Голосование пользователя

  Одна, вторая – гранаты отправляются в полет, сея смерть и разрушение. Так, по крайней мере, надеется лейтенант, с мстительной улыбкой представив на миг, что творится на японских позициях. Достаточно? Нет. Лучше не рисковать! Третья, четвертая – все-таки биться на передовой немного проще, чем принимать решения: все зависит только от тебя, и отвечаешь только за себя. Не нужно ста глаз, чтобы наблюдать за всем вокруг на триста шестьдесят градусов, не надо быстро анализировать изменение вокруг и чуять задницей, кому она сейчас настанет. Правда, так и убить могут – но на эйфории от собственных действий все воспринимается немного проще. Достаточно, или все же стоит снять с пояса две последние?
  А потом на смену злому куражу приходит боль, внезапная и тяжелая, заставляющая застонать в голос и ткнуться лицом в песок. Первая мысль – что случилось? А ее догоняет уже вторая – не дай Бог, в позвоночник! Несколько резких, непривычно суетливых движений – Донахъю понимает, что еще может двигаться. Правда, не сильно-то это утешает: страх уверенно твердит, что это может быть на адреналине, а на самом деле сзади дырень размером с кулак. Аккуратно тянутся рукой за спину, коснуться раны – и тут же одергивает ее: больно, с-сука!

  А ведь надо еще и ганни помогать, решившему сначала пропустить рядовых… Манго дергает Кремня за плечо – ноль внимания. Не веря, не желая верить, не понимая и не принимая, переворачивает его: ну а вдруг ганни сознание от потери крови потерял? Ну может же такое быть, ну пожалуйста, Господи! Не может… Теперь даже посоветоваться не с кем, некому доказать, что ты – не «ебаный резервист», а нормальный командир, и можешь вытащить парней из этого ада.
  Надо вытащить тело к своим – не оставлять же его здесь одного? Но нельзя – не с простреленной спиной, не под ураганным огнем. Манго сжимает зубы, чувствуя, как противно на них скрипит песок, в последний раз смотрит на Кремня, словно спрашивая у мертвеца, как же так случилось, и, развернувшись с негромкой руганью, где английский смешивается с испанским, ползет назад. Боль – адская. Страх нового выстрела – дикий. Хочется завыть, заплакать от жалости к самому себе, свернуться комком на дне воронки, наплевав на все и вся. Но и этого тоже нельзя…
  На этом гребанном острове ничего нельзя из того, что делает тебя человеком: можно только убивать и не дать убить себя, а по возможности – других, в таком же камуфляже, как ты. Все – на этом список исчерпан. Боль, боязнь, человечность, слаборсти – все под запретом. Проклятая Тарава, проклятый песчаный Ад!

  Голову кружит, «картинка» в глазах так и скачет, словно остров качается, как лодка. Еще несколько движений, и Манго с тяжелым вздохом втягивает себя на локтях в бок, за стенку, до сих пор не веря, что живой. И снова запретные желания: наглотаться воды, глаза прикрыть, унимая бешено колотящееся сердце, потребовать проверить рану, перевязать и направить в затраханный тыл, на корабли. Но нет – приходится отвечать, думать, решать что-то. А что творится там, впереди и по флангам, даже дьяволу неизвестно.
  - Разберемся, - отвечает немного невпопад Милкшейку, - жить буду.
  Смотрит на серое лицо Дасти, на смурного Скэмпа, на растерянного Уистлера и полумертвого Крота. Хочется заорать матом, выплеснуть на них всю злость на джапов и страх уйти домой в гробу, потребовать, чтобы сами решали, а его, раненного, оставили в покое, и обращались с вопросами только тогда, когда загонят узкоглазых подальше в джунгли, так, что на берегу можно будет встать в полный рост – ага, с дырищей в спине, да – и блаженно закурить.
  - Приготовиться к возможному бою, - какой же голос стал хриплый, словно проглоченный песок осел где-то в гортани и теперь мешает говорить.

  Сказать просто, а вот определить, не зная ничего – это уже задачка для Кассандры. А он, Донахъю, обычный человек, и предсказаниям не обучен. Чтобы понять, что происходит, надо смотреть глазками и, главное, видеть. Что за танк прется и откуда, почему молчат наши пулеметы, какого черта Блондин вместо флангового удара копошится на песке… Столько всего нужно подглядеть, и так мало времени: джапы уж точно не дадут нормально осмотреться и все проанализировать.
  Как же больно вставать… Но надо. Опять это «надо», будь оно трижды проклято…

  Кубинец, Мрачный
  Вы лупите, сколько хватает духу, Кубинец – чаще, Мрачный – пореже.
  От постоянной пальбы все подустали – уже плечо ноет, палец как-то не так дергает. Или это только кажется? А больше всего нервирует посвистывание над головой. Особенно, когда пулемёт – его никак никто не может заткнуть, он начинает чаще и чаще забрасывать вас очередями.
  Тра-та-ча-ча-чам! Тра-та-ча-ча-чам!
  Он говорит звонко, поспешно, издали это звучит, как похлопывание, как будто кусочек материи, закрывающий какой-то клапан, хлопает под напором воздуха, или чего там.
  Тра-та-ча-чам! Тра-та-ча-чам!
  И сразу либо стайка пуль поверху, и это еще ничего, либо дорожка фонтанов к вам, если низковато взял, и вот это уже так стремно, что сердце в пятки уходит. Вы прячетесь.
  – Ну! Ну! Чего замолчали! – кричит Лесли. – Собер, давай попробуй его! Ты, и ты, и ты тоже! Отвлечете его!
  "Отвлечете", – значит, что если что вас убьют вместо Собера.
  Высоываетесь...
  Тра-та-ча-чам! "Йопт, как близко!"
  Вниз, вниз, вы даже выстрелить не успели.
  Раскатисто бабахает его снайперская винтовка, он клацает затвором, снова целится, приоткрыв рот. Но в него стреляют откуда-то справа, и он опять прячется.
  – Попал?
  – Попал.
  – Тогда все вместе! ОГОНЬ! – кричит Лесли снова.
  И вы высовываетесь все сразу, и некоторые даже кричат. Стреляете куда попало, лишь бы побольше огня, побольше шансов, для Скрипача. Кто-то из вас даже краем глаза замечает его – вон он, ползет, тащит Борделона.
  Тра-та-ча-чам. Та-та-ча-чам.
  Стучит опять машинка, вы опять прячетесь.
  Иначе – смерть. Иначе вас слизнет отсюда, как мишени с забора.
  Потом япошкам то ли надоедает, то ли что... На вас падает что-то увесистое и отдается взрывами: Ба-дааах! Ба-дааах! Ба-да-дааах! Рвутся и по эту сторону стены, у самой воды, и дальше, на ничейке.
  Взрывы несильные, но в ушах от них неприятно звенит, вас забрасывает песком и еще каким-то непонятным дерьмом, вы вжимаетесь в песок.
  Кубинец поднимает голову – вот он, осколочек, с палец размером. Мог бы прямо в спину войти – и конец, отвоевался.
  – Ща, еще будет, – говорит Шарки, вставляя пока что новую пачку. У кого магазины – меняют. У кого пачки – ну это уж как получится...
  Шарки не ошибается – падает еще разок, обсыпая землей, прижимая к ней, словно говорят: "Во, во, правильно, так и лежите!" Мины (или что это за херня там у них?) падают с коротким, еле слышным свистом, заранее не предугада...
  – Огонь! Огонь! – орет опять Лесли.
  И снова.
  И опять: Чам-чам-чам-чам!
  Но тут по пулемёту начинает стрелять другой пулемёт, сильно левее вас. Трассеры мелькают в воздухе, плохо заметные на солнце злые красные черточки.
  Японский пулемёт спотыкается.
  Это морпехи из третьего батальона, проснулись, наконец.
  Надолго их, правда не хватает.
  Потом у вас начинают заканчиваться патроны.
  – Лейтенант, патроны! – кричит Олд-Фешн.
  – Ну, стреляйте, сколько есть! Потом возьмете!
  – Ну, они кончаются!
  – Я знаю! И что теперь? Рожу я их тебе?!
  – Ничего.
  Стреляете, чуть реже.
  Тах! Тах! Тах!
  – Ща еще долбанут из минометов.

  Потом Лесли перемахивает через стену и ползком, как варан, ввинчивается в ничейку.
  Вы остаетесь без него.

  Скрипач
  Ползешь, сбивчиво говоря какие-то слова. Борделон не отвечает. Он пытается упираться в землю одной ногой, и с каждым разом подвывает от боли, но негромко – на громко его не хватает. А может, это тебе так по ушам дало?
  Пот... ты никогда так не потел. Пот течет, как вода, ты не знал, что в тебе, некрупном парне, столько пота.
  Руки слабеют. Ноги слабеют. Ты не допрешь его. Он – тяжелый, гад, со своими мышцами, атлет хренов.
  Пули свистят то в одну, то в другую сторону.
  Сердце стучит: "Туки-тук, туки-тук, туки-тук!" Намекает тебе, чтобы ты притормозил, потому что оно же так не выдержит.
  Останавливаешься, поднимаешь голову – там морпехи прикрывают тебя, палят, кто как может, появляясь на секунду над бревнами и делая по одному, редко по два выстрела. Ты даже видишь, как в ответ прилетает по ним – откалывает кусочки от бревен, поднимает пыль перед ними. Но они появляются и появляются, как фигурки в тире. Весь этот берег – бесплатный тир для япошек.
  Ползешь дальше, и вдруг чувствуешь, что сил не прибавилось, но утомление как будто стало не таким острым. "Второе дыхание" – так это в спорте называется. Тащишь и тащишь, и правда, как и сказал, хорошо получается. Приноровился – вот правильное слово. Как будто ты уже сдох, а тело продолжает, как заведенное, упираться ногами, локтями, даже, такое ощущение, что животом. Борделон тяжелый – но ты сам легкий. И не такой уж ты дрищ, выходит.
  Это почти как плыть, если забыть, что каждый "гребок" приближает тебя всего на пару дюймов.

  Где-то над головой проносится что-то легкое, почти незаметное, как птица – если бы не музыкальный слух, ты бы и не услышал. И там, куда ты ползешь – ахают взрывы, один за другим. Земля летит вверх, и какая-то тряпка, и кусок чего-то... чего-чего... кусок человека, наверное. Чего еще кусок там может лететь?
  Но ты ползешь. Пока ты не за стеной – все может произойти. Стена – твоё спасение. Ползи. Еще далеко до взрывов, слишком далеко.

  Штаб-сержант уже даже не стонет. Подтаскиваешь его, смотришь ему в лицо. Нет, живой еще, прижимает руку к животу. Но взгляд у него рассеянный, задурманенный, он смотрит куда-то вдаль, на пальмы. Уже ничего ему не надо.

  Ты ползешь дальше, боясь, что состояние уйдет, что ты превратишься в беспомощную, безвольную, выдохшуюся куклу, которая способна только на одно: "Полежать еще чуть-чуть".
  Нельзя лежать. "Полежишь" – умрешь, это ты без кого-либо другого понимаешь. Надо снова упираться в песок ботинками. Хорошо, что форма такая удобная. Хорошо, что ботинки у тебя по размеру. Хорошо, что сам ты – спортсмен-пловец.
  Потом по тебе кто-то стреляет, ты понимаешь это отчетливо и сразу – перед лицом вскакивает пыль с таким хлопком, как будто в песке кто-то сидел и подпрыгнул. Маленькое, крошечное, но очень злобное существо.
  А ты... ты ничего не можешь с этим сделать, только ползти.
  Слышишь, как Лесли орет что-то про "огонь".

  Ползешь.

  Ползешь, пока хватает сил. Потом они кончаются.

  Но ты все равно ползешь.

  Потом кончаются и эти.

  Ты становишься медленным – те же движения, но вдвое медленнее. Рука, ноги, животом по песку. Рука, ноги, животом по песку. Рукааа, нооооги, животооом... Рукааа, нооооги, животооом...
  И вдруг штаб-сержант становится легким.
  Поворачиваешь голову – лейтенант рядом, подрагивает от воздбуждения.
  – Давай, давай, тяни! – говорит он скороговоркой.
  Вы тянете.

  Осталось...
  ГОСПОДИ, ОСТАЛОСЬ ТРИ ЯРДА КАКИХ-ТО!

  Вот сейчас и убьют. Так всегда быва...

  Подтаскиваете, вернее уже скорее Лесли подтаскивает Борделона к самым бревнам.
  – Переваливаем, готов? Эй! Помогите! Огонь!
  Лесли такой напряженный, аж скулы у него сводит.

  – ДАВАЙ!
  Приподнимаете тело, пихаете его через бревна эти дурацкие, благо их там высотой на фут или два полтора над землей. С той стороны тянут руки, принимают.
  – Быстрее, сам давай теперь!
  Перелезаешь, тело уже как автомат, в котором кончается завод, как не твое. Лесли спихивает тебя на ту сторону, ты падаешь кулем за стену.
  И лежишь. Не можешь пошевелиться, весь мокрый, кажется, пот обратно лезет под кожу. Слабость такая, что руку поднять тяжело. Можешь только дышать и смотреть, что там происходит. Кто-то тычет тебе фляжкой, пить хочется, а взять её не можешь.
Он отвинчивает пробку, расточительно льет воду тебе в рот. Вот, проглотить воду – это оказывается, можешь.

  Все, вот теперь полежать, уже без кавычек.

  Скрипач, Мрачный, Кубинец
  Как только Лесли со Скрипачом и раненым заваливаются на вашу сторону, вы все перестаете стрелять и прячетесь.
  – Ффууу, бля... фууууу... – говорит Собер.
  – Сержант! Смотри на меня! Смотри! Скажи что-нибудь! Скажи! – повторяет Лесли взволнованно.
  Они с Шарки перематывают чистым пакетом рану.
  – Печень?
  – Вроде, нет. В кишки, похоже.
  – Сержант, ты тут? Скажи что-нибудь.
  – Ссс... семпер фай, – говорит Борделон, кривя губы.
  – Вот, молодец! Не спи, слышишь! Не засыпай! Не засыпай!
  – Ты! Давай дуй за санитарами! Хотя нет, стой, я сам. Так. Так, – суетится Лесли. – Остаетесь пока все здесь. Тебя как зовут? Хотя неважно.
  – Меня – Синглтон, – говорит обиженно Олд-Фешн.
  – Ты – за старшего. Сидите тут, я приведу санитаров. Не давайте ему спать. И воды тоже. И таблетки не надо.
  Ист-Сайд перевязывает Фьюза, а морпех, единственный из трех, кто остался цел, своего товарища – его зацепило не так уж сильно, попало в плечо.

  Вы больше не стреляете. И по вам больше не стреляют – ни из минометов, ни из чего-то другого. Есть у них цели поважнее. Над головой посвистывает, но уже намного реже. А вы за стеной, вам наплевать теперь.

  Пьете воду, отложив горячие винтовки и карабины.
  – Нужно за патронами сходить, – говорит кто-то.
  – Приказ был тут сидеть.
  – Это да.
  – Да сейчас вернется лейтенант – и потопаем.
  – Да.
  – Сержант, не спи! Не спи!
  Олд-Фешн садится рядом со Скрипачом.
  – Че, взорвал? Аттабой, – он вздыхает, потом выдыхает горячий воздух. Где-то в море бухают пушки, утюжа берег на РЕД-3, то есть, ярдах в двухстах от вас. – Как тебя зовут-то? Ты типа тоже герой, вроде сержанта? Да шучу я. На глотни еще. Не пролей тока.

  Вода течет по подбородку. Ты жив. Ты даже не ранен. Ты молодец.

  Все вы молодцы. Теперь, наверное, второй батальон сможет наступать. До следующей фланкирующей позиции японцев. А там... там опять кому-то придется бежать, взрывать и умирать.
  И так пока не закончатся либо американцы, либо японцы.

  Кто-то должен кончиться первым.


  Борделон лежит, кто-то сунул ему под голову рюкзак. Его глаза открыты, но кажется, что ничего не видят.

  Скрипач
  Ты полз, держа в руках два кило тетритола, и не мог понять – а как их, два эти кило, швырять-то? Вот этому вас ни на каких курсах не учили. Вообще-то, наверное, с тем, что ты делал, мог бы справиться любой морпех, только, вероятно, наложил бы в штаны быстрее – когда знаешь, как взрывчатка устроена и как взорвется, а как – не взорвется, обращаться с ней проще.
  И все равно, вместо тебя сейчас под дробный перестук выстрелов с двух сторон мог бы ползти кто угодно другой. Тот же Мрачный мог бы. Любой из этих суровых парней, что пошли с вами, мог бы. Капрал Брайан мог бы. Лейтенант Лесли мог бы!

  Но полз ты!

  Пули пролетали над головой, причем было ощущение, что наши и их свистят немного по-разному, но как именно по-разному ты сказать бы не мог. Иногда в их свисте тебе чувствовался ритм, что-то навроде вальса, но потом ты понимал, что показалось. Ничего видно не было – ты полз, сильно не поднимая головы, и ни цели, ни японцев тебе не было видно, только песок и немного пальмы. Увидеть небо мешала каска. Если бы тебя сейчас прохватило пулями, ты бы умер, не увидев напоследок неба.

  Потом, весь упаренный, мокрый, ты поднял голову и понял, что перед тобой лежит убитый солдат. Морпех.
  Потом ты понял, что это не просто морпех, а сержант Борделон. Он лежал на боку, лицом к врагу.
  Потом ты подполз к нему, глядя на дыру на задней стороне штанины, чуть повыше колена, из которой сочилась кровь. Потом ты понял, что он еще не мертв. Он подрагивал.
  Ты обполз его, посмотрел на него – у него был прострелен еще и живот. Он держался за свой атлетически плоский живот правой рукой. Он не заметил тебя. Он был бледный, как полотно. Ты подполз к нему ближе. Он вдруг посмотрел на тебя и кивнул вперед, туда, где, наверное, был японский пулемёт.

  Ты достал у него из кармашка на поясе пакет, разорвал зубами упаковку и сунул ему в руку. Он кивнул. Зубы у него были сжаты так, что если бы между ними была монетка в двадцать пять центов, на ней бы остались следы, а может, он бы даже её перекусил.
  Он снова кивнул "в сторону японцев".
  Ты посмотрел туда и ничего не увидел. Ты понял, почему последнюю часть пути придется пробежать – а как ты иначе приползешь куда надо-то? Ничего ж не видно, кроме пальм. А было бы видно – тебя бы уже убили.
  Тогда он расцепил зубы и сказал:
  – Дд-давай!

  Ты нашел запал, потрогал его на всякий случай, чтобы удостовериться, что он не выпал из гнезда на шашке, пока ты полз.
  Согнул ногу. Подтянул.
  И встал. И земля чуть не ушла из-под ног – японцы были совсем близко, ярдах в... не хотелось думать, в скольких ярдах. Но зато ты увидел то место, справа от поваленной пальмы, и побежал к нему.

  Каждый шаг по песку, каждый толчок ноги в ботинке отдавался в голове, и хотелось сосчитать, сколько осталось до толчка пули, но ты не знал как.
  Потом ты понял, что ЗАБЫЛ ВЫДЕРНУТЬ ЗАПАЛ! И рванул его, даже не услышав, зашипел ли шнур.
  Потом ты внезапно оказался в двух ярдах от дыры в земле, холмик вокруг которой был умело присыпан песочком. Она была похожа на гнездо, из которого сейчас полезут земляные осы и изжалят, и обглодают тебя. Они были там, эти осы в желтоватых куртках и кепках.
  Ты бросил в дыру пять фунтов взрывчатки, увидев, что фитиль все-таки дымится.

  Ты не знал, упасть тебе или бежать назад, и побежал назад. В этот момент ты увидел океан вдалеке, и тебя чуть не убили – пуля свистнула у самого лица, а еще одна ударила в песок чуть впереди.
  И потом ты упал, головой к морю, ногами к...
  В том месте, ногами к которому ты упал, произошло что-то ужасное – как будто Тарава там передернула плечами. Грунт под тобой дрогнул, и на секунду показалось, что ты в невесомости, и пыль разошлась прочь от того места за спиной.
  И ЕЩЕ ДОЛБАНУЛО ТАК, ЧТО ТЫ ЗАКАШЛЯЛСЯ! ГРААА–АААХ!

  Повисло облако пыли, оно медленно опускалось вниз, и ты пополз, работая локтями, пришибленный воздухом, даже не посмотрев, что там, за спиной.

  Потом ты снова оказался рядом с сержантом. Он лежал так же, только теперь прижимал к животу пакет.
  Он посмотрел на тебя и кивнул в сторону берега. Ты взял его за ремень, но он замотал головой.
  – Ннненад... пползи... – выдохнул он и сильнее прижал руку.

  Вокруг всё еще стреляли.


  Мрачный, Кубинец
  Вы начали бить по японцам, а они, что характерно, по вам в ответ. Ох как они взялись за вас!
  Вы не очень понимали, попадаете вы вообще в кого-то или нет. Если бы японцы сидели и палили, как заведенные – ну тогда, наверное, да, но они так не делали – они, как и вы, то высовывались, то прятались, и понять, зацепил ты его или он просто спрятался... да хрен его знает!!! Не до того!!!

  Даже Собер не особо видел – он высовывался, стрелял и прятался.

  Сначала японцы стреляли только "справа" и "слева", но потом начали бить еще откуда-то "с другого лева", и это было совсем паршиво. Эти пули летели косо и могли зацепить не одного, так другого.
  – Рассредоточиться! Рассредоточиться! – заорал Лесли. – Вы туда! А вы туда! ЖИВО!
  Вы побежали вдоль деревянной стеночки, пригнувшись – Кубинец влево, а Мрачный – вправо. Влево перед Кубинцем бежал один из трех морпехов, что нашел капрал. Он пригибался недостаточно низко, и пуля пролетела у него, видимо, над самой головой, потому что он чертыхнулся, клюнул вперед, припав на руку, а потом побежал дальше, но опять высунулся, и тут-то его и срезало. Он сложился, как закрывшаяся книжка, калачиком, ткнулся в песок, некрасиво и тихо. Вы пробежали дальше, высунулись и открыли огонь туда, по этому "другому леву".
  Та-тах! Та-тах! Та-тах! Горячий, легкий, злой карабин плевался часто и отрывисто.
  И вниз.
  Мрачный увидел одного япошку отчетливо – тот палил, раз за разом передергивая затвор, быстро, как на соревнованиях. Прицелился в него – и тут же пуля ударила куда-то прямо в грудь. А, нет, показалось, это она в бревно ударила прямо напротив груди, прямо перед тобой. Пара дюймов выше – и... Пальнул уже как вышло, спрятался. Немного вправо вдоль сте...

  И тут впереди из земли вырвалось облако, а спустя долю секунды громыхнуло основательно, посильнее даже, чем когда вас обстреливали на пляже из гаубиц.
  Вы не знали, жив там Янг или нет, но до цели он добрался.
  – Готово дело! – крикнул кто-то.
  – Огонь! Огонь! – ответил Лесли. – Стреляйте или ему крышка!

  Мрачный смиренно молчал. Ну, так все думали, потому что так видели. На самом деле ему стало лень упорствовать, и он решил заняться тем, чем заниматься полюбил – обдумывать, придумывать и додумывать. Мрачный смотрел на японские позиции поверх прицела Гаранда, полз за неуемным Борделоном, выслушивал перепалку его и Лесли, тоже, в общем-то, славного парня, а в то же время в его голове складывались буквы в слова, а слова в предложения вроде "командный состав использует огнеметчиков, как рядовых пехотинцев", "командиры рот не заботятся об обеспечении локтевой связи между подразделениями", "целесообразно поставить вопрос о формировании специализированных штурмовых подразделений, дополнительно укомплектованных...". И откуда столько мыслей набрался, спрашивается?
  Но все-таки не сдержался, и пока Борделон принялся за вязанки, Мрачный, демонстративно перетащив баллоны к себе и став приводить свою трубу к бою, заметил, правда, пресно, как бы между прочим:
  – Сэр, мы приданы пехотному взводу, и должны действовать по планам пехотинцев. Сами слышите, что там началось. Заноза и Мыло убиты, огнеметчиков нет, возможно, у пехотинцев сложилась нетерпимая ситуация.
  Но лейтенанту, похоже, было похрен. Ясен красен, две палки на лоб налепили – и уже пуп земли. Мрачный не стал обострять, лишь многозначительно кивнул головой, многозначительно моргнув: "Сэр, я выполню приказание офицера, но, разумеется, не премину рассказать об этом каждому, если кто-то начнет мне задавать вопросы".
  Но огнемет он уже не оставил. Хер вам. На все рыло. Гуталином. Ничего оставить нельзя. Тьфу.
  И снова началось ползание, брождение, шатание... Хорошо хоть песок, а если бы галька? От формы бы уже одни лоскуты остались. Да и с винтовкой и огнеметом идти было тяжеловато уже. Зачем и взял, спрашивается, надо было оставить.
  Оставлять, как выяснилось, не надо было. Надо было сделать простую работу. Прикрыть Борделона и Янга. Забавно. Каких-то полчаса (как казалось) назад Янг прикрывал Диаманти. Теперь наоборот. Интересно, что он чувствовал тогда? Сейчас-то понятно, не высыпаться в ботинки со страху – уже хорошо. А вот когда ты прикрываешь, от тебя зависит, будет жить штурмовик, или умрет, что чувствовал?
  Что ты чувствуешь сам, Серджио? Досаду. Сейчас их обоих обязательно прихлопнут. "Малым" обычно столько не везет. А здесь... Даже дымов запасти не смогли, саперы, мать их, инженерных ее величества войск.
  Ничего важного сделать Мрачный не мог. Максимум – хлопнул Янга по плечу и кивнул ему, словно приветствуя равного себе, идущего на смерть. И щелкнул предохранителем винтовки.
  Первый магазин всегда дрянной. Дергаешь головой то вверх, то вниз, не зная, прятаться или стрелять, ствол ведет, пытаешь за что-то зацепиться взглядом, но не успеваешь и попадаешь куда-то туда. За одну пачку кончился Борделон, а в голове мысли только про то, что вот бы сейчас хорошо автомат Томпсона или Джонсона, чтобы прям насыпать. А лучше М4 с гаубицей и огнеметом, нах.
  Мрачный успел вбить вторую пачку, пока Янг вылезал, и, вот честно, инстинктивно, он подался вперед, и стал уверенно работать в сторону еще одного вскрывшегося японского ручника, будто надеясь примагнитить на себя хоть что-то, что должно было прилететь в удаляющуюся фигурку с сумкой в руках. Правда, хватило его только на один заход, и дальше он отстреливался уже не так быстро и не так смело. Только тут дошло, что можно было бы попробовать создать завесу черным дымом от огнемета. Хотя тут вроде больше фланкирующие пулеметы опасны.
  Тьфу, бля. Щас всех по одному постреляют, а тебе все в солдатиков играть.

Янг пошел. Точнее, пополз. Это оказалось не так сложно, как он боялся. Если бы с него все начиналось — кто знает, может он и с места не смог бы сдвинуться, но он оказался как бы продолжением одного большого движения, начатого другими. Широкого жеста морской пехоты. Можно сказать, Айзек был той самой мышцей, которая оттопыривает средний палец, когда рука уже вскинута. Дело нехитрое. Конечно, ему нужно было еще встать и побежать через двадцать ярдов, но об этом Скрипач старался сейчас не думать: может, и не придется еще, чего загадывать. Вокруг жужжало, грохотало и хлопало совершенно неупорядоченно, и от этой безумной перкуссии у Айзека уже челюсть начало сводить. "Вот бы тишины," — подумал он — и тут же сердце ухнуло в желудок камнем в предчувствии беды. Не надо, не надо тишины! Ни тишины, ни темноты, ни покоя.

От воронки к воронке, ярд за ярдом, вдох за выдохом. Скрипач старался держаться того же курса, что и Борделон до него, потому что надеялся приметить, где тот упал. Чтобы вытащить его. После того, как подорвет пулеметное гнездо. Самому стало немного смешно — и как-то даже неудобно. Айзек был совсем не атлет, не капитан бейсбольной команды, никаких красивых блондинок, даже воображаемых, ему не светило. Он был не герой, и то, что на него свалился подвиг, казалось недоразумением, будто он занял чужое место.

Наверное, по-другому надо было на это смотреть. Скрипач — морпех, а это — его работа. Штаб-сержант сказал, что он достаточно для нее хорош. Именно он. Никакой ошибки тут быть не могло: Борделон назвал Айзека по имени. Айзека очень давно никто не называл по имени. Он даже как-то подзабыл, как оно звучит, а вместе с этим — и кто он такой. А тут вроде как вспомнил. И почему год назад записался в морскую пехоту — вспомнил тоже.

Двадцать ярдов. Встать и побежать. Скрипач прекрасно знал, что нельзя медлить. Это как сделать первый шаг на сцену или отодрать от раны бинт, лучше сразу. Вскочишь — и дальше уже все равно, куда и чего, везде смерть, вперед ничем не хуже, чем назад. И все же... так хорошо было лежать и дышать. Так славно слышать, и видеть, и чувствовать, и надеяться. Но где-то там, позади, с каждым выстрелом подставлялся Диаманти. Где-то там, впереди, может быть, зажимал рану штаб-сержант.

А, ладно, чего там. Улыбка, поклон, с первой цифры. "Прощание с пулеметом", солирует рядовой первого класса Айзек Янг.

Скрипач вскочил. Скрипач побежал.

  Кубинец
  – Охуенная история, – сказал Шарки.
  – Это как посмотреть, – возразил Фьюз. – Парень пытался спасти принца от чертовой ведьмы. И спас. Но, дорогой ценой.
  – Тянет на серебряную звезду, – согласился Шарки.
  – И пурпурную жопу.
  – Так, йопт, отставить! – оборвал их Олд-Фешн.
  К вам за стену скатился Лесли.
  – Ребятки, взрывчатку вы же с собой взяли?
  Вы переглянулись.
  – Взрывчатка была у Лаки. Он её на пирс зачем-то потащил. А потом его ранили, – прервал Олд-Фешн затянувшееся молчание.
  – И вы её не взяли?
  – Никак нет, сэр.
  Лесли очень тяжело вздохнул.
  – И что вы за разведчики-снайперы такие, а?
  – А вы что за инженер такой? – парировал Шарки. – Нам никто не сказал, что тут взрывать что-то надо.
  Лесли смерил его взглядом.
  – Виноват, сэр, – ответил Шарки таким голосом, мол "ну да, ну да, ты начальник – я дурак, проехали уже".
  Лесли закатил глаза. Как вы уже догадались, он не матерился принципиально, даже когда очень хотелось.
  – Ладно, супермены. Тогда взяли эти ящики с патронами – и потащили вперед. Там будет бункер из бетона, а перед ним большая воронка. Сложите в ней.
  – По-моему, тут для них безопаснее, сэр.
  – Я Хокинсу скажу, – ответил Лесли. – Что-то вы разболтались.
  – Виноват, сэр. А потом что?
  – Когда потом?
  – Когда перетащим.
  – Потом собирайтесь у воронки и ждите меня там.
  И Лесли уполз, а вам пришлось ползком толкать ящики по песку до воронки, ярдов двадцать. Это было не слишком приятным занятием, учитывая, что вокруг все время какая-то хреновня то взрывалась, то свистела. Близких разрывов, впрочем, не было.
  Вы залегли у воронки. Тут было чертовски неуютно – за стеной гораздо лучше, хоть она и поднималась от силы ярда на полтора.
  – Лейтенант, похоже, расстроился, – сказал Ист-Сайд.
  – А че он на нас? – возразил Шарки.
  – Не, ты так с ним не говори больше. Он так-то нормальный.
  – А хер ли он пирс-то поджог?
  – Ну, у всех бывают ошибки. Он же не пирс поджог, а гнезда сбоку, это потом огонь перекинулся случайно.
  – У Хока ни хера случайно не бывает, а у лейтенанта Лесли...
  Тут лейтенант опять к вам вернулся.
  – Сигаретка есть? – вдруг спросил он.
  Ист-Сайд покопался и протянул ему одну.
  – Я нам задание нашел. Сейчас будем взрывать одно нехорошее место.
  – А поконкретнее?
  – Пулеметное гнездо.
  – Сэр, а может, я просто выберу позицию, прицелюсь хорошенько и – "хлоп!" А? – спросил Собер, погладив винтовку.
  Лесли посмотрел на него долго, потом сказал:
  – Нет.
  – Почему?
  – Потому что тебя убьют. Хлоп – и всё.
  Собер ничего не ответил.
  – А чего ждем-то, сэр? – спросил Олд-Фешн.
  – Когда штаб-сержант Борделон, образцовый морпех, добудет нам взрывчатки у соседей.
  – Ага, ясно.
  Вы пролежали еще какое-то время. Пришел капрал и привел с собой четырех морпехов из роты "Эхо".
  – Эти ребята – с нами, сэр.
  Лесли кивнул, но смотрел он куда-то вправо, мимо капрала.
  – Сукин сын! – сказал вдруг Лесли, вглядевшись в сторону моря. – Это он!
  Все оживились.
  – Кто? Где?
  – Да Борделон! В море! Зачем он в море побежал-то?!
  Вы увидели фигурку в майке, которая чесала сквозь волны сначала бегом, а потом прыгнула и поплыла. До неё было ярдов сто от силы, может, и меньше, но от земли разглядеть что-то в подробностях оказалось непросто. Так, мелькает что-то среди волн вроде, а вроде и нет.
  – Смерти он моей хочет.
  – По-моему, он там кого-то вытаскивает на берег, – сказал Собер, глядя в прицел. – Ага, точно. Двух каких-то гавриков.
  – Я его придушу, – взорвался Лесли.
  – Не надо, сэр. Он правда двух парней вытащил, похоже, – заметил Собер.
  Лесли тяжело вздохнул.
  Ждать вам оставалось недолго.


  Скрипач, Мрачный
  Пробираясь мимо трупов, раздолбанных LVT-шек (по правде сказать, сгорела из них только одна, и та стояла в воде, вдалеке от берега), воронок и раненых, ждавших эвакуации, вы добрались почти до самого пирса.
  – Дальше ползком, парни, – сообщил Борделон, и сам пополз, только и успевай за ним. Спортсмен хренов, отличник боевой и политической подготовки.
  Вы доползли до какого-то бетонного блокгауза – вроде тех, что были в секторе "Гольф", только побольше, кажется, но пониже.
  Позади него нашли воронку, а рядом с ней – нескольких лежавших в песке морпехов. В воронке были свалены ящики с патронами – для людей в ней места не было.

  Скрипач, Мрачный, а также и Кубинец
  – Сэр, я нашел взрывчатку! – крикнул Борделон одному из морпехов.
  Это оказался лейтенант Лесли. У него были длинные, белесые, почти бесцветные волосы, челка выбивалась из-под каски. Кроме этой дурацкой пряди, лицо у него было слегка отчужденное, холодное и недовольное. Вообще-то он был не таким уж засранцем, насколько вы знали – он был из штаба вашей роты и никого вроде бы без причины не нагибал. Вы мало его знали, слышали только, что он женат и у него вроде бы есть сын, и еще он какой-то пафосный представитель династии. Типа не просто Лесли, а Алан Джи Лесли Второй, етишкина-метишка! И глядя на него это можно было почувствовать – он был такой слегка хлыщеватый блондинчик с голубыми глазами. Один капрал дразнил его за глаза фразой "я не потерплю". Лесли сказал её всего один раз после учений, но она почему-то привязалась к нему почище клички – хорошо она подходила к его лицу. Только, конечно, в глаза его никто так не называл. Да и не за что было. И потом еще говорили, что на Гуадалканале он себя хорошо показал, хоть и остался без медали, но появлялся там, где было надо, вовремя и давал "особо ценные указания", когда надо. Да и вообще... смелый он был, этот Алан Джи Лесли Второй! И лучшим подтверждением этому была его вроде бы дружба с лейтенантом Хокинсом, а смелее Хокинса, так считалось, никого в полку-то и нет.

  Лесли перекатился на бок и уставился на Борделона.
  – Ты чего там устроил, сержант? Ты с ума сбрендил? Ты какого лешего в воду полез? – накинулся он на Борделона. – Это че тебе, спектакль что ли?
  – Там парни были, сэр. Надо было вытащить. А взрывчатку вам уже несли, – оправдываясь и умело скрывая обиду, ответил штаб-сержант. – Вот, рядовой... и капрал. Я ж позаботился, сэр.
  – Ты дурака не валяй! Тебя бы там убили, и что дальше? Кто взрывать будет?
  Любой другой сержант в текущих условиях ответил бы, наверное, что-то вроде: "Да уж видимо, вы, сэр, а кто блядь еще-то!?" Но Борделон был "хороший мальчик", он сказал только:
  – Виноват, сэр, не подумал, – и пожал плечами, как будто действительно считал себя виноватым.
  Лесли тяжело вздохнул – так тяжело, что вы услышали это даже несмотря на грохот выстрелов и взрывов.
  – Ладно, герой чертов. Молодец, че. Подполковник тоже твой забег в плавках видел.
  – Да я не в плавках, – смутился Борделон.
  – Отставить! Времени мало. Давай, заряды делай – и поползли. Всех, кого удалось, Брайан собрал.
  Про ваши баллоны, кажется, все и забыли.
  Стоило напомнить о них.
  – Да вон они, что им будет. Я хотел их себе забрать, – сказал Лесли, кивнув на воронку. – Но если они ваши, берите. Сейчас только точку одну рванем, и чешите назад к своему Манго с баллонами. Но точку надо взорвать, парни. Приказ подполковника.
  Сказал он это "сейчас только рванем", как "сейчас только за кока-колой мне сбегаете". Но чувствовалось, что внутренне он не так уверен в успехе.
  – Сэр, может за стену пока отползем? – спросил капрал, тот самый Брайан. Этот был не сапёр даже.
  – Ага, в теньке там полежим, по коктейлю и вроде уже и навоевались, да?
  Борделон взял вашу сумку с зарядом М37 и вскрыл её. Он достал шашки, достал у себя из сумки прорезиненные ленты и сунул одну Скрипачу.
  – Ты же МВД знаешь, да? Делай как я, вяжем парами. Одна тебе, одна мне. Остальные четыре лишние, тут оставим.
  Вы связали шашки по две штуки, получилось увесисто, но можно и кинуть.
  – Теперь смотри, – он достал из своей сумки два легких запала и уже подрезанные шнуры с детонаторами, длиной... такой длины по уставу их делать было нельзя, в общем. "С гулькин хер" – такая у них была длина. – Один тебе, один мне. Вставим перед самым броском. Знаешь же, что это?
  Ты, в общем, знал.
  – Горит пять секунд. Всё, шашки убери, а запал держи в ладони и не стукай ни обо что. А то взорвешься. Остальную взрывчатку тут оставляем, она не понадобится. Всё, поползли что ли, лейтенант?
  – За мной! – скомандовал Лесли. Он хорошо это сделал, правильно так – не гаркнул, не крикнул, не истерично тявкнул, он сказал это с достоинством, но без пафоса. Четко, громко и по-военному, как будто он был выпускник Аннаполиса, хотя вряд ли – не было у него академического перстня на руке, как у всех выпускников.
  И вы все поползли за ним.

  Вы проползли, один за другим, под свист пуль, мимо пирса, на ту сторону, на РЕД-3, самое его начало. Проползли мимо расстрелянных в решето сараев, держащихся на соплях и одном гвоздике, плюнь – развалятся. Берег был усеян воронками и вороночками, и вы, пережидая в них особо оживленную пальбу, двигались и двигались куда-то за лейтенантом.
  Потом вы спустились с насыпи, которой заканчивался пирс, и оказались опять за стеной.
  – А чего мы под пирсом не пошли?
  – По воде дольше! – ответил Лесли.
  Глядя влево, можно было увидеть, как скопились у стены другие морпехи, должно быть, из батальона Кроуи. А позади, вдоль пирса, люди шли и шли, сколько хватало глаз – поодиночке и маленькими группками, двигались к берегу. Но на берегу тут, у пирса – их было мало – они разбредались кто вправо, кто влево, а главное, прятались. Неспособные найти свой взвод или роту, они находили воронку, залегали в ней и лежали там, боясь поднять головы. Некоторые лежали в воде, другие копали норы у стены, третьи перебирались через неё и прятались в первой попавшейся яме, или в японских окопах. Собирать их и ставить в строй было некому, а главное, никто не знал, что же потом-то с ними делать? Где разворачивать? Куда направлять?
  Но их только на первый взгляд было много – по ним били минометы и пушки, и то и дело над пирсом с треском разрывалась шрапнель или плюхались в воду заряды гранатометов – и люди пугались, ныряли, тонули, теряли весь задор, забивались куда-то под настил. Живая сила без боевого духа и организации имеет эфемерную боевую ценность.
  Эту массу людей надо было хоть как-то развернуть, разделить, организовать – а для этого полоски у стены на берегу было мало, нужно было отвоевать хотя бы ярдов сто вглубь, чтобы берег стал относительно безопасным, чтобы тут можно было хоть как-то перегруппироваться.

  И это-то как раз и было невозможно.

  И лейтенант Лесли объяснил вам, почему.

  – Видишь, где поваленная пальма, вон там, – сказал он, осторожно высунувшись над стеной и показав Борделону место.
  – Вижу.
  – Рядовой, – это Лесли сказал Скрипачу, – и ты посмотри. Вправо на палец от поваленного дерева.
  Вы посмотрели – и ничего там не заметили. Хотя не, вроде, бугорок какой-то. Но вы уже знали по РЕД-2, что такой бугорок может скрывать. Потом рядом с ним вроде появилось облачко пыли, и до вас донесся перестук японского пулемёта.
  – Ага, понятно, – сказал Борделон, кивнув.
  – Они оттуда из станкового стреляют вдоль берега. Второй батальон отбил атаку со взлетного поля, сунулся вперед – ни черта, режут просто во фланг. Подойти слева – никак. С берега отсюда – не подавишь. Они её замаскировали с фронта и прикрывают слева и справа. Это взаимноприкрывающие позиции. Их бы должен Кроуи прессануть слева. Но мы посыльного отправляли – ни хера, там какой-то бронеколпак мешается, ничего с ним тоже сделать не могут. Придется отсюда, прямо в лоб.
  – А откуда по мне стрелять будут? – спросил Борделон спокойно.
  Пара пуль просвистела мимо вас, одна клюнула кокосовое бревно. Все поспешно пригнулись.
  – Вот примерно оттуда, – развел руками Лесли. – Откуда-откуда... Отовсюду, сержант!
  – Отлично.
  – Ну, а что делать еще?
  – Все верно, только отсюда и можно подобраться. Если правее, то вдоль поля все равно их позиции, срежут. Сколько тут, ярдов пятьдесят?
  – Или шестьдесят.
  – Открытое все.
  – Ну ты видел, там воронки есть какие-то. От одной к другой.
  – От одной к другой, понял.
  – Ну, давайте тогда, вставляйте запалы – и поехали. Если вы не сможете – тогда я пойду.
  – Нет, сэр, если мы не сможем, тогда вам точно не надо.
  – Отставить! – сказал Лесли.
  – Один вопрос, сэр! – подал голос молчавший до этого момента Шарки. – А чего её из танка не размолотили, подполковник не сказал?
  – Танкисты сами по себе, мы сами по себе. Еще вопросы?
  – А чего они сами...
  – А ты из танка пробовал выглянуть хотя бы? Или подойти к нему и докричаться до него? По существу есть вопросы?
  Вопросов по существу больше не было.
  Танки вы теперь не видели, только слышали – одни ушли вперед, вглубь острова, сильно левее, на РЕД-3, а другие уехали куда-то, вроде бы на РЕД-2.

  Борделон повернулся к Скрипачу.
  – Твоя как фамилия, Янг? А зовут как? Ага. Давай, вставляем.
  Вы вставили детонаторы в гнезда шашек и прихватили их изолентой – на всякий случай. Легкие запалы были у Борделона уже обжаты.
  – Сейчас так будет. Я поползу. Проползу ярдов двадцать, а потом побегу. Если не добегу – ты следующий, делай так же. Главное, сильно не бойся, все нормально будет, понял, Айзек?
  Он крепко сжал тебе плечо и посмотрел в глаза. Потом поправил на тебе куртку зачем-то. У него были хорошие глаза, у этого сержанта Борделона.

  – Парни! – сказал Олд-Фешн. – Вы шестеро – правый сектор. Вы пятеро – левый. А мы с Собером – сарай.
  Сарай зловеще торчал среди пальм, уродливый и жуткий, даже отсюда было видно, что он тоже весь расстрелян вхлам, но японцы цеплялись за него, как и за каждую кочку на этом проклятом острове.

  – Начали! – сказал Лесли.
  Когда Борделон перевалился через стену и пополз, вы начали палить, как сумасшедшие: по вспышкам, по сараю, по любому бугорку, который видели.
  Да-дах! Да-дах! Да-дах!
  Фьюзу пуля попала в подмышку, рванув мякоть так, что он аж завыл, но морпех продолжал стрелять, даже не перевязавшись. И еще одного морпеха ранило тяжело, в шею. Товарищ стал его перевязывать. Но вы все равно долбили щедро, лихорадочно, по два, по четыре выстрела, ловя в кружочки прицелов все, что могло быть похоже на японца – лишь бы штаб-сержант добрался до проклятого пулемёта. Сложно было понять, попадаете вы в кого-то или нет.
  Бичом ахала винтовка Собера, он остервенело дергал рукоятку затвора, всаживая куда-то пулю за пулей.
  – Попал? – спрашивал Шарки, меняя пачку.
  – Отстань! – рычал Собер.
  Потом по вам стал работать пулемёт – короткими очередями, откуда-то слева. Это был ручной пулемёт, он стрелял не очень точно, но вам хватало.
  – Собер, попробу...
  Очередь прошла прямо по бревнышкам, вы все пригнулись.
  – Огонь, бля! – закричал Олд-Фешн так, что стреляные гильзы зазвенели, или вам так показалось. – Огонь, господи! Чего вы попрятались!?
  И в этот момент Борделон там, впереди, встал и побежал. Он бежал в грязной куртке, с пакетом из четырех шашек в руке, и казалось, вот-вот он должен был рвануть терку, кинуть пакет в укрытых где-то там, среди пальм, в своем гнезде пулеметчиков, и тогда всё не зря.

  Но он не добежал. Вы видели, как он упал.

  – Янг, твой выход! – сказал Лесли. – Пошел-пошел-пошел!
  – Огонь! – крикнул Олд-Фешн.

Вечер нравилось смотреть на Венима, особенно пока тот молчал, и она не стала отказывать себе в удовольствии. Собранный и спокойный — заглядение. Вечер, конечно, тоже была собрана и спокойна, может, поспокойнее некоторых, ха!

А может, и нет.

Всему свое время. Оружие проверено, ритуалы завершены, слова сказаны — одни для разума, другие для души, а в случае уньцев еще и третьи, для протокола. Сейчас вроде и легко было просто шагнуть к серебристой ленте дороги, не выдавая волнения ни единым лишним движенем... но вместе с тем совершенно невозможно. Вечер дышала ровно и глубоко и привычно разматывала нити, опутавшие сердце, одну за одной. Страх — за посильную ли задачу взялась? Уязвленная гордость — анмориан выбрали Вечер, какие еще испытания требовались? Любопытство. Предвкушение. Еще и Веним...

— ע૦ς!

Короткое приветствие, пустое слово, которое само по себе ничего не значит. Девушка ответила таким же, но добавила короткую трель на своем языке: сдержанная радость от встречи с нотками беспокойства — все ли в порядке? Веним скорее всего не поймет, но это не значит, что Вечер не скажет.

То, что Веним — невыносимый необразованный полукровка, из-за которого у нее и в обычный-то день голова начинала кипеть — сейчас рядом, это тоже испытание. И дар. Вот она шагнет ближе, и их тени сольются в одну, как было уже сотни раз. Все станет немного сложнее и гораздо проще, поделенное совсем не поровну на двоих.

— Пойдем. Пора.

(Какой шаг самый важный — первый или последний?)

Китти едва дождалась, пока Бри разберется со своей персональной дичью и займется уже наконец дичью общей.

— У меня есть план, — начала излагать свои соображения она, стоило им с Советником покинуть гостеприимный фикус и его не менее гостеприимного хозяина. — Я думаю, нам нужно замаскироваться.

Вообще, в отношениях Китти и Бри присутствовал некоторый дисбаланс. Китти всегда очень внимательно выслушивала все идеи Бри, а вот коммандер так и норовил ускользнуть от совместного планирования. В прошлый раз, к примеру, когда Хэл прикидывала маршрут по барам живописной станции B51-923, Советник куда-то испарился на третьем пункте — и все. Ищи-свищи. Пришлось все пить одной. Вроде бы. Кажется. В общем, на всякий случай сержант вцепилась Бри в рукав плаща. Плащ был неотчуждаемой частью коммандера, так что Китти немного расслабилась. А вот Бри — в противофазу — напрягся.

— Китти, дарлинг, зачем нам маскироваться?

— Как зачем? Чтоб никто не догадался.

— А... эм... под кого?

— Ну... под кого-нибудь, кто там у них обычно бывает.

— Это к примеру кто?

— Ортега?...

— Ты предлагаешь нам — и трем... четырем... а лучше пяти десантникам — переодеться в... Ортег?

Китти задумалась. По всему выходило, что именно это она и предлагала. И все же все внутри нее восставало против этой идеи.

— Ну не в Ортег, а в этих... "инвесторов".

— Боюсь, у нас нет подходящей одежды.

— Купим. Мы же все равно за штырями едем.

— Китти, дарлинг, я не думаю...

Коммандер осекся. При взгляде на Хэл у него возникло ощущение, что отказывая ей в шоппинге, он ходит по офигенно тонкому льду, под которым, возможно, скрываются мутные глубины сержантской женственности.

— Я думаю! — поспешно исправился он, — Я думаю, что мы можем вернуться к этому вопросу чуть позже. Для начала сосредоточимся на прутьях и поилках.

На том и порешили.

Сержант наблюдала за бламель-драмой слегка отстраненно, с нотками озадаченности. Ну вот не было у нее такого рефлекса – подбирать милое и пушистое. Да и откуда б ему взяться? Притащи она какую-нибудь зверушку домой на Пандоре, так еще вопрос, кто быстрее откусил бы Китти голову: питомец или мамаша. И вообще, если чего и не хватало на "Нанастанте" – решила Китти – то никак не бламеля, а нормального сержанта. Развели бардак! Десантура демонстрирует явные признаки избытка любви в организме. Бламели какие-то посторонние бегают по кораблю. Ортеги с топорами. Ротмистр ходит совершенно без присмотра, портит полезные контакты со снабженческими сеньоритами. Хорошо присмотренный офицер (тут Китти не без гордости посмотрела на Бри) не позволяет себе всякого такого этакого. Сидит себе, кушает мандаринки.

Ну, в чужое штатное расписание со своими лычками не лезут. У Хэл не было никаких сомнений, что ротмистр, глядя на нее и Советника, и сам осознает, какая зияющая дыра образовалась в его жизни. А как известно, первый шаг к решению проблемы – это признать, что она есть.

От всех этих заботливых мыслей Китти отвлек вызов Ортеги. Сержант выслушала его маленькую просьбу с большим вниманием. Ей живо представилось, как она, вся окутанная сумерками, нуарно вваливается в какой-то притон, где сидит полторы дюжины ортег альтернативных расцветок – красненький, синенький, зелененький... заказывает стаканчик виски и этак задумчиво произносит, ни к кому конкретно не обращаясь, фразу про заезд... расплачивается и уходит в дождь... тьфу, какой дождь на Солле... ну, в общем, уходит — живая и невредимая. Ага. Конечно.

У Китти на языке вертелось много вопросов, но она решила задать самый важный:

– Что мне за это будет?

  Крот
  Милкшейк кричит. Ты кричишь на него в ответ, что-то бессвязное, нечленораздельное, матерное.
  Он хватает тебя за плечи, ты хватаешь его.
  И на выдохе, на выкрике вдруг открываешь глаза. Видишь его лицо – отчаявшееся, несчастное, злое.
  – Замри! – гаркает он.
  Свет режет глаза. Все какое-то мутное.
  У него кровь на щеке. Наверное, не его. Наверное, он даже не знает об этом.
  – Так и сиди! Замри! – говорит он. Осторожно, медленно оттягивает веко. Потом другое.
  Он тяжело дышит, но его руки не дрожат.
  – Сколько пальцев?
  Говоришь, что два.
  – Молодец. Что видишь? Мушки видишь? Звездочки там...
  Ты вроде не видишь.
  Чувствуешь его дыхание – приятное, мятное, то ли жвачка, то ли он хорошо почистил зубы сегодня утром.
  Он соображает, видно, что ему приходится тяжело.
  – У тебя, короче, кровь на дне глаза скопилась. В левом побольше, в правом поменьше. Не, не на дне глаза, а как оно там... Я забыл слово. Радужка цела зато. Голова сильно болит?
  Голова пока вроде и не болит. Только мутно что-то. Как будто воды с илом в голову налили.
  – Это хорошо. Если заболит... если заболит, тряси ею поменьше, понял? Будет сильно болеть, наверное.
  А ты между тем... снова видишь! Видишь море, песок, разбитые LVT у берега, волны, точки людей и амфибий вдалеке. Но на глазах как будто пелена. Хочется моргать, а она не проходит. Тяжело рассмотреть-то что-то. Всё какое-то... как на поцарапанной кинопленке. Муть какая-то.
  Сидишь спиной к стене. Где-то там, за стеной, стучит пулемёт.
  – Оружие есть? Нет? Найди себе. В тыл... рано тебе в тыл. Найди себе оружие и доложись... вон, лейтенанту. Давай, у меня работы много. Давай. Надо плазмы ещё развести.
  Он опять вздыхает.
  – Ты это... ты извини. Но ты тоже... Ну, молодец, в общем.
  Он машет рукой, дескать, ну, что ещё мне сказать, тут раненых на целый лазарет. Что ещё я могу сделать?
  – Ты головой старайся ударяться поменьше, а то можешь зрение потерять. Тебя бы в тыл... но нельзя. Воевать некому будет. С таким ранением не отправляют, понял? Главное, что радужка цела. Давай.
  Он похлопывает тебя по плечу.
  Моргая, пробираешься вдоль стены, ищешь винтовку.
  – Че потерял? – спрашивает Обжора. – Там посмотри, там складывали, что нашли.
  Находишь у стены прислоненное оружие. Крайняя – вроде ничего, не очень-то и в песке извалялась. Проверить бы. Только как? Не в воздух же палить? Хотя...
  Потом – добраться до пролома в стене, сделанного взрывчаткой, и через него пролезть в воронку. Там – раненый ганни, лейтенант Манго и Уистлер что-то шепчет ему на ухо. Зачем-то.
  Только тут понимаешь, что идет бой – стучит пулемёт, рычат где-то двигатели, что-то взрывается, справа и слева бешено долбят винтовки. А там, где должны быть парни Дасти, твои товарищи, никого нет.

(продолжение в посте Манго).

Скрипач рад был передышке. Этот проклятый пляж уже всю душу из него вытянул. Туда ползком, обратно скукожившись. Туда под снарядами, обратно под пулями. Еще эта миграция баллонов в прибрежной полосе... Конечно, Айзек за год в морской пехоте немного свыкся с мыслью о тщете сущего, но жарко же, и тяжело, и больно, и страшно — а зачем?

