– Вначале была земля, – Щегол проводит рукой по воздуху, будто расстилает скатерть, и собравшиеся в таверне путники оборачиваются на звонкий голос, подсаживаются ближе. Довольный возросшим вниманием, бард продолжает: – И была она бесконечно глубокой – невозможно ни облететь, ни прокопать до облаков. И были... Маги. Не чета нынешним, – он взмахивает рукой и едва не сметает со стола, на котором сидит, кружки.
– Они были сильны, эти маги. Движением брови могли осушить море, а руками и вовсе бередили само небо. И было их трое сильнейших, и правили они этой необъятной землёй. Один жаждал оказаться выше всех – и возводил воздушные замки; другой был жаден до богатств и погружался всё глубже в землю вместе с подданными; третий же хотел лишь покоя, и уводил свой народ всё дальше в море.
В таверне становится всё тише, смолкают разговоры. Все сотню раз слышали эту легенду – но не против послушать в сто первый. Щегол многообещающе щурится и начинает подыгрывать себе на лютне.
– Все вы знаете, что будет с тканью, если её слишком сильно растянуть. Три великих мага не могли жить в мире, тянули землю каждый на себя, и в конце концов... – он проводит по струнам раскрытой ладонью, и те жалобно отзываются. – В конце концов разорвали твердь на три равные части. Одна оказалась морем – с бесконечной гладью воды. Другая – богатыми подземными недрами, что никогда не исчерпают своих сокровищ. Третья же... Третья оказалась лучшей из всех, – он лукаво улыбается, и слышится смех. – Мы поднялись над облаками, оседлали ветра и приручили молнии. В наших руках оказалось само небо! А маг... Кто знает, что стало с ним после. Кто говорит, что он остался с людьми ещё на долгие века, учил укрощать солнечный свет парусами кораблей и строить мосты между островами. Кто говорит, что он безвестным сошел на землю и жил в царстве своей мечты. Иные и вовсе утверждают, будто он погиб, силясь поднять свои царства ещё выше.
Мелодия лютни становится почти неслышной, когда Щегол вдруг бьёт по струнам. Таверна наполняется тревожными переливами звуков.
– Но есть то, что никто не может отрицать. Есть шторма. Шторма, которые крадут корабли, шторма, что срывают крыши и края островов, – он понижает голос до зловещего шепота, и лицо его странно рябит в отблесках пламени очага. – И есть тот самый, Пятый Шторм. Шторм, который прокатится по нашей земле и будет последним, что увидят наши города... – голос почти вибрирует, до того низок, и все глаза прикованы к барду, по-птичьи замершему на самом краю стола.
Тревога густеет, нагнетаемая музыкой, и лишь уверившись, что его слушают даже повара, выглянувшие с кухни, бард продолжает.
– Говорят, это вернётся маг. Вернётся, чтобы взглянуть на нас – и вынести приговор. И будем ли мы достойно нести ответ перед ним? – Щегол вглядывается в каждое лицо по очереди и резко обрывает музыку. В наступившей тишине его голос звучит особенно резко и звонко.
– Время покажет.
Тишина держится ещё мгновение, а потом едва не взрывается гомоном голосов. Кто-то спорит с бардом, мол, он все переврал и вообще магов было четверо, кто-то тянется узнать, что же всё-таки стало с магом – а Щегол лишь довольно щурится. Он заработал себе на ночлег и еду, в этом можно не сомневаться – а что ещё нужно простому менестрелю?
Много чего, но это подождет до утра.