Голосование пользователя

"Началось."

А что началось-то? И главное — когда закончится?

Откуда стреляют? По кому? По нему, Айзеку? За что? Кому он сдался? Ерунда какая-то.

Рвануло совсем рядом, кто-то закричал. Как же страшно, когда так кричат. Скрипач, кажется, впервые в жизни страстно вдруг захотел стать меньше. Он сжался, стиснул зубы, опустил голову. Айзек бы и в песок ее воткнул, будто страус, но так далеко не уползешь. А нужно было ползти. Только бы не отстать от Диаманти.

Диаманти знал, что делать.

Крик оборвался, и эта заполненная тишиной дыра в месиве звуков ударила по ушам сильнее взрыва.

(Как же страшно, когда перестают кричать.)

Почти тут же второй партией взвыл Шорти. Айзек помотал головой, будто пытался вытряхнуть крик раненого из ушей.

Это не к нему.

Хорошо, что они с капралом заранее все это обговорили. У Скрипача есть его работа. У Шорти есть все его отделение. Каждому свое. Может, именно это настоящее мужество — делать то, что должен. И верить, что остальные тоже не подведут. Звучит логично. Он ведь, кажется, что-то такое и сказал этому... как же его... Шерроду. Тогда, на "Зейлине", тысячу лет назад.

Диаманти скомандовал "Вперед!", и Айзек последовал за ним, как привязанный. Весь его мир сузился до полоски между песком и краем каски, в которую попадало только чуточку ужасов войны и ботинки капрала.

Мысль, что можно ослушаться или, скажем, бросить баллоны, даже в голову ему не пришла. Мрачный — заместитель Бога (на время, пока Айзек с Господом в натянутых отношениях), а с напалмом Скрипач вообще почти сроднился за эти несколько часов. Да он скорее бросил бы дышать, чем напалм.

...Именно поэтому Айзек чрезвычайно удивлен, обнаружив себя совершенно без баллонов, но зато рядом с Шорти.

— Потанцуем? — с жалкой улыбкой произносит он. Вот бы сейчас кто-нибудь выстрелил ему в голову, чтобы он наконец заткнулся. Шорти не выглядит как человек, который в ближайшее время сможет с кем-то станцевать. — Я поведу, — добавляет Айзек, пытаясь ухватить рядового поудобнее. Потому что если выставлять себя идиотом, то уж хотя бы полным.

Пожалуй, в этот момент Скрипач не очень боялся смерти. Он бы, наверное, предпочел умереть под обстрелом, нежели узнать, что капрал имеет сказать по поводу положенной на его приказ большой толстой блокфлейты.

  Трудно было поверить, что у Талала настали спокойные времена. Яснорада любовалась окружающей её жизнью и боялась даже подумать о том, что где-то ещё остались старые угрозы и притаились новые. Будто только одни мысли об этом могли разрушить тот хрупкий мир, который создали элифэ.
  — Я благодарю каждого из вас, вы все откликнулись на мою просьбу, – обратилась Рада к Совету, когда пришло время сбора нового урожая, — Вклад каждого неоценим. Посмотрите только на эти улыбки, на эти счастливые лица наших сородичей! В этом сезоне они не узнают, что такое голод! Разве это не прекрасно? Для меня видеть, как жизнь нашего племени становится лучше, – само по себе награда, и я рада, что могу разделить её с вами.
  — Мы все заслужили немного отдыха, все элифэ. Я хочу поблагодарить каждого нашего собрата. Давайте соберёмся всем племенем и устроим хотя бы на один вечер совместный отдых, с разговорами у костра, может быть даже выступлением на сцене, с кучей едой и без тревог, – женщина мягко улыбнулась, предвидя беспокойство. Только что она говорила об отдыхе, а теперь слова её уходили совсем в другую сторону, — Нет, мы не будем ничего ни для кого организовывать. Просто пригласим всех, и пускай каждый возьмёт с собою еду и хорошее настроение.

  И тем не менее, Яснорада не могла забыть всего того ужаса, через что прошли Талала. Новое поколение пока не столкнулось с бедами, и хотелось, чтобы это не происходило как можно дольше. Всё было в руках старших – у них были знания, опыт. Они могли постараться оградить своих детей от собственных ошибок. Яснорада могла. Она хотела защитить Утреннюю Росу и других детей, дать им лучшую жизнь, чем была у неё, уберечь от боли потери родных и прочих бед. Впереди предстояло много работы. Для начала Рада хотела закончить общие наработки по стрелам и перьям. И хотя элифэ наивно надеялась, что новые стрелы будут просто игрушкой, точнее инструментом для тренировок воинов, в глубине души женщина осознавала их важность. Она понимала, это то, что может спасти жизни элифэ в будущем. Если бы хотя бы один из Ясеней с их мудростью соизволили бы помочь с её задумкой! Но не было причин расстраиваться по этому поводу. Там, где заканчиваются одни возможности, появляются другие. Вместо шамана Листопад придумывал новые формы, и воин привносил своё практичное видение. И не было у Рады сомнений, кто оставил ей тогда новую стрелу. Когда у неё закончились индеи по улучшению, она отнесла обратно в дом воина стрелы, когда Листопад был со своими отрядом на тренировках, поддержав тем самым его своеобразную игру.

  Женские сборища в доме старейшины продолжались. Попытки Яснорады привнести что-то новое по упрощению женского быта пока не добились успеха. Слишком много было хлопот, и слишком мало свободного времени для освоения нового. Рада наблюдала, как неудобно было женщинам пользоваться грубыми иглами при сшивании одёжных листьев, но ничего не могла с этим поделать. А ведь только недавно она радовалась новому инструменту, что должен был облегчить труд! Как быстро привыкаешь к удобствам и перестаешь их ценить. Элифэ решила обойти проблему другим путём – отказаться от листьев, по крайней мере как от основного элемента одежды, и сделать из волокон нётэ совершенно другую основу. Но начинать надо было с чего-то малого. Как Рада и говорила на прошлом совете, она собиралась высадить нётэ у Корней, чтобы собирать ещё один “урожай”. Когда материала будет достаточно, можно переходить к следующему шагу. А пока пальцы старейшины грубели как и у остальных от монотонной, но важной работы.

За опустившейся губой стального борта амтрака — десны-брёвна какой-то стенки и кривые зубы пальм и построек. Солнечная улыбка острова. Привет, сука-радость, слепящая бликами воды и металла! Привет, страсть-до-гроба в пламени дальних вспышек! Привет, лава-по-венам дрожи возбуждения!

Оглушительный чреньк где-то повыше виска — как вырванный из киноплёнки кадр. Или два. Или два десятка грёбаных кадров, за которые успеваешь посвистеть, покричать возмущённо на криволапого механика в будке и плюхнуться обратно в кресло. Знаешь ведь, что кино продолжится.

...а тут хрен там знаешь! Не знаешь!

И потому первым "новым" ощущением впечатавшегося щекой в колючий песок Пола был незнакомый, почти потусторонний ужас. Кто-то всучивает винтовку. Кто-то тянет за рукав. Крики, взрывы. А все мысли про вырванные из жизни кадры. Секунд десять-двадцать глазами хлопал и в звенящей тишине тонул, а кажется, будто год или два. Тягучая мимолётная мысль. Время растянулось по жилам и закупорило сосуды. Слюну сглотнуть — гони недельку! А вспомнить пол-жизни до текущего момента — хлопок в ладони, раскат грома. Вот уже и стена, как, когда? Помахать ладошкой Винку — само собой, на автомате, как за ниточку кто-то сверху потянул. Осознанно коснуться головы — словно полчаса руку тянешь.

Нет! Не снимай каску! Паника хлестнула воспоминанием жуткого ливня из детства, заставила отдёрнуть пальцы от косой и продолговатой вмятины. Ещё совсем недавно снять опостылевший головной убор было заветной мечтой "проклятого" пьяным соратником морпеха, а сейчас он бы сам себе кулаком по скуле врезал при попытке проветрить голову.

Куда-то делся лейтенант, хотя только что был рядом.
Умолкли товарищи, хотя только что о чём-то зубоскалили.
Слух вернулся.

Выстрел, выстрел, очередь. Короткие всхлёсты и долгая долбёжка. Плевок Ветчины куда-то вбок — короткий. Треск горящего где-то неподалёку огня — долгий. Сдавленный стон раненного Ньюпорта. Круговые движения пальцев Болоньезе на крышке фляги. И тут же брызги крови, вскрик.

Пол вздрогнул, окончательно сведя своё чувство времени с ориентацией в пространстве.
Они выбрались из транспорта и залегли за бревенчатой стенкой.
Их убивают минами или даже обычными гранатами — увиденные мельком ещё из амфибии постройки были совсем рядом.

Опять нельзя сидеть на месте — закидают, накроют!

Пол, тяжело дыша, подобрался, пересев на корточки, и прижался к стенке плечом, грудью и скулой. Разлапистая щепка перед глазами. Слабый запах как у горчицы или ореха — то ли срубленная пальма, то ли пот. Ну же, всего на три секунды, просто осмотреться.

"Зачем, зачем?! Дважды подряд вот так вот — не повезёт! Чего хочешь-то? Что ты там высмотришь?! Всё накрылось медным тазом, и так ясно! Грёбаные япошки словно на милю в этот кусок коралла зарылись!

Грёбаные япошки!

Пол стиснул зубы, зажмурился и вмазал кулаком по стене. Несильно, больше чтобы саму злость почувствовать. Нечестно! Он пошёл на войну доказать свою правоту, лично увидеть и пресечь злодеяния поехавших милитаристов, вернуться и вот этой вот жгучей правдой дома заткнуть всякую любительницу рисовой бумаги. А его и его товарищей просто убивают. И это та жгучая правда, что никому не нужна.

Ну нет, они так просто не сдохнут. Не все разом, накрытые одной гранатой, которую какой-нибудь смелый косоглазый просто спихнёт им на головы как ленивый кот мамину вазу с края стола. Ну нет, выжить — это не просто упасть ничком и молиться, чтобы пронесло. Выжить — значит действовать, быть командой, а не горсткой перепуганных идиотов!

Он выдохнул и быстро привстал на полусогнутых коленях. В самый раз поднять глаза вровень с верхним, уже порядком потрёпанным пулями, бревном. Ну где же вы, мрази?

Однажды смерть назначит мне свиданье
Там, на ничейной и глухой земле,
Когда весна прошелестит во мгле,
Наполнит воздух яблоневый цвет.
Однажды смерть назначит мне свиданье,
Когда восторжествует вешний свет.

Последнее стихотворение Алана Сигера,
американского поэта и солдата
Французского иностранного легиона,
погибшего в битве при Сомме

  Слипуокер высовывается и палит в воздух, ценой своей жизни готовый купить возможность командиру и сослуживцам покинуть ставшую вдруг ловушкой амфибию. Сухой одиночный треск звучит словно гонг или сигнальный пистолет: вместе с Винком офицер, затаив дыхание, перебрасывает себя через борт, практически чувствуя спиной чужой злой взгляд. Но вот плечо бьется о песок, и офицер, не задерживаясь ни на секунду, откатывается в сторону, давая место другим, и споро ползет к бревенчатой стене: низкой, ненадежной, но сейчас желанной, как неприступная твердыня для разбитой армии. На чистую опрятную форму, которую Манго всегда почитал лицом офицера, липнет мокрый песок, за плечо цепляются похожие на клок волос водоросли. Вжавшись между землей и теплыми пальмами заграждения, словно ища у них защиты, лейтенант, сжав зубы, смотрит на то, как один за другим его люди оставляют машину: Парамаунт, Домино, Счетовод, Болоньезе… А проклятый снайпер, чтоб его приподняло да прихлопнуло, все лупит: хорошо, что Бог и Фортуна на правильной стороне, и он не находит новых жертв.
  Прыгает Подкова, оба Гловера, и сердце Манго сжимается до боли: неужто Дроздовски… Быть того не может. Это неправильно! Холл ошибся и умер – это уже отвратно, но отчаянный «красно-белый» не должен так просто погибнуть! Когда, наконец, переваливается через борт последняя пара, офицер выдыхает тяжело, только сейчас поняв, что вцепился пальцами глубоко в песок в истовой надежде обмануться. Обтерев руку о штанину и мельком дернув уголком губ на траурную кайму под ногтями, он с молчаливой тревогой смотрит, как капрал помогает раненному Ньюпорту. Убедившись, что боец почти в порядке, командир уведомляет бойцов, чтобы те, не дай Бог, не поползли вслед за ним, решив, что это стратегическая передислокация:
  - Я осмотреться, за мной не ползти.

  Стараясь лишний раз не смотреть на тело незадачливого Холла, Манго отползает чуть в сторону и аккуратно высовывается из-за укрытия. И тут же первым же желанием становится нырнуть вниз, за преграду, и быстро, как ящерица, поползти к амтраку и потребовать забрать всех назад, потому что он, нахер, на такое не подписывался – штурмовать с полувзводом укрепленную, простреливаемую со всех сторон позицию! Сунешься сюда – расстреляют со всех сторон, как мишени в тире, а останешься лежать за стеночкой – выкурят минометами. Проклятье!!!
  Прямо на глазах лейтенанта у левой воронки злой, по-собачьи лающий пулемет разрывает какого-то отчаянного морпеха, а потом пули стрекочут рядом, врезались в бревна со стуком глухим. Донахъю сразу ныряет ниже, вжимаясь в землю, и чувствует, как гулко колотит сердце – быстро, лихорадочно, словно намереваясь проломить ребра. Не став дважды рисковать головой на одном и том же месте, шепотом сквернословящий офицер отползает чуть в сторону. Вжимает лицо в дерево, дыхание переводит. Снова поднимается осторожно, готовый в любой момент распластаться ниц. Выглядывает, оценивая всю глубину той задницы, в которую его занесло, и осознает, что, как ни крути, а вариантов нет: назад его хрен кто пустит, к тому же джапы могут также легко потопить отступающую амфибию, как и идущую вперед; лежать смирно – перебьют рано или поздно, а значит, хочешь-не хочешь, придется атаковать и надеяться, что все получится. Потому что одна ошибка – и рассказывать о ней придется апостолу Петру, ведя за собой тех, кто доверился ему, своему лейтенанту.
  Снова спрятавшись от глаз невидимого стрелка, лейтенант проползает еще чуть вперед, намереваясь завершить обзор неприятностей, как впереди кто-то возникает. Фрэнк судорожно хватается за «Томпсон», но быстро признает в неизвестном морпеха из первого взвода. Сглатывает – не хватало еще в горячке своего порешить или быть подстреленным своими же.
  - Ясно. – комментирует. – Там это где?

  Проследив за пальцем рядового, лейтенант видит сгрудившихся солдат, среди которых мелькает слабо знакомое лицо. Кажется, этот парень с выражением каменного истукана – из саперов. Как его там, Мрачный Скрипач, что ли? Однажды, еще в Новой Зеландии, офицеры «Гольфа» выпивали с несколькими своими коллегами из штаба 18-го полка. Смеясь, инженеры рассказали, что у них в роте «В» завелся капрал-эксперементатор, просто доставший все начальство до дивинженера включительно своими бесконечными «рацпредложениями», а потом при оказии и показали издалека своего непризнанного гения. Вот этот-то заочный знакомец, кажется, и куковал теперь вместе с оторванными от начальства людьми Клониса.
  - Понял. – дергает головой лейтенант. – Где Клонис – я не знаю, так что принимаю командование на себя. Сейчас разбираться будем, что делать. Передай своим, чтобы ползли к нам: будем консолидироваться и не распылять силы.

  Почти сразу выясняется, что на маленьком пятачке за невысокой стеной можно открывать клуб встреч – появляется еще один боец, на сей раз из «Фокса», сообщивший радостную новость, что здесь неподалеку есть еще люди из второй мардив. Стало быть, шансы сделать хоть что-то возрастают – это успокаивает. А поднявшая голову амбициозность, скрывшаяся при обстреле в глубинах сердца, поднимает голову и шипит тихонечко об открывающихся возможностях.
  - Смогу, обожди чутка. – предупреждает лейтенант и, чуть отползя назад, уведомляет подчиненных:
  - Так, морпехи. Примете вооружение – проверьте его боеготовность. Не высовывайтесь без нужды. Парамаунт за старшего – проследи. Я – к нашим на левом фланге. Домино – пройди по стене вправо, попробуй найти наших, но особо собой не рискуй и не высовывайся. Найдешь - разузнай обстановку и назад. И скоро с левого фланга придут наши парни из первого взвода, имейте ввиду.
  Раздав указания подчиненным и надеясь, что они нигде не напортачат – не должны вроде, парни умные, ответственные! – Донахъю выдвигается вслед за парнем из «Фокса», по пути прикидывая, сколько у Андерсона может быть людей. По всему выходит немного: раз посыльный не упомянул ни капитана Морриса, ни хоть кого-то из его взводных, значит, ганни там за старшего. А значит, с сержантом не более одного-двух амтраков: мысль о том, что офицеров здесь убивают также просто, как и солдат, Манго даже в голову не приходит. Как вскоре становится ясно, лейтенант заблуждается – с сержантом гораздо больше отделения. И вновь Донахъю зарекается строить предположения: слишком уж это бесперспективное занятие, лучше сосредоточится на том, что есть, чем гадать о том, что может быть.

  Мимо раненных и пока что здоровых, мимо безразличных ко всему, словно камни, и тех, кто нервно вскапывает носком ботинка песок, мимо людей, объединенных одной общей волей и единой опасностью. Прямо по мертвецу с распахнутыми пустыми глазами, чувствуя формой недвижное тело, еще недавно жившее, надеявшееся, пытающееся что-то сделать. Офицер нервно кусает губы и закрывает глаза, словно это поможет абстрагироваться от вида покойника и мерзкого ощущения, что он ползет по нему словно по бревну. Какой-то парень с оторванной кистью демонстрирует свою страшную рану словно пропуск из ада, словно доказательство того, что он свой долг исполнил. «Шок» - говорит кто-то рядом, и Манго согласен с говорящим, но промолчать было бы ошибкой – надо хоть как-то поддержать ставшего вмиг инвалидом молодого парня:
  - Вижу, морпех. – на секунду останавливается офицер. – Отдыхай. – Хочется добавить что-то еще: про то, что для него война закончена, что скоро беднягу заберут на амтрак и доставят на корабль, где окажут помощь, но сказать это – значит обнадежить, а судя по тому светопреставлению, что творится вокруг, все надежды на благополучный исход могут оказаться ложными. – Держись.

  Снова обстрел и новые раненные. И минуты не проходит без того, чтобы джаповские снаряды и пули не нашли новую жертву: такими темпами, если ничего не предпринять, скоро на побережье не останется ни одного живого «гостя». А вот и Андерсон. Первый же вопрос от сержанта приводит офицера в состояние легкого ступора, но вскоре все проясняется. Вот только легче от этого не становится: на и без того мрачное полотно поля боя гании легкой рукой добавляет еще несколько антрацитово-черных мазков. Снова хочется безбожно ругаться, чтобы хоть как-то выплеснуть всю ту бурю, что комом застряла в груди. Но перед нижними чинами слабость демонстрировать нельзя: паникующий офицер – лучший способ деморализовать солдат. А посему остается только вновь принять невозмутимый вид и попытаться разобраться с предложенным планом.
  - Держи. – Манго протягивает Андерсону три сигареты. – Парням еще раздай, у кого нет. У меня пока что ничего не понятно: два пулеметных отделения да до отделения пехоты из соседнего взвода, обстановку я еще полностью не уяснил, как и результаты разведки по правому флангу. Где оставшаяся часть моего взвода и другие части роты – в душе не представляю. Равно как и то, чья там амфибия.
  Услышав о смерти Уоррена Морриса и половины его офицеров, Донахъю мрачнеет. Ситуация складывается хуже и хуже: все части поперепутались, и вместо сокрушительного удара кулаком дивизия нанесла удар растопыренными пальцами. Причем по каменной стене, ага.
  - Какой, ты говоришь, блокгауз взять надо? – Фрэнк на несколько ударов сердца снова поднимается над бруствером, накладывая слова сержанта на местность. – Тот, который ближний? – услышав отрицательный ответ указание на желаемую цель, лейтенант морщится, как от зубной боли. – Слушай, ганни, ты тут обжился чутка поболе моего, а я даже сориентироваться не успел: первичное наблюдение не закончив, сразу к тебе в гости пополз. Поясни-ка, почему именно дальний? Тот, который напротив, вроде как должен большую угрозу тебе и твоим парням представлять, да и занять его немного проще, как мне кажется. Не то чтобы я против – один хрен делать что-то надо, но поясни-ка, а?

  Манго чувствует, как щеки опаляет стыд. Он, офицер, спрашивает, почему должен атаковать ту или иную цель у какого-то сержанта, пускай даже и комендор-! Но, черт побери, никаких объяснений в голову не приходит! Пулемет, из которого скосили того одинокого парня у воронки, расположен, судя по сектору обстрела, где-то между левым укрепленным пунктом и первым бараком, или, может, в скоплении пальм на левом фланге, которое и лесом-то назвать язык не поворачивается – но это менее вероятно. К тому же этот дырявый, как решето, сарайчик худо-бедно, а прикроет от обзора узкоглазых на правом фланге солдат Андерсона. А вот тех, кто попробует взять дальний блокгауз в лоб или со стороны текущих позиций пульвзвода роты «Гольф», ждет с распростертыми объятиями натуральный огненный мешок. И Андерсон не может это не понимать, но все же просит о помощи! Может, он знает или приметил что-то из того, до чего не додумался лейтенант?
  Выслушав ответ, он кивает:
  - Хорошо. Только есть одна проблемка. – Донахъю выразительно постукивает двумя пальцами по запястью, где отсутствуют часы. – Но ничего, что-нибудь придумаю. Сколько сейчас на твоих?

  Над головами громыхает, и вместе с криком «Пригнись!» Донахъю чувствует, как чья-то тяжелая рука вжимает его в землю. По спине и каске дробит частый град толи осколков, толи земли комьев. Прямо перед носом офицера в песок входит даже на глазок острая и длинная щепа, и Фрэнк чувствует, как проступивший пот холодит спину. Кто-то стонет, а он опять цел. Но как долго это продлится? Этот проклятый островок будто создан для того, чтобы убивать! Огромные снаряды линкоров его не взяли, бомбы только бесполезно перерыли землю, а бедная пехота вместо того, чтобы зачистить недобитков, обильно оросила негостеприимный берег своей кровью. А сколько ее еще прольется?
  Андерсон ругается на чертову шрапнель – и Манго с ним полностью согласен: только попасть под огонь артиллерии еще не хватает, тем более под такой практически прицельный – головы не поднять. И тут, словно хор, отозвавшийся солисту, гремят новые взрывы, уже потише – в ход, видимо, пошли минометы. Не надо быть пророком, чтобы понять, что огонь ведется из разных калибров – участок и вправду пристрелян хорошо. И хрена с два со своего места сдвинешься – осколками начинит тушку только так. Остается только ждать и понимать, что время на подготовку тает водой в чашке под жарким солнцем.
  Рядом орет комендор-сержант, настойчиво требуя ответа. Взводный сплевывает скрипящий на зубах песок, осторожно прочищает мизинцем ухо от неумолчного звона.
  - Понял, понял! – отзывается ворчливо. – Успею, куда уж я денусь отсюда. Постараюсь сделать что в моих силах, как доберусь до своих – друг от друга зависим же. – новый разрыв заставляет вжать голову в плечи. - Есть пока какие мысли и идеи, которые мне стоит знать?

  А обстрел все не стихает, вырывая из солдат все новые и новые стоны. Близкий разрыв заставляет Донахъю инстинктивно зажмуриться и внезапно пробуждает в памяти давно читаные строки Сигера. И сразу рождается ощущение, что все эти неумолчные, бесконечные разрывы – словно послание, морзянка от смерти, которой она зовет на свидание именно Фрэнка. Вот только никакого желания видеться с ней у лейтенанта нет.
  - Вашу ж мать! – цедит он. – Да когда ж они прекратят, с-суки!?

Вы не можете просматривать этот пост!

Ты напрягаешься, когда девушка достаёт оружие.
Интуитивно прикидываешь, успеешь ли дотянуться до своего.
Невольно щуришь глаза.
Готовишься к рывку.
Может ли быть, что ты допустила ошибку?
Выбрала не того аколита?
Священник казался лидером в группе — так что с ним ты бы точно не сработалась. Охотник за головами был кажется верен ему — да и испытывать лояльность работающего за кредиты стрелка ты точно не желала.
Что до лекаря, ты не планировала доводить дело до того, что он понадобится тебе или твоим оппонентам.
Ты выбрала ту, с кем проще всего было бы работать, ту, на чью уязвимость указал даже Сифре...
И ты... ошиблась?

Нет.
Оружие занимает место в кобуре.
Девочка поставила предохранитель, символически показала, что впускает тебя в ближний круг.
Конечно, можно было бы серьёзно обдумать, в кого именно она собиралась стрелять раньше, но... Кто ты такая чтобы осуждать.
Ты и сама не стремилась слепо верить каждому, кого встречаешь.

Замечание об одежде ты встречаешь с чуть снисходительной улыбкой — ты бы никогда не подумала, что такие вещи... не очевидны. Конечно, ты сама одеваешь свою свиту! Впрочем, ты отдаёшь себе отчёт что не все выросли на Эскории. Эта девочка выглядит как та, кто насмерть боролась за каждую крошку, должно быть для неё действительно неясно как можно просто взять и купить кому-то платье, причём наилучшее...

— Конечно, я займусь твоим внешним видом.

Два других замечания ты скорее пропустила мимо ушей.

— Чем ты занимаешься с вашей «командой» меня не касается, и я буду благодарна, если и им ты не расскажешь больше чем нужно о наших с тобой занятиях. Иначе это может привести к нежелательному вмешательству, пусть даже из лучших побуждений — а я не привыкла, что в мои планы вмешиваются.

Да уж, это была бы катастрофа — например, попробуй трое мужчин выжать из тебя проход в салон,
ты бы отказала, это привело бы к ненужному обострению.

— Теперь о твоём деле. Чтобы найти покупателя, мне нужно знать, что именно мы продаём, и сколько ты желаешь из этого извлечь.

Последний вопрос тебя позабавил.
Было что-то смешное в этом «стрелять умеешь?»
Что-то напоминающее социальный маркер, так, священник спросил бы «веришь ли в Императора?», аристократ — «кем были твои родители?», а военный — «где служила?»

Заданный с такой детской непосредственностью, этот вопрос пожалуй заслуживал небольшой искренности.

— Предпочитаю не делать этого без необходимости. И не доводить до этой необходимости. Но да, я умею стрелять.

  Физик
  Голливуд немного растерялся от твоей рулады – он стоял, растерянно хлопая глазами. Положение спас Крейзи-Хорс.
  – Наша кинозвезда не целуется, сержант! – ответил он, похлопав Голливду по плечу – форма была мокрая, и звук был такой, как будто кто-то шлепает половой тряпкой.
  – Заткнись! – ответил ему Голливуд, но было видно, что такое внимание Физика ему польстило.

  Выслушав инструкции, бойцы принялись их выполнять – Крейзи-Хорс и Айскрим, преодолевая волны, побрели вдоль рифа искать людей, а остальные попытались опуститься в воду так, как ты приказал. Это оказалось непросто – спас-жилеты выталкивали людей из воды, а волны норовили захлестнуть в лицо.
  – Сука, мерзость какая этот ваш Тихий Океан! – сказал в сердцах Черри вполголоса. – Так и закоченеть недолго.
  – А ты подрочи под водой и согреешься! – напутствовал его Зубастик.
  – Морская вода вредна...
  – Да заткнись уже!

  Ты пошел к разбитой лодке – искать снаряжение. Но, увы – снаряжение на воде держалось не очень хорошо, потому что сделано было из железа, черт возьми. Оно тонуло. А маску с трубкой, чтобы поискать его на дне, ты не захватил. В лодке лежали два раненых морпеха – они уже кое-как перевязали друг друга и ждали кого-нибудь, кто заберёт их отсюда. Было там и несколько мертвых тел. У них в карманах и на поясах ты нашел гранаты и магазины от карабинов. Там были и карабины, но с первого взгляда ты понял, что два из них повреждены взрывом, только третий выглядел целым.
  Потом увидел ещё одно тело, лежавшее рядом с рампой лицом вниз. Тебе нужен был бинокль – Бэтмен свой бинокль потерял, а у тебя его и не было. Если ты собирался куда-то стрелять с пирса из миномёта, бинокль мог пригодиться.
  Ты подошел к телу и увидел в воде его короткие, тонкие ноги. Слишком короткие. Ты видел мертвецов и оторванные конечности на Гуадалканале, не то чтобы много и не то чтобы это часто были морпехи, в основном джапы. Но все же вид искалеченного трупа – не то, что могло тебя смути...
  Переворачивая труп ты увидел, как эти "ноги" отделились от тела. Это были никакие не ноги.
  Ты знал убитого – это был взводный сержант Никопулус по прозвищу Ник, из роты "Хотел". Постарше тебя, ему было чуть за тридцать. Не то чтобы вы были друзьями, но иногда выпивали по пиву, бегали друг к другу, когда не хватало расходников для поддержания матчасти или патронов... Никополуса разорвало почти пополам – одной ноги не было аж до живота, вторую отхватило по колено, из бедра сахарно-бело торчал осколок кости. Кишки масляно струились толстыми жирными червями, а те две штуки, которые ты принял за ноги – это были две здоровенные рыбины. И они жрали сержантовы кишки, когда ты подошел. Они скользнули в толще воды и замерли на расстоянии расстояние пары метров, лениво шевеля плавниками и дожидаясь, пока ты уйдешь. Ник пораженными глазами уставился на тебя из-под каски. "Что со мной случилось?" – как будто спрашивал он.
  Такого на Гуадалканале ты не видел – чтобы рыбы жрали морпехов. Знаешь, все эти морские шуточки-прибауточки, типа "пошел на корм рыбкам", ля-ля-ля... Да. Без шуток, так и есть. Япошки только что пустили на корм рыбам десятки, а может, и сотни твоих товарищей. Ты почувствовал запах крови и в нём как будто бы проступил запах рыбы – скользкой, холодной, толстогубой и тупой, как сама смерть. Машинально отпрянув, оперся о борт, слыша, как зловеще плещет о него море, и чувствуя, как заворочались у тебя внутри твои собственные кишки от такой картины.
  Нет, на трупе Ника определенно не было бинокля.
  На лодке был цел один из деревянных анкерков, и ты напился пресной воды из блестящего медью краника, прежде чем ушел, стараясь не смотреть на труп сержанта.

Бэтмен
  А тебе повезло. Метаясь из стороны в сторону ты вдруг задел ногой что-то продолговатое. Нет, потерял. Нет, снова наткнулся, наступил ногой. Может, обломок
  Вслепую пошарил рукой, окунувшись в воду лицом – и ухватил приклад! Винтовка! Может, и не твоя, зато уж какая есть. Оттянул затвор – вроде работает. Хер знает, будет ли она стрелять, искупавшись в воде – вы так это новое оружие не проверяли, а говорили, что она капризная. И всё же лучше, чем ничего – с винтовкой в руках поспокойнее. Вроде уже и не так позорно, вроде уже и не голый тут торчишь посреди Тихого Океана.

Дойчи
  Насчет каски ты мог не переживать – несколько шагов к ближайшему трупу, качавшемуся на волнах, и всепогодный головной убор снова имелся в твоем распоряжении. Пришлось немного поправить "парашют" под свою тыкву, но ничего, поправил.


Все
  Капралы нашли двух морпехов, прятавшихся в воде неподалеку – оба были молодые и ещё не нюхали пороху, и под обстрелом потеряли свой разбежавшийся отряд. Они были из роты "Хотел". Одного звали рядовой первого класса Салливан, другого рядовой первого класса Лежон. У Лежона была легко ранена рука – цепануло осколком, и оружия у него не было. У Салливана имелся карабин и даже рюкзак, который он не посмел снять. Жилетов ни у того, ни у другого не было.
  Больше людей поблизости не было – только раненые и убитые, остальные, собрались с силами и двинулись к пляжу.

  А вы пошли к пирсу, оступаясь и оскальзываясь на неровной поверхности коралла. Было ощущение какой-то неправильности – вся форма мокрая, ноги по пояс в холодной воде, а сверху припекает уже ощутимо.
  Иногда в воду падал снаряд, и поначалу все приседали пониже в воде, но вам везло – близких разрывов не было, и постепенно вы перестали это делать. Сквозь плеск волн до вас доносились звуки боя – на берегу вовсю чесали пулемёты, рвались ручные гранаты и шрапнель, а иногда ухало и посолиднее.
  В отдалении спереди и сзади к рифу подходили амфибии, вернувшиеся с пляжа. Некоторые поворачивали назад к берегу, но большинство шло к кораблям.
  Вам на пути встретилась только одна – она была забита ранеными. Вы заглянули через борт – солдаты лежали вповалку, едва ли не друг на друге. Некоторые были уже без сознания. Один морпех сидел, привалясь к борту с закрытыми глазами, бледный, как полотно, свесив голову на грудь – похоже, он умер. Другой, с простреленным животом, стонал в голос, кусая свою руку. Вы сказали водителю, где подобрать тех двоих с лодки.
  – Там всё так плохо? – спросил Крэйзи-Хорс у раненых. Все они были из роты "Фокс" вашего батальона.
  – Там ад, – тихо откликнулся один из раненых, у которого кусок мяса вырвало из подмышки.
  – Япошки окопались на долбаном острове. Их там сотни, – отозвался другой, с простреленными ногами.
  Третий протянул Бэтмену почти пустую, но сухую пачку сигарет.
  – На, держи, – сказал он. – Скоро сами всё увидите, парни. А мы отвоевались.
  – А пирс захвачен? – спросил Айскрим.
  – Не знаю, – честно признался раненый. – Меня подстрелили как раз, когда мы пытались пробиться к батальону Кроуи слева.
  – Ребята, не задерживайте! – крикнул водила. Двигатель заработал, и амфибия, перевалив через риф ушла в сторону кораблей.

  Спотыкаясь и волоча за собой миномет и ящик с минами, по-прежнему привязанные к спасательным жилетам по методу сержанта Витта, вы всё-таки дошли до пирса. Вблизи он выглядел, как бесконечная эстакада железной дороги где-нибудь в пустыне Аризоны, только вместо песка кругом была вода. Влево, на север, пирс уходил метров на сто – а вправо, к берегу, на полкилометра. Построенный из кокосовых брёвен, он поднимался над водой метра на полтора и был заставлен какими-то ящиками, бочками и коробками – насколько хватало глаз. Когда до него оставалось метров пятнадцать, раздался голос:
  – Эй! Осторожнее! Там снайперы!
  Приглядевшись, вы увидели морпеха, засевшего между опорами с винтовкой в руках.
  – Где?
  – Да черт его знает, где! Под пирсом! Там япошки шастают.
  И тут вокруг зашлепало по воде, а от пирса со стуком полетели щепки – это по вам дал очередь какой-то пулемёт. Он дал её издалека, так что выстрелов его вы поначалу даже не услышали, но накрыл вас довольно точно – только по чистой случайности никого не задело.
  Черри бросился к пирсу и вдруг ухнул вниз, как будто провалился в прорубь, и если бы не жилет, наверное ушел бы с головой.
  Плюясь и чертыхаясь, он выбрался обратно.
  – Там яма!
  – Это канал! Япошки сделали вдоль пирса проход для лодок! – крикнул морпех. – Он идёт почти до самого берега!
  – Сука, что делать-то!? – спросил Зубастик. – Опять в воду лезть?

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Этого чувства точно не было в морге, хотя уж там-то оно должно было быть - но нет, там было стерильно, просто, сухо, даже людно, но не настолько пахло мертвичиной - при том не в смысле запаха, а в смысле "ощущения", какое однозначно точно тянулось от квартала.
- Хорошо, - сладко мурлыкнула ламмасу, - разузнай что можешь, и скажи мне, а я постараюсь что-то придумать, чтобы это не мешало Инфернальному Двору.

Дом, а который смотрел Джон, был абсолютно в стиле Танделиона - лепка, внешняя пожарная лестница, заканчивающаяся на третьем этаже (со 2 ее благополучно спилили - просто чтобы не лазили), все окна были закрыты, а на первом этаже еще и зарешетчаты. Суккуба говорила о квартире под номером 8С... по идеи это был - 2 или 3 этаж, в зависимости от того как они пронумерованы, есть ли разделенные квартиры где в одной квартире сразу 3-4 жильца.
Одним словом самый обычный и не вызывающий никаких ассоциаций дом в Танделионе.

Насколько сразу в Танделионе копы побегут на звуки выстрелов? По опыту Джона, Юбараэль мог сказать, с очень незначительным шансом они тут куда-то побегут, скорее постоят у входа, если никто не выбегает размахивая пистолетом, то и они не полезут, приедут через неделю, когда трупом будет вонять. За одним "но", если там есть какой-то начальник, который хочет выслужится - то могут и заставить даже подняться на этаж, но с большой вероятностью если бы там был кто-то другой, не Бредфорд, то пожали бы плечами и отпустили, в такой ситуации - Джон разумно предполагал, что его-то как раз схватят.

Машины технической служюы и пожарных стояли и формировали оцепление, при этом сами техники и пожарные курили и разговаривали, окурки кидали прямо на промокший асфальт, а от дождя спасались под козырьком технической машины.
Двое мужчин явно больше 40, один гладковыбрит, второй с небольшой борожкой и усиками и один явно младший, парень лет 20, который кутался в куртку.
- ...ну и холодина, - от него.
- Привыкай, тут и не такое.... - Мужчина не успел закончить фразу, как посмотрел на Юабараэля, который как раз подходил. - Парень, чего надо, тут территория закрыта, - не слишком назидательно, но и без особого нажима сказал мужчина.

Полиции было много - знакомые номера машин и пара знакомых лиц Бредфорд видел со своего места, патрульные стояли в патруле - все молодые парни служат 2-3 года и еще не ушли на повышение в другие отделы или просто выбрали оставаться в патруле. Кто дирижировал оркестром, пока было не понятно.

- Кх... Кхрыыыы... Кто?.. - закашлялся водой обессиленный Бэтмен, имея в виду "кто меня вытащил", но бойцам вокруг было не до него. Промелькнули в поле зрения труба с Голливудом, плита, ящики - они все еще боеспособны.

- Сэр, причал пристрелян у япошек наверняк, видно ж, что они готовились. Может послать кого берегу, проверить, чистое ли дно? Зароемся и начнем вести огонь? - голос его был слаб, но сил убедиться, что он услышан, не было.

Руки Кёртиса, между тем, сами ползали по телу, пытаясь нащупать что-то недостающее. "Винтовка!", пронзил его холод ужаса, хотя казалось бы, куда уже холоднее? Винтовка, которую морпех не должен никогда бросать, которая часть его и без которой существование теряет смысл!!! В панике он задергался, озираясь вокруг в поисках потерянного оружия.

  Время так быстро бежит! Недавно элифэ праздновали сбор первого урожая сгаты в Лучистой Долине. Это был первый сезон за последнее время, когда Талала работали в полях, а не занимались сбором трав и фруктов. Но еды с полей всё ещё было мало. И хотя Яснорада с теплотой вспоминала то время и своё сближение с Крупным Плодом, возвращаться к этому не хотелось. Старейшина думала, что наработки Вьющегося Стебля по сохранению пищи обезопасят племя от голода, но это не будет работать, если у элифэ не будет лишней еды. Необходимо было найти новый подход, но пока Рада видела только один выход.

  — От вас не должно было укрыться, что племя Талала продолжает расти, – начала Яснорада, когда Совет вновь собрался для обсуждения насущных вопросов, — Вскоре нам не будет хватать улокве и сгаты. Я прошу вас бросить все силы на возведение новых полей у Корней.

  Женщина печально посмотрела на Листопада. Её просьба означала, что в этом сезоне воины снова будут заниматься не тренировками. А до Рады доходили слухи, что молодые элифэ делают успехи, заметные всем, даже не сведущим в воинском искусстве.

  — Но это не может продолжаться постоянно. Иначе потом вместо леса будут одни поля. Ночной Шорох, ты чаще остальных путешествуешь. Понаблюдай, что нравится диким растениям, где они лучше растут и при каких условиях дают лучший урожай. А я бы хотела ещё начать выращивать нётэ. Мне не дают покоя воспоминания о холодах. Я могла бы научить женщин плести из нётэ одежду вместо нашей, но сбор диких нётэ отнимает очень много времени. Это займёт не очень большую часть полей. Но думаю, что придётся внимательно пересмотреть все посадки, чтобы избавиться только от слабых кустов.

Лязгало, трещало. Жахнуло когда в борт - или, может, в лоб куда-то, не понял даже - за малым сердце не встало. Но повезло-пронесло, цела нога, отличные дела, а ботинок всегда новый раздобыть возможно, когда есть на что его напяливать.
- Да сук...
Лупило нещадно, бояться даже некогда. Потом, оп, пирамиды какие-то подводные, как у этого, брат младший рассказывал, писателя-то, Ловкофта, вроде. Щупалец не видать, живем. Хотя, вон, гниды имперские проволоки щедро понасовали, не поскупились. Представилось живо, как греб бы, рюкзаком и винтовкой топимый, как зацепился бы за выверт колючий штаниной, рукавом. Как вспорола бы до мяса железка руку, ногу. И все. И привет. Потом ляпнуло в машину. Страх получить пулю тут же вытравил страх потонуть, изрезавшись и запутавшись. Замечательно.
- Сука...
Вот и пальмы, вот и пляж. И стена. Наших - ну, до нас - тут не было: ясно, значит, кто постарался, отстроился. И ясно, кто сидеть за ней может прямо сейчас. Кричит кто-то: то ли сверху, то ли сбоку. И правда отъездились.
- Понял!
Заглушив "грузовик" и выбравшись из его едва не ставшей склепом кабины, за балки-переборки-листы спрятался: за железо, в общем. Пары мгновений хватило, чтобы понять - конкретно, так, не дотянули до грунта. А ну там снайперы, а ну пулеметчик где засел? Того жизнь не жил, скакать по мелководью, у долбанных япошек как на ладони, когда не понятно ни хрена: где бамбук, а где свои.
- Все на месте! На месте! Кто умеет - помогите раненым!
Разобраться, чего и как, надо сначала. Прикинуть, что к чему, перевязать тех, кого побило, чтоб кровью не истекли на раз.
- Остальные - занять позиции! Не высовываться! Оружие к бою!!!
Зацепился взглядом за "пятнистого" товарища, что решил в прятки поиграть, там, в стороне. Махнул, надеясь внимание привлечь.
- Эй! Морпех!!! Если один остался, чеши сюда!!!
Потом сержанта окликнул.
- Дэнни! Надо понять - что за пиздец, где все!
Огонь трещит под боком. Нехорошо. Полез за огнетушителем.
- По-быстрому осмотримся, и двинем. А я пока движок потушу - горючки там на дне, но ну его на хуй.
Нашел если баллон, "запустить" его: залить-засыпать то, что ярче и жарче горит. А там, там уже как повезет.

  Музыкальная тема: ссылка

  Сезон холодов выдался легким. Снег, что еще несколько листопадов назад хоронил под собою заросли сгаты, в этот раз таял, едва касаясь земли. Солнце, казалось, не желало больше уступать холоду Лес, и вскоре вновь полились ливни, а крик птицы кано и шелест листвы наполнили небо. Время шло своим чередом и жизнь у корней Талала, как будто, никуда не спешила. В её тихом течении дни проходили мерно и время тянулось подобно древесной смоле. Когда же воздух стал теплым, согретый солнечной лаской, элифэ проторенной тропой отправились вновь в Лучистую долину, где их ждали залитые золотым светом луга и примитивные хижины.

  Еще прошлым теплым сезоном, переходя реку вброд, к дальнему великому древу начал прокладывать путь Ночной Шорох. Всё выше и выше взбирался он каждый раз по крутым, увитым могучими корнями склонам к подножью исполина, закрывавшего небеса своей кроной. Но с возвращением в Долину теперь, обнаружил, что труды пошли прахом и ливни ли, ветер ли, смыли и сдули со склона разбитые шалаши и подготовленные припасы. Впрочем, намеченный путь к стволу великого древа остался в памяти разведчика-элифэ и хотя бы в этом труд прошлого себя оправдал.

  А между тем, среди корней Талала росла Утренняя Роса, окруженная заботой и безраздельным вниманием Яснорады. И глядя на дочь, да слушая разговоры других матерей, всё чаще старейшая замечала, как росло вокруг и всё племя. Может быть, еще один раз покинет эти земли теплое Солнце прежде, чем вновь элифэ станет не хватать урожая. Великий лес всё еще был щедр для детей древа Талала, но воспользоваться его дарами, как и раньше, означало бы на еще один сезон оставить поля.

Скрипач и сам собирался облобызать твердую землю, когда они с ней наконец встретятся. Но красотка-Тарава не стала дожидаться, пока он там решится и сложит губы правильной трубочкой, и взяла инициативу в свои руки. Отплевываясь от песочка, скорчившись в ногах Диаманти этаким бойцовским чихуахуа, Айзек подумал, что учения напоминают реальную высадку, как онанизм игру на тромбоне — лишь в самых общих чертах

(Объективно, не очень удачная метафора, но Скрипач поставил себе очко стиля за "онанизм". Правда, тут же снял два за "тромбон". )

На учениях бывало всякое, но Айзек всегда представлял хотя бы приблизительно, где его командир, где он сам, а главное — зачем он там, где он есть. Сейчас же он вообще не понимал, что происходит. И подозревал, что не он один.

Перебравшись за подбитый амтрак, народ начал доставать сигареты. Скрипач воспринял это как знак, что в ближайшее время они больше никуда не поползут, и полез в рюкзак. К его огромному удивлению, тосты даже не намокли. Наверно, самые удачливые тосты на всем побережье. Хотя конец-то все равно один. Айзек протянул один тост Диаманти, во второй вгрызся сам. Ему совершенно необходимо было понять: вот это мерзкое холодное сосущее ощущение в желудке — это страх или все-таки голод? Ведь голод, да? Взгляд Скрипача упал на один из трупов, и он едва не подавился куском, но заставил себя сглотнуть. Жутко, но не очень. Не вполне верилось, что вот это — человек. Ну, было человеком еще четверть часа назад. С именем и прочим. Будто... будто статист в кино, которого даже в титрах не упомянут.

(А ты, по-твоему, кто? Главный герой?)

(Смерть всех видит вот так — одинаковыми.)

Сердце снова пропустило удар. Нет, все-таки не голод, страх.

Поразительно, как по-разному можно было бояться! Спускаясь в лодку, пригибаясь под обстрелом в амтраке, глядя на зажимающего рану Водокачку. Тогда, изнывая от невозможности что-то сделать. Сейчас, когда сделать можно было что угодно, да только никто не знал, в какой стороне смерть, а в какой спасение. Если вообще была такая сторона. Айзеку не хватало слов для всех этих оттенков. Вспомнилось почему-то, как мама пыталась объяснить отцу разницу между занавесками цвета “белый шепот” и оттенка “лунного луча” (колоссальная, дорогой, как же ты не видишь!).

Нужно было что-то делать. Нельзя сидеть тут и ждать, и думать. Айзек боялся страха больше, чем смерти. Смерть была где-то там, а страх — вот он. Антрацитового цвета, темный и тяжелый.

Диаманти заметил, что Малой как-то… нездорово приободрился. Завертел башкой во все стороны, заерзал тощей задницей. Это определенно было не к добру. И когда Дасти начал вызывать добровольцев, Скрипач разве что не подскочил.

— Я могу по…

Мрачный произвел едва заметное, но энергичное движение ногой.

—...сидеть тут с баллонами и не выеживаться, — закончил понятливый Айзек.

Прошло... так много, так много дней. И так мало, так предательски мало. Или все-таки так много? Сложно было оценить, если не задуматься о каждом дне, который ты провел на земле, на этой земле, каждый день из которых отдавался в памяти гулким эхом. Сначала казалось - событий мало, но за последние два дня, они ускорялись и ускорялись, снова и снова, все быстрее и быстрее, пока сейчас - не летели в одну точку, к одному смертному, который знал - где найти Ланзо. Цель, на пути к которой ничего не могло остановить человека, а уж Намару? То и подавно.

Началось все... 12 дней назад. Оборачиваясь назад, кажется между сейчас и тогда была пропасть - когда словно все ламмасу решили взбесится и залить город водой. А сам Намару - стремился к старой квартире, чтобы пообщаться с Пайзо, имя сказанное Валариэль, оброненное за услуги в будущем и добрую дружбу, второе имя. Встреча с первым человеком Ланзо закончилась не так, как хотел бы Падший, как говорится в этом гребанном мире есть совершенно точно не только люди, а некоторые могут даже сравниться с Падшими, будет новый ублюдок, демон уже будет готов.
Дождь лил, заливая мужчину водой, голод веры и голод тела, все это давало о себе знать, но сейчас, вместе с каплями дождя проносились и воспоминания о том, как же так вышло!

12 дней назад... Джон вышел из ресторана принадлежавшему Ланзо, привалился к стене и закрыл глаза, просто нанеся удар в самое сердце Ланзо убив его сына, как до этого Ланзо убил жену и сына Джона Дэвида, и вендетта длилась очень долго. Джон забрал сына Ланзо, но не отомстил. Все еще не отомстил. Все еще не добрался до Ланзо и умирать, просто уходить не собирался.
И именно тогда в тело Джона поселился Юбараэль. Как давно это было целых 12 дней назад - целая вечность.
Но какой бы не была боль Джона и как бы она не поменяла демона, Демон оставался Демоном. И цель была очевидна - отомстить, впрочем последний хвост, который мог привести Джона к Ланзо он сам и убил (Джон в смысле) и теперь, приходилось ждать.

11 дней назад... Пришлось явится в Инфернальный Двор на представление, что впрочем мало кому понравилось, Юбараэль никогда не был в Багровом легионе, а всегда предпочитал деятельность черного, да и командование по большей части было слабым, что и говорить о самом инфернальном дворе, то что кто-то вылез из Ада раньше, мало что меняло. И дальше ждать...
Ждать - когда кажется ничего не происходит, ждать привыкая к телу, ища сторонников, пытаясь вспомнить связи Джона, просто пытаясь понять как жить в этом мире.

Два дня назад... так много и так мало? Сам Юбараэль решил действовать, потому что спрятаться он мог, даже исщезнуть он мог, но таким способом он не отомстит Ланзо, таким образом он не отомстит никому, и начал он действовать с Самари, демон которая могла знать тех, кто мог Джону помочь, а вернее Юбараэлю, какого же было удивление - что демоны не спешили ему помогать - один просто отказался, не желая брать вину за смерть, другой потребовал истинное имя и непонятную услугу, а Халаку так вообще сказал - приходит в пятницу-четверг записываясь на прием! Просто как смертному.
И только Иври и Эври - по старой памяти и радости встречи - хотели помочь, но для этого им нужна была кровь или вещь и тогда их зверушки выследят жертву. Просто проигнорировав желание Тирана встретиться - сам Джон отправился в морг, чтобы взять кровь сына Ланзо которой должно было быть достаточно.
Но чтобы не произошло на собрании у Тирана - ни Эври, ни Иври не успели помочь Падшему Рыцарю, потому что оба, как и Зерзекаль - Лорд Хариер - оказались в заложниках какой-то интриги двора, что еще больше показывает что проклятие, какое наложили на демона Бога - оно возможно еще сильнее чем казалось с самого начала. Словно любой, кто хочет помочь демону обречен.

В безвыходной ситуации, обещая услугу - Юбараэль решил обратиться к Валариэль и на удивление она согласилась помочь, просто за "услугу в будущем", когда ей будет нужно, что ей будет нужно, как ей будет нужно... и после встречи с Тираном, который наложил на Юбараэля печать и необходимость узнать - кто хочет свержения Тирана за три дня, мог быть свободен. Второй раз проклят, впрочем врят ли это проклятие будет сильнее того, что и так давлело над Демоном.
А вот Валариэль к удивлению и тут не подвела, она сообщила два адреса - один в пригородах, где была пригородная резиденция Ланзо, а второй в Танделионе в убежище самого Джона (рядом с ним). После желая заручится поддержкой Байеса - когда с Тираном может все закончится плохо, связался с Байесом и внезапно тот многое помнит о Черном Рыцаре, Черного Легиона. Очень многое... Но решил дать ему шанс, отправится и изничтожить Химер, раз один рыцарь стоит двух демонов. Конечно в былые времена и большего количества, но пока двух.

Все поменялось после того как Юбараэль прибыл к резиденции Ланзо в пригороде, с одной стороны демон не увидел ничего странного - люди: дети, взрослые, женщины, с другой машина уезжала от резиденции, где был кто-то - кто не испугался ни направленного на него пистолета и говорил с демоном явно "не считая его никем" кроме как обычным бандитом. Результат короткого конфликта оказался для демона слишком внезапным - как кто-то мог сравниться с демонами и кто на самом деле охраняет Ланзо? Кто вообще охраняет Ланзо?
Впрочем... это мысли о том, что было пока сам Юбараэль не очнулся в морге и вот только что не выбрался из него, чтобы снова оказаться лишь с одним адресом и... даже не без денег в кармане. Два дня, теперь демон бежал наперегонки с печатью, объявлением о розыске и полицией и все это сплелось в один клубок, в один кусочек жизни и один день, который сейчас был за спиной. Сейчас, может этот день будет лучше, по крайней мере в морге все прошло успешно.

Взять такси и доехать до Танделиона, когда вокруг капал дождь было делом 20 минут. За окном все еще был дождь, за окном кажется постоянно сейчас был дождь и редкие словно манящие лучи солнца, которые словно дразнили и говорили о том, что дождь не может идти вечно. Сухой мужчина-таксист смотрел с водительского места и неприятно щурил глаза.
- Дурная погода, - тихо причитал он. - А дальше хуже-то будет...
Причитания мужчины были какими-то безумными, а взгляд бегал то и дело по тому кого он вез, иногда мужчина нервно щурился.
Уже издалека Юбараэль увидел странное - по воспоминаниям Джона в Танделионе не любили полицию, ее было крайне мало и туда чтобы поехал наряд должно произойти что-то с чем-то - стояло около 2 десятков патрульных машин с мигалками, улица была оцеплена), редкие машины что хотели заехать в танделион отправляли кружным путем, впрочем - лишь одна остановилась рядом с патрульными и ее отправили по соседней улице. Со своего места Юбараэль увидел 4 пожарные машины, две из которых были техническими, и почему это все тут столпилось было не понятно. Джону надо было за полицейский кардон как раз по этой улице, впрочем такси на Территорию Танделиона и не поедет и Юбараэль вышел в мелкий дождь, чтобы выбрать пойдет он по улице с полицейскими или все-таки попытается обогнуть этот участок, чтобы дойти до нужного дома.
Сладкая тягучая музыка голоса Валариэль догнала Юбараэля в этом холодном утре.
- Юбараэль...! Как ты? Как твоя охота, мой темный рыцарь?
Мурлыкнула она.
- Там в Танделионе, если ты там еще не был, полно полиции! Я конечно, поговорила с кем надо и тебя сейчас ищут не так активно, но все-таки, будь осторожней!
Казалось она и правда беспокоилась о демоне или о своих инвестициях? Кто ее вообще мог знать.

Тугодума убили. Был бы Пол в бою впервые, может, ещё подумал бы, что парень, наверно, жив. Что просто упал и ударился, что ответит, как очухается, попозже. Но всё было не так. И тягостная пауза после вопроса Подковы стала молчаливым коллективным приговором. Был бы Пол в бою впервые, наверняка подумал бы на миг, что это они так Джонатана убили, вот этим вот всеобщим неверием в его удачную судьбу. Но это тоже было не так.

Просто война.
Просто тут убивают.
Думать тут о живых надо, себя посчитать не забыв.

А то, что вокруг какой-то армагеддон творится, и так ясно. Дроздовски ехал отстреливать бешеных псов Тодзё, а попал на грёбаную псарню, в целое, матьиго, предприятие, организованное, с охраной, арт-отделом продаж и подпольными собачьими боями! И чего теперь? Назад не попросишься! Псарня или мусорка, всё тут надо сжечь к чёрту и вручную, раз уж весь флот и вся авиация не справились!

Вот только накручивай себя не накручивай, а всё одно в итоге под пули сперва вылезти придётся.

Домино, Ньюпорт и Счетовод зелёные совсем, не то что Подкова, Парамаунт, Болоньезе, Ветчина и Шахтёр, хотя и те-то с лица сбледнули. Неудивительно. Тугодум вон тоже Гуадалканал прошёл, и что, где он теперь? Слипуокер и сам подрагивал. Только сидеть на месте и ничего не делать было ещё страшнее. Поэтому когда лейтенант завёл речь про добровольцев, Пол быстро оглядел других ветеранов (большинство отвели глаза в сторону) и вызвался вторым, после Винка.

Только Манго что-то зачудил. Отрешённый какой-то стал будто, взгляд медленный, голос нарочито-спокойный, да что с ним, контузило что ли? Куда он в первую партию лезть собрался? Кто потом командовать будет?

— Сэр, втроём разом, и это треть шанса, что пуля ваша будет. Треть шанса — штука паршивая! Давайте я высунусь-пальну-спрячусь, а Винк вон там в сторонке за борт махнёт. После Винка я, после меня вы, там же где Винк. Выстрел одиночный был, вряд ли пулемёт. Будем вразнобой лезть то тут, то там, и стрелок запутается.

Пол дождался кивка Донахъю и, приободрённый, ткнул Стэнтона кулаком в плечо, кивнул — прикрою, дескать, отвлеку внимание на себя. Пол знал, как тяжело идти вперёд первым и был благодарен товарищу-добровольцу. Да и вообще, уважал он старину-Вилли, и побольше чем других морпехов, пожалуй. 35 лет, как-никак! Осознанный, матьиго, выбор сделал, не иначе. Не то что тот же Пол — эмоции, психоз и срыв. Да мало кто вообще вокруг хладнокровно башкой думал, в Корпус записываясь! И это не то, чтобы плохо... просто Винк какой-то не такой был, как все. Вроде переросток, а лямку тянет наравне, не ноет. Вроде хмурый вечно (после Гуадалканала так точно, ну а кто веселее-то стал?), а что делать, знает. И делает. Ровно, аккуратно, без пыли и шума. А ещё Вилли везло, и по слухам — крупно. И это всё вместе, и возраст почтенный, и спокойствие, и компетентность, и удача с таинственно-суеверным ореолом — и вызывали у Пола уважение на грани зависти. А ещё наивную слепую веру в причастность.

Поэтому когда Слипуокер, выдохнув, встал в полный рост и сделал два выстрела куда-то в сторону пальм, ему не было так уж страшно. Он не первый на песок лезет, но первому помогает, и первый этот — не абы кто, а везунчик-Винк. А значит, часть его удачи и Полу достанется.

  Манго флегматично смотит на кажущуюся с борта амтрака бесконечной линию побережья, где в иной день и час хорошо бы было, вдосталь накупавшись, вытянуться на белом теплом песке и неспешно беседовать с Флорэнс обо всем и ни о чем. Сестренка наверняка бы начала рассказывать историю открытия этого клочка суши, чем он знаменит и чем здесь можно заняться помимо безделья, а он бы спокойно курил и слушал, неспешно потягивая виски с колой. А под вечер в уютном бунгало можно было бы поиграть с Эдом, помогая малышу делать первые шаги во взрослую жизнь. Но... песок был на месте, пальмы - проклятье на головы косоруких артиллеристов, не могущих грамотно зачистить плацдарм! - тоже, а вот вместо семьи была толпа узкоглазых, желающих только одного: зверски убить именно его, Фрэнсиса Джеймса Донахъю. Ну и прочих морпехов заодно, н-да.
  Злым коротким перестуком ударила в борт очередь, похожая по звуку на то, как смуглые аборигены высыпают в жестяные баки свежесобранные плоды манго. Прикусив губу, офицер ныряет под броню, не собираясь по глупому подставляться. “Ничего, - убеждает он себя, - сейчас доедем до сектора, занятого уже нашими, а там будет проще. Главное – успеть”.
  А потом неизвестный джаповский стрелок вцепился в бедную машинку, как мастиф в кролика, желая всю ее изорвать пулями, прикончить каждую живую душу внутри. Манго бледнеет, бесконтрольно перестукивает пальцами по бедру, напряженно думая. Новая очередь и разрывы, водитель орет вылезать, а морпехи желанием лезть под пули ожидаемо не горят. Не хочется покидать относительную безопасность амфибии и лейтенанту, но тут разум сильнее страха: “Если остаться под броней, то рано или поздно косоглазые или изрешетят ее, или пальнут пару раз из минометов, и тогда точно крышка. Пора спускаться на грешную, чтоб ее, на землю – только где ж для этого сил найти?” Фрэнк ловит себя, что в задумчивости начал грызть ноготь на большом пальце, и отдергивает руку ото рта – хорошо, что вовремя опомнился.

  Парамаунт трясет с вопросами, как будто не понимает, что его командир судорожно ищет выход из той задницы, куда они по милости командования угодили.
  - Выходим-выходим. – с деланным спокойствием отвечает офицер. – Сейчас только разберемся, куда лучше, обожди.
  И капрал обождал, а вот Тугодум – нет. На долю секунды промедлил рядовой, прежде чем прыгнуть, и этого оказалось достаточно. Мертв – отчетливо понял Фрэнк, чувствуя, как начинает бешено биться сердце, так и норовя вскрыть изнутри клеть ребер. Одно дело – знать, что погибают другие: такие же морпехи, но из других взводов, а терять своего, за которого ты, как командир, в ответе... Такому ни по одному наставлению не научишься.

  Страх вцепляется во всех, как пулеметная очередь в тело неудачника, и Манго – не исключение. Но он осознает, что кто-то должен попробовать. Стать первым. Если сейчас послать на смерть кого-то из бойцов и его положат, то ни в жизни эти парни, собранные со всех Штатов, не прикроют больше командира, случись что. А значит, пример должен быть личным. Но как же мечты о капитанском чине, как же обещание увидеться вновь? Все это держит, сука, как якорями. Что же, настала пора сбросить это все мешающее и потягать удачу за хвост – тогда еще фифти-фифти, а иначе – не будет больше ни солнца, ни улыбки сестры, ничего не будет. Трус всегда найдет свою пулю.
  И все же, все же... Есть шанс обмануть Костлявую, и этого слишком меткого стрелка заодно. Прижав ладонь к борту, а вторую положив на “Томпсон”, лейтенант обводит взглядом поредевший отряд и уведомляет всех спокойным тоном, каким обычно в Новой Зеландии говорил, что уходит на квартиру. Только сердце бьется по-прежнему дико, отдаваясь в ушах гулом.
  - Я пойду первым. Нужно еще два добровольца. Прыгаем одновременно, на “три”, чтобы джап запутался в мишенях. Прочие – следом. Перемахнули - даем место остальным и залегаем.Ветчина – снимаешь пулемет, потом прыгаешь. Ты, - смотрит он на второго номера амфибии, - потом перекидаешь нам пулеметы, коробки и все такое – высовываться для этого не надо. Ну, кто со мной?

  Думать надо быстро. За броней много не высидишь, надо идти вперед. К тому же, как на зло, на самой кромке воды не окопаешься – коралловый, мать его, риф, только присыпанный песочком – не тугая ноздреватая земля где-то на Сомме или под Обозерской, где воевал отец. А зарыться в землю хочется чертовски, и только потом уже думать, что делать. Пинком под зад настигает досада – плыл бы сейчас с минометчиками, так из-за борта можно было бы спокойно обстрелять японцев. Но рядом только пулеметы, которым надо бить прямой наводкой, и лучше будучи в укрытии. Может, потом рвануть к той маленькой стеночке, у которой скорчились парни в хаки? От миномета не поможет, но лучше что-то, чем ничего, верно? Но сначала – выбраться.
  - Спаси и сохрани. Аминь. – шепчет Донахъю, скидывая рюкзак. – Погнали!

