Мелья отвечает рыцарю абсолютно серьезным тоном:
- Мы поцелуемся. В финале, Ульрих. Когда вы одержите абсолютную победу, я обязательно вас поцелую на глазах у всех. Надо будет только это как-то покраше обстряпать... Что если зазвучит скрипка, и вы на глазах у всей толпы признаетесь мне в пылких намерениях сердца? Парочка детей в костюмах херувимчиков станет рассыпать цветки амелии из корзинок... Найджел будет дарить красные розы женщинам на трибунах... Меня враз возненавидят все ваши поклонницы. Это так мило!
И улыбнулась. И как будто бы совсем не шутила!
Следовать за рыцарем и Ланселотом Мелья не стала - осталась ожидать внизу, ровная, прямая, стояла она без опоры и так же закрыла глаза, наблюдая очередной поединок.
Да, она видела войну. Ее тошнило от вида покореженных тел и запаха паленого человеческого мяса, она бежала босая по земле, удирая от двух сумасшедших переростков, она познала, как легко засадить клинок под ребра человеку. И она часто превращалась в ложку. Сама-собой. Дзинь! И ее нет.
Это ее спасло, именно то, что она отчасти нематериальна, спасло ее.
Смерти для себя Мел не боялась (верно, потому что знала, каково это - по-настоящему жить и чувствовать жизнь и счастье каждой клеточкой своего тела), но Мел не унаследовала от матери мудрости и равнодушия к тому, что делали люди друг с другом, не унаследовала этой способности наблюдать чужую боль без собственной реакции.
Больно. Слишком болит. Болит так, что после, когда война завершилась, Мел полгода провела в одиночестве, в хижине дядюшки Уильяма. Она перебирала четки и кланялась солнцу, хранила обед молчания и пост - лишения были выдуманы ею самой себе - что угодно, только бы становилось легче.
Как будто и вправду стало, но на подобных мероприятиях Мел неизменно осознавало, насколько такое облегчение ложь - с этим нельзя смириться, это нельзя забыть и простить, это невозможно терпеть и этому бесконечно хочется разозлиться.
С тех пор она ненавидит турниры и прочие человеческие глупости взаимоувеченья ради развлечения. Мел и до того не шибко терпела, а теперь она и вовсе предпочитает обойти стороной и не смотреть. Мел тем более заставляет себя не смотреть, когда сражается человек, которого она, случись что, не сможет спасти.
И она упрямо ровно стоит, даже когда слышит удар, она упрямо ровно стоит пока не взрывается трибуна. Герольды не трубят, но толпа ревет. Мел пошатнулась и открыла глаза.
И сначала глаза отыскали, вырвали себе из всех Ульриха, будто статичную картинку живого рыцаря на коне, а потом...
Мел решительно зашагала к побежденному, шаг сразу же перешел в бег.