The long walk. | Партия

На вид от 19 до 23, среднего роста. Телосложение спортивное. Симпатичное личико, веснушки.
Волосы, и без того светлые, выгорели на солнце.
Глаза светло-серые. Джей подводит их черным, как можно гуще. Так сложнее рассмотреть что же там у нее на душе.
Ногти на руках подтачивает коротко, красит черным лаком. Черный и белый - любимые цвета.
В целом Джей производит впечатление чуть наивной, безбашенной девчонки. На самом деле, это лишь впечатление. Чтобы понять, что у Джей на уме, нужно не только рассмотреть цвет ее глаз под густой черной тушью ресниц, но и увидеть в этих глазах отражение неба, отражение сути вещей, так, как их видит Джей. Кому-то для этого достаточно пары минут, а кто-то не разберется и за всю жизнь.

Потенциал ограничен настроением.

Джей не сирота, как думают некоторые. У нее есть семья. Родители и старшая сестра, умница и красавица, она год назад вышла замуж за адвоката и нынче на сносях.
Но это все очень далеко от Джей и в прямом, и в переносном смысле. Между Джей и ее родными сотни километров дорог, сотни километров телефонных проводов, сотни минут, множество придорожных гостиниц и дешевых забегаловок. Миллионы несказанных слов.
Джей редко звонит домой. Не потому что она не любит своих родных, а потому что любит и не хочет лишний раз их тревожить. Странная такая забота о родных. Но Джей этим не заморачивается.
Ее манит дорога. Джей не может долго усидеть на одном месте. Ее пугает повседневная рутина, бессмысленный круговорот дел, обязанностей и обязательств. Ее пугает ответственность и однообразие, семейный уют и многое еще из того, к чему многие стремятся, вещи вроде карьеры или финансового благополучия.
Когда Джей слишком долго остается на одном месте, ей становится нечем дышать. Это происходит постепенно, но результат всегда одинаков - Джей стремиться уехать, сменить обстановку, познакомиться с новыми людьми, сбросить все привычное как змея сбрасывает кожу, и вздохнуть. Вздохнуть свободно, так, как можно вздохнуть лишь стоя на краю крыши за секунду до падения. Как жаль, что нельзя продлить этот момент до бесконечности, нужно или упасть и разбиться, или бежать дальше в вечной погоне за глотком свободы. Бежать от себя, вычеркивая все точки соприкосновения со вчерашним днем. Бежать не оглядываясь.
К сожалению Джей никак не удается вычеркнуть из памяти тот день, когда все это началось. День, когда любимый человек сказал ей:
- Пойми, у нас маленький город, все друг друга знают, а у меня семья, карьера, я не могу...
- Конечно, - ответила Джей, не дав ему договорить, какой смысл в словах.
Уходя Джей прихватила ключи от его машины. Вот на ней она и уехала. Ей не хватало воздуха. Позже она разбила машину в хлам и бросила на обочине, так же как человек, которого она любила, разбил ее надежды.
Иногда Джей кажется, что все забыто, а иногда все так ярко, словно было вчера.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.

Невысокая, худенькая, но крепкая, похожая на мальчишку-подростка девушка.
Волосы короткие, светлые.
Глаза большие, тёмно-карие, короткие тонкие брови всегда чуть приподняты, как бы в удивлении.
Губы тонкие, вытянутые, рот большой, как у лягушонка, но улыбка выходит приятная и открытая.

Обычно не красится, не носит платьев и юбок, предпочитая широкие брюки (иногда на подтяжках) и шорты, футболки и рубашки, короткие пиджаки и куртки, объёмные кепи и вязаные шапки, кроссовки и ботинки без каблуков. Обязательно заматывает шею ярким шарфом или прикалывает к одежде большую выцветшую брошь из фетра форме раскрывшегося цветка.

Перед выступлениями по старой цирковой привычке красит белым лицо, рисует на веках длинные ресницы и губки бантиком.

Анни уверена:
Мир жесток, но в нём можно жить.
Для жизни человеку нужно очень мало.
Жить легче, когда рядом хорошие люди.
С людьми легче, когда им улыбаешься.
Улыбаться легче, когда веришь.

