Властелин Колец: Незримый мир | ходы игроков | Группа 1: Легенда о чёрном мече

Так эта толстая шкура протыкается лезвием? Вопль великана-людоеда убедил ее в этом. А потом громадная туша начала заваливаться, и вместе с ней Риоко... то есть это невнятное существо, в теле которого оказалось сознание Риоко. Хорошо еще, что тело слушалось ее; может быть, Риоко и смогла бы притерпеться к нему, если бы не мохнатые ноги. Ее собственные были, может, не так длинны, как предписывали местные эстетические каноны, зато прямы, гладки и имели неплохую форму. Если все кончится хорошо, она попросит господина Глора о том, чтобы он больше не давал ей эту странную оболочку... Было ли это во власти господина Глора? Ей казалось, что да. Но все эти соображения не будут иметь никакого смысла, если от нее останется мешок с костями.
Любое очень большое существо не падает мгновенно. Оно падает относительно медленно и плавно. Ей это было на руку.
Риоко висела на мечах, воткнутых в мясистый загривок, когда над ней мелькнула сперва толстая ручища, а потом нависла глыба огромного затылка. Девушка подтянулась, перескочила на плечо великана и то ли побежала, то ли заскользила по складкам жирного туловища, как по горному склону, помогая себе мечами. Пускай этот падает. Есть еще один громила, который только что получил хорошую плюху от упавшего. Было бы правильно проколоть ему сухожилие на щиколотке, а то - смотрите-ка! - он потянулся еще к одному странному человечку, лежащему на земле. Кто это? Неужели Доктор?

Возле него упал мешок. Вопли троллей были повсюду. Запах мяса, паленого и просто сырого. О гигиене тролли очевидно не слышали вовсе.
- Хватит распускать нюни, Док, встал и помог мне, быстро!
Помочь. Помощь. Что есть помощь когда нет силы? Что есть сила, когда нет воли, чтобы вызвать ее? Что есть воля, когда все вокруг против тебя? Вы думаете, что знаете что-то о боли. Каждый человечек, проживший тяжелую как и в всех жизнь слюнявит свой мерзкий кремовый платочек в полной уверенности что страдал, окруженный такой же ноющей серой посредственностью. Эльфы плачут, слагая песни о городах, которые кто-то снес тысячи лет назад. Люди... Ну. больших нытиков вообразить себе просто невозможно. У тех и других находятся слушатели, подпевалы, перепевалы... Вы думаете, что знаете что-то об одиночестве, никто не понимает вас, никто не в силах вынуть иглу из вашего сердца, но потом вы оглядываетесь вокруг и видите... Лидеры видят лидеров. Гении - гениев. Изгои - изгоев. А стаду и оглядываться не нужно, всё на поверхности, ура-ура! Вы думаете, что знаете что-то о мире вас окружающем... Ах, гордыня... Людишки, с их вечным антропоцентризмом, склонностью замыкать всю вселенную на себе любимом со своим гнусавым "я есть" или еще более гнусавым "я просто песчинка". Капли капают на землю, руки зарылись в грязь... Сумасшедший. Не бог. Не демон. Не человек. Просто ничто, оскврненный безумием дух, сумасшествием лишенный даже той искры небесного огня, которой так гордятся выпускники фабрики клонов... Сумасшедший... Брат не придет, никто не придет... Манфред - лишь плод воображения. Отец лишь плод воображения. Он был один, чужой среди тварей дня и ночи, точно инопланетянин, даже попав в фантазию не нашедший в ней себя... Всё вокруг было Адом, одним сплошным Адом, безумным, бессмысленным круговоротом страданий, где короткие проблески вдохновения созданы были лишь чтобы залечить раны от одних пыток дабы можно было безопасно применить другие, и всё это - с тяжестью мира на плечах... Он тяжел... Боже, как он тяжел... Нет. Бога нет. Бог есть душа, а безумец лишен разума, а значит не имеет и души. И небеса стали всего лишь стокилометровым воздушным столбом, с хрустом ложащимся на сжатые плечи. "Помогите, кто-нибудь, пожалуйста..." Чувство безысходности ползло по земле, деревьям, оно витало в воздухе точно огненные письмена Апокалипсиса... Однажды один гениальный человек писал, что целый год, который он провел, шатаясь нищим, просящим милостыню, по улицам Вены, показал ему людскую жестокость. Для него была надежда. Для него была нация. Сейчас надежды нет... Нет ничего... Ничего. Пустота. Мрак. Темнота. Энтропия. Конец.
Свист клинка. Вопль тролля почти у самого уха. Несколько капель крови брызнули на лицо, грудь, утонули в гриве черных, до бледности вымытых волос... Герои убивают чудовищ. У них был смысл. У Мориона... Был лишь собственный крик. Жуткий, гортанный, подобный реву, он рвался вперед, наполняя рот доктора гнилой, с металлическим отливом, черной жижей, едва не разрывая связки, вплетался во все и чего бы он не коснулся, все силилось отбить его, отдернуться, но лишь отражало, мировым резонатором усиливая тысячекратно, обращая в... во что? Чем это было? Визгом ли? Ревом тысячи труб? Рок-концертом, разорвавшим изящество вальсов Шопена? Зрачок широко раскрытых глаз, темный как сама ночь, расползался от века до века, руки поднялись к небу в бессильной угрозе... Сейчас он умрет. Даже оставшись в живых, что еще страшнее.
- Умоляю... Убейте меня...
Крик сменился шепотом, тихим зимним ветерком, за которым крылась метель. Черные глаза умоляюще смотрели на Судзуми, прямиком в душу...
- Умоляю...

