Голосование за ходы

Как только пострадавшей женщине вручили плетку, она преобразилась. С плачем и криком бросилась эта крестьянка к столбам. Она никогда в жизни никого не била, даже нашкодничавшего кота или другую животину. Но сейчас она стегала плетью спины привязанных до тех пор, пока ее не скрутили и всю зареванную не увели прочь двое крестьянских парней самого хмурого вида. Ее крики и стенания еще долго были слышны на площадке у дома старосты.

Дочь новоиспеченной вдовы неуверенно ударила плетью одного из штурмовиков и удалилась, вся погруженная в себя. Казалось, после пережитого ее ничто не заботит. Она шла, пошатываясь, и люди расступались, давая ей дорогу.

Солдаты и десятники били явно нехотя. Разве что Гамар от души отходил своих парней (не тронув, впрочем, пикинеров), приговаривая:
- Козлы драные! Развлечься захотелось, да? Бабу вам, значит? А нате вам бабу! Мне, сука, не жалко! - отобрать у Гамара плетку даже не пытались. В конце концов он сам отбросил ее в сторону, грязно выругался и занял свое место в строю. Штурмовики опасливо косились на него, но молчали. Знали, что десятника пока лучше не трогать.

Четверка привязанных стоически переносила удары от сослуживцев, но когда пришел черед крестьян, все изменилось. Местные били неумело, но со всей силы, не жалея никого, оставляя кровоточащие полосы на крепких спинах. Когда экзекуция закончилась и четверку отвязали, лекарь, до того молча наблюдавший со стороны, осмотрел их.
- Если промыть да перевязать, может, и выкарабкаются, - пожал плечами он. Лекарь в сотне был старый, сухопарый и очень опытный. звали его Имуи. Почему при несомненных лекарских талантах его сослали служить в такую глухомань никто не знал. Ходили слухи о каких-то его незаконных оборудках на прошлом месте службы, но лечил он хорошо, дело свое знал и пользовался в сотне уважением. Правда, к смерти он относился слишком уж легко.

Спины, исполосованные десятками ударов, выглядели жутко. Сплошное кровавое месиво, вызывающее даже у опытных солдат отвращение. Одно дело видеть раны в бою, совсем другое - смотреть на покалеченных товарищей в относительно мирное время. Многие в сотне роптали. Они понимали, что сотница, в общем-то, была в своем праве, но ее решение явно не пришлось по душе никому из солдат.

- Вот смеху-то будет, - тихоньо произнес один из щитоносцев, - ежели эти варвары уплывут, покуда мы до них доберемся.
- А еще смешнее, - поддержал кто-то из арбалетчиков, - если они вот прямо сейчас в эту деревню войдут, а мы тут такие красивые своих же бьем. Не утруждайте себя, господа варвары, мы за вас сами всё сделаем, - в строю засмеялись.

Однако наказание подошло к концу. Нужно было решить, что делать дальше. Варвары имели привычку уплывать или уходить из ограбленного города очень быстро, об этом знали все ветераны. И если сотня хотели их перехватить, действовать нужно было быстро.

В 40-х годах в Вирджинии быть отцом семейства означало нести ответственность за всех его членов. Мужчина был главой семьи и дамам еще не пришло в голову бороться за равноправие. Роли были четко распределены и всем понятны: мужчина работал, а женщина занималась домом и детьми. Это было привычно и не вызывало никаких вопросов. Да и разве можно было иначе? Любой американец в то время даже не сомневался в правильности подобного положения вещей.

Вот и отец Майкла, мистер Джонатан Статтсон, работавший помощником судьи в Линчберге, успешно справлялся с отведенной ему ролью. Он мог прокормить семью, был добрым христианином и примерным мужем для горячо любимой им Сьюзен Статтсон, урожденной Джефферсон. Джонатан женился поздно, в целых тридцать лет, а в жены взял совсем юную девятнадцатилетнюю девушку. Впрочем, в то время это не казалось странным никому - обеспеченный и состоявшийся мужчина женится на девушке из небогатой, но хорошей семьи... здесь не было ничего необычного. Правда, ходили слухи о связи этой пары еще до свадьбы, но такие сплетни почти всегда распускают те, кому нечем заняться, кроме выдумывания разных непристойных глупостей.

