Голосование за ходы

Всю волю потребовалось собрать в кулак Цзинь Жолань, чтобы не отвлечься на то, что сзади происходило, на то, какие тревожные вещи говорил господин Цзоу. Другие увещевали его оставить лук, не искать смерти прежде, чем она сама их найдёт. И господин Цзоу послушает, обязательно послушает, и всё будет хорошо, — обещала сама себе Жолань, пока стежок за стежком накладывала. Вдох, выдох, унять дрожащие пальцы, стежок. Вдох, выдох... стежок.
И едва закончила, едва перекусила нитку она — всё завертелось страшным водоворотом.
Щёлк. Свист тонкий. Рухнуло тело на землю. Выпала игла из пальцев в дорожную пыль.
Резко обернулась Цзинь Жолань — и только успела увидеть, как роняет господин Рохо господина Цзоу со всего размаху на камни.
Сама не заметила, как вскочила на ноги, как метнулась к гиганту. Стукнула, куда дотянулась, вымещая с головой захлестнувшую ярость. Стукнула ещё раз. Замолотила кулаками по необъятному животу.
— Злобный тупой сяоянмин! Головозадый бинфэн! Куй безрогий!!! — выкрикивала Цзинь Жолань, себя не помня, срываясь на визг, все самые обидные ругательства, которые приходили в помутившуюся голову.
Но тут подскочил к повергнутому господину Цзоу жуткий господин Тецумори, и в ужасе от того, что он сотворить собрался, Жолань завизжала уже так, что уши заложило.
Оттолкнула от себя господина Рохо — точнее, сама от него оттолкнулась — и бросилась, чтобы бородатому самураю помешать: схватить его за рукав, дёрнуть, отвести руку от беззащитного господина Цзоу. Пусть лучше её прирежет!

Такой неуклюжий и уязвимый на вид дирижабль оказался слишком твёрдым — даже исключительно острые лисьи зубы едва его оцарапали — и слишком покатым: Тэру показалось, что она медленно, но верно съезжает по нему вниз. Всё это было до того неприятно и обидно, что лиса явственно ощутила, как начинает выходить из себя.

Через мгновение на месте липнущего к обшивке мохнатого шнурка громоздилось девятихвостое чудовище, крепко вцепившись в эту самую обшивку острыми когтями всех четырёх лап. Не теряя времени зря, лиса потянулась мордой туда, где зиял след от меткого попадания Тэншина. Ухватилась зубами за край образовавшейся дыры и постаралась рвануть как следует, чтобы нанесённый урон сделался совсем уже непоправимым.
И сразу после этого, опять же не мешкая, чтобы не угодить вместе с дирижаблем под новые удары своих же товарищей, пружинисто оттолкнулась и перескочила на террасу небоскрёба. Распушив хвосты, лиса крутанулась на месте, привлекая к себе внимание некстати нарисовавшихся самолёт-тян.

Такое неизгладимое впечатление произвела песня на Цзинь Жолань, что никак не могла она придумать, какими словами это выразить. Попробовала сказать господину Цзоу, что лучше ничего в жизни не слышала, — да разве ж это комплимент? Много ли она в своей жизни слышала вообще? Только и оставалось надеяться, что он от такой похвалы не обидится.

Час в дороге прошёл, другой — не чувствовала Цзинь Жолань усталости. Вовсе не замечала, казалось, что дорога вверх по крутому склону идёт: всё вспоминала строки из песни и как господин Цзоу смотрел на неё, когда пел, — и сердце в груди приятно подпрыгивало.
Всё Жолань казалось замечательным — и горы, и небо вот какое, и спутники. Даже мерзавцы стали выглядеть добродушнее обычного, даже к господину Рохо в новом облике она уже привыкла: и хвост вполне у него симпатичный, и уши занятно шевелятся.

Прошли ещё сколько-то, отвлеклась Цзинь Жолань от своих мыслей, чтобы в очередной раз поискать глазами господина Цзоу, — и вдруг не увидела. Отстал!
Вернулась, нашла его, бредущего медленнее, чем прежде, и даже слегка втайне обрадовалась: наконец-то хоть чем-нибудь пригодится своему дорогому господину Цзоу. И не удивительно, что он немного устал, ведь и кораблём он управлял, и с тиграми сражался, и пел. Она только воображать могла, каких это всё вместе сил стоило.
Поравнялась с ним Цзинь Жолань, юркнула к нему, под руку подныривая и подставляя плечо, чтобы можно было опереться. И вперёд бодро повлекла.

В ту же секунду, как Тэншин обозначил своё намерение, лиса стекла с его плеча на пол и, ловко лавируя между ногами спешно покидающих торговый центр людей, заметалась по обширному помещению. Однако хаотичными эти метания были только на первый взгляд: Тэру бегло изучала стены, колонны и перекрытия, выясняя, на какие места приходится главная нагрузка.

Едва последние посетители оказались на улице, лиса и сама утремилась к центральному, самому просторному выходу. Миг — и вот она уже на пороге... но снаружи показалась совсем не маленькая острая мордочка на длинной шее. То, что появилось вместо неё, сложно было охватить взглядом сразу и полностью, и потому приходилось воспринимать по частям.
Два огромных пылающих Безумием глаза.
Пасть. Нет — ПАСТЬ: острые зубы, нити слюны до самой земли, поблескивающие в отсветах занимающихся там и тут пожаров.
Лапы, в каждой из которых хватило бы веса, чтоб сплющить небольшой дом, словно бумажную фигурку.
Внутри здания девять длинных хвостов мощными ударами разламывали опоры — чтобы успеть вытянуться наружу, к остальной лисе, в самый последний момент перед тем, как торговый центр осядет внутрь себя, увлекая вниз самолёт-тян.

А после этого можно будет потоптаться по нэкам.

Не успела Вонни нормально порадоваться, что осталась жива, несмотря на все шансы навечно сделаться дрейфующим куском космического мусора, как её догнал тяжелейший депрессняк. Она осталась без работы. Она, к большому удивлению, поняла, что ей жаль команду — и похеру, что изрядную долю сокомандников составляли те ещё долбонавты. Ей даже этого вечно упитого гондона, из-за которого частенько приходилось работать в две смены, было жаль! Но самое невывозимое — она лишилась корабля. Ласточки своей, в которой каждый миллиметр на ощупь знала! Всё. Нету.
И надо было бы, конечно, прекращать размазывать сопли и начинать всё заново — выходить на людей, знакомиться, доказывать, сука, квалификацию, благонадёжность и ещё чего попросят... Но не моглось и не хотелось.
Хотелось бухать, и Вонни бухала.

А потом вдруг нарисовался вполне живой Кэп. А дальше один за другим обнаружились и другие — и вообще-то довольно много кто. Даже Ключник — обожранный, разумеется, как всегда, но тем не менее.
И главное — у них появилась новая малышка. Красавица. Умница. Ну, то есть даже если пока не особо — Вонни сделает из неё умницу. Послушную. Шуструю. Вонни умеет.

Отбыв, как положено, кэпский брифинг и получив указание приступать к осмотру, Вонни не торопясь удавила окурок, поднялась, попробовала на всякий попинать Ключника (сейчас вдвоём по-любому было бы сподручнее), а потом подхватила инструмент и в обычной своей вальяжной манере поплелась работать работу.

На самом деле внутри её потряхивало и колбасило вовсю: новое знакомство! Это же самый крышеснос. И каждый такой раз — как самый первый.
Для начала нужно что? Правильно — проложить путь к сердцу. Вонни направилась к движкам. Чем дальше она оказывалась от людей, тем громче бубнила себе под нос, всё больше увлекаясь беседой. Она проводила ладонью по переборкам и что-то спрашивала. Заглядывала в распределительные щитки — и рассказывала что-то своё. Перемигивалась с панелями.
Можно сказать, знакомство прошло как по маслу: движки — чек; энергоблок — чек; жизнеобеспечение — чек; спаскапсулы — чек; стыковочный... навигация... связь...

И полгода не прошло, а Вонни, всё с той же равнодушной миной, уже выкладывала Кэпу отчёт, суть которого, если уж совсем сократить, была: можно вылетать.

Элис упала, почти пропахав носом землю. Полежала, обмирая от ужаса: этот удар в спину — это конец? Её догнало взрывом? А боли она не чувствует, потому что умирает???
Нет, вообще-то оцарапанные ладони саднило.
Она осторожно приподняла голову и огляделась. Убитые сослуживцы. Раненые. Кровь везде. Элис раскрыла рот, чтобы закричать, но не смогла — только слабо заскулила.
Как во сне. Как во сне...

Вдруг снова прогрохотало! Элис припала к земле, снова приподнялась и только теперь увидела, что на них надвигается.

Нет, так не пойдёт! — вдруг подумала она. Вот — уцелевшие коллеги её уже готовятся дать отпор. Даже сухой старик — мистер Наби Назир — не прячется, не бежит прочь, а вместо этого...
Элис не успела понять, чем занят старик. Её внимание привлёк карлик, который тоже вполне уцелел и теперь нападал на мистера Даумана.
Дрожащими руками она нащупала револьвер и взвела курок.
«Вот тебе экзамен, — сказала она сама себе, старательно прицеливаясь и вспоминая, чему её учили на занятиях. — Вот тебе экзамен. А другого может уже и не случиться».

Прояснилось немного у Жолани в голове. Боль стала не мутная, вязкая и везде — а острая, едкая и в разных отдельных местах. Вместо далёких возлюбленных по обе стороны — спутники её, смелые и стойкие. Господину Рохо, кажется, худо: одним глазом будто бы смотрит сюда, а другим куда-то непонятно. Посочувствовала Жолань. Подумала: если бы она сама была таких габаритов, никакая сила на свете не загнала бы её на этот «мост». А господин Рохо — идёт. Срывается, залезает обратно — и идёт дальше. Почёт таким господам.
Окинула себя взглядом критическим, оценила состояние. Ничего, ничего... ещё немного продержится. Главное — потерпеть.
Посмотрела благодарно на господина Тецумори. Кивнула ему, мол, готова дальше двигаться. Встала осторожненько, спиной по стеночке. Хотела сказать ему что-то, да слишком долго мешкала: ринулся самурай на врагов, только успевай за ним продвигаться.
И пошла потихоньку дальше Цзинь Жолань — шаг за шагом. Слушая ободряющие речи господина Кидо откуда-то сзади и изо всех сил себя настраивая выдержать этот путь.

Зашипела, зашкворчала от досады Жолань, когда увидала, что на бумаге вышло, но быстро утихомирилась: того и гляди, услышит кто, встревожится — да вот тот же господин Рохо, например, — придётся ещё показывать печальные результаты своих трудов. А если вдруг начнут утешать и говорить, что ну... хмм... не всё так плохо, вот тут, например, в углу чёрточка получилась почти ровная?.. Вообще стыда не оберёшься.
Даже не выбросить лист — обязательно кто-нибудь сзади из чистого любопытства поднимет.
Смяла Цзинь Жолань неудавшийся свиток в небольшой комок позора, да и сунула в рукав — будет позже незаметно выброшен в костёр, а может, сгодится на какое-нибудь неблагородное дело.

Поёрзала Жолань на широком плече, поджала губы упрямо и разложила перед собой свежий лист. Будет, значит, пробовать, пока не получится. Да и куда уж лучше в каллиграфии упражняться, чем по сторонам унылый пейзаж созерцать, от которого сердце обливается кровью.

А когда все вдруг остановились, оторвалась она от своего занятия — и обнаружила, что вокруг уже всё другое. А прямо перед ними...
Странное чувство посетило Цзинь Жолань — будто бы смотришь на что-то знакомое и незнакомое одновременно. Или, скорее, как будто бы сон вспоминаешь. Но очень давнишний. И даже, может быть, не свой, а чей-то ещё.
А что же это пляшет вокруг?..

Так и обмерла Цзинь Жолань, когда увидела, что стало с грозным самураем. И стояла, не шелохнувшись и глаз не отводя, пока с настоятелем беседу проводили да пока сворачивали приготовления к погребению и разворачивали приготовления к другому ритуалу.

А нельзя было, например, чем сшивать теперь гостя иглой из птицы феникса и серебряной нитью, просто не рубить его на много частей? Что вы, монахи, за люди такие, в самом-то деле?! — хотелось Цзинь Жолань поинтересоваться, но вместо этого подошла она тихо, устроилась на коленях рядом с господином Тецумори, утратившим целостность, взяла бережно иглу и, вместо того чтобы облекать набранный в грудь воздух в пустые вопросы, запела мантру.
Стала шить. Снизу пошла: сперва ноги и прочие члены к туловищу присоединить, руки к плечам приделать — а затем уже голову, как самое важное и требующее наибольшей ответственности.
Тянется нитка — тонкая, поблёскивает. Голос тоже тоненько мантру тянет — дрожит, но не рвётся. Это ничего, ничего. Голос пусть дрожит — главное, чтобы рука оставалась крепкой.
Товарищи помогать бросились кто во что горазд: один под локоть толкнёт, другой на фрагмент господина Тецумори ногой наступит... или, может, показалось Жолань, а на самом деле едва-едва не наступил... Остановилась она на секунду, склонилась над телом, руки в стороны разведя, молча показывая: не нужно помогать, друзья дорогие, лучше разойдитесь чуть-чуть. Вздохнула глубоко, успокаиваясь: ничего, ничего... это ведь они не назло, а из самых, наоборот, лучших побуждений.
И продолжила.

Один раз только едва не подскочила Цзинь Жолань на ноги — когда вдруг задёргалась одна из отрубленных частей. Однако же и тут собрала в кулак волю — и не прервалась.

Прошлась немного по монастырскому двору Цзинь Жолань, всё ещё под впечатлением от встречи с мастером. Очень она не против была отдохнуть, хоть и проехала половину пути на плече господина Рохо, — чтобы разобраться в себе спокойно, и пообщаться с духами предков, и... Нет, рано пока было отдыхать.
Подивилась на монахов за их занятиями и подумала лишний раз, как им со спутниками повезло всё-таки три испытания пройти. Попросила у кого-то из тех, что не заняты были прямо сейчас, показать место, которое можно было бы временно отвести для ухода за ранеными и хворыми. Созвала тех, кто уже начал разбредаться по монастырю и медитировать на стены, пока они совсем в постижение мудрости и боевых искусств не углубились. Заодно пригласила и местных обитателей — если вдруг кого-то недуг мучает. Принялась за работу — в этого ткнуть иглой, а этому отверстия от игл вонючей, но исключительно полезной мазью замазать; тому отвар для кишечных колик, а этому — средство от перхоти и для роста ресниц.

Обратившийся с вопросом господин Рохо поверг её в большое изумление. А также изрядно смутил.
— Зачем же мне служить, господин Рохо? — пролепетала Жолань и покраснела ещё больше. — Вам виднее, что пригодится, когда мы доберёмся до цюньского колдуна.
Посмотрела снизу вверх виновато: ну какой же она советчик?

Пока закончила, совсем притомилась. Поняла, что прежде чем самой идти что-нибудь постигать, нужно наконец побыть в покое.
Обратилась опять к какому-то монаху, хлопочущему по хозяйству, — нельзя ли ей где-нибудь отдельно от мужчин вымыться?

Невозможно совсем не переставая убиваться — вот и Жолань со временем если не утешилась, то хотя бы притихла. Успела послушать по дороге песню и подумать: как жаль, что господин Цзоу её не слышит. Успела подумать: а не тот ли демон, которого они повстречали, виноват в том, что с господином Цзоу случилось? Может, увязался за ним, чтобы дальше мутить разум?.. Поискала его глазами, насколько положение позволяло. Вот!.. Кажется, мелькнула среди придорожной травы крошечная красная конечность. Или показалось?..
Ещё успела припомнить, как сама же твердила, что сперва нужно долг исполнять, а потом всё прочее. Поглядела на оставшихся солдат. Нет больше старого доктора, который летел с ними. Куда же Цзинь Жолань от них пойдёт?..

А больше ничего не успела подумать — потому что напрыгнул на них новый противник.
Соскочила Цзинь Жолань с плеча господина Рохо. Спряталась бы за валун какой-нибудь или дерево — да не оказалось поблизости. Пришлось прятаться прямо за господина Рохо спиной, хоть и нехорошо это.

— Третье испытание, — тихо проговорила она, когда всё закончилось. — Больше не должно быть.
Цзинь Жолань и сама не сказала бы: то ли слышала об этом где-то, то ли просто для собственного успокоения придумалось.

А совсем скоро и до монастыря добрались. Выглянула Жолань робко из-за господина Рохо, уставилась на мастера боевых искусств. Только легенды да байки о нём слышала, а теперь — пожалуйста.

Пока взлетали, Цзинь Жолань не в силах была оторваться от иллюминатора. В совершенно буквальном смысле: вцепилась в поручень у окна крепко-крепко и, прижмуривая то и дело глаза от ужаса, следила за тем, как земля становится дальше, дальше — вот уже и дворец стал похож на маленькую резную шкатулку, и простые городские дома — на скромные аптечные коробочки с порошками; и люди превратились в жучков, а затем — в блох. Ещё через какое-то время развернулось перед Цзинь Жолань небывалое зрелище, как расписное шёлковое покрывало: и всю столицу на покрывале этом видно, и деревни вокруг, и поля возделанные, и тёмные леса, и реку, через весь узор блестящей тесьмой бегущую... Осознала Цзинь Жолань всё величие, всю красоту Поднебесной, где ей посчастливилось родиться и жить, — трудно стало дышать.
А ещё через минутку-другую всё скрылось за туманной пеленой.

Хорошо, что господин Цзоу отвлёк её беседой, иначе Цзинь Жолань, наверное, сердечный надрыв получила от впечатлений.
Расцепила она задеревеневшие на поручне пальцы, повернулась лицом к «кают-компании» — чудеса! За окнами — пустота, внизу — пустота, а здесь — комната, хоть и обставленная по-особому, но не слишком-то и необычная на вид.
Рассуждения господина Цзоу Цзинь Жолань слушала внимательно, учтиво кивая то и дело. До чего образованный человек! Самой ей ответить было и близко нечего — куда Цзинь Жолань с её простым устройством и скудными познаниями, ограниченными лишь тем, что требовалось для хозяйства и торговли, до этих утончённых разговоров о поэзии. Однако рассказывал господин Цзоу так, что слушать было одно удовольствие. А ещё льстило, конечно, что с ней такие беседы ведут. А ещё — впервые Цзинь Жолань втайне почти порадовалась печальному своему положению: и не замужняя женщина она, для которой такое вот общение с посторонним мужчиной в отсутствие мужа равно измене. И не девушка молодая, которой только и следить, как честь уберечь и не дать повода пересудам. Сиди теперь, Цзинь Жолань, сколько угодно слушай изысканные речи — тот, кто всё потерял, обретает свободу.

Но вот господин Цзоу оставил её — разумеется, такому учёному человеку хочется пообщаться не только с той, кто в ответ лишь кивает да глазами хлопает, — и Цзинь Жолань опять уставилась в окно. Очень уж ей хотелось, оказавшись раз в жизни посреди облаков, самолично богов и духов увидеть.

Поставила на ноги господина Сайто — а он вдруг принялся читать стихи. Послушала Цзинь Жолань, покачала головой, плечами пожала, руками развела — а потом подумала, что ну и пусть читает. Наверное, ци где-то по новому руслу побежала в организме.
Зато вот господин Цзоу продолжал её тревожить. Ничего-ничего... Ничего... Может, к утру, когда взойдёт солнце, и ему полегче сделается.

Только утром-то вместе с солнцем новая беда явилась. Никогда в жизни не видела Цзинь Жолань их вблизи: с такими рожами, с такими хвостами и в таких прожорливых зубастых количествах.
До того перепугалась Жолань, что завизжала пронзительно, ухватила ближайшего, да и бросила через плечо, чтобы головой на землю всем своим весом обрушился.

...Нет, не ослышалась Цзинь Жолань. И убеждать себя, что господин Цзоу проявляет к ней учтивость, а видит в ней только друга и помощника в путешествии, — тоже больше не выйдет у неё.
«Моих родителей давно нет в живых», — хотела сказать Жолань, но только губу прикусила.
«Вы — самый удивительный, самый лучший человек во всей Поднебесной», — едва не произнесла она, но задрожала, как будто от испуга.
«Это было бы такое счастье — принадлежать вам, быть совсем вашей, пусть даже недолго, пусть даже завтра за нами придёт беда, которую мы уже не одолеем...» — Но говорила Жолань это всё одними глазами, потому что слова застряли у неё во рту и никак не желали появляться на свет.
Бывало ли хоть что-нибудь с ней похожее раньше? Десять лет назад? Двадцать? В совсем ранней юности? Нет, никогда не глядели на неё так, чтобы ноги слабели и отказывались держать. Никогда прежде не спрашивали её, разделяет ли она чьи-нибудь чувства. Ведь саму её ещё в детстве посватали за...
Будто снова обрушилась с неба на землю Цзинь Жолань, да только теперь не подняться ей.
— Господин Цзоу... у меня уже был муж, — едва справляясь с голосом, произнесла она. — И сын.
Опустила Цзинь Жолань глаза в землю, чувствуя, как всю радость из неё кто-то разом вынул. И само её сердце, и все остальные внутренности. И осталась она стоять пустая-пустая, ожидая, что вот-вот развернётся и уйдёт прочь нечаянно обманутый ею добрый господин Цзоу.

Моргнула Цзинь Жолань, вглядываясь в фигуру впереди, утёрла набежавшие слёзы, вгляделась снова — он! Господин Цзоу, уцелел, не оставил её!
Бросилась к нему — едва не запнулась о чью-то ногу, даже не обратила внимания, — схватила за руки, стала звать по имени... Бедный господин Цзоу! Не прошло для него даром их падение, мечется взгляд затравленно, будто не узнаёт он вовсе Жолань. Что такого увидел он перед тем, как корабль разбился? Или сразу после того?..
Неважно. Обхватила Цзинь Жолань лицо господина Цзоу ладонями, чтобы на неё смотрел, а не вокруг. Обратилась к предкам с той же молитвой, что читала в кабине, когда господин Цзоу корабль от дракона увёл. Только теперь не громко читала, не старалась докричаться до всех, кто мог бы услышать, — а тихо, нараспев, спокойно, даром что голос дрожит.
Мамочка, дорогая, сделай так, чтобы не заслоняла ему мысли тень чудовища. Пусть он посмотрит — и увидит перед собою свою госпожу Цзинь. И поймёт, что они упали с неба — и живы. А значит, и всё остальное им по плечу.

Ничего не видно уже вокруг. Дым, копоть, пот и слёзы застили глаза Цзинь Жолань. Оглушительный, страшный дым, чёрный, непроглядный гул! Это дракон с таким звуком падает на них с небес? Или это сам корабль так горит и падает? Или это слилось множество криков умирающих в один большой крик? Или это предки зовут уже к себе изо всех сил, торопят её — чтоб не страдала зря, чтобы покончила уже с этим быстрее?.. Или это просто кровь в её голове шумит?

Подгоняемая жаром сзади, на четвереньках выбралась Цзинь Жолань на палубу. Не стала пока дальше двигаться — да и куда? Снова в какой-то упрямой надежде попыталась среди мечущейся толпы господина Цзоу разглядеть.
Подождите, многомудрые духи, не торопите. Помогите сперва господину Цзоу, где бы он там ни был и что бы ни делал. Пусть огонь его обойдёт стороной, пусть рука его будет тверда, а сердце не знает страха.

Снова ощутила волнение Цзинь Жолань, но не такое, как при взлёте, — не было теперь ужаса, и почти ушло ожидание, что вот-вот пузатый дракон сбросит их обратно на землю. Сейчас сердце у неё подпрыгивало и трепетало — почти весело, а кончики пальцев покалывало, как будто чего-то им не хватало. Озадаченно взглянула на свои руки Цзинь Жолань, прислушалась к себе — и поняла: то ли сам по себе волшебный полёт тому причиной, то ли ещё и монологи о поэзии господина Цзоу Миня, а может, помимо прочего, и два успешно сданных письменных экзамена, — складываются у неё в голове певучие строки, хочется ей записать их, дать им волю.
Сама дивясь своей дерзости, попросила Цзинь Жолань у одного из прислуживающих на корабле людей письменный прибор и устроилась за столиком в отдалении от шума и разговоров.
Затаила дыхание, обмакнула в тушечницу кисть и стала чертить иероглифы...

...Но чем дальше двигалась рука Цзинь Жолань, тем больше таяла её внезапная уверенность. Строки, пришедшие на ум, всё ещё казались ей неплохими (возможно, как любому дилетанту кажется значительным самый малый свой успех). Но не ложились они ровно на лист. Не хватало ей опыта и мастерства сочинить стихотворение, которое не только звучало, но и выглядело бы так, чтоб не стыдно было показать другим.

Долго с волнением ожидала Цзинь Жолань проверки своего сочинения. Вот уже, кажется, всем — или почти всем — принесли обратно их ответы с вердиктами экзаменаторов, а её листок так и не вернулся. Тревожно сделалось Цзинь Жолань, беспокойно — а потом грустно. Посмотрела она на синичку над головой, прислушалась к птичьей песне: вот, наверное, и её слова для проверяющих — такое же бессмысленное чириканье. Может быть, синичка и пытается что-то сказать — да куда ей, глупой.
Бросила робкий взгляд по очереди на каждого из двух мужчин, что вчера с ней разговаривали. Один ей уже помогал, другой недвусмысленно обещал свою помощь в будущем. Но разве к ним обратишься? Даже если бы не поспешила она отдать свой лист — тут каждый должен отвечать сам. Не то ведь проверяли, как они чужой мудростью умеют пользоваться.
Пригорюнилась Жолань. Не так она себе представляла конец своего пути, не на то надеялась, придя сюда... Но потом вспомнила, о чём сама только что писала. Если сочла её императорская комиссия недостойной — так тому и быть. Кому виднее, как не им. А Цзинь Жолань проявит смирение и примет свою судьбу. Если же ещё не укрепились экзаменаторы в своём решении и дадут ей другое задание — поборется. Сообразно ситуации.

Выслушала Цзинь Жолань учтивого бородатого воина, изучила покрасневшие глаза его, заглянула в одну ноздрю, послушала кашель — и закивала головой: тут она знала, как помочь, это ей совсем не трудно. Отправилась к тем, кто в кабаке кухней и вином распоряжался. Попросила кружку браги покрепче, соку лимонного туда выдавила, изучила имеющиеся приправы и корешки — ещё кое-чего добавила, потом брагу отдала подогреть на огне, а когда её вернули, исходящую паром и пряным ароматом, достала из складок одежды маленький узелок с зеленоватым порошком — и отсыпала порцию в напиток. Подала воину, довольная собой: средство верное, и не таких хворых на ноги ставило. От денег отказалась — пусть, если хочет, кабацким заплатит за ингредиенты и труды. А ей не надо: хватило и того, что после сегодняшнего испытания тоже не стал насмехаться и пренебрежения выказывать. Да и не торговать она сюда пришла.
____

На следующее утро сидела она, крепко задумавшись, над изящно написанным билетом.
Конечно, доводилось ей слышать, как тесть иногда с приятелями беседы о буддизме пытался вести и о гунъанях рассуждал. Так ведь одно дело слышать, а другое — самой философским рассуждениям учиться. Не хватало Цзинь Жолань знаний, чтобы дать ответ.
Попробовала она тогда к своему сердцу прислушаться. К той мудрости, что не благодаря учёным книгам в человеке копится... И отчего-то сразу вспомнила про свою семью. Про то, как жили они — не тужили и казалось, что всегда будет так хорошо. И про то, как внезапно лишилась Цзинь Жолань всего этого. И как стала дальше потом жить...
Почти уверенной рукой она вывела на чистом листе ответ:
«Фэнь Вэй считал, что ушла спокойная уверенность в том, что жизнь всегда будет идти своим чередом, а осталось смирение с новой долей. И он был прав, поскольку собственным примером доказывал это. И в то же время неправ — ведь его соседи не смирились, а предпочли бороться, даже если неверно определили причину своих бед. Каждый переживает утрату по-своему».

