Голосование пользователя

Зависшее в зените осеннее солнце с трудом пробивалось сквозь тяжелые тучи. Тишина, что безраздельно властвовала на улицах Гримфолда, навевала странные мысли о беспокойном сне сгорающего от лихорадки больного. На своем пути Эмбер встречала множество поселков и городков, но ни один из них не производил столь гнетущего впечатления.

Трое всадников неторопливо продвигались вглубь города. Позади остались полуразрушенные предместья – оставленные дома, пугливо жавшиеся к стенам, которые их так и не защитили. Теперь вокруг темнели безжизненные трущобы, и только крупное воронье провожало охотников встревоженным карканьем.

Большинство окон было выбито или наглухо заколочено, на ржавых цепях с натужным скрипом покачивались вывески закрывшихся заведений, замерзшие за ночь лужи смутно отражали плывущие облака. Мерный цокот копыт эхом разносился по пустым улицам, вороны тяжело и неохотно взлетали с мостовой, освобождая дорогу. Они лениво рассаживались на водостоках и крышах, провожая охотников безразличными пуговками-глазами. Силилось ощущение, что подмога из корпуса, что бы здесь ни произошло, опоздала.

Эмбер то и дело начинала озираться по сторонам. Она не замечала никого за исключением вездесущего воронья, но не могла отделаться от ощущения, что за ней наблюдают. Словно сами пустынные улицы Гримфолда, заглядывая прямо в душу, взирали в ответ.

Белла и Вильгельм ехали позади. Вильгельм не переставал крутить головой, Белла, напротив, отрешенно смотрела прямо перед собой в одну точку.

Говорить не хотелось. Город давил на новоприбывших оглушительной тишиной, безраздельным унынием, безрадостной панорамой остановившейся жизни. Эмбер ловила себя на мысли, что отчаянно хочет, почти мечтает, встретить хотя бы одного человека. Живого нормального человека, который мог бы дать внятные и конкретные ответы на сотни невысказанных вопросов.

Охотники двигались в направлении центра, на каждой развилке выбирая наиболее подходящий путь скорее интуитивно. Позади остался квартал трущоб: здания вокруг стали выше, массивнее, а застекленные окна закрывали тяжелые шторы. Эмберли задумывалась о возможности постучать в одну из дверей, когда увидела рукотворную баррикаду за очередным поворотом. Огромная груда из старой мебели, дверей, ящиков, ставень, высилась в полтора человеческих роста, почти перекрывая проезжую часть. В центре виднелся оставленный специально просвет, шириной, самое большое, в небольшую калитку. На шесте над баррикадой висело, поникнув, выцветшее темно-синее знамя – хорошо знакомый флаг Объединенного Королевства.

Порыв ветра принес с собой и приглушенные голоса. Эмбер успела проехать еще несколько ярдов, прежде чем из просвета в баррикаде появились солдаты. Они выбегали по двое и сразу рассредоточивались – спустя минуту улицу уже перекрывал ощетинившийся штыками редкий строй в десяток гвардейцев. Под треуголками виднелись хмурые изнеможенные лица, пятна грязи темнели на синих мундирах, но наставленные на охотников винтовки были безукоризненно вычищены и мрачно переливались вороненой сталью. Несколько солдат возникли наверху баррикады – теперь на охотников было нацелено без малого полтора десятка стволов.

– Стой! – хрипло крикнул один из гвардейцев.

Уголки губ Изабеллы, едва заметно вздрогнув, изогнулись в усмешке.

Из-за баррикады выехал статный всадник в офицерском мундире. Холодные серые глаза офицера подчеркивали нордическую строгость худого лица, волосы пепельно-серебристого цвета были аккуратно зачесаны назад и собраны в хвост, многодневная щетина скрывала впалые щеки. Бледное лицо зеркалом отражало и внешнюю, и внутреннюю усталость, но в поставленном командирском голосе слышалась несгибаемая решимость.

– Пропустить! – выкрикнул офицер, и солдаты неохотно опустили винтовки. – Они из корпуса. Мэр сказал вести к нему, если кто-то объявится.

Всадник выехал навстречу Эмбер, просочившись сквозь строй.

– Это все? – спросил хмуро, кивком указывая на Вильгельма и Беллу. – Работы хватит на весь ваш штат.

  Начиная переговоры – если, конечно, подобную болтовню можно именовать подобным словом – Арлетта даже не представляла, как отреагирует Меченый, с равной вероятностью предполагая варианты от “ну, давай поболтаем, малышка” до “чтоб ты сдохла, шавка Корпуса”. Но чтобы Эстебан бросил клинок в ножны... Нет, такого девушка себе даже представить не могла, и замерла с открытым ртом, опустив меч к земле. Вглядываясь в глаза ветерана, она видела в них только боль и бескрайнюю, как Океан, тоску, давящую на спину грузом прожитых лет и неимоверной усталости. Осунувшееся лицо Эстебана, ставшие острыми и резкими морщины, в которых залегли глубокие тени – мужчина вмиг перестал быть опасным, а вместе со страхом растворилось солью в воде и былое раздражение.
  А уж когда теперь уже бывший охотник с посеревшим лицом отбросил в сторону инсигнию, словно ставя точку в своей славной карьере... Все это вызывало безграничную жалость и идущее от самого сердца совершенно неразумное желание обнять, уткнуть незадачливую жертву носом в шею и, гладя по волосам, зашептать что-то бессвязно-успокаивающее. Никто, ни одна живая душа, а особенно душа сотоварища по Корпусу, не должна так страдать!
  Повинуясь порыву, Арлетта сделала шаг вперед.
  - Лорд Эстебан, я...

  И тут старый охотник в одночасье изменился, словно месте гордого человека оказалось прячущееся до срока под личиной чудище. Алхимик вздрогнула и замерла, нелепо разведя руки. Ей хотелось отвести глаза, отвернуться, лишь бы не видеть, во что превратился Меченый, но переплетение любопытства исследователя и того первобытного чувства, что всегда тянуло людей на публичные казни, оказалось сильнее – Арлетта продолжила смотреть, совершенно забыв, зачем она здесь.
  А потом молнией пришла мысль: Эстебан не волкодлаком покусан, не вампиром обращен, не кем-то жестоким и насмешливым проклят: старый охотник просто в какой-то момент утратил контроль, и его Зверь вырвался наружу. Мужчина еще мог сдерживать свое второе “Я”, но как долго? Алхимику почему-то казалось, что это – вопрос времени, причем весьма недалекого.
  Но хуже того, что стряслось с Четырнадцатым, было горькое осознание, что никто, и она сама в том числе, не застрахованы от подобного. И ладно она: как алхимик, ей не так часто находится повод выпустить Зверя “на погулять”. А драгоценная Эмберли, семимильными шагами проходящая иерархию корпуса? Как долго она, талантливая и рьяная, сможет избегать подобной ловушки? А другие мужчины и женщины, чьи имена откликаются в сердце пусть меньшим, но теплом? Как же они? И что если однажды напротив нее будет стоять не незнакомец, а тот, кого она хорошо знает? Что тогда делать? Вопросы, вопросы, вопросы – и ни одного ответа.

  При таких раскладах просьба, похожая на приказ, не показалась чем-то удивительным: Арлетта была уверена, что она бы сама, оказавшись на месте жертвы, поступила бы точно также, разве что без совершенно ненужной стрельбы. Ноги, перестали быть ватными, и девушка смогла наконец сдвинуться с места.
  - Я? Я... сделаю. Так будет правильно.
  В поисках молчаливой поддержки она бросила взгляд на напарников: затравленный, жалостливый, испуганный. Мужчины могли видеть, сколь бледна стала и без того не отличающаяся здоровым загаром их спутница, сколь мало в ней было уверенности – даже вечная улыбка пропала, не оставив и следа. Но, кажется, не всех это волновало – взвешенное предложение дознавателя заставило Арлетту еще больше посмурнеть и запнуться. Но – не остановиться: алхимик считала, что последнее желание человека, пребывающего в столь паскудном состоянии, стоит все же исполнить. Романтик был прав в своем ratio, вот только он не учитывал иное, нечто более глубокое и духовное, что толкнуло носящего Ласточку сначала прекратить бой, а потом и озвучить столь странную просьбу.

  Подойдя поближе к старому охотнику, девушка расширившимися, тревожными глазами посмотрела на него снизу вверх, и торопливо произнесла:
  - Лорд Эстебан... – как же тяжело держать меч мокрыми от пота пальцами! – я готова оставить вас человеком... Если вы, конечно, не примете предложение Джозефа.

  На языке Арлетты вертелся еще один вопрос, но задать она его собиралась только после того, как Эстебан примет решение: "Может, у вас есть время, пока Оно еще сдерживается, рассказать мне, как так получилось и как ощущается? Может, мы сможем помочь еще кому-то, кто столкнется с этим? Предвосхитить... Или я смогу-таки создать эликсир, помогающий сдерживаться... Если лучше не рисковать – пойму... ".

  Зубы продолжали стремиться отбить чечетку, сердце – вырваться наружу и убежать отдельно, а пальцы, крепко сжавшие поводья – пробить ногтями ладони. Копыта жеребчика продолжали свой дробный перестук, и Арлетте с каждым ударом казалось, что вот он – последний миг ее жизни: она умрет если не от пули, то от разрыва сердца. Ведь одно дело: готовить новый экспериментальный декокт с неизвестными последствиями вплоть до взрыва, или идти там с отрядом на очередную страховидлу, или пьяной идти искать приключений на пониже талии в порт, и совершенно иное – мчаться во весь под пули в гордом одиночестве. И как только солдаты на такое идут? Не иначе чувство плеча помогает.
  Между тем развалины приближались, а выстрела все не следовало: Эстебан, бушприт ему в корму, просто издевался, зная, что ожидание смерти страшнее ее самой! На последних секундах алхимик зажмурилась, прощаясь с жизнью, но все было без изменений – разве цокот копыт по камням стал звонче. Открыв глаза, она убедилась, что Меченый проворонил момент и упустил жертву – сразу же грудь переполнила радость, вырвавшаяся наружу залихватским задорным полукриком-полувизгом: на более внятное проявление чувств девушки не хватило.

  Коллег по цеху нигде не было видно, и Арлетта здраво рассудила, что они ринулись в башню: а что им еще оставалось делать, кроме как поспешить выразить противнику свое восхищение меткой стрельбой? А, значит, с минуты на минуту начнется бой, который никак нельзя пропустить: иначе уговаривать уже будет некого. Хотя, откровенно говоря, натерпевшейся страха охотнице сейчас, как никогда, хотелось, чтобы паршивца прикончили, и желательно максимально болезненным способом. Но сердце сердцем, а разумом девушка понимала, что личное не должно мешать общему, в частности – капитуляции Меченного и передаче его в руки командования.
  Спрыгнув с седла, алхимик не стала отвлекаться на стреноживание Вьюнка, а, выхватив из ножен клинок, ринулась в пролом, понимая, что там, где прошли ее напарники, страшиться нечего. Проскользнув мимо разряженных арбалетов, девушка убедилась в своей правоте: иных опасностей, кроме связанного боем Эстебана, не было. Оценив ситуацию, охотница мягким шагом начала обходить неприятеля, не сводя с него глаз. Враг, конечно, опытнее ее, но уж несколько-то ударов сердца она сможет сдерживать его напор, буде Эстебан решит прорываться через нее: главное, не прохлопать ушами атаку. А там уже и Ханс с Зефом подтянутся и дадут башенному стрелку похохотать.

  Судя по всему, к началу торга за тело эстебаново она опоздала: ответ явно был на предложение сложить оружие. Что же, это ухудшало ситуацию, хоть и не сильно. По крайней мере, попробовать стоило:
  - Милорд! – расплылась в дружеской улыбке Арлетта, не опуская, впрочем, меча, - Полноте! Вы слишком ценный кадр, чтобы просто казнить! Зря, что ли, приказано постараться доставить живым? – девушка привычно изящным жестом поправила растрепанные после скачки волосы, - Клянусь своим тиглем, это не попытка облапошить и прирезать, давайте поболтаем! Не выйдет – продолжить бой можно всегда!

  Ответом на в высшей степени разумное предложение стал новый выстрел: вместо того, чтобы начать обсуждать условия, требовать от штурмовиков остановиться и так далее, Эстебан, если, конечно, это был он, предпочел бой. И это было… неприятно: словно в душу плюнули. Конечно, и Меченного тоже можно было понять – когда на тебя несутся два здоровых лба, миролюбие отступает на второй план. Но все-таки стрелять в такой ситуации было слишком уж провокационно.
  - Ну и дурак, - буркнула себе под нос Арлетта, вжавшая при новом выстреле голову в плечи, - Я, между прочими, тебе давала шанс выйти сухим из воды. А теперь пеняй на себя, раз такой неразговорчивый.

  Бросив взгляд по сторонам и убедившись, что бежать ей придется, как и остальным, по совершенно открытому пространству, Арлетта прикинула свои шансы и убедилась, что вероятность оказаться живой мишенью прямо-таки приближается к ста процентам, и примерно таковы же шансы обзавестись не предусмотренной природой дыркой величиной с кулак. Ни то, ни иное охотницу категорически не устраивало. Впрочем, столь же негативные эмоции вызывала и сама мысль о том, чтобы спасаться бегством: не для того она настаивала на том, чтобы идти вперед вместе с мужчинами.
  Следовало срочно подобрать альтернативный вариант, пока Меченый, за исчезновением с линии огня других целей, не решил передать очередной пламенный привет именно ей. Прикинув все pro e contra, алхимик решила сделать ход конем, причем равно в прямом и в переносном смысле. Подскочив, как пружиной подброшенная, она со всех ног ринулась назад, туда, где за прикрытием кустов стояли привязанные к колышкам кони.

  Перепрыгивая через большие камни, продираясь сквозь колючие кусты, чувствуя, как осыпается мелкий гравий под подошвами тяжелых сапог, девушка практически кожей ощущала, как у нее на спине нарисован знак цели. Но повезло: задыхаясь от резкого бега, с промокшей насквозь нижней рубахой охотница ворвалась в подлесок, получив напоследок хлесткий удар по плечу так некстати подвернувшейся ветвью.
  - Демоновы задницы, - с хриплым облегчением выругалась девушка, когда увидела терпеливо ждущих хозяев коней.

  На бегу освободив поводья, запыхавшаяся девушка практически взлетела в седло верного Вьюнка и, похлопав того по крутой шее, набрала повод. Движение поясницей вперед, недвусмысленная и, из-за общего нервного состояния, слишком резкая команда шенкелями. Верный жеребчик, коротко фыркнув, что, видимо, должно было обозначать неудовольствие от хозяйкиных поступков, миновал кусты и послушно взял с шага в галоп. Из-под копыт полетели комья земли и каменная крошка, в уши ударила скорость. А прижавшейся к шее коня всаднице оставалось только уповать на удачу, что другие охотники будут сочтены более заслуживающими внимания.

  Рассуждения Романтика, явно не понаслышке знающего о фортификации, охотница встретила с искренним любопытством: узнать что-то новое всегда было приятно, даже если это знание сугубо теоретическое и, скорее всего, осядет в памяти мертвым грузом. К тому же всяческие несуразности, если на них обратить своевременное внимание, могут дать неплохую пищу для размышлений.
  - Спасибо, Джозеф, - ответила она, стреноживая Вьюнка, - если ты думаешь, что ничего странного нет – то и ладно. В конце концов, в наш век пороха все эти старые крепости, на холме они или нет, свое значение всячески утратили. Сейчас более полезны башни мартелло и всяческие приземистые редуты, хотя, - алхимик непритворно вздохнула, - нет в них того величественного очарования старинных крепостей.

  Дальше вояки, которым и предстояло усмирять потенциально недовольного Меченного, перешли к обсуждению плана дальнейших действий – и, как и следовало ожидать, разошлись во мнениях. Но если Джозеф собирался использовать все ресурсы, то Хансу взбрендило поиграть в рыцаря, защищающего леди от угроз – и это было совсем неприятно. Выпрямившись, донельзя возмущенная Арлетта в несколько шагов подошла вплотную к высокорослому охотнику и, глядя снизу вверх, начала тыкать пальцем в широкую грудь мужчины в такт своим словам, стараясь, впрочем, сдерживать так у рвущейся на высокие октавы голос:
  - Дорогой мой Мрачный! Если ты за время поездки забыл, то я – тоже охотник корпуса, алхимик и лекарь, который может вытащить тебя с того света, случись что! И клинок у меня не для красоты! В одиночку я не справлюсь с Меченым – но я же на одна буду, черт побери! Я не стану отсиживаться в тылу, если только ты меня не свяжешь и не заткнешь рот кляпом! Увидит – далеко пешком не уйдет, мы верхами его догоним живо! В общем, никаких «останься и наблюдай» - перебьешься!

  - Джозеф, - резко повернулась она на каблуках к дознавателю, явно готовая, если мужчина решит поддержать Ханса, вступить в перепалку и с ним, - я готова хоть ползком, хоть прыжкомю и согласна всячески с твоим планом. Пошли, только лошадей подальше от дороги уведем: на случай, если наш беглец увидит их ненароком и решит украсть одного из наших красавцев.

- Следующий завтрак с меня, - просто сказал Ханс, когда они вдвоем с Арлеттой покидали трактир. Сказал без всякого подтекста и намеков на флирт, подразумевая лишь признательность за кофе и желание вернуть услугу. И если бы кто-то сказал Хансу, что его слова можно истолковать двояко, Вернер бы очень удивился.

Он пристегнул меч к седлу и сунул монету в ощутимо дрожащую ладонь мальчишки конюха.
- Да не трясись ты так, - сказал ему добродушно, насколько Ханс вообще мог выглядеть добродушным, - пошутил я.

- Не хотел бы этого признавать, но этот тип, Джозеф, прав, - сказал Ханс спутнице, пока они, удерживая нетерпеливо сучащих ногами лошадей, ожидали возвращения дознавателя, - многие опытные охотники имеют развитое чутье, ощущают присутствие чудовищ... Или других охотников. Я это упустил, а он - нет. Вот что отличает профессионала от любителя. Думаю, хоть он и невысокого ранга, но в вопросах своей... специализации достаточно компетентен.

Снова потянулась дорога под бодрый перестук подкованных копыт. Подумалось невзначай, что охота по большей части и состоит из таких вот разъездов, где разве что непогода да скука бросают вызов агентам Корпуса.
Наконец остались позади усталые осенние поля, и за редколесьем обнаружились искомые развалины. Вернер сумрачно разглядывал руины замка, и не мог отделаться от ощущения, что те не менее сумрачно разглядывают его в ответ.
- Аристократы, - скривился Ханс в ответ на вопрос Арлетты. Избыток денег и власти не всегда соседствует со здравым смыслом, скорее даже наоборот.

Покивал, слушая рассуждения Джозефа, лишь удивленно вскинул бровь, узнав, что Эстебан был без лошади.
- У нас два равновероятных варианта, - сказал Ханс после непродолжительного молчания, - в первом случае цель знает о метке и расчитывает выбить погоню, то бишь нас, на своих условиях, выиграв время. Во втором, он еще ни о чем не догадывается и действительно посетил руины из, гм, профессионального интереса. В любом из этих случаев не вижу смысла ползать по полям на брюхе - если он нас ждет, то уже заметил. Если нет, то он занят своими делами внутри и не ждет опасности извне. Я бы сделал так - поехал к замку вдвоем с вами, Джозеф, оставив ле... Арлетту здесь в качестве наблюдателя. Причуда неизвестного мне лорда в данном случае играет нам на руку - из замка вряд ли получится сбежать так, чтобы этого не заметили отсюда, с холма. Убедившись, что мы добрались, а из руин никто не пытается удрать - Арлетта присоединится к нам. И если вдруг к этому моменту цель с нами уже покончит - она успеет отступить и известить Корпус о нашем провале.

Изабелла осадила коня с присущей ей во всем грацией – иногда Эмбер казалось, что эта девушка не только родилась, но и росла в седле. Одной рукой она натягивала поводья, длинные пальцы другой будто невзначай поглаживали эфес меча. Ее тонкие губы искривились в снисходительной и одновременно немного раздраженной усмешке – Белла небрежно откинула прядь волос, чтобы та более показательно-неряшливого обрамляла безупречный овал лица. Эмбер в очередной раз отметила, насколько Изабелла красива, почти вызывающе красива, и насколько отталкивающее впечатление производит, будто искажая черты лица, ее презрительно-высокомерная манера держать себя.

В отличии от Вильгельма, Изабелла безусловно была хороша – в том, как она двигалась, орудовала мечом, принимала непростые решения на лету без малейшей заминки, чувствовалось уверенность профессионала с несравнимо большим количеством опыта. Трансформация не столько сломала ее личность, сколько дополнила – Изабелла словно с самого рождения была прирожденной охотницей и долгие годы терпеливо ждала, пока возможности начнут стыковаться с амбициями.

Эмбер приходилось встречать подобный типаж – прирожденные хищники, слишком отчетливо осознававшие свое превосходство, чтобы признавать авторитеты и выслушивать лекции.

– Почему бы нам не спросить у Вильгельма? – холодно поинтересовалась Изабелла, облизывая темные склоны лесистых холмов жадным взглядом.

Вильгельма не пришлось просить дважды. Поправив очки, он на одном дыхании сбивчиво выдал скороговоркой:
– Выбрать подходящее место для лагеря, защищенное от чужих глаз, но с хорошим обзором. Оценить целесообразность разведения костра, разводить костер только в случае отсутствия признаков опасности. Стреножить лошадей, установить систему оповещения, распределить дозоры. Выбрать оптимальное место для размещения часового, – словно заучил на память одну из лекций.

Изабелла хмыкнула, спешиваясь. Она подвела лошадь ближе к кострищу, быстро осмотрелась и занялась привязью. Вильгельм, чрезвычайно довольный своим ответом, спрыгнул следом. Несколько минут спустя он, по итогам короткой перебранки, побрел за хворостом.

Сырые ветки занимались неохотно, нещадно чадя. Опустившаяся на корточки Белла щедро сыпала из мешочка щепки для розжига, пока ночь окончательно вступала в свои права. В конце концов костер занялся, и пламя, жадно облизав хворост, взметнуло в небо сноп ярких искр. Вильгельм вернулся с новой охапкой хвороста и со вздохом опустился на подтянутое бревно.

Кромешная тьма восторжествовала за гранью светового кольца. Тишина, теперь не прерываемая даже отрывистыми одиночными всплесками, наседала. Изабелла села на бревно рядом, отрешенно всматриваясь в огонь. Языки пламени танцевали, обдавая жаром лица охотников. Вильгельм вытащил из походной сумки небольшой котелок, следом появилась потрепанная старая фляга.

Эмбер не покидало странное ощущение уединности, которое словно пропитывало эту давно оставленную дорогу – как будто всего остального мира не существует, и привычная реальность окончательно и бесповоротно растворилась в мраке за пределами кольца света. Сложно было представить, что где-то там, в столичных предместьях, по-прежнему существуют окутанные фабричным смогом огромные города. Они казались сказочно иллюзорными здесь, на диких и почти не тронутых печатью цивилизации просторах бесконечного севера.

– Леди Эмберли, – серые глаза Изабеллы теперь излучали вежливый интерес. – Что может ожидать нас в Гримфолде?

Вильгельм нахмурился, гремя котелком.

– Отряд из восьми охотников, – продолжила Белла, растягивая слова с характерной ленцой. – Никогда не слышала о формировании настолько большого отряда.

  К выездным заданиям у Арлетты всегда было двойственное отношение. Будучи профессиональным алхимиком Корпуса, она не столь часто, как ординарные охотники, оставляла Чертоги, и возможжность сменить обстановку, повидать новых людей и места и, наконец, просто развеяться от приятной и любимой, но все-таки рутины, воспринимала с радостью. С другой стороны, подобные выезды неизменно были связаны с отсутствием элементарного комфорта, клопами в придорожных гостиницах, похожим на подошву солдатского сапога мясом на тарелке, непритязательной и ограниченной публикой, лужами под ногами и моросью над головой – и вот во всем этом ничего хорошего не было.
  К всему прочему, девушке была глубоко чужда та страсть погони и убийства, что двигала ее коллегами – свой восторг и наслаждение она находила, перебирая ингредиенты, составляя эликсиры и яды и пытаясь создать нечто новое. Таким образом, главного наслаждения от заданий она была лишена, воспринимая его скорее через призму того, что можно получить с очередной твари, а не с самого процесса умерщвления. Хотя, следует признать, интеллектуальная часть Охоты – найди, где спряталась тварь, и придумай, как ее можно быстро и безболезненно прикончить, была ей также не чужда: но в этом Арлетта находила скорее удовольствие игры разума, чем обязательную прелюдию к бою.
  Нынешнее же задание не могло доставить даже такой радости: чья-то умная голова наверху – чтоб ему весь день икалось! – решила, что для охоты на Охотника нужны именно ее алхимические таланты, и легким росчерком пера отправила девушку в далекий порубежный Веллингтон, где наверняка нет ничего, кроме унылых горожан, пары старых церквей, господского замка или его руин на холме, да парочки унылых вурдалаков, флегматично грызущих старые кости на кладбище в ожидании, когда их наконец прикончат. Тоска! И, что самое паршивое, с чудовища можно было бы пополнить запас ингредиентов, а с Меченного взять было нечего, кроме проблем.
  Но раз уж приказание получено, делать нечего – пришлось отправляться, прощаясь с родной лабораторией и уютной комнатушкой в Чертогах, тихонько ругая высокое начальство на чем свет стоит.

  Неудовлетворенность от поездки мог бы скрасить добрый спутник – но и с этим не повезло. Напарник, представившийся Хансом, оказался мужчиной мрачным и нелюдимым, чуждым радости общения и эстетического любования окружающей природой. Зато он производил впечатление бойца, способного, не запыхавшись, прикончить кого угодно и что угодно, а для Охоты это качество было куда как полезнее. К тому же эдакий неразговорчивый тип – далеко не самое худшее, что мог бы представить Корпус. Представив на миг, что ей могло понадобиться сотрудничать с кем-то вроде того же фанатика Юргена, алхимик внутренне содрогнулась.
  Долго – с полчасика – подосадовав над невозможностью нормального диалога, Арлетта решила, что попросту будет говорить за двоих, и вывалила на односложно отвечающего собеседника целый ворох свежих сплетен из Чертогов и охотничьих баек представителей действующего состава Корпуса, периодически разбавляя их новостями из столицы и королевского двора. И, конечно же, не могла не удержаться от того, чтобы поведать о собственных подвижках на ниве экспериментального зелье- и ядоварения.
  К вечеру бурный ручеек информации иссяк, а мужчина так и не проявил готовности общаться, так что разговор в итоге тихо умер. Ненадолго он воскрес за вечерним костром, когда расстаравшаяся Арлетта приготовила более чем достойный ужин, и начала нарываться на комплименты, параллельно припоминая, как сама вот так сидела у тепло потрескивающего огонька в дороге к очередному заданию, не зная, что ее ждет завтра.
  Окончив трапезу, она зажгла фонарь и, устроившись на переметных сумках, вытащила записную книжку и перо. Нацепив на нос круглые очечки в металлической оправе, сразу придавшие ей вид ученой девы, Арлетта продолжила раннее начатую работу, покрывая страницы мелкой вязью формул и периодически ругаясь, как портовый грузчик, когда та или иная теоретическая выкладка не приводила к ожидаемому результату. Несколько раз за вечер она подскакивала с места, начиная мерять полянку торопливыми шагами, и под активную жестикуляцию что-то бурчала себе под нос торопливой скороговоркой только для того, чтобы радостно улыбнуться, кивнуть себе и снова ринуться записывать новую идею.

  Следующее утро показало, что что до цели оставалось всего ничего: можно было бы и не останавливаться на привал. Зато все-таки Веллингтон был городом, а значит, был шанс на некоторое удобство: гораздо хуже было бы, если бы погнали в какую-нибудь деревню на болотах с кособокими домишками и жителями, на лице которых стоит печать долгого инбридинга. Так что по улицам охотница ехала в приподнятом настроении, расточая улыбки направо и налево и приветственно помахивая ладошкой смурным по раннему часу горожанам. Мечта добраться до трактира и хлебнуть чего-то крепенького уже почти превратилась в реальность, и девушка уже предвкушала, как насладится заслуженным отдыхом, совмещая его с планированием операции.
  Название кабака заставило Арлетту понимающе хохотнуть:
  - Демонстративная лояльность, однако!
  Не остался без ободряющего комментария и юный конюх, которого алхимик ободряюще похлопала по плечу и обнадежила, скрашивая угрозу Ханса, которого она про себя окрестила Мрачным:
  - А если все пройдет хорошо – я тебя в лоб поцелую!

  Внутри «Фридрих» оказался ровно таким, каким и ожидался быть кабак на севере – массивный, темный и совершенно без изысков. Сюда люди приходили в первую очередь пить, и уж потом есть и общаться, и ни в какой красоте убранства не нуждались. А трактирщик, по всему видно, не нуждался в гостях, подобных Охотникам – но это уже были его сугубо личные проблемы.
  Скинув походя плащ на крючок, под звонкое цоканье каблучков Арлетта споро прошествовала к трактирщику, краем глаза заметив, что Ханс взял в оборот дознавателя. Навалившись на стойку, девушка белозубо улыбнулась, всячески демонстрируя свое расположение:
  - Утро доброе, милейший! Хорошее у вас заведение, я посмотрю – внушительное, строгое, и сразу видно, достойное. По сравнению с теми, что я проезжала сюда, просто небо и земля! Тут такое дело: мы с моим спутником проголодались – организуйте нам, будьте любезны, потрапезничать, а мне еще и кофейку, если найдется, сварите, и пунша поставьте. А если их нет, то и ладно! Думаю, мы и подогретым элем с медом и яйцом обойдемся.

  Завершив короткую беседу, алхимик, вернулась к сослуживцам и, не чинясь, устроилась между мужчинами, с блаженством вытянув ноги.
  - Приветствую, коллега! – легкий кивок символизировал поклон, - Арлетта, алхимик. Моего общительного и веселого спутника, если он еще не успел представиться, Хансом кличут. А вы – Джозеф, верно? Ну-с, что вы имеете честь нам сообщить? Сразу к делу и берем быка за рога, или сначала культурненько побеседуем за завтраком о природе да погоде, а потом и к сути перейдем?

Веллингтон.
Типичный сонный городишко, кои щедро рассыпаны в провинциальных землях. Ханс достаточно повидал таких. Дремлют, устроившись на перине традиционных укладов, укрывшись одеялком благочестия.
Но порой в процессе охоты это одеяло сползало, и под ним обнаруживалось истинное лицо города. Зависть. Ненависть. Коварство, какого устыдились бы упыри и волколаки, и блуд, заставляющий покраснеть даже суккуба.
Уважаемые отцы, исправно чтящие Единого, а по ночам избивающие жен и насилующие дочерей. Любящие жены, травящие мужей беленой и аконитом. Почтительные дети, выгоняющие из дома дряхлых родителей, душащие их подушками ради наследства. Змеиный клубок интриг, добрососедский быт пауков в стеклянной банке.
И главное, что беспокоит такие городки куда сильнее ячейки вампиров или угнездившегося в стоках риггера - любыми средствами сохранить маску благочестивой сонливости, не дать сползти укрывающему его истинное лицо одеялу. У нас тут такого никогда не было, господин охотник. Верните все как было, господин охотник. Делайте что хотите, господин охотник, но позвольте нам и дальше тихо жрать друг друга, не опасаясь, что это сделает кто-то другой. Кто-то чужой.

С такими тяжелыми мыслями въезжал Ханс в окрестности Веллингтона, привычно не обращая внимания на шарахающихся, тайком осеняющих себя крестным знамением, украдкой плюющих вслед местных. Обычное дело. В подобных местах не любят чужаков. А охотники, так уж выходит, чужаки вдвойне. Уже не люди, еще не чудовища, застрявшие посередине, чужаки и для тех, и для других.

Возможно, Ханс был слишком предвзят. Хватало, в конце концов, даже в таких городках приличных, хороших людей. Просто сказывался опыт, личная склонность к мрачному фатализму и пока неясный, но тревожный контракт с участием дознавателя.
Вернер не любил убивать людей. Это противоречило самой сути его ремесла. Но на самом деле, если уж быть честным до конца, он боялся. Боялся того, каким восторгом упивается внутренний зверь, глядя на стекленеющие глаза покойников, ощущая горячую кровь на руках. Зайди по этой тропе чуть дальше, и следующий дознаватель может прийти уже за твоей головой.
Корпус должен постоянно самоочищаться, это вбивали в головы адептов во время обучения, это подтверждала практика после инициации. Это было необходимое зло. Но нравилось ли это Хансу? Нет, Хансу это чертовски не нравилось.

Вернер отдавал себе отчет в том, что производит довольно мрачное впечатление даже на охотников, так что с попутчицей старался вести себя мягко, даже, страшное дело, пару раз улыбнулся. Это было несложно, девушка оказалась крайне миловидной и дьявольски обаятельной, а Ханс, хоть и был наполовину гончим псом Корпуса, на вторую половину все же оставался мужчиной. Он украдкой поглядывал на ее точеный профиль, пытаясь припомнить, не встречалась ли она ему в столице, в чертогах? Похоже, что нет. Такие запоминаются. Вероятно, Арлетта была из тех охотников, что больше работают головой, нежели клинком, потому что многих вчерашних адептов Ханс знал как раз по углубленному курсу практического фехтования против нелюдей, который он вел несколько лет.
Девица, кажется, была не прочь пообщаться, и даже Единый не сумел бы упрекнуть ее в отсутствии попыток наладить контакт, но односложные ответы Вернера не располагали к непринужденной беседе, и остаток пути до Веллингтона охотники проделали в тишине.

Передав поводья Ветреницы парнишке-конюху, Ханс бросил ему монетку.
- Лошадей почисти хорошо, фуража не жалей. Будет нужно, доплатим, - сказал он слуге и добавил, показав клыки, - Если что-то из поклажи пропадет - найду и съем.

Притороченный у седла тяжелый меч Ханс отстегнул и так, положив его на плечо, шагнул в полумрак постоялого двора. Заведение пустовало, так что на опознание контакта много времени не потребовалось. Не тратя время на плешивого хозяина, Вернер сразу проследовал к одинокой фигуре дознавателя, ибо никем иным единственный посетитель "Его величества Фридриха" быть не мог.

- Лорд Джозеф? - Вопрос не подразумевал ответа, был скорее данью вежливости. - Ханс Вернер.

Серебряная собачья голова на цепочке не оставляла пространства для разночтений и дополнительных пояснений, как и оленьи рога на инсигнии дознавателя. Не дожидаясь приглашения, Ханс сел, положил шляпу на стол, прислонил меч к стене и не мигая уставился на собеседника без малейшего намека на дружелюбие.
Если охотников не любил простой люд, то дознавателей не любил вообще никто, даже другие охотники. Потому что дознаватели суть охотники на охотников, а быть дичью - штука неприятная. Сегодня они работают вместе, а за кем этот тип придет завтра? За Хансом? Арлеттой?.. Ханной?

Старая дорога петляла по самой кромке болот, словно грань, разделяющая миры. По правую руку гиблые топи тянулись до самого горизонта – их поверхность, усыпанная кочками и прозрачными заводями, зеркалила небо. Над водой струилась зыбкая туманная дымка, тонкие струйки пара танцевали в мягком свете сгущавшихся сумерек. Время от времени одиночные всплески нарушали тягучую тишину, и смутные силуэты тревожили воду среди корней искореженных болотных деревьев.

Слева от дороги поднимались холмы, крутые склоны которых покрывали сплошные непроглядные заросли. Ближе к вершинам поросль сменял густой лес, оттенявший раскрашенный приглушенными оттенками сумерек небосвод. Когда-то здесь проходил королевский тракт, главная торговая артерия, соединявшая столицу и крупнейший торговый порт севера. Миновали десятилетия эпидемий и войн, и новый тракт был проложен на десятки миль западнее, к новой торговой столице региона Норфолку.

По старой дороге ехало трое всадников. Порывы ветра эхом разносили мерный цокот копыт над тёмной водой, и Эмберли казалось, что о приближении ее группы становилось известно за мили. Старый тракт нещадно петлял и жался к болотам, но продолжать бежать в нужном охотникам направлении – на север, к Гримфолду.

Эмберли оглянулась, чтобы в очередной раз убедиться – подопечные не отстали. Она впервые выступала в роли инструктора, и внезапно свалившаяся на плечи ответственность ей не нравилась. Два дня назад они, вместе с Вильгельмом и Беллой, выследили и уничтожили василиска. Эмбер полагала, что она в полной мере выполнила возложенные на нее обязательства, но координатор корпуса думал иначе. Когда они прибыли на указанное место встречи, хмурый небритый мужчина в темном плаще коротко поздравил молодых охотников с успешной инициацией и объявил, что теперь они вместе с Эмбер должны двинуться на соединение с группой.

Он передал Эмберли короткое письмо с размашистой подписью собственной персоной верховного магистра Герхарда. Несколько написанных второпях строк гласили, что корпус благодарен Эмберли за помощь в обучении новобранцев, и что её группа прикомандирована к планируемой в регионе охоте. Дальше следовал внушительный список определенных в отряд охотников, и девушка сразу выхватила из списка знакомые имена. Очевидно, Герхард полагал, что Вильгельму и Изабелле пойдёт на пользу участие в мероприятии такого масштаба, и никто не собирался спрашивать мнение Эмберли. Письмо заканчивалось небрежной припиской, уже другим почерком, что Эмбер, как охотнику с наивысшим рангом, доверена честь возглавить отряд.

Так они и оказались посреди ведущего на север старого тракта. Эмбер знала, что сегодня им придется снова ночевать в поле – осмотревшись, она приметила подходящую для лагера крошечную полянку на обочине тракта. Лесная поросль обрамляла поляну, скрывая от ветра и лишних глаз, а посреди кто-то сложил из нескольких булыжников небольшое кострище. В лесу наверняка удастся найти достаточно хвороста, хоть и придется повозиться с влажными ветками.

Вильгельм пришпорил лошадь и догнал Эмберли.
– Пора разбить лагерь, – предложил он, кивком указав на обугленное кострище.
Стекла круглых очков странно переливались в слабом свете сгустившихся сумерек, бледное худощавое лицо почти сливалось с коротким ежиком светлых волос. У Вильгельма имелась раздражающая привычка констатировать очевидное с исключительно важным видом, и он за последние дни несколько раз открыто оспаривал решения Эмберли. Во время короткого, но ожесточенного, сражения с василиском Вильгельм скорее позиционировался, чем участвовал, и единственный сделанный им выстрел поразил только дерево.

Двое мужчин. Потенциальный Зденек и какой-то исхудало-измождённый дрищ. Вечер, смеркается. Стоят у дома.
— Привёл? — дрищ спрашивает у Зденека.
— Не. Отказалась. Тут новая какая-то появилась, думал ей предложить. Но она с Красной.
— Бля, — дрищ ковыряет носком ботинка асфальт. Выдерживает паузу.
— Можем отложить, — предлагает Зденек.
— Нет. Сегодня, — мотает головой дрищ.
Зденек вздыхает.
— Значит план Б.
— План Б, - кивает дрищ.

Входят в подъезд - домофон выломан, ничего не мешает открыть дверь. Подымаются на третий этаж. Темно. Дрищ зажигает фонарь, прикрывает луч света так, чтобы он только на замок одной из дверей падал. Зденек достаёт что-то, начинает возиться с замком, как можно тише. Наконец слышится щелчок. Зденек подымается, достаёт из-за пазухи трубу, кивает дрищу. Тот открывает дверь, заходит внутрь.

Громкий хлопок. Зденек влетает в квартиру. Звуки борьбы. Новый хлопок. Словно телевизор, сцена переключается. Комната, освещаемая свечой. Зденек, согнутый почти пополам, зажимает кровоточащую рану в боку. Перед ним, на коленях, спиной, толстяк с сальнящейся лысиной. Позади, в дверном проёме, ноги дрища. Пистолет, на полу, у стены.
— Что же ты наделал, Петро?! — полуспрашивает Зденек. — Что же ты натворил, мудила, а?!
Толстяк не отвечает, только всхлипывает, трясутся плечи. Зденек, с усилием, распрямляется, вскидывает трубу, бьёт по лысине. Брызгает кровь...

***

— Ты ебанутая что ли?! — взвивается громко "подруга", но быстро сбавляет обороты. — Меня к больным, слава богу, не возили, откуда я узнаю, где они? Сдохли, если спросишь меня. И скатертью дорога, как по мне, не хватает ещё только этой заразы подхватить. Я, в основном, в казармы ездила. Ну и к шишке ихней какой-то возили как-то раз. Ну и по городу там есть, где пройтись. А так... там тоже не особо весело. Ну, ништяки какие урвать можно. Магазины брошенные...

Не заметила даже, как мир обрёл прежние очертания. "Подруга", похоже, тоже упустила твоё выпадание "в астрал". Ну, может к лучшему. Зденек всё так же сидит у фургона, тело поодаль перевернулось на другой бок.

  Пройдя в приоткрытые ворота, охотница уверенно пристроилась подле монахини, пытаясь подстроить свой широкий звучный шаг, при котором в пол впечатывались сначала усиленные набойками каблуки, с неспешной походкой Фары. Слушая плавную речь девушки, Ирмингард, не стесняясь, глазела по сторонам, невольно сравнивая увиденное убранство с теми храмами Святой Вероники, что видела ранее. Подобное любопытство, однако, не помешало ей отделить зерна от плевел и, услышав важную информацию, безо всяких извинений перебить собеседницу:
  - Так-так, ну-ка, подожди, сестра. Ты сказала, что отворивший дверь незнакомцу находится мертвым, верно? Как тогда узнали, что покойник впускал в дом именно незнакомого человека, а не камрада, например? Или вообще никого не впускал, а гости явились сами, без приглашения? И, раз уж пошла такая беседа, умирал именно впустивший и вся его семья, или вообще все, кто жил в доме? А домашние животные, в том числе и не ручные, вроде тех же крыс? С этого момента поподробнее – расскажи нам, милая, все, что знаешь. Ни или скажи, кто знает, а мы уж, - она белозубо ухмыльнулась, - побеседуем с ним по душам. Верно, Аннике? – повернувшись к напарнице, риторически поинтересовалась она, - Если эти смерти – дело не людских рук – кстати, а как выглядели дохляки? – то мы ими займемся, сама понимаешь.
  Так что пускай стучатся прямо к нам: меньше беготни будет. Вердаммт! У нас и добродетели в избытке, и даже добродетельности, а еще хватает весомых аргументов доказать гостю незваному, что мы его видеть не рады. Но, - девушка наконец посерьезнела, - если без лишней бравады – то спасибо за совет, мы его примем к сведению и будем разбираться.

  Взлохматив привычным жестом задумчивости свободной рукой волосы и окончательно растрепав и без того незамысловатую прическу, светловолосая мечница продолжила все тем же уверенным и несколько требовательным тоном:
  - Насчет ночи и тумана мы уже знаем – познакомились вчера, и пока что, откровенно говоря, в душе не представляем, что это такое. Но разберемся. Или, - новая улыбка вышла невеселой, - повторим судьбу предшественников, к чему у меня лично совершенно никакой склонности нет. А ты не тушуйся, мы девочки не гордые, удовольствуемся и пересказом чужих историй и даже слухов, а там уж как-нибудь отсеем зерна от плевел. Так что ты не спеши, подумай, а как мы выйдем от настоятеля – удели нам четверть колокола своего бесценного времени и расскажи, что слыхала. Аллес кляр?

  Дальше, до самых покоев настоятеля, Ирма молчала, и только постукивающие по эфесу пальцы выдавали в ней желание действовать. Оттерев Фару, девушка первой вошла в кабинет отца Донована – но зато вежливо склонила голову, приветствуя церковного иерарха, который, как вскоре выяснилось, вовсе не горел желанием делиться с охотницами своими знаниями. Ну или и вправду ничего не знал, в чем мечница оч-чень сильно сомневалась и о чем откровенно собиралась заявить.
  На удачу, Аннике оказалась быстрее, снова проявив недюжинные таланты к дипломатии – Ирмингард аж захотелось поаплодировать подруге, так ловко, четко и достойно та все высказала: сама бы воительница в жизни бы не смогла подобным образом сплести слова. Благопристойно сложив руки на животе и постукивая по полу носком сапога, девушка молча слушала, прищуренными глазами наблюдая за епископом: как он себя поведет, как отреагирует на мягкое давление, и не понадобится ли для начала встряхнуть его за шкирку? Аристократичная внешность святого отца сразу заставляла Ирмингард подозревать, что мужчину больше волнуют проблемы мирские, чем духовные – а значит, он может играть с посетительницами в какую-то свою игру.

  Анабель завершила свою речь изящной просьбой, и ее напарница решила, что и она может вставить свои пару медяшек: культурно и прилично, естественно, безо всякого стуканья кулаком по столу – хотя такое начало разговора как раз подчеркивало всю серьезность намерений и неготовность растекаться мыслью по древу. Воительница, как ни крути, тоже получила неплохое воспитание, хотя ее манеры с годами поистрепались, и тоже могла просить, а не требовать.
  - Ваше Преосвященство, - снова склонив главу и сотворив символ света, обратилась она к клирику, - прошу у Вас благословления.

  Покончив с формальной частью и вернувшись в прежнюю позу, она продолжила:
  - Я поддерживаю все сказанное госпожой дю Дестан. Посланные сюда, мы твердо намерены помогать Лосмору, и будем подтверждать это делом. Взамен же мы просим немногое: ответной любезности – ведь, помогая нам, лосморцы помогут и себе. Мы здесь люди новые, и, понятное дело, никакой доброй репутации за нами не стоит, но, - развела она руками, - надо же с чего-то начинать, верно? И если вы из-за прискорбной неосведомленности твердо откажете нам в поддержке хотя бы в той малости, о которой просит моя напарница, то назовите хотя бы имена тех, кому не безразличны просьбы, - ногтем указательного пальца Ирма щелкнула по значку, - обладателей этого символа: и мы будем вам безмерно благодарны.

  Когда на то была необходимость, фройляйн фон Ашерслебен могла быть поразительно настойчивой и не обращающей внимания на всякие досадные помехи, которые могут отвлечь от цели, за счет чего и нередко добивалась требуемых результатов. Ну или двумя ногами вляпывалась в проблемы, что тоже бывало. Однако подобные досадные неудачи мечницу остановить не могли, и она продолжала действовать так, словно имеет право требовать ответы ли, помощь ли, поддержку. Вот и на сей раз, свято уверенная, что раз церковники ей нужны, то они просто обязаны открыть ворота, девушка колошматила по дереву так, чтобы на нее точно обратили внимание, просто не могли не обратить.
  Таковой подход вскоре принес свои плоды – Анни еще не успела скрыться за угол, как на той стороне что-то зашуршало, застучало, заскрипело, и створки приоткрылись – ровно настолько, чтобы мышка выглянула из норки, но, случись что, могла ее захлопнуть. В приоткрывшейся щели было темно – не видно не притвора, ни самой монахини с рукой бледной, словно она и не вылезала на свет. Девушка тихо прошелестела, что ее зовут сестрой Фарой, и что настоятель изволят отдыхать.

  Ирме эти подробности были не слишком-то интересны, равно как и молитвы, забота о раненных и убогих, поминовение покойных. У нее были свои задачи, и остальным лучше было бы им содействовать, а не мешать, вольно или невольно. Но, к ее сожалению, далеко не все люди разделяли такой прямолинейный подход – и подчас приходилось выслушивать разные долгие славословия и самой переливать из пустого в порожнее: вежливость и добрососедские отношения требуют жертв.
  На счастье, Анни была куда более куртуазна, и не видела для себя никакой проблемы в том, чтобы вежливо пообщаться, создавая Охотникам хорошее впечатление. Ирмингард в ее монолог не лезла: к чему мешать той, кто и сама справляется, причем получше ее? А пока приятельница расспрашивала служительницу, воительница, засунув за ремень большие пальцы, осматривалась, изучая устройство церкви, досель интересовавшей ее на маленьком кусочке входа.

  Вслушиваясь в беседу, девушка удовлетворенно заметила, что напарница действует максимально разумно, да и вопросы задает верные. Когда та закончила, светловолосая мечница встала за плечом подруги и, сложив пальцы в символ круга, добавила от себя:
  - Свет тебе, сестра. Мы собираемся оборонять этот город от нечистых и посему нам надо знать обо всех угрозах, равно существующих и существовавших. Думаю, поэтому нас примет именно настоятель Донован – это для его же блага, равно как для блага и прихожан, и всего города. Кстати, - требовательно спросила она, - у тебя, сестра, есть, что рассказать Охотникам?

- ...значит я ему и говорю, Август, я безмерно уважаю ваше умение охотника, но вы же мать вашу пришли ко мне за тем что бы я вам сделал косу! Так какого хрена вы МНЕ говорите как крепить здесь болт, если это явно сделает скорость раскрытия ниже? Нет, я конечно же всегда согласен с заказчиком, и понимаю что у всех Гвардейцев свои причуды. Кто-то вон просил у меня однажды приделать клевец к обратной стороне полотна косы, мол на возврате выбивать мозги удобно. Я ж не против, я только за. Но там вот прям видно, - Джозеф показал пальцами какую-то непонятную конструкцию, - видно что и люфт лишний и мало того из-за радиуса раскрытия медленно будет! Ему же тварь кишки выпустит пока он будет ждать секунды раскрытия, в нашем деле каждое мгновение бесценно! Нет говорит, я вот посчитал и сует мне бумажку. Я её как развернул аж сплюнул, думаю, мать твою перемать, ты где ж считать учился а? А он ведь еще аж ГРАФ бывший, понимаешь Валентин? Грамотный, обученный, да только видать слуги за него считали. Я ему говорю ты батенька сложи сначала правильно свои измерения, а потом значит мне этой бумажкой в лицо тыкай, - Уинд вздохнул, осматриваясь по сторонам пока они ехали к крематорию, - И что ты думаешь? А вот он взял и ушел, грит дурак ты Уинд, не понимаешь. Пошел к другому мастеру, новичку Артуру. Я ему говорю Артур, ну не бери грех на душу, а там молодо зелено, его этот Граф авторитетом задавил. И что ты скажешь случилось дальше Джозеф? Да ничерта хорошего Грей, я ж говорил что потеря секунды раскрытия из-за веса полотна и амплитуды движения конца лезвия фатальна. Выпустили ему кишки на первом же выходе, едва залатали, потом полгода все у камина сидел сокрушался как мол де Артур гад. Вот так эти Графья, вот думаешь человек умный бывалый, а он... Ох, м-мать.

Всю дорогу он как и всегда рассказывал своему коллеге сотню и другую историю, только останавливаясь что бы окликнуть кого-нибудь на улице что бы узнать дорогу. Город ему не особо нравился, но что уж поделать, такая была его работа - да и город откуда он вынужденно уехал был куда ух хуже местом, так что и грех жаловаться.
- А тут вообще мило, да? Куда лучше нашей дыры, - Уинду явно нравилась "ремесленность" Восточного района, о чем тот сообщил коллеге когда они в очередной раз отпустили бедного гражданина по своим делам, - может сюда переедем? Тут вон и мастеровой люд есть, надо по ним пройтись, посмотреть чего делают и как. А у нас кроме селедки и холода и нет ничего, м-да.

Наконец доехав до Крематория, Джозеф был вынужден остановить свой рассказ, поскольку уставился на костер, приостановив лошадей.
- Я бы сказал ну-нахер, но видимо нам его туда кидать, - Мотнув головой на костер из тел, Уинд слез с кареты, положив руку на трость и вытащив ту из-за пояса, - К слову, может опросим местных заодно? Узнать бы откуда столько тел, если тут мор то надо маски изготовить, и не опаздывать с этим.

Можно сказать, в лице Доминика и Мариши столкнулись две школы мысли: научная и мистическая. И, как это часто бывает, истина была всё же где-то посередине. В целом, подготовка, развернутая Маришей не была для охотников делом необычным. Так, одного зверя её прошлый коллега и наставник ловил, вооружившись тремя мешками муки. Это было в самом начале карьеры Цепиш, и могло вызвать тогда крайнее удивление. Как оказалось, мука позволяла хорошо отслеживать передвижение неуловимого хищника, чьё тело во тьме становилось практически невидимым. В итоге три мешка ушли на то чтобы выследить тварь и убить при дневном свете. Банально, эффективно, и главное отнюдь не романтично.

В свою очередь Доминик мог вспомнить своё столкновение с призраком, от которого помогли резные деревянные обереги – просто вырезанные в нужное время и в нужном месте. Простое совершенно дерево вдруг подарило возможность обходить морок, и упокоить несчастную душу. Да и разве не слышал он истории, как некоторые воины церкви могли зажигать свои мечи одной лишь верой?..

Увы, в этот раз обошлось без научных и мистических откровений: туман стоически перенёс все способы экзекуции, которые уготовила ему Мариша, и которые старательно исполнил Доминик. Кажется, он вообще не обращал на это никакого внимания... как, в общем-то, рядовой туман. Если бы не это отвратно-скребущее ощущение постороннего присутствия где-то в глубине этой серебристой дымки. Единственное, что действительно помогало против этого – лауданум, нанесённый на ткань и повязанный вокруг повязки, позволял какое-то время игнорировать благодаря вдыхаемым парам, происходящее вокруг. Однако, это была временная мера: эффект очень уж быстро выдыхался.

И как только действие опиума заканчивалось, свои права забирал озноб холодеющего постепенно от страха тела. Не смертельного – как в морозную ночь выйти прогуляться, в общем-то, но доставляющего явный дискомфорт. К счастью (большей частью для Доминика, к концу всех мероприятий оказавшегося окруженным туманом совершенно), делать пока было больше нечего, и можно было вернуться в дом.

А дома было тепло. И еда. И постель. В общем, заперев все двери и выходы, охотники уснули, и пусть сон был не безмятежным, всё-таки на утро они были вполне бодрыми отдохнувшими. Конечно, при виде ещё не развеявшегося густого тумана, мелкий холодок пробежал по спинам гвардейцев, но быстро отпустил. Как бы это не было парадоксально, утренний туман такого странного эффекта не оказывал. По крайней мере, пока...

Мариша молча слушала рассуждения Делароза, его мысли о завтрашнем дне, и разглядывала Луну.

— Возможно, туман это просто водная взвесь в воздухе, — начала говорить, — Возможно, за городом подтопленная низина в которой местные алхимики выращивают травы для дурманящих зелий, и в ночь, ветер оттуда гонит ядовитую взвесь в город. Возможно, наша соседка испугалась своего отражения в луже. Возможно, сегодня служители церкви запустили воздушного змея, которого унесло в небо. Возможно...

Остановилась. Замолчала.

— Доминик, Вы ужасны! — подвела итог своей речи, — Вы убийца романтики и чуда. Вас нельзя подпускать к девушкам.

Выдала приговор, вновь дав тишины пространству.

— Наставники упоминали Вашего отца, — тишину, но не на долго, — он был охотником... Странно, что он вам не рассказал... Вы действительно никогда не сталкивались с не ведомым, силой за гранью человеческого мира? — взглянула ему в глаза.

В прочем, не требуя ответов. Отвернулась.

— Мэр, человек знающий о городе более других... Не самая лучшая должность для сохранения здравого рассудка. Особенно должность мэра Лосмора. Но, как вы точно отметили, он может быть самым вменяемым из тех кто остался.

А ночь тем временем шла своей чередой.

Доминик на некоторое время задумался, потирая подбородок. Будучи приземлённым практиком, он сомневался в приписываемых обычному атмосферному явлению мистических свойствах. Учёный, желающий разобраться в вопросе, обязан иметь мужество самостоятельно проверить свою теорию практикой, дабы убедиться в своей правоте или зафиксировать и признать ошибку. Понятное дело, что риск есть, но ведь работа Охотника иной быть и не может. С другой стороны, осторожность Мариши он в целом понимал. Всё-таки Лосмор не просто так имел репутацию. города, где происходят странные вещи, выходящие за границы разумного понимания, так что, возможно, и впрямь имело смысл пока попридержать смелые эксперименты, ограничившись контролируемой средой.

- Хм-м-м. Туман есть всего лишь водная взвесь в воздухе. Не уверен, что именно он опасен сам по себе, кроме риска промокнуть и застудиться. Куда более вероятно, что возможная опасность исходит от того, кто может в этом тумане скрываться. Ну или, быть может, в нём есть примеси ядовитых паров или чего-то подобного, пагубного для физического и психического здоровья человека. Я это проверю. Но... ладно. Пусть так. Поэкспериментируем тогда на месте, с тем, что у нас есть.

В ответ на вопрос касательно завтрашнего дня Делароз неопределённо пожал плечами.

- В зависимости от того, что мы узнаем сейчас. И как пройдёт сегодняшняя ночь. В целом же, полагаю, нам всё равно надо было бы обойти и осмотреть свои владения, раз уж вверено обеспечить их безопасность. Узнать подробнее о пропавших людях, выяснить обстоятельства, детали. А если жители будут темнить, говоря загадками - дождёмся возвращения Норвуда. Судя по письму, он пока что видится мне наиболее вменяемым из местных.

  Подняв очи горе и прищурив один глаз, охотница задумалась, озвучивая свои мысли вслух:
  - Ну-у-у… Наверное, ты права. А что, идея хорошая: раз нам выделили один район на весь город, значит, помимо нас наверняка есть еще. А контакты с сослуживцами поддерживать надо: случись что, кто нам поможет, не местные же? Ну и мы, стало быть, тоже не оставим своих без протянутой руки помощи. Думаю, помимо дневника надо оставить еще и письмецо, чтобы ни у кого не было сомнений в адресате послания. В общем, сейчас напишу, и пойдем, стиммен зи?

  Засунув большие пальцы под ремень, мечница решительно прошлась по библиотеке, выискивая подходящие листы для послания. Обнаружив, наконец, подходящих размеров свиток, на котором была изображена цветными красками человеческая рука в разрезе, она разложила его и на обратной стороне размашисто написала:
  «Оставляем найденный дневник, посвященный появлению в городе тумана. Мы его видели на территории первого квартала ночью, где-то в районе полуночи, и он вызывал инстинктивный страх. Будем разбираться, как с подобным явлением можно бороться. Полученную информацию будем оставлять здесь же. Если у вас, коллеги, есть, что добавить по явлению, пишите нише. Если есть иные полезные сведения, пишите правее, хорошо? Не будем мешать тексты!
  За почтой мы постараемся сюда приходить по средам и субботам с утра. Ну и в принципе можем в субботу встретиться все вместе, познакомиться и обменяться новостями. Ну а если понадобимся раньше, мы остановились в поместье слепой Марты.

  Ирмингард фон Ашерслебен, Е.К.В. Гвардеец»

  Придавив углы листа четырьмя талмудами и на сем сочтя свои эпистолярные потуги исполненными, девушка довольно улыбнулась:
  - Ну вот теперь мы точно заявили о себе, пока, правда, словом, а не делом, но какие наши годы молодые? Успеется еще, если с ума не сойдем раньше! Ну что, топаем к церкви? Марш-марш!

  Двигаться в направлении шпиля было легко, особенно с учетом того, что на улицах все же появились местные обитатели, у которых можно было уточнить дорогу. Церковь, к удивлению Ирмы. Оказалась посвящена Святой Веронике – свое удивление девушка подчеркнула долгим присвистом. Осмотрев все здание от фундамента до вершины, охотница продекламировала:
  - Весь мир есть сон, и люди в нем – лишь грезы. У них свои мечтания и слезы, и каждый ткет видений полотно…
  Взъерошив волосы и положив ладонь на гарду клинка, девушка продолжила:
  - Ни-че-го не понимаю! А какого демона ворота заперты? А если сирые и убогие решат прийти за помощью в неурочный час им что, под дверьми куковать, пока их не соблагоизволят впустить? Бардак, как есть бардак! – повернувшись к Анабель вполоборота, она скорее утвердила, чем спросила, – Ну ничего, сейчас нам откроют, мы же тут по делу, а не праздно шатаемся, а, значит, имеем право! Согласна, Анни?

  Легко взбежав по ступеням на паперть и недолго полюбовавшись изысканной резьбе портала, девушка кулаком заколотила в тяжелые створки, во всю мощь легких взывая к священницам:
  - Открывайте, сестры. Корпус Охотников прибыл! Открывайте!

  Высказанная напарницей теория нашла живейший отклик у Ирмы. Светловолосая охотница хохотнула, постучав ладонью по столу, и, не скрывая веселья, ответила:
  - А ведь похоже, прах меня побери! Ничего не касается, молчит, как утопленница, при свете дня не находится! Но я ставлю с десяток монет на ведьму – иначе как объяснить, что все наши желания выполняются? Призраки обыкновенно таким взаимодействием с тварным миром не грешат, а вот всякие обладательницы тайных знаний и, прости Боже, подобия магии – вполне. Присмотримся, а то форменный балаган выйдет, если попробуем с ней разобраться, а это окажется обыкновенная слепая старуха с паршивым характером! Вот уж тогда слава пойдет об охотниках, устроивших вдвоем облаву на дряхлую бабку!

  Позавтракав, девушки выступили в поход. Ирмингард, хоть после зрелища вчерашнего тумана на душе кошки скребли, старалась выглядеть совершенно уверенной и беззаботной: заложив большие пальцы за пояс и скинув капюшон, оставивший голову недостойно непокрытой, она уверенно шагала к центру, не слишком-то мелодично насвистывая весьма фривольную песенку о трех сыновьях мельника и русалке. Только иногда касавшиеся рукояти клинка пальцы безмолвно свидетельствовали, что мечница готова встретить угрозу во всеоружии.
  Ориентир в виде дряхлого шпиля привел их могучим стенам полузаброшенного убежища, напоминавшего ныне старого опустившегося ветерана, одетого в рубище и пахнущего дешевым пивом, но еще достаточно крепкого, чтобы сломать шею обидчику. Остановившись, воительница почесала в затылке, подняла взгляд к самому верху башни и, недовольно цыкнув, сокрушенно покачала головой:
  - Н-да, хреновы дела у нашего брата здесь, если обитель пребывает в таком заср... таком плохом состоянии. И, думаю, ты согласишься, что за наши скромные средства ее не починить. Жа-алко, однако: строение добротное и, сразу видно, надежное: квартировать здесь – как у Бога за пазухой, если, конечно, все было бы в порядке. Зато, - махнула он рукой, - становится ясно, почему нас заселили к старой карге – жить здесь все равно, что на улице. Только на улице еще балки на голову не грозят упасть, а остальное все – один в один! Ну да ладно, смысла переживать-то, если не можешь ничего исправить – проверим на наличие библиотеки и разных интересностей, а дальше валим.
  Вопросами ремонта, - подергала она золотистую прядь, - озаботимся тогда, когда будут золото и насущная необходимость, потому что вряд ли командование за казенный кошт все незамедлительно отстроит. Пошли, что ли? Только осторожненько, как мышки на кухню со спящей кошкой, а то если не пострадаем, то оконфузимся сами перед собой.
  Войдя внутрь и сделав несколько шагов, отдавшихся гулким эхом, Ирма застыла, осматриваясь, после чего негромко, как обычно говорят прихожане в храме, и без привычной насмешливости протянула:
  - А здесь... комфортно. Прям как-то... по-родному, что ли? Ну дела: аж сердце щемит, что она в таком состоянии. – ладно, перебила девушка себя, - что-то я расчувствовалась. Пошли в обитель знаний, коли она здесь есть: попробуем поискать хоть что-нибудь об этом тумане, будь он неладен. Ну и о призрачных деревьях заодно – авось что новое найдем, помимо известного.

