Голосование пользователя

Маркин и Ксения
Благодаря (и одновременно - не смотря на) действиям Гааза, Ксения выжила. Как только девочка немного оправилась, Маркин увёз их с матерью обратно в Иркутск. В прощальной беседе с Ариадной он пообещал найти девочке магического учителя и без особого сопротивления согласился никогда больше не возвращаться в Новосибирск. Герман обращался к немногочисленным иркутским коллегам по цеху с просьбой проследить за юным дарованием, но обычно вскоре после получения такой просьбы коллега переставал выходить на связь.

Петр Гааз
Для доктора пока мало что изменилось - его судьба всё так же связана с Германом. Разве что теперь у него есть помощница в деле удержания Германа от саморазрушения.

Шедевр
Возмездие свершилось - проклятая фея мертва. Кажется, что ты видел Иосифа среди сонма призраков, покидающих узилище. Возможно, удастся найти и вернуть его. Нужно будет только отпроситься у своей новой хозяйки.

Хантер
Вся твоя "стая" выжила. Правда, в процессе немножечко сломали город...
Кажется, пора переквалифицироваться в охотника на приведений. Тогда на ближайшее десятилетие точно без работы не останешься.

Герман
Как выяснилось, Коса Смерти - оружие окончательное и отсечённое ею нельзя отрастить заново. По крайней мере ничем из того, что вы с Ариадной способны оплатить.
Придётся привыкать к протезу - бионическому или демоническому.
В качестве утешительного приза тебе досталась Коса. Это грозное, хотя и норовистое оружие.

Ариадна
Одержав победу над Глайстиг, ты захватила её домен. Но прежде чем полноценно использовать его, придётся решить проблему с призраками.
К тому же теперь весь город узнает, что последователи Астарота нарастили своё присутствие и стали весомой силой на городской арене. Некоторые постараются остановить вас, прежде чем вы приберёте город к рукам - так что будущее обещает быть водоворотом интриг и сражений. Выстоит ли молодая Королева?

    Беспокойство, рыскавшее за мной последние дни, на поляне перед планетарием уступило место решительности и собранности. Если хочешь выполнить задачу хорошо, эмоциям в ней не место. А я настроен не просто на хороший результат — на безупречный. Феи — опасные твари и по коварности сравнимы с серными ублюдками. Сестра и Петер не должны пострадать, и я приложу к этому максимум усилий.

    Под своё командование я забрал мужскую часть Её помощников, а теперь призвал свою стандартную группу с Той Стороны. С этими ребятами за годы моей «службы» мы уже сработались. Не знаю, отправлял ли их Астарот на помощь ещё кому-то из меченых, но у меня они на постоянке. Удобно — не надо каждый раз искать общий язык.

    — Так, парни, сегодня задача сверхважная, и выполнить её надо без сучка и задоринки. Мочим фею. Зовут Глайстиг. Именует себя также Королевой призраков, если это о чём-то вам говорит. Её союзников тоже мочим, не щадить никого. А чтобы не вышло недоразумений, — я указал на нашу разношёрстную группу из людей, оборотней и меченых, — здесь все наши союзники. Запомните всех. Их не трогать. Госпожу, думаю, представлять не надо. Она будет с нами на поле боя, поэтому, повторяю, задачу требуется выполнить безукоризненно, чётко и эффективно. Вопросы?

— Мы не имеем права допускать подобное обращение по отношению к нашим детям. В своём суждении я совершил ошибку, посчитав, что потенциальная выгода подобного решения оправдывает риски. Но я ошибся. Как преподаватель, как герой... как отец. Поэтому я объявляю о завершении своей геройской карьеры. Я всё ещё готов оказывать поддержку героям, как я делал это раньше, но я пойму если вы не захотите ей пользоваться.
— Официальное заявление Сноходца после Атаки на Сокольники.
          

— Да, ребята. Миссия провалена.

Аурум и Аня собрали всех студентов в конференц-зале на следующий день после миссии. Вчера всё прошло неплохо. Жертвы были предотвращены по мере возможности, урон собственности тоже. Но как оказалось, это было скомпенсировано произошедшим в третьей точке. На лбу Ани красовался пластырь, а Аурум явно не спал всю ночь и сейчас выглядел уставшим. Однако всё равно стоял ровно и молчал. Пальцы героини стучали по столу и спустя пару секунд она наконец продолжила.

— Вашей вины здесь нет, вы справились здорово. Косяк за нами. Как и обещал Сноходец это зачтётся вам за летнюю практику, так что технически у вас начались каникулы. Однако, вы можете обратиться в какое-нибудь из геройских агентств и мы поможем вас туда устроить, чтобы лето не прошло в пустую. Спасибо вам за эти две недели...
          

К чести сокурсников, они не обращались к этой теме. С другой стороны из-за слитых данных все и так всё знали. Ничего незаконного, всего лишь повышенный риск. Большинство сами бы не отказались от предложения, но не получили его. Поэтому с первого сентября жизнь вернулась в привычное русло... Мешало разве что повышенное внимание вопросу безопасности студентов. Проход в кампус был ограничен, устраивали регулярные проверки в общежитиях и в учебных корпусах. А практические занятия были самыми унылыми, что можно было придумать. Но подобную организацию можно было понять: из-за помешанности публики на этой теме они столкнулись бы с фидбеком даже за сломанный палец студента... И набор первокурсников был печален. Говорят, что многие хорошие студенты предпочли другие вузы, особенно после внезапной программы «обучения для героев из неблагополучных семей», благодаря которой среди кандидатов на обучение числились преступники, гопники и неформалы всех мастей. Казалось, что вуз бросил вызов общественному мнению. Однако если взяв на себя подобный риск, МГУ удастся действительно исправить данные кадры и сделать из них достойных героев, то может быть можно будет вдохнуть спокойно... А пока гайки затянуты, пары нестерпимо скучны, а о злодеях из «Шторма» ничего не слышно с июля...
          

— А теперь положили ручки, время вышло.

На преподавательском столе тихонько вибрировал таймер и Ярослав Викторович открыл глаза, осматривая аудиторию. Сегодня он проводил полсеместровую контрольную по матану у второго курса. Разве что на две недели раньше, чем нужно, но без геройской деятельности Сноходец, кажется тратил свободное время в попытках оптимизировать преподнесение материала и сэкономить максимальное количество времени занятий. Сегодня это оптимизаторство также проявлялось в том, что контрольная проходила одновременно и для второго, и для третьего курсов. И Сноходец как обычно просидел почти всё время контрольной в дрёме, не особо обращая внимание на происходящее и дёргаясь лишь когда кто-то роняет ручку или издаёт другой громкий звук. Он постучал по столу, приглашая студентов приносить свои работы, а сам изящно откинулся, потягиваясь, после чего приступил к комментированию происходящего.

— Второй курс сделайте стопку левее, третий — правее. Я надеюсь, что 58%-ная вероятность того, что Юля списывала с бумажки, которую потом сожгла, сегодня не случилась. А ещё попрошу в следующие разы не подсылать Василису к старшекурсникам с целью выяснить задания заранее, я их каждый год заново придумываю. Раймондас, я же не просил складывать листок пополам...

На доске за его спиной аккуратно были выписано: «8 октября» и «12:00-14:00», обозначавшие соответственно сегодняшнюю дату и время начала-конца контрольной. По сути она была концом испытаний на неделе, потому что подобные тесты нормальные преподаватели не проводили и остальные занятия должны были пройти спокойно. Собрав стопку, Сноходец подозвал к себе Жозефину, дал ей небольшой листочек и направился к выходу. Но подобные попытки студентов были обречены на провал, потому что вслед за преподавателем место в двери заняла староста, перегораживая путь торопящихся студентов. Она садистки улыбнулась и прочитала с бумажки:

— Задержи товарищей и скажи о том, что нужно подготовиться к посвящению студентов первого курса. Да, третий курс тоже привлеки...

— А мы то здесь при чём? — возмутился Павлин, староста третьего курса, откуда-то из-за спин товарищей, на что Жо дочитала содержимое бумажки.

— ...Потому что год назад они ничего не делали.

— Как и курсы до нас. Здесь ни у кого не было посвящения... Но я за любой движ, да и коллективно веселее, так что вписывай — помогу чем смогу.

Павлин надеялся найти поддержку у своих однокурсников, а потому оглядывался вокруг, надеясь что никто не будет возмущаться. На самом деле он не имел ни малейшего понятия почему вообще внезапно разрешили проводить посвящение? На геройском факультете никогда не было такой традиции, и вот теперь внезапно декан лично выдаёт такой «приказ». Почти двухметровая Жо играючи щёлкала пальцами, всё ещё закрывая большую часть двери. Конечно, можно было попытаться перепрыгнуть её...

— Я бы предложила присесть и обсудить. Потому что если мы не зададим импульс, то первокуры получат самое унылое мероприятие в мире или, что ещё хуже — тупо набухаются и Глеб их не удержит. Колото-режущих ран и ожогов нам точно не нужно...

  Сколь сложно спрятаться в современном городе древнему хтоническому чудовищу? Да как два пальца об асфальт! Особенно если речь идёт про хитрого и обманчивого Ньярлатотепа. Умело маскируясь в толпе прохожих и, периодически, сменяя внешность, Володя прощупывал, в самом прямом смысле слова, улочки и дома вокруг. Мальчику уж очень хотелось немного пошугать прохожих, придав своему облику козьи или кошачьи глаза, но это привлекло бы слишком много внимания и могло бы спугнуть цель. А провал миссии чреват неприятным выговором от Марго и ещё более неприятной беседой с Майором... Первую парень просто не хотел расстраивать, а на отсутствии конфликтов со второй настаивал весь обитавший в его голове пантеон... Даже Великим Древним было сложно выдержать подобное.

  Сейчас же, сидя в тёмном-тёмном углу в облике чёрного-чёрного негра в чёрном-чёрном костюме ниндзя, Мракобесов с интересом рассматривал обнаруженного противника, он бы вовсе не привлёк бы внимание Нерпы, начни он собирать своё оружие примерно на полминуты позже... Везение да и только! Жаль ситуация не даёт воспользоваться мечом... Шаг вперёд и парня начинает окутывать желтоватая дымка, формируя вокруг тела балахон и растекаясь по полу щупальцами.

  – Тьма пришла за тобой!

  Объявляет Хастур оппоненту, уже протягивая к нему свои жадные щупальца!

Прошло около дюжины минут, прежде чем Емеля наконец не стал раскалываться, сбрасывая с себя верхнюю оболочку, словно тонкие стенки куколки из грифеля карандаша. Юноша неуверенно поднялся, покачиваясь. Взглянул на Аесара где-то в стороне и тихо выдал “Блять”, не спрашивая о том, кто выиграл, а кто проиграл. Всё и так было всем понятно. Он сел на ступеньках гаража, слушая музыку Юли.

— Музыка была отличной. Жалко, бой вышел не особо зрелищным, да… — С трудом выдавил из себя юноша, стараясь улыбаться и наступить на горло своей городости бойца. Этот бой… Отличался от боя на ринге. Он был ближе к дракам с отцом, или тому спаррингу с Аней. Емеле всё ещё чего-то не хватало, чтобы раскрыться. Он знал, чего именно. Но нужно было развивать навыки бои и за пределами его причуды. Взглянул на Карину, стоявшую неподалёку, и видевшую бой. — Хочешь поспарринговаться?

Это был единственный вопрос, который парень мог задать девушке сейчас. Он проиграл, да. И всё равно, кураж звал в бой. Ведь поражение только говорило о том, что ему нужно больше опыта, ему нужно больше заниматься, а значит нужно больше спаррингов. Включая противников его размера, веса и силы. Таковой была и Чешуя, только вот она имела дополнительную конечность и не страдала от многих проблем Драгунова.

Прислушиваясь к разговорам, словно из потустороннего мира, Хантер многозначительно молчал, перебирая в памяти события прошлого. Не зря говорят, что после смерти жизнь проноситься перед глазами. Было любопытно, сколько он дней пробудет в таком состоянии? Если верить народной молве, то на сороковой день душа должна была отойти в рай или ад...

Получатели: Дэн `Як` Хантер, Пётр Гааз, Павел Васильевич Шедевр, Герман Вейц, Ариадна Богословская.

    — Сорян, чувак, — я примирительно поднял руки, — но у тебя там такая атмосфера, что тянет трахаться, как в последний день жизни. Что за забористую дурь ты распыляешь?

    Под взглядом сестры, обещающим мне все муки ада (она всё ещё стесняется и не хочет светить наши отношения перед другими), я решил переключиться на более нейтральную тему.

    — Астральное тело, ну да. Если учитель не склеил ласты, а просто телепортнулся, это объясняет, почему ты не учуял Смерть. И почему мы не имеем материального трупа. Осталось понять, он намеренно нас киданул и смылся или его похитили.

— Предавший моих близких предаёт и меня. Устроить облаву на моего друга и при этом полагать, что это не нанесёт вреда мне, весьма ошибочно. И лицемерно, — выслушав Петра, возразила Ада на удивление спокойно. — Дениса он считал другом. Лучшим причём. Меня — нет. Если он преспокойно сдаёт друга, вы думаете я поверю в то, что моим благополучием станут дорожить? Сами-то вы в это верите? Я же демон. За избавление мира добрых людей от моего существования списывается десять грехов разом.

Она сухо усмехнулась.

— Только не говорите мне, что вам было бы плевать, если бы Герману причинили вред, а вас "пощадили". Вот и мне не плевать. Да, я не в наручниках и не за решёткой. Но думаете, мне теперь легко будет жить с настолько отягчённой совестью? Со знанием того, какими были последние дни и минуты жизни Дена? Полагаете, я стану спать по ночам сном младенца на радостях, что меня не тронули? В таком случае вы меня плохо знаете, доктор.

Ада подошла к окну и некоторое время рассматривала раскуроченный стеклопакет, оценивая повреждения и, видимо, стоимость замены. Казалось, она совсем позабыла и о присутствующих, и о неоконченной беседе, но вдруг повернулась.

— Нет, дорогой доктор. Предательство останется предательством, в какую бы красивую обёртку его не облекали, — обведя взглядом всех подчинённых, последнюю фразу меченая произнесла с особым нажимом: — И его нельзя простить.

— Мария, Каталина, нам пора, — распорядилась она уже совсем другим тоном. — Да, доктор, когда вы планируете лечь спать?

  Волхв оглядывался по сторонам, стараясь не пропустить всё самое интересное. Слова громилы он пропустил мимо ушей, но когда свою шуточку произнёс Аесар, узкие глаза бурята сузились ещё больше, выражая праведный гнев.

  – Сколько раз тебе повторять?! Я тебе не араб и уж тем более не япошка, что бы ерундой такой заниматься! Чем над другими смеяться, за своей жизнью личной приглядел бы, а то так и останешься бобылем...

  Извечная и единственная постоянная тема спора... Онгон яро не любил, когда в его дела лезли со стороны, а уж тем более подписывали в идиотский штамп япошек про школьника-султана. Японцы в целом не слишком нравились Волхву из-за вечной привычки окружающих проецировать стереотипы о них на бурятов, лишь отдалённо внешне похожих на представителей островной нации. Однако же, пока идёт разбор со слонотопом, сам Онгон решил вернуться к недавней ситуации и покопаться в собственном разуме. В том что чего-то опасного Лиса в его разум не подсадит, парень не сомневался, однако ж, любопытство грызло его, заставляя отвлечься от куда более насущной проблемы...

Осень 2018-го

    Хмурое питерское утро встречает меня моросящим дождём. Плотнее кутаюсь в плащ, вздёрнув воротник повыше, и продолжаю двигаться к цели. В эти часы прохожих практически не встречается. Я специально выполняю бóльшую часть заказов перед рассветом, в часы самого сладкого сна — так меньше свидетелей. Только безмолвный серый город.

    Мои шаги гулко раздаются по мостовой, отчеканивая о гранит импровизированный ритм. В последнее время у меня появилась странная привычка подбирать под собственные шаги какую-нибудь мелодию и двигаться под такой перестук. Помогает отвлечься.

    Я иду у самой кромки воды, и со стороны кажется, что это какой-нибудь турист, прибывший ранним поездом и от нечего делать коротающий время перед заселением в гостиницу. Ветрено. Кейс в моей руке покачивается от порывов, задувающих с канала, заставляя лишь крепче сжимать ручку. Осталось перемахнуть через мост и свернуть в переулок. Уже близко.

    Оставляю по левую руку позади храм Пантелеймона-целителя. После каждой успешно выполненной миссии мне хреново, но я никогда не посещал ни этой церкви, ни какой-то другой. Потому что она врачует душу лучше любого святоши, хоть у неё и нет нимба над головой.

    Осталась пара сотен метров до подъезда. Потом один лестничный пролёт, второй, третий… Всего шесть. Знакомая дверь на последнем этаже и поворачивающийся в скважине ключ. Как можно тише, чтобы не разбудить.

    Сейчас около шести, и она, конечно, уже дома. Окутанный в полумрак лофт сонно вздыхает в унисон хозяйке. Слышно только тиканье настенных часов над диваном у барной стойки да мерное гуденье холодильника. Она специально выбирала самую тихую модель, чтобы ничто не мешало ей «слушать звёзды». Бесшумно сгружаю винтовку у порога, и скинув ботинки, сворачичаю за угол.

    В спальне — томная нега. Даже во сне она не перестаёт купаться в своей родной стихии. Вот и сейчас, аккуратно садясь на край кровати — очень низкой, почти у самого пола — я не могу удержаться от того, чтобы не убрать с лица прядь и не рассмотреть её спящую. Она вздыхает, разлепляя отяжелевшие от дрёмы веки.

    — Доброе утро, мелкая, — тихо говорю я.
    — Угу…

    Она улыбается, пригласительно откидывая край одеяла.

    — Нет, — я качаю головой. — Мне нужно в душ: испачкался Кровью.

    Она сонно вздыхает и, перекатившись на бок, подползает ко мне.

    — А мне нравится…

    И я не знаю, что возразить, когда она по кошачьи-мягко обвивает руками и утыкается носом в бедро. Ей противно любое посягательство на жизнь и насилие, но она удивительно толерантна к тому, что я делаю.

***

    — Ты пахнешь Кровью и Смертью… — говорит она, не открывая глаз.
    — Да, детка.

    Мы лежим обнявшись, согревая друг друга, так тесно, что я чувствую, как её дыхание щекочет волоски на груди. Мои пальцы непроизвольно гладят её по голове, закопавшись в смоляные волны.

    — Это был плохой человек?

    Кончик её ногтя начинает выводить на моём животе хаотичные узоры. Она каждый раз спрашивает, всегда хочет знать — а я честно отвечаю. Потому что не беру «хороших» заказов, таково моё кредо.

    — Насколько плохим может быть богатенький хрен, откупившийся от суда.

    Она довольно улыбается и вдруг забирается на меня сверху, огонёк азарта загорается в её глазах.

    — Завтра весь инет будет пестрить новостями о неуловимом мстителе. Мой брат — Бэтмен! Нет, круче!
    — Кажется, кое-кто хотел спать, — с хитрым прищуром замечаю я.

    Больше для порядка. В глубине души мне приятно это искреннее восхищение.

    — А я передумала! — дразнится она, садясь на мне верхом. — И тебе нечего!
    — Да-а? Тогда у меня есть отличная идея, куда применить твою энергию!

    Я вскакиваю, сгребая её в охапку. Она пищит, захлёбываясь игровым азартом. Наша безобидная возня продолжается некоторое время. Я, конечно, поддаюсь, прежде чем мягко повалить её на спину и обезоружить поцелуем. Впервые я попробовал вкус этих губ в 16, и с тех пор понял: каких-то других мне не нужно.

Когда чёрное облако сгустилось в прыткий ком, устремившийся в её сторону, Ада инстинктивно отскочила, восприняв выпад на свой счёт. Ну и реакция! Наверняка этот ниндзя атакует со сверхсветовой скоростью. Отличное умение для телохранителя. Сообразив, что для госпожи как-то зазорно демонстрировать испуг, меченая кашлянула и выпрямилась. Оставалось сделать вид, что манёвр так и задуман.

Дождавшись прибытия остальной группы, девушка оглядела каждого (женская четвёрка удостоилась особо тёплой улыбки) и заговорила:

— Благодарю, что откликнулись на мой зов и надеюсь на плодотворное сотрудничество. Я выбрала вас — каждого из вас — лично, приняв во внимание ваши заслуги и опыт. У меня нет никаких сомнений в том, что каждый здесь присутствующий обладает ценными умениями, которые пригодятся в нашем общем деле. А работы предстоит много.

Ада сделала паузу для придания последующим словам большего веса.

— Мы с вами вступаем в непростые времена, грядёт война. А потому мне потребуются все ваши военные таланты и хитрости, — взгляд на мужчин, — и, безусловно, великая сила духа, — глаза девушки обратились на сестёр, — чтобы одержать в этом противостоянии верх. Во славу нашего Повелителя.

Меченая склонила голову и замолчала снова, ожидая, пока имя Великого Герцога отзвенит по каменным сводам.