Рад был Айзек и тому, что Борделон его запомнил. Ну, не его-Айзека, а его-Скрипача. Но это и к лучшему: нечего Айзеку Янгу было тут делать, пусть уж Скрипач отдувается. Или, вон, Малой, этого вообще не жалко. Айзека беспокоило только, что он опять попался штаб-сержанту без баллонов. Это не без штанов, конечно, но все же неудобно. Ему ж английским языком сказано было: баллоны не терять. А он потерял. Даже, скорее, "проебал", то есть, не просто потерял, а в драматичном ключе. Ну, хоть от Диаманти не отстал. И да, вот, взрывчатка! Айзек поправил ремень так, чтобы ее было получше видно. Вроде, и не просто так он тут болтается, а по делу. Взрывчатку таскает. Туда, потом обратно, потом, конечно, надо будет снова туда... И хотя только что Скрипач мечтал избавиться от тяжеленной сумки, отдавать ее Борделону что-то не хотелось. Этак он будет как бы ничем не занят, а зачатки морпешьего чутья подсказывали Айзеку, что такого вот ничем не занятого рядового легко могут куда-нибудь послать. Хорошо если на хер, а вдруг в атаку?

В море Айзек ничего толком не разглядел, и чего там Борделон собирался делать с двумя ранеными один, он представлял себе плохо. Если б хоть один из них был ходячий, они б, наверно, и сами уже двигали бы к стеночке. Да и много ты высмотришь на этом пляже, постоянно стреляют не пойми в кого неизвестно откуда, только сунься. Затея была идиотская, поэтому Скрипач открыл рот и произнес:

— Одному их не вытащить все равно, если идти, то вдвоем, — Айзек принялся неловко выпутываться из сумки.

— Полный? — негромко переспросил Пол, не глядя на лейтенанта Уоткинса.

Перед глазами рваным парусом хлопнул весь комок эмоций последнего часа, словно в смотанный улиткой пожарный шланг резко воду подали, и сразу на полный напор, словно специально, чтоб шланг — в решето, чтоб ничего не тушить. Пожар-то вон какой. Все сдохнем. Уже всё равно как бы.

"Полный пиздец" в такой ситуации от кого угодно другого услышать — нормально, даже естественно, пожалуй. Но от лейтенанта? И почти ничего больше? Нахера он вообще тут нужен тогда?! Не врубается он, где тут пулемёты... Врубаловку ему не выдали...

— Сползать? — Блондин дождался и прямого взгляда. Вздрогнул? Показалось?

Полу вспомнился Инджан, призраком каким-то дурацким проявился вдруг в контурах Блондина; на таком же расстоянии разговаривали они совсем недавно в "люкс"-воронке. Может воды ему дать попить, чтобы в голове прояснилось? Инджану, правда, не помогло. Убило Инджана. Вот так же сползать послали, и всё, Пол даже не заметил тогда, голову пригнув под обстрелом. Только сейчас дошло, что то тело неподвижное, в том месте лежащее, где он Инджана видел в последний раз — это Инджан и есть, только мёртвый. А теперь что, очередь Слипуокера? Порочный танец приказа и смерти. Кружатся до упаду, кавалеры без кавалеров.

— Тя контузило? — Пола аж перекосило от омерзения, эдак глянуть — сам будто контуженный! А вглядеться — добела обозлённый, — Приказ комроты поддержать атаку, а она уже вот-вот! А у вас там окна! Туда! Смотрят! Как вы отсюда их гасить будете?!

Пол даже вцепился в предплечье Уоткинса, как если бы собирался повернуть его в указываемом направлении, но на деле наоборот — чуть притянул его к себе и неожиданно прошептал с хрипящим присвистом:

— Полный пиздец — у нас. Снарядами прямо по взводу, кто выжил — в атаку, а они по нам в контру. Ротой, не меньше, прям штыками и гранатами, там знаешь щас сколько трупов? Я сам — двоих, хотя посыльный, от командира ни на шаг. И знаешь чё? Снова атака. Снова мы. А наших там — дюжина или около. Весь удар приняли, пока вы тут песок ебали. Не поддержите, одни останетесь.

Пол сам не заметил, как перешёл на подрагивающий от напряжения полукрик.

— Прям щас надо, слышишь?! Вперёд, и гранатами, чтоб наверняка. А от пулемётов справа дымом прикрыться. Кончились дымовухи, мою вот возьмите.

Он с остервенением всунул свою единственную M22 в руки Блондину.

И так Слипуокер дождался своего приказа. Вроде как были они и раньше, но не его, не совсем, не то, крохи жалкие, а не цельная картина своей роли. Во всей этой кровавой кутерьме с десантом через кораллы и борты, с расстрелом будто бы безобидного сортира, с роковой гибелью казавшегося неуязвимым подполковника Ами и чудесным спасением казавшегося обречённым рядового Макконахи, с кошмарным артналётом, с выцеливанием очередного самоотверженного стрелка-самоубийцы, с атаками и контратаками, слившимися для не попавшего под прямой удар Пола в один-единственный выстрел собственной винтовки... со всеми этими событиями сложно уже было вспомнить, когда конкретно по отношению к нему, Полу Дроздовски, звучал какой-нибудь внятный, оправдывающий всё происходящее безумие приказ.

Быть может, ещё на корабле, когда готовились сметать и добивать — что может быть пропорциональнее ночной канонаде? Или в Веллингтоне, когда выдыхали и расслаблялись, а потом снова напрягались и тренировались — что может быть естественнее и логичнее? Или когда-то в другой жизни, там, в проклятых джунглях Гуадалканала, в десятках простых-сложных ситуаций, когда "смотри и слушай!", или будешь обманут, когда "огонь, огонь, огонь по готовности!", или будешь подстрелен, когда "отступаем!", или окажешься на земляном полу в чужом лагере посреди жестоких врагов? Уже не вспомнить.

Каждая секунда жизни продлевает войну, полную смятения. Не знаешь, услышишь ли свою последнюю пулю. Не знаешь, что кончится в тебе раньше, пот или кровь. Не знаешь даже, сколько сейчас времени. Но ведь совсем ничего не знают только мертвецы! Чего не спросишь — молчат. Живых тоже нечасто спрашивают, особенно рядовых, молчат и они, но отличаться же надо! Жить надо! Знать надо! Сколько патронов в оружии, а сколько при себе, сколько бойцов в строю, а сколько ранено, где что находится из ориентиров, но самое главное — что сейчас надо сделать, чтобы всё это оправдать и приблизить к завершению. Приказ.

Поэтому когда лейтенант Донахъю повернулся к Полу и приказал передать весточку на фланг, жизнь в Поле восторжествовала и наполнилась смыслом. Всё было не зря! Не зря высаживались под огнём противника, не зря рисковали, не зря шли вперёд и держались за каждую воронку и каждую постройку! Быть может даже умирали не зря.

— Так точно! — просиял он и, яростно орудуя локтями, коленями и ступнями, выполз из осыпающегося укрытия.

Слипуокер найдёт Блондина и быстро-скоро передаст всё в точности, как было сказано. Скоординирует действия подразделений и узнает обстановку на том фланге. Вернётся с важными сведениями. И это будет хоть что-то осмысленное по сравнению с тем почти животным остервенением, с которым обе воюющие стороны вгрызались друг в друга и в свои куски изуродованного войной острова.

Не вижу, где барак. Вообще не вижу.

— Понял, — упавшим голосом отозвался Скрипач. Машинально протер глаза тыльной стороной ладони, и тут же пожалел об этом: защипало от пота и песка. Вот же, верно говорят, работает — не трогай. — Я... помогу сейчас, — продолжил он, щедро пересыпая слова вопросительными интонациями. Получилось что-то вроде "Я? Помогу? Сейчас?"

Может, все-таки не понадобится?

Или капрал что-нибудь срочно прикажет?

Малой! Тащи Крота сюда, под стенку! Кюрасао, прикрой их. Давай живее.

Живее. Ха-ха, иронично. Стреляли, конечно, меньше, но что-то подсказывало Айзеку, что ему хватит и одной пули. И все же, один раз он уже мысленно чуть не бросил Крота, нельзя ж вот так сразу опять! Скрипач еще помедлил, подышал глубоко, про запас. Воздух был противный: не то кислый, не то горький, а еще шершавый. Дрянь, а не воздух. Но все равно — так здорово было дышать. У-у-у...

— Прикрывайте, отходим.

Айзек снова бросился к соседнему окопу. Это далось ему как-то проще, чем в первый раз, во всяком случае, было не так страшно. Может, Скрипач попривык, то есть, в его случае — адаптировался, а может слишком сильно устал, чтобы бояться всего дважды.

— Это я, Янг, вот, держись за ремень, да брось ты ее, готов, вперед, — еще на подступах к Кроту затрещал Айзек почище пулемета. Не хватало еще случайно по лицу словить. И вообще, Армстронгу же проще будет ориентироваться, слыша голос? Или как? А чего говорить-то? Сознание заметалось в поисках подходящей темы. В голову лезли то лекции о новаторстве Иоганна Себастьяна Баха (целыми кусками, начитанными старческим надтреснутым голосом), то десять заповедей (но они тут были вообще ни к чему), то проклятая песня про паром, от которой опять начало подташнивать. — Если что, двигай в этом же направлении, тебя перехватят, — в итоге забубнил Айзек. — Там капрал, и Кюрасао, и баллоны. О, давай я тебе расскажу, как огнемет устро... а, все.

Или почти все. Скрипач тоскливым взглядом смерил расстояние от барака до стены. Ему казалось, он различает в песке свой собственный след — вон как он корячился там, упираясь локтями, с неудобной сумкой. А теперь надо корячиться обратно, а то и с еще менее удобным Кротом.

— Баллоны там, если что, — Айзек ткнул в свой любимый участок стены и поморщился. Опять это проклятое "если что". Будто вариантов развития событий так много, что перечислить их — великий труд. Хотя... возможны нюансы, конечно.

Скрипач помог Армстронгу привалиться к стенке, присел рядом и заглянул морпеху в лицо.

— Крот, ты как? Глаза можешь открыть? Нет? Болит? Нет? Э-э-э... — Айзек беспомощно оглянулся на Мрачного. В людях он не очень разбирался, не то что в музыкальных инструментах или взрывчатке. Армстронг выглядел как ребенок, который только учится играть в прятки: "Я тебя не вижу, значит и ты, Тарава, меня не видишь, и кашу, которую командование заварило, я доедать не буду." Это было бы даже смешно, если б на этом острове вообще существовала такая концепция. — М-м-м... Ну-у-у... На, попей воды пока, — Скрипач сунул Кроту в руки его же фляжку.

— Отступать? — Скрипач сглотнул вязкую слюну и закрутил головой, тщетно пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем. — Куда тут... как тут... Эй! Скерцандо! Крот! Ты живой? — крикнул Янг, вглядываясь в фигуру Армстронга с надеждой.

С надеждой, что тот так и останется лежать, и Айзеку останется только его пожалеть, что, конечно, морально тяжело, но физически гораздо проще, чем тащить здорового парня на себе до "мертвой" (а правильнее сказать, "живой") зоны у барака. По факту, без прикрытия. Под обстрелом.

Айзек некстати вспомнил, как в детстве нашел в канаве изувеченного полумертвого котенка, еще более жалкое существо, чем он сам, и просидел с ним, наверное, полдня, не в силах ни бросить пищащий комочек, ни набраться храбрости, чтоб отнести его домой, где Айзека, конечно, ждала Тарава для восьмилетних. Странно, Скрипач не мог сейчас вспомнить, чем кончилось дело. Его точно отругали — но может быть, только за испачканную рубашку и пропущенное занятие по сольфеджио. И котенок определенно сдох (Айзек похоронил его в коробке из-под печенья). Но где и когда — до или после?

Крот шевельнулся, неловко заскреб руками по песку, и Скрипач чуть не расплакался от жалости к себе. Просто... он так устал, куда ему еще это? Отступил, называется. Тут же накрыло стыдом — что ж он за человек-то такой! — и Айзек уцепился за этот стыд, за эту злость на себя, стараясь не думать больше ни о чем. Глупо было вспоминать, глупо было сравнивать, но что ж поделаешь: за всю свою жизнь Айзек не видел, не испытывал ничего, что сгодилось бы, как линейка для Таравы.

Не важно.

Высунуться, выстрелить, спрятаться. Снять хотя бы этого, ближнего. А потом... потом может уже будет это... не актуально.

Есть приказы простые, а есть сложные. Простые отличает сиюминтность исполнения: сказали "бегом туда-то" или "огонь по тем-то", и ты бежишь или стреляешь. Даже донесение передать не так сложно, как может показаться — запомнил суть сведений, запомнил ключевые слова, побежал и, ни на что не отвлекаясь, передал. Сложные же приказы на то и сложные, что растянуты во времени и размешаны в неопределённости. Совершить обходной манёвр и по часам выйти на конкретную точку, чтобы обеспечить союзникам фланговый огонь. Конвоировать большую группу пленных малым числом охранников. Держать оборону любой ценой.

Или "ждать и не стрелять, пока не начнёт Дасти".

Приказ Манго бросил Слипуокера один на один с кричащим и клокочущим миром войны. Каждую секунду что-то происходит! Вспышки то тут, то там, фонтаны земли в воздух взлетают, силуэты мелькают, поди разбери, кто там берёт верх, а кто загибается! Но по ощущениям получается так, что нашим совсем туго.

А если Дасти уже убили?! Казалось бы, голову поверни да посмотри, но страшно! Вдруг взгляд на фронт вернёшь, а там уже атака японцев, и ты мог бы убить хотя бы парочку, но вместо этого ждал непонятно чего и смотрел не туда, куда надо было!

Слипуокер облизал пересохшие губы — как наждачную бумагу лизнул и всё равно внимания не обратил на раздражение, не до того. Слишком близко бой идёт! Что такое эти жалкие сорок-пятьдесят ярдов? Что парни впереди, что остальные здесь, одна каша, одна миска! И япошка за столом с палочками своими! Сейчас с того края подъедает, а покончит с ним, и досюда доберётся — вон у него как лихо всё продумано, каждый на своём месте, и ни у кого поди никаких сложных приказов нет. Почему наши пулемёты молчат? Почему Дасти молчит?! Почему целая воронка грёбаных бойцов молчит!?

Так больше нельзя.

Для безопасности лейтенантов один выстрел отсюда вряд ли что-то изменит.
Парням же может помочь. Слишком уж выгодная и опасная цель.

Коротко громыхнувшая винтовка Слипуокера озлобленно сплюнула вбок гильзой.

— Там гранаты метал один, — хмуро, как нашкодивший школьник перед учителем, начал оправдываться он перед Манго, — подряд, из руин. Парням не видать, а я попал, кажется. Виноват.

Виноват? Пфф, лучше уж такая "вина" чем скорая смерть из-за бездействия!

  "Пошли, блять. Ну давай, сука, давай, ну иди. Бля, неудобно будет отсюда стрелять. Отсюда не достать... а пока выйдешь на позицию, в ногах запутаешься, и срубят. Придется справа. Ща, пусть до пальмы той дойдут... Ага!"
  Мрачный прошел вдоль блокгауза направо, и, кое-как изготовившись, приготовился к атаке. Маякнул Ушастику, чтобы подождал. Второй, молодец, сразу догадался, чего делать. Рука на спуске. Огонек у дульного среза горит. Очки на глазах. Надо только сделать шаг, повернуть корпус, перенести центр тяжести. Первый взрыв... Второй!
  – Ну давай, сука! – скороговоркой Диаманти встречает наступающих, дублируя приветствие огнеметным залпом. В этот раз уже нет того чувства азарта, чувства контроля над обстановкой. Это уже просто работа, выполнение боевой задачи. Эмоции уже приглушаются всякими заметками типа "с фланга был пулемет", "не дольше трех секунд". Хотя, конечно, интересно посмотреть результаты, и, несмотря на отскакивающую от стену крошку пуль и бетона, Мрачный все-таки успевает оглядеть поле боя.
  "Бля, чего они, сакэ обожрались, что ли? Вообще фиолетово им этот огнемет.
  Перевел дыхание. Утер пот, наскоро смахнул его с очков. Вдох, выдох. Еще раз.
  Уже молча высовывается Серджио Мрачный, но японцы совсем готовы. Уже сосредоточено бьют, откуда-то издали, наверное, группа поддержки огнем. Даже струя вышла короче, так что пришлось злость выплеснуть в ударе кулаком об стенку после второго выхода.
  "Дерьмо эти огнесмеси. Не держатся нихуя. Густые смеси нужны... Смеси, блять. Хоть бы два ротных миномета! Утопили, они, блять. В каждом амтраке надо было по полрасчета посадить. Адмиралы, блять."
  Даже дыхание тяжелее восстановилось. Зато, когда Мрачный чуть задержался, неудобно оперевшись локтем, в этот раз он заметил, что за пальмой действительно ныкался хотя бы один. И этого одного Диаманти уверенно обдал огнем, надеясь, что пальма загорится и перестанет быть надежным укрытием, и вообще заставит отойди из-за невыносимого жара. Куда там, сам еле бошку свою глупую убрал, прям в уголочек япошка попал.
  – Сука, прямо в кочан ему зарядил, а ему вообще похую! Дерьмоеды! – не то к японцам, не то к конструкторам обратился Мрачный. Не понял криков пехотинца, но, в отчаянии повернув голову, сам увидел, что Ушастик был немножко неживой. Может, и живой, конечно, просто раненный. Но в данном случае это было почти похоже. Потом увидел, как бойца, ползавшего с рюкзаками, вышвырнуло из окопа, как одеяло. Похоже, тоже все, раз так близко граната рванула.
  Серджио не то чтобы накрыло, просто стало тяжело дышать. Он расстегнул подбородочный ремень, натянул шлем с глаз на каску. Неужели, ну неужели придется умереть здесь, на этом пятачке, оставшись с пустым баллоном и сраным пистолетом, не дождавшись ни кавалерии, ни авиации, ни артобстрела, ни хотя бы пары человек с БАРом? Просто так, задарма, захватив и потеряв кусок бетона, с тупой и беспощадной эпитафией - "безвозвратные потери - 1000"? Или две тысячи? Или пять? Захлебнутся, оставят плацдарм, и оставят трупы тут, и зароют в какую-нибудь самую большую воронку. Голову, наверное, отрежут, раз огнеметчик...
  И, казалось бы, вот оно, решение, пришедшее вместе с невидимым отсюда посыльным. Как легко прикрыться приказом об отступлении, даже несмотря на то, что отступать будет тяжело, можно просто взять – и уйти. Но Диаманти себя достаточно накрутил, чтобы... чтобы что? Ну останется тут один этот пацан. Что ему, легче станет, японцы стрелять перестанут? Да и действительно, ползком только отходить. И то не знаешь, откуда в спину войдет. Нет, отступать было смешно и некуда.
  – Слышь, посыльный! – заорал Диаманти, расстегивая ремни огнемета. – Пиздуй обратно и скажи взводному, пусть уже поддержит пулеметом или пришлет людей! Мы первый накат почти удержали, пусть чешутся, пока вторая волна не пошла! Гранаты почти вышли! Дасти! Ганни! У меня двое - KIA!
  Огнемет был мало полезен – смеси там осталось хорошо если секунды на три, но надеяться на золотой выстрел тоже было глупо. Надо выцепить винтовку и срезать подсумок у Ушастика. Диаманти достал пистолет, щелкнул предохранителем, засунул его за пояс, достал нож. И только тут, уже прикинув, как он прикроется трупом, он вспомнил о Янге. Он тоже должен был уйти. Мог ли решать за него Диаманти? Наверное, нет. Он мог отойти, имел на это право, данное приказом. Приказ свят. Но у Малого был карабин, Малой был еще одним штыком здесь, на линии огня. Может, сейчас на нем одном держится этот фланг. Блин, и кричать уже неохота. И не удобно. Хоть бы сам догадался. Хоть бы у него же зашевелились мозги о чем-то другом, кроме его домашних штучек. Да и что сейчас скажешь? "Мы остаемся"? Даже самому страшно сказать, челюсть сжимается. Или вообще "Щас, подожди, еще чуть-чуть"? Тьфу!
  Диаманти натурально сплюнул и приготовился к низкому старту. Пора было добывать оружие.

Крот, Скрипач, Мрачный
  – Да меня уж подмотали, – отозвался Ушастик.
  – Ребят, я вам не мешаю? – спросил из соседнего окопчика Кюрасао. Видимо, Скрипача и Крота. – Если вы про баб – то я потом вам все доложу. Я "ыксперт". А если про "контэкст", то вы б это... вам ща бу...
  Жахнула граната ярдах в семи впереди – не долетела.
  – Ага, оно. "Игриво", блядь!
  Но это была так, увертюрка.

  Стали стрелять часто-часто – свистит над самыми головами.
  Ба-даааах! Ба-дааах! – ещё пару гранат в вас кинули, одна даже перелетела.

  Отвечаете.
  Кюрасао лупит из винтовки. Дам-дам-дам! – пригнулся – Шадам! Дам-дам! – пригнулся – Шадам! Дам! ПЛИНГ!
  – Перезарядка!
  Птух! Птух! – это так карабин Скрипача плюется.
  Птух-птух!
  Пальцы Крота царапают усики от гранаты. Рывок – полетела, нате!
  Буууум!
  Швить-швить-вить! – над головой.

  И рядом за блокгаузом – пальба, долбежка, команды. Ни хера вы до них не докричитесь. И взрывы. И чей-то короткий вскрик.

  Трое японцев выметываются из-за развалин, пробегают несколько ярдов, падают.
  Шадам-дам-дам! Птух-птух!
  Швить!
  Песок. Жара. Сейчас ещё и кровь будет.

  Ушастик выползает из-за блокгауза – осторожненько, потихоньку, приволакивая ногу. Прикладывается к винтовке – без окопа, просто в песке, целится, приоткрыв рот.
  Дам! – замирает – Дам! – потом откатывается назад, под защиту стены.
  Дистанция – всего ничего, но... они прячутся и вы прячетесь. И страшно всем – и вам, и им. На стрельбище уже давно бы, наверное, изрешетили мишени, что вы, что они – расстояние смешное.

  – Капрал! Давай я прикрою! Ща! – кричит Кюрасао, видя, что Мрачный зашевелился с огнеметом. – Пошла! – он кидает гранату, и Крот тоже кидает – они летят, кувыркаясь и шипя, бабахают вразнобой. И тогда Мрачный, вывалив тело в огнеметной сбруе из-за все того же блокгауза, поднимает трубу.

  И все напрягаются.

  Огнемет – это напряжно. Это даже для своих напряжно.

  ШШШрррвуууууууууу! – гудит огненная полоса, облизывая пространство где-то впереди.
  Попал, не попал? Че японцы не бегут?
  Но японцы... не бегут.

  Одно дело, когда защищаешься – и инициатива у врага. И сейчас подойдет и сожжет. И ну его нахер!
  Но другое, когда ты решился умереть, идя вперёд. И лучше бы быстро, конечно... но ты же воин!

  Японцы привстают и стреляют в Мрачного. Мрачный прячется. Морпехи стреляют, но из развалин по ним опять чешет скорострельная машинка, взбивая пыль. Лежать!

  Еще гранату. Уже пальцы устали усики ковырять.

  Да-дааах! – и одного из японцев подбрасывает. Не как тряпичную куклу – как семидесятикилограммового мужика в стальной каске и с винтовкой. Невысоко, короче. Мертв, наверное. У них там тоже, ну, не окопы, конечно, но какие-то углубления, воронки что ли. Заранее присмотрели, где прятаться будут. Под пальмой лежат где-то. Пальма эта торчит тут ни к селу, ни к городу, уже много раз клюнутая случайными пулями.

  Плотно кроют из винтовок – кажется, откуда-то из-за пальм вдалеке. Подкрепление к ним идет что ли?
  Вжимаетесь. Чирикают пульки.
  Потом Мрачный выпускает ещё струю – но опять без толку. Или кажется, что без толку? Или без этих раскаленных, сжигающих воздух, злых струй, вас бы давно забросали гранатами?
  Дам! Дам!
  – Перезарядка!

  Япошка поднимает голову – да, под пальмой. Мрачный наводит трубу туда – и жарит со всей дури. Пальма вспыхивает от низа, огонь поднимается по сухой коре почти до кроны, но листья не горят, только съеживаются и чернеют. А японец... у него вспыхнула голова!

  А, нет, только кепка загорелась слегка. Он срывает эту кепку, прячется, и его товарищ, высунувшись, стреляет в Мрачного.
  Чпань!

  ...

  Еле успел убраться.

  Нельзя высунуться, прицелиться и ждать, пока высунется враг – снимут. Надо высовываться, палить куда попало (вдруг он в этот момент высунется и впишется в прицел?) и прятаться. Только так, иначе – смерть.
  Ведете торопливый, бестолковый огонь. Японцы... японцы отвечают таким же.

  Шадах! Шадах-шадах!

  – Ушастый?! Ушастый, твою мать?! – крикнул Кюрасао. – Ты живой?

  Шадах-шадах!

  Рядовой Ушастик лежит там, куда выползал опять, чтобы вкинуть свои "пять центов". Маленький такой. Вы только сейчас заметили, что форма ему на размер или полразмера великовата.


Крот

  Пытаясь запомнить, откуда стрелял один из подбирающихся к вам, поднимаешь винтовку. И вдруг четко в прицеле – голова.
  Пальцем надавить – шбам! Готов, даже дырку от пули видел! Дернулся и лежит. И ещё разок в него. Всё, точно готов.

  Граната, падает на песок перед тобой словно бы сверху, хотя и не сверху. Кругленькая, цилиндрик с ромбовидным узором насечки.
  Ну там же ещё пару секунд запал погорит. Спря...

  ...

  Удар. Ты ослеп.
  Ты ничего не видишь.
  Боль? Боли не чувствуешь.
  Перед глазами то ли круги, то ли нули, то ли пончики с кремом – ползут, друг на друга налезают, едва крем этот тебе по лицу не размазывают.
  Плывешь в этом мареве. Вокруг стреляют ещё, кажется.
  Шевелиться? Дышать? Зачем. Тебя тут нет. Просто слышишь выстрелы в отдалении где-то.

Всем
  Нет подмоги. Не стучит из-за ваших спин пулемет Парамаунта. Слева бахают гранаты, как будто лениво перепасовывают великаны по мячику: наша - японская, наша - японская. Тыдыдыхают автоматические винтовки пока что – Ганни держится, и Дасти вместе с ним.
  Японцы не торопятся. От неведомо кем закинутой гранаты Крота вышвырнуло на спину из окопа. Конец ему? Вас трое.
  Из барака долетают крики – адские, лютые,
  "СУКА!" – кричит там кто-то. "СУКА!" "СУКА!" То по-английски, то по-японски. Там что-то страшное. Да и у вас тут не сахар. Японцы подбираются, берут за жопы нежно, но хватко, не торопясь. Вроде вы разок отмахались от них. Но все равно надо продолжать стрелять, бросать гранаты, пока не кончатся, пока не...

  – Эй, парни! – кричит сзади кто-то молодой. Пружинистый, бодрый голос. Как будто он, гад, на другой Тараве какой-то. – Приказано отступать к воронке. Огнемету и саперам.
  – А мы че?! – кричит Кюрасао.
  – А вас сколько? Одного бойца приказано оставить тут. На углу. Фланг прикрыть.
  Кюрасао ничего не отвечает. Осознает: один, кто останется на углу – это он.
  – Эй! – кричит молодой голос. Это Смайли. – Прием?! Ясно?!
  – Да я-ясно.

Крот
  Вдыхаешь с шумом. Глаза зажмурены. Глаза открыть не можешь. Просто заставить себя не можешь. Тупое какое-то ощущение в глазницах. Круги гаснут, просто муть и мрак.
  Лежишь крайне неудобно, что-то давит на поясницу (кажется, край окопа), под ладонью песок. Кажется.
  Стреляют. Атолл Тарава. Остров Бешио. Пляж РЕД-2. Гребаная позиция между исчерканным пулями блокгаузом и бараком, в котором только что кого-то жестоко лишали жизни. Все такое знакомое и такое... невидимое.
  Никуда ты не делся. Добро пожаловать в мир звуков, рядовой.

Скрипач
  Карабин к плечу. Стреляешь.
  Птух-птух! Птух! Птух-птух!
  Показалось-не показалось, надо стрелять. А то сомнут.
  Теперь уже вообще не замечаешь отдачи. Карабин и карабин. Стреляет и стреляет.
  Птух! Птух-птух! Лязгает затвор.
  Чик. Встал на задержку. Отмыкаешь на ощупь, бросив взгляд вперед перед тем, как спрятаться в своем недовырытом окопе.
  И замечаешь, что стрелял-то ты по развалинам, а там, за трупом япошки, которого подпалил Мрачный, а ты снял, есть ещё один. Точно есть. Он там. Он высунется и убьет кого-то. Тебя – потому что у тебя окоп недостаточно глубокий. Кюрасао – потому что почему тебя-то? Крота – потому что Крота гранатой выбросило из окопчика, и он че-т и так непонятно, живой, нет? Мрачного, может, даже...
  Он там. Ярдов... ярдов восемь до него. Всего восемь. Думали, он мертвый, а он не мертвый, нет.
  А надо отступать. Приказ. А тот парень, что про "схеранто" спрашивал, лежит тут, даже не целиком в окопе.
  Щелк! – новый магазин на месте. Чрик! – патрон в патроннике. Ты морпех. Теперь уж точно.

Возбуждение пропало, как не было его. Странно, что совсем не больно. Это хорошо. Можно о чём-то подумать, а не орать от боли как резаная свинья в свои последние минуты. Жаль, мысли путаются. Красотка отчаянно пытался вспомнить что-то важное.
Чего я хотел, из-за чего орал, стрелял, штыком тыкал в этих…как их…чтобы мы не сдали барак? Да хрен с ним с бараком. Чтобы мы захватили Тараву? Да плевать мне на Тараву. И раньше было плевать, и сейчас ещё в два раза больше плевать. Чтобы лейтенант Клонис похвалил меня перед строем и сказал, что я настоящий морпех? Смешно. Чтобы Америка выиграла войну? Да выиграет она войну, морпех. И без тебя бы справилась. Не переживай.

Я…я хотел, чтобы она любила меня, вышла за меня замуж, гордилась мной и…вообще. Джейн, милая знай, что я думаю о тебе. Выходи счастливо замуж и будь счастлива, детка.
Открыл рот и попытался сказать, как ему казалось, громко, а на самом деле – едва слышно:
- Сержант! Там, в рюкзаке, адрес…напиши. Сам напиши, прошу.

От разговоров живот неожиданно пронзила острая, свежая боль, от которой хотелось кричать, но кричать сил уже не было…милосердный Господь в своей неизречённой благости отключил сознание.

Всем вокруг вроде бы хватило огонька. Диаманти точно хватило. Японцам тоже. Даже ганни, кажется, накушался. А вот Айзек чувствовал себя обманутым. Он еще в учебке успел привыкнуть немного к жару огнемета, к его тяжелому астматическому дыханию, к черным жирным клубам дыма, и ждал теперь чего-то нового. Весь поджался и приготовился экзистенциально ужаснуться или хоть проблеваться на худой конец. Однако ничего особенного не произошло. Ну... не считая того, что Мрачного чуть не убили. И их самих, наверное, тоже. Но на Тараве это было, в общем, обычным делом, не стоящим того, чтоб блевать комендор-сержанту на ботинки.

Скрипач неинтеллигентно сплюнул кровью — сам не заметил, как прокусил губу — и залип на пару секунд, рассматривая початый магазин. Два, четыре... десять патронов. Это много или мало? В подсумках — мало. В капрале — много. В магазине... ну, нормально, наверное? Или как? Защелкнул обратно. Нормально. Все нормально. Вдох-выдох. Живем. Трепыхаемся.

Окапываться Айзек, конечно, не собирался: вымотался. Туда баллоны, сюда взрывчатку, все ползком. Будут ли еще обстреливать — это неизвестно, а устал он со всей определенностью. К тому же, у Скрипача имелась аллергия на шанцевый инструмент, проявлявшаяся в виде кровавых мозолей. Кому нужны кровавые мозоли, когда вокруг соль, песок и антисанитария? Лучше вот так полежа...

...От "спасибо" до "давай копай" маршрут у капрала оказался короткий. Айзек немного попялился еще на Диаманти не вполне осмысленным печальным собачьим взглядом, то ли ожидая, что тот развеется вместе с дымом, как галлюцинация, то ли — что сжалится и передумает, но потом помог ему впрячься снова в огнемет и послушно взялся за лопату.

Ковыряясь в Тараве, Скрипач думал о том, что ему очень хочется пить. А умирать не хочется. И копать тоже, и неизвестно, чего больше. А еще — о вмятине на баллоне с напалмом. Совсем маленькой вмятине, размером с дайм.

Лобстер
  Кидаешься в темноту. Тебе кажется, что ты ловок, как тигр, и стремителен, как змея. Бьешь!
  Штык протыкает только воздух.
  Черт! Надо было прямо в пол колоть! Но так и штык сломать можно!
  Бить или послушать?
  Слышишь шорох там, внизу, близко-близко.
  Нет сомнений, это шорох! Там кто-то есть! Почему он ещё не выстрелил в тебя? Не ударил? Не схватил за ногу?
  Бьешь снова, раз, другой – всё мимо в этой проклятой темноте.
  И уже отчаявшись, чувствуя, что либо ты, либо он, тыкаешь сверху вниз туда, где шуршало.
  И попадаешь, протыкаешь что-то твердое, протыкаешь насквозь, так что штык стукает кончиком о бетон. Поднимаешь винтовку и чувствуешь – наколол что-то на штык. Твёрдое. Наколол. Может фляжку? Да нет, тогда металлический скрежет был бы. Может, кожаное что-то?
  Тихо. Не шуршит больше. Затаился?
  Ведешь рукой по стволу, дотягиваешься до штыка и... отдергиваешь руку! Там, на кончике твоего оружия, что-то ещё живое! Оно шевелится, оно волосатое, оно... У тебя одна мысль: это оторванная рука японца, кисть. Она, наверное, ещё живая! Но почему такая волосатая?
  Снизу подкатывает тошнота, ты представляешь эту руку. Поборов себя дотягиваешься до неё и опять чуть не вскрикиваешь – это что-то... худое, как скелет. Пальцы тонюсенькие, твердые...

  И вдруг понимаешь – это не от человека. Это какое-то огромное насекомое, вроде жука или что? Как в комиксах! Таракан размером с фляжку. Он ещё живой, он ещё шевелится. Так вот, что япошки тут делают – разводят всякую дрянь. Опыты, наверное, ставят. Ничего себе!
  А вдруг оно ядовитое! Трясешь винтовкой. Нее, плотно штык засел. Оно ещё там.
  Но надо очистить штык, и поборов брезгливость, ты шаришь рукой, чтобы счистить эту гадость со штыка. Фу, бля!
  И тут оно кусает тебя за палец! Натурально хватает. Снова едва не вскрикиваешь! Ну и дрянь! Кулаком, кулаком тыкаешь в эту мразь, и тут только понимаешь, что это...

  ...что это просто большой краб, заползший в бункер от обстрела.
  Никакой не японский боевой таракан.
  Краб шмякается на бетонный пол, и больше ничего не шуршит. Никого тут нет. Может, трупы только.

  Да, труп есть – проходишь шаг в сторону и натыкаешься ногой на тело. Тыкаешь его носком – вроде, мертвое. Это явно человек. На всякий случай тыкаешь штыком пару раз. Да точно мертвое.

  А снаружи, кажется, стрельба, крики.
  Идти наверх или посидеть тут? Втроем, так сказать. С дохлым крабом и дохлым япошкой.

  Чувствуешь, как успокаивается раскочегарившееся сердечко.

Как ни странно, ослушаться Мрачного Скрипачу даже в голову не пришло. Это тебе не лейтенант. Как-то проще за человеком идти в атаку, чем от человека.

Ну и вообще, когда тебе огнеметчик говорит взять десять кило тетритола и ползти за ним следом, ты просто отключаешь мозговую деятельность с концами и делаешь, что говорят, потому что иначе много до чего можно додуматься.

Снова смотреть на Мыло совсем не хотелось. Да и попрощались же уже, а теперь Скрипач такой опять пришел — "ой, извини, взрывчатку забыл". К тому же Адам, видимо, пытался прикрыть заряд собой от обстрела, так что сумка оказалась под ним. Айзек скрипнул песком на зубах, взялся за лямку и уперся саперу ладонью в плечо.

Сумка тоже, конечно, была в крови. "Еще ведь и отстирывается плохо," — на автомате подумал Айзек, частенько сталкивавшийся с подобной неприятностью в прошлой жизни, в контексте разбитого носа. Подумал — и сам мысленно скривился. Сравнил, тоже. Ладно, чужая кровь не своя, от такого не умирают.

— Готов, — доложился Айзек Мрачному. — Зря Адам не послушал Смайли. Раздельные заряды были бы лучше. Будет время — сделаю, пока так.

Где он оставил баллоны, Скрипач отлично запомнил. Он и хотел бы, может, забыть это место. Но вряд ли когда-нибудь сумеет.

Что происходит? Что всё это вообще такое?

Только что Слипуокер понимал или думал, что понимает, но "только что" вытекло через пробитые снарядами воронки в песке. Ураган песка! Каждая песчинка — секунда, но какая именно? Из уж миновавших или из тех, что ждали своей очереди? И чья, чья секунда-то? На каждой должно быть видное лишь одному человеку имя.

Никак не додуматься — прожорливый свист спешит за добавкой, и Слипуокер вжимается в песок под телом, хватает его пальцами, загребает ботинками и собирает под себя подбородком, примеривается, как бы откусить побольше и удержать во рту. Лишь бы не отдать песок свисту, вою и грохоту. Это его песок, его секунды, его жизнь, вот ещё сколько её много!...

Близкий взрыв подкидывает его в воздух и сталкивает с кем-то, но почти не отрывает от земли. Только это как будто бы его и спасает. Но вот уже какой-то человек осведомляется о самочувствии, другой хрипит и булькает кровавыми пузырями, третий азартно спешит пожить и умирает одновременно. Всё путается местами, и не разобрать, что за чем идёт, что уже память, а что настоящее.

Ухватиться бы хоть за что-то. Это Тарава. Они морпехи. Уже больше двух лет идёт война. Так долго?! Это ж сколько песка утекло?! Аа, ну всё правильно. Потому они за этот остров и воюют — нужно больше песка! Каждому для часов! Пожить!

Наверно Абориген нёс сдавать свою долю, но рассыпал.
Нет, наверно пора прекратить бредить...

...Слипуокер проморгался, кивнул лейтенанту и зашарил руками рядом в поисках оружия. Атака? Сейчас? Только что ведь чуть не погибли все. Ага! Вот оно "только что", ухватил Пол изначальную свою мысль за кончик, продел в ушко иглы времени и ужаснулся, закашлялся, чуть не задохнулся в осознании прошедшей рядом смерти.

Нахер пока атаку. Это всё надо переварить. Кого там Манго выкликивает? Ганни и Робинсона какого-то? Вот они пускай и передают что им там сказали передать. А Полу бы дух сперва перевести.

— Ммгммм, — донеслось откуда-то со стороны Скрипача, поскольку едва он попытался открыть рот, туда тотчас набилась Тарава.

Технически Айзек был жив, но толку от этого было сейчас немного. Вот он попал в ад и пережил ад, но вместо того, чтобы почувствовать себя, наконец, морпехом, превратился в дрожащий сопливый комок. Страшная мысль поразила Янга в этот момент. А что если "быть морским пехотинцем" — это и означало орать от ужаса под обстрелом, вжиматься в землю, хрипеть от боли. Просыпаться по ночам от кошмаров. Знать больше мертвых людей, чем живых. Захлебываться кровью в тысячах миль от дома.

Может, когда воевавшие на Гуадалканале говорили ему, что он не один из них, они мысленно добавляли "и радуйся, пока можешь"?

Ну, теперь Айзек не мог.

— Баллоны целы. Адама убили, — бесцветно сообщил Скрипач, откашлявшись. Про Адама — это не Мрачному (тот и сам видел), а самому себе, чтобы свыкнуться с фактом. Значит, их всего двое осталось. Диаманти и он. Их и раньше было как бы двое, но по-другому. Айзек подполз к Мылу, зажмурился, пару раз глубоко вдохнул и выдохнул, после этого решительно открыл глаза и, закусив губу, осторожно потянул за шнурок догтагов. Влажный коричневый песок на груди Олсоппа зашевелился, и выглядело это жутко, будто что-то собиралось выбраться или прорасти из кровавой каши. Айзек отцепил один жетон, замер, пытаясь сообразить, обо что вытереть его и руки. Почему-то использовать дангери Мыла казалось невежливым. В итоге, Скрипач кое-как соскреб кровь песком, а песок отряхнул о штаны. Жетон он пока что сунул в карман. Может, у Мыла в кармане точно так же лежал сейчас жетон Занозы, но проверять Айзек не собирался. У кого к концу дня окажется его собственный? Может, у Диаманти. Такая вот цепочка, звено за звеном, будто один за другим морпехи похлопывали друг друга по плечу. "Ну, я пошел, а ты еще поживи."

Наконец Скрипач закрыл Адаму глаза и поправил очки. А то промахнется еще мимо Райских Врат, или куда ему там. Зрение-то у него и правда было не очень.

На этом, Айзек был вполне уверен, подвиги для него на сегодня закончились. Лейтенант мог сам наваливаться всем вместе, сколько ему вздумается, выбивать зубы и имитировать атаки. У Скрипача в планах было выкопать у стены ямку, забиться в нее и тихонько выть.

— Э-э-э... да. Как выяснилось.

Ладонь на плече отвлекала и не позволяла тифлингу полностью игнори... в смысле, предугадывать течение беседы, как с Вильдой (с Вильдой-то он никогда не ошибался).

Вообще, Таль как-то не привык, чтобы его трогали руками, и теперь пребывал в растерянности. Обычно люди, напротив, прилагали немало усилий, чтобы вовсе его не касаться. Особенно дома... Рашемаар помотал головой и, сам того не заметив, зеркально отразил движение Кэндид.

— Точнее... я не был знаком до сегодняшнего дня... но это... знаете, иногда с первого взгляда понимаешь, что... э-э-э... что-то... нравится.

Таль скосил глаза на пальцы девушки и прочистил горло, но стряхивать ее ладонь все же не стал, хотя ему снова стало как-то жарковато. Может, Кэндид требовалась поддержка? Моральная, конечно. Физически краснокожая совсем на него не опиралась, и было видно, что еще одну-две гробницы сегодня она в состоянии разграбить, не особенно напрягаясь.

— А вы... э-э-э... прости, ты, госпожа, хорошо знаешь этот язык? Ты упоминала дневник. Не было ли там, случайно, чего-нибудь, что заинтересовало бы скорее ученого, чем археолога или торговца?

Сирена
  – А парни как же?! – кричит Газолин. Но тут в окно снова влетает что-то неприятно-металлическое, тупо бьет в стену, и он сникает, забивается в угол, обнимает винтовку коленями и ждет, тяжело дыша, запрокинув голову.
  Гра-ах! Гра-ах!


Крот, Инджан, Скрипач, Винк, Слипуокер, Мрачный
  Снаряды падают один за одним. Земля дрожит.

  Чувство времени исчезает. Сколько вы лежите так, прикидывая: "В меня!? Не в меня!?" Ба-бааам! Фух, пронесло. Секунды напряженного прислушивания – когда полетит следующий. Шорох по воздуху, похожий на жужжание и рокот и свист одновременно – вжжжж... Его не так-то легко разобрать после того, как барабанные перепонки чуть не лопнули несколько секунд назад, но хочется, рефлекторно очень хочется услышать, ведь за этим шелестом – смерть. Он нарастает и вместе с ним нарастает напряженное ожидание. Мозг сжимается вокруг мысли: "НУ ЧТО!? НУ ДАВАЙ УЖЕ, НУ ДАВАЙ! В МЕНЯ ИЛИ НЕТ!?!?!?!"
  А он жужжит все сильнее, и вдруг жужжание обрывается перед ударом и мозг уже просто сжат в точку: "СЕЙЧАС КАК ДАСТ! СЕЙЧАС ПОСЛЕДНЯЯ СЕКУНДА МОЕЙ ЖИЗНИ! СПАСИТЕ! ЖИТЬ! ЖИТЬ! ПОЖАЛУЙСТА!"
  ТРАБА-БАААХ! – рвется зараза так близко, что воздух шевелит волосы.
  "...йоптвоюмать... пронесло..."
  Ффу... ффу... ффууууу.... Хочется дышать, плакать или просто свернуться в клубок и полежать, и пусть там что угодно уже происходит вокруг...
  Но опять, опять слушаешь – где следующий? Летит? Нет? Может, всё?

  ...вжжжж...

  "СУКА, НЕЕЕЕТ!"

  БА-БАААМ!

  Неееет... ффу... ффуу... ффууух...

  ...вжжжж...

  БУ-БУУУМ!
  Тык-тык-тык! – стальными кусочками по бревнам.

  – Мама. Мамочка. Мама, – твердит Уистлер, зажимая уши обеими руками. Ушастик прижимает каску к голове сверху, видно его грязные ногти, видно, как он хлопает глазами, как свисает с губы слюна – он весь обратился в слух.

  Вжжж... ХАДЫЫЫЩЬ! – поднимается позади фонтан воды. – ХАДЫЫЫЩЬ!
  И чавкающе шлепает что-то рядом.
  – Мммммм... – стонет Мыло. – Мммм...
  Он переворачивается на бок. Некоторые из вас, кто лежит поближе, видят, что он в крови – распороло осколками грудь, пробило живот. Кровь густая, липкая, льется щедро. Он пытается дышать, хрипит.

  Вжжж...
  Головы в песок. "Только не в меня!"
  БУ-БУУУМ!
  Поднимаете головы. Всё, уже не пытается дышать Мыло. Застыл в кровавых подтеках, маленький, потерянный, треснувшие очки сползли на подбородок. Раны забросало песком, кровь пропитывает его, кажется, что засыхает на глазах. Скоро совсем засохнет на жаре.

  Справа по песку кто-то ползет. Некоторые из вас оборачиваются – это Абориген. Куда он сквозь такой ураган?
  Аборигена зовут так из-за загара, но не только. Есть в нем – в фигуре, в ухватке, во взгляде – что-то дикое, природное, хищное, как у большой ловкой обезьяны.
  Абориген хватает винтовку, пробирается дальше вдоль ряда ваших ботинок. Добирается до раненых, бесцеремонно сдирает с кого-то из них пояс с патронташем, застегивает на себе, потрошит у других подсумки, засовывая пачки золотистых патронов себе в карманы. Глаза у него сумасшедшие, он никого не слушает.
  Поворачивается к Клонису.
  – Лейтенант! Там Хобо пополз! – не уточняет даже, куда. – Я к нему! Что!? К нему я!
  Лезет опять вдоль стенки, не слушая ответа, упертый. Храбрый, как черт.

  Разрыв встает ярдах в двадцати от него – он тыкается в песок, застывает. Убит? Нет, приподнялся, дальше шурует!
  Вжжжж...
  И вы, те, кто смотрит ему вслед, видите, как снаряд рвется прямо там, где он. Его даже не разрывает, его расплескивает, как будто он – лужа, временно находившаяся в вертикальном положении. Абориген разлетается крупными брызгами, и от него ничего не остаётся, ну, может, пятно на бревнах, отсюда не видно. Видно только, что пыль оседает.
  Вы с утра насмотрелись на трупы, но это другое.
  Абориген даже не убит. Его просто не стало.
  – Ебааать... – истощенно стонет Уистлер.

  Что-то стукает по дереву, но не как осколки, а размеренно. Стук! Стук! Стук!
  Это Москит бьется головой в каске о стену.

  Вжжжж....


Клонис, Манго
  Вы лежите вместе со всеми, вжимаясь в песок, он так же, как и всем, лезет вам в рот. Шелест снарядов и визг осколков так же, как и всем, раздирает душу, взрывы так же бьют по ушам.
  Но вы чувствуете кое-что ещё, до чего нет дела остальным. Сейчас ветер уносит не только пыль и песок, поднятые в воздух разрывами гранат, он уносит вашу офицерскую власть. Страх, от которого пересыхает во рту, сжимается горло, ноет живот, дрожат руки и ноги – он сейчас сильнее ваших лычек, сильнее всего, что вы можете сделать с морпехом.
  Только что люди по вашему приказу шли грудью на выстрелы, штурмовали пулемётную точку, готовились штыками убивать врага лицом к лицу, и все сомнения снимал принцип, на котором строится любая армия: "Они – офицеры. Им – виднее."
  А сейчас – нет, что-то треснуло, что-то переломилось. Вы оба – неплохие офицеры, а первое, чему учится и что узнаёт на службе строевой офицер – чувство собственной ВЛАСТИ. Своему отделенному и даже взводному сержанту морпех может сказать: "Да пошел ты!" – и это будет залет, но сержант тут тоже виноват – значит, как-то не так он выстроил отношения, как-то не так с личным составом работал, не так себя поставил. А вы – вы офицеры. Если вам морпех сказал "да пошел ты" – это преступление против закона войны. Нет, не против того, который написан в книжках, а против того, который возник вместе с регулярной армией. Того закона природы, по которому армия, в которой есть офицеры, а есть все остальные, будет при прочих равных всегда бить армию, где все равны. Равенство делает из армии вооруженную толпу. Иерархия делает из неё машину. И в этом ваша власть. Вы говорите ползти – они ползут. Говорите бежать – бегут. Машина иногда едет не туда, но она едет.
  А сейчас машина не поедет. Взбреди кому-то из вас в голову сказать: "Бойцы, в атаку!" и НИКТО не поднимется, даже не почешется.
  Вам обоим не по себе от этого ощущения. Да, всегда есть проблемные типы, всегда есть эксцессы, и под пулемёты тоже не каждый кинется по вашему приказу. Но кто-то вызовется добровольцем, кто-то разозлится, кто-то захочет вам помочь, а кто-то просто послушный. Активные люди найдутся, остальные подтянутся. Сейчас – не так, потому что каждый непроизвольно думает одно и то же: "Меня здесь нет. Я маленький. Я крошечный. Меня вообще нет. Я песок. Пожалуйста." А песок не выполняет приказы, песок просто лежит.
  И вдобавок к тому, что чувствуют все остальные, вы ощущаете эту начальственную беспомощность. Это что-то вроде внезапного приступа импотенции – только что всё работало, а теперь вдруг обвисло, и вам страшно, что так теперь будет всегда, до самой смерти. Это новый, неизведанный вами доселе страх: "А что если когда обстрел уже стихнет, и вы отдадите приказ, морпехи и тогда его тоже не выполнят?" А смерть не за горами, если ничего не поменяется – потому что у этих японцев, этого гребаного рикусентая, похоже, стоит будь здоров. Они-то и без приказа умирать готовы.
  И значит, надо подождать, пока люди придут в себя хоть немного, потому что – вы это знаете – каждый невыполненный приказ – гвоздь в крышку гроба вашего авторитета. Каждый невыполненный приказ – это трещина в дисциплине, начало конца подразделения, начало его превращения в ту самую вооруженную толпу.
  Надо ждать.


Красотка Джейн
  Морпехи падают, сначала вповалку, потом каждый старается лечь именно на землю. Пониже, пониже!
  Бууум! Бууум! Бадаааах! – грохает снаружи.
  Хряь-рясь-рясь! – осколки пробивают стенку, сыплются щепки.
  С хрустом выламывает доску из стены.
  Все молчат, вслушиваются, непроизвольно приподняв головы от циновок на полу.
  Вжжж...
  Граа-ах!
  По сараю проходится опять этот страшный хруст, осколки пробивают обе стены, рикошетируют, впиваются в доски.
  С хлестким хлопком кому-то попадает по рюкзаку.
  – Цел?
  Пауза.
  – Вро... вроде бы даа.
  И тут – треск, такой, как будто халупу разнесло, сверху валятся сухие листья, планочки. Все ахают, и – ГРАААААХ! – бьет совсем рядом, за стеной, сарай словно приподнимается и перепрыгивает на несколько дюймов.
  – Аааа... – выдыхает кто-то.
  Смотрите наверх – граната, видимо, задела крышу, но взрыватель от этого не сработал. Пронесло. Вас бы убило всех, с гарантией. Пронесло!


Хобо, Ферма
  Вам – страшнее всех. Вы – на открытой местности. Над головой проносится шквал за шквалом. Земля под вами – стол, который дрожит от ударов.
  Каждый взрыв – килограмм тротила, а может, и больше.
  Роете руками песок – ну хоть чуть-чуть пониже бы. Это движение – непроизвольное, естественное желание каждого на вашем месте. Под ногти набивается раскаленный песок.
  С шипением падает осколок – на излете. Другие пролетают, фырча, едва не задевая спины.
  Гра-аах! Гра-ааах! Граа-аах!
  Падает какая-то доска сбоку от вас, понимая ещё пыль. Пыль вокруг, много пыли.
  Гра-ах! – позади.
  Шмякается что-то круглое, как футбольный мяч, с легким металлическим не звоном даже, а стуком. Как кастрюлей по песку хлопнуло.
  Фрррр! Фррр! – еще осколки.
  Пыль оседает.
  Это – не футбольный мяч, не кастрюля. Это – голова Аборигена в каске. Рот растянут в застывшем крике, глаза зажмурены, вместо шеи – лоскуты кожи и какой-то требухи. Зубы ровные, красивые, а на щеке – длинная кровавая борозда снизу вверх.
  Сутулый кашляет, как ненормальный, корчится, прижимая руки к животу, потом снова распластывается, словно упав ниц.
  Лежите дальше.

-----------------------------------------------------------------

Всем
  Вы прижаты, подавлены, разбиты.
  Вы в таком состоянии, что любой вопрос, любые слова, любая реплика, если она услышана, доходит до мозга с задержкой. Проходит несколько секунд, прежде чем вы понимаете, что сказал парень в метре от вас.
  Сколько это длится? Две минуты? Пять минут? Десять минут? Время оторвало взрывом, изрешетило осколками.

  И вдруг – пауза. Никто не поднимает головы – нахер надо. Тишина. Ваши отбитые барабанные перепонки фиксируют новые звуки – винтовочная стрельба слева, пулеметные очереди. Стреляют близко, у основания пирса. Посмотреть что ли, что там?

  Вжжжжж...

  "Да твою мааа..." – ТРА-БА-ДАААХ!
  Вздрагиваете, чувствуя, как быстро захватывает сердце отступивший было страх, перехлестывает сознание новой волной.

  Снова пауза. Наверное, это были последние, не успевшие упасть...
  Опять проносятся над островом самолеты – на этот раз они сбрасывают бомбы. Взрывы грохают впереди ярдах в ста, но такие мощные, что вздыбленную землю и обрывки пальмовых листьев видно даже отсюда. Потом вторая четверка проходит, поливая что-то там из пулемётов.
  Может, заткнули пушки-то!?

  Фух. Всё.
  Манго смотрит на часы – десять сорок три.

  Вжжжжж...

  И опять – Гра-ах! Гра-ах!

  На той стороне снаряды тоже не бесконечные. Сколько каждая пушка расстреляла по вам за этот короткий налет? Тридцать гранат? Сорок? Теперь, подавив вас, они перешли на "беспокоящий огонь".
  "Беспокоящий огонь" – это только звучит как-то неопасно, вроде бы решили нас побеспокоить, а мы такие не беспокоимся. Чего беспокоиться-то? Для этого же и стреляют, нервы потрепать, да?
  Нет.
  Беспокоящий огонь – это красноречивое послание от японцев: "Да, марин, мы довольны, что ты лежал, притворяясь ветошью. Продолжай лежать. А для самых храбрых напоминалочка – высунься, и тебе башку нахер оторвет. Не гарантированно, конечно, но так... пятьдесят-на-пятьдесят. Поставишь на это свою жизнь?"