  Даже без учета воздуха в легких человеческое тело обладает очень небольшой отрицательной плавучестью – потому что по большей части состоит из воды, как учат в школе. С учетом же воздуха чтобы надежно удержать на поверхности человеческое тело, достаточно так называемой плавучести жилета около шести-семи килограмм. Капковый жилет ВМФ имеет двойной запас плавучести – порядка пятнадцати килограмм, то есть утонуть в нём довольно проблематично. Но есть два "но". Во-первых, одно дело, когда ты в одних штанах и майке сиганул в море по команде "покинуть корабль", а другое – когда на тебе боевая выкладка, даже и без рюкзака: патронташ с боеприпасами, каска, винтовка, штык, гранаты, ботинки, ремни амуниции, жилет М2 с тремя минами, каждая почти по полтора кило весом и так далее. А во-вторых, утонуть – это одно, а захлебнуться – совсем другое.
  А что насчет вооружения? Миномет с двуногой весит тринадцать килограмм, плита – шесть, и значит, сержант Бэтмен, не зная всех этих значений плавучести (ни в одном уставе такое не прочитаешь, а если и прочитаешь – тут же забудешь за полной ненужностью), принял чертовски верное решение! Вот двадцатикилограммовый ящик с минами, даже с учетом его деревянного корпуса жилет не вытянет.
  – Не, не вытянет, – поделился мыслью Торнадо.
  – Так привяжи второй жилет к нему! – гаркнул Крэйзи Хорс. – Ты морпех или солдатская подстилка!?
  – Он хотя бы не проебался! – огрызнулся за своего подчиненного Айскрим.
  Но не всё было гладко: за ту минуту, пока десантный бот пыхтел к рифу, морпехи, напуганные справедливым гневом человека-летучей мыши, так спешили надежно закрепить жилеты на снаряжении, что махнули рукой на завязки собственных – просто поскидывали рюкзаки и накинули флотские "безрукавки", как придётся. Да и как их завяжешь-то поверх жилета М2? И, конечно, никакого масла они уже налить тоже никуда за минуту не успели. Но хотя бы на миномёте была кожаная затычка – уже хорошо.

  – На выход! Прыгай! – заорал рулевой, как только лодка остановилась. Он постарался подвести лодку с правого бока от другой, уже севшей на риф, чтобы прикрыться ею хоть немного от убийственного огня зениток.
  Морпехи стали неуклюже (потому что страшно!) переваливаться через борт. Попадание в холодную воду порядком всех ошеломило – это тебе не брызги в лицо или мокрые ноги: плавать в одежде и ботинках вообще неприятно, а в океанской воде – вдвойне. Пытаться найти кого куда и как тянуть никто не спешил, тут бы немного в себя прийти!
  Рядовому нулевого класса Смиту, несмотря на все усилия, под взором двух сержантов "забыть" минометную плиту не удалось – ему её всучили в руки напарники по несчастью, но хотя бы она была тоже жилетом обвязана. Когда лез с ней через борт, было ещё ничего, когда увидел под собой воду – стало стрёмно. Подводная мгла равнодушно глянула на тебя, и пришлось сделать усилие, чтобы разжать руки. Плюхнулся – ударило, как доской, не жестко, а упруго и неприятно. Упал неуклюже, окунувшись с головой, и сразу почувствовал, как тихо стало – ни рокота войны, ни рева самолетов, ни истеричных криков Бэтмена, ни чеканных команд Физика. Только шелест винтов и гулкие удары далеких взрывов, мрачно спокойные. Соленая, мутная смертная мгла. Сразу же стало до жути страшно – аж от самого живота до самого загривка. Каска стала душить ремешком, соль есть глаза, всё, что на тебе надето – тащить вниз, на глубину в шестьсот шестьдесят шесть футов. Забился непроизвольно, плиту эту сразу выпустил, попытался под жилетом разомкнуть пряжку – отстегнуть ремень с подсумками, сбросить к чертям карабин, каску, каску скорее! Бандольер стащить! Под водой даже крик получается задушенным – какое-то гогочущее бульканье. Ты тонул.
  А потом, всё ещё шаря под подбородком, уже расстегивая ремешок, вдруг оказался на поверхности. Солнце! Глотнул воздух, задышал. Ты и под воду-то ушел на фут или полтора самое большое. Тебя кто-то схватил и куда-то потянул.

  Физик и Бэтмен прыгали последними.
  – Ну, лезть, так лезть, эх-хо-хо, – сказал Голливуд, тоже задержавшийся, обреченно тряхнул головой, обнял покрепче трубу миномета и тоже, помогая себе одной рукой, отправился за борт. Ещё раз плеснула вода за бортом.
  Тут над головами просвистел снаряд. Предназначался ли он "двадцать первой" или нет – вы не знали, но ёкнуло.
  – Прыгайте! Прыгайте! – раздалось с кормы.
  – Давай, греби! Греби! – крикнул кто-то из уже приводнившихся.
  Прыгнули вслед за остальными, когда катер уже начал давать заднюю.
  Вода, как ей и полагается, была холодной, соленой и неприятной на вкус. Четырнадцать человек, в похожих на грибы касках, стали совершать смешные в других обстоятельствах телодвижения руками и ногами, пытаясь плыть к рифу. Сразу ко дну, кажется, никто не пошел. Набежавшая волна сначала продвинула всех к кораллу, а потом, как вам показалось, вернула обратно, на то же самое место. Гребаная волна! Морпехи отплевывались, но никто даже не чертыхался. Сразу возникло ощущение, что ваши гребки ничего не стоят, бессмысленная трата сил – как волна будет гнать, так и пригонитесь, может. А может, и нет – помотыляет-помотыляет, да и утопит. Все вы отчетливо ощутили отчаяние.
  Десять метров – это вообще много или мало?
  Когда под ногами твердая земля, и ты смотришь на эти десять метров с высоты своих без чего-то там двух метров – чепушня. Когда над водой торчит только твоя башка да воротник спасжилета, и ты, собственно, и не знаешь, сколько тебе грести (риф-то под водой, его не видно), а каждый гребок приближает тебя на несколько дюймов – это чуть меньше, чем бесконечность.

  А когда по тебе ещё и стреляют?

  Взрывы вздернули воду сначала ярдах в пятидесяти. Это было ещё ничего. Взрывы были не очень мощные, но опять-таки, когда смотришь на них снизу вверх, это как-то не замечается. Они кажутся громадными, а замечается, как колышется от них вода рядом с твоим лицом.
  – Греби! Греби же!
  Взззз-быыыыш! Вззззз-быыыш! – уже поближе. Закачало всех, а тут опять волна набежала.
  – Да ну нахрен! – заорал кто-то, сбрасывая с себя ремень от винтовки.
  ВЗЗБЫЫМ! – и с шипением опадает вода: – ШШШШ!
  – Это минометы!?
  – Греби, греби!
  А потом жахнуло совсем близко! Вы не знали, насколько, но показалось, что вообще рядом. Показалось, что вас всех убило.
  Но это просто дало по ушам. Бэтмен вдруг понял, что сам по себе на воде не держится – начал бешено грести руками, как получится.
  ВЗЗБЫЫМ-ШШШШ!
  Бьет что-то тугое, как мокрая тряпка, в лицо. Вода в ушах. Вода во рту. Вода в легких. Тонешь. Паника. Гаснет жизнь. Отчаяние. Такой вот конец истории.
  Тонешь, потому что нет сил сопротивляться страшной мысли – там нет этого ебучего рифа! Подлец-рулевой высадил вас где-то не там – ничего нет под ногами, не прощупывается! Там только холодная жидкая пустота. Жилет! Почему чертов жилет не помогает!? Ты не знаешь, что осколком вспороло ткань, и капковые волокна там намокли, и больше не держат тебя на плаву. Ты уверенно идешь ко дну, ты уже не плывешь, ты пытаешься не потонуть, как камень.
  Грохает опять, давая по ушам уже на добивание.
  Наполовину оглохший, на мгновения поднимаешь голову – и снова вниз. Слышишь только обрывки слов, видишь только чью-то незнакомую, до того перекошена страхом, физиономию.
  – Сержа...!
  – Ты...
  – Ру...
  – Да...!
  – Дер...!
  Дергаешься из последних сил, глядя наверх, из-под обода каски, которую забыл сорвать, видишь небо и солнце сквозь воду. Они там. Силишься вынырнуть, глотнуть воздуха, но немного не достаешь до поверхности – и снова проваливаешься. Сил нет уже перебирать руками и ногами. Так хочется ещё поперебирать, а сил нет! А-а-а-а!
  Последним усилием хочешь оттолкнуться ногами, веришь, что дно там, что сейчас оттолкнешься... но дна нет, и ты только глубже проваливаешься вниз, в бездну.

  А Дойчи не тонет, нет, Дойчи просто захлебывается – каждый раз пытаясь вздохнуть, лихорадочно открывая рот, ловит ещё соленой воды. В желудке вода, он больше не помогает держать тело на плаву своим пустым пространством. Да и не так уж помогал – ведь ты хорошо позавтракал. Этот завтрак тебя и убивает, тянет на дно. В животе холодно до рези.
  Бьешься, не можешь дышать. Слабеешь.

  А они всё стреляют, всё лупят по воде, по ушам, по башке.

  ВЗЗБЫЫМ-ШШШШ!
  – Кид...
  – Я...
  – Крэ...
  – Дер...
  – Гре...
  – Мать!...

  Из морской пехоты превращаетесь в подводную. В вечных часовых, которые будут слепо бродить, колышимые подводными течениями, по дну Тихого Океана и искать свои минометы, пока скелеты не развалятся, а форма не распадется. Тогда останутся только ваши призраки в замогильной тьме, среди тупомордых рыб и морских звезд.

***

  – Давай-давай! Ещё! Хлопай давай! – с мерзким хлюпаньем вода выходит изо рта. Ты очнулся. Кто-то держит тебя, Дойчи, лицом вниз, над самой водой, согнутого пополам, кто-то другой бьет по спине через жилет, с дурацким хлопаньем, вода выходит с кашлем.
  – Так хлопать-то?
  – Так, так.
  – Во, пошла!
  – Кашляет.
  Рядом Физик. Рядом Крэйзи Хорс. Рядом свои.

  Бэтмен тоже приходит в себя рядом.
  – С-с-смоттри, с-с-сержант! – говорит, запинаясь, Голливуд, показывая тебе трубу миномета в спас-жилетах. Улыбается, как может. Губы посинели у него.
  Кто-то вытащил тебя оттуда, ухватив за воротник, ты даже и не помнишь кто. Просто вдруг потянуло, и ты, полумертвый, с разъеденными солью глазами, оказался над водой. Задышал, закашлял.

  Вы не умерли. Вы всё ещё морская пехота.

  Стоите на рифе, упираясь ногами во что-то корявое, крошащееся, ненадежное. Воды примерно по пояс, но где яма, а где бугорок. Холодно так, что зубы стучат – почти все дрожат, бледные и вымотанные. Хорошо хоть сверху печет солнышко, но всё равно мокрая форма на ветру скользкой пленкой облепляет кожу, сочится влагой, сковывает движения.
  Перекличка. Двоих нету – Коламбуса и Пэтча. Убиты? Утонули? Взрывом разорвало? Захлебнулись и сейчас болтаются где-то в жилетах? Пэтч – шестнадцатилетний паренёк, он даже до берега не добрался. Коламбус – немногим старше, у него на щеке ещё родинка была. Где тела-то хоть? Неизвестно – вокруг их вроде не видно. Но человека в море трудно разглядеть, тем более когда глаза все в соли, а вокруг плавают всякие обломки. И трупы, кстати, тоже плавают, в жилетах и без них.
  У вас с собой есть миномет. Одна плита. Один ящик с минами и два жилета М2. Одна винтовка и три карабина, считая тот, что у Физика. У многих нет касок.
  – Парни, я ботинок потерял! – сокрушенно говорит Флаин Фиш.
  – Я тебе на берегу новый подарю, – мрачно говорит Крэйзи Хорс. – Там этого добра много будет.

  Вражеские минометы, или что это там было, больше не стреляют. Пока что.
  Берег – в пятистах метрах, там идет бой, слышите это явно.
  Надо решить, куда двигаться дальше, что делать. Неподалеку – разбитая лодка Хиггинса, из тех, что разнесло прямым попаданием на ваших глазах. Рядом с ней кто-то живой, не разобрать отсюда.

- Ты!!!.. Ты!!!.. Ты, сука, ты куда смотрел??? Ты,.. ты,.. сука!!!.. - Бэтмен отпихнул Крейзи-Хорс'а, которого держал за грудки и тряс, плюя слюной тому в лицо, к борту и сам обессиленно сполз по противоположному, схватившись за голову под шлемом растопыренными пальцами и таращась безумно выпученными глазами из стороны в сторону. Как он схватил того, он не помнил - когда выяснилось, что Энкл пропал, пелена опустилась ему на глаза. Обнаружил он себя, как буд-то чуть в отстранении. Кулаки добела стиснуты на воротнике капрала, испуганное лицо над ними и кто-то грипло орет - Бэтмен не сразу понял, что кричит он сам. Испуг и растерянность подчиненного сбили его ярость. И на место ее пришло отчаянье и бессилие. Привычный, зазубренный в мэнуалах, выхолощенный ежедневной тренировкой, отработанный на учениях, порядок действий... порядок Вселенной рушился прямо на глазах, за секунды, и он ничего не смог поделать. Он смотрел то на одно лица ребят, повернутые к нему после момента потери самообладания, но встречал там, как в зеркале, то же самое отчаянье. Комок подкатил к горлу и глаза помокрели, еще секунда, и он заплачет...

- Вы маринес или солдатские подстилки?!!

Ровный, стальной голос Физика как пощечиной хлестнул по нему, заставив вздрогнуть. Бэтс как в откровение Господне вслушивался в его слова, находя в них спасение от ада беспомощности. Как хорошо, что раньше они успели укутать трубу миномета в плащи!

- Сэр, может навязать запасные жилеты на плиты и трубу, а не на бойцов, так меньше шанс их утопить? Сделаем, как скажете!

Голос его обрел хоть какую-то долю прежней уверенности, жать что это все на что его хватало. Сосредоточиться и следить за всеми, как он привык, не получалось, и все что ему оставалось - только орать:

- Нах, с Энклом, потом! Выполнять приказ сержанта, надеть жилеты! Стволы защитить от воды, мне пох, что вы туда запихнете: тряпку, гандон, говна кусок, - главное, чтоб оно было в масле и держалось! Маслом полить затворнуюю групу, щедро! Винтовку закрепить на спине, стволом вверх! Те, кто тащит трубу и плиты - винтовка на грудь! Выполнять!

Ну все, все вроде, собрались, или не все, он уже не понимал. Нет времени разбираться!

- В указанном порядке - к борту. Готовы? Пошли-пошли-пошли! ГУН-ХО!!!

  Музыкальная тема: ссылка

  Тяжело смотреть, как меняется привычный мир. Быть может, казалось кому-то, что еще вчера Острая Листва, Могучий Дуб, Шелестящий ветер и Старый Ясень были рядом. Но миг – и прошлое растворилось в бурном потоке неумолимого времени: только тени ушедших бродят среди живых. Перемены происходили снаружи: менялись Талала, менялся Великий Лес, Лучистая долина стала еще одним домом, и с каждым годом всё короче казалась тропа к ней. Перемены происходили внутри: Листопад боролся с чувствами юности, сомнения терзали в минуты молчания Ночного Шороха и Вьющегося Стебля, Яснорада же носила в себе теперь новую жизнь. Её дочь появилась на свет с первыми каплями теплого ливня, и для старейшей сияние беззаботного счастья на лице младенца казалось столь же прекрасным как первые цветы, что усеяли яркими сполохами зеленые лесные склоны близ великих корней.

  В новом доме Талала – Лучистой долине – под чутким руководством Вьющегося Стебля разбили обширные поля сгаты. Грибы улокве не росли на залитых солнцем пологих склонах долины, но колючие плодовые кусты быстро превратились там в настоящие заросли и с незначительной добавкой лесных находок были теперь способны прокормить всех перебравшихся на новое место элифэ. Одной из приятных находок нового, теперь обжитого места стали необычные яркие камешки, что дети то и дело подбирали на каменистом берегу реки. Одни из них были синими как предрассветное небо, другие – зелеными, как листва. Девочки постарше быстро научились делать из этих камней и нитей нётэ простые, но цепляющие глаз украшения.

  Среди корней древа Талала же шла жизнь иная. Если в долине всё больше внимания уделялось полям и игрушкам, то у Великого древа многие наблюдали как тренируются немногочисленные воины боевого братства, а старейшины то и дело придумывают для них новые испытания. Белоцвет как-то раз говорила с Листопадом и её визит к нему в дом не ускользнул от внимания Шороха, впрочем подслушать все равно удалось только приглушенные разговоры. Яснораду же она поздравила с рождением дочки и всякий раз, проходя мимо старейшей под сенью великого древа, почтительно наклоняла голову.

  Дни шли и однажды к корням Талала вернулся из Лучистой долины Алый Корень. В руках он нес книгу, что Яснорада когда-то отдала Молодому Ясеню, а на лице ученика молодого шамана читалась растерянность и толика скорби. Он вернул книгу обратно, еле выдавив из себя несколько слов, прежде, чем развернуться и не оставаясь в Корнях ни мгновения больше устремиться обратно в Долину.

  – Шаман… – молвил Корень, теряясь в словах, – Сказал вернуть книгу. Если он… пропадет.

  … А затем дни снова шли и почему-то казалось теперь, что жизнь стала легче, словно вместе с пропажей шамана тяжкий груз был снят с плеч элифэ: они не изгнали его – он ушел сам.

  Когда послушались свист, а за ним и громовые хлопки, лейтенант, не смотря на всю свою внешнюю выдержку, сжался, чувствуя, как завтрак подкатил к горлу. Он был готов, что сейчас по борту – и ни дай Бог по прикрытым только одеждой телам – застучат раскаленные осколки. Но вместо этого с неба посыпалась только черная зернь, похожая скорее на вулканический пепел. Размазав грязью по щеке черный снег, Манго неуверенно улыбнулся – целы! Вот только радоваться было рановато, о чем он, мигом посуровев, не замедлил уведомить бойцов:
  - Морпехи! Не расслабляемся! То, что нас сначала встречают конфети, еще не значит, что потом не встретят огнем! Бережемся, бережемся! Ветчина, мать твою в пехоту! Само собой, по готовности и при обнаружении неприятеля – а пока не высовывайся. – Плевать, что он повторяется – некоторые команды лучше повторить дважды, чтобы потом не писать матерям свои сожаления о том, что их сын никогда не вернется домой.

  Авиация наконец начинает вываливать свой смертоносный груз на вражеские позиции, и Донахъю, вслушиваясь в нарастающую крещендо симфонию разрывов, пытается понять, реже ли хлопает японская артиллерия. Но за всем этим грохотом, гулом и бешенной какофонией понять хоть что-то вряд ли возможно. Офицеру кажется, будто джапы и вправду стали стрелять реже, но, возможно, он просто тешит себя надеждой? Может, бомбы вновь бессильно перепахивают песок и рубят пальмы, а пушки все также продолжают собирать плату кровью за вход на Тараву?
  «Нет, - качает головой Манго. – Ну его нахер, надеяться, что все пройдет гладко. Если после налетов и артобстрела они все равно сопротивляются, то еще одна бомбежка вряд ли что-то сильно изменит. Лучше я буду предполагать худшее, чем, надеясь на счастливый исход, вступить в дерьмо обеими ногами».

  Внезапно под предупреждающий вопль второго номера нос амтрака взлетает вверх, будто маленькая, словно цыпленок, лодчонка решила сдуру присоединиться к лебяжьей стае бомберов. Итог закономерен – никакого полета не выходит – только зубы от резкого рывка лязгают. И почти сразу же транспорт клонит вниз, словно, не став самолетом, он решил попробовать себя в роли подводной лодки. На долю секунды Фрэнку кажется, что он уже падает, а желудок парит еще где-то там, в небесах, но почти сразу тело воссоединяется, комковато-склизкими ощущениями докладывая, что все в порядке.
  Но все это еще не ад – только его преддверие. Этот коралловый риф – словно Стикс, о котором Донахъю читал в далеком детстве: граница, разделившая между собой богатое всеми оттенками изумрудное и кобальтовое тропическое море и лагуну, где с воем носится смерть, скликая к себе души бойцов. Пули, грохот, фонтаны, взмывающие вверх, горящие остовы менее удачливых соседей и что-то зеленое, бугорком плывущее по воде и то скрывающееся под волнами, то снова выталкиваемое на поверхность.
  Побледневший офицер отчетливо чувствует, как его начинает мутить и, наплевав, наконец, на все условности, вытаскивает из нагрудного кармана сигарету, подрагивающими руками вставив ее в зубы. Несколько неловких движений – и рдеет огонек. Становится легче, но ни капли не понятнее. Манго, как был дезориентирован, так и никак не может построить перед глазами картину боя, чувствуя себе всего лишь пушинкой в руках ветра, скорлупкой, несущейся по волнам и бессильной им противостоять. Судорожно куря, он то торопливо осматривается, то прячет голову за борт. Лицо сведено в каменную маску – но расширившиеся шалые глаза выдают его с головой.

  Ничего не понятно в этом хаосе, столпотворении вавилонском. И страшно до одури, что следующий снаряд прилетит прямо в «Герти», превратив десантный отсек в суп с клецками и фаршем. На вот наконец открывает огонь один пулемет, а через секунду – второй. Умом лейтенант понимает, что стрельба сейчас бесполезна: и дистанция великовата, и противника не видать, да еще и качка верности прицела не способствует. Напрасный расход патронов. Напрасный – да не совсем. Понимание, что ты еще можешь огрызаться, надежда на то, что япошка хоть раз на всякий случай пригнет голову и пальнет на раз-другой меньше, странно успокаивают, и офицер так и не отдает команды прекратить огонь.
  Огонек обжигает пальцы – он и сам не замечает, как скурил до фильтра. Окурок отправляется за борт, а Манго, сжав губы в тонкую нить, снова поднимается над бортом, пытаясь разобраться, куда несет их ноев ковчег, где командование и оставшаяся часть взвода. Без толку: даже соседей не разглядишь. А значит, у него остается только один маячок, которому надо следовать – приказ. К берегу, к берегу, как потерпевший кораблекрушение к спасительной земле. И пускай там, на острове, будет ничуть не легче, но зато проще и привычнее. Или нет – но сейчас тонкая белая линия прибоя кажется Эдемом.
  Бледнеет стрелок, извиняется торопливо. Вот уж действительно: у каждого свои трудности. И рядовому Ветчине сейчас ничуть не легче, чем его командиру.
  - Отставить. – звякает командным тоном Донахъю. – Ни по какому своему ты не попал: борт ходит, вот у тебя и взгляд с трассы соскочил. Наш залег просто. – «Или его макака подрезал», - мысленно добавляет Фрэнк. – Ты все правильно сделал, морпех – я как раз смотрел же. Внутрь ныряй пока, не маячь.

  Снова голова поднимается над тонкой преградой. Берег, такой маленький и далекий недавно, вырастает из воды, увенчанный курчавыми головами пальм. Вот только впереди почти никого. «Третья волна» докатилась сюда первой, если не считать одиноко застывшей машины. А вот по оба фланга – толпа. Фрэнсис сразу понимает, что на свою «большую удачу» умудрился вляпаться точно между двумя плацдармами: и ни туда, и ни сюда.
  Мысли проносятся, как пули у виска, надбровья складками. «Надо к своим. Клонис и Уэлл-Уэлл должны быть левее. Ч-черт, борт подставим: влепят и поминай, как звали. А вперед – неприкрытыми будем. Метров сто… Нет. Зато сами прикрышку дадим: артиллерия все равно частит по судам. Ага, а потом за нас возьмется, как только обозначим свое местоположение. Пулеметы гасят в первую очередь, с-сука.
  Вихлять или нет, кто бы подсказал? Нет, опасно идти бортом – мишень большая слишком. Продырявят. К тому же вон еще парни идут: будет нас трое, а там и прочие подтянутся. Если. В бездну «если», так можно самому, не дожидаясь джапов, на дно идти, ручки сложив»!

  - Вперед правь пока. – выдыхает Манго, сжав зубы. – До нового приказа. – И снова, глаза сузив, вглядывается в негостеприимный остров, пытаясь найти хоть что-то, увидеть хоть какой-то ориентир, что позволил бы ему не сомневаться в принятом решении. Что там, у соседей? Возможно, если у них форменный ад, стоит презреть осторожность и понадеяться, что амтрак пробежит стометровку быстрее снарядов, или что японцы не будут отвлекаться на одинокую машину?

  А еще надо бы закрыть один так и оставшийся нерешенным вопросец.
  - Парамаунт! – не оборачиваясь, окликает Донахъю капрала. – Случись что со мной – принимаешь командование на себя.

— Симфонический оркестр Сан-Франциско?! Монто? Слушай, это потрясающе! — Скрипач схватил Крота за рукав и немножко потряс. Если бы тот сказал, что выпивал с подполковником Ами, Айзек, наверное, и то бы так не впечатлился. Да какое там "наверное"! Где Ами и где симфонический оркестр Сан-Франциско. — Я столько раз... На что ты попал? Ты слышал их Прокофьева? Третью симфонию? Это... ммм... как объяснить... — Айзек выстучал пальцами по баллону заковыристый ритм. — В общем, длинное такое произведение, на полчаса. Сначала вроде все нормально, хотя и нагнетают. Потом за смычковыми словно гонятся все демоны ада (там и флейту, кстати, хорошо слышно). Потом они вроде отрываются и музыка такая... кажется, что обошлось, но в конце все равно их догоняют и, судя по четвертой части, жрут. Очень экспрессивно! Может, мы с тобой в одном зале сидели и слушали, как демоны ада гонятся за смычковыми! Удивительно, да?

На несколько благословенных секунд Скрипач будто оказался в невидимом и неосязаемом пузыре, где не могло произойти ничего плохого. В снежном шаре, где всегда Рождество. Потускнели, отодвинулись звуки разрывов, превратились в партию ударных Andante mosso. Айзеку казалось, что стоит прислушаться — и можно будет различить флейту. Вот сейчас...

Вместо этого раздался голос Дасти, который на флейту был совершенно не похож, и вообще Скрипач затруднялся подобрать ему мелодический эквивалент так, чтобы не обидеть ни Дасти, ни Эвтерпу.

Скрипач посмотрел на Диаманти — помочь? Сам послушно подвинул баллоны подальше от борта и зажал их ногами, чтобы не болтались. Заодно и отгородился от Скэмпа, головокружительный роман с которым развивался как-то слишком стремительно на вкус неискушенного в таких вопросах Айзека.

— Ну вот ты ко мне лицом повернулся, сейчас снова начну блевать, — Скрипач кривовато улыбнулся поклоннику. Один краешек рта застрял и никак не хотел подниматься. Задержка лицевых мышц номер шесть, как исправлять?

Эх, дорогой Скэмп, наивный ты человек, если б дело было в том, что в желудке кончилась еда, или в страхе, Айзека бы еще часа два назад перестало выворачивать. Боялся-то он за четверых. А так...

Подождите-ка.

Действительно, больше не тошнило. Не тошнило! Вот она, волшебная сила музыки!

Айзек пропустил мимо ушей диалог Скэмпа и храбро вставшего на его, Скрипача, защиту Крота, потому что наслаждался этим ощущением — они с вестибулярным аппаратом снова были на одной стороне! На стороне корпуса морской пехоты! Даже если он прямо сейчас умрет, то хоть человеком, а не блюющей кукушкой! Все какое-то утешение!

Ахнуло совсем рядом, Скрипач зажмурился и снова согнулся над баллонами, стараясь держать голову пониже. Вообще-то умирать не хотелось ни так ни эдак. Особенно — даже не добравшись до берега. Это как если бы он был баллоном напалма, и какой-нибудь недотепа утопил бы его, перелезая в амтрак. Нелепая судьба: лежать на дне, так никому и не пригодившись. По звукам совершенно невозможно было понять, что происходит, и это сводило с ума Айзека, который вообще-то мог расслышать, что одна из десяти скрипок пропустила полтакта своей партии. Грохотали взрывы — и все на разные голоса. Что-то свистело и плюхало вокруг. Кто-то орал. Потом дикий скрежет. Резкое карканье пулеметов. Какофония. Напоминало немного первый раз, когда Айзек услышал симфонический оркестр в пятерном составе. Только тогда не было ощущения, что оркестр пытается тебя перемолоть в пыль, а тут было.

Только когда вскрикнул Водокачка, Айзек наконец открыл глаза и уставился на того в ужасе. Что, это правда бывает? Людей ранят на войне?.. Может быть, даже убивают? Вот так просто, без предупреждения?

Пятьдесят метров до берега. Уже? А что дальше? Что там, на берегу? Почему вообще так много стреляют? Ведь корабельные орудия... самолеты...

Скрипач повернулся к Диаманти.

— Что-то пошло немножко не по плану, да? — осторожно спросил он.

Птица кано проделала немалый путь, возвращая Солнце на небосвод, прежде чем Листопад и Лесной Ливень, два воина племени, вновь встретились в амфитеатре. Шёпот ветра объявил вышедших на каменную сцену оживлённым шелестом, рассаживая по зрительским местам опавшие листья. Удалившись от внимания всех прочих ушей и глаз, два элифе нашли отдых от опостылевшего племенного быта в постановке интерлюдии. Лесной Ливень, распростёрши руки, отмерено прошагал за спиной Листопада:

- После всего, что случилось, оглядываясь назад, скажи мне, этого ты добивался? Признаться, мне сложно понять, всё ли прошло согласно твоему плану.

Мальчик закрыл глаза, сложил в замок руки на груди, застыв в раздумье на миг. Он сделал три шага к рядам сидений и развернулся к остановившемуся Лесному Ливню:

- Что-то переменилось в племени. Я чувствую это. Мы заявили о себе, о нас отныне не станут вспоминать лишь в последний час нужды. Помощь военным задачам возрастёт. Отжив своё, ты убедишься, что мой отец останется одним из последних воинов элифе, кто погиб из-за непродуманных решений. Скоро сила племени окрепнет. Когда придёт время принять в братство новых воинов, я обращусь к Белоцвет.

Обстановка на сцене прорастает напряжением. Шелест ветра стал еле слышен, серьёзные взгляды обоих элифе вцепились между собой подобно могучими корням. Сдавшись, Лесной Ливень отвёл глаза. Пожав плечами, он усмехнулся, обернув беседу в назидательно шутливый тон:

- Один выселенный шаман тоже любил заигрывать с самоличными решениями и самоуверенными заявлениями.

Гордо подняв голову, Листопад резко возразил, порезав ладонью воздух перед собой:

- Ты никогда не увидишь меня здесь на роли Молодого Ясеня.

Лесной Ливень улыбнулся. Сняв с пояса хитиновый меч, он выписал оружием несколько натренированных дуг и снова пожал плечами, но уже намеренно не посмотрев в сторону Листопада:

- Постараюсь понадеяться на это.

Мальчик смерил соратника холодной выразительностью, но промолчал. Солнце укутывалось кронами деревьев, длинные тени проползи на зрительские места. Листопад и Лесной Ливень покинули сцену, попрощавшись, разошлись по домам. Вернувшись в отцовское жилище, выдолбленное в стволе великого древа, мальчик рухнул на ворох пожелтевших мягких листьев. До следующего прилёта кано он не сомкнул веки. Уставившись в потолок, Листопад размышлял о прошлом и грядущем. Переживания и стремления молниями разразились в его сердце грозой беспокойства.


После бессонных дней и душевной тревоги Листопад желал обрести поддержку в совете Талала. Подоспел сезон, когда племени требовалось уделить время собирательству и Листопад присоединился к Яснодаре. Мальчик помогал старейшей, беря на себя тяжёлую работу по переносу трав и фруктов. Усмотрев неизменную задумчивость советницы, Листопад не беспокоил её навязанным общением, но держался поблизости, что было ему отрадно, пусть того и не показывал. На общих работах Листопад часто оглядывался на Яснодару, чувствовал исходящую от неё доброту и мальчику, которому так не хватало материнской заботы, в чём не хотелось до конца признаваться, напитывался согревающей умиротворённостью рядом со старейшей. Та запоминающаяся непродолжительность, может и безответно, но сблизила Листопада с Яснодарой, однако появление Крупного Плода отстранило мальчика от этой привязанности, и он снова почувствовал себя одиноким. И когда Яснодара откликнулась на помощь, чтобы вместе обдумать новые методы обучения воинов, Листопад попытался с благодарностью принять её соучастие, но встретил внесённый труд с демонстративным равнодушием. Увлечённость военным делом и устремления в этом направлении затмили эмоции холодным расчётом и сложившиеся отношения не помешали Листопаду предложить свою помощь старейшей в наработках по улучшению стрел.

Громыхнуло, плеснуло, посыпалась гарь. Сердце стучало как барабан. Все мысли давно испарились, все чувства сжались в крепкий - крепче, чем пальцы цевье сжимают - клубок. Минута? Больше? Спроси "Хобо" сейчас, давно ли высадка началась, не смог бы ответить. А потом машина налетела на долбанный коралл, и сержант едва не сломал себе эти самые пальцы, когда качнуло, придавило, оружие зажатое вбок вывернуло. Но "едва" не считается, вовремя перехватился. Ничего, зато умыло, освежило, водой соленой пропитало сверху донизу. Красота, да и только. Снова полезло в голову всякое, про шальную пулю, про снаряд, точно в нос их плавучего куска железа бьющий. Думал, думал, а додумать уже не успел: захлопало, защелкало, застрочили пулеметы. И началось.
Удар. "Замороженная" кровь закипает, ужас смешивается с яростью, страх скручивается тугим канатом с осознанием необходимости не стоять на месте, дроча, а что-то, сука, делать.
Глянул на бойца, сверху ляпнувшегося, перевернул, проверил: все, пиздец. Глянул по сторонам: армтрак побило, но движок явно живой, тянет упрямый "кораблик" вперед. Глянул на еще живых бойцов отделения: кто-то ж точно за борт - на не пойми какой глубине, фиг знает где - кинется.
- Все на месте! На месте!!! В снаряге потонем к хуям!!!
Рабочий, но неуправляемый транспорт в любую секунду мог выкинуть любой фокус: на мель с наскока напоровшись, опрокинуться, потащить их точно к какой-нибудь японской батарее, на мины, да к самому Богу даже навстречу.
- Двое к пулеметам! Живо!!! Живо!!!
Сержанта взглядом нашел.
- Дэнни, я в кабину! До берега тянем!
В амфибию сунувшись, определился сразу, что удобней: вбок - ногами ли, руками - пихнуть труп безголовый с сиденья, либо выдернуть его наружу, сбросив в воду, и сделал дело. Место мертвеца заняв, но иронию ситуации оценить не успев, начал с рычагами возиться, с педальками. Что заляпаны красным они, то плевать, не сейчас, так через минуту Роберт вполне мог своей красноты сюда же добавить. Тропический коктейль "Первое знакомство с Таравой", на морской воде, с кровью морпехов заодно. Но про это Ковальски, конечно, потом уже начал размышлять, когда удалось упрямый и к тому же раненый грузовик усмирить малость, и в сторону песка его направить.

  Лейтенант Манго, отвечая на вопрос Парамаунта, не знал, насколько сильно он был прав и насколько сильно заблуждался одновременно.
  По плану битву за Бетио должны были начать с получасового авианалета в 5:45 утра. Затем бомбардировка – два часа десять минут, чтобы в 8:25 прекратить огонь. Самолеты же должны были нанести удар ещё один раз в этот же момент, прямехонько за пять минут до того, как морпехи вывалятся из амтраков на пляжи.
  В реальности же произошло вот что: японцы первыми открыли огонь в 5:07, на который сразу же ответили огнем линкоры, в том числе и "Мэриленд", флагман адмирала Хилла, командовавшего операцией по захвату Бешио*. Мэриленд был старым линкором времен первой мировой, и с первым же залпом он "чихнул так, что обосрался" – от сотрясения корпуса радиостанция адмирала Хилла вышла из строя.
  А между тем командование авиации решило задержать авианалет, от которого шел отсчет времени всей операции на полчаса – "чтобы не бомбить в темноте" (как Донахъю и думал). Ни Хилла, ни Смита об этом не уведомили. В 5:42 корабли прекратили огонь, чтобы дать ветру сдуть пыль и расчистить воздух над Бешио для удара самолетов. Но самолеты не появились. Никто не знал, почему.
  Рассерженный Хилл в 6:05 приказал открыть огонь, а в 6:10 внезапно для всех появились самолеты. Но ровно к этому моменту, снаряды линкоров опять подняли в воздух облако пыли, и их удар пошел насмарку. Хуже того, именно из-за дурацкой двадцатиминутной передышки японцы, наблюдая формирующиеся волны десанта и понимая, что атака намечается только со стороны лагуны, перебросили туда с южного берега всех, кого смогли, развернули в капонирах полевые орудия, подтащили боеприпасы к огневым точкам и скорректировали план обороны.
  Но проблемы на этом только начались: из-за маневра транспортов в начале сражения (Хилл решил, что они встали слишком близко к берегу, и надо подвинуть их севернее) возникла путаница при перегрузке солдат в амтраки. Более того, сами амтраки, перегруженные наваренной на них броней и снаряжением морпехов, вынужденные идти против сильного встречного течения, не смогли выдать положенной скорости. Стало ясно, что высадиться в 8:30 не удастся. "Час H" – время, в которое первые отряды должны были оказаться на берегу и вступить в бой, сдвинули сначала на 8:45, а потом на 9:00. Самолетам, прилетевшим заранее для последней атаки, пришлось кружить над островом, вырабатывая горючее. В 8:54 Хилл приказал кораблям прекратить огонь. Амфибии только подходили к рифу, а летчики, не заботясь о реальной обстановке, а вместо этого формально ориентируясь на стрелки часов, прошлись по острову из пулеметов без особого смысла.
  Примерно в это же время батарея универсальных 75-мм орудий старшины Матсуо Чу́мы открыла огонь – и это были те самые разрывы, которые вы увидели у себя над головой.

  Впоследствии многие будут пытаться объяснить, что же было не так с японскими снарядами. Возможно, артиллеристы Чу́мы по ошибке использовали учебные или сигнальные снаряды. Или снаряды у них были бракованные, со слишком большим количеством взрывчатки? Или как-то очень уж эпично накосячили с взрывателями. Или с высотой подрыва.
  Но факт остается фактом – после тех первых залпов вместо смертоносных осколков и шрапнели на морпехов, сжавшихся в ожидании смерти внутри амтраков, посыпался... черный железный песок. Он не нанёс им никакого вреда, только напугал.
  После нескольких залпов батарея старшины Чу́мы временно прекратила огонь.

  Всех американских адмиралов, генералов, полковников и так далее в этот момент терзали два вопроса: смогут ли над рифом пройти лодки Хиггинса и сколько японцев осталось в живых на острове. Ответы на оба вопроса вскоре предстояло узнать.

  Чуть ранее пилот одного из "Кингфишеров", которого спросили, покрыт ли риф водой, ответил: "Отрицательно". Но по расчетам гидрографической службы этого быть не могло.

  Первый эшелон десанта на своих амтраках беспрепятственно достиг коралла, и выкрашенные серым амфибии, перевалившись через кромку рифа и подняв тучу брызг, поползли к берегу, качаясь, когда гусеницы задевали подводные образования. Они то карабкались по кораллам, как гигантские морские пауки, то плюхались в воронки, оставленные снарядами корабельных орудий, и у многих японцев, наблюдавших тогда за ними из своих амбразур, нервы натянулись, как струны на сямисэне. Ничего подобного этим "морским драконам", этим "железным паукам" они в своей жизни не видели. К Бешио двигались полчища врагов, и мало кто из защитников в этот момент верил, что такую армаду удастся сдержать.
  Но отступать им всё равно было некуда.
  Контр-адмирал Сибадзаки в это время в своём бетонном командном бункере диктовал радисту текст сообщения для штаба Императорского Флота:

  Противник приближается по всей северной оконечности острова; к северу от пирса, внутри атолла, замечено более ста плавающих танков. Наблюдается более двухсот десантных средств. В пределах атолла три крейсера особого типа, четыре или более эсминцев и тральщики ведут бомбардировку. Остальной флот противника за пределами атолла. Наблюдение затруднено, их перемещения точно установить не представляется возможным. Несколько десятков палубных и гидросамолетов обеспечивают врагу превосходство в воздухе. Все наши воины проявляют высокий боевой дух и готовы умереть, сражаясь.

  Японцы ждали, собираясь бить наверняка. От кромки рифа до берега было около пятисот метров. Для амраков – пара минут ходу. Но когда амфибии первой волны оказались в ста пятидесяти ярдах от береговой линии, рикусентай открыл огонь. Офицеры выскочили из окопов и, размахивая пистолетами и мечами, стали кричать, чтобы американцы пришли и сразились с ними. Батарея старшины Чу́мы на этот раз стреляла осколочными снарядами, с которыми всё было в порядке, четыре пушки выпускали каждая по десять-пятнадцать снарядов в минуту, ведя обстрел с "клюва птички". Самый же плотный обстрел вел 7-й отряд, сконцентрированный на стыке пляжей РЕД-1 и РЕД-2, под командованием коммандера Сугая: на вооружении у него были 13-мм пулеметы, легкие гаубицы и противотанковые пушки. С южной оконечности с закрытых позиций по ориентирам били горные пушки и гаубицы, ещё две горные пушки вели обстрел от основания пирса. Батарея спаренных стадвадцатисемимиллиметровых зениток ахала с восточной оконечности острова, стараясь выбить баржи с танками. И, конечно, все отряды с "коленными" минометами тоже вели огонь со всей возможной интенсивностью.

  Когда всё это обрушилось на вас, стало ясно, сколько действительно на острове осталось в живых японцев.

  Тысячи.

  Вы думали, что ваша подготовка размягчает оборону, поражает противника... Но на практике корабли постучались во врата Ада. А теперь, когда вы подошли поближе, створки растворились и оттуда раздалось: "Заходите!"
  И, как и предсказывал генерал Джулиан, идти внутрь пришлось вам, морпехам в рубашках цвета хаки, а не адмиралам с их красивыми большими линкорами.

  Беседуя с Лоттой и пытаясь понять, почему выбор женщины пал именно на них, ячейка Фелиции и не подозревала, что их деятельная рыжеволосая нанимательница постаралась подгрести под себя всех аколитов, бывших на Радже и не выполнявших каких-либо действительно важных заданий. Одной из таких целей представительницы Ордосов была сестра-фамула Александра, представительница лорда-инквизитора Ляо Сэня. В отличие от бывшей летчицы, Ляо вытянул из Лотты все нервы, заставив ту представить полную информацию по делу, свое видение, планируемые действия и так далее. Как итог, рыжей пришлось по нескольку раз на дню мотаться в астропатический хор станции, что, конечно же, не улучшило ее и без того не самого радужного настроения. Как итог долгого обмена сообщениями, лорд-инквизитор обещал подумать у уведомить коллегу о принятом решении. И локальный эмиссар полагала, что ответом будет витиеватый, исполненный самых красивых, но насквозь фальшивых извинений отказ. Как вскоре стало ясно, Лотта ошибалась – спустя час после ее беседы со своим визави, давно уже безвылазно сидевшим на Базе Конклава, вызов в астропатический хор пришел к сеньоре дегли Кардона, где она получила от своего начальника полную выкладку по ситуации и указание помогать инквизитору Кларе-Лотте Хямёсаари: до получения новых указаний, естественно. Воспользовавшись ли услугами рикши, арендовав ли мотор, фамула отправилась в «Золотое зерно».
  Но отвлечемся чуть-чуть от задания, и остановимся на персоне достойного лорда-инквизитора. Ляо Сэня, которого за глаза называли Дедушкой Ляо, можно было по праву назвать старым хрычом. Морщинистый, как печеное яблоко, с сухой желтой кошей, редкой жиденькой бородкой до пояса он казался беззащитным старикашкой – если не смотреть в цепкие задорные темные глаза. Лорд Сэнь, легенда конклава, обладал феноменальной памятью и умением строить поразительные, но неизменно точные связи между явлениями, часто раскрывая дела до первого выстрела. А иногда даже не покидая своего кабинета. Для аколитов его, впрочем, это было слабым утешением: старик предпочитал играть их в темную, доверяя каждому лишь частичку необходимой информации, а иногда попросту сталкивая в болото проблем и наблюдая – выплывет ли его протеже? Но зато в редкие часы благорасположения Дядюшка Ляо был просто кладезем историй нелегкого инквизиторского быта, из которых имеющие уши и мозги слушатели немало могли для себя подчерпнуть. А еще он не чурался допросов подозреваемых, в том числе и форсированными методами, считая, что для получения сведений любой способ хорош. И сестре Александре, хотела она того или нет, пришлось обучиться и пыткам, как в специализированных камерах, так и с применением подручных инструментов.

  В то время, пока фамула подъезжала к кофейне, в подземном логове инквизиции под ней разговор продолжался уже без столь ярких оборотов. Лотта, еще раз оглядев ячейку и убедившись, что больше никто не хочет лезть в бочку, переча ей, садиться на место не стала, а, заложив руки за спину, начала мерять комнату шагами по совершенно непредсказуемой траектории, вещая:
  - Ну наконец-то мы вернулись к делу. Над покойничком мы соберемся, я уж постараюсь, сегодня ночью, край, завтра после обеда, если мой человек будет занят. Форма одежды – нейтральная. Никаких лишних стволов, никакой брони с головы до пят. Вы, даже если кто-то и будет «охранником», - двумя пальцами она изобразила кавычки, - добропорядочные имперские граждане, просто с несколько неуемным любопытством. Все всё поняли? Вот и ладушки.
  С черным товаром помогу, чем смогу, хотя на вашем бы месте я прошвырнулась по базарам и сама поискала выходы. Здесь это не так сложно, а в груде предлагаемого дерьма всегда найдется жемчужина. Ну да воля ваша: это не тот вопрос, где рогом надо упереться. Вон, пока лорд Эр, например, будет шерстить торговцев, отец Сифре может попытать себя на ниве пахаря неверующих душ и сеятеля ростков благочиния на черной от грехов земле, хэх.
  А ты, брыкалистая моя, - повернулась она к Фенрии, - можешь ходить где угодно и шмалять в кого угодно – главное, не попадайся. Я, конечно, если что, постараюсь вытащить, но для дела будет лучше, если о вас никто знать не будет.
  Звонко щелкнув пальцами, словно ставя точку в своих словах, рыжеволосая инквизитор перешла к следующим вопросам из того града, что на нее вывалили:
  - Местные пустоголовые кретины считают, что это либо чьи-то разборки, либо несвязанные между с собой случаи: если вообще о них узнают. Хотя «ориентовцы», кажется, видят в этом направленную против них руку. Ну так вот, об «Ориенте»…

  Внезапно инквизитор замолкла – кажется, ей пришло новое вокс-сообщение. По крайней мере, она, не став продолжать начатую было тему, объявила:
  - Опа! Кажется, к нам сейчас присоединится ваш новый товарищ. Внезапно, однако! Сейчас поздороваемся и продолжим.

  И верно, к концу монолога рыжей сестра Александра добралась до кофейни, где была с улыбкой встречена баристой Ронни. Короткий условный жест – и молодой человек предложил благородной госте посетить отдельные покои, где она без помех сможет ознакомиться с алым рекафом, сделанным по рецептам жителей Архиппы, что находится на далеком Иерихонском Лимесе. Повторив путь своих предшественников, сорорита спустилась на лифте в темно-синюю комнату с зеркалами, в которых многократно отражались расположившиеся на диванах три мужчины и одна девушка, чья непохожесть между собой могла свидетельствовать только о том, что это – аколиты Святой Его Императорского Величества Инквизиции. Женщина, по описаниям похожая на местного представителя Ордосов, хаотично ходила по помещению, но при виде новоприбывшей остановилась, обернувшись к ней. Из-под упавшей на глаза рыжей челки на сеньору дегли Кардона посмотрели пронзительные темные глаза:
  - Своим вниманием нас почила воспитанница самого лорда Сэня, благородная сестра Александра! – в чуть хрипловатом тоне была насмешка, но беззлобная. – Старый хер сподобился-таки помочь мне! Проходи…те, присаживайтесь, знакомьтесь с вашими новыми напарниками – мы тут как раз делишки наши тяжкие заканчиваем обсуждать. Думаю, лорд вас обо всех подробностях задания уведомил, не так ли? Вопросы ко мне есть? И да, соблюдая проформу, я – Лотта. – женщина дернула головой в некотором подобии уважительного поклона.

— Спасибо за танец, — бормочет вежливый Айзек, плюхаясь рядом с капралом. И тут же, спохватившись, добавляет погромче: — В смысле, пошел на хер.

Думает, не добавить ли "гы-гы-гы", но тут его снова скрючивает, и вопрос решается сам собой.

Мысли путаются. Под ногами хлюпает что-то вроде первичного бульона, только наоборот. Тот — про зарождение жизни, а этот... ну...

(Получается, кого-то этот амтрак уже довез до берега. Интересно, что с ними сейчас.)

(Что будет с нами.)

Айзек смотрит на пехотинцев исподлобья. Не потому, что он такой загадочный, а потому что все равно блевать-то вниз, чего зря головой дергать. Про третье отделение он почти ничего не знает, и это ему, пожалуй, повезло. Хотя Дасти, вроде, нормальный — ну, в глубине души. И Скэмп, наверное, тоже... только еще глубже... гораздо глубже... Люди из другого теста.

Лапша, блин, в бульоне.

А я тогда кто?

("Брокколи, — решает Айзек, в очередной раз проблевавшись, на сей раз от обилия кулинарных метафор. — Зеленый, нафиг тут никому не сдался, все нос воротят, но вроде и выбросить жалко. Мало ли, все ж польза. Витамины.")

Пол смеётся вместе с Парамаунтом, типа "ну ты чо, конечно, разговоров не будет, шутки оценили, ты мою, я твою!".
Пол кивает Домино, нагибаясь за пончо. И правда прохладно же, а не указал бы товарищ на это, не заметил бы.
Пол по-прежнему всматривается вдаль, тиская ремень винтовки и водя пальцем по борту, когда к нему подкатывает лейтенант, укоряет за нервы и толкает какую-то странную речь.

Самого-то потряхивает будто, а другим замечания делает. И вообще.
То у него там младенцы-крошки, походя сметаемые, то всё-таки жару им надо задать, определился бы.

К Манго Слипуокер относился в целом нейтрально, командир как командир, получше некоторых. Вот только история с "наказанием каской" малость подрубила деревце доверия к Донахъю. Так что промолчал посыльный на обращение, кивнул только с серьёзным видом, а на речь даже не хмыкнул, просто на тёмное пятно острова посмотрел вновь задумчиво.

Зато распределение в амтрак Дроздовски всё же оценил. За бронёй-то поспокойнее будет, да и проходимость у этой штуки получше, не застрянет поди в какой-нибудь дряни на полпути. Странно, конечно, что не всем такой транспорт достался, но теперь-то уж не до жалоб, особенно самому Дроздовски.

— Они там все как минимум контуженные будут, да, сэр? Спеленуем как тех младенцев!

Перед начальством свою кровожадность Пол всё же старался подавлять. А может в принципе начинал её замечать и немного стыдиться, хотя и знал, что как только лейтенант отойдёт или даже отвернётся — мысли о возмездии вернутся вновь. Знал, потому что ждал их, ждал шанса свести кровавые счёты. Что ж, кажется, почти дождался.

Это было странное пробуждение. Кристи поднялся вроде бы легко, сам легкими тычками и (отчего-то сдержанными в этот полночный час) окриками принялся будить бойцов из своей команды. Четко, со всей ответственностью подобающей моменту. На время Трещотка стал крохотным винтиком в огромном механизме пробуждающегося корабля. Только вот сам Кристи все это время силился понять, проснулся ли он в действительности, или только видит очередной сон. Ужасное ощущение дежавю преследовало его. Все казалось не вполне реальным.

Не избавили от этого чувства ни тугие струи холодной воды из душа - только дали этому "сну" какую-то неестественную резкость. Слишком ярким потом казался свет ламп в столовой, слишком ярким контраст между этим слепящим светом и жуткой космической тьмой за окон, непроглядной тьмой даже под гребанным столом. Между отменным завтраком и смутным витающим в воздухе ощущением тревоги. Трещотка, пожалуй, предпочел бы не притрагиваться к еде... Но он не желал выделяться, не желал показаться странным, а потому взялся за приборы и принялся резать стейк. Затем механически разжевывать и глотать кажущиеся безвкусными куски мяса. За весь завтрак он не проронил ни слова.

Он не боялся при этом. Смутно ощущал, что должен боятся, боятся как никогда в жизни. Какая-то часть его души даже словно и желала испугаться, желала испытать какую-то уместную для жутковатого момента эмоцию. Но нет, совсем ничего. С отстраненностью сновидца Трещотка взирал и на поднос с едой, и на переполненную столовую.

Позже, много позже он пришел в себя наконец уже в качающейся на волнах металлической лодке так напоминающей формой гроб. Соленые брызги попали на лицо, смыли пелену сна и Трещотка огляделся вокруг будто бы в первый раз за сегодня.

И немедленно услышал Дойчи.

- Ну можно. - удивился отчего-то он такому вопросу, - Оставайся. И ты, Флаин-Фиш, останься тоже!

Кто-то толкнул Роберта посреди душной, полной мутных снов про сны без снов ночи. Тот, очнувшись, на автомате соскочил с лежанки, и пару мгновений соображая, в чем, собственно, дело, в свою очередь тоже тихо пихнул в бок кого-то из все еще дремлющих товарищей. Цепная реакция толканий и пробуждений быстро охватывала корабль, лесным пожаром расползаясь по палубам, пока сержант брел в душ. О чем он думал в те моменты? Спроси его полминуты спустя - не вспомнил бы.
Помывшись и переодевшись, солдат направился в столовую. Еды было много, еда была всякая, но теперь, в полной мере проснувшись, Ковальски слишком хорошо осознавал, что же будет дальше. Дальше будет высадка. Будет морская вода, будут волны, если повезет - песок пляжный под ногами, вид на тропический остров, если нет - будут еще и японцы, которые обязательно будут делать чего? Правильно, убивать. Убей или будешь убит - закон не жизни, но войны.
"Убей или будешь убит": то ли прошептал, то ли проговорил он про себя, ковыряя стейк вилкой. Убей или будешь убит. Сука, нет, ну это реально невыносимо: духота, чье-то чавканье, жужжание лампы над головой. Апофеозом завтрака для мужчины стали звуки блюющего в проходе сослуживца. Отодвинув стакан недопитого кофе, сержант просто встал и вышел прочь. Напряжение прошлых дней, преследовавший его образ "Д. Коннелли", навязчивый страх смерти, дурные предчувствия, мысли о том, что зря он написал те письма - теперь точно пригодятся - все смешалось в гремучий коктейль, напрочь отравивший не только общий настрой, но, кажется, пропитавший саму душу Ковальски.
Потом было указание проверить снарягу. Надо значит надо, проверил. Потом было велено строиться. Пусть, построился. Крикнул: "Здесь!", услышав свою фамилию. Надо что-то своим сказать, верно?
- Держимся друг друга, зря никто не высовывается.
Добавил зачем-то.
- Это уже там, на берегу.
Если доберемся. Но этого говорить все же не стал.
Лодка, море, японские снаряды - так и знал, что всех их не перелопатит артиллерией, с авиацией заодно - погрузка на армтрак: все как в тумане. Руки отчего-то трясутся, пальцы не гнутся, соленых брызг жгучая влага. Стучит сердце: бух, бух, бух. Клац, клац, клац: вторит ему носок ботинка, постукивая об борт амфибии. Смерть близка. Убей или будешь убит. До хруста в суставах сжимая винтовку и вглядываясь в быстро светлеющий горизонт, Роберт все больше понимал одну простую вещь: смерть и правда близка. Его, товарищей, японцев. Чья-то. Чья - скоро станет ясно. Совсем скоро.

  С аппетитом позавтракав, Манго, как всегда невозмутимый и спокойный, легко поднялся из-за стола и поспешил к выходу. Он даже. К вящему изумлению тех, кто хорошо знал его, лейтенант сподобился по дороге пошутить на жалобы кого-то из рядовых, что кусок в горло не лезет:
  - Отставить «не лезет». Голодный будет думать о том, когда можно будет пожрать, а не о войне. И не надо вспоминать о том, что рану в живот легче лечить, когда он пустой: мы – морпехи, а сытый морпех в состоянии защитить и полное брюхо.

  Покинув столовую, офицер вернулся в свою каюту, где, пользуясь одиночеством, неспешно и вдумчиво собрался – вряд ли начальство будет долго тянуть с высадкой, а посему лучше быть готовым заранее. Повесив на плечи рюкзак и тяжелый «Томпсон», Донахъю пару раз подпрыгнул, удостоверившись, что ничего не звенит, в очередной раз проверив, что сигареты в кармане, а зажигалка заправлена на максимум, и, не оглядываясь, покинул свое временное обиталище. Задумчиво осмотревшись и убедившись, что вокруг слишком много нижних чинов, лейтенант поднялся на палубу выше и, привалившись к ограждению зенитного орудия, торопливо закурил в кулак, смоля одну сигарету за другой и совершенно не чувствуя крепости табака. В мозгу навязчивая, прилипающая к зубам, словно дрянная жвачка колотилась мысль: «Сегодня высадка и первый бой… Сегодня высадка и первый бой… Сегодня мне впервые лезть под пули…» Бросив очередной бычок под ноги и коротким движением раздавив его, Фрэнсис коротко ругнулся и, подняв окурок, убрал его в карман – нельзя, нельзя бросать сигареты туда, откуда они могут быть смыты и попасть в джаповские руки. И пускай гарнизон Бетио уже достаточно убедили в том, что янки пришли по их головы, приказ никто не отменял. А приказам надо следовать!
  Прикусив нижнюю губу, Манго с силой потер виски, отгоняя недостойные офицера мысли. Сейчас не время предаваться сомнениям и переживаниям: скоро они залезут в десантные суда, а там уже до твердой земли под ногами недалеко. А дальше все просто – надо просто хорошо, а еще лучше отлично, делать свою работу и не волноваться ни о чем. И все же, все же…
  Донахъю как сейчас помнил один из последних вечеров дома. Развалившись в широком кресле и неторопливо потягивая сигарету, он рассуждал о том, какие приемлимые подвиги стоит совершить, чтобы быть отмеченным командованием и награжденным так, чтобы впоследствии можно было похвастаться избирателям своим военным прошлым. Ну, например, вынести раненного подчиненного из-под огня и спасти ему жизнь – хороший штришок к карьере политика, не так ли? Луиза, как хорошая жена, со всем соглашалась, а вот Флорэнс было так просто не убедить. Устав расписывать все риски, девушка перешла от слов к стихам, продекламировав брату стихи одного лайми, так и не выбравшегося живым из окопов Великой войны. Тогда они показались Фрэнсису надуманными и пустыми, и были забыты спустя пять минут. А сейчас – гляди-ка! – вспомнились.

И если б за повозкой ты шагал,
Где он лежал бессильно распростёртый,
И видел бельма и зубов оскал
На голове повисшей, полумёртвой,
И слышал бы, как кровь струёй свистящей
Из хриплых лёгких била при толчке,
Горькая, как ящур, на изъязвлённом газом языке, —
Мой друг, тебя бы не прельстила честь
Учить детей в воинственном задоре
лжи старой: «Dulce et decorum est
Pro patria mori».

  Фрэнк и раньше не считал, что на Тараве будет легко, но сейчас, когда время шло не на часы даже, а на минуты, будущее рисовалось ему все более и более мрачным. Одному Богу ведомо, до чего бы такими темпами додумался бы Манго и как бы себя накрутил, если бы на весь корабль не прогремел приказ строиться на палубе. А значит, время на раздумья и воспоминания утекло вместе с водой за кормой, и осталась только работа – лучшее средство от тоски и дурных мыслей. Офицер в последний раз встопорщил волосы пятерней, натужно и криво усмехнулся, пытаясь настроить себя на боевой лад, и поспешил на построение.
  Прибыв к расположению своего взвода, Донахъю замер, сцепив руки за спиной в замок и словно превратившись в статую имени самого себя. Так недвижно он простоял, пока из динамиков лился гимн, пока загружались другие роты, и только когда «Зейлин» начал маневрировать, офицер переступил с ноги на ногу, устраиваясь понадежнее, и скрестил руки на груди.

  - Нервничаешь, Дроздовски? – безэмоционально поинтересовался он у вычерчивающего непонятные фигуры на краю борта посыльного таким тоном, словно от скуки обсуждал погоду где-то во Флориде. – Напрасно. Нас здесь столько, что уцелевших после обстрела япошек мы сметем, как крошки со стола. Представьте, парни, - чуть повысил он голос, - какой у них там на острове Содом и Гоморра! Избиение младенцев, - с нервяка Манго потянуло на библейские эпитеты, - не обещаю, но жару мы им при высадке зададим, верно?
  Ну что, морпехи? Все готовы? По катерам, герои!
  Высказавшись, офицер снова скрыл улыбку с лица. Снова из кармана возникла мятая пачка, и вновь лицо Фрэнка осветило колышущееся пламя. Несколько глубоких судорожных затяжек – и сигарета скурена до фильтра.
  - Ладно, джентльмены. – кивает он сержантам. – Теперь наша очередь.

  Осторожно и вдумчиво офицер спускается вниз, игнорируя советы флотских и стараясь не смотреть вниз, на черные воды, ритмично бьющиеся о борт транспорта и немилосердно раскачивающие утлые десантные суденышки. Донахъю не боялся воды, но все равно было страшновато: коли упадешь неудачно, шансов на спасение не будет. А погибнуть по досадной случайности, так и не добравшись до своего первого боя, было бы вдвойне досадно.
  И тут корабельная артиллерия начала смешивать небо с землей. Весь атолл вмиг становится усыпан алыми цветами и обрамлен высокими – в несколько раз больше амтрака или десантного бота – фонтанами воды. Вот оно и началось – теперь назад дороги точно нет. После такого расхода боезапаса и топлива никто точно операции не отменит.

  Напряженный, собранный взводный смотрел на Бетио и ждал, когда прибудут выделенные его людям амтраки. Прибыли – но легче от этого не стало. Все в лучших традициях: как ни планируй, как ни старайся, а какая-то жопа обязательно случиться. И самое паршивое, когда она от тебя совершенно не зависит, и остается только, кипя злобой, принимать ситуацию такой, какая она есть.
- Твою мать! - сквозь зубы ругнулся Манго. - Два амтрака, всего два. И ни туда, и ни сюда! Двенадцать, двенадцать, черт бы их побрал! - офицер нервно потеребил ворот, словно ему было тяжело дышать. - Физик! - позвал он сержанта. - Сам слышал, что и сколько нам выдали. С амтраками пойду я и один из посыльных - это не обсуждается. А вот что дальше, надо срочно решать. Думаю на один посадить Трещетку с одним отделением и одно отделение минометчиков. На другой, где буду я, еще одно минометное и одно пулеметное отделение - без одного пулеметчика, правда. Твои соображения?
У сержанта злость буквально сочилась в голосе, хотя было предельно ясно, что направлена она не на лейтенанта, а на кого-то с гораздо большими звёздочками.
- Китайский мандарин. Пригнать целую армаду и экономить на армтраках. Засунуть бы их туда всем скопом.
Физик со злостью ударил себя сжатым правым кулаком по левой руке.
- Ладно, пустое это все. Если вы на армтраке, то значит я на лодке, там порядок будет нужен. В армтраки лучше взять всех пулемётчиков, в самом начале от них толку будет больше, а миномётов и одного отделения хватит. Пока маринес сдвинутся на дальность выстрела и мы уже подоспеем.
- Засунуть, засунуть... Но лезть туда все равно нам, а не им. - лейтенант еле удержался от того, чтобы не сплюнуть. - Ладно, это пустое. Пулеметы нужны, не спорю, но выходит, что у нас оба отделения будут без одного номера. Справятся, думаешь?
Сержант злорадно улыбнулся.
- Меньше дерьма убирать. Потому что обдристаются, но справятся, хоть полным составом, хоть уменьшенным.
- Ну раз ты в них уверен... - криво ухмыльнувшись немудрящей шутке, кивнул Манго. - Добро, тогда так и сделаем. При высадке недобор пульгруппы посылай сразу ко мне.
Лицо Физика стало серьезным.
- Есть, сэр. И да поможет нам бог.
- Воистину. – негромко сказал офицер, перекрестившись, после чего гаркнул. – Сержантов групп ко мне! Получаем инструкции и грузимся. Шевелимся, шевелимся!