Окунула Цзинь Жолань кончик кисти в тушь — и оробела совсем.
Нет, с самим письмом опозориться она не боялась: уж сколько за жизнь рецептов было переписано, сколько составлено списков ингредиентов, сколько табличек с ценами изготовлено — и не сосчитать. А вот как написать про себя, чтобы её достойной сочли? А сама-то она как думает: она, Цзинь Жолань, достойная или нет?..
Она поразмышляла немного, не поднимая от листа бумаги низко опущенной головы, и решила писать хотя бы про то, в чём она полезна. Вывела аккуратно, что разбирается в медицине. Полюбовалась. Выглядело солидно, но хотелось пояснить. «Знаю средства от телесных и душевных болезней». Неплохо, но можно лучше. «...И сама многие из них умею изготавливать». Так-так...
Проснулся, заворочался в Цзинь Жолани почти позабытый азарт, с каким лавочник рекламирует свой товар. Увлечённо, позабыв обо всех вокруг, перечисляла она свои умения: «От несварения, например, и от головных болей, и от дурного вкуса во рту, и от зуда, и от змеиных укусов, и от синяков, и от газов, и от ушных воспалений, и от весёлых болезней, и от ревматизма, и от плохого сна, и от...»
Опомнилась Цзинь Жолань, глянула на лист и ахнула. Лаконично-то не получилось! Получилось совсем наоборот. Может, хотя бы согласятся, что красиво? Вон как ровно, стройно, столбик к столбику, всё перечислила...

COMPLICITY

After losing her husband, who never returned from that trip where he guarded the merchants’ caravan, all Sophie could do was take care of her children and her pretty jar-shaped house. In fact, she had no time or energy left for anything else. She didn’t take part in the building of the Guillotine or looking after the Garden. She wasn’t really interested in what others were plotting. Sophie had never been an expert in beheading gods and couldn’t say she was fond of that. But… the others said that it would bring justice into their own hands, once and for all. And she might like having a little justice, because somehow she felt there wasn’t enough of it in her life. Of course, Sophie knew that all gangsters who attacked that caravan were dead. But there were times when she realized that she was not quite satisfied with that. There remained room for some more fairness. So she thought, maybe the others were right after all.

And so the others dared. And they succeeded. But it didn’t turn out quite as they expected, and Sophie was kind of glad that she wasn’t there at the moment. Was the Judge’s last prophecy true or not, she had nothing to do with that.

“Mommy!”
Her little son’s voice distracted her from her thoughts.
“Mommy, come here, I’ll show you something!”
Sophie sighed and went to the door — the yell was obviously coming from the street. She saw her younger son standing in front of the house, glowing with joy and pride.
“Mommy, look what I can do!” he exclaimed.
Sophie gave him a warm smile: “Alright, and what’s that?”
“Look!” the boy repeated and suddenly nodded — or so she thought at first — but his head kept moving downwards in a weird, unnatural way. Until it separated from the body with a loud squelch and thudded against the ground. The little body kept standing for a moment or two and finally fell down, pouring blood, turning the white salt covering the street into red mess.
Sophie shrieked at the top of her lungs. A man that was passing by stopped and turned to her with a puzzled expression on his face. Unable to speak or move closer, Sophie pointed at the boy’s body with her shaking hand. The man frowned incomprehensively.
“My son… oh gods, my son…” she stuttered.
“Oh, that!” the man finally said. “You shouldn’t worry too much, ma’am. It’s just…” He gave a strange gurgling sound and smiled.
Frozen with horror, Sophie was staring at him, watching a thin red line emerging across his throat, growing wider as the man kept smiling. Actually, the smile grew a bit wider and more cheerful as well. Blood gushed from the wound as his smiling head rolled off his shoulders to the ground.
Sophie sprang back, looking around for help. The street became almost crowded — she saw her neighbors and other people that were familiar and unfamiliar to her. They were turning to her one by one. Some waved their hands welcomingly, some called her by her name, everyone was smiling.
“Sophie! It’s just… You see? It’s just…” she was hearing here and there along with the disgusting sounds of their heads hitting the ground. There was so much blood the layer of salt couldn’t absorb it anymore. So it flooded the street like a river.
“Sophie!” came the voice from below. She looked down and saw a severed head that had rolled so close to her it was almost touching her toes. Sophie cried out and jumped away, but the head turned around and stared at her with a wild grin: “It’s just, Sophie! It’s just! It’s JUST!!! IT’S…”

Sophie sat up in her bed, panting and sweating. She didn’t know if she was still dreaming, she couldn’t recognize her bedroom or say if it was day or night outside. All she could think about — she didn’t want any justice anymore. She didn’t want it at all. But it was there for her, as well as for the others.

Поела — и всё прояснилось. Ну, не всё, а только то, что было перед глазами. Но и это было достаточно приятно. Саманта обвела взглядом помещение. Выцепила пустую шоколадную обёртку поодаль, попробовала приблизить-отдалить. Найс.

Аккуратно сгребла в кучку всё, чем пользовалась во время трапезы. Оставила на столе — кроме одного столового прибора, который отправился за берцу правого ботинка. За неимением нормальных инструментов под рукой может пригодиться и такая ковыряка.

В ответ на предложение улыбнулась и развела руками:
— Честно говоря, не вижу «понятных причин». Мне не меньше других нравится получать информацию напрямую. Особенно в таких необычных условиях. И что касается происхождения Найка, — Саманта кивнула Пи-Джей, — помимо всяких банальных «спросить напрямую», хорошо бы внимательно послушать, как он говорит. Выговор у него необычный, и я, наверное, смогла бы определить, похож ли его акцент на какой-нибудь современный нам, и если похож, то на какой именно. Опыт имеется.
— Если он сейчас в самом деле переводит, — теперь кивок предназначался Финнигану, — это ещё лучше. Освоить язык серых человечков хотя бы в общих чертах, мне кажется, стоит поскорее. Меньше будем зависеть от искажений — намеренных и ненамеренных.

Саманта чем дальше, тем полнее ощущала себя собой: как будто детали конструктора собирались в сложную объёмную фигуру. Наверное, что-то всё же могло потеряться безвозвратно. Это её немного беспокоило, но как поторопить процесс, она не знала. Можно будет позже спросить у двоих медиков — они, судя по фразам, которые бросали друг другу, да и вообще по тому, как держались, вполне себе разбирались в предмете. Ну, или убедительно делали вид.

Сильнее волновало другое: она так и не вспомнила никого из присутствующих, кроме одной... коллеги. Остальные же, как ей показалось, друг друга узнавали. Позже Саманта поняла, что узнали не все и не всех — по крайней мере несколько лиц для каждого были новыми (или очень, очень хорошо забытыми). И всё же... Вон, тот же инициативный СБшник вместе с докторами ведут себя так, будто вообще работать не переставали. Или как будто заранее были готовы ко всей этой ситуации. Или просто адаптировались к обстоятельствам гораздо быстрее, чем она. Что тоже, конечно, не могло не напрягать.

О прочих можно было сказать нечто похожее, но с иной стороны: они как будто были абсолютно уверены, что ничего им здесь не угрожает. Чем эта беспечность обусловлена — осведомлённостью или какими-нибудь побочными эффектами, — оставалось для Саманты загадкой. Мысль о том, что это их обычное поведение, как-то не лезла в голову: в их с Высотой случае распиздяи точно долго не работали. Вряд ли у начальства других подразделений кадровая политика сильно отличалась.

Пока, как ни крути, оставалось приглядываться и прислушиваться дальше. Участвовать в намечающихся на ровном месте конфликтах она точно не собиралась. В подробностях кому-либо рассказывать, что она успела вспомнить, а что нет, — тоже.

Спокойно дала себя осмотреть и ощупать в порядке очереди. Услышав замечание Дока насчёт воды, решила, что потерпит с едой и питьём ещё немного. В условиях, когда «место для омовения» найти не так просто и неизвестно, что с местами для других надобностей, даже малейшей возможности схлопотать какое-нибудь расстройство кишечника хотелось бы избежать.

Так что для начала она решила разобраться с жуткого вида плитой.

— Ну и как этот монстр работает?.. — пробормотала Саманта и удивилась тому, как непривычно звучит собственный голос. Ну вообще да: она ведь сотни лет не разговаривала.
Прочистив горло, она поинтересовалась уже громче:
— А кипятить прямо в этом?

Саманта решила не толкаться локтями и, пока здоровяк, неистово демонстрирующий лидерские качества, корпел над листком, сделала пару-тройку кругов вокруг стола и собравшихся. Немного размять ноги, руки, шею... Интересно, как скоро ей удастся вернуть былую форму? В гибком и послушном теле жить намного спокойнее, как ей помнилось. Да и приятнее.

Подойдя и прочитав написанное, Саманта кивнула. Парень намерен провести в мире светлого будущего как можно больше времени. Неплохо работать под началом такого параноика — по крайней мере, пока он считает, что внутри самого коллектива опасности нет.
А какое было у неё непосредственное начальство? Ну, до того, как всё это случилось.

«Майк Финниган. Капитан СБ» продолжал что-то записывать, когда она, кашлянув и вопросительно задрав бровь, протянула руку за карандашом:
— На секунду...
На первом листке, у последней фразы про еду и воду, она сделала приписку: «Было бы здорово начать вот с этого, например. Очень жрать хочется :(»
Вывела чуть ниже: «Сэм» — и вернула карандаш.
Повернула листок так, чтобы капитану было удобнее прочитать, глянула выразительно в глаза: «М-м?»

Упаковки со съестным в самом деле манили невероятно.

Удивительно, но Лариса умудрилась собраться и взять себя в руки — очевидно, обнаружились какие-то скрытые внутренние резервы, — да так, что весь остаток обратной дороги к выходу провела в этом настрое: собранном, сосредоточенном и немного где-то даже торжественном. Не выбил её из равновесия ни злополучный ручей, ни странный плакат.

За воротами она засуетилась, отвязывая от себя верёвку и соображая, куда отдать палку. Так же суетливо и скомканно принялась благодарить и прощаться: было непонятно, какие именно слова подобает говорить. «Спасибо, это было...» здорово? познавательно? необычно?
Лариса путалась, кивала и смущённо хихикала, притихнув только когда товарищ Бурен предложил почтить память их сгинувшей попутчицы. Удивительно, но Лариса с трудом заставляла себя сейчас думать об этом как о чём-то реальном. И вообще, оглядываясь на ворота и прокручивая в памяти события во время экскурсии, она потрясённо отмечала, что всё это проносится перед глазами как фильм — и будто даже не с ней, а с кем-то совсем другим... Может быть, требовалось время, может быть — просто несколько часов здорового сна, чтобы отдохнувший мозг сумел как следует обработать и рассортировать воспоминания... А там и понятно станет, захочется ли ей вернуться.

Ева замерла в неуверенности. Прислушиваясь к темноте, вглядываясь в тишину. Жадно цепляясь за каждый шорох и стук. Ей нужно понять, как можно скорее — что сейчас следует делать? Говорить? Она забыла свой текст? Это её реплику все ждут?..
Или запнулся и замолчал кто-то другой, и Ева ждёт вместе со всеми?
Что делать — напряжённо вспоминать слова, начинать импровизировать (что за сцена, что за сцена сейчас, какой акт?), ждать дальше?
Кончики пальцев Евы покалывает от волнения, руки готовы в любую секунду (как только она поймёт и вспомнит) вспорхнуть в изящном выразительном жесте. Губы вот-вот разомкнутся, зазвучит заученная реплика — зрители облегчённо вздохнут, она облегчённо вздохнёт, как и остальные актёры. И... мастер. И, конечно, он тоже. Всё снова пойдёт, как должно.
...Но ничего не вспоминается, Ева молчит и не движется, и беспокойство растёт, становясь настоящей тревогой.

Оп! — неуловимое движение левой рукой, и миска с рыбной кашей, пожелавшая было устроить побег со стола, оказалась прочно зафиксирована на месте. Ойя спокойно зачерпнула ложкой. Гадость. Нет, не еда — варево само по себе было более чем сносным, по крайней мере, на её непритязательный вкус. И, несмотря на однообразие меню, в другое время, в спокойную погоду, Ойя даже получила бы от ужина свою порцию удовольствия. Но не сейчас, когда корабль болтало и швыряло, как последнего пьяницу по дороге из кабака домой.
Ойя к такому не привыкла. Даже в... как они это называют?.. в штиль находиться посреди такого количества воды на деревянной посудине было неуютно. Никаких ориентиров, за исключением ночи, когда видно звёздное небо (именно поэтому она предпочитала выбираться на палубу после заката), никаких запахов, кроме бесконечного запаха моря... А теперь вот ещё и шторм. Даже звёзд не видно.
Но несмотря на то, что желудок протестующе сжимался в комок, Ойя продолжала решительно набивать его едой, молча отправляя в рот ложку за ложкой. Никогда не отказываться от приёма пищи, что бы там ни было — тело должно быть сытым и по возможности здоровым. Так её учили.

Сначала Лариса совсем не успокаивалась. Так бывает, когда плачешь, и тебе говорят: «Не плачь», а тебе от этого ещё сильнее хочется.
Но когда дяденька стал доставать всякую еду, Лариса не смогла не заинтересоваться и то и дело зарёванно косилась в его сторону.
Сколько бы груш и ещё разных фруктов ни лежало в карманах, а бутерброды — это совсем другое. А уж шоколадка... Неужели он предлагает Ларисе одной целую шоколадку? Лариса неуверенно прикидывала, насколько это может быть взаправду, продолжая похныкивать и хлюпать носом.
А потом тётенька в красной куртке присела рядом и стала вытирать Ларисе лицо, и плакать уже расхотелось. Лариса подставляла щёки, слушая тётеньку, косясь всё равно на шоколадку. Ткнулась носом в подставленный платок, высморкалась — старательно, как следует.
— Спасибо, — серьёзно поблагодарила она тётеньку. — Я всё. — Поднялась с земли и подошла поближе к расстеленным на земле журналам.
Лариса внимательно оглядела дяденьку.
— Ты как в кино или иностранец, — поделилась она своими наблюдениями. — Там тоже разговаривают смешно и в плаще ходят. И с шоколадками.
Намекнула на всякий случай.
Пузырь! Не хочется выпускать его из рук, но не получится взять и его, и шоколадку. Помучившись с полсекунды, Лариса живо метнулась к заросшему травой месту, где уже один раз оставляла пузырь, чтобы нарвать фруктов, и опять аккуратно сгрузила его себе под ноги. Оглянулась по сторонам — убедиться, что никто не посягнёт на сокровище. И вприпрыжку вернулась обратно.

Дяденька был нестрашный, вроде бы, и не ругался, но Лариса вдруг забеспокоилась.
— Р... Лариса, — нахмурилась она. Пузырь оставлять не хотелось. Лариса прижала его к себе сильнее, чуть не забыв, что он мыльный и может лопнуться. А как же мама? Так и не увидит волшебных цветных разводов?.. Ларисе вдруг стало очень жалко — то ли пузыря, то ли себя, то ли ещё кого-то. Она задрожала подбородком и всхлипнула.
— Я хочу к маме!.. — из глаз и с кончика носа опять закапало, вокруг всё расплылось. При виде трёх чужих размазанных силуэтов плакать хотелось ещё сильнее. Кто это такие? Где мама? Когда она её заберёт домой?

Лариса сначала не вмешивалась в Колин с дядей разговор. Но когда речь зашла про пузырь, утерпеть стало невозможно. Надувшись от обиды, что на неё совсем перестали обращать внимание, а теперь ещё и пузырём только Колиным интересуются, Лариса демонстративно повертела свой в руках.
— А у меня ручше! — упрямо пробурчала она.

Вера вышла и встала рядом с двоими решившимися. Довольно она колебалась и позволяла сомнениям занимать слишком обширное место в душе. Она исполнит всё, что должно, на своём Пути. Если нужно лишить смерти тех, кому суждено её лишиться — она сделает это.
Неважно, что двое уже шагнули вперёд. Она тоже делает шаг и демонстрирует готовность ко всему.

Лариса глядела и глядела на пузырь. Радужные стенки его не истончались и не лопались и, кажется, даже не собирались. Это было здорово.
И ещё очень здоровскими были картинки — почти как мультики, только почему-то ещё лучше. Наверное, потому, что мультик нельзя потрогать, а здесь яркие цветные пятнышки выскальзывали прямо из-под пальцев, складываясь в узоры.
Пузырь был совсем её, Ларисин. Они с ним подружились. И теперь ей даже захотелось вдруг поделиться с кем-нибудь, показать своё чудо во всей красе. Она даже чуть не оглянулась и не позвала мальчишек... но не стала. Всё равно противные.

И стоило ей уже решить, что ну их, сзади позвали.
— Рариса, — оказавшись лицом к лицу с мальчиком, представилась она в ответ. Обычно Лариса тянула ещё ладошку для рукопожатия — она считала, так вежливее — но сейчас боялась уронить волшебный пузырь на землю.
Она уже открыла рот, чтобы ответить на второй вопрос, но замешкалась. И правда — хорошо бы пойти домой и показать находку маме. Только... в какую же сторону?
Лариса засопела, нахмурилась и принялась вертеть головой.
— А ты? — тоже поинтересовалась она, чтобы этот Коля не подумал пока что, будто она потерялась, как маленькая.

Едва забрезжил свет впереди, она поняла, куда надлежит стремиться. Не отрывая взгляда от туманного сияния, она дослушивала слова стражей. Всё правильно. Чистые помыслами и сильные духом пойдут по Пути Его.
Почти не смутившись, когда пространство вокруг заволокло плотной пеленой, она приготовилась идти наугад. Она помнила направление. И только фигура воина-быка, возникшая прямо перед ней, заставила остановиться.
Она мягко улыбнулась тому, кто задавал молчаливый вопрос:
— Нет, не значит, Хранитель. Теперь я вижу ясно, куда иду, — она указала рукой вперёд, сквозь толщу тумана, — И ничто не заставит меня сбиться с Пути. У меня нет оружия и нет брони, чтобы защищаться. Воля его могла бы лечь доспехом на меня, но и этого не нужно, — она пожала плечами, — У меня нет тела, которое ты можешь уязвить. Я — Вера, и имени иного, как и иной сути, у меня тоже нет. Если Он замыслил мне перейти этот мост, ты не сможешь остановить меня. Если наоборот — мне нет смысла тебе противиться и бояться тебя.
Слова стукались друг о друга, нанизываясь одно за другим, словно чётки на нить. И, перебирая нить эту, она сама становилась спокойнее и безразличнее. В конце концов, подняв факел повыше над головой, Вера сделала шаг. Потом ещё один. И уже не останавливаясь двинулась вперёд, намереваясь поравняться с воином, а затем просто обойти его, как препятствие.

Она вздрогнула, переживая вторжение такой неожиданной и такой глубокой мысли в свой разум. И почувствовала, как сердце сжалось в груди, когда она прочитала ровно то же в глазах молодой женщины напротив. Даже царящий вокруг полумрак оказался не в силах скрыть самое важное.
В порыве радостного волнения и нежности она наклонилась и поцеловала девушку в щёку, а затем крепко обняла. Будто встретила родного человека после долгой разлуки.

Когда раздался голос мужчины за спиной, она разомкнула объятия и обернулась к нему.
— Он повелевает так, как Его Ученики дышат. А это значит, что их Дыхание — Его Воля. А это значит, что жизнь Их — Воля Его, — низким звучным голосом процитировала она в ответ, сверкая глазами.
Если бы кто-то спросил сейчас, чему она радуется, какова природа её воодушевления, она бы ответила: что рада оказаться здесь по Его Воле (кто бы её сюда ни поместил) и получить шанс исполнить Его Замысел (с какой бы целью их здесь не собрали). Что это огромное счастье на самом деле — сделаться свободной от любых лишних воспоминаний и помыслов, стать чистым Служением... Но к тому моменту, как она додумала этот мысленный ответ, эйфория понемногу начала сходить на нет, религиозный пыл улёгся и истовый блеск во взгляде погас.

Уже совсем по-другому она огляделась вокруг. Покосилась на новообретённую подругу, немного смутившись.
— Пойдём к остальным, — следует отдать должное, голос её звучал всё так же уверенно и глубоко. Она цепко ухватила ладонь спутницы и повлекла её за собой.

При виде того, как незнакомый мальчик направляется к пузырю и берёт его в ладони, Лариса негодующе сжимает кулачки.
Нечестно! Всё нечестно, и с пузырём этим вот — тоже!
«Я первая увидера!!!» — хочет закричать она. Именно так: «увидера». Совсем недавно усилия логопеда (который отныне стал «р-р-рогопедом») увенчались успехом, и маленькая Лариса вставляет раскатистую «р-р-р!» везде, где только можно и нельзя. С особенным старанием — на место «л», к которой Лариса успела проникнуться стойкой неприязнью за то время, пока «не выговаливала». Ещё бы не проникнуться, когда тебе уже целых вон сколько лет, а ты до сих пор собственное имя произнести так, чтобы вокруг не смеялись, не умеешь. «Лала». «Лалиса». Фу.
Хочет окрикнуть мальчика с пузырём и не решается. Чувствует, как в носу щиплется изнутри — в который уже раз за сегодня. Упрямо поджимает дрожащую губёнку. Может, пойти, рассказать маме?.. Почему-то на этой мысли становится совсем невыносимо, и девочка чувствует вдруг, что из глаз закапало, потекло по щекам и повисло капельками на носу. Лариса отворачивается, утирая непрошенные слёзы.
...И видит, как блестит. Вон там, ещё один!
В одно мгновение Лариса из несчастной и сердитой девочки превращается в девочку радостную, почти счастливую.
— А у меня ручше! — звонко голосит она, подпрыгивая и срываясь с места в сторону забора, — У меня кр-р-расивее!
Вот, теперь у неё тоже есть свой пузырь! Р-р-радужный!

Если бы не устала, визжала бы ещё какое-то время, наверное. И билась.

Больно всё, даже дышать. Смотреть больно.

Это не пробуждение. Это и правда похоже больше всего на тот самый момент. Ну, тот самый, который. Понятно, почему все так орут. Выныриваешь — а тут и свет по глазам, и болит везде, и страшно, и чуешь, что куда-то ты не сюда хотел, не так. Где-то наебали.

Кстати, да...
Что-то было совсем неправильное в её положении. В ощущениях от телодвижений.

На то, чтобы осознать наличие ремней, много времени не понадобилось. Она попробовала высвободить запястье. Другое. Задёргалась, нервничая. Запсиховала.
Зашарила глазами по комнате. Двоих видно. Один, вот, совсем напротив стоит. Перед ней, привязанной. Вылупился.

— Хуй тебе! — окинула быстрым взглядом с ног до головы и добавила: — Пидор, блять.

С момент поколебалась, раздумывая: может, плюнуть ещё?.. Не стала. Отвернулась, всё внимание уделяя дальнейшим попыткам освободиться.

Как её вообще сюда угораздило? Это кто, бля, такие? Это где?

Хоть Еве сразу же становится понятно, что содержит в себе сундук (и чего не содержит), она не спешит оставлять его. Перерывает до дна, взбивая ворох тканей и заставляя их живописно стекать на пол. Приятно ощущать мягкие гладкие волны под пальцами. Ещё приятнее отчего-то другое: возможность взять и разворошить то, что лежало в аккуратном порядке — и оставить. Просто так.
Не давая себе надолго увлечься необычными ощущениями, она возвращается к поискам. Оглядывается на дальнюю стену, очертания висящих нарядов. Туда!
Ева бледной тенью скользит вдоль стены — мимо Нонны, ощупывающей пол в поисках ключа. Она искренне старается угодить Пророку? Показать себя его верной помощницей и последовательницей? Если так, то... Нонна умна, — решает Ева. Она, Ева, давно усвоила (или всегда знала?) простой закон: угодишь лучше — получишь больше. Угождай зрителям — и будешь осенена любовью публики. Исполняй волю режиссёра беспрекословно — и он станет прочить тебя в лучшие актрисы. Это разумно. И полезно.
До закопавшейся в складки костюмов Евы доносится просьба... чья? Ганса.
— Да-да, конечно! — отзывается она, поиски становятся ещё более усердными. Он сказал «ряса»? Кажется, именно так. Ева старается выбрать наиболее подходящее одеяние — свободное и простое.
Сама же облачается в неброское, не сковывающее движений платье. Не лишённое, впрочем, некоторой прелести. В таких играют авантюристок, шпионок и непослушных дочерей. В таких очаровывают и вызывают доверие, а затем легко перемахивают через бутафорские перила бутафорского балкона, чтобы умчаться прочь на бутафорском коне. Такой наряд придаёт уверенность — и Ева уверенно и смело расправляет плечи, оборачивается к остальным, чтобы предложить и им выбрать что-нибудь по нраву... И едва успевает увернуться от Нонны-вихря. Отступает в сторону, но, помешкав, и сама принимается помогать, сгребая платья и сваливая на пол чуть в стороне.

Лариса тихонько шурша свёртками, убирала остатки застолья, когда снаружи раздались голоса. Подпрыгнув и заметавшись, она не сразу определилась с направлением к выходу из беседки, а определившись, застыла на пороге. Деликатная девушка вспомнила, с какой целью иностранец удалился в кусты. Нестись туда следом ей показалось нехорошей идеей.
— Что случилось? — выкрикнула она в спину сталкеру, страшно волнуясь. Минуту назад звучали страшные слова о студне, делающем здоровых людей инвалидами, и теперь Ларисе приходилось совершать усилие, чтобы отгонять встающие перед глазами нехорошие картины.

Скользит взгляд Евы по освещённой комнате — отмечает ещё уцелевшие в нынешнем буйстве предметы и не знает, на каком задержаться подольше. Рассеянным кивком и мимолётной улыбкой ответив Нонне на приятные слова, она снова подхватывает подсвечник и шагает по направлению к стене: рассмотреть картину. Или лучше полюбоваться собою в зеркале?.. Нет, сперва картина. Нет, зеркало!
Но стоит ей повыше приподнять источник света, чтобы подробнее изучить своё отражение в новом наряде, — оно брызжет осколками в разные стороны. Управившись с испугом, Ева оглядывается. «Герой», метатель мебели, бесстрашный победитель стульев — ну конечно. Наверное, ужасно доволен своим поступком.
— Вот так вот, значит, да? Ну, хорошо, — бормочет Ева чуть слышно себе под нос. Глаза её, сузившись, впериваются в удаляющуюся спину.
Вдруг открывшийся проход забирает всё внимание актрисы. Забыв про Макса, про картину, она делает несколько неуверенных шагов по направлению к двери и останавливается, выжидательно глядя то на Пророка, то на выход.

