Голосование пользователя

Клод преодолел четыре пролета, когда оборвалась мелодия скрипки.
"Non!" - рыкнул он про себя. "Они ему ничего не сделали. Он нужен мне самому"
Арнель прибавил скорости, зацепился носком за ступеньку и рухнул на пол, рассаднив руку.
- Merde... - простонал француз, поднимаясь на ноги и возобновляя свой бег вверх по пролетам. Рука ныла и болела от удара о бетон, но слабее, чем должна была. Через этаж он уже забыл о том, что падал.
А потом раздался звук выстрела.
- Non... - прошептал хастлер, останавливаясь на минуту. В небьющемся сердце снова зародился знакомый холодок страха.
"Верь в сказки, но привыкай к кошмарам"
"Жаль, что сказка - одна из форм кошмара".
Зачем-то вдохнув и выдохнув, француз преодолел последние этажи и влетел в уже знакомую дверь.
- Robert, avec toi tout va bien? - спросил он, с некоторым облегчением глядя на живого бывшего возлюбленного.
"Бывшего ли?" - спросил чей-то ехидный голосок в голове.
"Бывшего. Я был дураком, а он - лжец, предатель и подлец."

Песенка яхтсмена резко оборвалась. Его пронзили две острые косточки растущие из чужого рта, после чего его разум занавесили тяжелым алым бархатом. Безвольное тело Эрика Пирса скатилось на дно котлована. Оно начало корчится, изгибаться, отторгая всё человеческое. Разум Эрика вспыхнул мутными бурлящими картинами из прошлого, которые словно подвергались резкой химической реакции с неким неопознанным реагентом, которым однажды наградил смертных сам Каин.

Спутанные, влажные и грязные космы волос прикрывали широко распахнутые глаза мертвеца. Сейчас он был двенадцатилетним мальчиком.

-Эрик! Эрик, быстрее кушать! - Джоанна Клэптон звала сына к столу. Она очень старалась и приготовила восхитительную курицу. За столом перед ней сидел её босс. Это был ухоженный мужчина среднего роста, с аккуратной прической, одетый в бежевый костюм и голубую рубашку. На его лице стояла фиксированная полу-улыбка, которая выражала его довольство и понимание положения дел.
-Эрик, еда стынет! Ну?! - Джоанна была напряжена и слегка нервничала перед своим новым мужчиной. Поставив курицу на стол, она резко вышла из кухни. Через полминуты она ворвалась обратно, крепко держа за руку двенадцатилетнего Эрика Пирса. Сам Эрик был зол и угрюм. Он уже не пытался вырваться, а просто стоял рядом с матерью с мрачным видом.
-Молодой человек, к чему заставлять свою мать так нервничать. Она ведь для вас старается. - С этими словами мистер Босс придвинул к себе поднос с курицей для пущей наглядности.
А маленький мальчик стоял. Он стоял и у него кружилась голова. Его тошнило. Он вдруг скорчился, повиснув на руке матери и стошнил на пол. Его рвало чем-то желтым и красным, словно он выблевывал внутренности. Мать в ужасе отпустила руку сына. Первым нашелся Босс.
-Эрик? Эрик?! - Он говорил неуверенно, поскольку не точно помнил имя сына Джоанны.
Эрик стих. Его перестало рвать, когда вокруг него чуть ли не на пол-кухни расползлась кроваво-желтая лужа. Эрик поднял взгляд. Для него комната пылала яркими бурыми тонами. Всё заволокло рябью. Уши заполнил шум моря и тонкий-тонкий писк.
Пальцы мальчика странно вытянулись превратившись в некое подобие лезвий. Из его горла вместе с ошметками плоти и жидкости внутренней секреции вырвался жуткий крик новорожденного чудовища. Его пальцы глубоко вошли в живот ненавистной матери. А потом в грудь её любовника. Эти пальцы работали намного лучше любого блендера.

В куче копошащихся тел на дне котлована извивался Эрик Пирс. На его измазанном черт-знает-чем лице, к которому прилипли грязные клочья волос, стояла совершенно дикая гримаса, а он кричал, кричал, кричал...