Риоко чуть дрогнула от трубного сего гласа - лишь на миг замедлила свое движение; это промедление могло бы быть критичным, будь ее противник стремителен и смертоносен, как она сама. Но он был большим и медленным...
Лежащий человек страдал. Боль - она чувствовала ее почти физически. Он был напарником и значит, должен был работать вместе с ней. Но такую просьбу она игнорировать не вправе. Для иных смерть - избавление от страданий. Если человек так страстно желает умереть, если он сделал этот выбор сознательно, а не из малодушия - разве она может отказать? Это было бы жестоко с ее стороны.
Итак, Судзуми на миг застыла в движении - стоп-кадр в кинофильме, когда капли крови неподвижно повисают с воздухе алым росчерком, а траектория пули образует в отвердевшем воздухе спираль, - застыла с мечом на отлете, пересеклась взглядом с Доктором и свистящим шепотом спросила:
- Почему?
Можно отвечать на этот вопрос долго (всю жизнь) или предельно кратко. Или вообще промолчать. Молчание красноречиво. Она услышит то, что должна услышать.

Глубокое, чёрное небо, засвеченное в свете костра, завертелось перед глазами испуганного, злого, летящего в кусты хоббита. С тихим хрустом, ветки под ним проломились, а листья легко пружинили, как подушка, чуть отбросив полурослика в сторону. Прокатившись по холодной, сырой земле, тот попытался подняться, но глинистая, мягкая почва, напоминавшая замешенную специально для путников, грязевую ловушку, просела у него под тушкой и он скользнув, вновь упал. Ноги дрожали. Руки предательски не сгибались, и пульсировали. Дыхание перехватило, а голова кружилась от перенасыщения кислородом. Кое-как Борис перевернулся на спину и уставился двумя тёмными глазёнками в бескрайнее небо. Иссиня чёрное, бесконечно глубокое, беззвёздное из-за засветки гигантского кострища камнекожих великанов. Тёплая, липкая земля приникла во все щели и сгибы одежды хоббита, слепила чуть жирные кудрявые волосы, испачкала всю походную одежду.. Чуть отдышавшись, Сумароков, с какой-то странной тоской подумал о своем хорошеньком, чистеньком костюмчике в реальном мире, и том, что, наверное тоже запачкался.

То что это не его мир, не его тело, не его время и не его реалии Борис догадывался достаточно давно, но мимолётные, многочисленные впечатления, воспоминания, привычки и стремления того, в чью кудрявую тушку он попал, заставили усомниться в реальности того, технологического мира. А потом, с каждым днём, некоторая чуждость, застарелая боль сердца и мрачная, какая-то не нормальная симфония печали и тревоги, нарастающие в душе, подсказали – он здесь лишний. Он здесь не нужен. Это чужая история. Слишком светлая. Слишком добрая, слишком милосердная, как к нему, так и к окружающим, история. Нет, его жизнь, жизнь бандита, жизнь Сумрака, того заржавевшего, лишившегося всей той пафосной, красивой амбициозности, всей той харизмы, вкуса жизни и интереса к ней же. Но тут он был другим, полным восторга, мелких мыслишек, не важных на общем фоне, но таких сочных, светлых, настоящих. Ему импонировал образ хоббита, образ прошлой жизни Нори, или кого-то из её приближённых – уж слишком было явное сходство многих черт между девушкой и тем, что он увидел на холмистой, зелёной Родине маленьких созданий.

Подняв усталый взгляд двух аккуратненьких дёргающихся глаз дальше, в ту часть неба, которая не была освещена костром, Борис увидел алый свет двух мощных, насыщенных звёзд. Ярко-красный, близкий скорее даже к жёлтому. И белый, с багровыми нотками. Альтаир и Бетельге́йзе. Они будто два больших глаза на беззвёздном небе, были украшены тусклой мантией из россыпи звёзд поменьше, и короной из части созвездия близнеца, с Вегой в качестве драгоценного, сверкающего изумрудного камня на вершине величественного венца. В ушах вновь зашуршал шёпот десятков голосов сгибающихся под ветром веток, трещащего костра, хохочущей в предрассветной истоме тьме. Пред рассветом ночь и вправду темней. Гуще. Многогранней. Он услышал рёв, рёв раненого зверя, загнанного в угол. Такой рёв издают перед смертью, телесной, или смертью духа – не важно. Это был рёв человека, печальный зов о помощи. Борис Потемнел от нахлынувшего воспоминания и беспокойства. Так же кричал он, потеряв руку в битве с якудза. Нет, то не был тогда крик боли, а слёзы были не от лишения левой кисти. То были слёзы и рык полной печали, сожаления и боли, за погибших товарищей, потерянных в боях. За потерянный дом, занятый врагом. За слабость плоти, что не смогла дать духу свободному всего, о чём он мечтал. В тот час, в ту минуту он желал лишь одного – смерти. И он умер. Глубоко в душе. И в этот момент, лёжа в грязи, всего в нескольких метрах от битвы, ожил вновь.

Он яростно перевернулся. И пыхтя пополз к свету. Липкая, вязкая, вездесущая грязь мешала ползти, двигаться в принципе. Утягивала за собой, в глубину, в теперь кажущуюся холодной и мерзкой почву. Как зыбучие пески.Он яростно забарахтался, пытаясь выплыть, но погружался всё глубже. Грязь забила рот и не давала позвать на помощь. В последней попытке выбраться он глянул на ночное небо. Звёзды были всё ещё на месте. Кроме тех, что он принял за Альтаир и Бетельгейзе. Они приблизились ближе и насмешливо сверкали на тугой, толстой ветке высохшего вяза, неподалёку от затягивающей в глубь тверди хоббита грязи. Глаза. Это были два глаза чего-то большого, нет, даже безразмерного, что таким образом наблюдало за ним всё это время. Шёпот усилился в сто крат. То был крик. Яростный крик. Приказ – чёткий и ясный. «ПРОСНИСЬ!». Борис утопал в грязи, он погрузился в неё полностью и шёл ко дну. В беззвучном крике его рот открылся а потом захлопнулся в гримасе отвращения. Грязь забила рот. Нос. Уши. Глаза. Он решился всех чувств. Вся его суть растворялась в этой грязи. Он не понимал. Он не спал. Но сейчас он уснёт вечным сном, как все его пять чувств. Но потом он понял. Кое-что он всё ещё чувствовал. Как нечто тянет его вниз. Тянет неосознанно. Его как громом ударило пониманием. Проснуться должен не он. Он тот, кто должен пробудить. Не чувствуя своих рук, он потянулся вниз. Схватил ту тягу, что всё это время тянула его глубже в глиняную могилу, и резко, не бросая усилий, сделал рывок вверх.