— Наши «добрые» соседи замыслили совсем недоброе. И мы сделаем всё возможное и невозможное, чтобы не допустить свершения их захватнических планов. Мы не позволим врагам своими загребущими лапищами забрать у Повелителя то, что принадлежит ему по праву. А потому мы будем уничтожать каждую грёбаную фею, каждого их союзника, вставших у нас на пути, — голос Ады окреп, сделался громче, жесточе. — Никакой пощады, ни одному!

Сделав знак следовать за собой, Ада начала взбираться по ступеням.

— Вам следует наперёд знать о лицах, считающихся союзниками Повелителя, на которых распространяется его покровительство. Им случается останавливаться в моём доме. Среди них...

Добравшись до кухни, где гость домывал посуду (о небеса, ну зачем же вручную, когда есть посудомойка!), кандидатка в королевы указала на ничего не подозревающего счастливого обладателя иммунитета от инфернальной ярости.

— Пётр Владимирович Гааз. Отличный врач, талантливый кулинар и большой любитель рукоделия. Близкий друг Германа. Доктор, знакомьтесь, это мои помощники, — представила она группу Гаазу.*

— … и, наконец, Готтард Беверн, о-бер-штурм-фю-рер, — подглядывая в заметку на телефоне по складам, как первоклашка, прочитала Ада.

Ну и километровые слова у этих немцев! Язык сломаешь, пока до конца доберёшься. И зачем нанизывать столько корней подряд?

— Гм, так… Да. В эту же группу неприкосновенных входит мой брат Герман Вейц. Думаю, вы все знаете его лично. Также мой друг Денис Якуб, охотник. В числе сочувствующих, но не до конца разделяющих наши принципы — Владимир Волков, чародей, и оборотень Сергей Кравец. Последнего вы без труда отличите от всех прочих волков города: наш Повелитель недавно поработал над его обликом, и это не прошло бесследно для энергетики.

Закончив организационно-воодушевляющую речь экспромтом, Ада перешла к более «прицельному» знакомству:

— Я сторонник узкой специализации и убеждена, что специфичную работу лучше поручать профессионалу. Для того, чтобы наше сотрудничество было максимально продуктивным, мне хотелось бы знать ваши сильные и слабые стороны. Так сказать, предпочитаемый профиль деятельности. Это поможет мне грамотней распределять задачи. Итак?

Демоница воззрилась на команду в ожидании отчётов и пожеланий.

А, ну всё понятно. Очередное чтение нотаций, только в этот раз поначалу завуалированное так, что Ада чуть было не купилась. С Германом проще: он хотя бы говорит всё прямо — Гааз действовал хитрее, под видом понимающей заботы. Ада поморщилась. Лучше уж как со змеёнышем, по старинке: поругались-подрались-выяснили отношения по-мексикански. Зато сразу всё прозрачно, и точки над i расставлены.

Ада уже начинала уставать от обилия постояльцев, каждый из которых считал своим священным долгом преподать ей урок правильной жизни и образцового поведения. Что-то многовато в этом доме идеальных иностранцев. Впрочем, чёрт бы с ним. Можно подумать, на личном баре свет клином сошёлся — в Новосибирске полно публичных питейных заведений, а ей, к счастью, по паспорту уже давно не 18. Так что если задаться целью упиться в хлам, проблем с её реализацией не возникнет. Наведаться хотя бы в тот же "Ухо и медведь", давно она с Витей не виделась...

Просто странно это как-то — идти в сторонние заведения, когда у себя дома имеешь приличную винотеку, стоит только спуститься в подвал. А так получается, что её как будто из собственного жилища выживают. Лично Аде и в голову бы не пришло заявиться к Вейцу (пусть он ей и брат) или, например, к Володе и начать упрекать в том, что у него носки по квартире в неположенном месте раскиданы. Хотя нет, у Володи там наверняка всё по линеечке — военные привычки так просто не вытравишь.

Когда на кухне зазвучала немецкая речь, девушка и вовсе отвернулась, с равнодушным видом закурив и попивая от души наконьяченный кофе. Пусть себе болтают, конспираторы хреновы.

- Это лейтенант Ичиро Хаяси, боец отряда 731 Квантунской Армии. Погиб в августе сорок пятого, защищая врачей и учёных.

Повелитель улыбнулся понятной только ему шутке.

Впрочем, после следующего вопроса он вернулся к прежней серьёзности.
- Подробный ответ не доставит тебе особо удовольствия, поэтому ограничимся краткой версией: такова была Судьба.

И, практически без перерыва, продолжил:
- Королева, вам пора возвращаться в свои владения. Чтобы призвать свою новую свиту - начертите сигил для открытия портала.

— Значит, его зовут Готтард…

Это довольно редкое имя Ада слышала и в другом варианте — Готхард. Глаза снова вернулись к старой фотографии, наверняка взятой из личного дела офицера.



Всё же было в чёрно-белой съёмке и в сепии своё очарование: эти виды плёнки за счёт сочетания всего двух цветов удивительно точно передавали личность — выпукло, контрастно, вытаскивая на поверхность ведущие черты её характера, так что с первого взгляда на портрет становилось ясно, что за человек смотрит на тебя с пожелтевшей карточки. За это Ада любила старые фотографии.

Повелитель подал хорошую идею. Прежде Ада не думала о японцах, а ведь в стране восходящего солнца буддизм, так же, как и в Индии, занимал лидирующее положение среди прочих религий. К тому же во Вторую мировую немцы и японцы выступали союзниками, сойдясь на почве общих националистических взглядов, и ещё не известно, кто из них отличался большей преданностью главе государства. Что-то она не припоминала случаев ритуальных самоубийств среди личного состава СС. А вот в Японии… Все эти традиции самурайства, кодекс Бусидо и чуть что — сеппуку, дабы не дай Бог не опозорить свой род или предать императора.

— Надо же, какие благородные черты… — взгляд художницы привлекло одно досье.



Поклоннице классического стиля в живописи, Аде нравилась аристократическая внешность. «Иконописное лицо» — так она порой называла подобные портреты.

— А как его зовут? Он тоже погиб во Вторую мировую?

Повелитель, конечно, прав. В условиях грядущей войны (как минимум холодной) выбор в пользу кандидатов с милитаристскими навыками будет оптимален. И в этом свете, пожалуй, японец и правда составит прекрасную компанию нацисту. Работа в парах плюс женский батальон-четвёрка (ох, и придётся же господам воякам попотеть, чтобы приучить темпераментных католичек к понятию «приказ», «главнокомандующий» и прочим «уставным» словечкам). В целом, концепция отряда вырисовывалась.

Невольно подумалось, как, должно быть, пошла бы военная форма Герману… С его-то статью, ростом и красивой мужественностью. А с практическими талантами управленца и стратега он бы вообще мог стать каким-нибудь генералом-главнокомандующим войсками Великого Герцога на земле. Жаль только, что нет меж ними согласия и мира…

— Повелитель, можно Вас спросить? Почему Вы выбрали своим аватаром Германа?

Её давно мучил этот вопрос. Или сейчас, или никогда.

Если с проявлением некоторых эмоций (теми же слезами) у Астарота наблюдались проблемы, то с юмором — от которого веяло лёгким флёром туманного Альбиона — было всё в порядке. Ада улыбнулась шутке. По её соображениям, тот, кто оказался в адских казармах, должен радоваться любой возможности вернуться назад и быть за это благодарен. Но раз Повелитель не советует, ему лучше знать.

От пестрящего иллюстрированными досье экрана просто глаза разбегались. Ада и представить не могла, насколько разнообразен и многочислен штат слуг Великого Герцога: здесь встречались и простолюдины, и высокие чины, гражданские и служивые в форме череды эпох и государств, с монитора на девушку смотрели лица самых разных рас и национальностей, полов и возрастов…

— Ничего себе публика… — подивилась меченая с нотками белой зависти в голосе. — Какие должно быть у вас, интересные дискуссии каждый день!

Имея возможность общаться напрямую с каждым — не удивительно, что Великий Герцог обладал обширнейшими фоновыми знаниями, помноженными на интеллект и феноменальную память. У бессмертного демона была в запасе вечность, чтобы потратить её с пользой — на беседу с каждым своим «сотрудником». И наверняка не по разу. В конечном счёте, такой апгрейд «всемирной базы данных Гугла» у них в сознании делал инфернальных сущностей непревзойдёнными стратегами на политической карте Изнанки. Что бы там о себе ни мнили иллюминаты и масоны.

— Да уж, непростой выбор…

Ада задумалась. Хотелось всего и сразу — желание, свойственное, пожалуй, всем молодым людям. Однако несмотря на охватившее её радостное волнение, девушка сохраняла крупицы логики. Она понимала особенность момента: такой уникальный шанс предоставлялся далеко не всем её коллегам. Не стоило его упускать, а потому выбирать следовало тщательно, отсекая сиюминутные душевные порывы — ведь другая подобная возможность могла представиться ещё нескоро.

Сэр Рено ей понравился. Она не помнила, когда состоялся этот второй Крестовый поход — не будучи слишком сильна в мировой истории, особенно по части датировок — да это было и не важно. Девушка предвкушала захватывающие истории его земного существования, прославленного боями за гроб Господень. И пусть рыцарь в смертной жизни был католиком, их роднила принадлежность к одной мировой религии. А ещё грела душу хулиганская мысль: как отреагирует сэр Рено — выходец из какого там века, десятого? одиннадцатого? — к примеру, на электрический чайник, компьютер, смартфон? Небось ещё и лошадь в качестве транспортного средства затребует.

Но самое главное, что импонировало в этом седом мужчине с гордой осанкой — его манера держаться. Достоинство, независимость взглядов и… отвага. Да, живя в Средние века, нужно было обладать недюжинной смелостью, чтобы пойти против Папы, подвергнуть его слова сомнению с риском быть отлучённым от Церкви и всеми последующими санкциями. Наверное, поэтому в голосе Повелителя звучало уважение, когда он рассказывал про сэра Рено — когда-то на заре времён архангел Астарот с белоснежными крыльями и сам сделал этот шаг…

Коммуниста Ада отвергла почти сразу. Потомок династии священнослужителей во многих поколениях по отцовской линии, она с детства привыкла слышать истории о репрессированных родственниках, сосланных в Сибирь за веру. Рассматривала в альбоме потемневшие, выцветшие фотографии невинно загубленных, расстрелянных, погибших от голода… Зов крови звучал эхом из глубины прошлого столетия гражданских войн, противился, предостерегал. Нет, работать с врагом своей семьи, врагом собственного народа значило предать их память. Она не станет.

Палец уверенно перелистнул на следующее досье с белогвардейцем. А вот он подходит. Белогвардейцы же ведь были за царя? Кажется, да. А может, и нет… Дурацкая тройка по истории. Но, в оправдание Ады, надо сказать, что данный период истории родной страны в большинстве школ вообще преподавали из рук вон плохо. Уточнять у Повелителя детали событий прошлого столетия было совсем уж стыдно — ладно, пускай будет белый офицер. Кажется, вместе с крестоносцем они будут неплохо смотреться.

Больше всего сомнений вызывал немецкий офицер СС. Чёрный, парадно-строгий и какой-то пугающий своей мрачной торжественностью китель. Росчерки древних рун-молний на отворотах воротничка. Безупречная выправка и бескомпромиссный взгляд, от которого становилось неуютно — настолько вытравлено было в нём тёплое, человеческое и заменено на безжизненно-машинное. Ада уже хотела было переключиться на следующего кандидата, но задержалась — пряжка на ремне зацепила взгляд. «Моя честь — это моя верность» — такой девиз был выбит на металле. Отчего-то, не зная ни слова по-немецки, кроме пресловутого «Гитлер, капут» из комедии «Иван Васильевич меняет профессию», сейчас Ада без труда поняла фразу, открыв для себя всю глубину её смысла.

Карая за грех предательства и считая его единственным, не достойным прощения, больше всего в союзниках и подчинённых Повелитель ценил преданность — у фашистов же эта верность своим идеям и фюреру была возведена в абсолют, религию истовых фанатиков, культ личности. Сквозило в этом что-то… мимо чего нельзя было равнодушно пройти мимо. Как думал этот офицер? Что было в его голове, какая мотивация руководила поступками? Оценивал ли он свои действия как преступления, как-то оправдывал? Знал ли, кто победил в той кровавой войне и какой ценой? А может, в первый же год мясорубки, едва вступив на фронт, так и умер в своих заблуждениях?

Был только один способ получить ответы. Ада опасливо, с сомнением покосилась на «фото». Герман наверняка ещё неделю будет бухтеть, что она выбрала «гитлерину», только чтобы досадить ему по национальному вопросу. Хотя сам ещё тот фашист, когда дело касается темы «Как бы ещё попрессовать змейку?». Конечно, Ада понимала, что в большинстве случаев брат таким образом выражал заботу о ней — просто выходило это порой императивно и даже агрессивно. Словом, как есть немец, что с него взять.

Оставалось последнее, четвёртое вакантное место.

— К этой колоритной троице только какого-нибудь культиста-араба или еврея-ростовщикане хватает, — хихикнула девушка.

Разумеется, всерьёз она такую комплектность не рассматривала — вместо слаженной работы каждая интеракция грозила перерасти в выяснение отношений по национально-религиозно-политическому вопросу. Подмывало попросить кого-нибудь из окружения Че Гевары: Аде всегда нравился этот харизматичный парень. Если бы не его левые взгляды. Подавив вздох сожаления, девушка предположила вслух:

— Может быть, для гармонизации духа в этой сборной солянке, пригласить буддиста?..

Повелитель любил Индию. Через такого служителя-проводника его воля будет укреплять группу. А заодно усиливать могущество покровителя слаженной работой команды. Да, буддист мог бы стать отличным дополнением.

— Меж тем как Вы находите юного баронета?

Получив из рук дочери маслёнку, Ричард Линкольн принялся тонким слоем намазывать свежеиспечённый, специально к сегодняшнему ужину, хлеб. На идеально белом, накрахмаленном манжете блеснула запонка из натурального камня. Отец умел одеваться, как сказали бы презренные французы, élégamment¹, вот уже 20 лет отдавая предпочтение одному и тому же портному на Сэвил-роу². Но этим вечером его костюм отличался исключительным изяществом — оно сквозило в каждой детали.

Сегодняшняя трапеза вообще была особенной. Ещё бы, ведь со званым визитом пожаловал сам маркиз Кристофер Джон Уинчестер со старшим сыном Чарльзом, молодым человеком 22-х лет, недавно окончившим Оксфорд. Уже за неделю до означенной даты в особняке Линкольнов начались приготовления: родители выглядели куда более сосредоточенными, то и дело раздавая прислуге распоряжения относительно бытовых хлопот. Лорд Уинчестер был в этом доме почитаемым гостем.

— Стокса? — маркиз ненадолго задумался. — Создаёт впечатление приятного юноши. И, кажется, не без таланта.
— И не без амбиций, — добавил граф. — Я слышал, он питает надежды получить исключительное право заседать в Палате лордов. Стать первым в истории, так сказать, первопроходцем, создать прецедент. Каков реформатор, а?

Граф Линкольн усмехнулся в усы и наколол на вилку ещё немного заливного.

— Не судите его строго, мой друг. Вспомните себя в таком же возрасте, — гость поддержал улыбку хозяина дома своей, ироничной.
— А что я? — приподнял бровь Ричард. — В свои 24 я совершил самый разумный поступок в жизни.

Улыбка его потеплела, когда граф обратил взгляд на жену. 20 лет назад он попросил руки леди Элизабет и имел счастье получить согласие.

— И всё же юношеству свойственно витать в грёзах, — продолжал свою мысль лорд Кристофер. — Хоть наша страна 2 века назад и подписала «прогрессивный» Акт об объединении³, не думаю, что устои британского общества настолько изменчивы. Разве что Его Величество окажет сэру Стоксу милость и сделает исключение за его будущие заслуги перед отечеством… — добавил он по некотором размышлении.
— В любом случае это дело не одного года, — подал голос Уничестер-младший, до сих пор с живым интересом слушавший, но не вмешивавшийся в разговор.

Как могла догадаться из контекста беседы Анна, в данный момент обсуждали первый выход в свет баронета Стокса, младшего члена семьи. Своего рода показательное выступление. И если для барышень подобное испытание означало обязательное посещение салона первой светской львицы, то для отпрыска фамилии мужского пола оно имело место в клубе, среди дыма сортового табака и карточных столов, разложенных для игры в вист.

Да, при всей своей прогрессивности взглядов Англия оставалась государством весьма консервативным в любых вопросах, касавшихся социального и гендерного расслоения. Эпоха суфражисток ещё не настала — их время придёт чуть позже. Женщины по-прежнему были лишены права голоса. Их труд оплачивался вдвое меньше — и это при равной нагрузке. Девочки не наследовали титул своего отца, выступая лишь его «хранительницей» — до появления первого потомка мужского пола⁴. Даже титулы учтивости давались представительницам прекрасного пола по мужчине, с которым они состояли в родстве — отцу либо мужу. Махровый сексизм и неравенство цвели пышным цветом в нравах британцев. Быть женщиной означало быть второй, в стороне, всегда в тени кого-то.

Конечно, встречались послабления с некоторыми исключениями: с недавних пор девушкам разрешили получать высшее образование и даже защищать диссертацию с присуждением учёной степени. Но и здесь не обошлось без ограничений: ряд факультетов допускал барышень только в качестве вольных слушательниц, не выдавая диплома по окончании курса. Студентка естественнонаучного факультета? Случай редкий, но имевший место. Практикующая женщина-врач? Женщина-математик? Женщина-физик? Нонсенс. И Создатель упаси опубликовать научную статью под своим именем! Чего уж говорить о журналистике и литературе — занятиях, считавшихся сугубо мужскими. Словом, быть женщиной в просвещённой Англии было… затруднительно.

Однако пущенную стрелу уже не остановить. Всё чаще выступали представители новой прослойки социума — рабочего класса, порядком увеличившегося за минувший век. Всё выше поднимали они голову, заявляя о своих правах. Всё громче слышались их голоса. Издержки индустриализации, оборотная сторона медали… «За всё нужно платить. Ещё не известно, какие плоды мы пожнём от таких поспешных социальных реформ», — скептически повторял отец, когда разговор заходил о поправках в законодательство касательно прав простолюдинов. Ричард Линкольн вообще не любил поспешности и неоправданных изменений — и маркиз Уинчестер был с ним полностью согласен. Консерватизм и педантичность взглядов были теми факторами, которые объединяли двух мужчин, делая их дружбу (в том числе и на политическом поприще) крепче. А с недавних пор в воздухе витала идея упрочить этот союз, породнившись ещё и домами…

***

С тех пор, как её посадили под замок, дни тянулись скучной чередой — один похож на другой. И хоть её не заперли в четырёх стенах буквально (всё же личное пространство единственной наследницы было обширней и составляло несколько комнат, выстроенных анфиладой на «женской» половине дома), тем не менее девушка ощущала себя певчей птицей в клетке. Только петь по заказу совсем не хотелось.

Отец решил дать ей время подумать над «своим поведением», и в эту формулировку входил не только недавний инцидент в университете. Размышлять предстояло также и над предложением родителей устроить её помолвку с сыном маркиза — собственно, ради этого и затевался сегодняшний ужин, на который ей разрешили выйти из своей комнаты.

Беря своё начало с середины 16-го столетия, старинный род Уинчестер не потерял былой славы и теперь: благодаря дальновидности Джеймса Уинчестера и предприимчивости его старшего сына Кристофера Джона фамилии удалось не только сохранить унаследованное состояние, но и преумножить его. Предки маркиза, в том числе его отец, сколотили капитал, активно участвуя в Британской Ост-Индской компании. А когда торговые операции пошли на убыль, в дело включился младший отпрыск, своевременно выведя активы и вложившись в акции Лондонской фондовой биржи.

Состоятельность была не единственным и отнюдь не главным достоинством молодого графа. По подтверждённым источникам, Уинчестеры состояли в дальнем родстве с самими герцогами Сомерсет. «Это тебе не какие-нибудь Ричмонды⁵», — многозначительно говорил Ричард Линкольн. Но и на этом плюсы потенциального жениха не заканчивались. По отзывам отца, Чарльз был искусен в светской беседе и этикете, недурно играл в крикет и вист, был сведущ в биржевых торгах и политике (а главное — имел представления о «правильном» политическом курсе) — словом обладал всеми талантами, какими должен был обладать претендент на руку его дочери.

Подобные разговоры смущали Анну, даже пугали. Конечно, она понимала, что родство с Уинчестерами укрепит позиции отца в парламенте. Важный фактор. Она с детства привыкла слышать, что брак — дело в первую очередь разума, долга и ответственности. Но этот жизненный постулат не находил отклика в её сердце, а создание собственной семьи по строго регламентированному выбору казалось чем-то из разряда долговых расписок. Пожизненных. Династические браки редко бывают счастливыми, и пример её родителей — скорее, исключение из общего правила. Вот бы и ей так повезло…

«В наши времена крайне сложно найти достойную партию. В самом деле, кого ты видишь своим потенциальным женихом? Золотую молодёжь, курсирующих от паба до опиумной курильни или ещё чего отвратительней? Или, может быть, этих новомодных литераторов сродни твоему профессору?», — вопрошал Линкольн-старший. В такие моменты Анна обычно смущённо опускала глаза, а отец беспомощно всплёскивал руками и быстрым шагом удалялся в кабинет со словами «Это решительно невозможно! Этот вольнодумец совсем задурил ей голову алогичными глупостями. Элизабет, сделай же что-нибудь!».