  Когда девушки обнаружили библиотеку, Ирмингард аж рот прикрыла, чтобы не закричать от восторга. Мягким и плавным шагом она прошлась вдоль стеллажей, гладящими движениями касаясь пыльных корешков, попутно шепча о чем-то: словно здороваясь со старыми товарищами. Сейчас она выглядела благостно и даже мягко, словно была допущена в святая святых Храма Знаний.
  - Какое богатство! – негромко восхитилась она, стоя у шкафа со свернутыми тубусами. Чтобы все это изучить и выучить, полжизни не хватит! А найти нужную литературу, не отвлекаясь ни на что иное, будет подвигу сродни последнему бою гвардейцев Ллевелина. Ох и сложно будет не отвлекаться! Вот честно – коли переберемся сюда, ты меня отсюда на аркане не вытащишь! Ну что, приступим?
  Подрагивающими от восторга руками Ирма перебирала книги одна за другой, непрестанно бурча себе под нос, потом выругалась громко, сразу в испуге закрыв рот ладонью, и нервно прошлась по библиотеке. Назад она вернулась со стопкой бумаги и чернилами, и вскоре, пролистывая очередной трактат, начала заполнять листы широким, размашистым почерком, состоящим по большей части из одних ей понятных сокращений. Полезного было много, но вот о тумане не было ни слова.

  Спустя какое-то время, утомившись кажущимися безнадежными поисками, мечница вслед за Анни отправилась пройтись по другим покоям, кто вскоре и нашлись записи на интересующую девушек тему. Перегнувшись через плечо приятельницы, Ирма ознакомилась с текстом и присвистнула:
  - Ферфлюхте, вот же ж паскудство! Хорошо, что мы не полезли в него опрометчиво, а то был бы нам скорый и бесславный конец. Но, выходит, источник его вообще за пределами городских стен, где-то на юго-западе. И, видимо, недалеко, иначе бы тревогу забили раньше, верно? – охотница положила руку на плечо напарницы и, устроив сверху подбородок, подбородок, продолжила, - Правда, если не брать в расчет видения этого Генриха, то ни на гран яснее не становится. Да и если брать – тоже. Но, судя по всему, это и есть главная проблема города. Предлагаю не пороть горячку, а планомерно начать изучать явление и думать, как его одолеть. А пока не надумаем – заниматься своими обязанностями. Берайт?
  Предлагаю еще раз пройтись, поискать самые свежие записи, чтобы знать, что нас ждет или может ждать, а там уже идти в гости. Ну или в церковь, если рановато для визита к благородному сословию: думаю, священникам тоже найдется, что нам сказать.

Девчонка пожимает плечами. Ты отворачиваешься. По пути, знаешь, есть только одно помещение — та самая подсобка, в которой ты проснулась. Это если спереди выходить. Где-то, в другом конце зала есть ещё задняя дверь, в небольшой и уютный дворик ведущая. Может Зденек там, ты не уточняла. Ещё есть туалет. И запасник, хранящий не выставленные картины. Ну, и кабинет Катарины. Не то, чтобы много локаций.

Выходишь в парадные двери. Город на месте. Почему-то ты невольно ожидала разрушенные бомбёжкой здания, как в фильмах про войну или конец света. Но нет. Необычно пусто. И необычно зелено — меж камней мостовой пробивается трава. В узком переулке напротив галереи, прямо под знаком "Стоп" припаркован RV, рядом с ним, в халате, майке и трусах сидит, развалившись, в шезлонге плешивый седобородый мужик крупных размеров, с банкой пива в руке. На той же стороне, но подальше, под витриной с голыми и одним лежащим манекенами валяется... то ли мусор какой продолговатый, то ли бомж. А может и труп. Смотришь направо: у угла галерее, прислонившись к стене в известной позе, стоит вульгарно одетая девушка. Увидев, что смотришь на неё, улыбается. В отличии от прочих женщин, она накрашена. Больше людей здесь не видно.

  - Естественно, не сегодня! – воскликнула охотница, взмахнув рукой: кажется, без постоянной жестикуляции она речь не воспринимала, - Если там наши – надо с ними поговорить, что да где творится. Мнится мне, что не может быть такого, что в одном районе, например, голодные верфольфы стадами пасутся, а в другом тишь да благолепие, как в женском монастыре во время визита старенького епископа. Не-ет, если где-то проблема, то она вряд ли будет отсиживаться на одном месте. Ну а если никого в помине нет, то тогда устроим маленький обыск: а ну как что-то пользительное найдем? А это лучше делать при свете дня.
  Продолжая покачиваться с пятки на носок, Ирмингард при словах напарницы о прижимистости местных аристократов поморщилась, словно хлебнула уксуса вместо вина.
  - Думаешь, здесь они тоже прижимистые, и, пока упырь не начнет нежно грызть их за шею, пальцем о палец не ударят? Ну, - поскребла она в затылке, может быть, может быть… И в этом вся человеческая, мать ее, натура во всей красе. Ай варум? Ай дарум! – развела она руками, состроив на лице наигранно-удивленную гримасу.

  Плетясь за «старой ведьмой», ультимативно сообщившая, что она тащит оба чемодана, Ирма то качала головой, то воздевала очи горе, никак не смиряясь с заданным неспешным темпом. Ей было бы лучше даже стоять на месте, чем вот так ползти – никаких душевных сил терпеть подобную неспешность у порывистой воительницы не было:
  В очередной раз пробормотав «да шевели ты копытами, карга старая!», девушка склонилась к напарнице, громко прошептав:
  - Видела? Она слепая, как крот, а идет, ничего не сшибая, словно видит в темноте как… как летучая мышь, во! Странно это, я тебе доложу, ой как странно. Но пока предлагаю иметь ввиду, а не устраивать разборки. Согласна?

  Когда путницы добрались, наконец, до номеров, Ирмингард, облегченно бухнувшая сундуки о пол, подбоченилась и осмотрелась, озвучив вердикт:
  - А тут неплохо, вот те Свет! Я грешным делом думала, что обстановка тут сродни хозяюшке – ровесница города, не меньше. Живем-с! Мне, конечно, и в лесу спать не привыкать, но так тоже хорошо, для разнообразия. Вот только есть у меня одно ма-аленькое «но». Айн момент, как говорится.
  Повернувшись к Марте, охотница безапелляционно распорядилась:
  - Мы будем жить в одной комнате, так что пущай слуги перетащат сюда еще одну кровать, хоть какую. Мы вернемся через колокол где-то, пускай нам к тому времени подадут пожрать и скажут, есть ли в чем помыться с дороги. Аллес кляр?

  Порешав вопрос с жильем, Ирма с напарницей вышла в дождливую ночь: на сей раз охотница предусмотрительно прикрыла свои пшеничные волосы плотным капюшоном. Держа руку на рукояти палаша девушка размеренным упругим шагом шла по улицам Лосмора, осматриваясь по сторонам в поисках хоть чего-то, что могло бы показаться экстраординарным. На первых порах все было спокойно, и она уже расслабилась, позволив себе даже вслух пошутить над тем, что ливень, видимо, загнал всю нечисть по их зловонным норам. Однако же с десятым колоколом город показал, сколь сильно она заблуждалась.
  Когда стена дождя внезапно опала, воительница застыла, предостерегающе выставив руку и давая понять Анни, чтобы та тоже замерла. Подняв глаз на небо, Ирмингард переливисто присвистнула:
  - Одна-ако… - но почти сразу же неподдельная задумчивость сменилась резким отрывистым ругательством, - Ферфлюхте!

  Прикусив губу, поежившаяся от внезапно накатившего холода мечница припомнила, что читала и слышала о подобных явлениях. То, что пришло на ум, ни в коей мере ее не радовало – по всему выходило, что охотницы с первой же попытки вляпались в самое настоящее дерьмо. Сделав медленный и острожный шаг назад, Ирма потянула клинок из ножен, негромко предупреждая соратницу:
  - Анни, здесь сейчас появится мстительный дух, желающий отомстить обидчику или тем, кого сочтет таковыми. Предлагаю ретираду: днем разберемся, завтра ночью придем. Отходим неспешно, если успеем, если нет – работаем, рихтиг?

  Спасаться бегством Ирмингард не собиралась: бегущий человек всегда пахнет добычей и привлечет не этого духа, так сонмище других. Но и бросаться в бой, очертя голову, наученная горьким опытом девушка не собиралась, понимая, что место злодеяния никуда не денется. Половина работы охотников – подготовка к бою или поиск возможности избавить мир от нечисти без оного, так что нечего пороть горячку, особенно если новостей о погибших людях нет. Осторожный отход – самый правильный выход, если, конечно, Анни не сочтет необходимым приступать к прямым обязанностям прямо сейчас. Коли коллега останется – останется и Ирма.

  Как и подобает двум шапочно знакомым сослуживцам, которым предстоит неизвестно сколько времени служить бок о бок, беседа после общего обмена любезностями перешла к предложению неформального общения, инициатором которого выступила улыбчивая и очаровательная напарница Ирмингард. Выслушав предложение, девушка охотно кивнула:
  - Без проблем, Анни! А раз у тебя может заплестись от моего имени язык, то я, хэх, буду тебя проверять своим именем на трезвость. Кстати, - фыркнула довольная своей шуткой охотница, - просто Ирмингард – еще не самый плохой вариант: так-то у меня от рождения целых три имени, и вот именовать по ним по всем – действительно задачка не для нормального общения!

  Большую часть дороги Ирма банально проспала, руководствуясь простым принципом: дрыхнуть, пока есть время, потому что далеко не факт, что в Лосморе выпадет время вдосталь отдохнуть. Напарница, вроде как, неплохая, место службы самое пристойное из всех доступных, да еще есть шанс выяснить, что случилось с отцом и его людьми – разве не прекрасно? Ну а то, что в городе нескончаемый дождь, монстр на чудовище сидит и призраком погоняет, а мистические происшествия случаются чаще, чем смена дня и ночи – что же с того? Для этого и существуют Охотники, чтобы решать подобные проблемы!
  В общем, настроение у мечницы было приподнятое, да и, откровенно-то говоря, ситуация в городе представлялась ей несколько преувеличенной: полагаясь на виденное ранее, во время ставшей цело жизнью экспедиции, она была уверена, что оккультных мест таких масштабов и такой насыщенности просто не существует. А значит, стоит ли переживать?

  Проснулась она, когда копыта коней забарабанили по брусчатке мостовой. Потянувшись сладко, охотница зевнула, прикрыв рот, и привычным жестом взлохматила пятерней и без того взъерошенную соломенную шевелюру. Отодвинув занавесь, она выглянула наружу и, прищурившись, скептически оглядела темный насупленный город. Потусторонние твари на коньках крыш, вроде как, не сидели, неупокоенные мертвецы по улицам не бродили, прося подаяние, злобные духи в хороводе не плясали. Правда, и без них общая картина была донельзя мрачной и унылой, и даже кажущиеся черными в ночи громады особняков, сменившие невысокие домишки пригорода, не прибавляли оптимизма, напоминая скорее фамильные склепы-переростки. Почесав кончик носа, Ирмингард задумалась, не поспешила ли она с выводами о раздутости проблем? Казалось, что в таком месте, каким казался Лосмор, и вправду было раздолье монстрам – люди казались здесь не гостями даже, а случайными чужаками.
  Общая скорбность картины, кажется, произвела впечатление и на Анни. Ирма, однако, так быстро расписываться в собственной неуверенности не собиралась, усмехнувшись:
  - Вот не скажи! По такому ненастью я тоже бы забаррикадировалась дома, разожгла бы камин и проводила время с глинтвейном. Или в хорошей компании. Или в хорошей компании с глинтвейном!

  Вскоре карета остановилась напротив одного из поместий, ни высоту, ни масштабы которого по темноте определить не представлялось возможным. Но раз уж Орден счел это место подходящим для постоя одной из команд, так стоит ли спешить и выяснять подробности, когда в них можно разобраться утром?
  Кучер доложился о прибытии и вежливо предложил воспользоваться его услугами как носильщика – добрый малый, правильный и знающий, что делать.
  - Верно-верно! – поддержала она изъявившую готовность принять помощь Анабель. – Со своим невеликим грузом я и сама справлюсь, а ты лучше займись вещами прекрасной леди! – последовал бодрый ответ, хотя хорохорилась мечница скорее для себя, чем для окружающих, отгоняя одолевшие ее внезапно дурные предчувствия.

  Распахнув двери, широко улыбающаяся девушка с удовольствием подставила лицо холодному дождю и негостеприимной сырости, после секундной задержки спрыгнув на мостовую… только для того, чтобы с размаху оказаться в луже. Громкое экспрессивное «Шайзе!» стало явным свидетельством ее недовольства. Первая же неприятность, однако, не остановила выспавшуюся и от того деятельную Ирмингард – воительница спешно обошла карету и распахнула дверь перед своей спутницей, с чем-то напоминающим учтивый полупоклон приглашающе протянув Анабель руку:
  - Милости просим в нашу временную крепость, леди! – насмешливо предложила она, - Только будьте осторожны – в здешних лужах можно запросто утонуть!

  Вскоре девушки оказались под крышей особняка. Вроде как внутри все было вполне пристойно: крысы по полу не бегали, тараканы приветственную делегацию не высылали, а доски пола на скрипели, как кандалы заключенного.
  - Пока мне все нравится! – уверенно согласилась она с напарницей. – А там посмотрим, что будет дальше. Согреться – эт дело хорошее, равно как и ноги протянуть… вытянуть! А то за время поездки еще чуть-чуть, и моей задницей можно будет гвозди заколачивать. Правда, - снова зарылась она пальцами в прическу, страдальчески поморщившись, - надо еще соседям представиться. Лучше бы, конечно, заявиться к Норвуду, но он, судя по письму, из родного города свалил. В общем, предлагаю сначала разобраться, что нам может предложить эта халупа, а там уже решим ордер действий. Берайт?

  Тем временем на окрик Петера заявилась местная… ну, наверное, хозяйка все-таки, слепая, как старая ведьма. И немая, к тому же. И, судя по поведению, с таким же ведьминским характером. Если уж на стадии знакомства она такая вредная, то что будет дальше?
  - Охотницы-охотницы! – громко подтвердила мечница, после чего пробормотала себе под нос, - Да етить же ж колотить! Вот и за что мне такое большое женское счастье, ослепительное, как встреча с граблями в темном сарае? – и снова громко спросила, - Хозяюшка, проводи-ка нас в нумера и скажи: могут ли у тебя организовать кадку с горячей водой, или тут только об камин да грогом греются?
  Повернувшись вполоборота к напарнице, Ирма пояснила:
  - Если нам организуют воду – предлагаю ее оставить на перед сном, а пока бросить вещи и пройтись по соседям. А если нет, - пожала она плечами, - то сначала передохнем, а потом прогуляемся по вверенной нам территории: полагаю, что по совсем ночному времени ни одна душа нам калитку всеиодно не откроет. Вопросы, возражения, предложения есть? Нет? Вот и ладушки.

Мерный скрип колес экипажа тонул в тумане, вместе с ним всё сильнее на девушку находило чувство расставания с детством.

Как ни странно, но смена родового замка на стены пансионата, не сильно изменила жизнь Мариши в целом. Как в отчем доме её учили отвечать за хозяйство, так тем же она занялась и на новом месте, помогая воспитателям и наставникам в организации внутренней жизни учебно-воспитательного заведения.

На новом месте ждала свобода, когда над головой не стоял никто, ни чтобы ни контролировать, ни чтобы прикрыть. Фраза "в связи со смертью нашего последнего защитника", в переданном письме вызывала у девушки легкую улыбку, описывающую всю прелесть ситуации как её, так и жизни Охотников, в целом.

Шлем девушки покоился сбоку, открывая вид спутнику на лицо. Сама Цепиш разговоров не заводила, вылавливая сцены пейзажа из вечернего тумана, так ностальгически напоминавшем о родине. Порой переводила взгляд на задумчивое лицо Доминика, в те моменты, когда он отвлекался от мира внешнего погружаясь во внутренний и разглядывала, разглядывала и разглядывала. По опыту пересеченья в учебе и общим разговором Делароз знал, что такой пристальный взгляд не признак увлеченности девушки, а скорее черта характера нарушать такт приличий.

— Меня поражает форма ваших очков и сама идея механизма наложения линз друг на друга.

Да... порой случалось и такое. Фраза подвешенная воздух, за которой ни шло ничего более. Мариша вновь отворачивалась в сторону окна, предаваясь своим размышлениям.

Пустынный город соответствовал слухам бродившим о нем. Приветствовал их только туман и тени бросавшиеся прочь, словно от света. Всё в нем будто спало, проникнувшись благословением местной святой так сильно, что уже и не мечтало о пробуждение.

Их путь закончился. Экипаж остановился. Цепиш потянулась кошкой, разминая тело. Застегнула плащ, подобрала волосы черной лентой, одела шлем. Размеренность сего действа походила на ритуал.

Втянулись в новое жилище. Мариша привычно в уме отмечала, где следует прибраться, сколько человек гостями сможет разместить жилище, случись такое и насколько удобно устроен внутренний интерьер.

Обернулась, вслушиваясь в "приветствие" от соседа.

— Сегодня в Вас нужды более нет, — ответила кучеру, расплачиваясь, — Завтра с утра, я хотела бы посетить Охотничью башню, или то, что от неё осталось.

Задержала перед носом кучера монетку предоплаты уже за новую поездку.

Когда вопрос того, идти ей или ехать был решен, вернула внимание партнеру.

— Доминик, как вы относитесь к тому, чтобы вместе прогуляться познакомиться с соседом, пока дом будет протапливаться?

    Первая карета с охотниками неслась по улицам Лосмора стремительно, не встречая на пути ни единого прохожего. Две девушки, сидящие внутри, едва могли разглядеть за пеленой воды, которую исторгали небеса, вычурные домишки: ни в одном окне, кажется, не горел свет. Впрочем, ставни были плотно запахнуты, и можно было надеяться, что тусклые огоньки ламп и свечей просто не пробиваются через плотно прижатые доски, выполняющие роль преграды между ужасной погодой и уютом дома.

Мысль об уюте, вероятно, могла заставить немного загрустить: когда от ливня отделяет только крыша кареты, естественно хочется тоже вытянуть ноги у какого-нибудь растопленного камина, укутавшись в что-то потеплее плаща. Но, увы, хотя хлюпанье копыт в грязи проезжей дороге сменилось цоканьем по мостовой, кучер не спешил останавливать повозку. Вскоре пейзаж унылых одноэтажных и двухэтажных построек сменился гранитом и мрамором богатых усадеб: кое-где даже промелькнули огоньки.

— Тпрррууу! — выкрикнул мужчина, представившийся в начале поездки Петером, — прибыли, госпожи уважаемые охотницы! Скарб сами возьмёте, али подсобить?

Он открыл дверь и улыбнулся вам сквозь густые усы: из-за отсутствующих зубов его рот выглядел просто черной дырой, которую кто-то вырезал на этом выщербленном временем лице.

— Добро пожаловать в Лосмор, — ухмыльнулся кучер ещё раз, указывая рукой словно чучело на перекрестке, в сторону массивной двери поместья. — Ваши комнаты.

И вот вы внутри. В доме темно: не слышно ни звука. Только на оклик вашего сопроводителя наконец слышится шорох чьих-то шагов, и перед вами появляется лицо пожилой женщины, явно разбуженной, но, похоже, ждавшей вас. Её черты невыразительны, по ним нельзя определить, к какому сословию она относится: только одно выделяется на лице – безжизненный взгляд рыбьих глаз.

— Марта, проводи их в комнаты, — опять встревает кучер. — Это охотники.

Та, кого зовут Мартой, вздрагивает, и поворачивает взгляд в сторону мужчины. Но почти сразу же теряет к нему интерес, впиваясь взглядом в ваши лица. Она делает странное движение, покачав перед собой ладонью снизу вверх.

— Боже. Письмо, — раздраженный, по-видимому упорством старухи, поясняет Петер. — Покажите ей письмо.

Очевидно, это то самое письмо, из-за которого вы здесь.

< Госпожи или господа (к сожалению, не имею понятия, кого пришлют на этот запрос) гвардейцы. Я рад известить вас, что Лосмор ждёт нуждается хотя бы в четырёх, а лучше восьми слугах Его Величества по истреблению нечестивых. В связи со смертью нашего последнего защитника, мы ждём, чтобы нас кто-то защитил. Податель сего письма должен заступить на службу, поселившись в доходном доме по улице Стражей, и взяв на себя обязанности хранить северный район от нечистой напасти. Я буду рад засвидетельствовать им моё почтение; для этого я пришлю ещё одно письмо, когда буду в городе. >

      Искренне вас приветствующий, Леонард Норвуд

Вы проходите меж людей к приметной яркой знакомой двери. Кабинет, удивлявший тебя в прошлые визиты своей просторностью, ныне заставлен пыльными коробками и вешалками с одеждой. Находишь себе шмотки по душе, пока Катарина, прислонившись к большому дубовому столу, закуривает.
— На главный вопрос у меня ответа нет, — внезапно прерывает она тишину. — И я не знаю никого, у кого он бы был. Представь себе осенний день. Хорошая погода: солнце ещё греет, но уже не жарит по летнему. Ты идёшь по улице, улыбаешься заглядывающимся на тебя парням, изучаешь витрины — до рабочего вечера ещё далеко, текущие дела закончены, у тебя всё время мира. И тут случайный прохожий начинает кричать и раздирать вздувающуюся волдырями кожу. Ещё несколько секунд и вот уже подавляющая часть окружающей тебя толпы орёт и катается по мостовой. А тот, самый первый, распадается на белое, похожее на ванильное мороженное, желе. Это случилось со мной. Другие, большинство кого я знаю из живых, испытали нечто подобное. Многие потеряли близких. Друзей, любимых. Родителей. Детей. Если ты этого не помнишь — тебе повезло. Некоторые просто потеряли сознание, как ты. Кто-то сразу, иные позднее — тем днём всё не закончилось, продолжается и сейчас пусть и более растянуто. Кто-то проснулся. Другие умерли. Многие спят до сих пор.
—А здесь мы потому, что кому-то так захотелось. Не нам. Понимаешь, Крис, слишком многие погибли в одночасье. Мобильная связь отрубилась почти сразу. Электричество — через три дня. Первое время вообще была паника. Грабежи, мародёрство. Потом остатки армии, полиции и каких-то частных структур объедились и начали наводить подобие порядка. Сперва под эгидой обороны: версия, что всё это — результат атаки каких-то неведомых врагов очень популярна. Потом забрали всяких инженеров, физиков и прочих технарей на восстановление инфраструктуры. Больных, проявляющих видимые признаки разжижения, как это назвали, забрали тоже. А нас... искусствоведов, театралов, писателей, артистов... людей без "практических профессий", как они это называют, согнали сюда. В гетто. Едой какой-то обеспечивают... так, впритык, чтоб не сдохнуть. А в остальном, сидите, ждите. Как только "будет возможность", выпустят, "это точно".

Смотришь на неё. Остатки былого шика: заношенное платье, да длинный мундштук. А мир вдруг подёргивается статикой, коробок вокруг становится меньше, Катарина исчезает, вместо неё, рядом, почти также привалившись к столу, скрестив ноги, стоит Марта, разглядывает ногти. И обратно: статика рассеивается, Катарина продолжает, похоже ничего не заметив:
— ...не неделю. Шесть. Может семь. Если интересно точно, спроси потом Зденека, он, кажется, следил.

Когда она оборачивается, ты думаешь, что обозналась. Но нет, просто никогда не видела её без макияжа и настолько усталой. Постаревшей даже. Морщинки, что только наметились раньше, углубились. Под глазами пролегли тени. Но, несмотря на внешний вид, держится она всё так же уверенно. Не сразу узнаёт тебя, правда, смотрит внимательно, но без теплоты. Лишь приглядевшись, понимает. Улыбается слегка, отчего лицо её будто бы озаряется светом. А может, просто свечные огоньки так пляшут.
— О, Крис! — выдыхает она и, шагая вперёд, тянется ближе. Обхватывает прикрытые лишь простынёй плечи тонкими руками, прижимает... скорее себя к тебе, чем наоборот. Чисто по дружески, по сёстрински даже, без вольностей. — Ты очнулась!
Отдаляется. Взглядом ощупывает тебя с ног до головы. Наконец, взмахивает ладонью:
— Можешь идти? Пойдём. Найдём тебе одежду поприличней.
Разворачивается и, кивнув собеседнику на прощанье, начинает маневрировать между людьми куда-то в направлении своего кабинета, тебе известного.
— Что ты хочешь знать? — спрашивает на ходу через плечо. — Ты долго была без сознания. Слишком долго.
Показалось или в последних словах промелькнула смешанная с грустью нотка злости?

— Ад! Ад! Будешь гореть! Покайся! — мама.
— Всё будет хорошо! Не бойся... — по детски звонкий девчачий голосок. Есть что-то знакомое в нём, но не помнишь. Как ни пытаешься мысль ухватить, ускользает.
— Найди меня, — кажется, Войшек. Не уверена — эхо его слов заглушается неровным бубнежом других глоток.
— Их не спасти... Никого не спасти... Дочь, возвращайся домой. Пожалуйста. Пока ещё не поздно, — усталый, постаревший, сломленный папа.

Будто стоишь в центре титанической толпы и каждый из многих миллиардов людей вокруг одновременно шепчет. Иногда вычленяешь знакомые голоса. Цепляешься за обрывки фраз, слова, интонации. Но это быстро уходит. Растворяется в изобилии входящей информации. Забывается.

— ...Вы не можете! Они больны! — голос. Женский. Удивительно чёткий в сравнении с всеми, что ты слышала последнюю вечность.
— Лучше отойди, — мужской. Впервые слышишь. Грубый.
— Сопротивление наказывается расстрелом, — другой. Тоже новый, тоже мужской. Потоньше и пожиже. Скучащий.
— Ну или не расстрелом, — с какими-то пошлыми оттенками шутит третий пан и заливается мерзким гоготанием.
— Отставить. Мы на службе! — первый незнакомец обрывает его.
— Томаш, пусти! Я пойду! — яростный, но слабый шёпот гораздо ближе. Марта?
— Сиди, дура! — не менее яростный, более сильный, тут же, рядом. Томаш.

Первые ассоциации от ощущений: тяжёлое похмелье, когда глаз не разодрать, но будильник стучит многотонным звоном, выдирая насильно из восстановительного сна. Только без будильника, звона и пульсирующей боли в висках. Не шевельнуться, да. Веки не открыть. Паришь... как парит утопленник на дне океана, обутый в бетонные ботинки. Да и вообще, будто со стороны на себя, на кровати лежащей, смотришь. Как-то так всегда паралич представляла: тело есть, но пользоваться им не получается, как ни пытайся.

Новый слой бесконечного бреда, столь затянувшегося, что завершение его не представляется возможным? Возможность проснуться? (Если ты спишь — и это большое "если"). Очередная сценка, про которую ты и не вспомнишь, как только она перейдёт в другую?
Ясно одно: многоголосье стихло, ушло куда-то на задворки сознание превратилось в невнятное, неразборчивое бормотанье впервые за долгое время. Последние, более чёткие голоса кажутся ближе. Чуть ли не настоящими, хоть и не решаешься поверить.

Ветвь D — Концовка "Странствие"


OST: This Silence is Mine [ссылка]

Возможно, Древние и правда ошиблись в выборе. А может – всё дело в сигнале, который за тысячу лет (именно столько пролежали андроиды в Реликварии) исказился, подарив им эту свободу воли. Возможно, это песчаная буря, утихшая лишь спустя тысячу лет после Катастрофы, повлияла на него. Возможно, сама программа за тысячу дет развилась так, как Древние и не могли ожидать. Наконец – что если законы мироздания за это время изменились настолько, что заложенному в андроидов алгоритму пришлось измениться, чтобы существовать в новом мире? Кто знает. Есть сотни и тысячи других возможно, которые благодаря Квантовым Божествам, могли оказаться причиной.

Важно было на самом деле одно: новый мир научился жить без "старых" вас. Научитесь ли вы жить без "старого" мира?

Шестеро пришло в Башню. И лишь Пятеро её покидало. Странник выбрал остаться – и, даже если отбросить в сторону сами последствия, его выбор, похоже, как минимум упростил задачу остальным: "Дагда" был очень недоволен (если безликий ИИ вообще может быть недоволен), что вы решили покинуть Башню. Похоже, в другом случае он мог бы даже применить силу, чтобы вас задержать – несчастный осколок прошлого, неспособный понять, что его время прошло. Но так как один из вас остался, Дагда принял решение остальных, видимо веря, что остальные вернутся вслед за Странником.

Когда стальные створки Башни захлопнулись, ощутил ли Странник одиночество? Может быть, умиротворение? Тишина опустилась на его новые владения. Лечь в капсулу и стать питающей силой для Башни он всегда успеет: тем более что в одиночку это бессмысленно. Но к его услугам теперь оказались все вычислительные средства Башни – вплоть до возможности наблюдать за Звёздами. И то, что Древние отправили в Космос. На ближайшие несколько сот лет Странник был обеспечен хотя бы Созерцанием. А потом... кто знает.

Пятеро тоже, в общем, не долго (по их меркам) странствовали вместе. Всё-таки, за пределами одной-единственной задачи, они были слишком разными, и при этом самодостаточными, чтобы держаться друг за друга бесконечно.

Танцор покинул группу первым. Его предназначение было похоже на ветер – странствовать от места к месту, изучая культуру других и помогая лучше узнать его. В последнем, правда, уже не было того смысла, что был заложен в его предтеч – ведь с Древними умерла и культура, к которой принадлежал Танцор. В конце концов, в преданиях он остался тем, кем себя однажды нарисовал – рок-звездой, пусть может быть чуточку менее "рок" и больше "звезда", а именно: Герой. Даже после того как Опухоль была искоренена в Башне, осталось достаточно порождений Тёмного Пламени на этой планете, в дальних уголках которой всё ещё шла с ними борьба.

Затем пришёл черед Искателя. В поселении стриксов, где она решила оставить жезл, ей указали на возможные места, где мог бы встретиться кто-то из сидов – может быть даже Уэльш. Подчиняясь естественному зову собственных интересов (если не сказать "предустановленных задач"), синеволосая андроид покинула группу, в погоне за новыми знаниями. Но где бы она ни была – в глубоких подземельях цивилизаций, ещё старее чем её Создатели, на высоких плато, где стояли сокрытые от всех белокаменные храмы, в забытых библиотеках – она помнила об остальных. Среди Стриксов же она стала известна как Хранительница: и однажды это прозвище стало былью.

В одном из городов остался Слушатель: он был одним из менее устроенных для странствий андроидов. Там ему воздвигли обсерваторию, благодаря которой он мог заняться исследованиями Нового Мира. Перед ним встал один из самых серьёзных выборов вообще: воспользоваться ли своим прошлым и принести в этот мир знания Древних вновь? Или же выбрать иной путь? В конце концов, он выбрал второй. Потому как один раз человечество уже прошло этой дорогой и вернулось: значит, нужно было выбирать другую.

Дольше всех держались вместе Вершитель и Охотник. Скорее, потому что программы каждого андроида можно было привести к единому знаменателю: "организованная зачистка". Однако и они, в конце концов, изменились, и каждый из них выбрал свой путь. Вершитель собрал вокруг себя в ходе путешествий технику Древних, что ещё функционировала – в некотором смысле он в этом плане стал антиподом Слушателя, и основал небольшой аванпост между населенными территориями и теми, где ещё таилась опасность. Железный Город в записях остался реликтом прошлого – но это был мемориал уважения Древним, тому, что они сделали правильно. И сам Вершитель в памяти людей остался как рыцарь в сияющих доспехах.

Охотник же углубилась в эти неизведанные территории, и затерялась где-то в густых лесах, став лишь Тенью. И пусть о ней не сложили множество красивых легенд, её это, пожалуй, не особо расстроило – ведь она променяла это на остроту ощущений очередной схватки, бесконечной опасности и проверке собственных возможностей на пределе. Да и так, нет-нет, да кто-то из странствующих заведёт у костра историю о том, что в лесах за Железным Городом не всё стремится тебя убить: иногда мелькает между буйно цветущей зелени словно молния чей-то силуэт, и тварь, которая собиралась тебя сожрать, разваливается надвое, рассечённая одним точным ударом.

И пришло с Востока Пятеро
Хотя говорили они меж собой о Шести
Они оставили для поколений многие знания
И ушли, оставив о себе вечный след

      Астра, песнь двадцать шестая.

"являются копиями андроидов, выполняющих задачи Древних в различных ипостасях..."

- Могли хотя бы дать нам имена. - холодно произнёс Вершитель, не надеясь на чей-либо ответ.

В некотором роде ожидаемое, но всё равно ошеломляющее известие о том, кто они такие есть и в чём заключается смысл их существования, он воспринял стоически, если не сказать безразлично. Заслуга холодной головы и крепких, как стальные канаты, нервов? Или механику самокопаний и страданий от осознания собственной природы ему просто не заложили создатели? А чёрт его знает. Да и неважно. Не имеет значения, в какую оболочку заключён мыслящий, осознающий себя разум, в костно-мясную, порождённую биологическим организмом, или синтетическую, сконструированную по строгим чертежам. Важно лишь то, как этот разум распорядится своей свободой действий.

И сейчас Вершитель всё явственнее ощущал, как в его душу закрадываются сомнения в непогрешимой разумности замыслов Древних. Судя по всему, не он один. Но и не все единодушно.

- В силу моей специализации мне известны принципы войны и я более чем понимаю пользу самопожертвования, когда оно необходимо. Пользу невозможно переоценить при правильном применении. Ключевые слова - "когда нужно". - Вершитель указал пальцем на экран с фрагментированным лицом ИИ. - Согласно словам Дагды, Башня достаточно автономна сама по себе. Мы вычистили из неё инородное тело, сняли ограничитель в виде Опухоли. Задай желаемое направление и она будет работать, не требуя более радикального немедленного вмешательства в её работу, принцип действия и последствия которой для нас малоизвестны. Не мешало бы это знать, прежде чем раздувать пламя, подкидывая дрова в костёр.

Вершитель сложил руки за спиной и начал медленно прохаживаться по залу, при каждом шаге скрипя тонкой серой пылью - всем, что осталось от Опухоли.

- О вариантах или их отсутствии. Мы их ещё не искали. Потому что не знали, что искать. Для чего. Считали, что Башня - конечная точка нашего пути. Может это и так. А может это только начало нового. Да, мы может остаться. Можем идти дальше. Что должно быть сделано - решать только нам. Свобода воли даёт нам такое право.

Остановившись, Вершитель окинул внимательным взглядом всех своих соратников, одного за другим.

- Я не собираюсь никого отговаривать или убеждать. Это бессмысленно. В пользу любого варианта можно найти как оправдания и аргументы. Потому скажу так: сугубо с практической точки зрения, я в настоящий момент не вижу смысла в потере, причём невосполнимой и незаменимой, любой части нашего отряда. Особенно если мы собираемся взять на себя ответственную задачу запустить, направлять и контролировать процесс изменения климата целой планеты.

Замолчав ненадолго, он тихо добавил.

- А кроме нас, вполне возможно, больше некому.

Со стороны могло показаться, что откровения не произвели на Охотника особого впечатления. Она устало стояла посреди поля боя, опираясь на воткнутый в пол меч – будто старик о свою клюку. Тело слегка дрожало: недостаток энергии свёл работу всех не слишком нужных систем к самому минимум – тело распределяло остатки энергии между критически важными. Можно подумать: вольтажа недоставало на простые эмоции – дело явно не в отсутствии способности правильно оные выражать. Нахлынувшая механическая усталость сковывала движения – так что мечница едва ворочалась на одном месте, переключая внимание между напарниками.

Она ощущала себя мечом, извлечённым из ножен.
А извлечённый из ножен меч должен обязательно вернуться обратно.
Не было больше особых целей. Даже Дагда не давал каких-либо указаний.
Его предложение вернуть всё как было вызывало лишь горькую усмешку.
Даже она, – заточенный под бой инструмент, – понимала абсурдность.
Древних нет. Есть некая Тень. Они когда-то привлекли оную на себя.
И восстановление начальной цели Башни вернёт врага на планету.
Недопустимо.

Однако...
В то же время: ей не было особого места в новом мире.
Хотя планету населяли не только миролюбивые пешеходы...
Но Охотник в чём-то отлично понимала решение Странника.
При этом она находила свои плюсы и в суждениях остальных.
Это был сложный вопрос. Очень сложный.
Однако...

Девушка уже знала ответ на него.
– Я Охотник, – тихо, но твёрдо произнесла она, поднимая голову.
– Я должна найти и уничтожить оставшиеся на планете угрозы.
Немного подумав, она добавила:
– Если их не останется больше, я вернусь в Башню. Буду нести дозор.
Обвела взглядом троицу: Искателя, Слушателя, Танцора.
– Какое-то время я буду с вами. А там... посмотрим, что из этого выйдет.
Охотник флегматично вздохнула.
– Но для начала было бы неплохо сделать маленькую передышку.
Воительница положила руку на собственный запас батарей.

Почувствовав облегчение от притока энергии, Охотник взбодрилась.
И первое, что она сделала: элегантный, неуловимый «кусь» ушка Странника.
Кто знает, доведётся ли им ещё встретиться?
Она не питала иллюзий по части Судьбы.

Как же больно... Но, наверное, не так как было Шаису. Вообще, наверное, то что я ощущаю – это не боль, на самом деле, а некий сурогат.

— Вообще, если подумать это не так и плохо, — Сказал я, затянув таки жгут зубами, — Теряется часть выразительных возможностей, но трудно отрицать, что у меня теперь необычный центр тяжести. Любое вращение будет смотреться иначе!

Наверное, я расту над собой – стал говорить не все что думаю.

— Наверное я раст... Эээ... В смысле я думаю, Слушатель прав. Вот смотрите – древние наверняка были не глупые люди, ну всяко умнее нас. И они наверняка поинимали последствия и все такое. Но им нужна была эта энергия. Верно?

Я откинулся на стену. Центр тяжести там, или просто усталость, но что-то тяжело стоять стало.

— Но ведь древних их нет больше. В городах всякие куда более простые люди живут и в количествах скромнее. Им просто некуда девать будет всю эту энергию, верно? Вот Искатель, скажи...

Я хотел рукой взмахнуть, но как-то еще ниже сполз.

— "Энергия", чем бы она не была, очевидно не "материя", а такая штука, которую сложнее хранить и легче тратить. А если тратить ее некуда – просто нет миллионов древних с их умными прибамбасами, то что? Пропадет зря, вот что.

Я перестал соскальзывать ниже. Ага, на пол сел. Ну теперь заживем – можно сказать стабильность обрел.

— Ну и там второй вариант он, ну такой себе. Ну сделаем мы климат лучше – но кто сказал что быстро? А вдруг мы Шаису целый культурный пласт с походами через пустыню поломаем. Если той пустыни не будет.

Я поправил себя уцелевшей рукой – а то заваливаться стал на бок. Точно центр тяжести поехал.

— Ну и мы ведь даже десятой доли этого мира не видели! Пробежали кратчайшим путем, Тень замочили. И... Все? Нет! Кхе-хе... Нет. Должен быть другой выход.

Попытка обесточить меха оказалась вполне себе удачной, и вскоре Тот-Кто-Странствует разместился внутри кабины, молча перезапуская бортовые системы, готовя технику к бою за Башню и пытаясь понять её состояние, возможности, и нрав? Характер? Можно это назвать так, да. Тот, кто ничем никогда в своей жизни не управлял, будет видеть в любой двигающейся технике — будь то корабль древних на котором они сюда прилетели, или "Сар" — только набор из металла, проводов, стекла и резины весом несколько тонн. Странник достаточно прожил, что бы понимать, что это совершенно не так. У любой "единицы" техники есть свой особенный нрав, и ключ к тому что бы жить вместе с ней в гармонии — это с ходу выстроить с ней правильные взаимоотношения.

Можно, конечно, подходить к этому менее лирично, исключительно с практической точки зрения. Вроде как, очень давно древний учёный писал что-то про "присущую машине уверенность". Машина в идеальном мире, действительно, абсолютно уверена в том что делает и "не ошибается". Правда, когда ты сталкиваешься с машиной за пределами идеального мира — с изъянами, с которой обходились недолжным образом и не ухаживали — она начинает ошибаться. Получает личность, фактически.

Поэтому, пока Вершитель обзаводился модным авиационным пулемётом для выступления в качестве стационарной-но-подвижной огневой точки, Странник знакомился с мехом. Что бы особенности характера данного конкретного Саррена 226 внезапно не сыграла свою роль в скором будущем. Не хотелось бы.

Вершитель был недовольно нахмурен - услышанное его явно не порадовало. Ясности не прибавилось. Разговор с позиции пренебрежительного превосходства. Его Высочество изволило поделиться частичкой вселенской мудрости с несмышлёнышами. Предварительно разжевав так, чтобы слабенькие разумы не оказались раздавлены под грузом непомерной тяжести знания. Уклончивые фразы, расплывчатые формулировки, отсутствие чёткой конкретики и полезных указаний. Ответ без ответа, звуки без смысла.

Впрочем, не исключено, что только для него. Искатель, вполне возможно, услышала между пустых слов то, что не уловил Вершитель.

- Нас привела сюда не чья-то воля, а путь. - он звонко впечатал кулак в ладонь. - Пора идти дальше.

Длительное путешествие через бескрайние просторы опустошённого мира было, на самом деле, достойно какой-нибудь древней поэмы. Если бы он был, наверное, не тот кто он есть, а какой-нибудь например "Писатель" или "Умник" — обязательно бы что-то из этого всего написал, красивое. Но только вот Странник, будучи тем кто он есть, на красивые слова был не слишком хорош. Он был хорош в том, что бы идти по какому-то пути. Или прокладывать его. При этом путь — это далеко не набор из координат на плоскости, или каких-то мест, или отметок на карте, или даже событий которые в них произошли или произойдут. Это намного большее. От карточки, которая привела их на полный опасностей завод с искажённым сородичем, через грустный силуэт города в отдалении, и в конце концов к заброшенной базе — всё произошедшее будто бы выстраивалось в некую линию, с конкретно определённой целью и назначением для него. Некоторые назвали бы это всё "Судьбой".

Таким он, собственно, и дошёл до корабля. Измотанный чувством вины за собственную беспомощность тогда во время столкновения с Червём, лёгкой тревогой от нахождения "не в своей тарелке", и с медленно нарастающим — с каждым сном-видением — ощущением ноющей раны внутри, вызванной отсутствием кого-то или чего-то важного. Только когда из темноты на него выплыл металлический клюв, Странник наконец понял, что вещи кажется вернулись на свои места. И к чему всё это вело. К воссоединению. Возможно, это действительно судьба.

— Вот ты значит где.

Пройдя мимо корпуса, нежно и аккуратно погладив его пальцами, Странник вошёл на борт и с головой погрузился в воссоединение с кораблём. Мир вокруг будто бы потускнел и перестал иметь значение, когда он расселся на месте пилота — его месте — и окинул взглядом органы управления перед собой, слева-направо, по старой привычке. Пока остальные занимали свои места — меланхолично покопался в карманах, напялив на руки свои перчатки. Вытащил зубочистку из секретного запаса в кармане куртки, с лёгкой нервозностью её пожевав. Сел поудобнее, поправляя кресло. И, убедившись что все готовы — принялся подключаться к кораблю. Мышцы и глаза параллельно вспоминали всё сами, буквально на автопилоте.

Первым делом: палец на тумблер основной батареи, переключить её в положение "ВКЛ" и услышать щёлчок. А затем увидеть, как вокруг зажигаются бесчисленные огоньки индикаторов, оживают многофункциональные дисплеи, экраны состояния двигателей, навигационное оборудование. Беглый осмотр панелей слева и справа, тест аварийных систем — пробежаться через противопожарные системы в двигателях, в ВСУ, посмотреть горят ли индикаторы о разных угрозах и состояниях систем. Убедится, что всё в порядке, и что корабль не разобьётся о скалу в тумане и не убьёт шестерых на борту только из-за того, что индикатор предупреждающий об опасно низкой высоте перестал гореть красным. Следом — включить вспомогательную силовую установку. Услышать, как где-то сзади за толщей металла, в недрах машины, поднимается приятный лёгкий гул. Убедится, что работает система управления, что в порядке сенсоры, оружие, заработал нейроинтерфейс. Всё в порядке. Можно увеличивать тягу в двигателях. Медленно, не спеша...

* * *

Полёт до Башни мог бы быть помочь обрести давно забытое душевное спокойствие, равновесие, и за одно наконец-таки — спустя долгое время — доставить группу туда, куда все должны быть доставлены. Однако, нашлись те, кто был против этого. Огромная летающая скала, лаконично названная "Левиафан" системами корабля — появилась из ниоткуда и вознамерилась испортить то, что представлялось лёгким путём по воздуху до точки назначения. Попытки уйти или сбросить Левиафана просто так не удались — тварь оказалась проворной, опасной, и крайне целеустремлённой в своём намерении: убить их всех.

— .... !

Тот-Кто-Странствует, полуобернувшись со своего сидения на отряд позади — молча, одним напряжённым взглядом, дал понять что бы они готовились выполнить свою часть общей борьбы за выживание. А он, соответсвенно — свою. Нервно пожевав зубочистку, молча сосредоточился на управлении кораблём.

Конечно, каждому хочется считать себя хорошим парнем. Даже девчонкам, полагаю. Мне тоже хотелось, разумеется, но каждое новое воспоминание ломало мои представления о себе. Нет, правда: я считал себя артистом, кем-то средним между клоуном, рок-звездой и что уж — стриптизером. Но вот оказалось, что я эдакий гуру боевых искусств.

Ладно, это со всеми бывает – вот Вершитель выглядит так, будто первую винтовку ему мама в колыбели подарила. Шучу — он как все мы выглядит будто на принтере напечатанный; но посыл в целом тот же – мы не то чтобы сильно глубокие личности, все на поверхности. Даже,вы не поверите, у Искателя со Слушателем.

Тем больше меня раздражало что я путался в своих воспоминаниях. Я все же спас тех ребят (кстати, из-за низкого центра тяжести они танцуют великолепные танцы в присядку и водят потрясающие хороводы), или я сбежал? Или может я вовсе взял и поубивал этих мохнатых парней, так любящих кислотные цвета в одежде? Невозможно? А я вот думал, что и драться-то не умею.

Я не стал размышлять в тишине и заниматься самокопанием — там и копать-то глубоко некуда. Я полез к товарищам с расспросами. Может быть, Вершителю довелось сражаться с черными плащами? Или Странник проходил мимо городка одноэтажных круглых избушек в своих странствиях? Видела ли Охотник соведей, читала ли про них Искатель. Слушателю — как всегда любопытному до новых звуков — я минут десять пытался ворчать некое подобие языка моих давних друзей. Но и он не слышал подобного раньше. Увы мне! Похоже, придется смириться с еще одной загадкой.

Впрочем, если я не помню – хороший я парень, или злодей, то ведь можно просто быть кем хочешь, верно?

Оказалось — не совсем. Убивать бездушные автоматы еще кое-как вписывалось в мое представление о хороших парнях (хотя разница между автоматами и нами количественная, а не качественная). Но вот безумный мужик оставил на душе стадо скребущихся кошек. Да, он был враждебен, да он был безумен. Но послушайте: его враждебность проявлялась только на его территории и стала проблемой только когда мы солидно поломали его инвентарь. А что до безумия... Я, например, почти уверен, что на самом деле являюсь механизмом. Кто из нас еще не в себе?

Так что, когда настало время драться, я был даже рад. Простой враг, однозначно коварный и несомненно злобный. Простая цель – вперед и вверх. Я подхватил клинки и выскочил из какого-то технического люка. И побежал.

Прямо по маленьким монстрам.

Последняя встреча с пустынниками проходит в куда более тихой обстановке. И им не до песен, и вам не до разговоров. Да и отношение к вам меняется. Если раньше они смотрели на вас настороженно, не зная, чего ждать – то теперь смотрят как на богов. Особенно на Искателя, которая лечит раны одним прикосновением.

— Кто вы? — ещё раз выдыхает Шаис, когда под умелыми действиями девушки, и помощи Слушателя кость встаёт на место. И теперь в его словах звучит не любопытство, не вежливость, а чуть ли не благоговейный страх. Ведь вы не только исцеляли и поднимали на ноги, но и убили вечного стража пустыни.

— Раньше этот путь был Испытанием, — Шаис выделяет интонацией заглавную букву последнего слова. — Теперь же на пути к Священному морю не осталось преград. Я не знаю, благодарить ли вас за это – кто знает, чем это обернётся для моего народа. Но за то, что не оставили нас в беде, за защиту – спасибо.

Мужчина прикладывает руку к груди, в районе сердца, и отвешивает вам низкий поклон.

На этом ваши пути расходятся – теперь уже, видимо, навсегда.

Караван медленно уходит в бескрайнюю синеву неба, а вы – вперёд, к зеленеющим лесам. Только Храм нависает над пустыней недвижимой глыбой камня и металла, и теперь в его затенённом образе видится не только величественная древность, но и мрачный памятник погибшим.

* * *

… После встречи с стражем Храма, вы ещё некоторое время шли по пустыне. Но судьба, словно щадя вас, не подбрасывала новых испытаний. Вернее, были – и гигантские существа, похожие на богомолов, покрытые зелёным хитином, и не менее огромные ящерицы, чьи языки плавили даже вашу броню. Но все эти опасности легко преодолевались вашей основной ударной группой – Вершителем и Охотником.

Путешествие продолжалось, и вместе с течением времени возвращались и воспоминания: всё также в образе видений они рассказывали вам о вашем (но точно ли вашем, а не похожих на вас людей?) прошлом, и открывая заново всё больше ваших личных особенностей и способностей.

Вершитель однажды обнаружил, что стоит на какой-то площадке в бескрайнем космосе. За ним высились нагромождения блоков какой-то станции: он вёл огонь из своего верного оружия, выстреливая сгустки импульсного пламени в странных существ – как вообще что-то могло существовать здесь?! — с длинными цепкими руками и тощими, как палки телами, замотанными в лохмотья. Они говорили на неизвестном языке и отвечали тебе разноцветными взрывами, продавливающими платформу. Кажется, ты прикрывал чьё-то отступление… на этом воспоминание обрывалось.

Охотник всё также страдала от странных видений того боя, что увидела в пустыне. Каждый раз оно обрастало всё новыми деталями, но суть по-прежнему ускользала. Изредка это видение прерывали другие, более приземлённые – в них появлялись существа, которые встречались уже тебе по ходу путешествия.

Страннику же всё чаще приходил образ какой-то машины. Она нависала над ним своим острым клювом, раскинув крылья… но он не чувствовал страха или угрозы. Наоборот, скорее… партнерство. Безмолвный соратник, понимающий тебя с полуслова. Да, это лучше всего описывало твои ощущения от этого видения металлической птицы.

Слушатель вспоминал себя среди бесчисленного числа пробирок и реторт, в которых что-то кипело, происходили какие-то процессы… кажется, он создавал какую-то вакцину. Или не он? Но куда интереснее было, от чего. Бурлящий красный эликсир точно был целебным, но вот его назначение ускользало от Слушателя.

Искатель брела среди собрания людей в белом. Что удивительно – все в толпе были синевласы… как и она сама! Это было интересное открытие, но куда интереснее было то что она ходила между троицами практикующих что-то похожее на магию, и последовательно записывала за ними все объяснения и движения. Одно из таких заклинаний ей показалось очень похожим на Барьер… и тут видение снова оборвалось.

Танцор… танцевал. Среди странных существ, похожих на смесь совы и медведя. Но умиротворённая атмосфера сменилась тревожной: в деревню этих странных существ пришли другие, в чёрных одеждах. И Танцору пришлось убивать. Сколько пришлось убить? Стерлось из памяти. Выжил ли ты, или ценой своей жизни защитил этих милых диковатых существ? Воспоминание не даёт на это ответа.

* * *

Расшифрованная карточка Странника навела путешественников на ещё одно место, оставленное древними. К югу от города, обнаружился целый храмовый комплекс, подобный тому, что был в пустыне. В отличие от последнего, он был защищён массивной стеной, даже вернее металлическим коробом, вход в который был только через одни-единственные ворота – и именно благодаря этой карточке путешественником удалось пройти внутрь.

К тому времени отряд уже чуть лучше освоился со своими способностями, но даже так защитники этого странного места – казалось. не прекращавшего функционировать ни на минуту, и светившегося разноцветными огоньками ярче, чем любое помещение Храма, – даже так защитники Завода представляли серьёзную угрозу, будучи в чём-то родственными тому же Червю, что встречал вас в Пустыне, хоть и отличаясь от него видом. Здесь были и четвероногие, и шестиногие, и прямоходящие автоматоны, вооруженные разнообразными вещами – от огнестрельного оружия, до импульсных орудий, подобных тем, что были вооружены вы. Но вместе с тем здесь было, чем поживиться: Искатель могла пополнить запас батарей, да и кое-что из вооружения пришлось как раз для вас. Похоже, и с этим местом вас связывала какая-то история…

… Но единственный, кто мог бы вам о ней рассказать – подобный вам, хранитель этого места, был чем-то испорчен. Синее пламя, горевшее в его душе, кто-то поработил, и теперь оно горело тёмно-фиолетовым, вызывая зловещие ассоциации. Он что-то бессвязно бормотал о том, что Древние заслужили свою участь, что Синее Пламя – лишь ничтожная часть настоящей силы. В конце концов, вы были вынуждены уничтожить его, и это составило определённые трудности. Если бы не новое вооружение Вершителя, косящее ударами миниатюрных ракетных снарядов призываемых Хранителем роботов, вам бы пришлось тяжко.

Как бы то ни было, поход на Завод был оправдан хотя бы в плане того, что в дальнейшее путешествие вы выступали более уверенно.

* * *

После Завода новое хранилище знаний и артефактов древних выглядело не таким удивительным – хотя, путешествуя мимо города и невольно всё-таки рассматривая его, хотя бы издали, вы можете подметить, как различается современная культура и культура прошлого. Нет, высокие технологии ещё живы, но даже близко не сравняться с тем, что было до. И здания меньше, и обставлены беднее. Нет вездесущего Синего Пламени, а то что умеет, например, Искатель, приравнивается к чудесам.

Зато это место встречает вас прохладой мертвеца. Здесь нет той агрессивной суматохи, происходившей на заводе, но куда сложнее как раз-таки вернуть его к возможности минимально функционировать и не заплутать в этих мрачных лабиринтах без капли света или Синего Пламени: здесь больше всего подходят возможности Слушателя и Искателя. Медленно. но верно преодолевается лабиринт брошенной древними базы, открывая свои секреты и снабжая всё новыми инструментами и фактами в опознании прошлого. Всё больше информации всплывает в книге Искателя, всё больше воспоминаний приходит другим.

Но, наверное, самое большое откровение ожидает Странника. Когда Общими усилиями отряд освещает огромное пустое помещение, из тьмы на него надвигается… знакомый металлический клюв. И приходит наконец понимание – вот его истинное назначение: управляться с этим кораблём.

Внутри хватает места, чтобы расположиться всему отряду, а сам Странник легко запускает системы управления. Обтекаемый корпус постепенно приходит в движения и крылатый гигант взмывает с площадки вверх, под синее небо, через раскрывшиеся створки ангара, по которым ссыпается многолетняя толща песка.
Теперь можно брать курс на Башню.



… Вот только тень того, о чём говорил Хранитель продолжает вас преследовать. Не успевает Странник даже взять разгон, как из моря внизу навстречу вам поднимается настоящий Левиафан – о том, что это такое, вас информируют системы корабля. Крылатая тварь, похоже, чувствует себя прекрасно как в воде, так и в воздухе. Иссиня-чёрная, светящаяся изнутри, она раз за разом пытается сбить ваше судно, не боясь ничего, и демонстрируя удивительную скорость, когда Странник пытается сбросить её с хвоста. Было во всём этом что-то величественно-завораживающее – чудище, чья тень легко накрывала город, оставшийся позади, и юркая стальная птица, пытающаяся что-то противопоставить ему.

Похоже, чтобы добраться до башни вам придётся с ней что-то сделать.

По просьбе Слушателя, переведённой Искателем, находится пара человек, готовых спеть незнакомцу. Они высаживаются в полукруг, и, даже не снимая накидок, запевают. Сначала песня идёт очень бодро, но постепенно замедляется, становясь более лиричной – чтобы оптом вновь сорваться в галоп. Сам Искатель, ничего не понимает, конечно, но в песне слышится и грусть, и гордость, и надежда. Что-то далекое и вместе с тем близкое. Высоко в небе – и под ногами в песке.

Песня кончается в момент, когда Танцору приходит в голову мысль поразить новых знакомцев танцами. Те, конечно, уже хотели было собираться, но в ответной любезности не отказали. Что ж, закружившемуся в диком вихре парню удалось их переубедить... наверное. Было немного не до того – Танцору и самому было слишком хорошо вертеться волчком-юлой посреди бескрайних песков. Не думая ни о чём, отдавшись полностью своей партнерше – Центробежной Силе. Впрочем, кое-что по их глазам можно уловить даже сейчас: они бы очень хотели присоединиться к тебе, не обязательно в такт, не обязательно в шаг, но хотя бы просто сводить хоровод. упасть обессиленными, пока ты продолжишь кружиться. Ты увидел это так явственно, словно и правда смотрел в будущее: и вот что удивительно, тебе казалось и правда были какие-то монахи, которые могли смотреть в будущее. Может они и не танцевали для этого танцы, но что-то такое действительно когда-то существовало, и ты об этом знал. И другие тоже глядя на тебя начинали вспоминать старых людей в белоснежных одеждах, загадочных и непонятных для вас.

Но вот тем, кто смотрит на танец, пора отправляться в путь. И не могут они плясать рядом с Танцором, как и не могут задерживаться. Шаис задумчиво трёт ухо, слыша вопрос о ритуале его новых знакомцев. Подумав, он всё-таки соглашается, объяснив причину своего замешательства:
— Хорошо, просто у нас принято касаться непокрытыми частями тела только своих избранников... кхм.

...

Уходя от Шаиса, с честью выдержавшего испытание, Охотница ловит на себе недоброжелательный взгляд из-под капюшона одной из фигур. О, этот взгляд понятен ей даже при её минимальном желании понимать людей вообще – так смотрела бы и она сама, если бы кто-то попытался отнять у неё добычу.

На этой ноте вы попрощались – и разошлись, как в море корабли. В сущности, пустыня и была своеобразным морем. Вы встретились здесь случайно. и теперь уходили в разные стороны – без сожаления, но с приятным воспоминанием.


* * *
Но не успели вы разойтись слишком далеко, как уже знакомый гул заставил обернуться. Песок под ногами заходил волнами. Похоже, в море пришла песчаная буря.

А вернее – проснулся свой Левиафан.

Червь, видимо, не сбежал зализывать свои раны окончательно: и встретил новых вторженцев на территорию Храма не менее яростно, чем вас. Вы видите, как легко взлетают тщедушные тельца некоторых путешественников – издали они похожи на какие-то летающие красные тряпочки из-за своих одеяний. Чудище проделывает огромную воронку, куда часть ещё уцелевших путешественников начинает немедленно падать.

Прежде чем вы успеваете даже подумать, бежать на помощь или прочь, страж Храма приближается к вам, проделывая тот же фокус. Вас, правда, в воздух поднять не так-то просто – реакция спасает. Но вот от обсыпающегося края воронки просто так не убежишь, и Вершитель и Странник оказываются на опасном краю. Честно говоря, несколько метров песка даже для вас кажутся довольно фатальной ловушкой.

Похоже, Пустыня не спешит просто так вас отпускать.

- Скажи им, что мне хотелось бы поблагодарить их за еду.

Я просил Искателя, но после первых слов смотрел на Шаиса. Говорить можно не только словами - надеюсь, он понял что я хотел сказать еще до того как Искатель перевела до конца.

Возможно, рановато было выражать благодарность, не попробовав толком аппетитные (наверное от того что я не помню когда вообще в последний раз ел) незнакомые штуки. Но танцевать на полный желудок (даже если у меня нет желудка) это не самое разумное решение. А так развлеку добрых бедуинов и нашу труппу.

Площадка тут была не лучшая - песок, неровный, неверный. Инструментов у путешественников не было, да и мой реквизит оставлял желать лучшего. Тем не менее, я постарался приготовиться: снял куртку, отстегнул наколенники, распустил ремни и ремешки, которыми крепилось мое обмундирование и должно было крепиться еще множество всяких узкоспециальных и опасных штук, которых у меня пока не было. Свободные ремни лентами закрепил на поясе - конечно не длинная летящая юбка, которая нужна для того танца, что я задумал, но лучше чем ничего.

Закончив приготовления, я отошел метров на пять - если потеряю равновесие, не задену никого - поклонился и начал.

Руки скрещены на груди, ладони лежат на плечах, ноги вместе, подбородок поднят, я смотрю куда-то между ушей ближней альпаки. Несколько секунд я стою неподвижно, только выполняю серию вдохов, насыщаю кровь (?) кислородом. Музыки не будет, но в тишине этот танец не странный не красивый, а пугающий - значит придется петь.

Мой голос ужасен, мои музыкальные способности ниже среднего, но негромко тянуть одну ноту, лишь изредка меняя топ вверх или вниз я могу. Тихо, низко, словно самой диафрагмой я начинаю песню.

