Голосование за ходы

- Итак, что мы имеем… - говорю я, глядя на ростовую мишень с изрядно «выгрызенной» «сердцевиной» и несколькими попаданиями в «голову». – А ничего особо хорошего, к сожалению.
Ты и до травм не был особо метким стрелком, а сейчас, после ранения и двухлетнего пребывания в госпитале, восстановления – и подавно. Год в GDS этой ситуации практически не изменил, и потому образовавшееся затишье было решено использовать максимально эффективно.
Перетаскать на стрельбище несколько ростовых мишеней, получить разрешение у командира. В отсутствие текущих дел - сообщить руководству, что ушёл (и куда ушёл, и зачем ушёл), взять винтовку, патроны, и тренироваться, тренироваться, тренироваться и тренироваться, до тех пор, пока ствольная накладка из армированного пластика не начнёт жечь левую руку сквозь перчатку. Впрочем, эта монотонность, рутинность действий даже радовала – отвлекала от нехороших мыслей.
Я твёрдо вознамерился вернуть кой-какие утраченные навыки, и поэтому в тренировочную программу, помимо упражнений на стрельбище, вошло издевательство над собственной мелкой моторикой. Выпросив всё, что было возможно, и вроде бы даже не оставив родную базу полностью без электромеханики, часами возился с проводами и схемами из стандартных брошюр-справочников по сапёрному делу, восстанавливая старое как мир искусство ковыряться в электрических схемах ВУ, так, чтобы оно не бабахнуло, в собственной осязательной памяти, бросал камни на дистанцию в вырытую ямку (а что делать, если с тренировочными гранатами никак?), балансировал на перекладине, и вечерами – терзал скрипку (и вместе с ней, судя по скромным субъективным ощущениям, добрую половину лагеря, не настроенную на регулярные концерты классической музыки), проверяя не только пальцы, но и слух. Кому-то, впрочем, возможно, и нравилось - по крайней мере, местные бойцы не норовили убежать, хотя здесь, скорее, был актуален вариант «хоть какое-то развлечение». Не норовила убежать и Эва, которая, вероятно, пришла к какому-то решению – или же активно забивала невозможность придти к нему не менее активной кулинарной деятельностью (впрочем, печенье неплохое, более чем). От кухонных дел я не отлынивал, но и с расспросами к нашему доктору не приставал.
Музыка имела ещё одно хорошее свойство – под неё было легко размышлять и копаться в себе.
Пускай за пением скрипки - красно-желтый песок Терона-6, где я провёл первый и самый дурной год службы миротворцем, серые и пыльные дороги Стентера, минные поля и хрупкая голубоглазая шатенка, но в чём сейчас ты точно уверен, Макс – так это в том, что ты всё-таки поступил правильно, промолчав, оставив тот треклятый день в горах на своих плечах и только в своей памяти, не переложив груз на кого-либо ещё.
Не потому что Кэти не справится, нет. Она справится - Катаржина упряма и настойчива, и свою должность получила не потому, что просиживала задницу в кабинетах или была любовницей какого-нибудь крупного чина, а потому что лезла в самое пекло, раздавая гуманитарные грузы тем, кто в них нуждался, и там, где за это легко можно было поплатиться головой. Просто ты не можешь предугадать, как госпожа Белицкая изволит отреагировать на то, что ты скажешь. Потому что правда страшна, уродлива, убога и некрасива, и, самое обидное – абсолютно бесполезна. Вот она есть, и ты всё знаешь… и что? Что толку? Нет, ты с ней ужился, Макс, но переваливать этот груз на Кэти – не стоит. По крайней мере, пока.
На фоне всех этих размышлений в нашу размеренную лагерную жизнь ворвались довольно необычным образом Ден и Рене. Ден – потому что вернулся с весточкой о работе, даже не об одной - о паре контрактов на выбор, из которых, в конечном счёте, как водится, был выбран только один. А Шнейдер неожиданно для всех приволок на базу поросёнка. Как утверждал сам Клоп, на еду, но судя по тому, что свин по прошествии нескольких дней остался в живых, это говорило о том, что либо Рене действительно выжидает, либо у поросёнка ещё есть шанс пережить нас всех.
Впрочем, наш небольшой зоопарк навёл меня на одну любопытную идею, о реализации которой следовало подумать, но позже.

«Посиделки» в госпитале прошли хорошо. Даже более чем – как сказал бы командир, «рекреационные мероприятия успешны» - личный состав развеялся, отвлёкся от рутины и отдохнул. Пусть в ходе разговоров всплыло несколько неожиданностей – как хороших, так и не очень, но общей теплоты и душевности разговоров это не помешало.
По словам Дена, Корпорация планировала сокращения. Что же, об этом надо подумать позже, разве что на штабную работу я не хочу – не моё. Будет возможность остаться в поле – останусь, так…привычнее, что ли.
Впрочем, все эти размышления ушли в сторону, когда Чан сделал Эве предложение. Наша же доктор не смогла ответить что-то конкретное – ушла от ответа, распереживалась, расплакалась, а потом заливала свои переживания алкоголем вперемешку с нашей моральной поддержкой. Ответ Чану «Кошка» обещала дать позже. Более чем разумное решение - у каждого из нас свои тайны, страхи, проблемы, тёмные пятна в биографии. Мало кто идёт на войну и в нашу профессию по собственному желанию. Зато от безысходности и безвыходности, ненужности, совершённых ошибок, дурного стечения обстоятельств, отсутствия знаний, умений и мест, позволяющих успешно осесть в гражданской жизни – дохрена и более. Тебе ли об этом не знать, Макс – ты подобных историй видел столько, что на всю жизнь хватит. Впрочем, свою коллекцию скелетов в шкафу, ты накопил преимущественно сам. Разве что родные помогли, правда, совсем чуть-чуть.
***
Свою рутинную жизнь я нарушил незадолго до завершения контракта, и изрядно после того, как Рында поставил транслятор. Довольно простым методом – звонком, благо что после всех событий и известий наконец-то собрался с духом. На горизонте вновь замаячила работа, вместо завершения контракта, и, следовательно, позвонить нужно было сейчас, именно сейчас.
Зная, что разговор предстоит непростой, я ушёл подальше от жилых блоков.
Вспомнить номер, для получения которого в своё время пришлось изрядно раскошелиться, набрать, и вот…
- Благотворительный фонд «Юнисеф-Росс» на связи, - появляется на экране лицо девушки в очках. Дама на меня смотрит несколько…недоверчиво, словно бы не понимая, что нужно от её родной организации этому мрачному типу по другую сторону экрана. Может, подозревает, что я начну клянчить милостыню? Навряд ли. Впрочем, собеседница, после нескольких секунд оценивающего взгляда, продолжает разговор.
- Слушаю Вас внимательно.
- Я хотел бы видеть госпожу Катаржину Белицкую, руководителя отдела материальной помощи жертвам вооружённых конфликтов и нонкомбатантам.
- По вопросу? – девушка продолжает меня пытать. – Материальная помощь? Жалобы? Несанкционированные…
- Пожертвований в вашу славную контору, - невежливо перебиваю я.
- Хорошо, я переадресую Вас к сотрудникам соответствующего отдела, - тянется она к кнопке.
- Нет, - качаю головой, - не пойдёт.
Мы ожесточённо спорим ещё минуты три-четыре, в конечном счёте, моя собеседница сдаётся.
- Хорошо, я соединю Вас с госпожой Белицкой. Как Вас представить?
- Скажите ей, что звонит… - на мгновение задумываюсь, - плюшевый кролик-убийца, которому она должна бутылку коньяка за то, что случилось в Лесковаце. Она поймёт.
Девушка недовольно морщится, но переключает меня, и следующие полторы минуты я наблюдаю на экране планшета сине-зелёную кляксу на белом фоне - заставку системы видеозвонков с просьбой оставаться на линии.
А потом на экране возникает женщина. Хрупкая голубоглазая шатенка, судя по выражению лица которой, ничего хорошего, того, кто звонит и шутит дурные шутки, не ждёт. Увидев меня, она замирает, словно бы отказываясь верить своим глазам.



Молчание затягивается. Я нарушаю его, раздирая в клочья, комкая, словно вырванный ненужный листок из записной книжки.
- Привет. Не смотри на меня так, Кэти. Это действительно я.
Катаржина молчит. Собравшись с силами, на мгновение устало прикрывает глаза.
- Какого это – быть покойником, Макс?
- Иногда, моя дорогая, лучше, чем быть живым. Хотя и тут есть свои минусы, знаешь ли – «гиены и трусов, и храбрецов жуют без лишних затей, но они не пятнают имен мертвецов: это — дело людей», - усмехаюсь.
- Три года, Макс. Три года – это много.
- В миротворческом госпитале на Стентере ошиблись, - говорю я. – Так я очутился по ту сторону реки Стикс.
- Вижу, в конечном счёте без работы не остался, и старых привычек наверняка не бросил, - Белицкая указывает куда-то в сторону эмблемы на моей бейсболке. – Но можно было бы и позвонить, или написать, или… Ни единой весточки, ничего! Мы действительно тебя похоронили. Ты представляешь, что стало с нами всеми, за эти три года? С твоей сапёрной командой, от которой мало что осталось? Со мной? Что я успела передумать и пережить за это время? И вот ты, как ни в чём не бывало, заявляешься живой и здоровый…
- А не должен был? - говорю насмешливо. – Хорошо, Кэти, считай, что этот звонок тебе привиделся, а я перезвоню ещё лет через пять, если, конечно, буду жив.
Катаржина обиженно смолкает. Некоторое время молчит, потом говорит:
- Ты не изменился. Всё так же невыносим.
- Возможно. Но, дорогая моя, я к тебе по делу. Ты ведь до сих помогаешь тем, кто невольно оказался между молотом и наковальней? Так вот, хотел бы сделать пожертвование…
Мы обсуждаем мелкие детали, хотя, казалось бы – сумма до крайности незначительна. В конечном счете, приходим к согласию.
- Вижу, ты всё так же суеверен, Макс.
- Как и положено специалисту по работе с ВУ. Сапёры – один из самых суеверных родов войск, и твой старый друг не является исключением. Считай, что я пытаюсь задобрить свою удачу, которая мне недавно помогла, - подробно рассказывать о гранате, из которой в ходе прошедшей операции произросло чудесное растение под названием «тут-тебе-и-жопа» для двоих сослуживцев в мои планы не входило.
- А всё же, - женщина смотрит пристально, - ответь мне честно – почему? К чему эти три года молчания?
- Так надо, - говорю я, устало закрывая глаза, давая понять, что разговор окончен.
- И всё? Вот эти два слова – и всё?
- Хочешь честного ответа? – поднимаю веки, пристально смотрю на экран. – Помнишь, тогда, в Лесковаце, после того, как убили пятерых твоих подопечных во время раздачи груза, а тебя мы вытащили в последний момент, ты задавала мне вопрос…
- Да, - Катаржина кивает. – В тот вечер меня трясло всю, я хлестала спиртное, чтобы успокоиться, и спрашивала у тебя одно – «каким образом ты снимаешь с себя грехи?»
- И каков был мой ответ?
- Ты сказал, что никак. Что ты просто научился с этим жить. С неправильными решениями и их последствиями.
- Умница, - улыбаюсь я. – Только вот, для того, чтобы научиться жить, иногда нужно время.
- Три года, - она качает головой. – Это ведь всё из-за Реми? Из-за него?
- Нет, Кэти. Нет, - улыбка моментально исчезает с моего лица. - Ты не знаешь, что было на том горном лугу, и почему мы там очутились. И говорить об этом я не готов. Даже сейчас, спустя изрядное количество времени.
- Я знаю и понимаю многое, - голубые глаза по ту сторону экрана смотрят внимательно.
- Тогда ты должна принять одну простую вещь – там остался не только Реми, вместе с моей самоуверенностью. На том лугу остались… - горько усмехаюсь, - мы с тобой. Всё, что должно было быть и могло бы быть.
Катаржина замирает на миг, а потом понимает, что было сказано. Я вижу, как начинают дрожать её губы, а затем она закрывает лицо руками. Вздрагивают плечи, обтянутые тонким свитером.
- Не смей, - говорю я ей. – Не смей. Я того не стою.
Белицкая поднимает на меня покрасневшие от слёз глаза.
- Хотя бы не пропадай.
- Не буду. Если буду жив – я позвоню ещё. Прости, Кэти, и до встречи. «Ich wurde getäuscht, sie nutzten meine Leichtgläubigkeit aus, um obszöne, schmutzige Taten zu vollbringen, ich überquerte die dunklen Ufer, und all dieses Böse trat in mein Leben ein, und nichts kann repariert werden, niemals»*, - вкрадчиво проговариваю фразу на языке своих далёких предков и разрываю связь.
Из памяти всплывает зелёный альпийский луг с ярко-желтыми цветами алиссума. Зёлёный альпийский луг под грязно-серым небом, поверх изумрудного цвета которого спустя мгновение какой-то неумелый художник разбрызгивает, разливает бурую краску.
- Надо же, действительно… поняла, - говорю я вслух, ни к кому не обращаясь, и иду назад, к жилым модулям.
В палатке планшет отправляется в рюкзак, я же подхватываю скрипичный футляр, и вновь выхожу на улицу. Прохожу мимо тренирующихся Эвы и командира, мельком успев оценить вольные или невольные попытки нашей медички переложить обязанности по командованию нашим отделением на Дена, и двигаюсь дальше. Отхожу так, чтобы никому не мешать, ближе к одной из наблюдательных башен, располагаю футляр на брошенном деревянном ящике, а затем, тщательно вытерев руки вначале влажной, а затем сухой салфетками – всё-таки к некоторым вещам нужно относится уважительно - открываю его.
Там, среди поролона и вытершейся коричневой замши, дремлет старый музыкальный инструмент, который я выменял ещё в первую свою, армейскую, кампанию на несколько банок консервов и баклажку воды. Проверить смычок – ничего, сгодится, хоть волос и изрядно потёрт, пройтись тряпочкой по трости. В смартфоне найти камертон, проверить третью струну в инструменте, а затем – настроить в соответствии с ней остальные.
Ну, Макс, и что мы сегодня сыграем? Веселое? Навряд ли. Нет, пусть уж будет что-то подходящее.
Найти в смартфоне заготовленный файл, подключить наушники, но использовать только один, в правое ухо – аккомпанемент будет слышим только для тебя самого, ну да мешать никому не хочется.
Начнём. Пусть не очень удачно, пусть не идеально, что же – будет, как будет.
Закрыть глаза, отрезать себя от окружающего мира, уйти в слух, и заставить инструмент петь и плакать.


________________________________
* - "Я обманулся, моей доверчивостью воспользовались, чтобы совершать дела непотребные, грязные, я перешел через темные берега, и все это зло вошло в мою жизнь, и ничего уже не поправить, никогда" (нем.).

Опасение, что визит выйдет «натянутым», противоестественным, постепенно уходили прочь. Сослуживцы нашли, что сказать и Эве, и Станиславу, что, несомненно, не могло не радовать. Помимо стандартных расспросов-разговоров-рукопожатий-объятий, с необычной стороны проявил себя Чоу.
Лошадка. Плюшевая (по внешнему виду) лошадка. Сувенир, ответом на который вместе с вопросом Чана было обещание Кошки вернуться. Пока она пожимала руку проявившего себя с неожиданной стороны китайца, я насколько это возможно незаметно показал Чоу крайне старый жест, возраст которого перевалил за восемь столетий – кисти рук, сцепленные в замок. Applaudo, что значит – «рукоплещу».
Казалось бы – ерунда, но этот поступок я в высшей мере одобрял. Этот кустарный, чуточку неаккуратный по внешнему виду, забавный, кажущийся нелепым, подарок, был гораздо большим, чем казалось на первый взгляд – мостиком для Картер в нормальное, обыденное течение жизни, насколько, конечно, можно назвать нашу жизнь обычной.
Цена подобных вещей была мне весьма хорошо известна. Горные серпантины, на которых разнообразные ВУ ожидали караваны с гумпомощью, очень быстро и доходчиво учили ценить то, что вело прочь из этой до крайности простой игры, где с одной стороны находились непролазные скалы, с другой – бездонная пропасть, а на узкой дороге посредине ждала яркая, огненная смерть.
Мы сбегали из этого жестокого мирка, как могли. Многие пили. Кто-то, порисковее – использовал разнообразные вещества. Заводили знакомства с «пончиковыми куколками». Пускай война, на которой родилось это устойчивое выражение, отгремела много столетий назад, а те женщины остались не только за обычными, но и световыми годами, но, тем не менее, многие из сотрудниц гуманитарных фондов, возивших мирному населению грузы, были молоды и хороши собой, и эта старая как мир фраза сама ложилась на язык. Интрижки сопровождались подарками, а что, помимо миноискателя, автомата и набора сапёрных инструментов, было у таких как я, в разорённой войной стране? Почти ничего.
Мы старались, как могли, выменивая у местных, то, что могло нам помочь – сувениры, безделушки, разнообразные забавные вещицы. Искали сами, и порой нам улыбалась удача, например, в виде запечатанного ящика с шампанским с полуразрушенного завода по производству алкоголя (плевать, что половина бутылок разбита, стакан, то есть ящик, всё равно наполовину полон). В чём-то помогали правительственные войска – обменивая нечто ненужное (на их взгляд), на нечто полезное, и нашей самой крупной удачей во время подобных обменов стала вытащенная хрен знает из каких времён древность – механический патефон с дюжиной пластинок, который, после получаса возни с инструментами вперемешку с крепкими словами, принял наше предложение поработать ещё годик-другой. Эквивалентом ему была пятилитровая ёмкость с мутной, рыжеватой фруктовой брагой, зашибавшей потребителя этого продукта довольно быстро, и вонявшей килограммами (именно килограммами, не иначе) давно не стираных носков.
«Куколки» были выходцами из другого мира. Пусть со схожими проблемами, но тем не менее, иного, и это заставляло нас искать нечто соответствующее. Или же исполнять это своими руками.
Порой дело доходило до абсурда, и ради нелепиц мы рисковали головами. Я хорошо помнил свои приключения в квадрате 43, на болотах, куда меня занёсла просьба Фокусника – штабного сержанта Уэйда. Его одна из девушек попросила принести ей букет местных лилий со своеобразной расцветкой – оранжево-фиолетовых. Росло это добро буквально в паре мест, куда Уэйд не мог добраться, поэтому предложил обмен. Я, согласившийся на эту сделку, довольно долго бродил по этому грёбаному болоту, собирая цветы, вспоминая сержанта по матери, и гадая, что меня убьёт раньше - местная мошкара с пиявками, или подвернувшаяся под ноги мина.
Тогда мне повезло – я вернулся целым (почти, если не считать укусов местной мошкары и пиявок), и с цветами, а Фокусник сдержал своё обещание, правда, позднее.
После Чоу проявил себя и командир. Пел Станислав достойно, играл на гитаре - тоже. Задорное предложение окружающему миру сгореть в огне, я музыкально поддерживать не стал – мой инструмент, скрипка, была здесь сейчас абсолютно лишней.
Пока Квецень проявлял талант исполнителя, я влез в сумку, извлекая на свет пластиковые трубочки, два шила и один из апельсинов, взвесил многострадальный фрукт на ладони.
- Там внутри – коньяк, - отвечаю я Эве с лёгкой улыбкой. – Дама и господа, ищите надрез на апельсине, протыкаете меньшую от надреза часть шилом, и готово – можно пить через трубочку. Тут от апельсина - одна шкурка. Да, если напиток не устраивает – у Дэна, - киваю на замкома, - есть вино. Маскировка – следствие собственного опыта: мне доводилось лежать в больничках, где алкоголь, кроме как в крайне скрытом состоянии, пронести было невозможно. Поэтому этот…маскарад, - указываю на сумку, - наследие непростых времён.

