Вчера шёл дождь, позавчера шёл дождь. Всю неделю шёл дождь. Шёл он и в этот день, протыкая неровно-серую, белёсую ткань облаков тонкими блестящими иглами. Иглы сыпались вниз и ломались, плющились, о деревья, дома, тротуары, о людей и мокрых бродячих кошек и собак, которые, не имея зонта, лишь по особой необходимости покидали свои ненадёжные укрытия и сидели в них тихо, смирно, не смея враждовать. О какой вражде может идти речь, если небо сыплет иглами?
От дождя разбухла и размякла река, стала, как тесто, в которое переложили дрожжей. Она полезла из русла-кастрюли, замешивая свои воды с тротуарной пылью, слетающей вниз. Река была мутна и темна, и дождь безжалостно полосовал её раздавшееся тело, выдавливал в нём миллионы крошечных ямок своими тонкими иглами. А реке приходилось молчаливо сносить поругание, ведь слишком неповоротлива стала она, чтобы унести свои воды подальше отсюда. И только проходящий мимо ветер раз за разом жалел её, гладил мягкой ладонью её почерневшую от боли серебристую кожу, и тогда река шумно вздыхала, но вздох её не был слышен в городском шуме.
У Анабель не было зонта, и тонкий шарфик, повязанный на голову, облепил теперь её мокрые волосы, как мёртвая медуза. Однако домой идти не хотелось. Швея знала, что там её ждут полутёмные комнаты, в которых нет ни единого живого существа. Сейчас Анабель не хотелось такого одиночества, одиночества, в котором некого даже проводить взглядом. Но не хотелось ей и грохота голосов и пронзительного звона бокалов в залитом ярким светом зале, где портнихи-закройщицы праздновали день рождения подруги. Звали туда и Анабель, как молодую, но она сослалась на то, что у неё есть незаконченное дело. Коллектив решил, что босс отправляется на свидание, и Анабель не стала переубеждать женщин. Они позволяли себе – опять-таки, по причине возраста – фамильярничать с ней, но по-доброму, и признавали талант, поэтому палку не перегибали и слушались.
Итак, швее не хотелось ни одиночества, ни шумного праздника, поэтому её вполне устраивала прогулка под дождём. Кстати говоря, несмотря на непогоду, улицы не пустовали совсем. Навстречу швее быстрым шагом шли два молодых человека и три девушки, не по-осеннему одетые, смеялись о чём-то весело и просто. Одна из них, укрытая от дождя тяжёлыми рыжими кудрями до пояса, в тонком, не отяжелевшем ещё от воды платье, задержала на Анабель свой взгляд, улыбнулась не предназначенной для случайного прохожего улыбкой. Улыбкой, которая не успела ещё сойти с лица, которая осталась только на губах, а в голубых глазах рыжеволосой ей на смену пришло нечто иное, тяжёлое и задумчивое.
Молодые люди прошли мимо, и Анабель обернулась, чтобы взглянуть на них на прощание, хотя ни о чём особенном не подумала. Она, пожалуй, посмотрела бы на них ещё, послушала их разговоры, но ничего не поняла бы, наверное. Как и они её.
Женщина с душой то ли старухи, то ли ребёнка. Что ж, и старухе, и ребёнку подойдёт в собеседники безумный старик.
Анабель заметила лодку старика ещё до того, как он пригласил её прокатиться, и с интересом наблюдала за крытым судёнышком и его весёлым капитаном. Капитан этот был похож на Робинзона Крузо, вырвавшегося-таки со своего одинокого острова и проплывшего тысячи миль, чтобы здесь, в Городе, переквалифицироваться вдруг в древнего Ноя с раковинками жуков-отшельников в бороде.
Старик понравился Анабель, и она решила, что ему можно доверять. Кому же ещё можно доверять, как не безумцам и детям? У тех и у других слишком мало здравого смысла, и потому они боятся только того, чего на самом деле следует бояться. А это значит, что от них можно не ждать подлянки. Во всяком случае, они гораздо надёжнее, чем те, у кого хватает здравого смысла, чтобы бегать от собственной тени.
- С радостью прокачусь с тобой, - сказала швея, глядя на безумца прямо и долго, словно обмеряя его по привычке своими круглыми глазами. Приоткрыла в улыбке маленькие губы, как бы пробуя на вкус весёлость капитана этого маленького судёнышка. Она не верила, словам, что этот день был последним, и что нужно спасаться, но она доверяла жилистым рукам самозваного Ноя, его веслу, его бормочущей о собственной старости лодке и брезенту, под которым было сухо и пахло опилками, шерстью и кое-чем ещё.
Швея сделала один большой и плавный шаг, чуть приподняв над коленями, чтобы не мешался, подол узкой юбки. Медленно и мягко, как паук, переступающий своими тонкими грациозными ногами с травинки на листок, она опустилась в лодку. Присела аккуратно на корточки, заглянула, любопытствуя, под настил, в тёплую полутьму, согретую биеньем десятка маленьких сердечек.
- У тебя здесь не хватает насекомых, старик, - почти весело сказала швея, плавно разогнув колени, встав вровень с безумцем. – Скажи, ты ищешь свой Арарат?