Анна не винила его и не обижалась. Ричард Линкольн любил дочь до невозможности и как любой любящий отец желал счастья и лучшего будущего — просто представления и о том, и о другом у них были разные. А ещё, казалось, будучи человеком сдержанных эмоций, он не до конца понимал, как воспитывать девочек. Особенно как обращаться с ними, когда они уже прошли этапы детства и подростничества, вступив в пору ранней юности.

***

Спустя примерно неделю заключения Анну стала посещать мысль, что не такая уж плохая партия, этот граф Чарльз. По крайней мере, не сорокалетний обрюзгший старик — некоторые родители выдавали своих дочерей и за таких, лишь бы спасти семью от разорения. Молодой, почти одного с ней возраста, недурен собой и, кажется, умеет проявить внимание… Ещё ведя кое-какие торговые дела на обломках Ост-Индской компании, недавно Чарльз подарил ей настоящие произведения искусства: резную шкатулку красного дерева с китайским чаем, индийские благовония и несколько самоцветов, а ещё — обрез тончайшего натурального шёлка! Слушая рассказ про технологию изготовления ткани и бабочку тутового шелкопряда, девушка не могла скрыть своего восхищения: как может такое крохотное существо за свою коротенькую жизнь соткать подобное волшебство! Анна уже представляла, как невесомая, нежно-голубая ткань обвивает её стан, как подчёркивает серые, будто в дымке, глаза… Решено. На следующей же неделе она отправится к модистке и сошьёт лучшее платье.

Всё портило презрительное отношение Чарльза к литературе. Стоило Анне коснуться темы сочинительства, как на губах графа появлялась иронично-снисходительная улыбка. И Оскар Уйальд-то у него выходил бездельником, без искры таланта. И Шарль Бодлер — пустозвон и бездарность, чьи книжонки стихов годились лишь на растопку камина. А уж романы Золя вообще были не достойны упоминания в приличном обществе — будь на то воля его, графа Уинчестер, он бы вообще запретил девицам читать такое бесстыдство на законодательном уровне.

Словом, отсутствие взаимопонимания по филологическому вопросу служило единственным камнем преткновения в деле помолвки. Но сегодня днём Анну посетила новая идея: ведь не запретит же, в самом деле, будущий муж ей читать? Тайком, будучи предоставленной самой себе, можно заниматься любимым делом, покуда супруг занят делами государственными. Только вот… при мысли пойти под венец сердце не замирало в груди, не ныло сладко. А она знала — читала в книгах, слышала на лекциях профессора — что бывало и такое. Должно быть.

***

Так она и просидела до самого вечера. То уносясь в мечты, но возвращаясь в реальность, где вновь спотыкалась о постылую помолвку и вынужденность дать какой-то ответ. Спросить бы сейчас профессора — с его умом и проницательностью он бы в два счёта дал совет, мудрый и самый подходящий. Томас Найтингейл удивительно чутко умел читать людские души. Где он теперь… Безвестная судьба наставника не давала покоя, тревожила очень.

Всё случилось так быстро, что она толком не успела понять. Это яркое, быстрое нечто только что прожгло стекло и… юркнуло в район груди? Боги милостивые, там же сердце, лёгкие!.. Она что, ещё жива? Как-такое возможно?!

Девушка слепо зашарила руками по груди и для верности подбежала к зеркалу. Как проникновение инородного предмета сказалось на внешности? Не порвала ли платье? Ох, почему так блаженно-тепло… И ручка ещё эта — откуда она взялась, буквально материализовалась из воздуха, с неба упала?

А за дверью уже слышался взволнованный голос отца. К счастью, врываться он не станет. Стучаться, прежде чем войти, — это негласное правило соблюдалось в доме неукоснительно всеми членами семьи. А значит, у неё есть несколько мгновений привести себя в порядок. Недого думая, Анна схватила странный предмет и сунула в верхний ящик секретера. Спрятать улики.

— Тут… я… — испуганно запинаясь отозвалась девушка.

Нужно придумать, что ответить, быстрее!

— Наверное, снова стачка рабочих. Они разбили окно, — выпалила Анна первое пришедшее в голову.

Отец всегда во всех бесчинствах винил простолюдинов. В самом деле, не про летающий волшебный камешек же говорить. Ещё, чего доброго, упекут в комнату с мягкими стенами.

Такеда



- Угу, - коротко подтвердили догадку. - Некоторые пробовали лазить. Но не прижилось. Так и живём. Некоторые живут по-другому, но не здесь. В этих горах по-другому неудобно.
Что же, как минимум выяснилось, что где-то могут быть более "нормальные" поселения. Или наоборот, ещё более странные - что ждать от мира, где вместо вертолетов используют гигантских сов?

Впрочем, как только удалось добраться до находившегося неподалеку дома, все стало подозрительно нормальным. Обычный стол и обычные стулья. Обычное окно. Подозрительная дверь куда-то вглубь, кажется, даже скалы. Довольно светло, но вместо лампочек или огня - грозди чего-то, похожего на виноград. Это почти не странно.



- Нашла, - Майрин довольно быстро вернулась, притащив с собой целую гору одинаковой одежды. Примерно одинакового размера. И, кажется, не в очень хорошем состоянии. Судя по находившимся то тут, то там разрывам, и не очень хорошо отстиранным пятнам, было весьма очевидно, что странные птицеводы явно не брезговали мародерством.

Когда поднялся гвалт и раздались звуки боя, внутри у Лилии неожиданно стало тихо. Она отдала щит зассанцу, который был способен скорее утопить их, нежели подставить во время драки.
И встала во весь рост, разглядывая побоище с каким-то нездоровым интересом. Уголок рта пополз вверх, покрасневшие от жара глаза жадно рассматривали разлетающиеся по сторонам конечности. Взгляд медленно перемещался с ужасной бойни на мелкие капельки крови, попавшие ей на кожу, а губы всё растягивались в улыбке.

Потом почуяла разодранной спиной, что не одна стоит и впервые за все время нахождения в клетке, оглянулась. Сосредоточенные дикие глаза долго искали, за что уцепиться и наконец вперились в лицо брата с непонятным выражением: то ли пыталась понять, что он здесь делает, то ли вспоминала, кто он в принципе такой, а может и вовсе насквозь его прожечь пыталась.
- Уулун, - громко, чересчур громко воскликнула Лилия, забывая тотчас, где она и что происходит,- откуда ты здесь?! Уулун, где ты похоронила Лииля? Почему не сказала мне? - лицо ее вдруг исказилось от ярости. - Дай мне только добраться до тебя, СУКА ТУПАЯ! - заорала Лилия. -Ты позволила ему умереть! И я это запомню, - казалось, один безумный взгляд Лилии был способен испепелить лекарку на месте.
- Вставай, болезный, - она грубо дернула соседа по несчастью, - я хочу добраться до вон той стервы. Вставай или я тебе шею сверну, - брызжа слюной, Лилия схватила за шкирку помещика. Ни капли жалости, с которой она укрывала его щитом, не осталось.

В ответ на слова Агни, Лена поджала губы и сложила руки на груди. Это помогало сдержать переполнявшие ее эмоции. Слезы в подобной ситуации казались ей самым бессмысленным из возможного. Вернуть учителя с их помощью нельзя, понять, что его убило тоже. Она никогда не понимала плачущих людей, считала их слабыми. А тем болеее, ее раздражало, когда подобные люди указывали остальным, что им делать.
Ей очень хотелось высказать Агни все, что она о ней думает, но Лена решила, что сейчас это не уместно. Хорошо, хоть парни вели себя адекватно.
Она попыталась помочь нести тело учителя, все таки двоим нести труп, тяжеловато, и удивилась тому, какое оно легкое.
— Убить не должно. Хотя, неизвестно куда этот канал ведет.- сказала она, отвечая на вопрос.

    Моя сестра — вулкан. Большую часть времени дремлющий внешне, но никогда не затухающий внутри. В его недрах постоянно совершается работа: одна термодинамическая реакция за другой, неустанно, неусыпно. Да, она настоящий Везувий, небольшой, но очень опасный. Огненный атлант, способный в один миг обрушить на головы зазевавшихся град камней, похоронить под тоннами пепла десятки тысяч людских душ.*

    Ей ничего не стоит обрушить своды этого дома на наши бестолковые башки. Она может. Я живу с этой девчонкой бок о бок два десятка лет — и даже чуть больше — чтобы утверждать это наверняка: она может. Тлеющий огонёк, способный в одну секунду переродиться в напалм.

    Да, временами она взбалмошная и сумасшедшая. Но чего у неё не отнять, так это человечности, которой, кажется, напрочь лишён я. Она моя совесть. И когда она негодует на мою холодность и скотские замашки, я уверен: это за дело.

    Да, дал я маху. Видимо, настолько привык созерцать у своих ног трупы жертв — результат успешно выполненного заказа — что сознание выработало своего рода иммунитет к подобным "натюрмортам". А по отношению к старику — форменное свинство. Он хорошо ко мне относился.

    Я не стал спорить. Лишь молча кивнул. Мол, согласен с претензиями, справедливо.

    — Ну что, взяли? На раз-два-три, — обратился к Генриху.

    В кабинете учителя я бывал крайне редко, но, думаю, не заблудимся. Да и Агни покажет дорогу.

Брат сунул мне в руки тёплую кружку, что-то сказал. Я кивнула. Жест вышел безжизненным, каким-то автоматическим, как у робота. Впрочем, это недалеко от истины: тело будто одеревенело и запустило программу «лайтовых» заводских настроек, согласно которым выполняются только основные, самые базовые функции жизнеобеспечения. Перевестись в режим экономии энергии, сохранив тем самым выживаемость особи. Сесть, сделать глоток жидкости, залипнуть в одну точку воспаленными глазами и так замереть немигающей совой. А слёзы всё струятся по щекам солёными змейками и, сорвавшись с подбородка, падают в чашку — кап, кап, кап...

Наверное, я слабая. Горе, ненависть, страх — любая сильная эмоция в первые моменты выводит меня из строя. Будто разрядом молнии проходит сквозь тело, от макушки до самых кончиков пальцев, — и я отдаюсь всецело во власть этой древнейшей, первобытной стихии. Кружусь в этом вихре безумного танца, кружусь, кружусь... Пока не напитаюсь сполна. Кто сказал, что сильные чувства выматывают? При умелом использовании совсем наоборот — энергетический сгусток, всё равно что мощная батарейка. Выброс эмоций освобождает место для новых мыслей, чувств, ощущений. Стартует стремительный перезапуск всех систем, как бы выразились технари или биологи.

Так же и сейчас. Мой теперешний ступор — видимость, иллюзия. Выплаканное горе уступает место новому чувству — мощному, всепоглощающему. Ненависть. Ненавижу их всех.

Я перевожу взгляд с одного участника сцены на другого. Мог кто из них убить Артура? Запросто.

Генрих. Этот мистер Мёртвая Душа. Что он сделал, увидев безжизненное тело своего учителя? Хмыкнул и пожал плечами. Пожал (!) плечами (!)! Да ему похуй, валяйся мы все здесь штабелями жмуриков!

Лена. Кажется, она тоже была близка с Артуром, связана связью гораздо более тесной, чем «учитель—ученик». И что же? Мы втыкаем в рунный круг и болтаем о бирюльках, чёрт бы их не видал! Конечно, это же гораздо важнее!

Шин. Или Дэн. Хрен его разберёт. Этот способен убить просто ради получения кайфа. А лишать жизни мага — особенный кайф, для изощрённых ценителей.

Брат? Временами он, конечно, бесчувственный мудак с ледышкой вместо сердца, ни черта не смыслящий в нормальных, человеческих отношениях. Но... я бы почувствовала кровь учителя на его руках. Не знаю, как назвать это — шестым, десятым ли чувством — но наша связь зародилась с зачатия в утробе матери. Мне 20. Но этого говнюка я терплю 20 лет и 9 месяцев своей жизни. А потому знаю: это не он.

— Да что вы за люди-то такие?! Как вы можете!

Я вспыхиваю моментально, как свечка. Вскакиваю с дивана, в несколько отрывистых шагов преодолеваю отделяющее меня от группы расстояние.

— Руны? Артефакты? Какие на хуй камушки — у вас под ногами лежит ваш наставник! Это вам элемент интерьера, коврик прикроватный, что ли! Давайте ещё ноги о него вытрите, чтоб уж на все сто выразить, насколько вам насрать!

Меня душит негодование от кощунства и неуважения к тому, кто делился с ними самым ценным в нашем мире — знаниями. И это преданные ученики? Похоже, Артур ужасно разбирался в людях... С удовольствием вызвала бы сейчас ребят из Инферно, прямо руки чешутся! Чтобы отходили этих обалдуев плетьми — может, воспитались бы хоть чуть-чуть. Меня заметно потряхивает — и всё же я опускаюсь рядом с погибшим и закрываю ему глаза.

— Мне нужно побыть с учителем наедине некоторое время, — говорю уже спокойней, даже холодно. — Буду очень признательна, если его перенесут в кабинет.

Из всего числа комнат в доме эту, на третьем этаже, Артур любил больше всех. А значит, там самая подходящая атмосфера и энергетика для ритуала.

Моя последняя реплика обращена к Айсу. Для переноса тела всё же требуется физическая сила мужчины. А, вон и Генрих предлагает то же самое, наконец-то кто-то совестливый отыскался.

Простые беседы о сложном
4: Карина


Ада улеглась на бок, подперев голову рукой, и жевала яблоко. Вела она себя на удивление свободно — в такой непринуждённой позе и перед ним, человеком не слишком близко знакомым, пусть и считающимся формально её братом. Именно об этом размышлял сейчас Герман, сидя напротив и слушая вполуха болтовню девушки о том о сём. Мужчине и самому было на удивление комфортно — и в этой непривычной и, как ему казалось, совершенно не подходящей ему одежде, и в этом странном полупраздном времяпрепровождении за необычно откровенными разговорами. Удивительно всё это. Но то приятное удивление.

— Уже решила, что будешь делать в ближайшую среду? — воспользовавшись образовавшейся паузой, спросил он.
— Скажу Повелителю правду, — просто ответила Ада.
— А он прямо так и согласится.

Герман только усмехнулся её наивности. Конечно, сегодня он узнал некоторые неожиданные факты о хозяине, а всё же не верил в его бескорыстие. Герман вообще был недоверчив.

— Змейка, это часть моей договорённости. Нотариально заверенной, если угодно. Где ты видела демона, который добровольно откажется от причитающегося ему по контракту?
— Ты всё время так акцентируешь внимание на его инфернальной природе, как будто дело только в ней, — возмутилась та. — Можно подумать, люди сильно страдают альтруизмом. Да никто не станет отказываться от своего! Покажи мне хоть одного, который скажет: «Заберите у меня всё! Отдам даром». Все только к себе гребут — от себя-то никто. Такие же эгоисты.
— Значит, этот твой план заранее обречён на провал, — пожал плечами Вейц. — Есть запасной?
— Повелитель выслушает меня, я уверена, — стояла на своём Ада. — Дело ведь не в тебе. То есть в тебе тоже, — быстро поправилась она. — Я уважаю твой выбор и не хочу ни к чему принуждать. Но я сейчас не про это. А про то, что мне не важно, какой у Повелителя внешний вид. Если бы его аватаром был кто-то другой, это бы не поменяло моего к нему отношения.
— Совсем не важно? — недоверчиво переспросил нынешний аватар Астарота.

Где-то глубоко внутри заскреблась надежда. Неопределённая. Неизвестно даже на что. Но отчего-то была уверенность, что это именно чувство надежды.

— Ну… — Богословская перестала жевать и ненадолго задумалась. — Конечно, я привыкла, что Повелитель выглядит как ты. И когда появится другой образ, придётся привыкать заново какое-то время…
— А если это будет обрюзгший 50-летний хрен? — не удержался от мелкого троллинга меченый.
— Не-ет, на такое Его Светлость пойтить не смогёт, — хохотнула девушка. — Это же Великий Герцог Астарот, эстет каких поискать!

Посерьёзнев, она добавила:
— Но это всё решаемые трудности, и вообще не твоя головная боль. Главное тебе покинуть город самое позднее в среду днём. А за меня не волнуйся.

Хотелось бы ему быть таким же спокойным и оптимистично настроенным… На практике получалось хреново.

— Знаешь, змейка, пусть всё остаётся как есть, — вдруг сказал бизнесмен. — Не хочу ничего менять.
— Почему?! — брови его собеседницы взмыли вверх в неподдельном изумлении.
— Будем считать, я передумал, — уклончиво отозвался Вейц.
— Нет, не будем.

Почуяв подвох, теперь Ада не собиралась удовлетворяться простой отговоркой — она хотела знать причину столь резкой смены «курса партии».

— Если это из-за того, что я сказала раньше, то я против, Гер. Не надо свои интересы запихивать под плинтус.
— Это не из-за того, что ты сказала.
— Тогда почему? — не отставала девушка. — Я же помню, как ты психовал позавчера, что с тобой не считаются и ни во что не ставят!
— А теперь успокоился. Обдумал на холодную голову и понял, что в подобной близости нет ничего критичного для моего самолюбия, — предпринял Герман ещё одну попытку отделаться от расспросов налегке.

Куда там — это лишь усилило натиск.

— Ты всё врёшь, — заявила Ада, пристально вглядываясь в лицо мужчины. — По глазам вижу. Ну-ка выкладывай.

Бизнесмен вздохнул.

— Не будет другого аватара. Как и доверительных разговоров по душам. Он принудительно пригонит меня обратно. А тебя просто изнасилует за неповиновение. Находясь в моём теле. Я не хочу этого, — отчеканил он негромко.
— Ну это уже слишком! — вспыхнула девушка.

Её глаза расширились, полыхнули неподдельным негодованием.

— Я понимаю, у вас напряжённые отношения, но такое уже на клевету смахивает. Повелитель никогда так не поступит. Прекрати на него наговаривать.
— Я знаю, что говорю, змейка. Поверь.

Аду душило возмущение. Как он может так голословно сыпать обвинениями?! Только на основании, что Повелитель не является человеком. Это подло! Ну да, он демон. Но это же не синоним последнего урода! Кулаки чесались кинуться и надавать тумаков прямо сейчас! Но что-то во взгляде меченого и его голосе — что-то непоколебимое — заставило её остановиться.

— Откуда знаешь?.. — спросила она.
— Он уже так делал. С одной женщиной.
— Что?!

Она моментально съёжилась, затравленно покосившись на Германа. Как будто опасалась, что сказанное им могло повториться в следующую секунду, прямо здесь.

— Что за женщина?.. — дрогнувший голос выдавал крайнюю степень волнения.
— Карина. Моя жена.
— Повелитель… твою жену?..

Теперь её глаза, переполненные испугом, буквально впились в лицо собеседника, ловили каждое его движение, каждое отражение мысли и чувства. Герман понимал: она ждёт рассказа, подробностей — без этих деталей слова повиснут в воздухе неподтверждённым поклёпом, и она не поверит ни единому. Что ж. Раз уж сказал «А»…

— Это было накануне разрыва. Развод дался мне тяжело, — нехотя начал он с самого начала. — У нас не было детализированного брачного контракта, как это практикуют в Германии. Вопреки совету отца, я не стал возиться с тысячей подпунктов в каких-то ненужных бумажках. Тогда мне это казалось мелочным скупердяйством, порочащим светлое чувство любви. Наивный, слепой дурак.

Он сухо усмехнулся, с каким-то остервенением принявшись открывать коробку сока.

— Я ограничился типовым договором — лишь бы только дотошные родственники отстали. Я не знал тогда, что отец с подручными адвокатами доработал документ, и текст, который я вместе с Кариной подписал не глядя, был составлен с умом и поистине немецкой педантичностью. Да, сейчас я понимаю, что Вейц-старший застраховал меня от тотального разорения: мне удалось сохранить недвижимость. Но тогда это казалось таким несущественным…
— Но у тебя отняли фирму, — ненавязчиво напомнила Ада.

Она пока не могла свести концы с концами: причём здесь делёж имущества по брачному контракту и насилие со стороны Повелителя? Однако слушала внимательно. А Герман продолжал:
— Да, с фирмой отдельная песня, и речь сейчас не о ней.
— Окей, — не настаивала девушка.
— В одном из пунктов контракта говорилось, что в случае доказанного адюльтера изменивший супруг утрачивает право собственности на свою часть имущества, совместно нажитого в браке. Таким образом, Карина лишалась всего. И когда поняла это, обвинила меня в подлоге.

Несколько крупных глотков прямо из горлышка ясно давали понять, что Герман взвинчен. Он никогда не позволял себе таких плебейских замашек.