После возвращения всё пошло своим чередом, вернулось к обыденному течению жизни.
Краткий отдых – и вновь всё по кругу - подъёмы, наряды, дела. Несмотря на старый принцип «инициатива имеет половой контакт с инициатором в качестве доминирующего участника контакта», я не без удовольствия занялся готовкой – и в свою очередь, и в помощь другим. Жизнь в поле научила, что плохой еды не бывает, и из просроченного тоже может получиться что-то хорошее, но для поддержания подобных навыков нужна практика, а её было не так уж много, и, следовательно – упускать возможность не стоило.
Были и другие мелочи – сортировка и постановка на хранение трофейной и приготовленной к предыдущему заданию взрывчатки, уборка в «кишках» медэвака – не оставлять же чёртову коробку в нетоварном виде – в кровавых потёках и мусоре.
Дела были полезны. Дела были полезны ещё и в качестве лекарства – когнитивный диссонанс был в очередной раз преодолён относительно легко, а вот смутное, неясное чувство вины перед командиром и Эвой (да сколько можно, останься я на той грёбаной лестничной площадке, что это изменило бы?), вело себя, как надоедливый комар ночью – постоянно, мелко, назойливо жужжа над ухом, до тех пор, пока Мороу, отвезший больничной половине нашего отделения фрукты, не сообщил, что все живы, и находятся на лечении, тем самым выдав мне неплохую «мухобойку» (или комаробойку?), заодно получив в ответ дежурную шутку о том, что в старину гонцов за хорошие новости награждали, но поскольку золота в наличии не имеется, то награду может составить разве что дополнительная порция в обед.
В любом случае, для себя я решил сходить в гости к пострадавшим. Один – если никто не согласится, а если ещё кто-то пойдёт – составлю компанию.
Но просто так, с голыми руками идти не следовало.
Чего больше всего не хватает в госпитале? Собственный опыт подсказывал, что обыденных радостей жизни, таких, к примеру, как алкоголь. Конечно, врач по тем или иным показаниям может наложить запрет, но, как гласит древняя мудрость – «если нельзя, но хочется, то немного можно». Конечно, «в лобовую» с бутылкой в госпиталь не пойдёшь, однако же есть ряд довольно хитрых способов пронести что-нибудь интересное.
В конечном-то счёте, выбор пал на один из самых простых и надёжных методов, и в качестве подспорья мной было выбрано кулинарное искусство.
Продавец в близлежащем городишке не стал спрашивать, на кой мне сдались полдюжины килограммов крупных апельсинов с очень-очень толстой шкуркой – видимо, в моих глазах читалось, что за лишние вопросы из проданных фруктов будет выбран самый крупный плод, и абсолютно негуманно и неизящно забит торговцу в рот в качестве кляпа, а позднее сослуживцы с некоторым удивлением смотрели, как я потрошу всё это изобилие, превращая кухонный блок в убежище цитрусового маньяка.
Усилия стоили того – мякоть и сок, профильтрованные, очищенные от семечек, загнанные в форму для льда - кубики, действительно превратились в морозилке во фруктовый лёд.
В это же время, на соседних полках рефрижератора шёл не менее интересный процесс – апельсины со срезанными попками (ну и как это место у плода назвать по-другому?), лишённые мякоти, выскребенные до самой кожуры изнутри, медленно становились стопками со своеобразной системой охлаждения: внутрь каждого была впихнута чашеобразная пластиковая форма для выпечки, между внешними стенками которой и апельсиновой шкурой была налита вода, стремительно превращавшаяся в лёд.
Дело оставалось за малым – найти коньяк, разлить его по «стопкам», добавить апельсиновый "ингредиент", а затем, при помощи пищевого желатина прикрепит предварительно замороженные «шапочки» назад.
Первые экземпляры этого экспериментального проекта выглядели довольно странно, зато где-то к середине отличить алкогольный апельсин от настоящего было сложно – только тонкая круговая полоска на плоде подсказывала, что цитрусовые были надрезаны с некоей целью. Правда, хранить всё это надо было в прохладе, поэтому в день посещения госпиталя моим спутником стала сумка-холодильник.
- Здено, в госпиталь поедете? - спрашиваю я замкома, точно так же, как несколько минут назад спрашивал Люка.

Сине-зеленоватые волны с белыми гребнями мерно бились о борта лодки.
Где-то позади остался бой, превратившаяся в огненный цветок вилла наркобарона, машина с ранеными, котёнок.
Впереди – отдых на базе.
Разум, впрочем, этого ещё не понял, пребывая в состоянии некоей встревоженности, не желавшей отступать. Словно установленная мина – поставить порой проще, чем снять.
Отдых, да. И, конечно же, рутина.
Клоп вот решил разнообразить второе грядущее, достал бутылку вина. Впрочем, его право.
От предложения товарища я отказываться не стал. Что у нас тут? Темное стекло, бумажная этикетка, странное название. Что-то из местного? Хотя, виноградников я здесь не видел.
Красное сухое. «Прелесть» какая, наверняка кислющее, как ящик лимонов, сожранный целиком. Или нет.
- Zwischen Blut und Tränen - ich bevorzuge Blut*, - говорю я одними губами, так, чтобы меня не слышал напарник. Сдираю с лица пропитавшуюся потом арафатку, прикладываюсь к бутылке, на мгновение закрываю глаза, делаю пару основательных глотков. Позволяю теплому кому провалиться в желудок, возвращаю сосуд Шнейдеру с формальным «спасибо». Ну да, что-то на каберне-совиньоне, правда до ящика цитрусовых всё равно не дотягивает… Хотя, сейчас – в самый раз. Крови сегодня пролилось достаточно, а если врачи будут растяпами – тогда можно будет пить и белое вино, в изрядных, ох изрядных, количествах. Мысленно пожелав всем нашим раненым удачи, вновь сосредотачиваюсь на управлении нашей посудиной. Рене разглагольствует, допивает вино, и превращает бутылку, а затем и волну в импровизированную мишень, а лодка продолжает всё дальше и дальше удаляться от места сегодняшнего боя.

***
Люк подобрал нас на пристани, после того, как плавсредство вернулось хозяину. Передав чужое имущество в распоряжение законного владельца, я влез в грузовик, попутно узнав пару новостей – котёнка забрал наниматель, ну и до госпиталя добрались без особых приключений.
Дорога на базу занимала достаточное количество времени, но толком подремать мне не удалось.
Дело даже не в разговорах – стоило закрыть глаза, как перед ними начинал маячить котёнок.
Маленький персиковый котёнок с зелёными глазами.
А вне дрёмы – вот он, наш «саркофаг». Металлический кровяной запах, бурые пятна на полу и стенах, обрывки бинтов и одежды, пустые ампулы и шприцы. Звеня на каждой кочке, по полу катается стеклянный сосуд, похожий на банку – хрен знает, из-под какого лекарства, разгляди тут, в полутьме.
Ещё раз прикрыть веки.
Маленький персиковый котёнок с зелёными глазами.
- Сука, - говорю я одними губами, без звука.
Не потому что сегодня что-то (а вернее – многое), пошло не так. Не потому что оказался, в принципе, не особо полезен, и не потому, что пригодились только два заряда.
Не поэтому.
Там, на вилле наркобарона, в жилой комнате на нулевом этаже, глядя на животину, на мгновение я испытал старую как мир, давно забытую эмоцию.
Маленький персиковый котёнок. Кремовой (или как правильно?) расцветки, с зелёными глазами и забавной по причине чрезмерной серьёзности мордой.
Взять его одной рукой, а потом - другой сжать голову, и рывком повернуть.
Так, чтобы захрустело. Так, чтобы зеленые глаза подёрнулись смертельной паволокой. Так, чтобы запищал, задёргался, а потом…
Всю дорогу к медэваку я боролся с этим мимолётным видением. С желанием вытряхнуть тварюшку из контейнера, и дюжиной ударов приклада превратить её в кроваво-красное пятно на белоснежной плитке.
И с облегчением вздохнул только тогда, когда переноска оказалась в транспорте, а мне нужно было обшаривать дом дальше.
Маленький персиковый котёнок с зелёными глазами.
Хлопочущая над Рындой Лина.
Маленький персиковый котёнок с зелёными глазами.
С трудом вваливающиеся в грузовик Крейн и «Расти».
Маленький персиковый котёнок. Кремовой (или как правильно?) расцветки, с зелёными глазами и забавной по причине чрезмерной серьёзности мордой.
Чан с перевязанной рукой помогает Фарелл стабилизировать Эву. Разодранные в клочья окровавленные брюки в расцветке tan из армированной водоотталкивающей ткани. «Не даю согласия, не даю…»
Маленький персиковый котёнок.
Свернуть шею. Зарезать. Выпотрошить. Взорвать. Утопить. Раздавить грузовиком.
Маленький персиковый котёнок. Кремовой (или как правильно?) расцветки, с зелёными глазами и забавной по причине чрезмерной серьёзности мордой.
А ответ прост. Это создание – лишнее. На фоне дюжины трупов и наших раненых – оно чужеродно. Слишком прекрасно для того, что вокруг него. И следовательно, эта красота должна быть стёрта. Das ist zu schön, deshalb muss es verstümmelt, zur Normalität gebracht werden**.
Маленький персиковый котёнок.
Много-много липкой человеческой крови.
- Сука, - говорю я вновь, чуть громче. Скидываю винтовку с плеча, отсоединяю магазин, ударом по рукояти затвора выбиваю патрон из патронника.
Какого хрена, Макс? Это не первый раз, и ты не в горах. Тебе больше не нужно разнимать мирняк и снимать мины с пути караванов с гумпомощью. Или ты жалеешь? Жалеешь, что ушёл с той лестничной площадки, от командира и Картер? И всё это – обратная сторона той отрешённости, с которой ты смотришь на всю кровавую кашу, происходящую в ходе боя?
Не удивительно, что по прибытию на базу из грузовика я буквально вывалился.
Посмотрел на привалившегося спиной к колёсам замкома, на уставшего Мороу. Махнул рукой, мол, топаю к себе:
- Если соберётесь в госпиталь, проведать наших – зовите. Соберётесь пить – меня звать не обязательно, только если собутыльника будет не хватать.
_________________________________________
* - Между кровью и слезами я предпочитаю кровь (нем.)
** - Это слишком прекрасно, следовально его нужно изувечить, привести к норме (нем.)

Пехотная винтовка не подвела – очередь швырнула тушку незадачливого секьюрити к стене, пачкая последнюю красноватыми пятнами. Готов, теперь на второй этаж, за «нервным» стрелком.
Стрелок был явно нервным не в меру. Когда я, словно обезьяна-переросток, скачущая с ветки на ветку, при помощи штыря уличного освещения спустился на этаж ниже, обнаружилось, что искомая персона уже мертва – неправильное (или правильное – смотря с чьей стороны смотреть) обращение с гранатой дало о себе знать. Впрочем, Кошку с командиром покойник, судя по всему, всё равно зацепил…
Оживился радиоэфир. Первой на выручку нашей незадачливой группе прибежала Фарелл, взявшаяся помогать раненым, затем волну на правах замкома занял Дэн, требуя сообщить текущий статус, мелькнул рапорт Рене (Рене ведь? Да сколько нас, запомнишь тут разве при пятиминутном знакомстве), а затем советы по поиску кота от Муравья, надо сказать, довольно дельные. Пора и мне отметиться:
- Ред. Цел. Оппонент ликвидирован, второй, - кошусь на труп незадачливого метателя гранат, - ликвидировался сам. Иду искать цель.
Хорошая фраза – искать цель. Только где искать эту животину? Хорошо, камеры подскажут. А если найдём – как вытаскивать? Чем приманивать? Стоп, у Эвы были препараты…
Назад, к своей незадачливой группе.
На лестничной клетке пахло кисловатым запашком сдетонировавшей взрывчатки, над ранеными корпели Лина и Чан. Обвожу взглядом заляпанный кровью и гарью пролёт, на мгновение задержав взгляд на пострадавших напарниках.
- Не обращайте внимания, ищу приманку для котёнка. У Кошки была, - говорю товарищам, склоняясь над вещами Эвы, и начиная рыться в её выкладке. – Надеюсь, не обидится, если что, прошу прощения.
Шарю по рюкзаку, стараясь не отвлекаться на полураздетую в процессе лечебных мероприятий хозяйку этого самого рюкзака. Хозяйка, по крайней мере, та часть, которую можно разглядеть – в весьма неплохой форме. Ноги крепкие, но не представляющие собой сплошной рельеф мышц, который любители тяжелой атлетики создают для хрен знает чего, впрочем, и хрупкости артистки балета в них тоже нет. Правильные пропорции, в меру выраженные мышцы – от ягодичных до икроножных – явно наша медичка знает «золотую середину» в физических упражнениях, а может, и танцами занималась или занимается. Хорошие, изящные ноги, достойные для того, чтобы быть запечатлёнными каким-нибудь приличным художником или скульптором.
На остальных… интересностях я заострять внимание не стал. Во-первых, этого добра хватало на университетском курсе по оценке реалистичных скульптурных и живописных произведений искусства – от студентов требовали разбираться в анатомии, мышцах и прочих «частях» человека, так что к концу курса вся группа уже не могла смотреть на разнообразные прелести во всех их многочисленных вариантах. Во-вторых, напарник – существо несколько иного характера, мужчина он или женщина, но, куда бы его не ранили, ты должен (или тебе должны) оказать помощь, несмотря на все анатомические различия, и в этом случае стесняться вообще нечего – жизнь дороже. В-третьих, в каждой женщине должна быть загадка, тайна, которая опять же, должна будоражить воображение мужчины (например – что там интересного скрыто у дамы под платьем), а также способность выглядеть изящной вне зависимости от обстоятельств. Понятное дело, что если ты получаешь в тушку в районе репродуктивных органов полдюжины осколков, то выглядеть изящно, лежа без штанов в процессе медицинских манипуляций, явно дано не каждой, да и в целом – затруднительно, не говоря уж о сохранении загадочности, таинственности и прочая, прочая, прочая, и вот именно поэтому, самое главное для того, кто является невольным свидетелем процесса – сделать вид, что ничего особенного не произошло, и заниматься своими делами (особенно, если помощь врачующему не требуется), и таким образом в какой-то мере помочь в сохранении вышеописанных качеств.
Ну, и в – четвертых, голова была занята совершенно, абсолютно иными вещами, нежели изящество женского тела. Самый главный вопрос, мучавший меня – где искать этот комок породистой шерсти, по недоразумению получивший наименование котёнка? Ради этого существа мы только что устроили маленькую локальную войну, превратив в куски фарша дюжину охранников, успевших испортить шкуру пятерым из нас, разнести четверть виллы, и не найти эту тварюшку сейчас мы просто не имеем права…
Пузырёк с валерианой оказался пустым, а вот кошачья мята оказалась на месте.
Забрав пакет, я, недовольно ворча, собираю ошмётки того, что некогда было брюками из армированной водоотталкивающей ткани, принадлежавшими Эве. Даже кровяной металлический запах не перебил запах валерианы – на эти обрывки животина всё-таки должна среагировать. Наверное.
- Чоу, - говорю я, - выбрав удобный момент, и только теперь обращаю внимание, что одна из рук Чана перевязана. – Как поможешь – присоединяйся к поискам, полагаю, что ты лучше многих из нас управишься с животным. Если, конечно, силы будут… - указываю на пораненную конечность.
Зажимаю тангенту:
- Если кто-то хорошо обращается с охранными системами, действительно, попробуйте отыскать кота по камерам, а потом – сориентировать нас. Если возражений нет – ищу визуально самостоятельно.
Винтовку – за плечо, переноску у Эвы забрал, пистолет из кобуры – вряд ли кто-то ещё есть, но всё же, да и удобнее с ним – слишком много всего - переноска, бомба…
Пора идти искать.

Результаты нашего импровизированного разведвыхода были двояки: с одной стороны, удалось накопать кучу информации, которая позволяла что-то планировать. С другой стороны – куча была, в лучшем случае, только половиной требуемого объёма знаний, который позволил бы предусмотреть большую часть случайностей, за исключением событий из ряда «кукуха отплыла», навроде абсолютно фантастической вероятности наличия летающей тарелки с экипажем, состоящим из толпы накачанных зелёных чертей в подвале виллы наркобарона.
Больше чем подобные бредовые варианты, меня беспокоили вещи реальные, навроде шатающейся без всякого особого графика и расписания охраны, которой я уже мысленно в момент обнаружения лагеря приготовился наносить тяжкие телесные, не очень тяжкие, но обидные, и прочая, прочая, прочая повреждения, не совместимые с дальнейшим выполнением функций. Не пришлось – неплохо, хотя на месте охранников я бы этот случай принял бы во внимание.
Вот и обсуждение плана. Большинство молчит, и не отсвечивает, как Крейн. Не то всем довольны, или недовольны, но молчат – работа есть работа, а недовольство не перевалило критической отметки.
Распределение групп несколько удивило. Мысленно пожелав удачи команде «голубых» и несколько машинально отметив, что теперь замком и ещё два бойца будут прекрасно осведомлены о новейших социальных трендах в профеминистком и прочих движениях, я едва не пропустил свою собственную персону. Ага, в одной группе с командиром и… где эта дама?
Вот она, в углу, наш медик. С учётом задачи, Рында явно её взял не за красивые глаза и прочие…части тела. Значит, помимо внешнего вида, у дамы есть мозги, и прямые руки, способные зашить твою задницу, Макс. Или должны быть прямые руки...
Кстати, ты с ней так и не общался. Позывной помнишь, имя, фамилию, а говорить – не говорил. Подойти побеседовать после совещания? И как? Завести бесполезный светский разговор о погоде и природе? Или в лоб: «Здрасьте, я такой-то такой-то, умею делать бомбы, взрывать бомбы, обезвреживать бомбы нормально, обезвреживать бомбы через задницу и своей задницей, и шевелить ушами»? И не трынди, Макс, даже ушами ты шевелить не умеешь.
Самое плохое в этой ситуации не то, что ты с ней, и ты не знаешь, что за человек скрыт под этой, пожалуй, на твой взгляд, приятной внешностью. Самое плохое – роль разменной монеты. Оба других члена группы в этой ситуации – ценнее тебя. Командир и медик, а твои «бабахи» тут особо не нужны. Так что помирать, Максимилиан, ты будешь ради чУдной задачи – охренительно дорогого котёнка охренительно дорогой породы. Или, скорее, ради деньжат, что дают за выполнение, и коллег. Ради командира с наколками на пальцах (вот же привязались, чёртовы картинки), и ради кареглазой брюнетки с позывным «Кошка» (только ради всех святых, не шути похабно о том, что такую кису ты бы погладил и прочую х*рню, которая свойственна лицам твоего круга. И вообще так не шути, она таких как ты, скорее всего, перевидала много, из разряда «у меня таких женихов, друзей и прочая – на каждой станции». Ну и сверхинтеллектуальные шутки про «боится ли кошка пылесоса», «я тебя тапком» - тоже не к месту).
Взрывчатка. Ага, вот это по твоей части.
Тащить всё, что плохо лежит – заманчивое предложение. Хотя кое-что ребятам надо сказать, но позже, это не так важно.
Выступление замкома – к месту. Позиции все не ахти, будем выбирать из того, что есть. Да, лучшее из худшего.
- Прошу прощения, командир, - поднимаюсь с места, обвожу всех взглядом. - Насчёт «тащить». Обычно такие… господа, - усмехаюсь, - как наш пациент, из жадности накупают всего. Так что будьте внимательны – там может быть всё что угодно – картины, старинные книги, скульптура. Ясное дело, километровый холст или трёхметровую статую тащить не надо, но то, что помельче – малые скульптурные группы, небольшие работы – они могут стоить не меньше, а то и больше наркоты и прочего. Так что на них тоже прошу обратить внимание – может быть полезно.

После нашего совещания - первым делом, искать запасы взрывчатки и расходников к ней – проводов, детонаторов. Две бомбы – явно ни уму, ни сердцу, а вот по две-три штуки на группу – было бы хорошо. Да, придётся повозиться и понервничать, но пот – экономит кровь. Твою и твоих коллег, Макс.