Совсем несложным делом оказывается поиск подходящего наряда. Ева разглаживает подол недлинного чёрного платья, одёргивает рукава, поводит плечами — удобно. Взгляд сам собой падает на коробки. Пара столь же удобных туфель не помешала бы. Чулки, шляпа — не такие обязательные предметы гардероба, но и от них Ева бы сейчас не отказалась. Ей прекрасно известно: внешний облик, который выбирает себе актриса, невероятно важен. Он может рассказать без слов о том, что владелица посчитает нужным, а может наоборот — помочь ей скрыть под своей поверхностью не предназначенное зрителю.
И даже Нонна, — с одобрительной усмешкой замечает Ева, — которая только что так увлечена была своим занятием, не удерживается от того, чтобы переключить своё внимание на костюмы. Ева с готовностью протягивает платье — пышное, в оборках, подчёркнуто (избыточно, на евин взгляд) женственное.
Сама же, подхватив ещё две своих находки и подсвечник, выданный Симоном, устремляется к середине комнаты. Водружае светильник на стол, развешивает одеяния на спинках стульев.
— Костюмы для братьев! — звонко рапортует она, обращаясь к напряжённым спинам мужчин, возящихся с мебелью. Ева расправляет золотистую парчу, глядя, как та переливается при свете свечи, с шутливым поклоном, с улыбкой указывает пророку на приготовленное облачение. Конечно, он может и отвергнуть парчовое великолепие, удовольствоваться более скромной одеждой — Ева поймёт. Но внутренне она очень горда собой и тем, что умудрилась найти столь подходящие наряды.

Нельзя показывать своего внутреннего волнения. Ни за что на свете, ни в коем случае нельзя его демонстрировать. Это Ева, по крайней мере, знает совершенно твёрдо. Она продолжает сидеть, а по расправленным плечам, по грациозно выпрямленной спине волнами прокатывается холод — да-да, она чувствует это. В холоде — ужас, отчаяние, какая-то... осиротелость. И страшная, беспросветная неизвестность. Всё это пришло вслед за словом, которое Ева не может решиться даже повторить про себя.
«Жизнь», — а, нет, решилась.
Непонятно, что в точности оно означает. Евино воображение рисует только смутные картины: взгляд со сцены во внезапно пустой зал — не пустые кресла без зрителей, а затянутую туманом бездну. Покинутая суфлёрская будка. Папка с ролью, где вместо текста — нетронутые белые листы.
От всего этого делается не по себе. А хуже всего — следующая мысль: у остальных, наверное, всё в порядке?.. Ева медленно поднимает голову, чтобы окинуть взглядом мизансцену, пытливо вглядеться в лицо актрисы напротив, лица других.
Еле заметно вздрагивает от звука чужого голоса. Полуоборачивается туда — очень хороший ракурс, один из самых удачных у Евы, она знает. Всматривается в полумрак. Кто это? Он играет или тоже... живёт? Только он должен сейчас говорить? Или она тоже должна что-то сказать? Или им всем, как это... «можно» говорить прямо сейчас?

В который раз окинула Эну взглядом берег, людей тут и там, чужие шатры. Вздохнула устало, неуверенно пошевелилась на месте. Что ей делать?

Что Бомани сделал бы на её месте? Поступил бы отчаянно и храбро. Вышел и сразился с чужаками? Может быть. Отвлёк бы их, чтобы Эну и Нго могли добраться до лодок? А Нго, сама Нго что сделала бы? Сумела бы заговорить с ними, так, чтобы они поняли, послушали и... помогли даже? Кто знает... Придумала бы, как покинуть остров незаметно и тихо? Так или иначе, Нго нашла бы самый мудрый путь.

А Эну не чувствует в себе сил ни на то, ни на это. Эну понимает, что и на ожидание у неё сил уже не осталось. Чего ей ждать? Когда на берегу станет безопасно? Нигде на острове не будет безопасного места для неё. Много-много раз она уже в этом убеждалась.

Вдруг странное сонное спокойствие окутывает маленькую Эну. Взгляд её перестаёт беспокойно метаться по берегу. Перестаёт замечать чужаков, парящие силуэты в небе — что угодно вокруг. Кроме моря с его прохладными приветливыми, такими ласковыми на вид волнами.

Не глядя по сторонам, она поднимается и шагает через пляж — спокойно и прямо.

Торопливо нырнув в свою квартиру, надёжно отгородившись дверью от всех возможных соседей и прочих неприятностей, Ксюха зажмурилась и замерла, приготовившись испытать облегчение.

...Ни облегчением, ни успокаивающим домашним уютом даже не пахло. Зато повеяло чем-то другим. Ксюха открыла глаза и, вся какая-то придавленная, слушала, как молчит и стынет квартира. Она стояла, как цапля, зябко поджав ногу, которую уже успела разуть, а рядом, так же приуныв, сползала, теряла форму и жалась к её щиколоткам мандариновая сетка.

Между прочим, он сейчас уже должен быть дома, — в внезапной обидой подумала Ксюха. Вынула мобильник из кармана и, почти сердито тыча в кнопки, набрала: «И где ты есть? Я тут с мандаринами», — она поколебалась с мгновение и добавила, — «Вообще-то».

Отправила и не спеша уже доразулась, поволокла продукты на кухню, щёлкая по дороге каждым выключателем. «Включатели. Они должны быть включателями — так позитивнее», — праздная мысль прошуршала и канула: додумывать её никто не собирался. Может, если зажечь везде свет и поставить хотя бы чайник, будет получше?

Прям значительно лучше себя почувствовала. «Отживела», как Анина бабуля, царствие ей небесное, говорить любила. Аня-то бабулю, почившую, когда внучка была совсем маленькой, помнила с трудом. А вот эти её смешные словечки — то и дело всплывают до сих пор.

Пощёлкала немного по дороге. Ну так: цветочки там, веточки. Ничего особенного, фотографировала, можно сказать на автомате... И тут — выход к озеру. Класс! Аня скользила взглядом вдоль берега, ненадолго задерживаясь на каждом из зданий. А неплохо в «Соболе» было, наверное, отдыхать-лечиться... Вот! Вот здесь бы попозировать обязательно. Нужно будет притащить остальных. Пожалуй, после того, как они обследуют сам санаторий.

Почему идущий из трубы дым не сразу же привлёк её внимание? Аня и сама не поняла. Но теперь, приглядевшись и обнаружив, что у входа явно находится человек, она забеспокоилась. Вот блин. Наверное ж, поэтому здесь так чистенько: сторожат. Можно было бы, наверное, подойти, да разглядеть человека поближе, даже познакомиться. В конце концов — они же взрослые люди, явно не вандализмом приехали заниматься. Но Аня медлила. Сторожа бывают разные. Может, там подслеповатый дед с заряженным солью ружьём? Проверять самостоятельно не хотелось. Вот мужиков предупредить стоило.

Аня, пятясь, сделала несколько шагов, затем развернулась и заторопилась обратно по тропинке.

До того с живым интересом внимавшую Ларису тост застал врасплох. Она тут же метнула близорукий взгляд на Николая Иофановича, напряжённо прищурила глаза, всматриваясь... и не обнаруживая ни малейшего намёка на протест. В один миг стало понятно: она всё это время успешно баюкала себя мыслью, что Вика ещё найдётся, с готовностью подхваченной у сталкера. И постепенно призрачная эта надежда на лучшее сама собой переросла в убеждение, уютно поселившееся на краешке сознания. Вот так, наверное, люди и договариваются со своей совестью.
Лариса внезапно почувствовала себя как будто обманутой: спутники, оказывается, никаких иллюзий не питали. А она? Как она при этом выглядела в их глазах? Как человек, готовый на ходу смиряться с потерей — со смертью другого человека — и идти дальше? Ларисе страшно захотелось объяснить, что это неправда, она не такая... Но что она скажет? Как она скажет?
Придавленная грузом понимания, как чужой могильной плитой, девушка мрачно молчала. Потом, тяжело шевельнув плечами, очнулась — протянула руку за стаканчиком, опрокинула в себя содержимое, деликатно хрюкнула в краешек рукава, поперхнувшись. И так же молча заела выпитое кусочком «национального символа», совершенно не ощущая вкуса.
Горечь от спирта — ничто по сравнению с той горечью внутри, которую не зажевать. И неизвестно, от чего Ларисе сейчас было горше: от того, что на чудесное возвращение Виктории, как выяснилось, надеяться было зря, или от того, что теперь Лариса знала — оказывается, она способна идти, не оглядываясь, если впереди интересно и заманчиво, даже если рядом не стало другого человека. Не стало. Человека. Что может быть страшнее? Ей всегда казалось, что ничего страшнее быть не может.
И следующая мысль, до того запрятанная глубже всех, а теперь, благодаря расслабляющему действию спиртного, наверное, показавшаяся на свет. Настолько пронзительная, что пришлось больно закусить губу и задержать дыхание, чтобы не издать ни звука. Виноваты. Она, Лариса, виновата. Могла оказаться ближе, удержать, может быть. Она могла не ходить в тот домик или позвать с собой Вику, не оставлять её стоять снаружи. Могла? Могла...
Как жить теперь, господи?

Липкая ладонь страха ослабила свою хватку, а потом и вовсе разжалась, позволяя замершему сердцу Эну вновь начать биться свободно. Она ещё чуть постояла, вдыхая воздух полной грудью. Потом огляделась по сторонам — не покажется ли ещё кто? — и осторожно двинулась дальше, стараясь оставаться неслышной и невидимой для сторонних ушей и глаз.
Для всех здесь, для всего этого острова она была неудавшейся жертвой. Она — животное, сбежавшее из-под осторого жертвенного ножа. Но уже помеченное смертью, обещанное духам. Чужак в мире живых. Но, может, это только здесь, на острове? Маленький тёплый огонёк впереди — надежда. На то, что, выбравшись отсюда, она сможет вновь вернуться к людям. К жизни.
Почти совсем незаметен огонёк, что ведёт Эну. Но, кроме него, ничего нет.

Пока все разувались, Варя неуверенно переминалась с ноги на ногу — так у неё всегда было «по первости» в незнакомых квартирах. Чувствовала себя немного неловко. Но, увидев, как Надя шмыгнула в ванную, тут же вспомнила, что у неё есть срочное дело, и оживилась. Поманила Вову за собой, кивнула на его сумку и на закрытую дверь, призывая достать заляпанную толстовку и дождаться, пока помещение освободится.

— Вот, короче. Полощи прямо холодной. Несколько раз. А потом... — Варя завертелась в тесном санузле, отыскивая хозяйственное мыло или подходящий порошок. — Вот этим, в тёплой уже. Ну и, если не поможет, там, зови. Соду у Игоря попросим или типа того.

Сама Варя застирывать вещь не взялась. Не то чтоб ей было западло, а просто — чё к чему. Потому, покончив с инструктажем, она отправилась к остальным в комнату.

Уселась немного особняком: на стул у компьютерного стола, развернувшись к остальным. Обрадованно улыбнулась, завидев в руках Дениса гитару. Музыка — это на всяких посиделках очень в тему. Потом Варя перевела взгляд на Игоря, и улыбка немного померкла. Опять он собирается эти очки надевать. Варя поймала себя на желании вскочить и отойти в сторону, чтобы не попадать в поле обзора. Но осталась сидеть — чего она, совсем что ли, от очков шарахаться?

Варе было всё больше не по себе: она слушала, как переговаривались Надя с Игорем.

Ну конечно, секретные разработки! Сразу вспомнилось всякое из кино на эту тему. А дедка, значит, того? Секретно устранили? Ну, раз они умеют делать такие очки (для Вари они были очками, в которых хер пойми, чего видно, а чего нет — но она вполне допускала, что для каких-то неведомых ей целей подобный предмет мог быть полезен, а значит, и ценность мог представлять большую), то почему бы им не уметь вот так выдёргивать человека из вагона? Или распылять на месте. Или что там с ним стало.

Промучавшись какое-то время, она всё-таки не выдержала и подала голос:
— Может, это, оставим их вообще? Куда они нам? — предложение, правда, вышло неуверенным и таким тихим, будто Варя не надеялась не только на поддержку, а даже на то, чтобы быть услышанной. Или просто не хотела во всеуслышание признаваться, что ей страшно.

Как трудно отвести взгляд от Торрадо. Чертовски трудно, почти невозможно. В голове — единственная, тяжёлая какая-то, вязкая и глупая, наверное, мысль: пусть бы он был в шоке, пусть ничего не почувствовал. Это же Цезарь. Он же... Цезарь. Добродушный ебанашка, ну. Он же не заслужил такой страшной смерти.
Не сопротивляясь, позволила развернуть себя в сторону — почти успела даже ощутить какую-то благодарность. Дед. Щедрый Дед, это он. Пуля заставила себя вникнуть в смысл того, что дед говорил. Кивнула, сглотнула, посопела, кивнула снова.
И пошла, как бухая, пошатываясь, к люку, где Холодильник уже полувылез наружу. Дёрнула за штанину, позвала осиплым голосом:
— Нортон! Возьми, — подала наверх карабин, обернулась на сержанта — поглядела и, не сказав ничего, сплюнула на пол очередной вязкий комок.
Срань. Страшно.

Ксюха зажмурилась и сжалась в комок, почти уткнувшись в дверь лбом. Сердце билось с каким-то отчаянием. Нет. Не с отчаянием — с горечью. С сожалением даже, наверное. Ей было жалко чего-то или кого-то. Или всего сразу. Типа, всё на свете — мимо неё. И ещё странное чувство, будто бы узнай она точнее, чего жалеет — тут же разревелась бы в голос.

Но секунды, одна за другой, проходили, а никакой конкретики в мыслях не возникало. Оставалось только вот это гнетуще-щемящее нечто. Ксюха прижала к себе сетку с мандаринами — крепко, как-то даже слишком. Словно кто-то намеревался их отобрать.

От звука открывшейся двери стало совсем плохо. Это было похоже, скорее, на «дежавю», но только было не совсем им, конечно. От дежавю не бывает страшно. Ну, по крайней мере, не так, чтобы хотелось с воем подорваться с места в поисках угла, где бы её никто не достал.

С усилием взяв себя в руки, Ксюха, не оглядываясь, провернула в замке ключ, вытащила его и торопливо протиснулась в приоткрывшуюся дверь. Дома, наверное, станет лучше.

Иванов ещё не успел договорить про скамейку, а Варя уже опустилась на карачки, придерживаясь за поручень и стараясь заглянуть под сиденья обоих рядов: как только свет зажёгся, она тоже успела окинуть взглядом вагон — реально пустой, если не считать их самих.

Потом, будто вспомнив что-то, Круглова принялась с утроенным вниманием изучать пол вагона поблизости от того места, где стоял дед. А после, задрав голову — и потолок.

— Я, короче, в контакте такой видос смотрела. Там, правда, в лифте было. Свет гаснет — вылезает из стенки девчонка. Зажигается — она стоит. Люди прям чуть не обделывались. А они всё на скрытую камеру снимали... — бормотала Варя негромко. Будто не кому-то из ребят, а сама себе рассказывала эту историю. Присмотревшись, можно было заметить, что её слегка потряхивает.

Песня в плеере попалась хорошая. Что-то про разбитое сердце, на-на-на, крылья... небо... И хоть Варя не сказала бы, ни кто это поёт, ни как называется, песня всё равно ей нравилась, потому что была душевная. Варя вообще по жизни любила песни или душевные, или весёлые. Под настроение. Однако, музыка играла только в правом ухе, а левый наушник Варя вытащила, чтобы слышать, о чём говорят напротив. Она даже улыбалась и кивала иногда, если кто-то из ребят бросал взгляд на неё — чтобы показать, что тоже следит за мыслью.

Её, в общем, совсем не парило то, что сегодняшняя компания на вечер состояла из не слишком близких друзей. Вообще не из близких, если честно — так, по учёбе были знакомы. С кем-то больше, с кем-то меньше. Но ведь, не хотели бы — не позвали, правильно? Правильно. Надя сказала, что будет весело. И пока что Варе в самом деле было неплохо.

Говорили про Китай. Варя задумалась — не рассказать ли и ей что-нибудь о том, как они ездили туда с командой на соревнования и мотались по разным достопримечательностям. Но, пока она пыталась припомнить какой-нибудь самый прикольный случай, беседа свернула куда-то не туда. В Африку, кажется. Потом заговорил Игорь, оторвавшись от записей (бедняга, по ходу, учиться конкретно не успевает), и, хоть в середине было не очень понятно, зато точно — снова по теме. Варя, как назло, так и не вспомнила ничего подходящего, но, чувствуя, что должна проявить вежливость и принять участие, одобрительно протянула:
— Не, ваще там красиво, конечно. В Пекине. Это столица у них, — пояснила она на всякий случай и снова добродушно заулыбалась.

С совершенно неприличным вниманием, но не в силах оторваться, Ксюха продолжала какое-то время наблюдать происходящее (судьба у неё такая сегодня, видимо — подглядывать всякое), а в первую очередь — всматриваться в лицо мальчика из одиннадцатой. Подавила в себе желание спросить у него прямо тут же, что случилось. Явно ведь — не травма. Ну, насколько можно сказать, окинув парня взглядом сквозь распахнутую дверь.

Надо же. Ксюха, хоть и не общалась с соседом, частенько сталкивалась с ним на площадке да во дворе и почти уверенно могла сказать, что на торчка он не похож. Что она, торчков не видела? Да и болезненным особенно, вроде, не выглядел. Может, отравился чем-нибудь?..

В процессе мысленных рассуждений Ксюхе всё-таки удалось заставить себя сдвинуться с места в направлении собственной квартиры. Отвлекшись от созерцания деловитых людей в белых халатах, заходящих в соседскую квартиру, она привычно чмокнула мужа в щёку:
— Встречаешь? — понизив голос, Ксюха кивнула в сторону одиннадцатой, — Что там с ним, не в курсе?
«Наверное, стоит потом, как скорая уедет, постучаться. Спросить, не нужно ли чего. Ну и что, что не общаемся — ему же плохо», — Ксюха не знала точно, забота ли о ближнем говорит в ней, или это всё ещё любопытство продолжает нашёптывать способы поглазеть поближе. Да и не стала она заморачиваться по этому поводу. Решила заглянуть-поинтересоваться — и всё.
— Есть хочу, умираю, — заявила она, скидывая кеды в прихожей.

Корректор немного посидела, непонимающе и как будто недоверчиво уставясь на фигурку. Потом, так же не доверяя, осторожно, потыкала в бумажное брюшко обратной стороной карандаша.

Ничего. Мисс Кьюсак бросила подозрительный взгляд на прикрытую дверь.

Наконец она вскочила с места, подхватила фигурку со стола и водрузила её на одну из полок застеклённого книжного стеллажа, что располагался позади её рабочего места. Села обратно, торопливо вытащила откуда-то из выдвижного ящика крохотное зеркальце и, словно стесняясь собственного отражения, оправила мышиного оттенка пряди, выбившиеся из незамысловатой причёски. Спрятала зеркальце обратно и ещё раз глянула через плечо.

Подарок.

Ого. Внезапно. На самом деле ей даже нравились такие забавные совпадения. Ну вот же: стоило в кои-то веки выползти на крышу, а тут жизнь кипит, как ни в чём не бывало. Ксюха взбодрилась и принялась изучать незнакомцев.

Пара из старичка в яркой шапочке и девочки в одеяле смотрелась сюрно, а в таком антураже (Ой, это что, и телевизор вдобавок работает? Винтажненький такой...) становилась даже живописной в каком-то смысле. Ксюхе пришла мысль поискать глазами фотографа. Человек с зеркалкой сходу не обнаружился, но это лишь означало, что Ксюхе его просто могло быть не видно со своего места. Или отошёл куда-нибудь. За кофейком, например. Холодно ведь. Девочка, вон, явно мёрзнет.

Вдруг Ксюха едва не подскочила — настолько неожиданно для неё зазвучала весёленькая старая мелодия. Это для фотосессии было уж совсем необязательно. Блин, а может, свидание у них тут? Извращенская романтика, своя атмосфера. А она подглядывает. Вообще нормально.

Уже готовая тактично отвернуться, Аксинья уловила вдруг что-то знакомое в стариковских чертах. И снова цепко вперилась взглядом. Кто такой?.. Никак не вспомнить, даже обидно. Телефон прожужжал о входящем сообщении, заставляя Ксюху опомниться. И правда, надо домой. Вот там она у мужа, кстати, и спросит про дяденьку. Опишет, как следует — благо, наружность у того примечательная. Может, сообща им удастся личность установить... Нет, стоп. А как она ему объяснит, что делала на крыше? Залезла, чтобы, подчинясь порыву, уничтожить десять килограммов свежекупленных мандаринов? Не надо такое рассказывать, муж станет волноваться.
Пфф! Скажет, что просто на улице этого старичка увидела. И теперь мучается, не может вспомнить, откуда его знает. Делов-то.

Быстро набив в ответ: «На подступах», Ксюха спрятала мобильник в карман и направилась к выходу с крыши. По пути через чердак она вдруг озадачилась размышлениями на тему: а не было ли кого внизу, когда она швырялась мандаринами? И что, если бы попала? Ксюха без особой надежды попробовала вспомнить что-нибудь про силу удара при падении. Скудных остатков школьных знаний, неуклонно испаряющихся с годами из ксюхиных «гуманитарных» мозгов, хватило только чтобы понять: прежде чем кидаться, стоило как минимум взвесить мандаринку и засечь время полёта. Но вероятнее всего, и этими цифрами она не сумела бы воспользоваться, как надо. Оставалось только надеяться, что летящий с крыши трёхэтажного дома мандарин бьёт не очень больно.

Молча проследив за полётом цитрусовых и поизучав какое-то время оранжевую кляксу внизу, Ксюха вялой рукой нащупала и выпростала из драной авоськи последний мандарин. Швырнула плод, уже не глядя, вслед остальным. Только совершенно опустелая сетка осталась. Такая же, как и она сама, подумала Ксюха, и в следующее мгновение ясно ощутила — с чем-то, только очень отдалённо похожим на облегчение или удовлетворение, — как в её внутреннюю пустоту тихонько и медленно, будто тонкой ленивой струйкой, возвращается жизнь. Или это просто холодный свежий воздух заполняет лёгкие после душного подъезда? Да вообще-то, всё равно.

Только вот идти домой к мужу Ксюхе всё еще не моглось. А уж тем более — если представить, что она сейчас вернётся обратно на площадку и обнаружит там до сих пор недоумевающую Ирину.

Ксюха осторожно опустилась на корточки, подавив желание усесться на холодную поверхность крыши непосредственно задом. А летом, наверное, тоже не посидеть: нагревается за день на солнце. Или мокро, если дождь...
Мысли растекались по сторонам. И так же рассеянно скользил ксюхин взгляд, пока не запнулся. Зацепился за что-то на соседней крыше. Кажется, люди. Аксинья даже привстала с места, чтобы рассмотреть получше.

Человеку стало плохо прямо в собственном подъезде. Человек, между прочим, в критическом состоянии и, может быть, даже умирает, а его не спасает никто. Никто не расталкивает плотную толпу зевак, торопясь помочь. Да и толпы нет на самом деле. Вообще никого нет. А если бы и был — плохо человеку внутри, а снаружи, наверное, и не заметно ничего. Человек по имени Ксюха точно так же, как и минуту назад, стоит у двери, правой рукой обнимая и притискивая к боку огромную продуктовую сумку; ключом, зажатым в левой, продолжая пенетрировать замочную скважину.

Что-то вот такое произошло ровно за мгновение до того, как ей откликнуться на знакомый голос. Ксюхе не было видно соседку из-за мандаринов. И та, наверняка, могла наблюдать сейчас только авоську, да чуть пониже — ксюхины ноги. И это хорошо, поскольку никаких сил ни отвечать Ирине, ни даже глядеть на неё, вдруг не стало. И домой заходить — не вариант. Ксюха ещё ковырялась в замке, по инерции, но уже поняла, что не стоит ей сейчас внутрь. Если прямо сейчас ещё и четыре стены вокруг... Нет.

Пусто. Вообще ничего не жалко, не страшно, не хочется. То есть, хочется, но только одного: сделать что-то, чтобы перестало быть вот так. Взгляд почти сразу упал на авоську — благо, та маячила перед самым носом. Ксюха едва не шагнула к тёмному провалу между лестничными перилами, но остатков здравомыслия хватило, чтобы удержаться. И ещё — чтобы аккуратно вытащить ключ и сложить в карман. И на то, чтобы наконец пробормотать что-то в ответ Ирине. Нейтральное, вроде. А потом они, остатки, закончились, и Ксюха устремилась прямо к чердачной двери.

Выкинуть сраные мандарины. Сбросить их сверху, так, чтобы осталось только одно огромное ярко-оранжевое пятно. Почему-то это было сейчас настолько важно. Необходимо.

— Д-да?.. — раздалось из-за двери не очень уверенно. Поскольку дальше ничего не последовало, то, наверное, это и было приглашением.

Мисс Кьюсак, нервно выпрямившаяся на своём стуле, глядела на вошедшего широко раскрытыми глазами через толстые линзы очков. Минуту назад она наводила порядок в ящиках своего рабочего стола. В процессе, как это обычно с ней бывало, настолько погрузилась в занятие, что совершенно выпала из реальности, и стук в дверь её попросту напугал. В данный момент по выражению лица ещё не до конца пришедшей в себя Бекки было ясно: она никак не ожидала увидеть перед собой живого человека и пока не вполне успела понять, зачем он явился.

Она опомнилась, заметив наконец в руках визитёра статью. Мисс Кьюсак мелко покивала головой и протянула руку за листком. Теперь и кофейные принадлежности попали в её поле зрения. Жестом, означающим: «Секундочку!», Бекки воздела палец к потолку. Она быстро дважды пробежала текст глазами. Без каких-либо эмоций, лишь пару-тройку раз слегка поморщившись. Уточнив контекст, где требовалось, черкнув что-то карандашом и пообещав, что готово всё будет через пятнадцать-двадцать минут, корректор отпустила журналиста восвояси.

К тому моменту, как кофе был выпит, Табарнака на краешке стола мисс Кьюсак ожидал перепечатанный начисто текст со всеми необходимыми пометками для наборщика и редактора, заверенный корректорской подписью.

Как вцепилась, мама, как она вцепилась!.. Полли сперва осторожно, потом сильнее (Фуу, она же этими руками сейчас мозги в мешок гребла!!!), засучила ногами, пытаясь высвободить коленки. Но орущая немка наседала решительно, а стол позади обосновался крепко, поэтому получалось не очень. Увлечённая попытками вырваться на свободу и, одновременно — не вырвать прямо в зарёванное лицо напротив, девушка не сразу поняла, чего хочет немка. То есть, чего та хотела добиться, ухватившись за худые девичьи ноги, так и осталось неясно. А вот о чём она так упорно — на полную громкость — силилась сообщить...
Сообразив, Полли раскрыла рот, роняя едва прикуренную сигарету.
— Нет. Нет, не... не надо. Не надо! — она с новой силой забилась, зажатая между тёткой и столиком.
Господи, она трогала это, трогала руками, а теперь лезет к ней, с этим, с этим... оно шевелится, шевелится, господи!!! Захлёбываясь в волнах накатившего ужаса, девушка даже не отдавала себе отчёта в том, что никакого мешка у немки в руках уже не было.
Зато наконец вспомнила о швабре в собственных руках. И о наставлениях, выданных боссом. Поднатужившись и ухватившись за ручку с двух сторон, пошире, она пихнула женщину как можно дальше. А получив возможность перехватить орудие более «традиционным» способом, тут же совершила ещё один сильный тычок. Куда-то... кажется, в грудь. Она не особенно всматривалась.
Громыхнул выстрел, окончательно перепугав и лишив способности мыслить здраво.
— Папа!!! Па-апа-а! Па, помоги! Убери её!!! — не своим голосом завопила Полли.

Полли, только-только переставшая орать, вне себя от ужаса, подпрыгнула на месте и чуть не лягнула, что есть силы, ногой в сторону. Вовремя увидала, что это никакой не монстр вцепился ей в ногу, а отец. Пару секунд она переваривала сказанное старшим Штибером, а потом с жаром закивала:
— Да-да-да, поехали, — девушка огляделась в тёмном помещении. Здесь она находиться уже просто не могла. Последние остатки здравого рассудка выдавливал из неё этот паб, сжимая и давя со всех сторон своим мраком.
— Поехали отсюда! — уже громче, для всех, добавила она. Дрожащие резкие нотки в девичьем голосе явственно говорили о заново подступающей истерике, — Поехали! Чего мы ждём здесь? Здесь темно!!! — неожиданно Полли совсем по-детски всхлипнула, — Пожалуйста...

