Голосование пользователя

      Когда удивляется новоиспченный участник отряда — это ничего, но когда его командир? Иола смотрит на Киру краем глаз, но всё равно не сдерживает приподнятую бровь. О чём они говорили с Главнокомандующей, отходив, и что, по итогу, взяла на себя служительница Рамоны, а что стало полной импровизацией со стороны Самины?
      Впрочем, ещё будет время для такого рода вопросов. По крайней мере, прислушиваясь к старой подруге, она понимает: Кира не оставит их без возможности — уж точно не её — задаться парой. В свою очередь, Иоланда надеялась и на честный ответ.
      Женщина ненавязчиво прикладывает ладонь к своей груди, туда, где кожу теплил её священный символ. Прислушивается, но не чувствует того беспокойства, которое должно было бушевать внутри. Конечно, фоном эмоции никуда не делись, хоть уже и отдавались эхом: она нужна здесь и сейчас, а не там, где до сих пор горечь от пусть прошедшей, но битвы, там, где большинство сестёр покинули их мир, а другие остались с разбитым навсегда сердцем. Однако ей не приходится долго гадать о причинах, почему внезапный поход с неизвестным никому исходом не пугает её, как должен.
      На протяжении всей жизни Иоланда находилась под Куполом — с погрехом на временные выходы и хождения по границам — и никогда не знала о судьбах её близких. Теперь же... она отправляется вместе с Кирой.
      Внезапно старушка даже хмыкает себе под нос, концентрируя своё внимание на защёлке сундука. Потребовалось, немного-немало, тридцать лет и одно несчастье для всего сестринского сообщества, чтобы ей оказаться бок о бок на задании вместе со старой возлюбленной.
      Иначе Богини не могли распорядиться?
      И всё же, перед глазами то и дело маячил слон; в который раз Иоланда запирает под семью замками вопрос, который не сулил ничего хорошего в ответе. Если Кира до сих пор ничего не сказала о Фиби...
      — Увы, — тихо отвечает женщина Кире, поджав на мгновение губы, — не могла не помочь в лагере с лечением, практически все силы ушли туда. И даже если бы я могла... используемый прислужницами жемчуг остался под Куполом. Если мы не найдём его здесь, то я сомневаюсь, что смогу прочитать что-то без, — она качает головой из стороны в сторону, на всякий случай прохлопывая карманы и мешочки, подвязанные на поясе. Стоило прихватить с собой, но об этом Иоланда подумать попросту не успела.
      И вновь этот неприятный укол вины.
      — Я рада, что каждый сможет предоставить медицинскую помощь в случае необходимости, — в глазах Ио можно прочитать немой вопрос-шутку: «тогда зачем я вам нужна?», который она решает проглотить и выдавить из себя только похвальную улыбку. Несмотря на то, что вопросы на счёт специальности и умениях седовласая задавала близнецам, Иоланда тоже решила вступить в разговор, не отвлекаясь от дела. В конце концов, там, где Кира знает её вдоль и поперёк, не означает, что тех же знаний были Росита и Бьянка. Она задерживает взгляд сначала на одной, а затем на второй, тепло улыбаясь. Наконец, щёлкнув замком и потянув крышку вверх, Иола также неспешно произносит:
      — Я — языковед-исследователь при храме Рамоны и библиотеке Купола, но как и все, прошедшая подготовку для участия в бою, но, конечно, в основном специализируюсь на лекарской помощи, — а следом обращает своё внимание на содержимое, опуская голову вниз, приговаривая, — крайне необходимое у меня взято с собой, может быть разве что кроме... — снова пауза, и предложение она уже недоговаривает, как и прежде, поглощённая работой, уходит в себя: — что у нас здесь...

  — Обеих верну живыми, – буркнула Кира в ответ на комментарий Самины. Воительница была недовольна решением Командоры навесить на неё обоих девок, но, стиснув зубы, промолчала. Спорить было без толку, потому что и возразить нечего. Кира предпочла бы посадить бардессу под замок, чтобы не мешалась под ногами, но та же точно сбежит за своей сестрой, а по пути ещё и наговорит лишнего из благих побуждений. Двоих их тут тоже не оставишь вместе по той же причине – будут искать помощи у других сестёр, чтобы спасти Аэлис. Так что придётся работать с тем, что есть. Была бы сейчас рядом Фиби, она бы нашла подход к девочкам. Но Кира просто не знала, что делать с близняшками, кроме как тащить за собой да следить, чтобы вперёд не лезли. В конце концов, всё выглядело не так мрачно. Кире было достаточно получить в помощь парочку храмовниц покрепче, и можно было бы позабыть о балласте.

  — Четверо? – на этот раз Кира не смогла промолчать. По ней было видно – она явно рассчитывала, что Самина выдаст ей больше сестёр, хотя бы двоих сверху. Храмовница ещё раз оценивающе посмотрела на близняшек, перевела взгляд на Иоланду и нахмурилась. Из-за появления Амиры её возражения отложились, и следовало надеяться, что не навсегда, потому что не иначе как с дурной вестью вернулась сестра, раз так себя ведёт. Как бы не случилось чего, что прямо сейчас выходить придётся. Кира проводила взглядом удаляющуюся Командору и покачала головой, погружаясь в мрачные размышления.

  — А? Да, ставьте, – повторила Кира за Иоландой и небрежно махнула рукой. Ларец и его содержимое сейчас волновали её меньше всего, но и игнорировать его было нельзя. Прочитав немой вопрос в глазах Иолы, храмовница утвердительно кивнула, отдавая разрешение на вскрытие сундука.
  — Так, вы двое, – Кира обратилась к послушницам, — Идите-ка, погуляйте где-нибудь недалеко в сторонке.
  Убедившись, что послушницы отошли на достаточное расстояние, воительница развернулась к своему отряду.
  — Во-первых, никаких вопросов, – сурово начала Кира, смотря на близняшек. Очевидно, хоть и Иоланда была формально её подчинённой на миссию, к ней эти слова не относились, — Не хотите лишиться языка – держите его за зубами.
  Воительница тяжело вздохнула и продолжила чуть мягче.
  — По крайней мере, пока за Колею не выйдем или не дам отмашку. Потом всё своё недовольство выскажите, если к тому времени не поумнеете. Во-вторых, Рамоны ради, никакой самодеятельности. Будет сказано лечь на землю и не отсвечивать – значит, так надо. Понятно? – это уже больше для бардессы было сказано, хотя Кира и не сомневалась, что солдатка может выкинуть что-то похлеще гражданской сестрёнки, если вопрос о спасении Аэлис встанет ребром.
  — Мы никуда не будем заходить, сразу отсюда пойдём. Если вам чего-то надо, сейчас говорите или потом не нойте. Заодно выкладывайте о себе всю важную информацию, чтобы потом не стало сюрпризом, что кто-то не умеет плавать или боится темноты. Только то, что действительно стоит знать, – храмовница перевела грозный взгляд с Бьянки на Роситу, вспоминая её любовь растекаться мыслью.

  Убедившись, что её слова хоть немного достучались до близняшек, Кира положила руку себе на лоб и устало начала его мять.
  — Ладно, Иола, что там в сундуке? У тебя осталось что-нибудь в запасе, чтобы прочитать возможные следы? И, Росита, что-то из этих вещей или похожее было в твоем видении?

  Помимо Самины, вопросы задает еще и ученая матушка Иоланда – только у нее все выходит мягко, просительно так. Я непроизвольно улыбаюсь в ответ и отвечаю:
  - Никак нет, сестра Иоланда, не называли. Вернее, жрец пытался, да не успел: только и выдавил что-то вроде «пресви…»: не ведаю, имя ли это, чин ли, обращение… А ландскнехты, они, мнится мне, были разозлены, что их так подставили, втянув в провальный поход и потом попросту бросив нам на растерзание даже без попытки помочь.

  Старшая рамонитка на мой ответ, почитай, никак не отреагировала, оставляя меня теряться в догадках, зачем вообще ей это было надо. Недолго, впрочем – следующая фраза все расставила на свои места, запутывая еще больше. Казалось бы, при таком подходе правильным решением будет оставить Бьё в тылу, а меня, как персону необходимую, взять с собой. Но вот фразочка «хотя бы одну надо вернуть живой» недвусмысленно свидетельствовала, что в поход мы пойдем обе. Ни-че-го не понимаю! Это уже какие-то свои, командирские решения, для понимания которых надо иметь хотя бы нашивки десятницы.
  Собственно, мои подозрения быстро подтвердились: и я, и Бьянка в состав отряда зачислены. Только вот Командора почему-то решила ограничиться тем, что приставила к нам свою заместительницу и ученую сестру Иоланду: с хрена ли, спрашивается, только двоих, а не хотя бы полноценный десяток ветеранш, готовых пустить этих кондотьеров под нож, как надоевшего петуха? Я положительно не могла понять ход мыслей рамонитки.

  Хотелось задать немало вопросов, выяснить, что да как, с какого рожна были приняты такие решения, но я – девочка умненькая, и предпочла запихать язык поглубже между полужопков и не вызывать новый приступ негодования у заместительницы, которой и без того еще долго буду мозолить глаза. Почему я смолчала? Да все просто: даже моего разумения хватало, чтобы понять, что слова ничегно не изменят. Дан приказ – рядовая Росита, изволь выполнять.
  В конце-концов, делов-то: сколько я этих бородатых прирезала прежде, чем меня… ну убили, да, убили все же! Вот и с этими справлюсь, куда я денусь. Надо только еще один глаз отрастить на затылке, и следить за сестренкой в три глаза, чтобы не случилось что. Главное, делать это незаметненько, как мышка в подполе, иначе моя любовь мигом надает мне по ушам за излишнюю, по ее мнению, заботу. А оно мне надо? То-то же!

  Пока Командору отвлекла какая-то «чернильница», я прислушалась к урчащему животику и, наклонившись к Бьё, прошептала, косясь одновременно на начальство:
  - Жрать хочется… Вот даже уже не есть! Как думаешь, есть шанс попросить этих, - я кивнула на сторону, - организовать нам… ну, хотя бы паек в дорогу! Не думаю, что они расщедрятся покормить нас от пуза сейчас, да и времени терять не хочется. Придется есть в седле, а это, я тебе доложу, удовольствие ниже среднего!
  Я печально вздохнула, представляя, как мне в таком состоянии еще и в седле трястись:
  - Эх, дела наши солдатские… Как бы еще заронить командиршам мысль, что с песней оно и идти приятнее, и на привале отдыхать комфортнее? Я бы мандолину с собой попросила, да где ж ее возьмешь? Ну или флейту хотя бы… Может, послушниц этих спросить? Вдруг у кого из сестер, кого с поля боя принесли, с собой была? Ну, а вдруг?

  Кира хотела было возразить что-то Самине, но… Во-первых, Командора была права. Просто вернуть ларец было под силу Кире с парой крепких сестёр, но они не знают, с чем на самом деле им предстоит столкнуться. Если взаправду к этому причастны дэвы, то дело не просто мерзко попахивает, а насквозь пропитано гнилью. Любая своевременная информация будет полезна и может спасти жизнь. А во-вторых, Кира не имеет никакого права повторять ошибки прошлого, решая за спиной у Иоланды еë судьбу. Только не после всей боли и несправедливости, которой она отплатила за любовь и доброту.

  — Значит, они не представляют, какой ценностью завладели. Это нам на руку, – Кира удовлетворительно кивнула, выслушав повторный доклад Роситы. На этот раз рассказ девчонки был менее эмоциональным и более щедрым на подробности.
  — Церковники наверняка ждут, что ларь должен прибыть в Хаакен, – воительница продолжила мрачнее, — Но весть о случившемся может разнестись куда быстрее, чем хотелось бы. И тогда в погоню вступит ещё одна сторона. Но пока у нас достаточно времени. У косматых разбойников не так много вариантов, какой дорогой держать путь. Мы их с лёгкостью нагоним, – Кира строго посмотрела на близняшек, ожидая, что следующие её слова им не понравятся, — Поэтому вместо того, чтобы отправиться за ними сломя голову, нам следует для начала подготовиться. Надо будет вернуться на холм.

  Кира не стала вдаваться в подробности, зачем именно надо возвращаться на поле боя. Если Самина решит, то сама озвучит цель девчонкам. Возможно, Кира просто чересчур переживает по поводу упомянутой Ио связи найденного письма и ранения Аэлис. Как хотелось, чтобы гнетущее предчувствие нехорошего оказалось ошибкой. Что все предосторожности будут напрасны, потому что возвращение ларца пройдёт легко и гладко.

  К сожалению, разделить с сестренкой на двоих винца не получилось – большое начальство изволило прекратить чесать языками и вернуть все свое внимание мне. Не то, чтобы я была так уж рада пристальному интересу со стороны старших сестер – чай не Лили, которая всегда вертелась подле начальства – но сейчас мне он был на руку. Раз рамонитки выспрашивают подробности – значит, их что-то заинтересовало. Вон, даже лекарку позвали – для какого-то экспертного мнения, видать. А если это так, как мне видится – скоро выдвигаться за ларцом!
  Матушка Иоланда, которая в то время, пока мы с Бьё болтали, единственная занималась делом – моим доспехом, между прочим! – втиснула мне в руки отремонтированную броньку и отошла. Я осталась, как дура, сжимая кожанку, перед требовательным не своим-начальством, только и успев, что коротко поблагодарить:
  - Спасибо!

  Опустив доспех на землю, я вытянулась по струнке, ноги на ширине плеч, и заложив руки за спину, начала по порядку, закрыв глаза. А что делать, если так лучше вспоминается?
  - Так точно, сестра Командора! В видении я узрела, как жрец Митриоса, называемый «отец Флориан», ехавший верхом на осляте ... на муле, скорее даже, и его малолетний послушник были остановлены на дороге, ведущей к Виа Ильдеци, пятью крепкими космачами в цветастых пестрых тряпках и с черными лентами на рукавах, представившиеся вольными ландскнехтами Черной Банды. Четверо – с тяжелыми арбалетами и ручным оружием, и один, кажется, только с кордом: их лидер по имени, - я задумалась, и привычно сморщила нос, вспоминая, - толи Гуннар, толи Гудгерд. По всему судя – опытные, знают, с какой стороны за меч браться. Говорили они на мидгардском – я его учила и знаю – общались грубо и насмешливо, а клирик, в свою очередь, не менее хамски потребовал у наймитов сопроводить его в Хаакен к какой-то важной церковной шишке.
  Ландскнехты возмутились, донельзя злые на то, что именно церковники втянули их в этот поход, начали с жирным клириком лаяться. А тот, видать, решил их поставить на место силой, ударив какой-то вспышкой света, опалив и ранив одного из арбалетчиков. Думал, видать, что всех это устрашит. Не вышло: его, ясное дело, тут же прикончил другой стрелок. Послушника прирезали вслед за его хозяином – тот только дрожал, как овечий хвост, и даже не сопротивлялся.

  Я развела руками, покачав головой сокрушенно. Нет, я, конечно, знала, что бородатые, когда им убивать и мучать некого, начинают вцепляться в глотки друг другу, но одно дело – знать, а совсем иное – видеть своими глазами.
  - В общем, продолжила я, - ландскнехты начали мародерствовать и нашли ларь. Тот не открывался, и они решили, что шкатулка может иметь магическую ловушку, защищающую разные драгоценности: камни там, золото... В общем, порешали состорожничать и открыть его потом, у умельцев.
  А потом принялись обсуждать, куда им податься. В Ильдецию им хода нет, потому что они, кажется, здорово покуражились над местными, и теперь их ненавидят даже свои, - скривилась я брезгливо, - В общем, десятник их, или кто он там, принял решение уходить на юг, к Массини. А чтобы не попасться в руки к баронам, ландскнехты будут идти ночами, как тати какие, ни с кем не общаясь и ни с кем не связываясь. Пропитание, видать, будут добывать грабежом и убийствами, но потащили с собой и осла церковнического на случай голода. Ну, который животное: самого жреца и его служку они прикончили же.
  В общем, если будет позволено высказать свое мнение, - впервые за время доклада я посмотрела в глаза Командоры, - шансы их догнать весьма неплохие.

В свете досрочного завершения модуля расскажу сюжет первого приключения. Основано оно на официальном приключении Kidnapped, завязка и почти все важные персонажи взяты оттуда, но вот сама тема и настрой модуля изменены в угоду атмосфере глобального сюжета. Сперва расскажу про свою интерпретацию.

Похищение и убийство ребёнка – это лишь малая часть плана злодеев, да и сами злодеи не так просты, как могло показаться на первый взгляд. За бандой Хилла стоит персонаж, до которого партия так и не добралась. Это тёмный колдун Калагор, весьма могущественный чародей из Тантраса, который тайно работает на красных магов Тэя. Именно он подбил банду на дерзкое похищение, чтобы добраться до определенных артефактов из храмовой сокровищницы. Именно он магией приказал Ниверс стрелять во время передачи выкупа, мишенью должен был стать Хайрос, но его сын оказался на линии огня и стал случайной жертвой. Калагор обучал Силмона магии и снабдил некоторыми свитками, он же помог наложить на входы в его поместье чары обнаружения и создал в подвале портал.

План Калагора состоял в том, чтобы существенно ослабить церковь Тира в Тантрасе и его окрестностях, дабы красные маги могли более свободно действовать в регионе. Артефакты из храмовой коллекции он собирался использовать в качестве платы для призыва армии демонов, которая начала бы охоту на жрецов Тира. Кроме того, ему нужно было проклятое место для проведения ритуала призыва, и таким местом стал много веков назад заброшенный храм ныне покойного бога Моандера. В этом храме Калагор подчинил себе нежить, бывшую когда-то паствой и служителями Моандера, и создал базу для себя и Хиллов.

Хирам, он же Тайдус Хилл, с самого начала был в курсе планов Калагора. У него с самого начала была личная вендетта против церкви Тира, так что он сразу ухватился за возможность поквитаться с ней. Братья Хиллы были уроженцами Тантраса, родителей потеряли в малолетстве, отец по пьяни утонул в реке, мать же попалась на контрабанде и судом Тира была отравлена в тюрьму, где и умерла спустя пару лет. Мальчики очутились в сиротском приюте, сбежали, бродяжничали, оказались в рабстве на тэйских галерах, пока наконец уже во взрослом возрасте не сбежали и не вернулись в родные места. Во всех своих злоключениях Тайдус винил именно судью, что лишил его и брата матери.

Силмон в банде оказался совершенно случайно. Его ранняя история похожа на историю Хиллов, разве что винить ему было некого, да и сложилось всё не так плохо. В детстве он попал в ученики к магу и даже обучился некоторым фокусом, но отношение к нему было скверное, так что Силмон предпочёл жизнь мелкого преступника. Будучи карманником, он сунул пальцы в кошель одного молодого аристократа из Кормира и был им пойман. Аристократ тот был наследником семейства Нарбутов, который вёл жизнь странствующего рыцаря. Вместо того, чтобы сдать незадачливого воришку властям, Нарбут взял Силмона с собой в путешествие, и тот стал его оруженосцем и другом. Во время Крестового похода против орды Нарбут погиб в далёких землях Теска, Силмон пытался доставить его тело на родину, влез в ужасные долги и в итоге вынужден был похоронить друга в Тантрасе. Там он вернулся к старому ремеслу, чтобы хоть как-то поправить материальное положение. К банде Хирама примкнул, рассчитывая на хороший куш.

Следует заметить, что Барт был ненадёжным рассказчиком. Силмон всегда ему казался тайным психопатом, у которого манеры и доброжелательность лишь притворство. В действительности же маг-недоучка, долгое время странствовавший вместе с кормирским аристократом, был вполне хорошим парнем и старался ничем особо отвратительным не запятнаться. К тому же у него завязался тайный роман с эльфийкой Ниверс, не будь которого он бы вышел из дела на этапе, когда речь зашла о похищении ребёнка. Воспитательницу мальчика Силмон действительно убил, но не имел на это умысла. Изначально её должны были усыпить сонным зельем, но что-то пошло не так, и жрица бросилась с мечом на Силмона, который лишь стоял на стрёме, тот запаниковал и ударил ножом в ответ. Жрицу потом воскресили по приказу Хайроса, чтобы выведать у неё, что сталось с ребёнком.

После того, как Силмон получил свою долю сокровищ, он вернулся к плану доставить останки Нарбута его семье, кроме того, он договорился с Ниверс, что они встретятся, когда закончат с личными делами. Добравшись до поместья Нарбутов, Силмон обнаружил его в ужасном состоянии. Старый лорд влез в огромные долги и вынужден был у всех занимать, ему не хватало даже на нормальные похороны для сына, кроме того у него попечении находилась молодая девушка, страдающая от тяжёлых болезней, да и сам старый лорд Нарбут вот-вот собирался отправиться на тот свет. Вместе с Силмоном они придумали план, решавший сразу несколько проблем. Силмон своими богатствами покрывал долги лорда и брал по попечение девушку Элану, а лорд Нарбут объявлял его своим вернувшимся из путешествия сыном, которого всё равно много лет никто не видел и подмены не должен был заметить. Кроме того, Силмон собирался реализовать их общую с настоящим Нарбутом месту – постройку сиротского приюта и школы.

Оставленная ему на попечение Элана очень скоро наложила на себя руки, поскольку страда от тяжёлой душевной болезни. Поскольку она вела жизнь затворницы и ни с кем кроме пары слуг и старого лорда не общалась, Силмон устроил подмену, объявив выздоровевшей Эланой эльфийку Ниверс. Для этого, правда, пришлось потратить немалую сумму денег, чтобы волшебница Джестра изменила внешность Ниверс. Впрочем, попытки Силмона социализировать подругу провалились. Она и раньше-то была нелюдимой и неразговорчивой, а после случайного убийства сына судьи и вовсе находилась в глубокой депрессии, кроме того, стараниями Хайроса, почти вышедшего на её след, у неё развилась мания преследования. В поместье Ниверс почти не жила, предпочитая одинокий охотничий домик в соседнем лесу, где устроила тайное логово, путь к которому был оборудован множеством ловушек. Собственно, там она и находилась во время налёта на поместье. Силмон же намеревался добраться до неё и просил Уилла выиграть ему время, вот только возвращаться в портал он не собирался, а думал бежать вместе с Ниверс через лес.

Силмон и Ниверс после дележа добычи с остальными похитителями собирались навсегда порвать с бандой. Силмон рассчитывал завязать с преступным прошлым и «жить честно» под личиной Нарбута. Однако Калагору для ритуала призыва понадобилось восстановить часть храма, а для этого нужны были ресурсы и материалы, которые было непросто достать. Так что он вынудил Силмона вновь сотрудничать с бандой, сделав его стройку прикрытием для собственной. Заказывая себе у Далгрима стройматериалы для своего приюта, Силмон вынужден был добавлять что-нибудь для нужд Калагора и Хиллов. Из-за этого его собственная стройка продвигалась не очень хорошо, а деньги быстро кончились. Чтобы пополнить финансы, он вынужден был сбывать что-то из сокровищ Ниверс, а это в условиях Кормира было не так-то и просто.

Барт Бриггс был совершенно не в курсе, что творят его бывшие подельники. Большие деньги не принесли ему счастья, он банально не знал, на что их тратить, а потому придавался тем двум удовольствиям, какие знал по прошлой жизни – пил и играл в карты. Вечно пьяный он более не имел успеха в азартных играх и вечно проигрывал, но причиной своих неудач отчего-то считал не разгульный образ жизни, а божественное проклятье за похищенные сокровища. Как-то за игорным столом он услышал, что после смерти те, кто гневили при жизни богов, получат вечные мучения, и эта мысль запала ему в душу. Он стал пытаться примкнуть хоть к какой-то пастве, дабы не числиться безбожником, и искал способ снять несуществующее проклятье, не подозревая даже, что все его потуги бесполезны. Проклятье же было лишь одно – то, что заслужил сам Хайрос, когда оставил путь правосудия Тира и ступил на путь мести.

С историей и мотивами действующих лиц разобрались. Теперь о том, что же планировалось по сюжету. Визит партии к Силмону получился крайне неудачным. Вообще с ним можно было просто поговорить, он бы и помог остановить Хиллов и Калагора, поскольку его силой заставили участвовать в их планах (он не знал, что именно они собирались сделать, но подозревал, что что-то скверное). Вариант полноценного налёта тоже мной рассматривался. Если бы атака была сразу большими силами, то он был не успел сбегать за свитками и что-то наколдовать, и тогда его можно было легко остановить. Но я сразу решил, что тайное проникновение в жилище какого-никакого, а всё-таки мага, это вариант, который он предусмотрел, а потому принял для этого меры. Он почувствовал присутствие кого-то, кто переступил порог, и сразу всполошился. На самом деле Силмон боялся, что Хиллы подошлют к нему убийц, поскольку их стойка почти закончилась, и он переставал быть им нужен, но оставался опасным свидетелем.

Визит в охотничий домик к Ниверс представлял собой локацию с кучей ловушек и засевшую в удобной позиции снайпершу с арбалетом. Сцена была целиком взята из оригинального модуля. Был ещё вариант последить за домом и застать её в момент визита в поместье. Если что Силмон бы никогда не выдал Ниверс, даже если бы стал сотрудничать с партией или подвергся пыткам. То есть наиболее вероятный расклад был в том, что партия о ней бы даже не узнала, или же эльфийка сбежала бы.

О замыслах Хиллов и Калагора можно было узнать, как от самого Силмона, так и из его записей. В случае с записями нужно было время на их изучение, но там можно было узнать и про Калагора, и про его стройку, и даже последовательность для активации портала. Само логово бандитов должно было стать финальной сценой. Уилл Хилл с кучкой нежити должен был держать оборону, пока его брат заключает контракт с армией демонов, а Калагор поддерживает чары призыва. В какой-то момент Хирам должен был получить под свой контроль небольшой отряд бесов, и предстояло довольно тяжёлое сражение. Калагор в бою участие принимал только в случае, если его атаковали, и в случае поражения Хирама пытался сбежать ещё через один портал. Последствия зависели бы от того, насколько быстро партия справилась. Дело в том, что демоны появлялись не только в логове банды, но и в Тантрасе, где атаковали жрецов. Если бы ритуал продолжился достаточно долго, потери среди последователей Тира были очень велики.

* * *

Оригинальный модуль не такой мрачный. Начинается он с собственно похищения, когда Миша ещё жив, а его отец не стал мстителем-одиночкой. Хайрос нанимает партию, чтобы та доставила целый фургон с храмовыми сокровищами на условленное место. Поскольку Хирам выбрал особенное место, где магия не работает (а значит жрецы почти бессильны), путь туда совсем не близкий. К тому же по Тантрасу прошёл слух о перевозимых сокровищах, и сразу возникло множество желающих эти сокровища заполучить. В пути на партию нападают наёмники, устраивают засаду воры, даже Хирам под прикрытием заводит с ними знакомство, чтобы разведать обстановку. Передача выкупа может идти по разным сценариям, в зависимости от действий партии. Смерть мальчика тоже рассматривается как один из вариантов, но уж совсем маловероятный.

Дальше похитители сваливают с сокровищами, и Хайрос приказывает их изловить. Первой целью становится Клайв (его я превратил в Барта Бриггса), который очень глупо наследил и не успел далеко сбежать. Сцена в трактире, где он снимает чердак, перекочевала из модуля.

Персонаж, которого в оригинале зовут Барт Бриггс (а у меня он стал Клайвов и слился за кадром), действительно оказывается сыном мелкого барона, который со своей долей возвращается в родное баронство. Сложность его поимки в том, как решить вопрос с его отцом. Можно договориться, можно действовать тайно. В оригинальном модуле персонажи всё-таки официально работают на судью, так что тут опции вроде налета почти исключены.

Силмон в оригинальном сюжете женщина и чистая магесса, кроме имени, частично профессии и незлобивого характера от этого персонажа ничего не осталось. Ниверс взята целиком из модуля, разве что за аристократку себя не выдаёт и вообще является отшельницей. Хиллы и Калагор тоже взяты из оригинального модуля, их план в точности такой же, разве что он куда проще и осуществляется не в каком-то забытом храме, а на вершине башни Калагора.

* * *

Глобальный сюжет раскрываться почти не начал. Партия лишь познакомилась в прологе с одним из главных действующих лиц всех последующих событий – Онадаром Блезом. Именно этот молодой аристократ с приятными манерами скоро станет главой заговора с целью убийства короля и захвата власти в королевстве. Пока же его план не сформировался. Онадар уже оказался вхож в высшие круги Кормира, поскольку завёл дружбу с принцессой Таналастой, через два года он попросит у короля её руки и будет приглашён на охоту с Его Величеством, где и осуществит покушение, из-за которого Азун IV попадет в магическую кому. Онадар уже завёл интересное знакомство с Брантаррой, красной волшебницей и правительницей Мурбанта, которая желает поквитаться с придворным магом Вангердагастом за нанесённую им много лет назад обиду. Брантарра ни разу не появится в сюжете лично, она никогда не покидает Мурбант и действует удалённо через средства магического наблюдения и передачу сообщений Онадару. Именно её «зеркало» следило за Эвелиной и Мей, когда те встречали с Дутарром, поскольку Онадар ранее рассказал про них и нашёл их перспективным орудием для их планов.

Встреченный Оравером, Вейгелой и Джеком красный маг Алзегунд порой выполняет для Брантарры поручения. Его наводка на редкую книгу в жилище древнего мага, о которой говорил Тевос, всего лишь прикрытие для поисков ещё одного редкого фолианта, где содержится секрет создания абракуса, магического существа, которое будет использовано при покушении на короля. Собственно, приключение по поиску книг взято из официального сборника Four from Cormyr и называется «Библиофил». Оно про мага, который так любил свою коллекцию книг, что не желал расставаться с ними и после смерти, так что стал личем, но при этом не утратил своего кроткого нрава. Также в этом модуле появляется банда Кукловодов. Это наёмники, которые подталкивают других на выполнение заданий, чтобы потом присвоить себе результаты их трудов. Я намеревался эту банду связать с Безликим, главой гильдии Ночные маски, который в этот период как раз действовал в Арабеле.

Дальше история должна была перейти на ещё один официальный модуль, который называется «Самое магическое убийство». Онадар «в благодарность» за спасение от виверн устраивает партии визит на королевский приём в столицу, где происходит знакомство с первыми лицами государства, включая короля, принцесс и придворного мага. А ещё на приёме происходит убийство, в расследовании которого партия принимает непосредственное участие. Дальнейший план развития кампании был начертан очень схематично и во многом зависел от выборов, которые партия бы совершала. Кульминацией должны было стать покушение на короля и попытка Онадара и остальных заговорщиков узурпировать власть в королевстве. На всём протяжении модуля он должен был сеять в головах игроков мысль о том, что в Кормире как-то всё прогнило, и пора бы устроить перемены. А мысль эта не такая уж невероятная, ведь в каноне он мозги пудрил принцессе и пытался играть в игру престолов с Вангердагастом.

T H E E N D

  — Ходила, – сухо подтвердила Кира. На этот раз она не обернулась назад, чтобы посмотреть на Иоланду. Холодный взгляд упёрся в Командору. Кира до последнего надеялась, что у Самины есть на примете ещё парочка верных сестёр. Не знает, откуда бы она их достала в такой ситуации. Все предыдущие разговоры о юных девицах и пожилых старухах, которым предстояло теперь защищать Купол, эхом отозвались в памяти. Она не смогла защитить Аэлис. Не защитила Фиби. Никого из своего отряда, нет, из семьи. И теперь, чтобы защитить Рамону, защитить тех, кто остался в живых, она должна пожертвовать последним светлым лучом в своей жизни? Нет, должен быть другой способ.
  — Ходила, но у Иоланды всё равно недостаточно опыта, – воительница поджала губы, не признаваться же сейчас, что так вышло в том числе из-за её эгоистичных побуждений, — Её боевые навыки, кхм, на низком уровне. Да и возраст, Самина. Время играет против нас. И в лучшее годы предстоящий поход был бы серьёзной проверкой выносливости, а уж без постоянных тренировок и пытаться нечего. Как жрица она проходила обучение и обладает внушительным арсеналом магии поддержки, но мы сейчас все истощены и, как я и сказала, время не нашей стороне.
  Кира не заметила, как тепло улыбнулась, вспомнив заботу Ио. Как молодая воительница пыталась скрыть от любимой недолеченные после очередной вылазки раны, а Ио, вскрывая обман каждый раз, грозно её отчитывала, но с особой нежностью и лёгкостью ласковыми прикосновениями исцеляла Киру.
  — У Иоланды другие таланты. Она очень умна, не просто от природы, а благодаря своему настойчивому, целеустремленному характеру. Я действительно думаю, что под Куплом кроме неё никто не способен прочитать ту тарабарщину, что мы обнаружили. Но её сила заключается не только в знании нераспространённых диалектов косматых. Она обучалась им сама, используя как накопленные труды в библиотеке, так и общение с беженками. Не могу даже представить, сколько всего она знает о мире за пределами Купола, побывав самой лишь в малой его части, – с каждым новым словом голос Киры становился всё мягче. Воительница даже не обратила внимания, как уводит разговор в неправильное для неё русло, — И, у неё отличная память, чтобы бы помнить обо всём, что она узнала.
  Только закончив свой ответ, Кира осознала, что Иоланда просто не заменима для подобной миссии. Возможно, им предстоит столкнуться с тем, что сможет разгадать только жрица. По крайней мере, в условиях спешки и под покровом тайны. Рамонитка знала, что Ио, пусть и не без колебаний, но удастся уговорить действовать именно так, как они решили, скрытно от Богини. Ио поймёт, может осудит, но поддержит. Но даже сейчас Кира не могла принять решение. Она не может сказать Самине, что Иоланде можно довериться. Потому что тогда Кира своими же словами вынесет приговор.

      Небо не разразилось громом, на побережье не случилось наводнения, а Самина осталась невозмутимой настолько, насколько возможно, позволяя служительнице Рамоны выдохнуть: кажется, теперь она всё сделала правильно.
      Более в диалог Иоланда не встревает: ей кажется, что она сделала на данный момент достаточно. «Обещание», данное Искре, она выполнила: мало того, что до Командоры донесла мысль о её возвращении из мира мёртвых, так ещё и смогла объяснить свою мысль, может быть, выращенную на базе только теорий и предположений, но всё ещё имеющая право на существование.
      Почему-то ей даже не приходится задаться вопросом «почему сейчас». Если подумать, то находясь под Куполом, так или иначе живёшь, словно в пузыре. Иоланда и сама иногда забывалась о том, что происходило на других территориях, пока не встречалась в очередной раз с беженками для перевода их историй или вернувшихся из гарнизонов на короткие отпуска прежде, чем отправиться на границы вновь. Что говорить о других сёстрах; она не винит никого в необразованности, но понимает, что легко забыть плохое, когда всё вокруг не приносит невзгод и печали.
      Впереди были тяжелые времена для Купола — это однозначно.
      Ио кивает головой Самине и Кире, ещё с несколько мгновений смотря им в спины. Несмотря на то, что её дело было — донести информацию, она чувствовала, что ещё много тёмных пятен было поставлено на карту и много вопросов оставалось без ответов. Вариантов ведь было всего ничего, верно? Отправляться за ларцом или нет. Оставляя это решение за воительницами, даже отворачиваясь от их лиц, Иоланда упирается лицом в кожаный доспех Роситы, а затем оглядывается по сторонам, чтобы найти для себя опору. Пожалуй, в отвлечении сейчас на восстановление выглядит в глазах священнослужительницы куда большей полезностью, чем пытаться по губам прочитать, о чём именно говорили отошедшие в сторону рамонитки.
      Напоследок она бросает взгляд и на сестёр. Хмыкает себе под нос, но совсем тихо, возвращая себя к поиску хоть какого-никого валуна. Вот она, молодая кровь; скажи им раз, скажи им два — словно камнем об стену. Сама Иоланда себе никогда не позволяла близости такого рода на глазах у других. Может изредка и то не по своей воле, а просто следуя чувствам. Ей казалось... что эта вещь такая личная, а может даже особенная, с которой не хотелось делиться со всем окружением. Молодая Иоланда даже позволяла себе мыслить в смешливом ключе «на зависть другим» — болеть чужим легче, когда видишь, потому что можно сравнить. А когда оно скрывается за дверью? Воображение становится собственным врагом.
      Наконец, найдя для себя удобное место, она раскладывает перед собой остатки доспеха и присаживается перед ним на коленки, сосредотачиваясь. Дело, конечно, не из лёгких: повреждение такое, что проще будто бы и новый приобрести, но только момент неудачный для такого. Иоланда обследует каждый шов какое-то время, почему-то именно сейчас ярко представляя момент битвы. Сердце ёкает так, будто это именно Иоланду протыкают насквозь, а она и ничего не успевает сделать, только со смешанным чувством удивления и тоски смотрит вперёд, в будущее, которое никогда для неё бы уже не наступило.
      И что в итоге страшнее: оказаться мёртвой или восставшей с того света?
      Находя начало и конец обоих поврежденных сторон, она привстаёт немного, так, чтобы нависнуть над ним и кладёт ладошки поверх твёрдого прохладного материала, что сразу же начинает теплеть под её пальцами, закрывая глаза. Амулет, всё это время лежащий на её груди, начинает едва заметно светиться — это Иоланда начинает шептать заклинание, которое даст возможность использовать доспех.

  Когда Командора отвела Киру в сторону, воительница с облегченьем подумала, что ей сейчас всё разъяснят. Если касательно причины нежелания Самины говорить об ужасной судьбе «Лощины» Кира ещё догадалась – хотя сама на её месте сказала бы – то уж чрезмерная секретность воскрешения Искры продолжала оставаться загадкой. На уме, конечно, крутилось несколько вариантов, но реакция Самины была слишком экспрессивной для любого из них. Кира могла списать подобное поведение на стресс, но только не когда речь идёт о Командоре. Заметив колебания Самины , рамонитка снова нахмурилась. С первых слов и до конца рассказа глубокие морщины так и не сошли со лба.

  — Гхм, – противоречия раздирали воительницу. Кира не до конца верила во всё рассказанное Роситой. Точнее, девочка то, наверняка, сказала всё честно, но она могла сделать неправильные выводы. Или запомнить пережитое воспоминание неточно, слишком оно должно было быть травмирующим. Возможно, дело было в том, что Кира не хотела признавать, что косматым уродам, пускай и с помощью посторонних сил, действительно удалось серьёзно навредить Аэлис. Однозначно, глупо отрицать, что ничего не произошло, но можно продолжать верить, что богине нужно всего лишь немного времени для восстановления. А ларец… наверное, с его помощью можно ускорить процесс, вот и всё. Но вся теория разбивалась о доводы Иоланды, к которым Кира не могла не прислушаться. Обе сестры, молодая солдатка и пожилая учёная, утверждали, что ларец важен. И, как и в случае с догадками, почему Самина хочет держать всё в тайне, Кира не могла подобрать правдоподобный вариант, который в полной мере её бы устраивал.

  Прокрутив и сопоставив в голове всё ещё раз, Кира пришла бы к выводу, что история Роситы – правда. А вот предположить, что видение – это коварная ловушка, воительница не была способна. И теперь история, с которой начала Самина, о том, что Богини и Купол в опасности, представлялась в других красках. Командора что, и в самом деле, предлагает не рассказывать Рамоне о способе помочь Аэлис? Вот почему она спрашивала, кому ещё известно об этом! Кира стиснула зубы и продолжила молчать. Она думала, просчитывала исходы. И они её не устраивали.

  — Вся эта история всё равно всплывёт, Самина. Не сейчас, так потом. Я не представляю, как ты хочешь всё скрыть. Если предположить, что Рамону обманом выманивают из-под Купола, то даже если мы найдём очевидные доказательства, что это ловушка, мы потеряем доверие Богини. Никакие доводы, что это было во благо, нам не помогут. Мы не вправе решать за неё! Мы должны доверять ей, как и она нам! – не смотря на то, что Кира была взволнована, она старалась говорить как можно тише. У неё и в мыслях не было напрямую перечить Командоре, даже в такой щепетильной ситуации. Так что и со стороны две рамонитки не должны были выглядеть как спорящие друг с другом.

  — А если жизнь Аэлис зависит от того, сможем ли мы найти ларец, то только представь, что будет, если у нас не получится! Мы подведём Богинь, Купол… И всё потому, что мы не рассказали! Самонадеянно не попросили помощи! Ты правда готова всем этим рискнуть? – Кира сжала кулаки. Она была в отчаянье. Потому что даже при благоприятном исходе, если у неё всё получится, и Аэлис вернёт свою жизнь и силы, это не отменит слишком рискованной ставки, которую предлагает Самина.

  — Я готова пойти и вернуть ларец. Думаю, в этом-то ты и не сомневалась. И ты знаешь, что я из кожи вон вылезу, не пожалею себя, чтобы добиться цели. Но я прошу тебя взвесить всё ещё раз. Какие чужеродные силы могли воскресить Искру и отравить её разум? Как такое возможно? Но, если всё же ты уверена, что стоит молчать – я буду молчать. Обещаю памятью о Фиби.

  — Ты сказала, что о пророчестве Корины никто не знает, – чуть погодя добавила Кира, — Это Богини решили не делиться с нами им? Почему? Это же ценное знание! Мы могли бы попробовать понять его и разобраться, откуда ждать беды и как её предотвратить! И сейчас не оказались бы перед таким выбором…

День первый. Скальд, Старая картаканская гостиница.

Известие о прибытии в Скальд чародея Тандора, уроженца далёких северных земель, разнеслось по всему городу в течение часа, а через полдня знали об этом уже и в Гармонии. Не в первый раз этот загадочный чужеземец наведывался в Картакасс, каждый раз привлекая к себе всеобщее внимание. В последнее десятилетие его чёрную карету с красными дверцами замечали то тут, то там: на заросших лесных дорогах, у заброшенных хуторов и развалин времён тёмных людей, да на отдалённых постоялых дворах. Никому не было ведомо, что Тандор ищет в дремучих южных лесах, так далеко от родины. Имени своего странный чародей не скрывал, а о роде занятий его можно было догадаться по обилию странных происшествий, сопровождавших каждый его визит и необъяснимых без участия магии.

В очередное своё появление Тандор впервые объявился на улицах Скальда и общался со многими горожанами. Содержание этих его бесед вскоре также стало достоянием общественности. Чародей спрашивал о Ситикусе, скорбном крае, что лежал к западу от Картакасса, и необычайный цветок, что в этом краю произрастает. Ничего толком Тандор не узнал, поскольку о Ситикусе соседи знали совсем немного: что живут там эльфы, мрачные и жалкие, что царят там смерть и безумие, и что правит там жестокий тиран, служат которому ожившие мертвецы. Немудрено, что чародею не удалось найти кого-либо из местных, кто бывал в Ситикусе и мог бы отправиться туда с поручением. Тогда Тандор объявил, что сегодняшним вечером, после того, как часы пробьют девять, он будет ждать в Старой картаканской гостинице смельчаков, что возьмутся за эту опасную работёнку, посулив в награду немалую сумму в золоте.

Старая картаканская гостиница была одной из главных достопримечательностей Скальда. Построена она была в давние времена, когда и города, должно быть, ещё не было, на небольшом скалистом островке посреди озера, зовущегося Котлом, в которое с высоко утёса стекает бурными водопадами река Килован (местные зовут её Зингзонг, что на языке их предков значит Песнопение). Из-за водопадов над озером поднимается туман, создающий чарующую загадочную атмосферу. Этот туман прекрасен днём, но ночью он густеет и скрывает всё на расстоянии вытянутой руки. Туман же стал причиной того, что Старой картаканской гостиницей закрепилась дурная репутация. При свете дня это лучшее заведение города, а то и всей страны, с прекрасным видом из окон, отличной кухней и доступными ценами. Но все местные знают, что после заката оставаться в гостинице опасно. Не один десяток несчастных погиб в этом месте, большинство заплутало в туманной мгле и нашло своё печальный конец на дне озера, но случались смерти и более страшные, со следами насилия, которые молва возлагает на озлобленные и неуспокоенные духи утопленников.

В тот вечер горожане будто забыли о дурной славе Старой картаканской гостиницы и движимые любопытством наводнили заведение задолго до назначенного Тандором времени. За длинным столом в большой обеденной зале собралось под сотню горожан, рассевшихся очень скученно, локоть к локтю. За отдельными столиками расположились самые состоятельные жители Скальда: купцы, ремесленники, известные барды. Самое же лучшее место в зале, на невысоком балконе, откуда, если верить легенде, несколько столетий назад Харкон Лукас пламенными речами поднимал горожан на борьбу с иноземными захватчиками, расселась компания лесорубов. В любой иной день подобное соседство отвадило бы всех прочих посетителей, ведь ничем хорошим для местных не заканчиваются попойки удалых здоровяков прямиком из леса.

Тандор явился в назначенный час. Все в гостинице замолчали и слушали, как его знаменитая повозка едет по деревянным мосткам, соединяющим островок с остальным городом. Когда чародей с севера появился на пороге на него уставилось две сотни пар глаз. Перед ними предстал высокий мужчина, которого отличала необычайная худоба, на фоне пышущих здоровьем и несколько склонных к полноте картаканцев казавшаяся болезненной. О возрасте Тандора было говорить сложно, волосы его были совсем седыми, при этом он не носил бороды, как все местные старики, да и лицо его было довольно гладким. Одежда чародея немедленно выдавала в нём чужеземца – странная шляпа треугольной формы по сравнению с местными головными уборами казалась надетой задом наперёд, тёмная куртка имела высокий ворот, поднятый почти до ушей, и при этом полы её спускались ниже колен, придавая одежде сходство с женским платьем, на котором имелось какое-то запредельное количество кармашков и блестящих медных пуговиц, обувь же Тандора казалось чем-то совершенно диким для лесного края – чёрные туфли с широким и высоким каблуком и задранным вверх носком.

Переступив порог, чародей скинул шляпу и поклоном поприветствовал собравшихся, а после занял свободный столик, оставленный специально для него. Из множества карманов своей диковинной куртки он принялся извлекать на стол книги самых разных размеров и форм, некоторое из которых заставляли задуматься, как это они уместились в его одежде, чернильницы, перья и стопки листов. Очень скоро весь стол стал выглядеть так, будто находится в рабочем кабинете. Тандор раскрыл несколько книг и принялся что-то выводить на бумаге, не обращая внимания на пялящихся на него посетителей, желающих хоть краем глаза подсмотреть, что это он там такое пишет. От обилия предложенных еды и напитков чародей отказался, заказав лишь бутылочку местного красного вина, отчего официантка разочарованно взмахнула руками, она-то рассчитывала, что состоятельный чужеземец будет в этот вечер сорить деньгами.

  Пока длился осмотр, я старательно держала на физии маску невозмутимости, как в счастливые годы в Крепости, когда мы после отбоя играли при неверном свете свечей в «каменное лицо»: замечательная игра, но не та, о которой следует распространяться за пределами казармы, и точно не та, на которую сестры-инструкторы закроют глаза. Потрепанная колода карт, перенесенный ночью тихой сапой через стену алкоголь, и, собственно, сама игра вместе являют собой гремучую смесь, за которую можно запросто загреметь на губу, особенно если играть с младшекурсницами.
  Но, хотя лицо было каменным, внутри все трепетало – я не рисковала даже предположить, как отреагируют сестренка и рамонитское руководство на то, что мой небольшой обман вскроется. Решат сейчас, что я – поднятый косматыми кадавр с искусственно вложенными воспоминаниями, и снесут мою бедовую головушку, как я сносила горшки палкой с плетней, пока жопку не надрали. В общем, затаив дыхание, я ждала вердикта, делая вид, что ничего такого в этой ране нет: ну не тяжелая, а смертельная – эка невидаль! Мы, девочки из Крепости, и не такое переживали, и не с тем справлялись!
  Ну и молчала в тряпочку, конечно, ежась под тяжелым непонятным взглядом «десятницы», уже вволю меня покрутившей, как куклу какую-то. Создавалось такое ощущение, что эта сестра – Кира, кажется? – с удовольствием провела бы прямо здесь вскрытие, чтобы удостовериться, что это одна рана, а не две, и в принципе удостовериться, что слова подтверждаются фактами. Знавала я таких старших: им хоть трава не расти, но нужны доказательства и только, а «на словах в любви изъясняются». Вон, еще и Бьё забрать хочет, как будто не понимает, что старшей без меня сейчас только пропасть! Наверняка никогда никого не любила всем сердцем, не понимает, что это такое, и любое проявление тепла, нежности и заботы воспринимает как сугубую голимую неуставщину, за которую надо бить по рукам.

  Слава Богиням, Командора на мелочах вроде того, что Бьянка снова потянулась ко мне, акцентировать внимание не стала, утащив свою подручную на разговор – наверняка сейчас прикажет организовать мне отряд по спасению мамы из лап бородатых. Интересно, кто его возглавит? Не я, это точно. Сама Командора? Вряд ли… Наверное, или поручит этой строгой Кире, или найдет еще какую-то непрошибаемую рамонитку. Ну и плевать: пускай хоть кожу со спины снимут, пускай что угодно сделают, но Аэлис спасут. И меня с собой возьмут, естественно: как можено оставить меня в стороне, когда именно я стала вестницей слов Богини?
  Убедившись, что высокое начальство отошло, я расслабилась, снова приняв вольную позу. Завязав ворот рубахи, кинула быстрый извиняющийся взгляд на ученую сестру-лекарку – мол, надо, понимаете же – после чело взяла ручки Бьянки в ладони своих рук и прижалась своим горячим лбом к ее холодному.
  - Спасибо, любимая… - прошептала негромко, млея от ощущения ее кожи в своих пальцах, - что бы я без тебя делала, что бы стало со мной без тебя… Ты – мое спасение и опора, смысл и надежда… Только молю тебя – не показывай этим, из храма, как мы близки: они насквозь уставные, ласки и тепла проявления не любят, и сами черствые, как пень столетнего дуба, и колючие, как репей – встанут меж нами осокой-разлучницей, и что потом делать, пока не изыщем возможность снова свидеться?
  Ты как, свет мой, в порядке? Нужно что? Вина? Сукна? Меня?

  Форсировать ситуацию и говорить Бьянке, что я отправляюсь в погоню, причем ее не собираюсь брать с собой, я не стала: сестричку надо подвести к этой новости, которой она явно будет недовольна – я бы вообще взорвалась возмущениями! – постепенно и осторожно, чтобы она, бедная, не переволновалась. Это я солдатка – «извилина одна, и ту оставил шлем», справлюсь со всем, а она у меня – девочка творческая, возвышенная, с хрупкой душевной организацией. Ей и так досталось по самую макушку, хватит и на этом.
  К тому же, и тут старшие правы, в погоне и убить могут-то. Готова я подставлять сестру под тупые арбалетные болты и клинки космачей? Вот то-то же!

Напуганный Далгрим молча выслушал Эвелину, взгляд его на секунду метнулся к двери, за которой происходило перемещение тела того, кого видеть ему не полагалось. Непонятно было, что именно тревожит строителя больше – звуки сражения, что он слышал совсем рядом какие-то минуты назад, или же весь тот поток вранья, который обрушила на него самозваная «лайонара». В любом случае этого испуга и смятения хватило, чтобы подтолкнуть Далгрима к решению любыми средствами поскорее покинуть поместье.

– Хорошо, я всё подпишу, – выдал он после недолгих раздумий.

Вейгела решила сыграть перед одноруким пленником роль «хорошего законника». Не сказать, что поза скрюченного Хилла сильно располагала к беседам по душам, но у того словно было желание хоть с кем-то поговорить.

– То есть вы не знаете? – усмехнулся Уилл, что в его состоянии выглядело довольно нелепо. – Значит, шли по другому следу. А я уж грешным делом остроухую винил, что наследила. В общем мне теперь всё равно, чужих секретов хранить я не нанимался. За свою жену Силмон выдавал эльфийку Ниверс, она в нашей банде раньше была. Вот не знаю, что он в ней нашёл. Не уродина, но на свете и покрасивее баб полно. А характер – ну, это дремлющий вулкан, тихая и спокойная с виду, а нож всегда под рукой. Я как-то ущипнул её шутки ради за интересное место, так она ночью на привале мне пальцы отчекрыжила, да так ловко, что я лишь по утру это понял. Но Силмон на неё, видать, запал. Целое состояние отдал, чтобы ей мордаху и ушки сменить на человечьи, а ещё дворянским манерам обучить, ну и за жену свою покойницу выдал. И жизнью за неё, выходит, поплатился. Надеюсь, хватило у неё мозгов, чтобы свалить отсюда подальше и не возвращаться, иначе всё зря было.

После всех приключений Иренка не могла даже точно сказать чего ей хочется больше, вытянуть ноги или чего-нибудь зажевать. По определению мам, девушка была «вечно растущим организмом», которому все «не в кобылку корм». Ела она всегда много и с аппетитом, что никак не сказывалось на фигурке. Они ей и в «учебку» и казармы с оказией отправляли варенья-соленья-копчения, которыми можно было и с подружками поделиться. Вот только в поход с собой лишнего не потащишь, так что Иренка оказалась не только с тощим спальником, но и отрезанной от добавки к армейскому рациону. Сейчас у нее в вещмешке был только сухпаек на три дня. Штука полезная и питательная, но вот вкус так себе, особенно для привычной к домашним разносолам девке. А сил и нервов юная воительница потратила не мало, причем на Тис даже побольше, чем на короткий бой с лесным людоедом.
Она с любопытством и легкой тревогой посмотрела, как реджи заговаривает, точнее, зашептывает рану Старшей. Теккурийка, она, конечно, сильная, но мало ли какую заразу могло занести с укусом?! Лютоволк наверняка ел не только свежее мясцо, но и всякую падаль с мертвечиной. Так что в этом случае лучше перебдеть. При этом она пару раз скосилась и на свои руки, где несмотря на хитрую вязку, оставались следы от веревки.
- Надесь, они сойдут раньше, чем их увидит какая-нибудь из наших сестричек,а то потом придется отбиваться от шуточек, - подумала Иренка.
После короткого мига соблазна, в виде могучего и прекрасно знакомого на вид, ощупь и вкус черного тела, Иренка гордо выпрямилась и мотнула головой.
- Вот, курва, - беззлобно ругнулась она себе под нос. - Вот только пусть Тис не воображает, что одного совместного «сбора хвороста» хватит, чтобы я за ней бегала, как Подмышка за Реджи, - часть после ругательства девушка уже додумала, не произнося вслух. Она подошла к своим пожиткам и вытащила оттуда большую, но пресную и безвкусную галету и кусок сухого, твердого сыра. С ними она и забралась в свой тощий спальник, чтобы подремать уже не с пустым животом.

      Стоит после недолгой паузы Самине заговорить и задаться вполне логичным вопросом, как Иола негромко выдыхает. В самом деле начать нужно было с этого, а не ходить кругом; надолго женщина не позволяет себе находиться в этом состоянии: её можно было простить, учитывая, откуда она была родом. Ей даже кажется, что это и служит причиной, почему Командора говорит с ними мягче и проще, нежели чем с солдатками или рядовыми: откуда книжному червю знать процедуры и правильный военный слог?
      Иоланда уж открывает рот, чтобы ответить на вопрос воительницы, но негромкий голос бардессы перебивает её с мысли. Материнское беспокойство всплывает в сердце жрицы: если до этого заметить побледневшее лицо Бьянки и подкошенные ноги было практически невозможно в силу ситуации, теперь, на фоне всех остальных, её телодвижения едва ли уходили от внимательной Иолы. Она знает, что та не ищет её взглядом, полностью сосредотачиваясь на своей сестре, но окажись их глаза на одном уровне, то одна из сестёр увидела бы короткую, но подбадривающую улыбку служительницы.
      — Я покажу, — кивнув головой Самине, она дожидается, пока Искра отчитается, зовя её: — Росита? Я могу?
      Не видя нежелания со стороны девушки, она подзывает её к себе поближе, встав со стороны таким образом, чтобы и главнокомандующей Куполом было видно. Вытягивая на себя её грустно — а по-другому не скажешь, пока она не будет восстановлена — выглядящую броню, Иоланда осторожно берётся за её подбородок и тянет его вверх, предварительно высвободив пару верхних пуговиц для более удобного обозрения:
      — Он свежий, однако заживший, будто ему месяц. Я, к сожалению, не видела момент, когда Росита приходила в сознание, но при всём уважении к Милане и Элиссе, они не смогли бы добиться такого эффекта при помощи своей магии. Не знаю, кто на это способен здесь в принципе. К тому же, — беря Роситу за плечо, она острожно ведёт её кругом, разворачивая девушку спиной к Командоре. Ей приходится оттянуть ворот рубашки, но и в полузастёнутом состоянии хватает, чтобы дотянуть её до шрама и на спине, — видите? — она смотрит не только в этом моменте на Командору, но и Киру, словно если ей не поверит одна, то Ио сможет найти поддержку в глазах другой, — насквозь. И тут тоже самое.
      Возвращая воротник и плечи на законное место, она кивает Росите головой, когда осмотр её ранений заканчивается, как раз забирая внимание на её подбитую кожаную защиту.
      — Всё тоже самое можно увидеть и здесь: сквозное отверстие проходящее аккурат по важным для жизни органам, — она вздыхает, просовывая руку практически насквозь, махнув пальцами с другой стороны. Иоланда сжимает губы в тонкую полоску и недолго молчит.
      Девочка не должна была переживать такое. Никто не должен, но смотря сейчас на Искру, совсем молодую и полную энергии, несмотря на уставшее состояние, Иола уверена: такое не проходит без следа. Ей не хочется заглядывать наперёд, но...
      Лучше бы правда о том, что Росита видела тот свет и вернулась осталась только между присутствующими.

  Все шло своим весьма положительным чередом, хотя, как мне показалось, верховная рамонитка начала хмуриться. С другой стороны, а кто бы не начал мрачнеть, узнав, что одна из Богинь фактически оказалась в плену у косматых? Я бы и сама стала, как грозовая туча, и, не дослушав, отправила бы ближайший отряд в погоню за пленителями. А Командора – молодец, умеет держать себя в руках и сначала анализировать ситуацию, а потом уже действовать оптимальным образом! У меня бы так не вышло – так что есть, чему поучиться у старших. Ведь, в конце концов, командора старше меня раза в три, а опытнее так вообще бессчетно: выглядело бы странным, если бы соплячка вроде меня была такой же рассудительной, не так ли?
  А потом на меня рявкнули так, что все мысли из головы как ветром сдуло. Дернувшись, я выпрямилась по струнке, вытянув руки вдоль туловища, по-уставному подняв подбородок на два пальца от земли и начав пожирать глазами источник начальственного рыка, которым оказалась та самая спутница главной храмовницы. А та – мамочки родные! – начала меня разносить да чехвостить в хвост и в гриву так, как я давненько не слыхала: только после особо эпичных провалов вроде того, как уронила случайно донесение от старшей патруля в ручей, или еще в годы учебы, проиграв в кости, заявилась на утреннее построение, «одетая» только в рыболовную сеть, в ячейки которой вплела нежность синего вьюнка и яркость красной калины.

  А самое паршивое, что «цукали» меня за дело. Про нежности и говорить нечего – обмишулилась, как малолетка, иначе и не скажешь, даже оправдаться нечем. А про прочее – ну да, не по рангу мне предлагать старшим то, что они и без меня знают, и никакая встреча с мамой Аэлис здесь не оправдание. По правильному надо было просто доложиться – эту часть я исполнила на отлично! – а потом молчать в тряпочку, не испытывая терпение рамониток совершенно не нужными им рассуждениями. В общем, язык мой – враг мой, и я, начав за здравие, кончила за упокой, не заткнувшись своевременно: все в своем репертуаре. Браво-браво, милая рядовая Сита, теперь в глазах признанной Героини Купола ты – идиотка.
  Идиотка идиоткой, но я все-таки совсем уж дурой не была, и поэтому держала рот на замке, пока помощница Командоры трясла меня, как грушу, и заодно тянула жилы страшными, болезненными словами о жутком количестве павших сестер – мысль, которую я предпочитала от себя гнать в надежде, что хотя бы мои девоньки-сослуживицы не пострадали. Сейчас даже «виновата, сестра командир!», и «так точно вижу, так точно, понимаю!» лучше не говорить – во избежание дальнейших неприятностей, наверняка весьма весомых. Так что я предпочла просто кивать и не провоцировать женщину с замашками армейской десятницы: смысл выкаблучиваться, когда унтер тебя за дело пропесочивает?

  Сил моих не болтать хватило ровно до того момента, пока ученая сестра Иоланда с уверенностью профессионального целителя не заявила, что я… умерла! Удержаться от того, чтобы не вытаращиться на нее, как баран на новые ворота, я просто не могла: все мое естество вопило против признания меня воскрешенной покойницей. Одно дело, когда это говорит мама, и это останется только между нами двумя, и совершенно другое, когда все будут знать, что Росита вернулась с того света: не лучшая перспектива, верно? Передернув плечами от побежавшего по порогам позвоночника холодного пота, я собиралась переспросить, уверена ли матушка в своих словах, но меня опередила Командора.
  Дождавшись, когда сестра Кира популярно объяснит – хорошо хоть без классических десятницких оборотов вроде «ужи гемморойные», «гамадрильши криворукие» и тому подобное! – что доклад я сделала избыточным, Самина уточнила главное – для меня, по крайней мере. Заодно гона поинтересовалась об иных осведомленных лицах: ну, то есть, поверила в сказанное мной от слова до слова, и боится, равно как и я сама, что эта новость дурно повлияет на других сестер в частности и безопасность Купола в целом. Какая все-таки умная женщина, все сразу смекнула, единственная, кто меня поняла так, как надо!
  Стоя, как по команде «смирно», я доложилась, стараясь сделать голос, так и норовящий дать петуха, сдержанным и четким:
  - Помимо присутствующих здесь осведомлены сестры-лекарки, приведшие меня в сознание: Элисса и Милана. Потенциально, если переданная весть успела дойти, старшая гарнизона «Лощины» Жанетт или десятница Мириам. Больше имеющих данную информацию быть не должно.

  Кошусь на сестренку, чувствуя, как сердце щемит от любви и нежности за мой маленький, гордый и сильный цветочек, готовый защитить и помочь своей младшенькой. Но ни словом, ни делом свои чувства не выражаю – только не сейчас, только не тогда, когда пошел конструктив. Только смотрю вопросительно на Командору: показывать ли шрам, как предлагает Бьё, или не заниматься самодеятельностью.

  Когда Иоланда представляла девочек, Кира всё ещё была в недоумении и не понимала, что происходит. На словах о том, что одна из близняшек была на самом деле мертва, воительница подсобралась. Стало быть, не показалось ей тогда. А теперь Иоланда говорит, что рассказ Роситы может быть как-то связан с письмом, а значит и с ужасами, что описаны в нём. Кира нахмурилась. Она чувствовала, что надо внимательно выслушать девушку. Но когда Росита начала свой доклад, старой воительнице пришлось сдерживать себя в руках, чтобы теми самыми руками не хлопнуть себя по лбу. То есть всё же, не была мертва, а просто потеряла сознание! А дальше… дальше Кира с трудом заставляла себя продолжать слушать доклад или всё же уместнее его обозвать рассказом. Сначала увидеть Аэлис, очевидно находящуюся сейчас под опекой Рамоны, потом увидеть косматых – похоже, юной деве сильно досталось по голове! Оно и не удивительно, ведь Росита выглядела почти как труп, когда её несли на носилках.

  Кира, непроизвольно повторяя за Саминой, уставилась на Иоланду. Она тоже ждала разъяснений, но, в отличие от Командоры, питала безграничное доверие к жрице и была уверена, что Ио, милая Ио, не просто так привела девушек. Возможно, им требовалась какая-то помощь. Или, наоборот, раз они Искры, то могли предложить свою – но какую? – помощь раненной Аэлис. Связи с найденным письмом косматых затерялись на втором плане, Кира выдумывала на ходу новые соломинки, за которые можно было уцепиться, чтобы помочь Иоланде. Но всё же, сначала надо было выслушать жрицу.

  А вместо жрицы вдруг решила высказаться вторая близняшка. Каждая сестра сегодня переживала своё горе по-своему. И Кира ожидала, что ей в ближайшее время придётся столкнуться лицом к лицу с сёстрами, убитыми горем. Им будет больно, они будут плакать, впадать в истерику, отрицать, замыкаться в себе. Но воительница не была готова, что некоторые из них настолько обезумят, что потеряют рассудок. Или, может быть, это Кира на самом деле сходит с ума, и ей всего лишь привиделось, что одна близняшка решила при старших обнять свою сестру, пока та заявляет, что у неё важные сведения, не терпящие отлагательств. Воительница покачала головой, сбрасывая наваждение, но оно никуда не исчезло. Надо было что-то предпринять, пока Самина не взорвалась и под раздачу не попала сама Ио.

  — Во-первых, отставить телячьи нежности! Вы пришли на доклад или на премьеру бардовского представления? – громко рявкнула Кира и сурово посмотрела на рыжих сестёр. Оставалось надеяться, что у девочек в голове ещё осталось чему шевелиться, и они отлипнут друг от дружки.
  — Во-вторых, рядовая Росита, кто будет ответственным, а кто будет наказан – решать не тебе. Как и указывать, у кого какой долг, – воительница сосредоточила взгляд на Росите. Кира говорила жестко, но намерения преследовала только благие. Уж лучше она, чем Командора. С каждым новым словом рамонитка приближалась к рыженькой, грозно нависая над ней, но вместе с тем и прикрывая её своей спиной от Самины, — В-третьих, ты только что доказала, что ты всего лишь солдатка. Солдатка без мозгов и с длинным языком. Солдатка, которая возомнила, что лучше других знает, в каком состоянии находится противник и что именно может повлиять на безопасность всего Купола.

  — Оглянись вокруг и скажи, что ты видишь! – Кира бесцеремонно схватила Роситу за плечи и развернула девушку в сторону лагеря, из которого та пришла с сестрой. Воительница прижала рыжую спиной к своей груди, но хватку не ослабила. Кира сомневалась, что Росита в такой ситуации сможет понять её намерения. Но сейчас её задачей было попытаться сохранить диалог между всеми сторонами любыми способами, — Наверное, ты видишь десяток, а то и два, боеспособных сестёр, готовых по одному твоему слову отправиться в погоню! А знаешь, знаешь, что вижу я? Я вижу ряды трупов, множество отнятых жизней, зияющую рану на теле Купола. Я вижу сестёр, которые давным-давно заслужили покой и отдых, но сейчас выкладываются из последних сил, чтобы сохранить то, что осталось. Я вижу совсем зелёненьких девушек, ещё не готовых к тому, что уготовлено им завтра, но которых ты, рядовая Росита, готова позвать на смерть, не задумываясь о том, как потом будешь смотреть в глаза их матерям и сёстрам, когда они не вернутся вместе с тобой.

  Кира тяжело выдохнула и отпустила девушку. Возможно, она слегка переборщила. Но это был ещё не конец.
  — Так, – воительница повернулась обратно к Самине и Иоланде, — Иоланда, поправь меня, пожалуйста, если я что-то не так поняла. Каким-то образом Аэлис передала Росите, одной из своих дочерей, информацию, что она, точнее какая-то её часть, заперта в неком ларце, что находится в руках наёмников. Это первая часть. А вторая заключается в том, что ты считаешь, что это напрямую связано с тем, что косматые связались с дэвами, а значит и с тем, что произошло на поле боя. Верно?

  Проговорив наконец-то всё вслух друг за другом и собрав картинку в воедино, Кира снова нахмурилась и серьёзно посмотрела на Самину.
  — Я уже высказывала свои сомнения, что у этих уродов вряд ли бы хватило собственных сил, чтобы подчинить хоть сколько-то могучую сущность. По крайней мере, пока мы не узнаем больше, нам не стоит списывать со счетов любую информацию.

  Стоило мне договорить, как верная сестренка, выражаясь как всегда коротко и емко – не то, что я, помело коровье! – поддержала сказанное и, поддерживая не только словом, но и делом, приобняла меня. Накрыв ее ладонь своей, я почувствовала, как в сердце разливается тепло: такое, как бывает, когда с зимнего, снежного дозора заходишь в хорошо натопленный дом и с благодарностью принимаешь из рук сослуживицы кружку с ароматным глинтвейном. И тогда тебе кажется, что все сложности временны, невзгоды – мимолетны, а проблемы не заслуживают ничего, кроме насмешливой улыбки.
  Правда, конкретно сейчас ситуация была посложнее, и расслабляться было не время: судя по закаменевшему выражению лица и последующему вопросу, главная храмовница мне не больно-то поверила. Ожидаемо, конечно, но все равно донельзя обидно. Я почувствовала, как уголки губ сами кривятся горько от такой недоверчивости, и плотно сжала зубы, чтобы не застонать недовольно. Сейчас слово взяла матушка Иоланда, и мешать ей посторонними звуками не следовало.

  Как показала практика – лучше бы она не начинала: ну, по крайней мере, с моей точки зрения. Женщина она была явно мудрая, многознающая, но вот выражаться по-простому, ясно и понятно, как я, все-таки не могла. Ну или это я такая дура, что не улавливала нить разговора. И вроде каждое слово в отдельности было понятно, но вот все вместе они в единую картину никак не складывались, из-за чего ум за разум заходил в попытках пробиться через те или иные фразочки.
  Ну вот какой, к дэвовой бабушке, «Властелин тела и души»? Что это за дрянь такая, причем здесь Хаос – причем, судя по всему, как имя нарицательное, а не обозначение бардака, и как это связано с мамой? Ни-че-го не понимаю! Ясно одно: видящая всю картину немного со своей башни лекарка связывала этого «Властелина» с ларем и считала, что Аэлис могут попытаться использовать, как плату за то, чтобы этот самый Хаос покорить – хотя, как по мне, покорить то, что постоянно находится в беспорядке и неорганизованности, никак нельзя. Это все-таки не два десятка в дребадан пьяных курсанток, которых еще при желании можно застроить, это что-то совершенно неупорчдоченное!

  В общем, спасибо матушке за поддержку, конечно, но лучше уж самой вмешаться и еще раз попытаться донести свою мысль до сестры Самины. Я – девочка настойчивая, мне хоть кол на голове теши, хоть на губу сажай, хоть увал отбирай, все равно буду стоять на своем. Не прислушается к моим словам храмовница – придется «отлучиться» в самоволочку самой-одной, и попытаться вернуть маму обратно домой. Ну или не одной: своих сослуживиц позвать на помощь. Дай Богини, они-то свою незадачливую Ситу в беде не оставят.
  - Сестра Командора, - подала я голос, - если я ошибаюсь, то готова принять всю ответственность и любое наказание. Но если нет, наш долг – выручить Аэлис. Косматые после всего случившегося не будут даже помышлять о сопротивлении и контрударе, а, значит, временное отсутствие небольшого отряда на безопасность Купола не повлияет. Позвольте мне со своим десятком отправиться в погоню за теми, о ком рассказала, в лишнее противостояние с другими беглецами не вступая и стараясь не подвергать сестер опасности. Сестра Командора, я верю в сказанное: клянусь здоровьем сестры и мамы, что не придумываю, набивая себе цену, ведь я – не экзальтированная девица, а солдатка. Позвольте мне отправиться в погоню и выполнить то, что дóлжно!

      Что же, по крайней мере, Росита приняла к сведению слова, сказанные лекаркой, только легче от этого не стало. С другой стороны, речь была совсем не о том, каким образом Искра подавала информацию. По взгляду Самины... можно было предположить, что любое сказанное юной солдаткой, если и будет принято к сведению, то в очень смутном варианте.
      Внезапно для себя Иоланда и вовсе задалась вопросом, правильно ли она поступила? Не спросив разрешения, не посоветовавшись заранее, наверное, к Командоре и в другое любое время нельзя было подойти и начать рассказывать теории, — вполне правдоподобные, но! — что уж говорить во время войны. В конце концов, она повидала многое, она смыслила в том, в чём большинство не видели никакого смысла, но оступилась здесь? Поверила на слово, хотя прежде руководствовалась тысячными проверками, пересчётами и анализами?
      Женщина даже оступается, делая небольшой шаг назад, чувствуя, как под прямым взглядом Самины атмосфера вокруг, — а может быть только для неё — становится более напряжённой да тяжелой настолько, что Иоланде приходится едва заметно глубоко выдохнуть. Она коротко смотрит на Киру, возвращает себе потерянное из под ног равновесие, а затем вслушивается в слова молодой солдатки ещё раз.
      Нет.
      Не может быть?
      Если прежде Иоланда могла только предполагать, что именно видела Росита и о чём хотела поговорить с Командорой, то сейчас она слышала историю прямо из уст, предварительно удивившись, что никто не попросил её отойти в сторону: дело ведь пусть и не требовало отлагательств, едва ли было для всеобщих ушей. Если на Бьянку она могла закрыть глаза, — сёстры, особенно близкие настолько, насколько могла заметить Ио, делились между собой практически всем — то на себя или Киру... совсем нет. Однако сказать, что Иоланда была разочарована? Расстроена? Она смотрела не на Самину, пилящую её взглядом, а словно сквозь неё; служительница была совсем не здесь. Неужто всё сходится? Письма так и оставшиеся в её руках нашлись глазами Иолы ещё раз, и под аккомпанемент Искры, она вчитывалась в слова Клемента по новой, взяв оригинальное писание.
      «...для служителя Митриоса твоего уровня...» — каков шанс, что именно Лучано смог заполучить некий артефакт, который должен был стать наградой или, возможно, преподношением? В конце концов, может быть и от обратного: приняв к сведению слова своего учителя, он хотел спасти Культ...
      «...по слогам деревенщинам из числа "отцов-надзирателей".» — а что на счёт них? Культ, который одновременно и боится и, при этом, недолюбливает Отцов как таковых. Росита говорит о наёмниках и, разумеется, первое, о чём думает Иоланда — что если именно по делу оппозиции фанатиков Митриоса, узнавших об их планах или, чего хуже, о силах дэвах и их возможностей, они решили воспользоваться артефактом? Или уничтожить его, учитывая их нелюбовь к поклонникам Хаоса.
      «Властелин тела и души».
      — Властелин тела и души, — шепчет она себе под нос, едва шевеля губами, ведя пальцами по написанному тексту. Если то, что говорит Росита — это правда... И если то, что думает Иоланда — это то, что произошло на самом деле, то речь уже идёт не только о косматых с силой, которая может побороть и уничтожить Купол, причиняя боль всему, что будет встречаться на их пути. Речь идёт о том, чтобы лишиться одной из половинок их собственного сердца, каждой сестры здесь — Аэлис, что останется сначала запертой, а после — уничтоженной во благо разрушения.
      Она поднимает взгляд на Самину вновь, но не сразу, а когда между вопросом к Иоланде проходит несколько бесконечных секунд. Уже и Бьянка успевает озвучить свою мысль, — жрица смотрит на неё краем глазом с удивлением, ведь не у каждого, даже у самой Иолы, не находится сил ответить главнокомандующей так просто — а она молчит.
      — Потому что они — наша прямая связь с Аэлис, — начинает она, и если раньше в её голосе была неуверенность, сейчас Иоланда отдаётся на сто процентов своей теории, — послушайте. Клемент писал о неком Повелителе, «Властелине тела и души». Что будет, если поработить Хаос и, главное, что нужно для того, чтобы это сделать? Нужна смелая плата для этого, — она щурит взгляд, задавая пусть риторический, но вопрос, — как на счёт души и сердца богини? Купол боролся с дэвами десятилетиями, артефакт, на секунду, имеющий внутри себя одну из самых важных частей нашей с вами жизни — это то, за что будут бороться любые неугодные, которым требуются дополнительные силы, чтобы побороть нас.
      Она делает паузу, но только чтобы продолжить вновь:
      — Или уничтожить его, учитывая, на что способны Отцы-Надзиратели только по фактам, о которых я знаю. Так или иначе, какой бы мотив, я считаю, — она делает здесь небольшое ударение; по Иоланде видно, что если Самина, или стоящие здесь, не примут её сторону, она готова взять за свои слова полную ответственность, но едва ли её можно переубедить в сказанном:
      — Если есть малейший процент того, что сказанное Искрой — правда, мы должны проверить это.
      Иоланда была уверена в одном: никому и никогда под Куполом не захочется знать, что случится, если одна из богинь погибнет. Тем более... не своей смертью.

  Самым сложным оказалось молчать, пока лекарка объясняла, на кой ляд мы с Бьё понадобились. На мой вкус, получилось весьма вольно и не совсем понятно, но как уж есть. Особенно меня смутили слова про «мертва», но, слава Богиням, бабушка сразу поправилась: иначе вышло бы, что я – живой мертвец, потому что из-за грани, как известно, не возвращаются. В общем, держа себя в руках, чтобы не трепать языком и не потопывать в нетерпеливом ожидании, я – ну не героиня ли? – дождалась до того, как мне дали слово.
  Отлипнув от сестры, я немного неуверенно расставила ноги на ширину плеч, а руки сцепила в замок за спиной. Глядя в одну точку над ухом главы рамониток, начала свой отчет, стараясь объясняться как можно более четко и по-уставному:
  - Докладывает рядовая Росита, гарнизон «Вересковой Лощины», патрульный десяток Мириам. В ходе боевого контакта с пехотой косматых мной было получено означенное сестрой Иоландой ранение, посредством которого я потеряла сознание, выбыв из боя. По открытии глаз мною было обнаружено свое присутствие подле Аэлис в месте, подобосущном тому, которое я называла «своим». Милосердная также, как и я, претерпела раны, однако, после предпринятых мной попыток помощи, нашла в себе силы начать беседу.
  По мнению богини, причиной данного контакта является мое происхождение, как Искры, притянувшее сущность той, кто зовет себя Роситой, к ее Матери. В ходе разговора было получено правдоподобное видение о том, как группа из пяти бородатых, чья одежда позволяет идентифицировать их, как наемников, прикончила жреца Митриоса, отобрав у того артефакт в виде ларца, а также послушника, после чего незамедлительно двинулась по направлению к Массини.
  Со слов Дарующей Жизнь установлено следующее: Ма… Богине удалось остановить чары нападающих, однако последствием этого стало попадание Аэлис в ловушку митриосиатов в форме вышеупомянутого ларца, ведущую в некие иные планы. Ощущение энергии Искры позволило ей вытащить меня к себе и передать означенную информацию вместе с предупреждением, что попадание ларца в руки врагов Купола может обернуться максимально негативными последствиями.
  По итога разговора мое сознание было возвращено обратно в тело, а затем, посредством Бьянки, моей родной сестры, и усилий целительниц, было возвращено сознание.
  Итого имеется насущная необходимость незамедлительного выделения верхового боевого отряда для погони за солдатами неприятеля, их уничтожение и возвращение ларца в пространство Купола.
  Рядовая Росита доклад завершила.