Просьбу Чана я тоже игнорировать не стал – у него работы, даже больше чем у меня, наверное. Самое время вспомнить времена, когда собственный автотранспорт ты и твои сослуживцы чинили сами…

В процессе «переквалификации» грузовика успел всё-таки спросить Чана, то, что давно на языке вертелось:

- Ты ведь за повара сейчас?

По завершению работ – взять лопатку и идти копать окоп. Ставить опыты с ВУ на открытом месте не хотелось – расплачиваться за свои ошибки должен тот, кто их совершает, а не все подряд.

Чоу, Расти, Лорд

Возня с газосваркой на жаре увенчалась успехом. Нет, не в смысле, что мы перемазались как сварщики, хотя и это тоже было результатом нашей деятельности. Грузовик готов, спасибо Расти, ну и пулемёт тоже в норме – мы даже умудрились не приварить к нему ничего лишнего.
– За повара? – Чоу ненадолго задумался. – Дежурство. Бываю. Люк бывает. Мороу. Люди Слайса бывают. Четыре смены. Моих сейчас больше. Ранение. Пропустил.
- Понял, спасибо. Умею готовить, не сказать, что хорошо, но прилично. Надо будет попрактиковаться позже, - говорю я, утирая пот с лица.

– Хорошо получилось. Спасибо. По пиву?
- Обязательно. Но потом. У меня ещё одно дело есть, и надолго, так что, если есть желание отдохнуть - не ждите, - чуть улыбнувшись, махнув рукой, я ухожу к своей палатке.

***
Итак, самодельное взрывное устройство. Что там у нас с материалами? Аммиачная селитра, она же нитрат аммония, и дизель. С детонатором вопрос – где его взять нормальный, такой, чтобы лишние руки-ноги не поотрывало, и не лишние – тоже. Идеально – найти какой-нибудь пентаэритриттетранитрат в шашках, запихнуть его в каждый пакет, и потом привести в действие ВУ можно будет банальной пальбой по нему, но меня терзают смутные сомнения, что найти ТЭН вряд ли удастся, а местные при попытке выспросить их о наличии нужного вещества куда-нибудь убегут, зато вместо них в клубах пахнущего серой дыма явится что-нибудь рогатое и спросит, нахрена его звали.
В конечном-то счёте выбор пал на промышленные детонаторы со шнуром в пластикатовой оболочке, дабы не нервничать из-за неподходящих погодных условий.
Заказать, всё, что нужно, и вперёд – пока не привезут, копать окоп. Заодно, Макс, подумай о пропорциях – не подуменьшить ли процентное соотношение топлива, чтобы восприимчивость к детонации была больше, а срок хранения меньше…

***
Ухнуло, взвизгнуло, зазвенели в ушах колокольцы.
Небольшое облако пыли поднялось в воздух.
Неторопливо поднимаюсь со дна окопчика.
- Работает. Правда, тащить тяжко будет, стенки толстые, заряды будут с запасом…

***
Рында и все-все-все

- Итак, дамы и господа, - я, перемазанный в копоти, пыли и ржавчине, злой и уставший, обвожу всех взглядом, сидя на краю окопчика. – Взрывчатка – готова.
Указываю на сложенные рядом аккуратной стопкой джутовые мешки, снаружи перемотанные самым волшебным ремонтным материалом – синей и красной изолентой.
- В каждом мешочке – один заряд АСДТ. В нашем случае, вес заряда – 12 кг, дабы вы не искали слабое место в конструкции объекта, - тяну из кармана упаковку влажных салфеток, пытаюсь очистить хотя бы лицо – получается плохо, пыль превращается в грязь и размазывается. – Заряды с синей изолентой – 6 штук, в них только взрывчатка. В зарядах с красной изолентой – ещё и от килограмма до полутора мелко рубленых гвоздей. Таких – 3 штуки. Для защиты от влаги это добро под мешками упаковано в пакеты, плохо, но лучше чем ничего. Детонация – по шнуру, детонатор, пластикатовая оболочка, все дела, чтобы не ждать кучу времени, пока бахнет, и не бояться, что шнур отсыреет. Но! Детонация, за исключением затяжной, за которую потом меня можно побить, если таковая случится, - комкаю грязную салфетку в руках, - с очень маленькой паузой, поэтому, если будете рвать красную изоленту – пожалуйста, держите ваши попки в укрытии, и старайтесь соблюдать дистанцию, дабы нашим славным медикам, - киваю в сторону Лины, Кошки и Генри, - потом не пришлось выковыривать это всё из Вас. И пока не забыл – почему зарядов много? Потому что всё это несколько…самопально, и может не сработать. Такой шанс есть всегда, поэтому получается - по три заряда на каждую группу. Помимо этих девяти, есть ещё один полноценный, без гвоздей – если хотите, можем бахнуть для проверки. Пожалуй, всё. А нет, не всё! Если не бахнуло – не бегите к этой хрени сломя голову,и не палите по ней, не факт, что она сдетонирует. Выжидайте, или на край, берите другой заряд, и минируйте другой участок. Шнуры с детонаторами - по два на заряд, на тот случай, если один будет пролюблен. Большая просьба их не терять, иначе мне придётся их обжимать снова. Как привести детонатор в действие, я надеюсь, помнят все… Вопросы? – на мгновение прикрываю глаза.

За тридцать шесть лет моей не то, чтобы очень разнообразной, и в то же время далеко не самой рутинной жизни мне доводилось пользоваться как космическим, так и атмосферным транспортом N-ное количество раз. Однако именно этот атмосферник на Аль-Тарфе явно требовал свой торт*, благодаря которому данный перелёт грозил остаться в памяти на долгий срок.
В роли торта выступил мой попутчик, такой же, как и я, оператор GDS.
Обычно я не против разговоров в полёте – насколько позволяют обстоятельства (шум, кислородные маски на лице и тому подобное), но на сей раз, где-то на первой трети пути пришедшее осознание, что данного попутчика мой запас терпения может и не потянуть, подсказало, что лучше молчать, и слушать, а не пытаться ответить на тот или иной вопрос, задаваемый не в меру шустрым медиком.
За несколько часов на мою голову была вывалена тонна информации, преимущественно довольно специфичного характера:
- мотивы по которым медик стал медиком;
- отношение попутчика к ряду политических партий и течений;
- что-то про объективизацию персонажей мультфильмов ( в голову не пришло ничего, кроме воспоминания об учёбе в университете и мельком виденной мной научной работы под названием: «Исследование телесности в европейской и азиатской мультипликации»);
- ещё что-то – про гормональные препараты для поддержания половой функции и для её отсутствия;
- много-много разговоров про борьбу за права женщин. Даже слишком много;
- расспросы, расспросы, расспросы, расспросы и ещё раз они;
Поэтому, к тому времени, когда попутчика измучила болтанка, и он, наконец, замолчал, возникшая пауза воспринималась как нечто потрясающее и невыразимо прекрасное. Пока Генри (надеюсь, что мельком сказанное имя я запомнил верно) грыз леденцы против укачивания, мне удалось немного отдохнуть, отгоняя от себя мысль о том, что на новом месте назначения, таких вот сослуживцев может оказаться куча, и задача по выживанию в таких условиях явно не будет простой.
Приземлился челнок относительно мягко, а вот трап к черному чреву воздушного судна подавали неспешно, словно бы давая последнюю возможность одуматься и не спускаться на поверхность, или же наоборот – испытывая и без того уже изрядно побитое терпение перед свиданием с твёрдой почвой под ногами.
Лет пятнадцать назад, я, быть может, в подобных обстоятельствах, будучи двадцатилетним щенком , испытал бы некий трепет, любопытство и прочие положенные при знакомстве с неизведанными далями и неиспытанными ситуациями эмоции. Восемь лет назад в моей голове крутилась бы одна мысль: «Опять рутина, дерьмо, и скука!», но сейчас – сейчас чувств и эмоций не было практически никаких. Очередная раздираемая гражданской (и не только) войной планетка, очередные бенефициары, ставленники , самовыдвиженцы, готовые вести войну до победного конца, и , как и всегда – чужой кровью и чужими ручками.
Пока попутчик опустошал желудок, я спокойно мельком оглядел местные красоты. Лагерь неплох, но вот что делать с растительностью за пределами – вопрос хороший. А уж вылавливать растяжки, мины, и ловушки в буйных, желто-зелёных, хаотично растущих зарослях – отдельный род «удовольствий».
Итак, первым делом – к командиру (или его заместителю).
Отдать сопроводительные бумаги в руки, представиться. Говорить негромко, но чётко.
- В расположение отряда – прибыл. Максимилиан Ауэ, позывной – «Лорд». Минно-подрывное дело, сапёрные и инженерные работы.
_________________________________________
* игра слов (оригинал: "takes the cake" - превзойти в лучшую или в худшую сторону).

События развивались стремительно.
События развивались абсолютно не так, как надо.
Старая пословица гласила о том, что отчаяннее и бесстрашнее всех дерётся крыса. Естественно, при условии, что она загнана в угол, и ей нечего терять и некуда отступать.
Наша крыса оказалась весьма упитанной и носила белый костюм, в рукаве которого прятала что-то родственное дерринжеру. Возможно, не скажи госпожа Хекматьяр фразу о бессмысленности материальных благ, всё пошло бы иначе. Но слова были явлены на свет, и хозяин «Лешего» предпочёл действовать, разрядив оружие в живот хозяйки.
Толстяк умер легко, и быстрее, чем хотелось бы – судя по всему, прикрытие сработало, запоздав буквально на мгновение, а леди, начавшую падать в грязь, подхватил курьер.
В начавшее разгораться веселье вмешались прочие обитатели бара: хлопок ударил по ушам, взметнулась пыль, брызнула кирпичная крошка, а из-за пролома донёсся характерный стук, заставивший меня почти рефлекторно нырнуть за ближайшую машину.
Кайдзен же спрятал Марию в складках плаща, заставив меня поморщиться – все эти фокусы были абсолютно чуждыми и выглядели ненадёжно, а вот наёмники оказались довольно хорошо подготовлены – штурмовая группа мигом принялась отирать собой стены, а носитель косички, правильно расценив соотношение сил, взялся за карманную артиллерию.
Курьер, после кратких переговоров с Кавериным решил взять на себя роль щита, что, на мой взгляд, было не очень-то разумно, с учётом его ценной, хоть и внешне отсутствующей ноши.
На указание отправится к раненым, я лишь махнул рукой, показывая, что сказанное понял и принял во внимание.
В очередной раз за сегодняшний день переложив пистолет из портфеля во внутренний карман пиджака, ссыпав туда же трофейные патроны, и отправив следом за оружием запасной магазин, я приготовился к забегу на короткие дистанции, за другую машину, туда, куда наёмники тащили своих пострадавших.
Следовало выждать, пока пулемёт смолкнет, или его заткнут – получить случайную пулю и потом выковыривать её из себя не хотелось абсолютно, хотя подобный опыт был бы отнюдь не первым.

Небо было бледно-васильковым, с вкраплениями аспидно – серого, и лишь у самого горизонта оба цвета смешивались в единую полосу лазури.
Серо-коричневые плиты набережной. Мутно – желтые воды реки, под светом местного солнца сразу же приобретающие оттенок камели.
Когда много сотен лет назад представители Homo Sapiens бросали всё, что только можно было оставить – семью, город, родную страну, материк, дабы заглянуть в неведомое, знали ли они, куда заведёт их потомков любопытство? Знали ли они, что и много сотен лет спустя человеческая душа будет тянуться к неизвестным красотам?
Навряд ли.
Но человек - существо в определенной мере архаичное, и поэтому, сейчас, стоя на плитах набережной, вытесанных из искусственного камня, и глядя в трехцветные небеса, я испытываю почти те же чувства, что и путешественники из далекого прошлого: если что-то красиво – оно стоит внимания.
Это – хороший способ отдохнуть. В некоторых случаях он даже лучше, чем алкоголь, никотин и общество женщины.
Именно поэтому, замерев перед ограждением, над мутно-жетой рекой, я щурю глаза, вглядываясь в горизонт. Впереди работа, и одиночеством стоит запастись впрок – на корабле побыть наедине с самим собой вряд ли удастся, а для душевного равновесия всего – и компании, и её отсутствия - необходимо в меру, но с первым на транспорте явно некоторый...переизбыток.
От пополнения стратегических запасов меня оторвали самым наглым, мерзким и бесцеремонным образом, каким только возможно было представить:
- Посылка, посылка, посылка, - заверещал на интерлингве тонкий голосок.
- Неужели нельзя вместо этого синтетического ужаса записать нормальный, человеческий голос? - проворчал я себе под нос, оборачиваясь.
Нарушителем спокойствия оказался робот, по всей видимости, доставщик, разносчик и почтальон. Небольшой, в половину человеческого роста. Вытянутая мордочка, пара звукоприёмников – вот уж точно, крыса. И сидит как означенная, на задних лапках. Правда контейнеры в лапах грызуны обычно не держат, и не верещат мерзким голосом о том, что нужно кому-либо что-либо передать.
- От кого? Кому? Опасно? – забрасываю я андроида короткими вопросами, пытаясь вместе с тем сообразить – кто выпускает подобных животных, или же – кто владелец вот этого, пришедшего по мою душу, экземпляра.

К моему предложению Эльстер отнёсся с пониманием, хоть и без энтузиазма. Что же, что есть – то есть, я не склонен упрашивать коллегу, тем более, что затея, с высокой степенью вероятности – безнадёжна.
Вновь скрипит перо. Протягиваю вторую записку Кеворрину:

- Это вам. Если на пути Вас забросит в мирок под названием Уэстерфлэйт, ищите на карте маленькую северную страну – Лефройд. Графство Корбэау, замок Вороний Погост. Отдайте записку владельцам – кров, пищу и защиту, если необходимо, они обеспечат. Хозяйничают там двое с фамилией вашего покорного слуги, - шутливо кланяюсь коллеге. - Андре, задира, любитель крепкой выпивки, не менее крепкого словца, и морских просторов; Анри – зануда, математик и домосед. Только ради всего святого – не показывайте послание официальным властям – вы же не хотите весело качаться в объятьях пеньковой верёвки под порывами ветра за связь с коронным преступником? А теперь – удачи, - пожимаю руку, - и прощайте. Может быть, увидимся в гостинице, но тем не менее...
Я иду прочь. Несмотря на одолевающую меня сонливость, двигаюсь отнюдь не в гостиницу. Сейчас разум разрывается в противоречиях – он жаждет уединения и толпы, крайнего напряжения мыслительного процесса, и в то же время, пустоты. Мерзкое состояние, вызванное тем, что самое важное, цель целой человеческой (человеческой ли?) жизни была спрятана долгое время, и лишь сейчас ненадолго выбралась наружу, чтобы хотя бы мельком глянуть на очередной мир, и бегущих мимо людей.
Я буду ходить долго. Просто так, чтобы забыться. Буду скользить по улочкам и переулкам столицы, осторожно огибая спешащих по своим делам горожан. Человек, идущий из ниоткуда в никуда, в камзоле с чужого плеча.
______________________
* - Я всё ещё жив. А.Л.

***

Служка выполнил мою просьбу довольно споро – притащил в номер пузатую бутыль вина и пару простеньких кружек. Бросив мальчишке мелкую монетку, поудобнее устраиваюсь в кресле – самое время ждать гостей, пусть даже приходят они во снах.

На сей раз Альдо явился по мою душу через окно, за которым здесь клубилась иссине-черная тьма. Присел на кровать, сноровисто откупорил бутыль.
- Тебе налить?
- Нет.
- Зря, - предок неодобрительно качает головой. - Мы по-прежнему на первой трети пути, и на твоём месте я бы выпил. Всё это, - рука с бокалом описывает круг в воздухе, - прошло...несколько тяжело. Впрочем, легко подобные вещи никогда не даются...
- И поэтому ты пытаешься не дать мне отоспаться?
- Нет-нет, не займу много времени, не бойся, - тонкие бескровные губы складываются в подобие улыбки. – Просто решил, что тебе довольно путешествовать одному.
Порыв ветра распахивает ставни, стекла звенят.
На подоконнике неторопливо складывает свои крылья ворон. Не Вальтер, другой. Огромная черная птица с серой полосой, охватывающей клюв.
Кривлюсь.
- «Ты – трус, предатель и убийца, Леруа!»
- Вижу, вы уже немного знакомы. – Альдо хмыкает. – Его зовут Франц. Думаю, что при необходимости сможет дать тебе пару-тройку ценных советов. Всё-таки две с половиной сотни лет опыта – не пропьешь, - назидательно говорит предок, и прикладывается к бутылке. Одним глотком прикончив остатки напитка, отставляет опустевший сосуд в сторону. – Вино неплохое. До скорой встречи.

***

Мне снится Вороний Погост.
Снится черный замок, стоящий на серой скале над морем цвета стали. Черный замок в обрамлении яркого солнечного света.
Снится, что не было войны. Что нет виселиц на обочинах дорог, не сходились на смерть на полях Лефройда люди короля и графов, не умер на операционном столе кирасирский корнет – тот самый, у которого я одолжил палаш после боя в Уэстфилде. Не приходила чума на улицы Уогхаула, и не поднимался ядовитый гриб над Илионом. Жива моя мать, Пенелопа Леруа, и она по - прежнему любит музицировать, особенно на флейте, а Арно, младший из нас, четверых братьев, безмерно любит читать и постоянно таскает книги из замковой библиотеки. Шрамы на теле отца получены им на охоте, а не на утопавших в крови полях Двадцатипятилетней войны.
Я – дома и брожу по комнатам, где каждый фут знаком с давних пор.
Непрестанно снует прислуга, приводя помещения в порядок. Гремят котелками и посудой повара на кухне, чистят клинки немногочисленные стражники в казарменных комнатах, добродушно ворчит на всех экономка.
- Добро пожаловать домой, - говорят все встречные. – Ваше путешествие было долгим.
Я хожу по комнатам и пытаюсь привыкнуть к тому, что вижу. Свои покои - оставляю на потом, их черед наступит в финале.
Позади остаётся кухня, гостиная, большой зал, комнаты семьи. Пора к себе.
Перед дверью в мою спальню на жёрдочке сидит ворон. Огромная черная птица с серой полосой на клюве.
При моём приближении она поднимает голову и вперивает в меня взгляд своих глаз-бусинок.
- Ты трус, предатель, и убийца, Леруа, - звучит в голове незнакомый, хрипловатый голос. – Трус, предатель, и убийца.
Солнечный свет за окнами Вороньего Погоста меркнет, наваливается чернильная тьма. Время словно бы замирает.
- Тебя не должно здесь быть, - говорю я птице.
- Ты знаешь сам. Всё это – ложь, - Франц нахохливается, становясь похожим на изображение на родовом гербе.
- И что с того, - рычу я. – Что с того?! Кошка тебя раздери, я знаю что это, это всё – мираж, иллюзия. Этого нет!
Того, что я видел – действительно, никогда не будет.
Мне никогда не переступить порог Вороньего Погоста – коронных преступников «рады» видеть на своей родине. Страна – в руинах, королевское семейство - мертво, графы правят свой кровавый бал. Мать – умерла, когда мне было двенадцать (что, к слову, и сподвигло меня стать доктором), Арно не прожил и года. В смерти его Пенелопа всегда винила отца...
- Что с того, птица?! Оставьте меня в покое хотя бы здесь!
Ворон наклоняет голову, на мгновение раскрывает клюв. Словно бы усмехается.
- Ты умеешь смиряться, - вновь бьются в разуме чужие слова. – Это прекрасно. У каждого человека в жизни есть некая дрянь, и способность нести её, принимать как должное – одна из важнейших. Именно это отличает наше семейство. Тебе осталось немного до идеала – признать тот факт, что ты опоздал...

***

Просыпаюсь.
Пустая бутылка стоит на полу, а на спинке стула, застыв, словно каменное изваяние, сидит ворон. Огромный черный ворон с серой полосой на клюве.
- Не привиделось, - ворчу я. – Франц?
Птица поднимает голову.
- Иди сюда, - протягиваю руку.
Вестник дурных событий послушно перебирается на кожаную перчатку, цепляется за неё когтями.
Привычно провожу другой рукой по черным жестким перьям.