— Ей было мало того, что они с дружком отжали фирму. Моё детище, которое я создал с нуля. Она уже рассчитывала, что заберёт половину квартиры и машину — а тут такой облом.
— На одних акциях фирмы можно было заработать и на то, и на другое. Чего уж у тебя-то отнимать… — не удержавшись, проворчала Ада.
— Я тогда только привыкал к силе меченого и, прямо скажем, чувствовал себя хреново. А тут ещё эти выматывающие все нервы сцены. Истерики. Постоянные скандалы и обвинения. Я настолько устал, что предложил компромисс: пускай забирает обе машины. Мне нужна лишь квартира — другого жилья не было.
— Щедрый жест!
— Мне было уже глубоко пофиг, змейка. Я был на нуле.
— И что же она?
— Упёрлась. Отношения, и так никудышные, стали просто ни к чёрту.
— Вот же… — покачала головой слушательница, еле удержавшись от крепкого словца. — И что же, ты опять уступил?
— На этот раз нет, — помрачнел мужчина. — Я не знаю, как, но однажды внутри как будто включился режим злого суфлёра. Словно на левое плечо уселся чертёнок и принялся подзуживать: «Тебя обобрали до нитки, как лоха. А хотят оставить вообще без штанов. Ты станешь это терпеть? Пошли её на хуй».
— Ну и правильно он тебе суфлировал! — симпатии Богословской были явно на стороне незримого инферналиста.
— Как-то вечером, во время очередного скандала, я пригрозил, что, если она не прекратит, я присовокуплю к бракоразводному процессу фото её кувырканий со своим новым хахалем — и тогда она не получит вообще ничего. Она психанула. Посыпались оскорбления. Я не выдержал, схватил её и…

Герман досадливо замолчал. А что тут говорить? И так всё очевидно, что произошло следом.

— Но ты же сказал, это был Повелитель… — после некоторой паузы решилась внести ясность девушка.
— Ты не поняла. Я её не трогал в этом смысле. Просто хотел выставить, и всё. Но… вдруг обнаружил, что тело меня не слушается. Я словно тряпичная марионетка на ватных ногах. Двигаюсь, подчиняясь чужой воле — и при этом подобно наблюдаю свои действия со стороны.
— Кажется, я знаю… Одержимость без подавления сознания, — догадалась Ада.

Да, теперь она вспомнила. Впервые явившись к ней в теле Германа 4 года назад и посвящая в его печальную историю, Астарот вскользь упоминал об этом типе вселения в смертного, метафорически обозначив такое порабощение «изнасилованием души». Тогда, впрочем, Герцог не стал вдаваться в подробности, ограничившись лишь намёками и общими фразами.* Так, значит, это правда?!

— В тот раз я впервые почувствовал, что значит одержимость, — голос Вейца завибрировал от душившего его комка эмоций. — Этот козёл вселился в тело, не выключив при этом моё сознание. Я всё видел, всё чувствовал, всё понимал, мать его!
— Гер…
— Я слышал свой голос, обзывающий её грязной шлюхой, пока мои руки затыкали ей рот. Я смотрел на её слезы и застывший в глазах ужас. Я издевался над ней — и чувствовал, сука, как от этого кайфует он! А сам не мог ничего сделать, вмешаться и остановить, не мог!!
— Гера, тише, не надо…

Ада никогда не видела брата в таком состоянии — больно было смотреть. Что он чувствовал в теперешний момент — и вовсе страшно представить, невозможно. Она хотела успокоить его — и не знала как. Хотела сказать что-нибудь ободряющее — и не находила подходящих фраз. Ей не приходилось переживать и близко того опыта, что выпал на его долю. А он, не слыша и, похоже, не слушая продолжал говорить, чувствуя жизненную потребность выплеснуть из себя этот сгусток яда, травившего его столько лет:
— Помню, как пинками вышвырнул её из квартиры. Прямо так, в разодранной одежде, избитую до кровоподтёков. И чужие слова, произнесённые моим голосом: «Слушай внимательно, паршивая шлюха Иуды. И запомни: вздумаешь снять побои и жаловаться в ментовку — развод станет для тебя адом». Никогда их не забуду.

Герман затих, и меж разговаривающими надолго повисла пауза. На беду Ады-художницы, у неё было богатое воображение, чтобы представить всё озвученное в красках. Чудовищная сцена, жестокая, трагичная. Чувство безграничного сострадания переполняло душу. За что ему такое? Зачем Повелитель так поступил? Со служителем-новичком, который и накосячить-то ещё не успел. Да какое накосячить — даже не приступил к первому заданию! Ответов пока не было.

— И она не стала писать заявление?
— А ты бы стала после такого? — хмыкнул Герман. — Адвокаты только руками разводили, не врубаясь, почему вдруг она отозвала иск по всем имущественным претензиям.
— Это очень грустная история. Мне жаль, что заставила тебя вспомнить снова. Если бы я знала…
— Всё нормально, змейка, — перебил Герман. — Мне даже стало легче, не знаю, как так.
— Просто ты носил это в себе много лет. И, наверное, где-то в глубине души надеялся повернуть время вспять? — наобум предположила девушка, не догадываясь, что сейчас попадёт точно в цель.
— Да, именно надеялся, ты верно подметила, — охотно подхватил тот. — До последнего ждал, что она передумает и вернётся. Наивный дурак. Пока она не сказала это.
— Что?
— Почему бросает меня. Знаешь, как она объяснила?
— М?
— «Ты меченый». Она не хотела жить с чуваком, который раз в неделю становился сраным зомби с отшибленной памятью. А ведь я стал им ради неё. Чтобы она жила.

Любил ли он Карину? Нет. Уже нет. В его душе давно не росло цветов — одна лишь выжженная пустыня.

    Простые беседы о сложном
    3: Владимир


    — И всё же. Если брать смертных. Неужели никто?

    Она разводит руками.

    — Как же Владимир? Разве он не твой парень?
    — Я… не знаю.
    — Не знаешь, является ли он твоим бойфрендом?

    Я расплылся в улыбке, уже готовый сыронизировать на тему оригинальных отношений. Но почти тут же расхотел, видя, как Она стремительно покраснела и потупилась.

    — Всё… сложно.

    Минует несколько тягучих моментов тишины, и когда я уже собираюсь ненавязчиво напомнить о своём присутствии, змейку словно прорывает:
    — Вот скажи как тоже парень, нормально это по-твоему? Допустим, тебе кто-то очень нравится.
    — Так.
    — По уши втрескался.
    — Ну-у, с этим сложнее… — сощуриваюсь я. — Но допустим, да.
    — Гипотетически, — кивает Она, пока пропустив мой комментарий мимо ушей и всё больше распаляясь. — И ты признаёшься этой девушке в любви.
    — Логично, если она мне нравится.
    — Вот. И тебе везёт, потому что оказывается, что чувство у вас взаимное, и девушка эта сама уже сто лет как о тебе думает, просто первой признаться боялась. Ну и воспитали её так, что нельзя первой говорить.
    — Тебя серьёзно так воспитали? — приподнимаю я бровь. — Что за каменный век?
    — Да мы не об этом сейчас! — злится Она.
    — Ладно-ладно. У нас всё взаимно, и все обо всём узнали, — сдаюсь я, решив отложить побочные расспросы до лучших времён.
    — И всё вроде бы прекрасно. Трогательная сцена долгожданного воссоединения. То есть… ну ты понял… Романтическая сцена.

    Она смотрит на меня с надеждой, что не придётся объяснять подробности. Её щёки снова розовеют. У Неё это выходит так мило, что в другое время я бы не преминул продлить приятный момент, подлив масла в огонь. Но не сейчас. Я вижу в этом стыдливом румянце болезненные оттенки и не хочу Её мучить.

    — Понял, — киваю. — Романтическая сцена с большим потенциалом перерасти в эротическую.
    — Да. И всё! — выпаливает Она, как будто только этого и ждала.
    — Что «всё»? Им срывает крышу?
    — Нет. Всё на этом. Ничего больше! Парень вдруг встаёт и уходит.

    Я смотрю на Неё, как баран на новые ворота. Видимо, довольно долго, потому что змейка решается повторить свой вопрос.

    — Нормально это?

    Видно, что моё мнение как представителя того же с Владимиром пола Ей важно.

    — Я всё думаю, может я что-то сделала не так…
    — Ничего ты не сделала, змейка, — отвечаю наконец. — Безусловно, сложно судить, не зная всех деталей произошедшего. Но возвращаясь к твоему главному вопросу и принимая во внимание сказанное, могу сказать точно: если мужчина хочет женщину, это видно по его действиям. С чем-то другим не спутаешь наверняка.
    — Что же, выходит, я не очень-то желанна?.. — грустнеет Она.
    — Есть ещё вариант, что он идиот, — на этот раз я позволяю себе сарказм.

    Мне отчего-то обидно за Неё, как будто это меня самого продинамила какая-то девица.

    — Он как будто… разрывается меж двух противоположностей. Или между двумя Ариаднами, не знаю… — нервно покусывая губу, Она начинает рассуждать вслух. — Одна Ада его притягивает, а другая отталкивает. Или… не знаю. Как будто в последний момент благоразумие берёт верх, он вспоминает, кто я. Что я, по сути, полудемон… И ему становится как будто… противно, что ли. Шарахается как от прокажённой…
    — А раньше у вас бывали моменты, когда можно было остаться наедине? — решаюсь уточнить я.
    — Конечно. Не так давно он позвал меня в ресторан. Получил какую-то премию и решил угрохать на меня.
    — Достойный поступок, — я одобрительно наклоняю голову набок.
    — Это был вечер пятницы, и на следующее утро, по идее, ему не нужно было на работу…

    Она закусывает губу так, что того гляди выступит кровь. Что за манера стыдиться неизвестно чего? Кажется, я начинаю догадываться, что ещё в Ней притягивает рогатого словно магнитом. Застенчивость. Целомудрие. Чистота. На фоне вседозволенности и распущенности современных девиц Она выгодно от них отличается — лакомый кусочек для пресытившегося развратом демона.

    — Пару раз, когда я была ранена, Володя приезжал помочь, — продолжает рассказывать змейка. — Я намекала, что буду рада, если он останется ночевать, но…
    — Но?..
    — Ничего, — тихо говорит Она. — Даже когда однажды остался — никакой инициативы с его стороны. А в другие разы просто уезжал к себе. Наверное, я хреново намекаю.
    — Или хватит во всём винить себя, — одёргиваю я Её, — и пора признать, что этот твой Володя таки идиот.

    По рассказу змейки чародей выходил то ли малахольным, то ли несознательным инфантилом, не понимающим, чего ему на самом деле надо от отношений. То есть опять же малахольным. Я всерьёз не мог взять в толк, зачем признаваться в любви и тут же, не отходя от кассы пытаться убить любимую женщину. Целовать и делать массаж стоп — чтобы потом, разбудив в ней ответное желание, встать и уйти. Конечно, я знал, что все эти маги — упоротые донельзя чудики на своей волне. Но чтоб настолько… Если раньше я был готов рискнуть ва-банк и вытащить чародея из застенок охранки, то теперь раздумывал, а стоит ли эта овчинка выделки? На кой чёрт он будет маячить и портить Ей настроение?

    Она опускает голову, невесело усмехается. Могу догадаться, как такой поступок бьёт по женскому самолюбию, помноженному на стыдливость и застенчивость, граничащую с забитостью. Вряд ли у змейки были серьёзные отношения с кем-то до этого «Володи». Да вообще отношения. Судя по тому, какие следы я увидел на постельном белье в четверг утром, если у Неё и было что-то, то дальше поцелуев дело не доходило.

    Твою мать. Теперь до кучи я ещё испортил девчонку. Выходит так. И почему я — который в этой ситуации с боку-припёку и ни сном ни духом — снова чувствую вину?

    — Прости, — говорю после некоторой паузы.

    Нельзя это так оставлять. Если не сказать Ей сейчас ничего ободряющего, комплекс неполноценности, который уже цветёт буйным цветом, станет махровее.

    — За что? — Она поднимает на меня непонимающие глаза.
    — Я знаю, насколько важно для девушки, чтобы первый раз был с любимым человеком. А тут я подвернулся некстати. Считай, обесчестил. Извини, мне правда жаль.
    — И теперь как человек чести просто обязан смыть пятно позора женитьбой. И кто из нас из каменного века? — вопреки моим ожиданиям, Она хохочет. — Да брось, ты чего! Наоборот, я даже рада, что всё наконец произошло.
    — Да?
    — Ну, мне 25… — как бы извиняясь, говорит Она. — Я никогда не пользовалась популярностью у мальчиков. И это, знаешь ли, довольно обидно. Когда симпатичный тебе парень предпочитает твою одноклассницу. Первый, второй раз — и так постоянно! В школе такое сто раз было. Сильно больно бьёт по самооценке.
    — Так в школе парни поголовно беспросветные идиоты. Ты не знала?

    Мы беззаботно смеёмся.

    — Ну а здесь вдруг я, гадкий утёнок, — и избранница самого Великого Герцога! Условно самого красивого мальчика. Мистера Вселенная, которого считала недосягаемым.
    — При всём желании, змейка, на гадкого утёнка ты никак не тянешь, — замечаю я, для верности окинув Её оценивающим взглядом.
    — И тем не менее, людей отталкивает наша красота, — вздыхает Она.
    — Неужели у тебя нет путаницы? — решаюсь я задать давно мучающий меня вопрос.
    — Где?
    — Между мной и Астаротом. Не путаешь?
    — Не-а. Совсем, — уверенно мотает Она головой. — Вы для меня как братья-близнецы. Да, внешне как две капли воды, но вот личностно… Да и внешне уже разные. По крайней мере, я вас легко теперь различаю. Меня больше удивляет, что ты сам вас плохо разделяешь. Вот это вообще шиза какая-то, Гер!

    Кажется, Она не лукавит. И действительно не винит меня в случившемся, не считает причастным. Как бы ещё самому так научиться… Пока я не чувствую в себе силы углубляться в дебри подобного психоанализа.

    — Так ты любишь его? Владимира, — возвращаюсь я к первоначальной теме.

    Она неуверенно, не сразу качает головой. Отрицательно.

    — Я… после того случая в подвале… что-то как-то надломилось как будто. Повелитель сказал, он был намерен убить меня, готов был это сделать. Я сначала упиралась, убеждала себя, придумывала отговорки для самоуспокоения. Но понимаю, что Повелитель прав. Володя действительно готов был похоронить меня под сводами дома, если бы тогда рвануло. И не только меня — ещё двоих посторонних людей! И я не могу забыть этого. Стараюсь, но не могу. Пыталась себя пересилить, но… Наверное, я очень злая.
    — Скорее уж адекватная, — возражаю я.

    Я редко соглашаюсь с рогатым ублюдком, но в теперешнем случае вынужден признать его правоту. Удивительно, как это ещё он не грохнул чародея за открытое посягательство на жизнь своей фаворитки.

    — Даже лучше, что всё именно так сложилось, — говорит Она уже твёрже. — Теперь я ясно вижу, что нам не стоит быть вместе.
    — Что поменялось?
    — Вечер среды. Он всё изменил.
    — И как же?

    Наверное, сейчас я звучу как дотошный следователь на допросе. Но мне действительно хочется понять, как Она мыслит. Что для Неё значимо? Что такого могло случиться, чтобы красивая и далеко не глупая девушка предпочла воняющего серой чувака — хотя легко могла бы отхватить нормального парня. При таких-то данных и солидном наследстве.

    Да ты никак ревнуешь, Гера?

    — Я просто увидела, как ведёт себя мужчина, который не делает вид, а на самом деле хочет быть рядом. Вот и всё, — улыбнулась Она, отвечая на вопрос моими же словами.

    Мужчина?! На этом месте я чуть не взвыл. Как можно так самообманываться! Змейка-змейка, как же он запудрил тебе мозги…

    Нет, Гера, по-моему, ты всё-таки ревнуешь.

    — Он демон, змейка, — напоминаю я как можно спокойней.
    — И? Если из всех мужчин ведёт себя по-мужски только демон… — Она пожимает плечами, — для остальных у меня плохие новости. Хочешь знать, что сделал Повелитель, о чём я узнала в среду?
    — Разумеется.

    И Она рассказывает. Про свою успешную попытку суицида шесть лет назад. Про его незамедлительное появление. Про согласие отпустить Её на волю. Про его рискованный акт безвозмездного самопожертвования. Да, я многого не знал про Астарота и его к Ней отношения… Потребуются долгие часы размышлений, чтобы найти место новым фактам в сложившейся картинке моего мнения о Великом Герцоге.

    — Значит, ты на самом деле его любишь? — спрашиваю я.

    На этот раз Она отвечает без колебаний:
    — Люблю.

    Простые беседы о сложном
    2: мой верный, единственный друг*


    Вот теперь повисла настоящая тишина. Та пауза, когда сказать что-то утешительное — до банального глупо и бессмысленно, а молчать дальше — мучительно неловко. Первой прервала молчание Она:

    — А как же семья? Родители?
    — До 14 лет я рос с бабушкой здесь, в России. Родители жили в Германии, — я дёрнул плечом и отвёл глаза.

    Мне неприятно об этом говорить, и это заметно со стороны. Она колеблется. Наверное, думает, что не расспросить теперь, когда тема затронута, невозможно — это значило бы не проявить внимание. С другой же стороны, устраивать допрос — некрасиво. Впрочем, змейке не занимать деликатности. Она умеет быть мягкой и ненавязчивой, когда хочет. Как сейчас.

    — Почему же они тебя не взяли с собой?.. — осторожно продолжает Она.
    — Потому что никто не хотел тратить время на утирание соплей мелкому сопляку, — я бесстрастно хмыкаю.

    Раньше меня задевало подобное, теперь — нет. После скандального развода сфера семейных отношений окончательно превратилась в мёртвую, выжженную пустыню.

    — Каждый из них был занят собой. Отец вёл бизнес. Мать упивалась новым статусом на светских раутах. Аристократический титул был для неё гораздо важнее.
    — Но… — замешкалась Она, — ты же единственный их сын, вроде бы? Первенец.

    Сейчас Она наверняка невольно проводит параллель с собственной семьёй, хоть и не озвучивает этого. И у Неё в голове не укладывается, как такое возможно — когда не болит сердце за собственного ребёнка, бла-бла-бла. Все эти упрёки в адрес своих предков я слышал множество раз от разных сердобольных тётушек. Никогда не понимал их смысла. Как будто от их аханья мне, мелкому, сразу должно было сделаться легче. Или что?

    — Матери этот первенец был нужен для того, чтобы выскочить замуж за иностранца. Получить штамп в паспорте, гражданство и свалить за бугор, — поясняю я. — Разве могла какая-то провинциалка из общаги мечтать, что ей так фортанёт на летней стажировке после 4-го курса? Она вцепилась в отца всеми когтями и зубами. А я — всего лишь средство достижения красивой жизни. И своего рода финансовая гарантия на случай развода.

    Не слишком-то лестная характеристика матери из уст сына. Но уж как есть. В семье Вейцев всё поставлено на деловой лад и подчиняется закону целесообразности, а эмоции присутствуют в этих отношениях постольку-поскольку. То есть никак.

    — Ну а отец? Разве он не был рад наследнику? — не сдаётся Она.
    — Когда я стал старше, он стал уделять мне больше внимания. Ведь уже не надо было стирать пелёнки, не спать по ночам или терпеливо давать ответы на 100 тысяч «почему?» в день. Всю грязную работу сделала бабушка. И меня забрали в Германию на постоянку.
    — А бабушку почему одну оставили? — погрустнела змейка.
    — Это было после её смерти. Она рано умерла. Думаю, всё, что ещё осталось хорошего во мне — если вообще было когда-то — благодаря её стараниям.

    Ненадолго я погружаюсь в воспоминания, даже не отслеживая, что в это врем я жую. Затем продолжаю:

    — Отец стал посвящать меня в своё дело. Готовить себе помощника, а потом и смену. Личный водитель. Лучший колледж. Безупречный аттестат. Передовой вуз. Ему всегда было важно сохранять идеальность внешней формы. А матери было важно, чтобы окружающие завистливо тянули: «Вау!». Спросишь, что там с внутренним содержанием? О нём не заботились. Ты сказала «функционализм». Да, пожалуй, так и есть. Я был и остаюсь для своей семьи функцией. Инструментом достижения определённых целей.
    — Это ужасно… — Она опускает голову, и в её голосе слышится неподдельное сочувствие.

    Кажется, я дал маху. За 20 лет я привык, а Ей такое — в новинку. Отнюдь не приятную.

    — У тебя не так? — спрашиваю я, только чтобы отвлечь от невесёлых мыслей. — Никогда не видел тебя за душевными посиделками с родными.

    Только сейчас до меня доходит, что Она прежде и не рассказывала о своей семье. Живы ли они, где обитают, какие у них отношения. А я, признаться, и не спрашивал. На моей памяти это вообще первый наш разговор, настолько пространный, что длится уже не один день… Прежде я просто собирал вещи в четверг утром и уезжал, ограничившись дежурным «пока». Что-то незаметно поменялось с тех пор. Что?..