  Я умолкла, продолжая смотреть в одну точку и чувствуя, как густая тоска снова сжимает горло. Мама… Как она там?

  Добрая лекарка наконец представилась, и я кивнула: Иоланда так Иоланда, хорошо – буду знать, кого благодарить и за кого при случае замолвить словечко перед большим начальством. Хотя с последним бабушка, наверное, и без меня справится, раз может спокойно провести к самой Командоре, которую я, рядовая Крепости, в жизни не видела, хоть и была наслышана немало о ее подвигах и подвигах ее подчиненных. Жаль, конечно, что не к армейскому начальству, но тут уж не до жиру.
  Договорив, добрая старушка отошла в сторонку: устроилась поудобнее, пишет что-то, связанное, по ее словам, с моими путанными речами, и при этом, по всему судя, не доклад мой сумбурный конспектирует… Вот интересно, что там, на бумаге? Взглянуть бы хоть краем глаза, но это будет совсем уж непристойно – неча провоцировать на негатив. Сочтет нужным – сама расскажет, а на нет и суда нет. Негоже поперек мамки в печку лезть – чай, я не бардесса какая-нибудь, а о дисциплине и субординации мало-мало понимаю. Иногда, по крайней мере.
  Впрочем, все мысли об эпистолярном творчестве матушки Иоланды живо из головы выветрились, когда щеку согрел горячий поцелуй сестренки. Я, как малолетка какая-нибудь, мигом расплылась в широкой, счастливой улыбке – такое лекарство мне по нраву, и на ноги оно поднимет лучше десятка самых крепких зелий. Мурлыкнув довольно, я потерлась щекой о плечо сестренки, а потом, воровато оглянувшись, как попавшая в курятник лиса, взяла ее очаровательное, такое родное лицо в ладони и крепко, смачно поцеловала в губы. И плевать, что здесь посторонние – женщины они, вроде, умные, и, более того, понимающие – не осудят. А если и выскажут что – так жар губ Бьё стоит любого наказания. Оно, конечно, не заставит меня постоянно миловаться на публике, но разок-то можно, верно – я же чуть не померла, и чуть не оставила половинку моего сердца разбитой!

  Не без помощи восторженной и восхитительно-нежной Бьянки я оделась и поднялась, коротко посетовав, что выгляжу совсем неподобающе для встречи с командованием. Благодарение Богинюшкам, Бьё была достаточно умела в бытовых чарах и не израсходовала еще все силы досуха, так что после нескольких пассов я стала выглядеть достаточно пристойно. Ну-у-у… По крайней мере, глядя на меня, никто не решит, что голодный мертвяк восстал из могилы и теперь ходит по лагерю в поисках обеда… или, скорее, раннего ужина? Не принципиально – в принципе еды, и точка, благо мне самой, живой и теплой, хочется не то, чтобы есть, а вполне себе жрать. Но придется обождать, увы-увы.
  Родная и любимая, видя, как я нетвердо стою на ногах, без лишних слов подставила мне плечо, помогая идти. Отказываться от помощи и пытаться двигаться самостоятельно я не стала – как ни крути, а ножки еще не особо-то слушались, и обмишулиться падением в мои планы не входило. Уж лучше выглядеть ослабевшей и опирающейся на сестренку, чем пропахать землю носом из-за дурной гордости.
  Последняя, кстати, и без того пострадала, когда старшая целительница родственно так, по-семейному цукнула меня за неуставщину в разговорах. За дело, надо признать – не первый раз я получила по ушам за склонность к цветастому словоблудию, и, наверняка, не последний: избавиться от этой не соответствующей гордому званию солдатки привычки выше моих сил.
  - Благодарю за разъяснения, сестра-лекарка! – бравурно и звонко бросила в спину ушедшей женщине я. Как же хорошо, что она напомнила об армейском лексиконе! Надобно, пожалуй, общаться с Командорой как с Мириам, или скорее даже как со строгой и требовательной, насквозь уставной старшей гарнизона Жанетт.

  Вот так, опираясь на Бьянку, с рубахой в недосведенных до конца брызгах крове и наброшенной на плечи разрезанной кожанкой, теперь годной изображать только жилетку, я предстала перед Командорой, сопровождаемой кем-то из рамониток – видимо, одной из уцелевших офицеров. После донельзя своевременного напоминания я, не смотря на все желание быстрее донести весть от мамы, предпочла сойти за умную и не начинать сразу трещать – иначе Командора может заткнуть меня и отправить лечиться прежде, чем я успею доложиться по сути. Пускай лучше сначала сестра Иоланда выскажется, а там уже и я рот открою, отрапортую: «рядовая Росита, гарнизон «Вересковая Лощина», разрешите доложить». Дадут отмашку – можно уже и по существу высказаться.

Вы не можете просматривать этот пост!

Сквозь застилающую взор пелену и шум в ушах пробивались чьи то голоса. Все еще отчаянно пытающуюся сохранить свои внутренности внутри Бьянку усадили, что то дали, и вроде даже пытались накормить. Язык укольнуло как иголкой неожиданным вкусом. Бьянка вся сжалась, приготовившись к чему угодно нелицеприятному, но ее тело наконец не подвело. Туман начал расступаться.

Глаза девушки распахнулись шире. А кто все эти женщины? Старушка с внешностью столь уютной, что хочется обнять ее и рассказать, как провела лето. Красивые, пусть немного усталые лица вокруг.

Чу, голосок над ухом, слаще весеннего дикого меда, что однажды по молодости да по дурости Бьянка решила украсть у диких пчел. Вернулась вся изжаленая, целый вечер в бреду валялась. Но навсегда запомнила свое упертое стремление поделиться этой немыслимой сладостью с мамой и сестренкой.

Бьянка медленно повернула голову, будто даже слыша деревянный скрип своей шеи и увидела ее и чуть не ослепла от света, источаемого ее любимой. Сколько же она ее не видела! Как соскучилась!

Ее руки сомкнулись на ее шее и губы прильнули к щеке. Милая, хорошая, настоящая! Наконец чувства возвращались! Милая бабушка побратилась к ней и девушка с расплывающейся улыбкой на лице молча кивнула в ответ.

- Да... Да, давай я тебе помогу, Росита, - она говорила немного с придыханием, будто задыхалась от счастья.

Сошла ли она с ума? Нет. Но ее спокойный аналитический ум не выдержал потока информации, морального напряжения и попросту ушел на отдых. Ту добрую и чувственную личность, что Бьянка всегда держала в клетке из дисциплины и самоконтроля больше ничего не сдерживало. Можно ли считать это раздвоением личности? Нет, это все та же Бьянка, которую с огромным трудом и лаской Росите удавалось выудить из тюрьмы собственного сознания каждую встречу.

Одна была проблема - ушедший на покой разум унес и понимание ситуации. Сложно осознавать возвращение сестры из мертвых, витающую вокруг смерть и всю эту войну, когда все сестры вокруг такие хорошие, а руки касаются самого большого сокровища в мире.

Клетка держала зайчишку и хранила еë. Теперь зайчишка была сама по себе

Оравер стоял насмерть, не давая этому неживому полчищу с его хозяевами выбраться из подвала. Хоть Вейгела и проредила вражеский отряд, устоявшие перед божественной силой мертвяки продолжали наседать, не ведая боли и страха, движимые лишь стремлением убивать. Малый топор дворфа, увы, был не самым полезным оружием в этом бою. Он легко попадал по слабо защищённому противнику, но не мог как следует разрубить задубевшие кости и покрывавшую их древнюю плоть. Наверное, волшебное оружие было бы сейчас более полезно, но Оравер понимал, что на таком неудобном поле боя ему просто не удастся размахнуться.

У Мей подобных проблем не было. Её «нефритовые» умели находить уязвимые места и бить в них с огромной силой, круша хоть сталь, хоть неживую плоть. Однако даже от восточной воительницы драка в узком извивающемся змеёй коридоре требовала постоянно кружиться, вертеться и изгибаться, дабы вписываться в крутые повороты лестницы и при этом сохранять пригодное для боя положение тела. Хорошо, что партнёром её сейчас был приземистый дворф, оставлявший пространство для манёвра. С громилой Джеком такой бы фокус совершенно не прошёл.

Мей уложила ещё одного мертвяка, переломив ему шею, а неё с Оравером уже наседала новая троица восставших из могил воинов. В отличие от своих предшественников эти уже были вооружены настоящим оружием и носили доспехи. Но тут Вейгела вновь призвала на выручку божественную силу и обратила в бегство передовой отряд врага. Этого наёмники только и ждали. Когда проход расчистился, они в полном составе ринулись вниз по лестнице, расталкивая ещё не успевших сбежать мертвяков. Через пару мгновений Оравер, Мей, Вейгела и долгое время томившиеся без дела Эвелина с Джеком оказались внизу.

Портал уже успел закрыться, стена вновь представляла собой монолит без видимых следов магии. Света после закрытия портала в подвале было немного. В дальнем углу горел брошенный на пол факел, от света которого по стенам плясали безумные тени бросающихся в панике на камни мертвяков. Их всё ещё было довольно много, десяток, причём оставшиеся были вооружены куда лучше, чем перебитый Оравером и Мей авангард. Слабое голубоватое свечение исходило от руки Уилл Хилла. Теперь его можно было хорошо рассмотреть. Это был крупный, с Джека, мужчина, заросший как лестной отшельник. На нём был зловещего вида доспех из массивного металла с торчащими из него шипами. Вооружён Уилл был огромным топором, который походил больше на орудие лесоруба, чем на боевое оружие. Правая его рука выглядела неестественно, будто сделана была из камня, сквозь трещины в котором и пробивалось мистическое голубоватое сияние. Впрочем, эта странная аномалия никак не сказывалась на подвижности конечности этого громилы.

Силмон выглядел, как и прежде, хотя его нарядный аристократический костюм сильно запачкался в подвальной грязи. В отличие от Хилла, который был готов к сражению и будто бы ему даже радовался, хозяин дома явно паниковал. Планы его один за другим проваливались, и сейчас он был в полной растерянности. Силмон занял позицию позади Хилла и поближе к факелу, в руках его снова была кипа свитков.

– Слвно, пра с этим кнчать, – ухмыльнулся Хилл, порадовавшись тому, что противостояние на лестнице завершилось, а после вновь перешёл на незнакомый язык и в приказном тоне бросил пару фраз своему живому напарнику.

Дальше события развивались очень стремительно и хаотично. Силмон, повинуясь приказу, вдруг стал осыпать волшебными стрелами собственных немертвых слуг и этим выводил их состояния паники. Хилл же бросился в атаку и обрушил топор на Мей, едва не прибив её к полу. В этом человеке была силища быка. Вскоре на него насели уже Оравер с Мей, пока Джек, Эвелина и Вейгела разбирались с мертвяками, снова пожелавшими сражаться. Больше возможностей обращать их в бегство у маленькой жрицы не осталось. Немертвое воинство держалось достойно, демонстрируя порой даже некие навыки и приёмы из прошлой своей жизни. Порой они наседали так, что выгоняли часть наёмников на лестницу, но тем удавалось вновь пробиться в подвал.

Сражение продолжалось недолго, минуту, а может и меньше. Большая часть мертвецов обрела в итоге окончательное упокоение. Ничья злая воля более не заставляла их сражаться. У Силмона очень скоро кончились толковые заклинания, да и по сути весь свой стоящий арсенал он разбазарил при первой встрече с Эвелиной. Когда Хилл получил уже пару серьёзных ран и едва держался на ногах, хозяин решил, что пора вновь воспользоваться спасительным порталом. Руки его заплясали по невидимым для глаз магическим рунам на стене, но в это время Джек швырнул склянку с маслом аккурат под ноги колдуну, и субстанция очень быстро вспыхнула от валяющегося неподалёку факела. Огонь перекинулся и на Марголи. Тот завопил от боли, пытался сбить пламя с одежды, но не отступил и продолжил попытки активировать портал. Тогда Джек продолжил бомбардировку склянками с маслом, которое во всю попадало на стену, одежду и самого Силмона. Пламя разгорелось так ярко, что вскоре самозваный аристократ превратился в один большой факел, что метался по подвалу, пока не рухнул без сил. Крик его ещё долго стоял в ушах.

Джеку же досталась и честь прекратить наконец это сражение. Разделавшись с очередным мертвяком, он бросился на раненного Хилла и одним движением отсёк ему каменную руку. Та, выронив окровавленный топор, рассыпалась, обнажив под каменным слоем небольшой сапфир, из которого растекалось мягкое сияние. Вскоре и оно прекратилось, после чего оставшиеся трое немертвых воинов просто остановились, потеряв всякий интерес к продолжению сражения. Хилл, сильно израненный и осознавший своё поражение, обессиленно опустился на грязный от пыли и крови пол.

– Хроший бой, псле ткого и пмереть не жлко, – с невеселой усмешкой сказал он, сплюнув кровь.

  Несмотря на то, что Кира даже в мыслях не собиралась забирать назад слова клятвы, от тона Командора по спине пробежали мурашки. Пришлось сделать над собой усилие, дабы не потонуть в пучине предположений, на что действительно способна Самина. Некоторые сёстры за спиной называют её бессердечной и безжалостной, но они и никогда не оказывались лицом к лицу с проблемами, от которых Старшие защищают остальных. На самом деле, Кира тоже до сегодняшнего дня не хотела об этом думать. Не то, что она не могла бы понять, просто не было необходимости: у каждой своя жизнь и свои проблемы, которые ближе и важнее, и это естественно. Но задай любой сестре вопрос, что важнее – жизни сотни наших или существование Купола, и все до единой ответят, что Купол важнее. Все это знают, все это понимают. И Кира верила, что каждая готова пожертвовать собой ради общего блага, от воительницы храма Рамоны до швеи или травницы, в жизни не бравшей оружие в руки. Только стоит отойти от теории к практике, что жертвой станешь не ты, а твоя мать, жена, дочь – как вопрос сразу же становится не таким однозначным. И так легко ещё сильнее обострить ситуацию, когда твоя родная должна отдать свою жизнь, а кто-то – нет. Жестокая мысль омрачила сердце храмовницы. И она, и Самина уже потеряли самых близких, а теперь, возможно, им предстоит сделать так, чтобы через это прошли другие. Рамона, дай сил старым женщинам не перегнуть палку!

  Кира молчала вместе с Саминой. Не было смысла и дальше обсуждать ужасное будущее, которого могло и не наступить. К такому не будешь готовой, сколько слов не потрать. Всё также молча слегка кивнула Командоре в ответ на её благодарность. Сама – ещё в тяжёлых думах, но что-то заставляет вернуться к последним словам Самины. Её "спасибо" вызывает грустную ухмылку, мол, невелика заслуга! Но отмахиваться от этого нет ни сил, ни желания. Да и нет, каждая выжившая в кровавой бойне сестра – героиня, каждая заслуживает похвалы! Но ведь не это смутило храмовницу.
  — Выбрала? Я просто оказалась рядом, – Кира закачала головой. Перед глазами предстал образ печальной и обессилевшей Богини, разделяющей общую боль сестёр и свою собственную. Рамона ушла под Купол, почти ничего не сказав, уж точно не отдавала приказов. Скорее, сама Самина выбрала её. И если быть честной, то выбора то у неё особо и не было.

      Девчушке не сиделось, а оно и понятно: не сами косматые в предложениях Роситы беспокоили Иола, а вот когда та начала произносить такие вещи, как дэвы и Митриос, жрица напряглась. Вот уж совпадение так совпадение. Письмо, зажатое в руке негромко хрустнуло под костяшками пальцев, напоминая о том, зачем женщина сюда пришла.
      — Иоланда, — не в первый раз воительница обращалась к священнослужительницы не по имени из уважения да и, возможно, незнания. Седоволосая кивает головой, по очереди останавливая взгляд на обеих девушках, после задерживая его на служившей, — зовите меня Иоландой. Я услышала тебя, Росита. Ты права: мои рассуждения и размышления здесь ни к чему. Однако...
      Наконец, она подходит к столу, выуживая всё необходимое для переписи: склянку с тёмной жидкостью, длинное перо и несколько пергаментов. Она подтягивает к себе поближе свечу, освещая себе текст, прочитать который могла только она сама. Последнее, что она говорит прежде, чем начать выводить, немного размашистые в силу отсутствия времени, буквы, это:
      — Доедайте и допивайте, Бьянка, будь добра, помоги сестре одеться, — командовать Иоле явно не к лицу, поэтому говорит женщина с доброй половиной мягкости в голосе, больше прося, чем требуя. Она замолкает на мгновение, нахмурив брови. Иоланда намеренно не показывала удивления от произнесенного Роситой, что не означает, что она не думает об этом каждую секунду. Сама Рамона будет видно свела Иолу с девочками, которые так сильно были повязаны с происходящим и с найденным им письмом, — и дайте мне пять минут. Боюсь это, — жрица кивает головой, в сторону исписанного вдоль и поперек пергамента, — крайне плотно связано с тем, что ты успела поведать и нам, Росита. Я отведу вас к Командоре. Дело, действительно, более не требует отлагательств.
      И больше не желая тратить ни секунды, Иола опускает голову к листам, начиная торопливо, строка за строкой, переносить собственный перевод письма от Климента на, пока ещё, пустой пергамент, полностью сосредотачиваясь на своих действиях.

  Смотрю на то, как пожилая лекарка протягивает нам с сестренкой еду и воду, и понимаю, что вот он – подход опытной, заслуженной женщины. Слова мои – это только слова, пф-ф-ф, ими сыт не будешь. А эта понимает, что надо, осознает, что сытое брюхо и голову бережет. Ругаюсь мысленно на себя – какая же я дура, что сама не подумала попросить пожрать! И Бьянке это впрок пойдет, и мне самой тоже не помешает. Особенно сейчас, когда по телу распространяется живительное тепло, бодрящее и настраивающее на позитивный и лихой лад.
  - Спасибо, матушка! – с благодарностью улыбаюсь старушке. – И за меня, и за эту усталую и несчастную. А красненькое, - смеюсь глазами, понимая, что в голос веселиться сейчас как-то не очень. Да и веселье мое накатившее, оно от нервов и алкоголя только, - красненькое – оно при потере крови помогает, вот я и лечусь потихонечку! Но и от водички не откажусь!

  Приняла паек, бурдюк сразу сестре протянула, втискивая в руки настойчиво:
  - Пей, сестрен. Надо.
  Сама устроила кулек на коленях, откуда начала тянуть вкусняшки, честно деля их пополам с Бьянкой. Еда оказалась именно тем, что мне было нужно: только начав есть, я поняла, что голодна, как волчица, и съела бы сейчас в один присест полбарана, не меньше. И потом бы животом маялась, ага-ага, прямо в присутствии командоры. Нет уж, лучше сейчас чутка откушать, желудок бездонный обмануть, а там уже, как будет время, потрапезничать полноценно. Хоть с Бьё, хоть с сослуживицами, главное – не на больничной койке.
  От представшей перед глазами сочной, шкворчащей вырезки с лучком и овощами рот наполнился густой и вязкой слюной, а живот, получивший всего лишь очередную дольку, протестующе заурчал, требуя нормальной солдатской еды, а не этого безобразия. Я почувствовала, что снова пунцовею – важные дела обсуждаются, безопасность Купола под угрозой, а мой организм думает о жрачке. Стыдобственно!

  Вот только вопросы медички ко мне не закончились: оно и правильно, я бы сама, услышь такое, вопросами рассказчицу забросала бы. Проглотив сладко-кислый кусочек, высказываюсь утвердительно, не тени сомнений в своих словах не имея, и стараясь заразить своей уверенностью остальных:
  - Так вот и я о том же! Кто еще, кроме Аэлис, мог исцелить такое тяжелое ранение? Кто еще не дал бы мне окочуриться? Только исцеляющая, и только! А с учетом того, - я скривилась, - что сделали с ней эти дэвовы отродья, бородатая отрыжка Митриоса, иначе, чем вне Купола, это произойти не могло. Спасибо, что мне верите: дай Богини, поверят и все остальные… И не будут медлить!

  Целительница, перейдя от практики к теории, ударилась в рассуждения, очень… философские и не соответствующие моменту, я бы сказала. Но на то старость и мудрость и есть, чтобы размышлять, и молодость да рьяность, чтобы действовать. За спиной бабушки стояли годы опыта и бессчетные тома знаний, за моей – толькео то, что я видела и чувствовала сама. Но это же не повод молчать и слепо слушаться старших, верно? Пока я была на этом после-смертном кураже, пока снова не скатилась в осознание того, что я чуть не оставила любимую одну, пока тоска болотная не затопила меня – едва ли кому под силу было заткнуть мой фонтан слов.
  Прижавшись к Бьянке, я ответила домыслам врачевательницы:
  - Матушка, я скажу вам так. Силы мам… Богини из-за ран были ограничены, и она восстановила меня ровно настолько, насколько смогла, и настолько, чтобы я была в состоянии передать весточку Старшим. И если мы исполним ее просьбу – Аэлис к нам вернется из клетки, куда ее загнали косматые подлецы, чтобы им размножаться только между собой!
  Я была с ней, как бывает можжевельник у корней сосны, и слушала ее также, как слушаю вас. И мне не важно, заплатила ли я годами жизни за то, что вернулась – это больно, конечно, но есть вещи важнее моего благополучия и желаний.
  Зарывшись пальцами в волосы Бьянки, я быстро наклонилась к ней, словно невзначай разминая шею, и шепнула негромко:
  - Прости за такое, душа моя…

  Выпрямившись, я закинула в рот новую дольку и, практически проглотив ее, продолжила:
  - Равноценный обмен или нет, мама пока жива, но удерживается в плену, и мы обязаны ее спасти, а не, простите, сопли жевать. Я пришла в себя, за что спасибо вашему мастерству, сестры, и бдительности Бьянки, и обязана добиться того, чтобы меня услышали. Матушка целительница, чем дольше я сижу тут, тем дольше Аэлис страдает там, и тем меньше времени у нас остается – я знаю, что говорю.
  Заклинаю вас, - я всплеснула руками, - или отпустите меня, или приведите ко мне хоть ту же Командору, или еще кого из начальниц, кто может решать. Время – жизнь, а я сейчас – как кувшинка на пруду, красивая и бесполезная для всего, кроме украшений. Мне правда надо немедленно донести весть. И, коли уж вы мне верите, помогите, прошу вас, матушка!

  Кира слушала Командору. С каждым новым предложением морщинки на лбу становились глубже и отчётливей, пока не сложились в большой страшный бугор. Останься сейчас Ио рядом, непременно бы сказала Кире перестать хмуриться, даже если бороться таким хитрым способом с морщинами уже поздно. Но как тут держать под контролем своё лицо, когда Самина говорит немыслимые вещи – идти на компромиссы с косматыми! Кира обещала взять на себя ответственность, защищать Купол, помогать сестрам не только мечом, но никак не поддерживать или даже продвигать идею торговли с заклятыми врагами!

  — При всём моём уважении, Самина, ты… – Кира не договорила, лишь устало покачала головой из стороны в сторону. Правая ладонь легла на лоб, с силой растирая кожу, пытаясь разгладить непокорные морщины. Воительница боялась поднять взгляд обратно на Командору. Старшая говорила правильные вещи, хотя бы местами. Да, правила игры поменялись. Да, сегодняшняя трагедия – результат наших же ошибок. Мы были самонадеянными и неподготовленными. Со всем этим Кира была согласна, пускай и готова добавить «но» к каждой части. И самым важным «но» было, что у Купола другой путь. Мы не прогнёмся под косматых даже на время, даже зная, что всё это только ради великого будущего.

  — Я понимаю, что есть время обнажать меч и есть время держать его в ножнах, – Кира предприняла попытку смягчить свои слова, — Но сегодняшний кошмар – это не победа наших врагов, я уверена, что они тоже заплатили жестокую цену. И они тоже не быстро залижут свои раны. Мы не допустим, чтобы трагедия повторилась. Ты возразишь мне, что говоришь о нескором будущем, глядишь куда дальше и хочешь, чтобы я была готова делать также. Но я не могу представить то, что ты описала. Я вижу совершенно другое будущее Купола.

  — Может, в чём-то наши взгляды не совпадают, но знай, что я приложу все усилия, принесу любую жертву, чтобы защитить Купол. И раз уж ты не собираешься в ближайшее время лишать нас своего бесящего очарования, то будь уверена, что я не подведу тебя, – несмотря на то, что Кира постаралась закончить речь на шутливой ноте, голос женщины был строг. Её последние слова – это искренняя, пылкая клятва верности. Пока Самина будет Командорой, Кира будет выполнять её приказы, как сильно она не была бы с ними не согласна.

  Сижу я, как дура, голову запрокинув, свод палатки изучаю, пока целительница осматривает мою рану. Насвистываю «Расплету твои я косы», фальшивя безбожно: пересохло все же горло, что и не удивительно – выпитого явно недостаточно, чтобы прийти в себя. Если уж художественный свист не выходит, то хороша бы я была, докладывая командоре голосом низким и хриплым, как у старой лесорубки, похожим на треск перекатывающейся речной гальки в горсти!
  Поерзав, чтобы устроиться поудобнее – долго бывшее задеревеневшим тело быстро устало – чувствую, как что-то весомое стучит по бедру. Проверяю инстинктивно чего там, и чувствую тепло обтянутого кожей дерева. Пробегаюсь кончиками пальцев по плавному изгибу, обвожу подушечкой вощеную пробку, вспоминаю выжженный на поверхности узор в виде раскинувшей крылья птицы в окружении норгардских узоров. Осознаю, что совершенно забыла о своей фляжечке, где еще, судя по звукам, плещется крепленое красное вино, добытое через душечку Нэссу, чья любимая занимается виноделием.

  Мысль о вине становится навязчивой, никак не отпускала, и я, по-птичьи посмотрев на старушку-лекарку, попросила, а, скорее, поставила перед фактом:
  - Давайте на секунду прервемся, матушка? А то пить хочется – не могу!
  Не дожидаясь согласия, отстегнула ремешки – хах, пальцы возвращают ловкость! – выдернула пробку и отработанным движением присосалась к фляжке с живительной жидкостью. Ощущая на губах терпкий чуть пряный вкус вина, я почувствовала, как по измученному телу расплывается мягкое и нежное, похожее на кошачье мурчание тепло. Наверное, ключевая колодезная водица в моем нынешнем состоянии была бы полезнее… но дэва с два я променяю вино на нее!

  Много пить я не стала – не дура же, понимаю, что с устатку, голодухи и потери крови опьянею быстро, и буду ходить… ладно, ковылять умильная, как бардесса после выступления на празднике Урожая. К тому же опасения никуда не делись: а ну как бабушка сейчас, осмотрев мою шею, авторитетно заявит, что копье вскользь прошло, кожу и мясо распоров, а я просто сомлела. И буду я в глазах прочих дура-дурой, словно без шапки или платка на зимние гуляния вышла. Позорище! К тому же мне просто не поверят, и следовать маминым словам придется в одиночку. Ну или, на крайний случай, вдвоем с Бьё, хотя, видят Богинюшки, уж кого-кого, а ее в погоню за косматыми я тащить совершенно не желаю.
  - Спасибо, - искренне отвечаю целительнице, вешая флягу обратно на пояс, - Ну, что там у меня? Теперь вы мне доверяете? – Смотрю на женщину снизу-вверх, ответ пытаюсь найти в этих спокойных голубых глазах до того, как ответят губы. Не выдерживаю, склоняя голову и опуская глаза, - Простите, поторопилась. Беспокоюсь просто. Я вас не подгоняю.

  -Снова задираю голову, скашивая взгляд на так и не ответившую лекарке Бьянку.
  - Сестренка? Ты как, родная? Бьё? – с вопросительного тона перехожу на требовательный хрип. – Сама-то не ранена? Та-ак…
  Кажется, любимую догнало понимание, что она чуть не лишилась меня. Логично – я все это пережила, лежа недвижной, а она действовала, суетилась, спасти меня пытаясь, и времени на испуг не оставалось совершенно. А теперь, когда я восстала из «мертвых», когда все вокруг более или менее спокойно, вот тогда осознание и пришло. И, судя по всему, старшенькой сейчас также дурно, как мне тогда, а, скорее всего, даже хуже.

  Приняв решение, я, опираясь на ладонь, приподнимаюсь не без труда, обхватывая Бьянку за талию и притягивая ее к себе, и насильно усаживаю сестренку рядом. Прижимаюсь плечом к плечу, склоняю на короткий миг голову ей на плечо.
  - Все в порядке, все прошло, я рядом.
  Накрываю своей кистью ее кисть, сжимаю немного, чтобы прочувствовала мою любовь.
  - Я с тобой. Мы вместе.

Бьянка сказала что могла. Жрица еще что то говорила, но шум в голове Бьянки нарастал. Ощущалось, будто все пережитое превратилось в мутную болотную воду и сейчас бурным потоком заполняло ее голову, грозясь утопить барахтающийся разум и отправить ее в забытие. Но нельзя сейчас. Сейчас нельзя. Не при Росите, прошедшей через такое. Кем она будет тогда? Что за вялое создание? Сомлеет и все - ее разделят с Роситой, с её Роситой, которая точно отправится невесть куда...
Иоланда не услышала ответа от Бьянки. Благо, говоривших было и без того много, чтобы утопить ее дерзость в потоке чужих сознаний. Оттого Бьянка все еще могла держаться, воспользовавшись данной ей маленькой передышкой, бросая все оставшиеся силы на борьбу с самой собой, с своей немощью. Она не слышала даже сестренку, хоть ее голосок звенел сквозь шум мутной воды звонче всего. Но разобрать, что она там говорила, Бьянка была не в силах.
Стоять. Стоять. Держаться. Будет проще. Нужно только ... собраться.
Как кукла, потерявшая опору, но все еще остающаяся в своей позе за счет того, как удачно ее поставили, Бьянка держалась с абсолютно пустым взглядом.
Ради нее. Ради сестры.

Тошнит. Вся надежда на то, что она и без того была слишком бледна, чтобы это стало заметно. Уйти. Уйти. Уйти. Нужна передышка. Все запахи обострились. Железо и вонь. Аэлис, дай сил это вытерпеть. На радость от спасения сестры не остается места. Она полна с горкой. Не пошевелиться. Терпеть и убирать это давление, давить его из себя по капле. Все будет хорошо

  Добрые лекарки, послушав меня, благополучно переложили тяжесть размышлений на третью свою товарку: та, видимо, пользовалась большим уважением, или во внутренней иерархии была старше. Классический армейский принцип свались всю головную боль на командиршу – «пусть лошадь думает, у ей башка большая». Все знакомо до зубовного скрежета и, наверное, неплохо: легче убедить одну женщину, чем трех сразу. Тем более что названная «ученой сестрой Иоландой», вроде как, не собирается рубить с плеча и признавать мой рассказ бредом воспаленного разума – и то хлеб.
  Рассуждая о ситуации, бабушка между делом цукнула Бьё за ее резкость: и, положа руку на сердце, была права – моя любовь и вправду показала коготки, готовая сцепиться с любым в мою защиту. Это, конечно, было преждевременно, но, прости Богини, в текущей ситуации оправданно. Дэвы знают, как я бы себя вела, если бы на моем месте оказалась Бьянка, но уж точно бы не сидела на попе ровно и молчаливо выслушивала мнение посторонних сестер.
  Накрыв своей ладонью теплую ладошку сестренки и чуть сжав пальчики, я продолжила молчаливо слушать Иоланду, кивнув, когда та попросила уведомит Жаннет. Зная свою командующую, я могу не сомневаться, что та оставит мои слова без внимания. Хотя для начала так пропесочит за смерть, что потом неделю стыдно товаркам в глаза смотреть будет. Ну и ладно: ради дела можно и потерпеть, к тому же сама виновата: не отследила, не парировала, не предвидела.

  Сочтя, что одной шейкой дело вряд ли ограничится, я не без помощи Бьянки развязала ворот нижней белой рубахи, насквозь пропитавшейся уже высохшим потом и кровью. У одной меня это бы вряд ли получилось так ловко: пальцы подрагивали, а окровавленную ткань иногда приходилось просто отдирать от кожи, что заставляло меня кривиться от болезненных ощущений. И все же аккуратные прикосновения сестренки, запах ее волос снова настроили меня на совершенно иной лад, и снова захотелось забыть обо всем и забыться в ее ласковых и заботливых руках. Но нельзя, нельзя – делу время, и оно еще не истекло.
  - Смотрите, матушка. – я задрала горло, подставляя рану осмотру. – Уж не знаю, насколько там все плохо было, но сейчас я чувствую себя здоровой и… - я хотела сказать привычное «полной сил», но смекнула, что звучать это будет совершенно по-идиотски: сил во мне было немногим больше, чем в новорожденном котенке, - …и готовой исполнить свой долг.
  А так, - снова научившись говорить, я никак не могла замолчать, - двадцать одна весна нам, Ладины мы дочки. – помолчав пару ударов сердца, уточнила, предвосхищая вопрос, ответ на который я уже, собственно, в предыдущей речи дала. Искры мы. Я – Росита, солдатка из гарнизона Вересковой Лощины, а это, - я кивнула по-прежнему запрокинутой головой, - моя сестра Бьянка, бардесса и мастерица по иллюзиям. Она мое тело и нашла, и спасла, сюда дотащив. Вы не злитесь на нее за слова резкие, как лист падуба – она за меня волнуется просто, боялась, - я замялась, слюну сглотнув, - что потеряла меня. Так-то Бьянка – девушка вежливая, воспитанная, не то, что я со своей прямотой солдатской…
  Тем не менее, матушка Иоланда, - продолжила вещать я, - все, что я говорила – чистая правда. Вы видите, видите по ране? Кто еще, кроме Аэлис, мог такое сотворить? А учитывая, что сделали с ней бородатые, где это она еще могла сделать, кроме как за гранью яви? Прошу вас, матушка, передайте мои слова Командоре, а еще лучше – помогите мне до нее добраться!

      Иоланда помнила, как в своё время начинала свою учёбу: спокойная, рот открывающая только тогда, когда необходимо, работала девушка без лишних вопросов. Ей нравилось пытаться всё расставлять по полочкам, а малейшая торопливость вынуждала не только саму Иолу, но и людей вокруг неё создавать вокруг сплошной беспорядок. А ведь она велась! Раскидывались книжки, расплывалась кляксой тушь, в стороны летели и перья, что приходилось то и дело наклоняться под стол, а с удачей Иоланды — схватывать шишку на макушке. Она предпочитала находиться со схожими по характеру личностями, по крайней мере, когда речь касалась работы. В какой-то мере, если брать в пример её и Киру... что же, они явно были плодами с разных деревьев.
      С возрастом не сказать, что Ио привнесла в свою жизнь больше хаоса. Отнюдь. Импульсивность в некотором плане окаменела, давая место постоянству. По уже продуманной структуре, с точно отмеченным планом в голове, Иоланда шла вперёд к своим целям, практически всегда зная, что её ожидает впереди, — помимо очевидной смерти, как и всех их — однако...
      Она не сдерживается от того, чтобы притянуть к вискам указательный и средний палец, несильно вжимая их в кожу и потирая круговым движением. Кажется, за секунду жрица даже умудряется забыть, что стоило бы удивиться: сначала от картины окровавленной Аэлис, следом осознания, что девушка зовёт последнюю матерью не в первый — видимо, и не последний — раз, а значит, получила или ну слишком сильный удар, отбив голову либо перед ними — самая настоящая Искра.
      Интересно, будь сама Иоланда помладше, задело бы её такая формулировка? Не встречавшая Искр вживую прежде, она, тем не менее, была наслышана о дочерях Богини, дарующей жизнь даже с одной родительницей. Острые на язык, бросающиеся из крайности в крайности молодухи уж явно закатывали бы глаза, но Иоланда что прежде не чувствовала укола ревности; едва ли кого-то Аэлис любила больше, а кого-то — меньше. А вложенная в них сила должна, в понимании Иоланды, расцениваться как шанс на спасение, а не вызывать сплошную зависть.
      Видимо, вот он — признак здорово удивления во всей красе. Жрица одёргивает себя от таких простых, абсолютно поверхностных мыслей, возвращая свой взор в сторону раненой.
      — Подо... — срывается едва слышная попытка остановить поток мыслей девушки, только путающий при этом своим краснословием. Бестолку. Со следующим моментом Иоланда тихонько вздыхает, кивает головой и сжимая губы в тонкую полосочку, не перебивает ни первую, ни вторую уже до самого конца.
      Ну дела.
      Иоланда вновь перехватывает в руки письмо, больше на подсознательном уровне неготовая раскидываться важными «уликами» направо и налево. Убирая последнее в небольшую сумку на своём ремне, она неслышно прокашливается, делая шаг в сторону Искр. Двух так стало бы, что звучало в её голове ещё более удивительно, чем когда прежде она не сталкивалась ни с одной.
      Было бы глупо не поверить. Нет, не в то, что девочке приснилось странное видение — это вполне очевидная реакция мозга на долгое нахождение бессознательном состоянии и всё же... теперь, когда её голова была заполнена вопросами культистов, дэвами и не порабощенной силой, сама того не ведая, Иоланда будто бы пыталась свести одну тонкую полоску судьбы с другой, осторожно переплетая их между собой, неуверенная, что на это имеет право и силы. Может быть, это и неправильно, и вполне возможно, что всё произнесённое воительницей и бардессой вперемешку — не имеет никакого значения для Купола и их жизни.
      Но что если это не так?
      — Так, — на секунду её взгляд становится строже, когда она смотрит на Бьянку, — я понимаю, что сейчас в тебе пылают эмоции, но о каком клейме сумасшедших идёт речь? — Иоланда своим тоном явно даёт понять, что в понимании поставленной просьбы о помощи никому не поможет скрытая агрессия в сторону старших, — а Ио была вправе считать себя таковой в силу, хотя бы, возраста — и тут же склоняет голову, смягчаясь в выражении, — вы обе. Не переживайте. Я вижу по вам, что времени у нас... — она специально останавливается, ставя ударение на последнее слово.
      Когда речь не касалась общения и общего развития, Иоланда практически всегда работала в одиночку, предпочитая взваливать всё на свои плечи, а делегированием подзадач занималась только тогда, когда от неё требовала от этого более высшая инстанция. Как там говорится? «Хочешь сделать хорошо — сделай сама»? С другой стороны, одно дело — делать, потому что знает и видеть, что тебя в этом все поддерживают, но не хотят вмешиваться, потому что не позволяешь сам. А другое — это не получить нужной помощи в момент, когда она требовалась больше всего.
      Ей так хотелось, чтобы девочки поняли, что она действительно была готова помочь им.
      — Не очень много, но не торопитесь там, где можно остановиться. Можно... — она поворачивает голову к Элиссе, коротко ей улыбаясь, замирая на женщине своим взглядом, — попросить вас найти её старших или отправить кого-то на их поиски? В конце концов, если они будут знать, что... — она внезапно поворачивает голову к лежащей на кушетке, приподнимая бровь: имя бардессы в воздухе прозвучало и она смогла ухватить его, а вот второй... — Искра? Их отряда жива, думаю, это уже будет хорошо. Я не могу быть уверенной в том, сколько у Командоры и её отряда займёт времени вернуться с поля обратно, но я самолично должна встретиться с ней проще.
      Она выуживает уже прежде использованный на своей племяннице комплект целителя, — больше в качестве морального помощника, — развязывая кожаные верёвки и готовая, в случае необходимости, воспользоваться чем-нибудь из него, опирается руками на кушетку.
      — Ты знаешь, когда мчишься, всё равно всегда всё мимо пролетает. Я тебя пока осмотрю, ладно? — она смотрит коротко на Роситу и получая её согласие, подступает ближе в одночасье заправляя рукава длинной рубахи повыше, чтобы не мешались, а сама наискось смотря на Бьянку. Иоланда, может и показательно пропустила мимо ушей её тёплое обращение к сестре, но заострить на этом внимание — заострила.
      Она молчит с мгновение, но чуть тише добавляет, — тяжело вам, обеим, должно было даться всё, что вы пережить успели здесь. Значит, ты из Коллежа? Моя племянница — Шарлотт, может быть ты знаешь её, тоже из ваших. Сколько вам лет-то обеим?

  Кира не может сдержать неуместной, слишком уж широкой улыбки, когда Иоланда задерживается перед уходом, чтобы поделиться трогательным напутствием. Они ведь расстаются всего минут на десять, а жрица прощается с ней как тогда, в прошлом, когда Кира уходила одна на задания. Но в этот раз всё будет по-другому. Храмовница никогда не искала смерти, как бы это не выглядело со стороны для других. Просто, она уверена в своих силах. Сегодня был единственный раз, когда Кира хотела бы умереть. Умереть в бою рядом с Фиби. Всего несколько утомительно долгих часов назад воительница сказала бы по-другому: умереть вместо жены. Но, пройдя через болезненные страдания и осознав, что это только начало длинного пути без любимой, ей не хотелось больше желать такой участи своей дорогой Фиби. И всё же, Кира смогла если не оставить насовсем, то хотя бы далеко упрятать раздирающие её чувства. Будь возможность и не будь ответственности за другие дела, она бы кинулась порезать десяток-другой косматых, выпустить свою ненависть и скорбь. И это не было бы самоубийством, ведь храмовница знала, что выдержит, что победит. Но то, с чем они могут столкнуться, если написанное в письме правда, пугало храбрую воительницу. Аэлис, возлюбленную Рамоны, ранили не простые смертные. И каким бы жгучим не было желание отомстить за богинь, Кира понимала, что предстоящая битва не будет обычной. В этот раз воительнице придётся довериться Ио по-настоящему, позволить ей быть рядом и принять её помощь. Откинуть страх и сомнения потерять близкого человека. Просто… просто она этого не допустит.

  Слушая Командору, воительница кисло улыбалась. Да, Самина говорила правильные вещи, с которыми Кира была согласна. Досрочное посвящение было хорошей идеей, а в сложившихся обстоятельствах взять в резерв пенсионерок – необходимая мера. Но командовать ими храмовнице не хотелось, потому что ну что она, в самом деле, сможет с ними сделать? Это Фиби была прирождённым лидером, способной объединять разных сестёр и каждой находить то занятие, в котором раскрывались лучшие качества каждой женщины. Да и с такими вводными данными восстановить разведывательно-наступательный отряд вряд ли получится, а ничего другого Кира и не умела. А потом стало ясно, куда клонит Командора. Даже намёк на улыбку исчез с лица храмовницы, когда Самина всерьёз решила порассуждать вслух о том, что Кира может стать новой Командорой.

  — Гхм, – рамонитка сдержала первое импульсивное желание отказать Самине, ответить о несостоятельности её идеи. Как минимум, она бы проявила неуважение к Командоре, к её решениям. Но была ещё одна причина. Кира уже сделала выбор в пользу Купола, в пользу жизни.

  — Спасибо. Это большая ответственность, – храмовница поблагодарила Командору за проявленное доверие, — Я… Я надеюсь, что в ближайшее время Храму не понадобится новая Командора. И я не уверена, что сейчас готова к такому тяжёлому бремени. Но я не оставлю ни Храм, ни Купол. Я буду делать то, что должно.

  Положив руку на острое плечико Бье, чтобы снова не завалиться на бок, я выслушала ответ пожилой целительницы. Та выглядит мрачной, что и не удивительно: сколько же им, лекаркам, пришлось смерти и боли перевидать-то! Если даже я в своем дохлом состоянии поняла, что количество погибших сестер исчисляется скорее сотнями, чем десятками, и ужаснулась, то им каково, видящим ввочию все последствия злобы Бородачей? Не-ет, об этом лучше не думать. А еще лучше сделать так, чтобы подобная сеча никогда больше не повторилась – ни в течение моей жизни, ни во всем будущем Купола. И вот для этого я должна встать на похожие на ватные ноги.
  - Спасибо! – киваю сдержанно, а то голова – словно треснутый горшок: дернешь, и он рассыплется на тысячу осколков. – Мы все равно пойдем…

  Меня не слушают, начав осаждать вопросами. Ага, ну и наивная я! «Пойдем» - да кто ж меня после таких откровений отпустит сразу? Я хоть и сказала, что времени в обрез, но как остальным в это так вот с легкостью поверить? Очнулась раненная дурында, и начала сразу нести пургу. Даже если не цену себе набивает, а заблуждается добросовестно, то все равно хрен редьки не слаще, верно? Так что если попытаюсь наплевать на вопросы и пойти искать Командору сама-два, то все одно остановят и допросят. Э-эх, что в лоб, что по лбу! Придется говорить…
  Поерзала, поудобнее устраиваясь, прищурилась, чтобы собеседницу получше рассмотреть. Бабушка как бабушка, не воительница - единственное, что могу понять. Добрая, вроде бы, хоть и кажется строгой - но оно понятно. Смежив веки, чтобы ни на что не отвлекаться, отвечаю размеренно:
  - Встреча была не тут: не на поле боя, в смысле. Меня в схватке, кхм, тяжело ранили… - нет, не убили, не хочу и не буду в это верить! Я же не восставшая мертвячка, я – живая и теплая!, - …тяжело, значит, ранили, и я очнулась уже не тут, а в неком Нигде, похожем на Наше Место, - дергаю головой, указывая на сестренку. – А там – мама, окровавленная, страдающая, Рамону зовущая … - меня передергивает от воспоминаний о глубоком ужасе, заполонившим меня, когда пришло осознание, что Подательницу Жизни кто-то безумный и злобный ранил, и я снова инстинктивно вцепляюсь в плечо любимой, как в последнюю надежду.
  Сглотнув сухие слезы, продолжаю:
  -Она пришла в себя, скорбящая, как ива над ручьем, даровав мне знание видением и своими разъяснениями: Купол и она сама в такой опасности, как никогда допреж. И я словом прямым, как меч осоки, поклялась помочь всем, чем могу, все отдать, что имею. И мама Аэлис вернула меня сюда… - запинаюсь, - сознание мое вернув, в смысле, чтобы я могла предупредить. И помешать Косматым. Но, простите, подробности доложу только старшим начальницам, раз Мудрая Воительница отбыла. Ну или своим непосредственным командирам: старшей гарнизона Жанетт, либо десятнице Мириам.
  ...Понимаю, что на нервах опять ударилась в поэтично-природные сравнения: никак от этой привычки не избавлюсь. Поверят мне после таких речей, н-да... Решат, что девочка уж больно восприимчивая, и все, пиши пропало. Эх, ну что же я не умею говорить четко и просто, как и подобает солдатке?

  Киваю старушке, давая понять, что сказала все, что могла. Принимаю вертикальное положению, держа ноги на ширине плеч, чтобы снова не плюхнуться на койку. Сжимая изящную кисть Бьянки, уточняю:
  - Люб… Сестрен, поможешь поискать командору?

Вы не можете просматривать этот пост!

  Сдавленная в медвежьих – или так казалось только из-за общей слабости? – объятиях сестренки, я с трудом пыталась для начала хотя бы отдышаться, а заодно и не задохнуться в крепости совсем не родственной любви. И пускай голова трещала, как пустой жбан, на который уселась дородная мельничика, пускай все члены были вялыми, как первогодки после марш-броска, пускай в горле саднило, как после неочищенного самогона, пускай резало глаза, как… демоны знают как, но крайне болезненно: на лице моем все равно широкая и довольная, совершенно дурная и шалая, как у объевшейся сметаны кошки, улыбка. Да я и сама, слабыми руками прижимаясь к своей единственной, ощущала себя на небесах от счастья.
  Но прежде, чем я дважды умерла счастливой, кто-то оттаскивает Бьё и силком усаживает рядом. В глазах еще мутновато, все качается, как утлая лодчонка на реке в дождь и ветер. Тот же голос, что говорил раньше, спрашивает, сколько я вижу пальцев, а мне что ответить, если не видно ни хрена? Толи три, толи шесть, толи все девять… Выдавливаю из себя неуверенное и шелестящее:
  - Пять?

  В бедовой головушке моей за это время чуть проясняется. Пребывание в таком уже-не-горизонтальном положении, а, может, прошедшее время придает мне крупицу сил для того, чтобы выдавить из себя еще хоть что-то, пока Бьянка набирает воздуха для новой порции всхлипов. А я что? Я ничто, я тоже не каменная, и сама бы сейчас рыдала в три ручья, но слез в сухих глазах не больше, чем в бородачах – сострадания и любви. Неловко отмахнувшмись от лекарки, бормочу неторопливо, стараясь четко выговаривать сухие, похожие на речную гальку слова – ох, Богинюшки, какой же у меня стал хриплый и противный голос, в пору детей пугать!
  - Я же говорила, что мы никогда не умрем? Я тут, любимая, с тобой, всегда с тобой…

  Першение становится мучительным, и я сгибаюсь в болезненном, режущем, надсадном кашле, от которого все внутренности переворачиваются. Уткнувшись носом в плечо сестренки, зарываюсь носом в такие родные волосы, вдыхаю аромат духов сестренки и запах ее тела – лучшее, что только может быть на свете, куда там цветам и травам! Аккуратно – на большее сил все равно нет – поглаживаю ее по спинке, зная, что там, под одеждой, ее теплая светлая кожа, к которой хочется прикоснуться и никогда впредь не убирать рук. Да и вообще, будь на то моя воля, демона с два бы я отпустила Бьё, и плевать и на командирш, и на ее выступления, и на хоть орды косматых. Но низзя – вот такая вот засада.
  - Чу-чу-чу, - шепчу успокаивающе привычное, - Чу-чу-чу, все хорошо, я здесь, я рядом…
  Глотку снова терзает кашель, от которого скрючивает и корежит. Вцепляюсь в плечи сестры – до боли, до алых лунок на плечах, и с трудом выдавливаю:
  - Пи-ить…
  Дрожащими руками, как у запойной пьяницы, принимаю флягу из рук моей любимой, к губам подношу, расплескав половину на себя, и жадно присасываюсь к живительной жидкости, чувствуя, как холодная, такая, что скулы сводит, водица дарует мне Жизнь: прямо вот так с большой буквы. А как же иначе, если бы иначе, чую, все легкие выблевала бы? Утираюсь тыльной стороной ладони и чувствую, что начинаю снова заваливаться – на эту же ладонь и приходится облокотиться, тряся головой, как если бы мне по ней палкой с размаху врезали, и все мысли разбежались, как тараканы.

  Поднимаю-таки голову, осматриваюсь – глаза все равно режет, с-сука, как будто в них песком швырнули, но на сей раз уже чуть меньше. Смотрю на двух теток в летах – вот они, мои спасительницы. Улыбаюсь: вернее, скалюсь, но очень надеюсь, что они поймут, что я просто так рада, а не изображаю из себя жуткую тварину:
  - С-спасибо, кх-хех, матушки! Думала, помру…
  Замолкаю, думая, как бы перейти к самому главному, а то решат, что у солдатки болезной бред начался. Скольжу сквозь прищуренные веки по лекаркам, по скудному убранству палатки, по темной фигуре в обрамлении светлых солнечных лучей – еще кто-то пришел. Новую пациентку принесли? Скорее всего.
  В голове пусто, как в бутылке после выпускного, и столь же гулко. Мыслей нет от слова совсем. Приходится действовать по-солдатски прямо, в лоб. Говорю негромко, чтобы горло сильно не раздражать:
  - Бьянка, милая, помоги подняться. Когда я была Там, - выделяю слово интонацией, - там я встретила Аэлис. Мама мне все рассказала и вернула сюда. Но не просто так – с вестью, критически важной для существования всего Купола. Мне срочно нужно доложиться Рамоне или кому-то из старших командиров. И это не бред раненной и не шутка – таким не шутят. Сестренка, помоги дойти.

Далгрим открыл было рот, чтобы возразить Джеку, но от воспоминаний о первом с ним знакомстве самоуверенности у него резко поубавилось. Так что «подозреваемый», а может и «соучастник» только опустил голову и приготовился следовать за громилой. Возражать Эвелине и пытаться отыграть своё поспешное решение Далгрим не стал, решив по реакции фальшивой лайонары, что упустил момент. Все эти эмоции легко читались на его лице, как в открытой книге. Никаких хитростей в этом человеке не было, да и обнаружение магии ожидаемо подтвердило, что строитель не запятнан подозрительными аурами.

Вейгела, вооружённая магическим зрением, в компании Оравера и Мей отправилась по закрученной лестнице в подвал. То, что там что-то изменилось, стало понятно по мягкому бледно-голубому свету, который растекался по прежде совершенно тёмным стенам подвала. А вскоре снизу послышались и голоса.

– Склько их? – спросил грубый мужской голос с заметным восточным акцентом, судя по тембру принадлежавший бугаю.

– Я видел двоих, но их явно было больше, – ответил быстро хозяину дома, Мей уже слышала его. – Минут пять задержи их, пока я заберу свою даму.

– Пть мнут ради этой суки – это дхрена, паря. Три даю.

Снизу слышны были тяжёлые шаги, лязг доспехов и оружия. Судя по звукам, хозяин прихватил с собой не одного лишь помощника, а целый отряд, готовый в скором времени подниматься из подвала. К счастью, Вейгела почувствовала опасность раньше, чем столкнулась с ней лицом к лицу. Вероятный противник ещё не догадывался, что о его присутствии стало известно наверху.

Оравер, как всякий дворф, о камне мог сказать очень многое по одному лишь его внешнему виду, текстуре с бороздками и трещинами, где остались едва заметные следы инструмента, что этот камень высекал и где время оставило свой характерный отпечаток. Сама кладка в подвале была довольно старая, лет пятьдесят, а то и старше. Но вот рунические символы в форме арки высекли совсем недавно, год или два назад. Работал над ними настоящий профессионал, действовавший аккуратно, уверенно, как опытный каллиграф, но писавший не на бумаге, а на старинном камне.

Наверху Джек в это время устраивал допрос запуганному пленнику. Тот трясся от страха, видно, в первый раз в жизни столкнувшись с подобным обращением. Далгрим посмотрел на Эвелину, сменившую образ на более благопристойный, с надеждой на то, что начальница остановит брутальные нападки «Первого Меча». Но тот продолжил задавать вопросы, и пленнику не оставалось ничего, как послушно отвечать.

– Клянусь, что не причастен ни к каким преступлениям, – чуть не плача, вымолвил Далгрим. – Я честный подданный Его Величества, ни словом, ни делом не шёл никогда против короны и церкви. Я понятия не имею, куда лорд Нарбут запропастился. Говорю вам правду, стоило отвернуться, как он просто исчез. Возможно, это была магия. А для меня это тёмный лес.

Не походил этот пузатый арабелец на умелого лжеца, как и на сознательного соучастника тёмных делишек. По всему его поведению ясно становилось, что он до сих пор в жизни подобного стресса не испытывал.

Вейгела же исследовала кабинет хозяина дома. Помимо секретера, содержимое которого было спешно вытряхнуто, ничего особенно взгляд не привлекало. Здесь была небольшая библиотека, но функция её отводилось, вероятно, декоративная, да и изучение её могло бы растянуться на долгие недели, даже если бы главный библиофил команды взялся за дело. Самые же ценные вещи, способные сказать о владельце дома и его занятиях куда больше собрания книг, находились именно в его рабочем столе.

Очевидно, хозяин занимался изучением магии, при этом книги в секретере имели достаточно понятные названия и область исследования. Зная увлечения Арчибальда и наблюдав не раз многосложную абракадабру на корешках его книг, полурослица могла предположить, что здешний маг не был так уж искушён в колдовском ремесле. Свитки, большая часть которых оказалась на полу, были довольно новыми, начертанными на хорошей, не успевшей выцвести бумаги, уголки не истрепались, а, значит, пользовались ими редко. У хозяина была своя система маркировки свитков по цветным лентам, которыми они скреплены, и означали эти цвета тип заклинаний: красными маркировались боевые заклинания, непосредственно наносящие урон, синими – чары контроля, зелёными – утилитарные заклинания, облегчающие жизнь заклинателю. Часть заклинаний на них Вейгела знала – рассеяние магии, паралич, определение магии, продолжительное пламя, часть не могла определить. Отдельно от остальных лежала связка из пяти свитков, стянутых чёрной лентой. И это были чары некромантии: создание нежити, ослепление и наложение проклятия. Подобная магия в Кормире была запрещена.

Похожими лентами были перетянуты стопки писем, которых в секретере собрался почти десяток. Некоторые были очень старыми, другие совсем новыми, написаны были они на разных языках. Какие-то письма были частью деловой переписки, которую вело не одно поколение Нарбутов, какие-то личными посланиями, иногда весьма интимного характера. Разбор всего этого массива тоже мог растянуться на дни или недели. К тому же в спешке хозяин опрокинул чернильницу, залившую самую свежую стопку писем, сделав её едва читаемой. Помимо писем на столе лежало что-то вроде гроссбуха с очень подробным перечислением всего, что, у кого и в каком количестве в это поместье покупалось. В последние месяцы почти на каждой странице помимо перечисления продуктов и разных предметов быта имелся список весьма солидных трат (ежедневно речь шла о сумме в сотни золотых) на строительные материалы и инструменты, большинство последних поставок выполнял некий Далгрим.

  Спокойствие и сдержанность, безмятежность и невозмутимость… Я – парящая над плечом бабочка, я – распустившийся цветок на тонкой ладони, я – тень от можжевельника, что распустился под дубом. Я спокойно жду, когда все закончится – или начнется, это как уж посмотреть.
  Ага, щаззз. Именно вот так, с тремя «з» в конце. Для этого надо быть как минимум Бьянкой, а еще лучше – какой-нибудь книжной молью, бледной и сутулой, чтобы сохранять терпение в ситуации, подобной моей. Кто-то лезет к целительнице с вопросами, отвлекает ее, под руку спрашивает. Кто такие Искры она не знает, селючка – из какой только деревеньки такое чудо вылезло? Могла бы – возмутилась бы в слух, приструнила бы излишне болтливую тетку: я все же солдатка, имею право! Могла бы – хоть зубами бы заскрежетала в бессильной злобе. Но мне не доступно ни-че-го: все мое недовольство столь же богато эмоциями, как у пенька, в землю вросшего.
  «Ладно, - думаю, - сейчас поднимут, и поблагодарю их. Пускай болтают о чем угодно – только бы исцелили. Мне Надо жить ради Бье – и ради мамы и ее слов. Ну и ради себя самой, бедняжки, не без этого».

  Вот и лежу я, как дура – ни или как покойница, до которой мне с такой скоростью лечения, кажись, ближе. Извелась уже вся: силы были бы, ерзала так, словно мне червяк меж полжопков заполз. От нечего делать уже пою, чтобы хоть как-то занять мозг – молча, конечно же, сама для себя. Я, оно конечно, не бардесса, но маненька умею. Вот и мурлычу – не что-то боевое, естественно – этого мне хватило, а что понежнее да поприятнее:
У моей любви золотые кудри,
У моей любви золотые руки,
У моей любви золотое сердце
И ветер в голове.
В домике моем теплая печка,
На руке моей просто колечко,
За окном лес, под окном речка,
На столе свечка, по углам тень.
А моя любовь бродит по свету,
Почему-то там где меня нету,
У меня зима, у нее лето,
У нее ночь, у меня день.

  И тут меня решили уморить ко всем демонам – за что, спрашивается? Ощущение было такое, словно я жидкого огня хлебнула, и он меня сейчас выжигает изнутри. Слезы – я-то думала, их не осталось – из глаз брызнули, как из фонтана, а сами глазоньки мои, казалось, сейчас лопнут. Внутри все полыхает, потроха в узлы скручиваются, словно клубок змей, так и норовящих наружу выбраться, даже промежность болит, словно меня кочергой отодрали. Раскаленной, естественно – и это я еще не упомянула о легких, наполнившихся иголками, и головушка, похожей на куриное яйцо под молотком.
  Еще то удовольствие, в общем.
  Все мысли мигом вылетели – остались только бешенная боль и желание немедленно сдохнуть: и срать я хотела на все остальное. Только начала вдыхать воздух маленькими порциями, примерно такими, как деточка-кадеточка с первого года самогон учится пить, как эти садистки решили меня добить окончательно. Предубеждение у них, что ли, против Искр? А я бы и рада держать тон – гордость же! – да так херово, что все самоуважение мигом растворилось, как в кислоте. Внутри все полыхает, утробу без ножа режут – куда там этому муделю-копейщику, гортань мне вскрывшему: то были еще цветочки, а ягодки – вот они, жри, Сита, полной ложкою! Ну все, понимаю, писец рысенку, больше бегать не будет…

  Так было неимоверно больно, что я вцепилась руками в брюхо и съежилась вся в позе эмбриона, задыхаясь в проглоченном на вздохе кашле. Вдохнуть пытаюсь, ничего сквозь пелену слез не видя. Лбом о коленки бьюсь, чтобы хоть как-то ощутить, что я еще на этом свете. Снова вдыхаю судорожно, прерывисто, заходясь в полустоне-полудоханье. Кислород поступает в мозг, и я инстинктивно, не думая, судорожно дышать начинаю, чувствуя, что меня все же еще не уморили, не смотря на все старания.
  - С-сука! – звучит чье-то хриплое, каркающее ругательство.

  И только тут до меня дошло, что произнесла это я. Мало того, что произнесла – я двигалась! Сама, а не как тряпочка в чужих руках! Попыталась улыбнуться и рыпнуться вверх – тут же виски как шилом пробило, так что я со стоном опрокинулась назад, снова долбанувшись многострадальным затылком о койку.
  -…ать! – только и хватило меня просипеть.
  Снова лежу, как и минуту назад. Действие препарата – «с правой», я его вспомнила! – потихоньку ослабевает, и возвращается умение думать хоть о чем-то, помимо боли. Правда, слабая я, как котенок, но живая зато – это уже победа.
  - Бьянка… - шепчу одними губами, не открывая глаз, кривясь от боли во всем теле. – Говорила же, что никогда не умру… - раз уж я худо-бедно цела, то сестренку надо подбодрить, а слова – максимум, на что я сейчас способна.

Все тело Иренки было тяжелым и вялым, а голова пустой. Как после долгого и тяжелого боя. Собственно, у нее и был бой со Старшей за свою гордость, волю и сладострастное опустошение оргазма. Он оказался сокрушительным. И, несмотря на желание легкой мести Тис, никаких сил на это у девушки не осталось. Если бы ее отпустили черные ноги, она бы просто рухнула на траву где стояла. Да, ей хотелось засунуть в разработанную пизду старшей свои пальцы и как следует ее отыметь. Тем более, что Иренка не сомневалась, что в такую мокрую дыру легко войдет и вся ее кисть целиком. А вторую руку положить на здоровый клитор и заставить его вибрировать. Вот только желания такие у юной любовницы были, а сил на их достижение уже нет. Тем более, что она почти и не слышала, что там говорит ей Тис. Просто ощущала ее могучее тело впереди, сверху и вокруг себя, чувствовала дрожь и пульсацию плоти, запах и вкус любовного «сока». И Иренка позволила себе немного уступить, самую капельку. Тем более, что не на уровне мыслей и слов, а на уровне ощущений она понимала, что Старшая заслуживает маленькой награды. А поэтому просто позволила той трахать и удовлетворять себя ее лицом, язычком, губами. Пошла навстречу любовнице. Из последних сил втянула побольше воздуха, задержала дыхание, навалилась головой и подалась максимально вперед, впиваясь в клитор верхней язычком и губами. Этого хватило для того, чтобы Тис начала кончать. Иренку сразу сдавило стальными мышцами текрурийки, пресекая любые попытки дернуться или вдохнуть. И ее голова с закрытыми глазами подергивалась и покачивалась в такт сладострастным судорогам Тис. И это, несомненно, был самый яркий и запоминающийся поход за хворостом во всей жизни юной воительницы.

Мей почувствовала как. несмотря на раны, кровь прилила к лицу, а ее существо заполняет, так неподобающий мастеру ци, гнев. Эва вот только что чуть не умерла. валялась под ее руками, истекая кровью. Заставила разрываться сердце и душу каратурки, рисковать ее своей жизнью. А вот теперь, стоило ее немного подлечить, так эта... эта... актриса, снова командует и скачет газелью. Так что каратурке удалось удержаться от недостойного крика, если не визга, только огромным усилием воли. Она решила, что объяснит подруге всю ошибочность ее поведения, сегодня ночью в кровати. А пока было не до этого. Но как же обидно! А она даже дверью не может за собой хлопнуть, за ее отсутствием. Мей резко развернулась, так что волосы хлестнули лисьим хвостом и выскочила наружу. Она, сразу от крыльца, стала подниматься в воздух. Подземный ход, если он есть, не может идти слишком далеко. Так что с высоты она должны легко заметить беглецов.

Они пройдут — расплавленные годы
Народных бурь и мятежей:
Вчерашний раб, усталый от свободы,
Возропщет, требуя цепей.
Построит вновь казармы и остроги,
Воздвигнет сломанный престол,
А сам уйдет молчать в свои берлоги,
Работать на полях, как вол.
И, отрезвясь от крови и угара,
Цареву радуясь бичу,
От угольев погасшего пожара
Затеплит ярую свечу.
Молитесь же, терпите же, примите ж
На плечи крест, на выю трон.
На дне души гудит подводный Китеж —
Наш неосуществимый сон!

М. Волошин

Часть I.
Архангельск. Эклипсис левого пути, рассвет диктатуры

  К восьмому сентября тысяча девятьсот восемнадцатого года политические волнения в Архангельске совершенно прекратились: эсеры, частично кооптированные в правительство, предпочли худой мир доброй гражданской войне внутри гражданской войны, меньшевики из профсоюзных лидеров, пытающиеся устроить массовые забастовки, были на недолгое время не без помощи британцев арестованы, а оставшиеся большевистские подпольщики предпочли выждать и нанести удар тогда, когда это будет выгоднее, пока что сосредоточившись на том, чтобы не дать тлеющим огонькам народного недовольства потухнуть.

  Новосформированному белому правительству, консолидировавшему правые и левые антисоветсткие силы, пришлось с переменным успехом учиться компромиссам, чтобы не погрязнуть в бесконечных дебатах. Во многом соглашения достигались за счет разумной позиции Николая Васильевича Чайковского, «дедушки русской революции», и текущего председателя Временного правительства Северной области. С одной стороны, он сдерживал своих однопартийцев от слишком резких попыток контролировать дела внутренней безопасности и, в первую очередь, армию: так, например, была отклонена весьма спорная идея ввести в войсках новую должность, калькированную у идеологических противников – военных комиссаров. С другой стороны, Николай Васильевич стеной встал на пути попыток «армейской» партии пересмотреть вопросы перераспределения частной собственности, понимая, что люди ни за что не вернутся к довоенным порядкам.
  Стоит заметить, что и внутри самого эсеровского лагеря оказалось немало противоречий: большая часть министров принадлежала к левой ветви партии, но оставшиеся в меньшинстве правые эсеры, поддерживаемые кадетами и военными, явно не собирались останавливаться на достигнутом. Их лидер – беспринципный и самоуверенный Максимилиан Максимилианович Филоненко, бывший офицер, бывший комиссар Временного правительства и хороший знакомый Керенского, был твердо намерен шаг за шагом отвоевывать власть для себя, любимого. В этом ему помогал Степан Яковлевич Миллер, который, хоть и был недоволен своим лидером, но был вынужден следовать его политической канве, потому что без поддержки Филоненко быстро бы распрощался с министерской должностью и не смог бы никаким образом своей Родине, погрязшей в кровавом вальсе.

  Лидер мятежников, капитан второго ранга Георгий Ермолаевич Чаплин, стал главнокомандующим всеми русскими белыми войсками северного фронта, с энтузиазмом приступив к формированию трех пехотных полков. Не без помощи правых эсеров и англичан он смог договориться и с Мурманским краевым Советом во главе с бывшим большевиком Алексеем Михайловичем Юрьевым, после чего Муранский край официально вошел в состав Северной области, а из краевых войск, возглавляемых бывшим штабс-капитаном Александром Васильевичем Гапоновым, было образован второй Мурманский пехотный полк.
  Отныне на фронте вместе с солдатами союзников сражались не только немногочисленные русские добровольцы, но и кадровые части Северной области, что позволило сместить фронт несколько южнее, чем это произошло в реальной истории. Кроме того, белые части сразу начали формироваться на принципах армейской дисциплины, а все нелояльные и проблемные кадры отсеивались. Так как сам Север был небогат на людские ресурсы, основным источником пополнения стали пленные большевики – и не в последнюю очередь те, кто был захвачен в плен под Обозерской англо-американо-французскими силами под началом локал-лейтенант-полковника У. Поллока.

  Однако же, не смотря на ряд успехов, общая картина продолжала оставаться нерадостной. Главнокомандующий Чаплин, ставший ведущей персоной Северной области, определенных политических взглядов не имел, придерживаясь позиций абстрактного монархизма. На вопросы о том, что будет дальше, когда красные будут изгнаны, он отвечал: «Час пробьет, светлое будущее наступит и, как встарь, в сердце Страны, в освобожденной Москве, свободный Русский Народ изберет себе достойное правительство». Такое «непредрешенчество» устраивало далеко не всех как во властных эшелонах, так и в народе, и добиться внутренней стабильности и сплоченности белым не удалось.
  Но это было только одной проблемой, хотя и весомой. Главной неприятностью стала полная политическая зависимость Георгия Ермолаевича от его английских союзников, которые теперь опосредованно стали управлять архангельским осколком прежней России. Британцы во главе с генералом Пулем и полковником-контрразведчиком Торнхиллом смогли оттеснить на второй план дипломатический корпус Антанты, и теперь послы, склонные поддерживать скорее эсеров, чем монархистов, уже не имели прежней силы и возможностей.
  Как следствие, британцы смогли навязать новой пока-еще-не-колонии достаточно неприятные договоры, выступив заимодавцем для Правительства и получив контроль над перевозками из Архангельского порта, после чего принялись беззастенчиво заниматься лесодобычей прямо-таки в промышленных масштабах. Неприятно, конечно, но все могло бы быть гораздо хуже, если бы не успех одного из адъютантов Чаплина – ротмистра Рауш фон Траубенберга, сумевшего сохранить похищенный мятежным Беломорским конно-горским отрядом золотой запас губернии и советских органов власти. За счет возвращенных денежных средств правительство смогло не только чуть улучшить условия жизни чиновников и рабочих, в основном портовиков и железнодорожников, но и заняться торговлей не в кредит, а за твердую валюту.

  Власть в Северной области поменялась, и белая армия стала более крепким противником, чем была раньше. Но угли недовольства в тылу как тлели, так и продолжают тлеть, причем их стало даже больше. К тому же теперь свою волю правительству Области навязывают англичане, у которых, как известно, «нет постоянных союзников, а есть постоянные интересы». К чему это приведет? Покажет только время…



А что же наши герои?

Белая гвардия, путь твой высок...

Константин Александрович Рауш фон Траубенберг

  Ярко проявивший себя в день бескровного переворота ротмистр Константин Александрович Рауш фон Траубенберг был произведен в подполковники и назначен офицером для особых поручений при персоне главнокомандующего: должность ни капли не синекура, но зато дающая немало автономности по сравнению с обычными штабными должностями. Вот только к этой ложке меда была подана и здоровая такая бочка дегтя под названием «бывший Беломорский конно-горский дивизион» - орава диких кавказских горцев, о дисциплине и чинопочитании имеющих весьма смутное представление. Убив на дуэли их командира ротмистра Берса, прирожденного авантюриста, Константин Александрович «наследовал» у него командование этой беспокойной и склонной к самоуправству частью.
  Держать кавказцев в городе было опасно, и Чаплин благоразумно решил направить их с глаз долой, из сердца вот – на фронт, в Шенкурский уезд. Как командир, подполковник Рауш фон Траубенберг был направлен с ними, однако при этом, за счет своей второй, штабной должности, имел полное право по необходимости появляться в Архангельске, взваливая командование своими разудалыми подчиненными на заместителя. Статус человека, близкого к Чаплину, позволял ему опосредованно влиять на политику, но зато ожидаемо привел к ссоре с эсерами – те видели в молодом бароне идейного монархиста и опасались, что он вместе с Чаплиным может устроить новый заговор, на сей раз уже чисто монархический.
  Частная же жизнь гвардейца стала жертвой слухов: чей-то злой язык начал распространяться о том, что Константин Александрович-де, ухлестывают за баронессой Мёдем, персоной падшей и предосудительной. Одни поговаривали, что офицер взял ее силой, как трофей, прикончив ради этого на дуэли Берса, другие же утверждали, что барон настолько потерял голову от этой m-dame, что даже собирается взять ее в жены. Что из этого правда, и правда ли хоть что-то, знали только жертвы сплетен.
  Бывший лейб-кавалерист выбрал себе непростой и тернистый путь, на котором ждет множество трудностей и искушений, и одному Богу ведомо, как он закончится.

Мария Карловна Иессен

  Волею коллежского асессора Михаила Константиновича Рындина, начальника контрразведки Северной области, Мария Карловна Иессен и ее подруга, Вера Антоновна Данилевич, занялись расследованием действий спекулянтов, подозреваемых в большевизме. Пока они собирали информацию, задержанных перевели из контрразведки в губернскую тюрьму, куда вскоре заявились и девушки для повторного допроса одного из задержанных – латыша-кочегара Петра Ансовича Балдориса.
  Главный следователь тюрьмы, Иван Филиппович Судаков, бывший начальник Нерчинской каторги, почти неприкрыто предлагал применить пытки к арестанту, но барышни отстояли несчастного. В итоге стороны сошлись на необходимости обыскав доме Балдориса, который не выявил никакой связи латыша с красным подпольем. Тюремщик был явно раздосадован, злился, но был вынужден согласиться, что Петр Ансович и другие спекулянты не являются большевиками, и, следовательно, выходят не только из ведения контрразведки, но и из его, Судакова, цепких лап.
  Доложившись начальству, что дело закрыто, контрразведчицы убыли в уездный город Онега, где неумелые действия центральных властей по мобилизации чуть не привели к восстанию. Но это уже совершенно другая история…
  К чему же привело первое дело двух барышень? Балдориса и других спекулянтов освободили из-под стражи, назначив штраф и приговорив к исправительным работам, которые те благополучно и отбыли. А по городу прошел слушок, что военный контроль не лютует, отправляя в Мудьюгский концлагерь всех подряд, а работает избирательно и четко, не трогая тех, кто не замечен в большевизме или шпионаже. Как итог, число недовольных не возросло, и красные подпольщики лишились быстрого и простого способа пополнить свои ряды. Казалось бы, незначительный момент, не приведший, по итогу, ни к какому результату – а последствия оказались весьма значимыми.
  Рындин же запомнил активных и деятельных барышень и, дав им возможность побольше попрактиковаться «в поле», то есть в тылу, планировал использовать их таланты на передовой, куда красные активно засылали своих шпионов и агитаторов. Справятся ли они там, где частенько сначала стреляют, а потом спрашивают? Грядущая зима покажет.

Николай Борисович Рощин

  Неумолимая история закрутила военврача, словно осенний палый лист, побросав из тюремной камеры на свободу, от русских солдат к британским контрразведчикам, от прогулки по набережной к совещанию в общежитии правительства. Николай Борисович, не смотря на все перипетии, не только не растерялся, но и смог зацепиться за шанс покинуть раздираемую смутой страну, сменив белый халат врача на френч с погонами британского офицера. Мало того, за счет своего знания языков и отсутствия всякой личной заинтересованности он стал фактическим посредником между английской контрразведкой и ссорящейся опереткой сводного русского правительства.
  Именно разумность и осторожность Рощина привели к тому, что ни одна из сторон не восприняла британцев, как врагов, предпочитая с ними сотрудничать, а не противостоять. И именно Рощин же организовал проправительственные митинги как перед казармами флотского полуэкипажа, заподозренного в симпатиях к красным, так и на городском собрании профсоюзов, где по его указке были арестованы Диатолович, Бечин и прочие лидеры, пытавшиеся заткнуть представителя правительства Зубова и поднять народные массы на всегородскую стачку.
  В итоге сколь либо сильных волнений не произошло, что, с одной стороны, уверило обывателей в том, что власть крепка, а с другой – заставила Чайковского и Чаплина пренебречь опасностью, исходящей от профсоюзников. Вскоре освобожденные, краснобаи продолжили антиправительственную агитацию, только гораздо тише и осторожнее.
  Сам же военврач после переворота вознесся чуть ли не до третьего человека в Союзном военном контроле (или, говоря попросту, контрразведке), заняв должность начальника гражданской канцелярии, которую в истории занял уже упомянутый выше Филоненко.
  В отличие от большинства других участников этой истории, Николай Борисович стал сам хозяин своей судьбы. Он мог уехать в эмиграцию и даже получить британское гражданство, мог остаться служить Короне, как единственной силе, цементирующей Северную Область, а мог начать свою игру. О том, что решил отчаянный военврач, стало известно позже…

Степан Яковлевич Миллер

  Иногда случается так, что даже сильные люди становятся заложниками обстоятельств. Степан Яковлевич, бывший офицер и правый эсер, поддался на уговоры своего приятеля Филоненко и присоединился к мятежу правых сил. Более опытные в искусстве конспирации и, соответственно, поимке скрывающихся от закона, эсеры помогли задержать большую часть министров Верховного Управления, одновременно склонив Чаплина к формированию кабинета не только из беспартийных (читай, настроенных промонархически) офицеров и правых кадетов, но из лояльной части эсеров.
  Задумка увенчалась успехом, хотя попытка надавать на обе стороны угрозой шашек освобожденных из заключения горцев и провалилась. Миллер получил должность управляющего отделом почти и телеграфов и, внезапно, осознал, что в глазах прочих стал тенью Филоненко, «свадебным генералом», нужным лишь для того, чтобы держать место в интересах своего покровителя. Эсерам теперь он, как «предатель партии», был даром не нужен, офицеры за своего не считали, и мужчине оставалось или уйти, наплевав на мечты о спасении страны, или пытаться сделать хоть что-то в текущих условиях.
  Он выбрал второе. А вот чем окончится этот выбор – зависит от действий других. От политических дрязг Степан Яковлевич предпочел дистанцироваться, решив, что лучшее, что он может – это обеспечить работу своего весьма немаловажного министерства.