***

Александру Леруа предстоит прожить долгую (по меркам своего рода) жизнь. Он успеет найти ответы на те вопросы, что столь долго преследовали его. Правда, как это водится, знание это будет невесёлым, ведь такова плата за факты, что способны полностью изменить картину окружающего мира, не так ли?
Но пока что военный хирург не знает об этом. Он может только предполагать и догадываться, что его ждёт... и посему - имеет полное право гладить птицу, предаваться размышлениям, и тратить свободное время так, как пожелает.

***

На чистом, ярко-синем небе – ни облачка. Неяркое солнце.
Над площадью недалеко от окраины города пробегает лёгкий ветерок. Треплет гриву неспешно идущего коня, норовит забраться под плащ. Спешат по своим делам горожане, о чём-то негромко беседуя друг с другом.
Пора уходить.
Я не спешу, наслаждаюсь моментом. Скоро тропы будут открыты в очередной раз, и этот мир останется за спиной, как и несколько десятков других, и хотелось бы хоть чуточку его запомнить.
Ненадолго останавливаюсь у ворот, ведущих прочь из города, предъявляю страже бумаги. Уже за городскими стенами бросаю последний взгляд на оставшуюся за спиной столицу.
- Прощайте, леди Астор. Прощайте, месье Кеворрин.
На мгновение, прежде чем пришпорить коня, устремляю взор в синее небо, щуря красные от недосыпа глаза.
Пора.

- Ты опоздал.
В ночь перед переходом мне снилась Эжени.
Моя спальня в Вороньем Погосте, и на ослепительно белых простынях, под балдахином, на резной кровати из морёного дуба – она.
Серое домашнее платье, усеянное темными пятнами. Несколько одеял, чтобы удержать ускользающее тепло. Бледное – ни кровинки! – лицо. Запах духов – лимон, корица, крыжовник мешается с ароматами шафрана , перца и...
Волосы, шелковистой волной разметавшиеся по постели. Закрытые глаза.
Тонкие губы, сомкнутые не то в улыбке, не то в усмешке – не то мука, не то удовольствие, а может быть – всё сразу; из левого угла рта к шее тянется тонкая красная струйка.
- Ты трус, предатель, и убийца. Ты опоздал, - шепчет голос в голове.
Эжени...она была прекрасна. Потрясающе, восхитительно, невыразимо прекрасна.
Она была мертва.
Всё было хорошо. Всё было в порядке.
Так, как и должно было быть.

Жизнью и мирозданием управляют две вещи – судьба и разум.
Первая – на редкость капризная и мерзкая дама, склочная, истеричная, склонная к издевательству над всеми. Второй – средство преодоления трудностей, познания и преобразования окружающего мира.
Разум может всё. Разум способен заставить тело пренебречь болью, творить и разрушать.
Разум, пусть даже и в несколько...кгхм...странном состоянии способен и должен превозмогать всё.
Сегодня разум достиг новых высот – перед его натиском пали логика и здравый смысл.
Согласно им, шуметь нужно было как можно меньше, а действовать – больше, но в тот момент, когда закончил тихо поскрипывать винт взводимого арбалета, я просто послал ко демонам и дьяволам всё – единственным желанием было заставить залезшего наверх хоть как-то проявить себя.
С грехом пополам запалив одну из петард, ваш покорный слуга вознамерился использовать её вместо болта, и загнав её на направляющие. С учётом отсутствия у снаряда вообще какой-либо стабилизации, стрелял я, откровенно говоря, наудачу, посылая импровизированный снаряд по навесной траектории, так, чтобы на крышу дома адмирала родственница фейерверков упала сверху.
Петарда, послушно оставив в воздухе дымный хвост, ушла в неведомые дали. Оставалось дождаться результата, и последний оказался весьма неплох - шутиха хлопнула, да так, что мне почудился звон немногочисленных стекол в соседних домах.
Неизвестному, судя по его воплям, несомненно, заслуживавшим тщательного изучения профессорами высокой и низкой словесности – настолько выразительны были фразы, срывавшиеся с его уст, подобный фокус не понравился.
Привлёк он и жителей окрестных домов. Наверняка скоро сюда прибегут все, начиная от городской стражи, и заканчивая зеваками. И самое плохое – причина ругани любителя чужих крыш неясна. Может, его не оглушило, а просто напугало, или он хотел влезть к сеньору адмиралу скрытно, но что-то пошло не так.
Однако, наш разговор с неизвестным не был окончен. Хотя бы потому, что лимит глупых поступков, совершаемых мной за сегодня, исчерпан не был, и посему, закинув арбалет за спину, я поспешил к стене дома адмирала, на ходу выдергивая из сумки верёвку с крюком.
Нет, конечно, во множестве легенд и сказаний герои лихо преследовали убегающее от них зло, но вот героем я себя не ощущал. Скорее - дураком, потому что вторая идея, тонко намекала на то, что некоему доктору пора в отставку и лечиться, лечиться, и ещё раз лечиться, потому что подобное приходит только в ненормальную голову. И лезть следом было третьей ненормальной идеей, которую мне пока что следовало отложить на потом.

Город создан для пряток.
Для смертельно опасных игр с судьбой в тонких кружевах улиц и перекрестков, для танца со смертью на каменных мостовых площадей. Для бега наперегонки с судьбой по черепичным, деревянным или соломенным крышам.
Я видел много разных местечек. Заснеженные узкие улицы детищ моей северной родины, утопающие в грязи по самые уши трущобы тропического юга. Слышал песнь песка на площадях пустынных городов, и плеск моря у порогов домов в градах морских. Научился гнать прочь от своего слуха чавканье падальщиков там, где все, волею случая, оказались мертвы.
Город создан для пряток.
Лабиринт с бесконечным числом входов и выходов. Убежище, где можно хоть ненадолго остановиться, дабы перевести дух.
Город создан для пряток – утверждал опыт. Опыт не учел одно-единственное отягчающее обстоятельство – коня.

В течение по меньшей мере трёх четвертей часа мы ( то есть, я и конь) бродили вокруг резиденции адмирала в поисках какого-никакого укрытия. От идеи затолкать животинку в один из окружающих домов я отказался сразу – слишком много шума, слишком велика вероятность, что нам не обрадуются (а кто обрадуется вооруженному незнакомцу, выставившему дверь и затолкавшему в лавку коня?), и, следовательно, убежище следовало искать на открытом воздухе. В конечном-то счете им стал неширокий переулок, частично перегороженный несколькими телегами. Порадовавшись, что местное ездовое животное всё-таки не элефант*, и с грехом пополам привязав «транспортное средство» так, чтобы и отвязать можно было быстро, и чтобы само не убежало, я взялся за дальнейшую подготовку.
Первым делом, немного поскрежетав рычажным воротом, взвёл арбалет и снарядил его стрелой со снотворным. Второе – попытался разместиться таким образом, чтобы как можно меньше привлекать внимания. Оно, конечно, сложно, особенно с учетом наличия коня в переулке, ну так пусть в первую очередь весь первочередной интерес будет сосредоточен на моём четырехногом спутнике. Третье – очистить голову от мыслей. Особенно – от мыслей о Астор. Леди рискует собой, и будет рисковать, собой пока смерть не приберёт её к себе, и вот именно о последнем я старался не думать. Пока об этом не размышляешь, не рассматриваешь как факт возможного, как форму реальности – это не может случиться. Нарушишь правило – исход наверняка будет дурным.
От моей импровизированной медитации меня отвлекло вполне неожиданное событие – характерные трескучие хлопки. Пистолетные выстрелы? Вполне возможно. Кто мишень? Астор? Навряд ли, леди, с большой степенью вероятности в доме. Эльстер? Возможно. А может быть и не его персоне кто-то уделил столь активное внимание – мало ли прохожих и отребья ночью бродит по улицам. С одной стороны, следовало бы познакомится с источником шума поближе, с другой стороны – а если леди решит, что довольно с неё гостеприимства адмирала, а меня не будет на месте?
Мелкая монетка легла в ладонь. Бросим раз эдак... пять. Номинал – идём смотреть, что это за ерунда. Герб – сидим на месте и ждём.
_______________
* - слон

Огонёк свечи дрожит, мечется из стороны в сторону, скрипит перо, выводя на бумаге слова.
Тонко очищенный кончик едва подрагивает, капли чернил срываются на тряпичную подкладку, расплываются уродливыми кляксами.
В тех краях, где я родился, огонь символизировал жизнь. Ровно горящая свеча – это спокойная, без резких изменений, судьба. Монотонная, тягучая, как патока. Неторопливое шествие из одной точки к другой, от цели к цели, и затем – к финальной черте.
Порой, знаю, всё бы на свете обменял на подобное тихое болотце. На уют и спокойствие. На чтение книг вслух в объятьях пледа, обязательный пятичасовой чай и назидательное ворчание супруги. Впрочем, можно и без оного.
Но свечи в Вороньем Погосте редко горели ровно. Чаще – метались, отбрасывая странные, причудливые тени. Свечи знали гораздо лучше людей, что жизнь бывает какой угодно, но отнюдь не обязательно – счастливой.
Пляшущее пламя – знак дурной судьбы. Знак непреодолимого стечения обстоятельств.
Аккуратно складываю письмо. Нагреваю на огне сургучный шарик, давлю его родовым медальоном. На красной смеси остаётся оттиск – нахохлившийся ворон, сидящий на человеческом черепе.
Это всё, что я могу на случай провала сделать для Кеворрина, если, конечно, он останется в живых. В конечном счёте, мне – экая пошлость! - нечем отблагодарить человека, ставшего на краткое время моей тенью, и лезшего вместе со мной в петлю.



Дурная судьба – это следовать за человеком, ведомым оной. Не так ли, Эльстер? Хотя, вы рационалист и со мной вряд ли бы согласились...
На тряпичную подкладку ложится второй листок.
Серебряный медальон выскальзывает из руки, вытягивается на цепочке. Подцепить и щелкнуть малозаметной застёжкой, откинуть крышку, ощутить на себе пристальный, суховатый взгляд тёмных глаз.



«Здравствуй...»
Вновь оживает перо. Я не забочусь ни о почерке, ни о том, чтобы строки были ровными и аккуратными. Это письмо всё равно никогда не дойдёт до адресата - есть места, куда не летают голуби и не ходит почтовая карета.
А ещё я знаю – завтра, в это же время оно будет сожрано безжалостным, мечущимся огоньком свечи. Съедено знаком дурной судьбы, как жизнь отправителя. И жизнь адресата.



***
День прошёл незаметно. Завтрак, обед, и ужин – нечто безвкусное, дабы набить желудок. Время между этими тремя ключевыми моментами было забито всяческой вознёй: смазать дротики для арбалета, разлить остатки препаратов в шприцы-инъекторы, в очередной раз перебрать вещи.
Сон не шел долго, потребовался почти час всеаспектного изучения потолка гостиничного номера, чтобы провалиться в привычную темноту.

«... Теплый ветер треплет плащ, норовит сорвать берет с головы. Небо затянуто тонкими белыми облаками, напоминающими кисейную ткань. Под ногами – серые гранитные плиты площади, огороженной невысокой чугунной оградкой, подобной тем, что можно увидеть на бульварах морских или речных городов.
На противоположном конце высится собор. Длинные, устремлённые в небеса, тонкие шпили и арки, узкие окна-витражи. Здание кажется нереальным – слишком уж хрупки и изящны очертания, подернутые дымкой, слишком высоко находится флюгер на центральном нефе – словно бы тонет в белой мякоти облаков.
Если подойти к ограде, то можно увидеть, что за ней ничего нет, только густые облака, сквозь разрывы в которых далеко-далеко внизу видно сине-зелено-серое полотнище земли.
Дубовые двери, с вырезанным на них орнаментом – песочными часами распахиваются навстречу. Внутри собора царит тихий и теплый полумрак, нарушаемый разве что равным мерцанием множества свечей. Здесь нет ощущения холодного, неодобрительного взора, что вперивает во входящего наблюдатель свыше, нет желания потянуться к клинку.
« У зла нет власти...» - звучит фраза в моей голове. «Нет, нет, нет, нет...» - громким шёпотом отзываются из всех углов голоса, мужские, женские, старческие, детские, знакомые и незнакомые.
На одной из скамеек в первом ряду, перед неторопливо подымающейся вверх, к алтарным дверям из редкого северного белого дерева, лестницей, замерла человеческая фигурка. Тонкое серо-белое платье с синим бантом на груди, жемчужное ожерелье на шее, вьющиеся, густые каштановые волосы. Гитара в изящных женских ручках, тихий перебор струн.
Звонкий голос, осторожно поющий слабо различимую песенку.
Я иду ближе. Иду осторожно, чтобы не помещать, и даже сейчас с уверенностью могу сказать: леди мне не знакома.

Ружейный дым так сладок на заре,
Отныне он - ваш спутник серебристый.
Храни Господь стрелков и дуэлистов!
Вы мне назначили свиданье в октябре,
Вы мне назначили свиданье в октябре...

На полпути из-за колонны навстречу мне делает шаг мужская фигура. Мутно-белые глаза, кожаный дублет и черный нахохленный ворон, вцепившийся когтями в кожаную перчатку.
- Кто это? – негромко спрашиваю я Альдо, кивая в сторону дамы. - К чему весь этот спектакль?
- Есть вещи, которые следует помнить, но иногда наступают интересные времена и тогда...тогда их следует забыть, - мой далекий предок поднимает руку, негромко звенит, разматываясь под грузом, цепочка.
В руке у основателя рода Леруа медальон, навроде моего – серебряная безделушка.

Сгорают клены в пурпурном костре,
На наших землях монсеньор загнал оленя.
Я в пятый раз читаю "Опыты" Монтеня,
Вы обещали мне вернуться в октябре,
Вы обещали мне вернуться в октябре.

- ВОроны никого не любят – так гласит пословица, - тонкие губы кривятся в усмешке. – Арман не был исключением. Он не любил никого – ни Пенелопу, ни другую женщину, ту, что была верна ему до большой войны.
Вальтер срывается с перчатки, делает круг по залу, осторожно планирует, усаживается на спинку скамейки, рядом с дамой, наклонят голову, словно бы прислушиваясь к песне.
- Знакомство их состоялось в возрасте одиннадцати лет. Корнелия Хауэр, дочь одного из вассалов семейства дю Монтень, на долгие годы ставшая для Армана единственным другом. В отличие от прочих, она не боялась страшных сказок и легенд, пусть даже и воплощённых в реальность. Может быть, она даже и не верила в них. Но детство быстро проходит... – Альдо невесело улыбнулся чему-то своему. – Слишком уж быстра река, что называется «время».

Под мелкий дождь, во всеми проклятой дыре
Вы пьете херес и копаете траншеи.
Храни Господь и вашу честь, и вашу шею!
Вы дали слово не погибнуть в октябре,
Вы обещали мне вернуться в октябре.

- Детская привязанность сменилась дружбой, дружба – первой, и как оказалось, единственной любовью. Она помогала твоему отцу во многом. Именно Корнелия в какой-то степени вытянула его из того мрака, в котором долгие сотни лет пребывало и до сих пор пребывает всё наше семейство, научила видеть достойных людей и не смотреть на мир как на болото. И Арман по - своему заботился о ней - не раз брался за клинок, дабы отвадить злые языки от желания обсуждать взаимоотношения некоей пары - графа Корбэау и княгини Хауэр. Не меньше дюжины дуэлей, и все – выиграны. Но во всём этом, в этой трогательной картине всегда было одно серьёзное «но»...
- Позволь догадаться, какое, - говорю я .
- Да, - Альдо кивает. - Он считал её другом, испытывал уважение, принимал сочувствие и понимание – именно она одна поддерживала его в обществе, которое его ненавидело и которому он отвечал взаимностью, именно она нарушила те запреты, из-за которых мы все – весь род, от первого колена до последнего - считались изгоями. Но сердцу нельзя приказать полюбить, и за тонкой красной линией, которой судьба связала Армана и Корнелию, сердечная привязанность была только с одной стороны.

Чужая блажь не стоит ничего,
Чужие опыты губительны для слуха.
Теперь я знаю, глух Господь на оба уха:
Молитвы любящих не трогают его!
Молитвы любящих не трогают его...

- Она настаивала на свадьбе, и, в конечном счёте, добилась своего. Им было семнадцать, когда их обвенчали. Твой отец долго отбивался от этого шага, но, однажды, неожиданно для всех – в том числе и для Корнелии - согласился. Так княгиня Хауэр превратилась в графиню Корбэау.

...Листва осыпалась к рождественской поре,
А в декабре месье Монтень почти несносен.
Вы навсегда остановили эту осень.
Вы изменили мне со смертью в октябре,
Вы изменили мне со смертью в октябре...

Альдо поворачивается ко мне спиной, жестом приглашает следовать за ним, и начинает неторопливо идти по направлению к первому ряду скамеек, к алтарю.
- В ту октябрьскую ночь в Вороньем Погосте было холодно. Арман отправил молодую супругу в спальню, но сам к ней не пошёл. Вместо этого треть ночи он просидел в библиотеке, треть ночи пьянствовал в компании стражи, а последнюю треть - играл в шахматы с Вальтером Деверу, ты его знать не мог, он рано погиб... А наутро, - Альдо обернулся, в его глазах мелькнуло нечто странное – не то удивление, не то некая невысказанная печаль , - прибыл гонец на взмыленной лошади. Началась Двадцатипятилетняя война, и Арман Леруа, даже не попрощавшись с молодой супругой, отправился на неё. Отправился, чтобы вернуться двадцать пять лет спустя, абсолютно, абсолютно, абсолютно другим человеком.
Женщина встаёт со своего места, откладывает гитару, подходит к лестнице, ведущей к алтарю, склоняет голову и складывает руки перед собой. Мне кажется, что я вижу, как шевелятся губы, шепчущие слова молитвы.
Альдо останавливается неподалеку от Корнелии, кладёт руку на рукоять палаша, обводит взором алтарь.
- Когда ей и твоему отцу было пятнадцать, они часто говорили об этом месте, о том, что им бы хотелось придти сюда. Церковь, парящая над облаками, Церковь Памяти, Церковь Воспоминаний... Иногда сказки – оказываются былью, особенно страшные. Впрочем, нам ли об этом не знать, - далекий предок вытаскивает платок, неторопливо утирает им губы. – Так вот, легенда гласит, что если мужчина и женщина любят друг друга и они пройдут сквозь алтарные врата, - рука основателя рода указывает на дверь из белого дерева, - то они всегда будут вместе. Что бы с каждым из них не случилось – смерть ли, разлука, потеря памяти...
- Красиво, но далеко от реальности, - сухо отвечаю я. – За долгие годы наслушался подобного...
- Это не сказка, - Альдо резко поворачивается ко мне, в голосе проступают нотки недовольства. – Это быль. Светлая и чистая, что само по себе – большая редкость. Знаешь ли, в грязном и жестоком мире должно быть хоть что-то доброе, и если уж существует Кошка, то должно быть и что-то...обратное.Так вот, оно - перед нами. У зла здесь нет власти, а по меркам неведомых строителей этого места мы, дорогой потомок - зло.
- А что стало с ней? – я киваю в сторону женщины.
Голос Альдо становится сухим и бесцветным, шелестит словно бумага.«Убийца...» - привычно отмечаю я.
- Корнелия Леруа, графиня Корбэау, умерла четыре года спустя, от тоски. Увяла на глазах прислуги и стражи менее чем за сорок восемь месяцев. А ещё двадцать один год спустя полковник Леруа вернулся домой. К слову, он всё-таки здесь успел побывать. А возвратившись отсюда в Вороний Погост, приказал садовнику ухаживать за могилой его первой супруги.. .а потом словно бы забыл о Корнелии, как будто её и не было никогда. А полтора года спустя, после возвращения, познакомился с Пенелопой Этье. Дальнейшее, тебе, я думаю, рассказывать не надо...
- И в чем же причина столь короткой памяти?
- Есть вещи, которые лучше забыть, потому что жить с ними тяжко. У тебя за душой тоже подобное есть. Например, ты был здесь лет этак пятнадцать назад, но об этом не помнишь.
- Навряд ли, - пожимаю плечами.
- Я не склонен лгать, - предок качает головой, протягивает раскрытый медальон

Показать содержимое

с портретом Корнелии мне. – Может быть, ты вспомнишь. «Ты похож на кислоту, которая полюбила синицу...» - так ведь Арман говорил тебе когда-то.
«Которая полюбила синицу...» - слова эхом отдаются в ушах, металлический обруч стягивает виски, в которых немедленно начинают постукивать молоточки.
- Альдо, - рычу я сквозь стиснутые зубы.
- Да именно, так. Кислота и синица. Смертельный яд и маленькая проворная птичка с наивными глазами. И да – ответ на твой вопрос прост: не стоит тревожить мёртвых без дела. Не следовало показывать то, что будет, в номере гостиницы. Даже избранным тобой образом.
- Карр! – словно соглашаясь с Альдо, подаёт голос ворон.
- В наших краях говорят – человек живёт до тех пор, пока жив последний из тех, кто его помнит. Каждый из нас – настоящее кладбище, дом в котором живут духи умерших. Не следует удивляться, если после подобных фокусов сознание тебе подбросит что-нибудь или кого-нибудь, - основатель рода забирает медальон с портретом Корнелии из моих рук. – А теперь – иди отдыхай. Я провожу даму, и посмотрю, что ты собрался делать далее...

