— Ну ладно, — решительно шмыгнула носом Маша, легла руки-ноги прямо, растянулась, как Христос во гробу (Х. Гольбейн Мл., холст, масло, 1521 г.), полежала смирно, накопила сил, потом немного покрутилась, чтоб со всех сторон вымазаться липкой жижей — как ее назвать: медицинский рассол, амниотическая жидкость? бррр! — а потом, помолясь-благословясь, полезла в щель.
— Ну-с, поехали, — сначала она просунула пальцы, затем руки по локоть, затем голову и плечи, после вылезла по пояс, уперлась напряженными ладонями в нижнюю створку криптогроба, оттолкнулась, высвободила попу и наконец, извиваясь всем телом, соскользнула на холодный пол, усеянный пылью и обломками бетона. — Уфф, фу-у-уф... Свобода попугаям! Как заново родил... Эм-эм... Хм.
Метафора второго рождения была слишком избитой и нарочитой, Дмитрий Саныч такую не одобрил бы, проворчал бы про опошленный библейский символизм и беспардонное кощунство, и Маша, пораскинув умом, отбросила неудачный образ. Но обуревавшие ее сложные чувства все же требовали какого-никакого выражения.
— Как заново... превратилась в склизкого червя, — сказала девушка проникновенно. И добавила для важности: — Отака фигня, малята.
Несколько раз поскользнувшись на вспученном полу, она прошлепала в центр зала. Покрутилась на месте, осмотрелась и грустно протянула: «Мда, в битве с природой человечество продуло, причем с разгромным счетом». За годы (столетия?) беспамятства убежище изменилось до неузнаваемости — от былых стерильной чистоты и порядка не осталось и следа: пол растрескался и зиял кривыми зигзагами разломов, сквозь которые пучками пробивались сорняки; стены и бетонные плиты потолка обвились путаными гирляндами лиан, плюща, вьюнка и черт знает еще каких растений и под натиском корявых корней раскрошились, как сухое песочное печенье; предметы обстановки, шкафчики и полки, либо заржавели, порыжели, либо прогнили и осыпались трухой, а их хлипкие поверхности — да вообще все без исключения поверхности — покрылись буровато-войлочным густым налетом мха. Даже железо и пластик, даже ровные ряды футуристических капсул поддались всеобщему настроению безысходности и тлена. Своим обветшалым живописным видом зал невольно напоминал воображению картины лесных руин и заброшенных старинных замков. Закат цивилизации as is. Красиво, черт возьми! Безумно печально и красиво. Есть в гибели мира какая-то особая жестокая поэзия. Обнять бы этот мир и плакать, достать чернил, писать навзрыд. Только кто же даст Маше любимый планшет или, ну, хотя бы краски?
Повертев головой в поисках такого благодетеля, Маша заметила свежие следы босых ног. Что? Свежие? Свежие?! Она здесь не одна?! Маша бессознательно прикрыла грудь руками (а то ведь соски на сквозняке встопорщились, как у вавилонской блудницы).
— Эй, есть здесь кто живой? — спросила она у следов, будто те могли ответить.
И вдруг ее пронзило догадкой: «А ведь, может статься, кто-нибудь еще сейчас проснется!» Она склонилась над ближайшей капсулой, стерла с крышки грязь, заглянула, но увидела уже не человека, а мумию с черными провалами глазниц и оскалом, как у черепа на пиратском флаге. О боже! Она резко отшатнулась, зажав ладонью рот, чтоб не вырвался крик. Осмотрела другую капсулу, и третью, и четвертую, и пятую, и... — трупы, всюду трупы. А если не трупы, то такие же пустые гробы с выломанной крышкой, как ее собственный.
Маша задрожала. Ей стало жутко, по-настоящему жутко, так, что, чувствовался корень каждого вставшего дыбом волоска. Ноги подкосились, а к горлу, вызывая тошноту, подступили кисловатые остатки криптослизи. Однако девушка сохранила самообладание. Поборола спазм, стараясь дышать равномерно и спокойно. Снова позвала на помощь, но уже как-то неуверенно, с опаской. Начнешь тут осторожничать, когда выяснятся, что ты очнулась посреди настоящего «Фоллаута», на кладбище консервированных трупов, через дохренаста лет после конца света, а рядом ползает какое-то... создание! Ах да, что это за чудище? Детеныш Чужого? Мичуринский ГМОшный таракан?
Маша бочком, по-за капсулами прокралась к насекомому. Прислушалась: живое? шевелится? стрекочет?