Он пил с Эдди Рикертом у того на яхте. Эдди был славным малым. Очень странно. На яхте воняло. Эдди спустился в трюм и тут же выскочил оттуда с побелевшим лицом. А Пирс улыбался. Он знал куда прятать трупы, пока Эдди ездил в Висконсин. Эд не успел ничего сделать. Его просто сшиб резкий прыжок зверя в человеческом обличье. Голодного, такого голодного!

Луиза пришла к нему при полной луне. Она была одета в полупрозрачное платье. Очаровательна! Эрик слился с ней в объятиях и поцелуе. Поцелуе. Древняя, древняя память наполняла вены мужчины. Его голод был старше его самого. Тысячу лет я не ел! - подумал Эрик. Сначала он разорвал её губы, потом откусил язык... Но голод нельзя утолить.

Элисон. Мартин. Джон. Элиза. Почему они были все вместе? Куда они бежали? Они бежали по пустому городу! Или лесу? Под Алой Луной! Или Пурупрным солнцем? Эрик вспомнил. Это была старая память. Не его память. Это всё была древняя игра. Да, игра. Это была Охота! И Эрик охотился...

Эрик был на пляже. А может и под землей. Не было ни звезд, ни луны. Только тела. Мертвые синие тела. Рик, Том, Милли, Джет, Рэя, Пак... Все мертвы. Все пусты. Ни капли крови. Но голод нельзя утолить. Никогда.

С небе ударила молния. Ярче солнца. В её свете Эрик видел в мельчайших деталях палубу "Волнолома", на которой он стоял. На самом носу судна, в вечном непромокаемом плаще и шляпе стоял отец. Грэхем Пирс.
- Отееец!!! - Крик Эрика больше походил на рев дикого хищника.
- Мы идем ко дну, Эрик. - старик ответил даже не обернувшись.
- Отец, я голоден!!! - крик был полон неподдельного отчаяния.
- Голод нельзя утолить Эрик. Его можно только отсрочить. Но утолить - Никогда! - Грэхем Пирс обернулся. Его одежда была разорвана в клочья, что свисали с его тела. Тела. Грэхем Пирс не был человеком. Его руки заканчивались длинными темными когтями, а лицо было больше похоже на морду плотоядного животного.
-Жизнь, это величайший шторм, Эрик. Ты попал в его эпицентр. Теперь ты - его часть! Ты буря! Ты стихия! И твою жажду разрушения... Твой Голод не утолит и океан крови. Никогда!!!
Вместе с завершением речи чудовища, что было отцом Эрика, всё вокруг озарила ослепительная вспышка. Молния разорвала яхту на части, словно дикий зверь, поймавший мелкую добычу. Пирс упал в воду. В густую, соленую, красную воду. Она наполнила его рот, его ноздри, залила лицо...

Он очнулся высоко в небе. Посреди незавершенной стройки. Вымазанный в крови, грязи и отходах измененного организма. В его руках был кусок окровавленной плоти, который он мигом ранее жадно поглощал. Эрик Пирс огляделся. Вокруг него на металлических балках, сидели, стояли, висели, лежали... Они. Не люди. Они были его... Его... Сородичами.

