Голосование за ходы

Сандерс медленным ровным шагом победителя шёл к прверженной твари. Его лицо не выражало сомнений, сожалений, страха. Просто долг перед человечеством.
- Прости, Вильгельм, не успел - фраза обращённая к исковерканному телу повисла на секунду в пустоте склада и унеслась вместе с воющим ветром.
Подумать только, брат по разуму, новый вид, венок эволюции оказался погибелью рода человеческого, вирусом 21-го века.
Страшная жертва отчаянных, храбрых, достойных людей не окажется напрасной. Крышка канистры звонко ударилась о пол, слегка густоватое топливо полилось на искорёженную плоть, затекая в отверстия, оставленные пулями, создавая впечатление, будто из монстра течёт кровь. Спустя полминуты канистра отлетела в сторону, нарушая тишину мрачных покоев полярной базы. Зажигалка, дорогая Zippo, тихо щёлкнула кнопкой и явила миру голубой треугольник пламени, ярко отражающийся в чёрных очках Сандерса. Пара секунд задержки и молчаливого созерцания огня, больше ждать нельзя. Может старые глаза подводили, но кажется тварь начинала еле видимо дёргатся, а страшные раны затягиватся.
Мощный удар подкованного сапога в лоб перевернул тело на спину. Вроде и хочется что-то сказать, да не кому. Пальцы выпустили зажигалку. Беззвучно упав на тушу, Zippo мгновенно подожгла прокажённую плоть. Шипя, взрываясь волдырями и раскидывая ошмётки мяса вокруг себя чудище стремительно сгорало ровным бездымным пламенем, превращаясь в чёрный пепел. За все это время Джонотан не шелохнулся, наблюдая процесс кремации монстра. Поразительно живучее отродье. Сандерсу казалось, что стеклянные глаза Свена смотрели на него до тех пор, пока не лопнули.
Дверь на склад продуктов осталась открытой, из коридора можно было видеть догорающие угли и Сандерса, заливающего остальные трупы горючкой. Возможно, это очень грубая стерилизация трупов, но зато самая эффективная.
По пустой станции гулял ветер, а вслед улетающему вертолёту смотрела заваренная дверь, с кривой надписью на английском:"DO NOT OPEN".

- Опять этот пидорас... - Евдокий поднял глаза - Два пидараса.

- Давай сладкий, это приятнее чем кажется.

Что делают шуты? Они забирают себе боль народа, не давая тому рассыпатся изнутри, спасая его жизнь, отдавая взамен свою. Шут уже много лет собирал боль и обиду народа, из года в год развлекая то своего господина, то крестьян возле поместья. Он не редко получал за это, ведь давно потерял границу веселья: где шутить можно, а где нет. Вот так, он скакал возле трупа ребёнка изъедаемового червями и крысами, выкрикивая разнообразные шутки, довольно грубым для шута голосом, а не писклявым и скрипучим фальцетом. Подчинённые в тайне ненавидили его и после смерти хозяина готовились разорвать карлика на части, но не получилось. Вышло так, что голод и чума одолели их быстрее, чем они Шута.
Умирающий мужчина молился умирающему небу, полный скорби и печали. Время забрать её.
Шут подпрыгивающей походкой добрался до умирающего. Слезами льётся кровь из очей приговорённого. Лицо скривилось в улыбке, шапка с бубенцами заняло своё место на голове и Шут снова готов развлекать.