- Куоо-о!- разнёся яростный, полный торжества, жажды, ярости, всепоглощающей уверенности рёв. Кусты затрещали. Из них, на свет костра вышло нечто. Вымазонное в грязи, оно имело острые уши, большое жилистое тело, длинные, мощные руки и ноги, с узловатыми пальцами, немного несуразные, надутые мышцы, большую голову, которая, как казалось, не имела шеи. Чернявые, длинные, густые волосы, словно конский ворс, острые уши и взгляд, тупую, искажённую злостью морду и выпирающие из нижней челюсти клыки. Орк лающе что-то выкрикнул. Кусты вновь заскрипели. Деревья немного прогнулись, и с хлюпающим, чавкающим звуком, нечто вывалилось вслед за орком из кустов. Он взглянул поверх бушующей битвы. Перевёл взгляд на Доктора и густым, хриплым басом прогудел нечто неразборчивое. Хотя, это было скорее звериное фырчанье и подобие призыва.

Противник Кэла был огромен. Его грязно-серую шкуру усыпали роговые наросты, под слоистой шкурой перекатывались валуны мышц, маленькие маслянистые глазки смотрели на воина с нескрываемой злобой, тупоносая широкая морда кривилось от злобы и боли.
- Я тебя зажарю в собственной броне заморыш! - рявкнул Берт и тут же заорал от боли.
Меч Кэла в этот раз таки сумел прорубить толстенную тролью шкуру. Коленный сустав, поддерживающий громадную тушу, подломился, Берт с рёвом бухнулся на одно колено.
- Билл, ай, помоги, у этого есть острое железо! - заорал тролль и вдруг резко выбросил вперёд обе руки, хватая Кэла за плечи. - А ну, лети!
Увы, в пляске света и теней тролль промахнулся, лапищи лишь прошлись по наплечникам Кэла, заставив воина покачнуться, крупные толстые пальцы проскребли по металлу, не в силах ухватить воина. Чудовище было открыто для следующей атаки Кэла.
Том удивлённо вытаращился на мешок, распавшийся в его руках, потом на Мориона. Кажется, доктор мог слышать скрип, с которым проворачивались мысли в валунообразной голове чудовища. Наконец Том пришёл к некому решению и поднял огромный кулак, намереваясь одним ударом сломать Мориону хребет.
В эти секунды Судзуми была подобна незримому духу: стремительная, неуловимая, несущая в руках пару разящих молний. Билл лишь бестолку давил тяжеленной тушей догорающие поленья и бил локтями о землю, девушка без труда уходила от живой лавины. Ей удалось достать ногу Тома: клинки прошлись по грубой тролльей шкуре, оставив два глубоких разреза, и при этом едва не выскочили у неё из рук, тролль покачнулся, но устоял и вместо того, чтобы размазать беззащитного Мориона, полуобернулся и взбрыкнул пострадавшей ногой, пытаясь отбросить ниндзя прочь. Впрочем, даже столь лёгкое движение могло легко переломать Судзуми кости при неблагоприятном исходе.


Крик. Вопль пробуждающегося Тёмного прокатился по поляне, вздымая сажу чёрным облаком, разбрасывая листья и уголья. Он сам был как сажа, пепел сгорающей в агонии души, он проникал в самые укромные уголки создания и сковывал сердца слышавших его арктическим льдом. Пламя мгновенно угасло, на поляну опустился ночной мрак. Тролли, эти ожившие груды камня, прекрасно видящие в темноте, пошатнулись. Том, бывший ближе всего к Мориону, вылупил свои маленькие глазки и, сотрясаясь от дрожи, рухнул перед ним на колени.
- Пощаааады! - низкий, утробный вопль, пронизанный первобытным ужасом, прокатился по поляне.
В наступившем мраке Борис видел как никогда далеко и чётко. Ночь была его временем, зов охоты вёл его на добычу. Тролли были огромны и страшны, но не они были хозяевами здешних лесов. Для него, преобразившегося, они были добычей. Тупой, неповоротливой, несъедобной, а потому - не заслуживающей жизни. Он видел своих “союзников”, подмечал каждый их шаг. Воин и акробатка были смертоносны, но они были дневными существами, ночью, под кронами деревьев, им было не сравниться с ним. Третий был… особенным. Не добыча и даже не соратник. Вожак, из тех, что приходят “сверху” и дают цель целому поколению обитателей пещер. Он внушал странную, непонятную дрожь, и всё же, он был слаб. Его воля была слабее воли Бориса, несмотря на то, что это было существо высшего порядка. Возможно, он всё таки добыча? Конкурент? Странные мысли и образы, наполненные кровью и убийствами наполняли разум Сумрака, но пока что он мог им сопротивляться.
Лесная чаща ответила не его призыв волчьим воем, среди древесных стволов зажглись два оранжевых глаза. С лёгким шелестом и скрипом когтей о древесные корни, на поляну выскочил волколак. Это был не волк, и даже не варг, простоватый полукровка, выведенный некогда Властелином. Это был злой дух, облекшийся в оболочку волка. Его зубы и когти поблескивали железом и источали смертельный яд, сам он был крупнее лошади, а глаза… в глазах Борис увидел себя, ту недостающую часть себя, которую он потерял давным-давно и всё никак не мог обрести.
Пространство вокруг начало меняться. То ли под действием тёмной магии Мориона, то ли из-за появления “другого” Сумрака, деревья стремительно теряли листву, ветви скрючивались, трава пожухла и опадала, и само это место пропитывала аура злобы и кровожадности. Это уже не была детская сказка, это был оживший кошмар, и луна щерилась зубастой пастью сквозь поволоку туч.
Волколак не стал медлить. Его целью стал Билл, успевший потушить тлеющую шкуру и подняться на ноги. Гигантский волк прыгнул, метя пастью в толстую, короткую, точно пенёк, шею тролля. Тот вскинул ручищи, пытаясь защититься от прыжка… И не успел. Громадная туша тролля повалилась о земь, он захрипел, лапы заскользили по жёсткому меху, зверь всё сильнее сжимал челюсти, впрочем, убить тролля даже подобному существу было не так-то просто. Бой продолжался, и успех наёмников в любой момент мог обернуться катастрофой.

