Голосование за ходы

Покинутый сознаньем и волей, словно корабль-призрак Аши плыл сквозь хромосферу солнца, как саваном окутанный радиошёпотом новорожденного светила. Голос звезды тихой колыбельной ласкал слух спящего титана, пока бешенная пляска раскалённой пыли под дробный такт неугомонного времени сминала рыхлую материю межзвёздного тумана в каменную плоть крошечного сателлита.

Утлая скорлупка из породы и льда на самой периферии гравитационных полей светила - мёртвое тело хозяина тверди, титана земли. Равновеликий с Аши, творец миров напряг последние силы, чтобы из облаков космической пыли сплести тело новой планеты, но оказался слишком слаб после перерождения вселенной и его творение стало его могилой. Предсмертный крик божества рассёк пространство вспышкой рентгена и как паутину прошил магнитные поля солнца - боль растеклась по сознанию Аши, исторгнув его из сна. Он кричал от боли и корона светила расцветала яркими вспышками, отзываясь на его голос.

Когда ушла боль, остался только Аши, раненное солнце и мёртвый мир, который титан звал Аэрет - красная земля, могила из камня. И мир был холоден, и безлик и пуст. Аши вдохнул в себя плазму, что наполняет солнечную хромосферу, и выдохнул циклопический протуберанец - магучую руку, что простиралась выше самой короны, в холодную глубину пространства к осколку камня в коконе магнитных полей, усыпальнице хозяина тверди. Достигнув границ Аэрет, заряженная холодная плазма ярким сиянием растеклась по крепкой броне магнитного поля, но дело было уже сделано - электрические силы изменили орбиту мира так, как того желал Аши, владыка огня.

По бесконечному кругу крошечный Аэрет летит вокруг звезды Сол, будто мелкая монетка, вращаясь, подставляя то один бок, то другой, медленно согреваясь теплом Сол. Аверс, на котором лежали льды, вскоре стал океаном. Каменный реверс же раскалялся каждый оборот всё сильнее, не имея вод, и вскоре стал огненным морем из текучей подвижной лавы. Испаряясь от излучения звезды, голубой океан породил атмосферу, обнажив две каменные плиты, до того сокрытые в толще вод.

Аши терпеливо следил за тем, как в Аэрет, привлечённые новым миром, стекались мелкие искры светлячков - молодые боги. Со вздохом сожаления он покинул своё первое детище - звезду Сол. Теперь уже мало следить за Аэрет издалека. Чтобы сохранить шанс на перерождение титана земли, придётся испачкать руки.

Взмахом руки подняв бурю, в порыве солнечного ветра Аши вышел из плоти звезды, огненным метеором расчертив ночное небо, чтобы упасть в перешеек вод между двумя кусками тверди. С шипением раскалённого металла хозяин огня провалился сквозь тугую океанскую толщу, подняв сноп пара и брызг во всю высоту атмосферы, пустив циклопические волны, что вышли в оба моря.

Глубже и глубже уходил Аши в плоть мира, пока не достиг клокочущих жаром глубин близ реверса, и сказал слово, и пламя огненного океана повиновалось его воле, прорвавшись в аверс. Морское дно изогнулось горбом, налилось красным соком магмы и разродилось извержением подводного вулкана. Остывая в холодных водах, магма становилась плотью новой земли - антрацитово-чёрный остров вырос из моря и поднимался всё выше, изрыгая из вулканического жерла пламя и пепел, пока края острова не коснулись материковой плиты.

От жара вулкана плита пошла трещинами, и из серых изломов камня вышли ростки лозы - угольные стебли первого живого дитя огненного бога. Лоза прорастала сквозь камень, пожирая его словно голодный зверь, собирая в себя всё, чем может поживиться. Так, там где прорастала лоза, оставался лишь песок - чистый и белый, как первый снег.

Но сильнее всего Лоза изменила вулкан. Обвив пламенеющего испалина своими чёрными жилами, лоза покрыла его целиком, разрастаясь над кратером в высокую тёмную башню циклопической высоты. Шпиль, упирающийся в полуденное солнце.

Он сидит на вершине Ашхара. Горячий сухой воздух, дыхание вулкана, шепчет ему что-то, путаясь в белых, как пески Дей-Сиа, сединах. Он сидит, обнимая колени, и глядит на восток. Через марево, гарь, облака его взгляд упирается в серую твердь. Я бываю здесь каждый восход, здесь я вижу как гаснет закат и в ночной темноте растворяется небо - он всё так же сидит и молчит, и не двинет ни пальцем, ни веком. Старец ждёт. Как он ждал, пока я появлюсь из под вод.

Я жив тысячи лет и за всё это время он не сделал ни шага без цели. Ни движенья для вида, ни слова для звука. И чем больше я в том убеждался, тем странней мне казалось то, что он так печётся за свой саван - я видел несколько раз, как он его зашивает, бережно собирая воедино лохмотья. Зачем? Я хотел это знать и украл лоскуток, разорвал его ткань и рассеял в себе.

То не саван. На согбенных старых плечах он несёт свою память. В этом странном виденьи я видел его молодым - он ещё не успел поседеть, был всесилен и сказочно дерзок. И сказочно глуп. И под небом иным он искал себе равных, чтобы, их одолев, скоротать свою вечность. Так он брёл через лес, где солнце путалось в кронах, обливая стволы эфемерной рекой изумруда, в поисках той, что звала эти земли своими.

Терпенье его иссякало, и уже он собрался залить лес огнём или дымом и выкурить дичь, как услышал негромкое слово. И ещё. И ещё. И как звенья цепи эти звуки тянули друг-друга, и вплетались в мелодию леса, и на песню как хищник на запах добычи Аши вышел к ручью, где на мягком от мха валуне как на троне сидела лесная хозяйка, дева в платье зелёном.

К тому времени пеньем её наш владыка огня был как опием пьян. Он решил - вот игра для двоих, и прикинулся смертным. Подошёл к ней и обнял её: пылко, страстно и нежно. Аши щедро хвалил тонкий стан, и тугую, зовущую плоть, гордый плеч разворот, и волос чёрный шёлк, и глубокие омуты глаз. С дрожью в голосе хриплом и жарком, с лихорадочным пламенем взгляда, он сказал ей, что сделает всё за её поцелуй.

А лесная хозяйка, слышав всё уже в тысячный раз, свой сыграла обычный гамбит: да, несчастный влюблённый здесь найдёт то, что ищёт. Но цена высока - за один поцелуй он останется здесь навсегда. И с последним лучом заходящего солнца он умрёт у неё на руках, свою жизнь ей отдав словно жертву.

Не промедлив и вздоха, Титан согласился. И сполна насладился наградой.

Время быстро прошло и закат отгорел. И ночная богиня потянулась к нему, чтобы взять его жизнь, словно спелый дурманящий плод. Но в последний момент он её подхватил, будто ветер листок, и унёс прочь из леса, сквозь небо в холодный и чёрный предел - к огнедышащей домне звезды, что собой согревала тот мир. И сказал, что не так уж давно он зажёг это солнце. И последний свой луч молодая звезда изольёт не так скоро - раньше выкипит море и маревом жара покроется небо. Лес, засохнув, сгорит, и песком обратится земля, а от камня, что должен был стать его ложем последним, будет жить только память.

Он смеялся над ней. Она плакала там, в пустоте.

Я сказал, что повеса был глуп? Да! Так вот, слёзы точат и сердце из камня. А тогда Аши был не сегодняшний уголь - кремень. Вот он видит, что шутка его удалась, но ей рад он один. Рядом девушка плачет - бессильна, красива, нежна и несчастна. Сердце делает “щёлк”, разум машет: “пока”, и он дарит звезду как цветок, яркий камень для перстня, чтобы снова она улыбалась.

Очень бережно я собираю лоскут: филамент к филаменту, нить к нити, основу к утку и несу его память обратно. Аши прячет за пазуху, молча.

- Что с ней сталось, старик?

Титан улыбается мыслям.

- Как-то видел её в странном крае из камня, стекла и железа. Ан-Хеттен, или вроде того. Там учила детей как читать по следам на бумаге про дома из еды и оружие в камне. После...

Замолчав, пожимает плечами

- Займись лучше делом. Что за смрад ты несёшь из пустыни? Приберись. Поживей. Они скоро придут.

Утолив любопытство, я тотчас повинуюсь. И мой свист накрывает болото, занося всё песком.

Седые пепельные космы висят ниже плеч, со стыдом прикрывая прорехи в изорванном дряхлом рубище из некогда роскошной ткани. Худые руки висят как плети, путаясь в грязных, измазанных в саже лохмотьях. Впалая грудь едва тянет в выжженные лёгкие воздух, слабые ноги подкашиваются, глубоко погружаясь в размытый водой песок.