Наталья Григорьевна Симонова

  Жизнь, отняв у Ласточки небо, упорно не хотело его возвращать, настоятельно предлагая высоты политического Олимпа: редко кого выбирают министром без его на то согласия. Пускай даже должность управляющей отделом образования и была во многом фиктивной, но это были и статус, и влияние. Наталье Григорьевне они и даром были не нужны – именно поэтому она вняла просьбе Чайковского и отправилась поднимать железнодорожников, предводительствуемых убежденным эсером Петром Петровичем Кмпустэном. К сожалению, девушка и сама задержалась, и Капустэна долго не могли найти, да и потом «защитники интересов Родины и Революции» собирались весьма неспешно и по-северному обстоятельно.
  К тому времени, когда толпа прибыла к общежитию правительства, Чайковский уже был вынужден согласиться на компромисс, выторговав себе далеко не худшие условия. При такой картине агрессивно настроенные массы были излишни, так что железнодорожники после пламенной речи своего идеолога были вынуждены разойтись, хотя и затаили обиду на «продавшихся офицерью» однопартийцах. Зато политические акции Ласточки среди радикальной части эсеров взлетели до небес – авиатрисса показала себя женщиной правильной, политически грамотной и бесстрашной.
  Спустя пару недель после переворота англичане начали формирование СБАК – Славяно-Британского авиакорпуса, первой воздушной части Севера на английских аэропланах с русскими пилотами при британском начальстве. Естественно, свежеиспеченная управляющая отделом образования всю душу вынула из Чайковского, Чаплина и английского генерала Пуля, прямо-таки требуя зачислить ее в часть. Противиться бешенной и упрямой девице ни политик, ни военные не смогли, и Симонова получила назначение в единственную из эскадрилий СБАК с русским командиром – самым знаменитым русским асом Великой Войны Александром Александровичем Казаковым.
  Ласточка наконец расправила крылья. Но вот где сейчас нужнее ее талант: в небе или в политике, где монархисты стремятся урезать все больше свобод? На этот вопрос Наташе еще предстояло ответить.

Павел Николаевич Грушин

  Иногда бывает и так, что немаловажные действия человека остаются никем не замеченными, даже им самим. Выполняя свой долг, Павел Николаевич не только случайно запустил цепочку событий, существенно повлиявшую на народное отношение к белой контрразведке, но и неглупыми речами подготовил флотский полуэкипаж к тому, чтобы не поднимать мятежа против правительства. К сожалению, никто не разобрался в том, кто стал причиной упомянутых последствий, и жизнь старшего лейтенанта после той знаменательной ночи ни капли не изменилась: все также будучи инспектором формирующихся частей при начальнике штаба ФСЛО, он исправно нес службу на берегу, мечтая однажды снова вернуться в море.
  С учетом его опыта и избытка флотских кадров, явно превышающих потребность Северной области в офицерах, вероятность того, что удастся скоро выйти в плавание, была невысока. Но вот если фронт выйдет на оперативный простор к Онежскому озеру, или, как его называли местные, Онего, тогда, может, и получится выйти если не в океан, так хоть на широкие просторы озера. Но будет ли это, нет ли, от Павла Николаевича совершенно не зависело.

Свергнем могучей рукою гнет роковой навсегда...

Виктория Натановна Владимирова (Аралович)

  Люди поверхностные считают, что надо действовать, как только представляется возможность. Люди рассудительные взвешивают все pro e contra, выискивая наиболее оптимальные возможность – и теряют момент. А вот люди умные понимают, когда необходимо бездействовать и ждать – и терпят до того момента, когда эффект от их действий будет максимальный, старательно подготавливая почву для сокрушительного успеха. Виктория Натановна относилась как раз к последней, весьма немногочисленной плеяде.
  Подпольщица понимала, что оставшиеся в Архангельске товарищи мало того, что немногочисленны, так еще и представляют собой не самый лучший человеческий материал – поднимать через них обывателей на восстания было слишком рискованно, на грани с преступлением – если подполье ликвидируют с корнем, то к возвращению своих некому будет помочь наступающим красногвардейцам. Приходилось ждать и тормозить горячие головы: раз уж эсеры решили предать идеи революции и слиться в экстазе с самой оголтелой реакцией, то нечего и пытаться использовать их вслепую. Даже если настроить всех против чаплинцев, то появятся новые кандидаты, к которым Чайковский со своей кликой, радостно повизгивая, прибежит.
  Офицеры и буржуи своим переворотом сделали подполью царский, простите за каламбур, подарок, вся ценность которого проявится со временем. Пускай закручивают гайки, пускай ложатся под англичан ради победы – народ будет роптать все громче и громче, и вскоре по головам безо всякой посторонней помощи начнет ходить мысль о том, что «при Советах было лучше». И вот тогда-то эту мысль-скакуна и можно будет «оседлать» и направить в нужном направлении. Главное – неспешно раскидывать свои сети и искать людей в самых разных сферах и на самых разных предприятиях. И, когда будет нужда и подготовлена благоприятная почва, именно эти незаметные «пташки» начнут «чирикать» в уши коллегам нужные слова – тогда-то и будут всходы.
  А что момент настанет, можно было не сомневаться. Собственно, как и в том, что его не упустят – товарищи прислушивались к словам Владимировой, и та, хотя формально и не была лидером, de facto держала все нити управления в своих руках.
  Остается добавить пару слов о главном трофее подпольщиков – Якове Тимофеевиче Дедусенко, опальном генерал-губернаторе и управляющем отдела продовольствия, торговли и промышленности. Не сообщить о таком ценном кадре подпольщики не могли, поэтому через третьи руки отправили весточку товарищу Кедрову в штаб Северо-Восточного участка отрядов завесы (будущей 6-й армии РККА). Оттуда ответили, что счастливы узнать, что в Архангельске еще остались партийцы, и приказали одновременно не привлекать внимания и стараться подорвать боеспособность беляков и интервентов, действуя на свое усмотрение. А вот насчет Дедусенки указания были самые недвусмысленные – переправить его через линию фронта и сдать в особый отдел. Эту задачу возложили на одного из немногих оставшихся в Архангельске «старых» партийцев – Макара Матвеевича Баева (партийный псевдоним – Боев), который, хоть и не без труда, ее выполнил, вернувшись в город с целой стопкой агитматериалов.
  Красное подполье готово было действовать – вот только не ошибется ли Виктория Натановна с моментом, найдет ли, куда нужно приложить силы, сумеет ли обмануть контрразведку? Ответ может дать только время…

Родион Егорович Войлоков

  Родиону Егоровичу приходилось ничуть не легче, чем Виктории Натановне: с одной стороны, у него не было безответственных соратников, своей глупостью могущих все испортить, с другой – полагаться приходилось только на себя. К тому же парой ног и одним голосом много не сделаешь – просто не успеешь быть в десятке мест одновременно. Поэтому большевику пришлось действовать осторожно и поэтапно, сконцентрировавшись на том, что ему казалось важнее всего – разложении интервентов. А чтобы объяснить «двунадесяти языкам» политический момент и то, что их просто погнали на защиту не своей страны, а интересов капиталистов, требовалось наладить если не дружбу, то хотя бы приятельство хоть с кем-то из «союзничков».
  Для Войлокова таким пропуском послужил Джейкоб Гольдман, рядовой транспортного корпуса. Большевику удалось неплохо пообщаться с молодым человеком, и с тех пор Гольдман, а потом и некоторые из его сослуживцев, в свободное время не гнушались посидеть в пивной вместе с железнодорожником, общаясь, что называется, за жизнь. Родион Егорович был осторожен, не предлагая в лоб новым знакомым поднять мятеж, но осторожненько вкладывал в их головы идею, что русский Север – не то место, где должны служить бравые парни из Мичигана. Да и вообще, причем здесь Россия, если немцы, с которыми Америка воюет, где-то там?
  За несколько месяцев таких бесед Войлоков научился неплохо разговаривать на английском – в этом ему помог не только Гольдман, но и Агнесса Федоровна Ротт – убежденная эсерка и, волею случая, управляющая отделом труда нового белого правительства. Дав обещание наставлять Родиона в английском, ответственная женщина не отказалась от своих слов и после получения высокой должности, а подпольщик получил знакомства среди нынешних власть имущих в Архангельске. Это были очень полезные связи – если с толком их применять. Тем более, что и сама Агнесса Федоровна была не слишком-то довольна, что ее однопартийцев отодвинули на второй план.
  Стоит еще упомянуть, что среди железнодорожников, по большей части эсеров, Родион Егорович считался за своего и был на хорошем счету, что позволяло ему вместе с бригадами выезжать на разные станции, в том числе и прифронтовые. Как итог, после нового визита в Кандалакшу Войлоков мог здесь рассчитывать на нескольких проверенных парней, готовых во имя защиты Первого Государства рабочих и крестьян если не на все, то на многое. А вот в самом Архангельске, к сожалению, надежными товарищами обзавестись не удалось – слишком уж сильным было влияние эсерья и местного Искагорского царька Капустэна.
  Однако же и имеющихся достижений было достаточно для результативной работы – а вот как их использовал Родион Егорович, и как расставил акценты, стало известно далеко не сразу.

Часть II.
Обозерская. Кровавая осень

  В жестоком бою, где большевики пытались отбить захваченную интервентами станцию Обозерскую, порядка с обеих сторон было не больше, чем в охваченном пожаром борделе. Отдельные лица пытались как-то упорядочить ситуацию, и даже умудрялись добиться слаженности действий, но все это было на одном небольшом участке – в прочих местах царили разброд и шатание. Тем не менее, действия этих самоотверженных людей смогли изменить ход истории, хотя и не столь радикально.
  Что же происходило на самом деле? Красные, несколько дней назад выбитые из Обозерской и в панике отступившие, перегруппировались и решили взять реванш. Идея была стара, как мир: зажать противника в клещи, окружить и уничтожить. Лобовой атакой командовал бывший поручик Михаил Сергеевич Филипповский, чьи войска численностью до двух кадровых батальонов собирались отвлечь все внимание союзников на себя, позволив обходному отряду – Онежской боевой колонне под командованием некого товарища Баранова, численностью около кадрового батальона, обойти Обозеро по противоположному берегу и выйти в тыл к ничего не подозревающим союзникам.
  К сожалению, отряд Баранова заблудился впотьмах, и задержался где-то на час, что позволило гарнизону серьезно проредить наступающих с юга, вдоль железной дороги, красноармейцев Филипповского. К тому же французский капитан Мишле организовал оборону на подходах к станции, что не позволило красным связать боем все части обороняющихся. Когда опоздавшая колонна Баранова все-таки начала нескоординированную и беспорядочную атаку по мосту через реку Ваймуга, она была встречена англо-американскими войсками, руководимыми лично комендантом локал-лейтенант-полковником У. Поллоком. Пьяный Баранов полностью утратил контроль над частями, и, если бы не усилия командиров одного из разбитых в предыдущем бою за станцию отрядов – В.Д. Фрайденфельса и И.П. Мухина, был бы разбит на голову.
  Как итог, поле боя осталось за союзниками, нанесшими своим противникам более чем существенные потери и взявшими несколько сот пленных. Потери солдат Антанты составили около трех десятков – из них добрая половина на счету отряда Фрайденфельса. Большевики же, хотя и понесли безвозвратные потери примерно такие же, как в реальной истории, оставили на поле боя куда меньше пленных, а значит, белогвардейцы получили меньше потенциальных солдат.
  Баранов, на которого была возложена вся вина за поражение, в этой реальности расстался со своей должностью на два месяца раньше, но с той же восхитительной формулировкой, как и в реальности: «за измену делу Революции через женщину». Командование Онежской боевой колонной принял товарищ Фрайденфельс, комиссаром стал товарищ Мухин. За несколько месяцев им удалось сколотить из боевитых, но совершенно недисциплинированных онежан достаточно боеспособное подразделение и, главное, сохранить ценные кадры, из которых впоследствии был укомплектован младший комначсостав ряда новых полков.
  Таким образом, большевики, хоть и потерпели поражение, смогли усилиться в перспективе.
  Союзники тоже смогли сохранить status quo, удержав важнейший транспортный узел, с которого можно продолжать наступление вдоль железной дороги: в боевых действиях на Севере линия фронта шла практически исключительно вдоль железных дорог и рек. Благодаря действиям гарнизона белые войска смогли продвинуться дальше на юг, как это и было по истории, выдавливая отдельные красноармейские части и освобождая от красных все большую территорию. «Крепость Обозерская» стала одним из узлов снабжения наступающих войск, и гарантией того, что парни на передовой без боеприпасов, продовольствия и снаряжения не останутся.
  В нашей свами истории союзники предпочли не встречать красных на подступах к деревне и станции, а распределили свои силы по домам. Ночью на узких улочках красногвардейцы ничего не могли противопоставить обученным солдатам, и были разбиты, оставив около тысячи пленных. Подозреваю, что небольшие потери союзников подобный формат защиты компенсировал значительными потерями гражданского населения, чьи дома стали полем боя, что тоже не добавило хорошего отношения к «камонам», как прозвали англичан архангелогородцы. Поллок же, приказавший сдерживать большевиков на окраинах, смог свести потери среди деревенских к минимуму, что, в свою очередь, не могло не сказаться положительно на отношении к интервентам, а, следовательно, и снизило количество возможных неприятностей в тылу.

It’s a long way to Tipperary, it’s a long way to go

Уиллем Поллок

  Кадровый рядовой, бревет-лейтенант, локал-лейтенант-полковник Поллок сумел защитить честь британской короны и отстоять вверенный ему участок фронта. Его исторический визави (мне, увы, неизвестный), кстати, после боя за Обозерскую был снят с должности: судя по всему, формат обороны был совершенно не его заслугой. Уиллем же показал себя хорошим интуитивным офицером, был произведен в кадровые сержанты, награжден орденом «За выдающиеся заслуги» (Distinguished Service Order), и был отмечен в приказе, что в Королевской армии тоже считалось формой награды. Ясное дело, после того, как на Обозерскую прибыли другие британские офицеры, комендант лишился локального звания, вернувшись к командованию родным взводом, потерявшим за время боя троих человек. Сильно ли все это беспокоило Уиллема, знает только он.
  Где-то спустя месяц Королевские шотландцы были возвращены в Архангельск, где смогли отдохнуть и восстановить силы. Но командование не собиралось долго держать успешное подразделение в тылу, тем паче, когда каждый штык был на счету. Пополненный несколькими резервистами, взвод лейтенанта Поллока снова был переброшен на фронт. Пока что начальство планировало, что в зимнее время войска будут держать оборону, а с началом весны продолжат наступление на Котлас, Вятку и Петрозаводск.
  Но то – дела служебные, а свежеиспеченному орденоносцу, к тому же за свое двухнедельное командование, как лейтенант-полковника, получившего неплохую денежную сумму, не помешало бы разобраться в делах сердечных. К Марии Князевой, дочери раненного старосты малых Озерков, юноша испытывал весьма трепетные чувства, да и та, кажется, отвечала взаимностью. Но стоит получить приказ и покинуть Озерки – свидятся ли они вновь? Уиллем слыхал, что кто-то из соседнего батальона йоркширцев, не желая расставаться с полюбившейся ему русской девицей, женился на ней – и теперь, что бы не случилось, девушка оказалась под защитой Короны и получила право на выезд в Англию. Поллок мог последовать этому примеру, или же решить ситуацию по-своему, поняв, например, что все его чувства – это только трансформировавшийся в привязанность мандраж от назначения и близкой войны. Все было в руках мужчины, и выбор предстояло сделать ему: хотя бы в чувства высокое начальство не вмешивалось.

Эжен Мари Мишле

  Капитан Мишле смог не только удержать фронт против превосходящего противника, но еще и грамотно представить это командованию, как свою заслугу: дескать, именно его рота и спасла станцию от атаки, нанеся коммунистам значительные потери в живой силе. Командующий союзными силами генерал Пуль предпочел проигнорировать данный факт, отделавшись вручением храброму капитану «Военного Креста» (Military Cross) – ведь это бы значило, что основная заслуга в победе – не британская. Зато собственное начальство – лейтенант-полковник Доноп, не оставило без внимания героя, сделав его кавалером Ордена Почетного Легиона и назначив представителем Франции в Управлении командующего войсками Северной области.

По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год...

Вацлавс Дзинтарсович Фрайденфельдс

  Будучи неглупым командиром, «товарищ Фрайден» не стал бросать свой отряд на ощетинившийся пулеметами бронепоезд, тем, более, что разбитый в деревне барановский Железный отряд начал отступление, вскоре переросшее в повальное бегство. Понимая, что после такого поражения людей не соберешь, латыш решил помешать бесконтрольной ретираде, пулеметным огнем заставив немало красноармейцев остановиться. Матом, угрозами и напористостью он предотвратил разложение боевой колонны, собрав большинство уцелевших в единый кулак, и интервенты, видя это, не решились переходить в контратаку, удовольствовавшись теми пленными, которые не смогли покинуть Озерки.
  Появившегося Баранова латыш чуть ли не под дулом пистолета заставил принять командование и выводить красноармейцев обратной дорогой по дальнему берегу Обозера. Барановское стадо роптало, страдало, норовило отстать, но фрайденовцы бдили – маршевые «потери» оказались минимальными. Спустя двое суток Онежская боевая колонна вернулась в распоряжение штаба Северо-Восточного участка отрядов завесы, где ее уже не чаяли увидеть. Всем воздалось по заслугам – Баранов и его помощник Водовозов были арестованы, а Фрайденфельс, раз уж вывел колонну к своим, ее и возглавил.
  Добровольцы настоящие и добровольцы принудительные, разбитные интернационалисты и хмурые онежские партизаны быстро ощутили на себе всю прелесть дисциплины по-латышски, и взвыли дурным голосом. Но перед Фрайденфельсом была поставлена задача сформировать боеспособное подразделение – а разумным приказам пулеметчик следовал неукоснительно. Вместе со своими «окруженцами» он драконовскими методами, заставлявшими ветеранов с тоской вспоминать о царской армии, навел порядок, превратив толпу вооруженных людей в спаянную воинскую часть. Бойцы пытались устроить командиру «тёмную» - не вышло, зачинщиков повязали и перед строем отправили в расход. С дезертирами поступали также. И, как ни странно, это помогло, хотя стопка жалоб на начкола выросла до неимоверных размеров – бумагам хода не давали.
  Какая судьба ждет краскома и его людей, как они покажут себя в первом полноценном бою, станет известно после того, как командующий товарищ Самойло отдаст приказ. А пока что – никаких послаблений бойцам.

Иван Петрович Мухин

  Комиссару Мухину, ворвавшемуся в деревню вместе с барановцами, попросту не повезло – отступая из ненадежного пристанища деревенского дома, он и разведчик Расческин наткнулись на отряд настороженных янки, прибывших выручать замолчавший было пулемет, досель весело строчивший по мосту и дальнему берегу. Красногвардейцам пришлось поднимать руки в гору, пополнив собой немалый список военнопленных. Раненного моряка поместили в лазарет, наспех переделанный из одной из изб, вместе с остальными неудачниками.
  Британцы оказались не худшими тюремщиками – хотя они по большей части относились к пленникам, как к диковинным зверушкам, но лечить и кормить, хоть не от пуза, но весьма сытно, не забывали. Даже сигаретами делились, особо не чинясь – английский табачок по сравнению с привычной махрой был квинтэссенцией подлинного наслаждения. Пару раз в лазарет заходил поп – с матерком и отеческими увещеваниями уверявший, что краснюки суть бесы, иуды и антихристы, а те, кто им прислуживает, слепцы и филистимляне окаянные. Некоторые даже прислушивались, на ус мотали.
  Через неделю Мухина перевели в барак, где ждали отправки в Архангельск пленники. А пока эшелон не прибыл, красногвардейцев использовали на разных работах, в том числе по устранению следов боя и по разгрузке вагонов – станция была просто забита составами, многие из которых стояли на приколе уже второй год. Охрану рабочих несли в основном деревенские ополченцы – простые мужики, получившие от англичан винтовку и пайку. Они без зазрения совести отбирали выдаваемые пленникам консервы и сигареты, а на любую попытку выразить несогласие отвечали ударами прикладов. Отыгрывались, в общем, за то, пока Обозерскую занимали красные, сами с местным населением не считающиеся.
  Еще неделю Иван Петрович так отработал, а потом, собрав группку единомышленников из тех, кто никак не хотел к белякам, вроде того же Расческина, дал деру, когда ополченцы отвлеклись. Одного парнишку из питерских подстрелили, но прочие – без малого три десятка, ускользнули. Две недели они блуждали по лесу, питаясь, чем Бог послал, прежде, чем вышли к своим. Мухина чествовали как героя, в пример ставили, заставили перед батальонами речь толкать. А потом назначили в часть – комиссаром к старому знакомому Фрайденфельсу, ставшему начальником боевой колонны.
  Работы с идеологически близоруким личным составом, недисциплинированном к тому же, был непочатый край, но новоназначенное начальство смогло справиться со стойким нежеланием бойцов иметь какую-то дисциплину, помимо революционной. С Мухина семь потов сошло, прежде чем у красноармейцев появились хоть какие-то зачатки сознательности – но дело того стоило.
А вот к чему это привело, и как сложилась судьба отчаянного моряка, стало ясно позже. Но всему свое время.

Григорий Смирнов

  Рязанцы не успели добраться до Обозерской, когда закипел бой, но быстро поняли, что что-то неладно. Соваться в перестрелку, практически не имея патронов и не зная, откуда идут красные, они не стали, выбрав вместо этого укрепиться на охотничьей заимке неподалеку. Наверное, это их и спасло – присоединись они к филипповцам, пришлось бы познакомится сначала с крепкой французской обороной, а потом бы спасаться от артобстрела, и мало бы кто уцелел.
  Когда бой начал стихать, бойцы попробовали высунуться, но увидели, что лес впереди кишит интервентами, сгоняющими в одну толпу пленных и деловито обирающих трупы. Пришлось отступить и затаиться – и это промедление не позволило им догнать отступающих красногвардейцев. Когда опустилась ночь, рязанцы сами вышли на поиск оружия и припасов, и немного прибарахлились за счет того, что проглядели французы с американцами.
  Было принято решение идти к своим кружной дорогой. Правильное ли оно было, нет ли – остается только догадываться, но блуждали они почти месяц, прежде чем вышли к передовым пикетам 2-го Петроградского полка. Дезертиры или нет – никого не интересовало, когда вышедшие из лесу измученные, серые с недосыпу рязанцы, заросшие бородами, как старообрядцы, плакали, как дети, обнимаясь с другими красногвардейцами. После сытного ужина, баньки и сна они были отправлены в тыл, на переформирование и пополнение иных частей. Григорий Смирнов был назначен в 1-й отряд VIII особого полка железнодорожной охраны, стоящий на станции Шексна Череповецкого уезда Вологодской железной дороги.
  Как вскоре оказалось, в тылу было ничуть не менее спокойно, чем на фронте. Но это совсем другая история...

Часть III.
Шенкурск. Жестокая бескомпромиссность или бескомпромиссная жестокость?

  Силы красногвардейцев, вышедших из Шенкурска на одноименном пароходе, и отступающих к селу Благовещенское на пароходе “Мобиль” местных белопартизан Максим Ракитина были примерно равны, и сторонам в грядущем противостоянии следовало полагаться на расчет и толику удачи, чем на численное превосходство. За красными было превосходство в скорости корабля и наличие пулемета, у белых – знание местности и разногласия в стане противника. Карты могли упасть по-разному, но случилось вот что.
  Когда “Шенкурск”, проходя пороги, сбавил обороты, чтобы не налететь на мель, с обеих берегов реки послышался сухой винтовочный треск, разорвавший важскую тишь. Погиб от него всего один красноармеец, но зато паника поднялась нешуточная. Красные палили в ночь, не видя ничего, суетились и перекрикивались. А пока был шум да гам, невидимые стрелки скрылись... только для того, чтобы на ближайшей излучине снова открыть огонь. И снова, когда “Шенкурск” нагнал брошенный “Мобиль”. Не смотря на то, что потери составили всего два человека, боевой дух у большинства архангелогородцев плескался теперь в районе трюма.
  На подходах к Благовещенскому была отправлена разведка, подтвердившая, что село занято ракитинцами. Было принято решение атаковать – без этого дни советской власти в уезде будут сочтены: все сомневпющиеся увидят слабость красных, и наверняка переметнутся к повстанцам. Да и уездному съезду Советов после такого навязать свою волю вряд ли получится.
  Вооруженные только стрелковым оружием, мятежники заняли дома на окраине Благовещенского – крепкие срубы, которые не пробивал пулемет. К тому же, когда оба взвода красногвардейцев перешли в наступление, по ним дали нестройный залп затаившиеся в подлеске партизаны, свалив несколько фланговых бойцов. Этого оказалось достаточно, чтобы атакующие цепи откатились. Уездвоенком Романов пытался поднять их в атаку, но один из взводных, Андрей Падалка, и раньше не выказывавший желания сражаться, попросту застрелил не ожидавшего такой подлости командира.
  Угрожая оружием чекистам и небольшому количеству оставшихся верными красноармейцев, бунтовщики скрылись в лесу. Как выбирались они – неизвестно, но их вожак, тот самый Падалка, через какое-то время появился среди махновской вольницы, заняв должность полкового командира.
  Чекист Бессонов, возглавивший жалкие остатки экспедиции, приказал отступать, чему партизаны, не знающие о конфликте в стане врага, помешать на смогли. Вернувшись на пароход, красные прорвались мимо Благовещенской пристани в Вельск, где и доложили о случившемся. У обеспокоенного переворотом в Архангельске местного руководства никакой возможности исправить ситуацию не было, и вскоре в Шенкурск вошли сначала канадцы, а затем и белогвардейцы. В городе установилась власть Верховного управления Северной Области.

Андрей Романов, Андрей Вячеславович Бессонов

  Шенкурский уездный военком Андрей Романов был убит восставшими красноармейцами. Полагаю, не будет преувеличением, что, если красные победят, в Благовещенском, а, может, и в Шенкурске его именем назовут улицу, а история его гибели будет отредактирована и облагорожена.
  Андрей Бессонов же был временно инкорпорирован в Вельское ЧК, приняв самое деятельное участие в массовых чистках антисоветчиков. Когда же ситуация на фронте стала более определенной, его умения потребовались на передовой. Он был включен в состав особого отдела 6-й армии, вначале занимаясь борьбой с дезертирами и бандитами, а потом переброшен на противодействие белогвардейской контрразведке. Работать в условиях непрекращающегося хаоса было непросто, но твердый внутренний стержень и упрямство позволили ему сформировать, хотя бы в зачаточном состоянии, сеть осведомителей как в воинских частях на подшефном участке, так и большинстве волисполкомов.
  За эти месяцы в Андрея Вячеславовича дважды стреляли, единожды пытались банально подкупить и черт знает сколько раз угрожали. Он относился к этому с философским спокойствием, понимая, что работа чекиста в зоне боевых действий в разы более рискованна, чем у коллег в тылу, и даже чем у солдат в окопах. Удастся ли кому-то прервать жизнь этого, безусловно, опасного противника, или Бессонов сможет организовать свою работу так, что любая контра будет схвачена при первой же попытке что-то натворить – покажет все продолжающаяся война.

Такова первая часть этой истории. Кто-то считает, что историю творят люди, кто-то говорит, что они лишь винтики, а бал правят смесь случайностей и закономерностей. Мы же просто рассказали о том, как могло бы быть, если бы кто-то принимал немного другие решения, делал отличные от исторических выводы. А изменили ли они историю – решать вам, дорогие игроки и читатели.

На этом я не прощаюсь, но говорю “до встречи”, оставляя желающим возможность в течение нескольких дней оставить последний пост в модуле. Если будут вопросы, что еще случилось с персонажем до января грядущего 1919 года – пишите, я отвечу.
И мое огромное спасибо всем, то, какой получилась эта игра – ваша заслуга!

  Когда неизвестные сестры послали Бьянку к другим лекаркам, я чуть не взвыла от досады. Вернее, как: наверняка взвыла бы, если могла. Ну за что мне такое наказание, зачем столь мучений сестренке? Она же не знает, что со мной случилось, и верит, что я при смерти! Ах, как бы я хотела сейчас хотя бы просто взять ее за руку и прошептать, что жива, и косматые не дождутся увидеть, как я испускаю дух. Как бы я хотела попросить ее склониться и коснуться губами ее губ – поцелуй бы мне дал сил больше, чем десяток алхимических зелий!
  Я снова попыталась двинуться, понимая, что при провале платой будет подступающее удушье, и снова не смогла ни-че-го – только в голове все помутилось. Оставалось только в очередной раз заново учиться дышать, и ждать, ждать, жда-ать, мать вашу в поход в болото! Говорят, что два самых паршивых состояния – ждать и догонять. Вот теперь я могу с уверенностью подтвердить, что голимее ожидания, когда ты ничего не можешь предпринять, нет и быть, наверное, не может.

  Вместе с осознанием того, что снова придется надеяться на чужих теток, которые еще неизвестно, что скажут, на мягких кошачьих лапах в душу тихонько пришла апатия – будь, что будет, и гори оно огнем. Вылечат – великолепно, а если нет – я все равно не смогу ни помешать, ни как-то убедить всех в том, что я жива. От жалости к самой себе на глаза навернулись непрошенные злые слезы, сухие, как и мои веки. Я невидимо рыдала, захлебывалась плачем – и ни слезинки не проронила: только сильнее стало щипать, да и без того плохо видимое небо укутала темная пелена, практически лишив меня зрения. От этого я страдала еще больше, и все равно не могла ничего сделать, только еще пуще ощущая свое бессилие.
  Вот только долго заниматься самобичеванием я не желала – не для того мама вернула меня к Бьянке, чтобы я заранее себя похоронила. Снова пришлось прибегнуть к старому проверенному варианту: самоподзуживанию. Если сравнить, то я была словно котел с остывшей водой, и мне надо было возжечь под собой огонь достаточный, чтобы снова закипеть и ощутить себя живой и еще могущей что-то исправить.
  «Что расклеилась, тряпка, дура, слабачка! – обвинила я саму себя, - Или все, жизнь кончена? Подумай о Бье, страдалица демонова! А что, если она чувствует в глубине души твой настрой, и от этого ей еще больнее? Ну-ка, солдатка-акробатка, хватит себя сечь – запрыгала живо! Хотя бы морально, если не можешь ножками! Увереннее будь, Сита, и не сдавайся! Ты клинок зачем взяла в руки, перед селючками форсить? А хера косматого по лбу не хочешь? Мозги где, а? Не раскисать и быть бодрой – ты, мать твою чистильщицей выгребных ям, защитница Купола! Гонец, несущая важную весть! Жизненно, чтоб тебя волки сожрали, важную! Давай. Давай, девонька, настраивайся на позитивный настрой и верь, что мысли материализуются! Бье не допустит, чтобы ты издохла – оправдай ее старания спасти тебя! Ну же, ну же, соберись с силами, горе-вояка!».

  Под такие мысленные вопли я и не заметила, как меня внесли в палатку, и пришла в себя только после того, как ощутила легкий толчок в спину от положенных на землю носилок. Сердце тут же замерло и затем затрепетало, как птичка в силках – какой вердикт вынесут-то? Не приведи Богинюшки, скажут, что им целесообразно лечить тех, кого еще можно вылечить, чем пытаться поднять полутруп. Это было бы логично – пытаться вылечить тяжелую, это вам не сиськи мять: за это же время можно заштопать десяток сестер, которые иначе помрут пот потери крови. С солдатской точки зрения так было правильно, а с целительской?
  Судя по коротким репликам, неизвестные тетки все же решили взяться за мой почти хладный почти трупик, и я мысленно скрестила пальчики – только бы не… Продолжать фразу даже в мыслях я, каюсь, испугалась. А потом пошло такое светопреставление, что я аж прихренела, чтобы не сказать жестче. Что же там увидели лекарки, что так изумились? Что у меня там за шрамы? Может, мама решила использовать мое тело, как бумагу, на случай того, если я не смогу подняться? Тогда хотя бы одну задачу перед Куполом я выполню! Хотя нет, бред это: будь так, сестры говорили бы по-другому. Так что же тогда? Так что их вынудило угрожать сестричке?

  Я ни демона не понимала, но, слава Богиням, у меня была Бьянка, которая все видела своими глазами и могла ответить ставшим внезапно подозрительными женщинам. Когда я услышала ее слова, то, будь у меня силы, захлопала бы в ладоши от радости – какая же у меня старшенькая умная и талантливая! Все сразу сообразила, живо поняла, что без вмешательства мамы тут не обошлось! Ну, теперь все образумится, да и потом, когда я доложусь, как минимум она мне поверит. А значит, нас будет уже двое – тех, кто пустится в погоню за волосатыми похитителями!
  «Ну, девоньки, давайте! Не тяните, дорогие, милые! Поднимайте меня, как можете! Чарами, зельями, травами – без разницы! Ну же, ну же, родненькие, хватит языки чесать!» - я вся горела надеждой и ставшим внезапно светлым ожиданием чуда.

Удары Эвелины обрушились на старого бойца, но тот на удивление бодро отбивался. Правда, реакции ему не хватило, чтобы парировать самый острый выпад бардессы. Клинок вошёл глубоко, пробив броню, при этом Эвелина великодушно била в относительно безопасное место, стараясь не задеть жизненно важных органов.

– Белены объелся? – раздражённо выдавил старик. – Кто тут ещё бандитская рожа?

Серия ответных атак была столь напористой, что Эвелине пришлось уходить в глухую оборону, и всё равно она пропускала мастерские удары воина, который наверняка имел за плечами солидный опыт битв. Столь ловко к мечу он прибавил ещё один клинок, только немного короче, что баронесса этого момента и не заметила даже. В отличие от благородных налётчиков защитники поместья себя не сдерживали и били в полную силу. Дважды мечом старик пронзил плоть девушки.

На улице Оравер и Джек добежали наконец до входной двери. Джек немного запыхался и отвлёкся на стражников, а потому лишь мог сейчас стараться отвлечь молодого охранника. Зато его напарник-дворф продемонстрировал большую расторопность и успел обрушить на слабо защищённого противника пару ударов топором. Юноше вряд ли прежде доводилось ощущать мощь дворфийского топора, пусть и били его сейчас обухом. Земля едва не ушла у него из-под ног, лишь жар сражения заставил его сохранить подобие защитной стойки.

Вейгела своей магией заставила часть ран Эвелины затянуться, но эффект был неполным, уж больно много досталось бардессе в этом сражении. А вскоре после слов полурслицы с губ колдуна сорвались слова его собственного заклинания. Увы, его Эвелине их доводилось слышать прежде, так что эффект она предвосхитила заранее. А дальше увидела перед собой три магических снаряда, которые по сложной траектории, не давая никаких возможностей защититься, впились в её тело. Тогда-то силы и оставили отважную наёмницу, что ринулась в атаку в первых рядах.

Увидев, что блокировавшая дверь Эвелина упала на пол, молодой воин метнулся внутрь поместья и с силой потянул на себя дверь. Тут же раздался щелчок запирающегося замка. Раненный молодой стражник опустился на пол у тела поверженной баронессы, подперев спиной дверь. Но тут же увидел, что сражение не закончилось. Со второго этажа за сражением наблюдала неожиданно возникшая Мей. Она пробежала по коридорам второго этажа и, убедившись в том, что других врагов там нет, ринулась на выручку подруге. Помимо двух сильно побитых охранников она увидела и разодетого хозяина, который спешил вместе с незнакомым безоружным мужчиной к двери, ведущей вглубь дома.

Карта: ссылка

Бьянка набрала в легкие воздуха, намереваясь было что то сказать, но, замерев на секунду, выдохнула.
- Мы нашли ее с биркой. Но эти сестры свидетельницы, она жива. Не знаю сколько она сможет цепляться за жизнь, хоть хватка у нее... если есть возможность, ей нужно помочь. Сразу две жизни спасти.

Бьянка приложила руку к груди. Кинжал все еще болтался на поясе. Они теряют время. Посмотрите на них. На лице же написано, что им плевать. Жизнь на войне не стоит даже сострадания, настолько ее ценность падает в веренице лиц ушедших. Пренебрежительная отмашка. Вот и все.

- Если бы я могла, я и сама бы... - золотые искорки сверкнули между ее пальцев, когда Бьянка смотрела в пол, изо всех сил стараясь не взорваться. Но все таки она была хорошей ученицей.
- Поняла, - коротко сказала она, подойдя к носилкам снова и положив руку на грудь Росите.
- Сестренка, живи. Осталось чуть чуть. Если тебе не помогут, я клянусь, никогда больше я не ...
Она стиснула кулак. Если бы только знать заранее, сохранить силы на одно исцеление...

То что? Она бы бросила одну из сестер умирать? Отринула, отмахнулась, как от нее сейчас? Может оттого эти женщины такие черствые и заскорузлые?

- Живи. Ради меня. Ради мам. Ради всех, кого мы спасем вместе. Идем, и пусть нам повезет! - сказала Бьянка девушкам, помогавшим тянуть носилки. Глаза она спрятала за челкой, хоть и так всем было все понятно.

Не хочу как вы. Хочу видеть жизнь. Хочу чувствовать их, помогать этой жизни цвести. Прямо как мама. Пусть никто не признает этого... пусть в следующем бою я могу отправиться на телегу. До последнего вздоха я буду хранить жизнь своих сестер.

Бьянка вскинула взгляд на стоящих, проходя мимо них. И в ее глазах плескалось солнце.

  Пожалуй, Кира чересчур пристально наблюдала за Иоландой, когда та погрузилась в сложные хитросплетения чужого языка. Но в действиях воительницы не было грубого умысла. Если при встрече рамонитка держала вид, что пришла к Иоле вместе с остальными только по срочному делу, хоть и не скрывала облегчения, что жрица жива и невредима, то сейчас у Киры появилась возможность рассмотреть свою первую любовь поближе. Так она отмечала про себя, что морщинки нисколько не испортили красоты Ио, и даже грязь и синяки не способны это скрыть. Глаза же жрица заискрились энергией от восторга, совсем как у молодой девчушки. Взгляд заскользил по мягким чертам лица, и Кира невольно сравнивала их с острым, таким непохожим профилем Фиби. И всё же, время не щадило никого, кроме богинь. Некогда пухлые, манящие губы превратились в сухие жёсткие пергаменты наподобие тех, с которыми работала библиотекарша. Прислушиваясь к негромким словам, иногда непроизвольно слетавших с этих самых губ, Кира поморщилась. Письмо оказалось всего лишь отвратительным любовным посланием. Это не похоже на то, что хотела найти Самина. Они зашли в тупик. До кучи ещё и озадаченный взгляд Ио… Кира представила, как они сейчас нелепо выглядят. Пришли такие важные, оторвали от помощи раненным, и всё для того, чтобы узнать в какой позе один косматый берёт другого косматого и сколько раз! От досады ладони воительницы сжались в кулаки, она поспешила развернуться, чтобы не выдавать своего разочарования и не отвлекать тем самым Иоланду.

  И надо было именно в этот момент рыжей девчонке обратиться к храмовницам. Кира была на грани, чтобы тут же не сорваться на грубый ответ. Ах, у них раненая! Конечно, мы сейчас же ей поможем, у нас же тут нет ещё десяток сестёр, тоже нуждающихся в помощи, только вас и ждём. Поэтому тут и стоим в сторонке, ничего не делаем. Но слишком много обстоятельств разом не дали закипающей воительнице выпустить свои эмоции наружу. Во-первых, рыженькая была далеко, а рамонитка не намеревалась надрываться и кричать ей в ответ. Во-вторых, не хотелось снова словить суровый взгляд Самины, заставлять её сомневаться в выборе Киры как опоры. И в-третьих, нельзя было допустить, чтобы выставить себя перед Иоландой в ещё более ужасном свете.

  — Если поспешите, то может в лагере перепадёт чего-нибудь, – коротко бросила Кира, когда носилки поравнялись с храмовницами, и кивком головы указала в сторону палаток. На этом она хотела уже было развернуться и закончить разговор, но взгляд остановился на той самой раненной сестре. Близняшки. Рамонитка стиснула зубы. Перед глазами промелькнули лица потерянных сегодня боевых сестёр и последним из них была отрубленная голова Фиби, валяющаяся на земле словно мусор. Боль от потери близкого человека вновь мертвой схваткой вцепилась в сердце. Будь прокляты косматые твари! Кира перевела взгляд на вторую рыжую сестру, что просила помощи. О таких они совсем недавно говорили с Командорой. О молодых, в чьих руках скоро окажется судьба Купола. Их долг, долг Киры, Самины, Иоланды, Амиры и других заключался в том, чтобы защитить юных сестёр, таких как Шарлотта, таких как эти рыжие близняшки. И они подвели их.

  — Спросите Элиссу, – уже мягче добавила Кира, а затем вопросительно посмотрела на Командору. Хотелось добавить, что она могла бы, с разрешения Самины, проводить их, всё же с храмовницей рядом их вряд ли поставят в конец очереди ожидать. Тут от неё всё равно нет толку, ведь с переводом письма она никак не могла помочь. Но ни ей поддаваться мимолётным слабостям и решать, кто больше достоин такой драгоценной в этот момент целебной магии. Вместо всего этого рамонитка ещё раз взглянула на раненую и ужаснулась.

  — Прости, но кажется, что ей уже не… – договорить Кира не смогла. Девушка на носилках не выглядела раненой, скорее мёртвой. Сомнения закрались в мысли рамонитки. Ладно бы, если тут была только родная сестра, тогда можно было списать всё на отрицание смерти близкого человека. Но чтобы все остальные ввязались в это?

  Я всегда была деятельной, вечно пыталась занять себя хоть чем-то и с детства не могла усидеть на месте Носилась по пыльным улочкам, лазала на окружающие дом высокие платаны и забиралась на самый конек крыши, бегала на речку купаться к дальней запруде и ходила в лес в самый бурелом, надеясь стать первопроходицей. Потом, когда подросла и немного перебесилась, я научилась ценить и минуты покоя, которые иногда мне выпадали, хотя чаще они сопровождались тоской по той или иной причине. Но я всегда знала, что как бы паскудно на душе не было, я всегда могу взять себя в руки и, прихватив любимую рапиру, отправиться на задний двор, где выматывающие упражнения сотрут печаль с лица и разгонят тучи с сердца ноющими от перенапряжения членами.
  Мое движение и было жизнью, а остановки, равно желаемые и вынужденные, позволяли не сгореть в собственном пламени и не сойти с ума от вечного непокоя. А еще у меня была Бьянка, моя, как я ее называла, когда была маленькой, Бье. И, когда на то была нужда, я всегда могла примчаться к ней, обнять и успокоить – или успокоиться самой, если все вокруг было выкрашено туманно-серыми оттенками.
  Но теперь я не могла ничего.

  Сколько хотелось сделать, сколько требовалось сказать! Но я по-прежнему могла только дышать через раз, слушать, словно через вату, да продолжать мысленные увещевания, что еще не все потеряно. Страх накатывал раз за разом, словно волна на берег, и мне хотелось выть от осознания, что промедлит кто-то – и я умру от удушья из-за нехватки воздуха. Или вовсе останусь калекой, например – если солнце выжжет мои сухие глаза. От одних подобных мурашки бежали по коже, но я не могла шевельнуть даже кистью руки. Хороша солдатка – пень пнем лежачая, даже от муравьев себя защитить не могущая!
  Каждый миг, пока сестренка была рядом, каждая секунда, пока она звала на помощь, пытаясь вытащить меня, стоящую одной ногой на том свете, были мне как кинжал в сердце. Я разрывалась от невозможности подать знак, что я – живая, от бессилия и неподвижной мертвенной слабости. Как же я хотела подорваться, подскочить с земли и, порывисто обняв ее, расцеловать всю и прижать к груди, бормоча что-то успокаивающее! Я не могу, я не должна ее бросать, не имею ни малейшего права оставлять Бьянку одну: я нужна ей! А она нужна мне: как воздух, как вода, как тепло и свет. К тому же у меня был долг перед мамой.
  Но и его я не могла исполнить, продолжая пребывать в безмолвии.

  Когда надо мной склонилась чужая фигура, я, в страхе, что она не подтвердит слов Бье, даже дышать забыла. Чувствуя, что сердце колотится так, что вот-вот проломит клеть ребер и выскочит из груди. Если бы я могла молиться – молилась бы, истово и вдохновенно: но я все же была дочерью Аэлис, и не могла просить маму так, как взывают к ней прочие сестры. К тому же я знала, как ей сейчас худо – не легче, чем мне, и понимала, что слова мои пропадут втуне.
  Я почти не чувствовала поднятой руки, не могла с уверенностью сказать, проверяет ли незнакомка мне пульс, или нет. К тому же задержанное дыхание для моих и без того почти не работающих легких стало форменной проблемой: снова внутри расцвел обжигающий огненный цветок, опаляющий и режущий всю утробу. Будь я в силах – заорала бы, а так пришлось съежиться и попытаться снова начать осторожненько дышать, ощущая каждый глоток воздуха как маленький оргазм. А пока я пыталась не помереть, прислушивалась со все нарастающей паникой к тому вердикту, что сейчас вынесет незнакомка.

  Слово «живая» стало для меня настоящей музыкой, целебным бальзамом. Ну слава Богиням, поняли! ПОНЯЛИ! Я НЕ УМРУ И НЕ БУДУ ЗАКОПАНА ЗАЖИВО! И СЕСТРЕНКА НЕ ПОСЕДЕЕТ И НЕ ПРОПАДЕТ ОТ НЕИЗБЫВНОЙ ТОСКИ И ОДИНОЧЕСТВА! Душа пела и плясала, и губы бы наверняка расплылись бы в широкой улыбке – но радость духа телу сил не придавала. Все мое ликование не могло ни поднять меня на ноги, не унять боль в груди и глазах, но я хотя бы немного успокоилась – раз меня несут в госпиталь, то скоро целительницы смогут дать мне хоть немножко сил. И тогда. Как бы больно и плохо не было, я обязана любой ценой, даже той, самой страшной, передать другим слова мамы и, коли сознание не потеряю, признаться милой моей Бье в любви и хоть как-то успокоить ее. Я солдатка, я сильная, я справлюсь: а каково ей, талантливой бардессе, видеть, как я лежу полумертвая? Воистину – страшно не умирать, а терять близких. Бедная моя…
  Пытаясь найти гармонию в расшатанных нервах, я постаралась сосредоточиться на дыхании: мне надо дожить до лекарек, а там хоть трава не расти. Полынная скорбь, траур мака, да хоть мертвенный аконит – все на потом, а пока дышать и верить, дышать и ждать. Надеяться и знать, в чем мои жизнь и сила. А, вернее, в ком, и ради кого я обязана жить.

Вот только Мэй не смогла поступить согласно плану. Просто сердце не пустило. Если уже что-то пошло не так, то может пойти и дальше. А вторую потерю любви она не переживет. Как можно жить и не слышать этот голос? Жить, и не смотреть в эти глаза, не касаться тела, не пить дыхание. Нет, она не сомневалась в силах Эвелины, но не могла не подстраховать. В конце концов ее подруга была всего лишь человеком, который может умереть от одной случайной стрелы или сорвавшегося боевого заклинания. И что ей тогда делать, в петлю лезть?! Поэтому каратурка, по примеру лазутчиков родины предков, быстрыми перебежками устремилась к забору поместья.

Заклинание, наложенное хозяином дома, оказалось довольно слабым. После начального шока Эвелина смогла сбросить с себя сдерживающие чары и вернуть способность двигаться, но предпочла пока что подыграть и изобразить обездвиженную статую. Ожидать пришлось недолго, за дверью дома вскоре послышалась возня, затем скрип механизма, и наконец одна из створок отворилась. Из дверного проёма спешно высунулась голова молодого охранника, который был сильно взволнован и с опаской оглядывал двор.

– Поторопитесь, – раздался из дома голос хозяина, судя по всему, он решил держаться от двери на расстоянии. – Разоружить и связать, после доставить в подвал для беседы. И смотрите, чтобы его дружки не нагрянули.

Молодой охранник кивнул и, немного пригнувшись, широкими шагами направился в сторону Эвелины. Взгляд его метался от намеченной цели к дальним уголкам двора. Видно было, что юноша не отличался большим опытом и хладнокровием. Вскоре из дома появился и старый стражник, медленны и неповоротливый, зато куда более спокойный и внимательный. Он не распылял своё внимание по округе, смотрел чётко на Эвелину. Даже подхватывая забытое на входе копьё, он не отводил глаз. Услышав, как древко копья царапнуло порог, младший стражник резко обернулся и тут же стал вытаскивать меч, распутывая зубами узел мира.

– Спокойнее, парень, – процедил сквозь зубы старший. – Лучше его от оружия избавь. Неплохой у него клинок, как я погляжу.

Нервно сглотнув, младший стражник оставил свой меч в ножнах и потянулся к рукояти сабли, что висела за спиной Эвелины.

– Быстрее давайте! – раздражённо крикнул из дома хозяин, которого Эвелина не могла видеть со своего места, а после обратился к кому-то более спокойно. – Лучше вернитесь в комнату, пока всё не уляжется.

* * *

Спутники баронессы Гринтауэр в это время отступили из своего укрытия, которое стало слишком заметным и привлекло внимание сторожей со стройки, в дальние заросли кустарника, в двухстах ярдах от поместья. Наверное, сторож и заметил их движение, но не счёл нужным преследовать кого-либо, осознавая, что его силёнок для такой задачи не хватит. С новой позиции наёмники уже не видели дом, только высокий забор, и не могли слышать ничего, что происходит внутри. Оставалось надеяться, что Эвелина там сама справится.

  Легко быть молодой и бесшабашной: тогда и река кажется по колено, и опасность кажется смешной, и смерть чем-то далеким и нереальным. Да и в принципе до первого убитого война кажется девической игрою – все почти понарошку, и можно представлять себе все, что написано в книгах о подвигах славных воительниц. Росита, хоть и познала и боль от потери соратниц, и биение чужой жизни на острие клинка, еще не осознала сполна всю гнойную тяжесть ратной страды, и оставалась такой же беззаботной и самоуверенной, как и прежде. Наверное, переживи она сражение и стань свидетельницей десятков и сотен мертвых тел, в сердце ее поселилось бы осознание собственной смертности, но чужая рука и тишина вписали ее имя в число погибших.
  И то, что гибель ее не стала окончательной, только еще больше уведомило молодую солдатку в собственной удаче. Поплакав на мамином плече и узнав, что может вернуться в реальный мир, юная воительница не сомневалась, что с ней все будет хорошо. Это не значило, что ей был неведом страх – но самоуверенность молодости делала его несколько эфемерным и далеким. В конце концов, если ей удастся вернуться с того света, что сможет ее остановить?
  Ну а то, что в бездонных глазах мамы-Богини поселилась затаенная боль, так оно и понятно – Аэлис переживает за нее, переживает за них всех, и опасается, что возвращение ее Истинной дочери пройдет через страдание. Разве не переживала бы она сама за Бьянку, окажись та в сложной ситуации? Да еще как переживала бы, причем не только тягостью во взоре, но и жемчужинками слез на глазах и бурным всплеском эмоций…

  …Ответное признание в любви от Аэлис, никогда и никому не говорившей такого, повергло меня в шок не меньший, чем от удара булавой по шлему. Повисло удивленное тяжелое молчание, и Богиня могла наблюдать, как расширились от удивления мои глаза как у вареного рака, и как обычно говорливая, как горный ручей, я, приоткрыв рот, не могла вымолвить ни слова. Только спустя пяток ударов сердца в моих глазах, которые некоторые одна близкая подружка называла медовыми, вспыхнули маленькие лучики восторга, а полянку потряс веселый, задорный, оглушительный визг:
  - М-а-а-ма!!! Уи-и-и-и!!! Ты – самая лучшая!

  Я была в диком, неимоверном восторге. Она! Меня! Любит! И признается! Снова подпрыгнув, я в порыве страстей захлопала в ладоши, словно маленькая девочка, и исполнила какой-то дикий, первобытный танец веселья. Полностью покорная захватившему меня экстазу. Чутка поуспокоившись, я почувствовала, как заалели щеки от легкого стыда за свою экспрессивность, после чего, одним резким движением закинув растрепавшиеся волосы за спину, широко улыбнулась:
  - Готова! Да после такого... Да я горы сворочу!

  Следуя указаниям Аэлис, я опустилась на колени и, как примерная девочка, сложила перед собой ручки. Самым тяжелым было старательно держать лицо, чтобы богиня не решила, что я – совсем уж маленькая дурочка, но чувствовала, что губы сами собой нет-нет, да расползаются в широкой сумасшедшей улыбке. Смерть, боль, страх – все было забыто, оставались только жажда действий, жалость к претерпевающей страдания мамочке и безбрежная ненависть к косматым обидчикам.
  Сначала все шло своим чередом, и я даже не понимала, зачем нужны предупреждения не отшатываться – тьфу, делов-то. А потом… Мама начала кричать, и остановившаяся было кровь вновь забила, пятная ее кожу алыми рубинами. Я чуть не дернулась, и в ужасе, в непонимании из всех сил вцепилась ногтями в будра, словно в единственную опору – до боли, до наливающихся алым полумесяцев. Кажется, я кричала вместе с ней, а потом все внезапно закрутилось, завертелось с бешенной скоростью водоворота – и тут меня словно пыльным мешком по голове стукнули, отправляя в забытье, одновременно блаженное и тягостное.

  Сознание вернулось с болью. В глотку словно воткнулись тысячи острых, терзающих иголочек, в легких возникло непонятное, одновременно давящее и тянущее ощущение. Попыталась дернуться – бесполезно, я вся деревянная, как бревно. Без воздуха все внутри начало резать и жечь – и вся самоуверенная ухарская бравада мигом слетела, сменившись простым и пищащим: «Мамочки, я не хочу умирать!». Но ни звука не слетело с сухих губ. Как одержимая я пыталась вдохнуть хоть крупицу драгоценного воздуха, и внутри меня всю трясло истерикой. И когда у меня все получилось – наступило форменное блаженство: я могу дышать, я живая, Я ЕЩЕ ЖИВАЯ!
  Терзающие грудь ощущения никуда не делись, хоть и приглушились чутка, и у меня хватило сил и мозгов попытаться сосредоточиться на чем-то еще. Попыталась оглянуться, да хотя бы посмотреть перед собой – демона с два, перед глазами была только дымчато-радужная пелена, где проблесками мелькали суетливые, похожие на встревоженных пташек цветные искорки. Все болело, словно мне соленой водой в лицо плеснули – было за время учебы и такое – и не видно было ни хрена. Попыталась смежить веки – и это оказалось век моих сил.
  Силилась дернуться, вскочить, да хоть бы просто перевалиться на бок, но и это не вышло: как есть бревно деревянное, неподвижное. И снова паника сдавила горло костлявой рукой, стоило мне представить, что я на всю жизнь останусь парализованным овощем, неподвижной вещью в которой заперто живое, буйное, требующее немедленных действий сознание. Это было форменной пыткой – желать предпринять хоть что-то и вовсе не иметь возможности пошевелить членами.

  Когда раздались голоса сестер, которым выпала нелегкая доля собирать погибших, я замерла на время: не в том смысле, что не двигалась – я и без того была, как камень, но прекратила попытки рыпнуться, собирая все силы, физические и душевные, для того, чтобы издать хоть звук, который даст чьему-то поразительно знакомому голосу и ее спутницам знать, что я жива. Хоть сип, хоть стон, хоть мявк кошачий – все равно, да хоть как-нибудь, только бы меня не приняли за тело!
  Но и эти попытки были обречены на провал: я была не в силах даже моргнуть, что уж говорить о том, чтобы говорить. К тому же, силясь подать сигнал, я забыла о необходимости дышать, и резь внутри вновь напомнила о том, на сколь тонкой ниточки подвешена моя жизнь. Чуть ошибусь, и она оборвется: и тогда моя повторная гибель будет меньшей из проблем по сравнению с тем, что я подведу Аэлис, Рамону и всех-всех-всех сестер. Пришлось снова отдаться во власть унылого, сводящего с ума бездействия, где мне оставалось только дышать да надеяться, что физические силы вернутся вместе с духом, только чуть позже. Иначе… Иначе… От опасений и собственного бессилия хотелось разреветься, но и это было за пределами моих возможностей.

  Слабость терзала волчьими клыками, пока сестры, стоя над ее телом, трындели о своем, не пытаясь удостовериться даже, что я действительно мертва. Разумом я понимала, что им не до того – слишком многие пали, но сердцем принять была не готова: ведь речь шла обо мне, а не о ком-то! Душу переполняли одновременно слабосильная ярость и какое-то тупое воловье отчаяние. Хотелось разнюниться, опустить руки и сказать себе: «Я так больше не могу, будь, что будет». Но нельзя: я обещала Аэлис помочь, обещала сестренке вернуться. Я должна, нет, я О-БЯ-ЗА-НА дать знать о себе!
  Костеря себя последними словами, среди которых «мужеложица» было одним из самых мягких, я не позволяла себе раскиснуть, пытаясь волей сделать то, на что не способно тело. Брошенная куда-то и придавленная сверху, тяжким грузом, бывшим еще недавно, по всей видимости, моими сестрами по оружию, я прекратила дергаться и решила для начала сосредоточиться на малом: снова научиться моргать и двигать хотя бы одним пальчиком. Плавно и неспешно, со всем имеющимся у меня упорством и упрямством принялась осуществлять задуманное, отгоняя дурные мысли о том, что это ни разу не поможет, если похороны будут происходить по принципу «за руки, за ноги, раз-два взяли и в общую могилу кинули». Тогда хоть я обморгайся – все без толку. В общем, все настоящее было разукрашено в единый антрацитово-черный цвет, и единственный лучик света, который я для себя нашла, было во временной, - я сказала временной, с-сука!, - слепоте: если удастся хотя бы раскрыть веки, то придется таращиться на одну из погибших сестренок и не мочь отвести взгляд – это будет словно серпом по сиськам.

  В довершение всех бед то и дело к горлу подкатывала натуральным образом удушающая паника. Сколько я не уверяла себя, что это всего лишь трупное, мать ее, окоченение, которое, мать ее, пройдет, потому что я, мать ее, живая – не особо-то это помогало. Тут моя богатая фантазия была скорее проклятьем, а не подспорьем: я натурально видела то как меня заживо хоронят, и земля летит мне в лицо, то как сжигают, а у меня выходит крикнуть только перед смертью. Представлялось мне и разочарованное лицо мамы, когда я предстану подле нее, не выполнив обещанного. «Слабачка и предательница» были на фоне прочих злых слов чуть ли не комплиментами. Представлялись и задорно хохочущие Косматые Боги, хлопающие меня по плечу и поздравляющие, и от одних мыслей этих колотила дрожь: вернее, колотила бы, если бы я не была неподвижным чурбаком.
  Некстати вспомнились строчки «Посмертной деревянной» - «Хорошо быть деревом на вольном ветру, Что за жизнь начнется, когда я умру». Теперь я ее точно петь не буду, потому что ныне могу официально заявить, что быть бревном препаскуднейше. Надо пытаться, надо стараться лучше: сдохнуть, но ожить. Ведь я все же не дырка-с-бугра, а Искра! Я – воительница! Я – вестница Аэлис! Меня ждут мама и сестренка, наконец!

  Нарыдавшись и замерев в теплых и ласковых маминых объятиях, я осторожно перебирала пряди ее волос, льня щекой к кровавому незаживающему пятну. Это было удивительно: мертвая, я чувствовала себя не пострадавшей; богиня, не могущая умереть, продолжала истекать кровью из раны, давно убившей бы смертную. Но впервые, наверное, мое любопытство не нуждалось в удовлетворении – здесь, на памятной моему сердцу полянке, после слов мамы о том, что мой путь закончен, все прочее стало неважным. И лишь две вещи до сих пор волновали меня – как помочь Аэлис и как там проживет без меня милая Бьянка.
  Слушая слова Аэлис, тяжелые и давящие, гнущие спину своей прямотой, простотой и невысказанной болью, я могла только вздыхать, лишь раз перебив маму негромким:
  - А я рада, что оказалась здесь, а не в вечном покое. А ты… Ты всегда не одна, мы все тебя любим, но когда кто-то сидит рядом и дышит, то все же становится, - я запнулась, понимая, как коряво выходит фраза, но все же продолжила, - немного более неоднее. И если это единственное, что я могу сделать, то… - дальнейшие слова прервались новым приступом подошедших к горлу всхлипов, и я снова уткнулась носом в хрупкое плечо богини.

  Мысли, суетные поначалу, успокаивались, резко вспыхнувшая в сердце боль становилась не меньше, но глуше. Я смирялась с тем, что больше не поцеловать любимую, не собрать букет трав, не выпить с сослуживицами и не отстучать каблучками задорный ритм пляски. Я мертва. Совсем. Окончательно. Бесповоротно. И только одно может утешить – я все же буду подле мамы и буду помогать ей хотя бы своим присутствием.
  Ах! Будь бы моя воля, я бы давно мчалась в погоню за похитителями, стремясь отбить ларец, горя ненавистью к косматым. Но надо признать – это не в моих силах. Но я верю: кто-то другой отомстит, кто-то другой справится и спасет маму из заточения. Иначе и быть не может – ведь на нашей стороне правда и благо, мы – те, кто живут сердцем и разумом, а не рабы своих желаний и страстей. Все будет так, потому что иначе – гибель нам всем, нашим устоям и жизни. Гибель всему, что светло и чисто.

  Все глубже отдающаяся похоронному настрою, я, кивая маминым словам, не сразу поняла, что она говорит о возвращении, а поняв – вскинула голову. Вернуться? Помочь? Донести весть до сестер о том, как можно помочь маме? Окрыленная и воодушевленная, я, забыв обо всем, упруго вскочила с места, и, хлопнув от избытка чувств в ладоши, затараторила:
  - Я... смогу вернуться к сестренке? Передать остальным твою беду, спасти тебя, мамочка? О, милосердные Богини! Да конечно же я согласна! – не в силах совладать с чувствами, я заметалась по полянке туда-сюда, не останавливаясь на месте ни на секунду и помогая себе активной жестикуляцией, - Ничего, хоть из-под земли выползу, буду ногтями, зубами прогрызать путь к солнцу, только бы сказать, помочь тебе! Главное, чтобы наши не решили все тела сжечь, не имея сил скоро всех закопать – прахом будет сложненько общаться, ой сложненько!
  Но и тогда, - я воздела палец вверх, продолжая метаться по самой непредсказуемой траектории и иногда подпрыгивая от избытка чувств и идей, - я духом отыщу Бьянку: у нас одна душа, поделенная на двое, она меня услышит, почувствует! Поймет, наконец! Это точно, как… Как… В общем, это точнее точного, верь мне, мамочка! Я тебя не оставлю! Костьми лягу, зубами буду грызть, но все сделаю! Мы найдем, догоним! Заберем их… Ну, наше, то есть, укоротим любые чужие загребущие лапы! Я готова, и нет во мне страха!

  Хлопнув себя по бедру, словно ставя точку в монологе, я рухнула на колени перед Аэлис и прижала свою Богиню, свою Маму к груди – осторожно, конечно же, помня о ее разверстой ране. Поцеловав ее в обе щеки, я зарылась носом в густые волосы:
  - Люблю тебя…

      Спасение пришло моментально: просить дважды никого не пришлось. Иоланда позволяет себе коротко выдохнуть, немного дёрнуться в спине, а затем тут же приняться за дело. Точнее, пытается развернуться в нужном ей направлении, подумать, что ей нужно для успокоение несчастной племянницы, как всё делают за неё. Женщина даже не успевает сделать несколько шагов прочь, как слышит неродную, но известную ей речь, а после — тишина.
      По крайней мере, больше не слышны крики и вопли Шарлотты, выбивающие саму Ио из колеи. В конце концов, последнее, что она хотела — это осознавать, сколько боли переживает и ещё придётся пережить девушке, достаточно драматичной, чтобы увидеть в произошедшем законченную жизненную главу. И едва ли голос Иоланды, успокаивающий и подающий надежду на светлое будущее будет ей не то, чтобы ей нужен. Или даже услышан.
      — Ну всё-всё, — ей приходится чуть ли не отмахнуться от помогающих; не девчонка десяти лет, может справиться сама! Она поправляет потрёпанные волосы, наспех в несколько быстрых движений заплетая пряди в широкую косу, а оставшееся заправляет за уши. Думать о чём-то большем у неё нет ни сил, ни желания. Кто в таком состоянии да месте вообще может размышлять о чистом теле, набитом животе или крепком сне.
      Иоланда грузно вздыхает, а затем осторожно кивает головой всем помогающим, останавливая свой взгляд на Кире. Едва заметно уголки её губ тянутся вверх, морщинки возле глаз собираются в более частые складки, и на короткое мгновение в её глазах можно прочитать явное облегчение; она шепчет тихое приветствие.
      Живая.
      Глупо было думать, что трясясь в тележке на пути до границы, она не перечисляла в своей голове имена всех, кто должен был оказаться на первой линии встречи с врагом. Так всегда происходило, сколько она себя помнила. Иоланда задирала голову к небу, особенно, когда последнее было тёмным и лишь звезды напоминали о том, что глаза её ещё открыты, и каждой видимой искре на своде присуждала своё имя. Как бы глупо это не звучало, но ей казалось, что так Иоланде удаётся быть... что ли ближе. Или хотя бы иметь что-то общее; подними человек голову с другого места, и он ведь тоже увидит ту же самую звезду.
      Хотя кто в своём уме подумает об Ио точно так же?
      В голове, впрочем, застревает другой вопрос, вынуждающий и без того волнующееся сердце подскочить прямо к горлу. Люди вместе с Кирой не похожи на её отряд, а главное... она не видит Фиби. Неужели они разделились?
      С благодарностью она смотрит и на Элиссу, но в разговор между ей и командорой — что же, грубить той Иоланда совсем не хотела и теперь несколько виновато тупила взглядом при осмотре женщины — не вступала. Зато нашла в себе силы подойти к Шарлотте и осторожно приложить руку к её плечу, осторожно поглаживая девушку большим пальцем несколько раз.
      — Всё будет хорошо, — только и поспевает, что сказать старушка не до конца уверенная, что племянница действительно услышит её голос. Она склоняется для того, чтобы оставить на её лбу короткий поцелуй, а следом кидает взгляд на её руку.
      Надо переделать, пока всё не стало ещё хуже.
      — Я рада тебя видеть, — она говорит это совсем тихо, когда оказывается подле Киры, выдёргивая пару свежих бинтов да обрабатывающего средства. Иоланда задерживает взгляд на лице женщины, бегая по знакомым, далеко не забытым чертам лица, отмечая ссадины и синяки на видных местах, — ты не ранена? — Кто, как не воительницы способны скрывать даже самые серьёзные повреждения, лишь бы сохранить достоинство и честь перед своими сёстрами, показывая им свою способность защитить каждую.
      А ведь Иоланде хотелось отдать тоже самое в ответ.
      Ио уж было открывает рот, чтобы задать волнующий и вспыхивающий то и дело в её сознании вопрос, но поток мыслей перебивает никто иная, как командора, далеко без предложения, а прямого приказа. Иола смотрит на неё явно не без удивления.
      Она?
      — Хорошо, — ей не нужно много времени на размышления, — и не то, чтобы ей оставляют выбора — однако следом она произносит, — дайте мне только закончить с ней, — Иоланда кивает на Шарлотту, а затем тянется к плохо перебинтованной руке, — и я присоединюсь, раз дело не терпит отлагательств. — Ей не приходится уточнять вслух очевидное: её явно введут в курс дела о происходящем и о причинах, почему именно Иоланда должна пройти вместе с ними, а не кто-либо другой.
      Ей только и оставалось поверить, что в необходимость доделать начатое ей разрешат. Женщине не хотелось указывать на желание помочь по причине родства: каждая из сестёр здесь была важна и ей был необходима помощь в той же мере, что и Шарлотте. Однако... это — её семья. Её кровь. И последнее, что она хочет — это чтобы девочка запомнила, как в нужный ей час и в нужный момент никто из родства не оказался рядом с ней даже на толику секунды.

  Голова пухнет и, кажется, сейчас взорвется перезрелой тыквой, сердце заходится в истеричной, бешенной скачке. Болит затылок, словно по нему с размаху врезали деревянным поленом, зудят виски, словно изнутри в них колют маленькими иголочками. Руки, на которых покоится Аэлис, дрожат как от холода, а сама я, пытающаяся хоть как-то успокоить маму и себя саму, еле сдерживаюсь, чтобы не захлебнуться слезами и тем осклизлым комом, что застрял в глубинах горла.
  Страх, паника, отчаяние – все это смешалось в удивительно болезненное, острое варево, кипящее и никак не могущее прорваться выходом. Разъедающее, раздирающее изнутри, оно терзало меня, но еще большим мучением было творящееся с матерью. Пытаясь утушить ее первыми же словами, что пришли на ум, я не ожидала, что она забьется в кольце рук словно птица в силках. Кровь богини горстью рубинов рассыпалась по рукавам, и я, пытаясь удержать ее и не дать навредить себе, прижалась покрытым испариной лбом ко лбу мамы, гадая растерянно, с кем она разговаривает. Но вместо теплоты ее кожи я ощутила… не знаю даже, как это описать.

  Я попала словно в омут, в глухой черный водоворот, закрутивший, забросавший меня из стороны в стороны. Закричав, я забарахталась, чувствуя одновременно, что тело мое налилось тяжелым, неподъемным свинцом. Я двигалась, рвалась на волю, пыталась вырваться из этого засасывающего ужаса только для того, чтобы ощутить себя утопленной в густой трясине, в полном ряски затхлом болоте, сковывающем члены и тянущем вниз. Не хватало воздуха, движения-не движения стали медленными, пробивающимися сквозь стылую, вымораживающую душу тяжесть.
  Я пыталась кричать и не могла. Я пыталась найти Аэлис – и не могла. Я звала ее мыслью своей – но ответом были только мерно колыхающиеся заросли осоки: того растения, что разделяет, того, что на языке трав говорит – нам не быть вместе. Словно маленькая девочка, потерявшаяся в лесу, я дрожала и плакала невидимыми, неощутимыми слезами, примеряя на себя ожерелье из бледно-бурых цветков бересклета-прощания и кроваво-алых маков – покоя и забвения.
  Я смирилась и опустила руки – и это меня и спасло. Болото моего сознания перестало тянуть вниз, и я, перестав сопротивляться неизбежному, воспарила вверх, туда, где через цветущую жижу пробиваются кинжальные лучики солнца. Я прорвалась наружу, разбив этот кокон, как цыпленок – скорлупу, но вместо радости мне предстояло испить чашу безграничного, бескрайнего изумления.

  Я очнулась – и ощутила себя ветром в кронах и травой под ногами. Я была стелющейся лентой дороги и кустами на обочине, была мулом и здоровяком на нем, была бегущим рядом человеком и следами в пыли. Я была пропитанными потом одеждами и срывающимися с губ словами, была каплями между лопаток и свистом бича. Я была всем вокруг – и не была ничем, наблюдая за всем словно бы со стороны. Не знаю, как можно передать словами свое ощущение: попытки стать чем-то в открывшейся перед глазами картине были не более успешны, чем усилия ладонью повернуть реку вспять. Мне оставалось только покориться неизбежному и, вероятно, предопределенному, и наблюдать за происходящим.
  Здесь были только косматые – видимо, беглецы той армии, с которой мы бились. Вели они себя… Ну, как и положено бородачам: нагло, трусливо и самоуверенно. Тот, что был помоложе, с дурной стороны себя не проявлял, по крайней мере, пока что, а вот его старший товарищ являл собой подлинных образчик своего уродливого снаружи и внутри народа. Поражаясь его грубостям, я вместе с теми, за кем наблдала, упустила появление новых участников действа.

  Это был уже не клир – солдаты. Вернее, если верить той информации, что когда-то – несколько дней или вечность назад – рассказала полусотница, наемники – отребье из отребья, куда идут самые жестокие и кровожадные ублюдки, которые поклоняются богу в образе золотых монет и подносят ему требы в виде человеческих жертв: чужих и, случись что, своих. Это – стервятники и падальщики, которым нет удовольствия большего, чем заставлять страдать других. Не волки даже – те хотя бы есть часть природы; но подлинные чудовища, пытающиеся за безвкусно яркими одеждами скрыть убогость души.
  Как и следовало ожидать, наемники показали себя во всей красе и дикости, лишний раз уверив меня, что такие существа подлежат только лишь истреблению. Ругань, озлобленность, убийство себе подобных буквально ни за что – все как на ладони. Животная дикость, не смотря на опасность преследования – даже хуже, чем животная, потому что редко какой зверь будет убивать себе подобного не ради пропитания и не во имя спасения от опасности.
  Один только вопрос не отпускал меня: зачем, зачем же мне это открыто, как и почему? К тому времени в том, что видение – правда, я ни капли не сомневалась, и теперь только недоумевала, из-за чего я внезапно стала видеть что-то, столь чуждое мне. Или все же не столь? Мое внимание привлек главный трофей расфуфыренных ландскнехтов – украшенный деревянный ларь, и их опасения меня только укрепили в подобном подозрении: хранилище это могло быть единственным, что имело хоть какой-то смысл: ведь не в убийстве одних бородатых другими была цель демонстрации мне сей картины?

  В глазах снова все помутилось, и вновь безумно заболело горло. Я зашлась сухим кашлем, дернулась, как от удара хлыста и, распахнув глаза, снова оказалась на той же полянке, прижавшейся к окровавленной маме. Аэлис, кажется, пришла в себя, наконец-то поняв, кто перед ней. Я расплылась было в улыбке – и она меня снова огорошила безапелляционным «ты погибла».
  Тут-то меня и прорвало. Покачав головой, я всхлипнула и, не в силах сдерживаться, разрыдалась с воплем, размазывая по щекам грязь и слезы. Я кричала, вместе со звуками выплевывая раздирающие меня боль и жалость: к себе, к любимой, к маме, к окровавленной Аэлис, ко всем-всем сестренкам. Не знаю, сколько времени прошло: здесь, среди мягкой зелени у воды, его течения вовсе не было. Миг ли, час ли, вечность – все было едино. Когда же, наконец, соленый водопад иссяк и я немного успокоилась, мама, в которую я вцепилась, как в единственное спасение, продолжила говорить. Внимая ей, я продолжала дрожать, как осенний лист на ветру, но зато после выплеснувшейся истерики я, наконец, сумела более или менее рационально соображать.

  Не смирившаяся с мыслью о собственной гибели, я отодвинула ее на задний план, решив, что подумаю об этом завтра. Или через час, или через неделю – потом, в общем. Пока я могу говорить и плакать, пока могу двигаться и чувствовать ветер и чужое тепло, я еще не окончательно покойница, ведь так? К тому же, раз уж я единственная оказалась подле Дарительницы, в этом есть какой-то смысл: его попросту не может не быть!
  Немного гнусаво после долгих рыданий я ответила, дернув головой:
  - Не знаю, мам. И не извиняйся, - я снова прижалась к ней, утыкая голову богини в свое плечо, - это был мой долг перед тобой и всеми сестренками, как же иначе? Я ни о чем не жалею! К тому же, - я нервно хохотнула, - сейчас я все равно сижу подле тебя, а, значит, все не так плохо!
  А еще, - почесала я свободной рукой кончик раскрасневшегося носа и всхлипнула, - я видела какое-то видение, как одни косматые отобрали у других некий вероятно защищенный магией ларь и решили с ним убираться восвояси. Это что-то значит? Вообще, - не могла я удержаться от любопытства, - кто тебя ранил и, главное, как? Кому вырвать кадык за тебя? И… какая мерзость тебя поймала? Неужто, - прищурившись, я попыталась совместить слова и видение, - эта шкатулка как-то связана с тем, что тебя поймали? Тогда надо догнать этих негодяев и убить их! Живым… - со всхлипом закончила я, вспомнив, что со мною сталось.

Множественные магические эффекты усиливали и без того немалые способности Эвелины и Мей к разведке. Невидимость, изменение внешности, полёт и обувь, что не оставляет следов, а заодно дарованная маленькой жрицей кошачья грация и легендарная бардовское везение. Больше, казалось, и придумать ничего нельзя было для улучшения своих шансов проникнуть на охраняемую территорию, всё разведать и благополучно вернуться назад, ничем не выдав своего присутствия.

Мей досталась стройка, которая отлично просматривалась с воздуха. До заката ещё оставалось время, чтобы хорошенько всё осмотреть. Расположение будущих строений не навело каратурку на мысли о том, что же здесь планируется возводить. На её родине с тем, как и что строить, дела обстояли проще и понятней. Здесь же с одинаковым успехом можно было предположить бараки для рабов с центральной площадью для истязания или же невинные домики для гостей, между которыми должен был в будущем располагаться огромный фонтан.

Охраны на стройке не было, только двое стражников у будки на дороге, что вела со стороны большого тракта. Со стороны же леса не было даже элементарной оградки. Впрочем, даже для тех двоих охранников, что откровенно скучали и развлекали себя игрой в кости, здесь мало что было охранять. В худшем случае рабочие могли стащить пару досок, гвоздей или какой-нибудь инструмент. Дорогих отделочных материалов или украшений Мей на глаза не попалось.

Основные работы в этот день уже были закончены, строители либо отправились в город или в ближайший придорожный кабак, либо же отдыхали в своих палатках. Немногие обходили строительную площадку, прибирали мусор, убирали на место разбросанные инструменты, проверяли уже сделанную работу. Ничего интересного там определённо не происходило, никаких похитителей детей, магов и воров разведчице не встретилось.

Эвелина же осматривала прилегающий к поместью двор. За ним следили, умелый и старательный садовник, а то и два, поддерживали всю зелень в порядке, так что она выглядела сочной, почти изумрудной, и не разрасталась повсеместно, вылезая на мощённые камнем дорожки и постройки. Во дворе обнаружилась карета, о которой рассказывал Барт. На дверях был уже знакомый герб хозяев поместья. Карета была не запряжена, лошадей поблизости не было видно, как и кучера. Трое слуг во двое были заняты тем, что украшали здания и деревья разноцветными лентами, наверное, в преддверии завтрашнего праздника.

Единственного охранника баронесса увидела уже на ступеньках дома. Это был пузатый седовласый дядечка с большими усами, развалившийся в кресле перед входом. На нём была кольчуга, поверх которой надета была накидка всё с тем же гербом. Из оружия имелась булава и приставленное к стене дома копьё. Стражник в летах, возможно, и был в прошлом каким-то заслуженным воином, но давно уже своё отвоевал. Даже небольшое движение его тучного тела в кресле сопровождалось охами и ахами. Сомнительно, чтобы этот человек мог бы справиться с реальной опасностью.