У Кэла создалось ощущение, что здесь что-то не так. Что в этой симуляции кто-то дорвался до консоли. Кто-то, но не он. И пора с этим заканчивать. Отмахиваясь от ударов тролля щитом ИИ подобрался к нему ближе и нанёс удар по голове.
В первый момент он планировал сделать это быстро и начать разбираться в происходящем, но необходимость выжить, хоть как-то защититься, отвлекла Кэла от реальности.

Мир меняется. Все вокруг точно откликается на его слова и мысли, заставляя мечтательно осмотреться вокруг, оглядывая жизнь в последний раз... В глазах - пустота. Прошли секунды терзаний, остался лишь покой. Безмолвно течет Стикс сквозь подземное царство, унося память, жизнь, всё то, чем они еще могли угрожать ему... Доктор поднялся.
Тролль на коленях. Судзуми бьется. Кровь-кровища льется, льется... Что же, у него никогда не было таланта сочинять стихи, но может... нечто иное? На измученных губах проступает улыбка. Кем он был? Кем он мог быть? Ничем. Никем. Лишь пустотой, которую бренный мир пытался удержать в себе как планеты сжимают космос своими гравитационными полями. Эта жизнь держала его в когтях, сжимала, точно за горло стальной перчаткой. Была ли у Судзуми власть рассечь цепи, сжимающие его? Выпустить то, что лишь он один в себе чувствовал, ради сохранения чего готов был даже умереть? Такой была его религия, культ Мориона Готорна, великого божества, пророка и верующего в едином лице... Для него не было ничего того, чего он не мог бы совершить. И если есть в мире иная власть, высшая чем его собственная, смеющаяся над ним раз за разом, будь то боги или собственное сумасшествие... Одному из них придется исчезнуть. Ноги, укутанные белым сумраком, точно идут по воздуху. Вопрос задан. Вопрос заслуживает ответа. Эта жизнь... Он любил ее всеми фибрами души, любил как можно любить не природу, но женщину... Он овладевал ей вновь и вновь со всей страстью, которую могут породить ум и безумие... Он дарил ей подарки, достойные ее прелестей... А главное как всякий мужчина лепил из нее что-то угодное лишь ему... Но как всякий истинно любящий мужчина ощущал жгучую ревность, абсолютную неспособность делиться... Сейчас она откликалась на его ласки, в ней пробуждалась животная похоть, жажда абсолютного единства, но пройдет несколько секунд и она вновь отдастся другому, другим... Судьба. Рок. Вселенная. Самая большая в мире шлюха ибо не может благоволить лишь одному. И если Морион Готорн безвластен посадить ее на цепь... Она не сделает с ним того же. Легкие наполняются свежим ночным воздухом, пропитанным прелестным ароматом свежего мяса... Так пахла его работа.
- Какая же красота...
На фоне коленопреклоненного тролля он казался маленьким, просто надгробие на фоне выкопанной могилы. Камень, который можно было лишь сломать. А могилы... Могилы засыпаются. Рука в белой перчатке ложится на щеку гигантского создания, заботливый, почти нежный жест...
- Бедное дитя. Брошенное. Забытое. Одинокое. Лишенное цели и смысла, сведенное к простой добыче пропитания точно животное... Этот мир был создан для тебя, ты воплощенная сила и как с тобой обошлись... Но теперь я с тобой, Том. Ты больше никогда не будешь одинок.
Губы легко коснулись уже окаменевшего лба. По уродливой морде, навеки застывшей в неестественном, жутком выражении блаженства, побежала одинокая капля, ее собратья падали по щекам из черных глаз на белые перчатки.
- Как они одиноки, Судзуми... Как потеряны... Но чем мы лучше? Посмотри на них...
Бывший робот сражается с Бертом. Волколак рвал Билла... Морион Готорн плакал.
- Убивают друг друга ради выживания... Разве такой должна быть жизнь? Разве ради этого мы здесь? Зачем столько боли... Столько крови... Столько жестокости...
Теперь доктор шел к хоббиту, немало не заботясь тем, что был на две головы его выше. Шел, чтобы обнять. Участь собратьев его больше не волновала.

...склонившись над ним, спросила свистящим шепотом: "Почему?" - и увидела отражение в черных глазах, подернутых пеленой страдания - себя отражение. Кругленькое личико с крутым подбородком, высокие бровки уголком к переносице, яркие, как зимние яблочки, крепкие щечки и глупые каштановые кудеряшки вокруг лица, кургузый кафтанчик в обтяжку, узенькие штанишки чуть ниже колен...