Провела пальцами по заляпанной поверхности перед глазами — и только развозюкала красноту. Маленько пошевелилась. Не очень понятно, где низ и верх. А, нет. Понятно. Это просто сама Пуля неправильно расположена.
Тяжело, неуклюже поворочалась и всё-таки исхитрилась принять более-менее внятную позу, чтоб голова выше ног была. Тут же изнутри к горлу покатился липкий ком. Время метать фарш?.. Стокс поторопилась дёрнуть вверх грязное забрало: не хватало ещё и изнутри его себе ухряпать. Замерла, приготовившись сделать «буэ».
Нет, вроде, попустило. Сплюнула горковатую слюну под ноги и поморщилась: везде больно. Башка раскалывается. Только благодаря шлему не лопнула, по ходу. Грудью правой пизданулась — надо же было так неудачно...
Пуля подняла голову, окидывая взглядом салон, и как-то мысли о собственном «невезении» сразу ушли на задний план. Даже болеть почти перестало.

Она бы, наверное, долго так стояла: отказываясь верить своим глазам, мысленно уговаривая кого-то там, чтобы это всё оказалось очередным кошмаром, — если бы не хомячий голос, чудом пробившийся сквозь ревущий музон. Скорее догадавшись о содержании, чем услышав, Пуля кивнула, закинула карабин на плечо и уже более осознанно огляделась вокруг.
Холодильник с Мельником выносят решётку — это хорошо. Долгое сидение в горящем автобусе, даже если тот не набит трупами и полутрупами, может здоровью сильно навредить. Длинная тётка овдовело копошится рядом с мужниным телом. Эта в шоке, сама не сдвинется. Стокс решительно протопала заднюю часть салона, ухватила женщину за локоть, прокричала в самое ухо, давясь тошнотиками:
— Оставляй! Уходить надо, — подумала секунду. Нет, так может наоборот сработать. Хапнула тоже, не глядя, пару каких-то шмоток, помогла запихать в сумку, всучила её тётке в руки, чтоб крепко держала. Снова в ухо, погромче, чтоб дошло: — Потом остальное заберём, попозже!
И — мягко, но уверенно развернула, подтолкнула поближе к мужикам, организовывающим аварийный выход.
Дальше, мимо женщины в комбинезоне, с пугающим пониманием: «Не жилец»... Бля. Вот он Цезарь. Ещё хуже. Как только дышит?
Стокс, совсем потерявшись, замерла перед Торрадо — ни с этой хуйни, которая проткнула, снять его, ни... ребёнка забрать из обожжёных рук. Жалела, что вообще оказалась рядом. Хотела закопаться куда-нибудь подальше, чтобы не видеть, а ещё лучше — забыть, что видела.
— Пиздец! Что с ним делать-то??? А? — обращаясь непонятно к кому, проорала через плечо. Никто, наверное, и не услышал, но Пуле уже не до того. Вот теперь она, кажись, точно блевать будет.

— Вы знаете, могла бы и не остаться, — осторожно встряла Лариса. Но смолчать было решительно невозможно — слишком уж она перенервничала. А теперь, когда всё происшествие можно было заново и как будто со стороны пронаблюдать мысленно, поступок господина ван Бурена вызывал настоящее раздражение. Девушка стянула со спины рюкзак и села, устроив его между коленками. Порылась в глубине, что-то разыскивая.
— ...Вот! — на её заметно подрагивающей от волнения ладони лежал складной нож, — Я бы не успела. Понимаете?, — Лариса наконец решилась прямо взглянуть иностранцу в глаза, и стало заметно, что она чуть не плачет, — Если бы вас... Ну, если бы вас утянуло. Я бы двоих не вытащила. А отвязаться не успела. Понимаете?
Удивительно, но даже сейчас извиняющиеся нотки не покинули её голоса. Как будто, укоряя опрометчивого туриста, Лариса считала необходимым попросить прощения за то, что вообще предполагала вероятность его попадания в ловушку. И за то, что ей пришлось бы избавляться от верёвки ради собственного спасения.

— Николай Иофанович, — чуть погодя, сунув ножик в карман, Лариса всё-таки нашла в себе силы унять расшалившиеся нервы, — Может, здесь как-нибудь иначе можно пройти?

Полли приняла в руки швабру и вперилась в неё неотрывным взглядом, так, будто видела впервые в жизни.
— Ладно... — рассеянно прошелестела в ответ на инструкции по «отпихиванию».
Не сумев сообразить, что же там есть в кладовке (воображение, при каждой попытке задуматься на эту тему, живо рисовало образы притаившихся по всем углам кладовой рыбоголовых монстров, и сразу становилось не до мысленной ревизии припасов), Полли оставила вопрос начальника без ответа — только пожала плечами и головой покачала.
Отвлекла её жена убитого посетителя. На секунду Полли испытала неожиданное раздражение — когда тётка взяла и высыпала кофе из мешка. Но только на секунду. Достаточно было взглянуть на то, что творилось на полу, как делалось очевидно: горстка рассыпанных кофейных зёрен общей картины не испортит. Зато при виде дальнейших манипуляций немки Полли пришлось вновь бороться с рвотными позывами. Как заворожённая, наблюдая процесс заталкивания кусков мёртвой плоти в тканый кофейный мешочек уютного оттенка, девушка краем уха прислушивалась к беседе мужчин. Отклеившись от своего места, она, в охапку с вещами, подобралась поближе к отцу. Облокотилась на столик, почти усевшись попой на чисто вытертую поверхность — ни за что бы раньше себе такого не позволила, а теперь не заметила даже.
— Я с ней в одной машине не поеду, — тихонько обратилась она к отцу. «И с ним — тоже», — так и подмывало продолжить, но в последний момент показалось, что о мертвеце так будет... невежливо, что ли.
Неожиданно опустившийся мрак скрыл от глаз страшную картину, но спокойнее от этого, конечно, не стало. Полли судорожно полезла в сумку. Зажигалка, зажигалка, где-то была... вот. Чиркнул огонёк, пробудив позабытое за потрясениями желание закурить. Девушка не стала себе отказывать: вряд ли дневной запрет на курение в баре ещё действовал. Глубоко затянувшись, она покивала.
— Хорошо, пап, — сообразила, что отец мог и не заметить жеста в темноте.
Отходить никуда и не хотелось. Нащупав в недрах сумки, следом за зажигалкой и сигаретами, фонарик, она включила его и осторожно поводила пятном света перед собой.
Заслышав спор мистера Матэмхейна и Флетчера, Полли подскочила, будто её током прошибло. Луч фонаря двинулся было вперёд, по направлению к жене... вдове немца и его останкам, и застыл на полдороги, не решаясь приближаться.
— В.. в.. в-ф-ф... В смысле??? Как это? Как это — «сидит»?! — отчего-то перепуганная девушка пыталась добиться ответа у стоящего рядом отца, а не его приятеля.

Покрутилась с боку на бок, зарываясь в тёплые, чуть влажные листья поглубже. Ухватила сонной ленивой рукой за краешек тонкое покрывало забытья, завернулась в него плотно-плотно, отгораживаясь от джунглей. Сказала себе: не думай ни о чём, Эну. Сказала себе: не слушай шорохов вокруг, это трава и вода. Сказала: закрой глаза, Эну.
...сказала: беги, огибая камни, беги вниз, впадай в ручей, сливайся с быстрой водой, лови журчащий ритм, подхватывай движения искрящегося на солнце танца, несись неутомимым радостным потоком, назад в джунгли, разматывая и размывая цепочку своих босых следов.
Танцуй. Стань воином посреди поляны. Стань его сильным храбрым сердцем, не знающим ран, бьющимся громко и ровно. Стань его взглядом, прямым и спокойным, что всегда был устремлён на врага и никогда — в землю под ногами.
Танцуй. Будь молодой красавицей, с гибким и стройным телом. Будь каплями лукрума, что переливаясь под солнцем, катятся с гладких округлых плеч. Будь её голосом, который, унимая боль и страх, дарит вместо них надежду.
Танцуй, Эну. Сделайся ящером, большим и страшным, что пробирается через заросли. Его зоркими глазами, высматривающими добычу, и острыми когтями, желающими её разорвать. И тоскливым одиночеством его, таким же огромным и неподъёмным, как он сам.
Танцуй, не останавливайся. Обернись хвастливым мозом, насмехающимся над своей скорой погибелью. А теперь — тяжёлым топором, готовым вот-вот опуститься на глупую голову. А теперь — хрустким ударом, что расколет её пополам.
Танцуй, Эну. Ты больше ничего не умеешь. Но так, как танцуешь ты, не умеет никто. Ты видишь — довольно племя, что, сидя вкруг костра, наблюдает за танцем. Одобрение читается в лицах, огненными отблесками прячется в мудрых глазах... Приглядись — это не буны. Плотная белая шерсть на могучих телах. Длинные руки с мозолистыми ладонями. Кивают тебе обезьяны — видишь каждую сквозь холодную рябь водной поверхности. Глядят из глубины лесного Источника.
Киваешь им в ответ... и начинаешь новый круг. И за ним — ещё один. Танцуй, маленькая Эну.
Только не просыпайся.

Немного Пулю взбодрило всё-таки. Может, дядьки пожилого слова помогли, а может, кислинка эта конфетная весёленькая. Или просто нужно было стравить напряжение, чтобы полегчало. Решив, что пока наплакалась, она полезла было искать по карманам салфетки.
Не успела.
Не думая, что там такое случилось, — была команда «на пол!», думать следовало потом, — Пуля мгновенно сползла вниз, впихнула-вбила себя промеж сидений, головой расположившись к проходу. Быстрым движением сдвинула забрало шлема на лицо. Хотела выглянуть из-за переднего кресла — и тут вспыхнуло перед глазами.
Центр тяжести принялся смещаться куда-то в жопу, по ощущениям. Потащило назад. Автобус падает, сообразила каким-то образом. И сжалась ещё плотнее, в обнимку с винтовкой («Не цепляться, руками-ногами не торчать. Грохнешься врастопырку — обязательно что-нибудь себе переломаешь», — пронеслось в перепуганной пулиной голове).
И ещё одна мысль напоследок, запыхавшаяся, как будто бежала следом от самого Нью-Грема, не догнала чуть-чуть и остановилась, выкрикивая мстительно в спину: «От судьбы на автобусе не уедешь!»
Ото ж.

Эну опустилась на землю, склонилась к ручью — утолила жажду. Промыла прохладной водой царапины и укусы.
Разложила перед собой собранные орехи и по очереди расколола плоским острым камешком. Не почувствовала вкуса и почти не почувствовала облегчения — так выбилась из сил. Нарвала знакомых листьев. Могут оказаться полезными. По-разному. И не сейчас.
Можно было бы пожевать листьев красного танцора, глотая терпкий сок и чувствуя, как кровь разгоняется и бурлит в жилах, стучит в голове, зовёт двигаться, ещё-ещё. Чтобы точно хватило сил выйти отсюда к берегу. И — дальше... Но если не получится? А маленькая Эну позже останется совсем беспомощной. Никто не укроет её от опасности, не принесёт прохладной воды, не даст выпить травяного отвара — помочь прогнать красного танцора, который только сперва взбодрит, а потом станет злой и нежеланный гость, терзающий тело и голову.
И налия... Рано.
Эну поразглядывала ещё свою добычу. Сложила листья в две тугие стопочки, сняла с шеи пару ожерелий, ссыпала в ямку в земле цветные бусины и ракушки, закопав, чтобы не бросались в глаза. В стопках проделала отверстия обломком тонкой ветки, пропустила шнурок в каждую, закрепила их на талии. Пусть будут.
Нужно идти дальше, но сейчас она слишком устала. Эну отползла в сторону от удобного для водопоя места, где заросли погуще и никто на неё случайно не наткнётся. Свернулась калачиком на травяной подстилке, сжала в ладошке амулет — он защитит её, пока она станет отдыхать.

Девушка попыталась унять бьющую дрожь и заставить себя сделать пару шагов обратно, внутрь подсобки. На неверных ногах, прижимаясь к полкам, она старалась держаться как можно дальше от застреленного существа и того, что из него набрызгало.
Ааоыы, гадость какая! На секунду ей пришлось остановиться и сглотнуть, чтобы подавить рвотные позывы.
Полли вообще-то, по жизни, особенно не боялась ни вида крови, ни насекомых со змеями. Ни страшилок, в которых фигурировала разная нечисть. Но вот всякие мутации, генетические уродства, всякая... неправильность — это способно было довести её до совершенно неадекватного состояния.
Давно ещё, впечатлительным подростком, Полли увидала в каком-то журнале фото телёнка, родившегося с лишней парой ног. После чего помчалась в туалет и выблевала с аппетитом съеденный за десять минут до этого обед. Потом, в школе на уроке биологии, когда учитель продемонстрировал невесть откуда добытую лягушку с похожими отклонениями, позеленевшей Штибер тоже пришлось в спешном порядке покидать класс. А с одной девушкой из параллельного Полли и вовсе не смогла общаться, стоило ей узнать, что в детстве той удаляли лишний палец на правой ноге.
Тварь же, вся словно бы состоящая из неправильностей, вызывала у девушки отвращение, готовое вот-вот снова перерасти в панику. Невероятным усилием воли удерживая ланч в желудке, Полли шагнула к сумке (Рыбки, рыбки, ошмётки! Оно лопнуло и разбросало их во все стороны. Не наступить! Фу!!!), подцепила её за ремень, схватила с вешалки уличную одежду и выскочила в коридор. Там она нервно и торопливо отряхнула сумку и куртку, поминутно передёргивая плечами, чувствуя, как волны мурашек, одна за другой, взбегают вверх по спине и перехлёстывают через воротник блузки.
Прошла в зал. Непонимающе уставилась на рыдающую женщину и два тела перед ней. Как же так?.. До Полли дошло, что она умудрилась едва не забыть о случившемся. О том, собственно, из-за чего она и оказалась в подсобке. Ужас.
Мистер Матэмхейн тем временем говорил. Да. Уехать отсюда она бы не отказалась. Чего там — это было бы и в самом деле волшебно. Оказаться за много километров от бара. Девушка покивала, выражая собственную готовность выдвигаться.
Позвал отец, и Полли обернулась.
— Всё будет в порядке, пап. Не переживай, — не слишком уверенным голосом выдала она подвернувшуюся глупую киношную фразу, уставившись при этом отчего-то на стакан в руках Адама. Очень не хотелось, чтобы он сейчас пил. Но и нотации читать было не время. А время было... одеться потеплее, да.
Полли перевела рассеянный взгляд на связку ключей в ладони и, помедлив, вернула её Матэмхейну. Наверх она не пойдёт. Оставаться одной в закрытом помещении после того, как... ну нет, спасибо.
Девушка отошла с вещами в сторону, избавилась от фартука, накинула куртку на плечи, извлекла из сумки тёплые колготки, в которых сюда приехала, разулась и, отвернувшись от остальных, быстро натянула их прямо поверх колготок «рабочих». Порядок. Ботинки и шарф заняли свои места. Напоследок Полли проверила карман сумки на наличие ключей от форда.
Слова папиного недавнего собутыльника заставили девушку изумлённо покоситься в его сторону. Что он такое говорит? «Особенные зомби»?! Она помотала головой, будто вытряхивая оттуда дикую фразу.
— Кто-нибудь может поехать в моей машине... В смысле, папа и кто-нибудь ещё.

В голове, как неприятный зуд, обосновалась навязчивая мысль: а что, если бы предчувствие явилось к ней ещё там, в городе? Наверное, она бы успела предупредить, кого нужно? На примере того же Вилларсона ведь выяснилось, что и взрослые здравые мужики могут к такому прислушаться. Так, значит, можно было бы... помочь? Спасти кого-то? "Солома волос, солнцем отбеленных. В пыли. Под кирпичей битых хаосом. Слиплись пряди, багрянцем склеенные..." Блядь, не надо.
Блядь!!! Ну почему — сейчас, а не тогда? Потому что не было там возможности задремать? Или потому что она себя не слушала? Или не хотела прислушиваться?.. Она виновата? Или нет? Или да?

Хватит. Деструктив ебучий же. Проще удавиться, таким-то макаром. Назад вернуть ничего нельзя, поэтому, чем себя грызть, она лучше... она себе слово даст, что будет чувству своему шестому доверять. Чуть что — сразу опа. Лучше перебздеть.

Хотя, некоторые вещи, конечно, предугадать нереально. Поведение Торрадо, например. Подошёл, сунул в трясущуюся лапу ей... что? Ага. Конфетку. Пуля какое-то время тупо глядела на свою раскрытую ладонь. Потом так же бездумно развернула оранжевый фантик и забросила леденец в рот. Спохватилась, что надо бы поблагодарить — но успела только промычать чего-то в спину поворотившемуся Цезарю. В носу защипало. Пуля моргнула раз, другой. Загрустила. Противное чувство такое: душит комок в горле. Как-то оно всё... жалко. И Цезать этот, и эта конфетка, и она сама, Стокс, с карамелькой за щекою, упревшая в полной снаряге. И весь автобус этот неказистый с какими-то людьми некрасивыми, пылящий по раздолбанной дороге где-то в анусе Вселенной. Жалкие все. И всех жалко. И тут, и там.
Пуля, стараясь не хлюпать громко враз осопливевшим носом, отвернулась к окну — всплакнуть потихоньку.

Ларисе не понравилось, как сталкер объяснил про ловушки. С его слов выходило, что Зона — не своенравная и таинственная, как воспевают романтики. Не сложная и загадочная, как определяют исследователи. Получалось, будто бы она просто... хищная? И просто питается? Разляжется, где придётся — и расставляет ловушки на всё, что водится... Фу. Даже подумать страшно. Как-то не похоже на правду. А может, это ей не хочется, чтобы было похоже? Если цветок в оранжерее был приманкой... Если Зона умеет подсовывать такие приманки... У них нет шансов выбраться обратно.
Ой. Стоп же! Ларисе пришлось совершить усилие над собой, чтобы вернуться мыслями в реальность. Вспомнить, что они — не три заблудившихся туриста, свободно гуляющих по Зоне, а организованная группа, следующая проверенным маршрутом. С проводником, которого им выдала приличная фирма.
Удивительно: здесь было так легко вообразить себя не просто потерявшимися, а вовсе последними в мире людьми. Единственными. Лариса поёжилась.
От неуютных размышлений девушку отвлёк, опять же, сталкер. Лариса недоверчиво уставилась на дорожку совершенно обычного с виду асфальта.
— То есть... Скажите, разве нельзя на глаз определить, ммм... топкие места? Должно же быть видно, наверное, как-нибудь.
Голос девушки звучал неуверенно. С одной стороны — ходить по болотам ей было не привыкать. Если всё делать правильно, да подстраховывать друг друга, то не сильно-то оно и опасно. Но вот асфальт — Ларисе трудно было заставить себя даже умозрительно применить к лежащему перед ней участку дороги свой опыт.

Полли молча слушала мистера Матэмхейна. Ну, точнее, стоя через барную стойку от него, с безучастным видом черкала что-то на листе блокнота для заказов.
Время было раннее, почти самое начало смены — до вечера, когда в зал набьются посетители и мистеру Матэмхейну «придётся» дежурно поторапливать работников, ещё далеко, и сейчас он сам, похоже, был не прочь скоротать минуту-другую за болтовнёй. Полли не возражала. Она вообще редко кому-нибудь возражала или активно выказывала недовольство.
Словно подумав какое-то время, стоит ли отвечать, девушка слегка пожала плечами.
Дверь жалобно звякнула, впустив, как быстро стало очевидно, очередную жертву субботнего перепоя.
— В прошлом году почти два месяца не пил. Почти совсем. На лесопилке когда, — бесцветно протянула она. Было не слишком понятно, что эти слова выражали. То ли надежду — мол, может же старый Штибер, если захочет, оставаться трезвым. То ли иронию. То ли ещё что.

Вяло кивнув, Полли подхватила два пива, не торопясь прошагала к третьему столу и аккуратно поставила кружки. Без единого слова, как обычно. С этими клиентами она не обменивалась дежурными фразами о погоде. Не интересовалась, будут ли они пробовать сегодняшний дэйли спешл. Ограничивалась молчаливым «унести-принести». По крайней мере, пока отец не доходил до кондиции и не начинал чудить. Или не заканчивалась её смена, и было пора вести Адама домой.

Сегодня что-то рано начал. Чудить, в смысле. Наверное, вчерашние «дрожжи» оказались чересчур крепкими. Полли, уже отошедшая в дальний конец зала и наполнявшая салфетницы на столиках, торопливо вернулась к стойке.
— Я здесь, пап! — она мягко, но крепко взяла отца сзади за плечи и развернула к себе, заглядывая в мутные глаза, — Я тут, всё нормально. Пойдём.
Полли потянула старого Штибера за собой, намереваясь отвести обратно за столик. Оборачиваясь назад, она скользнула взглядом по новому посетителю у стойки и замерла. Брови девушки удивлённо поползли вверх — может, оттого, что в посетителе она признала наконец Чейза Лоулли по прозвищу Бургер. А может, оттого, что в таком ужасном состоянии (...ужасном? Да даже отец никогда не напивается до такого свинства! Вонь-то какая, фу...) видела его впервые. Уж кому как не Полли знать — на Бургера это совсем не похоже.

Девушка перевела вопросительный взгляд на босса, ожидая его реакции. Неужели не выгонит, так и позволит сидеть и вонять на весь зал, в котором даже курить нельзя до позднего вечера?

На мгновение за «федератские лоханки» стало не то чтоб обидно, но как-то вот кольнуло неприятно. А вообще Стокс больше озадачило другое: с какой лёгкостью Хомяк подхватил мысль о том, что она на самом деле чего-то там предсказала. Рассуждает, вон, серьёзный. Прикидывает. Надо же. Хотя... Может, у него там свои причины имеются в чуйку верить. Кто знает.

Дядька снова поделился, на этот раз — аж прям патронами. Это вам не дань вежливости уже и не знак расположения в ожидании расположения ответного, как с яблоками, скажем. Это уже самое наглядное доказательство того, что места, по которым они сейчас катаются, суровы дохрена. Не жалко людям за ничего, за так раздавать оружие с боеприпасами практически неизвестно кому. Явно же — не просто от природной щедроты. А потому, скорее всего, что каждый чел со стволом на столько-то повышает шансы всей компании благополучно добраться до дому.
— Ого. Спасибо, — Пуля с готовностью приняла из рук деда коробку и притырила понадёжнее. Запас, который не тянет карман — это вот прямо он. Не, речи нет, конечно, лучше бы в нём особой необходимости не возникало. В идеале-то. Только, судя по всему, в этом мире, который какие-то неебовые приколисты нарекли «Эдемом», надеяться на сильно удачные расклады не стоит. Даже без подтиральной бумажки внезапно оказаться в нужный момент не так хуёво бывает, как без патронов. Значит, пусть будут.

Стокс встрепенулась и тоже прислушалась к приглушённым расстоянием взрывам. Так хотелось, чтобы это оказалась гроза. Вот нечеловечески... Хер там. Надежды хватило секунды на две, не больше. Слишком знакомыми были звуки — даже несмотря на то, что в первый раз рвало и грохотало прямо у неё над головой, прямо рядом и вокруг, а теперь — где-то там. Хм. «Где-то»... По спине продрало холодом. Известно, где. Уж ей-то известно, да.
И Хомяк о том же. Пуля вздрогнула от внезапного ощущения... вины что ли?
— Это не я, — вырвалось у неё прежде, чем успела захлопнуть пасть и съёжиться на своём месте. Ну пиздец. Отмазалась. Можно подумать, кто-то её обвинил в том, что бомбят, — То есть, в смысле. Я не думала, что оно... Блять.
Пуля жалобно посмотрела почему-то на деда. Потом — обвела остальных взглядом. Не знала, что сказать. Беспомощность какая-то.

Вырвалась?.. Отбилась от цепких когтистых лап, ушла от погони. Не сразу сообразила Эну, что уже не напрыгивают сзади твари, не хватают за волосы. Что голоса противные звучат тише, дальше. Отстали от неё.
И куда теперь Эну пойдёт? Где спрячется? Прямо здесь, среди деревьев? Она нащупала амулет на шее, сжала в грязной израненной, искусанной ладошке, пачкая разноцветного хамелеона. Эну помнила, как он надёжно укрывал её у Источника — даже Бомани, стоя рядом, не видел. Бомани... С удивлением поняла Эну, что не душат уже рыдания, когда думает о последнем воине её племени, не подкашиваются коленки от ужаса, когда понимает, что осталась одна. Наверное, всё вылилось через ту рану в сердце. Ничего не осталось.
А Нго? Где она теперь? Что-то они объясняли ещё там, у колодца... Эну уже не помнила точно. Нго говорила устами Бомани, а потом... была с ней? Или это приснилось Эну по дороге?.. Сейчас, Эну была уверена, Нго не было рядом. А звать в полный голос, если она где-то прячется — опасно.
И пережидать здесь тоже опасно. Дым, пламени треск — вдруг осознала Эну. Даже если твари её не нагонят, придёт огонь.
Она в последний раз обернулась назад. На короткий миг показалось, будто за нестройным мерзким хором пробивается мелодия... песня. На короткий-короткий миг. Словно увидела Эну родную деревню.
Нет, послышалось.
Куда же ей идти? В какой стороне тропа, которой они с Бомани пришли от Источника, Эну не знала — добиралась сюда, как во сне. Вот и было теперь всё вокруг незнакомое, никаких знаков приметных. Значит — просто прочь. Прямо, куда глаза глядят. Только нужно идти осторожнее.

Поблагодарив пожилого дядьку, Пуля протянула руку за яблоком и, обратно развалившись, задумчиво уставилась на ярко-жёлтый плод. Поднесла поближе, чтобы уловить яблочный аромат. Совсем недавно, надо же, она слюной исходила, мечтая сожрать чего-нибудь натурального — а теперь вот... как-то пропал аппетит.
— Угу, — так же негромко и крайне бессодержательно промычала она в ответ сержанту. После паузы (пока неторопливо запихивала в карман комбеза угощение), будто нехотя, пояснила: — Было. Ну... не так, конечно. Там, типа. Один раз в поезд не села. Чего-то, вот, как будто в последний момент завернуло. Ну и... хуйня там потом случилась, в общем, — Стокс помолчала, снова прокручивая в голове полузабытый эпизод, — Но не так было. Даже близко не так. Ничего, типа, конкретного перед этим... Кина такого не показывали.
Пуля невесело усмехнулась сама себе уголком губ. Понятно, что в их компании нынче «не помню» совсем не обязательно означает «не было такого». Но всё равно. Подсказывало что-то — доведись такому раньше случаться, она бы сейчас знала. Узнала бы ощущеньице. Хрена с два такое улетучится из памяти бесследно.
Она прислушалась к разговорам по соседству. Кивнула Вилларсону на щедрого деда.
— Мимикрировать надо, ага, товарищ сержант? — аккуратно, чтобы не спалиться, бросила быстрый взгляд в сторону женщины, матери двойняшек, с изуродованным шрамами лицом, — Поскорее прям.