Майкл родился в небольшом доме на самой окраине Линчберга. Дом этот был старый, с протекающей крышей и давно уже требовал хорошенького ремонта, но у семьи не было на это денег: расходы семьи постоянно грозили превысить доход. Куда уходили деньги, может спросить иной внимательный читатель? Ведь Джонатан Статтсон был помощником городского судьи, а это немалый доход, связи, престиж... Пускай это пока останется загадкой, тем более, что и жене, и детям этого уважаемого человека это тоже было неизвестно.

Майкл рос в окружении заботы и внимания, но не со стороны матери: ей было недосуг заниматься ребенком, ведь в городе так часто проводили званые вечера, а ей, совсем еще юной девушке, так хотелось там побывать! Поэтому Майклом занималась бабушка, миссис Эмилия Джефферсон. Это была невысокая женщина с крепко собранными в пучок волосами и таким выражением лица, будто ей прямо под нос положили нечто невероятно мерзкое. Это выражение, впрочем, исчезало, когда она возилась с внуком. Эмилия любила детей вообще, но своего внука - больше всех. Когда через два года после рождения Майкла на свет появились сразу две его сестры: Сюзанна и Моника, бабушка переключилась на них, однако и первенцу старалась уделять максимум внимания.

Именно бабушка, тайком от родителей, которые целыми днями пропадали где-то, учила мальчика читать и писать, она дарила ему игрушки и сладости, водила в церковь и рассказывала сказки. Эмилия была умной женщиной. В свое время она даже увлекалась философией. Но для Майкла главным было то, что она знала огромное количество сказок и легенд, которые умела рассказывать так, что хотелось затаить дыхание и слушать, слушать, слушать.

Первые семь лет своей жизни мальчик почти не видел родителей. Отец работал и только вечерами приходил домой, уставший и почти всегда не в духе, а мать то пропадала у подруг, то ездила куда-то к океану, где жила ее тетя.

Зато мальчику никогда не запрещали играть на улице, а ведь там было столько всего интересного! Другие дети, огромные лужи, каждая размером с небольшое море, всадники, фыркающие лошади, которых можно было кормить яблоками и добрые соседи, угощающие мелюзгу разной вкуснятиной. Это было хорошее детство для маленького Майкла.

Родится в семье тсалага* - значит, нести ответственность от самого рождения. Ответственность за каждый свой поступок. Перед собой, перед предками, перед родителями и соплеменниками. Быть достойным. Быть отважным. Быть послушным.

Отцом Шанкэ был Увейти. Достойный во всех отношениях, но неудачливый человек, работавший на Сэма Уоткинса - крестившегося тсалага, владеющего крупной плантацией в Джорджии и каким-то чудом не переселенного на запад, в Оклахому. Мать Шанкэ, говорили, была дочерью шамана и могла общаться с духами. Ее откровенно побаивались даже соплеменники. Даже Увейти, ее муж, относился к ней с опаской, хотя и любил всем сердцем. Звали ее Винона и именно она была человеком, рядом с которым прошли самые юные годы Шанкэ. Она не отходила от первенца ни на шаг, пела ему песни и кормила. Она делала всё, чтобы Шанкэ ни в чем не нуждался. Откровенно говоря, она баловала мальчика, но стоило Увейти заиинуться об этом, как Винона сверкала большими глазами и шипела что-то - отец сразу же испуганно отступал.

Так прошли первые три года жизни юного чероки, но потом он почти не помнил их. В 1846 году Уоткинс разорился и семья Шанкэ переехала в Вирджинию, где, по слухам, можно было найти работу. Такое переселение было незаконно и уже через год к ним пришли белые люди. Злые и сердитые люди. Они ругались на отца и на маму, они размахивали какой-то бумагой с надписями на непонятном языке. Но Увейти как-то всё утряс. Он всунул в толстую ладонь белокожего какие-то зеленоватые бумажки и тот ушел, бормоча что-то себе под нос.

Жили они в небольшой лачуге у реки около Линчберга - довольно крупного города, где жило много белых и черных. Чужих. Они все, даже самые добрые из них, которых было крайне мало, были чужими. От них как будто исходил какой-то странный неприятный запах. Шанкэ с детства впитывал истории матери про то, как белые люди приплыли из-за Большой Воды. Как изгнали они предков Шанкэ с их земель и сами заняли их. Как убивали людей из других племен просто за то, что те посмели охотиться на землях, захваченных бледнолицыми дьяволами. Винона ненавидела белых всей душой. Ее отец, дед Шанкэ, погиб в стычке с белыми, когда ей было десять и она не простила этого.