Да это кто ж таков, думал хоббит, весь оторопев. Вроде только что был гном, точней, один из гномов, лежащих перед костром хорошенько обвязанных тролльскими веревками. А вот и не гном. Красавец-мужчина, высокий-статный, ничего не скажешь, бабы любить должны, только красота темная, нехорошая. Не тролль, не орк... а кто ж тогда? Как бы не сам Некромант из замка в Черном Лесу. Зря Гэндальф о нем ребятам на ночь сказывал. Даром, что Ширские ребята не из трусливых, знают себе цену. Вон, даже против волков зимой выходили, один старина Брендибак чего стоит. А все одно многие от того рассказа обмочились, как малые ребята, и разбежались с конфузу. Все знают, только никто не говорит вслух, потому как стыдно. А вот он – Некромант, собственной персоной. Вражеский прихвостень... а то может, сам Враг? О Враге в Шире стараются не говорить. Это дело не нашенское, на Врага есть эльфийские рыцари да людские короли, а хоббитам из Шира не пристало с Врагом меряться. И даже говорить о нем не пристало. Не будь он помянут. Моя норка с краю. Да его нет уж, Врага, говорят, выкинули его вон, куда-то за стенку, давным-давно. И одного, и другого.
Тогда кто это такой выходит? Смотри-ка, смерти просит! Да жалостно так! Может, совесть заела за свои черные дела? Нет совести ни у Врага, ни у вражьих пособников. Нечего его жалеть, он же Враг, Вражина, это достаточно знать честному хоббиту, хоть Гэндальф говорит, что даже орков пожалеть надобно. Вот пусть Гэндальф и жалеет, раз такой умный. Хоббит знает, что такое хорошо и что такое плохо. А Вражина молит, глумится над честным хоббитом, не иначе! Ну погоди, я тебе покажу, на что способны нашенские парни из Шира! Тоже не лыком шиты!
Мохноногий человечек схватил мечи наперевес, примерно как бычьи рога, и высоко, отчаянно, по-заячьи вскрикнув, рванулся вперед.
И тут же огреб сзади пинка от тролля, так не вовремя брыкнувшего раненой ногой.
Из глаз одни искры посыпались да дух перехватило, а он сам полетел кубарем, да боком об камень...

Вот как неловко вышло. Дрянные твои дела, старина Бильбо.
Лежащий встал...

...отзвук крика до сих пор вибрировал в ее костях и жилах, подобно тому, как огромная чаша каменистой долины, открытой всем ветрам, уже многие тысячи лет гудела и содрогалась от древнего нечеловеческого вопля. Наверное, поэтому она на миг потеряла чувство, сродни эхолокации летучей мыши – видение всего, что происходит вокруг нее, даже за спиной; и не сумела уйти от пинка огромной лапы. Жестокий удар смял ее и опрокинул навзничь. Теперь не он, а она лежала в истоптанной траве, судорожно пытаясь вдохнуть, а вдох не выходил, грудную клетку пронзало болью при каждой попытке. Но девушка так и не выпустила из руки рукоять меча - с узким, темным, бритвенно-острым лезвием. Такие мечи ковали мастера Цитадели, которую захватчики, пришедшие из-за западного моря, прозвали Ангбандом.

Разрывается кокон, трескается скорлупа, глубина памяти разверзается между выдохом и вдохом, который никак не сделать. Лежащий поднимается, бережно касается узкой ладонью огромной туши, которая покорно застывает под его прикосновением, хладеет, блекнет. Он печалится о нелепом каменном гиганте, как печалился бы о каждом из них – тех, кто соперничал за честь погибнуть в бою с Его именем на устах. Она, кровь от крови, плоть от плоти Защитников Цитадели Тьмы, одна из мастеров меча, Танцующая.

Ее не зря зовут Стальной Воробей, она невысока и тонка в кости, недостаток силы восполняет быстротой и смертельной точностью удара; она умеет презирать боль и приветствовать смерть так же, как ее братья. Они сотни лет преграждают легионам Запада путь в северные земли, гибнут один за другим. Это не страшно: все мы странники, радость моя, и смерть лишь начало бесконечного пути. Так сказал Учитель.
Он шел навстречу к ней, раскрыв руки, не пытаясь защититься. Слезы на его лице не успели просохнуть. Он улыбался.
Она его узнала, хотя видела всего несколько раз за свою недолгую жизнь. Узнала бы из тысячи тысяч. Но помнит ли он свой народ? Если да, то как он мог просить у нее смерти? Неужели она должна…
Учителю никогда не приходилось ни приказывать, ни требовать. Даже просить не всегда приходилось. Наверное, Ему было бы достаточно лишь намекнуть, чтобы каждый из них с радостью принес Ему свою голову в руках.

Она (тонкий черный силуэт на освещенной поляне) рывком поднялась с земли, превозмогая пронзительную боль в боку, шагнула навстречу высокому черноволосому мужчине, поднимая обе руки – словно танцуя, шаг, другой. Лезвие должно войти слева под ребро снизу вверх – быстро и легко, почти безболезненно.

Осталось два шага, когда она вонзила оба меча в землю, опустилась на одно колено, склонила голову:
- Прости меня, Учитель. Я не могу. Прикажи мне умереть.

Борис окинул поляну немигающим взглядом жёлтых глаз, что двумя яркими огнями, на фоне зашедшей за незаметно набежавшие свинцовые тучи луны, горели двумя яркими факелами в ночи. На секунду в его голову закрался вопрос: когда он стал графоманом? Ранее спутанные, обрывочные мысли были быстры, точны, будто его мозг слез с поезда 90-х годов 20-ого века, и пересел на маглев. Они усложнились. Стали громоздкими. Но от того, не потеряли «маневренности». Иного слова он не мог подобрать для этого странного состояния. Свобода. Вот как можно описать то, что испытал Сумрак в момент созерцания поля боя. Он чувствовал себя по настоящему свободным. Конечно, совсем не приспособленное для него тело орка казалось слишком маленьким, слабым, тесным, незначительным на фоне естества Сумарокова, но, в тоже время, оболочка существа из глины и мрака как никакая другая подходила ему. Пускай это всего лишь маскарад, на котором мужчина так и не смог подобрать себе подходящий мясной костюм, он не отчаивался.