    — Не так. То есть… у меня же другая история. С тех пор, как мне исполнилось семь, родители меня скорее, хм, боятся, — горькая усмешка кривит Её красиво очерченные губы.
    — Как это боятся? — не понял я.
    — Ну, с этого возраста я завещана Повелителю бабушкой. И как только она умерла, со мной начала твориться лютая хрень. Я стала видеть существ Изнанки, особенно из низшего мира.
    — Демонов.
    — Их в том числе, — кивает Она. — Они стали липнуть ко мне как мухи на мёд.
    — Почему?
    — Так бабушкин дар же, — поясняет Она. — Перед тем, как уйти, она отдала мне свою силу. А демоны тащатся от магов. Такие необычные люди для них как деликатес. Теперь я понимаю, что далеко бы не ушла. А может, и не прожила бы долго: рано или поздно какой-нибудь борзой демон, наткнувшись на такой «клад», решил бы его оприходовать. А так все боялись связываться — меня защищало «право собственности» Повелителя.
    — В смысле «оприходовать»? — я чувствую, что мне катастрофически не хватает теоретической подготовки в данной области, и вынужден задавать тупые вопросы.
    — Выпить досуха. Высосать всю энергию и стать за счёт этого сильнее, — как-то уж слишком беспечно, как будто речь идёт не о Её жизни, говорит Она.

    Демоны «пьют» бесхозных магов без сильного покровителя? Я не представлял, что выживание людей с даром настолько сурово. И если всё так, как говорит змейка, выходит, рогатый ублюдок… спас Ей жизнь?.. Некоторое время я молчу, размышляя о новом открывшемся факте.

    — Я этого не знал, — наконец признаю́ очевидное.
    — Я раньше тоже не знала. Уже потом дошла задним умом, когда книжек немножко почитала.
    — И ты поэтому поменяла своё отношение к нему?

    Сам не замечаю, как успел, глядя на Неё, смолотить полпачки «Lay’s». А вкусно.

    — Много почему.

    Она меняет позу, садится по-турецки. Разрезает огурец. Посыпав солью, предлагает половину мне. Охотно беру.

    — Мы же давно знакомы. По сути, Повелитель заменяет мне ту самую семью, родных, которым я не могу открыться. Я знаю, что они любят меня и беспокоятся, по-своему заботятся. Я тоже их люблю. Но они как будто не понимают, как со мной взаимодействовать, — Она качает головой.
    — А он знает? — сам не знаю отчего, ответа на этот вопрос я жду затаив дыхание.
    — С ним я могу поговорить, о чём угодно, не боясь, что он останется безучастным. А ты разве не знаешь, как мы познакомились?
    — Нет.
    — Серьёзно? Я не рассказывала? — веселеет Она. — О, это забавная история! Мы сразу нашли общий язык: сначала я завалила его уймой вопросов, потом наагрилась и стала гонять по библиотеке, а он убегал (потому что детей касаться нельзя), а потом мы помирились, и я угостила его конфетой из личных запасов, которые, конечно же, хранила под подушкой. До сих пор не знаю, съел он эту потёкшую шоколадную кляксу тогда или чего. Надо будет спросить!

    Она задорно захрустела огурцом, и я не могу сдержать улыбки.

    — Это в твоём фирменном стиле.
    — В принципе, спустя 20 лет почти ничего не поменялось: я всё так же, бывает, на него агрюсь, кормлю и закидываю «почемучками».
    — И о чём же вы беседуете? — задаю я очередной вопрос и присоединяюсь к трапезе.
    — Да о чём угодно! Вот как мы сейчас с тобой говорим. Иногда он рассказывает что-то из прошлых веков, истории быта монархов или великих деятелей искусства, современником чьих жизней был. Иногда расспрашивает меня о тонкостях жизни человеком — и тогда уже я вещаю.
    — Разве он не узнал все детали за столько лет бессмертия? — удивляюсь я.

    Это и впрямь необычно. По крайней мере, идёт вразрез с моими представлениями. Демоны всегда виделись мне этакими снобами: всезнающими, всезрящими сверх-существами, которым нечего взять от людей в плане знания. Астарот, жадно внимающий теорию бытия человеком? Этот заносчивый чмырь, который сам всех учит жизни? Я скорее поверю, что Земля стоит на трёх слонах, а те — на черепахе. Похоже, змейка и впрямь обладает какой-то тайной властью над своим «повелителем».

    — Представляешь, нет! Случаются вещи, которые он совершенно не может понять. В какой-то мере это очень грустно… — добавляет Она тише.
    — Что именно?
    — Я думаю, он так настойчиво стремится принимать человеческую форму и хоть на время становиться смертным, потому что ему одиноко. Только представь, каково это, быть умнейшим, могущественнейшим существом во Вселенной — и не находить себе равного. Постоянно играть роль учителя, пастыря для слепых котят, но не находить того, кто способен хоть немного приблизиться к ступени твоего развития. Один среди толпы. Ужасное проклятие…

    Немного помолчали. Не тем молчанием, которое неудобно. А каким-то новым, комфортным и даже уютным.

    — Похоже, он и правда видит в тебе ценного собеседника, — замечаю я.
    — А вы разве совсем не разговариваете? — Она поднимает на меня глаза.
    — Вряд ли это можно сравнить с вашими разговорами… После подписания контракта был недолгий период интенсива. Обучение, посвящённое приобретённым навыкам. После чего меня сразу бросили в самое пекло. Никакой теории по истории и культуре, — пожимаю плечами. — По всей видимости, я плохо гожусь в партнёры для неспешных бесед у камина.
    — Ну, для посиделок у камина, может, и не годишься, но для пикников на лужайке — вполне, — Она ободряюще улыбается.
    — Только не надо меня жалеть, — журю Её в шутку.
    — Да это самое беспощадное, бесстрастное, объективное мнение! — протестует Она. — Мы же вот с тобой нормально болтаем. Можно даже сказать, душевно. Что, скажешь нет?
    — Душевно, — соглашаюсь я с улыбкой.

    И нисколько не лукавлю. У меня и правда ещё никогда прежде не было так хорошо на душе.

Простые беседы о сложном
1: иметь или быть?*


Вскоре показался Герман, посвежевший после душа и заметно помолодевший из-за кардинальной смены образа. Одежда пришлась впору — Ада угадала с размером. Но судя по скованным движениям мужчины, чувствовал он себя не в своей тарелке.

— Что дальше? — воззрился он на затейницу.

Больше для того, чтобы получить обратную связь, нежели узнать расписание предстоящего дня.

— Ну, так тоже ничего. На студента похож в этой маечке, — одобрила Ада. — А, пожалуй, ещё можешь за него сойти!

Как и следовало ожидать, Герман выбрал белую футболку и джинсы с потёртостями, таким образом скомбинировав вещи из двух разных подборок. Вот же своевольный засранец.

— За старпёра спасибо, — буркнул Вейц, пока девушка обходила его кругом. — И куда мы в таком виде?
— А в таком виде мы туда, — Ада указала в окно на залитую солнцем лужайку, — вооружившись вот этим.

С этими словами она сгрузила приятелю две коробки для большой пиццы и пару пакетов со всякой снедью (за время пребывания Германа в душе в доме успел побывать курьер Delivery Club). Чипсы, сок, газировка, печенье, фрукты — это только часть того, что увидел Герман через полупрозрачный целлофан.

— А-а..?
— У нас внеплановое совещание на природе, вперёд! Кру-гом, шагом марш! — подбодрила девушка зависшего Германа, ненавязчивыми толчками задавая нужное направление движения.

А вскоре вышла и сама, с огромным свёртком пледа под мышкой.

Излишне говорить, что для екатеринбургского бизнесмена такой формат совещания был в новинку — педант в профессиональных вопросах, он и пятиминутное опоздание-то с трудом переносил. Своё собственное в том числе. Покосившись на скатерть-самобранку, Герман решился уточнить:

— Ты предлагаешь есть? Это?
— Нет, смотреть и исходить слюнями, — сыронизировала Ада.
— Это фастфуд.
— Я в курсе, кэп,** — и ухом не повела девушка, гадая, какой кусок съесть первым. — Всё самое вредное и калорийное — зато вкусное!
— Вредное и калорийное, вот именно, — Герман всё ещё был настроен скептически.
— Вот именно, змеёныш, — повторила Ада. — Тебе надо хоть иногда отказываться от своих фуа-гра и устраивать разгрузочный день неправильного питания. Иначе так же чёкнуться можно!

Её выбор всё же пал на грибную пиццу.

— И вообще, чего ты так заморачиваешься с этими пробежками-качалками-отжиманиями? Повелитель даровал тебе идеальное, сильное тело, почти нестареющее — можешь хоть технический спирт пить.

Последнее, конечно же, было шуткой. Но доля истины в ней имелась: меченые обладали бóльшим ресурсом выносливости и здоровья. А будучи аватаром демона, Герман, подобно Аде, ещё и удостоился «долгоиграющей» молодости — его старение замедлилось на отметке в «30». Расцвет мужественности. Именно в этом возрасте он подписал свой злополучный контракт. Но в отличие от коллеги, за такой бонус заплатил сполна.

— Бери, не стесняйся! Пока всё не съедим, совещание не закончим.

С некоторым скепсисом глянув на сестру, уже вовсю уплетающую итальянский фастфуд, Герман наконец решился и тоже отщипнул кусок грибной. Есть руками, без салфетки, сидя по-походному на тонком куске материи, отделяющей тебя от земли… Когда-то в далёкие 90-е мальчишкой он устраивал подобные посиделки с друзьями… Тогда у него ещё были друзья. Почти забытое слово.

— О чём задумался?
— Да так…

Грозящую повиснуть неловкую паузу отсрочил зазвонивший мобильник.

— Извини, это по работе, — Вейц отложил надкусанный ломтик и, взяв трубку, перешёл на немецкий: — Ja.

Звонил коллега из фирмы отца. Недавно к нему по инициативе Германа отправился заведующий его лабораторией с несколькими подчинёнными — командировка была организована на закрытое производство в рамках обмена опытом. И теперь, очевидно, начальству хотели доложить о первых результатах.

— Hallo, Klaus. Wie gehts dir? … Ja, durchaus. Wie geht es meinen, nicht belästigt? … Hat er das gesagt? — брови мужчины нахмурились. — Gib ihm den Hörer.

После нескольких минут беседы, когда Ада уже начала скучать от невозможности понять её содержание, снова зазвучал русский — очевидно, сменился собеседник. А вместе с ним на место прежнего учтиво-сдержанного Германа будто поставили нового: манера, взгляд, движения, даже голос — всё разом перестроилось!

— Я тебя очень внимательно слушаю, Сергей, — вместо приветствия сказал он, и такая холодность не предвещала человеку на другом конце провода ничего хорошего.

Разговор перемежался продолжительными паузами, ответы Сергея (руководителя лаборатории контроля качества препаратов, как выяснилось позже) были не слышны, но явно пространны.

— А я говорил, — наконец недовольно перебил беззвучный монолог Герман. — Я давно тебе говорил, что у нас не Евросоюз и уровень дохода у населения измеряется иными цифрами. Не каждый себе позволит оригинал. Тебе требовалась командировка в страну Евросоюза, чтобы дойти до этого глубокомысленного вывода?
— …
— Значит, параллельно надо запускать дженерики. Привези базовые наработки. Я, кажется, для этого задействовал личные связи, чтобы тебя пустили в цех. Формулы доведёшь до ума на месте. Это не проблема.
— …
— То есть ты мне сейчас говоришь, что зря ешь свой хлеб, я правильно понял? — тон мужчины сделался суше степного суховея. — И хлеб, позволь заметить, с маслом и икрой, за который плачу тебе я.
— …
— А кто должен этим заниматься? Может быть, я?

Беседа, уже принявшая дурной оборот — и, кто знает, грозившая нерадивому Сергею увольнением прямо в командировке — не успела переродиться в открытый конфликт: послышались короткие гудки. Герман удивлённо воззрился на Аду, только что ловко выудившую у него смартфон и давшую отбой.

— Я же разговаривал.
— А теперь — нет! — объявила та и, совсем выключив девайс, закинула его подальше, на качели.

Можно было ожидать грома с метанием молний, но на удивление девушки, с ней Вейц оставался спокойным.

— Если ты не заметила, разговор я не закончил, — только и сказал он.
— Ну, насколько я могу судить, всё самое важное ты уже озвучил, — невозмутимо возразила Богословская. — С деталями пусть сами разбираются. А сейчас у тебя важное совещание в Нске. Забыл?
— Боюсь, с деталями они так разберутся, что придётся технологический процесс отлаживать заново, — вздохнул мужчина.
— Разберутся-разберутся! Ещё как разберутся. Ты сейчас отключился на самом интересном месте. Этот Сергей где-то там накосячил, как я поняла. А ты намекнул на увольнение. Считай, взял драматическую паузу. А ничто так не стимулирует мозговую деятельность, как страх и неизвестность. Вот так!

Весьма довольная собой, Ада надорвала пакет с чипсами и закинула одну в рот.

— И вообще, змеёныш, по-моему, ты страдаешь гиперответственностью и манией тотального контроля. Взвалил всё на себя и тащишь как вол. А ты кто?
— Кто?..
— Руководитель! Рукой водитель, понял? — пошуршав пакетом, девушка выудила ещё одну чипсину, и показательно помахала ей в воздухе. — Твоё дело ставить задачу и давать приблизительное направление по её решению. А уж как такой цели достичь, пусть думают узкие специалисты. На то они и узкие. Зря, что ли, по пять с лишним лет в МГУ всяких учились?
— Иногда я думаю, что легче сделать самому, — потерев лоб, пробормотал Герман.

Он ещё не окончательно отошёл от шока: один из главных специалистов лабораторного сектора только что расписался в собственной некомпетентности, заявив, что не может усовершенствовать фармакокинетику! Это вообще как?

— А ты возьми и перестань так думать, — пожала плечами Ада.
— Легко сказать, — усмехнулся Вейц.
— Да и сделать тоже несложно, — возразила та. — М! Сейчас я тебе видосик на эту тему покажу. Ты же инглиш знаешь, да?

Герман кивнул.

— А, ну тут, если чё, даже с субтитрами, — потыкав в смартфон, девушка довольно быстро нашла нужное на Ютубе и, улёгшись на живот, предъявила брату для просмотра.

ссылка

— Короче, слушай дока: stop it! Просто бросай эту ерунду и не забивай голову, — резюмировала Ада по окончании сеанса.

Её рука снова забралась в чипсовый пакет.

— Либо увольняй вшех реально, — прохрустела она с набитым ртом. — Шделать жа кого-то и делегировачь полномочия — это ражное. Вон, шмотри на Повеличеля. Он нажывает чель и штавит дедлайн. Вшё. Дальше ты шам. Как хочешь, так и выкручивайша.
— Меньше всего я бы хотел брать пример с него, — поморщился Герман. — Тоже мне, успешная бизнес-модель.
— А вот зря, — возразила Ада, уже прожевав. — Его бизнес-модель «строг, но справедлив» работает уже не одно столетие. И как работает! Зацени лояльность «фирме». В рядах его подчинённых царит безоговорочная преданность. Ну, по крайней мере, среди тех, с кем я разговаривала.
— Ты ещё разговариваешь с ними? — приподнял бровь Герман.

Похоже, услышанное стало для него неожиданностью. Как когда-то и для католических монахинь, у которых госпожа вздумала узнать имена и подробности смертной жизни.

— Тц, — глядя на собеседника, укоризненно покачала головой кандидатка в Королевы. — Как так можно жить-то, а?
— Ты о чём?
— Да функционалист ты жуткий! Вызываешь группу себе в подмогу и даже, небось, не знаешь, как их зовут.
— Не знаю.
— Что и требовалось доказать. Функционалист, — не заставила себя ждать поставка диагноза. — Тебе главное, чтобы работа была сделана. А то, что вы бок о бок уже несколько лет её выполняете, это как бы за скобками. Неужели не интересно поболтать с существом, так сильно отличным от тебя, узнать побольше про его «быт», мысли, желания?

Вопрос, похоже, застал Германа врасплох. Не найдясь с мгновенным ответом, он задумался. Вызывал ли у него когда-то кто-то другой интерес, помимо его профессиональных качеств? Привлекал ли внимание своими личностными, душевными достоинствами? Был ли у него в жизни хоть раз разговор по этим самым душам? Такой, каким, похоже, суждено стать беседе нынешней.

— Со мной и люди-то не особенно разговаривали, змейка, — наконец, тихо сказал он, погрустнев.

- Я тоже всегда говорил, что лучше пусть солдаты льют пот, чем кровь - кивнул барон - но нельзя постоянно находится "на грани", не имея способа выместить свой гнев. Ваш брат наёмник, спускает своё кровно нажитое в кабаках и борделях, у благородных есть пиры и турниры. Здесь же мы все лишены и того и другого. Скоро на ровном месте начнутся ссоры, за брошенный вскользь косой взгляд или острое слово начнутся стычки, а то и мечи из ножен начнут доставать. Не зря же говорят - ожидание хуже смерти. Вот и нужен повод вырваться из лагеря, помахать мечами, зарубить кого из нежити. Ну а по поводу привлечь кого - всех кого только можно привлечь мы уже привлекли своим строительством, остальных распугали. А дракон...дракон прилететь может в любой момент, тут уж не угадаешь.

  Барон глотнул вина из фляжки. Кислятина, да ещё и разбавленная. Вздохнул, вспоминая вино на пиру у Менелтора, и продолжил:

- Мы все знали на что идём. Все были готовы умереть. Но все представляли себе почётную и красивую смерть в сражении с драконом, а не смерть от удара копья орка, или смерть от ран, когда рана никак не зарастает, а лишь начинает гнить. Думаешь, сир Дэниел, мечтал о том, как его будут носить на носилках, а испражняться он будет под себя? А тот молодой паж, унесённый драконом? Он явно мечтал как вернётся героем. А теперь от него нет даже костей. И людям страшно. Страх порождает злость, а злость надо на кого то направить, иначе придётся злиться на самого себя, что однажды решил разбогатеть и прославиться. Никто не хочет признавать себя глупцом. Поэтому нужен лишь повод, чтоб обвинить кого то в создавшемся положении. Кто привёл нас сюда? Кто заставляет копаться в грязи? Вот и найден виновный, теперь можно переложить всё, даже свои промахи, на него. А недовольство это такая зараза, которую надо выжигать сразу, иначе оно перерастёт во что то большее. И тогда обязательно прольётся много крови.

  Рагнаар замолчал. Он отлично знал, во что может перерасти недовольство. Кто мешал приструнить зарвавшихся торговцев, в голодный, неурожайный год взвинтивших цены на продовольствие? Кто мешал землевладельцам не требовать налоги вперёд? Всё говорило о надвигающейся буре, но никто не хотел говорить об этом. И шёпот крестьян между собой перерос в споры в трактирах и пивных, вырос в сходки на деревенских площадях, а потом выплеснулся страшным и кровавым бунтом. Который он, Рагнаар, в числе многих призванных под знамёна графа Иена, подавлял огнём и мечом. До сих пор, иногда, ему снились сны, в которых его отряд проезжает мимо спалённых деревень, где все окрестные деревья увешаны висельниками. Вперемешку висели, раскачиваясь на ветру, деревенские старосты и солдаты ополчения, мелкие землевладельцы и торгаши. Эти висели с начала весны, когда бунт только начался и толпы голодных крестьян нападали на лавки и амбары. Где они, их палачи, эти, сначала всего лишь требовавшие хлеба люди, в итоге пошедшие против господ и устроившие кровавую вакханалию. А вот они - висят на соседнем дереве. Многие со следами пыток, это карательные отряды выпытывали информацию о нахождении главарей восстания. Обоим сторонам было не до повешенных, так и висели они, радуя вороньё. Надолго опустели тогда окрестные земли, поговаривали, даже разведчики орков были поражены увиденным и, услышав их доклады, вожди орков в тот год отменили свои грабительские походы в земли людей.

  Встряхнувшись, Рагнаар передал флягу Ярпену, а сам с любопытством уставился на Борея:

- Значит, на Семи островах стоял? Слышал я про то сражение. Знатно тогда пехота поработала. А почему? А потому, что только круглый дурень попрёт конницей на выстроившуюся баталию в лоб, да ещё стройными рядами. Тут вклиниваться надо, рвать строй. Но верно говорят - стадо баранов под предводительством льва, победит стаю львов, под предводительством барана.

– Тоже мне, благородьё...

Ворчал Ярпен, со стороны наблюдая за скандалом средь рыцарей.

– Средь гномов плох и глуп любой что труда чурается! И чем важнее ты средь народа, тем лучше должен работать уметь! Видал бы ты, друг мой, зал славы подгорных королей! Какие там мечи! Какие щиты! Красота такая, что, говорят, и нежить и нечисть засматривались, когда Король с ними на бой войско вёл! А уж качество! По слухам, не меньше половины Королевских оружий шкуру дракона как бумагу режут! В деле мне застать эти вещицы не довелось, но, чуйка кузнеческая говорит, что не брешут, да и глаз мой не обманешь...

Последние слова он произносил совсем тихо. Рыжий гном почти не упоминал о своём происхождении и даже Борей, не раз слышавший от него различные рассказы, да, и пожалуй, наиболее с гномом знакомый, не мог бы сложить мозаику из неаккуратно брошенных фраз.