Всем у стены

  – Сволочи! – говорит Уистлер дрожащими губами, – Сволочи! – и непроизвольно всхлипывает.

  Вжжжж... Ба-бааах! – вздымается и опадает пыль между вами и блокгаузами впереди. Морпехов там особо-то и не видно. Где они? Спрятались? Убиты? Смешаны с песком?

  Что делается на левом фланге? Атака? Стрельба по-прежнему продолжается, где-то за крайним из блокгаузов.

  Что делать?

  Вжжжж...
  И граната взрывается перед стеной прямо напротив вас, разбрасывая мешки с песком во все стороны. Она грохает так, что вы все вздрагиваете до клацанья зубов.
  Мрачный, Скрипач, Инджан и Крот чувствуют, как их толкает в бок, вжимает в землю, но несильно, потом сверху сыпется песок – и только.
  Манго и Слипуокер, лежа рядом, уткнувшись друг в друга, почти обнявшись, чувствуют, как их мгновенно приподнимает, отрывает от земли и толкает в сторону, перекатывая одного через другого. Это больно, но боль – как будто ударили в уже отбитое место. В ушах – резкий звон. Оба хватают ртами воздух, тупо уставясь друг на друга, приходя в себя, полуживые, полузасыпанные песком, с серо-зелеными лицами. Целы всё-таки, синяки не в счет, но надо немного отдышаться. Стена аж треснула, бревна выворотило. Ух, йопт! А где Клонис?
  А лейтенант Клонис чувствует, как что-то бьет его по голове и швыряет прочь, как тряпичную куклу. Он не успевает ощутить даже падения. В глазах круги множатся с нулями, одни светло-зеленые, другие фиолетовые, третьи желтые, они мельтешат, меняют форму, раскрываются цветками, возникают друг из друга.
  Остальные видят, как Клониса отбросило аж до самой воды. Сотней всплесков опадает в неё песок и щепки.

Клонис
Сознание возвращается постепенно. Спина – мокрая, вот первое, что ты понимаешь. Потом понимаешь, что тебя тащат. Потом немного становится видно голову в каске над тобой. Кажется, ты лежишь.
  – ...Ааа... ...ыыы... ...эээ... – гудит голос. – Эээ? Эээ? Ы-ыте! Ы-ыте!

  Прохлада. Щеки, у тебя есть щеки!
  Руки... Ноги...
  Пытаешься пошевелиться, и приходит ощущение... его сложно описать: как будто всё тело – странная конструкция на пружинках, трогаешь её осторожно, а она ходит ходуном, шатается и трясется. И все же руки и ноги на месте. Ранен ты или нет?
  Это Милкшейк над тобой.
  –...ак ...ыы ...эр? ...эр?
  Его холодные, мокрые пальцы трогают твои щеки. Или это щеки мокрые?

  Пытаешься ответить, мол, я жив, просто не слышу, и встречаешь дикое сопротивление. Сопротивляется язык, губы, даже шея.
  – Уууу.... ммм... уммм... – всё, на что тебя хватает.
  Поднимаешь руку – она не слушается, дрожит, как у старика.
  – Сэр. Сэр. Вас тряхнуло! – доносится глухо, хотя Милкшейк, судя по тому, как он разевает рот, орет. Подташнивает от его голоса. А может, просто подташнивает? И тошнит так мерзко – как будто желудок где-то в груди.
  Ну слава богу, хотя бы слышишь.
  Он показывает тебе пальцы.
  – Сколько?
  – ...В... ...в... ...вааааа... – это всё, на что тебя хватает вместо "два".
  – Хорошо!


Хобо, Ферма
  Стихает обстрел. Может, поживете еще.

  Ферма
  Ты лежишь, и тебе плохо и хорошо одновременно. Плохо от того, что было. Хорошо, от того, что вроде всё. Нет, не всё. Непроизвольно поворачиваешься на бок, сжимаешься в комок, подтягиваешь колени. "Всё, всё, всё," – говорит тело, – "расслабляемся. Все-все-все." Ничего не хочешь, только лежать вот так бы и лежать. Ни в укрытие, ни в атаку, ни домой уже даже. "Только бы лежать и не двигаться." Оцепенение. Кто-то тыкает в спину. "Не-не-не", – говорит тело. – "Не-не-не! Не реагируй, пожалуйста, дорогой, Джон." Выключись, как вытащенный из розетки тостер. Выключись. "Нам с тобой туда не надо."
  Но все же понимаешь – там сержант. Хобо. Не кто-то.

  Хобо
  Смотришь исподлобья в сторону барака. Там никого не видно, как и раньше, но они там могут быть. А может, они там, но в таком же состоянии, как и вы? Непонятно. Ничего непонятно. Пыль, всюду пыль – в глазах, во рту, в ушах, в рукавах дангери, в ботинках даже, блин! Спасибо каске, в волосах вот только нет, хотя ты не уверен.
  Сутулый лежит, не шевелясь. Жив?
  Толкаешь его тихонько ботинком.
  Поднимает голову, смотрит на тебя сплевывая песочек. Кивает, моргая, дескать, я тут, я с тобой, я попробую.
  Ферма лежит на боку, отвернувшись от тебя, как разобидевшаяся жена в кровати. Хотя какая жена? Ты же и женат не был. И он не был. И Сутулый не был. Тыкаешь Ферму тоже, рукой, в спину, тихонько. Ноль реакции. Потом ещё разок. Не сразу, с задержкой, Ферма двигается, но как-то через силу – как будто поеживается. Но вроде бы не ранен. Чего он?


Красотка Джейн
  Подутихло – рвется, но уже не так часто, подальше от вас. Жить можно. Но все равно все четверо – ты, Заусенец, Землекоп и Лаки-страйк – лежат, не поднимая головы: ёбнет – и пригнуться не успеешь.
  От сержанта – ни слуху, ни духу. От Аборигена – тоже.
  Первым не выдерживает Лаки – он подбирается к окну и выглядывает.
  – Наши там лежат. Вроде, живые, – говорит он, снова опускаясь на циновки. – Хотя не уверен. Сержант вроде шевелился. Ребята, надо назад потихоньку, за стену. Тут – решето. Нам всем очень повезло. Надо рассредоточиться.
  – Не-не, – возражает Землекоп. – Наше место – тут. Сказали тут сидеть.
  Землекопа ещё раньше ранило в шею, и поэтому он держит голову набекрень, а голос у него немного придушенный, с усилием. Это выглядит и звучит смешно, но вам не до смеха.
  – А сержант? А если его ранило? – говорит им Заусенец. – Надо к нему! Ты, – он кивает Землекопу, – сиди тут и прикрывай, а мы поползем. Может, их вытаскивать надо, и быстро!

Сирена
  Сидите. Минута идет за минутой. Иногда аккуратно, из глубины барака, посматриваете в окно – японцев вроде не видать.
  Из бункера за окном, куда ты отправил Брукса и Лобстера, доносятся выстрелы, крики. Взрыв гранаты? Хер поймешь, все вокруг утюжит. Потом – ничего не доносится.
  Взрывы снарядов становятся редкими.
  И начинает ясно доноситься бешеная стрельба слева – от пирса.
  – Там бой, – говорит Газолин. – Это япошки атакуют.
  Молотят винтовки, бьют пулемёты – и наши, и японские.
  Это очень близко от вас, не вот прямо за стенкой, но близко, в считанных десятках ярдов.
  – Сержант, надо делать что-то! – с тревогой говорит Газолин. Ноздри у него раздулись от напряжения. Он перехватывает винтовку поудобнее.

Таль смотрел на меч из-под ладони, щурясь от яркого света. Похоже, он разом забыл все свои метания на тему умный он все-таки, красивый или героический. Любопытный, вот какой.

— Что это... как это... но каким образом?.. А как же стабилизация энергетического потока?... Можно я его разберу, ой, то есть, я хотел сказать, посмотрю поближе? — тифлинг двинулся было к Вильде, но висевший рядом призрак зашипел и снова потянулся к нему. — Да что ж ты под руку-то лезешь, вот холера, — с досадой пробормотал рашемаар и совсем уж не глядя выстрелил по бедолаге, будто рассчитывал, что приведение бросится за болтом, как собачонка за палкой. По хозяйке гробницы он стрелять теперь не собирался. У волшебного меча наверняка были какие-нибудь уникальные свойства, и Талю не терпелось узнать, какие именно. Что может быть лучше эксперимента в полевых условиях?

Вновь вернув себе свой громадный размер, Татьярра с удвоенной силой набросилась на своего жуткого оппонента. И хотя проклятый дым все собирался, и собирался, и собирался после каждого могучего удара и укуса, мало по малу облако становилось менее плотным.

Тем временем Вильда подошла к саркофагу и подняла крышку, закрепленную на таком же механизме, что и у большого саркофага с красивой статуей наверху. Здесь, впрочем, красивых статуй не оказалось. Вместо нее в саркофаге лежала высохшая мумия в истлевших остатках некогда дорогих одежд. В ее сложенных на груди руках лежал какой-то жезл... нет, не жезл, рукоятка от двуручного меча. Пустая, без лезвия.
- Да, госпожа, вы совсем рядом со мной! - голос в голове зазвенел от возбуждения, стоило Вильде подойти к саркофагу. - Да! Свет! Я вижу, я наконец-то опять вижу... что... да как она смеет! - голову служительницы Тиморы затопил поток чужого праведного гнева, сфокусированного на хозяйке гробницы.

Рукоятка в руках мумии вдруг шевельнулась сама собой и вдруг прыгнула прямо в руки Вильде. Та машинально поймала оружие, и, едва ее пальцы сомкнулись на золоченом цилиндре, из рукоятки вместо лезвия ударил поток ослепительного солнечного света. Оба оставшихся призрака истошно заверещали, заслоняясь от радостного золотистого сияния.

- Госпожа, - голос заговорил совсем другим тоном - серьезным, собранным, металлическим и безапелляционным, как будто его хозяйка вдруг повзрослела на 20 лет разом. Теперь голос принадлежал не испуганной женщине, а суровому, испытанному в боях рыцарю. - Эту погань необходимо выжечь. Помогите мне и ничего не бойтесь. Мой клинок был выкован во славу Ауманатора, чтобы разить таких, как они.

Подняв глаза от ослепительно (и так тепло и притягательно) сияющего клинка, Вильда увидела, что на нее надвигается дымная женщина явно с недобрыми намерениями. Золотой свет очевидно слепил ей глаза, и удар в этот раз оказался намного медленнее, чем раньше, так что Вильда с легкостью парировала его сияющим мечом.

- Чудовище должно быть уничтожено, - суровый голос меча приобрел напевный тон молитвы. - Пусть свет вечного солнца сокрушит тьму!

Кэндид тем временем подбиралась к последнему призраку с целью прикончить его, но тут как раз вспыхнул клинок в руках Вильды, и она, ослепленная вспышкой, промахнулась, отчаянно чертыхаясь. К счастью, свет ослепил и ее оппонента, так что воспользоваться он этой неудачей не сумел.

ссылка

Скрипач упал (точнее, это земля, кажется, встала на дыбы), треснулся каской о стену и слепо зашарил вокруг — найти бы еще какое-нибудь живое существо, просто чтоб знать, что ты не один тут, что это не твоя вина, не кара, не возмездие. Что все это — хотя бы на двоих. Но он понятия не имел, где в этом аду Диаманти. Наткнулся рукой на переноску с баллонами, в них и вжался — в горячий шершавый металл. Ошибка? Ошибка — в восемнадцать пойти добровольцем в морскую пехоту, а это так, небольшой просчет. "Мама," — одними губами шепчет Айзек. Пока так, пока еще так, пока еще не всю гордость, не все упрямство перемололо...

... ну так и прошло-то всего две секунды.

Вот и отдохнул, покемарил, растянулся! Молодец, успел до того, как следующие врата адские разверзлись, а мог бы, мог бы...

Да ни о чём Слипуокер не успел пожалеть. Всё равно это были прекрасно потраченные минуты — освежающий глоток воды, тенёк от пальмы, расслабленные мышцы, дельная мысль. Теперь-то уж что? Бог войны сам знает, кого казнить, а кого миловать.

Это Слипуокер не знает, того и страшится.
Пал ниц перед гневом свыше.

Лобстер
  Сержант кивает, достает гранату из оттопыренного кармана.
  – Перестрахуемся. Подожди, по команде внутрь. Только по команде! – шепчет он, явно боясь, что ты забежишь сразу, а тут она и рванет.
  Хлопает запал, от лимонки идет дымок, граната исчезает в темноте и катится, отскакивая и щелкая по бетону, как камешек. Звук отдает слабеньким эхом, и он такой... холодный почему-то! От звука будто бы веет прохладой!
  Ва-дууум! – глухо и страшно бухает внутри, а проход выдыхает облако пыли, как проснувшееся и чихнувшее чудовище, от которого над землей видно только голову.
  – Пошел!
  Кидаешься вперед, непроизвольно кашляешь, хочется закрыть лицо ладонью. Колешь штыком пустоту. Темно. Прохладно. Никого нет, в темноте мерещится что-то враждебное. Раздумываешь, не пальнуть ли от греха...
  Отпустив винтовку левой рукой, шаришь ею в темноте. Ага, стена. Проходишь три шага наощупь, штык со стуком упирается во что-то твердое. Щупаешь. Дверь похоже! Деревянная. А что за ней? Вот и ручка. Открывать?

Манго
  Блондин кивает и удаляется в сторону своего взвода, Кремень тоже кивает и остается рядом.
  Слипуокер высовывается, чтобы передать приказ Винку, находит его глазами.
  Вроде все нормально, план, хороший или плохой, начинает работать.
  Запоздалое предчувствие, что сейчас...

Диаманти
  – Да че ты лечишь-то, – отмахивается пренебрежительно Уистлер. – Наши-то, конечно, победят. Только доживем ли мы до этого?
  Он пожимает плечами. Тут его зовет Клонис.

Скрипач
  Москит вздрагивает, поворачивается. Он смотрит вроде на тебя, а вроде и куда-то за тебя.
  – Не знаю, – говорит он тихо. – Не знаю.
  Потом вдруг переводит на глаза на твоё лицо, словно замечает, что с кем-то разговаривает. И пугается.
  – Я не... Не надо, – просит он, вжимаясь спиной в стенку. – Не надо... Я не... Я...
  Подтягивает колени к животу.
  – А ты кто? – спрашивает, вдруг что-то поняв, спохватившись. – Напалм? Где? Не надо! – снова пугается.
  А тебе уже пора бежать дальше. Ну, не бежать, конечно. Карабкаться, перебираться, ползти. Наконец-то уйдешь от этой стены.

Слипуокер
  Высунулся, нашел глазами Винка. Не сразу нашел – они с Домино в углублении засели, мешками обложились. Передал приказ. Делов-то. Мог бы и сам крикнуть, начальник. Впрочем, твоё дело простое, передал и передал. Домино кивнул, дескать, поняли. Что еще лейтенант Донахъю прикажет?

Крот
  – Немного коктейлей не хватает для счастья. Да оставь себе курево, пригодится ещё, – откликается Смайли. – Красотка со своими, там, на правом. А на что он тебе?
  Потрошишь рюкзак, выбрасывая на песок ненужное. Ложки-миски обиженно звякают. Так, что ещё? Шнурки... на кой ляд тебе шнурки? Тут бы ноги целы были. Победоносных марш-бросков, кажется, не предвидится.
  Уже возвращаются Кюрасао с Ушастиком.
  Спрашиваешь у лейтенанта, но он занят – говорит с посыльным. Ты некстати. Хотя ну какая разница? Сейчас и тебе ответит. Несколько секунд, это же чепуха.

Клонис
  Уистлер, вздрогнув (он о чем-то говорил как раз с огнеметчиками), оборачивается, слушает тебя, выражая готовность на потном лице.

Инджан
  Вот так, приписан к другому взводу. Ну, и не беда!
  Посыльный – вроде хорошая должность: не пошлют грудью на пулемёт. Повезло тебе. Или не повезло? Придется одному бегать под пулями, и ещё и как можно скорее.
  Сложно сказать, тут всё не сахар.
  Офицеры командуют, ты сидишь. Замечаешь винтовки, сложенные сбоку, выбираешь себе одну. Оттягиваешь затвор – вроде, всё в порядке, песок не набился. Жить можно.

Сирена
  Газолин косится на тебя.
  "Ебать-копать, какое рисование, вы что меня, не прикроете из окна?!" – читается в его слегка ошалелом взгляде. Но вслух он этого не говорит.
  – Есть.
  Он идет к тому же окну, через которое вы залезли.
  Газолин совсем недавно женился, и ему тяжело. У него в Новой-Зеландии – неудовлетворенная женщина, красивая, как кинозвезда. Ты не был на свадьбе, но слышал от тех, кто был, что там какая-то просто фамм-фаталь невероятная. И ему надо сейчас быть не тут, где его могут в любой момент сделать инвалидом или просто убить. По любым законам, божеским ли, человеческим, ему надо сейчас быть в Веллингтоне и жарить свою красавицу без остановки, как стейк-рибай или, как его называют местные, "Шотландское Филе"... А он здесь, среди потных недоумков, на никому не нужном острове, где в бессмысленной битве десятки парней превращаются в стейки и отбивные у него на глазах.
  Но он держится, как скала. Он – очень хороший морпех.

Хобо, Ферма, Красотка Джейн
  – Есть! – парни достают гранаты, шатают проволочки, ослабляя чеку, "но не слишком". Собраны, готовы. "Вот это дело" – написано на лицах. И даже видишь зависть во взгляде Заусенца! Все воспряли духом. Да, тяжело. Да, херня какая-то. Но – можно бить япошек. Ещё немного, и побьем! Подорвем их в этой их развалюхе, осмотримся и пойдем дальше. А там уж и до другого берега рукой подать.
  Сутулый меняет магазин на полный. По уставу он скорее должен со своей дурой прикрывать вас, а не лезть вперёд, но и свой резон в твоем приказе имеется – как захватите барак, будет легче с автоматической винтовкой оттуда отстреливаться.
  Абориген выбирается первым, через окно. Вы ползете через дверь, загребая локтями. Вот он, барак, приближается, всё ближе и ближе. От земли он кажется здоровенным, а пальмы вообще высоченными, как телеграфные столбы. От земли всё кажется большим.
  Уязвимо вы себя чувствуете. Но ничего, Хоббс и Паркер поспевают за тобой. Ещё столько же проползти – и всё, можно ебашить. Страшно, конечно, что какой-то япошка выглянет и гранаткой вас. Но Заусенец и Красотка бдительно следят. Всё будет нормально.
  "Нормально делай – нормально будет!" – говаривал отец Фермы.
  Сейчас-сейчас...
  Красотка видит где-то на периферии зрения, как ползут морпехи, но взгляд сосредоточен на "мишени" – провале окна, снова четко проступившем, когда пыль сдуло ветром. Пусть кто-нибудь только попробует высунуться.

***

  Но не только на руке у лейтенанта Донахъю тикали часики: три человека в этот момент одновременно смотрели на циферблаты и ждали момента.
  Один из них был унтер-офицер Ооцуки, другой старшина Такано, а третий – унтер-офицер Итикава.
  Ооцуки ждал, когда стрелка доползет до 10:35 с нетерпением. Ему было двадцать четыре года. Это был свирепый, крикливый и жутко активный коротышка. Перед начальниками он всегда тянулся в струнку, а подчиненные его побаивались – на них он всегда орал, едва не срываясь на визг, придирался по малейшему поводу, выпучивая при этом глаза, так что видны становились белки. Он становился при этом похожим одновременно на бешеного кролика и на маленького дикого кабана. Одет сейчас (как и всегда) Ооцуки был по всем правилам, несмотря на жару: тропический китель наглухо застегнут, подбородочный ремешок плотно обтягивает подбородок, фигура затянута ремнями в рюмочку. Левая рука в белой нитяной перчатке как прибитая гвоздем прижимала к бедру меч, а в правой он сжимал палку. Ему было плевать на жару – сегодня был лучший и самый главный день в его жизни: он надеялся вскоре погибнуть в бою и твердо верил, что после смерти станет ками.
  Итикава был флегматичным тридцатилетним моряком, который принял своё повышение до унтер-офицера несколько лет назад скорее с тоской, чем с радостью. Но он был старательным, и командирам этого хватало. Третий день он страдал от зубной боли – на острове разбомбили лазарет, и стоматолог погиб – но выполнял свой долг с упорством фаталиста. Итикава то и дело прижимал руку к щеке и кривился, и лицо его становилось в этот момент жалким. Он знал об этом и старался немного отворачиваться от подчиненных, чтобы солдаты не видели этого. Он тоже знал, что скоро умрет, но ждал этой смерти, как избавления.
  А старшина Такано вообще не думал о смерти – ему было двадцать шесть, и он делал свою работу с легкой небрежной гордостью: "Вот я какой! Я лучший в своем отряде! И лейтенант Фукуи знает это, и я знаю, и это в порядке вещей." Он только старался не зацикливаться на мысли о воде, которая плескалась у него во фляжке на поясе. Он не знал, будет ли ещё вода, и мысленно хвалил себя, если удавалось не думать о воде хотя бы десять минут. Его китель был расстегнут на две пуговицы, а кепи – слегка сдвинуто на затылок, и он знал, что ему не сделают за это замечания, но большего он себе никогда и не позволит.
  Все трое находились на разных позициях, в сотнях метров друг от друга, но все они сейчас готовились выполнить приказ, доставленный посыльными от майора Кикути. Собственно, они его уже выполняли, просто в 10:35 каждому из них надо было подать новую команду своим людям.
  Когда до 10:35 осталось полминуты, нетерпеливый Ооцуки по обыкновению заорал на подчиненных и принялся размахивать палкой, бегая по позициям. Итикава просто отдал команду и дождался, пока один из бойцов, часто моргая, повторит её и начнет выполнять. Такано же сначала посмотрел на лейтенанта Фукуи, который стоял метрах в пятнадцати справа и тоже смотрел на часы. Их взгляды встретились. Фукуи кивнул. Такано тоже кивнул, неслышно, одними губами проговорил "Хай!" (всё равно лейтенант уже тоже наполовину оглох), отдал команду и спокойно принялся обходить позицию, чтобы убедиться, что подчиненные всё делают верно.

  Потом практически одновременно все трое сказали одно и то же слово.
  Ооцуки при этом выставил свою палку в сторону северного берега – того его места, которое можно было, глядя на японскую карту, назвать "центральная часть штабного сектора 7-го отряда". Раздув ноздри, выкатив глаза, он прокричал это слово дважды хрипло и яростно, как будто медлительность подчиненных бесила его или как будто он сейчас втыкал в чье-то тело свой меч:
– УТЭЭЭЭЭЭ! УТЭЭЭЭЭ!
– Утэ! – коротко выдохнул Исикава, морщась от накатившей боли и взмахнув рукой, как умирающий журавль.
– Утэээ! – гулко, словно колокол, хорошо поставленным голосом выкрикнул Такано, уронив в пропасть заранее поднятую руку.

  Вы, конечно, ничего этого не знали и не видели. Для вас это всё выглядело, как на несколько секунд произошедшая в канонаде на левом фланге заминка. Большинство её даже не заметили, увлеченные своими делами, разговорами и планами.
  Заминка, не более: замолчавшие было пушки где-то на другом краю острова опять бухнули: Дууум! Дууум! Ду-дуум! И опять раздался шелест, свист и рокот летящих снарядов.
  Но он звучал слегка по-другому – чуть ярче, чуть громче, чуть резче, чуть...
  Даже не все в последнюю долю секунды осознали, что все эти снаряды летят теперь... В ВАС!

  Никто из вас раньше не был под таким обстрелом.
  "Как же так? Мы же сейчас вот только, на пляже... минометы эти, которые гранатометы... и шрапнель тоже рвалась в воздухе совсем недавно..."
  Нет, всё это было абсолютно "не то", парни.
  Заряд коленного миномета – это что-то вроде "толстой" ручной гранаты. Когда она бабахает, даже близко, вздрагиваешь с мыслью: "Ох, йопт! Что это было?", как если бы где-то поблизости внезапно рванули петарду. Вздрагиваешь от звука, он и пугает, но и только.
  Когда в воздухе раскалывается шрапнель – это тоже страшновато: как будто гром и молния, только что сверкавшие в миле от тебя, внезапно ударили совсем близко. Оторопь берет! И вообще шрапнель – опасная штука, особенно на открытой местности. Когда огонь корректируется, она буквально выкашивает пехоту, даже залегшую – недаром скорострельные французские пушки в Великую Войну называли "адской косой". Но беспокоящий огонь шрапнели, да ещё вслепую – это тоже не более, чем пугающе, пока свинцовые шарики не попали в тебя или в соседа. Шарахнула молния: "Уф, напугала! Хорошо, что не в меня!" – и воюем дальше.

  А когда восемь пушек выплевывают по вашим позициям каждая по семь-восемь осколочно-фугасных гранат в минуту, и они рвутся одна за другой на пятачке сто на тридцать ярдов – это сродни чувству, как будто ты находишься на улице во время землетрясения, и на тебя со всех сторон падают дома. Уворачивайся, не уворачивайся – тебя раздавит. Да, пушки стреляли вслепую, но по хорошо известным ориентирам, а дистанция до них была смехотворная – наводясь в центр вашей позиции, каждое из орудий полностью вписывало в неё свой эллипс рассеивания.

  ГРА-АХ! ГРА-АХ! ГРА-ГРААХ! БАДААААХ! БАДААААХ!
  Перед тобой встает из земли что-то большое, как дерево, что-то сильно больше тебя, и падает! Одновременно тебя бьет воздух – буквально бьет, под дых, в лицо, толкает по всему телу. Не ветром обдувает – бьет, как туго набитым мешком с рисом, как мокрым полотенцем. Это не просто пугает – это ошеломляет. Земля вздрагивает раз, другой, опять, кажется, что с каждым разом всё сильнее и сильнее! Пыль и песок взлетают не вскинутые фонтаном, в середине взрыва, а приподнимаются вместе с ним целым пластом ярдов десять в диаметре! И снова! И снова!
  Тело непроизвольно начинает дрожать. Если бы спинной мозг и вестибулярный аппарат умели говорить, то стонали бы что-то вроде: "Хватит! Пожалуйста! Хорош! Не надо больше!"
  Горячий воздух избивает тебя, пыль накрывает пеленой, и через эту пелену летят смертоносные осколки, открамсывая куски бревен, свистя и визжа. И не только осколки! Летят камни, куски всего, что находилось на земле – листья, каски, мешки с песком, обломки досок, осколки бетона, фляжки, оружие. Сверху падает дождь из песка и всего чего угодно. Ты даже не можешь понять, что это за предметы проносятся со всех сторон и во все стороны: какие-то великаны играют в бейсбол этим островом, понимаешь? А ты – козявка на их мяче.
  Люди кричат, но их крики тонут в грохоте разрывов.

  Бывалые пехотинцы из страшного 1917 года посмеялись бы над вами – четыре легкие гаубицы и четыре полевые пушки? Да это чепуха какая-то! Они неделями сидели под градом шестидюймовых "чемоданов", они под ним спали, ели и рассказывали анекдоты. Но для вас, застигнутых врасплох (никто даже окопаться не попытался) сосредоточенным огнём на подавление, который вели четыре огневых взвода рикусентай по приказу майора Кикуты, это был абсолютно новый опыт. Никакие учения к такому подготовить не могли. Это было... как будто вы ехали по дороге, насвистывая "Горниста из роты B", и тут в ваш Форд врезалось десять других автомобилей подряд. Как будто вы зашли в клуб, чтобы потанцевать, а вас ослепили яркой лампой и начали безжалостно охаживать бейсбольными битами. Как будто вам завязали глаза, но вместо чувственного поцелуя стали поливать тяжелой, сбивающей с ног струёй из пожарного брандспойта!

  Ничего похожего на Гуадалканале никто из бывших там не припоминал. Ваш батальон обстреливали, конечно, но не так. Огонь на подавление – это не то же, что пара взрывов в полусотне ярдов.

Как это часто бывало в подобных ситуациях, разум Таля похолодел. Это был приятный холод, он не напоминал ни о доме, ни о смерти. Все неважное будто сделало шаг назад, и тифлинг остался один. Мир состоял из проблем и решений, а сам рашемаар стал механизмом, который соединял их друг с другом. Щелчок — и вселенная стала чуть более упорядоченной и логичной. Приятно.

Таль выронил арбалет и успел подхватить Вильду еще до того, как она рухнула на каменный пол. Конечно, не смог удержать, лишь немного смягчил падение. Щелкнул переключателем перчатки и сразу понял, что чуда не будет: магии опять осталось на донышке. То-то энергетические болты получались такие неубедительные. Обычно при лечении эта проблема решалась элементарно: кровь реципиента заклинания, как выяснил Таль, являлась отличным катализатором. Но Вильда не была ранена, и это вызывало скорее тревогу, чем облегчение.

"Татьярра бы справилась, — равнодушно подумал тифлинг, будто перебирал камушки, а не горькие обидные мысли. — Но время..."

Время... Самое быстрое — полоснуть когтем по шее девушки. Кожа там тонкая и не закрыта броней. Неплохо. Но опасно, не занести бы заразу. Нет ли варианта лучше...

"Кровушку пить никого не тянет?"

...и что будет там — поцелую!

Щелк.

Да. Отлично.

Таль склонился над жрицей, осторожно приподнял ее голову и, натурально, впился Вильде в губы. Точнее, в губу. В нижнюю. А затем окровавленным языком лизнул собственную перчатку. С неприятным жужжанием выдвинулись уже знакомые всем, кроме Кэндид, иглы, побежали по ним веселые магические искорки.

— Подъем, принцесса, — и Таль от души приложил металлическую ладонь к бронированной груди Вильды. — Возик, вытащи ее отсюда.

Татьярра взялась помогать.
Интересно, все ли эти саркофаги — или, как они их окрестили с подачи Вильдиного голоса в голове, ящики — все ли они скрывают такую красоту внутри? Если выберемся отсюда, и будет у меня возможность помереть доброй смертью и быть прилично похороненной — решила она — надо бы повелеть, чтоб мне такую же статую справили. Всю такую красивую, спящую и в цветах. И мозаику тоже сверху — с ледяными вершинами Бегущих скал, например. Уж у нас мозаику не хуже сложат, размечталась Татьярра о собственных похоронах, склоны крутые — смальтой, хрусталём, драгоценным белым жадом, и алатырь где-нибудь, или даже нежно-розовый драконит. И кое-где над вершинами золотом рассвет…
— Вильда! — вспомнила она вдруг. — Ты ж вроде хотела тут целовать всё, что в гробах лежит? Думается мне, уж ежели с кого начинать, то с той каменной женщины. Ну как она, не знаю — оживёт?

  Салливан посмотрел на тебя с непередаваемым словами выражением отчаяния и злобы.
  – Есть, – еле слышно откликнулся он. Обернулся.
  Вокруг все были чужие, он никого толком из вашей роты не знал.
  Он всунул карабин в руки Дойчи, скинул с плеч рюкзак, содрал с себя пояс с магазинами и тоже сунул их ему – поставить было некуда, кругом вода.
  – На, постреляешь, может, – сказал он угрюмо. – Пока.
  И пошел, пригибаясь и рассекая воду.
  Танкист увидел, что человека им отрядили, подождал, пока Салливан доберется до танка, что-то ему покричал и захлопнул крышку.
  Танк, до сих пор еле урчавший своим железным нутром, зашелся ревом, выплюнул в небо струю черного дыма и стронулся с места, покачнувшись на каких-то подводных кочках.
  Салливан кинулся вперед, промеривая своим телом глубину.
  Он показался вдруг всем таким маленьким, как будто пятиклассник напялил зачем-то форму и нелепо шатается в прибое.
  Вы двинулись вдоль пирса, глядя вслед уезжающему к берегу танку и морпеху.
  Сначала Салливану повезло – фонтанчик воды поднялся справа от него. Тогда он метнулся влево и скрылся за кормой танка, высоченного, как амбар.
  Потом танк замер. Никто не видел, что случилось с Салливаном, но все поняли, что это значит. Все замешкались, затормозили, стали поправлять экипировку – никому не хотелось, чтобы танкист опять открыл люк и позвал кого-нибудь в проводники.
  Но люк так и не открылся – мотор опять зарычал, гусеницы залязгали, и танк покатился вперед. Уровень воды уже был небольшой – ниже гусениц, и потому они заставляли эту воду бурлить и клокотать и делали её мутной, как будто насос опустили в илистый луизианский байю и гоняют в нём окуней.
  И вдруг потоком воды из-за танка вынесло каску.
  Никто про это ничего не сказал – может, это была каска Салливана, а может, какого-нибудь другого морпеха, которого убили раньше, а теперь по нему проехался всеми тридцатью тоннами стальной монстр.

  Танк почти выкатился на берег, но снова остановился – видимо, танкисты оглядывались и решали, куда ехать дальше. А вы под пирсом дошагали почти до самого берега и увидели, что правее пирса канал для лодок вдается в сушу "заливчиком" – чем-то вроде бухточки для разгрузки этих самых лодок. Бухточка образовывала естественное углубление, и, слыша, как рвутся впереди японские снаряды, вы, не сговариваясь, полезли в неё. Тут вода тоже была взбаламучена.
  На песке вокруг и в воде лежали убитые. Их было много. Приглядываться было некогда, но вы видели, что большинство из них – морпехи в пятнистом камуфляже. Многих забросало землей наполовину, из песка торчали ботинки, каска и рюкзак. И ещё валялось много мусора – расколотые доски, щепки, обгоревшие обломки бревен, раскрошенные куски бетона, какая-то не то проволока, не то металлические полосы, кусок гофрированного металла... все было усеяно этими отходами войны, как ковром.
  В песке полусидели-полулежали несколько раненых. Вам запомнился один – он смотрел на вас и одобрительно кивал каждому головой.
  – Эй! Кто тут командир? – крикнул Подошва.
  Раненый закивал, и вы увидели, что из ушей у него текла кровь, а теперь она запеклась темными полосочками, словно распущенные, но зачем-то спрятанные за воротник ремешки каски.
  Ответа вы так и не добились.
  Пара морпехов, прятавшихся в заливчике, была не ранена – они просто прятались здесь от снарядов: а жарило что-то уж больно сильно. Вы чувствовали, как дрожит земля, как расходится от взрывов какой-то нездоровый, нервный зуд по песку, как будто остров – огромный пирог, и в него кто-то большой тыкает ложкой, и от этого вся его верхняя часть колыхается.
  Какие-то морпехи подходили по воде левее и правее пирса – но большинство уже было тут, на берегу – кто лежал у бревенчатой стены, кто полз куда-то вбок или вперёд, кто тащил раненого на пончо, но куда, кажется, и сам не очень хорошо представлял.
  Одно было понятно: пирс – полностью захвачен, а вот берег – нет, должно быть, всего на тридцать-сорок ярдов и продвинулся десант, не больше, и зона высадки активно простреливается. Вот прямо сейчас – артиллерией, мать её. Манго, если жив, должен быть где-то справа.
  Тут вас заметил какой-то боец – ты его не знал, но вроде не офицер.
  – О, у вас пулемёт есть! Ждите здесь! Ждите здесь, я доложу Дюпре!
  Дюпре был одним из офицеров роты "Фокс", это ты помнил. Взводом у них командовал. Видимо, он тут за старшего.

Таль, не успевший толком переключиться из героического режима в социальный, ошалело оглянулся, а потом вопросительно посмотрел на Вильду. "Красавчик"? Он? Может, это Сарит за ними увязался? Или Джорлан? Или это вообще Фаргасу? Он обаятельный и в размножении понимает. Но Кэндид протягивала руку именно ему, Талю, тут ошибиться было невозможно: пальцы девушки оказались едва ли не прямо у него под носом, тифлингу даже глаза пришлось слегка скосить, чтобы сфокусировать на них взгляд. Это чего, их целовать что ли надо? Или как? А где они до этого успели побывать и что потрогать?

Рашемаар осторожно пожал самые кончики пальцев девушки.

— Таль из Уо... из Рашемена, — почему-то теперь, когда он твердо решил не возвращаться, представляться Талем из Уотердипа казалось неправильным. — Это Татьярра из Рашемена. Вильда и Фаргас из Уотердипа. А это Возик, он... эээ... технически местный. Рад познакомиться? — последняя фраза у Таля получилась почему-то вопросом.

Вильда окончательно сбила несчастного тифлинга с толку. Никаких таких родственников он за собой не знал, но все же это было чуть более вероятным, чем дядюшка-комар.

— Не-е-ет, — неуверенно ответил он жрице, вопросительно глядя на Кэндид. — Разве что очень-очень-очень дальний... Так, не сбивай меня. Кэндид, вы тут... эээ... голосов в голове не слышали случайно? — перешел к делу Таль. — А ящика не видели? А "холодных душ" в количестве пяти или шести?

Вот эти вот все голоса — подумала Татьярра — бесплотные, зовущие на помощь, заводят вечно то в топь, то в пургу, то в прорубь, и нечего их слушать. А раз уж послушали, то надо так сделать, чтобы они сами тут все об этом пожалели.

— Кого там черти носят? Покажись! — Она схватилась за рукоять узорчатого ятагана за поясом — вечно тут, в подземье этом проклятом, колдовство не работает, а если и работает, то как-то не так. Искрящий синий огонёк освещал древний коридор неверным подводным светом.

Аудитории, монотонная читка, бессмысленные разжёвывания бессмысленного материала - в такие моменты вариант с офисной армейской работой где-нибудь в унылой Бельгии казался не такой уж и плохой альтернативой. Мигель снова начал чувствовать себя как в школе - только, вместо детей, на эту ерунду тратили время вполне себе взрослые люди. Ну чему за школьной партой можно научить пилота?

Всеобщее отчаянье наконец прервало прибытие инструкторов. Мигель питал к ним большую приязнь, чем к старому польскому сухарю - они-то имели всяко лучшее представление о том, как на современных самолётах должны вестись настоящие воздушные бои. Да и новость о том, что учебные вылеты участятся, его также искренне обрадовала.

— Дайте угадаю, сеньорита, Ваньки научили летать медведей? - устало потянувшись руками вверх, бесцеремонно зевнул Херес, пытаясь набрать в лёгкие как можно больше свежего воздуха.

— У них ведь один устаревший хлам, по сравнению с нашими машинами. Один раз плюнь - и развалится ещё до взлёта.

Демонстрируя свои слова, Мигель взял со стола полый корпус разобранной ручки с уже заряженным в него комком жёваной бумаги, навёл на нервировавшую его всю пару моль - и смачно плюнул в неё бумажным снарядом.

Адам, лихорадочно пыхтя, перевалился на спину и выпустил из рук карабин, который он цепкой хваткой, не обращая внимание на дикую боль в плече, держал весь бой. Обстрел транспортника-амфибии, вогнанный в плечо, словно штык-нож, осколок, обстрелы с гаубиц - и смерть, кругом смерть - всё это длилось лишь какие-то мгновения. Однако, в восприятии Мыла, время расплывалось в невыносимую, сводящую с ума вечность.

**********

Наконец - хоть лишь на мгновение - всё кончилось. И если до этого психика Адам была защищена от творившегося вокруг безумия, глубоко укутавшись в бессознательное и погрузившись в полный автоматизм инстинктов - то теперь же маска боевого транса предательски сползала, вновь открывая глаза реалиям происходящего.

И реалии эти ударили Мылу в лицо словно кувалдой, не жалея сил: Это не сон, и не кино. Они действительно остались совершенно одни. Остались одни на этом проклятом богом куске суши посреди бескрайнего океана. Несчастные грешники, брошенные командованием на мучения сквозь семь кругов Ада на земле. И что не видать ему лёгкой и приятной службы при штабе. Его привезли сюда умирать.

**********

Накрывшие Адама мысли и сухая жара вызывали у него тошноту и головокружение. Слёзы, перемешавшись с потом, безжалостно жгли глаза. Голова становилась ватной. Командиры и сотоварищи что-то обсуждали в нескольких метрах от него - но удар по психике оказался почти фатальным, сосредоточиться на словах Мыло так и не смог. Надо было как-то держаться. Перевести мысли в полезное русло - пока они с отчаянья не полезли в гораздо более мрачные дебри.

Дотянувшись дрожащей рукой до фляжки с водой, морпех жадно присосался сухими губами к горлышку. Горячая влага морщила лицо - но утоляла жажду. И лишь после нескольких мгновений его, словно молнией, ударило осознание того, что он только что, вероятно, выдул весь запас воды. Трухнув флягу, Адам с облегчением выдохнул, услышав, что там ещё что-то плескается. Сняв очки и вытерев запястьем глаза от солёного пота, Мыло почувствовал сильное желание вылить остатки воды себе на лицо - но, поколебавшись, всё же спрятал фляжку обратно за пояс.

**********

Погруженный в возню с экипировкой, Адам не заметил, как к нему спустился его товарищ - Скрипач. Что-то начал расспрашивать про Занозу. Мысли снова ушли в воспоминания про ту злополучную высадку. Про бездыханное тело его побратима, побитого осколками. Про то, как они вместе сидели за одним столом всего пару часов назад, на палубе корабля. И это кровавое месиво вместо головы водилы, свисавшее с ошмётков шеи...

Адам посмотрел прямо в глаза Айзеку. Ему хотелось что-то ответить - но слова застряли на полпути в горле, вывалившись наружу судорожными всхлипами диафрагмы. Зажмурив мокрые глаза, Мыло отвёл взгляд в сторону, обхватив руками колена и старательно делая вид, что не услышал вопроса. Ещё один-два таких вопроса - и его точно стошнит прямо в воронку.

Ебаное утро закончилось. Денни аж заорать захотелось, какого хрена это все ещё было одно только утро. За три часа жизни несколько раз чуть не сдохнуть, это как-то слишком насыщенное начало. Вслух сержант ничего не сказал, но улыбаться широко скаля зубы с таким настроением ну совсем не с руки. Сирена не любил себя в таком состоянии, но поводов улыбнуться сейчас было маловато. Ну, разве только что его и Ушастика зацепило по сути краем. Зная себя Денни был уверен, что скоро оклемается, на нем же как на собаке заживает, через пару лет даже шрама не будет. Голова-руки целы, держать автомат может, орать на личный состав - тоже, all right!

— Рюкзаки? Рюкзаки это ты неплохо придумал, — идти в атаку с рюкзаком чет вообще не улыбалось, но оттащить их поближе выглядело вполне себе идеей. Лишними не будут. — Кюрасао, Ушастик, боевая задача - притащить рюкзаки сюда. И мой захватите. Стивенсон, ты с ними. Можно ползком, а не бегом, но в темпе. Оружие тут оставить можете, налегке сползать. Вопросы?
Один контужен, второй ранен, но в целом вроде должны справиться. Прижимаясь спиной к горячей стенке и обливаясь потом, сержант снял с пояса фляжку и открутил колпачок. Что дальше? Дальше барак, в барак надо залезть, потому что на солнце они так изжарятся совсем. Как яичница на сковороде.

С водой стало полегче. И думать тоже. Закрутив флягу, Сирена посмотрел на Брукса уже не таким замыленным взглядом и старым знакомым ощущением под сердцем. Япошки очень старались, но шило в жопе не в бедре находится. Денни щелкнул пальцами и озвучил мысль, которую сейчас только сформировал.
— Брукс, бери добровольца, Коннера например и давай ползком к тому горбу, надо посмотреть что это. Это раз. Браун - со мной тихонько в барак. Если его надо дочищать, то сейчас, а не когда мимо пойдем. Это два. На рожон не лезь, если что, пулей назад. Остальные сидят тут и прикрывают если потребуется. Это последнее. С Богом, морпехи. Потом обратно сюда. Там разберемся.

Так и не вышло с Винком поговорить. Пока Болоньезе оттаскивали, пока слова подбирались, пока думал, стоит ли вообще душу бередить, тут уже и новые дела — Стэнтону ящики таскать с патронами, самому Дроздовски — санитаром работать, Макконахи к остальным переместить (или наоборот, как Харлок скажет), заодно нож свой забрать, а то ж подвешенная на нём плазма уже вся вытекла поди, а если нет, то заменить на чей-то ещё, хоть бы даже самого Макконахи.

Всё равно так ничего и не придумалось. Не было у Пола такого опыта, чтобы друга, напарника, близкого товарища даже — вот так вот одесную да наповал. Не было. И слава Богу, конечно, но и того, кто через такое прошёл, не подбодришь толком. Лучше тогда вообще промолчать, чтобы хуже не сделать.

Проводив хмурого пулемётчика сочувственным взглядом, Пол вздохнул и огляделся. Вот эти зачищенные сорок ярдов туда, сорок сюда, плюс нейтралка с полсотню-сотню, и есть весь результат всего этого апокалипсиса? Столько парней погибло, хороших-плохих, неважно — своих! Столько крови, страха и мучений, и всё за жалкий клочок земли, с которого всех выживших мало-мальски мощный артобстрел или яростная контратака сдуют как ветер ноты с фортепьяно!

Нет, на Гудалканале всякое бывало, но такой жести Пол даже близко не помнил, чтоб за полчаса, час или сколько там — на сорок ярдов проползти и столько смертей да ранений перевидать. А он в этом бою ещё и ни одного япошку, похоже, не убил! Взять бы ещё где-то сил на сожаление. Слишком много пуль, снарядов и мин. Даже ненависть к врагу притупилась, вкривь куда-то в душе пошла, словно яростно вбитый небесным молотом в доску гвоздь, который засел в дереве плотно, но привычную конструкцию не держит, а кончиком выпирает неловко, царапает и раздражает, но уже даже не злит — острие вмялось, неопасно.

"Ну нет, суки! Я вам ещё покажу "неопасно", мрази, я вам ещё своих гвоздей свинцовых в глотки напихаю!"

Слипуокер приложился к фляге и жадно отхлебнул, но тут же оторвался — злость заглушила жажду. Задумался. Вздрогнул от недалёкого разрыва. Нахмурился при очередных выстрелах продолжавшейся где-то по бокам перестрелки. Дёргает всё, теребит, тревожит. Не отдохнуть толком, а надо отдыхать, надо, потому что дальше-то новая атака, новый шанс пристрелить хотя бы одну косоглазую тварь. Так. Отвлечься, отвлечься.

В кольце военного хаоса — ядро куда более уютной суматохи. Снуют туда-сюда бойцы, лейтенанты отношения выясняют, кто кем да как командует. Подполковник целый поодаль мелькнул — показалось, наверно, ну откуда тут ещё один подполковник? Ами и тот не уберёгся, а другим-то куда...

На несколько минут удалось немного замкнуться в себе, тени пальмового дерева и негласной опеке товарищей. Пока одни за периметром обороны следят да рубежи укрепляют, кто-то может и отдышаться, глаза прикрыть, прилечь. Всё по сменам, если подумать. Одни работают, другие отдыхают, потом наоборот. Если будет потом. Если там до смен вообще будет. А пока выпал шанс, надо хвататься. Надо привыкнуть немного к относительной тишине здесь и сейчас, уяснить, что это не в конкретного рядового Дроздовски все снаряды и мины летят, не в него каждый японский стрелок целится. Это важно, это потом страх за пояс заткнуть поможет, когда реально на прицеле окажешься. Один прицел не тысяча. Не попадёт. Не успеет. Не насмерть. Мало ли что! У него шансы, у тебя шансы. Всегда один на один. Даже если у тебя за спиной трупы, а у него — армия, всё равно один на один. Просто по очереди.

— Слипуокер! — Ларсен, посыльный из 1-го взвода, не церемонится, — Чо спишь-то, а не лунатишь? Тя Манго кличет.

Вот и отдохнул. Нормально. Нормально.

  – Бля... слава Богу, не убили! – в припадке эйфории от успешного полета "за стенку" выдал Мрачный, лежа на животе. Даже песок на зубах не поколебал его веры в собственное превосходство. Сейчас он достиг, казалось, высшей точки боевого духа, и если его одного послать на какой-нибудь дзот, то от дзота остались бы дрова. Даже к лейтенанту он вроде полз на карачках так, словно его возносило вверх, и с трудом приходилось держать себя на земле. Позволил себе даже сделать лейтенанту втык небольшой, как бы невзначай играя ножом в руке:
  – Сэр, приказ выполнен. Двоих ублюдков мы мочканули. Надо будет при переходе в глубину обратить внимание на канаву. На нашем участке вроде всё, а вообще еще могут прятаться. А наступающие проворонили. Вот так. Жду дальнейших распоряжений.
  Задач не получив, он вернулся обратно, к любимому огнемету, который без него, конечно, никуда не уперли, был бы он кому нужен, а все-таки Серджио за него переживал. Взводный за него убил бы нафиг, с него сталось бы, никакой начальник службы бы не спас. Ткнул Малого, пока его не заколотило с первораза:
  – Всю воду выдуешь ща, я с тобой делиться не буду. Давай помогай надевать.
  Впрочем, попил и сам. Сердце колотилось от адреналина, как припадочное, да и жара эта, опять же. Надрать бы зад этому Хирохите за то, что догадался в такой жопе мира воевать, где ходить-то трудно.
  – Кровью вон рубашку заляпал. Козел. Ну ты видел, видел? Фух, бэээ... Ща бы пивка, а. Или колы хотя бы. А, Малой? Ладно, поползли, там нас лейтеха, наверное, потерял уже.
  И снова "в ваше распоряжение", и снова ожидание команды. Лежи и радуйся, пока пехота страдает. Пусть офицеры разбираются, кто из них начальник, мы то знаем, что приданы в подчинение взводного, по плану приданных подразделений. Нет, надо быть всюду затычкой в жопе, да, рядовой Янг? Уж, как отвесил бы леща отцовского, если бы не каска.
  – Тут сиди целиком. Я скажу – тогда и поползешь. Смотрю, баллоны совсем не давят?
  Сам Мрачный лежал на боку и был вполне доволен жизнью. Баллоны только вниз тянули, зато живот не болит.
  На последний вопрос Айзека Диаманти долго не отвечал, оценивающе сверля его взглядом, а потом неожиданно снизошел до оценки:
  – Ну, япошку убил не ты. Это минус. Япошка тебя застал врасплох. Еще минус. Не зассал, что пошел. Это плюс. Не дал себя сразу убить. Тоже плюс. Как-то так. А вообще, мы тут не на охоте. Чей последний выстрел. В сводке пишут, сколько все убили, а не кто больше всех. Понял? А вообще, скажу, нормально пока идет. Не так худо, как могло бы быть.

  – Сочтемся. – Диаманти вынул нож и стал вытирать его о желтый китель с некоторым разочарованием: этот японец от второго удара ни охнул, ни вздохнул, ни хрюкнул, ни пискнул, будто сразу помер. Так и не интересно. Даже желание обыскать покойника пропало. А может это из-за того, что мины рядом рвутся, черт его знает.
  – К черту. Пусть пехота разбирается. Олухи. Вперед поперлись, а канаву не зачистили. Ща, только за пистолетом сползаю, обратно, и перебежим. Так же, рывком, понял? Главное, чтобы эти мины щас не по нам лично были.

Айзек чуть не бросился вперед просто по инерции. То-то капрал удивился бы дырочке в правом боку. Скрипач чувствовал себя механизмом, который взвели, потом взвели, а потом еще разок взвели, для верности ударили о стену, отпинали по почкам и, наконец... вы угадали, взвели. Да. Просто из интереса — посмотреть, что получится. Ничего хорошего. Айзеку нужно было... нужно было... да черт знает, что ему было нужно, но срочно, прямо сейчас, а лучше пять секунд назад. Он дернулся вправо, влево, разворачиваясь разом всем телом, выставив нож перед собой: боялся, что откуда ни возьмись выскочит еще один японец. Боялся — и самую чуточку надеялся на это. Но черта с два. Вечно с этими джапами так: то на одного больше, чем нужно, то на одного меньше. Как говорится, у-у-у, сукины дети.

Карабин! Поднять карабин, посмотреть, не набился ли песок... Но тогда нужно опустить кабар, а этого Айзек не мог пока сделать. Забыл как — и не хотел вспоминать.

Диаманти снова ударил ножом уже совершенно мертвого японца. Это не вызвало у Айзека ни удивления, ни отторжения. Того, с гранатой, тоже пришлось добивать. Не исключено, что у джапов у всех по две жизни, а то и по три. Может, на брифинге даже говорили что-то такое, а Скрипач пропустил мимо ушей. Это бы многое объяснило. Как японцы пережили обстрел, например. Слушать надо на брифингах, рядовой Айзек Янг, а не воображать, как героически спасаешь раненого Диаманти из-под обстрела. Этот сам кого хочешь спасет, а потом догонит и еще раз спасет, чтоб наверняка.

В ответ на вопрос капрала Скрипач улыбнулся, сверкнув зубами. Это получалось у него само собой, по привычке. Когда тебе плохо, когда тебе больно, когда тебе страшно... если на тебя смотрят — надо улыбаться. Диаманти смотрел, и Айзек улыбался, но взгляд у него были нехороший: куда-то будто бы сквозь Мрачного, рассеянный и отрешенный.

— У него не было ножа, — удивленно пробормотал Скрипач себе под нос. — Почему?

Скорее всего потому, что какой-то морпех погиб несколько минут назад. И из-за этого Скрипач остался жив. Зато умер японец — так как выстрелил в спину Гуся и потерял нож. А если бы нож был при нем, то сейчас в этой канаве мордой вниз валялся бы Айзек, а может и Диаманти тоже. Был такой аттракцион — кидаешь мяч, и он задевает нити, привязанные к игрушкам и пакетикам со сладостями, разложенным по полкам. Одна нить цепляет другую. Как ни дерни, что-нибудь свалится вниз. Кто-нибудь умрет, зато кто-нибудь другой проживет на пять минут дольше.

(Ладно, Айзек, приз за самую нелепую метафору на тему смерти определенно твой.)

(Если подумать, что такого в том, что Диаманти убил этого японца? Просто, считай, вежливо пропустил вперед.)

— Живой, — честно ответил Айзек капралу. И тут же для равновесия соврал: — Я в порядке. Спасибо.

Он наконец убрал нож и на карачках пополз к карабину, стараясь дышать ртом и не смотреть в сторону подорвавшегося на гранате японца. Этот, который одноглазый, выглядел как-то менее... ну... убитым.

— Как думаешь, нам надо проверить?.. — Айзек мотнул головой куда-то в направлении вдоль стены. — Или обратно?

  Попал. Попа-ааа-ал. Вот так с восторгом от самого себя, прям попа-ааа-ал! Черт его знает, куда, но уже точно насмерть, наглушняк, намертво, отправил прямиком к их язычным богам, да каким богам, безбожники они. И пофиг, что там уже труп был, что там резать то даже не спортивно, а все ж таким слепой, в первый раз, а попал. Ну... теперь можно и проморгаться.
  Проморгаться выходило с трудом, уж больно сильно Серджио извазюкал себе все рукавом, но все же две фигуры различить смог. И одна из них, верно, Малой, не зассал все-таки, пошел следом и вот попался. Но вроде живой, вроде борется. Молодец, значит. А в благодарность, значит, за то, что не зассал, и пока еще жив – рояль тебе из кустов.
  Надо бы, по-хорошему, подобрать пистолет, да и бахнуть, но зачем, когда уже познал то чувство, когда клинок входит в чужое тело, как в масло, как тебе и надо, и человек умирает, и вообще все хорошо идет? Ну и глаза еще плохо видят, это тоже.
  А так пока ползком, ползком. Япошке, кажется, тоже досталось. Или он просто занят Янгом, как легкой добычей. Вот поэтому, Малой, карабин надо держать всегда наготове. А узкоглазый, видно, позабыл, что война – командная игра. И поэтому... еще пару ползков... собраться... поэтому ты проиграл!
  Бросок! Удар! И!... и все.
  Удар, конечно, получился хорошим. Оказывается, надо только захотеть, точно выбрать цель, точку – и все получится. Даже удивительно. А ведь действительно, в первый раз в рукопашную шел. В кино, в книжках, даже на полигоне, оно все какое-то вычурное. А тут раз, два – и все.
  Взорвалась мина, напоминая, что война еще не вся. Диаманти упал прямо на поверженного врага, и не сдержался, вогнал еще удар куда-то под лопатку. Прям до рукоятки, от всей широкой души, так сказать. И только тут догадался спросить:
  – Малой, ты там живой хоть?
  Вроде и глаза проморгались.