Одновременно, я переступаю ногами, плавно, текуче, сперва медленно, а потом все быстрее. Танец не хитрый - не столько танец, сколько вызов, демонстрация возможностей моего тела, того как я его контролирую. Я просто верчусь на месте, волчком - сперва медленно, потом быстрее. Я плавно отрываю руки от плеч, медленно развожу из в стороны - это визуально ускоряет вращение. Ленты на моем поясе поднимаются в воздух, висят, словно их поддерживает невидимый поток воздуха, а не центробежная сила.

Я кружусь. Пою. На одном дыхании, глядя в небо, раскинув руки. Быстрее, быстрее. Это физически тяжело. А когда мозг подходит к границе потери ориентации в пространстве - тяжело еще и ментально.

Я не уверен. слышал ли я о том, либо только что придумал сам, но будто бы подобный танец исполняли одухотворенные монахи в другом месте и в другое врем. Будто бы они могли видеть будущее во время танца, или проникать в суть вещей.

Думаю, не могли. Лучшее что они могли - сохранить содержимое желудка внутри.

Но я не они. Быстрее, еще быстрее. Руки уже вытянуты горизонтально, ладонями вверх, ленты летят параллельно им, судя по тому что заканчивается дыхание, я верчусь уже не меньше двух минут. Пора.

Я словно бы случайно сбиваюсь с шага, прерываю монотонную песню. Как волчок, теряющий скорость, качаюсь. все еще на прямых ногах, с прямой спиной, только за счет наклона оси вращения, я цепляю рукой песок. И делаю вдох.

И снова верчусь, как ни в чем не бывало, снова пою, и тончайшая струйка песка разлетается в стороны.

Если смотреть с точки зрения Охотника, то исчезновение странной пасты где-то внутри тела не было чем-то особенно удивительным. Сказывался изначальный скептицизм. Поскольку она верила в то, что её организм создан с какой-то целью и с определённой логикой, беспокоиться о местонахождении пищи не приходилось. Скорее уж: вот эти пустынные ребята должны уже невесть что подумать про группу приключенцев, бредущих по пустыне безо всяких припасов и подобных тем четвероногим существ. Впрочем: знакомство складывалось пока что неплохо, так что необходимость беспокоиться постепенно сошла на нет.

Охотник задумчиво смотрела в небо, пользуясь моментом спокойствия.
Когда она, внезапно, перехватила многозначительный взгляд соратницы.
Пламенный мотор в груди немедленно заработал в полную силу: неужели?!
Мечница тотчас же встрепенулась, с видимым волнением переводя взгляд.
Между Искателем и Шаисом – да обратно. Затаив даже немного дыхание.
Если это действительно оно было. Но неважно: мысли вновь собрались.
Сконцентрировались на предстоящей задаче. Охотник замерла.
Вслушивалась в незнакомые слова, будто смыслила в них.
Скорее: подмечала важные интонации.
Лишь бы «да»... Лишь бы «да»...
И...
...
...да!
Согласие!
Услышав это, Охотник от радости аж подпрыгнула на месте, выдохнув.
Совсем тихо, потому что умела сохранять тишину даже в такие моменты.
А вот сдержать чуть ли не детскую улыбку было для неё уже слишком сложно.
Не теряя ни драгоценной секунды, девушка резво подскочила к Шаису.
С очень важным видом приобняла удивлённого мужчину за плечи.
Наклонилась лицом к его голове. Прицелилась. Прищурила глаз.
И...
...кусь!..
...аккуратно цапнула того зубками за ухо!
Чуть-чуть нежно пожевав то да едва заметно лизнув, Охотник отпустила Шаиса.
Светясь, как топливный стержень атомного реактора, она вернулась к своим.
С невероятно довольным выражением на собственном личике.
Ритуал удался!

Вершитель

Оптика работает безукоризненно, и даже в сгущающихся сумерках тени перестают таковыми быть: Вершитель видит двуногих существ, примерно одного с ним роста. Большего сказать нельзя – они закутаны с ног до головы в какие-то тряпичные одеяния, темно-красные и вышитые золотом. Закутаны так, что даже толком нельзя определить, есть ли у них руки, хотя по болтающимся рукавам всё-таки, наверное, можно предположить, что есть. Лиц не видно – спрятаны в глубине бесформенных капюшонов, натянутых ниже лба. Всего их числом около двенадцати, Каких-то предметов, которые ты однозначно мог бы отнести к классу оружие тоже не видно. Только скарб, нагруженный на странных пушистых животных с вытянутыми шеями.

Вид этих существ вызывает странное ощущение. Во-первых, ни одно из твоих чувств или воспоминаний не звенит напряжением от возможной угрозы. Во-вторых, твердой уверенности в том, что они мирные – тоже нет. Как будто ты вообще не имеешь никакой информации о них. Существа периодически переговариваются – ты их не слышишь, конечно, просто судя по переглядыванию и остановкам отдельных из них, складывается ощущение, что в отряде идёт оживлённая беседа.

Охотник

Похоже, попытаться слишком сильно вглядеться в мертвецов этой пустыни было плохой идеей. Потому что, как известно, если на что-то долго смотреть – начинает казаться, что оно смотрит на тебя в ответ. В какой-то момент ты просто теряешь связь с реальностью и переносишься в прошлое. Прошлое, которое даже не факт, что твоё. Вокруг лежат трупы чудищ – не факт, что тех же, не факт, что убитых тобой. Удивительно, что нет этого пьянящего и отвратного одновременно запаха убийства, но от количества тел мутит и без него. Сжимаешь меч и...
Вдалеке сверкает яркая вспышка, пронзающий темно-фиолетовый луч взрывает землю в нескольких шагах от тебя. Ещё один гигант, шевелящийся подле, разлетается на куски или части, не издав ни звука. А тебя волной отбрасывает в сторону. В последние мгновения ты замечаешь, что луч исходит из руки такого же громадного чудовища. Наступает тьма.

А когда она рассеивается, ты обнаруживаешь себя лежащей на песке. Песчинки пересыпаются в сжатой от нервов руке, словно утекающее в прошлое время.

Слушатель

Поначалу пустыня кажется абсолютно... пустынной. В плане звуков, в смысле. Ничего, кроме уже слышимого, не добавляется. И только когда Вершитель объявляет посторонних, осознаёшь – совсем незаметно для слуха в пение ветра вплелось ещё одно. Протяжные мягкие гласные доносятся из той стороны, куда указывает Вершитель. Чья-то речь, определенно. Вот только непонятная.

Может, кто-то из твоих спутников сможет распознать, впрочем? Идея приходит спонтанно и неожиданно, вместе с пониманием – а ты ведь н слух даже сможешь воспроизвести достоверно те звуки, что услышал. Кто знает, может быть Танцор не только Танцор. но и Переводчик?

Искатель

Казалось бы, даже в пустыне можно найти объекты для личного поиска. И помимо Обелиска в этом плане лучше всего подходят кости. Беглый осмотр позволяет заметить их неестественную белизну и гладкость – всё-таки, даже в таких идеальных условиях, как безжизненная пустыня, какие-то повреждения на них должны были появиться. Но нет, гладкие, без единой щербинки или отверстия. Словно кто-то заботливый полировал их на протяжении бог знает скольких лет. Жаль, проверить на вес не получится – ты такую громадину не поднимешь никогда в жизни, даже если всех остальных попросишь помочь.

Зато растения так себе, малоинтересны: обычная флора, выживающая в пустыне, вроде бы. Мало потребляют, максимально стараются вытянуть питательные вещества из неблагоприятной почвы... вот, собственно, и всё.

Мало, очень мало, и если бы не письмена на обелиске, было бы совсем грустно. Однако разгадала ты их верно, даже знак обозначающий заглавную букву не смутил, в этом нет сомнений.

Странник, Танцор

Пожалуй, меньше всего впечатлений досталось вам. Похоже, в список навыков Странника ни входило ни знания о мертвых чудищах, ни о свечении в небе. С последним, конечно, не было уверенности – что-то подсказывало тебе, что всё-таки о нём ты мог бы кое-что вспомнить, просто оно было настолько второстепенно, что ещё как следует не проснувшееся сознание не давало забраться на задворки памяти.

Танцор же просто всю дорогу не пытался разобраться в окружающем, предоставив это более компетентным соратникам. В принципе, это было мудрое решение – если, конечно, он руководствовался в этом логикой, а не просто поленился присмотреться к окружающему миру. Как бы то ни было, для вас момент закончился на благоразумных в общем-то прятках возле обелиска. Мало ли что там за тени, действительно. У червяка вон тоже тень была, если так подумать.

Вот ни разу не пожалел, что задержался посмотреть что там Слушатель делает. Интересно же - мужик взял и состарил дерево. Конечно, с головой у меня явно что-то не здоровое и, быть может, о деревьях я чего-то помню не правильно, но все же не должны они так себя вести, хоть в витрине, хоть нет.

Очень хотелось попросить ягодку - я бы немедленно ее слопал, разумеется - но Слушатель не из тех кто просто так пожертвует одной ягодой, чтобы узнать свойства остальных.

Да и я - Танцор, а не Пожиратель.

Снаружи Вершиель застроил нашу труппу, велел идти колонной - не растягиваться и не кучковаться. Очень определенно выразился, прямо точнее некуда. Ребята, конечно тут же сбились в кучку: Странник прилип к Охотнику, Искатель тоже рядом терлась и только Слушатель чинно отстал. Не то ягоды не хотел светить, не то за второе ухо опасался.

А я все же хотел прикинуть как это - не далеко и не близко. И, поскольку думать молча я не умею, стал прикидывать вслух. Благо Слушатель, как всегда смотрел добрым надкусанным взглядом и слушал.

- Вот как это не растягиваться и не кучковаться? Вот скажем, если бы мы на помосте партию танцевали, я бы сказал что руки вытянуть и кончиками пальцев едва касаться соседа. Это визуально хорошо, приятно, и никто с вертушки в товарища не влетит. Так ведь?

Слушатель кивнул, хотя может быть и нет, но слушал и ладно.

- А вот Охотник скажет что это слишком тесно. Ей надо мечом махнуть. Тут еще метр интервальчику накинуть бы. Или, скажем, Вершитель...

Я обернулся посмотреть что там делает он самый. Вершитель был настороже.

- Думаю, Веритель имел ввиду такой интервал, чтобы нас одной гранатой не убило. Не больше чем двух из нас. А остальные успели бы добежать, пока, например, Искатель кровью истекает. То есть метров пять, может семь. Что думаешь?

Слушатель по доброму улыбнулся, или это была игра теней. Нет, не даст ягод, жмот.

- Но, если подумать рационально, то кроме нас самих тут только один вид угрозы есть. То самое червие. И напасть он может внезапно из-под песка, скажем. А когда нападет, то сможет своими щупальцами дотянуться метра на четыре в ширину. Вот значит...

Я умолк. Нишиша это не значит, старина Слушатель (если ты вообще меня слушал). Никакие четыре метра и никакие мои рассуждения вообще ничего не значат в контексте этой хребтины.

Прямо перед нами из песка торчала арка выбеленного ветром и пылью монструозного хребта. Пожалуй, его обладатель, если он приходился родственником давешнему червяку, мог бы нас всех вместе заглотить и даже щупальца не сильно растягивать пришлось бы.

Как-то сразу дальше трепаться расхотелось. Не то чтобы страшно было, если хорошенько подумать - победили одно чудовище, победим и другое, покрупнее. Но рассуждения о размере пасти местных хищников сразу стали куда более умозрительными чем рассуждения о вкусе слушательных ягод. Вот вылезет – тогда и измерим.

Дальше шли молча, Искатель ломала ветки, Странник выглядел не очень, даже позеленел казалось. Хотя, быть может это все звезды виноваты - я даже не заметил как стемнело и небо заболело тусклыми зеленоватыми звездами. Ребята впереди столпились к возникшего из ниоткуда обелиска.

- И? - Спросил я, глядя на умные лица товарищей, - Чо тут написано?

Панель ничего скрывала.
Вроде.
Слушатель еще раз внимательно ее осмотрел, и пришел к неутешительному выводу - он понятия не имел, что же означало последнее слово. Было слишком много различных вариантов, и Храм не хотел рассказывать свои секреты.

Нахмурившись, Слушатель стоят и пристально смотрел на эту кнопку. В его голове один за другим перебирались варианты, и он вслушивался в собственные мысли, надеясь уловить знакомые звуки.

Но его мысли прервал голос Вершителя. Выдвигаться пора.
Слушатель нахмурился - оставлять загадку было нельзя. Нужно услышать ответ перед этим, ведь вернуться сюда, возможно, уже не выйдет.

Мужчина аккуратно стукнул своим посохом по полу, чтобы привлечь внимание, и показал один палец.

После чего, собравшись с духом, нажал на кнопку.
...ថនប
Надо было узнать, что же было здесь первой буквой.

Танцор
Один из шкафчиков раскрывается: ты почти не глядя хватаешь то, что там спряталось. В руки удобно ложатся какие-то… палочки? Они ещё и раскладываются! Отливающие синевой лезвие с причудливым узором и кромкой выскользнуло из ножен (это ты уже потом понял, что это – ножны), и на секунду даже ослепило тебя.

Да, выпить это будет проблемно: но вместе с досадой приходит некая уверенность, что для тебя это, в общем, инструмент не хуже пары новых башмаков, отбивающих чечетку на помостьях. Кем бы ты ни был, кажется, ты всё-таки не такой уж простой танцор, каким мог себя помнить. Жаль, что огоньки с остальными вдруг гаснут и створки теперь буквально слились со стеной. Достать что-то поинтереснее уже не получится.

Придя к этому заключению, насмотревшись на своё отражение, буквально вываливаешься из коридора в освещённую залу. Похоже, первый. Впрочем, во тьме соседних коридоров начинается какое-то движение… руки уже готовы схватиться за новую игрушку, но спустя мгновение приходит понимание, словно внутри что-то резонирует с появившимися образами – свои, «напарники».


Странник
Дверцы хранилища разъезжаются. Поначалу кажется, что внутри пустота: прямо как та, что ты пытался восстановить у себя в голове. Но в конце концов понимаешь, что предмет попросту слишком мал для такого места. И всё же…

Протягиваешь руку, берёшь какую-то пластинку. На ощупь даже через перчатки у тебя на руках – металл. Тяжеловата, расчерчена какими-то узорами. В центре они складываются в символы, которые выглядят смутно знакомыми – но значение опять ускользает.

ញកគថងស

Интересно, чтобы это могло значить?

Поразмышляв над этим (и своим внешним видом – довольно практичный прикид, ничего не скажешь), выходишь в освещенное помещение, где сходятся все коридоры. Там уже стоит тот, кто кричал. Замечаешь, как он напрягся, но через мгновение расслабился: признал за своего. Да и ты тоже можешь убедиться – перед тобой не враг.
От воспоминания же остаётся смутное ощущение недосказанности. Кажется, то что ты видел – напрямую с тобой связано. Но как не напрягаешься, пока ничего разумного в голову не приходит. Возможно, стоит проплыть по течению чуточку дальше?


Искатель
Книгой оказывается некая плоская дощечка. Пальцы в растерянности бегают, пока рефлекторно не находят какой-то «выступ» и не нажимают его. Вместе со вспыхнувшим экраном приходит осознание, что может вещь не очень похожа на книгу, изображенную на шкафчике, сам концепт устройства древних с ним совпадает насколько возможно.
Посещает смутное ощущение, что ты даже уже чем-то таким пользовалась. Вот кажется этот шнурок, тянущийся от «книги» может цепляться куда-то… куда? Рука сама ложится на шею и нащупывает разъём в воротнике костюма. Или же прямо в шее? Думать об этом не хочется.

А вот руки и не думают, сами подсоединяя шнур к разъёму. Изображение тут же разворачивается в небольшую голограмму-водопад из символов. Из закоулков памяти выплывает ещё одно понятие. Это не просто книга, это то, что называется Инструкциями. К тому, что недоступно простым смертным. Сейчас тебе доступны две Инструкции, их наименования мигают символами прямо перед тобой:

ខកធរចធ (Ба…)

នបកញដន (Ст…с)

Начало слов ты даже ухитряешься разобрать – в смысле, привести к понятным тебе концепциям. Но дальше разобрать становится трудно.

Интересно, а у остальных тоже есть такие разъёмы? Остальные – это минимум двое, поджидающих тебя в просторной комнате, куда ты выходишь.


Вершитель
Дверцы разъезжаются и выдают тебе в руки что-то массивно-длинное, отливающее в тон твоим же доспехам, тёмно-синим цветом. Стоит только предмету лечь в руки, как они сами хватают его так, как нужно держать эту вещь. Словно делали это уже сотню раз.

Ты не помнишь, было ли в твоих руках что-то такое же, когда ты выходил против врагов. Может, что-то ещё. Но концепции всплывают в голове одна за другой, подтверждая догадку. Это – грозное оружие, инструмент для того чтобы уничтожать любого, кто встанет на твоём пути.

За те несколько секунд, которые ты его держишь, оно уже будто срослось с тобой, стало частью тебя. На корпусе вдруг вспыхивает небольшая надпись.

ញកធឥងស: 8.

Интересно, это много или мало?

Жаль, посоветоваться не с кем… а хотя вот перед тобой тройка твоих соратников. Может, кто-то из них и знает. И ещё есть ощущение, что вас должно быть больше: оно подтверждается практически сразу, потому что из дальних коридоров почти синхронно выходят ещё двое.


Охотник
Адаптируешься, как и подобает охотнику, быстро. Вещь из хранилища – наиболее универсальное оружие. Схватившись за рукоять, почти сразу понимаешь, что меч имеет фокус: резное украшение в центре гарды переводит меч в самый что ни на есть боевой режим. Даже не хочется думать, откуда ты знаешь, как обращаться с этим артефактом – для тебя это настолько естественно, что было бы серьёзным поводом обеспокоиться, если бы ты не знала.

Вот как ты оказалась в месте, где не на что охотиться, кажется – это другой вопрос. Но с ним можно и потом разобраться. Сознание услужливо подсказывает, что ты здесь не одна, но это не добыча для меча, а те, кто помогут, если добыча окажется вдруг окажется слишком крупной.
Тем более что как минимум двое из них вооружены, как ты замечаешь, выходя в общую залу.


Слушатель
Всё новое – хорошо забытое старое. Примерно такие мысли посещают твою голову, когда за створками обнаруживается трёхпалый манипулятор. Кажется, его куда-то надо цеплять… и, словно развеивая твои сомнения, место обнаруживается практически сразу, как ты подходишь к зеркалу: заметный даже в темноте выступ под курткой оказывается гнездом под устройство.

Остаётся только подцепить и… чувствуешь, как штучка стала словно частью тебя. Раскрыла лепестки-пальцы, поклацала ими в воздухе и снова затихла, словно ожидая каких-то указаний.

Уже выходя из коридора и оказавшись в просторной зале почти одновременно с девушкой, вооруженной мечом, понимаешь, что Слушатель – прозвище, которое почему-то при попытках себя как-то обозначить, – не просто прихоть разума. Ты услышал (а сейчас весьма уверенно определил) голос вон того паренька в куртке (прямо как у тебя, надо же) с желтыми полосами. Манипулятор на плече задвигался, задумчиво покрутившись в раскрытом виде вокруг своей оси и добавил к этой картине ещё больше света. Что ж, похоже это хотя бы полезный фонарик.


Все
Первое ощущение, когда вы видите друг друга, собирающихся в общей комнате – отличающейся от ваших лишь размерами и более ярким освещением – «кто они?». Ответы приходят сами собой, но в виде довольно расплывчатых концепций. Вот этот в доспехах и с ружьём – Вершитель. Как и Охотник, стоящая неподалёку и сжимающая меч, явно мускулы группы. А заодно и щит. Синеволосая – Искатель. Что-то вроде мозгов группы. Странник и Танцор – пожалуй, самые тёмные лошадки. Не в смысле подозрительные, просто их таланты сходу и не распознать даже им самим. Слушатель – кажется, из той же «касты» что и Искатель. Итак: двое должны защищать, двое – думать. Ещё двое, по-видимому, должны вести вперёд.

Впрочем, обдумать эту мысль и как-то её обсудить не получается толком. Слышится мощный удар, словно в храм прилетел валун. Затем ещё и ещё. Что-то беснуется снаружи и это отнюдь не буря. Судя по гулким ударам, внешняя дверь (вы правда не можете припомнить её – но у храма же должен быть вход и выход, верно?), ещё какое-то время продержится. Можно даже разработать какой-то скудный план из того, что у вас есть.

Макрейвен морщится, глядя в сторону.

– Иногда успеваем, – отвечает, едва заметно пожав плечами. – Как ни странно, мы успели помочь тебе.

Он невесело усмехается, направляясь к машине.

– Без изменений, – лаконично комментирует состояние Фокса, открывая дверь.

Патрульные с опаской смотрят на Итана и Амелию поверх пляшущих в полумраке огоньков сигарет.

Агент заводит машину и трогается. Мел начинает казаться, что две с половиной угрюмые фразы – это все ответы, которая она сегодня получит. Но, отъехав на несколько сотен метров от дома Сазерленда, Макрейвен вдруг продолжает.

Его внимание кажется целиком сконцентрированным на заснеженной ленте дороги, но в тихом голосе чувствуются отголоски глубинной задумчивости.

– Что-то происходит, Амелия. Два события в ряд это скорее всего совпадение, но три и более – уже по меньшей мере закономерность. Всё это связано, все детали головоломки – часть одной, значительно более обширной картины. Пожиратель, инсектоиды, та тварь из подворотни – такой высокой паранормальной активности мы не фиксировали в Брайт Фоллс десятилетиями, да что там, не фиксировали ещё никогда. Но теперь, – Итан хмурится, его голос становится жёстким, отрывистым. – Теперь это личное. Существа из астрала всегда угрожали миру, но теперь, кажется, они объявили войну непосредственно нам. Второе убийство, Амелия.

Итан поворачивает голову и внимательно смотрит на девушку. В его глазах непреклонная решимость во что бы то ни стало докопаться до сути происходящего.

– Аманда Джефферсон, ещё один кандидат на грядущих выборах мэра. Я могу допустить, что одна из этих тварей увязалась за Джеймсом после того, как он осматривал место прошлого преступления. Но можем ли мы хотя бы на мгновение допустить, что обитатели астрала настолько глубоко заинтересовались в политической жизни Брайт Фоллс, что методично устраняют одного за другим неугодных им кандидатов?

Макрейвен кривит губы в усмешке.

– Едва ли. Если бы местные твари обладали хотя бы зачатками необходимого интеллекта, всем нам не поздоровилось бы ещё очень давно. Хищники, паразиты – их объединяет одно: в подавляющем большинстве, они предсказуемы. Правда в том, что ни у кого из нас нет ответов, Амелия. Ни у меня, ни у Стилвелла, ни у больших начальников в Вашингтоне. Мы все почти вслепую пытаемся взаимодействовать с материей, ни смысла, ни сути, ни истинных возможностей которой не понимаем. Остаётся работать с тем, что имеется.

В глазах Стиллвела вновь вспыхивает тревога. Некоторое время он размышляет, с заметным беспокойством наблюдая за каждым движением Амелии.

Её сознание тянется, охватывая комнату, здание, целый квартал. Где-то там граница допустимого размывается, ощущения становятся более туманными, призрачными.

– Ни в коем случае. Даже если вы действительно полагаете, что способны на нечто подобное… Нельзя предпринимать ничего радикального до тех пор, пока эта временная аномалия не будет стабилизирована. Вы даже не можете себе представить последствия… Даже я не могу их представить. Специальный агент из Вашингтона будет здесь уже послезавтра. До тех пор, мисс Лэнгфорд…

Контуры проекции размываются, но Амелия встречает это почти привычное явление с лёгкой улыбкой. Здесь и сейчас, в эту минуту и в это мгновение, она совершенно уверена, что контролирует временной поток. Она знает, что будет дальше. Линия времени, её линия, частично стабилизируется. Мел заглядывает вперёд, сквозь размытые грани временных искажений, и видит события ближайшей недели. Они мелькают, почти сразу выветриваются безвозвратно из памяти, и, тем не менее, пусть даже на долю секунды, но девушка чувствует переполняющую уверенность. Она понимает, что происходит. И знает, что произойдёт дальше.

– … в противном случае не избежать катастрофы, – последние слова Стиллвела доносятся сквозь волны размывающейся реальности.

Мел снова перебрасывает. Но в этот раз, она, кажется, отчасти управляет процессом.



2 – Consequences

Этой проекции она не помнит совсем. Этой проекцией, в отличии от всех прочих, почему-то не получается управлять. Солнечный летний день, торговый центр – Мел смотрит на мир глазами совсем маленькой рыжей девочки, которую отец куда-то решительно ведёт за руку сквозь толпу. Она видит лишь его широкую спину – и, как ни старается, не может вспомнить этот момент.

– Подожди меня здесь, Мел, хорошо? – опустившись около неё на колено, он указывает на скамейку возле разноцветного фургона с мороженым.

Мел кивает, провожая глазами отца, который торопливо заходит в аптеку. Нахмурившись, она смотрит по сторонам – на мороженое, на продавца, на хаотично перемещающихся по торговому залу людей. В конце концов – на сидящего на той самой скамейке темноволосого мальчика, который, выглядит всего на несколько лет старше Мел. Он кажется испуганным, постоянно озирается по сторонам, в глазах стоят слёзы.

Рядом с ним – две фигуры. Одни из этих. Амелия уже научилась их отличать – те самые, которые никто не видит кроме неё. Взрослые, высокие, мужчина и женщина. Бледные, прозрачные, покрытые едва заметной чёрной рябью астрального искажения. Измазанные с ног до головы кровью – у женщины вместо левой половины лица огромный кровоподтёк, у мужчины что-то совсем не так с шеей.

Амелия пытается сопротивляться, но маленькая Мел уже идёт к мальчику. Останавливается перед ним и терпеливо дожидается, пока тот поднимет на неё заплаканные глаза.

– Они не вернутся, – произносит, пожимая плечами.

Мальчик смотрит на неё, не отрываясь и не моргая.

– Ты тоже видишь их, да? – спрашивает негромко дрожащим голосом.

Мел не успевает ответить. Тяжёлая рука отца опускается на плечо.

– Мел, пора, мы опаздываем.

Вибрация смартфона вырывает из мертвенного забытья. Амелия открывает глаза, рывком садится, сминая одеяло – снова одна, снова в своей квартире. Время – сегодня, здесь и сейчас, ей не нужны часы для того, чтобы это чувствовать. Охватившее её в кабинете Стиллвела ощущение всесилья отчасти развеялось, но какая-то его часть сохранилась. Это было вчера – остаток разговора с шефом, как и остаток дня, испарились из памяти.

Мел поднимается с кровати и… Перед ней разъезжаются створки лифта. Легко воспринимая новый скачок, девушка выходит на улицу – в памяти пустота, но внутренний голос подсказывает, что с момента пробуждения прошло самое большее полчаса. Присутствует смутное ощущение, что ей что-то срочно нужно сделать снаружи – Мел выныривает из относительно тёмного подъезда в метель, что привычно пронзает предрассветное утро.

Взгляд сразу цепляется за знакомый автомобиль. Арчер, перегнувшись через рычаг переключения передач, открывает перед ней пассажирскую дверь.
– Садись, – бросает как-то совсем невесело и устало.

В салоне тепло, дворники сбрасывают с лобового стекла свежий снег.

– Прости, что так рано.
Девушка рассеянно бросает взгляд на часы – всё сходится, среда, без десяти шесть утра.
– Босс сказал забрать тебя, это срочно. Новое убийство, все уже на ногах. Только заедем за Джеймсом, он вчера оставил машину возле больницы.

Мел не покидает смутное ощущение, что она должна быть в курсе происходящего, но провал в памяти между кабинетом Стиллвела и ранним звонком кажется невосполнимым и абсолютным.

Поскальзываясь, Амелия бежит к дому. Столько раз она видела это место в реальности, столько раз возвращалась сюда в повторявшемся годами кошмаре – сны прекратились после уничтожения пожирателя, но кошмар наяву, кажется, остался с девушкой навсегда. При каждом повторении этот вечер сопровождала щемящая атмосфера неумолимой тревожности, но сегодня, когда Мел знает, что её ждёт, на смену тревоге приходит отчётливый страх. Задыхаясь, она добирается до запечатленного намертво в памяти родного коттеджа – тот самый двор, то самое окно с мягким светом, те же самые доносящиеся из гостиной приглушённые голоса. Всё точно также, обманчиво умиротворённое, как будто она всё равно уже опоздала.

Мел останавливается, тяжело дыша, в нерешительности. Со смесью страха и ненависти смотрит на входную дверь, на припорошенное свежим снегом крыльцо. Амелия обмирает, теряя связь с реальностью окончательно. Мерцают и гаснут, исходя искрами, вокруг фонари, невесть откуда взявшийся ветер забрасывает комья колючего снега под капюшон. Пронзительный скрип позади заставляет медленно обернуться – движения девушки теперь плавные, заторможенные, будто прорывающие с неимоверным трудом неподатливую толщу воды. Там, через дорогу, во дворе дома напротив, раскачиваются с ржавым скрипом качели. На них медленно качается болезненно-бледный мальчик лет восьми с виду, не сводя с девушки удивительно осмысленного и внимательного для его возраста взгляда.

Не может быть, всё было не так. Невозможно. Если только…

Мысли путаются, мальчик медленно поднимает руку и указывает молча на дом. На её дом.

Резко обернувшись, она вглядывается пристально в окна.
Мерцает тревожно обернутая вокруг декоративной ели гирлянда под снегом.
Поднимается угрожающими вихрями в бездонно-чёрное небо дым из трубы.
Свет в окнах уже не кажется таким тёплым, уютным. Теперь он будто бликует огнями аварийного освещения, отдаёт зловещим багрянцем, кармином.
Высокий антрацитовый силуэт возвышается в одном из окон, на втором этаже.

Всё было не так. И, одновременно, именно эту картину она многократно видела прежде.

Силуэт в том самом окне, которое принадлежит её собственной спальне.
Непропорционально высокий, худощавый, завернутый в чёрное пальто или плащ.
С горящими потусторонним багровым светом угольками-глазами. И тени вокруг головы каким-то непостижимым образом сплетаются, образуя не поддающийся рациональному анализу контур не способных существовать ветвистых рогов.

Невозможно. Оно мертво. Его никогда не было здесь, тот рождественский вечер развивался иначе. Эта тварь появится позже, возникнет на пустынной парковке автозаправки. Скользнёт внутрь сквозь разбитое стекло, привнося с собой холод, фонтаны крови и смерть. Но тем не менее оно здесь. Существует. Пожиратель вернулся.

Багровые глаза вспыхивают, и все окна в доме взрываются, вышвыривая наружу сияющие мириады стеклянных осколков. Дом изнутри озаряется красным – и гаснет свет.
Девушка пытается закричать, но что-то невидимое словно стискивает горло, лишает дыхания.
Существо на втором этаже делает шаг вперёд – и развеивается тёмной дымкой, чтобы материализоваться снова уже внизу, в нескольких шагах от неё.

И чудовищный, разрывающий рассудок вид существа оказывается не способен даже просто отпечататься в памяти.

Пронзительно вскрикнув в оглушительной тишине, Амелия просыпается. По щекам текут горячие слёзы, сердце бешено скачет – Мел садится на кровати, подтягивая острые, совсем детские, колени к груди.

В коридоре вспыхивает свет, дверь распахивается. Мама – в ночнушке, с распущенными волосами стоит на пороге. На лице тревога, в глазах понимание. Она подходит, по дороге включив ночник–звёздочку. Садится на кровать рядом, вытирая слёзы Амелии, обнимает её.

– Это всего лишь сон, Мелли, – ласково произносит с улыбкой. – Всего лишь сон.

Мел вдруг отчётливо вспоминает этот момент. Годы назад, в детстве. Ночь, когда ей впервые приснился тот самый кошмар.

  Пристально посмотрев долгим прищуренным взглядом на старца, словно желая увидеть его насквозь, кадет досадливо махнула рукой и, не оборачиваясь боле, переступила порог тайного хода. Ни старик, ни его предложения девушке абсолютно не нравились, но никаких других вариантов не было: но не пререкаться же перед лицом опасности? Узкая лестница терялась во тьме, и даже свет фонаря не мог осветить ее подножия. Клаустрофобией Морган никогда не страдала, но от мысли, что она сейчас пойдет в черную неизвестность, не представляя даже, что там ждет, сердце начинало биться чаще.
  Каблучки, даже невысокие, не лучшая обувь для прогулки по осыпающимся и скользким ступеням, но ботинки остались в машине, а сейчас это также далеко, как если бы они стояли у койки в Корпусе. Но выбирать не приходится: не босой же идти? Энн аккуратно, как учили, спускается вниз. Нащупать носком туфельки следующую ступеньку, поставить всю стопу, и только потом перенести вес. Ведя пальцами по сырой стене – жалкая иллюзия надежности – кадет делает новый шаг, такой же осторожный, как предыдущий, и чуть не отпрыгивает назад, когда лица и волос касается что-то сухое и колышущееся. Дернувшись, она отшатывается, и видит в неверном свете из-за спины обрывки паутины. Выдыхает прерывисто, после чего нервно смеется: храбрая защитница новых друзей, потенциальная гроза демонов испугалась паучьих тенет!
  Продолжая чувствовать одной рукой стену, девушка выставляет вторую, согнутую в локте, вперед, не желая вновь собирать лицом паутинку, пробившие потолок корни и что угодно еще, и, стиснув зубы, продолжает движение. Несколько раз из-под подошвы выскакивают мелкие камешки и с дробным стуком несутся вниз, и тогда Энни, затаив дыхание, замирает.

  Достигнув, наконец, площадки, она устало приваливается к стене, нисколько уже не заботясь о чистоте формы: сейчас это кажется мелочью по сравнению с навалившимися неприятностями. Вместе со всеми она внимательно слушает скрипучую речь дедугана, запоминая коридоры, и снова продолжает кажущийся бесконечным спуск, нисколько не разделяя стариковских восторгов. Ну, подземелья. Ну, здоровенные. И что с того? Но когда на очередной развилке тот рассказывает, что есть выход наружу, подальше от переполненного демонами замка, первым желанием кадета становится плюнуть на все и предложить сматывать удочки, но кажется, остальные подобного желания не разделяют. Пожав плечами, девушка не произносит ни слова и, пропустив пожилого «Вергилия» вперед, следует за ним все ниже и ниже.
  Когда долга дорога наконец заканчивается, Энн, отступив в сторону и пропуская остальных, осматривает святая святых Эшфордов. В глаза бросается самое главное – здесь есть оружие, пускай и древнее, как дерьмо мамонта – а значит, старикан не наврал, что желает им помочь.
  - Сэр. – твердо обращается Энни к проводнику. – Приношу свои извинения за излишние подозрения в ваш адрес и некорректные слова. Я после всего увиденного, - к радости Морган, на сей раз голос даже не вздрогнул, - была в несколько расстроенных чувствах и подозревала вас в соучастии. Примите мои извинения, сэр…? – вопросительная пауза в интонации ожидала, что старик наконец представится.

  Пока Мина расспрашивает единственного союзника гостей замка, а Патрик ринулся к доспехам, кадет попросила Невилл:
  - Леди Эйра, займитесь, пожалуйста, архивом. Вдруг вы сможете подчерпнуть оттуда что-то полезное для нас? Нам сейчас каждая крупица информации дорога!
  Сама же кадет решительно направляется к стрелковому оружию с твердым намерением разобраться, что из этой рухляди еще пригодно к использованию. В иное время она бы с восторгом покопалась в старинном вооружении и постреляла бы из него, но сейчас то, что перед ней не самозарядные автоматические винтовки, вызывает только глухое раздражение. Если там только однозарядные пороховые мушкеты, то перед тем, как толпа демонов навалится на нее, получится выстрелить лишь раз – это ни капли не радует. Но, возможно, среди хлама найдется что поновее, или хотя бы обнаружатся пистоли: их тащить проще, чем здоровенные дуры. Ну и, само собой, девушка собирается набрать и боеприпасов – в такой обстановке запас карман не тянет.
  - Господи, ну неужто Эшфорды не могли обновить арсенал? Хорошо еще хоть не луки и пращи оставили – вот была бы умора! – ворчливо бормочет Энни себе под нос, а потом громко спрашивает. - Сэр, а объясните, пожалуйста, что вы, - она выделяет слово, - от нас хотите? Чтобы мы вчетвером перебили всех этих тварей?

Замок Эшфордов, сеть тайных тоннелей
Четверг, 7:01 PM
Гроза, ливень, штормовой ветер
Энни Морган, Эйра Невилл, Вильгельмина Коупленд, Патрик Бри

Подошва так и норовит соскользнуть в неизвестность с узкой ступени. Энни ведёт пальцами вдоль замшелой кладки стены, хоть и в глубине души понимает, что всё равно не найдёт при необходимости точку опоры. Источник света пляшет позади в дрожащей руке старика, и большую часть сегмента лестницы под ногами перекрывает густая непроглядная тень самой Энни Морган. Девушка, тем не менее, продолжает спускаться. Сквозь сырость, затхлый воздух древнего подземелья, и паутину, которую время от времени приходится буквально таранить лицом. Просто потому, что Энн при всём желании не смогла бы разминуться с теми, кто спускается следом. Ещё несколько ступеней – и Энни всё же добирается до обещанной квадратной площадки. В каждую из четырёх сторон уходит тёмный туннель, около трёх из них прибиты таблички. На табличке возле того прохода, из которого только что вышла Энни, нарисованы вилы. На других, слева направо – несколько смежных вертикальных прямоугольников, стрелка вверх, что-то среднее между собакой и лошадью. Пока Морган изучает таблички, Эйра, Мина и Патрик тоже выбираются на площадку.

Последним втискивается, уже почти поднимая лампу над головой, и старик.
– Эти туннели пронизывают весь замок, миледи, – тяжело дыша после спуска, говорит он, позабыв о заданных совсем недавно вопросах. – Обозначения появились позже. В прежние времена Эшфорды знали туннели на память, но сами понимаете, время… Этот ведёт в семейный архив.
Он указывает на вертикальные прямоугольники, которые, по всей видимости, должны символизировать книжную полку.
– Этот – в конюшни, во внутренний двор, – слуга указывает лампой на непонятное четвероногое существо. – А этот…
Лампа смещается в сторону стрелки.
– Глубже в туннели. Прошу вас, за мной.

Кое-как неловко протиснувшись мимо Энни, старик скрывается в проёме, обозначенном стрелкой. Остальные следуют за ним по узкому и прямому как стрела коридору, и ни один звук не пробивается сквозь толщу камня снаружи. Несколько десятков метров пути – и следующая площадка.

– Настоящий лабиринт, – почти с гордостью сообщает слуга.
Уже знакомая стрелка перехода изображена около прохода, из которого вслед за слугой выходят и остальные. На табличке около левого тоннеля – классический домик с квадратным окошком, около правого – ещё одна стрелка, и, наконец-то, схематичный костерок около прохода напротив.

Старик указывает на табличку с домиком, и начинает декламировать мечтательным тоном:
– По легенде, этот проход велел пробить в скале один из основателей дома Эшфорд. Работа велась три года, и была доверена только наиболее верным из слуг. Этот тоннель ведёт к подножию скалы, вниз, в Уиллингтон. Прошу вас, за мной!

Он ныряет в переход, отмеченный костерком. Этот коридор оказывается очень коротким, и почти сразу завершается тяжёлой железной дверью. Слуга долго возится с ключами и лампой, после чего наконец-то отпирает массивную дверь и первым входит внутрь, приглашая. Когда он отступает в сторону, то глазам открывается достаточно просторное, хоть и низкое, помещение – что-то вроде тайной залы, что выдолблена прямо в скальной породе. Можно увидеть несколько заправленных кроватей вдоль стен, заваленные пыльными свертками непонятного назначения стеллажи, бесчисленные свитки и бумаги на столе у дальней стены, и, первое что бросается в глаза – арсенал. Всю дальнюю от входа стену занимает своеобразный стенд – в центре гордо возвышаются рыцарские чёрные шипастые латы, слева от рыцаря – несколько топоров и мечей, справа – чрезвычайно старомодные на вид мушкеты и ружья.

Старик щёлкает выключателем, но голая лампочка под потолком так и не загорается. Тяжело вздохнув, он размещает на столе свой светильник.
– Это убежище, – говорит, широко улыбаясь. – Лорд Эшфорд готовился к возвращению демонов, просто не думал, что оно случится так скоро.

3 – Grim Streets

Эта история всегда начинается с едва уловимого звона колокольчика вдалеке.

И нет разницы, едет ли Эмбер верхом по просёлочной пустынной дороге, бредёт ли сквозь галдящую толпу по извилистым улицам туманной столицы, или крадётся по зимнему лесу с охотничьей винтовкой в руках. В один момент она различает тихий звон колокольчика – и уже в следующее мгновение решительно шагает на звук, начиная спускаться по насквозь прогнившим деревянным ступеням в подвал. Она открывает потемневшую от времени дверь и входит в помещение, что тускло освещено несколькими грязными лампами. С низких потолочных балок свисают десятки лесок с крючками – на каждом крючке болтаются подвешенные в разных позах за шеи, руки и ноги тряпичных куклы. У многих из них разноцветные глаза-пуговки, у некоторых вовсе нет глаз. Внимание неизменно привлекает одна – та, у которой всё лицо изуродовано бесчисленными глазами, отчего она напоминает недоразвитого непропорционального паука.

Эмбер продвигается глубже, разводя лески в сторону – крючья цепляются за накидку, и марионетки тихо волнуются, слегка раскачиваясь на невесть откуда взявшемся сквозняке. Звон колокольчика становится громче, настойчивее – теперь это уже не звон, но пронзительный плач. Где-то совсем рядом, младенец, буквально в паре шагов. Но Эмбер способна бродить, потеряв ориентацию, по тряпичному лабиринту часами – плач ребёнка будет раздаваться то ближе, то дальше, но охотница так никогда и никого не сможет найти. Спустя какое-то время – всегда по-разному, подвал начнёт наполняться удушливым дымом, который раздирает легкие и от которого темнеет в глазах.

Тогда Эмбер резко выдохнет, вздрогнет, и откроет глаза. Взгляд безразлично скользнёт по совершенно незнакомому интерьеру уютной крошечной спальни, зацепится за разноцветные цветочные занавески, за сундук около дальней стены и слегка приоткрытую дверь. Свинцовая тяжесть сомкнёт веки снова, и история начнётся с начала.

Звон колокольчика, подвал, лабиринт. Снова. Снова и снова.

В следующий раз Эмбер разбудит прикосновение к подбородку.
Тонкие пальцы в чёрной коже перчаток – холодные и требовательные одновременно.

Она откроет глаза, и увидит собственное отражение в выпуклых обсидиановых линзах. Раскрытый саквояж Фауста будет стоять рядом с девушкой на кровати, сам доктор, склонившись над ней, требовательно заглянет в лицо. Позади будет нерешительно маячить ещё один человек, но Эмбер, сколько бы не старалась, не сможет сфокусировать взгляд.

– Непростительная ошибка, – прошелестит знакомый голос из-под железной маски. – Ошибка в городе, который не прощает ни ошибок, ни слабости. Нового рассвета не будет, не стоило мечтать. Как ты должна спасти Гримфолд, если даже не в состоянии обезопасить себя?

Риторический вопрос останется без ответа, потому что Эмбер снова манит звон колокольчика. Она не скажет ни слова, и Фауст растворится в тумане, но останутся куклы. Они будут раскачиваться на сквозняке и смеяться, даже когда тёмный дым, расползаясь, начнёт сдёргивать их с крючков одну за другой. На этот раз девушка проснётся не сразу. Среди непроглядного дыма она будет лежать на полу, задыхаясь. Ребёнок будет плакать всё ближе, теперь совсем рядом. Эмбер закроет глаза, зажмёт ладонями уши и…

И наконец-то проснётся.

Сквозь цветочные занавески в небольшую спальню проникают бледные лучи восходящего солнца. Эмбер лежит посреди просторной двуспальной кровати, на трёх подушках, под тёплым пуховым одеялом. На ней ¬– только нижнее бельё и та самая видавшая виды рубашка. В комнате никого – сундук, небольшое зеркало и стул, на котором аккуратной стопкой оставлена отчищенная, выстиранная и залатанная одежда. На спинку стула накинут кожаный плащ – серебряная инсигния пристегнута к лацкану и весело переливается в дневном свете. В комнате никого – единственная ведущая вглубь дома дверь слегка приоткрыта.

Поднявшись и свесив ноги с кровати, Эмбер замечает подарок на сундуке – помятый листок бумаги с рисунком, что выполнен обычным серым карандашом. Чёрная фигурка в сапогах и плаще – совсем беспомощная, на земле, посреди тёмного елового леса. Рядом – три серых заштрихованных контура, которые неуловимым образом напоминают волков. Серая кровь стекает с ощеренных морд, серая кровь полупрозрачным пятном расползается на земле. В монотонном танце оттенков серого Эмбер различает яркую, красочную и пережитую совсем недавно картину.

- Привет, меня зовут Патрик! - поздоровался с новым человеком Бри. После чего уверенно заявил, - Я туда не пойду! Там плохо пахнет.

Ещё и блондинке так запросто мимо себя пробежать не дал. С Энни нельзя шутить - если фонарщик шутит, Энни его быстро раскусит!

И пусть сзади чудовища - их они уже видели, знают. А там, внизу, грязно, сыро, воняет. Мама всегда говорила, что в таких местах опасно. Испачкаешься, простудишься, штаны порвешь.

  Идти в кромешной тьме за кем-то несложно: всего-то и делов, что не потеряться. Но вот вести всех за собой по замку, полнящемуся демонами, не зная, что будет впереди… С каждым новым шагом Энни опасается врезаться в какое-нибудь очередное порождение невесть чьего больного разума, или переступить незримую черту, после которой она вместе со всеми, кто доверился ей, провалится прямиком в Преисподнюю. Страх, что раньше свинцово давил на плечи, крепнет, но вместе с ним – вот диво – приходит упрямая уверенность. Раз уж она в ответе за других, то подвести их никак нельзя.
  Поначалу медленные, с пришаркиванием шаги кадета наполняются пружинистой уверенностью, и она, шаря перед собой рукой, тащит остальных во мрак, надеясь только на то, что там будет безопаснее, чем у выхода. Может, мечты ее и тщетны, и теперь в каждом уголке поселилось по страшилищу: но тогда она первой поймет свою ошибку и, быть может, ценой своей жизни даст остальным спастись. Глупые, патетичные мысли, но отделаться от них Морган никак не может. Точно зная, что умирать не хочется, и страстно желая, чтобы все окончилось благополучно хотя бы для их четверки, девушка, тем не менее, никак не может отделаться от идиотских мыслей о героической славной гибели, и радости ей это не добавляет.

  Перехватив Мину под локоть, кадет отдает короткое распоряжение – правда, вся деланная уверенность тона съедается его негромкостью:
  - Держимся за руку, не отпускаем друг друга и не теряем. Не хватало еще на перекрестке разбрестись, кто куда.

  Нежелание потеряться – это только половина объяснения. Помимо этого, Энн хорошо понимает, как сейчас нужны чужие прикосновения. Ей просто необходимо не только слышать, но и чувствовать, что она здесь не одна, и от близости с другим человеком черпать уверенность в себе. Как ни крути, а одиночество всегда было одним из худших кошмаров, и присовокуплять его к тому фильму ужасов, что творится вокруг, Морган никак не хочется. К тому же по всем художественным канонам одиночки погибают первыми…
  Повинуясь скорее душевному порыву, чем разуму, девушка вытаскивает из-под жесткого воротника семейный амулет. Скользя пальцами по его неровной поверхности, девушка греет металл в руках, одними губами уговаривая толи себя, толи просто любую силу, что готова прийти к ней на помощь в борьбе с отродьями Пекла:
  «Ну же, родной! Если не врут, то ты помнишь всяких рыцарей-демоноборцев и все такое прочее. Я не знаю, что делать, не пойму, что предпринять. Мне страшно до усрачки, черт побери! Ну не просто так же тебя передавали, верно? Помоги мне хоть ты, железка ты бесполезная!»

  Внутренний монолог кадета прерывает истошный скрип: словно распахнулись врата на тот свет. Ойкнув, она отшатывается, врезаясь в кого-то, и тут же закрывает свою невольную жертву плечом, становясь между ней и ярким ослепительным пятном. Щурясь на свет и пытаясь разглядеть говорящего, девушка выслушивает полные радостного возбуждения слова Вильгельмины, совершенно не разделяя восторгов приятельницы. Никакого доверия к неизвестному у нее нет, да и быть не может в этом замке ужасов. Не поддавшись за Миной и только крепче сжав руку блондинки, кадет, не повышая голоса, но стараясь звучать угрожающе, требует:
  - Стоять. Стоять всем нахер, кому сказала! Черт знает, кто это и что ему это нужно.
.
  Слышь… те! Чё здесь забыли? – обращается она к мужчине. – Перекреститесь и начало Credo прочитайте, а то, может, вы из этих. – свободной рукой Морган изображает растущие изо лба рожки. – И в глаза не светите, а то мы только оттуда. – коротким жестом указывает она за спину. – И не тяните. А пока…
  Не веря в силу креста, молитвы, всех священных книг вместе взятых, Энн, тем не менее, не собирается упускать не шанса, и сама перекрещивает незнакомца, стараясь одновременно не выпускать из поля зрения ни "фонарщика", ни коридор за спиной.

Тим взбирается на подоконник и несколько секунд стоит неподвижно, балансируя на краю. Ладони упираются в пластиковую оконную раму, воздух со свистом проходит сквозь лёгкие. До земли не так далеко. Набравшись решимости, Тим делает шаг. Полторы секунды дождливой невесомости заканчиваются толчком. Чтобы смягчить падение, О’Райвер подаётся вперёд и перекатывается через здоровое плечо, оставаясь лежать в грязи на спине. Он видит уносящуюся в темное небо громаду замка, на замшелых каменных стенах которого переливается и бликует зарево разгорающегося пожара. Дождевая вода стекает по шее, волосам и лицу. Тим поднимается, машинально отмечая, что вся его одежда заляпана грязью. Едва ощутимо ноет ушибленное плечо. Тим озирается – как и предполагалось, он в лабиринте. В качестве одной из стен выступает основание замка, с других сторон площадку обрамляет живая изгородь с двумя разрывами отходящих проходов.

Сеймур помогает Картеру встать, и они вместе бросаются к окнам. Замерший в оконном проёме парень делает шаг вперёд и срывается вниз – Реджи упирается ладонью в подоконник и, перегнувшись, вглядывается в озаренную сполохами пожара жидкую темноту. Видит светлое тело на темной траве – вроде шевелится. Руэл, добравшись до крайнего окна, тоже смотрит вниз, но цепляется взглядом за обрамляющий весь замок внешний карниз. По узкому карнизу сплошным потоком стекает дождевая вода – перемещение вдоль гладкой стены без дополнительных точек опоры потребует впечатляющих успехов в сфере эквилибристики, но этот путь, теоретически, способен позволить добраться до смежного помещения. Одно из окон действительно виднеется справ, по левой стороне карниз огибает выступающую из стены замка декоративную башенку. Не сдержавшись, Руэл оборачивается – пусть Эшфорд и шагает неспешно, но приближается.

Энни увлекает остальных прочь от лестницы. Мимо распахнутой настежь двери жуткого зала, в обволакивающую непроницаемую тьму коридора. Ковровая дорожка под ногами глушит шаги, пальцы скользят по шероховатой стене, отмечая продвижение девушки. В длинном и прямом как стрела коридоре без окон растворяются последние отблески света. Продвигаться приходится почти на ощупь, и ежесекундно воображение дорисовывает ползущие по стенам и потолку белесые силуэты. Совсем рядом Энни слышит дыхание Патрика, Вильгельмины, отстающей на несколько шагов от остальных Эйры. Пальцы наталкиваются на рельефную древесину, соскальзывают на дверную ручку – Энни нервно дергает ручку и налегает на дверь, но та заперта. Ещё несколько шагов вперед – всё глубже и глубже в кромешную темноту, и вдруг совсем рядом что-то издаёт оглушительный скрип. Вздрогнув, Энни отшатывается, налетая на Патрика. Воображение рисует оскаленную слюнявую пасть, тело сжимается в ожидании боли. Вместо этого перед глазами вспыхивает источник яркого света. В темноте небольшая лампа слепит, напоминает миниатюрное солнце. За источником света виднеется силуэт коренастого мужчины в серой накидке – он держит в вытянутой руке светодиодную лампу. Глаза неохотно привыкают к яркому свету – Энни не сразу осознаёт, что незнакомец смотрит на неё из стены. Точнее, из узкой ниши в стене, которая была скрыта за отъехавшей в сторону настенной картиной.
– Сюда, скорее! – хрипло шепчет мужчина, призывно описывая лампой круги.
Отступает в сторону, прижимаясь спиной к стене – так, чтобы мимо него можно было кое-как протиснуться к уходящей вниз узкой лестнице. От прохода веет сыростью, древностью и клаустрофобией. Незнакомец торопит.

Отдав распоряжения, Дерек преодолевает оставшуюся ступень. Стараясь обращать как можно меньше внимания на существ, он быстрым шагом идёт к ближайшему коридору. Боковым зрением отмечает, что твари тоже приходят в движение. Они перемещаются резко – настолько резко, что человеческому глазу сложно уследить за этими перемещениям в условиях почти полного отсутствия освещения. В траектории их движения отсутствует здравый смысл – они то спрыгивают на пол, то вновь оказываются на стенах. Скрип металла над головой заставляет Дерека поднять голову – во вспышке новой молнии он отчетливо видит, что один из бледных уродцев теперь раскачивается на люстре у самого потолка. Выбранный Стоуном коридор охраняет один из доспехов – Дерек хочет пройти мимо следом за Джессикой, но Анна решительно бросается к рыцарю.

Джессика, смотря под ноги, проходит мимо рыцаря и, опередив Дерека, ныряет в спасительную темноту коридора. Она слышит позади скрипы, вдохи, шаги и лязг, с которым металл обычно сталкивается с металлом. Спутники отстают, и Джесс, не оборачиваясь, продолжает решительно шагать в темноту. Может, если не обращать внимания на бледных чудовищ, то они не обратят внимания на неё.

Оторвавшись от Дерека, Анна приближается к доспеху на постаменте. Рыцарь небрежно придерживает стоящий у его ног треугольный щит с фамильным гербом. Анна хватается обеими руками за обод щита и, выдохнув, тянет. Пальцы пустой перчатки стража соскальзывают с верхней грани, сталь с лязгом сталкивается со сталью – женщина отступает на шаг, и, удерживая массивный щит на весу, замирает. Справа от рыцаря на стене уже сидит неподвижно одно из существ. Задрав слепую морду, оно разглядывает Анну будто бы с любопытством, и девушка отчётливо различает, как с выступающего клыка соскальзывает струйка вязкой слюны. В нос бьёт гнилостный запах трупного разложения. Тварь неподвижна, неподвижна и Анна. Только раскачивается со скрипом люстра где-то под потолком.

  Покорная уверенности оказавшегося самым храбрым мальчика-с-динозавром, кадет следует за ним, отгородившись от стыда тем, что занимает место замыкающей. В обход лорда, стараясь не смотреть на распластанные тела мужчин, мимо застывшего статуей дворецкого она идет вперед, страстно желая, чтобы план юноши оказался успешным. Разом лишившейся былой насмешливой самоуверенности девушке до ужаса не хочется помирать, а в этой огромной зале с кажущимся злой насмешкой над «современными рыцарями» круглым столом теперь правит только та, что вечно косит.
  Зубы отбивают бешенную чечетку, которая кажется Энни столь оглушительной, что на один этот звук должны сбежаться все демоны Преисподней. Изо всех сил, почти до боли она сжимает челюсти, только бы не выдать беглецов. С этим еще можно справиться, а вот подгибающиеся коленки и мелкую дрожь так просто не остановить. В голове просто не укладывается, что она стала свидетельницей массового убийства. Нет, не просто убийства – пришествия в этот мир самых настоящих, мать их так, демонов! От одной этой мысли хочется забиться в самый дальний угол и тихо подвывать от страха, молясь, чтобы ее не нашли. Хочется – но нельзя. Чувство долга и ответственности за других висит дамокловым мечом, не позволяя всех бросить и искать спасения в одиночестве.

  Кадет поминутно вытирает голодный пот со лба и все оглядывается за спину, каждый раз боясь увидеть темную фигуру того, кто раньше был Алистером Эшфордом. А Патрик тем временем уверенно ведет всех дальше по темному, хоть глаз выколи, коридору. Лишь вспышки молний, резко бьющие по привыкающим к темноте глазам, высвечивают дорогу, состоящую сплошь из мышино-серых красок. Накрепко сжимая холодными пальцами тоненькую кисть Мины, девушка отставляет вторую руку в сторону и вперед, чтобы не натолкнуться на неожиданную помеху. Слышно только прерывистое тяжелое дыхание, да негромкий цокот каблучков, которые почти заглушают маленькие молоточки в висках. Сердце словно вот-вот проломит клеть ребер не хуже руки лорда да выскочит из груди. Глаза по-прежнему влажные, что неимоверно злит вусмерть перепуганную Энни: «Кадет, бля. Будущий офицер! А дрожу, как осенний лист, как перепуганная девчонка! Позор, позор мне!»
  Темнота давит и сжимается, причудливо ломаются в отсвете грозы чернильные тени. И, словно в насмешку над всем этим, в воздухе отчетливо пахнет чистой озоновой свежестью, и от такого диссонанса становится жутко. Молчание гнетет, а слова пугают. Морган нервно кусает кубы, желая хоть как-то нарушить могильную тишь и никак не решаясь это сделать первой. Она только переставляет неуверенно ноги: шаг, еще шаг, еще один и снова. Минуты, раньше бешено мчавшиеся, теперь тянутся, словно жвачка, и путь назад – а назад ли, или Патрик тянет их в неизвестность? – кажутся бесконечными.

  Но вот новая вспышка ножом вспарывает ночь, и взору Энн предстает широкая зала и распахнутая входная дверь, за которой манит она – воля! Там, внизу, уже другие счастливчики: а значит, они не единственные, кто вырвались из лап чудовища в человечьем обличье! Губы кадета расползаются в широкой счастливой улыбке: только для того, чтобы медленно опуститься вниз. Девушка видит белесых собакоподобных уродцев и не верит глазам своим: так не бывает, подобных созданий просто не существует! И все-таки они есть, и более того, двигается прямо к ней!
  Не сводя глаз с омерзительных тварей, бледная как полотно кадет делает неуверенный шажок назад, дергая за собой всех остальных. Вмиг пересохшими губами она громко шепчет, и голос ее, досель звонкий и чистый, становится будто надтреснутым:
  - Демоны. Боже, это демоны. Нет, точно демоны! Мама дорогая, мамочка, как же так? Н-не верю! Это пиздец, просто пиздец, девочки. Так не бывает. Не бывает. – голос срывается на писк. – Валим отсюда нахер, только не вниз!

  Говоря это, Энн решительно тянет за собой Мину, а за ней и всех остальных, в левый коридор. Ноги, ставшие будто чугунными, слушаются плохо, но страх и богатая фантазия, мигом подбросившая картинку, как эти белесые уродцы пируют их окровавленными трупами, придают сил и уверенности. Правда, уверенность эта весьма однобока: только в том, что надо поскорее скрыться из поля зрения тварей, а дальше будет видно.
  Страшно. Но еще страшнее непрошенная и злая мысль, что, случись что, первыми закусят теми несчастными, что успели спуститься по лестнице. И от такого собственного цинизма Энни становится гадко. Настолько гадко, что она, наплевав на то, что может прибежать Эшфорд и презрев опасение, что альбиносы могут реагировать на громкие звуки, кричит:
  - Ребята, бегите! Бегите, бля! Демоны перед вами, и на стенах тоже!

  Может, те, кто внизу, видят тварей и без ее советов. А может и нет: никакой гарантии, что вблизи уродцы кажутся невидимыми, нет.

Тим, пошатываясь, приближается к ближайшему выбитому окну. Под подошвами ботинок хрустят осколки стекла, в лицо бьёт осенней ветер вперемешку с дождем. Плечо горит, взрывается при каждом неосторожном движении обжигающей болью. Мужчина не оглядывается, но и без того понимает, что оставляет позади себя дорожку из крови. Когда-то он вместе с отцом шагал по такой же дорожке по следам подстреленного оленя. Сегодня он и есть тот самый олень, а безмятежные дни охоты далеко в прошлом. Позади не только воспоминания об охоте, но крики, стоны, всхлипы, шаги. По крайней мере, не слышно новых выстрелов и хруста ломающихся костей. Ещё вдох – и Тим застывает напротив выбитого окна. Там, снаружи, в ночи, полыхает крона расколотого ударом молнии дерева, и блики пламени танцуют в непроницаемом зеркале обсидианового пруда. Над миром клубятся, закручиваясь в чудовищный водоворот, тяжелые тучи, что обрушивают на землю косыми струями ливень. В сполохе новой молнии Тим видит задний двор замка, и раскинувшийся под ногами садовый лабиринт. До газона внизу, на глаз – по меньшей мере десять футов, может пятнадцать. Узкий внешний карниз обрамляет этаж – Тим смотрит влево и видит, как карниз закручивается, огибая выступающую декоративную башенку.

Руэл приподнимается и слепо шарит пальцами вокруг выходящего из пола светового луча. Непослушные пальцы обхватывают скользкую поверхность смартфона, голова гудит, комната перед глазами плывет. Слабый луч фонаря только углубляет окружающий мрак, очерчивая отдельные фрагменты интерьера и мешая воспринимать целостную картину. Картер, не обращая внимания на хаос, шарит фонарем по полу в поисках ножа и молитвенника. Но вместо этого луч выхватывает застывший над телом телохранителя около выхода силуэт Эшфорда. И Руэл, забывая обо всём, просто смотрит.