Позже, в секрете, с аппетитом дохлёбывая щи, он смачно причмокнул и, утерев бороду платком, прокомментировал:

– Сюда б укропу ещё чуть поболее, да морквы добавить, и самый смак!

Со словами Борея, гном резко напрягся и прислушался...

– Перебдеть, оно всегда вернее обратного...

Она ожидала всего, чего угодно, только не этого. Сказанное имело эффект разорвавшегося в воде динамита, а она — рыба, оглушённая дезориентированная, беспомощная. Ада переводила потерянный взгляд то на иссиня-чёрную татуировку с символом бренности и неизбежности, то на Германа. Вглядывалась ему в лицо в попытке понять, говорит он правду или же только что умело применил риторический приём. Вейц всегда был искусен в манипуляции — с него станется пустить в ход и такое, лишь бы добиться своего.

За несколько лет знакомства она научилась распознавать признаки его лжи. Если враньё преследовало цель безобидной шутки, в такие моменты в глазах брата скакали озорные чёртики. Когда же он начинал играть по-крупному — вся его фигура будто «лучилась» бахвальством и самолюбованием. Но всегда, во всех случаях это был взгляд превосходящего, победителя, гордеца.

А теперь на неё смотрел кто-то другой. Измождённый и сломленный. Сдавшийся. Уставший бороться — даже просто жить, и что самое пугающее — безразличный к своему завтрашнему дню. Так, наверное, смотрели узники концлагерей, сознающие свою обречённость. И даже если каким-то чудом им удавалось вернуть свободу и вырваться из горнила этой машины смерти, их глаза больше никогда не загорались искрой жизни, как прежде. Не было в них жажды жизни и удовольствия от неё.

Для неё Герман всегда был образцом «успешного менеджера» среди меченых: целеустремлённый оптимист, достигший желаемого, собравший все возможные бонусы своего статуса — и наслаждающийся им на всю катушку. Но сейчас она вдруг увидела обратную сторону медали, увидела и ужаснулась. Осунувшееся лицо и тени под глазами, бледный румянец на впалых щеках, какой бывает у чахоточного — за одну ночь Герман будто прожил месяц на каторжных работах.

И этот взгляд. Пустой, словно через тебя, и в то же время переполненный такой неизбывной тоской… На неё смотрели глаза очень несчастного человека. Её брата.

Просто в голове не укладывалось. Как? Почему? Когда это началось? Что подтолкнуло его на подобное безумие, какое отчаяние? Что такого должно произойти в жизни, чтобы человек сделал выбор отправиться навстречу Бездне — добровольно, сознательно? С методичностью хронометра уничтожать себя каждый день — неделями, месяцами — обрекая на долгую, мучительную смерть в одиночестве? Истыкать себя иглами с отравой до язв и нарывов, чтобы чуть не потерять руку — какой ужас должно было перед этим испытать сознание, чтобы включить настолько жестокую программу самоуничтожения?

Он ждал. Её реакции, вопроса, вердикта или чего-то ещё. Словно он приговорённый, а она — палач, который должен судить и казнить. Каким-то шестым чувством Ада знала, что теперешнее мгновение — невероятно значимое, переломное. Что первое слово, которым она нарушит повисшую тишину, перевесит тысячу других, сказанных после — а потому ступать стоит чутко, точно идёшь по первому, ещё не схватившемуся льду ранней осенью.

Она не начала кричать и укорять. Не стала ударяться в истерию шока или выражать шумное удивление. «Да как ты мог?!», «Я от тебя такого не ожидала», «Кто угодно, но уж ты-то!», «Не может быть!», «Никогда бы не подумала» — вся эта мишура ахов и вздохов проносилась в голове. Десятки вопросов, сотни раздирающих изнутри эмоций… Но ни слова из этого хаоса не прорвалось в воздух.

Она просто спросила:
— И давно?..

    Я стучусь в дверь спальни и после разрешения вхожу. Она сидит поперёк кресла и водит стилусом по экрану планшета. Босые ноги, следы недавнего сна на по-детски припухшем лице, спутанные волосы… В своей утренней небрежности Она похожа на растрёпанную сову.

    Я привык к другим женщинам: холёным, безупречным, лоснящимся от дорогой косметики — и холодным. Охотницам на живца, заворачивающим себя в яркую обёртку, чтобы поймать рыбу покрупнее. Куклам, мечтающим продаться подороже. И те, и другие — стервы. Фальшивки.

    А Она — настоящая. И в том, как не заправила постель после сна. И в том, как одела первую попавшуюся под руку майку — мятую и не первой свежести. И в том, как не удосужилась уложить волосы в причёску — да хотя бы причесать. Она, может быть, не идеальная. Зато не играющая роль на публику, не претендующая на совершенство. Она тёплая, из плоти и крови, здесь и сейчас. Живая. Истинная.

    Именно об этом я думаю, пока мой взгляд следит за покачивающейся босой ступнёй. Египетская форма.*

    Её мысли что-то занимает. И носок ступни со скошенными по диагонали пальцами покачивается им в такт — то медленней, то убыстряясь. Она витает в облаках, и я мог бы использовать эту паузу, чтобы начать свою исповедь. Но как некстати предательски пересыхает во рту, а из головы вылетают все слова! Чувствую себя заикающимся у доски первоклассником. 35-летний идиот.

    Я никогда не боялся женщин и не испытывал перед ними робости — это они зачастую оказывались в таком положении. Меченость преобразила и «отполировала» мою внешность, принесла финансовый успех — в глазах противоположного пола я стал выглядеть чуть ли не небожителем. Тем самым мистером Греем из бульварного романчика, которым одинаково взахлёб зачитывались как подростки, так и бальзаковский возраст.** Собственно, я им и был.

    Тогда почему признаться Ей сейчас так трудно? Всего-то и требуется сказать два слова: «Я наркоман». Но я медлю, и секунды подходящего момента уходят. Трус. Трус! Буду честен хотя бы перед собой: да, мне страшно. Я боюсь заглянуть в Её глаза и увидеть собственное отражение. Увидеть, как рушится образ неуязвимого, безупречного, уверенного в себе. Как рассеивается иллюзия, осыпается словно фальшивая позолота, оставляя гниющий ржавчиной каркас — долбаного торчка, мерзкое ничтожество.

    Скольким я открывался? Скольким говорил эти два слова? Никому, ни разу. Петер — единственный, кто знает. Но ему не нужны признания — опытный врач, он увидел и понял всё сам. Друзья? У меня их нет. Коллеги и подчинённые? Удивительно, но за столько лет они не заметили. Или не хотели замечать. Родные? С родителями наше общение ограничено вежливо-отстранёнными звонками на праздники. А бабушки, единственного человека, любившего меня, не стало, когда мне было 27. Лечивший меня Хырысхан? Я даже не помню, как оказался в его хижине, в каком состоянии меня привезли к нему, сколько времени я провёл в наркотическом бреду, что говорил и делал. И хорошо, что не помню.

    Она не сразу поднимает на меня глаза. А заметив, улыбается. Время упущено.

    — Как думаешь, что лучше? — Она жестом подзывает меня к себе и показывает два наброска. Эскизы похожи, разница лишь в деталях, и Она, очевидно, не может решить, на каком варианте остановиться.
    — Я не силён в изобразительном искусстве, ты же знаешь.

    И сейчас мне не хочется вникать в детали — голова занята другим, в десятый раз прокручивая оптимальное начало непростого диалога.

    — А от тебя сейчас и не требуется иметь степень по искусствоведению, — подбадривает Она. — Просто, взгляд со стороны: какой больше нравится?
    — Ну, допустим, левый, — я отвечаю с неохотой. — Снова взялась за рисование?
    — Ага. Пара заказов с фриланса.
    — Слушай, змейка, мне надо кое-что сказать тебе… — начинаю я и осекаюсь под Её внимательным взглядом.
    — Что?

    Я могу ощутить, как трясутся поджилки. Проклятье, почему так сложно выдавить из себя два чёртовых слова! Глубокий вдох…

    — Я вызвал сантехника и специалиста по электронной безопасности. Ты сильно рискуешь, живя в доме на отшибе, без охранной системы и сигнализации. Он установит датчики с дистанционным контролем.

    Ну и что ты сморозил, Гера? Охренеть какая ценная информация. Ещё одна возможность упущена. Откровенно слита. Твою мать, почему Она умеет так смотреть!

    — М-м… — скептически тянет Она. — А это дорого?
    — Я не приценивался заранее, — пожимаю плечами. Стабильный достаток отучил меня брать в расчёт мелкие расходы.
    — Спасибо за «работу на упреждение», конечно. Просто у меня сейчас деньги кончаются. Потому и рисую, — кивает Она на планшет.
    — Ты всегда можешь взять у меня. Раз уж мы теперь одна команда.
    — Пф, больно нужны мне твои деньги! — иронически фыркнув, Она откидывается на подлокотник, принимаясь снова болтать ногой. — Да, ты мой брат. Но не денежный мешок же. Да даже если бы был папой или мужем, всё равно.
    — Котёл пришёл в неисправность по моей вине, и с моей стороны будет справедливым возместить ущерб, — я решаю прибегнуть к аргументации.
    — Ладно, за ванную можешь заплатить, — соглашается Она. — Но на сигнализацию я у тебя возьму взаймы.

    Она снова смотрит на меня, и взгляд из внимательного становится пристальным.

    — Что-то ты хреново выглядишь.

    Ещё бы. Синяки под глазами не заметит только слепой.

    — Плохо спал ночью.
    — Это тебе так трубы в ванной покоя не давали? — хмыкает Она. — Нашёл, о чём переживать.
    — Нет, — отвечаю коротко, резче чем хотелось, от чего Её улыбка начинает меркнуть.

    Надо взять себя в руки. Нельзя с места в карьер.

    — Насчёт вчерашнего инцидента…
    — Не-ет, только не это! Не начинай снова, Гер! — догадавшись, о чём пойдёт речь, Она страдальчески закатывает глаза.
    — И тем не менее…
    — Да блин, мне 25! Почему из всех моих знакомых только ты до этой несчастной травы докапываешься?! Вот никто больше нотаций не читает, кроме тебя! Ни Якуб, ни Сергей — никто!

    Она злится и снова перебивает, не даёт договорить — даже начать. И я начинаю заводиться тоже.

    — Да потому что твоему Сергею плевать, что с тобой будет! Сдохнешь ты под забором от передоза или выкарабкаешься — ему насрать, ясно тебе?! — от холодной ярости мои слова превращаются почти в шипенье. Но это лишь подстёгивает Её упрямство.
    — Да что ты говоришь! А может, он просто признаёт за мной свободу воли и право выбирать?

    Как ни странно, сказанное действует на меня, как холодный душ, — отрезвляюще. Я отвечаю почти спокойно, только горечь сквозит в голосе:

    — Разумеется, признаёт. Избавиться от тебя твоими же собственными руками, а потом прикрыться красивыми словами о свободе выбора и ответственности — это же так удобно.
    — Что?.. — Она, кажется, не понимает.
    — Запомни, змейка: этот щенок печётся лишь о своих интересах. Будь на твоём месте его девица — как её там? — я сильно сомневаюсь, что он был бы так же толерантен в своих действиях.

    Похоже, мои слова озадачили Её — на некоторое время бросив спор, Она задумалась. Но явно не о пагубном влиянии каннабиса. Следующая реплика это подтверждает:

    — Ну, да. Я не Марина, и ему пофиг, что я пью и курю. Но даже в этом случае у тебя нет права мной командовать! А мы сейчас о твоих наездах говорим. Ты меня просто достал своим занудством! Уроков ОБЖ в школе, что ли, переслушал? Да погугли для начала, прежде чем так огульно хаять. Тоже мне, профессор ЗОЖ.

    Она фыркает и отводит взгляд. Сейчас Она похожа на ежа, свернувшегося плотным клубком и выставившего колючки. Вся её поза — напряжённая, закрытая — сигнализирует о риске закончить этот спор прямо сейчас. Ничем. Снова. Опасное мгновение.

    Знала бы ты, как сейчас права, змейка… Насколько хорошо я изучил эту тему, столько лет варясь в этом адском котле. Впору давать не профессора, а Нобелевку. Потому что я не загнулся, а выжил и вылез.

    — Знаешь, откуда появилась эта татуировка? — я закатываю левый рукав рубашки, выставляю руку внутренней стороной наружу, чтобы Она рассмотрела поближе.

    Она молчит, насупившись, смотря недоверчиво.

    — Я химик. И испытывал на себе всё, что создавал. Каждую модификацию морфина. Со временем, очень быстро, начались проблемы с венами. Флебит, гнойные абсцессы, нарывы, закупорка и непроходимость. Рука ниже запястья вздулась и походила на кулак профессионального боксёра. Я мог лишиться кисти — грозила ампутация. Знаешь, что я сделал, чтобы решить возникшую проблему со здоровьем? Набил татуировку, чтобы не видеть. А что, рука же не правая. И потом, у меня ещё оставалось целых три конечности.

    Нервный, сухой смешок. Дикое ощущение. Сюрреалистичное и неправильное. Мне почти не составляет труда посвящать Её в детали своих прошлых поступков. Но два слова — два тех самых ебучих слова — опять застряли в горле.

    Давай, Гера. Давай. Скажи это. Ну же!

    Я закрываю глаза. Вдох. Выдох. Открываю их снова. Я смотрю прямо на Неё, когда говорю тихо:

    — Я наркоман, змейка.

    Всё же не смог. Произнести два — не смог. Вместо них — три. Хах, спасительная троица для демона? Но почему стало так легко на душе?..

Под тэгом жёсткий текст. Я предупредил.

    Я не отвечал, молча уставившись в потолок, даже не пытаясь скрыть следы минутной слабости. Петер видел меня в подобном состоянии много раз — да в каком только не видел. Подумаешь, слёзы — во время ломок я по целым дням валялся в жидкостях и похуже. Смердящий кусок дерьма и блевотины — вот кем я был.

    Он приходил и вёл меня — почти нёс на себе — в душ. Отмывал, кормил, одевал, расчёсывал. Убирался в квартире, стирал одежду. А я вместо благодарности проклинал его последними словами. Даже бил. Мы прошли через многое — и теперь мне нет нужды скрываться, я его не стесняюсь. Если бы не он…

    Он просто спас меня. Спас мою жизнь. Вытащил. Я не знаю, почему и зачем. От меня отвернулись все. Кроме него.

    Все мои прошлые знакомства потеряны. Ниточки, связывавшие когда-то с друзьями и родными, порваны. Разорваны ими самими. Я видел, как самые близкие люди поворачивались ко мне спиной и уходили навсегда. Устав надеяться, устав бороться.

    Наркомания — это не только болезнь тела и души. Это с каждым днём прогрессирующий социальный недуг, спутники которого — абсолютное одиночество, горькое отчаяние, непрекращающаяся боль. Ты презираем всеми. Ты чувствуешь себя последним дерьмищем. С тобой обращаются как с отбросом. Потому что ты и есть дерьмище и отброс. Ты наркоман.

    У таких, как я, нет прошлого. Прежняя жизнь принадлежит кому-то другому, кого больше нет. В тот момент, когда ты укололся в первый раз, ты умираешь для окружающих и для мира.

    — Она сидит на траве, — оторвав от лица ладони, констатировал я. — Вчера я застал Её за курением косяка, и Она даже не скрывалась. О чём ты только думал!

    Я не хотел укорять Петера, но слова против воли прозвучали как укор. Он не нанимался быть сторожем ни мне, ни Ей. Я не имею права требовать от него что-либо. Тем более срываться.

    — Она не понимает. Для Неё это пустяк. Всё равно что кофе выпить.

    Она просто не прошла все стадии, как я. А потому не знает. Ещё не знает. Опасное заблуждение.

    Как многие, я начинал с марихуаны. Ей же и заканчивал, когда слезал с тяжёлых наркотиков. В последние полгода перед тем, как завязать окончательно, дул постоянно, укуриваясь вхлам, до состояния овоща. Необходимая мера, если ты инъекицонный торчок.

    Трава убила мне позвоночник. Если бы не рогатый ублюдок, изредка латавший свой аватар, я бы стал калекой. В лучшем случае — не обошлось бы без поездки в Германию, к нейрохирургам.

    Я сел на кровати. Хмуро воззрился на друга.

    — Вчера мы поругались из-за этого. Я почти не спал. Снилось… прежнее.

    Моё лицо с синяками под глазами подтверждает сказанное.

    — Когда проснулся, он снова вернулся. Столько недель молчал — и вот опять.

    После такой длительной паузы я уже начал надеяться, что он заткнулся навсегда. Голос в голове. Подначивающий, повторяющий по сотне раз одно и то же: «А давай? Давай? Давай? Давай?».

    Он пришёл почти сразу, как я начал употреблять. И всегда был предвестником надвигающейся угрозы, самого страшного кошмара любого наркомана — ломки. Возникал из ниоткуда накануне, начиная нашёптывать. А ты уже знал: если он здесь, надо идти за дозой, пока не накрыло.

    Он преследовал много месяцев после моего последнего укола. Бывает, идёшь по городу и, кажется, думаешь совсем о другом. Но он тут как тут со своими подсказками: «Смотри. Вон там может быть закладка. Похожее место. Пойдём проверим? Пойдём? Тут совсем близко. Пойдём?». В такой момент требуется сильная воля, чтобы ноги не понесли тебя в указанном направлении.

    Я списывал всё на глюки от кислоты. Когда был трезв — на шизофрению или раздвоение личности. Доходило даже до фантастических теорий: это мой «куратор» из параллельной вселенной. А потом пришло понимание: это я. Я сам. Моё больное, отравленное ядом сознание.

    Я научился жить с этим голосом. Игнорировать его «советы». Но сегодня, спустя многие месяцы воздержания, он снова заставил меня плакать.

    — Когда я проснулся, первой мыслью было: в этом доме есть ещё. И я могу это получить. Найти самостоятельно и взять. Или просто попросить. И Она мне не откажет, с радостью поделится. Понимаешь?

    Я поднял глаза, ища поддержки и понимания.

    — Самое поганое, что до меня только что дошло очень чётко, что я могу сорваться. Опять. Твою мать...

    Я ссутулился, уперев локти в колени, и с шумным выдохом растёр лицо.

Предупреждение: текст содержит подробности употребления наркотических веществ и их изготовления, но не служит цели пропаганды данной тематики

Суббота, около 11 утра,
дом Ариадны Богословской


    Отвратная ночь.

    Заснул я на рассвете, долго ворочался. В голову лезло всякое. Беспокойство за Неё, политика и войны, союзы, череда выборов… Этот город постоянно заставляет тебя выбирать, а потом мучиться думами, правильно ли поступил. Он будто высасывает из тебя все соки — но вместе с тем мотивирует двигаться и жить дальше. В Её домене всё иначе.

    Снова снилась игла.

    Тени прошлого всплывали в спящем мозгу — уродливые, извращённые фигуры из худших кошмаров. Но везде, во всех них — она, неизменно она. Змея-убийца из стали — взгрызается в вену единственным зубом, впрыскивает яд эйфории. Но желанное забвение вскоре превращается в пытку. А потом снова и снова… Вертится колесо этого порочного круга.

    В первые полгода, когда я завязал, она преследовала постоянно. Ночами, когда сознание уязвимо. Во время бодрствования, когда пытаешься работать, жить, просто дышать. Стоит лишь на мгновение ослабить контроль, как тут же мысль цепляется за схожие образы и темы. За малейшие триггеры, которые связаны с прежней жизнью даже мизерной ассоциативной связью. А потом тебе начинает долбить башку единственной мыслью: «Иди, иди, иди, достань!».

    Героин умеет ждать. Все опиаты умеют.

    Нет, в основном я сидел не на Гере — сначала мой выбор пал на его «старшего брата» (ещё тот бы вышел фарс: один Гера упарывается от Геры другого). Причина банальна: когда ты — грёбаный химик с кучей бабла, ты знаешь, от чего торчать. Так, чтоб вставляло по полной и чтобы мозги с внутренними органами не превратились в кашу в первые полгода — а я хотел качественно и долго.

    Травка. Морфин. Иногда кокаин. Курил, дул, глотал, нюхал, колол. Подкожно, внутривенно, как придётся. Иногда по отдельности, иногда чередуя, иногда вперемешку и всё вместе. Потом мне и этого стало мало — я взялся за синтез. Выпускнику факультета аналитической химии и владельцу фармацевтической компании достать ингредиенты и поиграться с шестигранником* — раз плюнуть. Я создал синтетический производный аналог, более совершенный. И более коварный. Протестировал на себе.

    Яркий, длительный приход. Буйство красок. Фонтан ощущений. И жёсткая ломка. От морфина колбасило тоже, но то цветочки по сравнению с этим. Перекумариться на метадоне? Ха-ха, забудь, парень. Ты же сам похимичил с углеродно-водородными связями во-он в той решётке. Расхлёбывай последствия — теперь метадон тебя просто не вставит.

    Конечно, я увеличил дозу. Прежней стало не хватать. Дурь слабее не давала эффекта. Каждый торчок рано или поздно делает этот шаг — и «старший брат» дождался своего часа.