Заиграл марш, и Бэтмен будто очнулся ото сна, лихорадочно пытаясь сообразить, где он и что происходит. Утрений воздух холодил свежевыбритые щеки, неудобно давили на оцепенелое тело ремни амуниции, трубили бравую музыку динамики. "Трубы Иерихонские" прошептал он одними губами и оглянулся вокруг. Минометная группа была в сборе, каждый боец на своем месте. "Сержант Кёртис Витт готов выполнять приказы! Вперед, Темный Рыцарь!" - доложил он сам себе, чтобы окончательно вернуться в реальность. Пустой желудок свернулся жгутом, замутило, воспоминания о качке и джеме поднялись к горлу металлическим вкусом желудочного сока. Бэтс поморщился и не глядя выдавив таблетку сульфата бензедрина из упаковки, отправил ее на язык. Коротко глотнул из фляги смывая ее в желудок вместе с неприятным привкусом во рту. Ему нельзя сегодня подвести группу, роту, Страну. В этот раз он должен быть в лучшей форме.

Все что случилось до звука марша было как в тумане. Дни были похожи один на другой - он на автомате муштровал группу каждодневным осмотром и пересборкой минометного хозяйства, все по полевой инструкции, следите, черт вас дери, чтоб грязь не попала на штырь бойка, лениво принимал участие в немудренных розыгрышах, лениво гонял мяч с ребятами, жрал, срал, мылся теплой соленой водой, спал в душной, где воздух запержен до густоты морпехами на бобовой диете, каютке на насквозь мокрой от пота простыни, чистил зубы зубным порошком "горная свежесть", брился, на автомате муштровал группу, все по инструкции, лениво принимал участие в розыгрышах, лениво гонял мяч, жрал, срал, мылся водой, спал в душной каютке, чистил зубы и брился, муштровал группу, лениво принимал участие в чем-то, лениво что-то делал, жрал, срал, мылся, спал, брился-чистил-зубы, муштровал... По кругу, раз за разом, как сомнамбула, как голем, он выполнял одно и то же. Мысли ушли из головы напрочь, осталось только мутное душное движение через железное брюхо корабля и набор одинаковых картинок в той же самой последовательности...

Единственным ярким пятном во всем этом был карточный турнир и выигрыш Трещотки. Паренек запал в душу увальню Бетмену и тот болел за него всем сердцем, радовался как ребенок его победе и каждый раз когда видел рыжую шевелюру, мелькавшую то тут, то там, невольно улыбался.

Но и это смазалось бесконечной чередой дней, затопленных болотом безмыслия - не думал он ни о родных, ни о предстоящем сражении, забыл предупреждения Физика о погоде и Крейзи-хорсе, с тудом иногда вспоминал свое имя. Бэтмен лыбился когда все ржали, жевал, не чувствуя вкуса, когда все жевали, чертыхался как и все от запаха в каюте, но искра божья не вспыхивала на дне его пустых глаз. Когда объявили высадку, он тоже не проснулся. И поесть так и не смог. Даже вилку не воткнул в еду - просто не лезло. Отвернулся, встал и вышел из столовой.

И вот он наконец очнулся, он на палубе, в строю, гремят трубы. Накатил, наконец, страх, за ним возбуждение и злость, за ними пришло воспоминание об обязанностях:

- Ком. отделений - проверить наличие дымовых гр'нат и штатную комплектацию! На п'грузке не толпиться, не дергаться, п'мочь пулеметам погрузиться в-перво! Ящ'ки держать крепко обеими клешнями, как жопу подружки! Пускать ток если уверены, что приняли! Кто утопит мины или, спаси Господь, миномет, сам отправится нырять за ним, пока не достанет! Д'вайте ребята, не облажайтесь, Уэлл-Уэлл и Иисус смотрят на нас прям щас, лично!

...

Осень, яблочный сад старика О'Нила. Ветер шумит в кронах, ласково греет макушку солнце, спину ломит, руки тянут вниз тяжеленные корзины яблок - старик сказал, что по окончанию сбора можно унести сколько поднимешь за раз и Курт из последних сил радостно тащит неподъемные для пацана корзины, чтоб принести домой побольше, он счастлив и горд... Палуба. Руки тянут вниз ящики с боеприпасами. Бэтмен тащит их и еще подсумок гранат сверх выкладки, не помешает. Спины товарищей впереди согнуты под весом снаряжения. Скрипят тали на шлюпбалках, отправляя вниз вдоль борта тяжелое добро минометной группы.
- Индюк, двумя руками, черт тебя дери! Подошва, принял? - Бэтс подхватывает падающий из рук неловкого салаги ящик, не давая тому упасть. Его широкие плечи то тут, то там на погрузке, помогают справиться с тяжелым снаряжением, поддерживают высаживающихся. Наконец, сдерживая вновь подступающую тошноту он сам ползет по канатам сети вниз. Ботинки стукаются об пайолы десантного катера, те чуть качаются под ногами и Бэтмен, стиснув зубы, чтоб тут же не блевануть, впечатывается в борт для хоть какой-то опоры.

- Ком. отделений, пр'верить личный состав и снаряжение, - цедит он сквозь муть, - Доложить.

...

Осень, ярмарка. Кёртиса-подростка тошнит молочным коктейлем после карусели. Молочным котейлем, за который его отец заплатил целый четвертак по ярмарочной цене. Ему вовсе не так весело, как обещал зазывала. Совсем не весело. Желваки играют на скулах отца, он молчит и не смотрит на Курта и это хуже всего. Он разочарован и ему стыдно за сына. Кёртису тоже стыдно, он стискивает зубы и не дает очередному рвотному позыву пройти дальше горла. Ему гадко, его мутит, но он не может продолжать разочаровывать отца... Борт десантного катера, над головой качается небо, неизбежно подымается по пищеводу очередной рвотный позыв. Бетмен стиснул зубы до хруста, не слушая кивает докладам капралов. Ему вовсе не так весело, как обещал вербовщик. Совсем не весело. Но он не может разочаровать Корпус. Веки с силой сжаты, так что в глазах плавают огненные круги. Бэтмен нащупывает в нагрудном кармане бензедрин и с трудом, в паузе между волнами, глотает вторую таблетку. Чертов коновал, подсунул порченное снадобье, совсем не помогает!

  Вас разбудили около полуночи. Времени было много, поэтому никто не стал ни врубать ревун, ни играть на горне – просто вахтенные матросы подняли несколько бойцов, а те растолкали всех остальных. Но многих, особенно молодых, даже и будить не пришлось – они вскочили с коек, как подброшенные, и принялись лихорадочно напяливать форму.
  – Да не спеши, в душ же ещё! – остановил кого-то Кюрасао со смешком.
  И правда, времени было предостаточно – почти три часа на помывку и завтрак.
  Стоишь в душе, намыливаешь тело и невольно закрадывается мысль: а не в последний раз-то? Не оторвёт чего? Ну, мало ли... Разглядываешь пальцы на ногах, перебираешь ими.
  – Давай быстрей! – кричат из-за двери.

  Надев чистое белье, приготовленное со вчерашнего дня, и форму, потомившись немного в кубрике (и мгновенно опять пропотев до самых копчиков), морпехи пошли на завтрак – в половине второго. Светать ещё не начинало, вы завтракали при ярком, режущем глаза свете ламп, заливавшем столовую, но оставлявшем под близко расположенными друг к другу столами черные непроглядные тени.
  – Ешьте досыта, парни! Обед может задержаться! Заправляйтесь как следует! – кричал Голландец на всю столовку.
  А завтрак, который накладывали вам моряки, дежурившие по кухне, был просто убойный! Говяжий стейк, яичница, картошка фри, джем с тостами для всех желающих! И две кружки горячего, дымящегося, черного кофе, крепкого, как поцелуй мексиканочки. Ну, почти как в Новой Зеландии! Если бы ещё пот со лба в тарелку не капал – вообще было бы замечательно, только... Только не всем еда лезла в глотку. Пока одни уплетали за обе щеки, другие лениво ковырялись в тарелке, а Флориду Кида даже стошнило в проходе.
  – Еманарот! Жевать надо было лучше! – сокрушенно воскликнул Недомерок.
  – Мне бы стейк оставил! Салага!
  – Извините, – буркнул Флорида, вытирая рукой бледные губы. – Простите. Я не специально.
  – Иди, умойся, моряки приберут, – сжалился над ним Голландец.
  – Есть.

  Большинство же морпехов либо смели всё с тарелок за двадцать минут, либо оставили попытки набить живот за те же двадцать минут. Всё, не лезет так не лезет. И кстати, ВСЕ слышали истории о том, что с полным желудком идти в бой опасно, но всё же раз начальство кормит, словно на убой, то, наверное, все правильно, так и надо...

  – Десант! Разойтись по кубрикам и проверить снаряжение! – раздался голос по громкой связи. Это Ами.
  А чего там проверять? Все уже двадцать раз проверено-перепроверено. Хоть бы уж быстрее...

  В три часа утра приказали строиться на палубе. Вышли из кубриков уже обвешанные оружием и патронташами, замерли, посеребренные лунным светом, бледные грибастые тени в касках. Складываете свои казарменные баулы на палубе – к вечеру их обещали на берег доставить.
  Не все сразу ощутили, что именно изменилось. А когда прислушались, поняли: стало тихо – машины корабля больше не работали, "Зейлин" стоял на месте, отдав якоря.
  Сержанты стали выкликать имена по списку.
  – Ковальски?
  – Здесь!
  – Тревино?
  – Здесь!
  – Хоббс?
  – Здесь!
  Было темно, но никто не подсвечивал фонариком: уже давно все всех помнили наизусть.
  Из роты Гольф не хватало пары человек из второго и третьего взвода. Их заменили резервными морпехами, как и было запланировано накануне.
  Из всего батальона только дюжина бойцов не стояла сейчас на палубе: один был заперт на гауптвахте, пятеро валялись с малярией, но собирались присоединиться к десанту завтра, двое повредили колени ещё на учениях, один отходил после удаления аппендицита, и ещё четверо с разными травмами – кто свалился с трапа, кто куда не надо пальцы сунул, в таком роде.
  А вы все стояли.
  Кто-то из сержантов не выдерживал, давал последние наставления немного ворчливым голосом, типа "На берегу столбом не стойте!" или "Прежде чем открыть огонь, проверяйте прицел! Запомните! Проверяйте прицел!" или "Во что попало не палить!" или "Никому не геройствовать! Никакого глупого геройства!" или просто "Помните, чему вас учили!"
  И тут из динамиков без предупреждения грянула музыка.
  ссылка
  Это было так неожиданно, что вы даже не сразу врубились, что это "Дворцы Монтесумы", более известные, как Гимн Корпуса Морской Пехоты США. Ваш гимн.
  Это капитан "Зейлина" решил вас так подбодрить.

  И вот музыка доиграла, а вы все стоите – шеи мокрые, во рту сухо, пить вроде как рано. Когда уже светать начнет?
  – Рота "Эхо" – приготовиться к погрузке в десантные средства!
  Вытянулись очереди от борта к борту. Люди идут мимо вас, позвякивая снаряжением, хмурые, сосредоточенные.
  – Пока, парни!
  – Увидимся на берегу!
  – Помни про наше пари, Парамаунт, ага?
  – Ага!

  Прошла очередь.

  – Рота "Фокс" – приготовиться к погрузке в десантные средства!
  И снова мимо вас шагают бойцы с винтовками, ящиками, коробками с пулеметными лентами, кто-то натыкается на баки огнемета идущего впереди сапера, чертыхается.
  – Удачи парни!
  – Эй, оставьте нам хоть одного япошку!
  – Если они вообще там есть.
  Весь ваш батальон – в первом эшелоне десанта. Первые две волны – роты "Эхо" и "Фокс". Третья волна – вы. Четвертая и пятая – резервы, рота тяжелого оружия, часть саперов и штаб батальона. Первые три волны – на амтраках, остальные – в лодках.

  И вдруг громкий голос из динамиков: "Прекратить посадку в десантные средства!" Очередь замирает. Никто не понимает, что происходит.
  С грохотом и лязгом, поднимают якоря, гудят где-то под палубой машины, "Зейлин" набирает ход. Куда? Зачем? Никто не в курсе, никто ничего не знает. Вам даже к борту подойти и поглазеть нельзя.
  Полчаса спустя опять бросаете якорь. Посадка продолжается. Что стало с теми, кто уже был в лодках? Что вообще происходит? Ничего не ясно. Ясно одно – высадку не отменили, просто корабль зачем-то переместился.

  Очереди движутся.
  – Ну всё, сейчас мы.
  – Точно.
  – Кларк, ну мы это... держимся друг друга если что?
  – Да.
  – Давай.
  – Давай.
  Хоуторн и Шерлок жмут друг другу руки, торопливо, крепко. И ещё некоторые морпехи жмут, некоторые украдкой.
  – Ты главное держись за мной и всё будет ништяк, – говорит кто-то кому-то. – Ты не переживай, не дури. Все ништяк будет.

  – РОТА ГОЛЬФ – ПРИГОТОВИТЬСЯ К ПОГРУЗКЕ В ДЕСАНТНЫЕ СРЕДСТВА! – кажется, что команда звучит оглушительно. А на самом деле – нет, всё так же как у других.
  Выстраиваетесь в полумраке один за другим. Идёте медленно вперед, шаг за шагом.
  – Смотри! Смотри! Вооон там!
  – Где, где!?
  – Воооон там!
  На темном небе вдалеке рассыпается гроздь красных огоньков, крохотных, красивых – сигнальная ракета.
  – Что это?
  – Не знаю, япошки, наверно.
  – А может, самолет наш сбросил?
  – Может.
  – Это на Бешио?
  – Наверное.
  Никакого Бешио ещё не видно, только смутная граница между морем и небом.
  – Руки на продольные! Ноги на поперечные! – приговаривает кто-то, как заведенный, совсем рядом. – Руки на продольные! Ноги на поперечные!
  Лейтенант Клонис смотрит на свои новые водонепроницаемые часы, стрелки чуть светятся фосфором. "Четыре часа сорок одна минута".

  Двигаешься в очереди шаг за шагом, словно в душевую, только не в душевую. И вот уже видно борт корабля.
  – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Не задерживаться! – видишь флотского старшину, который руководит погрузкой. Ему вторят другие – у других сетей. Рядом с леером – два морячка со спасательными кругами под рукой, страхуют вас, пока ставите ноги в ячейки сети. Один из них говорит каждому четному:
  – Удачи, парни, – голос у него равнодушный, гнусавый.
  А второй приговаривает:
  – Удачи, морпех, – этот говорит каждому, голос у него теплый, чуть подрагивающий, честный. По голосу слышно, как он рад, что не он сейчас лезет в десантный бот, и как ему стыдно не за то даже, что он остается, а за эту радость.
  Смотришь вниз – а там под бортом черная пропасть, и в ней на черной волне ходуном ходит тупорылая лодка Хиггинса, выделяясь светлым пятном, постукивая о борт "Зейлина". Видишь во мраке грибные шляпки касок тех, кто уже сидит в лодке и ползет по сети. Сеть качается. Возникает немного неприятное ощущение в животе.
  Поворачиваешься спиной к морю, держишься руками, вставляешь ботинки в ячейки.
  – Удачи, морпех.
  – Руки на продольные! Ноги на поперечные!
  Шаг вниз. Ещё шаг. Ещё шаг. Перед глазами маячит серый стальной борт с потеками краски, освещаемый луной. Руками чувствуешь грубое волокно "волосатых" канатов. Если сейчас что-​то произойдет – ну, что угодно – главное удержаться на воде те секунды, пока бросят круг. Они же найдут тебя даже в темноте, да? А можешь и не удержаться на поверхности – с этим рюкзаком, ботинками, каской, тщательно рассованными по карманам и подсумкам патронами и гранатами... кто его знает? Бултых – и пошел ко дну.
  Шаг за шагом. Сверху доносится всё то же:
  – Руки на продольные! Ноги на поперечные! Не задерживаться! – и потише, – Удачи, парни. Удачи, морпех.
  Сеть качается, внезапно отклоняясь от борта. Но лезешь, все равно упрямо лезешь вниз, стараясь не смотреть на неприятную щель между бортом катера и бортом корабля. Если ты туда попадешь, тебя раздавит даже не в лепешку. Но как ты туда попадешь? Нет, не попадешь ты туда никак, тебя от неё сеть отделяет. Переставляешь ноги. Поднимаешь голову – сверху видишь темные подошвы и задницу другого морпеха, его фляжку на поясе и поблескивающий, окованный сталью приклад винтовки. Ползете все вместе дальше, как муравьи по увитой плющом стенке.

  Наконец, ещё раз обернувшись, видишь катер совсем близко. Тебя берут под руки товарищи, помогают, чтобы не упал – катер пританцовывает на волнах. Ууууф! Готово. Теперь можно встать поближе к корме и передохнуть, помочь другим. Пулеметы, минометы, ящики с боеприпасами спускают на тросах вслед за людьми. Вдруг сильная волна – хрен знает от чего – перехлестывает гребнем борт и плещет тебе на форму. Соленые брызги. И ты понимаешь: холодно! Экватор, ноябрь, а тебе холодно! Под тобой, под палубой десантного бота – ледяная могила океана, она никогда не бывает теплой. И от неё несёт величественно-равнодушной прохладой, безмолвием и смертью.

  Лодка, заполнившись морпехами, заводится, отваливает от борта, чтобы дать место другой. Пока, "Зейлин". Ну не прощай же, да, не прощай?! У тебя там баул с вещами остался.
  Глухо рокочет мотор. Брызги опять летят в лицо.
  – Черт, холодно!
  – Замерзли дамочки, да!? – смеется рулевой в своей огромной каске, у которой поля опускаются на уши.
  – Есть немного.
  – Ничего, скоро светает!

  – Граааааахххх! – разносится гром над морем. – Грааааах!
  – Что такое?
  – Началось?!
  – Началось, началось, уймись.
  – ГРААААМ! ГРАААМ! ГРАААМ! Граааах! Граааах!
  – Это "Мэриленд" шарашит! И "Колорадо"!
  – Вон! Смотри! Началось!
  – Смотри-смотри!
  – Шестнадцатидюймовки!
  – Ага!
  – ГРААААМ! ГРАААМ! ГРАААМ! Граааах! Граааах!
  Видишь, как линкор, черный, гордый, освещается вспышкой, окутывается облаками дыма, и с задержкой долетает грохот залпа.
  – А куда бьют-то?
  – А вооон, вон туда!
  Облокотившись на борт лодки, видишь вдалеке, во мраке, огромные водяные столбы, и замечаешь за ними что-то. Что-то приземистое. И вдруг понимаешь. Вот он, Бешио. К нему летят по четыре маленькие оранжевые огоньки, исчезают во мраке и опять поднимаются белые столбы взбитой воды.
  И тут... начинается ЭТО.
  Огонь открывают ВСЕ боевые корабли, которые ты видишь. Крейсера и эсминцы – все начинают свой концерт.
  Грааах! Граааам! Грааам! Рррах! Ррррах! Ра-ра-рааах! Рррах – буууууум! Грааааах! Грааааам! Гра-гра-грам! Ррррах! Ра-ра-рааах! Буууум! Грааааах! Гра-гра-грах! Буууум!
  Лупят скорострельные восьмидюймовки крейсеров. Неистово плюются снарядами пятидюймовки эсминцев. Солидно гаркает главный калибр линкоров.
  Небо усеивают мириады огоньков. Все летят туда, к острову. А там...
  Тонны воды взлетают вверх и опадают. Клубы дыма и пыли поднимаются там и здесь даже не облаком, а сплошным маревом. Вдруг – яркая вспышка озаряет остров: огромный столб пламени, похожий на гриб, поднимается, расцветает и опадает. Грохот чудовищного взрыва доносится даже до вас, а тут мили три, не меньше!
  – Оооо! Ништяк!
  – Маладца!
  – Ну, флот даёт!
  – Красота!
  – На такое можно вечно смотреть!
  – Задали жару!
  – Косоглазые сами напросились!
  – А прикинь облом, если их там нет!?

  И тут всплеск воды возникает ярдах в трехстах от вас.
  – У кого-то из флотских проблемы со зрением или что?! Это с крейсера или с эсминца? – спрашивает Лафайетт.
  – Ты что, дебил? – смотрит на него Долговязый.
  – А что?
  – "Что, что". Это японцы.
  И становится на время тихо.
  Все ждут. Ещё несколько одиночных всплесков – высоченных, видите, как медленно опадает вода миллионом брызг, как на поверхности ещё на какое-то время остается белое пятно взбудораженной пены, а потом растворяется в океане.
  – Это те их восьмидюймовки? – с тревогой спрашивает Хоуторн.
  – Хер знает.
  Потом всплески прекращаются. Потом опять поднимается столб воды. Потом вам уже всё равно – никто не верит, что япошки попадут.

  Лодки идут куда-то одна за другой, затем встают на циркуляцию. Некоторые морпехи даже не понимают, что движутся по кругу. Канонада продолжается. Вы уже привыкли. Уже мало кто пялится на остров, не отрываясь.
  – Эй! Эй! Не курить!
  – Ой, забыл.
  Небо светлеет. Теперь уже лучше видно Бешио, вернее, сплошное облако пыли и дыма, в которое он превратился.
  – Красивый был островок, наверное, парни! – смеется Лаки-Страйк.
  – Скоро узнаем.
  – Думаю, не узнаем как раз. Его не узнаем.

  Наконец, видите подруливающие амфибии. Они не такие, как в спецификациях – более приземистые и... меньше что ли? Хлопают особыми гусеничными лопастями по воде, раскачиваются на волнах. Хищно ощетинились пулеметами поверх выкрашенных серой краской кабин, у некоторых на лоб наварены стальные плиты с узкими прорезями, как будто транспортеры подслеповато щурятся в полумраке, пытаясь распознать в десантных лодках своих собратьев.
  Перекрикиваются рулевые, офицеры.
  – Какая у вас рота?
  – Где первый взвод?
  – Давай туда!
  – Понял!
  – Какой номер катера у второго взвода?
  – В душе не ебу!
  – Посмотри с той стороны!
  Море глушит голоса, им приходится кричать изо всех сил. Уэлл-Уэллу сейчас не позавидуешь: похоже, всё насмерть перепуталось. Какие амтраки к какому взводу должны идти? Кто куда? А ночью ещё и не видно ни черта – небо-то светлеет, а солнце ещё даже не показалось.
  – Донахъю! Лейтенант Донахъю! – кричит он со своего катера. – Твои вот эти два! Что?! ТВОИ ВОТ ЭТИ ДВА! Понял? ВОТ ЭТИ ДВА-АА!
  И начинается погрузка в амфибии. И это цирк с конями, только с морскими. У вас же роли сразу две – вы и клоуны, и акробаты.

  Амфибии подходят к борту, вернее, пытаются подойти, выровняться, крупные волны растаскивают суденышки.
  – Крепи трос, блядь!
  – Нет, давай заново!
  – Давай ещё раз!
  – Да крепи его, блядь! Ну вот, снова-здорова.
  – Давай ещё раз!
  – Подработай! Подработай веперёд!
  – Чуть влево возьми в этот раз!

  А потом вы, морпехи, должны перебраться из одного танцующего стального гроба побольше в другой танцующий стальной гроб, поменьше. Борт с грохотом бьется о борт, противно скрежещет. У лодок Хиггинса борта из фанеры, а у амфибий – стальные. Ты же понимаешь, что будет с твоими пальцами или с ногой, если они попадут в щель между плавсредствами, и в это время море захочет поиграть в кораблики? Ничего хорошего.
  "Ебаный в рот, кто придумал это всё и нахуя?" – примерно такая мысль написана на рожах, когда вы вцепившись в кромку борта, обламывая ногти, пытаетесь не сорваться в холодную воду и перебросить своё тело, утяжеленное рюкзаком, оружием и всем остальным, в амфибию. Многие, перевалившись, падают, катятся по боевому отделению амтрака, хватаются за кожух вала, идущего вдоль пола, лишь бы не выпасть.
  – Че расселся, помогай других ловить!
  У амтраков низкий борт – волна то и дело перехлестывает его. Под ногами плещется влага. Вы начинаете дрожать. Холодно! Дожили! Вы умудрились замерзнуть на экваторе! А может, это от напряжения уже озноб бьет?
  Пахнет морем. Горький привкус океанской воды ощущается на губах – у тех, кому брызги прилетели в лицо (то есть, почти у всех). Дует бриз – ну почему на "Зейлине" вы его совсем не ощущали!? А, верно, потому что бриз не дует в открытом море.
  – Слышь, Оливер, твою бы женушку сюда, она бы меня согрела! – начинает подкалывать Газолина Кюрасао.
  – Она бы ужаснулась и прыгнула за борт от одного твоего жалкого вида!
  – Гыгыгы!
  – А вот от кого бы она не отказалась, это от сержанта Стэчкина. Да, Газолин? Зачем ей рядовой, когда есть целый сержант, да ещё и красавчик!
  – Если тебе башку не оторвет сегодня, сможешь вернуться в Веллингтон после войны и спросить у неё, зачем.
  – Если тебе оторвет, я ещё и утешу вдовушку.
  Газолин ничего не отвечает, то ли устав препираться, то ли задумавшись над последней фразой всерьез. А над морем всё грохочет и грохочет. И высадка всё ближе и ближе.
  – Да не может там никто выжить! Ну посмотрите сами! И это ещё авиация не отработала!
  – А во сколько?
  – Через пятнадцать минут должны прилететь.

  Пол шестого утра.
  Скоро в бой.

***

  Разведчики-снайперы
  А у вас всё куда проще. Погрузились одну лодку – весь взвод в неё поместился, и ещё шесть саперов с огнемётом. За старшего – Хок, а заместителем его – лейтенанта Лесли, из инженерного.
  – Ну что, морпехи, готовы?
  – Готовы вернуть вас домой к маме, лейтенант! – хорохорится Шарки.
  Олд-Фешн толкает его в бок.
  – Ни слова о матери лейтенанта, морпех!
  Все смеются.
  – Вы знаете, что происходит прямо сейчас?
  – Что, лейтенант?
  – Военно-морская авиация бомбит Джалиут, Науру, Вотже и Кваджалейн. Чтоб ни один самолет оттуда не поднялся. А скоро и по Бешио ударит.
  – Япошки только свой сраный кофе сварили, а в него вместо кубиков сахара падают бомбы? Красота!
  – А во сколько по Бешио ударят?
  – Через четверть часа. В пять сорок пять.
  – Будет шоу, черт возьми!
  Готовитесь. Что бы и как бы там ни было, вы пойдете в бой первыми. Самыми первыми. Не прямо сейчас, конечно, до острова ещё далеко, вы ещё в лагуну-то не вошли. И все же пушки ещё будут грохотать, бомбы рваться, а вы уже должны быть на этом проклятом пирсе. Будут ли там япошки? Кто знает.

  Довольно осклабившись на двусмысленный комментарий стрелка, инквизитор на миг нацепила на себя такую высокомерную и посконную личину, что, казалось, все молоко на милю вокруг должно было скиснуть. Мягким повелительным жестом прирожденной вельможной леди она отмахнулась от мужчины и процедила тоном, исполненным ледяной надменности:
  - Тогда, юноша, извольте прибыть ко мне без пятнадцати полночь в подобном облачении для проверки правдивости ваших слов. Кроме упомянутых ремней прочая одежда будет излишней. И помойтесь с лавандовой водой заодно. Свободны.

  Демонстрируя неплохие способности в актерстве, Лотта вмиг стала серьезной и собранной, когда, прекратив дурачиться, занялась обсуждением технических вопросов с лордом Эром. Толи вся ее веселость была наигранной, толи, напротив, она при необходимости умело прятала жизнелюбие и склонность к простоватому юмору под личиной сосредоточенного человека. А, может, просто была способна быстро переключаться между разными проявлениями чувств и эмоций. Скрестив перед собой руки домиком, прищурившаяся женщина задумчиво протянула:
  - Удостоверение коронера… Ну, можно попробовать… Только, - нахмурилась она, - это займет не пару-тройку дней, если мы хотим легальные документы, а не липовую бумажку с кривенькой печатью, которая не выдержит мало-мальски серьезной проверки. – Расцепив замок пальцев, рыжеволосая задумчиво побарабанила по гладкой поверхности стола. – Да, пожалуй, грубой подделкой в нашем положении прикрываться будет опасно. А за необходимость демонстрировать розетту или что-либо еще не волнуйся: тело тебе дадут по знакомству, а не как сотруднику Ордосов. Мне один субедар-майор кой-что должен, поэтому вопросов задавать не будет. Так что пока что будешь ходить без подобной прикрышки, а дальше будет видно. А квартирку, кстати, вы и сами можете снять, без моей на то помощи. Почитайте газеты, посидите в станционной инфосети, и все найдете. Только в сеть лучше выходите из общественных точек. А не из вашего номера, чтобы никто даже случайно связей не построил, случись что.

  Так, теперь ты. – переключилась женщина на небритого охотника за головами. Вопросы были серьезные, дельные, и отвечала на них инквизитор также. – Местная знать достаточно закрыта, но не абсолютно. Они торговцы в первую очередь, а значит, вполне готовы общаться даже с отбросами общества, если видят в этом свою выгоду. Так что до определенного предела попасть в их круг могут многие, но вот продвинуться дальше и быть допущенным туда, куда пускают только своих, могут лишь единицы. Для этого надо иметь или немалую популярность, либо статус, ценимый даже здесь, либо быть баснословно богатым. То есть лорду Эру, - улыбнулась женщина, понимая, к чему ведет собеседник, - просто вот так, как есть, попасть внутрь и быстро завести связи будет затруднительно. Это о минусах для нас.
  Но есть и плюс: на обслуживающий персонал они внимания частенько не обращают, говоря при слугах или наемных работниках, типа организатора рекафных посиделок, как при пустом месте. Проблема только в том, что для этого надо оказаться рядом с нужным человеком в нужное время, чтобы погреть ушки – но это, думаю, и без моих комментариев понятно.
  Помимо собственно нобилей и их прислуги доступ в Кварталы имеют все чиновники, все правоохранители и прочие сотрудники сугубо имперских структур: то есть, отца Сифре не остановят, а вот его спутников могут развернуть, даже если они назовут себя послушниками благочестивого священника. Понятное дело, что пройти могут и приглашенные: это может быть кто угодно и зачем угодно. То есть патентованный охотник за головами, как в твоем примере, официально пройдет через пост охраны, если продемонстрирует письмо с печатью от кого-то из тех, кто владеет в Кварталах имуществом. Подчеркну: именно владеет: то есть седьмой сын седьмого сына хозяина поместья сам пригласить наемника не сможет. Ну а преступники… - Лотта пожала плечами. – Они вездесущи, как ты понимаешь. Драгоценные кварталы «держат» несколько банд, не собирающихся делиться своим лакомым местечком. Они, думаю, провести смогут в любое место: вот только вопрос, сколько за это попросят.
  Что же до благочестия, - женщина снова откинулась на диван, закинув ногу за ногу, - то сомневаюсь, что это удачный путь. Они, конечно, верят в Императора – еще бы! – но в троны верят чуточку больше. Так что кузнец душ скорее потребуется в беседах с простолюдинами, в том числе и служащими в благородных домах… ни ули с экзальтированными дамочками, которых тоже немало. – губы Лотты скривились в насмешливой ухмылке.

  Инквизитор, снова взяв ароматную с густым парящим напитком, оглядела гостей, ожидая новых вопросов, которые тут же не замедлили последовать. Сказанное Фенрией заставило рыжую скривиться, но она, подавшись вперед, терпеливо выслушала и фиксера, и поддержавшего ее священника. Все это время крылья остренького носа Лотты гневно трепетали, а пальцы сжимали чашку так крепко, что, казалось, она вот-вот лопнет, разбрызгав все свое горячее содержимое по негодующей женщине.
  Дотерпев до вежливой улыбки, ознаменовавшей собой конец речи Сифре, хозяйка кофейни обвела агентов Трона злым взором и гаркнула:
  - Вы что, блядь, совсем охерели, я не поняла? Страх потеряли? Вам приказывает инквизитор, аколиты, если вы забыли, и делает это с разрешения вашей непосредственной начальницы. «Почему мы», «а у нас легенды нет», «а почему нам это надо расследовать»… - весьма похоже передразнила она Фенрию. – Да потому что я так сказала! – снова рявкнула она. – Вы не на курорте, а на задании, и знаете ровно то, что вам положено знать, и в тех объемах, в которых положено! Нет у меня своих людей – глава конклава считает, что долгое пребывание на Радже людей развращает! Я одна тут сижу, как дура, за… разное, и отнюдь не от большого удовольствия. Да у меня, мать вашу, за это время одних проверяющих было больше, чем мужчин за всю жизнь!
  В одиночку я горбатиться не собираюсь, а выв под руку подвернулись. Есть и еще варианты – но с Филь я вопрос уже решила, а с другим своим визави – еще нет. Поэтому, нравится вам это или нет, а вы будете делать то, чего от вас хотят Ордосы! Я понятно сказала, или тут есть тупицы, которым надо повторять дважды? Тогда встали и объявили об этом! Подвязок у них нет! Вам что, нужно, чтобы дело дали на блюдечке с голубой каемочкой, и выложили путь красной ковровой дорожкой? А вот хрен, будете работать в тех же условиях, что и я сама!
  И, милочка, - яда в тоне Лотты хватило бы, чтобы убить орочью банду, - я немного больше провела на Радже и знаю и стиль местных убийств, и круг потенциальных жертв. «Кому выгодно?» - вот один из главных вопросов, а от смерти доброй половины этих молодых имбецилов выгоды нет никакой и никому. Подозрительно? Вполне, особенно если учесть, что они тусуются в том же клубе, где ранее отдыхали самые натуральные культисты, чей веселый утренник разогнала, между прочим, ваша хозяйка! Так что, - инквизитор вновь обвела всех четверых тяжелым взглядом, - считайте это паранойей, чуйкой, как хотите, но я считаю нужным факт смертей проверить. Удостоверитесь, что это банальный яд и политические разборки – пиздуйте на все четыре стороны. А если окажется, что нет, то засуньте язык в задницы и беритесь за работу или сбор информации, а не выяснение, за что же именно вас припрягли к этому делу.
  Вопросы? – стеклянный столик жалобно звякнул под резко поставленным на него бокалом, ставя в словах Лотты жирный вопросительный знак.

  Милостью божественной или просто слепой удачей, но у преследователей оказалось не так много стрелков. Впрочем, для трех беглецов этого оказалось вполне достаточно, чтобы экипаж утлого суденышка пролил кровь. Ярко вырисовывающаяся в колышущемся свете факелов и пожарища фигура безвестного римского солдата была похожа на старинную статую – такая же пропорциональная, столь же могучая в застывшем на миг движении – зримый символ могущества Рима, который, раз приняв в свои крепкие, удушающие, похожие на тиски объятия случайных жертв, просто так их не отпустит.
  С тяжелым гудением, вмиг воскресившим в памяти далекий год боев под Ктесифоном, пущенное крепкой рукой тяжелое копье просвистело мимо, глубоко распахав щеку беглянки. Несколько пальцев в сторону, и быть бы Фейрузе мертвее, чем камень на морском дне. Везение – еще одно маленькое везение в череде прочих. Но их-то и стоит бояться: они вычерпывают до самого дна чашу удачи, и в тот момент, когда жизнь не одного, но многих повисает на волоске, вновь отпивающий из нее видит только сухое, словно глубины Бадията, медное дно.

  А вот момент, когда незримый лучник сорвал стрелу в песнь, царица-рабыня упустила. Она только увидела, как сдвинулся в сторону Архип, и как удар бросил мужчину на дно лодки. И почти сразу же над головой крылом ибиса хлопнуло белое полотнище паруса, принимая собой могучие порывы попутного ветра и унося суденышко и беглецов от людей скорого на расправу магистриана.
  То-то Альбин будет локти кусать! Вот только… Все негодование магистриана не сможет изменить того, что его присные все же смогли напоследок отомстить за гибель своих соратников. Не надо быть лекарем, чтобы понять, что чернооперенная стрела, выпущенная меткой рукой кого-то из цельсовых варваров, оборвала нить жизни Архипа. Ах, если бы здесь был Тиберий-шифокор, он бы мог как-то исправить ситуацию! Но лекарь толи не успел за беглецами, толи не захотел подвергать свою жизнь угрозе – как бы то ни было, помочь сагиттарию было некому. Фейруза догадывалась, сколь нестерпимую боль причиняет мужчине рана. Но понимала, что стоит вынуть стрелу – он быстро умрет от потери крови.

  А еще лахмидка отчетливо поняла, что тот, кто обещал защищать ее, сдержал свою клятву. Если бы не Архип-азадан, то оперенная смерть нашла бы ее грудь. И как отреагировать на это, арабка не знала. Традиции и воспитание требовали скупо поблагодарить выполнившего свою работу слугу, а сердце плакало кровью за верного соратника, так и не успевшего стать …другом?
  Тонкая рука бледной от ран царицы мягко ложится на щеку мужчины. В темных глазах – печаль, губы, изгибавшиеся некогда парфянским луком, горько смотрят вниз. Подрагивающие пальцы аккуратно гладят умирающего.
  Таш... Спасибо, Архип. Я… Я знаю о серебре и о том, что оно значит. И ты прав, мой спаситель, мне действительно стало легче. – Измученная женщина прерывается, переводя дух. - И от того, и от того, что я очистила свою душу от дэвы, сумев победить ее. – Лахмидка слабо улыбается, но грусть никуда не уходит. – За это, пожалуй, следует быть благодарной Альбину: если бы он не убил меня, я бы не смогла стать свободной. И не стала, если бы… - царица сглотнула и отвернулась, кляня себя за слабость, - не ты.


Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

  Огромное, в полнеба тропическое солнце медленно тонуло в океане, оставляя после себя яркие дорожки на воде и украшая золотом борта стремительных остроносых кораблей, что подобно выпущенным из лука стрелам мчали вперед, неся с собой два десятка тысяч человек, которые еще не знали, какой билет им предстоит вытащить в лотерее под названием «война». Но скоро все станет по своим местам, и будет ясно, кто кто сможет также выйти в распахнутом кителе на качающуюся, все еще теплую после дневной жары палубу и под мерный рокот машин будет также смотреть на резвящихся китов и на новый закат, багровый от крови тех, кому не повезло.
  Лейтенант Донахъю не верил, что высадка на затерянный в Тихом океане клочок суши пройдет без проблем. Дело было даже не в рассказах ветеранов Гуадалканала, хотя они тоже способствовали правильному настрою: из пушки не стреляют по воробьям, такую эскадру не собирают ради того, чтобы провести десантную операцию в тепличных условиях. Сегодня офицер наконец добрался до дневника, благополучно отложенного в сторону. Пока он решал проблемы со взводом и старшими офицерами. Оставив несколько листов свободными, чтобы потом – может, уже завтра – записать все перипетии, связанные с нелегкой должностью взводного, он поделился с линованной сероватой бумагой своими соображениями о недалеком будущем.

«Война — слишком серьёзное дело, чтобы доверять её военным»
Шарль Морис Талейран

  Старательно выведенный красивыми буквами эпиграф, на который ушло немало времени – качка не способствовала хорошему почерку – предварял мысли самого Манго.

  Война – это бизнес, и я готов поклясться в этом на Библии. Обзавестись десятком тяжелых пулеметов на роту, стрелять на каждое движение в кустах, прикрывать атаку взвода эскадрильей истребителей и огнем с дивизиона эсминцев можно – звучит так, что это сбережет жизни не одного и не двух неплохих американских парней. Вот только каждый снаряд, каждый самолетовылет – это деньги, и немалые, и обеспечив так выживаемость нескольких человек сейчас, потом страна может столкнуться с тем, что новые боеприпасы и технику производить попросту не на что. Не знаю, понимают ли это генералы – но политики точно понимают. Те, кто правит страной, умеют считать деньги, и знают, где дешевле заплатить кровью – нашей кровью, а где артиллерией и бомбардировкой.
  Наша операция – живой тому пример. Только дураки могут считать, что она пройдет легко. Чтобы вывести в море все эти силы, чтобы кормить и содержать такую ораву солдат, нужны огромные суммы, и не надо быть пророком, чтобы понять, что тратятся они не просто на то, чтобы бравые морпехи погуляли по почти курортному островку и пофотографировались у уничтоженных японских позиций – это попросту невыгодно. А значит, предстоит бой, и непростой: ну не перепашут же наши снаряды и бомбы весь остров подчистую?
  Однако предстоящие тяготы не означают, что мы понесем катастрофически большие потери или, того хуже, будем отброшены с побережья. Мы – чертова армия США, а значит, мы отобьем затраты на нашу транспортировку и снабжение, сведем дебет с кредитом к прибыли. Одним словом, сколько бы там джапов не осталось, они нас не остановят. И пускай будет нелегко, мы справимся, ведь мы – народ, освоивший дикие земли, построивший в местности, где дикари гоняли бизонов и снимали скальпы друг с друга, величайшую Страну Свободы! Мы, – часть текста аккуратно перечеркнута.
  Что-то меня не в ту сторону понесло: сказывается долгое отупляющее сидение в ограниченном пространстве без каких-либо определенных занятий. Все интересные теми по сто раз обмусолены, все мысли передуманы, и голова подчас становится похожа на заевшую пластинку, повторяющую одно и то же. Наверное, это признак того, что пора заканчивать писать и возвращаться к нудному безделью – затишью перед бурей».

  Облокотившись на борт, Фрэнсис задумчиво закурил, продолжая меланхолично смотреть на горизонт. И только когда тяжелый густой дым заполнил легкие, чтобы потом с выдохом раствориться в небе, офицер улыбнулся: в коем-то разе не делано и вымучено, а вполне искренне. Причина для радости была проста: ему удалось и сохранить табак, и скрасить долгие часы чтением. Дело обстояло так.
  На третий день похода мающийся в ожидании хоть каких-то событий лейтенант слонялся по кораблю, ища, чем себя занять. Готовясь оставить Новую Зеландию, он планировал закупиться книгами, чтобы скоротать время плавания, но выход на учения произошел так внезапно, а дел с «проштрафившимся» взводом было так много, что реализовать свои намерения офицер попросту не успел. Валяясь в первый же день на койке и смурно глядя в потолок, Манго размышлял о том, не воспользоваться ли ему своим командирским положением и не изъять у подчиненных хоть какую-то литературу: на время, конечно. Мысль была заманчивой, но все же плохо вязалась с тем обликом, который должен быть у хорошего офицера, так что пришлось от нее отказаться.
  Читать, подобно Бэтмену, комиксы Донахъю не собирался, дешевые детективы и приключения гангстеров, ковбоев и тому подобной публики, написанные плохим и унылым языком, его не интересовали, а найти среди макулатуры хоть что-то неплохое представлялось нетривиальной задачей. На удачу Фрэнсиса, он заметил у какого-то парня, оседлавшего спасательную шлюпку, «This Side Of Paradise» Фицжеральда. Читать классика современной литературы лейтенанту еще не доводилось, но зато он немало был наслышан о его творчестве. Кажется, сейчас выпал замечательный шанс с ним ознакомиться. Побарабанив костяшками по борту шлюпки и обратив на себя внимание читателя, офицер попытался изобразить дружескую улыбку:
  - Лейтенант Манго, рота «Гольф». Без чинов, лады?
  - Сержант Парадиз, рота «Браво». В чем дело? – настороженно отозвался обитатель шлюпки.
  - Фицжеральда, вижу, читаешь?
  - Перечитываю. Вещь!
  - Неплохо! За сколько уступишь?
  - Ну-у-у… - Сержант смерил просителя хитрющим взглядом. – Любимая книга ведь… Так не хочется отдавать! Но, положим, пять пачек устроит? А то у меня, - он вытащил мятую пачку «Честерфилда», где болталась одна единственная сигарета, - сам видишь.
  - Да это грабеж! –возмутился Манго, инстинктивно схватившись за карман, словно Парадиз мог запустить в него руку и обнести собеседника на весь табачок. – К тому же у меня только три пачки.
  - Три? – парень в шлюпке поскреб начавший зарастать щетиной подбородок. – Ну давай три. Только из уважения к лейтенантским погонам!
  Фрэнсис замялся. Дело было не в жадности: просто стоило представить, как на поле боя он остается без сигарет, как внутри сразу поднималась волна возмущения: да он же крышей тогда поедет, если нечем будет успокаивать расстроенные нервы!
  - Слушай… - протянул он. – И без того курить нечего. Зато, я вижу, у тебя рука пустая. Не хочешь часы за книгу?
  - Время за время? – хохотнул Парадиз. – Дай позырить! – повертев в руках часы Донахъю и примерив их на руку, сержант закашлялся и махнул рукой. – Ладно уж, так и быть, бери! От сердца отрываю!
  - Спасибо… - печально вздохнул Манго и, приняв книгу, поплелся в свою каюту.

  До сих пор лейтенант был не уверен в правильности сделанного выбора. С одной стороны, часы для командира – вещь необходимая: не спрашивать же каждый раз время у Физика? Но сигареты еще важнее – без них на пальму полезешь, воя от нехватки никотина. А стрелять табачок у солдат – дело позорное. Можно было бы, конечно, вовсе от сделки отказаться, но… Нет, коротать время в пути без хорошей книги лейтенант не хотел – после потуг морпехов в эпистолярном жанре до черта хотелось почитать хоть что-то нормальное, от чего глаза на плачут кровью.
  Все сомнения развеялись, как дым, когда Манго приступил к чтению. Помимо прекрасного языка, «По эту сторону рая» дало немалую пищу для размышлений: читая, как все успехи Эмори разбились о то, что окружающие – читай, сослуживцы – считали его форменным эгоистом, лейтенант узнавал в персонаже себя. Точно также, как Блейна за его малообщительность и обостренное самоуважение не любили одноклассники, точно также и сослуживцы не испытывали никаких положительных эмоций к самому Донахъю, стремящемуся подняться наверх – то есть стать лучше прочих. Но рецепт, избранный Эмори, не принес ему никаких дивидендов – и тут тоже было, над чем подумать. Нужен был баланс: с одной стороны, уменьшать количество усилий чего-то достичь не стоило, а с другой – требовалось как-то исправлять ситуацию. Нужно было что-то помимо нужной, но нудной работы цензора.

  Донахъю уже и сам был не рад взваленной на себя дополнительной нагрузке. Предлагая Уэлл-Уэллу себя в качестве добровольного помощника в перлюстрации солдатской переписки, Манго и предположить не мог, что бойцы роты от безделья будут писать письма пачками кому не попадя: папам, мамам, братьям, сестрам, троюродным теткам из Канзаса, бывшим школьным любовям и случайным знакомым по Нью-Йоркским пивнушкам. И ладно бы письма состояли из «жив-здоров, люблю-целую», так нет же: добрая треть расписывала во всех красках свое пребывание в Новой Зеландии и скуку на корабле идущем… кто-то, и на том спасибо, писал «на проклятых япошек», но некоторые, особо умные, прямо указывали место будущей высадки. Все это приходилось безжалостно вымарывать. Еще треть от избытка свободного времени писала целые поэмы о нелегкой, или, напротив, вольготной морпеховской жизни. И через эти заросли приходилось продираться несчастному добровольному цензору, чувствующему, как от всех этих однообразных историй, от стиля изложения, от обилия ошибок в тексте хочется попросту надраться. Фицжеральд помогал справиться с тоской – но не до конца.

  Но нет худа без добра: вникая в письма бойцов своего взвода, офицер имел возможность узнать их чуть лучше и понять проблемы, которые их тревожат. Например, многих пулеметчиков задела та строгость, с которой Физик обходился с залетчиком-Дойчи. Не то, чтобы Манго был не согласен с действиями взводного сержанта, но раз уж сослуживцев незадачливого алкоголика так тревожат проблемы их сослуживца, значит, пора вмешаться командиру. На очередном сборе пулеметной группы Манго придирчиво проверил вооружение и знания подчиненных, после чего, вопреки своему обыкновению сухо кивать и говорить «все с вами ясно», выступил с небольшой заранее подготовленной и даже отрепетированной речью:
  - Морпехи! Близится час нашей высадки на Бетио! Для кого-то это станет еще одной битвой в череде славных побед, для других – боевым крещением. Не стоит обольщаться: враг коварен и силен, и вряд ли нам придется легко. Но сколь бы много трудностей не встало на нашем пути, мы с честью преодолеем их, и переломим об колено любого неприятеля, веди их в бой хоть Тодзё, хоть сам микадо – ведь мы – морская пехота США! Мы – лучшие, и докажем это любому. Вон, посмотрите на рядового Дойчи! Да, он оступился и подвел взвод. Но что мы видим теперь? Парень все осознал и проникся, понял свои ошибки и старательно работает над их исправлением: и на все вопросы ответил, и сам больше никаких глупостей не делал. Еще чуть-чуть, и станет образцовым морпехом, вернет себе первый класс, а там, глядишь, закончит войну с сержантскими лычками. Молодец, рядовой – твои друзья и командиры в тебя верят и знают, что ты нас не подведешь. А я знаю, что все вы – отличные парни и хорошие морпехи, и когда мы ступим на пески Бетио, продемонстрируете отменную слаженность и выучки. Вами будут гордиться не только я и Уэлл-Уэлл, но и Ами, и Шуп. Да что там Шуп – вся Америка! Вы все вернетесь домой героями, и слава будет лететь впереди вас! Любая девчонка будет счастлива расцеловать вас, ветераны Великой войны будут гордиться, что пожали руки вам, а те, кто остался дома, будут завидовать и угощать дармовой выпивкой! Потому что вы – славная морская пехота! Потому что вы исполните свой долг сполна! Потому что вы – semper fidelis!

  Донахъю не знал, как подействовали его слова на бойцов. Сам он в сказанное не верил ни на йоту, с тоской глядя на новые горы солдатских писем и понимая, что, кроме них и книги, его ждут только бесцельно проведенные в ожидании часы. Это было препаршиво, но хотя бы мессы преподобного Келли несколько примеряли с объективной реальностью и связанными с ней проблемами. Фрэнсис никогда не был набожным человеком, не стал им и сейчас, но службы вносили хоть какое-то разнообразие в пресные дни. К тому же, кто знает, вдруг молитва поможет? Ведь поддержка так нужна! Самому Фрэнсису – здесь, на борту транспорта, и потом там, на маленьком клочке суши посреди огромного океана. А оставленной братом, отцом, мужем семье – там, в кажущихся несказанно далекими Штатах.
  Наслушавшись речей падре, взводный твердо решил, что и ему не помешает написать письма домой, но прежде чем ему удалось осуществить задуманное, подвернулась возможность немного расслабиться и заодно сгладить острые углы в общении с другими офицерами роты. От скуки Манго присоединился к пари, которое держали два лейтенанта из «Изи» - в каком порядке будут объявлены следующие три тревоги. Фрэнк поставил сигареты на то, что будет «вода-вода-воздух», и, к своему удивлению, угадал, сорвав банк – две бутылки рома и три банки колы. Оба «Изи» наверняка надеялись, что «Гольф» разделит выигрыш с ними, но у Фрэнсиса были на выпивку другие планы.
  Подходить к капитану с предложением выпить было как-то не с руки, к Тэгерли – всем бы сразу понятно, что Донахъю решил подмазать старшего офицера роты. К тому же записные острословы наверняка начнут шутить про «пудинг с манго» - не отделаешься от подколов. А посему выбор пал на Клониса – тоже резервист, тоже первый лейтенант – кому, как не ему, понять проблемы комвзвода-четыре? К тому же «первый» - уже, как ни крути, опытный вояка, а значит, может подметить то, что ускользнуло от взглядов Фрэнка. Решено – сделано. Прихватив алкоголь и колу, Манго пригладил волосы и уверенной походкой направился к сослуживцу. Если Анджело все же откажется, сославшись на какую-то надуманную причину, то… А, черт с ним, тогда придется идти к Тэгерли, и пускай шутят о чем хотят!

  …Давненько Фрэнсис не выпивал чего-то больше пары бокалов – все как-то не с руки было. Да и в принципе он не относился к любителям пьяных посиделок, предпочитая сохранять контроль над телом и поступками. Стоит ли удивляться, что после долгого воздержания от крепких напитков его несколько развезло? Не так, конечно, чтобы пуститься во все тяжкие, но достаточно для того, чтобы поделиться с собутыльником наболевшим:
  - Вот слушай, ответь мне, как офицер офицеру, почему меня все не любят? Вот только не надо заливать о том, что я поперек них карьеру пришел делать! Во-первых, что в этом плохого? – Донахъю сухо щелкнул пальцами, обозначая мысль. - Во-вторых, я же не собираюсь никого подсиживать! Я честно хочу своей головой и своими умениями заработать военный бонус для гражданской карьеры. Выйдет – отлично, а если нет, я гадостей тому, кто меня обойдет, делать не стану. Это как в спорте – все бегут к финишу! И что же, из-за того, что на поле пришел новый игрок, он теперь негодяй и карьерист? Глупости! – новый щелчок. – В-третьих, я никому из вышестоящих задницу не лижу и на штабную работу при генеральских персонах не лезу: то есть не делаю ничего такого, из-за чего мог бы лишиться уважения. Да, я хочу закончить войну капитаном, а лучше майором, но я же тружусь для этого, ра-бо-та-ю! Понимаю, с этой чертовой проверкой я залетел и не только сам вляпался, но и Уэлл-Уэлла подставил! Бог с ним, что из-за тупости рядовых так мог опростоволоситься любой из нас – это произошло со мной, мне и отвечать. Но я же никого не виню, а терпеливо и спокойно пытаюсь исправить ситуацию! Не понимаю, хоть убей не понимаю, что не так!
  Донахъю уронил голову на скрещенные руки и какое-то время молчал. Затем, собрав нервы в кулак, закурил и продолжил:
  - Черт побери, я никому не враг и не оппонент! Выйдет карьера у кэпа, у тебя, у кого другого – я первым поздравлю! За что ж-то так со мной? Но я, - лейтенант скрипнул зубами, - еще докажу, что я хороший офицер и боевой товарищ, а не падаль какая, которому чины важнее людей!

  К вящей досаде Манго, привыкшего отстраняться от людей, это был не единственный случай, когда ему захотелось выговориться. Другой жертвой лейтенантских нервов стал Трещетка. Зная, что отец сержанта, как и самого Фрэнка, тоже служил в далеком крае снегов, и тоже защищал никому не нужную станцию со смешным названием Oboserska от озверевших орд болос, Донахъю чувствовал к подчиненному некоторую симпатию и душевное родство – как-никак, они оба повторяли путь своих родителей.
  - Послушай, Трещотка. – офицер облокотился на ограждение борта. – Я вот никак в толк не возьму. Вот ты с рядовым составом общаешься больше, может, ты меня просветишь? Почему у них хватает мозгов бухать, когда не попадя, творить всякую дичь и вообще вести себя как имбецилы? Ведь если вести себя пристойно, служить ревностно и не косячить, можно получить гораздо больше. Не хотят – ладно, но так понять-то, что дисциплинированный и умелый отряд, где, например, каждый зазубрил способы устранения задержек пулемета, это их, вот именно их шанс закончить войну живыми и здоровыми! Так нет же, тупят и тупят, тупят и тупят, свинячат и свинячат, создавая себе проблемы! Ну разве так сложно – мозг отрастить и начать им пользоваться? Вот скажи мне, с твоей точки зрения, почему они такие? Только не говори, что дело в возрасте, - Манго сморщился, как от глотка уксуса, - ты сам не сильно старше их, но знаешь, что голова нужна, чтобы думать, а не чтоб на ней каску носить.

  Но не только сам Фрэнсис инициировал беседы. Случалось, что и от сержантов прилетали вопросы, ставящие офицера в тупик. Когда Бэтмен внезапно заинтересовался погодой на день «Д», удивленный лейтенант прокашлялся и с интересом посмотрел на подчиненного. И что, скажите на милость, ему ответить? Офицеру не к лицу признаваться в том, что он чего-то не знает! А посему Манго ответил уклончиво:
  - Погода, сержант, планируется ровно такая, как установили метеорологи, если только какой-либо внезапный циклон не настигнет остров. А посему готовься воевать в тех условиях, которые будут на острове. Или ты думаешь, что из-за мелкого дождика и легкого ветерка, например, отложат высадку? Лучше потренируй-ка своих орлов на действия в любую погоду, чтобы для них ничего не стало неожиданностью. Или ты думаешь, что всегда погода будет ясной и комфортной? Вопросы есть?

  Впрочем, разговоры разговорами, скука скукой, а письмо домой Фрэнсис написать все же сподобился. Правда, вместо стопки индивидуальных писем предпочел написать одно: но зато сразу для всех.
  Здравствуйте, мои дорогие!

  Наконец-то я покинул место последнего пребывания, и сейчас нахожусь, как пишут про нас в газетах, «где-то на Тихом океане». Служба моя проходит отменно, и все возникающие эксцессы – куда же без них? – я с честью решаю: спасибо опыту в Компании. Знания и умения, полученные там, помогают мне тут, а то, что я изучу здесь, поможет мне дома. Так что не стоит за меня переживать: относитесь к моему отсутствию, как к затянувшейся командировке.
  Я здоров и бодр, настроение и самочувствие на высоте. У нас хорошие командиры, опытные морпехи и, по сравнению с неприятелем, прекрасная современная техника, а значит, шансы каждого из моих людей вернуться домой здоровым весьма велики. Ну и мои тоже, конечно. Хотелось бы многое написать, рассказать, как я сравниваю свою службу с той, что была у отца. Кстати, папа, пользуясь оказией, передаю тебе привет и сыновьи благодарности за те уроки, что ты мне преподал, и за те рассказы о службе в снегах, что я, затаив дыхание, слушал. Они мне очень помогают. Скорее всего, письмо это ты получишь по почте, уже после того, как его прочтет Луиза, и будешь читать его вместе с мамой. Обними ее за меня крепко-крепко – я вас помню и люблю. А приеду, обниму самолично.
  Луиза, надеюсь, у тебя все хорошо, и мое длительное отсутствие не нанесло непоправимого удара по семейным финансам. Знаю, что пишу это не в первый раз, но этот вопрос меня беспокоит по-прежнему. Если что не так, ты знаешь, что делать. Надеюсь, ты гордишься своим мужем и понимаешь, что я сделал все правильно. Как там Эд, растет? Здоров? Целуй его от меня и не забывай рассказывать, что папа бьет плохих япошек. Обнимаю и целую.
  Флоренс… Ты все и так знаешь, дорогая сестренка. Ты у меня умничка и я знаю, что у тебя все хорошо. Все, что я хотел бы написать, но не могу, расскажу при личной встрече.

  Скучающий по вам Фрэнсис Джеймс Донахъю,
  любящий отец, муж, брат, сын.

Услышав про убийства, Агбал заулыбался зубами благородного цвета слоновой кости. От это нормальная постанова...пленных не брать, перерезать всех! А то начались бы нюни про жизни подороже, и то, что отступать некуда. Ублюдок, приняв позу культуриста, воинственно воздел меч и издал столь же воинственный клич. Жаль, не прихватил с собой немного жира или масла, чтобы смазать мускулатуру: это могло бы пригодится в бою. Но, что ж, придется воевать как есть. Тактику он придумал простую — держаться поближе к писечке, где-то в центре видимо, и вырубать самых больших и опасных врагов. Куда там этим всадникам: одним ударом своего монструозного оружия Агбал мог запросто ополовинить коника. Наверное, за некоторыми даже предстоит побегать. Ну кто в здравом уме захочет выходить раз на раз с гребанной горой мышц? У кого из смертных не потечёт жидкое по ляжкам, когда мчится бешеная машина смерти с огромными ручищами и здоровенными волосатыми яйцами? Ну кто?.. Где же они?.. Все эти местные — грязь, вопящие ничтожества. «Прошу, не надо! Не убивайте!» — вопила какая-то мелкая деревенская потаскушка лет семи. Так он засунул ей клинок прямо в кричащий рот! Смазка для меча. Кулаком в ебыч, хрусь — кому-то нос сплющил. Потом взмах мечом, бабац — у дядьки голова отпала. Бабка бежит, а он — за ней. Прыжок и удар ногой с разворота. Старая кляча падает и, тихо пёрнув, подыхает. И обоссать ещё. Ха! Агбал давил селян, как говно.
— Ух, бля... — взбудоражено промычал Ублюдок, предаваясь ещё свежими, сладостными воспоминаниями.

И вот она пошла по воителям, применяя целебное колдунство. Естественно, Ублюдка она оставила напоследок, как десерт. Про себя отметил, что хоть и низенькая, но сиськи большие. Кто знает, может ещё получится поближе познакомиться с её подружками? Вот уж он-то бы её повертел, тем более что она совсем лёгкая на вид. Чего уж там, наверное, его член и то тяжелее будет. Полечила, и славно.
— Ллос мала доста...келилта ят, короче. Слава Ллос! — на всякий случай сказал он. Ворожба, это дело такое. Заговор, наговор — понимать надо.

Маленькая госпожа наслаждалась. Стоны раненых, визгливые крики иблитских женщин, молящих о пощаде, предсмертные хрипы поверженных темноэльфийским клинком, совершеннейшим из оружий… Эти звуки лились музыкой в уши жрицы, услаждали слух лучше всякой мелодии — и мечтательно-торжествующая улыбка играла на красиво очерченных губах дровийки. Эльшабет упивалась чужими страданиями. Хоть и сомневалась, что живущим на Поверхности примитивным расам доступны такие сложные, многогранные переживания.

Маленькую госпожу всегда будоражила сила, в любом её проявлении. Сейчас она наблюдала её первобытную, почти животную, неконтролируемую ипостась — и это ощущение, ни с чем не сравнимое... как же, Тьма побери, оно нравилось! Десятилетиями отточенное военное мастерство дроу, их безупречная техника, начиная с владения оружием и заканчивая постановкой корпуса и группировкой мышц, их умение оборвать жизнь молниеносно, одним выверенным ударом — это было… завораживающе красиво. Дроу превосходили наземный скот во всех аспектах, и сейчас Эльшабет искренне любовалась своими мужчинами.

Гранатовые глаза жрицы пристально следили за каждым членом отряда, подмечая особенно отличившихся. Чуть дольше обычного благосклонный взгляд задержался на исполинской фигуре раба-варвара. Какое похвальное рвение. Кажется, он находил поистине огромное удовольствие в уничтожении себе подобных — ценное приобретение Дома. Жаль, ему не повезло родиться человеком: такую бы душу — да в тело дроу… М-м, превосходный бы вышел экземпляр!

Воинам иногда нужно давать волю. Давать возможность спустить пар — подчинить, унизить, взять силой. Испытать сполна чувство превосходства над кем-то, напитаться им досыта. Иначе разрушительная энергия, не найдя себе выхода, грозит обернуться внутрь общества дроу и пошатнуть основы матриархата. Эльшабет никогда не понимала жриц, норовящих пустить в ход свою плеть по поводу и без. У тёмных эльфов слишком хорошая память, чтобы забывать подобное, а обиды имеют свойство копиться. Сколько служительниц Ллос уже погибло от отравленных кинжалов во время ночной медитации в своих спальнях, скольким ещё предстояло погибнуть... Маленькая госпожа действовала искусней. Ведь если хочешь, чтобы тебя слушали, совсем не обязательно кричать. А если желаешь подчинения, вовсе не обязательно применять грубую силу.