Двери дома были широко раскрыты, но этот вход был единственным. Все без исключения окна и балконные двери второго этажа были закрыты изнутри на щеколды и закрыты плотными занавесками. Даже одним глазком не получалось заглянуть, что же там происходило внутри. Через входную дверь можно было наблюдать лишь просторный пустой зал с мраморной лестницей, ведущей на второй этаж. Изнутри слышались голоса, но Эвелина, как не вслушивалась, не могла разобрать слов. Единственное, что она поняла наверняка, говорили двое или трое мужчин.

  Я – помню!
  Сон-обман рассыпается разбитым стеклом, осыпается бритвенно-острыми кусочками, расцарапывающими саму душу. В этих осколках я вижу – чувствую – похожие на картинки моменты своей бурной, исполненной непокоя и стремления к действию жизни. Вот я тянусь за горшочком с медом на верхней полке комода, балансирую на табурете на одной ножке – я помню, что тогда я с визгом упаду, разбив до крови коленку, но плакать не буду, потому что трофей не пострадал. Вот мы с сестрой сидим на кровати рядом с мамой, а та что-то читает – что именно, я уже не помню, но это душевное, домашнее тепло навеки со мной. Вот он первый совершенно не сестринский поцелуй: пересохшие губы, сердце, грозящее проломить клеть ребер, бьющаяся в мозгу мысль о том, что если нас заметят – быть мне битой. А это уже учебка – я сижу на парапете меж зубцов и размазываю по чумазому горючие, злые слезы: собственная слабость, насмешки сослуживиц и грубые издевки инструкторши над неумехой ранят подобно кинжалам.

  Я – помню!
  Вот – пьянка в кабаке, и мы, обнявшись, орем дурными голосами «Служение войне…», вот – марш-бросок в полной выкладке и пот, заливающий глаза, вот плачет в моих руках флейта, горюя о павших сестрах, а тут я фехтую против троих сослуживиц сразу – глупая была, гонористая. Замершая, подобно птенчику на морозе, Бьянка в моих руках. Снова она, сама запускающая руки под нижнюю рубаху – щекотно и сладко одновременно. И опять сестра – вот она убеждает татуировщицу, вот мы купаемся вместе, вот просто сидим голова к голове, глядя на то, как закатное солнце тает на серых верхушках далеких елей…

  Я – помню!
  Скука на заставе – я мечтала совсем об ином. Выматывающие тренировки и унылое сидение в секретах. Милая селяночка – весело, задорно, но как же я тоскую по сестре! Здоровенный луг, полный разнотравья: настоящее счастье травницы. Помню, как я собирала свой гербарий: сюда лечебные травы, сюда просто красивые, а сюда, отдельно – те, которыми я буду говорить и объяснять то, что не высказать словами. А вот бой на ферме и первая кровь – снова в горле застывает вязкий комок и снова в висках бьется азарт, жестокий и дикий.

  Я – помню!
  Вот он, настоящий бой – не сшибка, не короткая схватка, но полноценное сражение, генеральная баталия, где одна-единственная солдатка всего лишь крупинка песка в груде таких же товарок. Помню горячечное, почти болезненное ожидание битвы, свой мандраж и попытки разогнать его веселыми скабрезными песнями, помню мысли о Бьянке и о тепле ее губ – я сражаюсь не только за дом, но и за любовь, чтобы она смогла остаться счастливой и беззаботной.
  Помню ярость, волной затопившую меня – или, наверное, всех нас? Помню свой злой смех и чистоту лазурного неба, помню клинок в руках и черную толпу впереди, неприкрытое наслаждение от ужаса врагов и от жадного, опаляющего пламени, заживо сжирающего косматых агрессоров. Помню, как дальше все сплелось в одну бесконечную карусель из мерцающей стали, оскаленных лиц, вони горящей плоти, раскисшего месива под ногами, тяжелых рук и чьих-то прикрывающих спину спин.

  Я – помню!
  Но сейчас это все, наверное, позади, а сестренка – здесь и сейчас. Вот она – теплая, родная, поразительно прекрасная, самая… Не знаю – просто самая. Та, рядом с которой все становится неважным, мелочным и не стоящим внимания. Та, рядом с которой я могу быть сама собой, та которая прогонит прочь все треволнения и исцелит душевные раны. Та, свет и счастье в глазах которой для меня важнее солнца. Моя Бьянка…
  Как я могла не коснуться ее сладких медовых губ, не попытаться отыскать покой и не развеять те сомнения, что продолжали барахтаться на заднем плане сознания, ощущаясь, словно шишка или колтун слипшихся от крови волос? Нет, от такого я удержаться не в силах…

  …А потом я распахнула глаза – и увидела маму Аэлис. С ее стоном с потрескавшихся губ, с полотняной белизной ее ставшего восковым лица, с алого цветка раны на груди, с вытекающим багрянцем жизни ко мне вернулось то, что ранее было поглощено милосердием темного клубящегося забвения. Боль вернулась приливной волной, и я, схватившись за горло, закричала раненным зверем, хрипло, надрывно, мученически. Неужто я… умерла?
  Да нет, не может быть! Я кричу, мне больно – я живая, побери меня Косматые Боги! Да и не суть как важно – что с мамой? Кто ее ранил? Нет, кто посмел ее ранить? Это же просто невозможно! Так не может быть! Да в задницу все – потом буду думать, что и почему, потом буду орать от боли и страдать над собой, сейчас у меня одна цель – надо помочь Аэлис!
  Но… как? Я умею лечить травами, немного осведомлена в полевой медицине, но этого явно недостаточно. Да и есть ли у меня под рукой что-то, что поможет? Есть моя жизнь, моя витальная сила, и я бы ее с радостью отдала маме, но как? О, Богини, голова сейчас взорвется!
  - Чу-чу-чу… - приговариваю негромко, поглаживая Аэлис по волосам и пытаясь из такой неудобной позы осмотреть рану, - Чу-чу-чу, все будет хорошо, я найду, как тебе помочь, мамочка… Ну-ну-ну, ты живая, ты Богиня, они не смогут тебе навредить. – осторожно кладу пальцы на плечо, – Я тут, я с тобой, ты не одна. Все будет хорошо, мы поможем… Все будет хорошо… - повторяю одно и то же, как заклинание, пытаясь успокоить и ее, и себя, - Как я могу тебе помочь, что сделать, чтобы исцелить твои раны? Травы, зелья, стук сердца моего – ты только скажи… Только скажи и не закрывай глаза, пожалуйста! Ты нужна мне, мама!

Когда Иренка немного подросла и чуток поумнела, то поняла, как ей повезло с мамами. Нет, любила она их всегда, но вот понять, что они ей дали, не считая самой жизни... Дух. Не «Отступать и не сдаваться», от Сигни и «Не можешь бежать, иди. Не можешь идти, ползи», от упорной Абель. А воля и энергия словно были в ее крови. Потом девушка со смехом вспоминала, как засыпала с тряпкой в руках на вымытом полу, после того как притащилась до безумия уставшей от игр и шалостей. Как сдыхала во время отжиманий с Сигни, чтобы сделать на один раз больше, чем вчера. Как совала голову в кадушку с водой. До последнего сдерживая дыхание. Для тренировки дыхалки. Именно по этому Иренка не боялась драться с девчонками и сильнее и старше себя. Телесное было важно, но решало совсем не оно. Совсем как сейчас, когда одна чернокожая сучка вообразила, что сможет ее укротить. Это тоже бой. И не важно, что руки связаны, противница сильнее, воздуха не хватает, а собственная плоть изнемогает от похоти. Она не будет скулить и выпрашивать сладострастную вспышку. Возьмет сама. И плевать, что веревка больно впивается в мясо и кожу запястий. А тело изнемогает в неудобном положении. Инека впилась взглядом в глаза Тис и зарычала как дикий зверь, преодолевая давление на горло, чувствуя кожей чужие сильные и мускулистые пальцы.
Раз, и девушка подтягивается на руках вверх, толкая таз, задницу и все что между ног, по мускулистому черному бедру.
Два, и она соскальзывает вниз, медленно, по чужому поту и собственному любовному «соку» и смазке, медленно, так чтобы обеспечить трение тел.
Раз, два.
Раз и два.
Иренка держит темп и ритм, преодолевая боль и удушье.
Сделать, и не важно какой ценой.
И не отпускать глаз Старшей. Пусть видит, что ее не сломить, и не поставить на колени. Она может быть вольной подругой, но не послушной сучкой. И если черная это не поймет, то однажды им придется схватиться не в любовной схватке. А по настоящему, на смерть.
Раз и два.
А давление на шею и горло все сильнее, Иренка хрипит, а от недостатка воздуха горит в груди, а перед глазами вспыхивают огненные точки.
Раз и два.
В глазах уже темнеет, тело бунтует, отказывается подчиняться, и девушка через силу снова толкает его вперед и достигает своей цели.
На грани.
А дальше она уже ничего не контролирует, поглощенная уносящей все сладострастной судорогой.

  …Солдатки очень любят хвалиться своими постельными подвигами – в их среде считается хорошим тоном не только знать толк в постельных утехах, но и опережать других товарок по количеству интрижек. Сита хорошо помнила, как однажды, после визита в Старую Крепость с концертом небезызвестной бардессы Ирис, как минимум трое сослуживиц гордо рассказывали всем, как зажали талантливую певицу в уголке и настойчиво ее приласкали: та пищала, демонстрировала сопротивление, но одновременно лишь крепче прижималась к рассказчице. На самом деле все было немного по-другому: Росите, которой в те сутки выпал наряд по хозчасти, довелось стать свидетельницей, что весь вечер Ирис провела за банальной пьянкой и разговорами о былом с заместительницей комендантши полусотницей Фаэрин и с подскарбницей Ивонной, которую раньше все ученицы считали сухой, как годовалый сухарь. И такой же пресной. В общем, солдатки были готовы хвастать как подвигами реальными, так и мнимыми, и нередко следовали принципу, что «личная жизнь каждой – достояние общественности».
  Росита в целом была такой же, как и все, но вот о том, что происходило между ней и сестрой, не делилась ни с кем. И дело даже не в том, что многие бы это осудили: в конце концов, среди приятельниц наверняка бы нашлись те, которым такая запретная связь не показалась бы противоестественной и дикой. Всему причиной было то, что у разговорчивой и эмоциональной Искры попросту не находилось слов, чтобы описать происходящее. То, что оставалось только между ними, было небесным и возвышенным, горним и девственно-чистым – любое слово же мигом разрушало все это хрупкое, как взмах крыла бабочки, очарование.

  Как можно передать словами эту дрожь в переплетенных пальцах, когда они одновременно поддерживают друг друга? С чем можно сравнить щемящую нежность страстного и чувственного поцелуя, когда каждая дарит другой свое сердце? Как можно облечь в плоть слов тот душевный трепет, от которого сжимаются пальчики, когда волосы на склоненной на плечо головке щекотят шею? Разве хватит слов, чтобы поведать о том, как блестят неземным глаза сестры, а с приоткрытых сладких губ срывается тяжелое дыхание? Можно ли передать, как тело и душа становятся воском и плавятся под ее прикосновениями, принимая ту форму, которая угодна ласковым пальцам? Может ли кто-то понять тот контраст холодящей воды и обжигающих ласк, бездонной неги и судорожных всхлипываний?
  Нет, этим поделиться нельзя – слишком личное. Только они двое, только для них эта тайна: и, наверное, для Богинь, которые все ведают и все понимают. Кто-то глупая со стороны может усмехнуться и сказать, что соитие двух жаждущих тепла тел всегда одинаково, но Росита знала, что это не так. Между ней и сестренкой есть та незримая связь, что прочнее цепей и канатов, связь, от которой ликует душа и кипит. Клокочет бурный восторг, прорывающийся серебристым смехом и шалыми, дурными улыбками. Это есть любовь больше, чем сестринская, больше, чем между просто возлюбленными – это единство дыхания и стука сердца, общность мыслей и чувств. Это плавность скользящей по щеке ладони и крепкие объятия, это начало и конец всего, ныне и во веки веков.

  Когда утомленные друг другом девушки выбрались на берег, Росита широко и блаженно улыбнулась, чувствуя, как приятный ветерок холодит разгоряченную кожу, как блестящие на солнце драгоценными камнями капельки мерно текут по телу вниз. Воительница сощурилась, напоминая в этот миг толи лису, толи большую кошку, и сладко потянулась, словно стремилась дорасти до самого солнца. На негромкую просьбу Бьянки солдатка нежно мурлыкнула:
  - Конечно же, сердце души моей. Разве я могу не касаться тебя и не слышать твоего дыхания, красива-ая… - Она опустилась рядом и провела кончиками пальцев по растрепанным волосам сестры. – И пушистая!

  Растянувшись рядом и прижав к себе старшенькую, прищурившаяся Сита смотрела сквозь частокол ресниц на бескрайнее небо, по которому спокойно и неторопливо бежали вековечные облака. Но долгое молчание, пускай даже после такого томного сладострастия, было чуждо деятельной Искре, и она не могла не удержаться от того, чтобы запеть: в конце концов, музыкальные слух и голос у них были семейной чертой. До талантов Бьянки младшей было, конечно, далеко, но сейчас это девушку не в коей мере не смущало. Отхлопывая свободной ладошкой по бедру нехитрый ритм, она крепче прижала к себе любимую и негромко начала:
Я знаю магию чисел,
Я знаю магию слов,
Я знаю, как вызвать любовь мыслью,
Как заговорить кровь.

Я знаю, что было, что будет и что есть,
Но ничего из того не хочу изменить.
Мои ноги в земле, голова в небесах,
А тело здесь - растянулось в нить.

Поиграй на этой струне,
Узнай что-нибудь обо мне!
Поиграй на этой струне,
Узнай что-нибудь обо мне!

Я знаю, о чем говорит гранит,
О чем толкует топот копыт,
Как олово лить, как молоко кипятить,
Я знаю - во мне снова слово горит.

Я знаю, как выглядит звук,
Что делает с миром движение рук,
Кто кому враг, и кто кому друг,
Куда выстрелит согнутый лук.

Поиграй на его струне,
Узнай что-нибудь обо мне!
Поиграй на его струне,
Узнай что-нибудь обо мне.

  Полурослица отвесила хозяину и его... гостю? реверанс, по опыту зная, что большинству высокорослых в такие моменты кажется девочкой, готовящейся прочитать гостям стишок.
- Вейгела Рованбридж, скромная служительница богов, польщена встречей с мастерами Высокого Искусства.
  Затем жрица устроилась в предложенном кресле, немного было поболтала недостающими до пола ножками, но решила не прикалываться, рассматривая компанию. Хозяин дома при тэйце говорил свободно, возможно, тот был в курсе дела или имел к нему отношение. К предложенным закускам Вей отнеслась благосклонно, отчего бы и не перекусить, раз предлагают.
  - Доверие - суть признак силы духа, - жрица разбавила писания, отправила в рот фаршированную оливку, - ой, какая вкуснотища! Осторожность же есть признак силы ума. Что до нечестных коллег, то их в нашем цехе всегда было не меньше, чем среди всех прочих достойных ремесел. Вот Оравер не даст соврать, в какую передрягу мы однажды попали, с одним друидом и двадцатью восьмью порциями калимшитского плова, там еще потом пришлось прорубаться через отряд похмельных орков-берсерков, и Эвелина все ещё ругается, как вспомнит потерянный походу шарфик. Ужасно печально, что всякие паршивые овцы портят репутацию порядочным представителям профессии. Просто изумительные моченые яблоки, с листьями черной смородины? Чудесный рецепт, и мёда ровно сколько надо. Словом, очень хорошо, что у нас есть письмо от господина Торвиса Малла, он нам, собственно и посоветовал предложить вам наши услуги. За что я ему очень признательна, раз мы получили возможность лично встретиться с выдающимися представителями магического Искусства и попробовать такую чудесную малосольную селедку.

Бьянка на миг опустила взгляд, наблюдая за недвусмысленным движением ее сестры, и положила свою ладонь на ее руку, двинув ее ниже, словно призывая не медлить.
У нее не возникало вопроса, испытывает ли сестра влечения к другим девушкам. По какой то причине она знала ответ. Сама же Бьянка чувствовала, что ее способность чувствовать влечение гасло от месяца в месяц после разлуки. Нет, конечно оно никуда не пропадало. Но даже очень привлекательные девочки более не вызывали у нее румянца. И снова в ее замерзающем мирке появился обжигающий огненный шар по имени Росита.

- Так в чем же дело? Боищься, что нас местные лягушки осудят? - спросила она, снова прижавшись к ее груди всем телом и легонько куснув ее за мочку уха.

  Нежные, воздушно-легкие руки сестренки обхватили меня, и я радостно рассмеялась. Правда, вскоре смех сменился бульканьем, когда меня с головой макнули в воду – ну да я была не против. Миг – и мы погрузились в мягкую, нежно качающую тишь, расслабляющую и умиротворяющую. Вода – это вечность, вода – это покой и гармония, но она же может стать бурным потоком, сметающим все на своем пути. Огонь не таков – он обжигает, греет, искрит и освещает путь, но никогда не знает стабильности и недвижности. И если представить на миг, то выходит, что я – пламя, буйное и беспокойное, вечно порывистое не боящееся остановиться и стать пеплом. А моя любимая – воды реки, кажущиеся медлительными, сдержанными и спокойными, но способные быть столь могучими, что ничто им не станет преградой.
  Древняя и мудрая толща, сквозь которую пробиваются золотые лучи, блещущие над головой светлыми пятнами, тепло прижимающейся Бьянки, ее очаровательное лицо со счастливой все понимающей улыбкой – я словно на небесах. Но долго быть под водой невозможно – и мы выныриваем лицом к солнцу. Из тени на свет – разве это не символично? Стекают по лицу, по плечам капельки, искрящиеся на солнце, льнут к еще недавно разгоряченной страстью коже волосы, щекотит игривый ветерок. И уже не осталось места ни дурным мыслям, ни переживаниям, ничему дурному – я словно птица в небесах, поднявшаяся над всем бренным и низменным. Я знаю самое главное, самое драгоценное чувство, дарованное нам Богинями, и оно взаимно – а значит, пределов счастью не сыскать.

  Прижимаю к себе сестренку, уютно устроившуюся на плече. Она кажется сейчас такой маленькой, такой хрупкой и расслабленной! Осторожно, аккуратно прижимаю ее к себе и замираю с самой идиотской улыбкой – как хочется, чтобы это мгновение длилось вечность! Кожа касается кожи, плещут под грудью волны, чувствуется ее невесомый запах, который ни с чем не спутаешь – так пахнет только она, и это – самое близкое и родное, что у меня есть. На секунду дергает мысль, как снова я буду мучиться в разлуке без этой близости, без ее согревающего дыхания – но ее я отгоняю: не время для печалей. То, что есть сейчас, надо пить, как самое прекрасное вино, смаковать каждый миг и вовсе не думать о грядущем. Есть только сейчас и есть только мы, а все остальное – прах и тлен.
  Горячий шепот над ухом заставляет меня задрожать от сладкой истомы, а слова – практически натурально сойти с ума от нежности и разливающегося тепла, с захлестывающего головой. Щурюсь блаженно, как объевшаяся хозяйкиной сметаны кошка, чуть ли не мурчу, расплываясь в широкой улыбке:
  - Ты умеешь убеждать в этом, сердце мое. – рука плавно скользит по гордой спине вниз и начинает гладить гладкую кожу бедра. – Но для меня самая сладкая – ты, и хочу я тебя обнимать и целовать постоянно. И не только обнимать! – смеюсь лукаво, пока пальчики шаловливо скользят по бедру к низу живота. Ну не могу я удержаться! Да и не собираюсь, положа руку на сердце. Да и кто бы смог сдержаться, когда рядом самая любимая и прекрасная сестренка на свете?

Дутарр устало слушал доклад Эвелины, прикрыв глаза и поглаживая переносицу. Когда бардесса закончила говорить, он ей ответил:

– С одной стороны вы всё сделали правильно, не придерёшься, с другой – создали мне ворох ненужных проблем, – голос командира городской стражи был тихий, безэмоциональный. – Я поручу своим людям забрать у вас этого Биггса и конфисковать его имущество. Но об этом деле по-прежнему стоит помалкивать, хотя бы до того момента, как вы доберётесь до остальных похитителей здесь, в Арабеле. Узнай об этом храмовники из Тантраса сейчас, они сами попытаются выйти на след преступников, с наёмниками они принципиально работать не станут. А мне совсем не нужно, чтобы жречество из другого государства пыталось вершить правосудие в моём городе. Поэтому продолжайте работать, а как станет понятно, что до остальных убийц вам не добраться, тогда уж пошлём весточку в Тантрас и будем, как ты сказала, извлекать политические и дипломатические выгоды. Что до этого Силмона, то не зна…

Начальник стражи Арабале вдруг посмотрел вбок и вскочил на ноги, отвлёкшись на что-то, чего ни Эвелина, ни Мей не замечали. Дутарр будто с кем-то мысленно общался, беззвучно, но по привычке шевеля губами. Потом он кивнул и сделал шаг назад, опустив руку на рукоять меча. Совсем рядом с местом, где он только что стоял, раздался треск, и в пустом пространстве появились вдруг трещины на совершенно невидимом стекле. Только по трещинам и можно было понять его размеры и форму – примерно метр в диаметре, идеально круглое. Треск продолжался какое-то время, а потом стекло полностью раскололось, и во все стороны посыпались осколки, видимые только по тем местам, где произошёл разлом. Не успевая достигнуть земли, осколки невидимого стекла будто таяли в воздухе и оборачивались красноватыми огоньками, которые тут же растворялись в воздухе. Там, где только что было невидимое стекло, вдруг возник человек в одеждах боевого мага Кормира. В руках его был переливающийся разными цветами жезл, которым он, видимо, и расколол невидимое стекло.

– Исполнило, мой господин, – сказал боевой маг и поклонился Дутарру. – Больше признаков магического наблюдения не наблюдаю.

– За кем следили? – спросил Дутарр, убрав руку с рукояти меча и всматриваясь в пустоту, где уже не осталось признаков разбившегося стекла. – За мной или за ними?

– Не могу знать, мой господин, – ответил маг. – Заклинание нестандартное, нездешней традиции.

– Понятно, – тяжело вздохнул командир стражи и вновь обернулся к Эвелине. – Как думаешь, этот чародей Силмон способен на такие чары? По тому, что ты мне рассказала, этот тип хитёр и опасен. Я не знаю, за кого он себя выдаёт и с каким семейством связался, нужно больше информации.

* * *

– Простите, но как называется ваша гильдия? – спросил Алзегунд, изобразив улыбку. – Я много путешествую по миру, мог ли я про вас слышать?

Хозяин в это время хлопотал о том, чтобы его гости ни в чём не нуждались. Он отошёл к слуге и рассуждал, какое же вино предложить гостям, чтобы они «в полной мере ощутили вкус арабельского гостеприимства». В слух магистр Тевос рассуждал о том, что арабельское сухое гости могли отведать в любом трактире, а вот здешнего шерри наверняка не пробовали, да ещё с острыми закусками. Слуга вскоре отправился выполнять поручение, а довольный маг вернулся в кресло.

– Признаться, недавно я имел не лучший опыт работы с представителями вашего цеха, – заговорил с гостями Тевос. – Я человек по натуре доверчивый, чем некие проходимцы не преминули воспользоваться. Угораздило меня заплатить им вперёд, а их и след простыл. Так что поручение у меня, любезный Оравер и дражайшая Вейгела, всё ещё имеется, но вот доверия как-то поубавилось. Не могли бы вы предоставить какие-либо рекомендации прежде, чем мы начнём работать вместе?

– Я могу порекомендовать сего уважаемого дворфа как неплохого картёжника, – засмеялся красный маг. – С задачей облегчения моего кошелька он блестяще справился.

30 день месяца Флеймрул, 1367 год по летоисчислению Долин (Год Щита)
Арабель

После допроса пленника и обсуждения плана почти вся группа направилась в гостиницу, чтобы привести себя в порядок после очень долгой ночи, большая часть которой прошла в тёмном зловонном подвале. Было уже утро, Арабель ожил, улицы его заполонили прохожие, всадники, гружёные телеги и экипажи знати. Все спешили по своим делам, а дел этих в канун праздника было очень много. Путь до «Покоя сокола» хоть и был близкий, да и пролегал по второстепенным улицам, а всё же из-за толп народа занял порядочно времени.

Джек остался с пленником, которого крепко связали. Сторож ему, пожалуй, и не требовался, не в том он был состоянии, чтобы отцепиться от стула и куда-то бежать, но предосторожности лишними не были. На укоры Джека Хорёк ничего не ответил, шмыгнул носом и обиженно засопел, низко опустив голову, так что жидкие нечёсаные волосы упали ему на лицо. В таком положении он сидел долго, а после очередного водопоя в нём проснулось желание потрепаться с тюремщиком.

– Сокровища ведь прокляты, – неожиданно заявил Барт. – Всю жизнь прожил в нищете, иной раз за неделю только отбросами питался, а всё же счастливей был, чем когда на меня эти богатства упали. Будто Тир или ещё кто из богов взял, да и отнял у меня всю радость от жизни. Был у меня целый сундук золота и свобод. Ехай, куда хочешь, делай, что душеньке угодно, пей лучшее вино, да трахай самых смазливых шлюх. А мне от всего этого тошно делалось. Вкус у еды пропал, в постель будто гвоздей набросали, а между ног…

Хорёк так разошёлся в описании своих злоключений, что даже расплакался от жалости к себе.

– Проклятье это, так мне сказал один мудрец, – продолжил разбойник. – Нельзя красть у богов и их прислужников. Я и раньше это слышал, конечно, да думал, что байка. Чёртов дурак! Я ведь раньше картёжником был удалым, в Утёсе только двое были лучше меня. Жульничали, понятное дело. И тут вдруг всё мастерство пропало, карта не идёт, блеф мой читают на раз-два, а сам я нихрена не помню. Ни разу я не выиграл, как в Арабель приехал. НИ РАЗУ!!! Чёрт, да на кой я в это полез-то… А знаете, что самое хреновое? То, что ждёт меня после смерти за мои грехи. Вот там страдания будут неописуемые для таких как я, кто богов не чтил, поносил их имена, да ещё и храмовое золото прикарманил. Говорят, посмертие – это вечность, длится дольше, чем живут боги, чем существуют миры. И вся эта вечность для меня будет бесконечными муками, от которых уже не найти никакого спасения.

На этом пленник прервался и заскулил, как избитый пёс.

* * *

Эвелина с Мей вновь направились в цитадель Арабеля, но не застали там Дутарра. Один из стражников посоветовал искать его у городских врат, где командующей стражей лично разбирался за затором, образовавшимся на въезде. Самыми проблемными вновь стали Восточные врата, через которые наёмники и въехали в Арабель. Как и вчера, поток из повозок с самыми разными грузами был огромен и казался почти бесконечным. Рыцарей и обычных солдат здесь было теперь раза в три больше, но и они не справлялись с потоком желающих попасть в город на праздник.

– Места на базарной площади уже не осталось, – громко оповестил стражник у ворот владельцев повозок. – У кого нет бумаг на груз, разворачивайтесь, не пропустим.

Торговцы, в основном самого мелкого пошиба, не состоявшие ни в одном из купеческих домов, сильно возмущались. Крики, ругань, потасовки не прекращались. Работы у стражи по-прежнему было сверх всякой меры. Двум наёмницам не сразу, но удалось в этой людской реке отыскать Дутарра, который не был сильно рад тому, что его отвлекают от работы. Вид у него был такой, что он и вовсе не прилёг с последней встречи. Несмотря на занятость, он всё-таки нашёл немного времени для общения с Эвелиной и Мей, для чего поднялся с ними на стену и велел охранявшему её стражнику на время покинуть свой пост.

– Пять минут, не больше, – устало произнёс Дутарр и привалился спиной к зубцу стены. – Что там у вас?

* * *

Вейгела вместе с Оравером направилась на поиски Тевоса Тонтара, которого маг Торвис Малл рекомендовал как потенциального нанимателя. Надо сказать, личность эта в городе была известна, персонал гостиницы сразу указал, где искать «высокоуважаемого магистра Тевоса». Оказывается, у того была своя контора по соседству с таверной «Чёрная маска». Туда-то дворф с полурослицей и направились. Арчибальд поначалу тоже хотел присоединиться к ним, но, оценив то, насколько многолюдно на улицах Арабеля, посчитал, что его карете, креслу и ему самому лучше остаться в гостинице. К тому же вид сембийский маг физические нагрузки переносил тяжело и теперь валился от усталости.

Контора магистра Тевоса располагалась в большом трёхэтажном доме на главной городской улице. Вывеска на входе была довольно загадочной и содержала лишь изображение трёх звёзд без каких-либо пояснительных надписей. Гостей в дом впустил юный слуга и провёл по лестнице на третий этаж, где находился его господин. Ничто в доме не выдавало в нём жилище мага, никаких тебе чудесных вещиц, множества книг с названиями, которые невозможно прочесть, призванных из другого мира существ и колб с останками экзотических тварей. Нет, интерьер соответствовал обычному городскому дому, хозяин которого имеет средний достаток.

Слуга привёл Оравера с Вейгелой в небольшую комнату, которая мало отличалась от типичной гостиной: несколько кресел, диван, пара журнальных столиков. Вновь ничего приметного. В помещении было уже три человека, одним из которых был ещё один юный слуга, заведовавший алкоголем для хозяина и его гостей. Сам же хозяин был человеком неопределённого возраста, который можно было оценить в широком промежутке от сорока до семидесяти человеческих лет. А всё потому, что он черты его внешности вводили в заблуждение. Лицо его было загорелым, безбородым и подвижным, но при этом на нём хватало старческих морщин. Волосы были рыжеватыми, без намёков на седину, и заплетены игриво в конский хвост. Вейгеле едва заметны были следы попытки скрыть свой истинный возраст при помощи косметики – где-то подкрашены волосы, где-то подмазаны морщины и проведена более чёткая линия бровей, и, кажется, хозяин использовал вставную челюсть, которая делала его улыбку почти идеальной. Третий человек в комнате оказался Ораверу знаком – это был красный маг Тэя, с которым он провёл часть прошлой ночи за игрой в карты. Вейгела видела его мельком, а потому не сразу узнала. Без полумрака таверны вид он имел ещё более гротескный, все его необычные внешние черты солнечным светом лишь подчёркивались. В то время как хозяин сидел в кресле, закинув ногу на ногу, гость с востока возлежал на боку на диване и курил трубку, пуская идеальной формы колечки сладкого дыма.

– Неожиданные гости, – радостно воскликнул хозяин, вставая с кресла. Оравера он поприветствовал рукопожатием, стараясь при этом продемонстрировать, что сила в его руках ещё есть. Вейгела же была удостоена учтивого поклона, каким подобает приветствовать даму в высшем обществе. – Перед вами Тевос Тонтар, мастер высшей арканы. А мой гость – мой любезный коллега Алзегунд из далёкого Тэя.

– Арабель воистину тесен, сэр дворф, – усмехнулся красный маг, погладив татуированную голову.

– Прошу присаживайтесь, друзья, и будьте как дома, – Тевос указал гостям на кресла. – Могу я предложить вам вина и закусок?

Когда разговор с Бартом закончили, Джек надел ему на голову мешок, развязал руки и ноги и повел в соседнюю комнату, которая смердела чуть ли не так же отвратительно. Да еще и не все барахло из нее получилось выгрузить, так что пленнику явно не стоило видеть всю эту халтуру. Далее пленнику нужно было посидеть пару часов. Вряд ли его собирались оставлять здесь - полуразрушенное здание не приспособлено для долгого содержания пленников, но немного потерпит.

Наконец, крепко привязав Хорька к стулу, Джек присел возле него и заговорил:

— Теперь понимаешь, насколько ты идиот? Развели тебя, всунув приметные цацки и мешок золота. А твои подельники сейчас как сыр в масле катаются. Ну ничего, ты-то хоть живой останешься. Если правду сказал, пойдешь на каторгу. А дружков твоих мы поймаем и закопаем. Детскую кровь даже безпредельники не прощают. Уверен, что все рассказал?

***

После этого Эвелина провела небольшое общее собрание. По всему выходило, что нужно сейчас собрать информации. В этом Джек был не слишком силен. Да и в аристократических штуках понимал лишь крохи - незачем честному воину даже пытаться разобраться в подковерных интригах власть имущих. Это было неинтересно и не понятно. Да и к магу, неравнодушному к женскому полу, соваться было как-то не очень - Джек на девушку был похож ничуть не больше, чем верблюд на акулу.

— Я Хорька посторожу. Ты ж хочешь его Дуттару сегодня сдать?

Барт не стал отвечать на обвинения баронессы в том, что он по глупости не понял обмана относительно смерти Михаила, только хмыкнул что-то под нос да злую рожу скорчил. Кажется, он уже успел смириться, что дальше его ожидает суд, и ни о чём, кроме смягчения наказания мечтать ему не приходится, а, смирившись, говорить стал проще, с меньшей жалостью к себе.

– Клайва я не видел с того самого дня, как мы разделились в Тантрасе, – продолжал разбойник. – Знаю, что он хотел к отцу-барону наведаться, но я уговаривал его залечь на дно, пока всё не уляжется. Потом мы договорились встретиться в этом самом Карондаре, только мне так и не хватило смелости вернуться. К тому же я слышал, что по нашу душу идут храмовники, а потому бежал без оглядки. Моим попутчиком по дороге в Сембию была эльфийка Ниверс, мы провели вместе неделю, а то и больше, и едва парой слов перекинулись. Расстались с ней в Ордулине, откуда я поехал сразу в Арабель, а она, кажется, на север. Больше я про неё не слышал. Братья Хиллы сперва уехали в Воронов Утёс и планировали наняться матросами на корабль, идущий на Лунное море. У них с собою были самые ценные сокровища, которые они собирались в одном из торговых городов. Мы условились, что они пришлют весточку мне в Арабель, я знал, где остановлюсь, и назвал им адрес. Но, кажется, они решили меня надурить. Куда отправился Силмон, мне не было известно. Однако месяц назад я столкнулся с ним в городе. Он выходил из «Гордости Арабеля» с какой-то расфуфыренной аристократкой под ручку, да и сам разодет был по-щегольски. На улице их ждал экипаж со слугами и охраной. Меня не заметили, так что я решил проследить за экипажем. Ехал за ним часа два до богатого поместья к югу от Арабеля. Судя по всему, Силмон им владеет. Наведываться в гости я не рискнул. Пожалуй, из всей банды встреча с магом – это последнее, чего бы мне хотелось. Как я говорил, с головой у него полная беда. Так что я просто вернулся домой и стал меньше появляться на улице. Боялся, что если Силмон меня увидит, то захочет прибить или ограбить.

  Кира лежала на земле среди трупов, тяжело ловила ртом воздух и не могла пошевелиться. Но в движении и не было нужды. Конец. Дальше ничего нет, ничего не имело смысла. Просто закрыть глаза и никогда больше их не открывать. Это было невозможно. Закрывая глаза, Кира отчетливо видела, как к её ногам летит голова Фиби. Видела безжизненный взгляд голубых очей жены. Снова и снова она читала в нём то упрёки, то сожаление, то жалость. Ужасное видение, которое ещё долго будет преследовать воительницу в самых жутких кошмарах, ведь она осталась жива. Бессилие, отчаянье, злость – всё смешалось и навалилось тяжким грузом. А голубое небо резало глаза. Ведь небеса были равнодушны к тем, кто ходит по земле. Слёзы текли тонкими ручейками, на большее не хватало сил. Мысли превратились в кашу, невозможно сосредоточиться хоть на чём-то. И в этом Кира находила спасение. Не думать. Не закрывать глаза. Смотреть наверх, пока не ослепнешь. Эта боль выжжет всё остальное. Заглушить чувства. Всё равно не получается. Грудь судорожно поднималась от всхлипов. Ещё немного и Кира начнёт кричать в пустоту, чтобы выпустить страдания наружу. А пока ладони сжимались в кулаки, впиваясь ногтями в плоть. Надо держаться. Но зачем? Для чего? Всё по кругу.

  Из этой ловушки без помощи не выбраться. Но ты здесь не одна. Ты слышишь? Слышишь голоса других девушек? Живых девушек. Жизнь продолжается. Мир продолжает жить. Без Фиби. Без других. Но с тобой. Ты – жива. И ты нужна другим. Кричи, бейся в истерике, освобождайся от оков. Но живи. Живи ради Фиби. Живи ради остальных. Живи ради себя.

  Всё ещё как в тумане. Не по-настоящему. Мрачный сон. Кира вместе с остальными среди трупов. Не одна. Ходит, помогает. Не важно. Точнее, очень важно, но это она осознает потом. А сейчас просто двигаться, пытаться жить. Всматривается в мёртвые знакомые лица. Нет, надо сосредоточиться на живых. На тех, кому можно помочь. Вот ещё одно когда-то прекрасное, а теперь бледное и обезображенное лицо, вражеская стрела попала аккурат ей в глаз. Хочется отвести взгляд, но не получается. Потому что тогда придётся встретиться взглядами с Командорой. Кира не могла ответить себе, почему она боялась этого. Кажется, что это гораздо страшнее, чем смотреть на труп молодой девочки. Знакомый голос – Рамона. И снова воительница не может найти в себе смелости, чтобы поднять голову. Молча слушает, но не слышит. В голове эхом отзывается «не погибла»… «есть надежда»… Почему такая несправедливость. Нет, даже в самые тёмные минуты и в самых отдалённых закоулках души Кира не думала о том, что Аэлис выжила незаслуженно. Но всё это возвращало теперь уже вдову к разрушающим и бесполезным размышлениям, почему Фиби, а не кто-то другой.

  Голос Самины не сразу выводит Киру из собственных тягучих размышлений. Ей не хочется отвечать. Старая воительница лишь печально качает головой, что-то отрицая.
  — Я… – голос сел. Кира громко и яростно кричала, когда сражалась с косматыми.
  — Я хочу отомстить. Я хочу убить их всех. Я хочу заставить их страдать, – тихий голос полон звонкой злости.
  — Я с тобой, только если ты дашь мне всё это, – только сейчас Кира поднимает голову, чтобы посмотреть в лицо Командоры. Это жестоко и низко, дерзить и давать слабину в такой момент. Ей нужна помощь, как и Самине. Сёстры должны держаться друг дружку, помогать. Но воительница не может позволить Самине или кому-нибудь ещё просто посадить себя где-нибудь в Храме и делать вид, что всё хорошо. Только не так, пожалуйста.
  Кира должна сражаться. Кира должна отомстить.

  — Подготовиться! – Кира передразнивает подругу и беззлобно фыркает, театрально закатывает глаза, крутит головой. На самом деле ей немного страшно, радостно и волнительно одновременно. Если всё бы произошло стремительно, то не осталось бы времени подумать и разложить по полочкам. С другой стороны, подготовка к торжеству вытеснит все остальные мысли тоже. Да и чего переживать, Кира знала, что Ио её любит. А она любит Ио. Взвешивая и обдумывая (а что, разве кто-то из них не занимался этим раннее?), пришли бы они к другому решению? Нет, конечно же нет. Тем более, не только Иоланде хочется как можно громче заявить о свадьбе. Кира не упустит шанс покрасоваться и заставить всех завидовать, что она смогла заполучить в жёны такую прекрасную девушку.
  — Я принимаю твоё обещание и прослежу, чтобы оно неуклонно исполнялось! – хихикнув, Кира дала подруге себя утянуть вслед за ней. Приятно и нестрашно отдаться и побыть ведомой, когда рядом человек, которого ты любишь и которому доверяешь. Жить настоящим моментом, не задумываясь о будущем. Зачем, если и так всё понятно. Всё будет хорошо. Ничто их не разлучит, и они будут вместе. Всегда.

      Раньше у неё не было ничего подобного. Пусть Иоланда выглядела всего лишь беспокойной, желающей уверить Киру и дать ей ответы, которые помогут найти спокойствие для её сердца, тем не менее, жрица была удивлена собственной открытости. Одно дело — думать о своих чувствах, прикладывать их к собственным различным образам: защитницы Киры, хозяйки и хранительницы очага, страстной возлюбленной, а другое — признаваться во всём вслух, подтверждать это не только своей заботой, внимательностью и беспокойством, но и словом, звучащим в воздухе словно клятва.
      Иола погружается в тишину; на долю мгновения священнослужительница забывает как дышать, отчётливо чувствуя поднимающийся к горлу страх за неизвестную ей реакцию от Киры, которая ждёт её на слова светловолосой. Иоланде даже начинает казаться, что зря она так, особенно, когда чувствует ослабленную хватку на своем запястье. Инстинктивно она, наоборот, тянется обратно, хватаясь своими пальцами за её; Иола выдыхает только тогда, когда Кира заговаривает. Оковы, крепкой хваткой сцепившие её сердце, мгновенно опадают.
      Всегда. Она не сдерживается от того, чтобы хохотнуть воительнице прямо в губы, перехватывая её щёки освободившимися руками и целуя девушку так, словно это был их последний раз.
      Да только это было только началом.
      Началом! С одной стороны, это — не первый раз, когда Иоланда думает об их будущем. Что с того, что сегодня Кира подарила ей подарок и они обе, кажется, пришли к мнению, что являются немаловажными персонами в жизни друг друга? Однако, наверное, именно такие.... простые, но искренние моменты, обладают максимальной силой в отношениях между людьми. По крайней мере, несмотря на все недосказанности, распри между ними, всё ведь исходит от одного — желанию дышать одним воздухом.
      Неудивительно, что если эти мысли громкими размышлениями пролетают в голове Иоланды, Кира будет тем человеком, который окажет им услугу и озвучит их первой вслух. Иоле только и остаётся, что хмыкнуть, прикусывая губу в загадочной улыбке и отвести взгляд в сторону.
      Действительно, что им мешает?
      Опуская ладошку от шеи возлюбленной, Иоланда молчит. По ней видно, что причина далеко не в предложении Киры: глаза священнослужительницы искрятся пуще прежнего, но она, тем не менее, погружается в короткое размышление, пытаясь представить максимальное количество сценариев и исходов.
      — Я хочу этого не меньше твоего, Кира, — мягко говорит Иоланда, вновь перекладывая ладонь на запястье девушки на случай, если она решит подскочить с места прямо сейчас, — но, — её грудь вздымается от тяжелого вздоха: почему ей кажется, будто она преподносит плохую весть? — Как ты смотришь на то, чтобы не подождать, но подготовиться? Поделиться этим с людьми, которые нам дороги. В конце концов, это — самый счастливый момент в моей жизни и я бы, — она улыбается шире, — хотела крикнуть об этом как можно громче ради благосклонности моей семьи и друзей или на зависть всем неугодным.
      Иоланду не воспитывали должной миру, по крайней мере, ей так казалось. Свои обязанности перед родительницами, перед служительницами и коллегами, Кирой, сёстрами и Куполом, Рамоной: она выбрала сама, потому что это — её жизнь. И есть большая разница между «должна» и «хочу».
      Ей бы побеспокоиться, вернуться к их разговору, убедившись, что они обе на одной стороне, но к чему лишние размышления, если ей уже поклялись в вечном сосуществовании рядом? Разве это — не обозначение, что Кира приняла её желание быть как можно ближе, даже, если в её представлении это может быть опасно?
      — Обещаю, ты не заметишь, как пролетят эти дни, — поглаживая мягкую кожу, она широко и ехидно улыбается, оборачиваясь на здание храма позади себя. Иоланда прикидывает, прикрывая глаз, а затем подхватывает мешочек с её «завтраком», отталкивается от ступеней и тянет за собой следом Киру, — и докажу тебе это. Пойдём. Пойдём скорее, пока никто не заметил, как я сбегаю!
      Её звонкий смех вспыхнувшей вспышкой отражается от каменных стен, а следом — разбегается по всей округе. Только с Кирой она позволяла себе быть такой: свободной и открытой.
      Так останется и на всю оставшуюся жизнь: в эту секунду она верила в это больше всего на свете.

  Как Иоланда с особой аккуратностью подбирает и проговаривает слова, так и Кира предельно внимательно ловит каждый её ответ. Рука продолжает сжимать ладонь возлюбленной. Воительница будто боится, что если отпустит сейчас, то потеряет навсегда. Через напряженные сжимания кисти Иола с лёгкостью могла читать реакции Киры. Вот лёгкое недовольство, раздражение или непонимание. Конечно, чтобы сейчас не сказала светловолосая служительница Рамоны, подруга не примет. Кира так далека от сложностей изучения других языков, ей неведома долгая, кропотливая работа за книгами в стенах библиотеки, с каким боем добываются крохи драгоценной информации. И как живое общение могло бы не просто помочь в продвижении исследовании, но и перезагрузить уставший разум, дать небольшую, но важную передышку.

  Но вот, напряжение спадает, хватка руки ослабевает. Это признание. Признание, что Ио хочет быть рядом. Спало лишь ненадолго, взяв паузу, чтобы с новой силой захватить ладонь Иоланды. Но теперь не осталось и следа тревоги, только надежда, нежность, любовь.

  Моя милая Ио. Моя Ио. Моя.

  Одна мысль заполняет всё пространство в голове, бесконечно пульсирует. На каждый вопрос готова громка кричать «хочу».

  Хочу. Хочу. Хочу.

  — Я буду с тобой. Всегда, — с жаром шепчет Кира, плавно берёт голову Ио за подбородок, слегка притягивает, чтобы поцеловать. Нет, не поцеловать. Впиться в розовые мягкие губы, насладиться их вкусом как можно дольше. От неё не ускользает, что возлюбленная потянулась к кулону. Она приняла подарок. Моя милая Ио приняла подарок.
  Кира прекрасно понимает, что говорит Иоланда. Но понимать – не значит соглашаться. Сейчас это неважно. Они вместе, это главное. Вместе они пройдут через всё. Но так, как это видит Кира. Она лучше знает, что будет хорошо для них обеих. Просто она видела, что творится за Куполом. Она знает. А Ио нет. И ей не зачем это знать. Кира огородит её ото всего плохо, защитит. Аккуратно, мягко, незаметно.
  — Давай, давай сегодня же тогда пойдём и обручимся! – с большой неохотой Кира отлипает от желанных губ, давая Ио сделать вдох.

  Прилетевший в спину ответ заставил меня громко и счастливо расхохотаться и подпрыгнуть на бегу. Признание сестренки и без того сожгло всю печаль и опасения, но теперь, после ее задорного окрика, я почувствовала себя просто на вершине небес от счастья. О, Богини! Как же мне повезло оказаться среди тех немногих избранных, кто не только любит, но и любима! Какое же блаженство, что я, посредственная Искра и не самая лучшая солдатка, удостоена взаимности от такой умницы, красавицы, тонко чувствующей и безмерно талантливой сестренки!
  В груди истошно колотящееся сердце отбивало одно слово: победа, победа! Я своей горячностью и напористостью смогла окончательно растопить этот лед, сковывающий Бьянку, и вот теперь она стала быстрым, журчащим горным ручейком, порожистым и игривым, звеняще-переливчатым и бурным. Я сделала это – и буду биться, если придется, за радость и ажиотаж в глазах сестренки снова и снова: с ее опасениями и своими глупостями, с мнением окружающих и косностью сплетниц: со всем миром, если придется. Наверное, плоха та любовь, что вспыхнув единожды, затихает, превращаясь из бушующего пожарища сначала в маленький слабый костерок, не способный даже обогреть, а потом и вовсе в золу. За чувства, за счастье в очах возлюбленной надо биться, надо ежедневно и ежечасно поддерживать этот пламень, держа его в ладошках. Отпускать, когда хочется воли – потому что любовь не должна становиться золотой клеткой – и крепче прижимать, обогревая своим дыханием, когда плохо. И дай-то Богини, чтобы сердце никогда не потухло, а самое светлое, самое счастливое и радостное не превратилось в обыденность. Любовь не должна становиться бытом, но быть знаменем, за которым хочется следовать, и которое нельзя посрамить. И так будет и у нас – я знаю.

  Вода ласково принимает меня, и я погрузившись по плечи, выныриваю, чувствуя, как липнут к спине мигом промокшие насквозь пряди, чувствуя, как змеятся по телу дорожки капель. Размашистый резкий жест – и Бьянка теперь тоже мокрая от макушки и до пят, как и я!
  - Й-есть! – задорно выкрикиваю, отпрыгивая чуть в сторону.

  Если уж любимая хочет меня поймать и проучить, чему я вовсе не против, то сдаваться сразу на милость победительницы не стоит – так будет просто скучно, а азарт погони рассеется, не успев зародиться. Разве такого я желаю родненькой моей? Не-ет, сразу я не капитулирую. Шаг назад, козлячий прыжок в бок, пируэт сродни фехтовальному: я не убегаю, а держу дистанцию чуть дальше вытянутых рук – близок локоток, а не укусишь.
  Но и слишком долго не даваться тоже глупо. Во-первых, я сама хочу ощутить ее руки на своей разгоряченной коже, во-вторых, долгая бесполезная ловля утомляет. В-третьих… Да к Косматым Богам третье – я не желаю больше вертеться, как будто мне уж под платье заполз! Следующей попытки поймать меня я уже не избегаю, позволяя коснуться меня и остановить. Более того – широким шагом я сама всем телом прижимаюсь к своей «пленительнице». Одной рукой обвиваю ее гибкий – ах, аж зависть белая берет! – стан, другую требовательно запускаю в густые каштановые волосы, стремясь снова слиться с моей самой любимой, самой нежной, такой восхитительной Бьянкой.
  Не могу, просто не могу держать себя в руках, когда рядом она. Чувствовать нежность ее касаний, ласковую податливость губ, мраморную гладкость кожи и лен волос – без этого просто нельзя жить. Это притяжение, с которым нет ни сил, ни желания совладать, она притягивает к себе, как роскошный цветок манит пчелку. Она – мой свет. Она – мой воздух. Она – весь мой мир. Единственная, самая драгоценная…
  - Ты самая сладкая и самая желанная, знаешь? – горячо шепчу, прежде чем наконец-то поцеловать ее.

Бьянка поднялась с травы и посмотрела вслед сестре. Ее тренированное тело на фоне острых лезвий изумрудной травы так призывно двигалось, вызвав волну тепла, поднявшуюся снизу и ударившую Бьянке в голову, оставшись в покрасневших щеках. Как только их там тренировали?
Бьянка вспомнила солдаток, которых ей доводилось видеть. Строгие, обязательные, грубоватые. Да что там, порой иначе чем заскорузлыми их назвать никак нельзя было. А Росита как была той маленькой девчушкой с живейшей душой и сердцем, так ей и осталась. И это тренированное тело её не обманет.
Тяжесть, что жила в ее сердце все годы обучения и мешала ей спать, которую она тщетно пыталась унять мыслями, что так надо и это все к лучшему...отступала. Они не сломили, не перековали ее милую гибкую и яркую Роси в жесткий клинок. В итоге, именно Бьянка стала сдержаннее и холоднее, несмотря на репутацию ее профессии. Может, она слишком изводила себя чувством вины из за той ссоры и решения обучаться вдали от любимой сестры, и выжгла часть своих чувств?
Ухмылка мелькнула на лице Бьянки. Идиотка. Слишком много сил и времени она бросила на борьбу и все попусту. Какой смысл иметь будущее, в котором они станут осколками самих себя и ради других смогут найти себе других "любимых"?
Со вздохом, Бьянка поднялась на ноги. Пусть разбираться с тем, что она натворила сейчас будет завтрашняя Бьянка. А сегодняшняя умрет от снедающего ее жара, если сейчас же не окунется в речку вместе с сестренкой и не прижмется к ней так сильно, чтобы почувствовать себя с ней единым целым.
- А ну стой, мелкая! Сейчас догоню, покажу, что нас не только бегать учат! -грозно прокричала девушка и, расхохотавшись, стремглав бросилась за сестрой. А одежда так и осталась лежать на траве.

  Недосказанность ранит сильнее кинжала. Сестренка только на миг прервалась, а я уже все поняла: Бьянка просто ищет слова, какими может сообщить мне, что эти поцелуи, эти ласки – прощание и последнее печальное «прости». Сейчас она сама отведет взгляд, а, может, напротив, потребует от меня повернуться, чтобы сообщить новость, и скажет, что «мне до безумия нравится сестра такая-то, встретив ее, я полюбила всем сердцем и теперь не желаю подводить ее доверие изменами». Я чувствовала, как начинает дрожать нижняя губа, и как хочется сорваться на дикий, громкий рев. Сжала зубы до боли – нельзя, никак нельзя ранить сестренку таким отчаянием! Боль разлуки надо холить и лелеять в одиночестве, принимать ее всем сердцем вдали от любой живой души, и только тогда давать волю чувствам. А пока надо держаться, надо собраться – не ради глупого «солдатки не плачут», но ради нее. Пускай любимая знает, что я приму любое ее слово и буду радоваться за нее в любом случае. Ну а я сама… да кому это интересно? Буду не первой, кто стал горькой вдовицей при живой возлюбленной, но, увы, не последней.
  Повисшее молчание, тугое и густое, как кисель разрезало негромкое «нет», прозвучавшее для меня слаще всех других слов, теплее любых прикосновений и важнее всех похвал. У сестренки никого нет, и она любит меня и только меня! А я-то, дурында, напридумывала себе, чуть не расплакалась! Да еще смутила Бьянку такими вопросами и, что вдвойне хуже, поставила под сомнение ее чувства ко мне! Какая же я глупая! Все же мы – близняшки, и раз уж в сердце моем горят неугасимым пламенем чувства к самой родной, самой близкой, то с чего бы ей не испытывать тоже самое!

  Подрагивающие губы мои сами собой расползлись в широкой довольной ухмылке, да и вообще я сразу почувствовала себя кошкой, обожравшейся хозяйской сметаны. Выпрямив спину, я наконец отпустила злосчастную травку и, оттолкнувшись ладонью от земли, повернулась к сестричке, повалив ее, попытавшуюся было одеться, наземь и смачно поцеловав в губы – словно одновременно ставя клеймо «ты моя» и отдавая себя всю, без остатка.
  - Родненькая моя, милая! – не могла сдержать я радости. – Как же я тебя обожаю! Ты у меня самая-самая лучшая! Нет, - на долю секунды скорчила я задумчивую мордашку, - не лучшая – великолепная! Обожаю тебя!

  Снова чмокнув Бьянку в губы и ласково проведя по щеке тыльной стороной ладони, я подпрыгнула, словно пружиной подброшенная, и бодро прокрутилась пару кругов, словно в танце с невидимой партнершей, просто не зная, как еще выплеснуть свою неуемную, бьющую через край энергию: так вода, пробившая себе путь средь стылых камней, начинает играть веселым фонтаном, рассыпая окрест брызги, кажущиеся в свете солнца драгоценными камнями. Такими же капельками, хранящими в себе свет и тепло, была исполнена и я – достаточно оказалось только одного короткого слова, чтобы вернуть мне былые счастье и уверенность.
  - Купаться-купаться-купаться! – весело заявила я: слова сами рвались наружу. – Гигиена – превыше всего! Помню, - я на время остановилась, глянув через плечо на Бьянку, - как одна из наших инструкторш, Эжени – ты наверняка ее видела: сухощавая коротко стриженная блондинка со шрамом на подбородке – любила позубоскалить, когда некоторые из нас после долгого марш-броска хотели отправиться сразу в койку, а не в купальню. Дескать, правильный выбор, девоньки: зачем мыться сегодня, если завтра все равно испачкаешься? А еще лучше не купаться месяца два-три, и тогда нас смело можно будет отправлять на косматых – те сами от такого амбрэ передохнут. А что другие сестры если и будут подходить, так только с подветренной стороны, но ведь это пустое, да?

  Я весело расхохоталась и, тряхнув волосами, ринулась к речке, протекающей у подножия холма, где было наше место.
  - Хей-йей! А ну-ка догоняй, старшая! Или совсем на бардовских посиделках бегать разучилась, только выхаживать?
  Мне было наплевать, попадутся ли на пути острые камешки, сухие веточки, звериные норки или что-либо еще. В воду надо заходить осторожно, смотря под ноги и привыкая к перепаду температур? Да без разницы – я просто страстно желала влететь в нее вот так с разбегу, всем телом, чтобы ощутить приятное холодненькое покалывание, сменяющееся комфортным теплом, нырнуть, задорно визжа, с головой, а потом встретить Бьянку – я была уверена, что обгоню ее –брызгами.

Бумаги на письменном столе были письмами, исписанными неряшливым почерком, изобиловали всевозможными ошибками, много в них было начёркано, повсюду разбрызганы чернила. Даже в темноте ясно было, как божий день, что для писавшего письма человека дело это было непривычным, грамоте он едва был обучен, а с пером и чернилами обращался прескверно. Все письма можно было поделить на две группы: в одних автор обращался к различным церковным сановникам в Кормире и за его пределами с прошением о зачислении его в ряды церковной паствы и обещанием щедрых пожертвований за отпущение грехов. Видно было, что в этих письмах он пытался нащупать более правильные формулировки, оттого было немало исправлений. Вторая группа писем были собственно попытками покаяния, вот только все они находились в незавершённом состоянии, обрываясь после одного абзаца сумбурного текста. В этом абзаце автор называет себя Бартом Биггсом, родом из деревушки у Воронова Утёса, и признаётся, что провёл беспутную молодость за кражами, картёжным шулерством и прочим обманом честных людей. Дальше он сообщает, что величайший его грех и позор произошёл позже, когда он присоединился к некой банде, но на том история без подробностей и заканчивается. Адресованы эти письма были самому королю Азуну IV.

Книги же по большей части были теологическими исследованиями, относящимися к природе божественного, взаимодействию между смертными последователи и их небесными покровителями и посмертию: «Исследование по предмету практического богослужения после Смутного времени», «Кодекс некромантика», «Как адресовать молитвы верховному нашему богу Ао», «Религии Побережья мечей». Одни книги были старинными толстенными талмудами, какие, наверняка, даже для выпускников семинарии являлись тягостным чтивом, другие представляли собой более простое и компактное чтиво, ориентированное на неискушённых прихожан. Однако, не похоже, что скопивший эту внушительную библиотеку уделял много времени чтению. Почти на всех книгах скопился уже хорошо заметный пыльный слой.

* * *

Пока Джек и Оравер пили пиво, играли в кости и наблюдали за Бартом, не привлекая к себе никакого внимания, Вейгела завладела вниманием бармена. Тот с улыбкой посмотрел на маленькую жрицу и по-доброму кивнул на её приветствие.

– Цири-что? – он даже не попытался проговорить имя богини, заведомо осознав бесперспективность таких попыток. – Эй, Счастливчик, тут к тебе пришли.

Голос у бармена был громкий и чёткий, видно, сказывался военный опыт. На крик из подсобного помещения высунулась сперва курчавая голова, а после и весь полурослик. Он был гораздо старшей Вейгелы, но ещё вполне был бодр и проворен, в глазах читался почти юношеский азарт, какой у многих представителей его расы и до самой смерти не проходит. Увидев соплеменницу, владелец заведения расплылся в самой широкой улыбке и крепко обнял маленькую жрицу, даже оторвал её от пола, хотя на это у него едва силёнок хватило.

– Ох, как же ты, милочка, повзрослела, совсем уже не девочка, настоящая хорошенькая женщина, – быстро-быстро заговорил Счастливчик, отстранившись и осматривая Вейгелу. – А всего-то два десятка лет назад у меня на коленках помещалась и с таким жадным взором все мои истории слушала. Как время летит! Ой, старый я дурак, ты же утомилась с дороги. Ничего-ничего, сейчас мы тебя накормим, напоим, потом отмоем, к празднику будешь вся румяной и свежей. Женихи в очередь выстроятся.

Было совершенно очевидно, не молоденький полурослик Вейгелу с кем-то спутал. Бармен Эрасмус это тоже понял, услышав приветственные слова жрицы, но как-то постеснялся перебить шефа и теперь с выражением неловкости на лице наблюдал за развитием ситуации.

Войлоков смотрел на архангельский рейд.
На противоположном конце земного шара был построен этот красавец-лайнер. И строился-то совсем для другого. Его строило множество людей - таких же тёмных, малограмотных, ничего не понимающих, как он сам, Родион Войлоков. Как и он всю свою недолгую жизнь был, по сути, лишь солдатом в окопе, наблюдающим только крохотный кусок действительности, только мелкий осколок исполинского, по всему миру ворочающегося целого, так и те далёкие люди, живущие за океанами и, быть может, даже и не знающие о его родной стране, но - так же, как и он, - всю свою жизнь трудившиеся, чтобы хоть как-то, хоть немного выжить, и поэтому очень близкие ему, Войлокову, строили этот большой корабль и, возможно, не представляли, что именно строят. Они делали крохотные, разрозненные, маленькие части того, что потом будет собрано в большое, прекрасное единство, в громадную машину, способную преодолеть океаны и оказаться в совсем иной части необъятного мира. Большинство из тех людей даже и не знали, что же будет построено, сделано, собрано из их усилий. У них мог быть тёмный цвет кожи, они говорили на совсем чужом языке, привыкли к другим обычаям, носили иную одежду, жили на другой стороне Земли - но они были ближе ему, чем эта стоящая впереди у края набережной людская пена, с восторгом встречающая интервентов. Здесь были его соотечественники, русские, земляки, но всё же они получались несравненно более далёкими от Войлокова, чем те американские рабочие.
Да и эти "завоеватели"... По трапам застучали сапоги... Давно ли и сам он, рядовой Войлоков, был таким же, как эти солдаты, - шёл в строю туда, куда приказали, плечом к плечу с полком сослуживцев, стрелял, когда командовали стрелять, бежал, когда велели бежать, а всё больше - копал-копал-копал... Вот и они - то же самое. Ведь не буржуйских же сынков пригнали сюда воевать и умирать - за чужую землю, за чужую выгоду, по чужому расчёту... Нет. Такие же это сыновья слесарей, ткачей, горняков, железнодорожников, грузчиков, посудомоек, кухарок...
"Эх, кабы уметь хоть немного по-ихнему..." - Родион внимательно вглядывался в весёлые, полные воодушевления лица, в бодрые, выдрессированные ряды.
"Хоть чуть бы объясняться... Да нет. "Чуть" ничего не объяснишь. Надо знать хорошо. Как они сами щёлкать. Надо уметь спорить, аргументировать, доказывать... "Чуть" - не годится. ...А ведь это - сила! Вот они... Вот они - вооружённые дети рабочих, которые могут - как вернутся к себе - всё переколыхнуть."
Родион почувствовал, как холодеет под рабочей курткой спина.
"...Да только если они будут так-то отсюда возвращаться - их расстреляют там сразу как на рейд зайдут. Далеко-о..."
Куда ни кинь - через океан. И на запад через океан, и на восток, и даже на север.
А там, за океанами - такие же рабочие, так же жалко изнемогают, будучи на деле настоящей, сокрушительной силой. Америка - огромная, величайшая промышленная держава. Это вам, товарищи, не англичане. В Англии промышленность - тоже будь здоров. Но Англия - это колонизаторы. И делают-то всё так, как и положено колонизаторам. От них и ждать нечего. А Америка - тут совсем, товарищи, другая штука. Америка сама была английской колонией. Всего-то сто сорок лет назад каких-то. Они всё помнят. Это шагают по трапам внуки тех, кто скинул тогда власть английской короны...

Войлоков непроизвольно улыбался и, то и дело переступая с хромой ноги на здоровую, смотрел, изо всех сил смотрел на закованных в хаки солдат. Он так в эту минуту любил их!
"Дойдём, дойдём и туда. Чутка осталось терпеть, братики. Скоро уже по всему миру полыхнёт. Теперь уж скоро. Так полыхнёт, что только уголёчки и останутся от всей этой жиросволочи..."

Где бы найти кого-то, кто сможет научить его языку? Он тогда переломит этих солдат. Объяснит им, как их обманывают, как посылают на смерть, убивать своих же братьев-рабочих, чтобы только они не грозили у себя на Родине настоящему своему врагу, а не мнимому, как здесь.
Родион зябко поёжился, высматривая в толпе прибывающих кого-нибудь, кто - по впечатлению - мог бы помочь ему с американской речью, и попутно раздумывал над тем, кто мог бы знать язык здесь, в городе. В гимназии нужно справиться... И тут, на пристани, кто-нибудь же есть, кто понимает оба языка. Только это - наш должен быть, наш русский человек.

Мне сказано: «Ступай на рынки» —
Надо,
Чтоб каждый раб был призван к мятежу.
Но не мечи им истин, а взрывай
Пласты оцепенелых равновесий:
Пусть истина взовьется как огонь
Со дна души, разъятой вихрем взрыва.
Беда тому, кто убедит глупца!
Принявший истину на веру —
Ею слепнет.
Вероучитель гонит пред собой
Лишь стадо изнасилованных правдой:
Насилье истиной
Гнуснее всех убийств:
Кто хочет бунта — сей противоречья,
Кто хочет дать свободу — соблазняй,
Будь поджигателем,
Будь ядом, будь трихиной,
Будь оводом, безумящим стада.

Максимилиан Волошин

04 сентября 1918 года, 17 ч. 00 мин.

  Эта история начинается погожим осенним вечером на заполненной народом Бакарице. Погожим – это, конечно, для сентябрьского Архангельска: в отсутствие моросящего дождя и пронизывающего северного ветра на набережной вполне комфортно. В первых рядах толпятся русские и английские офицеры, чиновники и виднейшие люди города, сразу за ними нестройной толпой – те, кто побогаче, а уж дальше колышется черно-коричневое простого городского люда. Где-то среди них, сунув руки в карманы, стоит и Родион Войлоков, всего несколько дней назад как вернувшийся в Архангельск.
  В заливе виден огромный белый пароход, красивый и изящный, обводами своими напоминающий скорее океанский лайнер, чем военный транспорт – таковым, наверное, он и являлся до мобилизации. Собравшиеся на берегу уже знают, что корабль этот, ходящий под вымпелом британского Королевского Флота, зовут «Nagoya», и он везет в Северную область целый американский экспедиционный корпус, призванный помочь юному свободному Северу «защититься от немцев и их наемников-большевиков». А, проще говоря, прибыли новые интервенты, готовые стрелять в простых русских рабочих и крестьян.



  Сам Родион еще с новым видом Архангельска не освоился – когда он покидал его, здесь еще крепка была власть Советов. А теперь, гляди-ка, и «заклятые друзья» англичане, и беляки недобитые стоят рядом, встречая заморских оккупантов. Впрочем, прелестями общения с союзниками Войлоков успел насладиться еще в Кандалакше, куда был направлен с поездной бригадой для работ на участках Кандалакша-Имандра и Кандалакша-Сорока. В поселке у станции с начала июля гарнизоном стояла английская рота из Йоркширского батальона и целый отряд сербов, так что за месяц своего присутствия на северах большевик понял, что ждать от союзничков.
  Пришли-то они сюда вроде как с благородными намерениями: защищать от немцев и их присных северные порты России, и даже во исполнение этих намерений успели немножко повоевать с белофиннами, разбив их экспедицию и отомстив за расстрелянных пограничников. Правда, в бой бок о бок с красными солдатами ходили французы, а мнящие себя хозяевами положения англичане отсиживались в тылу.
  Но зато там, где стояли британцы, был порядок, продовольственный паек и какой-никакой, но приработок для деревенских, обслуживающих интервентов. Поразительно, но этого оказалось достаточно не только для того, чтобы терпеть считающих себя хозяевами гостей, но даже для того, чтобы закрыть глаза на аресты и расстрелы Кемского и Кандалакшинского советов: в массе своей местные, конечно, считали, что англичане уж больно круты, но раз уж наказали, то наверняка за дело.
  Однако готовность терпеть колонизаторов была не равна любви к ним. Войлоков хорошо запомнил солдат в оливковой форме – наглых, рыжих, сытых, громко разговаривающих на своем собачьем языке и ни в грош не ставящих никого из русских. Народная молва, прозорливая и тонко чувствующая, не зря окрестила их «камонами» - это слово можно было слышать от войск Его Величества чаще всего. «Иди ко мне и довези на телеге на другой конец деревни», «иди ко мне и скажи, сколько у тебя стоит гусочка», «иди ко мне и делай здесь блокпост» и так далее: англичане безо всякого стеснения использовали деревенских как рабочую силу при каждом удобном случае. За такое отношение они не получили ничего, кроме вялого раздражения.

  Но сколь бы худы не были британцы, сербы были еще гнуснее. Оказавшиеся при англичанах на положении рабов они, полуголодные и злые, искали, где что стащить, задирали мужиков и пытались подкатить к бабам, из рук вон плохо выполняли все свои обязанности, кроме защиты, а по факту конвоя выходящих из Кандалакши рабочих групп. Родинону самому однажды достался увесистый пинок от сербского четара только за то, что хромой рабочий слишком медленно шел к подозвавшему его охраннику. В общем, «братушки», ради которых Николашка ввязался в войну, вели себя совершенно не по-родстввенному.
  И все же, в отличие от англичан, их хоть не любили, но жалели. Путеец не раз и не два был свидетелем, как сердобольные крестьяне делились едой с полуголодными оккупантами, как помогали им с ремонтом худых шинелек и с наведением порядка во вверенной им части гарнизона. Такова уж загадочная русская душа – сострадать вопреки.

  После белого переворота в Кандалакшу прибыло новое начальство – белогвардейский капитан Стуколкин, Владимир Иванович. Оставшиеся местные сочувствующие большевикам из тех, кто не ушли еще в леса или не сидели в тюрьме, прижухли, опасаясь репрессий. Но, на удивление, все оказалось достаточно мирно: капитан объявил о смене власти, гарантировал сохранение прежних свобод и завоеваний революции, подтвердил, что союзники не оставят Россию и будут защищать Муржелдор от любого врага. На вопрос же из толпы, что же делать со сторонниками прошлой власти, офицер пожал плечами и просто ответил, что те, кто остались, не являются врагами свободного Мурманского края, и вскоре сами поймут свои заблуждения и будут трудиться на общее благо.
  В общем, всколыхнувшись на пару дней, жизнь на станции вошла в прежнюю размеренную колею. Стуколкин чуть поприжал англичан, заставил сербов вести себя поприличней, приказал высечь розгами прибывших из Мурманска спекулянтов, решивших воспользоваться неопределенностью и нажиться на простачках. В прочем же жизнь затерянной меж лесов и гор приморской Кандалакши шла без изменений.

  Ничего с приходом беляков не изменилось и для Войлокова. Партбилета РСДРП(б) он не имел, о поддержке Ленина и Совнаркома на каждом углу не орал, а те взгляды, что мужчина излагал в кругу знакомых, были в целом общими и для большевиков, и для левых эсеров. Учитывая, что большинство путейцев и железнодорожных рабочих сочувствовали эсерам, не удивительно, что и Родиона Егоровича причислили к ним.
  Делать было нечего: попала собака в колесо – пищи, а беги. На хромых ногах ни к своим не выберешься, ни партизан не найдешь. Приходилось приспосабливаться. К тому же в середине августа по телеграфу было получено предписание поездной бригаде возвращаться в Архангельск, откуда до линии фронта, случись что, было всяко поближе. Однако пароход, который был должен забрать железнодорожников, прибыл в гавань Сороки только двадцать восьмого августа, и только тридцать первого вышел в плаванье.
  «Михаил Кази» был судном небольшим, грязным, с чихающим простуженным двигателем, чадящий грязным черным дымом. Шел он медленно и печально, несколько раз останавливаясь, чем заставлял пассажиров нервничать. Все боялись выставленных немцами мин – на них сгинуло уже немало кораблей. Но Бог миловал – добрались до «Экономии» благополучно, хоть и с задержкой в восемь часов.



  В порту молодой, безусый еще милиционер проверил паспорта, и, получив затрещину от стоящего рядом с ним седоусого унтера, хлопнул себя по лбу, компенсировав, видимо, воздействие с другой стороны. Сверив еще раз документы с каким-то машинописным листом, он вернул документы пассажирам и отпустил их на все четыре стороны. Родион Егорович, вернувшийся после полуторамесячного отсутствия в чинный купеческий город, остался в неведении от того, как ему повезло: в поисках большевиков и сочувствующих милиция пользовалась рукописным списком участников Второго губернского съезда Советов, в котором нерадивый писарь записал Войлокова Р.Е. как Волкова Р.Е. – так что теперь белые искали несуществующую в помине персону.
  Родная Искагорка встретила Родина прежней оживленностью – количество железнодорожников, кажется, не уменьшилось. Но так было только при первом приближении: по факту же, сколько Войлоков не искал прежних товарищей по взглядам, никого не осталось: большинство или ушло с отступающими – читай спасавшимися паническим бегством, если верить очевидцам – войсками, или оказалось в губернской тюрьме.
  Первое знакомое лицо, в котором можно быть уверенным, он встретил только через два дня в порту, когда отправился наблюдать за прибывающими американскими интервентами. С Робертом Турко, работающим в Бакарице грузчиком, Родион познакомился еще в июне, после съезда: сидя в летнем саду, молодые люди за холодным пивом очень сердечно поговорили о том и о сем, единогласно придя к выводу, что теперь, с установлением народной власти, жизнь людей наконец-то станет лучше.
  Роберт тоже признал приятеля, и был немало удивлен, увидев его. К сожалению, обстановка не позволила двум большевикам полноценно поговорить, но за время короткого перекура грузчик, осторожно хлопнув путейца по плечу, успел негромко сообщить, что в городе еще остались свои люди, пускай и немного. Будет время и возможность – они сами придут к Войлокову, а пока что лучше им держаться подальше друг от друга, чтобы не возбуждать у беляков подозрений. Но, случись что, в мастерской Союза транспортных рабочих товарищу будут всегда рады.

  …Но это все прошлое, а сейчас белый пароход пришвартовался-таки к пристани и сбросил трапы, по которым начали спускаться молодые парни в хаки с винтовками, один за одним, один за другим. Приветственно загудела толпа, полетели под ноги солдатам белые и фиолетовые кустики поздней сирени. Выбежала из толпы встречающих какая-то молодая барышня, облобызала идущего впереди офицера и, смущенная, метнулась обратно. С кормового трапа начали спускать огроменные ящики с чужими буквами «G.I.». Кто-то с наспех сколоченной трибуны повел речь о том, как хорошо, что на архангельскую землю ступили новые друзья, спасители и помощники.
  А солдаты все шли и шли, шли и шли… Такое количество людей Родион видел только единожды – когда запасной полк, в котором он обучался военной науке, провожал на фронт маршевый батальон, во второй роте которого в середине стоял на вытяжку рядовой Войлоков. И вот теперь не меньшая орда прибыла попытаться раздавить молодое советское государство. Можно ли было с этим что-то поделать, или проще было опустить руки и смириться. Каждый из тех, кому не нравился новый режим, решал сам для себя.

Во время обсуждения плана действий относительно Барта Эдвард попросил не включать его в участники грядущих мероприятий.

– Дело с этим олухом выглядит плёвым, без меня с ним справитесь, – выдал он после некоторых размышлений. – Меня куда больше его подельники беспокоят. Отчаянные бандиты, что отважились грабануть самого судью и прибить его сына, а после ещё и сбежали вполне успешно, не могут быть простой мишенью. Я пройдусь пока что по знакомым, один тут старый знакомый вроде бы ошивается, кличут Кукловодом. Вот к нему-то и загляну, попробуем подёргать за ниточки, вдруг и всплывут дружки этого дёрганного картёжника.

После этого Эд улизнул по привычке через чёрный ход и тёмными аллеями вечернего Арабеля отправился в одному ему известном направлении. Остальные же занялись претворением в жизнь плана действий. Сперва требовалось дождаться времени, когда в городе ключом начинала бить ночная жизнь, а после группа разделилась. Мей и Эвелина в сопровождении фамильяра Кробата, через которого маг внимательно следил за своими компаньонками и их окружением, добрались до двора позади «Лунного прикосновения», их и без невидимости никто не замечал. На задний двор нескольких заведений выбрасывали мусор, выносили всякий ненужный хлам, иногда забулдыги справляли там нужду, отчего запах стоял неприятный.

В это время Арчибальд ждал снаружи в карете на небольшом удалении от входа. То и дело он обращался к своему фамильяру, но большую часть его внимания занимала книга. Джек, Оравер и Вейгела как обычные посетители отправились в «Лунное прикосновение», которое знаменитый путешественник Воло в своём путеводителе охарактеризовал как ночной клуб. Здесь подавали всевозможные напитки из Кормира и из очень далёких краёв, даже Мей нашла бы в местном меню что-нибудь со своей далёкой родины. За спиной бармена высилась целая стена из бутылок всех форм и расцветок, которые были расставлены по ценам. Если снизу находилось самое дешёвое местное вино, которому производитель даже постеснялся дать имя, то на самой верхней полке словно король над своими подданными возвышался причудливой формы сосуд «Ясмариновой тени», легендарного эльфийского вина.

Сам бармен, которого Курт раньше назвал Эрасмусом Флаверсом, был человеком крупных размеров с воинской выправкой и суровым взглядом. Он сразу приветственно кивнул вошедшим в заведения Ораверу и Джеку, признав в них коллег по ремеслу.

– Пива? – сразу осведомился бармен, предугадав вкусы новых посетителей.

В заведении было полно народу, большинство составляли неместные, это ясно было по говору и их одежде. Тут тебе и целый купеческий клан из Термиша, в котором женщины яростно спорили о недавно заключённой сделки, а мужчины смиренно ожидали окончания спора, и смуглый исхудалый странник в удивительно открытой одежде, явившийся, должно быть, из жаркого Мулхаранда, и компания северян с заметной примесью нелюдской крови, которые вели себя шумно и грубо, и много ещё кто. По большей части посетители пили, некоторые ещё и ели. То и дело кто-нибудь из приезжих начинал рассказывать байку, и многие подсаживались ближе, чтобы лучше слышать. Бармен пояснил, что за хорошую историю здесь полагается бесплатная кружка пива. Иногда со второго этажа спускались дамы, легкомысленные наряды которых не оставляли никаких сомнений относительно их профессии, разбавляли собой компании скучающих мужчин, звали их танцевать, а после всех прелюдий – наверх, где их ждало главное развлечение.

Барт спустился в зал через полчаса после прихода наблюдателей. Это был худощавый бледный тип лет сорока с лысой головой и жиденькой бородёнкой. На нём, как и описывал Курт, были хорошие доспехи, сделанные явно не на его субтильную фигуру. Барт был не весел. Он прихватил из бара бутылку красного вина из числа дешёвых и направился вглубь зала, где компания при виде его оживилась. Там уже расчищали стол от напитков, стали раскладывать карты.