Вчера он видел превосходный спектакль молодого подающего надежды актёра - Эриаш играл истово, отчаянно, с той щемящей глубиной, которую не встретишь в выцветвших глазах стариков. Секрет его прост - он верил в свою роль. Сегодня владыке огня придётся дать своё представление, и из актёров у него есть только он сам. Стоит впечатлить зрителя хорошим поклоном со сцены. Не найдя в себе сил для ещё одного шага, Аши падает, чёрным пятном гари распластавшись на белом как облака побережье на юге Дей-Сиа.

Глаза старика застит песок, его слух наполняет шум спавших ещё минуту назад вод. Жизнь в этом краю кончается там, где обрываются пески - лишь изредка насекомые и песчанные змеи найдут себе убежище от ветра, когтей и яда, пристанище на день или могилу в неподвижной толще мёртвого моря, что простирается до самых медных берегов. Ни движения, ни звука, ни жизни в этих водах - но не сейчас.

Последнее поражение истощило злой ветер, вынуло из его пронзительного свиста лихой самоуверенный напор, запал всемогущей молодости. Вместо него песнь Эриаша сквозила отчаянием, ненавистью и болью. Ни сила, ни терпенье не помогли ему освободиться от ига своего пращура, запершего молодой ветер в тюрьме из белого песка и пустоты. Но даже в отчаянии он не потерял своего упроства: рождённый из дыхания Ашхара и стойкости лозы, он иногда без остатка растрачивал дар отца-вулкана, но благословение матери всегда оставалось с ним - опустить руки и сдаться он не мог так же точно, как лоза не могла перестать дарить жизнь своим детям.

Долго скитаясь над белыми дюнами Дей-Сиа, Эриаш нашёл своё спасенье здесь - в тёмных неживых водах застывшего меж двух земель моря. Сюда не простиралась власть огненного Титана, здесь нет текущих вместо крови по его жилам молний, здесь его не спасут пески и не прорастут по его слову чёрные лозы. Здесь, в мёртвой глубине отчаянный ветер приготовил последний приют для старого Аши.

Когда пепельный старик с натугой поднялся на ноги, огромный водяной вал уже катился, оттолкнувшись от далёкого медного берега южных земель, набирая с толщей просыпающихся вод скорость и мощь затмевающей закатной солнце исполинской волны.

Аши поднял руки в тщетной попытке защититься от обрушившейся на него стихии, но поднятые Эриашем воды были неумолимы - всё побережье ушло на дно от огромного по своей силе удара, погребя владыку пламени в облаках пара и морской пене, и не сказать было в последних лучах утопающего за горизонтом заката, где кончается белый песок и начинается кипящее белым море - такова была мощь, поднятая злым ветром из тёмных глубин.

Тишина и мрак разлились над неспокойными после первой волны водами. Свет в зале погас. Твой выход, старик.

С нарастающим рокотом закипающего изнутри моря, ночь вспыхнула из самой чёрной глубины ярким огнём - в клубах обжигающего пара жарко горящий Аши выпрямился из хляби земной и настолько велик был пламенеющий исполин, что океан едва покрывал его пояс и в отсветах огня на расходящихся посвюду волнах казалось, что самое море горит вокруг него.

Но Эриаш не ждал лёгкой добычи - он уже видел, как эфемерна смерть божества: в песчаной буре разрываемый на части ветром, в электрическом шторме, прошиваемый сотней молний, Аши был не более уязвим, чем в огненном океане Реверса. Глубина и океан - совсем иной домен. Собрав шторма из обоих морей, что опоясывают земли Аверса, молодой ветер обрушил два водных молота на пышущую жаром фигуру своего праотца, но Аши легко ушёл от удара, двигаясь будто танцор

- Знаешь, Эриаш, я тоже когда-то был молод. И занимался кучей всякой ерунды!

Смех старого бога больше походил на грохот исторгающего лаву вулкана и в те часы он снова был молод, и молод был мир вокруг него и первый столетний шторм пытался потушить его пламя, и в танце стихий закипало море и трещинами покрывалось морское дно.

Молодой ветер поднимал лютые волны - и с каждым его ударом по гнущемуся под натиском Титану истиралась граница, разделяющая Аверс и Реверс. И вот уже Аши упал навзничь на обнажённый грунт, не видевший солнца со времён сотворения мира, и слепой в своём триумфе Эриаш поднял над распластанным телом пращура всю неистовую мощь разбуженного воем ветра океана, как что-то неуловимо изменилось в застланном гигантским покрывалом пара ночном небе - солёный воздух прошили яркие разряды, из облаков сплошным серебряным дождём потянулись неимоверно быстрые каскады молний. Но удержать удара Эриаш уже не мог - тяжесть глубины не остановить в замахе. С ударом грома хлынули воды и огненная плоть Титана рассыпалась в прах, а с ней и глубинные скалы и последняя грань - врата в Реверс.

- Я тоже был молод и глуп. И, также как ты сейчас, знал, что вода не горит, -

Тихий шёпот Аши не слышал никто, один лишь Эриаш. К ужасу своему он видел, что старик прав - пламя Реверса вышло наружу и циклопические разряды электрических дуг сковали морское дно и небесный покров. И в их слепящем белом свечении сгорал океан, распадаясь на два странных ветра - один был знаком молодому отпрыску Аши, то был Озон, что всегда приходил после молний. Второй же он встретил впервые.

- Вдохни его поглубже, Эриаш! Этот ветер - пища звёзд, такой же точно горит в недрах Сол. Но будь осторожен, -

Старик не успел договорить - звёздного ветра стало слишком много и от искры одной из самых ярких молний в небе зажглись новые солнца. И, как Икар, приблизившись слишком близко к их огню, Эриаш без остатка сгорел.

Пройдут сотни лет прежде чем снова застынет преграда и Реверс перестанет изливать свою магму через разбитое дно межземельного моря и уймётся океанский пожар, сожрав весь выбитый молниями из морских вод солнечный ветер. И там, где с таким неистовым яростным ражем бушевала стихия, останется только песок. И придёт лоза, и с ней жизнь.

долго бродил Аши по серой равнине к западу от белых песков Дей-Сиа, наблюдая за землёй и небом. Мёртвый камень под стопами старика, день ото дня всё сильнее оживающее небо над его головой.

В этом затхлом краю, куда не добирается дыхание Эриаш, нет ни движенья воздуха, ни шёпота песка, ни молчания лозы, но небо медленно расцветает оранжевым светом каждый восход из-за мелкого пепла, что витает в воздухе после каждого слова старого вулкана, оплетённого лозой Ашхара.

И каждый день свет солнца всё тусклее. Не в силах дотянуться до терпеливо меряющего камень шагами Аши, молодой Эриаш вот уже пять веков раскалённой плетью сгоняет пепельные тучи на запад, чёрной гарью заслоняя солнце. Его труд кропотлив и тяжек, терпенье его на пределе, но он знает, что стоит ему лишь раз ошибиться и заточённая между смольными перьями туч сила молний никогда не проснётся, и так легко обманувший его старик уйдёт на запад, куда нет пути ни дикому свисту злого ветра, ни чёрному покрывалу пепла. Он помнит своё поражение, он медленно копит силы, в куполе неба как в огромном котле он варит свой шторм. Он терпит. Он ждёт.

Аши идёт не торопясь. Не оглядываясь, не поднимая взгляд. Старик уже был на таком предствлении. В каждой роли он видел его со сцены, как зритель из зала, из тени кулис. Уже темнеет, скоро из тугих барабанов бескрайней каменной пустоши прогремят первые такты музыки древней, как мир.

Чернильная тьма заливает камень - ни проблеска солнца не видно сквозь чёрный океан туч. Несколько долгих мгновений тянется тугая, вязкая тишина прежде чем небо надвое рассекает ослепительно-белый разряд и в тот же миг раскат грома сотрясает монолитную сцену.

Мир под покрывалом пепельных облаков содрогается как палуба судна в шторм, но представление только началось - разбуженные шорохом туч, молнии прорывают их эфемерную плоть, устремляясь вниз к серой каменной тверди, замыкая небо и землю.

Вспышки молний освещают старое лицо Аши, грохот грома растворяет в себе его смех. Руки старика воздеты высоко вверх, он аплодирует режиссёру и его труппе. Молнии мириадом белых злых лезвий прошивают его плоть и всё вокруг - от моря до пустыни - тонет в свечении электрических дуг.

Белый шторм длится несколько лет, пока не рассеялись тучи, пеплом осев на белый песок, в который молнии превратили камень. Вот солнце встаёт над вершинами дюн и огромный пустынный зверь плывёт свозить песчаные волны. Его чёрная, отполированная абразивным песком чешуя, ловит солнечный свет. На гребне его согбенный дряхлый старик. Зверь несёт его на восток.

Цветок из пламени сияет нестерпимо ярко в руке Аши. Свет льётся из его ладони в ладонь Влада, капля за каплей, будто раскалённый до бела металл. Сознание божества порядка разделяется надвое - часть здесь, во дворце Шута, часть уносится в бескрайнюю бездну меж звёзд, куда влечёт его воля Аши.

