месяц фумидзуки, in the dead of night,
рёкан «Хазбин»
Пока Синдзе собирался в поход, Юя ещё держалась. Она даже вышла в главный зал, чтобы попрощаться с ним. Ей было неловко благодарить за хлопоты о себе, вызванные её же ошибкой, поэтому она так и не придумала, что сказать.
Но когда подросток поклонился и ступил за порог, Это-сан со вздохом боли опустилась на подушки. Ночью ёкай становились сильнее, а вместе с тем набирала силу их магия. Призрачная стрела, выкованная в подземельях царства Ёмоцукуни молотом-смертью, болела под сердцем. Холодное остриё медленно вспарывало лёгкие шинхарэ изнутри. И когда Уэна подхватила ослабевшую напарницу, то увидела внутреннюю сторону её рукава: всю в отпечатках кровавых поцелуев. Ей Это-сан промокала губы, чтобы никто не разглядел бусинок крови, выступавших в уголках. Крохотные паучки деловито сбежались к ней, но Уэна свирепо разогнала их, пинками придавив нескольких.
— Старая дура совсем тут не убирается, — неприязненно сказала она. Слабое прикосновение Юи остановило брань монахини.
Бабушка Вагата медленно переходила от одного окна к другому, затворяя створки. Ночные горы проглядывали в окнах, а на опорных столбах в плошках догорали масляные фитили. Они создавали красноватый полумрак, скрадывая очертания стен и квадратов рисовой бумаги на них, размывая мебель, оставляя вместо Юи лишь бледное лицо с главным пауком-татуировкой на скуле.
Никто не знал, с какой теплотой и заботой умеет говорить злобная Момо-сан, оставаясь наедине с колдуньей. Никто, пожалуй, никогда и не узнал бы. Но про себя Уэна поклялась, что если Синдзе не сможет добыть обещанное снадобье, она лично свернёт ему шею — и плевать, что уставы сраных храмов говорят на этот счёт. Ей требовались невероятные усилия, чтобы самой не сорваться в лес. Но каждый раз, когда она вскакивала и начинала расхаживать по едва освещённой комнате, Это-сан с теплотой напоминала ей о забавных эпизодах из дней обучения, о глупых мечтах, об обещании показать океан — и Момо усаживалась обратно.
Так они проговорили до глубокой ночи. Последним звуком, уцелевшим в спящем доме, был неровный звон струн сямисена. Юя наигрывала какую-то мелодию, стараясь отвлечься от ледяной иглы в груди, а Уэна сидела на краю её постели и пыталась не заплакать. Потом Юя уснула. Дыхание: неровное, тихое, металось вместе со скрипами старых досок. Момо вынула маленький инструмент из её ослабевших рук, устроила его на столе и накрыла Юю вторым одеялом. Некоторое время всматриваясь в её лицо с паутиной чёрных вен, Уэна помедлила… и осторожно, едва касаясь, поцеловала госпожу Это. Губы в губы. Едва-едва.
Кровь Юи-чан пахла лесными травами.
Потом Момо опустилась на колени в углу комнаты, положила руки на бёдра и закрыла глаза.
Уэна умела чувствовать зло, но не это помогало ей в жизни.
Пожалуй, Уэна просто всегда ждала его.
В самый глухой час глаза монахини распахнулись. В кромешной тьме она не видела ничего, но ей было холодно. Шестым чувством она ощутила, что на краях оставшихся от чайной церемонии чашек… блестит корочка льда.