    Вскоре мне и впрямь начало казаться, что эти неодушевлённые кристаллы будто обладают собственным сознанием. Играют с тобой, как кошка с мышью, изредка отпуская на иллюзорную волю. Терпеливо ждут момента, чтобы ещё глубже запустить в тебя смертоносные когти.

    Опиаты умеют ждать как никто другой.

    Несколько раз я пытался соскочить. И каждый раз насаживался на иглу всё сильней. Так тачка, сев на мост, без толку буксует, зарываясь колесами, проваливаясь ещё глубже. Чем больше ты психуешь и жмёшь тапку в пол в попытке выехать на рывке, тем быстрее тает шанс вырваться.

    И вот где-то здесь наступает этот момент. До тебя вдруг ясно доходит: хрена с два ты соскочишь. Ты конченный нарик, Гера. Только поздно. Зависимость связала тебе по рукам и ногам, накинула удавку на шею. Стала не только психологической — уже физической. Всё. Тебе пиздец. Счёт времени пошёл на дни. Минус один. Минус один. Минус один… А ты смотришь на эти ебучие песочные часы твоей — твоей собственной! — жизни и ни хера не можешь сделать.

    Про удавку — это буквально. Все опиатные наркоманы дохнут от остановки дыхания. Иногда сердца. Но какая хрен разница, что откажет первым, если итог один?

    Теперь твоя жизнь, твоё самочувствие, само твоё существование зависит от своевременного поступления в организм дозы сраного порошка — и этот же порошок тебя уничтожает. Каждая ширка заставляет тебя сделать шаг ближе к Бездне. Ты знаешь это. Опиаты не гробят интеллект. Ты всё осознаёшь. И всё равно жмёшь на поршень шприца. Опять и опять. Потеряв счёт.

    Твоё тело перестаёт вырабатывать собственные вещества — эндогенные опиоидные пептиды. А на черта, если извне поступают точно такие же? Только вот ещё никогда копия не превосходила оригинал. Ты же химик, Гера. Ты в курсе, почему дженерики** стоят в разы дешевле.

    Синтетическая подделка хороша. Блестящая имитация. «Троянский конь», который пропускается клетками как родной и тут же принимается за свою чёрную работу. Синтетический пептид — как копия ключа для замка с похожей личинкой. Входить входит, но стóит лишь повернуть — и придётся менять весь замок. Дурь ломает напрочь все опиоидные рецепторы. Рушит до основания, до полной гибели без возможности восстановления. Химия комплексных соединений, чувак. Третий курс универа. Ты знал это. Знал.

    Оглядываясь назад, я много раз задавал себе только один вопрос: «Зачем?». Зачем я создал ещё одно вещество-убийцу? Чем был одержим, проводя бессонные ночи в лаборатории? Какая цель двигала мной? Деньги? Слава? Жажда почувствовать себя творцом, встать в один ряд с богом?

    Гордыня и тщеславие. Я хотел доказать себе и всем, что могу. Могу созидать, а не только клепать кристаллические решётки таблеток по отработанным схемам. Могу совершенствовать, вершить прогресс, утвердить торжество рациональной мысли. Я никогда не верил во всесильного и всезнающего Создателя. Моей религией была наука, моими богами — коллеги-соотечественники. Их открытия стояли перед глазами, пока я упрямо таращился в увеличительное стекло микроскопа.

    Середина 19-го века. Германский химик Фридрих Гедке выделяет алкалоид коки C32H20NO8, назвав его эритроксилином. Несколькими годами позже Альберт Ниман из Гёттингенского университета совершенствует процесс его очистки, назвав результат трудов кокаином.

    Конец 19-го века. Феликс Хоффманн — немецкий химик, работавший на фармацевтическую компанию «Bayer». Его стараниями диацетилморфин*** попал на аптечные прилавки в качестве эффективного лекарственного средства от кашля. Заботливые родители всей Европы лечили им своих детишек от коклюша.

    20-й век. Герман Гёринг,**** мой тёзка. Убеждённый нацист и известный морфинист. Как и я. Одно имя — одно пристрастие. Забавные совпадения порой подкидывает жизнь.

    Все они были немцами. Моя родная страна принесла этому миру кучу дерьма. Травила, убивала, мучала в течении целого столетия. И всё, что я хотел, — подхватить флаг этой эстафеты в новом, 21-м тысячелетии. Предел мечтаний. Вершина славы. Мне было плевать на последствия. Я не думал о них.


***

    Игла вошла точно в вену, не оставив на коже даже капли крови. Отработанное движение. Наконец-то. Как же я изголодался… Ожидая того самого ощущения, я закрыл глаза, и минуты потекли бесконечностью.

    Я рывком сел на постели. Выпростал из-под одеяла руки, воспалёнными глазами уставился на сгиб локтя одной. Потом другой. Чисто. Вздох облегчения.

    Это был сон. Кошмар.

    Сознание окончательно вернулось в реальность, а я всё продолжал сидеть и всматриваться. Как будто отвести взгляд — позволить поблёскивающей сталью змее из кошмара ужалить. Лоб холодят струйки пота. Дыхание — судорожные хрипы. Оно становится сипом астматика, когда я валюсь навзничь и зажимаю ладонью рот. Беззвучные рыдания отправляют тело в конвульсии.

    Какое же ты ничтожество, Гера. 35-летний идиот, лежишь и куксишься, как плаксивая баба.

    В Екатеринбурге, один в пустой квартире, в такие моменты я швырял себя под ледяной душ. Орал, молотил по стенам кулаками, колотился сам. От бессилья. От ненависти к себе. От жалости и презрения. От страха, что не выдержу и снова сорвусь. От осознания, что больше не могу. От неизвестности и незнания, когда. Когда это кончится. Когда, когда, когда?!

    Сейчас — то же самое. Так всегда. Каждый раз. Различие в одном: я не хочу, чтобы Она услышала. А потому накрываю плотно прижатую к лицу ладонь второй.

    Не знаю, сколько я лежу вот так, уставившись в потолок и вымачивая подушку в солёном растворе. Когда слёзы иссякают и в голове становится безразлично-пусто, мне вдруг ясно приходит мысль: пора сделать это. Я должен рассказать Ей всё. Сегодня.

    — Выбрось эту гадость. Сейчас же.

    Она вздрагивает. Я подошёл так тихо, что Она не услышала шагов.

    — Чёрт, Вейц, напугал! Чего ты крадёшься, как тать в ночи!
    — Выбрось, — повторяю я настойчивей, не обратив внимания на гневную тираду.

    Этот мерзкий запашок я почувствовал уже с порога и отличу от десятка других видов дури, предназначенной для вдыхания. Сам я тоже когда-то начинал с травы. Безвредный, лёгкий наркотик. Как же.

    — Если ты забыл, я в своём доме и домене. А ты — временный, хоть и приглашённый, постоялец. Не стоит переходить черту дозволенного моим гостеприимством.

    Она смеряет меня недовольным взглядом и делает глубокую затяжку. Нарочито медленно, напоказ, явно желая позлить и сделать наперекор. В эту секунду мне хочется швырнуть Её в стену. Безмозглая дура. Мало того алкоголичка, так ещё решила стать наркоманкой.

    Я срываюсь на быстрый шаг и пересекаю террасу в два счёта. Выхватываю косяк, гася его о собственную ладонь, зажимая в кулаке. Плевать на боль, сейчас в порыве бешенства я её не чувствую.

    — Не стоит переходить черту дозволенного моим терпением, — с угрожающим дрожанием в голосе зеркалю Её слова.

    Мои глаза темнеют от гнева. Я злюсь не потому, что Она ослушалась. Меня бесит, что Она не понимает и не воспринимает всерьёз своей зависимости. А Она уже зависима — я могу читать по Её лицу и поведению первые признаки этого. У тебя же до хрена опыта в данной области, Гера. Можно выдавать кандидатскую.

    Чёрт, смотрю на Неё — и будто вижу собственное отражение четырёхлетней давности. Нет, я не позволю Ей увязнуть в том же дерьме, куда окунался я. Пусть для этого мне придётся стать тираном и извергом. Я разжимаю ладонь и, поставив ботинок на потухшую самокрутку, смачно растираю.

    — Ты совсем что ли!

    Провокативное зрелище Её подстёгивает. Она психует тоже. Она всегда отвечает ярым сопротивлением на попытку Её подчинить. И теперешний случай не исключение.

    Мне не составляет труда пресечь атаку — с обеими-то освободившимися руками. Я вжимаю Её в стену, заломив руку.

    — Да отвали ты!

    Она сопротивляется, как дикая кошка. Я замечаю, как Её ладони разгораются ровным бело-оранжевым светом.

    — О, ведьмочка злится? Хочешь запульнуть в меня огненным шаром, милая?
    — Ты заебал меня жамкать! Я тебе не бельё!

    Она снова бросается в контратаку, но безуспешно. Я и не таких вёртких демониц ловил. Её взгляд рвёт и мечет. Некоторое время мы смотрим друг на друга, тяжело дыша. Она не выдерживает первой.

    — У тебя сегодня вечер не задался что ли? Что ты вцепился в меня, как клещ?!
    — Я, кажется, просил не курить при мне…
    — Да поняла я уже! — нетерпеливо перебивает Она.
    — …и не курить вообще ни эту дурь, ни какую-либо другую. Никогда, — заканчиваю я.
    — А вот это фигушки, — огрызается Она. — Если я тебя привечаю в своём домене и называю братом, это не значит, что ты можешь мной командовать.
    — Меня можно называть как угодно. От этого я не перестану быть твоим братом. И ответственным за тебя, — уже спокойно парирую я и отпускаю захват.

    Некоторое время Она ничего не говорит. Фыркает и одёргивается, как выкупанная за проделку курица. Устремлённый на меня взгляд всё ещё сердит, но в нём уже нет искр испепеляющего пламени ненависти. Скорее, Она настороже и смотрит с опаской. И ещё с чем-то, оттенок которого мне не удаётся уловить.

    — Я тут полночи твоими ритуалами занимаюсь, уже вконец очумела, решила немного развеяться. Ну что такого! — теперь в Её голосе обида. И непонимание.

    Она действительно не осознаёт всей опасности и дуется на несправедливые санкции. Я хочу сказать… Я очень многое могу и хочу сказать. Но вдруг понимаю, что мои слова будут звучать как нравоучительная лекция, которая оттолкнёт и озлобит ещё больше. Я сам чувствовал то же самое на попытки окружающих меня образумить.

    Раскрыть же Ей свою историю — не могу. Я не готов к этому, нет. Меня внезапно осеняет, что если Она узнает обо мне правду и повернётся спиной, прогонит прочь… От этой мысли холодеет в груди.

    — Так, может, поделишься, что удалось узнать? — теперь я стараюсь звучать примирительно.

    А ведь правда, с чего я решил, что это мой дом? Логичного ответа на такой же логичный вопрос не находится.

    Считал ли я квартиру в екатеринбургской высотке — безупречно убранную приходящей домработницей и вечно пустующую — своим домом? Нет. Твёрдое нет. И почему всякий раз при виде Её дома, в котором часто царил хаос беспорядка (в те дни, когда Его Мудачество не почитало хозяйку своим визитом), меня посещало ощущение… Сложно дать ему определение. Пожалуй, это можно назвать комфортом. И спокойствием.

    Понятия не имею, как эти два слова способны сочетаться с Её характером. Безумным, взрывным, нестабильным, словно ртуть. Находиться подле Неё сродни восхождению на действующий вулкан — о спокойствии и комфорте можно забыть навсегда и сразу.

    Тем не менее. Чёрт знает, что такое.

    Возможно, всё дело в безопасности? На этом клочке земли в несколько соток в чужом городе я уверен, что мне не вонзят нож в грудь, пока я отлучусь на короткий сон. Не подсыплют отравы с стакан с водой. Не устроят любую другую подлянку — Она на это не способна. Демоница с душой ангела.

    Зато я видел много смертных — прекрасных внешне, прогнивших изнутри.

    Карина. Сучка Карина. Самая изощрённая среди них. Моя бывшая жена. Как ты мог быть таким идиотом, Гера?

    Подъезжая к дому, я замечаю, что в окне библиотеки горит свет. Внепланово принимает «высокого гостя»? Просто полуночничает? Лучше бы второе. Пока что я не чувствую в себе готовности встретиться с Астаротом здесь, в Её домене.

1. Тебе ведь уже доводилось стрелять в людей? При каких обстоятельствах?
– Ну как сказать...

Павел жмёт плечами и продолжает.

– Люди, на которых мне приходилось направлять оружие... В общем, им хватало одного вида пистолета. Другое дело те, кого в народе привыкли звать нежитью и нечистью.

Наигранно кислая мина скрывает его истинное отношение к ситуации.

– Однажды вампир, от голода поехавший, налетел. Я тогда только институт закончил и, как раз, по совету Наставника, обзавёлся, через полезных людей, собственным револьвером. Вот то было жутко! Половину барабана в грудь ему всадил... Благо Иосиф смог его отвлечь, закидывая всем что под рукой было, а там и Ксюшка, знакомая, тоже из вампиров, подоспела... Ста-ашно было... Потом ей ещё должок выплачивал, добровольным донорством на прокорм... Сволочь кровососущая... Зато красивая! Но это уже другая история!

Шедевр усмехается воспоминаниям, особо наблюдательный собеседник легко заметит искренность его улыбки.

– В дальнейшем был схожий случай с оборотнем, но там так же мою шкуру спас знакомый, пистолет лишь задержал зверюгу.

2. Что бы ты назвал своим самым серьезным преступлением?
– Ну, если брать этот вопрос с точки зрения закона, то самым незаконным была покупка револьвера... Ни разрешения, ни документов... Стрельба? Стрельба из него была лишь самозащитой! Да и где есть закон запрещающий отстреливаться от вампиров и оборотней угрожающих вашей жизни? Ну а с клиентами я всегда максимально честен, по части профессии быть честным это моя юридическая гордость! А если по совести...

Улыбка гаснет, лицо мрачнеет...

– Я бросил Иосифа. Я был там, клгда она забирала его, я видел её... И я сбежал... Кто-то может заявить что я ничего не мог сделать и поступил верно но... А если я мог? Если мне хватило бы выхватить револьвер и разрядить прямо ей в лицо? Или ещё как-то отвлечь, остановить, дать ему сбежать! А сбежал я сам... Смалодушничал... А теперь, хоть чёрту душу, но сволочь эту саму на тот свет отправлю!

3. Похоже, от Новосибирска у тебя останутся не самые приятные воспоминания - здесь ты лишился наставника и друга. Ты захочешь здесь остаться после завершения мести? Если да, то почему?
– Судить весь город по одной сволочи? Много чести будет... Месть для меня важна, однако, не ради неё изначально я сюда прибыл! Как никак в конторе меня ещё ждут, да и связей ещё не налаженных не мало... Да, если Иосифа вернуть не выйдет, это будет сильным ударом, но старик хорошо меня воспитал, я выдержу! Главное держаться подальше от алкоголя! Работа, работа и ещё раз работа,чую, у меня ещё появится повод осесть в этом премилом городишке!

Кривая улыбка знаменует окончание маленького интервью...

-Да,ваша милость - поддержал Менелтора один из рыцарей, услышавший последнюю фразу - ходили слухи, что этой зимой вы добыли огромного зверя и теперь его шкура украшает гостиную? Говорят, это был огромный волк, размером с быка,голова его размером с пивной бочонок, а зубы как кинжалы.
  Рагнаар улыбнулся и ответил:
-Всё так, это был огромный волк, но добыл его, увы, не я. Вернее, не совсем я.
  Рыцарь и Менелтор недоумённо переглянулись и вопросительно посмотрели на хитро улыбающегося барона:
- Ваша милость, как это понимать?
  Рагнаар глотнул вина из кубка и довольно громко начал рассказывать:
- Удивлён, что вы не слышали этой истории, я думал что её уже рассказывают как анекдот.

-Этой зимой я со своим отрядом в две дюжины воинов остановились переждать метель в одном селе. Сидели мы в трактире, пили славное вино и эль, закусывая отменным жареным кабанчиком, попутно прислушиваясь к пересудам селян. И вот разговор зашёл о том, что в округе свирепствует стая волков, а вожак их истинное порождение тьмы: волк размером с быка, с огромными клыками и пылающими глазами. И что нападает та стая не только на тех кто осмеливается зайти в лес, но уже и подходит к деревенским задворкам, где ворует скот. Да как ворует: не просто овцу-другую утащит, а и корову с телёнком, вместе со сторожевым псом утащить могут. Прибегут люди на шум, а только и видят что следы на снегу да клочья шерсти и капли крови, а стая уже в лес бежит. А во главе этот самый гигантский волк. У самой кромки леса остановится, обернётся, глазами огненными поглядит на людей да как завоет, аж у самых храбрых селян поджилки трясутся.

  Рагнаар оглядел заинтересованно прислушивающихся рыцарей и воинов, сделал глоток вина и продолжил:
- Тогда мы не поверили, лишь посмеялись, мол, у страха глаза велики. На охоту мы не собирались, на то егеря да простые охотники есть. Но с каждым днём вести о стае всё множились. А дня через три, в село прибежал крестьянин из деревушки в часе езды от нас. Со слезами на глазах он упал передо мной на колени и молил о помощи. По его словам, поутру стая волков во главе со своим вожаком напала на деревню, вырезала всех собак во дворах и почти весь скот в хлевах, а когда единственный кто решился дать отпор, выскочил из дома с топором наперевес, огромный волк-вожак одним прыжком опрокинул его на землю и откусил голову. После чего стая ушла в лес, утащив с собой часть скота.

  Мы тут же выступили, а принесший весть крестьянин вызвался быть проводником. Староста села выделил для него лошадь. Вскоре, проскакав мимо подвергшейся нападению деревушки, мы встали на след стаи. Судя по следам, это и вправду была большая стая волков: голов с полсотни, как минимум. И один из этих волков оставлял поистине огромные следы.
  Рагнаар немного помолчал. Слушатели напряжённо слушали рассказ, некоторые перекрестились.

- Продолжив свой путь, вскоре мы услышали волчий вой, а затем и звуки кровавого пиршества. Через пару минут мы выехали на большую поляну, где огромная стая волков, стоя на загаженном кровью и внутренностями снегу, алчно жрала то, что раньше мычало и блеяло в крестьянских хлевах.
  Наскоро перестроившись, мы опустили копья и бросили коней в галоп. Видимо, у стаи тут была лёжка,так как снег на поляне был довольно утоптан, и наши лошади не сильно проваливались, поэтому смогли набрать достаточную скорость. На полном скаку мы врезались прямо в центр пиршества. Я сходу нанизал на копьё двух волков, после чего копьё пришлось отбросить и достать меч.
  Краем глаза я увидел, что удар каждого из нас достиг своей цели. Но, быстро опомнившись, стая стала окружать нас. Ужасный вой оглушал нас и пугал лошадей. Окружив и набрасываясь по трое-четверо одновременно, волки вырывали воинов из сёдел и участь упавших была воистину ужасна. Крутясь на коне, как уж на сковороде, раздавая мечом удары направо и налево, я, надсаживая глотку, чтоб перекричать дикий шум, приказал перестроиться и встать полукругом, спиной к занесённому снегом валуну. Так мы хотя бы могли обезопасить свои спины. С трудом, но нам это удалось.
  Я зарубил ещё двух волков, когда за спиной раздалось жуткое рычанье. Все волки, как по команде, замолкли и отступили на пару шагов. Обернувшись, я увидел эту тварь. То, что мы по ошибке приняли за валун, оказалось огромным волком, который теперь поднялся на лапы и готовился к прыжку. Наши с ним взгляды встретились и Богом клянусь, я увидел в его зрачках адское пламя.

  Рагнаар перекрестился и все повторили этот жест вслед за ним.
- Мгновение и это чудовище прыгнуло, намереваясь вцепиться мне в спину. Я даже не успевал поднять меч, чтобы защититься. Это мгновение я, наверное, никогда не забуду. Огромный волк, распластавшийся в прыжке и как будто зависший в воздухе. Огромная раззявленная пасть, полная преогромных зубов. И горящие адским пламенем глаза.

Толпа слушателей, кажется, забыла как дышать. Рагнаар оглядел их и задорно улыбнулся.

- Вот тут то мой старина Гюнтер и показал, для чего Господом Богом нашим ему даны сильные ноги, а замковым кузнецом ему даны крепкие стальные подковы. Пронзительно заржав и взметнув крупом так, что я чуть не вылетел из седла, он обеими задними ногами лягнул это чудовище прямо в грудь. Да так, что тот с жалобным визгом отлетел ярдов на десять. Волк упал на землю и больше не встал, только громко визжал и подвывал, но быстро затих. Остатки волчьей стаи, увидев столь бесславную гибель своего вожака бежали в лес и мы не стали их преследовать.