Наконец, пришло время встретиться с остальными собратьями, и направился Владыка во дворец Шута, по дороге удивившись внутреннему морю. Многие уже были на месте, в том числе и Аши Старейший, споривший в это время с Селеном и Сарлааном. И тогда обратился Бог Порядка к Воплощению Огня:

- Скажи мне, брат, с какой целью ты создал Великую Лозу? Желаешь ли ты распространить ее повсюду, или же есть предел твоим намерениям? Я осознаю, что ты Старейший из нас, но ты один, а замысел твой непонятен многим.

Высокий, закутанный в обгоревший саван старик, Аши выглядел как потухший уголь - трещины на обугленной коже подёрнулись белым пеплом, глаза своим цветом напоминали едва-оранжевый остывающий металл.

- Вы, Фаэллай, похожи на яркие метеоры. Молоды и очень скоры. Ваше зрение и разум - острые стальные иглы, мои же глаза уже очень давно едва ли видят так остро остро... или так быстро.

Скажи, Влад-Фаэ, неужели ты творишь в своём видении каждую живую тварь и каждый побег растения, запретив им раз и навсегда сотворять себе подобных, разжигая жизнь искрой от искры? Нет. Ты развёл костёр, огонь же жизни кормит себя сам, находя пропитание там, где может его найти.

Такова и лоза.

Часть савана, до того скрывавшая руку старца, истлела и дымящимися лохмотьями упала под ноги Аши. Под тканью вместо угольной плоти, обычной для титана, был серый камень - одной сути с тем, что заполнял собой почти весь Аверс. Каменная рука бога поднялась вверх, показывая открытую пустую ладонь

- Ты видишь мёртвую плоть Геосс-Соа, моего младшего собрата, что погиб, надорвав свои силы, когда одной своей волей из несущейся в пустоте пыли капля за каплей собирал Аэрет - место, что вы зовёте миром.

Подобно червям, мы копошимся в его останках, создавая жизнь на месте каменной смерти. Плоть от моей плоти, лоза призвана сделать то же самое, -

серый камень у плеча Аши пошёл мелкими трещинами. Робкие, слабые побеги чёрной лозы вышли наружу, медленно оплетая антрацитом своих стеблей кожу титана. Камень нехотя поддавался, перемалываясь в белый песок, идущий волнами от движения лозы в своей толще. Чёрные змеистые лозы выходили наружу, разнося белую волну песка. Постепенно длань Аши перерождалась - вот уже кисти и пальцы скрылись под чёрными стеблями, стали переплетением тонких чёрных стеблей.

- Этот камень суть его непогребённое тело, и я не успокоюсь, пока в Аэрет остаётся это напоминание о его поражении. Геос-Соа заслуживает стать началом жизни, лоза лишь в этом его поможет, пощадив мои силы.

Ты спрашивал о детищах чужих и в глазах твоих я видел страх, Влад-Саэ. Нет, лоза есть воля от воли моей и пока ваши творения делают из склепа храм жизни, страх перед лозой - фантом в ваших быстрых умах.

10:37 pm

Я сижу в темноте и слушаю как тикают шестерни в старых и дорогих часах в спальне леди Лавлайз. Рано овдовевшей, безутешной миссис Ады. По моему лицу, плечам и спине стекает грязная вода, мой костюм как пугало висит на позолоченном канделябре. Поселившийся в ткани дождь капля за каплей стекает на индийский ковёр.

Ливень настиг меня, когда я уже перелезал ограду особняка Грейлисов, чем-то разозливших мою добрую госпожу Аду. Гнилые люди - иные не обидят бедную вдову, но на их клумбах растут восхитительные белые астры. Я сижу на ковре, обнажённый и почти безоружный - завёрнутый в платок Рампури оттягивает карман небрежно брошенных на корзину с Ингваром брюк, тюрбан украшает мраморный лик ангела в изголовье постели. Тьма скрывает мою наготу, мои руки за спиной держат цветы. Я жду.

Проходит минута, и в комнату со свечой в руке входит леди Ада. Горничные не появляются здесь с тех пор, как одну из них задушил Ингвар - ручной питон доброй леди Лавлайз. Это место не для докучливых рук домашней прислуги - так желает леди дома и мы с Ингваром полностью с ней согласны: он в своём сытом змеином торпоре и я в своём голодном человеческом азарте.

Жёлтый свет пламени падает на ковёр и скоро добирается до моих босых ног, проливается на моё спокойное, сырое от дождя лицо и нагую грудь. Ада быстро, не оглядываясь, захлапывает за собой дверь. Огонёк её свечи трепещет от порыва ветра, но остаётся гореть. Хорошо. Его гипнотический танец понадобится нам, и скоро. Но сейчас я почтительно поднимаюсь и сгибаюсь в вежливом поклоне, протягивая леди Аде свой букет - белые цветы так хороши, когда оттеняют смуглый оттенок её кожи.

Леди тихо проходит к широкой постели и расправляется с застёжками своей одежды. В отличие от многих дам при дворе, Ада спит обнажённой.

- Что эта сырая ящерица забыла в моей спальне?

Она обращается к огромному зеркалу, в котором отражается её роскошное тело и мой силуэт за ним. Немного погодя, я расскажу ей, и леди загорится любопытством и азартом, и зальётся смехом. И Ингвар будет бесцеремонно выдворен из своей корзины и щепотка белого сокровища, что он охраняет под тугими кольцами своего тела, в промасленном конверте отправится мне за пазуху, и я снова окунусь в дождь, чтобы по велению Ады охотиться под холодными грязными струями на крыс в их сырых грязных норах. Но - после.

Сейчас огонёк свечи отражается в подёрнутых томной дымкой глазах леди Лавлайз и её тело вздрагивает, когда призрачная сталь иглы, которой нет, входит в вену на её предплечье, и жар её тела согревает мою холодную кровь.


2:56 am

Стоя здесь, на скрипучем гнилом полу в аппартаментах мистера Френсиса Даррела Хоба, я очень тоскую по теплой уютной тьме в спальне Ады. Даже прошитая дождём промозглая ночь за разбитым стеклом кажется вполне желанной, если сравнивать с той выгребной ямой, в которой обретается Френсис: обшитый досками и обставленный гниющей рухлядью кусок безнадёги, стены в котором служат лишь для того, чтобы врывающийся сквозь щели сквозняк колол меня сквозь сырую одежду, а крыша - чтобы удерживать в помещении смрад, который я стараюсь вдыхать лишь по крайней необходимости. Но хуже всего здесь - сам хозяин этой “меблированной комнаты”.

Хоб кривляется, прижатый к стене моей рукой за горло. Верхняя часть этого ничтожества источает амбре “Camel Piss”, а нижняя воняет всеми нечистотами, которые в силах исторгнуть крысиное тело. Поверьте мне на слово, даже самая грязная тюрьма в Каире не пахнет настолько плохо.

Свободной рукой я сжимаю конверт. Это тяжело, очень тяжело - стоять так, с крысиным горлом в одной руке и кокаином в другой, силясь выжать из первого хоть толику осмысленной речи, пока трясущиеся крысиные руки тянутся ко второму. Насколько проще было найти эту его дыру, забраться по водостоку и пару раз перемахнуть с крыши на крышу, а после разбить окно и влезть внутрь - прогулка в парке по сравнению с этим истошно-противным допросом. Я с трудом подавляю рвущееся из желудка отвращение, как давят ползущего по полу таракана и в который раз благодарю богов за полное отсутствие темперамента в моих жилах.

- Всё это будет твоим, Хоб. Я обещаю.

уголок конверта покачивается в моей руке, одурманенные крысиные глаза смотрят за ним, не отрываясь. Чуткий нос уже уловил, что внутри, даже сквозь всю вонь этого места, к которой крысолюд уже привык как к себе самому. Мой голос вкрадчив и тих, как шелест чешуи Ингвара по ковру:

- Твои веки тяжелеют, Френсис, скоро они нальются свинцом и глаза закроются совсем, но тебе и не нужно ничего видеть, ты ведь и так чуешь всё, что важно. Я досчитаю до трёх и ты уснёшь как младенец, а во сне нашепчешь мне ответы на всё, что я у тебя спрошу. А когда ты проснёшься, меня уже не будет здесь, скользкая ящерица уйдёт прочь и тебя никто не съёст...

сглатывая подступившую к горлу тошноту от представленной сцены, я внутренне содрогаюсь, но продолжаю:

- если ты скажешь правду, конечно.
Раз...
Два...
Три...
Кантуэл, Хоб. Расскажи мне, что ты слышал про шних у этого белоручки...

Это Карма, Ману.

Империя заката каждый вечер топит в крови кого-нибудь из своих подданных. Посмотри на них: здесь на удобных диванах - не банда дорожных убийц, не наёмники на службе кровожадного Раджи и не круг кровавого культа, но стоило старику показать этим людям, именующим себя "джентльмены", напоенную ароматом духов открытку с почерком леди и посулом опасности, как их мысли хищно впиваются в возможность продырявить чьё-то живое тело горячим и злым свинцом. "Где ваш револьвер, доктор?", - пожалуй примерно там же, где клятва не вредить живому, которую местные целители дают, принимая профессию.