Эну упала на четвереньки и зажмурилась. Плохо. Не держат ноги, руки дрожат. От усталости, от слабости, от... пустоты. От... страха. Эну открыла глаза и уставилась на мерзкое существо прямо перед собой.
Последнее, что ясно помнилось ей — Источник. Холодная вода, каменные плиты вокруг. А дальше — ей снилось, что они шли. Она и Бомани. И было не страшно, потому что голос в голове её успокаивал. Убаюкивал. Защищал. Добрый голос, хороший. Как... как Нго. Эну смотрела сон и ничего не боялась.
А теперь — проснулась. И оказалось, что всё взаправду, на самом деле. И голос пропал, делся куда-то. И лезут в уши — нет, прямо в голову — другие голоса. Не такие. Плохие, совсем не дружелюбные. Злые, злые! Эну не хочет их слушать. Не надо песен, пожалуйста!
Эну покачнулась ещё раз, уселась, плюхнулась на землю и зажала уши руками. Поют. Всё равно поют... Кто? Это существо? Нет, их много, тех, которые поют. Эну решилась отвести взгляд от зверя, чтобы поискать глазами источник звука... Бомани! Он рядом, здесь, с ней.
Широко распахнув глаза, не решаясь издать ни звука, она сидела на земле и глядела на буна, на гадкую зверюгу, на буна опять... Он ведь убьёт это чудище? Убьёт, да?

Коронный фокус в программе: отделение головы от тела — недо-мысль, так и не успевшая дооформиться у Киры. Отсечённая голова упала на землю с невозможным в реальной жизни, невыносимым звуком — и в одно мгновение всё ненужное было выметено из сознания. Никаких мыслей, никакого удивления, усталости, злости — только страх-страх-страх.
Издав какой-то сдавленный горловой писк, Кира метнулась было в сторону. Но тени подступали уже, казалось, со всех сторон. Сквозь пелену ужаса девушка разобрала слова одного из мужчин и ухватилась за их спасительный, как в эту секунду послышалось, смысл. «Наверх... девок — наверх...». Точно!
Она задрала голову. Остановка не выглядела слишком высокой и при этом нестерпимо манила обещанием безопасности. Адски хотелось на крышу. Очень, очень сильно хотелось. Наверное, на адреналиновой волне Кира прямо сейчас сама забралась бы туда, не раздумывая. Если бы не цеплялась до сих пор мёртвой хваткой за руки девчонок.
Кира как будто только сейчас вспомнила о них. Метнула ошалелый взгляд на одну и вторую. Машка светит фотиком. Отгоняет их? Что-то кричит про билет, кажется?.. В её слова Кира уже не вникала — не могла. И некогда. Мужиков ждать тоже некогда. Ничего некогда.
Она шагнула к ближайшему углу остановки, подтолкнув туда же мелкую. Сцепила пальцы в замок и подставила девчонке «ступеньку». Нервно закивала, чтобы та поторапливалась:
— Лезь-лезь, давай, ну!
Машку подсаживать, наверное, будет труднее... Ладно, не думать пока об этом.

Буркнув в ответ парню своё имя, Кира мрачно изучила опустевшую бутылку. Вот и всё, пьянка закончилась.
Впрочем, занятие, дабы отвлечься, нашлось быстро — покалеченных пальцев у мужика с чемоданом было много, скучать не пришлось. Сперва Кире хотелось не быть на подхвате, а совсем освободить подругу от необходимости возиться с перевязкой. Но тут же она себя одёрнула: может, Машке как раз очень нужно было сейчас вот это — почувствовать, что она вполне может действовать, как раньше, даже с покалеченной рукой. Более того — не просто действовать, а оказывать помощь другим.
Дальнейший вялый кипиш Киры особо не коснулся. Она сидела, погружённая в свои мысли, прислушиваясь к репликам то одного, то другого пассажира. Предложения вскакивать и отправляться на поиски цивилизации в этой кромешной темноте девушку не возбуждали от слова совсем. Во-первых, тупо очково. А во-вторых... Она тихонько похлопала Машку по плечу, привлекая внимание, и решилась озвучить вполголоса давно возникшие опасения:
— Маш, я нашим эсэмэски поотправляла, ещё когда ехали. Мол, застряли на трассе. Чтобы кто-нибудь подобрал. Как думаешь... Кхм, — она проглотила вставший в горле комок, — Как думаешь, они нас вообще здесь найдут?..
Кира тяжело вздохнула и спрятала лицо в ладони.
— Ффух, надо было вообще сразу писать, чтобы ментам звонили, - глухо пробубнила она оттуда.

— Пойдём, ага, — Кира поудобнее распределила вес поклажи и с готовностью повлекла несчастную подругу к остановке. Присесть на минутку не мешало, хоть на скамейку, хоть «на чумоданы»: немного успокоиться, упорядочить сумбур в голове, глотнуть воздуха, звякнуть наконец уже кому-нибудь из своих, чтоб поторапливались.
Бедная Машка... Кира даже не пыталась говорить ничего утешительного по поводу пальца. Если ранка там или перелом, можно сказать: заживёт до свадьбы. А тут что? Орлова — не ящерица, ничего заново не вырастет.
В детстве Кира обожала смотреть, как дедуля показывает фокус с «отрыванием» большого пальца. Внучка выпучивала глаза, дивясь на пустое место, а потом дед с хитрой улыбкой «прикручивал» палец на место, и маленькая Кирюха заливалась хохотом от восторга... Мда. Дедушка без пальца... дедушка без глаза... девушка без пальца...
Сгрузив на землю сумки, Кира села и тут же, не глядя по сторонам, полезла за телефоном. Уныло потыкав в гладкий экранчик, вздохнула. Ну, ладно, хоть написать успела из автобуса.
— Бред, конечно, — Она спрятала девайс, обняла Машку за плечо, притянула к себе и только тогда подняла глаза на злополучный пазик... точнее на то место, где ему полагалось находиться, — Копперфильды хуевы! — простонала Кира, одновременно чувствуя, как внутри волной поднимается раздражение и накатывает дикая усталость. Автобус не отъезжал, со стопудовой уверенностью подумала она про себя, точно не отъезжал.
— На, — отвинтив пробку, она протянула вермут Машке. Подождала. Отхлебнула сама.
Подняла глаза на подошедшего парня, не вмешиваясь в их с Машкой диалог. Зато осознала сильнейшее желание закурить. Кира порылась в сумке, достала пачку «Лаки Страйка». Пошарилась ещё в поисках зажигалки, плюнула и обратилась к Машкиному собеседнику:
— Дай прикурить, а?
Покосилась на в очередной раз перекочевавшую к ней бутылку чинзано. Алкоголь был слабенький, да и оставалось его всего ничего. А залить требовалось многое... Но не предложить было бы свинством, в таких-то обстоятельствах.
— Будешь? — она протянула вермут молодому человеку.

Кира не двигалась с места, сидела, зажав рот ладонями, широко распахнув от ужаса глаза. Как же так? Как так??? Глазом не успела моргнуть — а он... И никто не помешал. Не остановил. Машка, как же так, ну?
Опомнившись, Кира подскочила и сгребла подругу за плечи.
— Чшшш, тихо, Машук. Тихо-тихо. Щас перевяжем, щас. Заживёт... — Кира решилась глянуть на место отсутствующего пальца, и её замутило. Как не было. Ничего, — Блять! Пошли отсюда.
Похватав сумки — свои, машкины — обвешавшись ими, она сгребла Орлову в охапку и потянула к выходу. Киру била непроходящая дрожь.

Вопрос Вилларсона внезапно заставил Стокс всерьёз задуматься. Она села прямо, нахмурилась, хмыкнула, подумала ещё...
— Да я как-то ваще не уверена, что таким, эм... глюкам доверять надо. С хера ли, как бы, да? — повернулась к Хомяку, сама себе ответила: — Само собой.
Наклонилась ближе и, лихорадочно блестя глазами, шёпотом затараторила:
— Правда вот, у меня и в обратом никакой уверенности нет, понимаешь...те? Не, ну я, допустим, сейчас забью. Подышу, посижу — забью как-то. А потом что? Не, ну вот на минутку представить, да — а потом узнать, что по Нью-Грему правда ёбнуло. И... бля, я не могу, меня аж передёргивает... И порадоваться, что вовремя свалили? Товарищ сержант, — Пуля придвинулась ещё, заглядывая Вилларсону в глаза, разволновалась заметно, разве только руками не начала размахивать, — Там же вычистили всех! Все-ех!!! Мирное, блядь, население. Вот... в момент полгорода в пыль укатали!..
Так. Стоп. Пуля отстранилась и перевела дух. Чем колотиться, как истеричка, проще взять и рассказать по порядку всё (...как было? ...как будет?), как ей привиделось-приснилось.

Она рассказывала, не упуская подробностей. Вспоминать специально не приходилось — даже наоборот, Пуля успела мысленно выматерить от души отменную свою зрительную память. Полезные качества. Не всегда оказываются такими уж полезными.

Закончив и оставив сержанта переваривать, она опять откинулась на сиденье и медленно расцепила пальцы, которые, оказывается, всё это время крепко, до белых костяшек, стискивали ствол зажатого стоймя меж коленями карабина. И как долго теперь у неё перед глазами будет стоять: яркое пятно на пыльно-сером фоне? Самое страшное из всего, что она видела до сих пор — уверена, несмотря на так и не залатанные зияющие амнезийные прорехи в полотне собственных воспоминаний.
А вообще, случались у неё раньше такие сны? А сбывались?.. Мало ли. Вдруг.

Если намереваешься выжить, последнее, что теперь стоит делать — отделяться от остальных. Это мисс Тейлор прекрасно понимала и без наглядного и печального примера мистера Черчилля и молодой журналистки.
Агрессивные обитатели сегодняшней подземки, неизвестно благодаря чему утратившие разом все человеческие качества, кроме безудержного стремления к убийству, явно привыкли двигаться напролом, по прямой, не тратя времени на то, чтобы хитрить и искать обходные пути. Поэтому... Кэтрин ещё не успев до конца додумать свою мысль, метнулась с места туда, где в углу сжались две девушки. Не следует давать нападающим выбирать цель из нескольких. Если женщины собьются в кучу и мужчинам останется преграждать только один путь, шансов будет куда больше.
Женщина, даже в спешке проявляя осторожность, добралась до темнокожей мисс, обхватила руками за трясущиеся плечи и прижала её к себе. Пощёчина при истерике — верное средство, всё правильно. Да только, стоит ей снова бросить взгляд туда, где заживо рвут на части тех двоих, бедняжка наверняка снова забьётся в припадке.
Мисс Тейлор смотрела, как на помощь осаждаемому сразу двумя голодными мертвецами Джею ринулся, размахивая трубой, её недавний попутчик... Пистолет! Ведь у него было оружие!
— Мистер Комптон, стреляйте, ради бога! — не выдержала Кэтрин. Голос её от испуга сорвался и зазвучал по-старушечьи надтреснуто.
Но ведь пистолет — это надёжнее, быстрее, — судорожно думала она, чувствуя, что и сама опасно балансирует на грани истерики, — а сколько у них времени прежде, чем переключат со своих жертв внимание те, у ближайших дверей?..
До чего же долгая остановка. Разве когда-нибудь раньше, торопясь успеть, пока не сомкнутся вагонные двери, ожидая, что немолодые усталые ноги вот-вот подведут — могла она представить себе, что минуты и секунды, что поезд проводит на станции, окажутся способны так невыносимо растягиваться?..

Оно нахлынуло, умудряясь оставаться одновременно внезапным и долгожданным — чувство, будто вот-вот окажешься в давно знакомом сне. Том самом, который навещает тебя с самого детства, каждый раз наутро изглаживаясь из памяти. И только изредка особым образом упавший на занавеску луч закатного солнца или случайное дуновение ветра, донёсшее едва уловимый оттенок запаха, заставляют что-то всколыхнуться в душе, напоминая.
Ты знаешь — в те края не добраться ни по земле, ни по воздуху. Но всё равно иногда позволяешь предрассветной хмари за окном покачивающегося вагона обмануть тебя, нашептать, будто поезд на этот раз везёт именно туда... А может, это — не «туда», а «тогда»?
И дороги не спросить. Не хватит ни слов, ни таланта, чтобы описать, куда тебе нужно. Бывало, Лариса угадывала в случайной строчке стихотворения или мазках кисти — чьи-то попытки рассказать, поделиться тем самым, что можно осязать только самым кончиком души и помнить краешком памяти.
Но нет, было не то. Не совсем. Не её собственное. Тут не поймёт ни один собеседник... Кроме вот этого.
Цветок плакал, и вместе с ним плакала Лариса — от острого, щемящего чувства, будто опять потеряла то, что так никогда и не сумела обрести, не замечая, что уже сидит, ткнувшись коленками в землю, пачкая джинсы.
Девушка немного помолчала, ещё пару раз всхлипнула, успокаиваясь и, не поднимая взгляда от поникшего бутона, будто обращаясь к нему, вдруг выговорила тихо и уверенно:
— Я хочу остаться.

Тянется ведь! Теперь Лариса уже нисколечки не сомневалась — цветок был совсем живой и протягивал лепестки к её руке, общался. Это оттого, что она оказалась ближе всех, когда он пробился из-под земли?.. А может (на этом месте у Ларисы приятно защекотало в груди), он и сквозь слой почвы пробивался специально, именно к ней?
На смену захлестнувшему девушку восторгу пришли умиление и нежность. И, внезапно — мысль, что у него ведь, у цветочка, никого-никого больше нет на свете. Стало вдруг жалко его, искренне, по-детски: им придётся идти дальше, а он останется тут совсем один, да?..
Лучше пока об этом не думать, не расстраиваться. Пока можно ещё минутку-другую посидеть вот так, протягивая ладонь, мягко и осторожно касаясь кончиков длинных тычинок.

И даже теперь Эну ничего не сказала. Молча смотрела, как обезьяны бросили тело Бомани в Источник, как сами, одна за другой, скрывались в тёмной глубине. Непривычно и странно было видеть — когда ныряют с головой и не показываются вскоре обратно, отфыркиваясь и глотая воздух, а просто уходят — и всё. Только круги. Как будто камни падают в воду.
Она приняла протянутый вожаком амулет, зажала его в ладони и проводила последнего из обезьян взглядом. Что теперь?
Прыгнет вслед за ними? Вожак говорил, они не знают, куда приведёт Источник. Если вообще куда-нибудь приведёт. А сама Эну, куда она хочет попасть? Вчера ещё всё было просто и понятно, жизнь шла единственно возможным, единственно правильным, как Эну думала, порядком. Она танцевала и веселилась, она взрослела и училась быть женщиной, она готовилась стать невестой, а потом и женой. Она не знала ничего другого. И всё, чего она могла желать ещё недавно — вернуться обратно. И вот сейчас, в тот самый миг, когда воды источника скрыли из виду последнего буна, что был с ней, она поняла всем сердцем, что вернуться уже никак не получится. Совсем. «Я — женщина племени Бун», — сказала она обезьянам в хижине. А разве она — бун теперь?.. Нет больше племени для маленькой Эну.
Наверное, можно было сейчас сесть и заплакать от такой потери. Но плакать хочется тогда, когда знаешь, что есть рядом тот, кто может прийти и успокоить. Или не рядом, но есть. Где-то. А если нет и не будет такого, то и плакать незачем.
Что же ей делать?..
Лучше не ждать, пока новое чудище найдёт её здесь, чтобы растерзать своими клыками или разрубить топором. Лучше в воду. Это хотя бы не больно. И вообще, — подумала Эну, — она, по правде, и сама не была уверена, что не умерла ещё там, в хижине Мхэя. Или в лесу, по дороге сюда. Или ещё до того, как очнулась с остальными на берегу под ярким солнцем. Всё, что здесь происходило сегодня, слишком мало напоминало жизнь, какую знала она. Значит, возможно, и жизнью уже не было.
Эну подошла к плитам, что огородили Источник, забралась на каменную поверхность, встала на четвереньки, всмотрелась в глубину. Потом села на край, позволив усталым ногам погрузиться в прохладную влагу. Разжала кулак и поглядела на кулон. Неизвестно, от чего он хранил своего прошлого владельца. Но, может, сумеет передать Эну частичку храбрости. И удачи.

— То есть, как это оно? — всё же выразила недоумение Лариса, — Семена же какие-нибудь должны, ну или что-нибудь такое, вроде... — «образца», не договорила она, но остановилась, осознав какую странную картинку подсунуло ей собственное воображение. Будто какой-то неземной садовод-любитель специально занимался этой теплицей после того, как школа осталась покинутой. А растения неведомым способом создавал по иллюстрациям если не из учебников ботаники, то уж точно из приключенческих книг с картинками, изображающими тропические страны.
Ну и бред. Что-что, а фантазию пребывание в Зоне развивает на ура. В который раз уже за сегодняшнее недлинное путешествие Ларисе доводилось обдумывать такую нелепицу, какая дома и в голову ни за что бы не пришла...
Краем глаза девушка вдруг заметила на земле лёгкое движение. Ну надо же. Вроде, с фауной здесь было бедненько, если не сказать — совсем никак. А вот, кто-то ползает. Лариса наклонилась ближе, пальцем плотнее прижала к переносице съезжающие очки, смешно скуксилась, стараясь разглядеть источник шевеления внимательнее... И сдавленно ахнула. Она осторожно присела на корточки, соблюдая почтительное расстояние до маленького чуда, и, затаив дыхание, следила за тем, как на свет появляется росток — будто при ускоренной прокрутке видеоплёнки. Только иначе.
— Д-да, я, кажется, понимаю теперь, — произнесла она, отчего-то стараясь говорить полушёпотом.

Всё. Бесполезно теперь. Бомани умрёт, а она, Эну, останется одна в этой пустой хижине, пока очередной мертвец не доберётся до неё здесь, или тот, большой, не выманит и не подстережёт снаружи. Горло сдавило липко и душно.
Эну посмотрела на истекающего кровью Бомани и всхлипнула, но тут же оглянулась — как только услышала шорох у лестницы. Обезьян заговорил с ней — Эну раскрыла рот то ли удивляясь, то ли собираясь ответить. Но вдруг расплакалась в голос, шагнула к зверю, ухватила его руку — просящим жестом, беспомощным, не думая, что делает.
— Помоги! Помоги ему... пожалуйста, — Эну повторяла просьбу опять и опять. Больше ей не к кому было обратиться. Только надеяться на этих духов в звериных воплощениях — она не знала, кем ещё могла оказаться обезьяна, которая разговаривала с ней человеческим языком.
Эну сделала усилие, чтобы взять себя в руки и попросить, как следует. Она прерывалась и всхлипывала, но старалась рассказать всё так ясно, как могла.
— Они хотели залезть в хижину. В окно, в дверь... Мхэй пропал... Когда они пришли. И Нго тоже. Пропала. Они хотели всех убить, лезли в хижину... И тот, огромный, тоже лез... А Бомани их не пустил! Помоги ему, пожалуйста... — Эну не удержалась и опять залилась слезами, — Это он один их не пустил!..

Воткнувшись зубами в кусок мясного сублимата, Стокс сразу обрела озабоченно-сосредоточенный вид. Тут теперь нужно было делать два дела одновременно: во-первых, насыщаться, а во-вторых, стараться получить что-то типа удовольствия. Чанная говнядина — штука такая... своеобразная. Не столько еда, сколько — корм. Надо заметить, мысли эти умудрялись посещать Пулю даже в такой момент: когда желудок, по ощущениям, уже давно предавался звенящей грусти и демонстративно съёживался в крохотный комок, дабы всячески подчеркнуть собственную пустоту. То есть, голодай - не голодай, а некую брезгливую нелюбовь к искусственно выращенной мясной массе преодолеть до конца оставалось довольно сложно. Приходилось ухищряться на ходу — например, представлять себе, будто этот вот конкретный кусок когда-то являлся фрагментом чего-то, что топало на собственных настоящих копытах и бодалось собственными натуральными рожками. Сопровождая процесс пережёвывания мантрами, вроде: «Ну Ань, ты же — одарённая творчески личность, у тебя фантазия, вся хуйня...», и глотками тёплой водички, кое-как протолкнула в себя остатки воображаемой зверушки. Чувство сытости и какой-никакой запас калорий были всё же куда приоритетнее гурманских радостей.

Пуля, набившая своё тощее брюхо, слегка расползлась по сиденью, лениво поглядывая то наружу, в окно, то на входящих, когда автобус останавливался подобрать пассажиров. Уже на второй остановке она подобралась, села прямее, нахмурилась — рассматривала исподлобья шрамы на лице вошедшей женщины в комбезе. «Федералер», да... На плече под одеждой как будто сам собой вспыхнул горячим и зазудел красный треугольник. То ли от стыда — желая быть содранным, счёсанным прямо с лоскутом кожи, то ли наоборот — странным таким образом пытаясь успокоить, внушить, что может спасти от подобного... Если придёт нужда спасаться, откуда эта Р. Каррераз спаслась. Ладно, в общем-то, хорош говно всякое думать. Не к добру.

Подмигнула озиравшимся на своих местах малявкам — неуклюже, с ощущением неловкости, какое бывает, если с детьми особо контачить не умеешь.

Чуть не пустила слезу от досады, углядев продуктовые ряды на очередной остановке. Поспешно отвернулась, чтобы не пустить ещё и слюну — все вкусовые достоинства чанной дряни меркли даже в сравнении с морковкой, не говоря уже о спелых арбузах.

Мысленно накидала шаржик на колоритную семейную пару. Мда. Не забыть бы, донести до какой-нибудь бумажки при случае.

С благодарностью глянула на деда, пнувшего наружу ароматного уродца. Самой бы не хватило духу, наверное. Хотя... Нет, не хватило бы.

Ох ты. А кого-то покоцанный вид молодой матери вдохновил, судя по всему. Вот неунывающий чел, однако, — со смесью гордости и умиления подумала Пуля. И не удержалась, вполголоса, правда, себе под нос — так, чтобы не обидеть кого ненароком:
— А-а, бля, Цезарь! Чего ж у меня с кружевами труселей не нашлось — щас бы по-нарядному как-то подрулил...

Всё ещё держась за поручень, пожилая женщина приложила вторую руку к груди, с трудом оторвала взгляд от неаккуратных бурых разводов, что оставила на стекле... девушка. Кэтрин прикрыла глаза и осторожно перевела дыхание. Потом обернулась к пассажирам в вагоне.

Из их разговоров было понятно, что они сами не слишком в курсе, откуда что взялось. Кто были эти люди на станции? Благодаря чему они превратились в то, во что превратились? Что это — какие-то чудовищные эксперименты? Эпидемия? Кто и откуда выпустил их разгуливать по улице? В байки из кинофильмов (сама она не была поклонницей жанра ужасов, но слышала, конечно, про такое — о том, будто подобный вирус, или как его, может передаваться настолько быстро и просто) Кэтрин особо не верила. Но спрашивать о чём-то перепуганных женщин и мужчин, а тем более, спорить, сейчас было бы совсем ни к чему.

Кэтрин наклонилась и подхватила с сиденья оставленную сумочку, а затем, держась за поручни, добралась до темнокожей девушки. Опустилась на сиденье рядом, расстегнула сумку и поставила себе на колени.

— Не волнуйтесь, милочка... Покажите, что у вас там, — голос пожилой леди звучал мягко и успокаивающе, пока она перебирала содержимое сумки, в поисках чего-нибудь подходящего. Вскоре на свет появилась упаковка бумажных салфеток, тюбик дезинфицирующего геля, чистенький шёлковый платок с кружевными краями — явно не ожидавший, что ему придётся выступать в качестве перевязочного материала. После краткой паузы женщина достала и упаковку перчаток, вскрыла и натянула одну пару — тёмно-синего цвета, вовсе не медицинские, предназначенные для работ по хозяйству, будто она собиралась не рану обрабатывать, а отмывать кухонную мойку. Женщина подняла глаза на «пациентку» и слегка поджала губы, будто извиняясь, за то, что не желает пачкаться в чужой крови. Затем протянула затянутую в синюю резину ладонь за рукой девушки.

— Покажите, не бойтесь... Ничего страшного, — она уже выдавливала порцию геля, вооружившись салфеткой и оттирая натёкшее вокруг укуса, — Это средство, конечно — не совсем то, что нужно. Но ничего другого нет, а здесь, по крайней мере, содержится спирт... теперь потерпите...

Она полуобернулась через плечо, когда заговорили мужчины. Если можно из кабины управлять этим поездом, а если они ещё и умеют им управлять — это прекрасно. Это, может быть, даже станет их, пассажиров, спасением, в случае, если и на других станциях обнаружатся... эти жертвы чего-бы-там-ни-было. Только вот она не смотрела в окно ни на предыдущей станции, ни станцией раньше. Что, если кто-нибудь уже успел проникнуть в поезд? Что, если ей и тому мужчине с пистолетом просто повезло спокойно, в неведении, добраться до Брукпарка? И даже на этой самой станции — не все двери могли закрыться так... вовремя.

— Путь через вагоны может оказаться небезопасным, — всё так же полуобернувшись озвучила она свою мысль, — Молодой человек, может, не стоит ходить в одиночку?

Как долго Бомани бился с этими чудищами? Эну показалось, что долго. Очень долго, нестерпимо. Всё это время она, трясущимся комком прижимаясь к подруге, старалась понять — неужели это происходит на самом деле? Можно растревожить вечно сонных и загадочных духов, можно сделать что-то, что им не понравится — и тогда жди неприятностей. Можно даже постараться и разозлить их по-настоящему. И тогда — жди вещей самых кошмарных, таких, что не каждый шаман решится рассказать. Это известно каждому буну. Но далеко не каждый способен на самом деле представить, что подобное случится именно с ним, что гнев духов доведётся увидеть воочию.
Эну, хоть и не хотела, поняла — случилось то самое, самое страшное. И теперь, боясь даже пискнуть, не в силах от ужаса двинуться с места, то закрывала ладошкой глаза и глядела на сражение промеж дрожащих пальцев, то прикрывала рот — лишь бы не быть услышанной мёртвыми воинами.
Только, когда тень, гигантская, чернее ночи, загородила вход в хижину, зашарила лапищами в проёме, ища их (а кого же ещё?), Эну поняла: это конец. Теперь уже не проснуться. Не выйти наружу. Не убежать и не вернуться домой. Они все умрут здесь. И хорошо, если умрут. А не станут бродить, как эти, не-совсем-мёртвые.
Отпустив ладонь Нго, отстранившись, Эну уткнулась в собственные коленки и крепко обхватила их руками. Она не хотела больше никуда смотреть. Какая разница, что происходит вокруг? Пусть оно поскорее закончится — и всё.

Устроившись своём месте, чуть покачиваясь в такт движению вагона, мисс Тейлор буравила невидящим взглядом сиденье напротив. Она мысленно перебирала все дела, что нужно было завершить перед парой своих выходных. Кажется, ничего не забыла. Ещё раз... Нет, точно, ничего. Тогда она раздумывать о том, чем предстоит заняться в эти два свободных (как редко она позволяет себе подобное!) дня.

Размышлять приходилось медленно, сбивчиво, то и дело возвращаясь к одному и тому же. Пусть с тех пор, как она спустилась в метро с поверхности пышущих жаром улиц, дышать ей стало чуть легче, сердце не билось, как ненормальное, и шум в ушах заметно утих, некоторая сонная, мутная тяжесть, казалось, заполняла голову изнутри. Мысли перетекали с места на место лениво, цепляя друг друга, как фрагменты варёных овощей в густом бульоне.

Мисс Тейлор чуть покосилась в сторону, где находился ещё один пассажир. Среднего возраста мужчина, вполне прилично выглядит. Быстрого взгляда достаточно, чтобы прочесть тяжёлую печать разочарования на лице. Ничего удивительного, самая обычная статистика: больше половины мужчин среднего возраста больше, чем наполовину, состоят из разочарования. Без всякого любопытства женщина отвела глаза. Разочарований ей и самой хватает. С лихвой. Это точно...