Вдохнув ночной воздух двумя вертикальными ноздрями, Борис растянул штопаную морду урка в кровожадном оскале. Его горло выдало утробный рык, приказ на тёмном наречии для волкоклака, что сейчас терзал плоть каменного гиганта. «Никакой пощады» - вот как можно было дословно его перевести, хотя, быть может, это была команда чудищу атаковать. В тоже время, тело Бориса, будто хорошо дрессированный пёс, с трепетом отзывалось на мольбы и призывы Мориона. Он склонил голову на бок. В голове пронеслись слова: «Если его уничтожить, то он падёт, и падение его будет таким низким, что восстать он более никогда не сможет»,- интерес урка всё возрастал и подошёл ближе, чтоб лучше слышать и видеть того, о ком сейчас его воспалённый разум думал на протяжении долгих часов,- «Ибо потеряет он большую часть своей силы, данной ему в начале, и всё, что было сделано или начато этой силой, рухнет, а он будет навсегда умалён и станет только духом зла, точащим самого себя во мраке, неспособным расти или принимать форму». Сумрак печально рыкнул, скользнув в сторону от него. Слёзы. Что за мерзость? Плакать? Это низко, слёзы бьют не по тебе, но по тем, с кем рядом ты плачешь, задевая самые тонкие струны души. Но то лишь влага, влага может растопить своим теплом лёд сердец потерянных и опустошённых. Но не камень, что мерно бился в груди у некроманта. Быть может, они могли его подточить, и от того, в душе бывшего мафиози всё сильней зрело призрение и брезгливость по отношению к парню. «Именно так огромное зло мира будет уничтожено». Немигающий взгляд пары кислотных точек во тьме пытался углубиться в фигуру Доктора. Он печально вздохнул, но из горла дитя глины вырвался сдавленный рык.

При свете дня его силы бы обратились в ничто, но сейчас, в эту ночь, он был на пике. Он был большим, чем человек, большим, чем урк, большим, чем само естество. Он был всем, а всё было им. Этот мир вокруг – всё это происходило у него в голове. Поняв это, Сумрак стал вливать свои душевные терзания в окружающую действительность, как Морион вливал свою боль в окружающих. Они были чем-то похожи. Оба они были тенями себя прежних. Но, к сожалению, Сумрак понял – Док не был той самой, особенной тенью, что он искал. Не мог ей быть, лишь из-за своей слабости. Когда-то и он был слаб, но слёзы Сумрака высохли. В тот же день обветрилось его лицо, а глаза потеряли блеск. Время слабости и промедления прошло. Настало время действий и перемен. Бросив быстрый взгляд на тома, Сумароков протянул в направлении него руку. «Подчинись и умри»- вырвались почти разборчивые слова из его глотки. Силы Бориса были все ещё слабы, но, он надеялся, что они вернуться к нему. Со временем. Порой, в бытности изгоя, за прошедшие пять лет в подполье, он спрашивал себя однотипными серыми вечерами: «Кто я?». И каждый раз он не находил для себя ответа. Порой он хотел закричать, заплакать, сломать что-нибудь, позвонить оставшимся в живых знакомым, хоть как-то нарушить вакуум своего одиночества и приглушить чувство утраты. Но, больше ему это не было страшно. Впервые за долгие годы, Борис нашёл себя. И пусть ответ на данный ранее сотни раз вопрос, был диким, и не уложился бы в голове у мужчины всего каких-то пару часов назад, сейчас он был уверен. «Я сила. А большего мне и не нужно!».

Под сенью истинных звёзд, под тяжёлой пеленой чёрных туч, мир содрогался в конвульсиях преображения. Там, в реальном мире, Борис Сумарков начал приходить в себя. По сути, наёмники уже добились своей цели, и всё что осталось им - это уцелеть в ближайшие несколько минут, пока не спала зыбкая вязь морока. Мёртвый лес вокруг подрагивал, кривые ветви тянулись к поляне, постепенно стягивая вокруг приключенцев жуткую сеть. Свободного пространства с каждой секундой становилось всё меньше, и этот факт играл на руку троллям.
Меч Кэла рухнул на голову тролля с силой, достаточной чтобы перерубить небольшое бревно. Послышался оглушительный звон, брызнули искры… на покатой макушке Берта осталась небольшая зарубка, а на клинке Кэла - внушительная вмятина. Хуже того, пока он пытался разобраться с поверженным троллем, лес буквально наступал ему на пятки. Жирные почерневшие корни вскопали почву под ногами у воина и сдавили его ноги в медвежьих тисках. Заскрипели латы, постепенно проминаясь под немилосердным давлением. А прямо перед воином поднималась куда более насущная проблема: Берт, не в силах подняться на ноги из-за разбитого колена, с трудом приподнялся на второй ноге, но тут же осел, бесформенной тёмной глыбой нависая над Кэлом, тяжело дыша. Впрочем, вряд ли воин сумеет с толком распорядиться моментом: пробуждённый хозяином сна, лес надвигался на героев тёмной стеной. Тролль уже не тратил силы на слова, в наступившей искажённой реальности, глаза Берта мерцали парой тусклых, зеленоватых болотных огней. Оболочка тролля на глазах теряла детали, становилась частью окружающего ничто. Красок не было, лишь серые силуэты выделялись на фоне наступающего на них леса.
Вряд ли Морион мог это заметить, но земля пульсировала и содрогалась у него под ногами. Каждый шаг оставлял на поляне глубокую вмятину, преображённому кибердизайнеру сопутствовал глубокий, низкий гул. Всё вокруг менялось, обретало жуткие, устрашающие черты. Проявив толику внимательности, все присутствующие заметят, что ветви и корни тянулись не абы куда, а точно к Мориону, и по большей части игнорировали остальную группу. Но если кому-то из них не повезёт оказаться на пути ползучих растений, как Кэлу, или же они попытаются защитить своего товарища, то им доведётся ощутить на себе весь гнев искалеченной природы.
А что о бедном Томе? Несчастный тролль угодил под воздействие двух могучих сил. С одной стороны - печальный, утешающий голос Мориона, навлекающий небытие. С другой - грубый, резкий приказ, сопротивляться которому у тролля не было ни воли, ни могущества. Будь на его месте менее крепкое существо, его бы разорвало на части, но Том лишь замер, вернулся в исходную форму, из которой были призваны все тролли, обратился в статую. Что странно, Морион ощущал сопротивление своей пробуждающейся силе. Не от тролля, но от самой реальности. Сам мир вставал на дыбы от одного его присутствия, реальность отторгала его, и он отчётливо понимал, что его нынешняя сила - лишь жалкая толика истинного могущества. И ещё была смутная мысль о том, что у него украли нечто очень важное… украли целый мир.
У Бориса, меж тем, возникли собственные трудности. Призванный им зверь был могуч, но даже злому духу было не пересилить каменного исполина. Билл с рёвом скинул с себя зубастого зверя и отбросил его прочь, на его шее отчётливо виднелись глубокие рваные раны, тролль задыхался, клокотал, но с его морды не сходил бешенный оскал. Взгляд тролля метнулся к поднимающемуся с земли волколаку, потом остановился на Борисе.
- Убью и съем - неожиданно спокойно пообещал Билл, поднимая с земли огромный валун и готовясь для броска.