Единственное, в чём превосходили люди — своей численностью. До чего же плодовитые животные! Сила любой расы — в женщине. Только она способна выносить и родить, преумножив могущество своего народа. Женщина-дроу, дающая Андердарку десятерых потомков, считалась крайне выносливой и удачливой, благословлённой самой Ллос — ах, если бы существовал такой обряд, позволяющий забрать это свойство у низших рас, какого могущества достиг бы Дом Де`Aрн! И сама Эльшабет.

Впрочем, людское преимущество легко нивелировалось. Этим и была занята Маленькая госпожа во время карательного похода. Вскоре чернёный металл ритуального кинжала с восемью паучьими лапами-лезвиями побагровел от крови — жрица даже не утруждала себя счётом, скольких принесла в жертву богине за эту ночь — девочек, девушек, женщин и старух… Много. Достаточно много, чтобы Паучья Королева была довольна.

Кто же знал, что требовательная богиня захочет послать им такое испытание…

***

По рядам воинов пробежала волна недоумения, сменившаяся досадой, а затем и злостью. Алтарь, служивший порталом, был заблокирован — и весьма вероятно, что со стороны Подземья. Что ж, похоже козни старшей сестры достигли Маленькой госпожи и здесь. Узнав, что Эльшабет, стоящая по очерёдности рождения ниже, обошла её по карьерной лестнице и получила титул старшей жрицы, Ивианара была вне себя от бешенства. Эльшабет не сомневалась, что блокировка портала — дело рук её приспешников.

Впрочем, была и обратная сторона у этой медали: если Маленькую госпожу сочтут у себя на родине мёртвой, грызня двух оставшихся в живых сестёр (двое других к этому времени успели пасть жертвами собственных интриг Эльшабет) за вакантное место не заставит себя долго ждать. Очень вероятно, что одна из них, кто выйдет из этой схватки победительницей, осмелиться бросить вызов самой матроне, и тогда…

«Что ж, Ивианара, огромное спасибо за твои труды: ты значительно облегчила мне задачу, расчистив путь к вожделенному трону».

Эльшабет улыбнулась. Умирать в этой дыре, на Поверхности, под палящими лучами солнца, она не собиралась.

— Где лейтенант? Кто вообще командует?

Голос похож на Малагдора. Брови жрицы дёрнулись вверх от изумления. Плеть, висящая на поясе и послушная воле хозяйки, обратилась всеми четырьмя* головами в сторону нахала и выжидательно закачалась в воздухе. Конечно, в общей суматохе первый вопрос имел место быть, но вот второй… Ох уж этот еле уловимый вкус ереси. Но она разберётся с этим позже.

— В рядах Дома появились предатели. Лейтенант — в их числе, — объявила Эльшабет и обвела взглядом остатки отряда.

Четверо были ранены, двое из них серьёзно.

— Дом Де`Aрн не поджимает хвосты, словно трусливые псы — дом Де`Aрн никогда не оставляет врагов живыми. И мы не оставим, ни на Поверхности, ни в тьме Андердарка. Если Ллос угодно послать нам это испытание, мы пройдём его с честью и докажем, что достойны её даров! — возвысила она голос. — Занять места согласно своим сильным сторонам и использовать преимущества по полной. Убить всех. А потом мы вернёмся с победой и убьём предателей.

Их преследовала конница. По расчётам Эльшабет в стенах храмового комплекса сражаться на коне было не с руки: слишком тесно, слишком мало места для манёвров громоздкому животному и его всаднику. Чего не сказать о невысоких, ловких дроу, привыкших к ограниченному пространству пещер и манёврам в узких коридорах.

Во время речи жрица ходила меж воинами, останавливаясь возле тяжело раненых и делая паузу для исцеляющей молитвы Ллос. Вот её пальцы коснулись щеки Антаонара, скользнули по руке Илранна и, наконец, обе ладони женщины легли на предплечья Агбала.**

— Lloth tlu malla, udossta khel ilta yath,*** — бормотала Эльшабет, прикрыв глаза для лучшей концентрации.

Аристократка приняла медальон от Муана и положила на стол, рядом со шкатулкой. Проверять ключ она не спешила, может быть потому что и так узнала его и в этом не было смысла, а быть может что бы не делать это при вас. Или ещё по какой причине.

- Жрец Андаза. Не слишком широкий круг вариантов, если речь о ком то из местных. Спасибо, это ценная информация, - леди Сенда благодарно кивнула полуорку и переключилась на Бораила, - Генрих раскрыл секрет ему, но помнил, что должен хранить его от меня? Это очень странно. Наверное, для этого должна быть причина. Об этом стоит поразмыслить, благодарю, - в конце заговорил Крис. Очень подробно. Сенда слушала его внимательно не прерывая. В этот раз ни какие слова барда не заставили её перемениться в лице. - Что же, теперь вся картина мне видится такой: шкатулка находилась у приезжего тифлинга и тот знал о существовании ключа и хотел его заполучить вместе со шкатулкой. Некий жрец Андаза - знал о похищении шкатулки и владел ключом. Он передал ключ Генриху и мальчишка утаил это - предал меня. Что же, поболтать с Генрихом в последний раз и выяснить все детали - может быть полезным, но воскрешать его... Предатели не заслуживают сострадания. Впрочем, вам ни к чему эти подробности. Главное, что мы преуспели.

Сенда приподняла лафитник, жестом приглашая вас последовать ей примеру, однако не настаивая она не дожидалась ответного жеста - выпила содержимое рюмки, поставила её на поднос в руках слуги.

- Дело сделано. - подвела она итог и обратилась к ювелиру, - Освальд, боль любезен добавить к вознаграждению плату за ключ и передай её нашим друзьям. Я благодарю вас за то, что вы приняли на себя риск в этом деле. За то, что выполнили мою просьбу в точности и даже более, чем я могла ожидать. В данный момент я не могу требовать от вас большего, кроме того мне самой необходимо разобраться в ситуации. По этому сегодня мы прощаемся, возможно я ещё обращусь к вам, и надеюсь - вы не откажете мне.

Пока Сенда прощалась с вами, Освальд не на долго скрылся в соседней комнате, и вышел с небольшим мешочком в руках. На стол один за другим легли платиновые слитки - такие же, как были до этого у Генриха. Двадцать штук - пять группа по четыре. Освальд дал вам время убедиться, что всё верно, после чего сложил слитки в мешочек и оставил лежать на столе.

- Примите оплату, вы более чем заслужили её. И до новых встреч.

Несчастная селянка в безрассудном порыве бросилась искать спасения у мужчины одетого как-то по-эльфийски в длинные одежды и с какой-то плетеной шляпой. Он со скучающим видом стоял, взирая на то, как развлекаются темные, но девушку это ничуть не смутило, было достаточно того, что это определенно человек.
Фигура развернулась на ее мольбы, демонический оскал маски ехидно улыбался, а в карих глазах не оказалось сочувствия. Он резким движением, не вынимая катаны из ножен, нанес пытавшейся схватится за него как за последнюю соломинку удар под дых лишив ее даже возможности проклясть его гнилую продажную шкуру!

Ву практически не участвовал в окружающем веселии, его прежде всего интересовали те, кто готов поднять на него оружие, но таковых оказалось совсем не много. Поэтому его считай не поцарапали; и трофеи он искал тоже не слишком бодро, подобрав лишь закупоренный кувшин медовухи. Кенсая вообще, похоже, мало что интересовало кроме собственного меча и возможностей кого-то порубать, хотя, может быть ему просто не попалась жертва достойная того, чтобы продемонстрировать иные таланты, он был человеком амбициозным и знающим себе цену... и была она весьма высока.

Парень считал себя молодым дарованием, способным дать отпор каждому, кто рискнет встать у него на пути, смерть его не пугала совершенно; он был человеком а не эльфом и прекрасно понимал насколько скоротечна его жизнь. Если выбирать между боем и побегом в тщетной попытке найти спасение, то он выбирает бой.

      Жизнь в подземелье непроста, порою грустна, порою внезапно скоротечна, да и похвастаться таким разнообразием досуга как жизнь на поверхности не может, разве что если считать таковым большое разнообразие монстров и вариантов мучительной смерти. Поэтому, даже тонущие в междоусобицах и борьбе за власть дома, нет-нет, да поглядывают наверх. Самыми престижными, естественно, являются рейды в леса светлых сородичей, каждый из которых в той или иной степени виноват в изгнании илиитири в андердарк. Но и вам было чем заняться. Мало кто из поверхностных иблисов знал о существовании у Дроу развитой шпионской сети и месяцами блуждающих по поверхности разведчиков, что готовили почву для набегов, выбирая цели, прокладывая маршруты и оценивая возможную выгоду. Иногда информация устаревала, ведь время на поверхности текло совсем иначе. Но, кто не рискует — тот не пьет вина и мёда, а жрёт безвкусные грибные галеты запивая плесневым пивом, и просиживая штаны на каменных табуретах, именно каменных — за хорошее дерево под землей можно было просить серебра по его весу.

      Не так давно, кто-то из разведчиков обнаружил старое святилище, пред алтарём которого остался почти нетронутый портальный круг солидных размеров. Плетение тут было сильно, поэтому портал был бережно восстановлен, а все следы пребывания заметены. Недалеко от данного места проходил оживлённый тракт, на котором располагался небольшой посёлок с большим постоялым двором, что использовался караванами как перевалочный пункт. Первый набег был совершён пару недель назад малыми силами: два десятка солдат дома устроили засаду на торговцев, которые так и не доехали до посёлка. Добыча оказалась достойной усилий, поэтому было решено повторить рейд большими силами, но на сей раз выбрав целью для разграбления сам посёлок. Портальный перенос прошёл без проблем, все четыре дюжины бойцов с рабами и ящерами, под покровительством двух жриц, успешно переместились на сотни километров в один миг. Атаковать планировали за два часа до рассвета, когда сон наземников был наиболее крепок. Деревня была обнесена частоколом, у ворот горели факелы, но ничто из этого не могло спасти иблисов. Они все были обречены на рабство или смерть. Неуютные ощущений из-за отсутствие потолка над головой и отвратительно пронизывающий легкие воздух, от которого начинала кружится голова, были подавлены дисциплиной и будоражащим сердца предвкушением славного развлечения.

      Бесшумно убив привратников, отрядные разведчики распахнули ворота, пропуская внутрь основные силы. Половина бойцов под руководством младшей жрицы занялась окраинами. Остальные рассеялись внутри стен, врываясь в дома, убивая, калеча и травя парализующим ядом подвернувшихся под руку селян. Часть из них ждала смерть, части достанется участь похуже. Каждый выбирал сам, что делать и с кем делать, ведь уже с первым взмахами клинков стало ясно, что серьезного сопротивления ждать не стоит. Спустя час стихли все звуки боя и занялись первые пожары, а на центральной площади начинали собирать трофеи, пригоняя туда полуголых и напуганных пленников из тех, кому повезло выжить в ночной вакханалии. Обошлись без потерь, отделавшись несколькими мелкими травмами и порезами, ведь большинство живущих в деревне иблисы совершенно не умели драться, а десяток тех, что успели схватить оружие, оказались бессильны против эльфийских клинков. Некоторое разочарование было лишь в том, что в деревне не нашлось ни одного эльфа, только люди и их детёныши. В целом, неплохо, но как-то скучновато.

      Веселье же пришло откуда не ждали.

      — Кавалерия! Кавалерия! — донесся крик кого-то из дозорных, что наблюдал за ведущим на север трактом.

      Спустя пять минут топот копыт от которого буквально дрожала земля звучал уже совсем рядом, и, судя по всему, всадников было много. Слишком много, и по новым донесением — это был лишь авангард. Удивлению прибывших, впрочем, тоже не было предела. Они явно ждали иного, но пылающие дома вселили в них достаточно осторожности чтобы ехать боевым порядком. Заминка была недолгой. Прозвучали резкие команды. Полетели первые стрелы, зазвенело оружие и залязгала броня. Всё новые враги подъезжали и сходу вступали в бой, растекаясь группами по деревенским улочкам, стараясь охватить фланги и заехать в тыл. Многие из неизвестных бросали коней и спешивались, пытались организовать строй. К лежащим в лужах крови селянам добавлялись новые тела. На воронёных доспехах блестело зарево пожара, держать линию уже не удавалось, бой превратился в беспорядочную свалку. Отряд дома Де'Арн нёс потери несмотря на всё мастерство, их рассеивали по деревне, хоть и расплачиваясь жизнями за каждый метр. Когда стало понятно, что этот бой не выиграть, а на горизонте забрезжил рассвет, был отдан последний приказ.

      — Всем рассредоточится и выйти из боя!

      Фраза хоть и не звучала как «спасайся кто может», но суть была максимально близкой к этому. Надо было срочно отступать, или, если угодно, бежать сломя голову. Укрываясь в темноте, остатки отряда рассыпались по окраинам деревни, пустив в ход фокусы, прячась в кустарнике и высокой траве. Дроу были рассеяны, и в быстром броске до леса их оставалась всего дюжина. Преследователи не заставили себя долго ждать, поэтому пришлось пару раз огрызнуться потеряв еще бойцов, но заставив людей ненадолго отойти. Единственным доступным для бегства местом оставался портал.

      Только вот марш бросок до святилища оказался бессмысленным: кто-то проклял этот поход. Центральный камень площадки был таким же безжизненным, как глаза десятков раскиданных по деревне бедолаг. Пути к отступлению назад не было, а на пятки вам наступали неизвестные. Тем более — дальше будет хуже, солнце поднималось всё выше, а значит еще час и глаза будут слезиться как будто в них капнули яда.

  Вай мэ, сколькими бы проклятиями изгнанница из родных песков осыпала бы свое слабое, предательски подведшее тело – если бы у нее были на это силы. Толкнув лодку в стремину и перебросив через борт ставшее свинцово-тяжелым тело в мокром платье, она практически ничком упала на днище суденышка, пересохшими побледневшими губами судорожно вдыхая свежий воздух. В голове после удара рума все звенело и плыло, и оказавшиеся внезапно слишком близко гладко струганый доски палубы качались вдвое сильнее, чем просто от волн. Уши словно залили воском: так глухо и отдалено раздавались звуки.
  С искривленным лицом, бледная в оливковую прозелень, Фейруза силилась подняться: неуверенно, с трудном, словно пьяная. Досадно это было – когда дух оказался сильнее плоти. Разум еще хочет что-то предпринять, продолжать действовать, не быть бесполезным грузом – но члены слишком слабы. А мир окрест качает. Настоящая трагедия, заставляющая кусать бледные губы до крови, не чувствуя при этом соленой влаги на губах.

  С усилием, словно Ахмад аль-Балх гору, она поднялась на дрожащих руках, расширившимися от боли потемневшими глазами озираясь по сторонам сквозь упавшие спутанные темные волосы. Взору царицы предстало подобное плотному сгустку тени тело, возвысившееся над лодкой. Это не был дикарь, преследовавший их: его силуэт заслонил бы собой половину горизонта. А значит, это мог быть только Архип, чужой смертью расписавшийся под их бегством. Скрюченными, как на птичьей лапе, пальцами, все еще испачканными в крови, изгнанница вцепилась в одежды своего верного сарбаза. Нет, не просто сарбаза – азадана. Может, ее усилия были и смешными, и достойны были скорее мыши, в одиночку пытающейся сдвинуть амбар, но оставить без помощи своего человека воительница не могла. Кем бы она не стала, кем бы она не родилась, память и кровь той, что стала Львицей Хиры, до сих пор бежала по ее венам. Она когда-то вела людей в бой, не боясь острых пик шах-ин-шахских саваранов, так разве сейчас она откажется предпринять хоть что-то? И дело даже не в Архипе и не в необходимости беречь любого из тех, кто был верен до конца. Не попытавшись, она просто утратит всякое уважение к себе.
  И вот ее защитник присоединяется к спасенной. Но сквозь плеск волн и тяжелое дыхание человека рядом, сквозь незримый хлопок, набившийся в уши, доносятся далекие, похожие на рокот горных лавин звуки. Это люди на берегу – обманутые глупцы и слепые верные псы Альбина, почти настигшие свою добычу. Не надо быть пророчицей или маджисом, чтобы понять, что сейчас с тихим звоном тетивы сорвутся голодные хищные стрелы-гончие, жаждущие впиться своими стальными клыками в плоть беглецов.

  - Тх-хр-русы. – сорвалось с губ женщины короткое презрительное ругательство, но это было скорее от беспомощности, чем действительно от негодования на преследователей. Однако, богами уже брошены кости на грязный, залитый дешевым вином стол, и как они лягут, так и будет. Это от меча и копья в бою лицом к лицу можно защититься своей силой и умением, а молниеподобные стрелы равно разят шахов и декхан, правых и виноватых. Все решится сейчас: свобода и долгая дорога или навек смеженные веки.
  Одно отрадно: что бы ни случилось, она останется вольной.

  Ещё одним признаком, по которому вы поняли, как всё серьезно, был масштаб привлеченных сил. Вы НИКОГДА не видели столько военно-морской мощи, сконцентрированной в одном месте. Дюжина линкоров. Дюжина! Авианосцы, от эскортных каракатиц до самых мощных, таких как "Синий Призрак Лексингтон" и "Йорктаун". Множество крейсеров всех видов и размеров, от тяжелых броненосных до специальных ощетинившихся зенитками крейсеров ПВО. Десятки транспортов. И целые дивизии эсминцев в ближнем и дальнем охранении. Вы видели эсминцы вблизи – это были полноценные боевые корабли с пятидюймовыми пушками (у вас во всей дивизии орудий такого калибра не было), утыканные многоствольными скорострелками, вооруженные огромными торпедами и глубинными бомбами, снаряженными циклонитом. А сейчас даже эсминцы на фоне всей этой мощи смотрелись несерьезно, как детишки рядом с суровым папой.
  Кораблей было столько, что вы даже сосчитать их все не могли – ордер, казалось, уходил за горизонт. А над головой у вас, под облаками, барражировали звенья истребителей – на случай если какой-то сумасшедший самурай попробует прорваться через сплошную завесу зенитного огня.

  "Зейлин" был набит морпехами – около тысячи человек: тут был ваш батальон, тут были прикомандированные саперы, тут были разведчики-снайперы.

  И многим это не пришлось по вкусу – в ваших казармах в Новой Зеландии было достаточно просторно, и хоть вы и жили в одном пространстве, но хотя бы не сидели друг у друга на головах. А на корабле в узких проходах люди быстро скапливались, все время приходилось протискиваться мимо друг друга. Чуть попроще было офицерам и старшим сержантам, но даже и у них личных кают не имелось – они спали по пять-шесть человек в одном помещении. На палубе тоже частенько собиралась толпа – воздух внизу был спертый, душный, вентиляция надсадно гудела, но справлялась не очень хорошо.
  Кроме того, кормежка стала явно хуже, чем в Новой Зеландии – обычное армейское хрючево из консервов, бобов и круп. Где вы, сочные отбивные, свежие овощи, ванильное мороженое!?

  Но не лучше духоты было и гнетущее чувство неопределенности. Куда же бросят вторую мардив после всей этой усиленной подготовки? Рабаул или Бугенвиль? А может, командиры решили, наконец, отобрать назад у Япошек остров Уэйк? Было бы круто! У морской пехоты был неоплаченный счет к японцам по поводу острова Уэйк, и все вы, конечно, видели замечательный фильм Джона Фэрроу. "Они дали хороший бой," – говорилось в финале, когда герои погибали за своим пулеметом, – "Но это ещё не конец!" И, черт возьми, кому из вас не хотелось "снять своё продолжение"?

  Тем временем, армада достигла острова Эфате к западу от Фиджи, где дивизия провела общую высадку. Вниз по сетям, в десантные боты – и вперед, к берегу. Лодка Хиггинса мягко тыкается дном в песок, аппарель падает, вы бежите по колено в воде вперёд на пляж, занимаете позицию. Потом продвигаетесь вперед на семьсот ярдов в джунгли, имитируя атаку. У многих тогда возник вопрос, а почему только на семьсот, а не на пару километров?
  Запоминающимся зрелищем был вид 1-го батальона шестого полка, высаживавшегося на резиновых лодках – целая флотилия этих суденышек была спущена на воду. Морпехи из "один-шесть" под ваш свист отчаянно старались перегрести прибой игрушечными веслами, а "Вилли Кей", командовавшего этой клоунадой, быстро окрестили "адмиралом презервативного флота".
  Настоящий флот тоже потренировался – пару часов пушки крейсеров и линкоров бухали в отдалении, утюжа крошечный островок Эррадака. Островок от вас скрывал мыс, но рокот над океаном разносился будь здоров, а флотские ребята, видевшие обстрел с кораблей, рассказали, что выглядело очень круто: целые пальмы на воздух взлетали!
  Вы вернулись на корабли к вечеру и на следующий день повторили высадку ещё раз. Получилось ещё лучше, ещё организованнее, ещё более четко. Одно беспокоило – транспортеров-амфибий вы так и не увидели. Где же они? Но может, раз тут всё так хорошо, получится обойтись и без них?
  Всё это время в штабах шли совещания и даже целые конференции, но о чем там говорили, что обсуждали?
  И вдруг, после второй высадки, пришла ошарашивающая новость: у командира вашего полка, полковника Маршалла, прихватило сердце. Его заменили. Правда, Клонис и Донахъю краем уха слышали, что это только официальная версия, а на самом деле у полковника был то ли нервный срыв, то ли переутомление. То ли он заснул где-то там во время учений, то ли не смог ответить "Генералу Джулиану" на какие-то вопросы по поводу роли его полка в предстоящей операции...
  Новым командиром стал повышенный до полковника подполковник Шуп, тот самый, который гонял вас на учениях в Веллингтоне, он же теперь был ответственным за весь первый эшелон десанта. Квадратный дядька с похожей на окорок плотной физиономией, бычьей шеей и громким голосом, Шуп смотрелся грозно. В корпусе он служил с двадцать шестого года, был в Шанхае, вот только... боевого опыта у него не было, и это некоторых офицеров настороживало.

  Вместе со своим штабом он тоже расположился на "Зейлине".

  Вы ещё немного потомились в кубриках. По вечерам крутили кино – киноленты меняли раз в два дня. В основном это были фильмы категории "Б" пятилетней давности, но уж какие есть.
  Наконец, флот развел пары, "Зейлин" со скрежетом поднял якорную цепь и лег на новый курс. И только тогда подполковник Ами по громкой связи зачитал вам боевой приказ. Вы собирались захватить... какую-то Тараву. В каких-то островах Гилберта? Что за чепуха? Командование заверяло, что флот больше не бросит морпехов, как на Соломоновых островах, что гарнизонные части прибудут, как только вы захватите остров, а уж остров-то вы захватите точно, потому что такая силища собралась! Выглядело все довольно неплохо, только... не многовато пафоса для острова, о котором никто из вас никогда не слышал, и который по размеру дважды уместился бы в "небольшое техасское ранчо", как сказал Скэмп. Всё дело оказалось в каком-то вшивом аэродроме, который там построили япошки, и с которого можно бомбить Маршалловы острова. "Подумаешь, Гибралтар херов!" – так решили многие, испытав разочарование. Захватить Уэйк казалось большим делом, за которое не жалко и рискнуть шкурой, а Тарава? Ну что такое Тарава? Еще один клочок суши типа Тулаги, рядом с другим островом, рядом с другим островом, рядом с другим островом... "Опять, наверное, малярия. Ну хоть сменить быстро обещали."
  Начались брифинги – Ами рассказал всё своим офицерам и взводным сержантам, офицеры и сержанты проинструктировали личный состав. Подробно, с расстановкой, тыкая указками в макеты этой гребаной Таравы, которая еще вдобавок называлась почему-то Бешио, вам объяснили, как вы будете атаковать, кто где должен быть, какие позиции врага обнаружены.

  Самые тупые из вас так и не поняли, почему, что за Бешио, если говорили про Тараву, и не поменялась ли цель атаки. Но кому какое было дело? Был один остров, стал другой, а может, и правда один и тот же. "Не спрашивайте, как оно пишется! Это вам не понадобится," – сказал на брифинге Голландец, тоже явно нацеливавшийся на Уэйк и потому несколько разочарованный.
  План был такой: прямо сейчас остров попеременно день за днем обрабатывали то "Либерейторы" своими бомбами, то тяжелые крейсера восьмидюймовыми снарядами, а палубная авиация нещадно долбила японские авиабазы в этом секторе Тихого Океана, чтобы ни одна косоглазая сволочь не смогла скинула бомбу на десант. Высадка же начнется на рассвете двадцатого числа. Сначала линкоры и крейсера пару часиков хорошенько проутюжат остров. Вы в это время погрузитесь в лодки Хиггинса, а из них передовые части перелезут прямо в море в амфибии, транспортируемые сейчас на отдельных кораблях, и вместе с двумя другими батальонами пойдут в первых трех волнах. Те же, кому амфибий не хватит (третий взвод в случае вашей роты), пойдут резервом сзади на LCVP в четвертой волне, ну а рота тяжелого оружия – в пятой. Пока вы будете идти к берегу, палубная авиация ещё разок, для надежности, выбьет дерьмо из уцелевших япошек и огнем крупнокалиберных пулеметов заставит их забиться в свои норы. К моменту, когда они осмелятся высунуть головы наружу, вы уже будете на берегу.
  В целом вашей роте отводилась роль резерва – роты "Эхо" и "Фокс" захватят берег, а если где-то понадобится помощь – поможете. А вот после захвата берега, может быть, поменяетесь местами с какой-либо другой ротой, если у неё будут потери, и пойдете брать аэродром и дальше до противоположного края этого Бешио (тут и стало понятно, почему в джунгли на учениях вы не углублялись – зачем?).
  Подчеркивалось, что это первая высадка против обороняемого побережья, и первая высадка прямо по коралловому рифу. "Как оно там будет", – сказал Ами в разговоре с офицерами, – "неизвестно, может, нам останется просто прогуляться по берегу. Все зависит от эффективности огневой поддержки. Но расслабляться, конечно, не стоит." Однако сам он в успехе не сомневался, или по крайней мере делал вид, что не сомневается: оказалось, они с Кроуи, командиром "два-три", то есть третьего батальона вашего полка, заключили пари: чей батальон первым пересечет остров, тот получит ящик виски! Ну и остальные относились к этому бешио-шмешио примерно так же. С шуточками, разочарованием и уж точно без особого любопытства.
  На брифингах личному составу показали фотографии: общие планы острова, снятые с самолетов, и мутные виды берега, сфотографированные ночью подводной лодкой "Наутилус" (эти были больше полезны рулевым десантных средств, но и вам взглянуть дали). Отметили, чтобы вы не налегали на воду из фляжек в первые часы: не обеззараженная местная вода может вызвать дизентерию. Предупредили, что мародерство недопустимо, и что солдат, пытающихся присвоить военное имущество противника, военная полиция будет предупреждать один раз, а затем стрелять на поражение.

  А между тем, с каждым часом вы приближались к экватору, и от благословенного климата Новой Зеландии не оставалось и следа. Жара теперь стояла страшная, до тридцати восьми и даже сорока по цельсию, и это в тени на верхней палубе! Влажность была невыносимая, кубрики превратились в душегубки: в них висел густой запах пота и нестираных солдатских носок. Даже в коридорах стоял "аромат", как будто "в лицо тебе плеснули из ведра, где мыли грязную посуду". Потели вы просто адски, каждый день съедая по несколько противных солевых таблеток. Душевые с пресной водой работали час утром и час вечером, в них выстраивались длиннющие, хмурые, нетерпеливые очереди, а самых невезучих отключение воды заставало прямо в процессе помывки. На корабле имелись душевые и с морской водой для желающих, но таких находилось мало: от соли тело быстро начинало зудеть, а грязь соленая вода смывала плохо.
  Большинство морпехов ходили без рубашек, некоторые даже заработали солнечные ожоги. Подполковник Ами сильно не возражал против свободной формы одежды: он и сам в своей полевой форме потел, как жеребец на скачках. Абориген как всегда щеголял темным, почти шоколадным загаром – за него он свою кличку и получил.
  Ночи тоже не приносили приятной прохлады: по соображениям светомаскировки большая часть иллюминаторов закрывалась и плотно завешивалась. Ночные часы были душными и тоскливыми, некоторые не могли спать и часами торчали на верхней палубе. К счастью, была возможность поспать и днем, и многие дрыхли по десять и даже по двенадцать часов.

  Чем же вы занимались? А особенно ничем. Час в день занимала проверка оружия: почистить, смазать, проверить, чтобы ржавчины не было, наточить в десятый раз штык – вот и всё. Первое время набивали запасные ленты и магазины патронами, но скоро все было набито и подготовлено.

  В один из дней по громкой связи объявили, что вы входите в воды противника – это означало, что за борт нельзя бросать ничего: ни пачку сигарет, ни консервную банку, ни использованный презерватив, если ты, морпех, настолько дисциплинирован, что даже передергиваешь в нем – малейшая мелочь могла выдать ваше положение врагу. Курить теперь разрешалось не круглые сутки, а только когда горит специальная лампа.
  Иногда случалась тревога – душераздирающе пел ревун, все напяливали спасательные жилеты и бежали вниз, в кубрик, а наверху оставались только те везунчики, смена которых по боевому расписанию занимала посты у трехдюймовок и спаренных зениток (расчеты состояли из моряков, но морпехи должны были подносить и подавать снаряды). Сначала сидеть в кубрике после тревоги напрягало – а если торпеда или бомба? Но потом вы привыкли к тревогам: почти всегда они означали, что кто-то принял наш самолет за вражеский или кому-то померещился перископ подводной лодки.
  Чаще же никаких обязанностей у вас не было.

  По рукам ходили книжки – буклеты об обычаях местных аборигенов (кстати, и на брифингах вас предупреждали, что местные очень плохо реагируют на обман, а за измену супруга у них полагается смерть, а ещё что если они разговаривают с вами сидя, то таким образом выражают своё уважение), туристические брошюры, иллюстрированные журналы, захватанные детективы с мятыми страницами, романы про гангстеров и ковбоев, всякого рода легкое и бульварное чтиво. Но попадалась и классическая литература, те же "Казарменные Баллады" Киплинга, Марк Твен, сборники О'Генри, а во второй роте у одного сержанта был том Фицжеральда.
  Другим "развлечением", если можно так сказать, стали религиозные службы – их проводили одновременно: католическую, преподобного Келли – у палубного люка Номер 4, а протестантскую, преподобного МакКуина – у палубного люка Номер 7. На каждую сходилась толпа народа, как верующих, так и не особо, и некоторые даже покрестились прямо в море. А бывало и такое, что протестанты из любопытства шли к католикам (всем было любопытно, как проходит исповедь), а католики – к протестантам. И никто никому не мешал.


  И, конечно, игры! В твиндеке играли во все что можно: в кости, в джин рамми, в бридж, в покер! Устраивали настоящие турниры, и один парень сорвал на таком банк в ШЕСТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ! Ему многие завидовали.
  А вот кому не завидовали – так это переболевшим малярией и не до конца оправившимся от неё. Во влажном и тяжелом тропическом климате легко начинался рецидив: ребят лихорадило, трясло по ночам, пот крупными градинами катился по лбу. Таких отправляли в лазарет и пичкали хинином.

  Один морпех скрупулезно подсчитал всё, что сделал за это время на борту "Зейлина": выходило, что он сыграл 215 партий в джин рамми, выкурил шесть блоков сигарет и коробку сигар, выпил девяносто три чашки кофе, постригся, одиннадцать раз постирал нижнее белье, прочитал два эссе, девятнадцать новелл, один роман и "Карманную Историю Соединенных Штатов".

  Единственное, пожалуй, что было действительно замечательного вокруг вас – это морская жизнь. Киты вспарывали гладь океана неподалеку, выпускали свои фонтаны и снова ныряли. Стаи дельфинов увязывались за кораблем, не в силах побороть любопытство, они выпрыгивали из воды, словно живые, совсем нестрашные торпеды, а потом опять уходили под воду, поднимая веселые фонтаны брызг. А по ночам океан иногда источал таинственное, потустороннее мерцание – это светился диковинный экваториальный планктон.

  Где-то числа шестнадцатого разлетелась новость: при очередной бомбардировке противник на острове замечен не был, "зенитный огонь очень слабый". "Зенитный огонь очень слабый" могло означать, что какому-то пилоту облачко показалось разрывом зенитки, а огня не было вообще. Люди стали роптать – зачем тратить столько усилий на этот остров, если на нем и японцев-то скорее всего нет? Будет как на Кыске... "Уэлл-уэлл" тут же провел дополнительный брифинг, где всячески подчеркнул, что высокая дисциплина огня в предстоящей операции – крайне важный фактор успеха. Короче говоря, он имел в виду, чтобы вы не палили во все, что движется. Бандит даже заявил: "Да повернули бы весь флот и пошли бы прямо на Токио – тут войне и конец!" – и некоторые его поддержали. Они и представить не могли, насколько логистически сложной была даже эта операция, и сколько топлива сжирала ваша армада даже не ежедневно, а ежечасно.
  Некоторые парни помоложе, Москит, Хоуторн, Кальмар, Лафайетт и Крот, и многие другие, ещё не видевшие боя (да и многие видевшие тоже), откровенно расстроились.
  – Жаль, так хотел меч раздобыть, – жаловался Хоуторн.
  – А я подстрелить хоть одного япошку, – сокрушался Крот.
  – А я бы нашел японский труп и плюнул ему в харю. Прямо в открытый рот! – заявил Кальмар. – За всё! Эх, теперь новой операции ждать.
  – Ну ничего, захватим бетио-шметио, двинем дальше, на Маршаллы. Уж оттуда-то они не сбегут так легко, – попытался успокоить его Лафайетт.

  И всё же чем ближе к намеченной дате, двадцатому ноября, тем больше парней начинало потряхивать. Например, идешь ты и видишь: какой-нибудь морпех травит старые байки, а все смеются. Но смеются как-то неестественно, нервно, каждый не слушает краснобая, а думает о своем.
  За три дня до высадки люди дружно перестали бриться, и никто не делал замечаний. У некоторых появились усики или бакенбарды.

  Восемнадцатого вы стояли на палубе, глядя, как скользят боевые корабли по бесконечной глади океана, а стайка истребителей нарезает круги над ордером флота. К вам подошел мужчина в форме и сказал:
  – Ребята, я Боб Шеррод, военный корреспондент.
  На вид он был нормальный парень, даже уже и не парень, а взрослый дядя лет за тридцать. Корреспонденты всякие по кораблю и правда ходили, некоторые снимали что-то на фото и кинокамеры. А некоторые из вас даже помнили статьи Шеррода в "Лайф" и "Тайм" про то, как армия штурмовала остров Атту на Алеутах. Шишка! А с вами ведет себя запросто.

  – Ну, и что вы думаете об операции? – спросил он, делясь "Лаки Страйком". – Какие мысли? Как оно будет? Есть там япошки или нет?

  До высадки оставалось меньше двух суток.

Всем

  Учения. Говорили вам про какие-то учения, но ничего конкретного. Только "Уэлл-Уэлл" как-то сходил на брифинг и пришел озадаченный, но ничего никому не сказал. "Секретно".
  Были ещё звоночки, например, когда в полковом кинотеатре вместо документалки Джона Форда о битве за Мидуэй вдруг врубили учебный фильм "Убей или будешь убит": про то, что не зазорно должно быть врагу и глаза выдавить, если надо. (ссылка)
  Но как вы ни готовили себя морально, день этот всё равно наступил внезапно.
  Вечером в пятницу поступил приказ – готовность номер один, в увольнительные никого не отпустили. Вы собрали вещи, в воскресенье сели в грузовики с наглухо крытым верхом, потряслись по дорогам и улицам, и вышли уже в порту. Погрузились на корабль. Набились в кубрики, разместились на койках. И только сейчас до вас стало доходить, что это всё.
  Новая Зеландия – всё.
  Слишком взвинченными были офицеры. Слишком как-то всё серьезно, секретно, важно. И слишком стремительно, без всяких "сутки на подготовку." Вас заставили горбатиться на погрузке (и она тоже была очень быстрой, лихорадочной, бестолковой), целую ночь продержали в кубриках, пока корабль стоял у причала (непривычно было спать, почти упираясь носом в низкий стальной потолок), пока прочий персонал в лихорадочной спешке заканчивал грузить разное военное барахло.
  А утром 1-го ноября, ранним-ранним, таким ранним, что город ещё спал, ваш корабль, носивший гордое имя первого генерала морской пехоты, "Зейлин", отдал швартовы, поднял якорь и вышел в море. Класс его назывался "атак-транспорт", то есть транспорт, предназначенный для высадки десанта с помощью лодок Хиггинса.

  И получилось всё это, несмотря на все ожидания, так внезапно, что вы... ничего вы больше не успели. Кто-то оставил в Новой Зеландии друзей, кто-то любовь, кто-то – несдержанные обещания, несбывшиеся надежды.

  Лейтенант Клонис не успел купить себе часы (те, которые он нашел, были не водонепроницаемые, а второй раз сходить он не успел).
  Лейтенант Манго так и не успел восстановить свою пошатнувшуюся репутацию.
  Сержант Дженнингс так и не довел до автоматизма знание задержек (впрочем, за постоянный прессинг Дойчи он заработал нелюбовь всей пулеметной группы).
  Хобо и Сирена так и не посидели больше в том баре.
  Винк так и не сыграл в шахматы вторую партию с дедком в кепочке.
  Стилл, Сайленс и Наггет не успели больше подшутить над Скрипачом, а Мрачный больше не помешал им это сделать.
  Голодный Берец не съездил больше на рыбалку с Тимом и Моаной.
  Дойчи не успел больше ничего отчебучить по пьяни.
  Лобстер так и не узнал, чем кончилось дело у него дома, поймали ли мерзавцев, или нет.
  И Лаки больше не увидел упрямых, тонких губ.
  И Хэппи больше не прогулялся по тому лесу среди деревьев.
  И Слипуокер так и не смог пройтись без каски по новозеландской земле.
  И Трещотка больше не зашел в церковь, когда можно было и не заходить, и не полакомился мороженым.
  И Бэтмен больше не получил ни одного комикса.
  И никто, ни Гиннес, ни Сутулый, никто другой не успели попрощаться с девчонками. И даже Газолин не смог передать последнее "Я люблю тебя!" молодой жене.

  И никогда больше не сможете. Не в этой жизни, разве что в какой-то другой, когда вы уже будете не совсем вы.

  Да и сами новозеландцы ничего не поняли. Секретность была такой, что Джулиан Смит, заверив правительство об учениях тут, поблизости, в Хоки Бэй, даже договорился о больших танцах для личного состава и грузовиках, которые должны были их забрать оттуда.
  Только вечером тридцать первого октября он сообщил генерал-губернатору: вторая мардив в Новую Зеландию в ближайшее время не вернется.

  Шестнадцать человек так и не вернулись из самоволок. Их, должно быть, ждал трибунал. Для целой дивизии – почти двадцатитысячной полнокровной второй дивизии морской пехоты – это была смешная потеря.

  Полчаса на рейде – и вот вы в открытом море. С тоской глядели морпехи на улицы и шпили Веллингтона, на пустые набережные, где никто не провожал их с флагами и музыкой, так, как встречали восемь месяцев назад. Тогда парни из второго батальона с напускным весельем, чтобы заглушить печаль, и с затаенной надеждой однажды ещё раз увидеть эту волшебную землю, запели "До встречи, мама! Уходим в Йокогаму!" (ссылка) И скоро веселый мотивчик подхватил весь корабль.

  Родео же скоро убедился, что несмотря на все старания техассцев, пропаганду противника в масштабах дивизии им, видимо, все же не победить, потому что на третий день плавания все уже знали, как Токийская Роза вчера сообщила: "Сотня кораблей отчалила из Новой Зеландии. Что ж, у японских подлодок найдется по торпеде для каждого из них!"

  Но даже она не знала, куда же вы направляетесь.

Шорох слушал слова Вьющегося Стебля и кивал головой в знак согласия. Он понимал, что лучше строителя не скажет. Когда пришла его очередь говорить, разведчик произнес:

- Я согласен с Вьющимся Стеблем, от начала и до конца, добавить мне нечего. Но нужно кое-что выяснить. Ясень, я не понимаю ничего в вопросах общения с духами. Дела шаманов для меня темнее самых темных закоулков леса. Но я думаю: быть может, получится найти иной способ обращаться к духам? Если некоторые из народа Талала так плохо стали воспринимать жертвы, то тогда уж лучше остаться совсем без гаданий, чем получить разлад в племени. Быть может, сам Лес поможет тебе в этом – попробуй какое-то время пожить в другом месте во время теплого сезона. Если будет трудно с едой – оставь знак в месте, о котором мы с тобой позже условимся, и я принесу тебе сгату и улокве. Все равно сейчас мы собираем больше, чем можем съесть. А на время холодов вернешься в Древо. Если для этого не хватит одного года, потом можно повторить – еще и еще, пока не получится что-то такое, чем может гордиться шаман. Ну, а если в это время кто-то из племени захочет к тебе прийти за помощью - пусть приходит. А Талала мы объясним, что это не наказание, а способ работы.

  Слухи и сплетни долетали до длинных ушей Яснорады. Не могла элифэ не обратить внимания, что молодой шаман изменился, после того как увёл часть Талала в новые земли. Рада замечала, что Ясень не помогает с полями в Долине. Не помогал он и в других вещах, важных сейчас для элифэ. Лишь изредка шамана можно было заметить собирающим запасы плодов на сезон холодов. И то, казалось, что делает он это ради того, чтобы заодно собрать несъедобную траву для своих загадочных таинств. Но Яснорада помнила Ясеня как подающего надежду элифэ. Его идеи были странными, но работали. Чего стоила только одна накидка из леатов! Пока Рада только наблюдала за животными и думала, как можно у них научиться защищаться от холода, шаман брал и делал, спасая жизни.

  Когда пришла Белоцвет, ещё до того, как она начала говорить, старейшина поняла, о чём будет разговор. Но не ожидала Яснорада той твердости, что проявила Белоцвет. Её последние слова больно ранили, будто элифэ дала хлёсткую пощёчину. Небольшие ладони невольно сжались в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Старейшина попыталась унять внезапную волну злости, чтобы ответить Белоцвет с достоинством.
  — Ты права, Белоцвет. Элифэ не должны приносить зло в Благословенный лес. Молодой Ясень ответит перед Талала за свои действия. Но элифэ не будут просто так изгонять членов своей семьи на верную смерть. Ты говоришь, что вы готовы ждать два дня – да будет так. Этого времени хватит, чтобы решить судьбу шамана.
  — Но помни, Белоцвет, что раз поступив так, как хочется, вы уже не сможете вернуться на прежний путь и делать вид, что ничего не было. Всё изменится. Вспомни, сколько раз жертвовали своими желаниями и жизнями те, кто заботился о Талала больше, чем о самом себе. Мы все совершаем ошибки, некоторые из них оставляют лишь царапины, но другие – грубые шрамы. Если вы не примите решение Совета, каким бы оно не было, вам придётся взять на себя ответственность не один раз. Вы кинете камень в воду, и каждая новая рябь на воде, нарушающая покой стихии, будет создана вами. Подумай, готова ли ты к такому. И готовы ли все те, что пойдут за тобою. Возьмёшь ли ты на себя ответственность за их жизни?

  Оставшись одна, Яснорада не спешила созывать Совет. Элифэ вспоминала, как поднималась со Старым Ясенем и его учениками на ветви Великого Древа. Тогда Рада впервые увидела, как шаман проливает кровь. Но то была кровь Ясеня, отданная по собственной воле. В те годы элифэ не задумывалась, откуда у шамана кожаный бубен и что именно он делает, чтобы видеть то, что не способны увидеть другие. Сейчас же Яснорада не могла представить, чтобы один из элифэ, даже если он шаман, мог взять беззащитного пушистого леата и прервать его жизнь. Но это происходило, и не только с леатами. Старейшина действительно была отчасти согласна с Белоцвет. Но Талала не были в безопасности. Самые опасные и коварные из пауков, их шаманки, остались живы. Листопад и его воины могут победить паучьих воинов, но смогут ли они без таинств шамана победить паучьих шаманов?

  Но время шло. Поиск ответов нельзя было откладывать. Яснорада созвала старейшин и начала первый в истории Талала совет, который должен был решить судьбу не племени, но одного единственного элифэ.
  — Молодой Ясень! Твои действия вызывают страх у элифэ. Я вынуждена призвать тебя к ответу. Здесь, в кругу тех, кто берёт на себя ответственность за последующее решение, расскажи нам всё, покажи нам правду. Мы слушаем тебя, так говори.

  Закинув ноги на столик, агент Инквизиции на Радже небрежно кивнула на изящные манеры лорда Эра и задумчиво-неопределенным жестом взмахнула рукой:
  - Только те, которые они и не скрывали. Ясное дело, за каждым шагом молодых охламонов, никому, кроме таких же, как они, не интересных, слежки никто не устраивал. И, мессэр Эр, давайте сразу договоримся называть вещи своими именами. Можно сколь угодно дерьмо обрызгивать духами, но от это оно иной, - женщина усмехнулась, - субстанцией не станет. И нет, мне не известны какие-либо доподлинно опасные увлечения, объединявшие всех покойников. Некоторые из них ходили в салон к леди Лавланэ, быть в котором для молодых сливок общества попросту статусно. Другие посещали Ашима Чаттерджи, сынка крупного капитана-хартиста, в чьем поместье идет вечная, кажется, тусовка. Некоторые замечены были и в «Ориенте»: но я пока не знаю, сохранил ли он только название, или же и сферу интересов тоже. Так что считай, что мы, - Лотта интонационно выделила слово, чтобы никто не сомневался, что уж она-то отсиживаться в стороне не будет, - ведем дело с самого начала.

  Рыжеволосая женщина на некоторое время прервала диалог, коротким движением прижав палец к губам и с кривоватой усмешкой наблюдая, как паясничает Дезидери. Когда стрелок закончил изображать из себя прислугу, Лотта несколько раз одобрительно хлопнула в ладоши:
  - Сойдет для первого раза. Наряди тебя в платье, оставляющее открытым волосатые коленки, и отбоя от тех, кто предпочитает крепкую мужскую дружбу мягкости и податливости женщины, не будет. Возьми идейку на вооружение, ясли надо будет в подобное место проникнуть: дарю ее тебе. Итак, - подув на горячий напиток, продолжила она, осматривая аколитов поверх чаши, - вернемся к нашим баранам: к тем, которые уже уверенно дохлые.
  Дорогуша, - повернулась она к Фенрии, - если бы я узнала, что это банальный яд и сведение счетов, я бы не стала тратить ни свое время, ни время Филь, ни ваше бы. Я вполне понимаю, что у вас и без этого есть чем заняться, но, - в голосе Лотты лязгнул металл, - я решила, что мне в этом деле нужны лишние руки и светлые головы. На предмет наличия признаков яда тела, естественно, проверили – все чисто. Местные стражи порядка, конечно, в добрых девяти из дести случаев используют голову только для того, чтобы на ней носить шлем и в нее есть, но бывают и исключения. А с учетом того, что отравление соперников на Радже – вполне обычная практика, картотека ядов тут богатая. Но если Нат… - она запнулась на миг, но, видимо, решила пока не переходить неких границ, - …аниэль хочет, я ему это обеспечу: есть, через кого. Так что, милочка, не считай себя умнее других: его священство абсолютно прав, обо всем этом подумали до тебя. Якши?
  Трехдневной давности тело в морге устроит? – совершенно не делая в вопросах паузы, инквизитор переключила внимание на Эра. – Завтра с утра его вынесут в храм на отпевание, но нока что тушка в ведении энфорсеров. Если возражений нет – то там и получим копии с заключений… По крайней мере, с каких-то из них, которые нам смогут достать. Я, - иронизируя, женщина развела руками, - почему-то не всесильна и не способна добыть все, что надо.

  Толи устав сидеть в предыдущей, хотя и кажущейся удобной позе, а может просто за счет природной горячности не имея сил долго сидеть неподвижно, Лотта спустила-таки ноги на пол. Сейчас, когда она в задумчивости глядела на терпкую ароматную жидкость, женщина перестала казаться такой самоуверенной и насешливой: как будто на секунду опустились пустотные щиты, оставляя корабль или махину без защиты. Пара ударов сердца – и на лице Лотты снова все та же усмешка:
  - Правильный вопрос, охотник. Об этом нам надо будет подумать и сверить ваши желания с моими возможностями. Сразу буду откровенна: снабдить вас деньгами и грамотами, чтобы вы были приняты там, как свои, я не сумею: придется искать другой путь. Благо Драгоценные кварталы не столь уж недоступны для нетитулованных обывателей: слуги, охрана, приглашенные мастера и так далее, и так далее. Разово я смогу вас протаскивать, когда будет нужда: под видом своего персонала на каких-нибудь церемониях, связанных с культурой потребления алкогольных и обычных напитков. Но это не получится делать постоянно. Подумайте, под кого вам всем проще всего сойти?

  Знала ли рыжеволосая, что пока она рассуждала, за ее словами и поведением внимательно следили, ища в них недомолвки и скрытые смыслы? Наверняка знала: паранойя и недоверие к ближним и дальним своим были своеобразной отличительной чертой инквизиции. Но, судя по всему, женщину это не беспокоило. И если Дезидери мог еще сомневаться, до конца ли он понял Лотту, то искушенный в исповедях и беседах равно с малыми и со знатными многих миров Экзуперанси мог поклясться на любой иконе, что слова местной представительницы Ордосов так искренни, как только могут быть у человека, не желающего ничего скрывать. Лотта была откровенна с ними, и на откровенность, очевидно, рассчитывала. К тому же и в самом помещении, где она встретилась с ячейкой леди Комниной, не было ничего интересного или могущего привлечь внимание: ну или же те, кто осматривался, стараясь подметить каждую деталь, ничего такого не увидели.
  Фыркнув на вопрос священника, агент потянулась всем телом, как большая кошка, практически промурлыкав:
  - Пикты, где мы с Филь целуемся в засос а потом пляшем на барной стойке под неодобрительные взгляды Ирмы, подойдут? Нет? – сама ответила она на свой вопрос. – Тогда прошу, если самого факта вызова сюда недостаточно. Отогнув высокий ворот белого кашемирового свитера, она извлекла на свет тускло блеснувшую инсигнию: перед ячейкой сидела не старший аколит, и даже не дознаватель, а полноценный титулованный инквизитор.
  - Ну что, ваше священство, ваши подозрения улеглись? Или прдположите, что я его сняла с трупа предыдущего владельца?

  Тем временем, пока решались статусные вопросы, Сифре пытался вспомнить что-то подобное рассказу Лотты. По всему выходило, что вряд ли это работа псайкера: разве что местные арбитры настолько тупые, что ни разу не проверили место преступления на следы остаточных психических эманаций – или как там они называются у псайкеров? А вот следствием оккультных практик это вполне могло быть: священник читал как-то в одном из томов «ограниченного доступа» о том, что некоторые колдовские практики тянут жизнь из участников ритуалов, не сумевших нормально защититься, и не всегда это случается моментально. Теоретически, все рассказанное Лоттой под эту картину подходило. Впрочем, это вполне могло быть и следствием демонического вмешательства: ни одного довода против Экзуперанси не видел. Впрочем, для каких бы то ни было выводов наблюдалась острая нехватка информации.

  Иногда проблемы приходят сразу и внезапно, а иногда вежливо обозначают свое грядущее появление ма-аленькой проблемкой, словно стуком в дверь: дескать, мы уже тут, и скоро появимся во всей красе. И тут самое главное – понять намеки от мироздания и по первым ласточкам узнать, что начинается сезон гроз. В теории лейтенант Донахъю это знал, и даже в бытность свою в компании успешно применял, но дернул же его черт решить, что неприятности на пятничных маневрах ничего такого не означают!
  После учений Манго, ругавшийся все маневры сквозь зубы на дрянную технику, олухов пулеметчиков и их витающего в эмпиреях командира, вызвал к себе Трещотку и, вдали от любопытных солдатских ушей, обстоятельно разъяснил сержанту, где и в чем тот неправ. Шутка ли: лейтенант, значит, может устранять задержки пулемета, а приставленные к «Браунингу» бойцы – нет. Безобразие! Вот почему и Бэтмена, спрашивается, таких проблем нет? Уж явно не потому, что его вооружение проще доверенного Кристи!
  Досталось от недовольного офицера и Омайо, но скорее больше для проформы. Манго хорошо понимал, что взвод не в последнюю очередь держится на «Физике» и его умениях, и без нужды своего заместителя не задевал. Так что взводному сержанту было приказано разработать план занятий с пулеметной группой коллективно и с самыми отстающими бойцами – индивидуально, чтобы к следующим маневрам весь взвод был готов к любым эксцессам, и отработал без сучка без задоринки. Фрэнсис, понимая, что от показателей вверенной ему единицы зависит и его карьера, объявил, что даже он сам лично будет заниматься инструктажем.

  Сочтя на этом свой долг как командира выполненным и оставив сержантов передавать рядовому составу начальственное недовольство, Манго с чистой совестью отправился отдыхать. Правда, он бы предпочел завалиться с книжкой на широкий продавленный диван у себя в комнате, но ротный ЭкзО лейтенант Рид и его неразлучный приятель комвзвода-три лейтенант Ивари были настойчивы в своих уговорах посетить кино: ведь как раз сегодня в кинотеатре «Парамаунт» идут блистательные «Пять гробниц на пути в Каир»!
  В итоге лейтенант ни разу не пожалел, что согласился. Когда на экране – харизматичный Тоун и блистательная Энн Бакстер, а вокруг – приятная и, что самое главное, ненавязчивая компания, время летит незаметно. Офицеры негромко обсудили происходящее на экране и сошлись во мнении, что Роммель, хотя и враг, но достойный и умный, а это хорошо: потому что в победе над глупым и трусливым противником никакой славы нет. Следом из кинотеатра беседа, скрывающаяся в сигаретном дыму, переместилась на первый этаж, в кафе «F.A. Laws», и плавно перетекла от киноленты на дела более близкие и понятные: а именно обсуждение того, куда предстоит отправиться полку. Джеймс Рид убедительно доказывал, что местом высадки непременно станет сам Рабаул, Ивари уверенно возражал, что для начала потребуется захватить острова Адмиралтейства. Сам же Манго, не споря с товарищами, придерживался мнения, что наиболее вероятным местом назначения станет Бугенвиль. В общем, все сходились во мнении, что скоро им предстоит отправиться в Новую Гвинею: разница была лишь в очередности посещения местных «достопримечательностей».
  Когда же размеренный день сменился мягкой прохладной свежестью вечера, Донахъю распрощался с сослуживцами и отправился к себе, предпочтя короткой поездке неспешную прогулку: благо от широкой и яркой Кортни-плэйс до квартиры, где он остановился, было совсем недалеко. Неспешной походкой уверенного в себе человека Фрэнсис прошелся по пасторальному ночному Веллингтону, полюбовался немного на темные воды Ориент-бэй, покурил задумчиво, привалившись спиной к теплому стволу какого-то местного разлапистого дерева, после чего с чистой совестью отправился домой, даже не догадываясь о том, что безмятежного спокойствия ему было отведено всего несколько часов.

  Сладкий сон офицера был прерван настойчивой трелью телефонного звонка. Манго, не разобравшись сначала, долго пытался понять, почему будильник никак не хочет умолкнуть, не сразу спросонья сообразив, что ему звонят. Когда виновник внепланового пробуждения был установлен, лейтенант, исполненный самых дурных предчувствий, поднял трубку и, услышав о внеплановой тревоге, побледнел. Гаркнув «Сейчас буду!», он выплюнул сквозь зубы пару грязных ругательств и, шеметом одевшись, побежал в расположение части, кляня инициативного подполковника и недоумевая, за что такой «подарочек» выпал именно его роте.
  Вскоре уже он, бледный, как Дракула из одноименной ленты, стоял перед взводом, пожирая начальство взглядом и старательно демонстрируя бодрость духа и готовность к любым указаниям. Веки Донахъю были тяжелыми, хоть спички вставляй, рот так и норовил расплыться в широком зевке. Да еще левый ботинок, слишком сильно завязанный, теперь давил на ногу, что тоже не добавляло настроению Манго, болтавшемуся где-то в районе ватерлинии, позитива.

  Но лиха беда начало. Пока бойцы мямлили что-то в ответ на вопрос Ами, лейтенант чувствовал, как нарастает раздражение: на всю ситуацию, но излишне инициативного начальника, на тупиц у пулемета, на себе и Физика, решивших начать занятия с новой недели, а не сразу по факту залета на маневрах. И тут Дойчи решил излить подполу душу. Весьма зловонную и отвратительную душу, надо признать. На лице Донахъю, представившего, как рядовой заблевывает с ног до головы командира, бледность последовательно сменилась алым и зеленым, являя вкупе непередаваемую палитру на лице.
  А взвод меж тем, словно сговорившись, старательно изображал разгром при Перл-Харборе, милостиво представив Ами роль Ямамото. Поначалу Фрэнсису казалось, что буря пройдет мимо, и он даже успел посочувствовать капитану, которому из-за головотяпства рядового состава предстояла головомойка от комбата, как сука-удача решила нанести свой последний удар по многострадальному командиру четвертого взвода, выбрав своим инструментом тихоню-Дроздовски, решившего за каким-то чертом разукрасить пол-черепа в ядрено-красный цвет. Чаша терпения Ами вполне ожидаемо переполнилась, и пригласительный на ковер получил и Манго.

  Вскоре, стоя перед подполковником на вытяжку, лейтенант краснел и только сипло повторял: «Так точно. Виноват. Исправлю. Подготовлю. Разберусь». Перспективы рисовались самые безрадостные, и офицер понимал, что если не удастся быстро и капитально загладить вину, выразившуюся лишь в том, что у некоторых из солдат мозг конструктивными особенностями не заложен, то с перспективой армейской карьеры можно распрощаться навек. И черт бы с ней, с армией – на гражданке это «неполное служебное соответствие» тоже аукнется. На деревянных ногах взводный вышел от комбата и, дергано кивнув комендор-сержанту, сполз по стене, дрожащими руками с третьей попытки закурив. Прикончив подряд несколько сигарет, лейтенант нашел в себе силы вернуться в часть, чтобы устроить показательный разнос сержантам: Трещетке – за беспорядок в его группе, Бэтмену – чтобы тот не брал пример с напарника и бдил в оба глаза, чтобы его бойцы не решили, что их проблемы миновали, и можно расслабиться.
  Вздрючив сержантов, и наказав Физику популярно объяснить Дойчи, что исполнение арии Блевонтино из оперы Рыгалетто перед подполковником – дурная идея, лейтенант приказал доставить к нему Слипуокера, после чего, заложив руки за спину и меряя комнату из угла в угол, популярно объяснил рядовому, что посыльный роты – это ее лицо, и поганить это лицо какой бы то ни было краской с любыми целями есть признак клинического идиотизма. То, что Дроздовски сам стал жертвой чужого розыгрыша, раздраженного офицера ничуть не волновало, о чем он тоже не замедлил поведать: настоящий морпех не должен дрыхнуть так крепко, чтобы даже не почувствовать, как его обмазывают краской! А если бы, к примеру, это был бы не сослуживец-придурок, а японский диверсант?
  В общем, передав личному составу по крупице всю ту бурю эмоций, что зародил в душе Донахъю подполковник, Манго немного успокоился. Со следующего дня он неотступно находился при роте, контролируя обучающий процесс, а когда ганни счел, что его прямое участие в воспитании «штрафного» взвода исчерпано, сам вместе с Физиком взялся за «воспитание баранов». Досталось и пулеметчикам, и минометчикам, но более ни на кого Фреэнсис не срывался, стоически терпя всю выпавшую на него задницу, разумом понимая, что, по-хорошему, заслужил ее, и твердо рассчитывая реабилитироваться.
  Дневник, который он прежде старательно заполнял убористым почерком, так и остался нераскрытым с воскресенья: времени на него у лейтенанта совсем не осталось.

  Кризис – вступление
  Музыкальная тема: ссылка

  Время, что Талала проводили теперь разорванные между двумя домами – великим древом и Лучистой долиной – текло бурной рекой, и в этом быстром потоке стирались грани традиций и таинств. В былые времена, когда шаманы еще до Старого Ясеня приносили в жертву животных, делали они это одни вдали от взоров невинных элифэ. Теперь же всё чаще Молодой Ясень совершал древние обряды на глазах у других, и в племени крепли сомнения да то и дело шелестом листвы проносились слухи. «Шаман безумен», – говорил кто-то. «Пауки, наверное, тоже так начинали», – шептались те, кто остался у Корней Талала и не пошел с другими в долину. «Великий Лес наказал врага за пролитую кровь, а разве мы не проливаем кровь всякий раз?» – звучали в вечерних сумерках тихие голоса.

  – Яснорада, – обратилась к ней как-то утром, когда листья уже желтели на могучих ветвях, одна из обитательниц Корней Талала по имени Белоцвет, – скажи шаману, чтобы больше не проводил свои жестокие обряды. Мы верим тебе, долгие годы ты была с нами и ни разу не обманула нашего доверия, отчего теперь мы зовём тебя мудрой. Многие среди корней Великого Древа согласны со мной: пролитой крови больше не место в тени наших ветвей. Ясень должен уйти. И если ты не считаешь так, то спроси Зеленого Листа о том, что произошло перед сезоном дождей в Мертвых землях: как они мучили и волокли многие дни в те земли еще живого оленя. Пусть не может зверь назвать своё имя, но боится он и страдает. Элифэ не должны в благословенный лес приносить зло и потому шаману не место среди нас.

  – Твоего ответа ждать мы будем два дня, – твердо добавила Белоцвет, – и коль не даровало нам древо мудрости Твоей, то поступим так, как сумеем.

Отчий дом приютил нетленный траур. Могучие корни вьются над землёй – за ними скрывается вход в тесный, но уютный кров, скромное жилище, выдолбленное в стволе великого древа. Связка ветвей, плотно скрученная гибкими стеблями в единую ограду, являла собой ненадёжную и убогую, но вписывающуюся в общий природный антураж арочную дверь, чья крайняя ветвь встряла в продолблённые отверстия. Обжитая древесная полость освещалась порой кривыми лучами, что по обыкновению проникают сюда утром и днём через открытый проход или неровные зазубрины у верхнего края закрытой двери. В этом жилище обитал Листопад. Лишившийся много солнц тому назад семьи, мальчик жил здесь в одиночестве.

Внутри посреди расчищенного пола в выложенном кругу из небольших камней набросан хворост: костёр, что разгорался в холода, сейчас служил лишь декорацией. У двери одиноко стоял глиняный сосуд, почти полностью наполненный дождевой водой. Рядом на стене с выдолбленного крючка свисала старая поношенная одежда из гигантских пожелтевших листьев. Под ней на устеленной зелени аккуратно разместились сочные фрукты. Приметна в жилище ровно прорезанная табличка на другой стене с отметками о количестве увиденных восходов и затраченных усилий на тренировку воинов. Был здесь и особый уголок, где по обе стороны от развёрнутых толстых нитей нётэ и сложенных стрел прислонились к стене ветви примитивных луков и хитиновый клинок, а подле лежали костяные ножи, хитиновый резец по дереву и молоточек. В пристойной по меркам элифе обстановке Листопад придавался отдыху, разлёгшийся на ворохе свежих листьев, подобрав ладони под голову.

Со скрипом приоткрылась ветвистая дверь, нарушив невесомое блуждание успокоенных мыслей. На пороге появился Лесной Ливень. Зашедший следом ветер разнёс запах цветков руре, что букетом свисали с потолка над Листопадом. Гость вдохнул полной грудью, вдоволь насладившись душистым благоуханием:

- Все только и твердят о пауках после возвращения Ночного Шороха. Моя мать не устаёт говорить, что перед холодами птица кано обрушила солнце на паучье племя, сокрушив чудовищ. Но друзья думают иначе, мол это месть самой природы свершилась за дерзость и потревоженный покой живущих, лесная кара справедливого возмездия за пролитую кровь.