Соображал Айзек все еще очень плохо. В голове звенело, в глазах плыли рубиновые пятна: зрение отказывалось фокусироваться на изуродованном теле. Слишком много красного, откуда в человеке столько красного? "Это мы сделали, — осознал Скрипач с ужасом и немного даже с какой-то неуместной гордостью. — Это я сделал. И даже если бы передумал сейчас — ничего уже не исправить, не вернуть, не собрать." Ствол карабина, направленный куда-то в сторону японца, ходил ходуном. Руки-то у Айзека не дрожали — руки у него никогда не дрожали — просто он трясся весь целиком. Может, он и промахнулся бы даже с двух метров. Может, он промахнулся бы и с двух шагов. Может, он бы не смог выстрелить. Но этого мы никогда не узнаем: кто-то тяжелый навалился на Скрипача со спины и вжал в землю.

Тут следует пояснить, что это был далеко не первый случай, когда с Айзеком что-то такое происходило. Наверное, поэтому и испугался он очень не сразу. Сначала накатила апатия, поднялась к горлу злость, но не такая, от которой сами самой сжимаются кулаки, а вот эта, тоскливая и бессильная, от которой начинает предательски щипать в глазах. Да, дружище, никогда такого не было — и вот опять. Кричать бесполезно, уж это Янг знал наверняка. Никто не услышит, а кто услышит — вожмет голову в плечи и прошмыгнет мимо, ускорив шаг. Этих вопли только раззадорят или разозлят. Нет, тут два варианта: прикинуться мертвым или попытаться хоть пару раз врезать кому-нибудь как следует. Разбить затылком нос, прокусить руку, пнуть по колену… Все равно, конечно, потом побьют, но зато в другой раз, может, и не захотят связываться. Жаль, руками драться нельзя, пальцы надо беречь. А то…

А то что?

Это ведь уже год как его и только его руки. Кому какое дело, если он разобьет костяшки в кровь или, как в том фильме, выдавит кому-нибудь глаза. Он ведь морпех, он…

…Только теперь Скрипач вспомнил, кто он и где он, только теперь по-настоящему испугался — и замычал, задергался, закрутил башкой, пытаясь врезать японцу каской по лицу. Чего он там нашептывает? "Сдохните тихонько, будьте так добры, если вам не трудно, большое аригато?" Ну уж извините. Неудобно, конечно, отказывать в такой малости, но идите, пожалуйста, на хуй. Нож! Дотянуться бы до ножа, резануть по грязным пальцам, зажимающим рот. А если не выйдет, в кармане есть пилочка для ногтей. Только бы глотнуть еще воздуха, только бы протянуть еще немного, а дальше… дальше как пойдет.

Клонис
  – Есть, сэр! – кричит Уистлер и, придерживая каску, ползет на четвереньках, вдоль стены.

  А ты пытаешься разглядеть, что происходит впереди – там дымится все что можно. Постепенно рассеиваются, но всё ещё извергают дым шашки. Из окон блокгауза валит дым, похожий на пар – там, похоже, не пожар, а просто разнесло всё, что было внутри. Оседает пыль от взрывов – тех, что были, и тех, что мучают землю прямо сейчас – от тех самых японских гранат. Оседает на каски, на форму, на живых, на мертвых, на раненых.
  Жутковато, потому что когда прячешь голову за бревна, а за ними раздается очередной взрыв, то когда ты её поднимешь, может оказаться, что там уже все умерли. Вот что ты будешь делать, если все умерли? Возьмешь карабин наперевес и уйдешь за ними, навстречу смерти? Или будешь сидеть тут, примешь свой последний бой? Или попытаешься прибиться к другой группе, офицер без бойцов? Лучше об этом не думать.
  Но вроде впереди теплится какая-то жизнь – кто-то перекрикивается, куда-то ползет, перебирается на четвереньках. Это непросто – понять, что делают в тридцати шагах от тебя люди. Непросто, потому что они прячутся. На учениях не так – там все залегли, но ты знаешь, что они ждут команды, и они знают, что будет команда. Они лежат, но они лежат так, чтобы их видел ты. В бою... в бою это вообще не главное. Люди вжимаются в землю, в каждую малейшую ямку, лишь бы оказаться пониже. Многие вообще лежат, как убитые. Грохнул взрыв – залегли. Зачем вставать сразу или ползти? Лучше подождать... Мало ли там, еще взрыв или очередь? Куда спешить? Нееее, спешить никому не хочется. И хрен ты заметишь такого за пеленой пыли и дыма, а заметив, хрен отличишь от мертвого.

  Слева грохает граната или даже две – ОЧЕНЬ близко, спасибо, что за стенкой, хотя тебе показалось, вообще совсем рядом. Дергаешься всем телом, как олень при звуке выстрела. Что там такое? А там – огнеметчики: переждали взрыв за стенкой и не сговариваясь, почти одновременно сиганули за неё. У Диаманти – пистолет японский в лапе, у Янга – карабин. Перемахнули – и ещё раз Скрипач перемахнул там, через мешки, видимо, а Диаманти что-то замешкался. Но тебе уже неинтересно – делают свою работу, сказал япошку прикончить, значит, прикончат.

  А что там впереди?

Продолжение следует


Скрипач, Диаманти
  Вы перемахнули через бревна легко, как на полосе препятствий. А дальше было по-разному.

  Скрипач
  Ты сразу решил перелезть и через мешки. Да чего там перелезать, перешагнуть можно было! И сразу увидел тела. Они лежали в канаве, присыпанные землей, и сначала не очень были похожи на людей – так, тряпки какие-то. Но потом вдруг дернуло током: вот рука, вот нога, вот голова. Это люди. Мертвые. Мертвецы.
  А вот того, что вы подорвали гранатой, было видно сразу – он лежал на боку, а бок его, поднятый вверх, был разорван. Лоскутами свисала форма и тянулись, как сопли, гроздья то ли окровавленной же материи, то ли кожи, то ли ещё чего. Самое было неприятное, что часть этой крови сверкала на солнышке и была яркой, как рубин, как клубничный джем сверху на белом мороженом. Но другая часть была запорошена песком, вываляна в этом песке, и выглядела, как всё липкое, вывалянное в песке – отвратно. Особенно мороженое. Было что-то священное в открытой ране, а в открытой ране, которую изваляли, загрязнили – что-то оскверненное. Японец лежал, откинув руку за голову, отведя её назад. Ты опустился на колени, уперся задом в стенку канавы, пригнулся пониже – потому что вокруг вовсю стреляли. Ты смотрел на то, что будет делать Диаманти.
  Диаманти через мешки с песком не полез, а остановился за ними. Это он правильно, так защиты больше. Диаманти глянул на японца, держа пистолет в руке, и вдруг японец открыл глаза и крикнул что-то короткое и яростное: чего-то там "яроо!" и махнул рукой. Диаманти качнуло – японец бросил ему в глаза песок.

  Ты поднял карабин. Сейчас ты его уложишь! Сейчас! Чуть дрогнуло сердце, но ты не промахнешься! Между вами метра ДВА!

  Но что-то вдруг ударило тебя в спину, толкнуло вперед, и ты упал лицом в канаву, прямо в эту пыль лицом. Это что-то навалилось на спину, и карабин оказался прижат к земле твоим собственным телом.
  Оно тебя прижало, извернулось на тебе со стоном и скрипом зубов и схватило. Схватило за плечо, вдавило это плечо тоже в землю, а на лице у тебя оказались пальцы – цепкие, чужие. Ты не успел и пикнуть, а они зажали тебе рот и нос. Попробовал рефлекторно мотнуть головой – нет, не сбросишь! Он только отпустил нос на секунду, а потом ты почувствовал ЕГО запах. Этот запах был... чужой. Знаешь, так, наверное, пахнут цыгане или итальянцы... ну, не так, но... настолько инородно! Запах был не то чтоб сильный, ты бы ни за что не сказал, чем пахнет. Другое мыло. Другие сигареты. Другая еда. Другая ткань, другая кожа, другая краска, другое всё! И когда ты почувствовал это, он опять зажал тебе нос, так что ты мог только мычать.
  А он (ты не видел его лица, ты только чувствовал его проворное, неслабое тело, чувствовал, что оно поджарое и ловкое), зашептал тебе что-то на ухо – полная тарабарщина. Он шептал это не с ненавистью, не со страхом, в его голосе слышалась какая-то обреченность и что-то похожее на уговоры. И это не вязалось с тем, как сильно он давил на тебя. Это наоборот было похоже на тот раз, в школе еще, когда тебя прижал один мальчик, Джо Харпер, прижал к стене, локтем к шее, так что ты чувствовал на лице волосы на его предплечье, и ущипнул за живот. Он был на год тебя старше и любил пугать тех, кто младше. А ты... ты ничего не мог сделать.
  А сейчас сможешь?

  Диаманти
  Хоп! – перепрыгнули через стенку. Малой вон тоже, не растерялся.
  Дальше че? Мешки с песком, да. Присел за них. Заглянул. Вот он, гад. Нихерово ему бок-то разворотило. Кишки вроде не вываливаются, но посекло так посекло. Сразу несколько осколков, видно, вошло. Но трупов в канаве ещё много было. Чем это их, гранатами?
  Япошка вдруг открыл глаза – и крикнул тебе что-то обидное, на выдохе эдак, как харкнул: хер знает, что, ты в японском не шаришь. Если бы он не крикнул – ты бы просто пристрелил его, и всё, но от этого крика ты вздрогнул – неожиданно, йопт! И сразу он в морду тебе песку сыпанул от души: "Ннна, дорогой, угощайся"!
  В глазах закололо, ты зажмурился, потому что любой бы зажмурился, обе руки дернулись к лицу, только поздно! Бля! Глаза не открываются ни хрена! Фу, черт!

Все-таки японец был как-то слишком похож на человека. Айзек смотрел на него во все глаза, как полный идиот, и никак не мог найти трех отличий. Да чего там, даже одного не мог найти. Что же это получалось, надо было стрелять в человека, так?

С убийством людей у Скрипача было примерно как с общением с девушками. То есть, он знал, что люди существуют и что на войне их убивают. Более опытные старшие товарищи иногда делились своими историями о таких вещах (кто знает, насколько правдивыми). И Айзек допускал — теоретически — что когда-нибудь тоже кого-нибудь убьет, раз уж он вроде как морпех. И что когда этот момент наступит, он как-нибудь поймет, что делать, потому что... ну, человечество же тысячелетиями этим занималось, так? Это, вроде как, инстинкт? Наверно, и он разберется. Но... что, прямо здесь? Прямо сейчас?

В общем, пока он проводил эти параллели и меридианы, капрал вскинул пистолет, японец нырнул за стенку, и все заверте... Граната туда, граната сюда! Скрипач только и успевал, что дергаться к стене — от стены — к гранате — назад — и крутить башкой, не было времени даже толком испугаться. Он вообще не особенно осознавал, что именно происходит. Но вот это зудящее чувство — что немедленно нужно что-то сделать, иначе он не сделает ничего, — снова вернулось. Айзек пригнувшись пробежал несколько шагов вдоль стены, каждую секунду ожидая, что вот сейчас в спину ударит взрывом или — хуже того — кто-нибудь окликнет его и вернет на место. Будто сторожевая собака, которая так долго сидела на привязи, что, даже порвав цепь, не может отойти от будки дальше привычных десяти ярдов. Но вселенная молчала. Скрипач в который уже раз за день прижался к кокосовым бревнам, как к родным. Сейчас... сейчас... затакт — и на сильную долю можно вступать.

На тычки, пинки и подзатыльники Скрипач не обижался. Он довольно быстро сообразил, что это просто такой примитивный способ коммуникации, очень популярный в морской пехоте. Что-то вроде азбуки Морзе. Тут важно было не концентрироваться на каждой конкретной затрещине, а считывать сообщение целиком. Капрал определенно беспокоился о Дасти и его ребятах, и о нем, Айзеке, тоже беспокоился. А значит Айзек мог поволноваться о чем-нибудь еще.

Он помог Мрачному с огнеметом, невольно вспомнив, как они тщательно затягивали все эти ремни на "Зейлине" несколько часов назад. О чем он думал тогда? Как представлял себе эту высадку? Чего боялся? Айзек не мог теперь вспомнить. Реальность оказалась такой большой и жуткой, что не помещалась целиком в сознание, вот память и избавлялась от ненужного.

Свои баллоны Скрипач приткнул рядом с огнеметом. Сразу стало легче дышать. Страшно было представить, как капрал таскался со своей бандурой по такой жаре — Айзеку и пяти минут хватило, чтобы плечи начало ломить от тяжести. Он погладил Иоганна по нагретому боку. Интересно, сколько огнеметчиков он перевидал?

Получив распоряжение зарядить карабин, Скрипач не стал выеживаться и рассказывать, как он и сам уже до этого додумался. Капрал был человеком, которому проще было показать, чем доказать. Ну, зарядил еще раз, рука не отвалилась. Чай, не "гаранд", пальцы не жрет. Послушно достал нож и (со второй попытки) загнал его обратно в ножны, передал Мрачному две гранаты, подвигался немного, чтобы убедиться, что ничего не звенит и не мешает.

Готов ли он? Ну, трудно сказать наверняка, тут есть, о чем подумать. К счастью, в этом не было нужды: Мрачный задал один из тех риторических, или даже скорее ритуальных вопросов, ответ на который был выдолблен сержантами в учебке у каждого морпеха прямо на коре головного мозга (ну, у кого он был, а у прочих — на черепе с внутренней стороны).

— Ай-ай, капрал, — Айзек подобрался и попытался принять лихой и придурковатый вид.

  – Сэр, есть убить засранца, сэр!
  Удивительно. Капрал Диаманти, заноза в жопе взводного лейтенанта и кость в горле взводного сержанта, ответил на приказание бодро и весело, как и подобает порядочному морпеху. Чудны дела твои, Господи!
  Это не от хорошей жизни. Выполнение приказа не обещало ничего хорошего, кроме очередного ползания на брюхе по местным говнам под угрозой получения осколков в спину. А что делать. Люди стремительно выбывают. Ох, плохо-плохо-плохо. Канава еще там, говорите...
  Капрал грубо толкнул подчиненного в спину, задав направление прямо до освободившейся стены.
  – Помогай! – потребовал он у рядового, начав расстегивать ремни огнемета. Дистанция стрельбы все равно велика, задача не предполагает прорыва, а если он будет возможным – всегда можно будет за ним вернуться. А так – ну, хоть останется огнемет кому-то. Подберет кто-то этот огнемет какой-то другой морпех, не такой хороший, но и не такой другой, обратит внимание на выцарапанную на корпусе надпись "МРАЧНЫЙ", может, вспомнит он что-то об этом прозвище, и пойдет дальше по своим делам. А надпись потом закрасят, или неаккуратно пошкрябают ножиком, но ее будет все равно видно. Так, стоп. Че за нах, что за соплячески-похоронные настроения? Тут товарищей убивают твоих нафиг. Слишком рано помирать собрался, еще пожить надо.
  Пока раздевались, Диаманти спешно, скомкано давал команду, прикидывая план:
  – Так, смотри. Оставляем огнемет, баллоны. Заряди карабин. При мне вот щас заряди, чтобы я видел. Так. Перескакиваем, и сразу залегаем. Сначала ты влево, я вправо. Нет. Я влево, только на спину, осмотрю право, и перевернусь. Осматриваемся. Если никого не видим – ползем, если видим – присмотрись, если сможешь, если не сможешь – просто стреляй, высади патронов семь-восемь, весь магазин не стреляй. Ползем до трупа, осмотримся, может, и вправду какой ход сообщения есть. Потом возвращаемся. Вроде ясно все? По-моему, ясно. Нож держи наготове, посмотри, сможешь ли быстро достать. Если там будет тесно с карабином или идти не сможешь, скажи мне, я прямо через тебя переползу первым. Смотри внимательно все время, могут и мины быть. Так. Дай-ка мне еще парочку гранат, у тебя, видел, четыре.
  Освобожденный от тяжелой ноши и от этого готовый к вертикальном взлету истребитель класса "Мрачный" проверил, легко ли достается нож из ножен, одну гранату засунул в карман, вторую положил рядом, намереваясь взять ее в левую руку, сумку со своим шмурдяком он забросил на бок, чтобы сначала на спину можно было лечь. Потом достал свою личную гордость и зависть остального огнеметного взвода, офицерский Намбу, взятый им из сожженного им же НП, который был в пещерке и который ротный, отец-командир, разрешил сохранить, лишь бы он не подавал свой пятистраничный доклад о личном оружии огнеметчика и перспективах его развития. Дернул затвор и на пару секунд выпал с отрешенным взглядом. Какое-то время помолчал, а потом неожиданно выдал:
  – Я тебе покажу "Марин юдай", сука гнилозубая.
  Потом моргнул, вернул глазам привычную грусть и спросил:
  – Готов, морпех?

Айзек смотрел, смотрел и все никак не мог перестать смотреть — очень долго, три секунды, а может пять минут, а может час. А когда его наконец отпустило, сполз по стене и ткнулся в бревна каской. Мир качнулся, подкатило к горлу, и Скрипач наконец понял, зачем люди придумали бессмысленные, казалось бы, ругательства. Для таких вот случаев, когда боишься лишний раз рот открыть, чтоб случайно не сблевать или, хуже того, не зарыдать в голос. И все же очень тянет высказаться, потому что — ну а что ты еще можешь сделать?

У бараков ничего толком было не разобрать: не видно было крови, не слышно звуков, с которыми пули прошивали тела, но Айзек только что сидел с этими людьми рядом, и это делало все настоящим. Более настоящим, чем труп под пончо в десяти ярдах. Более настоящим, чем изуродованные пальцы Болоньезе. Скрипач знал, что у Скэмпа прилип песок к правой руке, чуть повыше локтя. Только что видел, как Гусь морщит нос от сигаретного дыма. Слышал, как Джок прохаживается насчет какой-то худощавой евре... Господи Всевышний! Вот так ляпнешь что-нибудь, а это окажется последним, что ты скажешь. Кроме, может быть, "а-а-а-а-а-а-а".

Одно радовало. Еще на "Зейлине" Скрипач немного волновался: вдруг он, будучи не совсем настоящим морпехом, не сможет "умереть за Родину"? Так вот, насчет этого можно было расслабиться. Умереть за Родину оказалось очень легко и доступно каждому, вот выжить за Родину, похоже, было той еще задачкой.

С Таравы вело два пути: простой и маловероятный, и желающих проводить Айзека по первому маршруту было полно. Теперь японцы мерещились ему повсюду — во всех окнах, за всеми камнями и кустами, он не удивился бы, если б оказалось, что джапы начали выскакивать из-под земли прямо у них под носом. Надо что-то делать. Надо что-то делать. Срочно надо что-то делать, а то...

(А то что?)

(А то придется думать.)

Скрипач вцепился в рукав Диаманти.

— Кх... кха... кхапрал, — с третьей попытки осилил он. — В Гуся... в отделение Дасти стреляли от стены, вон оттуда, — Айзек кивнул влево. — Я точно слышал, — добавил он, чтобы у Мрачного не осталось никаких сомнений. Уж на слух Скрипач не жаловался.

Ясное дело, с этим нужно было разобраться немедленно, пока командирский голос лейтенанта Клониса не резанул и по их именам, будто ножницы Атропос по нитям судеб. (У-у-у, мойра хренова.) Никак нельзя было соваться за стену с японским стрелком за спиной: на спине у огнеметчиков находились баллоны с напалмом, требовавшие деликатного обращения. Да и Дасти там у бараков как на стрельбище. Диаманти должен был это понимать. И все-таки на всякий случай Айзек озвучил очевидное:

— Кому-то нужно слазить посмотреть.

И опять же, дураку было ясно, что этим "кем-то" являлся Айзек. Скрипач даже покрутил головой — нет, никого подходящего больше не было, все кончились. Но за сегодняшний день Янга столько раз уже подсекали, что он решил не пускать дело на самотек:

— Мне, например. У меня карабин и гранаты. Не с огнеметом же лезть.

Можно было, конечно, просто молча сигануть за стенку, и Айзека почему-то так и подмывало именно это и сделать. Вообще-то, он отлично умел слушаться. Всю жизнь только и делал, что слушался свою не очень худую, но и не слишком толстую маму. Но вот один поцелуй красотки-Таравы (с терпким вкусом песка, с нотками ужаса и бессмысленной гибели) — и вот, на тебе, пошел по наклонной.

— Все равно мне умирать молодым, — совсем уже зря добавил Скрипач. — Не в смысле... а в смысле у меня фамилия... Ну ты понял... Ладно, забудь.

Клонис
  – Дым, парни, дым! – скомандовал Дасти своим. – От вон той коробки до той. Давай, у кого есть. Заряжаемся, патрон в патронник и ждем.
  Потом он сел послушать лейтенанта, вдруг что интересное скажет.
  – Добежать, взорвать и назад, – повторил Дасти нарочито скучным голосом, как будто ничего интересного Клонис ему не сказал. – Если что – ползком. Есть! – и кивнул, дескать, будь спокоен, лейтенант, считай, что этот сраный пулемёт уже у тебя в кармане.
  Хобо обернулся на твою команду, подумал секунду и тоже кивнул. Он начал вытаскивать бойцов за шкирки из воронки на её край и рукой показывать им, куда стрелять. И тут оказалось, что в воронке-то для всех тесновато – шестерых он вытащил наверх, а следующих укладывать было некуда. Чуть привстав, он стал следить, чтобы по крайней мере никто не сползал назад. Пулемет опять застучал куда-то вперед, в сторону развалин.
  Дымовые гранаты (их кинули три штуки) хлопнули по очереди, и дым, прибиваемый ветерком к земле, стал с еле слышимым отсюда шипением струиться над горячим песком. Ветер, конечно, дым растаскивал, но в целом был благоприятный – постепенно местность по фронту начало затягивать сизо-белой пеленой. Японцы продолжали стрелять через дым, но как-то вяленько. Один только пулеметчик, видимо, со станка, где угол возвышения был выставлен, коротко стриг наугад над тем местом, где залегло второе отделение. И ещё гранаты продолжали падать.
  Последние три упали с интервалом: Ба-дах! Пауза. Ба-дах! И дальше была пауза побольше. А потом третья, последняя, может, случайно, а может, и нет, прилетела чуть вбок и разорвалась... в воронке! Непонятно было – в самой середине или ближе к краю, видно было только, как взметнулась земля, и кто-то вскрикнул. Даже Клонису дало в ухо взрывной волной. Он в это время следил за тем, как готовится к бою третье отделение, и когда оглянулся направо, увидел, что никого больше на краю воронки нет – ни Хобо, ни пулемётчика, только лежат двое – какой-то морпех, обнявшийся с землей, и ещё один, на боку. А пулемёт, ствол которого опять задрался немного вверх, стоял осиротело без стрелка. В воронке кто-то копошился и несколько человек стонало, и ещё почему-то подлетала кверху земля, как будто на дне что-то вертелось и выбрасывало её наверх. Но что именно там происходило, разобрать в поднявшейся пыли было нелегко.

Скрипач, Диаманти
  Дасти то поглядывал то на дым за стеной, ожидая, пока будет в самый раз, то на Борделона, который уже приготовил шашку и кивнул ему.
  – Не маловато динамита? – спросил его Бандит.
  – А ты разбираешься? – спросил в ответ штаб-сержант. – Это к твоему сведению, не динамит.
  – Ну да, знаю, триметол там какой-то. Обычно сразу сумку просто.
  – Заряд надо подбирать под задачу.
  – Не, ну, это-то да.
  Борделон посмотрел на него с выражением "давай ты заткнешься, а я не буду говорить, что ты идиот?" Бандит немного стушевался.
  Тристи тем временем яростно докуривал сигарету, глядя на Мрочного, а Мрачный набивал магазины автоматической винтовки патронами, как будто больше было некому. Ну, пока стреляли, и правда было некому, а теперь-то как бы что уж? Надо донабить!
  Водокачка, не успевший поблагодарить его, пока вел огонь, теперь осклабился, показал большой палец вверх.
  – Че, гунгхо, брат? То-то!
  Кто-то хмыкнул, слушая их с Айзеком диалог.
  – И как тебя мамка отпустила в морскую пехоту? – спросил Скэмп Скрипача.
  – Да, может, твоя мама ещё япошкам стрелять запретила бы? – поинтересовался Джок. – Я так себе и представляю миссис Янг тут, на берегу... Она у тебя толстая или худая?
  – Еврейские мамы не бывают худыми!
  – Ещё как бывают! – неестественно засмеялся Джок. Было что-то мерзенькое в его смешке, и что-то нервически безумное, так смеется или очень счастливый человек, или кретин. Глаза у него были чистые, большие, сверкающие. – Я вот знавал... – он ещё не договорил, а было уже понятно, в каком смысле "знавал".
  – Тихааа! Ладно парни, посмеялись и хватит! Пора заткнуть блядский пулемёт! – перебил их всех сержант. Тристи, тоскливо посмотрев на него, щелчком выбросил окурок в сторону моря. – Вперёёёёд! – заорал Томпсон, и отделение, перемахнув через стенку, побежало туда, откуда доносился перестук японского пулемёта. Ту-ду-ду-ду-дух! Ту-ду-ду-дух!

Скрипач
  Диаманти всё набивал магазин и не заметил того, что заметил Скрипач. И никто, кроме Скрипача, не заметил, потому что Клонис был правее, да и отвлек его взрыв в воронке, а остальные просто смотрели не туда и слушали не то.
  Морпехи отбежали шагов на десять, и тогда за стенкой, левее позиции Скрипача метров на пять, что-то хлопнуло. Айзек не сразу понял, что это выстрел. Ну выстрел и выстрел, их за сегодня он послушал больше, чем на ротных стрельбах. Но после выстрела один из морпехов (кажется, Гусь, со спины было не понять, но Гусь как раз перелезал стену последним) завалился вперед, как будто его кто-то очень быстрый догнал и наподдал коленом в спину в прыжке. Он упал и не встал. А бежавшие вперёд морпехи этого не видели.
  Но это было не самое плохое, что с ними случилось, самое плохое началось дальше. Барак впереди ожил, и оттуда послышалось такое же звонкое хлопанье. Птах! Пта-тах! Ба-та-бах! Па-та-тах!
  Как раз на случай подобной атаки японцы и держали свой резерв – несколько человек, которые до этого момента не стреляли, отчего барак казался вымершим. Они в нём прятались. Самым страшным оружием японцев были не коленные минометы, не пулеметы и не винтовки, а, как я уже говорил, дисциплина. Японца можно было посадить следить за малейшим просветом между двумя домами и оставить одного – и он сидел бы и смотрел только вперёд, словно безразличный к тому, что вокруг кипит сражение, и может быть приказ уже потерял смысл. Нет, приказ для него никогда не терял смысл – он и был смыслом.
  Японцы, прятавшиеся в бараке, открыли по третьему отделению ураганный огонь. У них были только винтовки и один ручной пулемёт, который до того из бокового окна прижимал первое отделение в воронке короткими очередями. Но и винтовок им хватило – они палили, передергивая затворы, как заведенные, ничуть не заботясь о том, что их могут и убить ответной стрельбой. Они не маячили в окнах, не подходили к ним близко, а стреляли из глубины деревянного сруба, и было видно, как изнутри барак освещается частыми вспышками, как будто там кто-то включил мигающие вразнобой новогодние огоньки.
  Несколько человек из команды Дасти срезало сразу, но кого именно достали пули, а кто упал, как подкошенный, потому что реакция была хорошая – было непонятно: со спины все были похожи, только Водокачка выделялся ростом, Скэмп – белой майкой с темным потным пятном между лопатками, а Дасти – своей сутулой фигурой. Когда они залегли, стало вообще не разобрать, кто есть кто – одинаковые каски, одинаковые зеленые спины.
  Морпехи открыли по бараку ответный огонь из всего, что у них было, стараясь заставить японцев замолчать, но те стреляли и стреляли в ответ.
  – Гранаты! Гранаты! – закричал Дасти. Дыма у третьего отделения уже не осталось.
  Стали кидать гранаты – никто не мог встать, только приподнимались чуть ли не на локте, чтобы сделать бросок – гранаты рвались перед окнами, не залетая внутрь. Вспышки, грохот и пыль, конечно, мешали японцам стрелять, но в ответ они стали кидать гранаты наугад, заставляя бойцов вжиматься головой в песок.
  – АААААА!!! – страшно закричал Джок, вскочил и побежал прямо на барак, стреляя из винтовки от живота. Рядом рванула японская граната, отчего его шатнуло в сторону, и тут же пачка из затвора вылетела вверх. Он бросил винтовку, сорвал гранату, зацепленную за ремень и широким жестом выдернул чеку. – УБЬЮЮЮ!!! – наверное, его так перло от бензедрина. – На секунду показалось, что он сейчас вместе с гранатой влетит в окно барака и взорвет там всех и себя тоже к чертовой матери. Но именно в этот момент, когда он уже размахивался, его и подстрелили: он дернулся, споткнулся, чуть не упал, оперевшись рукой о землю, выпрямился, и тут его настигли ещё две пули, одна из которых выбила из-под тела ногу. И тогда он упал уже совсем. – АА!.. – и крик оборвался взрывом.
  Ещё кто-то, невысокий, напуганный, побежал к пулемётному гнезду, тоже без винтовки, с одними гранатами. Упал. Нет, вскочил опять! Опять упал... было неясно, что с ним.
  – Да сдохните уже там, ублюдки! – заорал кто-то. Стало ясно, что это Скэмп, когда морпех в майке поднялся на колено принялся лихорадочно, одну за другой кидать гранаты в барак. Третья или четвертая наконец залетела в окно и бахнула внутри! Но и в ответ полетели новые гранаты, и Скэмп тоже упал. И тогда из барака раздался крик.
  Наверное, это был самый страшный японский "боевой клич", который некоторые слышали уже на Гуадалканале, а многие слышали и впервые, например, Скрипач. Японцы кричали пронзительно, зло, душу наматывая на волю, кричали три английских слова, которые у них сливались в два, и оттого знакомый язык звучал для вашего уха чуждо и жутко. Они кричали:
  – МАРИН ЮДААААЙ!!! МАРИН ЮДААААЙ!!!!
  Это "юдаай" было не такое, как "сдохните" Скэмпа. Скэмп ненавидел япошек, но ненавидел их за то, что они мешают ему выжить. Он ненавидел их и боялся, как ненавидишь и боишься олицетворение своей смерти, ядовитую гадину, которую надо растоптать, и все опять будет оки-доки, "жить можно", а если скажут "всё-всё, парни, уходим отсюда" – так тоже не беда. Японцы вас ни черта не боялись: они уже согласились умереть, и умирать им было страшно, но и азартно, потому что в этой смерти был венец их жизни, так им сказали. А кричали они, потому что хотели, чтобы вас, морпехов, головорезов-уголовников, самых умелых их врагов, сдохло побольше. Чтобы вы не просто ушли, отступили, сдались – а именно перемерли все до единого, перестали быть. Истекли кровью, сгорели, задохнулись, захлебнулись, проползли по песку сорок ярдов, запихивая кишки обратно в распоротый осколками живот, но главное – умерли. Вы убивали, потому что не могли выжить по-другому. Они убивали, потому что к этому свелся смысл их коротких последних часов или даже минут перед смертью. Никто из них не строил иллюзий, они боролись сейчас не за свою жизнь, а за вашу смерть.
  – МАРИН ЮДААААЙ!!!!! – снова донеслось из барака. – НИХОН НО ЭЙКО!!! – И ещё что-то нечленораздельное, какое-то "эноши".

Сирена, Лобстер
  Последняя не то мина, не то граната, что упала с неба, грохнула сбоку, ближе к воронке, может даже, в самой воронке, но это было ничего – главное, что вас оставили в покое. Впереди молочной кисеей стала растекаться дымовая завеса. Стреляли теперь ощутимо меньше – над головой посвистывало, видимо, где-то там в развалинах был станковый пулемёт, и он по вам долбил параллельно земле, потому что прицел у него был выставлен по вертикали на постоянку. Пули пролетали примерно на уровне бедра – если встать, может и яйца отстрелить. Но огонь был скорее беспокоящий – если побегут все сразу, кого-то и зацепит, а если по одному – то можно проскочить.
  Лобстер осмотрелся, не поднимая высоко головы. Увидел он ногу Ушастика, из которой, чуть пониже колена, текла кровь и торчал небольшой осколок, пробивший гетры. И ещё жопу Долговязого и подошвы его ботинок. Жопа Долговязого вела себя спокойно, не нервничала, не ерзала, а главное, чувствовалось, что это жопа живого человека, а не мертвеца. И это был хороший знак.
  – Что дальше делать? – спросил Брукс у Сирены. Когда никого рядом из старших не было, он вполне себе проявлял инициативу, а вот когда были, старался узнавать мнение начальства. – Вроде, "наш" пулемёт заткнули. Может, послать кого сползать проверить? А то Кремень со своими, кажется, назад отошел. Мало ли остался там кто?
  В это время слева послышалась ожесточенная стрельба – хлопанье винтовок, и взрывы, взрывы. Рвались одна за другой ручные гранаты, партиями, по нескольку штук. Бой там шел нешуточный, только с земли ни хрена не было видно, кто кого морщит и прессует. Потом закричал кто-то, снова, а потом япошки заорали своё "Марин юдай!"
  Вот что там сейчас происходит? А хер его знает! Видимо, пулемёт тот стали штурмовать, второй, по плану Клониса, но что-то не так пошло.
  – Так что? – настойчиво спросил у Сирены Джеллифиш.

Ферма
  Хобо начал затаскивать бойцов по одному на край.
  – Харэ придуриваться! Стреляй! – сказал он пулемётчику, и Гловер застрочил короткими, частыми очередями. В воронке народу было многовато, считай, дюжина человек. Кто-то сидел пониже, кто-то повыше, а Москит – на самом дне.
  Ты как раз перезарядил винтовку и начал искать ещё цели. Но соседнее отделение бросило перед вами дымы, и местность заволокло белым покрывалом. Рванули японские мины (они же гранаты, хер их разберет, легкие мины, короче, те самые, которые прилетали без свиста): Да-дах! Да-дах! И третья даже не прилетела. Фух! Кажется, намечалась переды...
  И тут тебя ебнуло в правое ухо. Ощущение было, как будто ты упал в воду с высоты ярда в два или три, только боком. Это и была третья: она произвела эффект, который можно описать, как "ушиб целиком всего морпеха", но ухо почувствовало удар наиболее чутко.
  Ты не потерял сознание, но на какое-то время перестал соображать, перед глазами была какая-то муть, надо было определиться, дышит тело само, или нужны усилия, чтобы оно дышало. Мысль была только одна: "Дайте опомниться! Дайте опомниться!"
  А потом вроде опомнился, оказалось, не надо никаких усилий, дышит. Пришлось, правда, похлопать глазами, чтобы проморгаться от пыли, и вообще как будто не до конца пришел в себя – оглох на правое ухо, нехороший в нем стоял звон, хотелось подвигать челюстью и прогнать его, но как только подвигал – заныла щека. Себя ты обнаружил сползшим по склону ближе к дну воронки, глядящим в синее небо, по которому проплывал, противно жужжа, самолет. У него было голубое брюхо, как у рыбины, и ты подумал, что у тебя, наверное, сейчас тоже голубое брюхо и лицо. Лицо с правой стороны немного онемело, ты потрогал его рукой, там было неприятно, нехорошо. Посмотрел – а пальцы-то в крови! И ещё в пыли.
  Вокруг все лежали кто как.
  Гловер младший тряс Гловера старшего за плечо и дважды повторил: "Очнись, очнись! Очнись, очнись!" – а потом вдруг всхлипнул.
  Хобо просто лежал лицом вниз, неестественно вывернув руку.
  Красотка Джейн кашлял, как ненормальный – пыли вы все глотнули основательно.
  Водокачка стонал сквозь зубы, держась руками за уши.
  Пулеметчики помоложе просто сидели, закрыв животы своими коробками с лентами.
  И только Москит был лихорадочно активен: скорчившись и то и дело поправляя съезжающую с головы каску, резкими, лихорадочными движениями копал он на самом дне воронки себе яму, приговаривая: "Ой, ну нахер! Ой, ну нахер!" Земля от него разлеталась во все стороны, как от вошедшего в раж броненосца-армадилло, кому-то даже в лицо попало.

"Музыкант! Давай ты тоже!"

Айзек дернулся и посмотрел на свой карабин почти с испугом, будто вообще собирался бросить его на землю. Потом наоборот, изо всех сил стиснул оружие в руках. Кивнул. Облизал пересохшие губы. Кивнул еще несколько раз, мелко-мелко, и неловко завозился, пытаясь удобнее устроиться у стены со своими баллонами.

Так, чего там положено? Перезарядиться?

Скрипач с удивлением обнаружил, что магазин у него полный. Что же это выходит, он ни разу не выстрелил за весь этот длинный де... за весь этот... за все эти... за все полчаса, что они на острове?

(Подождите, полчаса? Серьезно?)

Рядовой поспешно вернул магазин на место, передернул затвор, быстро и неглубоко вдохнул и выдохнул несколько раз — так ни в коем случае нельзя было дышать перед тем, как нырнешь в воду — зажмурился... Вот сейчас он тоже нажмет на спусковой крючок... И тогда все, должно быть, наконец обретет смысл. Вот сейчас... Еще три удара сердца... два... Только бы капрал опять не дернул за ногу...

Приказ Клониса поймал Скрипача прямо, что называется, посередь личного катарсиса. "Как смычком по яйцам," — промелькнуло в голове Айзека. С этой фразой явно было что-то не так, но разбираться сейчас не хотелось. Третье отделение опять куда-то посылали, но уже без саперов, и Янг с ужасом понял, что он сейчас останется тут, у стены, со всеми этими скинутыми рюкзаками. И на каждом рюкзаке — имя. А людей у этих имен, может статься, уже не будет.

— Я тоже это... буду прикрывать, — с некоторым вызовом объявил Айзек Мрачному, хотя капралу это все наверняка было параллельно, а то и вовсе перпендикулярно. Никакого толку от одного карабина не было. Но не делать совсем ничего Айзек больше не мог.

Наверное, правильнее в такой ситуации больше думать и меньше делать. Но больше делать и меньше думать, как Скрипач уже успел понять, — куда проще.

Таля обожгло холодом, когда нож пронесся мимо него, и он вдруг почувствовал себя дома.

Дома, где никто и никогда не верил ему в долг — только после того, как докажешь, что чего-то стоишь. Дома, где он мог из синей кожи вон вылезти — и все равно не стать тем, кем хотел. Лишь только тем, кем положено. Просто потому, что таким уж он уродился.

Таким, а не, к примеру, такой.

У Таля был дар, он знал это наверняка. Иной, чем у других рашемаарских мальчишек, которым суждено было стать Времянными. Если бы только ему позволили... Если бы его учили... Если бы ему не приходилось вот так, по крупицам, годами собирать все эти жалкие осколки знаний — смешные цветные стеклышки для тех, кто владел настоящими сокровищами и с такой обидной легкостью ими распоряжался.

Тифлинг скрипнул зубами. Подошвы его и без того потрепанных сапог дымились, и он несколько раз притопнул, сбивая с них мелкие язычки пламени. Не успех, но и не полный провал. Ничего. Надо просто немного доработать. Шаг назад, шаг вперед. Время есть, часы давно молчат. Ничего. Ничего. Ничего.

В голове было холодно и гулко, одна только мысль билась пронзительным пульсом: нечестно.

Нечестно. Нечестно. Нечестно.

И от этого он тоже успел отвыкнуть. Когда? Почему? Должно быть, это все Вильда. Это рядом с ней ему начало казаться, что этого вполне достаточно — быть самим собой и не больше.

Он ведь почти не думал о доме, пока не встретил Татьярру. Пока не потерял Татьярру... Нет, неверно. Думал, конечно, но не вспоминал. Не помнил. Как он мог забыть?

Ничего.

Ничего-ничего-ничего.

Таль, не глядя на ведьму, прошел мимо нее к Вильде и Сариту. Хорошо хоть он не видел, как Джорлан красовался перед Татьяррой. Считай, повезло.

Они еще увидят. Они еще поймут. Может, он и не станет тем, кем хотел бы быть — неважно. Лишь бы только не тем, кем положено.

Воинственные рыбы бросились вперед, размахивая копьями, когда под их ногами земля покрылась длинными и острыми колючками. Стремительный наскок рыболюдов внезапно превратился в очень осторожное и болезненное наступление.

Предводитель, как ему и полагалось, преодолел внезапную полосу препятствий сравнительно легко и с наскока ударил Сарита под дых. В темноте пещеры сверкнул разряд электричества, эльф дернулся и осел на пол. Перескочив через упавшего, рыболюд оказался перед Фаргасом и Элдет.

Двое его товарищей, которые стояли на краю поля колючек, сообразили сделать крюк и тоже бросились к Фаргасу. И получить бы полурослику копьем, если бы верная Тележка не оттолкнула особо рьяного нападающего прочь.

Куо тоа, котрый был перед Ронтом, таки решился проломиться сквозь тернии к нему и ткнул орка копьем. Удар отскочил от толстой шкуры орка, но оставил небольшую царапину. Товарищ этого куо тоа удачно метнул в Ронта сеть, из которой тот принялся яростно выпутываться.

А вот остальные четверо холоднокровных рабовладельцев растерянно остановились в самом центре буйно разросшегося терновника и, кажется, не очень понимали, как им теперь отсюда выбираться.

ссылка

Вильда упорхнула куда-то в большой мир, сотворенный любовью, а Таль уставился на Сарита и смотрел на него долго, не двигаясь и не мигая. Что об этом думал разведчик, оставалось только гадать, а сам тифлинг при этом пытался сообразить, как бы добраться до дроу, не растеряв остатков достоинства. Порхать он точно не мог, ползти категорически отказывался, катиться... тоже было как-то несолидно, а мимо Ронта еще и опасно. Попросить Вильду вернуться и подставить плечо? Свистнуть тележку? Да что же это такое, не мог он настолько устать из-за одного небольшого купания в холодной воде! Ходил же до этого по храму! А до этого сражался! А до этого шел целый день! С чего бы сейчас-то устать!

Таль поднялся, постоял немного для верности, и элегантной походкой свежевыкопавшегося зомби пошаркал к Сариту. По мнению тифлинга, тот не выглядил ни "обиженным", ни "расстроенным", точнее, выглядел, конечно, но так это ж было обычное выражение его кислой рожи. Но Вильде лучше было знать, так что рашемаар честно попытался подобрать лучшие слова из своего небогатого арсенала.

К сожалению, жрица забраковала фразу про обезьяну, так что Таль даже не мог сообразить, как обратиться к разведчику. Пока не вспомнил, что у того вообще-то есть имя, которое тоже можно использовать. Кстати, интересно, оно означает что-нибудь? Нужно будет спросить у Вильды...

— Сарит, — Таль легонько ткнул дроу в плечо кулаком и махнул куда-то в недружелюбную темноту вокруг. — Плохо. Очень плохо. Опасность!

Затем тифлинг обвел рукой сидящих у костра.

— Хорошо, помощь.

Снова ткнул Сарита в плечо.

— Хорошо, помощь.

Тут стоило бы добавить "спасибо", но про "спасибо" Таль забыл спросить у Вильды. Оставалась только ужасающая фраза про дружбу. Таль помялся, но все же надо ж было к чему-то свести разговор.

— Давай... давай... давай арбалет. Чинить, — наконец выкрутился рашемаар.

Таль бросил осторожный взгляд в сторону тележки. Он надеялся, что его собственный арбалет не заметит, что он первым делом пошел проверять и приводить в порядок чей-то чужой. Это могло создать определенные проблемы в следующем бою.

Таль действительно вполуха слушал голос Татьярры и изобретал. Изобретал он способ, каким сказать Вильде, что у его избы, как бы это выразиться, крыша прохудилась аж до самого подвала. Но только так, чтобы жрица не слишком обеспокоилась — у нее и без того было много забот. Тифлинг бы вообще не стал упоминать такие мелочи, если б морок, который ему мерещился, был чуточку поскромнее. Если б, к примеру, полупрозрачная Татьярра ходила бы за ним молча и вздыхала. Или являлась во снах. Или стояла у собеседника за плечом и смотрела с укоризной. Но нет, даже наваждение из ведьмы вышло шумное и беспокойное: она носилась по всему лагерю, разговаривала с другими, притащила с собой зачем-то еще одно приведение, да к тому же дроу, и у рашемаара начались сложности с тем, чтобы отличить правду от бреда. Определенно, кто-то должен был за ним присматривать, чтобы чего не вышло. А кто, если не Вильда? Только она знала, что для Таля нормально, а что уже не очень.

"Вот сейчас, докончит свою сказку, — думал Таль, — и попрошу ее... скажу ей... скажу..."

Кто именно рассказывал эту историю, тифлинг не мог сообразить. Он видел, как ведьма-морок села у костра и начала говорить на подземном, а Вильда вроде устроилась рядом с ней и принялась переводить. Поначалу Таль думал, что все это ему только кажется, но от этой мысли пришлось быстро отказаться: этакой витиеватой истории любви, да еще с намеками на всякие связанные с размножением штуки, ему б в жизни не придумать, даже в горячечном бреду. Значит, решил Таль, это все Вильда. Что-то он слышал от нее такое... про то, как младшие жрицы в храме любили переиначивать самые трагичные истории и легенды так, чтоб в конце все переразмно... в смысле, жили долго и счастливо. Называлось это непонятным словом "фиксыт"... Но все же... Тифлинг поднес к глазам ягоду можжевельника, которую ему сунула Вильда. Выглядела она свежей, а не провалявшейся сутки у жрицы в кармане...

"Господин Глаббагул, — решился наконец тифлинг. — Вы можете мне сказать, кто это сейчас говорит?"

"Госпожа Вильда и воскресшая госпожа со съемным мохнатым покрытием, — с готовностью ответил Глаббагул. — Поразительнейшая история! Так интересно!"

Таль полежал еще немного, собираясь с мыслями, что было не так просто, потому что среди его мыслей нет-нет да и попадались восторженные мысли Глаббагула. Наконец он с трудом поднялся на ноги, покачиваясь побрел к костру и остановился в паре шагов от ведьмы. Та, конечно, и не думала исчезать — много чести.

Что ей сказать, тифлинг так и не придумал. Ему было стыдно, и горько, и обидно, и больно — так, что уже не оставалось места, чтобы радоваться. Для него за эти несколько часов все в жизни перевернулось, а для Татьярры — "прошло время", так, кажется, барды говорят, когда надо от одной интересной части истории перейти к другой?

Вот как, наверное, чувствует себя тот, кто на шесть лет ушел из дома, а потом вернулся — только чтобы понять, что его отсутствия никто не заметил.

Таль коротко поклонился ведьме и осел на землю ровно там, где стоял. Подтянул к себе длинные худые ноги, обнял колени искалеченной рукой. Сунул наконец ягоду в рот — горькая! — и заработал челюстями. Чувство голода прошло сразу, но пустота внутри никуда не пропала. Эх ты, Гарвик Товруби. И храбрость твоя поддельная, и доблесть, и даже горе твое — так, посмешить уставших путников у вечернего костра.

Может Таль выглядел и не хуже всех в лагере, но только из-за совсем уж овощеподобного Джимджара. Посеревший, осунувшийся, с потухшим взглядом он полусидел-полулежал, привалившись спиной к тележке, уставившись куда-то в пространство. Можно было подумать, что тифлинг спит с открытыми глазами, если бы он не перебирал в пальцах иссеченной шрамами руки шестеренки, весело поблескивавшие в отблесках костра. Механическая перчатка, о которой Таль обычно так заботился, валялась тут же, рядом, прямо на земле.

Услышав голоса, рашемаар медленно повернул голову. Золотистые глаза расширились, стоило ему увидеть Татьярру и Джорлана, пара шестерней выскользнули из замерших пальцев и покатились по камням. Но почти тут же на лице Таля появилась кривая усмешка, он отвернулся и принялся вслепую шарить рукой по земле.

И снова Сарит повел Вильду в темноту.

- Шутки шутками, а полурослик прав, если мы теперь ничего не принесем, нас точно зажарят вместо ужина, - кисло сообщил он, когда они отошли подальше. - А место-то все еще хреновое. Ты сама-то в порядке? Между прочим, тоже ничего не ела и в воде бултыхалась не меньше нашего. Если ты вдруг тут упадешь в голодный обморок, я тебя со всем этим железом, - он указал на доспехи жрицы, - обратно не донесу.

Путь их пролегал дальше по руслу реки... потому что тупо сворачивать было больше некуда. Сарит выглядывал пещеры, парочку даже попытался показать спутнице, но они были достаточно высоко, чтобы она ничегошеньки не видела, так что лезть туда не стоило и подавно. Где-то через полчаса пути они нашли все-таки трещину в стене утеса, в глубине которой виднелся свет. Осторожно заглянув туда, Сарит протиснулся внутрь. У Вильды пролезла только голова. Наплечники уже не помещались.

Внутри была узенькая расщелина, которая заканчивалась тупиком. Сарит едва в ней мог стоять. По стенам росли гирлянды светящихся грибов. Тех самых, которые в Велкинвелве Вильде с товарищами приходилось развешивать в спальне у Илвары.
- Бездна, зря только лез. Они несъедобные.

С помощью Вильды и некоторого количества эльфийских ругательств, Сарита удалось извлечь обратно. И они пошли дальше. Вскоре берег, по которому они шли, начал становиться выше, пологий каменный пляж превратился в еще один обрыв. Когда до воды уже было метра полтора высоты, Сарит вдруг замер и указал вперед. Вильда сперва ничего не видела, а потом где-то впереди мелькнуло что-то серое и пушистое и скрылось в проеме в стене.

- Еда. Стой! - прошипел Сарит и кинулся в погоню за загадочным зверьком, за какую-то долю секунды скрывшись вслед за ним в том же темном проеме.

Айзек с удивлением посмотрел на свою опустевшую ладонь и несколько раз согнул и разогнул пальцы, будто думал, что бензедрин все еще там, просто маэстро Диаманти каким-то образом сделал его невидимым. Поклон, аплодисменты.

— Да я с первого раза понял, — Скрипач с видимым трудом проглотил последний кусок батончика и вытер лицо замызганным рукавом. Вид у него был виновато-насупленный в пропорции примерно четыре к одному. — Просто... в теории. И... ну... не до конца. И потом там это... И как жахнет... А он... И вообще... Ну, сам знаешь, наверное, — совсем уж неуверенно закончил Скрипач, правда тут же вскинулся и зачастил: — Но теперь я вообще совсем все понял. Делать свою работу, баллоны не терять, далеко не отходить. И не сдохнуть.

Кажется, последняя фраза запустила еще какой-то сложный мыслительный процесс в голове Малого, во всяком случае он нахмурился, опустил взгляд и ковырнул ногтем приклад карабина. Увы, благословенное молчание длилось недолго — всего секунд пять.

— Слушай, сделай одолжение, можешь пока взять ее себе? — Скрипач вытащил из кармана монетку, которую частенько вертел в руках, и протянул на ладони Мрачному, точно как таблетку до этого. — Это память, очень не хочется потерять. А ты ж сам говоришь, что я это... могу. У меня, знаешь, прямо предчувствие, что я ее п... про-е-бу, — по слогам произнес Айзек с некоторым оттенком гордости в голосе.

Это, конечно, не имело никакого смысла. С тем же успехом он мог засунуть эту монетку... нет, не туда, а, например, в рюкзак. Но рожа у Скрипача была очень серьезная. Торжественная даже была у него рожа.

Сарит с видимым усилием поднялся, и они с Вильдой побрели прочь от воды.

Берег здесь был довольно пологий, но упирался в отвесную скалу, уходящую неприступной стеной на головокружительную высоту. Тихий-тихий шум воды был единственным звуком в этом огромном каньоне. Холодный воздух не двигался, но все равно промокшие до нитки беглецы начинали дрожать. Сарит шел. нахохлившись и недовольно озирался. Было не то чтобы темно, фирзрес далеко наверху подсвечивал дно каньона очень тусклым светом, но темнота как неосязаемая вуаль скрадывала все детали уже в нескольких шагах впереди. Оставалось надеяться что эльфийские глаза Сарита видят хоть немного лучше.

- Плохое место. Не найдем мы здесь еды. Сплошные скалы, ничего крупного тут расти не может. И живность если какая и есть, то плотоядная. Разве в реке рыба есть, - он задумчиво повертел головой. - Ладно сначала укрытие. Потом будем думать про еду. Давай вниз по течению чуть пройдем. Я пока подъема не вижу.

И они пошли вниз по течению, удаляясь от розовых скал и потихоньку сползающихся вместе путников. Таль лежал на жестком камне и удаляющиеся фигуры подруги и эльфа предательски двоились у него в глазах. Вся картина плавно покачивалась сама по себе, будто они были на каком-то чудовищном каменной корабле. Или в чьем-то каменном животе. Чувствовал себя изобретатель преотвратно. В животе что-то крутило. Где-то в голове родилась уверенность, что завтрак уже покинул бы его, если бы было чему покидать. Есть хотелось ужасно, но одновременно уверенности в способности удержать хоть кусочек еды не было. Тележка преданно приклацала к хозяину и встала на стражу его покоя, капая противной холодной водой на руку.

Меж тем разведка продолжалась. После примерно десяти минут неуютной прогулки Сарит поджал губы.
- Давай-ка попробуем здесь, - он ткнул в черную стену в паре сотен футов впереди, которая для Вильды особо ничем не отличалась от остальных.
Они подошли поближе. Стало понятно, что привлекло внимание Сарита - тут стена имела очень незначительное углубление, назвать это пещерой было бы откровенной лестью.
- Здесь хотя бы нас не будет видно сверху. Авось огонь не всех пауков в округе привлечет, только половину. Давай приведем остальных сюда, а потом будем искать еду.

Они вернулись и рассказали остальным про углубление. Измученные путники поднялись на ноги, кто мог, и отправились к сомнительному укрытию. Таль почувствовал как его обхватили сильные мохнатые и, как и все остальное мокрые, руки Дерендила. Вскоре они оказались под неглубоким каменным козырьком.

Вильда и Сарит меж тем отправились дальше.
Они прошлись вдоль реки. Вода здесь в отсутствие скал выглядела как черное непрозрачное зеркало. Ничто не нарушало ее гладкой повержности.
- Ничего не вижу, - пожаловался Сарит. - Без удочки и думать нечего что-то поймать.
Впереди появилась россыпь каких-то обломков. Когда они подошли поближе стало понятно что это половинка огромной шляпки, расколотая на множество кусочков, очевидно, при падении.
- А вот это удача. Зурквуд. Он горит, - он впервые улыбнулся. - Ну хотя бы не замерзнем.