Смех. Мерзкий, острый, неприятный. Смех хозяина. Как давно его не слышно. Шут не задавался этим вопросом , как и другими, вроде: где помещик, что происходит вокруг. Маленькому горбатому мужчине не дано было понять причину мирской суеты или смысла жизни. Вместо этого он постоянно пребывал в полубезумной прострации кипящих мыслей сумашедшего карлика, в которой показные выступления, рутинная жизнь, собственная никчёмность смешались в адский мальстрем жизни, в котором он был мизерной частицей потока. Он до сих пор пытался вспомнить лицо хозяина, чтобы не путать со слугой, но не вспомнил даже имени своего господина. А тот умирал.
Болезнь застала старого толстяка на 37 году жизни. Может инкубационный период чумы был слишком долог , может зрение подвело, но на той куртизанке он не заметил признаков болезни. А когда увидел на изящном стане спины бубон было слишком поздно. Волны апатии и отчаяния навалили на него и от следов жизни остались лишь воспоминания. Последние дни своей агонии были проведены в кровати, прерывающиеся громкими просьбами лорда, на которые верный слуга вседа отзывался. Но в этот день он не пришёл. Обессиленный помещик сам встал с кровати с тетьей попытки, еле передвигая ногами к двери. Тяжёлое сопение и напряжённый взгляд сопровождали его в этом не лёгком путешествеи, но вскоре он увидел Шута, сидящего на полу возле тумбы. По лицу скользнула лёгкая улыбка, сменившаяся резким осознанием. Слабоумие и амнезия от болезни заставили лорда поверить в то, что в заражении всего дома виноват никто иной как его маленьки арлекин. Ярость вяло разошлась по гнилым венам, заставляя принять точное решение. В глазах потемнело, лишь он его схватил, однако старый купей нашел в себе силы выкинуть его за порог, словно тряпку.
Шут медленно встал из пыли и грязи. Отряхнулся. Обвёл взглядом окружение. Люди, словно черви в куске гнилого мяса, копошились в городе, отъедая куски повкуснее и сбегая, пока живы, будто крысы с корабля. А он стоит. Стоит и ничего не делает. Не понимает потому что, куда и зачем они бегут. Ему с ними надо?

***

Массивная туша вновь устремилась к стене. Четыре крыла, некогда огромные и величественные, сейчас напоминали больше мочалку, чем средство полёта. Он был последним.
Моя душа.
Наверх.
Слепыми шагами пытается выйти наружу.
И я ей не нужен.
Но страх, ей выколол глаза, подрезал крылья и бросил гнить в лабиринтах себя. Спасение, о котором молила она, но которое не мог принять он, было сейчас так близко и яркой болью плоти и металла забирало надежды с каждым мгновением отбирая последние остатки жизни. И Титан снова вставал, упорством и волей отдавая свою судьбу по высокой цене. Снова встал, чтобы упасть. Наконец, привычный спектр зрения поплыл и уступил место предсмертной агонии, небытью, тьме.
Последний робкий сердца стук, трудней становится дышать. Теплом по коже бледных рук летит твоя душа.

***


Ради чего стоило жить? Ради чего я стоял до конца? Ради грёбанных Звёзд, что пылью покрыли меня?
Теперь эти Звёзды навсегда останутся с мной.
Это Небо заберёт меня на последний бой. Мой последний бой.
Небо не ждёт. За свинцовым затвором лишь пустота. Здесь нет ничего.
Только вперёд. Во тьму, времени нет обернутся назад. Занавес вверх, начинается Ад.

***

Возьми мой холод пустоты. Облей глаза мои ядом. Убей во мне своё отражение.
Воронка загустилась. В то же мгновение она покрылась толстой коркой из под которой исходило едва заметное свечение, словно через толстое чёрное стекло пытается пробится солнце.
- АЗ. ЕСМЬ. ВОЗРОЖДЁННЫЙ!
Тяжёлый удар пришёлся по ту сторону, от чего окружающие зашатались, а воронка с жалобным скрипом треснула. Сеткой белых полосок она подтверждала, что не удержит ужас и разрушение, что не спасёт Мироздание.
Ещё один удар. Несколько осколков вылето в стену, насквозь пройдя через таверну.
Последний. Озменовавший начало Эры Искупления.

Где то глубоко в Воителе, что с хрустом сломалось. Он боялся себе признаться, что не отверг бы ласок Прошефта, но рожденный в битве не для толстячков свой поцелуеприемник растил.