У реки, где жила семья, было много других лачуг. В основном жили в них чернокожие, но порой попадались и белые, но не такие, как в городе (для Шанкэ было открытием, что бледнолицые тоже различаются между собой, как, например, тсалага и ходинонхсони**), говорящие на других языках, в поношенной и грязной одежде. Индейского мальчика принимали в игры дети - они не знали про расовую вражду, как не знал и Шанкэ. Они были совсем малы, любили купаться в речке, играть в мяч и целыми днями могли пропадать в соседнем леске, собирая ягоды или наблюдая за белками, живущими там.

Мать называла других детей "детьми змей". Маленький Шанкэ не понимал, почему, ведь другие дети вовсе не были похожи на мерзких ползучих тварей. Они были приветливы, хотя и грубы порой. Индейский мальчик плохо говорил по-английски, но среди детей негров и мигрантов со всей Европы это не имело значения.

Вечерами отец рассказывал сыну про мир за пределами маленького поселка. Говорил про огромные равнины на западе, про суровые северные леса, про диких животных, обитающих на всем континенте (отец Шанкэ был слегка образован и даже умел грамотно писать по-английски, чем очень гордился). А мать пугала мальчика рассказами про духов. Это было страшно, слышать о том, что дух может вселиться в человека и заставить его делать ужасные вещи. С другой стороны, были и добрые духи, помогающие смертным и мама обещала Шанкэ научить призывать их, если он будет вести себя хорошо и достойно.

Увейти устроился работать на паром. Платили скудно, но на жизнь хватало. Это была простая работа, не требующая никакой квалификации и Увейти работал так целых два года, пока в один морозный вечер в декабре 1849 года на его паром не сели два выпивших горожанина из Линчберга. К несчастью, у одного из них оказался нож, на который, как потом утверждали эти мужчины, индеец-паромщик вдруг бросился. Суд оправдал обоих.

Семье даже не дали проститься с телом. И тогда, холодной зимней ночью, Шанкэ впервые увидел духов. Окуривая травами их лачугу, Винона ходила кругами по ней, а затем пустилась в пляс. Это был страшный танец, с рваными, прерывистыми движениями, с прыжками до потолка и резкими выкриками. Женщина хрипела и бормотала какие-то заклятия, а маленький мальчик, забившийся в дальний угол, не мог оторвать глаз от действа. А потом Шанкэ услышал (или ему только показалось?) одно-единственное слово прямо у себя над ухом, сказанное сухо и твердо: "Убей".

Ему было шесть лет и мир духов впервые заговорил с ним.

Маленькая Сэнди, родившаяся жаркой весной 1844 года, была первенцем. Ее родители, жившие в то время на севере Техаса, были обычной и ничем не выделяющейся, но счастливой семьей: отец, Альфред, работал на ферме одного из местных торговцев скотом, а мать занималась домашними делами. Родители были молоды - отцу едва минуло двадцать, а матери не было и девятнадцати, когда маленькая Сэнди издала вой первый вопль, обозначая свое появление на свет.

В 1845 году Техас присоединился к США, а через год грянула война с Мексикой, этим извечным врагом свободного Техаса. Война была победоносной для США, но не для семьи Сэнди. Ее отец, ушедший добровольцем в армию, больше не вернулся. Говорили, что он был убит в одной из стычек с мексиканцами, но никто не знал наверняка и даже через многие годы его судьба осталась неизвестной для единственного ребенка. Одна из многих жертв войны, не первая и не последняя, ничем не лучше, чем другие... и ничем не хуже.

Матушка Сэнди была красивой и неглупой женщиной. Звали ее Рэйчел и происходила она из семьи средней руки фермеров, приехавших в Америку лет сто назад. Она получила неплохое образование от своих родителей, хотя скорее образование религиозное, нежели научное. Рэйчел была ревностной лютеранкой, очень набожной и начисто лишенной сомнений в истинности Святого Письма. Но для маленькой Сэнди это пока не имело значения. Для нее была просто мама, большая, теплая и очень, очень ласковая.

А потом появился другой папа. Был он, как казалось Сэнди, огромного роста, со смешно торчащими усищами и колючей рыжей бородой. Звали его Джейкоб Торренс и был он офицером армии Соединенных Штатов. Однажды, возвращаясь к своей части, от которой он по какой-то причине отстал, Джейкоб заметил около колодца очень красивую девушку с ребенком на руках. Мужчина заговорил с ней и к своему удивлению обнаружил, что девушка не только красива, но и умна, да и к тому же набожна, что для потомка англиканского священника было скорее достоинством.