Mit schmetterndem Getön',
Fanfaren und Trompeten,
am Hof das Fest des Frühlings.
Im Wind die Fahnen wehten.
Ничего не болело. Недолго, но все же. Покой, и полное отсутствие мыслей. Клиническая смерть - для мозга. Говорят, после такого живут долго. Долго. И не стареют. Жизнь смеялась и уходила, как муза. Смерть усмехалась и не спешила подойти. Долго. Долго. Не больно. И почти сладко, только почему-то печально.
Nebst Speis und Trank und viel Gesang
zur Freud der Menschen all,
ein Turnier im Lanzenstoß,
der Preis war kolossal.
Звонкий смех на струнах скрипки. Струнах той души, которая пряталась за многими масками. И не было боли. Все еще - не было. И не было мыслей. Теперь уже - не было. Покой и воля, которую когда-то искали. Она находится не в степях, не в лесу и даже не в небе. В холодной, мокрой земле, густо замешанной снегом. Лакес не заметил, как умер. Ему было - сладко. И почти не больно.
Wer als letzter auf dem Rosse –
derweil die anderen alle liegen –
darf mit des Königs liebster Tochter
beim Tanz die Glieder biegen.
Тело забилось внезапно. И снова вернулась боль - другая боль. Говорят, душа умеет болеть. Говорят, дух умеет ломаться. Говорят... неважно, что говорят. Гредман знал - не умеют. Ни то ни другое. Они есть, но они чужды всем и всему. Мы лишь плохо понимаем их сигналы. Как сигналы тела, кто на самом деле знает, что они означают?
So kamen sie von nah und fern
und stürzten ins Gefecht,
denn für diese tolle Frau
waren so manche Schmerzen recht.
Тело билось, пытаясь одновременно и жить, и умирать. Оно болело от осознания невозможности, невозможности такого. Перед глазами - закрытыми, несуществующими глазами - стояло лицо той бешеной женщины. Лакес знал, что убьет ее. Вернутся, даже если не сейчас. Найдет и убьет ее. Несуществующими руками. В несуществующем мире... Мире Шредингера.
Als sich ein junger Edelmann
schon fast als Sieger wähnte,
sah er den schwarzen Ritter an,
wie er am schwarzen Pferde lehnte.
Мир не собирался раскалываться на части. Он был незыблем. Он просто - был. И не был. И все в нем было. И не было. И точка зрения плавила мир по своему разумению. Точка зрения - и многие, многие лишние слова, которых нельзя произносить, а они все равно произносятся. Тело билось, исторгая лишнее. Но разум был сильнее. Разум, поглощенный изучением срезов мира. И - разрезанный этим миром.
"Willst Du kämpfen oder warten!?"
schrie der Edelmann
und ehe er es sich versah
spürte er wie man fliegen kann.
Да или нет? Всегда есть и да, и нет, во всем. Тело почти прекратило корчиться. А разум... разум затвердел. Да - неважно. Нет - неважно. Мир был там, наверху, но не здесь. Мир, где было все для него. А его самого - не было. Гредман глухо захрипел и рванулся вперед. Или наверх. Неважно, ведь направление - ложь.
Der letzte Tanz!
Sie ist so zart wie die Rose.
Der letzte Tanz!
Es berührt sie sacht der Zeitlose.
Зверь на обращал внимания на хромоту. Зверь не обращал внимания на боль. Ему было нечем истекать,к роме ярости и желания. Голод, первобытный и беспощадный, гнал по извечной дороге. Которой никогда не было, потому что она существовала только в этом мозгу, в этих инстинктах. Потоком взлететь наверх. Потоком польется кровь. Потоком потекут в сознание незнакомые ощущения. И вернутся мысли.
So war es denn geschehen,
der schwarze Ritter war der Sieger.
"So will ich denn den Preis mir holen."
sagte er und kniete sich nieder.
Опять стало больно. И вернулся голос. Гредман мог смеяться - хрипло, тихо, рваным смехом, который так похож на кашель. Он не пытался вырывать добычу, не пытался действовать силой. Проскользнуть мимо, под ногами, урвать кусок - и отскочить. И отойти в сторону. как только вернулся разум. Сесть в стороне, оторвав от кого-то кусок одежды - кажется, от добычи. Перетянуть себе ногу. Сгибать ее неудобно. Но кровь не утекает. И подняться, привалившись к столбу.
Schwarze Wolken zogen auf,
als die Musik zum Tanze rief.
Das Volk blieb nunmehr angstvoll stehen,
als es gewahrte, was dort lief!
"Я весь в дерьме. Гадость какая. И вокруг тоже не лучше. Надо спускаться и искать место, чтобы привести себя в порядок. А потом уже можно будет разбираться. Там еще и скрипка. Ох, как же она меня прет, эта скрыпочка. Хорошо, что я в свое время отмазался от обязанности на ней играть. Но кстати, спускаться мне будет сложно. А прыгать... нет уж".
- Ну и это наше светлое будущее? или мы все еще в темном настоящем?