Даже Эбигейл, выловившая тебя контуженным из вод их грязной реки, милосердная мисс Хейз, отстаивает своё право на меч, забыв о том, что с куда большим успехом применит вместо него слово.

Какая ирония: ты - зверь в обществе людей сейчас в страхе видишь, как они хвастаются друг перед другом остротой своих когтей! Даже Десмонд, добрый доктор Мортимер, говорит о том, как хорошо мы стреляем, а не о том, как хорошо мы умеем обходиться без стрельбы. Будь осторожен, Ману. Ты чужак здесь, снаружи гораздо меньше чем внутри.

После слов врача, его слуга сдержанно и почтительно поклонился собравшимся, подтверждая правоту его слов и готовность поддержать своего нанимателя в опасном, но несомненно благородном деле.

В тёплых морях, ласкающих берега Островов вечного Лета, водится одна маленькая красная рыбка. Пёстрая красная чешуя пугает хищных соседей по рифу и манит взгляд людей. Таких очень ценят люди больших денег и большого азарта - не за броский окрас, но за одержимую решимость вмиг из ледяного спокойствия вскипеть всепожирающей яростью: вот две таких плывут бок-о-бок за тонким стеклом. Удар сердца, ещё один - и вот взгляд уже не видит блестящих в свечном огне тел, облако рыбьей крови медленно оседает на дно и лежаший на дне истерзанный труп побеждённого, а победитель всё так же безразлично спокойно плывет перед стеклом, изредка выдавая жизнь в своём холодном теле едва-заметным движением плавника. Если у рыб есть свои лорды, то такие маленькие рыбки - браво. Рыщут перед своими стёклами под азартными взглядыми, безразличные ко всему, голодные до крови. Витторио мог бы жить так и умереть так же, но эта маленькая пёстрая рыбка разбила своё стекло и впредь собирается делать так же: не будет больше схваток для жадных глаз, вящей славы твоего патрона и ночного разгула в кабаке с красным фонарём. Баста! Дон Леоне лучше сдохнет разобивая своей седой головой ваши стеклянные стены, чем согласится гнить в ваших стеклянных тюрьмах. Свобода - всегда в шрамах от острых осколков.

Двумя быстрыми шагами взбежав по почти отвесной стене валуна, артист резко спружинил от надёжного каменного бока, осатанелой красной рыбой вонзая своё яркое тело в холодный весенний воздух. Обманчивый быстрый кульбит, скорее рывок безкостного угря, чем человеческий прыжок - сквозь стекло, отлитое из скользского мха, извилистых троп и нечеловеческой жажды до человеческой крови.

Мыслями Витторио был уже высоко. Аккурат этаже на четвёртом Круглой башни, и иной лицедей на его месте давно бы уже наслаждался своей наградой в обществе слуг, позвякивая серебром в кошелях и булькая вином в меху и брюхе. Но тем и отличается артист от шута, что последний живёт ремеслом, а первый - искусством. И искусство удивлять несколько отличается от ремесла выжимать из публики эмоции, посему... Senza riposo per i malvagi.

Дождавшись последней перемены блюд, он вышел из своего убежища в тенях, чтобы предстать перед Лордом и его гостями за высоким столом с красной суконной сумой на боку.

- Милорд, я знаю, вам довелось почтить Браавос своим присутствием - вы видели защитника бухты, Титана, знаете мастерство артистов Пурпурного Порта и красоту утопающих в молочно-белом тумане каменных островов над тёмными лентами каналов, но приходилось ли вам быть свидетелем того, как повествуются истории в Браавосском театре? -

В обеих его руках веерами запестрили разноцветные суконные маски

- Хоть со мной и нет знаменитых в славном граде актёров, я надеюсь, что смогу доставить вам хоть тень того удовольствия с моей маленькой непоседливой труппой... -

Маски взлетели в воздух, как стая испуганных райских птиц. Глубокий баритон Витторио наполнил собой зал, как прилив заполняет морскую пещеру, дополняя танец с ожившими цветными масками:

Первой на его лице оказалась белая как полотно маска Рассказчика:

I once had a friend, he's been everywhere,
He's seen all the Lords from here to there.

He had a taste for travel and wine,
So what he remembered got mixed all the time.

Bound to the bottle, master of strings,
This is his journey of which i now sing.

Следом за белой, упорхнувшим в воздух словно голубь, пришёл черёд маски с оскаленной мордой волка

Far north he had gone, to the land of the snow
And the coldest of nights he has ever known.
He's seen the Lord of the winter courts:
"Hear me Howl!" were his words.

Волк скатился по плечу и предплечью в ладонь жонглёра, чтобы отправиться в напоенный ароматами вин и яств воздух, лицо Вито теперь украшал выведенный жёлтым по чёрному кракен:

South he's gone through the ravaging sea,
Where he's lost all his coin to keep all his feet.
In chains was he brought to sing for the Lord
"Family, Duty, Plunder!" - his words.

После кракена глаза артиста смотрели сквозь рычащую морду золотого льва:

After that he was ransomed by Lord of the West
To be then resold with huge interest.
He saw this great Lord in the golden courts:
"Money is coming!" were his words.

Маска с танцующей рыбой на синем поле заняла своё место после того, как лёв унёсся охотиться на остальных суконных актёров под сводами зала:

The Lord of the rivers was kind to him
And made a decision to take my friend in.
He sang in his hall, he savored the dish,
Remembered the words: "As high as the fish!"

Последней была маска, по всему сукну которой раскрывались золотые цветы:

He came to lands of the far-reaching plane
The scent of the flowers had made him insane.
He played for the Lord of the flowery courts
"Lance'n'roses!" were his words!"

Наконец все "актёры" вернулись в закулисье красной сумы Витторио, и тот звершил своё выступление финальным куплетом:

"Then south he went, to meet prince Doran,
But sands killed the drunkard by spear from the sun"

И поклонился своей публике как человек, скорее согбенный печалью по погибщему другу, чем артист, ищущий расположения зрителя.

- Я и не думал там умирать. Этой ночью я собираюсь там жить, -

Предвкушение, страх и азарт горючей смесью наполняли взгляд Вито, когда он ответил своему компаньону.

- Вам нужно время. Отлично. Торопиться с занавесом не входило в мои планы. Вы хотите огня - пусть так, я высеку для вас искру или две под утро, когда веки стражников особенно тяжелеют, и постараюсь удержать свою публику достаточно долго, чтобы вы успели к антракту, -

Лошадь снова дёрнула мордой от слишком сильно натянутого повода и Витторио решил, что уже достаточно долго развлекает это животное своей компанией. Соскочив на землю, он кинул поводья Риккарду, на ходу разминая плечи

- Вели Элю собрать мой скарб вместе с корзиной, что я храню под кроватью, и вынести в залу. После завтрака у меня не будет времени на сборы, а я не хочу давать представления перед новой аудиторией без реквизита. Спеши, твой лорд не будет ждать вечно -

- Ты солдат, -

спокойно ответил Витторио, как лекарь, который сообщает пациенту, что у того очень распространённый и во всех подробностях изученный недуг, а засим с этим диагнозом все преследующие больного симптомы должны вдруг стать ясны и легко объяснимы.

- И сделаешь как велит твой лорд-отец-командир. Скривив лицо или скрипнув зубами, может быть сверкнув взглядом, но выполнишь всё как велено, или погибнешь, -

Лошадь под артистом всхрапнула и споткнулась, пропустив шаг, и Вито широко взмахнул в воздухе руками, удерживая равновесие как канатоходец на большой высоте. Наконец, найдя опору в стременах, он покрепче перехватил повод и продолжил

- Пару лет назад, когда вы оба были помоложе, а ты подурнее - может быть. Но теперь, когда камни Сишелла качаются у вас под ногами, а рано постаревшая рука лорда Эшета прочно опирается на твоё плечо... нет, не думаю. Что же до Анкора... -

зверь снова решил отмочить ту же шутку, но Вито уже видел этот номер и предупредительно натянул поводья: он был уже слишком стар, чтобы попадаться на одну уловку дважды.

- Твой отец не глупей меня. Хоть его глаза возможно уже не видят так далеко как прежде, зато им открыта глубина. Он знает, что пересёк море не за серебром и тёплой постелью. Я ведь не за тобой бежал на край света. За собой. Иначе и сейчас ржавел бы где-нибудь в кабаке, дожидаясь, пока чьё-то быстрое лезвие или моя медленная старость скормят меня рыбам. А здесь, выдыхая много пламени и немного правды в лица ваших зверей-рыцарей я чувствую себя молодым. Ты говоришь, что люди в Анкоре - не чета домашней страже Амброгино, -

слово как порыв пронизывающего ледяного ветра прокатилось по костям артиста, сняв немного краски с его лица и чуть ссутулив гордую спину

- Верно. Те люди не полоскали себя дождём и ветром дожидаясь вооружённого конвоя по уши в грязи и не дрались в бурю с превосходящими их отрядами. Даже будь Анкор набит героями, это больные и раненые герои... Посмотри на меня, Риккард Сэнд. Посмотри на меня, ragazzo di perle! Присмотрись внимательно к этому лицу и ты увидишь старика. Скоро моя плоть и кровь накормят червей, умри я в мягкой постели или на ноже головореза. Но до этого скучного во всех отношениях момента я хочу ещё немножечко пожить. Возможно я погибну сегодня ночью в Анкоре, но я погибну лучшим артистом в этих краях, а не стариком, преисполненным сожалений, -

- Valar dahaeris, -

Вито извиняясь поклонился Минерре и присел, чтобы внимательно посмотреть в глаза лезущему из кожи от молодого задора посыльному.