– Сегодня я за всё реванш возьму, – сразу же заявил Барт, плюхнув свой зад на стул и загремев доспехами. – Три дня делал подношения Тайморе, надеюсь, не подведёт своенравная девка.

– Смотри, Хорёк, чтобы за богохульство без штанов не остаться, – усмехнулся в ответ одноглазый старик, раскладывавший карты. – В прошлый раз мы тебя ещё жалели.

Дальше последовал малоинтересный трёп и напряжённая игра. Барт, пока был ещё достаточно трезв, держался вполне неплохо, выиграв несколько партий и оставаясь в плюсе.

* * *

Когда о появлении в зале Барта доложили лазутчицам, те начали операцию по проникновению на чердак. Невидимая Мей взмыла в воздух, прекрасно ориентируясь в вечерней темноте, и потянула за собой невидимую Эвелину. За считанные мгновения они достигли крыши, без труда отворили широкое окно, в которое и целый сундук легко было вынести.

Чердачная комната была довольно большая и хорошо обставленная. Вряд ли картины, вазы и статуэтки были имуществом заведения, скорее Барт привёз их с собой, возможно, они даже они были из храмовой сокровищницы. Но первым делом внимание привлекали даже не произведения и искусства, а неприятный алкогольный запах, какой обычно ожидаешь учуять в пивной самого низкого пошиба. Источник его очень скоро стал виден – пол был усеян многочисленными бутылками с остатками испорченных напитков, часть пролилась на ковёр, впиталась и перемешалась, создавая очень скверно пахнущий коктейль. Видно было, что в комнате давно не убирались. Постель на неплохой в общем-то кровати пребывала в столь хаотичном состоянии, что даже устроенные на ней бои быков могли бы приблизиться к подобному результату.

Рядом с ещё одним окном, куда меньшего размера, находился письменный стол, заваленный книгами и бумагами, на которых осталось много хорошо заметных чернильных клякс. Среди другой мебели в комнате имелся платяной шкаф, пара столиков и тумб, служивших подставками для ваз и статуэток, беспорядочно расстеленные по комнате стулья и огромный резной сундук, оббитый железом, с массивным навесным замком.

      Значит, действительно для неё! Подарок! Она не даже не пытается сдержать широкой улыбки и несколько раз кивает ей головой прежде, чем обернуться к Кире спиной, попутно поправляя широкий подол юбки, стараясь не наступить на белые ткани, а затем и вовсе дёргает последний чуть на себя, задирая и зажимая его между коленок: только сейчас она понимает, насколько прохладнее было в здании библиотеки и насколько жарче было находиться под открытым солнцем.
      Да и Кира не делает эту ситуацию проще, пусть и в хорошем смысле этого слова. Сердце мгновенно разгоняется до беговой скорости, отчего ей приходится несколько раз вздохнуть да закусить губу, чтобы не сдать саму себя; девушка и прежде не отказывала себе в том, чтобы коснуться Иоланды, обласкать поцелуями, а для священнослужительницы каждый раз — как в первый. Волосы, которые она придерживала одной рукой прядями выскальзывают из пальцев: это Иола пытается сделать несколько дел одновременно, пытаясь погладить не то за ухом, не то у щеки саму Киру, грузно хихикнув.
      — Мысль «рано или поздно вернуться обратно на работу» с тобой превращается в «поздно» с каждой минутой, — она посмеивается и разворачивается обратно, стоит пока ещё прохладному металлу перестать ёрзать спереди и закрепиться в одном положении. Девушка опускает взгляд, пальцами свободной руки перехватывает кулон и разглядывает его с несколько секунд прежде, чем кладёт ладошку на коленку Кире. Она смотрит на неё молчаливо, но уже по одному взгляду на неё можно было увидеть всё то тепло, ту нежность и благодарность, которые она испытывала.
      И как ей так повезло быть любимой ею? Как Иоланда смела себе отказывать в том, чтобы быть рядом с ней? Дело ведь было далеко не в подарке, — хотя едва ли она могла подобрать слова для описания степени приятности от его получения — а в том, как обходилась с ней воительница всё это время. Словно всегда под защитой.
      Неудивительно, что ей хотелось отплатить ей тем же.
      — Знаю, — утвердительно замечает Иоланда, — Спасибо. Я... я не знаю, — она опускает взгляд к подарку ещё раз, поджимает губы в улыбке, а затем со вздохом качнув головой, продолжает, — не знаю, чем я заслужила его и тебя.
      Она уже вот готовится для того, чтобы сдвинуться вперёд и поцеловать Киру, что описало бы всё, что она чувствует без слов, однако та вспыхивает своим звонким голосом так резко и неожиданно, что Иоланда так и замирает в полуприсядке, осторожно возвращаясь на своё место.
      Едва ли в громких словах о чувствах, любви и будущем Иоланда видела слова инфантильного максималиста; девушки Купола выходили замуж и раньше, а если брать Иолу, то, наверное, разница в возрасте и вовсе будет велика. Другое дело, что она никуда не торопилась прежде: жена, дети, одна крыша над головой — это всё придёт.
      Что никогда не заставит её отказаться сейчас.
      Она разворачивает ладошку так, чтобы иметь возможность сжать пальцы возлюбленной в ответ.
      — Что же ты... — она запинается, когда тема резко перепрыгивает с одного витка разговора на другой, вынуждая её слегка наморщить нос, — не даёшь мне и слова вставить, Кира, — пусть слова и звучат с оттенком упрёка, на деле, задевать или обижать своей строгостью девушку Иоланда совсем не хотела. Ей только и остаётся, что вздохнуть. Не вяжется. Вот они — говорят о любви и лёгких совсем не хватает для того, чтобы задержать столько воздуха, чтобы иметь возможность дышать свободно, а в следующий мир Иолу словно облило холодной водой из огромного ведра, отчего она едва заметно тянет плечами, пытаясь высвободиться от неприятного ощущения.
      — Чтобы выполнять свою работу, Кира, как и полагается служительнице Рамоны. Благодаря патрулированию — хотя едва ли у меня язык повернётся назвать разговоры с несчастными с той стороны «патрулированием» — я смогу получить информацию для своих исследований и, в том числе, помочь нашим новым сёстрам, — она морщит нос, проговаривая каждое слово с особой аккуратностью, пытаясь донести свою мысль до Киры так, как и прежде.
      Она знает, откуда пришёл этот внезапный вопрос. Видит её волнение, знает, как та переживает каждый раз, представляя худшее. Однако разве самой Иоланде проще? Кира сильная, но настолько, чтобы справиться без её помощи?
      — К тому же, так я смогу быть немного ближе к тебе в том числе, — было бы глупо скрывать от неё правду. Она смотрит на темноволосую, а затем опускает взгляд к их коленкам, осторожно расправляя складку платья, надетого Кирой явно не без повода, замолкая.
      Ненадолго, впрочем.
      — Я ведь тоже люблю тебя. Ты хочешь жениться? Я — твоя, Кира, делай что хочешь и ты знаешь это. Хочешь семью и детей? Я хочу этого больше всего на свете, — её пальцы посильнее сжимают её руку и Иоланда поднимает на неё взгляд, смотря ей прямо в глаза:
      — Но или ты будешь здесь со мной, — лишь на мгновение она смотрит словно не на неё, а сквозь, чтобы вернуться к её лицу вновь, — или я с тобой там. Другого варианта, если мы хотим, чтобы всё получилось, нам не дано.
      Она ведь понимает Иолу? Кира ведь услышит и поймёт? Неосознанно жрица тянется к кулону на своей шее, сжимая тот посильнее, как если бы последний смог дать ей ответы, дать ей силу. Это ведь не просто подарок, верно?
      Это — признание, которое она сможет пронести сквозь года.

  Я блаженно щурюсь, вслушиваясь в музыку слов сестренки. Кто-то из моих подруг может бесконечно слышать щебетание птиц, другие находят радость, внимая шелесту листвы или журчанию ручейков, третьи восторгаются песнями бардесс. А для меня самкая волшебная музыка – ее слова. Я готова вечность так сидеть рядом, слыша, как она разговаривает – о чем угодно, о природе, погоде, урожаях, особенностях применения пиротехники на открытых сценах в лесу… Ладно, кому я вру: когда она рядом, хочется не только слов, но и прикосновений, и тепла, в которое можно погрузиться, словно в воды горячего источника, на какое-то время позабыв обо всем.
  Фыркаю весело, слыша ее опасения и ощущая согревающее тепло ладони.
  - Как скажешь, родная! Как я уже сказала, я о тебе буду заботиться всегда-всегда, а мы вместе позаботимся обо всем остальном!

  Бодрая фраза под конец стала медленнее, когда в сердце ядовитой змейкой заползло маленькое, подленькое осознание того, что на мое признание, пускай и сказанное в сотый – в тысячный? – раз не последовало никакого ответа. Глупости какие! Мозгами понимаю, что хочу всего и сразу, причем в той форме, как удобно мне, но сердечко все равно екает: «Неужто… Да нет, не может быть!». А глаза все равно сразу становятся на мокром месте – дура малолетняя, чуть что, так сразу в слезы! А я-то была уверена, что этот период давно переросла!
  Пытаюсь скрыть свое волнение за кленовым листочком негромких слов:
  - Как же здесь красиво…
  Отворачиваю лицо в сторону, «любуясь красотами», поднимаю взгляд к безразличному голубому небу, по которому все также будут мерно бежать облака, даже если в сердце Бьянки поселится другая. До боли прикусываю нижнюю губу – я сильная, не дождетесь! В мире все останется по-прежнему, если даже мой маленький счастливый мирок в одночасье рухнет. Горько, досадно знать это. Больно. Но непоправимость еще больнее.

  Мысли мчатся взбесившимися скакунами, норовистыми и привередливыми, обгоняют одна другую, кусаются и лягаются. Значит ли, что она не произнесла слов любви, то, что теперь самые светлые чувства в ней вызывает кто-то еще? Разве такое невозможно: она живет в окружении ярких, красивых, талантливых девушек, чутких и умелых, что ей до простой, как древко копья, солдатки? Только память о прошлом да родственные чувства, требующие идти на поводу у моих напористых страстей. А если мы из раза в раз оказываемся вместе только из-за моей настойчивости и армейской прямоты? Плетью обух не перешибешь, вот она и соглашается. «Лучше дать, чем объяснять, почему нет»: так, кажется, шутила красотка-Ливия про свою тогдашнюю пассию.
  Пальцы свободной руки сжимаются в кулак, сминая высокую траву и пачкая ногти в густой черной земле. Как же больно осознавать, что Бьянка может уйти от меня, а если даже остаться, то телом, но не душой! Хоть вешайся, ей-Богини! Понимаю, что черное уныние затапливает меня, и пытаюсь хоть как-то убедить себя, что во мне говорят страх и паранойя, и ничего кроме. Разве так много значат слова, когда я вижу тепло и свет в ее глазах, разве не тянутся ее руки ко мне? Разве не она плавилась, как глина, под моими пальцами, разве не ее губы еще недавно сводили меня с ума?
  «Мысли головой, а не задницей, воительница! – пытаюсь убедить саму себя. – Она согласилась навек соединиться с тобой общей татуировкой и не испугалась двусмысленности. Сама пошла с тобой сюда, зная, что я не буду держать ручки при себе. В конце концов, она только что прямо сказала, что без ума от тебя – «не может думать ясно», когда ты рядом! Что тебе еще надо, собственнице!? Хватит бояться и додумывать за других: от большого ума лишь сума да тюрьма, как говорила старая Адель, да беды одни. Не уверена, не знаешь, что на самом деле – спрашивай в лоб, с солдатской прямотой, и не бойся ответов. Говори, говори, говори – только так можно узнать друг друга и понять. Действуй, ну же!».

  Сглатываю комок в горле, вдохнув глубоко, на миг задерживаю дыхание, как перед прыжком в воду – старая, еще детская привычка замолкать перед важными разговорами, ответами на уроках и тому подобное. Выдыхаю – ну что же, пора. Вот только повернуться и посмотреть на любимую я пока не готова: знаю, что только стоит мне увидеть ее исполненные блеска глаза, сладкие губы, изогнутые зиядитским луком, упругие грудки и шелк волос, как все слова забудутся, и останется одно желание – сжать ее в объятиях, зарыться носом в шею и никогда-никогда не отпускать. Так что пока что лучше продолжить таращиться на природу, смотря, но не видя, а разговор начать с чего-то не столь болезненного:
  - Ты как, не хочешь освежиться в речке? Вдвоем поплавать, как встарь? И, это…
  Снова замолкаю. Сердце стучит так, что вот-вот пробьет клеть ребер, и подспудно кажется, что сестренка его услышит и все поймет. Стараюсь говорить с деланным безразличием, внутри вся дрожа. Еще пуще вцепляюсь в землю, чувствуя, как вырываются травинки.
  - Я так и не спросила: у тебя за эти месяцы как, пришелся кто по сердцу? – смекаю, что сказанное может выглядеть двусмысленно, и Бьянка может предположить, что я сейчас заявлю, что влюбилась. Торопливо добавляю. – У меня все это время в сердце жила только ты. – Но не в постели, н-да. Но об этом я лучше промолчу.
  Затихаю. Сейчас решиться, жить мне или существовать.

Праздник урожая... Ощущение такое, что это время для нее стало каким-то совсем другим. Девушка вспоминала о прошлом без ностальгии. Отправка в Коллегию для нее была судьбоносной , изменившей не только ее образ жизни, но и само восприятие мира. Даже вернувшись в родные края, она остро ощутила себя чужой среди этих дев земли, живущих трудом и потом. Это был честны труд, Бьянка признавала его важность , однако не могла избавиться от чувства что это слишком...просто?

Руки бардессы такие чистые и мягкие. Бьянка вообразила, что этими руками она берет мотыгу и идет в поля и вздрогнула. Да уж...

- Ты с нами, Бьянка? - окликнула девушку Палли, одна из актрис этой маленькой провинциальной труппы, контроль над деятельностью которой так легко отдала в ее руки наставница Тиана. Неудивительно. Сколько раз во время постановки "Сказки" она мысленно закрывала глаза руками - девочки постоянно допускали совершенно глупые ошибки! Бьянке приходилось применять собственные методики воспитания актерского мастерства, разработанные буквально на лету. К счастью, дело двигалось.

Ну а Палли, похоже, твердо решила стать ее подругой, потому как постоянно вилась рядом с ней и пыталась вовлечь ее во все свои увлечения. И не сказать, чтобы Бьянка была против - бардесса должна уметь справляться с поклонниками.

- Да. Задумалась просто. Палли, давай пойдем на мельницу в другой раз. Сестра меня звала ... - девушка задумалась и не стала продолжать. Увидев немного надутые губы Пал, Бьянка улыбнулась своей милейшей улыбкой, которую она репетировала перед зеркалом часами, и положила ей руку на щеку, - Ну ну, чего ты. Еще успеем. Посмотрим, может мы и после праздников увидимся.

Покинув на этом просиявшую дилетантку, Бьянка отправилась домой.

Видеть мать было приятно, но до порывистых проявлений чувств она не опускалась. Впечатление о человеке состоит не только из ее поведения на работе. Про себя девушка подмечала и реакцию знакомых. Да, я теперь такая, элегантная, с прямой спиной, сдержанная и импозантная... Ха.
Все это едва не рассыпалось в труху из-за одной упрямой особы.

Росита - цветок ее сердца. Который врос в него, опутал корнями и нагло уселся прямо в центре, как бы говоря: "А вот не выдернешь". Ах Росита, ну как же так... Такие близкие отношения не будут поняты или приняты другими Сестрами. И ладно были бы они просто сестрами - можно было сбежать на другой конец купола, где их никто не знает, но они же близняшки, все СЛИШКОМ очевидно.

Бьянка знала наверняка. Следуя своему кредо, она рассмотрела чуть ли не каждую возможность. Она не сомневалась, что ее сестрица едва ли серьезно задумается о будущем, но она так не могла. Правда об этом Росите знать не обязательно.


+++

И как оно так вышло? Бьянка была уверена, что сможет ограничить свою близость с сестрицей, потакая ее желаниям в определенных пределах. Даже татуировку сделали парную, ради чего пришлось выдержать этот взгляд ехидной Наджибы. Так и хотелось магией нарисовать у нее на лбу какую-нибудь зверушку колючую...
И все же вышло так как вышло. Бьянка опустила взгляд на лежащую рядом Роситу и ее щеки вспыхнули румянцем. Милая, безбашенная и ничуть не грубая, несмотря на свою солдатскую выправку. Ох, Богини, и почему она просто не может не видеть сестру такой замечательной?

- Не надо о смерти, Роси... Все умрет, когда наступит время, если мы не позаботимся о сохранении... Ох, сестра, я не могу думать ясно, когда ты так близко! - Бьянка отвела взгляд от сводящих с ума глаз любимой сестры, положив ладонь на ее руку. Да, она наверняка может постараться сильнее и удержаться от соблазна этой безнадежной близости.

Но Бьянка не хотела стараться. Первый раз в жизни.

  Жаркая июньская ночь стала для Киры бесконечной пыткой. Переворачивалась с одного бока на другой, натягивала одеяло по уши, аккуратно освобождая лишь одну ногу, а потом снова отбрасывала покрывало, лежала голой и смотрела в потолок, безуспешно считая воображаемых белых овечек. 42… 43… 45… 44… Опять сбилась со счёта. Вдалеке появился необычный барашек, а верхом на нём знакомая фигура. Зверь стремительно уносил красивую светловолосую девушку с цветочным венком на голове. Сомнений не было, то была Ио. Она сидела боком, свесив ноги в пустоту, а в руках была, как всегда, книга. Ио настолько увлечена чтением, что не замечает, как Кира отчаянно пытается окрикнуть подругу. Или это ветер уносит её слова, мешает приблизиться к столь желанной, но далёкой цели?

  Простынь промокла насквозь от пота. Все мысли были только о завтрашней встрече. Наутро чувствовала себя так, будто и вовсе не сомкнула глаз. Долго и критично разглядывала себя в небольшое настольное зеркальце. Еле заметные потемнения под глазами казались огромными и страшными мешками после затяжной пьянки. Вьющиеся волосы не собирались ни в приличную косу, ни в хвост, а в распущенном состоянии бесили неопрятными волнами. Кира запустила сразу две ладони в тёмные космы и со злостью взъерошила их. Всё было не так, как она хотела! За долгую ночь она успела сотни раз проиграть в голове сценарий сегодняшнего дня, но ни разу не задумывалась, что её сломает собственное отражение в зеркале. Пара быстрых шагов к письменному столу, упругая грудь подскакивает в такт. На столе записка
  «Ты мои звёзды и Луна, моё Солнце,
  Я буду любить тебя, даже когда высохнут моря»
  Какая безвкусная пошлость! Кира безжалостно комкает бумагу и отправляет её на пол, к другим отвергнутым вариантам. Хорошо, что Иоланда не видит, как она расточительно относится к ценному ресурсу под Куполом. Этой мысли хватает, чтобы поругать саму себя и собрать весь мусор с пола. Теперь это будут черновики, ещё есть немного времени, чтобы придумать пожелание, достойное Ио. Накинула одеяло на плечи, уселась на стул, поджав одну ногу. Начала выводить слегка неровные буквы, от усердия высунув кончик языка. Каллиграфия никогда не была сильной стороной Киры. Несмотря на то, что часто, если не сказать ежедневно, девушка где-то отмечалась или писала рапорты, почерк был ужасный, про него ещё говорят «пишет как курица лапой». Но сейчас Кира старалась, переписывая раз за разом одни и те же слова, пока их форма не удовлетворяла требовательную девушку. Когда закончила, долго смотрела на чёрные буквы, затаив дыхание. Выдохнула. Осторожно взяла коробочку с украшением, боясь ненароком уронить, достала серебряный кулон. Он и правда красивый, стоит потраченного. Но где-то в глубине души поселилась неясная тревога, понравится ли он Иоланде? Стараясь отбросить сомнения, бережно вложила маленькую записку. Коробочка тихо хлопнула крышечкой. Теперь можно было и собираться.

  К выбору наряда Кира подошла со всей ответственностью. Сегодня всё должно быть идеально. Примерила ещё с вечера подготовленное платье, не слишком нарядное, но и не повседневное, слегка облегающее, подчеркивающее фигуру, но не стесняющее движения. Ио не так часто видела любимую в платьях и юбках, так как воительница предпочитала штаны. И не только из-за практичности, Кира считала, что её фигура смотрится нелепо в чём-то другом, поэтому чувствовала себя неуверенно в таких нарядах. Но Иоланда считала наоборот, поэтому будет ещё один приятный сюрприз! Только с причёской в итоге решила не заморачиваться, просто заплела пару тоненьких косичек у лица. Улыбнулась своему отражению в зеркальце. Всё будет хорошо!

  Перед встречей с возлюбленной предстояло перекусить. Совершенно не хочется, чтобы важный разговор происходил под аккомпанемент урчащего животика, и без того от нервов крутит. По пути Кира захватила пару любимых Ио пирожных с заварным кремом. Воительница была уверена, что подруга вновь засиделась за книгами и пропустила обед. Всё же, так будет лучше для них обеих, если Иоланда просто продолжит работать в библиотеке. Она не будет подвергать себя опасности и сможет уделять много времени их будущей дочери. А до этого времени Кира будет уберегать её от рискованных заданий, как например, недавняя вылазка в замок косматого. Это стоило парочку обещаний, несколько боевых дней, но в целом командование с пониманием отнеслось к её просьбе. Может, на самом деле это было и не такое страшное задание, но сама мысль о том, что Ио могут ранить, причиняла невыносимую боль. Кира не представляла, как она сможет сосредоточиться на поле битвы, зная, что где-то там её подруга, и что она, возможно, в опасности. Или в случае, если Иоланду отправят не с ней, а с кем-то другим. Сидеть дома в неизвестности, терзаться переживаниям и беспомощностью. О таком не могло быть и речи! Тем временем Кира чуть не забыла про цветы. Придётся сделать крюк через поле, предстояло найти голубые колокольчики под цвет глаз Ио, белые ромашки и что-нибудь зелёное для пышности. Простенько и со вкусом.

  И вот уже Кира стоит перед входом в библиотеку, не решаясь войти. Язык онемел, мысли спутались. Влажной рукой щупает коробочку в кармане. Может, лучше попросить Ио повернуться спиной, притронуться к её бархатистой светлой коже, перекинуть копну волос на одно плечо и застегнуть кулон, а потом завести разговор? Нет, всё-таки хочется видеть лицо и реакцию Ио, когда она увидит подарок. Встать на одно колено, как это сделала от переизбытка чувств Раиса? Некоторым девушкам под Куполом этот жест понравился. Из-за волнения Кира забыла абсолютно всё, что планировала. Ещё пару мгновений, и она была готова уйти, чтобы собраться и привести голову в порядок.

  — М-м, привет, – встрепенулась, услышав знакомый голос. Пути назад нет. Перехватила руку Ио, поцеловала, потёрлась своей щекой. Мягко улыбнулась. Всё будет хорошо! Рядом с такой женщиной не может быть по-другому.
  — Да, знаю, ты меня не ждала, надеюсь, что не сильно отвлекла тебя от дел, – затараторила Кира, теряясь в присутствии любимой. Протянула букетик, — Это тебе. И пирожные. Твои любимые. С кремом. Ты обедала? Присядем?
  — Я знаю, ты не очень любишь эту тему, – девушка присела на ступеньки библиотеки, утягивая за руку любимую. Речь получалась не очень, не могла что ли с чего-то другого начать?
  — Но сначала, у меня для тебя есть подарок. Ну, кроме пирожных конечно, ха-ха, – попыталась сменить тактику, но было поздно. Уже не получается скрыть волнение. Никто не предупреждал, что это так сложно. У них крепкие отношения, всё и без этого идёт к своему логическому и естественному развитию. Наверняка, Ио уже обо всём догадалась. Догадалась же, да? Надо поспешить, пока не затянулось и не превратилось в нечто ужасное. Дрожащими руками Кира достала коробочку из кармана, раскрыла её перед Иоландой.
  — Красивый, правда? – небольшая пауза, будто ожидает одобрения. Кажется, что если Ио сейчас просто ответит «не очень то и красивый», то ад развернётся на земле, весь мир Киры рухнет. Конечно, Ио так не скажет. Но вдруг он ей действительно не понравится, и её слова будут неискренними? Кира напряженно смотрит на подругу, пытаясь уловить её настроение. Дело же тут было совсем не в украшении.
  — Красивый, как и ты, моя Ио.

      Найти Иоланду тем, кто оказывается в залах сестринской библиотеки впервые не так легко: она не пряталась намеренно, но оказываясь под сводами книжного храма с самого утра и работая в одиночестве, количество изданий или различных фолиантов увеличивалось с каждым часом, пряча девушку за ними, словно за каменной стеной. Разве что только макушка время от времени появлялась, когда она, наконец, сдвигалась с места после продолжительного переписывания очередной нужной ей страницы или выпрямлялась в спине, тем самым пытаясь растянуть затёкшие мышцы. Коллеги же, как и служительницы храма знали: Иола следовала маленьким, едва заметным ритуалам, но если обратить внимание на её распорядок дня, отслеживая её действия, не трудно было увидеть, насколько она была — безумна? — постоянна. Одно и то же время для того, чтобы переступить порог рабочего места, равное количество книг в руках, тот же самый стол, что и всегда. Иоланда не устраивала вокруг себя хаоса, а порядок платил ей в ответ лёгкостью и быстротечностью дня.
      Только почему-то не сегодня и совсем не с этими переводами.
      Едва ли это могло расстроить Иоланду; она билась над очередным проектом больше, чем планировала, но знала, что когда закончит — это будет чувствоваться большой победой, важным вкладом в общественный строй. Жрице не нужна была похвала со стороны, — может разве чуть-чуть — ведь с самого детства ей прививали знание о том, что каждое действие тянет за собой последствия. Только в её руках имеется та сила, чтобы они положительно влияли на мир, а не наоборот, как это делало большинство.
      Особенно тех, кто жил с Куполом и сёстрами во вражде.
      К тому же, дело могло бы идти многим медленнее, если бы Иоле в подмогу дали кого-нибудь ещё. Не то, чтобы работать в паре или группе она не любила, но спросить её напрямую, предпочла бы пыхтеть в одиночестве. Как уже говорилось, она любила организованность, а вместе с ним — чтила правила и следовала системе, зачастую, придуманную и удобную для неё же самой. Чем больше людей, тем больше необходимо доносить эту мысль снова и снова. Не то, чтобы сёстры в своём роде были неугомонны или непослушны, что не мешало выбирать Иоланде трудиться над пособием одной.
      Возможно, ещё одна причина заключалась в том, что будет приятно видеть своё имя на справочнике в единичном порядке. Она вкладывала в свою сферу деятельность много сил и надеялась, что это было заметно не только самой девушке, а лесть ещё никому не вредила.
      В своих мыслях она не замечает, как утро сменяется на обеденное время, а затем часы и вовсе срываются в бег, приближаясь к полднику. Скрип пера под рукой, запах пергаментов и пухлых книжек на безграничных полках и лишь негромкие переговоры где-то вдали от стола, за которым сидела Иоланда, успокаивают. Неудивительно, что в очередной раз она забывает даже поесть, сосредотачиваясь настолько, что слышит голос, обращающейся к ней бардессы не сразу.
      Ио несколько раз быстро моргает, так и замирая над пергаментом с рукой наперевес, правда, дёргает последнюю в сторону так быстро, насколько может: не хватало бы поставить ещё и кляксу между строчками, начиная всё заново.
      — Кира? — Иоланде приходится проговорить про себя мысль Клодетт ещё раз. Только с её губ срывается имя возлюбленной, как светловолосая расплывается в кроткой и мягкой улыбке, а в уголках её губ появляются едва заметные морщинки. Пришла. А зачем? Тем более, без предупреждения. Девушка оглядывает разложенные на столе материале, взвешивая необходимость убрать их, освобождая поверхность или нет, — она ничего не сказала? — наспех спрашивает рыжеволосую жрица, всё же начиная возиться в желании подсобрать всё имеющееся в одну кучу. Так по помещению раздаётся несколько глухих хлопков — это Иоланда закрывает старые фолианты, а за булькающий звук отвечает встряхнутая в руке баночка с чернилами, вместе с пером отставленная от края стола, чтобы никем не быть задетой. Впрочем, папку со своей собственной работой она складывает и готовится перехватить вместе с собой.
      — Не ты ли? — ей только и удаётся, что негромко прыснуть себе под нос, устремляя прямолинейный взгляд на Клодетт, явно сказавшую немного лишнего. Впрочем, задуматься над её словами — Иоланда задумывается. Запрыгивать с разгону на руки Кире она ещё не пробовала и, честно говоря, с трудом представляла, насколько возможным это может быть. Сомнений в том, что её возлюбленная поймает Иолу не было, а вот насчёт того, чтобы не споткнуться по мере сокращения взятого для разгона расстояния — вот где нужно было усомниться.
      Или это не она то и дело щеголяет по дому с перебитыми и синеющими коленками, выделяющимися многим сильнее из-за белоснежной кожи, от неудачных ударов об невысокие табуретки и скамьи храмовой библиотеки?
      — Спасибо, что сказала. Если кому-нибудь понадобятся книги, а ты ещё будешь здесь, скажи, чтобы брали без промедления, но я, так или иначе, ещё не закончила. — С букетиком. Мысли её, несмотря на сказанное, были уже далеко отсюда. Долго гадать о поводе и причине прихода Киры она себе не позволяет, тихим, но быстрым шагом покидая привычную тихую гавань.
      Мягкими лучами солнце обнимает её лицо и плечи, вынуждая Иоланду на секунду зажмуриться, морща курносый нос, стоит ей оказаться на улице неслышно шурша длинными юбками. Другое дело, что на сердце становится ещё теплее: вот она, её милая Кира, действительно стоит здесь с цветами наперевес, улыбаясь каким-то своим мыслям. Сейчас Иоланда чувствовала как никогда, что жизнь её разделилась на «до» и «после» встречи с воительницей и с каждым днём она всё больше привыкала к ней, думала от рассвета до заката, любила, вверяя себя всю.
      — Кира, — зовёт Иоланда девушку тихо, предварительно оказавшись за её спиной и делая шаг в нужную сторону, — я не ожидала, что ты придёшь, — осторожно она тянется ладошкой к её щеке, тут же дёргая уголками губ вверх, устремляя свои светлые глаза на неё, бегая взглядом по ставшим родными чертам лица, — что не делает меня менее радостной от этого, — и после короткой паузы, чуть склоняет голову в бок, с лёгкой усмешкой добавляет:
      — Привет?

Тело вытянуто струной, и, как она, вибрирует под игрой умелых, сильных пальцев.
Веревка не давила раньше, только тянула, а теперь впилась в кожу и плоть запястий под рывками и натяжением.
А мышцы стоп и пальцев уже сводит напряжением от постоянной и непривычной нагрузки.
Икры тоже вздулись, напряглись задние поверхности бедер, и оттопыренная задница...
Она уже горит от шлепков...
А сиськи торчат вперед и вверх, покачиваясь и мелко подрагивая напряженными сосочками вслед движениям тела...
Но основное напряжение выше, между ног внутри...
А пальцы двигаются, исследуют, проникают глубже, переворачиваются, скребут, касаются таких мест, до которых и сама не сразу дотянешься...
Иренка истекает влагой, любовным «соком», его никогда раньше не было так много.
Извивается как змея, пытается насадиться на пальцы поглубже, кончить, прервать сладкую муку ослепительной вспышкой.
Но старшая опытная и ведет свою партию, растягивая и растягивая удовольствия.
А хлесткие удары по задниц, заставляют вскрикивать раз за разом, дергать головой, запрокинутой к небу.
И внутри от каждого удара сжимаются мышцы влагалища, обхватывая и сжимая пальцы.
А в уши бью слова любовницы.
И хочется сдаться, подчиниться, уступить...
Может быть, если бы Иренка уже кончила на пальцах старшей...
Но ее клитор, который пальцы не тронули, торчит бугорком над кожей и еще не дал мозгу взорваться наслаждением...
и в мятежной душе Иренки рядом с болью и наслаждением вспыхивает гнев...
Кем эта чернокожая себя вообразила, Богиней?!
И она показывает, что ее так быстро и так просто, одной поркой и одним трахом не укротить...
Чисто символически прикусывает пальцы во рту, вместо того, чтобы послушно лизать...
Глаза шальные...
Похоть и боль рвут душу и тело...
Связанная и беспомощная Иренка сейчас больше всего хочет кончить...
Все потное тело подрагивает и колышется... бедра и таз продолжают делать характерные движения, будто пальцы еще внутри...
Она подается к любовнице, натягивая веревку еще больше...
На грани...

  Первое утро после того, как меня распределили в часть, началось с головной боли. Нет, даже не так: у меня, как любила называть такое состояние Аньес, жбан трещал. Оно и не удивительно: я с другими свеженазначенными сестренками столько вина и пива вылакала, что хватило бы на целую сотню. И как только добралась до Крепости? Ни-че-го не помню. Со стоном поднявшись с узкой скрипучей койки, я обхватила страждущее место руками и дала себе зарок: больше никогда, никогда в жизни не мешать кровь алого винограда и экстракт золотых колосьев. Теперь дело за малым – исполнить обещанное.
  Продолжая изображать из себя неприкаянное привидение, я приняла вертикальное положение и, тихо ругаясь, устроила в полупустой - большинство сестер уже убыло, а молодежь еще не заселили - жилой комнате форменный обыск в поисках хоть чего-то, чем можно поправить пошатнувшееся здоровье. Нашла только глиняную бутыль вина, в которой на донышке еще что-то плескалось, и, резонно решив, что от чего заболела, от того и лечись, вылакала ее. Стало попроще.
  Зато за время поиска я обнаружила, что куда-то пропал левый сапог. Правый – вот он, начищенный и блестящий, как у кота яйца, стоит себе и стоит. На столе, правда, но это мелочь. А вместо левого – какой-то совершенно непотребного вида деревенский лапоть. Пришлось искать, пугая осунувшейся рожей и растрепанными патлами молодняк, шикая на любую, кто подвернется под руку - их громкие вопли были для меня сродни пытке. В итоге столь необходимый предмет гардероба я нашла на заднем дворе, закинутым на веревке через колодезный журавль. Для противовеса чья-то добрая душа еще привязала к нему остроносый алый сапожок, принадлежавший, по всей видимости, моднице Ливии. Кто это сделал, почему – память разводила руками, утыкаясь в черноту провала. С помощью смекалки и такой-то матери – а, вернее, мобилизовав на подмогу мелких – я воссоединилась с пропажей, отправив Ливии ее сапог вместе с самой смышленой из младших.

  Через пару часов, умытая, одетая и посвежевшая, я немного пришла в себя. В висках еще стучали маленькие злые кузнецы, настроение было ниже казематов Крепости, но хотя бы с виду все стало пристойно. Я прошлась по подружкам, кто еще не уехал, обнялась с каждой и, всплакнув, распрощалась. Меня ждали сутки дороги, а до них – три дня полной и безоговорочной свободы. Диса и ее зазноба Энид предлагали махнуть с ними на озеро, проведя отведенный нам срок в кутеже, угаре и разврате, но я, хотя и не без сожаления, отказалась: у меня были совершенно иные планы. Самым лучшим, конечно, было бы найти сестренку, но... она бард, и отыскать ее, если она сама того не желает, почти не реально: даже если начать поиски с Колледжа, вряд ли у меня что-то получится. Зато мама никуда не денется – а я, как примерная дочка, просто обязана ее навестить и помочь. К тому же, чего уж таиться, я соскучилась.
  Путь к Старой Болотине был неблизким, но зря я, что ли, отдала столько лет, готовясь стать надежей и опорой Купола? Нас, воительниц, долгий переход страшить не должен, и мы всегда должны быть готовы. К тому же сапоги мои, да-да, те самые, которые я так долго искала, были построены специально по моей ноге: я прислушалось к мнению сестры-инструктора Астрид, утверждавшей, что для избравшей путь меча есть два самых главных сокровища – обув и ложка. О первой я уже рассказала, а вторая, собственноручно вырезанная из тиса, сейчас была заправлена за голенище.
  Помимо уверенности в своих силах, меня грела мысль о том, какая же я все же везучая: получить отгул на Плодовую неделю – это же настоящий подарок! Можно будет вечерком наплясаться до упаду, поучаствовать в состязаниях, хороводы поводить и вообще – вдохнуть полной грудью всю прелесть того, от чего я добровольно отказалась. Не то, что я так уж сильно жалела о сделанном однажды выборе, хотя бывали и такие деньки, особенно после того, как я серьезно залетала где-то – но иногда все же тоска брала вверх. Особенно когда она накладывалась на скверное расположение духа.

  К тому времени, как солнце стало клониться к закату, я уже трижды прокляла идею шуровать на своих двоих: марш в полной выкладке выматывает, а я все свое носила на плечах. К тому же идти одной – скучно, не помогают ни бережно перебираемые самые светлые воспоминания, ни песни. Я уже в голос исполнила лиричную “Золото кос”, и бравурную “Часовая на холме”, и “Полно вам, девчоночки, горе горевать”, и даже фривольную “Пастушку” – все без толку. Оставалось только тяжело пыхтеть и мерно выбивать из дороги пыль, не меняя ноги и не останавливаясь: солонину я грызла на ходу.
  От моря зеленой тоски, куда я уже занырнула с головой, меня спас синий цвет. В том смысле, что краем глаза я подметила, как на полянке поодаль от шляха раскинулся целый ковер поздней горчатки, фиолетово-синей и завораживающе мягкой. Средь ее синевы – словно небо упало на землю – видны редкие белые звездочки девятильника. Ну как я могла устоять? Скинув порядком надоевший рюкзак, а за ним перевязь с рапирой в ножнах и и плащ прямо на дорогу, я, забыв обо всем, опустилась на колени в эту первозданную красоту, шепчущую мне на своем цветочном языке неведомые тайны.

  Пока я собирала себе очаровательный венок, нежно воркуя с растениями, я была погружена в свой мир, и не сразу услышала, как меня окликают. А услышав протмяжное и мягкое: “Солдатка-а, эге-гей! Солда-атка!” – резко развернулась, испуганно схватившись за нож на поясе. Как оказалось, волноваться не стоило: меня звала какая-то старая – за сорок уже – женщина в охряном платке, из-под которого торчали жесткие соломенные волосы. Неизвестная сидела на козлах нагруженной телеги, а впряженная в нее невысокая пегая кобыла, воспользовавшись передышкой, щипала мягкими губами траву.
  - Эй, сестренка! – не унималась та, - Куды путь-от держишь?
  - Здрасти. – невпопад брякнула я, не зная, куда девать почти готовый венок. Стыдобища: защитница Купола ползает на коленях, собирая цветочки! – В Болотину, матушка.
  - Ой, да какая я тебе матушка! – отмахнулась селянка. – На Плодовую, небось?
  - Да. – чего таить-то?
  - А ты чейная бушь?
  - Ладина дочь я, Росита!
  - Дивись ты! Знаю, знаю я твою маму. Я сама из Пестрищ, - рассказала словоохотливая женщина, - меня Ингой кличут. Садись, что ли, путь не близкий. Своим ходом, дай Богинюшки, токма к ночи и дойдешь. Или, если так отвлекаться, подмигнула она, - то и к утру. Я тя на повороте высажу, дам-от до дому тебе часок останется.
  Я прикинула расстояние и время, с тоской поняла, что ноги все еще гудят, и согласилась. Правда, забегая вперед, скажу, что разок пришлось попросить мою добрую попутчицу остановиться: приметив усыпанную мелкими ягодками калину, я не могла отказать себе в желании дополнить венок ее веточками и спелыми кругленькими ягодами.

  ...Вот и родной дом под зеленой крышей. При виде мамы, общающейся во дворе с соседкой, ко мне сразу вернулись все силы, и я галопом, как молодая кобылка, подлетела к ней и с визгом повисла на шее, глотая слезы радости. Как бы я не любила сестер по мечу, это щемящее чувство тепла, когда ты возвращаешься домой, ничто не заменит. Дома ты становишься целой – нет, полноценной – а под теплыми руками топорщащей волосы маменьки снова чувствуешь себя маленькой девочкой.
  Как оказалось, милостью Аэлис меня ждал еще один подарок: дома была моя любимая сестренка Бьянка! Вот уж не чаяла такого счастья! Воодушевленная, окрыленная и самую малость смущенная, я отправилась приводить себя в порядок, а потом, чистая и благоухающая, села вместе со всеми за семейный стол. Пошли разговоры о жизни, учебе, моей грядущей службе и успехах Бьянки – словом, обо всем, что обсуждают давно не видевшиеся родные. Я в красках рассказывала о днях в Крепости, опуская самые жесткие и нецензурные моменты, а сама косилась на старшенькую: как она ведет себя, как она относится к моим словам? Такая серьезная она стала, умеющая себя держать – не то, что я, шалопайка. Ужели теперь наши недетские шалости ей неинтересны, ужели она, прекрасная бардесса, у которой наверняка куча поклонниц, отвергнет мои жалкие попытки напомнить, как сильно я ее люблю?
  Первая пара дней прошла в делах домашних: забор подновить, дымоход подправить – в своем доме всегда есть, что поделать. Но, конечно, этим дело не ограничивалось: я в наглую таскалась за старшенькой на репетиции, восторгаясь ее талантом, а по вечерам старательно вытаскивала ее на танцы. Пускай рядом будет сколько угодно народа, главное, что она будет рядом со мной. Я ее никуда не отпущу, потому что люблю. Вот такая вот я собственница. Хотя… кому я вру? Если кто-то найдет свое место в ее сердце – придется отойти в сторону, как ни крути. И дело даже не в обещании, что я дала маме Аэлис, хотя и в нем тоже: я не хочу, чтобы Бьянка страдала из-за меня.

  Первым предвестником того, что наши отношения крепки, как и прежде, стало согласие на парную татуировку. Гладко было на бумаге – ехидная Наджиба заставила меня краснеть, как маков цвет, но тут включилась любимая, мастерски повернувшая все так, что и «не-возлюбленным» никто не мешает обзавестись парными украшениями на коже, как символом их единения. Теперь наши запястья обвивал тонкими лозами раскидистый плющ: а я, словно плющом, накрепко была соединена со старшенькой. С моей Любимой и самой желанной… И плевать, что это не одобряется, и нам приходится скрываться: не согласные пускай идут кидаться головой в навоз, а я не могу жить без Бьянки и ее такого манящего, такого обжигающего пламени. Я словно мотылек, летящий на ее огонь. Я все знаю, но остановиться не могу. Да и не желаю.

Мотылек мой, мотылек,
Как затейлив твой полет
Не стремись на огонек –
Огонек тебя сожжет...
Легких крылышек узор
Разлетится в белый прах
Не лети на мой костер –
Вы горите на кострах...
Если ищешь ты тепла –
Вот тебе моя ладонь
Пусть она не так светла –
Но не жжется, как огонь...
Мотылек мой, мотылек...
Ты не слушаешь меня
Как прекрасен и жесток
Золотой цветок огня.

  К несказанному счастью моему, сестра, не смотря на всю свою сдержанность и строгость, желала того же, чего и я. А, может – об этом думать я не хотела – просто сдалась моей упрямой солдатской настойчивости. Как бы то ни было, мы пошли на пикник на наше место, и уж там, не речном берегу под сенью шелестящей кроны старого дуба, нам никто не мог помешать. Ее губы стали еще слаще, чем прежде, летящие прикосновения ее – горячее, заставляя сердце биться чаще и вызывая в груди сладкое томление. А уж когда она стянула через голову рубаху…
  Мы близняшки, это верно. Но то, что во мне просто, в ней преломляется и становится красивым. То, что хорошо во мне, в ней неотразимо. Каждый раз, когда я вижу ее нагой, не могу скрыть восторга. Бьянка – лучшее, что есть в этом мире. Самая прекрасная, самая родная. И снова, как в первый раз, я тянусь осторожно пальчиками к гладкости ее кожи, боясь, что это прекрасное видение рассыплется палыми листьями и навсегда исчезнет.

  …Она рядом. Я чувствую щекой ее умиротворенное дыхание, ощущаю, как щекочут меня пряди ее волос. Чувствую под пальцами податливую мягкость ее тела и краем глаза вижу на зеленой траве переплетенные синее, белое и алое – тот венок, что плела я в пути, стал моим подарком сестренке. Она со мной, такая близкая, такая пьянящая и чарующая. Жаль только, счастье наше безбрежное снова будет коротким – под вечер мне пора выступать к месту службы. Любовь бесценна и священна, но у меня есть еще и долг.
  - Мы никогда не умрем. – негромко говорю. – Мы навсегда останемся голосами в шелесте листьев и журчании ручья, касания станут мягкостью травы и игрой ветерка, поцелуи найдутся в терпком вкусе вина, а переплетшиеся навек ветви будут нашими пальцами…
  Я люблю тебя, сестренка, всем сердцем, больше всего на свете. - коснувшись губами плеча, продолжаю. – Хочу загадать, чтобы ты была самой-самой счастливой, а твой талант ширился и множился, оставшись в веках подле твоего имени. А я… Мне безумно хорошо с тобою рядом. И, - ухмыляюсь лукаво, приподнявшись на локте, и смотрю в ее бездонные глаза, - я буду с тобой, пока ты меня любишь. И буду любить горячо-горячо, и оберегать от всего!
  Наклонившись, я снова целую ее, на сей раз вкладывая в это прикосновение не страсть и жар, чуть притихшие, но еще полнящие меня, но всю нежность и заботу.

Разговор выходил неловким, Дутарр и сам это понимал, но ему нужно было некое формальное согласие, чтобы перейти к самой сути.

– Нам придётся спуститься в самую неприглядную часть цитадели, – предупредил командир стражи и с сомнением посмотрел на Арчибальда, которому предстояла новая порция испытаний.

После этого Дутарр в сопровождении наёмников спустился на самый нижний уровень, где располагались склады и тюремные камеры. Здесь было тесно, темно, сыро, воняло плесенью, а слух раздражали звуки тяжёлого кашля и лязг цепей. Здешняя стража с удивлением наблюдала за странной процессией, но не смена интересоваться у командира о целях визита. Пройдя через несколько запертых на ключ решётчатых дверей, наёмники с Дутарром оказались у одной из камер, закрытой массивной железной дверью и отделённой от остального тюремного блока. Двух охранников на входе командир отправил подышать воздухом, забрав ключи от двери.

– Всё, что вы сейчас услышите, не должно покинуть пределы комнаты, – строго предупредил Дутарр и открыл дверь.

Это был одноместный карцер, холодный и тёмный, с голыми стенами и полом, лишь немного присыпанным соломой. Не было даже кровати, её роль отводилась нагромождению вонючих тряпок. Зловонное ведро сам командир сразу же выставил за дверь, чтобы хоть как-то освежить запах. Света было мало, единственное крошечное окошко под самым потолком давало лишь небольшому лучу пробиться в это царство тьмы и уныния, но Дутарр взял из коридора факел и разогнал темноту, показав наёмникам грязного человека, сидящего на цепи в дальнем углу.

– Не приближайтесь к нему, – сделал ещё одно предупреждение командир стражи и следом обратился уже к узнику. – Я привёл людей, о которых говорил. У тебя есть возможность изложить им свою историю.

Заключённый зашевелился в углу, тяжело поднялся, вышел ближе к свету, натягивая цепь на ноге. Он был человеком немолодым, с лысиной, обрамлённой ещё не седыми волосами. Над ними и его бородой не было ухода уже давно, они изрядно отросли и спутались. Ростом он был когда-то высок, но сильно горбился, даже горбуном поначалу показался. Это вкупе с сильным истощением придавало ему вид болезненный, жалкий, как у уличных попрошаек, которым подают из-за их убогости. Тюремная роба узника порядком истрепалась, было в ней много дырок, под которыми просвечивалось серое от грязи тело. Не могло одеяние скрыть и другую внешнюю особенность этого человека – правая его рука была до самого локтя, а может и выше черна, будто её кто-то до исступления полировал углём.

– Ты честный человек, Дутарр, я это уважаю, – заговорил пленник, голос у него был на удивление сильный, даже властный, видно, он и вправду был когда-то судьёй. – Да мало толку от твоих гостей. Историю свою я рассказывал и прежде, да ни одна живая душа не вызвалась мне помочь.

– Попытайся ещё раз, – настоял Дутарр.

– Хорошо, с меня не убудет, – сказал пленник и плюхнулся задом на солому, выставив на обозрение свои босые грязные ступни. – Моё имя – Хайрос Аллумен, прежде я занимал пост настоятеля храма Тира и преподобного судьи в Вороновом Утёсе, а с кончиной Сирруса Меландора был избран заменить его в качестве настоятеля Серебряных Залов в Тантрасе. Если вы ничего не знаете о Вольных Городах, то я поясню, что власть в Тантрасе всецело принадлежит церквям Торма, Тира и Ильматера. Там нет королей и других светских правителей. А потому моя должность накладывала на меня и ряд государственных обязанностей.

Говорить Хайрос определённо умел, несмотря на заметный восточный акцент, речь его была правильная, хорошо поставленная, он легко завладевал вниманием слушателей. Тем страннее выглядел этот контраст между человеком у власти, докатившимся до жизни опустившегося заключённого из одиночной камеры.

– Я долгие годы верно служил жителям Вольных Городов, каждый знал, что меня невозможно подкупить или запугать. Меня порой называли жестоким судьёй, но я ни разу не отступил от законов Тира, каждый получал по заслугам. Я был предан своей работе, но не забывал о семье. Мы с женой мечтали иметь детей, и после многих лет попыток она родила сына, но сама не пережила родов. Я тщетно пытался воскресить её. Тогда я принял подобный размен, одна жизнь за другую. Звучало справедливо. В моём сыне, Михаиле, я души не чаял, окружал его любовью и заботой.

Бывший судья прервался, подойдя к той части рассказа, что вызывала в нём острые, болезненные эмоции. Стиснув зубы, он сумел их унять, но дальше голос его был не столь ровным и сильным.

– Мише едва исполнилось восемь лет, когда на наше поместье напали подонки. Они убили его няню и похитили моего сына. В тот же день мне пришло письмо с требованием выкупа. За жизнь моего сына от меня требовали всё, что было в храмовой сокровищнице. Я согласился, не задумываясь. В распоряжении Серебряных Залов было столько золота, что им можно было бы вымостить каждую улочку Арабеля, да ещё бы на позолоту для стен осталось. Всё это было погружено на множество повозок и отправлено на оговоренное место. Кто-то из храмовых служек проговорился посторонним о том, что богатства храма будут перевозить, из-за чего целая армия воров и грабителей пустилась по следу сокровищ… Впрочем, это не важно. Главное, что до похитителей сокровища в итоге доехали. Я один пришёл на встречу, как было оговорено, а что произошло дальше – то почти сплошной туман и обрывки воспоминаний. Похитители получили своё, передали мне сына, но после, похоже, решили не оставлять свидетелей, что видел их лица. Они напали, я отбивался как мог, но не смог уберечь сына. Когда Миша бежал к карете, один из ублюдков выпустил ему в спину стрелу.

Хайрос уже не мог сдерживать себя, воспоминания о произошедшем нахлынули на него. Было больно смотреть, как солидный властный мужчина плачет. Дутарр себе места не находил, будто переживал боль бывшего жреца и судьи как свою. У него ведь тоже была похожая история, закончившаяся стараниями наёмников куда более счастливо.

– Мне удалось вынести тело сына, – продолжал Хайрос. – Отнести его в храм, три недели я не отходил от него, пробуя воскресить. Никакие чары не могли вырвать его из объятий смерти. Вот тогда я сломался. Что толку от служения богу, если он не даёт тебе силы вернуть к жизни любимых? Я проклял имя Тира на своей последней службе, я кричал, я богохульствовал, я разгромил алтарь и поносил прихожан. Лишь пятерым храмовым стражникам удалось меня скрутить. Тир оставил меня, а может быть я его. Это уже не имело никакого значения. Ещё несколько месяцев я странствовал по храмам, пытаясь хоть где-нибудь добиться воскрешения Миши. Всё было безрезультатно. Тогда горе я решил заменить местью. Мне удалось найти того бандита, что принёс письмо о выкупе. Я скрутил его и пытал в подвале три дня, вызнавая всё о тех, с кем он работал. Увы, он страдал слабоумием и кроме пары очень нечетких описаний мне ничего не смог сказать. Главарём их был матёрый вор, южанин по имени Хирам, там были его то ли брат, то ли друг по имени Билл, громила со шрамом во всё лицо, дёрганный тип по имени Барт, и эльфийка-лучница. С такими вот наводками я продолжил поиски, пока случайно не наткнулся на того громилу. Он повторил слова посыльного, но знал побольше. Так вот лидером банды, которого слабоумный знал под именем Хирама, был некто Тайдус Хилл, личность в Вольных Городах известная. Он и его брат Уильям представали передо мной на суде за разбой, но бежали с каторги. Остальными были чародей Силмон, карманник Клайв, дёрганного типа звали Барт Биггс, а эльфийку – Ниверс по кличке Раз-и-в-Глаз.

– С этими сведениями нужно было идти к страже, к рыцарям храма, – вставил Дутарр.

– Времени не было, да и мои методы дознания оказались куда эффективнее того, чем я пользовался в качестве судьи, – возразил Хайрос. – Бандиты поняли, что кто-то вышел на их след, и подались в бега. Я нашёл их убежище в небольшом придорожном трактире, допросил полурослика, что им помогал обменять золото на магические предметы, чтобы было проще его перевозить. Затем нашёл капитана, который отвёз бандитов через море в Сембию, а после добрался до Клайва, который ещё не успел уехать. Тут-то меня впервые схватили мои бывшие соратники из церкви Торма. Им не понравился след из трупов, что я оставлял во время своих поисков. В тюрьме Тантраса я потерял два года, но смог сбежать, убив двоих стражников. Отправился в Сембию, но там меня настигло проклятие вероотступника. Тир решил, что я предал все его принципы, и стал стремительно отбирать моё здоровье. Рука моя чернела и почти перестала слушаться, сложно вершить месть, если ты уже не можешь держать оружие. Позже кара постигла и мои глаза, теперь я полностью слеп. Но пока я видел хоть что-то, отступать я не собирался. Мне всё же удалось добраться до одного из похитителей, он здесь, в Арабеле, тот самый дёрганный Барт, уже наверняка сменивший имя. Каждый вечер он проводит за картами в заведении «Лунное прикосновение», спуская золото, что получил с выкупа. Я следил за ним неделю, выискивая возможность его поймать, пока меня не арестовали. Возможно, он уже уехал из города.

– Нет, он всё ещё здесь, продолжает наведываться в «Прикосновение», – уверенно заявил Дутарр. – За ним пока что присматривают.

– Тем лучше, это реальная возможность до него добраться, а может и до остальных. Твои наёмники окажут всем большую услугу, если избавятся от этих подонков. Подобной несправедливости не должно существовать в этом мире, когда ни в чём не повинное дитя лежит в гробу, а его убийцы наслаждаются богатой счастливой жизнью.

– Я согласен, но, если бы ты всё сделал правильно, я бы мог арестовать этого человека, – отвечал Дутарр. – Сейчас я не могу предъявить ему обвинений, ссылаясь на слова приговорённого к смерти убийцы. Здесь, в Кормире, этот Барт, похоже, живёт честной жизнью. А потому закон бессилен.

– Твои наёмники могут немного обойти закон. Слышите? Тот человек похититель и убийца детей, и где-то поблизости прячутся такие же подонки как он. Все они уехали в Кормир, это я точно знаю. Пусть не ради Миши, меня или даже справедливости. Сделайте это за золото. Этим людям оно точно не принадлежит, вы можете оставить его себе или за награду вернуть в Тантрас. Сомневаюсь, что похитители успели потратить целое состояние. Наверняка, немало ещё осталось.

– Что думаете? – командир стражи обратился к наёмникам, на которых сейчас свалилась очень долгая и печальная история.

После гостиницы Мей была нехарактерно задумчивой, и никак не могла вернуть себе спокойную сосредоточенность мастера ци. И хотя на губах почти все время была легкая полуулыбка, то, если вглядеться глаза. можно было заметить растерянность и неуверенность. Но каратурка никому туда заглянуть не дала, даже Башенке. Просто распустила свои роскошные черные волосы свободной гривой так, что челка падала на лицо. Потом, вообще, сверкнула улыбкой для Эвелины, поднялась повыше и пошла по воздуху, ничуть не отставая от лошадей отряда. Мей не могла точно описать свои чувства и переживания. Полюбила ли она Эвелину? Конечно. Вот только после однажды разбитого сердца, душа девушки ждала от любви легкости и счастья. Теплый, ласковый, может игривый ветерок. А в душе подруги она чувствовала горящее пламя, жаркое, дымное, тяжелое, танцующее над золой и пеплом. Это не то, чтобы пугало, но заставляло задуматься о совершенно странных вещах. Вроде долгой и счастливой семейной жизни и как парочка любовниц будет обзаводиться детьми. Вид очередного города западных дикарей ничем ее не поразил и не восхитил. Явно не Запретный город, и, даже, не Северная столица.
Вид раздолбаного и загаженного особняка словно стер паутину цепляющихся друг за друга мыслей и вернул Мей реальности. Она собрала волосы вместе, перетянула ремешком и отправила за спину, мельком взглянула на себя в маленькое зеркальце, после чего, в своем обычном весело - энергичном стиле, выдала спутникам сразу несколько идей:
- Думаю реально тут все привести в порядок за неделю. Нанять бедняков, заказать золотарей, чтобы вывезли мусор, ну, и у нас есть настоящий маг и Эвелина знает несколько фокусов. В крайнем случае, если будем не справляться, можно будет нанять еще одного мага, хотя это дорого.
- А жить, пока мы будем тут все приводить порядок, лучше все таки в гостинице. Здесь слишком грязно.
- И расслабитесь, виверн тут точно нет, а между тем, чтобы иметь в городе свое место, пусть пока и такое, или не иметь его вообще...
тут Мей сделала выразительную паузу, и, даже не стала заканчивать предложение, и так было понятно, что лучше.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

29 день месяца Флеймрул, 1367 год по летоисчислению Долин (Год Щита)
Арабель

Красотой город Арабель никогда не славился. Ему сильно не доставало внешнего лоска столицы, не похож он был и на уютные старые городки южной глубинки, где как нигде ощущался истинно кормирский колорит. Нет, Арабель был городом караванщиков, перевалочным пунктом, где сходились основные торговые маршруты королевства, как с севера на юг, так и с запада на восток. В окрестностях было полно стойбищ, складов и стоянок караванщиков, пыльных, грязных и шумных, никоим образом не красивших Арабель. А ещё город был важным элементом в обороне Кормира от всяческих северных угроз, будь то дикие племена из Каменных земель или подсылаемые Жентаримом конные налётчики. Со своими высокими мощными стенами и башнями Арабель имел форму щита, выставленного против идущих с севера врагов. В прошлом этим стенам не раз доставалось, их зачастую восстанавливали в спешке, не слишком-то заботясь об эстетической составляющей.

У ворот Арабеля за два дня до праздника Середины лета¹, важнейшего события лета для большинства кормирцев, скопились совершенно невероятные толпы народа, в сравнении с которыми впечатления о недавнем столпотворении на приграничном кордоне значительно слабели. Беспорядочный людской поток находился в постоянном движении, но всё равно нисколько не ослабевал за счёт новых человеческих волн, стекавшихся отовсюду. Торговцы спешили доставить в город свой товар и успеть продать его в праздничный день, для чего непременно требовалось застолбить себе раньше конкурентов место на базарной площади. Бродячие артисты самого разного толка рассчитывали за один день срубить большой куш, с лихвой перекрывающий их недельный, а то и месячный заработок. Среди них были деятели в высшей степени сомнительные, которых наличие ловких рук и умение дурить простачкам голову автоматически приравнивало к шарлатанам и карманникам, а также вызывало закономерные вопросы со стороны стражи. С жителями малых поселений, которые алкали ярких впечатлений, каких не сыщешь в их родной глухомани, дело в целом обстояло попроще, вот только у многих были проблемы с документами, и их проверка отнимала немало времени у стражи на воротах.

Страже Арабеля, на долю которой выпала незавидная роль по контролю за этим беспокойным потоком из людей, коней и повозок, сейчас было совсем не позавидовать. Задача поддержания общественного порядка в праздничные дни, когда и без того совсем немалое население города удваивалось, была поистине титанической. Пурпурные Драконы, городское ополчение и даже рыцари неспешно двигались через очередь и старались уменьшить царивший в ней хаос. Нередко дело доходило до драки за место в очереди, а иногда решающим аргументом в споре за право раньше попасть в город становилась даже смертоносная сталь. К счастью для компании наёмников, которых поначалу даже напугала перспектива застрять у ворот до вечера, а то и до следующего дня, их приметила одна дама в рыцарских доспехах, быстро проверила документы, к которым не возникло никаких вопросов и провела в обход основного потока под недовольные причитания ожидающих, которым так не повезло.

– О вашем прибытии предупреждал старший меч² Дутарр, – доверительно сообщила дама-рыцарь. – И велел содействовать вашему скорейшему попаданию в город. У него к вам будет дело, он попросил, чтобы вы нанесли ему визит, когда освоитесь. В канун праздника его можно найти в крепости или во дворце лорда. Заодно оформите разрешение на работу. В добро пожаловать в лучший город во всех Королевствах.

Дутарр, командир городской стражи и высокопоставленная фигура в рядах Пурпурных Драконов, конечно, не забыл компанию наёмников, которая здорово помогла ему в прошлом. Он уже похлопотал о том, что им передали пустующий особняк и без лишних проволочек обеспечили правом на ведение деятельности в качестве наёмников, а этой чести в Кормире с его традиционной подозрительностью к тем, кто зарабатывает подобным ремеслом, удостаиваются немногие. Теперь вот стараниями Дутарра компании удалось быстро преодолеть пост стражи и избежать долгих проверок. Знакомство с этим человеком уже принесло немалую выгоду.

До своего нового дома отряд добирался по центральной улице Арабеля, тянувшейся от западных врат к восточным. Десятки, если не сотни заведений на этой улице привлекали путешественников пёстрыми вывесками. Здесь торговали мясом и мечами, цветами и пряностями, тканями и фруктами, доспехами и экзотической живностью, мебелью и коврами, бубликами и куклами, да и много ещё чем, глаза от разнообразия разбегались. А ещё тут был десяток заведений, где подавали еду, наливали напитки, давали провести время в компании милых барышень, насладится выступлениями музыкантов, покурить трубку или же просто выспаться в тёплой и мягкой постели. Обилием подобных мест на любой вкус и цвет Арабель мог бы и со столицей потягаться, а некоторые заведения и вовсе затыкали за пояс конкурентов из Сюзейла. Одна лишь гостиница «Гордость Арабеля» чего стоила со своими величественными колоннами с позолотой, дивным убранством и совершенно конскими ценами, какие не всякий аристократ мог потянуть.

Но путь компании наёмников лежал мимо всех этих интересных лавок и таверн к старому особняку, спрятавшему от шума и суеты в северной части города посреди заросшего парка с раскидистыми деревьями и укромными тенистыми уголками. Особняк был большим каменным зданием с тремя этажами и двумя башенками, выстроенным в старом кормирском стиле, принцип которого можно было сформировать как «красота без излишеств». Не было здесь сложных конструкций с замысловатыми экстерьерами, полными изящных линий и сложных элементов, зато были простота, практичность и грация простых ровных линий.

Перед особняком имелся внутренний дворик с фонтаном, небольшим садиком и конюшней. Огораживала его примыкающая к дому высокая каменная стена с массивными воротами, на которых красовался старинный герб прошлых владельцев особняка – половинка луны в орнаменте из лилий. Вблизи стали показываться проблемы нового жилища компании – уже более десятилетия оно пустовало и никем не охранялось, а потому подверглось разграблению и варварскому вандализму. Ворота были погнуты и перекошены, створки просто не сходились. Во внутреннем дворике валялись кучи разнообразного мусора, садик был весь перекопан, деревья поломаны, фонтан пересох и благоухал похуже общественного нужника. Стены дома были исписаны оскорбительными надписями в адрес прошлых владельцев. «Сдохните, предатели» было, наверное, самым дружелюбным из оставленных вандалами посланий. На всех трёх этажах не осталось ни одного целого окна, в некоторых отсутствовали даже рамы и ставни, а уж входная дверь была безжалостно выдрана вместе с косяком. Сквозь чёрную пустоту дверного проёма можно было рассмотреть, что и внутри царят хаос и разрушение. Было ясно, как день, что потребуется немало времени, сил и средств, чтобы вернуть поместью его былой вид.

Вы не можете просматривать этот пост!

  Вейгела несколько минут не отрываясь смотрела на венок из лука и полевых трав, украшавших стену, прическу куртизанки, кошака, кравшегося к крынке... Словом, куда угодно, только не на Эвелину. Потому как познакомить брехливую бардессу с всесокрушающим правосудием хоббитского пинка хотелось просто невыносимо. А таким пинком, между прочим, лича послабее можно с ног свалить, они потом в лечебницах Упокоища отлёживаются. Ну мало ее сватают ко всем, кто в коньках и шапке меньше четырех футов, так теперь еще вот без дракона вообще вход во взрослую жизнь заказан?!
  Впрочем, тут есть свои возможности...
- Эвелина! Это все-таки личное, - Вей сделала такое лицо, будто вот-вот расплачется, - Думаешь мне не хочется остепениться, завести свой трактир, мужа, детей, котиков...? Но закон суров, либо тайный ритуал взросления, либо, для ленивых, дракон...
  И вот попробуй только мне еще подсовывать первых встречных, сама такой козырь и подкинула. Зато Джеку и Ораверу жрица улыбнулась, хоть и сквозь слёзы, но с искренней теплотой. Главное, не переиграть, а то драконы тут и вправду заглядывают, не хватало чтоб кто-то из за языка без костей правда пострадал.
- Спасибо ребята! Я знала, что вы настоящие товарищи! Но вы не волнуйтесь, хотя наш тайный обряд взросления - штука долгая и трудная, я его в конце концов одолею.
  Хоть бы Арчи не начал сравнительный анализ численности популяций полуросликов и драконов...

  Но тут, к счастью, вмешались дела трактирные, а вот эти Вейгела и сама могла анализировать до бесконечности. А ведь весьма и весьма, выдала неожиданно высокую оценку жрица. Во-первых работники зала и кухни показали согласованность. Во-вторых, очень гармонично подобраны напитки к еде, а это уже показатель. В третьих, гусь, хоть и со здешней спецификой, был весьма приличный, даже по стандартам кухни полуросликов.
  Словом, представительница древней династии поваров и трактирщиков, решила простить Кормиру утренний прием, и признать его более-менее приличным местом. Передвинув гуся поближе к героическим драконоборцам, да и остальным предложив угощаться, Вей с удовольствием затянулась пивом, прикидывая, посоветовать подавальщице потихоньку, как вывести пятно с передника, или не лезть.

У многих соплеменников Оравера наблюдалась тяга как-либо отмечать свою славную историю на вещах, сопровождающих их в повседневной жизни. У встреченных на постоялом дворе дворфов данная традиция вылилась в поясные бляхи со сложной компиляцией из трёх хорошо знакомых символов: скрещенных молота Морадина, старшего бога в дворфийском пантеоне, и булавы бога странников Мартамора Дуина на фоне монеты покровителя торговцев Вергадайна. Принадлежность этой группы к старинному, даже древнему, клану Хиллсафар не вызывала никаких сомнений. Этот клан происходил из потерянного королевства дворфов Сарфил. Клан Хиллсафар много лет странствовал по землям севера, в основном в окрестностях Лунного моря, где при его участии возникло поселение людей и эльфов Хиллсфар, ставшее ныне важным торговым городом. Часть дворфийских мастеров влилась в это смешанное сообщество, но большая часть сделала своим домом холодные и неприветливые Земли Кровавого Камня, лежащие ещё дальше на северо-востоке.

Разговаривали дворфы довольно громко на своём языке, совершенно не стесняясь посторонних, поскольку не думали, что кто-нибудь их разговор поймёт. Всё-таки в кормирских землях их соплеменники встречались крайне редко. Оравер часть их разговора услышал и узнал, что дворфы провернули неплохую сделку, выгодно реализовав свой товар некому магу из Арабеля, но теперь не знают, возвращаться ли в Хилсфар, где их, как и всех прочих нелюдей, всё больше притесняет тамошний диктатор или же попытать счастья где-нибудь ещё. Вот это «где-нибудь ещё» и стало предметом довольно жарких дебатов, подогретых обильными возлияниями самых крепких напитков. Присутствие в зале ещё одного дворфа его сородичи, конечно, заметили, но не посчитали нужным как-то на него реагировать. Возможно, посчитали Оравера, путешествующего в компании людей и прислуживающего человеческому же аристократу, недостойным их внимания.

* * *

Гостиницей на постоялом дворе заведовал дуэт матери и сына. Женщина валилась от усталости с ног после того, как готовила комнаты для целой оравы гостей, разом застрявших на постоялом дворе, а после помогала им же с отъездом, когда они всё той же большой и шумной толпой решили продолжить путешествие. Так что Мей лишь наблюдала, как мелькает между комнатами хозяюшка с горой постельного белья, а справлялась о постое уже у её сына, субтильного юноши, ужасно застенчивого, боявшегося смотреть ей в глаза. Он поведал о том, что самый лучший номер гостиницы, гордо называвшийся «королевским» уже забронировал господин Илмрет для себя и своих дам. Остальные номера, конечно, не отличались «королевским» комфортом, но были, по заверениям, юноши весьма и весьма хороши. Мей успела заглянуть в одну из предлагаемых комнат и нашла условия там вполне соответствующими заявленным: всё было чисто, опрятно без каких-либо намёков на клопов и прочих надоедливых насекомых. Комната на одну ночь (вернее до следующего полудня) стоила два золотых, в эту сумму входило также место на конюшне, ванна и завтрак.

* * *

У официантки сил уже не оставалось, чтобы хотя бы выдавить дежурную улыбку. Заказ Эвелины она принимала с таким видом, что казалось, будто она спит на ходу. Однако же впечатление оказалось обманчивым. Девушка чётко и ясно слово в слово перечислила всё, что попросила баронесса, попросила подождать и удалилась на кухню. Вскоре она вернулась с большим блюдом талитов – хрустящего слоёного печенья со знаменитым арабельским чеддером, имеющим острый насыщенный вкус. Закуска просто таяла во рту и призвана была скрасить ожидание главного блюда, над которым уже во всю трудился повар. Аромат жаренного гуся скоро вырвался из кухни и наполнил зал трактира. Дивный гусь очень легко сам себя продал, и вскоре пирога с ним заказали спутницы аристократа, и странствующие жрецы, кажется, нарушившие ради этого блюда какой-то из своих аскетичных запретов.

Мужчинам к сырным закускам принесли напитки. Для лорда Кастерли отрыли бутылочку рубиново-красного вина со сладким ягодным привкусом. Вино было местное, арабельское, и не могло похвастаться принадлежностью к урожаю какого-либо знакового года, но его контраст с чеддером создавал удивительный вкус. А вот Джек, Оравер и молчаливый Эдвард из всех доступных напитков отдали предпочтение пиву. Опять же варилось оно на арабельской пивоварне, назывался сорт «горькое чёрное» и пользовался большой популярностью среди любителей крепкого далеко за пределами Кормира. Говорили, что даже на Побережье Мечей фирменное арабельское пиво уверенно затмило всех конкурентов. Полагалось его пить, согласно местной традиции, непременно холодным, сразу из погреба, потому как от нагрева даже до комнатной температуры вкус невообразимо портился.

  Вейгела весело ехала на спине у застоявшегося и встряхивающего головой Пудика, на радостях от встречи скормив ему три яблока из запаса "десерт для пони". После драки со жрицей такое бывало, выжив и солнце ярче, и выжженная трава зеленее, и кузнечики музыкальней. Эль, кстати тоже бывал вкуснее, но пить по жаре в седле было не шибко хорошей затеей. Пудик, уловив настроение хозяйки (и рассчитывая выцыганить еще вкусняшек), слегка разыгрался, дразня Зефирку. То немного отставал, так чтобы еще чуть чуть и пристроиться в хвост, чтобы гордячка то ускорялась, то пятилась. Тогда пони гордо выступал вперед, идя за головного и имитируя, в меру коротких ног, высокую парадную рысь. Ещё Пудик обожал пожевать ремешки седла Зефирки, но сейчас это было неудобно из-за Эвелины.
  Пилочку полурослица отдала безропотно, соблюдая ритуал. У подружки наступал сезон брачных игр. Опять. Ну, дадут боги день, дадут и пищу, авось, прорвемся. Собственно, к мужикам у жрицы отношение было сходное. А вот вопрос с драконом Вей заинтересовал всерьез. Честно говоря, статистика подсказывала, что шансы надыбать изжеванные латы и назвать таверну "Драконий закусон" куда выше, чем голову дракона, но ведь как заманчиво...

  Таверне, особенно когда толпа схлынула Вей обрадовалась от души, но сперва устроила Пудика, а потом запрыгала вверх по ступенькам. А уж увидев возвышающуюся даже над верзилами знакомую голову, и вовсе разулыбалась.
- Джек! Ты тут, а мы думали, еще когда встретимся! Ты не попал во всю эту заваруху на дороге? Ой, тут такое было! Хорошо, что в поле тебя не застало, а то мы тут с вивернами подрались, и дворян каких-то спасли, набитых высоко... благородством как гусь яблоками. Кстати, а у них тут есть гуси жаренные? Ты же знаешь, правильно жарить гусей - это показатель уровня повара. А ты что пьешь? Оно тебе как? Не разбавляют, свежее, вкус как?
  Полурослик радостно стрекотала, она правда была рада видеть Джека, но глаза уже по привычке стреляли по сторонам, оценивая трактир. Посуду ещё не всю собрали, передник у одной из девиц со свежим пятном, а когда они протирали эти полки, а какие запахи...

Джек сидел с кружкой пива и скучал. За несколько дней в Арабеле он успел познакомиться с местной кухней и счел ее вполне сносной. Правда, важные личные дела на поверку оказались пшиком, на который наемник потратил от силы несколько часов собственного времени. И хорошо, что все равно нужно было ехать в город, иначе дело совершенно точно закончилось бы выбитыми зубами, ведь дорога сюда ой какая неблизкая.

Поэтому несколько свободных дней Джек отдал тренировкам. Хоть секира уже давно была продолжением его руки, наемнику никогда не надоедало оттачивать боевые движения до автоматизма. Взмах, пируэт, высокий удар, поворот, карусель и сечка. А затем все по новой. Мужчина все время вспоминал слова отца, когда тот учил его правилам боя: "Не бойся воина, который знает десять тысяч ударов. Бойся того, который повторил один удар десять тысяч раз". Джеку было сложно представить, сколько это: "десять тысяч" - до таких величин он еще никогда не считал, но он твердо знал, что очень много. Правда, в арсенале воина было куда больше одного удара, но об этом не стоило трепаться налево и направо.

Наемник сидел в полупустой таверне и думал, что для него было совершенно не свойственно. Все же он больше полагался на рефлексы и инстинкты, а планирование и размышление доверял другим. Но разменяв пятый десяток лет неожиданно даже для себя решился оставить наемничество и уйти на вольные хлеба. Не один, конечно, а с интересной и крайне разношерстной компанией, каждый человек в которой дополнял другого как пиво, жареные колбаски, сушеная рыба и соленые орешки. Впервые в жизни Джек не просто воевал за жалование, а доверял другим. Формально ничего не менялось. Джек будет воевать, а другие - думать. Но здесь впервые Джек будет за равного. Правда, сколько Джек не размышлял, он не смог придумать, что же это для него значит. Только голова разболелась.

А уж когда Джек увидел знакомые силуэты на входе в трактир, то заметно обрадовался. Встал, поставил недопитую кружку на стол и пошел встречать.

— Здорово! Как дошли?

Мужчины удостоились крепких рукопожатий, Мэй - несильного хлопка по плечу, а мелкая Вэй - подмигивания. И только с аристократкой Эвелиной наемник все еще не знал, как себя правильно вести, поэтому ограничился неглубоким кивком. Ну мало ли, снова нарушит какое-нибудь неписанное правило общения с аристократами, о котором никогда не знал. Хотя почему "мало ли" - непременно нарушит, да еще и с десяток раз. Об этом даже сомневаться не приходилось. И ладно, как будто впервые, что ли.

Иренка давно хотела получить что-нибудь новенькое и интересное в искусстве любви. Именно поэтому она безропотно и без сопротивления дала Тис себя связать и растянуть на веревке, почти подвесить. И пока не могла понять, насколько ей нравиться быть в их паре "нижней". Да, это было зажигательно, до дрожи в натянутом как струна теле, до мокрых трусиков и затвердевших сосков. Когда готовое к траху тело не получило привычной стимуляции, огонь похоти в ем только усилился. Связанная и беспомощная Иренка переносила вес с ноги на ногу, так как стоять на одних больших пальцах было неудобно и чувствовала,как ее упругие груди от этого чуть покачиваются. А пальцы любовницы во рту добавляли стыда, это-то у такой девки как она, и заставляли острее ощущать собственную беспомощность и беззащитность. Иренке пришлось лизать мозолистые, твердые пальцы, будто она была сукой, которая лжет руку хозяйки. Да и дышать было неудобно, и слюни стекали из уголков рта. К тому же девушка видела, что ее могучая любовница знает, что делает, и делает это уверенно и с удовольствием. А сама она может только постанывать и извиваться на веревке. К тому же пальцы ее командира время от времени проникали в ее рот слишком глубоко, ближе к глотке, что было не очень-то приятно и заставляло судорожно сглатывать. А иногда любовница просто прихватывала ее мокрый язычок с боков, или сверху и снизу.
Слова старшей о дисциплине, честно говоря, прошли на этом фоне не то что мимо головы девушки, скорее сквозь нее. Она, правда, хотела ответить что-то вроде:
- Тебе что нужно прямая как палка пикинерша, которые только и знают "плечом-к-плечу", "пики-поднять" и "держать-строй".
Но пальцы во рту помешали ответить сразу, а потом было не до того. Правда где-то внутри, может быть в душе, Иренки остались эти "бить и-трахать", повторенные старшей несколько раз. И что-то внутри тела сжалось от предвкушения. И все равно, это произошло внезапно. Только мокрые трусики девушки соскользнули к коленкам, только она расслабилась, насколько могла на веревке и заерзала бедрами и попкой стараясь поглубже насадиться мокрой щелкой на пальцы любовницы, как вдруг...
Удар наотмашь, с оттяжкой, да тяжелой ладонью Тис, которая по ощущениям и вложила в него немалую часть своего веса, был сокрушающим. Он волной прошел по всему телу растянутой, вверх и вниз, вызывая судорожные сокращения и так напряженных мышц. Ягодица вспыхнула от боли, словно ее обожгло огнем или на кожу брызнула кипятком. От неожиданности и качества боли Иренка не стала сдерживаться и завопила от боли во всю силу молодых легких. Правда не сразу. Вначале у нее на миг пересеклось дыхание, а из глаз брызнули слезы, а вот потом она закричала.

