую тебе Пэдди привёз, а? С такой наверно капитан цельный ходил! Ух, тяжёлая. Пэдди говорил, "кистеломками" такие звали у них там, ну в армии. Помнишь, он рассказывал, как добыл её? То ли после битвы, то ли выменял. Ну, как оно там было? Он же тебе рассказывал.

Брэди молчит, только изредка улыбается слабо. Ему заветный трофей не поднять, даже просто в руках удержать сложно. Он и не пытается. Смотрит прямо перед собой обычно, когда не дремлет. Пустой взгляд.

Из сарая доносится песенка Лиама. Что-то бравурно-военное, почти марш. Боевого духа нет.

***

— Штуццер-то как бабахал! Поставим камни побелее на камни почернее, камыш там посерёдке воткнём, банку ту консервную притащим, и сбоку, хах. Потом шмалять. Ух, брыкался! Помнишь, сколько дыма было? Чёртов фершайн фершс, хех. А Кон, шарпшутер наш, потом её на нормальный курок переделал и лису подстрелил. Сейчас-то у нас ого-го ружья!

Что-то не помогли ружья-то. Ни две винтовки Генри, ни кавалерийские карабины, ни равнинная винтовка на бизонов, ни дробовик двенадцатого калибра. Пэдди всё рассчитал. Но где он теперь? Без него всё валится из рук.

Дом кажется безликим и заброшенным. Недостроенная крепость на позабытом участке фронта. Какой штурм, какая осада? Хватило одного налёта.

Брат даже не поворачивает голову на очередного дежурного у изголовья кровати. Смотрит потерянно туда, где рухнул роковой ночью. Кровь давно оттёрли, но она словно тянется к проклятому месту. Нужно сменить повязки.

***

— Если б не ты, Брэди, так бы и думал, что девчонок только за косички дёргать. Помнишь, я за Дейдру перепугался посредь ночи, а ты такой, "да это они детей делают", ахахах! Хорошо, ты мои глаза-коины не видел в темноте. А эти гады...

Нет, про это лишнее, вовремя осёкся. Этим гадам всё равно, что бабу в племя своё увести, что стадо. Не одно так другое, сучье племя!

Гнев душит. Брэди впервые за долгое время смотрит прямо в глаза, и это отражение слишком знакомо по бадье для умывания. Дарра каждое утро и каждый вечер видит там осунувшегося и обозлённого паренька с взъерошенными волосами. Каждый раз бьёт по водной глади, чтобы прогнать растерянность.

***

— Была забава сверчков слушать, да? Столько-то скрипят — холодно, а столько-то — потеплее. Ты где такую дурь подслушал, брат? Полночи считали, со счёта сбились! Умники городские, понапишут в газетёнках, а честным людям потом голову ломать.

Мирное было время, хорошее. Брэди мечтательно прикрывает глаза, молчит. Наконец-то безмятежный сон.

Дарра с облегчением отходит от кровати, но за пределами обители раненого всё тот же безразличный мир неопределённости и нервоза. Все оставшиеся на ферме собираются на кухне и угрюмо спорят о будущем. Вечер обволакивает дом усталой тревогой.

***

— Ну ты пахать-то горазд был, силища, и без быка бы поди управился! Ты сильный, брат, ты выкарабкаешься! Благодаря тебе ведь ферму-то подняли, ну. Пэдди помнишь как нахваливал. Я вот завидовал и обтекал только, а ты знай себе хмыкал и н-на борозду, н-на борозду! Отвал за отвалом. Ты на руки-то глянь свои. Оклемаешься, подковы гнуть будешь.

Будет ли? С такой слабой улыбкой едва ли. Тогда оскал был. Тогда брат горел работой, верил в мечту старшего. Тогда все верили.

Брошенный в амбаре плуг покрыт мелкой песчаной пылью. Без скота на ферме так же тихо как дома, но это место язык не повернётся теперь назвать домом.

***

— Держись, брат. Держись.

Брэди молчит, закрыв глаза. Неровное дыхание. Маленький чахлый силуэт. Тень некогда здорового человека.

***

Дарра сидел с братом больше всех. Ухаживал, отвлекал разговорами, поддерживал жизнь.
Больше нет сил. Больше нет воспоминаний.
Одни злость и обида.

Ждать тяжело.
Вздрагивать от каждого взрыва "беспокоящего обстрела" на фоне обсуждающих его товарищей.
Слушать виновато-фаталистичные реплики раненых без возможности как-то им помочь.
Знать, что совсем рядом, в тридцати ярдах, лежит ещё один такой, и вот его-то на самом деле спасти ещё можно, по крайней мере от шальной или прицельной пули. Знать и не двигаться с места. Что тут сделаешь? Приказа-то не было, а дураков и подавно. Рядовое дело маленькое; рыпаться — верная смерть. А верное безумие лучше?

...Снова жахнуло где-то неподалёку, и Пол сжался ещё больше, упёрся спиной в стенку, подтянул колени почти к самому подбородку, перечеркнул винтовкой грудь. И всё равно меньше осколка не стать, как не складывайся. Достигнут минимальный размер морпеха-в-укрытии. Дальше только ты и время. Ступор.

Ожидание как тиканье часов в темноте бессонной ночи. В окно барабанят редкие капли дождя, грохочет недалёкая гроза, но шторм может настигнуть или пройти мимо, а тиканье всегда рядом, внутри головы. Тянет встать на звук, просто чтобы понять, сколько осталось до утра, но на пути — углы мебели, можно запнуться за ботинки, врезаться в дверной косяк. Лежишь под могильной плитой сомнений, пока не сверкнёт молния, не высветит стену с проклятыми часами.

...Словно сам собой возникший рядом лейтенант просто излучал энергию. План меняется, эти туда, те сюда, и главное, теперь будто бы всё кристально ясно, совершенно понятно! Блеснула цепочка, потянула взгляд к циферблату. Прошло всего несколько минут.

Значит, долгое царство ночи. Значит, сон. Закрыть глаза и ждать команды на мечту о бое, о броске к победе.

...Пулемётная очередь срезала подполковника, новая — тех, кто запоздало заслонил собой его падение, ещё одна — пытавшихся помочь. Эти молнии били уже прямо в дом, этот гром оглушал роковой вестью: ты моргнул и проспал жизнь, пока что не свою, но чью-то важную, а шторм уже над самой головой. Подъём!

Зазвенел будильник нервной речи Донахъю. "Отставить панику!" — так не зови её. "Хрен нас япошки отсюда выкурят!" — так поди помешай им! "Наша дивизия не будет ждать, когда мы здесь подохнем!" — так вызови подкрепление, твою мать!!!

Слипуокеру яростно захотелось треснуть Манго по темечку и он уже даже почти подобрался, сменив позу и отложив для удобства винтовку, как трезвонящий новые и новые приказания "будильник" выскользнул из объятий и пребольно ударил в падении мизинец — лейтенант справился об итогах новых наблюдений, и рядовой автоматически ответил.

А потом... будильник жалостно треснул и словно сломался, выдав совсем невразумительную трель вместо чёткого сигнала побудки. И Слипоукеру стало по-настоящему страшно. Их всех ждёт забытье без сновидений, они все всё проспят, атаку, отступление, любой ураган, который похоронит их под руинами любого дома! Кто их разбудит, теперь, когда главного часовщика не стало!

— Сиди и командуй, — прорычал Пол в лицо Фрэнсису и, сглотнув ругательство, протянул вперёд раскрытую ладонь, — Пистолет. Я пойду. До сарая перекачусь, внутрь через окно, винтовка мешать будет.

Попутно рядовой остервенелыми движениями второй руки сдёргивал с себя патронташ-бандольер вместе с запасными гранатами, снимал с пояса фляги, противогазную сумку со словариком и писчими принадлежностями.

— Дыму мне киньте справа, в барак я сам гранату метну. И потащу. А вы стреляйте.

В голове стало пусто, почти тихо, только стук крови в висках, но теперь не как тиканье часов, а как бодрый темп ритмичной музыки. Пол глянул на Винка и невольно усмехнулся смене ролей. Теперь его очередь прикрывать.

Отстрелявшись, Пол перезарядился на автомате, застывшим взглядом продолжая смотреть, как всё ещё палящие товарищи решетят доски, а потом ещё какой-то морпех разносит пол-сарайчика на щепки гранатой. На фоне общей какофонии боя всё происходящее с обнаруженной Винком позицией врага выглядело настолько логичным, что Дроздовски едва ли удивился бы, проедься сейчас по руинам разгромленной постройки какой-нибудь танк, скинь следом бомбу внезапный самолёт и жахни вдруг туда же орудие одного из кораблей, что виднелись вдали. Ультимативное разрушение. В каждой. Конкретной. Точке. Там, где есть человек. Там, где нет его. Здесь не выжить.

Слипуокер вздрогнул и проморгался. Вот ведь наваждение. А всё потому, что на миг подумал: что если стрелок там внутри уже на мушке именно его, Пола Дроздовски, держал? Что если секунды ему не хватило до выстрела? Во второй-то раз мог и не промахнуться. Аж холодком повеяло словно, не смотря на горячий песок внизу и палящее солнце вверху. Всё-таки одно дело шальной осколок слепой мины, и совсем другое — когда человек на тебя сквозь прорезь прицела смотрит.

Отпустило, впрочем, быстро. Стоило где-то неподалёку ещё паре взрывов грохнуть, паре очередей пулеметных прострекотать, паре криков боли раздаться, и сразу встрепенулся, сглотнул, сжал до боли в пальцах цевье винтовки, вжался спиной в стенку, задрожал. А ведь это только начало. А ведь там-то, за стеной и строениями...

— Лейтенант, сэр! — Пол замахал рукой при виде возвращающегося Донахъю, пытаясь привлечь его внимание.

Бросились в глаза и огнемётчики, и вообще народу вокруг будто прибавилось. Встретившись глазами со Скрипачом, Пол показал тому зачем-то ту же руку, которой лейтенанту махал. В кисти прокрутил её туда-сюда и только потом понял, что это память будто замену вырванному недавно кадру искала — впихнула в пробел звенящий замечание Айзека на корабле, по поводу обработки ссадин на наказавших каску костяшках. Вот и показал ему Слипуокер, получается, смотри, дескать, зажило всё давно. Сам себе ухмыльнувшись от таких чудных мыслей, подмигнул посыльный огнемётчику младшему, а старшему посерьезней кивнул вместо приветствия. То ж Диаманти, парень тёртый, по Гуадалканалу известный. Странное только дело, бумагу Серджио вроде изводил не меньше Пола, строчил свои рац-предложения себя не помня, а Слипуокером прозвали поляка, а не писаку-итальяшку. Причин Дроздовски не понимал, но в любом случае мрачному своему коллеге по перу не завидовал. А сейчас так и вовсе рад был видеть рядом ещё одного ветерана. О, а вот и Манго подоспел.

— Лейтенант, сэр! Там за бараками пехота, пятеро минимум, вот с минуту назад из-за правого за левый всей гурьбой перебежали, я видел! А внутри ещё сидят, ждут атаки! Но главное, справа от того блокгауза... ай, дайте на песке нарисую! Во, вот тут, ярдах в трёх от угла, тут пулемёт, прямо сюда смотрит, вдоль берега до самого пирса. И он оттуда, справа, ну куда вы ползали, не виден, короче, замаскирован наглухо, просто кочка! Как её... Отсечная позиция, во! А её наверно такая же прикрывает где-то там же, рядом. Или наоборот, с левого фланга, чтоб какбы крест-накрест. Ток второй пулемёт я найти не успел.

Пол насупился и замолчал, водя напряжённым взглядом по лицам сгруппировавшихся морпехов, но то и дело возвращаясь к глазам Донахъю. Ух, щас будет что-то. Лишь бы не отмахнулся лейтенант, не приказал дуром вперёд лезть.

С этим священником лучше не дискутировать. Прицепился же! И как ему дать понять, что отвлекает? Впрочем, успокаивает тоже, как ни странно. Наверно, для полного комфорта разве что ещё какого-нибудь старосты местного не хватает и представителя простого мирного населения... Марии? Но только чтобы вели себя так же уверенно как этот бородач! Ох, Уиллем-Уиллем, о чём ты думаешь? Гражданские на войне? Не место им тут, не для них все эти нервы, все эта кровь и страх. И всё же, будь она тут, рядом, под защитой брони, пушек и солдат, было бы действительно спокойнее.

Уиллем резко выдохнул носом, пробуждаясь от некстати нахлынувшей задумчивости. Кивнул коротко святому отцу, хлопнул переводчика по плечу и пошёл к заработавшей станции связи. Ожидание не означает полного бездействия. Ха-ха, ври кому другому!

По пути комендант осадил парочку связистов, вздумавших зачем-то тянуть свой провод ещё и в лес:

— Эй! Вы куда? Там позиции нет, рота Джо возвращается или сюда или в деревню! Да, тяните провод в деревню, в обход леса или по опушке хотя бы!

Дьявол их надоумил соваться в стреляющие заросли. Отсюда ушёл под напором истовой проповеди, а вот поди ж ты, на тех, кто её не слушал, накинулся. Много бы они там насвязывали в этом лесу.

Николсу Поллок отвечал так:

— С тыла угрозы пока нет, а подкрепления для деревни я собрал в кулак. Если эти болос всё-таки сунутся, артиллерия накроет их пока они будут перестреливаться с окраиной, я только и жду, чтобы они себя обнаружили! Рота Джо выходит из леса, нет смысла за него держаться. Как станет чуть яснее тут, я сразу или пошлю их тебе, или укреплю деревню! Если у вас там передовые позиции сданы, могу навести пушки на них! До станции уже должны были добраться русские корректировщики, давайте там по обстановке, как договорим, уступлю им канал, пусть договорятся с пушкарями. Если станет совсем жарко, накроем по оставленным позициям, с небольшим перелётом, чтобы по домам не попасть! Держитесь! Докладывайте об изменениях! У нас ещё есть резервы!

Эх, не опоздать бы с введением их в бой. Но ведь станция ещё держится...

— Как там с боеприпасами для пулемётов? Если заканчиваются, могу прислать патроны с бронепоезда, тут их вроде бы с запасом. Ну, давай.

На соблюдение уставных обращений и выполнение протоколов связи уже не хватало нервов. Да и зачем они? И так вроде всё понятно.

Прибыл гонец, хитрая рыжая морда. Хотя новости хорошие принёс... вот только что получается, атака с севера была всё-таки отвлекающим манёвром? А он увел на него главный козырь — бронепоезд?!

— Давай обратно к Джо, уточни по потерям и скажи, чтобы отходили в деревню на юг, если бой уже совсем стих, только пусть пару человек вперёд пошлют предупредить, а то там русские, могут случайно пальнуть. Но если бой продолжается или возобновится, пусть оттягивают болос сюда!

Получается, опять ждать? Вот мука, проклятье! Но не идти же самому в кровавый лес. Если и не убьют, то ничего не узнаешь ведь.

Уиллем дождался пока по радиостанции договорят русские и раздражённо выхватил у одного из них трубку и рук.

— Соединяй со станцией! ...ну что там у вас, как обстановка? На севере пока тихо!

И, зажав переговорное устройство ладонью, обернулся на Арновича:

— Спросите их, уточнили координаты или нет? Могут стрелять по окопам у станции?

За опустившейся губой стального борта амтрака — десны-брёвна какой-то стенки и кривые зубы пальм и построек. Солнечная улыбка острова. Привет, сука-радость, слепящая бликами воды и металла! Привет, страсть-до-гроба в пламени дальних вспышек! Привет, лава-по-венам дрожи возбуждения!

Оглушительный чреньк где-то повыше виска — как вырванный из киноплёнки кадр. Или два. Или два десятка грёбаных кадров, за которые успеваешь посвистеть, покричать возмущённо на криволапого механика в будке и плюхнуться обратно в кресло. Знаешь ведь, что кино продолжится.

...а тут хрен там знаешь! Не знаешь!

И потому первым "новым" ощущением впечатавшегося щекой в колючий песок Пола был незнакомый, почти потусторонний ужас. Кто-то всучивает винтовку. Кто-то тянет за рукав. Крики, взрывы. А все мысли про вырванные из жизни кадры. Секунд десять-двадцать глазами хлопал и в звенящей тишине тонул, а кажется, будто год или два. Тягучая мимолётная мысль. Время растянулось по жилам и закупорило сосуды. Слюну сглотнуть — гони недельку! А вспомнить пол-жизни до текущего момента — хлопок в ладони, раскат грома. Вот уже и стена, как, когда? Помахать ладошкой Винку — само собой, на автомате, как за ниточку кто-то сверху потянул. Осознанно коснуться головы — словно полчаса руку тянешь.

Нет! Не снимай каску! Паника хлестнула воспоминанием жуткого ливня из детства, заставила отдёрнуть пальцы от косой и продолговатой вмятины. Ещё совсем недавно снять опостылевший головной убор было заветной мечтой "проклятого" пьяным соратником морпеха, а сейчас он бы сам себе кулаком по скуле врезал при попытке проветрить голову.

Куда-то делся лейтенант, хотя только что был рядом.
Умолкли товарищи, хотя только что о чём-то зубоскалили.
Слух вернулся.

Выстрел, выстрел, очередь. Короткие всхлёсты и долгая долбёжка. Плевок Ветчины куда-то вбок — короткий. Треск горящего где-то неподалёку огня — долгий. Сдавленный стон раненного Ньюпорта. Круговые движения пальцев Болоньезе на крышке фляги. И тут же брызги крови, вскрик.

Пол вздрогнул, окончательно сведя своё чувство времени с ориентацией в пространстве.
Они выбрались из транспорта и залегли за бревенчатой стенкой.
Их убивают минами или даже обычными гранатами — увиденные мельком ещё из амфибии постройки были совсем рядом.

Опять нельзя сидеть на месте — закидают, накроют!

Пол, тяжело дыша, подобрался, пересев на корточки, и прижался к стенке плечом, грудью и скулой. Разлапистая щепка перед глазами. Слабый запах как у горчицы или ореха — то ли срубленная пальма, то ли пот. Ну же, всего на три секунды, просто осмотреться.

"Зачем, зачем?! Дважды подряд вот так вот — не повезёт! Чего хочешь-то? Что ты там высмотришь?! Всё накрылось медным тазом, и так ясно! Грёбаные япошки словно на милю в этот кусок коралла зарылись!

Грёбаные япошки!

Пол стиснул зубы, зажмурился и вмазал кулаком по стене. Несильно, больше чтобы саму злость почувствовать. Нечестно! Он пошёл на войну доказать свою правоту, лично увидеть и пресечь злодеяния поехавших милитаристов, вернуться и вот этой вот жгучей правдой дома заткнуть всякую любительницу рисовой бумаги. А его и его товарищей просто убивают. И это та жгучая правда, что никому не нужна.

Ну нет, они так просто не сдохнут. Не все разом, накрытые одной гранатой, которую какой-нибудь смелый косоглазый просто спихнёт им на головы как ленивый кот мамину вазу с края стола. Ну нет, выжить — это не просто упасть ничком и молиться, чтобы пронесло. Выжить — значит действовать, быть командой, а не горсткой перепуганных идиотов!

Он выдохнул и быстро привстал на полусогнутых коленях. В самый раз поднять глаза вровень с верхним, уже порядком потрёпанным пулями, бревном. Ну где же вы, мрази?

Тугодума убили. Был бы Пол в бою впервые, может, ещё подумал бы, что парень, наверно, жив. Что просто упал и ударился, что ответит, как очухается, попозже. Но всё было не так. И тягостная пауза после вопроса Подковы стала молчаливым коллективным приговором. Был бы Пол в бою впервые, наверняка подумал бы на миг, что это они так Джонатана убили, вот этим вот всеобщим неверием в его удачную судьбу. Но это тоже было не так.

Просто война.
Просто тут убивают.
Думать тут о живых надо, себя посчитать не забыв.

А то, что вокруг какой-то армагеддон творится, и так ясно. Дроздовски ехал отстреливать бешеных псов Тодзё, а попал на грёбаную псарню, в целое, матьиго, предприятие, организованное, с охраной, арт-отделом продаж и подпольными собачьими боями! И чего теперь? Назад не попросишься! Псарня или мусорка, всё тут надо сжечь к чёрту и вручную, раз уж весь флот и вся авиация не справились!

Вот только накручивай себя не накручивай, а всё одно в итоге под пули сперва вылезти придётся.

Домино, Ньюпорт и Счетовод зелёные совсем, не то что Подкова, Парамаунт, Болоньезе, Ветчина и Шахтёр, хотя и те-то с лица сбледнули. Неудивительно. Тугодум вон тоже Гуадалканал прошёл, и что, где он теперь? Слипуокер и сам подрагивал. Только сидеть на месте и ничего не делать было ещё страшнее. Поэтому когда лейтенант завёл речь про добровольцев, Пол быстро оглядел других ветеранов (большинство отвели глаза в сторону) и вызвался вторым, после Винка.

Только Манго что-то зачудил. Отрешённый какой-то стал будто, взгляд медленный, голос нарочито-спокойный, да что с ним, контузило что ли? Куда он в первую партию лезть собрался? Кто потом командовать будет?

— Сэр, втроём разом, и это треть шанса, что пуля ваша будет. Треть шанса — штука паршивая! Давайте я высунусь-пальну-спрячусь, а Винк вон там в сторонке за борт махнёт. После Винка я, после меня вы, там же где Винк. Выстрел одиночный был, вряд ли пулемёт. Будем вразнобой лезть то тут, то там, и стрелок запутается.

Пол дождался кивка Донахъю и, приободрённый, ткнул Стэнтона кулаком в плечо, кивнул — прикрою, дескать, отвлеку внимание на себя. Пол знал, как тяжело идти вперёд первым и был благодарен товарищу-добровольцу. Да и вообще, уважал он старину-Вилли, и побольше чем других морпехов, пожалуй. 35 лет, как-никак! Осознанный, матьиго, выбор сделал, не иначе. Не то что тот же Пол — эмоции, психоз и срыв. Да мало кто вообще вокруг хладнокровно башкой думал, в Корпус записываясь! И это не то, чтобы плохо... просто Винк какой-то не такой был, как все. Вроде переросток, а лямку тянет наравне, не ноет. Вроде хмурый вечно (после Гуадалканала так точно, ну а кто веселее-то стал?), а что делать, знает. И делает. Ровно, аккуратно, без пыли и шума. А ещё Вилли везло, и по слухам — крупно. И это всё вместе, и возраст почтенный, и спокойствие, и компетентность, и удача с таинственно-суеверным ореолом — и вызывали у Пола уважение на грани зависти. А ещё наивную слепую веру в причастность.

Поэтому когда Слипуокер, выдохнув, встал в полный рост и сделал два выстрела куда-то в сторону пальм, ему не было так уж страшно. Он не первый на песок лезет, но первому помогает, и первый этот — не абы кто, а везунчик-Винк. А значит, часть его удачи и Полу достанется.

Расставаться с родителями и друзьями было невероятно тяжело. За время подготовки к выезду Дарра уже успел и сам проклянуть всё это предприятие (предвосхищая отца), опомниться, добраться до церкви в соседнем городке, отмолить сквернословие и снова загрустить. Редко он обращался вот так вот к Богу-на-небесах, потому как тот ведь тоже не то чтобы часто в гости захаживал, наоборот, то водой из ушата окатит, то за питомцами рыжими не уследит... но вот брат вернулся с войны живым, и тут уж Дарра решил ответить. В конце концов, с Донахъю же получилось, а там и вовсе первый шаг за ним был, это сложнее.

"Вот хоть бы всё хорошо прошло! Пэдди же Тебе нравится, ну явно ведь. Ну вот и помоги ему! А я, ну да, не прав я был, когда приуныл, отказ Дуэйна и Ника получив, каюсь вот. У них своя жизнь, у меня своя, и им есть за кем присмотреть и кому помочь, и мне..."

Он неуверенно поёрзал на месте, и жёсткая ребристая церковная скамья врезалась в непривычное к самоистязанию тело, но упрямый гость дома Господня сцепил руки посильнее и упёрся лбом в такой же край доски скамьи передней.

"Да, а что! Без сыновей-помощников придётся отцу-то наверно подзавязать с выпивкой, куда он денется? А то ж день ото дня смотреть всё страшнее на эдакую пьянь. Брр, и чего такого находят люди на дне бутылки? А мы, мы да, мы так помогаем дому, когда уходим; меньше ртов опять же, да и младшие подрастут скоро, больше помогать смогут. А потом и мы с выручки часть денег зашлём! Всё будет хорошо!"

Странное то было успокоение, как истончившийся к весне лёд, ждущий лишь капель очередного дождя.
Стоило родной ферме скрыться за горизонтом, и Дарра вновь приуныл.
А потом ему быстро стало некогда.
Жизнь — череда интересных событий, а не праздная вечность хандры!

Лишь сдвинувшись с места, Дарра понял, насколько засиделся дома. Конестоги быстро вынесли переселенцев за пределы нечастых походов в Де-Мойн или окрестности, а потом и за крайний рубеж детства — местность, где трое друзей ловили сбежавшую корову. Так далеко никто из них не забирался.

А потом пошло-поехало! Прерии, пыль, попа скулит! Странное горько-приторное чувство, вроде и двигаешься, а сиднем сидишь. Прошло лишь как с телеги на лошадь пересел — там-то больше мускулов используешь, то привстанешь в стременах, то боком повернёшься, то отъедешь-ускоришься кроликов пострелять. Движение, свобода!

И хоть на первый взгляд немного бестолковым делом всё это казалось, просто идти в никуда, запасы еды по пути проедая, но с таким лидером как Пэдди сознание будто раскрепощалось и на иной уровень поднималось! Стоило хотя бы над простенькой (даже без разметок и легенды) картой постоять, когда он быстро-толково точки маршрута намечал и каждую местность хотя бы парой слов обозначал важно так, будто уже бывал там не раз, ух, после такого сразу будто сам на высоту птичьего полёта поднимаешься, видишь вширь и вдаль! Тут день пути, тут переправа, там дальше ещё пару суток, и торговый пост будет, станция, отдохнём малость, дальше проще, а вот тут поднапрячься. И пусть в реальности далеко не всегда всё выходило так, как планировалось (всё-таки карту Пэдди раскладывал больше для важности, а ориентировался больше по местности), но с картой и чётким пониманием цели неопределённость бессмысленного движения оборачивалась дроблёной на легко преодолимые участки конкретикой. Видением будущего. Дарра не знал, понимают ли это всё другие хотя бы также смутно, как он сам, но лично у него уважение к старшему брату выросло за время пути просто до каких-то тридевятых облаков.

К тому же в дороге было и веселье тоже. Охота на мелкую дичь, обмен опытом, обучение. Или тот случай с бизоном, когда и Кон всем свою меткость доказал, но и Дарра в грязь лицом не ударил, догадавшись подтащить лошадьми тушу к незаметному склону в паре десятков ярдов — крови-то много, а течь вниз удобнее, да и свесившуюся голову с растянувшейся шеи так оказалось проще отпилить.

Даже просто общаться без взрослых было приятно. Рассказы, истории, мечты. И даже смех такой, "на равных", без этого родительского всезнайства, дескать, иди огород пропалывай, мечтатель хренов. Тут все были мечтателями, даже если собирались, как потом выяснилось, точно так же пропалывать и возделывать. Зато мечтали по-крупному, и это будто бы всё оправдывало.

...Так себе твердил усталый Дарра, падая в сон в первые трудовые недели на месте прибытия. Увы, наглядной "карты" работ у Пэдди не было, да и не сумел бы он наверно объяснить нужду такой адской потогонки даже сумей сам Дарра сформулировать правильный вопрос. Ведь то, что "надо", было понятно всем. Непонятно было, почему именно так, и никак иначе, но как это спросишь, чтобы трусом и лентяем не показаться? К тому же Пэдди был главным и уже успел завоевать авторитет в пути и там, дома, поэтому его решения оставалось лишь выполнять, не сетуя. Дарре ещё везло, что брат хотя бы перенаправлял его на другие, более подходящие торопыге-недодельщику работы, а ведь мог бы до упора гнобить на той же пахоте. Так везло не всем.

— Да я скажу, скажу, — почему-то виновато обещал Дарра Кону, хотя сам понятия не имел, с какого конца подступиться к такому разговору, — Ты только сам-то не кипятись, это ж правда поначалу только так. Нашим-то родителям разве что чуть проще было, всем скопом потому что селились. Зато у нас и славы больше будет! Представляешь, первые люди Южного Платта! Ну, после индейской войны этой первые. Ну, после солдат, конечно. Ну ты понял, короче. Через пару лет, как тут и там селиться начнут, к кому за советом пойдут, за помощью? К нам, конечно. Уважать будут. Тебя вон по шапке одной все узнают... (при взгляде на головной убор Кона, впрочем, Дарра всё ещё ёжился) Эти, ну, девчонки глядеть будут, как Дейдра на Пэдди.

Сложно было сказать, помогали ли Кону увещевания Дарры, тем более, что с последним аргументом он и сам был не очень-то уверен. Дейдра день ото дня смотрела на Пэдди всё страннее и страннее, с каким-то голодным и отчаянно-тоскливым блеском в глазах. В охотничьих байках мистера Шульца мелькало схожее описание, когда речь заходила про попавших в капкан зверей, которые, вгрызаясь в свою же ногу, будто бы понимали, что воля дороже.

Дарре тоже было страшно от бескрайних просторов вокруг, от осознания, что нельзя просто так взять и сбегать при скверном настроении в гости к Донахъю на лошадке покататься или к Шульцам на чай с пумперникелем. Одиночество и... недоверие? У Дарры-то с друзьями и братьями была хотя бы общая работа, чувство локтя — тут подержи да то передай, погоди, перехвачу, так, взялись-понесли! А Дейдра почти всегда работала одна, и Дарре было её жалко, потому что он чувствовал, что ей обидно во многом ещё и из-за того, что ей словно не доверяют. Быть может, по прагматичным причинам (ну куда ей доски тягать?), но без каких-либо объяснений, а потому... Что она могла себе надумать? Была бы при том так уж не права? Ведь были же и такие работы, которые тянула бы и Дейдра наравне и, главное, вместе со всеми...

Возможно, отчасти ради неё он так усердно разучивал мотивы и приёмы на скрипке и концертине Лиама (хотя так-то с ним на удивление приятно оказалось общаться). Развеселить хотел хотя бы музыкой, и ведь получалось порой, да ещё и не только одну Дейдру, а всех. Один инструмент и один музыкант — неплохо, а два всё же лучше! И дуэт поинтереснее звучит, и сменять друг друга могут. Кстати, Лиам-то нечасто домашних радовал, а вот Дарру упрашивать что-то сыграть не было никакой нужды. Всегда готов! И вроде и сам чуть поменьше работает, а другим веселее крышу доделывать или зерно молотить, и результат порой даже лучше, чем если бы в тишине горбатились.

Сэкономленные таким нехитрым методом силы Дарра пускал на то, чтобы помогать Дейдре по дому. В конце концов, кроликов он в прериях очень даже недурно готовил, никто не жаловался! Вообще, готовка, стирка и уборка Дарре нравились больше чем долгие монотонные полевые работы. Процессы тут были покороче, и многие не требовали непрерывности. Воду кипятишь пока, чисть овощи, руби мясо, побросал-посолил, подмети да помой лишнюю посудину, помешай-добавь, теперь можно и бельё замочить, заодно руки помоешь, и так далее. Не успевало надоесть, переключался быстро Дарра. Не забывал и языком трещать, "новости" Дейдре пересказывать с полей, загадки загадывать про то, где такие красивые цветы растут, чтобы торчащая дома и во дворе девушка память напрягала, вспоминая ориентиры в окрестностях. Или тем же приметам погодным обучать можно было. Да в общем-то без разницы было, о чём говорить, лишь бы говорить. Чувствовалось, как не хватает жене брата общения. Красивая она была, и так пропадала. Но нет, странные склизкие мысли откуда-то из нутра своего Дарра в себе давил в недоумении. Это ж брата родного жена, ну как можно-то такое думать! А всё ж красивая...

...Ошибка! Вот какое слово в голове Дарры вспыхнуло, когда он от индейцев с улицы в дом вломился и увидел, как Дейдра рот себе испуганно зажимает. Неверно, неправильно, ненормально!

Сказать, что Дарра просто напугался, увидев во дворе четвёрку похожих на призраков краснокожих, значило бы ничего не сказать. Это было как снег летом. Как солнце ночью. Как лиса в городе. Невероятно! И никакого улюлюканья и боевых кличей, какими все рассказы об индейцах полнятся, никаких грозных взглядов, да и не тысячи их вокруг, от горизонта до горизонта, всего четверо. Подумать если, Дайсонов с друзьями даже больше, хоть и порознь все оказались. Нет, индейцы не испугали Дарру, но он вдруг отчётливо понял, как же крупно он где-то ошибся. Уехав из родного дома. Сдружившись с мутным весельчаком Лиамом. Завистливо отстранившись от ловкача-Брэди. Сблизившись с Дейдрой. Не думая схватив шкуру бизона и связку сменных фляг, и вывалившись наружу.

— Подождите! — крикнул ломающимся голосом сгибающийся под тяжестью вещей и изначально-то не очень высокий Дарра, — Ух, припекает! Жара!

Он сбросил шкуру на ступеньку и наигранно утёр со лба пот. Ноги отказывались приближаться к всадникам. Отыгрываться пришлось безжалостно растянутым в улыбку губам.

— Возьмите воды! Вода! Подарок!

Ну пожалуйста, всего несколько шагов! Дарра открутил крышечку с одной из фляг и опрокинул себе в горло пару глотков, держа руку на расстоянии, так, чтобы гости видели струю. Дайсоны с друзьями держали в хозяйстве два комплекта фляг, один при себе, один дома в холодке, чтобы можно было пополнять запасы воды без траты лишнего времени.

— А вот смотрите-ка, шкура! Бизон! А у вас поменьше кто-то, да? Обмен? Бизон на три шкуры поменьше, ага?

Дарра, сам не веря в то, что говорит, показал индейцам три пальца, ткнув потом указательным в их нагруженную лошадь, и принялся трясти чёрной шкурой, а потом даже накинул её себе на плечи и голову и прошёлся, важно покачиваясь, из стороны в сторону.

Ошибка, ошибка, пульсировало в висках.
Но ведь не каждая ошибка ведёт к последствиям обязательно ужасным.
Какие-то учат. Какие-то пробивают неожиданный путь. Господи, хоть бы это была одна из таких.

Активные и порой даже немного агрессивные действия священника недолго тревожили Уиллема — громыхающий поезд вкатился на рубеж, за которым шла настоящая война, так не похожая на всё, слышанное или прочитанное комендантом ранее. Он уже понял, впрочем, что к этому, наверно, нельзя быть готовым. В первый раз ты просто... должен выжить, пережить любую напасть, ломающую все выстроенные планы. Но ничего, с той стороны наверняка то же самое. Неопределённость, но на этот раз грозная, близкая, как кровавая грызня крыс под рассохшимися досками пола старого склада.

Где-то там, совсем рядом, в пяти, десяти, может, пятнадцати минутах быстрого шага, люди убивали друг друга, и не так, как на окопанной линии фронта на южном крае станции, а в полный рост, вблизи, различая лица, стрелок на стрелка, штык на приклад, сила на скорость. На юге французы и американцы расстреливали наступавших по силуэтам, по вспышкам выстрелов, организованными, "правильными" залпами и "уставным" кинжальным огнём пулемётов, истекая кровью от ответного огня в неких "допустимых пределах", по высчитанным в преисподней стандартам. Там, в лесу, наверняка царило почти первобытное насилие, что-то от охотников, припирающих отчаянного зверя к его логову и самих оборачивающихся его жертвой.

Глупые фантазии. Неизвестно, что там происходит в реальности, непонятно, какая именно там война. Просто не та "другая", которой хлебнул Уиллем в гарнизонном быту, со всеми этими сходящими с ума от ожидания конфликта молодчиками и жаждущими унять накопленный стресс ветеранами.

Нужно всё выяснить, определить, вытащить злую тень на солнечный свет. Интересно, болос за звуками перестрелки разобрали шум бронепоезда? Хоть бы нет, хоть бы он стал для них хоть каким-то сюрпризом.

Видя удивительный добровольческий подъём, Уиллем удвоил из соображений перестраховки число связных с ротой Джо.

— Рассредотачивайтесь, но поддерживайте голосовой контакт, если обнаружите противника, один возвращается с вестью, другие обходят с юга, слева то есть, продолжая поиски наших, если никак, то все назад, или на юг в деревню.

Тут и подошло подкрепление с завода.

— Рад вас видеть, Донахъю! — комендант оторвал напряжённый взгляд от опушки и протянул офицеру руку, — У меня самого пока нет никаких сведений, поэтому просто займите оборону за поездом, но будьте готовы выступить на помощь деревне. Поставьте маленькие караулы в лесу с той и с той стороны, ярдах в двухстах хотя бы.

Уиллем махнул рукой на север и на восток, а потом пояснил:

— Мы сосредоточили всю огневую мощь на западном направлении, оголив восточный борт, так что морпехам нужно будет время переустановить пулемёты, если враг появится ещё и сзади. В остальном ожидайте, будьте рядом. Как будет связь, как вернутся гонцы — узнаете сразу.

Эх, Дуэйн-Дуэйн, так осерчал, так разгоревался, что будто бы совсем не услышал Дарру. Ведь тот, выкупивший ружьём перемирие между семьями, именно о том другу и говорил, что новый конь не замена старому будет, а память о нём же. Ведь если коня назвать тем же именем, волей-неволей вспоминать будешь того, кто всех спас в тот дождливый день, что для троицы охотников за сбежавшими коровами чуть было последним не стал. А так как новый носитель имени жив-живёхонек, так само собой и про жизнь подумаешь, про то, как хорошо всё закончилось хотя бы для самих Дарры, Дуэйна и Шульца.

Да уж, Дуэйн вообще изменился будто бы, и за время разлуки, и после воссоединения. Более тихим стал, замкнутым что ли, Дарра всё никак не мог понять. Потом-то связал как-то со смертью брата, но то потом, а общались-то всё время. Конечно, никто после тех событий прежним не остался, даже недотёпа-Шульц всё ж таки меньше глупостей стал говорить, по разумению Дарры, больше на человека серьёзного стал походить. Сам же Дарра, помимо всего прочего, нет-нет да на горизонт заглядываться привычку заимел дурацкую, а ещё про приметы погодные стал людей расспрашивать. Так-то слышал, конечно, многие (и теперь решил вспомнить и накрепко запомнить), но были и незнакомые.

"Закрыты наутро, лить будет нудно", эге, вона чего, на цветы, оказывается, можно внимание обращать. Лютики-тюльпаны, но вообще мало ли что растёт вокруг, оглянись! Если бутоны утром не раскрылись, быть дождю. Цветки, они чуткие, пыльцу от влаги берегут спозаранку.
"Сегодня опадает с трубы дым, а завтра грянет проливным", так-так, влажность-то до ливней и бурь накапливается в воздухе, вот дым и тяжелеет, стелется по земле, и ведь точно, ха!
"До семи всё льёт? К одиннадцати пройдёт!" Хм, ну а что, без надежды тоже тоскливо. Уж если всю ночь по крыше барабанило, то уж до полудня-то точно развиднеться должно, иначе сколько можно-то? А ещё говорят, что за утренние часы солнце-то коли вжаривает как надо, то и тучи развеиваются.

Кошки те же перед дождями иначе себя вести начинают вроде как, моются активнее что ли, а может чихают чаще? Дарра проверял, но закономерностей установить не смог, и всё равно как кошку видел где, прищуривался сразу — а ну не вылизывается ли как-то по-хитрому?

Скрипы сверчков считать ещё можно было, но то ещё мученье. А ведь Брэди же подслушал где-то, что будто бы можно как-то градусы какие-то по количеству скрипов высчитать, и братья полторы башки себе чуть не сломали в попытках примету проверить (половина-то у Брэди уже давно отбита была, не иначе). Так и не поняли, что им с тех градусов? Словно от одной цифры холоднее чем от соседней. Холодно от холодной воды, что на ветре остудилась, например. Или просто зимой без хорошей одёжки, чем меньше её, тем холоднее, всё просто. Или ночью. А уж зимней ночью да под водой, бррр...

То ли дело перистые облака! Или вот высококучевые такие. Вот по тем иль другим легко о дождях судить заранее, знай себе на небо гляди!

А ещё...

Тут обычно прилетало уже Дарре по шее от утомлённого такими заумствами отца, а Дуэйн или Шульц вспоминали, что дела их какие-то важные заждались. Ну и ладно, не больно-то хотелось с неблагодарными слушателями премудростями людскими делиться!