Они ходили еще около часа, но ничего более интересного не нашли. Позвав на помощь Ронта и Дерендила, они перетаскали обломки гриба к лагерю и Буппидо с Элдет принялись разводить костер. Вскоре в самом дальнем углу пещеры затрещало пламя, к которому все промокшие беглецы как по команде сгрудились.

Гоблины, услышав новости об отсутствии вокруг еды, начали шушукаться и через какое-то время соорудили из распущенных обрывков веревки, камешка и какой-то железки грубую донку, которую тут же и закинули в реку. Без приманки, но вариантов других не было. Клевать, впрочем, рыба не спешила.

Все собрались у полузатопленной комнаты. В холодную воду лезть никому не хотелось, но новости о хищном желе не оставили желающих исследовать храм повнимательнее. Да и вода прибывала угрожающе быстро.

Обвязавшись скарбом и веревками, беглецы забрались в воду. Шуушар держал в руках Джимджара. Фаргас договорился плыть рядом с Дерендилом, на случай если не сможет выплыть с одной рукой. Стало очень холодно. Красавица шипела и не хотела в воду, угрожающе вытягивая щупальца.

Ронт взялся за лом. Встав как можно ближе к пробоине, он начал бить. После первого же могучего удара вода полилась намного сильнее. Дороги назад не оставалось. Орк, понимая, что от него зависят жизни остальных, принялся отчаянно работать ломом, расширяя отверстие.

Дальше происходящее смешалось в мокрую и холодную круговерть. Вода поднялась и начала захлестывать пещеру. Потолок стремительно начал приближаться. После очередного глухого удара часть потолка обвалилась, и где-то наверху сквозь толщу воды забрезжил очень тусклый свет. И тут же спокойная вода в пещере превратилась в могучий водоворот. Верх смешался с низом. Беглецов куда-то понесло.

Вильда не зря таскала на себе каждый день доспехи. Как только вода захлестнула героев, она мощными гребками устремилась к свету. Поселившаяся в мышцах от холодной воды дрожь вскоре пропала, и она, проскользнув через внушительную дыру, которую проделал Ронт, поплыла наверх, и вскоре ее голова показалась над поверхностью.

Это и правда была та самая река, над которой они перебирались через каньон. И она стремительно несла Вильду вниз по течению! Впереди из воды торчали обломки огромных скал с неприятными розовыми потеками, освещенными мерцанием фирзресса. Летающего острова нигде видно не было. Упал?

Разбираться было некогда, девушка погребла в промежуток между скалами, надеясь, что там не окажется какого-то неприятного подводного сюрприза. Течение в узком месте было чудовищным, но она справилась и, оказавшись в более широком месте, поплыла к берегу.

Вскоре ее ноги коснулись дна, и она смогла оглядеться. За ней из-за скал выплывали головы ее спутников. Не успела она отдышатся, как прямо перед ней вынырнул Шуушар с Джимджаром на буксире и сходу всучил ей обморочного гнома.
- Простите, мисс Вильда, - пробулькал он, лихо развернулся, едва не выпрыгнув из воды, и дельфином ринулся обратно к своим. Вот бы он на земле был такой же шустрый.

Талю повезло меньше. Он, увидев уплывающую подругу, попытался поплыть за ней, но течение было очень сильным, и потолок вдруг резко дернулся вниз и обрушился на голову изобретателя. В глазах потемнело, время утратило значение. Он смутно запомнил, что его вынесло через острые камни куда-то и понесло с темным могучим потоком.

Он пытался держаться за Тележку, что-то царапало его кожу. Кажется, что-то порвалось и какие-то вещи медленно стали тонуть в темной воде. И поплавок плыл как-то странно. "Все-таки набрал воды", - в затуманенном сознании тифлинга почему-то всплыла именно эта мысль, а не куда более своевременное "А-а-а-а-а, тону".

Затем что-то резко дернуло его, и перед глазами пронеслась очередная острая каменная кромка, а за ней заботливая усатая морда Шуушара. И вдруг вода кончилась: его голова оказалась над поверхностью. На этом он вдохнул и потерял сознание.

Очнулся Таль на берегу. Голова болела, как будто по ней ударили тараном. Вильда, склонившись над ним, вытаскивала его на берег. Рядом Дерендил вытаскивал на себе Фаргаса, а Ронт помогал выбраться из воды Элдет.

Через какое-то время из- под воды показалась тележка, печально бредущая прямо по дну. Поплавка видно не было. Но часть сумок на Тележке сохранилась. Правда, промокли они насквозь. За ней из воды появился прозрачный куб Глаббагула. Кажется, вовсе не потревоженного внезапным купанием.

Через еще несколько минут из-за странных измазанных розовым скал показалась медленно плывущая спина Красавицы. Падальщица плавно и упорно догребла до берега, вылезла и с сердитым пыхтением свернулась в злобный хитиновый бублик.

— Жмусь? Я — жмусь? — Исаак, сын Иосифа, всплеснул руками и затараторил каким-то не вполне своим голосом. — Да ты еще не видел, как я жмусь. Когда я жмусь, милый мой, люди не только не получают с меня того, о чем просили, они еще при этом остаются мне очень и очень должны... Это мой дедушка так говорил, — уже нормально добавил Скрипач. — Не знаю, чего я вспомнил. Лезет в голову всякое. Таблетки. Сейчас.

Айзек скинул рюкзак и засунул в него руку по плечо, пытаясь нашарить упаковку бензедрина. Конечно, это у него не вышло: под пальцы все время лез гуталин, словно рюкзак был набит им примерно наполовину. Пришлось выгребать вещи на песок.

— Вот, держи, — Скрипач оторвал для Джока одну таблетку. — Остальное я в этот карман уберу. Возьмешь потом, ну... если вдруг что.

Странно было в этот момент чего-то жалеть, особенно для парней, которые лежали тут же, рядом, на этом же раскаленном песке. От буддизма Айзек был максимально далек, но все же теперь он ощущал себя частью целого даже отчетливее, чем тогда, на палубе "Зейлина". И эта гомогенность (ой, Скэмпу понравится это слово) сейчас совершенно его не беспокоила. Скорее радовала. Будто он как бы не может умереть весь, до конца, ни при каком раскладе карт Винка. Даже "если вдруг что".

— Спасибо, — поблагодарил Айзек Гуся, рассовывая по карманам спички и перевязочные пакеты. Пальцы у него не дрожали — он отметил это с профессиональной гордостью — зато, кажется, дрожало все остальное, так что это заняло некоторое время. В голове у Скрипача еще не уложилось до конца, что именно произойдет в 10:10, а вот тело, похоже, все просекло. Коровы на скотобойне тоже ведь как-то понимают, что к чему. А Айзек вообще был натурой тонко чувствующей и настроенной на эманации вселенной. — Знаешь, я вот тоже думал, что баллоны можно оставить. Но капрал заботливо напомнил мне, что команды думать не было. Когда надо будет думать, до меня это доведут. Здесь мне не эти мои консерватории.

Несмотря на ироничный тон, создавалось впечатление, что Айзека, в общем, устраивает эта ситуация. И вообще все устраивает. Будто бы он не очень-то и хотел бы сейчас оказаться где-нибудь за тысячу миль отсюда в обнимку со скрипкой вместо карабина. Это было, пожалуй, странновато: Скрипач не отличался ни храбростью, ни отсутствием фантазии. Да и трясло его так-то не меньше других. И даже его неизменную нервную улыбку сейчас будто транслировали на лицо с мощными помехами на линии. И все же...

Впрочем, не то чтобы кто-то приглядывался к рядовому первого класса Айзеку Янгу. У всех своих проблем хватало.

— Слушай, помоги затянуть, — Скрипач неловко завозился рядом с Гусем, пытаясь влезть в ремни переноски и не высунуть при этом ненароком башку, куда не следует. Без рюкзака, с одними только баллонами — это еще терпимо. И вообще, все пока неплохо складывается. Жарко, конечно, но это ерунда. Если огнемет пойдет в дело, будет куда жарче, и лучше бы ему остаться в куртке. Жрать хочется, но смысла нет... хотя...

Айзек распотрошил паек с завтраком и захрупал овсяным батончиком. Выудил из коробки пачку с сигаретами и кинул в Скэмпа, метя между лопаток.

— Знаешь, Скэмп, я тут понял. Ты на моего брата похож, — задумчиво произнес Скрипач. — Такой же славный, хоть и редкостный мудак.

Фаргас, Таль, гоблины и Топси с Турви сгрудились перед Глаббагулом. Фаргас читал длительную лекцию рисуя левой рукой в пыли камешком. По его словам выходило, что для того чтобы размножится, гуманоидам требуется кровать, помощь стаи аистов, огорода с капустой, развернутая молитва богине Суни и конечно же корзина подношений. Фаргас настраивал что свадьба обязательным элементом процесса не является. Диаграмма детализирующая все подробности содержала уже около десятка элементов и дополнялась.
Приманка смотрел на полурослика с сомнением. Зато его друг Юк Юк и Буппидо очень серьезно и активно кивали.

- Как восхитительно сложно! Как же вы не вымерли до сих пор? А аисты так же сложно размножаются? - Глаббагул покачивался от восторга.
- А на это у нас нет времени, - ухмыльнулся Фаргас. - Давайте собираться.

- Думается, мне кое-что известно по теме, - усмехнулся Фаргас, рука его все еще безвольно висела вдоль тела. - Как-никак жена пятого носит, - воспоминание, несмотря на мрачную ситуацию, заставило полурослика мечтательно посмотреть куда-то наверх. - Кому-то из вас требуется консультация? - Он с лукавым интересом перевел взгляд с Вильды на Таля. - Или обоим сразу?

Между тем над выложенными пузырьками собрался консилиум. Сарит сходу указал на круглую бутылку.
- Эту я узнаю. Такие делают в Мензоберранзане, в них зелья исцеления разливают, крупный поставщик, с многими домами работают, в том числе с Бэнре и Даскрин. У капитана нашего такие были. Про длинную не знаю.
Юк Юк принялись обсуждать с Буппидо, взрывается ли длинная бутылка. Приманка взял ее и критически разглядывал жидкость сквозь стекло, переворачивая бутылку.
- Смазка, - заключил он. - Хорошая смазка. Находили давно такую.
Юк Юк с сомнением посмотрел на товарища, а потом кивнул.
- И точно. Отличная смазка для ног была, так же выглядела. И горела отлично. Я ж говорю, взрывается! - хмыкнул он.

Тем временем героев догнал Глаббагул. Его появление вызвало небольшой фурор.
- Он точно не плотоядный? - насторожилась Топси.
- Конечно, плотоядный. Да будет вам известно, мой народ способен поедать что угодно, - с гордостью объявил куб, вызвав еще большее возбуждения в лагере.
- Удивительно! - пробулькал Шуушар. - Ваш народ умеет передавать мысли?!
- Только лучшие его представители! - объявил куб.
- Охренеть. Я думал, они просто тупо жрут, что на пути попалось, - сообщил Буппидо.
- Не только вы, господин Буппидо. Мы просто обязаны выбраться отсюда, - решительно поднялся Шуушар. - Мир должен знать! Все Подземье считает кубы примитивными животными. Мы веками не пытались даже общаться с потенциально разумными видом!
- Не знаю, какая разница, говорит ли желе, но я с рыбой согласен, - кивнул Юк Юк. - Как насчет выхода?
- Я готов помогать! - тут вызвался рыболюд.
Сарит и Элдет молча кивнули и тут же поднялись.

В изложенном лейтенантом плане Айзек толком ничего не понял. Что там, за стенкой, он не знал, в бункерах, будках и сараях мгновенно запутался, "японским дятлом" был озадачен (ругательство что ли такое?), а на рисунок Слипоукера — несомненно, очень талантливый — и вовсе смог взглянуть лишь коротко, да и то из-за чужого плеча. Суть-то он ухватил: куда-то там наступать вместе с третьим отделением и молиться. А вот детали... Наверное, ему и не обязательно было их знать, это пусть Дасти с Мрачным разбираются. И все же было как-то... ну, неуютно. Мало ли что.

Айзек закрутил башкой, пытаясь хотя бы по лицам морпехов понять, что они думают о предстоящей атаке. Будто чей-нибудь дальний родственник, который случайно забрел на музыкальный конкурс. "Хорошо ведь? Вроде без ошибок? Талантливо?.. Или как?.."

Винк потянулся к колоде, и Скрипач мысленно вздохнул. Насколько же непредсказуемой была реальность, что туманный и неоднозначный расклад мог ее прояснить! В тот день, когда Стэнтон гадал на высадку, Айзек успел расспросить его о некоторых картах с самыми интересными рисунками, хотя значения, конечно, успели слегка перепутаться в его бестолковой голове.

Вот если бы они все тут были просто картами в раскладе... Манго, наверное, был бы Магом. Человеком, который имеет право распоряжаться другими. Винк — это Жрец. Духовный лидер с полным карманом мудрых советов. Дасти... Дасти... э-э-э... Император (расщедрился Скрипач). Мрачный — Отшельник, который гуляет сам по себе. А Айзек... Айзек...

(Тут у Скрипача случился некоторый творческий блок, потому что по понятным причинам напрашивался Шут. На худой конец Влюбленные. Не в том смысле, который "гы-гы-гы", а в том, который "выбор и проверка на прочность". Но ни шутом, ни влюбленным Айзек быть что-то не хотел. Наверное, его карта просто торчала где-то в младших арканах, до которых у них с Винком дело не дошло.)

И вот, значит, и вся эта компания на Колеснице победы мчится прямиком к Башне перемен, и хорошо если в процессе транспорт не перевернется, потому что перевернутая Колесница — это, кажется, не очень хорошо...

Айзек помотал головой, пытаясь избавиться от этой апокалиптической картинки. Ближе к реальности, ближе.

— Мрачный, а баллоны чего, с собой тащить? Или тут пока оставить? — с обычной своей нерешительной улыбкой спросил он.

Шорти выглядел откровенно плохо.

Тогда, под обстрелом, Айзек не особенно разглядывал, что там у него, куда и как. Не то чтобы нарочно... хотя... нарочно, конечно, чего уж там. Пока они с Пароходом тащили Замору в укрытие, было не до того. Под амтраком — слишком темно. Но сейчас-то деваться было некуда. Рану перевязали, но не оставалось сомнений, что в ближайшее время Шорти на своих двоих никуда не пойдет. "Ощущение, как будто мы сачкуем", — это ведь он говорил? Вот и повоевал морпех. Бессмыслица какая-то. Все это — месяцы в лагере, дюжина учений, тысячи пройденных километров, пересеченный океан — все это ради... ради... Ради чего?

Вот где ужас-то.

Не-ет, если уж сдохнуть на этом острове, то хотя бы так, чтоб мрачный жнец, глядя тебе в глаза, сказал "А-а-а, это ты!", а не "Э-э-э, а ты вообще кто?"

Погруженный в такие героические мысли, Скрипач чуть не пропустил вопрос Скэмпа мимо ушей. Но все-таки не пропустил. Скэмп начинал ему нравиться своими последовательностью и целеустремленностью: если уж решил до кого-то докопаться, то шел к цели, не видя препятствий. Возможно (прикидывал многоопытный Айзек) рано или поздно все-таки придется с ним подраться. Но в хорошем смысле. Эта перспектива отторжения не вызывала: Скэмп выглядел как человек, который проставляется после драки. Может, удастся развести его на лимонад, а от пары синяков еще никто не умирал.

— С чего бы нам задохнуться? — брови Скрипача аж уползли под каску. — Тебя-то с нами под амтраком не было.

Слипуокера Айзек сразу узнал. Ну... не совсем его, скорее, его руки. С памятью на лица у Скрипача было не очень, а в касках вообще все выглядели одинаково. Зато руки он не забывал. Тем более такие характерные, как у поляка. И Винка он тоже вспомнил. Заулыбался, подполз поближе.

— Слушай, Винк, по-моему, перевернутое солнце было все-таки не про армаду, — поделился своими наблюдениями Айзек, дождавшись паузы в докладах. — По-моему, оно все-таки было про тщеславие, невежество и облажавшуюся разведку. И с шестеркой ностальгии ты прямо в точку попал. Не знаю, как вы, а я уже скучаю по "Зейлину"... Винк раскладывал карты на то, как пройдет высадка, — пояснил Скрипач для Слипуокера.

Тут он заметил Болоньезе с его повязкой на руке и слегка позеленел.

— Господи, что тут у вас творится...

Скрипач ползет рядом со штаб-сержантом, и все восемнадцатилетнее в нем восстает против этой лекции. Вслух у Айзека, конечно, нет оправданий, зато про себя он достойно отвечает Би-Джею выпадом на выпад.

"Сам знаю!" — мысленно огрызается взрослый сознательный Айзек.

Он пытается как-то поудобнее ухватить переноску: толкать ее по мокрому песку совершенно невозможно, тащить тяжело, на спину не взвалишь. Только что казалось, что угодно был готов отдать за эти проклятые баллоны, а теперь сплавить бы их уже...

"Они не валялись, они лежали, — думает Айзек. — И я их не терял, я точно знал, где они валя... в смысле, лежат."

"Рассчитывает он на меня, как же, — думает Айзек. — Мрачный не дурак — на меня рассчитывать."

Скрипач шарит взглядом по пляжу, по телам, по лицам — обеспокоенным, пустым, искаженным. Вот сейчас увидит раненого Диаманти, стонущего упрямо стискивающего зубы от боли. Или того хуже...

"А что я мог сделать? — думает Айзек. — Шорти кричал. Ты сам бы смог мимо проползти?"

(Конечно, смог бы. Если капрал — полубог, Би-Джей значит, штаб-бог. Он может примерно все.)

"Если бы ты был мной, — поправляется Скрипач, — если бы ты был мной, тогда — смог бы?"

Удивительный остров — Бетио, где тебя распекают за то, что ты помог раненому товарищу. Удивительная штука — война, где сначала тебя учат, как перестать быть животным, а потом — и человеком. Инстинкт самосохранения, милосердие, здравый смысл, прочую мишуру — все в задницу и перетянуть патронташем, чтоб не разорвало.

А что тогда остается, после всех этих вычитаний? Что ж это за метаморфоза? Что за ступень развития? Нихрена не бабочка, в этом Айзек вполне уверен.

Вот и Мрачный. Живой, целый и невредимый (конечно, что ему сделается). Скрипач выбирается из кильватера Би-Джея и подтаскивает баллоны поближе к Диаманти. Огнемет его не беспокоит: пока, кажется, не стреляют, да и вообще... Нет смысла с утра причесываться, если на полдень у тебя назначена декапитация.

С капралом Айзек не может спорить даже мысленно. Ясное дело, он виноват. Но ведь даже у апостола Петра, кажется, было три попытки?..

Скрипач, Мрачный
  Мрачный ползет вперёд, за ним, с его огнемётом, никто не пристраивается – все стараются держаться подальше. Снова хлопают взрывы – ДАХ! ДА-ДАХ! – и подбрасывают песок: по краям мелкий, как пыль, он смешивается с дымом, а в центре, где самый разрыв, взметывает вверх мокрый, пропитанный водой пляжный песок, и он подлетает вверх мутными тяжелыми брызгами и даже комками. А потом остаются дымящиеся дыры в земле, похожие на язвы.
  – Куда ты! Жди! Лежи! – кричит ему Дасти, но Мрачный упрямо движется вдоль стены, вдоль ног в мокрых парусиновых гетрах, вдоль берега, на котором вдруг замечает тут и там какие-то продолговатые штуки – это дохлая рыба.

  Скрипач, словно апостол Петр отрекшийся от своего Иисуса, оказывается рядом с Шорти. Оглушительно бьет по ушам – резко, неприятно, так, что левое закладывает.
  "Ты вот всё о пальцах беспокоишься, да? А если останешься без барабанных перепонок, как оно, ещё ничего будет? Ну, хоть без одной?" – словно спрашивают эти взрывы.
  Шорти, похоже, даже не понимает, что его спросили, просто с благодарностью и страхом кивает. Ты хватаешь его, тащишь – но тяжело, чертовски тяжело – свой рюкзак мешается, карабин опять же, да ещё и на нём рюкзак. Ползти вроде всего ничего, но и продвинулись на фут от силы. Тяжело ему, Шорти. Его, кажется, в ноги ранило. Нескоро он потанцует теперь.
  – Переверни его! – кричит Пароход, оказывающийся рядом, по другую сторону от него. – Переверни!
  – Не... не надо! – вдруг возражает Шорти.
  Пароход непреклонен:
  – Переворачивай!
  Вы переворачиваете его на спину.
  – Хватай за ремень от рюкзака! Давай!
  Хватаетесь. Тащите. ДААХ! – забрасывает ваши спины то ли мокрым песком, то ли грязной водой, то ли... то ли чем-то ещё.
  – Ааааа! Неееет! Не нааадоо! – кричит Шорти, глядя в небо. В небо смотреть очень страшно – кажется, что все снаряды, вся шрапнель, всё плохое, что есть на свете, летит сейчас оттуда. Проще смотреть в песок, лежа на животе.
  Но тащить так удобнее.
  – Заткнись, дурень! Давай, немного ещё.
  Вот амфибия. Щель между днищем и песком, может, около фута – Пароход торопливо скидывает рюкзак Заползаете туда – а там гораздо страшнее, чем снаружи. Как в гробу. Нет, даже уже как в могиле: темно, ничего по сторонам не видно, только полоска света, а защитит вот она, если сверху мина упадет? Или раздавит к чертям? Да хрен знает. Но вы слишком вымотаны, чтобы ползти назад. Шорти стонет, его голос будто бы отдается от днища.
  Пьете воду из фляг. Надо перевести дух.
  – Надо... ффуу... надо его перевязать, – говорит Пароход. – Тут неудобно.
  Взрывы вроде стихли.
  – Глянь... глянь, че там.

  Ползешь назад, вперед ногами, еле-еле протискиваясь, упираясь рюкзаком в железный свод вашей общей могилы.
  – Скрипач? – окликает тебя кто-то сбоку.
  Поворачиваешься – это Би-Джей, штаб-сержант из вашей саперной роты. Смотрит на тебя как-то подозрительно, как тебе кажется. Ты его знаешь, не очень хорошо, но и неплохо – на курсах по МВД, которые ты посещал, он был ассистентом офицера: офицер объяснял, как всё делать, а он показывал там, приносил, уносил, в общем, обжимал капсюли, проверял, как вы обжимаете и так далее.
  – Там еще есть кто?
  – Тут раненый! Мы его от обстрела убрали! – кричит из-под машины Пароход.
  – Перевязали?
  – Нет ещё.
  – Ну доставайте и перевязывайте!
  – Есть, – озадаченно говорит Пароход, который не знает, кто к нему обращается.
  – Скрипач, за мной! – командует штаб-​сержант. – Твои баллоны там валяются? Баллоны не теряй.
  Вы ползете почти рядом вдоль стены.
  – Ты же напарник чей-то, да? Вот его и держись! – наставляет тебя Би-Джей. – Он на тебя рассчитывает, понял? Другие дела другие сделают.
  Впереди поднимается ураганная пальба – несколько человек палят... палят в сторону моря! Не сразу понимаешь, что расстреливают они какую-то будку на сваях. Зачем?
  А вот и Мрачный.

Обоим
  Мрачный тоже приползает как раз вовремя, чтобы стать свидетелем, как пулеметчики первого и второго расчетов из личного оружия превращают в пористый шоколад какую-то будку на сваях, к которой с берега ведет дощатый мостик. А потом ещё один морпех от стены кидает в неё гранату. Бабахает – будку встряхивает, часть досок отлетает в разные стороны, поднимая фонтаны брызг. Ну, значит, надо было, раз так её изгвоздили. Хотя трудно поверить, что япошка спрятался там, чтобы стрелять вам в спину. Насколько надо быть психом для такого? Впрочем, это ж как раз по их части. Меткий гранатометчик уползает обратно вдоль стены. Успеваете заметить, что у его винтовки, кажется, примкнут штык, и кажется, он в крови.

  Осматриваетесь вокруг. Под стеной сидят парни из роты "Гольф", пулеметчики, судя по, черт возьми, двум пулеметам, стоящим рядом с ними в песке. Места тут уже побольше, люди не лежат друг на друге. Двое, кажется, ранены. У одного – вмятина на каске. А, это тот чудак, которому ещё в Веллингтоне башку в красный покрасили, а потом он в каске всё время ходил. Точно! Слипуокер его кличка была. Он ещё на "Зейлине"... хотя какая теперь разница, что там было на "Зейлине"? Важно, что здесь и сейчас, вокруг вас. А вокруг вас – битва: по лагуне бредут морпехи, издалека видны отдельные фигурки и группы, кое-где дымятся побитые амфибии, кое-где идут к рифу и от рифа уцелевшие, грохочут взрывы, стучат пулеметы – прямо сейчас не близко, но метрах в ста дальше по пляжу – точно. Хлопает, грохает, воет, стенает, охает, погромыхивает и сухо щелкает, словно отдаленный бич. И долбит.
  Шум.
  На этом острове не бывает тихо, видимо.

После этой ледяной купели воздух в храме показался почти горячим, правда это приятное ощущение быстро прошло, уступив место ознобу. Таль отряхнулся, будто пес, от гривы непослушных волос до кончика хвоста, и по древней рашеменской традиции принялся подпрыгивать то на одной, то на другой ноге, чтобы вылить воду из ушей и хоть немножко согреться.

— Н-ничег-г-г-го т-т-т-там н-н-н... н-н-н... н-н-нет, — поделился он с подругой. — Т-т-только м-много б-б-бодрости.

Ходить в мокрой одежде не хотелось, но прыгать вокруг Вильды с голой хвостатой задницей не хотелось тоже: еще призовешь случайно какого-нибудь дальнего родственника этаким ритуалом, потом не отмашешься. Так что Таль на всякий случай перестал скакать и поднял с земли рубаху, но одеваться не спешил. Так и держал ее, прикрывая самое дорогое и щадя, так сказать, деликатные чувства жрицы. Посинеть от холода его кожа, очевидно, не могла, вместо этого она скорее побледнела, что добавило тифлингу сходства со слегка побитой стеклянной статуэткой.

— Эт-то н-наверное н-н-н... н-н-н... н-н-наша река, — кивнул он на потолок. — Н-н-надо сп-просить у Ш-ш... у Ш... у р-рыбы, если она н-не пр-ротекает т-тут ч-через т-тоннели, м-можно п-попробовать в-выплыть н-наверх. Н-но... — Таль кивнул на тележку, которая вопросительно переступила с ноги на ногу. — И р-раненые...

— Да уж, давай этот план оставим на самый крайний случай, — покачала головой Вильда. — Тимора, конечно, любит храбрых...

— Н-но не г-глупых? — слабо улыбнулся Таль.

— Пойдем осмотрим фонтан. Это же заброшенный храм! Должен же тут быть хоть один завалящий тайный проход!

Тифлинг кивнул и начал одеваться.

— Господин Глаббагул, а насколько издалека вы можете слышать наши... эээ... мысли? — спросил Таль у куба.

Глаббагул не знал, и рашемаар с энтузиазмом приступил к экспериментам. Что угодно, только бы не думать о том, что они заперты тут, как в каменном мешке... К сожалению, закономерность оказалась очень простой, и вывести ее получилось быстро: разговаривать с кубом можно было лишь в пределах прямой видимости. Стоило скрыться от Глаббагула за поворотом, как "связь" пропадала, так что из комнаты с фонтаном до него было никак не докричаться...

Там, тем временем, ничего не изменилось. Таль быстренько настроил свою систему фильтрации, которой пользовался на привалах. Вильда уселась рядом, прикрыла глаза, поднесла ладони к темной вонючей жиже, и от ее слегка светящихся ладоней паутинкой потянулись во все стороны светлые струйки чистой воды. На какое-то время стало тихо, если не считать молитвы, которую читала жрица. Сначала текст ее вполне соответствующий таинству очищения. Что-то вроде "о, Великая Дева, щедрая в милости, пусть нам каааапельку повезет, а можно не капельку, а вот, фонтанчик, или хоть сколько-то, а то ж не видно ничего и пахнет, как суп Ронта..." Однако процесс был небыстрым, и вскоре Таль расслышал что-то про "спасибо за настоящий желатиновый куб" и "нельзя ли нам еще всамделишный тайный ход", а потом еще что-то про "расскажу, как дела", "размножение" и "темно-синее стекло". На этом моменте Таль перестал слушать, пока не услышал чего-нибудь лишнего. Пусть уж спокойно поболтают о своем, о девичьем.

"Началось."

А что началось-то? И главное — когда закончится?

Откуда стреляют? По кому? По нему, Айзеку? За что? Кому он сдался? Ерунда какая-то.

Рвануло совсем рядом, кто-то закричал. Как же страшно, когда так кричат. Скрипач, кажется, впервые в жизни страстно вдруг захотел стать меньше. Он сжался, стиснул зубы, опустил голову. Айзек бы и в песок ее воткнул, будто страус, но так далеко не уползешь. А нужно было ползти. Только бы не отстать от Диаманти.

Диаманти знал, что делать.

Крик оборвался, и эта заполненная тишиной дыра в месиве звуков ударила по ушам сильнее взрыва.

(Как же страшно, когда перестают кричать.)

Почти тут же второй партией взвыл Шорти. Айзек помотал головой, будто пытался вытряхнуть крик раненого из ушей.

Это не к нему.

Хорошо, что они с капралом заранее все это обговорили. У Скрипача есть его работа. У Шорти есть все его отделение. Каждому свое. Может, именно это настоящее мужество — делать то, что должен. И верить, что остальные тоже не подведут. Звучит логично. Он ведь, кажется, что-то такое и сказал этому... как же его... Шерроду. Тогда, на "Зейлине", тысячу лет назад.

Диаманти скомандовал "Вперед!", и Айзек последовал за ним, как привязанный. Весь его мир сузился до полоски между песком и краем каски, в которую попадало только чуточку ужасов войны и ботинки капрала.

Мысль, что можно ослушаться или, скажем, бросить баллоны, даже в голову ему не пришла. Мрачный — заместитель Бога (на время, пока Айзек с Господом в натянутых отношениях), а с напалмом Скрипач вообще почти сроднился за эти несколько часов. Да он скорее бросил бы дышать, чем напалм.

...Именно поэтому Айзек чрезвычайно удивлен, обнаружив себя совершенно без баллонов, но зато рядом с Шорти.

— Потанцуем? — с жалкой улыбкой произносит он. Вот бы сейчас кто-нибудь выстрелил ему в голову, чтобы он наконец заткнулся. Шорти не выглядит как человек, который в ближайшее время сможет с кем-то станцевать. — Я поведу, — добавляет Айзек, пытаясь ухватить рядового поудобнее. Потому что если выставлять себя идиотом, то уж хотя бы полным.

Пожалуй, в этот момент Скрипач не очень боялся смерти. Он бы, наверное, предпочел умереть под обстрелом, нежели узнать, что капрал имеет сказать по поводу положенной на его приказ большой толстой блокфлейты.

Вы не можете просматривать этот пост!

— По сердцу, угу, — пробормотал тифлинг. Татьярра действительно прошлась ему по сердцу прямо своими красивыми сапожками и даже не заметила. Но чего теперь. Ее-то вины в этом не было никакой, Таль сам полез под ноги сердцем кверху. Рашемен он вспомнил. В телохранители решил податься. У-у-у, хоть вой... — он снова достал арбалет и выстрелил в слизь почти в упор.

Хорошо быть слизью. Нет сердца — нет забот.

Ничего-ничего. Вот, значит, и без сердца как-то живут. А то еще — сделает себе металлическое, будет лучше прежнего.

Хорошо хоть насчет "всего остального" ему примерещилось. Да и как могло быть иначе. И Вильда тоже ошиблась. Она вообще относительно Таля часто ошибается, причем в очень непривычную сторону. Надо как-то ее... образумить, пока она на любовную лирику не перешла.

— Нет у нас такого закона. "Забирай себе!" — оскалился рашемаар. — Ишь! Разве ведьму может кто-то "забрать себе"? Вон, дроу попытались. Где те дроу. Но сопровождать ведьму в пути — это да, это положено. Большая честь.

(Металлическая честь. Вот чего ему не хватает.)

— Я мог и раньше домой вернуться. Только все ждал, вдруг выпадет шанс показать себя! Испытание, с которым надо справиться! Ну вот и выпал. Вот и показал. Вот и справился.

Вы не можете просматривать этот пост!

Вы не можете просматривать этот пост!

Скрипач и сам собирался облобызать твердую землю, когда они с ней наконец встретятся. Но красотка-Тарава не стала дожидаться, пока он там решится и сложит губы правильной трубочкой, и взяла инициативу в свои руки. Отплевываясь от песочка, скорчившись в ногах Диаманти этаким бойцовским чихуахуа, Айзек подумал, что учения напоминают реальную высадку, как онанизм игру на тромбоне — лишь в самых общих чертах

(Объективно, не очень удачная метафора, но Скрипач поставил себе очко стиля за "онанизм". Правда, тут же снял два за "тромбон". )

На учениях бывало всякое, но Айзек всегда представлял хотя бы приблизительно, где его командир, где он сам, а главное — зачем он там, где он есть. Сейчас же он вообще не понимал, что происходит. И подозревал, что не он один.

Перебравшись за подбитый амтрак, народ начал доставать сигареты. Скрипач воспринял это как знак, что в ближайшее время они больше никуда не поползут, и полез в рюкзак. К его огромному удивлению, тосты даже не намокли. Наверно, самые удачливые тосты на всем побережье. Хотя конец-то все равно один. Айзек протянул один тост Диаманти, во второй вгрызся сам. Ему совершенно необходимо было понять: вот это мерзкое холодное сосущее ощущение в желудке — это страх или все-таки голод? Ведь голод, да? Взгляд Скрипача упал на один из трупов, и он едва не подавился куском, но заставил себя сглотнуть. Жутко, но не очень. Не вполне верилось, что вот это — человек. Ну, было человеком еще четверть часа назад. С именем и прочим. Будто... будто статист в кино, которого даже в титрах не упомянут.

(А ты, по-твоему, кто? Главный герой?)

(Смерть всех видит вот так — одинаковыми.)

Сердце снова пропустило удар. Нет, все-таки не голод, страх.

Поразительно, как по-разному можно было бояться! Спускаясь в лодку, пригибаясь под обстрелом в амтраке, глядя на зажимающего рану Водокачку. Тогда, изнывая от невозможности что-то сделать. Сейчас, когда сделать можно было что угодно, да только никто не знал, в какой стороне смерть, а в какой спасение. Если вообще была такая сторона. Айзеку не хватало слов для всех этих оттенков. Вспомнилось почему-то, как мама пыталась объяснить отцу разницу между занавесками цвета “белый шепот” и оттенка “лунного луча” (колоссальная, дорогой, как же ты не видишь!).

Нужно было что-то делать. Нельзя сидеть тут и ждать, и думать. Айзек боялся страха больше, чем смерти. Смерть была где-то там, а страх — вот он. Антрацитового цвета, темный и тяжелый.

Диаманти заметил, что Малой как-то… нездорово приободрился. Завертел башкой во все стороны, заерзал тощей задницей. Это определенно было не к добру. И когда Дасти начал вызывать добровольцев, Скрипач разве что не подскочил.

— Я могу по…

Мрачный произвел едва заметное, но энергичное движение ногой.

—...сидеть тут с баллонами и не выеживаться, — закончил понятливый Айзек.

— Симфонический оркестр Сан-Франциско?! Монто? Слушай, это потрясающе! — Скрипач схватил Крота за рукав и немножко потряс. Если бы тот сказал, что выпивал с подполковником Ами, Айзек, наверное, и то бы так не впечатлился. Да какое там "наверное"! Где Ами и где симфонический оркестр Сан-Франциско. — Я столько раз... На что ты попал? Ты слышал их Прокофьева? Третью симфонию? Это... ммм... как объяснить... — Айзек выстучал пальцами по баллону заковыристый ритм. — В общем, длинное такое произведение, на полчаса. Сначала вроде все нормально, хотя и нагнетают. Потом за смычковыми словно гонятся все демоны ада (там и флейту, кстати, хорошо слышно). Потом они вроде отрываются и музыка такая... кажется, что обошлось, но в конце все равно их догоняют и, судя по четвертой части, жрут. Очень экспрессивно! Может, мы с тобой в одном зале сидели и слушали, как демоны ада гонятся за смычковыми! Удивительно, да?

На несколько благословенных секунд Скрипач будто оказался в невидимом и неосязаемом пузыре, где не могло произойти ничего плохого. В снежном шаре, где всегда Рождество. Потускнели, отодвинулись звуки разрывов, превратились в партию ударных Andante mosso. Айзеку казалось, что стоит прислушаться — и можно будет различить флейту. Вот сейчас...

Вместо этого раздался голос Дасти, который на флейту был совершенно не похож, и вообще Скрипач затруднялся подобрать ему мелодический эквивалент так, чтобы не обидеть ни Дасти, ни Эвтерпу.

Скрипач посмотрел на Диаманти — помочь? Сам послушно подвинул баллоны подальше от борта и зажал их ногами, чтобы не болтались. Заодно и отгородился от Скэмпа, головокружительный роман с которым развивался как-то слишком стремительно на вкус неискушенного в таких вопросах Айзека.

— Ну вот ты ко мне лицом повернулся, сейчас снова начну блевать, — Скрипач кривовато улыбнулся поклоннику. Один краешек рта застрял и никак не хотел подниматься. Задержка лицевых мышц номер шесть, как исправлять?

Эх, дорогой Скэмп, наивный ты человек, если б дело было в том, что в желудке кончилась еда, или в страхе, Айзека бы еще часа два назад перестало выворачивать. Боялся-то он за четверых. А так...

Подождите-ка.

Действительно, больше не тошнило. Не тошнило! Вот она, волшебная сила музыки!

Айзек пропустил мимо ушей диалог Скэмпа и храбро вставшего на его, Скрипача, защиту Крота, потому что наслаждался этим ощущением — они с вестибулярным аппаратом снова были на одной стороне! На стороне корпуса морской пехоты! Даже если он прямо сейчас умрет, то хоть человеком, а не блюющей кукушкой! Все какое-то утешение!

Ахнуло совсем рядом, Скрипач зажмурился и снова согнулся над баллонами, стараясь держать голову пониже. Вообще-то умирать не хотелось ни так ни эдак. Особенно — даже не добравшись до берега. Это как если бы он был баллоном напалма, и какой-нибудь недотепа утопил бы его, перелезая в амтрак. Нелепая судьба: лежать на дне, так никому и не пригодившись. По звукам совершенно невозможно было понять, что происходит, и это сводило с ума Айзека, который вообще-то мог расслышать, что одна из десяти скрипок пропустила полтакта своей партии. Грохотали взрывы — и все на разные голоса. Что-то свистело и плюхало вокруг. Кто-то орал. Потом дикий скрежет. Резкое карканье пулеметов. Какофония. Напоминало немного первый раз, когда Айзек услышал симфонический оркестр в пятерном составе. Только тогда не было ощущения, что оркестр пытается тебя перемолоть в пыль, а тут было.

Только когда вскрикнул Водокачка, Айзек наконец открыл глаза и уставился на того в ужасе. Что, это правда бывает? Людей ранят на войне?.. Может быть, даже убивают? Вот так просто, без предупреждения?

Пятьдесят метров до берега. Уже? А что дальше? Что там, на берегу? Почему вообще так много стреляют? Ведь корабельные орудия... самолеты...

Скрипач повернулся к Диаманти.

— Что-то пошло немножко не по плану, да? — осторожно спросил он.

К третьему часу Скрипач окончательно закончился как человеческое существо и превратился в функцию. Притом не в какую-нибудь героическую вроде "храбро сражаться за свою страну" или хотя бы "убивать", а в очень приземленную — "сокращать желудок". К четвертому часу мозг наконец сжалился (или не выдержал) и отключился. Айзек потерял счет времени, хоть при этом и сгибался пополам каждые несколько минут этакой блюющей из часов кукушкой. Так что Кроту он ответил не сразу. Сначала несколько секунд таращился на него большими грустными глазами, пока башка вспоминала, как соображать и вежливо улыбаться, а также через какое отверстие разговаривать.

На первый вопрос Айзек коротко кивнул — да, мол, играю.

На последний, про Сан-Франциско, неопределенно качнул ладонью — почти.

На вопрос про сестру жестами ответить было сложно, и Скрипач рискнул все-таки расцепить зубы.

— Как... зовут? — просипел он. Горло драло нещадно. Собственный голос казался чужим, будто Айзек слышал его в записи. Как обычно, запоздало пришла мысль, что надо было изящно пошутить про "близкое знакомство" с сестрой Крота, и как-нибудь бы еще приплести флейту, которая — очень удачно! — имела фаллическую форму, и вставить уже куда-нибудь "гы-гы-гы", но сил не было никаких, да и момент упущен. Все-таки где-то в глубине Айзека жил настоящий морпех! Он ведь все нужные слова знал! Все правила, если их можно так назвать! Просто это как иностранный язык: пока сообразишь, поезд уже ушел. — Флейта... какая? — вместо смешной шутки спросил Скрипач. — Такая? — он пошевелил пальцами сбоку от лица. — Или?.. — теперь Айзек изобразил игру на блокфлейте.

Конечно, не знал он никаких флейтисток из Сан-Франциско. Ни тех, что играли на блокфлейтах, ни тех, что на поперечных (и даже на флейте-пикколо, хе-хе, ему никто никогда не играл). Разве что имя девушки было уж совсем на слуху. Но почему-то не верилось, что Крот сидел бы тут по колено в блевотине, если бы его сестра была такой популярной исполнительницей.

Хотя... он-то, Айзек, сидит. И тоже по колено. И, может, рожа у него в соплях, прямо как у Крота (Скрипач машинально вытер лицо рукавом). Не то чтобы Айзек считал себя очень известным музыкантом, скорее "подающим надежды", но ведь было же это — стипендии, конкурсы, концерты, приглашения в оркестры?.. Или все-таки не было? Хорошо бы было, наверное.

— Название... оркестра... знаешь?

Вот слышать хоть раз оркестр Скрипач вполне мог. Скажет Кроту, что видел, кажется, на концерте его сестру, и что она здорово ("охрененно", Айзек, "охрененно") играла, и что он не помнит, как она выглядит, но помнит, что красивая. Может, Крот тоже сейчас сомневается, существует его сестра или нет. Надо помочь человеку.



Когда пошли разговоры про то, чтобы выкинуть баллоны с напалмом, пусть и гипотетически, Скрипач намертво вцепился в лямки переноски аж до побелевших костяшек. Стало ясно, что Иоганн и Себастьян отправятся за борт только в комплекте с Айзеком (не то чтобы это было большой проблемой для третьего отделения, просто как факт). И по команде "Ложись!" Айзек просто скрючился над своим драгоценным грузом, вжимаясь боком в борт амтрака, не пытаясь даже побороться за место пониже. Судорожно нашарил в кармане монетку, провел ногтем по царапине.

"Вот, только разок потанцевали — и уже "ложись", Скэмп не теряется", — промелькнула очередная своевременная мысль. Потом стало очень страшно, и мысли кончились.

Таль послушался мгновенно (Вильда даже немного обеспокоилась, не стала ли она теперь тоже немного иллитидом?), поднялся на ноги, покачнулся. Размахнулся и со всей силы швырнул открытые часы в каменную стену. Шестерни брызнули во все стороны.

— Выход? — тихо повторил он. — Выход?.. — тифлинг перешел на злой шепот. — У тебя есть выход. У тебя есть, куда возвращаться... У всех вас есть! — вдруг крикнул он, резко разворачиваясь к остальным, обводя их рукой. Эхо ударилось о стены расщелины не хуже часов. — Кроме тебя, — когтистый палец указал на Сарита, Таль рассмеялся неприятным, дробным смехом. — Ты, вот, такой же, как я. Вроде и не разбираешь, что я говорю, а понимаешь, наверное, лучше всех. Ну, чего смотрите?

Все так же нетвердо ступая, тифлинг подошел к искореженному металлическому корпусу, поднял его, покрутил в руках и сунул в карман.

Ковырнул носком сапога песок под ногами, нагнулся, выудил несколько деталей покрупнее.

— Идем, поищем ваш выход, — устало произнес он уже своим обычным голосом. — Все равно я даже разозлиться толком не могу. Больно только... вот здесь... — он дернул ворот рубашки.

— Спасибо за танец, — бормочет вежливый Айзек, плюхаясь рядом с капралом. И тут же, спохватившись, добавляет погромче: — В смысле, пошел на хер.

Думает, не добавить ли "гы-гы-гы", но тут его снова скрючивает, и вопрос решается сам собой.

Мысли путаются. Под ногами хлюпает что-то вроде первичного бульона, только наоборот. Тот — про зарождение жизни, а этот... ну...

(Получается, кого-то этот амтрак уже довез до берега. Интересно, что с ними сейчас.)

(Что будет с нами.)

Айзек смотрит на пехотинцев исподлобья. Не потому, что он такой загадочный, а потому что все равно блевать-то вниз, чего зря головой дергать. Про третье отделение он почти ничего не знает, и это ему, пожалуй, повезло. Хотя Дасти, вроде, нормальный — ну, в глубине души. И Скэмп, наверное, тоже... только еще глубже... гораздо глубже... Люди из другого теста.

Лапша, блин, в бульоне.

А я тогда кто?

("Брокколи, — решает Айзек, в очередной раз проблевавшись, на сей раз от обилия кулинарных метафор. — Зеленый, нафиг тут никому не сдался, все нос воротят, но вроде и выбросить жалко. Мало ли, все ж польза. Витамины.")

Если бы можно было оказаться на острове сразу, как отзвучал гимн... Или после того, как ответил Мрачному "Готов*!" (* очень мелким шрифтом: "настолько, насколько можно быть готовым в сложившейся непростой ситуации"). Или после того, как товарищ стиснул твою руку до хруста пальцев и похлопал по спине... Было бы лучше. По многим причинам.

Поиск своих, ожидание, передислокация, еще ожидание. Долго, как же долго. С каждой секундой драгоценные крупицы спокойствия пересыпаются из сердца в желудок, оседают свинцовой тяжестью. Выйдет ли еще перевернуть эти часы? Сколько раз? Когда откажет механизм?

"Нет ничего тягостней мучительной неизвестности." То есть, хуже уже не будет? Хорошие новости. Кто это написал, Оскар Уайльд? Можно ли ему верить? На какой войне он сражался? Сколько весили баллоны, которые он таскал на своем горбу?

Шаг, шаг и пауза на два счета. Шаг, шаг, пауза. Четыре четверти — хороший, надежный размер. Мир разбивается на продольное и поперечное: шахматная доска, все клетки которой одного цвета — серого. Кто-то поленился, слил черное и белое в одну банку и закрасил все этой бурдой. Это не очень удивляет Айзека, он не первый день в морской пехоте. Сетка качается, но это еще ничего. Скрипач наслаждается последними мгновениями, когда он может думать, что все не так плохо.

(Когда он вообще может думать. )

Айзек отползает к борту лодки, не обращая внимания на брызги, холод и отдавленные ноги товарищей, отпихивает кого-то локтем, бормоча что-то про огнемет. Он сейчас не морпех, он маленькое стихийное бедствие, мини-чума. Трудно сохранять боевой настрой, когда рядом с тобой кого-то постоянно выворачивает наизнанку. Уж лучше Айзек будет топтаться по ногам, чем по боевому настрою. Он едва успевает сжаться в комок и отгородиться от мира своими баллонами, как его выворачивает в первый раз. Ха-ха, хорошая попытка, море, но в этот раз рыбкам придется остаться голодными, эта кормушка пуста. Море не отчаивается. Помимо содержимого желудка есть ведь и он сам. Легкие, печень, почки, в конце концов, если копнуть глубже. Терпение и труд, все такое. Морю не занимать терпения. Скрипач бы сейчас у кого-нибудь занял.

Он зажмуривается, пытается петь — про себя, конечно, одними губами. Это обычно немного помогает, ну или ему хочется так думать. Равномерные вдохи и выдохи, вот в чем штука. В голову не лезет ничего, кроме прилипчивой песенки сестер Эндрюс про паром. Боже, почему паром? Мистер Уайльд, может, вы в курсе? На словах "I am happy, very, very happy when we're on the ferry" Скрипача выворачивает снова. "Будем считать, тут инструментальный проигрыш," — думает он. Не хотелось бы нарушать общую композицию.

Может, уже недалеко?

Нет, лодка еще даже не отошла от борта. Сколько тут до берега? Десять песен про паром? Двадцать? Пятьдесят?

Айзеку нет дела до шестнадцатидюймовок. Айзеку нет дела до японских снарядов. Главное, чтобы не раздолбали остров с концами, чтобы там остался хотя бы клочок земли и чтобы этот клочок не качало. Скрипач готов его захватить и оборонять, пока не изобретут телепортацию.

(Кажется, лодка вовсе не движется к острову. Кружит, будто карусель.)

(Не надо было думать про карусель. Сколько там уже? Семь-ноль в пользу моря.)

Амтраки наносят Скрипачу серьезную психологическую травму. "Диаманти, Янг — в третью," — слышит он. Третья ничем не хуже первой, но, к сожалению, и не лучше второй. Все они одинаковые. Хорошо было бы забыть о морской болезни от ужаса, но море могущественнее и древнее человеческого страха. Может быть, даже его источник. Глубокая мысль, Айзек, но несвоевременная. Десять-ноль.

— Помоги, — сипло просит Скрипач какого-то морпеха покрупнее, добравшись со своими сорока фунтами радости до аттракциона. Хорош он будет, если утопит напалм еще до операции. Это ему всю жизнь будут припоминать, сколько б ее ни осталось. Наверно, другого такого растяпы во всей дивизии не найдется. Хотя на "Зейлине" ходили легенды о каком-то герое, который, якобы, утопил спасжилет. Но на то они и легенды...

Пока остальные готовились к одной битве, Айзек — к целым двум. И если с первым противником оставалось много неясностей (есть там японцы, нет ли, сколько, где), то второй был ему очень хорошо знаком.

Мандраж.

Удивительно, но первый бой в этом плане мало отличался от какого-нибудь важного экзамена или концерта. Может, потому что экзамен в свое время был самым страшным (заранее предопределенным) событием, которое могло произойти с Айзеком. Шкала, вот, поменялась, а симптомы остались. И методы борьбы с ними тоже.

Айзек проверил снаряжение и оружие много-много-много раз. Иначе — он знал — ему предстояло просыпаться в холодном поту по пять раз за ночь с мыслью “что-то не так”. Огнеметные баллоны он вообще едва не облизал со всех сторон, чтоб уж наверняка убедиться, что никаких трещин там нет (но не облизал, потому что здравый смысл и антисанитария). Скрипач слышал, что многие бойцы дают имена своему оружию — не то на удачу, не то по какой-то очередной загадочной традиции — и, чтобы не отставать, мысленно окрестил баллоны Иоганном (Божья благодать, ирония) и Себастьяном (по остаточному принципу).

За три дня до высадки Айзек начал заставлять себя есть и спать. Систематически, сколько лезло — и того, и другого. Перед высадкой он не сможет сомкнуть глаз, и никто не приготовит ему персонально чашечку легкого куриного бульона с тостом и успокаивающей желудок травяной настойки. Да и, учитывая морскую болезнь, какой от этого был бы толк, один перевод продуктов. Выданную ему пачку бензедрина Скрипач засунул глубоко-глубоко в рюкзак, чтоб ручонки не потянулись во время высадки. Адское зелье, этот ваш бензедрин. “Зов ехидны, клюв совиный, глаз медянки, хвост ужиный, шерсть кожана, зуб собачий вместе с пястью лягушачьей.” На учениях Скрипача так скрутило от побочек, что он едва ползал под своими (безымянными) баллонами. Увлекательно, когда одновременно и жрать хочется, и сблевать, и голову сунуть под гусеницу, чтобы перестала трещать. Спектр ощущений, полный неожиданностей. Лучше уж определенность морской болезни.

За двое суток до боя Скрипач повадился на день заматывать руки чуть не по локоть. Каждый палец отдельно. Будто решил начать мумифицироваться заранее, на всякий случай. Выходило это у него ловко и аккуратно, видимо, не в первый раз. Но ходить в этаких перчатках по жаре было тем еще удовольствием: бинты почти моментально пропитывались потом. “Привычка,” — отвечал Айзек на немногочисленные вопросы. Конечно, высадка — не концерт. Но со сломанной ногой на берег не пошлют, а с сорванным ногтем или выбитым пальцем — это запросто, и чего? Корячиться из-за такой ерунды?

Последний день был, конечно, самым тяжелым. До полудня Айзек еще как-то смог вздремнуть, убаюкивая себя ставшей привычной мантрой “не сейчас, еще не сейчас”, день провел в каком-то ступоре, вечером поужинал кое-как, а как погасили свет, обреченно улегся на свое место. Думал, не заснет, но почти сразу провалился в мутную дрему, когда не можешь различить сон и явь. Скрипач поднимался по команде, одевался, шел в душ, на завтрак, строился, толкался в очереди у борта. Вскакивал в ужасе — забыл баллоны! А, всего лишь сон… и снова — подъем, душ, завтрак, построение, спуск, укол страха — где Диаманти? Почему его нет в лодке? Нет, приснилось. Подъем, душ, завтрак, построение… Ох, дьявол, какие?? Какие из них продольные, а какие поперечные? Звон в голове, никак не вспоминается… После этого (совсем уж нелепого) кошмара кто-то толкнул Айзека в плечо — пора вставать.

Завтракать Скрипач не стал. Взял поднос на случай, если кому-то из товарищей захочется добавки. Завернул пару тостов в салфетку, сунул в карман. Скорее всего, превратятся в просоленную кашицу с песочком, но случаются ведь и чудеса. На страдающего в проходе Кида Айзек посмотрел с сочувствием, смешанным с превосходством. Сам-то он додумался заранее дойти до гальюна, а там и волшебные два пальца не понадобились, стоило только позволить себе подумать.

На построении Скрипача начало трясти. Все словно заволокло вязким туманом, лица стоящих рядом морпехов сделались вдруг какими-то усредненными, будто их сложили вместе и разделили на всех поровну. “Наверное, смерть видит нас вот такими, одинаковыми,” — пришла в голову совсем лишняя мысль. Капрал повернулся, чтобы затянуть какой-то ремень, и баллон (Вольфганг, определил Айзек) легонько впечатался Скрипачу в бок. Отпустило. Вот же — Диаманти. Вон Винк, который умеет исполнять реквиемы на картах таро. Дойчи, с легкостью играющий на струнах души. Слипуокер со своей особенной нотной грамотой (воспользовался советом или нет? рука, кажется, в порядке). Мыло и Заноза (которого Скрипач начал мысленно называть Веревкой, потому что утонченное чувство юмора не проблюешь). Где-то там, в строю, Стилл, Сайленс и Наггет, благослови их Господь за их небезразличие (что угодно, только бы не оно).

Отпустило.

В спину ударили духовые, будто просветили насквозь, и Айзек почувствовал себя почти прозрачным, но не невидимым, не одинаковым, не взаимозаменяемым. Смерть не обманешь, от нее, наверное, не скроешься, но ведь она и не враг Скрипачу.

У Айзека два врага.

Один там, на острове. Другой тут, под сердцем.

Вера в мистическое давалась Скрипачу легко, как вера вообще в любую ерунду: в эльфов-подменышей, теорию относительности и непогрешимость командования. Может быть, это принадлежность к волшебному миру музыки развивала фантазию, а может просто у него была к этому природная склонность. Так или иначе, вера в чудо с детства была щитом Айзека от недружелюбной действительности.

И теперь — самым удивительным, но совершенно неподозрительным образом! — каждое слово Стэнтона оказывалось не про дивизию, а про него, Скрипача.