Точно. Последняя купленная гардения так и не зацвела должным образом. Завтра её обязательно нужно будет пересадить. Сегодня нет сил — а ведь ещё предстоит путь от метро до дома. Мисс Тейлор снова, прищурившись, уставилась на сиденье перед собой, прикидывая, каким ещё из растений потребуется более пристальное внимание. Вот уже несколько лет, как она превратила небольшой балкончик в своей квартире в импровизированную оранжерею. Никогда прежде не уделявшая особенного интереса разведению цветов, Кэтрин с удивлением обнаружила, что занятие это способно заметно скрасить её одинокое существование. Звери ей никогда не нравились, а сейчас она тем более была слишком стара, чтобы ухаживать за шумным, глупым и требующим постоянного присмотра существом. Цветы не выглядели особенно глупо и никогда не шумели. При этом мисс Тейлор ощущала, что дома ей есть, о ком заботиться. Её нужность впервые проявилась где-то, помимо работы. Это было приятно и отчего-то до сих пор непривычно.

Погрузившись в себя, она не сразу сообразила, какую станцию объявляют. Брукпарк. Ей выходить на следующей.

Громкий шум окончательно вывел женщину из оцепенелого состояния. Ей не очень интересны все эти потасовки, пьяные горлопаны и прочее... Но почему же так шумят? Мисс Тейлор обернулась к раскрытым дверям, вытянула шею, стараясь разглядеть происходящее. Даже привстала с места, осторожно опираясь на поручень.

Прощальные похоронные речи. Словесные конструкции, пережёванные многими и многими ртами до полной потери какого-либо вкуса и смысла.

Незаметно, делая вид, будто поправляет волосы, Полли устроила горошины наушников на своих привычных местах. Не то чтобы она не уважала память покойного или её совсем не огорчал факт ухода из жизни хорошего преподавателя. Нет, почему. Уважала, огорчал. Но она в самом деле не видела связи между искренней грустью и набором подходящих по случаю звучных клише.

Совместив таким нехитрым образом видеоряд с новой звуковой дорожкой, Полли, тем не менее, время от времени извлекала наружу один из наушников. Наверное, в неосознанном стремлении не пропустить в директорской речи что-нибудь особенно интересное и увлекательное.

«Boys I’ve got none of nothin’ left to trade, so I cut off my ear and went to the gate... значительный вклад... The unsmiling guards, in their buffalo voices said, ‘we need more’... сложно переоценить... I severed my left hand, I pulled all my teeth, I left on my right hand to wield my piece, I disconnected my testicles, gave ‘em to the prison guards... тяжелая, ничем не восполнимая потеря...»

Вроде, закончилось. Теперь помочь разобрать книги и прочее, как обещали — и свобода. Полли поднялась с места и двинулась с остальной группой прочь из зала и вдоль по коридору в кабинет.

«Hang all my belongings on a one inch nail, hang all my belongings on a one inch nail...»

— Пффф!.. — задержавшись на пороге, Полли окинула помещение взглядом. Кажется, домой сегодня она попадёт позже, чем планировала. Она наконец вынула наушники полностью. И не зря: МакКефан самозабвенно вещал «деткам» о преходящести земного бытия и неизбежности смерти. Очень похоже, что его больше всех других травмировала кончина профессора Бобрински.

Полли отволокла одну из коробок в угол и уселась с ней прямо на пол возле книжного стеллажа. Обернулась, почувствовав на себе чей-то взгляд. МакКензи в преподавательском кресле. Судя по всему, жутко доволен собой. Ей вдруг вспомнилась вычитанная однажды в сети псевдонаучная статья — что-то про биоэнергетические поля и отпечатки. Чушь, разумеется. Но сейчас она настолько явно представила себе этот «отпечаток» мистера Бобрински, так и оставшийся в кресле в том виде, в каком его физическую оболочку настигла смерть: с мучительно выпученными глазами, судорожно искривлёнными губами, обнажающими ряд желтоватых старческих зубов, вцепившимися в пароксизме боли в край столешницы пальцами... Нет, конечно, очень может быть, что на самом деле всё выглядело гораздо пристойнее. Однако, было очень приятно вообразить, как МакКензи с размаху плюхается своей самодовольной задницей в это недовыветрившееся эфирное облачко в форме покойного дедули. Полли растянула губы в ответной дружелюбной улыбке. Парень, однако, тут же подскочил из кресла и ушуршал в другой конец кабинета.

Полли хмыкнула про себя и вернулась к книгам. Что тут у нас вообще?..
ссылка

Пуля мельком осмотрелась в салоне и пробралась на место у окошка. Плюхнулась, уже через пару секунд не выдержала и растеклась по сиденью. Устала как, ё-моё. Только сейчас полностью удалось осознать и ощутить — прямо гудят все руки-ноги... Или это автобус гудит, трогаясь с места? Хм. Она покосилась на устроившийся рядом карабин (нужно будет момент не просохатить — выйти к дяденькам на заставе, чтобы сняли замок-то) и тупо уставилась в проплывающий за окном пейзаж.
Появление Цезаря, конечно, взбодрило. И впрямь ведь — живой. И глазастый вполне. И даже довольно активный. Ну... смотря что, конечно, под этим подразумевать. А вот после вопроса Нортона о самочувствии Пуля сама как-то призадумалась. Как оно должно быть, по ощущениям, когда за сутки дважды приходится топать на тот свет, а потом возвращаться обратно? Наверное, не очень. Бедолага. Голый вдобавок совсем, правда что.
Стокс вспомнила о содержимом левого кармана штанов. Немного стесняясь извлекла на свет скомканную серую тряпочку.
— Это... Кхм. У меня вообще-то трусы есть. Как бы, — обвела взглядом товарищей, расправила «полубоксы» в руках, подёргала в стороны, пожала плечами, будто оправдываясь, — Не, ну а чо? Тянутся же. Налезут, я считаю...
Конечно, с учётом всяких там первичных половых признаков, неизвестно ещё было, что для Торрадо было бы менее дискомфортным — напяливание облегающих не по размеру труселей или хождение вовсе без них. Но тут уж пусть сам решает-пробует. Её дело — предложить.
Настроение как-то само собой, вроде, улучшилось. И тут же напомнила о себе ещё одна, помимо отдыха, неудовлетворённая потребность.
— А может, съедим чего-нибудь, народ? Товарищ, сержант, а? У нас, вроде, было же... В холодильнике, вон, — Пуля кивнула в сторону сетовой поклажи, а потом несильно стукнула раз-другой в спинку его кресла: — Отдавай нямку, Рефрижератор!

Лариса с некоторым усилием отвела взгляд от вспыхивающих и пробегающих по бусине зелёных искр. Как долго отсутствуют иностранец и сталкер? Надо же — кажется, она задумалась и потеряла счёт времени. У часов справляться бесполезно: ей не пришло в голову поглядеть на них перед тем, как остаться одной.
Девушка обернулась, беспокойно пробежалась взглядом по школьному двору, по окнам фойе на первом этаже и выше — пытаясь уловить какой-нибудь намёк на движение. Затем уставилась на входную дверь.
Было непонятно, удобно ли уже проявлять нетерпение и поторапливать спутников. Всё же, по некоторому размышлению, Лариса склонялась к тому, что времени прошло не слишком мало.
Пока она стояла, бездумно любуясь искрой, её успела посетить некая догадка, тут же переросшая почти в уверенность: она оказалась здесь не просто так. И не только она. Казалось, всё вокруг неявно, еле уловимо, но настойчиво намекало на наличие некоего потайного смысла в посещении Зоны. Что-то такое зыбкое, вечно ускользающее, что Ларисе давно хотелось найти, увидеть или понять — оно находилось здесь. Обязательно должно было находиться. На какое-то мгновение она как будто совершенно ясно это ощутила. И вот этот двор, эта школа — пока что не её, Ларисы, остановка.
Вправду ли Зона нашёптывала ей свои обещания, сама ли она принимала желаемое за действительное — сейчас ей просто отчаянно захотелось двигаться дальше.
Она зачерпнула из кармана и прошагала к школьным дверям, раскидывая гаечки перед собой. Ненужная, наверное, предосторожность — Николай Иофанович уже проделывал процедуру на этом самом месте. Но так было спокойнее.
Лариса дала себе слово, что только заглянет в фойе — не будет никуда подниматься. Да и по нижнему этажу разгуливать не станет. Ухватившись за ручку, она потянула дверь на себя.

Лариса махнула рукой вслед сталкеру с иностранцем, и те скрылись в здании. Ничего. Она была уверена, что не останется надолго в одиночестве стоять посреди двора — с чего бы им задерживаться внутри школы?
Она задрала голову и обвела окна молчащего заведения взглядом. Вдруг стало как-то особенно сильно похоже, будто школу не бросили, а просто... идут уроки. Коридоры пустынны, за закрытыми дверями кабинетов ученики корпят над раскрытыми тетрадями в клетку. Негромко тикают на стене часы, отсчитывая последние секунды до перемены, которая прервёт это сонное оцепенение, шумной лавиной пронесясь по этажам. Вот сейчас... Вот-вот...
Лариса подпрыгнула на месте от грохота школьного звонка, только спустя мгновение осознав, что звука на самом деле не было — навоображала. «Накрутила себя», как говорили девчонки в институте.
Она поспешно отвела глаза от школьных окон — только для того, чтобы тут же встретиться взглядом с памятником, который, по словам Николая Иофановича, умел изменять выражение лица. Немного резким движением девушка повернулась к Ленину спиной. Гулять по двору отчего-то расхотелось. Лариса поглядела на горску гаек, оставленных ей сталкером. Задумчиво покачала в ладони, будто прикидывая вес, а затем ссыпала все до одной в карман куртки. Немного поколебалась. Потянулась выше, к нагрудному карману с надёжно застёгивающимся клапаном. Достала «искру». Зачем-то прикрыла сложенной ладошкой — так делают, чтобы огородить огонёк спички от ветра — и сжала пальцами с двух сторон. Пусть мерцает.

Девушка внимательно проследила за полётом и местом падения каждой гайки, чтобы избежать риска по неосторожности опять ступить куда-нибудь не туда — на какой-нибудь непроверенный сталкером участок.
— Не совсем поняла, — чуть свела она брови, выслушав Николая Иофановича, — Так всё-таки «больше осело» или «всё обычно»?..
— Но знаете, — добавила Лариса, чуть подумав, — Я лучше внутрь не пойду, побуду снаружи.
Она ободряюще улыбнулась спутникам, чтобы те не решили, будто её нежелание заглядывать в школу было вызвано чем-то особенным.
На самом деле причина имелась, но была это такая мелкая блажь, что упоминания вслух совершенно точно не стоила. Дело было в том, что Лариса ещё очень хорошо себя помнила школьницей. И помнила, что ещё в годы учёбы не очень любила бывать в других, «чужих» школах, всегда так похожих на её собственную и чем-то непременно отличающихся от неё, стоило оказаться внутри. Удивительно, но по-детски дурацкое ощущение неуюта при виде дверей в столовую и «раздевалку», поменявшихся местами, «неправильного» цвета занавесок в вестибюле, непривычно расположенной доски с расписанием уроков, никуда не делось со временем. И всё так же, через несколько лет после её собственного «Последнего Звонка», оно умудрялось возвращаться при каждом случайном визите в какую-нибудь из школ. Наверное, дело было в типовых школьных зданиях, одинаковых и неизменных для любого советского города. Из-за них казалось, будто находишься в том самом месте, где проучился столько лет, да только кто-то, не спросясь, взял и поменял всё на свой лад. Ну а представлять родную школу заброшенной и всеми покинутой, как эта, должно быть, совсем грустно.
Глупости, конечно. А прямо сейчас и подавно не хочется размышлять о такой ерунде.
Просто она лучше постоит снаружи. Может, пройдётся по двору, где неопасно — не выходя за пределы, обозначенные разлетевшимися гайками. Подышит свежим воздухом. Кстати о свежести. Запоздало сообразив, что шустрый ветерок задувает под куртку, Лариса запахнулась плотнее и поёжилась.

Ох, какой дядечка комильфотный. Пуля даже забыть успела, кажется, что такие где-то водятся. Не просто «дядечка», как выяснилось, а — мэр. Жаль, не этого самого Нью-Грэма. Мэр — это ведь лицо города. Самое, что ни на есть, настоящее. Не брутальный стражник-убивака при воротах. Не пропахший дезинфицирующим раствором педик-эскулап в больничке. Не баловали здешние «лица» радушием. Почти что захотелось прямо сейчас в тот Бронненбург попасть. А с другой стороны — кто сказал, что там лучше? Отутюженная и накрахмаленная наружность господина Баумгарнера? И вообще. Сам-то он что тут делает, в миграционной службе?
Стокс, тем не менее, пока это всё быстренько думала, эдак как-то выпрямилась, расправила плечи. Подчинясь неосознанному желанию ответное благоприятное впечатление произвести, наверное. Кивнула, здороваясь, заулыбалась в ответ вежливо-вежливо.
Машинально покопалась в памяти при упоминании «Ярости Гидеона». А сама уже вторила сержанту:
— Да, вы знаете, приглашение уж очень заманчивое. Но пара первоочередных дел вот... требует внимания. И в порядок бы себя привести очень не помешало. Немного.
Глянула демонстративно на свою заляпанную хрен знает чем форму, смутилась так прямо натурально, почти по-девичьи. Улыбнулась, плечами пожала. Мол, вот. Как-то так.

— Так ведь на фотографии всё равно не будет видно, как искрит, — неуверенно отметила следовавшая за ним по пятам Лариса. Но бусину всё же взяла: подцепила из сложенной горстью ладони двумя пальцами и слегка сжала, как показывал сталкер.
— Вот так, правильно?.. — уточнив, а затем тут же кивнув самой себе, девушка повернулась к наводящему на них объектив ван Бурену.
Зря он сказал: «от счастья», конечно. Не его вина — глупо было бы требовать от человека, говорящего на чужом языке, изящества формулировок. Но вот теперь Лариса как будто ещё сильнее ощутила ужас ситуации. Как будто до неё только сейчас дошло по-настоящему, что Вика пропала на ровном месте. «А вдруг, не найдётся?..» — эту мысль Лариса старалась гнать от себя изо всех сил.
Совершив очередное такое усилие, она послушно растянула уголки губ, стоя бок о бок со сталкером и демонстрируя камере мерцающую находку.

— Это Бигир! — в мгновение просияв, девушка повернулась к Бомани, — Бигир хлопает! Дерево!
Эну пару раз даже звонко хлопнула в ладоши, почти как Бигир, радуясь, что всё оказалось так просто.
— Ну вы что, не помните? Бигир поспел... — она постаралась и в остальных пробудить воспоминания про дерево, чьи плоды так громко лопаются, что слышно далеко-далеко вокруг.
Она и про Бигир-Бомат вспомнила, но зачем про него сейчас говорить? Сейчас, здесь, в незнакомом месте, совсем не дома, всё и без того кажется слишком пугающим. Даже, вот, обычный Бигир.
— Нго! — крикнула Эну погромче туда, где в зарослях скрылась старшая девушка. Вдруг она ещё недалеко ушла и может услышать?.. — Осторожно, там спелый Бигир, он может удар..
Эну замерла на полуслове, краем глаза заметив движение неподалёку. Моз! Убитый моз встал и пошёл. А большой Тубир его ударил. Всё случилось быстро и даже как-то обычно, буднично. Если не вспоминать о том, что моз. Убитый. Встал и пошёл.
— И-и-и-и-ии-и!!! — отскочив за спину стоящего ближе всех Бомани, Эну пронзительно завизжала.

Загрохало вдалеке. Страшно, громко. Эну подскочила на месте и, не соображая, не думая, только желая скорее укрыться, ринулась в сторону самой надёжной защиты сейчас — туда, где стояли их воины-буны.
Она успела увидеть ещё, как Нго удаляется в сторону зарослей, хотела крикнуть и остановить, но Мбишу уже позвал её первым.
А больше Эну не знала, что сказать или сделать. Она обхватила себя за плечи, как птенец, сжавшись в комок, и замерла, стоя рядом с мужчинами.
Какой страшный звук. Что это может быть?

Мюррей, почувствовала, как её тряхнуло, как только увидела русского. Да, вот такая странная штука — шли мочить русских, а встреча с первым же из них оказалась пугающей неожиданностью. Но тут же... нет, не взяла себя в руки — просто происходящее как-то совсем перестало казаться реальным.
«МЮРРРЕСССТРИЙААЙ!!!!» заставило тело выйти из секундного оцепенения. Армат уже целился в белобрысого. Саша шагнула чуть вправо, чтобы не задеть Миллса и выпустила короткую очередь. Сразу двинулась вслед за ним — всё так же чуть справа, чуть позади. Готовая всадить очередь в следующего, кто попадёт в поле зрения.

Не запуталась в штанах — завязла в скафандре. Так и бывает, если похвалишь себя разок за расторопность. Обязательно в следующую секунду начнёшь тормозить. Саша, учитывая полученный опыт, от души выругала мысленно свою никак не желающую просыпаться тушку.
У капрала быстрее всего отогрелся речевой аппарат, судя по всему. Вовсю поднимает боевой дух. Хотя, кто его знает — очень может быть, что он и в анабиозе не перестаёт молоть языком и кого-нибудь подъёбывать. Она бы нисколько не удивилась.
Ладно, сейчас об этом не думать. Думать о том, чтобы не косячить дальше. А лучше и об этом не думать. Брать и делать.
Мюррей взяла и заменила магазин в армате на ЛАП. Взяла и сменила на них же один в подсумке. Взяла и засунула ненужные сейчас разрывные в ранец, который собиралась допереть и оставить в челоноке. Чтоб дождался её там. Обязательно. Всенепременно.
Взяла и загерметизировалась.
Не думать о космосе. Лучше о словах лейтенанта: десятки их ребят сейчас были убиты, наверное, даже не выйдя из анабиотического сна. То, что они хотя бы проснулись — дикое везение. То, что они могут добраться до ублюдков — нечеловеческая удача.
Вот и хорошо. Пошла.
— Готова, сэр!

Эну потеряла маленького шамана. Куда же он делся? Неужели убежал, чтобы не лечить бунов и не рассказывать им, зачем они здесь оказались? Разве может шаман бросить своё племя? Духи бы его никогда о таком не попросили. Эну, по крайней мере, отчаянно хотела в это верить.
Если бы он сказал только, зачем они пили вчера то, что пили. Тогда бы они поняли, что делать дальше. Куда идти. Эну, наверное, поняла бы. Ведь память — она такая. Если уйдёт на время, то, когда станет возвращаться — ни за что не вспомнишь что-нибудь одно, отдельное. Как нитка бус тянется память — за одной картинкой ещё одна, потом ещё, за ней следующая...
И тогда, значит, нужно решить, с какой из бусин начать, вдруг подумала Эну. Если не получается вспомнить, что они пили, нужно вспомнить, о чём они танцевали. Отдельные ощущения тело вспоминало без труда: как босые пятки, ударяясь в тёплую, утоптанную до гладкости землю, снова легко отрываются от неё и снова притоптывают, поднимая в воздух мелкие облачка пыли. Как лица бунов — радостные и весёлые, или сосредоточенные и серьёзные, или грозные в предвкушении битвы — описывают вокруг танцующих круг за кругом, раз за разом, быстрее, сливаясь в конце концов в одно лицо-маску с одним выражением. Как барабаны сперва начинают отстукивать свой глубокий, волнующий ритм, при звуках которого невозможно не ступить в круг и не начать танцевать, а после — подхватывают тело, несут, как потоки лукрума, втекают внутрь через уши, через глаза, пятки и ладони, и становится уже невозможно прекратить танец, пока не станцуешь его до конца. Как тело послушно движется, уже не спрашивая, каким должно быть его следующее движение, и послушно превращается, в зависимости от танца: в ребёнка, в дикого зверя, в молодой побег, в огонь, в ветер, в тяжёлый топор или меткое копьё в руке сильного воина.
Эну помнила это, а значит, могла вспомнить, если постараться, какой танец она танцевала вчера. Для чего этот танец танцевался? Звали ли они кого-нибудь? Провожали в путь? Готовились к охоте или битве? Или, может, просто веселили духов, ни о чём не прося специально?.. Если она вспомнит, может вспомнить и дальше. Нитка бус.

Бомани вдруг затошнило в стороне — сильно, прямо на второго буна, что помогал ему стоять на ногах. Эну испугалась — может, ему стало хуже? Или наоборот? И у неё, кажется, змеи принялись ползать в животе с новой силой. Может, и ей стало хуже. А может, это просто оттого, что она увидела.
Но, услыхав Нго, а потом и посмотрев, куда она указывала, Эну про тошноту сразу забыла. Лукрум изменил цвет почти на глазах. И при виде моря, сверкавшего под жарким солнцем радостной зеленью, девушка, сама не зная, почему, ощутила ликование. Теперь, наверное, лукрум поможет. Или не сам лукрум. Но точно будет лучше.
— Да! Пойдёмте скорее, окунёмся! — Нго кричала так заразительно, что Эну не удержалась и стала вторить ей, пританцовывая от волнения.
Она вспомнила про буна, которого не смогла разбудить.
— Давайте возьмём Китенгу, понесём его и окунём в лукрум! — обратилась она к мужчинам рядом. Нечаянно вышло так, будто Эну тоже собиралась нести охотника на руках. Нет, она не может нести — у неё не такие сильные руки, как у Тубира, или Мбишу, или Бомани.
Она сейчас сама первым делом доберётся до кромки пляжа, чтобы целебный лукрум помог её больной голове.

Да, некрасиво вышло. Стокс посмотрела на свои ботинки с отстающими от подошв комьями грязи. Ну, действительно — поторопились. Так охуели от вида приличного помещения, что забыли сами чистоту соблюсти.
Пуля ещё секунду попереживала для приличия, а потом стала внимательно рассматривать доктора, не вмешиваясь до поры в разговор и не мешая сержанту.
Доктор, вроде, попался сразу, какой надо. Сам, конечно, вроде, тоже чистенький. Едва ли даже не стерильный. А вот черты и повадки такие... стервятничьи. Если Пуля себе верно сейчас того самого стервятника представляла. В общем, показалось ей, будто доктор Айзенменгер не погнушается при определённой заинтересованности чистые лапки свои замарать. Стокс надеялась, что правильно показалось.

Китенга сейчас не проснётся, поняла Эну. Не разбудить его, пока шаман не скажет, чем от такого яда будить нужно. Оставила его лежать одного и поднялась на ноги. Огляделась.
Там, где моз больших бунов задирает, до схватки сейчас дойдёт, кажется. Хотя, какая там схватка? Какой из этого моза противник их мужчинам? Да и бунов сейчас ещё больше стало — ещё воин пришёл.
Эну забоялась, что Нго слишком близко сидит к мужчинам. Вдруг какой камень в её сторону отлетит? Или тушкой моза придавит?.. Нго ходить пока не может, не получится у неё быстро отскочить.
Девушка поспешила к месту, откуда за мужчинами наблюдала Нго.
— Давай немного подальше сядем. Нас всё равно не тронет никто — вон, один только моз ещё ходит. Побоится. А так — под ногами не будем мешаться.

— Это ты! — Эну вдруг улыбнулась старшей девушке широко и весело, — Ты — Нго!
На самом деле не веселье, а настоящее облегчение испытала Эну. Оттого и улыбалась открыто, позабыв про чужих людей вокруг, про мужчин-мозов, что ходили совсем рядом. Она радовалась, что Нго — это Нго. Что она не изменилась, никуда не делась. Говорит и смотрит ясно. А имя вспомнит.
Эну прислушалась к себе, к лениво наползающим друг на друга мыслям. К воспоминаниям — они выплывают из памяти одно за другим. Значит, тоже никуда не делись. Значит, она — тоже она.
— Мы вчера что-то выпили. Потом торопились куда-то... Может, сюда... — Эну осознала, что не сама торопилась, что её, может, несли против воли... Но она не помнила, чтобы приходилось сопротивляться. Как же всё так непонятно? Кто её нёс? Ведь не буны же...
Эну страшно вдруг захотелось очутиться в родной деревне, среди близких, за привычным каким-нибудь занятием. Зачем бы её сюда ни принесли, теперь здесь делать было совсем нечего.
— Пойдём домой, — она решительно ткнула пальцем куда-то вглубь берега, а потом встала и наклонилась, чтобы обхватить Нго за талию и помочь подняться. Нужно дойти до мужчин, они помогут... Эну, щурясь, ещё раз окинула взглядом пляж. Ну, кто сам на ногах.

Рука сама потянулась к карману, нащупывая пластиковый пузырёк сквозь плотную ткань комбеза. Мда... Однако. Пуля охренело и оттого медленно соображала, что накануне едва не впарила пилюльки механу за бесценок. Сколько он там предлагал-то?.. А, неважно. Проёб эпический бы вышел в любом случае. Пальцы едва ли не с нежностью пробежались по поверхности кармана, обводя контуры контейнера с драгоценным содержимым. «Стормалончик», блять...
И Цезарь! Это ж как надо было... Нет, ладно ещё — имя своё забыла на время. И не такое бывало. Это херня полная по сравнению с намерением Цезарю её «Стормалон» скормить. Стокс представила на секунду одноглазого Торрадо, отжигающего, как только может отжигать чувак, который совершает далёкое и полное ярких впечатлений псилоцибиновое путешествие... Хотя, кто знает — может, и разницы особенной бы не было.
А путешествия — да. Такие путешествия.
Сперва, конечно, были небольшие накладки. Теоретических знаний и знакомства — в прошлой, гражданской жизни — с готовым продуктом оказалось не совсем достаточно. Несколько экспериментов с дозировкой (чудом не спалилась пару раз — таращило довольно жестоко), и оптимальное количество на массу тела для волшебного времяпрепровождения было найдено. Злые трипы свелись, насколько возможно, к минимуму. И стало вполне себе так неплохо. Главное — не жрать шибко перед этим и не палиться в процессе. А тут ничего особенно сложного: пизданула чего-нибудь Хомяку весёлого, и пожалуйста — почти сутки времени. Почти свободного. Хоть уторчись.
Возможность беспрепятственно, начхав на тот кусок органики, что называют твоим телом, на то, где и когда, блять, он находится, ухерачивать в любые далёкие дали, в лучшие миры, содрав со времени и пространства наросты дурацких смыслов, бугристые и некрасивые, как те грибы, обнажая саму суть и ею, сутью этой голой разруливая, как тебе угодно, летать снаружи всех измерений и примерять, натягивая на себя каждое по очереди... эм. Стоп.
Вот эта возможность, в общем, она как-то примиряет с тем, где тебе приходится тусить и чем заниматься.
Пуля поймала себя на том, что слегка, одним уголком рта, улыбается воспоминаниям. «Профессор» — хороший парнишка. Молодой, да. За любой кипиш, как говорится. Но надёжный. И как его звали?.. И где сейчас тот «профессор»?..
За этим возник правомерный вопрос — а кто ещё разделял её маленькое хобби, с кем она по доброте своей душевной делилась радостью? И почём делилась? Стокс попыталась вспомнить — может, и в своём отделении она была не единственным грибником?.. Тогда было бы, с кем подумать сообща о возможном сюрпризе в её кармане.
Так, значит. Планов, помимо того, чтобы устроиться раскрашивать местную святыню, заметно прибавилось. Первым делом нужно ревизию провести. Посмотреть, сколько в наличии имеется меченых пилюлек. Если имеются. Потом — постараться найти среди местных, кому толкнуть грибного счастья по сходной цене.
«Ликуйте, сука, аборигены. Я вам настоящий Эдем покажу. Не то, что ваше болото,» — довольно думала Пуля, подходя вместе с остальными к воротам поселения. Отчего-то ей казалось, что местная фасоль так не штырила. Могла ошибаться, конечно. Но сейчас об этом размышлять не хотелось. Хотелось просто порадоваться.