Обижался и расстраивался Дарра недолго. Как бы не сосало у него под ложечкой при звуках дождя, но в целом рос он пареньком весёлым и неунывающим, правда, непостоянным тоже. Не любил подолгу одним и тем же делом заниматься, и из-за того в работе на ферме толку от него было не очень-то много. Недоделывал, бросал на полпути то одно, то другое. За курями прибираться начинал — четвертинку курятника грязной оставлял, и так сойдёт. Грядки от сорняков пропалывать — ну сколько можно, вон те штуки три завтра можно дополоть. Дрова рубить впрок? Не, ну на пару дней уже и так хватит, это ж тоже "впрок", да? А даже если урожай собирать время настало, посреди процесса ну как зачешется спина вдруг иль почтальон покажется вдали, а ведь письмо от Пэдди, это ж святое. Частенько у Дарры этот трюк срабатывал.

Впрочем, безответственным его было сложно назвать. О семье-то ведь тоже думал. Просто веселее и ловчее Дарре было много дел нахватать, всего понемногу поделать, а потом рыбу сходить поудить или кукурузу потаскать, или слухов каких нахвататься, чтобы было потом, чем родных повеселить. Всё в дом, всё в дом!

— Под Дакотой*-то, говорят, кости ящура какого-то гигантского понаходили!
— Ящера.
— Ну да, мам, ящера. Здоровенный, говорят, больше телеги!
— Врут эти дакотцы как дышат, сынок, поменьше их слушай. Десять лет как обосновались, вот и пыжатся, прославиться мечтают.
— ...А ещё офицер один проезжий болтал, будто до войны горбатых лошадей в армию закупали!
— Да он дакотец поди!
— Ну пап!

Что и говорить, впечатлить Дайсонов было непросто. Может, умей Дарра читать, не испытывал бы он таких сложностей в деле этом, но к чему душа не лежала, к тому не лежала. Читать, это ж сколько времени сиднем сидеть! И пока научишься, и даже потом, пока буквы в звучи переводишь, за то же время можно целую историю рассказать или услышать! Общаться с людьми Дарре нравилось больше.

— Хорошая шапка... — Кон с лисячьей шкуркой на голове выглядел браво и как-то немного зловеще. Вроде бы всё верно он сделал — на своей земле воровку наказал. А всё ж таки заныло как-то нехорошо у Дарры на сердце. По-другому на ружьё подаренное взглянул и примерить шапку отказался молча, просто головой помотав. Впрочем, как оторопел, так и отогрелся. Честной воришке честная смерть. Лучше уж так, чем дома на водопое при детях. Улыбнулся Дарра кисловато, плечами пожал.

— Да не, Кон, шарпшутеры же вдалеке цель бьют, а ты откуда в неё стрелял? Через двор поди, ярдов за тридцать? Ночью-то. Не взяли бы тебя, думаю.

Может, обиделся брат Дуэйна, а может задумался. Дарра не сильно на этот счёт волновался, но на всякий случай посмешил Кона рассказом о своём собственном противостоянии с лисами. Смеялся тот вроде бы искренне. На том и расстались.

А потом Пэдди вернулся! И уж так рад был Дарра, потому что не только живым-здоровым брата увидел, но и сильным, умелым и уверенным в себе. Даже отец при нём притих, а то ж ведь с ним в последнее время совсем сложно стало из-за пьянства, то обругает ни за что, то оплеуху отвесит помощнее обычного, то обсмеёт перед братьями и сёстрами, и уже не по-доброму, а с каким-то болезненным надрывом. Это Дарру пугало, хотя думать об этом он и не любил.

Да, с возвращением Пэдди всё сильно переменилось, просто-таки ветром перемен повеяло, и для Дарры ветер тот могучими мехами нагонял именно брат, а никакое не завершение войны. Что там война эта, далеко и грустно, вона даже президентов стреляют, а уж простой человек и вовсе в рубашке должен родиться, чтобы в эдакой мясорубке уцелеть. Столько народу померло, вообразить сложно, а многие калеками вернулись! Если раньше Дарра даже представить себе настоящих масштабов всего этого не мог, то со временем уловил всё же, сопоставил свои шансы удержаться на плаву в океане материнских слёз.

Даже Киту не повезло, и именно его пример (или даже скорее отношение к этой тоскливой истории Дуэйна) забил последний гвоздь в гроб того старого детского желания Дарры записаться в солдаты. В 63-м ещё задумался он над этим, когда день за днём наблюдал, как получивший похоронку на брата Дуэйн чернее тучи хмурый ходит.

Так что нет, война войной, но для Дарры она чем-то вроде бури в итоге стала ощущаться — гремит где-то гром, стучит ливень, и кто-то должен идти крышу латать, но его и смыть может, или заболеет, например, с холода. Стихия, её только переждать можно. Поэтому именно возвращение Пэдди и стало для Дарры настоящим счастьем. Именно за ним он решил последовать в поиске лучшей доли. Уж оставаться на ферме со спивающимся отцом — точно так себе вариант.

Да и родителям спокойнее будет, если братья друг друга держаться будут, всё ж таки трое не двое, всяко легче на новом месте будет. А то, мало ли, удастся ещё кого с собой зазвать. Тогда и вовсе весёлой компанией жизнь новую обустраивать будут! Конечно, банкам Дарра (вслед за отцом) не доверял, но уж героя-то войны не должны со ссудой обмануть! Да всё хорошо будет, о чём тут вообще можно беспокоиться!

Слипуокер не сразу понял, что его просят рассказать не какие-то забавные иероглифические тонкости. Хотя скорее он не сразу понял, что банально не сможет их объяснить. А ведь вспомнилось почему-то мигом, как Ариса, будучи в хорошем настроении, показывала, смеясь, как добавить один знак в пропагандистский плакат, изменив его смысл на прямо противоположный декларируемому. 「贅沢は敵だ！」, "дзеитаку-ва теки-да", "роскошь это враг"!

...но стоит добавить к врагу лишь один иероглиф 素 ("первооснова", "простой, необработанный, первозданный"), и теки уже сутеки, и не "враг" это, а "прекрасно, чудесно, замечательно"! Такой вот "прекрасный незамутненный враг", хаха.

Как это работает, Пол даже до войны не понимал, сколько не слушал путанные объяснения Арисы. А вот то, что даже в таком авторитарном полицейском государстве находились смельчаки-юмористы (пусть анонимные), "исправляющие" таким образом агит-плакаты, не впечатлить не могло.

Да только как такое перескажешь? Ни счастливо-пьяной с пары бокалов вина девушки рядом, ни своего подзуживающего хмеля в голове, ни смеха и шутливых (тогда ещё шутливых!) споров. Даже нормального листа бумаги нет под рукой, да и промокнет же, да и качает на волнах. Да почему ж она так и лезет в голову!? Прямые чёрные волосы, стрижка каре, лукавый и изучающий одновременно взгляд. Милые ямочки-обиженки на наигранно дутых щеках. Почему сейчас даже в мыслях не получается назвать её фанатичной сучкой-японофилкой?

Потряхивает. Столько бомб и снарядов, а эти гады всё отвечают. Никакие не младенцы, никакие не крошки, ждущие, чтобы их "смели со стола". Всё серьёзно. Смутные предчувствия уже сформировались там, в низу живота, уже холодят нутро. Хочется вспомнить хоть что-то хорошее. Женский смех. Изгиб тела. Близость.

Пол скрипнул зубами, помотал головой и, сбросив уже ставшее жарким пончо, озлобленно затараторил:
— Анекдот? Да легко! Сбили, значит, лётчика нашего над островами, ну да он катапультировался, и на парашюте в самые дебри. Выпутался кой-как, стропы посрезал, пошёл наших искать. Скитается, бродит, голодает... и выходит такой на деревню аборигенов-каннибалов! А у них, гляди-ка, "ресторанный" бизнес! Научились, стал-быть, один так и вовсе приодет по нашему, с подносом мятым, по-английски болтает: "Хошь", грит, "кушкать, мерикана? Есь мисьонер, но готов только к ночи буит". Лётчик дивится: "а чего так долго?". А "официант" ему: "так сперьва проповедь! Но есь политик залётный, жырный, вкусьный, астралийский. Этот готов почи-почи. За него щёлк гони, раетницу гони, очки гони!" Пилот хмурится: "а чё так дорого-то?!", а ему в ответ: "а ты политика отмыть пробовал? Издержки ого-го!". Пилот уж чуть не плачет: "да нет у меня ничего! И вообще дайте хоть что-нибудь нормального поесть, что вы сами не жрёте!". Абориген репу чешет, вздыхает и рукой машет: "ладна, мерикана, если смелый, забьём для тя пару япошек". Лётчик в шоке: "а при чём тут смелость?", а каннибал ему шёпотом: "ну как при чём? Уже одни кожа да косьти, а так друг друга и не сожрали! Ядовитые наверна!"

Вспомнились раскуроченные снарядами и изрешечённые пулями тела в грязной японской форме. Горящие хижины их захваченного лагеря. Худощавые пленные. Ариса забылась.

Легче не стало.

Пол смеётся вместе с Парамаунтом, типа "ну ты чо, конечно, разговоров не будет, шутки оценили, ты мою, я твою!".
Пол кивает Домино, нагибаясь за пончо. И правда прохладно же, а не указал бы товарищ на это, не заметил бы.
Пол по-прежнему всматривается вдаль, тиская ремень винтовки и водя пальцем по борту, когда к нему подкатывает лейтенант, укоряет за нервы и толкает какую-то странную речь.

Самого-то потряхивает будто, а другим замечания делает. И вообще.
То у него там младенцы-крошки, походя сметаемые, то всё-таки жару им надо задать, определился бы.

К Манго Слипуокер относился в целом нейтрально, командир как командир, получше некоторых. Вот только история с "наказанием каской" малость подрубила деревце доверия к Донахъю. Так что промолчал посыльный на обращение, кивнул только с серьёзным видом, а на речь даже не хмыкнул, просто на тёмное пятно острова посмотрел вновь задумчиво.

Зато распределение в амтрак Дроздовски всё же оценил. За бронёй-то поспокойнее будет, да и проходимость у этой штуки получше, не застрянет поди в какой-нибудь дряни на полпути. Странно, конечно, что не всем такой транспорт достался, но теперь-то уж не до жалоб, особенно самому Дроздовски.

— Они там все как минимум контуженные будут, да, сэр? Спеленуем как тех младенцев!

Перед начальством свою кровожадность Пол всё же старался подавлять. А может в принципе начинал её замечать и немного стыдиться, хотя и знал, что как только лейтенант отойдёт или даже отвернётся — мысли о возмездии вернутся вновь. Знал, потому что ждал их, ждал шанса свести кровавые счёты. Что ж, кажется, почти дождался.

А где-то далеко, когда-то давно, Архип слышал голос Фейрузы. Той самой, изначальной, Первой и, как оказалось, единственной. Голос рабыни, царицы, человека и демона. Её личная победа над собой — лишняя минута его угасающей радости. Понимание. И горький осадок.

Он никогда уже не увидит Фейрузы Освобождённой. Третьей. Она придумала сама себя, а он так истово пожелал поверить, что даже подвергая сомнению её слова, даже проводя своё неуклюжее дознание, втайне тянулся подыграть. О, эта наилучшая из игр, быть спасителем, чувствовать благодарность!

Фейруза говорила почти тем же голосом, плакала почти так же, как тогда.
Реальность и выдумка на миг смешались, но миг скоротечен, а смерть вечна.

Умирать больно. Если бы не помощь Гектора в обращении и не урок Митры после него, Архип уже грыз бы сиденье лодки и выл бы в агонии и потустороннем страхе неведомого — внутри всё жглось, всё горело, и этот пожар было не затушить и всем озером, по которому спасались беглецы. Но он умирал уже дважды за эти долгие-долгие сутки и знал дорогу до загробного мира, знал, что на самом деле она никуда не ведёт, что в ней нет никакого смысла.

Угли чувств будут греть его в вечности небытия, искры воспоминаний — займут сузившееся в точку на небе сознание.

— Гос... пжа. Не было никакой... дэвы. Тиест не видел. Может, проклятье? Но Серебро. Ты давно была без... мна... Серебро толкнуло тебя ещё гл...бже. В ту ночь ты даже... оговорила себя шпионкой хунну.

Архип в очередной раз закашлялся, но в этот раз ещё и от смеха.
Кровь обрисует вокруг его губ улыбку, с которой он и умрёт.
Даже если совсем скоро их исказит гримаса сожаления.

— Ты же не шпионка, гос...пжа?

Осталось выхрипеть последние пузырьки воздуха, осталось заполниться правдой.

От внезапности пробуждения мысли не поспевают за телом, а фобии — за душой. Тесно и душно? Ещё нет. Стены и потолок давят? Ещё нет. Хотя вроде бы уже должны начать. Странно. Может, темнота скрадывает пространство, расширяя его, успокаивая? А может уже проснулся с ощущением свободы? Снилось же, кажется, что-то такое... что же там было-то? Что-то синее на каком-то красном, только синее не синее, а голубое и белое, а красное тоже скорее чёрное и коричневое. Когда смотрел вниз, трепетал. Когда вверх — парил. Приятные чувства. Только почему пальцы дрожат?

***

Завтрак Пол отдал врагу, сознательно перепутав установки известной поговорки. Кофе попил неспешно (и то не допил), тост с джемом пожевал (долго разглядывал липкую корочку и всё же бросил на поднос), пару палочек фри погрыз (пересолили). Не лезло, но и не больно-то хотелось. Хотя вот перед Гуадалканалом нормально хавал, а тут никак. Но там вообще по-другому всё было. А тут все мысли — о войне. О смерти. О возмездии.

Окончания трапезы Слипуокер ждал, выстраивая из крошек стрелковую цепь, а потом двигая хрустящих солдатиков вперёд, к другому краю подноса, периодически давя большим пальцем то одного, то другого. От бравых вояк оставались то пыльные круги, то мутные лепёшки.

Пальцы вдруг зачесались. А, это остатки джема размазались. Отмыться бы.
Пол откинулся на спинку стула и посмотрел наверх.
А там отмоются?

***

Когда на сумбурном построении заиграла музыка, Дроздовски сперва замутило от нахлынувшей волны напряжения, от оцепенения какого-то, от стиснутых зубов и сжатых кулаков, ведь не на параде же, не дома на диване напротив радио! Бой, они идут в настоящий бой, и на этот раз всё точно будет не как на Гуадалканале! Почему? Да на карту достаточно глянуть, на грёбаный макет в грёбаной кают-компании! Островок-то мелкий, как чёртов угол, куда уже загнали чёртову крысу! Крысы всегда выживают в своих крысиных норах, и даже если она там всего одна останется, ей уже некуда бежать. И все крысиные пули и крысиные снаряды полетят прямо в морпехов, к гадалке не ходи!

А потом его быстро отпустило и вознесло. Кулаки разжались, струны губ искривились в улыбку. Тело вновь показалось большим, даже гигантским, но стены и потолок не давили, наоборот! Словно это он, Пол Дроздовски, играючи смял все преграды и встал в полный рост в ночном океане, лишь чуть-чуть не дотягивая до луны и лишь по колено погрузившись в воду. Корабли показались игрушками, остров Бешио-Тарава — измятым и издырявленным мусорным ведром, а япошки — коллективной крысой, коей они и являлись. Корпус морской пехоты сомнёт врага, отдавит ему мерзкий хвост, перебьёт прикладом хребет и добьёт громогласным контрольным прямо в сморщенную морду.

Пол облизал подсохший на пальцах джем, представляя себе кровь.
И тут подбило его что-то кинуть взгляд наверх и подмигнуть кому-то за потолком.
Пальцы перестали дрожать.

***

— Спасибо, парень, грохну одного и за тебя! — Кивнул Слипуокер желавшему всем удачи матросу-страховщику. Помощь его не принял, до лодки добрался сам, других поддерживать не стал. В бою и примет, и поддержит, а тут... не маленькие, справятся. Эх, скорее бы уже.

Пока все толпились в центре отсека, Пол пробрался до борта. Да, риска больше, но и "фейерверк" видно лучше, и до берега на шаг ближе. И до врага. Не видно, правда, пока что ни черта. Но ничего, скоро рассветёт. Всё ж по уму. И тело уже проснулось, нет полусонной вялости и тяжести. И готовность зашкаливает.

Рюкзак Пол втихаря скинул и затолкал ногами в уголок. Нахер надо. Только стрелять мешать будет, а пострелять Пол собирался на все патроны. А потом подобрать с павших и ещё пострелять. А потом поклянчить у живых и по новой. Он каждую пальму этого грёбаного острова пометит, каждый гребень каждого грёбаного холма, и лучше бы быть там чёртовым япошкам, потому что за стволами и на обратных склонах он всё равно достанет их гранатами, и лучше бы им сдохнуть сразу, потому что плен для них слишком хорошая судьба.

Кровожадные мысли под оглушительный аккомпанемент флотских пушек.
Мрачные думы под огрызающиеся выстрелы пушек японских.
Тревожные ожидания в затишье.

Парни шутят про жён и вдов, про уродство утешающих их морпехов, про неузнаваемый остров, про мёртвых япошек. Пол смеётся не только над последним. Он вообще сейчас какой-то другой, явно навеселе, с лихорадочным блеском в глазах, то ли дёргающийся, то ли пританцовывающий при близких взрывах.

"Что это с руками? Не трясутся, не трясутся же? Не шалить мне тут. Не дрожать."
Настороженный набухающим под ложечкой комом Слипуокер принимается чертить пальцем по краю борта.

Вниз с острым отхлёстом, вернуться и вправо-вниз с отхлёстом крючковым, и пару перекладин на эту лестницу. Луна, 月. Сместиться правее, и сверху-вниз: запятую-обрубок, под ней черту, под ней две колонны, под ними черту подлиннее, под ней квадрат с перекладиной внутри, под ним самый смак — три запятые и змейку, словно фермы у вьющейся дороги на карте. Мысли, эмоции, 意. Вместе 臆, вроде не ошибся.

Второй проще, но кривее: запятая-обрубок, под ней черта, но с левого её края скат вниз с острым отхлёстом. На скате две запятых, словно трупики япошек сбросили в могилу. 疒, болезнь, хотя это только ключ-радикал. Нет же, надо им обязательно внутрь "под крышку" напихать черту, под ней скобку, и от черты в скобку отросток с отростком: 丙, "третий" блядь, а если зарыться в словарь, то даже и "огонь" будто, какая-то заумь то ли из китайских пяти элементов мироздания, то ли из китайских же календарей. Третий элемент огонь, блядь, понапридумывали, суки. И что же происходит, когда огонь болеет? 病, болезнь, етить её в рыло!

— Парни, а знаете, как будет по-японски "трусость"? — решает вдруг пошутить и позлорадствовать Слипуокер, — "Болезнь лунных мыслей" нахуй! 臆病 (окубё:) блять! Ток это тут светает, а с грёбаным Токио разница три часа, спят, уродцы, лунные сны свои видят! А вот в Калифорнии утро, прям почти десять утра, парни! Наши уже проснулись и мысленно с нами, а мысли у них уж точно "солнечные"! Всё будет ништяк!

— Э-э-э, Арнович? Что он сказал? — от изумления Уиллем даже позабыл титуловать переводчика мистером. Уж кого комендант не ожидал увидеть на боевом поезде, так это здоровяка-священника! Было, конечно, ощущение, что под пулями этот человек не сдрейфит, а если вдруг дойдёт до ближнего боя, то противникам его может не поздоровиться, но ощущение то было как минимум смешанное. На боевой дух солдат (и особенно их командира) русский "святой отец" влиял очень по-разному — сам Уиллем был смущён и восхищён одновременно, но ещё он видел, как кто-то из янки (с нервов ли?) смеётся с благословления чуть ли не в голос, а кто-то из русских крестится, склонив голову навстречу крёстному знамению, как раздражённо смотрят на лишнего (и весьма объёмного) пассажира одни морпехи, но как кивают ему признательно другие. Люди разные, куда более разные чем им самим порой кажется, и тем ценнее их единство в любом деле, особенно военном.

Выслушав же чуть путанный (то есть цыплёнок под колесом в рай не попадёт?) перевод, Уиллем на пару секунд задумался. Будет неплохо привести "воинство" к более цельному знаменателю (математик из парня был тот ещё).

— Слыхали, парни?! Сам Лорд Всемогущий прислал нам своего дальнего последователя, и не смотрите, что крест странной формы и борода до пуза! Деревенская почта от столичной тоже отличается, но письма-то носит. Вот и тут пишут нам свыше, что следят за событиями и нам сочувствуют, не тем из леса. Так что не высовывайтесь за борт, переставляйте правые пулемёты налево и креститесь по-нашему! Печать другая, но адрес верный, а помешает иль поможет то сочувствие — поглядим, чего уж. Хуже-то не будет, верно?

Почему-то Уиллему вспомнилась истово молящаяся Мария. Воспоминание не отвлекло, не сбило с мысли, наоборот — у произнёсшего короткую спонтанную (и, пожалуй, первую свою в таких условиях) речь коменданта получилось до самого конца сохранить твёрдость голоса и некий непривычный ему, чуть лихорадочный, задор.

Они ехали навстречу неизвестности, поставив на карту всё. Если атака болос сомнёт оборону на юге, помочь своим бронепоезду уже не выйдет, не сможет же он быть в двух местах одновременно! Но лучше быть сильным хотя бы где-то. У болос вот с этим что-то не задалось. А молитва, благословение... Если с ними спокойнее, то так же лучше.

Уиллем тихо выдохнул и несколько раз сжал и разжал трясущиеся кулаки.

— Самые быстроногие тут? Пять человек на выход в лес широкой цепью, добровольцам добро! Надо выдвинуться навстречу нашим, узнать ситуацию и вывести их из-под удара, рассказать, что поезд готов прикрыть!

Первым желанием обнаружившего диверсию Тодзё Дроздовски было сорвать измаранную простыню с койки, скомкать её в очередной пинательно-метательный снаряд и зашвырнуть в дальнюю (но совсем не далёкую) стену. Однако он всё же взял себя в руки, вытащил из-под подушки верный словарик и завалился прямо поверх букв и рисунков. Пальцы лихорадочно листали страницы, а искусанная губа сдавала значение за значением, лишь бы отстал зуб-палач. Что это? Что же это? Что это, матьихзаногу, за иероглиф?!

Ну конечно! Касикомару! Слушаться, повиноваться, бояться и уважать! Ну Дойчи, ай да сукин сын!

Взломавший вражеский шифр Пол бросил словарь, откинулся на подушку и впервые за весь переход от души рассмеялся, сперва тихонько, а потом уже не сдерживаясь, в голос. Как со стороны себя увидел, вспомнив вечно трясущегося над крючковатыми письменами сутулого затворника, то озлобленного, то раздражённого, то витающего в облаках. И как его не побили-то до сих пор за кислую рожу? Жалели наверно. И тогда неудивительно, что более жизнелюбивому товарищу захотелось "разукрасить" именно такого буку. Какой же ты всё-таки лунатик, Пол Дроздовски!

Он свесил ноги с койки и спрыгнул на палубу, не пошатнувшись и не задев никого и ничего плечами. Стянул, не глядя, простынь (словарь хлопнулся на пол, но Слипуокер не обернулся), накинул её как плащ на плечи и торжественно зашагал в расположение Смита.

Хотелось что-то официозное потешно декларировать по пути на японском, навроде как "внемлите и склоняйтесь!", но вся эта шелуха словесная вдруг слетела с прорезавшегося сплава американской широты душевной и польской придури бесшабашной, никчёмной показалась, неуместной. Да и точно уж тогда за психа воспримут однополчане, ещё чего не хватало. Вместо декламаций посол доброй воли просто раскланивался театрально и смешливо подмигивал встречавшимся морпехам, не в силах удержать в себе волну хорошего настроения.

— Здаров, ловкач! — Пол улыбнулся Билли и его дружкам-подельникам, настороженно поглядывающим на визитёра, — Чего сказать хочу...

Он перекинул простынь со спины в руки и потряс получившимся "трофейным" знаменем на уровне пояса, как делали бившие нацистов парни на победных фотографиях с Африки или Италии.

— Польша капитулирует! — сыгравшая свою роль простынь оказалась небрежно скомкана и перекинута через плечо, — Но не Германии, конечно, а тебе лично, Билли Смит, да и не вся Польша, ну как я за всю-то скажу? Хотя думаю, познакомься она с тобой получше, сердце её было бы покорено!

Пол усмехнулся и протянул Билли ладонь.

— Слушай, нахер эту нашу войну, а? Проехали? Я на тя зла не держу... больше. Понимаю, ты тогда ужратый был, вона как ботинки подполковнику утопил. Я бы на твоём месте мож сосиску тебе с капустой в штаны бы запихал, счастье твоё, что не бухаю как ты. А это...

Другой рукой Слипуокер похлопал по гуталину на простыни.

— Малярия всё, сука, виновата. От неё знаешь как мозги плавятся? Сущий дьявол в душу лезет, вот те крест.

Когда так много времени проводишь в ограниченном пространстве, мозг начинает чудить. Голова кажется больше реального своего размера, а конечности длиннее, стены, потолок и пол видятся ближе, чем на самом деле, а ширь и гладь водного пространства — не просто дальше, а сюрреалистически загранично. Словно там, у горизонта — сам конец времён, и это даже воспринимается логично. Корабль ведь в хорошую погоду при определённом ракурсе застывает как в одном положении, как в какой-то фантастической ловушке безвременья, хмурой и злобной, не смотря на жаркое, яркое солнце. Чем больше смотришь на гигантский стальной корпус прямо по курсу, не отвлекаясь на дымок из труб, тем больше сходишь с ума, мечтая поскорее достичь конечной остановки на вечно недосягаемом горизонте. Достичь проклятой Таравы.

***

Потолок не перед самым носом, спокойно. Протяни руку и убедись, если хочешь (не буду). Скрип-скрип, на бок. Стена не у носа, спокойно. Руку не хочешь, язык попробуй выкати, не дотянешься. Скрип-скрип-скрип, на 180, вглубь казармы.

— Бля, Кальмар, свали от моего носа!
— Нахер мне твоя волосатая сопатка? На Гуадалканале и то таких зарослей не было!

Грёбаный шутник-Прайс (одного поля ягоды с "вулканологом"-Дойчи) встал ровно на уровне лица, как нарочно. Ну а как ему ещё вставать, коли на нижней койке валяется? Ноги на пол скинул, поднялся, развернулся, вот тебе и харя Дроздовски. Просто совпало. Не развернулся бы, в другую какую-нибудь харю бы уткнулся, кто там через проход потолок глазами сверлит? Флорида Кид? Он вообще дышит там? Чёрт, ну точно сардины в банке.

— Не гони, Кальмар, не было тебя там. Нихера ты не знаешь.

Скрип-скрип, на спину. Закрой глаза, не смотри перед собой, хочешь, руки за голову закинь, а ногу на ногу. Тесно. Хочется ступни выпрямить вдоль тела, но боязно, какбы в коридор не вылезли, не задели мимо проходящих. Всё давно уже затекло. Темно под веками. Мыслей нет, только дыхание. Может, открыть глаза? Но там у носа потолок. Не у носа. Всё равно не открою. Темно и тесно. Ноющий от безделья мозг распирает черепную коробку, а та, а та... чёртову... каску!

— А-а-а, сука, заебало!

Койка заскрипела навзрыд, словно в страхе, что после каски окажется следующей на расправу. Всё ок, кроватка, уже не до тебя — за пять секунд аннигилирующей ярости Пол содрал кожу на костяшках правой руки, треснулся макушкой об потолок, а левым локтём чуть не пробил железную стену. Ну, в мыслях. Чертыхаясь сквозь зубы, спрыгнул на палубу и от всей души саданул всё ещё зажатой в кулаке каской по безразличному металлу под ногами. А потом ещё и ногой добавил, взвыв утробно от пронзившей пальцы боли. Снаряд гулко зарикошетил куда-то под дальнюю кроватную стойку, только чудом ни в кого не попав по пути.

Слипуокер развернулся на месте, тяжело дыша. Люк, Дуэйн, Дуглас — словно облепили, как в грёбаной античной оргии какой-то, пот с их тел вот-вот самому Полу глаза зальёт! Тряхнул головой, отшатнулся и упёрся лопатками в каркас койки. Никто никого не облеплял, парни наоборот отпрянули насколько смогли, осоловело-охреневше уставившись на психанувшего в кои-то веки тихоню с всё ещё краснющщей шевелюрой.

— Чё вылупились? Тренируюсь япошек херачить, — Пол и в гневе-то не кричал, шипел скорее с придыханием, а тут и вовсе уже ровно говорил, раздражённый только, взъерошенный весь, — Сука, где эта тварь...

Достал из угла каску (вот мразь, даже не помялась!), нахлобучил, от хлопка по макушке поморщившись, и на выход направился. Надо будет япона-рожу на ней нарисовать, под чехлом маскировочным.

***

Вниз-вернуться-вправо, чуть ниже, и вправо, чуть ниже, и вправо, чуть ниже, и вправо, но с отступом слева, а от этого основания вниз-вправо закорючку с запятой на конце. 镸. Почти как "длинный" — 長, сука, но не длинный же, ну что за люди! Явно же длинный имели в виду! Справа три запятые швырнём: 彡, ключ-радикал "украшение". А под всем этим накалякаем напоминающего пьяного танцора "друга" 友.
髪
Волосы, ебать. "Ками" нахуй. "Длинное украшение друга", ну атас просто, а ещё и с их богами-ками созвучно, совпадение?! Да щас! Знают, суки, что волосы штука священная, даже грёбаные япошки знают! А Дойчи, сукин сын, не в курсах был! Не сказали ему в школе, если ходил он в неё вообще, и даже дома родаки не просветили. Ну охереть просто!

Да, краска всё никак не вымывалась. Увы, с такими ограничениями на время в душе проклятую каску можно было носить ещё очень долго. Ну, "пока краска не сойдет естественным путем", как там командование сказало. И где этот маляр только нашёл такую хорошую краску!

В лютой тесноте и безумной скуке морского перехода озлобление на давнюю уже выходку Дойчи вновь разгорелось в Дроздовски с прежней силой. Отвлекающей муштры-то уже никакой не было, а вот сил и времени спланировать какое угодно коварное возмездие — вполне были.
Правда, это только так казалось.
На самом деле от разыгравшейся снова малярии и сорванного ко всем чертям распорядка дня тупили многие морпехи (и среди них сам Дроздовски) по-чёрному. Куда ни пойди, чем не займись, в глаза будто песка сыпанули, а между костями да кожей как ваты напихали. Из рук всё валится, на языке путное не вяжется, в башке мысли не варятся. Ладно ещё при тренировочной высадке человеком себя чувствовал! Но потом просто мрак, словно электропитание в сети вырубили.

И всё же кой-какую гадость Пол для Билли придумал. Раздобыть решил шприц пустой, без иглы даже, да вот хотя бы у санитара того, Харлока. Выменять на что-нибудь или с работкой какой пособить, а то даже и разговориться и признаться, что для шутки, коли выясниться, что нормальный парень, понимающий. Конечно, ему бы Пол тогда сказал, что просто чтобы спящему трусы да простынь намочить медленно под утро, чтоб типа будто обоссался во сне. Умора, да? Невинная ж шутка, не мочой же настоящей, так, водой обойтись. Только вот на деле Слипуокер собирался пасту зубную из тюбика Смитовского выдавить втихаря, а внутрь гуталина чуть смоченного через шприц нацедить. Гуталин М1, парни! Без него никуда! Гляньте, какой Дойчи ответственный, и ботинки защитил, и зубы! И ведь в ночи блестеть не будут, япошки не заметят!

И чем только Пол думал, про дичь эдакую фантазируя? Ну точно спеклись мозги морпеха в духоте экваторской.

"Жаль, мне не довелось увидеть твой Рим, трибун, не удалось согреться в лучах его Света," — думает Архип, бросая Гектору в ответ последний горький взгляд вместо заострённого металла, — "Мой Рим неуютный дом, разорённый, полупустой и обжитый безразличными незнакомцами. Мой Рим, это повязка дисциплины на глазах, которую снимают, когда очередному вознице-императору нужна кровь варваров, и которую повязывают обратно, чтобы забытый на лимесе легионер не видел мира с врагами. Мой Рим — это бесконечное состязание господ, их интриги и потеха, их тени-стрелки, не ведающие правил, мишень — любой и каждый, а ставка — целые провинции, уж точно не медяк в латрункули. Я вернусь и застану свой Рим всё тем же — реки и поля, предгорья, вершины. И зло. Жаль... и спасибо, что не успел научить иному. Что не повязал поверх той повязки ещё одну. Что дал ровно столько, сколько надо было для простого шага вперёд. Предательство — ужасная плата за такое добро, но я не мог позволить безумию победить. Не с этой жалостью в сердце. Мне нет прощения. Мне нет Рима."

Он поворачивается к спутницам и кривится, силясь выдавить улыбку, хотя внутри всё кричит от самоненависти.
Если бы он только знал, что поджог отвлечёт не всех.
Если бы знал, что Фейруза оставит Юнию лишь тень шанса выжить.
Если бы знал, что убьёт Эморри, но погибнет и сам...
Он бы сделал всё то же самое.
Митра прав: демоны — тоже мы.

Непрошенной и нежданной ночной гостьей приходит судьба.
Напрыгивает сзади, обнимает за шею, резко целует в спину.
Нашла тебя, глупый — спасибо, что дал знак. Наконец-то мы вместе...

Архип падает и не чувствует боли от ударов о жёсткие рёбра лодочного каркаса, углы лавок, уключины.
Только жар по позвоночнику, оторопь, гул в голове.

...Но если бы знал он, то знала бы и добрая Аттия, так же честнее? Прошла бы тем же путём? Поддержала бы, помогла бы?
А он решился бы, останься в полном одиночестве?
Теперь уже неважно.

— Помнишь... — сипит Архип, не видя в темноте лица рабыни, но помня каждую её черту, — я же та фишка, что когда надо... меж двух вражеских вклинивается. А ты... несёшь... знамя.

Он нащупывает её руку и сжимает как может крепче — едва-едва, не понимая, что это она уже давно греет его ладонь своими.

— Госпожа? — телохранитель вяло крутит головой и мокро кашляет, чувствуя на зубах солоноватый привкус, — Не приближайся... к Луцию Цельсу Альбину. Тиест видел его... Серебро. Внутри. Как свечение. Это оно... сводит тебя с ума. Ты же... ты же уже чувствуешь себя... лучше?

Впервые после смерти на посвящении — страх. Не перед смертью окончательной. Перед возможной ошибкой. Главнейшей из всех вероятно допущенных.

В лодке Фейруза, тянет, помогает перебраться через борт. Аттия на вёслах. Обе невредимые, и это хорошо, но это та самая лодка, и это... почти не трогает. Просто жжёт запоздалое осознание, жжётся не больнее потери верного лука или алеманнского пинка в живот. Эту лодку Архип с Эморри мирно делили на недавней разведке. Теперь этериал мёртв, а эксплоратор почти не сожалеет о его убийстве.

Заточенной как спата, добела прокалённой волей действительно оказалось возможно сразить кого угодно. И злого варвара-головореза, и верного спекулятора империи. Выжигает простая мысль нутро — пройди он этим путём дальше, и вожделенное им самим калёное железо ослепит его, лишит разума.

Нет! Это такой же инструмент, что и очищенное Митрой зеркало души. Слепит — подними алый металл выше, отрази его свет и узри зло вокруг, убедись, что просто не даёшь ему окрепнуть! На руинах Лабиринта не родится порочное дитя безумия, если предать те руины огню.

Архип встаёт в полный рост и оборачивается к берегу, выхватив из рук худо-бедно разогнавшей лодку Аттии весло. Нехитрая защита от стрелы, тем более — копья, но главная броня телохранителя — решимость.

На миг ему кажется, что они встречаются взглядами с подбежавшим к воде Гектором.
Два воина, жизни которых стоят одинаково, но тратятся на разное, не так ли, трибун?
Вера в Рим-Свет — лишь твоя вера, никто не ведает, что положено нам судьбой.

Пробуждению Пол был даже рад — он бы и сам вот-вот проснулся, а то ведь тот холёный, с острым подбородком, уже подбирался к мочке уха, меняя оскал на кривую ухмылку.
"こいつ、明日に首吊りにして腹切り開き、見せしめにしよっか？兵卒皆共を楽しませなきゃ"

Вот что его ждало. А там, во сне — ещё ждёт. Снова и снова, пока не что? Не закончится война? Не закончатся чёртовы япошки? Не будет весь их поганый язык искоренён, не сожгут все словари и книги, не запретят само изучение? Чтобы не смог никто подойти к Полу в парке с ножом и петлёй и повторить жуткие слова...

Херня, конечно. Но отмахиваться от кошмарных воспоминаний всё ещё приходилось с усилием, как будто преодолевая сомнение. "А может всё-таки всех убить? На всякий случай..." Херня, конечно. Конечно. Конечно.

До построения с последовавшими разносом и открытием истинной причины странных взглядов в свою сторону Дроздовски о плохом больше не думал. Как-то так устроен он был (теперь? Всегда?), что если уж чем-то занят, то погружался почти полностью. Читает — весь в книге. Пишет — весь в чертах. Слушает про задержки пулемётов — невольно повторяет одними губами важные моменты инструкций.

А вот когда выяснилось, что он теперь ходячий недозрелый томат... вот тут Пол вообще потерялся, с минуту стоял как идиот и изумлённо хлопал глазами. Потом пришла ярость.

"Ну Билли, ну сукин сын! Ну я тебе устрою битву за Варшаву!", — думал Пол, отчаянно расчёсывая волосы пальцами в глупой надежде содрать с себя дурацкую краску (он как раз заметил такую же на руках "Дойче"), — "стоп, но ведь поляки-то в итоге проиграли! А я что? Проспал всю битву-то что ли?".

Проклятье, да при чём тут вообще были поляки! В Билли столько же немчуры, сколько в Поле Польши!
Так наступило понимание. "Дойчи" ведь всегда вляпывался в какие-то нелепые ситуации — Пол легко вспомнил, как у Смита на стрельбах клинило оружие и как он походя получил по морде от каких-то пьяных местных, недавно, у бара. А теперь вот спьяну всего себя чуть было на подполковника не исторг. Да его и пожалеть надо, а волосы что, ну побреется.

Вот только фазы отрицания и принятия Полу пропустили — погнали бегать, а к концу внезапных ночных физ-занятий крашеному бедолаге уже больше ничего не хотелось. Дойче? Здаров-иди-к-чёрту, козёл, завтра-увидимся, давай-не-кашляй, мудила.

Неумиротворённая злость проснулась в Дроздовски наутро, словно проклятый японский офицер со своими изогнутым мечом переселился в своего бывшего пленника и поднял его в мстительную банзай-атаку. Но сначала умыться и составить коварный план. Пол ничем не выдавал своего смущения крашеной шевелюрой, шёл с гордо поднятой головой и прямой спиной, кушал в столовой неспешно, держа миску навесу и поглощая пищу путём переваливания её через край прямо в рот. Жаль только вместо палочек вилка. А ещё жаль, что придумать ничего путного Полу опять не дали — после обеда началось дрючево без разгиба.

Круг! Полоса, барьер, стена, колышки, сетка, шины, по новой. Пулемёты! Ствол, короб, затвор, ударник, пружина, магазин, дальше. Задержки! Осечка, утыкание, перекос, подкрутка, бежать. И опять. И опять. И сколько ж можно?

Духа японского Пол потерял где-то уже между третьим и четвертым забегом. Наверно, поганец запутался в сетке, зажевался затвором пулемёта или просто был рассеян угарным потом работающих над собой морпехов. Если сперва Пол ещё посматривал на Билли с хитрым стальным блеском в глазах, то потом просто скользил по товарищу равнодушным от измотанности взглядом. Не до конца восстановившееся после малярии и пыток тело и так едва справлялось с тренировками, куда там лишним силам на соперничество. Дроздовски просто старался не перейти в какой-то момент на шаг, не запнуться и не упасть.

А вот про каску он шутки не понял. Да его-то в чём вина?! Что спал, когда надо спать? Что растерялся, сразу не указал на бурлящего вонючей лавой "Вулкано"? Потом-то краску он с пальцев уже смыл, хрен докажешь. А теперь сержанты не желали Пола и слушать. Ошизеть-не-встать!

Да, в каске было неудобно. Конечно, у всех хватало дел, и свежеиспечённый "Машрум" урывал моменты дать башке отдохнуть, ну не смотрят же те, кому больше всех надо, а свои-рядовые поди не сдадут. По первости, конечно, всё одно замечали большие лычки, ругали, даже ночью как-то застукали (повезло ещё, что каску Пол просто к краю кровати за ремешок привязывал, чтобы сверху полунависала, но кожи не касалась). Потом уже так не лютовали, хотя всё одно наказ помнили и отменять не собирались, суки. Приходилось Полу в самых погонистых местах скрывать польскую полу-гордость!