Поджав губы, Листопад уставился на шелестящие цветки. Лесной Ливень шире распахнул дверь, чтобы впустить больше света и прошёлся по жилищу к прорезанной табличке. Встав напротив резьбы, задумчиво принялся разглядывать простоватую письменность и продолжил:

- Не пришлось нам воевать с пауками. Лес с ними сам разобрался. По мне так оно и к лучшему, да и родные рады, что не придётся мне испытывать судьбу в смертельных схватках...

Резко вскочил Листопад и листья поднялись, закружились по комнате. Отряхнувшись тотчас, он унялся, ослабил стиснутые зубы, но всё же покинуло уста строгое высказывание:

- Кто знает, покончено ли с пауками до конца или нет. Я думаю, что нет. Кто знает, какая напасть нас будет ждать впереди. Вот только зря ты радуешься, Лесной Ливень. После таких новостей совет не поможет нам скрепить боевое братство. Все силы элифе уйдут на другие дела.

Поймав на себе сердитый взгляд, Лесной Ливень нахмурился и всем видом похолодел. Но, усмехнувшись, попытался вновь заговорить с мальчиком настроением дружеским:

- Да будет тебе, Листопад, не сердись... Разве ты сам не хотел, чтобы холода сгубили пауков? А насчёт совета… Верно, что сейчас все заняты полями, да собором трав и еды разной, но для начала нам всё-таки оказал помощь Ночной Шорох, придумав преинтереснейшие упражнения.

Листопад, разминая шею после лёжки, подошёл к Лесному Ливню и указал на табличку:

- Я учёл его идеи. Записал кое-что по методу обучения воинов. Режим тренировок. Схема подготовительных военных задач и зачётных проверок. Мы должны точно знать, на что будут способны наши воины. Что им можно будет поручить. Какие успехи от них можно будет ожидать.

Задумчиво постучав указательным пальцем по подбородку, Лесной Ливень бегло перечитал табличку ещё раз:

- Вижу. Выглядит интересно.

Листопад кивнул. Взяв толстую нить нётэ, он шустро стянул её на гибкой ветви, приведя лук в боеготовность. Следом мальчик поднял охапку стрел, связал меч у пояса и был таков. Собравшись, он пригласил Лесного Ливня к выходу из жилища:

- Не будем задерживаться. Вернёмся к Красному Древку и Затмению в Лучистую долину. Племени нужны все свободные руки в обустройстве новых полей. Наши в том числе.

Гибель паучьего поселения вызвала целый праздник у корней Талала и в Лучистой Долине. Но разведчик, обходя земли, где жили пауки, не спешил праздновать. Он смотрел везде, и нигде не находил тел шаманок – а это говорило ему о том, что кое-кто мог и выжить. Конечно, вряд ли выжившие захотят снова возвращаться сюда, где они однажды уже чуть не погибли. Но на земле оставалось еще много неизведанных мест… И быть может, к тому моменту, когда элифэ снова столкнутся с этим врагом, не останется в живых никого из Талала, кто видел их раньше. Нужно было записать все, что стало известно об этом враждебном племени. Долгими ночами сезона холодов Шорох в свете очага старательно выводил письмена элифэ обломком кости на больших листьях, специально запасенных для этой цели. Когда работа была закончена, он сложил листья и сшил их друг с другом толстой нитью из нёте. Теперь это нужно было прикрепить к книге Яснорады. Разведчик встал со своей лежанки и пошел к Молодому Ясеню.

Мягкий оранжевый свет угасающего дня еле-еле проникал через небольшую щель у входа в Древо. Ночной Шорох подошел к небольшому углублению, прикрытому пологом грубого плетения. Из-за полога раздавались мерные чавкающие звуки.
- Ясень?
Звуки ненадолго прекратились, потом что-то зачавкало снова.
Разведчик приоткрыл полог.
В свете очага была видна голая спина шамана с резкими угловатыми зелеными рисунками на коже. Локти его ритмично двигались взад вперед, разминая какую-то темную массу на плоском камне. В помещении крепко пахло разными травами, кореньями, грибами и плодами. Не поднимая головы, Молодой Ясень молча взял с камня щепоть разминаемой волокнистой массы, положил его в рот и немного пожевал, отстраненно глядя перед собой. Через несколько мгновений, перестав жевать и не выказав никакой эмоции по поводу отведанного, шаман добавил в свое снадобье несколько потемневших лепестков руре, обтер пальцы о какой-то клок сухой травы и снова взялся за терку.

Шорох осторожно выбрал место у очага и присел:
- Ясень, там на самом деле много мертвых пауков. Все в одной куче, друг на друге.
Шаман продолжал молча тереть свои травы. Шорох положил руку на пальцы шамана, потемневшие от грибного сока, и остановил их работу:
- Ты послушай. Там то, что ты, может быть, искал. Там смерть, много смертей в одном месте. Они убивали и ели друг друга всю зиму, а шаманки ушли. Может быть, с ними ушли еще два-три самца, но остальные все остались там. Ты сможешь что-то оттуда взять? Я ничего не почувствовал, но ты понимаешь в этом больше всех нас. Если даже из смерти мы можем извлечь пользу для нас всех, то оставлять это просто так – это… ну, как выбросить целую кучу сгаты, которую тебе принесли на ужин.

Молодой Ясень молча смотрел на разведчика своими темными глазами. Шороху казалось, что эти глаза сейчас рассматривают что-то позади него. Что видели эти глаза?

- Второй такой случай будет не скоро, - продолжал Шорох, - Пошли сразу после окончания холодов, можно прямо по дождю, пока все на месте, я покажу. Мне и самому нужно еще кое-что посмотреть там. Быть может, следующее поколение поселенцев переселится туда.

Они немного поговорили, и вскоре Ночной Шорох вышел. Он направлялся к Яснораде, неся ей для летописи заранее заготовленный лист с кратким описанием бесславного конца паучьего поселения. По одному краю листа он заранее, еще в теплое время прилепил несколько волокон паутины, взятой из логовищ чудовищных насекомых.


Через некоторое время сезон холодов на земле Талала сменился долгими дождями. Когда ливни стали ослабевать, поселенцы Лучистой Долины принялись обустраивать жизнь в новом месте. Почти все время они занимались расчисткой места под поля и посадкой кустов сгаты. Ночной Шорох помогал колонистам как мог: он отыскивал в лесу молодые, здоровые и крепкие кустики, осторожно выкапывал их и пересаживал в нужное место. Приложение заботы в этом деле он считал важнейшей частью работы.

В родном же поселении у корней Талала разведчик часто наблюдал, как упражнялись Листопад и его воины. Шорох иногда вспоминал, как нападали на своих жертв пауки – нынешние тренировочные бои не имели ничего общего со стремительностью и неотвратимостью прыжка тяжелого меченосца или охотника на свою жертву. Вскоре молодые элифэ придумали несколько простых снарядов для тренировок. На длинной ветке одного из деревьев по краю тренировочной поляны они подвесили на лиане большую колоду – остатки подгнившего пня, вывороченного ветром. Шорох раскачивал эту колоду на лиане туда-сюда, а на пути полета колоды по поляне вставал воин. Он должен был до последнего момента выжидать приближения летящего чурбака и лишь в последний момент суметь увернуться, при этом нужно было успеть нанести удар «врагу». В эту же колоду, раскачиваемую по кругу, воины стреляли из луков. Кроме того, элифэ тренировали стрельбу по внезапно появляющейся цели: стоя за деревом, Ночной Шорох время от времени высовывал из-за ствола в случайном месте длинную разлапистую ветку с пышной листвой на кончике и считал до пяти, а ученик должен был за то время попасть стрелой в ветку. Вскоре счет сократили до трех…

Когда же выдавались свободные дни, разведчик старался помочь племени собирать пищу в лесу. Урожая с полей у Древа не хватало, и элифэ расходились в разные стороны, отыскивая съедобные плоды, травы и корни растений.

- Бет-минометы - азимут 76, дистанция 720! Пришло время задать добрый урок этим ползущим во тьме отродьям с прогнившими серцами, и пояснить, что здесь нет места для коварных замыслов их испорченных умишек! Я просчитал все ваши подлые планы и успел подготовиться заранее, вы, жалкие ничтожные подлецы, трясущиеся от страха быть пойманными! Пришло время заплатить за ваши преступления полную плату! Взрыватель контактный, три Бет-мины - ОГОНЬ!

Нет, конечно, сержант не декламировал этот по-комиксному переперченный монолог вслух, он звучал только у него в голове и там же, в воображении, ему казалось, что смазанные, неуловимые глазу силуэты выплевываемых куцыми стволами мин распахивают крылья летучих мышей, улетая к цели. Глупо, но эта внутренняя игра позволяла ему сосредоточиться на происходящем, не раздергиваться от пристального внимания начальства и не терять фокус на слаженной работе группы, то есть Бет-комманды. Плечи его развернулись, подбородок отвердел, взгляд впился в цель, тесная маска давила на скулы, невидимый плащ хлопал на ветру.

- Я - сама ночь... - беззвучно произнесли его губы, когда мины кучно легли по скону пригорка, раскидав как кегли воображаемого Джокера со своей бандой мафиози.

Будь Кёртис песиком, он бы звонко повизгивал и махал бы хвостом как бешенный после последовавшей скупой похвалы ганни:
- а-Ктооооо у нас туууут хорооооший маааальчик? Ктооо молодеееец, а-кто такой красиииивый, а-кто же это такооой?
- Я! Я! Я самый лучший мальчик на свете! Это я! - заливисто тявкало сердце, которое щедро чесала за ухом раздувающаяся гордость за себя, за группу, за взвод. Курт же просто заалел, а потом запунцовел, силясь сдержать раздирающую кончики губ улыбку. Прям как сельская девчонка, которой неловкий ухажер на танцах впервые подарил куцый букет маргариток. Он преданно смотрел в спину уже забывшего о нем Кремня и думал о том, что не будет неделю мыть плечо, по которому тот хлопнул, какие ребята молодцы и как все здорово и вообще, что это лучший день во всей его жизни! Пытаясь выглядеть хладнокровным и бывалым, он как-бы небрежно начал цедить сквозь зубы группе, всетаки расплываясь в итоге в улыбке:
- Слыш'ли, доходяги, Кремень нас п'хвалил, а? Ничо-се, так скора и ад замерзнет, чес-слово!

И тут замолчал сначала один пулемет, а потом второй, забегали посыльные. Чертовы пулеметы, нельзя, незьзя доверять этим жрущим масло лязгающим железякам! Не знаешь, что происходит, а самое главное - ничем не можешь помочь... Теперь уже парень не находил места, куда деться от тревоги - что случилось, насколько все плохо?

Уж потом и то, что их группу отметил Ами, не доставило эйфории, хоть и радовало, конешно. Хорошо - Трещотке не досталось! За Манго сердце особо не болело, белая кость, сам себе на уме. За клоунов Дойчи и Лунатика тоже как-то не особо, сами виноваты. А вот ставшее еще более каменным, хотя куда уж, лицо Физика не на шутку расстраивало - он же спас всю ситуацию, а в итоге сам получил... Зато некоторые ребята из-группы в итоге оказались не такими мудаками, как ему сначала казалось, и может сержанту и не стоит слишком панибратствовать с подчиненными, но так уж само складывалось.

"Ладно, все непременно наладится", думал он в душе, растирая мыло по своему мощному телу. Вокруг, в струях пара, блестели фигуры других морпехов - крепкие шеи, мощные плечи и тугие бицепсы, рельефные ноги в мыльной пене, скульптурно обрисованные тусклым светом, отраженным от кафеля. На секунду ему причудилось - что он стоит среди супергероев, снявших плащи, маски, сапожки и трико, и пронзило явственное, четкое, до мурашек по позвоночнику пробирающее понимание - он тоже один из них.

В раздевалке они пересеклись с Трещоткой. Рыжий, всклокоченный, сутуловатый, он на супергероя не был похож. Это было не его конечно дело, но чего-то ему было и жалко Трещотку, и хотелось поддержать, ну как брата типа младшего. Такт и политес достоинствами Бетмена никогда не были, и он уж сказал как мог, не задумываясь, что его навязчивая поддержка может вызвать и раздражение:

- Эй, Чудо-Мальчик*! Там это, с пулеметами, это ж с каждым может случиться. Не подфартило просто, да и балбесы эти! Когда дойдет до дела, ты покажешь! - и он по-братски положил Трещотке руку на плечо, чуть нависая из-за роста и глядя сверху вниз телячьими глазами, - Ты всем еще покажешь!

Отец учил Виктора, старшего, что начатое всегда нужно доводить до конца. Что угодно: начал изгородь ставить, так бей колья до мозолей, заделал подруге наследника, так женись. Сам он, правда, три года собирался гусятник городить, пока все не плюнули на эту затею, а матери их, уже беременной, если верить рассказам бабушке, руку и сердце предложил только после того, как дед, с дядей Джоном заодно, из него едва весь дух не выбили. Потом, конечно, старый Ковальски от дел отошел, предоставив воспитание детей, в частности Роберта того же, теще и жене - то ли вымотался от порождаемого многочисленным потомством хаоса, то ли его подкосил тот факт, что ныне покойный брат, несмотря на - а может, и вопреки - его "уроки жизни" вырос, мягко говоря, не тем человеком, которым он его хотел видеть: считал фермерство уделом фермеров, становиться одним из которых ну никак не планировал, рвался в большой город, мечтал выучиться на адвоката, и даже поляком себя не числил, посмеиваясь и топча пяткой американскую землю, на которой родился, каждый раз, когда от отца очередное упоминание о "Родине Предков" слышал. Запомнилось сержанту еще и то, что старик был категорически против желания Виктора записаться добровольцем на фронт, но ему не сказал уже ничего, только рукой махнул: мол, поступай как знаешь, не маленький. Разочаровался, может? Или просто устал пытаться что-то изменить, благо нашлась отдушина-успокоитель - бурбон. Так и остался в памяти сидящим на кухне, с наполовину пустым стаканом в дрожащей руке. "Давай, сынок. Задай им там". И до дна. А пил он к тому моменту уже не первую неделю. Вроде, с тех самых пор, как пришла похоронка на брата, не просыхал. Да и сейчас - пусть вся родня в письмах этот момент тщательно обходила - наверное, не просох, и это с его-то без того подорванным много лет назад "испанкой" здоровьем. Отчего-то Роберт не сомневался, что когда он вернется домой, то застанет там, в лучшем случае, только мать. Сестры, разумеется, помогали, чем могли, но у них свои семьи, свои нужды и заботы, а от пары младших раздолбаев толку в плане как помощи по хозяйству, так и воздействия на мокнущего в бутылке Анджея Ковальски было не больше, чем от "канального кота" - в ловле амбарных мышей .
Провел пальцами по шероховатой бумаге никак не желающих взвиваться пеплом конвертов в какой-то момент, думая о своем. Убрал зажигалку. Взял сверху одно письмо. Потом другое выудил. Остальные достал из ямы, оббил об штанину, сложил стопкой. Пряди ее волос вспомнились. Вспомнились танцы, вспомнились вечера темные. Вспомнилось, как пунцовели щеки ее после неловкого поцелуя. Тонких пальцев ее белизна на его - заскорузлой и потемневшей от работ в поле - ладони, вспомнилась. С трудом сглотнув подкативший к горлу ком, сунул письма за пазуху. Нет, не так. Вернется, встретится, узнает все, потом решит. А что до бумаги, так ее завсегда сжечь успеет.
Посидел еще немного, поглядел на воду. То ли полегче стало, то ли нет. Кажется, все же не особо. Дэнни увидел как, махнул ему, дескать, привет. Поднялся, отряхнул брюки от песка, яму злополучную подзасыпал быстро движением ноги, подошел с сослуживцем поздороваться. Слово за слово, по бутылочке пива выпить предложил. Отогнать мысли о случившемся, о "Д. Коннелли", обо всем этом, фокус внимания переключить на что-нибудь еще. Поможет или нет, другой уже вопрос.

На Трещотку много кричали последнее время и кричали, по его собственному мнению, совершенно несправедливо. Взять хотя бы Манго, который с таким пренебрежением разнес его команду. Будто бы у Бэтмена вооружение сложнее, а работает все слаженнее... Только вот "тридцатка" - тонкая машина! Для правильного ее использование нужен и навык, и сноровка, и знание. Ну а лейтенант, значит, может устранять задержки... Но на то он, черт возьми, и лейтенант! Курсы какие-то посещал, все такое... А Дойчи с Болоньезе английский знают и то уже благо. Чего еще от них желать-то?

Будь на то воля Трещотки, он сейчас, конечно же, высказал все эти соображения понимающему собеседнику. Или даже непонимающему. Или хотя бы воображаемому. Хоть лично Господу Богу. Совершенно не важно даже. Вместо этого он, однако, вынужден был "обсуждать" с очередным вот уже бегущим к нему отделением собственной командой треклятые задержки из треклятой инструкции.

Трещотка вдохнул глубоко. Почувствовал как раздражение и горючая ненависть ко всем происходящему переполняет все его естество. Затем направил этот мерзостный поток на несчастных рядовых.

- Иии снова здравствуйте, дамы! - с садисткой ухмылкой на устах и бойким ядовитым азартом в словах поприветствовал он бойцов второго отделения.

Оглядел орлом строй. Ткнул пальцем в рядового Стэнтона.

- Винк! Ну-ка, поделись с нами отеческой мудростью! - вообще-то Трещотка всегда был мягок с Винком, который ему легко в отцы годился. Как-то неловко было вчерашнему школьнику командовать взрослым мужиком. Но... Трещотку что-то несло. - Девятая задержка!.. Десятая!.. Тринадцатая!.. А вот и нет!

Громко и четко, с неуместной совершенно торжественностью Кристи продекламировал текст тринадцатой задержки из инструкции. Потом заставил все отделение повторить. Потом еще раз. И еще раз. И еще раз.

- И еще... - снова начал было Кристи. Но на этот раз это была мудацкая обманка, призванная усыпить бдительность бойцов... Ну так, чтобы им тоже было плохо.

- Болоньезе! - вдруг заорал он, не разворачиваясь даже к бедному макароннику, - Вторая задержка!

Досталось в тот раз решительно всем. Ну почти всем: Дроздовски чаша сия как-то миновала. Все же одно дело орать на вроде бы своих, а совсем другое дело - на как бы чужого бойца. Тем более, на посыльного, проводника воли высокого командования на сей грешной земле. Будто бы на самого Манго орешь. А будь даже храбрость у Трещотки для этого, с Манго ему хотелось скорее спорить - он был, черт его возьми, неправ!

Лейтенант Манго, взводный сержант Физик, сержанты Трещотка и Бэтмен, рядовые первого класса Дойчи, Винк и Слипуокер

  Всё началось в пятницу.
  В пятницу были батальонные тактические учения со стрельбой боевыми боеприпасами. Погодка была хорошая, солнечная, только ветер сильно пылил, ну так что ж?
  Учения со стрельбой – всегда вещь опасная, особенно в конце дня: утром все ещё собраны, подтянуты, серьезны и сосредоточены. К концу дня всё оказывается не так весело, как ожидалось – вышли на позицию, отстрелялись, если положено – совершили маневр или отработали атаку – и назад.
  Подполковник Ами орлом смотрелся на своем командном пункте, поглядывая в бинокль, раздавал указания.
  Стрелковые роты действовали по кругу: одна вместе с ротой "Хотел" вела огонь на подавление, другая проводила ложную атаку, прикрываясь дымовой завесой, а третья совершала фланговый маневр, который и заставлял противника отступить или сдаться. Подполковник Ами не верил, что противник сдастся, поэтому вы снова и снова "отбрасывали" его, поражали огнем с нового рубежа деревянные щиты и шли дальше.
  – Открыть огонь! – командовал лейтенант Донахъю.
  – Шестьсот сорок ярдов! Угол возвшения... – подавал команды Бэтмен. – Взрыватель контактный! Три мины! Огонь!
  Минометы деревянно "булькали", как будто кто-то стукнул по чему-то твердому очень упругой доской, и мины летели к цели. Бетмэн хотел пить, но под взором сурового Гарри Блэкторна не решался притронуться к фляжке.
  – Пригорок справа от цели! Видишь вражеский пулемет! – выдал вдруг новые данные ганни.
  Бэтмен скорректировал. Снова залп – минометчики бросают новые мины в ствол раньше, чем упали на землю первые, и если ты ошибся – весь залп насмарку. Но ты почему-то решил не пристреливаться: заранее ещё прикинул, сколько до пригорка. А пригорки – штука коварная, иногда они скрадывают дистанцию...
  Манго смотрит в бинокль. Ганни смотрит в бинокль.
  Мины, сериями по три, как заказывали, бьют по пригорку, покрывая его разрывами.
  – Молодцом, сержант! – сухо шмякает его по плечу Кремень. Объявил лейтенанту: – За минометы я спокоен!
  Потом комендор-сержант ушел на ротный КП к Хиллу, и тот отправил его осматривать, насколько хорошо окопалась пехота.

  Ваши пулеметы, тем временем, били похуже, но тоже сносно: первой очередью цели не накрывали, но с поправкой Дойчи по ним попадал, а Рэйзор с Винком, тоже не отставали.
  – Давай, причеши их! – приговаривал Тугодум, подпихивая ленту.
  Потом пулеметы стали давать задержки. Сначала были просто осечки. Потом заело затвор у Дойчи, и как он не дёргал рукоятку затвора, ничего не получалось. С батальонного КП тут же прибыл посыльный: почему стреляют только два? Чуть погодя перестал стрелять ещё один.
  "Почему, почему... Жарко потому что!"
  Омайо бросился на позицию пулеметчиков: он приказал уже начавшему разбираться с ними Трещотке корректировать огонь третьего пулемета, а сам занялся заклинившими. Работать было тяжело – пулеметы нагрелись, хотя вроде не настолько, чтобы что-то там внутри у них расплавилось вконец. Физик, ценой слегка обожженных пальцев, сумел достать из одного заклинивший патрон – с помощью фальшивого патрона с отпиленным фланцем. Вообще-то это мог сделать и сам стрелок, но у Дойчи не было такого патрона, а ещё Дойчи просто не знал, как это делается. Осмотрев второй пулемет, Физик не сразу понял, в чем дело – там была проблема с приемником, видимо, при смене позиции повредился приемник. С помощью инструментов и такой-то матери взводному удалось исправить неполадку. За это время пулемет подостыл, и когда Винк прижал рукоятку сверху ладонью и надавил на спуск, застучал снова. Пули опять градом посыпались на деревянные щиты. Фух! Можно выдохнуть.
  За это время прибежал ещё один посыльный, от Хилла.
  – Сэр, приказано продвигаться вперёд.
  И другой, от Ами:
  – Командир батальона повторяет вопрос: "Почему замолчали два пулемета из трех?" – посыльный был заморенный, было понятно, что он бежал к Хиллу, но капитан его перенаправил во взвод, дескать, не доложили ещё, сбегай сам и спроси у лейтенанта Донахъю.
  Манго не знал, почему – ему нужно было готовить взвод к маневру, а Физик еще не вернулся.
  Дроздовски в это время откровенно скучал: пулеметы его не касались, и он мысленно выводил на ладони иероглифы, а поскольку дело это было мудреное, снял каску, чтобы голову обдувало ветерком.
  – Дроздовски! – услышал он над ухом. – Бегом марш к подполковнику! Доложишь...
  Стараясь запомнить причины неисправности клятых пулеметов, но и не растерять "корову под ножом", Слипуокер побежал докладывать на КП батальона, где Голландец сделал ему замечание из-за каски. Спохватившись, рядовой кинулся за каской, а потом и догонять уже свернувшуюся с позиций роту.
  Но в остальном учения прошли без происшествий – батальон показал высокую дисциплину огня, ротные делали всё довольно продуманно и четко. В целом подполковник был вроде как доволен: на разборе он похвалил комроты "Хотел" и "Эхо" за меткую стрельбу, отметил, что "Фокс" была в отличной физической форме, а "Гольф" хорошо выбирала позиции. Ами между прочим сказал, что лично видел работу минометчиков "Гольф", и даёт ей высокие оценки. Затем он указал на недостатки, подвел итоги, и батальон маршевой колонной отправился в лагерь.

  Выходные прошли по-разному. После учений роте надо было привести себя в порядок, так что увольнительная для большинства вышла суточная, с вечера субботы до вечера воскресенья.
  Винк провел его довольно тихо, посидев на лавочке и поболтав с дедком. Тот оказался занятным типом и предложил сыграть в шахматы. Бои на клетчатом поле прошли с переменным успехом, пожатием рук была заключена ничья и перемирие.
  Омайо тоже особенно не геройствовал: мирно прогулялся по городу для успокоения нервов. Голландец был занят, а Сирена пошел на пляж, но был один знакомый сержант из роты "Хотел", Кристи Майлз по прозвищу Гуталин (нет, он был не негр, у него просто была черная, как ночь, шевелюра), с которым удалось обсудить учения и перемыть кости всем идиотам в соседних батальонах.
  Лейтенант Донахъю, как и подобает офицеру, сходил в кино в компании нескольких молодых офицеров из полка. Офицеры даже заключили шуточное пари, что станет новой целью дивизии – Рабаул в Новой Британии, или же какой-то другой остров. После лейтенант разобрал письма, сделал запись в дневнике, поужинал, лег и заснул. И спал, и видел что-то весьма интересное, пока примерно без четверти пять утра в понедельник его не разбудил телефонный звонок.

  Бэтмен насладился комиксами сполна, жадно прочитав журнал от корки до корки, похвастался перед Торнадо и Смоллом, которые тоже угорали по комиксам. В этот раз приятели загадочно намекнули, что Торнадо скоро из дома тоже пришлют нечто такое, что Бэтмена заинтересует. Наклевывалось что-то вроде бартерной сделка.
  Трещотка наелся мороженным до упора, до сладкой холодной сытости. На беду у самой церкви его заметил проходивший мимо капеллан полка, преподобный Рэйкин. Но повезло – вместо длинной нудной проповеди, Рэйкин просто сказал, что не нужно обязательно заходить в церковь, если хочешь обратиться к богу, а потом эдак по-дружески расспросил Трещотку о семье и родных. Оказалось, что он тоже из Сан-Франциско, а ведь в морской пехоте встретить земляка всегда здорово. Ну вот это вот "Да-да-да, помню, как же!" – оно на самом деле здорово поддерживает! И вообще этот Рэйкин был совсем не сухарь, а вполне приличный человек. Не став надоедать сержанту, он посоветовал ему не увлекаться мороженным сверх меры, не забывать о боге, и удалился по своим (очевидно, духовным) делам.
  Однако лучше всех выходные провел Дойчи. Он посетил по очереди три пивные: хорошую, не очень и охренительную, выпил на спор шесть пинт, изящно, как ему казалось, усадил официантку себе на колени и вообще уже чувствовал себя в силах пересечь Тихий Океан и насовать в торец самому Тодзё. Жаль, сукин-сын Ямамото был уже полгода как мертв, а то бы он и ему насовал. Вернувшись в казарму (на часах стоял Домино, так что проблем не возникло) и счастливо увернувшись от сержантов, Дойчи понял, что для счастья не хватает совсем чуть-чуть. И счастье наступило: оно явилось в виде заговорщицки подмигивающего Лаки-Страйка, который раздобыл где-то фляжку с виски. Фляжку, то есть, если она полная хотя бы наполовину – это поллитра. Сам Лаки-Страйк уверял, что фляжка досталась ему в наследство от попавшего на больничную койку Фермы, потому что они скидывались на бутылку и половину выпили вместе, значит, и половина этой фляги – его. Но попробуйте выпить половину фляги виски и остановиться! За разговором по душам время и виски текли одинаково незаметно.
  В какой-то момент, Дойчи немного "потерял нить повествования". Ему было хорошо! Как-то по-особенному хорошо! Как будто душа катится по льду и не может остановиться, летит вперёд навстречу... приключениям!
  Из того, что было после отбоя, он помнил лишь, как Лаки-Страйк, пьяно дыша в ухо и глупо прихихикивая, сказал: "Ну ты же немец! Давай! Напади на Польшу первым!" Эта крайне сомнительная фраза почему-то хорошо запомнилась Дойчи, и почему-то запомнилось, что ничего плохого за ней вроде бы не стояло, а так, какая-то крайне уморительная шалость, и всё... Когда в четыре тридцать утра дежурный поднял роту по тревоге, Дойчи не помнил больше ничего из того, что происходило вчера примерно с восьми часов вечера.

  А в четыре тридцать утра в казарму, где мирно спала рота, явился гладковыбритый, орлоподобный, пышущий начальственным задором подполковник Ами. И приказал дежурному объявить тревогу.

  Эта подлая утренняя тревога за полтора часа до подъема многим, что называется, "не зашла" – люди были сонные и квелые. Но вид комендор-сержанта Блэкторна, пружинистым шагом продефилировавшего из одного конца казармы в другой, быстро всех поставил на ноги. На как всегда беспощадном лице у комендор-сержанта застыло выражение "До кого бы тут доебаться, а!?"
  Хуже всех пришлось Дойчи, которого шатало и мутило – этих полутора часов не хватило, чтобы алкоголь выветрился до приемлемого уровня. Дроздовски, заснувший, как по часам, через минуту после отбоя, проснулся легко. Правда, на него как-то странно посмотрели сослуживцы, но он не придал этому значения, к тому же комендор-сержант в его сторону не посмотрел, значит, наверное, все хорошо?
  Рота построилась на улице при холодном свете фонарей, отчего бледные с недосыпа лица морпехов походили на лица покойников. Ами приказал всем быть в полной выкладке, а также разобрать оружие, и даже пулеметы и минометы принести из оружейки и разложить перед расчетами.
  – Рота, смиррррна! – подал команду Уэлл-Уэлл, "утренним", не своим, низким голосом, и кашлянул.
  – Где командир четвертого взвода? – спросил подполковник у капитана.
  – У себя на квартире, сэр. Он всегда по понедельникам ночует дома, приходит к шести тридцати, ровно, как штык, сэр!
  – У него телефон есть?
  – Есть.
  – Позвонили?
  – Ммм... точно не знаю, сэр.
  – Так звоните, тревога для избранных что ли объявлена!? А если в бой, а у вас командира нет!?
  – Так если что сержант Джен...
  – Звоните, я сказал!!!
  – Есть, сэр!!! Хемминг, выполнять бегом марш!

  Лейтенант Клонис был на месте. Капитан Хилл был на месте. Все были на месте, кроме заболевших и находившихся в лазарете. Все стояли по стойке смирно и ждали одного человека: лейтенанта Донахъю.

  Манго, разбуженный телефонным звонком, наконец прибыл и, застегнув ремешок каски, встал на положенное место перед своим взводом.
  Подполковник Ами с намеком показал ему свои часы, постучал по ним пальцем и, приказав капитану и командиру четвертого взвода идти за ним, двинулся вдоль строя.
  – Сержант, шаг вперед! – скомандовал он Трещотке. – Назовите задержки пулемета из инструкции по номерам, от одиннадцатой до пятнадцатой.
  Трещотка, знавший устав наизусть, затараторил так, как будто внутри у него забегал взад-вперед невидимый затвор, а слова посыпались, словно горячие гильзы. На тринадцатой задержке Ами кивнул и прервал его.
  – Встать в строй. Все должны знать задержки вот так! Чтобы посреди ночи вас разбудили, а вы их перечислили! Первое отделение, шаг вперед!
  Парамаунт, Дойчи, братья Гловеры, Домино и Счетовод слегка вразнобой шагнули навстречу судьбе.
  – Называйте задержки и методы устранения. Капрал – тринадцатую, рядовой– четырнадцатую и так далее.
  Парамаунт с грехом пополам выполнил приказ. Дойчи мог только мычать что-то невразумительное, дескать, не помню. Гловеры немного не так сформулировали фразы, но по смыслу вроде назвали правильно – они их друг другу как-то повторяли. Счетовод замялся и сказал:
  – Сэр, я так по порядку не помню. Но если вы дадите мне пулемет, сэр, я покажу как что исправить. У меня голова не помнит, а руки помнят.
  Он, конечно, врал, надеясь, что ему попадется легкая задержка с плохим патроном в ленте.
  Ами кивнул.
  – Расчет, к бою! – скомандовал он.
  Пулеметчики облепили пулемет.
  И в этот момент произошло ужасное.
  Дойчи, слишком резко перешедший из выпрямленного положения в согнутое, почувствовал что что-то пошло не так, схватил ртом воздух, шумно выдохнул, подумал, что все обошлось, и тут же понял, что сейчас его вывернет. Невероятным движением он извернулся так, чтобы не стошнить на ботинки подполковника.
  Кислый запах блевотины и перегара отравляющим душу подполковника облаком распространился вокруг расчета.
  Повисло молчание.
  – По-моему, капитан, расчет к бою не готов, – холодно заметил Ами. – По-моему, стрелка напугала команда "к бою". Замените стрелка на пулемёте.
  – Есть...
  – Отделение, отставить к бою! Встать в строй! Второе отделение, шаг вперед!
  Процедура повторилась. Винк смог вспомнить задержку, но не смог вспомнить, как её исправлять.
  – Блеск! – объявил подполковник. – Вот поэтому у тебя, капитан, пулемёты и не стреляют на учениях! Один взводный сержант не может исправлять задержки сразу двух пулеметов. Это ясно?
  – Так точно! – без особого энтузиазма отозвался Хилл.
  Проверив третье отделение, начальство не стало трогать минометчиков.
  – Слушай приказ, капитан! Марш-бросок десять миль, по шоссе, в направлении Лоуэр-Хатт! Комендор-сержант Блэкторн! Вы задаете темп. Максимальный темп!
  – Естьсэр!!! – рявкнул Кремень, заводясь с полоборота.
  Услышав его интонацию вы все прокляли поганое, ужасное утро понедельника. Зная ганни, вы понимали, что от этого маршброска вам придется отходить до среды.
  – Так точно, сэр, – упавшим голосом ответил Уэлл-Уэлл.
  – После возвращения в лагерь явиться в штаб и доложить вместе с комендор-сержантом.
  – Ясно, сэр.
  – Ну че ждешь-то? Выполнять!
  – Есть, сэр! Рота, привести оружие в походное положение! Приготовиться к маршу!
  Расчеты засуетились, разбирая пулеметы и миномёты.
  И тут взгляд ганни упал на рядового Дроздовски.
  – Рядовой! Что за пятно на шее? Ты что, болен? Сними каску!
  Слипуокер снял каску, и всей роте предстала его голова. Голова его в резком свете фонарей смотрелась жутко, сначала многим показалось, что она разбита в кровь. Но приглядевшись, стало понятно, что это не так: половина его головы была выкрашена в ярко-красный "пожарный" цвет. Дойчи, подавив икоту, вспомнил, что означали слова Лаки-Страйка "напасть на Польшу", и понял, откуда у него на пальцах бурые пятна.
  – Это что, боевая раскраска индейца? – спросил подполковник, несколько опешив. – Рядовой, ты что... в индейцев решил поиграть? Капитан, или это японцы пробрались в расположение роты и сделали... вот это вот?
  – Я... мне... не могу зна... – капитан немного потерялся.
  – Никак нет, сэр! – вдруг вместо Дроздовски и капитана отозвался из строя Кальмар, не отличавшийся мозгами, но норовивший вечно влезть куда не просили. – Разрешите внести ясность!
  – Ну, внеси, – озадаченно позволил подполковник.
  – По-видимому, – едва не покатываясь со смеху, предположил Кальмар, – рядовой Дроздовски так выразил тоску по своим корням. Этническим корням, сэр. Польским.
  – Ааа, вон чё, – протянул подполковник и покачал головой. – Там же вроде белый ещё должен быть...
  – Про это не могу знать, сэр! Наверное, краски не было! – ответил Кальмар, давя лыбу.
  Лицо подполковника выразило некоторую напряженность, а потом разгладилось, и он сказал:
  – Вспомнил! Это же тот посыльный, который каску забыл на учениях. Так. Хилл! После марш-броска явиться в штаб вместе с лейтенантом Донахъю и сержантом Дженнингсом.
  Хилл тяжело вздохнул.
  – Так точно, сэр, – подтвердил он, украдкой бросив на Манго ненавидящий взгляд.

  И вы побежали. Ох как вы побежали! То есть, честно говоря, вы бежали, "как сонные беременные утки". Ну, так считал сержант Блэкторн, и он это положение вещей живо исправил. Выжившие после марш-броска (ладно, выжили все, но каждый чувствовал себя именно выжившим) позавидовали мертвым. А потом выжившим позавидовал лейтенант Манго.

  Повинуясь правилу не отчитывать офицера при подчиненных, подполковник Ами оставил Омайо за дверью, но в целом все было слышно.
  Хилл получил устный выговор.
  Лейтенант Манго получил официальное предупреждение о неполном служебном соответствии.
  Сержант Дженнингс, которого позвали чуть позже, получил выговор с занесением в личное дело.
  Подполковник не сказал ни одного грубого слова, но это-то и было плохо. Лучше бы он ругался. Он сказал пару общих фраз о том, что морская пехота должна быть не только всегда верна, но и всегда готова. Истинный смысл был немного другим: он давал понять, что заменит Манго при первой возможности.
  В коридоре лейтенант повстречал комендор-сержанта. Комендор-сержант только что тоже получил устный выговор. Он ничего не сказал лейтенанту, но в глазах его были написаны два слова: в левом "ебаный", а в правом "резервист".
  После обеда ганни прибыл к вам во взвод и "оказал помощь в организации подготовки личного состава." Своими методами. Методы его были на первый взгляд витиеваты, но действенны: первое отделение пулеметчиков и временно приписанный к нему Дроздовски нарезали круги по спорт площадке с полосой препятствий в конце, пока второе отделение разбирало и собирало пулемёты, а Физик наглядно показывал, как устраняются задержки. Третье отделение в это время устно повторяло задержки и методы их устранения под руководством Трещотки. После этого первое отделение, пыхтя после полосы препятствий, отчитывалось по задержкам: сколько ошибок, запинок и неточностей допускали люди – столько штрафных кругов получало третье отделение, которое бежало следующим. Первое же садилось за пулеметы, а второе – зубрило устав.
  И всё свободное время вы занимались этим несколько дней. Ганни в конце-концов оставил следить за вами Омайо, но иногда наведывался с проверкой. Попутно придираясь ко всему подряд.
  Рядовой состав не избежал и других наказаний. Дойчи был разжалован в рядовые, без класса, и поставлен подносчиком боеприпасов: стрелком в его расчете стал Гловер-старший, по прозвищу Ветчина, а помощником – его младший брат. Попавший под горячую руку Винк получил несколько нарядов вне очереди, но самое нетипичное наказание выпало на долю Слипуокера.
  Рядовой Дроздовски теперь был обязан носить каску всегда и везде, кроме душа: даже в казарме, даже за обедом, даже в кровати, пока краска не сойдет естественным путем. Дженнингс предложил просто сбрить ему волосы, но ганни возразил, что рядовой Дроздовски должен служить напоминанием лейтенанту Донахъю о том, какой бардак царит у него во взводе, и какой порядок должен наступить.
  Манго и так не очень любили в батальоне – тут многие были кадровыми офицерами, и лейтенант-резервист, лезущий делать карьеру, у некоторых вызывал реакцию в духе "бляяя, а тебе-то чего не хватает в твоем фруктовом бизнесе? Чего ты поперек нас-то?! Нам ещё служить и служить, мы все хотим побыстрее в капитаны!" Так что сочувственных взглядов от офицеров других рот ему не досталось, а достались скорее злорадные. Большинству вообще было все равно, но шутки о том, что морпехам в его взводе скоро раскрасят волосы в цвета флагов всех стран мира, или что у него там потихоньку начинается коммунизм, звучали.
  Для лейтенанта и взводного сержанта настали непростые дни. Теперь их взвод регулярно проверяли и комендор-сержант, и капитан Хилл и придирались по любому поводу.
  Дойчи же получил от стрелков второе прозвище "Вулкано" (наблевать в душу подполковнику и остаться в живых – это лихо!), которое звучало даже уважительно, а Дроздовски – "Машрум" и "Красная шапочка". Впрочем, сослуживцы-пулеметчики продолжали звать его "Слипуокером" в качестве моральной поддержки.

  В летопись вплеталась интересная завитушка, обозначающая приход в совет Вьющегося Стебля. Наблюдая за действиями и индеями молодого элифэ, Яснорада сделала для себя несколько выводов. Один из них заключался в том, что не всегда их племени будет везти на хорошую молодую кровь. Стебель стал достойной заменой Могучему Дубу, а в своё время может даже оставит более богатое наследие, чем его предшественник. И Яснорада хотела, чтобы после её смерти, тоже нашлась замена, которой она могла бы гордиться. Поэтому было принято решение подготовить эту самую замену уже сейчас. Острая Листва тренировала всех желающих, но сама приходила к тем, в ком видела потенциал. А Молодой Ясень так и вовсе лучший ученик прошлого шамана племени Талала. Рада стала приглядываться к подрастающему поколению, чтобы взять кого-то к себе в ученики. Пока она не представляла, как и к чему будет готовить элифэ, даже не знала, с чего начинать.

  Ещё один вывод про то, что в Талала юные элифэ ценят старших. Наверное, это что-то простое и естественное. Но когда Яснорада услышала от Вьющегося Стебля «мудрая» в свою сторону, то не смогла сдержать печальной улыбки. Женщина пообещала себе, что будет внимательно прислушиваться к другим, раз её слово может что-то решить. Если идти только за своими желаниями, то цена может стать слишком высока.

  Поэтому всё время Яснорада занималась нуждами племени, подавая пример другим. Работа по созданию полей в Лучистой Долине требовала много сил и сплоченности элифэ, каждый должен был внести свой вклад в общее дело. Когда-нибудь Талала не придётся тратить время на сбор ягод и фруктов, на распахивание земли и прочие заботы. И вместо этого они будут открывать новые земли, узнавать новые растения, найдут ещё больше пушистых друзей.

  Осень
Холода уже должны были скоро наступить, поэтому приходилось собирать немногочисленную утварь из домов: брали ложки, миски, кружки. Внутри домов, в центре, была широкая ямка, окруженная камнями. В ямке горел костер и согревал в холодные дни, на ней также готовили и пищу в глиняных сосудах. В сосудах этих варили пахлебку из грибов, жарили грибы и фрукты, делали напиток горячий и вкусный из ягод и меда, добытый у пчел в лесу, согревающий в холодную зиму. Весной же, когда будут все будет цвести, молодые юноши будут дарить пахучие и белые цветы руре таким же молодым девушкам, дабы привлечь их внимание, а, если будут оба согласны, шаман благословит их брак под сенью великого древа.
– Живее, живее – Кричал Алый Корень, подгоняя элифэ – Вот, смотрите, как делает Умелый Крот, делай так же.
Умелый Крот – самый умелый мастер в долине и сразу же занял место в совете корней. Был он низким и кряжистым с темными волосами. Казалось, будто он был маленьким, но толстым пнем, который не сковырнешь с насиженного места. Сейчас же он помогал собирать вещи своим сородичам. В центре поселения Зеленый Лист и его брат Высокий Аир наблюдали, чтобы никто ничего не украл. Братья стали кем-то вроде Листопада в совете ветвей (или же совет Талала). Высокие и жилистые, они помечали разными листьями предметы, которые принадлежат той или иной семье. Большую часть утвари (самые ценные вещи все же оставляли при себе) кидали в тонкую, но широкую деревянную чашу, которую сделал Умелый Крот специально под это дело. После сбора, два брата должны были понести чащу. К сожалению Корня, в долине не было таких же способных элифэ, как Ночной Шорох или умных. Как Яснорада.
  Весна
Ясень пришел в ту поляну в лесу. Ту самую поляну в лучистой долине, где он увидел «бешек». Их не было здесь, лишь множество неизвестных цветков. Цветки были светло-голубыми с ярко-желтой пыльцой. Воздух был плотным и полон магии, с трудом можно было дышать. Шаман утер пот и глубоко вдохнул. Мелкая пыльца попала в рот и Ясень было закашлял, но сразу же перестал. Перед ним было видение. Перед ним стояли множество скелетов леатов, но удивительным образом они были живыми. Вместо глаз были зеленовато-мутные камни, исходящие таким же зеленым светом. Они визгливо пищали и требовали что-то, но не мог шаман понять их. С каждой секундой они кричали все громче и требовательней и попытался он убежать, но не смог, ибо ноги были привязаны корнями. Но в один миг они перестали кричать и замолчали. Резко потух огонь в их глазах, а сами они обратились в прах.
Очнулся шаман от видения и отошёл подальше от цветков. Ушел подальше, сел и закрыл глаза, чтобы отдохнуть и пошел дальше. Вернулся уставший и уснул он в доме друга своего Алого Корня. Спал крепким сном, а среди жителей лучистой долины пошли слухи о том, что шаман боролся с злобным духом оттого устал.
И пока отдыхал Ясень то думал, что с ним стало. Что значат видения, откуда там магия и многое другое, но пока, он запишет случившееся в свои дневник. Когда Корень пришел домой, то обсудил они все и решили не подпускать туда других, чтобы не пострадали.
– Слушайте элифэ! Поведал мне Ясень, что обитает в тех землях, – Корень показывает направление той поляны. – Дух опасный. Вы видели каким Ясень пришел, сражался он с ним и смог договориться. Не будет он нас трогать, если не идти в его лес, лишь шаманы могут с ним совладать. Поэтому и говорю я, чтобы не ходили вы туда, найдете там лишь смерть страшную.
  Лето
Ясень, помоги нам. – в дом к шаману пришли двое немолодых уже (лет 30-35) элифэ, а выглядили они отчаянными – Уже год не можем родить, не появляется ребенок у нас. Все мы перепробовали, но не помогло ничего, что делать нам? Кто вспомнит о нас под корнями Великого Древа, когда мы умрем?
– Я помогу вам, но мир не любит, когда берут, что-то, не давая взамен. Жизнь за жизнь.
– Что нам делать?
– Сделайте куклу из листьев и веток, кровь свою и зверя, которого надлежит принести в жертву. – Зверя побольше да посильнее, чтобы точно родился ребенок у вас. – Когда Ясень рассказал все, то вздрогнул муж, а жена тихо расплакалась.
Перед уходом, шаман также отдал им некоторые травы, по его словам, травы нужно добавить в горячую воду, а потом рассказать, что произошло. Они не знали, зачем ему это понадобилось, но сделали все, что сказал шаман. Ясень же хотел узнать действие целебных трав, которые начал изучать.
Через несколько дней принесли они еще молодого оленя и пришло время для ритуала. Ночью вдали от Талалы, развел Ясень костер и убил оленя. Зачерпнул в миску кровь и вылил в костер, дабы задобрить духов, ведь первая жертва самая сильная. Затем снова взял кровь родителей и окропил ею куклу, она символизировала нерожденное дитя и должна была впитать кровь своих будущих родителей, чтобы понять кто есть отец и кто есть мать. А дальше была самая сложная часть. Всю оставшуюся ночь, пытался уговорить духов жизни, чтобы даровали они дитя. Кровью оленя он привлек их внимание и теперь разговаривал с ними. Шаман показывал куклу, смоченнкю крови и указывал в сторону племени. Изображал маленького элифэ и объяснял, что отдаст всего оленя если исполнят его просьбу. Ясень разрезал оленя и заняло это много времени, что даже огонь потух. Снова зажжег потухший костер от которого остались угли. Сначала срезал рога и отправил в костер, огонь вспыхнул. Затем отправились копыта, потом органы зверя и лишь в конце пустое тело с головой.

  Музыкальная тема: ссылка

  Полон событий был уходивший теплый сезон. Оставив поля, элифэ отправились в лес, что ни день принося полные охапки собранных фруктов и ягод, да набранных у корней разных грибов – слепленные из глины сосуды пришлись очень кстати, чтобы изобилие пищи сохранилось до листопада и следующих за ним холодов. Ночной Шорох и Вьющийся Стебель соорудили кустам сгаты защиту от снега и вместе с Яснорадой научили всё племя этому простому, но важному ремеслу. Лишь закончив заполнять записи о цветах руре и грибах слана, Молодой Ясень отправился с половиной племени и двумя воинами в Лучистую долину; а Ночной Шорох, напротив, покинул Корни Талала и ушел в опасное путешествие к землям паучьего племени. На несколько дней у корней Великого Древа воцарилось спокойствие и тихое ожидание новостей.

  В своем походе к землям, куда уходит Солнце, Ночной Шорох увидел покинутые гнезда восьмилапых чудовищ: коконы, что свисали когда-то с могучих ветвей, ветхие и изорванные лежали теперь на бурой лишенной жизни земле. Ни птицы не кричали в небе над этим мрачным и мертвым местом, ни лесной зверь не шуршал листьями вдалеке. Бродил разведчик по покинутым землям и не видел ни хитина, ни кладок, а только лишь следы разрушений, будто в отчаянии голодных холодов убивали чудища даже друг друга.

  Многим позже, почти неделю спустя, глазам Ночного Шороха открылось ужасное откровение: огромная куча паучьих останков. В основании алтаря смерти лежал молодняк – его съели первым, оставив лишь мягкие хитиновые панцири. Пауки-прядильщики, рабочие, были съедены следом. На вершине горы был водружен хитин двух пауков-меченосцев – всё, что осталось от паучьего воинства. Только останков паучьих шаманок Ночной Шорох не нашел в этой куче, но в окружении ветшавшей и падавшей с древесных вершин паутины и леса, чье живое дыхание, казалось, не готово еще было снова наполнить эти мертвые земли, ему оставалось только оставить находки и возвратиться назад с радостными ли, страшными ли новостями.

  В Лучистой долине же, дела шли совсем по-другому. Проведя гадание и выбрав подходящее место, элифэ принялись из прошлогодних гигантских листьев и наломанных у деревьев на берегу небольшой реки гибких прутьев сооружать простые жилища, и вскоре теплые дожди уже били не по макушке, а весело барабанили по крышам этих простых, но уютных хижин. В беззаботном спокойствии этого нового места тревоги ушедших лет забылись и, расслабившись ли, заскучав ли, Молодой Ясень стал пропадать ночами в лесу. Он вернулся однажды на рассвете с взъерошенными волосами и глазами широкими и круглыми как две полных луны. Долго шаман ходил по селению, показывая всем ладонь с растопыренными пальцами и твердя снова и снова одно лишь непонятное никому слово «бешка», да бормоча что-то о совете корней.

  Но что бы ни случилось с ним той ночью в лесу, это вскоре забылось, и с первыми падающими с ветвей великих деревьев листьями настало время вернуться в тепло древа Талала и встретить новый сезон холодов. На сей раз, племя было готово к морозам: хоть снег и падал как прежде с ветвей, сходы его не тревожили укрытую изобретением Шороха и Стебля сгату, а набранные и бережно собранные в глиняных сосудах ягоды и фрукты уберегли Талала от нового голода.

  А затем в небе вновь раздался крик птицы Кано и теплое солнце как раньше, будто и не было холодов и смертей прошедших лет, засияло над Великим Лесом.

Вилли просто сидел на скамейке и смотрел на свои руки. Они немного дрожали. Док сказал, что ничего особенного, и коли стрелять не мешает, то FFAD никто не отменял. Пить меньше советовал, смотрел стеклянными своими зыркалками. Вилли знал, что за этим лицом, тренированным сообщать всякие плохие вещи без эмоций, скрывается презрение. Увы, в первые недели "Винк" собрал определенную репутацию, пытаясь залить кошмары халявной выпивкой. Не помогло – за тридцать печень пашет уже не так, как в двадцать. Да и голова работает иначе. Казалось, рота пыталась за год прожить всю оставшуюся жизнь, но Стэнтон-то уже оставил самое лучшее время этой жизни позади. Впереди была в лучшем случае старость, в худшем – маразм и цирроз печени.

Поэтому он не пытался вжать в эти месяцы как можно больше, а, наоборот, пытался сделать все, чтобы они тянулись как можно медленней.

Вот как сейчас. Морпех приличных размеров (хилякам "тридцатку" не доверят, особенно на высадке) и прищуром задумчивым сидит на скамеечке с видом на посеребренную ледником гору и смотрит на свои руки, справа скамеечка с добропорядочным старичком в твидовой кепке, слева скамеечка с добропорядочным старичком в твидовой кепке. Затишье. Ожидание того, что судьба пошлет…

Что нужно человеку, чтобы победить врага? Плечо товарища и винтовка, а также, быть может, чуть-чуть внимания леди Фортуны.
А что нужно человеку, чтобы победить самого себя?
Тут Фортуна тебе не помощница, однозначно.

Кто-то предаётся играм с собственным разумом, отдавая себя демону Аль-гулю, идущему с человечеством бок-о-бок тысячи лет, в пьяном делирии обманывая себя, мол, «все так, как должно быть». Кто-то, пытаясь опровергнуть своё «Я», побороть свои комплексы отчаянным и инстинктивным прыжком в животное состояние, кидается в объятия половозрелых юных мисс, кокетливо дующих алые губы.

Самообман и саморефлексия.

Фитч, беря пример со своего непосредственного командира, старался избегать кутежа, но не потому, однако, что ему противна компания других людей, а потому, что в их компании он забывал быть самим собой, надевал «маску», переставал себя слышать, размышлять и познавать окружающий мир - такой огромный и восхитительный, налитый красками всех цветов и оттенков.

Запуская пальцы в мокрый песок, он думал о том, что было с ним хорошего, и что ещё будет. И загадочно улыбался.

Физику как всегда повезло. Пока все пускались во все тяжкие Омайо лежал в госпитале, малярия, осложнения после раны руки. В результате все залечили и даже без последствий, но вышел он как раз к тому моменту когда начали дрючить по дисциплине и обучению. В их взводе из начальства в ветеранах был только он один, поэтому если с дисциплиной морпехов было кому дрючить, то практику, а особенно треклятую высадку навалили на него. И нельзя сказать, что Дженнингс был недоволен, а уж тем более жаловался, все-таки командовать куда легче чем лазать или бегать самому. Вот только утром на него смотрели с подозрением, и через короткое время удалось выяснить, что он кричит во сне. Нервы оказались мягко говоря расшатанными, если бы он получил свою вольницу, то может и отошел бы, а так они оставались как натянутая струна. Хорошо еще, что Физик был по натуре спокойным парнем и подчиненным без дела не доставалось. Но и высказаться по душам особенно не удавалось. Вечера он старался проводить с Голландцем и Сиреной. Ему еще был по душе Подкова, но субординация, черт ее дери.

- Сержант Витт! - наконец крикнул почтальон, и в руки Курту полетел конверт журнального размера. Он залыбился во все 32 здоровых зуба, до жемчужной белизны начищеных ежеутренне порошком Squibb, "освежающим как горный воздух", черт подери! Даже не глядя, он уже знает, что там внутри, но пока не будет открывать, прибережет на потом, на вечерние часы, отведенные на личное время.

Служба в последнее время стала докучать. Раньше оно было как-то повеселее - новая страна, новые люди, чудные, но славные, коль пообвыкнуть. Сослуживцы таскали в приключения, и пару-тройку раз он даже гулял с местными девушками, теми кого не склеили более бойкие и сметливые. Ходил под ручку, ел мороженное и в кино, само-собой и даже обнимал их за талию на танцах. Но в танцах он был не мастак - если ноги девушке не отдавил, то уже повезло, да и в прочем в обхождении с дамами тоже не блистал. В общем-то, говоря на чистоту, и те "красотки", что доставались ему в пару и не заставляли его сердце стучать чаще - так, коль уж все парни гуляют с цыпочками, стало быть и ему не отставать надо. Когда треп заходил о ночных подвигах - он отбрехивался всегда, ведь рассказывать-то и было особо нечего. Другое дело побегать с мячом под мышкой с парнями и местными, попить пивка, послушать музыку, а еще лучше - рассказы бывалых ребят о службе и подвигах, да и просто дышать звенящим радостью жизни воздухом, как им может дышать только молодое здоровое тело, не перегруженное лишними мыслями в голове, прилепленной Господом сверху плеч по воле и образу Его.

А сейчас стали гонять, как ковбои коров - муштра, выматывающий бег с тяжеленным снаряжением, опять муштра, стрельбы, черт возьми те кривые пули что ему постоянно, как на зло, отсыпал ганни. Кэп накручивает Манго, Манго задалбывает, насколько выходит, Физика, тот муштрует остальных сержантов. Но на то ведь она и служба. В первом отделении Подошва с Хаскеллом спелись давно и строят из себя умников, честь с ленцой отдают и носами крутят от приказов. Во втором много из себя строит Голивуд, а Колламбус какой-то малахольный, далось ему в морпехи, как прошел вообще? Третее вообще через одного - доходяги а капрал - наполовину узкоглазый, что вообще стремно. Но ничего, Бетмен никому спуску не даст! На то она и служба, верно ведь? Может у кого-то один ботинок будет не так блестеть как другой, или пуговица вдруг не застегнута, но зато минометное хозяйство все в идеальном состоянии, да и прочее - тоже. Исправно, проверенно 3 раза и еще разок для уверенности! По слухам, на учениях жалеть минометных боеприпасов не будут, и вот тогда их малышки-минометы покажут, что не зря сержант Витт пришил свои лычки. Может и Физик расщедрится на похвалу, с чем судьба не шутит?

Но это будет потом, а сейчас его ждет персональная награда за службу, приехавшая с почтой из дома. В укромном местечке, так чтоб не попасться на глаза сослуживцам, Курт разорвал конверт. Не торопясь, несколько раз прочитал письмо из дома. Брат попал в очередную передрягу, но отделался общественными работами. Сестры рассказывали о мелочах и сплетнях, благодарили за присланные деньги. В целом - дома все было О'Кей. Он сложил письмо в нагрудный карман, клацнул открывашкой банки пива, сделал длинный глоток. Закусив губу от удовольствия долго разглядывал обложку, и, наконец, открыл первую страницу присланного братом комикса, небрежно перелистнув рекламу в начале:

"Вы слыхали, что дикий леопард не лишится пятен и плотоядный стервятник не превратится в нежную голубку..."

      Что же, по всей видимости, брать с собой что-то особенного им не нужно — это уже хорошо, меньше денег будет потрачено. Пайпер опускает взгляд к опущенному у ног рюкзаку, словно перебирая в своём сознании всё, что туда было положено. Назвать её приключенцем в большом понимании этого слова — язык вряд ли повернётся: многих ли действительно спасают музыкальные инструменты в бою? И даже если Хейн знает несколько, скажем, трюков — это не означало, что иметь при себе банальные предметы первой помощи было не нужно.
      Благо, о тех она успела подумать прежде, чем покинуть столицу.
      — Есть ли какие-то ориентиры в лесу, оставленные магами? — будто просыпаясь вновь, давая старцу высказать ответы каждому, кто подал голос в их диалоге, Пайпер уточняет: — вы говорите, что необходимо будет пройти на юг и что камень лежит в центре. Не получится ли так, что мы не найдём дороги или его волшебная сила настолько велика, что мы почувствуем её, как только окажемся на территории магической рощи?
      Оглядываясь по сторонам, Хейн тихонько вздыхает. Они были в дороге с полдня, не говоря уже про ранние торопливые сборы. Двинуться сейчас дальше без какого-либо покоя — а разговоры с Бериком не казались ей отдыхом— себе дороже. Смотря на Грегори, она между делом спрашивает:
      — Может, тут хотя бы перекусим? Да и отправляться в путешествие в ночь... думаешь это хорошая идея?
      Им бы остаться, познакомиться с местным «сообществом» магов поближе, может, выцепить какую-нибудь дополнительную информацию — это читалось во взгляде Пайпер яснее обычного. Она вновь обращается к магу, позволяя дать себе ещё один вопрос, помимо бестолкового крутящегося ещё одного на заднем плане её сознания:
      — Господин Берик, а что на счёт передвижения? Лошади пройдут по тропам или, — она едва заметно морщит нос, — нас ждёт увлекательное путешествие пешком?

Пизда.

Новая Зеландия — здоровенная пизда.
Большинство моих товарищей в восторге. Чуть не слюной исходят — так здесь всё нормально. Бухаешь, лазаешь в трусики девочкам, бейсбол, только теперь ты не рвань подзаборная, а герой...

Пожалуй, только здесь я заново вспомнил как сильно ненавидел ту жизнь. «Давайте притворимся, что мы все здесь друзья», — так ее можно было бы охарактеризовать одной фразой. Табачный дым и алкогольный дух глушат вонь человеческой мерзости.

Война честнее — здесь мудаку из бейсбольной команды прострелят башку. Не ты, конечно (увы) — но и тебе работы хватит. Кажется, это называется «сублимация». Восстановление великой гармонии бытия — когда убиваешь двух япошек, обретаешь внутренние силы сдержаться от убийства кого-нибудь из американцев.

Наверное вы уже поняли — я не очень люблю людей.
Мелкие повседневные детали, наполняющие их тела эндорфинами, не вызывают у меня ничего кроме отвращения — как впрочем и шумы, людьми производимые.

У меня есть теория — я назвал ее «теорией Соломона». Основной смысл таков — чем больше собирается двуногих в одном месте, тем сильнее их подсознательно тошнит друг от друга, потому что на самом деле они отвратительны друг другу едва ли не больше, чем отвратительны мне. Просто они стыдятся этого чувства.

Знаете как появились мировые войны?
В Америку долетело японское радио.
Метафизически — как будто самурай решил потереться хуем о гигантский секвойядендрон. Вопросом времени было, когда он посадит занозу.

Я отправился на войну за новой жизнью — и обрёл ее.
Слава «Соломоновым островам»!
Никогда ещё название не было так точно!
Я был счастлив! Как же я был счастлив!

И это забрали у меня. Засунули в гигантскую пизду, заставили снова смотреть на довольные и сытые рожи...
Я был возмущён! Раздосадован!
Я надеялся на наступление в духе Великой войны!
Каждый четвёртый в мешке — на меньшее я был не согласен!
А они решили поберечь живую силу!
Несправедливо...

Я научился выживать в этом Аду. Люди уходили в город — я уходил в лес, так далеко, чтобы не слышать отвратительный, удушающий шум человеческой жизнедеятельности.

Самый лучший день — день, когда повезло не встретить ни одного человека.
Когда болезненно прислушиваешься к окружающему миру, и не слышишь абсолютно ничего...

Покой...

Дни тянулись и тянулись, сезоны менялись. Менялся и сам сержант. Мирное и спокойное время, проведенное здесь, в Зеландии, словно морской волной сгладило оставленные было войной на его душе и в его памяти болезненные шероховатости, планомерно полируя их нехитрым - пусть и иной раз омрачаемым очередными маршами и учениями - армейским бытом. Увольнительные радовали, местные радовали, все радовало. Ну, за редким исключением вроде отработки высадок, например. Да и сами япошки, пусть они, конечно, и незримо маячили где-то совсем рядом, буквально - вот, под боком, но теперь, долгие месяцы спустя, даже их собирательный образ как-то выцвел что ли, поблек, став чем-то полудемоническим и визжащим ночами по зарослям: где-то там, далеко, а не здесь, не тут, не сейчас.
И все же было хорошо, все было слишком уж замечательно для того, чтобы быть правдой. Именно в этот день, как обычно, уже почти рутинно разбирая письма из дома, от сестер, даже младший один - и тот писал, он привычно и быстро нашел среди прочих конвертов тот самый, с пометкой "Д. Коннелли". Вскрыл, как обычно ножиком клапан подцепив, завалился на скамеечку, в тени. Раз. Пишет тебе, Роберт, "Д. Коннелли": прости, мол, но я устала играть в неопределенность, адрес этот забудь, старые письма сожги, как я сожгла твои, и ничего мне больше от тебя не надо, прощай. С чего? Отчего? Почему? Зачем он тогда, в лагере еще, начал ей писать, соседке-то своей? О чем думал? Знал ли, что простые строчки эти так врежутся со временем в память? Думал ли, что и правда начнет ждать возвращения домой не только лишь потому, что это будет значить конец войне - победа, а как иначе - но и встречу с ней? Лгать самому себе, строя иллюзорные замки там, где нет ничего, вот и все, в чем ты за это время преуспел, Роберт Ковальски.
И не поймет тебя, с твоей застывшей в жилах кровью заодно, пожалуй, никто вокруг: посмеются, скажут, чего ты, братец, девка написала хрень, не невеста ж кинула, не жена ушла к отставному капитану с золотыми звездами, ну? Да нажрись, да искупайся, да забей, да развейся сходи. Но если и хотелось "Хобо" сегодня развеяться, то только прахом.