Видно было, что беседа с Длотаром Блезом истрепала Торвиса Малла куда больше, чем бой с виверной, хотя он и пытался сохранять самообладание и даже находить в этом общение что-то смешное. Старший из братьев-аристократов был на редкость неприятным типом и относился к большинству людей, как к полным ничтожествам. Боевые маги Кормира получали ничуть не больше уважения, чем наёмники. Пожелание Арчибальда покуситься на хоть какой-то трофей нисколько не добавило Маллу настроения.

– Обсудим с глазу на глаз, коллега? – предложил боевой маг и, получив согласие, поспешил отдалиться от основной массы людей. Оказавшись с лордом Кастрели наедине, Торвис продолжил разговор. – От своих слов я вовсе не отказываюсь, но речь идёт не о трофее, а о возможной улике. Ваша… коллега выдвинула теорию убедительную, по крайней мере, господа Блезы могут найти её убедительной, а потому обязанность сил правопорядка – расследовать произошедшее. После завершения расследования я готов вернуть вам виверн в наилучшем с учётом обстоятельств виде. В качестве утешительной компенсации я хотел бы отрекомендовать вас своему ментору, мастеру высшей арканы Тевосу Тонтару, весьма обеспеченному человеку, имеющему к тому же интерес в услугах профессионалов вроде вас. Обычно он не имеет дел с незнакомцами, но моего слова ему будет достаточно, чтобы отказаться от данной привычки. Уверен, что мастер Тонтар предложит вам работу, сулящую куда большую выгоду, чем пара дохлых виверн. Но замечу, что мой ментор совершенно теряет способность к ведению сколько-нибудь серьёзных разговоров в компании прекрасных дам.

А прекрасные дамы были в это время все в делах. Маленькая жрица вслед за отравлением избавила Фаэрна ещё и от жуткой кровавой раны на животе, которая хоть и успела перестать кровоточить, но определённо доставляла пострадавшему немалые страдания. После раны Вейгела ещё и растерзанной рубахе вернула первозданную форму и безукоризненную белизну. Средний брат, всё ещё сидя на земле, лишь наблюдал за действиями полурослицы и как заведённый продолжал сыпать благодарностями. Всего через несколько минут он был совершенно здоров, чист и опрятен.

Эвелина же, вложив свою лепту в приведение Фаэрна в надлежащий вид, перешла на дам, которые уже немного пришли в себя и тоже наблюдали за маленькими чудесами двух наёмниц Сами они при нападении нисколько не пострадали, но их покрытые мешаниной из крови и грязи дорогие платья оставалось только выбросить, если бы на главную сцену вновь не выходила всемогущая магия. Бардесса очищала грязь, вела лёгкую отвлекающую беседу и обещала угостить страдальцев не самым плохим вином. Совершенно неожиданно, когда она корпела над платьем Мины, та довольно болезненно её ущипнула. Злое выражение лица молодой жены Фаэрна не оставило сомнений, что произошедшее случайностью не было.

– Благодарю вас, милочка, но вы уже сделали для нас более, чем достаточно, – любезный голосок Мины нисколько не соответствовал её взгляду, которым она будто пыталась сжечь Эвелину. – Вы спасли нас от страшных чудовищ и исцелили моего мужа, но мы более не вправе злоупотреблять вашей добротой. С простыми бытовыми трудностями мы вполне справимся и сами. Простите, моя дорогая, но от вина мы вынуждены отказаться. Мы с мужем совершенно не переносим крепких напитков. Правда, дорогой?

– Да? – Фаэрн удивился, но быстро нашёлся. – Да, дорогая. От вина, да ещё на такой жаре нам станет худо.

Тут Длотар, успевший побеседовать (и оставить неизгладимое впечатление от этой беседы) ещё и сержантом, с довольно недовольной физиономией окликнул родственников:

– Живы и ладно, собирайтесь, мы продолжаем путь. Солдаты помогут нам добраться до Тилвертона. Времени и так потеряли.

По пыли он зашагал прочь, остальные авторитету старшего подчинились. Только Онадар, самый младший и самый воспитанный, посчитал нужным ещё раз обратиться к наёмникам:

– Друзья мои, скажите же мне, где я смогу вас отыскать. Я твёрдо намерен исполнить своё обещание и отблагодарить вас, как полагается.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Чары, сплетённые Арчибальдом, лишили одну из виверн (ту, что поменьше) её главных козырей – скорости и проворства. Движения её теперь стали будто скованными, лишёнными былой смертоносной грации. Летучий хищник, что безраздельно властвовал в небе, пришёл в немалое удивление от внезапных изменений. Его стремительный рывок, что обычно вселял в жертв ужас и заставлял обращаться в бегство, теперь не производил никакого впечатления на собравшихся на земле людей. Они бодро обстреливали крылатую рептилию на подлёте.

Это промедление виверны позволило Мей вырваться далеко вперёд и воссоединиться с товарищами и оказаться вне досягаемости смертоносных когтей и жала. В безопасности теперь были и укрывшиеся среди скал аристократы. Самый старший из мужчин, что ещё совсем недавно из последних сил отбивался копьём, теперь покинул убежище и устало наблюдал за разворачивающимся сражением. А посмотреть было на что.

Сперва прицельный залп из арбалетов дали Оравер и Эдвард. Оба стрелка были точны, но не сумели нанести виверне серьёзных ран. Рептилия в новых для себя условиях сумела всё-таки сориентироваться и, отказавшись от задуманного быстрого рывка, заходила на противников с фланга, постепенно снижаясь. Вот только из-за её медлительности никакой выгоды из этого манёвра извлечь не удалось. К тому же Эвелина, провоцируя виверну атаковать себя, заготовила для неё новую порцию тревожных звуков, от которых всё содержимое мелкого рептильного черепа просто агонизировало от боли. Повинуясь предательскому инстинкту, гордый небесный охотник панически бросился прочь от этой странной женщины, что вдруг казалась смертельно опасной. Лишь сбросив магическое наваждение, виверна вновь вернулась к первоначальному плану, не желая уходить совсем без добычи.

Новый залп лучников из числа пурпурных драконов вряд ли можно было считать успешным. Всё-таки стражи границы предпочитали иную тактику боя и стрелками были прескверными. Лишь одному из них удалось продырявить жилистое крыло. Не имела успеха и попытка Вейгелы ранить тварь магией.

То, что происходило по другую сторону скалистого выступа, мог наблюдать один лишь Арчибальд. Ситуация там пока не менялась. Очарованная дивными переливающимися узорами, образующими магическую клетку, огромная виверна продолжала висеть в воздухе, монотонно хлопая крыльями, чтобы не терять высоту. Боевой маг со своими людьми пока не торопились и занимали более выгодные позиции, чтобы атаковать существо, когда заклинание спадёт.

Карта: ссылка

  — Это конец для него, – бардесса старалась говорить как можно уверенней, чтобы приободрить сестёр. Ясена поняла, что сильно устала за этот день. Было трудно найти в себе силы для последнего рывка, но она не собиралась сдаваться. Сдаваться сейчас, когда они так близки к цели.

  — Алира, – девушка взяла друидку за руку, — Мы не будем связывать тебе руки. Я знаю, что ты сильная. Я верю, что ты справишься. И я ещё раз повторю, что мы поможем тебе и ни в коем случае не бросим. Ты под защитой магии наших богинь и Корины, будь смелой.

  Ясена прочитала короткое заклинания и запечатлела его кротким поцелуем на губах Алиры. Затем бардесса подошла к Эйпадии, осторожно поправила выбившуюся прядку следопытки, заправив её за ухо. К ней было труднее всего найти подход, она напоминала шипастую, но красивую розу.

  — Спасибо тебе, Эйпадия. Спасибо тебе, что ты с нами. Позволь, – бардесса не договорила, но всё так же аккуратно потянулась к пухлым губам следопытки, чтобы поделиться с ней частичкой своей силы. В отличие от первой встречи в голове бардессы не было ни намёка на что-то пошлое. К Клио девушка подошла последней.

  — Вряд ли я что-то смогу предложить жрице Аэлис кроме обещания драться до конца и выполнить нашу миссию, – бардесса грустно улыбнулась. Закончилось время споров и недоверия. Необходимо было объединиться, и объединение под началом жрицы Аэлис было хорошим выбором по мнению Ясены.
После всего девушка проверила хрупкий топорик и друидский черенок. Потянулась к волосам и вытащила «боевые» заколки, распустив свой хвост. Она была готова идти убивать.

Место, в которое зашла группа оказалось убежищем и ловушкой одновременно. Сейчас волки как будто отступили, или по крайней мере были не так близко, как до этого. Сама поляна была защищена сразу с нескольких сторон, однако шипсатые кусты преграждали им какой-либо путь вперёд. Это значило, что они оказались зажаты между живыми растениями и стаей зверей.

Алтарь в центре поляны не вызывал в жрице ничего кроме отвращения. Здесь почитали мужских богов, совершенно чуждых ей. Да, Алира явно дала понять, что Корина тоже имеет отношение к подобным ритуальным местам, но девушка все равно испытывала сильную неприязнь.

Как оказалось, Алира явно знала, что делала. Жертвенник оказался ей весьма знакомым, и пока жрица разбиралась с его устройством, Клио успела обрадоваться тому, что они всё-таки вместе. Пускай отношения в группе с трудом можно было назвать крепкими, их единство все равно давало жрице надежду на победу.

К сожалению, быстрого решения не нашлось. Похоже, друидку была в ступоре из-за неясности остановленных символов. Клио размышляла вместе со всеми, однако подала голос последней. Какое-то время ушло на то, чтобы восстановить в памяти все видения, ведь не зря же они являлись ей? Большинство из них было неприятными, но Клио обязана была справиться, они не могут сдаться, когда до победы осталось так немного.

Наконец Клио заговорила, ее слова словно ей самой были крайне неприятны. Но она говорила, сейчас любые предположения были важны, даже ошибочные.

- Мы ведь идём в логово чудовища,, а силу ему дала магия старых богов. Вход в собственное логово он явно создал самостоятельно, а значит и ключ он выбирал по своему желанию. Вы все видели, что он написал там, на дереве, и какие у него могут быть желания.. В своих видениях я также видела книгу барона... Там описывалась жизнь девушек Купола, и большая часть описаний сводилась к... любовным утехам, где вместе присутствовали и лоно, и губы, и ладони. Я очень хочу ошибаться, но разум чудовища будто до краев заполнен лишь мыслями о сношении. Простите, если я говорю глупости, я просто пытаюсь добраться до ответа...

Вы не можете просматривать этот пост!

- Не выдержала, - записала себе очко Иренка, как при игре в "выжигало", в которой она с детства была мастерицей. Вслух вначале тихонько застонала от прижавшегося сзади сильного тела старшей и ее сильных рук на своих ягодицах, а потом фыркнула:
- Мы разве куда то торопимся?! - нарочито удивилась девица и чуть подалась всем телом назад, насколько позволяло равновесие. чтобы сделать соприкосновение тел более сильным, - я то думала, что мы будем собирать хворост долго. Звук "о" юная воительница растянула, так что он тянулся и тянулся и получилось "долго".
Ощутив пальцы женщины на своем ремне Иренка чуть вздрогнула в предвкушении, а потом продолжила в том же задиристо - игривом тоне:
- Тогда я разрешаю тебе меня раздеть, старшая.
В любовных играх девица всегда предпочитала активную роль, но могучая Тис недавно уже "обломила" ее великолепный бросок и наглядно показала, кто в их паре будет "верхней". Поэтому Иренка решила добровольно попробовать уступать и поддаваться, побыть недолго нежной и податливой. Она сама завела руки за спину и скрестила запястья. Ее дыхание после этого участилось, а личико, которое смотрело вниз, на молодую траву, покраснело. Иренка понадеялась, что этот ее жест заставит Тис перейти к более активным действиям.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

- Есть оставить трусики, сестренка, - бодро отрапортовала Иренка. Хотя ее шечки слегка покраснели. Веснушачатая рыжая вообще легко вспыхивала не только характером. Когда она злилась или была чрезмерно возбуждена, то от ее лица, казалось, можно зажечь сухой трут для растопки костра. Естественно она не удержалась и добавила ехидно:
- Зачем я буду делать за тебя твою работу?!
Ее губы растянулись в быстрой ухмылке, а между белых зубов мелькнул кончик мокрого, розового язычка.
И еще она сразу «попутала» с дистанцией. Пока они еще не вышли к остальным сестренкам. Лишний быстрый шаг привел к тому, что она сзади наткнулась на Тис. Короткое соприкосновение произошло сразу в двух тактически важных точках. Ее собственные небольшие грудки чуть сплющились о спину Летисии, а ниже она наткнулась на литые черные ягодицы, пока прикрытые штанами.
- Виновата, исправлюсь, - шепнула бедовая девка на ушко старшей и дальше вела себя смирно, ну, пока они шли через лагерь. Она даже как-то смогла изобразить деловую озабоченность и деловой настрой на своей симпатичной мордашке. Как же, сбор хвороста это очень серьезная и ответственная вещь. А то вот захочешь поджарить над угольями кусок мяса или сварить насквозь неуставной глинтвейн из домашнего винца в котелке,ан не на чем. Так что вперед, вперед в лес. И подальше от шума и земляных работ. Хотя для Иренки был больше актуально не вино, а пиво. Центральное распределение это прекрасно, но обе ма, конечно, находили возможность отправить гостинцев дочурке.
Весь разговор Тис с блондинкой Фионой Иренка простояла молча, задумчиво поглядывая по сторонам. И даже когда говорили про нее, не подала виду, что это ей хоть как-то интересно. И только когда взводная получила обратно в рот недогрызенный кусок яблока на ходу «прыснула» в кулачок. А там их ждал лес.
Дерево ей понравилось, хотя, жестковато, конечно. А вот веревки заставили щечки снова вспыхнуть. Про такие игры он только слышала, но еще ни разу не пробовала на своей шкурке.
- Превышение служебных полномочий, - хмыкнула она в ответ, - и злостное подкрадывание.
Но голос выдавал новобранку, как и загоревшиеся азартом глаза. Она расстаралась и устроила для своей Старшей настоящее представление. Нет, не то, что показывают в цирке фокусницы, трюкачки и акробатки. Другое, для девочек постарше. На медленно расстегивала и развязывала, при этом танцуя на месте. Совершала довольно пошлые движения бедрами,крутила своей небольшой задницей, прогибалась и изгибалась под неслышимую другим музыку. Ритм барабанов вело ее собственное сердце. Она трясла в такт его ударом своими сиськами, уже голая до пояса сверху. Потом медленно прогнулась вперед, предварительно развернувшись в черной задом, так, что ткань штанов и влажных трусиков под ними натянулась. И стала возиться с обувью. Причем любовный танец Иренки был нарочито медленным и тягучим. Она хотела как следует возбудить Старшую. И поддразнить, чего уж там... девушке было интересно, дотерпит ли Тис до конца представления или как дикая тигра набросится на свою согласную на все добычу сзади.

Клио отвела взгляд от Ясены. Она вовсе не хотела оскорбить никого из сестер, а бардесса восприняла все в самом драматичном ключе, как будто Клио считала себя выше остальных спутниц.

- Прости, я не это имела в виду. Я хотела сказать, что в принципе никому никогда не рассказывала о своих видениях. У меня нет оснований не доверять вам, я просто не знала, как люди будут реагировать на такое. Как оказалось, я не зря волновалась, как только вы узнали об этом, то почему-то сразу решили, что я свалюсь прямо перед оборотнем. Это так не работает.

Клио недовольно скрестила руки на груди. По большей части она была недовольна именно с собой, что вообще довела группу до такого разговора. Ее всю жизнь учили, как мирить сестёр, и заботиться о них, а теперь она словно предавала собственную богиню, участвуя в этом споре. Но она просто не могла молчать, и тем более не могла согласиться уйти

И как твои видения нам помогут? Мы будем более осторожны, зная, что кто-то из нас может всадить кинжал в спину?

- Может этого и не достаточно, но это уже что-то. И да, как бы тебе не было неприятно, но даже от такой информации есть польза. Ты говоришь, что я храбра только на словах, но разве я убежала во время битвы, или может я упала в обморок, когда эти волки атаковали вас и других сестёр? И вы точно не в праве решать за меня, куда вы меня пустите, а куда нет.

План, который предложила бардесса ей совсем не понравился.

- В том то и дело, что это ублюдок уже сделал достаточно, чтобы направить все силы на его уничтожение. Он как минимум убил тех сестер, что отправились сюда много лет назад, и кто знает сколько зла ещё сделал за все это время.


К разговору вновь подключилась Алира, и ее слова были действительно крайне весомыми. Новая информация полностью объясняла и смыл нахождения здесь молодой друидки, и то, как община смогла отпустить ее на такое опасное приключение.
Клио быстро подошла к подскочившей на ноги Ясене и аккуратно, положила свою ладонь на ту ее руку, что схватилась за рукоятку меча.

- Даже не думай угрожать собственной сестре. Ты никогда, слышишь, никогда даже в мыслях не должна угрожать применением силы другой жительнице Купола. Я знаю, ты полна эмоций, но ты должна позволить им возобладать над разумом и сердцем. - Клио бросила взгляд на Алиру. - А ты, пожалуйста, расскажи поподробней почему именно ты способна убить чудовище и как вообще это будет проходить, вдруг ты и это знаешь

  Бардесса подскочила, будто Алира собралась идти вперёд прямо сейчас. Подтянувшись и расправив плечи, девушка перегородила дорогу друидке. Ладонь легла на эфес меча, показывая серьёзность намерений.
  — Нет, ты никуда не пойдёшь. Я остановлю тебя, даже если мне придётся применить силу! Вы как будто бы не понимаете! Мёртвые вы никак не измените ситуацию. Вы с поразительной упорностью продолжаете идти за своими фантазиями в голове, напрочь игнорируя реальность. Вместо того, чтобы рассказать всё, что вы знаете, чтобы мы все были готовы, вы просто хотите положиться на удачу. Очнитесь! Мы не в сказке, где добро всегда побеждает!

  В палатке, значит. Откровения сестёр, посыпавшиеся как из рога изобилия, пугали бардессу. Переживания за девочек смешивались со страхом за их общую судьбу. А ещё Ясену очень обижали просьбы что Алиры, что Клио о том, чтобы им поверили. Неужели в их глазах союзницы выглядят настолько чёрствыми?

  — Хорошо, что ты в порядке, – немного отстраненно сказала девушка. Это было на неё не очень похоже, но на самом деле бардесса собирала в себе мужество для последующего разговора.

  — Так не может дальше продолжаться. Серьёзно. Так нельзя поступать, – негодование мешало, но Яс старалась держать себя в руках, — Сёстры должны защищать друг друга и помогать. А как вам помочь, если вы предпочитаете скрывать всё, пока оно само себя случайно не выдаст?! Клио, ты вообще собиралась нам рассказать об этом? О чём думали те, кто послал вас сюда? Что будет, когда мы встретимся с ликантропом лицом к лицу? Алиру возьмут под контроль, Клио упадёт в обморок с ещё одним видением. Что делать нам с Эйпадией?

  Вспомнив о следопытке, Ясена замахала рукой в её сторону.

  — Давай, иди к нам. Может, тоже расскажешь что-то о себе, почему нам дальше лучше не идти?!

  Бардесса уселась на землю, закрыв ладонями лицо. Она попыталась успокоиться, сделав пару глубоких вдохов. Но ничего не выходило.

  — Простите.

Вот и осень с позолотцей.
Всюду тонкий запах тленья.
Крашу крестик, правлю тризну,
разговариваю с твердью.
Самому еще придется
отвечать за преступленье,
именуемое жизнью
и караемое смертью.
Е. Лукин

  Латыш, сложив перед собой руки, бесстрастно наблюдал, как меняются в лицах его допрашивающие, понимающие, что их раскрыли. Он не глумился, не лыбился, не злорадствовал даже – просто ждал, когда барышни придут в себя. Даже на бормотание унтера: «От же ж чёрт, етить его!», не обернулся. Но на вопрос Марии Карловны ответил охотно, и на сей раз в голосе проскочили досадливые нотки:
  - Госпожа контролер, если вы считаете, что наличие толики знаний и умение мыслить своей головой у простого человека обязательно приводят его к большевикам, то мне жаль вас. Равно как и уверенность в том, что воспитания и не пропитого разума достаточно для того, чтобы не работать кочегаром, подрабатывая одновременно грузчиком, – тонкие губы Петра Ансовича тронул призрак улыбки, - похвальна, но не соответствует действительности. Я, увы, окончил всего три класса, и этого уже достаточно, чтобы не доверять мне работу, на которой требуется образованность. Поэтому, Мария Карловна, я зарабатываю так, как могу, и тем, чем могу. Я не купец, совершенно верно, но если есть шанс на выгодный ченч, то им воспользуюсь.
  Полагаете, что вы… - допрашиваемый оборвал сам себя. – Хотя нет, не важно. Воля ваша: считаете, что я лгу, прикрывая торговлей работу на красных, значит, так тому и быть. Переубедить я вас не в силах. – он пожал плечами и нешироко развел руки, словно предлагая вместе с ним удивиться занятой барышней Иессен позиции. Придется, значит, мне сидеть в тюрьме до окончания работы «следующей инстанции». Это уже будут мои проблемы, а не ваши, не так ли?

  На молчаливый машин вопрос Верочка только покачала головой и распорядилась увести обвиняемого, как вдруг спохватилась:
  - Петр Ансович, а вы к какой партии принадлежите?
  - Сейчас?
  - А вы их меняли?
  - Да.
  - Тогда скажите, пожалуйста, к какой партии вы относитесь в настоящее время.
  - Сейчас – ни к какой. Мы, видите ли, разошлись во взглядах с Наволочным и Бечиным по профсоюзным вопросам. Ранее считал себя мартовцем, еще ранее относил себя к левым эсерам. Что-то еще?
  - Наверное, нет. А у вас? – Данилевич перекинула «горячую картошку» коллеге.

Разговор заканчивался на неприятной ноте. Эйпадия просто промолчала, но ее молчание было настолько выразительным и вызывающим, что Клио, который это было не свойственно, и сама приняла угрюмый вид. Они наконец-то уходили от этого злосчастного дерева, что содержания надписей, что информация, полученная из откровения Алиры была не особенно приятной. Однако жрица всё-таки была уверена, что назад они уже не повернут. Слишком много они знают, чтобы так просто оставить зло, таящиеся в этом лесу, без внимания.

Сначала дорога шла, как обычно, но все изменилось, как только с деревьев пропали знакомые засечки. Алира с Эйпалией стала рыскать по округе. Клио и Ясена тоже пытались помогать в поисках. Бардесса кажется была не удовлетворена ответами их младшей спутницы, поэтому продолжила задавать вопросы, но все прервалась, как только Ясена упала нагой в щель. Сначала жрице показалось, что это просто ямка, или что-то похожее на лисью нору, но, подойдя ближе, девушка смогла посмотреть все подробнее. Грудная клетка с остатками стальной кирасы, не могло быть никаких сомнений, что это была сестра из предыдущего отряда, пытавшегося очистить лес от оборотня. И то, что ее останки лежали здесь, означало, что именно тут прошла последняя битва, а значит засечек на деревьях больше не будет.

Вдруг Алира вытянула из грудной клетки умершей медальон со знаком, который Клио знала слишком хорошо. Амулет Аэлис, после увиденного сознание покинуло тело жрицы.


Получатели: Клио..

Спустя некоторое время уже лежащее на лесной земле тело жрицы скрутилось в жутком спазме. Боль ниже живота, словно все разрывало не позволяла сделать лишний вдох. Из носа и ушей обильно текла кровь, пачкая лицо и белые одежды. Постепенно боль начинала уходить, но жрица так и лежала, не в силах начать говорить.

Глаза на перепуганном и испачканном лице бегали от сестры к сестре, пока не остановились на Алире. Какое-то время, Клио все ещё глупо глотала воздух ртом, пока наконец ни смогла пошевелиться. Коснувшись ладонью нижней челюсти, словно проверяя на месте ли она, девушка начала пытаться встать на ноги.

- Алира, если то, что оборотень может подчинить тебя - правда, то это может быть опасно не только для тебя, но и для нас...

Слова вылетали с большим трудом. Клио понимала, как странно она сейчас выглядит, но не могла подобрать нужных выражений, чтобы высказать все то, что копилось в ее голове.

- Этот амулет, — жрица бросила болезненный взгляд на золотое ожерелье - принадлежал девушке, которая вместе со своим отрядом отправилась в лес, чтобы избавить его от лютоволка. Это их группа оставляла засечки на деревьях. Ее... убили собственные подруги, которые оказались под контролем чудовища. Я не до конца уверена, но монстр смог подчинить девушек, потому что те имели отцов мужчин... Простите, что все так оборачивается, я не знаю, что нам теперь делать

Клио и не думала, что Алира будет так откровенная с ними. О таком точно просто так не расскажешь. Было страшно представить, что сила, о которой рассказала Алира, и правда могла существовать. В отличие от магии двух богинь, которая служила для защиты и помощи жительниц купола, сила ликантропа могла только убивать и калечить.

- Неужели ты пошла в этот лес, зная, о возможности монстра взять тебя под контроль? Мне кажется, ты намного отважнее, чем сама о себе думаешь. Я сделаю все, чтобы ничего страшного не случилось.

Эйпадия, как обычно вела себя словно бездушный солдат, ни капли сочувствия.

-Кто ещё знает об этом? Ваша община, вероятно, да? А мое командование?


- Не думаю, что это сейчас важно, ты же не собираешься разворачиваться и идти обратно? Все формальные вопросы сможем обсудить, когда вернёмся с этого похода.

  Откровение Алиры было шокирующим. Бардесса инстинктивно сильнее сжала ладонь девушки. Теперь становилось понятнее, почему друидка так изменилась в лице после своей вылазки в форме кошки.

  — Ты уже второй раз упоминаешь этого друида. Я слышала историю, что какой-то друид помогал барону обмануть защитные чары купола, но тебе явно известно больше, – Ясена слегка нахмурилась. Наверное, это должно было быть очевидным. Алира – друидка, и, скорее всего, знала больше о других друидах. Но просто как-то в голову не приходило раньше сравнивать сестру и какого-то косматого.

  — Угрозу… Подожди, что ты хочешь этим сказать? Это ты должна привести ему рабынь?! – если бы дело не принимало такой жуткий поворот, бардесса сейчас рассмеялась бы. Воображение отказывалось даже представлять что-то подобное, настолько это казалось нереальным – ликантроп и сёстры. Ясена перевела встревоженный взгляд на Эйпадию. После такого заявления сложно было предугадать реакцию следопытки, но бардесса была готова защищать друидку от нападок. Но тревожность нарастала. Как теперь быть уверенной, что это сама Алира ведёт отряд, а не чёрные чары взяли контроль и направляют девушек в ловушку?

  — А ты… м-м-м, представляешь, как это должно выглядеть? Типа глаза там закатятся или ты начнёшь шептать себе под нос что-то зловещим тоном? – бардесса попыталась юмором смягчить волнующий её вопрос.

Реакция девушек на слова Алиры была.... разной. Где-то безразличной, где-то участливой и сочувственной. И Алира решила рассказать еще что-то. Верховная просила об этом не слишком распространяться, но как по-другому получить доверие тех, кто, возможно, будет спасать тебя от оборотня.

— Тут еще такое дело... - Алира снова густо покраснела. - Это не шутки. Друид Теутата дал силы барону. И он хоть чудовище, но ими владеет. И может исполнить угрозу... Особенно... Со мной... Друиды знают чары, туманящие разум и открывающие звериные инстинкты... Ну... Те самые... И на других друидов они действуют особенно сильно. Если я вдруг где-нибудь по дороге буду порываться куда-то идти и что-то искать, остановите меня... Пожалуйста...

Алира была до ужаса смущена. Она и об отношениях-то не сильно задумывалась, а уж тем более, о таких. Но сказать надо было. Сестрицы должны были знать о слабостях, чтобы они не стали большой неожиданностью.

  Получив новый приказ, а вместе с ним и надежду на благополучный исход, Лермонтов просиял и, козырнув торопливо, радостно гаркнул:
  - Так точно!
  От такого вопля с ближайшего дерева сорвалась стайка ворон, оглашая окрестности недовольным граем, юноша засмущался, а горцы спрятали в усы широкие ухмылки. Один Ребиндер стоял мрачный, как прогоревший еврей-ростовщик – на милость Чаплина он не рассчитывал. Проследив мрачно за сорвавшимся с места в карьер прапорщиком, он глухо ответил:
  - Наши чечены не без помощи вашего знакомца господина Миллера обезвредили американскую охрану у дома, а потом и на складе. Они – пластуны почище казаков, и когда действуют незаметно, какие-то американские Джонни им не помеха. Но не переживайте: все янки целы и здоровы. Если что и пострадало, так это их гордость, только и всего. Если она, конечно, у лавочников есть…

  На счастье горцев, смурное архангельское небо больше не разверзало хлябей небесных, и тучи, хоть и ходили хмуро, не изливались надоевшим всем дождем. Кутаясь от промозглого северного ветра в бурки, всадники негромко разговаривили о чем-то гортанными, резкими голосами, и кое-где уже в пальцах показались огоньки сигарет. Если приглядеться – американских, взятых трофеями с незадачливых караульщиков. «Беломорцы» несколько успокоились, но в прямых спинах до сих пор читалось настороженное напряжение, словно у брехливых дворовых псов, припавших к миске с кормом, но не верящих до конца, что угощение не отнимут.
  Хетагуров, постучав насмешливо графа по плечу, вклинился в ряды всадников, начав с ними что-то горячо обсуждать. Бывший подполковник, гордо держа голову, указывал собравшимся вкруг него нижним чинам пальцами на погоны, а в тоне его сквозила напористая уверенность, та, которой не хватило «наследнику» атамана. Его слушали и даже, кажется, соглашались, а значит, с каждой минутой, проведенной в покое, горцы становились все менее опасными.

  Константин Александрович, решив, что пока что его присутствие не требуется, вернулся в покои к баронессе Мёдем. Он многое мог предположить, что его ожидает, но такой сцены, что открылась его глазам, вряд ли предполагал. Так и не переодевшаяся девушка в неглиже, выгодно обрисовывающем нежные девичьи формы, курила сигарету на длинном мундштуке, по-турецки устроившись на обширной кровати, а рядом с выглядывающим из-под постели ящиком в груде стеклянных осколков валялся с окровавленной головой коммандан Витрэ, не подавая признаков жизни. В комнате отчетливо пахло сивухой: видимо, от той лужи, в которой покоился бравый француз.
  - Он сказал, что это золото должно принадлежать разоренной войной и русскими глупостями Belle France, и он его забирает. – пожала плечами при виде ротмистра баронесса. – А я не хочу, чтобы мою страну грабили… всякие.
  Будете? – протянула она Раушу сигарету.

Уже в другой реальности

  Пинто, разочаровавшийся в своих союзниках, но сильнее всех в глупом колдуне, собрался уходить. Но внутри призрака что-то изменилось. Он вдруг почувствовал уверенность, что он, в отличие от своих товарищей, сможет покинуть это проклятое место. Неужели бог мёртвых с незавершёнными делами действительно существует? Ответ на этот вопрос предстояло найти, но Люц надел кольцо и загадал желание.

Какое-то время назад до…

  Люц Салем проснулся в таверне «Упрямый лось» после полудня, ведь он мог позволить себе так долго проваляться в постели. Когда ему подвернулось два заказа, проводник сделал удачный выбор. Непыльная работёнка принесла хороший заработок и ни одной проблемы. Побольше бы таких заказов. Кто знает, что было бы, если колдун согласился на другой вариант.

  Шариф, Саймон, Рэйда и Пинто сидели в лагере и спорили. Ещё недавно они отбивались от стаи волков, а теперь перед ними лежала карта, которую они никак не могли прочитать.
  — А я говорила, что надо идти длинной дорогой! – ворчала Головня, понося про себя непутёвых мужиков, что не пожадничали лишнюю монету для уговора проводника.

  Постоялый двор «Гарцующие Котлы» атаковали гоблины.

… апокалипсиса

  Армия нежити ужасного некроманта Хелдриана Слхандрика атаковала королевство. Чёрная магия Хелдриана наделила его созданий способностью заражать живых, чтобы те после смерти присоединялись к армии. Никто не ожидал подобного нападения, а потому мертвецам удалось стремительной волной сокрушить крупные города одним за другим. Хаос охватил земли, цивилизация пала. Лишь немногие выжившие оставались маяком надежды для спасения мира.

От шлепка по заднице Иренка дернулась всем своим ладным телом, отчего ее грудь еще раз сплющилась о дерево. Если бы речь шла о настоящей драчке, то даже в такой вызывающей позе можно было попробовать сопротивляться. Например, резко согнуть колено и попробовать пяткой попасть противнице между ног. Или просто наступить задней на пальцы. Армейские сапоги, в таком случае, конечно, смягчат удар, но больно все равно будет. Вот только сейчас речь не шла о том, чтобы стучать друг другу по зубам. Так, обычное в стае выяснение отношений. По аналогии с теми же сучьими, не важно, псицами или волчицами, молодая и дерзкая рыпнулась на главную самку и получила заслуженную трепку. Так что надо было падать на спину и вилять хвостом. Хотя, в случае людей можно было обойтись словами.
- Так бы и говорила, толстая, - протянула Ирен, - а то подкрадываешься, как не родная. Хворост и дровишки собрать, это святое. Сама же знаешь, как я люблю, жаренное над углями мясо.
Она окончательно расслабила тело и несколько раз вильнула задницей.
- Отпускай меня и пошли. Сделаем жарко. - так как в последнем предложении она специально опустила слово "девкам", то это прозвучало достаточно двусмысленно.
Если бы Тис могла видеть мордочку подчиненной, то она бы увидела, как та быстрым движением мокрого язычка облизала свои пухлые губы.

Кольцо... Люц понимал, что ключ в кольце. Если это действительно легендарное кольцо исполнения желаний, то можно пожелать что угодно - и оно исполнится. Естественно, если легенды не врут.

Колдун надел кольцо на палец... и не почувствовал ничего. Хотя ведь не обязательно что-то чувствовать, когда используешь артефакты. Люц на секунду отвлекся от происходящего и подумал. Вот бы никогда не встречать Шарифа и остальных. Если бы Люц не согласился встретиться с ним, то не попал бы в лапы кобольдов, которые напали на таверну, а после и в застенки безумного некроманта, который творил непонятно что.

Плюнуть бы тогда на всех этих путешественников и эфемерные сокровища, которые они сулили, и просто не сворачивать в город, продолжая свой путь по малозаселенным регионам. Если бы так можно было... Если бы...

Конечно, все произошло не так героически как мечтала и воображала девушка. Она даже в самом бою не успела поучаствовать, хотя какой там бой, стычка. Она даже мечом взмахнуть не успела, как все кончилось.
- Все эта зловредная Тис, жадина, захапала себе самого сильного противника, - думала она, разглядывая лезвие, - а мне только добить дала. Хорошо, что я хоть тут не облажалась, ну, почти.
Юная воительница просто не могла понять, как умудрилась повредить клинок, просто засовывая его в дырку. Вот зловредные существа эти мужчины, даже сдохнуть нормально не могут. Все зло от них. Девица как-то удивительно легко перенесла своего первого убитого. Да и не воспринимался этот митрианин разумным, мыслящим и чувствующим существом. Так, хищное и вредное бронированное насекомое. Хотя, да, нервное возбуждение никуда не делось. Не успела Иренка скинуть его за одно движение мечом. Вот и трепетало сердце в клетке ребер, кровь быстро струилась по жилам и сне не было и в одном глазу. Так что появление текрурийки произошло удивительно вовремя. Разведчица как раз думала, чем заняться.
Руки любовницы оказались в нужном месте сразу, а вот эти чувственные губы большого рта Иренка предпочла бы почувствовать в другом месте. Да и сдаваться просто так она не думала:
- Глупая — глупая Тиска, - девушка сильно прижала руку воительницы к своему телу,надавив на нее прямо через свою бригантину, - я тут отрабатывала ловушку на черных сучек, и ты в нее только что попала.
Вторая рука Ирен легла сверху на локоть женщины, она подалась к ней всем телом и попыталась провести бросок через бедро. Учитывая разницу в весе, силе и опыте, Иренка рассчитывала только на неожиданность приема. Но ей захотелось оседлать Тис в позе наездницы, а свои желания девица предпочитала осуществлять сразу, без сомнений, раздумий и колебаний.

  - Я не ка’авлю! – вскинулся было мужик и тут же опал, как озимые. – Я просто когда не’вничаю, иногда букву «р-р-р» глотаю. – Собственно, и на сей раз при попытке продемонстрировать, какая буквица ему не всегда дается, Филимон обмишулился, и вместо раскатистого рыка вышло забавное сипение. Несчастный, и без того не отличающийся здоровым цветом лица, стал весь землистый, даже нижняя губа мелко и жалко затряслась: казалось, взрослый мужчина сейчас разрыдается. Но сдержался, только вздохнул тяжко да опустил задрожавшие плечи.
  - Ну, будет… - прогудел негромко из-за его спины унтер, которого, видать, вся эта сцена разжалобила. – Мы, братец, не в тюрячке какой, а в самомделешнем военном контроле. Коль невинный ты, больно надо тя держать да по мордасам стучать – тут дела сурьезные деются…
  - Вот-вот! – скорбно обронил помор, не решаясь поднять глаз на своих обвинительниц.

  Шапка в руках незадачливого «предпринимателя», которую он не прекращая мял, давно превратилась в облезлый комок невнятной формы, а одно из ее ушей, свешиваясь из красных грубых пальцев, напоминало лапу какого-то дохлого животного. Сглотнув громко – только куцая бороденка и дернулась, Филимон Андреевич завел гимн подрагивающим слабым голоском, сбивающимся иногда на тележное дребезжание:
Боже, Царя х’ани!
Сильный, де’жавный,
Ца’ствуй на славу, на славу намъ!
Ца’ствуй на страхъ врагамъ,
Ц’рь православный!
Боже, Царя храни!

  - Достаточно. – коротко бросила Данилевич. – Для настоящего большевика что гимн спеть, что ножом по горлу в подворотне чиркнуть – все едино. Не доказательство, милейший. Но… - она сцепила руки в замок, - Мы вас слушаем. – Мужик было попытался продолжить, но Вера, поморщившись, прервала его. – С этим мы поняли. По делу. Про Петьку этого твоего.

  - Ба’ышни любезные! Виноватый я – не знаю, как все было в точности! Знаю токмо, что у мериканцев ентих наших, отечественных жидков множество об’етается: вот с кем-то из них Петька, Балодис который, значицца, и столковался, что в потьмах, покуда ахфицеры ихние не видют, то’жище уст'оить. Вот, все, милостивицы, как на духу вам сказал. – он мелко перекрестился, бросил боязливый взгляд на Верочку и снова воззрился на Марию Карловну, алкая ее защиты.

  — А мы уверены, что волки приведут нас к ликантропу? – Ясене не хотелось ставить под сомнения слова Клио и Алиры, но ещё больше не хотелось столкнуться с опасными хищниками ещё раз, теперь уже в меньшинстве. Бардесса посмотрела на Эйпадию, ища у той поддержки, — Или хотя бы посмотреть, куда ведут зарубки и не пересекаются ли они с волчьими следами, для начала.

  Перед уходом друидки за чесноком, Ясена создала магический поцелуй возле Алиры и рассмеялась на шутку.
  — Может, пойти с тобой? – обеспокоено спросила бардесса, но получив ответ, что Алира уходит недалеко и всегда будет на виду, настаивать не стала. Иногда всем надо побыть наедине со своим мыслями, — В любом случае, будь осторожней.

  — Так, что это у нас получается, – после продолжила Ясена, — Со мной разобрались, будем считать, что сама вызвалась сюда. Клио выбрали старшие сёстры. Полностью согласна, что раз они считают, что это необходимо, то значит, так и есть. С друидкой непонятно. Почему решили обратиться к служительницам Старой Матери? Ну, думаю, у Алиры ещё будет время нам всё рассказать. А пока что, Эйпадия, – бардесса резко повернулась к воительнице, как будто боясь, что та решит физически избежать разговора, — Всё тот же вопрос – почему ты здесь? Только, пожалуйста, не говори, что начальство дало приказ и на этом всё.
  Девушка безобидно фыркнула себе под нос. Ясена сильно сомневалась, что сможет разговорить симпатичную следопытку. Но надо же было чем-то заполнить возникшую паузу. В такие моменты Яс жалела, что не выучилась играть на какой-нибудь лютне. Сейчас можно было бы достать инструмент, спеть песенку. Или нельзя. Всё равно бардесса пела откровенно плохо. А в данной ситуации лучше лишний раз не привлекать внимание шумом.

+++

  — Погоди, – Ясена остановила Алиру, когда та вернулась с чесноком, — Сейчас мы тебя быстренько приведём в порядок!
  С этими словами бардесса принялась колдовать над друидкой, очищая ту от лесной грязи.
  — Ну вот, так-то лучше! – подмигнула девушка, — Теперь надо помочь друг дружке снова стать испачканными! Только теперь чесноком!

- Кажется, я здесь не очень пригожусь, - Золтар сложил руки на груди, и что-то прошептал на скрипучем языке, отчего телеса его спутников едва засветились светом, - Мы похороним Эйду со всеми почестями. Но убейте эту тварь. Мне будет интересно ее рассмотреть изнутри.

Честно говоря, Оравер ожидал всякого, но то. что на гномку напала кровать его несколько озадачило. Впрочем не настолько, чтобы он не замахнулся своим топором.

- По сути, нам ведь нужно найти логово ликантропа, чтобы потом до него могли добраться воительницы. Может быть есть смысл пойти вслед за волками, которые напали на нас, они же тоже должны рано или поздно вернуться в логово. Наверное это глупо, но можно попытаться пойти по их следам, если они их вообще оставляют.

Алира яростно закивала головой.

— Да-да, это мысль. Волки следят не хуже лошадей. На лесной земле будет хорошо видно.

А после Алира встреченулась и сказала остальным:

— Я пойду чесночку дикого поищу. Перебьем запах. Все равно целоваться не будем.

С улыбкой девушка упорхнула ближе к лесному массиву, где в тени кустов должны скрываться мелкие побеги дикого чеснока. Сейчас как раз сезон, так что найти его не должно стать трудной задачей. Настроение Алиры было приподнятым. Как будто не было трудной и кровопролитной битвы с волками. Как будто им не нужно было сейчас идти в самую гущу леса сражаться с чудовищем. Алира видела, что она полезна и нужна - и ей от этого было чертовски приятно и весело.

Искомое нашлось довольно быстро. Уже через каких-то четверть часа Алира выкопала кинжалом целый сноп пахучих растений. Минимум по крупной луковице каждой. И тут же осознала, какая она дурочка. Ведь знала же, что в лес идет. Дома лежал прекрасный набор для травника, со всеми пестиками, ступками и даже небольшой садовой лопаткой. И вот надо было его забыть. Теперь руки чуть ли не по локоть вымазаны в липкой земле, да еще и платье спереди все перемазано. Из кинжала вышло крайне плохое копательное орудие. Да и землекоп из Алиры вышел неважный. Поэтому возвращалась она со смешанным настроением. Вроде и быстро сделала дело, но триумфа не было - грязнули триумфа не заслуживают.

Поэтому девушка сбросила клубни возле потухшего костра и пошла мыть руки и оттирать платье, надеясь, что грязь не въелась слишком глубоко.

- А ну расступись! - Оравер пролетел словно лавина, спускающаяся с гор, не заметив ни двери, ни своих спутников (хотя нет, заметил, конечно,иначе для чего он кричал "расступись"?).
- Это кто тут Эйду обижает? - лицо страшное, топор занесен. В общем, кошмар кошмаром...

–Потише там!–Сказал Фенакс, пару раз ударив дверь прикладом арбалета.

- Да, да. - под звук закрывавшихся ставней окна ответил по ту сторону двери эльф, а затем резкие шаги устремились к препятствию меж ними обоими. Секунда, не более - вот сколько понадобилось для того, чтобы со спокойного голоса Герон переключился на полукрик, что выпалил тот в сторону арбалетчика после открытия двери: - Старейшину, живо!

Судя по суженным зрачкам и полунелепой попытке отгородиться от Солнца, того, что заставило Зару источать жижу темную, он не этого ожидал после того, как уже был готов покинуть комнату в полном облачении. Далеко не это, учитывая ещё витавший в помещении запах женщины и выделений после совершённого ночью соития.


И будто этого мало, гномка также оказалась в беде, о которой ещё предстоит узнать. Поэтому, засунув своё "Я" куда подальше, Герон, без слов признав своё бессилие по отношению к Заре, ринулся помогать той, о чьих проблемах пока не было известно, но было слышно. И была небольшая надежда, что в случае с Эйдой он окажется куда полезнее.

  Устроившаяся за широким столом Данилевич неторопливо подняла глаза от протокола, на котором появились первые строки, написанные убористым, похожим на арабскую вязь почерком. Чуть приспустив по носу очечки, словно она и вправду была недовольной ответом учительницей, Вера с толикой недовольного удивления посмотрела на напарницу.
  - Милочка, а с чего вы взяли, что перед нами не решительный диверсант, прошедший подготовку у германцев? Только потому, что он выглядит как дурак и через раз явно наигранно картавит? Нет, перед нами как раз опытный и умелый враг, пытающийся обмануть и сыграть на чувстве жалости. Допросим, в том числе и с применением силы, а потом или на Мудьюг, или, если поверим его истории, окажем милость и просто расстреляем. А семья, что семья – это уже не наша головная боль. Убьют их красные, туда им и дорога. Или вы предлагаете за казенный кошт брать их под охрану? В чем смысл? Это не выгодно: кормить их денег стоит.
  Безразлично пожав плечами, «злой следователь» откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди и звучно постукивая каблучком по дощатому полу.
  - Сейчас сломает ему унтер запястье, и все недолга. Сразу запоет, аки соловушка, ну а коли нет… - новое резкое движение плечами вышло уже угрожающим.

  Кажется, проняло даже унтера – тот с суеверным испугом смотрел на Данилевич, словно перед ним не человек вовсе, а натуральный бес в девичьем обличье. Запуганный же помор вовсе бухнулся на колени перед Машей:
  - Ба'ышня! Милостивеца! Я все как на духу гово'ю! Мы токмо вещицы заморские, одёжу тама, продукты всяко 'азные хотели п'икупить, нешто мы совсем умишком ско'бные!? А Петька, ен сам кочега'ом плавал в Мерику енту, в Париж и даже в Гамбург! Он с каким-то жидком мериканским столковался, по рукам удаи'ли, вот мы, как солнышко вовсе ушло, выждали да поплыли! Чес-слово, заступница, не надо меня ни ст'елять, ни на Мудьюгу отп'авлять!

  - Брешет, как пес. – убежденно заявила Вера Антоновна, вовсе переставшая быть той милой Верочкой. – Юлит и вертится, как макрель на крючке. Ну что, комиссар, - едко спросила она, начав копаться в ящике стола, - тебе какое колено для начала прострелить, чтоб не врал? Какое тебе менее жалко, негодяй?

Услышав обращение «ворриерс», бойцы заулыбались: как и полагается, с покровительственно-снисходительным выражением — дескать, нам лестно, что вы учите наш язык, а что знаете ещё неважно — это не беда, мы вашего вообще не знаем (но, невысказанным продолжением, — нам ведь и не надо).

— Ликатч? — удивился Джимми и вопросительно взглянул на рыжего товарища.
— Никакого министра Ликатч мы не знаем, — пожал плечами тот и добавил: — Прохода нет. Извините, baryshna, — и уже по тому, каким заискивающим тоном он это сказал, было ясно, что прогонять от входа Вику прямо сейчас, как это они бы сделали с иным просителем, эти двое изголодавшихся по женскому вниманию солдат не станут, а попытаются завязать разговор.

Ждать долго не пришлось: Джимми тут же поинтересовался, откуда Вика знает английский, потом великодушно похвалил её знание языка, потом поинтересовался, не посещает ли она вечера в YMCA или YWCA — эти две организации недавно открыли отделения в Архангельске и проводили там танцы и концерты, потом представил своего рыжего товарища: познакомьтесь, baryshna, это Сэм, мы оба из Йоркшира (а не из Шотландии, оказывается!), Сэм из деревеньки в северном Йоркшире, а он, Джимми, из самого Йорка. Это как Нью-Йорк, — пояснял Джимми давно заготовленной остротой, — только более первоклассный (classy).

— Первоклассный, только посмотрите на этого баронета, — толкал его в бок локтем Сэм. — Не слушайте его, baryshna, он сын шорника и сам шорник, — а Вика тем временем давно уже приметила за спинами солдат движение.

Пока Сэм с Джимми увлечённо трепались, открылась створка парадной двери правительственного общежития, и на двор вышли двое. Первый — немолодой, лысоватый мужчина с седой бородкой, в когда-то приличном, но видавшем виды уже, лоснящемся костюме с нечистым, мятым воротничком, — прихрамывая, спустился по ступеням крыльца, за ним вышел другой — помоложе, с простым русским лицом и бриллиантиновым пятном поверх замазанной ссадины на скуле. Этот, с оскорблённо-гамлетовским видом держащий руки в карманах серого пальто-тренчкота, хмуро окинул взглядом двор, часовых у входа и Вику, но не проявил интереса. Оба мужчины сошли с крыльца и принялись закуривать — пожилой достал портсигар, угостил молодого, тот долго, с раздражённым видом чиркал спичками, закрываясь от ветра. Они завели негромкий, судя по всему, начавшийся ещё внутри дома разговор — Вика за трескотнёй йоркширцев не могла расслышать каждого слова, но в паузе разобрала:

— Вы-то остаётесь, а мне теперь как быть? — спрашивал молодой.
— Не извольте беспокоиться, — отвечал пожилой, и в интонации его Вика уловила знакомые нотки — так говорили многие её старшие товарищи по «Новому миру», интеллигентные евреи, долго прожившие в черте оседлости. Остаток фразы она разобрать не смогла — как раз в этот момент Джимми принялся рассказывать про то, откуда он родом.
— Да я не о том же! — раздражённо воскликнул молодой. — А приживальщиком я не буду, кое-какие крохи достоинства остались и у меня!
— Да подождите же вы, к чему эти сцены? — продолжал увещевать пожилой. — Вот Пётр Юльевич вернётся…
— И что сделает Пётр Юльевич? Что вы все сделали, пока… — и снова остаток фразу потонул в потоке трёпа йоркширцев:

— Шорник — это человек, который делает упряжь, — Джимми принялся пояснять Вике смысл английских слов. — Упряжь — это для коней. Для лошадок. Лошадка, — он изобразил ржание, — понимаете?

— Я сегодня же съезжаю и при первой возможности покидаю Архангельск! — выкрикнул молодой, импульсивно пройдя несколько шагов по двору с папиросой в руке. — И еду в Сибирь! В Сибирь! Здесь наше дело проиграно, и если вы ещё этого не поняли, вам это скоро объяснят!
— Ну Михаил Александрович, — совсем уж жалобно протянул пожилой.
— И объяснение вам это не понравится, так-то! — с триумфальной оскорблённостью завершил тираду молодой.

Алира много знала о повадках животных. Хоть она и была молода, но по части тварей земных ей не было равных в общине. Ведь многих из животных она знала, так сказать, изнутри. О волках, которых ей не раз приходилось отгонять от барашков и козочек, она тоже знала чуть ли не все. Чем и сразу же поделилась с подругами - Алира надеялась, что уже могла так называть девушек.

— Скрыть запах от волков поможет перец, лук или чеснок. А еще уксус или селедка. Они как что-то из этого чуют, им нюх на пару дней отбивает. Но я бы не хотела, чтобы от меня пахло селедкой.

Ну вот, снова сказала что-то не то. Такими темпами ее будут считать деревенской дурочкой, которая невесть как выбралась из деревни и решила поделиться "мудростью". Впрочем, все, что она выдала, действительно было правдой. Чем острее запах, тем вреднее он для псов - и для волков тоже. Другое дело, что самим от этих запахов придется намучиться. Толку, если перец перебьет запахи, но от него чихать придется всю дорогу. А о селедке и вовсе молчок. Алирка и так рыбу не любила и воротила от нее нос всегда, когда ее варили или тушили сестрицы, а уже добровольно натереться селедкой даже благой цели была не согласна. Это выше ее сил.

— Надо еще старый путь отыскать, чтобы не блудить по лесу.

Получатели: Ясена.

  Ясена подбежала к Алире и Клио, и сразу же накинулась с объятиями сначала на одну, а потом и на другую сестру. Была бы Эйпадия рядом, ей тоже бы «досталось», не смотря на возможные сопротивления.
  — Ох, девочки, спасибо вам! Вы сами то как? Простите, что я вот только сейчас об этом спрашиваю, – бардесса взволнованно смотрела на девушек, оценивая их на наличие ранений, — Может я что-то могу сделать?

  По сравнению с книжками по некромантии из подвала, фолиант мага был по содержанию на несколько ступеней развития выше. Заклинание, что зачитывало это недоразумение, обладало огромной мощью. Очень сомнительно, что создателю недонежити хватило бы собственных сил для реализации подобной магии. Но множество неупокоенных душ воинов, с которыми Пинто столкнулся, когда вылетал на поверхность, питали своей энергией это место. И даже такой слабый некромант мог воспользоваться их энергией в своих нуждах. Чем сейчас и занимался. Основная часть ритуала, состоящая в оживлении груды мяса, была завершена. Теперь маг делал своё создание сильнее и разумнее. То, что было раньше Ольгой, застонало. Одна из рук поднялась вверх, но затем безвольно упала.

  — Дорогая, ещё чуть-чуть, и мы будем вместе! – воодушевлённый своим успехом, некромант не обращает внимания на очередного призрака за своей спиной. Речь мага становится чётче, когда он возвращается к заклинанию.

  Как и маг с кобольдами, другие привидения игнорировали Пинто. По большей частью они были бледной тенью призраков. Кроме одного. В углу под столом спрятался полупрозрачный хоббит, ещё один гость постоялого двора, оказавшийся в хорошем месте в не то время. Выглядывая робко из своего укрытия, хоббит с интересом наблюдал за Пинто. И хотя он не ответил на призыв кендера, он был единственным, кого бард мог попытаться привлечь на свою сторону.

Золтар вернувшись к столу заставил Асандру вспомнить о своих обязанностях и вскоре получил свое пиво. Девушка, выполнив заказ принялась убирать грязные тарелки и наводить порядок. В этот момент в таверну вернулись разносчица Кириса и сбежавшее Лами. Последняя была пудовой от стыда и долго извинялась перед гостями за свое поведение.
По всей видимости Герона ждала приятная ночь. Об этом ему намекнула не двусмысленная улыбка Зоры и обещания зайти попозже.
Эйда принялась обсуждать планы по изничтожению ящеролюдов их наследия и гипотетического шамана. Фенакс немного послушав гномку решил прогуляться и поговорить с местными. Оказавшись на свежем воздухе, жрец к своему разочарованию никого не заметил, а потому решил прогуляться.
Ступая по мягкой земле Эррол осматривал дома и их нехитрое хозяйство. Ни заборов, ни оград все открыто и доступно это говорило о доверии, что царило в деревне. От болота Кривда так же себя не ограждала, словно являясь его естественным продолжением. Если прислушаться, то Фенакс хорошо слышал плеск местной фауны, которая по звукам порой была очень немаленькой. Далекий рев неведомых существ, кваканье, чириканье и конечно же жужжание кровососущих гадов. На удивление эти самые гады почти не донимали Фенакса, видимо резко пахнущее ожерелье помогало.
В кокой-то момент сильный порыв ветра нырнул в листву ближайшего к жрецу дерева и до Эррола донесся едва слышный стук. Интересно, что это?

Когда Асандра подошла к столу, чтобы забрать очередную порцию грязной посуды Оравер поинтересовался у нее, где может быть шаман. Девушка в ответ лишь пожала плечами:
- Кто его знает. В прошлый раз поганцы чешуйчатые вроде как обустроили лагерь в нескольких днях пути от Кривды. Вы об этом Зару спросите, а лучше Амалах или охотников.

  – Меняйте позицию! Разом, взяли! – Фрайденфельдс помахал рукой, пошел вдоль цепи и стал приговаривать: – Не стрелять без команды. Перезарядиться! Ждем команды, не светимся.
  А сам глазами зырк-зырк на тот берег. Вломили, конечно, душевно, но и страшно тоже. Зазнаваться не следует. Главное, сейчас не пропустить, чтобы не разбежались, и чтобы какая батарея вдруг по леску не начала работать.

  Только что лежащая на земле и вся в крови Дина снова стояла на своих двоих, и по её же словам была готова продолжать драться. Ясена смотрела на подругу и не верила своим глазам. Бардесса знала, что сёстры практикует целительную магию. Да чего уж там, даже некоторых бардесс обучали этому. Яс не раз видела, как некоторые незначительные ранки исчезали под тёплыми ладонями сестёр. Но чтобы спасти Дину, которая, по мнению подруги, была на грани смерти, и не просто спасти, а в буквальном смысле поднять её на ноги, дать ей силы сражаться – в глазах Ясены это была настоящая магия.
  От вновь услышанного голоса Дины бардесса почувствовала, как в уголках глаз собираются слезинки. Ярость отошла куда-то назад. Скорее всего, следующий удар Яс не попал бы по цели.
  — Я рада, что мы сейчас вместе, – вполголоса сказала девушка Дине, когда волки начали рокироваться. Надежда на победу угасала с каждым мгновением. Пока не произошло чудо, устроенное не иначе, как богинями. Какое-то время Ясена всё ещё стояла с двумя мечами наготове, и лишь глубокий и громкий голос Гильды, раздающей приказы, снял напряжение с девушки.
  — Ты как? Ты точно в порядке? Дай посмотрю, – бардесса, всё ещё не выпуская оружие из рук, пыталась разглядеть раны под окровавленной одеждой Дины. Наконец-то поняв, что руки всё же придётся освободить, Ясена кладёт клинки на траву. Пришёптывая, девушка касается подруги, чтобы очистить её от крови и грязи.

  Найти своё снаряжение и подобрать одежду не составило труда, хоть и заняло некоторое время. На костях да раздутой плоти снаряжение сидело непривычно, но свою функцию выполняло исправно. Пинто же старался почувствовать что-то необычное, но явных признаков магии в комнате не было. Видимо, волшебные вещи своих жертв хозяин подземелья хранил в другом месте, либо жертвы не имели ничего подобного. От скуки привидение сделало пару кругов по помещению, и в какой-то момент одна деталь всё же привлекла внимание кендера. Зелёный плащ, который несколько раз доставался из гардероба Саймоном и Рэйдой, хранил в себе секрет. В подкладку плаща был вшит потайной карман с золотым кольцом с тремя инструктированными камнями. Когда кольцо было извлечено наружу и рассмотрено поближе, оказалось, что два камня тусклые, но последний слабо светится. Возможно ли, что это кольцо одно из тех самых? Кто не слышал о легендарных сокровищах – об огромных молотах, что способны сокрушить великана; о доспехах, делающих носителя неуязвимым; о кольцах, что выполняют желания? Истинную ауру могли скрыть, чтобы драгоценность не нашли. Или же это просто подделка, спрятанная с другой целью? Есть только один способ проверить.

На просьбу Золтара показаться чучело ответило бездействием. Волшебный свет жреца прогнал тьму из пасти явив тому пыльное нутро, которое было весьма обычным.

Первый шок таверщицы и оставшихся служанок прошел быстро. Хозяйка окинула строгим взглядом наемников задержавшись на Героне.
- Вижу пиво ударило вам в голову дорогие гости. Однако впредь советую вам воздерживаться от подобных шуток. Люди в нашей деревне простые, не ученые и могут понять подобные шутки не верно. – Последние слова явно предназначались эльфу. Затем хозяйка отправила рыжеволосую разносчицу за убежавшей девушкой.



- Слушай, милая, а садись-ка рядышком и угостись сама, - указала она на полную кружку. - Эти ребята такие скучные, что заставят меня пить в одиночестве, а это дело вопиюще неправильное. Меня Эйдой зовут, если что.
Асандра в ответ замерла в нерешительности. Она кинула взгляд на хозяйку, а затем поджав губы ответила извиняющимся тоном:
- Спасибо, но я не могу. Это дар Вадлливы и предназначен для вас, я оскорблю богиню разделив с вами стол.

Фенакс тем временем попробовал обстановку разрядить, но говорил он столь не громко и не внятно, что внимания на его слова никто не обратил.

  Вслед за Шарифом в соседнюю комнату перебрались Рэйда и Саймон, оставив Люца геройствовать в одиночку. Магическая рука колдуна с помощью отнятых у охранника ключей неторопливо отпирала замок под восклицания призрачного кендера. Раздался долгожданный щелчок. Если бы магия или нежить могли потеть, то сейчас был бы самый подходящий момент. Можно даже почувствовать себя тем самым чуваком, что на последних секундах до локального апокалипсиса решает перерезать синюю или красную нить. Взрыва не последовало, хотя победу было рано праздновать. Предстояло ещё дёрнуть дверь за ручку. И вот здесь то и должна была сработать защитная система хозяина подземелья. И она сработала.

  Когда магическая рука плавно толкнула дверь вперёд, из той прямо из центра вырвалось три яркосветящихся дротика. Сидящий внутри Пинто почувствовал лёгкие колебания Плетения вокруг себя, которые, впрочем, вреда приведению не причинили. Как и не причинили бесплотной руке. А вот Люцу повезло меньше. Не найдя подходящую цель, заклинание отправилось в первую попавшуюся на пути. Либо искусственный интеллект тайных искусств был слишком продвинут, либо, наоборот, слишком туп. Но это уже не имело значений. Колдун, устоявший на ногах несколько минут назад, всё же свалился на холодный каменный пол.

  Цель была достигнута. Дверь открыта, ловушка обезврежена. За ней – всё богатство этого мира, по крайней мере, та часть, что была надета и принесена с собою ранее живыми существами.

Ох, слушай, про это надо с Мамой говорить

  — Да похоже с ней уже об этом говорят, пойдем послушаем, – Ясена крепко сжала ладонь Дины, а затем выпустила её руку из своей, — И давай пока не нарываться. Я всё равно получу от твоей Ма, но не хотелось бы отхватить больше, чем заслуживаю.

  Бардесса не успела дойти до боевых подруг, а ситуация стремительно развивалась. На окрик Эйпадии и последующую попытку её окружить, Ясена поджала губы. Помимо прочего, для себя девушка отметила, что протеже Мариэлы всё же взяла слово, а вместе с ним и командование (пускай и в этом случае), на себя. Иначе бы Эйпадия не оказалась в таком положении. Бардесса переключила внимание на Клио, пытаясь понять, что же произошло. Либо жрица Аэлис не смогла вести переговоры с Гильдой и Эйпадия попыталась ей помочь, либо Эйпадия внаглую взяла всё под свой контроль. В любом случае, сейчас следовало держаться вместе.

- Что происходит? - она смотрит на бардессу с надеждой, что та все объяснит и разрулит. - Эта ваша... она вообще в своем уме?

  — Всё будет хорошо, разберёмся, – Ясена тихо ответила Дине и ободряюще улыбнулась. Девушкам оставалось сделать пару шагов до эпицентра конфликта. На второй вопрос подруги бардесса предпочла не отвечать. Она просто не знала, что и сказать.

  — Клио хотела сказать, что тут действительно опасно. И без охраны работы лучше не начинать, – когда жрица закончила свою речь, Ясена решила её поддержать. В отличие от Клио бардесса говорила негромко и медленно, обращая свои слова только к Гильде. Правда теперь вся ситуация казалась ещё абсурднее. Если бы на репетицию выступления бардесс пришли четверо молодух и начали говорить, что артисткам следует сворачиваться, не подтверждая это бумагами или званиями, то эти четверо были бы посланы моментально.
  — Мы не можем просить вас уйти, но мы просим вас быть осторожными. А ещё лучше, попробовать переговорить со штабом, чтобы отложили работу на пару-тройку дней, как и сказала Клио.

— Я был в Петрограде, но там не присутствовал, — мрачно прокомментировал Дедусенко рассказ Виктории о Чернове. — Меня там в тот день не было.

Посыл речи генерал-губернатор, однако, уловил: сидел теперь как пришибленный, и было заметно — оставаться одному в компании Янека, Индриксона и Юрченкова ему очень не хочется. Уже уходя, Вика заглянула в чайную и увидела, что Дедусенко с печальным видом молча сидит на своём месте в чайной, а через пару столов от него так же молча уселся Янек, по-совиному уставившись на генерал-губернатора.

***

5:40

На улице было всё так же пусто, как ночью, но ржавое, хмурое утро уже висело над городом. После затхлой чайной оглушительно пахло сыростью и водой. На мусорной куче в углу двора гортанно кричали, угрожающе взмахивая крыльями друг на друга и открывая нежно-розовые клювы, две чайки. Дождь перестал: под порывами ветра на свинцовых лужах вздрагивали лоскуты тонкой ряби, мостки на тротуаре были покрыты мокрым рыжим ковром из палых листьев.

Улицы были ещё пусты: город был в том утреннем полуобморочном состоянии, когда рабочие на квартирах ещё досыпают последние минуты под угрожающее тиканье будильников, а дворники в своих полуподвальных каморках уже нацепляют фартуки. Прислуга в богатых домах растапливает печи, и сонно ругается, зло брякая утварью, кухарка на горничную. Дождавшись, когда последнего пьяного иностранца отволокут домой, устало ужинает (завтракает?) на кухне ночная смена кафе «Париж», и только латыш Марк, имя которого на родном языке звучит очень революционно, в пустом зале елозит шваброй по паркетному полу, собирает заляпанные скатерти в корзину: зато он в дополнение к еде получит пол-плитки американского шоколада. Типография завершает печать номера «Северного утра», рабочий относит перевязанные бечёвкой, остро пахнущие типографской краской, влажные пачки газет в рассыльную, а снаружи топчется, обхватив себя руками за плечи, первый разносчик — двенадцатилетний паренёк-беспризорник. Пекарь в сером переднике и колпаке достаёт из печи рядок горячих, упоительно пахнущих буханок, цокает языком, заметив сгоревшую, и откладывает её для себя. В трамвайном депо гражданин вешает серое пальто и кепку в шкафчик раздевалки, надевает форменную куртку с фуражкой и превращается тем самым из непримечательного гражданина в кондуктора. В обществе «Капля молока» лаборант заливает молоко в бутирометр, а привезший бидоны холмогорский крестьянин с овчинной шапкой в руках неотрывно глядит на непонятный прибор, подозревая тут подвох. Переводчик за обложенным словарями столом вскидывает красные глаза от исписанных листов на стенные часы и с удивлением обнаруживает, что пора ложиться спать. Извозчик на постоялом дворе шумно дует на блюдце с жидким чаем, а вернувшийся с ночной смены распрягает лошадку, предвкушая, как сейчас почистит её, даст ей овса и наконец брякнется в ещё тёплую от товарища койку. Стоит на часах у ворот правительственного общежития, рядом с полустёртой надписью «УБЛЮ», осоловелый от недосыпа британский часовой, в сонном отупении мечтающий о том, чтобы его наконец сняли с поста.



Широкие ворота во двор были закрыты, а у будочки рядом с резной калиткой стоял британский солдат с винтовкой и в брезентовой накидке — очень молодой и нескладный, рыжий, пучеглазый, с лошадиным вытянутым лицом, такой типичный томми, как с картинки в нью-йоркском Mid-Week Pictorial: в журналах любили публиковать фото именно таких, простоватых парней, как бы утверждающие — если уж такие, как этот, воюют и не жалуются, то и любой сможет.

— Oi! Stoy!… — протяжно и устало окликнул он приближающуюся Вику, а затем обернулся себе за спину, в будочку. — Get your arse up, Jimmy, someone’s coming.
— Shut your trap, dingbat, — донёсся сонный голос из будочки. Говорили оба с каким-то диковинным выговором, последняя фраза звучала скорее как «shoot your troop»: Вика, хоть и в Лондоне жила когда-то, но совсем в бессознательном возрасте, и в британских диалектах не разбиралась.
— No go, lass! Nyet entry! — преувеличенно артикулируя каждый слог, обернулся к ней рыжий, запретительно махая рукой. — Get up, you goldbrick, — снова сдавленно шикнул он себе за спину.

Из будочки вылез его товарищ, названный Джимми — тоже в накидке, без головного убора и винтовки, щекастый, рыхловатый, с коротким ёжиком на голове и почти славянским круглым лицом, которое встречается у англичан низших классов. По тому, как Джимми щурится, разлепляя глаза, и с трудом подавляет зевок, было ясно — ещё полминуты назад он там дрых.

— The bl… — невнятно буркнул он, промаргиваясь. — Oh, it’s a lassie! — с внезапным прозрением заметил он, таращась на Вику. — Hey, baryshna, — он так и сказал, «барышна».
— You can't go in there, — продолжал увещевать Вику рыжий. — Entry — nyet!

  После теплого прощания с Альбой бардесса ненадолго притихла. Теперь маленький отряд остался один, дальше все вопросы предстояло решать им самим. Впрочем, длилось это недолго, Ясена завела непринуждённый разговор с остальными девушками. Точнее начала рассказывать о себе, посчитав, что это поможет другим чувствовать более раскованно в общении.
  — Интересная у нас собралась компания, разнообразная. Жрица, следопытка, друидка и бардесса. Меня вот послали сюда, точнее как послали, я сама вызвалась, чтобы в первую очередь обеспечить сохранность и целостность музейных экспонатов, – бардесса указала на серебряный топорик у себя на поясе и серебряный меч Эйпадии, — С меня за них будут спрашивать по всей строгости. Так что не удивляйтесь, если после победы над ликантропом я первым делом побегу чистить клинок от его дрянной крови.
  Ясена рассмеялась, но решила не заканчивать на шутке.
  — Но и драться я умею, да. А вы какими судьбами оказались здесь?

***

  Когда сёстры вышли на опушку, Ясена слегка удивилась, увидев знакомое лицо Лилы. А потом картинка сложилась, и вот бардесса уже улыбается до ушей и активно машет Дине. Если бы не обстоятельства, то девушка уже бежала навстречу подруге.
  — Вы же тут без меня разберётесь, да? – фраза прилетела от спины бардессы, которая уверенно направлялась в сторону одной из лесорубок.

  Вместо ответа Альбе бардесса подмигнула подруге, а затем взяла её за руку и потащила поближе к своим новым спутницам.
  — Знакомьтесь, это – Альба. У неё феноменальная память и доброе сердце, – Яс глупо хихикнула на не очень остроумную характеристику, но всё же продолжила, — И я уверена, она нам обязательно поможет, пока мы здесь, если мы её хорошо попросим.
  — А это – Алира, – девушка запнулась на секунду, прикидывая свои шансы не ошибиться с представлением, — Она – друидка. И Клио – жрица Аэлис, и кроме того, наша лидерка отряда. А ещё, Мариэла сказала, что они обе талантливы в магии, – последнюю фразу бардесса сказала особенно уважительным тоном.
  К этому моменту из палатки уже вышла Эйпадия, и Ясена помахала ей рукой.
— А это – Эйпадия, грозная воительница. Так что, как видишь, Альба, я в надёжных руках, не пропаду. И, может, уже завтра вновь буду полировать клинки и выслушивать наставления Джемаймы.

  На вопрос Эйпадии о готовности девушка просто кивнула головой.
  — Эйпадия, я так поняла, что ты хорошо ориентируешься в лесу? Значит, пока мы будем следовать за тобой? – Ясена старалась говорить как можно аккуратнее, чтобы своими словами не задеть чувства других сестёр. Изменение настроения воительницы трудно было не заметить, но назвать его точную причину сейчас было слишком опрометчиво. Поэтому девушка старалась лавировать на незнакомой ей территории армейской субординации, поддерживая каждую из сестер.


Получатели: Клио.

Получатели: Эйпадия.

Палатку следопытка покинула не в лучшем расположении духа, судя по плотно сжатым челюстям, отчего на скулах выступили желваки, и сдвинутым бровям. Поморщилась, посмотрев на небо, да подошла к спутницам.
- Все готовы? - спросила Эйпадия, после чего посмотрела на Клио, - Командуйте.

  После того, как минотавр-мумия взял в заложники череп-Пинто, ситуация ненадолго приняла чуть более мирный оттенок. В какой-то момент даже показалось, что вся нежить в этой комнате может решить проблемы, не избивая друг друга. Минотавр пыхтел. Бинты полностью скрывали его голову, и прочитать на лице реакцию на слова других было невозможно. Крепкие руки продолжали держать череп.
  А потом в сторону мумии полетел небольшой сгусток пламени. Такой ма-а-а-аленький. Он даже не попал в цель. Но как всегда бывает, одна крохотная деталь может изменить весь мир. В нашем случае речь, может, идёт не обо всём мире, хотя кто его знает.
  — Да заткнись ты уже! – рявкнула мумия на не затыкающийся череп. Нервы сдали. Мышцы напряглись. Раздался хруст. Рядом с минотавром материализовался призрак. Кажется, кто-то чересчур шумно сглотнул.
  — Блять, – последнее слово. Недовольный обращением с собою лошадиный череп стал быстро нагреваться. Искра, буря, безумие, огненный шар. У Рэйды появился ещё один повод говорить «ну я же говорила».

Объявление о том, что старшей в группе назначается именно она испугало Клио. Одно дело участвовать в походе, и совсем другое его вести. Однако Клио попыталась совладать с собой, и скоро ее голова уже была высоко поднята. Этого следовало ожидать, и глупо теперь отнекиваться,в любом случае, ей же не придется решать вопросы жизни и смерти, все они одна группа, а значит и обсуждать все будут вместе.

Карта была не самой информативной и куда больше девушку заинтересовали красные склянки. Их было только две, но это кажется не было большой проблемой.

- Конечно не против, - ответила жрица Ясене, - и ты возьми, Эйпадия, и я, и Алира владеем магией исцеления.

Упоминание снаряжения снова заставило молодую юртцу немного смутиться, кажется она была самой "бедной" на провизию участницей их маленького отряда

- Боюсь, что у меня почти ничего нет, только веревка, да комплекты лечения, к сожалению не было времени одолжить у кого-нибудь нужные для похода вещи. Но не думаю, что нам ещё стоит задерживаться

Значит, Клио - лидер группы. Ой как хорошо. Алира чуть было в ладоши не захлопала, но вовремя осадила себя. Ведь среди воительниц находится, а не детей в общине забавляет. Но надо же, в пути, когда они вдвоем общались, у Алиры и мысли не возникло, что жрица может командовать. С другой стороны, это очень хорошо. За те пару часов они уже вроде бы подружились, поэтому не придется выдерживать косые взгляды от нового начальства.

Карту друидша чинно посмотрела, но если честно, предпочитала изучать дорогу в живую - своими глазами. Так и запоминается лучше, и ошибиться невозможно - ведь нет двух одинаковых поворотов и дорог - они все разные, как люди.

Ясена - какое интересное имя - взяла себе одно зелье. Как правильно она смогла заметить, Алире оно было ни к чему - если срочно, то можно и магией подлечить. Хоть друидша и не была целительницей, но магией владела и могла вылечить не только царапины, но и вполне серьезные раны.

— А ещё у меня с собою два сухпайка. И палатка. Если у кого-то ещё есть палатка и еда, то не пропадём, даже если провозимся до ночи.

— Ой, у меня есть палатка. И спальник. И одеялко. Сестрицы хорошо снарядили, чтобы не подмерзла в пути. Мало ли что случиться может.

  Ясене стоило огромных усилий сосредоточиться на словах Мариэлы и карте. Это была важная информация, и хотя бардесса не сомневалась, что Эйпадии уже всё заранее известно, перестраховаться не мешало. Только вот с ориентированием в лесу у девушки было всё совсем плохо. Поэтому интерес к происходящему стремительно угасал. Вместо этого, бардесса время от времени кидала любопытные взгляды на Клио, особенно после того, как начальница назначила её главой их маленького отряда. С одной стороны это было ожидаемо. Протеже Мариэлы выглядела скорее как хорошая исполнительца, чем харизматичная лидерка. И жрицы Аэлис подходили на подобную роль как нельзя лучше. Но Клио… по ней сразу так и не скажешь, что она может стать стержнем команды. Тем любопытнее было наблюдать за реакцией самой жрицы.
  — Вопрос только один: можем приступать? – Ясене уже не терпелось поближе познакомиться с новыми сёстрами да начать движуху, хотя некоторые организационные моменты всё же стоило решить заранее. Вдруг Мариэла сможет чем-то помочь ещё.
  — Я заберу одно зелье, если никто не против, – бардесса потянулась к одной из склянок. Девушка предполагала, что раз прибывшие сёстры владеют целительной магией, по словам Мариэлы, то лучше, чтобы воительницы имели возможность подлечить себя, если отряд по каким-то причинам разделиться.
  — А ещё у меня с собою два сухпайка. И палатка, – Ясена быстро пробежалась взглядом по спутницам, чтобы прикинуть, кто что взял с собою, — Если у кого-то ещё есть палатка и еда, то не пропадём, даже если провозимся до ночи.

Дедусенко встретил Вику в полутёмной пыльной чайной, освещённой серым полусветом, пробивающимся через щели в зашторенных окнах. Он сидел за голым деревянным столом рядом с погасшей спиртовкой с жестяным чайником, покрытым по днищу окалиной. Рядом со спиртовкой стояло голубенькое блюдце с одиноким окурком на детском рисуночке поверх фаянса — дореволюционный миловидный котёнок с бантиком.