— Не кашлять тебе, Честерфилд! — громко поприветствовал Крис мастерскую Технаря, притормозив за порогом, чтобы дать глазам привыкнуть к полумраку.

Рядом с боссом щурился, оглядываясь по сторонам, чернокожий Кондор, Мэтт, скорее из любопытства нежели из каких-либо опасений. Конечно, в доме такого умельца наверняка не без неприятных сюрпризов, но ведь и заготовлены они для других гостей, верно? Крис был уверен, что им с Мэттом ничего не угрожает. Их в поселении хорошо знали.

Он сделал несколько шагов вперед, огибая груды ящиков и отодвигая рукой в сторону свисающую с потолка цепь с крюком на конце. Ага, вон и огонёк в дальнем конце гаража.

— Комбинатор Крис на связи, приём, пш-ш-ш, пш-ш-ш, приём! — шутливо пробубнил делец в прижатый к губам кулак, — Вызываем золотые руки-мозги Вормвуда, дайте добро на проход!

Продвигался вглубь мастерской Крис, однако, не дожидаясь приглашения и не оборачиваясь на следующего по пятам подручного. Не было в его чуть вальяжной неспешной походке угрожающей стремительности, ничем не пытался он спровоцировать Технаря на активацию какой-нибудь дурацкой ловушки. Остановился в почтительном отдалении от хозяина, шагах в семи-восьми. Теперь можно и о насущном.

— Как поживает твоя радиостанция, мастер? На улицу поди ни ногой, весь в делах? А там, слыхал ли, зараза какая-то, десятки уже подцепили, на рынке карантин. Я вот и подумал, надо бы сконтачиться с соседями, узнать, как там дела в Дамптауне и Менсфилде, не знают ли чего, здоровы ли. Когда сам-то в эфир выходил? Может, опробуем машинку? Давно мечтал на неё в деле посмотреть!

Вниз-влево, вернуться, вправо-вниз. Под колючей закорючкой — решёточку с выступами вниз. Всё вместе — "рог, угол". 角. Рядом, правее и выше: "нож, меч", вправо-вниз-закруглить и оттопырить черту от основы. 刀. Под ножом (и справа от рога) — "корова", запятая вниз-влево, от её центра вправо крест, ему под перекладину перекладину пошире, вот и корова. 牛. Или бык, им там почему-то без разницы. Всё вместе "развязывать, распутывать", оно же "понимать".
解
Второй проще: любимая "сторона" бежит опять смешным человечком, размахивая руками. 方. А справа просто стул складной, 攵, "бить, ударять", ключ-радикал дурацкий. Вместе — "отпускать", но и "спускать (с цепи, хех), изгонять", даже и "стрелять" немного. Интересно, стрелами? Или пулями тоже? В джунглях кричали "утэ!", до "ханатэ!" чего-то не доходило.
放
А вместе это освобождение, раскрепощение ( каихо: ). Ну что за ебанутый язык...

Пол отложил блокнот и карандаш, потянулся, встал со скамейки. Парк. Гуляющие пары и семьи, покачивающиеся на ветру деревья, смех и шелест, сонное журчание фонтана. Идиллия.

А ведь ещё недавно зелень ассоциировалась с болезнями и засадами, от зелени тошнило, зеленью хотелось ссать, да ведь многие и ссали, хотя скорее буро-чёрненько, но тоже в кассу, в единую грёбаную цветовую палитру.

Пол вздрогнул и провёл ладонями по бокам брюк, кинул вороватый взгляд вниз. Нет, у него уже нет. Ему повезло. Не во всём, но хотя бы в этом. Ну и в грёбаном "освобождении". Что первом, что втором. Развязали, стало быть, поводок и спустили, как свору чёртовых псов, порезвиться на воле. Поняли, значит, что ещё немного службы в джунглях, и хана им всем. Да и японцы вдруг кончились. И хорошо, и плохо.

Но ничего, за каждым освобождением следует команда, стойка и щелчок застёжки на поводке. Скорее бы. Пол уже устал бродить по чистым улицам Веллингтона, улыбаться криво агрессивным приветствиям, отвечать вяло на жадные рукопожатия. Вкусная еда — отлично, мирные люди — замечательно, свобода — лучше всего. Первые дни Пол не вылезал из кинотеатров, засмотрев до дыр, всё, что пропустил за почти год службы. Военных фильмов стало сильно больше, все эти "Военновоздушные силы", "Вот и армия", "Баатан", бррр... Полу больше по душе были музыкальные комедии, "Благодари судьбу" или "Верная красавица", да и то, чувствовал потом, как размякает. Скверное чувство на фоне понимания о неизбежном возвращении в строй.

Крайние свои увольнительные Пол предпочитал проводить в парках и за городом, на природе. Учил себя заново привыкать к зелени. Нарочно крался промеж кустов, стараясь не выдать себя прохожим на аллее, взбирался на деревья и осматривал округу, брал в библиотеке книжки про местную флору и пробовал разные ягоды, один раз даже шалашик смастерил на радость местным ребятишкам. Но всё было не то. Чем дальше, тем тоскливее, ведь перед смертью, как говорится, не надышишься, а к новой высадке не подготовишься.

Ну или так он тогда думал.

А на деле, на деле ему просто хотелось довести дело до конца и открыть уже блокнот на новой странице.
Без всяких там 解放, 平和 и 休暇. А чтоб на всю страницу одни только 皆殺, 憎悪 и 復讐.
Да, вот это точно было бы лучше.

Архип бросил ещё один взгляд на Аделфа, в этот раз уже раздражённый.

— Как-нибудь господину своему в глаза загляни, почтенный, только прищурься, ослепить может.

Хорошо, что вскоре магистриан обратился к собравшимся. Архип горько усмехнулся и покачал головой:

— Насмотрелся я уже на безумства госпожи. Останусь снаружи.

Волшебник, как же. Просто. Да просто всё как-то налаживалось. Взаимодействие, как минимум, но разве не с него начинается путь к победе?
К победе...
Рановато было переходить к мечтаниям о лаврах, что и подтвердила новая перестрелка на противоположном основному направлении.

Уиллем вздрогнул, но даже первичная паника не смогла перебороть внезапную оторопь. Накатила неожиданная слабость, почти равнодушие. Усталость. Всё-таки уже начало отпускать. И тут ноги сами понесли его в сторону выстрелов.

"Я должен хотя бы это увидеть"

Совершенно нерационально. Лучше послать кого-то на разведку. Вокруг полно людей, а командир должен оставаться в безопасности, должен сохранять трезвую голову, должен командовать, в конце концов!

Но ведь всё складывается! Атака болос захлёбывается, рота янки обходит их с фланга, артиллерия скоро будет готова открыть огонь! Всё налаживается!

"Да нет же. Это где-то в стороне того леса, куда обходная рота ушла! Куда ты собрался бежать, идиот, прямо в лес?!"

Уиллем мысленно обругал себя и крикнул в рацию:
— Джесс, это, кажется, твои палят, как его, Джо? Рота Джо? Есть с ними связь, посыльные, знаешь там ситуацию? И вообще, там мои не прибегали? На станции, кажется, перелом в нашу пользу, но что там с тылами и флангами? Думаю, надо резерв в лес перебросить, к этому Джо. У тебя вроде оставалось ещё пара взводов в запасе?

Кого-то они уже раздербанили на помощь железнодорожникам, но какие-то силы у майора ещё должны были быть. Похоже, самое время их задействовать.

Лихорадочные размышления вернули коменданту самообладание. Ну конечно, рано ещё "отпускать", ничего ещё не закончилось, и плевать, что живого врага ни одного даже близко не увидел. Не о том тут думать надо! Не тем гордиться, что пристрелил кого-то или раненого за шкирку в безопасность оттащил. Не доведётся, и славно, а вот точные команды раздать и сделать так, чтобы кто надо — те стреляли, а кто может — тот кого-то спас, это от командира в первую очередь зависит. От Уиллема, значит, равно как и от Николса с Янгом.

Вот к Янгу-то комендант следующим и отправился, благо, что совсем рядом ещё. Правда, успел ещё добавить хлопот Николсу:
— Я сейчас попробую узнать, получится ли бронепоезд перегнать в ту сторону, ты своим выдай ракеты, на подходе опушку подсветят, чтобы пушкари тут хоть что-то высмотрели. Точнее, пулемётчики, чтобы по Джо снарядами не попасть. А в крайнем случае ему будет куда отступать, бронепоезд прикроет.

В кабинет Янга Поллок в этот раз входить не стал, просто на пороге остался стоять, думая, что всё равно быстро вернётся к радио-станции.

— Лейтенант-​коммандер, сэр, у нас, похоже, новый противник на северо-востоке, слышите? Поезд может переместиться за реку на поддержку? Американская пехота подсветит опушку, может хоть с пулемётов поможем той роте, что раньше в обход ушла. Это она, судя по всему, там в лесу с кем-то сцепилась. Если враг серьёзный, их или отбросят, или мы сами отведём их под ваше прикрытие.

Архип благодарно кивнул товарищу по оружию и быстро развернулся, чтобы скрыть перекорёжившие лицо эмоции. "Вконец"! Гай сказал "вконец обезумела"! Да он-то откуда знал?! Что там стряслось, что, кто-то проболтался, из кого-то что-то выпытали? Весь этот проклятый праздник во имя мёртвых богов был лишь прикрытием для удара по Фейрузе?!

Архип выдохнул и замер, запоздало вникая в главную новость: Фейруза, возможно, мертва.
Ну нет.
Не может быть.
Поверить в такое — обрушить всё, на чём стоял до сегодняшнего дня.
И он медлил, внутренне злясь на какое-то возможное предательство или чьё-то вероятное коварство, только не на дэвов Фейрузы. Будь виноваты они, пришлось бы признать — госпоже конец. Он не успел помочь, его даже рядом не было. Никчёмный телохранитель. Подвёл уже вторую госпожу подряд.

Да так всё и есть.
Архип ударил себя кулаком по скуле, сбив с лица гримасу боли.
Маска холодного отвращения к себе легла как влитая, скрыв синяк.

Зачем он пошёл в митраисты, как поддался уговорам Гая, почему не внял суровому предупреждению Гектора, ещё там, на корабле? Был в отчаянии? Не знал, как совладать со своими и чужими демонами? Глупый, тёмный пагани. Теперь знаешь. Своим — прощение, чужим — смерть. Осталось дойти до края бездны и выбросить верёвку, оттолкнуть шест. А лучше — спрыгнуть.

Не на такое знание он рассчитывал, обращаясь к Митре.

— Подбросите до лагеря? — обратился эксплоратор к варварам.

Как он сумел выжить в потоке, холодном, бурлящем и кажущемся кошмарно широким, Дарра так и не понял. Для него все воспоминания о том дне и о том моменте свалялись в единую тёмную кучу-малу из страшных, неприятных и нудных ощущений, подобных тягучему сосновому дёгтю, который будто бы обязательно надо почему-то выпить, да ещё и весь целиком, а на длиннющий стол всё ставят и ставят новые и новые заляпанные буро-коричневой мутью банки.

...Вот он и его друзья бредут, и бредут, и бредут, и вокруг всё то же самое, кроме постоянно увеличивающегося количества воды, а вот, внезапно, и переправа, и потом всё как в липком тумане, и только шум бегущей реки, только манящие вцепиться в себя разлапистые коряги и мокрый воротник куртки Шульца, трещащий сквозь хлюпанье, но не рвущийся. А потом снова бесконечная ходьба, страх потерять дорогу и утонуть в неожиданно бездонной луже, кашель и чих в каждой вымученной перебранке да босые ноги, ноющие от усталости и ссадин, но ноющие вяло из-за подкрадывающегося окоченения. Наконец, роковой косогор…

Наверно ни по какому иному поводу не вздыхал Дарра в те дни так часто, как вспоминая Окунька. И ведь казалось же сперва по холоду да измотанности, будто ничего страшного, ну ведь дышит же мерин, а нога, ну что нога, помощь приведём да выходим. А потом вспышка озарения: это у тебя-дурака «ну что нога», а у лошади это, «чёрт подери, нога»! Да ни один врач не возьмётся за такой открытый перелом, в лицо сердобольным хозяевам скотины рассмеётся и пристрелить посоветует, чтобы не мучилась, и будет прав. Ну не срастётся оно как надо. Это у людей тело лёгкое и равномерно костляво-мясистое, такое в комфортном положении несложно стабилизировать и покой поддерживать тоже дело нехитрое. А у лошади на ноги-то пойдите-гляньте! Не-не, ниже колен! Сухожилия одни да кожа, ни мышц особых, ни других каких защитных тканей, попробуйте зафиксируйте! Особенно если той кости кирдык, что начало в копыте берёт. И ведь как ещё-то батя Дуэйна рассказывал — лошадь же дура та ещё, невдомёк ей, когда уже можно вес тела своего тяжеленного на травмированную конечность переносить, а когда ещё нельзя. И вот так попробуешь даже если срастить, так и не выйдет ничего, потому как через месяц забудется тварь тупая да повторно всё себе там же сломает, только ещё хуже себе сделает. Это её надо полгода, а то и дольше взаперти держать, чуть ли не с подвешенной ногой, и всё это время кормить да чистить, что её, что за ней. Ну бред же, кто себе такое позволить может? Да и самой лошади такая жизнь не в радость, постоянные боли да страдания, потому как движение — основа жизни её, а тут вдруг такая тюрьма! Оно и после всего такого-то без гарантий, что травма не повторится, а лошадь всё равно уже прежней не будет. Ну и смысл тогда? Нет, не слыхал батя Дуэйна о том, чтобы кто-то вот такую вот лошадь поломанную выхаживал, а батя Дуэйна много чего слыхал.

Поэтому мог себе представить Дарра, отчего так разозлились Донахъю на Дайсонов. Конечно, детской своей головой он больше не про потерю работника сильного-выносливого думал, а скорее горевал за то, что никак не смогли они там добить Окунька, никак от мук его не избавили. Жуть какая, ночью в таком влажном холоде помирать! Это ж, грубо говоря, как сам Дарра в постели маялся потом с горячкой да кашлем, только без чёртовой постели! А ещё без горячего чая и без доброй материнской ладони на лбу. Потому наверно и досада такая, и злость у Донахъю, и оно дело понятное. Вот только… неужели и Дуэйн тоже злится?

Дарра долго места себе не находил, гуляя вокруг фермы друга на почётном отдалении. Всё надеялся повстречать его где-нибудь на дороге и объясниться, да только сам же того и боялся, потому что слов верных подобрать не мог. Ну что тут скажешь? «Что мы могли сделать?», «да здорово же, что вообще живыми вернулись!» или «это ж ты сам предложил Окуньком Бетти вытягивать!», такое что-то? Да ну, ерунда какая. Наверно хорошо, что случайно не встретились.

Даже посмертная слава Джона Брауна как-то мимо Дарры прошла, не зацепила, не осела в душе. Песенка, конечно, запомнилась, хорошая была песенка, да только всё равно про войну, про штаты прослэйверов, про форты все эти и про цены на зерно говорили больше. И за это что ли погиб Джон Браун? Почему-то Дарре казалось, что узнай он, к чему приведут его выступления, так ждал бы его ступор и смущение. «Да вы не так меня поняли», сказал бы он наверно, хотя и было стойкое ощущение, что его бы никто не послушал. Война, цены на зерно и что-то ещё большое и непонятное ирландскому пареньку явно интересовали людей больше справедливости по отношению к угнетаемым где-то там неграм.

Впрочем, признаться честно, озадаченный ссорой с семейством Донахъю Дарра и сам легкомысленно к этому всему относился. Ушедшему на войну Пэдди он тихо завидовал и потому ни о чём его не попросил, просто пожелал ему удачи угрюмо и крикнул вдогонку писать почаще, рассказывать поподробнее, как оно там, в армии-то. Интересно же. Да чего уж там, слушал он зачитываемые сыном мистера Крюгера письма брата с раскрытым ртом. Шутка ли, капрал! Это ж почти генерал наверно. Ну, близко же к офицерам. Эх, выбьется Пэдди в люди, забудет про семью, он же такой, как чем увлечётся, счёт дням теряет, единственный из всех братьев ножик в полоску истёр, поделки деревянные вырезая. Или вот с рыбалкой той же, вечно раньше всех уйдёт и дольше всех задержится. Наверно потому война и затягивалась, что братец во вкус вошёл. А если б туда ещё и Брэди ушёл, ух! А если б и самого Дарру взяли… эх, воевали бы и воевали.

Поэтому новость про «три тыщи убитых» под Булл-Ран воспринята была с недоумением. Это ж где они столько народу набрали, чтоб всех вот так за раз положить? А хоронили где? Дела-а… ну ясно тогда всё. Наверно ещё до следующего четверга провозятся.

Но провозились они куда дольше. Вообще, судя по газетам (ну, большинству новостей) и письмам Пэдди, война оказывалась довольно скучным делом. Ну как можно просто стоять где-то там «в резерве»? Или вот промаршировали они куда-то там, а потом ещё куда-то, а потом снова. Это что за война такая, кто кого перемарширует? Хорошо придумали, ничего не скажешь!

Немудрено, что Дайсоновское противостояние хитрой лисе в какой-то момент стало захватывать Дарру куда больше тоскливого ожидания очередной весточки от брата, как два древесных листа походящей на предыдущую. Ух, как Дарра за отца-то болел! То под одну руку подлезет что-то умное вставить, то под другую что-то посоветует. Накормить цыплёнка уксусом, солью да перцем и оставить одного в курятнике. Самим засесть в засаду на всю ночь прямо среди кур. Сжечь лисячий лес! Дарра даже взялся ров вокруг курятника выкопать, очередной подзатыльник сгоряча схлопотав. Ну хоть так докажет отцу, что чего-то стоит! Мама, правда, идеи не оценила, чуть было не навернувшись поутру спросонья в первую траншею. Пришлось переключиться на частокол. Дарра собирал ветки везде где мог и строгал их наостро, втыкая потом там, где ловкая лиса учиняла подкоп, но та каждый раз меняла место, и вскоре курятник стал походить на первоклассный форт… а потом пролился дождь, и все оборонительные сооружения Форт-Дайсона размыло, и колья уныло поникли, став напоминать основание бобрячьей речной плотины. Сложно было сказать, над кем потом смеялись в семье больше, над неудачливым в охотничьем деле отцом или над его сыном, не менее везучим в деле фортификационном. Сошлись на том, что враг Дайсонам попался коварный и умелый, такого без умного плана не отбить. Ну или без хороших союзников.

Подарок мистера Шульца тут пришёлся как нельзя кстати. Ружьё Дарре очень понравилось! Пускай тяжёлое, но зато какое красивое, ну да тяжёлое, но ведь бабахает ого-го, ну а что тяжёлое, так зато сразу чувствуешь, что вещь маешь. «Там такой фершайн фершс внутри,» — горделиво пояснял потом Дарра Брэди, — «устройство гермацкое, чтоб бац, и сразу наповал, можно даже просто в ногу там попасть иль руку, без разницы, всё одно капут!». Брэди кивал и торопливо тянулся к ружью пострелять в свою очередь. В следующий раз не стал Дарра звать братца на пустырь, не понравилось ему, что он не вникал, и вообще пуль-то не так уж много, приберечь надыть.

К охоте юный воитель с лисами подготовился тщательно. Запасся кукурузой, спичками и гнутыми гвоздями, из которых собирался смастерить в лесу колючие ловушки. Научился у мистера Шульца ухаживать за ружьём и наслушался его охотничьих историй (довольно скудных, впрочем). Перед выходом помылся мылом вперемешку с тёртой травой и тщательно проветрил одежду, в карманы же щедро насыпал хвои. Наконец, излазал весь курятник до тех пор, пока не нашёл клок лисячьей шерсти. Окупились старания! Теперь можно начинать. На то, чтобы заставить Клыка взять след, правда, ушло почти столько же времени, что и на поиск шерсти, но что поделать. Охотнику без собаки никуда. Клык, правда, действительно был каким-то бестолковым, отвлекался часто на стрекоз и гудение далёкого паровоза, то припадал к земле азартно, то возвращался к Дарре лизаться и играться. В какой-то момент отчаянный лисоборец чуть было не прогнал дурного спутника, решив, что уже сам так нанюхался проклятой шерсти, что без труда учует лису, да и чего уж там, достаточно глубоко в лес забрался, чтобы самостоятельно завершить дело.

Всё складывалось. Уютный ручей (должна же лиса где-то пить), рядом обрывистый склон холма (вот уж где нору рой-не-хочу!), а между ними солидный кустарник (тарнунг, мас-ки-ров-ка сталбыть). И, вот удача, на одной из веток орешника — такой же клок такой же шерсти! Дарре хватило ума не дать Клыку разлаяться и быстро оттащить его прочь. Хорошо ещё ветер на небольшой прогалине дул с холма, не должен был запах до норы (если она вообще там была) донести. Конечно, псину свою непутёвую Дарра тоже перед входом в лес загнал в какую-то лужу и опосля травой натёр, но перестраховаться было не лишним. Нет, в кустарник соваться он не собирался. Треску будет много, а толку чуть — ушмыгнёт рыжая хищница, как пить дать утечёт и унесётся. Вместо лобового штурма — тактика терпеливого выжидания. Дарра нашел укромное местечко выше по течению ручья и устроился за камнем побольше. Как на ладони водопой, а сам в густых зарослях. Клыка он привязал к дереву ещё подальше и кинул заслужившему награду псу мозговую свиную кость, выклянченную накануне у Шульцев. На деле — чтобы занять чем-то мохнатую бестолочь и не допустить лая. Осталось дождаться немезиды.

День уже клонился к закату, а лиса всё не шла. Дарра весь извёлся, то пристраиваясь к своей «бойнице», то убирая штуцер, чтобы не блестел. Карманная хвоя за день блужданий по лесу пробилась через ткань одежды и нещадно кололась в бока. Усталость тоже брала своё — горе-охотник весь вспотел и, вероятно, пах теперь на всю округу, но сам даже понять этого не мог — в носу свербило от травы, которой он то и дело натирался почём зря, рискуя просмотреть появление своей цели. Вся охота постепенно начинала напоминать какой-то дурацкий розыгрыш, от которого в равной степени хотелось и злиться, и смеяться. В сущности, ну чего он тут забыл? Курей что ли жалко? Как Пэдди ушёл на войну, ртов у Дайсонов стало поменьше, а дела на ферме всё равно шли неплохо. Корову-то лисячья морда не осилит утащить, а если и куснёт, так оно и лучше — поди доиться станет получше. И вообще, успеть бы домой до темноты, а то ж ведь так и заблудиться недолго.

Кустарник вдалеке качнулся. Не ветер, точно не ветер! Дарра мигом припал к тяжёлому прикладу и прищурил один глаз. В прицеле показалась рыжая бестия во всей своей пушистой красе… а с ней целый выводок лисят. Два, четыре, семь. Почти столько же, сколько Дайсонов. Дарра, затаив дыхание, смотрел как звери осторожно пьют из ручья, и видел перед собой семью. Без папы, правда (или без мамы?), и ещё восьмого детёныша не хватало, но так другой родитель делами занят, вероятно, а старший брат у него в помощниках. Ну да, цыплёнка в зубах домой несут, как раз на ужин! А если нет? А если это вообще не та лиса?

Странная мысль втемяшилась в голову и гудела под виском назойливой мухой. Та или нет, какая разница? Это же война! Или цыплята, или лисы, третьего не дано! Ну да, конечно, и какой такой куриный Джон Браун сподвиг тебя на славную битву, Дарра Дайсон? Где те лисячьи пробройлеры, что мутят воду в южных лесах, так невыгодно отличаясь от почтенных травоядных рыжешкурых? Нет таких, лисы все одинаковые по природе, а кур вы едите наравне с ними и даже поболе! Может, это лисам впору поднимать лесной народ на освобождение пернатых? Да и славной битвой тут и не пахнет, лиса-то безоружная.

Ну да, не война, ну да, не битва. Но ведь охота же! Ведь выследил, пусть и скорее наудачу, чем по науке, но вот же добыча, просто вдави спусковой крючок! Вдави, убей, иначе всё повторится вновь! Вот только… всё повторится и так. Их же целый выводок. Некоторые уже крупные, вот-вот смогут таскать цыплят сами. И всех не перебьёшь, выстрел-то всего один. Можно подстрелить родителя, но… но что, если детёныши запомнят? Что если вон тот средненький пойдёт потом рыть носом землю и камни, найдёт грызенную-перегрызенную мозговую кость или просыпавшуюся щепотку пороха, возьмёт след и придёт по нему туда, где всю его жизнь честно трудились его папа и мама? Что если он не поймёт, но учует суть человеческого слова «война» и не остановится вовремя?

Дарра вздрогнул и, сглотнув, медленно опустил приклад наземь. Лес, это лес, а ферма, это ферма. Не Соединённые Штаты, которым есть, что делить. Одно дело самооборона, борьба за сам курятник, изобретения и ухищрения, направленные на защиту собственности. Другое — убийство в чужом доме без особой нужды. Дарра ведь даже не был голоден — в сумке ещё лежала пара початков кукурузы. Он встал в полный рост и, взяв ружьё «на караул», выстрелил в небо.

— Бегите и всем своим передайте, что Дайсоны вам не рады! — кричал он что было мочи улепётывающим лисам, — Бегите и не суйтесь к нам больше!

Обратная дорога почему-то вышла легче.
На целую неокровавленную пулю легче.

Силой боги Эрвига не обидели. Может, у них там не все ещё померли, хотя как знать, от хунну-то не спасают что-то, да и от Рима тоже.

Архип от хлопка покачнулся (много ли ему сейчас надо было?), но не обиделся — ни на хлопок, ни на шутливые слова с примесью желчи. Бурдюк с пивом даже принял, хотя и сразу пить не стал, не хотелось.

— Ну да, это мы целым отрядом нарочно с праздника за горизонт убежали, чтобы именно там в секрете нажраться, — усмешка вышла горче нужного, но в целом в лёгкий тон варвара попадала, — Нет, у нас свои дела были, а в реку я на обратном пути свалился. Берег обрушился. Не повезло.

Решил так сказать, чтобы не рассусоливать. На деле — чтобы сущностей не плодить. Морок или урок, демоны или Митра, было или не было, всё теперь прах, кроме озарения и памяти. Такое не перескажешь.

"Ну каков жук, а? Чай в такой момент хлестать надумал!" — не без лёгкой зависти подумал Уиллем, глядя на невозмутимого Янга. Конечно, не пить хотелось коменданту, пусть даже речь о благородном напитке, а вот этого вот истинно боевого спокойствия, когда совсем неподалёку настоящий бой идёт, а ты вроде как и дело своё делаешь, и достоинство офицерское не теряешь, а будто бы приумножаешь даже. Чтобы говорить потом, что в разгар сражения лейтенант-коммандер Янг настолько страха не ведал и так уверенно всё делал, что даже чаёвничать успевал. Всё бы хорошо, если бы не эти "вроде как" и "будто бы".

"Нет, всё-таки жучара наверно. Просто всё равно ему, сколько там эти "боло" сухопутных крыс перемолотят союзных, не особо-то спешит он вклад свой вносить, знает, что за бронёй да при пулемётах и пушках никакой враг конкретно ему ничего не сделает, потому и в штыки идею в передачей оружия на фронт воспринял. И ведь на всё своя отговорка у него. То, видите ли, персонал у него не того комплекта, хотя вот же рядом русские артиллеристы, о которых судить изволим по внешнему виду и предыстории, то жэ-дэ пути закрыты (а своими силами начать расчистку — краник отвалится, кипяточку не налить будет?!), то о шумности орудий он, понимаете ли, не задумывался..."

Вслух нахмурившийся Уиллем сказал так:
— Сожалею, что Королевский Флот не успевает принять участие в сражении, сэр.

И замялся было, не успев придумать какую-то ехидность пообиднее, как положение коменданта спасли явившиеся один следом за другим Арнович и командир русских пушкарей. И вообще, чего он вдруг так взъелся на этого Янга? Неужели в виду отсутствия конкретного врага в пределах досягаемости? У них что, настолько хорошо дела идут, что они могут позволить себе друг другу хвосты накручивать, обмениваясь колкостями будто школьные претенденты на звание главного задиры?

— Отлично, капитан Пулл-овски, просто отличные новости, — короткий доклад "четырёхглазого" капитана и правда порадовал Уиллема и придал ему сил, позволил связать слова Джесса в цельную картину, — Связью мы вас обеспечим.

Он вспомнил какое-то сборище на земле за бортом бронепоезда, неподалёку от штабного вагона. Кажется, даже те прохожие как раз от него шли, и потому были так осведомлены! Это же парни из сигнальной роты, про которую упоминал Николс! Почему только сразу сюда провода свои не протянули и не доложились по форме? Первое — наверное на случай движения поезда, а второе... ну просто не успели. Неважно.

— Там на улице группа радистов из американского батальона, они получают сведения из штаба майора Николса, который получает или вот-вот начнёт получать их с фронта и из других его рот. Давайте так, джентльмены. Вы, капитан Пулл-овски, соберете лучших своих корректировщиков и явитесь с ними к радистам у борта. А мы тем временем обсудим план с майором и обеспечим вам узнаваемость, проводников и прочее сотрудничество. И ещё средства связи, если вам вдруг пригодятся сигнальные ракеты. У американцев всё это было. Лейтенант-коммандер, сэр, я к станции, узнать новости из первых рук и наладить взаимодействие. Даже если поезд двинется вперёд, возможность стрельбы с закрытой позиции нам не повредит, мало ли какие резервы вскроются у противника. Буду рад вашей компании... сразу или впоследствии.

Закончил Уиллем подчёркнуто вежливо, но сухо, красноречиво уронив взгляд на поднимающийся из кружки с чаем ароматный дымок.

Костёр! Как только раньше Архип его не заметил! А потому что не отсвечивает, треском шум реки не перекрикивает, всё по науке. Дозор, значит.

Спасённый эксплоратор с благодарным кивком принял помощь бородатого здоровяка (как его, Аспер? Аспург?) и, опершись о его плечо, кое-как доковылял на негнущихся ногах до огня.

Ещё один хмурый варвар, долгий взгляд вдаль, неспешные жующие движения челюстей. Ах да, Эрвиг. Они же несколько дней назад соревновались в стрельбе, там, на корабле. Не признал, видать, ну да оно немудрено, видок у с головы до ног мокрого лучника сейчас был жалкий, совсем не соответствующий победителю каких-либо состязаний.

— К-как т-там п-праздник? — стуча зубами от холода, спросил Архип и повернул теплу другой бок.

— Фей... мар?

Что произошло? Где закончилось озарение и началось... это?

Архип закашлялся и сплюнул лишнюю влагу, скрючившись на один бок и поджав локти к коленям. Во рту, в горле, в желудке — всё плыло, качалось. Хотелось кашлять и кашлять, а ещё тепла, а ещё схватиться за что-то, чтобы меньше трясло, чтобы земля не съезжала медленно из-под тела.

Он жив. Он спасён. Ещё побарахтается на своей службе.

— Кх-кх-кх... один... кх-кх, один мой лук — теперь твой, — с трудом произнёс сагиттарий, сумев под конец фразы сфокусировать взгляд на лице своей спасительницы и сменить позу на более подобающую выражению благодарности: сел на колени, уперев в них ладони и сильно сгорбившись, — но не только. Кх. Я запомню это.

Архип кивнул и с облегчением опустил голову, скрипнув от холода зубами и обхватив себя руками за бока. Было и ещё кое-что, что ему стоило запомнить.

Ледяной жар содрал кожу и выжег нервы. Нет плоти, нет кости, мир под водой — тьма, возвращение за первую грань. Вот это настоящая смерть! Как мало сходств с тем, что было в пещере. Ужас как огненная вспышка в ночи, выхватывающая звериные силуэты рядом. Боль как тысячи клыков, вонзающиеся в каждую жилу и вену тела. Агония с ясным исходом.

За кратким мигом беспомощности в падении — вывернутая наизнанку пустота. Без стройного ряда воспоминаний, без ощущения пространства, без времени на сожаления. Вообще без времени.

Вынырнул! Ещё не конец! Вот он берег, вон какие-то люди, надо лишь доплыть, позвать... но искромсанное ледяными иглами тело не слушается, а бурлящее течение неумолимо.

Второе погружение не такое глубокое, но более мрачное. Запоздалое осознание безысходности. Последние секунды жизни — медленное сползание в пропасть, затихающее барахтанье на границе воды и воздуха. Подведение итогов.

Там, в пещере, Светлый являл ответы, простые и понятные, как суть обмена с огнём очага — топливо на тепло. Здесь, во тьме реки, властвует иная сущность, со своими загадками, со своими отгадками. Неясные слова и искры озарений, прекрасные и мимолётные. Многоголосый спор раскалывающегося сознания. Шум, в котором оно сгинет, оставив после себя недолгое эхо.

И ненависть.

Если уходить, то лучше так, гневом и яростью выжигая изнутри всё то, что ещё можно не оставить насмехающимся теням прошлого, их кислотно-едкому торжеству.

Удары извне, хлопки, встряска — заряжают, помогают конвульсии сжать руку в кулак.
Язат, будь ты именем или названием, человеком или демоном, узри, я не согласен.
Очередной удар ли, мягкое ли касание — раскололи уголь внутри.
В трещине — свет.

Получатели: Архип.

Небеса не разверзлись, не разорвала молния тьму пещеры, не обвалились с оглушительным грохотом её своды. Даже скромный водоём внутри не забурлил зловещим водоворотом, захватывая и душа отрёкшегося от богов Олимпа перебежчика. Архип отметил это про себя почти буднично, как закончивший очередную рутину ремесленник. Боги мертвы. Это стало ясно ещё на корабле, в начале морского пути, это подтвердилось и сейчас. Они бы не допустили гибели самой желанной в пантеоне. Она бы не допустила горько-приторного кощунства, не сделала бы из последователя — иконоборца. Нет её, а значит, нет и других. Их нет!

А Митра есть.

На душе было легко и свободно. Очищенный холодом смерти, возрождения и омовения Архип дышал полной грудью и впервые за долгое время не чувствовал никакой скверны, ни в себе, ни рядом. Тени знали своё место. Солнце властвовало.

Новый бог не требовал, но являл тайное. Не вопрошал, но подводил к самостоятельному ответу. Не гасил угли в тёмных углах души, но освещал их, показывал и прекрасные узоры в обжиге, и уродливые комки ожогов.

Руку оттягивала маска Ворона, всего лишь спутника Митры в начале пути. Осторожное знакомство. Сближение.

Архип улыбнулся. Не смотря на тревожное видение и неожиданно осторожное его трактование Гектором, он чувствовал себя освобождённым от незримых оков, так отягощавших его жизнь ранее.
Он всё ещё сам в ответе за свои решения в борьбе со злом.
Только теперь он вооружён светом.

Политика, ха! Дарра и слова-то такого не знал ещё. Зато слушать разговоры взрослых, в политике понимавших, ему нравилось. Менялись они при этом, как будто собраннее становились, серьёзнее, искреннее. Казалось бы, почему так? Неужто в ежедневной работе кто-то расхлябанность да забаву предпочитал? Нет. И юлить не юлили, когда надо землю пахать, коров доить да амбар чинить. Надо значит надо. Но то ж рутина, скука. Даже вкусный бекон, и тот рутиной становится, отчасти везучей, отчасти выстраданной. Как и всё, что рядом, под рукой. Политика же, она не такая, её руками не пощупаешь!

Малой Дарра считал, что это что-то сродни взрослым мечтам. Вот он сам о чём мечтал? О такой же лошадке, что и у Донахъю, об отдельной кровати для каждого в семействе, о трёх, нет, о четырёх печках новых, чтоб по одной на угол, и чтоб зимой по утру без судорог просыпаться. У взрослых же мечты явно побольше. Ну там чтоб земля твоя была от горизонта до горизонта. Чтоб налогов не платить. Чтоб англичан в глаза не видать, а если и видать, то чтоб они за дедушку прощенья просили и подарками отдаривались, глупые, как будто это дедушку вернёт (но лошадку вон у того столбика привяжите, да-да)!

Разговаривающие о политике взрослые словно волю себе давали, даже если замыкались, в глухой обороне отстаивая свои принципы и идеалы. Глаза их всё одно загорались, голоса становились сильнее, а слова — крепче и разнообразнее. Уж не поросей с телятами обсуждали! Большие дела. Дарра большую часть новых для себя слов как раз из разговоров про политику и узнавал. Интересно.

А тут ещё и Джон Браун! В него ж прям вот играть можно, хотя на то фантазии дворовым сборищам редко хватало, по крайней мере так, чтобы больше чем на пять минут игры. То речь какую пламенную сымитировать с вершины гордого пенька, то заготовку хвороста на растопку "кон-тра-бан-дой" оружия в Канзас обозвать, то вдруг объявить лихо: "ату прослэйверов!" и погнать шутливо-задорно сухими ветками под руку подвернувшихся товарищей-побродяжников. Дарра не особо вникал в суть происходящего где-то там, но веселиться не забывал, а заодно и воздухом искренности надышаться. История Джона Брауна никого равнодушным не оставляла, и те времена, когда все вокруг обсуждали его борьбу, были поистине славными и живыми. А тот день, когда стало известно о повешении Брауна, Дарра и вовсе на всю жизнь запомнил — и холодок по спине, и пустоту непонятную и неприятную в животе, и липкое чувство бессилия, как когда идёшь весь в грязи под палящим солнцем, и знаешь, что до воды ещё топать и топать, и песок в волосах ещё долго хрустеть будет, и кожа чесаться под коркой песчаной, и в горле сухо, хоть ты тресни. Только чувство-то было такое, что воды вдобавок не стало. Добираешься до знакомой речки, а она вся высохла. Спрашиваешь прохожих про пруды, озёра, а они лишь плечами недоумённо пожимают.

Конечно, не помер никто от "жажды" тогда. Покипятились, погрустили, поворчали... и успокоились. Как всякое хорошее лето проходит, а холод наступает, так и с гибелью Джона Брауна смирились постепенно. Поскучнели. Посерели. Вновь за поросей с телятами взялись.

Дарра тогда разочаровался немало в политике этой дурацкой, потому как разговоров много, и все такие воодушевлённые, ну любо-дорого смотреть! А потом фьють, и как ни бывало! И где вся эта принципиальность их важная-взрослая? Письма они какие-то там писали, показывали друг другу словно марками редкими хвастались, а толку-то? Дарра всегда знал, что нет ничего особенного в грамоте дурацкой, а уж учить её — только время терять. А вот поди продолжили бы спорить жарко да говорить искренне, может и не повесили бы Брауна. Чай всех, кто голос имеет, не повесишь. Браун-то ведь тоже с речей начинал.

А потом сбежала корова, и уже и самому Дарре стало не до возмущений и не до хандры! Шутка ли, корова-кормилица пропала! Чтоб у вас так корова пропадала каждую пятницу, пока не дойдёт, насколько эта история скверная. Молоко-то все любят. Кашу на молоке. Омлет на молоке. Блины, блинчики, блинищи. Да как же так без молока-то? У Дарры в глазах чуть не слёзы наворачивались при мысли о том, что только-только начавшие налаживаться дела фермерские-Дайсоновские — опять под горку катиться начали. Что дальше, лисячьи морды всех кур потаскают? Хрюха заболеет и сдохнет? Дом сгорит?

Ну нет, это какая-то дурацкая полоса чёрная, болячка-невезучка, проклятье индейское! Надо было корову во что бы то ни стало найти, разорвать круг порочный, не допустить несчастий дальнейших! Как Дарра радовался, когда отец его отпустил, когда уговорам его доверился! Ну просто маленьким Джоном Брауном себя почувствовал. Возможно, сыграло только то, что Дарра, в отличии от своих братьев уже умел худо-бедно ездить верхом на лошади (спасибо Дуэйну!), а может отец просто не думал, что поиски настолько затянутся.

Аппетит приходит во время еды, а азарт по ходу дела. Странно, но когда во что-то втягиваешься, напрочь обо всём, что снаружи маленького делового мирка, забываешь. А уж Дарра, Дуэйн и Ник втянулись в поиски по самые уши. Доверие взрослых и вера в свои силы, подкреплённая выученной сноровкой, пьянили. Дарра обратил внимание, что они с друзьями даже общаться стали как-то серьёзнее и больше про серьёзное. Как искать, как ловить. Кого о чём спрашивать, что отвечать на расспросы. Где и как еды добыть, и вообще кто что знает про округу — в разрезе целесообразности поискам, конечно. Ну и про войну.

— Мои пойдут, конечно, — Дарра представить себе не мог, чтобы его братья упустили шанс вырваться из рутины, — я бы и сам пошёл, да жаль, не возьмут.

