…И вот летит себе поезд сквозь тонкое кружево бытия и темнота вокруг него клубится. И зловещие тени кружатся хороводом, и мерещится в буром прямоугольнике стылого окошка что-то не очень хорошее в этот болезненный час.
Потом.
Бледной звездочкой мелькнет лампа в темном тоннеле; расплывется мутно-желтой линией перед глазами, сетчатку обожжет окалиной света и останется далеко позади. Состав всхрапнет будто зверь. Уставший, недовольный, выдохнет, снова вдохнет, подберется и с новыми силами бросится вперед. Упрямый машинист подаст гудок назло тьме. Полоснет кипятком по нервам хриплый рык притомившегося состава, рельсы захлебнутся в своем железном вое. Задохнутся в чугунной пляске. Зарычат. Закричат! Колеса злобно лязгнут и снова бросят поезд вперед. Снова понесется железный монстр сквозь это царство вечной тьмы прогрызая себе дорогу. Потому что находитесь вы в метро. Потому что несет вас электропоезд от станции к станции, а за окнами жиденького вагона извиваются словно змеи в экстатическом танце толстые кабеля.
И снова гудок режет стылое пространство своим печальным воплем. Снова лампочки мерцающий огонек. Снова машинист предупреждает невидимых людей о возможной опасности. Снова. Снова. И снова повторяется вся эта кутерьма. Такая убаюкивающая и уютная когда пригреешься в теплом вагоне. Когда вечерний мир облизывает серый дождь затерявшийся где-то сверху, а здесь внизу уютно и покойно, и стекла отражают бледные лица человеческие, словно трупные маски заглядывают с той стороны в этот живой мир.
Тогда сидит Павел Николаевич на жестком неудобном сиденье скрестив руки свои на груди. Дремлет, убаюканный обманчивой лаской. Залетная птаха в этой вселенной вечных сквозняков. Тогда видит свое отражение в антрацитово-черной кишке тоннеля, и чувствует на себе неприязненный взгляд. Старик напротив буравит его чахлыми искорками глаз. Такой отвратный старик сгнивший раньше чем повезло сгнить его телу. Старик смотрит и улыбается, разрушая тонкую раковину муниципального отчуждения. Старик провоцирует. Лезет в душу своими плесневелыми глазами. Ощупывает тебя бесцеремонно. Старик явно чего-то ждет, изредка усмехаясь и показывая гнилые свои, болезненно желтые зубы.
И снова гудок.
Долгий болезненный вопль царапает душу. Влажная пульсирующая темнота выворачивается наизнанку и Ольга вздрагивает, когда холодный ветер обреченный вечно бродить в этих проклятых тоннелях, трогает разгоряченную кожу. Вопль невыносим. Вопль ударяет по ушам. Бьет под дых. Лишает мужества. Проклятый гудок снова режет пространство прижигая каленым железом взбудораженные нервы. Словно женщина голосит тонким голосом: «А-а-а-а!!!» Рука тянется закрыть эту чертову форточку, отрезать мглу от живого света. Отгородить. Но неожиданная слабость сковывает конечности. Рука наливается пудовой тяжестью вмиг ослабев. А ветер злится пуще прежнего, вгрызается в теплое нутро, отнимает драгоценные крохи спокойствия. Без жалости. И вот уже в отражении мерещится Марк и теплая постель, такая уютная и простая, вспоминается в этот продрогший миг. Совершенная, словно «альфа» и «Омега». Скомканные простыни. Жаркая ладонь на плече застывшая в случайном прикосновении…
Темнота плещется в открытой форточке, и машинист снова подает царапающий душу гудок.