Сеймур, обнимая себя руками, в позе эмбриона скорчился на полу. Время от времени он приоткрывает глаза и наблюдает за миром, словно терпеливо ожидая момента, пока кошмар закончится, и обстановка нормализуется. Реджинальд следит за вспарывающим мрак лучом фонаря, и видит, как конус света врезается в неподвижную спину Эшфорда. Видит, как мимо лорда проскальзывает, держась за руки, несколько человек – в смутных силуэтах Сеймур, кажется, различает Энни и Патрика. Лорд даже не шевельнулся, позволяя им беспрепятственно добраться до выхода и раствориться в ночи. Лишь после Эшфорд переступает через тело Ричарда на полу, и медленно приближается к неподвижно ожидающему у входа дворецкому. Словно в страшном сне, будучи не в силах не только пошевелиться, но даже просто закрыть глаза и сбросить проклятое наваждение, Сеймур наблюдает за тем, как лорд почти ласково касается ладонями седых висков старика. С хрустом ломаются шейные позвонки, и древний дворецкий оседает на пол – дряблая кожа на шее закрутилась спиралью, а лицо смотрит в стену, провернувшись на все сто восемьдесят градусов.

Патрик, взяв сразу нескольких девушек за руки, решительно направляется к выходу, возглавляя процессию. Они проходят мимо съежившегося на полу около стола Реджинальда, мимо бездыханного тела детектива Мэйнарда, и наконец приближаются к застывшему над трупом охранника Эшфорду. Даже если обходить лорда по широкой дуге, всё равно он остаётся достаточно близко. Особенно если помнить, насколько быстро он способен перемещаться. Особенно если помнить, с какой лёгкостью способен убивать. Но Патрик не боится. Проходит мимо и доводит девушек до распахнутых настежь дверей. Проходит мимо застывшего, будто замороженного дворецкого, и выходит в утопающий во тьме коридор. Продвигаться дальше без света становится тяжелее. Патрик ориентируется на вспыхивающие за многочисленными окнами сполохи молний, и на шаги группы, которая покинула зал перед ним. Он добирается до ведущей на первый этаж холла лестницы – новая молния проявляет мир в негативе, на мгновение выхватывая из мрака возвышающиеся на тех же местах доспехи, входную дверь и ещё одну группу хранителей, уже в самом низу, у подножия.

Доверившись Патрику, Эйра вместе с ним, Вильгельминой и Энни кое-как, почти наощупь, добирается до убегающих вниз ступеней. Сквозь сдавленное дыхание, тихий шелест шагов, сквозь застывшую перед глазами неподвижную спину склонившегося в свете фонаря над Ричардом Эшфорда, не без труда пробиваются совсем другие воспоминания. Полузабытые, из далекого детства. Из тех времен, когда Эйра украдкой проникала в родовую библиотеку, и читала (главным образом рассматривала картинки) пыльные книги. До поры родители не хотели ничего рассказывать дочери об этих книгах, но девочка всегда чувствовала, что их окутывает какая-то мистика, что в них сокрыто что-то действительно важное. Прошло много лет, и теперь полуистлевшие обрывки воспоминания возвращаются вспышками. Эйра даже останавливается на вершине лестницы – в неё едва не врезается от неожиданности отстававшая всего на шаг Вильгельмина. Вздрагивает, так ярок и отчётлив проявившийся в воспоминаниях образ.

Сломанное тело дворецкого падает на пол бездыханной куклой. Эшфорд, моментально теряя интерес к пожилому слуге, отворачивается от него и снова смотрит вглубь комнаты. С хищной ухмылкой на бледном лице он направляется в сторону Руэла и Реджи – с ног до головы в чужой крови, хозяин замка выглядит как никогда устрашающе.

Дерек спускается по узким ступеням навстречу главному холлу. Ладонь скользит вдоль полированного перила, вокруг клубится прерываемая редкими сполохами молний кромешная темнота. Позади слышны дыхание и лёгкие шаги девушек – по крайней мере, никто из них не споткнулся, не сорвался и не упал. Дерека удивляет, что Эшфорд отпустил их, позволив беспрепятственно пройти мимо и выйти из зала. Мужчина уже почти добирается до первого этажа, осторожно прощупывая носком одну из последних ступеней, когда ведущая наружу тяжёлая двустворчатая дверь распахивается, будто под воздействие сквозняка. Массивные створки раскачиваются на натужно скрипящих от ржавчины петлях, и впереди возникает дождливый прямоугольник, лишь немногим светлее окружающей темноты.
В лицо бьёт поток холодного воздуха, и, одновременно, вдоль позвоночника проносится волной морозная дрожь. Повинуясь смутному предчувствию в районе груди, Дерек останавливает в воздухе занесённую ногу. Новый раскат, и сквозь высокие бойницы в главный холл замка вместе с молнией врывается ослепительный свет. Дерек сразу же видит их – и, по сдавленному вздоху позади понимает, что как минимум одна из девушек видит их тоже. Несколько тварей – как минимум три, возможно четыре. Жилистые, голые, обтянутые болезненно-бледной кожей. Одна, припав к полу, выжидает неподвижно прямо у выхода – бледная кожа обтягивает покатый выступающий лоб, что заменяет существу и нос, и глаза. Чуть ниже лба – выпирающая оскаленная пасть с несколькими рядами зубов, с клыков свисают и тянутся, переливаясь, струйки вязкой слюны. Ещё две таких же твари – на противоположных стенах. Ползут, перебирая когтистыми лапами, и, вопреки всем известным законам физики, не срываются вниз. Если подумать, то они чем-то неуловимо напоминают людей. Болезненных, изуродованных, искалеченных альбиносов, от которых, тем не менее, буквально веет смертельной опасностью.

Очередная вспышка Амелии раздражает и Стилвелла. Поджатые губы и нахмуренные брови заблаговременно выдают настроение шефа, но Амелия не подозревает о глубине раздражения вплоть до момента, пока Чарльз не начинает говорить сам.

– Вы правда считаете, что лучше меня знаете, как именно мне нужно выполнять свою работу, мисс Лэнгфорд? – никогда прежде Мел не слышала в его голосе столько ледяного официоза. – Быть может, это у вас за плечами свыше сорока лет опыта работы с изнанкой? Может быть это вы единолично руководите региональным отделом на протяжении последних двадцати лет? Или вы действительно полагаете, что мы все вместе сидим здесь, в кабинете, и не предпринимаем ничего в ожидании, пока вы соизволите предоставить нам мудрый совет?
– Чарльз.
Ладони Стилвелла упираются в стол.
– Если я сижу здесь и трачу своё драгоценное время на разговор с вами, мисс Лэнгфорд, значит это критически важно. Даже более важно, чем ваши систематические попытки саботировать мои старания контролировать ситуацию, пока вы тратите драгоценные секунды необходимого инструктажа на истерику.
– Чарльз.
– И поверьте мне, сейчас нет ничего более важного, чем необходимость донести до вас ключевые аспекты происходящего раньше, чем вас снова не отбросит на недели, месяцы, возможно года. Пока вы не сотворите чего-то необратимого. Встаньте, мисс Лэнгфорд. Пришло время небольшой тренировки, – в голосе Стилвелла звенит командная сталь. – Войдите в астрал.

И кабинет рассыпается, остаётся ещё одним воспоминанием на задворках сознания, которое в считанные секунды теряет и реалистичность, и чёткость. Новая реальность, истинная реальность, совершенно бесшовно и естественно раскладывается вокруг – Амелия сидит на диване, с ногами забравшись под так удачно обнаруженный в шкафу плед. Вокруг – холодное одиночество корпоративной квартиры, на журнальном столике в очередной раз тревожно вибрирует телефон. В холле и коридоре горит свет, свет зачем-то горит даже в крошечной ванной. Амелия касается вибрирующего смартфона, и без того уже понимая, какой это вечер. С экрана улыбается Хлоя, и это пятый пропущенный вызов за вторые сутки. Мел смотрит на дату в правом верхнем углу – так и есть, бесконечные одинокие выходные, конец её второго выходного дня в корпоративной квартире. Завтра наступит понедельник, который для Амелии начнётся с притормозившей напротив подъезда машины Фокса. Он повезёт её в офис сквозь обманчивое спокойствие снежного утра, навстречу планерке Стилвелла, за которой последует безумный, бесконечный и перенасыщенный событиями день.

Это случится завтра. Уже случилось. Или не случится теперь никогда.

Здесь и сейчас – Амелия задыхается в тишине, одиночестве, нетерпеливом желании хоть на что-то отвлечься. Продолжает настойчиво елозить по столу телефон.

  Избравшая однажды свой путь, Энн Морган шагала по нему бестрепетно, упрямо не желая сворачивать и идти в обход. Решившая стать продолжательницей славного наследия семьи, она сама для себя определила те качества, которыми должен обладать настоящий флотский офицер, и следовала им. Сколько в этих тщательно отобранных характеристиках было от долга, а сколько – от девичей наивности? Она не знала, да и не задумывалась пока о таком, предпочитая вялой и безынициативной мысли действие.
  Так и сейчас. Этот неизвестный флотский был ей никем: случайным знакомым, которого она видит первый и, наверное, последний раз в жизни. А кем был человек-загадка, назвавшийся Алистером Эшфордом: помимо того, что лордом и владельцем этого поместья? По большому счету, таким же посторонним, да еще и в конец сбрендившим. Любой умный человек – а Энни ничтоже сумятишеся причисляла себя именно к людям умным – отошел бы в сторону, не влезая в чужой конфликт. Но моряк Ее Величества всегда должен прийти на выручке другому моряку – это непреложный закон флота. Именно поэтому кадет, заложница чужого выбора, безо всяких сомнений ринулась в бой. Поэтому – и потому, что бездеятельно ждать развязки ей было невмоготу.
  Вот только успешная в мыслях, попытка оказалась полностью провальной. Проклятая головня, в которой, казалось, сконцентрировалось все пламя Пекла, терзала руку жаром, и девушка, понимая, что скоро просто опалит руку до страшных ожогов и волдырей и все равно не удержит бесполезную деревяшку, с коротким вскриком отбросила ее. Н-да, не вышло из нее Муция Сцеволы: видать, не сильно верила в свой успех и правоту. Э-эх, почему же она не захватила на ужин верную парку: водостойкую, противоразрывную, огнеупорную! Сколь проще бы все было. Но кто же знал, как все обернется?

  Эта неудача ее и спасла, наверное. Озиравшаяся в поисках иного импровизированного оружия, Энни увидела, как мощный удар руки – простой руки, черт побери! – насквозь пробил грудь Саймона. От этого жуткого зрелища девушка, выставив перед собой мелко подрагивающие руки, отшатнулась назад, почти тут же уткнувшись спиной в горячую стенку камина. Кадет Морган еще никогда в жизни не видела чужую смерть так близко, и уж тем более не становилась свидетельницей такого жестокого убийства. Сглотнув застрявший в горле липкий комок страха, она прикрыла кулачками рот, пытаясь удержать рвущийся наружу истошный крик:
  - Ма-а-ама!

  С громыханием распахиваются окна – и внезапно все вокруг заполняет густая смоляная чернота, которую, кажется, можно руками сгребать в ватные комья. Свист ветра и уличная стужа, ворвавшиеся в горячо натопленный зал, заставили дрожащую кадета умолкнуть, сжавшись в уголке, и до рези в глазах всматриваться в разрезаемую электрическими вспышками тьму. Гремят выстрелы, освещает все мертвенно-бледным светом молния, выхватывая контуры еще двух неподвижных тел на полу и обугленную фигуру Эшфорда, которого уже даже в мыслях не хочется называть едким и оскорбительным «Лордом Хромоножкой».

  Новый негромкий голос прорезает словно ножом густую тьму, и Энн чувствует, как ноги подкашиваются. Кто это, куда он зовет ее? Не сразу приходит осознание, что интонации эти она слышала не далее, как час назад в машине у Реджи. Патрик – вот кто это! Сжав кулачки покрепче, словно только так она могла держать себя в руках, кадет прошептала в ответ подрагивающим голосом:
  - Д-да-да, ид-дем. - Она коротко выдохнула, стараясь не расплакаться и благословляя тьму, благодаря которой ее испуг скрыт ото всех, и скороговоркой закончила. – Ты – первый. Я пойду замыкающей, на случай, если лорд решит броситься на нас. С Богом.

  Сказав это, она скорее волей, чем силами сделала шаг вперед, неловко дотронувшись до плеча храброго дурачка, скользнула рукой дальше, скользнув пальцами по Эйре, и не нащупав больше никого, позвала негромко, напряженно вглядываясь в ночь, которую не мог рассеять даже столб света из чьей-то мобилки:
  - Мина!

– Не обязательно, – немного подумав, отзывается Стиллвел. – Скорее всего мы просто не можем измерить суммарный пси-индекс, так как показания наслаиваются друг на друга. Кроме того, мисс Лэнгфорд, вы исходите из предположения, что ваш индекс не менялся со временем, а это совершенно определенно не так. Проекций может быть пять, может быть действительно девять. Может быть пятнадцать, может быть сотня.

Чарльз вздыхает, даже не пытаясь скрыть недовольство:
– Сосредоточьтесь на том, что происходит с вами, мисс Лэнгфорд. Это не только исключительно важно, но и может оказаться чрезвычайно опасно. Специалист из Вашингтона прибудет в худшем случае послезавтра, и вместе мы наверняка сможем изучить феномен и взять его под контроль. Вплоть до этого момента критически важно, чтобы вы не делали глупостей. Вы способны прямо или косвенно воздействовать на происходящее в различных временных линиях, управляя проекциями. Вы способны оказывать влияние на объективное настоящее и потенциально возможное будущее. Это способно привести к последствиям не только абсолютно непредсказуемым, но даже катастрофическим. Имеющаяся в моём распоряжении на данный момент информация однозначно свидетельствует, что вы не сможете прямо влиять на объективное настоящее через достаточно отдалённые от текущей временной отметки проекции. В лучшем случае ваши собственные действия станут первопричиной событий, которых вы попытаетесь избежать. В худшем вы породите временной парадокс, так называемое астральное искажение.

Сазерленд молчит, вновь усевшись на подоконник. Что-то новое проступило во взгляде, буравящем Амелию исподлобья.

– Старайтесь ни в коем случае не паниковать, мисс Лэнгфорд, – продолжает Стиллвел. – Сперва разбирайтесь, что, почему, и самое главное, когда происходит. Вживайтесь в роль и старайтесь реагировать так, как реагировали бы, если бы действительно сейчас были там, а не управляли проекцией. Не подавайте виду, не делайте ничего нетипичного без крайней необходимости. Это может оказаться не просто, но, в силу специфики происходящего, никто из нас не сможет оказать вам поддержку.

Саймон не мигая, смотрел прямо в пляшущее в камине пламя. Он не вздрогнул, даже когда заморгал и погас свет, а по залу пошло гулять эхо издевательского смеха хозяина замка.
Все было кончено. После тьмы явилась истина, и заключалась она в том, что последний рыцарь был наивным идиотом, слепо поверившим в сказку. Но сказок не бывает, а зло, с которым всю жизнь готовился бороться Саймон, с легкостью обвело его вокруг пальца. Нетрудно обмануть того, кто сам рад обмануться. Всего лишь поманить обещанием новой службы, избавлением от ответственности и необходимости принимать решения. Саймон всегда видел себя оружием, так его учили. Сначала дед с отцом, затем офицеры. После увольнения не стало и тех, кто отдает приказы, и тогда Лэйк начал тонуть.
Когда тебя призовут, будь готов. И да, он, черт возьми, был готов. Не забросил тренировки, даже когда вера, казалось, была безнадежно утрачена. Каждую минуту ждал, что вот-вот вострубят ангелы, и небесные командиры поднимут его в атаку, указав на врага. Даже когда отчаялся, глядя на то, сколько зла творится вокруг, даже когда уверился в том, что ад уже пророс наружу метастазами корпораций, медийной чумой и прочей заразой - ждал. И вот, дождался.
Одинокий бродяга в дрянной одежде, безоружный и жалкий. Даже меча лишился, не говоря уже про запасенные под трейлером винтовки и пластит.
Звякнула посуда, когда Саймон саданул кулаком по столу, схватил в горсть скатерть, сжал пальцы, почти не меняясь в лице, только выступили желваки на напряженных до судороги скулах.

Вокруг понемногу началась суматоха, кто-то истерично собирался умереть за честь короны, кто-то уже куда-то бежал, Патрик бормотал, словно заевшая пластинка. Девчонка-кадет взялась командовать этой свалкой, и знакомые офицерские интонации в тонком девичьем голосе вернули Лэйка к реальности. Ему стало стыдно. Девчонка, черт возьми, сколько ей там, девятнадцать? Двадцать? А он тут сидит, утопая в жалости к самому себе, осталось только слезу пустить.
Саймон встал рядом с Патриком, заявившим на весь зал, что он Патрик, нащупал в кармане нож.
Кивнул парню со смартфоном, решительно направившемуся к лорду Эшфорду.
- Я с вами, сэр.

  Сумасшедший или все-таки одержимый демонами? Безумец, или тот, о чем даже подумать страшно? Под вихрем заполошных мыслей теряется одна, наивная и немного детская: быть не может такого, возможно, Эшфорд их проверяет? Широко распахнутыми глазами Энни озирается, переводя взгляд с суеты вокруг на островок торжествующего спокойствия за кафедрой, и совершенно не понимает, что делать и какой голос поддержать.
  Кто-то не верит, что у Алистера давно прохудилась крыша, кто-то, судя по всему, готовится к бою, другие же намерены бежать. А растерявшаяся кадет не знает, что и предпринять, чувствуя себя маленькой, потерявшейся в лесу девочкой, на которую плотоядно смотрит пряничный домик и уже принюхивается старая злая ведьма в обличье прекрасной феи. Шумят отодвигаемые стулья, гул голосов сливается в единый фоновый шум, а Морган, хлопая глазами, так и сидит на своем месте.

  Что это, учебная тревога или первый бой? Или торпеда уже разорвалась в машинном отсеке, и остается только покинуть корабль? Ах, почему она – всего-то флотский кадет, а не полицейская, не пожарник и спасатель, и не знает, что предпринять! Аргументы и возражения – скорые поезда, несутся так, что не рассмотришь. Что лучше, как правильнее? Если насчет демонов не лгали – ее долг встать у них на пути: не как потомку рыцарей чего-то там, не как будущему офицеру даже, а как честному человеку. А если это только безумие одного человека, поехавшего на древних легендах и возомнившего себя Сатаной, то лучше разводить пары и мчаться в город, откуда уже вызывать полицию, скорую и кого-там еще надо, чтобы обезвредить ненормального лорда.
  И девушка решается: кинув телефон в карман, выпрямляется в полный рост – стул жалобно скрипит – и надевает коротким жестом берет. Плевать, что на корабле, напоровшемся на рифы, имя которым – Алистер Эшфорд, она не капитан, а лишь один из моряков. Пора что-то предпринять и постараться помочь всем. И остаться здесь – наихудшая из идей. А значит, пора командовать эвакуацию и оставлять судно. Последней, естественно.

  - Лорд, вы – негодяй и хам! – Не бросить мерзавцу в лицо, каков он - себя не уважать. Повернувшись вполоборота к Ричарду, она командует, словно имеет на то право. - Сэр охранник, выводите леди Невилл и Мину! Девочки, не спорьте! Псих пусть катится к черту, а если угрозы правы – здесь нас, безоружных, схарчат и не подавятся. Реджинальд, бросьте дурить и уведите Патрика. Сейчас же! – Энни копирует рычащие интонации одного из инструкторов, от приказов которого ноги бежали вперед мысли. – Ульрих, вам Джессика, спасибо! Дерек – свою даму. Прочие джентльмены, мы с вами уйдем последними! – она почти кричит, стараясь, чтобы ее услышали все.
  Немного охрипшая, она резко разворачивается на каблуках к владельцу замка.
  - Не рыпайтесь, сэр, а то щас стулом отхерачу, не посмотрю, что вы мужчина и старше! Мы уходим, и никто нас не задержит! Ни сектант, ни факаный демон!

  Короткой мыслью скользит сожаление об оставшихся в номере рюкзаке и парке: забрать их уже не выйдет. Жалко куртку – казенная вещь. Но жизнь важнее.

Доброе утро. Почисти зубы. Будь здоров. Спасибо. Пожалуйста. Не чавкай. Застегни пуговицы. Овсянка полезная. Конфеты - после еды. Если холодно - надень шапку, не то простудишься. Купи лекарства строго по списку. Не забудь отдать бабушке сдачу. Не ходи незнакомой дорогой. Здоровайся. Не перебивай. Слушайся старших. Ложись спать вовремя.

Простые, чёткие правила. Почти, как ритуал, изо дня в день, снова и снова. Всю жизнь. Привыкнуть к этому было непросто, многие вещи оставались не понятными даже сейчас - но они, хотя бы, были привычными. Из года в год его окружали привычные вещи, привычные улицы, привычные здания. Сегодняшний день был совершенно особенным - он выехал за пределы Лондона, один. Бабушка очень переживала из-за этого. Она боялась, что Патрик может испугаться. Потеряться. Не справиться с переживаниями, которые рождались внутри. Когда ты попадаешь в новое место, где много незнакомых людей - ты не знаешь, что делать. Рождается тревога. Становится страшно. Хочется бежать. Хочется плакать. Хочется вернуться домой - но ты не знаешь дороги. Не видишь лиц. Не слышишь голосов. Твой мир вокруг извивается, выворачивается наизнанку, он не ТАКОЙ, ОН НЕ ТОТ, КАКИМ ДОЛЖЕН БЫТЬ. Ты беспомощный. Ты маленький. Ты не можешь сделать ничего - только потеряться в океане ужаса, ни вздохнуть, ни выплыть.

Патрик помнил это чувство. Он давно его не испытывал, с тех пор, как люди вокруг перестали быть такими огромными, а тени оказались просто тенями. Но сейчас, когда свет мигал, когда старый лорд так зловеще смеётся, когда люди вокруг кричат, бегут, и ЗЛЯТСЯ...

Оно вернулось.

Сжимая Динозавра до побелевших пальцев, Патрик начал раскачиваться вперёд-назад, вперёд-назад, вперёд-назад, не двигаясь с места. Его тело била крупная дрожь, худые плечи взграгивали от удара грома, в ушах лаяли... непсы.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик..., - слова, слетавшие с его губ, превратились в монотонное бормотание.


- Давай, скажи "Пат-рик!". Пат...рик!
- Па...! - гулил маленький Патрик.

Мама старательно вырезала ножом его имя на деревянных бортиках детской кроватки. Его имя было на поильничке. Кружке. Тарелке. Стуле. Бирках на одежде. Даже на той, что была на нём сейчас. На карточке в кармане. На ноге Динозавра, под заводской надписью "мой хозяин".

В школе ему даже не придумали кличку - все знали, кто такой Патрик. Могли обозвать дурачком или уродом. Но смешнее всего было, когда, после очередных побоев, этот щуплый паренёк вставал и, утирая рукавом слёзы вперемешку с соплями гордо заявлял "Меня зовут Патрик!".

Потому что имя - его главное сокровище. Его волшебное слово. Его защита. Его оружие.

Мама знала все секреты. Она ходила в церковь, но Патрик был там только один раз - его пугало это место. Люди в чёрных одеждах были чем-то похожи на лорда Эшфорда. Они были мрачными. Грозными. Они несли людям Страх перед Гневом Божьим. Мама говорила, что Бог злится на людей за то, что те не сражаются с демонами. Грешат. Она говорила это, трижды по три раза постукивая правым каблуком. Иногда она могла не есть целую неделю. Иногда протыкала себе ладони длинными спицами. Говорила, что это поможет ей очиститься. А Патрику это не нужно, потому что он - добрый, хороший мальчик. Настолько хороший, что он спасёт всех-всех людей однажды.

Что демоны будут визжать от ужаса при одном упоминании его имени.

- Привет! Меня зовут Патрик! - солнечно улыбаясь говорил каждому новому человеку, который только появлялся в его жизни, Патрик. Люди не визжали. Не бежали в ужасе. Они не были демонами. А, значит, были хорошими людьми. Его, Патрика, друзьями.

Он всех спасёт.


Всё вдруг встало на свои места. Он не неизвестно где в окружении незнакомцев. Он там, где должен быть. В окружении друзей, которые его не боятся. А те, кто боятся, не посмеют их тронуть.

- Меня зовут Патрик... Меня зовут Патрик. Меня зовут Патрик!

Патрик встал, решительно вскинув подбородок и голос его разнёсся по всему обеденному залу, оберегая всех людей силой имени истинного охотника на демонов.

- МЕНЯ. ЗОВУТ. ПАТРИК!!!

– Согласно только что произведенному измерению, индекс вашего пси-потенциала, мисс Лэнгфорд, составляет одну тысячу шестьсот два процента, – покачав головой, Чарльз решительно берёт себя в руки возвращается к куда более привычному в его исполнении «мисс Лэнгфорд». – Что ровно в девять раз выше и без того беспрецедентно высокого индекса пси-потенциала, измеренного мной не далее, как вчера. Также это на тысячу четыреста тридцать четыре процента выше максимально зафиксированного значения индекса за всю историю наблюдений. Вы понимаете, что это означает, мисс Лэнгфорд?

Сложив ладони лодочкой, Стиллвел сидит, подпирая подбородок кончиками пальцев.
– Просто скажи нам обоим, что это значит, Чарльз, – бросает нетерпеливо с подоконника Сазерленд.
– Понятия не имею, – отзывается начальник задумчиво, и снова смотрит на экран стоящего перед ним ноутбука.

Джеймс соскальзывает с подоконника и начинает расхаживать по кабинету из стороны в сторону.
– Замечательно, просто невероятно, – он проходит мимо Амелии и, развернувшись на пятках, идёт обратно к окну. – Исчезнувший ребёнок, Фокс пропал без вести, застреленный труп в квартире и стажер, которому мы совершенно ничем не можем…
– Я не могу ничего сказать точно, – перебивает Стиллвел. – Мне придётся выйти на связь с Вашингтоном, думаю уже к середине недели сюда прибудет настоящий специалист… Но могу попытаться предположить.

Чарльз тоже встаёт, подходит к окну, и смотрит на панораму серого города, вокруг шпилей которого танцует крупными хлопьями снег.

– Мисс Лэнгфорд, вам уже наверняка рассказывали про так называемое «внедрение». Суть в том, что объект транслирует в астральное пространство образ, который способен уловить сильный медиум. Ваш вчерашний потенциал подтверждал наличие исключительно сильных способностей. Ваш сегодняшний потенциал…
Прямая спина смотрящего на Брайт Фоллс Стиллвела не выражает эмоций.
– Продолжительность существования образа напрямую зависит от силы оставившего отпечаток события. Отпечаток способен распространяться сквозь астральное пространство во времени, и зафиксированы случаи, когда агенты даже могли непосредственно влиять через внедрение на происходящее. Природа этого объекта выяснена не до конца… По правде говоря, на данный момент мы очень мало знаем о процессе внедрения.

– Я предполагаю, мисс Лэнгфорд, что произошедшее вчера ночью привело вас в состояние исключительного эмоционального потрясения. Находясь в этом состоянии, вы неосознанно отправили в астральное пространство свой отпечаток в поисках помощи, и на призыв ответил сильнейший из находившихся в непосредственной близости медиумов. То есть, вы сами.
Стиллвел вздыхает.
– Если моя версия произошедшего окажется верной, это значит, что вы отправили астральный отпечаток себе. И сами же ответили на него. Ваш индекс не имеет ничего общего с реальными цифрами – я полагаю, что это суммарный индекс всех ваших находящихся сейчас во взаимосвязи проекций. Так как ваш индекс не смог бы вырасти настолько сильно за ближайшие несколько дней, то, вполне вероятно, что мы имеем дело со значительно более растянутым во времени отпечатком. Вчера ночью вы буквально испепелили объект при помощи чистейшей астральной энергии – для обретения такой силы даже с вашим потенциалом могут потребоваться как минимум месяцы, как максимум – годы. Я полагаю, мисс Лэнгфорд, что ваши скачки – это ваши собственные внедрения. В себя же, в другие временные промежутки при других обстоятельствах. Скорее всего, их все объединяет ваша эмоциональная нестабильность – страх, стресс, злость, счастье, любые эмоции достаточно сильные для создания отпечатка. То, что случилось этой ночью, определенно выступило катализатором.

Чарльз оборачивается и смотрит на Амелию.
– К сожалению, мисс Лэнгфорд, если я прав, то мы не можем быть даже абсолютно уверены в том, что происходящее сейчас – это «настоящее» для вашей временной линии. Если я прав, то вы связались с версией себя из отдалённого будущего, и передали самой себе силу, обретенную благодаря месяцам или даже годам тренировок. Но реальность, в которой вы обретаете эту силу, никогда бы не наступила, если бы объект завершил свою работу с вами вчера, в подворотне. Это утверждение прямо противоречит всем известным основополагающим принципам временной согласованности. Возможно, мы стоим на пороге эпохального открытия, мисс Лэнгфорд.

Алистер Эшфорд скучает на кафедре. Терпеливо дожидаясь, пока все выговорятся или представятся, он, словно потеряв остатки интереса к происходящему, всматривается в дождь за окном. Лишь после того, как умолкает Руэл, лорд, бесцеремонно проигнорировав вопросы Картера, возвращает внимание Эйре.

– Нет никакого смысла вас проверять, – ухмыляется он, глядя исподлобья на девушку. – Я и так слишком хорошо понимаю, что вы из себя представляете. Вырожденцы, жалкие потомки лучших людей королевства, не годящиеся своим предкам даже в подмётки. Те рыцари Камелота, настоящие рыцари, внушали страх. В сверкающих латах, с разумом ещё более неподатливым и железным, чем сердце. Миновала целая вечность, но я до сих помню тот день, будто это было только вчера. Что касается вас…

Ухмылка Эшфорда становился леденящей.
– Я бы даже хотел, чтобы это оказалось чуть более интересным, – он подаётся вперёд, нависая над кафедрой. – Ты ведь уже догадалась, не так ли? Проницательность настолько же впечатляющая, насколько и бесполезная. Ведь ты, как и все остальные, не увидишь рассвета.

Свет гаснет, вспыхивает снова и с треском угасает уже окончательно. В обеденном зале, в коридоре и, кажется, во всём замке. Тьму за окном прорезают спаянные воедино сполохи молний, которые преследует глухой грохот громового раската. Единственным источником света в помещении остаётся огонь, и неверный свет камина заботливо укутывает левую половину лица лорда Эшфорда непроницаемыми тенями.

Даже не вздрогнув, Алистер смотрит на светящийся ядовитой зеленью в темноте циферблат дорогостоящих наручных часов и негромко резюмирует:
– Как раз вовремя.
После этого поднимает голову и холодно оглядывает собравшихся вокруг круглого стола потомков хранителей.

– Вы ведь слышите это?
Сквозь грохот грома и шелест дождя пробивается отдалённый визгливый завывающий лай.
– Они уже близко, – лорд Эшфорд выпрямляется во весь рост, заходясь в совершенно искреннем смехе.
– Пришло время бежать, – возвысив голос, советует почти благосклонно сквозь хохот.
Будто даже подбадривает.

  Кажется, зря она все-таки ошивалась у кафедры. Теперь, судя по слишком пристальным взглядам, лорд Хромоножка ожидает от нее подлянки. Перебьется: Энни не настроена провоцировать мрачного мужчину, тем более он рассказывает презанятные вещи. Узнать свою родословную до самой глубины веков – даже для прохладно относящейся к истории кадета это интересно, что уж говорить о более трепетно относящихся к генеалогии и своему рыцарскому долгу спутниках!
  Посему кадет проглотила недовольство, вызванное балансирующими на грани грубости словами Алистера, и перевела делано-спокойный взгляд на картину, скользя скучающим взглядом по рисунку в ожидании, когда Эшфорд наконец перейдет к делу. Бедный Патрик, наверняка не понимающий, зачем он здесь, поинтересовался, когда будут кормить, настырный детектив – более возвышенными вопросами, а сама Морган предпочла отмалчиваться: домахиваться со организатора всего этого безобразия до того, как он сам все расскажет, несколько преждевременно. К тому же кто-то из новых знакомых наверняка с нетерпением ждут, когда она бахнет как-нибудь вопросец. Обойдутся! Она бахнет, обязательно бахнет, и не раз. И такой, что все мозги в труху! Но потом.
  А пока понять бы, что там настрадал предсказаниями Мерлин? Если Эшфорд не врет и добросовестно не заблуждается, прежние предсказания сбывались, а значит, и в нынешнем сомневаться не приходится. И все-таки, что это за демоны такие, не раз уже помянутые? Судя по оговоркам лорденыша, ничего хорошего от них ждать не приходится, и если самозваное Братство практически Кольца не вмешается, проблемы у Англии будут преогромные. Хотя, судя по всему, не фатальные, если Мерлин – Мирддин, Эмрис, кем он был на самом деле? – не возвещает возвращения Короля Прошлого и Грядущего.

  Размашисто кивнув на слова Мины, кадет не без удивления внимала Эйре – вот уж от кого, а от леди Невилл поспешных вопросов она не ждала. Хотя… Аристократка, читавшая древние гримуары, уже доказала, что чувствует и понимает больше, чем все остальные, и посему к ней стоило прислушаться и, раз уж общаться, не привлекая внимания, затруднительно, постараться понять, как она пришла к этим вопросам – потому что со словами Ульриха все как раз кристально прозрачно.
  Реджи, поднявшись с места и представившись, напомнил о приличиях, и девушка по зрелому размышлению решила последовать его примеру. Осторожно отодвинув стул, она спокойно поднялась и, невозмутимо глядя в блеклые глаза лорда, отчеканила:
  - Энн Морган, кадет.
  Произнеся это, она сочла долг вежливости исполненным, и спокойно села на место. Тем временем одна из гостей – та самая рыжая красавица, устала от вопросов и предложила всем заткнуться и выслушать Эшфорда. И нельзя было сказать, что Энни была с ней не согласна.

Реджинальд откинулся на стуле, сложил руки на животе и задумчиво посмотрел на лорда.
Кривая улыбка скользнула по лицу писателя, словно он пришёл к какому-то решению, и он открыл рот... однако обратился к детективу и голос его звучал примиряюще-вежливо:
— Послушайте, Ульрих, верно? Не стоит так давить на нашего уважаемого хозяина. Раз уж его род с честью пронёс через все эти столетия знамя демоноборцев, мне кажется, это даёт ему некоторое право смотреть на всех нас немного... хм... с превосходством. Я вот, например, до сего дня действительно относился ко всему этому... наследству с известной долей пренебрежения. Однако не пристало, потомкам рыцарей сомневаться или отказываться, если зовёт древний долг! Я более чем уверен, что почтенный лорд Эшфорд снабдит нас всей необходимой информацией о предстоящей нам схватке.

Потом Реджинальд Сеймур поднялся, и с поклонившись лорду Эшфорду самым уважительным образом, который только он смог вспомнить, твёрдо сказал:
— Я, Реджинальд Семур, с честью приму зов долга и сделаю всё, что в моих силах, сэр. Можете рассчитывать на меня.

После чего с самым серьёзным видом уселся обратно.

Джессика Сазерленд и правда не хочет ничего из этого слышать. Как только сквозь молчаливую апатию Амелии пробиваются слёзы, она встаёт, включает воду и начинает сосредоточенно мыть несколько тарелок, что так кстати оказались посреди ночи в кухонной раковине.
– Тебе нужно поспать, – выключая воду, произносит она вместо прямого ответа на прозвучавший вопрос.
Вытирая полотенцем руки, она подходит и кивком указывает куда-то вглубь дома.
– Я постелила тебе на диване. Джеймс сказал, что тебе нужно как следует отоспаться, он заедет утром и вы вместе поедете в офис.

Амелия и правда чувствует, насколько сильно устала. Глаза слипаются настолько, что голову клонит вниз и, она, кажется, способна заснуть прямо здесь, на столе. Кое-как поднявшись, Мел медленно следует за Джессикой в зал. Там – пушистый ковер, большой телевизор, занавешенное окно и безмятежно переливающаяся разными цветами рождественская гирлянда на ёлке. Стоящие посреди просторного помещения диван действительно подготовлен ко сну – чистое постельное бельё пахнет свежестью и весной. В строгости жены Сазерленда чувствуется забота и почти материнская ласка. В том, как она помогает Амелии через голову стянуть кофту, как сама снимает носки. Когда девушка без сил касается затылком подушки, даже поправляет теплое одеяло. После отступает на шаг, придирчиво оглядывая результаты своих усилий.
– Спокойной ночи, – тихо произносит, удовлетворенно кивнув.

Амелия остаётся лежать в темноте. Вопреки ожиданиям, вместо сна приходит оцепенение. Она лежит на спине и смотрит в перекатывающиеся тени на потолке, не находя в себе сил даже на то, чтобы закрыть глаза или перевернуться на бок. Несколько часов проходит в апатичном оцепенении – в какой-то момент Мел вздрагивает от хлопка входной двери. Она слушает перепалку Сазерленда и его жены в коридоре, но не хочет показывать никому из них, что не спит. Джеймс и Джессика спорят – агент отвечает раздражённо, глухо и односложно. Он говорит, что утром повезёт Амелию в офис, как только она проснётся.

Дом снова погружается в глубокую тишину. Амелия пропускает момент, когда соскальзывает в бессознательную тяжёлую дрёму.

– Амелия, ты меня слышишь? – повторяет требовательно Стиллвел.

Холодно щёлкает метроном. От теплого одеяло, и уюта коттеджа Сазерленда не остаётся даже следа – она снова в кабинете Чарльза Стилвелла, и снова на неё требовательно смотрят сразу две пары глаз. Мел запоздало прокручивает в голове события последнего десятка секунд, и понимает, что уже некоторое время смотрит в пространство, совершенно не реагируя на внешние раздражители.

– Амелия, что ты помнишь последним? – повторяет Чальз, и сознание девушки затапливает сильнейшее ощущение дежавю.

Сазерленд сидит на подоконнике, скрестив на груди руки.

Сидящий мужчина вздрагивает от неожиданности. Среагировав моментально, вскакивает на ноги, почти готовый сорвать с пояса под плащом собственный револьвер. Однако ладонь замирает на полпути к рукояти – надломленный шёпот Эмбер и вид её изнуренного обескровленного лица способны внушать что угодно, но не тревогу.

Смутившись, мужчина опускает руку, так и не прикоснувшись к оружию. Он выпрямляется в полный рост, давая девушке возможность как следует себя рассмотреть. Незнакомец высок и подтянут, а под распахнутым плащом виднеется военный мундир. Эмбер вздрагивает чуть раньше, чем успевает понять – это темно-синяя офицерская форма армии Объединенного Королевства, а не ярко-алый конфедератский мундир.

Мужчина осторожно делает шаг вперёд, откидывая назад капюшон. На Эмбер смотрят холодные серые глаза, подчеркивающие нордическую строгость худого лица. Образ военного офицера дополняют аккуратно зачесанные назад волосы необычного пепельно-серебристого цвета. Единственное, что разрушает складывающееся впечатление свойственной большинству военных опрятности – это неровная многодневная щетина на впалых щеках. Бледное лицо незнакомца, как наверняка и лицо самой Эмбер, зеркалом отражает внешнюю и внутреннюю усталость.

– Вы в порядке? – спрашивает, но голос доносится словно издалека.
Стена врезается с силой в плечо, перед глазами темнеет, и Эмбер отстраненно осознаёт, что начинает медленно сползать в направлении пола.

– Проклятье, – офицер подхватывает её, не позволяя упасть.
Перекинув здоровую руку Эмбер через свою шею, ведёт её вглубь избы и усаживает на бревно. Сам опускается около девушки на колено, пристально заглядывая в лицо. Смотрит на перебинтованную руку, осторожно, но требовательно, разводит в стороны полы плаща, скользнув взглядом по предостерегающе сверкнувшей в полумраке «леди Марии». Опустив подбородок, Эмбер вместе с незнакомцем смотрит на грязно-бурую перевязь, при помощи которой девушка пыталась перетянуть рану.

– Тебе нужна помощь, – медленно и отчётливо произносит мужчина, снова заглядывая Эмбер в глаза. – Город совсем рядом, поедешь со мной.
В интонациях последней фразы не столько просьба, сколько приказ. Незнакомец почти моментально переходит на панибратское обращение, забывая про те правила приличия, которые при знакомстве диктует, как правило, этикет. Он наклоняется, собираясь помочь Эмбер подняться на ноги.

  …Слова Мины вызвали у кадета неподдельное смущение. Порозовевшая Энни закивала, как китайский болванчик:
  - Ага! Я тоже не против! Была бы. А то у меня только братья да кузены, а кузины и нет! – радуясь возможности сменить тему, она ухватилась за историю о списках. – А мой дед никогда не говорил, что помимо нас есть кто-то еще! Интересно выходит: какая-то часть легенд дошла до нас, потомков, более или менее одинаковой, а какая-то не сохранилась. С другой стороны, по прошествии скольки там, пятнадцати веков, вообще удивительно, что какие-то изустные легенды сохранились! А что списки погибли – это, конечно, очень жалко!

  …Попытка отвлечь публику от мрачного переставления ног принесла свои плоды: некоторые люди решили присоединиться к обсуждению – например, статная и видная женщина в песочном. В очередной раз кадет почувствовала укол зависти: собранные лордом дамы были все такими красивыми и яркими, что на их фоне сама Энни казалась долговязой замухрышкой – особенно в своей военной форме. А вот высказанная красоткой теория была вполне забавной, так что девушка, искренне посмеявшись виду двух лордов Эшфордов, ответила:
  - Если будет так, как вы сказали, картина эта будет достойна Монти Пайона! А об Артуре я имела ввиду то, что дошедший до нас образ собирательный, и реальному историческому лицу приписали действия целой кучи других правителей. Но «я Артур и имя мне – легион» в контексте нашего приглашения звучит вообще огонь!
  Вторая женщина, та, которую кадет прочила в одинокие постоялицы наравне с Эйрой, согласилась с предложением, и высказалась вполне близко ко мнению самой Морган, подняв, кроме того, вопрос количества собравшихся. Идея казалась весьма дельной и заслуживающей внимания, но прежде чем девушка поделилась своим мнением, к беседе неожиданно присоединился Ульрих, чьи предположения звучали вполне разумно.
  - Вот насчет идеализированности образа короля я согласна, так тоже могло быть. А количество присутствующих, - Энни пожала плечами, - может обусловлено тем, думаю, что многие роды пресеклись, другие утратили всякую связь с наследием предков, третьи эмигрировали куда-нибудь в Америку, а о четвертых нет информации у Эшфорда. Ну и да, наверное, кто-то из получателей письма просто не приехал. К тому же, кажется, Ульрих прав, и, собрали по одному представителю каждого рода. Хотя это тоже странно: я в своей семье самая младшая, и по всем канонам не должна была быть вызвана. Ведь, если мыслить рыцарскими категориями, позвать должны были либо самого старшего – сына старшего сына старшего сына и так далее, либо его первого наследника, а не девочку, к тому же самую младшую. А вот насчет разного времени не думаю: как древние римляне говорили, cui bono, кому выгодно, то есть – а выгоды приглашать всех в разные дни и говорить одно и то же нет. Или я не вижу.
  Когда здоровяк признался, что он – детектив, кадет аж удивленно обернулась, посмотрев на мужчину уже по-другому. После таких слов становилось понятно и излишнее настойчивое любопытство, и бульдожья хватка лысого: профессиональная привычка, не иначе. Но вот выводы его, с точки зрения Энн, были спорными: хотя он, может, в силу своей работы видит и понимает больше, чем второкурсница Военно-морского колледжа? Как бы то ни было, сразу соглашаться, пускай даже с более опытным человеком, девушка не собиралась:
  - У меня, сэр, есть два старших брата. А вот других родственников колена более старшего, чем мой дедушка, я не припоминаю. Но не думаю, что дело в нашей мнимой уникальности, хотя, - она развела в недоумении руками, - не пойму в чем. Возможно, люди Эшфорда собирали по семьям информацию и отбирали тех, кто помоложе, и кто верит, или хотя бы может поверить и приехать? Потому что ни папа, ни Генри, ни Джеймс точно бы сюда не поехали. Да и я, честно говоря, сделала это только по настоянию дедушки. И потому, что любопытно все-таки. – смущенно закончила она. – К тому же я вот ни капли не уникальна.

  …Даже невеликих познаний кадета в истории хватало, чтобы понять, что изображенный на полотне рыцарь имеет к эпохе короля Артура отношение не большее, чем, скажем, униформа самой Энн. Выводы из этого напрашивались сами собой, и Энн поспешила ими поделиться с окружающими:
  - Джентльмены! Леди! Не желая никого компрометировать, обращу ваше внимание на то, что этот вот косплеер Победителя Дракона по своим доспехам опережает эпоху Камелота веков эдак на шесть-восемь, и то, что наш артуриано-любивый лорд повесил его здесь, весьма странно! Это все равно, что пра-пра-прадед в эскадре Нельсона, изображенный на ракетном крейсере!

  Роящиеся сонмом фейри, испуганных обпившимся верескового меда гоблином, так и рвались с языка, и было несколько стыдно делиться ими с незнакомыми и к тому же гораздо более взрослыми людьми, которые наверняка сочтут, что говорящая относится к той плеяде людей, которые в каждой бочке затычка. И все-таки ситуация была слишком неординарной, чтобы молчать. Мина уже поддержала ее идеи, а значит, могут согласиться и остальные. Убедив себя таким образом, Морган уверенно подошла к стоящей неподалеку кафедре и, вальяжно облокотившись на нее, продолжила:
  - Я что хочу сказать: из того, что я услышала о тех, с кем успела поговорить, всем нам предки рассказывали о происхождении от рыцарей Круглого стола и о защите человечества от демонов. К слову, представителей одной семьи среди нас вроде нет. Так вот: все, что сейчас происходит, до хрена непонятно, а посему прошу всех, если будет что-то непонятное, не стесняться и порасспрашивать Эшфорда. Я вот собираюсь. Ну и да, так как мы все приглашенные, и непонятно, что от нас хотят, лучше держаться вместе: а то будет как в дешевых фильмах ужасов, когда какое-то факаное чудище или маньяк режут всех по одному! Не то, чтобы я считала, что это возможно, - она подняла вверх палец, - но хуже точно не будет!

Ничего не ответив, Ричард возвращается обратно за чемоданами. Его распирает от злости, но нет ни сил, ни желания объяснять и без того очевидные вещи. Во-первых, он значительно лучше знает, как делать свою работу. Во-вторых, препятствование бородатому – это лишь констатация собственной беспомощности, потому что подопечная и без того уже сидит в машине с незнакомыми людьми. В-третьих, они и без того уже приехали на ночь глядя в дыру посреди долбанного Уэльса.

Если при учете всех обстоятельств Эйре действительно угрожает хоть какая-либо опасность, то даже лучший профессионал во всем мире едва ли способен это исправить. Девяносто процентов работы телохранителя – в том, чтобы предугадывать и предвосхищать угрожающую клиенту опасность. Заблаговременно избегать ситуаций, в которых риски перевешивают потенциально возможные преимущества. По крайней мере, так в своё время объяснял ему Стерлинг. Что касается этой сходки ролевиков-реконструкторов…

Увлекшись гневными размышлениями, Блэквотер и сам не заметил того, как вместе с Эйрой оказался в роскошном холле. Взгляд скользит вдоль перил балкона, цепляется за вооруженные мечами и булавами стойки доспехов, за подвешенную на толстенной золоченой цепи старинную люстру. Остальные уходят в сопровождении заставшего, по всей видимости, ещё вторую мировую, дворецкого – Ричард, разместив на полу чемоданы, остаётся на месте.

Прежде чем ответить на вопрос, он какое-то время думает. Множество взаимоисключающих версий происходящего крутится в голове, и особенно не хочется сойти за истеричного паникера.
– Что мы в любом случае далеко не уедем в такую погоду, – отвечает в конце концов.

Не хочется даже думать о том, чтобы под проливным дождём спускаться по треклятому серпантину в кромешной тьме. Из коридора выбегает жизнерадостная кадетка. Вздохнув, Ричард подхватывает чемоданы и, вместе с Эйрой направляется в сторону, где скрылась девушка. У входа в башню он пропускает леди вперед, и некоторое время возится, пыхтя, с чемоданами. Обязанности носильщика обычно не входят в его обязанности, но представить, что Эйра будет перетаскивать свои вещи сама практически невозможно. Унылый слуга по-прежнему караулит у входа в гостевое крыло. Другие гости почти по-хозяйски снуют между комнатами, открывая и закрывая время от времени двери.

Посторонившись, Ричард пропускает одного из мужчин – кажется, этого зовут Реджинальд. Ещё одна девушка предлагает Эйре разделить номер, и только сейчас Блэквотер окончательно осознаёт суть дилеммы.
– Будет лучше, если мы займём одну комнату, – решившись, говорит Ричард, почти сразу отворачиваясь и развивая кипучую деятельность.
Поставив чемоданы, он начинает толкать двери одну за другой – во второй номер уже ушла девушка, в четвёртом обнаруживается тот самый парень с парковки. Уже подозревая худшее, телохранитель открывает шестую и с облегчением выдыхает – свободно.

– В шестой пока никого.

Русло, в котором развивалась ситуация, для Эйры было не приятным. Мало того, что телохранитель отчитал ее, как малого ребенка, так еще и небрежная реплика Дерека в сочетании с провокационным жестом сгустила краски. Пусть Ричард ведет себя не корректно, однако, это ее человек. Бестактный вызов под носом у леди, отсутствие каких-либо слов извинений. И все это - на виду у честной публики. Для полного комплекта не хватало только папарацци.
Девушка силой заставила себя успокоиться, подавляя волну возмущения, обещающую превратиться в гнев. Дурной тон - подать вид, что расстроена.

Дабы не разводить неуместную канитель стоило обдумать ответ телохранителю. Благо, разговоры подобного содержания уже не раз имели место быть в прошлом и достаточно будет лишь напомнить о некоторых моментах.
- Ричард, вы забываетесь. - "ангелочки" тоже умеют говорить твердым тоном.
Тем более, леди Невилл была в своем праве.
- Наша семья несомненно ценит и полагается на ваши навыки. И я была бы вам признательна, если бы вы делились своими опасениями в профессиональной манере. Если у вас были основания считать, что, сев на переднее сидение, данный пассажир, находясь в вашем присутствии, - подчеркнула Эйра, - мог причинить вред мне либо всем присутствующим в салоне, достаточно было позвать меня на личный разговор и поделиться своими соображениями. Остаться или же нет, этот вопрос решает мой отец, впрочем, вы и без того давно знаете, я также ценю ваши усилия.
Зачем она оправдывается? Безумие какое-то.
- Но не согласна запереть себя в сейф. - подвела черту леди Невилл.
И вообще, он всерьез собрался укатить в Лондон, оставив ее здесь одну без автомобиля? Или больше так - для красного словца сравнил? Тем более, что сама она водить не умеет, даже покинь мужчина замок Эшфордов пешком.
И как после такого ее будут воспринимать остальные? Как непутевую дурочку? С которой даже телохранителю позволено переходить черту? Сдавалось Эйре, что своей выходкой телохранитель подверг ее куда большей опасности. Есть два слова - авторитет и безнаказанность. Дай только намек, что первого там нет, а второе - есть. Все. Уязвимость в чистом виде.
Кто-то же, наоборот, может испугаться и вовсе избегать общения с ней. Как обычно.

И вообще, что за сцена? Слишком много эмоций у Ричарда. Неосторожные слова. Что так задело ее телохранителя? В любом случае, этот разговор - не публичный. И девушке все меньше нравилось происходящее. Будто все сговорились. А, может, так оно и есть? Реалити-шоу - смешай с дерьмом аристократа?
- Чемоданы, - несколько угрюмо произнесла Эйра.
Сказать что-либо еще сейчас попросту не хватало сил. Впереди говнюк, не побояться таких слов в мыслях, Эшфорд. Уже очевидно сомнительный Дерек. И даром социальная ситуация. Стоило лишь подумать, что с этими людьми придется защищать мир... становилось в высшей степени неуютно.
Мало ли, у кого что на уме, да какая вожжа под хвост попадет.

Когда остальные девушки были готовы, леди Невилл последовала вместе с ними в здание, которое уже не обещало быть теплым и уютным. Эйру заметно трясло. И от холода, даже парка кадета не спасала. И от дождя. И от гнева. И, самое главное, - от страха. Если уж заговорили об аллегориях, страха, толстеющего на глазах при добротной пище, в которую услужливо превращались окружающие.

Приветствие мрачного, как сам этот замок, дворецкого, только распалял негодование девушки. Удивительной леди Эшфорд также нигде не обнаружилось. Как, кажется, и еще одного гостя. Но самым вопиющим было отсутствие хозяина этого замка, который не соизволил выйти и поприветствовать своих гостей, не то что объясниться! Положим, он прихворал. Какая незадача для хранителя. В таком случае, слуга мог бы известить об этом гостей. Но нет.
Кроме того, дворецкий был настолько ветхим, что все человеческое существо леди Невилл протестовало против неоправданного живодерства. Личность Верховного Хранителя казалась все более отталкивающей. И этот человек будет на страже врат? Серьезно?
Эйре в который раз пришли в голову мысли, что демоны уже пришли в этот мир. Возможно, потому Ричард позволил себе лишку - само место обращает живых существ в злыдней!
С другой стороны, потомком Эшфордов мог быть обыкновенный недостойный человек. В таком случае, почему оставшиеся семейства хранителей не приняли меры?

Медленный старик повел собравшихся куда-то в левый коридор. Вежливость и этикет иным не позволит обогнать того, справиться, куда идти. Как бы иронично не получалось, но леди Невилл буквально надеялась, что хотя бы Дерек взбунтует, а не станет послушно идти следом. Просто какое-то наваждение - настолько смиренно терпеть неуважение местных обитателей. Похоже, подобное не входило в список явлений, способных злить мужчину, не дающего покоя Ричарду. Жаль.
В свете витающих скептических настроений относительно предстоящего мероприятия, даже удивительно было. Всерьез, каждый из них готов терпеть такое обращение ради пустышки? Или лукавят? А вдруг и правда реалити-шоу и завтра послушный теленок станет звездой интернета?

От обилия мыслей голова шла кругом, Эйра чувствовала, как к горлу подступает дурнота.
Рука вскинулась в останавливающем жесте, чтобы Ричард не отправился следом, унося чемоданы. Ни слова пока. Леди Невилл оставалась в пустеющем холле, молчаливо провожая взглядом толпу.
Слишком все казалось подозрительным. В другое время развернулась бы и уехала. Но не сейчас. Они что же, так и собираются продолжать терпеть все эти выходки Верховного Хранителя? Это такое у него отношение к соратникам? Собрал всех здесь, чтобы выгулять тщеславие? Этический вопрос? Да Бог с ним! Каждый сам решает, что в адрес его персоны допустимо. Но, черт возьми, на кону - судьба мира. Люди, ау? Вы же не всерьез? Не собираетесь безропотно вверить себя сомнительному лидеру? Хоть бы было так! А то можно без конца ждать, что вот-вот, скоро-скоро лорд объяснится? И сколько раз еще сей момент будет отложен какой-то мишурой, застилающей глаза и пытающейся выглядеть делом первоочередной важности? Пока не станет слишком поздно...

Хозяйка дома - не лучше. Бросила гостей и удалилась непонятно куда, непонятно зачем.
Эйра могла понять затворничество, что влияет на понимание некоторых этических тонкостей. Меж тем, даже затворничество не оправдает действия, подвергающие людей мукам! Простить проволочку под дождем? Без по-настоящему убедительной причины - ни за что! Разве нельзя было собираться в холле сразу? Они что, в срочном порядке труп прятали?

Когда все ушли, леди Невилл чуть пошатнулась и подошла ближе к Ричарду. Ладонь нашарила локоть мужчины. Кажется, девушка нуждалась в поддержке. Прозвучал тихий голос:
- Что теперь говорит твое чутье?
Что бы там телохранитель не думал, а его мнение было важно для нее. Только бы тот не выражал его абстрактно.
Пользуясь небольшой паузой вдали от множества глаз, Эйра позволила себе немного отдышаться, не прикладывая усилий к тому, чтобы держать лицо. Сейчас было особенно видно, как она тревожна.

В какой-то момент спустилась Энн, благо, договорив, тут же убежала. Леди Невилл едва заметно вздрогнула. Мгновенно подобралась, поменявшись в лице, надев привычно нейтральную маску. Нужно что-то решать. Торопливо, словно наперегонки с собственным смятением чувств, девушка устремилась в левый коридор. Узкая лестница душила... Как и все здесь.
Одна из хранительниц, чьего имени, леди Невилл пока что не запомнила, ненавязчиво предложила разделить... номер? С цифрами на дверях казалось, будто заселяют в гостиницу. Не мог не всплыть вопрос - давно они были прибиты? Или нынче - новая волна очередных простофиль?
И снова вопрос к Ричарду:
- А теперь?
Эйра не торопилась покидать коридор.

  - Здравствуйте! – по-военному четко кивнула старику-дворецкому Морган, проследовав за остальными под сень замка. Пока все прибывшие собирались в коридоре, девушка с интересом осматривалась: в конце концов, не каждый день доводится побывать в жилом поместье самого настоящего лорда! Но, помимо обители Эшфордов, ее интересовали и другие приглашенные: некоторых, как двух стоящих в отдалении мужчин, она не видела, других же, как например эффектную женщину в песочном, успела только поприветствовать. Компания, конечно, как верно заметил кто-то в разговоре у авто Реджинальда, подобралась и вправду странная, будто бы являющаяся срезом британского общества.
  К вящему удивлению Энн, вместо того, чтобы проводить гостей к хозяину, дворецкий с внешностью библейского Мафусаила дребезжащим голосом уведомил, что гостей ждут отведенные им покои. А значит, все опять откладывается. «Ну и ладно! – решает для себя Морган. – Зато будет возможность спокойно поболтать с Миной и Эйрой, и прийти к Эшфорду подготовленной! Как на экзамен, хе-хе!».

  Тем временем дворецкий начал свое неторопливое шествие. Следовать со скоростью дряхлого старца, с которого разве что песок не сыпался, быстро наскучило деятельной кадетской натуре, но как-то обгонять его или требовать поторопиться было бы совершенно дурным тоном, а Энни себя все-таки не в канаве нашла. Посему девушка, то щелкая пальцами, то раздраженно постукивая каблучком о пол, следовала вместе со всеми, не вырываясь и не отставая. Чтобы хоть как-то скрасить мучительно медленный поход, оказавшийся даже хуже любого марш-броска, она уделила все свое внимание полотнам на стенах, силясь угадать, в какой из точек Уэльса может находиться тот или иной пейзаж. Конечно, все это было не больше, чем домыслами, но зато хоть как-то позволяло убить время.
  При виде узкой винтовой лестницы кадет горестно, как самое настоящее замковое привидение, вздохнула, понимая, что дедуган, который, судя по всему, успел еще с кайзером повоевать, восходить по ней будет со скоростью умирающей улитки. Но делать нечего – приходится идти, неторопливо переставляя ноги и пялясь от скуки по сторонам, гадая, что это за неприятный запашок в воздухе. Клопов они здесь травят, что ли?

  Но вот наконец долгий путь, который кадет в одиночку проделала бы за пару минут, завершается. Сунув нос в ближайшую открытую дверь, Энии весело фыркнула: надо же, такой роскошный особняк, а гостям предлагаются прямо-таки казарменные условия! Причем такие, что по сравнению с ними колледж мог показаться образцом заботы о личном составе – это с учетом того, что флотских кадетов никогда не жалели! Зато комнатка на двоих, а не на группу, что по-своему тоже неплохо. В общем, восторга временное пристанище не вызывало. Правда, и разочарования тоже.
  Услышав слова Вильгельмины, кадет задорно откликнулась:
  - Опередила! Я сама хотела тебе это предложить! Сейчас, только нашу домашнюю леди Эйру предупрежу, и приду!

  Потолкавшись в толпе заселяющихся "рыцарей" в поисах Невилл, над которой Морган решила взять некое шефство, полагая, что воспитанной и похожей на домоседку леди такие условия в новинку, кадет убедилась, что новой знакомой на этаже нет. Резонно предположив, что та могла остаться внизу, Морган, не собирающаяся так просто отказываться от своих планов, перепрыгивая через ступени, почти скатилась вниз по лестнице. Увидев, что новая знакомая по-прежнему в холле, девушка, не вникая в ситуацию, почему аристократка решила задержаться, скороговоркой выпалила:
  - Эйра, тут, я посчитала, шесть женщин и восемь мужчин, считая твоего спутника. Комнат восемь, так что ты, если не хочешь никого постороннего рядом, - можешь заселиться без соседей и смело всем объяснять, что места хватает на одиночное заселение и тебя, и еще одной дамы! А не поверят, так зови меня – уж я-то сумею популярно расставить все точки над «и» и объяснить, кому куда надо идти! Мы с Миной в пятом номере, так что, если ты не против, я попрошу тебя к нам прийти, как разместишься – у меня вся одежда в чемодане в машине осталась, так что я хочу хоть немного перед ужином просушиться, лады? В общем, ждем, не теряйся!

  Протараторив все это с пулеметной скоростью, она быстро ринулась обратно наверх, чувствуя, как бьет по спине при каждом шаге полупустой рюкзак. Залетев в свой номер, Энни, заложив пальцы за пояс, осмотрелась, барабаня туфелькой по каменному полу.
  - Н-да-а, даже стула нет! Мина, тебе сушиться надо? У меня есть одна идейка. Эйру я, кстати, предупредила и попросила к нам зайти.
  Стянув с себя рюкзак и насквозь мокрый китель, девушка бросила его на тумбочку, которую с пыхтением дотолкала до батареи. Разгладив форму и повернув всю конструкцию так, чтобы тепло батареи сушило одежду, она плюхнулась на кровать и принялась расстегивать блузку, которую собиралась растянуть по другому углу импровизированной сушилки.
  - Тебя не смутит, если я какое-то время побуду в неглиже, завернутой в одеяло? А то вся моя одежда в чемодане в машине, а лезть под дождь мне пока ни капельки не охота! Понятное дело, что перед сном придется все равно, но хоть сначала поужинаю и отогреюсь.

  К удивлению Энни, в ответ на ее слова предельно разумную мысль озвучил рыжебородый, которому скорее пристало быть потомком викингов, а не рыцарей Камелота. В задумчивости подергав себя за мочку уха и почесав нос, девушка пришла к выводу, что здравое зерно в этом есть. Но для того, чтобы его взвесить и измерить, признав надлежащим, требовался дополнительный стимулятор. Тоскливо посмотрев в окно, она со вздохом водрузила на законное место верный берет, залихватски заломив его, и покинула уютное тепло машины, бросив короткое:
  - Я мигом!