О том, что на войне и убить могут, он не задумывался. Впрочем, и консерватизм Ника Шульца он тоже понимал — ну нравится ему и его братьям в земле копаться вечно, ну и ладно, их право! Война казалась Дарре просто удобным выходом из скучной повседневности. Там же вона и платят даже, говорят, и учат чему-то эдакому. Как стрелять там, как... Вообще, Дарра не очень представлял себе армейскую жизнь, но уж всяко поинтереснее там должно было быть, чем на ферме!

Поэтому такой отрадой и было для него коровье приключение. Оно же стало и суровым уроком.

Когда дождь ещё только зарядил, можно и пободриться, позубоскалить, погрозить небу кулаком, дескать хорош уже! А что? Если тут же распогодится, то каков эффект, ха! Властелин туч и простецкого юмора. А не распогодится, так всё равно ничего страшного, все одинаково мокрые и смешные.
Когда же ливень уже разогнался и униматься даже не думает, больше не до шуток. И видимость сужается, и будто всё теснее и теснее в холодном мире, и все мысли только об одном — вперёд, домой, по наитию, по памяти, ведь сверни только, и сразу потеряешься. Едешь-бредёшь куда-то как в водяной клетке, со всех сторон окружённый бесчисленными прутьями, что раздвигай-не-раздвигай, ломай-не-ломай, всё одно не вырвешься. Как мышь, накрытая ведром, которое она может двигать, но не в силах с себя скинуть. Под таким давлением далеко не уйдёшь. И они не ушли.

О чём думал Дарра, когда вся их горе-переправа пошла крахом, сказать сложно. От холода и постоянно заливающей глаза воды путались мысли. Было страшно чувствовать отражающуюся от друзей, будто спиралью закручивающуюся панику, но ещё страшнее была мысль в её основании, простая и чёткая: вот сейчас можно потерять всё. Не какую-то далёкую прародину, где никогда не был. Не дом из дерьма и палок, который и так почти не греет, и вообще не твой, а общий. Даже не корову, пускай кормилицу, но и так уже почти потерянную, и изначально — не по вине Дарры. Нет, сейчас потерять можно было друзей. С которыми вместе рос, играл, жарил на углях картошку и кукурузу, говорил о важном и через то чувствовал и свою важность. А теперь их может не стать, и как он будет смотреть в глаза Шульцам и Донахъю? С кем будет говорить о Джоне Брауне, искренности и войне, с коровой и мерином?!

— Дуэйн! Хватай Окунька! Дуй за коровой! — Дарра сорвал с головы шляпу и бросил мокрый соломенный комок в друга, чтобы выбить его из ступора и привлечь внимание, — Выжди пока она сама не выплывет, тогда хватай! Я за Ником!

И нырнул, так и не успев дойти по тропке страха до потери себя самого.

...первая вспышка, он дышит и кричит, слепой, крошечный, упорный. Незримый внутренний меходуй на страже лёгких, кулачки-камешки у подбородка, кровь на бастионах кожи готовит краснеющее тельце к новой среде. Нет ничего и никого. Только жаркие пятна света.

...первые шаги, воздуха бесконечно много. Пространство манит исследовать, таинственное и опасное. Ссадины на ладонях, синяки на коленках. В играх теряется время; с каждым годом мир всё известней, свободы всё меньше. Бесконечные дела на конюшне. Он — маленький взрослый, гордость отца, любовь матери. Удивительно каждое мгновение, но светлый день интереснее.

...первый ужас, сжавшееся до пульсирующей точки в сердце молчание, воздуха нет — нельзя дышать, нельзя двигать даже глазами. Привлечённое внимание — смерть или хуже, и не повезло уже слишком многим. Огонь доедает разграбленное демонами, жадным треском вторя их смеху. Светло как днём, но это не день. Солнце ничего не видело. Он запомнил всё за него.

...первая настоящая боль, растянувшаяся на годы, воздух привычен и пресен. Жгучую пустоту в душе вытесняет гул утомлённых мускулов. Долгая подготовка к мести в службе римскому легиону. Водонос, уборщик, прачка, конюх — безымянный грязный фактотум. Награда — обучение. Голос лука заглушает хохочущие тени прошлого. Он отбрасывает их и днём, и ночью.

...первая отдача, свист стрел в вое ветра, хлёсткий удар тетивы по наручу — как хлопок призрака отца по плечу. Идёт война, никто не считает павших. Вибрация лука и дрожь души в резонансе, но прорехи её не залатаны, и пролитая кровь проливается вновь. Жжения внутри больше нет, просто грязная пустота. Невидимый красный след за спиной замыкает круг у пещеры сознания впереди. Солнце видело каждый шаг.

...первый азартный бросок костей, распроданная тоске жизнь, сам воздух на кону. Запоздалый бунт против забвения в далёком гарнизоне. Состязание, победа, новая вспышка, новый поход, новая ответственность! Старые тени. Только источник света иной, не наверху, а рядом, и потому ярче, стократ ярче. Ненависть теней к нему заразна, пляска их панического бегства от него — безумна. Горе всем, кто на пути. Солнце защитит лишь верных.

...первый серьёзный порыв, сердце тьмы ближе чем думалось, воздух забыт. Там, где темнее всего, тлеют самые слепящие угли. Он уже мало что чувствует от ожогов — прорехи души разошлись до лохмотьев. Рука помощи сулит иглу и нить, но ведёт на убой. Солнцу тяжело простить измену с тенью, сложно принять пятна на собственном лике. Грехи создателя. Время породило и Аримана, и Митру, бросив обоих. Чему тогда научит свет? Тому, что понял сам — как отбросить тень...

Всё упростилось, сузилось до рваной точки на сердце.
Солнце всегда было рядом и видело достаточно.
Архип вспомнил главное и обрёл мир на светлом суде.
Измены не было. Он боролся со злом как умел.

Рассказы об Ирландии Дарра не любил. Не мог себе представить, что могло быть хорошего в такой земле, что не могла прокормить людей настолько, чтобы они аж мёрли насмерть, а непомёршие бежали бы совсем за океан, но продолжали при том вздыхать по родине с каким-то таким непонятным тёплым чувством. Конечно, нечасто. Конечно, помянув родных и близких угрюмо, а англичан — со злостью. Но Дарра-то слушал и смотрел внимательно (в такие моменты взрослые становились очень серьёзными, что способствовало), и видел, что по чему-то эдакому они тоскуют, о чём-то таком жалеют. Большом. У них был дом. У них была община. Один язык, взаимовыручка, надежда на жизнь. Потеря? Потеря.

Дарра представлял себе, как теряет всё, что у него было. Ну кроме родителей, братьев и сестёр. Ну разве что Лиан и Трис, чтоб какбы взаправду, да и жалко их таких болезных видеть и помочь не мочь. А потерять не жалко? Жалко. И чердак с трубой, потому что ну а как зимой-то? И треснувшую деревянную миску с мятой жестяной чашкой, ведь много ли с рук наешь-напьёшь? И мятый картуз, тонкий хлопковый шарфик, протёртую сумку и дырявые башмаки, без которых с осени по весну ни до шахтёрского городка так просто не дойдёшь, ни кукурузу так ловко не потаскаешь...

Всё равно непонятно. Из родных был потерян только дедушка, но дедушку Дарра не знал. Грусть и печаль отца и матери отражались в него жгучим солнечным зайчиком, но он корчился и хмурился, а когда поспевало спасительное облако, тут же забывал про тоску.

Остальное же... Ну вот на чердаке так и так холодно, когда Пэдди оттирает в сторону Брэди, Брэди — Оскара, Оскар — Дарру, а потом их всех давят еле сдерживаемые слёзы Трис, которую в конце концов пускают поближе к теплу, но самому "внешнему" из лежащих вповалку оттого разве что чуточку теплее. Дарра часто думал зимой, слушая завывания ветра по ту сторону крыши, что по сути и так спит почти на улице.

Миска же с кружкой у него была одна на двоих с Брэди. Детей в семействе Дайсонов было так много, что разом все за не такой уж большой стол не помещались, отчего кормёжка проходила в два присеста, вот и получалось экономить на посуде. По праздникам, когда все всё-таки собирались вместе, кто-то ел отдельную кочку еды с угла подноса, где высилась общая горка побольше, и не жаловался. Только всё равно — что хоть чуточку не совсем твоё, то в каком-то смысле совсем не твоё!

С одеждой-то также было. И уж тем более сумку папа с мамой выдавали то одному сыну, то другому, в зависимости от возлагаемой на "посланца" роли. Дарру частенько посылали собирать обломки угля на дорогах и задворках шахтёрского городка, отчего ворованную на обратном пути кукурузу ватага младших зачастую ела чёрную (менее вкусной от того она не становилась).

Если так подумать, то своего у Дарры отродясь ничего не было. Ну такого, чтоб если потерять, жалко было. С другой стороны, родители и не по скрипке какой-нибудь вздыхали (да вон она, из самой Ирландии, целёхонькая). По чему-то большему. И Дарра думал дальше.

Соседи да друзья в пути растерялись, это точно. Фьють! И нет взаимовыручки. Ну, той, что когда-то была, судя по рассказам. Тут каждый всё же чуточку сам за себя. Вот даже те же Донхаъю, казалось бы, добрейшие люди. Всего-то лишь повезло им когда-то жребий нужный вытянуть, а поди ж ты, тягость экая в воздухе. Отец их недолюбливает, завидует наверно. Другие некоторые тоже, отчего и сами Донахъю замыкаются порой, видно же. И вот уже добрые, но не ко всем. И так с каждой семьёй — кто-то поудачней устроился, кто-то нет. Посуда в дороге бьётся, и везение, верно, тоже. На острые-преострые такие осколки, много-много, а на всех не хватает. И вот на новом месте копошатся люди в незнакомой земле, и кто-то плуг себе "вырыл", а кто-то порезался только и ни с чем остался. А потом что? Даже счастливчики поди младшим своим про ту же голодную Ирландию рассказывают, и сами рассказы те им с соседями делится мешают и вообще объединяться, ну вот так как раньше бывало, если тем же рассказам верить. Нет уж той взаимовыручки.

А ещё язык. Папа-мама меж собой по-старому говорят, бывает, но и то, всё чаще по-новому, по-местному. Местные-то многие не ирландцы ни разу, и в школе, и в городке на общем английском говорят, и торговцы заезжие, и чиновники важные, и даже мистер Крюгер, и мало ли ещё кто. Так или иначе от местных-то больше все зависят, им чаще в рот смотрят, слова ловят, что лягухи мух. Даже Дарре с братьями и сёстрами в какой-то момент сказали родители, мол, хватит, новая жизнь — новый язык. Мы теперь американцы, будем по-американски говорить. Дарра-то согласился, всё равно за чудным говором родительским не всегда поспевал. Только вот к чему тогда рассказы эти про былое?

Получается, оборвали себе корни какие-то папа с мамой, когда от земли ирландской оторвались, а рваному-ломаному кусту как при пересадке прижиться? Дарра сажал, знает. Ну ладно, помогал сажать. Догадывается. Тревожно, боязливо. Вырастет-не-вырастет. Страшные гадания, и захочешь помечтать о светлом будущем, не получится. Уж что такое неурожайные годы, даже Дарра наизусть выучил!

Всё из-за рассказов дурацких! Не любил Дарра взрослым в такие моменты внимать. Потому и пропадал часто у соседей. Они на удивление совсем про Ирландию не говорили, а вот про округу да окружающих — пожалуйста. И даже на ирландском, потому что язык-то что, важно о чём говорить, а не как. По крайней мере с теми, с кем можно. И вот с Дуйэном Донахъю точно было можно. Они с Дарра все окрестности излазали, все облака пальцами истыкали, все берега всех водоёмов кругами от метаемых камешков исщупали. А лошадка их, ну это ж просто чудо! То хрипанёт со вздоха мощного, то ка-ак фыркнет, волей-неволей улыбнёшься. Всегда сильная, всегда тёплая и большая. А как залезешь верхом, то будто вровень с миром, и даже батя Дуэйна, мистер Донахъю, с опаской и уважением смотрит, хоть и не без тревоги.

И неважно было, у кого чего сколько. У Дуэйна и одежда была чище, и еда в кармане чаще, но не яблоками или коробком с иголками он дорожил, а дружбой. И не имевший ничего своего Дарра знал это и думал, что понимает в такой миг слова про "ту взаимовыручку".
А дальше думать и понимать боялся.
Оттуда виден уже был край пропасти, чёрный зев риска потери.
Дарра шарахался мысленно прочь и бежал в гости к Донахъю, неосознанно продолжая побег Дайсонов от страха.

Французу Уиллем ответил первым, полураздражённо-полухлопотливо махнув рукой в сторону всё ещё собирающейся выдвигаться на помощь станции янки.

— Вот ваше подкрепление! Проводите кратчайшим путём на укрепления.

Француз вызывал неприятные воспоминания о недавнем (да вчерашнем же!) "трибунале", от француза хотелось избавиться как можно скорее. Как там тот, избитый? Нашли его, искали вообще? А теперь что, валяется в каком-нибудь лазарете, обтекая потом при мысли, что враг вот-вот вломится, а постоять за себя телом-отбивной не выйдет? Чёрт, как некстати... Так, стоп, СКОЛЬКО их там он сказал?! Два батальона?! Проклятая паника — надо срочно занять голову! Пусть лихорадочные мысли, но хотя бы мысли о деле!

— Всё, ступайте, ступайте, их там торопите, не меня.

Резко, с коротким кашлем, выдохнувший Уиллем повернулся к флотскому. Удивление было мимолётным — вспомнилось ночное прибытие сначала русских артиллеристов (да где они теперь вообще?), потом бронепоезда со смутно угадывавшимися в темноте орудиями, суматоха, сонливость и раздражение накопившимися проблемами. Комендант совершенно забыл про главный свой козырь.

В артиллерии Поллок разбирался плохо, но знал по крайней мере то, что у противника ее, судя по отсутствию взрывов, нет вовсе. По лесам с пушками не полазаешь.

— Так. Сколько нужно человек для освобождения путей? У нас есть рота в резерве, выделим пару взводов, верно, Ни... Джесс? И надо найти проклятых железнодорожников, пусть помогают! Эй, ты...

Он даже не успел разглядеть нашивки на форме француза.
Пришлось переадресовывать команду задним шеренгам уходящих на станцию янки:

— Скажите там французу, чтобы железнодорожников к бронепоезду прислали! — Уиллем вновь повернулся к морпеху, — А пока что вы там что, с закрытой позиции стрелять не можете? Гаубицы же? У вас же должны быть наблюдатели, а радиосвязь? Хотя бы провод? У нас тут есть церковь, там сверху должно быть как-то что-то видно.

Уиллем в который раз мысленно обругал себя. "Как-то", "что-то", тьфу, хорош командир. Ну где там эти связные?

— Сможете корректировать при световых ракетах?

Тяжёлый путь испытания, привычное бремя долга. Архип знал тяготы походов, служил во все сезоны, покорял самую разную местность. Он помёрз за свой срок, пролил свои семь потов, сбил ноги и разодрал мозоли, но всегда находил в пустой от усталости голове силы на ещё один поступок. Пусть и такой малый как шаг вперёд. Не сразу стал он конным саггитарием.

И всё же сейчас бросок до таинственной пещеры дался ему нелегко. Мысли мешали. Голова напоминала перегруженный ненужными трофейными безделицами мешок. Запустишь руку на привале и с трудом нащупаешь где-то на дне сухари с орехами. Правильно, неправильно. Получится, не получится. Что ждёт впереди.

Кого боги хотят сгубить, того лишают разума. Что ж, лишний признак опустевшего Олимпа. Разум Архипа не усох и не утёк из бедовой головы, наоборот, распух от тревог и сомнений. Искры и угли. Духи и дэвы. Пламя в нём теплится, железо обещано. Нужно дойти до кузни.

Отряд замер перед источником. Угрюмый, хмурый человек смотрел сквозь эксплоратора отражением на водной глади. Погружение за погружением, и вот уже не узнать колеблющегося. Митраисты и не оборачивались на водоём.

Архип сделал полный оборот вокруг своей оси, подталкиваемый чужими взглядами. Река, остров, деревья и далёкие равнины. Новый край для нового человека. Так будет лучше.

Он скинул тунику и шагнул в рябь своего отражения. Вынырнул, выбрался на камни и обернулся на собрата, не на воду.

— Как снежком за пазуху, — сказал он последнему сухому легионеру с лёгкой улыбкой и каким-то чужим, более низким, более грубым, но и более спокойным голосом. Сказал и улыбнулся ещё раз, уже себе самому.

Митраисты пели поодаль, а ветер охотно пересказывал обрывки их слов.
Капли на теле тянулись к большой воде, бесконечно текущей в прошлое.
Неподвижное солнце безразличным оком замерло на небосклоне.

Боги могли быть мертвы, или нет, неважно.
Шелуха мыслей осела на плавающих в водоёме льдинках.
Архип вновь чувствовал силы на ещё один шаг вперёд.

Молча кивнув, Уиллем принял от майора сигарету, но так и замер с ней в руке, полностью позабыв, что тонкую бумажную трубочку нужно подносить к огню, так заботливо предоставляемому собеседником. Хорошо хоть прямолинейный и уверенный Николас церемониться не стал — ловко запалил своё угощение остатками спички, видать, чтобы добро не пропадало. Так и стоял Уиллем, не замечая струящийся меж пальцев дым, остервенело вглядываясь в ночную тьму. На смену судорожной лихорадке пришёл отупляющий ступор.

Только что бежали туда-сюда бравые янки, шмаляли зачем-то световыми в небо, палили почём зря по опушке, а Уиллем только и делал что оглядывался на всеобщую эту суету, хлопотливо махал руками и пытался вставлять робкие замечания в стабильный рёв командной ругани американских офицеров. Куда там! И ракеты зажгли раньше нужного, и стрелять начали без толку, и разбежались-то словно бы куда-то не туда. Полная неразбериха. Прерванный раз пять то чужими голосами, то рваным залпом, то просто общим шумом, топотом десятков ног, далёкими криками и выстрелами, Уиллем выдохнул, сглотнул, сгорбился и перегорел.

Вроде бы всё раскрутилось, но куда? Вот и Николас подтверждал да успокаивал, говоря деловито и размеренно, а Уиллем кивал да кивал немного невпопад, всё ещё пытаясь своими глазами выискать подтверждение реализации плана, но ничего не видя в окружающей темноте.

В чём вообще был тот план?

Какой-то охват, кажется, удар в какой-то фланг, а может тыл... обезглавливание...

— Мож-жет, ещё...? — Уиллем оборвал себя на полу-фразе, мысленно обругав и устало согласившись с внутренним истериком. Сейчас подсвечивать всё ещё одной ракетой решительно нельзя — это может выдать наблюдателям противника ушедшую на фланг роту Джо.

— Н-не видно ведь ничего, — созрел, наконец, для жалобы Уиллем, — может поближе подойдём?

И опять обругал себя. Вот уйдут они, а связные куда их искать побегут? Связные!

— Грег, — комендант обернулся на взятого с собой сержанта, — сбегай к нашим, узнай, как там с обороной, и пришли сюда пару челове-ай! Чёрт!

Прогоревшая сигарета обожгла ладонь.
Уиллем встрепенулся, мигом придя в себя.

— Да, мать вашу, чтоб через пять минут доклад был и по деревне, и по заводу, и по станции! Майор, нам надо знать, что происходит в каждой точке!

Один на десятерых,
Не бой, но избиение.
Свеж в памяти урок дракона.

На совете (хотя вернее было бы назвать его инструктажем) Архип стоял каменным изваянием, стараясь лишний раз не встречаться глазами с магистрианом. Вызвал, раздал задачи, приказал уведомить почему-то не приглашённую Фейрузу... В принципе Архип даже не был возмущён, внутренне соглашаясь с разумностью команд Луция. В конце концов, это же всё во имя подготовки к праздникам, причём общим. Да и с госпожой магистриан буквально накануне грядущие мероприятия обсуждал, судя по её последовавшим распоряжениям. И всё же червячок сомнений в нутре эксплоратора зашевелился, стоило тому кивнуть и отойти от до сих пор внушающей страх фигуры агента ин ребус.

ー Госпожа, ー начал свой доклад Архип спустя всего минуту после окончания "военного совета", ーмагистриан начал подготовку к празднествам и просит твоих телохранительниц взять на себя охрану лагеря с юга и запада. Он... кхм, он ожидает исполнения им задуманного, не обсуждения.

Саггитарий коротко и быстро, но точно и полноценно обрисовал всё услышанное от Луция, включая оговорённые пароли, конкретные роли и направления, выделенные для охраны и разведки.

ーЕсли бы ты велела мне высказаться, то я бы согласился с планом магистриана. Он опытный и разумный человек, и ценный союзник в таких диких и разорённых краях, как этот. Однако, он распоряжается твоими рабами как собственными. Позволь уточнить, вы оговаривали это накануне?

Ещё несколько скупых описаний выделенных рабам обязанностей дополнили картину запланированной подготовки к торжествам.

ーТакже у меня есть просьба. Госпожа, ты разрешила мне участвовать в праздниках, но я решил, что буду охранять твоё и общее веселье, держась в стороне и не касаясь угощений. Взамен мне нужно время до торжеств. Я буду посвящён в воины Митры.

Архип невольно сглотнул, замер, напряжённо всматриваясь в прекрасный строгий лик Фейрузы. Как разгонит тени по векам прозвучавший синоним света? Как выточит скулы? Как сузит тёмные зрачки?

Он выдохнул и поспешил смягчить жестокие слова, задобрить того, кто, быть может, слушает и уже негодует согласно своей природе.

ー Я спускаюсь в пещеру и ради себя, ー эксплоратор положил руку на сердце, ー пройти лабиринт изнутри и выйти на свет, оставив прошлое прошлому. Но я иду с митраистами и во имя союза. Госпожа. Это сложный поход, и трения внутри отряда не делают его легче. Я уже знаю многих из легионеров, мы уже проливали вместе кровь... врагов. Мы братья по оружию, но стань я их братом и по вере, по оружейной воинской вере, и их мечи отяжелеют золотом, повернувшись в мою сторону. Это может пригодится, когда буду заслонять тебя. Ты дозволишь мне отлучиться до заката?

Такая аккуратная, стройная и правильная. Но смуглая, черноволосая, кареглазая. Инакая. Дыба внутри базилики. Кикеон в чаше из-под вина. Вывернутая наизнанку трабея.

Архип опустил взгляд в пол, стиснул зубы. "Ради себя, ради союза"... Была ещё причина, о которой он бы не сказал госпоже ни в коем случае. Ничего. Время недомолвок пройдёт после посвящения.

Эхо гулкого звука
Пришло по следу дракона.
Здесь началась война.

Тяжёлый был переход. Пожалуй, самый тяжёлый из всех морских и речных, что испытывал Архип. А спроси его кто, почему так, то и не каждому бы ответил прямо и честно. Да никому не ответил бы, если задуматься. Кто понимает, тот не спросит, а остальным не надо.

Праздничный отдых на суше был бы кстати, и ведь не только простым легионерам, телохранительницам и морякам, но и лидерам отряда тоже. Может, Фейрузе на пользу пойдёт, может, порадуют её (и всех вокруг) капризные боги доброй своей волей, если ещё живы, конечно, те, в кого она верит. Хотя, могут ли быть боги добры к ней? Любые боги. Даже живые. Даже здравствующие. Гордые и могучие, но занятые выживанием, продлением своей вечности...

В тайне от всех, Архип тихо переживал кризис веры, всё больше думая о Митре. Великие воины по крайней мере оставляют после себя великое оружие и великие наставления. Неважно, жив ли Митра и прислушивается ли он к своим последователям. Он не терпел зла. Он умел его различать. Митраисты знают. Митраисты научат.

А после обряда... после обряда каким он там вообще будет? Каким перестанет быть?
Архип смотрел на знакомых язычников отряда и не чувствовал их трепета, закрывал глаза и не находил внутри отклика их радости, их предвкушения грядущего празднества. Что-то уже умирало в нём, раненное злом восьмилетней или одинадцатидневной давности, злом, свившим гнездо в одном или двух сердцах. После обряда он умрёт и оживёт заново с теми же органами и той же памятью, но обновлённой душой. Младенцы и мертвецы в Венералиях не участвуют.

На приглашение Архип задумчиво помотал головой.
После обряда ему нужно будет побыть одному.
Не в дозоре и не на пиршестве.
Рядом и нигде.

Уиллем спал в одежде. После встречи с янки заново раздеваться не было никаких сил — комендант только обувь скинул да носки, ремень снял и на третьей пуговице мундира рухнул на подушку. Пение русских и все прочие шумы медленно сливались где-то на фоне, воронкой закручиваясь в непроницаемую черноту сна.

Глаза локал-лейтенант-полковник открыл резко, будто и не спал вовсе. Показалось, что моргнул, секунда прошла, ну две, ну три. А тело уже занемело от холода, даром что на бок перевернулся в забытьи и край одеяла на туловище натянул.

Выстрелы, крики — сразу к окну. Запоздалый протест босых ног остался проигнорирован и обернулся колким бунтом: словно десятки мелких иголочек впились в пальцы и ступни, прошла волна за волной по конечностям зябкая дрожь. И ведь ни дьявола же не видать!

Уиллем прокашлялся и, споткнувшись, полез обуваться. Носок, другой, так, эдак, почему только наощупь-то? Зажечь светильник полусонный Поллок догадался лишь после того, как стукнулся головой о край кровати.

Началось, неужели началось?! И в самый неожиданный момент! Так долго ждал, ждал, что чуть не перегорел, что в бытовухе всей этой проклятой зарылся, что в правосудие это неуклюжее заигрался, а тут вот же оно, резко и быстро, без предупреждения!

Уже на лестнице спохватился, что забыл кобуру с оружием. Вернулся. Кубарем на первый этаж, на улицу, смахивая кружки с незаметного в полумраке стола, врезаясь в дверные косяки и запинаясь за пороги, наружу, навстречу войне.

— Взвод! Боевая тревога! Сержанты, ко мне!

Что у них вообще за диспозиция? Где-кто после пира этого идиотского? А чья затея была? Да ну тебя к дьяволу, самодовольный внутренний зазнайка! Тебя бы в эту шкуру.

— Где ополчение? Пулеметчики на постах?

Один должен быть на заводе, другой — на колокольне церквушки.

Мысли путались. Холодный ночной воздух колол лёгкие. Глаза никак не хотели привыкать к темноте.
Уиллем двигался в сторону американского палаточного лагеря, то ускоряясь до трусцы, то сбиваясь на быстрый шаг, словно забывая, куда и зачем он двигается. Выстрелы становились всё громче.

Архип был рад впервые за долгое-долгое время вернуться в родную стихию. Снова чужая земля вокруг да компания из верных союзников ー ночь и тёмные одежды. Лук со стрелой на тетиве, частый, но тихий шаг, ровное, так и не сбившееся за лёгкую пробежку дыхание. Обострившееся внимание, высокая концентрация, наконец-то он делает то, что умеет! А то уж думать начал, что и не доведётся больше в разведку выйти, что в немую вооружённую тень того или иного патриция превратится на новой своей службе.

Остановившись после жеста впередиидущего, эксплоратор легонько ткнул его локтем: "я тут". Огни он тоже уже заметил. Вот и добыча.

ー Филина знаешь? Если что, ухай раз, и уходим.

Разведчики коротко обсудили направление и условие отхода, и застыли, запоминая мало-мальски заметные по темноте ориентиры ー расположение костров, характерные силуэты деревьев, высвеченные огнём, остроконечные палатки.
Настала пора разделиться.

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

Верблюды, оазисы, хурджины... Архип слегка тряхнул головой, будто пьяница, притворяющийся внимательным слушателем. Взгляд его, однако, был осторожным, чутким, немного боязливым. Госпожа чем-то недовольна. Пришлось вытянуться и собраться с духом перед ответом.

— Я вызвался вторым, услышав голос первого. Это прокурсатор Эморри, госпожа, этериал магистриана и матёрый сыщик. Если идёт он, значит, дело важное. Я вызвался, думая лишь о твоей защите, не о противлении твоей воле. Скажу и как телохранитель, и как разведчик. Любую опасность легче предотвратить, обнаружив заранее. Если там на острове — враги ли, союзники ли, просто ли местные жители... ты узнаешь об этом если не первой, то второй. И уж точно раньше чем они узнают про тебя.

Архип сжал кулаки и чуть съёжился, опасаясь гнева Фейрузы, но не в силах отвести наполнившийся жадностью взгляд в сторону. Пускай твёрдая земля вернёт саггитарию какую-то украденную память, но одно воспоминание он уж точно не утратит теперь никогда.

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

После Новиодуна Архип ненадолго воспрял духом. Подальше от безразлично-голодных городов Рима с их коварными интригами и воюющими пирамидами иерархий, поближе к простому и суровому лимесу — эксплоратору в радость. В диких краях жизнь понятнее. Издали видать, кто враг, а кто так, просто при оружии. Своего сам собой своим считаешь; авторитет командирский из достойных его людей родником бить начинает. А самое главное — всякую магическую скверну можно с чистой душой колдовством злобным считать, и действовать соответственно.

Уже вторая ночь на корабле показала, как ошибался Архип и как мало изменилось мистическое его окружение на самом деле.

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.
Видали в ту ночь лучника на смотровой мачте, где он безмолвно сменил дозорного, чуть ли не силой выкинув того с дежурства. Вид при том у Архипа был отрешённый, отчасти подавленный, отчасти просто отсутствующий. Задумчивый взгляд, не прекращающий бег по волнам. В глубине глаз — панический страх за решёткой сытой удовлетворённости. Тесная перекладина, постоянно раскачивающаяся из стороны в сторону — в тот миг самые стабильные и надёжные две доски в мире.

— Слышишь, нет? Знаю, что нет. А ведь когда-то я тебе жертвовал.

Прятки шёпота в вое ветра. На мачте слишком тесно и опасно даже для настоящих воробьёв, куда уж той самой. Могла бы уж объявиться, показаться и показать, что всё знает, всё видела и слышала, и, как всегда, потехе цену знает.

— И всё же, за что? Ни птаха, ни любимицы... а вот так?

Прав был Тиест, тысячу раз прав. Магия гаснет.
То, что вокруг — искры. То, что внутри — угли.

— Будь ты жива, не допустила бы.

Тупая мёртвая сука.
Из угля возгорелось пламя.
Предательски прекрасное чужое пламя.

Архип вышел на улицу каким-то другим человеком. Вроде всё тот же, ни ран, ни шрамов, ни повязок, одежду даже не менял, а шёл и смотрел на всё вокруг как будто впервые видел. Или как будто не видел ничего вовсе. Вилла из подозрительной западни в уютный дом обратилась, такой, какого не было даже в памяти о детстве. Гости-легионеры же, из почти побратимов армейских, чужаками на миг показались, мрачными тенями, кривыми отражениями битых зеркал. Рябь на воде, изморозь на вмёрзшем в землю щите. Главные сотрясения — глубоко внутри. Не центенарий больше, не командир всадников, даже не телохранитель той-единственной, кого привык защищать, кого хотел защищать, и кого не защитил. Кто такой Архип в свите Фейрузы, полной тренированных на битву и охрану арабских воительниц? Пустая дальняя аллея в ухоженном саду. Кто такая сама Фейруза? Полубезумная сказочница с востока, по неведомой причине возвышенная римским сенатором. Игрушка судьбы. Что ж, есть что-то схожее между ними. Быть может, счастливой неудачнице везунчик-недотёпа подойдёт лучше, чем величественной дочери Рима — хладнокровный пограничник-эксплоратор.

Так и самому с ума сойти недолго. За два дня мистики да ужасов больше чем за всю предыдущую жизнь!

Делом, скорее занять себя делом. Лук! Луков у Архипа было целых три, и, как выяснилось, украден оказался самый старый из всех, тот ассиметричный, для стрельбы верхом, с которым конный саггитарий прошёл несколько последних лет службы. По старой памяти и привычке Архип ходил с ним достаточно, чтобы во внимании окружающих восприниматься владельцем именно такого лука, хотя, как телохранитель, он отдавал предпочтение более скоростному скифскому. Его ему недавно подарил Аврелиан, после того, как Архип рассказал, насколько быстрее смог бы среагировать на внезапное появление убийцы из толпы, будь он вооружён двояковыгнутым луком.

Найти украденное было делом не только безопасности (даже странно, что Луций не воспользовался таким поводом, чтобы наказать почти-дезертира) и не только чести и памяти (сколько варваров было убито из этого оружия!), но скорее способом собрать мысли воедино, успокоиться. Мало было у аскета-эксплоратора вещей, которыми он в принципе дорожил, но старый лук был одной из них.

Архип вышел от Луция ни живой ни мёртвый, бледный, вспотевший, на слегка согнутых ногах, держащийся то ли за поясницу, то ли за пах, то ли за желудок, будто после месячного странствия в трюме корабля. Прошёл до выхода на улицу вдоль стеночки и попадавшихся по пути колонн, да и встал, склонившись и уперев руки в колени. А отдышавшись, рванул к цели. Только не к той, на которую его направил магистриан.

Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

Вернувшийся в комнату Архип внешне выглядел невозмутимым, но и почти неуклюжим в этом своём напускном спокойствии. Как новобранец слишком надеется на щит, так и эксплоратор слишком уж прятался за неподвижной маской сурового пограничника. Вот, словно говорили его молодцеватая стать и загорелость, вот эти скулы резали тысячи ветров десятков гор и предгорий, а эти глаза высматривали сотни признаков грозящих Риму бед! Глаза-то Архипа и выдавали. Он смотрел на Луция с ужасом.

Магистриан и раньше внушал страх, но тут было что-то другое. Архип переводил взгляд с Кассандры на Луция и обратно, и с каждым кругом зрачки его расширялись всё больше.

Эти двое правда похожи. И даже не столько внешне, сколько по поведению, настрою, уж не самому ли воздуху, коим оба дышали! Ничуть не выглядела непринуждённо сидящая на стуле Воробушек допрошенной воровкой, шпионкой или тем более колдуньей, ничуть не смахивал задумчивый Луций на чиновника-дознавателя в рабочем моменте. Теперь и Архипу казалось, что он видел жуткую незримую связь. Стоило ему большого усилия заставить себя говорить без дрожи и нервных ноток в голосе:

ー После отдыха и приведения в порядок оружия и экипировки я шёл знакомиться со своими подчинёнными, господин, когда услышал из твоего кабинета шум, какие-​то слова. Я виноват, господин, мне показалось, это был вор. Подошёл к подоконнику, припугнул, пригрозил, да видать, перегнул палку, напугал бедную госпожу. Она... она верно сама меня за бандита приняла, бежать попыталась, прямо через окно, а я лишь в своих мыслях уверился. Пришлось повалить, задержать, и там уже только заметил я богатую одежду. Только... только вот нас увидели рабы местные. И я, я смутился. Не решился обыскивать и допрашивать странную патрицианку прилюдно, мало ли что подумают! Отвёл госпожу в своё жилище, и там уже выяснил, что ничего краденого при ней нет, а сама она беглянка из благородных, пришла искать у тебя, господин, заступничества и покровительства. Я и рад был, признаюсь, что никакую не воровку "поймал"! Только тут нас двое нашли, гм, Марк, назвавшийся твоим секретарём, и Эморри, этериал. От них узнал, что ты на важном об... совете, что тебе нельзя мешать. Решили сообща, под командованием трибуна Татиона, обеспечить госпоже почётную стражу, до выяснения, значит, пока ты не освободишься после обеда. Совета то есть. Ну а я, как нашедший госпожу, вызвался начальником караула. Признаюсь, вину загладить хотел, потому как напугать напугал, а может и совсем хамом да задирой показался? Разубедить хотел, извиниться перед госпожой. Уж не ведаю, поверила ли, но и при тебе, господин, повторить готов! Грубил, верно, угрожал, так и было. Знатную патрицианку не рассмотрел ещё, а языку да рукам волю дал, может даже синяк какой оставил. Я только из лучших побуждений. П-по долгу службы. Г-готов п-понести наказание.

Под конец доклада у центенария чуть ноги не подкосились, но он сжал их вместе, а носки ступней расставил в стороны, цепкими корнями удерживая получившийся крепкий ствол стоймя. Нужно было продолжить доклад, поскорее перескочить неловкий этап!

ー На обед я не пошёл, потому как обеспокоен был всей ситуацией, на посту остался, вот прямо перед этими дверями. Проведали меня десятник Гай и мистик Тиест, с обоими переговорил коротко. Гай подбодрить меня хотел, дескать, извинишься при всех, и наверняка прощён будешь, совет эдакий дал, кхм. А Тиеста я сам позвал, через раба какого-то. Хотел вчерашнее помянуть, чтоб с глазу на глаз, ой. Ну да. А вообще, подумал, осмотреться не помешает на предмет скверны колдовской. Всё-таки такие ужасы на том берегу творились, и в церквушке той осквернённой, и в лесу потом. Вот Тиест меня осмотрел и амулет вот этот подарил, носи пока что, сказал, целей будешь. Странная, конечно, висюлька, господин, неприятная будто. Но может духам тоже? А раз сведущий человек говорит, то поношу пока. В остальном за время караула никаких происшествий не случилось. Нападение только вот. Но я ни нападавших не видел, ни последствий, только шум из-за стен да стрелу в руке Гектора. Решили мы с ним так, что легионеры нужнее тебя охранять, господин, да периметр обороны установить, а я же тут пока и один справлюсь. Негоже было жизнью госпожи да Тиеста, что только вчера от такой раны оправился, рисковать, наружу их вести. Я и дверь завалил, а сам с луком наготове был, окна сторожил. Так всё и было.

Общаться с русскими Уиллему не хотелось. Не после неожиданно тяжёлого, вывернувшего всего шотландца наизнанку, разговора с Марией, не после весёлого с виду пира, где на словах приходилось улыбаться и поддакивать сладким речам, а на деле коситься в сторону приговорённого к избиению француза, стараясь ничем не выдать коварного плана.

Нет, Уиллем не жалел о содеянном. Почему-то подумалось ему так, что раз настолько оправдываема им его тяга к войне, то и это всё какой-то смысл в рамках его странной парадигмы имеет. Наверняка он и не испытал бы никакого ни удовольствия, ни удовлетворения от убийства германцев. Просто это щемящее чувство выполненного кое-как долга. В конце концов, какая разница, кто тебе этот долг навязывает, возбуждённые родные и близкие, расчётливое государство или потерянный ты сам?

— Добро пожаловать в Мал... Зор... Арнович, уверен, вы переведёте, как надо.

Усталость и накопившийся стресс всё же сказывались. Не было никакого настроения вводить артиллеристов в курс дела или же выяснять, кто им напел про пушку на станции.

— Видите ли, господа, мы сейчас празднуем. В честь укрепления союза, кхм. К тому же уже весьма поздно, и поэтому я предлагаю перенести вопрос о вашем орудийном довольствии на завтрашнее утро. Присоединяйтесь к застолью, я познакомлю вас со старейшинами деревни, где мы вас и расквартируем. Всё равно вопрос ночлега иначе не решить.

Уиллем выдавил из себя улыбку и, широко разведя рукой в сторону, пригласил новоприбывших к пиршеству.

— Арнович, могу я вам этот вопрос доверить? Сведите их с кто у нас там в деревне главный... скажите, что я просил разместить артиллеристов именно в деревне, не на станции. Отлично, желаю всем приятно провести ночь.

С трудом откланявшись, комендант устало вздохнул. Спать. Ах, чёрт, ещё же француза по плану "искать"!

На удачу, мимо проходил один из рядовых. Его-то Поллок и отрядил напомнить сержантам проверить, "как там французские гости, не потерялся ли кто". Достала уже вся эта конспирация. Не дураки, догадаются и сами справятся.

Всё? Точно всё? Можно на боковую? Да какой там...

Уже переступив порог своего "штабного" дома, Уиллем вспомнил про Марию. Молиться ушла, кажется. Где-то здесь ведь поди, у образков своих угловых склонилась наверно, шепчет знакомые-чуждые слова, такие же непонятные, но, быть может, такие же приятные, что и сказанные недавно Уиллему. Единственное, пожалуй, что можно было бы назвать приятным за сегодня. Где она?

Он и сам не заметил, как пошёл не к лестнице, а в медленный, почти крадущийся обход по замершему тёмному дому.

— Прикажу переходить на чай, — мрачно ответил Уиллем, — Негоже встречать гостей вдребезги пьяными.

Чего уж теперь, не предупредили заранее, ну и дьявол с ними. Не отменять же теперь пир. Местные не поймут. А вот пунктуальность скорее может сработать в обратную сторону — неспешно продвигаться по потенциально опасным лесам, полным зловещих большевиков, новичкам на фронте наверняка будет страшновато.