***
Ничего удивительного в том, что на момент начала нашего похода к резиденции адмирала самым злым и невыспавшимся из нашей компании был я. Впрочем, сейчас собственное моё самочувствие меня не особо волновало – если не справится Астор, и не справлюсь я, то появится прекрасная возможность отоспаться на том свете, причём разом за все дни и годы, когда сна не хватало. Уже в переулке, прежде чем расходиться по местам, предупредил женщину:
- Леди, если вы оттуда не выйдете через три-четыре часа, то тогда в гости к адмиралу иду я.
На мгновение остановив собравшегося уходить Эльстера, протянул письмо.
- Друг мой, это всё, что я могу сделать для вас. Если с Астор и со мной что-то случится, а искомое не будет найдено, прошу Вас, не рискуйте понапрасну, отдайте письмо нанимателю.
«Вот и всё».
После этого я, осторожно ведя коня в поводу, отправился искать удобную позицию для наблюдения за окнами особняка адмирала, на одно из которых сейчас покушалась госпожа Гунлауг.

Лень – двигатель прогресса.
Действительно, чего только человеческий разум не выдумал, для того, чтобы можно было облегчить работу, освободить драгоценные крохи быстротекущего времени, а каких-то дел – и вовсе избежать.Скука – тоже своеобразный мотив. Благородные господа и простолюдины приложили немалое количество усилий в разработке средств по избавлению от этого весьма назойливого недуга. Музицирование, чтение, скачки и бега, азартные игры, светские приёмы, народные гулянья – всё перечислить было сложно.А самым надёжным средством от скуки были дела. Неотложные. А временами - глупые и нелепые.К последним-то я и обратился, хотя и предпочёл бы что-нибудь иное, ну да ломберный или шахматный стол посреди улицы никто не поставит, а время следовало убить, убить любым способом.
За прошедшие полтора часа наблюдений мне явно грозило присвоение титула «самого странного прохожего рядом с резиденцией адмирала». За девяносто минут я успел:
- перекинуться парой-тройкой слов со всеми более-менее симпатичными торговками-лоточницами, проходящими по улице, посмотреть товар, послушать в основном бесполезные сплетни из разряда «кто с кем спит, что ест, и не переломится ли королева, если её вытащить из корсета»;
- измерить улицу в шагах, футах, ярдах, метрах – в ширину, длину и даже наискось, хотя при возможности ходить по воздуху несомненно добавил бы еще один аспект измерения - высоту окружающих зданий;
- ознакомиться и изучить все немногочисленные вывески, таблички и объявления;
- купить у местных мальчишек пару довольно крупных жуков-индрикотериев*, неясно откуда взявшихся в этих краях. Живых. Над первым я довольно долго ставил эксперименты по пересечению насекомым улицы, пока судьба его трагически не окончилась под лошадиными копытами. Второго я отпускать не стал, поскольку на морде (если у этой тварюшки, конечно, есть морда)подопытного было написано страстное желание меня забодать;
Однако все это не приблизило меня к выполнению просьбы Астор. Через резиденцию адмирала прошло немалое количество посетителей, но ни одного знакомого лица я так и не увидал.
От идеи воспользоваться гостеприимством синьора Кастелнуово я отказался. Среди людей Антонио наверняка могли быть те, кто представлял себе (или знал) мою скромную персону в лицо, и те, кто могли связать мое любопытство с кучей неприятностей, обрушившихся на подчиненных адмирала.
Излишнее внимание - вредно, к тому же здесь явно был его переизбыток - не думаю, что за свою историю улица видела много прилично одетых господ, при помощи тонкой тросточки гоняющих огромного, в кулак взрослого мужчины, жука. А значит, придется возвращаться без каких-либо конкретных результатов.
В гостиницу я пришел кружным путем, дабы проверить наличие или отсутствие посторонних глаз. Глаз, впрочем, как и ног, ушей, и прочих частей тела, обнаружить не удалось, зато Эльстер порадовал новостью: господин Клероманс желает нас видеть после полуночи. Новость вызывала двоякие эмоции - с одной стороны, ничего хорошего ждать явно не следовало, а с другой - а ну как нам выдадут план резиденции адмирала или еще что полезное для незаконного похищения ( формулировка заставила меня задуматься - бывает ли законное похищение?) ожерелья?
На встречу я собирался с холодной решимостью человека, равнодушного к собственной судьбе. То, что ждет впереди - не самое страшное, особенно если до того видел много, настолько много всего, в особенности - грязи людской, что окружающий мир порой частенько приобретает серый, пыльный цвет.
В конечном - то счете, сейчас я боле, чем когда-либо следовал своей судьбе, и принципам своего рода. Никакого бега от опасности, наоборот, стремление заглянуть в бездну. Лишь бы она на тебя самого не глянула в ответ.
Ужин был поздним и не плотным. Бегать сподручнее на умеренно набитый желудок, да и с точки зрения медицины - безопасней. В идеале - лучше вообще не есть, если зацепят пищеварительные органы, то сепсиса избежать проще при пустых кишках, но размахивание палашом требует энергии, следовательно, сьесть что-то необходимо.
Без десяти минут полночь я присоединился к своим друзьям на месте встречи, притащив с собой терпкий аромат незадолго до того выпитого кофе. Повар в гостинице долго удивлялся моим инструкциям, но напиток мне все-таки приготовил.
- Ставлю что угодно, на то, что нам не скажут ничего хорошего, но дадут возможность продолжить работу, и довести дело до конца, - проворчал я себе под нос, но так, чтобы слышали мои спутники, и принялся тихонько напевать себе под нос странную песенку, что давным - давно слышал от старожилов-колонистов в жарких тропических джунглях, щедро напоенных человеческой (и не только!) кровью, где - то на задворках родного мирка:
"...Тишь ночная бьёт тревогу,
За порог не гляди,
Ночью бродит по дорогам
Тот, чьё имя Samedy.
Дверь захлопнет полнолунье,
Скрип, ключа поворт,
Тот, кого боятся люди,
Ходит мимо ворот..."
________
* - жук - носорог

Разговор двигался в том направлении, о котором я и предполагал – шевалье упирался, несмотря на все предлагаемые условия. Бить его пока что было бесполезно, а вот для того, чтобы сотворить нечто более интересное – у меня не было подходящих инструментов. Нет, конечно, есть в моём запасе опыт операций подручными средствами, навроде заострённой и обожженной щепки, но это - не тот случай.
- Не люблю наглецов, - одними губами, беззвучно, говорю я.
Виски на мгновение стискивает металлический обруч.
- Это плохо кончилось в прошлый раз, - Альдо спокоен. Хотя...какие эмоции могут быть у голоса в голове?
- Не поверишь, но мне плевать, - смотрю на леди. За спиной женщины потолок размыт, клубится серое мертвое небо, подёрнутое бесцветными облаками и плёнкой дождя. На фоне этого «жизнерадостного» пейзажа раскачивается полуголый мертвец, перекошенное лицо его навеки застыло в безмолвном крике. Темно-серый канат атонического кишечника, выползающий из вскрытого живота, обвивает шею покойного, и тянется к толстой ветке, вокруг которой эта импровизированная веревка обернута несколько раз и затянута двухпетельным узлом, словно шнурки на ботинках школяра. – Есть люди, без которых грязный и уродливый мир становится немножечко чище.
Астор и Эльстер уходят, а следом за ними, проверив верёвки и кляп Робура, из комнаты выхожу и я.

Наутро после первой ночёвки конвоиров определённо укусила какая-то муха - началось всё с мелких, но неприятных напоминаний о свободе разговоров и кормёжке, а на выходе сопровождающие вообще умудрились воспользоваться Эльстером как орудием издевательства над домашними животными, вернее над одним-единственным – местным псом. Пёс, на счастье головотяпов и коллеги, оказался не агрессивным, и не полез кусаться, но без воплей, шума и криков не обошлось. Это было нехорошо, просто по той причине, что и без того нервные по неизвестным причинам подручные шевалье могли начать творить всякие глупости, отнюдь не полезные для нас.
Затем пошли очередные N часов тряски в карете, которые основном расходовались мной на сон, дрёму, и чуточку - на размышления. Вопрос о том, чьими гостями мы стали пока что оставался открытым.
Второй вопрос был более интересным – о беседе с заплечных дел мастером. Нет, пыток я не боялся – приходилось бывать на операционном столе, где происходило ковыряние разнообразными металлическими предметами во всяких живых организмах, в том числе и моём, и хирургия с местными традициями дознания, в принципе, схожа, но меня интересовало одно – как себя поведёт дурная кровь? Кошка явно не захочет, чтобы её глаза мучали, следовательно у меня есть блестящая перспектива сдохнуть в самом начале пыточных мероприятий, будучи сожранным малоизвестным существом, сойти с ума или...
Об «или» я старался не думать. Всё-таки есть большая разница между мной и отцом. Дю Монтень утверждал, что после Уэстфилда ребятки из графской коалиции заявились в Вороний Погост. Отец отозвал всех – и слуг, и немногочисленную стражу и встретил гостей сам, на малой лестнице – шестнадцать ступеней. Слово за слово, разговор перерос в ссору, подручные графов требовали провести обыск в замке, Арман упорствовал. В ответ было заявлено, что обыск будет произведён силой.
- Вы не дойдёте даже до двенадцатой ступени, - последовал ответ.
Они не поверили. Ни ему, ни Дю Монтень, что предупреждал о возможных последствиях.
А зря.
Последний сложил голову аккурат на одиннадцатой ступени, а отец прибавил себе на совесть груз из ещё дюжины покойников. Но в конечном-то счёте, он был героем самой жуткой войны моего века, и Кошка слушалась его почти беспрекословно. А вот меня...
Пока под моими руками на операционном столе в Илионе умирали раненые, наш нейтралитет поддерживался – у твари было много еды, и она не беспокоила меня. Не было повода. С другой стороны - сейчас обилия уже нет, и Кошка стала настойчивей, галлюцинации - реалистичней и болезненней. Символ того, что, дескать, за всё надо платить, и за спокойствие – тоже. А то, что дар, за который уплачено, ты по назначению не использовал – твои проблемы, плату это не отменяет.
С другой стороны, шанс этого «или» ничтожно мал. Но если сработает – как объяснить это Эльстеру? Что провидение – это не провидение, а беседы с жуткой неведомой дрянью, готовой в определённых обстоятельствах сожрать почти всё что угодно, лишь бы оно было живое?
С этими невесёлыми мыслями я был фактически втащен на новый постоялый двор. Комната довольно сильно напоминала предыдущую – опять огромное количество мер предосторожности вкупе с пустотой.
Эльстер почти сразу же принялся искать что-то.
- Что вы делаете, коллега? Вам помочь? – негромко осведомился я.

Замок сопротивлялся довольно упорно: всё-таки ланцет и щипцы - отнюдь не инструменты часового мастера или взломщика. Особо попортить хирургические принадлежности я бы при всём желании не смог – деньги кузнецам и металлургам шли не зря, но и оставлять свою снасть в механизме (особенно до вскрытия оного) не хотелось.
Никаких посторонних сюрпризов в духе отравленных шипов и прочих «удовольствий» обнаружено не было, и посему единственным отвлекающим фактором был шорох крысиных лап за спиной.
После десяти минут ковыряния инструментами в замочной скважине, столь грязной, что она наводила на мысль о том, что замок принимал ванны из содержимого канализации (или же по тоннелям бродил неведомый доброхот и мазал дерьмом всё подряд), моё стремление сломать возобладало над чувством долга механизма - что-то щёлкнуло, и дверь чуть приотворилась.
Первым в открывшийся проход устремился Эльстер, приглашая последовать его примеру.
Я не стал надолго задерживаться и шагнул следом, прикрывая дверь за собой, успев отметить, что количество крыс доросло до дюжины.
- Дрянь какая, - моё флегматичное замечание повисло в воздухе, - какая редкостная дрянь... Чует моё сердце, что местные крысы размножаются делением, - я спешно шарил взглядом по коридору, в поисках какого-нибудь предмета, которым можно хоть как-то подпереть дверь. – И здесь не лучше, судя по ароматам.
Тянуло чем-то затхлым, неживым, застоявшимся. Запах был довольно резким, густым и плотным, наполнял коридор, словно перья - подушку. На мгновение показалось, что где-то рядом звенит разбитое стекло под острыми коготками, однако стоило только прислушаться, как назойливый звук на границе сознания норовил исчезнуть.
- Мне всё это не нравится, - с иронией говорю я Эльстеру. – У меня со времен гражданской войны на родине имеется приобретённая паранойя, и она говорит мне, что крысы могли появиться специально, чтобы мы сюда влезли. Судя по гамме ароматов в воздухе – здесь кто-то сдох. Хуже, если не просто сдох, а сдох, немного полежал, а затем встал и пошёл гулять в поисках того, чем можно перекусить.

Манипуляции Кеворрина с компасом возымели определённый успех – удалось определить, что часть тоннелей, возможно, идёт в сторону от города. Выбрав для путешествия первый попавшийся проход, мы отправились по нему.
Коллектор, как и тот, что вывел нас к подземной реке, страдал хроническим насморком, минут через десять преградив нам путь очередной мембраной. На сей раз я, переложив почётные обязанности сжигателя соплей на коллегу, с удовольствием пронаблюдал за процессом.
Однако, практика, показывавшая, что выбирать первое, что попалось под руку, чревато последствиями, решила в очередной раз напомнить о себе, и на нашей дороге очутилась крыса.
Почти что обычная, хотя, как сказали бы наёмники, с которыми мне довелось шастать по джунглям Уолтсхейма лет восемь назад, настолько здоровенная, что у неё вполне хватило бы наглости *****уть в жопу ослика, на котором мы таскали немногочисленные пожитки, а затем ещё и сожрать его вместе со всеми вещами. Ну да наёмные солдаты – люди простые, и юмор у них простой и очень специфичный, но того факта, что представитель рода Rattus отъелся до весьма серьёзных размеров, это отменить не могло. Как и мысли о том, за счёт чего эта скотина отожралась – неужели подъедает всяческих случайно забредших к ней путешественников?
- Коллега, вас случайно в аптечке не завалялись Matricāria chamomīlla, Cynoglóssum officinále или Méntha piperíta? Их запах нам сейчас весьма и весьма помог бы...
- Ромашка, чернокорень, перечная мята? – негромко осведомился я. – По идее, могут быть. Хотя...не проще ли ей швырнуть кусок мяса? Если крыс здесь много, есть вероятность того, что эти твари передерутся меж собой, поскольку окружение явно не способствует хорошему и обильному питанию. Да и одна она отвлечётся...
Говорить коллеге о том, что эта крыса может быть и не крысой – слишком уж неправильный ум чувствуется за взглядом, опять же – слишком... человечным? Это всё вызывает неправильное ощущение - животинке словно бы интересно, что мы предпримем.
Вполне возможно, что это – какой-нибудь хитрозадый наблюдатель за канализационными коллекторами. И может быть , это не только наблюдатель. Усатая красноглазая морда вполне может оказаться ещё и доедателем. Например, доедателем нас. Или носителем какой-нибудь пакости, способной превратить человека во что-нибудь зубастое и кушающее других человеков.

Камень вокруг, сталь под пальцами, темнота, шум льющейся воды, вонь.
Я – не я. Я – плоть, затянутая в кожу перчаток, кисти рук. Главное – не позволить мыслям отвлекаться от пальцев, которые давно уже живут своей собственной жизнью и заняты своими собственными мыслями.
Мир пульсирует. Мир сужается и расширяется, каменные стены то становятся огромными, отдаляются, исчезают, то начинают давить, как камзол, подобранный не по размеру.
Вниз. Только вниз.
Сталь крюка в очередной раз вгрызается в скобу, давая хоть какую-то уверенность, что бренная тушка не превратится в фарш через несколько секунд случайно начавшегося полёта.
Передохнуть. Утереть пот со лба тыльной стороной рукава камзола, и вновь – ниже, ниже, ниже.
В какой-то момент чувство высоты начинает подводить, попросту отказывая напрочь - словно бы и нет уходящей неизвестно куда лестницы и колодца. Тянет разжать руки и погрузиться в дрёму.
Вниз не смотрю, но, зажмуриваясь, и чувствуя на языке терпкий привкус перца и корицы, знаю – очередного «приступа» избежать уже не удастся.

... Кошка сидит. Сидит против всех правил и законов логики, в (или на?) воздухе. Чёрные провалы глаз, в которых клубится тьма, смотрят на меня.
Я знаю, чего она хочет.
Кошка предлагает. Разожми пальцы, - требует она. Ощути несколько секунд полёта, - говорит она. Приди ко мне, - просит она.
Нет, - говорю я. Мне рано, - утверждаю я.
Никогда не бывает рано или поздно, - тьма упорствует.
Я упрямлюсь тоже. Не сегодня и не сейчас! – отмахиваюсь от твари.
Кошка зевает, потягивается, выпуская и пряча острые когти, обнажая желтые клыки и полусгнивший язык.
Ей скучно. Она слышала мои речи много сотен раз.
Она ждёт. Знание, что много сотен лет подтверждается практикой – рано или поздно её глаза придут к ней. Неважно, как.
Важно, что этого никто не смог избежать. Никто и никогда.
Тварь вновь усаживается, и снова начинает сверлить меня взглядом.
Закрываю глаза. Так только хуже, окружающее пространство кажется киселём, в котором можно плавать. Кисель пахнет корицей, яблоками, гноем, мочой, сладковатым запашком разложения.
Кисель вливается в лёгкие, забивает их, дышать становится тяжело, к горлу подступает тошнота.
Плевать. Главное – не видеть. Просто не видеть окружающего бреда.

ГРАФ:
Чего ты боишься, лекарь?
ДОКТОР:
Человеческой жестокости.
ГРАФ:
Почему?
ДОКТОР:
Она похожа на чуму…Нет! Она и есть чума!
ГРАФ:
Объясни.
ДОКТОР:
Вы разносите её как болезнь. Как заразу. Каждый ваш шаг влечёт ответное проявление жестокости. Скажем, Коалиция не тронула бы никого, если бы не те три наглых щенка, которых вы, господин де Корбэау, зарубили. Вы…заражаете ей всех, кого встречаете на своём пути.
ГРАФ (усмехается):
Они это заслужили. Иногда лечит только Кошка, так ведь?
ДОКТОР (испуганно, приглушённым голосом):
Не произносите это имя всуе… Она всё слышит. И да, с таким отношением, вы хотите, чтобы болезнь прошла? Вас слишком, слишком, слишком многие ненавидят.
ГРАФ:
Плевать. Плевать я хотел на них всех. На всю псарню.
ДОКТОР:
Вы хоть знаете, отчего это всё?
ГРАФ (насмешливо):
И отчего же?
ДОКТОР (устало):
Слишком много ненависти. Вашей и чужой. Она из вас выплескивается, вас ей тошнит. Отсюда ваши припадки.