В чайной было с пяток столов с лавками и табуретами, и то, что сейчас Дедусенко в одиночестве сидел за одним, у стеночки, придавало ему какую-то дополнительную оскорблённость в виде — будто бы в наказание отправили генерал-губернатора стоять в тёмный чулан. У них в нью-йоркской квартирке был такой чулан, заставленный всякой рухлядью, которую отец то ли по еврейской, то ли по русской привычке сохранял, хоть и не знал зачем, и Вику туда он тоже, бывало, ставил в наказание — не на сухой горох в угол, а в тёмный захламлённый чулан. Вот с таким видом она там, должно быть, и стаивала в детские годы, вот так же оскорблённо и поднимала на отца взгляд, когда тот наконец разрешал выйти.

— Вот как, — подозрительно буркнул он, исподлобья глядя на Викторию. — Значит, вожаки решили все вопросы без нас? Действительно, кому интересно мнение какого-то там члена правительства? Я, грешным делом, — и снова пошёл генерал-губернатор разгоняться, угрожая впасть в истерику, — полагал, что будет какое-то межпартийное совещание, но вы, но ваша партия, в очередной раз!… — Дедусенко раздражённо махнул рукой. — И что теперь? — вскинулся он на Вику, рывком поднимаясь из-за стола. — Что теперь, я вас спрашиваю?

Вика даже слегка вздрогнула, когда изображающий оскорбленного в лучших чувствах гражданина Дедусенко встал из-за стола. Ох и дурак же... На мгновение возник соблазн намекнуть ему, что в данный момент жизнь "члена правительства" не стоит и ломаного гроша, но девушке удалось подавить этот импульс: политически нецелесообразно, напомнила она себе.

- Что делать теперь, спрашиваете? - она не стала углубляться в оправдания и объяснения текущего положения, сразу перейдя к вопросам практическим. - Лично я планирую заняться вопросами, которые из рабочих кварталов не разрешить. Для начала нам необходимо разведать положение в стане путчистов, их планы на ближайшее время, а также подумать, какие палки можно вставить в колеса чаплинской телеги.

— Какие палки? Какие палки, вы спрашиваете? — сейчас Дедусенко, даром что природный русак, в речи которого даже хохляцкий выговор не сильно ощущался, выглядел как какой-то местечковый скандалист, которого обсчитали на Привозе. — Я вам скажу, какие палки я, лично я, могу им вставить в колёса. Я готов рискнуть. Мне всё равно, что там думает ваше начальство, мне уже ясно, что они не считают меня за фигуру. Но они ошибаются. Виктория! Едемте в Искагорку, к Капустэну! Сейчас, пока заговорщики ещё не установили контроль над городом! Вы не договоритесь с ним одна, ваше начальство не договорится тем более, а я договорюсь! Искагорка будет наша уже к обеду!

- Stop! - выставив руки ладонями вперед, совершенно по-американски выпалила Вика. - Я уже сказала - плохая новость состоит в том, что вас считают фигурой. Считают милые ребята с золотыми погонами, которые сейчас переворачивают город в поисках последнего недобитого члена правительства. Может быть, они еще не захлопнули наглухо все возможности сообщения с Искагоркой - но вашу физиономию им видеть точно не обязательно. Да, наладить связь с Капустэном - хорошая идея. Мы можем переправить ему ваше послание - ясное дело, не представляясь большевиками. Опять же - телефон там должен быть хотя бы на станции, верно? Но если я с вами где-нибудь по пути в Искагорку наткнусь на чаплинских волков - это же будет смерти подобно для всего дела! Так что давайте не горячиться, пожалуйста. Мне тут и без вас оставили целое подразделение импульсивных мужчин, которых надо всеми силами удерживать от необдуманных поступков...

— Вы что же думаете, я сам не знаю, что меня ищут? — вспылил Дедусенко. — Когда вы ещё в куклы играли, я, между прочим, в подполье работал, у меня опыт всего этого есть! Вы что думаете, я боюсь попасться? — да уж, конечно, видела Вика, он боится, только хорохорится. — Есть безрассудство, а есть оправданный риск! Да даже вот… да даже вот взять вашего Ленина — что он, прошлой осенью побоялся вернуться в Петроград? Виктория, пожалуйста, доверьтесь моему опыту, я дольше вас в этом деле — сейчас самое время проскочить мимо них! Уже через несколько часов может быть поздно! А телефонному звонку вашему Капустэн не поверит, будьте покойны. Он подумает, что это провокация, только и всего.

Во времена, когда я играла в куклы, у эсеров считалось хорошим тоном отправлять на тот свет генерал-губернаторов гремучим студнем и прочими доступными средствами, подумала Вика. С тех пор утекло слишком много воды и много крови, чтобы я ценила ваше мнение по поводу конспирации, Яков Тимофеевич. Вслух же она сказала иное:

- Ленин прежде всего не постеснялся скрыться из Петрограда летом, - девушка устало вздохнула. - Потому что в случае ареста его бы попросту не довезли до тюрьмы живым, что явно не принесло бы делу пользы. Для вас же при столкновении с офицерами быстрая смерть как раз будет лучшим исходом. Слишком многое стоит на кону, а риск ничуть не меньше, чем идти в тюрьму и вытаскивать оттуда Фрица, прикрываясь вашим именем. Нет, я не могу вам этого позволить. Что же касается варианта с письмом - так давайте вместе придумаем, как сделать, чтобы для Капустэна ваше послание прозвучало убедительно. Пусть хоть сам отправляет своих людей в город на разведку, если не поверит. Для провокации подобное сообщение все равно выглядит слишком сложно.

— С вами ни о чём не договоришься… — вздохнул генерал-губернатор, устало опускаясь обратно на лавку, опустив взгляд, со стуком покрутил на столе блюдечко с котёнком. — Но, впрочем, была не была, я напишу Капустэну записку. Вряд ли, впрочем, он поплывёт со своими сюда через Двину. Но хуже не будет. Вы, я надеюсь, сумеете доставить её конспиративно? — похоже, что Дедусенко уже принял на себя роль мастера-конспиратора, чуть ли не экзаменовать собирающегося Вику по приёмам подпольной работы.

- Да уж как-нибудь постараемся, - Виктория, наконец, позволила себе язвительный тон. Подойдя к двери в мастерскую, она приоткрыла ее и сказала:

- Янек, будь добр, принеси из канцелярии письменный прибор.
— А? — откликнулся Янек, спускавшийся по лестнице: они с Индриксоном как раз закончили перетаскивать с первого этажа на чердак винтовки. — Сейчас, — Янек снова пошёл наверх.
— И молока! — добавил вслед ему Дедусенко. — Молока, — пояснил он Вике. — Конспиративные сообщения нужно писать молоком. На бумаге не видно, а потом нагреваете на лампе…

Дедусенко, похоже, считал Вику совершенным младенцем в отношении конспирации и решил поучить её азам этого ремесла. Может быть, Вика действительно не знала каких-то хитроумных приёмов подпольной работы, но уж про молоко-то знала — не далее как в июне в Кремле Надежда Константиновна со смехом рассказывала ей, как в прошлом году она, собираясь к Ильичу в Финляндию, сожгла на лампе половину плана явки, нарисованного молоком, и потом блуждала по незнакомому городу несколько часов, отыскивая нужный дом.

Дедусенко тем временем успел бы с многозначительным выражением рассказать Вике ещё и о том, зачем на явках устанавливают условный стук, но тут вернулся Янек с довольно остро наточенным карандашом и несколькими листами дешёвой желтоватой почтовой бумаги.

— Молоко нет, — без выражения сказал он, кладя принадлежности для письма перед генерал-губернатором.
— В чайной нет молока? — насмешливо фыркнул Дедусенко, оглядываясь по сторонам.

Янек промолчал, уставившись в Дедусенко пустым взглядом. Вика неплохо уже была знакома с Янеком и знала, что так этот флегматичный латыш глядит, когда внутренне закипает от ненависти; а вот Дедусенко, раздражённо вскинувший на стоящего перед ним столпом Янека то ли посчитал отсутствие ответа признаком тупости, то ли с чего-то решил начать строить Янека, как какого-нибудь своего подчинённого:
— Что это за чайная, в которой даже молока нет? Ладно чайная, но что вы за подпольщики, если даже…

Но взорвался не Янек, а Индриксон, который, как оказалось, вошёл в чайную вслед за ним.

— Слышь, дядя! — угрожающе надвинулся он на Дедусенко с таким видом, что генерал-губернатор испуганно отпрянул. — Ты-то молоко сам когда покупал последний раз? Почём оно сейчас, знаешь?!

Судя по враз онемевшему лицу Дедусенко, цены молока тот не знал и сам вряд ли толкался на базаре в молочном ряду. А Вика толкалась, цену знала и понимала, отчего Индриксон так взбеленился: кружку горячего молока с утра теперь в Архангельске не каждый мог себе позволить. С продовольствием в городе вообще была беда — уж кому, как не главе отдела продовольствия, было об этом знать, — но на мясо, рыбу, хлеб, рис хотя бы выдавались карточки; молоко же продавалось приезжими из деревень по свободной цене, росшей изо дня в день: ещё пару недель назад по рублю за штофную бутылку, сейчас уже по два с полтиной. В «Париже», конечно, два с полтиной стоила какая-нибудь чашка кофе (подавали и с молоком, по желанию), но вот для не имеющих средств завтракать в бывшем губернаторском особняке молоко давно уже стало редким лакомством. Родителям малолетних детей выдавали его в земском обществе «Капля молока» по маленькой бутылочке дважды в неделю, и туда-то стояли хвосты.

— Губернатор паршивый, — презрительно бросил Индриксон, остывая, и швырнул на стол перед Дедусенко свой электрический фонарик. — На, пиши. Жрать нечего, а он насмехается.

И, взяв Янека за плечо, Индриксон вместе с ним удалился обратно в мастерскую. Дедусенко, ничего не говоря и стараясь не глядеть им вслед, принялся писать на листке, подсвечивая фонариком. Но, не успел он вывести и первую строчку, как из мастерской послышался голос Юрченкова, вернувшегося с разведки.

— Прошёл мимо по Садовой да по Троицкому, — начал он рассказывать, отряхивая о колено мокрый картуз. — Стоят англичане, посты, пикеты или как это называется? Караулы, во. Вокруг общежития стоят. Сонные все уже, носами клюют. Внутри тихо всё, ничего не заметил. Ну, с улицы не шибко заметишь, но ералаша никакого нет. Даже русских офицеров ни одного не видел, всё англичане одни.

— У меня готово, — донёсся тем временем из чайной опасливый голос Дедусенко. Сам к Индриксону он выходить не спешил. Пришлось Вике пройти в чайную и принять из рук губернатора полоску бумаги с парой карандашных строчек мелким почерком.

Для ППК.
Въ городѣ переворот, офицеры взяли власть. Правительство въ ихъ руках. Поднимай всѣх своих, пошли кого нибудь, куда тебѣ укажет податель сего. Нѣскольких надежных человѣкъ.

Тот, съ кѣм ты говорил 15/VIII с. г. (или 16) о морозостойких сѣменах из Канады. О долларах тоже помню. СВЕРХСРОЧНО!!!

  Ясена любила получать похвалу или ловить восхищённые взгляды, а слова такой высокопоставленной начальницы, как сестра Мариэла, тем более были ценны для девушки. Бардесса улыбнулась уголками губ, а в голове гуляла мысль, рассказать что-нибудь ещё интересное или достаточно утомлять окружающих фактами. За короткое время, что Яс провела в шатре, она успела получить и первое впечатление о будущей напарнице – Эйпадия не проронила ни слова, но при этом лучница не выглядела робкой и застенчивой, а значит дело было в другом. Возможно, те несколько красноречивых взглядов, что воительница посвятила бардессе, могли рассказать чуть больше. Эйпадия могла быть как по природе не слишком разговорчива, так и быть дисциплинированным солдатом, который не опустится до пустой болтовни, тем более при начальстве. Так или иначе, время покажет, насколько верно первое впечатление.
  А сейчас можно было взять инициативу в свои руки. Но как раз в этот момент снаружи послышался шум и Мариэла вышла. Ясена услышала знакомый голос, Альба успела вернуться и, очевидно, уже была чем-то недовольна. Бардесса хотела выглянуть наружу и полюбопытствовать, но Эйпадия не спешила покидать шатёр. Решив в этот раз в вопросе дисциплинарности довериться более опытной сестре, Яс осталась дожидаться Мариэлу.
  Ожидание оправдало себя. Начальница вернулась не одна и почти сразу же перешла к делу. Во время знакомства Яс улыбнулась и радостно помахала рукой, показывая тем самым своё дружелюбие. Речь же Мариэлы бардесса слушала вполуха, то и дело отвлекаясь на новоприбывших. Молодые девушки вызывали любопытство. Ясену не смущало, что они не воины. Отчасти, потому что их с Эйпадией уже об этом предупреждали, и с другой стороны, сама бардесса не задумывалась о том, как именно их четвёрка будет выполнять это задание. Если их отправляют – значит, они справятся. Вот и всё.
  Из незамысловатых размышлений девушку вывело неожиданное поведение жрицы Аэлис. Ясена перепугалась за Клио, подумав, что сестра так среагировала на какие-то слова Мариэлы. Бардесса побежала вслед за брюнеткой из палатки, но быстро смекнула, что до конца идти не стоит. Зато успела помахать Альбе и вернуться обратно. А когда и Клио вернулась обратно, Яс положила руку ей на плечо.
  — Хэй, всё нормально, – бардесса попыталась приободрить жрицу, а потом решила сменить тему, отвечая уже Мариэле, – Никак нет, отводов нет!

Напоследок помахав своим конвоиркам, Клио обернулась к командующей стражи. На ее лице девушка смогла заметить явное неудовольствие, это было неудивительно, ни жрица, ни друидка не были профессиональными воительницами. Последовав приказу Мариэлы, девушка зашла в палатку. Внутри ее ждала карта и еще две сестры, которые, очевидно, и были оставшимися членами отряда. По первому взгляду, бардесса не только раскошно выглядела, но и имела дорогое и качественное оружие, не в пример лучше того, что было у жрицы. Девушка, стоящая подле бардессы, тоже выглядела весьма боевой, она явно побывала не в одной битве.

Неловко заняв свое место у стола, жрица стала внимательно слушать Мариэлу. Возможность того, что им будет достаточно просто узнать привычки и точное место обитание зверя, но не сражаться не с ним напрямую обнадеживала. Так их шансы не пострадать сильно возрастали. В конце речи главнокомандующая продемонстрировала портрет человека, который и стал монстром Скверного Леса. Интересно, как он вообще оказался в пределах Купола?

В какой-то момент Клио почувствовала, как силы покидают ее.


Получатели: Клио.

Девушка сама не поняла, как чуть не упала под стол. Благо крепкая рука Мариэлы вовремя подхватила ее. Лицо девушки было совсем бледное, а глаза широко распахнуты, жрица быстро взяла себя в руки и встала в полный рост, ей понадобилось пару секунд отдышаться прежде, чем ответить стражнице.

- Простите, меня просто укачало, во время езды на лошади, я… - не успев закончить фразу Клио выбежала из палатки и поспешила отбежать в ближайшие кусты, после чего упала на колени и вытошнила содержимое своего желудка. Жрица старалась сделать это как можно более тихо и незаметно. Переведя дух, Клио поспешила привести себя в порядок, и бросилась обратно в палатку к изумленным сестрам.

- Еще раз приношу извинения, этого больше не повториться. – Голову девушка держала опущенной, и стыдливо глядела в пол, знакомство для нее прошло не слишком гладко.

Прибыть к развилке Великого тракта, что близ города Сивослав, в полдень четвертого дня Цветня, сего года. Не опаздывать!
А снизу подпись: «Рамин Квот» и печать в виде головы быка.
Такими были последние строки на свитке из жесткого пергамента, что выдала вам гильдия наемников.
Прибыв на место, вы увидели вместительную четырех колесную повозку. Два крупных коричнево-черных мерина недовольно фыркали и хлестали себе длинными хвостами по крупу отгоняя мошкару. Рядом с ними проверял упряжь среднего роста молодой парень.
Услышав шаги первых из вас, он обернулся. Несколько мгновений он с серьезным интересом рассматривал вас, а затем улыбнувшись произнес:
- Слава Сиву и доброй воле вы пришли. - Коснувшись правой ладонью лба затем живота он завершил приветствие слегка поклонившись.

  Шариф зачитывал слова и делал пассы руками для заклинания, которым пользовался не раз. Но сейчас чего-то не хватало. Не чувствовалась сила, проводником которой обычно был Док. Да и с точки зрения логики, могла ли нежить использовать божественную магию для лечения другой нежити? По инерции доктор закончил сие действие, прикоснувшись к лошадиному черепу.
  — Слышь, руки убрал, и-и-их, – череп дёрнулся под рукой Шарифа, в безуспешной попытке сдвинуться с места. Несмотря на то, что череп не закреплён к шейным позвонкам, к самостоятельному передвижению он был не приспособлен. Громко заржав, говорящая кость начала извиваться и клацать зубами.
  В этот момент Люц настроился на магические потоки. После увиденного можно не удивляться причудам этого места. Всё подземелье было насквозь пропитано аурой некромантии. Где-то она была сильнее, где-то слабее. Но не только воздух, но и мебель, и каменные стены впитали в себя негативные частицы. Воздух странно рябил и мерцал от тёмных пятен остаточного волшебства. Было очень много шлака – такое происходит, если заклинания не завершаются до конца или колдуются, нарушая Плетение. Кроме этого Люц заметил ауру Прорицания на заржавшем лошадином черепе. Пустые глазницы горели синим пламенем, которое мог видеть только кровавый взгляд колдуна.
  Когда Саймон начал изучать содержимое шкафа через стекло, руки нетерпеливо запрыгали на месте, иногда задевая скелета. Со стороны они были похожи на двух котов, выпрашивающих еду у своего хозяина. Почти сразу же Медь понял, что так заинтересовало его новых товарищей. Среди банок стояли две небольшие книжки. Но корешках было написано: «Некромантия для начинающих: Ваш первый скелет» и «Настольная книга некроманта. Рецепты на все случаи жизни».
  Закончив осмотр комнаты через замочную скважину, Рэйда нетерпеливо ждала, пока мальчики наиграются. Можно было присоединиться к ним, но тут женская интуиция забила тревогу, заставляя воительницу снова принять неудобную позу и заглянуть ещё раз в соседнее помещение. Кажется, какая-то тень промелькнула по комнате. Или это сквозняк играет с факелом?
  А тем временем Пинто вернулся к тому, с чего начал своё пробуждение к не-жизни. Как оказалось, в подземелье не так много тел, в которые можно было попытаться вернуться. А конкретно всего два: своё собственное маленькое и чужое крупное минотавра. Но в отличие от первого раза, когда барда окружала могильная тишина, сейчас в соседней комнате слышались голоса. И похоже, что Пинто повезло – голоса были ему очень хорошо знакомы!

- Наверное волнительно выезжать за пределы родного дома, в котором провела всю жизнь. Хотя в тех местах, куда мы направляемся я и сама не была. Насколько я знаю, в нашем отряде будут и куда более опытные воительницы, уж они точно будут знать что к чему

- Да! Если бы мы шли сейчас пешком, ты бы увидела, как у меня поджилки трясутся. - Алира залилась звонким смехом. - А сколько всего будет участников? Мне говорили, что не много - большую армию бросать в Лес смысла нет.

на шутку Алиры Клио и сама ответила добродушным смехом, это помогло разрядить обстановку
-Ох, я и сама не знаю сколько сестер пойдет, только слышала, что это будет не очень большой отряд. Честно говоря, я тоже такая себе путешественница, для меня это первый поход, так что я полностью разделяю твои опасения. Вообще-то я всю жизнь лечила ушибы и небольшие ранения, а этот поход определенно будет поопаснее

На слова Клио о магии Алира заметно оживилась:
— Так ты лекарь? Кру-у-у-уто. Я вон сама магию изучаю. Целебную тоже могу немного, но я больше... эгм... по животным да по благословениям разным.

- Да по большей части я лекарь, повитуха и сиделка. - Клио весело улыбнулась, мало кто считал ее род деятельности "крутым". - А вот я с животными не слишком умело обращаюсь, даже с этой лошадкой. Слушай, а ты когда-нибудь участвовала в битвах, а то я почти и не дралась за всю жизнь...

— Я могу пошептать, и лошадка смирной будет. Ненадолго, но поможет. А в настоящих битвах я не была. Волка, там, отогнать, или подраться с кем-то - это да. Но чтобы всерьез - нет, ни разу. - Алира помрачнела. - А что, думаешь, придется много биться?

- Я слышала, что лес, в который мы направляемся уже много лет населяют разные чудовища. Кажется его уже пытались очистить, но похоже не получилось. В детстве мы часто пугали друг друга рассказами о том, что происходит в том лесу, понятно, что половина из этого выдумка, но какая-то опасность там точно есть.. - Клио тоже немного потухла, но все таки попыталась приободрить и себя, и спутницу. - Нас уже как минимум двое, так что уже не настолько страшно. - Жрица вновь улыбнулась, ей определенно нравилась новая знакомая

— Там много волков. И лютоволки тоже водятся. Жуткие создания. Бррр. - Алире было действительно неуютно о них говорить. Что же будет, когда она увидит подобное своими глазами? - Да, ты права - двое уже больше, чем одна.

Негусто, я думала, у вас арсенал посолиднее будет.
  Ясена про себя передразнила светловолосую начальницу. Одно дело, когда персонал музея шутит между собой о себе, а другое – когда совершенно непричастный человек задевает их честь. Но в открытый спор бардесса вступать не намеривалась. О субординации она имела представления, да к тому же хотелось зарекомендовать себя только с лучшей стороны. Там глядишь, что-то и до мам дойдёт. Стоило девушке представить, как будет ей гордиться Андреа, она сразу же взяла себя в руки. Поэтому после переноса картины Ясена решила покрасоваться своими знаниями. Уловив интерес к мечу и придирчивый взгляд Эйпадии, девушка начала с его истории.
  — Как вы верно заметили, у нас действительно мало оружия, пригодного для борьбы с ликантропом. Потому что зачем иметь на вооружении мягкое серебро, когда можно использовать надёжную сталь. Но сестра Делла в своё время всерьёз озаботилась возникшей проблемой. Её стараниями под Куполом появилось единственное действенное оружие. Она потратила много времени, изучая старые трактаты об огневом серебрении. Вряд ли даже после сложившейся ситуации, когда о ликантропе знали, но не предпринимали действий, хотя бы в виде заготовок того же серебреного оружия на будущее, в этом плане что-то изменится. Когда ликантроп будет убит, то необходимость в специфическом оружии отпадёт, – бардесса развела руками, подчеркивая тем самым бессмысленность ситуации.
  — Огневое серебрение – сложный, долгий и опасный процесс. Сначала клинок необходимо покрыть медной основой, вроде грунта в живописи, а затем уже можно приступать непосредственно к "вывариванию" лезвия в растворе серебра. Выпариваемая в ходе серебрения ртуть очень ядовита. Сестра Делла отдала свою жизнь за этот клинок. Береги его, – Ясена серьёзно посмотрела на Эйпадию, которая уже успела повесить оружие на пояс. Но в следующее мгновенье бардесса дружелюбно улыбнулась и продолжила делиться своими знаниями. Уже даже не столько для того, чтобы покрасоваться, сколько для поддержания атмосферы.
  — Я очень рада, что ты умеешь пользоваться луком. Хотя мне кажется, сестру Джемайму может и приступ схватить, если ими придётся воспользоваться в действительности. Всё-таки, в отличие от клинка, это более хрупкая вещь. Да и боевыми припасами их можно назвать лишь с натяжкой. Это трофеи, захваченные у мидгалльской армии. Такими стрелами во время воинских игр по традиции награждались лучшие королевские лучники. Тоже самое относится и к топорику. Он тоже мидгальского происхождения. Подобные предметы дарили пажам короля, – бардесса широко улыбнулась. Она не собиралась продолжать очевидную мысль о действительном предназначении этих пажей, но её хитрый взгляд и затянувшаяся пауза должны были сказать всё за неё. Тем не менее, так как Эйпадия не забрала топорик, то Ясена бережно закрепила его у себя на поясе – если он не будет участвовать в бою, то может это и к лучшему. А затем потянулась к заколкам, с трудом скрывая свою радость, что воительница не забрала их себе.
  — Нумантийские заколки. Об их происхождении мы почти ничего не знаем. Но предназначение понятное – замаскированные под украшения метательные стилеты. А ещё красивенькие, – девушка подмигнула Эйпадии, вставляя их обратно в свою причёску. Взяв небольшую паузу, Ясена позволила себе задержать взгляд на новой знакомой чуть подольше. Полные губы приковывали к себе внимание, и в голову бардессы уже начали проникать мысли о том, какого это целовать их? Не позволяя сейчас увлекать себя подобным, Ясена переключилась на отрезвляющую морду барона.
  — Чего не скажешь о нём, правда?

  Увидев размер картины, Ясена хмыкнула себе под нос. Хорошо, что за картину отвечает не она. Девушка бросила короткий взгляд на изображение барона. Наверняка в лагере эту картину выставят ещё раз на обозрение, когда понадобится. А лишний раз смотреть на косматого, подавляя в себе рвотные порывы, не хотелось.
  — А что, если чудовище не примет человеческий облик или примет облик другого? – бардесса задумчиво протянула свой вопрос, но потом, слегка виновато, потупила взгляд в пол. Если всерьёз задавать подобные вопросы, то явно не Лейре или Альбе. Возможно даже сама Джемайма только поверхностно посвящена в тему.
  — Мариэла. Хорошо, – Ясена повторила имя, чтобы лучше запомнить и показать Джемайме, что она слушает её и понимает, а не витает в облаках. Бардесса была немногословна и старалась придать своему голосу ровный тон. Последние слова начальницы оставили осадочек, но девушка старалась не унывать. Если сражение с ликантропом действительно произойдёт, то Джемаймы рядом не будет. После этой мысли Ясене пришлось приложить усилия, чтобы не заулыбаться до ушей. Уж очень ей нравилось представлять себя в битве с чудовищем, естественно в позиции победительницы.
  — Альба, я заберу свои вещи, и встретимся на улице! – девушка подмигнула подруге и чуть ли не вприпрыжку устремилась к своей подсобке. По пути она вытащила серебряные заколки из одежды и вставила в прическу, не забыв улыбнуться своему прекрасному отображению. Когда волна воодушевления от предстоящего путешествия стала сходить на нет, Ясена всё ещё собирала вещи. В голову пришла мысль, что стоит оставить записку для мам. Наверное, им бы и так передали информацию, но лучше и от себя что-то написать. Закончив с этим делом, бардесса вспомнила о Дине. Бесполезно гадать, кто вернется раньше. Поэтому Ясена написала и вторую записку.
  Выйдя на улицу, бардесса вдохнула полной грудью. Чтобы её не ждало впереди, это должно было стать настоящим приключением.

На слова Вики о Дедусенко Теснанов кивнул с таким видом, что, мол, потом к этому вопросу вернёмся. А на словах о Фрице вопросительно обернулся к Сержу.
— Да там ерунда же! — непонимающе обернулся Серж. — Как взяли, так и выпустят.
— Что произошло, давай рассказывай, — строго потребовал Теснанов.
— Ну, — замялся Серж с видом нашкодившего гимназиста, — мы хотели наглядную агитацию провести, написали на стене ихнего общежития «Ублюдки».
— Так это вы были? — ахнул Теснанов.
— Ну, — понуро подтвердил Серж. — Я смылся, Фрица замели, вот и вся история.
— Чёрт знает что, — озадаченно сказал Теснанов.

- Боюсь, насчет "выпустят" - суждение преждевременное, - покачала головой Вика. - Если переворот у них выгорел как надо - это значит, все, бардак переходного периода закончился, и теперь за нас всех примутся всерьез.

— Да, — хмыкнул Теснанов, — положеньице. Ладно, Фрица мы сейчас всё равно не вытащим, сейчас главная наша задача — поднимать людей на стачку. А для этого… — Теснанов обвёл собравшихся взглядом, — для этого нам, товарищи, нужно понимать, что произошло. Действовать будем так. Ты, Вика, раз ты так радеешь за этого Дедусенку, остаёшься здесь с ним. У вас две задачи. Первая — разузнать, что произошло. Мы не можем поднимать народ на стачку без повода, мы должны понимать, что случилось. Вторая задача — охранять Дедусенку. Если он сбежит и растрезвонит всем о нашей организации, нам крышка. Я сейчас отправляюсь в Соломбалу, в порт: Дедусенко меня видеть не должен. Связь — по телефону, но осторожно: барышни на станции всё слушают. Кого тебе оставить в помощь?

- Я могу сделать кое-какие выводы прямо сейчас, Карл Иоганнович, если дадите мне пару минут, они достаточно тривиальны, но сверить наше понимание ситуации необходимо. Переворот организован военными во главе с Чаплиным, скорее всего, с санкции британцев - во всяком случае, у "главнокомандующего" твердая репутация бессовестного британского наймита даже среди остальных холуев Антанты. И, видимо, основная причина происходящего - вопрос о мобилизации. "Социалисты" из ВУСО месяц вертятся вошью на гребешке, стараясь с одной стороны потрафить интервентам, с другой - не растерять остатков доверия в среде крестьянства. А господ "союзников" более всего сейчас интересует, как набрать побольше пушечного мяса для крестового похода на Москву и Питер. Эсеры с энесами, разумеется, шкурой чуют, что они нужны антантовцам, исключительно пока способны обманывать крестьян и пока имеют в деревне хоть какое-то влияние, а, начав принудительную мобилизацию, они это влияние потеряют - и станут ненужным балластом. Словом, не позавидуешь нашим калифам на месяц...

И вот в этом для нас заключается самая хорошая новость: если терпение англичан лопнуло, и они сделали ставку на военную диктатуру - значит, основной ее целью как раз и будет принудительное забривание мужичков в солдаты, ибо дураков добровольно воевать с Советской Россией за август так и не прибавилось. Крестьяне, которые в свое время не хотели сражаться и за нашу Республику, теперь являются их проблемой. Ну а насчет рабочих и говорить нечего: весь август буржуазная пресса только и делает, что плачется по поводу их "классового эгоизма". Это, мне кажется, и должно стать нашим первым лозунгом, понятным каждому пролетарию, которому грозит смерть на войне за чужие интересы: долой мобилизацию, долой войну, требуем перемирия с Советской Россией.

Теснанов терпеливо всё выслушал, прикрыв глаза и кивая головой на слова Вики.
— Товарищ Владимирова, — наконец, сказал он. — Товарищ Владимирова. Мне не нужны «если». Мне не нужны предположения. Мне нужны факты. Чтобы выводить людей на стачку, мне нужны факты. Как мне выводить людей на стачку, если ни вы, ни я толком не понимаем, что произошло? Поэтому сейчас наша главная задача — выяснить, что там у них произошло. До той поры наш главный лозунг для рабочих будет… скажем так: «Долой тиранство офицеров, даёшь социалистическое правительство». Под таким лозунгом рабочие пойдут.

Виктория глубоко вздохнула. Как ни парадоксально, позиции Теснанова и генерал-губернатора, которого Карл Иоганнович едва не определил в мешок, на данном этапе полностью сошлись. Ох уж эти провинциальные практики с их презрением к дедуктивному мышлению! И что еще он хочет, чтобы Вика выжала из Дедусенки? Какую информацию - все, что можно, он уже выложил по сути, дальнейшее будут чистыми домыслами? Чтобы добыть какие-то конкретные данные, придется идти на разведку, очевидно...

- Хорошо, товарищ Теснанов, я добуду вам факты. Насчет связи и любопытных барышень на телефонной станции - нельзя ли решить эту проблему, ведя переговоры по-латышски? Если там не служат ваши соотечественницы - можно будет говорить практически свободно.

Кивнув на Индриксона, она в задумчивости сцепила пальцы.

— Это хорошая идея, — одобрительно кивнул Теснанов. — Удивительно, что мы раньше не додумались. Andrejs, vai tev tā būs problēma? — обернулся он к Индриксону.
— Nav problēmu, — не очень уверенно ответил Индриксон. По-латышски, знала Вика, он говорил не очень бойко.
— Vai tu esi pārliecināts? — спросил Теснанов.
— Es domāju… — задумываясь над каждым словом, начал Индриксон, — ka būs labāk… если Янек это сделает.
— Хорошо, Янек так Янек, — кивнул Теснанов. — Только скажи ему, скажи ему чтобы lai izvairās no tādiem vārdiem kā "revolūcija" vai "streiks" vai "boļševiki". Понял?
— Saprotu, — бойко ответил Индриксон, видимо, со смущением за своё незнание родного языка. — Protams, protams.

- И еще один вопрос, — сказала Виктория. — Бечин же тоже сюда идет? С ним мне что делать? Я рассчитывала, что вы с ним переговорите и сумеете прийти к общему знаменателю. А теперь? Пускать ли мне его к губернатору? Губернатор как раз Бечина и искал, когда на нас вышел. Не придет ли Михаилу Ивановичу в голову глупая идея забрать Дедусенку с собой? Это было бы очень некстати.

— Да, Бечин может тут натворить дел… — задумался Теснанов, когда речь зашла об этом вопросе. — С другой стороны, он наверняка уже знает, что Дедусенко у нас…
— Не знает, — подал голос Серж.
— Не знает? — обернулся к нему Теснанов.
— Нет, нет, точно. Я ему не говорил. Я сказал только про переворот и про вас, Карл Иоганнович, что вы собираетесь. Про Дедусенко я ему ни слова.

- Хм, ну, тогда, полагаю - лучше его будет сразу же отослать в порт, предварительно обрисовав ситуацию, - ответила Виктория. - Рассказать про ночную суету, про выстрелы, показать дежурящих у общежития англичан - этого будет достаточно, чтобы замотивировать его на работу. О перевороте, на случай вопросов, узнала я, подслушав в кафе разговоры офицерья перед их выступлением. Мы же пока попробуем разобраться в ситуации - у меня уже есть пара идей для разведки...

— Вот и ладненько, — согласился Теснанов. — Повторяю, Вика: Дедусенко остаётся под твою ответственность. Если он сбежит и разболтает всем о нашей организации, вина за это будет лежать на тебе. Кого тебе оставить в помощь? Янека, а ещё кого?

- Я понимаю, - кивнула Виктория. - Так что вместе с Янеком нужны будут и Андрей, и Серж. - Мне придется побегать по городу, возможно даже - заглянуть в кафе. А там, по ситуации - кого-то еще надо иметь под рукой в качестве курьера. А возле Дедусенко надо иметь минимум пару крепких ребят, чтобы у него и мысли не было забаловать. Сейчас я с ним ненадолго останусь одна, чтобы провести "доверительный разговор" и дополнительно обработать, Серж, ты тогда дежурь снаружи и встречай Бечина - скажешь, что Карл Иоганнович уже в порту, а здесь у нас не более чем наблюдательный пункт за происходящим в общежитии - он, конечно, рассердится, что заставили сюда топать, но ты уж прояви красноречие, хорошо?

— Хм, хорошо, — подумав, согласился Теснанов. — Тогда я иду в порт один, а вы, — обвёл он взглядом Сержа, Индриксона и Юрченкова, — оставайтесь здесь. Вика за главную, слушайтесь её во всём. Если кто ещё из наших появится, — обратился он к Вике, — можешь тоже их тут оставить, если они тебе понадобятся.

Все закивали.

— Я пошёл, — сказал Теснанов, надевая шляпу и подбирая оставленный у стенки мокрый зонт. — Комендантский час уже кончился, за меня не беспокойтесь.

Теснанов вышел вместе с Сержем, оставшимся у крыльца караулить Бечина, а к Вике с ухмылочкой обратился Индриксон.
— Доверяет тебе Теснанов. Ну, командирша, командуй, значит. Что с винтовками делать будем? — он указал на восемь «Арисак», всё так же стоявших у стенки. — Я думаю, надо их обратно на чердак снести. Мало ли кто сюда заглянет.
— А я могу пока мимо общежития пройти, — подал голос Юрченков. — Посмотрю тихонько, что вокруг творится, может, замечу чего.

Молча кивнув на просьбу Вики, Янек ушёл на второй этаж, где была канцелярия профсоюза, а Индриксон с Дедусенко остались в мастерской. Делать было нечего, оставалось только ждать.

— Ну что, господин генерал-губернатор? — спросил Индриксон у опустившегося на ящик Дедусенко. Спросил с таким выражением, мол, «как до жизни-то такой вы докатились, а»?
— Да перестаньте вы, — тоскливо посмотрел на него Дедусенко. — И без вас тошно. Товарищей моих только что расстреляли.
— Может, не расстреляли? — уже серьёзней спросил Индриксон. Дедусенко только молча пожал плечами.
— У вас чай есть? — спросил Дедусенко.
— Найдём, — вздохнул Индриксон.
— Только печку затапливать не надо, — быстро сказал Дедусенко. — Заметят.
— Там спиртовка, не боись, — не оборачиваясь, бросил Индриксон, уже скрывшись в тёмном проёме в чайную.
— Замёрз я как-то… — в пустоту пожаловался генерал-губернатор.

А Вика, усевшаяся на другой ящик, уже чувствовала, как вслед за облегчением от миновавшей опасности подступает тяжёлая дрёма, неизбежная как смена общественно-экономических формаций. Ещё вчера Вика вымоталась так, как только в революционной России, оказалось, можно выматываться: говорят, что Нью-Йорк стремительный город, но куда ему до местной беготни, особенно когда живёшь двойной жизнью. Сперва ночная смена в кафе с гусарящим офицерьём, — чугунные от усталости ноги, комариный звон в ушах от пьяных криков, — освободилась только после обеда, потом ещё пришлось стоять в хвостах за селёдкой и хлебом на ужин, бегать по другим мелким хозяйственным делам, легли с Аней спать только к десяти, а в половине четвёртого уже пожаловали Серж с этим Дедусенкой.

Вика уже дремала, прислонившись спиной к стене деревянных ящиков, когда в мастерскую вернулись Индриксон с Дедусенко со стаканом жидкого чая цвета рыбьего жира — принесли ей.
— Виктория… — с неожиданной заботливостью обратился к ней Дедусенко, — вы бы, может, вон туда легли? — показал он на разложенную Янеком постель у холодной печки.
— Туда не надо, — сказал из-за его спины Индриксон, почти незаметный в холодном сумраке мастерской. — Там обхаркано всё.
— Обхаркано? — не понял Дедусенко.
— Чахотка у него, — пояснил Индриксон.
— У кого?
— У Янека. Он там спал. Чахотка у него.
— А, — протянул Дедусенко и поставил стакан рядом с Викой.

Тянулось ожидание, закрывались глаза, проваливалась сидящая на ящиках Вика в крутящий мутный сон, сквозь который временами сквозила чья-то речь, слышались чьи-то осторожные шаги по скрипящему полу, шипящее чирканье спичкой, тонкий запах табака, а когда открывала глаза, видела, например, сгорбленного Дедусенко с папиросой, грустно заглядывающего в щёлочку штор, или вот слышался стук шагов по лестнице, а потом в проёме двери появлялась долговязая фигура Янека. «Кто-то идёт, — говорил Янек. — Шенщина», — но, судя по спокойному голосу подпольщика и по торопливому звуку шагов, очевидно проходящих мимо, беспокоиться было не о чем, и Вика снова закрывала глаза. «У него чахотка, а мы тут дышим этим», — бурчал в стороне голос Дедусенко, мелко звенел ложечкой о стакан Индриксон, дробно колотились капли об отлив окна, временами сверху доносился кашель Янека. Снова наплывал сон, — выспаться было важно, с утра будет не до сна, утром нужно будет поднимать пролетариат на стачку. Стачка, стачка, первая в жизни стачка: митинги, прокламации, профсоюзы — нужно было спать, но и не думать об этом всём не получалось, и налезало во сне одно на другое: лесопромышленники, транспортники, строители, железнодорожники.

Что вообще Вика знала о местных профсоюзах? Не так уж мало знала, успела войти в курс дел (как сейчас говорили) за месяц в Архангельске, можно было делать выводы.

Ситуация с профсоюзами


Глухо забрехал во дворе знакомый пёс, вскочил с места Дедусенко, у косяка сеней занял место с фонариком и наганом Индриксон, застучали по лестнице сапоги Янека. «Вроде свои! Один!» — громким шёпотом сообщил Янек, и действительно — на сдавленный оклик «Стой!» Индриксона откликнулся знакомый картавый голос: «Гриша это. Не стреляй, Андрюша».

Это был Григорий Юрченков, человек, Вике хорошо знакомый. Собственно, благодаря Юрченкову-то она и вышла на подполье в августе: по случайности ехала с ним на одном пароходе в Архангельск, он-то Вику и свёл с Теснановым и остальными. Юрченков был человек, что называется, непримечательный: тридцатилетний мужчина, среднего роста, худощавый, безусый, со стрижкой ёжиком, весь какой-то сероватый на лицо, он одинаково походил и на рабочего, и на крестьянина-отходника, и на полуинтеллигентного служащего. В революции Юрченков был давно — ещё подростком видел Кровавое воскресенье в Питере, распространял литературу во время службы на флоте, потом дезертировал и с тех пор (с 1909 года!) жил без паспорта, на нелегальном положении — батрачил, мотался между Архангельском и Питером, выполнял партийные поручения и, что интересно, ни разу за это время не попался. Видно, что к подпольной жизни он привык, как, бывает, привыкает каторжник к своей каторге и, освобождаясь, грабит ближайшую лавку лишь чтобы вернуться на привычные нары. Сейчас Юрченков жил в Кузнечихе, пригороде Архангельска, — разумеется, без документов. Он работал маляром в артели профсоюза строителей и был ближайшим помощником Прокушева, руководителя профсоюза строителей.

— Нюрка зашла, — коротко пояснил Юрченков, оглядывая собравшихся. — Она дальше пошла наших собирать. Начальнику сообщили уже, он идёт.
— Начальнику? — переспросил Индриксон.
— Начальнику, начальнику, — с нажимом ответил Юрченков. — Он просил не трепаться перед этим вашим… — указал он на сидящего у окна Дедусенко. — А ты что, правда Дедусенко?
— Собственной персоной, — скорбно сказал генерал-губернатор, подозрительно оглядывая вошедшего.
— Собственной перцовой, — повторил за ним Юрченков и оглянулся по сторонам. — Чаи тут гоняете. А пожрать есть чего?
— Найдём, — зевнув, поднялся с ящика Индриксон. — Хлеб должен быть.

Индриксон с Юрченковым удалились в чайную, и снова потянулось ожидание.

4:55
За окном стоял уже призрачный предрассветный час: небо пепельно просерело, с веток надрывно орали вороны. Дедусенко спал за верстаком, уронив голову на сложенные руки, Индриксон с Юрченковым о чём-то тихо беседовали в стороне. Снова залаял пёс, снова встал ко входу в сени Индриксон — и на этот раз в сенях показался Серж.

— Гриша, Андрей, привет, — возбуждённо поздоровался с товарищами подпольщик, оглядывая мастерскую. — Так, губернатор здесь, отлично. Вставайте, губернатор! — Серж затряс Дедусенко за плечо.
— Что такое? — поднял голову Дедусенко.
— Губернатор, подъём! — повторил Серж.
— Меня Яков Тимофеевич зовут, — недовольно сказал Дедусенко.
— Это неважно. В общем, сейчас вам нужно… так, Андрей, чайная свободна?

В этот момент по лестнице со второго этажа спустился Янек.
— Серж! — поприветствовал он товарища.
— А, Янек, привет. Чайная свободна, спрашиваю?
— Свободна, а что?
— Так, губернатор, вам туда. Вставайте, пойдёмте.
— Зачем? — не понял Дедусенко.
— Так надо. Ей-богу, губернатор, не вынуждайте, как родного вас прошу. Раз надо, значит, надо.
— Как родного… — фыркнул Дедусенко, поднимаясь. — Секретничать будете, ясно.
— Пойдёмте, пойдёмте… Янек, последишь за ним?

Дедусенко вместе с Янеком удалились в чайную, Серж выглянул в сени и лишь затем на пороге мастерской появился Карл Иоганнович Теснанов — полный, в галошах, с мокрым зонтиком, в бежевом плаще и шляпе он больше походил не на большевика-подпольщика, а на доктора, тем более что и вошёл, оглядывая собравшихся, с таким видом, будто сейчас спросит, где больной.

— Он в чайной, — быстро ответил на невысказанный вопрос Серж. — Вас не видел.

Теснанов кивнул.
— Так, так, — одышливо присвистывая, сказал Теснанов. — Вика, Андрей, Гриша.
— Янек с ним, — быстро добавил Серж.
— И Янек. Так, так, — повторил Теснанов. — Бечина ещё нет, значит? Первый вопрос, товарищи, важный вопрос: он знает, что мы большевики? Так, значит, знает. Тогда второй вопрос: никто не упоминал перед ним моё имя?
— Я точно нет, — уверенно сказал Серж. Индриксон отрицательно помотал головой, Юрченков промолчал.
— Хорошо, хорошо, — кивнул Теснанов. — Прокушева упоминали? Нет? Хорошо. О вас он что знает? По именам вы друг друга называли? Плохо. А по фамилиям? Ну хоть это хорошо. Не забывайте, наша организация на подпольном положении, провал для нас значит расстрел. Имейте в виду, товарищи, — Теснанов понизил голос, будто опасаясь, что Дедусенко сможет его услышать. — если Дедусенко узнает, что главы наших профсоюзов большевики, выйти от нас он сможет только одним способом — вперёд ногами, в мешке.

Все примолкли. Было видно, Теснанов не шутил. А ведь фамилия Теснанова упоминалась в присутствии Дедусенко — вдруг вспомнила Вика. Когда они ночью вылезали из их комнаты через окно, Серж спросил, куда им идти сперва, и Аня ответила — «к Теснанову».

  На словах о раздаче оружия ополченкам глаза юной бардессы заблестели. Если и в самом деле каждой будут раздавать по мечу, то чем она хуже? К тому же, базовые навыки обращения с оружием у девушки имеются, и вовсе они неплохие. Витая в своих мыслях, Ясена пропустила большую часть цитирования Повести. Об этом она ничуть не пожалела, только лишний раз удивилась про себя, зачем Альба тратит свой талант на это.
  — Да, ты права, – бардесса немного рассеянно ответила Лейре, пытаясь прекратить представлять "распыленных дэв, трущихся друг об дружку", и тоже удалилась в сторону своего зала. Ясена собиралась воспользоваться советом сестры, поэтому первым делом потратила пару минут на создание видимости сегодняшней работы, а затем сосредоточилась на ритуале по вызову невидимого помощника. Лишними руки никогда не бывают!

Эйпадия соображала и от этого становилось только гаже на душе. Почему бы сразу не провести полномасштабную операцию? Даже если там есть ещё лютоволки, то их явно не десятки, иначе бы они уже или друг друга перегрызли или регулярно бы выходили из леса, нападая на деревни, ведь лес, был не столь крупным что бы прокормить несколько волчьих стай. А значит это какие-то политические игрища верхушки. Идти с толпой гражданских в лес с крайне дурной репутацией? Больше похоже на отправление на плаху неугодных или через нашу смерть, развязывания рук для чего-то иного.
Но увы, поделать с этим она мало что могла. Отказаться? Можно, но ведь тогда сошлют служить в такую задницу, что лучше сдохнуть в лесу, чем это. Дезертировать? И что делать там, в суровом и чужом мире полным злых людей? Да и если кто узнает что она беженка из под Купола, вряд ли примут с распрастертыми объятьями.
Нет, путь только в лес. Попытаться выполнить задание и не сдохнуть.

Эйпадия молча поджала пухлые губы.

  На фоне общей суматохи маленькие шарики продолжали следовать своей, одной им понятной, тактике. Что не смогли сделать их союзники в меньшинстве, то довершило великолепное трио. Банка с когтистой лапой покачнулась и устремилась вниз, следуя всем законам гравитации и не только. Но встреча с полом оказалась для мохнатого пленника смертоносной, и теперь он лежал неподвижно на холодном камне среди кусков стекла.
  За дверью продолжалась своя вечеринка, приобретающая взрывные обороты. От одного из ударов Рэйды на летающем черепе появилась хорошая такая трещина, да и в целом с учётом полученных тумаков безумная нежить выглядела весьма потрёпанной. Кажется, что и сам череп это понимал. Поэтому зомби-воительница могла с первого ряда наблюдать, как разгорается пламя внутри противника, а его самого начинает неистово трясти.
  — СВОБОДА! – всего каких-то пара мгновений и маленькая кроха, продолжая мерзко хохотать, взрывается большим бабахом, накрывая взрывной волной половину коридора.
  К имеющимся проблемам Саймона присоединилась ещё одна. Возмущённая поведением своего освободителя, рука извернулась и схватилась за тонкое запястье скелета. На удивление она оказалась чуточку сильнее, чем выглядела. Немного усилий и теперь она сможет шлёпать им, а не наоборот!

  — Я раньше не замечала, что у моей магии есть побочный эффект в виде потери памяти, – девушка звонко рассмеялась, а затем быстро подошла к Дине и чмокнула её в щёку, пока та не успела надумать себе чего лишнего, — Ты же должна мне как минимум завтрак, забыла? Так что я жду!
  Не затягивая прощание, Ясена стремительно упорхнула, одаривая подругу воздушными поцелуями. Лёгкость поведения бардессы была немного напускная. Хотя растроение и правда было отличное, совсем не подходящее для скучного рабочего дня.
  — Всё с нами ясно, – уже на улице Ясена шепотом повторила сказанное Диной. Слова тяжело повисли в воздухе, напоминая девушке о выбранном пути.

– Виверны не любят ближнего боя, – отвечал Эвелине боевой маг Кормира. – Их скорость и манёвренность – оружие не менее опасное, чем ядовитое жало. Налететь, атаковать, отлететь, повторить. Вот их простая, но эффективная тактика. Драконы так не мельтешат, держатся величественно. И свой арсенал я не против виверн рассчитывал. Пожалуй, у меня только одно действенное заклинание, которым можно бы такую тварь сбросить на землю, где связать её боем, но в том, что оно сработает, у меня уверенности нет.

Торвис Малл переложил часть свитков из карманов своего жилета в седельную сумку. Из оставшихся он отобрал два свитка и спокойным ровным голосом принялся зачитывать их содержимое. Магические чернила выгорали с бумаги, когда волшебник заканчивал чтение. Разноцветные потоки мистической энергии кружили вокруг него, подчиняясь замысловатым и тщательно выверенным жестам. Вокруг боевого мага сложилось нечто вроде многослойного кокона, сотканного из полупрозрачной субстанции, которая очень скоро растворилась в воздухе.

– Очень хорошо, выдвигаемся, – скомандовал Малл, выслушав донесение Арчибальда по результатам его успешной разведки. – Первый приоритет – это устранить угрозу, исходящую от виверн, и спасти Блезов. С помощью раненным, боюсь, придётся обождать.

Пока его большая часть его компаньонов готовилась к предстоящему сражению при помощи магии, Эдвард интересовался у кормирских солдат методами борьбы с вивернами. Даже ему, чужестранцу, известно было о обилии подобных существ в Лесном Королевстве и его окрестностях. Стало быть, пурпурным драконам должны быть хорошо известны повадки, опасности и слабые места этих крылатых хищников.

– Шкура у них не шибко прочная, стрелой пробить можно, мечом можно, копьём в самый раз, – отвечал сержант Стоан, забираясь в седло. – В общем любое оружие сгодится, да и огонь с кислотой тоже. Другое дело – достать паскуду. Дико они шустрые, любят неожиданно навалиться с небес, из-за облаков или гор, так что жертва лишь в последний момент поймёт, что же её прикончило. Или вовсе не поймёт. Самое страшное у неё – это жало, полное яда. Если само ранит не сильно, то уж отрава по телу мигом растечется так, что собственными внутренностями блевать начнёшь. Зубы и когти – то тоже штука опасная, вон те бедолаги разодранные соврать не дадут. Мой совет – держать гадину на расстоянии, бежать за укрытие, когда она на тебя сверху кинется. А если спустится на землю, то бить по крыльям, не давать взлететь. Если не в небе, то не шибко-то она и шустрая.

Быстро собравшись и погрузившись в седла (лишь Арчибальд продолжал парить в небесах) составной отряд из кормирских воинов и наёмников двинулся в сторону от дороги туда, откуда лорд Кастерли слышал характерный крик. Двигаться приходилось по склону горы, маневрируя среди неровностей рельефа, представлявших собой большую опасность, вроде провалов глубиною в сотню футов или торчащих из земли острых скал. Этим непростым путём отступали те, кто пережил первое нападение виверны. Увы, хищник сумел многих из них настигнуть и добить. Семь несчастных, встретивших страшную мучительную смерть от когтей и яда рептилии, было встречено на пути. Наверное, среди них был и тот, чьи предсмертные слова слышал Арчибальд, но ему уже было поздно помогать, ему, как и другим, суждено было предстать перед владыкой мёртвых.

Один из солдат Стоана первым заметил опасность и предупредил остальных. Очень скоро все могли наблюдать крупное чешуйчатое тело размером с большую лошадь, которое за счёт массивных крыльев казалось несколько больше. Цвет у виверны был довольно редкий и действительно сильно походил на цвет кормирского знамени. На полноценного дракона виверна походила лишь своей формой, но никак не размерами. Видно, страх заставил юного слугу видеть вещи куда большими, чем они являлись на самом деле. Но даже не будучи драконом, виверна всё равно выглядела как крупный и чертовски опасный хищник, особенно после увиденных последствий её нападения.

Виверна заранее почувствовала приближение людей, почуяв их запах за несколько сотен ярдов. До того рептилия цвета спелой сливы находилась на земле у крупного скалистого образования. Приближение большого отряда её нисколько не напугало. Вместо бегства виверна издала противный режущий уши крик и, расправив крылья, взмыла в небеса лишь затем, чтобы, сделав крутой разворот с набором высоты, ринуться в атаку на первую группу всадников. Кони заметно нервничали из-за присутствия столь грозного хищника, к тому же непростой рельеф местности затруднял бой верхом, а потому вся группа вскоре спешилась.

– Глядите, ещё одна! – выкрикнул один из солдат Стоана, указывая на растущее в размерах зеленоватое пятно в небе.

И действительно, со стороны гор стремительно приближалась ещё одна виверна, только имевшая более традиционный болотно-зелёный цвет и куда более впечатляющие габариты. Вот её уже можно было легко принять за небольшого зелёного дракона.

– Мы займёмся, – крикнул Торвис Малл и направился вместе с несколькими солдатами на перехват этой новой угрозы. От остальной группы его очень скоро скрыли из виду высокие холмы.

* * *

Известия о том, что подмога вскоре прибудет, приободрило аристократов, которые уже почти смирились с мыслями о скорой смерти. Надежда озарила их измождённые лица. Даже тяжело раненный и страдающий от отравления молодой человек сумел улыбнуться и поцеловал руку ухаживающей за ним подруги.

– Хвала Тайморе, – произнесла женщина.

– Рано ещё богов благодарить, – рявкнул старший из мужчин. – Мои люди были славными вояками, получше всяких солдат, а всё равно с ними виверна разделалась. Подождём, как тварь отвлечётся на подмогу, и дадим дёру.

– Фаэрн тяжело ранен и не сможет бежать, – возразила женщина подле раненного, на что старший лишь скривился и бесшумно выругался.

Вскоре Мей наблюдала из своего укрытия, что виверна действительно отвлеклась от загнанных в ловушку дворян и взмыла в небо, чтобы встретить подмогу. Видела она и знакомые лица своих друзей, а также небольшую группу кормирских солдат, спешивших на помощь.

Карта: ссылка

  Уфф... кажется, Мей оторвалась. Все остальное - зависит от воли богов войны. Ну, и нашей. Давно, впервые оказавшись в потасовке, Вейгелла была потрясена тем, какой, оказывается, бардак этот воспетый в песнях разгар битвы. Просто все бегают, вопят и мочат друг друга почем зря. Может, кому-то такое и в радость, но жрица Цироллали считала своим призванием оберегать и поддерживать. Для начала...фуф... а вот такая беготня - это вообще вне программы! - надо бы зарядиться выносливостью. И Арчи зарядить, а то сила его разума вечно опережает силу телесную. Вот как бы это еще этого... калику...переезжего... догнать! А вот и догоним, полурослики прекрасно умеют экономить, подъезжая тайком на подводах высокорослых народов. Поставив ногу на заднюю перекладину кресла, жрица подмигнула невидимому слуге (ну, или где он, по ее мнению, должен был быть), возложила руку на плечо реактивного волшебника и произнесла:
- Потому что наш колдун с очень толстой рожей!
Тот кто толстый - тот и крут, тех и уважают,
Тем бог благоволит, силу посылает!
  Ну и я тоже с толстой рожей, благослови, богиня, вроде хорошее дело делаем, людей спасаем. Эв, правда, опять плешь проест за неизящные выражения, но до этого дожить надо. И, собственно, надо соскакивать, пока не разогнался.
- Покров!- кидая невидимой покрывало защиты и укрепления на Оравера, Эвелину и Эдварда.
  Так, теперь лучники, благословить, что ли, чтоб стрелу в зад не получить.
- Вместе мы сила, врагам - могила!
  Ну, понеслась!

  В момент, когда Дина расчувствовалась, бардессе было слишком хорошо, чтобы успеть среагировать на слёзы лесорубки. Ясена поблагодарила богинь, что сестра быстро вернула себе контроль и перешла к действиям, а не стала заниматься самопоеданием. Это был не только разрушительный путь, но и неприятное обстоятельство для самой бардессы. По собственному мнению, утешение не входило в число её сильных сторон, хотя некоторые и считали иначе. Возможно, всё дело было в том, что сама Ясена ещё не испытывала боли утраты. С другой стороны, отсутствие опыта не мешало успешно заниматься другими делами – искренне поздравлять супруг с рождением дочери или участвовать в церемонии обручения. В чём бы ни было дело, девушка про себя облегченно вздохнула и подхватила перемену темы.
  – Не слишком ли много вопросов за раз? – Ясена по-доброму рассмеялась, одновременно управляя магической рукой: та легонько шлёпнула Дину по ягодице. Настроение было игривое, но бардессе пришлось порядком попотеть, чтобы впечатлить свою любовницу, а ведь впереди ещё рабочий день, целая половинка.
  – Дина, тебе не стоит ни о чём переживать, ты прекрасна, – бардесса удержалась, чтобы не провести руками по привлекательному телу лесорубки, чтобы та ни в коем разе не подумала, что её слова относятся только к внешности девушки.
  – И ты можешь совершить настоящее чудо, если поможешь собраться мне на работу, – на этот раз Ясена не стала сдерживать себя и, прильнув к любовнице, нежно поцеловала её в шею.

  После того как Рэйда вышла из комнаты, дальнейшие события развивались стремительно и неумолимо. Трое взрослых мужиков дорвались до «игрушек», но не все из них оказались безопасными. В этом плане больше всего повезло Шарифу, который благоразумно открыл сосуд без признаков движения внутри. Сквозь собственную вонь, к которой вурдалак привык достаточно быстро и безболезненно, прорвался резкий запах хвои.
  В это время Саймон сам себе вручил подарок в виде необычной перчатки. Рука напоминала человеческую, и на первой взгляд казалась дружелюбной. Несколько секунд она кокетливо изображала вид, что она вовсе не такая и не даст поймать себя первому же скелету. Но игра довольно быстро закончилась, и теперь Медь мог натянуть на свои косточки нового дружка.
  Настоящее же сокровище досталось Люцу, точнее он сам его добыл, просто взяв со стеллажа. И где-то далеко-далеко грустно вздохнул один известный археолог, специалист по оккультным наукам и по совместительству великий искатель приключений доктор Джонс. Крошечные шарики света, почувствовав свободу, мгновенно вылетели и тут же застыли, всего в паре сантиметров от головы упыря. И, по-видимому приняв единогласное решение, разделились и устремились в разные стороны, к остальным пленникам в банкам. Черепок с зеленым пламенем в глазницах залился мерзким, жутким смехом.

***
  Трое самых шустрых крох прямо перед носами упырей столкнули сосуд с черепом. Шанс поймать в полёте не такую уж и хрупкую на вид банку определённо был, но боги, что играют в кости на своей горе, решили по-другому. Люцу не хватило всего ничего – осколки стекла разлетелись по каменному полу. На мгновенье на разбитом стекле проявились тусклосиюящие руны, очевидно сдерживающие силу запертой нежити.
  – Апха-ха-ха-мвха-ха!!! СВОБОДА! – проорал череп, и не теряя зря времени тут же выпустил скопившуюся магическую энергию в ближайших противников.

  – Почти не спешу, но тебе не следует об этом волноваться, – немного выждав, чтобы было время насладиться фигурой Дины, бардесса поднялась с постели вслед за любовницей. От взгляда Ясены не ускользнул влажный блеск в уголках глаз девушки, как и многие другие детали. И если за столько встреч сама бардесса привыкла к расставаниям, то это не значило, что они всегда проходили легко и непринужденно. К каждой сестре нужно было найти свой подход. Да, иногда это случалось просто и само собою, но не в этот раз. Дина была сильной девушкой, и не только физически. И всё же Ясена считала своим долгом сделать всё возможное, чтобы её собственное поведение не оставило никаких шрамов на душе сестры. Но как же порой трудно нащупать ту самую грань между удовольствием и страданием!
  – Ты же не думаешь, что меня могут смутить завистливые взгляды твоих соседок? – кокетливо улыбаясь, девушка плавной походкой приблизилась к Дине со спины. Бардесса сначала обняла лесорубку, прижимаясь грудями к её накаченному телу и целуя в шею, а затем перевернула девушку к себе лицом, беря её ладони в свои, – Не нужно тратить драгоценное время на разогрев воды. Думаю, что мне ещё есть, чем тебя удивить.
  Ясена пробежалась взглядом по комнате в поисках своих вещей, очевидно собираясь после душа сразу же сбежать на работу.
  – А завтрак мы можем перенести на другой день, и у тебя будет время на подготовку, чтобы удивить меня, – бардесса подмигнула своей любовнице, утягивая Дину за собою на задний двор.

  Казалось, что после принятия внутрь алкоголя и приятного окончания вечера, бардесса должна была спать как суслик. Но ночь прошла беспокойно. Возможно, виной этому была нехватка кроватного места, а может и события прошлого дня, последствия которых маячили неясными тенями. Ближе к утру Ясена всё же утонула в объятиях сновидений и любовницы, но ценой этому стало опоздание на работу, с которым предстояло разобраться как-нибудь позже.
  – Доброе утро, - девушка сладко потянулась и широко улыбнулась, наблюдая за потупившей взгляд Диной. От смутных обрывков ночи не осталось и следа. Сейчас все мысли Ясены возвращались к размышлениям, которые раз за разом настигают бардесс и не только. Был ли вчерашний выбор лесорубки осознанным или на месте Ясены могла оказаться любая другая сестра, следовавшая по пути Анаэрины? Раньше подобные пробуждения наполняли юную девушку сомнениями, неуверенностью и тайным желанием, что этот раз станет тем самым, что эта сестра окажется той самой! Но с годами бардессы учатся относиться к этому проще, и Ясена не стала исключением. Она нежно провела пальцами вдоль руки Дины, лишь слегка касаясь кожи девушки и наслаждаясь её реакцией. Особого значения не имело, что именно двигало любовницей вчера, если обе получили удовольствие. Рука поднялась выше, ненадолго задерживаясь на шее и закапываясь длинными пальцами в короткие волосы. Ясена знала, что она привлекательна. Ей не было нужды в подтверждение этого. Настойчиво, но мягко, бардесса подняла голову Дины, чтобы встретиться с ней взглядами. Второй ночи не будет, хоть светлая грусть и будет недолго спутницей бардессы. Мечты о большой и чистой любви никуда не делись, но теперь Ясена научилась быстро понимать, является ли новая любовница «той самой». Она прижалась к Дине и поцеловала в губы, затягивая момент, чтобы сохранить его в памяти.
  – Как насчёт того, чтобы принять душ? – в глазах девушки заплясали озорные искорки. Второй ночи может и не будет, но это не значит, что всё должно ограничиваться только одним вечером.
  – А потом можно и позавтракать, - лениво потягиваясь, Ясена собиралась вставать с кровати. Перед глазами предстала Джемайма со своей типичной речью об опозданиях, о дисциплинированности и всей прочей очень важной в такое утро ерунде. И только Дина могла спасти от этого бардессу, немного оттянув неизбежное.

- Ты еще помнишь, надеюсь, то заклинание "от расстройства желудка"?
- Мыла наварить, - несколько раздраженно, но шепотом, чтоб не ронять авторитет Эвелины перед паникующим мирным населением ответила жрица, - штаны стирать. Помню, вестимо.
- Убиваться об дракона я не буду.
- Да уж, пожалуйста, оставь и нам. Слушайте, а это тема. Вот представьте себе таверну, а на вывеске - голова дракона. Хотя нет, лучше над камином. И если власти прицепятся что символ коронный - так дракон официально побит по заказу королевского мага... Вот не надо на меня так смотреть, сер маг, вы что, сами на голову облизываетесь? Ладно, мне и лапок хватит, типа, суповый набор. Хм. Любопытно, а какой суп из дракона, и с чем лучше готовить? Думаю, скорее пряный, чем острый...
  Вейгелла несла околесицу несколько саркастически, но в предложенном духе "отважные герои сейчас отправятся и как нефиг делать завалят ящерку". По чести сказать, у самой полурослика посасывало под ложечкой, но безопасного варианта выходя из ситуации попросту не существовало. Да и наемнические правила успели въестся глубоко - взялся за гуж, не говори, что ингуш. Не уверен - не бери контракт, а взял - отрабатывай.
- Если вас там убьют, потому что геройствовали без меры - назад можете не возвращаться, сама прибью.

Мей не столько слушала Эвелину, сколько любовалась ей. В этот момент, леди Зеленая Башенка была как в танце, хотя и занималась разбором каких-то местных кормирских интриг. Полукровка подумала, что если уж они будут в работать в этом городе, то со всем этим придется ознакомится. Нет, даже не просто ознакомится, а понять. Чтобы ненароком, просто по незнанию, не вляпаться в какую-нибудь сомнительную авантюру и не подставить остальных. Сейчас она плохо понимала Эвелину, хотя стояла с ней рядом, кроме того, что дело, возможно, не в самом драконе, а в заговоре против власти и короля.
- Да, спасем Блейзов и убьем дракона, - бодро заявила она, просто, чтобы поддержать Гринтауэр.
- Может мне, как самой быстрой, слетать на разведку? - предложила Мей, - гляну одним глазком и сразу назад. А вы тем временем выдвинетесь по земле. Обещаю, не убивать дракона в одиночку, - попробовала она пошутить в конце.
- Тем более, мне и собираться не надо, могу отправится немедленно.
Последние фразы каратурка проговорила громче, чтобы ее услышали и остальные члены команды.

– И ведь действительно, я допустил непозволительную оплошность, – согласился боевой маг с замечанием Арчибальда. – Моё имя – Торвис Малл. Что же касается вашей квалификации тавматурга, то вынужден вам сообщить, коллега, что она накладывает в Кормире определённые обязательства. В библиотеке Придворного мага Вангердагаста на всех побывавших в Кормире волшебников, достаточно высокой квалификации, имеется картотека с указанием имён, личных сигилов, специализаций, мест проживания и ряда других сведений. Боюсь, мне придётся отнять у вас чуть больше времени, чем мне хотелось бы и зарегистрировать эти сведения. Кроме того, в случае смены места проживания вам надлежит уведомить об этом представителя боевых магов. Также вы должны быть готовы к тому, что вас призовут на заседание Коллегии волшебников. Впрочем, в случае с иностранцами это происходит довольно редко.

Малл закончил с расспросами, записал информацию об Арчибальде и выдал ему документ с печатью о том, что тот прошёл регистрацию. Пожелав компании наёмников дальнейших успехов в их нелёгком труде, боевой маг удалился на свой пост. Дальше следовало дождаться начальника пурпурных драконов, который завозился с очередной торговой повозкой. Ожидание затянулось ещё на полчаса. Солдаты уже отдали команду продвинуть карету лорда Кастерли вперёд, когда на дороге со стороны Гнолльего перевала возник всадник, мчавшийся так, будто спешит на пожар. Стражники на посту немедленно сориентировали и перекрыли дорогу, выстроившись в две шеренги и выставив вперёд копья.

Быстро стало понятно, что всадник не пытается проскочить заставу. У башни он остановился. С блестящей от пота и основательно перепачканной дорожной пылью лошади с трудом спешился молодой парнишка, лет пятнадцати, не больше. Одет он был просто: в рубашку, штаны да сапоги. Никаких доспехов, оружия или других вещей при юноше не было. Видно было, что дикая скачка по жаре его основательно измотала: весь мокрый от пота парнишка еле держался на ногах, никак не мог отдышаться, будто проделал этот путь не в седле, а под седлом, но явно пытался что-то сказать обступившим его стражникам и боевому магу.

– Д-д-р-р-а-а-кон! – вырвалось наконец из его уст.

– Как дракон? – удивлённо пробасил первый меч Стоан. У его солдат это слово вызвало куда более взволнованную реакцию, все стали всматриваться в небо, но ничего кроме облаков на нём не увидели.

– Принесите парню воды, – скомандовал Торвис Малл, казавшийся куда хладнокровнее остальных, а после обратился к наёмникам. – Среди вас имеется жрец или кто-то с целительными способностями? Этому юноше нужно восстановить силы. И, если поблизости правда дракон, то нужно готовиться к его появлению. Прятаться негде.

Мей свободно овладела всеобщим языком, даже, отлично. Она могла на нем говорить, петь, ругаться, кричать и визжать. Но все равно в ее речи ощущалась некоторая чужеродность, немного необычное построение фраз, кое-где неправильные ударения. Не акцент, тень акцента, которую сама девушка считала милой. И сейчас Кунг как раз пела. Солнышко пекло не хуже чем в южных провинциях Шуо Лунга. В такую бы погоду лежать под шелковым зонтом, да потягивать фруктовую воду со льдом. Или, если уж инструмент попал в руки, лениво перебирать струну. Вот только Мей всегда придерживалась принципа «или делать хорошо, или не делать вовсе». Поэтому сильные пальцы властно терзали струны лютни, заставляя их петь и стонать. Свирель девушка любила больше, но та была не так популярна на западе. Полукровка не пыталась исполнить готовую песню, а импровизировала. Бросала на ветер строчку за строчкой, пусть уносит, пусть слышат, не жалко. Вот только при исполнении Мей смотрела почему-то в сторону Гринтауэр.
Имя твое — птица в руке,
Имя твое — льдинка на языке.
Четыре движения губ.
Имя твое — семь букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
Звук струн оборвался, а голос стих. Вместо него на губах появилась ехидная улыбка. Чуть прищурясь, Мей посмотрела на шатенку и спросила чуть двусмысленно:
- Тебе не жарко в черном при таком солнце? Может при случае его нужно снять?
Потом полукровка резко сменила тему:
- Надо было, все-таки, предложить взятку доблестным стражникам, чтобы нас пропустили без очереди. Приценились бы к Пурпурным драконам. И, раз уж я их упомянула, может мне кто-то скажет, правильно ли я понимаю это дурацкое правило?
Наемница ткнула пальцем в сторону доски с законами. Там ее волновал только один пункт. Ведь оружия мастер искусства монахов не носила, и кланяться умела в стиле островных соседей своего деда. Всем корпусом и не сгибая спины. А что голова при этом еле заметно сдвигалась всего на палец, не ее проблемы.
- Вот это, «обыск у всякого лица». Я же правильно понимаю, что «у лица» это не само «лицо»? А то если кто-то попробует меня под видом обыска лапать, то ему сразу станет больно.

28 день месяца Флеймрул, 1367 год по летоисчислению Долин (Год Щита)
Тракт Лунного моря, на пути из Тилвертона в Арабель

Жарким и засушливым выдалось лето в Год Щита. Немилостивое солнце безжалостно палило путешественников, чей путь в последние два дня пролегал через равнину. Далеко позади осталось Лунное море с его дарившим свежесть ласковым бризом и вековечный лес Кормантор с могучими деревьями и их спасительной тенью. Теперь большой удачей было найти тенистое место для дневной стоянки и свободные комнаты для ночного отдыха на постоялом дворе. В канун праздника Середины лета в Арабель устремилась уйма народу из соседних деревень и ферм. Одних привлекали ночные гуляния с песнями, танцами и красочными представлениями, другие рассчитывали что-то выгодно купить или продать на традиционной праздничной ярмарке, для третьих это был священный день, который требовалось провести, вознося молитвы в храме, дабы весь год был отмечен божественной милостью.

На пропускном пункте перед Гнолльим перевалом собралась большая очередь из повозок, всадников и пеших путешественников. У трёхэтажной каменной башни, бывшей единственным строением на много миль вокруг, десяток солдат в пурпурных табардах с изображением дракона занимался проверкой документов и досмотром грузов. К середине дня уже порядком замученные жарой эти стражи кормирской границы были подобны сонным мухам, а потому очередь продвигалась совсем небыстро. Для вынужденных ждать путешественников солдаты устроили небольшой лагерь с несколькими шатрами, навесами, парой столиков и скамей, бочками с водой.

У башни расположился ещё один навес, под которым укрывались двое командиров пограничного гарнизона. Первый был опытным солдатом с тронутыми сединой волосами и бородой, крепким сложением и загорелым лицом. Он носил метку первого меча Пурпурных драконов (что было эквивалентно званию сержанта в армиях иных королевств), получал от подчинённых доклады о результатах досмотра и заполнял бумаги, коих на его столе скопился целый ворох. Второму было не больше тридцати, и принадлежал он к братству боевых магов. Со своей белой кожей, непонятно как к середине лета избегавшей солнца, и тёмно-синей мантии без единого следа пота или дорожной пыли он куда уместнее смотрелся бы на светском рауте, чем в такой глуши.

– Послушайте, что пишет мне коллега из столицы, – маг обратился к своему товарищу из пурпурных драконов, не особенно заботясь тем, что отвлекает его от работы, и принялся зачитывать письмо. – «Премьера комедии о придворной жизни королевства в постановке Рыцарей Разбитых Сердец имела оглушительный успех. Гвоздём спектакля стало появление на сцене нашего дражайшего руководителя. Актёр так умело перевоплотился в образ, что зрители в зале сперва решили, что перед ними всамделишный Вангердагаст. Самому придворному магу, который также присутствовал на премьере, его отображение и, в особенности, тонкое подтрунивание над всем нам прекрасно известными особенностями его характера совершенно не понравилось. Раскрасневшись от злобы как спелый помидор, он спешно покинул театр. По счастью, король был совершенно иного мнения о постановке и, по свидетельству моей хорошей знакомой, которой посчастливилось сидеть с Его Величеством в одном ряду, на некоторых моментах, я цитирую, «корчился от смеха»».

Боевой маг убрал письмо и тоскливым взором окинул медленно продвигавшуюся процессию. Вздохнув, он изрёк:

– Вся жизнь – в столице, а мы тут с вами, дружище, прозябаем.

Старший из Пурпурных Драконов лишь многозначительно хмыкнул и продолжил работу по выписыванию очередного пропуска.

За время ожидания своей очереди каждый мог ознакомиться с перечнем основных законов Лесного Королевства, написанных на большой доске, прибитой ко второму этажу башни. Перечень был следующим:

1. Всякое лицо по прибытии на территорию Кормира должно пройти регистрацию у официальных лиц из пограничного гарнизона.
2. Всякая иноземная валюта должна быть обменена на кормирских золотых львов при первой возможности.
3. Всякий искатель приключений либо наёмник должен получить разрешение на работу прежде, чем поступит к кому-либо на службу.
4. Всякое оружие должно быть повязано узлом мира. Лишь членам команд искателей приключений и компаний наёмников разрешается открытое ношение оружия при наличии разрешения на работу.
5. Строжайше запрещается чинить всякий вред котам и кошкам.
6. Всякое лицо должно кланяться представителю королевской семьи и местной знати.
7. Пурпурным драконам дозволяется проводить обыск у всякого лица, которое они сочтут подозрительным.
8. Охота в частных владения строжайше запрещается.

  Стоял погожий летний день, самый обыкновенный. С таких дней принято начинать добрые и лёгкие истории. Но эта история станет исключением, хотя поначалу будет притворяться одной из многих, безуспешно стараясь запутать заинтересованного читателя, случайно увидевшего эти строки.

  Длинная дорога из города А в город Б. Не самая популярная, но и не заброшенная полностью. Есть и более короткий маршрут, насыщенный опасностями разного рода, как и требуют приличия подобного рода. Существует даже ещё одна дорога, средняя сестрица – не длинная и не короткая, почти без опасностей, но заплати несколько золотых, чтобы воспользоваться ею. Но вернёмся к нашей дороге. Где-то на ней уютно расположился двухэтажный постоялый двор «Гарцующие котлы», приветливо заманивающий путников мягкими кроватями и горячей едой по доступной цене. Правда еда в этом заведении может не всем показаться достойной. В основном тут подают веганские котлеты «Плохой охотник», суп из цветной капусты с кукурузой (или суп из желудей по выходным), рагу из лесных грибов, пироги с яйцами и луком и прочие радости друидов. Те, кто любит рисковать, могут заказать блюдо, отчаянно старающееся выдать себя за холодец. Говорят, что он очень питательный, а местные крысы умеют регенерировать себе хвосты, словно ящерицы. Зато местная выпивка, хоть и на любителя, но нареканий не вызывает. На выбор имеется вино из репы, облепиховое пиво и жимолостная медовуха.

  Но что это мы всё о еде. Взгляните на прекрасную Ольгу – хозяйку этого замечательного места. Постояльцы, которые почти все караванщики, путешествующие этой дорогой туда-сюда, могут рассказать, что у этой женщины аж два супруга. Один из города А, другой из города Б. И, конечно же, они не знают друг о друге. Кроме неё сегодня есть две симпатичные служанки, которые не против пофлиртовать с немногочисленными гостями. Каждая из них в тайне желает встретить того самого, что увезёт непременно её в большой город и обеспечит роскошную жизнь. Из персонала есть ещё паренёк, работающий конюхом и вышибалой одновременно. С лошадьми он справляется отлично, но вряд ли он сможет хоть кого-то прогнать со двора, если возникнет такая необходимость.