Уиллем даже усмехнулся про себя, поймав мысль о ветеранстве за кончик её кручёного уса. Если себя вспомнить, то не сильно-то шотландцы спешили, разъезжая по бескрайним просторам как в туристической поездке. А ведь ни разу не хватало им настоящего палёного опыта, чтобы такую хладнокровность так запросто проявлять. Впрочем, то ещё до первых стычек было, до эскалации всего конфликта. Ну или на стыке где-то. Сейчас-то янки поди вовсю пичкают историями о проведённых союзниками боях. Так что если бы пришлось ставить на что-то одно, Уиллем скорее выбрал бы более раннее прибытие подкрепления.

— Передайте нашим парням, чтобы также проверили вещи, особенно оружие и экипировку. Не пропало ли что. И чтоб форму в порядок приводили по мере возможности. А вот про американцев не говорите пока. И про гостей тоже. Про чай скажите.

Комендант ещё слегка путался в словах, но уже достаточно протрезвел после сцены экзекуции, чтобы понять, что слухи среди пьяных могут разойтись быстро, а попасть рискуют не в те уши.

— Скажите просто, "в целях сохранения боеспособности". Враг всё-таки может быть уже рядом, а мы и так... слишком расслабились.

Уиллем махнул рукой, отпуская радиста и его спутника. Кому веселье и комфорт, а кому напряжёнка и стресс. Сам Поллок бы сейчас с удовольствием накатил ещё чего-нибудь горячительного, а вместо этого только и остаётся, что держать себя в руках и мыслить позитивно. В конце концов, это ему вскоре общаться с новоприбывшими, а не его подчинённым. А ведь весь этот пир — был его идеей! И что в итоге? Хоть одного голодающего красного из лесу сманить вышло? Да куда там... Ну хоть сами поели и пленных накормили. Ополчению прирост опять же. Да к дьяволу все эти мысли. Тут что ни день, то столько приключений, что впору Бога благодарить просто за то, что к ночи не передрались все и не поубивали друг друга.

Хорошо, что Мария дождалась своего защитника-истязателя. Стыдно было перед ней почему-то. Вроде бы и ради неё же старался, от кривотолков охранял, своими силами всё исправил. А получается, не там копал, где надо было. И вроде бы догадывался уже Уиллем, что на самом деле стоило сделать, чтобы не новым страхом старый изгнать, а добром зло сбалансировать, но ведь сам-то не мог иначе. На его подзащитных покусились, на его ответственность надавили, и ведь так долго этого ждал, готовился отражать, воевать. Иначе бы и не вышло. Сам себя бы уважать перестал, совсем бы расклеился наверняка. Ну не новую жизнь же он сюда приехал начинать, не огороды высаживать и не скот пасти! Не за женой, в конце концов. Да только сердце — плохой солдат, особенно у тех, кто от армии далёк. Это Уиллем себе приказать мог, потому что вымуштрован, накручен и взвинчен. А Мария?

Вспомнив вдруг её ранний ответ, комендант украдкой полистал блокнот в поисках слова с похожим звучанием. Смех, да и только — от кого тут скрывать, одни они остались, каждое движение горе-военного девушка глазами ловит. Ага, вон что. Звери, значит.

— Мари-я, — обратился Уиллем неловко к грустной селянке, — Ты говори, "звери". Мы звери про... звери... Когда они звери.

Пришлось указать пальцем в сторону унесённого француза и подёргать рукав своего мундира, закрыть нашивки ладонью, оскалиться. Не переиграть бы! Вроде смотрит, внимает.

— Когда человьек, — он убрал оскал, сглотнул и снял ладонь с нашивок, — Мы не звери. Так, хорощо? Не так — все звери.

Поняла, нет? Боже, какой же сложный язык! Уж точно учить германский в Бельгии было бы проще. Да там и без слов бы местные понимали. Там не было бы таких ситуаций. Там и не удалось бы даже случайно сказать сокровенное:

— Я не хочю звери. Я хочю человьек. Я человьек, — пара пуговиц на груди раздалась в стороны, обнажая пятно нижней рубашки, — Но когда звери... нужны звери.

Он застегнулся и встал навытяжку, словно по форме незримой клетки, что призвана именем дисциплины и рационального мышления удержать под контролем то, что рвётся изнутри каждого, когда на горизонте возникают силуэты четырёх всадников.

— Да как я теперь буду "жить дальше как жил"?! — Архип невольно сорвался на сдавленный полу-стон, полу-крик, тихий и быстрый, но всё же выбивающийся из общего тона конспиративного разговора.

Пришлось судорожно выдохнуть, прежде чем снова перейти на шёпот. Голова центенария уже просто раскалывалась от сокровенных знаний и ошеломляющих открытий, сжатых одноглазым мудрецом до нескольких сотен острых как стрелы слов.


Получатели: Тиест Метаксас.
Где-то за пределами двора начиналась какая-то нездоровая заварушка. Послышались приглушённые расстоянием шум и крики. Словно в резонансе с этими внешними событиями достиг точки кипения и разговор мистика и эксплоратора.

— Вот что, Тиест, давай так...

Кипение то было, однако, коротким — булькнул гнев обычно спокойного Архипа да сошёл весь на нет. Не похоже было, чтобы собеседник его чем-то всерьёз раздосадовал. Он словно бы за всё время их общения и вовсе в лице не переменился. Архип же выглядел скорее абсолютно растерянным и отчасти даже испуганным нежели разъярённым. Между товарищами или же оппонентами вновь зашелестел свистящий шёпот.


Получатели: Тиест Метаксас.
Архип вскинул голову. К ним размашистым пружинистым шагом приближался Татион.

– Ну?! — Эксплоратор требовательно посмотрел на мистика сверху-вниз, рывком поднимаясь на ноги.

Трибуна он приветствовал уже с оружием в руках, готовый к сиюсекундному выстрелу. Стрела в плече Гектора красноречиво свидетельствовала о том, что тревога была отнюдь не ложной.

— Трибун, прошу, возьми всех моих солдат для защиты магистриана, а мне доверь госпожу Кассандру и почтенного Тиеста! — Бывший телохранитель быстро распахнул дверь и дал себе и остальным убедиться в наличии подозреваемой в помещении (сам при этом украдкой выдохнул), — Мы задвинем дверь мебелью изнутри, но в случае чего в узком проходе я перестреляю хоть дюжину нападающих, а если бой дойдёт до двора, смогу прикрывать вас с высоты из окон!

За обращением к старшему командиру Архип не забывал, держа стрелу на тетиве, следить за окрестностями в поиске врагов.

Дождался Уиллем своего боя, своей первой лично спланированной и проведённой атаки. Просто апофеоз военного искусства. Провести разведку и найти врага, заманить его в засаду и уничтожить. И без потерь. И месть за гражданские жертвы. И чувство выполненного долга. А капитуляция, а триумфальное возвращение? Что теперь, назад за стол, поднимать тост за вечный мир и дружбу между всеми хорошими людьми? Да какой к чёрту бой!? О чём ты думаешь, идиот?!

Враз сбледнувший с лица комендант смотрел как деятельные подчинённые избивают приговорённого и не мог пошевелиться. Его трясло и тошнило. Хотелось отойти в сторонку и выблевать через глотку весь праздничный пир, оказавшийся лишь дымовой завесой для свирепой расправы.

Так долго и яростно ненавидел чуждую, странную и непонятную "другую войну", что сам же её и приумножил. Сам всё это развязал. Вот это — справедливость? Вот так она выглядит? Просто кровь в грязи, из утопленного в которой тела должно прорасти семя надежды? Тяжело дышащие бойцы, что возвышаются над поверженным, такими бы они были и на дне германских окопов? Больше палачи чем защитники. А "освобождённая" из "ужасов оккупации" селянка, где её радостный лик, где цветы для освободителей? Это всё просто какой-то бред, это не наяву...

Не ради даже кусочка мифической победы в какой-то там правильной войне всё было, не видали её ещё миллионы солдат, начавшие воевать пораньше одного наивного локал лейтенант-полковника. Не ради чести британской короны, запятнанной нелояльным и своенравным капитаном Мишле. Не ради даже самой Марии! Что, уймётся её боль, стыд и страх теперь исчезнут, иммунитет от любого будущего насилия получит?! Ты вообще спросил, хочет ли она возмездия? Вот такого-то! Кто вообще решил, что огнём можно затушить огонь? Ты же видел её успокоившейся и умиротворённой, Уиллем, ты же чувствовал её касание, видел искренний взгляд, ты в шаге был от созидательного счастья, что начинается с разговора о жизни.

Нет, ты сделал это для себя, для своей уязвлённой гордости, для обманутых своих обязательств, для оправдания всей этой идиотской бессмысленной экспедиции! Великая Война Европы на глухих задворках её, где ни одного германца никто никогда в глаза не видел?! Боеспособные части в богом забытой лесной глуши! Они должны были отправиться в Бельгию, за изначальной целью победить или умереть, приблизить окончание кошмарной бойни! На помощь братьям и отцам, на погибель настоящему врагу, настоящему! А не разводить передравшихся между собой бывших союзников, не участвовать в их коммерческих махинациях и интригах, не терпеть отчаянную хватку изнасилованных девиц!

Уиллем вдруг почувствовал искажённое, невероятное родство с избитым французом. Наверно у него точно также переклинило в голове. Пораньше только началось, чем у Поллока. Наверно он просто не справился с собой и сломался быстрее, и пошёл мародёрствовать и вымогать вещи, и стрелять беззащитных пленных, и не отказывать испуганным, тянущимся к любой защите местным девушкам. И не нашлось никого, кто бы вовремя остановил. А у тебя найдётся, Уиллем? Уже не нашлось.

— Хва-тит, — сказал он глухо и с запозданием понял, что говорит по-русски, что едва-едва лопочет, что никто не слышит.

На негнущихся ногах подошёл он к Марии. В стремительно трезвеющей голове звенел только мусор родной речи и одно-единственное ни к чему не годное уже русское слово. Нет, есть всё же ещё несколько.

— Он... — хотел уверить, что "будет жить", хотел заявить, что "урок усвоен", — ...это он.

Скулы сводило от бессилия выразить мысль, нутро сжималось от понимания, что и мысли-то нет. Они просто-напросто избили того, кто, быть может, просто неверно понял собеседницу. Или зашёл дальше и резче чем она предполагала.

Полные ужаса глаза Марии привели Уиллема в чувство. Также почти смотрела она тогда, сразу после изнасилования. Те же жалкие тени дрожали в её взгляде потом. Тогда это был страх за себя, за свои страдания. Сейчас — за чужие, пусть даже это страдания обидчика.

Круг замкнулся.

Уродливый, криво спаянный, кровью заляпанный круг. Кольцо в надломленной, но не порвавшейся цепи. Шаткий мост через пропасть.

— Это. Коньец. Ты. Жьива. — Уиллем медленно приобнял Марию за предплечья, отворачивая от француза к себе, и продолжил, глядя ей прямо в глаза, — Дальше. Будет дальше. Для ты. Для он.

Хотелось сжать руки до боли, стиснуть тёплое тело, но Уиллем держал мягко, лишь обозначая касание и присутствие. Равновесие. Ответственность. Он всё это устроил. Это всё на его плечах.

Уиллем отпустил девушку и пошёл в сторону избитого.
И больше не шатался.

Митра, покровитель воинов. Таинственный, суровый, ненавидящий сомнения, но вызывающий их по крайней мере в начале освещённого пути — достоин ли ты называться именно воином? А хочешь ли? Воина от солдата отличают в частности спесь, норов, некая самоуверенность. Солдатские добродетели — дисциплина, смирение и послушание. Если так подумать, то Архип сегодня, конечно, обратился к солнцу, вернувшись вчера из-за лимеса другим человеком. Лучшим, нежели до перехода? Едва ли.

— Я бы преподнёс Митре один из своих луков, Гай, хотя и не знаю, нужна ли богу сильных такая жертва, — вздохнул центенарий, — ни птицы, ни скота, ни денег у меня нет. Да и вряд ли он поможет в таком... хитром деле. Это же совсем другая "война".

В этот момент из-за двери донёсся голос Воробушка. Расслабившийся было перед товарищем Архип невольно вздрогнул. Что из разговора слышала патрицианка? Важны ли ей вообще слова деревенщин? Есть хочет, хм.

— Будь другом, Гай, скажи рабам принести поднос с пищей. Потом ещё расскажешь про солнечного бога.

Они распрощались. Приободрённый соратником центенарий всё равно долго молчал прежде чем ответить вновь невидимой собеседнице.

— Форкий не твой отец, нет. Может, Океан. Может сам Зевс. Я бы сравнил тебя с дочерью его Тюхе, вы зовёте её Фортуной.

Вот уж точно слепой случай им судья. Архип сглотнул и прочистил горло.

— Хочу просить... прошу, кхм. Не гневайся, выслушай. Призрак не ты, я так сказал, чтобы скрыть твой дар. Не хочу... не хочу, чтобы из-за него тебя сочли колдуньей. Не хочу тебе зла.

Слова никак не выстраивались, дорога к прощению получалась изломанная, кривая, полная ям и трещин.

— Я простой саггитарий, эксплоратор, лишь вчера возвышенный до центенария. Наверно незаслуженно. Не умею ещё всегда думать трезво, различать нужды и желания, примирять долг и совесть. Увидел тебя, испугался. Вчера мы прошли настоящий Тартар. Там, в ночном лесу за Дунаем. Владения сильного колдуна, его козни на каждом шагу. Гигантский вепрь размером с нескольких коней разбросал наших по зарослям, маня в ловушку по ковру из трупов. Шли, не зная, когда натыкаемся на ветки, а когда — на свисающие с них кишки растерзанных бедолаг. Разили нападающих волков и воронов, но не перешагивали тела, а ступали в чёрные лужи там, где те только что были. Чёрная кровь на клинках и стрелах. Дикий рёв, не тише десятка боевых рогов целой армии варваров. Если то были не духи и не демоны, то как бы я увидел тебя в саду? Этот проклятый лес научил меня.

Нестерпимо захотелось преломить какую-нибудь веточку или палку, услышать простой и чёткий хруст. Тишина за дверью колола в бок незримым готским копьём.

— Потому взял ветеранов, напомнил о магии, о духах. Они не подумают на тебя, разве что в ином смысле... но то... это, кхм. Они не будут болтать напраслину! Это всё рабы, их грязные сплетни, но наши уже вправляют им мозги, поверь. Не было никакого изнасилования. Страх и уважение сильнее досуга и любопытства, и легионеров боятся, а меня уважают. Только вот ты, г-госпожа, ты...

Слово власти с трудом поместилось во рту, а вышло неловко, с треском и щелчком, словно выроненная деревянная тарелка. Непривычно и неуютно было величать госпожой ту, кого только что считал воровкой, ведьмой и шпионкой. За дверью не видать её лица, и так и проще, и сложнее. Снова боль в голове, жар в ладонях. Вспомнилась недавняя обида на злые слова патрицианки, на её обвинения, полуправду и обман. Поздно. Невысказанное тогда рвалось наружу теперь.

— Ты выше страха, а уважать моё глупое влечение не за что. Нет-нет, ты прекрасна, и говоришь так лепо, голос твой... кхм, я хочу сказать, я хочу сказать...

Весь пунцовый от стыда, Архип даже отвернулся от двери. Стоило уйти посторонним, как бурное море Афродиты вновь стало тянуть на дно водоворотами неуместных наивных чувств.

— Я лишь надеялся услышать всю правду, о злодеяниях твоих родителей, от которых ты бежишь, о твоих страданиях и чаяниях. О чём-то, что было бы достаточным.

Он осёкся, чуть было не хлопнув самого себя по щеке. Нет, за такое его точно нужно казнить. Развёл себе разговор по душам с арестанткой! Признался практически, что готов был отпустить такую нарушительницу за чуть более красивую историю!

— Ну ты же правда не могла знать про Луция и про именно его корабль, хотя ты и не похожа ни на шпионку, ни на воровку! И чары твои скудны, раз не прибегла к ним до сих пор, а значит и правда лишь одну улыбку тебе даровала занятая Афродита. Теперь я могу лишь на мудрость магистриана уповать и на его к тебе милосердие. Потому буду просить его о нём, буду продолжать твердить о недоразумении. Ты ничего не крала, колдовство не применяла, а побежала лишь от испуга, от моего грубого окрика, от неотёсанности. Дальше всё зависит от тебя. Я лишь об одном смею просить.

Архип замялся, сделал глубокий вздох.

— Я признаю, я не должен был обыскивать тебя так... рьяно. Ты умеешь становиться невидимой, может и сатир какой также под локоть меня толкнул, навёл морок? Никак не понимаю, как посмел подумать, что я могу, что ты можешь... что мы можем. Прости меня, госпожа! Я готов принести извинения прилюдно. Только... только не говори магистриану о том... о том, о чём говорила его секретарю, этому Марку. Магистриан суров к тем, кто подводит его. Некоторых он травит собаками, а то и сжигает заживо. Мне он за домогательство к знатной патрицианке легко прикажет дать сто кнутов, а после такого на ноги встают единицы. Госпожа? Госпожа, ты тут?

Архип угрюмо кивнул:

— Будет исполнено.

Взгляд в пустоту, просто подтверждение неизбежного. Схожим образом он отреагировал на инсинуации Марка. Аналогично проигнорировал угрозы Воробушка. Эксплоратору хотелось сейчас лишь одного — вернуться в привычное одиночество, пусть даже в развед-походе, по ту сторону лимеса, один на один с дикой природой и варварской скверной. А ещё умыться, очиститься, перебрать стрелы в колчане и сменить тетиву на луке. Но больше всего — отказать Афродите, прилюдно ли, интимно ли. Уж ей-то можно. Нет рядом храма, кроме счастья магистриана. Ни жриц, ни жрецов, лишь благословлённая рабыня. Не та жертва, богиня, не тот глупец, не выйдет легенды, ни даже истории. Посети лучше любимицу, даруй ей скромность, невинность и удачу. Невидимость плохое подспорье против огня. Не слышишь? Ну и возвращайся к Гефесту. Он бы понял.

— Дозволь отрядить в охрану четверых из десятка Гая Феликса, трибун. Мои люди ещё не готовы.

Искра ответственности мелькнула в тяжёлом взгляде Архипа. Ветераны Звериного Леса, вот кто станет союзником центенария, вот кто поймёт с полуслова. Им разве что сумеет велить Архип стоять лицом к окнам, следить за движением занавесок, слушать пение птиц, держать в руках верёвки.

— Я буду ждать этериала Эморри на карауле у дверей.

Интересна ли кому-либо правда как таковая? Всё ровно так, как оно было на самом деле. Со всеми подробностями, с пояснениями о мыслях и чувствах всех участников действа, словно в изящной пьесе идеального театра. Быть может, богам разве что, тем, что сами ещё не забыли таинство сотворения катарсиса, не променяли его на подвиги, пиры и промискуитеты.

Людям, кажется, всё равно. Один соберёт сведения как выхолощенные факты и засушит охапкой знахарских трав до востребования, лечить ли, травить ли ему ими придётся. Другой выдавит из слов и обликов краски для собственной картины, что люба ему больше всякой реальности. Третья же... девушка-загадка саму правду на нити переплетёт, будет ей и её слушателям новая действительность, единственно верная и полезная. А самому Архипу? Ему-то правда важна? Она одна и спасёт его сейчас, она-то и покажет его добросовестность и усердие. И долго ещё будет напоминать о злой шутке Афродиты. Дурацкая правда. Смешать бы частицы истории, взболтать бы да перемешать, дать забродить сладкой медовухой и дождаться бы полного кубка, выстрадав похмелье. Тяжело приходить в себя после наваждения, тяжело вспоминать выученное одиночество.

На обвинения Кассандры (вот, значит, какое у неё имя) в домогательстве Архип вздрогнул, обиженно прикрыв глаза. Уж лучше бы и правда поддался искушению. По крайней мере точно знал бы сейчас, стоило бы оно того или нет. Обидно упускать загадку без ответа, хотя платить жизнью за ответ и обиднее, и глупее.

Хорошо, что секретарь снова слово взял, сбил огонь гнева, избавил от необходимости высказать все обвинения в лицо.

— Двойную стражу, — мрачно кивнул Архип Марку, — а комната должна быть без окон. Госпоже не нравится солнце. Тает на нём, исчезнуть недолго.

Последнее было сказано железным тоном начинающего командира, который разве что лишь Воробушек могла принять за мстительный и желчный. Подумав же, могла бы и вспомнить о так и не прозвучавшем пока обвинении в колдовстве. Остальные же присутствовавшие наверняка услышали чёткую команду.

— Нельзя нарушать деловой обед государственных мужей, так что продолжите допросы и расспросы потом. Уважаемый Марк после самого обеда. Эморри после заселения гостьи в новые покои. Там, где ей не придётся оставаться со мной наедине.

Архип посмотрел на варвара холодно, но с намёком. Поговорим ещё, дескать. Вот как опасную патрицианку под замок посадим, тогда и будет время показания сравнить и выводы сделать, раз уж есть такое желание всё по красоте сделать.

Воробушек, любимица Афродиты и беглая патрицианка. Вот в чём дело. И правда похоже на приворот какой-то, то схлынет, то опять накатит. Вот только...

— Автолик тебе помогает, — Архип, поколебавшись, отпустил горло пленницы и опустил кулак, но сам не отступил, — Афродита этажом выше.

И вздохнул с лёгкой завистью и грустью. Впрочем, что-то тут сходится, не зря же магистриан уединился со своей рабыней именно в тот момент, когда к нему залезли в кабинет. Да и действия "ответственного" центенария иначе как мистическим помутнением рассудка не назовёшь. Явно богиня постаралась.

— Я Архип, — всё же решился представиться он.

А сам подумал, что та незримая черта, разделяющая слугу Рима и влюблённого безумца, осталась далеко позади. Ещё не поздно вернуться!

Эксплоратор нахмурился.

— Корабль, говоришь? Нелепо. В порту могла бы на любой сесть, с такими-то талантами. Они там поди каждую пару часов отходят, а мы только с рассветом в город вошли, о морском переходе ещё даже не договаривались. Почему тогда именно магистриан? Откуда про него знаешь? И то, что мы вообще кораблём идти хотим?

Продолжая спонтанный допрос, Архип рылся в тканевой поясной сумке воровки. И... ничего ценного. Покусанное яблоко, немного ягод, завёрнутых в салатный лист, несколько монет, потрёпанное писчее перо и небольшой свиток с грубо накарябанными центральными улицами Новиодуна. Ещё пара тряпок или платков, пот вытирать. Ни отмычек, ни бутыльков с ядами и снотворными, да и вообще маловата сумка, в такой много добычи не унесёшь.

— Говоришь много и красиво, хм, даже слишком красиво. Но знаешь-то больше.

Обыск продолжился обхлопыванием столы Воробушка. Подмышки, спина, талия, приятные крепкие бёдра. Архип смутился и, ничего не найдя, отдёрнул руки как обожжённые. И тут же, повинуясь странному порыву, провёл ладонью по грудям девушки. Ничего, кроме достоинств! Горе-дознаватель зарделся и даже отошёл на пару шагов.

На расстоянии девушка выглядела ещё красивей чем в упор, даже помятая и взъерошенная. Или наоборот, тем более помятая и взъерошенная. Что за мука!

— Прости, но я должен был убедиться.

Звучит, как жалкое оправдание! Это же и правда служебный долг. Архип сглотнул и несколько раз сжал и разжал кулаки, унимая внезапно нахлынувшую дрожь в пальцах. Выдох.

— Ты вообще понимаешь, в чей кабинет залезла? Легионеров не видела? Тут не торговец со своим караваном остановился, а магистриан на задании государственной важности. Тебя казнить могут. В лучшем случае...

Центенарий не договорил, махнув рукой. По правде говоря, он не сильно-то разбирался в мерах наказания для знатных патрицианок-колдуний в бегах.

— ...да только не будет лучшего случая. Кто знает, какие свитки ты могла успеть просмотреть, какие сведения запомнить наизусть! Птица — гонец Афродиты, да? Или может чей-то ещё? Ты понимаешь, как на это дело может посмотреть тот, кто привык искать и устранять врагов Рима?

Архип вздохнул ещё раз. Опять заболела голова от долгих разговоров, хотя и урок Флавии Лупицины, конечно, даром для него не прошёл. Мутило больше от самих слов, от тех картин экзекуций, что они рисовали. Представлять себе Воробушка на дыбе и костре было невыносимо.

— Слушай, ты мне нравишься, — Архип осёкся и смутился ещё больше, поняв, насколько двусмысленно это прозвучало. Или наоборот, слишком однозначно? Хорошо, инерция не отпустила, толкнула продолжить допрос с незнакомым эксплоратору пылом, — Но слова твои всё ещё игра, а мы не играем. Следы проникновения в кабинет могут обнаружить в любой момент. Поднимется тревога. Виллу оцепят, начнут всех опрашивать, а местные рабы видели нас вместе. Ты же тут хочешь, чтобы я поверил, что богатая патрицианка решила вдруг сбежать от хорошей жизни, пустившись в странствия с огрызком яблока в суме и напутствием богов? От кого ты бежишь? Почему? Почему кораблём и почему через кабинет магистриана?

Угрозы, путанные объяснения с повышением ставок, наконец, просьба. Искренняя? Да неважно, с таким-то голосом... Архип таял, чувствуя, что ещё немного, и начнёт дрожать больше своей жертвы.

Да что за наваждение?! Нет, на заклинание не похоже, по крайней мере ничего из того, что эксплоратор слышал от Тиеста. Заклинания же звучат грозно, непонятно и таинственно, верно? А это, это же просто заигравшаяся девчонка.

"Дурень", злобно обругал себя в мыслях Архип, и эта злость придала ему уверенности. Перед ним опасная колдунья, умеющая становится невидимой и мало ли ещё что! И уж как минимум не в игры сюда играть пришедшая, уж точно не с теми людьми!

Не надо было продолжать смотреть на милое даже в натужной красноте личико. В горле пересохло, хотелось пить и пить, головой в фонтан, до полного охлаждения вскипающего от сомнений разума. Вору — закон! Обыск, приговор и наказание! И... смерть? Убьёшь её, центенарий? Хорошее начало славной карьеры, что не сделать, не пройдя по трупам, даже если это трупы женщин и детей.

На войне Архип пролил немало крови, но лишь тех, кто держал оружие или только что его бросил. Врагов.

Девушка была загадкой. Лучшее качество всего их племени. Жар.

Архип скрипнул зубами, выхватил кинжал и вонзил его в землю рядом. Хотел увидеть в расширившихся зрачках гнев, ненависть, злобу. Не досмотрел, не смог, уткнулся лбом в дрогнувшее девичье плечико и отрывисто выдохнул. Не так. Варвару — стрела, римлянке — слово. Одни враги в боевой краске и неровном строю, другие — в тенях и лжи. На солнце он противника вытащил. Пора вызнать правду.

— Не здесь.

С колена на ноги, рывком на себя, прижать спиной к груди. Кинжал не сразу находит своё место в ножнах. Одна рука по-прежнему на горле, другая стягивает локти пленницы вместе, удерживает её щитом перед конвоиром.

— В тихом месте расскажешь.

Взгляд придирчиво осмотрел землю в поисках возможно оброненных при борьбе вещей. Чисто, лишь колышется в траве срезанный случайно волосок. Заметила? Найдут?

На миг в голове Архипа стало пусто. Нет, он ещё не заступил за незримый рубеж.

До отведённого центенарию жилища добрались быстро и, кажется, незаметно. Местные рабы не в счёт, едва ли им захочется встревать в дела гостей. Когда же поднимется тревога, Архип уже разберётся со своей добычей и своими чувствами.

— Вот так. Что ж, ещё раз: расскажи о себе. Только без лепета про служанку-уборщицу или заигравшуюся патрицианку, невинную и наивную.

Архип прижал девушку к стене, не отпуская горла, а вторую руку сжал в кулак и поднял для короткого быстрого удара. Сам же встал боком, чтобы уберечь пах от подлого пинка.

— Ты владеешь чарами. А та птица? Твой шпион? Что ты искала в той комнате? Вытряхивай сумку, но держи её на весу, чтобы я видел.

Про птаха Архип и не вспомнил бы, не переживи он буквально вчера нападения целой стаи на службе одного злобного колдуна. Постепенно мысли эксплоратора приходили в порядок, а наваждение внезапного влечения сменялось угрюмой жалостью. Если девушка и правда никому не хотела зла, у неё всё равно большие проблемы. Стоит она того, чтобы разделить их с нею?

Архип изучал растрёпанную "гостью" и не мог собраться с силами для ответа.

ー Чего там сложного-то? ー воскликнул Уиллем подрагивающим от напряжения и хмеля голосом. Он был на взводе и уже успел к этому времени опрокинуть не одну чарку. Трезво и хладнокровно смотреть на то, как веселится преступник, было невыносимо.

Коллинзу не понять, он не видел женского отчаяния и опустошённости, в его ногу пальцы жертвы не впивались как в борт спасательной шлюпки при кораблекрушении, даже наверняка не представлял он себе никогда, что может походя убить человека безразличием. Слишком много апатии в прошлом, слишком много дисциплины в настоящем, все привыкли. А вот в такой момент пройди мимо, отмахнись, отвернись, и кто-то где-то повесится, а и задержись, но никак не посочувствуй, и лишь узнаешь, кто именно. На всю жизнь запомнишь.

Уиллем предпочитал запомнить другое, но война сбивала с толку, проклятая другая война, что без стрельбы, но не без слёз. До одури мерзко видеть врага не сквозь прицел, не хмурым или скалящимся, и не опасным, а вот таким — рядом, смеющимся, преломившим хлеб. А точно ли враг? Знакомая форма, спокойный взгляд. А что люди вокруг? Ответственность, обуза, но и отрада, отдача. Другая только отдача, без мозолей и ноющей боли в плече с непривычки. Приятная такая отдача со вкусом соленьев, стряпни и спирта. Все эти празднующие могли бы уже поубивать друг друга, если бы не союзники. Хотелось так думать. Хотя бы так.

Нет, нет, окстись. Это всё выпивка, шумок в голове, эхо расслабленных разговоров. Торжественная часть позади, пора вспомнить, что на кону. Отделить зёрна от плевел. Если бы не союзники, тут уже могла бы идти война, но если бы не один определённый "союзник", одна конкретная девушка могла бы быть счастлива.

Деревянная была, не знала чего хотела? Не так поняла, непонятно объяснилась? Я тебе покажу, сукин сын. Узнаешь сейчас на своей шкуре, чего сам не хочешь. Врежешься харей в чужое недопонимание.

Изнасилование так изнасилование. Флирт за флирт, произвол за произвол.

Плачься потом, что шотландцы ошиблись, что ты просто любить желал и быть любимым.
На деревянных ногах в часть вернёшься. Без чести, которой и у самого не было, которую и у другой отнял.

— Девчонку мне туда, — Уиллем озлобленно глянул на капрала и залпом опрокинул ещё одну чарку, — Идём до конца.

Хотел было закусить, как только что русские учили, цапнул даже огурец солёный с тарелки, но сжал так сильно, что на пальцах лишь кашица тёмно-зелёная осталась. Ударило в нос ленивым умиротворением, но Уиллем угрюмо отшатнулся, вышел из-за стола и, вытерев руку о штанины и ссутулившись, пошёл к условленному месту.

Гермес-скороход, вот это бросок! Молния! Или дело не в быстроте?

Архип изумлённо выдохнул, оглянулся на окно, кинул взгляд на кошель на земле, и тут же отвесил себе мысленную пощёчину. Увидал в проёме симпатягу с весёлыми глазами и расслабился! Не сразу, конечно, сперва наоборот напрягся, готовый отскочить в сторону, буде юной преступнице взбредёт в голову швырнуть в него сверху каким-нибудь горшком. И всё равно в глубине души выдохнул, ещё больше уверившись в том, что вся эта шумная "кража" — лишь детское недоразумение, за которое достаточно отчитать проказницу, но не отчитываться власть имущим. А кража-то была самая настоящая!

Невидимость беглянки смутила эксплоратора лишь на миг — после вечера в осквернённом храме и ночи в проклятом лесу колдовство окончательно стало означать для Архипа что-то вроде плохой погоды. Отчасти страшно, отчасти неприятно и всегда очень досадно, что кто-то другой ориентируется в эдаком чуждом ненастье лучше тебя, а то и даже управлять им может. Однако, это не значит, что в злом тумане или жуткой вьюге нельзя сориентироваться, что нельзя привыкнуть и адаптироваться к губительной буре.

Вот, вот же звук шагов! Ворюга, кем бы она ни была, убегает, но она ещё рядом! Соберись!

Архип бросился на удаляющийся шум, быстро поборов желание нагнуться за кошелём с монетами и забросить его обратно в окно магистриана. Это уловка, и уловка уже вполне воровская, осмысленная. Ну нет, он на такое не купится и драгоценные мгновения на такую задержку не потратит. Местные рабы на деньги едва ли позарятся, а если и сглупят, то вытрясти из них краденное будет проще чем догнать эдакую ловкачку.

Только когда Мария переступила порог родного дома в своём новом обличии ー не изнасилованной жертвы, а обычной загулявшейся девицы, только тогда Уиллем понял, ради чего всё это было. Не ради этого робкого поцелуя (ох, голова кругом). Не ради завоевания расположения деревенских (они и не узнают про все эти ужасы). Не ради утирания носа французам (пройди всё гладко, и Мишле тоже останется в неведении). Кажется, Уиллему удалось невозможное. Он только что сумел сохранить поколебавшийся на ветру огонёк гармонии.

От нахлынувших чувств комендант пошатнулся и присел на чурбан для колки дров, прямо там же, во дворе. Впервые в жизни нестерпимо захотелось закурить, забыться в сизом дыме. Тело била крупная приятная дрожь, как при кураже на успешном уроке, когда и не готовился толком, но всё знаешь, всё понимаешь, и руку тянешь, и по лестнице ответов вровень с учителем взбираешься.

Словно не было никакого изнасилования.

Ох, ну и бред. Конечно, было. Конечно, Мария ещё не скоро оправится от пережитого, ещё долго будут мучить её страшные воспоминания, а уж о совсем роковых последствиях в виде возможной беременности не хочется и думать... и всё же, всё же Уиллему вдруг показалось, что ей стало легче. Упавшая ー поднялась, заледеневшая ー отогрелась, застывшая на краю ー отшатнулась и обернулась. Жизнь Марии никогда не будет прежней, но она продолжится хотя бы чуточку более на её условиях.

Никто из её родных или знакомых (за исключением верной подруги, конечно) не узнал о случившемся, не будет никаких кривотолков, никаких косых взглядов, насмешек, издевательского презрения или душной жалости. Не смотря на стучащуюся в двери войну, дом не перестанет быть для неё домом, а люди вокруг ー родными и близкими, земляками и соотечественниками. Иностранцы? Шотландцы, французы, даже припозднившиеся американцы ー все чужаки рано или поздно уйдут, растворятся вдали как череда снов, дурных ли, добрых ли. Заберут они с собой и страшное событие, уравновесив его другим, злым, но правильным, справедливым.

Об этом Уиллем и решил поговорить с самыми доверенными из своих людей.

ー Джентльмены, ー начал он, собрав обоих сержантов и двоих рядовых понадёжнее почему-то на заднем дворе одной из "казарменных" изб, ー Вы нужны мне для одного деликатного дела.

Последовало короткое объяснение ситуации, почти что брифинг. Есть насильник вне британской юрисдикции, есть нелояльный коменданту начальник этого насильника, есть бюрократия союзнического командования.

ー ...но самое главное, огласка, ー Уиллем поднял указательный палец и внимательно посмотрел каждому из подчинённых в глаза, ー Даже самый скорый и справедливый, но официальный приговор военного трибунала неизбежно обернётся оглаской произошедшего. Я считаю, джентльмены, пострадавшая уже пострадала достаточно и без моих прилюдных комендантских извинений "от лица всего союзнического контингента". Не стоит превращать её жизнь в родной деревне в ад, где каждый сосед будет походя вешать на девушку ярлык "порченная". Нет, исправить произошедшее нужно тайно. Мы сами станем трибуналом. Я предлагаю приговор простой, но действенный ー изобьём француза на пиру на глазах у его жертвы. Я уже поручил Арновичу вызнать его имя, потом схожу пригласить его на пир в виде представителя французской стороны. Выждем до середины торжества, когда все увлекутся едой и выпивкой, а после отведём в тихое место подальше под предлогом... ну хотя бы посоревноваться в стрельбе из пистолетов. Там на "стрельбище" и проучим гада.

Во рту вдруг стало солоно, то ли простая жажда, то ли предвкушение крови.
Уиллем отмахнулся от наваждения поднятой для голосования рукой.

ー Я не могу приказывать вам, потому что это дело вне рамок субординации. Но я даю слово, что возьму на себя все возможные последствия в виде жалоб и разбирательств, если французской сволочи достанет наглости признаться во всём своему капитану. Тогда я скажу, что приказывал вам, но сейчас прошу принять решение, прислушавшись к своему сердцу. Помните, мы прибыли защищать местных жителей, и уже не справились с этим по крайней мере в одном конкретном случае. Давайте тогда хотя бы работу над ошибками сделаем.

Потрясённый суровым приговором, Архип не сразу понял, что разжалованный трибун обращается к нему. А как, он же только что был в строю? Ах да, его вызвали вновь, теперь уже для объявления миры, и он повторил сомнамбулическое шествие на вновь негнущихся ногах. Вот и Тиест протягивает руку, смотрит одним своим глазом серьёзно, страшно, будто видит в Архипе кого-то невидимого для всех окружающих.

Нервно сглотнув, центенарий молча кивнул Требонию. Он ведь теперь руководит конницей отряда, значит, предстоит принять дела бывшего прокурсатора. Вещи, кони... будет видно. Раз уж даже госпожа Флавия смотрит спокойно и с лёгкой улыбкой, значит, всё обсуждено. Без него? А как же воля комита Фракии, как же долг телохранителя?! Архип чувствовал себя то ли перепроданным рабом, то ли перекупленным должником, то ли просто круглым дураком. Опасения подтвердились ー магистриан действительно назначил ему выплатить просто неподъёмную сумму. Даже с повышенным жалованием центенария придётся отрабатывать всю жизнь до самой пенсии, только лишь для того, чтобы на старости остаться ни с чем. Боги, что за жестокая судьба!

Впрочем, могло быть куда хуже, и пример Требония тут более чем красноречив.

Сжав и разжав вздрогнувший кулак, Архип ответил на рукопожатие Тиеста. Правда, молча ー в голове кружилось слишком много самых разных мыслей, от возмущения и ужаса до признательности и благодарности. Вычленить что-то для достойного ответа было сложно, и тогда уж лучше обойтись без слов. Может, получится сойти за умного. Время слов придёт позже, когда всё успокоится и войдёт в привычное деловое русло. А пока мир, Тиест Метаксас, и спасибо, что согласился на денарии.

Перед объявленным построением Архип успел получить обратно своё оружие, часть которого (ростовой лук и колчан стрел под него) он вытер насухо и перепаковал обратно в походный футляр. Кажется, всё возвращается на круги своя, только теперь пока что и за самим телохранителем Флавии Лупицины ходят его собственные телохранители. Смех смехом, но судьба его ещё не решена окончательно.

Поняла ли госпожа то, что он хотел сказать про людей и зло? Правильно ли передаст его слова магистриану? А тот что? И вообще, какой он? Тиран и самодур, или мудрый и внимательный командир? В начале похода, перед переправой и во время неё, Архип видел Луция разве что мельком, издалека, и никакого впечатления составить не сумел. Не его ума это было дело, о начальниках судить. У него вон своя была, а если подумать, то ещё и в наборе со своим отцом. Это же комит Фракии нанял победителя того рокового состязания лучников...

Сейчас, однако, намечалось что-то большое. Давненько Архип не участвовал в таких построениях, с позорными столбами да после жуткого ночного боя под ледяным дождём. Ёкнуло сперва под сердцем при мысли о вероятном наказании. Высекут при всех? Привяжут и прижгут что-нибудь? Глаз за глаз?! Но как лучнику без глаза!!! А колдуну каково теперь? Но ведь госпожа кивнула, почти оправдала, приказала вернуть оружие! А может... а может его бросят у этого столба на милость готов? Хотя каких ещё готов, звери-призраки из леса появятся раньше.

Из строя Архип выходил на едва гнущихся ногах, по пути едва не поскользнувшись у одной из луж.
А возвращался же, возвращался он совсем ошарашенным, прямо по луже, до дна на всю щиколотку.