А потом была свадьба. Сэнди запомнила это: на уровне радостных эмоций, неясных образов веселящихся людей. Но ярче всего - счастливое лицо мамы. Да, Рэйчел действительно была счастлива, просто потому, что появился человек, который мог обеспечить и ее, и ее ребенка. Любила ли она Джейкоба? Об этом было трудно судить и она, наверное, сама не раз задавалась этим вопросом. Да это и не имело значения.

Джейкоб перевез свою новую семью к себе, на небольшую табачную плантацию в десяти милях восточнее городка Ньюпорт-Ньюс-Пойнт в Вирджинии. Плантация казалась маленькой Сэнди огромным и поначалу даже пугающим местом. Здесь всё было чужим и непонятным, а еще здесь были негры*. Чернокожих людей ей видеть не доводилось - в Техасе их в то время было еще не так много. На плантации же чернокожие составляли большинство населения. Собственно, белых людей тут было всего пятеро: Сэнди, ее мама, Джейкоб и двое смотрителей, Старый Джо и Питт Уолкер. Первый был действительно стар и знал множество баек (хотя и непонятных для маленькой девочки, но рассказываемых с такими непераваемыми интонациями, что Сэнди просто покатывалась со смеху, слушая их), а второй был юн, тощ и занимался больше лошадьми, чем неграми.

Большую часть времени девочка проводила с Нэнси - так звали ее чернокожую няньку. Это была дородная, но не лишенная грации женщина, с толстыми губами и огромными темными глазами. Ее лицо, казалось, постоянно улыбается и Сэнди ни разу не видела ее грустной. Она много болтала, часто хохотала и говорила с очень смешным акцентом, пришлепывая губами. А еще она умела читать, поэтому вечера для Сэнди проходили в слушании историй про благородных принцев и прекрасных принцесс, про злых драконов, про фей и волшебников. Нэнси любила "маленькую хозяйку", как называли Сэнди все чернокожие. А девочка очень долго не могла понять, почему она - хозяйка? Чем она владеет? Но для этих вопросов время еще не пришло.

Отец, несомненно, любил ее. Хотя она и не была родной для Джейкоба, он никогда не показывал этого. Отцом он был строгим, но честным и справедливым. Нашкодничала - будьте добры, юная леди, получить по попе отцовской ладонью. Выучили новый стишок или песенку - получите сладкое яблоко или пирожок. И это было справедливо.

А вот чернокожих Джейкоб недолюбливал. Это не была ненависть или злоба, о нет. Он просто относился к ним, как к людям низшего сорта или даже не людям вовсе, а говорящей скотине. будучи в хорошем расположении духа, этот мужчина мог даже угостить негра выпивкой или отпустить на целый день в городок, дав пару центов. Но когда настроение у мистера Торренса пропадало, чернокожие старались скрыться с его глаз долой как можно быстрее, потому что был он горяч, силен и очень метко попадал тростью по самым больным местам.

- Нигеры должны знать порядок, - говаривал отец семейства, сидя у камина в гостиной их большого дома, - Им нельзя давать слабину. Их можно и нужно поощрять за хороший труд. Им можно доверять некоторые дела. Чёрт возьми ("Джейкоб!" - восклицала в этот момент мама Сэнди, потому что девочка была тут же, играла на полу с куклами)... прости, дорогая, я просто хотел сказать, что некоторым черным можно доверить даже уборку в доме, зная, что они ничего не украдут... но в остальном нельзя проявлять слабость.

Мама была совершенно иного мнения. Она скорее жалела негров и частенько носила им в жару кувшины с водой, чтобы могли они утолить жажду. Ее муж не одобрял такого поведения, но и не запрещал ей ничего. Хочет якшаться с черномазыми - ее дело.

Когда Сэнди было три года, ее мама родила для нее братиков: Джеймса и Томаса. Были они близнецы и Сэнди совершенно их не различала. А еще оба походили на Джейкоба, хотя волосы у них были скорее темно-русые, чем рыжие.

Так прошли первые семь лет ее жизни. Она пока что была совсем маленькой и даже не понимала, насколько е жизнь была легкой и простой. Сэнди просто жила - и этого ей было достаточно.