Вот он - момент истины.

Бакрам чувствовал напряжение каждой клеточкой своего мозга. Черт побери, даже кусок гранита бы сорвался и запаниковал в такой обстановке! Но не Бакрам. Он знал, что ему нужно бояться, он чувствовал приближающуюся панику, бессознательную и идущую строго вразрез с разумом. Как овца чувствует, что сзади подкрадывается волк. Она его еще не видит - но многовековые инстинкты сотен поколений овец дают сигнал паниковать.

Скоро ты станешь волком. Бедная овечка Бакрам, продержись еще пять секунд в поле зрения хищника.

Одна секунда. Где-то сбоку в воздух взлетел толстый бармен. Кто его сумел так подбросить?

Две секунды. Бакрам вспомнил, как час назад травил бедного жирдяя в своем кабинете. Да, по отношению к растению даже овца - хищник.

Не вздумай шевелиться, Бакрам-зе-лэмб. Скоро грядет момент твоего возвышения.

Две с половиной секунды. Хладнокровная внешняя оболочка психолога начала трескаться, уступая место сидящему внутри Бакрама хищнику. Напряжение внутри не уступает напряжению снаружи.

Три секунды. Оболочка треснула. Внутри сидел хищник. Или нет?

Три с половиной секунды. Это не зверь. Это человек! Настоящий Бакрам крылся еще глубже, чем предполагалось. Под личиной психолога скрывалась якобы настоящая сердцевина - хищник. Но и хищник оказался лишь оболочкой. Всю свою жизнь психолог искал способ остаться человеком, надевая различные маски. Окружающий мир отчаянно старался сделать Бакрама скотом - настолько интенсивно, что он забыл, кто он есть на самом деле.

Я человек, мать вашу! На самом деле человек! И все эти животные, что столпились перед ямой, они тоже люди! Это чертов мир, чертово общество заставляет нас одеть на себя оболочку свиньи, а потом носить часы и ботинки, чтобы скрыть сей факт от самих себя.

Четыре секунды. Бакрам встал с колен и попытался обернуться.

Вам не убить во мне царя природы! Человек - венец творения, а вы лишь жалкие собаки, считающие себя хозяевами мира. Я был неправ! Оставьте меня в покое! Не хочу!

Пять секунд. Резкая боль в шее.

Ничего не может быть сильнее этой боли!

Пять секунд одна милисекунда. Растекающийся по венам идеальный наркотик.

Ничего не может быть приятнее этого наслаждения!

Ложные оболочки Бакрама пребывали в вечном блаженстве, обретая новую форму.

А настоящий Бакрам издал последний вопль отчаяния и умер в смертельной агонии.

Сознание Тома затопило флешбэками. Он помнил такие ямы ещё во Вьетнаме, но гораздо чаще приходилось работать с ними в период своей криминальной карьеры, когда приходилось убирать с игровой доски целые горсти пешек.

Сейчас все умрут.

От осознания этого челюсти свело как от зубной боли. Том оглянулся вокруг в поисках выхода. Шея ещё помнила лапу человека-медведя, в ушах ещё гудел выстрел дробовика, а тот мутант просто слишком быстр. Не убежишь, не спрячешься.

"Даже нажраться так и не успел после отсидки", пронеслась в его голове полная досады мысль, пока он вставал на колени перед ямой, как и все.

Ноги как ватные. Все? Конец? Глупо как-то. Чтобы я сейчас сделал, будь это правдой, будь такое на самом деле? Конечно кинулся бы на чудовищ, умер бы как мужик от пули в грудь, а не от удара лапой в затылок.
Но тогда почему я послушно становлюсь на колени? Почему не повернусь, хотя бы и не плюну в эти хари? Почему смотрю в яму? Неужели мне страшно?
Глупости, это не на самом деле, только выжду момент, я думаю может обойдется, что умрут другие.