… Звёзды, звёзды светят с трудом, пробиваясь через тьму ночи и снег. Тонкий длинный шпиль режет мрак над головой, продуваемая всеми ветрами площадка из чёрного грубо отесанного камня в футе внизу словно бы чуть раскачивается. Где-то далеко шумит море.
В какой-то момент хочется отпустить скобы и спрыгнуть – металл холодит руки даже сквозь перчатки, но я сдерживаю себя. Это – иллюзия, ничего более. Это не родной дом. Тебя здесь нет, или вернее, этого нет, а ты сам – реален.
На краю появляется человеческая фигура. Чёрный плащ с гербом - рисунком в виде нахохленного ворона на человеческом черепе, серая льняная рубашка, коричневый кожаный дублет.
Ветер треплет черные волосы, свистит в горлышке бутыли, удерживаемой в руках любителем ночных прогулок.
Фигура склоняется над пропастью. С той стороны – пролив, вспоминаю я. Если прыгнуть – шесть сотен футов полёта, не меньше. Шесть сотен футов полёта - и всё. В клочья, не иначе.
Хочется крикнуть, предупредить, но слова застревают в горле.
- Тебе не дано изменить прошлое, - произносит знакомый голос над ухом, отец выныривает из тьмы, прислоняется спиной к стене, по которой тянутся скобы лестницы.
- Это было?
- Это есть, и будет, - бесцветные глаза смотрят устало. – Неверию здесь нет места. Да и за всё нужно платить. Это, - кивок в сторону края, – цена за знание. За наглость, собственную трусость, и глупость. За то, что с нами было и есть. За то, что будет. За то, что может быть.
- Не слишком ли дорого?
- Нет. В тот вечер он напился вусмерть - для храбрости - и прыгнул с Костяного Шпиля. Остатки тела в заливе искали неделю, но так и не нашли. Но именно с тех пор на площадке гнездятся вороны. А теперь – пойдём. Пусть свершится то, что было…

Канализационный колодец после всего показался необыкновенно спокойным и, не побоюсь этого слова, уютным местом. Кой-как спустившись по скобам вниз, я позволил себе небольшой отдых – прежде чем лезть дальше, в очередной лаз, из которого слабо тянуло вонючим ветерком, следовало, по меньшей мере, отдышаться.

Шлёп – шлёп - шлёп.
Монотонное путешествие по щиколотку в... разнообразнейшей пакости утомляло.
Центральный коллектор по - прежнему шёл под углом вниз, попутно «собирая» содержимое труб поменьше.
К тому моменту, как на пути оказался зал, количество предположений о протяженности тоннелей превысило все разумные и неразумные пределы. Среди версий имелась и ироничная - о том, что если спуск продолжится, то у нас есть все шансы выйти с другой стороны планеты.
Помещение с огромным стоком вынудило отказаться от идеи о кругосветном путешествии через земную толщу, зато сразу навело на другие мысли, которые с размышлениями коллеги не совсем совпадали.
- Не поверите, мне тоже не особо хочется лезть туда. И не потому что там грязно, а по той банальнейшей причине, что там может обитать хозяин сгоревшей дряни. Вот как раз подойду к краю провала, а он оттуда вылезет и спросит - на кой черт, вы, месье, спалили мою любимую соплю. И боюсь, ответить ему не смогу… - я рассмеялся, и неторопливо пошёл к ограждению. – Посему – думайте, какой из дюжины тоннелей вам больше нравится, но вниз всё-таки лучше глянуть. В случае нештатной ситуации убежать мы всегда успеем, выбор маршрутов – весьма богатый.

Масло тоже прошло сквозь завесу, как и прочие физические объекты.
- Вот оно как, - проворчал я себе под нос, вновь откупоривая бутылку. – Ладно, сопля, в ход идёт последний довод королей…вернее, докторов. Мои коллеги, специализирующиеся на лечении чумы лет этак четыре сотни тому назад этот вариант лечения очень любили. Температура больного должна быть стабильной, говорили они, - масло из бутыли плавно потекло по стене вниз, - от восьми сотен до тысячи градусов, говорили они…
Плеснуть жидкостью на извлеченный из сумки обрывок ткани. Из футляра на поясе - щипцы побольше, перехватываем ими напитавшийся огнеопасной влагой огрызок поудобнее, подальше от руки. Сдвигаем заслонку на фонаре. Одно - единственное движение, несколько секунд – и тряпка вспыхивает.
- Ignis sanat*, - со злобой говорю я, и осторожно прижимаю горящий клок к масляному пятну на стене, в готовности к чему угодно.
________________
* - Огонь очищает.

День решил окончательно меня доконать. Доконать, просто-напросто вписав себя в список крайне, крайне неудачных.
Позади осталась невзломанная дверь и многолапое «бревно», а впереди – перекрывшая проход плёнка.
- Эльстер, - остановившись на некотором удалении от преграды, окликнул коллегу я. – Напомните мне задать тот же вопрос месье Блэкборну дважды. И опять же - напомните мне, что идти через канализацию – моя идея. Мягко говоря, не самая хорошая. Может, сходу поднимемся назад, и будем ловить многоножку? Это будет полезнее и для здоровья, и для нервов. Склон мы как-нибудь преодолеем…
Склон действительно можно было преодолеть только «как-нибудь» - за время спуска у меня неоднократно возникало желание сесть и просто-напросто съехать вниз, разбрызгивая во все стороны дерь… содержимое канализации. Спасала меня только оструганная палка-трость, на которую можно было опереться.
- Так…перейдем, собственно, к делу. Я, в принципе, догадываюсь, что это за пакость, посему… очередной вопрос из многих. Этот тоннель действительно может привести нас к выходу,и возможно – через весьма древние ходы, но вот то, что населяет его…скажем так, после встречи с ним, вы продадите душу за свидание с дюжиной многоножек. Мы будем рисковать или попробуем забраться назад и сократить количество лап?

- Да в принципе, всё просто. Два синих – гуль, нечто человекоподобное тощее, серое, с двумя рядами довольно острых зубов. Когти – до двух дюймов. Падальщик, но если оголодает, может напасть. Дюжина красных – шамблер. Не будете пугать его или пытаться причинить вред – он вас не тронет. И самое главное – если он здесь водится, то ничего другого здесь не будет, кушает эта зверушка всё, что относится к монстрам. Поэтому в подвалах родового замка никогда ничего не заводилось, - я подмигнул Эльстеру. – Впрочем, продолжим… Две дюжины зеленых – риггер. Нечто осьминогоподобное. От восьми до шестнадцати щупалец – длина до десяти футов, зубы - порядка трёх дюймов. И, наконец, огоньки вразнобой – шоггот. Я видел его один раз, а ощущений – на всю жизнь. Куча мяса, из которой растут руки, ноги, щупальца, педипальпы, жвала, глаза и ещё не пойми что. Вечно голодная, и довольно быстрая. Так что будьте внимательны. Конечно, понимаю, что на вашей родине такого могло не водиться, но за время путешествий с какой только дрянью не приходится сталкиваться… Так что вперед, коллега, - последовал приглашающий жест в сторону глубин канализации, - на исследование нашей с вами Terra incognita*.
______________________
* - неизвестная земля.

Местная канализация мало чем отличалась от прочих, виденных мною за годы скитаний – запутанная сеть подземных тоннелей, желоба и протоки для нечистот, стоки придорожных канав и ливневых решеток. Ни о каких трубах – деревянных или металлических - речи здесь пока что не шло, поэтому содержимое свободно переливалось, как хотело и куда хотело, радостно булькало под ногами, словно приветствуя нежданных гостей.
Я чуть втянул воздух носом, скривил губы в злой улыбке:
- Не спешите, Эльстер. Чувствуете запах? Это запах свободы. Жизнь пахнет цветами и дерьмом, но последним для таких как мы – чаще. А теперь – несколько моментов. Первое, - протянул коллеге оструганную палку. – Возьмите. Идём как по болоту. Никогда не ходили по трясине? Сегодня ощущения будут схожими – прощупываем дно, а потом - шагаем. Второе – не спешим, но и не ползём как черепахи. Третье – самое важное: если вы видите во тьме синие огонечки, то останавливаетесь, и смотрите сколько их. Если вы наблюдаете дюжину красных огоньков рядом друг с другом - реакция должна быть та же. Но! Если вы видите две дюжины зеленых точек, огней, светлячков - да чего угодно, собранных в две, - я замешкался, подбирая слово, - группы, то вы немедленно делаете ноги, куда угодно – лишь бы дальше от них, с максимально доступной скоростью. И последнее – если вы видите красные, синие, зеленые огоньки вразнобой, - делайте что хотите – орите в голос, молитесь, убегайте, но это значит, с вероятностью в четыре пятых, что тем же составом и в той же комплектации – две руки, две ноги, одна голова, из канализации не выберемся. А теперь, после столь обнадёживающих речей – пора в дорогу, - я поправил намокший шарф на лице. От ткани ощутимо несло уксусом, алхимическим дезинфектом и спиртом.

Демьен говорит спокойно, чётко и по делу, но разум, который гуляет неизвестно где, воспринимает всё сквозь белесую завесу тумана, фрагментами, осколками разбитого зеркала реальности.
Карета не дипломатическая. Бумаги для ворот нет, но проскочить можно. Есть канализация.
Которая не нравится Эльстеру. И мне, кстати, тоже. Вообще, совсем, абсолютно, но по другой причине. Не потому что там плохо пахнет, грязно, и кругом ОНО, а я как наплававшийся в нём за свою жизнь, лезть в него при лишней необходимости не хочу, нет. Просто не факт, что там не водится что-нибудь серое, тощее, с несколькими рядами зубов и когтями – проще говоря, гуль обыкновенный. Или необыкновенный - тоже не легче и не проще. Или какой-нибудь мелкий риггер, который будет пялиться на нас дюжиной зеленых глазок, вторую дюжину устремив в кулинарную книгу, спешно листаемую щупальцами в поисках рецепта блюда «два доктора и непонятный тип».
- Демьен, ещё два вопроса – что в канализации здесь с содержимым и с живностью? – я специально выделил последнее слово голосом. – И да, там где мы выйдем, есть возможность купить коняшек, и привести себя в порядок? Эльстер, - поворачиваюсь к коллеге, - в нашем случае дерьмо займет немного более времени, но может сэкономить кровь, и дать нам фору. На воротах могут запомнить наш выезд. А тут – были и исчезли, комнаты оставили и экипаж. Не думаю, что у каждого входа-выхода кто-то сидит. Но, если вы не хотите пачкаться, то пусть лучше мы будем действовать просто и прямо, - киваю на карету.

Здесь было неуютно. Даже слишком.
Шум, смех, веселье. Шорох одежд, двусмысленные взгляды, движения с дюжиной подтекстов.
Где привычные моему родному северу холодность, спокойствие, размеренность? Впрочем – обманчивые, там под этой маской скрывается жестокость, холодная и черная, как вьюжная ночь.
Я скольжу меж гостями, раздумывая, какими же эпитетами, метафорами, гиперболами и сравнениями наградить пришедших на бал. Слушаю, смотрю, запоминаю, пытаясь вытащить из всего этого скопления максимум пользы…
… и уйдя в себя, наступаю на что-то. Отскакиваю. Цепочка медальона на мгновение обжигает шею.
«Что – то» оказалось шлейфом платья. Шлейфом темно-бежевого платья, в привычном мне стиле, отнюдь не местном, чья обладательница, не очень высокая хрупкая шатенка, принимала из рук слуги бокал с красным вином.
- Прошу прощения, - говорю я, уже мысленно представляя, разгорающийся скандал и его возможные последствия.
Женщина оборачивается.
Лицо приятное, с довольно мягкими чертами. Темные глаза. Волосы, собранные на затылке. Роза на груди, несколько браслетов на тонких запястьях рук, да на нитке жемчуга на шее – серебряный медальон, простое украшение, точно такое же, как моя безделушка.


Только несколько секунд спустя понимаю, кого вижу пред собой.
Я гляжу на неё, застыв на месте. Смотрю в глаза, чувствуя, как капля ледяного пота скользит от затылка по шее к воротнику.
- Non, non, non. Non!* – губы упорно твердят одно единственное слово, в слепой надежде, что оно заставит образ исказиться, растаять, исчезнуть.
Леди взирает на меня спокойно, словно бы вопрошая что-то, но без единой тени улыбки, а мне никак не удаётся отцепиться от её глаз, отвести, отбросить взор в сторону. Смотреть в глаза чужой женщине – значит, заявлять о правах на неё.
Из памяти всплывают чудовищно яркие синие, желтые, оранжевые бумажные фонари в местном саду на входе, с горящими внутри огнями - виски взрываются болью, а я чувствую подступающую дурноту.
Зажмуриться, тряхнуть головой. Распахнуть больные, воспалённые глаза.
Владелицы бежевого платья нет. И, скорее всего, судя по реакции окружающих (а вернее, по её отсутствию), видел её только ты.
«Надеюсь, не кричал…» - мысль бьется в голове.
Продолжить путь.
Но всё же, на что же всё это похоже? Ты почти придумал, только вот тебя сбили…
И ищи, ищи, куда можно пристроить фейерверк.
______________________________________
* - Нет, нет, нет. Нет!

Леди поняла всё быстро. Даже слишком быстро. Впрочем, Астор сама обладала определёнными талантами – смена внешности тому подтверждение.
Единственное, чего она не могла знать, хотя, может быть, уловила нотки усталости в моём голосе, и посему догадывалась – это то, что я бы с охотой променял бы знание на его отсутствие.
Просто потому, что есть вещи и сферы бытия, в которые человеческому разуму лучше не влезать.
А если всё-таки рискнёшь вторгнуться – полученное ляжет тяжким грузом на плечи. Меткой, клеймом, чем угодно. И не сотрёшь, и не вытравишь. Даже не вырежешь.
Не выбирают, где родиться. И у кого. А порой – жаль.
Сейчас память настаивала, что всё, что произошло когда-то в жизни – хорошее ли, плохое – и, зар-раза – второго было куда как больше: жизнь сложилась интересно, но по почкам и прочим частям тела била с удовольствием, не жалеючи – было предопределено нахохленным вороном, сидящем на человеческом черепе.
Тонкая женская ладошка легла на лоб, госпожа Гунлауг очутилась рядом.
- Я, хоть и не врач, могу с легкостью выписать вам рецепт. Думаю, пара больших кружек сладкого красного вина со льдом, будет вполне уместна. И мясо тоже. Сейчас я сделаю заказ, а вы садитесь на диван и расслабьтесь. Вот честное слово, я бы поверила и без такого экстрима.
- Гипс? – поинтересовался я. Хотя нет, навряд ли. В процессе получения посмертных знаний можно насмотреться на всяческую несуществующую пакость. И даже, бывает, почувствовать её на своей шкуре.

УБИЙЦА: Вглядываясь в бездну, не следует забывать, что и она вглядывается в тебя.

Красноватый прилив отступил, унося с собой змеиное тело, черный туман начал потихоньку расползаться, зато новый сюрприз обнаружился на столе – вместо серебряного медальона на меня смотрела необычно крупная – раза в два против обычного - горная синица. Очередная.
Мёртвая горная синица.
Полуразложившаяся, обожженная, изъеденная кислотой, в остатках оперения, она застыла вопросительно наклонив головку вправо. Темные провалы, вместо глазок – бусинок, следили за мной.
Скрежетнув зубами, я было потянулся за пистолетом, но рука остановилась на полпути. Не лги мне, милая покойница, тебя здесь нет.
Подняться с места удалось со второго раза, пройти вдоль стены оказалось гораздо проще чем встать. Выдержать мёртвый взгляд, протянуть руку, и серебряный медальон, изляпанный кровью, оказывается в ладони.
«Ты похож на кислоту, которая…»
Назад.
Сесть, как и предложила леди Гунлауг, откинуться на подушки, наблюдая, как отступают ошмётки наваждения, чувствуя, как трескается, распадается и отваливается с лица кусочками на пол гипсовая издевательская маска.

- Ваша память не гримасничает, она жрёт вас поедом, с чавканьем и хрустом, - говорю я леди, полушутливо-полусерьёзно. – Впрочем, не думаю, что у нас двоих она лучше. А пташки… хочу показать один старый фокус. Да, если вы любите птиц, то наверняка он будет весьма и весьма неприятен.
То, что должно быть сделано, не нравится и мне самому. Обратиться к своей дурной крови, продемонстрировать даже не сотую - тысячную, миллионную часть ее способности, из-за которой человеческая (и не только!) ненависть ползет по пятам за нашей фамилией почти восемь сотен лет.
Именно крохотную частичку. На большее, без посторонней помощи, если можно так назвать непосредственное явление кошки, её капризы, и сказку под названием Безымянный Шёпот - не способен. Зато – жив… и в здравом уме. Вроде бы. Пока что.
Пересадить одну из птичек на край стола, смести в кучку хлебные крошки - пусть клюет. Вторую - осторожно спрятать в ладони и высадить подальше, в стороне.
Серебряный медальон - к первой.
«Прости».
Кошель с инструментами - к первому пухляку. Большой скальпель - не то, малый тоже не подойдет - крупноват, грубоват. Ланцет, обыкновенно используемый для вскрытия и чистки разнообразнейших нагноений? Пожалуй.
«Прости».
На мгновение прикрыть глаза, заглянуть в себя, во тьму, где нет ничего, кроме пустоты, черной, мертвой, напоминающей по своей консистенции залитые во флакон чернила.
Вернуться в реальность.
Распускается серая грубая нить, освобождая крылья. Осторожно взять одно из них, чуть отвести в сторону.
Синица, маленькая серо - бело - черная птичка, смотрит. Смотрит... с любопытством? С осуждением? С осознанием и пониманием?!
"Ты похож на кислоту, которая..."
Тревожно блестят маленькие глаза - бусинки, мелькают в них отголоски страха.
По серебряному медальону скатывается на доски стола капля крови, возникшая словно бы из ниоткуда. И еще одна.
«Прости».
Я начинаю шептать, беззвучно, одними губами. Старые, давно забытые, загубленные, убитые, изношенные слова, ставшие для меня (и не только для меня) - величайшей ложью. Слышанные неизвестно когда и где.
Словно надеюсь, что красные капли, срывающиеся с украшения на стол, исчезнут, испарятся, развеются как дурное наваждение. Остановятся.
«…Une vie d'amour
Que l'on s'était jurée
Et que le temps a désarticulée…»
Бесполезно. Очередная алая дорожка расчерчивает серебряную поверхность.
Ланцет в левой руке чуть подрагивает.
"Успокойся, чёрт тебя дери, иначе загубишь все!"
«…Jour après jour
Blesse mes pensées…»*.
Сталь вгрызается в птичью плоть одним движением. Годы практики дают о себе знать - инструмент стремительно рассекает сухожилие. Спланировать пухляк сможет, взлететь - уже нет.
Ланцет с капельками крови, несколькими клочками пуха со звоном выскальзывает из пальцев на пол. Плевать.
Искалеченное существо - на ладонь, крохотные коготки отчаянно пытаются уцепиться за складки кожи.
К окну. Комната кажется необычайно просторной, заполненной черно-серым, липким, густым туманом. Туман пахнет кровью, и серой, серой, сгорающей в адском огне, на котором, несомненно, жарятся мои предки, и на который, несомненно, когда-нибудь попаду и я.
Из угла навстречу делает шаг невидимая для остальных фигура. Широкополая шляпа, маска на лице, черный плащ и длинный тесак в руке.