Первые дни Эдгар валялся лёжнем, отходя от перенесённой болезни. Выздороветь выздоровел ещё на борту, но сил едва оставалось на простейшие действия: дойти до столовой и обратно, до сортира доползти, а не под себя обгадиться, покурить на улице, к казарменной стене привалившись. Иными словами, не быть овощем и не напрягать окружающих.

Потом, конечно, полегчало, даже в город выбирался, пивка попил, в девчонок посовал, но всё равно мало. Упустил послабления. Когда начался дроч ещё не полностью пришедший в себя Райз понял: всё, пизда, но с упорством мула терпел тренировки, удивляясь усталыми вечерами тому, что, как ни странно, в учебке, салагой не обстрелянным, было тяжелее. Не, физического труда он не боялся никогда, на ферме работы хватало и всё же, похоже, служба и война что-то дали дрищу. Закалили стержень, всегда ему присущий.

Да и, при разумных рассуждениях, так ли плохо, что не удалось отдохнуть как следует? День, запомнившийся Райзу: свадьба сослуживца. Венчание в церкви. Охомутала аборигенка придурка. Ладно бы наобещал ей всякого, чтобы дело своё сделать, но нет, к священнику повёл. Идиот. Перед богом считается ведь. А мог бы ведь какую американскую девушку осчастливить... Предатель. Лишь усилием воли Эдгар заставил себя досидеть до конца церемонии. Парень был в роте популярен, не стоило показывать неуважение. Но, меж тем, стараясь не слушать резавшие по ушам акцентом традиционные слова, разведчик задумался: а ведь если прожить среди этих людей достаточно долго, можно забыть, что они чужие и расслабиться. В тот вечер, перед сном, во время молитвы он впервые попросил бога защитить от симпатии к зеландцам и, с тех пор, повторял эту просьбу каждый день.

Другай вопрос, тревоживший сержанта: передачи Токийской Розы. Сам он старался не слушать, но то, что японцам было известно о происходящем в батальоне пугало. Кто-то был шпионом. Кто угодно. Доверять было нельзя никому (кроме, может, вышестоящих офицеров). Раз так, Райз взял себе за правило наблюдать за сослуживцами, высматривая в их словах и действиях подозрительное поведение. Результатами он ни с кем не делился, ничем особенным морпехи не выделялись, да и крысой прослыть не хотелось. Но напряжение внутри росло. Впрочем, от него спасали алкоголь, девицы и не оставляющие мыслей тренировки.

Об "морской армии", как мысленно окрестил корпус морской пехоты — рядовой первого класса Бенжамин Бэй, у него сложились смутные впечатления, как впрочем и об великолепной, гостеприимной Новой Зеландии в окрестностях города Веллингтон. Почему только мысленно? Как оказалось, остальные морпехи от чего-то сильно нервничали, а то и злились, когда он так говорил – один раз дело чуть не дошло до драки, но офицер, удачно проходивший мимо, все уладил. А потом рассказал недоумевающему Бэю "как-так-все-вышло" Бенжи, что лучше так больше не говорить и в целом быть поосторожней, потому что между армией и морской пехотой есть большая разница, которую не объяснишь простыми словами, но в которую нужно просто верить. Бенжи, которого однополчане окрестили ещё Голодным Берцем, за то что он один раз на марше, случайно, прострелил себе ботинок и от этого у него испортилась вся подошва обуви что заставило его бежать к финишу босиком, тогда согласно покивал и стал верить. Ну и не стал говорить эти мысли вслух, чтобы не нарушать дисциплину подразделения! Хотя, надо это признать, разницу он так и не понял несмотря на годы проведенные в составе корпуса. Наверное тут все дело было в воде за бортом и старых традициях, вроде малопонятных выражений "hit the deck!" когда надо было всего лишь встать с кровати или залечь от огня. Но Бенжи в этом не был уверен точно. Это была одна из загадок.

Так вот, все было тут вроде бы хорошо в Велингтонее, все как он мечтал... но умудрившись пролежать в лазарете всю боевую операцию на Гуадалканале и прибыв сюда на отдых вместе с настоящими героями, Голодный Берец, наверно, в два раза сильнее остальных чувствовал себя каким-то мошенником присваивающим чужие заслуги и от того ощущал себя постоянно не в своей тарелке. Он будучи помощником шерифа раньше сам ловил таких обманщиков и сажал их обычно в тюрьму до суда. Чем больше его хвалили и угощали теплым пивом незнакомцы, тем мрачнее он становился и от того к нему почему-то постоянно липли здешние девушки, которые все думали что он многое пережил на войне и многих друзей там потерял, а значит его обязательно нужно утешить. Чёрт возьми, в него вообще, вроде бы, ни разу не стреляли япошки! А ещё после болезни он выглядел истощенным, так будто ему пришли отрубленную самурайским мечом ногу или долго лечили простреленную пулемётом грудь, а его, чёртов, слегка хрипловатый голос и неразговорчивость создававшая вокруг него таинственный ореол? Иногда Бенжи смотрел на свою увольнительную и тяжело вздыхал, думая — не лучше ли пойти ему куда-нибудь в горы и просто побыть наедине с собой среди красивой местной природы, чем это вот все незаслуженное веселье и жгучие почести? Но удаляться далеко одному было "не положено", да и откровенно говоря не понимали его сержанты, когда он им говорил что "совсем устал уже отдыхать".

Наверное из-за этого всего, рядовой Бэй, почти единственный в роте встречал новые порядки с муштрой и тренировками, широкой улыбкой на лице и полными энтузиазма глазами, от чего его парни, верно, считали или психом, или помешанным на войне патриотом из Техаса. А у него тогда словно груз с плеч упал! Впрочем, когда за них действительно взялись всерьез, тогда, не до конца оправившийся от лечения Голодный Берец, уже не так лучился облегчением и радостью как раньше, он как и все его друзья очень сильно уставал едва доползая до койки и моментально засыпая, иногда даже не сняв форменные ботинки. Но вот хорошее питание тут ему очень даже нравилось, он снова стал потихоньку набирать вес. Впрочем потом пошли немного странные слухи насчет новых учений, от которых Бенжи не ожидал ничего хорошего, если уж быть честным. Он даже отправляя письмо домой так и написал: "... здесь в Зеландии хорошо, но я уже очень устал от учений. Надеюсь не утонуть или не попасть под морской танк, мам..." — потому как видел, как при "прошлом разе" перевернулась лодка с теми ребятами что совсем, насмерть, утонули. Это было почему-то страшно, но не так как на войне в джунглях, где он не участвовал, но много слушал рассказы о ней от других больных. Почему-то ему казалось что тут в Новой Зеландии все в понарошку, а вышло все как-то и не так. А ещё эта злая тетка из радио очень нехорошо сказала насчет командования, Бенжамину совсем не понравилось что она знает как именно погибли те парни. И от этого на душе начали скрести кошки, опять как в тот раз когда его не взяли в помощники шерифа в первый раз...

Обычный день, ничем не примечательный. Было солнечно, но не жарко.

Разве что в этот день Анжело получил письма из дома. Мать писала, что они очень гордятся сыном и его службой. И что давление у отца снова поднималось и что врач прописал ему какое-то лекарство. Хельга писала, что у Марии лезет зуб и что она снова дает жару, а еще, что теща прислала денег, на которую она накупила продуктов на шикарный стол на день Независимости и что мисис Клонис была очень довольна. К сожалению Бетти приехать на праздник не смогла, ее мужа опять оставили на сверхурочную работу. Приятная болтовня ниочем, напоминавшая Анжело, что его вспоминают и ждут.

Он достал чистый лист бумаги и принялся писать ответ.

В целом лейтенанту Клонису нравилось в Новой Зеландии. Нравилась зелень местных земель, и что ускоглазые не стреляют в него с зеленых склонов. Нравились приветливые жители, и нравилось что где-то там идет война, в которой мы решительно побеждаем и не гибнем. На Соломоновых островах было мерзко, было кроваво, многие уехали в госпиталя, но кто пережил, те были самой большой опорой Анжело. Конечно в первую очередь это сержант Стэчкин и разведчик Райз, его штаб, неплохо показавший себя как в изматывающих дежурствах, так и в яростной перестрелке. А еще командиры отделений, сержанты Ковальски и Томпсон, тоже прошедшие в нашей роте все мытарства этого года. Только сержант Брукс был недавно переведенный, из учебки, но вроде бы толковый. За ним надо будет посмотреть внимательней. Вообще в роте на Соломоновых островах были большие потери и порядка половины личного состава сейчас совершенно зеленые. С другой стороны, опыт - дело наживное. Вон, скоро учения проведем, там будет в целом понятно, кто чего стоит и на кого можно положиться. А в то, что война кончится быстрее, чем полученные навыки придется применять на практике, лейтенант не верил. Все самые злые бои еще впереди.

  – Лейтенант, наконец-то удовлетворили заявки по замене вооружения. Возьмите морпехов, которые не в увольнительной, насчет грузовика я распорядился, погрузите металлолом, примите пушки, ну и проконтролируйте, чтобы все было на отлично.
  – Сержант, ну-ка иди сюда. Вот тебе бумаги. Собери всех, кто в расположении, по спискам вооружение погрузите в грузовик, он уже где-то там стоит, съездишь на дальние склады, и заберешь у них все по замене, ствол на ствол. Подписи все стоят. Смотри, если какую-нибудь дрянь привезешь, Эриксон мне бошку отвернет, а я – тебе.
  – Мрачный, ну съезди за меня, ну ты же недавно был в увале, а я на дежурстве, ну что тебе стоит, а я тебя до учений не буду в наряды ставить, ну я ведь, может, до учений уже и не погуляю, а меня потом утопят на этих новеньких самотопах, как ты будешь с этим жить?

  Затрахали, короче. И вот Диаманти стоит здесь, на пыльной дороге, под злобный ропот двух курящих рядовых и нервное бормотание водителя, копающегося в моторе, словно под девчачьей юбкой. А тоже мог бы в городе пиво хлестать. Или вообще запускать, как водятел, свои шаловливые ручки, куда не следует в приличном обществе. Хотя вряд ли, конечно. Ну, в смысле, про ручки, счетчик процентов покорения девушки как раз недавно обновился до нуля и придется снова кого-то покорять, да свидания, да то, да се. Так до учений точно не обернешься. Одни уже были, значит, вторые точно последние. Видимо, до конца года будем куда-то плыть.
  И слава Богу, честно говоря. Уже по себе стал чувствовать, как мирная жизнь расхолаживает. Конечно, после госпиталя Серджио знатно разожрался и почти перестал выглядеть, как голодный иммигрант, но стало чувствоваться, как костенеют мышцы, замораживаются инстинкты. Конечно, марш-броски, учения – все это хорошо, но все равно не то. Это можно было заметить по некоторым лицам. Не тем молодым, еще не помеченным войной личикам, для которых пропустить войну – личная трагедия, а тем, кто уже полежал лицом в островной грязи под туканье японских Гочкисов. "Ветераны", конечно, радовались новостям, что немцы разбиты в Африке, драпают в Италии и в России, радостно кричали, что на следующий День Благодарения/Рождество/Новый год поедем домой, но в глазах было беспокойное понимание – в Веллингтоне войну не выиграть, а война еще далеко не вся.
  Может и вправду, скорей бы уже на передовую? Помрем – так помрем, а так хотя бы не будет чувства бездеятельности.
  Что, ехать, что ли? Ну теперь точно до ужина не успеем все в оружейке оформить.

Мимо заварушки на Гуадалканале, которая для многих разделила жизнь на “до” и “после”, Скрипач промахнулся. Не попал он и на первую волну кутежей в Веллингтоне, и, прямо скажем, к лучшему, поскольку к кутежам Айзек был приспособлен еще меньше, чем к войне, а это о чем-то говорит.

Для него, оказавшегося в Новой Зеландии сразу после учебки, мало что поменялось, кроме погоды — и, конечно, людей. Вот уж чего Скрипач боялся, пожалуй, больше, чем первого боя, так это не вписаться. Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех. Ну, то есть по бумажкам-то настоящий. И лагерь он прошел вместе со всеми — марши, стрельбы, монотекстурную жратву, даже прививку от стобняка, будь она проклята четыре с половиной раза. Но на деле под формой цвета хаки — десять классов музыкальной школы, год в консерватории и, стыдно признаться, сюита для фортепиано в тональности ре-мажор. (То есть, если совсем начистоту, Айзек дополз только до середины куранты, но все равно, конечно, кошмар.)

Если бы не жгучее желание доказать всем, какой он всамделишный, компанейский и разудалый, жизнь Айзека в Веллингтоне была бы скучной и размеренной, полной муштры, дежурств и редких вылазок на концерты органной музыки. А так ребята из отделения быстро просекли, что с помощью волшебных слов “а слабо?” Скрипача можно развести практически на любую хренотень, и увлекательные приключения посыпались на Айзека, как из рога изобилия. Вылезти и залезть обратно, но уже с выпивкой. Отвлечь разговором. Стрельнуть адресок. “Как я дошел до жизни такой?..” — задавал себе вопрос Скрипач, улепетывая по подворотням от хозяина кондитерской, из которой он на спор пытался стырить два эклера. — “Как вышло, что человек, целый день торчащий в магазине сладостей, так быстро бегает?” — всплыл в его голове второй риторический вопрос. — "Может, потому что правда на его стороне, и это придает ему сил..."

Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать. О войне, впрочем, ему совсем не думалось, или же думалось так абстрактно, что очень трудно было бояться. Вот они куда-то высаживаются, вот в кого-то стреляют, и красная-красная кровь летит тяжелыми брызгами, как чернила, когда неудачно встряхнешь перьевую ручку. Вот семья получает сообщение о его трагически-героической гибели. Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет.

На этом месте Айзеку обычно становилось жалко и маму, и себя, и в глазах как-то подозрительно начинало пощипывать, так что он переставал думать об отдаленном туманном будущем и переключался на более насущные проблемы.

Одной из таких проблем, к примеру, были слухи о грядущих учениях на воде. Еще по пути в Новую Зеландию Скрипач, по-братски делясь содержимым желудка с тропическими рыбками, начал подозревать, что погорячился с “морской” частью пехоты. Но отступать было некуда, да и не положено. Морпех он или хрен собачий, в конце концов.

Первые месяцы после учебки понравились рядовому Джимсону крайне понравились. Да, их всё так же дрочили на учебных тревогах и разнообразных тренировках, но зато теперь за окном был куда более приятный пейзаж. Да и тренировки стали другими, более осмысленными что-ли... Строевая и уставная подготовка почти исчезла, огневая подготовка теперь велась именно с тем оружием, с которым они когда-нибудь пойдут в бой. Может быть. Отрабатывались все необходимые сухопутные маневры, кроме разве что высадки с моря. Но разве любые морские укрепления не будут уничтожены с моря корабельной артиллерией? Брендан видел калибр этих пушек, вряд ли что-то могло устоять против них.

Основные воспоминания ветеранов их батальона были о болезнях, патрулях и миссиях по поиску недобитых япошек. Его помощник, "Голодный Берец", вообще служил с 41-ого, а до сих пор так и не побывал ни в одном бою. Война была чем-то очень далёким, пока что основные потери были на тренировках и в радиосводках. В какой-то момент "Хеви" начал подозревать, что их скорее насмерть задрочат на тренировках, чем поведут в бой. С другой стороны ему исправно платили по 32$ в месяц, а его матушке на родине по 37$, судя по письмам. Если бы у морпеха была бы жена, то платили бы больше, но чего нет, того нет. Деньги прямо-таки требовали куда-то их потратить, так что откладывая часть средств, Брендан всегда оставлял небольшую сумму, чтобы покутить в увольнительных.

В какой-то момент он решил, что нормальному морпеху не имеет смысла торчать в казарме, когда начальство ушло, тем более что место это было весьма и весьма привлекательным. Так морпех начал бегать в самоволки, всегда соблюдая осторожность. Не то чтобы он сильно боялся быть пойманным, но попадать на гауптвахту, получать втык от отцов-командиров, лишаться лычки, а вместе с тем уважения сослуживцев и лишних 4$ в месяц не хотелось. Но ничто не продолжается бесконечно. Как-то раз, уже возвращаясь в казарму, "Хеви" почти попался патрулю. Не желая быть пойманным, он героически штурмовал ограждение вокруг базы (не зря же их тренировали на полосе препятствий) и избежал поимки. Вот только приземлился он впопыхах неудачно, так что на следующий день оказался в лазарете.

  Южная ночь, насыщенная пряными ароматами, густа и черна, так, что кажется, что ее можно ложкой черпать. За распахнутым окном, впускающим в комнату игривый ветер, колышутся в такт порывам усеянные маленькими золотистыми цветочками свисающие ветви, исполняющие свой тихий летний танец. Южный Крест, яркий и большой, клеймом легший на небо, по-прежнему служит путеводной нитью путешественникам: а для американцев он – символ чужого, незнакомого горизонта.
  В маленькой комнатке с выцветшими полосатыми обоями горит под зеленым абажуром тускловатая горчично-желтая лампа, разгоняющая свет у невысокого кривоногого столика, за которым на стуле с широкой спинкой сидит, сгорбившись, мужчина в накинутом на плече кителе. При свете видно, как серебрятся на его широких плечах лейтенантские погоны. Следуя уверенным движениям руки, по страницам дневника скользят написанные убористым почерком строки:

  …Есть что-то общее между армией и крупными компаниями. И там, и тут ты чувствуешь себя лишь маленьким винтиком в этом тонком механизме, и порой даже не знаешь, ради чего ты вращаешься. И пускай от твоего движения зависит работа какой-то части этого безумно сложного устройства, ты все равно не определяешь его ход. Но и в войсках, и в моем родном «United Fruit» шестеренка с мозгами и амбициями может подняться вверх – и грех таким шансом не воспользоваться. Деталь, показавшая себя хорошо и там, и там, может рассчитывать на многое – если не сломается, конечно.
  Армия… Вернее, наша морская пехота – не суть как важно в глобальном плане. Всем бы она была хороша, и могла бы послужить хорошим карьерным толчком, если бы не одно – не люди, в ней служащие. Работая в фирме, ты всегда можешь, так или иначе, подобрать штат подчиненных под себя: кого-то уволить, кого-то перевести на другое направление. А войсках так нельзя: дали тебе человеческий материал, с ним и работай. А материал этот да-алеко не лучший. Оно и понятно: у доброй трети нет ни образования, ни мозгов. К тому же возраст: соображения по молодости лет нет никакого, и они постоянно ищут баб и бухло – как дети малые, ей-Богу!
  А все потому, что мы бездельничаем. Отдыхаем после военной компании, которая благополучно – на полях поставлен жирный подчеркнутый знак вопроса – прошла мимо меня. Вот от безделья все и начинается. От него, и от того, что наше командование наконец-то соблаговолило снова начать закручивать гайки. Нет, я понимаю, что солдатам надо было дать отдохнуть, иначе в перспективе проблем было бы еще больше, и ни в коей мере не оспариваю подобное решение, но все же, все же… Как же тяжело с ними работать. Если бы не мои сержанты – отличные парни, между прочим! – было бы мне гораздо хуже. А так хоть есть, на кого положиться. Физик – ветеран, успел повоевать и знает, что надо солдату, чтобы не сдохнуть в первые же минуты боя. Трещетка всегда оптимистичен, замечательно знает материальную часть своей пулеметной группы и, что немаловажно, умеет вести людей за собой. К тому же наши отцы служили в Великую войну на одном и том же затерянном и всеми позабытом фронте, а раз уж мне мой смог привить правильные взгляды на жизнь, то и ему его тоже. Бэтмен – сержант надежный и исполнительный, ответственный. Крепкий малый – хоть сейчас на плакаты. Да и в принципе не по годам взрослый… если закрыть глаза на его увлечение комиксами. Но пока оно не мешает службе – пускай читает своего «Бэтмена» сколько угодно! Уж лучше так, чем если бы он пьянствовал по барам, как ирландец.
  Да уж, без сержантов было бы совсем поносно. Но и так все не особо хорошо: тоска за душу берет от этого тупого сидения. Хотя, конечно, здесь красиво, да и местные нас превозносят как героев – приятно, черт побери! Ну и внимание со стороны слабого пола льстит, куда ж без этого. Но все равно: сидеть на курорте и понимать, что все планы идут псу под хвост, обидно. С тем же успехом я мог постараться попросить нужных людей надавить на неповоротливую бюрократическую машину, и остаться дома в каком-нибудь штабе, или при учебке: ничего бы не изменилось, зато перед старшими офицерами примелькался бы.
  А тут сидишь на другом конце мира и маешься в ожидании хоть чего-то. О доме все чаще вспоминаю, скучаю по сыну, сестре, жене. Как они там, без меня? Семья, конечно, без поддержки не оставит, но все равно: тяжело осознавать, что я должен им помогать и поддерживать, а иначе, чем в письмах, не могу. Вот и остается только одно – дрючить свой взвод до посинения, чтобы, когда нас отправят в бой – а я верю, что отправят – они сами не передохли, и меня убить не дали.
  Хотя, послушав тех, кто уже сталкивался с джапами, я начинаю сомневаться, правильный ли я выбор сделал, став морским пехотинцем. Гораздо безопаснее, кажется, было бы проходить службу в артиллерийских частях: знай высаживайся на расчищенный плацдарм да командуй кидать «чемоданы» туда, куда глазами и не разглядишь. И тоже есть шанс на награду: правильно все рассчитал, уничтожил огневую позицию или фугасным засадил в атакующую пехоту орду – герой! Но ладно, чего уж, о сделанном выборе, который изменить все равно нельзя, и переживать не стоит. Уж лучше быть в пехоте, чем в летчиках – у тех проблем побольше нашего.

  Поскорей бы закончилось это ожидание! Хоть как-то, хоть чем-то – только не это тупое сидение и затянувшиеся учения!»

  Дописав последнюю строчку, мужчина поднялся и, закрыв дневник, аккуратно убрал его в верхний ящик стола. Пройдя неспешно к распахнутому окну, он выудил из лежащей на подоконнике пачки сигарету и задумчиво затянулся. На горизонте уже алел рассвет, первыми лучами блестя на широко раскинувшемся море, и птицы уже начинали свою перекличку. Начинался новый день. Френсис Донахъю, известный сослуживцам больше как лейтенант «Манго», не загадывал, что он принесет с собой, стоически ожидая хоть каких-то перемен в своем однообразном сидении в этом поистине райском уголке.

— Так, что тут у нас...
Денни отхлебнул пивка и развернул письмо, с которым приперся отдыхать на пляж. Денек выдался что надо, а читать письмо от Кристи и матушки и во второй раз было приятно. Немножко хороших вещей, чтобы сделать и так неплохой день ещё лучше. Тем более, что хорошо не только тут, но и дома. То, что дома даже лучше.
И жить хорошо, не смотря на то, что последнее время начальство стало закручивать гайки, заставляя выкладываться на полную и бойцов и самого Денни, который и рад был бы отдыхать подольше. Благо и девочки красивые и пиво в целом неплохое, хоть и пьют его тут теплым, и танцевать умеют сносно. Почти всё для хорошей службы есть. Не то, что на сраных островах, где сидят япошки.
Стэчкин покачал головой вспоминая то, через что пришлось проползти и выпил ещё пива, встряхнув полупустую бутылочку. Так скоро и купаться можно пойти. А потом и вторую из сумки достать, благо сержант приперся на пляж отдыхать более-менее заряженным.
Сложив письмо и убрав в нагрудный карман, Денни довольно рыгнул и поднялся на ноги, размяться, по сторонам поглядеть, солнцу физиономию подставить загорелую, чтобы погрело получше.
— Хм. И что же тут у нас.

  Новая Зеландия встретила вас, как героев. Хотя, положа руку на сердце, героями битвы за Гуадалканал были парни из 1-й дивизии, а вы так, подтянулись к шапочному разбору. Но, с другой стороны, кто сидел в окопах под тропическими дождями? Кто жрал такое, от чего собака нос воротит? Кто мотался по джунглям в патрулях, высматривая япошек? Кто дрожал от лихорадки, не спал по ночам, когда над позициями жужжала "стиральная машина" япошек? Вы! А значит, никто не имел права говорить, что вы присвоили чужие почести!
  И почести последовали!
  Первые две недели вам охотно наливали за счет заведения, а где не наливали – там угощали посетители. Все хотели хлопнуть вас по плечу, пригласить домой на ужин или на партию в крикет. По вашей просьбе оркестры играли всё, что вы заказывали. Вас пускали в гольф-клубы. Вам прощали все мелкие грешки. В баре "Сесиль" на стене висела огромная карта США, а рядом стояла приставная лестница, и каждого морпеха просили расписаться на том штате, из которого он был родом! А девушки улыбались только вам, как будто новозеландцы не дрались в Африке, в Италии да и на тех же Соломоновых островах. А все почему? Да потому что новозеландцы дрались за свой дом - это было естественно! А вот вы приехали из другой страны и закрыли маленькую Новую Зеландию своей грудью цвета хаки от кровожадных желтолицых макак, как грёбаные рыцари! К тому же... они были далеко, а вы уже здесь!

  Дней десять никто и не пытался вас удержать в казарме – а то гаупт-вахта переполнилась бы до отказа. Вы отсыпались, отъедались и отрывались за все тяготы долгой кампании. Вас даже военная полиция особо не тормошила, кроме совсем уж запущенных случаев. Был февраль, а значит по местным меркам... самое лето!!! Да-да, в этом полушарии всё было наоборот! Погода стояла просто сказочная - не выше 70 по фаренгейту! Тенистые аллеи, прохладный полумрак пабов, трамвайчики, заросшие пальмами горы с неземной красоты пиками, покрытыми ледниками. И с этих гор в вас никто и не думал стрелять из минометов. А океан манил бирюзовой гладью.

  Сказка! Рекрутёры от морской пехоты, которые говорили "посмотришь мир" - не соврали хотя бы тут: в Новой Зеландии было гораздо лучше, чем в выжженном солнцем Техасе, приятнее, чем в промозглом Джерси, и, может, только Великие Озера могли сравниться со здешними красотами своим величественным покоем. Это была волшебная страна, "земля молока и меда".
  Город Веллингтон был такой уютный и славный!


  А местные жители! Добропорядочные старички в клетчатых твидовых кепках, дети в курточках, девушки в аккуратных жакетах и юбках-четырехклинках (леди здесь почти не носили брюк, не то что в родных США) – все они словно сошли с открыток с видами Лондона. Только, ожив, не превратились в снобов, как непременно произошло бы, будь это настоящие англичане. Нет, новозеландцы были как будто идеальной версией англичан! Все желали вам здоровья, удачи и счастья! Ну не рай ли на земле!?
  И вдобавок погулять новозеландцы тоже были не дураки, сочетая умение красиво жить и красиво отдыхать. Они ели по шесть раз в день, пили безумные австралийские смеси с джунглями прямо в стакане, крепкий мексиканский Хуарез и коктейль "Контузию" – смесь портвейна и стаута.

  Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, а на войне заканчивается ещё быстрее - через неделю вас стали поначалу нежно нагибать по дисциплине, но за самоволки ещё не сажали, а через две уже официально объявили, что морпехи, пойманные в городе без увольнительной, отправятся на губу. Краткий период вольницы резко подошел к концу. Началась работа - такая же, как и раньше. Выдали новую форму – и сразу пошли марш-броски. Потом стрельбы. Теоретическая подготовка. Тактические учения. Дальше по кругу. Прибыла новая матчасть – самозарядные винтовки и карабины – и их нужно было освоить. Менялось не только железо: на Гуадалканале малярией переболели девять человек из десяти, примерно трое-четверо из них были отправлены на лечение домой или отлеживались в госпиталях здесь, в Новой Зеландии. Их место занимало пополнение, с новичками ними надо было познакомиться, посмотреть, кто чего стоит, притереться.
  Поменялись и командиры. Командир второй мардив, Джон Марстон, прошедший с вами Гуадалканал, поехал лечить свою болотную лихорадку в Штаты, а на его место прибыл новоиспеченный генерал-майор Джулиан Смит. С ним было не расслабиться – Смит до этого неоднократно возглавлял разные учебные лагеря. По слухам он засветился еще в Никарагуа, гоняя там по джунглям повстанцев, и был толковым специалистом по партизанской войне – не просто же так ему привесили Военно-Морской Крест! На вид тихий пятидесятивосьмилетний дедок в очках, вас он не мог обмануть - плющеный боксерский нос и сутуловатая фигура выдавали в нём жесткого бойца. Но человек он был неглупый, и поначалу занятия были не слишком обременительными – генерал давал своей дивизии прийти в форму, прежде чем устроить вам "настоящий учебный лагерь".


  Командир батальона тоже сменился – теперь вами командовал подполковник Ами. Герберт Ар. Ами Младший. Тридцатилетний поджарый агрессивный брюнет, выпускник Пенсильванского Военного Колледжа, красавчик и капитан бейсбольной команды. Он успел послужить в Шанхае, а на Гуадалканале был замом командира батальона в 6-м полку. Вроде вменяемый мужик, он драл с вас пять шкур, и хотя энтузиазм его не переходил разумную черту, Ами недолюбливали. Был у него все-таки некоторый излишний азарт, огонек в глазах, который рядовой и младший начальствующий состав вгоняет в тоску – чувствовалось, что он очень ждал свой батальон и вот дорвался до командования, и теперь вы "точно станете лучшим батальоном в дивизии". А вас бы вполне устроило быть вторым или третьим.


  Вот командир роты остался прежним – капитан Хилл. Кеннет Хилл был чуть-чуть старше Ами, но не особенно переживал по этому поводу – его, как и многих офицеров, с началом войны призвали из запаса, и с морской пехотой он своё будущее не связывал. Однако приказы начальства он выполнял аккуратно: сказали навести порядок, значит, будет порядок. Сказали освоить матчасть – освоят. Сказали принять пополнение и повысить физическую подготовку – повысим. Больше всего он не любил, когда подчиненные создавали ему проблемы. А что он больше всего любил – об этом вы могли только гадать: неформального общения с подчиненными капитан, как и положено, избегал.


  Пришла весна - по местным меркам осень. Деревья стали золотыми и от этого богатства красок после экваториальной зелени захватывало дух. Война между тем продолжалась. В марте в газетах было много шуму, когда в море Бисмарка наши самолеты отправили на дно целый конвой с японскими войсками. Вот всегда бы так! Не пришлось бы выковыривать япошек из каждой щели, им только дай окопаться. В мае в газетах написали, что крауты сдались в Африке.
  Потом пришла и "зима" - никаких тропических ливней, никакой слякоти и тумана, никакой мутотени: просто по-человечески прохладные 55 градусов: девушки надели элегантные пальто, в барах стали подавать грог.
  В августе союзники высадились на Сицилии, а русские начистили наци нос где-то там у себя под Kursk, и сожгли сотни немецких танков (уж конечно, не без помощи Виллисов и Студебеккеров!). Война продолжалась, но где-то далеко. А вы... вы находились в резерве, тренировались и отдыхали. К вам даже приехал знаменитый Арти Шо со своим оркестром, сыграл все популярные хиты: "Все или ничего" Синатры, "Бесаме Мучо", да чего только не сыграл! (ссылка)
  И конечно, кому-то из вас, может, начало казаться, что война закончится сама, без вас. Даже подполковник Ами явно занервничал, опасаясь так и не стать полковником. К тому же в сентябре пришла весна: зацвело, зачирикало и зашевелилось всё, что только можно. Вокруг было столько пронзительной, кипучей, бьющей ключом жизни, что если бы не генерал Смит со своими учениями и Токийская Роза*, вы бы все забыли про войну.

  В июне произошло ЧП: вы тренировали высадку на западном побережье, сильная волна опрокинула одну из лодок и девять морпехов утонули. И буквально через пару дней Токийская Роза изображала печаль по этому поводу в эфире. О, многие ненавидели этот милый женский голосок. Это была японская дикторша, подкалывавшая вас по всякому поводу и подрывавшая ваш боевой дух своими передачами между легкой музыкой, и всегда дававшая понять, что япошки знают о вас больше, чем вы думали. Ещё там, на Гуадалканале она могла сказать что-нибудь в духе: "Американские Морпехи из роты Чарли второго полка! Мы точно знаем, где вы находитесь. Вы находитесь там-то и там-то. А еще мы знаем, что завтра вы все умрёте! О, какая жалость! Какая бесполезная трата молодых жизней!" Ух, как эта баба действовала на нервы! Голос у неё был и правда красивый, без всякого акцента, прямо-таки бархатный, прямо-таки в глазах стояла картина, как она затягивается тонкой сигареткой и, оставив красный след от помады на черепаховом мундштуке, складывает губы бантиком у микрофона и с придыханием говорит: "Девять ваших товарищей погибли по глупости ваших начальников... И ради чего?"

  Наконец, пришел август, и вместе с ним – настоящая "жара". Бравый командир 1-го батальона рейдеров "Рыжий Майк" Эдсон был назначен начштаба второй мардив, а подполковник Шуп – оперативным офицером, отвечающим за подготовку, и вот тогда-то началось "веселье"! Эти двое друг друга, как говорится, недолюбливали, но уважали, и скоро взялись за вас "наперегонки". Дело "ухудшалось" тем, что "генерал Джулиан" (как его называли) обожал лично присутствовать при боевой и особенно тактической подготовке, и офицеры из кожи вон лезли, чтобы показать себя во всей красе. Вас резко начали немилосердно дрючить уже даже не в полную, а в двойную силу – причем не по уставу, а по "практической стороне вопроса". Особенно налегали на физподготовку, стрельбу, метание гранат, действия на местности в составе мелких подразделений. Марш-броски, иногда и ночные, были в таком зверском темпе, что несколько человек в дивизии умерли от переутомления. Не обошлось без несчастных случаев с ручными гранатами и взрывчаткой – когда тысячи новичков получают в руки боевые гранаты, между ними обязательно найдётся десяток-другой раздолбаев. Тут уж по-другому никак, "закон больших чисел", как сказал бы взводный сержант Физик.
  Но зато вы окрепли, без шуток. На местной еде и при постоянных нагрузках вы стали здоровыми кабанами по сравнению с теми полумертвыми задохликами, которые спустились по трапам в феврале месяце. Первый сержант из шестого полка как-то высказал мнение, что выйди вы теперь на поле против Чикагских Медведей, вы бы порвали их, как тряпку, и многие были с ним согласны.
  Единственное, в чем был недостаток в плане подготовки – не получалось отработать, собственно, высадку: не было свободных кораблей, и кроме той бестолковой июньской тренировки попрактиковаться пока не удалось. Приходилось работать на макетах – эти веревочные сети на деревянных рамах вы запомните надолго. В октябре выдали спецификации на новые транспортеры-амфибии, но самих амфибий вы в глаза не видели. И ещё где-то на Новой Каледонии запропастился приписанный к вашей дивизии танковый батальон: Клонис и Донахъю слыхали краем уха, что он получает новые средние танки.

  И все же, несмотря на тяготы службы, эти восемь месяцев были чертовски хорошим временем! Красивая природа, двухсуточные увольнительные, отличная кормежка. Чуть теплое пиво в барах (тут так было принято, и вы привыкли), здоровенные креветки, огромные стейки с яичницей или каре ягненка, как захочешь, потом танцы, приветливые смешливые девочки, свиданки, коктейли, джаз... Никаких свистящих над головой пуль, никаких озверевших от нутряной ярости япошек, орущих "Марин-ю-дааай!" из-за соседнего куста, никаких ночных обстрелов, когда вжимаешься в темноте в сырую, пахнущую гнилью землю, и не знаешь, доживешь ли до утра. Благодать.

  Потом, в октябре прокатился слушок, что вас потащат на какие-то учения – типа наконец-то корабли нашлись, начальство хочет потренировать полномасштабную высадку где-то тут, на пустынный берег в Новой Зеландии. Вот буквально скоро. Видимо, как раз амфибии эти новые опробовать...
  Ну, учения и учения, что такого? Правда же?

После Аспурга в шатер заходит Архип.

– Так, – говорит Луций, внимательно глядя на Архипа, когда его вводят в шатер. – Прежде, чем я начну спрашивать, хочешь ли ты сам что-либо сообщить, дать показания или сделать признание?

Архип молчит недолго и смотрит на Луция спокойно, уже без былой паники во взгляде. Перед ним опасный человек, возможно, и не совсем человек даже. И всё же из самого скверного основное, что он может сделать с Архипом — убить. Пускай даже казнь будет мучительна, но за сегодня Архип умирал уже дважды, и мысль о смерти его больше почти не пугает. Да, вероятно, Луций может и кое-что ещё, о чём Архип не забывает ни на миг. Но предупрежённый — вооружённый, а разум Архипа, слава Митре, крепок.

— Господин, мне известно, что Фейруза Аль Лахми в своём безумии вступила в бой с легионерами и ранила тебя. Сожалею, что меня не было рядом, чтобы остановить её. Сожалею и о твоей ране.
Убей Фейруза Луция, одержи верх в своём сумасшествии, сожалел бы Архип тогда? Весьма. И даже если бы госпоже от этого стало легче, сожалел бы он ненамного меньше. Луций мог быть суров и жесток, мог быть загадочен даже для опытного мистика, мог быть страшен в своём праве вершить судьбы, но он был и умным командиром с важной для Рима миссией, и только от него зависело, вернётся ли весь отряд домой. Луций мог быть, вероятно, и кем-то ещё, о чём Архип помнил, но всё ещё медлил с выводами. Таился.
— Признаться мне есть в чём. Я знал о безумии своей госпожи, но сперва не смел, а после не решался доложить. Ещё в нашу первую встречу она поведала мне о дэвах в своей голове и попросила оглушать её, если вдруг в важный момент она начнёт говорить что-то несуразное или вести себя… странно. Я клялся ей богами Олимпа, что сохраню эту тайну, так она просила. Но она говорила и то, что тайна эта не принесет вреда моему патрону или дорогим мне людям. Я слышал, её обнаружили всю в чужой крови, что значит, она убила кого-то из отряда. Я слышал, она оказала сопротивление при аресте. Я вижу твою рану. А ещё я знаю, что боги Олимпа мертвы. В моей клятве больше нет смысла.

Сказав так, Архип словно вытянулся ввысь, хотя и так стоял перед магистрианом навытяжку. Просто одним камнем на душе меньше.

— Об одном смею просить. Как бы ни были тяжки преступления моей госпожи, прими во внимание, что она несчастная больная женщина, испытавшая муки пыток и годы страданий. Когда она только появилась в доме Тавров, где служил я несколько месяцев, то, по рассказам рабов, не могла даже миску в руках удержать. Ей кисти обеих рук раздробили, и они неправильно срослись. А ещё она едва могла говорить. Если приглядеться к ее языку, он же чуть раздвоенный — ей жгли его раскалённым железом. Думаю, любой сошёл бы с ума от такого. Я даже слышал, в те дни по ночам она часто плакала, когда думала, что никто не видит. Слышал, все в её жизни предали её, от чего она разучилась верить людям, став полагать жестокость единственным ответом на всякий вызов. Вероятно, предательство, чем бы она ни считала таковое — её главный страх. Это и он тоже подстегнул её безумие.

Архип едва заметно скрипнул зубами, не отводя взгляда от глаз Луция.
И он тоже, магистриан. И он тоже.

– Архип, – говорит Луций, чуть смягчая взгляд. – Ты представляешь себе, что такое Рим? Я тебе объясню. Рим это полсотни миллионов людей. Миллионов, Архип. Ты столько представить себе не сможешь. Каждый миллион – это во много раз больше, чем столько звезд, сколько ты видишь в звездную ночь. Это разные люди – сильные и слабые, заметные и незаметные. Многие из них страдают, многие гонимы, многие несчастны. Но они живут. Все они живые. Их так много, потому что Рим даёт шанс слабым. Да, жизнь их незавидна, но она и улучшается со временем. Варвары не дают шанса слабым, они борются за место под солнцем, пожирая друг друга, как звери. Поэтому двести тысяч готов – это предел. Если уничтожить Рим – не будет на его месте полсотни миллионов варваров. Будет двести тысяч готов, двести тысяч германцев, ну и так по окраинам по мелочи. А в остальном будет пустая равнина и города, заросшие лесом. А теперь постигни это!
Я служу Риму, и многие другие служат, потому что речь идет о миллионах людей, об их жизни, смерти и страданиях. Разных людей, хороших и плохих, честных и подлых, всяких. Конечно, мы страхуем друг друга. Конечно, если я облажаюсь, будет кто-то, кто встанет за мной и прикроет Империю собой. Но так рассуждать нельзя – если все будут так рассуждать, всё рухнет, всё развалится. Каждый должен стараться выполнить максимум. Поэтому неважно, сколько страдала твоя госпожа. Неважно, красива она или уродлива. Подла или честна. Неважно, сколько раз её предавали, а сколько раз она, а она сама предавала, поверь. Пойми одно – если для Рима её надо уничтожить, это необходимо сделать, даже если она – ангел во плоти и страдалица, а я склоняюсь перед ней в восхищении. А если надо сохранить ей жизнь – это необходимо сделать, даже если она – чудовище, и мне противно ходить с ней по одной земле. Потому что страдания одного человека не стоят жизни миллионов. Потому что Рим – это сложная система. Варварское племя – это бревно. Рим – это повозка, несущаяся вперед. Она переезжает множество бревен, но даже маленькая ветка, вставленная умелой рукой в колесо, может отправить под откос всю телегу. Ты это понимаешь?

Он качает головой. "Не туда ты смотришь, Архип."
– Начнем. Как ты оказался в реке?

Архип слушал молча, не кивая, почти не двигаясь, лишь изредка моргая. Он раньше не думал, что умеет быть таким неподвижным, а сейчас даже не обращал на это внимания. Рассказ магистриана. Луций умел увлечь за знаменем мысли, но что было на том знамени? Римский орёл. А кто принимал решения, куда править повозкой? Рим же ничего не решает, решает человек, каждый раз в каждом месте каждый из тех миллионов, которые должны стараться выполнить максимум. Конечно, чаще других решают такие знаменосцы как Луций.

"Человек ли он?", — снова подумал Архип, но тряхнул головой, отгоняя несвоевременную мысль. Это совпало с предпоследним вопросом магистриана, отчего могло показаться, что эксплоратор не уверен, понимает ли. Он и не был уверен. Родина сгорела в пламени налёта, когда один такой возница увёл телегу куда-то в Персию, оголив тылы. Потом другой извозчик заключил союз с налётчиками и колесил, пока его самого не скинули наземь вместе с тыщами щепок. Вот следующий дал Архипу шанс, взрастив в армии мстителей. Почему они меняются так часто, и куда же тогда едет телега?

Одно Архип знал точно — больному человеку телегой править не доверят, но и судить должны не так строго. И ещё то, что под откос отправляются и опытные возницы из-за какой-нибудь своей, иногда особой, болезни, о которой могут даже не подозревать. И тогда их тоже судят не строго. А иногда они винят других — ловкие руки и маленькие ветки, во избежание ответственности или из личной неприязни.

— Я сам упал, господин. Я был с отрядом трибуна Татиона. Мы возвращались в лагерь, когда берег стал обрушиваться под нашими ногами, и я не успел отпрыгнуть с опасного участка.

– Мне докладывали, где находится пещера, – говорит Луций почти что ласково. – Она не на берегу реки, и дорога к ней идет не по берегу. Иначе мы разбили бы лагерь прямо около неё.

— Думаю, мы заблудились, господин. Был какой-то туман, и, должно быть, отряд сбился с пути. Я просто шёл замыкающим. Трибун Татион возглавлял.

– Трибун Татион, – говорит Луций, – не докладывал мне ни о каком тумане. А между тем это странно, не находишь? Трибун не заметил тумана, а ты заметил. Ну ладно, чепуха, действительно, почему бы в лесу вечером не быть туману? Что в этом странного, да? Нормально? Нормально. Или же он специально поставил тебя замыкающим и никто не предупредил об опасном месте на берегу. Выглядит правдоподобно... а ты в тумане просто не заметил...

Через какое-то время из шатра доносится крик магистриана:
– У ТЕБЯ БЛЯДЬ В ГОЛОВЕ ТУМАН! – кричит Луций и даже не морщится от отдающейся боли в груди. – МНЕ ДОЛОЖИЛИ, ЧТО В ТРЮМЕ КОРАБЛЯ ДЕРЖАЛИ ЖЕНЩИНУ БЕЗ ЕДЫ И ПИТЬЯ ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ!?!? ЕЁ ОТ ТЕБЯ ТОЖЕ ТУМАН СКРЫЛ!?!? А ты мне вешаешь лапшу на уши про то, какая твоя госпожа бедная и несчастная!? Кем, кем блядь ты себя возомнил? Не смей мне лгать про ебаный туман!!! Не смей мне лгать, лучник!!! Я тебе говорю чистым латинским языком, на кону жизни миллионов людей! Боги твои мертвы!? Из-за тебя пятьдесят миллионов могут быть мертвы! Из-за тебя и твоей убогой лжи! Ты не меня, не себя, не безумную бабу ставишь под угрозу! Ты их ставишь под угрозу, ты это понимаешь!? Я слышал, твой дом сгорел, а семью убили! Такой участи ты хочешь для всех них!? Мы не в ебаные латрункули на медяк здесь играем! Мы спасаем жизни! И тут каждая мелочь может быть важна!!! А ты мне говоришь такую чушь! Руки ей сломали! ОНА! ВЫРВАЛА! КОПЬЕ! У! ЛЕГИОНЕРА! СЛОМАЛА! ЕГО! ОБ МОЙ! ШЛЕМ! И ПРОБИЛА! ИМ! СТАЛЬНОЙ! ПАНЦИРЬ! Неправильно кисти срослись!? Что ты, мать твою несешь, а!? И главное, зачем!?!?!? Скажи мне, зачем ты врешь на каждом шагу!? Чего ты добиваешься этой ложью, а!? Чего!?

В лагере вдруг стало очень тихо. Каждый прислушивался к голосу магистриана — уже давно люди не слышали, чтобы Луций Цельс Альбин на кого-то кричал.

В Новиодуне у Архипа душа бы ушла в пятки, но здесь и сейчас он выслушал гневающегося магистриана едва шелохнувшись. И отвечал тоже спокойно, не дрожащим, разве что на пол-тона повысившимся в ответ на крик Луция голосом:

— Туман был. Спроси любого в отряде, господин, спроси по отдельности, если желаешь. Это из-за тумана мы добрались до лагеря так поздно, уже после заката. Женщина в трюме. Суннильда, рабыня, готка. Я говорил с ней несколько дней назад, именно от неё многое и узнал о Фейрузе. Она, веришь ли, господин, считала, что они с госпожой любовницы, что она просто наказана ею за какую-то оплошность.

Тут Архип совершил то, о чём раньше бы в такой ситуации и помыслить не мог. Улыбнулся. Глядя прямо на разъяренного магистриана взял и улыбнулся. И даже голос обратно на пол-тона понизил.

— Руки срастаются, господин, раны заживают, аве таланту Клавдия Квирины, а безумие и отчаяние придаёт человеку сил. Я выжил один из деревни, а полное просветление рассудка обрёл лишь в легионе, убив тридцатого ли, сорокового ли гота. Я был тощим заморышем, а уподобился Аполлону. Я многое видел на войне.

Архип замолчал и заметил, что даже дышит ровно. Кивнул. Митра рядом.

— Всё сказанное мной сейчас правда, господин. Я готов спасать жизни, как ты и говорил. "Если надо сохранить ей жизнь – это необходимо сделать, даже если она – чудовище, и мне противно ходить с ней по одной земле". Я не думаю, что смерть больной женщины спасёт Рим. Но я легионер, эксплоратор, телохранитель. Сенатор Аврелиан доверил Фейрузе Аль Лахми долю этой экспедиции, а я лишь служу ему по приказу комита Фракии Лупицина. Подвергать же сомнению разумность чьих-либо действий — доля агентов-ин-ребус. Я всё понимаю.

Луций смотрит на Архипа и меняется в лице. Но нет, лицо его не становится красным, бледным или суровым.
Он начинает смеяться. Он хватает себя за грудь, стараясь унять боль, но ничего не может с собой поделать. Он хохочет.
– Аполлону... ой... я не могу... Аполлону... Уподо... упо... Аппо... Многое... виде... Ох... я... Господь милосердный!
Он закрывает лицо рукой.
Он какое-то время просто не может смотреть на Архипа.
– Апо... Аполлон, тебя только что вытащила женщина из канавы с водой! На веревке! Ох... Сука!
Он снова начинает смеяться, едва не до слёз.
– Архип. Ты – не врач. Ты не можешь давать заключения о том, у кого как срослись руки, кто безумен, а кто нет. Оооох!
Луций с трудом перестаёт смеяться.
– Ты пойми. Каждый раз, когда ты врешь, недоговариваешь, ты приближаешь её к смерти. Я могу представить, зачем ты пытаешься выставить её бедной больной женщиной. Но не нужны мне твои оценки. Оценки я, слава Богу, за двадцать пять лет давать научился сам. Мне нужны факты. Кто. Что. Когда. Кому сказал. Что сделал. Тогда я смогу разобраться в этой каше. И сделать вывод. Может быть, он будет в её пользу. Может быть, нет. Но это будет взвешенное решение.
Луций разводит руками.
– Ну, а если не смогу, то что? Сам понимаешь, что. Кто-то умрет. Потому что смерть больной несчастной женщины, может, и не спасет Рим, но точно не сделает Рим слабее. И это точно не тот человек, который должен вести переговоры с гуннами. А вот смерть сильной, хитрой, закаленной в боях, разбирающейся в политике – может быть и полезна, и опасна. Не вари эту кашу, Архип, она и без тебя уже густая. А вместо этого помоги мне разобраться в ней. Расскажи мне о том, чего я не знаю, а не о том, что знаю и без тебя, только в неискаженном враньем виде.
Луций фыркает, не в силах сдержаться и еле слышно бормочет:
– Аполлон...

Через некоторое время до людей донесся... смех Луция. Нет, не смех – хохот! Могло показаться, что Луций смеется едва не до слез. Так хохочут, услышав что-то абсолютно нелепое, хлопая себя по коленке и качая головой. Неразборчиво доносится одно слово, которое он, сквозь смех повторяет несколько раз. Кажется, это "Аполлон".
Не выдержал и заглянул в шатёр один из караульных. Видимо, он решил что Луцию нужна помощь, но увидев правду тут же отпрянул.

Было слышно, как Луций приказал ему:
– Зайди!

– Ты же был вместе с Татионом в лесу? Расскажи, почему так вышло, что Архип упал в воду, а никто больше не упал?

Легионер явно смутился. Приказ выполнил, встал потупясь, словно не зная, стоит ли отвечать нечто важное… Но потом очевидно вспомнил вопль магистриана и быстро произнес:
— Да когда берег рушиться начал, все побежали, а он встал и смотрел в воздух, как баран на новые ворота!
В глаза Архипу он старался не смотреть

– Возвращайся на пост, – говорит Луций.
Он представляет, как Архип стоит на берегу, словно статуя языческому богу, и ему опять становится смешно, но он не подаёт виду.
– Ну так что, есть что сказать?

Эксплоратор тоже не выдерживает и смеётся вместе с магистрианом. Просто и душевно. Совсем по-человечески. А потом серьёзнеет.

Слышно, как Архип тоже смеется, просто и душевно. Совсем по-человечески.

— Ты про туман-то расскажи — с новой улыбкой просит его Архип.

Луций кивает, мол, рассказывай.

— Был туман. Мы из-за него действительно заплутали и оказались на берегу. Потому и вернулись позже заката, хотя ты, господин, приказал успеть до темноты. Декан Юний сказал, мол, туман ведьма-Фейруза наслала, чтобы тебя, господин, погубить, а мы не успели помочь тебе в срок. Потому что где это видано, чтобы туман полз за тобой, а на всем остальном острове его не было!

– Ну ты же видишь! Я и сам тут справился, – улыбается магистриан. – Ступай.
Он переводит взгляд на Архипа. "Нууу?" – говорит его взгляд.

Легионер отсалютовал и вернулся на пост.

Солдат вскоре выходит. Лицо у него слегка виноватое, но ещё больше – ошарашенное.

"Ну вот видишь, а говорил, вру", — отвечает взгляд Архипа, но вслух он говорит иное:

— С чего же начать, господин? Если бы я понимал, в чём ты подозреваешь Фейрузу Аль Лахми, мне было бы проще отвечать, но я помню, вы всегда общались душа в душу. Всегда... за исключением того случая, на второй день морского пути. Когда она закричала в твоём шатре, на палубе корабля, и поднялась дикая суматоха. Меня не пустили тогда внутрь по приказу трибуна Татиона, но я слышал, что ты спал будто в трансе и очнулся здоровым, сразу же одного за другим отослал врачей. Моя же госпожа якобы была в порванной одежде, и очнулась в скверном состоянии. С того дня она сильно изменилась, стала раздражительнее, холоднее, злее. Словно её безумие вдруг ожило, окрепло. Да. Фейруза до и Фейруза после — будто два разных человека. Это то, что я заметил, господин, но я не знаю, что случилось в том шатре.

– Не-не, – говорит Луций. – Начни-ка с тумана. Почему Декан Юний так сказал? И почему ты не сказал, что туман полз за вами? И на что ты смотрел, как баран на ворота, вместо того, чтобы отпрыгнуть, как Аполлон, когда все остальные пятнадцать человек отпрыгнули?

Архип вздыхает и поджимает губы, впервые за весь разговор немного медлит с ответом.

— Ты, вероятно, знаешь, господин, зачем мы уходили к той пещере. Я не могу говорить об этом много. Но потом, когда мы вышли, мне было видение от Непобедимого. Вот и засмотрелся. Это всё, что я могу сказать. А потом я и упал сразу, чуть не захлебнулся в реке. Аве Тамар. Я обещал ей свой лук за спасение. И память. Если туман и пополз за отрядом, то этого я уже не видел.

– Ты не можешь говорить о мистерии. Я не настаиваю, – разводит руками Луций. – Давай немного подытожим. В ходе этой мистерии декан Юний узнал что-то такое, из-за чего предположил, что Фейруза Аль-Лахми задумала меня убить. Примерно в это же время она действительно попыталась меня убить. Потом тебе было видение, о котором ты также не можешь говорить. Ещё ты назвал её больной несчастной женщиной. Что ж, ты очень помог Фейрузе Аль-Лахми, Архип. Что-нибудь ещё?

— Тебе судить, господин, — Архип говорит осторожно, но уже вновь непринуждённо, спокойно, — но всё, что я поведал тебе о госпоже — правда, пусть и со слов рабов, её знавших лично, там, на вилле Тавров, из последних — Суннильда. Они все описывали её как безумную уже тогда, да и господа знали, Флавия Лупицина, её муж, сенатор Аврелиан, это может и Клавдий подтвердить, он служил им дольше меня и Тиеста. Фейруза уже тогда заявляла о себе как о царице, за что её даже били порой другие рабы. Она порой и не пыталась защищаться, словно хотела, чтобы над ней издевались, били. Рассказывала даже, что якобы лично убивала римских легионеров. Словно чтобы ей хотелось отомстить. В то же время была забывчива, непредсказуема, ни с кем не пыталась подружиться. При том, что у неё был доступ к хозяйской библиотеке, она не пропадала там днями и ночами, не пыталась вызнать ни через манускрипты, ни через людей всё возможное об империи, её легионах. Она не работала в птичнике, никто не видел её ни разу ни с птицами, ни с незнакомцами, пропадающими после странных разговоров. Обычная безумная рабыня, уже тогда.

Архип взял паузу на прочистку горла кашлем и продолжил:

— Я задавал такие вопросы Суннильде из настороженности, потому что после того дня и того случая в вашем шатре госпожа сильно изменилась, перестала походить на себя прежнюю. К тому же... у нас же была война с персами. Подумал, а вдруг она шпионка! Потому такие вопросы. Но если она не пыталась добыть важные сведения и не передавала их птицами или связными, то выходит, и шпионить тоже не могла, тем более такая искалеченная, ну, какой она была в то время. Тогда я спросил про колдовские ритуалы, подумал, вдруг её безумие из-за них? Но и про это Суннильда отвечала только "нет". Они с Фейрузой обычно спали вместе, от Фейрузы же она и знала, что та поклоняется только персидскому богу солнца и в глубине души очень боится попасть в персидский ад, но понимает, что за свою прежнюю жестокость вероятно там и окажется.

– И? – спрашивает Луций.

— Тебе решать, господин, — повторяет Архип, — насколько она опасна Риму и безумна ли. Я лишь говорю, что она была безумной уже давно, а ещё безумней стала ровно после того случая. Возможно, Тиест мог бы сказать про него больше, он чуткий в таких делах.

– А причем тут Тиест? – спрашивает Луций. – Вы с ним это обсуждали?

— Он же мистик, астроном, — отвечает, не моргнув глазом, Архип, — Я лишь был обеспокоен её изменениями, спросил его, не чует ли он в ней тех дэвов, про которых она сама мне говорила. Он же просто сказал, что дэвов в ней нет, и был весьма уверен в этом, вот и всё. Значит, она просто безумна.

– Изменений никаких не было, лучник, – говорит Луций с сожалением, словно сам себе, а не Архипу. – У неё был припадок, вызванный качкой и вином. В ходе него она узнала или решила, что на ней висит проклятье. Любой от такого тоже стал бы раздражительным.
Он вдруг поворачивается к Архипу.
– Слушай, – спрашивает он. – А ты не замечал, пока ты находился рядом с ней, что тебе словно... перестало везти? Словно что-то идёт не так? Как будто ты ловил рыбу, и у тебя перестало клевать?

— Не думаю, — неуверенно тянет удивлённый как вестью о проклятье, так и последовавшим вопросом Архип, но сам задумывается, — В течении морского перехода я подстрелил дельфина и выиграл то соревнование у варваров, ещё общался с арабками, пытаясь понять, на что они способны. Но всё это было до того случая. Кстати не думал, что арабки не станут защищать госпожу при её аресте, но, быть может, это их стали преследовать неудачи? Или же они тоже заметили, что с ней что-то не то? Хм, а ведь потом мы с Эморри разведали тот остров... и не могу сказать, что нам сильно повезло. Мы узнали немногое, хотя и сами никому не попались. Но госпожа... я всё же видел иное. Проклятье? Вот это странно. Ночью того же дня она неожиданно вызвала меня к себе и... её будто подменили. Она требовала, чтобы я... овладел ей, грубо, жёстко. Она говорила совершенно иным голосом, вела себя совершенно иначе, без тени господского величия. У неё словно бы даже глаза изменились, хотя может то и была игра полумрака, но она точно была иной, будто другой человек внутри человека. Но я не взял её, клянусь жизнью! Только, господин... прошу тебя, сохраним это в тайне, о таких срамных вещах возвещать не пристало... Всё, что я хочу сказать — она была безумна и раньше, но чем больше общалась с тобой, тем безумнее становилась. Быть может, даже просто находясь рядом с тобой...

Самоконтроль Архипа всё же даёт трещину, и он взволнованно делает шаг в сторону магистриана, почти припадает на колено, но смущённо встаёт и тут же горбатится.
— Господин, прошу тебя, ты не можешь быть так жесток и бездушен, каким кажешься. Поговори с Тиестом. Не как с колдуном-преступником, но как с ведающим человеком, способным помочь. Я тёмный глупый пагани, я не могу знать таких вещей наверняка, но я чувствую, здесь что-то не так. Ты говоришь, припадок, качка, вино... но проклятье? Я знаю многих, кто перебирал с вином, но у простых людей никогда не доходило до разговоров о проклятье. Может быть, здесь скрыто что-то большее. Может быть, в тебе скрыто что-то большее. Прошу тебя, господин, поговори с Тиестом.

Луций слушает Архипа сначала серьезно, а потом опять начинает смеяться. Не так громко, как в прошлый раз, но сдержаться не может.

Через некоторое время слышен несколько взволнованный голос Архипа, но что он говорит, понять нельзя.
Затем Луций опять смеется, но уже тише, можно подумать, что он старается сдерживать смех, но у него не получается.
Потом он снова говорит громко, почти кричит. Доносятся обрывки отдельных фраз.

Потом он говорит:
– Архип. Я не знаю, возможно, Фейрузе ещё что-то может помочь. Врачи, она сама, священник... А может, никакая помощь ей и не нужна. Не знаю. Но вот что я точно знаю – тебе не поможет ничто. Увы, глупость не лечится, – он разводит руками. – Я помолюсь, чтобы из-за твоей глупости тебя однажды не казнили.
Он смотрит на Архипа, как на ребенка.
– Ты что, решил, что это я её свел с ума? Чтобы... чтобы, мать твою, что сделать? Зачем мне в отряде безумная женщина, которая может повести себя как угодно? Да ещё и распоряжается кораблем, капитаном, рабами, воинами, большей частью продовольствия... Но хорошо, предположим, я это сделал, чтобы навредить ей. Предположим по любой причине я просто решил свести её с ума, чтобы иметь повод убить. Так я его получил. И какого хера её сейчас пользует Квирина и она ещё дышит!? Какого хера я зову тебя и разбираюсь во всём этом!?... Господи, Архип...
Луций машет рукой.
– Ты понимаешь, что это ты был с ней постоянно рядом! Ты же её телохранитель! Гораздо чаще, чем я, с самого Новиодуна! И тогда уж тебя с большей уверенностью можно обвинить в этом, а не меня, который на корабле заговаривал с ней от силы трижды! Или Квирину! Чего ему стоило опоить её!? Наверное, "вы вдвоем это подстроили, чтобы она меня убила"! Почему такие дикие мысли мне в голову не приходят, а?!... Господи... вот болван...
Ему становится жутковато, потому что он думает: "И вот такого идиота я хотел сделать центенарием, даааа."
– Иди, Аполлон. Толку от тебя... К воде больше не подходи, а то Нептун утащит.
"Я ему про Рим. Про пятьдесят миллионов людей. Про... А он говорит, у неё лицо изменилось. Глаза. Без тени, говорит величия! Боже, дай мне не помереть от смеха."

Архип пытается сказать что-то ещё, вставить слово, хотя бы намекнуть на то, что магистриан может быть ни в чём не виноват, что оно просто так устроено! Но того не перебить. Такие люди всегда знают, чего и сколько хотят сказать, когда начинают говорить. Ни словом меньше, ни словом больше, а вот услышать их должен каждый. Значит, прошло время терпеливого внимания.

Архип сглатывает, кивает и выходит.
Потом Архип вышел из шатра.

(Совместно с Магистром и Драагом).

  Луций выходит из шатра.
  С неприязнью прислушивается к грому.
  "Проклятье! Почему уже второй раз, как я пристаю к берегу, вечером начинается ливень? Ещё и выступить завтра не сможем, потому что река разольется и с острова будет не переправиться. Опять что ли Руис своё мутит?"
  А правда. А вдруг опять? "Что он мне, зря что ли на скалах там мерещился? Это такая сука, что пролезет в любую жопу и вылезет из любой дыры. С ним надо ухо востро. А предостережен, значит, вооружен."
  Луций жестом подзывает одного из солдат и говорит ему что-то вполголоса.

Получатели:
  Затем он отводит собравшихся свитских чуть в сторону.