- У тебя быстрые ноги и острый слух, а глаза светятся как у человека, который знает больше остальных. Я рад приобщиться к твоему секрету и готов за него заплатить, вот держи, -

Три монеты будто мелкие лягушки выскочили из кошеля жонглёра, повинуясь щелчкам его ловких пальцев и одна за одной взвились в воздух над головой Эля.

- Вот эта, -

Витторио почти не глядя подхватил один из звонких кругляшей, когда тот полетел вниз. На ладони его лежал начищенный и яркий медяк.

- за твои слова, Вот эта -

следующий снаряд оказался оленем, которого чья-то ушлая воля лишила доброго куска из серебряного бока

- за твоё молчание. Мы же не хотим, чтобы секрет знали все. А эта -

последняя монета была полновесным серебрянником

- за твоё терпение, -

По очереди Вито сложил все три монеты в ладошку Эля и закрыл над ними его тонкие детские пальцы.

- какие-то вещи ценны мимолётно, прочие имеют вес время от времени и только некоторые важны всегда. Так что ты там говорил про сеньора Риккарда?

- Пир для моих глаз, -

За время, пока артист ждал Динетту, он уже успел оценить суровую красоту замковых силуэтов в объятьях дождя, завораживающую мощь водной стихии, вслушаться в пение волн и убаюкивающие голоса сирен, но особенный свет любому, неважно насколько красивому месту, придавал блеск желания в глазах красивой женщины. Как раз такой, который горел в карих очах молодой служанки. Успев уже смыть с лица грим, Витторио улыбался Динетте своей, плотоядно-мужской улыбкой. Встав на ноги, он поднял мех с вином в тихом салюте. Факел, в гордом одиночестве светящий с одной из стен, пускал серебряные блики по вещице, пляшущей в пальцах Вито.

- Твой наряд великолепен, но возможно ему не хватает одной маленькой детали, -

Дон Леоне подошёл к женщине так близко, что жар их дыхания смешивался в прохладном воздухе башни, мягко, но крепко приобнял её за талию рукой с мехом, и, нежно проведя пальцами по её красивым высоким скулам и шее, приколол серебряную булавку к одежде на груди Динетты.

- Вот так, -

Одобрительно оглядев дело своих рук, он запустил ладонь в чёрную гриву её волос, пивлёк её лицо к своему и поцеловал, крепко и жадно, так будто делал это в последний раз, а утром, с первыми лучами солнца, он будет уже мёртв.

Жар тел на холодных камнях, обжигающее дыхание на влажной от пота коже, горячий шёпот и раскалённые стоны - начав утолять свой карнальный пир упругой тугой плотью Динетты под шёпот дождя в Круглой башне, Витторио Леоне не успокоился, пока не услышал её измождённое спящее дыхание на подушке в своей скромной комнате. Лишь тогда он провалился в неглубокий как придорожная могила сон, в котором жонглёр бежал наперегонки с жадными до его крови трещинами по стеклянным ступеням. Башня чёрного стекла была высока, но и её пролёты подошли к концу. Во сне Вито не раздумывая прыгнул в клубящийся над башней мрак.

Сомнения и страх пришли уже позже, когда он проснулся в остывшем поту на своей кровати, хриплым дыханием раздирая липкую паутину сна. Несколько долгих мгновений он лежал в темноте, убеждая воспалённое сознание, что вокруг него чернеет не стекло, а камень. Оставив свою пассию в объятьях крепкого молодого сна, седеющий Вито выскользнул из постели, как змея из старой кожи и, постояв в прохладном воздухе, напоенном ароматом дождя, привыкая к темноте. Шелест ветра в старых камнях заставил его вспомнить о своих питомцах.

Корзина со спящими змеями ждала его под кроватью, вместе с мутным бутыльком, хранящим зелье с l'odore di serpente - духи для особых знатоков. Холодные руки Вито бережно прикоснулись к холодной чешуе, осторожные движения прорезали влажный воздух.

Пусть до весны тянет как бусы
Сны из под век:
Я перебьюсь, бледный пройдоха -
Странный человек.

Кто-то змея, и мерит собою
Тропки свои,
Как тебе бьется под чешуёю,
Сердце змеи?

По-змеиному тихо напевая свой странный мотив, Витторио Леоне встретил рассвет, танцем и ловкостью опытных рук спасая свою нагую кожу от ярости покрытых чешуёй артистов.

Не отличаясь особой остротой ума или силой рук, сталью характера или мощью духа, Витторио, однако обладал одним существенным достоинством: по его холодным жилам с кровью текло терпение. Вот и сейчас его навык дождаться нужного момента сработал безотказно: в момент, когда тени больших рыб в нерешительности дрогнули, раздираемые противоречиями из блеска изламывающегося об водную гладь света, холода донных теней, жажды впиться зубами в добычу и страха набить собой чей-то желудок, Вито зажёг один из своих факелов и в жарком свете огня на красном сукне и звенящей меди выпрыгнул в середину зала, будто настигающий жертву змей в играющей на солнце ярко-красной чешуе. В порывистом броске факел гипнотической дугой рассёк воздух, оставляя за собой змеистый след в глазах застигнутой врасплох публики, жонглёр замер, глубоко и с достоинством склонившись перед высоким столом, держа огонь на отлёте как скорпион держит своё жало.

- Дамы и господа! -

Неожиданно сильный, как раскат грома голос артиста наполнил собой зал и эхом унёсся по сводам

- ваш покорный слуга просит у вас двух драгоценностей: времени и внимания, чтобы согреть ваш праздник номером из цирка великого артиста и драматурга, бессмертного в памяти вольного города Браавос Джованни Цимпанелли!

Свой монолог перед благородной аудиторией жонглёр сопроводил акробатическим танцем уже с двумя горящими факелами, с гулом проносящимися через полутьму зала в руках дона Леоне, будто вооружённого двумя кинжалами из трепещущих языков пламени.

Закончив репетицию и скромно расположившись подле одной из стен, камнем холодящей горячий от тока крови затылок, Витторио даже не думал куда-то спешить, чтобы явить взору гостей праздничный наряд. В деле артиста, пробивающегося пищей для чужого чувства юмора и удивления, ты либо постоянно ходячий праздник, либо постоянно голодающий неудачник, а посему твой самый яркий праздничный наряд на тебе всегда, как вторая кожа или, что больше импонировало самому жонглёру, скрывающая тонкую кожу чешуя. Затянутый в ярко-красное сукно и медный блеск пуговиц и бубенцов шутовского платья, Вито берёг силы, не спеша вдыхая напоенный ароматом грозы и факельной гари воздух, подобно пёстрой змее, терпеливо ждущей среди камней, пока покажет себя её добыча.

Мне нужны твои глаза, Лорд Дальт. Твои уставшие смотреть на дождь и грязь глаза и до дрожи замёрзшие немолодые кости. Твой озноб и твой дурной после дороги и засады нрав, злой мстительный взгляд и возмущённый возглас обиженного бурей и людьми старика. Сегодня я собираюсь их сжечь.

Выплыв из шторма семейного совета Вайтперл, где Эшшет-громовержец сотрясал воздух и самые камни своих покоев, Витторио рассудил, что господам в ближайшее время явно будет чем друг-друга развлечь и без сермяжной мудрости старого жонглёра. И, коли так, у оного жонглёра ещё есть час или два, чтобы убедиться, что факел не выскользнет из ладони, а фляжка не прольётся на костюм во время "согревающего" представления, которое Вито планировал показать своей высокородной публике на пиру в честь визита Лорда Немана.

С улыбкой припоминая трёх мудрецов, кроме диковинного зверя нашедших ещё и подходящий их сану корабль, он спустился в главный зал, как в пронизанные суетой мельтешащих морских тварей глубины кораллового рифа: в отсутствие голодной до плоти очаровательных рыбок акулы и старой зубастой мурены пёстрое общество наслаждалось поводом согреть и эти камни горячим дыханием своих голосов. Покрытый ярко-красной чешуёй морской змей, Витторио легко скользил сквозь людской хаос, пока его внимание не привлек маленький красный цветок в роскошных чёрных волосах.

- Я вижу у вас ни минуты покоя, сэр Нари, -

Отвесил церемонный шутовской поклон мальчишке Вито.

- Быть может вы поделитесь со мной сутью, нет? Или сперва, возможно, отыщете на этом празднике жизни мой реквизит?