Его наградили. Луций Цельс Альбин оказался строгим, почти суровым не смотря на бледный после отравления вид, рассудительным и лаконичным, не похожим на сухопарого морщинистого старика-ветерана. Напротив, подтянутая и стройная фигура, красивая осанка, цепкий взгляд внимательных глаз ー всё в магистриане дышало крепко-накрепко запомненной бодростью юности. Голос его не разламывал прутья клетки дождя громким тоном, а разгибал их и стремился к слушателям уверенностью, плавностью и чёткими сильными акцентами. Магистриан был оратором (или мог им быть при желании), и это чувствовалось.

Архип восславил Августа, стараясь говорить чётко и отрывисто, и чтобы в самом лагере готов было слышно, не смотря на дождь. Только выдержать взгляд Луция долго не смог, смутился, спрятался в полупоклоне. Что ж, Луций не Август, простит раз уже наградил.

Про виру и вину за нанесенное Тиесту увечье Архип в какой-то момент забыл. Словно то были мелкие проблемы старого Архипа-декуриона. Архипу-центенарию же надо было привыкнуть к своему новому статусу, примерить плащ славы, взвесить на руке на удивление тяжёлый дубовый венок. Намок что ли? Или то груз ответственности? А в чём именно она теперь у него состоит? А какже Флавия Лупицина? Всё сейчас Архипу казалось странным, неточным, расплывающимся как следы под дождём.

Ни додуматься самостоятельно, ни разглядеть госпожу подсказки ради центенарий не успел.

Вперёд вызвали того, для кого, видимо, позорный столб и предназначался. Трибуна, что помог легионерам отбиться в лесу. Прокурсатора, что арестовал Архипа. Совсем недавно стояли они друг напротив друга, и Архип думал, что возмутись он, и боевые товарищи, ветераны Звериного Леса, встанут единым строем у него за спиной. А вышло наоборот, и совсем не так. Теперь они все стояли единым строем за спиной Требония Артория Пульвиса. И стояли не ради его защиты.

Архип стиснул зубы и сжал кулаки. Этот человек честно дрался с волками в лесу, рискуя наравне со всеми! А может не должен был? Он трибун, он прокурсатор, его оружие не диковинный меч, а голова на плечах. И последствия ошибки такого человека ー не укус зверя и не вира за выбитый глаз. Вот она, ответственность.

Центарий выдохнул и обратился весь во внимание.
Стоило запомнить столь важный урок во всех подробностях.

Отрепетированное перед Гектором Татионом объяснение мигом вылетело у Архипа из головы. Он хотел рассказать всё так же коротко и точно, но при взгляде в строго смотрящие голубые глаза вдруг понял, что так не получится. Невоенному человеку нужны подробности. Тем более властной патрицианке.

ー Госпожа, ты велела Квирине и Метаксасу помочь варварам, ー начал Архип угрюмо, ー мне же сказала присмотреть за ними и раздать оболы умирающим. Врача беженцы восприняли равнодушно, но с достаточным уважением, мистику же обрадовались, указав почему-то на христианский храм. Я помнил по твоим словам, госпожа, что его заданием было помочь готам упокоить своих мёртвых, но Тиест направился в заколоченную церковь.

Воспоминания клюнули телохранителя в затылок, растеклись по разуму тёплой болью. Почему он тогда забыл про слова проводника? Да, Архип в начале колебался, кому из спутников помочь, да и потом шёл за Метаксасом позади, на небольшом отдалении, всего их с готом разговора не слышал. И всё же наверняка это и демон тот тоже постарался.

ー Его проводник говорил что-то про проклятье, про какого-то Руиса, про апостатов, но я... я не разобрал. Наша речь варвару игрушка, но ты знаешь, госпожа, какие из них игроки. Церковь выглядела покинутой, разорённой, даже осквернённой. Поистине скверное место.

Архип сглотнул и невольно вздохнул, вспоминая липкое давление на висках, павшее на него внутри тёмного помещения.

ー Этот демон... Он ждал нас с Тиестом. Или наверно он ждал любого, кто дерзнёт войти, а дождался нас. Госпожа! Это звучит как ложь, приправленная страхом, но я и не скрываю, что боялся, только боялся не того. Неведомая угроза нацепила маску Тиеста, а я ей поверил, потому что больше никого внутри не было видно! Демон спрятался в тенях и стал внушать мне подозрения. Я вспомнил, каков мал срок службы Тиеста в твоей свите, госпожа, вспомнил твои слова про упокоение мёртвых готов. Тогда я спросил Тиеста, что же мы делаем в столь скверном месте? Мистик же велел мне заткнуться и начал какое-то колдовство. Ты знаешь, госпожа, мы оба эллины, и я понимал его заклинание, но не знал о намерениях! Он говорил что-то про демона, он заклинал, словно бы звал его, её..!

Архип снова сглотнул и запутался, стыдливо отвёл взгляд в сторону. Он не привык так много говорить. Он уже очень давно так много не говорил, но останавливаться теперь означало бы выглядеть ещё большим глупцом.

ー И я... я подумал. Я подумал, что он хочет избавиться от меня, что мы намеренно пришли не на кладбище мертвецов упокаивать, что всё это ловушка для меня, а потом и для Клавдия. Мне вздумалось, что Тиест жаждет навредить тебе, госпожа. И я выстрелил. Стрела попала твоему астроному в глаз, и даже Клавдий не сумел его сохранить. И всё же Тиест закончил свой ритуал. В храме сразу стало чище, словно даже светлее. Мой морок прошёл, и, слава премудрой Афине, я сдержал себя, не стал добивать колдуна. Я сожалею о нанесённой ему ране.

Архип склонил голову. Только теперь, проговорив всю ситуацию, он понял, какую отчаянную глупость совершил. То, что корни её лежали в демоническом наговоре, не сильно утешало. Однако, горький кусок мяса прожёвывают и заедают другим, повкуснее. Телохранитель поспешил продолжить рассказ:

ー Квирина справился с врачеванием и помог многим готам. Я отдал твою медь. Варвары были благодарны и помогли нам отнести раненного Тиеста в лагерь. Тут выяснилось, что в лесу пропали наши люди, легионеры-разведчики и рабы-водовозы. Пир в длинном доме ещё не закончился, и я решил помочь спасателям. Решил успеть сделать что-то полезное. Без меня контубернию Гая Феликса пришлось бы туго, госпожа ー не только один лишь храм осквернён в этих краях. Весь лес ополчился на нас! Гигантский кабан растерзал разведчиков и рабов, ранил Аделфуса, личного врача магистриана. Волки и вороны напали на нас в зарослях единым войском. Я никогда не видел в простых зверях такой отчаянной ярости! Хорошо, что мы оказались сильнее, отбились малой кровью, но и тогда проклятье этих земель лишь слегка отступило в тень... Трупы зверей и птиц, госпожа, я видел их своими глазами! Спроси любого саггитария, все их видели, но каждое тело растворилось в ночи, впиталось в землю как чёрное вино. Кровь на нашем оружии, царапины и укусы ー всё, что осталось нам от этого боя. И он едва ли окончен, госпожа. Чудище в облике кабана, пусть и ранено моей стрелой, всё ещё рыскает по лесу. Звери-призраки наверняка могут быть призваны этим демоном вновь.

Наконец, главное. Шанс искупления.

ー Я знаю, что совершил большую ошибку и утратил твоё доверие, госпожа, но я клялся твоему отцу защищать тебя в этом походе. Прошу, верни мне оружие хотя бы до утра. Я думаю, боги могут не захотеть помогать нам вновь и вновь, а злые силы ещё способны собраться для новой атаки. Мы всё ещё в опасности, госпожа. Ты всё ещё в опасности.

Лагерь не выглядел законченным, а на фоне усиливающегося дождя вызывал лишь чувство жалости, незащищённости. Невольно возникала мысль, что даже поспешное бегство из этих скверных земель предпочтительнее ночёвки в таких условиях. Немудрено, что работы не спорятся, если командиры только и делают, что рассылают людей на внезапные проверки каких-то подлесков.

ー А в чём причина выступления? ー спросил угрюмо Архип десятника, утерев с лица небесную влагу, ー Ещё и в таких серьёзных силах? Я нужен своей госпоже, и, по правде говоря, предпочёл бы отправиться к ней с докладом.

Подошёл трибун, лёгок на помине. Неприятный вопрос, строгий взгляд. Неплохая тренировка перед по-настоящему серьёзным разговором с Флавией Лупициной.

ー У нас раненый, ー Архип приподнял накрывающую мистика ткань, ー Астроном Тиест Метаскас человек учёный, сведущий в тонких искусствах. По приказу Флавии Лупицины занимался очищением местного осквернённого храма. Я помогал ему, но... такое недоразумение. Мне привиделась угроза там, где её скорее всего... там, где её не было. Стрела попала Тиесту в глаз, но случившийся рядом Клавдий Квирина, личный врач госпожи Лупицины, спас его жизнь. Клавдий до этого лечил больных готов, тоже по приказу госпожи. Надеюсь, они ответят нам благодарностью.

После третьего трупа стало очевидно, что добром эта вылазка не закончится. Это чудище просто ненасытно! Или безумно. Или и правда одержимо. Судьба словно издевалась, присылая Архипу вместо одного демона другого, страшнее прежнего. Впрочем, не будь там, в храме, Метаскаса, и Архип сразу же выскочил бы оттуда вон, роняя сандалии. Вепрь хотя бы оставлял видимые следы и был крупной, шумной, заметной целью. Вепря хотя бы было известно, как убивать.

Едва в изломанном частоколе зарослей раздались громкие звуки, стрелок сменил оружие. Из закрытого и дополнительно замотанного промасленной тканью чехла показался длинный ростовой лук, а сухое место внутри быстро занял его уже порядком вымокший скифский товарищ. Закрывать чехол хозяин не стал, пусть основной лук будет наготове за спиной. Тетиву на запасное оружие Архип надел ещё в лагере, там же успел переоблачиться в свой лёгкий доспех. Он готовился к бою, к готской засаде, а попал прямо во всеми забытую из-за её ужаса древнюю легенду. Так себя чувствовал Одиссей перед гигантским Полифемом? Наверняка лучше, ведь его-то легенду даже записали...

Волчий вой, хлопанье крыльев и рёв кабана-гиганта ー словно весь лес ополчился на горстку чужаков! Нет же, это всё влияние демона! Он корень всех местных зол! Как знать, может и та невидимая тварь в храме ー его подружка.

Если не убить кабана, их просто сомнут. Слишком много врагов, слишком силён их потусторонний полководец ー и в одиночку-то более чем грозный противник! Нужно убить его пока он не призвал под своё проклятое знамя сами корни, саму землю, сам дождь!

Решение вспыхнуло озарением, и в следующий миг Архип уже стрелял. Без команды, без попытки обсудить план действий с Гаем, самое главное ー без промедлений. Меткий выстрел делается на спокойную голову, твёрдую руку и с горящим сердцем. Лучший же выстрел ー выдох в пустоту. Нет страха, нет надежды, только попадание, такое же мимолётное как новый вдох.

Архип заторможенно кивнул, но прежде чем выйти положил рядом с врачом другую стрелу из своего колчана.

ー У него в голове такая же, ー пробормотал он не очень уверенно для стрелявшего, ー Если это поможет.

И тут же покинул храм. В потёмках Квирина и правда не сумеет спасти мистика, а вино... от вина бы сейчас не отказался и сам Архип. Отобрав у ближайшего гота из числа зевак факел, телохранитель всучил ему кошель с оболами, полученный от Флавии Лупицины.

ー Неси крепкое вино или брагу, хватит двух фляг. И факелы. Больше огня.

Последнее адресовывалось всем готам в толпе. Архип добавил в голос немного металла и протянул вторую руку к наиболее тщедушному ротозею. Дело не в избежании конфликта как такового, просто так быстрее.

В голове пульсировало одно лишь "ошибка, ошибка", и Архипу сложно ещё было понять, через что ему придётся пройти, чтобы искупить вину. Конечно, его одурманил демон, осквернивший христианскую церковь, но хозяин оружия всегда немного виновен в беспечности и попустительстве, если его мечом или луком калечат невинного.

Что до самого Метаксаса... он поймёт. Почему-то на его счёт Архип не беспокоился. Всё же сердце человека для чародея открытая книга, и у Архипа страницы её ясно гласят о сожалении и готовности взять на себя долг по размеру ущерба. А ещё Тиест теперь знает, как быстро и метко стреляет телохранитель и его госпожи. Если он правда не замышляет против неё ничего дурного, им лучше дружить.

Вроде бы и глупый вопрос задал Архип. Очевидно же, что перенёсший такую операцию человек после такой-то раны сразу же на ноги не вскочит. Но то человек. Человек бы и от стрелы в глаз на месте скончался, а тут вон как всё вышло. Будь Тиест настроен враждебно, он бы ещё сумел попытаться разум своему противнику расплавить... или ещё как-то проклясть, Афина обереги от самих мыслей таких. Мистики на то и мистики, что живучей простых людей, потому как во многих мирах сразу живут, и оттого от многих простых атак легко на изнанке реальности прячутся. Так-то если подумать, повезло Архипу.

Он нахмурился ещё больше и молча выдрал прямо из хлипкой стены доску покрепче. Вбить посерёдке гладиус, расколоть вдоль напополам, вот и две жерди для носилок. Между ними телохранитель раскинул свой плащ и присел завязывать его края на углах. Рядом на пол лёг ремень от ножен ー им телохранитель скрепит конструкцию в центре, чтобы помочь ткани выдержать вес несомого тела.

Работа отвлекала, но тревожные мысли всё равно никуда не уходили, лишь ненадолго разбредаясь по углам наподобии изгнанного только что демона. Уставший после работы врач сидел напротив, ровный и правильный, с вырубленной тенями от факелов маской судьи вместо лица.

ー Это я его ранил, ー Архип не выдержал затянувшегося молчания, ー Думал, он призывает демона, чтобы избавиться от меня, затем от тебя, затем от госпожи.

Собственный голос звучал неприятно, неуверенно. Архип не привык объясняться. Очень нечасто доводилось ему ошибаться настолько, что это приносило беду другим людям. Но зачем рассказывать Квирине? Он не будет решать судьбу эксплоратора, но имеет право узнать правду.

ー Демон был, но Тиест изгнал его. В тот же миг я прозрел. Только что видел заговорщика, наёмного убийцу. И вот уже передо мной честный человек, пострадавший от руки глупца.

Очень хотелось свалить всё на демона, на то липкое ощущение потустороннего касания, на стиснувшее виски давление. Было ли всё это? Не придумка ли? Даже неважно ー свидетелей произошедшему нет. Довольно об этом. Осталось последнее:

ー И всё же я должен спросить тебя, Клавдий. Ты больше моего общался с Тиестом. По-твоему, мог бы он задумать недоброе?

От второй стрелы (на этот раз в горло, чтобы не дать договорить) мистика спасло не его запоздалое предупреждение, а, как ни странно, само заклинание. Родной греческий, язык родителей... Тиест освобождал храм. От чего? Или кого... от демона, упомянутого им ранее!

Мгновенная догадка удержала пальцы Архипа ー он даже приспустил слегка тетиву. Или это хитрый обман? Тут-то и подоспело более вменяемое напутствие Тиеста. "Приди в себя" ー такими словами не околдовывают, скорее наоборот.

Телохранитель пригнулся и быстро отскочил в сторону, словно уходя от неожиданного удара в спину. Резкий разворот. Прицел в пустоту, в полумрак. Тяжёлая капля пота на виске. Где этот демон, где корень недоразумения?!

Архип мог бы собой гордиться. Такая меткость, да при такой-то скорости! Но что главнее ー он хороший телохранитель! Торчал бы сейчас бестолковой статуей на пиру, пока главный злодей творит в укромном логове свои колдовские ритуалы. А потом госпожа кашляет, покрывается пятнами и падает, и даже Квирина не помог бы. Он, конечно, человек учёный, но в борьбе со зловещей магией только стрела в глаз и спасает. Сразу и воздух стал чище, и давление на висках исчезло.

Оставался лишь один вопрос, отличающий хорошего телохранителя от превосходного.

ー На кого ты работаешь?

Мало отсечь руку с кинжалом, у недоброжелателей Флавии Лупицины их что голов у Лернейской Гидры. Нужно знание, прозрение. Геракл понял, что раны чудовища должно прижигать раскалённым железом, Архип же раскроет корень заговора!

Допрос для колдуна начался под прицелом. Лимитан стоял в нескольких шагах от поверженного Метаксаса с наложенной на полунатянутую тетиву лука стрелой. Одно подозрительное движение, и кудесник лишится второго глаза.

Неприятное место, неприятный спутник. Колдун явно себе на уме и вовсю кривит душой. Госпожа ведь говорила, что его задание ー упокоить мёртвых, но что они тогда делают здесь, в осквернённом христианском храме? Насколько Архип знал, у последователей Иисуса нет обычая хоронить мертвецов прямо под алтарём. Нет, этот Метаксас точно задумал что-то недоброе.

Архип осёкся, нахмурился. Людей приятных вообще не так уж и много, и уж точно сам эксплоратор не может претендовать на такое звание. Нельзя осуждать за ощущения, за старые шрамы, за холод в глазах. Нужно спровоцировать аспида на действие. Если он правда вздумал убить телохранителя вдали от свидетелей, пусть попробует.

ー Чувствую здесь что-то злое, ー сказал лучник, накладывая стрелу на тетиву и стараясь не задерживать взгляд на спутнике, ー но не вижу цели.

Несколько шагов в сторону не покажутся подозрительными, а дистанцию выиграют.

ー Что мы здесь делаем, Тиест?

Говори, колдун, и будь убедителен.

Всю дорогу до лагеря готов Архип думал, правильно ли поступил, оставив Флавию без своей защиты. Он же её телохранитель, в конце концов, а в итоге занимается боги ведают чем! На что этим людям медяки-оболы, если символ их веры, оказывается, крест? Харон христиан не перевозит, а ведь для многих тут Дунай уже стал Стиксом...

За то недолгое время, что Архип успел прослужить на новом для себя поприще охранника, ничего опасного с госпожой не случалось. Впрочем, кому в городе может прийти в голову напасть на дочку целого комита? Разве что по ошибке. Однако, Флавия Лупицина была достаточно умна, чтобы не прогуливаться по тем местам, где какое-нибудь отребье могло такую ошибку допустить. Там, в Маркианополе, всё было спокойно.

Здесь же иное дело. Или нет?

На самой-самой границе Архип ещё не ощущал опасности. По опыту он знал, что опасности начинаются в некотором от неё отдалении, а здесь-то чего опасаться? Все эти беженцы ещё помнят и недавние сокрушительные победы Рима, и ужасную расправу, учинённую таинственными хунну над ними или их роднёй. В конце концов, даже Архип слышал, что готы умоляли дать им убежище в империи, и что мольбы их были услышаны. Какой им смысл нападать теперь на отряд римских послов, которые и без лишнего давления согласились облегчить страдания новых подданных императора?

Успокаивая себя таким образом, бывший разведчик и не заметил, как очутился перед выбором ー кому из разделившихся спутников лучше составить компанию. Колебания были недолгими. Вот уж кто точно будет в порядке, так это врач-Квирина. Каким нужно быть глупцом, чтобы угрожать тому, кто пришёл спасать жизни? Такого глупца свои же скрутят вмиг за первый же косой взгляд в сторону знахаря.

Колдун ー другое дело. Его жутковатое ремесло по натуре своей напрямую связано с риском, и хоть Архип ничего в нём не понимал, но чувствовал, что если что плохое с кем-то из его спутников и может случиться, то это будет Тиест. Конечно, будь на то воля только самого Архипа, он работе колдуна помогать бы не стал. Колдун частенько заставлял его нервничать. Зашепчет вдруг чего-то себе под нос, например ー поди догадайся, уж не проклятье ли какое? А что если недоброе против госпожи задумает? Как распознать угрозу в том, чего не понимаешь? Поводов для подозрений Метаксас, конечно, пока не давал, но присмотреться к нему получше не помешает. А оболы... с этим успеется.

ー Клавдий, прошу, сосчитай больных, пока я буду с Метаксасом. Госпожа велела подать готам меди. Полагаю, будет достаточно по монете на каждого, кто близок к смерти.

Архип посмотрел на стройную, изящную, почти безупречную римлянку и снова почувствовал дыхание городского одиночества. Перечни имён, списки дел, маршруты и места, указы и совещания. И льдинки в красивых глазах. Если бы можно было сравнить горожан с домами, то Флавия была бы для лимитана-эксплоратора базиликой. И суд, и алтарь, и совет, и убежище, и даже обитель христиан. Свои планы, свои интриги, своя переменчивая судьба. Флавия Лупицина была далека от простоты и ещё дальше от счастья. Так казалось Архипу.

Он немного помедлил с кивком, стараясь выдержать прямой взгляд госпожи лишь столько, сколько нужно, чтобы она убедилась в его честном внимании и соучастии.

ー Если так решишь, госпожа. Верю, эти варвары слишком слабы, чтобы быть угрозой и слишком испуганы, чтобы поверить в силу своей численности. Лишь бы не стали слишком отчаянными.

Вряд ли до этого дойдёт. На то, видимо, и пир, чтобы получить (или выкупить) от вождей готов гарантии безопасности отряда. Не то чтобы Архипу было не жаль беженцев ー людских страданий он в своём юношестве насмотреться успел, но теперь они мало его трогали. Просто отражались в уже закопчённом зеркале души, борясь за чистое место с ровным отсветом факела долга. Было бы неприятно засмотреться на одно, и забыть о другом.

ー А защита магистриана уже здесь, ー Архип робко улыбнулся, что с ним случалось нечасто, и указал на двоих стоящих в стороне легионеров, ー он прислал этих десятников, Илария и Квинта, для твоей охраны. Не отходи от них далеко, госпожа. Клыки у твоих псов есть, а щитов нет. Я вернусь как только Метаксас и Квирина закончат твои задания.

Телохранитель поклонился. Без раболепия, без излишнего усердия, быть может даже недостаточно глубоко. Он знал, что Флавия достаточно великодушна, чтобы не обращать внимания на такие мелочи, и достаточно ему доверяет, чтобы не счесть себя обиженной. Доверием платил ей и он. Впрочем, на свои опыт и чутьё Архип полагался больше, и если бы они твердили сейчас, что толпа готов всё же опасна, приказ госпожи был бы как минимум оспорен. Реакция же её могла быть какой угодно, и не на каждый случай Архип имел заранее обдуманный план действий. Хорошо, что до этого не дошло.

История VIII

На послевоенную жизнь Архип возлагал определённые надежды, но всерьёз о будущем не задумывался. Просто было твёрдое ощущение, что он точно пригодится на лимесе, и что во время его караула никакой новый налёт не начнётся незамеченным. Это и само по себе было для Архипа ценным.

Мысли стали реальностью ー оборона границ укрепилась будто в одночасье, даже ветераны дивились. По приказу императора Валента были возведены новые твердыни и восстановлены старые, щедрой россыпью доброй кухарки рассыпались по всему рубежу многочисленные сторожевые посты, а защищать их пришли сотни и сотни новых солдат. Понесённые в войне против готов потери разом поблекли, стали казаться незначительными. Теперь у варваров не будет ни шанса! Ой ли?

Помимо гордости за мощь своей армии, Архип периодически испытывал приступы тоски. Грустно было думать, что те жуткие монстры из его кошмаров на деле оказались не более чем трусливыми разбойниками, гордыми "победителями" слабых, не способными даже достойно сразиться с настоящим войском. А следом не давала покоя мысль о том, что невозможно будет вечно оставаться сильным против разорённого врага. Рано или поздно лимес обескровят, сократив число ненужных защитников и урезав снабжение оставшихся. Тогда-то за рубежом и вырастет поколение варваров, в свою очередь мечтающих о мести... Когда они придут? Когда Архип будет немощным стариком, свидетелем упадка? Успеет ли он кинуть в ров с трупами своего сына? Кошмары вновь стали мучить Архипа.

Не внушали спокойствия духа и новые указы императора. С усилением границ не согласиться было невозможно, но запрет языческих храмов? Архип привык почитать своих покровителей, Гермеса и Артемиду, со всем рвением и по всем правилам, и теперь в недоумении прикидывал, в какой ещё глуши могли сохраниться достойные алтари и жрецы. Новая вера никогда не вызывала у него такой неприязни как в те тревожные времена. Новая вера и хаотичное своенравие власть имущих. В очередной раз Архип убедился в том, что императоры и чиновники капризны и прихотливы. С них станется и армию распустить, или точнее ー просто перевести солдат на другую войну в дальнем уголке империи. Готам долго ждать не придётся!

Незаметным спасением стали игры. От par impar и micare digitis до alea и tabula! Азартные кости нравились Архипу больше всего. Казалось, в миг, когда они стучат и замирают, весь мир сокращается до пространства, занимаемого игроками и зрителями. Простые значения, простые смыслы, над которыми каждый ー умный стратег и искушённый экономист, и почему в жизни так нельзя? Опыт в играх тоже набирался легко, и не надо было набивать синяки в тренировках и истекать кровью в сражениях. Мечты об играх дарили Архипу то чувство власти над собственной судьбой, которого он не знал наяву.

Где игры, там и выпивка, а где вино, там и жаркие споры! Не умевший вовремя остановиться Архип с удовольствием бился об заклад с сослуживцами и гостями каструма. Были и скачки на скорость, и посиделки под водой на время, и единоборства до первой крови, и стрельба из лука с завязанными глазами, и далеко не в каждом соревновании Архипу удавалось одержать верх, но почти каждое заканчивалось дружеским смехом и забвением дел насущных.

Это была тревожная и несерьёзная жизнь, постоянное ожидание новой войны и кошмарные воспоминания о войне старой. Быть может именно эта жизнь в предчувствии конца и помогла Архипу если не стать своим в Маркианополе, то хотя бы не потеряться там сразу.

Товарищи оборачиваются на лестницу, где Уиндер первее всех примечает спускающегося хозяина. В одной руке фонарь на газу или на масле, в другой нож, который старик смущённо тискает, не зная, куда пристроить, чтобы показать свои миролюбивые на самом-то деле намерения.

Панда ему в этом помогает. Услышав объяснения, бельгиец не только понимает их, но даже и отвечает простецки открыто и легко:
ー Война. Тяжело, трудно. Не-ет, не скажу, никому нет. Может, жене! А может нет.

Улыбается, отчасти довольный своей шутке, отчасти от облегчения. Всё-таки знал же, на что шёл, спускаясь с одним ножом да грузом лет против троих молодых солдат. А тут вот как вышло хорошо.

Он вдруг семенит поспешно к прилавку, где недавно укрывалась от мародёров Уиндер и его команда. И те просмотрели, получается, и другие, а там ведь шкафчик был за ящиком, сбоку у стены. Ящик в сторонку, и вуаля. Достаёт из псевдо-тайника старик приятно булькающий сосуд, и немаленький, литра три точно будет!

ー Вот, подарок. Не из-за этих, нет. Или не только. Но за тех... за тех точно!

Он обводит скрюченным пальцем свой потревоженный магазин и отрицательно покачивает головой и цокает языком, а потом указывает куда-то за стену, далеко, на окружающие Бастонь леса и деревни.

ー Верю. Победа. Тогда и эти тоже свои. Нет обиды, нет. Вам спасибо.

Похоже отказ не принимается. Добрый улыбчивый старикан сам подаёт то, за чем пришли сюда совестливые алко-туристы. Вот так тоже бывает. И ведь не исключено, что Пит с его парнями лишь почём зря дедка треснули бы по башке, и так в итоге бутыль заветную и не нашли бы. А её и искать не надо, надо только точно знать, чего хочешь и каким при этом хочешь остаться. Будешь таким ー будет и желанное.

Теперь-то уж и не такую философию можно будет себе позволить.
И даже мрачная холодная ночь чёрного 44-го станет хоть чуточку добрее.

История VIII

...Тогда Архип сказал себе "хватит". Годы печали и ненависти размыли лица готов-налётчиков, годы службы в легионе заволокли их пылью многомильных маршей, годы войны ー залили кровью. В тех, кто был разбит когортами, кто бросил оружие и бежал, израненный и измождённый, никак уже не угадывались те торжествующие варвары, что спалили родное поселение и сгубили семью.

Архип перестал испытывать удовлетворение от стука вонзающихся в тела стрел, от посвиста аркана, от крика волочимого по земле пленника, но от него словно ожидали всё больше! Армии он был благодарен за подаренную возможность отомстить, но к праздным властителям испытывал презрение и неприязнь. Это они игнорировали предвестников нашествия, отдаляли день возмездия, мирились с грабителями и насильниками, а потом, словно по какой-то прихоти, объявляли им войну. А теперь что? Кровавая охота? Очередная потеха небожителей...

Да, то были разные правители, да, кто-то из них был узурпатором, предателем, падшим развратником ー мало ли что говорили! Для Архипа все они сливались в единую фреску разгульного пиршества, люди на которой и знать не знали о страстях битвы на другой стене, за углом. Разорённые деревни на фресках всё равно не изображали. По крайней мере Архип таких не видел, догадываясь, согласно чьим указам сложилась такая традиция. Наверно такой указ издать проще чем обеспечить провинциям защиту, мир и процветание!

Тогда ли он задумал напомнить власть имущим о пограничных проблемах, или же просто не находил себе места после того, как за волной триумфальной эйфории пришёл штиль опустошения... А может Архип боялся утратить навык стрельбы из лука ー чем состязание и подготовка к нему хуже простых тренировок? А может всё сразу.

В итоге вместо стыдливо отводимых в сторону взглядов и переосмысления привычек ー тепло уважения высших трибун и лучи обожания толпы. Вместо права на полную намёков и укоров речь ー роскошные подарки в стороне от лишнего внимания. Да и что бы он сказал тем, кто хранит порядок Рима? Зрелища ー часть его, и Архип-чемпион, получается, тоже. Отказался от участия в одной забаве лишь для того, чтобы стать мимолётным символом другой. Те же блага, только крови нет, но какой смысл обманываться? Крови Архип пролил достаточно. Это она позволила ему победить в состязании.

Столь шокирующе закономерными показались ему последствия, что на предложение комита Архип согласился не раздумывая. Не то чтобы он мог отказаться, не превратившись из фаворита в изгоя. Впрочем, в тот момент ему было всё равно. Победы в войне и чемпионате не излечили шрамов и ожогов прошлого.

И вот теперь он стоял на берегу широкой реки, последний в своём роду, и не думал, вернётся ли из очередного опасного зарубежного похода. Думал, будет ли тот, кто вернётся, лучше и достойнее обещанной комитом жизни во дворце. Будет ли она ему нужна. Сможет ли госпожа Флавия Лупицина её изменить.

Архип ещё не успел составить мнения о той, кого согласился охранять, но в ней виделся какой-то потенциал, какая-то живая, незнакомая доселе Архипу сила. Обладатели её могут владеть делами государственными как конюх щёткой! Захочет ли только будущий могучий политик применить силу эту во благо народа? Захочет ли излечить шрамы и ожоги?

Время покажет. Бесстрастное, суровое время, подобное мишени из цельной бронзы. Пробить такую насквозь невозможно, но каждой стреле она отвечает своим звуком. Колчан Архипа полон. Будут у госпожи испытания, будет и мелодия.

Уиллему стоило большого труда удержаться во время разговора от поминутных взглядов на шкаф. То, как посмотрела (в который раз уже?) на него девушка перед тем, как дверцы прикрылись, врезалось в память, смутило коменданта.

Поэтому наверно не сразу сумел он пресечь неверные выводы переводчика о его роли в предстоящих событиях.

ー Нет-нет, что вы, не надо никого приводить! Я сам попрошу этого сержанта поучаствовать в торжестве. Вернее, попрошу его капитана. От вас я хочу лишь имя этого человека, чтобы не выглядеть глупо перед мсье Мишле.

Не поверил, кажется. Впрочем, ему и не надо верить, лишь бы услугу оказал. Мысли опять уносили Поллока вдаль, мешали сосредоточиться. Он нахмурился и перевел разговор на близкую этим мыслям тему:
ー Что касается дочки старосты... как кстати её зовут? Я просьбу понял, передайте старосте не беспокоиться.

Да уж, беспокоиться и правда не о чём, всё плохое уже случилось. Неприятно всё же отстранённо об этом думать. Ещё неприятнее делать вид, что этого не было вовсе.

ー Кстати, у вас случайно не будет словаря? Я вот подумал, раз такое дело, не мешало бы хоть какие-то слова русские выучить, а то я кроме дома и дрожек не знаю почти ничего.

Снова натянутая улыбка, слишком фальшивая на контрасте с предыдущей, прозвучавшей во время похвалы Арновича как переводчика.

ー Как например будет по-русски "друг"? А это одинаково звучит применительно к мужчине и женщине? Интересно...

Уиллем кивал и даже делал записи в блокноте, но думал о другом. О ней, конечно. Но больше о том, что теперь делать. Без языка не обойтись, но доверится ли она незнакомому переводчику?

ー А доверие, как будет "доверие", "доверять"?

Сомнений полон и Полковник. Не показывает он их, конечно, но и не забрасывает. Сомнения для военного ー пища для ума, упражнение, задачка на скорость мышления. Война без сомнений сводится к лихой кавалерийской атаке без раздумий о последствиях. Чем старше офицер, тем больше у него данных для анализа, и тем больше сомнений, но тем опытнее он в их быстром разборе.

Робертс кивает рассуждениям Бейкера и тяжело вздыхает. В его взгляде больше нет никакого холода.

ー С артиллерией беда, это верно. Да и точная разведка для нас роскошь. О’Хару, опять же, потрепали. Собрать бронетанковый кулак всё же получилось, но привести все ударные части в порядок не помешает.

Он не из тех, кто упорствует до конца, лишь бы не признавать свои заблуждения, какими бы мимолётными они ни были. Для него всё это рабочий процесс, которым он, впрочем, отчасти наслаждается. Наверно, как и всякий профессионал.

ー Что ж, Бейкер, полагаю, ночь нам советчик, всё-таки утренний час двух вечерних стоит. Нет-нет, по потерям не стоит, я уже знаю: Браун докладывал, со списков этого твоего орденоносца, Валентайн, кажется? Тоже толковый малый, но ничего, Лейтенант, скоро и сам со своей медалью ходить будешь, это я тебе гарантирую.

Добрая усмешка Полковника дорогого стоит. И ведь не стал сердиться, хотя урон команда Снафу за сегодня понесла приличный. Неужели оно того стоило, и павшие пали за общее дело, не за чьи-то амбиции?

ー А пока что ступай, Бейкер, урви себе сна получше, раз уж крауты притихли. Ты им сегодня славную трёпку задал, и отдых точно заслужил. Пора закончить этот долгий день.

Непонятным остаётся, к какому всё же решению склонился в итоге Робертс, какую роль наметил для команды Снафу и отряда Бейкера в своих планах. Да и одобрят ли те планы командиры-десантники? Не покидает чувство неопределённости, пусть и сдобренное хорошим отношением. Робертс хороший командир, но он всё ещё старший офицер и карьерист, привыкший видеть в людях инструменты. Теперь это странным образом тревожит, не смотря на все похвалы и обещания заботы.

***

Уличный холод отрезвляет. Это был не самый сложный доклад и, наверно, один из самых приятных. Как знать, довелось бы так близко познакомиться с целым Полковником в иных обстоятельствах? Война, это сущий кошмар, безжалостный, судя по твоей руке, Лейтенант, даже к своим любимчикам, но что-то она всё же ускоряет, упрощает. Вероятно, саму жизнь. Как катализатор.

Если так думать, то наверняка бы познакомился ты с Полковником, наверняка бы произвёл точно также хорошее впечатление, заслужил бы все награды. Только не сразу, не вот так, за несколько дней. Получается, ты и так на верном пути, выходит, ты уже с нужными для избранной тобой жизни качествами? Просто спешишь куда-то. Прекрасно зная, к чему это может привести.

Слабое какое-то утешение для такой измотанности, для всего этого стресса, для почти увечья. Трёпку-то ты краутам задал, Лейтенант, но и они тебя выжали насухо. Многих просто убили, многих изранили. Идёт война.

Ну и пусть идёт! Недолго ей осталось. Знакомства, карьера, будущее... к чёрту катализатор! Чувствуешь себя вдруг по-настоящему свободным в накрывающей волне отходянка.

Всё было не зря. Бастонь устояла. Враг побит и зализывает раны. Сама тишина над городом ー свидетельство успеха его защитников. Это они добились этой тишины. Это они спутали планы врага настолько, что он в своём смятении забывает обстрелять город. Или понимает, что пока что это бесполезно. Или надеется купить расположение сильного противника в преддверии переговоров. Неважно.

Эта тишина и твоя тоже, Лейтенант.
Ты и такие как ты добились сегодня главной привилегии ー закончить день на своих условиях.

Идёшь по красивой ночной улице словно у себя дома.
Чистый лунный свет заменяет электрический.
Впервые за долгое время нет тревоги.

Да когда ж это прекратится! Впрочем, разве на войне всё не должно быть именно так? Проблемы, планы по их решению, манёвры исполнения задуманного, перегруппировки и доклады о новых проблемах. Спасибо, что пока хотя бы без потерь! Если, конечно, не считать пролитой крови линчёванных пленных. И тоже как-то по-жизненному глупо это вышло ー кто-то кого-то не проинструктировал, кто-то кому-то не доложил, кто-то, вероятно, вёл себя вызывающе, и кому-то приспичило дать волю эмоциям. Всего ведь можно было избежать на целой куче этапов, но нет. Впрочем, теперь-то что... Наверно, Поллока просто до сих пор не отпускал выработанный из-за всех последних испытаний адреналин.

ー Всего минутку! ー громко заявил комендант, повернувшись в пол-оборота к закрытой двери, ー Я тут как раз решил рубашку сменить!

Он мягко, но настойчиво приподнял обхватившую его девушку и подвёл её к шкафу. Скрипнуть дверцами погромче, гостью (или отчасти хозяйку?) внутрь, и пальцем на губах к тишине призвать. Должно сработать, только поймёт ли? Самой же наверно хочется лишних вопросов да кривотолков избежать. Да, не забыть расстегнуться.

ー Входите, мистер Арнович. Простите за задержку, весь вспотел от волнения.

Уиллем выдавил из себя улыбку и поспешил усадить переводчика так, чтобы шкаф был у него за спиной. Сам присел напротив, фиксируя чужое внимание на себе.

ー Хочу первым делом поблагодарить вас за усердную работу. Само то, что кризис миновал, и все остались довольны итогами переговоров, уже целиком ваша заслуга!

Комендант улыбнулся ещё раз, но теперь уже искренне. Он и правда был благодарен Арновичу за его старания и понимал, что без него шотландцам давно бы пришлось напомнить местным их место силой оружия, как бы мерзко это не звучало. То, что народные волнения прямо за спинами воюющих солдат никак довести до добра не смогут, понимал даже наивный Поллок.

ー Что касается пира, то отменять его я не приказывал, более того, надеюсь, приготовления уже вступают в финальную стадию! Нужно будет уточнить это у моих сержантов и господина старосты. Французов пригласить... я схожу сам, спасибо. В нашу прошлую встречу капитан Мишле уже дал мне понять, что не имеет никакого желания присутствовать, но я всё же попрошу у него хотя бы сержанта-представителя при парочке солдат. Всё равно местные вряд ли поймут, что всё это значит, для них иностранная форма вся одинаковая, а про звания мы им не скажем. Пусть думают, что союзники со станции прислали целого офицера.

Тут главное самому в это поверить. Ведь одного конкретного сержанта Уиллем пригласит совершенно в иных целях нежели какое-то там представительство.

ー Кстати говоря, мистер Арнович, вы же, кажется, говорите и по-французски тоже? Могу я дать вам небольшое задание?

Уиллем аккуратно достал из кармана сложенный листок с портретом француза-насильника.

ー Вы не могли бы осторожно выяснить имя и фамилию этого человека? В идеале без расспросов, просто через личное знакомство. Найти, опознать по, кхм, моему наброску, и познакомиться. Сможете? Видите ли, очень он мне... приглянулся на роль "французского посла" на грядущем пиру, к тому же слышал от солдат, что это чуть ли не лучший боец наших союзников, настоящий окопный ветеран! Его ещё и здесь, в деревне, несколько раз видели, значит, видел он и нашу оборону, и вообще местность. Поэтому хочу спросить его мнения о состоянии наших дел. Только вот видите ли, какая неловкость, наблюдать я его наблюдал, даже вот зарисовал, есть у меня такое хобби, а про таланты героя лишь после узнал. Теперь как-то неловко идти к мсье капитану и просить прислать конкретного представителя, не зная его имени. Поможете мне? Только рисунок ему не показывайте, а то это я вам признаться в таком увлечении могу, а перед ним как-то неудобно, без спросу ведь рисовал, издалека, исподтишка. Понимаете? Так что вот, возьмите рисунок, потом вернёте.