Церемония перехода из одной части жизни в другую.

(Скрипач — нет, тогда еще Айзек Янг — неловко вываливается из грузовика вместе с другими такими же растерянными новобранцами. В жалком подобии строя он оказывается почти (и все-таки не совсем) в самом хвосте. Хороший знак. "Добро пожаловать в новую жизнь," — хмыкает кто-то рядом с ним. "Новая жизнь," — беззвучно, одними губами, повторяет Айзек. Звучит отлично.)

Тщеславие, хвастовство, невежество.

(Скрипач думает, что справится сам. Помощь ему не нужна. Он не пишет родным, не ходит на службы, не примыкает к шумным компаниям. Диаманти? Диаманти не в счет. Айзек должен быть рядом, это его работа. Работа, с которой он справится. Сам. Вот и все.)

Не бояться прошлого... Вернуться...

(Айзека — в духоте кубрика — прошибает холодом, затем приходит тошнота.)

(А, отбой, это просто кто-то из футболистов снял ботинки.)

(Он не боится. Он не вернется, так что и бояться тут нечего.)

Нет, не может это быть про него. Винк прав в своем толковании. Конечно, прав. Ему ли не знать, что говорят его карты. У Стэнтона хорошие руки, таким хочется верить. Айзек успел заметить, что иногда они дрожат, но когда доходит до дела, не подводят. Вот и сейчас: плавные, уверенные движения, приятно посмотреть. Если бы карты звучали, вышел бы...

...отличный реквием.

(Лезет же всякая чушь в голову.)

— Ух ты, действительно совпадает. Себе ты тоже гадаешь? И... как? Сбывается? — Скрипач поерзал немного на кровати, облизнул пересохшие губы. — А можно мне погадать? В смысле, не мне, я-то не умею, а на мое будущее?

(Никаких малодушных кубков там нет и быть не может, Айзек был уверен, но все же хорошо было бы убедиться...)

Пока Хильде собирала биологические образцы, Реми бесстрашно протянул руку к фиолетовому кристаллу. И оказалось, что в том оставался какой-то остаточный заряд электричества - как только учёный коснулся кристалла, между рукой в перчатке и кристаллом проскочила электрическая искра. Если бы это был комикс, после этого Реми должен был бы обрести сверхспособности и навязчивое желание творить добро в цветном костюме - но это была суровая реальность, и доктор получил лишь слабенький удар током. К счастью, костюм защитил учёного от сколько-либо серьёзного вреда, но, похоже, трогать эти кристаллы голыми руками, не озаботившись заземлением, не стоило. Но при наличии заземления с ними, вероятно, можно было более-менее безопасно работать.

Медаль! Даже в самых смелых мечтах Айзек не забредал в этакие фантастические дебри. Он едва не пропустил мимо ушей все остальное, но выражение лица Диаманти, тон его голоса вывели Скрипача из ступора. Капрал не был склонен к проявлению эмоций, и Айзек, прекрасно чувствовавший такие вещи, тут же напрягся и попытался понять, на какую именно мину он наступил.

Он-то, конечно, спрашивал не совсем про пулеметчика. Да и вообще задал вопрос только чтобы знать, в случае чего сочинять историю про продолбанный огнемет или честно признаться, что бросил его, когда спасал товарища. Помогать Диаманти и было его работой. Скрипач просто одалживал капралу свои руки. Тащить, стрелять — ну и вентиль крутить, куда же без этого. То, что к рукам прилагался остальной Айзек, являлось всего лишь недоразумением длинною в восемнадцать лет. Но Мрачный вроде и не подозревал Айзека в том, что тот его бросит. Что тогда? Неужели он волновался за Скрипача? О-о-о...

Здесь, на палубе "Зейлина", где самая большая опасность исходила от беспощадно засасывающих в свои ряды футбольных команд, под этим очень голубым небом, среди этих очень живых людей, трудновато было поверить в конечность бытия. А в конечность собственного бытия, и уж тем более бытия Диаманти, — и вовсе практически невозможно. Вот же он стоит. Хочешь — можно потрогать (если не боишься получить в глаз).

И все же Айзек знал, что записаться в огнеметчики — это такая сложная форма суицида. Почему Мрачный в это впрягся, Айзек не спрашивал. А с ним самим все было просто: он думал, что терять ему нечего, а выиграть в эту лотерею он мог целый мир, где ему нашлось бы место.

Конечно, он не хотел умирать. Но были вещи страшнее смерти.

(Конечно, он хотел стать героем. Но существовали сокровища дороже медали.)

— Ну какой из меня герой, — Айзек виновато улыбнулся. — Я буду торчать у тебя за плечом, не беспокойся.

("Даже если нам придется спуститься в ад," — хотел добавить он, но не стал. Получилось бы, что он как-то немножко навязывается.)

  Малой стал пользоваться добротой Диаманти и решил, что он охеренный друг и товарищ. Можно было бы ему в легкой форме насилия пояснить, что так просто это не работает, но в корабельной санчасти была преимущественно одна пехота, которая и варилась в собственном соку. Поначалу на вопросы Скрипача Серджио отвечал односложно, но потом группа картежников, в которой нашлись даже братишки по Гуадалканалу, тоже стала поддакивать и спрашивать, так что Мрачный был вынужден отвечать полнее и интереснее обычных первых ответов "Ну, типа". В общем, Янг ближе к высадке уже мог начать писать письмо-байку своей мамуле, какой он офигенный моряк Попай, череп японского адмирала выслал домой на прошлой неделе.
  На палубе Малой поймал Мрачного очень вовремя, блять. Надо в школе учить людей тому, что если человек шляется на палубе корабля в одиночестве, то вот не желательно лезть к нему со своими вопросами. Вопрошающему-то ничего за это не будет. А конкретно взятый ответчик сейчас стоит и ловит глюки.

  Январь. Где-то южнее умываются кровью морпехи на склонах горы Остин. В районе побережья же 8-й полк с приданными подразделениями идет куда легче, но тоже с трудом, с треском. Не то что безымянный, а даже не номерной холм, даже не холм, а так, возвышение, видимое только на мелкой топографической карте. Но, когда на холме внезапно оказывается японский Гочкисс, каждый морпех любую складку местности кожей чувствует, лучше всякой гороховой принцесски. Какой-то уникум орет: "Огнеметчика вперед!", а куда вперед-то, дурачина, когда до пулемета футов еще четыреста, не меньше. Срезает даже не пулеметчика, просто стрелка. Он как-то заваливается, в какую-то мертвую зону, лежит там и орет. Он в шоке, ничего осмысленно сделать не может. А воевать-то еще толком не умеет никто. Первый побежал – упал. Второй побежал – упал. Третий даже не побежал, только поднялся – и тут же рухнул под собственным мертвым весом. Тук-тук-тук, тук-тук-тук. И этот все орет. Капитан выдвинул какое-то отделение в обход, а пока они обходят: тук-тук-тук, и все будто рядом с головой. Неприятно.
  Никто не додумался, да и знал про такую штуку, как выстрел из милосердия (а если бы не стал – поди-ка выстрели), и, когда до парня все-таки добрались, то он еще жил, уже не кричал, а тихо стонал, а в груди большое размытое пятно из крови и грязи. Не донесли, конечно. Если бы кто-то добрался, может, и выжил бы, кто знает. А так вместо одного трупа – четыре. И как дальше быть?

  Диаманти посмотрел на Малого глубоко, будто насквозь, и грустно. И как такое этому сопляку рассказывать? Потухнет ведь. Да и не мастер он байки травить. Тут сержанта бы какого-нибудь. А так...
  – За пулемет или пулеметчика тебе медаль дадут. Потому что ты совершил героический поступок. – бодро, но совсем не бодрым голосом, оправдывающим свое прозвище, начал он. – А героический поступок – это прикрытие собой чьего-то косяка. За то, что я спалил несколько дзотов и ущелий, мне никто не дал медаль. Потому что это – моя работа. Если бы я накосячил – кто-то бы получил медаль, прикрывая мой косяк. И, может быть, умер. Потому что это – не его работа. Носить оставленные пулеметы и раненных пулеметчиков – не твоя работа. Если каждый будет прикрывать чей-то косяк – будет больше медалей. Если каждый будет делать свое дело – будет меньше трупов. Решай сам. Впрочем, если меня ранят, я буду благодарен, если ты оттащишь меня за какой-нибудь камушек, где пуль поменьше.

Дни следовали за днями, жара и безделье собирали свою кровавую потную жатву, Айзек маялся от неясной тревоги, одиночества и отсутствия возможности нормально помыться. Ближе к третьей неделе плавания с ним случилась новая (точнее, хорошо забытая старая) напасть, на корабле, полном морпехов, неуместная от слова "совсем". Сначала он толком даже не понял, что произошло. Смутное ощущение, будто что-то (причем не обед) подкатывает к горлу. Легкое покалывание в кончиках пальцев. Проступившие чуть ярче контуры действительности. Через несколько дней желание сделать с этим что-нибудь стало напоминать манию. Особенно нелегко было в присутствии Диаманти, тогда ладони прямо-таки начинало жечь огнем. Айзек улыбался и прятал руки в карманы.

Он не собирался сдаваться.

Не собирался.

У него была сила воли.

Спину этого верблюда, сам того не подозревая, переломил военный корреспондент Шеррод со своим проклятым блокнотом для записей.

Айзек как раз мчался по очередному поручению, думая о важном, и едва не сбил военкора с ног. Виновато улыбнулся, извинился четыре с половиной раза и уже собирался испариться, как Шеррод озадачил его своим фирменным вопросом. Скрипач даже огляделся по сторонам — может, это он не ему? Кому какое дело до его, Скрипача, мнения о войне и высадке на Тараве? Но нет, корреспондент смотрел именно на него и даже готовился что-то записать в очень хорошем блокноте с прекрасной разлинованной бумагой.

Скрипач помотал головой, отказываясь от сигарет. Облизнул пересохшие губы, не отрывая от блокнота глаз.

— Большая честь — сражаться за свою страну, — заученно начал он. Правда, тут же тон его из пафосного стал, скорее, виноватым. — Я... Что меня спрашивать? Я в бою ни разу не был. Но на Гуадалканале справились, и тут, значит, справимся. Я, конечно, за себя беспокоюсь — не в том смысле, что боюсь! — в смысле, что вдруг не потяну. Только вы это, пожалуйста, не записывайте. Но за остальных беспокоиться не приходится, они-то потянут. Может, так оно и работает, я не знаю. А джапы на острове останутся, сержант говорит, они как тараканы, — Айзек не считал, что японцы похожи на тараканов, просто очень боялся сглазить. — Извините, курить я не курю, а можно мне пару листов из вашего блокнота?

Шеррод вырвал из записной книжки два чистых листа. Скрипач продолжал смотреть на блокнот с вожделением. Военкор удивленно вскинул брови, но добавил еще парочку. Видимо, человеку было что написать.

Со своей добычей Айзек забился в брезентовую нору у спасательных шлюпок. Достал огрызок карандаша, старательно заточил его, извлек из кармана пилочку для ногтей и принялся чертить на листах линии, а затем рассаживать на них, как на полочках, точки, похожие на жирных жуков с хвостами.

Уважаемый господин Риттер, надеюсь, вы находитесь в добром здоровье и артрит вас не беспокоит.

Герберт Риттер — учитель Айзека — приехал в Штаты из Германии лет пятнадцать назад. Он был человеком глубоко аполитичным, в первую очередь по причине своей крайней рассеянности. Его не интересовало ничего, кроме музыки, пива и скачек. Мало кто в Штатах, по предположению Айзека, смог бы показать на карте Бешио, но Риттер с первого раза не нашел бы даже Японию. Писать ему было безопасно, потому что можно было опустить пассажи про "пролить кровь за Родину" (честно говоря, о своей стране Айзек вообще мало думал, что бы там он ни наплел Шерроду), не имело смысла бодриться или, наоборот, нагнетать, а главное — шансов, что Риттер ответит, практически не было. Расстались они на том, что пухленький немец в очках с толстой роговой оправой едва не сломал о голову ученика скрипку, когда тот объявил ему, что записался в морскую пехоту.

"Неблагодарный мальчишка, — кричал Риттер, размахивая инструментом. Айзек стратегически отступил за концертный рояль, и немец пытался достать его, перегнувшись прямо через закрытую крышку. — Десять лет! Десять лет работы den Bach runter! Как это... под хвост! Ты думаешь, это твои руки?! Это наши руки! Мои руки! Да я скорее!... — возраст давал о себе знать, и Риттер начал слегка задыхаться, — ...чем в эту мясорубку..."

Айзек помнил, что даже слегка испугался и спрятал руки за спину, мало ли что. Но, конечно, делить его пальцы пополам никто не стал, Риттер просто выгнал его взашей и велел никогда больше не показываться. А про письма речи как-то не зашло.

Надеюсь также, что вашего любимого Хофнера удалось отреставрировать, в противном случае это была бы грандиозная потеря. Рад сообщить, что мне, в свою очередь, даже швов накладывать не пришлось.

Я нахожусь очень далеко от дома, скоро мне предстоит первый бой, но я пишу вам не поэтому. Вы упрекали меня в том, что, став добровольцем, я отказался от своего предназначения и от Божьего дара, которым является талант. Что война — гиблое дело, удел недалеких варваров, и там нет места музыке. Вы ошиблись. Я теперь слышу ее очень явственно. В ритме шагов, в рокоте моторов, в людях, которые меня окружают. Иногда мне кажется, что ее можно увидеть и даже дотронуться до нее, но не исключаю, что это побочный эффект бензедрина.

Я приложу к письму доказательства. Конечно, обстоятельства не располагают к сложным формам, но, думаю, и этого будет достаточно, чтобы составить мнение.

Обратите внимание на мелодию, которая называется "Мрачный жнец". Если я погибну, мне бы хотелось, чтобы последние четыре такта выбили на моем надгробье. А если нет, то, по моему мнению, это очень хорошее упражнение на постановку мизинца для начинающих. Может, вам пригодится.

Искренне ваш,
Рядовой первого класса Айзек Янг

P.S. Помните, вы говорили, что я еще поблагодарю вас за те изуверские упражнения для борьбы с волнением и твердости рук? Спасибо."

Новость о том, что дивизия отправляется в бой, застала Скрипача врасплох, хотя, положа руку на сердце, намеков на такое развитие событий было предостаточно. Эти намеки летели над кораблем, плыли (ай, шли, конечно) вокруг, слышались в негромких разговорах и нервных смешках морпехов. Может, Айзек просто их не замечал. Или замечал, но не хотел понимать, что они означают.

Нет, он ждал своего первого сражения, как иначе! И все же ему было спокойнее, пока между ним и высадкой на враждебном острове присутствовали "еще одни учения", на которых можно было... ну, как-то увеличить свои шансы на выживание или что-то исправить. Теперь "исправить" было уже ничего нельзя, и "Зейлин" приближался к своей точке назначения с неотвратимостью музыкальной партии, которой одна дорога — к коде (и скажите спасибо, рядовой Янг, если композитор взял на себя труд дописать эту сюиту до логического конца, а не бросил на второй части, как некоторые).

Мысли о предстоящем бое все еще оставались абстрактными, но теперь эта неопределенность, неспособность даже представить не успокаивала, а тревожила, царапала изнутри, выкручивала желудок. Кажется, у древних египтян бог мертвых взвешивал сердце человека на весах, решая, какого посмертия тот достоин? Вот такими весами для Айзека была Тарава. Можно обмануть себя, можно обмануть бога (особенно древнеегипетского), но весы — точный инструмент, и на эту непогрешимость Скрипач надеялся, и этой же непогрешимости боялся аж до тошноты. Иногда у него даже проскакивала и вовсе поганая мыслишка — неплохо было бы, чтобы япошек на Бешио после артподготовки не осталось. Или осталось, но как-нибудь так, в меру. Не очень много.

(Еще Айзек в глубине души очень рассчитывал, что ему не придется никому выдавливать пальцами глаза. То есть, теоретически он был готов — ради своей страны. Но ему этими руками потом еще Гайдна играть, если повезет. Да и вообще, одно дело на спусковой крючок жать, и совсем другое — вот так, живого человека...)

Получилось, что еще до начала боевых действий Айзек столкнулся с главными врагами морского пехотинца — бездействием и мучительным ожиданием в условиях, мало пригодных для жизни. Заняться было решительно нечем. Скрипач не пил, не курил, не ходил на службы и не умел толком заводить знакомства. Жизнь Айзека до учебки была очень маленькой: семья, книги и музыка. Ничего, напоминающего о ней, он не пожелал взять с собой — из упрямства, а еще, честно сказать, из опасения, что в трудную минуту захочется повернуть обратно.

К счастью, свой неважный вид и отсутствие аппетита Скрипач легко мог списать на морскую болезнь, потому что в своих страхах Айзек признался бы разве что Господу Богу (но с Ним он временно не разговаривал) и, может быть, еще Мрачному, если б тому пришло в голову спросить.

Капрал Диаманти, которого Скрипач тайно считал своим лучшим другом, слег с приступом малярии, так что Айзек повадился таскаться в лазарет и околачивался там, пока его не прогоняли: носил лежачим кофе, сигареты и слипшиеся от жары леденцы, передавал сообщения, выполнял мелкие поручения и рассказывал новости. Слегка ошалев от безделья, морпехи принялись подшучивать друг над другом, и Скрипач ежедневно докладывал о новых хитроумных схемах и высокоинтеллектуальных приколах, сопровождая их экспертными комментариями и оценками за технику и артистизм.

—... заорали на ухо "Тревога!" посреди ночи. Он, конечно, вскочил, ну и сунул ноги в ботинки. Да ладно, консервированная фасоль — это еще ничего, — рассуждал Скрипач, сидя на пустой койке и болтая ногами. — Мне как-то перед отчетным концертом перепелиных яиц насовали. И если бы свежих...

—... дверь открывается, ведро падает с диким грохотом... только это, представьте себе, оказывается, совсем не рядовой Смит...

—... я проснулся я с утра, и еще думаю: как-то все на меня странно смотрят. Ну, мало ли. Пошел умываться, смотрю в зеркало, а там...

(Надо сказать, что розыгрыши, в результате которых все остались живы и при своих конечностях, по умолчанию считались Скрипачом совершенно безобидными.)

— Слушай, Малой, — вслед за Мрачным временные обитатели лазарета начали называть Айзека новым прозвищем. — Если бы ты хотел кого-нибудь подколоть, что бы ты сделал?

Скрипач возвел глаза к невысокому потолку, выстучал пальцами по чашке с кофейной жижей мудреный ритм.

— Ну... я бы договорился с ребятами... хорошо бы с кем-то из ветеранов. Рассказал бы человеку пару историй о том, как у бойцов от стресса крыша едет. А потом как-нибудь утром начал бы ему заливать, что, якобы, он ночью вставал и делал что-нибудь странное — ходил, разговаривал, мины искал. И что вроде как его пытались разбудить, но без толку. И так пару-тройку раз. Тут главное, чтобы остальные поддакивали, мне одному никто бы не поверил.

Капрал Мрачный, рядовой первого класса Скрипач

  – А че, ты карабин не таскаешь? – удивляется Заноза. Потом вздыхает. – Флаг у него и так есть, флагом его не возьмешь. Тут или пистолет надо, или меч, или блядь гаубицу целую. – Но твой довод кажется ему убедительным. – Ну да, наверное, до операции не это самое. Слушай, но тебе если попадется второй, ты мне отложи, а? Сменяю на что-нить. Или меч. Меч это джек-пот. За меч он удавится, наверное.

  – Ептыть, Мрачный, ты че все испортил! – сразу накатывают на тебя сослуживцы, после твоей обличительной речи. – Подумаешь, нахлобучат! И так нахлобучат! Пацан ни разу Бенни не пробовал, а нам, может, скоро высаживаться. Должен он знать, что ему дохтор прописал! Подумаешь, денек сонный побегает.
  Больше всех расстраивается Стилл.
  – Вот тя правильно Мрачным назвали! Нихуя ты разницы не понимаешь, между шуткой и хуйней.
  – Забейте, – говорит Наггет. – Мрачный не хочет, чтобы Скрипач стал на ступеньку ближе к нам. Для себя бережет!
  Все ржут.
  – А правда, Сердж, чего ты так с ним возишься? Нахуя он тебе сдался? Он же из этих... из интеллигентов. А ты вроде нормальный. Думаешь, он тебя в музыкальный колледж после войны устроит? Ты там только на нервах у дерижера играть сможешь, и то хуёво, – замечает Сайленс.
  – А правда, Мрачный, с чего вдруг?


Скрипач
  Долго и упорно трешь мылом форму. Надо теперь повесить посушить.
  Потом возвращаешься.
  Все разошлись, один только Стилл меняет шнурки в ботинках.
  А как же посвящение?
  – Мрачный говорит, не дорос ты ещё, – пожимает плечами Стилл. – И он, сука, прав. Но ничего, однажды мы сделаем из тебя морпеха. Через тернии блядь к звездам. Так говорят у вас там в обсерваториях, да? Ну, вот. Не боись. Успеется.

Капрал Мрачный, рядовой первого класса Скрипач

  Под напором воды грязь отлетает от автомобиля кусками, но кое-где она присохла слишком сильно, а кое-где застряла в выемках, так что приходится пустить в ход и щетку.
  Скрипач в итоге оказывается угваздан пятнами разного размера, так что они местами даже напоминают странный камуфляж, а местами – просто угвазданную форму. А Диаманти – ещё терпимо.
  Брэгстон магическим образом оказывается рядом как раз когда Мрачный произносит свою обличительную речь.
  – Про начвора так не надо, – слышит он скрипучий голос. – Про остальных – согласен. Нате вам ветоши ещё. Зеркала оттереть не забудьте.
  И уходит по своим делам.
  К моменту, когда вездеход сияет, как новенький, а вы уже порядком удолбались, оттирая его от пятен, мастер-сержант приходит принимать работу.
  – Пойдет, – говорит он удовлетворенно. – Терь движок. Нате, поешьте и приходите в зону 2.
  Он оставляет вам три сэндвича и бутылку с водой. Один можно разделить пополам, но, возможно, его должен съесть капрал, как старший?

  Дальше движок. Помогаете вытащить его (лебедка лебедкой, а подправлять руками приходится), отбить гайки, разобрать. Кроме вас работают ещё два морпеха и мастер. Потом разбираете, чистите, смазываете, пока Мастер ищет, в чем проблема, и отправляет одного из своих за нужными запчастями. Потом, без сюрпризов, собираете, ставите на место, проверяете. Так день и проходит.
  Возвращаетесь в казарму, в меру удолбанные. Надо бы форму привести в порядок.

  – О, Скрипач! – облепляют тебя сослуживцы. Стилл, Сайленс и Наггет. Все старослужащие, "побывали", "понюхали пороху". – Да ты никак первый раз на мастера батрачил! Теперь ты должен пройти особое гаражное крещение. Такой обычай. Тогда ты станешь на одну ступеньку ближе к нам.
  Все очень просто: сначала на лоб и на руки тебе наносят морскую воду, смешанную с машинным маслом, потом ещё надо выпить этой воды (уже без масла) из котелка от фляжки, в котором лежит гайка и болт. Простая какая-то церемония. Даже, можно сказать, скучная.
  Но такой обычай.
  Ты же хочешь быть на ступеньку ближе к ним?
  – Да не дрейфь, от одного стакана морской воды никто не умирал ещё!

  К Диаманти тем временем подваливает Заноза.
  – Слышь че, Мрачный! Тут такое дело. Продай мне пистолет, а?
  Он объясняет, в чем история. Один очень нехороший человек (Заноза описывает его иными словами), майор Гильемо, заместитель командира полка по технической части, не даёт положительную характеристику зятю Занозы, который служит в батальоне морских пчел. Из-за этого зятю не дают следующую категорию техника. А пора бы уже давно.
  – Но парни доложили, что пидорас-сэр страсть как падок на всякое японское барахло. Купил у кого-то там флаг, кортик и ещё какую-то косоглазую хуйню. Он даже, говорят, не то пряжки, не то погоны у кого-то покупал. Чуть ли блядь не палочки для еды ихние. Коллекция, блядь. Наверное, раскладывает её перед сном и лысого гоняет от счастья. Он за пистолет Тайлеру выпишет все, что надо. Ммм, ну че? Ну или сменяй, если не хочешь продавать. Смари че есть!
  Заноза показывает тебе пачку бензедрина, почти целую, без одной таблетки.
  – Ну че, ты как?
  Краем уха слышишь, что там толкают молодому. Чет нихуя ты не помнишь такой церемонии. Новый прикол какой-то, видимо.

Несмотря на дельный совет, Айзек немедленно начал думать, и именно о фигне. Не поперек Диаманти, конечно. Скажи ему сейчас капрал подпрыгнуть и полететь, он бы ей-богу попытался, только угол взлета бы уточнил. Просто вот такая у Скрипача была привычка — думать. И хрен от нее избавишься, хуже, чем курение или ногти грызть.

Думал он о том, что выходит какой-то диссонанс. С одной стороны, тебе твердят и всячески показывают, что морпехи — твоя семья, и на любого из них ты можешь положиться в трудную минуту. С другой стороны, все кругом мудаки и подсовывают тебе негодные баллоны, а потом еще с тебя же за это спрашивают, как же так? Поломав полминуты голову над этой загадкой, Айзек вспомнил собственных братьев, и все как-то встало на свои места. Ну да, семья. Ну да, в трудную минуту помогут. Ну да, мудаки.

Да и что такое "мудак"? (Философствовал Айзек, пидорася, так сказать, членовозку.) Мудак — понятие относительное. Вряд ли тот же складской встал с утра с кровати с мыслью "побуду-ка я сегодня мудаком". Ну, выдал некондицию. Но они и ведь не в бой собираются, а так, на учения какие-то. Ну надерут задницу некоему Айзеку Янгу. Так ее все равно надерут, за то или за это. Вот тоже проблема в масштабах вселенной. Где вселенная, а где задница.

Мысль о том, что все взыскания в морской пехоте распространяются наподобие водопада, от верхних чинов к нижним, и брызги разлетаются во все стороны, тоже была не нова и не вызывала у Скрипача внутреннего протеста. Айзек привык к такому раскладу еще в школе, и теперь просто тихо радовался, что стоит под этими "струями" не один, а в хорошей компании. И что это по крайней мере метафорическая вода, а не метафорическое что похуже.

А баллоны перед учениями надо будет действительно проверить. Философия философией, напалм напалмом.

Татьярра успела только заметить, как её оскаленная пасть словно онемела в таком положении, как загривок топорщится пушистым белым гребнем — а потом перестала замечать вообще что-либо: в поле зрения остались только треклятые пауки. И каждое их движение стало таким чётким, и чёрные их туши краем глаза виделись солнечно-красными… Уж она-то знала, что это такое — боевая ярость так начиналась, благородное наследие предков, не каждому воину доступное даже в Рашемене. Милостью вседержащей троицы, когда-то оно проявилось у Татьярры, едва ли не раньше, чем способности к колдовству, и с тех пор просыпалось порой, когда особенно разозлят. Например вот, когда среди ночи разбудят.
Скалясь и пригибаясь огромным белым телом, она издала радостный алчущий рык — прозвучало это страшнее скрежета всех вместе взятых пауков.

Мимо заварушки на Гуадалканале, которая для многих разделила жизнь на “до” и “после”, Скрипач промахнулся. Не попал он и на первую волну кутежей в Веллингтоне, и, прямо скажем, к лучшему, поскольку к кутежам Айзек был приспособлен еще меньше, чем к войне, а это о чем-то говорит.

Для него, оказавшегося в Новой Зеландии сразу после учебки, мало что поменялось, кроме погоды — и, конечно, людей. Вот уж чего Скрипач боялся, пожалуй, больше, чем первого боя, так это не вписаться. Что остальные пронюхают каким-то непостижимым образом, что он не вполне настоящий морпех. Ну, то есть по бумажкам-то настоящий. И лагерь он прошел вместе со всеми — марши, стрельбы, монотекстурную жратву, даже прививку от стобняка, будь она проклята четыре с половиной раза. Но на деле под формой цвета хаки — десять классов музыкальной школы, год в консерватории и, стыдно признаться, сюита для фортепиано в тональности ре-мажор. (То есть, если совсем начистоту, Айзек дополз только до середины куранты, но все равно, конечно, кошмар.)

Если бы не жгучее желание доказать всем, какой он всамделишный, компанейский и разудалый, жизнь Айзека в Веллингтоне была бы скучной и размеренной, полной муштры, дежурств и редких вылазок на концерты органной музыки. А так ребята из отделения быстро просекли, что с помощью волшебных слов “а слабо?” Скрипача можно развести практически на любую хренотень, и увлекательные приключения посыпались на Айзека, как из рога изобилия. Вылезти и залезть обратно, но уже с выпивкой. Отвлечь разговором. Стрельнуть адресок. “Как я дошел до жизни такой?..” — задавал себе вопрос Скрипач, улепетывая по подворотням от хозяина кондитерской, из которой он на спор пытался стырить два эклера. — “Как вышло, что человек, целый день торчащий в магазине сладостей, так быстро бегает?” — всплыл в его голове второй риторический вопрос. — "Может, потому что правда на его стороне, и это придает ему сил..."

Айзеку вообще была свойственна несколько избыточная живость мысли — проклятье для рядового военнослужащего — но всю тяжесть своего положения он, ни разу не побывавший в бою, пока еще не успел осознать. О войне, впрочем, ему совсем не думалось, или же думалось так абстрактно, что очень трудно было бояться. Вот они куда-то высаживаются, вот в кого-то стреляют, и красная-красная кровь летит тяжелыми брызгами, как чернила, когда неудачно встряхнешь перьевую ручку. Вот семья получает сообщение о его трагически-героической гибели. Тут-то, конечно, они все поймут, как были неправы, и как виноваты перед ним. Мама, наверное, заплачет.

На этом месте Айзеку обычно становилось жалко и маму, и себя, и в глазах как-то подозрительно начинало пощипывать, так что он переставал думать об отдаленном туманном будущем и переключался на более насущные проблемы.

Одной из таких проблем, к примеру, были слухи о грядущих учениях на воде. Еще по пути в Новую Зеландию Скрипач, по-братски делясь содержимым желудка с тропическими рыбками, начал подозревать, что погорячился с “морской” частью пехоты. Но отступать было некуда, да и не положено. Морпех он или хрен собачий, в конце концов.

И вот уже второй раз за ночь Таль (подозрительно хорошо отрепетированным движением) выхватил арбалет, и вновь искры так и посыпались из механической перчатки. Рашемаарец закусил губу и чуть не застонал от боли и обиды.

А ведь у него почти получилось!

Эта идея появилась у Таля в ту ночь, когда они дежурили с Саритом. Когда он сравнивал ладонь дроу со своей, когда смотрел на него сквозь дымчатый воздух над костром, когда наблюдал, как он проверяет арбалет (и строптивое оружие разве что не мурлычет в его руках). Тут-то тифлингу и пришла в голову мысль. Может, если бы он притворился Саритом... Ну, не обязательно именно им. Кем-то, кто придется арбалету по душе. Может, тогда он сменил бы гнев на милость. Конечно, чары иллюзии бы тут не помогли: у оружия ведь и глаз нет, только душа. Но если немного изменить фокус, если чуть-чуть доработать плетение заклинания...

Над этим-то он и пытался работать в те (немногочисленные) часы, что не были заняты дорогой, дежурствами или возней с тележкой. И у него почти получилось! Если б только они не застряли в заднем проходе Андердарка, где не достать было даже простейших материалов... Ему не хватало самой малости. Какого-нибудь катализатора. Для тележки он снова использовал кровь, но тут его кровь, конечно, никак не годилась.

С другой стороны...

— Przepraszam, — тифлинг шагнул к Сариту, провел двумя пальцами по вымазанной алым щеке и быстро отступил обратно, пока ему не дали пинка. Руна, начерченная на перчатке левой рукой, вышла кривоватой, и все же искры на мгновение окрасились в ярко-красный, а потом и вовсе пропали. Таль мысленно потянулся к арбалету и услышал довольное урчание существа, которое почувствовало, что пришло время обеда.

— Переходим к фазе тестирования, — пробормотал тифлинг, вскинул оружие и выстрелил в ближайшего паука. — Vozík, kousat! Фас!

Полурослик благодарно принял фляжку, сел поровнее и отпил воды.
- Фаргасом меня зовут.
Он пошарил по карманам и достал носовой платок, цепочку с золотым кольцом на ней. Цепочку он осторожно отделил и убрал обратно, а платком протер лицо.

- Ух, спасибо, странники. Пропал бы я без вас. Угораздило же налететь на гнездо пауков. Десять лет хожу в экспедиции и первый раз такое. И ведь охрана со мной была и друзья верные, да что ж... - он расстроенно махнул рукой. - Я родом из Невервинтера. Антикварщик я, магазинчик у меня есть, женушка его держит, а я в походы хожу да древности всякие привожу. Какие покупаю, какие сам выкапываю. Ну вот и решили мы с друзьями попытать счастье в Подземье, да вот только не дошли. И карта у меня осталась. Боюсь, вернутся они несолоно хлебавши, да еще и меня хоронить наверняка собрались. Ох Гвенде ж дурные вести привезут как пить дать, прежде чем я вернутся смогу, - от последней мысли полурослик скривился, будто откусил лимон.

- А вы куда путь держите, коли не секрет? Я б вас отблагодарить хотел, да только ценного я ничего благоразумно в Подземье не взял. Но если чем могу поспособствовать вашему делу, вы скажите, буду рад.

Вильда растолкала тифлинга с большим трудом (и наверняка не без помощи Тиморы).

Шуушар, должно быть, выбрал для стоянки самую мягкую скалу во всем Андердарке: Таль никак не мог заставить себя от нее отлепиться. В одеяле было тепло и уютно, живот не сводило от голода, и даже от Ронта можно было лечь подальше — так, чтобы не слышать его оглушительного храпа. А уж каким свежим и чистым был воздух тут, у реки! Короче, большая разница с пещерой в Велкинвелве. Так бы и продрых сутки напролет.

Пару часов назад первая смена казалась сущим наказанием: после утомительного путешествия и сытного ужина хотелось лечь поскорее. Теперь Таль поменял мнение. Первая смена — это еще ничего. Продрать глаза после жалкого огрызка сна — вот где страдание и преодоление. Не вполне еще проснувшись, он наощупь натянул кольчугу, прихватил оба арбалета — строптивый и смирившийся со своей судьбой — и побрел на свет, к тлеющим углям костерка. По дороге, правда, споткнулся о Сарита: того в темноте нелегко было разглядеть даже широко открытыми глазами. Не пропадать же добру вооруженной боевой единице? Тифлинг сделал вид, что так и задумано, и знаками показал дроу, что настала его очередь дежурить. Дроу пробубнил что-то в ответ.

— Wzajemnie, — беззлобно отозвался Таль на рашеменском.

Сарит был, в общем и целом, приятным собеседником, если ни словечка не можешь разобрать на этом их подземном наречии.

Заботливая Вильда оставила на углях кастрюльку с травяным настоем. Таль первым делом черпанул кружечку, и горячий терпкий отвар слегка примирил его с реальностью.

Для очистки совести он прошелся по периметру лагеря, позволяя глазам заново привыкнуть к полумраку. Потом настой в кружке кончился, а вместе с ним — и желание Таля шататься по скале. Подземная река и высокие своды пещеры радостно подхватывали любой звук (не иначе истосковались по ним), и тифлингу пришло в голову, что услышать опасность будет, пожалуй, проще, чем разглядеть, так что он со спокойной совестью вернулся к костру.

Сарит уже был там. Таль уселся напротив него, скрестив ноги, но почти тут же снова вскочил.

— Дай-ка руку, — обратился он к дроу. Тот, конечно, не понял. Тифлинг показал жестами. Сарит нахмурился, покачал головой и процедил сквозь зубы еще несколько красивых незнакомых слов.

— Да не бойся, я-то не заразный, — оскалился Таль. — Хвост не отрастишь.

Он прижал ладонь дроу к своей, тот тут же отдернул руку и разразился целой тирадой, не иначе про важность информированного согласия в отношениях, но Таль, дьявольски хохоча тихонько посмеиваясь, уже сбежал на свою сторону костра и разложил инструменты. Тут же из теней вынырнула тележка и улеглась рядышком, чтобы тифлингу удобно было опереться на нее спиной.

Еще час прошел в относительном молчании. Иногда Таль начинал мурлыкать себе под нос что-то, напоминавшее детские считалки. В такие моменты движения когтистых пальцев становились совсем уж точеными, будто и не живое существо, а механизм. Наконец, тифлинг снова поднялся, подошел к Сариту и протянул ему арбалет.

— Вот, возьми этот. Подогнал под твою руку. Тетиву проверил, механизм перебрал. Если обидишь Вильду, я тебе этот арбалет в глотку запихну. Не благодари.

…Татьярра же тем временем сидела себе с гномами под боком и задумчиво курила.
Вода капала у неё с волос и стекала вниз по волчьему меху, единственным источником света были теперь тлеющие в трубке угольки. Дымок над ними постепенно сгущался в клубок переплетённых веток — и на этих ветках распускались сотканные из дыма цветочки.
— А ты что кручинишься? — спросила она у Джимджара. — Два золотых потерял — десять скоро найдётся. И вот ещё что…
Она дотянулась до своей котомки и, покопавшись там, достала свёрнутое одеяло.
— Будь у меня ещё шуба, я б тебе её пожаловала, но другой шубы у меня нет («…поелику я её уже кое-кому пожаловала в Корманторе»), посему жалую тебе вот это вот — в благодарность за славную службу. Без тебя мы б не выбрались.
Дымные лепестки осыпались со странного куста, растущего из трубки, и на ветках остались ягоды — вполне материальные, похожие на очень крупный и прозрачный тёмно-синий можжевельник. Татьярра осторожно оборвала их все в горсть, и волшебный кустик вновь рассеялся дымом.
— Съешь одну такую — будешь сыт весь день. Здесь десять штук, на всех не хватит, но ежели добавить воблы да сухарей, и грибочков каких местных отварить…
С этими словами она лениво выудила из котомки медную кастрюлю, широкую и низкую, открыла крышку — и достала ещё одну кастрюлю, поменьше (в той была ещё кастрюля, в ней — ещё одна…). На дне самой большой хранилась круглая решётка и всякая кухонная мелочь, завёрнутая в рушник. Что бы там ни принесли товарищи, ушедшие по грибы и дрова, кастрюля пригодится — ну хоть воды набрать, чтоб отстоялась.
Что-то долго их нет, кстати. Жаль, она больше не паук, и в темноте отсюда не видит, что там у них творится.

Сарит помолчал секунд пять, переваривая сказанное Вильдой. Одно его ухо пару раз как-то нервно дернулось.
- И огненный шар у вас над головой, - добавил он в конце концов сухо. - От которого такие как я слепнут. Это если никто за цвет кожи не прирежет раньше, - он вздохнул и немного расслабился. - Слушай, Вильда, я не знаю, какой у тебя план насчет меня и зачем тебе тащить темного эльфа в этот твой храм, да только для начала нам надо еды собрать.

Он содрал со стены еще одну полоску оранжевого лишайника, несколько у него были перекинуты через руку на манер полотенца.
- Идем, покажешь, чего со спорами...
Пройдя несколько шагов и увидев раскрошившуюся шляпку, дроу схватился за голову.

- Да что ж вы делаете-то! Нас по этому бардаку только и выслеживать. Я уж не говорю про радость жрать кашу с пылью. Да и мелковаты эти споры. Так, держи, - он всучил Вильде свои полоски мха, - не валяй их нигде! Они пачкаются и нам их потом есть. Он подошел к высоченным грибам, уходившим под потолок пещеры. Найдя два близко растущих, он снял свою рубашку, оставшись в коротеньких черных штанишках, которые, видимо, тут использовались в качестве исподнего и по-хитрому связав рубашку в какое-то подобие мешка, полез между двумя огромными ножками наверх, кажется, собираясь добраться до самого верха.

— Очень далеко, на востоке. Во-о-он та... — тифлинг осекся и крутанулся на месте, хвост его нервно дернулся из стороны в сторону. — Очень далеко, — повторил он уже тише. — У нас в сказках про такое говорят "на расстоянии двадцати семи территорий суверенных государств". Может и мой дом — это всего лишь сказка, — ляпнул Таль и сам не понял, чем это таким липким и холодным его немедленно окатило: ужасом или замешанным на стыде облегчением.

Нет, нет, вон сидит всамделишная Татьярра в волчьей шубе. И охраныш под рубахой царапает грубой тканью. И помнятся песни, от которых пощипывает язык и глаза. И магия, замешанная на горьких травах, бьется под кожей. Все было и будет, и он, Таль, может выбирать, потому что пока есть, из чего.

— Мне, может быть, нужно будет вернуться, — тифлинг задумчиво поскреб когтем рог. — Проводить госпожу Татьярру. Она ведь тоже оттуда. Так уж заведено. Я вот что думаю. Если тебе очень-очень нужно доделать механическую птицу, то ты можешь взять шестерню из отцовского самогонного аппарата. Но даже после того, как ты пару раз стукнешь по ней молотком, и она уже никогда больше не сможет встать на предыдущее место... И после того, как тебе надавали по рогам... И много лет спустя, она все равно будет для тебя "шестерней из самогонного аппарата". Понимаешь?

Вопрос был отнюдь не риторическим: Таль сам запутался в собственной метафоре, и было бы очень славно, если бы хотя бы Вильда поняла, к чему он все это сказал.

Убегать по узким и неровным дорогам Подземья такой большой и разношерстной толпой оказалось очень непросто. Здесь не было дорог, тропинки, были чертовски неровными, периодический единственный проход вперед превращался в узкую щель. через которую проходилось протискиваться по одному. А еще здесь было темно, так что Вильде пришлось зажечь свет. С ним было лучше, но не намного, резкие тени зачастую скрывали неровности дороги не хуже полной темноты.

Шуушар вел компанию сбежавших рабов вперед, ориентируясь по каким-то одному ему ведомым признакам. Они искал влагу на сталактитах и сталагмитах, нюхал воздух со странными булькающими звуками, в общем выбирал проходы максимально неочевидным образом. Так продолжалось несколько часов. Погони видно не было, Джимджар и Ронт начали в голос сомневаться, что куо-тоа знает, что делает, но оптимизм Буппидо и мрачная уверенность Элдет и так и не представившегося дроу, что их обязательно будут преследовать и сейчас надо как можно быстрее двигаться хоть куда-нибудь, поддерживали подобие дисциплины среди уставших беглецов.

По ходу бегства Татьярра обратилась обратно в себя и уже не смогла тащить за всех кулек с добычей. Часть вещей взял Дерендил, а для части Таль быстро собрал какую-то самоходную тележку с ножками, которую тащил за собой на веревочке. Так с небольшой задержкой после небольшого привала, побег продолжился.

В какой-то момент в очередной щели в пещере забрезжил свет. Ронт ринулся туда первый и успел протиснуться до того как хоть кто-то успел среагировать. Свет, правда, был какой-то зеленоватый и не особо дневной, но видимо орк был слегка дальтоник. Вместо логичных в такой ситуации звуков ужасной твари пожирающей орка, с той стороны раздался присвист. Вскоре уже все беглецы пролезли в щель и увидели удивительное зрелище. По длинной пещере, заросшей огромными люминесцентными грибами, текла быстрая подземная речка. Сам воздух здесь как будто светился, над рекой струились потоки мерцающего тумана. Неподалеку через реку был перекинут оставленный неведомыми строителями каменный мостик.



Шуушар погладил себя по бокам и пробулькал:
- Это река впадает в Темноозеро. На той ее стороне, - он указал за мостик, - Шлюблудоп. Мы на верном пути. Осталось найти правильный проход к городу.
С этим словами он неспеша повел всех к мосту.
- Шуушар, постой. За мостом правильная дорога? - встряла вдруг Элдет.
Куо-тоа покачал... точнее поводил головой энергичнее чем обычно.
- Направление правильное, сам я так не ходил.
- Тогда нам лучше пройти вдоль реки, затрудним преследование. И там уже найдем еще один проход. До города много дней пути, должны быть еще дороги.

После небольших дебатов было решено пройти по руслу в сторону озера, где речка была не особо глубокой. Ледяная вода прибавила путникам бодрости, но не настроения. После еще двадцати минут пути, ноги отмерзли у всех, кроме Шуушара и решено было сделать привал. Ронт чуть не устроил снова драки, настаивая на привале на широком плато у самой речки, где росли редкие грибы, но его внезапно осадил дроу, указав на туман в воздухе:
- Фэрзресс. Если не хочешь проснуться с фиолетовой шкурой или чем похлеще, надо уйти от него, прежде чем вставать на стоянку.

В итоге, пропустив еще парочку выходов на другой берег, решили остановиться на высоком утесе, который скрывал лагерь от посторонних глаз и располагался намного выше тумана. Взобравшись наверх, пленники устало плюхнулись на камень. Итак, они сделали это, они сбежали от дроу. Осталось всего ничего, сбежать из Подземья и не попасться никому пострашнее.

Пока Вильда осматривала дворфийку, тифлинг переминался с ноги на ногу рядом, явно не зная, куда себя деть, и мариновался в хорошо знакомом ощущении обидной беспомощности. Неужто ничего не изменилось за прошедшие в добровольном изгнании годы, и он все так же шагу не мог ступить без своих костылей — оружия и инструментов? Неужто сам по себе он ничегошеньки не стоит?

Нет, нет. Таль помотал головой, отгоняя мрачные мысли. Самоедством будем заниматься, когда грибы закончатся.

Вильда стоила больше, чем ее золотая монетка с клевером, это он знал наверняка. Значит, и он тоже. По аналогии. В монетах, даже начиненных божественной силой от аверса до реверса, не было ничего особенного. В инструментах не было ничего особенного. Если Шуур — или как его там? — возьмет в руки его, Таля, ключ на девять, что произойдет? Будет стоять, как дурак, с ключом на девять, вот что. А вот если Таль до него доберется...

Тифлинг прикрыл глаза и почти смог почувствовать в руке привычную тяжесть. Вот было бы здорово сплести такие чары, чтобы из самой этой магии можно было бы выковать любой инструмент, какой нужен... А что, про волшебное оружие он читал немало. Или вот про волшебных скакунов. Чем рубанок сложнее? Если взять...

Таль с задумчивым видом помог жрице примотать ее добычу к предплечью, повозился, будто большой пес, устраиваясь поудобнее рядом с Элдет, и попытался уснуть.

Таль смешно наморщил нос и резко дунул в попытке убрать челку с лица, но непослушные темные пряди тут же снова закрыли ему левый глаз. Собирать волосы заново он не решился: припрятанный осколок обсидиана так и норовил выскользнуть из рукава при любом резком движении. Тифлинг примотал его тряпкой к предплечью, пока Шуур демонстрировал чудеса ловкости, а квагготы топтались у дверей в святилище, но вышло кое-как. Так что связку грибов из корзины Таль достал со всей осторожностью, словно они могли в любой момент взорваться.

(А может, и правда могли, кто их знает. )

— Ну что за варварство, — пробормотал тифлинг, разглядывая люминесцентный гриб. — Органика! Бр-р! Есть же магические светильники. Безопасны, просты в использовании, не коптят, не разлагаются, не имеют запаха, не требуют замены. Позволяют выбрать цвет и интенсивность. Да и толку от этих грибов, еле светятся... Ни чертеж начертить, ни деталь обточить, ни — что они тут собираются... — Таль наконец соизволил оторваться от, кажется, лично оскорбившей его поганки, и оглядеться по сторонам.

— А-а-а-а... — глубокомысленно произнес он после небольшой паузы каким-то потускневшим голосом. — Это для романтики. Органика для романтики. Понял. Ну, это, конечно, обречено на успех. Так и вижу. "Ой, грибы! Мои любимые! Уже целых полторы минуты их не видела!" Может, еще по кровати их раскидать? Nech хлюпают. Чтобы уж наверняка.

Впрочем, положа руку на сердце, в романтике тифлинг разбирался через пень-колоду. Вильда с удовольствием пересказывала ему легенды и байки, услышанные от прихожан Храма. Встречались среди них истории и про неземную любовь, и про "долго и счастливо", и про, скажем так, грибы на длинной толстой ножке. Вся эта информация не особенно увязывалась у Таля с собственным — весьма скромным — опытом. Но, как тифлингу прекрасно было известно, не бывает двух не подходящих друг к другу деталей, бывает слишком маленький молоток. Кхм-кхм. В чем все источники сходились, так это в том, что а) женщин положено удивлять; б) грибами этого не так-то просто добиться.

Тифлинг снова сунул нос в корзину. Разум, истосковавшийся по техническим задачам, в обход здравого смысла начал разрабатывать план. Вдруг эти поганки хоть по цвету отличаются? Можно было бы изобразить какой-нибудь узор. В детстве Таль помогал матери вязать похожие гирлянды из лука. Те, что получались поаккуратнее, вешали затем на кухне — сразу и приправа, и украшение. Но чтобы в спальню...

— Скажите этому, новому, что если мне дадут мои инструменты и полчаса времени, я ему соберу светильник. Будет светить, пахнуть розами и шелестеть дождем. Или... эээ... пахнуть кровью и пыхтеть пауками. Ритмично.

«Гады они тут все, и зверьё держат гадское, — подумала Татьярра, больше не поворачиваясь к вредному пауку, — ну и ладно, ну и скрипи там».
Всё равно она уже неплохо его рассмотрела, да и Таль, похоже, разжился чем-то полезным в гнезде — это славно, это хорошо.

— Вон тот, кажись, новый Илварин мужик, — пояснила она на общем для тифлинга, — говорит, чтоб мы пошевеливались, мол, дело у него для нас какое-то. А эта, у которой лицо тряпки просит, вроде как сестра его — понесла чашу в наш родной загон, Илвара там голову, наверное, кому-то отрезает… Если она моих гномов тронет — я лицо ей откушу. У тебя, кстати, волосы опять растрепались, ты их заколи, что ли… чем-нибудь.

Та комната, в которую они спустились — сразу ясно, кто тут живёт — Татьярре понравилась, шелков нарядных повсюду развешано, сундук такой прекрасный. Вот особенно сундук. Что там у неё?..
Между прочим, где-то тут и трубка может валяться — ну вдруг? Ох, если Илвара её курит, несдобровать ей…
Пришлось отвлечься от глазений по сторонам, когда Шуур вручил ей грибы.
Взяв корзину окровавленными руками (оттереть, ага, да их теперь неделю придётся оттирать) и немного помедлив, Татьярра сказала:
— Мы будем развешивать в спальне твоей женщины светящиеся поганки, я ведь верно услышала?
Она задумчиво поковыряла грязным когтем в зубах и обернулась к товарищам по несчастью:
— Други мои, мы будем развешивать тут светящиеся поганки — мы с тобой, Таль, гирлянды плетём, пять одинаковых, а Вильда их на потолок потом повесит. Троица всемилостивая, а ведь я хотела ему сказать, что он красавчик.
И она, снова перейдя на подземный, осведомилась:
— А можно, я останусь и посмотрю на лицо Илвары, когда она сие увидит? Ну и мало ли, вдруг ещё что-нибудь нужно будет сделать за тебя.

Шуур посторонился, пропуская Ашу.

Затем он окинул взглядом проделанную работу и плюхнулся на пол в углу. Воспользоваться кушеткой сестры он, кажется, не смел.
- А ну-ка шевелитесь! У меня для вас есть дело. И вы не хотите его не успеть, - он ухмыльнулся.

Потом он вскочил ухватил одного из квагготов за бакенбарду и притянул его ухо к себе и начал что-то ему тихо втолковывать. Кваггот пробурчал что-то нечленораздельное и удалился. Дроу снова плюхнулся где стоял.

Кваггот вернулся через несколько минут с корзиной полной светящихся грибов и парой мотков тонкой веревки. Работа в святилище к этому моменту фактически была закончена. Шуур вскочил и практически отобрал у кваггота инвентарь.

- Так, вы мохнатые, ждите у входа, будет надо, позову. А вы, - он махнул Талю, Вильде и Татьярре. - Оттерли руки и за мной. С этими словами, он лихо спустился вниз по веревочной лестнице, как-то умудряясь при этом еще и держать в руках несколько предметов.

Внизу оказалась... спальня. Весьма уютная, по крайней мере для логова злобных эльфов-рабовладельцев. Полоток и стены были задрапированы черным полупрозрачным шелком, образовывавшем что-то вроде шатра. У входа была занавеска, которая сейчас была откинута. В середине помещения была большая круглая платформа, застеленная смятыми темно-фиолетового шелка простынями. На ней лежали несколько подушек и одеял цвета антрацита. Ближе к входу располагался столик с парой стульев из местного странного бледного дерева. На столе лежала пара книг и трехуровневое поле для драконьих шахмат с фигурами. По правую руку располагался еще один, намного меньший, алтарь Ллот, задрапированный в белую паутину, тоже украшенный пауком. По левую стоял огромный окованный сундук, метра два в длину.

Как только все спустились, Шуур всучил корзину Татьярре.
- Гирлянды вязать умеешь? Берешь и вяжешь из грибов, длинную такую. Должно на весь периметр хватить. И объясни рогатому чудовищу, чтобы помогал тебе. А ты, - он ткнул пальцем в Вильду, - полезешь наверх, будешь это все дело вешать. Должно получиться пять ровных пролетов. И осторожнее. А то я сегодня в хорошем настроении, - добавил он с волчьей улыбкой.

Несколько дней прошли относительно спокойно. София решила побаловать своего внутреннего снайпера и никуда не спешила: обживала боулинг, изучала прилегающую территорию, искала удобные маршруты и пути отхода. Карта города постепенно обрастала пометками и значками, вскоре к плану улиц добавилась схема подземных коммуникаций, позаимствованная с мультитула Елены. Разведывательные вылазки становились все продолжительнее, вот уже рядом с госпиталем, у самого военного лагеря, появилась россыпь цифр, звездочек и того, что София называла грибочками наоборот.

Поначалу девушка всюду таскала за собой Альфреда, пока однажды...

– По-моему, тебе нужно немного побыть наедине с самим собой. С самими себями, – объявила она ему, заглядывая в записи. – К тому же, сегодня ты будешь только мешать.

– Чего это вдруг? – на всякий случай заранее оскорбился Ортега. Может, он не особенно помогал Софии, но и не мешал, это уж точно. – Куда ты?

– На свидание. Посмотри, винтовка ровно закреплена? Камуфляж не смазался?

Альфред внимательно ее осмотрел, подергал ремень винтовки и даже попытался ткнуть пальцем в камуфляж, но София вовремя увернулась.

– Все в порядке. Тебе точно не нужен второй пилот? Я могу просто тихонько понаблюдать за тобой издалека, – Ортега как-то нехорошо задумался.

– Тут сиди, вуайерист, – София игриво щелкнула Алфи по носу. – Серьезно, не вздумай за мной таскаться, а то пристрелю ненароком. Когда женщина влюблена, она, знаешь, вся как обнаженный нерв. Вот на нервах могу случайно и пристрелить.

Альфред еще немного помолчал.

– Хочешь, могу одолжить, – он протянул Софии загадочную хреновину из чемоданчика. – Я так и не понял, зачем она. Может, у раэлитов есть под нее разъем.

– Я не к Ченгу. Спасибо, у меня все с собой. Еда сам знаешь где, я ненадолго, но ты можешь не ждать. Пока!

София выскользнула за дверь. Отошла в тень, прислонилась к стене.

Десять... девять... восемь... семь... шесть... пять... четыре... три... два...