В таком мрачном, как теперь, настроении Пуля даже как-то забыла обрадоваться тому, что оставшийся путь до Нью-Грема без новых происшествий обошёлся. Хмуро зыркая чуть исподлобья через опущенное забрало каски по сторонам и неизбежно то и дело косясь на окривевшего Цезаря в холодильниковых объятьях, она машинально передвигала ногами в ставших до жути тяжёлыми от налипшей на подошвы грязи ботинках. Невнятный звук мощных ударов заставил насторожиться. Но только на время — довольно скоро стало понятно, что звучат удары не угрожающе, а... спокойно как-то. Размеренно. Обыденно, что ли. Ну и точно, да. Ещё через какое-то время в поле зрения источник грохота появился. Приблуда какая-то, скорее, хозяйственного назначения, с виду. Стокс уверена не была, но особенно и не любопытствовала — мужики в силовой броне наверху были куда интереснее.
Она спокойно скользнула взглядом по серьёзному оружию в руках у охранников. К карабину своему, разумеется, даже не стала тянуться. Вообще — какая-то тоска опять накатила такая. Дико захотелось поскорее оказаться за забором, в городе. Уже хуй с ним, кто там за аборигены такие. Всё по хуям. Лишь бы не таскаться больше с одной сраной винтовкой и не менее сраным револьвером по этим хлябям, от которых нормальные люди прячутся за оградой под напряжением, а отстреливаться предполагают вот из таких пушек.
Встрепенулась было, когда Хомяк заговорил с охраной — вспомнила рекомендации механов:
— А это, тащсержант, Махара, типа, осветит дорогу — не?.. — пробубнила неуверенно и негромко, но уже увидела, что и без того пропускают, вроде как, и успокоилась. Просто кивнула и пошла вместе со всеми. Вдоль — так вдоль.
Стокс глянула на ровные ряды грядок, и снова что-то смутно зашевелилось в её памяти. Возникла перед глазами найденная давеча в недрах карманов карточка-пропуск. Сады на борту корабля... Что ей там нужно было, в этих садах?

За воротами Лариса снова притихла. Она пыталась понять, в самом ли деле ощущает нечто необычное, или успела себе навоображать, проникнувшись моментом. Что-то, вроде бы, и впрямь было. Но было оно настолько зыбким, неуловимым, неопределимым, что сомнения не спешили покидать растерявшуюся девушку.
Сперва она постояла, будто прислушиваясь к лесным звукам (точнее, отметила она про себя, к почти полному их отсутствию). Затем для чего-то зажмурилась и глубоко втянула носом воздух. И лишь после этого осмотрелась вокруг.
— Ой! — она заметила афишу и подошла к ней поближе, вчитываясь в название, — А я помню этот фильм. Очень хороший. Грустный, правда, душераздирающе прямо. Мы ещё с однокл...
Лариса не сразу услышала и вникла, о чём толкует их сталкер, а, когда наконец опустила взгляд на рисунок, замолчала, оборвавшись на полуслове. Напряжённо щуря глаза за стёклами очков, девушка внимательно всматривалась лицо пожилой женщины на афише. К заверению Николая Иофановича она отнеслась несколько скептически. В конце концов — слегка приукрашивать местные легенды — едва ли не трудовая обязанность каждого, кто водит туристов по достопримечательностям. Лариса давно привыкла не то чтобы вовсе не обращать на это внимания, а, как говорится, «делить надвое». Однако же... всё равно было решительно непонятно — зачем художнику понадобилось рисовать героиню с таким неподходящим ей выражением лица. Поразмыслив немного, Лариса решила, что, наверное, художник просто-напросто не видел фильма, а, услышав, что требуется изобразить «старуху, которая едет верхом на мужчине, оседлав его спину», по простоте своей решил, что оседлать себя мужчина дал не по доброй воле. Как в какой-нибудь сказке братьев Гримм про злобную колдунью. Конечно, у нас же не Япония. Советские мужчины не привыкли таскать на спинах своих стариков. Ну... просто не заведено.
Вот как всё просто можно объяснить. Лариса даже хихикнула негромко, одновременно мысленным усилием стараясь прогнать непрошенные мурашки, что никак не желали успокаиваться, пробегая вверх и вниз по спине.

Стокс за ходом переговоров следила внимательно, почти уютно устроившись пузом в чавкающей влажной грязюке и поймав в прицел прорезь смотровой щели броневика. Ну хули... Понту ради. Типа, подстраховала, ага.
Раз вздрогнула — когда выстрелили под ноги Хомяку. Но тут же почти успокоилась. Предупреждают. Не валят сразу. Значит, не ебанаты какие-нибудь, не звери, как вчера приходили. Значит, разговаривать готовы, вроде. Вот и чудненько.
И, вроде, только порадовалась тихонько (пальца со спускового крючка, правда, не убирая), что вот, мол — встретились люди человеческие, как... Иметь коня в лицо!.. Цезарь заголосил. Такую шнягу несусветную понёс... Пуля лежала и всё решить не могла — то ли дальше в броневик пыриться, то ли забить уже сразу на всё и мордой в траву уткнуться. В отчаяньи и диком охуе. Мысленно почти что успела второй раз мужиков похоронить.
Но тут цезарев словесный понос довольно резко прервался — спасибо Кисе. И парни в броневичке свалили. Ну, можно понять, чего уж. Пуля бы и сама испугалась — мало ли, может, эта хуйня заразная.
Подождав, пока броневик отъедет на достаточное расстояние, Стокс поднялась на ноги и поставила карабин на предохранитель. Руки и коленки от пережитого испуга мелко подрагивали. Пару раз глубоко вдохнула-выдохнула, расслабиться попыталась. Херушки, не помогает. Тут по-иному надо — не симптомы, а причину...
Пуля резко сорвалась с места и в несколько размашистых шагов подошла к Цезарю с Котёнком, на ходу перехватывая карабин поудобнее... Момент — и приклад врезался в солнечное сплетение Торрадо.
— С-сукабля! Ты мозг последний на барже проебал, мудень?..
Хотела продолжить, удержалась. Опустила карабин, выдохнула с шумом. Вроде, немножко полегчало...
— С языком вариант, да, — совершенно серьёзно покивала она Котёнку, — Или это... У меня же пилюльки есть успокоительные. Может, скормить ему побольше — и заткнётся на время? Или связать нахуй, правда что.
Спохватилась, словно только сейчас вспомнив про рядом стоящего Хомяка.
— Ой, бль... Извините, товарищ сержант, не удержалась.
Опустила глаза, уставилась в землю и насупилась — почти виновато.

Двинулись потихоньку. Пейзаж всё тот же, однообразный, следить за обстановкой вокруг было несложно в принципе — пока никто ниоткуда не набегал, под землёй громко не ползал и из воды не выпрыгивал. Поэтому Стокс, не забывая поглядывать по сторонам, своим мыслям потихоньку предавалась. О городе этом. Интересно — там совсем хреново или не очень? Ну, вообще, если подумать, наличие храма в городе само по себе давало надежду на то, что люди там не дикие. Не все, по крайней мере. О работе будущей — хотелось, по крайней мере, рассчитывать, что работа будет. Интересно, что там за роспись нужна. «Яр и Махара» — судя по традиционному приветствию, озвученному механами, культ какой-то местный... Или не только местный? Вроде, не припомнить такого на Терре... Хоть бы знать, как оно выглядит. Не факт, конечно, что их это капелла — может, там ещё кому поклоняются. Но уже чисто любопытство проснулось.
Всего ничего прошли, и Цезарю опять заплохело. Стокс на автомате дёрнулась в его сторону, норовя ухватить за плечо, чтобы не закопался совсем уж хлебальником в грязь. Недорегенерировал что ли? Вот блядь, а если помрёт? Что с долгом?.. Подумала и тут же так стыдно стало — даже почуяла, как покраснели щёки. Ай да Пуля, пизда корыстная. Молодец, чо...
— Ну ё-моё... — вопросительно посмотрела на сержанта, всё так же придерживая беспамятного за плечо, — Товарищ сержант, Торрадо опять испортился.

Пуля виду, конечно, не подала, а приказу обрадовалась. Пусть и не приближаются пока волки, а мало ли, что за херня приключиться может в тумане этом. Из карабина отстреливаться эффективней будет по-любому, чем Цезарем отмахиваться заблёванным. Да и привыкла уже как-то. Пришла в себя тогда, в капсуле ещё, с карабином - до этого как не было ничего. Как родилась с ним, йопта.
Стокс усмехнулась в маску. А, кстати... Пока ждала, чтобы поменяться с Котёнком, слегка оттянула маску на морде и глянула на неё. Вроде, должна потемнеть, как израсходуется.

Всё же, стремление защищать друг друга от опасности было заложено в близнецах на уровне рефлексов. Едва углядев периферийным зрением, как батарианец двинулся на Мар, и даже не успев как следует это осознать, Анни уже выскочила из своего укрытия и выпрямилась во весь рост, стараясь прицелиться получше.
Вряд ли приходилось сомневаться — Маргарета догадается уйти с линии огня. Эти самые рефлексы у близняшек работали на редкость слаженно.
Поймав пирата в прицел, Аннеке выпустила в него несколько оставшихся пуль. Ещё через пару мгновений она сообразила, что оружие в её руках израсходовало все свои заряды. Недолго думая, Анни отшвырнула пистолет-пулемёт и кинулась к оружейной стойке, надеясь, что действие импульса и в самом деле сюда не добралось. Девушка ухватила первую попавшуюся винтовку. Вес её в дрожащих от недавней отдачи руках показался на удивление незначительным. Перезарядив оружие и мысленно скрестив пальцы на удачу, Анни прицелилась в ближайшего головореза и попробовала выстрелить.

Уже почти отчаялась и забила на потуги вспомнить чего-нибудь Пуля, досадливо поморщилась в сторону — Цезарь опять что-то вещал рядом, мешал собраться с мыслями, как... стоп. Хм. Ну да — Цезарь.
Тут же разное всплыло в памяти: война Галльская, Рубикон, даты всякие, никакого отношения, конечно, к Торрадо не имеющие... Вообще, странно, что сразу же никаких ассоциаций не нарисовалось с позывным. Крепко мозги выполоскало, ничего не скажешь.
А ещё Пуля подивилась про себя тому, как фрагменты утерянных воспоминаний возвращаются на свои места. Причудливо. Резко, кажется, чуть ли не со слышимым щелчком, выскакивает какая-нибудь мелкая хрень незначительная из беспамятного тумана. И опомниться не успеваешь, как она за собой целый пласт тащит, и вот уже всё на месте, будто и не девалось никуда. Ощущение такое — типа, разыграли тебя: только что на пустое место смотрел, отвернулся на секунду, глядь обратно — а там уже толпяк шумный. Все ручками машут приветливо, улыбаются и подмигивают.
Н-да. История. Вспомнила, как «разочаровывалась в науке», набираясь ума. Сперва пришло понимание, что, изучая цепочки событий и анализируя закономерности исторические, найти способ человекам мир и счастье обеспечить не получится (блядь, да оборжаться!). Ибо абзац глобальный с глобальным же Исходом все эти закономерности обрушили к хуям. Дальше она ещё немного поумнела, и оказалось, что всё на самом деле ещё более мрачно. Грабли — это да, грабли у человечества те же, что и раньше. Закономерности те же, что и всегда. Всё на месте. Только вот из параллелей проводимых выводы получались исключительно самые унылые. Проще говоря — довыёбывались человеки. «Всё говорит о том, что мы находимся в глубочайшей из жоп...» — море подобной фигни старательно и малодушно вытиралось из диплома перед самой сдачей. В общем, не сложилось беззаветной любви у них с историей. Не с её, Анны, нервной организацией.
Вторая специальность. Ну... не то чтобы по призванию. Скорее, так — узаконивание внутреннего своего граммар-наци. С утра до вечера и день за днём чего-то вычитывающей, правящей, редактирующей она себя тоже слабо представляла. Не с её, Анны, нервной организацией, ха-ха.
Музыка вот ещё... Всё искала себя Стокс и искала. Ничего хорошего особенно не нашлось, правда. Ну да ладно.
Зато строчка в списке вакансий немного приободрила. «Художник-оформитель». Значит, тянутся к прекрасному на Эдеме. Духовность проявляют... Пуля задумалась, насколько высокодуховное она могла бы чего-нибудь изобразить, но другая мысль тут же увела в сторону: оформлять капеллу — это же, значит, натуральными материалами работать. Не стилусом по «вечной бумаге» водить, не в графредакторе играться. Что-то подозрение, что фресочник-то из неё никакой... Ну ладно, там видно будет. Ещё бы добраться.
А, может, и впрямь — в расширенной базе что-то ещё будет?..

Стокс отдала ногтегрыза, проследила, как тот исчез «в рукаве» у механа. Триста двадцать граммов списали, говорит. Пуля прислушалась к себе... И мину скорчила кислую-кислую — нихрена не полегчало. Нет ощущения, что шесть тыщ четыреста будет намного проще родить, чем шесть тыщ семьсот, м-да...
Но, с другой стороны, и совсем беспробудного отчаянья не чувствуется. Не то чтобы оптимизм какой проснулся, нет. Просто верится почему-то, что разрешится всё так или иначе. Как-то так по-женски верится: мол, вот же, пятеро мужиков рядом. Да какие мужики — здоровые, крепкие, не дураки. Живые, главное — тоже достоинство не последнее. Неужели ничего не придумают? Найдут, как выкрутиться. И она, Пуля, поможет. Ведь и руки не из жопы, вроде, и голова на месте.
Только паниковать не надо.
...Базы вакансий. Вот, точно. Что-то же она умеет? Ну, кроме того, чтобы рисовать и сомнительно развлекаться. Вряд ли тут очередь из желающих попозировать для портрета за бабки к ней выстроится. До мобилизации, пока не начала в казённое одеваться и казённое жрать — должна же она была чем-то себе на шмотки и остальное зарабатывать?..
Пуля отвернулась от механа, которого всё не переставало корёжить странным образом (Марку эта тушка определённо куда как более впору была), нахмурилась, сосредотачиваясь, и виски потёрла. Возвращайся уже, память. Самое время, блин.

Размер. Да. Конечно. Какой размер. Вспомнить бы. Всплывает в памяти. Другое совсем. Кабинки теснота. Ладоней узких от плеч по спине вниз движение. Руки. Майку вверх тянут. Уверенно. Вниз. Танцуют. К животу. Где тепла лучи длинные в стороны растекаются. Как от солнца проглоченного. Ремня пряжки звон короткий. Молнии всхлип. Из-за плеча шёпот. «Открой глаза. Смотри». Смотрит. Во весь рост в зеркале отражается. Она. И ладони две. Она. Цвета кофе чёрного. И руки. Кофе с молоком. Скользят. Ниже.
На выходе – лица вокруг. Взгляды. Осуждающие. Удивлённые. Улыбается кто-то. Понимающе. Подмигивает даже. Бывает и так. «Вот это заверните. И это. Это вот ещё… Тебе же понравилось?» Ей понравилось. А, шмотки? Тоже ничего, да. Одежду ей Марта выбирала. Не сама. Какой размер? Откуда ей знать?
- Да йопт… - тряхнула косичками, воспоминания прогнала от себя непрошенные. Взяла фонарь, майки край наружу вывернула – на ярлычок посмотреть: - Тридцать шесть, вроде как. Я в ваших путаюсь ещё, ага. Ну это, чо-нибудь такое, - на себя показала, усмехнулась криво, - Только не такое засранное.
Чу. Арестант их недавний. Голос подал. Херь понёс нездоровую. Насторожилась охотница. Подобралась. И таких видали. Всяких. Не первый на её памяти сгнил. Много не надо таким. Один раз копам прижать. И спёкся чушок. Хотя. Стоп. Может, перетрухал просто. И раньше ни выдержкой, ни умом не блистал. А тут совсем повредился. Бывает.
Вздохнула Никки немного печально. Жалость даже какую-то почувствовала. Сострадание. Глянула на бедолагу по-доброму:
- Слышь, ты это. Давай-ка рассказывай, что ты там копам про нас наложил, что они нам обыск устроили и всё вынесли, а потом тебя отпустили так запросто? А? Не подстава ли ваще – твоя к полицаям поездочка? Чем докажешь, что не засланный казачок? Смотри мне, чудо. Чтоб правдоподобно было.

Пуля чуть не присела на месте: какие бы надежды в душе ни царапались, а вот так, своими глазами всех живыми-здоровыми наблюдать неожиданно оказалось. Особенно после того, какими она их в трюме вчера видела. Не верилось. Стокс обернулась к Вилларсону и, опять забывшись, гоготнула и хлопнула его по плечу. Опомнилась было, но тот, похоже, сам не заметил ничего - поскакал вперёд обниматься. Ну и Пуля, недолго думая, за ним поспешила. Приблизившись, обвела всех по очереди взглядом, то расплываясь в улыбке, то хмурясь, как будто сомнения какие-то пытаясь забороть. Страшно было вот просто взять и поверить в такое чудо.
Наклонилась над Нортоном - его сильнее всех расхерачило накануне. Опустилась на корточки, кивнула механу, что его вытирал, забрала тряпку из его манипуляторов, мол, и самой не впадлу доделать. И снова в лицо Холодильника вгляделась - пристально, будто профессиональный портретист, сверяясь с памятью. Ну правда - проще нового сделать, чем то, что вчера оставалось, обратно склеить. Убедилась как будто, налюбовалась, повернулась к остальным, на то, как сержант над всеми чуть ли не танцует, глянула, на Марка, стоящего рядом. И... не смогла сказать ничего. Сидя на корточках, щёку одной рукой подперла, блаженно улыбнулась, вздохнула и так и сидела дальше, зыркая то туда, то сюда.

Первым на носилках Стокс увидала Цезаря. Шагнула ближе. Хрипит под маской. Дышит же! Оглянулась снова на Хомяка, взгляд укоризненный бросила. Убили всех, как же... Ещё несколько носилок несут - показалось на миг в сгущающихся сумерках, подумалось с надеждой, что все они живы, ну покоцало, ну сильно, но ведь втаскивают их на борт, лечить собираются, значит, поправимо всё... Уже на вторых носилках увиденное заставило радостным галопом несущиеся мысли застыть на месте - будто на стену ледяную натолкнуться. Труп. Никаких сомнений быть не может. И за ним - тоже. Непохоже, между прочим - с какой-то обидой подумала - как будто кто-то Мельника с Кисой изображает, и непохоже получается совсем. Вон, у Котёнка выражение лица не его совершенно.
На последние носилки одного короткого взгляда хватило. Стокс сорвалась с места и к борту помчалась. Перегнулась через ограждение, свесилась с палубы, воздух раскрытым ртом хватая, как рыба. Ждала, пока попустит. Даже не плакалось над ними теперь - настолько дико понимать было, что это те же люди, на носилках укрытые, с которыми она вместе сюда пришла.
Делая, один за другим, глубокие вдохи, Пуля услышала, как там, за спиной, механ-торговец сокрушается. Что на его территории "нейтральной" всё случилось. Ну да... Что за звери вообще? Мидмирцы. Пришли, перестреляли людей. Невооружённых, неодетых. И ушли, блядь, спокойненько. Звери.
Внезапно до Пули допёрло, о чём механ говорит сержанту. Регенераторы. Людей вернёт... Голова опять закружилась. Стокс на ватных ногах двинулась в их сторону. Нет, ей не хочется гулять и на цветы любоваться.
- Под... подождите! - окликнула андроида в спину сперва нерешительно, потом громче, - Можно мне тоже с ними?

Пуля не повернула головы, когда механ рядом присел. Так слушала - взглядом невидящим в пол, колени в грудь вжав. "На склад сдали..." Подняла голову посмотрела на него, что-то хотела сказать, но подбородок ходуном заходил, раз вдохнула прерывисто - и прорвало. Заревела в голос, тут же ладонь ко рту прижала, отвернулась. Что-то рассказывал андроид, вроде, историю какую-то, а её без смысла, просто от тона размеренного, от спокойных слов таких всё новые и новые рыдания душили. И не остановиться - как в детстве бывает, плачешь. Безутешно, открыто, навзрыд. Как будто что-то отняли, или поломалось насовсем, и теперь то ли этого жалко, то ли себя, и горе такое, что весь свет заслоняет, и помочь ему никак. Вот и Пуля, как маленькая, ревела - трясясь судорожно, то рот беззвучно раскрывая и губы кривя, то снова руку свою прикусывая: инстинктивно стараясь не зашуметь громко, когда особенно сильные удары баржу сотрясали. Со временем стала истерика постепенно на нет сходить. Странным образом и картинки на стене подействовали - Пуля, не отрывая от них взгляда, ещё несколько раз всхлипнула особенно горько, а потом ощутила, как попустило немного. Потом ещё чуть-чуть. Вздохнула свободно. Пустота такая внутри образовалась звенящая. Но лучше пустота, чем этот слипшийся комком в груди ужас, который так трудно выплакать наружу оказалось, чтобы не задушил.
Проводила взглядом МТ. Сержант придёт, сказал. "А остальные?" - спросила вслед, но запоздало, тот уже скрылся. Могла бы сразу спросить, только очень не хотелось что-нибудь страшное в ответ услышать. Ещё немного время потянуть бы.
Зашёл Вилларсон. Живой, грязный. Стокс молча вспухшими глазами из-под сдвинутого вверх забрала на него уставилась. Побуравила взглядом со своего места, как будто убеждаясь: он - не он. Тянуло вскочить с места и так по-бабьи то ли обнимать кинуться, то ли с кулаками - за то, что один пришёл. Очень не по уставу что одно, что другое. Поэтому взяла себя в руки, поднялась навстречу. В сторону люка, который Хомяк загораживал, подтолкнула нетерпеливо.
- Ну давай. Пойдём... те, - хлюпнула носом, - Где они там? Остальные как?
Не дождавшись, проскользнула мимо, в коридор боком протиснулась, двинулась к выходу наружу.

- Ты проверял? Ты смотрел? Всех, сам? - Стокс, начисто забыв про всякую субординацию, сыпала через плечо короткими вопросами, торопливо пробираясь к лестнице наружу. Остановилась у неё, как вкопанная - можно и налететь ненароком в темноте. Резко обернулась к Хомяку. Почувствовала, как губа нижняя снова дрогнула:
- Ты - врач что ли? Откуда ты знаешь??? - стоило голос повысить немного, тот чуть не сорвался. Визгливые послышались, истеричные нотки. Пуля подышала поглубже, развернулась и стала выбираться на палубу.

- Не поняла!.. - Стокс тряхнуло даже: андроид троих назвал. Котёнок застрелил, товарищ сержант расспрашивал, ну про странного понятно тоже, кто таков... А, значит - Мельник или Нортон?!
- Кого он застрелил-то? - уточнила осипло. Ну пиздец. Точно, озверели. А самых морально устойчивых выпиливают. Но, в общем, всё равно своими глазами придётся смотреть в итоге. И вообще, надо верить в лучшее. Вон, как Марк.
Маникюрщик маленький на время внимание на себя оттянул. Хм. Четыреста. Так говорит механ, будто сумма увесистая. Но Стокс озвучивать этого не стала. Только брови изогнула и губы в удивлённом жесте трубочкой сложила, глядя, как МТ по ладони её дроида гоняет. Играется. Надо же. Такая железяка, а от умиления чуть не расплылся.
- Так нахваливаешь - мне сейчас самой его продавать расхочется, - не удержалась, прокомментировала.
Интересно, что можно на эти деньги купить? Ну ладно - чего им, отделению, необходимо в первую очередь? Еда - это понятно. Оружие - наверняка. Видали мы, что там бегает и ползает на каждом шагу. Ну его нах. А ещё?.. А, стоп!
- Эм-Тэ, а транспортом вы каким-нибудь помочь можете? Нам же куда-нибудь попасть нужно поскорее. В обитаемые места, я имею ввиду. Или... - Пуля глянула на ладонь, опять на андроида, - А может, вы нас сами, ну, подбросите? Вот за эту штучку. Ну... не хотите с ними дел вести теперь - и не надо. Не ведите, пусть себе сядут и едут тихо. А? - Стокс на механа с такой надеждой поглядела, что чуть сама от себя не растрогалась. Шибко уж в грязь эту и в туман глухой возвращаться не хотелось.

Вымылась начисто - как новенькая Стокс стала. Красивая-блестящая. Да... Красота неописуемая, конечно. Пока осматривала себя со всех сторон, шею рискуя сломать, изворачиваясь так, чтобы спину было получше видно, успела обсохнуть и чуть обратно не взмокла. В общем, почти всё понятно - "астра" вот эта только откуда? Попыталась момент в памяти воскресить, как наносили ей эту надпись. А ещё почувствовала, как жрать хочется. Всерьёз так прямо. Припомнила, как мясной сублимат углядела, что андроиды Котёнку вручали. Нужно бы тоже какой-нибудь еды выменять.
Пуля отжала трусы свежевыстиранные, как могла, изо всех сил. Ничего не поделаешь - придётся надевать так и прямо на себе сушить. Импланты, заботливо родительскими стараниями вживлённые, не дадут уж, наверное, себе всякое женское застудить... Спасибо, мама-папа?.. Хм. Стокс к скамье подошла, ёжась от холода и плечами то и дело передёргивая, склонилась над кучкой вещей. Пальцем пошуршала в шурушках, выудила колечко. От бабки к матери, значит, а потом к ней. А отец? Был же у неё папа. Какой был?.. Живые они вообще сейчас?
Остальные воспоминания-отрывки, про травмы мелкие и побольше, как кусочки мозаики на своих местах устроились - уютно, как будто и не девались никуда. С собой притащили ещё понемногу всего - предметов обстановки, лиц, запахов каких-то, голосов... Ещё частичка её к себе вернулась, Анна ещё на чуточку сама собой стала. Умиротворяющее чувство такое, приятное, чего уж там.
Всё так же поёживаясь и фыркая, Пуля на цыпочках проскакала к двери и пару раз негромко негромко стукнула изнутри.

МТ импланты, в Пулю вшитые называл, а у неё с каждым новым брови всё выше на лоб лезли. И сказать-то осмысленного от удивления нечего - одни междометия глупые осталось промеж пунктов вставлять:
- Ох! Эм. Ого. Хм. Ну-э.. - после пятого или шестого автоматически пустилась руками себя ощупывать. Ладонями, следуя перечислением механа, по груди провела своей, по животу, кисти бездумно сжала, ощупала одну другой. На ноги вниз посмотрела - как будто увидит сейчас сквозь кожу и мышцы всё, и всё выяснит - и номенклатуру, и функции. Помнить бы, как их вообще в неё... имплантировали. Так хрен же. И не многовато ли их? Или нормально? Может, она доходячая какая, и ей искусственно вживлённые фитюльки жизненно необходимы? Гм...
Отвлекая внимание от загадочных имплантов, в глаза татуировки бросились - разглядеть бы полностью всё. И другие отметины. Провела задумчиво пальцем вдоль одного шрама линии. Откуда что взялось? Захотелось уже поскорее одной остаться и изучить живопись эту всю нательную.
- А вот это вот - расширенное. Вы его можете провести?.. А! - опомнилась, подхватила обратно комбез, повытаскивала всё из карманов, бережно сложила кучкой на скамье, чуть ли не подозрительно через плечо оглянувшись. Как будто ждала, что андроид сейчас подскочит и сгребёт себе всё добро её. Отдала комбинезон, майку тоже с остальным стянула, скинула МТ в лапы-манипуляторы, сама плечи острые зябко подняла, руки на груди, над впалым животом сложила, прикрываясь. Трусы на себе оставила пока. Нетерпеливо помялась, ожидая, пока механ её одну оставит. Асексуальный там, не асексуальный, а всё равно желания не было при нём голой корячиться, пытаясь себя со всех сторон рассмотреть.