Он подмигнул Нари и Динетте, перебросив из руки в руку железную монету и медную пуговицу, так что те встретились в воздухе на пол-пути и звякнули друг о друга, прежде чем скрыться в ловких ладонях. Если чему-то он научился за свою долгую жизнь, так это уважительно говорить с детьми. Со всеми детьми. И с наследницей Лорда и с измазанным сажей подмастерьем кузнеца. Дети, как это иногда случается, вырастают и пути ваши, вполне возможно, ещё пересекутся, только тогда они уже будут взрослыми людьми, в руках у которых окажется титул и армия или увесистый молот, а ты будешь сед и стар, как камни этого замка. Вот тогда ты дорого дашь за их уважительное к тебе отношение, так что не поленись кинуть грошь уважения в их молодую память - это одна из самых твёрдых валют в самом железном банке по эту сторону моря.

В голове Витторио, среди шума и гама острых как крики чаек слов, вдруг прозвучаил странный немелодичный звук, больше всего похожий на предсмертный стон рвущейся струны. Воздух комнаты сотрясли громкие хлопки его ладоней, на миг перекрыв голоса собравшихся господ.

Я знал трёх мудрецов.
Слепые от седин, они нашли слона
И каждый думал: "знаю, что такое слон,
Лишь я один. "

Один сказал, что слон - подвижный столб,
другой поклялся: шар из грубой кожи,
А третий знал, что слон - ни то, ни сё,
Скорей на толстых змей они похожи

Слона я не видал, о нём не знаю я.
Но знаю больше мудрецов,
ведь знаю я, что ничего не знаю.

Порвав своим куплетом шквал голосов, Вито хохотнул своим мыслям и скользским угрём улизнул из комнаты.

С трудом удерживая нейтральное выражения лица, в чём не так уж сильно помогал даже шутовской грим, Витторио наблюдал за очередным актом трагикомедии, разворачивающемся во всё более тесных от наплыва действующих лиц покоях Лорда Вайтперл. Обыкновенно в обязанности шута входило развлекать благородную публику, дабы скука и печаль подобно жукам-древоточцам в корабельных мачтах не снедали их мыслей, но в этот раз самоё самообладение опытного артиста грозило лопнуть, разразившись приступом смеха: командир выгоняет своих солдат в бурю, после возвращает лейтенанта по приказу своего лорда, однако лейтенант возвращается один, где-то позабыв свои войска, чтобы тут же пуститься обратно, ведь оным войскам запрещено греться, и его лейтенантская улыбка под порядочно уже сопливым носом обязательно согреет солдат. Это был бы отличнейший сюжет для комедии, не происходи всё на самом деле, в замке под осадой весеннего шторма.

Не без труда сохраняя спокойствие, Вито молчал, рассуждая про себя что молчание именно сейчас является тем самым молчанием, которое на поверку выходит золотом.

Под слоем грима, на котором ярко-красная улыбка простиралась от уха и до уха, лицо Витторио мрачнело также быстро, как несколько минут назад небо над Сишеллом. Взгляд его налился той на расстоянии ощутимой тяжестью, с которой катятся по небу готовые разродиться молнией тучи. Его ловкие руки не глядя вынули из сумы нехитрый реквизит: двух пустых тряпичных кукол, сшитых из старых чулок. Глаза им заменяли медные пуговицы а набивкой для вязанных голов и полотняных тел служили руки жонглёра. В замке хорошо знали обоих персонажей - "сэр Разбойник" и "господин Бандит". Над их жалкими диалогами, исполненными шепелявистым голосом и без того говорящего с акцентом Вито, домочадцы потешались всю зиму. Одному из артистов режиссер почти сразу же вырвал глаз.

- доброе утро, сэр Разбойник!
- добрая весна, господин Бандит!

куклы зашепелявили приветствия и по-братски обнялись

- эта зима была зла с нами, сэр Разбойник: ужасный холод, бедная добыча, Буревестник унёс всех моих друзей и выклевал мне глаз! Но возрадуемся, к нам в руки плывёт большой куш!

- да-да! Я слышал, господин Бандит! Пускай очень скоро погода исправится и по дороге снова пойдут жирные обозы, но мы не можем ждать: в лютый шторм здесь будет проезжать тридцать до зубов вооружённых людей под флагом Принца! Они не везут ценных грузов и сундуков с золотом, но наверняка у них есть хотя бы кошели!

- ещё бы! Хотя Доран наверняка проследит, чтобы виновные в смерти его послов были наказаны и в этих краях нам уже не жить, давайте скорее соберём около сотни людей с конными, стрелками и дозорными и нападём в этот страшный шторм!


Вито перестал шепелявить и устало снял с рук кукол, как кузнец снимает рукавицы после тяжёлой работы.

- Вам не понравилось, Милорд? Нет смеха, никто не хлопает в ладоши? ... Я вижу номер принят холодно. Быть может потому, что юмор мой не слишком тонок, и в свою историю я сам не верю, -

Жонглёр опустил взгляд в пол и ссутулил плечи, сжимая в напрягшихся пальцах своих артистов.

- Прошу прощения, Милорд, господа... К пиру в честь прибытия посольства я выберу номер получше, -

Возраст год за годом всё больше крадёт грёзы и с ними часы беспокойного сна. Витторио проснулся ещё до рассвета, прогнав остатки сна холодной водой из колодца, и тихо, как старая мышь, пробрался в залу, чтобы размять свои стареющие кости.

Немного разогнав подзастывшую за ночь кровь, Вито, уже облаченный в свой яркий красный наряд, подпоясанный пёстрым деревянным оружием и сумой с мелочами для фокусов и трюков, позавтракает на кухне, среди суетящихся слуг. Как вороватый кот он выкрадет с противня ещё горячую сладкую булку под протестующий рокот тучного пекаря, и, когда тот угрожающе замахнётся половником, кивнёт на лежащий на противне грош. Пекарь стряхнёт его на руку и обожжёт ладонь о горячий металл, своим вскриком вызвав смешки поварят. Сорвав свои первые авации за день, Витторио, насвистывая мелодию старой пахабной песенки из далёкого Браавоса, отравится встречать свою основную публику, только-только продирающую глаза.

Открой глаза, Соломон: ты здесь единственный мужик не из обслуги и наверняка все завсегдатаи выпучивали глаза не из-за того, что что-то о тебе знают, а просто потому, что отовариваются тут только бабы. И ребёнка ты зря ищешь: вон он, твой сопляк, на другом конце стола: наливается местным аналогом пива, быстро превращающим её в местный аналог быдла.

Не притронувшись к "квасу", Сол доел всё, что предлагали и, утерев рот рукавом, обратился к Инге.

- Перед тем, как мы отсюда уйдём, нужно знать как далеко отсюда до ближайшего населённого пункта. И куда ходят местный речной транспорт. Как узнаешь, убедись, что мы сможем затариться провиантом на путь туда: только то, что долго не портится - сухофрукты, вяленое мясо, сухари, сало, соль, крупа какая-нибудь. Ко всему отсюда возможно ещё ходят караваны. Если так, лучше примкнуть к одному из них, чем топать в одиночестве.

Осатанвшее мясо под твоей в миг пропитавшейся кипящим потом кожей едва не смяло твои кости в спиномозговом рывке: суставы взвыли под зашкалившей нагрузкой, сухожилия прошили всё тело болью, а холодный металл лестницы сорвал кожу с ладони, когда ты схватился за перекладину, чтобы погасить скорость.

Морщась от боли, щурясь сквозь разъедающий глаз пот и оскальзываясь по лестнице в крови собственных рук, ты видел как на крыше стрелок в неброской униформе рентакопа с яркой вспышкой и далеко разносящимся громом выстрела разряжает меру картечи в чьё-то лицо. Рентакоп стоял спиной к тебе и ты видел лишь отсвет порохового огня на на его форме и размытый в перегретом воздухе силуэт его цели. Свет на миг ослепил тебя, ты невольно зажмурил глаз и запоздало закрыл лицо локтем. Слух отказал ещё раньше, но ни капли этого милосердия не коснулось обоняния: остро, как втыкающийся в кожу гвоздь, ты чуял амбрэ пироксилина, вонь мочи и дерьма и смрад крови, будто стоял посреди бойни.

Когда зрение вернулось к тебе, так оно и оказалось: оружие валялось недалеко от края крыши, изогнутое и смятое, будто попавшее под гидравлический молот, тёмная лужа расплывалась вокруг распластанных останков стрелка. Кто-то вынул из него грудную клетку, выломав рёбра, будто она была грязной футболкой. Наружу вышло всё, чему полагается быть внутри. Лицо рентакопа исказилось в посмертном гротеске: вырванная из суставов челюсть раскрыла его рот так широко, что он мог бы проглотить свой ствол, выпученные белки закатившихся глаз стеклянно пялились на тебя из смятой внутрь страшным ударом головы.