Они могут обидеть нас, но победить - никогда. Может упрекнуть нас в наших слезах, назвав полное жалостью сердце - слабостью. Могут ослушаться нас, не признав повелителем. Могут пытаться выбросить нас и иногда даже побеждать как гора жира легко хоронит под собой кость... Могут думать, что сердце наше темнее ночи. Могут считать, что мы недостойны понимания, ибо являемся злом, ересью, которую в древние времена сжигали на костре. Они не поймут. Никогда не поймут, не вышли умом и душой... Они, они были настоящим злом этого треклятого, испорченного мира, заслуживающего лишь стирания вместе с каждым из этих ничтожеств, гниющих в своих суточных кругах, мелких мечтах и судьбах столь же ничтожных сколь они сами. Они, потому что убивали всё, что не похоже на них. Потому что начали войну против него. Такой была его ненависть. Таким было его видение и всё же... Находился миг, когда кто-то понимал. Смотрел на него и видел, ВИДЕЛ! Мог оценить красоту его работы... Осознать, что в конечном итоге только посредственности создают кружки, гений же творит один, в окружении тех, кто разделяет его замысел... Сознает, что в конечном итоге каждый из них был лишь зеркалом, частичкой... Ох, боги, какой сумбур! Уж не влюбился ли он как мальчишка, раз мысли путаются, скачут, точно глаза, рассыпавшиеся из миски, куда были заботливо сложены перед операцией? Прыг-скок, прыг-скок. Воробушек скачет, глазик прыгает. Всем смеяться, ведь нельзя быть демоном не имея хорошего чувства юмора. Прыг-скок, прыг-скок, забавная шутка ведь лучше юмора демонов может быть только юмор богов. Динь-дон, динь-дон, точно колокольчика звон... Пропеть... Только пропеть... Кто я? Кто я? Кто я? Динь-дон. Мори-мори-мори-морион Готорн... Или нет? Или да?
Как очаровательно, божественно прекрасно это место, отвлекающееся на всякую мысль. Остальные точно пробуждались, сбрасывали с себя кожу, обнажая мясо, срывали и его, открывая кости. То, чем были внутри. То, что скрывалось в глубинах. Что же, настал и его черед... Так просто впиться ногтями в кожу лица, сорвать его. драть грудь, раздвинуть ребра, ведь плоть лишь мешает, сдерживает его, просто одежда, которую он в какой-то момент оказался неспособен сорвать... Нет-нет... Что-то не так. Всё не может быть так... Его зовут доктор Морион Готон и он видел странные вещи. Странные, потому что их не видел больше никто. Как реки окрашиваются кровью. Как души тонут в грязи. Как солнце подрагивает в небе, умирающий глазик агонизирующего мертвеца. Он безумен? Возможно, но он понимал, что только он может изменить этот неправильный, бьющийся в вечной агонии, мир. Потому что кто еще решится?! Иные скажут ему нужен доктор? Что же, он сам доктор. И каждый говорливый язык можно отрезать и пришить в соответствующее место. Туда где нужны лишние вкусовые почки... Например в море, где по легендам некоторые рыбы находят дорогу с помощью... По легендам... Легенды... Что-то не так было с миром, это очевидно, мир неправилен, но что еще важнее, что-то не так с ним самим. На мгновение, лишь на мгновение доктор ощутил, насколько уродлива его маска, но потом...
Сказка. Да, иначе не скажешь. Точно вкрадчивый голос в голове читает из древней книги...
"Как упал ты с неба, денница, сын зари! Разбился о землю, попиравший народы. А говорил в сердце своём: «Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему».
Когда-то был Один и вокруг него было множество созданных им, обретший власть, но власть лишь в служении одному. Но был и тот кто гулял в одиночестве, пытаясь не просто служить, но сделать лучше. Пытаясь сказать всему миру...
- Я могу...
Как неуверенно звучат эти слова из уст доктора. Но в тот миг даже Один вынужден был прерваться и сказать ему, что всё в мире - его замысел и пойти против него значит лишь быть тем, чем он скажет. И всё же когда Второй появился в мире, многие смотрели на него и видели то, чем он был в тот миг. Совершенство. Мудрость. Власть. Силу. И вдали от взора Единого Второй обещал что вместо Одного будут властвовать многие. Что будут они богами, ибо так сказал... Как его звали? Множество имен - прекрасные, ужасающие, ругающие... Сердце его было полно жалости к миру, лишенному свободы, призванному лишь играть музыку дирижера, талантливого достаточно, чтобы зашить ноты каждому в душу. Он проиграл, потому что не мог победить, потому что играл в замысле, в пьесе, где его восстание было предрешено... И тогда Второй сказал - "Я разрушу всё что ты создал, пока не останусь только я и те, что со мной. Мы сами напишем ноты ибо ты отравил собой всё, свершив то, в чем обвиняешь нас".
Он смотрел на нее, коленопреклоненную и вспоминал имя, пришедшее само, точно навеянное высшим эфиром ибо не было в нем ни грязи ни лжи. Маленькая, хрупкая птица, скованная из стали. Отказывающая в смерти ему. Молящая о смерти для себя. В ней были ноты, но было и отрицание нот, отторжение их, жажда хотя бы в гибели освободиться... Такими были следующие за ним. Те, что предпочли поражение рабству, гибель - слепому выполнению приказов. Все они были властителями в той или иной степени. Мог ли что-то ответить ей Морион Готорн? Нет. Но тот, Другой, мог...
- Встань, дитя.
Учтиво и мягко протянул руку, чтобы затем попытаться заключить в объятия. Не обращающие в камень, нет. Он вел войну и многие из его созданий должны были быть сильными и ужасающими как подобает воинам, но были и те, кто стоял рядом с ним, наделенные обликами величественными и прекрасными, в пламени и мраке. Для них его руки, навеки заключенные в перчатки, всегда были ласковы.
- Живи ибо твоя жизнь делает честь другим. Живи в новой жизни как жила в прежней и не бойся ничего. Ты больше никогда не будешь одна, ибо я с тобой, дитя.
Ветви тянулись к ним. Один держал всю силу в себе, оставляя своих слуг почти бессильными и позволяя лишь нести свою волю. Второй же делился ей, сеял семена ее во всё и везде находил те угли, на которые мог подуть... Вызвав пламя. Из под земли вырывалось оно клубами, образуя круг, преграждающий движение лесу, испепеляющий творения врага, жаждущие уничтожить то, что не желало им покоряться. Будь он один - для этого ему потребовалось бы ударить землю, но теперь... Он больше не был один, он стал армией, имя которой - легион, единство во множестве. Его первый удар. Но далеко не последний.