– Сказала же, не ходи за мной, – девушка приставила к затылку Алфи указательный палец, будто ствол пистолета, а затем пару раз чувствительно ткнула им в белобрысую макушку. – Я знаю, что у тебя в голове, Альфред Ортега. Поверь, меня это пугает не меньше, чем тебя.

– И что же там? – Алфи поднял руки и медленно повернулся. Он смотрел на руку Софии так же, как на пистолет тогда, в миссии. На секунду девушке показалось, что она и правда чувствует вес оружия в ладони. – Потому что я не знаю.

– Пиздец, – емко сформулировала мисс Дредд. – И чтобы отвлечься от этого пиздеца, ты балуешься тем, что ходишь по краешку. Как сейчас. Тебе не столько любопытно, сколько хочется пощекотать нервы. Не топчись мне по романтике, Альфред. Я ж тебе не мешаю шары полировать.

– Конечно, детка, конечно, – Алфи наконец опустил руки. – Я просто решил пройтись перед сном. Буду вести себя хорошо, не волнуйся.

София с раздражением поняла, что немедленно начала волноваться. Сукин сын.

***


После этого мисс Дредд выбиралась в город в одиночку еще несколько раз. Альфред больше не пытался за ней следить и ничего не спрашивал.

– Ты ведь не занят вечером? – поинтересовалась София как-то за завтраком. Это был странный вопрос. Никто лучше Софии не знал, занят ли Альфред вечером. Включая его самого.

– Нет?.. – осторожно предположил белобрысый.

– Отлично. Пойдешь со мной. Хочу вас наконец познакомить.

– Мне расчесаться или чего? Шнурки погладить?

– Нет. Хотя... трусы запасные возьми.

– Детка, ты меня... не скажу, что пугаешь, но интригуешь. В жутковатом смысле этого слова.

– Не волнуйся, тебе понравится. Я точно знаю. Не хуже оперы.

Вечером пошел дождь (вечером почти всегда шел дождь). София вышла из-под козырька, подставила лицо под крупные крокодильи капли и, как показалось Альфреду, вдохнула полные легкие горького воздуха прежде, чем натянуть дыхательную маску.

Сначала они шли знакомым безопасным маршрутом: мимо кампуса одного из небольших университетов, потом через парк, где в чашах фонтанов гнили листья. Затем свернули, обходя район с многоэтажными жилыми домами, от которого они, не сговариваясь, всегда старались держаться подальше, пересекли запутанный узел автострады. Впереди не было ничего примечательного, кроме военного лагеря. К нему, по мнению Ортеги, они и так подобрались слишком близко. Какой-нибудь военный? Цензор? Неужели у Софии хватило – чего? Наглости? Глупости?

– Сюда, – раздался негромкий голос в коммуникаторе. Девушка указала на массивное строение, напоминающее космический корабль. В стеклянном куполе крыши зияла здоровенная дыра. – Там, под навесом, есть незапертая дверь, я покажу. Светом лучше пользоваться поменьше, орать потише. Тут ходят патрули, но в основном днем. И внутрь не суются.

– Что это вообще?

– Сейчас увидишь.

В городе было много зданий, которые теперь напоминали заброшенные храмы – гулкие, пустые, бессмысленные. Это было одно из них. Истосковавшиеся по людям своды жадно глотали звуки шагов, слизывали окончания слов. Работало аварийное освещение, из-за тусклых красноватых ламп тени казались густыми и зловещими, замешанными на крови. София пересекла зал по диагонали, перепрыгнула через турникет, свернула к пожарной лестнице. Они спустились на пару этажей вниз, прошли по кривому коридору, снова оказались на лестнице – на этот раз странной и узкой, с невысокими металлическими ступеньками и частыми пролетами. Альфреду показалось, что они поднимались очень долго, шаг за шагом, почти в полной темноте. Наконец София открыла перед ним небольшую дверь. Альфред почувствовал, как пахнуло сыростью: дождем и чем-то еще, смутно знакомым.

– Два шага вперед, – проинструктировала его девушка. – Только не дергайся.

Ортега замер. Если София решила сдать его военным, то план был сложноват. Снайпер? Тоже не имело смысла. Что ж, был только один способ выяснить. Альфред осторожно сделал шаг, потом еще один.

Он стоял в пустоте, на узкой металлической платформе. Над головой через трещину в мироздании внутрь протекало звездное небо. Альфред посмотрел вниз, небо было и там. Где-то далеко-далеко под ним горстью огоньков плыла тень космического корабля.

– Скажи, круче оперы? – София встала рядом с ним. Ортега наконец понял, что это за место: тот самый спортивный комплекс, о котором говорил Ченг. Вышка для прыжков. – Тут всего десять метров, а какой эффект. Словно смотришь в бездну. А самое прекрасное – можно прыгнуть. Тебе когда-нибудь хотелось прыгнуть? Я прове...

Альфред не дослушал.

– ...рила, на дне нет обломков, – закончила София, аккуратно высовываясь за край платформы. Звук от соприкосновения даже такого небольшого тела с водой был впечатляющий. – Правда, холодно очень и, конечно, лучше сначала снять все ценное и тяжелое. Э-э-эй, ты там жив? Тебя спасать?

Откуда-то снизу раздался короткий смешок, почти человеческий.

– Д-давай с-сюда!

София задумалась. Прыгать во второй раз было еще страшнее, чем в первый. За две с половиной секунды полета можно было успеть поразмышлять о важном, а нижний космос, как она прекрасно знала, был мокрым, холодным и отдавал тиной. А, ладно.

– Сейчас!

Девушка вернулась на лестничную площадку, оставила там оружие и верхнюю одежду, Ежась от холода и поджимая босые ноги, вернулась на платформу и, не давая себе времени передумать, шагнула в пустоту.

***

– Хоть г-гаджеты б-бы оставил, – мисс Дредд ткнула дрожащим от холода пальцем в экран, ничего не произошло. – Т-только проб-блем со связью нам и не хв-ватало.

– Д-да, х-хорошая м-мысль, – согласился Альфред. Они сидели на бортике рядышком, тесно прижавшись друг к другу. Ничто так не сближает людей, как одна сухая куртка на двоих. Помимо половины куртки на Альфреде были только запасные трусы, которые он не просто взял, но и додумался положить в пакетик. – Но ты б-была права, мне д-действительно хотелось п-прыгнуть. Много раз.

Что-то подсказывало Софии, что речь шла не о сальто прогнувшись.

– Ладно, п-проехали. Если не оживет, навед-даемся к Ченгу.

– К-кстати, я т-так и не спросил. Г-где же т-твой романтический интерес? Не п-пришел?

София посмотрела на Альфреда долгим взглядом.

– П-почему, он здесь, – наконец ответила она.

Ортега долго не отвечал. Светлые глаза таинственно поблескивали в полумраке, как будто немного космоса натекло туда после прыжка. «Я по-настоящему один, только когда с тобой. И мне это подходит. А тебе?» В Софии было много противоречий, много печали, но не было пустоты, он не мог ничего заполнить, ничего привнести. Ему так нравилась ее совершенная проявленность: эта женщина занимала в мире пространство точно по мерке, не больше, не меньше. Альфред ощутил себя рядом с ней бестелесным, невесомым. Удивительное чувство. Он закрыл глаза и позволил миру перестать существовать.

– Жаль, – прошептал он наконец.

Некоторое время они сидели в тишине.

– Прости, – София немного отодвинулась и положила голову Альфреду на плечо. – Я знаю, что тебе больно и тяжело. Но я... Мне нравится это место. Нравится этот город. Я влюблена в эту умирающую планету, в эти бесконечные дожди, в эти... в эти осколки человечности. Подумала, мне стоит тебе сказать.

– В планету? – Ортега распахнул глаза. – В город?

– М-гм... Я часто ловлю себя на мысли, что что-то – или кто-то – слишком хорош для меня. Боюсь, что сломаю, испорчу... Только коснусь – и все обратится в ржавую пыль, – София протянула руку вперед, в темноту, сжала и разжала пальцы. – Здесь это все не моя вина. Может, поэтому. Может, потому что… ну погляди!

Альфред почувствовал движение. София смотрела наверх, в разбитое небо.

– Я нашла это место и подумала, здесь ты сможешь меня понять.

Ортега улыбнулся какой-то новой, живой улыбкой. Так он улыбался на найденной Еспером голографии.

– Спасибо. Я думал, никто не может полюбить нечто настолько сломленное, жалкое, пришедшее в негодность. Приятно ошибиться.

Странница подула на чай, коснулась края чашки губами и, не отпив, подула снова. Оценивала риски или тянула время?

Сделав, наконец глоток, она указала на столик с маглевом.

– Кофе, – начала Ситара издалека, – вы контролируете количество кофе, которое пьете, мистер Блейк? Могу предположить, что это не красная пудра с Асуры, и вы вполне способны от него отказаться, но... не хотите. В этом мы похожи. Только в моем случае, я хочу точно знать, что не зайду в бою слишком далеко. Возможно, мне следовало бы заверить вас в сто процентной безопасности, но с вашей привычкой к анализу, сомневаюсь, что такого рода допущение поможет вам лучше спать. Отвечая на ваш вопрос... мне не нравится убивать. Я не испытываю удовольствия, отбирая чью-то жизнь. Но иногда этого требуют обстоятельства. И мне приходится решать проблему в соответствии с тем, кто я есть. Забавно, но именно принятие этого помогает удерживать контроль, даже в боевом трансе – вы угадали верно.

Закончив с прелюдией, Ситара посмотрела на мужчину в упор.

– Я отличаю врагов от друзей. Я потратила несколько лет, чтобы быть уверенной в этом... мне есть, с чем сравнить. И вы, мистер Блейк, входите в число моих союзников, потому я вообще так подробно вам об этом говорю.

Уильяму действительно могло показаться, что Ситара, кажется, впервые настолько открыто общается с ним.

– В каком-то смысле, чем сильнее между нами связь, тем в большей вы безопасности. Что-то вроде любовь отберет своих. Но это крайности. По сути, транс – отражение меня, только с более расширенными границами. Вам стоит начинать беспокоиться лишь в случае, если я вне всякого транса начну наслаждаться насилием. Для вас это приемлемые риски?

[После столкновения с ниндзя, после разговора Блейка и Ясуо]

К некоторому удивлению Кавамуры, онибаба-доно занимала на фрегате должность кока. Точнее, делила ее с Конрадом, еще одним представителем старшего поколения, который вызывал у Ясуо смутное оккультное беспокойство. Каждый раз, когда эти двое ставили перед юным ассасином плошку риса и кружку чая, у Кавамуры в предчувствии беды внутри сжималось все человеческое, и даже немного титановые вставки. Но ничего ужасного (не считая армейских рационов) с ним не происходило, пока однажды…

— А пойдем-ка поговорим, малыш Ясуо, — узкая старушечья ладонь сжала плечо Кавамуры, едва он успел положить палочки рядом с тарелкой и пробормотать “gochisosama”. — Конрад, прикрой. Я ненадолго.

Пожилой мужчина вежливо поклонился. Взгляд у него, как показалось Ясуо, был одновременно насмешливый и сочувствующий. Нервирующее сочетание. И все же юноша чувствовал скорее облегчение: наконец-то все начнется и закончится. До сих пор на фрегате его присутствие в основном игнорировали, и это было даже немного обидно. Допрос в исполнении капитана Ku-ru-ji-ja-no-vu-su-ko-go вышел несколько смазанным, полковник явно беспокоился о судьбе Софии больше, чем о тайнах клана Ледяного Дракона. У Ясуо сложилось впечатление, что он вообще не в курсе ситуации, и не особенно жаждет окунуться в этот, скажем так, технический водоем. Его интересовала только безопасность экипажа, и тут Кавамуре даже не пришлось лукавить: он не собирался нарушать условия сделки и был уверен, что Кавамура-доно также сдержит слово. Ясуо очень осторожно озвучил мысль, что, возможно, после того, как Миякэ сойдет на Солле, ему придется еще пару раз забежать на чашку чая, имитируя попытки страшно отомстить, но полковник так посмотрел на него своими пронзительно-синими глазами, что он сразу понял, что такую ерунду лучше обсуждать с кем-то вроде Блейка. Вот если поступит приказ самоубиться вместе с “Софией” — это к Кржижановскому.

Вторым, кто пытался допросить Ясуо, был цензор, Юним-сан. Поначалу его вопросы касались Клана, и Кавамура привычно подобрался — очистил сознание, переключил легкие на глубокое ровное дыхание, перевел мимические мышцы в режим ручного управления. Однако очень быстро разговор перешел на Сино, сначала — ожидаемо — в контексте истории с предательством, а потом… На вопросе про любимую еду Миякэ Ясуо окончательно перестал понимать, что происходит. После трех изнуряющих партий в шоги Цензор наконец ушел, оставив Кавамуру в состоянии легкой тревоги. Может, это какие-то секретные техники? Может, он все-таки выдал какую-то ценную информацию, сам того не заметив?

Третьей стала Сино-тян. Впрочем, допросом это трудно было назвать. Девушке явно нужно было кому-то выговориться, так что Ясуо в основном слушал.

Был еще очень странный разговор с Блейком, но Кавамура не был уверен, к какой категории его отнести. С одной стороны, применялись пытки жральниками. С другой, он сказал Блейку ровно то, что хотел. Или как?

В общем, ко второму дню своего пленения Ясуо слегка извелся (может, этого и ждала коварная София). Он поспешно поднялся, поклонился Конраду, благодаря его за трапезу, и вышел за онибабой-доно в коридор.

София открыла перед юношей одну из дверей в самом начале жилого отсека.

— Проходи, располагайся.

Каюта была очень похожа на ту, что занимал Ясуо. На столике лежал ворох бинтов и штук пять непочатых блистеров с веселыми разноцветными таблетками. На плечиках для одежды висели платья, все очень похожего фасона, совершенно не веселые, а наоборот, скучных темных цветов. Вот и все личные вещи.

Пока Кавамура осматривался, София заняла единственный стул. На кровать садиться было как-то неудобно, все же допрос, а не пижамная вечеринка, и Ясуо застыл в нерешительности.

— Так, — София устало потерла виски. — У меня нет никаких сил на все эти прелюдии а-ля мистер Блейк, так что сразу перейду к делу. Снимай штаны.

Ясуо, мягко говоря, удивился.

— Я плохо знаю ваши обычаи, онибаба-доно. Если это шутка, то я ее не понял. Если пытка, то я отказываюсь. Мы не выбираем рождение, но можем хотя бы умереть достойно.

— Ну охренеть, чуть что — сразу умирать. Вот молодежь нервная пошла. Ладно, давай тогда сначала я.

К ужасу Кавамуры, София поднялась со стула и начала расстегивать штаны. Наверное, у него что-то коротнуло в голове, и зрительные импланты на несколько секунд отключились, потому что он только разочек моргнул — и перед ним уже стояла онибаба в футболке и спортивных трусах. Зрелище, способное состарить даже самое юное сердце.

— Вот, полюбуйся, — София постучала костяшками по своему уродливому протезу. — Видишь, какая бандура? То клинит, то нейроинтерфейс барахлит. А то, бывает, болит — спать не могу. Поэтому я на твои ножки засматриваюсь. Не в том смысле, чтобы отобрать, — заметив тень, пробежавшую по лицу Ясуо, поспешно добавила она. — А в смысле — где взял, чего стоит?

Молодой человек заметно расслабился.

– Пожалуйста, садитесь, я расскажу, – Ясуо рванул было помочь старушке опуститься на стул, но вовремя вспомнил, что перед ним все еще грозная онибаба, и отошел. – Мне сделали их в Империи, на Дега Росса, из корабельного металла, – юноше почти удалось скрыть гордость. – Я уверен, что это не единственное место. На Солле наверняка будет полно специалистов. Вы вовремя озаботились, онибаба-доно. У вас могут начаться проблемы из-за низкой температуры, если металл вашего протеза на это не рассчитан. Лучшие механики, конечно, на Тао, но и в остальном мире их достаточно.

София многозначительно пошевелила пальцами, не отрывая взгляда от металлических коленок ассасина.

Пока Ясуо плохо слушающимися от какого-то непонятного волнения пальцами закатывал штанину, его не покидало смутное ощущение, что его жизненный путь совершил поворот куда-то не туда, причем он сам не заметил, в какой момент. Это ощущение переросло в уверенность, когда штанина застряла на уровне колена. Кавамура беспомощно посмотрел на онибабу, та только покачала головой.

— Я ж тебе говорю, снимай. Мне твоя юная тощая прыщавая жопа и даром не сдалась, не волнуйся.

Ясуо вздохнул и потянулся к ремню.

Сразу было понятно, что это кибер-чудо отличается от протеза Софии примерно как столовый нож от моно-катаны. Гибкие, бесшумные (старушка заставила Ясуо несколько раз согнуть и разогнуть ногу, присесть и попрыгать), эргономичные.

— Тяжелые только, — пробормотала онибаба. — Как бы меня не перекосило. Вторую что ли сразу заменить… А это чего?

— Подсистема “Икар”, для безопасного приземления с большой высоты.

— Тоже, конечно, не лишнее… Всякое в жизни бывает… И кто ж тебе, малыш Ясуо, сразу две ноги оттяпал аж по самое дорогое? Или ты по идейным соображениям?

— Э-э, врач... — Ясуо задумался. — Наверное, для вас — по идейным. Так просто было лучше. Для боевой задачи. Это не единственный мой имплант. У меня искусственные глаза, пальцы, улучшенный слух. А вот ребра мне заменяли после неудачной вылазки. Вот эти два и еще одно, слева.

— Кто б мне заменил, — София задумчиво провела пальцем по обозначенному ребру, игнорируя страдальческие вздохи юного ассасина. — И ребра, и пальцы… До тридцати все заживает, как на собаке. После — мудохайся как хочешь. А жизнь только начинается. Пока молодой — ну какие у тебя могут быть враги, смех один… Кстати, раз уж ты заговорил о пальцах. Не знаешь, можно в эти высокотехнологичные штуковины вставить что-то вроде стабилизатора? На глаза не жалуюсь, а руки в последнее время подводят. Старость. Может, кто из ваших сталкивался.

— У нас бы заменили руки целиком, чтобы не мучиться. Те, кто выжил из старшего поколения… — Ясуо замялся. — Они не сталкивались. Они очень сильно модифицированы. Про стабилизацию я ничего не знаю, вам лучше поговорить со специалистом. Я могу дать вам контакт на Солле. Сам я у нее не ставил ничего, но мне ее хвалили. Следите только, чтоб она не увлекалась. А то, говорят, она любит всякие лазеры встраивать и прочее в таком духе.

— На Пандоре молодежь взяла в моду пушки в руки встраивать, — в голосе Софии слышалась скорее мечтательность, чем осуждение. — Вот, тоже, скорострелы…

Старушка уставилась на собственные руки, будто решала их судьбу. Коснулась едва заметного шрама на безымянном пальце, печально улыбнулась…

— А девушка твоя как, не жалуется, что у тебя железки вместо трогалок? — нанесла она неожиданный удар прямо под высокотехнологичные ребра молодого человека.

Ясуо смутился.

— Мне обязательно отвечать? Я, э-э, не думаю, что… Нет, не жалуется. И я не жалуюсь. И можно без рук… Вообще-то, у меня и девушки-то нет… — неловко закончил он.

София перевела задумчивый взгляд на Ясуо.

— Без девушки? И без рук? — недоверчиво переспросила она. — Что, говоришь, тебе сделали с ребрами?

— А? С ребрами? — юноша явно не поспевал за онибабой. — Вот эти два мне раскрошил человек в железной броне. А это мне заменили, потому что оно плохо срослось. Я в детстве с ховера упал.

Отчего-то его ответ очень развеселил Софию. Под ее насмешливым взглядом он долго не мог попасть своими эргономичными ногами в штанины, и ему показалось, что она расхохоталась в голос, стоило двери каюты захлопнуться за его спиной.

При чем тут отсутствие девушки? И руки? И реб…

...Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы…

Вой несчастного пленника отразился от металлических стен корабля. Где-то на камбузе Конрад поставил греться чайник — похоже, София закончила с пытками и вот-вот должна была вернуться на пост.

Удивительный день, вот уже второй человек за сегодня рассказывал Уолтеру, как храбро и, главное, эффективно (а может эффектно?) он сражается. Учитывая, что большую часть боя он провел прячась за контейнерами, пытаясь нагнать несущиеся с сокрушительной скоростью события, а в завершения не смог справится с собой, со своим страхом, лишившись чувств, то о какой храбрости речь? Вот Ситара, София, Джинджер, Дьюиит, члены клана “Дракона”... Звучала эта похвала слегка издевательски, но по честным глазам Кайла было понятно, парень действительно верит в то, что говорит.

– Через пару часов София будет на ногах, – ободряюще начал доктор. – А остальное кхм… боюсь вы стали жертвой дружеского розыгрыша сержанта Бартоломео кхм…

Уолтер скользнул взглядом по ящикам безалкогольного пива, размышляя над вопросом юноши.

Безалкогольное пиво – материальное воплощение тоски – когда очень хочется, а нельзя, но немножко можно, если не по настоящему. И удовлетворение получаешь такое же – не настоящие. Если бы только… доктор вздохнул, сосредоточено накручивая на палец веревочку “медальона”. Острота ума, это их с Кайлом общая проблема – вот только решения диаметрально противоположенные.

– Простите, Кайл, не убивал.

“Хотя бы намеренно, не собственными руками – вот ведь какой он – Уолтер – храбрец.”

– Знаете, как бывает – при травмах, при слишком продолжительном давление, возникает отек, что приводит к увлечению давления внутри фациального пространства, а это в свою очередь только ускоряет развития ишемии тканей, отек увеличивается – замкнутый круг. Такое состояние сопровождается сильными болями кхм… но если травмированный участок становится не чувствительным, значит кхм… ничего хорошего это не значит.

Наконец, первый раз с начала разговора, он взглянул Кайлу прямо в глаза.

– Боль, это не нормально – но это знак, что мы еще живы. Что если болит, значит оно не отмерло… кхм… Кайл, вы ведь переживаете из-за пилота шатлла? Не слышал всей истории, что произошло, расскажите… иногда кхм… давление – его надо сбрасывать.

— Больше места, — подтвердила странница, ухватившись за единственную понятную часть происходящего, — буду через пять минут.

Кажется, впервые она видела Дега Росса... Блейка... а, без разницы (потому что ни один из них до этого момента ещё не демонстрировал ей свое уязвимое горностайное пузико) настолько измученным. Что там, Робин отвергла его стихи? Слабовато. Но Робин...

Робин с момента боя у шлюза, будто отдалилась от Ситары, почти незаметно: чуть больше расстояние между креслами в кают-компании, чуть короче и незначительнее разговоры... Может ли быть, что юный лорд тоже... Но зачем тогда этот чай? Что там, договор о необходимой громкости шагов, если она приближается со спины? Да нет, это он прислал бы письмом с восковой печатью... Но тогда зачем? Тревога сменилась любопытством, кипяток, полившийся через край переполненного термоса, обжег пальцы. Вот же пыль с пылью...

Чай с Перекати-Поля, пиалы, молочник, который Ситара использовала для пролива заварки, — осмотрев набор для церемонии, девушка вздохнула, представив как вместо успокаивающего эффекта от ритуала, Дьюитт получит головную боль от необходимости вставлять свой химанализатор в каждую микропорцию напитка. Очередное подтверждение того, насколько они с Дега Росса не подходящие друг другу шестерёнки...

В казарму Ситара внесла поднос с двумя чашками и мятным улуном в прозрачном френчпрессе.

[После столкновения с ниндзя, каюта Ясуо Кавамуры]

В дверь постучали.

— Да. Входите, — Ясуо отложил мультитул, поднялся с койки и встал так, чтобы сразу оказаться в поле зрения посетителя. Ему выделили каюту по соседству с Сино и никак особенно не ограничивали в движении, но он все же старался быть образцовым пленником и покидал жилище, только чтобы поесть. Свободного времени у него образовалось много. Как и подобало воину, юный Кавамура проводил его в изнурительных тренировках. Совершенствовать тело было особенно негде, а вот испытаний духа ему любезно отсыпала Апрель, телохранительница Блейка. По ее словам, она чувствовала себя ответственной за то, что Ясуо был прописан постельный режим, и считала своим долгом его развлекать. У Кавамуры, однако, были некоторые сомнения в ее искренности. Шесть рейдов на бешеного жральника подряд! Если бы его пальцы не были металлическими, они бы, наверное, уже отсохли. Akuma, а не женщина.

— Добрый день, Кавамура-сан, — Уильям Блейк коротко поклонился. — Позволите?

— Конечно, Блейк-сан, — Ясуо вернул поклон. — Как здоровье онибабы-доно? Как поживает Стил-сан?

— Все в порядке, спасибо за беспокойство. Я принес вам иглы для акупунктуры. Вот, возьмите. Надеюсь, Канко не ошиблась с размерами. Она изготавливала их по вашему образцу, но у нее случаются накладки, — Уильям положил на откидной столик мелодично звякнувший бумажный сверток.

— Вы очень добры, — еще один поклон.

— Это было не сложно. Спасибо вам за предложение помощи. Жаль, что я не могу ее принять.

Лицо Ясуо оставалось бесстрастным, но в глубине души он посмеивался над этим словесным кружевом. Все их общение с Блейком сводилось к вежливым расшаркиваниям и бесконечным благодарностям. Может, Уильям интуитивно копировал манеры собеседника, а может действительно у него была к этому склонность, но он разве что за дырку в плече еще не сказал спасибо. Кстати, действительно, что за упущение.

— Как ваша рука? — забросил невод Кавамура.

— Гораздо лучше. Благодарю. И… эээ… я знаю, что это вряд ли было сделано ради меня… но спасибо за то, что устроили это представление с искрами от меча. Увернуться от невидимого противника было бы гораздо труднее.

— Четыре.

— Простите?

— Вы поблагодарили меня уже четыре раза. Все четыре раза за вещи, которые не стоят благодарности.

— Вот как? — Блейк вскинул брови. — Порядком. Что ж, если вам это досаждает, я могу прекратить.

— Вы в этом уверены? — ассасин позволил себе улыбнуться. — Вы, похоже, из тех людей, которые первыми извиняются, когда кто-нибудь заденет их на улице.

Кавамура явно угадал: Уильям смущенно прочистил горло и поправил очки. И это почему-то очень его развеселило. Блейк нравился Ясуо, несмотря на то, что он прекрасно видел, что это не какая-нибудь магия дружбы, а результат сознательных усилий со стороны профессионального переговорщика. И все же, правдой это было или ложью, но поддевать Блейка было настоящим удовольствием.

— Готов поспорить, вы и пяти минут не продержитесь, не поблагодарив меня или не извинившись, — Ясуо протянул руку. После короткой паузы Уильям ее пожал.

— Принимается, — кивнул он. — Ставки?

— Если я выиграю, вы отзовете свою телохранительницу. Шесть рейдов подряд! Лучше медитировать под водопадом, чем это безумие.

— Если я выиграю, вы оставите мне контакты. Какой-нибудь способ связаться с вами, если возникнет такая необходимость.

— “Необходимость”, вот как. Интересно. Хорошо. Я согласен. Время пошло.

Молодые люди разом замолчали и уставились друг на друга.

— Так не пойдет, мы должны о чем-нибудь говорить, — Ясуо огляделся в поисках темы для беседы. — Знаете, до вас ко мне заходила Сино-тян. Я, правда, не успел понять, чего именно она хотела, потому что почти сразу пришел Юним-сан, объявил, что ему срочно во имя человечества нужно меня допросить, и выставил ее. Только он ничего не стал спрашивать: дал мне пирожок в форме лотоса, заставил сыграть с ним три партии в шоги и ушел. Тут же вернулась Сино и устроила мне допрос, но уже по всем правилам. Я готов был сознаться во всем, только она спрашивала, чего хотел Юним-сан, а я и сам не знаю. Вот я и думаю, к чему это? Странная история.

— Да, история странноватая, — соврал Блейк. Кавамура посмотрел на него с укоризной. — Мне кажется, мистер Юним о ней беспокоится, — сдался под его взглядом Уильям. — По-моему, он ей симпатизирует.

— Пусть kami пошлют ему удачу, она ему понадобится, — хмыкнул Ясуо. — Об этот мыс разбилась не одна рыбацкая лодка.

— Я думаю, тут речь идет скорее о линкоре.

— Сакура цветет,
ласковый шепот волны,
берег в обломках.

— Я не эксперт, но мне кажется, она ему тоже симпатизирует, — Блейку явно стоило некоторых усилий не улыбнуться. — Может, обойдется без кораблекрушения.

— Надеюсь, он того стоит, — неожиданно серьезно произнес Ясуо. — Миякэ нужен хоть кто-нибудь, на кого можно положиться, — он поймал взгляд Блейка и опередил его комментарий: — Ей нужен кто-то, кто может быть рядом и кто не будет постоянно напоминать ей о том, что она потеряла.

— Возможно. И все же, думаю, хорошо, что вы здесь, Кавамура-сан. Мисс Миякэ выглядит гораздо счастливее. Конфликт с семьей — это всегда тяжело. Такую связь просто по щелчку пальцев не разорвать, даже если захочешь, а с ее стороны это, видимо, и вовсе было спонтанное решение. Хорошо, что у нее есть поддержка. Ей сейчас очень нелегко, — Блейк развернул сверток с иглами, взял одну и задумчиво тронул острие указательным пальцем. — Вам, наверное, тоже.

— Я не знаю, о чем вы, Блейк-сан. Я не предатель.

— Нет, конечно нет. Вы вообще в каком-то смысле не человек. Вы меч, верно? Воин клана?

Кавамура помедлил с ответом, затем осторожно кивнул. Ручеек беседы нашел себе неожиданное русло.

— Поэтому я и не держу на вас зла, — Блейк снова тронул иголку, и машинально сунул уколотый палец в рот. — Вы, кажется, этого от меня ожидали. Но это все равно, что обижаться на иглу за то, что она острая. Я, впрочем, о другом. Когда из человека с раннего детства выковывают оружие… Если вдруг по каким-то причинам он снова превращается в человека, это очень болезненный процесс. Поэтому, как мне кажется, вам тоже тяжело. Я вам не завидую.

— Откуда вы знаете? — вопрос прозвучал резче, чем Ясуо хотелось бы, и он поспешил добавить: — При всем уважении, не похоже, чтобы вы когда-либо были мечом.

— Я? Ха-ха. Нет, что вы. Меня, если вам действительно интересно, выковали шестерней. Я был маленькой шестеренкой в большой сложной машине.

— А сейчас?

Блейк посмотрел будто бы сквозь него.

— А сейчас… знаете, иногда я скучаю по тем временам. Все было гораздо проще. Кто-то тянул за рычаг, нажимал на клавиши, вся машина приходила в движение, и я вместе с ней — часть чего-то большего. Эмерджентность. Появление у системы свойств и возможностей, не присущих ее элементам. Приятное ощущение. Можно прожить так счастливую жизнь, если быть осторожным и не задумываться, кто именно жмет на клавиши, и зачем, и почему. Мне, боюсь, уже никак не вернуться, не втиснуться в предназначенное для меня место, не зацепиться… Впрочем, “боюсь” — не совсем верное слово. Скорее, я рад. У свободы горький вкус, но, раз попробовав, трудно отказаться.

Теперь Блейк смотрел прямо ему в глаза, словно ждал какого-то ответа. Ах, ну да. Конечно, хозяин поделился с ним сокровенными мыслями, как гостю ему следовало бы… Ясуо почувствовал, как кружево вежливых слов оплетает его по рукам и ногам. Ему, в конце концов, тоже часто приходилось извинялся за то, в чем он был совершенно не виноват, и благодарить за вещи, которые, право слово, не стоили благодарности.

— Вы говорите с человеком, у которого никогда не было своего места, — наконец сказал он. — Мы — призраки, отражение в воде. Нашего мира больше нет, а мы все еще цепляемся за его традиции. Точнее, мир-то есть, но нам там не рады. Наши обычаи оставались неизменны веками, но мы сами изменились. Это эволюция, совершенно естественный процесс: приспосабливайся или умри. И клан Ледяного дракона сейчас балансирует на грани вымирания. Нельзя просто ждать неизбежного конца, — Ясуо понял, что разволновался и позволил эмоциям проступить в голосе. Он прикрыл глаза и сделал пару глубоких вдохов. — Простите. Я много об этом думал. Вы правы: трудно вести себя по-человечески, когда из тебя с раннего детства делали инструмент. Но я подвел своего создателя. Этот меч покрыт ржавчиной сомнений. И все же, когда пришло время действовать, я медлил. Только у Миякэ хватило духу поступить по-своему. И ее объявили предательницей. Но преступление ли пытаться создать для себя место? Тянуть за рычаги, нажимать на клавиши… Вам никогда не хотелось взглянуть на механизм в целом? Самому направлять его ход.

— Взглянуть? Да. Направлять? Нет, — быстро ответил Блейк. — Никогда. И, надеюсь, не захочется. Мне достаточно личной свободы. Принимать последствия собственных решений — гораздо менее фрустрирующий опыт, чем чужих. Это как… подождите, вам понравится эта метафора… разница между дуэлью и покушением на убийство.

Ясуо чуть склонил голову и приподнял одну бровь.

— Я же вижу, что вам хочется извиниться, — заметил он после длинной паузы.

— Хочется, — вздохнул Блейк. — Ладно, давайте сюда игру.

Он опустился на стул и вытянул ноги, насколько позволяло свободное пространство.

— Что у вас там? Жральник? На жральника — с катаной? Да вы, как бы это сказать, тонкий ценитель. Извините. Спасибо. Очень приятно. На жральника нужен огненный молот. Нет? Ну ничего, три рейда на жор-птицу — и будет. Можете пока вздремнуть, это надолго. Не беспокойтесь на мой счет, я совершенно безобиден. Как вы верно заметили, я никогда не был мечом.

Ясуо устроился на кровати: оперся спиной на стену, подтянул колени к подбородку и уставился на Блейка своими не вполне человеческими глазами.

— Знаете, что получится, если взять шестерню и заточить зубцы? — неожиданно спросил он.

— Удивите меня.

— Маленький кавайный сюрикен.

— Ха-ха. Теперь вам хочется извиниться.

— Да, но я собираюсь превозмогать. Я в плену, мне положено превозмогать.

— А. Вы, наверно, и иглы для этого попросили. Будете сами себя допрашивать. Раз уж техники мистера Юнима вас не впечатлили.

— Меня впечатлили техники вашей телохранительницы… сейчас… как это…

Сакура цветет,
Три рейда на жральника
Приносит Апрель.

— Вы бы поосторожнее с этим, — посоветовал Блейк, не отрываясь от игры. — С поэтом на этом фрегате всякое может произойти.

— Неужели. Что, например?

— Всякое, — мрачно повторил Блейк, и по его тону Кавамура понял, что ему лучше прекратить расспросы и далее превозмогать в молчании.

Звонок Китти застал коммандера за третьей чашкой позднеутреннего кофе и вторым круассаном, которые ему принесли в номер в качестве утреннего комплимента от хозяина отеля.

Вздохнув, Бри положил коммуникатор рядом с чашкой на подоконник и пошёл бриться. Кое-как справившись с до сих пор шелушащимися щеками, советник нарядился в свой максимально официальный костюм коммандера в отставке, допил остывший кофе, добавив к нему большую зелёную таблетку болеутоляющего/антигистаминного из персональной аптечки и вышел в фойе отеля.

Попросив у пробегавшего мимо официанта максимально большой стакан чёрного кофе "с собой", коммандер набрал на установленном в углу старомодном чёрном телефонном аппарате личный номер Сэла и затребовал немедленного присутствия уважаемого члена клана МакХэрди внизу, в фойе, да-да, именно сейчас, да, Бри ждёт его в кресле под фикусом, нужно обсудить пару вопросов, буквально минут на десять, нет, обязательно лично.

Пока Сэл спускался, Бри успел набрать ротмистра.

— Акоста, давайте на семьдесят второй, да, переключаюсь. ... Вы тут? Да, короче, такое дело, найдите, пожалуйста, Кей-Кей. Сам не могу. Тут наш сержант Хэл попала в неприятную историю, каким-то образом завязанную, не поверите, на бламеля. Нет-нет, бла-ме-ля. Да, именно. Сам удивляюсь. Короче, пусть Кей-Кей берёт ноги в руки и дует с бламелем и, если возможно, парой ваших ребят на угол 12-й и 85-й, в отель "Стэндинг Стоунз", он тут один такой весь в мохнатую синюю клетку, не промахнутся, и пусть они сидят здесь в фойе, пьют чай и ждут команды. Возможно, бламель сбежал из какого-то местного полувоенного экспериментариума, и теперь сержанту шьют его похищение. Может быть, придётся его возвращать. Пусть возьмут с собой какую-нибудь ёмкость с дырками, кто его знает что с этими бламелями тут делают, может он не захочет обратно. Но сержант дороже... Да, хз насколько это серьёзно, что вы слышали о институте биочего-то с кафедрой биоинженерии? Корпус 28b. В общем, я направляюсь туда, быть без связи не планирую, поэтому если не вернусь до 2300, будьте любезны, наберите номер, который я сейчас вам скину, и сообщите тому, кто будет на том конце, где меня искать. Спасибо, Акоста, я ваш должник. Корпус 28b, да.

Спустившемуся Сэлу, закутанному в ожидаемо клетчатый халат, и бурчащему что-то про раннее утро, Бри как и Акосте сообщил куда он направляется, контрольное время, телефон для связи, записал всё на бумажке для надёжности и добавил между делом, что к нему, Бри, сегодня придут несколько уважаемых гостей, пусть Сэл не обращает внимание на их внешний вид, так вот этих гостей оптимально усадить вот в этот угол под фикус и обеспечить их чаем, орешками, доступом в сеть и особо их не беспокоить, пока он, Бри, им не позвонит или не вернётся за ними лично. А он, Бри, в долгу не останется. Расходы пусть запишут на его счёт.

Раздав ценные указания советник, более уже не медля, со стаканом кофе в руке направился в институт, который и правда оказался всего в трёх кварталах от отеля. Бри справился у местных сотрудников о местоположении корпуса 28b, подошёл туда и на входе попросил передать профессору Шелковиц, что к профессору прибыл коммандер Бенедикт Бри, по личному вопросу.

Ленни не то сбил с мысли, не то, напротив, подтолкнул Морриган в нужную сторону. Машинально зажав в кулаке инъектор, она сделала было шаг в сторону остальных, но остановилась. Зло ткнув себя в бедро иголкой, Морри схватилась за комм, но вместо помощи от капитана получила отповедь. Радужное, накачанное адреналином настроение стремительно скисало, как дерьмовое синтмолоко, налитое в горячий кофе.

Шаттл... глушилки связи... Морриган ужасно не хотелось собирать этот паззл, но кусочки падали на места с неумолимостью подпрыгнувшего ниндзя. Она развернулась и бросилась прочь из ангара, упорно цепляясь за мысль о том, что таосцы давят их корабль направленным лучом, что глушилка, шаттл и жутенькая фраза "они живы и не в плену" никак не связаны с Лан, что сейчас она вернется в мастерскую, и Лан будет там - потому что ну куда ей в бой-то, в самом деле, ей надо ковыряться со своими интерфейсами да кофеварки чинить...

Лишь некоторое время спустя Морри спохватилась, что снова потеряла дорогу. Вызвав карту, она с досадой хлопнула себя по лбу: есть же бортовой помощник!
Вызванный помощник предстал перед нею в виде подозрительно знакомой юной дамы, глядевшей до неуютного равнодушно.

- Где Лан? - потребовала Морриган, готовясь к тому, что ей будет с какого-то хрена отказано в доступе к информации о перемещениях личного состава. Но голограмма поглядела на нее все тем же "я-лишь-единицы-кода-да-и-ты-тоже" взглядом:

- Объект отсутствует на данном судне. - Она на миг обрела отсутствующее выражение и уточнила: - Последнее местонахождение объекта - шаттл 01-18.

Морри стиснула забытый в кулаке пустой инъектор так, что ампула хрустнула и посыпалась осколками на пол. Если бы она догадалась чуть раньше задать этот вопрос! Она бы уже летела вместе с ниндзя и Ситарой Рати в том шаттле, который только что отстыковался, туда, где могла быть Лан - живая и в плену, из которого ее нужно было бы спасти, а свою дипломатию мальчик-имперец может засунуть в...
Она сделала глубокий вдох, тщетно пытаясь успокоиться, швырнула остатки инъектора в стенку и рванула по коридору - просто, вперед, сбрасывая злость, чтобы затем развернуться и кинуться обратно в ангар. Следующие сколько-то минут она нервно ходила туда-сюда, словно укокошка в тесной клетке. Если бы у Морриган был хвост, он бы хлестал по бокам.
Долгожданное "Возвращаемся, все целы!" на общей волне прошлось по телу еще одной запоздалой дозой адреналина.

Стоило Лан выйти из шлюза, как на нее налетела рыжим вихрем раэлит и стиснула в крепких, отнюдь не боязливых, как обычно, объятиях:

- Лан! Твою ж кибертронику, я чуть с ума не сошла!

От нее пахло кровью, гарью и горячим металлом, а спецкостюм был в крови. Отодвинув Лан от себя на вытянутых руках, Морри придирчиво ее изучила, тщетно отыскивая ранения, - и тем самым дала возможность поглядеть на нее саму. Роскошная оплавленная рана во всю левую ключицу смотрелась, как сползший эполет на мундире самого выдающегося члена отряда самоубийц. На боку тоже красовалось кровавое пятно, но там серьезных повреждений видно не было.

- Твою ж кибертронику... - машинально согласилась Лан, неотрывно глядя на этот расписной шедевр абстракционизма. - Сейчас сойду с ума я, и вот уж точно по реальной, а не надуманной причине! Пока я там мирно и спокойно копалась в коде, ты, судя по всему, пыталась самоубиться всеми доступными способами!

Упорно пялясь на рану на боку, она заорала:

- До-о-ок! До-о-ок! Помоги мне! Надо Джинджер уложить в медкапсулу!

Все прочее могло подождать, пока она не убедится в самом насущном - что физическое тело подруги вне опасности. Психическая программа - дело наживное...

"Джинджер? Все, точно покрашусь. Сегодня же, пока кличка не прилипла."

- Да брось, ты что, обиделась, что я твое имя попутала? И вообще, я просто оговорилась, зачем сразу обзываться, - ухмыльнулась Морри, откидывая назад спутанные рыжие волосы, лезшие в глаза. - Во-первых, док занят, а во-вторых, капсула сейчас тоже будет занята. Тут такая веселуха была!

Теперь, когда опасность миновала и подруга нашлась, на диво невредимая, Морри снова ощутила настоятельную потребность поделиться всеми подробностями.

- Ну и в-третьих, - добавила она, перехватывая Лан за руку и таща ее за собой в сторону кают, - меня просто слегка поцарапало, заживет. Ну или хочешь, подлатай сама. Пошли, я тебе сейчас все в красках расскажу!..

Лан несколько удивило, что Джинджер добровольно согласилась снова довериться ей после недавнего неприятного инцидента, но перспектива снова под совершенно невинным предлогом покопаться в этом идеальном теле затмила собой все. Если бы кто-нибудь заглянул в глаза Лан, он бы наверняка увидел в них схематичные обозначения замысловатых шестерёнок.

- Залатать сама? Легко!

Преисполнившись энтузиазма, Лан попыталась сама поскорее потащить Джинджер к своей каюте. Джинджер не отставала, так что со стороны, наверно, казалось, что они бегут наперегонки.

– Поважнее дел нет? – у Софии возникло ощущение дежавю. Точно так же она чувствовала себя в годы студенчества, отказываясь от всех бессмысленных вечеринок. За ее образование платила корпорация, и юная мисс Дредд считала, что глупо тратить так щедро оплаченное время на ерунду.

– Детка, ты что, не хочешь потрогать мои большие гладкие шары? – в голосе Ортеги слышалась обида. София чуть не подавилась шоколадным батончиком. Это еще откуда вылезло?

– Видела я твои шары в миссии Раэ, не такие уж они и большие. И не особенно гладкие, – отозвалась она. – На самом деле, я не умею играть. Никогда не пробовала.

София задумалась, много ли вообще во вселенной людей, которые умудрились побывать в опере, найти сокровища в развалинах древнего храма, потрахаться в камере полицейского участка, и при этом ни разу не сходить в боулинг.

– Ох, милый, – в том же тоне откликнулась Хани. – Боюсь, одним только талисманом ты не обойдешься. Не с таким количеством проблем, и не с СБ дома Дега Росса на хвосте. Если бы речь шла только о твоей безопасности, я бы, может, и отпустила тебя одного. Но я хочу отправить с тобой информацию. Так уж совпало, что мне как раз срочно нужен курьер до Соллы. Птичка чирикнула, что ты занимаешься такими вещами. Ты ведь не откажешься мне помочь, тем более, тебе по пути?

Макграт кивнул. Хани улыбнулась и налила ему еще порцию мартини.

– Ну вот, поэтому – Джо. Не беспокойся, он очень славный. Почти как твой барашек, – девушка присмотрелась к игрушке. – Да, действительно похож. Особенно вот этот глаз из пуговицы. Веселый, общительный парень, знает кучу историй, в дороге с ним не соскучишься. Что касается доверия... почему люди вообще доверяют друг другу? Личная симпатия, положительный опыт, рычаги воздействия. В случае с Джо мы имеем бинго. Нет, насчет него я не волнуюсь. А вот насчет тебя...

Она неожиданно оказалась очень близко. Смахнула невидимую пылинку с плеча Лиама, поправила воротник рубашки. Закусила губу.

– Я ничего о тебе не знаю, и, боюсь, у меня нет времени, чтобы проверить тебя в деле, – шепнула она. – Что же мне остается? Только слушать свое сердце. Могу ли я тебе доверять? Что ты за человек?

Хани потянулась к нему. Движения ее были вкрадчивыми и неторопливыми, так что у Лиама было сколько угодно времени, чтобы отстраниться. Но ее голос – сладкий мед, терпкий сандал – обволакивал, связывал по рукам и ногам. Он уже слышал эти интонации – где? когда? – не так важно. Теплое дыхание коснулось его губ.

У нее были очень голубые глаза. Должно быть, такая же ложь, как и все остальное. Но сейчас Лиама это совершенно не беспокоило. Одно дело было обмануться, другое – поверить в сказку. В сказках спасителю девушки положен был поцелуй. Сладкий, как мед, терпкий, как...

Хани очень больно прикусила ему нижнюю губу. Макграт вскрикнул от неожиданности и отшатнулся. Реальность нахлынула на него, как осенний ливень: усталость, неопределенность, тревога, присутствие дочери, эта странная девушка, жонглирующая правдой и ложью...

– Эй!

Хани облизнулась и довольно прищелкнула языком.

– Да, ты подойдешь, – с видом сытой кошки кивнула она. – И Лиам, малыш, если ты обманешь меня... – она снова подалась вперед и зашептала Макграту на ухо. – Я знаю вкус твоей крови. Где бы ты ни был... где бы ты ни прятался... я найду тебя... и сожру твое сердце. Но надеюсь, до этого не дойдет, – закончила она уже вполне обычным деловым тоном. – На Солле тебе нужно будет связаться с Уильямом Блейком и передать ему данные. Можешь попросить его о помощи в обмен на информацию о том, что с тобой произошло. Его это заинтересует. Если Марчелло Акосты не окажется на планете, Блейк – твой лучший шанс. Джо проводит тебя до него, дальше ты сам по себе.

– Не волнуйся, мой нервный рыцарь, конечно, мы здесь не останемся, – София перевела душ в режим высушивания. – План такой. Ты лезешь в капсулу. Я собираю медикаменты и ищу информацию. Мы сваливаем.

– В капсулу? – переспросил Альфред. – Я не ранен.

– Ой, давай помогу, – ехидно предложила София. – Тебе нужно выспаться. Ты последний раз нормально спал три дня назад. И сегодня, судя по всем признакам, нас ждет сложная ночь. Ты подвисал уже пять раз, два из них дольше, чем на полминуты, а еще даже не вечер. И у тебя глаз дергается.

– Я не понял, ты что, считаешь?!

– Да. И записываю, – София вышла из душа и с брезгливым выражением лица уставилась на собственную грязную одежду. Однако тырить белье у цельнометаллических шизиков... девушка передернула плечами и решительно начала одеваться. – Ты, кажется, думаешь, что тебя сразило каким-​то непостижимым проклятьем, но по мне так это болезнь как болезнь. С симптомами, ремиссией, осложнениями и прочим. С закономерностями. Давай попробуем капсулу, вдруг поможет? Сбросит счетчик. Считай, ты делаешь мне одолжение – удовлетворяешь мое любопытство.

Ортега поднял руки.

– Да ладно, детка, я и не возражаю, просто мне это в голову не приходило.

София шагнула к нему и смахнула с плеча невидимую пылинку.

– Еще одна "детка", и я в процессе совершенно случайно облокочусь на кнопку "колоноскопия без наркоза", – мурлыкнула она. – Давай, раздевайся. Моя очередь на тебя пялиться.

– Какая еще "детка", о чем ты?

София выразительно вскинула брови. Ортега заткнулся, пошел к капсуле и начал медленно стаскивать с себя одежду. София наблюдала за ним с болезненным любопытством. Однако никаких сюрпризов у того в штанах не обнаружилось. Обычный человек: истощенный, бледный, с длинным шрамом через всю грудь, будто кто-​то хотел вычеркнуть его из бытия (София не осуждала), и кучей мелких шрамов на запястьях и предплечьях, словно кто-​то еще пытался сделать все то же самое, но уже без уверенности в собственной правоте (София осуждала).

Не похоже было, что взгляд девушки смущал Ортегу, так что она отвернулась и немедленно разозлилась на себя за то, что ей стало лучше. Обратно она повернулась, только когда услышала, что капсула начала работать.

– Хороших снов, – София подошла ближе и коснулась крышки. – Я буду недалеко.

Ортега нахмурился, явно пытаясь разобрать в движениях ее губ слово "колоноскопия", но поддаться панике не успел: снотворное срубило его, как по щелчку пальцев.

Вот и славно.

София вышла из блока с медкапсулами, как выходят из комнаты тяжело больного ребенка, аккуратно притворив за собой дверь и испытав иллюзию облегчения, тут же сменившуюся неподдельным беспокойством. Что ж, лучшее средство от беспокойства – длинный список дел. Мисс Дредд с хрустом потянулась и принялась за первое.

Для начала она направилась на пост охраны и убедилась, что к записям с камер ей просто так, за красивые глаза, доступа не дадут. Скучно. Предсказуемо. Без особой надежды на успех она обшарила ящики столов. Парочка оказалась запертой, но после короткой битвы высоких технологий с низкими (= монтировка) последние одержали сокрушительную победу. Увы, никто из сотрудников не записал свой пароль на какой-​нибудь бумажке. Зануды. София мельком проглядела несколько планшетов с данными. Какие-​то досье, отчеты, непонятные слова и цифры – ничего интересного. Ладно. Еще посмотрим, кто кого. Она отправилась в обратный путь по кажущемуся уже хорошо знакомым и безопасным коридору. Каждый ее шаг отдавался гулким эхом. Не останавливаясь, она коснулась шершавой стены, прочертив по ней пальцами длинную линию. Замерла рядом с бурыми следами ладоней, приложила к ним руку.

Ей нравилось это место. Теперь, когда здесь никто не улыбался. Когда в связи с новым дизайном стен оно стало лучше соответствовать своей сути. Вода, еда, лекарства и забор.

Ей – она бы никогда не призналась в этом вслух – нравился Малакар. Безумная умирающая планета с бесконечными дождями и халявными шоколадными батончиками. Идеальное место для девушки с разбитым сердцем. Ей не довелось побывать здесь до катастрофы, так что идиллические воспоминания не мешали ей наслаждаться драмой и декадансом. София видела, как эта память мучала Альфреда.

Если подумать, Ортега тоже достался ей уже сломанным.

Интересная аналогия, которую, пожалуй, не следовало развивать.

В медблоке все было по-​прежнему. Гудела капсула, пахло воздухом из вторсырья, заживляющим гелем и стерилизующей жидкостью. София покрутила головой, разглядывая камеры, выбрала одну, до которой можно было дотянуться, и распотрошила ее. Как и ожидалось, внутри была карта памяти с локальной копией записей за последние дни. Конечно, видео с первых дней после катастрофы там давно не было (может, и к лучшему), зато она могла посмотреть, не вытворял ли Алфи чего-​нибудь этакого, пока она спала...

...Ортега вынырнул из сновидения, немедленно попытался сесть и треснулся лбом о крышку медкапсулы. Датчики обеспокоенно заморгали, решая между собой, не усыпить ли пациента еще на полчасика, пока не рассосется шишка, но Альфред пресек это самоуправство. Снаружи было темно. Странно. Он едва дождался, пока капсула примет вертикальное положение, и вышел в холодный воздух.

Тишина.

Никого.

– София?

В коридоре зажегся свет. В дверях показался сгорбленный силуэт женщины, завернутой в лохмотья, опирающейся на трость.

– Альфред! – надтреснутым голосом проговорила она, делая несколько неуверенных шагов вперед и протягивая к Ортеге дрожащую руку. – Ты очнулся!.. Ты спал пятьдесят лет!.. Ты что, не узнаешь меня, Альфред?.. Не узнаешь свою детку?..

Ортега замер с отсутствующим взглядом, как всегда бывало, когда он прислушивался к голосам в голове. Огляделся по сторонам. На его лице вдруг проступило выражение обреченности.

– Привет, детка, – произнес он тихо. – Отлично выглядишь.

– Да ладно, и это все? Серьезно? – София распрямилась и зажгла в блоке свет. – Я надеялась, хоть повизжишь. Эх, знала, что надо было все-​таки глаза на медкапсулу наклеивать... Ладно, в другой раз. Смотри, что я нашла! Нет, сначала оденься, потом смотри, что я нашла.

После освежающего душа и чашечки горячего кофе из автомата Альфред выяснил, что его напарница времени зря не теряла. Она собрала очень приличную аптечку, а еще...

– Вот, – София сунула комм под нос Ортеге. Альфред увидел все тот же медицинский блок. Из одной из капсул выходил... человек. Раэлит. – Это было три дня назад. Он утек через технические тоннели. Сложился в такую штуку... я тебе потом покажу, после того, как поешь. На охранке нашлось его досье, но в открытой части всего пара строк: Ченг Во, тридцать лет, лейтенант войск Абсолюта, комиссован по состоянию здоровья четыре года назад. Похоже, он сюда периодически наведывается – за лекарствами и медицинскими процедурами. Думаю, я знаю, где его найти. Видишь сумку? На ней логотип супермаркета, я его уже видела, когда искала подходящие варианты убежища. Держу пари, он затаривается там едой, а может и живет. Что скажешь, нанесем несостоявшемуся соседу визит? Или в другой раз?