Получатели: Архип, Клавдий Тиберий Квирина, Аделфус Иэкомус Регулус, Гектор Марк Татион, Марк Аврелий Контаренон, Тиест Метаксас, Тамар.

Схваченный бандит стоял смирно, и вырваться не пытался. Его немного потряхивало, и он то и дело поглядывал на тоннель в который убежал его подельник. Теперь, выдался момент что бы рассмотреть его - это был человек, примерно двадцати пяти лет с тёмной щетиной и густыми усами. Одет он был довольно просто - короткие штаны их тонкой шерсти были заправлены в сапоги. Поверх жёлтой от времени рубахи был надет короткий дублет из тонкой кожи, который даже не являлся бронёй.

- Я Лойт, - отозвался парень, когда Муан спросил его об имени. Он слегка отстранился когда полуорк направил в его сторону оружие, и затараторил в ответ, - Я не... Этот рогатый мне не хозяин. Мы тут вообще! Как тобишь? Я тут бывал не часто. Недели три назад - когда этот приехал, вещи таскали. Потом несколько раз - мешки с камнями и землёй таскали наверх. Я тут не знаю ничего. Сказали - надо для виду постоять. Если что - ключ забрать у недос... Забрать и передать хозяевам - этому, тобишь. Рогатому...

Когда речь пошла про фальшпанели и деньги, парень закрутил головой, как будто вспоминал. Но тут заговорил Крис, и парень сперва внимательно его слушавший, к концу спокойной речи трясся от страха.

- Я-я-я. Я знать никого не знаю! Мужики! Я там, наверху, - парень махнул рукой в сторону выхода, через который вы сюда пришли, - У Хайза между рейсами подрабатывал. На складе там, подсобить. Или с телеги в лодку погрузить. Иногда подрезать кого. Он мимо таможни порта всякое возит. А этот синий - явился три недели назад, может больше. Мы ему тогда всё это сюда притащили. Койку там, столы вон те. Всё, в общем. Потом он тут один сидел с вон тем верзилой. Ближайший выход тут, вот этот. Но вы туда не ходите - лысый вам потолок на голову обрушит. Или так его сейчас завалит, что бы не догнали. Проход в соседний сарай идёт, он короткий. А те - здоровые, они старые. Говорят их в центре города полно, а тут этот один. От бывшей управы, где пост стражи теперь идёт а с другой стороны не закончен. Стража там забором отгородилась - там обвал был, они тут не ходят. Другой выход - через склад Хайза, а дальше я не ходил, но мужики говорили есть её выходы. Сам не видел.

Лойт немного отдышался и ткнул в стол рядом с дырой в стене. На столе стояло большое количество колб и мерных стаканов разного размера, трубки, горелка всё из чистого стекла.

- Тут самое ценное вот это, наверное. Рогатый наварил кучу зелья - огонь, кислота. Дымовухи делал. Вон в ту комнату мы ему всякие порошки носили и бочонки. Ещё у него нитку жемчуга видел, но где хранит не знаю, может под матрасом или в столе вон том. Мы тут, в общем разными вещами занимались и почти не пересекались. Про Генрихов и Сендой я ничего не знаю. Нам сюда идти велели, когда Сиерро пришёл поболтать с рогатым. Сказали надо для виду постоять - если что ножичком махнуть. Велели смотреть в оба. Если речь пойдёт за ключ - слушать внимательно. Кто добудет его - тому фунт золота сулили. Всё! Всё мужики! Больше я знать ничего не знаю!

Пока двое полукровок допрашивали бандита, двое дварфов осматривались в помещении. Оравер заглянул в единственную комнату, в которой ни кто из них ещё не был. Там оказался небольшой склад. С одной его стороны в лежала провизия. С другой в коробках, ящиках и бочонках была всякая химия. Среди этих ящиков дварф нашёл очередную ловушку - нитка был подвязана к склянке с жидким огнём. Если бы кто-то неосторожно решил тут покопаться, скланка обязательно бы упала и разбилась. Аккуратно подхватив склянку дварф осмотрел ящики и в одном из них нашёл ещё три флакона, проложенные соломой.

Бораил в основном осматривал тела побеждённых. Двое из них - избитые Лизой, ещё дышали, но всё ещё оставались без сознания. Дурной для них знак - вряд ли им удастся оправиться в ближайшие пару месяцев. Молодой следопыт собрал оружие и снаряжение в кучу. Получилось четыре лёгких арбалетов: три от бандитов и один от разряженной ловушки возле кровати. Ловушку, как выяснилось - сломал Муан, разбросав мебель. Три скимитара, булава наёмника, его же щит и его же тяжёлый арбалет. Ещё один тяжёлый арбалет со сработавшей ловушки. У тифлинга он нашёл волшебный кристалл и кинжал, которым тот размахивал. На шее у того висела серебряная цепочка с подвеской в виде глаза - символа злого божка с юга, из-за моря. Зрачком ему служил круглый чёрный камень. По карманам у бандитов было не очень много всего - в основном серебряные и медные монетки. В ящике стола была найдена "нитка жемчуга" - ожерелье из мелких жемчужин.

За всем происходящим - шумом таскаемых вещей и тел, разговорами меж собой и допросом - прошло какое то время. Очнулся аколит, которого приволокли в комнату с допрашиваемым бандитом. За всем этим - только Оравер, бродивший по всем комнатам, услышал эхо разговоров в широком коридоре за дверями.

Тиест

— Я не знаю.
Тихо ответила Алия.
— Я была послушной дочерью отцу. Послушной женой мужу. Послушной подданной царицы. Всю мою жизнь я следовала чужой воле. Быть может однажды, Тиест-сахир, я узнаю ответ на твой вопрос.

Гектора она встречает коротким кивком.
Быстро встаёт и так же быстро уходит.
Снова для неё настало время следовать чужой воле.

В этот миг ты морщишься. Против воли, словно испытав недовольство.

Что-то случилось.
Что-то плохое.
В шатре.
С Фейрузой.

Сложно описать, что именно. Но мир вдруг взвыл, забился, как бабочка, которую прибили к доске иглой...


Получатели: Тиест Метаксас.

Вскоре, магистриан призвал тебя к себе.
— Настало время.
Сказал легионер.
Знал бы ты, для чего.

Квирина

Ранения головы сложно обрабатывать — волосы и обильное кровотечение мешают оценить глубину раны. Кажется, череп не был пробит, удар вышел скользящим, но вот не было ли в черепе трещины? Наконец, не повредил ли клинок мозг, подобно тому, как виноградари давят ногами ягоды, выжимая из плода сок?
К тому же немало мешал постоянный и пристальный взгляд двух приставленных Луцием воинов — после случившегося, им было велено не сводить с царицы взгляда.

В любом случае, если такие травмы и были нанесены, они находились за гранью твоих способностей.
Ты остановил кровь, обработал и зашил рану.
Ты наложил повязку.
Ты помолился, чтобы Господь уберёг женщину от заражения.

Теперь выживет она или умрет, зависело только от неё.
Пришедший Аделф застал тебя в тяжелые мгновения ожидания.
И вдруг — бессознательное тело резко дергается.
Пальцы резко выгибаются в противоположную естественному направлению сторону, ловит воздух рот, раскрываются белесо-серые глаза...

Она тут же обмякает.
Дыхание выравнивается.

— Магистриан призывает тебя к себе, лекарь. Время пришло.

Сказал появившийся легионер.

Все
Над лагерем раздался отдаленный раскат грома.
Порыв ветра на миг отдернул все пологи.
Где-то бушует гроза.
Где-то, но не здесь.
Так ведь?

Луций, Тиест, Квирина, Марк, Архип

У шатра Луция в ряд построены восемь легионеров.
Когда магистриан выходит, они дружно салютуют копьями.
Посланные люди уже привели Тиеста и Квирину — понуро следует за Альбином Архип.
Одному Марку лишь остаётся гадать, что ждёт людей Фейрузы, зачем императорский агент собрал их вместе...

– К сынам Филипа, один-четыре-тринадцать. – Инквизитор признал тебя достойным прожить ещё время. Будь благодарен. Склони голову ниже, словно силясь полабызать сопоги его. Ответствуй, точь в точь цитируя слова святых бумаг, писаных руками великомучеников.
– "Всё сумею я силою, даруемой Им." Очи этого грешного раба Спасителева полнятся счастьем, взирая на ваше благочестие. – Польсти. В том нет великой лжи. Всякий, на кого взирают очи твои и кто не жаждет видеть их выколотыми для тебя благодетель.
– Но этот богомерзкий сын греха не имеет почёта, коего не заслуживает. Почётно имя рода, петнаемого этим проклятым низшим. – Объяснись. Покажи страх, который должен испытать. Упаси доброе имя господина и всех прихожан с ним. Не позволь их святости заподозрить добрый народ и праведных пастырей в ереси, подобной попустительству тебе подобным отродьям. Твоя жизнь - милость Спасителя, решившего испытытать твоим противоестественным рождением почитаемый древний род, и тем спасшего твою никчёмную душу от отправления в пылающую бездну сразу по прибытии в мир сей.
– Этот бесоустый богохульник ввёл вас в заблуждение. Простите его. –

      Штейнберг! Пайпер меняется во взгляде, с интересом сцепив ладошки перед собой и мотнув голову обратно к затылку нового знакомого. С другой стороны, чему она удивляется? Стоит задаться вопросом: а кого, если не их. Очевидно, что колдуны и волшебники были раскиданы по всему миру, но все, кому не лень знали, где были самые лучшие. Хейн в том числе.
      Молчаливо она кивает на предложение мужчины пройти вовнутрь, как предположила сама Пайпер, таверны, практически сразу имея возможность встретиться глазами с многочисленными магами. Сама менестрель даже не сдерживается от того, чтобы коротко присвистнуть.
      Она приветливо и с толикой любопытства разглядывает старца, достопочтенно кивая тому головой и здороваясь:
      — И вам, господин Берик, — а следом представляется полным именем точно так же, как и несколько минут назад Нонгу. Она уже готова пододвинуть пяткой свой стул, но дожидается помощи Грегори, негромко усмехнувшись и практически одними губами произнося слова благодарности. Наконец, оказавшись за столом, Пайпер упирается в спину стула и складывает ладошки перед собой. Девушка не торопиться заговорить первой, тем самым давая понять — не она здесь главный голос группы. Поэтому когда Грегори начинает сыпать один вопрос за другим, лишь довольно растягивает губы в улыбке, готовая запомнить весь поток информации, который будет выдан в ответ.
      К моменту, когда Лайла открывает рот, Хейн уже не сомневается, что затычка была вытащена в секунду, когда они только-только познакомились. Стоит начать привыкать.
      Впрочем если она уже не так активно удивляется полному отсутствию тифлинга к знаниям, как вести себя во время деловых разговоров, тот факт, что она выпаливает тонну личной — а иначе её никак не назовёшь! — информации абсолютно незнакомому человеку — даже, если он их потенциальный работодатель — вынуждает её уставиться себе в коленки, чтобы скрыть поползшие вверх от неожиданности брови.
      — Сомневаюсь, что маги из Штейнберга, работающие здесь уже не первый день и знающие своё дело лучше нашего, обращались бы за помощью далеко не из отсутствия всяких проверок на божественную силу Лунного Камня, — она поднимает свою голову медленно, явно обращаясь к Лайле, но подолгу на неё не смотрит, тут же посмотрев на старца. В её взгляде словно читается сожаление за происходящее, даже если своей вины она на деле не чувствовала, — господин Берик, прошу прощения за прямоту и простодушие моей коллеги.
      А ведь всё дело было в собственной выгоде. Ей не было дело до того, какое отношение будет к тифлингу, практикующему некроматическое плетение — это её дело и, Пайпер была уверена, как только они разберутся с общим делом, она отвалится от них, судя по всему, на поиски... как она сказала? Ранкара? С необычными товарищами? Пайпер была готова дать зуб, что здесь было что-то нечисто.
      А вот свою собственную задницу прикрыть хотелось. Испортить отношение с магами — последнее, что ей было нужно и она знавала людей, которые делали выводы и брали своё первое впечатление не по отдельным личностям в группе, а вырывали одного, запоминая и оставшихся по нему.
      — У меня лишь несколько технических вопросов: когда мы должны выдвинуться, что стоит с собой точно иметь и можно ли это приобрести здесь, а так же сколько времени у нас есть на выполнение задания? Я так понимаю, — она прищуривается, будто бы не соглашаясь с таким вариантом в своей голове, — если мы не вернёмся, на наши поиски отправлен никто не будет. Были ли уже случаи потерянных групп прежде?

  Для большинства жителей Империума слова «долгожданный отдых» ассоциируются с блаженным ничегонеделанием, когда можно на время забыть о тяготах работы или службы и уделить время делам домашним, ну или просто наслаждаться свободным временем. Но для агентов Трона возможность передохнуть между заданиями вовсе не означала, что они будут проводить время в праздности – тем паче на таком необычном, скажем так, мире, как Раджа. Как паук раскидывает свои сети, так и люди леди Фелиции собирали информацию о том, что происходит вокруг, готовясь к любым неожиданностям. А чтобы потенциальные проблемы, которые, кажется, сами ищут аколитов, не стали непреодолимыми, интересовались и о всяких необходимых мелочах типа ношения оружия, способов передвижения и возможностей скрытного отступления.
  С оружием все, конечно, было невесело. Обычное ручное оружие – пистолеты всех моделей, кроме внесенных в специальный ограничительный список, могли носить кто угодно, также как клинки длиной не более пяти ладоней. Все прочее требовало получения специального разрешения – но вот с этим-то и были проблемы. Попытка Рейнала узнать все официальным путем через местных энфорсеров окончилась полным фиаско: стрелка просто не стали слушать без «правильно оформленной заявки с указанием конкретной классификации истребуемого допуска». Конечно, можно было получить консультацию у местных правоохранителей – записавшись в очередь на полгода вперед. Вряд ли такое предложение устраивало охотника за головами. А можно было, как подсказал за небольшое вознаграждение невысокий смуглый хавильдар – местный аналог сержанта – обратиться в правовую консультацию и за определенную плату решить если не все, то большую часть насущных вопросов.
  Фенрия же зашла к этому же вопросу с другой стороны, решив пораспрашивать тех, кто уже носит оружие, отличное от допущенных. Девушке удалось узнать, что самым простым и быстрым способом расширить диапазон носимого оружия является запись в охрану одного из нобилей Драгоценных кварталов – и некоторые дворяне и промышляли подобным бизнесом, представляя свое имя для получения необходимых допусков. Тоже не бесплатно, естественно. Кроме того, за парой бутылок амасека ей удалось выяснить, что есть еще подводные камни – многочисленные запреты, регулирующие возможность использования оружия в том или ином месте. Если в бедных районах ограничений попросту не существовало, то в более обеспеченных кварталах действовали разнообразнейшие, подчас донельзя странные, указания. Например, на улице, где располагалась «Лакшми», было запрещено стрелять из любого оружия в людей, переносящих котов. А на соседней улице – стрелять из болтерного оружия. Чуть дальше – стрелять по бегущему человеку, выполняющему задание станционной администрации. Весело, в общем. Все ограничения, наверное, не знали и законники, что давало желающим огромный простор для спекуляций.
  Самое же главное, что выяснила девушка, это полный и безоговорочный запрет на вооружение, способное нарушить герметичность станции либо значительно повредить несущие конструкции – за такое могли убить на месте. Конечно, в тех районах, где энфорсеров почти не было, местные банды вполне могли использовать и его, но и они осознавали всю степень риска.

  И если вы думаете, что интерес фиксера ограничивался оружием, вы не знаете Фенрию. Столь же бурное любопытство вызывали и наркотики им подобные вещества – ну просто на всякий случай. Выяснилось, что на Радже с этим в разы проще, чем на многих других мирах. Легкие наркотики можно было принимать где угодно, более тяжелые и вызывающие привыкание – в имеющих специальную лицензию «Домах медитации», которых на станции было пруд пруди. Под запретом фактически находились только препараты, усиливающие психические способности челвека, что было вполне ожидаемо. Правда, и это тоже никого, знающего Раджу, не могло удивить, добыть их все равно не представляло большого труда: были бы троны и желание.
  Дальше – больше. Узнать о том, как обстоят дела с транспортом, было не особо сложно. На земле можно было ездить на чем угодно. Правда, не где угодно: в Драгоценных кварталах, например, действовали очень жесткие регламенты на въезд. Зато на всей остальной станции за правилами движения особо не следили, и каждый ездил, как Император на душу положит. Именно поэтому движение на карах за пределами магистралей, где порядок еще худо-бедно поддерживался, было серьезным испытанием для любого неместного водителя. А вот с воздушным транспортом дела обстояли куда хуже: было лишь несколько разрешенных аэропутей, передвигаться по которым могли только официально зарегистрированные суб-станционные шаттлы. Причина крылась все в том же, что леталки могли серьезно повредить станцию – а за это местные очень опасались.
  Но и на этом новая информация в распоряжении аколитов не закончилась. Пообщавшись с рабочим персоналом, Фенрия выяснила, что по тоннелям коммуникаций можно попасть практически куда угодно, минуя и правоохранителей, и охрану. Людские ходки располагались рядом с каждым электрическим стволом, рядом с трубными коммуникациями, у технических подстанций. Но как в каждом квартале были свои старшины, так и над каждым руддвором и прилегающими к нему стволами и шахтами стоял свой бригадир, решающий, кому можно пройти через его территорию, а кому нет. Тоннельные рабочие не любили жителей «поверхности», с настороженностью относились к соседям, и только, казалось, вездесущие рикши могли общаться с ними без проблем.

  Пытались аколиты, во исполнение просьбы Фелиции, являющейся, как обычно, лишь прикрытым вежливостью приказом, завести контакты с торговцами букинистикой и разнообразным хламом, попадающим под название «артефакты». Получилось… не особо. Библиофилы предпочитали общаться с людьми, столь же сильно восхищающимися печатным словом, как и они сами, а ни Фенрия, ни Рейнал под это определение не подходили. Зато агенты узнали несколько адресов, по которым располагались лавки, торгующие букинистическими редкостями – это могло оказаться полезным. У падре все было несколько лучше: но торговцы, видя перед собой клирика, сразу же забывали о том, что у них в закромах есть сомнительная литература, предлагая отцу Экзуперанси исключительно императороугодные тексты.
  Не слишком-то удачливо складывалось и с выходом на местные криминальные структуры. Вроде и адрески баров и игорных домов, где наверняка была бандитская крыша, удалось выяснить, и получилось пообщаться с несколькими татуированными ребятами, не скрывающими, что ведут не совсем честный образ жизни, но все это было несущественно. Оно и не удивительно: мелкую рыбешку отловить не представлялось труда, но она была не нужна, а крупные воротили или хотя бы их прихвостни с первым попавшимся с улицы общаться не собирались. Простые щипачи и торпеды тоже сдавать своих боссов не собирались, понимая, что собеседник запросто может работать на другую шайку и планировать, например, убить их главаря. Ясное дело, вызывать гнев начальства никто не хотел. Для завязки знакомств и выстраивания связей требовалось время, а его пока что прошло недостаточно.

  Чуть лучше получилось собрать сведения легальным путем. Отцу Сифре даже не требовалось прилагать особых усилий, чтобы расспросить своих братьев пред ликом Его: местные священники охотно шли на контакт. И пускай большинство из того, что они поведали, было незначительным, некоторые небесполезные данные удалось получить. Например, популярный в субсекторе культ Жены Императора, ратующий за расширение прав женщин, снова поднял голову: а значит, стоило опять ожидать чисток среди знатных дам. В Драгоценных кварталах участились случаи насильственных смертей, при этом на телах погибших не было ни следа насилия. Сектанты из «Возмездия» снова машут факелами и огнеметами и зовут пасту зажигать, только никак не могут решить, что – разные рассадники разврата и удовольствий у Сердца, или места кровавых игрищ у бортов. Большинство посмеивается и делает ставки на то, чем все закончится, но некоторые, увы, прислушиваются.
  Пока Экзуперанси беседовал с клиром, его спутник беседовал с соборным остиарием. Здоровяк, похожий на засушенного огрина, оказался мужиком неглупым и словоохотливым, и поведал Дезидери, что святой Хлодвиг, покровитель собора, был одним из кардиналов, сопровождавших Августинианский крестовый поход, и словом своим вернул к свету Его почти три десятка миров. Кардинал читал проповеди и своими руками помогал возделывать пашни, плел циновки и ловил рыбу вместе с прихожанами, трудился в поте лица в шахтах и работал у доменной печи. Захваченный посланными по его душу четырьмя десятками падших подобий божественных астартес в плен, он отказался ото всех даров зла, и более того, сумел вернуть половину отступников в свет Императора. Изрешеченный десятками пуль, пораженный копьями, святой Хлодвиг не умирал, пока последний хаосит не испустил дух, и только потом ушел к подножию трона Его.
  Огромные базары Раджи тоже полнились слухами, но узнать там что-то представлялось трудом сродни подвижническому. И все-таки кое-что клирик услышал: одно из дворянских собраний в Драгоценных кварталах, некий «Ориент», снова начал массово искать для своих посетителей разнообразные уникальные деликатесы и редкие вещи. Такое, как говорили, уже было несколько лет назад, но после того, как добрая треть посетителей «Ориента» была сожжена по обвинению в ереси, закупки прекратились. А теперь, как убежденно полагал рассказчик, завсегдатаи клуба снова принялись за старое.

***

  - Опять? – отрывисто хохотнула на восклицание Фенрии Лотта. – Не-ет, дорогуша, не опять – снова! Мы ж в Ордосах, а значит, наша работа не прекращается никогда: а значит, не может начаться опять. А что до рекафа, то никаких проблем. Тогда вам, святой отец, что-то с молоком, далеко не святому парню с щетиной – мордианского, рыжуле – с перцем. А вам, господа, - побарабанила она пальцами по фужеру, - что-нибудь с долгим терпковатым послевкусием. Да. Пожалуй, так оно и будет. Момент!
  Потеребив себя за мочку уха, женщина произнесла вслух:
  - Ронни, принимай заказ. Спускай сюда по элеватору. – и повторила то, что предложила сама и на что согласились аколиты, добавив сверх того шесть чашечек шантийского. Так как микро-бусины в ухе не наблюдалось, аколиты могли предположить, что средство связи интегрировано в саму Лотту и прикрыто синтекожей, совершенно не отличающейся по текстуре и цвету от натуральной.

  Пока Лотта делала заказ, Натаниэль вспоминал, как вопящая и визжащая толпа мутантов и накачанных наркотиками разбойников перла вперед. Они лезли через технологические отверстия, шли прямо через кислотные лужи, карабкались по трубам. Осведомитель соврал, ублюдок, а, может, просто не знал, сколь много у Донного губернатора слуг и сколь велика его власть над их разумами. Лорд Эр снова и снова видел, как искаженные уродцы шли по трупам своих же собратьев, не замедляя шага. Будто воочию перед ним погибал разорванный на куски Али-Фуад, до конца отстреливающийся из стаб-пулемета. Также ясно, словно это было вчера, аколит видел, как сияет силовой клинок в руке Хольдмеера, прорубающего себе путь к архиеретику. Отрезанный от своих людей, непреклонный дознаватель силой одной веры отразил большинство нечестивых чар, которыми его пытался остановить Губернатор. И, прорвавшись в проделанную ураганным огнем коллег брешь в рядах ближайших клевретов самозванца, сразил-таки его. Только выполнив свой долг, Хольдмеер, обожженный и изрезанный десятками ран, отравленный глубоко проникшим в кровь ядом, скончался – прямо на руках у своей группы. И именно Натаниэль был тем, кто закрыл холодные льдистые глаза отважного мужчины.

  - Ладно, пока рекаф варят, перейдем к делу, дорогие мои. – агент инквизиции вальяжно откинулась на спинку кресла. – В Драгоценных кварталах – знаете уже, где это такое – стали происходить загадочные смерти благородных юношей и девушек. Все убийства происходят в середине дня: то есть, большинство жертв благополучно умерло в своей постели, отдыхая после ночного веселья. Никаких ран, никаких травм нет: так, по крайней мере, утверждает коронер. Зато у некоторых в широко распахнутых глазах застыл подлинный ужас – такой, что даже следаки обратили на это внимание.
  Все это, - Лотта задорно усмехнулась, - полбеды. Вся соль в том, что в особняки жертв никто не проникал: нет ни следов взлома, ничего подобного. Один красавец, например, даже помер в своей постели в комнате без окон, пока вход сторожили два дуболома с автоганами, клянущихся и божащихся, что мимо них и мышь не проскочила.
  Прикончив одним глотком содержимое фужера, огневолосая развела руками:
  - В общем, есть подозрение, что это по нашему профилю. Вряд ли все поперемерли, начитавшись перед сном страшных сказок, верно? Мне, - тряхнула она гривой, - нужна помощь, так что теперь мы с вами в одной упряжке, родненькие. «Якши?», как говорят в районе Зеленых доков? Предлагаю распланировать, кто чем будет заниматься. Я, конечно, самое сложное – руководство – возьму на себя, но и побегать, если что, тоже готова.

  Раздался щелчок, и на одной из стен отъехала в сторону скрытая панель, из-за которой выдвинулся поднос с рекафом.
  - Патлатый, не в службу, а в дружбу, разнеси всем напитки, якши? Кстати, давайте знакомиться! По характеристикам я вас, конечно, знаю, но предпочла бы услышать, так сказать, информацию из первых уст.

      Была одна истина, которую Пайпер давно для себя уяснила: ничего не происходит просто так. Никто ничего просто так не делает, не говорит и, тем более, не спрашивает. Она едва заметно хмурит брови с особой пристальностью задерживая свой взгляд на тифлинге на лишнюю долю секунды прежде, чем обернуться обратно на дорогу. Стоило бы продолжить разговор и задаться дополнительными вопросами на этот счёт: в конце концов, Хейн краем глаза видела плетение похожее на нечто тёмное, доступное не всему магическому сообществу и изучающиеся только под присмотром опытных колдунов. По крайней мере, если не для окружения, которое и без того привлекает взгляды к их небольшой компании благодаря не только Брюзге, но теперь ещё и тифлингу, то хотя бы для себя.
      Послушно дождавшись момента, когда Джизох рассмотрит их будущего собеседника, она пустила свою лошадь в более быстрый шаг, тем самым доходя до мужчина одной из первых. Она останавливает Репку и придерживаясь за своё седло, перекидывает ногу на одну сторону, вминая обоими пятками податливую землю.
      — Хорошего дня и вам, — обходя коня стороной и придерживая того за поводья, вежливо и спокойно замечает Пайпер. Ей кажется логичным дать возможность представиться каждому по отдельности, но разве её кто-то спросил? Она уже готова посмотреть в сторону Грегори, передавая своё возмущение на лице только для друга, но решает не впутывать его. Будто бы ему действительно было дело до её самоощущений.
      Не успело возмущение от непрошенных озвученных именах пройти, как к горлу подкатило новое: Лайла ещё и решила взять на себя бразды правления и решения за всю команду, став её голосом.
      Замечательно.
      — Будем знакомы, господин Дерам. Пайпер Хейн как уже... заметила моя, — подбирая нужное слово, обозначающее границы не только для Нонг, но и самой новознакомой по крайней мере при общении в компании с другими людьми, она делает паузу, — коллега. Подскажите, у вас — коллегия или, может, братство? Давно вы занимаетесь изучением здешний территории и почему, помимо очевидного — удивительный мир магии, верно? — они вас привлекли?
      Голос девушки вовсе не звучит напряженным, наоборот. Выглядит она вполне добродушно, задаваясь интересующим с уважительным тоном и доброжелательной улыбкой на губах. Одновременно со своими словами, Пайпер осторожно подвязывает поводья лошади к заборчику с внутренней части двора. Прихлопнув Репку, и уступая место остальным, она не отвечая Лайле на её предложение двинуться следом, очевидно делает первый шаг в сторону мага сама.
      Вместе с этим она с любопытством оглядывается по сторонам, задерживая внимание не только на изученном мужчине, но и на доме, в который их приглашают и территории вокруг.

Пришёл назначенный час. Оторвись от самобичевания - очищение души умерщвлением плоти не стоит себя, по час когда отсрочивает исполнение воли несущих Его знак. Сложи инструмент очищения - его время ещё придёт. Встань с колен, прикрой срамоту истерзанного нагого тела. Тела, рождённого грехом и от греха, и во грехе несущего бренное бытие. Накинь капюшон. Пусть мрак сокроет твоё уродство, пусть небеса не видят, какая погонь марает землю под ними. Займи проклятые длани свои чётками. Храни счёт каждого слова, каждой мольбы о прощении, и сохранишь надежду на услышание. И пусть звенит колокольчик - пусть упреждает народ о том, что идёт по землям их. Следуй куда приказал хозяин. Ступай по грешной земле противными бытию стопами, ведомый словно заблудший скот божественным сиянием. Лети словно глупый мотылёк, и сгори в очищаемом Его пламени. Пройди тропами. Дороги даны божьим тварям, не отродью бездны вроде тебя. Считай. Шаг - слово. Шаг - слово. Шаг - слово. Шаг - слово. Шаг - слово. Слово... Пой их для Него. Не громко. Не мешай тем, кто идёт во свете Его, а не во тьме как ты. Склони голову. Ощути вес грехов твоих на челе твоём, как лежит на плечах тяжесть скверны, камнем на горле утягивает в голодную преисподнюю. Входя в святой дом слуги Его, поклонись. Благодарности твоей не хватит, чтобы отплатить за разрешение осквернить своим противоестественным присутствием залы его. Пройди к покоям, что указал тебе хозяин. Не дай видеть себя слуге и любому иному, кто есть в доме том. Не порочь их очи своей богомерзкой формой. Скройся пред кельей, и жди зова господина своего. За ожиданием не умолкают пусть молитвы твои. Пусть болит горло и немеет язык, и лишь когда позволит господин иль когда кровь польётся из уст твоих сможешь ты умолкнуть. Сотни раз повторены слова истины, и возвернулся хозяин, и привёл того, кому ты послужишь. Склонись пред ним как низкий раб, как должен склонятся грешный пред благословенным. И назови в знак приветствия стих, и поцелуй пальцы указательный и средний, и начерти ими в воздухе знак святости, и возьми с груди и поцелуй знак тот же, воплощённый в серебре.
– Пьетро, один-пять-четырнадцать. "Приветствуйте друг друга поцелуем братской любви. Мир всем вам, кто спасён." – Пропой пророческие строфы чуть охриплым гласом, поклонись вновь. Храни улыбку. Ты блажен ибо в указанный час стоиш в указанном месте пред указанными господами. Жди удара. Когда слова, пусть и слова святцов, сказаны не в свой час, гнев люда неотложен. Будь готов принять его, и подставить другую щёку, когда эта будет разбита.

Отдышавшись после очередного перемещения статный инквизитор в изящной рясе под которой была едва заметна кольчуга осматривал всех присутствующих цепким взглядом зацеплявшимся то за тифлинга как ни в чем ни бывало стоящего в одном помещении с Прелатом, то за заходящего в здание тавра. Разумеется церковник знал о лояльности быков Империи, но все же увидеть представителя их племенного народа здесь это большая редкость.
Впрочем, вопросы могли подождать. Авем наверняка введёт его в курс дела и без них, а с порога портить отношения не стоит. От исхода этого задания зависит его будущее. И лишь подьем по иерархической лестнице даст ему доступ к информации о проступке его наставника который по очевидным причинам не стал достоянием общественности без уплаты слишком высокой цены. Посему сразу после короткого приветствия мужчина прошёл дальше
-Очень приятно, моё имя Клемент.

  Все пошло не так. Танец должен был продолжаться! Но как маленький камешек, скатившийся с вершины горы, погребает под оползнем деревню, так и одно лишь действие вызывает целый ком последствий. Рум, вместо того, чтобы обороняться, сам ринулся вперед. Глупец! И вдвойне глупец, что ушел в сторону от ожидаемого удара, подныривая там, где должно было просвистеть копье. Он так ничего и не понял. Альбин видел, как она идет вперед, и не поверил словам. Зря. Фейруза не собиралась колоть, и острие так и не вспороло воздух там, где должно было – если бы женщина и вправду хотела убить своего соперника.
  Череп магистриана, защищенный шлемом, столкнулся с отполированным тысячами прикосновений древком, и оно с оглушительным, похожим на хлопок треском переломилось. От силы удара нарушилась изящная грация танца, сбился ритм, и арабку просто развернуло лицом к римлянину. В груди у Луция торчал обломок копья – того копья, что должно было пройти мимо, но, кажется, оно ему совсем не мешало. А Фейруза оказалась перед озлобленным противником с широко раскинутыми руками, так и не успевшая схватить его. Не успевающая сделать ничего.
  Падающей звездой сверкнул клинок заслоняя собой небосклон. Она даже не успела испугаться – так быстро все произошло. А потом мир взорвался пронзительно-красной болью, сорвав с губ короткий, похожий на птичий клекот крик. Лахмидка, чьей защитой было только полубезумное стремление к цели, упала, как подрубленная, и перед тем, как блаженная темнота укутала ее в свои объятия, она видела, как медленно кружась, опадают белые лепестки с тонкой ветви во дворе родного дома. На губах вместо соленой меди крови был густой, стекающий по подбородку вкус налитых персиков. Она смотрела, как босоногая смуглая черноволосая девочка в белом платьице, расшитом по подолу и вороту золотой нитью, скачет по двору на одной ножке, а к поясу кошти привешена маленькая камча. Лахмидка знала, что концы плети заканчиваются свинцовыми грузиками, и знала, кто перед ней. Знала, что ждет впереди маленькую девочку, пока столь беззаботную и веселую. Она силилась улыбнуться, пыталась предостеречь, но персиковый сок на губах оказался соленым морем, поглощавшим ставшее внезапно чужим тело. Женщина пыталась рвануться вверх и выплыть из черных вод, шуршащих, словно барханы во время самума, но бесцветные глубины, полные первозданной пустоты, и тонкая грань поверхности внезапно поменялись местами, словно в перевернувшихся песочных часах.
  Мир перестал существовать, и Фейруза, обессиленная, закрыла глаза в ожидании объятий того любовника, что рано или поздно придет к каждой. Она не ждала его так рано, но встретив, не боялась, готовая до дна испить свою чашу.
  - Я иду.


Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

Высокий мужчина вышел из рамки портала следующим после Отца Клемента.

От его руки, лишь на запястье скрытая повязками по типу бинтов и оплеткой из кожи, и до самого лица с переходом на грудь, проходит огромная татуировка, изображающая то-ли побеги дикого растения, то-ли некоторые священные символы, то-ли завихрения стихии ветра, которые так любят изображать художники на своих картинах, а, возможно, даже и крылья дракона, готовящегося обрушить свою невообразимую мощь на смертных. Кто знает, что в действительности хотел показать мастер...

За спиной у него не очень большой рюкзак, а так же закрепленный за него посох, причудливо изукрашенный символами, похожими на те, что на тату. Обычные тканевые штаны, закрепленные довольно удобным поясом, и сапоги, которые явно повидали многое. Многое, но далеко не все.

Лицо... Бывают люди, на которых без страха не взглянешь. Бывают и те, которые одним своим видом вызывают непреодолимое желание узнавать о человеке больше и больше. Третьи вызывают полнейшее отторжение. И еще многие и многие лица, которые мы часто встречаем в жизни. Аримар же вполне обычен. Он не слащав, и не красив, но и уродом его назвать можно только с большой натяжкой. Абсолютно лысая голова, тату на пол-лица, явно не один раз сломанный нос. Видно было, что жизнь сильно его помотала, но глаза... Они изучали буквально вселенскую доброту и сопереживание.

Его можно было бы назвать щуплым, худым, слабым. Но внимательный взгляд может различить тугие канаты мышц, пронизывающих буквально все его тело, его легкую походку, с которой он, буквально, парил над землей, и легкое покачивание корпуса, не дающее полностью сфокусировать свой взгляд. Все это явно выдавало в нем бойца, и довольно опытного.

"Итак, вот оно, первое задание. Наконец-то. Теперь я готов, главное - не ударить в грязь лицом и показать все, на что способен! Наставник не должен быть разочарован. Да и Клемент выглядит как человек, с которым можно работать, и очень даже успешно. А вот от дела этого попахивает, и очень даже, надо быть крайне аккуратным во всем." - мысли в голове монаха менялись с огромной скоростью. Быть может, это последствия такого большого количества портальных переходов, а может и мандраж перед первым серьезным заданием? Все может быть.

- Приветствую Вас, уважаемый отец Авем! - Аримар легко кланяется, собирая руки в традиционное приветствие монашеского ордена - кулак, костяшками бьющий в раскрытую ладонь. Распрямляя спину, монах смотрит на Клемента, как бы намекая, что именно инквизитор здесь главный.

Отряд Карающей Длани Святой Матери Нашей – Церкви Спасителя. Начало.

Отец Клемент – неоднозначный инквизитор.

Когда сам Старший Инквизиции желает видеть простого экзекутора второго ранга, коим являлся Отец Клемент – не блиставшего, но подававшего надежды на неплохие операции, которые тот мог, в будущем, провернуть, это значит, что совершилось что-то невозможное. Его заметили. Во время приёма Старший похвалил Клемента за его усидчивость и стремление проявить себя с лучшей стороны. А потому он, Старший, которого на самом деле звали отцом Нареном, решил, что лучшим испытанием для Клемента будет искоренение очередной опасной и мерзкой ереси, что свила себе гнездо не где-нибудь, а под носом у Церкви – Уиндинморке, где совершают свои богопротивные и еретические ритуалы, воруют детей, скот и грабят караваны.

— А вот, смотри, донесение сельского старосты, зачитываю, — Старший раскрыл небольшой свиток, который лежал на его столе, — "Зрел собственноручными очами…" — Интересно, а это как? Кхм, неважно. — "…Как друиды превратились в волков на огромных лапах, числом шесть…" — Опять же, непонятно, шесть волков или лап? — "…И уволокли в лес пятерых малышей в возрасте десяти лет, чтобы совершать ритуалы свои еретические. Прошу принять меры и подвергнуть их суду праведному." — Ну, как тебе? И такие сообщения приходят ото всюду. Теперь, ты понимаешь, с чем тебе придётся бороться? Но ты пойдёшь не один – у тебя будет свой отряд и поддержка всей нашей Церкви. Но отряд не должен быть большим. Тебе хватит трёх спутников, поскольку не нужно привлекать много внимания: твоя цель – это выяснить их мотивы. Уничтожать их надо только после этого. В твоё подчинение дам одного монаха, которому пора пройти боевое крещение. Он пока не столь опытен, но уже проявляет себя, как отличный боец. Присмотри за ним. А завтра ты телепортируешься в их столицу, там тебя встретят и дадут больше информации. Ну, ступай с миром, инквизитор. И да прибудет с тобой Спаситель!


Аримар Ворон — из грязи в… монахи?
Пришло время для первого боевого задания этому парню – решили его наставники. Да и дело нашлось ему подходящее – Старший запросил подходящего кандидата на борьбу с ересью в Уиндинморке, и он его получит.

Анатэй Дамнос – гонимый, но твёрдый.
Прелат Авем вызвал как всегда спокойного и бесстрастного тифлинга, чтобы сказать ему буквально несколько фраз: "С этого дня ты переходишь в подчинение к отцу Клементу. Не знаешь, кто это такой? Ничего, узнаешь. Завтра пополудни тебя позовут в мой кабинет, там пройдёшь инструктаж. А теперь иди отсюда." Тифлинг понял. Он придёт.

Ярвем Шинбей – тавр-паломник
Нечасто Инквизиция обращается за услугами минотавров в качестве следопытов и проводников. Но сейчас, видимо, им позарез понадобился такой. А Ярвем, который уже почти отправился в паломничество, как раз пришёлся кстати – племени не только не нужно было посылать кого-то другого, но и сам Ярвем мог выслужиться перед экзекуторами, и тем заслужить заветный пропуск в Святую Область. Уже на следующий день он был в столице Уиндинморка, городе Хайермолф, а сопровождающий его неврачный инквизитор вёл его прямиком в местное отделение Карающей Длани.


Отец Клемент и его новый спутник, Ворон, с помощью круга телепортации (расстояние было весьма приличным, а потому пришлось использовать его не один раз) добрались до Уиндинморка, то в здании, которое окружало это причудливое магическое сооружение, их уже ждал глава местного отделения инквизиции вместе со своей свитой:
— Доброго дня вам, слуги Спасителевы! Меня зовут отец Авем и именно ко мне вас и послали… Прошу, пойдёмте, нам есть, что обсудить. — Жестом он пригласил к выходу.

А тмфлинг по имени Анатей смиренно ожидал зова прелата у кабинета последнего.

Пока все выжидали, Генрих продолжал копаться отмычкой в замке. Ухмылка на лице тифлинга сменилась недовольной гримасой.

- Откуда у тебя ключ? - нетерпеливо бросил Анхаг, - Хозяйка шкатулки дала его тебе?

- Нет, - беззаботно ответил Генрих, - Ключ мне дал жрец Андаза. Сенда не должна знать об этом.

- Знашит, ты предал её? - тифлинг вновь расцвёл, от этой догадки, - Прекрасно! Но пора это заканчивать.

Анхаг громко хлопнул в ладони, и дварф рядом с ним тут же поднял булаву и щит.

- Прикончить их. Этого - последним. - Указывал тифлинг на Генриха, который тут же принялся недоумённо вертеть головой.

Головорезы из соседней комнаты услышали приказ и, как будто только этого и ждали, повыхватывали скимитары и направились к Бораилу и Лизе. Третий, не сдвинулся с места, вместо этого он поднял руки над головой и принялся монотонно бубнить заклинание. В конце он направил руки в сторону беззащитной девушки, и с кончиков его пальцев сорвался луч света, дрожащий подобно языкам пламени. Однако, девушка играючи увернулась от атаки, правда тут же её достал своим скимитаром один из бандитов - царапина, но ощутимая. Второй бандит целил в Бораила, и юный следопыт, пропустил удар, несмотря на то, что готовился к наихудшему сценарию с самого начала. Броня и врождённая ловкость спасли дварфа от серьёзной раны, тем не менее, укол был ощутимый.

В комнат тем временем, наёмник, защищавший тифлинга выступил чуть вперёд и взмахнул булавой в сторону Криса. Однако ловкий полуэльф успел отскочить, несмотря на то, что шкатулка всё ещё была у него в руках. Медальон - ключ в этот момент упал на пол и откатился под ноги Генриху.

- Постойте, что творится? - воскликнул он, наступая на медальон и выхватывая оружие. - Остановитесь!

- Они злодеи, - объяснил Анхаг, доставая кинжал из кучи бумаг на столе, и выхватывая кристалл, - Хотят забрать у тебя шкатулку и всё што в ней.

С этими словами он направил руку с кристаллом в сторону Оравера, вытянул два пальца и выкрикнул короткую фразу. В этот момент, кристалл зажёгся огнём, направляемый жестом колдуна он стрелой пролетел в сторону дварфа, однако попал куда то в стену за ним.

Переворот

Луций уходит сам — непобедимый, непобеждённый.
Подготовленные Аделфом носилки по иронии судьбы достаются Фейрузе, ее хрупкое тело подняли из мокрой грязи и отнесли в одну из палаток, окружив бдительной охраной.
У шатра царицы теперь стояли караульные — приказ магистриана не позволять никому заглядывать внутрь распалял всеобщее любопытство, так что многие поначалу пытались отираться поблизости, но идущий изнутри смрад развеял иллюзии даже у самых любопытных.
Лекари творили своё колдовское искусство.
Лагерь погрузился в ожидание.

Всё ещё не кончено.

Тиест
Ты видишь всё.
Видишь не двумя глазами, а сотней, не телом, а духом, не явное, а скрытое.

Ты видишь — в палатке Фейруза дремлет. Пламя внутри неё ещё горит, но поражение словно лишило его воздуха. Так ли серьёзна рана? Что значит она по сравнению с волей человека, которому незачем жить?
Клавдий — умелый лекарь. Но чёрную желчь можно лишь сдержать, и нельзя истребить совершенно.

Ты видишь — твоё заклинание на празднике наконец рассеялось. Рабы Фейрузы решают, мол, мы достаточно погуляли. Ничего не подозревая, они направляются в лагерь.
С ними Эморри. Человек, с которого все началось.
Вряд ли свита сможет что-то сделать оставшись без лидеров. Саваг умеет руководить людьми, но он не пойдёт в одиночку против императорского агента.

Ты видишь — Архип сидит с дозорными.
Он дрожит.

Можешь ли ты что-то сделать?
Или как часто бывало в последние дни, твой удел лишь наблюдать за драмой людей, сталкивающихся друг с другом как блуждающие светила?

Луций тоже смотрит — не телом и не духом, но глазами других. Ещё не успели рабы достичь лагеря, а Савага уже пригласили в шатёр магистриана.

Ещё ничего не кончено.
Но близко к концу.


Получатели: Тиест Метаксас.

Гектор
Твоё возращение заметили прежде всего солдаты.
Декан Константин отчитался коротко.

— Трибун, пока тебя не было, магистриан подкупил охрану Фейрузы. Женщину попытались арестовать, она бросилась на Луция с копьем. Он ранил ее мечом в голову, непонятно выживет она или нет. Свита формально не под арестом, но нам велено присматривать за лекарем и колдуном. Арабки теперь с нами.

Тебе вспоминается Ктесифон.
След от копья на теле.
Тогда тоже было непонятно, выживешь ты или нет.
Воспалится ли рана от нанесённого в неё ветром песка? Достаточно ли искусства Квирины? Благоволит ли Митра?
Теперь — всё тоже самое.
Даже лекарь волею звездных богов тот же.

И, возможно, справедливость свершится.

Эморри

Ты узнаешь все не так, как Татион. Ситуацию тебе рассказывают солдаты. Дело дрянь. Луций же велел тебе докладывать обо всем, что происходит у арабок. Ты не мог этого забыть. Зачем ты в таком случае пошёл веселиться? Тогда это казалось абсолютно логичным.

Наваждение какое-то...
Не иначе колдун постарался.

Луций

Розовые глаза смотрят из темноты.
Белая шерсть.

— Он ждёт тебя, когда будешь готов.

Сказал Кэрролл прежде чем исчезнуть.

Как невовремя.
Впрочем, отец мудр. Он не сказал «сейчас».

Фейруза

Твоя жизнь — словно мелодия.
Звонкий, напоминающий марш мотив, сменяется барабанным боем, возвещающим падение.
Всякий раз ты ехала побеждать — всякий раз уходила с позором.
Ты ехала в Персию быть шахиней — а уезжала бесплодной вдовой.
Ехала в Армению за местью — а уходила в цепях, со сломанными руками и опалённым языком...
И вот сейчас, жизнь снова дала тебе шанс, ты получила грамоту, подтверждающую твои полномочия, получила своих рабов, свой корабль...
И удар клинком в голову.
На десерт.

Так птица со слабыми крыльями взлетает в небо, высоко-высоко, но земля неуклонно тянет ее к себе.
Живя в Империи ты познакомилась с театром, и узнала понятие «трагедия». Одни римляне разыгрывали некие значимые сцены по ролям, а другие через такое представление узнавали как устроена жизнь.
Соответственно жизнь для римлянина делилась на два рассказа, два сюжета.
Первый, комедия, обыкновенно начинался со слез, а заканчивался смехом. «Как бы все ни казалось плохо, в конце все мы сядем за стол на одном празднике, и посмеёмся над нашими трудностями, ибо всякая война кончается миром», — словно говорили комедиографы. Глупая наивность.
Трагедия куда правдивее. Трагедия — это когда в начале мы видим благородный порыв героя, бросающего вызов равнодушным людям и жестокой судьбе. В конце его хоронят. Потому что мир таких людей любит только посмертно.

Звучит знакомо, правда?
Злой рок, от которого не уйти, не убежать, который невозможно преодолеть...


Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

И снова Луций

Аделф знает своё дело — ему удалось снять с тебя кольчугу не побеспокоив в ране наконечник копья. Боль приходит как ты и предсказывал — трудно говорить, трудно думать. А врач знай себе говорит, мол, повезло, по настоящему повезло, внутренности не задеты, сначала спасла кольчуга, а после наконечник упёрся в ребро... Теперь несколько месяцев будет боль при попытках глубоко вдохнуть, но повезло, как же повезло!

Нужно извлечь его, осторожно, вот так...
Сейчас кровь пойдёт.
Но мы зажмём рану.
Подождите несколько минут.
Затем обработаем и перевяжем...

Вводят Савага. Боспорский грек мрачен как смерть. Очевидно кто-то уже поведал ему о случившемся.

Молчание.

Переворот

Когда в последний раз Луций Цельс Альбин поднимал меч против человека? Когда сражался — зная, что могут убить? Власть магистриана — отправлять людей на костёр десятками, но руки его чисты, а тело неприкасаемо. Быть может, он и забыл вовсе как держать клинок? Рукоять привычно ложится в ладонь.

Нет. Не забыл.

Азарт битвы струится по жилам Фейрузы словно расплавленное золото. Пусть она уже немолода — так стремительно она не двигалась даже когда ей было двадцать пять и клинок пел в ее руках — отшатывается в ужасе, потрясая бесполезной спатой, Марк, жмётся к впавшему в ступор Метаксасу Аделф.
Альбин окружил себя прислужниками и рабами, но когда настал последний час, все они отступили от него, дрожа за собственные шкуры.

Он просто старик. Старик наедине со смертью.
Ты быстрее. Ты привыкла убивать. Ты — Львица Хиры.
И если это твой последний день, то старый, плешивый лев уйдёт вместе с тобой...

И в тот же миг, когда ты чувствуешь победу, ощущаешь свои пальцы на призрачном горле врага, Луций чувствует — он не успеет.
Никто на свете сейчас не успел бы остановить Фейрузу аль-Лахми.
Константин бросился наперерез, готовый, если потребуется, закрыть магистриана своим телом — она пируэтом, словно в танце обошла его.

Это конец.
Где-то в холодной космической бездне, Антарес оторвал свой взгляд от бесконечных светил...
Время останавливается.

Копьё и спата.
Римлянин и персиянка.
Бросок.
Последнее объятие.
Замирающее на устах дыхание.

Нет! Уклонился! Ушёл от удара!
Попытался ответить — глупец.
В этот миг, ты Зенобия, сокрушающая своей пятой легионы. Ты Клеопатра, пред которой преклоняется Цезарь. Ты Фейруза — и это важнее всего.

Древко копья бьет магистриана в висок с такой силой, что ломается от удара. Луций падает, касается рукой земли — но каким-то чудом удерживается на ногах бросается вперёд...

Струйки крови бегут с уголков губ.
Острие копья торчит из груди.
Тускнеет всегда острый взгляд закрывающихся в последний раз глаз.

Ты... Убила его.
Ты правда убила его.

Замерзшее время вдруг разгоняется, бежит как лёд по реке. Стремительно проносятся мимо всеобщий вздох. Поднимаются во имя мести клинки и копья.
И в этот миг, глаза Луция открываются.

Зенобия заморила себя голодом в римском плену.
Приняла яд Клеопатра, дабы избежать позора.
А Фейруза...

Удар.
Стук падающего тела.
Звезды танцуют в небесах.
Горячая кровь заливает глаза.
Темнота.

Все
Вы были там, когда Фейруза пала.
Марк, Аделф, Тиест, Клавдий, Аттия.
Безмолвный Татион со своими людьми, достигший лагеря к развязке кровавой драмы.
Вы были там — а Луций стоял как Цезарь на полях близ Фарсала, и сломанное древко пробившего кольчугу копья торчало из его широкой груди.
Он стоял как бог, и звёзды улыбались ему.

Затем пал и он.

    – Не убивать! Не калечить! – кричит Луций, и тут сердце его ёкает, когда он видит, как появляется откуда-то сбоку Адельфий со склянкой в кулаке. На мгновение кажется, что Фейруза сейчас его пронзит, и всё. – Адельф, назад! Марк, назад!
  "Дура безумная!" – проносится в голове злая мысль. – "Лекаря-то за что?! Что ты творишь!? Только тронь его, я тебе потом вырву ноги и камчу твою в задницу засуну!"
  Но оказывается, это был всего лишь маневр, и вот она напротив магистриана, и нет щитов легионеров, чтобы закрыть его. Сейчас прозвенит сталь и кто-то из них двоих, вероятно, умрёт.

  – Поговорим, когда ты успокоишься!

  Он видит, как вздымается грудь арабки перед рывком, как раздуваются ноздри, как сжаты пальцы на древке копья. Он видит глаза и узнаёт этот взгляд – взгляд идущего в последний бой.
  Такой взгляд был у всадников слева и справа от него, когда они галопом понеслись в атаку на легионы Августа Констанция. Такой взгляд был и у него самого. Мурса, пятьдесят первый. Тебе семнадцать лет – и ты веришь, что надо сразиться во что бы то ни стало, победить или умереть, или и то, и другое. Чистая ярость. Огонь по венам. Бешеный кураж.
  Так хочется вспомнить тот огонь, опять разлить его по телу – и пусть решится: "Я или ты? Мы или они? Запад или Восток?" Вспыхнуть и сгореть, но осветить кусочек мира вокруг себя, обрести бессмертие в легенде. Юность – это сладкий сон, и так страшно просыпаться, да? Твори что хочешь, а если убьют – что терять? Ты ведь ещё ничего и создать не успел, а так тебя хотя бы запомнят.
  Последняя отчаянная атака – столь поэтично!..

  На самом деле нет, это же все полная херня. У Луция есть план, и он безупречен. Фейруза просто останется один на один с толпой солдат и будет втоптана в землю, а потом связана и принесена, как овца на блюде. Как змея в кулаке. Нам не по семнадцать лет и мы больше не играем в жизнь. Мы определяем её для остальных. В мире зрелых людей никто не обязан играть по правилам для юношей. И пора тебе это понять, если ты хочешь, чтобы царицей тебя называли не в насмешку. Я присматривался к тебе все это время и готовился к этому моменту, а ты – нет. А зря. Может, поняла бы, что у Луция Цельса Альбина обычно есть запасной план? Я же Императорский Агент при исполнении, а не Кай Боза, чтобы тебе тут спату-полуспату показывать. И весь твой порыв обернется унизительным пшиком.

  Ты так хотела последним усилием свести вничью! Покончить с этим "коварным румом", который не учел, что копье в умелых руках храбреца бьет любой план или хотя бы оплачивает этому храбрецу славную смерть.
  Да всё я учел. Не бьет. Никакой ничьи и ни единого шанса на славную смерть – право на неё покупают не безумными выходками, а достоинством. Трепыхайся и бей хвостом сколько хочешь, я уже поймал тебя, потому что такова моя служба. Потому что я учился свергать царей и цариц двадцать пять лет, пока ты махала копьем, носилась, как ненормальная, по пустыне и хлестала рабов камчой.

  Но... львиц не ловят в силки, ведь так? Это же для кроликов.
  Хочешь последний раз побыть львицей? Так побудь!
  Но ты нарываешься. Я тоже когда-то был молодым! Я тоже когда-то был воином, а не палачом. Я тоже когда-то был таким, каким ты меня видела в Сердце Скорпиона. Меня заставляли забыть об этом, но недавно из-за твоей глупости мне снова пришлось это вспомнить.

  К черту планы! Нам по семнадцать. А судьба любит, когда мы совершаем глупости.

Получатели:

  Жизнь все-таки любит посмеяться над людьми, строящими кучу планов во имя чего бы то ни было. Текли секунды, шаг сплетался с шагом, а кровь еще не украсила россыпью похожих на рубины капель землю, и все также продолжало заполошно биться сердце. Она была еще жива – и это было удивительно. Все ж таки противостоят ей не вчерашние декхане, знающие только, с кокой стороны у копья острие, но вполне опытные воины: волки Империи, ветераны многих схваток. Да и годы у нее уже не те, чтобы так метаться: соленый пот проступил на лбу, и теперь мокрые пряди неприятно льнут к лицу, воздух из легких вырывается с тяжелым хрипом, саднят от неимоверного напряжения все мышцы.
  И все-таки она еще стоит. С лжи начался этот бой, ложью он и продолжается. Царица-изгнанница достаточно слышала о Константине-сарбазе, чтобы понимать, что за несколько ударов сердца не сможет одолеть столь опытного бойца. А значит, остается только врать: телом, глазами. «Смотри, рум, я не гляжу даже на владыку, которого ты защищаешь! Видишь, моя поступь несет меня в сторону – я пытаюсь обойти тебя! Давай, ты же прочитал меня, как развернутый папирус – метнись в бок, перекрой дорогу! Умничка! А теперь…» Проклятая рвется в новую брешь очертя голову, ловя за хвост свой последний и единственный шанс.
  Понять бы только, над кем вволю похохочут язаты: над ней, прорвавшейся сквозь десяток противников к единственной цели и упавшей у его ног, или над магистрианом, уверенным, что отряда солдат хватит, чтобы повязать единственную женщину, к тому же уже встречающую осень своей жизни. Но людям о том знать не дано…

  Бросок – и с хриплым выдохом с губ арабки срывается короткое:
  - Повторяю! Поговорим!?

  Спросив, Львица Хиры не замедляет танцующих движений, хорошо понимая, что отведенное ей время уже истекает, и скоро песочные часы ее жизни сделают оборот. Каждая секунда на счету, и если она хоть на миг замрет, хоть на секунду прервет вязь замысловатой поступи, дожидаясь ответа, то больше ни за что не окажется так близко к Альбину. Окружат, повалят на землю, выместят испуг и злобу ударами ног и копейных пяток: ведь это не нарушит приказ магистриана. А проучить бешенную бабу им наверняка хочется – к маджисам не ходи. Кем бы ни была она по праву рождения, сейчас ее удел – удел воина, и обращаться с ней будут соответствующе.
  Какое бегство, помилосердствуйте, какой прорыв? Об этом и мысли сейчас нет. Опьяненная горячкой боя, с натянутыми серебряными струнами нервов, она не успокоится и не остановится. Эта пляска должна быть завершена так или иначе, а не прервана. Потому что вот она, жизнь – здесь и сейчас, а скрываться – удел трусов и слабаков. Жить с клеймом беглянки гораздо сложнее, чем с Блудницей за плечом – сил не хватит посмотреть в зеркало и увидеть владычицу с сердцем кролика.
  Танцуй, танцуй, танцуй! Быстрее, еще быстрее! Одно, лишь одно слово ведет ее в этом ритме: громкое, надрывное, приходящее вместе с боем в висках: «Jalla!» - другого не дано.

  Взмах в сторону – со свистом острием вниз проносится копье перед легионерами: отшатнитесь, уроды, иначе вам ноги до кости распахает! Воздух визжит под ударом камчи с другой стороны – не чтобы кого-то поразить, а лишь для равновесия. Ну и чтобы никому не пришло в головы самоотверженно броситься на угрожающую их домину ненормальную. Да пускай думают, что хотят: их для лахмидки ныне не существует! Она один на один с предатателем-румом, а все прочие – лишь искаженные тени. Колышущиеся и нечеткие, как мираж в песках, но от того не менее опасные.
  Ей остается только одно. Опереться на пятку и прыгнуть вперед, как прыгает барс на джейрана, вложив в это движение всю скорость своих движений, всю силу и умение. Не клинком в грудь, ни с занесенной плетью: руки царицы широко разведены в стороны, словно она желает всего лишь заключить мужчину в крепчайшие сестринские объятия. Вот только сведенное в оскале лицо никак не может принадлежать любящей сестричке.
  Ушла земля из-под ног - только подол некогда зеленого, а теперь залитого чужой кровью платья взвился. Прыжок – и короткое сожаление, мысль, абсолютно посторонняя и чуждая: «А дома сейчас персики спеют. Наливные…»


Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

  Как это ни странно, золото не произвело на баронессу никакого впечатления: толи она не догадалась, что означает этот маслянистый блеск, толи была слишком перепугана, чтобы как-то адекватно отреагировать. Девушка только задергала головой на слова, что ее обманули, но ни звука не произнесла. А вот Сальников, кажется, понял все и сразу – уж больно любопытный и оценивающий у него был взгляд. Но приказ мигом стер всю проступившую было жадность: унтер козырнул и шеметом метнулся вниз – только каблуки загрохотали по лестнице. Мёдем, сжавшись, посмотрела ему вслед, снова укутавшись в палантин, но на сей раз так, что только стали видны только острый носик и высокий гладкий лоб. Несколько секунд она непонимающе смотрела на ротмистра, а потом негромко пискнула:
  - Первый и четвертый нумера. Коммандан Витрэ из Иностранного Легиона и кэптен Уилл Рэндэл из штаба Пуля.
  С англичанином лейб-гвардеец был шапошно знаком: он, кажется, был начальником строевого отделения штаба Северо-Русских эспедиционных сил. А вот с французом встречаться не довелось: но, по крайней мере, барон был о нем наслышан. Пренеприятнейший тип, русских легионеров, неважно, бывшие офицеры они рядовые, вообще за людей не считавший и относившийся к ним как к каким-то полудиким арабам.

  Четвертый нумер, принадлежавший Рэндэлу, к сожалению, молчал: только молодецкий храп человека с чистой совестью слышался из-за двери. А вот дверь первого после короткого стука распахнулась, и перед Раушем предстал невысокий плотный мужчина с короткой стрижкой, на заспанном лице которого тараном выделялся объемистый нос. Белая рубаха с закатанными рукавами и штаны на помочах довершали образ постояльца: коммандана Витрэ, если Мария ничего не напутала.
  - Чем могу быть полезен, мсье, - на неплохом русском спросил прищурившийся француз, - ротмистр?

  С первого этажа тем временем прогрохотал молодецкий голос бывшего берсовца – судя по всему, бывший союзнички встретились:
  - Какой капитулировать, э-э-э? Да пошел ты нах… к шайтану с такими предложениями, дарагой граф! Мы тут хоть батальон удержим: с нами Аллах и три английских пулемета! Сам сдавайся, слушай, да?

  «Шери, сука! Точно ее работа. – мелькает горькая мысль. – Или ее предупреждение было правдивым? Да чтоб я сгорела, если демон будет говорить правду! Сама предупредила, и сама же все организовала! Как же объяснить этому индюку, что он не прав?»

  Фейруза не сдвинулась с места, продолжая смотреть с прищуром на рума. Только губы надменно поджала, слушая еле прикрытые легким вежливостью угрозы. Лишь шум за спиной заставил ее дернуться и быстро обернуться. Но увидев, что это ее – а ее ли до сих пор? – арабки спешат к переговаривающимся, вернула свой взор к статной фигуре Альбина.
  - Ни капли не убедительно. Придумай что-то другое, магистриан. Но не в Клавдии-шифокоре сейчас дело: хотя видит Ясное Солнце, что в другое время я бы уделила больше внимание судьбе своего человека. Для начала ответь мне, римлянин, с каких пор кровь на одеждах другого считается признаком безумия у того, кто сам ходит по колено в крови?

  Губы царицы скривила презрительная улыбка. Вряд ли перфектиссим прислушается к ее речам – но позволить себе молчать она не могла. Пока что время слов, а что будет дальше, зависит только от них двоих и их готовности идти навстречу друг другу.
  - Нет, магистриан, я не дам взять себя под стражу и не отдам тебе оружия: слишком хорошо мне известно, чем все это кончается. Я лучше умру, чем снова стану рабыней у кого бы то ни было. – Медленным плавным жестом, чтобы ни у кого не осталось сомнений, арабка убрала руку от камчи. – Но я не собираюсь драться с тобой без нужды: каждый погибший и раненный с твоей ли, с моей ли стороны ослабит нас перед лицом хунну. Но если ты попытаешься применить силу, ты меня принудишь к ответу.
  Я не ведаю, - пожала она плечами, - что сподвигло тебя на такой шаг и чьим грязным наветам ты поверил. Могу сказать только, что подобная наивность тебе не к лицу. Не ведая за собой греха, я предлагаю тебе компромиссный вариант. Мы сейчас вдвоем сядем здесь на землю и дадим беседе литься, а твои солдаты и мои воительницы отойдут и станут вкруг нас. А если ты боишься, что я могу тебе навредить, - женщина хмыкнула, - оставь с собой молодого Аврелия, что своим телом защитит тебя, случись беда, от злой и безумной арабки.