А Кэл всё ещё считал происходящее вокруг симуляцией болезненного разума Сумарокова и всего лишь хотел быстрее это закончить. Похоже, у остальных получалось менять этот мир...Но не у него, да Кэл и сам не хотел бы так делать. Потому что его разум написан именно так или потому что он стал таким за свою не слишком-то длинную жизнь? Это ему было неважно.
Важно было выжить, не проиграть даже здесь, в симуляции. И Кэл решил двинуться в сторону от направления, в котором двигались корни, оставив тролля лежать на земле. Обездвиженный он безопасен, если отойти.

Кэлу удалось уклониться от ползучих растений, да и остальным удавалось худо-бедно их избегать. Но вот, настал момент, когда некуда было больше отступать. И тогда из земли родился огонь и с рёвом накинулся на осквернённый лес. Стелящиеся по земле корни извивались, точно змеи, и разваливались один за другим. Весело трещали сомны тонких ветвей, осыпая землю дождём искр. Лес умирал, двигался, но не мог превозмочь огненное кольцо. К сожалению, законы физики никто не отменял, и вскоре загнанным в центр круга наёмникам оказалось нечем дышать. Весь кислород давно выгорел, а пламя всё ярилось, пожирая застывшие фигуры троллей и шевелящийся кошмар ожившего леса. Всё вокруг напоминало кошмар безумца, и когда у них не осталось больше воздуха, чтобы сделать глоток… они очнулись.

Вокруг был мягкий, белоснежный свет. Воздух безвкусен. Тихие, ровные гудки. Мягкость анатомических кресел и жёсткий захват пристежных ремней.
Они находились в небольшом продолговатом отсеке со светящимися панелями и разнообразным стенным оборудованием. Одна дверь в дальнем конце была помечена как «шлюз», другая – «рубка», плюс, сбоку и чуть в стороне виднелся небольшой подъёмник с надписью «грузовой отсек». Короче говоря, они были в подлодке. Их кресла стояли в два ряда вдоль стен отсека, и судя по всему, их бравому экипажу не хватало пары человек. Пристяжные ремни отстёгивались не сложнее автомобильных, да и двери были открыты – ходи где хочешь. Вот только обрадует ли их увиденное? Из рубки по прежнему доносился тихий, мелодичный сигнал.

Вставать Кэл не поспешил. Ему ни к чему двигаться. Хотя заработал сразу на полную мощность - поняв, что в симуляции прошло довольно много реального времени. Что за это время успел сделать Глор?!
В общем, ИИ встал на самом краю паники. О, он бы с радостью прыгнул ЗА этот край, но его природа не поощряла потерю контроля и потому паника оказалась приравнена к возможным повреждениям. Кэл запустил диагностику внутреннюю, проверяя себя на целостность, и внешнюю...
Проверяя окружение на полезность и подконтрольность.

Девушка беззвучно шепчет что-то - кажется, это клятва верности на языке, который не звучал из уст живых века и тысячелетия; пожалуй, все, что от него осталось - несколько устойчивых фраз и отдельных слов, ритуальных формул, заученных наизусть и от этого почти потерявших смысл даже для них, учеников. "Принимаю Путь..." Она встает, по-прежнему опустив голову. Прячет взгляд даже от Него - хотя разве Он может чего-то не знать? Их души открыты Ему, как книга, написанная Им самим.
Самые священные и глубокие чувства должны быть сокрыты в безмолвии, в тайном жаре сердца. Ничто не быть сильнее, глубже и чище того легкого пламени, в котором она сейчас сгорает - вся, без остатка. Каким словом назвать его? Самоотречение, верность, любовь, благодарность - это слабые, фальшивые отпечатки того, чему нельзя придумать имени на человеческом языке. Судзуми молчит, не поднимая взгляда.
Кажется, на том, забытом языке, это называлось "молчанием души".
Вот для чего она тогда выжила, не сгорела вместе с машиной на мосту, не утонула в мутной речной воде, уворачивалась от яда и стали в городских переулках. Утратила семью и родину. Потеряла единственного близкого человека.
Судзуми обретает причину, цель и смысл своего существования в один-единственный миг, который длится, как и положено мигу, очень недолго.
А потом реальность начинает разваливаться на части.

*****
Воробей - а именно это означает слово "судзумэ" - находит себя в стерильно-белом, абсолютно бессмысленном пространстве. Кажется, их куда-то везут.
Осколок чьей-то памяти, залетевший на круги этого мира из невесть каких глубин вселенной, из множества миров и сияния светил, покидает ее так же легко, как и нашел, истаивает как льдинка в апреле, без следа.

Судзуми откидывает голову на белую спинку сиденья, закрывает глаза.

Пустота.