 |
|
Боль отрезвляла, остервенелые детишки Русалочки вырывали куски мяса из спины и рук Егеря: острые, как лезвие бритвы, они вгрызались до самой кости. Полные безумия, ужаса и боли глаза Русалочки смотрели прямо в душу Егеря. Повязка его слетела и дар истинного зрения открыл разом всю картину. Во мгновение ока он ощутил весь холод канализации, одиночество, в котором витали лишь одинокие Имаго в поисках крыс. Он ощущал тепло широкой отопительной трубы, торчащей из стены. Шершавая, изъеденная ржавчиной поверхность приятно согревала озябшее тело, соленые безмолвные слезы тонкими ручейками скользили вниз, впитываясь в рыхлую ржавчину, испаряясь под ее теплом, оседая крупицами соли, лишь иногда, в особо одинокие, холодные и безнадежные ночи срываясь вниз, в глубину городских нечистот. Странно, как трехметровый кусок ржавой трубы может быть столь уютным и родным.
Крысы. Второй источник тепла. Маленькие крупицы которого разбросаны тысячами маленьких кусочков по всей канализации. Они остывали почти мгновенно, но их маленькие тельца питали массивную тушу. Мясо становилось холодным и склизким еще до того, как она успевала разжевать его, но эти маленькие зверушки позволяли ей жить. Особо ярким был день, когда в канализацию забралась старая бродячая собака. Пес был некогда большим и мощным, но голод и тяжести бродяжничества превратили его скорее в скелет, обтянутый шерстью, но душа его была большой. Она обнимала пса, а тот шершавым языком смахивал большие соленые слезы с ее щек, заглядывал в глаза, он не пытался убежать, в отличие от крыс, а когда пришла пора утолять голод, он послушно принял свою участь, но она не смогла: кусок мяса становился поперек ее горла, а слезы крупными каплями срывались с ее ресниц.
Троллиха Пэнни: большая и страшная, она была ее единственной гостьей в этом холодном сыром сумраке. Старуха могла часами бродить со старой керосиновой лампой, выискивая ее. Она всегда приходила с блюдцем еды. Маленькие вкусные крошки она оставляла перед уходом. Пэнни никогда не пыталась вытащить ее из мокрой жижи, лишь один раз прикоснулась, скорее случайно, к хвосту. Казалось, такая мелочь, но слезы в тот вечер были особо жгучими, а рыдания сотрясали ее до самых костей. Троллиха могла часами рассказывать про жизнь сверху и она слушала, скрывшись в темной воде, она ловила каждый звук человеческой речи, строила у себя в голове каждый образ, представляя себя жительницей Неба, двумя ногами, манерами и друзьями. А потом пропала и Пэнни, зато вернулось черное отчаяние настолько черное, что тьму эту можно было потрогать руками, об нее можно было биться головой, срывать ногти с пальцев, пытаясь разорвать ее.
И однажды из этой тьмы появился ОН. Тысячи мягких ладоней скользили по ее телу, заключая в объятья. Теплые, многочисленные, он ласкали ее, зажимали многочисленные раны на ее теле, убаюкивали и согревали. Впервые за долгое время ей не приходилось карабкаться по стенам до трубы, чтобы согреться. ОН был так же молчалив, но он рассказывал свою историю Историю своего народа. В абсолютной темноте он пальцами выводил истории о мире По-Ту-Сторону-Зеркала, легкими касаниями рассказывал о Мире Сверху, и крепкими объятьями - о их выходе Наверх.
Внутри Егеря что-то сжалось, перехватив дыхание. Сентиментальность? Нет, это один из мальцов, выломав и без того переломанные ребра вгрызался в его легкое, а другой уже вполз в него так, что снаружи торчал один лишь хвост. Руки его местами были обглоданы до костей, правой кисти не было, а кожу стремительно разъедали языки пламени. Сюрреальный мир боли и огня дрогнул, разваливаясь на части. Последний вздох сорвался с его губ... Давай, накатай напоследок так, чтобы от души до самых яиц проняло.
|