Две плясали не оттого, что им было дело до репутации Хурина, у двух было дело к самим себе и миру вокруг. Поймать момент, отчебучить нечто из ряда вон, выставить все мысли из головы, доверившись телу. Это как... Это как украсть у торговца на рынке яблоко, украсть первый и единственный раз в жизни просто для того, чтобы проверить, а каково это - украсть каково? Это как улыбнуться человеку, который на тебя кричит, или как представить, мысленно нарисовать такому человеку забавные усы и бородку, выработав что первым, что вторым иммунитет к ругани. Это дело к себе, к тому, что внутри, к поиску, открытиям и личности - такой это был танец, такой это был бунт, бунт не против власти, а против себя самого, того, который обычный, привычный, скучный и жалкий. Против сутулых плеч. Против понурой походки.
Девушки упали в кресло и отдышались. Мелья встала первой, налила воды себе и Феари.
- Благодарю, уважаемый Хурин. Прошу простить нам... фиглярство, мы не преследовали целью обидеть вас. Высказывайте свои соображения, не томите, прошу.
Слово "фиглярство" по-прежнему нравилось. Фиглярства хотелось. Хотелось сострить Хурину в ответ какую-нибудь бессмысленную чепуху о готовности связывать (тугими веревками на поясе, ага) и связаться с делом Айорнсайда.
А потом вспомнился Ульрих, и щеки в один момент залила алая краска, подумалось, увидь он ее впервые не в том красном платье, а вот такую, озорную, пляшущую словно малолетняя, может быть, она бы и не понравилась ему такая совсем... Краска отступила вместе с глупыми размышлениями - у нее будет сегодня весь вечер, чтобы проверить. И ночь. У нее, у них будет ночь. Мел уже знает, знает это также хорошо, как то, что утром взойдет солнце.