Взрывом оборвалось житье мирское. С криком ворвались звери-нелюди в гнездо родное, принялись скопищем рушить привычный мир кобольдов. В колодцах и банях кровь вместо воды. Дети и женщины разорваны, растерзаны - лохматые душегобы не снизошли до рабства и плена.
Льонер был там. Все запомнил, проклиная фотографическую память. Как секира ломает жизни. Как мать бессильно закрывает собой детеныша, отдавая свою душу за несколько секунд жизни её чада. Как лопается яйцо кобольда, плавясь в огне.
Его спасла Иглогрива. Четким командным голосом она заставила его выйти с ней из бывшего дома, ставшим жуткой ловушкой, и прихватить с собой ее ларец.
Выбравшись из битвы, он обещал себе отомстить за поступок дворфов.
Что сможет извести всех этих тварей до последнего младенца. Но потом.
Кровавая пелена вновь спала голосом Иглогривы. Разобравшись с сундуком, он услышал про караван людей. Мерзкие лысые обезьяны ничем не отличались от своих мелких сородичей, поэтому смерть человека эквивалентна смерти дворфа. Оружие он трогать не стал, взял свою лопатку. Наскоро окопавшись по правую сторону от дороги, он принялся помогать перекапывать дорогу, строго по плану.

- ДАРИН-ОЛЕШАК!
Не думаю, что сработает.

Понял червь - тяжело. Скинуть? Есть идея лучше.
- Рейнджеры о... - пытался сказать な, но не смог - язык лишь взбудоражил кровавые тряпки десен.
Но это уже не важно. Ведь теперь, когда боевая формация готова, бороздить небеса Пустоши уже не проблема.

Альберт вошел львиной походкой в камеру. Нос уловил сильных запах человеческого дерьма, отчего Сальво лишь усмехнулся. Через мгновение, чувствительные ноздри услышали ещё один запах. В воздухе витал аромат свежей крови, аромат без которого убийца сидел тут уже не первый месяц. От этого резко накатили приятные воспоминания...

27 января Альберт убивает в последний раз, но теперь у него сразу четыре жертвы. Он проникает в дом 38-летней Эвелины Мирот, разведённой матери троих детей. Убийца зашёл в дом и выстрелил в упор в Дэна Мередита, соседа Эвелины. С дьявольской улыбкой, он обогнул труп и отправился в дом. На кухне он нашёл до смерти испуганную Эвелину. Одновременно он пил кровь из ран на шее, которые оставил затупившийся кинжал и насиловал её. Шесть раз он воткнул ей в анус нож, и после потянул его,вскрывая брюшную полость. Мирот не повезло: смерть наступила лишь после 3 удара от кровотечения.

Сына Эвелины, Джейсона Мирота, он убил двумя выстрелами в упор. Затем он зарезал Дейвида Феррейра, 1,5-годовалого племянника Эвелины. Он вскрыл его череп и съел часть мозга. В это время в дверь дома постучала шестилетняя подружка Джейсона. Схватив тело Дейвида, Альберт выбежал из дома через чёрный ход и уехал на машине Дэна Мередита. Девочка видела Альберта и сообщила об этом своим родителям. Войдя в дом, полиция обнаружила, что Сальво оставил отпечатки рук и обуви кровью Мирот.

Альберт вернулся в свою квартиру где он пил кровь Дейвида, используя его пенис вместо соломинки. Он съел его внутренние органы перед тем, как утилизировать тело в мусорке.

Однако эйфорию воспоминаний прервал негромкий шелест приказа от доктора на балконе...

У Кэфира Улей мрачный;
Дыра с мешком на Улье том:
И днём и ночью Мефестофиль
Всё ходит по нему кругом;
Идёт направо - жир заводит,
Налево - Киселя поест.
Там чудеса: там Чёрный бродит,
Почтампт посланья носит ;
Там на неведомых пустотах
Следы невиданных зверей;
Урун там жарит Астрофлейма
А после Астрофлейм его;
Там тьма и дол Кэфира полны;
Там Доминатор тырит Тварей
И прячет их в своём мешке
А после, злобно ухмыляясь, не хочет отдавать их мне;
Там Астрофлейма мимоходом
Вернул в Урун Война крутой;
Там в полном боли и страданий
В огромном царстве тьмы и зла
Грустнеет Чёрный день ото дня;
Там ступа с ядерной тоской
Идёт, бредёт сама собой,
Там царь Ерай над силой чахнет;
Там ничего... там Силой пахнет!
И там я был, и Силу пил;
У Кэфира видел Улей мрачный;
На нём сидел, и Мефестофиль
И поленился сказки говорить.