  Дождь и ветер с радостью вцепились в новую жертву, темным крылом заставляя биться незастегнутую парку и радостно перестукивая по плечам и берету, разливая по ним темноту мигом промокшей ткани. Чертыхнувшись, Морган выудила сигарету и, прикрывшись от заставляющих то бешено трепетать, то почти гаснуть пламя, нервно закурила. И только потом, когда густой дум наполнил легкие долгожданной тяжестью, сгорбившаяся кадет гордо развернула плечами форму. Раз уж она выскочила под ливень, то смысла жаться и как-то прикрываться нет, все равно и так и так промокнет. А значит, надо сносить добровольно взваленные на плечи невзгоды с гордо поднятой головой. Впрочем, подобное решение не помешало ей быстро смолить, спрятав огонек в кулачке, и поздороваться с новоприбывшей стильной блонди – еще один объект для легкой зависти! – коротким кивком и представлением только себя. Споро расправившись с сигаретой, девушка кинула ее под ноги и юркнула обратно в машину. И только оттуда, снова опустив стекло, прокомментировала слова Дерека:
  - А вот это уже звучит похожим на правду! Ясно, что не с артуровских времен, а века с девятнадцатого, когда как раз был интерес к старине. И если предок Эшфорда вел списки своей типа массонской ложи, то богатому бездельнику ничего не мешало найти потомков упомянутых там людей!

  Слова Вильгельмины тоже нашли одобрение:
  - Почему бы и нет? Если это была какая-то ложа, то демоном они могли звать и знания, и деньги, и что угодно иное. Хоть своих идеологических оппонентов! Правда, тогда вопрос, почему нынешний лорд решил, что эти демоны приближаются по наши, - Энн громко клацнула зубами, состроив хищную мордашку, - вкусненькие души?

- The wheels on my bike go round and round
Round and round
Round and round.
The wheels on my bike go round and round
All day long!

- Здравствуйте, сэр! Меня зовут Патрик! Мне нужно доехать вот сюда. Вы мне поможете?

- The bell on my bike goes ting ting ting
Ting ting ting ting ting ting
The bell on my bike goes ting ting ting
Ting ting ting
All day long

- Здравствуйте, мэм! Меня зовут Патрик! Вы мне поможете?

- The brakes on my bike go screech screech screech
Screech screech screech screech...

- Здравствуйте...!

- The wheels on my bike go round and round
Round and round
Round and round...

Письмо лорда Эшфорда, бережливо завёрнутое предусмотрительной бабушкой в мятый файлик для документов, чтобы защитить его от дождя, повидало сегодня множество рук. Патрик вчера весь вечер вместе с ней изучал карту и дорогу до имения, запоминал номер автобуса, который она на всякий случай написала на конверте сзади, чтобы потом, высадившись в Бирмингеме, снова взять свой велик и, накинув капюшон ветровки, крутить педали в сторону Уиллингтона.

Своё Большое Путешествие (как мысленно окрестил его Бри, который никогда в жизни ещё не забирался так далеко от дома) Патрик начал в 7 AM, чтобы за полтора часа добраться до Victoria Coach Station, где его, Патрика, уже ждал самый настоящий National Express,четырёхсотый номер! Три часа пути он мог бы подремать, но как же можно спать во время Большого Путешествия? Добрая леди позволила ему сесть к окошку, и они с Динозавром смотрели, не отрывая взгляд.

Со всеми остановками на спросить дорогу - а их было, пожалуй, несколько больше, чем Патрику было нужно: уж очень хотелось поговорить с новыми людьми, которые, в отличие от жителей Лондона, оказались необычайно приветливы и отзывчивы! - под весёлую песенку путь занял часов пять-шесть. С остановками, конечно. Яблоко и бабушкин сэндвич с огурцом были, конечно же, съедены ещё в автобусе, но Патрик не унывал: это же Большое Путешествие! И самого этого факта было достаточно, чтобы отвлечь Бри от множества вещей, на которые он и прежде не всегда вспоминал обращать внимание.

Замок произвёл на парня огромное впечатление. Минут пять он стоял, любуясь им издалека. Ещё столько же, когда подъехал поближе. Ему казалось что имение Эшфорда - без малого Хогварст, а у него в кармане куртки лежит то самое письмо! Даже попрыгал немного от радости. После чего, заметив двух человек в машине недалеко от входа, помахал им всеми своими руками, позабыв от восторга, что это не очень вежливо и, толкая велосипед, крикнул издалека:

-Здравствуйте! Меня зовут Патрик!

А когда подошёл поближе, помахал им ещё и лапкой Динозавра, который с любопытством выглядывал из внутреннего кармана куртки.

Западный Уэльс, графство Кередигион
Четверг, 5:03 PM
Вероятность осадков – 67%
Эйра Невилл

Иногда кажется, что Уэльс целиком создан из сменяющих друг друга живописных пейзажей. Вот усыпанная оранжево-золотистой листвой петляющая среди деревьев лента дороги, вот обрамленный указателями и металлическим заграждением поворот, а вот лес расходится и возвращаются темно-зелёные просторы равнин. Последние, впрочем, уже успели изрядно опостылеть Эйре за время затянувшегося почти на семь часов путешествия. Сперва ей нравилось представлять, как она скачет по этим равнинам верхом, но одно зелёное поле сменяло другое, и забава быстро начала утомлять.

Из динамиков тихо струится приятная музыка – на местной радиостанции сегодня хиты девяностых, и один культовый трек сменяет другой на протяжении последнего часа. Эйра мечтательно смотрит в окно, в очередной раз невольно задумываясь о том, с какой целью и куда именно едет. Как ни парадоксально, но с каждым часом конечная цель путешествия начинает выглядеть всё более нереальной, недосягаемой. Сперва девушку переполняли надежды. Теперь им на смену приходят тревога, опасение, неуверенность и иногда даже страх. Страх, что самая главная, та самая единственная легенда, тоже окажется фикцией, ложью. Страх, что всё это – всего лишь чей-то нелепый розыгрыш, и за ним ничего серьёзного не стоит.

Повернув голову, Эйра смотрит на Ричарда. Водитель невозмутимо проворачивает рулевое колесо, постукивая пальцами по рулю в такт музыке. Девушка смотрит в зеркало заднего вида, и перехватывает адресованный ей быстрый взгляд. Ричард не обсуждает распоряжения, не высказывает оценочных суждений, никак не комментирует её решение мчаться сломя голову на побережье Уэльса. И, тем не менее, девушка знает – он недоволен. Он всегда недоволен, потому что любая авантюра мешает ему выполнять свою работу достаточно хорошо.

Автомобиль продолжает мчаться вдаль по прямой как стрела дороге. Там, впереди, в неприметной низине среди одинаковых зелёных равнин, раскинулся крошечный городок под названием Уиллингтон.



Графство Кередигион, Уиллингтон
Четверг, 5:20 PM
Вероятность осадков – 74%
Руэл Джеральд Картер

Со стороны моря налетает свирепыми порывами ветер. Ледяной безжалостный ветер из тех, что заставляют ежиться на ходу и вспоминать о столь некстати забытом дома шарфе. Аккуратные коттеджи ровными рядами тянутся вдоль двухполосной асфальтированной дороги, с другой стороны петляет извивающейся чёрной лентой река. GPS-навигатор подсказывает, что речушка по левую руку называется Тейфи, и что до побережья от этого места ещё по меньшей мере семь-восемь миль. Установленная много часов назад путеводная метка указывает куда-то сюда.

Беспокойство постепенно сменяется раздражением. На протяжении всей дороги не отпускают мысли о розыгрыше. О том, сколько всего важного можно было сделать вместо участия в этой малоосмысленной авантюре. О потерянном времени, деньгах, о сказках из детства. На протяжении всей дороги лейтмотивом преследует всего одна предельно очевидная мыль – а что если? А что если предки были правы, и демоны действительно существуют? Что если легенды о рыцарях круглого стола не просто бред умалишенных стариков, но реальность? Поверить сложно. И чем ближе заветная метка на GPS-навигаторе, тем меньше остаётся места для веры. Загадочное приглашение, забытая всеми богами дыра среди валлийских равнин – с каждым часом правдоподобности в этой истории остаётся все меньше.

Диктор местной радиостанции передаёт штормовое предупреждение. Ураганный ветер швыряет в лобовое стекло оранжево-золотистую листву вперемешку с водой, грязью и невесть откуда взявшимся синим пакетом. Машина сворачивает с набережной вглубь городка и тормозит около крошечной кофейни с прозрачной витриной. Водительское стекло плавно опускается вниз, привлекая внимание прогуливающегося с собачкой на поводке горожанина. Горожанином оказывается исключительно импозантного вида пенсионер, в длинном бежевом плаще и старомодном шерстяном кепи. В одной руке у него поводок, в другой – простая деревянная трость. Старик, вежливо кашлянув, вопросительно рассматривает водителя.

Руэл вздыхает. Представив, насколько нелепо сейчас выглядит в арендованной на скорую руку ярко-красной «тойоте», он, прокашлявшись, всё же спрашивает:
– Прошу прощения, сэр…
– Имение Эшфордов? – не дав мужчине закончить, перебивает старик с хитрым прищуром.
Слегка опешив от неожиданности, Руэл кивает.
– Третья машина за сегодня, – ворчливо отвечает местный на невысказанный вопрос. – Отродясь столько чужаков разом в наших краях не видал.

Он поднимает трость и указывает ею вправо и вверх. Там, над зазубренным валом одинаковых крыш, на фоне затянутого свинцовыми тучами железного неба, над городом нависает монолитной громадой замок, примостившийся на скалистой вершине утеса. Настоящий замок, с изъеденными временем приземистыми стенами, пузатыми валлийскими башнями и слегка возвышающейся над зубцами стен цитаделью.

– Эшфорды там, – сообщает Руэлу старик и как ни в чём не бывало уходит прочь, заметно прихрамывая на правую ногу.



Уиллингтон, Замок Эшфордов
Четверг, 5:34 PM
Объявлено штормовое предупреждение
Энни Морган

«Опель» упрямо взбирается к вершине утеса по нещадно петляющему под колесами серпантину. О лобовое стекло с мерным стуком разбиваются первые капли дождя, и змеящийся асфальт впереди стремительно начинает покрываться тёмными пятнами. Большую часть обзора закрывает внешняя стена замка Эшфордов – и это зрелище снова и снова вынуждает Энн усомниться в собственном здравомыслии. Неужели она действительно проделала весь этот путь? Почти двенадцать часов дороги, несколько остановок в закусочных на заправках, и успевшие опостылеть зелёные валлийские равнины, которые впечатляют самое большее на протяжении первого часа. На исходе второго часа бескрайние просторы начинают внушать концентрированное уныние, а взгляд отчаянно хватается за каждое встреченное авто на угнетающе пустынной дороге. Путешествие Энн должно было завершиться в небольшом городке Уиллингтон на берегу реки Тейфи – образцово-показательная валлийская идиллия из нескольких десятков чистых одинаковых улиц. Не завершилось – в полном соответствии с распоряжением верного GPS-куратора, девушка продолжила двигаться. Некоторое время «опель» кружил по улицам Уиллингтона, словно отказываясь поверить. Метка указывала не на город, метка указывала на нависающий над городом замок.

И вот Энн, дрожа от напряжения, ведёт машину по длинному и безумно опасному серпантину. Здесь нет указательных знаков, нет ограждений – только ведущая к вершине утеса лишенная разметки асфальтированная дорога. Дорога, которая состоит из острых углов и предательских поворотов – на каждом повороте девушка сбрасывает скорость и втайне надеется, что авто не заглохнет и не покатится вниз. Путь до имения Эшфордов оказывается настоящим испытанием для её водительских навыков – ни с чем подобным не сталкивается среднестатистический водитель в ежедневной рутине.

Наконец последний поворот остаётся позади, и впереди виднеются ворота родового имения. Проезжая сквозь распахнутые решетчатые врата, Энн до сих не пор не может поверить, что действительно делает это. Мчится невесть куда, отвечая на нелепое приглашение, обманывает преподавателей и пропускает учебу. Но есть что-то такое в этом месте, замке, городе, умопомрачительно однообразных валлийских равнинах. Нечто помогающее отвлечься от повседневности, задуматься, взглянуть на свою жизнь под новым углом. Затянувшееся путешествие завораживает, проникает в подкорку. И в атмосфере пропитывающей всё вокруг меланхоличной осенней романтики, кажется, способно найтись место и сказке, и демонам, и донесшим знамя до современности рыцарям Камелота.



Замок Эшфордов, парковка
Четверг, 5:42 PM
Моросящий дождь
Реджинальд Сеймур

«Тойоту» накрывать тень замковых ворот. Авто бесшумно проскальзывает сквозь короткий туннель и попадает внутрь замка. Колеса подпрыгивают на старомодной брусчатке – вымощенная дорога закручивается в кольцо вокруг выполненного в форме изящной скульптуры фонтана. Опускаются сумерки. Дворники ритмично сбрасывают дождевую воду и листья с лобового стекла.

Сеймур объезжает фонтан и паркует машину прямо напротив ведущих к главному входу в замок ступеней. Провернув ключ в замке зажигания, мужчина отстегивает ремень безопасности и вздыхает. За восемь неполных часов сошёл на нет гнев, а любопытство успело смениться вполне осознанным беспокойством. Что если всё это – просто розыгрыш, и Реджинальд проделал весь путь почем зря? Определенно, никогда глупее он ещё себя не чувствовал в жизни.

Вокруг – ни души. Ни одной машины кроме «тойоты» не припарковано на кольцевой мощеной дороге. Писатель выбирается из авто и смотрит на белеющую в сумерках статую. В центре заполненного мутной водой бетонного бассейна возвышается выточенная из мрамора двухметровая дева с длинными волосами. Она закрывает лицо ладонями и, из-под ладоней вниз на манер слёз стекает вода. Реджинальд смотрит в сторону замка, подмечая детали. Издали ему показалось, что этот замок – мираж, незваный гость из далёкого прошлого. Вблизи всё оказывается куда более прозаично – всего лишь ещё один отреставрированный памятник, со стеклопакетами вместо бойниц и робкими претензиями на попытку воспроизвести величие далёкого предка.

С некоторым сомнением Сеймур смотрит на ведущую к двустворчатым дверям длинную лестницу, но уехать отсюда даже не попытавшись получить ответы было бы с его стороны настоящим безумием. Разбивая вдребезги сомнения Реджинальда, одна створка двери приоткрывается – по ступеням к «парковке» начинает спускаться закутанный в чёрный дождевик человек. Подслеповато щурясь, он приближается к Сеймуру, оказываясь ниже почти на целую голову. Жалкий, трясущийся, он совершенно не подходит на роль объекта для приложения злости.

– Прошу прощения, сссэр, – старик немного заикается, и дрожит словно осиновый лист на свирепом осеннем ветру. – Лорд Эшфорд сссовсем скоро будет готов вас принять. Придется немного подождать. Попроссите остальных подождать.

Старик медленно и мучительно долго ковыляет вверх по ступеням и, в конце концов, скрывается в замке. Сеймур остаётся в одиночестве под дождем.

2 – Pride and Glory

В непроглядном тумане Эмбер совершенно теряет ощущение времени. Она не уверена, сколько часов провела в отключке, не способна толком определить время суток. Предполагает, что приближается полдень – но, при попытках слишком долго вглядываться в белесую мглу, в небе начинают чудиться многочисленные миражи бледно-жёлтого солнца. В этом тумане нет ничего. Дорог, людей, городов, конфедератов и Объединенного Королевства. Туман не просто сжирает чувство времени, туман будто бы похищает чувство реальности.

Эмбер не может быть даже уверена, что не бродит по кругу. Её единственные ориентиры – это изломанные деревья, что тянут из тумана напоминающие крючковатые пальцы голые ветви. Ко всему прочему, самочувствие охотницы ухудшается. Её лицо одновременно горит, и покрыто холодной испариной, голова отзывается ноющей болью при каждом шаге. Дышит Эмбер часто, неглубоко и прерывисто – туман вперед то темнеет, то расцветает багрово-алыми пятнами. Кроме того, девушка чувствует, как то и дело вырывается из-под тугой повязки и сбегает вниз тонким ручейком кровь.

Крепнет неумолимое осознание – она умрёт здесь. Никогда не найдёт больше помощи, не выберется из тумана. Для этого не потребуется даже возвращение стаи. В лучшем случае ещё несколько часов – и она сама рухнет лицом в землю без сил.

Становится холоднее. Осенний ветер треплет волосы и обгладывает горящее лихорадочным жаром лицо. Эмбер почти уверена, что ходит кругами.

Когда в тумане проступают очертания приземистой протяжной постройки, сердце пропускает удар. Напрочь забывая об осторожности, Эмбер устремляется вперед быстрым шагом. Под подошвами охотничьих сапог – протоптанная дорога, у обочины которой и ютится небольшая постройка. Здание сложено из замшелых грубо обтесанных бревен и напоминает амбар – Эмбер с надеждой заглядывает в выбитое окно, и видит внутри давно брошенной постройки только разруху. Рядом – покосившийся деревянный заборчик, и заросший сорняками колодец. Переступив через ограду, Эмбер проходит мимо колодца к старой покосившейся избе. Та слепо скалится тёмными провалами окон – внутри лишь пустые почерневшие комнаты, и туман сочится внутрь сквозь бесчисленные прорехи в соломенной крыше.

Сдавленно вздохнув от резкой боли в боку, Эмбер собирается вернуться к дороге. Налетает свирепым порывом собравшийся с силами ветер, колыхая призрачными волнами сорняки. Ветер приносит одиночное цоканье копыт – и Эмбер почти интуитивно приваливается к стене сарая плечом, скрываясь от всадника. Тот показывается совсем скоро – девушка украдкой наблюдает за одиночкой из-за угла. Тёмная фигура во мгле, в седле – рослый широкоплечий мужчина. Лошадь идёт размеренным шагом, всадник будто бы внимательно рассматривает заброшенный хутор, слегка привстав в стременах.

Хрипя, Мел проталкивает слова через пересохшее горло. Каждая короткая фраза тратит драгоценную крупицу энергии, и опустошает девушку морально ещё сильнее. Едва договорив, она замолкает – Сазерленд по-прежнему рядом, по-прежнему требовательно вглядывается в глаза Амелии. Но её взгляд гаснет и стекленеет, словно в одночасье лишившись одухотворенности. Агент встряхивает девушку за плечи, но ей уже всё равно.

– Что это значит, Амелия? Что с тобой?

Девушка слышит его голос, но не понимает сути вопроса, просто не хочет вдумываться и отвечать. Сазерленд говорит ещё что-то, потом помогает ей всё-таки закинуть ногу в салон и захлопывает со злостью дверь. Прислонившись виском к заиндевевшему стеклу, Мел безразлично наблюдает за тем, как снаружи расхаживает из стороны в сторону смутный силуэт Джеймса со смартфоном около уха. В морозном узоре на автомобильном стекле девушке мерещится зубастый оскал одного из астральных младенцев.

Кажется, в какой-то момент она проваливается в полудрему. Несколько раз бьётся виском о стекло, запоздало осознавая, что куда-то едет. Снова проваливается в апатичное забытье.
Не хочется вспоминать. Не хочется думать. Не хочется жить.

В следующий раз Мел приходит в себя, когда её дверь открывается.
– Давай, девочка, помоги мне, – Сазерленд помогает Мел выбраться, перекидывает её руку через свою шею.
Девушка заставляет себя переставлять ноги, но Джеймс, кажется, по большей части просто тащит её на себе.
– Проклятье, Амелия, – слышит она его ворчание у самого уха.

Впереди, в ночной вьюге, виднеется обрамленное декоративными перилами аккуратное заснеженное крыльцо.
– Осторожно.
Сазерленд, придерживаясь ладонью за покрытые слоем снега перила, начинает поднимать её по ступенькам. Мел понимает, что просто висит на нём манекеном, но не может заставить себя ничего с этим сделать.
– Всё будет в порядке, – Сазерленд требовательно колотит кулаком по белой дверце небольшого коттеджа.

На пороге возникает заспанная незнакомая светловолосая женщина. Амелия скользит по её лицу безразличным взглядом, но не запоминает. Все незнакомые лица теперь выглядят одинаково. Слово лица младенцев.
Между Сазерлендом и женщиной вспыхивает короткая перепалка, но Мел не вникает. Она послушно садится на пуфик в прихожей и наблюдает, как Джеймс стягивает с неё покрытые слоем снега сапожки.

– Посмотри в каком она состоянии, Джесс, – в голосе агента Амелии слышится раздражение.
– У тебя всегда состояние. Ори побольше, разбудишь дочь.
Джеймс, так и не закончив со вторым сапогом, рывком поднимается. Мел видит его широкую спину, которая полностью загораживает теперь невысокую женщину.
– Фокс пропал. Люди погибли. Наш стажёр не в себе, на ногах весь отдел, – Джеймс говорит тихо, но с вполне отчётливой злостью. – Если ты правда собираешься закатить сейчас сцену…

Раздраженно цокнув, женщина разворачивается на носках и скрывается внутри дома. Сазерленд заботливо снимает с Амелии ботинки, шапку, помогает расстегнуть куртку.

Потом останавливается и, вздохнув, снова внимательно смотрит на неё.
– Что они с тобой сделали, девочка? – спрашивает и, на этот раз не дожидаясь ответа, помогает ей встать.

Дальше – кухня, по которой разливается тёплый электрический свет. Дымящаяся чашка горячего чая на столе перед Мел, какая-то каша в тарелке. Сазерленд испарился. Вместо него за столом, напротив, сидит светловолосая женщина в ночной рубашке и, подпирая подбородок ладонями, задумчиво разглядывает Амелию. Её блеклые голубые глаза будто бы спрашивают – ты есть-то будешь сегодня?

Скользящие вдоль линии шеи пальцы спотыкаются о рубец. Смещаются влево, ощупывая дорожку из равноудаленных друг от друга свежих рубцов, что опоясывают спиралевидными кольцами горло. Перед глазами встают оскалившиеся младенцы, на мгновение возвращается удушающая железная хватка. Амелия вздрагивает, впервые обращая внимание на тот факт, что на ней – незнакомый белый вязаный свитер. Собственный голос звучит сипло, неузнаваемо – слова с огромным трудом продираются сквозь поврежденное саднящее горло.

Стиллвел и Сазерленд переглядываются.
– Как нашли тебя? – переспрашивает в некотором недоумении Джеймс. – Ты провела ночь у меня, мы приехали сюда вместе… Минут двадцать назад?
Чарльз продолжает печатать, словно напрочь забыв о присутствии других людей в кабинете.

Воцарившуюся тишину прерывают только методичные щелчки метронома. Отчётливые щелчки повторяются, вынуждают Мел фокусироваться на них, в то время как окружающее пространство плывёт и меняется. Меняется и Амелия. События в теплом кабинете теперь кажутся далеким неосознанным сном – неправдоподобным, неправильным.

На самом деле девушка до сих пор лежит на холодном снегу посреди подворотни, с трудом проталкивая кислород сквозь отчаянно саднящее горло. Лежит на боку – щека, шапка и выбивающиеся из-под шапки рыжие волосы наполовину тонут в жидкой грязи. Мел подобные мелочи практически не волнуют – уставившись в изрезанную граффити кирпичную стену, она апатично наблюдает за тем, как золотистое тление неохотно выжигает остатки астральной пыли в кирпичной кладке. Последние отголоски недавней вспышки – единственное, что напоминает о реальности пережитого Амелией опыта.

Девушка не знает, насколько долго находится в этом состоянии, как давно лежит на снегу. Нет ни сил, ни желания подниматься. Не хочется шевелиться, двигаться, жить. Физическое истощение в паре с эмоциональной опустошенностью – два главных признака, которые оставил после своего ухода спасительный свет. Ничто теперь не кажется значимым, хоть сколь-нибудь важным. Нет сил даже на то, чтобы просто перевернуться на спину. Спустя несколько часов или, быть может, всего каких-то пятнадцать минут, темноту подворотни прорезает первый луч фонаря. Тихо переговариваясь, к лежащей на снегу Мел приближаются двое. Она догадывается, что двое – по скрипу снега под подошвами форменных берец. Тем не менее, Амелия не видит необходимости поворачиваться. Вставать, приветствовать, или даже бежать. Она чувствует только всепоглощающую усталость.

– Матерь божья, – мужской голос кажется отдаленно знакомым.
– Вызывать подкрепление? – встревоженно пищит женский рядом.
– Погоди.

Два снопа света, скрестившись, бьют в лицо Мел, обжигая ресницы.

Кто-то берет её под руку, и, приложив некоторые усилия, переворачивает на спину.

Над Амелия стоят, склонившись, двое полицейских в патрульной форме – несмотря на полное отсутствие интереса, девушка почти сразу узнаёт внушительный косматый силуэт сержанта Байерса и догадывается, что второй голос может принадлежать только его светловолосой напарнице.

– Я её знаю, – хмуро сообщает сержант и вглядывается в лицо Мел, вспоминая. – Вы в порядке, мисс?

Он встряхивает Амелию, силясь перехватить отсутствующий рассредоточенный взгляд. Ответ на вопрос не кажется достаточно важным для того, чтобы тратить на него крупицы драгоценной энергии.

– Проклятье, ты её тоже знаешь. Помоги мне! – Байерс закидывает руку Мел себе на шею, в то время как за вторую руку берется напарница.

Кое-как переставляя ноги без особого интереса к происходящему, Амелия скользит безразличным взглядом по подворотне.

Обожженные почерневшие кирпичи. Перевернутые мусорные баки. Симметричные полосы прожженного снега, что на манер солнечных лучей расходятся в стороны от того места, где совсем недавно лежала Амелия. Вместе с патрульными девушка выходит из подворотни к припаркованной около заснеженной обочины полицейской машине.

– Что с ней? – спрашивает шепотом у Байерса Харпер, но тот в ответ только бурчит неразборчиво.

Сперва перед Мел открывают дверь, после – девушку усаживают боком на заднее сиденье автомобиля. Она сидит, так и оставив ноги снаружи, и, кое-как сохраняя вертикальное положение, безразлично смотрит в сторону покинутой не так давно подворотни. Сквозь завывания ветра доносятся приглушенные переговоры патрульных. Байерс звонит кому-то, гневно расхаживает из стороны в сторону по заснеженному тротуару. В какой-то момент его напарница заползает на пассажирское сидение спереди и, захлопнув дверь, оборачивается и внимательно разглядывает Мел. Она протягивает салфетку, но Амелия просто смотрит, не находя ни сил, ни желания реагировать. Вздрогнув, блондинка отворачивается и достаёт телефон.

Спустя какое-то время перед патрульным авто паркуется черный джип. Сквозь вьюгу Мел видит, как к ней направляется, нервно закуривая на ходу, Джеймс Сазерленд в джинсах и неизменном чёрном пальто. Он останавливается, чтобы пожать руку Байерсу, говорит что-то и подходит к приоткрытой по-прежнему двери. Опускается перед Мел на колени, требовательно заглядывая в глаза.

– Амелия?

Света всё меньше.
Липкая тьма, обжигающий холод, вездесущая грязь.
Багровые пятна, вспыхивающие перед меркнущим взором.

Это существо не имеет ничего общего с пожирателем. Оно не просто вызывает страх, оно питается эмоциями, воспоминаниями. Оно вынуждает Амелию ненавидеть себя и высасывает эту ненависть через многочисленные отростки. Но оно высасывает не только ненависть. Кроме неё – что-то совершенно другое. Сгустки золотистой энергии, которую продолжают перекачивать щупальца из Амелии в неизвестность. В этих сгустках – дневной свет, летнее солнечно тепло, в них всё то, чего Мел сейчас отчаянно не хватает. С каждой секундой света остаётся всё меньше и, когда уже кажется, что всё кончено, на зажатой между зданиями темной полоске неба вспыхивает крошечный огонек. Этот огонек приковывает взгляд Амелии, вытесняя все остальное. Своей загадочной пульсацией он помогает сосредоточиться, забыть об окружающем кошмаре, забыть о сдирающих кожу с плеч крошечных коготках.

Звезда пульсирует, разгорается. В один такт с ней пульсируют сгустки золотистого света, которые продолжает перекачивать тварь. Отдаленно эта картина напоминает жуткую и фантасмагоричную праздничную гирлянду. Девушка наблюдает за тем, как свет разрастается – он не только зарождается глубоко внутри, он тянется к Мел в то же время извне. Склизкое щупальце испуганно соскальзывает с горла рывком, оставляя кровоточащие порезы. Младенцы пятятся, жуткими каракатицами отползают назад. Мел снова может дышать, но почти не замечает этого. В подворотне одим за другим в воздухе вспыхивают золотые шары, и Мел почти уверена в том, что совершенно это не контролирует.

Тепло волнами разливается по онемевшему телу. Окружающее пространство прорезают сотни золотых нитей – они сплетаются, связывая Амелию, уже поглощенные тварью сгустки энергии и шары в единую сеть. Беспощадный солнечный свет выжигает астральную грязь, придаёт противоестественную фактурность кошмарным младенцам, которые теперь выглядят не столько устрашающими, сколько уродливыми и беспомощными.

Это – оплетенное золотистой паутиной мгновение абсолютной тишины. Это – мгновение лишенной намека на малейшее движение статики. Прорезающие каждый метр пространства подворотни энергетические нити. Зависшие над головой десятки шаров, каждый из которых напоминает миниатюрное солнце с расходящимися лучами. Застывшие в неуклюжих позах пятящиеся младенцы, которые в неестественно ярком дневном свете лишились теней. Неподвижные щупальца, застигнутые врасплох посреди процесса бесконтрольного отступления. В этот миг абсолютного контроля Амелия чувствует животный страх существа. Не марионеток, но сокрытого в неизвестности за бесчисленными слоями астрала неподвижного мастера. Этот страх порождает мрачное удовлетворение, и нити, словно почувствовав настроение Мел, разгораются ярче.

Солнечная паутина накаляется, стремительно переходит в диапазон чистого ослепительного-белого света. Кажется, что в этот миг не существует ничего кроме света – ни расстояния, ни мира, ни времени. Нити, раскаляясь всё сильнее, пульсируют.

Амелия знает, что совсем скоро произойдет взрыв.

И взрыв действительно происходит. Вспышка чистого света, распространяющегося из нескольких десятков источников сразу. Выжигающая астрал, тьму, слои реальности, время. Подворотню, младенцев, щупальца. И сознание. На смену неимоверно яркому свету приходит спасительное забвение.

– Тихо, Амелия, – натужный скрип пружин подсказывает, что Джеймс усаживается на край кровати. – Не мельтеши. Где ты? Что происходит?
– Кто это? – женский голос на фоне даже не пытается скрывать раздражение.
Мел сбивчиво продолжает, с трудом вытаскивая из памяти адрес Хамильтонов.
– Что с Фоксом, Амелия? – голос Сазерленда ломается, искаженный треском помех.

Девушка продолжает говорить, пробиваясь сквозь усиливающийся с каждой секундой фоновый шум. Из динамика теперь доносится лишь шипение статики, и Мел совсем не уверена, что до Джеймса удается добраться хоть слову. Она с ужасом видит, как медленно угасает уличный фонарь прямо напротив её убежища. Последний вопрос остаётся без ответа – соединение обрывается. Индикатор связи предупреждает об отсутствующем сигнале.

Мел поднимает голову и вглядывается во мрак. Холодея, она замечает заползающие в подворотню с улицы сгустки темноты – сотканные из липкого мрака отростки, извиваясь теневыми бесплотными щупальцами, отчетливо выделяются даже на фоне абсолютно черных прямоугольников стен. Вместе с щупальцами в ткани реальности проявляется и скользящая грань – незримая черта, отделяющая настоящий мир от астрального. Амелия видит, как падающий с неба снег, достигая черты, превращается в неохотно планирующую на землю проржавевшую насквозь железную стружку. Видит, как покрываются уродливым черным мхом стены, как сугробы превращаются в жидкую грязь.

Существо приближается. Вместе с ним к Амелии скользит граница астрала – искажая звуки, заглушая связь, разрывая ткань мироздания.

Брошенный назад быстрый взгляд подтверждает – света не осталось и там, щупальца тьмы вместе с чертой изнанки подкрадываются с другой стороны. Западня, безвыходная ловушка – оно точно знает, где прячется Мел, и бежать теперь некуда. По мере того, как грань между мирами проявляет и щупальца, те приобретают реальность, превращаются во влажные склизкие трубки сероватого телесного цвета. С замиранием сердца Амелия смотрит, как граница добирается до навершия щупальца – до того места, где находится максимально плотный комок липкого мрака.

Влажная трубка входит в позвоночник раздувшегося младенца – посеревшего, мертвого, с выпученными глазами. Это до ужаса напоминающее ребенка существо с выпирающей вперед окровавленной пастью, игнорируя законы гравитации, ползет к Амелии по отвесной стене, вгоняя изогнутые когти в пазы между кирпичами. Грань скользит дальше, проявляя всё новых и новых младенцев – десятками они карабкаются и спереди и сзади по стенам образующих подворотню многоэтажных домов, а вместо спасительного простора улиц с обеих сторон подбирается только завеса непроглядного мрака. Все отростки уходят, обрываясь, во тьму, к чудовищно раздувшейся туше незримого властелина – оставаясь невидимым, существо управляет уродливыми тварями словно марионетками. Скрывается за линией крыш, танцует незримо на самой границе сознания – но, сколько ни крути из стороны в сторону головой, неизменно ускользает чуть дальше.

Третий выдох, но желаемое спасение извне не пришло. Чем дольше Амелия выжидает оттягивая, тем сильнее осознаёт – на этот раз она на самом деле одна, потерянная и заблудившаяся посреди бесконечных ветвлений астрального лабиринта. Девушка вдавливает спусковую скобу, однако не слышит и не чувствует выстрела.

Вместо этого, она снова открывает глаза. На этот раз – открывает в реальности. Обнаруживает себя сидящей на полу посреди коридора, в нескольких шагах от той самой двери в спальню Одри, до которой так долго и тщетно пыталась добраться. Фокса нет рядом – да и никого рядом нет. Где-то вдалеке уже слышны завывания полицейской сирены, и Мел отчего-то совершенно не сомневается – копы едут сюда. Она медленно поднимается, не без удовольствия касаясь пальцами вполне материальных, пусть и обшарпанных, стен, и врезаясь взглядом во вполне конкретный и послушно следующий законам физики потолок.

Выглянув за поворот, чувствует на лице дуновение холодного сквозняка – обе двери, и квартирная, и внешняя, по-прежнему нараспашку: из общей прихожей доносятся приглушенные голоса и шаги. Там же мелькают, дрожа и перепрыгивая со стены на стену, лучи фонарей, которые время от времени робко вспарывают и непроглядный мрак коридора квартиры.

С некоторым запозданием вспомнив, зачем она здесь, Амелия почти бегом преодолевает оставшиеся до детской шаги, без стука толкает дверь и, вместе с порывом зимнего ветра, врывается в комнату. Сердце отчаянно бьётся, сбивая дыхание – подсознательно девушка ожидает найти внутри что угодно: мирно спящую Одри, разорванную на куски Одри, бессознательную Одри и, возможно, даже мертвого Фокса.

Реальность оказывается не только более прозаичной, но и, в то же время, более бескомпромиссной и жесткой. Кровать Одри расправлена – на скомканном одеяле Амелия замечает планшет, из подключенных наушников доносится едва слышная музыка. Дверь шкафа открыта, свет уличных фонарей проникает в комнату сквозь неплотно закрытые шторы.
По мере того, как Мел осознаёт, что пуста не только детская – пуста вся квартира, из головы постепенно выветриваются остатки астрального помутнения вместе с остатками виски.

Девушка чувствует себя абсолютно трезвой, впечатляюще подавленной и совершенно разбитой.

– Одно и тоже. Я не контролирую себя. Постоянно стою в стороне, наблюдаю. Неподвижно – но только до тех пор, пока меня не заметят. И с каждым разом – на шаг, на полшага, но ближе. К людям – там, за стеклом, – Джефферсон и Амелия словно не слышат друг друга. – И мне страшно, страшно даже попытаться представить. Что случится в ту ночь, когда я снова открою глаза и пойму, что стекла… Что стекла больше нет.

Метроном безразлично щелкает снова. Черная пыль на столе поднимается закрученными протуберанцами, кабинет Джефферсона начинает плыть и ржавые облака за окном расползаются бесформенными багровыми кляксами.

– Ты должна помочь мне, Амелия, – Джефферсон упирается ладонями в стол, приподнимается и нависает над девушкой. – Если кто-то и способен, то ты.

Вдохнув полной грудью, Мел открывает глаза. Её колено и одна ладонь упираются в пол – черные нити медленно ползут вверх, оплетая открытую кожу предплечья на манер паутины. Рывком высвободив руку, девушка поднимается – ясность мышления возвращается, недавний кошмар отступает с каждым глотком кислорода.

Изнанка, впрочем, никуда не пропала – снова коридор, который за время отсутствия Амелии успел измениться. Дверей теперь нет – только обшарпанные, покрытые плесенью и пятнами неопределенного происхождения стены. Тело Фокса исчезло – в нескольких шагах справа и слева раскинулись перекрестки. Куда не глянь, коридор начинает петлять и ветвиться – стоит завернуть за угол и взглянуть вдаль для того, чтобы почти сразу споткнуться глазами о следующее ветвление. Теперь изнанка квартиры Хамильтонов напоминает бесконечный лишенный выхода лабиринт, в котором, как подозревает Амелия, просто не существует правильных направлений.

Мел опускает голову и смотрит на левую руку. Побелевшие пальцы до сих пор стискивают что есть сил рукоять пистолета агента. Девушка понятия не имеет, сколько прошло времени, но этот пистолет, несмотря на все её приключения, по-прежнему здесь. Напоминает о материальном мире, внушает уверенность.

Амелия не успевает как следует развить эту мысль – откуда-то слева, издалека, доносится крик, который эхо разносит сквозь хитросплетения астрального лабиринта.
– Амелия! – срывая горло, ещё раз зовёт её Фокс, и девушка почти уверена, что крик доносится слева.

– Амелия! – испуганный детский голосок, многократно повторяемый эхом.
Здесь, в искаженных недрах изнанки, этот голос мог принадлежать только Одри. И доносится он совсем с другой стороны.

Одри удивленно оборачивается и с подчеркнутым недовольством смотрит на девушку снизу вверх. Огромные глаза горят на обрамленном черными волосами бледном лице. Девочка медленно подносит палец ко рту, будто призывая Мел к тишине. И, отвернувшись, снова начинает с преувеличенным вниманием наблюдать за подвешенными на мясных крюках свиньями. Амелия делает первый нерешительный шаг, но каждое движение даётся с колоссальным трудом, будто воздух сгустился в десятки раз и теперь напоминает толщу воды.

Единственной детали, крика Одри и образа бесформенного заполонившего всю комнату существа, оказывается достаточно для того, чтобы окружающая реальность начала рассыпаться под собственным весом. Стены родного дома схлопываются подобно дешевым декорациям из картона, лампы вспыхивают и гаснут, поднимая завихрения черной пыли.

Ещё один вдох – и Амелия открывает глаза.

В просторном кабинете доктора Джефферсона, как всегда, тепло и комфортно.
На массивном письменном столе ритмично щёлкает, отбивая часы и минуты, небольшой метроном. Вдоль стен возвышаются ровные ряды полок, на которых педантично выставлены в алфавитном порядке личные досье пациентов в паре с выдающейся подборкой тематической литературы по психологии. Черная пыль сплошным слоем покрывает столешницу, подоконник, книжные полки и квадратные линзы очков доктора, скрывая глаза. Чёрное кожаное кресло психотерапевта расположено по другую сторону письменного стола – может показаться, что Джефферсон живёт в этом кресле. Густая паутина тянется от боковых поручней к полу – сам доктор сидит неподвижно, подпирая подбородок ладонями.

На Адаме идеально выглаженная белая безукоризненного вида рубашка, запястье перехватывает металлический браслет недешёвых часов, в то время посеребренные ранней сединой волосы старательно зачёсаны явно не без помощи фиксирующего геля назад. Позади Джефферсона окно, за которым медленно плывут мимо хорошо знакомые Амелии по кабинету Стилвелла изъеденные коррозией ржавые облака.

– Наш девятнадцатый сеанс, – не без удивления Мел слышит собственный голос словно со стороны. – Ну и погодка. Как проходит ваш день?

Джефферсон, задумавшись, не спешит отвечать. От того, что черная пыль сплошным слоем покрывает линзы очков и прячет его глаза, Мел становится с каждой минутой всё сильнее не по себе.

– Сегодня мне снова снился кошмар, Амелия, – тихо произносит Адам, откидываясь на спинку и убирая руки под стол. – И я вынужден признать… Что… Он повторяется.

– В кошмарах нет ничего странного, доктор Джефферсон, – и снова это странное чувство, когда Мел кажется, что она прекрасно контролирует себя, но в следующую секунду с изумлением слышит собственный голос. – Давайте вместе попробуем разобраться, что вас волнует и почему они возникают.

Не отступает острейшее ощущение «дежавю». И, в то же время, реальность каждый раз в мелочах расходится с сюжетом из памяти.

– Мне страшно, Амелия. Этот кошмар возвращается каждую ночь. Не представляю, откуда в моей голове взялся этот образ. Я не могу его описать. Не запоминаю. Каждое утро, просыпаясь, я чувствую страх. В последнее время он не уходит, не рассеивается с дневным светом. В последнее время, просыпаясь, я помню всё больше. Иногда мне кажется, что граница между сном и реальностью размывается, исчезает, – голос Джефферсона дрожит.

– Что, по-вашему, это всё означает? – спрашивает Мел, подаваясь вперёд.

Джефферсон, опустив голову, замолкает.

Там, за дверью – яркий свет, способный бесследно развеять остатки кошмара. Одеяло остаётся лежать на полу позади, соскальзывая с ног и окончательно отставая. Амелия вываливается в коридор, щурясь от теплого и такого знакомого электрического освещения. Сбегает по лестнице вниз – просторная гостиная с огромным телевизором и диваном утопает в полумраке, плавно переходя в смежную кухню. Там урчит, заканчивая работу, новая кофеварка – аромат свежезаваренного кофе и дожаривающегося бекона уже распространился по всему дому.

Девушка проходит мимо огромного, почти во всю стену, аквариума – разноцветные тропические рыбки внутри, привычно не обращая ни малейшего внимания на случайных прохожих, продолжают заниматься своими делами. Некоторые из них подплывают к столбу поднимающихся со дна пузырей, жадно заглатывая кислород, и сразу же уплывают.

Не отпускает непреодолимое ощущение сильнейшего дежавю. Амелия словно знает, что должно произойти в следующее мгновение. Отец остановится на границе между секциями кухни и зала. Задумчиво посмотрев на исходящую паром сковороду, он подхватит со стола кружку кофе и скажет, что обойдется сегодня без завтрака.

– Амелия, ты в порядке?

По-прежнему щурясь от слепящего кухонного света, Мел понимает, что уже несколько секунд в одной ночнушке стоит, ошарашенно озираясь, посреди полутемной гостиной. Отца нигде нет – зато девушка видит маму, и несколько дымящихся чашек кофе около неё на столе.

– Мел..? – повторяет Клэр, и на её лице запечатлено беспокойство.
Словно она не слышала недавних отчаянных криков.

Амелия, ты в порядке?

Вопрос повторяется эхом, резонируя в голове. Слишком часто приходилось его слышать в последнее время. От других людей – чужих, почти незнакомых. Воспоминания обо всех этих людях смазываются, отступают на второй план.

Одри сбегает вниз по ступенькам, хватает пульт и прыгает на диван.
– Одри, завтрак ждёт, – обращается к девочке Клэр, не слишком, впрочем, настойчиво.

Экран телевизора вспыхивает, несколько раз озаряется быстрой рябью смены каналов – пару секунд спустя на нём уже переливается разноцветными красками панорама Бикини Боттом, в то время как жёлтая мультяшная губка на пару с розовой морской звездой бредут куда-то по своим незамысловатым делам. Экран снова вспыхивает, канал сменяется ещё раз – и, удовлетворенно кивнув, Одри откладывает в сторону пульт. Подвешенные на мясных крючьях замороженные свиные туши кружатся в хороводе под потолком безразмерного цеха, время от времени одна из них соскальзывает с крюка и с отчаянным визгом срывается в пронизанную щелчками и сполохами багровую бездну.
Всем телом подавшись вперёд, Одри безраздельно отдаёт всё своё внимание происходящему на экране.

Клэр, едва заметно улыбнувшись, снова вздыхает.
– Мел, – чуть понизив голос, обращается к дочери. – Мне показалось, я слышала крик.
Она невозмутимо накручивает на палец иссиня-черную прядь, с преувеличенным вниманием разглядывая содержимое кружки.
– Как проходят твои сеансы с доктором Стиллвелом?

Амелия наклоняется. Луч фонаря выхватывает из тьмы бледное пятно обескровленного лица Фокса, по которому пробегает ещё один мохнатый тарантул. Вездесущая паутина распространяется, будто бы разрастается сама по себе, стремительно оплетая неподвижная тело вслед за появляющимися из ниоткуда чёрными пауками. Сама Амелия движется мучительно медленно, словно преодолевая сопротивление толщи воды. Дрожащие пальцы предпринимают попытку сомкнуться на рукояти пистолета, но отказываются выполнять полученную команду, словно соскальзывают. Девушка вздрагивает – остекленевшие глаза Эйдана, кажется, заглядывают в душу с укором и пронзают насквозь.

Кое-как схватив пистолет, Мел распрямляется в полный рост и делает первый шаг, продолжая продвигаться по коридору.

Шаг, ещё один шаг. Стены бесконечного коридора двоятся, подрагивают, искажаются и плывут.
Черная пыль кружится вокруг, вихрями танцует в электрическом свете. Взор заслоняет то ли сгустившаяся внезапно вокруг туманная мгла, то ли выступившие горячие слезы.

Пронзительно вскрикнув в оглушительной тишине, Амелия просыпается.
Будто почувствовав, начинает напевать будильник на валяющемся на тумбочке рядом с кроватью смартфоне.

Тяжело дыша, девушка садится на кровати, медленно подтягивая дрожащие колени к груди.
Мокрая насквозь ночнушка липнет бесформенной тряпкой к лопаткам.
Сердце бешено колотится, упрямо отказываясь признавать, что всё уже кончено.

Снаружи ещё темно – желтоватый свет уличных фонарей проникает в комнату сквозь неплотно закрытые шторы и растекается пятнами по кровати.

Телефон вибрирует, елозит по поверхности тумбочки, из динамиков льётся – сперва совсем тихо, но с каждой секундой всё громче и громче, популярный трек из числа лидеров текущего хит-парада. Одна из новых возможностей приложения, случайная песня каждое утро вместо привычного раздражающего звона будильника.

Сидя на кровати в своей спальне на втором этаже Амелия слышит, как дом внизу оживает. Закипает со свистом чайник, льётся вода, мама что-то негромко говорит Стивену и тот с запозданием отвечает.

Телефон продолжает вибрировать, мелодия играет уже практически во всю доступную громкость. Перед глазами Амелии по-прежнему стоит затянутый белесым туманом и серебристыми нитями коридор, образ которого, как она не пытается его ухватить, с каждым мгновением ускользает в небытие, стираясь из памяти. Сохраняется отчётливый образ того, как огромные черные пауки перебирают лапками, оплетая безжизненное тело нитями паутины.

Проходит по меньшей мере минута, прежде чем сердцебиение замедляется.
Восстанавливается дыхание, пронзавший всё тело страх отступает.
Амелия не слышит, как приоткрывается дверь – узкая полоска света проникает в спальню из коридора.

– Амелия, ты проснулась? – Клэр с прищуром вглядывается в темноту, слегка улыбаясь.
Мел не слышала этого голоса так давно. И, в то же время, слышала его будто только вчера.
– Можешь не спешить, отец тебя подвезет.
Мама прислоняется к дверному косяку плечом, длинные темные волосы контрастируют на фоне освещённого коридора.
– Постарайся подбодрить его, ладно? Я сделала всё, что могла, но ты же знаешь, как он относится к этим обследованиям.

Вздохнув, Клэр выходит, аккуратно притворяя за собой дверь.
– Ждём тебя на кухне, чай остывает, – голос доносится до Амелии с лестницы.

И, быстрее чем девушка успевает отреагировать, она остаётся в темноте совершенно одна.

Фокс выглядит немного растерянным.

– Обратно? – переспрашивает после паузы, даже не пытаясь скрыть недоумение в голосе.

Крик Амелии резонирует, словно повторяется несколько раз под утопающими в пыльной мгле сводами, возвращается эхом.

Эйдан медленно подносит к лицу ладонь, несколько раз сжимает и разжимает кулак в отбрасываемом единственным фонарем электрическом конусе света. Смотрит по сторонам – на танцующие пылевые вихри, серебристые нити паутины в углах, и, наконец, вдаль, на десятки и сотни уходящих в туманную бесконечность дверей.

– Хм, – изрекает в конце концов мучительно заторможено.

Вокруг все выглядит плавным, нечетким, словно проступающие сквозь полупрозрачную пленку кадры очередного кошмара.

– Проклятье, Амелия, – Фокс, встряхнув головой, теперь смотрит на девушку. – Слои астрала. Мы в астрале. Времени мало, слушай внимательно.

Эйдан подходит на шаг.

– Оно залазит в голову, внедряется в подсознание. Не доверяй всему, что увидишь здесь. Сосредоточься. Сопротивляйся.

Едва успев договорить последнюю фразу, Фокс отступает на шаг, совершенно невозмутимо поднимает руку с пистолетом и, приставив ствол к подбородку, вдавливает до упора спусковую скобу. Кровь фонтаном обрушивается на стену, несколько росчерков попадают на одежду Амелии, на лицо.

Эхо подхватывает грохот выстрела, повторяя его снова и снова.

Амелия ошарашенно смотрит, как тело Эйдана медленно сползает вниз, оставляя на стене кровавый развод. Эхо все-таки затихает, и в нахлынувшей со всех сторон гробовой тишине Мел со всей ясностью понимает – теперь она совсем одна в этом месте.

Ступая практически бесшумно по рыхлой земле, Эмбер медленно приближается к опрокинутому на бок экипажу. Вес заряженного серебром револьвера придаёт уверенность здоровой руке. И, пусть даже совсем недавно верная «леди Мария» оказалась не в силах уберечь охотницу от опасности, девушке не известно ни одно действительно опасное существо, способное плакать.

По мере приближения к цели, охотница привычно корректирует траекторию. Если сперва показалось, что плач доносится из салона кареты, то теперь Эмбер пребывает в абсолютной уверенности – источник звука расположен позади экипажа. С каждым шагом в надрывных всхлипах слышится всё больше неповторимых человеческих ноток. Ещё несколько секунд – и Эмбер уже совершенно уверена, что за каретой может скрываться только живой человек.

Опустив ствол «леди Марии» к земле, охотница огибает перевернутый экипаж. На земле сидит Беатрис – платье девушки грубо разорвано по шву в районе плеча, широко распахнутые глаза покраснели от слёз. Несколько свежих синяков проступает на миловидном лице, в то время как золотистые волосы свисают слипшимися воедино грязными прядями. От дорожного плаща, в который куталась во время путешествия Беатрис, не осталось даже следа – вздрагивая всем телом при каждом всхлипе, девушка смотрит под ноги. Сжимая окровавленный осколок стекла в левой руке, Беатрис методично оставляет глубокие порезы на правом запястье.

Кровь, толчками выходя из рассеченных в нескольких местах сразу вен, стекает на землю, пропитывает полы платья, смешивается с грязью, в которой, сама того не замечая, сидит Беатрис. Сомневаться не приходится – конфедераты сделали своё дело. Не замечая появления Эмбер, леди Уинтер оставляет на предплечье ещё один глубокий разрез.

Прежде, чем Эмберли успевает вмешаться в происходящее, до слуха доносится оглушительный треск. Именно с таким треском посреди томительного безмолвия туманного леса ломается сухая ветка под сапогом. Повернув голову, охотница смотрит, как в тумане медленно и неохотно проступает человеческий силуэт.

Отчаянно шатаясь, раскачиваясь из стороны в сторону, к карете на непослушных ногах приближается и лорд Уинтер. В руке у лорда его револьвер, огромные глаза лихорадочно горят на покрытом запекшейся кровью лице – не обратив внимания ни на Эмбер, ни на Беатрис, лорд Уинтер, шатаясь, проходит мимо.

Чайник продолжает натужно свистеть. Струя раскаленного пара вырывается через отверстие в носике, поднимается к потолку и рассеивается призрачными клубами в свете встроенного в смартфон Амелии фонаря.

Луч света концентрируется на спине Лизы, на белой ночной рубашке, примерно между лопатками. Туда же продолжает целиться Фокс, который, кажется, не счёл нужным хоть как-то отреагировать ни на вскрики, ни на вопросы Амелии.

Нож ещё несколько раз поднимается и с глухим стуком опускается на поверхность доски. Эйдан больше ничего не говорит, не двигается. Словно не выдерживая этого безмолвного прессинга, мисс Хамильтон отступает на шаг и начинает медленно оборачиваться.

Мучительно медленно – настолько неторопливо и плавно, будто всё это происходит во сне, в очередном безвыходном и безнадёжном кошмаре.

Мел замечает кровь, стекающую на пол со столешницы раньше, чем видит во всей красе ладонь Лизы. В одной руке женщины – окровавленный нож, пальцы второй срезаны почти до самого основания. Пляшущий луч фонаря выхватывает отдельные старательно нарезанные сегменты, что белеют в беспорядке на кухонной доске. Глаза Лизы Хамильтон широко распахнуты, зрачки сжались до состояния крошечных точек, белок вокруг радужки заметно побагровел. Её лицо побледнело, сухие губы потрескались, смыкаются и размыкаются в подобии беззвучного шепота.

– Проклятье, – выдыхает Фокс, и ствол пистолета уходит вниз.
Агент опускает голову, смотрит в сторону – мисс Хамильтон, пошатнувшись, делает неловкий шажок навстречу.

Лезвие ножа вспыхивает и переливается в искусственном свете.
Фокс снова вскидывает табельное оружие.

– Иди за ней, – произносит сквозь зубы.

– Внутри, – хрипло отвечает Фокс, продолжая требовательно колотить по двери кулаком. – Всегда было внутри. Слои астрала.

Дверь открывается – на пороге обнаруживается пожилая женщина в белой ночной рубашке, которая подслеповато щурится в темноте и что-то бубнит.

– ФБР, мэм, агент Фокс, – Фокс тычет старушке в лицо удостоверением, и почти отталкивает её в сторону. – Мисс Хамильтон!

События стремительно развиваются. Эйдан останавливается около двери Хамильтонов, отступает на шаг и стреляет в замок. По общему холлу разносится оглушительный грохот, старушка вжимается в стену и безмолвно смотрит на Фокса с Амелией широко распахнутыми глазами. Замок вылетает из двери вместе с щепками, в то время как Эйдан распахивает дверь пинком. Мел слышит, как створка бьётся об угол шкафа, что занимает большую часть коридора.

– Фонарь, Амелия. Телефон, – повернув голову, приказывает Фокс шепотом и первым ныряет в тёмные недра квартиры. – Мисс Хамильтон!

Мел видит впереди только спину. Держа в вытянутых руках перед собой пистолет, Фокс проходит мимо шкафа и решительно сворачивает в кухонную дверь. Поверх его плеча Амелия получает возможность в подробностях рассмотреть знакомый интерьер, теперь в темноте. В ушах по-прежнему стоит гул после выстрелу, к гулу присоединяется свист закипевшего чайника.

Металлический чайник находится на плите, в нём отражается пляшущее синеватое пламя вокруг одинокой конфорки. Кроме свиста Мел слышит ритмичный методично повторяющийся с равными интервалами стук.

Лиза Хамильтон в одной ночной рубашке, стоит спиной ко входу. Растрепанные тёмные волосы ниспадают вниз почти до лопаток, разительно контрастируя с серой ночнушкой. Стоит справа от плиты, чуть склонив голову, почти неподвижно. Шевелится только правая рука – в ней нож, который с равными интервалами нарезает что-то невидимое на кухонной доске.

– Мисс Хамильтон, – теперь Фокс говорит тише, спокойнее.

Лиза, упорно игнорирующая свист закипевшего чайника и не заметившая выстрел, не отвечает, не поворачивается. Продолжает методично орудовать ножом, тщательно нарезая что-то невидимое.

– Мисс Хамильтон, – повторяет Эйдан.

Ствол пистолета нацелен в спину матери Одри.

Подошвы с хрустом продавливают снежный наст. За время поездки, кажется, успело стать значительно холоднее. Эйдан осторожно поднимается по обледеневшим ступеням и останавливается около знакомой двери. Смотрит на несколько звонков с бирками, оглядывается по сторонам.

– Мы так переполошим весь дом, – говорит тихо. – Знаешь, в чём проблема с этими твоими внедрениями? Если начать действовать преждевременно, может получиться неловко. Жди здесь.

Эйдан облокачивается на обрамляющие крыльцо заснеженные перила и закрывает глаза. Амелия уже понимает, что происходит – несмотря на то, что агент по-прежнему находится в полушаге, на этой пустынной улице она теперь осталась одна.

Лицо Фокса спокойно, отстранено. Обрамлено отбрасываемыми уличными фонарями тенями. Мел прислушивается к происходящему в апартаментах, но ответом выступает лишь гнетущая тишина. Волосы щекочет ледяной ветер.

Один из дальних фонарей в конце улицы начинает мерцать. Тревожно вспыхивает, угасает, ещё раз вспыхивает. Словно неумолимо расползающаяся болезнь, перебои перекидываются на фонарь ближе, потом на следующий. Проходит всего несколько секунд – и вот уже половина фонарей по всей улице сходит с ума, вспыхивая и угасая с негромким потрескиванием.

Фокс открывает глаза.
– Что-то не так, – сообщает он. – Отойди.
Мел видит, как рука агента скрывается под пальто, и возвращается с мрачно сверкнувшим в неверном свете табельным пистолетом.

Эйдан окидывает хлипкую входную дверь скептическим взглядом, после чего вдавливает несколько звонков сразу – И Хамильтонов, и парочку смежных.

Множественная тревожная трель доносится из глубин спящего дома.

– ФБР! – кричит Фокс, и, для большей убедительности, начинает требовательно стучать.

– Ты кричала, – говорит Фокс в тот момент, когда Амелия забирается на пассажирское сиденье и захлопывает позади себя дверь.

Дворники начинают работать, с тихим шелестом сбрасывая с лобового стекла налипшие пласты свежего снега. Эйдан проворачивает ключ в замке зажигания, откидывается на спинку кресла и начинает основательно, без видимой спешки, прогревать двигатель.

– Это не должно происходить так, – Фокс смотрит прямо перед собой, обе его ладони лежат на руле, в то время мягкий желтоватый свет фонаря освещает только половину лица. – Внедрение. Не должно быть настолько глубокого погружения. Не должно быть так много крови.



4 – This Night

Фокс продолжает отстраненно смотреть куда-то перед собой. В ночь, в метель, пресекаемые только редкими столпами электрического огня.

– Мне нужен адрес, Амелия, – мягко намекает агент.

Дождавшись ответа, в конце концов трогается. На удивление осторожно и плавно, «кадиллак» выруливает на проезжую часть и начинает скользить мимо бледных пятен витрин и окон, желтеющих в беспокойно мельтешащем океане метели.

– Ты изменилась, – голос Фокса звучит глухо, и его внимание по-прежнему целиком приковано к заснеженному дорожному полотну. – У тебя наиболее сильные способности из всех, с кем мне когда-либо приходилось работать. Арчер и Сазерленд не способны считать следы астрала даже под страхом смерти, но я чувствую изменения. Эта работа тебя стимулирует – всего один день, и целая бездна отделяет тебя от той перепуганной рождественской девочки. Стилвелл передаст тебя Итану – кроме меня, только он в этом отделе действительно способен чему-то тебя научить.

Фокс резко выкручивает в сторону руль и влетает на узкую улочку.

– Не спеши с этим, старайся тормозить процесс по мере возможности. Если двигаться слишком быстро, можно не заметить момент, когда следовало остановиться, – Эйдан замолкает, включая радиоприемник.

Когда кажется, что продолжения разговора уже не последует, агент начинает говорить снова.

– Прости. За то, что случилось в баре. Я понимаю, ты хотела помочь. Ты не можешь помочь мне, Амелия, и мне не нужна ничья помощь. Только не с этим. Есть вопросы, с которыми каждый должен научиться справляться самостоятельно.

Почему все в зале смотрят на Мел? Она кричала?

Заглядывает, хватаясь за руку, в лицо Фокса, и понимает – кричала.

Фокс пристально всматривается в лицо девушки сверху вниз, и в холодных серых глазах Амелия снова замечает уже хорошо знакомый ей внимательный интерес. Какое-то время, долю секунды, Эйдан словно колеблется, размышляя, после чего пожимает плечами.

– Поехали, – соглашается безапеляционно, с удивительной лёгкостью. – Расскажешь в машине.

Слегка приобняв Амелию за плечи, он мягко направляет ей в сторону выхода, указав на оставленную на диване куртку кивком.

Взгляды преследуют. Компания за дальним столом вроде бы не смотрит и тихо переговаривается, но Мел не сомневается – обсуждают её.

Она слышит сдавленный самодовольный смешок за спиной, который может исходить только от одного из тех двух патрульных.

– Нечем заняться? – бросает Фокс на ходу, и полицейские пристыженно умолкают.

Знают, что в этом пабе почти каждый в гражданском может превосходить их по званию и даже являться начальником где-нибудь значительно выше в иерархии подчинения. Амелия словно чувствует установившийся в «Фортуне» хрупкий кодекс взаимного игнорирования, и тон Фокса будто бы намекает, насколько легко можно забыть о существании негласного договора за считанные секунды.

Снаружи метель. Холодная ночь швыряет тысячи мелких колючих снежинок, которые скользят в порывах ледяного ветра и с ожесточением впиваются в кожу лица. Снегопад самозабвенно танцует в желтых световых столпах фонарей, и пустынная улица стремительно начинает тонуть в свежих сугробах.

Под воздействием свирепых порывов ледяного зимнего ветра Амелия чувствует дорожки слез на щеках. Ржавый привкус во рту и на кончике языка. По всей видимости, всё лицо – в слезах, крови и растекшейся туши.

Мел уже казалось, что она научилась контролировать это. Последние приступы проходили мимолётно, некоторые из них сидевший рядом Арчер даже не замечал. Этот был более сильным – внезапным, иным.

Подтверждая подозрения девушки, Фокс протягивает ей платок. На этот раз молча, и это молчание на порядок красноречивее слов.