Соединенные Штаты, которые начали свое существование с Войны за Независимость, всегда должны были уделять достаточное внимание армии... но не уделяли. Мирная жизнь расслабляла, притупляла воинственность, заставляла думать, что в цивилизованном обществе войны между белыми людьми невозможны (во всяком случае на американском континенте). Мелкие стычки с индейцами или мексиканцами не в счет. После войны 1812-го года* боевой пыл американцев, кажется, совсем угас и даже бывшие военные теперь почивали на лаврах, занимались сельским хозяйством или торговлей, даже не помышляя о военной службе.

Однако для семьи Фицджеральдов всё было наоборот. Прадед Роберта сражался вместе с Вашингтоном - он не был профессиональным военным, но сумел сделать карьеру офицера в Континентальной армии. После окончания войны, он отошел на покой, но своего сына послал в армию, где тот застрял в звании майора. Оба они, отец и сын, принимали участие в Войне 1812-го года, где даже были отмечены несколькими наградами.

Отец Роберта, родившийся в 1820-м году, пошел по стопам предков. Он поступил в Вест-Пойнт и даже закончил его (тридцать вторым из пятидесяти курсантов - не первым на курсе, но и не последним), а затем был отправлен на восточную границу гонять индейцев. Юношей он был видным и вскоре нашел себе жену, Катарину Стокворт, которую и привез домой, в Вирджинию, в имение Фицджеральдов. Юная девушка сразу не понравилась его отцу: была она, по его мнению, чересчур изнежена и ни на что не годна. В доме, где царила почти армейская дисциплина этой юной девушке было сложно ужиться.

Всё изменилось, когда в 1841-м году она родила сына. Назвали его Питер, в честь прадеда и был это крепкий, здоровый мальчик. А через два года родился второй сын - Роберт. Мальчики были похожи на своих предков, но если Питер пошел в деда, то Роберт в отца. Казалось, что крови Стоквортов в них совсем не было, хотя дедушка и бабушка по маминой линии, приезжающие время от времени в поместье, баловали их и нянчились, ничуть не смущаясь этого.

В 1846-м году отец Роберта ушел на войну с Мексикой. Война была победоносной, но для семейства Фицджеральдов не принесла ничего хорошего: отца ранили и множество средств ушло на его лечение по возвращении. Оказалось, это была только первая неприятность: вскоре заболела и скончалась бабушка Роберта, а спустя полгода умер и отец. Семейство начало беднеть. Государственного пособия едва хватало, чтобы сводить концы с концами, а дедушка, майор в отставке, заниматься сельским хозяйством отказывался наотрез.

Дед теперь был главным в доме. Сухопарый, загорелый, со сморщенным суровым лицом, Эдуард Джон Фицджеральд был настоящим ужасом индейцев, британцев и всех прочих врагов Союза. Во всяком случае, из его рассказов можно было сделать один правильный вывод: если бы не он, Штаты давно были бы захвачены краснокожими дикарями или красномундирными чаехлебами.

Однако же внуков он любил, хотя и была то странная любовь отставного военного. Он купил каждому из детей коробку с оловянными солдатиками и бравые полки в треуголках часто маршировали по полу гостиной, вызывая негодование старой экономки, которой приходилось обходить разыгрывавшееся сражение под стенкой, подбирая юбки. Дедушка Эдуард знал множество военных баек и умел, кажется, всё: ездить верхом, работать по дереву (столярное ремесло было его страстью), танцевать и даже играть на банджо. Порой, когда он был в хорошем расположении духа, семейство устраивало музыкальные вечера: Катарина играла на клавесине, а дед подыгрывал на банджо и распевал старые песни со своей молодости.

Мать мальчиков была женщиной худощавой, невысокой, с большими светлыми глазами. Она была нежна и добра, всегда заботилась о детях и помогала им во всем, как могла. Ее отношение к ним так резко контрастировала с дедушкиным, что сбивало мальчишек с толку. Катарина Фицджеральд не ладила с их дедушкой, искренне считая его грубым солдафоном, он же, называя Катарину "неженкой", был не менее искренен в своих чувствах. Единственное, в чем сходились эти двое - любовь к детям и внукам.

Семья Фицджеральдов жила уединенно. На несколько миль вокруг не было ни единой живой души (в 40-х годах такие места еще попадались в Вирджинии), а к ближайшему крупному селению нужно было ехать не меньше пяти часов. Не удивительно, что с другими детьми Роберт и Питер почти не виделись и о мире за пределами поместья знали мало.