Карп думал. Хотя орган отвечающий за это у него был развит не так сильно, как ,скажем, орган отвечающий за удары по голове. Сильно и больно. Однако, в документах Рэйвика,любимого отца, когда он пытался найти бессмертие, его соратники боролись с огромной змеёй. В тот раз её одолели мечом и стрелами. Хотя отец и не присутствовал при этом, по словам Нейрис это было не сложно. Наверное. Рэйвик не знал.
Однако была проблема. Змея уже мертва. Значит проблема решена. Стоять. Она все ещё сопротивляется. Следовательно, не мертва. Или мертва? Вроде мертва. Но двигается. Но она же мертва.
Мозг. Болеть. Всё же мертва. Но двигается. Чтобы убить, надо сделать живой. Карп вспомнил, что какой то безумец оживил человека пропустив через него сильный разряд. Палец уже лёг на крючок спускового механизма, но проблема. Для человека понадобилась целая молния, а то и не одна. А тут целый трамвай оживлять. Вытащив батарейку из пистолета поднявшись из мягкого ложа созданного из мёртвой плоти, Карп кинулся к змее и замкнул контакты батарейки, крикнув солдатам:
- Парни, проблема решена!

Со стороны Лакнер выглядел, как миниатюрный пароход, без страха и боли, пробивающийся через огромные сугробы, покрытые тонким слоем льда, блестящем под луной. Казалось что где то внутри него стоит вечный двигатель, который не даёт ему почувствовать что такое усталость. Казалось.
Лакнер устал не меньше остальных. Голова стала чугунной, а ноги ватными. Но он не останавливался. Боялся, что если остановится и упадёт в снег, то уже никогда не встанет вновь. Единственное что ему давало надежду, это то что на Юге так же как было раньше, что можно жить не боясь что тебя попытается съесть корнеплод, что всё это кончилось. Но острые снежинки, царапающие лицо, дали о себе знать, и он снова начал пробиваться через снежные громады, расчищая путь для остальных.

И остался Лакнер один. Раскидала тварь его соратников, ранила. Снова. Снова он лицом к лицу с ужасом ночи. Снова он одерживает над ним верх. Снова темплар пытается умереть.

Дубина трещала, отскакивая от скалоподобной кожи, однако монстр шипел и отступал от каждого удара, будто обжигала его палица при касании. Чудище, порождение ночи, но крестьянину видилось что то знакомое. Видел он в ней.... человека. В глазах читалось проклятье Восхода, иль это всё чудиться? Но размышления прервало огромное существо метнувшееся рядом с знахарем и кинувшемся на нежить. Ждал провал пришельца, ведь не в пору было тягаться ему с великаном. Но не один пришёл посланник, услышал Лакнер стук тяжёлых кованых сапог и человека с секирой, что помчался на тварь. Потом и Себастьян подключился, но заметил детина в глазах его боль и слабость. А главное отчаянную попытку самопожертвования. Не заставил гигант ждать священника и мгновенно выхватив кинжал из за пояса помчался к твари. Сердце колотилось, доски трещали под несущимся великаном, которого сейчас можно было с большим успехом принять за монстра. Не выходя на линию атаки бойца с секирой громадной, напрыгнул он на тварь с рёвом устрашающим, что не каждый берсеркер издаст и ядовитым клинком всадил промеж глаз, забивая кинжал поглубже и тут же перехватывая летящие руки монстра, не менее сильными чем у твари ладонями, удерживая титанический вес и не давая слабины.