Уиллем старался говорить доверительно и дружелюбно, а чтобы не дать Арновичу собраться с мыслями и начать задавать неудобные вопросы, поспешил перевести тему:

ー А ещё вот спросить вас хотел, что скажете об этом священнике, отец... Инок-кенти? Так, кажется, вы его назвали. Боже, мне нужно больше практиковаться в произношении русских имён. Но вот вы с ним, кажется, долго о чём-то говорили. У него была какая-то просьба? Я так понял, он обладает определённым... политическим весом.

Какое-то время витала в голове Уиллема назойливая мысль рассказать Арновичу секрет опозоренной девушки, втянуть его во всё это дело, попросить утешить бедную жертву, выспросить у неё подробности произошедшего. Однако, что он тогда подумает о союзниках? Сможет ли сам удержать язык за зубами, не распустить неприятные слухи по всем окрестностям? Не осудит ли грубое решение Уиллема устроить насильнику тёмную? Нет, не стоит всё же впутывать ещё одного русского в неприятную теневую возню тех, кто должен олицетворять для него и для всех его сограждан благородную идею союзнической помощи.

Ты, кажется, чего-то не понял, Лейтенант. Того, что Клэр понимает сразу. Тут не в практике дело ー Дэвису плевать на Саммерса. Виснет прямо на дверном косяке тяжёлая, неприятная пауза.

Орёл сверлит тебя глазами, даже не удосуживаясь ответить. Ждёт, пока с лестницы не доносятся удаляющиеся шаги сержанта Вэнс. Перед уходом она что-то молча показывает хозяину комнаты глазами, словно просит продержаться.

ー Слушай, вояка, ー начинает цедить свою переношенную до уродливости претензию Дэвис, ー давай прямо тебе скажу: не лезь к девчонке, хорошо? У тебя уже дама есть, в каске с противогазом, знаю я её глазницы пустые, насмотрелся. Мне теперь как-то живые да тёплые больше нравятся.

Он кивает на перебинтованную руку Бейкера и презрительно усмехается. В нагло и трусливо смотрящих глазах брезгливость. В позе ー вызов, издёвка. Непривычное, забытое чувство. Как в прошлое попал, домой, в жаркие летние вечера, полные музыки, запаха алкоголя и агрессии в подворотнях.

Этот парень явно променял бы многое на возможность сейчас там оказаться. Может, он и пожимал плечами в ответ на вопрос, "хотел бы он участвовать в войне, в которой его страна наверняка победит и бла-бла-бла", может даже спешил когда-то со своим "да". Вот только сейчас он жалеет. Сейчас он увидел войну воочию, узнал, что такое потери, понял, что сам легко может оказаться убит или искалечен. И страх в нём окреп, а офицерская жажда показать себя ослабла. Работа ассистентом военных полицейских Бастони для него теперь ー вопрос выживания. В роте героев не без труса, в армии героев не без прозревших.

За лихим вожаком и последовать не стрёмно, хотя чего уж тут бояться, после краутских-то пуль? И всё же могут и пробежать по коже мурашки, а ну как правда хозяева дома, и вдруг до крика, а рядом патруль? Глупо-то как будет вот так вот попасться, да ещё и после мутных подвигов Саммерса и тех вчерашних дезертиров. На всю команду тень упадёт. Хотя что тогда? Повоевать не получится?

Вряд ли о таком думаешь, Рядовой, хоть и чувствуешь сомнения товарищей по напряжённому их молчанию. У тебя-то всё просто ー вот цель, с ней перспектива добычи, а препятствия херня, а не препятствия. Не надо попадаться, и всего делов. Было бы всё так сложно и опасно, не обошли бы вас с парнями на повороте какие-то утырки.

Не подвела ведь чуйка. Не хозяева это. Подвал заперт, а дверь чёрного хода оказывается грубо взломана (у "гостей" как минимум ломик) и распахнута настежь. Вряд ли это законные жильцы ключи потеряли.

В тёмном коридоре продвижение замедляется. По шажочку, по шажочку, лучше в час по чайной ложке, чем до разведки обстановки себя выдать. Хорошо ещё шебуршатся гады активно, сами для себя завесу шумовую создают, а на шухере никого.

ー Ублюдки самоуверенные, ーшепчет озлобленно Ларри, словно сам не с той же целью в этот милый домик наведался.

В начале коридора справа спуск в подвал, там тихо. Слева какая-то дверь, кто-то из пехоты (темно, не разобрать) уже успел заглянуть и головой мотает, пусто, дескать. Впереди на выходе в главный зал первого этажа ー стойка. Отличное укрытие, вдобавок, уже обысканное коллегами по алко-туризму. Сейчас в фокусе их поисков находятся полки, нестройными рядами вырисовывающиеся в полумраке. Высокие, почти до потолка, и густо заставлены столбиками желанных сосудов, кажущихся сейчас прутьями диковиной клетки. А тут на "бруствере" стойки кассовый аппарат громоздится, какая-то толстенная тетрадка сбоку, письменные принадлежности, ворох открыток, бумаги, бумаги.

ー Бля, кто сказал "винный магаз", а?

Вопрос с тем же успехом мог быть адресован и Уиндеровцам ー рыжий Шоттер даже вздрагивает невольно. Не видишь, но чувствуешь, Рядовой, как хмурится разочарованно инициатор всего предприятия. Незваные гости из первой партии тем временем продолжают:

ー Точняк, уксус какой-то! Фу, ну и вонь!
ー Во-во, у меня тут то же самое...
ー И у меня, парни. Чё за нахер?! Бутылки-то один в один винные, ну, по форме так да, кхм. Похожи.

Наступает тревожная пауза. Даже шорохи среди товарных рядов прекращаются. Наконец, вместе с тягучим и терпким запахом то ли какого-то соуса, то ли и правда уксуса, до затаившихся в засаде снафу-лазутчиков доносится усталый вздох.

ー Ты, Кайл, дебил конченый. На порожняк нас навёл, а терь сам удивление строишь?
ー Пит, да ты что, я ж внутри-то не был! Чисто снаружи глянул, ну бутылки и бутылки, ну откуда мне знать было!
ー Парни, вы чё разорались?! Харе, слышь! Ищем тогда другие ништяки и валим в темпе, потом разберёмся!

Нельзя сказать, что горе-грабители ведут себя по-настоящему громко, нет. Никто не хлопает в остервенении по деревянным шкафам, не пинает приставные полустремянки-полутабуретки, не швыряет злополучные бутылки в стены, даже ругаются невезучие коллеги сквозь зубы. И всё равно навлекают на себя беду. Хотя это ещё как посмотреть.

На втором этаже раздаётся скрип. Затем шаги. Кто-то спускается по лестнице.

ー Валим?

Кто-то из коллег словно общую мысль выражает. И оттого удивительнее отказ его лидера:

ー Не, парни. Раз такой расклад, идём до конца. Хозяев глушим, наверху шарим. Ну-ка.

Судя по щелчкам гасимых зажигалок и фонариков, подельники главаря-Пита с планом соглашаются. Слышны тихие, на цыпочках, передвижения ー занимают позиции по бокам от дальней лестницы.

ー А мы чего? Нельзя местного дедку с бабкой этим уродам оставлять! ー шепчет сердобольный Ларри.
ー Ага. Они же нас потом и сдадут, ー так же тихо, но сердито отвечает Дюк, ー Зря залезли, ох зря!
ー Валить надо, пока они там, а мы тут, ー от волнения Шоттер с трудом удерживается на принятом в совещании уровне громкости, ー Они следом рванут, говорю вам! Побоятся, что мы патруль позовём!

На улице как назло тихо и темно, ни отблеска фонаря, ни отголосков разговоров, только ветер гудит да редкие хлопья снега в лунном свете кружатся. Кажется, вымер дом, только проснувшийся вдруг хозяин решил дверь входную проверить, закрыл или нет? Тревожный сон вот-вот обернётся страшным пробуждением.

Колоритный всё-таки этот святой отец. С таким в одной компании и самому Поллоку бы невольно захотелось молитву какую-нибудь спеть, лишь бы агрессию бородатую в свою сторону не сманить ненароком. Немудрено, что пленники так быстро перековались! Впрочем, если задуматься, скорость покаяния штука о двух концах. Как покаялись, так и снова нагрешить смогут, особенно если дело своё не грехом считают, а покаяние ー не клеймом на всю жизнь.

Продираться через толпу было неприятно. Шум, галдёж, суета. Переводчику не до переводов, и уж какие тут настроения витают, понять крайне сложно. Поскорее бы закончилось всё.

Уиллем даже поймал себя на мысли, что ему хочется вернуться в дом, подняться к той девушке... что он в каком-то смысле беспокоится за неё. В каком? Что это вообще такое? О каких уж тут ещё симпатиях таких может вообще идти речь, Уиллем Поллок, ты ж даже имени её не знаешь, повеса!

Да уж, нарочно не придумаешь. Нет, не до того сейчас, хватит, забудь! Ещё и французы эти мерзкие глумятся. И почему в каждом из них тот сержант мерещится? И почему кажется, будто каждый из них не отказался бы на его месте побывать? К чёрту, и не до них сейчас!

Помотав головой и вдоволь похмурившись, Уиллем протиснулся к Арновичу и священнику.

ー Кхм, передайте святому отцу мою благодарность, ー комендант для надёжности даже ладонь к сердцу приложил и слегка поклонился (скорее накренился) в сторону обладателя могучего баса и колючей бороды, ー А собравшимся переведите так...

Он откашлялся и поднял руку. Всё равно этих старейшин не видать что-то. Ну и ладно.

ー Уважаемые жители деревни, ээ, Малие Азьорки! Правильно сказал? Я Уиллем Поллок, командир обороны всего этого района, и я знаю, что вас тревожит судьба ваших родных и близких. Сейчас я объясню вам ситуацию. Они проявили недопустимую в условиях войны инициативу: позволили себе самолично судить и казнить захваченных пленных, даже не оповестив командование, то есть меня, о самом факте захвата этих пленных! Абсолютно недопустимо! Во-первых, пленных всегда нужно допрашивать, чтобы больше узнать о противнике. Во-вторых, стрельба на данной территории может означать лишь одно! Боевую тревогу! Представьте, что было бы, если бы враг ударил по нам с другой стороны в тот момент, когда весь гарнизон отвлёкся на этот суд Линча? Мистер Арнович, а у вас так говорят? Кхм, ладно. Так вот! Если бы ваши односельчане были бы солдатами британской армии, они были бы наказаны за такое безответственное поведение! Но! Так как они ополченцы и смелые добровольцы, вызвавшиеся помогать союзникам с обороной своего дома, то на первый раз их выходка будет прощена! Да, да, не беспокойтесь, я приказываю отпустить их! Только пом... Нет, вы послу... Да что ж такое-то?

Уиллем озадаченно пожестикулировал руками и наконец упёр их в бока. Ох не нужно было так быстро переходить к тому, что только и было всем этим русским интересно. Дослушавшая до главного толпа принялась шуметь, то ли выражая радость, то ли негодование, понять было сложно. И всё же Уиллем постарался втиснуться в какую-то паузу и перекричать всеобщий галдёж.

ー Но если это повторится, то наказание всё-таки последует! Помните, только ваша дисциплина и самоотверженность могут помочь нам всем выстоять перед вероятным нападением!

По правде говоря, вспотевший под конец своей речи Уиллем совсем не был уверен в том, что говорит правильно. Что вообще стоило вот так вот выходить к людям. Вероятно, тот же Мишле на его место вообще бы не встал, предпочтя передать полномочия в таких "переговорах" переводчику и простому сержанту (ха, как бы не тому самому). Но сам Уиллем с высоты своих лет воспринимал всё случившееся как глупую ссору одноклассников, причиной которой было недопонимание. Разве стоит в таких случаях отмалчиваться, надеясь, что бывший товарищ не придумает себе невесть что? Нет, конечно, лучше объясниться! Только вот стоявшие перед ним люди были максимально далеки от тех детей, с которыми Уиллем когда-то ссорился и мирился в перерывах между уроками в начальной школе.

ー А у меня всё наоборот, ー смеётся почему-то облегчённо Клэр, ー дед, родители, все давно в полиции, ну, мать не как Элис Уэллс, конечно, а так, по хозяйственной части в тюрьме... впрочем, вам название ничего не скажет. Калифорния. Мы как-то все оттуда, получается, по обеим ветвям. Только вот сына отец от матери не дождался, ну и...

У неё чистый, приятный смех. Её улыбка сильно красит и так по-своему милое, но обычно грустное лицо.

ー ...И как-то, знаете, тоже давили на тему "семейного дела", но мне вот смелости надолго не хватило. Пыталась сперва языковыми курсами прикрываться, поступать, жить по подружкам, переезжать, но... деньги, деньги. Или учишься, или зарабатываешь, да и то, смех да слёзы. Простой девушке без поддержки семьи сложно пробиться. В итоге струсила, сдалась, и вот я здесь.

Увидев на лице собеседника естественное подозрение в сарказме, Клэр не выдерживает должной паузы и снова смеётся, правда, на этот раз тихо и коротко, в кулачок.

ー Конечно, самое место для таких трусих, верно? Ну, я подумала, куда угодно, лишь бы подальше от семьи. Первые годы в нашем участке никогда не забуду. Все тебя знают, кто-то дразнит, кто-то умиляется ー будто родни вдруг прибавилось, и все в одном месте поселились. А потом война... В 43-м открылся набор в женское подразделение военной полиции при WAC, а сбор и тренировки проводились в Форт-Кастер, это Мичиган. На противоположном конце от Калифорнии, как раз то, что мне было нужно. Отец и не заподозрил подвоха, дед так и вовсе от гордости чуть завещание на меня не переписал! Только мать грустила. Сразу поняла, к чему я это. В Форт-Кастер ведь держали военнопленных, а языки я всё-таки к тому времени добила на вечерних, и германский, и французский. Такие кадры вполне посылают в Европу, тут, знаете, тоже есть всякие женщины из Вермахта или гражданской администрации, чиновницы, радистки и так далее. Их тоже нужно переводить на допросах, охранять и сопровождать при перемещении. Я так и тут очутилась. Мы с лейтенантом Миллером одну такую важную особу конвоировали из Люксембурга, но машина сломалась, потом под обстрел попали.

Грусть возвращается к ней вместе с невольной дрожью, но сержант Вэнс быстро берёт себя в руки. Всё-таки выдержка у неё есть, просто у всего свои пределы. Весь вопрос, почему она оттаяла именно в твоей компании, Лейтенант.

ー В общем, моя история, это история компромиссов. Не то, что у вас. Вы же сами выбрали службу, сами смогли всего достичь, и не из-за семейных традиций или чувства долга там, патриотизма.

Вот оно что. Долго же она, видать, искала среди окружающих человека, выбравшего армию либо военную полицию сердцем, а не чем-то, что можно обмануть или что само может в какой-то момент измениться. Так долго, что нечаянная находка настолько её воодушевила. Глаза блестят, грудь вздымается (говорит-то тоже без умолку), вот так засмотришься и не вспомнишь, что сидишь в осаждённом городе, почти что в эпицентре боевых действий.

ー Вы не подумайте, я патриотов уважаю, как не уважать? ー смущённо поправляется она, совсем как сам Бейкер недавно, ー Просто знаете, бывает, болит за что-то сердце, щемит, гнев праведный чувствуешь, как 8-го декабря в 41-м, но это проходит же, а жизнь долгая, и если человек по-настоящему ответственный, ему бы задуматься, в каком деле он больше пользы принести может? А многие на войну пошли просто чтобы пар выпустить, и от них потом проблемы бывают, если обтесаться не успевают. А даже если и без проблем, то видно же по ним, что не их это всё, а они всё притворяются, вояк из себя строят, словно это их призвание.

Наконец-то выговорившись, Клэр испуганно замолкает, не в силах понять, уловил ли собеседник её мысль, смогла ли она выразить её доступно, и что вообще, чёрт подери, на неё вдруг нашло! Всего-то лишь одобрить хотела волевое решение нового знакомого, а покатилась философствовать как в пьяной компании старых друзей. Да уж, выпивка этим посиделкам определённо не помешала бы.

Сержант Вэнс растерянно убирает карандаш и блокнот в сумку, смущённо мнётся, избегая прямых взглядов и словно бы лихорадочно придумывая повод откланяться. Странно, что он не находится. Быть может, ей и не хочется уходить?

Небо затягивает облаками ー ночь будет безлунной, словно сами боги желают Коршуну выжить.
Как иронично. Он был готов умереть с войсками, но и целого дня не хватило, чтобы решить исход сражения. Тьма разнимает сцепившихся бойцов, а ночная прохлада остужает головы полководцев.

Да, стоит отступить. Залечить раны, перегруппироваться, собрать больше сил. И ждать. Самое главное было сделано ー он первым выступил против долгого правления вконец одряхлевшего уже сёгуната. Он первым указал всем на бессовестного куромаку, опошлившего достойный некогда кукольный театр бесконечным повторением одного и того же репертуара. И он первым нанёс мощный удар лучшему придворному полководцу, удар, от которого тот не успеет оправиться.

Время на стороне Тобимото, его семьи и его сторонников. Не он сам, так его дети и их союзники сорвут дозревающий плод власти, потому что вскоре все князья всех земель поймут, насколько слабо и никчёмно стало правление сёгуната, насколько немощен и несамостоятелен нынешний император. Фукаива достойно показал себя сегодня, но в одиночку ему ни за что не справиться с бурей всеобщих амбиций. Кто знает, не ускорит ли он сам этот процесс, вовремя поняв, что лучше уйти с берега, пока столичный замок не смыло словно песочный невиданным доселе цунами.

Грядёт новая эпоха, час меча и копья, время сильного.

ー Выдвигаемся!

ー Кх... где наши войска?

Что останется от человека, если выйдут наружу все амбиции?

ー Мчи к Масакадо, передай, он нужен мне тут. А ты, храбрец, навести нашего Чёрного Гусака, пускай обратится к солнцу.

Вы все мне нужны. Воины, достойные столицы, наконечники стрел воли. Так близко древний город, и так далеко... Нужно стрелять, пока колчан не опустеет.

Получатели:

ー Кикучи, подтянись! Уж пятый день, как в марше на столицу, а ты всё семенишь по-своему! Чай больше не разносчик-скороход хикяку!

Асигару улыбаются, самураи смеются. Солнце освещает светлые лица. Все, от полководца до последнего слуги в обозе, знают свою роль в грядущей битве. Потому и привольно шутке, оттого и знакома воинам роскошь радости. Острым лепесткам лотоса на вражьих знамёнах отвечают скалящиеся зубы готовых к броску мятежников.

ー Помните все, кто победил, тот и воин императора!* Не удивляйтесь потом распахнутым воротам и коврам из лепестков дикой вишни!

В расписании дня образцового офицера нет времени на пиршества и братания с личным составом. Свободные минуты лучше посвятить отдыху, восстановлению после боя. Образцовый офицер должен всегда быть готов получить новый приказ и выполнить новую задачу! Во время задушевных посиделок с этим могут возникнуть проблемы, не так ли, Лейтенант?

К тому же зудят ещё под черепушкой недавние слова озлобленного артиллериста. Унять бы дурацкие мысли, убедиться бы в том, что все сегодняшние достижения отряда Бейкера отмечены по заслугам. Проговариваешь что-то такое невольно и вслух, Лейтенант, ссылаешься на срочный доклад в бельгийских казармах. Ответ Брауна обезоруживает:

ー Полковник Робертс как знал, что ты первым делом к нему соберёшься, ー очередная светлая улыбка Чарльза как на обложку модного журнала просится, ー И приказал, внимание, передать. Хах, передать, чтоб ты хоть часок отдохнул, Бейкер, чтоб поел хорошенько и привёл себя в порядок, потому как, цитирую "не хочу сдохнуть раньше срока от разрывающей грудь гордости за эдакого боевого цербера!", конец цитаты. Вот так вот, Бейкер, все мы сегодня за прошлые поражения отыгрались, но ты, видать, особенно отличился. Видок-то у тебя и правда боевой, ох. Скажу тебе куртку новую на складе подобрать.

Браун с беспокойством оглядывает и руку на перевязи, и мочалку рваного в клочья рукава. Харлок вроде посрезал большую часть лоскутов, но какие-то остались, а какие-то после уже подрастрепались, почти по плечо расползлась ткань. Капитан, конечно, сразу на ранение внимание обратил, но тогда в мастерской и потом на площади как-то не до конкретных забот было.

Побаливает, конечно, а ещё пищу принимать неудобно ー ни тарелку не придержишь, ни лепёшкой быстренько не закусишь, и даже для простого глотка из кружки надо прибор в рабочей руке на столешницу класть. Неудобно.

Браун окликает Бейкера, Хиллса и Престона на лестнице на полпути на верхние этажи:
ー Джентльмены, посидим минут двадцать с бойцами на первом, хочу послушать боевые истории в грубой солдатской шлифовке, без вашего тонкого лоска, ха-ха!

Что ж, не пить же теперь кофе в одиночестве на третьем этаже "офицерской" комнаты, выполняющей нынче роль столовой. Престон и Хиллс всё равно идею шефа поддерживают, так что большинством невысказанных голосов командный состав остаётся на время в компании попроще.

Солдаты, конечно, сперва с непривычки теряются, особенно те, что не из пехоты. Браун, однако, умеет растопить лёд. Подбадривая одних, спрашивая за благополучие других-отсутствующих, он ловко раздаёт по помещению и улыбки, и грустные кивки признания потерь. Постепенно огоньки бойких разговоров перерастают в стабильное пламя очага восстановления сил. Слово лечит. Говорят обо всём понемногу, но в основном про обломавших наконец-таки зубы краутов. Победы в боях, виды оставляющих поля сражений врагов, их трупов, их дымящихся боевых машин ー всё это наконец-то обсуждается со здоровым азартом, без лишнего озлобления, но и не без толики печали, всё-таки всухую нацистских подонков сделать не вышло ни в одном матче. Закономерен и переход на более мирные темы. А как там, интересно, дома. А отменили ли уже цензуру радиовещания. А будут ли в кинотеатрах спец-сеансы пропущенных солдатами фильмов. Эх, вот бы снова на стадионе оказаться, на любой игре любой лиги! Да просто бы на пляже искупнуться, да хоть на речке!

В процессе таких ностальгических рассуждений на пороге штаба и показываются забытые гости. Лейтенант-орёл, с серенькой незапоминающейся внешностью, но весьма подвижной мимикой лица, а с ним в компании... темноволосая девушка во всепогодном уставном плащике Женского Армейского Корпуса. На рукавах новоприбывших самодельные повязки с двумя неприятными буквами аббревиатуры военной полиции. Ну точно, утром, когда по делу Саммерса комендатуру штурмовали, эти двое в сторонке шагали куда-то по делам. Девушка ещё вернуться хотела, но спутник уговорил её продолжать задуманное. Видимо, подручные лейтенанта Миллера, того неприятного худосочного типа с холодным взглядом, что на поверку адекватным и понимающим человеком оказался.

ー Простите, что в разгар веселья, ー извиняется без тени сожаления нагловатый десантник, ー мы по делу рядового Саммерса.

Гостей, однако, едва ли не силой усаживают за стол. Гостеприимны изголодавшиеся люди, на которых внезапно валится еда как из рога изобилия. Впрочем, не то чтобы полицейские (хотя орёл тут скорее выступает координатором-проводником) были против поесть горячего с холода. Разве что девушка смущается. По понятным причинам ー на ней моментально сосредотачивается всё внимание команды Снафу. Кейдж-кикеров в армии, конечно, не очень-то любят, но не когда это симпатичный представитель противоположного пола. А тут ещё и однорукий-Брайт необычную особенность гостьи подмечает:

ー Мэм, а вам раньше не говорили, что вы похожи на Максин Эндрюс, из Сестёр Эндрюс?

В самом деле, сходство весьма сильное, только личико у полицейской бледноватое, и кудряшки волос поникшие из-за холода, снега и долгого ношения уставной пилотки (она в принципе одета скорее по осеннему, и потому заметно подрагивает после прогулки по вечерней улице). А ещё сержант военной полиции далеко не так улыбчива, как знаменитая певица, а карие глаза потухшие, усталые, совсем не как у звезды эстрады.

ー Уверен почему-то, что голос у вас не слабее!
ー Ну что вы, рядовой, я уже забыла, когда последний раз что-то пела. В школе, может. Но спасибо за комплимент.

Голос у неё тихий, но острый, бойкий, хотя сама и тушуется. Видишь, как неуютно ей на таких посиделках, Лейтенант ー неожиданно галантный Престон освободил ей своё место, по правую руку от тебя. Девушка пахнет морозной свежестью, а ещё каким-то полузабытым женским ароматом, хоть и на грани восприятия.

Брайта осадить несложно, и вскоре разговоры возвращаются в прежнее русло, а попривыкшие к необычным гостям солдаты постепенно перестают пожирать единственную даму глазами. Кажется, та тоже наконец расслабляется, да и говяжье жаркое с бобовой подливой и лепёшками делают своё дело. Ест аккуратно, неспешно, хотя и выдаёт свой голод плохим прожёвыванием кусков.

Ловишь на себе взгляд миндалевидных карих глаз, Лейтенант.

ー Вы, должно быть, Лейтенант Бейкер, сэр? Мне... мне описали. Сожалею о вашем ранении.

Миллер, конечно, видел боевого командира пожарной бригады в куда лучшем виде, но его подчинённая достаточно внимательна, чтобы опознать нужного человека. Ей не перекричать всего застолья, и она склоняется в сторону собеседника, чуть касаясь кудряшками предплечья.

ー Я Клэр Вэнс, сержант военной полиции Женского Армейского Корпуса. Рада знакомству. Рядовой Саммерс был в вашем взводе, верно? Я могу рассчитывать на беседу с ним в вашем присутствии после окончания... трапезы?

Странно, что она хочет говорить одна, без своего спутника, хотя ты и перехватываешь её косой взгляд в его сторону, Лейтенант. Никакой неприязни, никакого раздражения, однако. Лёгкое беспокойство разве что. Орёл сидит слева, через Хиллса и Брауна, сосредоточенно поедая угощение и мимолётно ухмыляясь солдатским разговорам.

Шумят моторы, покачиваются грузовики на неровных дорогах. В задних проёмах и щелях крытых кузовов мелькают ровные ряды неподвижных дубов, елей и буков. Стволы и ветки, ветки и стволы, голые и прикрывшиеся тусклой зеленью, примерившие первый белый наряд зимы и дочерна раздетые войной.

Дымящиеся воронки, изрытые осколками склоны холмов. Колёса подпрыгивают на камнях ли, трупах ли, а может и ровно уже всё, только сознание слишком привыкло к обстрелам и встряскам.

В транспортах свободнее не стало, не смотря на потери. Парней Хиллса бросать не с руки ー потесниться если, то хватит места всем, и живым, и мёртвым. Нелегко их различить ー половина бойцов спит в отключке, тихо стукаясь друг об друга головами в касках. У кормового откидного борта молча курит, следя за вьющейся позади дорогой, Харлок. Встречались взглядами с Лейтенантом, ровно всё, выдержал медик сегодняшние испытания. Просто слишком втянулся в работу ー без команды не уснуть.

Вот и Бастонь. Первые постройки, заборчики, фермы, даже боязливо жмущиеся к обочинам гражданские. Чудно видеть их после серии кровопролитных боёв. Осколки мирной жизни.

Разрушений в уютном милом городке прибавилось, а ведь совсем недавно всё такое красивое было, хоть себе на открытку и родным на радость. Теперь же завитушки и линии букв с цветных вывесок припорошены кирпичной пылью и воспринимаются частью разрушений, раздражителем. Протереть можно. Починить так просто не выйдет.

А Новиль? А Манд-Сэнт-Этьен, Фламизуль, Иль-Ла-Эсс? Такое будущее ждёт Бастонь? В тесном неровном кольце 6 на 5 миль, свободно накрываемом артиллерией, населённый пункт не защитить; изящные домики уже не культурное достояние, а просто рубежи обороны с разными приоритетами военной ценности. С каждым днём враг всё ближе, всё увереннее. Даже получив где-то по зубам, не успокаивается, ищет слабые места в обороне, отыгрывается артиллерией на тылах.

На КПП на въезде свой человек, пехотинец из Снафу, запрыгивает на подножку со стороны водителя головной машины, просит танки свернуть на рю делакруа руж рю де марш. "Для грузовиков место тоже найдётся, и вообще, от греха подальше", добавляет шёпотом. Ах да, своя собственная ремонтная мастерская команды Снафу! Эх, не дожил Джаст чуть-чуть совсем, не повидал мечту механика-окруженца.

Мечту или нет, а всё же импровизированному пункту ремонта аварийных машин есть чем похвастаться и удивить несведущих. В небольшом закутке в стороне от магистральной дороги двухэтажный дом с двориком и аркой (танкам в объезд, а джип бы проехал). Первое, что бросается в глаза ещё при сближении на повороте, это опрокинувшийся набок шерман.

Странно такое в самом городе видеть, а не на поле боя, зато понятно, что тут за дела ремонтные делаются (дверцы-люки нараспашку, внутренностей нет) и сразу на какой-то суровый лад настраивает. Правда, не похоже, что это снаряд какой или бомба поработали ー борозды на шоссе подсказывают, что машину потянули и "завалили" сбоку об кювет. Не рассчитали только с деревцем соседним ー сломалось и рухнуло следом, бортом зацепленное.

ー Да это они специально, ー сознаётся не без восхищения остроумной выходкой рядовой-проводник, ー Вроде как восстановлению не подлежит, а поняли только дотащив, кажется, откуда-то из Сеноншама. Полковник, когда на инспекцию приезжали, ругались порядочно, дескать, на месте разобраться не могли, столько горючего сожгли почём зря, кхм. Механики-то все тут были, кого найти смогли, и у вас один. Но кэп нашёлся, придумал такой вот трюк. Теперь у нас и указатель отличный, и пугало для десантуры. Их охотники за танками раз сунулись сюда, думали, техники тут дурью страдают, а им вона как с ходу, костяк танковый, шум рабочий, серьёзный бизнес! Помню, видел их рожи кислые, сам тогда помогал "кишки" механические тащить.

Машину и правда разобрали нещадно. Наверно, мотор всё равно грохнулся, вот и без крана обошлись. А всё равно настраивает на атмосферу рабочую. Никакого снега вокруг, только чёрно-коричневая грязь да деревянные щепки от целых пирамид пустых ящиков в углу двора перед домом. Человек шесть тут и там суетятся, таскают чего-то, бросают, за новым грузом шагают. Из-за угла визг резака и шипение сварки, гул генератора. Там ещё трое работяг, только посерьёзнее, в комбезах, очках-консервах, грязные и прокуренные. Сарай и весь заваленный разной техникой двор ー их вотчина.

Неплохая стоянка для бронетехники. Помяли, правда, заборчики, залезли чуть на соседскую территорию, но не похоже, чтобы кто-то был против. Пустуют и близ окраины брошенные дома. А вот что непривычно видеть, так это жирные косые белые кресты на корпусах знакомых машин Лестера, Макпаттера, Скотта и Пирса. К шерману Ортиса и Хеллкету Харриса уже бегут рядовые с полными краски вёдрами.

ー Это маскировка, на случай непредвиденных инспекций. Навроде как метка "сломано", но охотникам тупоголовым не сообразить. А при выезде боевом закрасим.

Да это же Браун собственной персоной. Расхристанный, с румянцем, будто сам тут всё чинит, хотя лучше бы в штабе сидел.

ー На Смитта дела оставил, всё равно бои стихли, мы своих оттянули. Да и важнее тут, экий проект! Хорошо вы с Полковником придумали!

Не похоже, что Браун в обиде на то, что его не поставили в известность заранее. Или же скрывает умело, или переварил уже и понял, что не до того пожарной бригаде было, и что в итоге-то игра стоила свеч! С танками-то воевать веселее, а, учитывая, что десантники броню по сути в виде дотов используют, им ещё можно будет утереть нос парочкой эффектных и, хочется верить, эффективных, контратак.

ー Танкисты, кстати, могут тут же в доме ночевать, хозяин человек гостеприимный, ー Браун улыбается будто через силу, неосознанно прижимая руку к боку, ー Механик на пенсии, представить сложно, но бывают тут и такие. Бодрый старикан! Это у него грузовичок с краном нашёлся, и как только крауты не увели, ума не приложу! Ну а нам добрую службу сослужит. Эх, славно видеть, что дела-то налаживаются. Ну, пойдёмте в штаб, тут восемь минут маршем.

Действительно, к чему зря топливо жечь?

Возвращённый народными волнениями с небес на землю Поллок был зол.

Первичные его растерянность и тревога быстро сошли на нет, стоило коменданту присесть за стол и увидеть разобщённость самих так называемых делегатов. Ну здорово. У одного гостим, легитимность ему обеспечиваем, с другим дела коммерческие ведём, а третий-черноволосый вообще кто? Да никто, если подумать-то! Ещё и деда какого-то с собой прихватили. Смотрите-ка, ветеран нашёлся. Забыл что ли, чем Крымская война закончилась? Вот люди-то, у них под боком реальный враг по лесам да оврагам шебуршится, а они на союзника замахиваются, старые обиды в памяти вороша!

Уиллему пришлось выдержать довольно долгую паузу, чтобы собраться с мыслями и придумать, как ответить местным бунтарям так, чтобы те не обиделись. Помогло то, что говорить приходилось через переводчика, а то бы Уиллем им сразу вывалил всё, что о них думает, вояках недоделанных.

ー Я прошу вас не волноваться за арестованных, они действительно в скором времени будут освобождены.

Так, ну с главным вроде разобрались, хотя нет, ну какое это главное-то? Неужто эти деревенщины и правда подумали, что коварные шотландцы одной рукой морковку да лук к грядущему пиру режут, а в другую вот топор взять надумали, головы рубить?

Уиллем вновь надулся от распиравшего его негодования, и новая пауза пришлась как нельзя кстати ー и переводчику время дала на работу, и самому Уиллему на успокоение. Однако, пора была переходить к действительной сути произошедшего.

ー А вот про пленных и "службу на англичан" позвольте спросить. Вы что ли в плен тех болче... болшени... Чёрт, вы их что ли в плен взяли?!

Вспыхнул так вспыхнул, ну просто ад кровавый, стыдоба-то какая. А название противника, оказывается, вслух и не выговоришь, даже странно. На бумаге и в уме как-то проще оно звучало.

ー Я имею в виду, это наши пленные, вы понимаете? ー Поллоку даже пришлось на себя и своих подчинённых для точности пальцем показать, ー А те двое, что новые-последние, я так понял, сами ночью пришли, чтоб с голоду в лесу не помереть. Если так, то в чём заслуга ваших кровожадных односельчан? В том, что не испугались за ружья подержаться? В каких таких боях бравые ополченцы успели себя показать, да ещё и сражнувшись при этом аж за англичан? Это мы, чёрт возьми, тут за вас сражаться пытаемся!

Он всё-таки вышел из себя, привстав из-за скамьи и грузно оперевшись о скрипнувшую столешницу. Дыхание даже сбилось, но не останавливаться же теперь из-за этого!

ー Своих пленных возьмёте, так хоть четвертуйте! ー Уиллем кинул быстрый взгляд на замешкавшегося с подбором слова Арновича и подкинул тому синонимов с королевского плеча, ー Повесьте, пытайте, колесуйте, сажайте на кол, бросайте в пруд с саблезубыми омарами, в конце концов!

Комендант в чувствах вышел из-за стола, но тут же сделал полный поворот и затряс перед лицами переговорщиков указательным пальцем.

ー Вот только задумайтесь, проклятье, задумайтесь! Если придут красные. Если они победят! А это не невозможно, чёрт подери! Тогда все шотландцы, французы и прочие американцы отступят, а вы останетесь среди трупов наших товарищей и убитых вами пленных. И я вас-идиотов уверяю, на нас вы это не свалите. Найдётся, всегда найдётся кто-то, кто расскажет, как оно было на самом деле. И тогда сами себе ответьте, кого из нас, если доведётся попасть нам всем в плен, красные расстреляют, а кого нет?

Обрубивший в запале свою речь Уиллем и сам сейчас был уверен в том, что до сих пор полутаинственные для него самого большевики действительно проявят благородство и сохранят жизни тем, кто хорошо обращался с их пленными товарищами. Древние же принципы, "как ты, так к тебе", "око за око", "зуб за зуб". Разве что-то изменилось? Разве успел человек настолько озвереть за 4 года в окопах? Когда обесценилась жизнь человеческая? Несколько дней назад эти проклятые большевики сами вышли на дорогу и бухнулись в ножки иностранцам, так стало быть сами-то в гуманизм верят! Почему мы-то тогда от него отказываемся?

К чёрту сомнения. От судьбы не уйти, а проверка всех высказанных теорий уже буквально за углом. У Уиллема пылали щёки. Не хватало воздуха. На улицу! Рубить, так с плеча, ругать, так всех. И всё бы так.

ー Ну что, господа, пойдёмте ваших арестантов освобождать. Хотите мои извинения услышать? Прилюдные, вероятно? По рукам, но только если сами арестованные первыми извинятся, за нарушение дисциплины и самовольные действия.

Дошедший было до дверей Уиллем резко развернулся и быстро вернулся к столу, склонившись над ним так, чтобы каждый из сидящих при желании мог бы пожать ему его протянутую руку.

После жаркого прокуренного штаба вечерняя зимняя улица освежает. Темно уже. И зачем вышел, Сержант? Курить-то на радостях разрешили прям в помещениях, хотя что то за радости такие? Столько народу потеряли, столько побили... Всё одно люди, только теперь мёртвые, что одни, что другие, не лезут из головы. А тут темно и холодно, как у них там, наверно. И, как назло, ни души на всей улице, если часового в германской форме не считать. Стоит напротив штаба навытяжку, привратник вверху ли, кочегар ли внизу, сам не знает и не интересуется. Вот у кого служба. Дурацкие гляделки на границе охраняемой территории. Твоё место в доме, Сержант, в тепле, в жизни. Поворачивай, застрелю.

Странно, раньше не было у него винтовки за спиной.

Позади ещё шумно, ещё скребут ложки, ещё стукаются кружки, ещё бубнят голоса, хотя кто-то уже и на отбой отчалил, вроде же объявили отбой, нет? Меркнет в сознании всё, что с порядками армейскими связано. Хоть в них и как рыба в воде, а всё же нахлебался. Вот вытащи ту рыбу, и рот разинет, а дышать не будет. Где ты, Сержант? Дышишь?

В штабе неплохо было, там все живые, там чувства и лица, не форма да каски, там слова и слёзы, не команды и крики. Казалось бы так. А может и поменяться всё в единый миг, если вздумается командирам, что слишком расслабился трудяга-солдат. И ты же тогда в мундире сваришься, Сержант, твоя же кожа касками-волдырями изойдёт, шипеть будешь как рак в кипятке, слёзы под панцирем, чёткий ретранслятор приказов. Тошнит. Может, от контузии, может, от всего.

Получается, как в разведку вышел, лучшей доли поискать, подумать хотя бы про неё, помечтать.

Часовой напротив неподвижен, но за каждым твоим движением следит, Сержант. Вспоминаешь вдруг про пропуск в нагрудном кармане и про пароль в голове. Первое ー бумажка смятая с адресом Инес. Второе ー "Церковь Святого Петра". У леди Леклерк дома точно жизнь будет, и точно не армейская, не то, что в магазине электронных товаров, уютном до первой панической атаки. В доме же Господнем не живой и не мёртвый нынче гостит, ни уюта там не будет, ни ласки, ни кошмаров, ни забытья бездонного. Понравишься, согласишься, рискнёшь ー таким же партнёром войны сможешь стать, что и Грегори Джармуш. А может и рехнёшься в конец, снайперу-асу под стать. В лучшем случае от доли откажешься и из дела авторитетом выйдешь, не руки от крови, так голову от проклятья отмоешь. В худшем ー себя не узнаешь. Оно тебе надо, Сержант?

Вспоминаешь Инес. Красивую, высокую, испуганную. Но это же поверхностное, так? Она тебя не знает, а ты её, но искра-то была! Разжечь бы, чтоб светло, как днём, чтобы видно стало, что на самом деле в глазах у неё. Чтоб тепло, как дома, чтобы хоть одну ночь не в одежде задубевшей спать, а голым под одеялом. Чтоб горячо, как в домне, чтобы всю эту дрянь психическую на любовь переплавить! Только вот искра и пожаром стать может, а тушат нынче не водой, а бомбами да снарядами. Таким пожарным не обрадуешься, такое пепелище не отстроишь.

Позади смех. Точно знаешь, что там, а тех, кого не знаешь, узнать легко, и тоже тепло, и тоже по-своему душевно. И без всяких пожаров, потому что уже угли. Но хватит ли их? Не оборвётся ли вдруг веселье, не закинут ли резко в топку? Родной уголок и в аду ясный и понятный, не то что райская чаща.