Так прошли первые 7 лет жизни Роберта: в строгости со стороны деда и в любви со стороны мамы. Питер, как старший, больше времени проводил с дедом, слушая его рассказы, Робертом же больше занималась мать. На свой седьмой день рождения Роберт получил королевский подарок: настоящую маленькую саблю в ножнах. Дедушка привез ее из ближайшего городка и вручил внуку с такой гордостью в глазах, какой Роберт еще не видел. Это была серьезная конкуренция игрушечному пистолету Питера и мальчик радовался, как никогда прежде,

- Надеюсь, здесь есть горячая вода, - пробурчал Грегор, переступая порог. Ему хотелось помыться, а потом - завалиться в кресло у камина с хорошей выпивкой и долго глядеть в огонь... - И надеюсь, что здесь найдется камин.

Старый дом ему понравился. Он был выполнен в строгом стиле, без всяких новомодных изысков и чем-то напоминал Грегору детство - тогда строили так же хорошо. Это современные архитекторы проедают свой хлеб зря, раньше строили на совесть. А еще старику было интересно увидеть свою комнату. И почему она на первом этаже, спрашивается? Соседи сверху явно ведь будут шуметь, стучать каблуками по полу, громко слушать музыку и ему, Грегору, придется тащить свой старческий зад наверх и громко ругаться с ними, требуя тишины. Правда, рядом была кухня, а это, как учила армейская жизнь, всегда огромный плюс. Оставалось надеяться, что в меню не будет печенки, языка, слишком прожаренной картошки, недожаренной картошки, бургеров, стейков, соленых огурцов, чипсов, хаггиса, лука, лимонов, рыбы и любых морепродуктов, слишком острых соусов, кока-колы, свинины, баранины, салатов без мяса, желе, суфле, сосисок, риса, свеклы, шпината, тыквы, оливок, мёда, перцев, яблок, шампиньонов, творога и баклажанов - всё это Карлайл терпеть не мог, хотя в целом был всеяден.

Руритания расположена в приальпийском районе. Север страны - равнинный, тогда как юг лежит непосредственно в Альпах. На севере герцогство граничит с Германией, на востоке с Австрией, на западе с Францией, на юге, через Альпы, с Италией и Швейцарией (хотя географически это и затруднительно). Общая площадь страны - 2,7 тыс. км². Выходов к морю у Руритании нет, но есть множество небольших рек и озер.

Национальный и религиозный вопрос

Население Руритании составляет около 400 тыс. человек и делится на две неравные группы: большинство немецкоязычных руританцев и меньшинство славяноязычных гетов. Оба этих народа - преимущественно католики. Руританская епархия - прямого подчинения, т.е. Епископ Руританский подчинен непосредственно Папе Римскому, минуя архиепископов и кардиналов.
На протяжении столетий геты считались в Руритании людьми второго сорта. И хотя до жесткой дискриминации дело никогда не доходило, этот стереотип до сих пор сохраняется в народной памяти.

Экономика

Основу экономики герцогства составляют три отрасли: сельское хозяйство (в нем занято большинство населения), добыча угля (в Руритании находится один из самых больших угольных бассейнов Европы) и промышленное производство. Именно добыча угля спровоцировала быстрый экономический рост герцогства в 20-е годы и рост промышленности, поэтому сегодня большинство жителей Вандау (столицы герцогства и самого крупного города) работают на сталеплавильных и машиностроительных заводах. Развито молочное скотоводство на альпийских лугах.

История

Первые упоминания о населении современной Руритании можно найти в трудах древнеримских историков. В первых веках нашей эры местные германские племена вели активную борьбу против римлян, а в начале V-го века вытеснили их с территории современной страны.
В Средние века Руритания была графством, а позже герцогством в составе Священной Римской империи германской нации. Герцоги Вюртемберг-Руританские принимали участие в Крестовых походах, а также в большинстве войн, которые вели немцы с французами.
Реформация прошла для страны практически незаметно, а боевые действия Тридцатилетней войны не затронули Руританию.
Во время Наполеоновских войн правители Руритании воевали на стороне Франции, что обусловило их фактическую самостоятельность как во время войн, так и после них.
Лавирование между Пруссией и Австрией во время войны 1866 года, а позже - между Бисмарком и Наполеоном ІІІ позволило герцогству сохранить свою независимость.
Однако перед началом Великой войны* как Германия так и Австро-Венгрия поставили перед герцогством вопрос о выступлении на стороне Центральных держав. Руритания, опасающаяся включения в Германскую империю и имеющая тесные торговые связи с Францией, оказалась в крайне тяжелом положении, однако была вынуждена предоставить свои промышленные мощности немцам, а Руританский Легион (численностью 3,5 тыс. чел.) принимал участие в боях на Восточном фронте. Руританские войска отлично проявляли себя до 1916 года, когда Легион был фактически полностью уничтожен и потерял около 1,5 тыс убитыми и ранеными и не менее 2 тыс - пленными. Кроме того, часть пленных позже скончались от болезней, а часть пропала без вести в ходе русской гражданской войны.
Эта национальная катастрофа вынудила правительство Руритании пойти на секретные переговоры с Антантой. Таки образом, во время Стодневного наступления Антанты, руританское ополчение атаковало и пленило несколько отступавших по территории герцогства немецких частей, чем способствовало подрыву вражеской линии фронта.
По итогам Версальской конференции территория Руритании не претерпела изменений, а репарации были заменены торговыми привилегиями для Франции. Остатки Руританского Легиона окончили возвращение на родину всего несколько лет назад.
*так до 1939-го называли Первую мировую