Надо всем этим, иссечённый свинцовой дробью и залитый исходящей паром кровью стоял ужас: то, что заменяло ему лицо выглядело страшнее чем труп рентакопа, рот ему заменяла скалящаяся иглами зубов пасть, а когтистые руки походили на узловатые конечности насекомого. Монстр швырнул в сторону выдранную из трупа грудину, которую сжимал в лапе и выплюнул кусок плоти. Злые провалы его глаз нашли над краем крыши твоё бледное лицо.

- Ищи меня в SD проекте

Тихие слова Лотоса упали на металлический пол, по которому уже со скоростью злого электрического разряда прочь струился свет его анимы: пронёсшие его сквозь темноту лифтовой шахты чары всё ещё служили Архону, и он не терял времени, выжимая из своего тела всю купленную эссенцией скорость. Тоннели, лестницы и переходы Центра, струящиеся лунным серебром живые улицы, фонари пульструющие эссенциальным светом из самого сердца Нелера: всё слилось в одном неистовом рывке совершенного живого механизма. Случайный наблюдатель видел лишь стремительно летящий по стенам, переходам и тросам кабелей яркий разряд шаровой молнии, оставаясь позади в медленно таящих искрах и затухающем эхе слишком быстрых для уха шагов.

Приглушённый свет цехов SD проекта засиял яркими волокнами Орихалкума, едва Лотос шагнул сквозь парамагнитный экран двери, оранжевые блики молний пробежали по стеклу капсул с неподвижно застывшими телами операторов, отражаясь от экранов навигационных приборов, и утонули в матовой глубине углеродного композита синтетических тел, дожидающихся пока чьё-то сознание не наполнит их целеустремлённым движением.

- Герим, -

Архон обратился к начальнику текущей смены, пожилому технику, отслеживающему работу Soul-Driven и следящему за исправностью систем связи.

- Мне нужны пара из твоих разведывательных зондов. Из ранней партии, военная модель с системой маскировки, и лучшие операторы, которые у тебя есть: София или Ремис, если это возможно. Отзови их с задания, если потребуется - это важно. Мне нужно провести разведку по адресу "Ц-17-11"

горящие светом руки Лотоса уже набирали код локального участка регуляторов, пока он отдавал распоряжения Гериму в полной уверенности, что тот сделает всё быстро и чётко, как привык делать всегда.

- Я свяжусь с регуляторами и обеспечу разведгруппе содействие.

добавил он, вслушиваясь в сигнал на другм конце сети.

Сол уже набрал в лёгкие воздуха для хлёсткого овета, но вдруг осёкся. Он посмотрел на Ясю, на Ингу, и вдруг ему стало смешно.

Посмотри на себя, Соломон: ты пытаешься объяснить обосравшейся студентке, что надо бы поспешать спасать мир. А ещё раньше пытался на том же основании идти в марш-бросок через джунгли с путающейся в соплях школьницей. Они же обывательницы на внеплановой прогулке, набивка бетонного муравейника, в жизни не мыслили категориями шире своих квартир. Прибереги свой бисер. Объяснять им что-то бесполезно: это всё равно что пытаться ввинтить эмдесятый болт в эмшестую гайку.

Сол уронил взгляд и опустил плечи, неспешно выдыхая воздух.

Смирись с этим, Солмон: мост через пропасть тебе придётся строить из говна и палок.

Элементали, даже искажённые синдромом Пустоты, редко видят дальше своего эссенциального поля. Однако тот, кто искал смерти Мерриса, обладает гораздо большей дальновидностью. Вероятность, что данное убийство было совершено гремлином, а значит было хоть и крайне прескорбной, но всё же единичной случайностью, таяла при каждой итерации её оценки. Держа в руке обезличенный болт обезличенного арбалета, Лотос обвил паутиной мыслей постепенно возникающую из небытия догадок цепочку: арбалет - оружие убийство, элементаль - орудие преступления, тауматург, пославший элементаля - хозяин орудия. Каждое звено само по себе не ведёт к другому, стрела, не найдись арбалета, могла быть выпущена из какого угодно оружия. Арбалет, не застрянь он в трубе, мог быть направлен любой рукой, элементаль служит всякой воле, имеющей нужную власть. Цепь была придумана так, чтобы распадаться по звеньям при малейшем натяжении. Поэтому нет смысла искать создателя арбалета, нет смысла искать элементаля: лишь электрическим разрядом мысли можно добраться до конца цепи достаточно быстро, чтобы ужалить током сжимающую её руку.

Архон передал оружие своему военизированному собрату из Звёздного Металла и вернулся к трупу: возможно в его мёртвом теле хватит электрического патенциала, чтобы замкнуть хрупкую цепь накоротко. Кто хотел твоей смерти, Уилер? Что ты считал достаточно важным, чтобы потерять ради этого здесь свою жизнь вместо того чтобы открыто обсудить со мной или Перстом в стенах лабораторий Центра? Даже и мёртвый, человек всё ещё может многое рассказать, особенно если он не исключал вероятности того, что придётся поведать о своих мыслях уже после того как Великий Создатель возьмёт его душу.

- Я останусь с телом и дождусь, пока ты вызовешь регуляторов. Возможно покойный имел при себе какие-либо ценные сведения или улики.

Мрачное лицо и голос Лотоса и полные сокрытой, приглушённой силы цвета его горящей Анимы ярким диссонансом играли на струнах зрительных нервов. Он уже методично просвечивал искрящими пальцами робу усопшего, когда Перст отправился поставить Нелер в известность о занесённом над ним кинжале под чьим-то неприметным плащом.

Стены тоннеля искрились электрической обвязкой мегаватных кабелей, связывающих энергетическое ядро Нелера с цехами проекта SD подобно плаценте. Яркие следы пробегающих по медным жилам элементалей полосовали тоннель электрически-белым светом, видимым сквозь прозрачный полимер изоляции. В их быстром беге смутно угадывался пульс живого полусинтетического сердца: зрелище завораживало, но мысли Лотоса были далеко от увитого кабелями тоннеля: в нагрудном отделении его брони маленькая записка жгла его композитную плоть сквозь магнитные поля.

В чернилах на клочке бумаги читался страх, но Лотос уже достаточно раз доверял написавшим краткие строки рукам жизни и здоровье своих операторов, чтобы иметь мудрость прислушаться к движущим ими страху.

Время было уже на исходе, опаздывать на подобные встречи по соображениям Лотоса было недопустимо, но техника Нелера была сегодня не на его стороне: многокилометровый пневмолифт уже отошёл вверх с одного из уровней выше с приоритетным пассажиром: здесь он не появится ещё по крайней мере четыре с половиной минуты.

Едва ли раздумывая больше микросекуннды, Лотос коснулся створок лифта ладонями и Mercy соскользнул с его пальцев в электрические цепи запирающего механизма, на миг обесточив их своим аппетитом. Не чувствуя сопротивления сервомоторов, Архон раздвинул створки и прыгнул сквозь темноту, тусклыми разрядами эссенции вокруг себя разгоняя мрак между натянутых стальных троссов. Исказившая гравитацию Чара превратила шахту в бесконечный тёмный тоннель, по которому, едва ли не обгоняя заточённые в кабелях молнии помчался Лотос.

- медленно...

пронеслось у него в сознании, когда он пролетал очередной уровень. Эссенция снова вспыхнула вокруг него, искажаясь в изгибах магнитных полей силовой брони и вырывая из темноты очертания привыкших к вечной тени механизмов: едва касаясь стен, Лотос летел вверх по шахте как разогнанная мощным магнитным полем стальная стрела, золотые волокна его анимы злыми бичами рассекали мрак впереди.

Очень скоро он увидел перекрывающий тоннель лифт: прозрачная панель пола мутным стеклом отражала эссенциальный свет. Влетев в лифт на такой скорости он мог покалечить себя и разрушить механизм, скорее всего ещё и заклинив кабину в шахте и парализовав движение в этом вертикальном секторе почти на смену. Ни одно из вышеперечисленного в планы Лотоса не входило: не сбавляя скорости он оттолкнулся от стены и, сбросив с себя материальность, будто рабочую робу, прошил своим эфемерным телом стены шахты, переборки и спрятанную под платформой сложную машинерию, в ярком свечении анимы появляясь из ниоткуда над распростёршимся в луже крови телом Уилера Мерриса и склонившимся над ним коллегой.

- Что здесь произошло?

Сухим отрывыстым голосом гнавшегося за секундами и опоздавшего на целую жизнь спросил он.

Уже набрав в хрипящие лёгкие воздуха, чтобы окрикнуть Ингу, Соломон споткнулся, выпучив глаза и разинув рот, как солдат, вдруг принявший в сплетение кишок свинцовую пулю. Свет тысячи огней внезапно подкравшейся из глубины сознания галактики сжёг сетчатку его глаз, на миг он ослеп, впившись ладонями в лицо.