  Среди гостей сегодня немноголюдно, утром ушёл караван, освободив почти все комнаты. Во всём надо искать плюсы – можно занять любой понравившийся столик. Например, рядом с двумя огромными котлами, стоящие прямо посреди зала. Котлы давно исхудали и используются в качестве декора. На них можно заметить различные нацарапанные надписи, по типу «Нарцисс самый лучшиЙ», «здесь был Херемийя», «Селунэ рулит». Иногда вечером устраиваются шумные танцы, и котлы легонько подпрыгивают в такт общему веселью. Собственно в честь них и появилось название постоялого двора, а как его называли прежде уже никто и не помнит. Если же хочется более спокойного уголка, то один из углов традиционно занят мрачной фигурой в тёмном плаще, зато оставшиеся три угла свободны. Ещё один стол занят двумя кудрявыми халфлингами, обсуждающими свой последний поход за овощами в сады фермера Мэггота. И последним по перечислению, но явно не по вниманию, серой горой мышц возвышается минотавр с небольшим дефектом зубов.

К великому счастью Маши хотя бы лязганья пулемета на расстоянии пары десятков шагов ей слышать в жизни не доводилось, поэтому она встревожилась, лишь увидев, как неистово заметался Венечка.
В ладони сама собой возникла рукоять бесполезного сейчас пистолета, который покоился в кармане пальто. Мария, прежде чем чересчур поспешно юркнуть в предложенный лаз (на безрыбье и рак-рыба), даже успела пожурить себя за столь истерическое восприятие ситуации, на которую все трое повлиять не могли и уж тем более при помощи оружия.

Последней в лаз прошмыгнула Вера, но внезапно замешкалась. Дернулась раз, дернулась два, послышался негромкий протяжный треск сукна, и девушка, не удержав равновесия, чуть не упала на Машеньку.
- И-извини! – сбившимся голосом попросила прощения она, стараясь говорить негромко.

- Фух, успели! – рядом шумно выдохнул Осипов, с любопытством осматривая черный в ночи двор с темной громадой дома. – Я уж думал, если не англичане из пулемета причешут, так паны перестреляют!
- А с чего вы думаете, что они будут в нас стрелять? – удивилась Данилевич, пытаясь рассмотреть, что случилось с пальто. - И, может, не будем стоять у самого забора? Или вы думаете, что идущие по улице поляки не умеют лазить через заборы и не пролезут туда, куда пролезли мы?
- Я не думаю! – гордо ответил Венечка, первым отправившись во тьму двора. – Мой долг – защищать вас ото всех: союзников, большевиков, бандитов! Иначе меня князь заживо съест, без ножа и вилки, - стараясь говорить весомо, продолжил он, - с портупеей и сапогами!
- Да не орите вы, иначе сейчас все сбегутся. – шипению в голосе Данилевич могла позавидовать и змея.
- Да я не…
- Вот и не надо.

- Может, в дом попросимся, переждем? Чаю горячего попьем, а то, - юноша поежился, - дождь опять усилился.
- Кто нас пустит? Обывателю скорее еще комод к дверям подтащит, чем откроет Бог весть кому. К тому же там вон, в заборе впереди, чуть левее темный провал. Может, еще одна дырка? Тогда мы пройдем через нее обратно на Финляндскую, и домой проберемся дворами с Набережной, а не с Троицкого. К тому же, если нас и правда примут за врагов, нас будут искать здесь и в доме в первую очередь. Маша, ты… вы как думаете?

«Времена сейчас такие…» слышала Маша четвёртый год.

Когда у соседки все три сына и муж на войне сгинули - «Ох, Мария Карловна, горе-то какое, но ведь времена-то нынче какие!».

Когда большевики безнаказанно расправы учиняли - «Времена сейчас такие…».

В дырку в заборе лезть - «Времена…» послышалось в голове у Маши соседкиным голосом. И поняла тогда Маша, что, видимо, некоторые вещи действительно только «временами» и объяснишь.

Вот, например, ситуация, в которой все трое оказались, была даже в некотором роде забавной. Если бы Мария не устала, напитанная до отвала событиями уходящей ночи, она бы может и улыбнулась - внукам о таких приключениях только и рассказывать. И когда-то она и правда посмеётся. Но не сейчас.

- Какой чай, Вениамин?! - строго прошептала Маша. -Если стрелять начнут, от этого дома камня на камне не останется, - она именно так представляла себе пальбу из пулемета. Не останется ничего, как от Помпеи.
- Идёмте скорее дальше. Чаю и у нас попьёте.
- А почему же, Верочка, - спросила она уже на ходу, - нас непременно за врагов примут и искать начнут?

Венечка, которого женщины форменно заклевали, стушевался весь, плечами поник да носом шмыгнул жалостливо так. Пускай свет тусклых фонарей и не добивал до двора, и не было видно лица юноши, а все равно становилось понятно, как ему стыдобственно. Юнкер остановился и, видимо, щелкнул каблуками – судя по звукам, он умудрился залезть в глубокую лужу, и вместо звонкого и чистого звука раздался только плеск и глухой стук.
- Сударыни! Я должен вас оберегать, и все сделаю для этого, как настоящий белый рыцарь, как славный Роланд! Прощения прошу, не подумал!
- Да тише вы, ради Бога, рыцарь наш драгоценный, и идите вперед. – Вера подтвердила прописную истину, что орать можно и шепотом.

Молодой человек понуро пошлепал вперед, дамы, предусмотрительно обогнув лужу, последовали за ним. Данилевич, понимавшая, что будет с ее картонно-замшевыми полусапожками при попадании в воду, старалась идти осторожно, «подвигов» юнкера не повторяя. На вопрос Машин она, поправив очки, негромко ответила, чуть помедлив – видимо, решала, можно ли перейти на ты наконец и прекратить общаться с товаркой по несчастью, словно они на службе:
- Не знаю, Маша. Веня сказал, что могут, а я проверять не хочу. Все словно с ума посходили, и Бог весть, что придет в голову очередному человеку с ружьем.

Вера оказалась права. На той стороне забора тоже была дырка – хозяева, видимо, за своим имуществом совсем не следили. Подошедших к ней встретил надсадный брехливый лай какого-то местного пса, заставивший вздрогнуть и потом тихо ругнуться настороженного юнкера. Осипов первым нырнул в проем, откуда почти сразу высунулась его голова, сообщившая:
- Чисто.

- Маша, сначала ты, потом я. – Данилевич повернулась вполоборота, стараясь не выпускать из поля зрения ни дом, ни тот тайный путь, откуда они пришли.

«Ох», - только и смогла Мария, что охнуть про себя.
- Верочка, только держите оружие наготове. На всякий случай, - спокойно прошептала Маша, когда они с Верой поравнялись, а затем, будто делала так всегда, вёртко прошмыгнула в очередной беспечно открывшийся им навстречу лаз.

Вера застыла женой Лота, стараясь ни звуком не выдать свое присутствие. Глупая предосторожность после того, как они столько нашумели, да и одета она была не подходяще, чтобы быть незамеченной на фоне темной стены забора. Но все обошлось: ни одной живой душе не было интересно, что происходит во дворе у соседа. Девушка, убедившись, что угрозы нет, пролезла за всеми.
- Все спокойно. Идемте.

Оказалось и правда спокойно. Англичане были на своей позиции, поляки – где-то неподалеку с ними, и до следующего перекрестка дела не было н кому. Выйдя на набережную и пройдя между двух близко стоящих домов, троица путешественников спустя недолгое время вышла к черному ходу дома, ставшего на время двум барышня родным.
- Добрались! – вздохнула Вера.
- Точно? – Венечка решил перестраховаться.
- Конечно! Спасибо вам за помощь, господин юнкер!
- Рад помочь прекрасным дамам! Разрешите идти? Служба-с!

***

  Берс и Рауш, один – своим нахальством, второй – нетерпимостью, спутали англичанам все карты. Теперь компромиссный путь, самый удобный для них, становился еще более зыбким и неверным, как полузатопленная гать сквозь топь: а это значило, что неуступчивый американский посол Фрэнсис, чье личное мнение полностью совпадало с позицией президента Вильсона, наверняка предпримет ответные демарши против резко поправевшего правительства, попутно обвиняя заодно еще и офицеров Его Величества в колониализме, попытке установления диктатуры и политической близорукости. Но слова – это еще полбеды: за Фрэнсисом стояло четыре американских батальона, три пехотных и один инженерный, и несмотря на то, что укомплектованы они были плохо обученными новобранцами, это была сила, с которой в Архангельске приходилось считаться.
  Ведь победи адъютант Чаплина – за офицерами будет сила диктовать эсерам свои условия, победи Берс – состав правительства станет вообще непредсказуемым, но вряд ли сбалансированным. И то, и то послов априори не устроит, а британские офицеры, поддержавшие переворот, будут выглядеть бледно. Даже те послы, кто был настроен против эсеровского правительства, вроде французского посла Нуланса, при таких грязных методах попросту не рискнут высказываться за пребывание у власти Чаплина, Старцева, Филоненко и компании. А что еще хуже лично для Торнхилла, так это то, что он даже не мог обратиться к вышестоящему командованию: Пуль был высокомерным снобом даже по меркам англичан, и его скотское отношение к русским разрушило бы даже тот шаткий мостик взаимопонимания, что стороны еще могли навести.

  Примерно такие соображения Катберт Торнхилл и озвучил Нику, пока секунданты выясняли условия дуэли. Хотя лейтенант-полковник и провел в России четыре года, вращаясь в кругах, приближенных к армейскому командованию, и немало пообщался с щепетильными к вопросам чести гвардейскими офицерами, такая неожиданная и странная дуэль для него была в новинку. А самое главное, он не мог до конца просчитать всех ее последствий. А посему от Ника снова требовалась помощь: пообщаться с нервно почесывающим подбородок Филоненко и усталым, нелюбящим «славяно-британцев» Чайковским и постараться убедить их, пока идет перестрелка и подготовка к ней, достигнуть хоть какого-то компромисса, чтобы противопоставить самоуверенности Чаплина некое соглашение левых, пускай даже весьма условно, сил, уравновешивающих его притязания на самовластие. Сам же контрразведчик собирался после дуэли приступить к «обработке» Главнокомандующего, и по возможности выбить из него бравурные, шапкозакидательские настроения.

  Так против своей воли Николай Рощин, столь активно пытавшийся бежать от такой мутной и вонючей ямы, как политика, оказался против своей воли втянут в нее по уши. Будущее Области и, как следствие, самого доктора, зависело теперь от его сообразительности и умения убеждать и находить компромисс. Конечно, не только он становился на час вершителем истории – таких здесь было немало, но роль его здесь была далеко не последняя. Можно было высоко взлететь здесь, можно было заручиться благосклонностью англичан для комфортной жизни там… А можно было, пока все отвлекутся на дуэль, позвонить в американское посольство и ввести в игру нового участника.

***

  А пока один англичанин убеждал своего русского компаньона, а второй смолил вонючую сигару, с немалым любопытством наблюдая за «ритуальными плясками» русских дикарей, Чайковский, чья судьба как политика висела на волоске, подсел поближе к Наташе. Хотя он был и недоволен ее молчанием в самые ответственные моменты, другого близкого сторонника у него здесь попросту не было. К тому же сторонника столь активного и не боящегося действовать, а не говорить: по крайней мере, так полагал Старик.
  - Что же они творят, ну что же они творят, - совершенно по-стариковски сетовал председатель правительства. – Вместо того, чтобы думать о том, как спасать Россию, погрязли в своих мелких склоках, борьбе за власть. И при этом уверены, что эта власть нужна и мне тоже, как золотой телец. Охохохохонюшки…
  Да я бы от всего этого с радостью отказался бы, если бы знал, что Север в надежных руках. Хоть КОМУЧу передал бы, став только его представителем в Архангельске, хоть еще кому-то, кто печется о стране, а не о себе и не о восстановлении старых порядков. Так нет же, считают, что если кругом псы и псарня, то лаять и грызться должны все и каждый. Вот скажите мне, Наташенька, ну почему они считают, что спор можно решить только оружием? Почему тот, у кого есть винтовка, мнит себя властью? Почему слово и дело стоит меньше красивого и невыполнимого балабольства большевиков и непробиваемого упрямства цепляющихся за свои чины и старые порядки реакции? Что можно сделать, чтобы их образумить? Пускай они меня расстреляют, но будут потом идти вместе и до конца не за офицерство и не за купечество, не за фабрикантов и аристократов, а за всех русских людей: рабочих и работодателей, крестьян и помещиков, офицеров и солдат! Как, как же их этому научить… Почему все хотят убеждать только силой?

  Старика перебил шутливый вопрос Рауша. В ответ тот лишь сокрушенно помотал головой, но пытаться разубедить молодого офицера не стал: понимал, что это попросту бесполезно. Усталый, старый, надломленный, нелепый в своем халате среди одетых людей, он прихлебывал чай, сугубо по-мещански отставив сухощавый палец с пергаментной кожей, и всем становилось ясно: нет у него никакого влияния на тех людей, кем он должен был руководить, ни на события. Из первого лица он превратился всего лишь в молчаливого свидетеля. И вся его несгибаемая гордость старого революционера была попросту бессмысленна.

***

  - Милостивые государыни, прошу следовать за мной! – напустив на себя важный вид человека, которому поручено ответственное задание, попросил молодой юнкер звонким ломким голосом. Ему еще двадцати не было: он, по-видимому, был из тех ребят, кто на начало войны учился в средних классах кадетских корпусов, и кто изо всех сил духа, изо дня в день мечтал окончить ненавистную учебу в корпусе и, пройдя трехмесячные курсы училища, получить заветные погоны прапорщика и попасть наконец на фронт. Мечта сбылась, но не так, как хотели эти почти дети: война пришла к ним раньше, вломилась в двери жизни, как вахлак в трактир, поставив крест на учебе и Высочайшем Повелении о присвоении первого офицерского чина – война самая страшная, война гражданская.
  Сквозь мокрый сад, мимо плачущих ветвей, под неумолчный бой траурных барабанчиков капель они обходили лужи, несколько раз попав под маленький дополнительный дождик, когда колышущийся штык юнкера задевал ветки. По палой листве уходящего лета, по густой каше земли до заскрипевшей зеленой калитки и в обход. Сосредоточенный, гордый, с прямой спиной, Веня, будто кол проглотивший, ведет девушек за собой.

  Сбоку прошелестел негромкий голос Веры, протиравшей стекла очков – занятие, абсолютно бесполезное в дождь.
  - Я… Я даже не знаю, что сказать. Правда, мне со стороны просто говорить… Отпустить или убить… Душа вопиет об отмщении, а разум не уверен. Вот только не в моей руке был пистолет – а он меняет ощущения. Я их, - голос дрогнул, - всем сердцем ненавижу, демонов в обличье людей, и или умру, или увижу, как их царство антихристово падет. Прости за такие излишне религиозные сравнения… Но стрелять вот так того, кто не сопротивляется… Не знаю. Прости за молчание, прости за бездействие. Я слишком слабая, куда слабее, чем представлялась самой себе.

  Поворот, еще один. До дома уже недалеко, и Осипов прибавляет шаг, уверенно меся сапогами жидкую грязь архангельских дорог, за это время еще сильнее размокших. Но дорогу ему преграждает ражий рыжий англичанин с унылым селедочным лицом. «Камон», - подзывает он юнкера к себе, а его напарники держат женщин на мушке: просто так положено. Короткий разговор: британскому сержанту плевать, кто перед ним и где живет, сказано, что никого не пущать, значит не пущать. Куда там городовым, этим царским «держимордам»! Они еще могли понять ситуацию, решить по сердцу, а не по уставу. Этим же все равно: проблемы аборигенов колонизатора не волнуют. Бессильный что-то изменить, с недовольным перекошенным лицом Венечка отошел к девушкам:
  - Милостивые государыни, прошу простить. Этот «камон» ну никак не хочет нас пропускать. У него, дескать, приказ, и ему проще нас застрелить, чем выяснять, что да как. И откуда они только находят таких! – Осипов за возмущением своим нечаянно пустил петуха и тут же стушевался. – Нам придется ждать, пока все закончится, или идти еще куда-то, где работают круглые сутки. В «Париж» или в баню, например. - юноша при этих словах покраснел, как маков цвет.

  - Кажется, - задумчиво протянула Вера, - я знаю, как пройти до дома в обход. Если мы через Садовую выйдем на Петроградский, а потом свернем на Финляндскую, то оттуда до нашего дома по Троицкому рукой подать. В крайнем случае, там уже дворами пройдем. Я, - она смущенно опустила глаза вниз, - на всякий случай искала пути отхода, если большевики решат поднять в городе бунт.

***

  Секунданты скрылись на кухне, обсуждать условия дуэли. Первоначальная беседа длилась недолго: Берс только успел развязным тоном записного бандита стрельнуть у англичанина сигару и закурить ее, как показался Хетагуров, объявивший:
  - Произведенное оскорбление квалифицировано секундантами как оскорбление второй степени, нанесенное равным равному. Посему ищущий сатисфакции офицер, изъявив право выбора оружия – пистолеты, имеет также право на выбор одного из шести законных родов дуэли на пистолетах. Какой вид дуэли требует лейб-гвардии штабс-ротмистр барон Рауш фон Траубенберг?
  - Дуэль с приближением. – раздумье Константина Александровича было недолгим.
  - Ваши слова услышаны и будут внесены в протокол встречи. – кавказец церемонно и даже несколько старомодно поклонился, ничуть не напоминая былого абрека.

  Вскоре появились уже оба офицера: застегнутые под горло, чинные и строгие. Хорошо поставленным голосом Чаплин огласил условия дуэли:
  - Господа, нами определены следующие условия дуэли на пистолетах с приближением: дистанция в тридцать пять шагов, место проведения – Троицкий проспект напротив общежития, на равном удалении от фонаря, определяемого секундантами на месте. Второй выстрел должен последовать в течение тридцати секунд с момента первого выстрела, по истечении тридцати секунд с момента первого выстрела противник, стреляющий вторым, теряет право на выстрел. Если после обмена выстрелами не будет определено о повторении того же вида дуэли, дуэль состоится из обмена противниками двумя выстрелами. Руководителем дуэли определен капитан второго ранга Чаплин Георгий Ермолаевич. Помощником руководителя дуэли прошу выступить штабс-капитана в отставке Миллера Степана Яковлевича. Прошу стороны подписать оба экземпляра протокола условий дуэли.
  - Почту за честь. – отозвался немало удивленный таким выбором эсер.

На бумаге рядом с подписями Чаплина и Хетагурова легли размашистая подпись Миллера и витиеватая роспись Рауша. Эсер подошел к Берсу:
  - Подпишите.
  - Щ-щас! – атаман поднялся, покачнулся и поставил свой автограф.
  - Вы пьяны! – поморщился Степан Яковлевич. – А ведь могли спасти ситуацию, вместо того, чтобы так бездарно…
  - Иди н-на… - огрызнулся «кавказец».
  - Оскорбление словом. – меланхолично заметил Степан.
  - Могу и действием!
  - Подписи сторон получены! – проигнорировав слова задиристого, как галльский петух, ротмистра, громко объявил помощник секунданта.

  Всей гурьбой участники дуэли и зрители вышли на улицу, где майор Мур быстро разогнал британских стрелков и передвинул на новую пулеметный расчет. Английский солдаты, впрочем, вовсе забыли о службе: такое представление они пропускать не хотели, а разгонять их было некому – офицеры и сами во все глаза наблюдали за приготовлениями к поединку.
  Секунданты начертили на земле две линии, определяющие, где становиться стрелкам, потом рассчитали расчертили барьеры: так как на грязи в темноте их видно не было, пришлось на их место вертикально втыкать отобранные тут же винтовки. Оба поединщика были вооружены «Наганами»: их Чаплин и освидетельствовал со всей пристальностью. Участники дуэли заняли свои места, секунданты развели противников по местам. Теперь, в неровном тифозном свете фонарей, очертания стрелков смазывались и почти терялись. Главнокомандующий вторично осмотрел револьверы, показал их синхронно кивнувшим секундантам, после чего церемонно огласил давнюю формулу:
  - Господа, вам известны условия дуэли, вы их подписали и одобрили. Я напоминаю вам, что, когда я отдам вам пистолеты, честь обязывает вас не делать никаких движений до моей команды «начинайте». Точно так же вы должны немедленно опустить пистолеты по команде «стой».

  Отдав пистолеты противникам, он поднял ворот шинели, выждал с десяток секунд и, спросив, все ли готовы, и получив утвердительные ответы, резко и отрывисто, так, как на эсминце отдавал приказ об открытии огня, скомандовал:
  - Сближаться!

  Несколько шагов барона и громкое: бан-нг! – вспышка выстрела на миг разогнала ночную тьму. Берс не стал ждать и первым открыл огонь. Лейб-гвардеец, строгий и собранный, даже не шелохнулся, кавказец же негромко выругался словами, с которых бы умилился и просоленный пятью океанами боцман. Не желая рисковать понапрасну, или еще по каким-то причинам, барон сделал еще несколько шагов и вскинул руку. Снова ночную тишь разорвал похожий на гром выстрела. Где-то зашлась лаем собака, захлопнулись чьи-то ставни. Горец под всеобщий «ах!» покачнулся, но не упал, а только шире расставил по-кавалерийски кривоватые ноги да хмыкнул в ответ: еще одна пуля пошла мимо.
  - Я тебя и отсюда достану! – прозвучала гордая похвальба и… очередная пуля ушла в молоко. Вторая. Ротмистр-полковник, самозваный атаман и князь снова выругался и опустил руки с уже бесполезным «Наганом». Теперь ему только оставалось ждать, промажет ли его оппонент, которого он сверлил ненавидящим взором, или нет. К чести Андрея Александровича, страха в нем не было – только ярость и гордыня.
  - Ну давай! – скомандовал он конногвардейцу.
  А тот, невозмутимый с виду, достиг барьера и снова поднял руку, в которой блеснул темный жестокий металл. Фонари словно загорелись чуть ярче – а может, просто короткое расстояние позволяло увидеть соперника получше? Короткая задержка на прицеливание – выстрел! Поначалу, первые несколько секунд, показалось, что ничего не случилось, но к неожиданности всех присутствующих, кавказец покачнулся, как попавшая под горный сель чинара, захрипел, забулькал, заклокотал, ноги его подогнулись, и, он рухнул на колени, а потом завалился на спину.

  Время ускорилось, послышался невнятный глухой гомон. Первым к поверженному атаману бросился его секундант, рухнул в грязь рядом со своим командиром, взрывающим каблуками грязь, склонился к самому лицу бледного как мел Берса, и бросил в никуда голосом, исполненным слез:
  - В шею! Артерия перебита! Доктора! Доктора, Аллахом молю!
  Рядом на одно колено опустился Чаплин, наплевав на свою любовь к внешнему лоску и чистоте. Одного взгляда ему хватило, чтобы сказать максимально нейтральным тоном, как подобает руководителю дуэли:
  - Он не жилец, господин полковник. Слишком сильная рана – тут нужен не доктор, а священник. Так что нам остается только составить протокол…
  Говоря все это, кавторанг прятал в глубине глаз радость: одним камнем на пути стало меньше.

  Глаза бедового «князя Эристова» закатились, он захрипел, выкашливая сгустки крови, судорожно дернулся и… затих. А в равнодушное низкое северное небо взлетел истошный вой, больше присталый волку, а не человеку – то Хетагуров оплакивал своего вождя.

***

  С опаской слушали матросы первые слова Грушина. Кириллов был им зло известное, привычное, и вот что посоветует ему инспектор, оставалось загадкой. Вроде бы он «ахфицер» нормальный, ровный, но кто же ведает, какая вожжа ему под хвост попадет? Но сказанное в итоге опасения развеяло, хотя довольства и не вызвало: все понимали, что проштрафились и что наказать их могли куда как жестче, но надеялись на милость судьбы, которая убережет их, таких бравых парней, от лишних тягот.
  Устроило сказанное и командира. Огладив лысину, он крякнул, почесал подбородок и с расстановочкой так, неторопливо и весомо постановил:
  - Ну что, братцы? Инспектор вот один в один мои мысли озвучил. Ну так быть по сему, орлы вы мои… водоплавающие. Тяга к знаниям – это, конечно, похвально, но не в ущерб же службе. А ну как случись что в городе, забастовка али бунт какой, а вы тут уши развесили! То-то же!
  Я, стало быть, вызову дежурного офицера – он тоже свое получит, индюк перепончатый, а он вами уж займется. Сейчас – проштрафившимся караульным, кстати кто это из вас, родные? А с утреца – всеми прочими.

  - Я это был, да. - понуро повесил голову один из моряков, один в один крестьянский паренек, от сохи вчера оторванный.
  - Балда! – в тон ему ответил капитан и с грузно поднялся. Нависнув над склонившим голову подчиненным, он отвесил ему по-отечески крепкую затрещину и поинтересовался:
  - Понял, за что, олух царя небесного.
  - Да, господин капитан.
  - «Да» будешь дома говорить, когда тебя будут спрашивать, в гальюне ли ты. Как отвечают командиру?
  - Так точно, господин капитан!
  - Вот так бы сразу, родной! Ну что, братцы, осознали?
  - Осознали, ваш б-родь!

  - А ты, - сарделькообразный палец уткнулся в спокойно наблюдающего за воспитательным процессом Бустрема, - пойдешь с нами. Беленькой попьем, о грехах наших тяжких поговорим. – Не откажешь? – тон офицера, хоть и не угрожающий, альтернативы не подразумевал.
  - А у меня есть варианты? – философски спросил меньшевик. – Бывайте, братцы! – попрощался он с матросами.
  - Павел Николаевич, дорогой, пойдем.

  Забрав из коридора недовольного и мрачного Мальчиковского, офицеры поднялись наверх по широкой – впору дворцу - лестнице. Коридоры, которыми они следовали, оставляли гнетущее впечатление: грязноватые стены с обвалившейся штукатуркой, горки мусора то тут, то там, порскнувшее из-под ног мышиное семейство… По дороге командир полуэкипажа отлучился ненадолго в одну из тускло освещенных комнатушек, где с матами разбудил какого-то заспанного, взъерошенного мужчину, отправив его вниз, к матросам.
  Наконец все достигли покоев Кириллова, узких и тесных, пустотой своей напоминающих самые дешевые доходные дома. Покосившийся шкаф – грубое произведение местного мастера, да смятая койка: вот и вся обстановка. Ни занавесей, ни фотокарточек, ничего. Покопавшись, капитан выставил на подоконник мутноватую бутылку еще царской «монопольки» и несколько металлических стаканов, один из которых был погнут так, что казалось, что хозяин им разгонял чертей в углу.
  - Ну, - задорно гаркнул комполэк, - будем, господа!? А потом господин эсер поведает нам, за каким лешим он приперся, заставил нарушить порядок службы нижних чинов и что им втирал. А мы послушаем да вопросы позадаем.
  - Да я в принципе уже все рассказал.
  - Э-э-э, нет, господин хороший, - погрозил пальцем политику Кириллов, - чую я, что не все. Ты за программу свою расскажи, чтобы мы тоже знали-ведали. Павел Николаевич, родненький, вот ты, например, человек умный, в Английском клубе сидел. А я всю службу был, куда Макар телят не гонял: последний десяток лет туточки, в Архангельске. О чем бы ты спросил нашего гостя?

  - А мои вопросы вас не интересуют? – Мальчиковский не мог удержаться от шпильки.
  - И вас выслушаем, не извольте сомневаться! – отмахнулся было капитан, но внезапно замер, словно ему было Откровение. В прежде доброжелательном тоне его скользнули нотки подозрительности. – Кста-ати, господа, а позвольте поинтересоваться, а что принесло вас в казармы в столь поздний час?
  Грушин не стал ждать, что придет в голову обиженному, словно гимназистка, на некорректного адмиралтейца «варяжцу», и пояснил, что это всего лишь внеплановая проверка, а все остальное – следствие отсутствия часового. Версия была шита белыми нитками и не объясняла, например, присутствия Мальчиковского, но Кириллова устроила. А вот Бустрема, судя по подозрительному взгляду, которым он наградил старшего лейтенанта, нет.
  - Па-анятно. – с тоской протянул капитан. – Павел Николаевич, будь ласков, ты уведомляй меня заранее о внеплановых проверках, а я уж сам к ним все стадо разгоню и напомню, что сапоги они должны надевать на свежую голову, и никак иначе. Ладно? Так что давайте выпьем, господа, и вернемся к нашим делам грешным.

Осень 2002

Исламский Халифат пал



Контркультрная катастрофа



Ты татарин или башкир?



Все кандидаты – приличные люди



Десять медведевских ударов

Обходили общежитие долго: по тёмным, залитым дождём улицам миновали Новгородский проспект, вышли на Костромской — это уже была самая окраина города: бревенчатые полудеревенские дома с одной стороны, Обводной канал — его и каналом-то было не назвать: закиданная доверху мусором обваливающаяся кривая канава в земле. Сейчас её и вовсе видно не было: дождь залил канаву доверху, вода с плывущими по ней помоями широко разлилась по дороге, подступая почти к самым мосткам на той стороне, по которой шли Вика с Дедусенко; за свежим, отдающим грибами и лесом мокрым воздухом чувствовался тошнотворный помойный дух. А за каналом начинались уже Мхи: унылые болотистые пустоши с замшелыми валунами, зарослями бурьяна, кривыми чахлыми берёзками: ничего там не было, кроме свалок да кладбища.

Прошли пару кварталов мимо Мхов, свернули обратно к центру. Чернел город вокруг: редко-редко где-то огонёк в окне, ни фонаря на улице, ни прохожего в этот собачий час. Где-то далеко протарахтел мотор, ещё раз из-за высокого дощатого забора донеслись какие-то пьяные крики, грохот. Но наконец, добрались: сейчас ещё пройти дворами — Вика знала, как, — и можно было выйти к чёрному ходу мастерской Союза транспортных рабочих на Троицком.

Прошли во двор. Поленницы, гулко брякнувшее жестяное ведро под ногой, исполинские безнадёжные лужи с затопленными, хлюпающими под сапогами досками через них, разбухшая липкая земля под сапогами, призрачные серые космы кустов, дырка в заборе, через которую нужно было пролезать боком, — и вдруг совсем рядом раздался надрывный, бешеный лай соседского пса, лязг цепи. Дедусенко нервно отпрянул в сторону, но тут же, видимо, от смущения за свой испуг перед дамой, грубо выругался на пса, — тот забрехал ещё злей; издалека ему откликнулся другой, третий.

— Ну что, сюда? — нетерпеливым шёпотом спросил генерал-губернатор, показывая на дырку в заборе.

Вика сказала ему подождать здесь и протиснулась через забор первая. Двухэтажное здание мастерской — кирпичный первый этаж, деревянный второй — было темно. Вика постучала в дверь чёрного хода — ни звука. Потянула дверь — та оказалась не заперта.

Вика переступила через порог в спёртую холодную духоту маленьких тесных сенец, и вдруг перед глазами слепяще вспыхнуло, и совсем близко на неё сдавленно зашипели: «Стоять!»

Msg: 2 of 2
From: Mithgol the Webmaster
To: All
Subj: Re: КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ РОССИЮ

-------------------------------------------- Всем -------------------------------------------
Новости из Омска. Смотрел, думал, заливисто смеялся. Осторожно, по ссылке 15 Мб.

[ссылка на ftp. По ссылке видео 144р, ebanko.wmv]

Кадр: диктор в студии провинциального телеканала «Омск-ТВ».

— Товарищи! Мы прерываем показ художественного фильма «Сало, или 120 дней Содома» ради срочного прямого включения с площади Габриэле д’Аннуцио (бывший Театральный сквер), где в эти минуты с программной речью выступает каудильо Евразийской Социалистической Республики генералиссимус Эдуард Вениаминович Лимонов.

Кадр: заполненная народом площадь, на фоне Оперного театра — фанерная, задрапированная кумачом трибуна. За трибуной — ряд безыскусных гипсовых статуй, воздвигнутых в последние недели по плану монументальной пропаганды и предназначенные к отправке в разные районы Омска и России. Крупный план статуй, одна за другой: Сергей Нечаев, Мишель Фуко, Эрнесто Че Гевара, Юкио Мисима, Андреас Баадер, Иван Каляев, Леонид Губанов, Иуда Искариот, Алексей Черехов-Анчар, Виктория Аралович-Владимирова. Из динамиков по сторонам трибуны играет «Родина» Гражданской Обороны.

Под усиливающийся приветственный шум толпы на трибуну поднимается Эдуард Лимонов в сером военном френче без знаков отличия, с нарукавной повязкой с серпом и молотом в круге. На седой, стриженной под андеркат голове Вождя — очки в массивной пластиковой оправе и красная повязка на лбу. В середине повязки — тот же символ НБП.

Шум стихает, музыка прекращается. Повелительно поднимая руку, Лимонов начинает говорить надтреснутым голосом:

— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои! В эту годину испытаний я выступаю перед вами, чтобы во всеуслышанье объявить о начале великого Танца Русской Свободы, в вихре которого закружится вся Россия и весь мир! Вы ждали от нас танца с саблями? Вы получите танец с лимонками! Вы ждали танца с драконами? Вы получите танец с лимонами! Здесь, в сибирских степях, звучат первые тонкие серебряные тремоло музыки, в громовом крещендо которой потонет Вселенная, да туда ей и дорога, старой блядине!

Кавалеры приглашают дам, и я сделал свой выбор! — Лимонов простирает руку с указательным пальцем куда-то в направлении Ульяновска. — Новодворская, я иду на тебя!

Беги, беги прочь, Валерия Ильинична, Орлеанская блудница смутного времени; ты слышишь уже, как неостановимо из-за Уральского хребта надвигается на тебя наш хтонический гопак! Ты перепутала абсолютную свободу с калькулятором гнид; ты променяла первопринцип братского общежития на место в капиталистической системе. Ты забыла, что опыт соборной любви угнетённые народы земного шара воспринимают через фигуру Владимира Ильича Ленина, чей родной город ты нагло попираешь своею тушею. Не по тебе твоё отчество, не по тебе твоё отечество, не по тебе этот город! Purga urbem, Новодворская, purga urbem! Оберни своё лицо к небесам! Видишь? — Лимонов патетично простирает руку к закатному небу цвета мяса, — видишь ли ты этих птиц? Это птицы перемен, и они уже надрывно кричат над шестой частью суши, предвкушая океаны падали, потому что слышат, как катятся на запад наши железные полки! Беги, Лера, беги! Приложи своё ухо к земле! Слышишь? Это стонет мать-земля, не в силах более выносить вес твоего чудовищного тела, отягощённого нечистой совестью и гормональными проблемами. О, окончи свою жизнь, Новодворская! Хромой могильщик отроет тебе могилу; глухонемые плакальщицы с «Эха Москвы» пропоют панихиду по тебе, окостенелые старухи из «Мемориала» уронят саван с твоим телом в яму, а дальше — лишь рыжая ржа и звёздный рой над головой, лишь стылый красный рассвет над ледяным простором, в котором бродит мужик с топором, давно позабывший твоё имя. Верёвка, пуля, ледяная тьма и музыка, сводящая с ума, — вот твой удел, вот твой венец, вот твой финал.

А ты, кошачье ухо бумажный тигр нефритовый дилдак? Куда тебе тягаться с Русским народом? Ни души у тебя, ни музыки, ни танцев! Весь мир слушает Чайковского, Достоевского, Кобейна, Моррисона! Курт Кобейн — русский, родом с Москвы! Джим Моррисон — русский, родом с Москвы! Славой Жижек — русский, родом с Москвы, и через подаренные им очки идеологии я вижу твоё гнилое нутро, твоё изнасилование Маркса маоистским пьяным жестоким ботинком, твоего разварного Гегеля быстрого приготовления! Я обращаюсь к нашему восточному соседу, к господину Баркашову, — защищай Русь, если дорог тебе твой дом и твой народ! Если ты не убил за день хотя бы одного китайца, твой день пропал зря. Если шнурки на твоих берцах ещё не белые, ты не понял угрозы. Если ты думаешь, что с китайцами возможно меситься по файрплэй, ты делаешь ошибку. Не считай дней. Не считай вёрст. Считай одно — убитых тобой косоглазых! Убей китайца и не беспокойся о своём желудке — мы тебе поможем. Недоедим, но вывезем!

Нам скажут, что жителям Урала и Западной Сибири самим не хватает еды, что еда вывозится поездами на восток. Наш ответ на это: нет еды — жри буржуя! Еда — лишь социальный конструкт; только поэзия материальна! И, как писал великий русский поэт Велимир Хлебников, «Когда умирают кони — дышат; когда умирают травы — вянут; когда умирают солнца — они гаснут; когда убивают буржуя — танцуют все!»

И мы будем танцевать! Танцевать, танцевать, танцевать! Мы будем танцевать в уральской тайге, мы будем танцевать на волжских просторах, мы будем танцевать всё яростней! Мы будем танцевать на пляжах, мы будем танцевать в полях и холмах, мы будем танцевать на улицах и площадях; мы попляшем на развалинах! Весёлые ребята, полные огненного смеха, — мы разрушим всё, все здания, все университеты и музеи и установим на их пепелище табличку — «Здесь танцуют!» Мы должны позволить музыке революции двигать нашими ступнями! Ритм времени — это танцор!

Мы начинаем наш гильотинный гавот, наш стальной уанстеп, наш гальванический твист среди озёр сукровицы, сквозь заросли злаков зла, и не одни мы пойдём по этой неторенной тропе! Нет! Вместе с нами рука об руку будут шагать наши товарищи с Волги и Дона, неизобретательно выбравшие называться РСФСР. Попрошу товарищей отнестись снисходительно к товарищу Андреевой и её сторонникам: да, они могут быть скучноваты и старомодны, с бедной фантазией и полным непониманием тенденций марксизма в эпоху постмодерна, но мы пойдём с ними рука об руку! Вы слышали уже о предложении Андреевой создать с нами Единый Антиимпериалистический Фронт; мы с радостью принимаем это предложение! С одной поправкой — наш союз будет называться «Добровольный Альянс "Советско-Модернистский Единый Революционный Штаб"»! Ура, товарищи!

По толпе проносится громовое «УРА!», нацболы принимаются распевать «Эрику» вперемешку с «А Ленин такой молодой» и «Всё идёт по плану». Некоторое время Лимонов не может продолжить.

Но маловеры спросят меня: ради чего этот кровавый танец? Зачем, мистер Лимонов, зачем? Зачем вы встаёте? Зачем продолжаете драться? Неужели вы верите в какую-то миссию, или вам страшно погибать? Нет, нам не страшно погибать: смерти мы смело говорим «ДА!». Может быть, нам нужна победа? Нет, она нам не нужна — победу мы одержим в любом случае! Может быть, вы сражаетесь в интересах Революции? Нет! Наша война — это больше, чем Революция. Наша война — это перфоманс!

И поэтому, в этот тяжёлый для нашего народа час я обращаюсь к вам, братья и сёстры. Хотите ли вы участвовать в нашем адском балагане, идти за мной, канатным плясуном, по оголённому проводу через оголтелые пропасти?

Толпа ревёт: ДАААА!

Я спрашиваю вас во второй раз: хотите ли вы завывающего вальса, однообразней и безумней, чем всё, что вы когда-либо видели?

Толпа: ДАААА!

Я спрашиваю вас в третий раз: хотите ли вы кровавой кадрили, бессмысленней и беспощадней, чем мы можем её сегодня представить?

Толпа: ДААААААА!
Лимонов: СМЕРТЬ!
Толпа: ДАААААА!
Лимонов: СМЕРТЬ!
Толпа: ДАААААА!
Лимонов: СМЕРТЬ!

Беснования продолжаются, в толпе начинаются свальный грех, драки, распитие алкоголя и спонтанные чтения стихов Эзры Паунда.

Камера отключается. Картинка на экране сменяется титром:
ПЕРЕДАЁМ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГИМН ЕВРАЗИЙСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
«Тибетское танго» (Нас вырастил Будда на благо народа)
Слова: Сиддхартха Гаутама
Музыка: Сергей Курёхин
Исполняет рок-группа «Аквариум»
ссылка

2:30 10.08.1918
Вага, близ Усть-Печенги
Палуба парохода «Шенкурск»


— …Когда вдоль корабля, качаясь, вьётся пена, и небо меж снастей чернеет в вышине, люблю твой бледный лик, печальная Селена, твой безнадёжный взор, сопутствующий мне, — ни к кому не обращаясь, запрокинув голову, глядя в беспредельную звёздную пустоту, процитировал Глебушка, лёжа в шезлонге, зябко завернувшись в пальто, накинув поверх плед.

Ночь была холодная, ясная: к вечеру распогодилось, закат был совсем долгий, ленивый, красный, — но отплывали уже поздним вечером, и вот сейчас над головой жутко висела чёрная пропасть звёздного неба с тоненьким серпом нарождающегося месяца, с войлочными клочьями ползущих в ветреной вышине бледных облаков. Тянулась по берегу чёрная сплошная гребёнка леса, будто стягивающая реку в ущелье, проплывали мимо серые отмели, пустые плёсы, мелко трепетал красный флаг на корме, валил из трубы парохода серый дым, смолисто и тяжело чернела вода под бортом, дыбились снежно-белые буруны под неторопливо вращающимся колесом, и всё тонуло во тьме: шли с погашенными огнями.

На тёмной палубе и настроение у всех было какое-то призрачное. Серыми тенями проходили по палубе туда-сюда бойцы, матросы, хлопали дверьми, краснели в темноте огоньки папирос, и потусторонне, как крик ночной птицы, временами с носа доносился неживой, жестяной какой-то голос матроса, шестом промеряющего глубину: «Три ровно!», «Два шестнадцать!»

Рубка
В тёмной рубке стояли капитан с помощниками, вглядываясь в синевеющую тьму.

— Налево отмахни, — сонным надтреснутым голосом обратился капитан к штурвальному.
— Обмелело сильно, Яков Иванович, — беспокойно обернулся к капитану помощник.
— Сам вижу, — откликнулся тот. — Ещё, ещё клади! Малый ход, — нагнулся он к говорной трубе.
— К Нюнежской подходим, тут перекаты. Как бы брюхом-то не сесть…
— Не сядем, — уверенно заявил капитан. — Тут и в седьмом году меньше двух не было, а тогда межень не чета нынешнему был.



Лязгнула тяжёлая железная дверь в машинное отделение, по крутой лестнице из красного полумрака на палубу поднялся ражий кочегар в серой робе с деревянным лотком за плечами. Он тяжело прогрохал на кормовую площадку, по периметру которой вдоль фальшборта были выложены поленницы дров. На самой площадке, на скамейках и на полу, вразнобой сидели красноармейцы: кто курил самокрутки и папиросы, задумчиво опираясь локтями о поленья, заглядывая поверх деревянной стены в ночной ветреный мрак, кто, расположившись в кружок у слабо горящей керосинки, перекидывался в карты, кто безразлично жевал хлеб с селёдкой, завернувшись в шинели, нахохлившись, как курицы. У поленниц в беспорядке стояли винтовки.

— Ну чё зырите, подсобите! Поленья положите, — обратился к красноармейцам кочегар, поворачиваясь к бойцам пустым лотком.
— Больно надо! — нагло откликнулся Шатунов. — У тебя своё дело, у нас своё.
— Руки отвалятся, штоль?! — настаивал кочегар. — Чай, не в первом классе едешь, за билеты не платил!
— Да давай, браток, подсоблю… — с кряхтеньем поднялся с истёртого коврика, лежащего на полу, Фома Елецкий, принялся накладывать поленья в лоток на спине кочегара.
— Поживей-то можешь печку свою топить? — положив последнее полено на лоток присевшего под тяжестью ноши кочегара, спросил Фома. — А то тащимся, что твоя черепаха, колесо вон еле крутится.
— Не мы решаем, — коротко ответил кочегар. — Подымить-то дайте, братцы. Вон у вас курева сколько.
— Э, ты уж размахнулся, — оборвали его. — Самим мало. Топай, топай.
— Куда тебе дымить! — по-гусиному вытянув шею, выкрикнул с дальнего конца площадки, молодой Пашка Кочан в барашковой шапке пирожком. — Ты и так уж весь копчёный, как колбаса!

Здесь, на задней площадке, сидели одиннадцать отобранных сегодня бойцов под началом Степана Чмарова.



— Костей! А, Костей! — окликали Кельмакова бойцы, скучавшие на палубе. — Ты чего там сидишь один?
— Один, да, — хмуро отзывался Кельмаков, сидящий на коленях у поленницы, в стороне ото всех. — Что нада?
— Да он опять молиться начал, братцы! — со смехом заявил Пашка Кочан.
— Уйди, да, — огрызнулся Кельмаков. — Не твоя дела.

Из-за сгорбленной шинельной спины Кельмакова никто не видел, что перед ним, прислонённая к поленнице, стоит струганая деревянная фигурка — что-то вроде куклы с грубо вытесанной окружностью головы, со схематично намеченными ножом руками и лицом в несколько засечек: глаза, нос, рот. Бойцы не решились продолжать дразнить Кельмакова — все знали, что это может выйти боком, — и сейчас он, сидя на коленях перед куклой, шёпотом на родном языке обращался к ней. «Ты уж мне помоги хорошенько, Чукмуня, — говорил он кукле, — не бросай меня, и я тебя тогда кровью накормлю. Я тебя из здешнего дерева вырезал, ты эти места знаешь, значит, должен помочь. А если не поможешь, берегись, я тебя в костёр кину, а прежде ножом порежу. Думаешь, не сделаю? Сделаю. Я в Курляндии тебя кровью поил-поил, и лошадиную кровь пить давал, и немецкую кровь пить давал, и латышскую кровь пить давал, и собачью кровь пить давал, и русскую кровь пить давал, а потом ты мне не помог, под пулемёт подставил, и я до ночи в воронке в грязи лежал, голову высунуть не мог. Так замёрз, так промок, такой злой был! Я, как вернулся, помнишь, что с тобой сделал? Кирпичом избил, ножиком голову отпилил, потом под паровоз сунул, а что осталось, в печку сунул! Так что ты, Чукмуня, мне помоги, а то я тебе вторую смерть придумаю».

Салон первого класса

— Романов всё делает правильно, — нервно говорил, вышагивая по полутёмному салону Иван Боговой. — Ударить по Ракитину, разогнать весь его сброд! — предисполкома решительно ударил кулаком о ладонь.

В салоне висел удушливый, накуренный полумрак: горела только пара ламп в настенных плафонах — верхний свет зажигать было запрещено даже при занавешенных окнах. На столе стоял самовар, перевёрнутая фуражка с горкой табака, тарелки с хлебом, объедками от ужина — костлявые хвосты трески, недоеденная картошка. За столом в живописных позах — кто откинувшись на спинку стула, кто локтями на столе, кто полусонный на диванчике, — расположился весь уездный шенкурский исполком.



— А что потом? — бесцветным голосом спросила Шатрова у выхаживающего по салону Ивана Богового.
— А что потом? — переспросил тот, остановившись. — А потом, Катенька, мы едем назад.
— Какое назад, Иван Васильевич… — с горечью протянул Щипунов, подняв голову с ладоней. — Драпать, драпать нам надо до самого Вельска…
— Чтоб я от вас! Чтобы я от вас таких слов не слышал, слышите! — накинулся на него Боговой, нависая над ним, грозя пальцем. — Что вы нюни распустили? Я вас в чувство всех приведу, слышите! Вы что же, думаете, мы Ракитина не одолеем? Да я сам в первых рядах его брать пойду!
— Идите, идите… — тихо согласился Щипунов.
— И пойду! — взвизгнул Боговой, весь взвинченный. — Что ж вы, думаете, я винтовку в руках держать не умею? Умею, и может, получше прочих умею! Я в лейб-гвардии Преображенском полку служил, первая рота, первый батальон… хотя не то чтобы здесь есть чем гордиться, — тут же осмотрительно добавил он.
— Иван Васильевич, вы ротным писарем служили, — устало обернулся из-за дальнего конца стола агроном Курицын.
— Уж во всяком случае, я не меньше вашего войну видел!
— Да я-то её вообще не видел, — пожал плечами Курицын.
— Вот и молчите тогда!

Каюты третьего класса
В каюте было темно, душно, прокуренно и загажено, но вместе с тем уютно, как бывает уютно ехать куда-то в большой дружной компании: двое бойцов лежали на верхних полках, свесив головы, на нижних сидело шестеро, ещё один стоял у двери. Мерно ворочались железные поршни машин за стенкой, ровно шумело колесо, плескалась совсем близко от круглого иллюминатора чёрная маслянистая вода.

— Ось це я и кажу, — задушевно продолжал Падалка, сидевший в окружении бойцов. — Навищо нам цей Шенкурск? Якщо вин мисцевим потрибен, так нехай жеруть там вони свою смолу, нам яка з того бида? Хиба революции з того корысть, що мы там все поляжемо, як интервенты прийдуть?
— Так-то оно так, Андрюха, да кто ж нас спрашивает? — подал голос один из бойцов.
— А, то-то и воно! Якщо ты будешь як та скотына без голосу, хиба ж тебе хто запытае? Ось поки мы на пивдень плывемо, то нехай. То нас влаштуе. А якщо Романов назад повертаты захоче, тут мы и митинг зберемо. Скажемо ёму: товарищу Романов, нахабныты не потрибно…
— Что такое нахабнить? — спросил боец с верхней полки.
— Нахлеть, — обернулся Падалка. — Нахлеть, товарищ Романов, не надо. Мы свий обовязок перед революциею выконувати готовы, але вмыраты ни за понюшку тютюну — ни…
— А что ж, — заявил другой боец. — Что нам, Романовых скидывать впервой? Одного Романова скинули, скинем и второго.
— Ось я и кажу… — повторил Падалка.

Стоявший за дверью Заноза хмыкнул, отлепился от стенки и вразвалочку пошёл дальше по коридору, останавливаясь у каждой двери в каюты, прислушиваясь. За другими дверями было тихо: бойцы в основном спали. Заноза прошёл до узкой крутой лестницы в трюм, загрохал по ней сапогами, придерживаясь за блестящие поручни.

Трюм
— Как же тебя, Лаврушка, угораздило-то? — заплетаясь в словах, спрашивал Василий Боговой через дверь.
— Бес попутал… — глухо донеслось из-за двери.
— Что ж за бес такой? — спросил Боговой.
— Известно, какой бес. Денег ему захотелось! — послышался другой голос.
— Это кто говорит?
— Это Медведев.
— Так помолчи, Медведев, — оборвал его Боговой. — С тобой мне всё давно ясно было, под чью дудку пляшешь.
— А ты под чью?! — крикнул из-за двери третий голос. — Под немецкую? Под губную гармошку герра Ленина августина танцуешь?
— А ты вообще заткнись, Васька! — голос Кузнецова Боговой узнал.
— А ты меня не затыкай! — не унимался Кузнецов. — Мне терять нечего!
— Вася, Вася, — послышался голос четвёртого узника, Павсюкова, — ты парашу забери, уж сделай одолженье. Нам тут дышать нечем.
— Да, тёзка, заходи! — весело поддержал его Кузнецов. — Я тебя в эту парашу с головой окуну!

Боговой ничего не ответил, а достал из-за пазухи шкалик с мутным самогоном, откупорил пробку, приложился, сморщился, привычно занюхал лацканом шинели. Шкалик уже был наполовину пуст: за время пути Василий Боговой уже успел порядочно наклюкаться и стоял на ногах сейчас нетвёрдо, придерживаясь за стенку, будто пароход качало.

— Ты не слушай его, — вмешался Павсюков. — У него жар опять. Нога у него гноится, что ли… Бинты бы ему сменить.
— Можно самогонкой прижечь, — тупо сказал Боговой.
— У тебя никак есть?
— Да вон у него уж язык заплетается, конечно, он уж в зюзю! — фыркнул Медведев.
— Я как раз вам принёс, — сказал Боговой, рассматривая бутылку. — Ну, чтоб веселей было.
— Веселей? — осёкшимся голосом спросил Павсюков. — Нас что, уже… того?
— Да нет, кажется, — Боговой зачем-то оглянулся по сторонам: пустой полутёмный коридор, близкий грохот машины, мелкий тремор железных стен. — Я не знаю точно, но, кажется, нет.
— А плывём куда? — спросил Павсюков.
— Ну, это вроде как тайна военная, — засомневался Боговой.
— Вася, ну кому мы здесь что расскажем? Что, в верхние волости плывём?
— Ну да… — вздохнул Боговой. — В Усть-Паденьгу.
— О! — раздался из-за двери скрипучий старческий голос Проурзина. — В Усть-Паденьгу, ишь как! А мож, сразу до Благовещенского меня добросите, а? С удобствами!
— Проснулся, старый хрыч! — недовольно буркнул Павсюков.
— А ты б культями меньше пинался, я б ещё спал и спал! Спишь — хоть рож ваших не видишь!
— Вася… — жалобно позвал Викентьев, пока Павсюков неразборчиво переругивался с Проурзиным. — Ты б попросил за меня ваших-то… Бессонова этого, Занозу.
— Не знаю, Лаврушка, не знаю, — печально сказал Боговой, боком привалившись к двери. — Дров ты наломал крепко всё-таки.
— Да я ж искупить готов! Я сутками работать буду! Я ж телеграфист, много, что ли, в России телеграфистов, чтобы в расход пускать? А кто телеграммы слать будет?
— Лавруш, я ничего не могу обещать… — покачал головой Боговой. — Водки вот дать могу.
— Давай, давай водки! — послышался голос Медведева.
— А вот тебе б, свинье, скипидару вместо водки налить! — грубо отозвался Боговой.
— Ишь, свиньёй обзывается, какой грозный! А сам уж в сопли! — выкрикнул Проурзин. На него зашикали — заткнись уже, мол. Кажется, вздорный старик успел уже надоесть хуже горькой редьки и товарищам по несчастью.
— Ладно… — протянул Боговой. — Я что сказать-то хочу. Вася! Вася, тебе хочу сказать.
— Ну говори, гад, — подал голос Кузнецов.
— Шатрова тут.
— Что? — Кузнецов осёкся.
— Катя тут, говорю.
— Вы что, её тоже взяли?
— А? Нет, нет. Её Ваня притащил на пароход. Говорил, опасно ей в городе.
— Сука. Ну спасибо, что сказал, — процедил Кузнецов.
— Я просто подумал, что тебе нужно знать. Она наверху сейчас, с исполкомом.
— Спасибо хоть, не в клетке, как мы. А она знает, что я тут?
— Да как не знать…
— Слушай, тёзка. Ну ты будь человеком хоть раз, приведи её сюда. Попрощаться хоть…
— Я попробую, — сказал Боговой. — Водку-то как, возьмёте?
— Возьмём, возьмём, — подтвердил Павсюков. — Отпирай. Не боись, не бросимся.
— Ну да, не броситесь, — засомневался Боговой. — Я тут один, а вас вон сколько. Пускай Медведев и Кузнецов поклянутся.
— Да не бросимся, открывай! — сказал Медведев. — Куда нам бежать-то?
— Не брошусь, не брошусь, — поддержал его Кузнецов. — Слово чести.
— Ну ладно, — подумав, решил Боговой. — Вы от двери только отойдите, когда я открывать буду.
— Куда нам отойти! — воскликнул Медведев. — Мы тут как селёдки в бочке, на головах друг у друга, нам дышать нечем!
— Ладно, ладно, не орите, — успокоил их Боговой. — Я щёлочку открою и бутылку передам.
— Открывай уже!
— Да открывай, чего ты ссышь?
— Чёрт, — вдруг глупо сказал Боговой, подёргав дверь. — А у меня ключа нет.

Кузнецов гулко расхохотался, и вслед за ними один за другим надрывным хохотом разразились и другие узники: кто-то в припадке истерического смеха колотил по двери, кто-то раскашлялся, Проурзин раз за разом сквозь смех повторял «Ну ты, Васька, олух!». Что-то железно громыхнуло, упало, и тут же смех сменился руганью:
— Вы парашу уронили, дурни!
— Фу, прямо на меня всё! Ммм!
— Собирай! Собирай теперь это всё!
— Чем я буду собирать?
— Руками собирай, да хоть жри, мне всё равно!
— Как спать-то теперь? Весь пол загадили!
— Фу, ну и вонь!

И в этот момент к растерянно стоящему у двери Боговому подошёл спустившийся с лестницы Заноза.
— Вы что тут делаете? — строго спросил он.
— Да так, — Боговой принялся торопливо прятать бутылку за пазуху. — Я проведать пришёл.

Заноза молча перевёл взгляд с бутылки на дверь, из-за которой всё так же доносилась ругань, на коричневую лужицу, вытекающую из-под двери по мелко трясущемуся железному полу.

— Давай сюда, — Заноза протянул руку.
— Что? — не понял Боговой.
— Ну давай, давай, — Заноза требовательно пошевелил пальцами.
— А, бутылку? — Боговой покорно протянул чекисту шкалик.
— Предупреждали мы тебя вчера, — тяжело сказал Заноза, пряча шкалик в карман куртки. — Пошли теперь.
— Куда? — пролепетал Боговой.
— Туда, где синеют морские края, туда, где гуляют лишь ветер да я. Пошли, пошли.

И чекист, ухватив пьяненького Богового за рукав, повёл его к лестнице из трюма, не обращая внимания на крики из-за двери: «Тряпку! Хоть тряпку нам дайте! Вася! Куда ты ушёл?»

Каюта первого класса
Салон был занят исполкомовцами, поэтому Романов, Бессонов и Гиацинтов сидели в каюте Романова. Каюта, даром что была первого класса, была тесновата — две койки по сторонам широкого выходящего на палубу окна, столик между ними, стенной шкаф для одежды, волжский пейзаж в привинченной рамке на стене да дверца в крошечную туалетную комнату. Было тихо: шум машины доносился до верхней палубы лишь далёким ровным гуденьем, дети агронома Курицына, которых поселили с матерью в соседнюю каюту, наконец, заснули, никто не задерживался и у окна на палубу — там сидел Глебушка, следя, чтобы никому не пришло в голову подслушивать. Гиацинтов, низко наклонившись над листом, старательно рисовал.

— Вот это Высокая Гора, — показывал он на заштрихованные квадратики. — Это действительно там гора, ну как, холм. Не Кавказ, конечно. Вот тут Нижняя Гора, это тоже гора. Паденьга идёт между ними, вот так как-то. Тут мост. Вот всё, что между Нижней, Верхней и Усть-Паденьгой — это всё луга. А вокруг уже леса начинаются.



— Школа, пристань, всё в селе. В Усть-Паденьге, то есть. Пароход там же стоял.

Гиацинтов, казалось, говорил бы ещё и говорил, но тут в дверь деликатно постучали. Романов открыл. На пороге стоял Заноза, а рядом с ним — поддатый Василий Боговой. Заноза молча достал из кармана своей кожаной куртки полупустой шкалик и показал присутствующим, потом кивнул на Богового. Тот с виноватым видом глядел в пол.

Воительница была удивлена и возмущена тем, что волк бросился на Эйпадию. Впрочем, оно и понятно, девушка не смогла причинить этому зверю ущерба, оттого он и не посчитал ее угрозой. Ничего, сейчас он передумает. Подбежав сбоку к волку, воительница грозно заявила, замахиваясь кнутом.
- На меня смотри...- кнут обмотался вокруг дальней от нее лапы, больно обжигая кожу волка. Девушка резко дернула оружие на себя, и , все еще не отпустившая лапу удавка выводит лютоволка из равновесия, увлекая его на землю, и позволяет ему лицезреть, как воительница хладнокровно, целясь прямо в его обсценный орган, наносит удар мечом...
- ... КОЗЁЛ!

Эта история начинается в 3 часа 13 минут 6 сентября 1918 года в съёмной комнате на первом этаже покосившегося деревянного дома по Петроградскому проспекту. Здесь живут две официантки кафе «Париж» — Аня Матисон и Вика Владимирова, и сейчас, в этот самый момент, они спят.



Вика спала, и ей снилось странное: глубокое, детское воспоминание о жизни ещё в Европе — в Лондоне, в Париже ли, — будто выплыла на поверхность заброшенная столетья назад в болото деревяшка. Приснился Владимир Ильич: не такой, каким она его видела в этом году в Кремле, а ещё молодой, тридцати-с-чем-то-летний, с гладкой яйцеобразной, не совсем облысевшей ещё головой
— Don’t even ask that! — с желчной усмешкой частил Владимир Ильич, обращаясь к отцу, ухватив того за пуговицу на пиджаке. — If I am ever to trust Martov once again, you may, and indeed must, submit me to a loony bin at once!

И во сне совсем не странно казалось, что Ильич говорит всё это по-английски, с округлым бруклинским выговором, и, может, дело-то всё и происходило в Нью-Йорке, в редакции «Нового мира» в Ист-Сайде, тем более что отчётливо грохотало, стеклянно дребезжало что-то рядом— наверное, проезжал под улицей вагон подземки, и оттого тряслись темноватые грязные стёкла в свинцовой оплётке в окне, выходящем на краснокирпичную стену с ржавой пожарной лестницей, а в редколлегии о чём-то, как обычно, жарко спорили старшие товарищи, мешая через слово английский с немецким и русским.

В той эмигрантской, социал-демократической России, в которой Вика выросла, спорить любили — носатые, бородатые, бедно одетые евреи спорили до хрипоты, с ветхозаветной яростью из-за запятой в резолюции, из-за мельчайшего программного вопроса, из-за места для крошечной заметки на полосе. Их комнаты в съёмных пансионах были чудовищно, до невозможности грязны — и завалены до потолка книгами; они проявляли дьявольскую изобретательность в том, чтобы придумывать своим политическим противникам хлёсткие оскорбительные прозвища — но никогда не вызвали бы самого ненавистного из них на дуэль; они со стороны походили на странненьких, неопасных чудаков, — но Вика знала, что один из них, Лев Григорьевич Дейч, милейший и обходительнейший старичок (в 17 лет все старше сорока кажутся стариками), в народовольческой молодости пырял человека ножом и плескал ему в лицо серной кислотой.

Всё это происходило в мире, странно отделённом от окружающего: вокруг струился неоном Нью-Йорк, рекламы на Пятой авеню переливались голубыми, изумрудными огнями, дрожал длинными хвостами золотой фонарный свет в иконно-чёрной ряби Ист-Ривер, маслинно-чёрные форды стадами паслись на блестящем после дождя тюленьего цвета асфальте, — а растрёпанные, тощие, в стоптанных, Европу ещё видевших штиблетах, социалисты, их пучеглазые от базедовой болезни жёны не замечали этого, пропускали мимо себя как что-то постороннее, второстепенное, говоря лишь о безработных, о забастовках, о Циммервальде, Бунде, о предательстве Интернационала, и подводили к каждому наблюдению теоретическое обоснование — то было свидетельством прогрессивности капиталистического общества, это — знаком неразрешимых противоречий капиталистического способа производства. В такой России Вика и выросла, такую и знала, и когда отец, выправляя её детскую картавость, вместе с ней повторял скороговорку про украденные кораллы, восьмилетняя Вика спрашивала у него, неужели речь о том самом Карле, и отец строго отвечал, что если она хочет что-то у него спросить, задавать вопрос надо не по-английски, а по-русски.

Перескакивало во сне всё с одного на другое, с Ленина на редакцию, с редакции на кораллы, и уже понималось, что это сон, потому что снаружи этого сна всё что-то настойчиво, дребезжаще стучало, чужой, глухой как из бочки голос скрёб в черепе, и вдруг вкатилась, как биллиардный шар, в сознание мысль: она в Архангельске. Это Архангельск, это её комната на Петроградском проспекте, в комнате холодно, сыро и темно, мерно тикают старые ходики на стене, за окном крупно и редко бьют по железному отливу окна падающие с крыши капли, и если посреди всего этого кто-то стучится в стекло — значит, что-то случилось.

Вика открыла глаза. Темнота, белесые квадраты двух занавешенных окон, силуэт герани на подоконнике. С другой стороны, за смутной кубоватой тенью стола — постель Ани Матисон: её койка у противоположной от окон стены, Викина у окна — так было светлей читать, хоть и холодней. Поэтому Вика и проснулась первой от тихого, но настойчивого, всё не прекращающегося стука в окно над головой. Кто-то что-то глухо и настойчиво шептал оттуда, и поднявшись на кровати, Вика увидала в щёлку между занавесок лицо, сперва показавшееся незнакомым, жутким как в рассказе Леонида Андреева, и только когда человек за окном, увидев Вику, сам испуганно отпрянул от стекла, она узнала его — это был Серёжа Закемовский.



— Аня! Аня, открывай! — разобрала Вика его голос. Видимо, Закемовский сам не понял, чьё лицо увидел в темноте по ту сторону стекла.
— Что случилось? — сонно промычала Аня, приподнимаясь на локте на своей постели.
— Впусти! — продолжал страшным голосом шептать Закемовский, показывая куда-то в сторону. — Дверь открой!
— Кто там? — хрипло спросила Аня. — Кто-о? — переспросила она у Вики. — Он что, спятил? Который час вообще?

Вика снова выглянула в щёлку между занавесками — в жирной грязи раскисшей обочины рядом с Закемовским с ноги на ногу переминался ещё какой-то человек, в надвинутой на глаза кепке и драповом пальто с поднятым воротом. Нет, Серж положительно должен был спятить от любви, чтобы припереться к своей Ане в такую глухую ночь, да ещё когда и Вика дома, да ещё и с каким-то приятелем, — такое было бы чересчур даже для самого ярого сторонника теории стакана воды.

Ни Закемовский, ни Аня, впрочем, про подобные теории не слыхали и неизвестно, как бы ещё отнеслись, если бы узнали. У них всё было как-то очень обычно, — такие отношения, как у них, могли бы быть у счастливых и беззаботных ребят из Нью-Йорка, Аню с Сержем и иначе как girlfriend и boyfriend язык называть не поворачивался (да и есть ли в русском подходящие слова?) У них было всё как полагается: и идиотская фильма-комедия «Телеграф сосватал» в кинотеатре «Вулкан», и прогулки какие-то по парку вечерами, и букетик, и смущённая просьба Ани к Вике вечером домой часов до шести не заходить, потому что, ну ты понимаешь почему, и доверительный рассказ обо всём поздним вечером с восхищённым «Ты знаешь, он паровоз! Просто паровоз!» И как-то всё это очень странно сочеталось с дикой жизнью, которую теперь вели они оба, с тем, что они оба были большевики, оба участвовали в сходках группы Теснанова в мастерской Союза транспортных рабочих, оба рисковали свободой и жизнью, пытаясь восстановить в подполье разгромленную в августе организацию.

Они и познакомились-то в подполье, хоть оба были архангелогородцы и сто раз могли бы перезнакомиться раньше. Аня была дочкой местного речного капитана, который уехал на пароходе «Шенкурск» с отрядом красноармейцев за пару недель до высадки интервентов и так и пропадал до сих пор где-то на Ваге. Отец её, Яков Иванович, был, Вика уже знала, латышом, но Аня родилась уже здесь, в Архангельске, и говорила по-русски без акцента, а язык своего народа хоть и понимала, но в разговоре с другими латышами-официантами в «Кафе-Париж» предпочитала отвечать на русском. Ане было двадцать два года, но Вика выглядела старше — вероятно, и в тридцать Аня бы выглядела старшеклассницей: маленькая, плоскогрудая и тощенькая, с забранными в две косички тёмными волосами и детским круглым личиком, она была похожа на Софью Перовскую со старых фотографий.

Закемовский на её фоне выглядел если и Желябовым, то изрядно поистрепавшимся, — пускай Серж был и высоким статным парнем из тех, что играют в футбол квартербеками, но за тот месяц, который Вика с ним была знакома, Серж сильно осунулся. До того у него была отличная, не только прибыльная, но уважаемая в революции работа — печатник, авангард пролетариата, и если бы Вике довелось всё-таки поработать в «Архангельской правде», с какой целью она в свой родной город и приехала, она наверняка бы с ним и так познакомилась. Во время августовских событий Закемовскому поручили сжигать документы в редакции, а сделав это, он решил из города не бежать, а остаться в подполье. На квартире своих родителей он показываться опасался, жил у товарищей — пару дней там, пару дней здесь, — и нищенствовал. Кажется, за этот месяц он питался только тем, что Аня выносила ему с кухни «Парижа», благо это было одно из немногих мест в городе, где продовольствия было вдоволь. При этом Аню в кино он водил за свои деньги — хотя, ну, как свои? Условно свои: как оказалось, он раз за разом занимал по мелочи у профсоюзника Теснанова, главы подпольной группы. Закемовский думал, что об этой его нехитрой схеме никто не знает, и Теснанов-то впрямь считал, что деньги Закемовскому он даёт на конспиративные цели, а вот Аня с Викой давно уже выяснили, откуда Серж их берёт. Аня не возражала: «А что, пускай, — невинно говорила она Вике. — Не тысячи же он берёт? Десять, двадцать рублей. Пускай потешится». В таких вопросах она к Сержу относилась снисходительно: но, впрочем, тот действительно был простоват.

— Да кто там с тобой? — спросила Аня, тоже подойдя к окну.
— Впусти, говорю! Потом объясню! — продолжал своё Закемовский.
— Да погоди же ты! Мы не одетые!
— Ну быстрей! — прошипел Закемовский, оглядываясь по сторонам.

Принялись второпях одеваться, дрожа от холода, — на дровах экономили, не топленная с вечера стенная печка была чуть тёплая. Чиркали спичками, зажигая керосинку на столе: когда заплясал под стеклом огонёк, разбрасывая по комнате рыжие тени, посмотрели, наконец, на часы на стене — четверть четвёртого, собачий час. Наконец, Аня раздвинула занавески, обратилась к стоящим за окном:
— Через окно! Полезайте через окно!
— Да ты открой… — начал было Закемовский, показывая на дверь.
— Через окно, говорю! А то весь дом перебудите! Ну, живо! — и Аня принялась со стеклянным дребезгом открывать рассохшиеся деревянные рамы рядом с Викиной кроватью: в комнату хлынул сырой пробирающий до костей воздух с дождливой улицы. Серж спорить не стал: он вообще, замечала Вика, с Аней не спорил, когда та ему что-то указывала.

— Осторожней, цветок! — только и успела сдавленно воскликнуть Аня, когда в окно полез Закемовский, — он повалил коленом тяжёлый горшок, герань грохнулась на пол, Закемовский зачертыхался.
— А! Ну и хрен с ним, — оглянулся он на рассыпавшуюся по полу кучу чёрной земли, осколки горшка. — За мной! — вполголоса позвал он в окно.

И вслед за Сержем в окно полез, марая вымазанными в грязи сапогами подоконник, незнакомый Вике человек — мужчина лет тридцати:


Перебравшись в комнату, с чертыханьем наступив ногой на кучу земли на полу, он остановился и растерянно, испуганно оглядел стоявших перед ним девушек, ничего не говоря. Серж тоже выглядел растерянно.
— Тут такое… — начал было он.
— Окно-то закрой! — зябко обхватив себя руками, приказала Сержу Аня.
— А, ну да. Сейчас! — Серж заторопился затворять раму.
— Вы кто такой? — обратилась Аня к незнакомцу.
— Я… — замялся тот.
— Это Дедусенко, — плотно затворяя раму, не оборачиваясь, глухо сказал Серж.
— Кто? — не поняла Аня.
— Дедусенко, — повторил Серж.
— Какой ещё к чёрту Дедусенко?
— Я да. Я Дедусенко, — будто признаваясь в смертном грехе, с запинкой сказал незнакомец.
— Отлично, вы Дедусенко. Поздравляю вас, вы Дедусенко, — нервно воскликнула Аня. — Это мне должно о чём-то сказать?
— Ну, Аня… это же, — показал на Дедусенко Серж.
— Я генерал-губернатор, — с неожиданной важностью сказал тот и горько добавил: — Нас свергли.

Всё это было какой-то нелепицей, сумеречным бредом, фарсовой сценой, картиной из жизни обитателей loony bin, куда Ленин из сна предлагал себя отправить: перепуганный, жалкий человек с кепкой в руке, в мокром, капающем водой драповом пальто и замазанных грязью сапогах в три с четвертью часа ночи стоит над разбитым горшком с геранью, одной ногой в рассыпанной на полу земле, судорожно приглаживает чёрные волосы и заявляет, что он — генерал-губернатор и что его кто-то сверг.

Дальнейшая дорога обошлась без происшествий, разве что встретившийся им по дороге водяной молот заставил девушку напрячься. К счастью, ей не пришлось импровизировать и пытаться как-то объяснить это явление их спутнице, так как на дороге показалась целая процессия. Очевидно, это и была та делегация, с которой будет вести дальнейшие переговоры чужеземка. Правда рамонитка явно огорчилась увидев недовольный Мариэлу. Скорее всего бардесса беглянка уже рассказала обо всем странам и кара будет немедленной, однако наказание настигло их только когда весь отряд доехал до стен и крепости.

Монолог Мариэлы оказался ещё неприятный чем ожидалось. Из него Лайта узнала, что бардесса не только украла коня, но ещё и чуть не загнала его до смерти. На протяжении всей тирады рамонитка сверлила глазами пол, она и сама понимала, какую глупость натворила и как это теперь обернется не только для нее, но и для всего отряда.

И все же она попыталась возразить и объяснить свое поведение, пусть это и приведет к новым крикам и оскорбительным возгласам со стороны командующей.

- Бардесса попалась нам по дороге, и мы не смогли оставить ее там. Она всё ещё наша сестра, даже после того, как украла коня.. Я не хотела сажать ее вместе с гостьей в карету, поэтому и предложила сесть на коня. Не стоит винить Эстерию, все действовали согласно моим поручениям.

Лишь закончив говорить, Лайта посмотрела в глаза Мариэлы.

Внезапный переход на общение с помощью нехитрого заговора не застал Симеона врасплох. Он так и остался равнодушно-улыбчивым. Герцог Сильвершилд тем временем с небольшой кучкой следующих за ним по пятам гостей уже вышел из кустарникового лабиринта, который поглотил в себе оставшуюся часть растянувшейся процессии – вальяжных и не торопящихся аристократов, некоторых заинтересовавшихся лиственными движущимися статуями патриаров и Эльмиру с сыном семейства Ирлентри в том числе. Дальше, видимо, Сильвершилд хотел показать экзотические растения, выращиваемые в специально выстроенных для них теплицах.

– Если говорить начистоту, леди, Кадвеллы скучные, – ответил Симеон. В шёпоте его сквозило одобрение тем, что Эльмира перешла на такой вид общения. Или тем, что она показала ему свои способности... – Вы можете управлять этим мальчиком, но выше его положения уже не станете, больше собственного влияния не нарастите в семье, где есть ещё старший сын, и вам нужно будет заботиться не только о собственном благополучии, но и о благополучии этой семьи. Впрочем, Вантампуры, например, как-то с этим справляются. Я же могу вам дать риск, азарт, независимость – ту свободу в определении своей судьбы, которую вы на самом деле лишитесь с Кадвеллами. Жену меряют по мужу, а с таким мужем...

Парень пожал плечами.

– И теперь я ещё больше убеждён в том, что могу предложить вам работу. – он посмотрел на Эльмиру и жестом пригласил её выйти с ним из кустарникового лабиринта. – В качестве агента моей семьи. С Кадвеллами вы просто не увидите изнанку нашего общества, а она бывает достаточно интересной и многообещающей сама по себе... Вы всё же предпочитаете надёжное предсказуемое будущее или вы имеете какие-то амбиции сверх того?

Эльф опешил, глядя на направленную на него стрелу, но поняв серьезность намерений Моргейн, нехорошо ухмыльнулся. Его кожа стремительно начала набирать зеленоватый цвет, серый плащ стал оборванным, темные волосы встопорщились во все стороны, на глазах продергиваясь зеленоватой же сединой и становясь жесткими и волнистыми. Штаны из мягкой замши и невысокие мягкие сапожки заменились лохмотьями, из-под которых выглядывали простые грубые деревянные башмаки.

Потеряв в росте ладонь, сморщившись и потемнев, бывший "эльф" посмотрел на Моргейн горящими рыжими глазами, прямо как тлеющие угольки. Оружия у сморщенной зеленокожей старухи с крючковатым носом, которой он обернулся, не было, только острые когти на узловатых скрюченных пальцах.
- Уже не рада, что оказалась такой умной, девочка? - неожиданно музыкальным, завораживающим голосом пропела она, - ох и наемся я вдоволь арвандорского благостного мясца! Давненько мне не попадалось такого деликатеса, детка!
Несмотря на всю красоту голоса за тонкими губами кривого рта торчал частокол острых клыков.

Группа из увлечённого патриара и двух богатых представителей торговых гильдий, которые часто собирались, даже утром, как сейчас, поиграть в гостинице, приняли Эльмиру к себе и расписали пульку на четверых. Тут все знали друг друга и были опытными игроками, поэтому, несмотря на то, что играли на деньги, вовсю наслаждались карточной игрой и общением, текущим поверх игры. Удача или, вернее, умение и тонкий расчёт были на стороне юань-ти, поэтому из партии в партию она записывала висты и очки себе в плюс. Но под конец двое объединились против неё и удачно разрушили её расклад, когда она объявила мизер, из-за чего Эльмира нахватала несколько лишних взяток, и пришлось записать штрафы себе в гору. В итоге вышло неплохо: она заработала три с половиной золотых, хотя могла бы и в два раза больше. А тут и подошло время обеда.

Переместившись от продолжавших рубиться игроков дальше втроём за небольшой столик, где она могла бы пообедать в одиночестве, Эльмира дождалась Викасу, которая со всем достоинством горничной, мгновенно улетучивающимся, когда они остаются наедине и юань-ти показывает служанке чудеса магии, протянула ей газету "Уста Балдура". Свежая, датированная первым днём лета. Сразу же пришлось вытащить листок с дополнительной рекламой и оставить основной сложенный пополам на четыре страницы газетный лист, испещрённый текстом новостей, разделённых на три широкие полосы. Четвёртая импровизированная страница газетного листа, как и листок-вкладыш до этого, традиционно был покрыт рекламой торговых лавок и магазинов. Эльмира погрузилась в чтение новостей.


После обеда пришло время причёски. Эльмира вернулась в свой номер, и через некоторое время в её апартаменты постучалась парикмахерша. Беловолосая эльфийка с карими глазами и с простым, но чистым и изящным нарядом зашла вместе с сумочкой, полной необходимых средств и инструментов по манипулированию волосами. Её юань-ти видела впервые.

— Здравствуйте, госпожа! – эльфийка сделала книксен и улыбнулась. Улыбка её была робкой и доброй. – Сегодня я буду вашим парикмахером. Какую причёску вы желаете иметь? К сегодняшнему званому вечеру, правда?