После долгого дня копания в информационной сети Бри с Китти расположились, как обычно на Солле, в небольшом, недавно обновлённом, но выглядящим весьма старомодным уютном отеле с мягкими шерстяными коврами в сине-зелёную клетку, в которых утопаешь по щиколотку и деревянными (!) дверьми в номера. Одни только двери стоили, наверное, целое состояние. Владелец отеля был из старой гвардии, знакомый Бри ещё со времён Абсолюта, начальник разведгруппы корабля, наткнувшегося однажды на старую станцию Золотого века, которая вроде как оказалась совсем пустой… Правда Сэл Хэрринг где-то через год после рейда вышел в отставку и смог неожиданно приобрести права на какой-то из старых шотландских узоров из зачахнувшей ветки МакХэрди, а заодно выкупить и перестроить это здание вместе с крайне недешёвой поверхностью планеты под ним. Говорил, что удачно вложил свои пенсионные в один из рискованных биржевых контрактов на чёрном рынке… Очень Сэл, ныне просящий именовать себя не иначе как Сэл МакХэрди, был увлечён темой старой доброй Шотландии со старой доброй Земли, даже зачем-то заказал себе, лысеющему отставнику с Абсолюта, юбку длиной по колено, которую, по слухам, надевал в особо торжественных случаях. Впрочем, Бри всегда был толерантен к причудам старых сослуживцев, а отель был стратегически расположен в шаговой близости от ключевых баров, пабов и конференц-центров Соллы. Номера сняли как всегда рядом, чтобы сержант могла приглядывать вполглаза за коммандером, буде ему вздумается учудить что-нибудь этакое.

Бри устроил себе лёгкий перекус на ночь, выпил стакан местного сидра, запил его шотом выдержанного виски, презентованного Сэлом, выключил свет и приготовился, как обычно, быстро отключиться, чтобы проснуться через семь с половиной часов бодрым и полным сил. Не тут-то было. То есть отключиться удалось как всегда, а вот затем началось что-то необычное. Сначала Бри провалился в сон, в котором он видел почему-то Джинджер, весьма легко одетую, которая загадочно манила его пальцем и уходила вдаль, в какие-то лабиринты неведомой космической станции, а он пытался идти, но вместо ног у него были какие-то железные протезы, с которыми он не очень умел управляться. А затем начался самый натуральный кошмар, из тех, которые Бри если и снились, то обычно в первые пару ночей после жёстких стычек, из которых не возвращалась добрая половина участников. В этот раз вроде было не с чего, а поди ж ты: Машина, в полный рост, со всеми её битами и байтами, текущими сверху вниз потоком сине-прозрачных цифр, добралась-таки до советника и начала, не торопясь, превращать его в раэлита. Начала, почему-то, со щёк, с которых ей потребовалось снять верхний слой кожи, чтобы заменить его на выглядящий абсолютно так же материал, который мог однако же превращаться во что угодно, нечто наподобие жидкой ртути. Потом Машина залезла внутрь к советнику и начала копаться у него в селезёнке, с характерным жужжанием. Это было уже слишком даже для кошмара, и Бри вскочил на кровати со сдавленным чернейшим ругательством, которое он себе позволял сознательно произносить только в исключительных случаях, всего раза четыре за всю предыдущую жизнь. Лицо горело, селезёнку жгло. Коммандер, продолжая чертыхаться, кое-как добрался до ванной, включил свет над раковиной… Из зеркала на него глядел осунувшийся человек (человек ли?), с явно свежесодранной и кое-как наспех налепленной обратно кожей (кожей ли?) на щеках. Селезёнка саднила и ворочалась. В какой-то прострации советник дотянулся до коммуникатора, ответный комплект которого был у Хэл и нажал аварийную оранжевую кнопку.

Через двадцать две секунды драгоценная деревянная дверь в комнату Бри грохнула, открывшись с одного удара ногой и почти слетев с петель. За ней обнаружилась Китти в наспех накинутом вооружении, не сильно отличаясь по степени одетости от давешней Джинджер, и со своей вечной пушкой наперевес. Хищно поводив пушкой по сторонам и не обнаружив явной угрозы, Китти кое-как запихнула обратно покосившуюся входную дверь, протиснулась в ванную комнату и с сомнением посмотрела на советника.

— Что случилось?
— Китти, с-солнце… Машина… Что ты слышала о том, как… М-м-машина… М-машина завербовывает с-себе сторонников?

Тревога на лице сержанта усилилась, но несколько изменила тональность. Если раньше Китти, судя по её взъерошенному виду, была готова сражаться с каким-то забредшим убийцей или дроном Машины, сбежавшим от безалаберного Ортеги, то сейчас в её глазах читалась явная озабоченность душевным состоянием своего старшего товарища.

— Что случилось, коммандер? — Стальные нотки в голосе Китти резонировали в повторном вопросе, казалось, эхом отдаваясь в стенах ванной.

— Посмотри на меня, Хэл, всё в порядке? Как понять, что я… эээ…

— Тьфу на вас, коммандер! — Китти включила полный свет в ванной, повернула Бри лицом к лампе и посмотрела пристально, оттопырив нижнюю губу с презрением.

— Мёд ели? На ночь?

— Мёд??? Китти, дарлинг, да что с тобой, какой мёд на Солле…

— А это что? — Сержант, удовлетворённая осмотром внешности Бри, подошла к мусорному контейнеру и, запустив туда руку, выудила пакет с кожурой знаменитых ядрёнейших Соллских мандаринов.

— Сколько вы их съели, коммандер? Килограмм? Два? В одно лицо и даже не поделились со своим боевым товарищем??? Или в два рыла с этим вашим недошотландцем?? Неудивительно что вас так схватило… — Китти презрительно бросила пакет обратно, тщательно ополоснула руки в раковине и достала мобильную аптечку первой помощи. — Вот вам антигистаминное плюс успокаивающее. Утром будете как огурец. — Она открыла руку Бри, выложила туда сине-жёлтую таблетку, подождала пока советник положит таблетку под язык и удовлетворённо хмыкнула.

— Окей, вот и славненько, а теперь баиньки, и страшная Машина не будет беспокоить сон нашего героя, — Китти накрыла Бри по шею одеялом, подождала пару минут, пока подействует седативное, встала, выключила свет и вышла, покачивая головой и что-то мурлыча про себя.

Остаток ночи советник спал как убитый.

У меня есть особая связь с Бездной…

Пришли на ум слова, которые когда-то, в личной беседе, сказала ему капитан Стрекоз. Теперь он понял, увидел, вот только поделиться своим открытием Уолтер никак не мог – язык вдруг распух, стал неповоротливым.

– По-ня…

Попытался он еще раз, но София не дослушала куда-то торопясь.

Вообщем-то и он сам собирался куда-то туда… зачем-то… вот только визор на шлеме заглючил, зрение сузилось до маленького круга. Последнее, что он увидел, было лицо странницы. Только Уолтер ни как не мог понять, вспомнить, чье именно. Тары? Стрекозы? Укокошки? Одно на всех?


Из забытья его вернуло мягкое прикосновение к плечу и голос брата. Мысли все еще путались, но теперь точно знал кто он и где. И чуть менее точно – зачем. Стекло забрала медленно становилось прозрачным, открывая бледное, но живое лицо старшего Блейка под ним.

– Дьюиит… дневной сон, – произнес он с извиняющейся гримасой на лице. Возможно, доктор предполагал улыбку, но вышла именно гримаса. Он попытался поправить прилипшие ко лбу волосы, но вместо этого, со звонким звуком, ударил перчаткой о стекло. – Все.. Всё…Все?

— Не все и не всё, поднимайся, Ленни, куча дел, — Уильям протянул руку, чтобы помочь доктору встать, в последний момент отдернул, поспешно вытер кровь о скафандр и протянул снова. — Мне нужна твоя помощь. Просто… не смотри туда и туда, — Блейк дернул подбородком. — Смотри на Апрель. Меня очень успокаивает смотреть на Апрель. Олли, пригляди за ним.

Уолтер кивнул, поймал предложенную руку и стал подниматься на ноги. Смотреть на Апрель действительно помогало, на несколько долгих секунд все его мысли сосредоточились на вопросе – КАК? Как ей удается выглядеть совершенно нетронутой боем – девственно чистый скафандр и, кажется, самое удивительное – расслабленная улыбка на лице.

– Кхм… где помощь? – переспросил доктор (отгоняя прочие мысли), но тут же заметил косой порез на плече Дьюитта и потянулся к нему, чтобы оценить тяжесть ранения.

Блейк легонько ударил его по пальцам.

— Это ерунда, царапина, все потом. Речь о переговорах. Боюсь, моя репутация в глазах этих людей… сами понимаете, откуда ей взяться. Леди Дредд, вы знаете лучше остальных, не в состоянии вести диалог. Вы с одной стороны хорошо показали себя в предыдущем столкновении как боец, с другой — оказали помощь раненым, продемонстрировав милосердие. Думаю, у ваших слов будет больше веса. Я изложу наше предложение в общих чертах, а вы разыграете козырь: дело в том, что если они не согласятся на наши условия, а также в случае, если экипаж корабля пострадает по их вине, информация, которую позаимствовала мисс Миякэ, будет распространена по всеобщей сети. Небольшая гарантия безопасности.

Уолтер выслушивал просьбу, со странным ощущением, что где-то в ней зарылась, как говорят на Пандоре – паразиттратиосфекомия стариофекомияоидес. Но не мог решить, вызвано это ощущение последствиями нарушения мозгового кровотока, то ли какой-то хитрой лестью Дега Росса, то ли тем_о_чем_сейчас_нельзя_думать. Он сжал губы, собираясь задать вопрос, но Дьюиттт его опередил, словно почувствовав сомнения брата.

Дружеские объятия оказались убедительнее любых слов.

– Да, конечно… я помогу.

Согласился доктор, но не успел он закончить короткую фразу, как Дьюитт отстранился начав что-то деловито проверять на своем коммуникаторе. Наверно – данные мисс Миякэ, решил пораженный внезапным порывом лорда Уолтер.

Вместо ответа она услышала скрежет и лязг металла из коридора. К этому моменту Кайл успел пропустить пару лоу-киков, подобрать монтировку, заблокировать ей пару ударов и остаться с огрызком монтировки в руках. Укоротившаяся на ладонь монтировка грустно зазвенела, упав на землю. Кайл чертыхнулся и несколько запоздало отдернул руку выронив ее.
Ниндзя-пилот наклонила голову на бок, в глазах читалась насмешка.
Прежде чем Кайл успел что-либо ответить, пришлось резко уворачиваться от удара ноги в голову, один все таки прошел по касательной. Шлем слегка хрустнул но выдержал.
Кайл повинуясь предчувствию перешел в ближний бой, на котором длина когтей не играла бы роли. Обладательница стального маникюра, поняв свою ошибку втянула когти и била кулаками и ладонями, выпуская когти только когда наверняка. Начался обмен ударами рук, ног, лоукики, оба противника будто пытались запутать друг друга невидимыми канатами.
Наконец Кайлу удалось перехватить одну руку и ее вывернуть. За это пришлось расплатится двумя пришедшими попаданиями в колено, каждый из которых раскатывался болью до самого позвоночника и минутной задержкой, за которой последовала моментальная подсечка на опорную ногу. Койот вцепился в руку и они вместе полетели вниз. Сцена из начала боя повторилась, но теперь противники поменялись ролями. Ниндзя пилот навалилась коленом на грудь и свободно рукой едва не рассекла шею, если бы не блок рукой. Когти впились в локоть, Кайл ослабил хватку и ниндзя пилот высвободила вторую руку и торжествующе подняла ее в замахе для последнего удара.
Золотые глаза Кайла расширились от страха, глядя прямо в глаза женщины пилота, в которых читался приговор. Но освободившаяся рука Кайла действовала уже сама. Мощный рывок и лицо ниндзи исказилось болью и удивлением. Она перевела взгляд на свой бок, в который вонзилась монтировка, пробившая своим, теперь заостренным концом и скафандр и ребра. Рука Кайла продолжала проталикивать импровизированное орудие и холодно и деловито нажала, расширяя канал раны, ломая ребра и пробивая свой путь до сердца. Ниндзя пилот покачнулась, кашлянула в скафандр кровью и упала на Кайла.
Тот нервно выдохнул, нервно оттолкнул упавшее на него тело, и подтянул ноги, сжавшись напротив своего противника, сжимая в руках окровавленную монтировку, которую так и не выпустил из рук.
Когда Лан зашла, он встрепенулся и встал. Скафандр был в куче дырок и порезов из которых неспеша вытекала кровь. Кровь же сочилась с монтировки, сжимавшейся в руках. Лицо было достаточно бледным, но в целом достаточно бодрым.
— Я в норме! Вот — он сглотнул — справился. Мы уже отстыковались?

Не требовалось быть провидцем, чтобы знать наверняка – доктор Уолтер Алиенор Рэй Фабиан Миллс-младший не останется в стороне, когда рядом кто-то попал в беду. Ситара знала. И начала двигаться в сторону леди Дредд еще до того, как клинок не желающего умирать скуластого ниндзя вышел из тела старушки со спины, и уж точно задолго (в боевых секундах, которые, как известно, на пересчет) до того, как голос ее возлюбленного раздался в динамике скафандра. Наверное, именно поэтому она успела.

Мир сжался в точку. В один единственный рывок. Трансляция реальности начала подгружаться с задержкой, выдавая только автоматически созданную раскадровку предпоказа: ассасин и София играют в гляделки; доктор крадется к противнику со спины, тянет руку к ему одному видимой точке на незащищенном участке шеи ниндзя; тот медленно разворачивается, его глаз не видно, но вся поза сквозит презрением; меч взлетает вверх, еще секунда… но ее нет – странница посчитала их лучше.

Электрический разряд пронзил позвоночник, наполнив тело девушки искрящимися потоками ярости, вырвавшимися из глотки безумным смехом. Реальность окончательно перестала подгружаться в зрительные центры, но это было уже не важно: теперь Ситара воспринимала мир набором импульсов, за которыми следовала интуитивно, прощупывая окружение невообразимым образом увеличившими зону охвата молниями нервных окончаний, выходящими далеко за пределы ее физических границ.

Люди часто надеяться, что в их смертный час найдется кому подержать их за руку. Скуластый получил даже больше – крепкие, усиленные включенным экзоскелетом объятья.

– Зря ты встал на Пути Бездны! – гулким, будто дыхание унесенного в открытый космос астронавта, голосом выкрикнула Ситара, ворвавшись в, казалось бы, отсутствующее пространство между доктором и смертью. Впрочем, в отличие от экипажа «Софии», ниндзя, наверняка, не услышал ее за все еще гремящей в отсеке музыкой.

Странница мелькнула перед глазами Миллса и так же быстро унеслась прочь, забирая с собой выбравшего не ту цель ассасина. Трос просвистел в воздухе, зацепившись кошкой за перила балкона, и начал сматываться, поднимая свой груз наверх. На пол пути Ситара отпустила свою жертву в свободный полет, отключила захват и мягко, словно скользящая по ночной пустыне укокошка, приземлилась прямо на ниндзя, с нечеловеческой мощью вонзив пальцы в его и без того израненное горло. Цвет скафандра девушки-лисса, охваченной боевым трансом, сменился на красный, когда ее рука вынырнула из тела противника, сжимая цепочку шейных позвонков, тут же отброшенных в сторону, чтобы освободить место для рукояти плазменного меча, который, будто ниндзя был еще недостаточно мертв, Ситара резко вонзила в его бездыханную грудь.

Новый ученик Лан удивительно быстро подстроился: ему хватало даже не жеста, полужеста, чтобы уловить, что от него требуется. Со своей стороны Лан тоже постаралась максимально облегчить ему задачу, однако эти треклятые ниндзя и сами не гнушались подложить какую-нибудь подлянку.

Лан сочувственно поморщилась, когда увидела, как когти пропороли скафандр Кейбла, но шаг не замедлила. Ее целью было добраться до узла связи, и чем быстрее она это сделает, тем быстрее сможет оказать помощь... если они тут сами к тому времени не справятся, конечно (Лан успела полюбоваться на записи боя своего ученичка с проблемной пассажиркой; надо сказать, у него были все шансы справиться самостоятельно, не зря ему такие дыниа... импланты нарастили).

Перед тем, как исчезнуть за переборкой, она показала Кейблу большой палец, демонстрируй, как ценит его старания. Когда она только начинала нянчиться с Россом, то пролистала на всякий случай книжонку про психологию и педагогику. В общем-то, после первой десятки страниц она благополучно заснула, но пассаж про важность обратной связи ей чем-то все-таки запомнился.

Шаттл ниндзя был в чем-то привычен донельзя, а в чем-то казался совсем чужим. Такие же узкие коридоры, такой же яркий свет - и вместе с тем какая-то обезличенная, стерильная пустота, гладкость и обтекаемость форм. На «Софии»-то вон, в любом уголке (несмотря на все наставления Капитана и наряды вне очереди) либо след Канко виднелся (ей понравилось, видимо, периодически так развлекаться, так что оставшуюся краску приходилось от неё прятать... и перепрятывать), либо чаинки рассыпанные валялись (Ситара что ли Дока на них, как на хлебные крошки, к себе заманивала?), либо не до конца оттертые брызги пены лежали абстрактными пятнами. А тут... будто не живые люди обитали, а призраки.

Впрочем, опознать узел связи это не помешало: до собственного форм-фактора портов ниндзя не догадались. Не мудрствуя лукаво, Лан воткнула в панель подходящий провод и нырнула в родной и привычный мир цифр.

Наверное, следовало испугаться, но София давно уже не боялась смерти, во всяком случае, своей. Одно ее сердце было надежно спрятано далеко-далеко, в Империи, в доме с садом, колоннами и нелепой фигурой какой-то бабы в фонтане. Другое – на верхней палубе. Под присмотром... ее печени, Кржижановского. Э-э-э... Ладно, неудачное сравнение.

Она всадила в железнолицего еще две пули: одну точно в треснувший визор, другую чуть пониже, в основание шеи. И все же ниндзя завершил свой впечатляющий прыжок.

– Юноша, вы ведь уже мертвы. К чему вот это все? – сварливо произнесла София. Плазменный клинок легко вспорол скафандр на боку и вышел с другой стороны, но зато сразу и прижег рану. Железнолицый покачнулся. Он и правда умирал. С такой раной можно было протянуть секунд пять... четыре... три...

София нутром почувствовала (ха-ха), что ассасин перехватил меч покрепче. Она озадаченно всмотрелась в его лицо. Он улыбался. Это была вежливая улыбка человека, который заметил просчет противника, но не считает подобающим тыкать в него пальцем и ржать в голос.

Сукин сын, должно быть, тоже хранил свое сердце где-нибудь в нефритовой шкатулке на сакуре.

Онибаба оскалилась и вцепилась в рукоять меча, не давая вытащить его из раны.

Опоздать к началу веселья было бы крайне некрасиво, но Морри постыдно и банально заблудилась. Будучи свято уверена, что она знает каждый сантиметр этих коридоров, она пролетела один перекресток, второй... и поняла, что представшие взору сантиметры не узнает от слова "совсем". Ни одного из тысяч и тысяч.
На то, чтобы перестать метаться из стороны в сторону и сообразить вызвать карту корабля на комм, ушла драгоценная минута. На то, чтобы найти путь до ангара, милосердно отмеченного там едва ли не стрелочкой, - еще одна. На экране комма висело еще сообщение от некоего Кркхркакогото, но Морри не глядя смахнула его: все потом.
Мир стремительно обретал краски.

Так что когда она на полной скорости ввалилась в ангар, все уже были на местах, а шлюз сигнализировал о том, что вот-вот откроется. Некогда было объяснять и объясняться; под неодобрительным взглядами собравшихся (особенно... Софии - всплыло в памяти; забыть Софию невозможно), она в несколько чудовищных прыжков достигла шлюза, перемахнув через залитый краской участок, прижалась спиной к стене, молниеносно выпустила из запястья резак и застыла, кажется, даже не дыша.
Кожа раэлита (и то, что местами ее заменяло) зарябила и словно растворилась. Морри слилась с пространством, вся целиком, как пандорианская жвальная бабочка, поджидающая добычу.

Сердце билось чаще обычного, даже будучи под контролем внутренней механики плоти, но Морриган не выдавала себя, хотя безумно хотелось облизнуть губы и хищно улыбнуться. Мир на глазах расцветал, словно ползунок регуляции цветов в голоредакторе неуклонно тащили на другой край шкалы. Звуки, запахи - все обострилось (особенно запахи, исходившие из висящей в опасной близости клешни подъемника). Ей было все равно, что пять минут назад в мастерской она судорожно и не до конца успешно вспоминала, что было накануне; все равно, кто сейчас войдет в шлюз. Понятное дело, что кто-то нехороший; хороших встречают с оружием, но реже и не в полном составе. Обо всяких рюшечках можно побеспокоиться позже. Сейчас в шлюзе тихо зашипело, а потом створки разошлись.

Первый же звук выстрела подтвердил теорию насчет хлеба-соли-свинца для дорогих гостей. Морриган внутренне ухмыльнулась. О да. Да, пожалуйста.
Одного из чужаков уже поливали выстрелами, и она решила заняться кем-нибудь другим. Вот, скажем, ближайшим к ней товарищем, сжимавшим плазменный пистолет. Но стоило ей выбрать цель, как на гостей обрушилось содержимое клешни, буквально погребая их под собой, и оставалось только посочувствовать. Что ж, зато это явно сбило их с толку.
Как только в неожиданно заполнившей ангар музыке вступил задорный женский вокал, Морри качнулась вперед, сокращая расстояние до цели одним плавным шагом. Невидимость слетела, точно вода; это было уже неважно.

Фигура в черном наконец восстановила равновесие и вскидывала пистолет, когда резак бесшумно (хотя за музыкой и выстрелами сложно было что-то услышать) вошел ей в бок, и Морри наконец позволила себе ухмылку. Эмоции окатили ее ярким цунами: так близко был чужак, так упруго, легко пробило лезвие его скафандр. Она могла поклясться, что за непрозрачным шлемом на его лице было написано крайнее изумление.
Теряя баланс, чужак попытался повернуться к ней, нелепо взмахнул рукой, кропя алую краску новым алым и не попадая в тон, в оттенок, - и дуло пистолета плюнуло сгустком плазмы. Если бы Морри не дернулась, разворачиваясь в плоскости, то он угодил бы ей прямо в грудь, а так - обожгло до белых искр перед глазами левую ключицу и плечо, вкусный запах горячего металла смешался с мерзким запахом кипящей, испаряющейся крови.
О, вот теперь она чувствовала, что живет - через боль, через чужую кровь, через лихорадку боя!

Хани закусила губу, улыбнулась и шагнула к Лиаму. Узкая ладонь коснулась его груди.

– Глаза правосудия слепы, но сердечко у него дрогнуло, – мурлыкнула она. – Леди и джентльмены, а также те, кто пока не определился! Сто тысяч кредитов и билеты на выставку Hi-tech получает этот сильный, ловкий, сообразительный, а главное галантный молодой человек. "Кэтфайт" приветствует победителя!

Над их головой зажглись огромные голографические цифры – "100 000", которые через несколько секунд сменились логотипом выставки. Сверху посыпалось блестящее конфетти, музыка заиграла громче, но все равно не могла заглушить восторженных криков зрителей. Хани взяла Лиама под руку и повлекла к краю платформы. Она шагнула прямо в пустоту, и Макграту ничего не оставалось, кроме как последовать за ней: хватка у правосудия была железная. Впрочем, он и испугаться толком не успел. Под каблуками девушки едва заметно блеснул контур силового поля.

Они спускались по спирали, совсем близко к зрителям, которые продолжали кричать и аплодировать. Лиам получил не меньше полусотни предложений пропустить стаканчик, две дюжины предложений переспать, три предложения руки и сердца. Одно из них сопровождалось демонстрацией женской груди внушительного размера, просто чтобы Макграту легче было принять правильное решение. Впрочем на общем фоне даже это смотрелось не особенно впечатляюще. В какой-то момент Лиам посмотрел вверх и обнаружил, что пространство сцены за их спиной снова меняется. Из стен выдвигались дорожки и платформы танцполов, их тут же занимали девушки, одетые (раздетые) примерно в том же стиле, что и Хани.

Завершив последний круг и оказавшись в самом низу этого странного колизея, Лиам и Хани помахали публике еще разок и скрылись за кулисами.

Богиня немедленно поймала какого-то пробегавшего мимо мужчину, с кем-то переругивавшегося по комму, и немножко потрясла его за ворот расшитой яркими цветами рубашки.

– Вы кого мне притащили, шакалье племя? – прорычала она, тыкая весами в Лиама. – Где Гламазон, или как его там? Отвечай, сын греха!

На лице мужчины отобразилась судорожная работа мысли. Он промычал что-то невнятное. Хани поморщилась, опустила его и аккуратно расправила воротник.

– Убью, – ласково сказала она. – Еще один факап – и ты сам у меня будешь на дискошар прыгать в блестящих труселях вместе с твоим любимым Гламазоном. Не вздумайте ему деньги перевести. Скажи Марго, пусть зайдет ко мне, возьмет данные у Лиама. Бардак.

Хани снова повернулась к Лиаму. Ее жертва поспешила смыться.

– Прости, дорогуша, наш "Кэтфайт" – это прекрасно отлаженный механизм, который без единого сбоя на крейсерской скорости несется прямо под откос. Считай, тебя слегка переехало колесами любви. Но ты молодец – отличное шоу. Надеюсь, и ты не в обиде: сто тысяч никому не лишние. Билеты – не совсем в нашем стиле приз, но уж такой спонсор на этой неделе. Вот на прошлой были игрушки, жаль, ты не попал, – Хани подвигала бровями, и Макграт сразу понял, что очень хорошо, что он не попал.

"Ну вот! Игрушки!" – Сесилия выглядела разочарованной.

– Хотя тебе, может, и выставка зайдет, – Хани снова взяла его под руку и повела куда-то по коридору. Сегодня, кажется, все его куда-то тащили. Видимо, день такой. – Ты с техникой ловко управляешься. Работа? Хобби?

Когда Альфред впервые увидел, какое оружие София взяла на Малакар, он отнесся к ее выбору со сдержанным недоумением. Действительно, мародеру удобнее иметь что-​то более компактное. Но Софии нравился подход "одна проблема – один выстрел", и она справедливо полагала, что в погони и перестрелки с местными им все равно лучше не влезать, шансов выжить немного. А при всех остальных раскладах ее молчаливая обстоятельная "Кара" словно по волшебству из неудобной бандуры с сошками превращалась в тактическое преимущество.

София быстро разложила винтовку и прицелилась, не дожидаясь, пока прочухается сложная оптика. С пятнадцати метров она могла бы даже Касперу в совесть попасть, а он ведь прирожденный юрист. Времени на раздумья не было. Мисс Дредд по себе знала, что само существование Ортеги заставляет дергаться средний палец, он, конечно, не на спусковом крючке, но где-​то рядом.

Драматичного звука выстрела не было. "Кара" почти бесшумно выплюнула пулю, дробовик вылетел из рук пожилой женщины и улетел куда-​то в угол.

– Следующая в лоб, – честно предупредила София. – Шаг назад. Руки держи на виду. Алфи, какого хрена?

Вокруг Лиама сыпались записки, рассыпались лепестки, люди из-за сетки тянули к нему руки. Он чувствовал себя известным спортсменом, стоящим посреди стадиона его фанатов. Это кружило голову. Кровь бурлила. Хотелось как можно быстрее оказаться у чертового ящика, схватить свой приз и победно вскинуть руку вверх, доводя зрителей до кипения, до момента, когда ликующие крики толпы сорвутся в зверский вой экстаза.

В глазах Лиама горел безумный азарт. Он включился, почувствовал вкус действа, ощутил себя гладиатором.

— Я постараюсь сделать тебе хорошее шоу, Хани — шепнул он.

Сесилия после первой полосы испытания не была особо в восторге, риска она не ощущала, но крики зала ее очень привлекали. Не далеко от них сидела парочка и женщина в экстравагантном костюме, которая, наслаждаясь зрелищем, ела пышную и очень сладкую вату. Макграт и глазом не успел моргнуть, как его дочка уже веселилась рядом с ней, пытаясь ощутить вкус диковинной для нее сладости.

Мужчины и женщины - стражи, ехидно смотрели на него, вызывая на поединок. «Ну давай, попытай удачу» читалось в их глазах. Препятствия двигались по хаотичным территориям так, что предугадать их движение было очень сложно. Лиам, окинув всю трассу глазами, разминал руки. Со стражами прийдется потягаться.

Лиам стартанул. Трасса оказалась для него не такой сложной, как представлялось. Между грозных охранников он легко проскользал. Казалось, добраться до ящика ему никто и ничто не сможет помешать, как друг он почувствовал сильный удар под ребра с левой стороны. Его откинуло на край платформы, за которую он успел схватиться кончиками пальцев. Зал ахнул. Лиам показывал хороше результат, однако, забывшись в этом азарте он чуть ли не потерял приз. Который по факту не особо то был ему интересен. Ему было не важно, что там находится, но сама цель, то возбуждение от ликующего зала… Нет, он не мог так просто все оставить.

Лиам почувствовал, что ему довольно легко держать свой вес на кончиках пальцев. Пришлось включить наконец-то разум, чтобы вспомнить о силовом поле. Лукавая девушка, что подло ударила его исподтишка, была все ближе. Она присела рядом с ним, провела ладонью по его пальцам, зацепляя один за другим.

—Как жаль.. а ты был так близок — дама улыбнулась звериным оскалом.

Не сегодня. Оставшись висеть на одной руке Лиам раскачался за счет силового поля и своего костюма. Это добавило ему прыгучести. Ловким движением он оттолкнулся, сделал сальто, и опираясь на одну руку, вернулся в гонку. Сегодня он показывал чудеса акробатики. Может надо сменить профессию? Макграт сделал подсечку девушке, заставив ее упасть на платформу, и продолжил свой путь.

Зрители продолжали скандировать, визжать и всячески выказывать свою поддержку.

Перед ним завис диско-шар - заключительное препятствие перед сладкой победой (почти такой же как сахарная вата). Время остановилось, как в самые ответственные моменты. Курьер сделал глубокий вздох. Прыжок. Выдох. Светящийся шар остался где-то за спиной, а Лиам оказался на платформе. Толпа взревела.

Если Лан надеялась настучать новичку по башке и на том успокоиться, то это было напрасно. У неё возникло такое ощущение, что котел противоречивых эмоций наглухо запаяли, воткнули сверху манометр и начали с интересом наблюдать, когда вся эта конструкция разлетится на мелкие ошмётки.

Она открыла было рот, чтобы высказать все, что думает по поводу такого надругательства над логикой и здравым смыслом, как внутри прозвучал спокойный голос МиХХаила: «Когда натыкаешься на что-то непонятное, не кидайся на это с резаком и кодами взлома. Ты же Дао, а не пандорианский молотильщик. Разберись. Новые знания сделают тебя сильнее, а вот лишние эмоции только за решётку привести могут».

Манометр выдернули. В котле появилась тонкая дырочка, из которой со свистом вырвался пар.

- Неплохо сработано... новичок, - ровным голосом произнесла она. - Но на третьем и шестом уровне можно было справиться и быстрее. Для твоей тактики скорость - это главное, потому что от такого взлома все защитные системы будут выть с первых же секунд. Попробуй, когда добираешься до слоя, который с ходу обойти не получается, что ли, музыку принудительно ускорять. Или что там у тебя за ритм отвечает?

Похоже экспресс курс общения от сержанта не прошел даром. Шутка вроде помогла, покрайне мере стрелять не собирались. Теперь следовало установить доверительные отношения честно и рассказать историю из жизни.
— Работал. Ну не спасателем, а частным помощником, да и оказалось что от спасателей там только название. В основном надо было дезактивировать и чистить потерпевшие аварию корабли, под руководством старшего спасателя. Он, правда не возглавлял нас, как положено по протоколу, а сидел в инженерном корабле, поэтому коды отдавали нам - нелегальным рабочим. Было интересно, но мрачновато - то вытекшее топливо, то какие-то паразиты. Я в общем делал там неплохую карьеру, меня даже брали на спец вылеты для отбуксировки. Но... — он замялся с некоторым разочарованием — как только я понял, что они даже не собирались никого спасать, я решил уволится и все закончилось.

Глядя на вопросительно поднятую бровь кибер-кочевника, Кайл решил развернуть мысль.

— Там... в общем мы нашли на "спецвылете" корабль у которого уцелел отсек с командой в замороженных капсулах. Спасатель Абрахам, приказал отцепить их, мол они не наша забота, нам нужен был корабль. Ну в общем мы повздорили, в итоге корабль вместе с замороженными ребятами я довез сам, а по прибытию включил разморозку и сбежал, без выходного пособия... — он немного развел руками — в общем не удалась мне эта работа, но много полезного узнал, коды например эти и как правильно двери открывать если совсем заело.

Поспешив как то разбавить паузу, после чудесной истории, он не смог не похвастаться

— Но я там еще скрипт запустил. Я его сам написал, после того как прошел курс - ГалактикСи, полностью. Некоторые задания были тяжелые, но я нашел похожие решения в астронете их чуть чуть модифицировал. — выложив карты на стол, Кайл навострив ушки перешел к блоку вопросов, тут их у него было в избытке.

— Простите за нескромный вопрос. А вы правда настоящий цифроДао? В смысле, кочевник кибер пустошей, которого ведет Путь? А какой он путь? Вы правда можете увидеть весь мир в виде цифр?... — у Кайла аж перехватила дыхание, но он постарался удержать в руках. В целом реакция Кайла что-то напоминала Лан, было в ней что-то знакомое, особенно в этих расширившихся от невысказанного "ВАУУУУ" зрачках на золотом фоне.
— Извините, я просто никогда даже в астронете не общался... В общем, пожалуйста, скажите что нужно делать, я готов всячески помогать.

— А! Мой светлый рыцарь продрал свои прекрасные глаза! — из теней к Лиаму шагнул призрак девушки, которую, по всей видимости, он не смог спасти в переулке. Иначе с чего бы теперь она, бледная, будто статуя из мрамора, смотрела на него так задумчиво совершенно белесыми слепыми глазами. Он узнал ее только по голосу — и по высоте каблуков: вместо коротких светлых волос у нее теперь была сложная высокая прическа, несколько бледно-рыжих, будто припорошенных толченым мелом прядей вились тяжелыми спиралями. Лиаму немедленно вспомнились новогодние сушеные апельсины. Лицо было совершенно белым, если не считать подведенных рыжим глаз, губ и скул. Вся ее одежда — трико, корсет, пояс, чулки и даже туфли — были сделаны в том же стиле, почти бесцветные, с несколькими яркими акцентами, из-за этого девушка и напоминала статую, которая начала оживать, но передумала на полпути. Лиаму показалось, он даже разглядел сеть трещинок на обнаженном плече.

Статуя присела на подлокотник кресла, с деловым видом взяла Лиама за подбородок и заставила его повернуться к ней сначала одной щекой, потом другой. Ладонь у нее была теплая. Вблизи девушка не казалась такой уж хрупкой. Невысокая, но широкоплечая, с сильными руками танцовщицы или гимнастки. Похоже, ей, в отличие от самого Лиама, удалось выйти из заварушки невредимой.

— Тск… — длинные пальцы с ногтями такой длины, что их вполне можно было бы засчитать за оружие ближнего боя, осторожно коснулись щеки курьера. Кажется, там была ссадина. Затем очень аккуратно ощупали лоб. — М-да. Ну что, Ланселот, жить будешь, — девушка похлопала его по плечу. — Вот, приложи холодненького.

Она потянулась за кресло и поставила на колени Макграту ведерко льда, из которого многозначительно торчали запотевшие бутылки с энергетическим напитком.

— Твои шмотки в химчистке, будут готовы через полчаса, — деловым тоном сообщила девушка. — Вещи из карманов там, — она кивнула на один из столиков. — Да, кстати, я Хани, — она протянула Лиаму ладонь. — Как тебя зовут, мой герой?

— Тараксум, — улыбнулся Уолтер и пояснил по привычки, — более редкое название этого цветка — одуванчик. На Эвтерпе кхм… они растут на моей родной планете.

Перед тем как уйти из медотсека, доктор выдал Софии большой блистер в середине которого была запечатана одна единственная капсула. Миорелаксант. Ярко красного цвета, наверняка не случайно, и правило, что красный глайдер самый быстрый распространялось на таблетки.

Красные — самые волшебные.

К чести Блейка, тот замешкался лишь на секунду.

– Мисс Мирквуд? – повторил он, собираясь с мыслями. Ну и потому, что произносить даже поддельное имя мисс д'Ред было приятно. – Почему вы думаете, что она не приложила к этому свою изящную руку? – лонжерон скосил глаза на Кайла и улыбнулся с максимальной загадочностью, как положено коварным злодеям под прикрытием. – Мы с вами наблюдаем сейчас финальный этап наисложнейшей операции. Личное участие мисс Мирквуд уже не требуется. Каждый может, знаете ли, завязать шнурки. А вот сделать так, чтобы шнурки осознали выгоду совместной работы, почувствовали эмоциональную вовлеченность в общий проект, прониклись взаимной симпатией... Так сказать, сами потянулись бы друг к другу... Вот это – искусство. Требуется много самой разнообразной подготовительной работы. Но поверьте, если бы не мисс Мирквуд, ничего этого... – Блейк обвел столовую широким жестом, – не было бы.

Это было правдой. Дьюитт знал это лучше, чем кто бы то ни было. Мисс д'Ред была сердцем "Софии", именно ее звезда пульсировала в центре схемы. Баронесса (а с ней и полковник), Ситара (а с ней и Миллс), он сам...

Теперь, когда у него появился уважительный повод смотреть на Робин, отвести от нее взгляд не представлялось возможным.

– Связи – удивительная вещь, – задумчиво проговорил Блейк, с отрешенным видом наблюдая, как Робин смеется над очередной шуткой сержанта. – Одна встреча, какое-то совсем ничтожное в масштабах вселенной событие – и ты уже по уши... в связях.

— До рарашек, — согласился без раздумий доктор.

Впечатляла грация, до жути убийственная грация, Миякэ. И то, как же им тогда с Ситарой повезло на станции остаться в живых.

Впечатляла работа геноинженеров, что потрудились над телом Кайла. Система была спроектирована так, что не теряла боевой эффективности даже лишившись важной часть себя — вероятно — базовой личности.

Впечатлял Уолтер и сам себя — досидел до конца представления, не попытавшись остановить его, или увести Ситару и Робин из зала. Безумие или отвага?
(Впечатлял Дьюиит. Безумия или отвага? А может оба этих качества фамильная черта рода Блейков.)

Смешно, но недавняя находка на кухне оказалась пророческой — растворимый кофе три в одном. «В три раза больше впечатлений для вас в одном пакетике» — гласил лозунг на упаковке. Вот и показательное выступление Миякэ и Кайла было именно таким, как обещала эта реклама (может он зря не решился попробовать растворимый напиток).

— Согласен! в «Красных Стрекозах» был похожий эпизод кхм… простите.

Сбился доктор и смущенно потер переносицу.

— Роби, у вас найдется пару минут для меня?

А когда девушка кивнула, таинственно добавил обращаясь к Ситаре.

— Встретимся в медотсеки, все готово.

Маленький лорд терпеливо дождался своей очереди расшаркиваться с бойцами. Юним... не то чтобы подошел вместе с ним, скорее находился на орбите Блейка. В этакой эпсилон-окрестности.

– Поразительная демонстрация силы и умений. И очень творческий подход к использованию подручных средств, – Уильям улыбнулся обоим участникам спарринга. – Отдельно благодарен вам за соблюдение правил. Мисс Миякэ, можно вас на пару секунд?..

Блейк отвел ассасинку на пару шагов, глубоко вздохнул, посмотрел ей в глаза и произнес голосом, буквально сочащимся раскаянием:

– Я хотел бы принести вам свои извинения за то, что во время боя нарушил вашу концентрацию своим неуместным проявлением беспокойства. Мне прекрасно известно, что вы можете постоять за себя, но я так волновался, что ничего не смог с собой поделать. Боюсь, и в целом из-за меня ваше путешествие складывается не самым приятным образом. Мне очень жаль. Я хотел бы как-то загладить свою вину. Может вы согласитесь поужинать со мной сегодня вечером?

Вообще-то Дьюитт не любил лгать, предпочитая ограничиваться полуправдой и недомолвками. В первую очередь потому, что прекрасно знал о существовании инструментов, позволяющих распознать любое лукавство. Но сейчас...

Наверное, мисс Миякэ никто и никогда не врал так искренне и с таким удовольствием.

Дега Росса выдержал паузу и сделал вот так бровями.

Кайл понял, что может оборонятся и попробовал увеличить нажим. Мисс Миаке тоже не сдавалась, и результатом стал обмен стремительными ударами и блоками. Меч она успешно заблокировала, и чуть было не отняла, но в этом время Кайл решил перенять тактику и сосредоточился на ногах. Результатом стало то, что шаошанка легко пошла вверх по стойке опираясь на меч, и уворачиваясь от ударов. Драка перешла в вертикальную плоскость, и там стремительность девушки-ниндзи легко играла ей на руку, Кайл в какой то момент потерял меч и вынужден был отступить от противника занявшего высоту. Она поманила его ладонью, и он обойдя дистанцию неуклюже вскарабкался наверх.

Секунда балансирования на краю, попытки привыкнуть к новым условиям, а затем сразу бой - больше времени Мисс Миаке не дала сопернику. Несколько молниеосных ударов мечом, она словно порхала на этом узком краю, тогда как Кайл крайне опасно и неуверенно качался, но почему-то не падал, более того, умудрялся блокировать и уворачиваться словно бы случайно. Нажим был велик, Койот оказался почти у самого края, когда ему в каком то невероятно усилии удалось схватиться двумя ладонями за лезвие. Теперь Миаке нужно было отпустить меч или падать вместе с Кайлом. Воспользовавшись мгновением, пока она раздумывала над тактикой он просто попер вперед толкая ее меч, который уперся ей в живот, надеясь столкнуть ее просто за счет массы и силы. мисс Миаке не особо менялась в лице, но в движения была растерянность, Кайл протолкал ее через всю стойку, заставляя отступать, в последний момент уперся покрепче, собирась столкнуть окончательным рывком, и это и была его ошибка.

В последний момент, меч который она держала руками и видимо не могла справится, резко ушел вниз, шаошанка легко и грациозно сделала по нему шажки как по лестнице, встала ногой на голову Кайла, летевшего вперед по инерции и толкнула его голову еще дальше. Сама каким то невероятным усилием прыгнула вверх, зацепилась за что-то на потолке и зависла там. Над залом пронесся зычный голос сержанта: "Охренеть!"

Кайл, думавший, что победа в его руках отправился в свободное падение по красивой параболе. Он успел кинуть меч куда-то в сторону зала, чтобы не напороться на него, а сам отправился далеко за очерченную зону, в сторону выхода, как раз "в объятия" зашедшей Апрель. Успев увидеть ее крайне неодзнозначное выражение лица (впрочем она прикинула траекторию и никуда не отходила), он рухнул, не долетев до нее метра, прямо на пружинящий пол зала и пропахав носом оставшийся метр почувствовал что уперся плечом во что-то. Это была нога Апрель, которая притормозила многострадального летуна.

Поднял голову с туманнящимся взглядом он прошел взглядом по голой ноге, и легкомысленном платье вверх, пока не уперся в зеленые глаза, смотрящие на него с со смесью иронии и каким-то легким сопереживанием что-ли. Кайлу, который немножко поплыл от удара об пол, это показалось добрым знаком поэтому он улыбнулся слабой улыбкой ребенка которому сказали, что все хорошо и можно спрятаться под одеалком, и облегченно положил голову на ногу, нежно прижавшись щекой. Одна бровь немного приподнялась добавив иронии и некоторого вопроса, что привело Койота в чувство. Он удивленно посмотрел на ногу, снова в эти улыбающийся глаза, густо покраснел и немедленно встал в крайнем смущение старательно изучая глазами пол. Слабо прокашлял сбивчивые извинения, попытавшись поднять виноватые золотые глаза.
– Яяя случайно... кхм... У вас очень нежная кожа... в смысле... Извините пожалуйста, я сильно приложился головй... простите... — смущение зашкалило, и еще сбивчиво извинясь, он снова опустил глаза и ушел из ситуации вернувшись в круг.

Там подняв голову низко, церемониально и крайне уважительно ушел в поклон висящей на потолке Миаке, держа перед собой кулак уперты в ладонь и торжественно возвещая.

– Благодарю за урок, мастер!

Он так и не разгибался пока Миаке не заговорила.

Ситара подчинялась легко – увидь ее сейчас доктор Миллс, ему было бы трудно поверить, что это все та же его непослушная странница.

Какие-то упражнения казались простыми – девушка, определенно, умела сматывать провода и менять батареи, – для других приходилось включать воображение. И все же Ситара была достаточно знакома со своим телом, чтобы успевать за Миякэ. Не чувствуя стоп, крепко на них не встать, странница хорошо представляла, где ее пятки, а где голова.

"Не знаю, почему именно кофе, мистер Блейк, но я выяснила." – писала она позже Дьюитту. "Три в одном. Похоже, дело вовсе не в кофе. Сахар — лёгкий вход, поверхностный вкус."

И все-таки движения требовали сосредоточенности, не давали возможности отвлекаться на пустые мысли. Это ли не медитация? Вдох и выдох, верх и низ, право и лево... Полусон... полутранс...

"Знаете, я всегда пью с сахаром и молоком в гостях или когда кофе делает автомат. Если варю сама, предпочитаю черный – знаю точно сколько положить основы, чтобы горечь была по мне. Возьмусь предположить, что мисс Миякэ и сама похожа на "три в одном", не знает своего вкуса и глубины. Всегда был кто-то, кто разбавлял ее сахаром и молоком, направлял ее меч. Идеальный инструмент: не ее выбор – не ее боль. И вдруг меч пророс нервными окончаниями, решил стать рукой. Оказалось, что это горько. Но может быть, ей просто нужно помочь понять, кофе какой прожарки она любит."

Вновь прибывших Ситара заметила уже после Миякэ. Странница плавно потянулась, прислушиваясь к своим обновленным ощущениям.

– Спасибо, я постараюсь запомнить этот урок. И внимательно присмотрюсь к ежедневной рутине, наверняка, и ее можно приспособить для упражнений, – поклонилась она таосске. – А вот идет ответ на ваш запрос, – посмотрела она на Кайла, – этот юноша весьма силен, и, насколько могу судить, тоже жаждет выплеснуть эмоции в каком-нибудь спарринге.

Уже готовая отправиться в сторону Акосты, странница вдруг задержалась и нашла глазами взгляд ниндзя:

– Вы прекрасно владеете своим телом, но это пришло не сразу, потребовало от вас опыта тренировок. То же и с умением делать собственный выбор, чувствовать свои желания. Начните с малого. Прислушайтесь к себе. Постепенно все прояснится.

Китти рванула к павшему товарищу, отбросила в сторону оплавившийся кусок металла и рывком подняла инвестора на ноги за очень удобную ручку\петлю на плече, которая вообще-то была не для того, но кому какое дело.

Ортега выглядел слегка потрепанным. На пижонском скафандре появилось несколько характерных подпалин. Но, с удовлетворением отметила сержант, он так и не выпустил оружия из рук. Стоило ему оказаться в вертикальном положении, как он вскинул оба пистолета и начал стрелять, прямо у Китти над ухом. Выстрел за выстрелом, с абсолютно одинаковыми интервалами, будто наглый белобрысый метроном. За полупрозрачным пластиком визора Хэл увидела его взгляд – раздраженно-скучающий, пятьдесят на пятьдесят.

Ладно, может, Ортега и бывал на Пандоре. Может, на его шрамы и стоит посмотреть.

Китти легонько толкнула инвестора в грудь, кивнула на двери в инженерный отсек и повернулась к дрону.

Бронированная хренотень явно тянула на все три очка. По шкале геморроя – так и на все пять. Каждый выстрел Ортеги попадал в цель. Белобрысый бил по сочленениям, по слабым местам конструкции, но дрону, похоже, было на это плевать, как и на огонь, который открыли по нему десантники.

Что ж, финал региональных соревнований по выпендрежу, выступает Хэл О'Китти. Расступитесь, мальчики.

Сдвинулись пластины брони, и пистолет-пулемет, частично встроенный в ее левое предплечье, оброс какими-то угрожающими хреновинами и красными маркерами. В левом углу визора появился индикатор обоймы. Тридцать два.

Тридцать два шанса. Очень неплохо.

Китти тщательно прицелилась – вот этими снарядами точно можно было разнести полкорабля – и выстрелила. Тридцать один. Тридцать. Двадцать девять. У нее, между прочим, тоже было чувство ритма. Во всяком случае, тетушка Агата так считала, а уж она кое-что в этом понимала: по семейной легенде она как-то переспала с барабанщиком "Гравитации", еще в те времена, когда они были популярны. Собственно, так и образовался двоюродный брат Хэл. Но это уже другая история.

Двадцать пять.

Что-то взорвалось, дрон покачнулся. Натужно взревели компенсирующие механизмы. Хэл поморщилась. То ли дело сервоприводы Майерса. Как славно выпить чашечку кофе под знакомое уютное жужжание. Где-то сейчас Майерс?

Двадцать.

Где-то сейчас Джинджер, и Векс, и Лан? Пока что Китти не заметила никаких следов боя. (От очередного попадания дрон снова качнулся и врезался в стену, оставив в переборке здоровую вмятину.) Может ли быть, что им удалось спастись?

Пятнадцать.

Китти методично всаживала снаряд за снарядом в область, подсвеченную Бри, и потихоньку конструкция начинала напоминать ажурную салфетку. Такие умела делать бабуля. Развешивала их везде, совала во все ящики, никакого спасу не было. Китти как-то нашла одну такую даже в своей прикроватной тумбочке с очень личными вещами. Открываешь, а там бабулина салфеточка, а на ней здоровенный фиолетовый...

Десять.

Девять.

Ну же, уродец, складывайся. Лежать.

Словно по команде дрон рухнул на то, что заменяло ему колени, дернулся и замер. Китти позволила себе бросить короткий победный взгляд на Бри: смотри, хозяин, какую шикарную дохлую птичку я тебе притащила. Но Советник почему-то на нее не смотрел. А смотрел...

Сержант повернулась к дрону.

Тот снова пришел в движение. Выворачивались суставы, перестраивались сочленения, сдвигались пластины брони.

Дрон поднимался.

Три. Два. Один.

Индикатор погас. Система врубила режим охлаждения. Хэл О'Китти опустила оружие.

Ноль.

Бри, коротко переговорив с пробегавшей мимо Китти, сообщил всем, что берут они с собой два отряда десантников, ибо кому-то нужно охранять десантный модуль пока остальные будут зачищать "Неудержимый" от дронов машины.

Перед вылетом советник довёл до всех присутствовавших предлагаемый план действий после стыковки: отряд Лейлани остаётся на десантном модуле вместе с пилотом, двое охраняют вход снаружи, трое и пилот - внутри, если штурмовой бригаде на "Неудержимом" нужна будет помощь — трое направляются внутрь, двое плюс пилот остаются у модуля, что бы ни случилось, от него никуда ни ногой, никуда, ни ногой, ни-ку-да! Бри повторил это трижды, Акоста понимающе покивал и сделал строгое лицо в сторону Каулувеи, которая, хмыкнув пожала плечами, всем своим видом излучая сентенцию "кто бы спорил".
Остальные идут внутрь, цель — мостик, по дороге зачищая каюты справа и слева. Кей-Кей в инженерном модуле или на мостике, где ей будет угодно, пытается сделать так, чтобы "Неудержимый" не прыгнул бы дальше, но без особого ущерба кораблю, по возможности. Лучше бы в инженером модуле, ибо до мостика ещё нужно добраться. Отключить там что-нибудь временно. С Кей-Кей всегда рядом пара десантников. Если становится жарко и не хватает пары-другой рук - зовём помощь с десантного модуля. Если слишком жарко - убираемся, желательно всё-таки обезпрыжив "Неудержимый" предварительно. Китти рядом с мистером Ортегой, пожалуйста, друзья, уверен ваш тандем побьёт все рекорды в количестве поверженных дронов Машины. Но только далеко не разбегаться, так чтобы всех было видно или слышно. Мистер Ортега, вам доверяю самое ценное, уверен что вы оправдаете. Хотя бы одного дрона пытаемся утащить живым и неразобранным. И чтобы никто никуда в одиночку, только парами или больше... Остальное - по ситуации.

Короткое путешествие в десантном модуле ничем не отличалось от десятков других таких же, вероятность не долететь с учётом турелей и Машины, по оценке советника — примерно полпроцента, не реализовалась, повезло — ну и славно. Место стыковки — инженерный отсек, тоже было прямо по плану. Более-менее ровная поверхность корабля, которую потом более-менее легко починить, и, если как следует зачистить отсек изнутри, дальше можно будет идти в сторону мостика, не опасаясь за спины.

—Что-то слишком гладко всё это... Ну да ладно, все планы до первого выстрела, — очередной раз повторил себе коммандер и приготовился нырять в открывающееся отверстие в обшивке, как он надеялся, его будущего корабля.

В попытках сообразить, кого имеет ввиду её собеседник под пустотными эльфами, Ситара чуть не пропустила главный вопрос.

— Хорошая шу... аааа, ты серьёзно... – поняла вдруг девушка. (Но... но она же только что тут про Бездну...).

Связав в уме два и два (эльфов и седьмой сезон Койота Кайла про зомби), Ситара сделала некоторые выводы, довольно быстро выявив главный свой недостаток, не позволивший юноше определить в ней странницу.

— Хочется глянуть на красный латекс? Говорят, в открытом космосе натирает соски. Это если странники вообще существуют... Или... может, ты сам один из них, из легендарных Красных стрекоз с Перекати-поля?

Как раз недавно Ситара решила поискать в сети информацию о книжках, которые любили читать юные имперские лорды, и на неё упало огромное количество фанарта и фанфиков. В одном таком у новобранца знаменитого отряда нестерпимым зудом проявилась аллергия на латекс, и ему пришлось срочно снимать костюм прямо на закрытом экзамене по навигации. Предводительница стрекоз осталась довольна — паренёк мастерски проложил маршрут по всем её эрогенным зонам.

Китти покачивалась на пятках, заложив руки за спину, чтобы случайно не хлопнуть Бри по спине.

"Одиииин... дваааа... трииии..." – считала про себя Хэл, нетерпеливо поглядывая на коммандера. Ну когда уже... ну когда... Первая, самая сладкая, самая пузыристая доза адреналина разливалась по венам, и все тело, и все то, что было завернуто в бренную оболочку, вибрировало, пело и хотело куда-нибудь бежать и во что-нибудь стрелять. Выполнять приказы. М-м-м! Приказы! Увы, Бри был из тех, кто предпочитает никуда не спешить и смаковать ощущения. Его право. Китти готова была с этим смириться, потому что Бри был хотя и тормоз эстет, но зато не идиот, и приказы отдавал самые лучшие, неидиотские. За такое вообще многое можно простить начальству.

Сержант всмотрелась в отрешенное лицо Советника. Сейчас? Нет? А сейчас? А теперь? Уже точно пора! Если бы у Китти был хвост, она непременно била бы им о палубу.

"Во-о-о-о-осемь..."

Может, хотя бы потрясти Акосту за плечи? Может, ткнуть Ортегу локтем в бок? Или... Взгляд сержанта остановился на Кей-Кей и стал мечтательно-кровожадным. Ладно, нет, этот вопрос не терпит спешки. С этим надо аккуратнее. Потом.

"Двена-а-а-а-адцать..."

Время, скорее.

Китти жила такими моментами. Нет, обязанности телохранительницы ее тоже не напрягали, но слишком уж много надо было думать. С людьми всегда сложно. Всякие там вопросы морали. Этические нормы. Уголовный кодекс. По дронам машины можно было просто стрелять.

"Восемна-а-а-адцать..."

Акоста, командуйте.

Не дожидаясь никакой команды Китти хлопнула Бри по спине, потрясла Акосту за плечи, ткнула Альфреда в бок локтем, почесала бламеля сквозь силовое поле, послала воздушный поцелуй Кей-Кей и скрылась за поворотом коридора.

– ... ня не начина... – только и донеслось до остальных.