Замирает рука на дверной ручке, медленно вдоль тела опускается.

Часовой за спиной ждёт.

Барнеру дважды приказывать не приходится ー как-то незаметно он испаряется, козырнув напоследок, а потом также незаметно у дороги возникает, при девятерых товарищах. Вся дорога до своих как в тумане каком-то проходит. Рука болит от каждого шага, в голове какой-то бланманже с киселём.

Негостеприимный замок позади остаётся. У ворот и дальше до самой опушки уже пушкари хозяйничают, и местные, и пришлые ー планеристы, на джипе с самим капитаном Скиннером пожаловали. Кто-то трупы оттаскивает, кто-то винтовки и прочее оружие на транспорт закидывают. Немногим успевают чернокожие новобранцы команды Снафу поживиться: у кого-то автомат Томпсона, кто-то Гаранды большие и малые-карабинные к рукам прибрал, кому-то лучше болтовки Маузера ничего не досталось. Запасные патроны тоже карманы не оттягивают, у многих и подсумков-то нет. Один Пинки самый боевой, со своим БАР’ом и полной экипировкой.

На построении от всей разношёрстной братии скулы сводит. Пехотинцы и их бронированные заочно собратья стоят помятые и хмурые, но смотрят прямо, с мрачной решимостью под стать своему командиру. Хиллс со своими скромно сбоку пристроился, контрастной группой поддержки. Списанные с божественного пьедестала в цариц полей артиллеристы как неряшливая заплата в ряду суровых тёртых вояк. Вишенка на горьком армейском торте ー парочка десантников Макдональда при своём орудии, самые свежие и уверенно смотрящиеся солдаты всего горе-войска.

И всё же эти люди остановили сегодня три мощные вражеские атаки. Это читается на их лицах, это не ими самими там написано. Даже Сэм Скиннер кивает удовлетворённо, окинув взглядом неровный строй.

ー Орлы! Да-да, бойцы, не ослышались. Всем вам большая благодарность от лица всего планерного 327-го! Знаю, есть среди вас и "тигры", и "железные", и, теперь вот, ещё и "три-снаряда", но для меня вы все сегодня орлы-побратимы. Увидимся где-либо ー напомните про Иль-Ла-Эсс, и я подтвержу, что мы одной крови.

И добавляет тише, к Бейкеру повернувшись:

ー Устроил и мне командир 969-го разнос. Мы-то с ними на связи были, но про вас не упомянули толком, не успели в ситуации разобраться. Виноваты, хотя теперь-то что уже. Я-то знаю, что вы из огня да в полымя шагнули, я знаю, какие крауты коварные ублюдки. Доклад на доклад, Лейтенант, и будем надеяться, что моему Маколлифф больше поверит. Удачи тебе и всем твоим, и спасибо, что на выручку пришли.

Видно, что неловко Скиннеру. Лишь капитан он, а его собственный командир ещё неизвестно, к кому прислушается и кого первым услышит. Чёртова политика. А может и нет её? Может, не стоит надумывать сущностей ー ответы все там, в Бастони. Не может непогода вечно держаться, прояснятся и боевые заслуги тех, кто мог бы сегодня отсидеться, но вышел под пули, мины и снаряды, и удержал все рубежи.

Возвращение проходит в спокойном молчании.
Не как при вчерашнем отступлении.
Без чувства поражения.

Помощник снайпера складывает покорёженный короб в бтр и молча крестится, шепча какую-то молитву. Виноватый взгляд у него почему-то, словно если бы сдал он сразу рацию, то и не было бы ничего, а теперь если уж сам Грегори Джармуш про Шнайдера этого упомянул, то назад не отвернёшь, не оспоришь. Семенит тенью очкастый наблюдатель за своим старшим, даже движения почти точно повторяет, то ли невольно, то ли в попытке хоть как-то умиротворить одержимого.

Слышал про этого Шнайдера разное. Половина на глупые байки смахивает, другая ー на байки страшные, непонятные, непроверяемые. Кто-то уверен, что конец этого снайпера-аса германского близок, если уже не настал давно. Кто-то старика-Джармуша натурально поехавшим на всю голову считает, дескать цену себе анархист в форме набивает, чушь всякую про немезиду свою выдумывает, незаменимым прослыть хочет, чтобы поменьше честной работой грузили, халявщика хренова. Кто-то божится, что злобный Грег ему жизнь спас. Кто-то чертыхается, сквозь зубы про живые приманки из боевых товарищей рассказывая. Недолго живые, как правило. Один в шею подстреленный в Италии долго в госпитале мучился; доктора всё в толк взять не могли, почему рана не заживает. Потом записку накорябал, в два слова. "Я сдаюсь". И тут же на поправку пошёл, но сам будто из тела вышел. Взгляд в одну точку, на разговоры не реагирует, сидит себе часами в кресле плетёном на веранде, сам такая же мебель. Комиссовали.

Придавал ли значение всему этому, Сержант? Стоило ли оно нервов?
Есть теперь повод задуматься ー тут их не пощекотать, тут порвать могут.

***

Полковник-​лейтенант угрюмо выслушивает Бейкера, но с ответом не находится. Очевидцу всегда виднее, как оно там на самом деле было. Жаль, мало его, очевидца, и чем дальше, тем меньше. По кускам память о событии умирает, воспоминание за воспоминанием на алтарь войны кладёт. Где твои очевидцы завтра будут, Лейтенант? Сколько их в живых останется через неделю, через месяц, через год? Тех, в ком обида говорит да кем свои амбиции двигают ー всегда больше будет, и голосить они будут громче, и писать активнее, хоть доклады, хоть мемуары.

Кивает раздражённо командир артбатов, выгоняет на улицу собеседника движением дёргающейся щеки. Кем он его видит, строптивым воякой или просто более удачливым союзником-​командиром, молодым и толковым, в затылок дышащим... Что лучше, надменная снисходительность или осознанная зависть? Так или иначе, удар краутских диверсантов хоть цели и не достиг, но рану оставил неприятную, и последствия её налицо. Может, отойдёт и подобреет потом полковник-лейтенант, а может и нет. Потеряй сам Бейкер в бою всех своих приближенных подчинённых, и может также смотрел бы на залётного соседа по линии фронта.

***

На улице у распахнутых дверей в замок стоит-​дожидается продолжения судьбоносной встречи чернокожий паренёк. Пинки Барнер, везучий-​невезучий охранник всея артиллерии, только что о нём речь шла.

ー Сэр, разрешите обратиться? ー всё-​таки решается на разговор рядовой с БАР’ом, ー Я, я тут почти под окном стоял, и полковника-​лейтенанта слышал. Я ненарочно! Но подумал, в общем, и клич кинул, скоро всё отделение у дороги будет. Разрешите проверить, как там сборы, поторопить если что?

Такая скорость с выделением личного состава на перевод в Снафу не может не удивить.

ー Оценка боя?! ー едва ли не взвизгивает от возмущения командир артбатов, и от одного его тона уже становится ясно, что на этот раз ничего хорошего в свой адрес Бейкер не услышит.

ー Не предупредили, ни на чёртов фунт не проинформировали! Ни ты сам, твердолобый ты охотник за головами, ни начальство твоё. Полковник Робертс? Не смеши мои буссоли, сынок, я Робертса знаю лично и ни за что не поверю, чтобы он опустился до руководства какой-то там командой Снафу! Он под крылом Маколлифа, советник в его штабе, важными делами занимается, а ты, Лейтенант, если правда из 10-й Бронетанковой, постыдился бы такого человека в свою кровавую возню впутывать. Знаю я твоего командира. Как там его, Капитан Браун? Сосунок из 28-й Пехотной! Недаром десант о вашей сборной-подзаборной невысокого мнения! Вам лишь бы подраться, кулаками помахать, доказать, что чего-то ещё стоите! А что Манд-Сент-Этьен, что Фламизуль? Оборона десанта там выстояла, де-сан-та! При поддержке приданных десанту же танков. Только ты-то, сынок, ни разу не танкист. Ты и твои парни лишь подпорка в шахте по добыче воинской славы. Никто не запомнит команду драных недобитков! Вы не лучше нас, ублюдки несчастные! Но вот почему-то мы, своё получив, не выёживаемся и поперек старшего брата в пекло не лезем! Встроились в пирамиду, заняли своё место и честно лямку тянем! А что взамен?!

Странный, горький разговор. Не для стен родного Вест-Поинта, не для строевого плаца, не для военного совета в безопасной прифронтовой полосе. Не двух преподавателей-теоретиков, не двух парадных шагоходов, не двух паркетных штабистов.

На пальцах сухой, жилистой руки полковника-лейтенанта ー красноватые мозоли, куртка на правом плече примята, за спиной ー стрелянные гильзы на подоконнике чудом не разбитого в бою окна. Прислонённая к столу винтовка. Смотрящие сквозь собеседника серые глаза артиллериста. Истерика на излёте бьёт несильно, но больно.

Не можешь вспомнить, чтобы в кабинете было много офицеров, когда ты входил, Лейтенант. Двое наскоро перебинтованных лейтенантов стояли, покачивались, но бодрились. Снаружи в коридоре капитана какого-то на полу перевязывали. На первом этаже видел пару трупов с серебряными полосками на форме. Перед воротами ещё один лежал. В артбатах большие потери среди командного состава. Сам полковник-лейтенант смотрел в глаза смерти. Несложно спутать их с глазами вошедшего бронепехотинца с рукой на перевязи и в грязной, окровавленной одежде. Непросто удержать себя в руках, чтобы не обвинить такого лихача во всех бедах.

ー А взамен пальба под самым боком и горе-штаб в магазине электротоваров, до которого сперва не дозвониться, но из которого потом переводят стрелки на десант! "Ой, а разве вас не предупредили?", ха, в зад сверлили! Но это ваши люди окопались на холмах севернее, Лейтенант, ваши люди разъезжали вокруг нас как по Бродвею, так, что мы чуть ваш трофейный ганомаг не подстрелили! Так сложно было связаться с нами?! Не хотели будить радиста?

Вспоминаешь, как Джонни вызванивал штаб Маколлифа в попытке выяснить планы десанта в секторе. Это помогло выявить диверсантов. Карина происходящего больше той, что в голове привыкшего воевать по координатам полковника-лейтенанта. Жаль, что ему нет до этого никакого дела. Он выдыхает и опускается обратно в кресло. Тон его голоса меняется на тихий, деловой и бесстрастный.

ー Общие потери сорок девять человек, из них двадцать шесть раненых. Командиров почти не осталось. Минами разбита 155-мм гаубица, повреждена ещё одна. С поддержкой ничем не смогу помочь, Лейтенант, нам теперь передадут в усиление офицеров из десанта и полностью подомнут под Центр Управления Огнём. Ещё и из замка турнут, наверно.

В последней фразе чувствуется какая-то запоздалая обида, мелочная на фоне всех остальных несчастий и оттого фальшивая, неприятная. Не нравится она и самому артиллеристу, отчего вновь просыпается в нём защитная реакция-издёвка.

ー Но как же мы вас с пустыми-то руками отпустим, а, Лейтенант-спаситель вы наш! Не беспокойтесь, сэр, и Брауну напишу, что повоевали на отличненько, и подкрепление выдам. Принимайте в славные ряды доблестной команды Снафу рядового Пинки Барнера, бумаги о переводе потом пришлю, в эти ваши электротовары. Охранник из тех профи, что умирают, но не охраняют, бегут от краута, роняя соломенные шляпы. А знаете что, я вам целое отделение выдам, на что мне пушкари без пушек? Верю, сделаете из них настоящих бойцов, заодно и накормите! Ох, будет, что рассказать Робертсу! Подумать только, а ты ещё его именем прикрываться хотел! Свободен, Лейтенант, свободен! Убирайтесь, чтоб глаза мои вас не видели!

Очередное деревенское событие Поллока ничуть не привлекло. Напротив, заставило подойти к окну и с раздражением задёрнуть занавески. Сами там разбирайтесь!

Оборачиваться к девушке не хотелось. Месть ей обещал, справедливость, исправление какое-то непонятное, будто бы даже расстрел этого француза что-то исправить может... Вот ведь! У линчевателей стиль мышления перенял? А как ей объяснить, что это совсем из другой юрисдикции человек? И надо ли? Всё равно не поймёт. Всё равно объяснения ничего не исправят.

Уиллем какое-то время стоял перед окном, задумчивый и смущённый. Наконец, развернулся чуть ли не рывком и, подойдя к столу, взял несколько карандашей, достал из сумки блокнот.

В полумраке думалось лучше, особенно ни о чём. Только ты и процесс, любой, всё своим чередом, всё как есть, без шелухи тревог и сомнений. Задёрнуть занавески ー отгородиться от мира. Постоять в тишине и раздумьях ー услышать себя и гостью. Взяться за карандаши ー раствориться в моменте. Пусть всё снаружи застынет, замрёт, надуется пузырём безвременья. Не уйдёт никуда сержант-насильник, не провалится под землю вся его рота во главе со своим циничным капитаном, и жители деревенские не исчезнут, не упустят шанса приметить мятое платье и синяки, посплетничать, разрушить кривотолками жизнь пострадавшей девушки. Нельзя выпускать её туда, а лучше бы не отпускать вовсе.

Уиллем присел рядом с притихшей жертвой войны и принялся рисовать, делясь каждым штрихом.

ー Смотри, это дом, ー говорил он и набрасывал угловатую сетку квадратов и ромбов, ー Целый город в дымной вуали.

Наивный лабиринт застенчиво прятался за трубами заводов на переднем плане, а небо наливалось свинцом, камнем, углём. Уиллем спешил добавить более весёлых красок:

ー А вокруг холмы, покатые склоны, крутые склоны, есть и обрывы. Белые шапки на горах вдалеке. Синие реки. Зелёные просторы. Солнце пробивается сквозь тучи, похоже на ваше? У нас всё такое... высотное! Легко забраться куда-нибудь и обозревать всю округу, не то что тут, в лесах.

Не хватало света, но так было даже легче. Он всё равно рисовал, отдавшись воображению, и не особо сверялся с бумагой. Рука с зажатыми меж пальцев карандашами словно жила своей жизнью. То же с прищуренным взглядом. То же со спокойным голосом. Неважно, что на платье или на бумаге. Неважно, что в памяти ー недавнее насилие или далёкая мирная жизнь. Важен момент, важно соприкосновение плеч, важна щекотка кончиков волос на сблизившихся шеях.

С французом они разберутся. Пригласят на пир и окружат вниманием, но не лаской, отнюдь. Уиллем отрядит четверых бойцов покрепче ー отвести в знакомый ему овин и избить на глазах его недавней жертвы. Лишь бы согласился прийти, а нет, так может запросить у Мишле отделение с конкретным сержантом во главе "этикета ради", чтобы русские не подумали о разногласиях между союзниками. Или ещё для чего-то запросить, оборону проинспектировать "незамыленным взглядом", так сказать. Пусть хоть один приходит, хоть с подчинёнными ー шотландцы будут готовы, даже если для этого придётся пулемёт в засаде припрятать. Прилюдно избить гада будет даже лучше, объявить тогда заодно насильником, уж это слово у того же Арновича вызнать можно будет. Пускай возвращается в свой стан посрамлённым!

Уиллем опомнился, увидев на рисунке слишком много острых углов и мрачных пятен. В какой-то момент вершины гор превратились в колючий забор, а дым из труб покорил небо. Людей в пейзаже так и не появилось. Люди Уиллему плохо давались.

Он со вздохом отложил свои наброски и выставил руку перед девушкой ладонью вверх, как при приглашении на танец. Было немного смешно и неловко, ведь оба сидели на полу, прислонившись спинами к стене. И всё же это финальное касание было единственным, что Уиллем мог сейчас ей дать помимо очевидного обещания.

ー Этот урод, ー комендант указал на портрет насильника, ー Он за всё ответит.

Не смотря на замолкшую ствольную артиллерию, не смотря на затихших в лесу германских миномётчиков ー адский концерт продолжается. Словно и не делали паузу планеристы на корректировку арт-огня, словно не сыпали только что мины севернее цели, пугая врагов лишь свистом осколков. Переход одного обстрела в другой плавнейший, последствия его ужасающи.

У застигнутых на открытом месте фолькс-гренадёров нет шансов. Кто-то пытается залечь в кювете у дороги, но его целиком пожирает взрыв прямого попадания. Кто-то переходит на спринт в попытке добежать до сторожки у ворот, но успевает отсрочить смерть лишь на несколько шагов. Сбитые взрывной волной каски, выдранные из курток рукава. Замахнувшемуся на бтр гранатой крауту осколок перебивает локоть, и он роняет взведённую "колотушку" под ноги. Отчаянные команды вражеского командира обрываются на полуслове. Всё тонет в череде взрывов, сливающихся в единый оглушительный рёв.

После такого ружейно-пулемётная стрельба воспринимается буднично, даже приятно, как что-то стабильное, живое. Гаранды щёлкают чаще германских самострелок и автоматов, а тот пулемёт хоть и МГ, но свой. Кажется, это перелом. Молящие о прекращении огня крики краутов никого не удивляют. Странно то, что под таким перекрёстным огнём ещё кто-то выжил.

К ганомагу подходит, пошатываясь, Корсмэн.
Его покрытые кровью руки дрожат, голос тоже.
Никто не хочет встречаться с ним взглядом.

Уиллем присел на корень кривой берёзки, что нависала над глинистым обрывом у реки. Ноги не держали. Неловко было, конечно, вот так перед людьми разваливаться, не все же ещё разошлись, видят бледного коменданта. Видят как пот утирает со лба, как неосознанно сжимает-разжимает кулак, как не сразу вспоминает про револьвер в другой руке и ещё несколько секунд думает, перезаряжать его или стошнит в процессе, и ну его к чёрту... Глупо всё это выглядело, должно быть. Просто сил как ни в чём не бывало уйти со всеми у Уиллема не осталось, все на нелепое противостояние потратил.

Грегу рукой только махнул, идите, дескать, потом догоню. Впрочем, надолго лейтенант-полковник у деревца не задержался. Как пятна крови, что с расстрелянных вытекла, заметил, так и ушёл. Нет бы видом реки умиротвориться или отдохнуть, глаза прикрыв и спиной к стволу древесному прильнув. Плохое место, плохие люди, плохие дела.

Не русских то вина, конечно, тем более не шотландцев. Просто кто-то из местных дешёвой мести захотел, а кто-то из пришлых ー дешёвого удовольствия. Безответственность. От неё все беды.

Уиллем не то чтобы сильно уверен был в собственном тезисе. Но он и не абсолютную истину определить пытался, а на твёрдую почву выбраться, успокоиться. И потому дальше обдуманного мыслить не стал.

Ему ещё менее приятное дело предстояло ー насильника вычислить и наказать, и тут-то одним револьвером и холодным взглядом не обойтись. Солдатам и сержантам что-то сказать придётся, да как слова подобрать. Впрочем, и не прямо сейчас их говорить ещё.

Промелькнула мерзкая мыслишка у Поллока, что вот бы прямо сейчас большевики напали! Не пришлось бы тогда всю эту грязь разгребать, выпустил бы тогда всех ополченцев-линчевателей из подвала да в бой, и насильника бы того убили бы может, и не так уже больно и горько было бы потом, после боя, расследование вести.

Война всё спишет, так может и негатив такой вот тоже? Хоть какая-то польза от неё была бы.

Уиллем постоял ещё несколько секунд на крутом берегу, вслушиваясь в окрестности. Вздохнул, так и не услышав никакой больше стрельбы, развернулся и зашагал обратно в дом старейшины.

Ну кавалеристы, лихачи сраные, матьих. Что за спешка! Умчал такой важный, ни целей не выдал, ни плана, стреляйте сами куда хотите, а теперь вон руками машет. Трассеры? Не видно нихрена в зарослях хвойных, только по трассерам и стрелять, почти всплепую.

Пехотный лейтёха не лучше ー пулемётчикам команду кинул, позаботился, а на нас и не взглянул. Слаженная команда, ничего не скажешь, даром что первый день так воюют.

ー Ок, кавалерия, добро, добро.

Жахнем по спец-заказу.

Уиллем выстрелил в воздух. Резкий отзвук силы и приятная оторопь на лицах окружающих легли на душу горячей хмельной волной, и Уиллем выстрелил вновь. И ещё раз, уже в полной тишине.

Рука коменданта дрожала. Его колотили обида и злость. Обман, опять обман, опять не та война, не те враги, но те же жертвы, всегда те же жертвы, одинаковая боль, единые страдания, старая-новая грязная работа похоронщикам.

Где арена ничейной земли, где лицензия формы? Тут только голод оружия безумных королей шаткого положения. Можно их понять? Можно понять многолетние трудности чужой военной жизни, чужие потери, чужую жажду мести, справедливости?
Наверное.
Уиллем об этом не думал.
Он ещё не столкнулся с настоящими трудностями, ещё никого не потерял, ещё не ослеп и не оглох от горя. Лишь устал балансировать на краю обрыва.
Или вниз, ко всем, зажимать пробитую артерию Свифту или Ламонту, с криком тащить штык из бока, пить водку сквозь слёзы и смотреть на расплывающихся призраков, самому рубить отмашку расстрельной команде.
Или назад, на твердь, и ждать вспышек из леса, ждать своей очереди в гигантской мясорубке, ждать и готовиться.

Дыхание никак не выравнивалось. Мускулы гудели, напряжение толкало энергию наружу, требовало выхода, крови, прыжка. Трёх предупредительных мало, где настоящая отдача, где изменение реальности?
Пленные коммунисты ー враги, нелюди, выродки, убить каждого, пока не сбежали, пока не вернулись в хищный строй!
Пленные ー неважно кто, их защищает Гаагская конвенция, их война закончилась! Ваша же продолжится с каждым выстрелом в цепь, в строй, в висок.
Выбирай!
Прыгай!

Толпа молчала.

Уиллем направил револьвер на щербатого зачинщика и подошёл к нему в упор, ничего не говоря, не отводя холодного взгляда от его обозлённого лица. Кончик ствола уткнулся в густой волос усов под носом шумного ревнителя кровавой справедливости.

Он выше и, кажется, сильнее. Он разгорячён безнаказанностью. Он верит в правоту своего дела. Что напротив? Кричащая пустота взведённого напряжения. Право власти. Готовность к последствиям. Мало? Он не знает. Уиллем тоже. Единственные, кто захотят проверить ー придут из леса, не из толпы.

Комендант взялся за винтовку щербатого палача и рванул её на себя и от себя ー не забрать, а вырвать из чужих рук и отбросить прочь. Он сделает так с каждым ополченцем, глядя в глаза, держа палец на спусковом крючке и не думая о смерти. Смерть ー на другой, настоящей войне. Эти люди убьют себя сами если продолжат мошенничать, притворяясь солдатами на фронте. Если нет, то морок рассеется, и горячие головы вспомнят про закон.
Раненых к врачу, а очевидных зачинщиков и самых главных спорщиков ー под замок соседнего с военнопленными подвала.

Легче тело, легче и духу, словно и мысли прочищаются. Даже в дрожь на миг бросает ー какофония выстрелов слышна совсем рядом, менее, чем в ста ярдах, и это не какие-то отдельные автоматы или винтовки, это десятки стволов, чьи голоса сплетаются в единый непрерывный треск, скрежет, лязг и грохот. Кажется, что буквально за спиной сделано уже столько выстрелов, сколько ещё недавно, до войны, хватило бы на целый день учебных стрельб. Поражаешься мимолётно отсутствию напряжения в низу живота, Лейтенант. И правда высока концентрация твоего "огня", любой ветеран бы кивнул уважительно, при таком-то огне настоящем позади.

По крайней мере со стороны леса борт ганомага прикрывает. Впрочем, никто его почему-то за цель не считает. У атакующих 333-й артбатальон нет противотанковых средств? Ряженые не взяли с собой даже одного фаустпатрона "на всякий случай"? Может и так, а может им просто некогда. Судя по крикам и сочным чавкающим звукам, их там натурально убивают одного за другим. Достаётся, правда, и охранникам ворот ー стоны раненых слышны и там. А ещё топот. Они не выдержали. Они сдают позиции!

Перцу в котёл добавляет короткая серия взрывов где-то "на плацу" ー возле замка, за его хозяйственными пристройками. Думается сперва на работу наконец-то проснувшейся артиллерии, но нет, это взрывы, не выстрелы. Три раза. И хлопки со стороны леса, недалеко, ярдов 300-400. Крауты протащили с собой через лес 3 миномёта! Обрабатывают теперь большие пушки и их расчёты! Это не просто диверсия, это полноценная атака!

Давай, Лейтенант, заканчивай расстреливать несчастный снег!
Настоящий враг уже потерял почти половину личного состава и готов пойти ва-банк!
Всё, хорошо, последняя капля всё равно всегда в штаны.

Оборачиваешься как раз вовремя.

В бой втянулись новые силы, а старые перешли к активным действиям. Крауты атакуют ー видны выбегающие из леса бойцы в грязном бело-коричневом камуфляже, некоторые увешаны ветками, некоторые просто в белых балахонах и белых касках. До них меньше 200 ярдов.

В поле кровавая баня. Агония взвода под оборванным пулемётным огнём. Если бы не капрал Пирсон из планерного десанта... Впрочем, второй германский пулемёт всё ещё бойко строчит по двору ー там Престон со своими людьми. Там яростные росчерки трассеров и злые сухие взвизги обычных пуль. Зажатые меж молотом и наковальней чернокожие охранники падают один за другим ー ни атакующие, ни новые защитники пушек не гнушаются стрельбой через невольный живой щит.

Зажигается огнями нежданного нестройного залпа второй и третий этажи замка ー кажется, в оборону своих кабинетов включились даже штабисты артбатальона. Впрочем, укрепившимся по линии забора остаткам диверсантов пока что удаётся держаться под почти перекрёстным огнём двух с половиной взводов янки.

Похоже, идея зайти краутам в лесу во фланг идёт прахом. Тяжело фланговать леса и замки, когда они сами идут на приступ, оборачивая хитрые манёвры в тяжёлый встречный бой.

Значит, всё-таки один из своих... Как он мог?!

Уиллем принялся хаотично перебирать в голове всех своих подчинённых, гадая, кто может быть виновен в изнасиловании. Да кто угодно!

А как иначе? Сегодня тут, завтра дома за морем, и никто не узнает, и ведь кормим же их, защищаем, рискуя калекой остаться иль сдохнуть попросту, так хоть ласки урвать, стресс снять, силами зарядиться!

Как-то так бы наверно оправдываться начал, припри его к стенке. Как-то так бы говорил и сам Уиллем, случись ему совершить такое. А мог бы?

Он не знал и знать не мог. Ему лишь вспомнился почему-то Мишле, умудрённый боевым опытом, обтёсанный тяготами и лишениями настоящей войны. Побудь здесь подольше, потеряй побольше, и не поймёшь, кто смотрит из зеркала. И не они к тебе ночью, а ты к ним белым дня придёшь, и в глаза не заглянешь, и цвет волос не запомнишь. И всё равно не почувствуешь себя живым.

Уиллем опёрся о край стола и помотал головой. Нет, не в этом дело. Мишле бы точно до такого не опустился! Просто кого-то ломает война, а кого-то нет. Кого-то, однако, и само её ожидание в пыль и грязь стирает.

С улицы донеслись выстрелы.
Вот и она.
Пора проверить жестокую теорию на себе.

Уиллем подошёл к той, кого он, быть может, не узнает после боя, и обнял, пытаясь впитать в себя вместе с щекотным запахом травы, земли и пота обиду, горечь и боль. Чтобы не забыть, чтобы огонь и свинец, кровь и смерть не заглушили, не вытеснили.
Он должен вернуться и исправить ошибку.
Он не сломается.

Револьвер вновь оказался в руке, но теперь она дрожала не от гнева.
Уиллем выбежал из дома как с обрыва спрыгнул.
С пустой головой.

Киарнис медленно сел наземь, скрестив ноги и сгорбившись.
Нужно было прийти в себя.

Они в западне, в проклятой бездне, на изнанке мира, а премудрая колдунья их славной компании бессильно разводит руками. А что это, как не капитуляция? Гронд ей, Тёмной, не подходит! Осколки мегалита подавай! И этот ещё, со своими шуточками ниже пояса... Всё-таки орки не могут не раздражать своим непрошибаемым безразличием к жизни. Сам же дырку в реальности пробил, и радуется! Ну хотя бы с Хтоном драться не спешит, как сперва подумалось, и то хорошо.

Минутная передышка далась зелёному рыцарю нелегко, но по крайней мере помогла успокоиться. Даже весть о победе Грагхама над Лаэри не расстроила ー на фоне тотального кошмара, творящегося вокруг, это было как извещение об отмене сезонной ярмарки. Неприятно, но когда под носом свирепствуют мор, голод и пламя войны одновременно... Потом, потом Киарнис расспросит Грагхама о его стычке со Сверчками, а сейчас на повестке дня спасение из тонущей в самой энтропии реальности. Да уж, до ужина должны управиться.

Улыбнувшийся мрачно Киарнис подумал, что Грагхам всё-таки в каком-то смысле прав ー в их ситуации только и остаётся, что шутить, и уважительным отношением к жизни и содеянным поступкам делу не поможешь.

ー Ну что ж, отправляемся тогда на поиски красных светящихся фаллосов?

Киарнис пружинисто поднялся и подобрал картонную маску. Пригодится.

ー Разделимся, осмотрим предполье тех руин и встретимся на входе? Там, кажется, какие-то ворота.

Он прищурился и указал пальцем на ориентир. Осколки так осколки.
Ничего не найдётся, тогда и будем думать про капитуляцию.

ГРОНД!?

Киарниса на миг бросило из жара в холод, словно его вдруг срубила тяжёлая болезнь. А он сейчас с удовольствием забылся бы в какой-нибудь лихорадке! И пускай этот здоровяк сам последствия своих поступков разгребает, раз такой непрошибаемый и могучий. Это ж подумать только, из всего богатого смертоубийственного арсенала орков отпрыску знатного рода выдали в дорогу ни что иное как легендарное оружие начала конца времён! Всё лазал по руинам да подземельям Киарнис и лазал, всё думал он и думал, правда или ложь смотрит на него высеченными в камне буквами? Теперь же ясно ー в одном древние письмена не врали. Вот вам "конец времён", кушайте, не обляпайтесь!

Поборов жгучее желание взвыть и начать кататься по земле, Киарнис закусил губу и схватился за Нихассу с другой стороны (правой, коли орк взял Тёмную за левую руку).
ー Нет-нет-нет, Грагхам, стой, остановись! Куда, ну куда ты собрался?! Мы на куске скалы посреди ничего! Те развалины ー не Пакттаун! И ни одна местная дорога туда не ведёт. Нихасса магистр магии, Нихасса только и может всё это прекратить, открыть портал, сделать что-то ещё, и я не знаю, что! Она знает! Остановись и дай ей подумать! Покажи ей Гронд! Покажи!

Бывший охотник за древними диковинками про законы волшебства знал немногое, но понимал, что для творения магии чародеям нужны силы, и чем сильнее магия, тем больше сил нужно.

ー Миледи, послушайте меня. У Грагхама есть легендарный артефакт орков, зачарованное оружие великой мощи. Это же источник энергии! Используйте его! Грагхам, послушай! Это же про Хтона ты говорил на корабле? Вижу, достойная дуэль! Не отказывайся, но! Это же он бросил тебе вызов? Принявший имеет право выбрать время и место! Здесь и сейчас Хтон силён, да ты просто посмотри на его логово! Никто даже не узнает про поединок! Эта бездна просто поглотит тебя, твою честь и бесценную реликвию твоей расы! Если. Ты. Не позволишь Нихассе использовать... не Гронд! Только его силу! Потому что Гронд и Хтон-камень создали всё это! Всё! И Хтон-камня больше нет, а молить о помощи самого Хтона никто из нас не собирается. Остаётся лишь Гронд! Содеянное великой силой исправляется силой не меньшей, ведь как иначе? Как?! Нет ответа? Тогда позволь помочь тому, у кого он может быть!

Киарнис чуть не охрип под конец своей граничащей с паникой тирады. Ему совсем не улыбалось раствориться в прожорливой тьме-без-границ из-за упрямства какого-то орка, привыкшего жить исключительно по своим законам. Конечно, у Нихассы могло ничего не получиться. Но между ужасом самой этой мысли и страхом вызвать гнев Грагхама Киарнис не задумываясь выбрал второе.

Уиллем опомнился лишь выйдя из овина обратно ко всё ещё всхлипывающей девушке. Он не помнил, как мягко, но уверенно стряхнул её с себя, как выхватил револьвер и взвёл курок, как вбежал в пустую хозяйственную постройку, готовый, готовый... к чему? А если свой? Сейчас ー на колени его, и ствол ко лбу! Местный или шотландец ー всякий враг! Кровавая пелена на глазах. Как в атаке. Это она и была ー его первая маленькая никчёмная атака на уже оставленные противником позиции. Тот взял, что хотел и ушёл праздновать победу.

Все эти годы в мечтах и страхах была другая война. Простая, честная, общая ー где брат, где земляки, где в окопах собралось всё Содружество со всех концов света. Которая в газетах, в письмах, за которую хвалят, любят и ждут дома. Россия ー проклятый ящик Пандоры; здесь другая война, раздираемая идеологиями и расстояниями, усталая и разгневанная. Только жертвы такие же уязвимые, не меньше бельгиек заслуживающие защиты.

Молился ночью на свою дурацкую черту, выдержку, верность выдуманным принципам. Идиот. А если она сама хотела, без принуждения? Если бы смогла сказать, показать, кому угодно дать понять, что не одна, что за спиной самого коменданта? Не было ни для кого никогда никакой черты. Сам видишь, как легко она переступается изнутри.

Уиллем схватил девушку за кисть и потащил в дом. Усадил за стол, выдрал трясущимися пальцами лист из блокнота. Убрал наконец мешавший револьвер. В глазах всё плыло.

ー Пиши, рисуй, ー сказал быстро, избегая прямых взглядов, ー Кто, кто это сделал?!

Застыла. Ну да, конечно. Ведь нечем.

Злополучная коробка карандашей словно сама прыгнула в руки. Порвал, теперь до конца не закроется ー плевать. Рассыпал, уронил половину цветов ー плевать. Держи белый, держи красный ー пиши.

ー Пиши!

А если не умеет? Если не запомнила? Позвать переводчика? Нет!

Уиллем понял, что уже кипит от стыда. Что слишком много на себя взял, и не важно, что столько взвалили. Ему не удержать станцию, завод и деревню. Он даже одну-единственную девушку защитить не может. Хотя бы вину должен сам искупить. Помочь. Налить и подать стакан воды. Опуститься рядом на одно колено и мягко приобнять за локоть. Указать на её синяк, на платье, перевести палец на флаг за окном.

ー Британец?

Спокойный голос без лязга металла и официозной сухости. Что случилось, то случилось. Главное сейчас, что защитник наконец рядом, что он сделает всё, чтобы наказать виновных, что ему не всё равно.

Киарнис был готов к резкой реакции вероятно задурманенной Нихассы, к нападению новых культистов, даже к внезапному возвращению их повелителя. Но к моментально заполнившей камеру волне непроглядной черноты? К такому невозможно быть готовым.

Мир исчез.

Паника сменилась ужасом, ужас ー усталым смирением. Безразличие ー враг кошмара, но у него есть против него испытанное средство. Ничто так не сбивает с жертвы броню равнодушия как удивление.

Мир появился вновь, но уже другой, изменившийся. Вернулись и чувства. Боль, тошнота, головокружение.

Киарнис сбросил маску и согнулся было в рвотном позыве, но так ничего и не исторгнул, только простоял бестолково несколько секунд, упёршись ладонями в колени и тяжело дыша.

Секунд ли, впрочем? Время. Время.

Нет, дыхание же есть. А положи руку на сердце ー услышишь, как оно бьётся. Значит, от гибели в этом проклятии действительно отделяют секунды, много ли, мало ли их ー бездействие сожрёт каждую.

Рядом Нихасса, живая, даже пришла в сознание. Поодаль ー Грагхам с каким-то могучим молотом, выглядит как после яростной битвы. "Разбил Хтон-камень"?, "Добряк активировал мегалит" ー слова орка отпечатываются в лихорадящем сознании в одном ряду с недавними словами Махгарга. Чёрная тварь предрекала Нихассе и провинившемуся "аколиту" гибель, но спутал ли её планы удар Грагхама? И где Шарп?! Неважно!

ー М-миледи? Нихасса! Очнитесь!

Киарнис легонько встряхнул магичку, стараясь отвлечь её от летящего в бесконечность осколка мира и встать так, чтобы занимать большую часть её внимания.

ー Мы только что были в подземельях Пакттауна, в плену культа, поклоняющегося Хтону. Злобное божество, смерть, разложение, энтропия, это всё про него. С нами Грагхам, и он как-то разбил некий "мегалит", вероятно, магический кристалл или иную важную для культа деталь какого-то их ритуала, и всё подземелье захлестнула волна тьмы. Вот она схлынула, и теперь мы дрейфуем на скале в океане хаоса.

Зелёному рыцарю даже поплохело от своих слов. Вспомнился морской переход на Трон, качка, скрип мёртвого дерева. Тут и так хватает раздражающих факторов!

ー М-миледи... соберите всё ваше знание. Пробудите магию. Иначе нам не спастись.

Всё или не всё? Что он мог упустить, что ещё нужно поведать магичке, чтобы сложилась картина в её помрачнённом от заразы культа рассудке?!

Киарнис резко обернулся на орка:
ー Грагхам! Подожди! Как ты разбил мегалит?! Этот... Хтон-камень! Подойди сюда, к Нихассе, расскажи ей!

Рядовому с грозной автоматической винтовкой на капоте джипа лейтенант отвечает на удивление ровно и спокойно, хотя и не сводит какое-то время глаз с оружия:

ー Кто этих десантников разберёт? Нас какому-то капитану Блэку приставили. А вы что, сами по себе? Без десантников?

Вопросы же Сержанта допрашиваемого почему-то смущают. Быть может, из-за тона.

ー Дэниэл, кхм, лейтенант, кх-кхм, Джек Дэниэл... Да, чёрт подери, как виски! Знаю, знаю!

Не сказать, что Дэниэл краснеет или как-то обиженно надувается, но губы сжимает в нитку, показывая, что тема имени ему неприятна. Его взгляд тяжелеет, но суетливым всё равно не становится. Джек даже позу не меняет, постепенно начиная напоминать какого-то странного ящера, не лишённого эмоций, но в сущности своей хладнокровного.

Разве что реакция Валентайна на наблюдение Панды вызывает у сапёра какое-то тёплое облегчение. Он поворачивается посмотреть, куда указывает требовательный коротышка из какой-то непонятной Снафу, и слабо улыбается.

ー Да это наши, пленных ведут. С тыла же никто не ждёт.

На опушке и правда показывается разношёрстная колонна. Валентайну и компании требуется ещё несколько секунд, чтобы различить в сотне ярдов три десятка кучкующихся краутов с заложенными за головы руками и ещё с десяток янки по сторонам от конвоируемых.

ー Лейтенант Лукас Андерсон, 333-й артбатальон. Что тут у вас, бойцы? Сэр?

Все оборачиваются в сторону замка. Это от него подбегает трусцой бледный офицер в сопровождении пары напряжённых чернокожих солдат. Все трое держат наготове винтовки, хотя пока что и ни в кого не целятся.

Лейтенант-сапёр переводит тревожный усталый взгляд с Валентайна на Андерсона и, вздохнув, представляется.

У новоприбывших невольно округляются глаза. Артиллерист даже переспрашивает недоверчиво:
ー Джек Дэниэл? Что, прям как виски?

Тёзка знаменитого производителя алкогольной продукции вздыхает ещё раз.
ー Сэр, лучше десантников донимайте, вон они пленных ведут. И вы тоже, Сержант, устроили тут допрос. Снафу, Снафу, хм. Лейтенант, вы слышали про отделение "Снафу"?
ー Ммм, боюсь, что нет. И да, простите за бестактность, лейтенант. Не каждый день встретишь такого человека, хах. Ну, с такими именем и фамилией. С необычными, то есть. Кхм. Простите. Так, а вы, Сержант, поясните, что тут делаете и что за Снафу? И почему в гражданском?

Сконфуженный, офицер-пушкарь спешит переключиться на более лёгкую добычу. По пробивающим его речь нервным смешкам видно, что у парня (он выглядит определённо моложе Бейкера) начинается отходняк. Стрельба под боком, затишье, потом снова стрельба, да ещё похлеще предыдущей ー есть с чего перенервничать, а тут вон какое облегчение, и колонна с пленными, и смешной тёзка, и какая-то забавная потрёпанная четвёрка на новёхоньком джипе.