УБИЙЦА: Никогда…никогда бы не подумал. Вы страшнее меня.
ДОКТОР: С чего бы?
УБИЙЦА: Я убиваю только живых. Без издевательств. Раз - и всё. Я не могу мучить, пытать мёртвых... тем более - ради собственной прихоти.
ДОКТОР: Заткнись, щенок, иначе Кошка сожрёт тебя с потрохами. По моей просьбе.
КОШКА (подтверждающе): Мяу!!
УБИЙЦА: молча отходит в сторону.

Распахиваются ставни. За ними - внутренний двор, поросший невысокой травой, пробившейся через желтоватую почву. Серая городская стена - здесь же.
Облизываю губы, откашливаюсь.
- Как вы думаете, дамы и господа, что будет с пташкой? - оборачиваюсь.
Чёрт. Даже голос не мой. Бесцветный, сухой, отстраненный, шелестящий.
Голос «невидимки» в углу.
Убийцы.
Уцелевший пухляк поднимает головку, отвлекаясь от крошек.
Под медальоном уже натекла небольшая красная лужица, но украшение продолжает «плакать».
Мир начинает раскачиваться, цвета становятся более яркими, режущими глаз. Это плохо, очень плохо, но выбора нет – дело надо довести до конца.
________________
* - строки из не менее известного стихотворения, чем предыдущее упомянутое.

Кеворрин меня не удивил, но порадовал. Хорошо делается только то, что делается самостоятельно, не так ли?
- Идея неплохая. От себя добавлю ещё кое-что интересное: сейчас, по дороге, заходите в приличные гостиницы и снимайте комнаты. По паре-тройке в каждой, на несколько дней, деньги вперёд. Если спросят, зачем – скажете, что ждёте гостей, которые могут приехать, а могут – не явиться. Как показывает практика, дюжины гостиниц в разных частях города – достаточно, но в нашем случае – можно довести число и до двух десятков. Если вы опасаетесь, что не успеете совершить оба дела – могу взять одно на себя, на ваш выбор, - я чуть улыбнулся, в очередной раз оглядывая улочку…и замер, застыл.
На серо-желтой стене одного из домов примостилась коричнево - бежевая полусфера. Гнездо, на краю которого застыла небольшая птичка – бело-черно-серого оттенка.
Горная синица.
«Дю Монтень?»
Обычно она не соседствует с людьми. Но сейчас – это неважно, этот вопрос может быть разрешён позже.
На скулах шевельнулись желваки.
- Эльстер, любите птиц? Видите, во-он там, рядом с крышей, интересный экземпляр, - наклониться, подобрать с земли некрупный камень. – Сможете её достать? Я плохой метатель, а тратить порох не хочу, да и не останется от неё ничего в этом случае, - рука невзначай коснулась кобуры.

СВЯЩЕННИК: Кто были эти женщины для тебя?
СОВЕСТЬ (проходя мимо): Ты подумал над моим вопросом?
УБИЙЦА: молчит.
СОВЕСТЬ: Всё-таки случалось?
УБИЙЦА: по - прежнему молчит.
ДОКТОР: Я не знаю.

Последняя фраза служителя повисла в воздухе; в наступившей тишине, словно в патоке, вязло всё возможное и невозможное – время, струящийся из окон свет, случайно пролетавшая мимо пылинка, запах ладана, слова пастора.
Свет свечей и лампад изогнулся, расплылся, расползся по залу, вмиг начавшему напоминать лежбище ярких жёлтых змей, окружающие звуки с трудом продирались через слой ткани.
- Не знаю, - я прикрыл веки, ожидая, пока дрянное наваждение не исчезнет, мир вынырнет из омута с невидимой смолой. Открыть глаза – и вновь врезаться в окружающую реальность. Как в воду с льдинками.
- Это… не столь важно, Prêtre. Всё было давно, и было как есть. Ни к чему ворошить отзвучавший мрак. На весах господних добрые дела их перевесили злые. И да… даю слово чести – они ушли с разрешения Спасителя, по велению его воли, и похоронены, где положено. Отнюдь не за оградой кладбища. Возьмите, - мешочек с сотней золотых перешёл к священнику, следом за пожертвованием перекочевала записка, - почерк не очень понятный, посему озвучу имена: Пенелопа Леруа, в девичестве Этье; Эжени Лефевр, в девичестве Денэ.
Серебряный медальон лёг в мою руку, пальцы стиснули, сжали металл в очередной бесконечный раз.

Удивительно, но Кеворрин даже не спросил о том, куда мы собираемся. Поразительней сего мог быть только факт того, что я всё-таки решился на эту, быть может, безуспешную прогулку – в странах, подобных Исмаилии, как правило, к чужой вере относились весьма и весьма настороженно. Культовые сооружения иной, отличной от официальной религии, здесь могли быть под запретом, как собственно и само верование во что-либо другое.
Церковь после длительных расспросов и блужданий всё-таки была найдена. Небольшая, но довольно высокая, с вытянутыми вверх стрельчатыми арками и узкими оконцами. Серые гранитные стены, аккуратно вписанные в окружающий пейзаж. Зодчий старался, и хотя ему вряд ли удалось создать нечто близкое к шедевру, определённого внимания его творения заслуживало.
Перед входом я стянул с головы капюшон, заменивший на эту прогулку традиционный потрёпанный берет с пером.
«Ты не носишь шляпу, для того, чтобы ни перед кем её не снимать…»
Особенно если этот кто-то - твой враг. Бессмертный, всемогущий, но равнодушный.
«…Voici, mon Dieu, je suis une petite chose…*»
Шаг под арку, в открытые врата.
Наше противостояние началось давно, а вот обрело серьёзные черты не столь большое количество времени назад. Помнится, ещё во время учебы в университете я любил издеваться над студентами - богословами, задавая им вопросы в духе «Если господь Бог всемогущ, то может ли он поставить сам перед собой задачу, которую не сможет решить?», активно пропускал занятия по религии, не ходил на службы. Преподаватели и вышестоящее руководство пытались влиять, но тщетно – в отличие от них, моя посмертная судьба никогда не была для меня тайной за семью печатями. Леруа – твари земные, и на небе, мы все, как один, лишние. Жизнь одна, она закончится, и на сиём - всё. Только ветер в чёрных перьях, а после и этого – чернота, пустота, вечное падение в пропасть, где нет ничего, даже дна.
А потом… потом я схлестнулся с властителем судеб уже серьёзно. Грязный, грубый, уродливый, жестокий мир, из которого бог забирал лучших людей – тех, что делали эту страшную жизнь немного светлее и чище; лень небесного наблюдателя при полном, якобы, всемогуществе и идиотские объяснения в духе «человека нельзя заставлять, он должен всё понять сам», жадность и глупость его слуг…ну и не скрою, были и личные мотивы.
И тогда я вызвал всевышнего на поединок, отказался от его поддержки совсем. Спасти кого-то? Только благодаря себе, своим знаниям и умениям, и может быть – слепой судьбе, которая бывает куда как благороднее. А судить меня будут люди, и здесь, при жизни, а не там – они хоть и плохо помнят добро, но лишь у них есть это право, потому что многое делалось именно для них. И для себя.
Но "спаситель" - не ответил. И это удивляло и раздражало одновременно.
Порой это безмолвие, безответность высшей силы доходили до критической точки, и тогда мне начинало казаться, что бога нет вовсе, и спорить не с кем. Есть только кошка, дохлая, мёртвая полуразложившаяся кошка с содранной кожей, смотрящая на мир моими глазами. Существо чуть более справедливое, чем создатель всего и вся сущего, обещающий райские кущи. Существо, возможно, способное испытывать страх, страх перед людьми, которым нечего терять, которые всё видели в этой жизни, и ничего уже не боятся.
Или же способное прятать под ним тщательно замаскированное любопытство и удовольствие от времяпровождения с новыми игрушками.

Но сейчас я пришёл сюда. Пришёл не просто так, не для себя. Для других, что в него всё-таки верили.
«Что же, дорогой мой др… враг, посмотрим, как ты относишься к тем, кто тебя почитал…»
В помещении было тихо и пусто, лишь свет пробивался через стрельчатые окна, да звук наших шагов разносился по залу.
Менее минуты спустя навстречу нам вышел человек в темно синей сутане с налысо обритым черепом, поинтересовавшийся целью нашего визита.
- Здравствуйте. Скажите, Prêtre**, у вас проводятся поминальные молитвы по усопшим? Мне бы хотелось попросить почтить память двоих рабынь господних, - я с трудом скрыл иронию в последнем словосочетании, - как положено, два раза в месяц, на протяжении, хм… пяти - десяти лет. Каким должно быть пожертвование в ваш приход?
__________________________
* - строка из одного очень известного стихотворения.
** - пастор, священник.

- Где вы остановились?
- «Маленькая плутовка», не так далеко от одного из выездов, - негромко ответил я даме. – Будь моя воля, менял бы гостиницу каждые сутки - двое, но сейчас лишние движения нам ни к чему. И да – поосторожнее с ювелиром. Внешне, конечно, мастер как мастер, но полностью исключать какую-нибудь пакость не рекомендую.
- Наверное будет лучше пойти вдвоем. Я не очень силен в том, что Астор назвала "купить".
- Я тоже, но, тем не менее – выбора нет. Вообще никакого, - спешно изыскиваемые монеты появлялись из кошелька на свет. Серебро – за обед и комнату, и одна золотая…
- Поскольку время терпит, полагаю, что успею уладить ещё кое-что. Эльстер, если выпадет герб – вначале личное дело, если правитель – движемся напрямую в посольство.
Выложив монету на столик, кое-как отыскал в сумках чернильницу, искусственное перо и обрывок бумаги. Осторожно, стараясь не посадить лишних клякс, вывел на прямоугольном листике несколько слов, свернул записку, убрал во внутренний карман камзола, после чего неторопливо убрал вещи, оставив грамоту покойного и векселя для Астор.
- «Le caprice de notre humeur est encore plus bizarre que celui de la fortune»*, - чуждо, странно прозвучали эти слова сейчас; золотая монета по щелчку пальцев отправилась в полёт, под потолок.
_______________________________
* - "Наши прихоти куда как причудливей прихотей судьбы".

- Хорошо, - на редкость спокойно согласился я насчёт «купить» и смолк.
Астор казалась мне не то удивительно оптимистичной, не то удивительно самонадеянной. Хотя, возможно, сейчас это в леди удивительным образом сочеталось. Вроде бы всё должно пройти просто, но за сией обманчивой лёгкостью - несколько сот нюансов, которые могут стоить головы. И не только нам троим.
Вероятно, конечно, госпоже Гунлауг виднее, но просто так бросать всё на волю случая – не следует. Просто потому что случай – редкостный сучонок, и из-за него, как показывает практика, погибли, погибают и погибнут очень-очень много случайных людей. Порой - хороших, порой - плохих. «Расскажет правду, расскажет чистую правду…» - слова Астор звоном разбитого стекла, десятками лопающимися хрустальных шариков звенели по полу. «Правду, чистую правду…». Только вот «правда» - понятие относительное, её искажают с удовольствием, а в нашем случае – с животным удовольствием, пахнущим кровью и болью.
Инквизитио. Тот, кто попал на эту процедуру – вряд ли выйдет с неё… разве что по частям. Даже если ничего не знал.
Госпожа Гунлауг должна об этом знать, но относится к грядущим событиям… Леди, несомненно, обладает интереснейшим опытом, но откуда вот эта вот наивная уверенность, что сторонний – не пострадает? Слишком, слишком непрофессионально. Или же, как вариант – она не видела, что с человеком в интересные времена могут сделать даже не за знакомство – за взгляд, слово или движение. А я – наоборот, подобного нахлебался с лихвой. Да, то было далеко и давно, на гражданской войне… только вот есть у меня такое подозрение, что для тайного сыска война не заканчивается. Никогда не заканчивается.
Тихонько звенит цепочка, на мгновение натягиваясь под тяжестью груза – серебряного медальона, начинающего своё движение вправо-влево, обращающегося в маятник.
- Воля ваша, леди, - говорю Астор. – Но мы всё-таки играем в нехорошие игры, и гладко в них всё бывает только на бумаге или на словах. Надеемся на лучшее, но готовиться следует к худшему - посему на вашем месте я бы всё-таки подумал над судьбой вашей подруги. Впрочем, решать вам – убеждать или просить – не собираюсь, - последняя фраза упала резко и некрасиво, жестко, словно отрубленная конечность - в дорожную грязь.
Я действительно не собирался переубеждать госпожу Гунлауг. Если что-то и случится – это её груз. Только её, не мой.
- В принципе, план действий понятен. Эльстер, отправитесь в посольство сейчас в одиночку, или подождёте меня? Хотелось бы уладить ещё одно личное дело, - пальцы, обтянутые черной кожей перчатки осторожно перебрали цепочку и стиснули серебро украшения.

Я был зол. Зол на весь свет, на себя, на проходящих мимо людей, на нашего проводника - мальчишку, на Эльстера.
Причина подобной лютой ненависти была проста и стара, как мир – обыкновенный недосып. Ночь прошла отвратительно – на мою долю вместо обыденной черноты выпадали какие-то мерзкие, осклизлые, тусклые сны, липкие, стекавшие по телу словно кровь, пахшие дерьмом, рвотой и мерзким сладковатым запашком разложения.
После очередной неудачной попытки дать телу отдых, я пересел за стол, и взялся за неприкосновенный запас – фляжку с ромом. Однако легче от этого не стало, дрянное ощущение не прошло, зато часть сумбурных грёз осталась в памяти.
…Первыми приснились отец и мать. Давний спор в одном из уголков замка, увиденный мной, одиннадцатилетним щенком, сквозь неплотно прикрытую дверь. Кажется, это было в тот день, когда умер ворон по кличке…как же его… Вальтер, кажется. Отец частенько говорил мне, что эта птица жила очень долго, почти со времён основания нашего многострадального рода…

… Чёрные перья на мраморных плитах пола. Отец, худой, высокий, иссушенный прошедшими годами, рядом с тушкой. Мать, в длинном домашнем платье тёмно-синего цвета, тёмные вьющиеся волосы растрепались, сердито сверкает на бархотке мордочка кошки.
- Посмотри на себе, Арман. Ты жалок.
- Ты не понимаешь, - отец качает головой. – Ты ничего не понимаешь.
- Жалок. Ты стал сентиментален. Когда – то, когда - то ты не проронил ни слезинки над могилой нашего четвертого сына, а сейчас… сейчас - плачешь над чёртовой птицей!
- Прости меня, Пенелопа, - отец тяжело опускается на мрамор, но голос его наполнен ядом, словно клыки змеи. – Я очень обидел тебя. Я знаю. Если тебе не трудно, можно я поплачу в одиночестве? Обещаю не хлюпать носом. Разве что совсем чуть-чуть. Ты позволишь эту маленькую слабость своему глупому никчемному старому мужу?
- Ты никогда меня не любил, - взгляд женщины пуст и холоден. Это словно бы и не моя мать…
- А ты? Ты меня любила? - отец поднимает водянистые глаза. – Знала, на что идёшь. Или всё это – из страха? Леруа, Леруа, Леруа…Леруа, Леруа,Леруа, Леруа… - передразнивает он. – Ты, как и прочие, боишься…
- Ненавижу, - говорит мать, и, хлопнув дверью, выходит.
Я иду к постаревшему седому человеку, замершему рядом с мёртвым вороном.
Отец поднимает взгляд на меня.
- А… вот так бывает, - кивает в сторону двери, куда ушла мать.
- Почему?
Он встаёт с пола, берёт птичье тельце на руки.
- Человеку нужно кого-нибудь любить. Иначе ему трудно остаться человеком в этом скотском мире. А если некого? Если вместо твоей мамы – холодная восковая луна с глазами? Впрочем, потому , наверное, и жива. Мы похожи на кислоту, Алекс.
- И я?
- И ты тоже…

Вторым привиделся серый могильный камень на кладбище. Обычный могильный камень под исторгающим холодные потоки воды вечерним небом. Расходящиеся в стороны тропинки, только вот незадача – сколько по ним не иди, всё одно вытащат сюда же, к этому надгробию. Холодный ветер, приносящий раз за разом обрывок фразы, сказанный голосом отца:
- Ты похож на кислоту. Кислоту, которая….
Серебряный медальон под рубашкой нагрет, плавит кожу.
- Кислоту, которая…

Третьим пришёл Альдо. По-хозяйски уселся на кровати, молча кивнул на флягу с ромом, протянул давешний бокал на тонкой ножке.
- Тебя не хватало, - неласково поприветствовал я его.
- Меня – всегда не хватает, - философски заметил мой далёкий предок. – Кстати, я тут мучался вопросом, и тебе рекомендую подумать. Ты хороший, или плохой?
- А это – по какому критерию судить, - я смотрю в мутные глаза гостя.
- Хорошо. Тогда…сформулируем немного по-другому, - тонкие губы кривятся в усмешке. – Тебе случалось обижать кого-нибудь так, чтобы у него кровь сердца брызнула? Скажи, случалось такое?
Змеино-желтый цвет свечи начал свою пляску, комната – раскачку. Очертания предметов начали смазываться, истончаться.
- ПОШЁЛ ВОН!!! - рявкаю я, вытягивая из сумочки-кобуры один из пистолетов, дрожащими руками поворачиваю ключ в замке.
- Как скажешь, - Альдо растворяется в темноте.

***
Неудивительно, что настроения не было совсем. Не было никакого желания искать Астор, но обстоятельства требовали сего, и я подчинился им.
Особняк, принадлежавший вчерашним семействам оказался весьма и весьма солидным – не многие могут себе позволить разбить сад в черте города. Тщательно взвесив всё знаемое, выслушав предложение Кеворрина, и информацию от проводника, вынес вердикт.
- Поступим проще. Любезный, - я повернулся к Мансуру. – А как вдова относится к людям с материка, состоящим на государственной службе? Подумайте немного, если что-то вспомните – буду рад.
Отвёдя Кеворрина чуть в сторону, зашептал.
- Грамота. Представимся людьми господина адмирала, - усмешка скользнула по моим губам, - я под чужим, вы под своим именем. Интересуемся не приезжала ли к хозяйке…скажем, знакомая. Или дальняя родственница. Спрашиваем, как попасть на приём, говорим, что у нас конфиденциальная информация – а собственно, так оно и есть, для означенной прибывшей особы. Информация важная для неё, стоимостью в жизнь для нас – дескать голову снимут, если не передадим. Почему не к самой хозяйке? Я не думаю, что всё это было куплено на деньги сами-знаете-кого. Хуже – если леди поступила на службу сюда, тогда у нас будет провал. Потребуют подождать, или сдать оружие – не скандалим. Если что-то пойдёт не так – убегайте.

Астор, если, конечно, Эльстер не обознался, определённо нас не заметила – или же не подала виду. Соваться следом за леди во дворец было чревато последствиями, а предложение спутника тоже как-то… не вдохновляло. Чем меньше мы сейчас привлекаем внимание стражи, тем лучше, а обсуждение с охраной разнообразных тем, судя по поведению местного населения, происходит редко, и, следовательно, является событием весьма выделяющимся из рутинного течения жизни.
- Подождите, друг мой, - остановил я Кеворрина, и повернулся к проводнику, - скажите, вьюноша, а общая Книга Знати у вас тут имеется? Книга, куда записаны все дворянские роды Исмаилии, от старейших и богатейших, до самых скромных и несостоятельных, или ваши государственные мужи помнят всех наперечёт?

УБИЙЦА: Кошка милостива, пока не наиграется, господин доктор. Или пока сыта.
ДОКТОР: Не думаю. Сомневаюсь, что этому существу присуще милосердие, любезнейший.
УБИЙЦА: А вы не сомневайтесь – может и увидите… Отвлеките её или накормите - знаете, как это сделать.