  Спешившись, мы осторожно подошли к поверженному вожаку. Он ещё дышал, но глаза его были закрыты, а с каждым вздохом из его огромной пасти вылетала кровавая пена. Удар Гюнтера был столь силён, что сломаные рёбра волка прорвали шкуру на спине и торчали наружу подобно окровавленным шипам. Монстр подыхал, и я лишь прекратил его дальнейшие страдания, вонзив меч ему под лопатку, прямо в сердце, или скорее в то что от него осталось.
  Рагнаар залпом выпил вино из своего кубка, а слушатели разом заговорили, кто то так же приложился к своему кубку. Сквозь шум и гам донеслось:
- Ваша милость, так всё таки это вы победили это чудовище!
  Рагнаар нахмурился:
- Я не присваиваю себе чужих побед! Я лишь добил. Тогда же, не сходя с места, я во всеуслышанье объявил Гюнтера героем-победителем.
  В деревне и селе, куда мы вернулись, я рассказал как всё было, а привезённая нами туша волка-гиганта и воз туш остальных волков, подтверждали мои слова. Гюнтеру насыпали целые ясли отборного овса, сдобренного целым бочонком эля. Женщины и дети расчесали его и вплели в хвост и гриву десятки ярких ленточек. Говорят, ему даже приводили кобылу, хотя что они хотели получить от скромной крестьянской лошадки и огромного дестриэ я, наверно,никогда не пойму. Мы же, те кто уцелел, в трактире поминали погибших. Пять славных воинов не вернулись из леса и да будет Господь милостив к их душам.
  Все сидящие за столом перекрестились и на минуту повисло молчание, нарушаемое лишь шумом от дальнего стола. После Рагнаар продолжил:
- Когда мы вернулись в замок, я приказал повесить выделанную вместе с головой шкуру волка-гиганта в конюшне, над стойлом Гюнтера. Как никак это его законный трофей. Но уже через пару дней конюх взмолился, чтобы я убрал это, так как все лошади начали нервничать и бились в стойлах, просясь наружу, подальше от шкуры. Лишь Гюнтер спокойно хрупал морковь и самодовольно разглядывал шкуру. Конюх божился что мой верный конь даже пытался дотянуться и укусить шкуру за хвост.
Над столом разнёсся громкий хохот пары десятков глоток.

- Пришлось шкуру волка отнести в замок - не строить же новую конюшню, отдельно для Гюнтера и его шкуры. Теперь павший монстр лежит перед камином: он воистину огромен, но теперь если в его глазах и есть пламень - то это лишь отблески домашнего очага. И если Господь явит нам свою милость - так же будут повержены и все иные порождения тьмы.
- Повержены копытами вашего Гюнтера? - смеясь спросил один из рыцарей.
- Нечего взваливать эту ношу на него одного- также рассмеялся Рагнаар - надо и самим потрудиться.
  Вновь над столом раздался общий хохот. Рагнаар же, улыбаясь повернулся к Менелтору:

-Так что, как видите, мой любезный друг Менелтор, мне совершенно необходимо добыть шкуру лютоволка - а то чего доброго начнут говорить что мой конь больший герой, чем его хозяин.

Ксюша задумчиво посмотрела на Джошуа. Стражники не понравились девушке, так что она только зашипела на их слова, не пытаясь вникнуть в смысл. А вот слова Джошуа она слушала. К Императору, длинной дорогой. Это всё звучало довольно сложно.
- Кимператору? - Переспросила девушка. В целом, "Кимператорору" похоже на "Канциляию". Длинные слова, начинаются на одну букву. Наверное, это одно и тоже, так что, прижав посильнее свёрток и радостно виляя хвостом, девушка пошла рядом со всеми.

Газоанализатор завибрировал подмышкой и издал мелодичный сигнал, который больше походил на звон колокольчика или яблочное “Плим!”, а не на штатную, противную пищалку. Клим брезгливо поморщился косясь на прибор.
Дисплей светился яркой надписью “Done”, а на тыльной стороне, на которую ранее не обращал внимания за ненадобностью, виднелась небольшая наклейка с зелёным яблоком из которого вылезал довольный червяк.

“Ну, мать вашу, кулибины-юмористы!”

Взвесив на ладони “Отечественный аналог Айфона”, который своими габаритами и весом больше походил на силикатный кирпич, мужчина сдержанно улыбнулся и удивлённо посмотрел на отпрыгнувшую женщину, которая ещё и заговорила на незнакомом языке.

“Мда, похоже в российских НИИ по ремонту и обслуживанию точных измерительных приборов совсем скучно, вот и развлекаются, как могут.”

Пощелкав переключателями и пролистав полученные показания, спасатель одобрительно кивнул.
- Всё в порядке, Дана. На этом уровне опасности для людей нет. Атмосфера в норме, радиоактивный фон немного завышен, но это остаточная радиация гранитных пород…

В этот момент в спокойное сознание спасателя закрался диверсант и громко крикнул неприличное слово, чем вынудил начать переосмысливать происходящее.

“Ой бляяяя! Интуристка! Вот только дипломатического скандала нам не хватало!”

Посмотрев на пришедшего в себя и заговорившего ученого, Алекс несколько усомнился в услышанном. Какой прорыв в науке ученые совершили было неизвестно, но то, что одному из них прорвало “чердак”, было вполне очевидно.
Параллельные миры, манипуляция энергиями, исторический момент… Ну прямо Нил Армстронг с его: “Маленький шаг для человека, но большой скачок для человечества!”. Хоть бери бумажку, записывай эти исторические слова и высекай в граните. Впрочем, Климов не сомневался, что подобная запись всё же появится в личной медицинской карте пожилого ученого в графе “Заключение Психиатра” и хорошо, если его не отправят на принудительное лечение, всё таки светило науки.

- Правильно мыслите, товарищ Дана. Пострадавшим не место в зоне проведения спасательной операции. Нужно их как можно скорее доставить на поверхность и передать в заботливые руки отечественной медицины, чтобы специалисты могли провести обследование и убедиться, что ничего не угрожает учёным и их западным коллегам…

Спасатель покосился на Сикорского и мягко, по отечески улыбнулся, хотя сам годился в сыновья или внуки ученого.
- Верно я говорю, профессор?
Вновь перевёл взгляд на охранницу.
- А вот от общения с журналистами лучше воздержаться и успокоиться. Сами посудите, ну какая ЗДЕСЬ может быть пресса и блогеры? За десятки то километров от ближайшего населенного пункта, в глухой тайге, куда даже на вертолете не так просто добраться…

Алекс немного склонил голову на бок и укоризненно посмотрел на волкособаковода!

“Нервы шалят у девушки. Несёт всякую чушь. Может ей валерьяночки дать? Или иного успокоительного? ”

- Так что лайки отменяются, если это только не северные ездовые собаки местного населения!

Климов потер пальцами переносицу, пытаясь вспомнить “Русско-Английский разговорник”, но почему-то в мыслях был только “Русский матерный”. Нужно было как-то наладить диалог с представителем иностранного научного общества, обьяснить и эвакуировать.

“Не силой же её тащить? Может потом обвинить в сексуальных домогательствах. У них на западе с этим строго. Подаст заявление в суд и доказывай, что не олень...”

Алекс медленно повернулся к иностранке и опешил, застыв с недоумением на лице, глядя глаза в глаза.

“Вот вам, матушка, и Юрьев день… Уже и за железку схватилась, а ведь только приблизился, даже не прикоснулся. Уф, феминистки чёртовы… Хорошо ещё пульс не проверил, а то бы точно истерика случилась.”

- Плиссе, мисс Аделаида. Стэй калм… Ай эм Эмердженси оффисер… - с явно русским акцентом проговорил спасатель, выставив вперёд ладони в успокаивающем жесте. - Май нэйм из Алекс Климов, энд ам хере то хелп ю.

“Ну бля, Саня… Ещё скажи, для полного счастья, что Лондон из зэ кэпилал оф Грэйт Британ!”

Повернувшись боком, спасатель указал пальцем на нарукавный шеврон, где помимо МЧС России было выведено EMERCOM. Может быть хоть так девушка поймёт, что причин для беспокойства нет?

- Эй, кто-нибудь знает иностранные языки? Объясните человеку, что нет причин для беспокойства и нужно пройти первичное обследование, чтобы убедиться в отсутствии потенциальной опасности для здоровья. Док, может быть вы? Ирина, Дана?

    Если бы она была просто его подчинённой… На строке, посвящённой Аиде, сердце Талиуса сжалось и грохнуло одним звучным ударом, а потом, казалось, перестало биться вовсе. Внешне же разведчик оставался спокоен. По непроницаемому выражению лица невозможно было понять, о чём он думает, пока взгляд сконцентрирован на содержании письма.

    Что с ней? Где она сейчас? В каком происшествии замешана? Какое отношение имеет к вершению судьбы Империи? Воображение рисовало пугающие картины. Вот она летит с обрыва в пропасть, с того самого балкона того самого дворца, провожаемая гневным взглядом правителя. Или томится в заключении одной из камер ангверстарнских подземелий.

    — Леди Валери сейчас во дворце? — осведомился Бенедикт у гвардейца, оторвав взгляд от листа с императорским вензелем.

    Ещё не возвращалась. От сердца немного отлегло. По крайней мере, её не казнили.

    — Я не бандероль, чтобы заботиться о моей доставке. Я вполне дееспособный индивид, который в состоянии отправиться в место назначения самостоятельно. Вы лишь можете сопровождать меня, — обозначил Высший маг свой статус.

    Столичные гвардейцы были склонны усердствовать там, где не надо. Приходилось иногда разъяснять юнцам очевидные вещи.

    Свернув письмо, Талиус положил его во внутренний карман. В случае, если это всё-таки качественная подделка и в столицу его не вызывали, будет что предъявить Шэрранату. Бенедикт не имел обыкновения уничтожать вещдоки тотчас же.

    Сборы не заняли много времени — на подобные экстренные случаи у главы Корпуса хранился в личных покоях небольшой дорожный саквояж. Отдав необходимые организационные поручения и назначив исполняющего обязанности на время своего отсутствия, Бенедикт Талиус срочно отбыл в столицу в течение получаса.

16.00 - 16.30

Ильтерраэнское плато. Вильгельм.

Наконец-то Вильгельм придумал как оттуда свалить. Благо у телепортационного камня находилась как раз одна палатка...

Какие-то жалкие остатки магических сил и того, что оставалось от местного фона (который видимо восполнился на какие-то миллиграммы от соседних мест) хватило на "склейку" морозом. Прыжок... Отталкивание... С трудом уворот от очередного булыжника... И начался медленный и почти неконтролируемый спуск Вильгельма вниз... На твёрдую землю.

Полёт длился добрые 20 минут. Да ещё и откуда-то поднявшийся ветер всё норовил его прибить обратно к покосившемуся плато... Каким-то чудом у Вильгельма получилось сманеврировать.

В конце концов приземление Вильгельма, унесённого ветром, произошло примерно в противоположной точке относительно той, где "рухнул" Вениамин.

Впрочем, миазмы от болота были такими же. Да и погрузиться тот ухитрился по колено в противную зыбкую жижу.

15 февраля 3060 года от основания Империи. 07.56

Болота... Где-то.

Восход солнца встретил Бриса и Вениамина... Голодом. Да, вот так просто. Несмотря на достаточно плотный ужин, голод (возможно ли, что от пережитых приключений? Неизвестно).

А может дело в том, что здесь было ещё и холодней, чем там, где Брис и Вениамин ложились спать, и организм просто сжёг больше калорий на их согревание... Без костра бы наверное совсем окоченели.

Самое ужасное было то, что Кумл не находил никаких знакомых реперных точек. Даже если бы он воспользовался Имперским артефактом, то тот - всё равно показал бы, что не "дотягивается" до реперных точек.

Где они? Единственное что радовало, что растительность не казалась сильно отличающейся от знакомой ему. Разве что широты, кажется, были куда более северными...

Спанна. Корпус Внутренней Разведки.


    После полудня Бенедикт по обыкновению проводил несколько часов за письменным столом, занимаясь лично той частью корреспонденции, которую нельзя было перепоручить секретарю. Утреннее совещание с заслушиванием докладов, рассмотрение прошений от лиц гражданских, допросы — все активности первой половины дня прошли в штатном порядке. Собственно, с отбытием леди Валери на Эксперимент началась сплошная будничная рутина, и каждый день стал похож на предыдущий и грядущий. Однако на сердце у разведчика было неспокойно.

    Он не мог точно ни понять, ни объяснить причину этого противного, тянущего ощущения, которое нет-нет да и возникало посреди рабочих дел. Но с тех пор, как в стенах Корпуса перестал звучать её голос, душа Талиуса была не на месте. Потому что его душой была она. Аида.

    Стук в дверь вырвал мужчину из тяжёлой задумчивости. Подчинённый сообщил, что его желает видеть не просто посетитель, а императорский гвардеец. Этот особый полк был создан для личной охраны и выполнения особых поручений правителя и подчинялся напрямую Шэрранату.

    — Пропусти.

    Отложив бумаги на край стола и заложив руки за спину, глава Корпуса поднялся навстречу визитёру. С какими же вестями прибыл срочный гонец из столицы?..

— Ты точно в Академии учился? — с сомнением покосилась Ада на стоящего внизу собеседника.

Сама девушка спускаться явно не собиралась, удобно устроившись на верхней перекладине лестницы.

— Как это что особенного в сочинениях Аргона! Это же самый запрещённый автор во всей нашей библиотеке был. Добыть его книгу в оригинале, а не в конспектах — огромная удача, шанс один на тысячу. Та-ак, посмотрим, что же тут такого секретного он излагает… — гостья зашелестела страницами.

Ада говорила правду. Неизвестно кто, неизвестно, по какой причине — но когда-то полное собрание сочинений Квинтилия Аргона сочли неуместным для неподготовленных юных умов и поместили в специальный каталог, ограниченный доступ к которому имелся только у преподавателей. И тех немногих студентов, кому посчастливилось заслужить репутацию у профессора и получить от него письменную рекомендацию, дающую право ознакомиться с трудами сего учёного.

— Ага. Вот, — девушка ткнула пальцем в первое попавшееся место, открыв книгу на случайной странице, и принялась читать вслух: — «Не прочна судьба народа, когда она зависит от воли, вернее, от нрава одного человека». Хм!

Ещё несколько мгновений шуршания — и вновь выбранное на удачу изречение:

— «Где существует тиран, там не просто дурное государство, а вообще не существует никакого государства».

Ада захлопнула том, звонко рассмеявшись.

— Теперь я понимаю, почему сочинения Аргона за семью печатями хранятся — слишком уж на нашего Императора аллюзий много. Удивительно как его вообще не осудили за такие крамольные мысли, да ещё публично выраженные, — очтица вновь обратила взор на Энрико. — И не страшно твоему начальнику такие возмутительные труды у себя в рабочем кабинете хранить? Государственный же человек! А ну никак повяжут за распространение ереси?

И смутьянка хитро подмигнула.

    Доселе Бенедикт никогда не жаловался на скорость реакции. C ранних лет маги уделяют этой способности не меньше внимания, нежели концентрации или эмоциональному контролю — сотворение некоторых Рисунков требует быстрой переключаемости.

    И всё же за сменой действий гостьи Талиус сейчас не поспевал. А что самое главное — её действия совершенно не поддавались предсказанию, не укладываясь ни в какую модель прогнозирования. Вот она представилась, тут же следом успела укорить его за чрезмерную официальность речи, обрадоваться (обрадоваться?!) отсутствию на месте сэра Талиуса (то есть его самого) и наличию хорошей компании… и, мужчина и глазом моргнуть не успел, как беловолосая бестия уже карабкалась по лестнице на самый верх стеллажа, не переставая при этом болтать.

    «Молния», — подумалось Бенедикту. Белый зигзагообразный росчерк, вспыхивающий на темнеющем небе и исчезающий в мгновение ока. Пугающий и захватывающий дух одновременно… Именно такая ассоциация пришла на ум.

    Первым порывом Бенедикта было кинуться наперерез. Вернее, сотворить упреждающее заклинание, чтобы, не приведи Создатель, девчонка не упала с пятиметровой высоты. Не хватало ещё потом объясняться с её семьёй из-за полученной травмы. Но в последнюю долю секунды Талиус себя остановил: если продемонстрировать свои возможности, девушка быстро догадается, что перед ней Высший. Таких не берут на секретарские должности. А прямо сейчас собственной де-конспирации разведчик не хотел.

    Он и сам в точности не помнил, как оказался рядом с лестницей, придерживая ту рукой. Не подвели всё же обострённые рефлексы, пусть и не в магической плоскости.

    — И что же такого особенного в сочинениях Аргона? — как можно спокойней поинтересовался Талиус, оправившись от первого испуга.

    Выходец из знатной, состоятельной семьи, Бенедикт никогда не испытывал недостатка в книгах и сложностей с их приобретением — домашняя библиотека отца насчитывала несколько тысяч томов. Так что студент Талиус-младший редко захаживал в университетский читальный зал и пользовался его услугами постольку-поскольку — чтобы не сильно выделяться в кругу сверстников. Поэтому теперь мужчине было невдомёк, что же привело посетительницу в столь бурный восторг. Неужели она видела полное собрание сочинений данного автора впервые?

Всё утро Ада провела в спорах с матушкой. Сегодня был важный день — недавней выпускнице Академии предстояло собеседование с возможным трудоустройством. И не где-нибудь, а в Имперской разведке! Не видать бы никогда ей таких горизонтов, но внезапно посодействовал декан факультета, сэр Ильматер. Удивительно это было Аде: за всё время учёбы она никогда особенно не отличалась по части дисциплинированности — и почему среди всех выпускников старик выбрал именно её на эту вакансию? Загадка.

Предстать перед грозными очами самого главы Корпуса полагалось в два часа дня — именно на это время была назначена аудиенция. По правде сказать, Ада не знала даже в общих чертах, как выглядит этот самый глава. Но воображение почему-то рисовало картины мужчины в возрасте, возможно, даже с проседью, строгого и скупого на слова. И непременно с грозным взглядом, да. Разведчики не могут позволить себе беспечность и простое выражение лица, правда ведь? Всё же Корпус, напрямую Императору подчиняющийся, это вам не глупости всякие!

Предметом бурной дискуссии, затянувшейся чуть ли не до обеда, конечно же, стал наряд.

— Нет, ни за что! — протестовала Ада, решительно отвергая предлагаемые матерью варианты.
— Истинная леди всегда должна быть одета элегантно. А главное — уместно случаю, — терпеливо наставляла леди Элайза.
— Вот именно! Случаю. Мой случай — это получить работу. В конце концов, я же не на свидание иду, — стояла на своём девушка.
— И чем же тебя смутил этот наряд? Он довольно строг и максимально закрыт. Посмотри, какие узкие манжеты. И воротничок-стойка высокий, — мягко увещевала мать.
— Это платье, матушка, — вздохнула Ада, закатив глаза. — Ю-ю-юбка. Длинный, ужасный, путающийся под ногами кусок ткани. Впрочем, хвала Демиургу, хотя бы без шлейфа.
— Ну конечно, платье, дорогая! Ты же леди, а не уличный сорванец, — всплеснула руками Валери-старшая.
— Да как же Вы не поймёте! — упиралась дочь. — Разведке не важно, какого ты пола. Если я явлюсь туда разряженная, как на бал, плакала работа моей мечты…

Сошлись на компромиссе — любимой амазонке. Когда-то портной в качестве эксперимента сшил Аде на пробу мужской вариант костюма для верховой езды. Укороченный спереди жакет с удлинёнными сзади фалдами, по типу фрака (или вариации юбки), из тёмно-синего сукна и светло-серые облегающие брюки под высокие сапоги.


Наряд настолько пришёлся по душе юной госпоже, что с тех пор она с ним не расставалась, надевая на все конные прогулки. Матушка лишь головой качала на эти мальчишеские замашки, уповая про себя, что с возрастом всё пройдёт. Но чего у Аделаиды было не отнять, так это отменной посадки — в седле девушка смотрелась превосходно, а мужской костюм лишь придавал её точёной фигурке какого-то особенного очарования.


***

И вот после лабиринта длинных коридоров, похожих один на другой, как братья-близнецы, — заветная дверь. Откроет ли она дорогу в новый мир или захлопнется перед самым носом? Фу-у-ух!.. От волнения Ада машинально взъерошила волосы, до сего момента идеально уложенные стараниями матушки (на парикмахерский ритуал ушло с добрых два часа), переступила с ноги на ногу и, глубоко вдохнув, постучалась.

— Войдите, — послышалось спокойно-усталое из-за двери.

Просторный кабинет с высоким сводом потолка, увенчанным массивной люстрой, мало чем отличался от читального зала Академии, где юные маги проводили несколько лет своей жизни. Почти всё пространство занимали книжные стеллажи, сверху донизу уставленные томами всех размеров и цветов. Некоторые особо увесистые фолианты лежали прямо на полу, по углам. И, в целом, в комнате царил какой-то беспорядок.


А во главе этого бумажного безобразия сидел парнишка примерно одного с ней возраста. Так показалось Аде, когда тот оторвал взгляд от чернильницы и поднял на неё глаза. Видимо, секретарь. И судя по страдальческому выражению лица, дела у бедняги шли неважно — весь стол был завален какими-то исписанными листами, подшивками, свёртками… Точно секретарь.

Сделав несколько шагов навстречу и поравнявшись с сидящим, Ада, как и положено истинной леди, сделала то, что было предусмотрено этикетом.

— Привет! — поздоровалась она.