Генрих согласно покачал головой, когда услышал слова поддержки. Он немного расслабился и позволил себе откинуться на спинку стула. От благовоний Лизы, казалось, он совсем пришёл в себя.

- Ключ не потерян - это я знаю точно, - парень вновь приблизился к вам, что бы можно было говорить тише, - Одна часть ключа у меня с собой - она должна раскрыть плетение и показать замочную скважину. Ещё у меня есть отмычка.

Генрих помолчал, как будто сказанного им было уже достаточно, но потом всё же добавил ответ и на вопрос Криса:

- Внутри идол вырезанный из кости - это всё, что мне известно, - с сожалением пожал плечами он, - Нужно удостовериться, что он на месте. Я собирался проверить сам... Об этом лучше вам было бы не знать. Сенда, эх...

Парень тяжело вздохнул.

- Мне следовало об этом молчать, но сам я похоже не справлюсь. Сенда просила меня проверить, что идол на месте. Но я, похоже, не лучший кандидат. Если я опять не смогу проронить ни слова - кто-то из вас умеет пользоваться отмычкой?

  - Я знаю, Клавдий-шифокор. – негромко отвечает Фейруза. Сейчас, когда ее голос тих и ровен, почти не слышны шипящие нотки в нем. Женщина продолжает медленно разбирать волосы на пряди, словно бы ничего и не произошло. – Мне надо будет смыть с себя эту поганую кровь. Увы, - она поворачивает лицо к лекарю, но так и не открывает глаз, - но справедливость часто оставляет после себя плохо смываемые следы, которые некоторые могут принять за следствие чего-то более страшного, чем воздаяние.
  Очередная черная прядка с редкими серебристыми нитками седины ложится на плечо арабки. Прекратив заниматься прической, она осторожно кладет мелко подрагивающие руки на колени, застыв в позе спокойствия.
  - Ташакор, мудрый Клавдий, что поинтересовался. Мне помощь не нужна: по крайней мере, да помощь, которую ты можешь оказать. Но, скорее всего, ближе ко сну я вновь попрошу у тебя сонного зелья и, чувствую, теперь это будут делать регулярно. А пока позволь и мне спросить: что привело тебя сюда, когда твои собратья по вере празднуют? Но прежде ответь мне, - Фейруза наконец распахивает глаза и смотрит на мужчину, - как называется человек, вырвавший с корнем дурную траву и не давший тлетворному влиянию ее заразить остальных? И сделавший это в той же мере, в коей плевела эти раньше оскверняли чистоту сада его?

- Да, идём, - эхом полуока отозвался Генрих. Он передал сундук ювелиру, а сам направился на выход.

Получив ответ Змей коротко кивнул на выход и развернулся к лестнице. Двое его бойцов - шли впереди. Пройдя через весь склад, кампания не дожидаясь вас - вышла наружу. Когда все вы, вместе с Генрихом выбрались следом, вы нашли змея в окружении пятерых товарищей. Кроме уже известных вам дварфа и человека, был ещё один человек и полуэльф в обносках, как у нищего. Они перебросились парой фраз, Змей передал каждому часть монет, после чего банда разделилась. Двое быстрым шагом направились по набережной на запад, двое на восток и один - в подворотню возле склада. Змей остался стоять на месте, дожидаясь вас.

- Тут не далеко, идёмте, - он махнул рукой в сторону вдоль набережной и повёл вас неспешным шагом. Вдоль моря вам пришлось идти не долго, спустя всего пару сотен ярдов, Змей свернул в на улочку вглубь района. Улочка тут же начала петлять меж домов, делясь на бесконечные переулки и тупички. В некоторых местах змей открывал калитки, бесцеремонно входя во дворы, пересекая их и выводя вас на очередной узенький проход между домов. Однажды вам пришлось даже пройти сквозь один из домов в котором за картами коротали время не менее десятка человек. В конце концов, бандит вывел вас на улицу Воеводы. До провозглашения независимости города, она называлась улицей Генерала г'Асето, но потом имя королевского офицера убрали и осталось то, что осталось.

Ещё пара минут и Змей уже стучал в двери одного из домов - второго от перекрёстка улиц Воеводы и Парчовой. На стук довольно быстро ответили. Дверь открыл крепкий дварф. Он критически осмотрел вас и без слов пропустил внутрь. Помещение было едва ли больше десятка футов вдлинну и в ширину. Внутри стоят стол и несколько стульев. Помимо выхода наружу отсюда вели две двери - одна направо от входа и вторая в дальней стене. Крепкая и тяжёлая на вид. Рядом с ней было небольшое окошечко забранное решёткой. Именно туда и направился Змей. Встречавший вас дварф задвинул засов и отправился во вторую - из неё доносились голоса нескольких существ.

- Располагайтесь здесь, придётся подождать некоторое время. Сперва я должен узнать - на месте ли хозяин.

С этими словами, бандит трижды громко ударил тяжёлую дверь, которая тут же открылась и он скрылся за нею оставив вас вшестером.

- Проклятье, проклятье! - Тут же разразился Генрих, стоило вам остаться в комнате без змея. Он повалился на один из стульев, схватившись за голову. На его вопли выглянул дварф, но не обнаружив ничего подозрительного, вновь скрылся за дверью.

- Я очень благодарен вам, что вы взяли переговоры на себя, когда я... Ну, когда я не смог. Вы не представляете, какое на меня оказывается давление, я едва это выдерживаю. - Он поманил вас жестом приблизиться и сам склонился над столом. Продолжил он на пол-тона тише, - Я вас отблагодарю отдельно, когда всё закончится. Не сомневайтесь. Всё сложно не только потому, что чёртова шкатулка нужна Сенде. Ей нужна она сама, потому что Сенда думает, что шкатулку не открыть - ключ утерян. Даже у неё самой его нет!

Генрих на мгновение замолчал, оглядывая вас. Он пытался понять, какой эффект произвела на вас новая информация.

- Это очень важно. Если я опять не смогу найти слов - я должен заполучить шкатулку до того, как мы выйдем. Я могу рассчитывать на вас?

Минуту назад Марк с тройкой своих пассий вернулся к столу. Застегивая фибулу своего плаща, уселся он на почётном месте, а вокруг расположились арабки. Он шептал им что-то страстно и, хоть они сами едва понимали слова, заставлял их улыбаться и хихикать. Марк улыбался и сам, и было в его улыбке какое-то величественное достоинство, что подобает, пожалуй, только богам и августам.

Теперь стих смех, пропали улыбки. Но Марк, чьё чело омрачено беспокойством, все ещё шепчет что-то одной из своих любовниц, той, что лучше всех понимает латынь. Лаконичный вопрос. Затем ещё один. Арабка отвечает покорно и указывает на кого-то из своих сестёр по оружию. Марк Аврелий Контаренон поднимается на ноги, прикасаясь кратко к рукояти кинжала на поясе, а затем решительно выходит вперёд.

Он выхватывает одного из легионеров из толпы и отдаёт ему приказ:

- Немедленно отправляйся к магистриану. Сообщи ему, что среди людей регины Фейрузы ссора. - супернуменарий глядит на ворожея Тиеста, - Из-за серебра и злата. И они вот-вот готовы схватиться за ножи. - оборачивается к легионеру и хлопает его по плечу: - Беги!

Взгляд Марка скользит по гребцу, к которому обратился Адельф. Он слышал просьбу целителя к нему, но одному из рабов Марк Аврелий доверять не намерен.

Марк делает ещё несколько шагов вперёд, становится почти между возмущённой толпой за спиной Тиеста и отступающими прочь арабскими воительницами. Взирает на первых, но не позволяет оказаться за собственной спиной и вторым. Поднимает руку.

- Легионеры! Ко мне! - снова командует он, - Все остальные! Стоять!

Он останавливает взгляд на Тиесте, смотрит прямо в глаза колдуну.

- Именем Августа я приказываю: стоять!

Язычники

Напряжение Тиеста не укрылось от пирующих, а может волшебство передало его состояние остальным. Медленно поднимается капитан, за ним, словно их дернули вверх на веревочках — матросы. Вот уже и рабы встают, и даже ничего не понимающие легионеры, вдруг обнаружившие себя в меньшинстве, следуют общему порыву. У Фейрузы хватает рабов — и после того как христианский праздник закончился, многие гребцы поспешили к своим собратьям по несчастью, так что вокруг колдуна мигом образовалась толпа человек в двадцать.

Арабки попятились.
Их руки тоже все как одна потянулись к ножам, более серьезного оружия на пир никто не взял...

— Какие-то проблемы?

Скорее с вызовом чем смело спросила Алия. Она тоже сделала шаг назад, и все же повторила громче.

— Какие-то проблемы?!

— Ты нам скажи, блядь арабская!

Откликнулся боспорский грек Саваг, но посмотрел почему-то на Метаксаса. Действительно, все пошедшие за колдуном ощущали, что проблема есть, но не понимали ни смысла ее ни сути.
Их пробужденный вином порыв мог исчезнуть так же как пробудился.

— Стоять!

Скомандовала Алия, но ее слова не возымели действия. Женщины продолжали пятиться, а люди Метаксаса наступать. Общее напряжение момента ощущалось всеми.

— Эморри!

Попыталась окликнуть арабка алеманна, единственного, от кого могла ждать помощи.
Но и она смотрела на Тиеста.

Слушал Змей полуэльфа внимательно. По лёгкому замешательству было ясно, что суть фразы про дварфийский ригель он понял только по контексту. Понял и довольно оскалился.

- Пойми, дорогой, я бы рад предложить что-то ещё. Раз уж вы платите охотно. Но сейчас уже ничего нет. Вон видишь, счетовод проклятый, даже столетний сервиз приволок, хотя я говорил ему выкинуть это барахло в море. В общем, цацки пока кончились, а когда будут - тут точно и не скажешь. По всякому ведь бывает.

Тем временем, Генрих выложил на стол перед продавцами семь платиновых слитков и пять золотых. Считать тут особо было нечего и Змей согласно кивнул, после чего принялся перекладывать слитки себе запазуху. Генрих и Освальд же - начали складывать золото в сундук.

- Ты если хочешь ещё с в таком роде дело иметь - придётся подождать, - заявил бандит, давая своим сигнал на выход, - Недельку - другую, может месяц. Приглядимся друг к другу, посмотрим сколько пыли поднимется и может быть тогда ещё увидимся. Зайдёшь в Чашу - спросишь Змея. Ну а сейчас - ничего нет дорогой. Всё что осталось - обещано кому то другому. Продать тебе не можем, нам репутацию нужно беречь.

С этими словами он двинул на к лестнице вниз. Но когда его нога уже опустилась на первую ступеньку, он внезапно обернулся.

- Разве что... У одного приятеля уже слишком долго ждут своего покупателя пара вещей. Тот покупатель уже может сменил костюм на деревянный. Могу познакомить... Сегодня. Да вот прямо сейчас. Должны были у него выкупить какой то кирпич из серебряной проволоки, да фибулу с символом Мэрили с кулак размером. Может у него и ещё что завалялось. Интересно?

  Благословенные владения Императора Человечества полнятся сотнями и сотнями миров, на которых из века в век живут верные подданные Его. Пытливые исследователи могут выделить среди них ставшие одним большим городом миры-ульи и застроенные громадами соборов церковные миры, планеты, прозябающие во мгле средневековья и находящиеся в диком состоянии, окутанные смогом миры-кузни и осиянные солнцем просторы миров имперских. Но среди всего этого богатейшего разнообразия вряд ли найдется много таких миров, как славная Раджа, по праву считающаяся прекрасной перлой субсектора Терон, что в Сегментуме Обскурус.
  Стародавняя станция, помнящая времена, когда люди еще только начинали исследовать бесконечность вселенной, размерами своими может поспорить с крупнейшими из планет, а населением своим превосходит многие ульи. Но не это делает ее драгоценным камнем в короне миров, но то, что именно на Радже хитрые торговцы могут удовлетворить почти любую прихоть посетителя – были бы деньги. Здесь, в непрестанно бьющемся живом торговом сердце субсектора, коммерсанты и дельцы предлагают товары со всего простора Империума и даже, поговаривают, за его пределами. Жизнь здесь, если ты обеспечен, превращается в непрестанный карнавал, апофеоз потребления и оргазм приобретения, захватывающий в свой яркий радужный водоворот всех: агентов Муниторума и нобилитет далеких миров, высокопоставленных клириков и эксплораторов Механикус, офицеров Астра Милитарум и чиновников Администраторума.
  Так стоит ли удивляться, что ставшая одной гигантской ярмаркой станция привлекает пристальное внимание тех, кто стоит по левую руку за Троном Его – святой Инквизиции? Там, где дозволено все, обязательно найдутся те, кто пойдет еще дальше и, польстившись на шепот во мгле, вручит свою душу темной четверке тех, чьи имена проклинает любой мало-мальски разумный. Во мгле темных коридоров у самых бортов и рядом с многотысячелетними механизмами, в неоновом свете торговых центров и в золоте Драгоценных Кварталов аколиты Sanctum Officium длят свою непрекращающуюся охоту. И она не прервется до тех пор, пока тело последнего еретика не рухнет на тело последнего ксеноса, чтобы сгореть в очистительном пламени.

  Но не все служители Теронского конклава прибывают сюда в попытке раскрыть очередной малефикарум. Некоторым, завершившим успешно задание, везет прибыть на Раджу как отдыхающим, чтобы, вкусив сладкие плоды станции, вновь окунуться в круговорот боев и интриг. Так вышло и с группой покойного дознавателя Хольдмеера. Пережившие бойню на Нью-Арке, агенты Трона прибыли на Раджу восстановить подорванные силы и здоровье – их домина, леди Фелиция Комнина, почитала заботу о подчиненных немаловажной добродетелью начальника. Дополнительное задание, которое она выдала аколитам – поиск торговцев запрещенными книгами – деятельного участия не требовало, а было скорее дополнением к основному приказу: отдыхать. Если у агентов получится – будет хорошо, а за неуспех карать весьма демократичная Фелиция не собиралась.
  Никто из них раньше не был на Радже, но все знали немало слухов о том, что здесь творится. Сама инквизитор Комнина, не возражавшая, чтобы в приватной обстановке ее звали просто Филь, любила вспомнить те блаженные деньки, когда она проводила здесь свое собственное расследование: одно из первых после получения инсигнии. Воспоминания о приключениях на станции у нее остались самые приятные: довольно сощурившись, бывшая летчик любила повторять, что для того, чтобы очистить раджу от ересей и демонопоклонников, понадобится уничтожить станцию – и это будет самой большой потерей для инквизиторов, которые в таком случае просто рехнутся от перенапряжения. Положительно, Раджа произвела на леди самое благоприятное впечатление.
  И теперь у ее подчиненных была уникальная возможность узнать, чем.

  По выходу из порта станция впечатления не произвела: низкие кишки низких коридоров, сходящихся и расходящихся под разными углами, гудение маглива и визгливый гомон у каров, готовых доставить новоприбывших в любую точку станции «буквально задарма». Начало пути было соответствующим: кажущиеся бесконечными освещенные горчичным светом ламп тоннели, могущие вызвать у непривычных обитателей менее технологичных планет клаустрофобию. Уйма авто, перекрестки, ответвления вверх и вниз, заблокированные пути, энфорсеры-регулировщики, многие из которых были в чалмах – такой сначала показалась Раджа.
  Но стоило кару вырулить на поверхность, как все сразу изменилось. Агенты будто попали в другой мир: широкие проспекты, украшенные лепниной высокие дома с просторными окнами, множество разномастных витрин и вывесок, так и зовущих зайти. Одежда, посуда, еда, драгоценности, книги, техника – чего тут только не было! Аж глаз разбегался! Где-то мелькали неоново-яркие вывески, зазывавшие в танцевальный клуб, где-то массивно и степенно висела вывеска дорогого ресторана, а буквально рядом старик с босыми ногами и бородой до пояса разложил перед собой на грязном полотне разновеликие и многоформенные сосуды, блистающие медными боками. А среди всего этого сновали люди. Уймы, толпы людей всех оттенков кожи, одетые в миллион разных нарядов, спешащие и неторопливо прогуливающиеся, жующие на ходу и печатающие что-то на инфопланшете, глазеющие по сторонам и целенаправленно идущие по одному известному им маршруту.
  А на дорогах, помимо каров, прибавилось и местной экзотики. Как пояснил словоохотливый водитель, нередко вся станция стояла в одной сплошной пробке, и поэтому те, что не мог позволить себе ждать или пользоваться отдельными линиями путей, нанимали рикшей. Бедняки самостоятельно или с помощью маленького ослика волокли за собой двуколку на одного или двух пассажиров, и просачивались туда, куда ни одно авто не проберется. К тому же, зная Раджу как свои пять пальцев, они всегда могли найти самый короткий маршрут, иногда настолько запутанный и извилистый, что несчастному клиенту оставалось только гадать, через какие же дебри его только что провели.

  Вскоре кар остановился перед рекомендованной Фелицией гостиницей – «Лакшми»: гигантским зданием, пронзающим всю станцию на три сотни этажей вверх. Здесь были номера как для обычных посетителей, так и вип-ложи ценой в не один десяток тысяч тронов, занимающие целый этаж. Аколиты выбрали себе что-то среднее: обширные шестиместные покои с кабинетом, кухней, и собственной ванной комнаткой с парилкой и небольшим бассейном: комфортные, уютные, а, главное, с повышенным уровнем безопасности. Камеры слежения за коридором и лифтом были выведены в покои, внутренние помещения защищала сфера тишины: как раз то, что нужно, чтобы без опаски обсуждать вопросы, запретные для большинства подданных Его-на-Троне.
  Первые дни прошли без приключений. Агенты вволю могли погулять по кварталу, носившему название «Яшмового», и посетить, в зависимости от вкусов, один из множества магазинчиков, или величественную церковь Святого Хлодвига, или оперный театр, или предаться более простым развлечениям в одном из многочисленных клубов, где никто не запрещал совместить выпивку с азартными играми. Здесь можно было жить полной жизнью, не отдаляясь от номера дальше, чем на пару километров: к услугам желающих было почти все, что только можно придумать.
  В Драгоценные кварталы, где раскинулся огромный парк, занимающий несколько гектаров, попасть было никак невозможно, но зато любители острых ощущений могли посетить околобортные бедные районы, отличающиеся от среднего города, как небо отличается от земли. Ну или Натаниэль от техножреца, например. Узкие лабиринты, маленькие халупки, висящий в воздухе смрад немытых тел и какой-то невообразимой пищи, чад из маленьких мануфактурок и голодные злые глаза вокруг. Зато именно здесь находилось то, о чем все знали, но закрывали глаза на их существование. Арены. Место, где можно было за горсть тронов бросить свою жизнь на кон. Или, напротив, нажиться на чужой смерти. Эти жестокие развлечения на Радже никогда не приедались. Более того, ходили слухи, что где-то ниже, на заброшенных уровнях, есть еще одна арена, где на красном песке можно встретить даже ксеносов…

  …Когда, следуя зову от местных агентов, подчиненные Фелиции явились в кофейню «Золотое зерно», служивушую официальным прикрытием Ордосам, бариста невозмутимо попросил их проследовать в другой зал на дегустацию недавно привезенных шантийских зерен. Ясное дело, никаких зерен не было, а был лифт вниз, доставивший аколитов в какой-то просторный зал, где вокруг круглого стеклянного столика на гнутых ножках стояли два широких черных кожаных дивана и несколько глубоких кресел. Темно-синие стены и полное отсутствие окон делали комнату немного мрачноватой, а расположенные друг напротив друга объемистые зеркала превращали ее в бесконечную анфиладу помещений. Приглушенный желтый свет создавал скорее интимную, чем деловую атмосферу.
  Из всех украшений здесь были только несколько хвойных венков на стенах, да смотрящаяся абсолютно чуждой вазочка с бледными анемонами на столе. Зато воздух был полон приятных свежих ароматов: не было ни следа затхлости и спертости, характерных для замкнутых помещений.

  Агентов уже ждали. На одном из кресел устроилась, забравшись в него с ногами, миловидная женщина с точеным профилем и огненно-красными волосами, неспешно попивающая что-то из высокого фужера. Осмотрев вошедших, она скупо улыбнулась и представилась низким, чуть хрипловатым голосом:
  - Лотта. Это я вас сюда позвала. Устраивайтесь, чувствуйте себя как… Хах, как на работе. Я, конечно, извиняюсь, что прервала ваш отдых, но вы снова нужны ордосам. С Филь я, кстати, предвосхищая вопросы, это согласовала. Итак, что хотите поесть-выпить перед тем, как начать слушать. Или, может, сразу же есть какие-то вопросы ко мне? Не стесняйтесь, задавайте их, и не бойтесь услышать ответ. – улыбнулась она. – Итак?

  Откинувшуюся на мягкие подушки арабку не смущает и не пугает одиночество. Долгие годы – с того самого дня, как она покинула Ктесифон, одиночество стало ее верным спутником. Разве можно считать, что ты не одна, когда все вокруг ниже тебя и недостойны знать даже малой толики мыслей и того, что тревожит сердце и душу? Конечно, нет. Царица всегда, даже в окружении верных клевретов, словно в невидимом коконе, огражденная от прочих смертных незримым пламенем. Так было на войне. Так было и потом, когда предательство ввергло ее в рабство: как могли сравняться с ней дикари, пускай даже свободные, и уж тем более иные рабы? К тому же в те страшные годы она не была собой – слабой плотью правила иная. Так было и в доме Флавия: одна в чужой стране, с непонятным статусом, она была между двух миров – хозяев и рабов, и нигде не была своей. Да и не стремилась. Так было и сейчас. Быть может, равным Фейрузе-нынешней был Луций. А может, и нет – женщина еще не решила.
  Закат красил горизонт багрянцем, очерчивая темной каймой верхушки деревьев на том берегу. Когда-то давно, на заре своих лет, маленькая Фейруза считала, что солнце становится красным, если в этот день пролито много крови. И сейчас, вдали от радостно гудящего лагеря, ей почему-то вспомнилось об этом. Подвернув под себя ноги, спустившая серый, кажущийся серебристым при свете плат на плечи женщина подставляла лицо последним теплым лучам, молчаливо следя за уходящим дневным светилом и методично бросая в рот орехи. Воздух был полон разлитой в воздухе музыкой и пах – совершенно по-северному – дурманящими ароматами меда. Это был красивый вечер, по-настоящему праздничный, и лахмидка собиралась устроить праздник и для себя.
  Наплевать, что подумают другие о ней, не участвующей ни в одной церемонии, не возносящей молитву к Ашат и не кладущей требы Ахура Мазде. Все равно она здесь единственная бехдин – все прочие либо безнадежно далеки от истины, либо, как младшие братья-митраисты, видят только часть ее. А посему, тем более с учетом ее происхождения, для того, чтобы воззвать к язатам, ей не требуется ничего, кроме слова и воли. Впрочем, если верить язат Арвану, это бесполезно: хоть припади она к ашат бахрам и начни вести жизнь, полную праведности, даже бледной аши ей никогда не достичь и теплого прикосновения хоть кого-то из Амеша-Спента не ощутить: они не снизойдут к колену преступивших чрез фраваран. И от одной мысли об этом хотелось выть голодным плешивым шакалом, падать ниц и змеей стелиться по земле, ногтями сдирая кожу, будто желая с кровью пролить все то зло, что внутри, и избежать-таки Друджо дмана.
  Но вот молчаливые воительницы принесли бессильную пленницу, чье лицо скрыто грязными колтунистыми прядями. Повинуясь плавному жесту сахибы, они внесли безвольное, даже не могущее самостоятельно передвигать ногами тело в шатер и поспешили обратно. Фейруза аль-Лахми, когда-то известная как Львица Хиры, неспешно поднялась с цветастого одеяла и выпрямилась в полный рост, посылая золотому оку кривую жестокую улыбку. Сегодня праздник, и она отметит его достойно. Зашуршал по траве подол оливкового платья, и царица без царства скрылась в шатре.


Получатели: Фейруза бинт Харис аль-Лахми.

...первая вспышка, он дышит и кричит, слепой, крошечный, упорный. Незримый внутренний меходуй на страже лёгких, кулачки-камешки у подбородка, кровь на бастионах кожи готовит краснеющее тельце к новой среде. Нет ничего и никого. Только жаркие пятна света.

...первые шаги, воздуха бесконечно много. Пространство манит исследовать, таинственное и опасное. Ссадины на ладонях, синяки на коленках. В играх теряется время; с каждым годом мир всё известней, свободы всё меньше. Бесконечные дела на конюшне. Он — маленький взрослый, гордость отца, любовь матери. Удивительно каждое мгновение, но светлый день интереснее.

...первый ужас, сжавшееся до пульсирующей точки в сердце молчание, воздуха нет — нельзя дышать, нельзя двигать даже глазами. Привлечённое внимание — смерть или хуже, и не повезло уже слишком многим. Огонь доедает разграбленное демонами, жадным треском вторя их смеху. Светло как днём, но это не день. Солнце ничего не видело. Он запомнил всё за него.

...первая настоящая боль, растянувшаяся на годы, воздух привычен и пресен. Жгучую пустоту в душе вытесняет гул утомлённых мускулов. Долгая подготовка к мести в службе римскому легиону. Водонос, уборщик, прачка, конюх — безымянный грязный фактотум. Награда — обучение. Голос лука заглушает хохочущие тени прошлого. Он отбрасывает их и днём, и ночью.

...первая отдача, свист стрел в вое ветра, хлёсткий удар тетивы по наручу — как хлопок призрака отца по плечу. Идёт война, никто не считает павших. Вибрация лука и дрожь души в резонансе, но прорехи её не залатаны, и пролитая кровь проливается вновь. Жжения внутри больше нет, просто грязная пустота. Невидимый красный след за спиной замыкает круг у пещеры сознания впереди. Солнце видело каждый шаг.

...первый азартный бросок костей, распроданная тоске жизнь, сам воздух на кону. Запоздалый бунт против забвения в далёком гарнизоне. Состязание, победа, новая вспышка, новый поход, новая ответственность! Старые тени. Только источник света иной, не наверху, а рядом, и потому ярче, стократ ярче. Ненависть теней к нему заразна, пляска их панического бегства от него — безумна. Горе всем, кто на пути. Солнце защитит лишь верных.

...первый серьёзный порыв, сердце тьмы ближе чем думалось, воздух забыт. Там, где темнее всего, тлеют самые слепящие угли. Он уже мало что чувствует от ожогов — прорехи души разошлись до лохмотьев. Рука помощи сулит иглу и нить, но ведёт на убой. Солнцу тяжело простить измену с тенью, сложно принять пятна на собственном лике. Грехи создателя. Время породило и Аримана, и Митру, бросив обоих. Чему тогда научит свет? Тому, что понял сам — как отбросить тень...

Всё упростилось, сузилось до рваной точки на сердце.
Солнце всегда было рядом и видело достаточно.
Архип вспомнил главное и обрёл мир на светлом суде.
Измены не было. Он боролся со злом как умел.

Язычники

Брошенные в огонь внутренности извиваются, словно клубок змей. Тщетно Аделф пытается различить что-то — колдун, не то случайно не то нарочно, собой закрыл от него происходящее с мясом.
Получатели: Тиест Метаксас.

Метаксас вдруг изогнулся и схватился рукой (хорошо, что не той, где был нож), за сердце. Аделф с Эморри могли это заметить. Но только не Марк.

Юноша всецело был очарован волшебством ритуала. Сейчас он чувствовал себя прекрасным Адонисом, волосы его чуть трепала незримая женская рука. С эйфорией в глазах, супернумерарий оглядывается — может ли быть такое, чтобы он один чувствовал это?! И видит мрачные, усталые лица.

Эморри явно жалеет о том, что принял приглашение поучаствовать в ритуале. Аделф кажется думал скорее о том, как заглянуть за плечо Тиесту, чем о религии, а сам Метаксас верно надышался священного дыма и теперь едва волочил ноги...

Разве не видят они — человек создан для счастья! Политика, войны, интриги — всё мелко перед любовью.
Лишь от арабок Марк ловит заинтересованные взгляды. Одна незаметно чуть оголила грудь, прикрытую лишь тонкой восточной рубашкой.

Язычники кончают гимн. Теперь время отправиться за уже накрытые рабами столы и предаться священной трапезе! Тиесту как жрецу полагались лучшие куски мяса, рядом с ним предстоит восседать Марку — отличный шанс поговорить для двоих, едва ли перемолвившихся за последнюю неделю больше чем парой слов!

Аделфу предстояло довольствоваться компанией хмурого Эморри на всё ещё почетных, но уже не самых почетных местах. Что до самого алеманна, то его наконец ждала нечаянная радость, после римских лежаний за столом наконец можно будет поесть сидя, ведь все складные ложа забрали себе христиане, а на долю язычников остались только стулья или свежесрубленные деревянные колоды. Остальных это расстроит, а вот германец мог ощутить себя почти что дома — разве что рабы разносят гостям вино, а не мёд, и вместо общего стола у каждого своя миска, в которую раб по требованию кладёт то или иное...

Поначалу все набросились на еду — ведь никто не обедал. Но пройдет всего полчаса и язычники снова начнут поглядывать на Тиеста, как от жреца, от него ожидают чего-то этакого...

Язычники

Вечерело. Солнце устало склонилось к западу, так что даже не слишком привыкшие к мечтательности солдаты хоть на миг, а засмотрятся на персиковое небо, на синий лес, на обманчиво спокойную речную гладь...
По одному, по двое, отпрашивались легионеры отлучиться на промысел, и каждый возвращался с добычей — буквально за пару часов удалось подстрелить дикую свинью и выловить с десяток карасей. Впервые, открывалась вам мрачная красота Севера — суровой земли, куда согласно Преданию Бог изгнал скитаться Каина. Здесь, звери должно быть не ведали о падении человека, и не боялись его. Север оставался девственным, и не нарушили его покой ни живущие в лесах славяне, ни построившие городища на реках гревтунги, ни даже опустошающие все на своём пути гунны. Кто знает, может для этого края гунны даже станут благом, ведь были они злом человеческим — и лишь людям надлежало бояться их.

Над лагерем разносится аромат предвкушения — запах готовящейся пищи. Каждый норовит внести свой вклад в общее дело, кто следит за огнём, кто помешивает похлебку, кто рубит дрова — христиане быстро смешались с язычниками так что, хотя трапезы и планировалось две, едва ли на одной появится то, чего не будет и на другой.

— Думаешь на нас нападут?
Спросил Саваг проверяющего караулы Флавия Константина. Декан казался напряженным и кажется больше времени уделял организации постов чем празднику — не один караульный от него получил по голове за какую-нибудь «сущую мелочь», о которой Луцию знать совсем не обязательно.
Но на вопрос капитана ветеран лишь покачал головой.
— Нет.
А после прибавил, чуть подумав.
— В этом и беда.
Боспорец явно не понял, так что Флавию пришлось сказать больше, чем он готов был кому-то сказать, будь то хоть сам Гектор Марк Татион.
— Сейчас нас защищает река. К тому же, в случае атаки мы просто спустим на воду корабль и уйдём. Да, с потерями. Может даже с большими. Альбин получит возможность повернуть на юг, а в Константинополе рассказать, как гунны встретили нас градом стрел. Сказать по правде, я был бы рад такой атаке. Нет, на месте гуннов я бы выждал. Дождался, пока мы отойдем от корабля достаточно, чтобы не питать надежды туда вернуться. Наши солдаты хорошо вооружены — и хорошо обучены. Но и они сгинут если соотношение сил будет десять к одному. Это самоубийственная миссия, Саваг. А пировать сегодня будут мертвецы.

Кровавая полоса заката легла на серую воду.
Свистит флейта, созывая язычников — и один за другим, легионеры отрываются от привычных дел. Поспешно омывают руки, надевают чистые туники и чуть не бегом стекаются туда, где пока стоят только четверо.
Первым был конечно, Метаксас. Колдун в последний момент сменил своё решение, избавив всех от неловкой ситуации, возникшей вокруг стоящего тут же Аделфа — Тиест получил роль жреца, несущего на руках пойманного голубя, архиатру же вручили кувшин с водой для окропления алтаря, что тоже считалось очень почётной ролью.
Особо почетная роль досталась Марку — ему вручили корзину с жертвенным ножом, присыпанным ячменной крупой. Благородство крови, молодость, невинность и красота — все это делало Контеренона угодным Венере.
Ему и предстояло возглавить шествие.
Четвёртый — Эморри. Без собственной почетной роли, но и не в отрыве от всех. Немного чужой на этом празднике — ведь германцы не знали божества, подобного римской Венере. Ваши женщины кротки и целомудренны, ваши браки крепки, ваши сердца суровы и куда сильнее преданы крепкому мужскому братству, чем женскому лону. Конечно, у алеманнов были богини — богиня домашнего хозяйства Хольда, гневающаяся на жён если те дурно ведут хозяйство, а добрым жёнам дарящая детей, и Берта, богиня плодородия, посылающая добрый урожай. Но — ничего похожего на римскую Венеру.

Венера изменяет мужу — уже одно это могло бы насторожить Эморри — причём неоднократно. Сердца и умы она смущает диким желанием, и не раз из-за неё случались распри и даже войны. По германским меркам в такой богине не было совершенно ничего полезного, она скорее напоминала демона, которого может следовало укрощать жертвами — но точно не поклоняться ему. И все же именно Венера у римлян отождествлялась с молодостью, красотой — не Юнона Матрона, покровительница семьи, не Веста, хранительница домашнего очага, не охотница Диана, покровительница женской невинности, не дарящая урожай Церера, не даже Минерва, богиня ремёсла.

В опасном помутнении рассудка римляне, способным посеять вражду меж кровными братьями, между кланами, между племенами, в безумии, совращающем жён и дочерей — римляне находили нечто абсолютно чуждое, непонятное.

Может быть потому, что из-за внутренних распрей своих врагов Империя сумела их захватить — в то время как сама проявляла удивительную устойчивость?

Со временем Эморри понял — для богатого городского жителя не так важен урожай, он может спать с женой в разных постелях, ему безразлично с кем трахаются дочери и как обстоят дела у коллегиатов. Что важно состоятельному горожанину, так это его роскошная, полная страстей жизнь, лишенная всяких забот. Оттого почитает он Бахуса и Венеру, вино и секс.

Праздность, которой алеманны боялись пуще всех вражеских мечей, для них была и богом и богиней, а сегодня, сейчас, они приносили жертву, надеясь однажды вернуться к праздности. Опрокинуть полный кубок вина, неразбавленного — по варварски — а после оттрахать рабыню такими способами, которые не вызвали бы у германца ничего кроме омерзения.

Богам стыдно было смотреть на них — и римляне выдумали себе новых богов, столь же распутных как они сами.

Если, конечно, алеманны не были просто кучкой дикарей в шкурах, какими их считали в Вечном Городе — а отчасти считал и ты сам.

Меланхоличные звуки флейты.
Ожерелье из цветов на узенькой птичьей груди.
Венки на головах суровых легионеров.
Молчание.
Все ждут знамения.
Дозволения богов начать.

Вот, с востока на запад пролетела белая птица — и процессия трогается.
Звенит бубен. Не умолкает флейта.

— Эвфемия! Эвфемия!

Громко воскликает Метаксас.
Это то, чего Аделф не сделал днём.
Приглашение ко всем желающим присоединиться к жертвоприношению.

Чародей повторяет клич ещё несколько раз.
А потом первым заводит песню.

— Благо тому, кто из чаши чар
Капля за каплей умеет пить
Светлый дар Афродиты:
Жало безумья не жжет его,
Волны баюкают нежные,
Там, где в колчане соблазнов две
Бог златокудрый стрелы хранит -
Ту, что блаженным навек человека творит,
С той, что и сердце, и жизнь отравит.
Эту вторую гони от меня,
Сжалься, богиня дивная!
Чистого дай мне желанья дар,
Нежною страстью лаская меня!
Буду служить, Афродита, тебе
В венке посвященных, не в рабства цепях.

Он поёт по гречески — но солдаты подхватывают текст древней, ещё Еврипидом созданной просодии, на латыни. К удивлению всех, пара арабок присоединяются к пению на собственном языке, и хотя никто не понимал, что именно они поют, никто не останавливает их.

Боги рады всем — и каждый чтит их по своему.
Главное — делать это вместе.

Просодия повторяется снова и снова.
Вот уже и христиане бросили свои дела, изумленно вышли из палаток, провожая язычников взглядами — и сам Луций Цельс Альбин оторвётся от важных дел, на миг почувствовав то, что ощущала его собственная дочь. Язычество — это красиво.

— Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!

Воскликает Тиест.
И вся процессия хором повторяет его слова.
Один из солдат христиан робко присоединяется к общему шествию, делает несколько шагов, но под осуждающими взглядами товарищей понуро выходит из процессии.

Вот, впереди сооружённый накануне на берегу озера алтарь.
Вот, Тиест заводит новый гимн.

— Пусть полю­бит нелю­бив­ший; кто любил, пусть любит вновь!
Вновь вес­на, вес­на и пес­ни; мир вес­ною воз­рож­ден.
Вся любовь вес­ной вза­им­на, пти­цы все всту­па­ют в брак,
Дождь-супруг сво­ею вла­гой роще косы рас­пу­стил,
И Дио­на, что скреп­ля­ет связь люб­ви в тени вет­вей,
Обви­ва­ет сте­ны хижин вет­кой мир­та моло­дой,
На высо­ком троне зав­тра будет суд она вер­шить.
Пусть полю­бит нелю­бив­ший; кто любил, пусть любит вновь!
Из высо­ко бью­щей кро­ви волн пеня­щих­ся сво­их,
Средь мор­ских про­сто­ров синих и сво­их мор­ских коней
Из дождей-супру­гов создал Понт Дио­ну в плес­ке волн.
Пусть полю­бит нелю­бив­ший; кто любил, пусть любит вновь!
Ведь сама боги­ня кра­сит цве­том пур­пур­ным вес­ну,
Теп­лым вет­ра дуно­ве­ньем поч­ки све­жие рас­тит,
Рас­пус­ка­ет их на вет­ках и свер­каю­щей росы
Рас­сы­па­ет кап­ли-пер­лы — этой влаж­ной ночи след.
И, дро­жа, сле­зин­ки бле­щут, вниз гото­вые упасть.
Вот стре­ми­тель­ная кап­ля задер­жа­лась на лугу,
И, рас­крыв­шись, поч­ки пур­пур, не сты­дясь, явля­ют свой.
Влаж­ный воздух, что ноча­ми звезды свет­лые стру­ят,
Утром с деву­шек-буто­нов покры­ва­ла сни­мет их.
Всем Дио­на влаж­ным розам пове­ле­ла в брак всту­пить.
Созда­на Кипри­да кро­вью, поце­лу­я­ми люб­ви,
Созда­на она из пер­лов, стра­сти, сол­неч­ных лучей.
И стыд­ли­вость, что скры­ва­ло покры­ва­ло лишь вче­ра,
Одно­му супру­га мужу зав­тра явит не сты­дясь.
Пусть полю­бит нелю­бив­ший; кто любил, пусть любит вновь!

Пусть свежий персик небес медленно темнеет, уступает место мечтательной синеве, пусть чернеют обнаженные деревья. Солдаты счастливы в эти мгновения, шагая бок о бок, под взором своей богини — и даже суровый алеманн Эморри в какой-то миг ощутит что-то иное, совсем не похожее на дикий разгул, с которым отождествлялась Венера в мифах. Ощутит нечто, чему нет названия в германских лесах.

Венера — не просто секс.
Не просто любовь, даже не просто красота...
Венера — мир.
Венера — надежда.
Венера — счастье.

Когда в монастырь заглянул мужчина неприметной наружности и без объяснений оставил письмо, Лиза даже не знала что думать. Она любила ухаживать за садом и письмо доставили именно тогда, когда она подравнивала кусты. Толстые перчатки против контактного, конверт пополам и срез посередине против дыхательного. Содержимое говорило о некой работе от почтенной леди Сенды. Знакомое имя, в прошлом она краем уха слышала о её роде.

Монахиня надеялась, что нужны были её навыки целителя. Это абсурд, но все остальные навыки были неуместны либо для Сенды, либо для Лизы, разве что... Нет, такие мысли за пределами даже абсурда! Когда она подошла к назначенному месту и отдала письмо, её провели в комнату к нескольким мужчинам сомнительного вида. Леди Сенда тоже присутствовала, но есть множество способов изменить внешность. Вся ситуация доверия не внушала и лишь усугубляла паранойю. Хотя, если приглядеться, никто не ведёт себя как ассасин, разве что она крепко сжимает свой и уже выбирает кого и куда бить, включая поправку на иллюзорную внешность "Леди".

Впрочем, разговор начал вестись в обычном русле. Экспозиция, задание, условия, награда. Полторы тысячи!? И сверху ещё тысяча, если они не будут торговаться. Поделить на пятерых будет по полтысячи каждому. Это много. Это очень, очень много. Лиза даже хотела уточнить, что сумма правильная, но остальные не придали этому значения, поэтому она лишь коротко кивнула в ответ на вопрос о принятии задания.

Конечно, все пойдет не так. И конечно придется потом долго оттирать посох от крови. Но что 500, что 300 золотых... Этих денег хватит на обустройство целого крыла и примерно двух-трех месяцев его поддержания. Без обслуги. А может, даже на то, чтобы закупить редкие целительные и декоративные растения на продажу! И конечно, быть знакомой с известной леди города может помочь. Это того стоит.

Денег было мало. Нет, конечно, кой-какие монеты в кошеле водились, но для реализации мечты - собственной кузни - их явно не хватало. Даже больше - их было мало даже для того. чтобы сделать первый шаг - купить необходимые инструменты. Дварф - без инструментов! Ну не смешно ли?! Ораверу было не смешно. В свое время у него были инструменты: и тиски, и молоты, и клещи, и напильники, и надфили с рашпилями. А чекан? Знали бы вы какой у него был чекан!... И все это богатство пропало во время войны. Пока Оравер со своей группой ходил в разведку, враг напал на лагерь. Жаль, конечно, инструментов, но тем, кто остался на базе повезло гораздо меньше...

Впрочем, хватит воспоминаний. Если денег не хватает, их надо заработать. И Оравер посетил известные всем места, прошелся по знакомым, пообщался со знающими людьми и везде спрашивал про работу. Дварф был уверен, что не сегодня-завтра найдется тот, кому потребуются его умения. И чутье его не подвело. Конечно, не в первый день и даже не во второй, но на него вышли и предложили посетить один ничем не привлекательный дом на Крайней улице...

- Вы согласны взяться за работу?
Оравер посмотрел из-под кустистых бровей на леди Санду. Почему, собственно, нет? Сопроводить человека и обеспечить справедливое завершение сделки - что в этом плохого? Это не убить всех младенцев в округе, имевших несчастье родиться в неподходящий момент. Как говорится, он искал работу, ее ему предложили. Все нормально.

- Я согласен. Только я против "предательства". Надеюсь, это будет не последнее мое задание, а получить репутацию дварфа, который может обмануть нанимателя - не важно, заслуженно или нет - очень не хочется.

— Крис, есть работа. Идем прямо сейчас. Надень штаны и приведи себя в порядок. Заказчица — не последнее лицо города.

Хорошо, что Криса не пришлось снимать с очередной девки. Иметь с ним что-то общее было не из приятных — ветер в голове, ни капли выдержки, да и на деле сосредотачивается с трудом. Но сейчас леди Сенде требовалось с кем-то вести переговоры, а в этом Крису с трудом нашлись бы равные. Муан равнодушно смотрел, как сейчас он спешно одевается, ополаскивает лицо в деревянном ушате и ровняет бороду. Иронично и странно — именно то, что создавало Крису немало проблем, в конечном итоге и приносило ему хлеб. Личное обаяние. Подвешенный язык. Сама внешность, которой он был отнюдь недурен. Направь имеющееся на благое дело, и уже стал бы богачом. Но девки и вино, развлечения и кутеж, вся эта безудержная неприкаянность занимали куда сильнее, чем какие-то там далекие перспективы. Что ж, дело хозяйское, решил тогда Муан. И забил на это молот. Тянуть Криса из болота праздности до бесконечности он не мог, да и полуорков ценят не за добродетели смирения и терпения. Пусть Крису лучше прошибут где-нибудь чердак. Глядишь, чего и на место встанет.

Но в один из дней он нашел Муана. Находился при этом в трезвом виде (что уже неплохо), а из выпивки нес с собой не вино и не эль, а... Обычный сидр. О котором еще недавно отзывался, как об алкоголе для отроков. Однако то, чему Муан стал свидетелем в дальнейшем, его удивило в не меньшей мере. Крис заговорил.

Он рассказал об отце. О том, как сожалеет, что ничего не добился. Как встретил девушку с ребенком, который вполне мог быть от него. Как хочет положить конец всей этой круговерти всеобъемлющего ничего. Муана поначалу кольнула совесть ("Нельзя было бросать, надо было тащить до конца!"), но потом как кольнула, так и утихла. Возможно, что-то в жизни Криса начало меняться, когда из нее стали пропадать друзья. Что ж, все к лучшему.

Культ Тропы Щитов требует защищать то, что имеешь и считаешь своим. Но суть в том, что лишь единицы из равнинных жителей надо защищать от стрел и мечей. Перед большей частью стоят другие опасности. Непреодоленные пороки, внутренние демоны и раздирающие неразрешимые противоречия. А раз они есть, кому-то придется выставлять щит и перед ними.

— Я найду тебе работу, — сказал тогда Муан. — Но если увижу, что награду за нее ты опять пропиваешь, на этом наши пути разойдутся.

И вот теперь работа нарисовалась.

* * *

— Мое почтение, миледи.

Пугливый Освальд. Подобострастный Генрих. Сдержанная и твердая Сенда. Звучало все просто — отнести деньги злодеям, забрать краденое и идти делить награду. Но в иной перспективе происходящее не выглядело радужным ни с одной из сторон. У Генриха будут деньги, а у воров что? Краденые драгоценности или все-таки холодное железо? Знакомая модель товарооборота, тысячи таких сделок и поныне совершаются на Черной Дороге. Ты мне кошелек, а я тебе ножом в глаз. Да и даже если они все-таки принесут это краденое, неужели будет правильно их отпустить? Они тогда извлекут из этого уроки и продолжат заниматься этим снова и снова. Именно дурные уроки всегда в душу сильнее всего и западают.

Что вообще лежит в этой шкатулке, что за нее дают полторы тысячи золотом?

Да не твоего ума дело.

— Если они точно знают, что Генрих принесет золото, то быть засаде. К гадалке не ходи. Отобьемся и кого-нибудь допросим, где краденое лежит. А если они все-таки принесут краденое, то нам самим их придется хватать. Негоже что-то вообще давать бандитам. Сорвав куш, они пересидят где-нибудь, а потом снова возьмутся за старое. У меня на этот счет есть мысль, как обезопасить Освальда. Пусть когда обмен состоится, мы как бы предадим Генриха и нападем на него и бандитов, чтобы отнять и золото, и драгоценности. Тогда другим бандитам будет нечего Освальду предъявить. Он не окажется в ответе за то, что Генрих нанял ненадежных помощников.

Муангай повернулся к Генриху:

— Генрих, придется пропустить разок в челюсть, если не возражаете. В таком спектакле лучше не играть наполовину.

4 Миртула 683 Л.С.

Встреча с леди Сендой была назначена на полдень. Место было найти не сложно - дом на Крайней улице, с фасадом выкрашенным жёлтой краской и ножницами нарисованными на круглом щите. Дом жёлтой швеи. Сама швея, от которой дому достался символ - давно умерла. Теперь это был обычный дом в жилом районе. Деревянный, два этажа, одна из стен - кирпичная. На первом этаже, сквозь открытые окна видны жилые комнаты.

Вас встречал молодой слуга. Стоило вам упомянуть, что вы здесь для встречи с леди Сендой, он провожал вас в заднюю комнату. Окна в ней выходили в небольшой внутренний двор. Свет едва пробивался сквозь закрытые ставни, но в комнате было светло благодаря множеству зажженных свечей. Со двора слышался детский смех и лай собаки.

Убранство самого помещения было довольно скромным. Особенно, учитывая то, что вы знали о леди Сенде. Аристократка с жёстким характером, полуэльф. Она была из семьи с непростым прошлым - воевавшей за независимость Блесстоу, в том числе против членов собственной родни приближенных к королю. Сама Сенда вполне могла участвовать в революции. Тем не менее, эту встречу она решила провести здесь, а не в своём дворце в центральном районе. Как бы то ни было, вы были здесь не одни, что подсказывало, что вы пришли по адресу.

Кроме приметной скромности, в комнате, очевидно недавно была масштабная перестановка. Судя по следам на полу - шкафы и сундуки были перемещены ближе к углам комнаты. С полок было убрано всё лишнее и заменено свечами. В центре комнаты стояло два сдвинутых стола, шесть стульев, из которых не было ни одной одинаковой пары. Из комнаты вели две двери. Через одну из них вас сюда провожал слуга. Вторая была заперта.

Ждать нанимательницу в окружении незнакомцев вам пришлось не долго. Прошла всего пара минут после того, как колокол храма Селии отзвонил двенадцать раз. Щёлкнул замок запертой ранее двери и в комнату вошли трое. Молодой щёголь в разноцветных шосах и широкополой шляпе. Средних лет мужчина, полноватый с золотым перстнем на пухлых пальцах. И высокая сухая женщина, с острыми, как у эльфов ушами. Оглядев вас цепким взглядом она неожиданно мягко улыбнулась и села за стол.

- Рада приветствовать вас, - голос леди Сенды был высоким и немного звенящим, - Прошу прощения, что не могу принять вас, как подобает, но эта встреча должна пройти вдалеке от лишних глаз и ушей. Здесь со мной - молодой Генрих и достопочтенный Освальд. Они, как и вы я надеюсь, стремятся помочь мне.

Возникла небольшая пауза, в течении которой Генрих любезно расшаркивался, а Освальд сдержано кивнул каждому из вас.

- Раз с формальностями покончено, предлагаю перейти к делу. Я хочу, что бы вы помогли вернуть моё имущество. Почти два месяца назад, когда я отсутствовала в городе кто-то вломился в мой дом. Негодяи похитили множество ценностей, перепугали слуг и скрылись. Найти их не удалось. Но на этой неделе они заявились к Освальду. Конечно же, он их не узнал, да и не мог узнать. Но он узнал комплект - колье, кольцо и серьги, которые они принесли на продажу. Освальд - ювелир и мой дорогой друг. Он аккуратно разузнал, про остальное и договорился найти покупателей для всего, что у них есть сразу. Покупателем выступит Генрих, а вы должны сыграть роль его охраны и помощников. План не окончательный - вы вольны внести правки. Встреча назначена сегодня на закате - у вас будет время обсудить, как именно вы будете действовать. Детали меня не сильно интересуют, можете быть уверены - я не из брезгливых. Тем не менее - у Генриха будут деньги для покупки. Можете решить вопрос таким образом, или поторговаться и разделить разницу между собой. Главное, что бы моё вернулось ко мне. И самое главное, что бы ком не вернулась шкатулка из серебристого металла. Её я хочу получить в целости. Именно она - ваша основная цель. И именно за неё вы получите свою основную награду - полторы тысячи полновесных золотых. Ещё тысяча будет у Генриха на покупку краденного, если вам удастся сэкономить - можете оставить их себе.

Во время монолога леди Сенды, её спутники молча стояли по обе стороны от неё. Молодой парень, блуждал взглядом по вам, самодовольно ухмыляясь. Ювелир же, поджав губы смотрел на леди Сенду, иногда поднимая взгляд на одного из вас.

- Человек с татуировкой змеи на руке, - нерешительно начал он, постепенно набираясь уверенности, - Он приходил ко мне. Я бы не хотел увидеть его вновь.

Ювелир очень выразительно посмотрел на вас, но леди Сенда оборвала его.

- Довольно, Освальд! Мы говорили об этом, под моей протекцией тебе ничего не угрожает. Свои друг друга в беде не бросают, - последняя фраза была обращена одновременно к ювелиру и к вам, - Я не могу вас просить об этом. Ваша задача - вернуть шкатулку и остальные драгоценности. Вы согласны взяться за эту работу?

Фельдшеры растерянно замерли, и в их взглядах теперь чувствовалась некая причудливая смесь сочувствия, понимания ситуации, в которую попал Рене, сожаления, неуверенности и сомнения в том, как же быть дальше. Казалось, они бы хотели помочь пациенту, но не знали, как быть и что в сложившихся обстоятельствах было бы более правильно. К счастью, врач оказался более уверен и подготовлен, чем его помощники. Отложив в сторону бумаги, он осведомился у пациента, понимает ли тот возможные последствия отказа и вкратце обрисовал вероятные итоги игнорирования несквозного пулевого ранения в области живота. Изложенные доктором перспективы не слишком вдохновляли, но поскольку рана была средней тяжести и первичную обработку медики осуществили, время у Бомонта в запасе имелось, а большего Аннуаки, приблизительно понимающему, где искать тех, кто сможет поставить его на ноги одним касанием руки, сейчас и не требовалось.

Убедившись, что пациент твёрд в своём решении, врач настоятельно порекомендовал тому всё-таки по прибытии домой поискать специалиста, способного извлечь пулю и зашить рану, но подчеркнул, что пытаться вытащить инородное тело из раны самостоятельно пострадавшему ни в коем случае не стоит. Затем, по просьбе самого коммивояжёра, попросившего "вколоть ему какое-то обезболивающее", Рене вкололи кетонал, после чего Бомонту пришлось, приняв сидячее положение, заполнить форму отказа от немедленной госпитализации и дальнейшей медицинской помощи.

Наконец, когда с бумагами было покончено, доктор нашёл в себе силы ободряюще улыбнуться потерпевшему:
— Вам повезло, сэр. Похоже, Вы единственный выживший, которого мы обнаружили на месте и которому при этом ещё требовалась медицинская помощь. Кажется, других пациентов у нас здесь сегодня не будет. Что-же, наверное, можете считать произошедшее своего рода катарсисом. Что бы тут ни случилось, пройдя через это пекло живым Вы наверняка получили от судьбы своего рода второй шанс. И я верю, что Вы воспользуетесь им во благо. Хорошего дня!

Около 4 часов утра 11 октября 2016 года, США, район Великих Озёр, штат Иллинойс, окрестности Чикаго, автомобильная заправка

Когда Рене, придерживая повязку (которая, впрочем, итак отлично держалась), вышел из кареты скорой помощи обратно на заправку, пожар всё ещё тушили, патрульные, приглушив сирены, как и велел им шериф, оцепили периметр, машины спецназа куда-то уехали, а издалека слышался шум приближающегося автомобиля с клаксоном — вероятно, на помощь работавшим на месте пожарным всё-таки выслали ещё пару бригад. Рон, уже рассказавший шерифу о случившемся, отогнал свою машину подальше от бензоколонок, могущих в самый неподходящий момент рвануть, и теперь в одиночестве стоял рядом с ней, задумчиво глядя, как языки пламени пожирают остов здания. Таинственный "агент Бон Джови" в сопровождении того самого грязного парня, которого Котар~ва~Хасис ранее видел около закусочной и затем предположительно в грузовике, двигался к своему автомобилю. Загадочную парочку остановила Аманда, и теперь федерал о чём-то с ней беседовал.

К самому Бомонту, тем временем, подошла пара детективов в штатском, предъявивших свои жетоны. Это был хмурый худощавый мужчина с высокими скулами в фетровой шляпе и дождевом плаще, а также, видимо, его напарница, стройная шатенка с маленькой грудью, одетая в строгие тёмно-синие джинсы и серый пиджак. Намётанный глаз Рене приметил оружие за поясом у обоих детективов.

— Доброй ночи, или вернее, уже доброго утра, сэр, — сказал угрюмый тип на удивление приветливым тоном. — Детективы Фишер и Джексон, убойный отдел. Мы хотели бы задать Вам пару вопросов, если Вы сейчас, конечно, в состоянии на них ответить.

Ловко отпрыгнув в сторону от зарывавщегося в землю червя, Бриджет яростно оскалилась и издала утробный басовитый рык. Этот противник ускользнул от неё и в окутанном горячкой боя разуме девушки не очень умещалась идея о том, что даже при всём её желании этот червь не был ей по зубам.
Земля стала опасно рыхлиться под ногами и расходиться в стороны, заставляя её сделать несколько быстрых шагов назад вслед за Дораном.

Обернувшись, она увидела, что её наставник заприметил на удивление мирную и спокойную поляну посреди творящегося вокруг хаоса битвы.
Не тратя времени на раздумья, она бросилась следом за старшим гару. Сделав затяжной прыжок над внезапно разверзнувшейся под её лапами тёмной ямой, Бриджит привычно обратилась к своей первобытной сущности, позволяя ей разливаться волнами жара и приятной боли по всему телу.
Её кости менялись, уменьшались, а черты обретали всё более и более животный вид.

И вот уже обратно на землю приземлилась небольшая рыжая волчица, бросившаяся рысью сквозь любые преграды, которые могли встать у неё на пути.
Прыгая с холма на холм и от одного края внезапно образовавшихся ущелий к другому, она издавала звонкое лаяние. Однако что от Люпусов было привычным сигналом тревоги, для Бриджит эти звуки несли куда более задорный и весёлый тон.

Как будто всё происходящее всё ещё было какой-то забавной игрой. Полувзаправду. Мир легенд и героев внезапно проступил сквозь истории у племенного костра и воплотился в жизнь, с молодой гару в самом сердце событий.
И что ещё нужно было для восторга?

Сдерживая свою ярость Нут продолжил следовать за своим спутником. Откровенно говоря Нута впечатляла сдержанность, что проявлял Кайл, ведь это его дом, и сейчас враги его разрушают и убивают его друзей, знакомых, может в этом отеле жила его семья. Но не смотря на всё это, он проявляет удивительную стойкость, которой просто нельзя не восхититься. И одна мысль никак не покидала сознание странника: "Почему я ?". В этом здании наверняка хватает личностей которых он хотел бы спасти сильнее, чем собутыльника которого он знает меньше суток и кого даже не надо будить с похмелья. Но Кайл потратил время именно на спасение Нута. "Зачем, я ведь всего лишь метис из чужого племени?!" прозвучало в голове странника. Наверное Кайл просто посчитал, что Нут будет каким либо образом полезен или просто оказался первым под рукой, кого можно было вытащить отсюда. И всё таки Нут был очень благодарен, в конце концов он жив до сих пор лишь потому что Кайл пришёл за ним.

Кем бы ни были нападающие, нужно было отдать им должное - своё дело они знали. И это означало, что лишний раз попадаться этим личностям не стоит. Ведь они наверняка знают НА КОГО напали. Откровенно говоря слишком долго размышлять о том, кто именно совершил столь дерзкое нападение и каковы масштабы атаки было некогда. Нут лишь надеялся, что хоть кому то удалось выбраться из отеля и не повторить судьбу тех молодых людей.

Странник старался двигаться как можно тише, продолжая следовать за Кайлом. Теперь он постарался активировать ещё один дар, что должен был помочь остаться незамеченным. В конце концов ему не хотелось попасть под несколько автоматных очередей, возможно от подобного его не спасёт даже форма Кринос.

— Хорошо, Котар, как скажешь, — ответил полицейский, вслед за своим собеседником выходя из машины. — И ещё раз спасибо за спасение и совет. А звать меня Рон. Ну или помощник шерифа Коуди, тут уж как тебе больше нравится. Я на этой работе уже без малого два года, пошёл в полицию сразу после академии. Собирался до зимы проработать патрульным, а там, как повышение дадут, пойти в бюро убийств или особо тяжких преступлений, и уже в ранге детектива настоящими делами заниматься, а не штаны по придорожным кафешкам просиживать. Но после сегодняшнего уже и не знаю, как быть... Может, лучше будет уйти из полиции в частный сектор, посмотрим.

Пожарная машина остановилась около здания, но было понятно, что одной автоцистерны для тушения кафешки не хватит. Вероятно, в скором времени сюда должно было прибыть ещё несколько таких автомобилей. Впрочем, экипаж первой пожарной машины не собирался дожидаться подмоги сложа руки. Несколько людей в форме и касках, выскочив наружу, начали шустро разворачивать пожарные рукава и подключать их к цистерне, готовясь начать борьбу со смертоносной стихией. На двух стоящих в стороне, около патрульной машины мужчин люди в касках, кажется, особого внимания пока не обратили. Оно и понятно — у пожарных сейчас были дела поважнее, да и находящимися на месте происшествия свидетелями заниматься должна была полиция.

Вслед за пожарными на заправку один за другим начали заезжать полицейские седаны, за которыми следовали тёмные фургоны спецназа и загадочная чёрная легковушка, сразу привлекшая внимание Аннуаки. Одна из машин копов с красноречивой надписью "ШЕРИФ" на боку подъехала к нашим героям и остановилась около них. Двери автомобиля отварились, и оттуда наружу вышли двое полицейских в форме: темнокожий крепкий мужчина средних лет судя по красовавшейся на его груди звезде и был шерифом, а его спутница, подтянутая мускулистая женщина с твёрдым взглядом, видимо, была ассистенткой или заместительницей (честно говоря, Рене был не слишком силён в вопросах полицейской иерархии).

Шериф:


Заместительница шерифа:


Стоило шерифу выйти из машины, как Рон выпрямился и вытянулся по струнке смирно. Ступив на землю, шериф вздохнул и огляделся, задержав взор на ярко-пылающем здании закусочной, которую безуспешно пытались потушить пожарные. Разбушевавшаяся стихия, казалось, вот-вот могла перекинуться на лес или бензоколонки, что явно не внушало доверия. Покачав головой, глава департамента тяжело вздохнул, а затем вновь перевёл свой тяжёлый взгляд на Коуди. Кажется, начальник полиции округа совсем не боялся близости пламени, могущего превратить не только кафешку, но и всю заправку в аналог Геенны огненной.

— Блядь, — устало сказал шериф, доставая откуда-то из кармана сигару и закуривая. — Ну, докладывай, помощник шерифа первого класса Коуди, что за херня тут произошла и кто всё это устроил. Из-за этих ублюдков мне пришлось среди ночи ставить на уши чуть ли не весь департамент, а ведь я уж надеялся, что к середине квартала у нас всё устаканится. Аманда, проводи гражданского к медикам, пусть его там осмотрят, а потом парочка детективов с ним побеседует. Сама в это время за главную, оцепите периметр, в общем, всё как надо. Поняла? Славно, теперь пиздуйте отсюда, я хочу переговорить с Коуди.

Коротко кивнув, Аманда обошла автомобиль и подошла к опустившемуся на землю Искусному и Мудрому и помогла тому подняться.
— Сэр, у Вас кровь, я провожу Вас к автомобилю скорой помощи. Идти можете? Вот так, я Вас держу, — лёгким выверенным движением заместительница шерифа закинула руку Бомонта себе на плечо и, поддерживая раненого демона, двинулась в сторону действительно прибывшей на место происшествия кареты скорой помощи. — Пойдёмте, всё будет хорошо. Не волнуйтесь, теперь Вы в безопасности, всё худшее уже позади.

Позади Котара~ва~Хасиса Рон начал бодрым, но иногда сбивающимся голосом докладывать шерифу о произошедшем. Вероятно, он намеревался сообщить о перестрелке и поджоге, умолчав о сверхъестественной стороне дела. Впереди, из тёмного седана, припарковавшегося в отдалении от бензоколонок и полицейских машин вышел какой-то брюнет в деловом костюме. С виду обычный человек, но на простого гражданского он похож не был. Агент ФБР? Внештатный консультант? Охотник на вампиров? Что-то тут определённо было нечисто. Впрочем, сейчас Угартийцу, кажется, оставалось только ковылять к машине скорой помощи в сопровождении Аманды. Остальное должно было подождать.