Тьма.
Ослепительная как вспышка.
Кто-то сказал, что в начале было слово. Так вот в этот момент Оливер совершенно точно мог утверждать, что это не так. Слово было гораздо, гораздо позже. А сначала была тьма. Ослепительная тьма...
Машина ждала его во дворе. Почему-то он думал о ней как о женщине. У нее была душа, заключенная в метал. Замкнутая в ядовито-алой геометрии корпуса.
Ключи приятной прохладой легли в ладонь.
Над городом поднималось робкое апрельское солнце. Он мчался по городу, разбрызгивая подмерзшие за ночь лужи. Прошедшая ночь томной горечью лежала на сердце.
Он ехал к морю.
Небо. Синее-синее, с облаками похожими на стадо овечек. С каким наслаждением он вцепился бы в него зубами и рвал... рвал, пока оно не прольется дождем. Но у него не было сил даже для ненависти.
Он ехал к морю, которого нет. К воспоминаниям о жизни, которую сам у себя отнял.
Маленькие, выкрашенные в белое и розовое, виллы вдоль прибрежного шоссе, холодные и унылые в ожидании лета. Как собаки, терпеливо ждущие своих хозяев. Зеленовато-серая дымка деревьев, сладкий запах древесной смолы, нерастраченная нежность. Он никогда не бывал на побережье летом, признаться, лето он не любил. Он был жрецом осени.
Еще чуть-чуть и все утонет в тумане цветущих садов, хлынет неудержимым потоком зелень листвы, оживут дома, наполнятся смехом и разговорами гуляющих песчаные пляжи. Праздное ленивое лето развалится жаркой тушей вдоль побережья. Сезон мороженного и сладкой ваты с тошнотворным запахом жженого сахара. Но еще не лето. И у него еще было время для свидания с одиночеством. Оно пахло мокрым песком весеннего пляжа и дымом, солнечной пылью и городским шумом, растертой в пальцах березовой почкой, тополиной смолой, вишней. И так бесконечно долго – морем.
Он помнил весну, когда они стояли на скользких камнях, держась за руки, подставив лица холодным соленым брызгам. Как далек сейчас был тот день, когда он на миг ощутил себя не песчинкой, брошенной на жернова времени, но частью огромного целого.
Все прошло, так же бесследно как высохли капли морской воды на их лицах, как высыхают слезы. Если бы он знал тогда, как жестоко ошибся. Песчинка, возомнившая себя частью целого, оказалась размолотой, осталось одиночество, как море, похожее на перевернутое свинцовое небо и нырнуть в темную воду было также заманчиво и жутко, как летать во сне. Одиночество - это не снаружи, это внутри. Это он сам.
Чужие воспоминания захлестнули Оливера с головой. Как волна. Смывая тьму. Смывая его самого. В пропасть. Так, что он едва успел ухватится за самый край, срываясь, обдирая в кровь пальцы.
А потом он увидел море. И маяк.
Навстречу ему, вдоль кромки воды шла женщина в черном длинном платье, ветер трепал ее темные волосы, выбивающиеся из под широкополой шляпы. Она была довольно близко, но Оливеру никак не удавалось рассмотреть ее лицо. Лишь бледное, размытое пятно.