Амелия видит вдалеке, около угла дома, в подвале которого ютилась «Фортуна», Джилл и Макрейвена. В пальцех Харпер пляшет тлеющий уголек сигареты, Итан стоит спиной ко входу в паб и не замечает выходящих коллег.

Мел понимает, что Фокс решительно направляется к собственной припаркованной прямо напротив входа машине. И, по всей видимости, ему даже в голову не приходит мысль о такси.

Дверца шкафа на колесиках продолжает медленно съезжать в сторону, и вешалки внутри беспокойно раскачиваются на несуществующем сквозняке. Что-то невидимое, тёмное, безразмерное прокладывает себе путь наружу – не сквозь хлипкую стенку шкафа, нет, сквозь слои изнанки к реальности.

Планшет соскальзывает с кровати и падает на ковёр, утягивая следом наушники. Дрожа всем телом и быстро дыша, Одри натягивает на голову одеяло и прижимает к себе руками колени.

– Бабушка, – хочет выкрикнуть, но вместо этого выходит сдавленный шепот.

Потому что страшно, потому что не хватает воздуха, потому что иначе услышит Оно, или мама, что даже хуже. Секунды под одеялом кажутся вечностью. Шорохи, скрежет, треск рвущейся материи – не ткани куртки, но ткани реальности.

Оно приближается – но Оно обползёт, принюхается, отступит назад. Ведь так было всегда.

Дрожа, Одри вслушивается в сдавленное дыхание. В то, как с хлюпаньем Оно перемещается по ковру. В треск, который может издать только планшет под весом чудовищной лапы. Одри не хочет снова видеть – Оно страшное, очень страшное. Страшнее, чем призраки и другие.

И Оно теперь уже совсем рядом. Повсюду. Вокруг.

– Уходи, – пищит девочка, закрывая уши и прижимая лицо к сведённым вместе коленям. – В квартире нет ничего опасного!

Она повторяет слова Скотта, которые даже не должна была слышать. И Амелия чувствует – что-то не так. Нечто снаружи внушительнее, ближе, чем когда-либо прежде. Одеяло соскальзывает, слетает с кровати, сорванное с нечеловеческой силой.

Одри медленно поднимает голову – и в груди зарождается полный ужаса крик.

Амелия дышит быстро и тяжело. Перед ней – знакомая стойка с оставленными бокалами, впереди стеллаж, заставленный бутылками и увешанный зелёными полотнами с клевером. Девушка озирается, чувствуя, как из памяти ускользает тот самый последний образ. Растворяется, словно песком просачивается сквозь пальцы образ ещё совсем недавно бесконечно чёткого сна.

Она уже не помнит, что видела – хотя ещё несколько секунд назад казалось, что ничего более чёткого и незабываемого не видела никогда. Существо было на самом деле ужасно – страшнее, чем пожиратель, хуже, чем инсектоиды из отеля. Это существо одним своим видом внушало неконтролируемый страх, и выглядело каким-то… Чудовищно бесформенным, нереальным.

Образ стирается окончательно, возвращая Мел к настоящему миру. Дыхание постепенно нормализуется, она смаргивает слёзы в уголках глаз. Оторвав взгляд от стойки, замечает, что внимание всего бара, кажется, приковано к ней. На неё смотрит рыжий Джо, компания копов с противоположной стороны зала, и даже мужчины за дальним столом.

Смотрят с тревогой, с лёгким недоумением.

Фокс выныривает откуда-то сзади, опуская на плечо руку.
– Ты в порядке? – спрашивает, но интонации предполагают, что не совсем.

– Кто я? – переспрашивает хрипло незнакомец, недоуменно покачав клювом. – Такой простой и такой понятный вопрос, и так много, в то же время, абсолютно верных ответов. Человек, определённо, из плоти и крови. Добродетельный странник, не способный просто отвернуться и пройти мимо дамы в беде. Ушлый торговец, что жаждет воспользоваться непростым положением. Доктор, мясник – может друг, может враг.

Эмбер кажется, что незнакомец едва заметно пожимает плечами, будто предоставляя ей самой возможность выбрать наиболее подходящий ответ.

– Меня зовут Фауст. Моё имя, впрочем, не имеет значения. Куда важнее, что скрывается за названным именем.

Маска нависает, пробивается сквозь плывущую дымку, становится четче, реальнее. В глубинах выпуклых антрацитовых линз Эмбер различает собственное двоящееся и бледное, словно смерть, отражение.

– Я способен помочь, ты отчаянно нуждаешься в помощи. Обязан предупредить – ничто в этом мире не даётся бесплатно.

Шелестящий голос Фауста остаётся единственным, что нарушает абсолютную тишину.

Ни звука копыт, что месят придорожную грязь.
Ни оглушительного и нервирующего лошадиного ржания.
Ни приглушенного треска поленьев в костре, ни тихих переговоров разбивших лагерь конфедератов.

Окружающего мира словно не существует, и даже крутящегося колеса опрокинутой телеги давно не слышно.

– Мои услуги стоят недешево. Очень недешево.

Фокс усмехается при упоминании Стиллвела. Он качает головой, глядя в сторону, и с глухим звоном опускает на барную стойку граненый бокал.

– Ты права, Амелия, – говорит, поднимаясь. – Это действительно не твоё дело.
Признаки раздражения, которые так старательно высматривала Мел, проявились непростительно поздно.
– Мне пора, извини, – он безразлично смотрит на циферблат наручных часов, натягивая пальто.

Последствия употреблённого виски или что-то другое, но Амелия чувствует, как горят щеки и лоб. Фокс отходит в сторону и, небрежно облокотившись на стойку, начинает говорить что-то бармену. Девушка остаётся в относительном одиночестве, и, сквозь нарастающий звон в ушах, смотрит на граненые стенки оставленного бокала.

Туманная дымка перед глазами становится гуще, и Амелия слишком поздно осознаёт, что должно случиться в последующие секунды.

Включенный планшет на коленях транслирует мультики. Квадратная желтая губка разжигает костёр под водой в компании жизнерадостно-глуповатой морской звезды. И та, и другая не очень похожи на картинки из энциклопедии. Огромные наушники закрывают уши и начисто отсекают посторонние звуки, внушая чувства уюта и обманчивого спокойствия.

Планшет нагревается, приятно пощипывая кожу сквозь тонкий плед. У самой кровати находится включённый торшер, мягкий золотой свет которого разгоняет клочки тьмы по углам. Занавески задвинуты, сквозь щель между ними в комнату пробивается свет уличного фонаря.

На то нет причин, но смутное беспокойство нарастает ежесекундно. Одри накрывает ладошками чашки наушников, чтобы заглушить доносящиеся откуда-то голоса. Она концентрирует всё внимание на экране, предпринимая попытки забыть об окружающем мире. Неразборчивый шёпот становится громче, настойчивое. Боковое зрение фиксирует смазанное движение. Страх накатывает волнами, дышать становится тяжелее. Одри бьёт по экрану пальцем, останавливая воспроизведение и медленно откладывает планшет на кровать.

Осторожно снимает наушники, не отводя глаз от шкафа напротив.

Она видит, как дверка на колесиках медленно съезжает в сторону, открывая всё больше вешалок с разноцветной одеждой. В прерываемой гулом редких машин тишине слышится доносящийся изнутри шкафа отчётливый скрежет. Одри вздрагивает, когда лампочка торшера начинает мерцать.

Не в силах пошевелиться, и девочка, и Амелия вместе наблюдают за тем, как мучительно медленно отползает в сторону дверца. Оно приближается.

Лошади на полном скаку проносятся мимо, гремят оглушительными раскатами выстрелы, командные окрики сливаются в нарастающую волну безликого гула. Сходящиеся в тумане ветви деревьев и тёмные силуэты красных всадников кружатся в расцветающем разноцветными пятнами хороводе.

Эмбер не замечает, как локоть соскальзывает, и она снова падает, прижимаясь скулой к рыхлой земле. Переворачивается зачем-то на спину, слепо уставившись в укутанный непроницаемой белоснежной мглой небосклон. Белизну заслоняет багровый силуэт всадника, что, приподнявшись на стременах, пристально вглядывается в лежащую девушку.

Эмбер успевает заметить тёмные густые усы и пронзительно-требовательные голубые глаза.

Реальность меркнет, сменяясь болезненным и тяжёлым забытьем. В нём не находится места ни снам, ни видениям. В нём не находится места ничему, кроме клочков удушливого тумана, и сдавленного угрожающего рычания у самого уха. Лицо горит, когда Эмбер выныривает с порывистым вдохом в реальность. Перед слезящимися глазами голые ветви деревьев и белесый туман – невыносимо острая боль в пострадавшей руке успела смениться по-прежнему невыносимой, зато тупой и ноющей, болью.

Эмбер не знает, сколько прошло времени. Невольно прислушивается, различая искаженное дыхание совсем рядом сквозь болезненно-оглушительный гул в голове.
Во рту пересохло, губы потрескались, горло словно изнутри раздирают скрюченными когтями.
Взгляд спускается ниже, отлипает от купола переплетенных ветвей, фиксируется на опустившейся около охотницы на одно колено фигуры.

Незнакомец облачён в просторный тёмный плащ, опадающий по сторонам на манер сложенных крыльев. Под плащом виднеется старательно застегнутый на все пуговицы чёрный дублет, что перетянут поясом с множеством навесных карманов и сумок. Из некоторых карманов выглядывают стеклянные пробирки и колбы, другие застегнуты и надежно скрывают содержимое от глаз посторонних. Ладони незнакомца обтягивает чёрная кожа перчаток, тонкие пальцы левой руки покоятся на выполненном в форме головы ворона набалдашнике трости. Пальцы правой ощупывают пристегнутую к лацкану плаща Эмбер инсигнию. Лицо незнакомца скрывает тёмная маска с выступающим вперед железным клювом и выпуклыми антрацитовыми линзами глаз. Образ довершает широкополая шляпа того же чёрного цвета.

– Кость уцелела, – бормочет незнакомец, и маска искажает каждое слово, обезличивая интонации и превращая человеческую речь в лишённый эмоций речитатив. – Если можно так сказать, повезло. Серебряное клеймо. Символ. Знак.

Эмбер понимает, что человек разговаривает с самим собой, а не с ней. Клюв медленно поворачивается, и внимание непроницаемых обсидиановых линз концентрируется на лице девушки.

– Оружие, кожа, клеймо на груди, – теперь он обращается непосредственно к Эмбер, говорит громче и четче, будто бы даже пытаясь декламировать нараспев. – Ни одного охотника за две целых декады, два сразу всего за семь дней. Что за везение, что за немыслимая удача!

Искаженный звук доносится из-под маски – он может с равной вероятностью оказаться как насмешливым фырканьем, так и невесёлым смешком.

– Туда, где робко тлеет надежда, рано или поздно забредает охотник. Быть может, и Гримфолд получит шанс увидеть новый рассвет? – человек мотает железным клювом из стороны в сторону, отрицая. – В этом городе не бывает рассветов. Только безумие, кровь. Только боль и бесконечная тьма.

Линзы долго смотрят на Эмбер в гнетущем молчании.

– Так молода, – изрекает человек с подобием сожаления.

Он извлекает из сумки на поясе небольшую стеклянную колбу. Внутри плещется бесцветная прозрачная жидкость, жадно облизывая стенки пробирки.

Человек, опустив клюв, изучает содержимое колбы в глубокой задумчивости.

Фокс слушает отстраненно, невозмутимо потягивая коктейль Джилл через трубочку. В какой-то момент его лоб прорезает недоуменная складка, которая демонстрирует, что он до последнего не понимает, к чему клонит Амелия. Лишь на заключительной фразе Эйдан машинально отставляет стакан в сторону, выдавая крайнее замешательство.

Лицо агента сохраняет ледяную невозмутимость, но он отводит взгляд, давая Мел возможность догадаться о том круговороте панических мыслей, что сменяют друг друга сейчас в его голове.

Фокс тихо хмыкает, слегка качнув головой. Теперь он кажется одновременно растерянным, задумчивым и немного смущенным. Молчание затягивается, однако теперь Эйдан снова внимательно смотрит Амелии прямо в глаза. Почти тот самый пытливый взгляд, который был у него на месте преступления в день первой встречи.

Словно пытается понять, что именно известно его собеседнице.

– Повторить? – спрашивает, бесцеремонно приблизившись, Джо.
– Виски, – коротко отвечает Фокс, утвердительно кивнув и даже не посмотрев в сторону бармена.

– Внедрение, значит, – мимолётная усмешка приподнимает уголки губ. – Кажется, меня застали с поличным. Занятно.

Амелия почти чувствует, как Фокс прокручивает в голове варианты ответа. Перебирает попытки отшутиться, понимая, что почти все они наверняка разобьются о пласт имеющейся у Мел информации. Девушка видит, что агент растерян и понятия не имеет, как на это следует реагировать. Она случайно зацепила что-то тайное, недоступное, личное. Очень личное.

Фокс опустошает стакан виски залпом, едва заметно поморщившись.

Молчание продолжается по меньшей мере уже полминуты.

– И что… Конкретно ты видела? – в конце концов спрашивает Фокс неуверенно, хрипло.

Серебряная пуля впивается в поджарый бок твари, темная кровь хлещет на ещё более темную шерсть.
Чудовище вздрагивает всем телом, отшатнувшись от распахнутой настежь двери кареты.
Вторая гильза выскальзывает из шестизарядного барабана.
Эмбер попала, но этот выстрел вряд ли способен убить подобную тварь.

Охотнице, впрочем, теперь не до этого. Она стремительно поворачивается обратно – ещё два зверя приближаются к ней, припадая к земле. Когти вспарывают голую землю, оставляя изогнутые глубокие борозды. Твари дарят Эмберли время – отчего-то медлят, не нападают. Кружат, расходятся в разные стороны, мельтешат на границе поля зрения смертоносными пугающими тенями.

Чувствуют обжигающий жар серебра и естественную опасность охотницы. Предпочитают действовать наверняка.

Позади раздаётся душераздирающий вой – совсем рядом, кажется, почти у самого уха. Лишь благодаря титаническому усилию воли Эмбер удерживается от желания обернуться – любое резкое движение с её стороны способно спровоцировать этих двоих на атаку.

Приземистый скачок в сторону – и вервольф исчезает, растворяясь в тумане. Ствол револьвера смещается ко второму – и тот, почуяв угрозу, отступает назад. Позади гремит выстрел – Эмбер позволяет себе короткий, занявший не более доли мгновения, взгляд.

Чудовище на крыше кареты, вздрогнув, выгибает неестественно спину и медленно заваливается назад. По всей видимости, лорд Уинтер всё же не просто так таскает с собой револьвер.

И начинается. Первый оборотень отпрыгивает назад, в пустоту, и Эмбер останавливает палец, уже собиравшийся было вдавить спусковую скобу ещё раз. Смутная тень на сверхъестественной скорости проносится мимо, обдав сквозняком и гнилостным смрадом. Охотница интуитивно смещается в сторону на полшага, провожая стволом револьвера мечущиеся вокруг неё силуэты в тумане. Любой выстрел сейчас станет просто тратой драгоценных ресурсов. Если охотник оказывается в такой ситуации, то остаётся уповать лишь на рефлексы и спасительную удачу.

Левее.
Треск сухой ветви под лапами во мгле справа.
Преждевременный выстрел спровоцирует преждевременную атаку.
Ещё шаг в сторону – грациозный, осторожный, бесшумный.
Тень слева.
Сдавленное рычание впереди.

Нервы начинают сдавать, хотя прошло не более десятка секунд. Они играют с Эмбер, и единственная ставка в этой игре – её жизнь.

До слуха доносится отдалённое лошадиное ржание. Нарастающий множественный топот копыт – не сбежавший жеребец Уинтера, но по меньшей мере несколько всадников.
Совсем рядом, и они наверняка уже слышали выстрелы.
Кавалерия на подходе, но Эмбер просто не может позволить себе роскоши ждать.

Со сдавленным хрипом вервольф вырывается из тумана в низком прыжке. Ядовито-жёлтые глаза вспыхивают, и клыкастая пасть заслоняет весь мир.

– Для начала, попробуй хотя бы оставить своих «агентов» для Стиллвела, – бросает Харпер вслед уже отвернувшейся Амелии, фыркнув.

Теперь Мел не видит, что происходит у неё за спиной. Перед ней почти пустой бокал с виски, стилизованная под старину деревянная стойка, заставленные разноцветными бутылками с кричащими этикетками стеллажи. Политическая реклама давно закончилась, и беззвучная трансляция футбольного матча снова захватила экран одинокого телевизора.

Амелия смотрит, как рыжий Джо у дальнего конца стойки принимает новый заказ – она даже не заметила, как в баре действительно появились несколько полицейских в форме патрульных.

– Пошли поговорим, Джилл, – голос Макрейвена за спиной.
– Никуда я с тобой не пойду, – ответ сопровождается нарочито медленным потягиванием коктейля сквозь трубочку.
– Джилл.

Боковым зрением Амелия видит, как Харпер, вздохнув, спрыгивает со стула. Они с Итаном куда-то уходят, оставляя Мел в одиночестве. Но ненадолго – на освободившееся сидение почти сразу опускается Фокс, невозмутимо подтягивая к себе забытый коктейль.

– Ауч, – комментирует случившееся. – Похоже, она не в духе.

Играет приглушенная музыка.

– Почти никто не оказался здесь просто так. И совершенно точно никто не был подготовлен к этой работе. Люди по-разному реагируют на то, с чем им приходится здесь столкнуться. И у всех свои способы справляться с нарастающим стрессом.

Серые глаза Фокса смеются.

– Как впечатления от первого дня?

Джилл вздрагивает от неожиданности.

По всей видимости, она ожидала чего угодно, но только не прямого вопроса. Отводит взгляд, смотрит в сторону из-под длинных, подведённых тушью, ресниц.

Сомнение на лице Харпер сходит на нет в тот момент, когда снова фокусируется на придвинувшейся Амелии. И что-то – приподнявшиеся в полуулыбке уголки губ, или ледяной блеск в глубинах глаз, помогают Мел заранее осознать, что ответ совершенно точно не будет приятным.

– А почему ты должна мне нравиться? – осведомляется Харпер холодно, откладывая на стойку смартфон. – Только потому, что так нравишься всем остальным, да? Ты, наверное, так привыкла к всеобщему обожанию – образцовая отличница, любимая дочка, которой в жизни легко даётся сразу и всё?

Джилл усмехается.

– И здесь ты тоже ожидала того же. Может даже думала, что мы станем лучшими подругами, или что-нибудь в этом роде? Так вот, – она нарочито медленно потягивает коктейль через трубочку. – Я тебя вижу насквозь. За всеми твоими улыбками и ужимками. Лучшие подружки – это точно не про меня, и лучше тебе сразу это усвоить.

Мел понимает, что Харпер говорит достаточно громко – значительно громче, чем звучал адресованный ей первоначальный вопрос.

На плечо опускается чья-то ладонь – подняв голову, Амелия видит подошедшего Итана. Внешне Макрейвен сохраняет спокойствие, но в глазах плещется какая-то личная ожесточённая злоба. Он смотрит на Харпер, по-особенному разочарованно мотнув головой.

– Она просто стерва, Амелия, – произносит Итан достаточно жестко. – Лучше тебе сразу это усвоить.

1 – Name Your Price

Карета мерно покачивается, густой туман снаружи поглощает ритмичный цокот копыт. Двойка породистых лошадей мчит экипаж по проселочной дороге вперёд, сквозь сумеречную вечернюю мглу. Уже завтра к полудню лорд Уинтер должен добраться до порога родного имения. Дорога выдалась на удивление безмятежной для этого времени года. Не считая пьяной заварушки местных во вчерашней таверне, самым серьезный эксцессом можно считать разве что нетопыря, который до полусмерти перепугал леди Беатрис на одной из стоянок.

Эмберли начинает казаться, что лорд Уинтер уже почти сожалеет о сумме, которую анонсировал в качестве вознаграждения за эскорт. Лорд мечтал убраться из столицы как можно скорее и дальше, и оказался чрезвычайно щедр в обещаниях так кстати подвернувшейся под руку охотнице.

Взгляд Эмбер рассеянно прорезает туманную мглу за стеклом, выхватывая одинокие стволы придорожных деревьев – голые ветви вспарывают молочный туман, напоминая растопыренные когтистые пальцы. Качнув головой, девушка отворачивается от окна и обращает взор вглубь салона.

Обтянутые кожей диваны, бархатная обивка стенок и потолка – всё здесь буквально кричит о роскоши, недосягаемой для большинства смертных. Эмберли слышала, что лорд Уинтер является не только счастливым обладателем дворянского титула и единственным наследником огромного имения к северу от столицы, но и практикующим медиком. Одним из тех докторов, которые вместо помощи людям предпочитают продвигать вперёд медицину, а если уж и снисходят до непосредственного лечения, то только в отношении особ аристократических и королевских кровей.

Лорд Уинтер читает – подслеповато щурясь в полумраке поверх увеличительных стекол очков, старательно перебирает пальцами вдоль строк бесконечного манускрипта, завершение которого занимает свободное место около Эмберли на противоположном диване. Он изучает этот трактат, кажется, уже целую вечность и посвящает ему большую часть свободного времени на протяжении всего путешествия. Длинные волосы лорда растрепаны, сухое лицо тронуто выражением слегка надменной сосредоточенности.

Беатрис сидит рядом. Зябко кутаясь в плащ, она задумчиво водит инкрустированным гребнем вдоль длинной пряди роскошных золотистых волос, время от времени поглядывая на Эмбер украдкой. Так как лорд Уинтер на протяжении всей дороги уделяет восхитительно мало внимания своей молодой леди, Беатрис откровенно скучает. Совсем недавно она дремала на плече Уинтера, негромко посапывая, но теперь проснулась и явно снова подумывает о возможности попробовать завести с Эмбер беседу.

– Мисс Найт, – Эмберли не ошиблась. – Этот ваш… Знак…
Беатрис кивком указывает на серебряную инсигнию.
– Означает принадлежность к Корпусу, так ведь?

Лорд Уинтер вздыхает, не отрываясь, впрочем, от манускрипта. Иногда Эмберли кажется почти невероятным, что она сама и леди Беатрис родились и выросли в одном королевстве. То, насколько мало эта девушка знает о мире за пределами балов и светских раутов достойно настоящего восхищения. Её супруг, в то же время, будто бы совершенно не считает необходимым посвящать Беатрис в подробности своих единоличных решений, и представил Эмберли просто – «мисс Найт».

– Почему вы решили… Охотиться? – не унимается девушка.

– В офис, – уверенно отвечает Скотт. – Перехватим там Сазерленда, и мне нужно обсудить произошедшее с Стилвеллом. Может, у него будут интересные мысли на этот счёт. По правде говоря, у него всегда есть интересные мысли.
Авто Арчера трогается и скользит вдоль заснеженных тротуаров, оставляя позади и дом Одри, и связанные с ним невесёлые размышления.



3 – The Irish Fortune

Небольшой ирландский паб прячется в подвале на ничем не примечательном перекрестке двух улиц. Снаружи – только неброская вывеска с клевером, внутри – изолированный островок Ирландии на территории Штатов. Амелия никогда не слышала об этом заведении раньше, и, по словам Скотта, в этом не было ничего удивительного. «Фортуна» – одно из тех мест, которые негласно зарезервировали для себя полицейские. Каждый второй посетитель здесь – коп. Арчер предупреждал, что здесь практически в любое время суток можно найти по меньшей мере нескольких отлынивающих от несения службы патрульных.

Остаток рабочего дня оказался обделен хоть сколь-нибудь значимыми событиями. В офисе не оказалось ни Фокса, ни Сазерленда, ни Харпер. Итан Макрейвен одиноко скучал за компьютером, заполняя какой-то отчёт. Они с Арчером перебросились буквально парой фраз – Макрейвен шутливо пожаловался, что Арчер снова похитил его напарницу именно тогда, когда наступило время оформлять документы. Расследование в отеле, судя по всему, затягивалось до вечера – Скотт звонил Сазерленду, и по итогу беседы лаконично сообщил, что Джеймс и Харпер безрезультатно обследуют этажи гостиницы один за другим.

Стеллажи за барной стойкой заставлены бутылками и бочками с краниками. Рыжий бородатый бармен флегматично разливает виски по гранёным бокалам. Окон в заведении нет, а свет приглушен. Тихо играет музыка, на экране телевизора позади бармена беззвучно идет трансляция футбольного матча. Кроме агентов посетителей почти нет – компания из четырёх мужчин оккупировала один из дальних столов и о чём-то негромко переговаривается. Собрались не все – Сазерленд поехал домой, к семье, сразу после того, как закончил с отелем. Не было Стилвелла, и его отсутствие на подобном мероприятии казалось удивительно правильным, даже естественным. Чарльз был тем человеком, которого безумно сложно представить в неформальной обстановке.

Взгляд Амелии цепляется за огромный ирландский флаг, занимающий большую часть стены над одним из столов. Несмотря на то, что каждая стена и каждый элемент декора буквально кричит об Ирландии, в пабе уютно. Именно здесь, в окружении коллег, в полумраке, девушка отчего-то чувствует себя в безопасности. Отсутствие окон помогает забыть о мире снаружи, оставляя за дверями заведения не только холод, но и зловещие предзнаменования, и разбитые судьбы.

Амелия и Скотт приехали сюда на машине Макрейвена – они покинули офис сразу после того, как Арчер в общих чертах объяснил девушке порядок заполнения отчётов и протоколов. Все трое разместились за одним из столов – несколько минут агенты обсуждали возможные политические подтексты убийства в отеле.

Следующей появилась Джилл Харпер. Достаточно бесцеремонно сдвинув Макрейвена, она с тяжелым вздохом опустилась рядом с ним на диван.
– Голова раскалывается. Все комнаты этого гребаного отеля – и что бы вы думали? – она посмотрела сперва на Макрейвена, после – на Арчера, будто бы забывая о том, что Амелия существует. – Там есть что угодно, буквально что угодно, кроме следов этого вашего «существа».
– По крайней мере, тебе не пришлось заполнять отчеты по безумной старухе, – бросил Итан в ответ. – Была твоя очередь.
Харпер фыркнула.

Эйдан приехал последним. Буквально ворвался в паб, на ходу расстёгивая пальто.
– Где Джей? Опять прячется дома? – бодро воскликнул сходу.
И призывно махнул рукой, приглашая всех собравшихся к стойке.
– Джо, нам четыре… Пять.
Заметив, что все послушно вылезают из-за стола, выбирается и Амелия.

Рыжий бармен разливает виски по граненым стаканам. Харпер изящно опускается на один из высоких стульев и устало облокачивается на стойку. Все остальные обступают её полукругом. Эйдан небрежно бросает пальто на диван, и первым поднимает граненый стакан. Амелия замечает свежий бинт, перехватывающий его ладонь и костяшки. Бинт, которого совершенно точно там не было утром.

– Это был сложный день, – усмехнувшись, Эйдан окидывает коллег внимательным взглядом. – Полагаю, что для всех нас. Сегодня мы снова старались сделать мир чуточку лучше и, конечно, как всегда, облажались.

Шутку сопровождают смешки Скотта и Итана, и даже Джилл слегка улыбается.

– Но, по крайней мере, я точно знаю одно – мы заслужили хотя бы один стакан хорошего ирландского виски.

Взгляд Эйдана останавливается на Амелии, улыбка пропадает из глаз, уступая место серьёзности.

– Каждый из нас пожертвовал многим, приняв решение вступить в отдел. У каждого были свои причины сделать этот непростой выбор, который принимается лишь однажды и меняет жизнь навсегда. У каждого из вас наверняка были дни, когда вы жалели об этом выборе. Но были другие дни, и этих других дней значительно больше, когда вы чувствовали, что делаете что-то полезное и действительно важное. Правильное. Небольшая традиция коллектива – собираться в этом пабе, когда появляется повод. Сегодня – у нас есть повод. И, в отличие от многих других вечеров, повод приятный.

В какой-то момент Амелия понимает, что внимание всех собравшихся переключается с Эйдана на неё. Кажется, даже рыжий бармен и компания за дальним столом теперь внимательно наблюдают.

– Амелия Лэнгфорд, – последнее Фокс произносит насмешливо-официально. – От лица всего коллектива, я рад приветствовать тебя в нашем отделе. От всей души надеюсь, что ты ещё не успела пожалеть, и шеф не обнаружит на столе утром рапорт на увольнение.

Глаза Фокса смеются, когда он протягивает Амелии тот самый, первый, бокал.
– Мы – первый и единственный рубеж обороны в этой войне, – изрекает он, неплохо подражая интонациям Стилвелла.

Макрейвен, усмехнувшись, начинает аплодировать первым. К нему присоединяется Арчер и, пусть и с неохотой, всё-таки Джилл. Все смотрят на Мел, и она понимает – эти аплодисменты посвящены вовсе не речи Фокса. Эти аплодисменты посвящаются ей, Амелии Лэнгфорд, сотруднице отдела специальных операций Брайт Фоллс.

– Нам пора, Амелия, – тактично, но твердо говорит Скотт.

Одри с неохотой отпускает Мел и, отвернувшись, уходит обратно в кухню. Она залазит на табуретку, берёт ложку и упрямо смотрит в тарелку. Длинные волосы закрывают лицо, и девочка больше не оборачивается.

Лиза Хамильтон запирает дверь за спинами у агентов.

Арчер медленно подходит к припаркованной напротив дома машине. Заметно, что его тоже не отпускает мрачное послевкусие встречи.

– Иногда я сомневаюсь, что мы действительно способны помогать людям, – делится с Амелией Скотт, забираясь в салон. – Мы постоянно не успеваем, появляемся слишком поздно. Всегда преследует одна и та же мысль – а что если бы? Если бы я доверился интуиции, если бы принял другое решение? И даже в тех немногих случаях, когда мы не опаздываем и всё делаем правильно – происходит нечто вроде того, что случилось сегодня.

Скотт проворачивает ключ в замке зажигания.

– Тебе нужно научиться абстрагироваться от этого. Не винить себя за ошибки, не проникаться сочувствием к каждому встречному. Наша работа на восемьдесят процентов состоит из безрадостных жизненных историй, подобных сегодняшней. Если будешь сопереживать каждому, то совсем скоро от тебя самой ничего не останется. Даже наши победы – как та, что провернули в случае с тобой Фокс и Сазерленд, почти всегда окрашены в чёрный. Можно ли вообще назвать победой историю с пожирателем?

Арчер пожимает плечами.

– Можно. Благодаря нашему вмешательству двое человек уцелело, а многие другие жизни в будущем не оказались разрушены. И, Амелия…

Он осторожно касается плеча девушки, заглядывая в лицо.

– Не беспокойся о предсказании. Как бы странно это ни прозвучало, но ты сейчас – едва ли не в большей безопасности, чем почти любой другой человек во всём мире. Ты находишься среди людей, которые неплохо знают, что такое астрал. И которые лучше всех умеют противостоять его порождениям.

Огонь танцует, подаётся навстречу. Облизывает ладони, не обжигает. Через кончики пальцев Эвия чувствует тепло, которое течет вместе с кровью по венам, к груди.

К сердцу, которое вдруг начинает стучать заметно быстрее. Языки пламени пляшут перед глазами, закрывая обзор. Понтифик молчит, в то время как в огне Эвии видятся образы. Смутные отголоски грядущего и былого, событий, которые могли наступить и никогда в то же время не наступали.

Объятый пожаром лес. Горящие кусты и деревья, распространяющееся выжигающее всё живое кольцо. Олени, что мчатся сломя голову в ужасе прочь.

Картина меняется – теперь не лес, город. Здание полыхают, исходят удушливыми столпами чадящего дыма, который заволакивает непроглядной пеленой небеса.

Образы ускоряются – они становятся ярче, насыщеннее, сменяют друг друга ежесекундно с головокружительной скоростью. Обугленные поленья в камине. Вопящие и корчащиеся в ритуальных кострах человеческие тела. Пламя, что зарождается в глотке парящего над Стормхолдом дракона. Истошные полубезумные вопли людей, плоть которых плавится и отслаивается от костей под воздействием невыносимого жара.

Сердце девушки колотится всё быстрее, уже почти больно.

Легкие обжигает несуществующий дым, Эвия чувствует одновременно страдания сотен и тысяч несчастных. Они видит пылающие в непроглядной снежной ночи маяки, видит собственное лицо со стеклянными пустыми глазами – её кожа медленно тлеет, по волосам бегут, вспыхивая, десятками искры.

Эвии в видении, кажется, всё равно, но настоящая Эвия оказывается не в силах сдержать рвущийся наружу крик ужаса.

Отшатнувшись, девушка тяжело дышит, возвращаясь к реальности. Грудь сковывает тупая ноющая боль, сердце продолжает неистово колотиться.

Пламя Церкви опустошает, внушает животный неконтролируемый практически ужас. Хочется спуститься вниз, бежать от постамента, бежать прочь из этого зала как можно быстрее и дальше.

– Ты не достойна, – констатирует понтифик почти безразлично.
Моментально теряя к девушке интерес, он начинает спускаться вниз по древним ступеням.
– Жаль. Очень жаль, – лаконично подводит итоги Монро. – Я узнал всё, что хотел. Эта встреча окончена.

Остановившись, Скотт какое-то время смотрит на Амелию.
– Она не может этого знать, – заявляет уверенно. – Разве что…
Арчер смущенно замолкает, задумавшись.
– Если она каким-то образом считала твой психообраз через внедрение, – он качает отрицательно головой. – Нет, практически невозможно.

Скотт хмурится.
– Не каждый день такое слышишь о себе, правда? – спрашивает с усмешкой. – Я отражу этот момент в рапорте Стилвеллу, наши специалисты постараются прояснить вопрос у девочки в первую очередь. Не думаю, что сейчас нам стоит ещё раз поднимать эту тему. Неосознанный стрейд опасен, он нестабилен, особенно в такой сильной форме. Не исключено, что мы одним своим присутствием здесь способствует развитию синдрома. Она наверняка чувствует и понимает, кто мы такие.

Одри и Лиза обнаруживаются на кухне. Девочка сидит за столом и недовольно взирает на дымящуюся миску супа перед собой, сжимая в кулаке ложку. Лиза стоит спиной ко входу и смотрит в окно. Услышав шаги в коридоре, она оборачивается.

– Уже уходите?
Одри тоже поднимает глаза, в них по-прежнему стоят слёзы.
Она смотрит то на Скотта, то на Амелию, с обидой.
– Да, мы узнали всё, что хотели, – отзывается Скотт. – Доктор Хармс с вами свяжется. Благодарю за уделённое время. Мисс Хамильтон. Одри.
Скотт сгибается в забавном полупоклоне, но девочка не планирует улыбаться. Вместо этого она откладывает ложку в сторону и, упрямо насупившись, смотрит в тарелку.

Арчер протискивается к входной двери мимо шкафа. Амелия собирается было последовать за ним, но различает быстрые шаги позади.

– Амелия, – сдавленно пискнув, Одри подбегает к ней и обнимает за ноги, прижимаясь лицом к куртке в области живота.
Девочка поднимает голову и смотрит на Мел снизу вверх.
– Ты обещала помогать, помнишь?

Один миг. В бою этого, как правило, достаточно, чтобы потерять жизнь. Один неуверенный, мимолетный взгляд, брошенный через плечо на отстающих соратников, и вот он, лорд-командующий, уже стоит на коленях перед лицом черной смерти, зарождающейся в глотке пикирующего на него чудовища. Смерти, неизбежность которой теперь не вызывала сомнений. И все же. Рыцарь упрямо поднялся на ноги и возобновил бег. Пусть через несколько ударов сердца его плоть, подобно воску свечи, стечет на камни мостовой, а оплавленный доспех навсегда прикипит к копоти булыжников. Седеэрн не имел ни права, ни желания сдаваться. Долг перед старым другом еще держал его здесь. Ему незачем торопиться. Аин, его милая Аин, дождется его, как дожидалась всегда. Маленькая Иделиса со смехом вцепится в ногу, радуясь возвращению отца. Возвращению туда, откуда пришли они все. Бег командующего замедлился, а затем и вовсе остановился. Черное пламя бутоном неземной красоты расцвело прямо перед лицом рыцаря. Но он не смотрел.

Вновь обернуться Клинок позволил себе уже только на городской площади. Дракон увлеченно атаковал спасшего ему жизнь Ульфреда, Эвию и оставшегося на их защите Дженсона. Кивнув принцу, лорд-командующий оглядел окружающие их дома.

- К таверне. Людвиг, Эдмунд, займите удобные позиции. Лиара, - палец Седеэрна указал на второй этаж трактира, а может и на слегка покачивающуюся на ветру вывеску, - повесь знамя Синего Легиона, нужно чтобы его было хорошо видно.

Короткий рывок, и спина рыцаря уже смотрит на приземистое двухэтажное строение. Руки покоятся на рукояти стоящего перед ним фалькса. Глаза закрыты усилием сосредоточения. Легкие, словно кузнечные меха, работают на пределе сил. Голос командующего гремит боевым кличем погибшего ордена. Реет над полем битвы, лаская драгоценное знамя нежными прикосновениями ветерка. Зовет. Иди сюда. Вот мы. Непобежденные. Несломленные. Мы можем быть мертвы, но дух наш не уничтожить. Павшие воины вновь поднимают свой флаг. Призрачные руки сжимают древки копий. Щиты блестящим туманом поблескивают в лучах северного солнца. Иди же сюда и дай нам бой. Мы готовы. Мы ждем.

Heart of the Fire

– Мир зародился в огне, – понтифик Монро неторопливо обходит Эвию, его голос гремит и взлетает к далёким сводам безразмерного зала. – Огонь был началом всего, огонь – это то, что отделило первых людей от животных. Наши далекие предки пришли в эти земли с огнём и мечом, заставив отступить льды и гигантов. Лезвие королевской реликвии, Повелителя Бурь, вспыхивает в руках достойного синим пламенем. Огонь – это конец и начало. Оружие и лекарство. Смерть и спасение.

Верховный понтифик, как и всегда, облачён в строгий латный доспех. Тенью следует за ним красный плащ, полы которого подрагивают едва заметно на сквозняке. Только лицо храмовника открыто – внимательные глаза пристально изучают застывшую посреди церемониального зала Эвию, испытывают, просвечивают насквозь.

– Мы чтим огонь как верного соратника и надёжного друга, – лицо Эвии горит, со стороны установленных вдоль центрального прохода монументальных жаровен волнами расходится жар. – Как безошибочное и проверенное временем средство. Испытанию огнём подвергается каждый храмовник. Лишь наиболее стойкие способны сохранить решимость и устоять.

Главная жаровня располагается в центре зала, на массивном каменном пьедестале. Пляшущее пламя облизывает края исполинской каменной чаши, взмывает ввысь в витиеватом завораживающем танце, разбавляет местную гробовую тишину оглушительным треском поленьев.

– Некоторые из вас, пиромантов, не уважают огонь. Обращаются с ним так, как считают нужным. Используют пламя, но лишены веры, – Монро останавливается перед Эвией, оказываясь почти на голову выше.

Столп пламени на пьедестале трещит и рвётся за спиной у понтифика.

Теперь Монро смотрит ученице чародея в глаза.

– Я изучил твоё прошлое. Известно не многое, но ты, как и многие, тщетно ищешь лекарство от скверны. Хочешь найти его в нарисованном мире, добиться недостижимого, но разве не очевидно, что ты уже обладаешь единственным действенным на самом деле лекарством? Ты подчинила огонь, чего твои коллеги не понимают. Другие – презирают пиромантию как искусство грубое, примитивное.

Эвия слышала, что подобной аудиенции у понтифика рано или поздно удостаивается каждый практикующий пиромант столицы.

Монро улыбается.

– Скажи, ты считаешь себя достойной заглянуть в сердце Первого Пламени? – Монро отступает в сторону, указывая на пьедестал небрежным взмахом руки.

– Мы называем это внедрением, – поясняет Скотт и замедляется, подстраиваясь под комфортную скорость Амелии. – Редкая штука, но вполне нормальная для твоего индекса. Во всём отделе такое бывает только у Фокса и, наверное, шефа. Природа явления… Выяснена не до конца. Ты, вроде как, улавливаешь астральные образы. Обычно из прошлого, иногда из настоящего. Бывает, даже из будущего. Они возникают под воздействием сильных эмоций, люди с высоким индексом стрейда иногда способны их считывать. Если ты неосознанно тянешься к источнику образа, или источник к тебе. Управлять этим почти невозможно, не беспокойся. Вряд ли такое будет происходить с тобой часто.

Объяснения Арчера звучат несколько сбивчиво – судя по всему, сам он ни разу сталкивался с этим самым «внедрением». Стиллвел был предельно откровенен, когда назвал результаты тестирования Мел выдающимися.

Кровотечение останавливается только в салоне машины. Платок пропитался кровью, побагровел. Зеркало заднего вида отражает на секунду взгляд Арчера, в котором Амелия различает сочувствие.

«Старбакс», на парковке возле заправки. Скотт возвращается в машину с двумя одноразовыми стаканами латте, протягивает один Амелии.
– За счёт организации, – сообщает, подмигивая.
Вытаскивает из кармана несколько одноразовых пакетиков с сахаром и небрежно бросает на лобовую панель.

– Такое бывало прежде? – проницательно спрашивает Скотт, апеллируя, по всей видимости, к предыдущему разговору.

Он достаёт из нагрудного кармана блокнот в твёрдой обложке с эмблемой полицейского департамента, передаёт его Амелии вместе с карандашом.
– Рисуй, – предлагает. – Может быть пригодится.

Какое-то время молчит, флегматично потягивая из стаканчика кофе.

– Со мной связался один старый знакомый. Из числа «посвященных», предпочёл отделу блокирование. Сейчас работает психотерапевтом при школе, иногда обращается за консультацией на предмет спорных случаев. Вчера к нему привели девочку из младших классов. Ребёнок устроил на уроке истерику, учитель нашёл на теле несколько синяков. Она провела час в кабинете моего друга – он сомневается. Попросил нас нанести визит домой к девочке, прежде чем натравливать соцработников и службу опеки на мать, – Скотт пожимает плечами. – Зачаточные обострения стрейда у детей не такая уж редкость. Подумал, что проверить лично не помешает.

Амелия смотрит на раскрытый блокнот перед ней. Звон в ушах, белые листы перед глазами плывут. Пытаясь разобраться, что происходит, девушка интуитивно закрывает глаза.

Открывает глаза уже Фокс. По лицу стекают капли холодной воды, обе ладони агента упираются в бортики раковины. Он поднимает голову и встречается взглядом с собственным отражением в глубине широкого зеркала. Амелия видит позади несколько закрытых кабинок, серая плитка на стенах и полу намекает на то, что это санузел. Рядом – ещё несколько пустующих раковин, зеркало проходит над каждой единым фронтом.

Фокс тяжело дышит, снова зачерпывая ладонями холодную воду и с силой размазывая её по лицу. Снова поднимает глаза, вздрагивая всем телом. В отражении, прямо за его левым плечом, стоит молодая женщина в подвенечном платье с распущенными чёрными волосами. Её кожа бледна, лицо холодно и красиво, губы посерели и обескровлены. Горло вскрыто почти от уха до уха, вместо слов изо рта вырывается только сдавленный хрип. Кровь бурным потоком стекает вниз, превращая белое платье в грязную тряпку. Она смотрит прямо на Фокса.

Эйдан порывисто оборачивается, однако позади никого. Смотрит в зеркало – и опять видит женщину в полушаге. Фокс бьёт несколько раз, разбивая фрагмент зеркала вдребезги. Окровавленные осколки ссыпаются вниз, рассечённые костяшки ноют. Эйдан подставляет тыльную сторону ладони под струю холодной воды, наблюдая, как та стекает вниз вперемешку с его собственной кровью.

– О чём думаешь? – спрашивает Арчер, как ни в чём ни бывало.

Мел открывает глаза. Звон в ушах пропадает.

И вот они стоят, один напротив другого. Словно отражения в зеркале, тронутом тонкой трещиной разбитых надежд: похожие, но разные, каждый по-своему разочаровавший отца...

Быть может, поэтому на фамильном портрете король Эдрик и королева Аннабель изображены лишь с принцессой Аурелией, а для Эллиаса и Эдрика изготовили отдельные полотна? Кто теперь скажет...

Отчего-то Эду казалось, что, когда Эллиас сядет на трон, то прикажет снять ту картину.

Но сейчас они всё ещё были принцами - оба. И старший, как всегда, говорил, ибо желал слышать лишь собственный голос. Забавно, когда он перестал задавать вопросы? Лишь высказывал свои мысли, причём так, словно они действительно могли изменить что-то. Хотя - и это Эдмунд чувствовал ясно - пока лишь сотрясали воздух.

Но сотрясали уверенно. Честолюбиво. Осуждающе.

Эдмунд вздохнул еле слышно. Усвоив все внешние признаки короля его брат, кажется, выел себя изнутри. Видимо, поэтому эта пустая позолоченная скорлупа стала так навязчиво греметь в последнее время.

"Средство, которое на самом деле работает," - говорили губы Эллиаса эхом слов Монро. Мысленно скривившись, младший принц решил не переспрашивать - он совершенно точно не желал знать, что именно имел в виду брат. Потому что если речь шла про какие-нибудь ужасы, вроде сжигания заживо больных - а в фантазии понтифика Эд не сомневался, равно как и в решимости идти до конца в том, что духовный лидер считал верным - прямо здесь, возле покоев принцессы произойдёт братоубийство.

А это уж точно ничему не поможет.

Поэтому Эдмунд молча пошёл к Аурелии - возлюбленной сестре, нежной душе, трепетному и чуткому сердечку, запертом в охваченном болезнью теле.

Эллиас "отпустил" его - и Эд не собирался задерживаться ради новой порции осуждений, пренебрегая ради брата своим вниманием к той, кто действительно в нём нуждался сейчас более всего на свете.

Художник молчит на протяжении всей речи Ульфреда. Рисует, заложив руки за спину. Кисти порхают, оставляя разноцветные разводы на необъятном холсте.

– Племянники? – Адриан хмыкает, вновь сосредоточивая внимание на картине. – Ни один из них никогда не поймёт и десятой доли того, что происходит в моей голове. Фантазии Эдрика едва хватает на то, чтобы давать своим детям разные имена. Удивительно, что он до сих пор не назвал ни одного из сыновей «Эдриком Младшим».

Чародей фыркает.

– Я устал от всего этого. Вечных проблем королевства, вопросов первостепенной важности. Сколько себя помню, всегда хотел одного – чтобы все они оставили меня наконец-то в покое, позволили заниматься тем, чем мне нравится заниматься. Теперь я могу себе это позволить. Жаль только, что осознание всегда приходит так поздно.

Какое-то время они оба молчат.

– Конечно ты не пойдёшь за мной следом. Даже когда тебе предлагают возможность прикоснуться к величайшему из творений, когда-либо созданных, ты всё равно остаёшься собой. Ищешь ответы в никому не нужных руинах, пытаешься найти истину в ветхих тайнах предтечей. Эомер, мой далёкий предок, когда-то ступил на эту землю и поверг в бегство грозных ледяных великанов. Века спустя летописцы скажут то же самое о великом короле Эдрике Сторме. Но сделали ли наши предки хоть что-то, что не продемонстрировал я сегодня вам всем? Может ли Стормхолд, даже в свои лучшие годы, сравниться… С этим?

Он указывает на холст раздражённым взмахом руки.

– Благодарю за сочувствие. Оно значит так много, – этикет и манеры члена королевской семьи берут своё, но Ульфред всё же различает в последней фразе насмешку.

Холодное молчание свидетельствует о том, что аудиенция завершилась.

Адриан увлечённо рисует, напрочь забывая о существовании зрителя.

- Ты же знаешь, если не нарисуешь мне бесконечное число идеальных руин и заброшенных королевств, то я вздернусь на люстре через неделю сидения в идеальном доме, - Маг натянул на лицо улыбку, которую улыбкой можно было по способу её появления " улыбкой с натяжкой". Ну вот, Адриан не стал долго тянуть со своими монологами и уже закатил такой. Вероятно, его монологи во время обучения и выпускных экзаменов через пару десятков лет будут учить наизусть как образец грамотно поставленной и наполненной исключительным знанием речи. Вот только этот монолог никто учить не будет. А его вопрос сейчас самая крепкая ловушка, после ответа на который их отношения разделятся на "до и после".

- Слушай, Адриан. Мне жаль, правда. Я знаю как ты любил её, я знаю что такое терять родного человека. Да, может мой первый ученик и не был тем же самым, что Офелия для тебя, и я относился к нему не так, как следовало бы, не так внимательно и... - Ульфред вздохнул, став заметнее менее ярким. Точнее, практически погаснув, как происходило во время сна, - От смерти нельзя сбежать. Я пытался, загоняя себя в самые старые развалины и ветхие замки. Может быть, в надежде что меня придавит случайным камнем и это станет моим наказанием за него. Как видишь, меня не придавило камнем,и я все ещё стою тут, - маг повел рукой, указав на себя, - Ты же сам сказал, у всего найдутся границы. Ты самый способный и умнейший из нас, сила твоей магии заставляет стариков магистров из Коллегии не спать ночами, думая как же они, наши светочи, не достигли того, чего смог ты. Но ты прав, Адриан, нельзя стать богом. И нельзя учесть всего. Я не сомневаюсь в твоей силе создать мир, даже внешне идеальный. Но нельзя учесть всего, это невозможно. Сколько историй в наших книгах описывают тех, кто твердо сказал "я всё учел"? А теперь мы изучаем Историю Древних Королевств, где на месте некоторых остались одни лишь отполированные огнем кратеры, или погосты откуда не вернулся ни один живой, - Мужчина помолчал, пока его свечение постепенно разгоралось обратно, - Идеал недостижим. Не делай из своего горя надгробный камень, эти камни в разрушенных замках не приносят облегчения. Нужно жить, жить ради.. не знаю, у тебя есть семья. Племянники, племянница. Жизнь не кончилась сегодня, Адриан. Офелия... я не знал Офелию так что бы говорить за неё, но хотела бы она видеть тебя таким? Я не знаю, честно, - маг развел руками, перестав стоять на одном месте и сдвинувшись вперед, поближе к картине, - но наверно она бы на захотела увидеть тебя за созданием.. этого. И знаешь, я бы тоже не хотел что бы ты закончил как все, кто пытался справиться с Плотиной.

Седеэрн протиснулся сквозь врата вслед за Людвигом. Судя по тишине, непосредственной опасности там не было. Тем не менее, рыцарь был собран и готов ко всему. Поэтому от вида, столь отличного от того, что он узрел на волшебной картине какими-то минутами ранее, у него лишь блеснули глаза и невольно сжалась челюсть.

- Держим строй, - негромко напомнил лорд-командующий следовавшим за ним спутникам. Он сделал это из старой привычки, скорее для собственного успокоения, нежели из необходимости. Седеэрну нужно были несколько секунд, чтобы осознать и переварить увиденное.

Город пал. Сказочный, идеальный город счастья и вечной весны лежал брошенным, присыпанным снегом трупом у его ног. Синие одежды его истрепались и зияли прорехами, а предсмертный оскал торжественно являл миру многочисленные черные дыры там, где раньше белоснежно блестел ровный ряд здоровых зубов. Хотелось выругаться. Лорд-командующий лишь глубоко вдохнул и, пройдя немного вперед, остановился.

Взгляд рыцаря устремился вдаль. Мимо последнего рубежа воинов Синего Пламени. Мимо потрепанного моста, возможность пересечь который была еще под большим вопросом. Дальше. Сам город. Бледный болезненный брат нарисованного. К его стенам и башням, лежащим сейчас руинами. Что могло их повергнуть? Осадные орудия? Землетрясение? Магия? Взгляд Седеэрна медленно повернул вспять. От шпилей и башен к серым замковым стенам. По опустевшим улицам к месту битвы. Вернулся к подножию утеса. И обратно. Пробежался по ответвлениям и пересекающим предполагаемый путь дорогам. Дошел до конца и повернул назад. И снова. И опять. Голова как-будто сама отстраненно кивнула в ответ на слова принца, пока мозг пытался запечатлеть увиденное.

- Боюсь нам все же придется взглянуть на мост поближе, ваше высочество, - не отрываясь от созерцания ответил лорд-командующий. - Ваше предложение хорошо всем, кроме одного: принцесса Аурелия может быть поглощена Скверной в любой момент. У нас нет времени.

Что-то беспокоило Седеэрна. Что-то, что лежит на поверхности и должно было быть давно им подмечено. Задумавшись, рыцарь пропустил слова сэра Дженсона и часть последующего разговора мимо ушей. Его спутники должны хорошо понимать, что сейчас не место и не время для конфликтов. Завязавшаяся перепалка должна была вот-вот угаснуть сама собой. Что же он пропустил?

- Чем более незаметно мы доберемся до города, тем лучше, - пробормотал себе под нос Сед. Тревожащее его нечто явно крылось в словах принца. - Незаметно... Мы здесь как на ладони!

Дурак! Неужели вид угасшего города настолько его поразил, что он забыл о такой элементарной вещи? Меж тем, ссора явно набирала обороты. К ней, к удивлению рыцаря, подключился даже архимаг Ульфред. Раздраженно цокнув языком, лорд-командующий резко повернулся на пятках и рубанул рукой воздух.

- Довольно. - Голос Седеэрна был сух, а глаза, слегка прищурившись, обошли каждого из участников склоки по очереди. - Выше высочество. Мастер Ульфред. Сэр Дженсон. Прошу вас оставить этот спор, пока мы здесь. Любые споры, по возможности. Как вы видите, мы столкнулись с чем-то за пределами наших ожиданий. Не вижу смысла гадать что здесь произошло, когда мы можем спуститься вниз и выяснить это наверняка. Когда мы должны это сделать. От нашего единства зависит успех миссии. Наши жизни. Жизнь принцессы Аурелии. Возможно и судьба всего королевства.

Рыцарь тихо вздохнул и посмотрел на Лиару. За то время, что Седеэрн знал Тень, чутье не подводило ее ни разу.

- Я искренне надеюсь, что ты не права. Надеюсь, но не рассчитываю. Сэр Дженсон, - теперь лорд-командующий обращался к чемпиону, - закройте врата. Мастер Ульфред, займите место в строю. На этом утесе нас очень хорошо видно. Спускаемся вниз, осматриваем место боя и движемся дальше, к мосту. Возможно нам удастся перебраться по нему в город. Времени у нас нет, поэтому действуем быстро. Всем быть начеку. Вперед.

Crystal Artist

Остаётся позади твердыня Стормхолда, по коридорам которой разносятся гулким эхом отголоски королевского пира. Ночь вступает в свои права, вино и эль льются бурным потоком, слуги сменяют изысканные блюда на столе одно за другим. Эдрик Сторм празднует победу над ледяными гигантами – на пир приглашены герои войны, высокопоставленные лорды и леди, королевские рыцари. Король чествует искусство магии брата, своевременное вмешательство которого смогло переломить исход сражения за Стормхолд.

Сам Адриан так и не явился на пир. Сперва это несколько обескуражило всех собравшихся, однако Эдрик поднялся и громогласно произнес первый тост. Несколько минут спустя факт отсутствия кристального художника уже был забыт – люди радовались теплу, жизни, светлому будущему и очередной грандиозной победе. Сегодня они повторили подвиг, воспетый бардами в легендах и мифах о славных героях далёкого прошлого. Сегодня они уберегли столицу от смертельной хватки вечного льда, сегодня они подтвердили своё неоспоримое право на господство над этими землями. Многие потеряли друзей и соратников, многие скорбели в душе – и, тем не менее, поднимали вслед за королём кубки, наслаждаясь моментом.

Адриан был забыт, но не всеми. Ульфред покинул зал в ту минуту, когда его преждевременный уход перестал быть вопросом банального этикета. Прислушиваясь к отголоскам громогласного пира, он в одиночку прошествовал по пустынным коридорам огромного замка и вышел наружу, вдохнув полной грудью морозный воздух надвигавшейся ночи.

Чародей проходит по мосту, что раскинулся над темными водами холодного моря. Главные врата башни Адриана распахнуты настежь, внутри пляшут и переливаются смутными отблесками колдовские огни. В прошлом Ульфред неоднократно входил в эту башню без приглашения – закономерно посчитав, что может и сегодня позволить себе подобную дерзость, он заходит в ворота. Ещё одна арка – и добирается до главного холла, что озарён синеватым светом нескольких зависших в воздухе сфер.

Спина Адриана виднеется впереди – художник стоит перед огромным занимающим всю противоположную стену холстом. Полы тёмной мантии трепещут на сквозняке, в то время как сам чародей остаётся полностью неподвижен. Несколько десятков кистей свободно парят и порхают вокруг, время от времени срываясь вперёд и оставляя на полотне разноцветные размашистые мазки.

Чистая магическая энергия наполняет пространство. Воздух дрожит, резонирует, кончики пальцев Ульфреда сковывает едва ощутимая морозная дрожь. Кисти порхают, покрывая холст разноцветными красками – некоторые из них рисуют одновременно в совершенно разных частях полотна, в то время как сам художник сохраняет абсолютную неподвижность.

Ульфреду прекрасно известно, насколько колоссальный уровень концентрации требуется для одновременного контроля нескольких десятков объектов. Адриану подобные трюки всегда давались без видимого труда. Понять, что пытается изобразить на холсте кристальный художник на данном этапе положительно невозможно – хаотичная россыпь красок, проходящие друг сквозь друга штрихи, которые отказываются принимать хоть сколь-нибудь привычную форму.

Едва заметный поворот головы Адриана помогает понять, что тому известно о приближении Ульфреда. Чародей успевает сделать ещё несколько коротких шагов, когда художник, вздохнув, оборачивается. Его вьющиеся волосы традиционно растрёпаны, радужка глаз переливается колдовским синим пламенем, сияющие золотистые нити чистой энергии расходятся по лицу запутанной паутиной.

Адриан оборачивается, однако десятки кистей за его спиной, не остановившись ни на мгновение, продолжают работу.

– Разве ты не должен праздновать с остальными? – негромко спрашивает Адриан, невесело усмехнувшись.

В тот момент, когда безвременье портала, сменилось пыльной реальностью закартинья, в ушах Лиары прозвенел знакомый смех. Пару лет назад во время учебного боя кончик меча спарринг-партнёра уколол девушку в висок. Пострадало больше уязвлённое самолюбие, чем раненное тело, но через пару дней Лиара впервые услышала смех умершей подруги, словно колючий поцелуй стали оживил в голове давно отзвучавшее. Стоило, однако, наклониться или просто потрясти головой, как смех Офелии пропадал так же внезапно, как раздавался. Лиара никому ничего не сказала тогда, морок случался не часто и в общем-то не причинял неудобств, но сейчас, в чужом, полусказочном мире тихий смешок показался ей зловещим предзнаменованием.

Тем не менее, на вопрос его высочества, Лиара ласково улыбнулась, о чём он смог бы догадаться лишь по глазам, так как губы надёжно скрывала вуаль, а командиру не требовалось даже этого, за долгие годы совместной службы Клинки научились понимать друг друга не только без слов, но и почти без жестов. Лиара заняла место позади, выражая готовность исполнить приказ, и словно невзначай наклонилась к ковру из пыли. Смех оборвался.
«Я око п око я», - вывели пальцы новый узор на ковре. Среди дам при дворе в этом сезоне увлечение палиндромами приобрело необычайную популярность. Интеллектуальная игра отчасти отвлекала от страшной реальности Скверны, тех, кого в силу слабости пола не мог утешить звон меча. Лиара относилась к придворной моде с обычной для неё ласковой снисходительностью, но, порой, позволяла себе. С чего на ум пришло именно эта фраза? Именно здесь и сейчас? «Я око покоя». Девушка поморщилась, распрямляясь. Сейчас не время для философских раздумий, нужно действовать.

Это место ей не нравилось, не нравилась тишина, заброшенность. Не нравились цепочки их следов, по которым любой мало-мальски знающий человек прочтёт их отряд, как открытую книгу. Лиара потянула из-за пазухи тряпицу, которой протирала клинок, повернулась спиной к остальным, лицом к порталу. Она выполнит приказ лорда-командующего, но добавит кое-что от себя.

Стройные ряды гвардейцев короля. Умелый воин - каждый из них. Каждый не раз доказал свою преданность и отвагу. Проходя вдоль первого ряда, лорд-командующий вглядывался в лица, черты которых были прикрыты сталью забрал. Многих он знал лично. Некоторым из них, возможно, суждено встретить закат стылыми телами на полу старой башни Адриана. Седеэрн отвернулся и сделал несколько шагов прочь, в направлении шпиля.

Таран дополз уже до середины моста. Взгляд командующего мазнул по затянутому тучами небу, остановившись на упирающейся в нависший небосвод башне. Словно перст давно почившего бессмертного, она указывала небу на его несправедливость. Обвиняюще бросала всю грязь, боль и скверну происходящего среди людей в лики богов. Существуй они на самом деле. Мрачное небо вторило настроению рыцаря. Ощущение некоей неправильности происходящего хорошо дополняло разворачивающуюся перед ним картину.

Задумчивость лорда-командующего была прервана появлением еще одного человека. - Верховный понтифик, - уважительный кивок отмечает прибытие готового к схватке жреца. Последние минуты перед началом боя Седеэрн предпочитал проводить в тишине, погрузившись в неспешный поток своих мыслей. Затишье перед первым, пусть и робким, порывом штормового ветра. В этот же раз, напротив, ожидание начала боя непривычно тяготило лорда-командующего - черта, от которой он, казалось, навсегда избавился десятки сражений назад.

Предложение помощи нисколько не удивило Седа. Лорд-командующий, в силу своего положения, не был новичком в политических играх королевского двора. Да и с Реймондом они были знакомы достаточно долго, чтобы знать чего ожидать друг от друга. - Благодарю вас, лорд Монро, - непроницаемый взгляд зеленых глаз Седеэрна поймал взгляд понтифика. - В этот раз нет нужды проливать кровь воинов веры. Король возложил на меня миссию и я намерен лично возглавить штурм. - Храмовники были великолепными бойцами. Свирепыми, бесстрашными, дисциплинированными. Вместе с тем они слыли фанатиками, готовыми подвергнуть страшным пыткам даже тех, с кем не раз стояли плечом к плечу против общего врага. Стоит ли говорить о том, что многие, включая лорда-командующего, находили их методы, мягко говоря, неприятными. - Поберегите людей на тот случай, если мы потерпим неудачу. А теперь, - разорвав зрительный контакт с верховным жрецом Первого Пламени, Сед резко развернулся к ожидавшим его команды гвардейцам, - прошу меня извинить.