А потому улыбается, живёт и ищет хороших людей взамен потерянных когда-то. Не блещет манерами и красотой, зато верит в лучшее. В моменты сильнейших огорчений или бесконтрольной радости начинает, сама того не замечая, вслух разговаривать с давно погибшей сестрой.

— Леди и джентльмены, представляю вашему вниманию очаровательных близнецов-гимнастов! Встречайте! Дже-е-ек и Джи-и-ил!..

Ту-пуру-пу-пуру-пу-пу, — бормотали трубы, пуф-пуф-пуф-пуф, — отдувался фагот, ац-ац-блямссс, — злобно шипели тарелки.

— …ллллл, — тянул последнюю букву в слове «Джил» конферансье в бордовом фраке, подчёркивающем все достоинства его тонкой талии.
И свет гас.

Спустя мгновение прозрачной темноты и доносящихся из неё шепотков осмеливалась подать голос скрипка и нежный голубоватый луч прожектора выхватывал из пространства две доселе невидимые невысокие фигурки. Мальчик лет четырнадцати, чья головка увенчана короткими льняными кудрями, и девочка, длинные светлые волосы которой уложены в замысловатую причёску, стояли в центре арены спиной к спине облачённые в переливающееся серебром трико. Одинаково-миловидные лица, одинаково-хрупкие тела. Близнецы поднимали вверх глаза и вскидывали руки — из-под купола опускалась одна на двоих трапеция и увлекала обоих вверх…

Иногда это была не трапеция, а длинное полотнище. Или канат. Вдаваться в подробности и описывать чудеса, которые близнецы творили под куполом, долго, да и смысла в этом немного, лучше сходите в хороший цирк. Гораздо важнее то, что Джек и Джил на самом деле были сёстрами, и звали их Ингрид и Анни.

Дело в том, что когда мать близняшек, женщина-змея (по профессии и моральным качествам) Люсинда, сбежала в другой цирк, а их отцу Гуди надоело путать девочек, он отстриг Ингрид (или Анни) её длинные волосы. Так и родился дуэт Джека и Джил, ставший через несколько лет гвоздём любого представления.

Если вы приходите в цирк только посмеяться и поесть попкорн, то вряд ли понимаете, что это вовсе не остроконечный шатёр и люди в трико, которые беззаботно разъезжают по стране под нестройные звуки духового оркестра. Скорее всего, вы даже представить себе не можете, сколько сил уходит на ежедневные тренировки, как громко может орать пожилая гимнастка мисс Бегински, под руководством которой занимались близняшки, и какие крепкие у неё кулаки.

Однако Анни и Ингрид, казалось, ничто не могло привести в дурное расположение духа. Всегда растрёпанные и улыбающиеся своими большими ртами они — обязательно вместе — шныряли по цирку, появляясь то тут, то там: путались под ногами у взрослых, чистили лошадей (их отец Гуди был жокеем-дрессировщиком и притом человеком добрым и скромным); крутились на кухне, где на газовых плитках варился обед или ужин, пытаясь что-нибудь стащить; с громкими визгами летали на трапециях над ареной и болтали с городскими ребятишками, которые крутились вокруг шатра и засовывали любопытные головы за складку входного полога.

В школу девочки, само собой, не ходили, поскольку бродячий цирк не оставляет юным артистам времени на учёбу, да и представьте, сколько школ нужно было бы сменить сёстрам за один только год. Читать, писать и считать их учил отец, но он не был хорошим педагогом, а его девочки — прилежными ученицами. Уроки литературы им заменяли вечера со стариком Бенджамином — человеком-в-картинках, метателем ножей и хорошим другом Гуди, который знал тысячи историй, и почти на каждую из них у него в качестве иллюстрации имелась татуировка. А вместо матери сестёр ласкала пышнотелая кухарка-негритянка мама-Лу.

Так близняшки и жили, постигая премудрости искусства полётов под куполом, эквилибристики, дрессуры, давно привыкнув к сотням глаз и к ветру, треплющему опустевший шатёр; привыкнув к разностям характеров друг друга, к грубости, царящей среди артистов цирка. Им не нужны были иные друзья, кроме друг друга, отца, старика Бенджамина и мамы-Лу. А ещё сёстры любили лошадей и всех встреченных собак и кошек, клоуна и жонглёра Кони и красавицу-эквилибристку Бетси. Девочкам хватало одной увлекательной книжки на пару месяцев, одной кровати на двоих и одного солнечного рассвета на каждый день.