Стокс стянула почерневшую маску с лица. Сделала пару вдохов - осторожно почему-то. Хрен знает, почему, остальные же дышат всё это время, и ничего, нормально им. Ну, вроде бы и ей нормально. Полезла извлекать на свет находки одну за одной.
Ага... Продемонстрировала пластиковый контейнер Вилларсону.
- Товарищ сержант, пилюльки. Хых... Успокоительные. Транквилизатор в смысле, - встряхнула контейнер, прикинула, - Вроде, довольно много.
Следующий карман. Достала упаковку, покрутила перед глазами.
- Салфетки влажные ещё, целые, нераспакованные. О! И... Щас...
Дроида зажала пока в ладони, голос её почти незаметно повеселел. Зашарила дальше. Карту доступа рассмотрела, хмыкнула, протянула сержанту. Ничего про сады не вспоминается. Почему сады? На насаждения ходила медитировать? Или по делу? А вот на планки капральские уставилась непонимающе. Поколебалась немного, нахмурилась. Тоже Вилларсону в ладони протянула:
- Товарищ сержант... Вот. Эхм. Не помню, откуда, - пожала плечами.
Булавка - полезная штучка, пусть будет. А вот и колечко... Вот почему так подумалось? Именно так: "А вот и...". Но факт - прямо как-то спокойно стало, что не потерялось, что вот оно, с собой. Не вспомнилось сходу, откуда оно. Но важное колечко, нужное.
Выложила на ладонь, полюбовалась. Захотелось надеть, но Стокс тут же на руки глянула - в засохшей грязи, под ногтями ободки чёрные. Осталось только кольцом это дело украсить, ага. Положила рядом ногтегрыза. Не стала активировать: отчего-то вдруг стало жаль его заставлять такой бардак в порядок приводить. По-глупому жаль, как живого. Пуля вдруг поняла, что сейчас расплачется - нос защипало, колечко задрожало и расплылось. Блядь, дура! Торопливо спрятала всё обратно - кольцо в карман нагрудный вместе с дроидом, карабин вскинула, обвела взглядом местность и на Хомяка вопросительно уставилась - что скажет, мол.

- Ну мать вашу... - пряча нож, охотница испытывала одновременно облегчение и что-то вроде разочарования. За время, пока подкрадывалась к предполагаемому противнику, она успела-таки подумать, что с удовольствием сейчас позволила бы себе выплеснуть накопившееся напряжение, воспользовавшись случаем. Пришлось бы специально напоминать себе, что шум драки - последнее, что ей сейчас нужно. Слава всему, до этого так и не дошло. Дохлая мышь - не самый серьёзный и шумный соперник.
Книга Никки не заинтересовала - девушка только мельком скользнула взглядом по страницам, отметив про себя, что написано на знакомом языке.
Рэй, решив, что и так потеряла довольно времени, тихонько двинулась к лестнице и стала спускаться вниз. Предстояло выяснить, можно ли отпереть дверь изнутри без лишних заморочек, а затем снова подняться, чтобы сообщить об этом ожидающим снаружи.

Стокс прикрыла на какое-то время глаза. На какое? Ей показалось, пока она зажмурившись стояла, успело много жизней пройти и оборваться. Слишком много. Столько, что, если даже только имена перечислить подряд, не останавливаясь - потребовались бы годы. А на то, чтобы им перестать быть, ушло шесть часов. И ещё пара секунд, пока, закрыв глаза и задержав дыхание, Анна их второй раз в последний путь проводила.
Выдохнула Стокс. Подняла на Вилларсона затуманенный взгляд - как будто совсем забыла о том, что он рядом находится. О том, что вообще кто-то рядом находится. Проглотила комок в горле.
- В одном месте видала. Как народу этой хернёй выкосило... - голос бесцветный у Пули, глухой, как будто не до конца ещё вернулась в сейчас, - Быстро действует очень. Если бы все подхватили, то... Кхм. Если кто-то ещё подхватил, сейчас увидим, скоро. А мне не грозит, вроде как, иммунитет. Нас прививали... Но, может, правда - другая дрянь какая-то. Просто расколбасило, товарищ сержант, м?
Глянула из-за плеча сержанта на сидящего Цезаря. Понятно, что, после её слов о заразе, ни у кого желания к нему близко подходить не возникает. Понятно, что после слов об иммунитете, выковыривать из грязи страдальца, вероятнее всего, ей придётся.
Пуля сделала пару шагов по направлению. Склонилась над Торрадо, присмотрелась к нему. Может, есть что-то совсем характерное для элейнской заразы? Какие-то признаки - слизистые, глаза, горло - что там осмотреть можно ещё, без фанатизму если.
Перевела вопросительный взгляд на сержанта. Если твари набегут, одновременно отстреливаться и Цезаря тащить у неё никак не получится.

Стокс покидать своё место на крыше капсулы не спешила. Проводила внимательным взглядом убегающих собачек, перехватила снова карабин стволом вниз. Замерла, настороженно следя за перепалкой. Стараясь успокоить вскипающее внутри раздражение. Не её это дело сейчас - раздражаться. Сержант разруливает. Как-то быстро пришла уверенность, что Хомяк справится на отличненько. Особенно со своим отделением под рукой, угу.
Дерьмо, конечно. Вместо того, чтобы что-то делать, обязательно нужно так по-уебански пересобачиться. Окинула взглядом плотный подвижный туман вокруг. Как саваном, сука, кутает. Да. Именно. Она одновременно остро ощутила две вещи. То, что, останься они здесь, капсула эта станет им натуральной братской могилой. А ещё то, что лейтенант теперь представлял собой настоящую угрозу. Для жизни. Для выживания.
Слова Вилларсона будто прозвучали командой. Пуля щёлкнула рычажком предохранителя, без суеты подняла винтовку. Стоя наверху, держать человека на прицеле удобно.
Стокс поймала себя на том, что выстрелить готова сейчас почти так же легко, как несколько минут назад в лысую псину. Если "кинется". Жить хочется потому что очень. И страшно ей тут до усрачки.

Охотница озадаченно выслушала доктора и помотала головой:
- Да не, ты знаешь, я пока ничо перехера... перезахер... перезахоронять не хочу же. Но вот на случай, если оно понадобится, лучше иметь. Я же не тупая, я понимаю, что, может, башка не настоящая. Не его, в смысле. Но может и реально его башкой оказаться. И может, не понадобится, конечно. А может,
понадобится. И вот чтоб нам потом не думать, как эту хрень достать, когда она нам "вчера" потребуется, я и хочу её при себе иметь. Всегда можно будет где-нибудь тут закопать...
Никки на какое-то время задумалась, а потом расхохоталась и хлопнула Тышлера по плечу:
- А вот прикинь, хер Йенс, если мы чью-то кочерыжку выкопаем, этого успокоим, а тот, кто в музей вместо отправится, сам начнёт до населения доколупываться? Гы-гы-гы... Ну ладно, это поглядеть надо ещё.

Стокс только зубами скрипнула и засопела в маску. Ну почему, сука, почему, если находится поблизости такой... подкожный, то, без вариантов, докопается он именно до неё? Ни одного случая она вспомнить не могла бы. Да. Но думалось отчего-то уверенно - льнут, как мухи к дерьму.
А мужики - свои. Почувствовала. Почти расчувствовалась. Глянула на Котёнка благодарно, потом на Хомяка... на сержанта Вилларсона, то есть. Надо же - вовсе, оказывается, не такая сволочь. Сам своих подчинённых задрочит, а другим не даст. Нормально.
Жаль только - она тут уже дзен почти постигла. Всё заново начинать. Попыталась вспомнить, что она там про себя повторяла успокоительное такое. Вспомнила, только уже не помогло. Зато поняла, что мысли о том, во что эта байда со старлеем выльется по приземлении, почти вытеснили собой страх перед приземлением этим самым.
И продолжила падать вместе со всеми. Злая. Благодарная. И в дерьмовых мыслях вся.

Да ну его в сраку!.. Как только тряхнуло, и Стокс больно заехала себе маской по морде, мысли о том, чтоб делиться кислородом и остальная фигня выветрились из головы начисто. Она в очередной раз быстро повторила свои манипуляции, закрепила маску на лице по-человечьи.
Вжалась в кресло, как будто уже через секунду ждала удара. Ощутила противную слабость внизу живота, в коленках. Закрыла глаза и подумала: "Ох, млять." Потом ещё подумала: "Страшно, мамочки."
А дальше думала одну мысль, зато много раз подряд: "Пиздец." Слово повторялось и повторялось, сливалось в один звук, заполняло собой уголки сознания, куда могли ещё протолкнуться ненужные сейчас мысли. Утеряло своё значение, стало мантрой, воображаемыми спасательными ремнями.
Так и замерла Стокс, вцепившись разумом в пиздец, а руками - в подлокотники кресла. Быстрей бы уже.

Достала маску и осмотрела. А есть смысл надевать сейчас? Пока и так дышится. Другое дело - когда перестанет. Тогда могут и с рожи попытаться сорвать, конечно... Сняла каску, удержала на коленях. Лямку нацепила на шею, оставила маску болтаться под подбородком. Пусть так - надёжнее.
На чёрного под потолком всё труднее не обращать внимания. Заразительно паникует, урод. Но к тем, которые пытаются его приструнить, она присоединяться не стала. Побоялась - сорвётся. Начнёт орать на него и не сможет остановиться. Будет так же биться в своём кресле, пока кто-нибудь не утихомирит. Или все не утихомирятся вообще. К такой-то матери.
Сержант что-то спросил, кажется. Посмотрела, куда он указывает. Повернула запястье внутренней стороной, поднесла к глазам, сдвинула рукав. "ГОДЕН 5-98-9447-47". Кивнула сержанту. Тут же спохватилась, торопливо полезла смотреть имя на груди. Маску, болтающуюся на шее, сдвинула в сторону. "Стокс А." Несколько раз повторила про себя. Ни о чём. В голове ехидно послышалось: "А кто тебе сказал, что это вообще твоё имя?"
Не... никто не сказал. Может, и не её.
Напялила каску обратно. Вдруг сделалось обидно, очень. Может, сейчас жить осталось минуту, а она про себя нихрена не помнит. Глупо как-то. Убого, блин.

Маргарета
Поправив слегка размазавшийся вокруг глаз макияж и нанеся на губы новый слой блеска взамен «съеденного», Маргарета подставила кисти рук под струю холодной воды и замерла на какое-то время. Хорошо бы плеснуть немного себе на лицо – но в результате этого кощунственного акта пострадала бы тщательно наведённая сестрёнкой «красота». Приходилось бодриться так.
Вопрос Тарины застал девушку врасплох – хотя, если подумать, ничего неожиданного в нём не было.
- М-м? Да я как-то не оцениваю парней по шкале…
Мар вздохнула – кого она обманывает? С её явной страстью всё систематизировать (которую применять на практике мешала Аннеке, что являлась на их совместной территории полномочным представителем и преданным последователем сил хаоса и разрушения), сказанное прозвучало совсем неубедительно.
- Ну… он ничего, - девушка улыбнулась своему отражению, - Массаж, по крайней мере, делает преотлично. И работает очень… гм… с энтузиазмом. Даже, может, немного чересчур. Но это временно, я думаю… Пока молодой. В общем, пройдёт какое-то время, он заматереет, - Мар хихикнула, - и будет ого-го, какой мужик.
Получилось немного уклончиво, но, может, и этого хватит, чтобы удовлетворить любознательность батарианки?.. Маргарета выключила воду, стряхнула с рук ледяные капли и стала ждать Тарину из кабинки.

Аннеке
Младшенькая ван Гирсберген тем временем расправлялась с вопросами Ларана. Сперва она, отставив в сторону выпивку и отпустив подушку, чтобы опереться ладонью на пол и приподняться повыше (ах-ах, в мысленном споре Дюка с самим собой не оказалось победителей!..), задумчиво побулькала кальяном. Затем, опустившись обратно, так же глубокомысленно пригубила из бокала. И только после этого подняла на турианца неожиданно ясный взгляд.
- Хм… в Жнецов и всё такое верю, наверное. Если говорят, то, наверняка ведь, не зря? – просто предположила она, пожав плечами, - А вот что бы я делала… Ну, с Мар вдвоём мы бы надрали им злобные задницы!
Девушка засмеялась, но по глазам, по-прежнему устремлённым на Крендо, было видно, что меньше всего ей хочется сейчас всерьёз отвечать на этот вопрос. А тем более – представлять, что она останется одна, без близняшки. Кажется, теперь становилась понятна причина, заставившая Анни так помрачнеть: она готова воображать себе что угодно, только не этот ужас.
К третьему пункту она перешла чуть ли не с облегчением – всё же это куда более приятная тема для разговора:
- Вообще это у нас случилось одновременно, - Анни весело усмехнулась и подмигнула, снова отпивая из бокала, - Ожидаемо, ага? Прикол в том, что в тот момент мы с ней об этом даже не догадывались. Каждая попыталась смотаться под удобным предлогом так, чтобы побыть с бойфрендом без компании. Ну и… проявили смекалку, «сбросили», что называется, друг дружку «с хвоста». А на следующий день каждая «поделилась секретом». Так и выяснилось.
Отсмеявшись, девушка повернулась к Дюку:
- Так. Твоя очередь. М-м… Первое: скажи, что тебе нравится на Омеге. Если оно вообще существует, конечно… - Анни, смутившись, осеклась. Всё же для Дюка Омега была родным домом, а не просто летающей помойкой. Тем не менее, она продолжила:
- Второе: что тебе больше всего не нравится в твоей работе? Ну и третье. Должен же быть хоть один «нормальный» вопрос, ага?.. Раз уж заговорили о межрасовых отношениях. Было ли у тебя что-нибудь с… «нечеловеческими» девушками? И как оно тебе понравилось?

Маргарета
Вечерок выдавался на удивление содержательным и полезным. Например, помимо историй о полученных в детстве психических травмах и всевозможных волнующих подробностей интимной жизни новых… эм… коллег, Маргарета узнала на практике, что батарианцы очень тяжёлые. И сильные. Остановить батарианца, устремившегося на врага – дело непростое. Стремящуюся к удовольствиям батарианку удержать, что называется, на полном скаку – почти нереальное. Буквально – подвиг. По крайней мере, так показалось Мар, которая до их вип-закутка добралась, изрядно запыхавшись и на всякий случай продолжая придерживать за талию свою неумеренно активную приятельницу.
Картина, открывшаяся взору старшей ван Гирсберген, была живописней некуда: Дюк отсутствовал (интересно, не сманили ли его синекожие сирены в какой-нибудь из булькающих водоёмов – Мар была несколько занята доставкой Тарины до места назначения и не очень-то смотрела по сторонам), Анни же, полулёжа в расслабленной позе, о чём-то увлечённо, но совершенно нечленораздельно вещала Ларану. Стоило отдать должное - турианец стоически выслушивал потоки белиберды, что в диких количествах самозабвенно генерировала сестрёнка.
Анни заметила появление старшей близняшки с батарианкой, и поворотилась к ним, демонстрируя совершенно уже расплывчатый взгляд и осоловелую улыбку.
- Хэ-эй, деф-фчонки… Как хр-рошо вы, вовремя, да. А мы тут в-просы задайом… Без вас!
Отлично… Маргарета вздохнула и хотела было уже обратиться к Ларану с просьбой поспособствовать их скорейшей доставке домой, как рядом появился Дюк и сам немедленно проявил ответственность и здравомыслие.
- В самом деле, Крендо, - встряла следом за ним Мар под что-то вроде «Ва-а…, Дюк, ну ты чего... ну куда?..» сестрёнки. Она обращалась к турианцу как к самому трезвому на вид и… начальнику, в конце концов, - Давайте, наверное, и впрямь по домам? - она с сомнением взглянула на Тарину, - Ну… или хотя бы нас отправьте.

Аннеке
Анни как раз увлеклась немного, обсуждая с Крендо всякие интересные расовые особенности… Ну ладно, пусть обсуждала в основном она – но Ларан оказался таким замечательным слушателем, что остановиться было решительно невозможно.
Наконец-то вернулись Мар с Тариной. Анни приветливо обернулась к ним:
- О! Как вы вовремя девочки, а то мы тут вовсю играем без вас и уже чуть не пошли по следующему кругу… - кажется, пару раз она запнулась, но этого не заметил никто, кроме неё самой.
Рядом с сестрёнкой возник Дюк и, вроде как, начал проситься домой…
- Дорогой Дюк, но ведь ещё вовсе не так поздно. Можно же посидеть ещё немножко…
Сказав это, Анни подумала… Мм… - подумала она, до чего же подушки здесь приятные. Вот особенно… если вот так вот… да, вот так вот уткнуться – и хорошо…

Аннеке с готовностью забралась на подставленную спину бандита и немного поёрзала на месте, устраиваясь поудобнее. Обнаружив, что исполнять свой сидячий танец ей будет далеко не так комфортно, как на Маване (хотя мужчина и казался достаточно устойчивым, в отличие от неё самой, например), Анни с наигранным сожалением заключила:
- Да. Не ханар.
На прозвучавший призыв скидываться девушка стала привычно искать глазами сестру. Резко обернувшись назад и едва не сверзившись с плеч Дюка, она позвала близняшку:
- Ма-ар, добавь за меня, ага? - затем приняла прежнее положение и въехала в VIP уже выпрямив спину и взирая на обстановку вокруг со смесью гордости и восторга.
Когда они прибыли на место, Анни, довольно пискнула и сползла вниз. Звонко похлопав Дюка по плечу со словами: "Спасибо, что подбросил!", она принялась отыскивать себе среди подушек самое уютное местечко.

- Это не братишка, это, прикинь, доктор, - чувак её! - Никки глядела с совершенно растерянным и несчастным видом, - Не, народ, я не в курсах, как с ним базарить. Видите же - я по-хорошему пыталась, у меня что-то ни хрена не выходит. Может, вы сами как-нибудь, а?.. Я детей как-то ни разу не воспитывала, откуда я знаю, чо им говорить? У меня один вариант остался... - Рэй глянула вниз, перегнувшись через перила, и пожав плечами, повернулась обратно к коллегам.
- Я могу только ещё одну лепёшку тут обеспечить. Под балконом прямо. Так что...
Девушка виновато улыбнулась и двинулась в свой номер. В следующую секунду с грохотом врезался в стену некстати подвернувшийся на дороге плетёный стул. Неизвестно, стало ли охотнице меньше хотеться отвесить пинка по другому адресу - она продолжила путь, не остановившись и даже не оглянувшись.

Анни с интересом уставилась на пакетик. Любопытство - чаще всего штука сложнозабарываемая, а в случае младшей из сестричек ван Гирсберген - почти что непобедимая.
- Ну, я эм... а... пожалуй. Кхм! - Анни бросила взгляд на более благоразумную близняшку, - Нет, наверное, нет... Хотя... Нет, всё-таки. Но вообще... М-гм. Ох...
Аннеке вздохнула.
- Не, знаешь, спасибо, Тарин, но я пока что выпивкой обойдусь.
Ещё пару раз покосившись на батарианку, девушка смирилась с тем, что общение с неизведанным и открытие новых горизонтов пришлось отложить. Вскоре она даже начала испытывать некую гордость - не всякий, ох, не всякий раз удавалось ей удержаться от бездумного потакания своей любознательности.
Теперь она принялась разглядывать пёструю толпу, наполнявшую клуб, а особенно - танцовщиц и танцовщиков. Представителей некоторых рас она видела раньше лишь совсем мельком. А в таких ракурсах, какие демонстрировали они здесь - и вовсе никогда.

Аннеке обнаружилась растерянно замершей посередине комнаты. На всех свободных поверхностях в самых непринуждённых позах раскинулись шмотки сестричек. Каждый предмет имел свою точную копию, но определить её местоположение в этом хаосе было не так-то просто. Вообще вся комната ужасно напоминала детские загадки, где нужно найти на картинке пары одинаковых предметов. Анни и Мар в детстве такие ребусы давались легче всех. Проблемой, вставшей перед девушкой, было не это.
Анни подняла на сестру взгляд, в котором угадывалась тихая паника:
- А какая форма одежды в "самом злачном ночном клубе"?.. - по голосу также явственно чувствовалось, что Анни находится на грани отчаяния. Ещё бы! Ведь, если одеться чересчур легкомысленно, есть риск обеспечить себе неприятные приключения на девичьи прелести. Но если, наоборот, явиться туда в слишком строгих нарядах, кто-то может подумать, что они - какие-нибудь унылые зануды... Анни, открытая душа, считала, что это ещё хуже.
- Знаешь, что - ты пока иди в душ, - Аннеке выговаривала слова медленно, так и не выходя из напряжённой задумчивости, - А я тут ещё... побуду.
В общем, было понятно - пока Анни не найдёт, что им обеим надеть, ни о чём ином помышлять она не сможет.

Тхои добычу и не бросала. Она неслась вперёд между колесницами, надеясь, что, подпустив их поближе, сможет сделать рывок, хитро вывернуться, не дать зажать себя с двух сторон. Пока же она без конца пришпоривала коня, уже молча - дыхания не хватало - и про себя возносила молитву Богине и Матерям, призывая помочь, не оставлять свою дочь, которая так хорошо потрудилась сегодня во славу их.
"Пусть камень ляжет под колёса их колесниц, пусть тушканчик выроет нору под копытами их коней, пусть... пусть амазонки одумаются и помогут своей сестре."

В который раз уже костяной гребень нырнул в волны густых конских волос, да так и не двинулся дальше, пропуская через себя длинные пряди, застыл на месте. Тхои снова глядела поверх лошадиной спины, бездумно поглаживая тёплый гладкий бок верного Зойроша (имя коню было дано не зря - смирный и неторопливый в обычное время, он был способен срываться с места и мчаться быстрее пустынного ветра, если того было нужно его хозяйке).
Зачем ей туда смотреть?..
Армии фараона были надёжно скрыты от глаз Тхои склоном холма, на котором расположились дальше впереди отряды вооружённых мужчин. Не дав задержаться на людях даже безразличному взгляду, амазонка подняла лицо к небу, которое, казалось, с одинаковым выражением взирало на оба многотысячных войска, стоящих друг против друга. Нет... не с одинаковым. Сегодня Тхои и остальных её сестёр ждало особое благоволение Богини и всех славных Матерей. Возможность сразиться в такой битве выпадала не каждую сотню лет. И Тхои дни и недели ждала, умирая от нетерпения доказать, что достойна сегодняшней чести - ещё вчера, и день до этого, и до того день, имена Матерей нескончаемым хором звучали в её голове. Тхои думала - сегодня будет особенно громко, думала - будет сложно услышать что-то ещё, кроме них. Но сегодня с утра мысленные голоса ни разу не побеспокоили её. Она слышала только ржание и всхрапывание коней, разговоры, лязг и стук то здесь, то там... Наверное, так и должно быть. Наверное, они не желают её отвлекать...
Зачем она туда смотрит?..
Амазонка украдкой покосилась по сторонам - не заметил ли кто её неуместной задумчивости, не принял ли за нерешительность? Вроде бы, нет.
Гребень дрогнул и побежал сквозь блестящую на солнце гриву.

После душа Никки собиралась на редкость тщательно - даже с полминуты покрутилась перед зеркалом, чего за ней, в общем-то, обычно не наблюдалось. Придирчиво осмотрела себя со всех сторон - ну хер знает, вроде, ничо. Послюнявила палец и оттёрла со щеки след от зубной пасты.
Затем взяла сумку и умостилась с ней на полу у кровати. Из раскрытой сумки, которую девушка устроила перед собой между широко расставленными ногами, она извлекла стопку комиксов. Какое-то время тихонько что-то бубнила себе под нос, перебирая журнальчики. Нежно любимый отчего-то "1602" и неизменный "Блэйд" сразу были упрятаны обратно поглубже в отделение сумки - не, вот это она никому сбагривать не станет, обойдутся...
В конце концов Никки отобрала пару давнишних хэллбоевских ван-шоток, которые здесь стопудово были редкостью, а также, немного подумав, присоединила к ним один из "свежачков" с Вампиреллой, купленный в дорогу.
Никки поднялась на ноги, нацепила и поправила свою поясную кобуру, накинула курточку и, аккуратно свернув журналы, сунула их... мля, куда? В карман штанов неудобно, во внутренний не лезут... Наконец, комиксы довольно неплохо устроились спереди за поясом, и довольная Рэй, сверившись с часами на мобильнике, потопала вон из гостиницы.

Аннеке откликнулась на слова турианки с каким-то не очень здоровым энтузиазмом.
- Конечно, давайте избавимся! Шера, откроешь двери, как только мы зафиксируемся, окей? - звонко проорала она, покидая сиденье.
Анни обернулась к сестре и кивнула на дверь с её стороны, сама же устроилась у своей, крепко прижавшись к одному краю проёма в корпусе спиной и уперев в противоположный ногу, приняв вид этакой "распорки", что позволяло крепко держаться, не рискуя вывалиться где-нибудь на повороте. Оказавшись таким образом лицом к предполагаемым преследователям и вскинув дробовик, девушка выкрикнула:
- Готова!

Выслушав немца, Никки первым делом закрыла рот, непроизвольно открывшийся ещё в начале рассказа и с глубокомысленным видом сделала глоток из чашки.
- Капец, - серьёзно и многозначительно заключила она. Помолчала ещё немного, соображая, с какой стороны подступиться к полученной информации.
- И чо он, сказал чего - призрак этот?.. Ну чо-нибудь сделал вообще? А девочка точно была настоящая, а?.. - анализировать и разбираться во всяких странностях у Никки получалось плохо. Сейчас она в растерянности думала, что надо, пожалуй, будить остальных, чтобы они уже соображали, что бы это всё могло значить. Но сперва она задала вопрос, который лично ей был более понятен, и волновал её сильнее, чем явившийся коллеге призрак:
- Слушай... погоди. Если настоящая девчонка, реально спрыгнула - чего ты светился там перед сторожем, а? Ты побежал за девахой, она со скалы навернулась, а после этого ты сходил перед дедушкой фейсом торганул?.. - вот теперь на лице Никки читался едва ли не ужас, - А прикинь, если он тебя копам сдаст? А он сдаст сразу же, как они там нарисуются, будь уверен. Вот блин...
Девушка сокрушённо покачала головой, снова отпивая кофе.
- Не, ну а швабра эта твоя, получается, по-умному сделала, ага? Увидела, какая хрень творится, и свалила быстренько. Только почему она без тебя свалила - я, убей, не понимаю. И почему она мне сразу не сказала, что у вас там эта девочка с обрыва сиганула...

Собственно, напоминать Аннеке о вреде алкоголя и не было нужды - она, возможно, была немного взбалмошной и имела странные гастрономические предпочтения, но умственно отсталой отнюдь не являлась - пить перед выполнением заказа ей и в голову бы не пришло.
Анни также шустро прикончила свой стейк. Не удержавшись, впрочем, перед этим от того, чтобы намазать его с разных сторон всеми имеющимися соусами (кроме турианского, конечно). Прежде чем приступить к уничтожению размалёванного куска мяса, девушка с гордостью нарекла блюдо "Ужасающим межвидовым кошмаром" и пояснила, что вычитала недавно где-то на просторах экстранета, будто в своих последних исследованиях саларианские учёные установили, что безымянная еда усваивается намного хуже, чем хоть как-то поименованная.
- Да, местечко что надо, - поддержала она сестру, - Ну что - двинули на склад? Долго до него добираться?