Сделав уверенный шаг в сторону строя, лорд-командующий поднял окованный металлом кулак в воздух, призывая всех присутствующих к тишине. Звук сокрушительного удара впервые за долгое время сотряс воздух столицы. - Воины Стормхолда! - перекрывая звук второго удара тарана, глубокий и низкий голос рыцаря разнесся над готовыми к бою людьми. - Сегодня мы идем в бой по приказу нашего короля. Мы идем в бой, зная, что не каждый вернется домой, к уюту очага, семье, друзьям. Каждый из нас верен, - небольшая пауза в речи подчеркнула последнее слово эхом, - своему долгу и товарищам. Но. Сегодня не обычный день. Сегодня мы будем сражаться в том числе и за себя. За своих близких и детей. Эта башня, - Седеэрн опустил кулак и указал пальцем в сторону шпиля, - наше спасение. За этими вратами - брат короля и могущественный волшебник. Только он сможет избавить нас от Скверны. Он - тот самый луч надежды, посланный нам небесами в час испытаний. Храбрые воины! - Одновременный удар древками о мостовую послужил ответом командующему. - Кто, если не мы, поможет этому свету разогнать мрак, сгустившийся вокруг королевства? - Еще одному удару вторит очередной удар тарана. - Кто, если не мы, проложит путь к чертогам Адриана? - Еще удар. - Кто, если не мы, положит жизни, чтобы избавить Стормхолд от медленной смерти? - Кулак лорда-командующего сжался на рукояти фалькса под стройный хор готовых к бою копий короля. Выдернув клинок из холодной земли, Седеэрн развернулся к башне как раз тогда, когда оглушительный звон возвестил о падении врат. - Именем короля, в атаку! - Проревел лорд-командующий и первым сорвался в бег.

Ульфред ступает широким шагом, входя в башню. Его обычное свечение и едва заметное шевеление волос и одежды сейчас куда сильнее, чем обычно - архимаг никогда не скрывает своих настоящих эмоций. Для кого то это было признаком слабости, многие члены Круга считали эталоном уровня силы и значимости показывать лишь то, что нужно увидеть другим, играться с намёками и полутонами. Но это правило не касалось Непослушного. Кто-то говорил что он перенял эту черту у Адриана - мазать все яркими, широкими мазками, всегда и везде.

Перешагивая через тела погибших, архимаг даже не смотрит вниз. Его сапоги, оказываясь в лужицах крови, поднимаются из них такими же чистыми, как были. Все его внимание приковано к картине идеального мира. Часть него вспоминает времена десятилетней давности,когда все это только начиналось. Он предполагал что рано или поздно им бы пришлось искать его - очевидно Адриан тоже это предполагал, иначе бы с его картины сошли настоящие драконы и титаны, а не хотя и к крепкие, но не для Клинков стражи. Заставив себя оторваться от зрелища, Ульфред вежливо и даже через чур низко кивает пожилой чародейке. Исенна учила его, как и многих соратников, попавших в Круг в одном возрасте. Будь она моложе, какой помнил ее архимаг, вероятно шла бы в первых рядах. Затем кивок клинкам и юному принцу. Куда более сдержанные и короткие. Клинки просто живые орудия, второй обречён на жизнь в тени своих родственников.

- Эви, все взяла? Проверь, - Его "тень" всегда рядом. Не такая яркая, не такая заметная. Серая, сосредоточенная. Разумеется он слышал смешки за своей спиной, слушки о том что "нагулял до жены", или "родные дочери бездарные, вот и растит себе ту, с которой можно возиться". Ещё и сочувственный взгляд Иссены, как довершение. Ульфред невольно дёрнул губой, на мгновение вспыхнув ярче - что все они понимают? Ему было мало слез супруги, которая обвиняла его так, словно он действительно их родную дочь тащит в один конец? Слез дочерей, которые просили не брать с собой сестрёнку? Он забирал у них сразу двух близких людей, которых они возможно больше никогда не увидят, и последнее, что ему было нужно, так это сочувствие или осуждение окружающих, - Так, давай ещё разок пробежимся. Смотрим вокруг, подмечаем все странное. Я думаю странным будет все, это не рядовые руины Старого Королевства. Там наш максимум упыри или залётные злобоглазы. А там... Вообще не ясно что ждать. Не верю я в идеальные миры, никогда не верил, - Ульфред улыбается девушке, что бы показать свой хороший настрой и веру в лучший исход, - держись рядом, не отставай. И без неожиданных экспериментов, как тогда, - многозначительный взгляд с этим "как тогда" подразумевает, что они оба знают что тогда было и дополнительных уточнений не требуется, - Ну.. заходим?

- Вы оказались здесь не случайно, герои, - сделав едва заметную паузу перед последним словом, произнёс Эдмунд. - Ступайте смело вслед за нами и помните: Корона в вас верит.

И шагнул вслед за командором, чтобы скрыть своё волнение в мире фантазий дядюшки, прекрасно понимая, что именно факт родства делает того, кого они идут просить о помощи, намного гораздо более опасным.

Для чего была эта речь? Зачем? Седеэрн не сомневался в своих рыцарях, это видно. Да и сам Сторм не думал, что воинам нужны вдохновляющие речи. Но...

Но были и те, кто рыцарем и воином не являлся. Вот почему секундная заминка была нужна, чтобы сказать "герои". "Мы не должны забывать о людях," - говорила всегда матушка. - "Истинная преданность рождается тогда, когда каждый из твоих подданных уверен в твоей заботе - а преданными людьми гораздо проще управлять". Она была мудра, королева. Дальновидна. Прозорлива.

И, хотя говорила всё это она старшему сыну, которому был предназначен трон, младший тоже мотал на ус. Его растили воином - конечно, его мастерство уступало рыцарскому в силу нехватки опыта. Кто станет рисковать пусть и младшим, но членом августейшей фамилии, бросая в открытый бой? Тем не менее, маленький Эд вечно тёрся возле матери, когда не был обременён тренировками и уроками военного дела, стратегии.

И до самого конца она раскрывалась с ним совершенно иначе. Давно уже вырос Эдмунд, решает государственное дела, силён, статен, истинный муж. Но всё также, как и прежде, матушка подзывала его к себе каждый раз при встрече и тихо спрашивала "ты поел, дитя?". Принц видел, как кривится Эдрик, когда замечает такое. Да и подначки брата сносил терпеливо всегда: Эд был сильнее, но попробуй поднять руку на наследника престола!

И вот не стало матери. И то смущение, с каким он каждый раз отвечал на этот вопрос, неуместный, постыдный, превратилось в жгучее чувство потери. Терпимое, пока с ним была Аурелия, его маленькая принцесса. Они были так похожи...

Но матушки не стало, его возлюбленная сестра страдает от хвори а отец утопает в горе. Младший Сторм и сам был охвачен печалью, но то ли было дело в молодости, то ли в том, что он не желал ничем походить на старика, эта печаль лишь придавала ему решимости. И сейчас, вспомнив те слова, что жгли его стыдом, а на самом деле поддерживали всё это время, принц осознал всю их важность.

Самые незначительные речи могут быть важны, если люди чувствуют твоё к ним внимание.

И сейчас, когда его тело переносилось из мира реального в фантазию дядюшки, полную безумного волшебства, Эдмунд был уверен: перед подобным шагом каждый хочет услышать что-нибудь. Может, что-то более красивое и вдохновляющее, чем сумел придумать он сам. Но, скорее всего, просто что-нибудь. Что угодно.

"Да, мама, я ел".

1 – Blue Flame Garrison

Штурм завершился. Кристальная башня взята, королевские гвардейцы занимают все этажи. Защитники картины сопротивлялись свирепо, однако очень недолго. Стража, призванная оберегать полотно от авантюристов и мародеров, оказалась не в силах противостоять армии короля под предводительством лорда-командующего самолично. Сокрушительна победа не доставляет удовлетворения, ощущается скорее как удар в спину, предательство. Предательство, о котором нет ни времени, ни желания размышлять. В главном холле чародеи Круга уже завершают последние приготовления к ритуалу. Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Лорд-командующий спускается по ступеням к главному холлу. Для него сражение завершилось всего с десяток минут назад – перед глазами проносятся, сменяя друг друга, высеченные в хрустале идентичные лица. Ходили слухи, что Адриан перед уходом сотворил стражей по своему образу и подобию, однако, с точки зрения Седеэрна эти существа мало походили на чародея, с которым ему в прошлом приходилось неоднократно встречаться. Вопреки обманчивой внешней хрупкости, каждый защитник выдерживал с десяток ударов, прекращая сопротивление лишь в момент, когда разлетался на мириады переливающихся кристальных осколков. Сегодня лорд-командующий уже видел смерть не одного десятка хороших солдат – тем более нелепым ощущается послевкусие странной победы.

Остальные на месте. Небольшая группа людей около массивных ведущих в главный холл двустворчатых врат дожидается только возвращения командира. Все Клинки в сборе: непоколебимый и нахмуренный Дженсон, немногословная и эффектная неизменно Лиара, сосредоточенный Людвиг. Орден, соратники. Люди, с которыми Седеэрн готов был отправиться не только в нарисованный мир, но и прямиком в ледяные предгорья вслед за гигантами. Дальше – хуже. Эдмунд Сторм, младший принц, который лично настоял на своём участии в экспедиции. Возможно хороший воин, но, в то же время, совсем не солдат. Потенциальная проблема, дополнительная ответственность перед вверившим его жизнь в руки предводителя экспедиции королём. И чародеи. И если Ульфред, несмотря на сумасбродный и вздорный характер, считается могущественным и искушённым в магии заклинателем, то с участием его помощницы, девчонки, командир так и не смог пока что в полной мере смириться.

Последней из встречающих оказывается собственной персоной Исенна де Ритте, что держится от остальных в отдалении. Тёмные волосы пожилой чародейки давно уже тронула седина, статную фигуру подчёркивает перетянутая в талии поясом тёмно-синяя мантия.
– Лорд-командующий, – приветственно кивает Исенна, указывая в направлении холла. – Мы готовы начинать ритуал.

Вслед за Исенной, отряд проходит под высокой аркой прямиком к холлу. Под подошвами ботинок хрустят разбросанные по всему залу осколки кристаллов.

– Открытие портала требует невообразимого количества энергии, как мы и предполагали, – на ходу сообщает Исенна, скользнув флегматичным взглядом по украшенным замысловатыми барельефами декоративным колоннам и сводчатому потолку зала, что утопает в глубоких тенях. – Пока неизвестно, какой техникой пользовался для открытия прохода сам Адриан, но мы не сможем отправить внутрь более семи человек.

В словах Исенны сквозит не очень хорошо скрываемая досада – чувствуется, насколько тяжело ей даётся признание в ограниченности возможностей Круга.

Пол огромного зала покрыт осколками и слоем переливающейся в неверном свете кристальной пыли. Виднеются лужи крови и остывающие тела мертвых гвардейцев – следы последней линии сопротивления стражей, во что бы то ни стало вознамерившихся не подпустить чужаков к драгоценной картине.

Картина Адриана занимает противоположную стену от пола до потолка. Хрустальные шпили величественных башен вспарывают безмятежно-синее небо, сверкая и переливаясь в лучах весеннего солнца. Крошечные коттеджи обрамляют уютные улочки, что змеятся к вершине утёса замысловатыми серпантинами. От нижнего края картины к далёкому городу тянется массивный каменный мост, что заканчивается у подножия одинокого утёса посреди бескрайнего мира белоснежных кучевых облаков.

Картина выглядит живой, настоящей. Кажется, что величественные шпили действительно переливаются в ослепительно-ярком солнечном свете. Кажется, что крошечные фигурки людей прямо сейчас бредут куда-то по улочкам. Кажется, что можно без труда заглянуть за каждый угол, протянуть вперёд руку и почувствовать ладонью мягкое тепло весеннего солнца. Картина завораживает, притягивает к себе взоры, напоминает огромное распахнутое настежь окно.

Возвращает к реальности бескомпромиссный голос Исенны де Ритте:
– Если потребуется, мы сможет через шесть часов повторить ритуал, и отправим к вам подкрепление. Связаться с нами изнутри без помощи Адриана вы точно не сможете, – возвысив голос, она властно обращается к столпившимся около полотна чародеям. – Приступайте!

– До тех пор вы будете предоставлены сами себе, – взгляд Исенны скользит по лицам членов отряда, ненадолго задержавшись на Ульфреде, и, чуть дольше, на Эвии.
В глазах магистра Круга девушка может заметить промелькнувшую тень чего-то вроде мимолётной тени сочувствия.
– Да сопутствует вам удача. Мы все рассчитываем на вас, – Исенна отворачивается.

Чародеи занимают позиции. Один за другим их силуэты вспыхивают синим пламенем астральной энергии – вихри силы поднимаются выше, сплетаются и устремляются к картине Адриана в гнетущем молчании. Величественный город загорается, становится глубже, объёмнее. Нарисованное солнце мерцает, по нарисованному небу зигзагами бегут переливающиеся разводы.

Закрывая глаза, Исенна де Рид отступает на несколько шагов в сторону и присоединяется к ритуалу. Ульфред чувствует, как сам воздух в зале дрожит, резонирует, содрогается от переплетающихся потоков колоссальных объёмов чистой энергии. Давно ему не приходилось одновременно ощущать столько силы.

И полотно повинуется. Полупрозрачная проекция города, обрамлённая пламенеющим синим кольцом магии чародеев, выступает вперёд, отлипая от изображения и холста. Смазанные пляшущие шпили зависают, дрожа, в нескольких шагах от картины.

– Входите, – сипит с закрытыми глазами Исенна. – Сейчас.

Амелия закрывает глаза. Прислушивается к собственному дыханию, к тихим шагам расхаживающего по комнате Сарзерленда. Ничего не меняется. В прошлый раз, в кабинете Стилвелла, переход в астрал произошёл легко и непринуждённо – настолько, что Мел даже не сразу осознала, что происходит. На этот раз с ней нет устройства Чарльза, которое стимулирует псионическую активность. На этот раз всё должно быть совсем по-другому.

Амелия слушает старый отель. Скрип прогнивших половиц наверху, завывание ветра в щелях и трубах. Слушает метель за окном и отдалённые клаксоны автомобилей. Она не должна входить в астрал – должна всего лишь соприкоснуться…

Сквозь вдохи и шорохи постепенно пробивается что-то новое. Быстрая дробь чьих-то частых шажков вдалеке. Приглушённый детский смех, который раздаётся из-за спины и будто бы отовсюду одновременно. Снова скрип, но, на этот раз, кажется, не столько скрипит, сколько сдавленно стонет само безразмерное старое здание. Амелия понимает, что больше не слышит ни Сазерленда, ни вечного шума города за окном. Чувствует щекой дуновение сквозняка, что приподнимает и треплет волосы, пробирая до дрожи.

Амелия медленно и недоверчиво приоткрывает глаза, вздрагивая. Пол покрыт сплошным слоем чёрной пыли – из-под ног девушки разбегаются в разные стороны здоровенные мохнатые пауки, каждый из которых оказывается размером с кулак. Перебирая членистыми лапами, пауки ретируются в дальний угол комнаты – тот оказывается сплошь затянут перекрученными слоями густой паутины, что тянется от пола до потолка и едва заметно подрагивает под весом деловито копошащихся внутри обитателей.

Взгляд Амелии скользит выше и добирается до окна. За стеклом плывёт уже знакомая девушке непроглядная ржавая мгла, сквозь которую с трудом пробиваются редкие и тусклые лучи зимнего солнца. Взгляд скользит в сторону, натыкаясь на зеркало. Стекло залито непроглядным обсидианом – вдалеке, в чёрной бездне по ту сторону зеркала, плавают крошечные огоньки, напоминающие горящие свечи. Золочёный декор рамы потускнел и обвалился отчасти, несколько лепестков лежат на покрытом вездесущей чёрной пылью столе.

Амелия поворачивает голову – и снова видит себя. Так и стоящую с закрытыми глазами около Скотта и Сазерленда. Все трое – бледные, серые, почти что полупрозрачные. Взор Мел скользит дальше, добираясь до тела Энтони Форда. Вид трупа вызывает смутный приступ чего-то наподобие облегчения – по крайней мере, тело несчастного выглядит здесь точно также, как выглядело снаружи.

– Слишком долго, – приглушённый голос Джеймса доносится сквозь толщу воды. – Амелия?
Агент смотрит не в сторону настоящей Амелии, он смотрит на замершую неподвижно с закрытыми глазами её бледную копию.
– Проклятье! Это проекция! Она вошла в тень.

Крики Сазерленда не кажутся важными. Важным кажется скрип, что уже долгое время раздаётся прямо над ухом. Амелия медленно оборачивается, преодолевая непривычно сильное сопротивление воздуха. Взгляд упирается в светлое платье, в чьи-то посиневшие ноги, что конвульсивно вздрагивают, не дотягиваясь до пола. Не в силах сопротивляться, Мел поднимает голову и встречается с вытаращенными залитыми кровью глазами. Пожилая женщина раскачивается, хрипит, царапает ногтями обмотанную вокруг горла петлю. Совсем рядом, достаточно просто протянуть руку.

Копыта лошади звонко цокают по устланной густым слоем золотистой листвы мощёной алее. По обе стороны возвышаются голые кроны высоких клёнов, сквозь раскидистые ветви которых виднеется полотно ярко-синего безмятежного неба. Неторопливой рысью конь скачет вперёд, и каждый шаг лошади вздымает вихрями листву позади.

Сезон дождей завершился. Как это часто бывает, на смену ливням пришла прощальная неделя золотой осени, что предвещает совсем скорое наступление первых заморозков. Почти три недели назад группа наёмников пересекла условную линию границы между Сероземьем и Третогором. Вечером того же дня они добрались до Риверспорта.

Артур натягивает поводья, осаживая своенравного жеребца. Вдыхает полной грудью холодный воздух, в котором уже чувствуется дыхание приближающейся зимы.

Они простились с Кельтом за сутки перед границей. На утро, после ночного привала, северянин объявил, что здесь дороги расходятся. Он возвращается в центральное Сероземье, ему нечего делать в местах, столь сильно пронизанных цепями цивилизации.

Объявив о своём решении, охотник подошёл к Артуру.
– Благодаря нам в мире стало на одно чудовище меньше, – произнёс он тогда, задумчиво смотря в сторону бескрайних просторов бесконечного Сероземья. – Если мы, северяне, что-то и уважаем – то это искренность и воинскую отвагу. Я редко ошибаюсь в выборе жертвы, но благодарен Каль за то, что ты остановил меня тем вечером, третогорец.

Кельт усмехнулся, качнув задумчиво головой.
– Да сопутствуют тебе на дорогах удача, – с этими словами он протянул ладонь Артуру.

Поддавшись порыву, Массак пришпоривает лошадь, заставляя её сорваться с места и перейти на стремительный грациозный аллюр. Голые деревья проносятся мимо, сливаясь друг с другом, свирепый северный ветер дует прямо в лицо.

В Риверспорте отряд распрощался и с Кейрой. Её путь лежал отнюдь не на север, ноксианку тянуло к сердцу Третогора, в столицу. Даже не подавая виду, она продолжала втайне скучать по роскоши, изысканной пище и столь идущим ей платьям из безумно дорого чёрного шёлка. Отчего-то у Артура не возникло ни малейших сомнений в том, что Кейра найдёт способ обустроиться в Третогоре.

Прощание с ней выдалось коротким и смазанным. В улыбке девушки было больше затаённой грусти, чем неизменной саркастичной иронии. Карие глаза вспыхнули золотом на прощание, словно сожалея о возможностях, что оказались упущены. Приблизившись, она шепнула напоследок всего одну короткую фразу:
– Передай Терри мои соболезнования.

Она не ошиблась. Не ошибся Забытый, из всех трюков которого этот оказался наиболее гнусным. Артур замечал на лице Терри тени смутного беспокойства на протяжении всей дороги, и тени становился тем глубже, чем ближе отряд подбирался к границе. Остановка в родной деревне Уоллеса, что раскинулась на пути к фамильному поместью Массака вышла особенно неприятной.

Джульетта умерла полгода назад. Последние шесть месяцев Терри продолжал скитаться по Сероземью, рассказывая о ней почти каждому встречному, в то время как жизнь девушки уже давно унесло поразившее весной Третогор поветрие мора. Она действительно ждала его, хранила подаренное на прощанье кольцо, отрицала все вести, что приносили возвращающиеся из Сероземья солдаты.

Артур оставил Уоллеса в доме престарелой плачущей от радости матери в смешанных чувствах. Со стороны могло показаться, что Терри смирился с утратой возлюбленной. Но командир видел в глубине его глаз огоньки той самой решимости. В ответ на вопрос, что теперь он собирается делать, тот пожал плечами и невесело ухмыльнулся.

– Поговаривают, что ноксианцы собираются повторить вторжение, как только сойдут снега, – ответил тем вечером Терри, поспешив сменить тему сразу же после.

Последним от отряда откололся Лоррейн. Сказал, что собирается заехать домой, после чего почти наверняка двинет прямо в столицу, чтобы вступить в ряды городской стражи. С навыками и персональными качествами Эда не приходится сомневаться, что очень скоро он станет сержантом и, со временем, почти обязан дослужиться до капитана. Старый друг крепко обнял Артура на прощание, пообещав при случае навестить, но после его ухода осталось лёгкое чувство натянутой недосказанности. Командиру казалось, что Эд так и не смог в полной мере простить ему Лину.

Конь весело мчится по укутанной слоем опавших золотых листьев аллее. Там, впереди, так хорошо знакомый Артуру поворот – стоит преодолеть его, и с холма откроется удивительный вид на отеческое поместье. Когда он впервые вернулся сюда вместе с Линой неделю назад, ни слуги, ни вышедший навстречу брат, его не узнали. Сына первым признал отец, после на шею ему бросилась рыдающая от радости мать.

Пришлось потратить целый вечер на то, чтобы объясниться со всеми.
В общих словах пояснить, как вышло, что он возвращался так долго.
В личной беседе донести до отца, кто такая Лина и почему она должна здесь остаться.
Это оказалось непросто. Столько времени и столько событий, но здесь, дома, за эти полтора года не изменилось практически ничего.

Изменился сам Артур. Сбывались его худшие опасения – тонкие слои опаски, непонимания, недосказанности, всё это и даже больше начинало выплывать на поверхность после первоначальной радости встречи. Отец понимал чувства Артура, но не мог понять, как его сын может всерьёз вознамериться связать свою жизнь с безродной дикаркой.

Положение спасла сама Лина. Её природное обаяние, яркий пытливый ум, искренняя непосредственность и совершенно очаровательная харизма. Она с удовольствием училась быть леди, она совершенно очаровала братьев, мать и, кажется, почти растопила предубеждённость отца. Глядя на неё, с восхитительной непосредственностью шёпотом уточняющую у Артура назначение тех или иных столовых приборов, Массак снова и снова убеждался, что сделал правильный выбор.

Конь преодолевает знаменательный поворот, и Артур снова осаживает его, любуясь раскинувшимся в низине имением. Остатки ноксианского золота определённо пошли на пользу поместью, став тем живительным глотком свежего воздуха, которого отцовскому хозяйству так не хватало. Массак смотрит на величественный родовой особняк, на строящийся в отдалении новый амбар, который отец всерьёз вознамерился закончить до первого снега, на небольшой живописным пруд, по поверхности которого медленно и величественно рассекают ещё не улетевшие на зимовку последние лебеди. На берегу, около старинного мощёного пирса, он замечает узнаваемую даже на таком расстоянии фигурку в бирюзовой накидке.

Почти каждую ночь Лина просыпается от одного и того же кошмара со сдавленный вскриком. Насколько может судить Артур, эти приступы становятся реже. Насколько жизнерадостна и безмятежна девушка днём, настолько же беспомощна, затравлена и испугана она по ночам.

Когда-нибудь это пройдёт. Она пережила многое, и даже сам Массак иногда вздрагивает во сне, снова и снова возвращаясь к моменту решающего поединка с Ареем. Он задыхается, чувствует стальную хватку неминуемой смерти на горле, видит преисполненные ненавистью горящие во мраке глаза. Он просыпается, чувствуя голову дремлющей Лины у себя на груди. Знает, что это тоже пройдёт.

Рука Артура скользит в карман плаща, извлекая оттуда приобретённый в городе этим утром предмет. Несколько секунд он вертит кольцо, любуясь, как переливается и мерцает полированная золотая поверхность на солнце.

Решительно возвращая кольцо в карман, сэр Артур Массак пришпоривает лошадь и несётся вниз по прямой дороге со склона. Быть может, он сделает это прямо сегодня. Быть может, к концу недели. Но точно сделает. Скорее рано, чем поздно.

А ведь Артур действительно интересовался тем, не холодно ли ей, а не просто искал повод начать разговор. Но, очевидно, Лину волновало слишком многое, чтобы отвечать на столь глупые вопросы со стороны сэра рыцаря.

Стоило ли его благодарить за то, что он сделал? Артур вновь с внутренним содроганием вспомнил всё это. Всю ту кровь, все те убийства, то отчаянное сопротивление, которое пытались оказать напуганные люди. Хельмута. Корбута. Анджея. Для тех людей Артур был чем-то типа того, чем являлись призрачные чудища в масках для него и его людей.
- Я не хотел никого из них убивать. Ни хороших, ни плохих. - Произнёс Артур скупо. - Достучаться до них я тоже не смог. И поступить иначе я не смог, как не смогли и мои люди. Во всяком случае, большинство моих людей.
Артур вздохнул, подумав о Рихтере. Тот факт, что он был жестокой, садистской мразью и что едва не предал их всех, не облегчал скорбь Массака по погибшему. В конце концов, они всё равно через многое прошли вместе.

Лина вдруг берёт его руку. Берёт так по-особому, что даже такой огрубевший и отвыкший Артур ощущает, как сердце пропустило удар. В последний раз женская рука касалась его вот так... Артур не помнит, когда. Это другая жизнь, и другой он. Кажется, была такая девушка, которая касалась его так же, которая целовала его, и обещала ждать его возвращения с войны, но со временем Артур забыл и её лицо, и её имя. Наверняка, она уже давно вышла замуж за кого-то другого. Возможно, за кого-то из его братьев. Была там какая-то драматичная история...
И всё же, так или иначе, Артур не забыл, что нужно делать, когда тебя так берут за руку, и когда на тебя так смотрят. И, взглянув Лине в глаза, Артур понял, что ещё может что-то чувствовать по отношению к другому человеку. Чувствовать, что кто-то может быть ему так трепетно дорог.

Артур отпускает её руку, чтобы осторожно взять Лину за талию, и ещё немного притянуть к себе. Дать ей согреться, как и хотел с самого начала. Другая рука ласково проводит по её волосам почти невесомым прикосновением, прежде чем мягко ложится Лине на затылок. Артур склоняется к девушке, и так же осторожно целует её. Губы Артура немного сухи, а чёрная борода немного колется, но за всем этим, пусть и едва-едва, всё равно чувствуется та заботливая нежность, которую он вложил в этот поцелуй.

– Звучит увлекательно, – иронично отзывается Эйдан с усмешкой. – Станет лучше. Когда вольёшься в работу. Что ни говори, а увлекательности точно у неё не отнять.

Брайт Фоллс просыпается. Чувствуется, что праздники остались позади, и город возвращается к привычному ритму. Не раз и не два Фоксу приходится притормаживать, двигаясь со скоростью сплошного потока машин. Вопрос Амелии, кажется, заставляет агента задуматься.

На панели оповещений смартфона Мел – уведомления о нескольких пропущенных от Хлои звонках. Подруга несколько раз пыталась ей дозвониться на протяжении выходных, однако частота и интенсивность этих попыток со временем уменьшается. Из головы всё никак не хочет уходить короткий ответ доктора Джефферсона – всего одно сообщение, которое пришло этой ночью.

Понимаю. Мои соболезнования.

Неужели все уже знают?

– Моё интровертное хобби вряд ли тебе подойдёт, – в конце концов отзывается со смешком Эйдан. – Оно слишком плотно переплетается с употреблением виски. На самом деле всё не так плохо. Вот увидишь, Джей наверняка скоро пригласит тебя к себе на день благодарения… Или какой-нибудь другой семейный праздник. Кроме того, уверен, вы отлично поладите с Джилл.

Интонации Эйдана в очередной раз не позволяют определить, насколько серьёзен он бывает в те или иные моменты.

Машина останавливается на парковке около бизнес-центра. Фокс смотрит на часы и удовлетворённо хмыкает:
– Ещё целых десять минут. Пожалуй, это будет первая планёрка за несколько месяцев, на которую я всё же не опоздаю.

Охранник на входе улыбается и приветствует, кабина стеклянного лифта скользит вверх бесшумно и плавно. Сканер на входе пиликает, открывая двери в резиденцию отдела специальных операций по Орегону.

Амелия входит в офис следом за Эйданом. Почти сразу понимает, что на этот раз здесь действительно многолюдно. Фокс почти сталкивается в дверях с высоким подтянутым мужчиной, который, методом исключения, может быть только агентом Макрейвеном. Ирландская фамилия отражает и внешность – пронзительные голубые глаза, рыжеватые волосы и щетина того же цвета. Пожав руку Фоксу, Итан смотрит на Амелию с некоторым недоумением.

– Итан – Амелия, Амелия – Итан, – кажется, у Эйдана для таких моментов существует вполне конкретный алгоритм действий.

Макрейвен кивает, призывно махнув рукой и указав на центральный проход между столами, в который уже выставили несколько кресел.
– Присоединяйтесь, Чарльз совсем скоро начнёт.

В ближайшем кресле обнаруживается Джилл Харпер. Закинув ногу на ногу, она демонстрирует всем присутствующим высокие замшевые сапоги с каблуками, и со скучающим видом накручивает на палец локон волос.
– Сегодня ты рано, – бросает она при виде Фокса с наигранным безразличием.

Сазерленд уже занимает кресло около собственного стола, в первом ряду. Скотт Арчер с широкой улыбкой поднимается навстречу Эйдану и Амелии, хлопнув по плечу Фокса и кивком указав Мел на зарезервированное кресло возле себя.

Эйдан садится около Сазерленда, в то время как Арчер хочет что-то сказать, но его прерывает волна внезапно нахлынувшей тишины. Дверь в кабинет Стиллвела открывается, и Чарльз, заложив руки за спину, выходит наружу. Он по-прежнему в строгом чёрном костюме, с застёгнутой на все пуговицы белоснежной рубашкой и галстуком, стройный, подтянутый и невероятно серьёзный.

Чарльз подходит к белой магнитной доске, дожидаясь, пока все агенты рассядутся и прекратят елозить колесиками офисных кресел по полу. После этого Стиллвел выдерживает ещё несколько секунд многозначительной тишины, окончательно убеждаясь, что безоговорочно завладел вниманием всех собравшихся.

– Праздники завершились. Для многих из нас их и не было, но некоторые из вас, – Стиллвел бросает внимательный взгляд на Макрейвена. – Могут быть не в курсе последних событий. На прошлой неделе агенты Фокс и Сазерленд вступили в прямой контакт с инородным объектом категории С, более известным как «пожиратель».

Амелия видит на лице сидящего вполоборота к ней Итана изумление.

– Объект ликвидирован. Как вам должна быть известно, это первое столкновение с пожирателем, официально зарегистрированное в северных штатах.

Стилвелл делает шаг вперёд и берёт с ближайшего стола перетянутую резинкой чёрную папку. Он извлекает из папки фотографию и демонстративно крепит её магнитом к доске. На фотографии Амелия видит уродливое бледное существо, перекрестные лучи фонарей, узнаваемыми диваны придорожного кафе, осколки стекла и пятна чёрной слизи вперемешку с кровью на кафеле.

Агенты молчат. Даже Харпер смотрит на фотографию завороженно.

– Агент Фокс ликвидировал пожирателя. На данный момент достоверно известно, что объект прошёл сквозь слои изнанки и вошёл в наш мир, что сделало его уязвимым для табельного оружия. Будет правильным полагать, что объект не подозревал о наличии агентов поблизости и охотился. Моё предположение – его привлек чрезвычайно высокий псионический индекс жертвы. Высокий настолько, что объект преследовал жертву, подбираясь, долгое время. Результатом этого преследования стали события трагического характера – прежде чем агенты Фокс и Сазерленд обезвредили пожирателя, его жертвами стали по меньшей мере, семеро человек. Жертв было бы больше, если бы не оперативное вмешательство наших сотрудников. Тем не менее, это непозволительно высокое количество жертв.

Чарльз берёт паузу, давая всем возможность как следует обдумать услышанное.

– К положительным новостям. Пользуясь случаем, хотел бы представить всем вам мисс Лэнгфорд, – не то чтобы в этом была большая необходимость, но Стилвелл указывает на Амелию коротким кивком. – Мисс Лэнгфорд – новый сотрудник отдела специальных операций. Ближайшие тридцать дней она будет закреплена в качестве стажёра за агентом Арчером, после чего сможет приступить к самостоятельной практике. Как и всегда, от каждого из вас требуется максимально возможная вовлечённость в процесс обучения. Что касается вас, мисс Лэнгфорд…

Амелия снова чувствует на себе уже знакомый пронзительный взгляд.

– Ваша главная задача сейчас – спрашивать, слушать и наблюдать. Вы полностью следуете рабочему графику вашего куратора, вы становитесь его тенью. Но вы не вмешиваетесь в процесс расследования и ни в коем случае не подвергаете своё жизнь опасности без крайней необходимости.

Перед глазами Амелии темнота. Устройство плотно прилегает к вискам и коже лица, исключая возможность проникновения внешнего света. Вместо ожидаемого экрана внутри – ничего. Не происходит ровным счётом ничего интересного, за исключением нарастающего навязчивого ощущения слепоты.

– Достаточно, мисс Лэнгфорд, – голос Чарльза доносится глухо, издалека. – Снимите устройство.

Словно девушка слышит его сквозь толщу воды, хотя сам Стиллвел по-прежнему должен находиться непосредственно рядом.
Его властные интонации скрывают приказ, настолько требовательный и бескомпромиссный, что Амелия, к собственному удивлению, подчиняется.

Она медленно встаёт с кресла, машинально отмечая, что кабинет изменился. За окном вместо панорамы Брайт Фоллс величественно плывёт непроглядная ржавая мгла. Письменный стол покрыт слоем смутно знакомой Амелии чёрной пыли, в углах потускневшего кабинета – многолетняя паутина. Окружающий мир словно обесцветился в одночасье, потерял привычные краски. Тени заметно углубились, превратившись в нечто почти физически осязаемое.

Это по-прежнему кабинет Чарльза Стиллвела, но, в то же время, нечто принципиально иное.
Отражение. Тень. Изнанка.

– Это новое здание, мисс Лэнгфорд, – голос пожилого агента разносится гулким эхом, резонирует в голове. – У него почти нет истории. Оно, как и любое другое строение, существует в тени – однако его почти не успело коснуться разрушительное влияние этого места. При других обстоятельствах ваш опыт первого погружения мог бы оказаться значительно менее… Позитивным.

Амелия озирается в поисках источника голоса. Её собственные движения кажутся невыносимо медлительными, отвратительно плавными.
Повернув голову, она видит себя. Бледная рыжеволосая девочка, что по-прежнему сидит в кресле с устройством Стиллвела на голове.
– Мисс Лэнгфорд, – требовательный тон Чарльза заставляет её повернуть голову.
Старик, закрыв глаза, по-прежнему сидит за столом. И, в то же время, стоит в полный рост рядом с собственной копией.
У второго глаза горят льдистой обжигающий синевой – единственный выразительный цветной элемент в сумеречным мире серых полутонов.
Именно этот Стиллвел смотрит пристально на Амелию, обращается к ней.

– Существует несколько способов взаимодействия с тенью. Отдельные агенты так никогда и не поднимаются выше соприкосновения, избранные способны входить в тень физически. Большинство предпочитает безопасный и относительно эффективный способ ментальной проекции – тот самый, который вы демонстрируете мне прямо сейчас, – стоящий на ногах Стиллвел сдержанно улыбается. – В этой форме вы входите в тень, но большинство здешних обитателей не способно причинить вам вреда. Ваше влияние на них, впрочем, тоже достаточно ограничено.

Заложив руки за спину, Чарльз проходит мимо своего бледного клона.
– Многие агенты боятся тени. Не понимают её. Другие со временем осознают, что не только твари обладают властью над этой реальностью. Не только они способны менять её, эта способность – и наше оружие тоже, – проекция Стиллвела медленно вытягивает вперёд руку.

Амелия видит, как чёрная пыль поднимается со стола, вихрями кружится вокруг ладони агента, переплетаясь, меняя форму и цвет, преобразовываясь в нечто принципиально отличное.
Несколько секунд спустя в ладони Чарльза уже лежит массивный старомодный на вид револьвер, а пыль рассеивается, словно подхваченная невидимым сквозняком.
– Со временем, быть может, вы тоже сможете освоить нечто подобное. Пока что…

– Достаточно, мисс Лэнгфорд.
Теперь голос Стиллвела звучит громко, отчётливо, совсем рядом.
Амелия вздрагивает, внезапно осознавая, что снова вернулась в кромешную темноту.
– Снимите устройство.

Первое, что бросается в глаза – это ещё одно панорамное окно по ту сторону массивного письменного стола. Второе – человек в чёрном кресле, пожилой мужчина, можно сказать старик, лысую макушку которого обрамляют скромные остатки импозантной седины на висках. В отличии от всех встреченных Амелией агентов до этого, Чарльз Стиллвел облачён в строгий чёрный костюм, идеально дополняющий присущее его лицу выражение неизменной сосредоточенности.

– Входите, мисс Лэнгфорд, – сухой и холодный голос вполне соответствует внешнему виду своего обладателя.
Фокс пытается было войти в кабинет за Амелией, но его останавливает властный жест Стиллвела:
– С вами вы поговорим позже, агент.
Кивнув, Фокс выходит, закрывая за собой дверь.

Стиллвел складывает ладони на столе лодочкой и указывает Амелии на свободное кресло.

– Моё имя – Чарльз Стиллвел, я возглавляю подразделение отдела специальных операций Бюро в этом штате. Агент Сазерленд подготовил детальный отчёт о вчерашних событиях. Мне известно, что вы столкнулись с инородным объектом категории С, мне также известны прискорбные последствия этого контакта для вас. Примите мои соболезнования, мисс Лэнгфорд. Многие из нас дорого заплатили за непрошенную возможность открыть глаза и проснуться.

Чарльз поднимается. Он оказывается худощав и необычайно высок. Заложив руки за спину и повернувшись спиной к Амелии, он подходит к окну и смотрит на город, раскинувшийся во всей красе под ногами. Начинается снегопад.

– Вы уже наверняка понимаете, что мир значительно сложнее, чем вы привыкли считать. Ваш дар даёт право обладать этой информацией, право видеть и понимать то, что сокрыто. Вы знаете правду. Правда заключается в том, мисс Лэнгфорд, что никто и никогда не может быть в безопасности. От этой угрозы невозможно отгородиться военными базами и границами, невозможно спрятаться за дверными замками и крепкими стенами. Тысячи инородных созданий из тени сосуществуют в одних домах с нами – они могут десятилетиями питаться человеком, в то время как родные и окружающие будут считать несчастного сумасшедшим, – Стиллвел продолжает говорить тихо, спокойно, по-прежнему не отрываясь смотрит в окно. – Когда я впервые столкнулся с изнанкой, то был ненамного старше вас сегодня, мисс Лэнгфорд. Больше всего меня волновал вопрос – как такое возможно? Если правительство в курсе о существовании инородных объектов, если существует целая секретная организация для противодействия, если сотни людей по всей стране знают правду – как они смеют скрывать её от всех остальных?

Чарльз Стиллвел медленно оборачивается и смотрит на Амелию сверху вниз.
– Знаете, сколько людей в моём отделе, мисс Лэнгфорд? – он продолжает прежде, чем Амелия успевает попытаться ответить на риторический вопрос:
– Шестеро, включая меня самого. Лишь трое из нас имели хотя бы косвенное отношение к правоохранительным органам до вступления. И здесь, в Орегоне – наиболее крупное подразделение среди всех северных штатов. Нас очень мало. По очевидным причинам, тени не может противодействовать ни армия, ни рядовая полиция. Объявив во всеуслышание, что грань существует, что даже в собственных домах люди не могут чувствовать себя в безопасности – мы сделаем хуже. Мы посеем панику. Пошатнём их веру в правительство. Мы разрушим эту страну, мисс Лэнгфорд. Потому что мы физически не способны предоставить им большую защиту, чем предоставляем здесь и сейчас. Мы – первый и единственный рубеж обороны в этой войне. Войне, о существовании которой большая часть населения Штатов не имеет ни малейшего представления.

Завершив монолог, Стиллвел медленно и с достоинством возвращается в кресло.
– Вы понимаете меня, мисс Лэнгфорд?

1 – Brave New World

– Мать твою, – сиплая фраза, произнесённая в тишине небольшой квартиры, будит Амелию.

Сквозь неплотно закрытые жалюзи в зал проникает разреженный свет. Некоторое время девушка смотрит на незнакомый потолок, вспоминая. В голове – пустота, пришедшая на смену глубокому безмятежному сну. Этой ночью ей не снились кошмары. Не снилось вообще ничего. Настолько отдохнувшей и выспавшейся девушка не чувствовала себя уже довольно давно. Воспоминания медленно возвращаются. Она слышит, как в соседней комнате Фокс сползает с кровати, начиная чем-то шуршать.

– Амелия, – Эйдан хрипло окликает её из спальни. – Амелия!
Второй раз уже громче, более требовательно. Ещё не до конца понимая, что происходит, девушка активирует оставленный на журнальном столике рядом смартфон. Индикатор заряда батареи мерцает красным, на панели уведомлений – несколько оповещений о пропущенных звонках и сообщениях. На часах – 11: 58. Мел успевает прикоснуться к экрану блокировки в тот самый момент, когда смартфон, грустно пискнув на прощание, выключается.

Фокс распахивает дверь и босиком в одних джинсах и майке выходит из спальни, на ходу натягивая через голову чёрную водолазку.
– Мы опаздываем, – объявляет он, кое-как справившись. – Уже опоздали.
Эйдан шагает в направлении ванной комнаты, на ходу проверяя собственный телефон.
– Девять пропущенных. Харпер, Джей, Харпер, ещё Харпер, шеф, шеф, опять Харпер – ей то что вообще нужно..?

Течёт вода. Фокс чистит зубы перед зеркалом, одновременно предпринимая попытки одной рукой привести в порядок причёску. Прополоскав рот, он выходит, плечом прижимая к щеке телефон.
– Джей? Да. Нет. Да, скоро будем. Разве ты не должен наслаждаться семейным рождественским завтраком? – Эйдан включает кофеварку, целеустремлённо направляясь обратно в спальню. – Личные обстоятельства. Мгм. Да.

Сквозь дверной проём Амелия видит, как Фокс сидит на расправленной кровати и пытается натянуть носки.
– Нет. Нет. Да пошёл ты, – беззлобно отвечает невидимому собеседнику, сбрасывает звонок и кидает телефон на кровать.
Несколько секунд так и сидит с закрытыми глазами, опустив голову и медленно растирая виски.
Словно набравшись сил за время непродолжительной передышки, резко подрывается и как ни в чём ни бывало возвращается в зал.

– У нас проблемы, – сообщает вполне жизнерадостно, проходя мимо. – По всей видимости, наш технический специалист исключительно серьёзно воспринял концепцию рождественских праздников, отключил телефон и на неделю покинул штат. Шеф лично решил провести «собеседование» и проводит его в одиночестве уже почти два часа.

Как ни в чём ни бывало, Фокс педантично наполняет две чашки кофе почти до краёв. По квартире расползается бодрящий и будоражащий аромат.
– Молоко? Сахар?

Эйдан лишь усмехается, услышав иронично выделенное интонацией обращение. Вместе с Амелией он выходит наружу, не забывая прихватить оставленный на столе полицейский фонарик. Чёрный «кадиллак» Фокса припаркован у самого входа, Сазерленд и Оливер обнаруживаются около «форда», на противоположной стороне автомобильной парковки.

Джеймс подносит к губам тлеющую в ночи сигарету, что-то продолжая при этом втолковывать Клауду, но ветер и расстояние не позволяют разобрать слов. Эйдан забирается в салон автомобиля, оставляет дверь открытой и усаживается на водительское сиденье вполоборота. Он провожает взглядом Амелию, которая целенаправленно продолжает движение к «форду».

Девушка успевает сделать буквально несколько шагов до того, как окружающее пространство начинает с бешеной скоростью вращаться перед глазами. Ночь и метель смазываются в расплывчатое пятно – Мел отстранённо отмечает смутную боль, с которой впивается в её собственные колени асфальт.

Встревоженный окрик агента позади слышится смутно, словно сквозь толщу воды.
Реальность угасает, отступает на второй план, исчезает, погребённая под нахлынувшей внезапно волной темноты.

Рулевое колесо.
Свет автомобильных фар, бескомпромиссно вспарывающих метель.
Дворники, ритмично сметающие с лобового стекла свежий снег.

Рука Амелии поправляет зеркало заднего вида – и она с изумлением понимает, что это совсем не её рука. В отражении на секунду мелькают серые внимательные глаза Эйдана Фокса – именно на том самом месте, где должны находиться её собственные глаза.

Фокс переводит взгляд и смотрит теперь вдаль, на парковку возле заправки. Там виднеется прекрасно знакомый Амелии старенький «форд» – водительская дверь открывается, из салона автомобиля появляется человек, в котором девушка даже на таком расстоянии определяет без труда Оливера. Он отворяет пассажирскую дверь и галантно помогает маленькой фигурке с выбивающимися из-под шапки рыжими прядями, самой Амелии, выбраться из салона.

– И что дальше? Проводим парочку до уютного гнездышка? – голос раздаётся совсем рядом, вынуждая Фокса повернуть голову.
Джеймс Сазерленд щёлкает зажигалкой на пассажирском сидении, одновременно и подпаливая сигарету, и опуская на несколько дюймов боковое стекло.
– Что-то не так, Джей. Девочка явно что-то скрывала и совершенно точно была до полусмерти напугана.
– Конечно она была напугана, Фокс, – Сазерленд выпускает в сторону облако густого сизого дыма. – Семья исчезла, мясной цех вместо кухни.
– Ты когда-нибудь видел так много крови?
– Нет, Фокс, не видел. В том-то и дело. Это похоже на какой-то странный розыгрыш, а не на работу по нашей части.

Две фигурки в отдалении пересекают парковку и заходят в кафе.
– Фонарь? Ты же сам видел этот треклятый фонарь. Она буквально тыкала мне в лицо какой-то размазанный снимок! Спрашивала, вижу ли я на нём что-нибудь. Если хочешь, можешь списать это на мою легендарную интуицию.
– Как с той безумной старухой три недели назад? – Сазерленд излучает почти физически ощутимый сарказм. – Они в кафе. Наверняка уже заказали чай или кофе. Что ещё ты ожидаешь сегодня увидеть?

Фокс резко закидывает локоть на руль и, развернувшись вполоборота, смотрит на напарника, который даже не пытается скрывать раздражение.
– Там, в доме, я что-то почувствовал Джей. Присутствие. Что-то. Что-то неправильное. Слишком много совпадений для одного вечера, ты не считаешь?
– Знаешь, что я чувствую прямо сейчас? – Сазерленд смотрит в сторону. – Злость жены, которая большую часть дня готовила рождественский ужин. Разочарование дочери, у которой папа опять не появился на празднике. Вот что я чувствую.

Фокс со злостью хлопает ладонью по рулю и откидывается на спинку сиденья.
– Если тебя никто не ждёт дома, и ты готов проводить ночи напролёт в своей любимой машине, то у меня есть обязательства и семья.
– Вызывай такси. Я здесь закончу.
Амелия тоже чувствует разочарование. Разделяет его. Фокс смотрит в сторону, в боковом стекле смутными бликами отражается его собственное лицо.
– Эйдан…
– Не беспокойся, я понимаю.
– Эйдан!

Фокс поворачивает голову в тот момент, когда взрывается последний фонарь, а парковка, вспыхнув на прощание, погружается в темноту. Ладонь почти автоматом опускается на рычаг переключения передач, носок вдавливает в пол педаль газа. Сердце начинает бешено колотиться – автомобиль срывается с места, мерцающая перепадами напряжения заправка стремительно приближается. На полной скорости Фокс с трудом вписывается в поворот – шины скользят по снежному насту, оставляя глубокие борозды. Визг тормозных колодок вторит щелчку открывающейся водительской двери.

– Дробовик, Джей! – орёт Фокс на бегу, огибая машину.
Он поскальзывается и, чтобы сохранить равновесие, отчаянно хватается за холодный мокрый капот. Вокруг осколки стекла, помещение кафе тонет в кромешной непроницаемой темноте. Неестественной темноте – мелькает быстрая мысль, сопровождающая инстинктивное движение ладони к набедренной кобуре. Мысль Амелии? Мысль Эйдана Фокса?

Ботинок ступает на плитку кафе, вспыхивает фонарь.
– НА ПОЛ! ВСЕ НА ПОЛ! – орёт Эйдан, отчаянно перемещая из стороны в сторону ствол пистолета.

Хаотично скачущий луч фонаря выхватывает из мрака Его. Медлительно оборачивающуюся непропорционально высокую чудовищную фигуру. Существо величественно разводит в сторону когтистые лапы и поднимает к потолку безносую морду.

Душераздирающий вопль заглушает хруст стекла под подошвами.

Гремит первый выстрел.

– Амелия! Амелия..?
– Почти три минуты.

Сквозь звон в голове слышится пока ещё относительно отдалённый вой полицейских сирен.

– Да что с ней не так, мать твою?
– Ты что не чувствуешь? Соберись уже, Сазерленд!
– Увози её отсюда, полиция рядом.

Ржавый привкус крови во рту. Двоящееся и троящееся лицо Фокса перед глазами.
Болит голова, всё тело пронзает ватная слабость.
Уходящее видение было таким ярким, живым, не отличимым практически от реальности.

– Амелия, ты меня слышишь? – с сильным запозданием Амелия понимает, что лежит на спине, её шея и голова на коленях у присевшего Фокса.

Вокруг толпятся другие – Оливер, Сазерленд.
Встревоженные и обеспокоенные происходящим, все как один.

Темноту прорезает луч фонаря.

Во мраке Амелия не видит Оливера, зато прекрасно видит контуры отступившего на несколько шагов назад существа.
Видит, как оно медленно отворачивается – смотрит теперь не в сторону девушки, но в сторону приближающегося источника света.

Луч фонаря бьёт прямо в грудь чудовища, оттеняя уродливую фигуру.
Глаза слезятся от ослепительно яркого света.
Тварь неторопливо разводит в сторону когтистые лапы – чудовищный, стоящий спиной к Амелии, силуэт в слепящем обрамлении концентрированного светового кольца. Медленно запрокидывает к потолку безносую морду, исторгая из глотки заунывный нечеловеческий вопль. Взрывается изнутри стеклянная витрина около кассы, покрываются густой сеткой ветвящихся трещин уцелевшие панорамные окна.

Гремит первый выстрел. Существо вздрагивает – на спине проступает пятнами, пропитывая плащ, густая чёрная слизь.
Амелия видит одинокого человека в проходе – обеими ладонями он сжимает рукоять пистолета, на котором закреплён полицейский фонарь.

Луч фонаря вспыхивает. Гаснет. Загорается снова.

Теперь происходящее походит на жуткую экспозицию окончательно лишившегося рассудка фотографа.
Фонарь полицейского гаснет ежесекундно, невольно вызывая ассоциации с фотовспышками.
И каждый раз, как только свет возвращается, положение существа в пространстве меняется.
Оно замирает, будто пристыженное вернувшимся светом, но пользуется очередным затемнением, чтобы продвинуться ещё немного вперёд.

Полицейский продолжает уверенно шагать навстречу чудовищу по главному проходу между столами. Гремит новый выстрел, следом ещё один. Очередная вспышка высвечивает фонтанчики чёрной слизи, что хлещут из израненного тела чудовища.

Они почти сходятся – человек и существо из кошмаров. Ещё одна пуля входит в череп отродья – и, несколько раз конвульсивно вздрогнув, тварь заваливается в сторону и безжизненно повисает на мягкой спинке одного из диванов. Полицейский для надёжности стреляет в обмякшую тушу ещё раз – опускает оружие лишь тогда, когда перестаёт мерцать и прерываться луч фонаря.

В проходе возникает второй – этот почти бежит, сжимая в руках дробовик, однако сразу останавливается, увидев, что всё уже кончено.
– Он почти не сопротивлялся, – произносит первый с лёгким недоумением, переворачивая безжизненную тушу существа за плечо.

Замирает, изумлённо присвистнув. Поворачивает голову, бросая взгляд на второго.
– Пожиратель, – сообщает.
Мел узнаёт голос ещё до того, как детектив обращается уже непосредственно к ней, скользнув лучом фонаря по столам и диванам.
– Амелия? – зовёт Эйдан Фокс.

– Что здесь происходит? – голос Оливера, совсем рядом, в проходе.
Надломлен, дрожит. Луч фонаря смещается, высвечивая фигуру встающего со скамейки парня.
Он бледен как покойник, не отрываясь смотрит на безвольно замершую на спинке дивана кошмарную тушу.

Безносое обтянутое бледной кожей лицо. Распахнутая круглая пасть, ощетинившаяся рядами мелких заострённых зубов. Лампы кафе, вспыхнувшие ослепительно ярко и вдруг в одночасье погасшие. Багровые глаза, горящие в нахлынувшей темноте.

Его взгляд снова парализует. Перехватывает дыхание. Внушает чистый первобытный ужас, беспомощность. Заставляет забыть обо всём на свете, кроме этих двух огоньков, горящих в глубинах обсидиановых зеркал. В матовых глазах твари Амелия видит собственное лицо. Бледное, заплаканное, почти что неузнаваемое. Чувствует, как когти скользят по обеим щекам, царапая скулы. Как замирают, едва ощутимо впиваясь в виски.

Существо выше девушки почти на две головы. Сгорбившись, оно пристально всматривается в трепещущую Амелию, и с каждым ударом сердца продолжают исчезать остатки и без того иллюзорной связи с реальностью. В чёрных зеркалах Мел видит смутные отражения. Настоящего, прошлого, событий реальных и событий кошмара.

Видит медленно раскачивающиеся качели.
Доктора Джефферсона, устало протирающего очки.
Смутную тень в окне собственной спальни.
Фокса, который опирается на подоконник и пристально вглядывается в воющую метель.
Кровь на потолке, полу и стенах.
Прогревающего машину и поправляющего зеркало заднего вида отца.
Нервно закуривающего на обледенелом крыльце сержанта полиции.

Оно что-то делает с ней. Парализует, высасывает.
Сердце колотится всё быстрее, судороги сводят напряжённую спину.
Пульсирующая боль нарастает в районе висков, превращаясь в невыносимую.
Но невозможно зашевелиться, нельзя закричать.

Амелия видит себя со стороны, чужими глазами. Не здесь, не сейчас.
Видит искры вокруг, одинокую вспышку камеры телефона в окне.
Видит себя сидящей за обеденным столиком по ту сторону витрины кафе.
Видит себя дома, в комнате, задвигающей занавески перед тем, как лечь спать.

Слёзы обжигают глаза, кровь тонкими струйками стекает по щекам вниз, по шее, за воротник. Багровые глаза пульсируют, вспыхивают, заполоняют пространство.
Но теперь Амелия видит и вспоминает совершенно другое.

Амелия, ты проснулась..?
Было бы неплохо как-нибудь познакомиться с этим другом за ужином…
Давай попробуем разобраться…
Девять-один-один, я вас слушаю...
В случае чего, у тебя есть мой номер…

Отголоски недавних событий смутным эхом проносятся в голове, наполняя решимостью. Решимостью найти в себе силы сопротивляться, вдохнуть полной грудью, идти до конца. Решимостью не просто ждать, умирая от страха, не просто смотреть – взглянуть в ответ на существо снизу вверх.

И что-то меняется. Багровые огни перестают пульсировать, сокращаются. Впившиеся в виски когти соскальзывают, оставляя царапины. Будто оступившись на ровном месте, тварь пятится, отступает на шаг. Реальность медленно возвращается, с медлительной неохотой проявляется снова. Амелия слышит визг тормозов, слышит, как хлопают автомобильный двери снаружи.

– НА ПОЛ! ВСЕ НА ПОЛ! – орёт кто-то со стороны парковки, позади существа.
Лучи фонарей хаотично мечутся по стенам и потолку.

Оно не ответит. Конечно же оно не ответит. В отражениях смутными отблесками мелькает бледное вытянутое лицо, боковое зрение фиксирует смазанную неясную тень. Ошеломлённый Оливер без сопротивления отступает после толчка, хватаясь обеими руками за стол.

Мимолётное колебание воздуха сопровождает бесшумное и плавное перемещение существа. Амелия видит перед собой только пол, морозный ветер щекочет внешнюю сторону ладони, что прикрывает глаза. Девушка видит прямо перед собой рваные полы старого потасканного плаща, видит свисающие безвольно вниз когтистые лапы, с которых мучительно медленно соскальзывают тёмно-алые капли, разбиваясь о пол. Оно прямо перед ней, оно совсем рядом – стоит в полный рост. Стоит убрать ладонь, поднять голову – и девушка наверняка увидит жадно обгладывающие её лицо хищные глазки.

Она слышит сиплое дыхание совсем рядом, над ухом. Кажется, будто весь мир вокруг перестал существовать, будто время остановилось. Секунды сливаются, словно превращаясь в часы. Одна из лап поднимается – внешняя сторона изогнутого когтя скользит вверх по куртке вдоль линии молнии, оставляя на ткани грязный кровавый развод.

Коготь касается кожи на шее, упирается в опущенный подбородок, подталкивая.

Движения Амелии медлительны, заторможены. Словно во сне. Она чувствует, что существо приказывает ей поднять голову, взглянуть в глаза.
Чувствует, что его терпение на исходе – что совсем скоро он перестанет намекать.
Что он может заставить.

Вокруг – тишина, сквозь которую изредка прорывается доносящийся из динамиков раздражающий треск.

Треск статики, сплошные помехи, которые невообразимым образом складываются из не существующих в фонетике звуков снова и снова в одно лишь слово.

Амелия.

Оливер слегка вздрагивает от неожиданности, когда Амелия порывисто хватает его ладонь.

Из расположенных где-то неподалёку динамиков струится тихая музыка.
Оливер слушает, чуть склонив голову. Время от времени бросает исподлобья на Амелию короткие взгляды с примесью лёгкой растерянности. Возможно потому, что не понимает, о чём она говорит. Возможно потому, что ожидал от рождественской встречи его угодно, но только не этого.

– Нет, почти никогда, – отзывается глухо. – Уже очень давно. Совершенно точно ничего такого, что можно было бы действительно называть кошмаром.
Он замолкает, задумавшись.

– Это… Очень серьёзно, Амелия, – отвечает в конце концов. – Ты правда думаешь, тебя кто-то преследует?
Кажется, парень максимально тактично пытается обойти поднятый вопрос трудностей психического характера. Оливер поднимает руку быстрее, чем девушка успевает ответить.
– Нет, подожди, – качает он головой. – Давай по порядку. Начнём с начала.

Парочка за столом около входа начинает негромко смеяться. Хелен за стойкой со скучающим видом втыкает в смартфон. Вьюга вихрится, завывая за панорамными стеклами. Тонкий пласт свежего снега уже покрывает в одиночестве оставленный на парковке старенький «форд».

Там, снаружи, поверх плеча сидящего спиной к выходу Оливера, Амелия снова видит тот силуэт. Как и в прошлый раз, взгляд будто бы сам соскальзывает в нужное место, словно проявляя во времени и пространстве зловещую и высокую непропорционально фигуру.

Гаснет на мгновение свет в зале кафе, чтобы тут же зажечься ещё раз. Хрип помех доносится из динамиков вместо приглушённой незамысловатой мелодии. Замолкают, переглянувшись, мужчина и женщина за первым столом. Отрывает от дисплея смартфона сонный скучающий взгляд продавщица. Оливер, выпустив руку Амелии, недоумённо оглядывается.

Сразу несколько фонарей одновременно взрываются искрами на парковке снаружи.

Несколько секунд перед глазами Мел пляшут тёмные пятна. Хрип и скрежет из динамиков продолжаются. Сплетаясь воедино из неестественных несуществующих в фонетике звуков, они складываются в знакомое имя. Совсем как тогда, сквозь статику помех из рации усатого сержанта-патрульного, Байерса.

Зрение возвращается – кофе растекается по столешнице вокруг опрокинутого в суматохе стаканчика.

Метель снаружи разрывает на части сгустившуюся вокруг темноту – в витринном стекле теперь видны только отражения объектов из освещённого зала. По ту сторону стекла, в ночи, невозможно разобрать практически ничего – однако Амелия всё же видит фигуру.

Неведомый преследователь переместился значительно ближе, преодолев десятки метров в считанные секунды. Теперь он уже совсем рядом, ждёт чего-то, едва не касаясь витрины – прямо около парочки, оккупировавшей ближний ко входу угловой столик. Разглядеть как следует человека во мраке за обледеневшим и покрывшимся налипшим снегом панорамным окном практически невозможно.

И, тем не менее, Амелия отчётливо видит, как бледная ладонь мучительно медленно прикасается к стеклу с другой стороны.

– Хм, – сообщает задумчиво Эйдан, для очистки совести ещё раз возвращаясь глазами к экрану смартфона.

Качнув головой, он легко спрыгивает со стола и подходит к окну. Некоторое время вглядывается во вьюги снаружи, терпеливо ожидая, пока глаза хоть немного приспособятся к темноте.
– Если там действительно кто-то был, то сейчас этого кого-то там нет, – выносит в конце концов вердикт.

Медленно оборачивается и снова смотрит на Амелию. За мгновение до того, как детектив начинает говорить, девушка уже понимает в каком ключе он собирается интерпретировать её опасения.

– Ты уверена, что больше ничего не хочешь мне рассказать? Если есть какие-то поводы для беспокойства, это может сильно помочь расследованию. Если ты думаешь, что за тобой следят…
Меньше всего Амелия ожидала, что кто-то из полицейский станет всерьёз расценивать её малоосмысленный сегодняшний лепет, но Фокс, кажется, не собирается так просто сдаваться.
– Мы действительно можем устроить тебя в полицейском участке. Там не очень уютно, но у нас есть небольшая ёлка, горячее кофе и несколько на ходу засыпающих копов. По крайней мере, это достаточно безопасно, – он примирительно пожимает плечами.