Но, кроме любви, в этом мире ничто не вечно, и странствующий цирк — этот древний плот, который каким-то невероятным образом некоторое время ещё держался на плаву — начал разваливаться. Вначале директор урезал артистам жалование, потом продал в зоопарк медведя, а пару отличных лошадей Гуди — в парк развлечений и выгнал из труппы миссис Бэгс со всеми её пуделями и фоксами. В конце концов, после полугода мытарств, скудной пищи и внеплановых выступлений на городских площадях этот лоснящийся человечек с томным голосом объявил артистам, что цирк закрывается. Причём Ингрид и Анни готовы были поклясться, что, что на представления собираются ничуть не меньше мальчишек и девчонок, чем раньше, но их пронзительные выкрики никто не слушал. По каким-то непонятным для сестёр причинам цирк закрывался, и даже их не вянущие улыбки поникли, и губы, опустившись уголками вниз, потянули за собой белокурые головки.

Эту ночь близняшки спали обнявшись и прижавшись друг к другу лбами, а на следующий вечер, на прощальном представлении, у Ингрид лопнул страховочный трос.

***

Какое-то время Анни, её отец и человек-в-картинках, не пожелавший оставить друга, жили у фермера, который сжалился над осиротевшими артистами и согласился приютить их вместе с белоснежной кобылой Пургой, любимицей Гуди. И хотя Анни хорошо помнила, как большую восковую куклу в нарядном белом платье положили в обшитую лентами бархатную коробку, хотя она серьёзно и вежливо принимала соболезнования и позволяла плачущим дамам в чёрных вуалетках обнимать себя, она не могла вместить в своём сердце тот факт, что Ингрид больше нет рядом с ней, а потому не плакала и даже почти не грустила. Только от того ей было больно, что отец, прежде такой ласковый, теперь почему-то избегал смотреть на неё, не отвечал на вопросы и пропадал где-то целыми днями, а возвращаясь, смурной и пьяный, не говорил ни слова, не ел, и сразу падал в кровать.

Старик Бенджамин устраивал уличные представления в городке недалеко от фермы, собирал пусть небольшие, но деньги, и держался молодцом, подбадривал Анни, шутил с ней, говорил, что жизнь — такая штука… Но однажды она ненароком услышала, как Бен в разговоре с фермером обмолвился: «Девчонка с сестрой-то — одно лицо, вот старина Гуд и не может на неё смотреть. Мучается. Совсем сопьётся, бедолага, загонит себя в могилу».

Анни решила этого не дожидаться. Вещей у неё было не много, и девушка, собрав рюкзак и поцеловав на прощание Пургу в её мягкий нос, ушла с фермы. Она шла, шла и шла, пока не осознала своё одиночество и все свои потери. Шла и шла, рыдая в голос, по просёлочной дороге, и наконец упала от усталости в придорожных зарослях.

Разбудили Анни первые лучи солнца и голод, который для кого-то является наказанием, а для других милостью, потому что заставляет искать себе пропитание и не думать об иных проблемах.

Так для девушки началась пора скитаний и выступлений на улицах и в клубах, новых знакомств и ночей, проведённых где попало. В память о сестре она коротко отстригла волосы и появлялась перед публикой только под именем Джек.

Иногда сотовый девушки хрипел голосом старика-в-картинках. Тот рассказывал, что её отец вышел наконец из запоя, и они сколотили крошечную труппу из самого Бена, Гуди и Пурги, которая, как и прежде, была любимицей публики. Старик жаловался, что стал слабеть глазами и после того, как неудачным броском срезал с плеча Гуди лоскут кожи, больше не ставит человека к мишени.

Отец же никогда не звонил Анни, хотя Бен и передавал, что тот очень по ней скучает.

Полгода Анни жила у старушки-квакерши, которая подобрала её на вокзале. Бабуля Леонора подарила девушке Евангелие и веру в то, что зло на земле существует лишь для того, чтобы оттенять добро.

Леонора предлагала Анни остаться, но после трёх лет бесцельных скитаний у девушки появилась мечта и надежда на то, что когда-нибудь она найдёт труппу, в которой её примут. Найдёт купол, под которым снова можно будет летать.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.

Информация доступна только мастеру и хозяину персонажа.