После недолгого совещания охотники решили последовать мудрой русской поговорке - не зная броду не суйся в воду. Решив дилемму с помощью монетки, они отправились в долгий обход по правому берегу.
Берегом это конечно можно было назвать с некоторой натяжкой. Противная болотная вода стояла и тут, а ботинки порою проваливались в грязь или подлые лужи, укрытые мхом. Но зато здесь точно нельзя было увязнуть, или стать жертвой какой-нибудь водоплавающей гадости, потому что уровень воды не поднимался выше щиколоток. Растительность у берегов заболоченного пруда становилась всё буйнее, а вдобавок и колючее, и тут уже в ход шел остро заточенный тесак пани Барбары. Сука неотступно следовала за хозяйкой, навострив меховые ушки и бдительно потягивая носом воздух. Охотник же осматривали водоём с берега, но пока что видели только гладкую стоячую воду, заросшую ряской и одиноко растущие из неё высоченные деревья хвойной породы, обвисшие ветки которых жалкими клочьями покрывали иголки. Некоторые деревья уже сгнили и попадали, превратившись в трухлявые брёвна и вывороченные корни, которые торчащи из воды, словно гниющие скелеты каких-то немыслимых животных. Погренская топь была молчалива - не стрекотали сверчки, не квакали жабы, не шумели крыльями цапли. Мёртвая, безмолвная трясина, которая поглотит и навеки спрячет того, кто будет слишком неосторожен. Пропавший здесь - пропадает без единого следа, будто и не было его никогда на белом свете.
А тем временем погода начала портиться. Как будто мало было того, что солнце уже клонилось к закату, и над болотом сгущалась тьма, оставляя охотникам всё меньше надежды на лёгкий поиск Акулы, так ещё и откуда-то натянуло туч, а затем над молчаливым болотом ворчливо забормотал гром, обещая сегодня неспокойную штормовую ночь. Стало темнее, потянуло сыростью, а разыгравшийся ветер стал гнуть верхушки старчески поскрипывающих болотных сосен. Когда гроза разыграется, видимость снизится ещё больше, а гром и шум дождя не дадут услышать ни зов самой Акулы, ни крики ищущих её охотников. Остаётся надеяться, что Акула ещё жива. в сознании, не потеряла надежду, и сумеет подать ищущим её охотникам какой-нибудь сигнал.
И тут вдруг Сука низко припала к мокрой земле, прижала хвост и уши, и низко зарычала куда-то в заросли, подсказывая охотникам, что впереди враги. Прекратив шуметь, и как по команде пригнувшись, охотники один за другим гуськом пошли через заросли, стараясь не хрустеть ветвями и не шлёпать громко по грязи.
Они вышли на относительно-сухой участок, и, скрываясь в кустарнике, приблизились к источнику звука, который теперь уже донёсся и до их ушей. Охотники услышали человеческую речь, но не поняли ни единого слова из неё, как ни старались различить. Подкравшись ещё ближе, они увидели в прогалинах бревенчатую стенку покосившегося лодочного сарая, и спину пристроившегося возле неё смуглого человека, раздетого по пояс. За его спиной висел самодельный лук и колчан, а его руки были заняты другим "орудием" - человек мочился прямо на стену, беспечно разговаривая с кем-то ещё. Поведя глазами в сторону берега, и приопустив ветку, один из охотников увидел и остальных людей, зачем-то собравшихся здесь, на берегу.
Всего их было четверо(не считая того, что был у сарая), четыре смуглых человека неясного возраста, сильно похожие на цыган, но поражённые отпечатком воздействия Проклятой Земли. Лица, изрезанные морщинами и исковерканные уродствами, тела, покрытые шрамами и пугающими опухолями, редкозубые рты и подёрнутые бельмом глаза - вот отличительные черты их облика. Перед разваливающимся сараем стояло двое - крепкий мужчина, опиравшийся на древко чего-то наподобие длинного копья с огромным, загнутым лезвием, и присевший напротив него старик со сморщенным лицом, за спиной которого болталась старая, как и он сам, винтовка с ржавым штыком. Старик осматривал труп насекомочеловека, и что-то говорил копейщику, а тот отвечал ему с залихватским смехом, и толкал ногой голову насекомочеловека. Они говорили очень оживлённо, и показывали на мёртвого дикаря, заражённого паразитом. Темой их разговора явно был этот мертвец, и говорили они про него весьма непочтительно. В отдалении от них у самого берега стоял ещё один "цыган" - низкорослый, кучерявый, в грязной рубахе, и патронташе через плечо, закинув на плечи двустволку. И наконец последним из них был самый крупный, стоявший прямо в воде. Серые льняные штаны держались на его поясе при помощи верёвки, и с этой же верёвки, с её крюка, свисала отрубленная и высушенная волчья голова. Торс был обнажён, покрыт боевыми шрамами и следами укусов, а мышцы так и бугрились под смуглой кожей, намеренно покрытой грязью. Его головы была выбрита за исключением пучка волос, свисавшего с макушки наподобие лошадиного хвоста. Одна его рука была усохшей, совсем короткой и безжизненной, зато вторая крепко сжимала рукоять здоровенного оружия, гибрида топора и крупнокалиберного самопала. Вдобавок за его ремень ещё была вдета немецкая граната. Стоявший в воде глядел куда-то в неё, краем уха слушая тараторившего на берегу ружейщика, который показывал куда-то рукой.
Проследив за тем, куда он показывал, охотники разглядели, что в топях когда-то давно завяз грузовик. Тентованный военный "Опель" скрылся в воде по самые окошки, зарывшись в болтную грязь носом, словно гигантский дикий кабан. Драный и грязный тент, скрывавший грузовое отделение, был задран кверху, утопнув лишь до колёсной оси. Возле грузовика на небольшом островке суши валялся перевёрнутый и вскрытый ящик, на боку которого сохранился нарисованный под трафарет орёл Вермахта. Похоже, "цыгане" рассчитывали на какую-то добычу, и собирались пройтись вброд до утопленного грузовика, но что-то их от этого удерживало. Возможно, банальная осторожность.