Эйдан достаётся из кармана вибрирующий смартфон.
– Это Джей, – извещает Амелию. – Он никогда не отличался терпением.
Сбрасывает звонок.

– Может быть не так плохо, – решает добавить.
Отчего-то смутившись, Фокс внезапно начинает вводить Мелли в курс дела:
– Отправной точкой расследования станет анализ крови криминалистами. Всё это выглядит очень неестественно – на моей практике обычно такое оказывается бычьей или свиной кровью, следствием какого-то идиотского розыгрыша. Не то чтобы я всерьёз полагал, что это относится к вашему случаю, но… Даже не знаю, чем нужно наносить раны для такого равномерного распределения по всем поверхностям.

Эйдан ободряюще улыбается.

Смартфон Амелии начинает вибрировать, высвечивая на экране оповещение.

На месте. Везде полиция ..?

Хмыкнув, Фокс делает несколько коротких пометок в блокноте.
Он слушает, не перебивая и не помогая дополнительными вопросами.
Словно считает, что без его помощи Амелия может сказать больше.

– Мы должны проверить все версии, – повторяет детектив примирительно. – Вы не представляете, что только можно встретить на этой работе.
Слова про психотерапевта Фокс спокойно пропускает мимо ушей, будто не видя в этом ничего необычного.
– Мне будут нужны контакты вашего терапевта, – только лишь произносит, как ни в чём ни бывало. – Хорошо, Амелия…

Детектив осекается, видя, как девушка судорожно хватается за пиликнувший телефон. Пожав плечами, он терпеливо ждёт, скользя взглядом по книжным полкам и лаконичному интерьеру отцовского кабинета.

Жизнерадостная фотография Оливера с сестрой ещё не успела уехать вверх в истории переписки в достаточной степени для того, чтобы скрыться с экрана и не маячить перед глазами. В ответ приходит всего две строчки.

Скоро буду
Ты в порядке??

– Хорошо, Амелия, – повторяет Фокс, убедившись, что снова завладел в полной мере вниманием собеседницы. – Мы почти закончили. Первое…
Он оглядывается по сторонам.
– У вас есть какие-то родные или знакомые, у которых можно было остановиться на какое-то время? К сожалению, в вашем доме ещё какое-то время будут работать криминалисты. Да и не думаю, что вам самой хочется оставаться здесь одной этой ночью.
Немного подумав, Фокс решает добавить:
– Вы всегда можете провести ночь в полицейской участке, но, рискну предположить, что жёсткая скамейка в коридоре – это далеко не предел ваших мечтаний в канун Рождества.

Фокс снова улыбается. Сложно понять, то ли он всегда общается таким образом, то ли пытается приободрить Амелию.
– И последний вопрос, – детектив снова медлит. – В последние дни или недели, замечали ли вы что-нибудь подозрительное? Помочь может что угодно, любые зацепки. Любые странности в поведении родителей или брата, что-нибудь необычное в колледже?

Он внимательно смотрит прямо в глаза Амелии, ещё раз для достоверности решая дополнительно подчеркнуть:
– Всё, что угодно. Не спешите, подумайте. Любые мелочи.

Двухэтажный особняк пуст. Никаких следов ограбления, взлома, чужого присутствия.
Всё за пределами совмещённой гостиной выглядит невредимым и совершенно нетронутым.
Всё именно так, как должно быть. Как помнит Амелия.

Это напоминает кошмар. Не тот самый кошмар, но кошмар другой, безликий и обособленный. Хаотично перемещаясь по остальным коридорам и комнатам дома, можно почти заставить себя забыть о кровавом ужасе, который остался на кухне. Может показаться, что Амелии это просто привиделось, что сейчас она снова спуститься вниз и обнаружит за праздничным столом всю семью.

Но в глубине души Амелия понимает, что на этот раз рождественского чуда не произойдёт.
Нехорошее тёмное предчувствие чего-то зловещего, пуская метастазы страха под кожу, разрастается и тлеет в груди.
Дрожащий голосок девушки эхом разносится по пустым коридорам.

Бережно расставлены в прихожей пары зимних сапог и ботинок.
Неизменные отцовские ключи от машины на небольшой тумбочке около лестницы.
Идеально заправленная родительская кровать.
Привычный творческий беспорядок в комнате Стива.
Старательно рассаженные полукругом плюшевые игрушки на кровати Фиби.

И никого. Выступающие слёзы щиплют глаза, дыхание перебивается судорожными невольными всхлипами. В памяти снова и снова растекается по паркету, смешиваясь с вездесущей кровью, вода.
Блокировка экрана смартфона снимается не сразу и с неохотой.
Дрожащий палец листает не слишком длинный список контактов.

На горящем в полумраке дисплее – безмятежно улыбающийся в камеру Леонард. Амелия очень хорошо помнит день, когда сделала это фото.
Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети – искусственный голос, сразу после узнаваемого и разбивающего любые надежды звукового сигнала.
Телефон мамы не отвечает.

Мир перед глазами плывёт и дрожит.
Амелия вздрагивает и едва не подрывается с колен в тот момент, когда где-то рядом, в соседней комнате, начинает оглушительно играть знакомый рингтон. Отчаянно вибрируя, мобильник Стива дрожит и ездит из стороны в сторону по его собственному столу.
На экране – одно из наиболее неудачных фото Амелии, которое брат упрямо поставил на вызов несмотря на все возражения. Короткая приписка «А» вместо нормального имени.

Девушке начинает отчего-то казаться, что в целом мире она осталась одна.
Каждый новый провальный телефонный звонок угнетает всё больше, сильнее.
В конце концов дрожащий палец набирает три заветные цифры, которые с самого детства знает каждый ребёнок.
Девять-один-один.

Кажется, что и диспетчер службы спасения не ответит. Кажется, что Амелию снова ждёт вездесущее искусственное сообщение. Однако, после нескольких коротких гудков и щелчка, на той стороне отвечает настоящий живой человек. Приятный и участливый женский голос – голос, который хочет помочь и, самое главное, полностью контролирует ситуацию.

– Девять-один-один. Я вас слушаю.

Качели продолжают медленно раскачиваться из стороны в сторону, но амплитуда, будто смутившись пристального взгляда Амелии, начинает сокращаться с каждой секундой. Сюрреализм происходящего пробирает до дрожи, подробности полузабытого сна возвращаются вспышками, выныривают из самых тёмных колодцев памяти.

Кажется, ещё миг – и начнут гаснуть, взрываясь один за другим, фонари в конце пустой улицы. Кажется, если задрать голову и заглянуть в то самое окно на втором этаже – там будет терпеливо ждать существо.
Существо темнее ночи, темнее теней, рогатая тварь с горящими адским потусторонним светом глазами.
Существо, которое не должно существовать, но, тем не менее, существующее.

Конечно же ничего такого не происходит.
Никакой твари нет на самом деле в окне.
Фонари продолжают исправно гореть, озаряя столпами искусственного света хитросплетения танцующей вьюги.
Мокрый снег проникает за шиворот, мокрый снег налипает на лицо и одежду.

Отвернувшись, Амелия медленно и осторожно поднимается по обледеневшим ступеням.
Ключ с отрезвляющим щелчком проворачивается в замочной скважине, из расположенного около самого входа окна гостиной по-прежнему льётся умиротворяющий свет и доносятся безмятежные приглушённые голоса.

Захлопнув позади себя дверь, девушка попадает в прихожую. Машинально пересчитывает обувь и развешенные на вешалках куртки – прекрасный способ убедиться, что все уже собрались и наверняка ожидают только её.
Носки привычно скользят по лакированному паркету, совсем рядом своей очереди дожидаются пушистые белоснежные тапочки.

Свет, причудливо преломляясь, бликует и отражается в луже на полу у самого входа в гостиную. Празднично мерцает, меняя ритмично расцветку, отражение ёлочной гирлянды в воде.

Незнакомые голоса прерывают неестественно тихие выстрелы. Телевизор.
Воды очень много – довольно быстро Амелия понимает, что обойти лужу возможным не представляется. Сместившись, она заглядывает в общую комнату. И вопрос потенциально мокрых носков моментально полностью теряет свою актуальность.

Аквариум разбит вдребезги. Чудом уцелевшие зазубренные остатки фронтальной стеклянной витрины окрашены в красный. Разноцветные тропические рыбки вперемешку с осколками стекла разбросаны по полу и не подают признаков жизни. Старательно накрытый на совмещённой кухне праздничный стол отодран от креплений в стене и перевёрнут.

Именно там, на кухне, в ослепительно ярком электрическом свете, зловещими багровыми отблесками переливается кровь. Уже потемнев и отчасти свернувшись, она заливает декоративную плитку пола, почти сплошным слоем покрывает стены и отдельными росчерками темнеет на потолке.
Никогда прежде Амелии не приходилось видеть столько крови в одном месте и сразу. Кажется, будто кто-то в её отсутствие решил наскоро перекрасить стены и пол, нарочно выбрав для этого максимально неприятные отталкивающие цвета.

Взгляд Амелии невольно смещается ниже, туда, где сливаются воедино паркет гостиной и декоративная плитка. Часть крови смешалась с разлитой и постепенно впитывающейся в ковёр водой из аквариума, распространилась багровыми завихрениями дальше, окрашивая в алый всё большую площадь.

В ту же секунду ёлочная гирлянда словно принимает решение, что именно сейчас – наиболее подходящий момент для того, чтобы переключиться на красный. Красные вспышки расцветают повсюду в разлитой воде, неверными отблесками проявляются на стенах и потолке.
Амелии начинает казаться, что кровь буквально повсюду.
Полицейские сирены завывают из динамиков включённого телевизора.

Адам молчит. На этот раз молчит очень долго, отстранённо наблюдая за бережными манипуляциями Амелии с рюкзаком и внимая в абсолютной тишине её слегка дрожащему голосу. Кажется, что наступает подходящий момент психотерапевту сказать что-то глубокомысленное и важное, что-то способное всё объяснить или хотя бы слегка разрядить обстановку, однако Джефферсон не говорит ничего.
Молчание успевает сделаться напряжённым.
– Я ценю твою откровенность, Амелия, – произносит в конце концов очень тихо. – Смысл необходимо искать во всём и всегда, даже если на первый взгляд кажется, что искать тут в общем-то нечего.

Девушке кажется, что теперь Джефферсон смотрит на неё по-другому. С сомнением, беспокойством – это совсем не тот отстранённо-безмятежный взгляд обычных сеансов.
Смотря на неё таким образом, доктор едва ли непринуждённо поинтересуется о том, как прошёл день или как дела дома. Отчего-то Амелия думает, что примерно так должен смотреть врач на смертельно больного пациента прежде, чем озвучить бескомпромиссный диагноз.

Пауза снова затягивается – Адам рассеянно берёт в руки очки и методично полирует тряпочкой линзы. Теперь он смотрит лишь на стекло – и со стороны может показаться, что чрезвычайно усиленно размышляет.
– Подумать только, – негромко констатирует в пустоту, почти удивлённо.

Отчего-то выглядит так, будто содержание кошмара произвело на Джефферсона едва ли не большее впечатление, чем на саму Амелию.
– Ты поступила абсолютно правильно, когда решила открыться. Некоторые вещи не проходят сами по себе, как бы тебе того не хотелось. Нельзя такое держать в себе слишком долго. Как ты помнишь, мы договаривались, что каждую неделю я буду давать тебе новое задание. Ты не всегда прилежно их выполняла, но сегодняшнее задание будет отличаться, и оно действительно важное. Я хочу, чтобы в следующий раз, когда тебе будет сниться этот кошмар, ты постаралась сконцентрироваться на осознание факта, что это сон. Я хочу, чтобы ты попробовала не бояться этого существа. И сделала что-нибудь, чего прежде не делала. Попыталась разорвать цепь повторяющегося сценария, – Адам откладывает очки в сторону, не слишком весело улыбнувшись. – Постарайся запомнить как можно больше и рассмотреть монстра. И, пожалуйста, не задавай пока лишних вопросов – гораздо эффективнее для тебя будет получить ответы на следующем нашем сеансе, после выполненного задания.

Адам медленно выдыхает.
– Думаю, на сегодня этого более, чем достаточно. У тебя есть мой номер, не стесняйся звонить в любое время, если вдруг почувствуешь, что тебе это нужно.
Обычно Амелия с облегчением выходила из кабинета, но сегодня всё выглядит так, как будто сеанс хочет поскорее закончить именно доктор.
– И, Амелия..? – словно вспомнив о чём-то, он её окликает. – Как давно это продолжается?

– Кошмары пугают, – негромко хмыкнув, соглашается Адам. – А ещё, они, как правило, не появляются просто так. Знаешь, почему дети часто так сильно боятся темноты? Они находятся во власти собственного воображения – боятся того, чего не видят или не понимают. Транслируют иррациональные переживания в сны, даже не отдавая себе в том отчёта. Когда же кошмары мучают взрослых, причины, как правило, кроются значительно глубже.

Джефферсон вздыхает и снимает очки.
Тщательно протирает тряпочкой линзы, откладывает в сторону.

– Откровенность за откровенность, – сообщает. – Не то чтобы мы собрались здесь для того, чтобы говорить обо мне, но всё же…
Он улыбается.

– Знаешь, Амелия, если долго работать психотерапевтом, со временем понимаешь, что те или иные психические отклонения имеются почти у каждого. У друга, коллеги, братьев или родителей. Большинство людей предпочитают игнорировать их, но мы, в силу профессии, подмечаем. С тех пор как ты пришла сюда в первый раз, я, признаться, не переставал думать об этом и пытался гадать.

Он кажется несколько смущённым.
– Пойми меня правильно. Меня постоянно посещает вопрос – а что, собственно, ты вообще делаешь на этих сеансах? На фоне большинства окружающих ты выделялась… Назовём это абсолютной нормальностью. У тебя прекрасная семья – такие отношения с родными, мне, например, даже не снились. У тебя нет депрессии, одиночества, заниженной самооценки или проблем в коллективе. Все задания, которые я тебе давал на протяжении терапии, не помогли мне понять вообще ничего. И наконец-то… Наконец-то мы всё-таки подбираемся к корню проблемы.

Настолько многословным видеть Джефферсона девушке прежде не приходилось.
Он всегда много спрашивал, но, как правило, не так много рассказывал.
– Давай попробуем разобраться, – он отпивает кофе и откидывается на спинку кресла, сложив вместе ладони. – Расскажи мне свой сон. Настолько подробно, насколько это возможно.

Адам берёт небольшую паузу, потирая задумчиво переносицу.
– И попробуй ответить для себя на главный вопрос. Что, по-твоему, это всё означает?

– Игния падёт раньше, чем ты можешь себе представить, принцесса, – изрекает железный маршал с хриплым смешком.
И это мрачное предсказание становится его эпитафией.

Трофейный меч безупречно входит в плечевое сочленение искорёженной эскалонской брони – военачальник выгибается всем телом, вздрагивает и почти сразу же замирает.
Стекленеющие серые глаза отстранённо продолжают таращиться в пустоту.

Сплошная пелена дыма медленно плывёт дна поляной.
Нитаэль вытаскивает клинок, отступая назад. Листва древнего векового дуба неразборчиво шепчет что-то над головой, трепеща под воздействием свирепого ветра.

Искра отворачивается. В привычном шелесте листвы теперь ей слышится нечто тёмное, угрожающее. Нечто взывающее к задворкам сознания, к самым древним полузабытым инстинктам, к поступи неумолимого рока, к гнетущему первобытному ужасу. В шелесте листвы ей слышится копошение миллионов крошечных насекомых, топот тысяч лапок колоссальных извивающихся сколопендр, ей слышится мягкая поступь облачённых в чёрные мантии неизвестных существ, уверенно бредущих сквозь ледяную пустоту обсидианово-чёрной стеклянной пустыни.

Она отходит назад, поражаясь необъяснимости и чёткости нахлынувшего видения. Вздрагивает от сухого треска ветви неподалёку – этот же треск развеивает томительную иллюзию и возвращает девушку обратно к реальности. С каждым новым вдохом видение испаряется, пустые тревоги начинают казаться нелепыми, жалкими.

Они победили. Всё остальное теперь позади.
Один за другим на поляну выезжают галопом всадники. Зелёные плащи развеваются позади, кавалеристы кружат вокруг, переходя на неторопливую рысь. Сверкают угрожающе наконечники копий, горят праведной злостью глаза в прорезях шлемов.

Всадники заключают немногочисленную группу уцелевших в кольцо.
Нитаэль всматривается в пришельцев – безусловно игнийцы.
Один из них, на чёрном как смоль породистом жеребце, выезжает вперёд – падающая звезда на синем щите безошибочно выдаёт в нём Артониса, одного из наиболее яростных и преданных сторонников Иссирона.

Он смотрит на Нитаэль сверху вниз, несколько высокомерно приподняв подбородок.
– Нитаэль? – осведомляется почти утвердительно. – Владыка Иссирон желает встретиться. Незамедлительно.

Прежде, чем Нитаэль успевает хоть что-то ответить на это не слишком любезное предложение, один из последних припозднившихся всадников решительно спешивается.
В отличии от всех остальных, его плащ изорван, броня в беспорядке. Бросив копьё в траву он идёт к Нитаэль, словно забывая о существовании окружающих.

Снимая и на ходу отбрасывая в сторону шлем, Галахад улыбается.
Артонис смотрит на происходящее с недоумением, но игнийцу, кажется, всё равно.

Галахад приближается к девушке и, почти как в тот раз, в нерешительности останавливается в полушаге.
– Не представляешь, как я рад, что ты уцелела, – говорит, понижая голос, практически шёпотом.

Хмыкнув, старый солдат рядом с Нитаэль отступает назад, увлекая за плечо недоумевающего относительно всего происходящего Эллиота.

– Я был уверен…
И, оказавшись не в силах завершить мысль, Галахад замолкает.

Помедлив ещё мгновение, шагает навстречу.

[OST – ссылка]

– Насколько я могу судить, армия Иссирона преследует убегающих эскалонцев. Это давно уже не битва. С момента вмешательства круга – резня, – ветеран сплёвывает, возвращая в ножны клинок. – Каждому достанется по заслугам. Для нас будет лучше двигаться к переправе. Лесом, чтобы не светиться без необходимости на берегу.

Молодой игниец отходит в сторону, вытаскивая из ножен разбухшего тела игнийского утопленника уцелевший меч.
Опустив голову, он приближается к Нитаэль, которая по-прежнему возится со шнуровкой.
– Леди Нитаэль. Там, на переправе, вы были великолепны. Вы сражались совсем рядом со мной и… Я не видел ничего подобного в жизни. Меня зовут Эллиот, – он обеими руками почти торжественно протягивает девушке трофейный игнийский клинок.

– К поздравлениям можно приступить непосредственно перед пиршеством, – недовольно бурчит старый солдат и, не дожидаясь остальных, быстрым шагом начинает двигаться в сторону леса.

Достаточно углубившись, они меняют направление, практически бесшумно скользя сквозь листву к переправе. Пожар по-прежнему тлеет на противоположном берегу Лелиан, но здешний лес кажется девственно чистым, нетронутым. Лишь внимательный наблюдатель способен различить тут и там сломанные стебли кустарника, да попадаются кое-где мертвецы и срубленные эскалонскими топорами деревья.

Обстановка совершенно не располагает к непринуждённому разговору – каждый член небольшого отряда напряжённо вслушивается в гнетущую тишину, разбавляемую лишь шелестящей над головами листвой. Стоит, впрочем, очередному порыву ветра донести отдельные голоса, как игнийцы сразу же замирают на месте.

Там не свои. Эскалонцы.

Пригнувшись и, кажется, почти припадая к земле, старый солдат осторожно крадётся в направлении голосов. Остальные следуют, практически не отставая, за ним – останавливаются лишь на краю обширной поляны, посреди которой в гордом одиночестве возвышается могучий вековой дуб. Ещё утром бездонно синее небо теперь затянуто дымом, сквозь удушливую пелену проглядывают грозовые тёмные тучи, на которые отбрасывают багровые отблески устроенные осадными орудиями маршала многочисленные пожары.

Игния горит, бьётся в агонии.
И, тем не менее, здесь и сегодня Игния побеждает.

– Их всего трое, – сквозь зубы заявляет почти в полный голос по-прежнему безымянный для Нитаэль игнийский солдат и, выпрямившись во весь рост, первым выходит из зарослей.

Поляна завалена трупами. Земля здесь потемнела от уже успевшей впитаться пролитой крови, изувеченные тела игнийцев и эскалонцев разбросаны повсюду в совершенно неестественных позах. Много тел, едва ли не несколько сотен.
Кажется, здесь проходило одно из наиболее крупных локальных сражений.

Старый солдат не дожидается Эллиота или же Нитаэль – переступив белокурую молодую игнийку с рассечённым лицом, слепо уставившуюся в тёмное небо единственным широко распахнутым глазом, он, не сбавляя шага, идёт к эскалонцам.
С тихим свистом окровавленный клинок выскальзывает снова из ножен – двое чёрных солдат около дуба оборачиваются на звук и, едва заметив цвета Лесного Союза, срываются с места и бегут что есть сил в противоположную сторону.

– Назад! – орёт было громогласно последний оставшийся, но, закашлявшись кровью, почти сразу же умолкает.

Последний эскалонец сидит на траве, прислонившись спиной к стволу дуба.
Его чёрная броня покрыта слоем запёкшейся крови и гари, глубокая ссадина на голове кровоточит и заливает лицо, часть шеи страшно обожжена, а из левого бока торчит обломок копья, пробившего нагрудник и глубоко вошедшего в живот воина.
Вокруг эскалонца – несколько десятков разбросанных тел, с отрубленными головами или конечностями, тел едва ли не перерубленных пополам с неистовой силой.
Чуть позади, в тени дуба, в землю гордо воткнуто чёрное знамя, угрожающе трепещущее на ветру.

Он поднимает голову, исподлобья глядя на приближающихся игнийцев. Серые глаза горят холодом на практически неузнаваемом, изуродованном огнём и сталью, лице.
Его шлем лежит в траве рядом, понуро красуясь перерубленными тёмными крыльями.

Этот человек настолько изранен, что опознать его теперь практически невозможно.
Но голос… Этот голос Нитаэль, по всей видимости, не забудет уже никогда.

Кем бы ни был тот человек на переправе, она ошиблась.
Тот офицер не был железным маршалом.

Железный маршал прямо сейчас сидит перед ней.

– Фиби, хватит мультиков. Завтракать.
С видимой неохотой сестра наконец-то отлипает от телевизора и плетётся к столу.
Леонард любуется рыбками, не раздеваясь и терпеливо ожидая Амелию посередине гостиной.
Перед тем как окончательно выйти на улицу, он обнимает поднявшуюся навстречу жену, ласково целует её и что-то негромко шепчет на ухо. После чего, улыбнувшись, выходит, придерживая для дочери дверь.

Снаружи темно. Уличные фонари разгоняют мрак, переливается весело рождественская гирлянда на веранде соседей. Снег продолжает медленно падать, постепенно образуя свежий слой на расчищенной совсем недавно дорожке.

Чёрный «ниссан» отца с включённым двигателем уже стоит, прогреваясь, перед воротами гаража. Очень холодно – снег летит в лицо, проникает за шиворот, оседает пластами на голове и плечах. С каждым произнесённым словом, каждым вдохом и выдохом, изо рта вырываются клубы тёплого пара.

Амелия забирается в салон автомобиля – печка работает, заботливо обдувая девушку направленными потоками раскалённого воздуха. Отец возится снаружи, счищая щёткой пласты снега с лобового стекла.
Радио уже включено – сквозь акустические динамики в салон проникает приглушённая музыка.

– Да уж, ну и погодка, – жизнерадостно сообщает дочери Леонард, захлопывая за собой дверь.
Он откидывает назад капюшон, включает дворники и несколько секунд наблюдает, как те смахивают налипающий стремительно снег с лобового стекла.
«Ниссан» трогается с тихим урчанием, мимо в темноте проплывают знакомые декоративные оградки соседей и побелевшие под слоем льда ярко-синие обычно почтовые ящики.

Отец ведёт машину в своей привычной манере, педантично и заранее включая нужные поворотники, осторожно сбавляя скорость перед каждым переходом и даже самым незначительным перекрёстком. За окном плывут с самого детства знакомые декорации – небольшой супермаркет, дом мистера Баттлера, почтовое отделение.

– Говорят, снегопады продлятся до выходных, – сообщает отец, похлопывая ладонями по рулю. – Надеюсь ты не забыла про праздничный ужин? Уверен, у вас с Хлоей наверняка уже есть целая уйма планов для серии умопомрачительных рождественских вечеринок…
Отца и Стива, пожалуй, объединяет только одно – бывает очень сложно понять, насколько серьёзны их изречения.
– Но Фиби специально для тебя приготовила подарок. Так и не сказала мне, что это, но целых две недели выпрашивала по два доллара каждый день. Готов поспорить, что это тот самый фотоальбом, но она прибьёт меня, если узнает, что я хоть что-то тебе рассказал.

Отец смеётся и почти сразу в своей обычной манере внезапно перескакивает с темы на тему:
– Как у вас дела с этим парнем, Оливером?
Хитро посмотрев на Амелию, он снова целиком сосредоточивает внимание на дороге.

1 – Nightmare

Пронзительно вскрикнув в оглушительной тишине, она просыпается.
Будто почувствовав, начинает напевать будильник на валяющемся на тумбочке рядом с кроватью смартфоне.

Тяжело дыша, садится, медленно подтягивая дрожащие колени к груди.
Мокрая насквозь ночнушка липнет бесформенной тряпкой к лопаткам.
Сердце бешено колотится, упрямо отказываясь признавать, что всё уже кончено.

Снаружи ещё темно – желтоватый свет уличных фонарей проникает в комнату сквозь неплотно закрытые шторы и растекается пятнами по кровати.
Телефон вибрирует и елозит по поверхности тумбочки, из динамиков льётся – сперва совсем тихо, но с каждой секундой всё громче и громче, популярный трек из числа лидеров текущего хит-парада. Одна из новых возможностей приложения, случайная песня каждое утро вместо привычного раздражающего звона будильника.

Сидя на кровати в своей спальне на втором этаже, Амелия слышит, как дом внизу оживает. Закипает со свистом чайник, льётся вода на кухне, мама что-то негромко говорит Стивену и тот с запозданием отвечает.

Телефон продолжает вибрировать, мелодия играет уже практически во всю доступную громкость. Перед глазами Амелии по-прежнему стоит та фигура, образ которой, как она не пытается его ухватить, с каждым мгновением ускользает в небытие, стираясь из памяти. В голове ещё скрипят натужно несмазанными цепями качели, а окна взрываются ослепительными россыпями багровых осколков.

Проходит по меньшей мере минута, прежде чем сердцебиение замедляется.
Восстанавливается дыхание, пронзавший всё тело страх отступает.
Амелия не слышит, как приоткрывается дверь – узкая полоска света проникает в спальню из коридора.

– Амелия, ты проснулась? – Клэр с прищуром вглядывается в темноту, улыбаясь.
Девушке никогда не удавалось понять, как её мама умудряется ежедневно казаться настолько бодрой и жизнерадостной в такую несусветную рань.
– Можешь не спешить, отец подбросит тебя до колледжа.
Она прислоняется к дверному косяку плечом, длинные светлые волосы горят золотом на фоне освещённого коридора.
– Постарайся воодушевить его, ладно? Я сделала всё, что могла, но ты же знаешь, как он относится к стоматологам.

Вздохнув, Клэр выходит, аккуратно притворяя за собой дверь.
– Ждём на кухне, кофе уже готов, – её голос доносится до Амелии с лестницы.

Поверженный офицер заваливается назад и медленно падает.
Течение реки уносит мертвеца прочь, вместе с другими телами.
Кровь неторопливо стекает вниз по лезвие игнийского меча – Нитаэль поднимает голову и видит, что смерть предводителя не прошла незамеченной.

Объединённая армия Лесного Союза наступает с новыми силами.
Свистят стрелы, сверкают на солнце клинки и наконечники копий.
Игнийцы врезаются в колеблющийся в нерешительности чёрный строй – те держатся и, кажется, невозможно поверить, что хоть что-то способно смять эту стальную непоколебимую выдержку.

Но вместе с первым солдатом, бросившим в воду копьё, вместе с первым эскалонцем, повернувшимся спиной к яростному отчаянному натиску, строй рассыпается.
Отдельные солдаты продолжают сражаться, разворачивая на ходу бегущих соратников.
Другие в ужасе бросаются врассыпную, сбивая с ног и своих, и врагов.

Всего несколько секунд – и переправа превращается в хаос. Задние ряды чёрной армии напирают, в то время как передние ломятся назад что есть сил, то и дело предпочитая дающие обманчивую надежду воды реки бескомпромиссной и безжалостной стали.

Нитаэль видит, как не ведавшая прежде поражений эскалонская машина войны разваливается на части. Паника завладевает чёрными пехотинцами – дрогнув и лишившись дисциплины однажды, они оказываются не в силах восстановиться.

Игнийцы давят, и, хотя конец битва ещё безумно далёк, Нитаэль понимает – здесь и сейчас они уже победили. С одобрительным рёвом её солдаты наседают на эскалонцев, настигают и давят бегущих, гасят отдельные очаги упрямого и обречённого сопротивления.

И, в этом хоре всеобщего победоносного ликования, лишь один голос, перекрывая другие, кричит в диссонанс.
– Назад! Все назад! Отступаем, мать вашу!
В недоумении, Искра оборачивается.
Гиллиан стоит на середине реки, срывая горло пытается отдать приказ к отступлению.
Он рывком разворачивает одного из бегущих мимо солдат за плечо, орёт что-то ему прямо в лицо, пытается вразумить.

Но зачем отступать, когда сражение выиграно?
Когда объятые ненавистью и жаждой возмездия игнийцы с каждой минутой настигают и карают всё больше врагов?
Гиллиан трясёт остановленного солдата за плечи, бьёт того ладонью по лицу, пытаясь привести в чувство.
– Все назад! – орёт снова, буквально сгорая от беспомощной злости.
Поднимает руку и, отчаявшись, опускает.
Расталкивая воду, пробивается вперёд, к Нитаэль.

– Проклятая ведьма! – теперь он орёт уже ей в лицо, единственный глаз горит лютой злобой.
Он хочет сказать ещё что-то, но вместо этого сплёвывает в воду.
– Слишком поздно, – рычит негромко. – Уже слишком поздно.

Поднимает руку, указывая в сторону, в небо. В сторону холма в отдалении, того самого, который был выделен под нужды Круга согласно первоначальному плану.

Теперь и Нитаэль видит это. Вихри энергии, срывающиеся с вершины холма и рвущиеся неистово в небо. Невесть откуда взявшиеся облака, закручивающиеся в небольшой локальный водоворот. Прорезающие клубящиеся тучи разноцветные всполохи молний.
– Чёртова ведьма, – глухо повторяет Гиллиан, сжимая пальцы в кулак. – Она уничтожит всех нас.

И, словно вторя его словам, торнадо срывается с вершины холма. Вбирая в себя листву деревьев, разрываемый на части разноцветной энергетической статикой, вихрь мягко касается вод Лелиан вдалеке, вбирает их в себя и закручивая.

Наступающие игнийцы и бегущие эскалонцы в подавляющем большинстве замирают и останавливаются. Все как один смотрят на колоссальных размеров магический ураган, стремительно перерастающий в нечто принципиально иное.

Будто ярость самой природы, река несёт колоссальную исходящую пеной волну к переправе.
Бежать слишком поздно. Изменить хоть что-то нельзя.
Волна мчится, отбрасывая на обманчиво спокойную поверхность реки перед собой глубокую тень. Волна заполоняет собой всё, закрывая кроны горящих деревьев, горы на горизонте и само солнце.
– Вдохни поглубже, Нитаэль, – мрачно сообщает шёпотом Гиллиан. – Будь она проклята.

Вода, сплошной стеной будто бы зависшая на мгновение над застывшей в предвкушении переправой, приходит в движение, всей своей массой падая вниз.



3 – After the Storm

Холод и тьма. Пустота, лишённая звуков, мыслей, дыхания.
Сквозь пустоту пробиваются смутные воспоминания о минутах отчаянно потраченной впустую борьбы.
Мышцы, тщетно борющиеся с буйством стихии. Горящие лёгкие, молящие о глотке холодного воздуха.
Темнота под водой, прорезаемая косыми лучами редкого солнца – тела друзей и врагов, проносящихся мимо в общем водовороте.

Вынырнуть на поверхность не получается. Течение утаскивает дальше и глубже.
В какой-то момент противиться желанию вдохнуть уже невозможно – и, вместо желанного кислорода, в лёгкие с резкой болью врывается бурным потоком ледяная вода.
Несколько секунд агонии предшествуют пустоте.
Отсутствию мыслей, гнева, страха, самосознания.

Сквозь абсолютное спокойствие пробиваются далёкие приглушённые голоса. Голоса, которые не значат теперь ничего. Люди говорят что-то, но смысл сказанного ускользает, не оставляет даже следа в голове.
– Ещё одна!
– Вытаскивай её…
– Жива?
– Пока ещё дышит…

Что-то мешает спокойствию.
Ноющая тупая боль в груди, толчки.
– Давай же! Дыши, мать твою!
Не хочется думать, не хочется понимать.
Незнакомцы причиняют ей боль.
Очень холодно. Больно и холодно.

Солнечная вспышка прорезает окружающий мрак.
Речная вода, раздирая гортань, толчками выходит сквозь горло из лёгких.
Перевернувшись на локте, Нитаэль отчаянно кашляет, выплёвывая на прибрежный песок жидкость вперемешку с водорослями и кровью.

Знойный день сменился тёмными сумерками.
Небо затянуто дымом пожарищ, перед глазами Нитаэль лишь бесцветный серый песок.
Кто-то стащил с неё плащ, нагрудник, разорвал бесцеремонно тунику.

Ребра болят, отчаянно молят о помощи под рёбрами лёгкие.
Волосы свисают мокрыми паклями по бокам, каждый новый вдох обжигает.
– Жива, – сообщает кто-то рядом самодовольно.
Подняв голову, Нитаэль видит опустившегося около неё на колени игнийца – сам грязный и мокрый он, тем не менее, жизнерадостно улыбается.
– Ты чьих будешь, милашка?

Эскалонский офицер, не отрываясь, смотрит на Нитаэль – злость, ненависть, беспринципный фанатизм вперемешку с решимостью в серых беспощадных глазах. Он стоит впереди, в нескольких шагах перед собственным строем. Открытый, уязвимый, даже без шлема.
И, тем не менее, не демонстрирует и малейшего намёка на страх.

Эскалонцы синхронно шагают, заставляя отдельных отщепенцев вливаться в общую линию.
Вода здесь доходит почти до середины бедра – чёрный офицер медленно идёт к Нитаэль, сплёвывая на ходу в реку.
– Подойди ближе, игнийская сучка, – успевает разобрать Нитаэль за мгновение до того, как воодушевлённые её криком игнийцы срываются с места, бросаясь в атаку.

Бежит и она. Продираясь сквозь воду, скользит вперёд первой, приканчивая на ходу несколько отдельных отколовшихся эскалонцев.
Впереди – человек, позади которого растёт и надвигается чёрный строй.
В последнее мгновение офицер смещается в сторону, начиная обходить полукругом.

Он продолжает упрямо смотреть прямо в глаза Нитаэль – суровый, сосредоточенный, напрочь лишённый выдающей дилетанта привычки не отрываясь наблюдать за непосредственно лезвием.

Клинок Искры взлетает – и, едва ли не впервые за этот бой, встречает не плоть, но сопротивление. Мечи скрещиваются с металлическим лязгом – мгновение неразрывного зрительного контакта, и эскалонец первым с прокруткой высвобождает клинок, едва не вынуждая девушку выпустить от неожиданности собственное оружие.

Почти сразу бьёт снова, размашистым горизонтальным ударом.
И Нитаэль понимает, что имеет дело с по-настоящему талантливым и опытным фехтовальщиком.

Игнийка парирует – рука немеет, отдача пронзает тупой болью напряжённые мышцы.
То странное чувство, необъяснимое вдохновение, что вело Нитаэль вперёд теперь будто бы испарилось, развеялось, схлынуло.
Развеялась эйфория, провидение бескомпромиссно скрыло от взора девушки будущее.

Вокруг хаос и неразбериха, взявшие было передышку армии с новыми силами сходятся.
Воды Лелиан пенятся и бурлят под ногами, ледяной ветер налетает порывами вперемешку с холодными брызгами.
Но теперь кажется, что всего этого на самом деле просто не существует.
Армий, эскалонцев, игнийцев, Сердца Леса и Железного Кодекса.

Только этот человек, с его яростным натиском и не ведающими пощады стальными глазами.
Выпад Нитаэль по касательной задевает чёрный нагрудник.
Лезвие меча офицера проносится в опасной близости от уха Искры, обдавая одновременно жаром и холодом.
Он атакует снова и снова, вынуждая нервничать, защищаться.
Нитаэль ищет, но не может найти ни единого окна для по-настоящему хорошей атаки.

Рука деревенеет, страх оступиться в потревоженной мутной воде нарастает неумолимо.
Меч офицера вновь поднимается – лезвие горит в лучах солнца, вода вперемешку с кровью стекает вдоль дола. Нитаэль почти с неохотой поднимает клинок для парирования – уже предчувствуя новую вспышку ноющей боли в предплечье…

Стрела с синим оперением вонзается в плечо чёрного офицера, заставляя того замереть, отсупиться.
Битва, бушующая вокруг и забытая, бесцеремонно напоминает о собственном существовании.
На лице эскалонца проступает недоумение, быстро сменяющееся крепнущим удивлением.

Практически невозможно представить более подходящий момент для ответной атаки.

Не останавливаясь, Нитаэль вбегает в ледяную прозрачную воду.
Та моментально затекает внутрь сапог, ткань брюк пропитывается и липнет к коже на голенях.
Сражение впереди совершенно не похоже на то, которая девушка совсем недавно оставила. Никаких ровных порядков, ни единого намёка на холодный расчёт. Она видит зелёные плащи, спины и затылки игнийцев – широкая переправа намертво перекрыта внушительной частью армии лесного союза. Ещё находясь на относительном возвышении, девушка успевает окинуть взглядом полную картину развернувшейся схватки – ровные ряды наступающих эскалонских копейщиков, строй которых ближе к середине реки смешивается и теряет опрятность. Чёрные солдаты и игнийцы сходятся, рубя друг друга почти по пояс в воде. Снова отрывистые крики, вновь холодный лязг стали. И вездесущие барабаны.

Она мчится вперёд, река становится глубже. Течение проносит мимо кровь, то и дело уносит в безмятежную даль всё новые и новые трупы. В несколько минут она добирается до задних рядов намертво стоящих игнийцев – те ещё сохраняют какое-то подобие боевого порядка, однако поверх их голов прекрасно видно разноцветное месиво из чёрных и зелёных солдат. Теперь Нитаэль уже не может различить противоположный берег – она способна лишь представлять, как всё новые и новые чёрные пехотинцы появляются на смену павшим из леса. Поют где-то позади игнийские луки – стрелы свистят над головой, уносясь порывисто вдаль.

Хаос, неразбериха. Расталкивая игнийцев, Нитаэль пробирается дальше. Кто-то в недоумение оборачивается – на девушку из-под шлема смотрит бледное, испуганное и совсем молодое лицо. Один из солдат едва не тыкает её с перепугу копьём – Искра уверенно отводит ладонью лезвие в сторону, продолжая шагать. Некоторые, своевременно замечая её, расступаются. Никто не понимает, куда и зачем именно она движется. Она и сама не понимает. Она просто идёт.

И вот на смену соратникам приходят тёмные и угрожающие фигуры врагов. Первые ряды лесного союза и эскалонцев смешались – взлетает шипастая булава, кроша плечо и доспех одного из солдат. Выстреливает копьё, пронзая насквозь замешкавшегося эскалонца. Сдавленные команды, вдохи и выдохи, плеск воды и уносимые течением новые трупы.

Ещё один шаг – и она наконец-то врывается непосредственно в схватку.
Налетевший порыв ветра развевает волосы девушки, бросая в лицо капли воды.
Блистательной тенью она скользит среди своих, подбираясь к врагам. Огибает игнийца – и на пути вырастают сразу несколько эскалонцев.
Совсем близко, можно протянуть ладонь и дотронуться.

Вот только они не собираются её трогать. Натужно взревев, первый бросается на Нитаэль, размахивая над головой двуручной секирой. Спотыкается, запнувшись о неровное дно – меч Искры входит точно в глазную прорезь чёрного шлема и выныривает назад, окрасившись красным.

А дальше Нитаэль уже не думает ни о чём.
Удары сердца подстраиваются под ураганным ритм барабанов – смертоносным безжалостным ветром она мчится вперёд. Никогда прежде девушке не приходилось чувствовать хоть что-то отдалённо похожее. Никогда прежде она не сражалась именно так.

Двое копейщиков огибают Искру с разных флангов – лезвие меча взлетает, описывая вспыхнувший ослепительной молнией полкруг. Древко первого копья перерублено, горло второго солдата вскрыто по касательной виртуозным ударом. Меч Нитаэль рвётся дальше, кровь вперемешку с водой срывается с лезвия. Она продвигается вперёд, убивая.

Предвосхищая любую попытку причинить себе вред. Она врывается в гущу схватки, выкашивая чёрных солдат одного за другим. Те сперва пытаются остановить её – после начинают будто бы невзначай непроизвольно смещаться с дороги. Она слышит позади себя отдельные одобрительные крики. Некоторые игнийцы останавливаются, невольно опуская оружие и завороженно наблюдая за блистательным танцем. Отдельные возгласы позади сливаются воедино – в восторженный рев, в котором превалирует единство, в котором полыхает надежда.

И игнийцы объединяются позади неё, восстанавливая утраченные порядки. Продвигаются по оставленной кровавой просеке, наступая. Эскалонцы, напротив, отходят назад, отдельных солдат поджимает сзади их собственный строй. Меч Нитаэль на излёте перерубает кисть эскалонца – с диким воплем тот отшатывается назад, пытаясь прижать к груди хлещущий из жуткой раны кровавый фонтан и, оступившись, срывается в воду.

Она продолжает идти, оставляя позади большую часть игнийского строя. Теперь все эскалонцы сторонятся её, пятятся, отступают. Строй копейщиков не пускает отдельных пехотницев назад, но те панически вжимаются спинами в собственные ряды.
Сражение затормаживается. Возникает заминка. Подавляющее большинство вырвавшихся вперёд эскалонцев мертво, оставшиеся отчаянно жмутся назад – некоторые предпочитают вовсе спрыгивать в реку в тяжёлых доспехах, едва завидев приближающуюся к ним Нитаэль.

Чья-то тяжёлая рука опускается на плечо – не без труда останавливая машинально сорвавшийся было меч, девушка бросает быстрый взгляд назад. Позади неё стоит Гиллиан – его плащ напоминает мокрую тряпку, повязка на глазу побагровела от крови, тёмное пятно на боку стремительно расползается. Она видит игнийцев – теперь всего лишь в нескольких шагах позади, ощетинившись мечами и копьями, они приближаются.
– Что ты здесь делаешь, Нитаэль? – хрипло рычит одноглазый.

– Это всего лишь один человек! – эскалонский лай впереди.
Командный голос, звучный поставленный.
– Сражайтесь, собаки! НЕ ОТСТУПАТЬ!
Источником голоса оказывается чёрный офицер, позабывший как видно где-то свой шлем. Жёсткое сухое лицо, выступающие скулы и цепкий взгляд серых глаз – с ненавистью он исподлобья смотрит на Нитаэль и, расталкивая чёрный копейщиков, выходит вперёд.
– В АТАКУ! – орёт, поднимая к небу клинок. – ЖЕЛЕЗО ВНУТРИ!
– ЖЕЛЕЗО СНАРУЖИ! – отзывается не слишком стройный хор голосов.
И ряды копейщиков синхронно делают шаг.

Где-то в трущобах, 3 p.m.

Трущобы. Идентичные запутанные лабиринты, заброшенные дома, вездесущее вороньё, которое, кажется, уже давно и основательно сделалось главным и единственным населением Гримфолда.
Пустота, запустение и уныние.
Безнадёга, сочащаяся из-за каждого заколоченного окна или ржавой потускневшей под воздействием времени вывески.

Кажется, здесь можно бродить часами и ничего не найти.
Кажется, трущобы безграничны и необъятны.

Некогда Гримфолд был огромным преуспевающим городом, но теперь он – просто тень, обглоданный труп, на костях которого пируют потерявшие остатки страха и достоинства бесчисленные мерзкие падальщики.
Безрадостные железные небеса разражаются монотонным мелким дождём, выбивая рябь на поверхности собравшихся в выбоинах мостовой тёмных луж.
Охотники медленно скользят по безлюдным улицам, с каждой минутой всё сильнее убеждаясь в безнадёжности затеянного ими предприятия. Завывает уныло ветер, скрипит одинокая цепь – на потрескавшейся вывеске выцветшими буквами написано «Трактир Герцогиня».
Заведение ожидаемо мертво, как и десятки других, встреченных на пути несколько ранее.

Впереди, на перекрёстке, мелькает парочка псов. Тёмные линялые шкуры обтягивают выступающие ребра, рваные уши дрожат, морды и поджарые тела изобилуют лишь наполовину затянувшимися свежими шрамами. Едва заметив людей, стая срывается с места и моментально исчезает за поворотом.

Проводив их взглядом, Эмберли лениво скользит глазами по уже приевшимся фасадам двухэтажных домов и цепляется за кое-что необычное. Целые стекла, дымок, поднимающийся из трубы на крыше, аккуратное крыльцо и на удивление чистая отполированная подкова, прибитая на стену около входной двери. Снизу, на дощатой табличке довольно криво накарябано единственное слово «Кузнец».

В отличии от большинства остальных, этот домик определённо выглядит так, как будто в его обитателях по-прежнему ещё теплится жизнь.

Свард на секунду сжал губы в тонкую линию. Жертвоприношения?! Эти люди пали настолько низко, насколько это возможно. Подкармливать кровью соседей тварь, которая жрёт твоих детей. Сволочи. Первый уголь недоверия к местным был брошен в топку, но котёл ещё только начал наполняться паром.

- Позвольте, я помогу, мадам. Быть может вы подскажете, кто из горожан первым заговорил о жертвах. Мне бы хотелось знать имена этих преступников. - Вильгельм легко закинул арбалет за спину, и в три шага оказался рядом с пожилой горожанкой. И протянул руку, предлагая помощь до двери. Пахнуло нафталином, старостью и чем-то ещё. Быть может ослабевшими духами, которыми эта старуха прыснула этим утром. Или это воображение? В конце-концов, Свард молод, и от него не убудет задать ещё пару вопросов и потратить несколько минут. Да и какой бы не была чёрствой и обветренной головка сыра, но всё же внутри него ещё есть немного вкусной мякоти. Остаётся только надеяться, что он доберётся до ответов. Бриджет явно была не склонна давать простые ответы.

- Дом довольно большой. Должно быть тяжело в вашем почтенном возрасте следить за ним. Скажите, мэм, вы живёте одна? - первый вопрос. Самый простой. Отвлекающий, можно сказать. Пустой, порожний вопрос. Но с двойным дном. Если эта бабулька столь немощна, то ей непросто каждый день одевать своё вычурное платье.

Где-то там, у сердца охотника тикали часы. Времени совсем мало, быть может они ещё успеют спасти тех несчастных кого назначили в жертву тварям... Нет в лучшем случае они успеют лишь к самой развязке. Или ещё позднее, к пиршеству тварей. Но это не помешает ему изучить их. И быть, может устроить маленькую устрашающую акцию.

- Мэм. Вы упомянули старые времена. Быть может вы немного расскажете о них? Я слышал, что раньше Гримфолд был настоящим промышленным городом. Должно быть его лавки ломились от различного рода диковинок и технических новшеств. Ну, тогда, до войны. Должно быть у вас были какие-то любимые места для визитов. Вы позволите, мэм, я задам вам ещё несколько вопросов? О новом и старом времени. Я не отниму у вас много времени. - Вильгельм немного натянуто улыбнулся. Ему нужны ответы.

Секунды, проведенные Леди Элен во внутренней борьбе, казались Гюставу минутами. Не часами, настолько субъективное время не растягивается, если не верить в пролетающую в смертельной опасности перед глазами жизнь. Но страх того, что собрат (или сестра) по оружию не внемлет голосу разума, заставлял кровь бурлить, обостряя рефлексы до предела, тщательно расширенного тренировками Корпуса.

И видит Бог, Волкер никогда не хотел, чтобы источником этого нервного возбуждения был другой Охотник Корпуса. Хотя, справедливости ради, никогда не исключал такой возможности. Некоторые Охотники заходили слишком далеко, и, чтобы поймать их и посадить на скамью подсудимых, простых людей было мало. Корпус готовил людей, способных сражаться с монстрами. Хотя выражение "чтобы поймать монстра, нужно самому стать монстром" было бесконечно ложным, для поимки беглого Охотника нужны были бойцы, прошедшие подготовку Корпуса.

Но это были единичные случаи. Гораздо чаще превысившие даруемые королевской лицензией права Охотники не понимали, что совершили. Они теряли свою человечность, способность сопереживать тем, кого защищают, и сосредотачивались на Охоте, пока она не пожирала их душу. Со временем становится все легче и легче заменять боль при виде очередного разорванного чудовищем трупа полными гордости и ярости сопротивляющегося тьме человечества словами про устранение любой угрозы и про не имеющую значение цену, превращать жизни в сухие строчки доклада о результатах охоты.

Волкер видел нечто похожее на войне, как солдаты теряют способность чувствовать. Привязываться к человеку, зная, что он может в любой момент умереть, тяжело, а когда раз за разом проходишь через смерть близких, пусть и ставших таковыми за несколько месяцев, недель или даже дней человек, начинает казаться, что куда лучше отрешиться, чем опять и опять терпеть эту боль. Гюстав, хотя и не прятался в ставке, вопреки желанию родителей и настоянию знакомых и "друзей", видевших в нем трамплин для своей политической карьеры, все же был достаточно далек от обычных солдат, и даже среди офицеров близких знакомых у него было немного. Происхождение, которое в обычном мире заставляло людей виться вокруг него стаями, на поле боя создавало вокруг него какую-то ауру отчужденности.

Слепым, однако, его это не делало.

Смотря на Элен, на ее наградной крест, которым она так дорожила, он переживал целую гамму эмоций. Страх, что ситуация будет развиваться в худшем направлении, и придется поднять оружие против своего. Вызванную предполагаемым пониманием обстоятельств, которые заставили ее так реагировать, жалость, признанием которой он никогда бы не нанес Элен оскорбления. Сочувствие тому, как она старалась всеми силами защитить их от угрозы, которая была для них незрима, пусть и не столь страшна, как это казалось самой охотнице. И надежду, ту искру, за которую Гюстав всегда цеплялся в самые темные минуты. Надежду на то, что все еще не слишком поздно, и можно будет попытаться как-то сделать так, чтобы в следующий раз она не поднимала оружие против простых людей с намерением убить из подозрения.

Как - Волкер пока не знал. Нескольких минут знакомства слишком мало, чтобы понять, как приступить к изменению сложившихся в ходе непростой жизни принципов и идей.

Но попытаться он считал своим долгом.

Поэтому, он просто кивнул. Почувствовав себя виноватым немного. Из-за возраста, из-за уверенных слов в нем увидели более опытного. В то время как, вполне возможно, вся разница была лишь во взглядах. После чего повернул голову к старухе.

- Frau Бриджет, мы прибыли, чтобы очистить это место от нечисти. Я вижу, что слишком поздно, чтобы помочь многим. Но сожалениями и извинениями делу не поможешь.

Он оглянулся на труп. Потом перевел взгляд на дом.

- Что-то оберегает вас от вреда, но, если эта защита пропадет, Корпус в нашем лице приложит все усилия, чтобы защитить вас. Как и всех, кто будет нуждаться в защите. Но мы не стража, и в ночной дозор не ходим. Мы защищаем, нападая. Мы уничтожаем нечисть в ее гнездах. Вы можете нам помочь, рассказав о "Ней", о том, что случилось с этой несчастной Кэтрин, и об этих двух девочках в вашем доме.

— Прошу Вас. Просто Элиас. И "ты".

Возможно, у спутников успело сложиться впечатление, что лорд Норфолк из тех, кого и в постели величают графом. Пожалуй, когда речь о людях малознакомых, оно и к лучшему, однако, ситуация становилась заметно сложнее, когда намечалась работа в паре. Парадоксально, но в таких случаях этикет во многом необходим для того, чтобы, когда придёт время, от него отказаться. Нужно занять дистанцию, чтобы её сократить. Иначе, доверие теряет всякий смысл. Всё тепло и символизм моментов сближения разбивается о лёд условностей.

Элиас любил прогулки. В такие мгновения кажется, будто можешь разделить с кем-то своё впечатление, посмотреть на мир одними и теми же глазами. Узкие улочки трущоб, крошащаяся каменная кладка, полусгнившие деревянные крыши соединялись где-то в душе с тёплой даже сквозь два слоя кожи, рукой, с тихим девичьим дыханием...

Мир — отвратительное и жестокое место.
Но не сейчас и не здесь.

— Так же как разыскивали бы логово любой твари. Думаю за десять лет местные успели запомнить, куда именно уходит ночевать единственный в городе охотник.

Объяснил юноша таким тоном, словно коротко пересказывал содержание вчерашней оперы. "Читали ли Вы, прекрасная мисс, Гуго Виктуара и его чудесный роман Отреченные?" Работа всегда вселяет безмятежность. Разжимает тугой узел внутри.

Или, может быть, это была Эмбер.

— Есть ещё кое-что. Кромвель сказал, что Герман ненавидит Корпус. Поэтому нам лучше спрятать инсигнии. Легенда — мы свободные охотники, напарники, работаем вместе уже несколько лет. Прибыли в Гримфолд заслышав о бедственном положении местных. Вряд ли Герман точно знает, сколько охотников прибыли и кто их послал.

Первой реакцией Элен было вспыхнуть и наорать на идеалиста, посмевшего встать между ней и жертвой. Да как он посмел! Здесь поле боя, а не пансионат благородных девиц, где все раскланиваются со всеми и изъясняются только высоким штилем! В Гримфолде – как там, в горах: кругом враги, даже если некоторые из них скрываются под личиной обывателей! Нельзя остаться на территории противника не запятнанной сношениями сними! И даже если старуха сумела это сделать, ее смерть будет меньшим злом!
Девушка даже начала: - Да как вы…, - но своевременно прикусила язычок. Дело даже не в том, что выяснять отношения перед гражданскими или, тем паче, потенциальными противниками – верх глупости. Слова лорда Волкера напомнили, что она – не полноценный охотник, а всего лишь алхимик, чье основное дело варить зелья, а не носиться по миру в поисках врага. А вот благообразный собеседник ее – наверняка профессионал в своем деле, куда она, не спросясь, полезла. Значит ли это, что она как те солдаты, вернувшиеся телом домой, но душой оставшиеся в Кафиристане, что стреляли на любой резкий звук, убивая подчас невольно родных и друзей?

На краткий миг стрелок замерла, пока в голове устроили короткую пикировку Элен-алхимик и Элен-солдат:
- Лучше разругаться со своими, но сохранить им жизни!
- Убивая невинных, мы становимся не лучше чудищ…
- Где гарантия, что она не тварь!? И что призраки или вампиры, кто там эти девицы, не нападут на нас!?
- Никакой. Но Густав похож на опытного охотника, и знает повадки монстров лучше, чем мы с тобой…
- От пули, клыков или старости – старая перечница все равно скоро подохнет!
- Тогда убивать всех стариков? И детей вместе с матерями топить, потому что все равно они умрут?
- Лучше убить десяток невиновных, но спасти сотни! На войне не миндальничают!
- Нет… Решаю я. Мы не в армии, и теперь я всего лишь алхимик… Пускай другой ведет и решает, а я буду плыть по течению…

С искаженным, горьким лицом, полном смеси непонимания и раздражения, словно бы через силу преодолевая невидимый барьер, охотница скрюченными, как когти птицы, пальцами потянулась с висевшему на груди кресту. Почувствовав кожей прикосновение холодного металла, она задержала руку на секунду, а потом, резко отцепив награду, бросила ее в карман.
И тут же ее лицо разгладилось, сузившиеся в жестком прищуре глаза распахнулись, предавая лицу выражение некоторого наивного удивления. Даже державшие мушкет руки вцепились в него как-то неловко, словно непривычно. Дернувшись как от удара бича и чуть сгорбившись, она посмотрела снизу вверх на благородного мужчину расширившимися глазами, прежде почти стальными, а ныне словно поддернутыми пеленой тумана:
- И-извините, коллега. В-вы, наверное, правы. И всяко опытнее. Так что приказывайте, - она сглотнула, - Лучше любое единоначалие, чем полная самостоятельность всех и вся, - она повернулась к Вергаре, словно ища поддержки, - верно, лорд Эрнесто?

Эрнесто внимательно вглядывался в черты лица, мимику, и особенно глаза женщины. И - с некоторым разочарованием - отметил, что не видит там того, что ожидал бы увидеть. Не промелькнула во взгляде женщины сумрачная тень затаившегося хищника, не прозвучали, даже на краткий миг, оттенки властного голоса зверя. Быть может, создание ночи слишком искусно скрывалось? Быть может, быть может.

Вергара повернулся к Волкеру. Кажется, этот подтянутый, чопорный мужчина, выглядевший так, будто он не только вызубрил наизусть кодекс Корпуса, но сам же его и написал, не одобрял действий Эрнесто. Зандагарец не мог его винить, зачастую он, Вергара, сам бы затруднился объяснить, чем продиктованы иные его поступки. Но чутье редко его подводило, и в данный момент оно хранило молчание.
- Не думаю, - сообщил охотник коллеге тихо, вполголоса, - что она опасна. Во всяком случае, напрямую. По-моему, это самая обыкновенная старуха. Чокнутая, конечно, и с любопытной историей за плечами, но все-таки человек. Судя по всему, наши полномочия и статус ее не очень то впечатляют, может, стоит попробовать ей подыграть?

И именно в этот момент за дело взялась леди О'Ниалл. Отрывистые, резкие фразы, в которых звучали отголоски военных маршей. Опять какие-то невидимые дети, горящие глаза. И куда только подевался ее тихий, неуверенный голос с вечным заиканием?

Неприятности. Проблемы, неурядицы, невзгоды. Самое неприятное в неприятностях - они чертовски хорошо работают сообща, как слаженная команда, как затаившаяся в тумане стая волколаков. Какие то минуты назад вокруг были пустые улицы, но сейчас - изуродованный труп незнакомки, появление нового охотника, сумасшедшая старая ведьма и Элен О'Ниалл, которая не то страдала от галлюцинаций, не то находилась под искусно наведенным мороком. Каждый из этих пунктов заслуживал отдельного пристального рассмотрения, но разумеется, такой роскоши как возможность поступательного решения вопросов жизнь, даже в порядке исключения, предоставлять не собиралась.
Вот они, издержки отсутствия практических навыков охоты в коллективе. Сейчас, конечно, отличный момент чтобы устроить сцену, настоять на своем, выставить друг друга полными идиотами, начать препирательства, разбирательства и дебаты. Или же попробовать, просто попробовать наступить на горло своему эго и сыграть партию в этой увертюре, не пытаясь упрямо диссонировать с ансамблем либо во что бы то ни стало завладеть дирижерской палочкой.
Встретить несущийся навстречу снежный ком неприятностей сплоченной командой, черт побери.
И разумеется, коль скоро ты вознамерился изменить мир, начинать нужно с себя. Вергара едва заметно кротко вздохнул, и кивнул Элен. Пришло время заново учиться доверию.

Господа мужчины, вместо того, чтобы делать дело, занимались банальными переговорами, лишь самым касательным образом имеющими отношение к делу: и то, у этого новенького – Густава. Лорд Вергара был мягкоречив и весьма изящен в своих намеках, лорд Волкер – тверд и незыблем, как скала, и пытался даже вернуть разговор в изначальное русло. Хотя не стоит, наверное, так безапелляционно осуждать коллег: у них наверняка есть свои планы и идеи, которыми просто невозможно поделиться – они-то куда опытнее ее, всего лишь алхимика. Но все-таки, все-таки…
Всему мешало одно маленькое, но паскудное «но». Господа охотники не видели того, что видела она. Казалось бы, лишь на миг стоило моргнуть, скрыв глаза за стеной век, как две бледные тени рассеялись, словно их и не было. Те мертвые, которых она видела, так себя не вели. Вообще они в большинстве своем были весьма разговорчивы и активны: либо, как когда-то, изливали крошке-Элен душу, описывая выпавшие на их долю мучения, либо грозили карами земными и небесными, желая превратить ее в бифштекс с кровью. Но уж точно не стояли тихонечко какое-то время, а потом исчезали. А вот вампиры, понявшие, что их раскрыли, так повести себя вполне могли. И сейчас эти милые девочки, пока пожилая леди заговаривает зубы двум здоровым мужикам, крадутся к окнам ли, к выходам ли, чтобы подзакусить неосторожными охотниками.

- Молча-ать, - командирским тоном гаркнула Элен, - здесь вопросы задаю я! Вы или объясняете незамедлительно свет в ваших глазах, присутствие девочек, которых никто, кроме меня не видит, или я стреляю на поражение. Коллеги – выдвигайтесь вперед. Остерегайтесь атаки двух особей – они пропали из вида. И леди этой тоже. Бернард, не спать, контролировать тыл и стрелять по всему, что не мы.

Плевать, если старуха – гражданский. Плевать, если она сумасшедшая. Если она окажется невинной жертвой – лейтенант О'Ниалл ее жалеть не будет. Это допустимые потери: безопасность отряда прежде всего. А мирное население как страдает, так и будет страдать – такая у них доля.
Но если эта чертовка в черном человек и пособница своих зубастеньких внучек… Если она останется в живых после боя, то ей не поздоровится. Как-то на тропке в один из «непримиримых» кишлаков взвод Элен задержал чиновника из белых колониалов. Обыскали и узнали, что этот урод в седельных сумках вез пистоли и патроны фидайюнам. Ну ничего, накормили негодяя содержимым патронташей. И если первый он, давясь и бледнея, заглотил, то на втором посинел весь и преставился. Вот что-то подобное, с поправкой на местную специфику, конечно, можно провернуть с этой старой перечницей. А что вы хотите? Это война-с.