Наглость Торичелли имела под собой определенные основания – несомненно фехтовальщиком он был более чем достойным, быть может разве что в лучшие, в молодые годы я смог бы выйти один на один, но явно не сейчас. Свои качества нахал продемонстрировал весьма наглядно – ушёл из – под отчаянного рывка Кеворрина, ткнул коллегу шпагой, и Эльстер упал…не поднялся.
Впрочем, это было не столь важно, потому что синьор Винченцо наконец-то уделил своё внимание мне, на сей раз дотянувшись ковырялкой до левой руки. Чирк – и по коже потекло что-то теплое - то, что рука, по всей видимости, хотя бы частично уцелела, можно было списать на «подвешенную защиту». Вцепившись зубами в шарф, чувствуя характерный вкус пропитавшийся пылью и потом ткани, проигнорировав очередную порчу шкурки, я увёл клинок вправо вниз, в низкую приму, надеясь цапнуть посланца за внутреннюю часть левой ноги, впрочем - напрасно, и следом с некоторой злостью отмахнулся горизонтальным рубящим из октавы и…поскользнулся.
Не то под подошву сапога попала кровь из пробитого бока, не то камень площади сам по себе был скользкий, но дистанция сократилась резче и быстрее, Торичелли только - только подтаскивал свой клинок к позиции, которая неромантично называлась «внешний полукрюк»…
Краски замерли, звуки умерли.

УБИЙЦА (вытирая нож): мне неприятно об этом говорить, синьор, но вы умираете.
ФЕХТОВАЛЬЩИК: молчит.

Хлестнуло по ушам липкими щупальцами Безымянного Шепота. Вгрызлись в виски настойчиво твердящие множество неразборчивых слов голоса.
Серое существо стремительно вскарабкалось на плечо Винченцо. Тонкая полусгнившая лапка с остатками черной шерсти коснулась щеки, тварь неторопливо спрыгнула на землю и поспешила уйти в темноту.
На коже посланца застыл ярко-алый отпечаток кошачьей лапы.

Лёд времени треснул, брызнул осколками. Жадно чавкнула сталь, прогрызая себе дорожку в человеческой плоти.
Торичелли со смесью недоумения и интереса смотрел на четырехгранный ромбический клинок, застывший в левом боку.
Налилась ярко-алым полоса на животе задиры, синьор попытался что-то сказать, но слова превратились в бульканье, и фехтовальщик, дернув головой, завалился назад на камни, выдрав рукоять палаша из моей руки.
Рот наполнился приторно-сладкой слюной – всё та же корица с сахаром. Верный признак того, что дурная кровь ощутила жертву.
« …Если она взяла след – отвлечь её можно лишь куском кровавого мяса».
Кошка не наигралась, но насытилась.
К горлу подступил жгучий, перченый комок.

С трудом поднялся с места Кеворрин, начал оглядываться по сторонам.
- Александр, вы живы? Обыщите этого проклятого дуэлянта и давайте уходить отсюда. Еще одной драки мы... я, по крайне мере, не переживу.
- Прогуливай уроки фехтования – почувствуй себя колбасой. Кровяной колбасой, - я содрал шарф с лица, сплюнул, уронил горечь вперемешку со сладостью на воротник изодранного камзола. – Попробую, если что – поднимете.
С зубовным скрежетом и рычанием кой - как опустился на одно колено рядом с покойным, зажав продранный бок оцарапанной рукой. Где тут на этом, с позволения сказать теле – бумаги? Вот будет потеха, если они безвозвратно испорчены… Клинок, клинок выдрать, не бросать же вещь, которая второй раз голову спасает. И как бы труп спрятать…

Овьелли не обманул - мы действительно двигались в нужном направлении, о чём утверждали дорожные указатели; перемещались, может быть и не очень быстро, но пока что преимущество оставалось за нами – сигнал на очередной этап гонки на выживание поступил раньше, и пока противник находился в неведении - полученное время следовало использовать с умом.
Иногда народная молва говорит, что жизнь напоминает круг – схожие события, повторяющиеся множество раз, в различных обстоятельствах и условиях. Если верить сему наблюдению – то всю жизнь я бежал от чего – либо. От своей дурной крови, судьбы, предназначения, от человеческой глупости, отсутствия разума, жестокости. Из своей родной страны. Из границ родного мира. Прочь из тесной, грязной, убогой клетки, где слишком многие и многое – люди, судьба, память - жаждали моей смерти.
Но тогда всё было хуже. После боя в Уэстфилде я уходил с неприятным ощущением невыполненного долга - раненных было слишком много, госпитали были переполнены, дороги напоминали водяные потоки, мешанину из остатков королевских отрядов, беженцев из гражданского населения с нехитрым скарбом, и мерзкой, липкой, холодной грязи с нависающим над всем этим «великолепием» серым недобрым небом.
Выбор был невелик – раненые доставались Графской Коалиции, а первоначальное решение остаться и встретить свою судьбу уступило просьбам пациентов, настаивавших на моём бегстве. «Незачем вам губить себя, господин доктор» - смысл фразы, сказанной людьми разных сословий, оказавшимися на больничных койках, сказанной, может быть, не всегда красиво, изящно и витиевато, но от души, от сердца, честно и прямо, был один – уходите. Уходите, чтобы помочь ещё кому – либо, поскольку для нас вы сделали всё, что могли, и дальнейшее зависело только от графов и их воли. Или безволия.
И я сбежал. Собирать вещи особо было некогда – небольшая сумма денег, немного еды и воды, документы, лекарства, набор хирургических инструментов, одолженный у мёртвого кирасира взамен потерянного палаш. Конь породы «Вестфальский почтовый» - саврасый, в чёрных «яблоках» - последний подарок судьбы: раненый вестовой отдал мне животину, подозревая, что ему она больше не понадобится. И вперёд – на восток, не помышляя о родном севере, не останавливаясь надолго где-либо, опережая весть о поражении, к побережью. Тяжелая гонка наперегонки с людской молвой и временем, под грязно-серым безжалостным небом.
Отец должен был бы сказать, что сий поступок – предательство идеалов рода, но смолчал. Я и сам это понимал – согласно своей крови должным было остаться, но в этом случае это было бы предательством тех немногих, кто, как я тогда полагал, любили и ждали.
Именно полагал.
***
Чепотулос оказался городком весьма солидным, хоть и небольшим. Стража на въезде, хоть и сговорчивая (благодаря стараниям Херардо), довольно приличные дома – наполовину каменные, наполовину деревянные, обнесенный забором порт – не иначе, как для защиты от возможных эпидемий и прочих удовольствий, что иногда приносят иноземные суда.
Впрочем, именно на этой клятой ограде мы застопорились.
- Если шум нам поможет, может создать его искусственно? – Кеворрин снял у меня с языка готовую сорваться фразу. - Найдем какого-нибудь бродягу, вернее нескольких, и пусть устроят драку где-нибудь на виду у стражников.
- А я бы предложил кое-что другое, - рука коснулась кошеля. – Херардо, сколько здесь получают стражники? Думаю, что если рассыпать пять-шесть их месячных жалований монетами в каком - нибудь безлюдном переулке, немного разбавить это золотом, а потом провести дорожку из означенных денежных знаков от стражи к месту «залежей», господа отвлекутся надолго. Правда, для этого нужно уметь хорошо прятаться в темноте, посему нам скорее всего потребуется Ваша помощь… Жаль, что коней придётся оставить, но это не самое страшное, что приходилось терять в своей жизни, - шутка вышла несколько невесёлой.

- Знаю, - холодно ответил я, запирая дверь за вошедшим на ключ. – Думаю, где-то среди своих затесалась не в меру любопытная персона, работающая за два жалования сразу. Момент, что мог проболтаться при помощи бумаг один из наших покойников, отметать не будем. Ещё хуже, если из потерянных кто-то остался жив… Ну и стены с ушами тоже иногда встречаются, хотя у нас нет привычки трепаться о делах в людных местах, а говорить о цели путешествия - вообще. Впрочем, прежде чем вас покинуть… два вопроса: как много и во всех ли гостиницах Маранелло? И второе – контакты. Нам нужны контакты водоплавающих – кого угодно, способных выйти в море в текущих условиях. Откуда угодно - Чепотулос, Фортео, Кастелнуово.
Переместившись к окну, я проследил за спуском Кеворрина, и вновь перевёл взгляд на гостя.

Толкнуть дверь под аккомпанемент пистолетных выстрелов и треска дерева. Посторониться, пропустив более юркую госпожу Гунлауг в заполненное пороховым дымом помещение, и рвануться следом.
Давешний любитель мушкетов умер сразу – Астор просто-напросто скрытым клинком тросточки «перегрызла» (а по-другому, судя по результатам, это назвать было сложно) стрелку горло, так что только кровь брызнула в стороны, и сцепилась со следующим представителем компании, веселившейся в трактире. Второй отделался парой царапин, и довершить начатое пришлось мне, обыкновенным рубящим наискось справа, нешироким и не размашистым, но неприятным - поворот корпуса и смещение центра тяжести на левую руку своё дело сделали, правда, в последний момент горе-оппонент двинулся вперёд, и получил серединой клинка - подарок Клера с характерным треском-хрустом вгрызся в слабую человеческую плоть, и застрял аккурат посередине груди, что указывало на явное невыдерживание дистанции и ещё пару ошибок.
Сглотнув ставшую до невозможности приторной слюну, загустевшую и липкую, словно во рту разом растворили фунт сахара вперемешку с корицей, я попытался извлечь палаш. В конечном счете сталь покинула бренную тело, напоминавшее пособие по анатомии, выпотрошенное незадачливым студентом-медиком.
Леди Гунлауг уже вскочила в седло, и мне следовало поспешить.
Отереть оружие об одежду убитого, убрать в ножны, вывести лошадь и взобраться в седло, на ходу окрикнув коллегу:
- Эльстер, что там с нашим головотяпом? Убит? Если убит, кто-нибудь - попробуйте прихватить его лошадь помимо своей – лишней не будет.

С клинком покойного я расстался без сожаления – во-первых, вряд ли в моём лице сие оружие обрело столь же достойного хозяина, как и погибший Малатеста, а во-вторых, если местный обычай позволяет забирать трофеи с тела убитого, то какой смысл идти против общепринятой практики? Да и Скветуоллз с этой установкой довольно быстро согласился, явно не собираясь лишний раз рисковать без причины, а вот леди довольно неожиданно на братьев взъелась, поучаствовав в коротком обмене «любезностями» со старшим из братьев Буананотте, после чего Джейсон попытался её увести в гостиницу следом за ушедшим внутрь Кеворрином.
В голове всё время вертелись слова Адольфо о Гвальтерио. «Жил он неправедно…» Забавно слышать подобное, особенно от господина, мало чем отличавшегося, в плане поведения, от покойного.
Предложение старшего леди Гунлауг я тоже мимо ушей пропустил, с каменным лицом отошёл в сторону, освобождая братьям проезд, прислонился спиной к стене. Аугусто, ушедший во время поединка, вглубь таверны, явно задерживался – мы здесь едва не устроили маленькую войну из-за вещей покойного, а Буананотте всё ещё не покинул здание таверны. Почему – то вспомнилась давешняя хозяйка из деревушки Глухой Угол, дурное воображение сразу же пошло дальше, и подбросило живописную картину в духе загонной охоты – давешняя бабища, с огромной скалкой в руках, бегающая кругами по залу «Артистки» за отсутствующим братом, в процессе бега расшвыривающая во все стороны мебель и незадачливых посетителей.

Пройденные лиги пути неторопливо ложились под копыта лошадей нашей скромной компании. Скачка была неспешной, настолько, что я даже успел немного подремать, благо, что погода и условия располагали – последний раз перед трактиром в деревушке Глухой Угол, спать, если, конечно, это можно было так назвать, мне довелось сидя на невысокой ветке дерева, привалившись спиной к стволу, завернувшись в плащ, под проливным дождём.
Река была не особо широка, переправилась на другой берег наша компания довольно быстро. Вновь – в сёдло, и снова – дремать.

«…Сад был небольшим, огороженным каменной стеной в два человеческих роста. Калитки, должные выводить на улицу были заперты и заколочены, плитки на дорожках – разбиты, кусты не стрижены. В полутьме дождливого вечера всё это принимало странные, неестественные очертания, пугая и будоража воображение.
Август вышел дурным, мерзким, отвратительным, и, несмотря на это, яблони, здесь, в городской черте, плодоносили. Сладкий аромат мешался с ароматами гнили, рвоты, мочи и смерти, с пеплом пожарищ и вонью палёного и разлагающегося человеческого мяса.
Тел в саду было немного, и лежали они в основном под деревьями. Усыпанные яблоками мертвецы, сервированные для последнего пира, который госпожа по имени Чума устроила своим слугам - падальщикам. Местные крысы не могли пропустить такое угощение, и собирались стаями похрустеть косточками покойников, нажираясь дармового мяса до отвала, настолько, что при звуке шагов им было лень разбегаться во все стороны, грызуны лишь лениво поднимали мордочки.
Яблони цвели, принося плоды – пищу, что давала возможность не погибнуть с голоду. Не все из тех, кто сумел забраться в сад, смог добраться до яблок, а несколько самых незадачливых индивидов, которых силы покинули в самый ответственный момент, так и остались болтаться в кроне вековых деревьев, зацепившись тряпьём - останками одёжек за густые ветки, словно бы неизвестный художник вздумал украсить зелёно – желтые в свете наступающей осени насаждения изломанными, вздутыми, скрюченными человеческими фигурками.
При моём приближении от ближайшего из стволов с трудом отделилась фигура, сделала пару шагов. Мелькнуло сморщенное, усеянное набухшими и раскрывшимися бубонами лицо.
- Яблоко, яблоко д-дай… - с трудом выговаривают окровавленные губы. - Ну чего…стоит…тебе… Дай…
Рука сама тянется к правому бедру, к рукояти палаша.
- Д-дай… - старик падает, но начинает ползти, судорожно хватаясь узловатыми пальцами за что придётся, переваливаясь через тела. – Д-дай…
Не жилец. Даже если всё вскрыть и вычистить – всё равно не жилец…
- Д-дай, - узловатые пальцы впиваются в край плаща…
- Д…ай, - просит, умоляет, выпрашивает искажённое, исковерканное лицо, за миг до того, как подавится сталью, захлёбнётся, забулькает кровью в распоротом горле, перестанет быть и существовать и окончательно перейдёт в разряд мертвецов, дважды мертвецов…»

Запах яблок.
Стряхнуть с себя, отогнать липкое, словно застывающая кровь, наваждение, разорвать дурную дрёму.
Запах цветущих яблочных садов.
Ненавижу его. Просто потому что смерть, наряду с "ароматами" человеческих выделений, пахнет яблоками. И не только ими. Церковным ладаном, дорогим вином, духами…
Хватит.
Я дернул плечами, словно бы сбрасывая с них груз, прищурился, глядя на появившиеся вдали стены, выглядывающие из-за них башни замка, раскинувшийся кругом пёстрый город.
Уже в городской толчее догнал Астор, остановившись на полкорпуса лошади позади леди, слушая, как женщина расспрашивает о гостинице для торгового люда. Молча кивнул, мысленно соглашаясь с ходом мыслей госпожи Гунлауг – действительно, торговцы – это подходящая нам категория людей. Много где бывают, много что видели и слышали, может, и что полезное расскажут.

Анжело опять взялся за старое – вздумал угрожать мне пистолетом, только на сей раз выбрав в качестве живого щита синьору Герд. Вьюноша определенно не оценил проявленной доброты.
«Ну что за люди пошли – хочешь как лучше, а получается… как всегда! У тебя был шанс уцелеть, мальчик, но сейчас он стремительно падает к нулю».
- А ты, дорогая, не дергайся. Я с удовольствием прикончу этого типа, но ты... Делай, как сказано!
- Фи, Анжело, слишком грубо. Вы произвели потрясающее впечатление в начале нашей встречи, синьор горе-убийца, сделав её незабываемой, а теперь норовите его разрушить, - в моей интонации начинало звучать всё больше и больше ноток сарказма и иронии. – Хотя… полагаю, что я вас тоже прихлопну, - по губам скользнула улыбка, - и тогда эта встреча станет незабываемой вдвойне! Представляете, какие потрясающие слухи будут гулять по Зеуферу! Да что там Зеуфер – по всему Айзену! «Третий советник aйзенфюста Фишлера и загадочный господин из Водачче сошлись в поединке, окончившемся гибелью обоих, из-за посла Фаунер Конрад Пезен! Вы ведь хотите попасть на страницы ежемесячных листков*, особенно под столь кричащими заголовками? И никакого Густава я звать не буду, - я погрозил экс-телохранителю пальцем, и скрестил руки на груди (в левой по-прежнему находилась довольно толстая книга, утащенная с полки), - потому что вместо того, чтобы попросить вежливо: «Герр Кьезо, мне хотелось бы видеть господина фон Манна, я по нему соскучился!», вы грубите, а во-вторых, он будет мешать нашему р-романтическому рандеву на троих!
За шуточным монологом скрывалась нешуточная работа мысли – требовалось понять, куда щенок тащит Ирму, и по-прежнему быть сосредоточенным, для того, чтобы вовремя уйти с траектории выстрела, но не сокращать и не увеличивать дистанцию.
_____________________________
* - первые газеты.

Библиотека покойного была довольно скромной – небольшая комнатка с полудюжиной шкафов, полки которых в прежние времена, возможно, ломились от книг, но сейчас немалая часть их не использовалась по назначению – проще говоря, была пуста. Впрочем, оно и к лучшему – легче будет найти искомый труд.
«А ты ведь никогда здесь не был, Андреа? Сколько было визитов к Рихарду, но книгохранилище оставалось в стороне…»
Пробежаться пальцами по корешкам книг, «цапнуть» одну наугад…
Сдавленное «ох» отвлекло внимание от пожелтевших страниц – горе – телохранитель утаскивал Ирму в боковой коридор.
- Сucciolo*, - устало проворчал я себе под нос, и устремился следом.
- Анжело, друг мой, прекрасно понимаю, что синьора Герд весьма привлекательная особа, но неужели нельзя подождать, потерпеть ещё полчаса, до окончания наших изысканий? – моя интонация была способна сравниться с довольно редким кулинарным продуктом – патокой, но только искушенный человек смог бы заметить под тонким слоем сладости дёготь. – Почему нужно расстраивать даму и старого ворчливого советника, да к тому же ещё и нарушать общественный порядок?
____________________________________________
* - щенок (водд.)

Вопрос фонн Манна я попросту проигнорировал – айзенфюст торопливо скользил взглядом по строкам.
«Если выяснится, что содержание послания оказалось иное – можешь считать, что у тебя большие проблемы, по той простой причине, что внятного объяснения сему попросту нет».
- Это то самое, что написал я. – Взгляд Фаулька на секунду стал откровенно растерянным. - У кого-нибудь есть соображения насчет того, что мы только что узнали? Если честно, я не до конца даже уверен, что же именно мы узнали...
« Ничего. Ровным счётом – ничего. Груду наиглупейших предположений о магии и прочем вмешательстве сверхъестественных сил оставим в стороне – у нас нет фактов, способных сие подтвердить. Какая-нибудь алхимическая мерзость или просто последствия старого ранения – господин наёмник человек весьма интересный…Второе – скорее, но и предположение о отраве отвергать не стоит, одна беда – не припомню ни одного вещества, которое бы оказывало столь странное влияние… да и зачем вообще подобное нужно?»
-- Похож? То есть он был водачче?
- Lady has something against this beautiful country?* – оброненная мной негромкая фраза, этакое рассуждение вслух, скорее всего, была слышна всем участникам беседы.
«Надеюсь, что я правильно определил истинную национальность нашей гостьи?»
Просьба представительницы Пёзен ничуть меня не удивила. Действительно, не стоит осматривать чьи –либо останки в подобном наряде – это равносильно появлению на похоронах в свадебном платье.
- Можете не торопиться, синьора – времени достаточно, особенно с учётом того, что скорее всего придётся ждать мою персону. По городу предпочитаю перемещаться пешком, - я следил за игрой солнечных лучей в благородной жидкости, наполнявшей чашу. - Полагаю, что встретимся с вами у дома покойного.
______________________
* - Леди имеет что-нибудь против сией прекрасной страны? (авалонск.)