Просмотр сообщения в игре «Королевство Совести»

Небо над Нови Вуковаром было голубым. Как над Террой, но не совсем. В верхних слоях атмосферы у нас болтались резервуары со сгазованными изотопами гелия, которые перерабатывали в топливо уже на самой планете. В первые же дни карлсландцы оставили в бортах пробоины, и сырье хлынуло наружу. Вступив в контакт с атмосферными газами, оно и дало столь насыщенный голубой. Я хорошо это запомнил. Так для меня началась война. И так я понял, что отныне мне дорога лишь в одну сторону. Впрочем, не я один. В депкоре — или, если хотите, на тюрьме — лакировщиков не было. Никто не испытывал иллюзий относительно того, как захватчик отнесется к вражеским силовикам. И как отнесется к тем, кого сочтет подверженным дегенеративным мутациям. Грезить было не о чем. Все, что у нас оставалось — оружие, возможность уйти в лес, и корона Виварио.

Мы... Я могу быть честен: мы действительно извлекли из этого шанса все возможности. Мне не стыдно смотреть виварийцам в глаза. Пусть мы делали не все и не всегда правильно, но все же делали. Как умели. Срамиться нам не перед чем. По тому, как война вошла в мой дом — выбив дверь, шумно отряхиваясь и оставляя на паркете грязные следы — я понял, что о каких-то там дегенеративных мутациях речь пойдет в последнюю очередь. Ракетно-бомбовые и орбитальные удары наносились совершенно неизбирательно, оставляя десятки миллионов жертв. Тот, кто санкционировал это, явно не был озабочен тем, как бы спасти не пораженных мутациями и отделить их от пораженных. Отнюдь. Все это было лишь идеологическое шапито — шитое белыми нитками, несуразное, глупое, считываемое даже невооруженным глазом. А сам Сьелах, да и Виварио в целом оказались лишь одним из помпонов на этом шутовском колпаке. Звенящим, брякающем, переливающемся на свету, но в сущности не имеющем значения. Одним больше, одним меньше.

Мой дом уплатил за этот мразотный перфоманс чудовищную цену, и я намеревался взыскать десятикратно. Жизнями военных и спецслужбистов, инвесторов ВПК и расовых идеологов, транснациональных корпоратов и коррумпированных чиновников. Я задался целью убить каждого, кто вложил в эту войну хотя бы одну карлсландскую марку. Как и каждого, кто хотя бы одну марку откатил. Мы не брали пленных. По множеству причин. В отрыве от короны не знали, что с ними сделать. Считали себя свободными от законов войны в той же мере, в коей себя от этих законов освободил враг. Да и осознавали, что карсландские вооруженные силы комплектуются целиком из контрактнослужащих добровольцев. То есть, из людей, по собственной воле вписавшихся во все это говно.

Сильнее кадровых мы ненавидели только коллаборантов. Неопытные, неумелые, неспособные держать удар в нормальных, настоящих боевых действиях, они по полной отыгрывались на гражданских в республиканском тылу. Карательные акции ужасали не только гражданских, но и военных — вроде как бывалых битых мужиков, с которых сталось повидать всякое. Сначала каратели наживались на драгметах, которые должны были передавать в казну округов оккупационной администрации. Но с ростом благосостояния росли и аппетиты. И в фундаменты новых богатств начали ложиться кости. Преступников, партизан, политически неблагонадежных и признанных дегенеративными мутантами гнали в клиники, где без изысков разбирали на органы и импланты. Я видел архив одной из подобных клиник. Импланты нескольких сотен таких пациентов не годились даже на вторпереработку и с чьей-то легкой руки отбраковывались и отправлялись в утиль. Людей убивали просто на удачу. А ну как удастся заработать? И время от времени не удавалось. Как Ингвару повезло найти Катарине место на ковчеге, вытащить ее из этого ада — уму непостижимо. Но сам он остался на планете.

Остается и до сих пор.

Он попросил позаботиться о своей дочери. Я же в свою очередь не просил заботиться ни о ком и ни о чем. Когда где-то поблизости маячит смерть, такие просьбы даже самых надежных и волевых ставят под удар. Обнажают уязвимости. Наверное, смерть прочитала тогда мысли и решила, что не помешает еще немного иронии. Пусть тот, кто просил сберечь близкого, погибнет, а выживет тот, кто не ждал ничего и не надеялся ни на что. Кто полностью отрешился от любой веры. Росчерк пера в небесной канцелярии, и вот я здесь, детектив полиции, сижу и скриплю башкой вокруг истин туманных. А ты, Ингвар, заглядываешь к своей дочери в окно, стекаешь каплями дождя по припыленному стеклу. Зря ты ко мне пришел с этим... С херней всей, ну, ты понимаешь. В одной старой книге была мысль, дескать, хороший солдат не тот, кто ненавидит стоящего по фронту, а тот, кто любит оставшегося в тылу. Если подходить с этой точки зрения, я был плохим солдатом. Да и не солдат я вовсе. Ранее сотрудник депкора, теперь полицейский. Солдат, столкнувшись со стрессом, перековывает психику, подчиняет себя стоящим задачам. А я просто смотрел, как истлевала моя жизнь, ощущал, как теряли остроту краски. Я обещание-то тебе дал, а сам толком и не разобрался, как этот мир устроен. Единственное, что я понимаю — это то, что у меня сейчас ком, сука, в горле. Но я его вроде сглатываю-сглатываю, а проглотить не могу.

Что я вообще здесь делаю? О'Галлагер. Гиноид. Угроза международного скандала. Да идет он нахуй, этот международный скандал, право слово. Схлопнуться бы в точку и исчезнуть куда-нибудь от этих откровений ебучих.

Только некуда. Нет такого места.