Луи метнулся куда-то вбок и вернулся с маленькой книжицей в кожаном переплете, которую и вручил Томасу.

- Вот, господин профессор, ваши записи за последние полгода.

Раскрыв книжку, учитель увидел написанное чернилами оглавление - "Дневник Томаса из Дью, профессора философии Академии Его Величества Людовика". Написано было его почерком. Чуть ниже была проставлена дата: "1. м.Л. 1732"

"Сегодня, в первый день первого месяца нового, года, я, профессор Томас из Дью решил начать дневник, дабы оставить память о себе, а также для описания тех событий, которые имели место быть в нашем славном королевстве и сопредельных странах".

Дальше шли несколько десятков страниц, исписанные сверху донизу, но где-то спустя треть всего объема книжицы записи прекращались.

- Есть еще записи коллегии профессоров, если вам это нужно. Хотя в целом за последнюю неделю ничего особо важного не произошло, - сказал Луи, стоя у края кровати, - Или вас волнуют какие-то конкретные вопросы, господин профессор?

Аресовы дела

Хотелось бы предупредить игроков - абстрагируемся от реалий классической (античной) Греции. Доспехи и оружие времен Троянской войны существенно отличались от всем хорошо известных античных. Про правильные фаланги тоже забываем. А еще у нас Бронзовый век, так что железа на персонажах нет.

Обычные воины ахейского войска:


А это уже предводители:


Классная реконструкция доспеха той эпохи:


Большинство воинов идет в бой без доспехов, полагаясь разве что на крепкий щит да удачу. Иногда используют кожаные доспехи, но не слишком часто. Популярностью пользуются шлем из клыков дикого кабана. Металлическую защиту могут обеспечить себе только самые богатые и знатные. Получить доспехи убитого врага считается достижением, а захватить тело вражеского героя - подвигом. Поэтому над телами павших царей и полководцев часто разворачиваются куда более жестокие битвы, чем на всем остальном поле.

Шлем из клыков дикого кабана.



В обеих враждующих лагерях есть колесницы. Большинство героев идет в бой именно на них. Колесницы легкие, в них запрягают одну или две лошади, а в самой колеснице помещаются два человека, один из которых ею же и управляет. Предназначены колесницы либо для боя на расстоянии броска копья, либо для того, чтобы подвезти воина в тяжелых доспехах к врагу, дать ему сойтись врукопашную, а потом, если получится, увезти обратно к своим. Также их используют для преследования уже разбитого противника.



Кавалерии как таковой нет, поскольку ни седла, ни стремян еще не знают. Лошадей в армии используют исключительно как тягловую силу для колесниц. Все слышали рассказы об амазонках из далекой Скифии, которые, говорят, ездят на лошадях верхом, но... это всего лишь россказни, правда?

Вождям и героям не пристало убивать друг друга просто так, поэтому на войне есть строгие правила, нарушение которых карается богами. Так, осажденный город нельзя морить голодом, нападать на врага ночью тоже запрещено, как и бить врага в спину в личном поединке. Множество есть таких правил, но не всегда благородные мужи считают нужным им следовать, несмотря на угрозы оракулов и страх перед богами.

Военно-историческая миниатюра по теме.

В голове Станислава упорно играла "You`re in thе аrmy now", пока он шел к выходу из военкомата. Боялся? Да нет, не особо. Не осознал еще, куда попал и не понимал до конца, что ждет его впереди. Знал только, что воевать будет за правое дело, за Кислев и кислевскую нацию. А еще юноша радовался очень, что приняли его в армию, ведь действительно боялся отказа и того, как потом придется смотреть в глаза товарищами, бормоча оправдания и пряча глаза.

Три дня - а потом война поглотит его, переварит и выплюнет. Три дня до войны. Лично, его, Стаса, войны, которая будет, как он думал, существенно отличаться от всех других войн. Младзиевский шагал по грязной улице до остановки автобусов, думая о своем.

А потом - прощание с товарищами в общаге, гулянка на всю ночь, о которой Стас не просил. Он был пьян и помнил все крайне смутно. Какая-то девушка и поцелуи в углу комнаты, потом кровать и снова девичье лицо, которое юноша потом никак не мог вспомнить. Кто это был? Наверное, случайная и наверняка тоже пьяная в хлам студентка, раскрепощенная от алкоголя... На следующее утро юноша сообщил матери по телефону о своем решении. Плач, слёзы. Но мама не отговаривала - просто сказала, что будет очень волноваться и попросила почаще выходить на связь. Стас обещал.

Последние дни перед войной... забрал документы из университета. "Да пошли вы все"... - высказал декану всё, что думал о нем, его факультете и политических взглядах (декан поддерживал лоялистов). Поел в студенческой столовке, разговорился с каким-то парнем в военной форме - тот тоже отправлялся воевать, прямо с военной кафедры. Как его звали... Дима или Саша? Не суть важно. Хороший парень.

Прикупил пару банок консервов и мобилку-кирпич, чтобы на связи быть и зарядки не требовала неделями. Еще взял в аптеке бинт и жгут - на всякий случай. Часть денег отослал матери (ему всё равно они были уже не нужны), совсем немного оставил себе.

Последний раз прогулялся по Кислеву. Город замер в предвкушении грядущей схватки. Здесь пахло гарью, а разгромленные центральные улицы напоминали о недавних событиях. Патрули в полувоенной форме. Стаса пару раз останавливали, чем-то его лицо не нравилось стражам порядка. На второй раз в патруле оказался один из бывших подчиненных и Стас долго беседовал с ним, кушая купленный неподалеку пирожок с мясом.

А потом - явка на сборы в Майоровке. На страже революции, как шутил Стас про своё решение пойти добровольцем. Начало войны.

Прошло почти две недели после приземления. Жаркая погода приводила к тому, что даже стойкие к такому климату местные предпочитали прятаться по домам, не высовываясь наружу без особой надобности. Тем, кто работал в поле (поля находились за городом, выращивали там самые разные овощи) сочувствовали. Женщины и девушки носили им воду, которую брали из близлежащей реки и фрукты, дабы те могли утолить жажду.

Землян, куда бы они не пошли, всюду сопровождала небольшая толпа - в основном детишек и тех, кто по какой-то причине не работал. Впрочем, туваки держались на расстоянии и особых проблем не доставляли, в отличие от Гита. Старик, несмотря на возраст, оказался очень выносливым и таскал землян по всему поселению, показывая интересные, на его взгляд, вещи. И если местный храм (построенный из камня, причем весьма профессионально, в отличие от обычных жилищ из дерева), стены которого изнутри были расписаны сценами охоты, танцев и каких-то других, непонятных для людей действий, оказался довольно интересным, то что такого занимательного нашел Гит в покосившейся стене своего дома так и осталось для пришельцев загадкой.

За пределы поселения землян не пускали. Как только они пытались уйти за пределы Сокука (так называлось поселение, хотя неясно было, это собственное имя или поселение вообще), им преграждали путь и начинали наперебой рассказывать, что уходить им нельзя, разве что вместе с охотниками, да и то это очень опасно и вообще таких дорогих гостей мы ни за что не отпустим, нет-нет, даже не надейтесь. Ночью жилище, где ночевали люди, охраняли несколько крепких парней - очевидно, местные вожди боялись, что такие дорогие их сердцу хиоиту покинут гостеприимных туваки. Создавалось впечатление, что местным от землян чего-то надо, но что именно - никто не говорил.

Чем дольше земляне жили среди туваки, тем с большим почтением те относились к пришельцам. Им приносили фрукты и овощи (некоторые из них есть было невозможно, человеческий организм их просто не принимал), подарили каждому кусок ярко-красной ткани, в который следовало, очевидно, замотаться, а Чейзу преподнесли длинный нож в кожаных ножнах - причем нож медный. Нигде в поселении кузницы не было, так что это, очевидно, был привозной и очень дорогой товар.