Где-то внутри грудной клетки сердце зашкаливало осатаневшим метрономом, посылая дробный стук пульса в надувшиеся на висках вены. Мысли внутри трещащей по швам головы разбегались как голодные тараканы. Обжигаясь об аварийно-красный, его эфемерные пальцы прошли над сереневым, с жадностью пустынных змей стиснув ближайшее пятно зелёного. Не то чтобы у него было время на то, чтобы с чувством, с толком, с расстановкой впиться умом в головоломку из цвета и формы - первым к финишу нейронного выхода пришёл таракан с зелёным световым мечом Скайуокера в скрежещущих жвалах.

Кровоточа из чёртовой дюжины ссадин и медленно опухая от полусотни ушибов, Сол глотал ртом воздух, как оглушённая браконьерским динамитом ледащая рыба. Едва только успев порадоваться мысли, что вот теперь-то наконец можно будет тихо-мирно растянуться на камнях и проваляться в тишине ещё тысячу лет, он почти без удивления наблюдал как измаранная одежда и руки исходят чёрным дымом, как медленно струятся его разводы, сплетаясь в чьё-то эфемерное тело.

- ты не коршуна убил, чародея победил, -

простонал он, поднимая свою избитую тушу с камней и хватаясь за саднящий бок. Наблюдая как перед его плывущим взором Яся пыталась разогнать чёрный дым своей железякой, он горько улыбнулся, чувствуя солёный вкус крови на губах: "без светового меча этого лорда ситх не одолеть", - угрюмо подумал он, припоминая как отдал Инге ещё на тропе нож "с секретом", - "вот у той финки были шансы, а теперь, - "

выпрямившись, Сол шагнул в сторону отмахивающейся от неведомого противника Ярославы

" - Use the Force, Sol. - "

Едва успев обжечь потрескавшееся от горячего сухого дыхания нёбо, кровь испарилась в клокочущей домне желудка. Твои кишки, как набитые мешок осклизлые угри заворочались в обвисшем жирном чреве, но тебе уже было всё равно: пульс бешенно забился у тебя в ушах, кровь заструилась по твоим жилам, кровь залила тугой волной твоё захлёбывающееся сердце, глаза твои закатились в припадке, сладкий конвульсивный рык вышел из твоей глотки - захлестнувшие тебя ощущения были похожи на наркотический бред, но ни поблекшие воспоминания о сексе, ни шприцевый приход не шли с этим ни в какое сравнение. Это было лучше, чем любой кайф, лучше и больше десятикратно.

Кровь наполняла твои шаги уверенной силой, пока ты шла в темноту, к сокрытой в ней двери, через тускло освещенный желым светом коридор, вниз по ржавой железной лестнице, в глубину остывающих под городом каверн, пока не нагнала его рядом с тяжёлой на вид стальной дверью, покрытой облупившейся ороговевшей чешуёй армейской зелёной краски.

Только в этот момент, ты вдруг поняла, что весь путь прошла одна, каким-то образом отыскивая нужный путь в тёмных шахтах и гниющих в полумраке переходах. Удивление владело тобой лишь мнгновение: одного взглада на отрешённо-спокойную фигуру рядом с дверью было достаточно, чтобы понять - тебя вела затаившаяся в его тихих венах кровь, как запах сыра ведёт через лабиринт мышь.

Дверь, лязгнув тяжелыми стальными петлями, отошла в сторону. За ней открывался вид на небольшую бетонную комнату, залитую аварийно-красным светом. Бетонный пол, как ржавеющией в линзе телескопа Марс, был исчерчен глубокими бороздами, сползавшимися в сложный геометрический узор.

- Положи пса в центр, выдави кровь из его мозга и отойди в сторону, -

Так мог говорить оперирующий хирург: сухо, обезличенно, безапалляционно. Когда ты сделала это, руки твои сочились собачьей кровью, пробитые в бетоне желобки медленно наполнялись чёрным в неярком красном свете. Стоящий между тобой и выходом мужчина воздел руки к потолку и пропел слова на шипящем мёртвом языке, вцепившись побелевшими костяшками пальцев в воздух. Тот зашипел, как пар под большим давлением обжигая его лицо и руки, продирая одежду и сдирая кожу с ладоней. Мужчина сомкнул пальцы, на которых уже почти не осталось плоти и на залитый кровью бетон обрушилась тишина. Ты видела как быстро тлеет и превращается в прах собачьий труп: почти мнгновенно облезает с костей кожа, дряхлеет, скукоживается и испаряется плоть, желтеют и крошатся тонкие кости прежде чем рассыпаться пылью.

- Время подобно упругой пружине, -

бесцветным менторским голосом продолжал твой хозяин скрестив на груди оставшиеся от кистей рук кости.

- если сильно его натянуть, вскоре оно метнётся обратно, даже дальше момента, с которого его стали тянуть, -

Перед твоими широко распахнутыми глазами истлевший в прах остов медленно собрался воедино, плоть, шкура и даже кровь вернулись на свои места. Раны, которые убили собаку, затянулись, искаверканное тело поднялось на лапы, успев сделать неуверенный шаг назад, прежде чем пёс стал уменьшаться в размерах, от старого кобеля до поджарого переярка, слепого щенка, едва шевелящегося эмбриона. В конце его не стало, но что-то внутри тебя в голос выло о том, что этим пёс не заканчивается, каким-то образом он был и раньше, много раньше...

Приступ скрутил тебя, как эпилептический припадок, ты рухнула на пол, изо рта у тебя пошла пена, глаза потемнели и картины мрачные, жестокие, лишённые смысла и порядка, но напоенные смрадом крови и смерти наполнили твоё сознание. Память оставила тебя, когда ты воздела себя с холодного бетона, ты уже не помнила этот кошмар. Он всё ещё стоял там, над тобой, с любопытством учёного, вглядывающегося в микроскоп, наблидая как ты с хрипом поднимаешься на подкашивающеся ноги.

Сол остановился и прикусил губу, чтобы не завыть. Он уже почти пожалел, что те пятеро не решили выйти из зарослей. Почти. Лямки тяжестью вдавливали отяжелевшие плечи, набитый рюкзак тянул вниз, в дорожную пыль. И Соломон сел, грузно опустившись на землю вместе со своей поклажей. Глубоко вдохнув горячий воздух, он постарался выгнать из сознания искры эмоций, всполохи иррациональных страстей, раскалённые иглы своей личности.

- Ты решила идти обратно. Хорошо. Это твой выбор, я не стану настаивать на обратном. Но, прежде чем ты уйдёшь, послушай. Это не отнимет много времени.

Сол погрузил обе ладони в пыль, будто пытался просеить сквозь дрожжащие пальцы крупицы несуществующего золота.

- Что с Ярославой? Я не знаю, но берусь предположить, что она пошла в другую сторону или осталась там. Она - крепкий и здоровый подросток. Без рюкзака и всего тяжеловесного хлама, что мы тащим, может шагать достаточно быстро, если сравнивать с нашим черепашьим ходом. Сейчас она уже далеко. Возможно, ты ещё сможешь её догнать, если пойдёшь налегке. Тогда тебе придётся защитить себя в пути, ведь эти пятеро - не единственные обитатели джунглей. Если тебе это удастся и ты нагонишь Ярославу, что ты будешь делать тогда? Скажешь ей, чтобы она возвращалась и шла с нами дальше искать Башню Сурта? Но она уже от этого отказалась ещё утром. Что сможет изменить её мнение, ведь с тех пор ничего не поменялось?

Соломон стряхнул с пальцев пыль и очень внимательно взгляделся в лицо Инги, будто стараясь найти там ответ на терзающие его разум вопросы.

- Теперь давай подумаем о других. Трое умерли, чтобы нас сюда доставить. Это не пикник на природе, нечто очень страшное случится, если мы не справимся. Достаточно страшное, чтобы Микула, Вениамин и Ясин знакомый отдали жизни просто за шанс, что мы сможем что-то сделать. Три жизни за шанс. Не знаю как тебе, но мне билет сюда стоил дорого и я эту цену собираюсь отработать. Без тебя не найти Башню, без меня - не поднять. Если кто-то из нас погибнет, дело сделано не будет. Сурт проснётся и его Hello, World! останется на нашей совести. И что-то мне подсказывает, что укорить нас будет уже некому. Не его ли это следы, те поросшие кустами котлованы? Умрёт много, очень много других людей.

Сол встал, размял плечи и отряхнул пыль с колен. Поправил перевязь с оружием и затянул потуже рюкзачные лямки.

- Решай, -

Сидя на грязном, сыром от какой-то дряни асфальте, ты медленно расходилась по швам под давлением крови в твоих собственных венах. И пока трепещущее едва живое естество Сары подыхало под гнётом, отстранённый наблюдатель внутри тебя смотря на это видел не человека, а скорее неряшливо брошенную у поребрика развалюху, колымагу из тех, что населяют своими ржавыми остовами кладбища автомобильных свалок. В изгаженном копотью, заблеванном салоне за рулём скривилась побледневшая, осунувшаяся Паттон. На пассажирском сиденье костлявым кадавром скалился её голод, сзади поблёскивал удавкой рядом с горлом Сары её страх, рядом с ним захлёбывалось пеной из собственной глотки её безумие. Компания хотела ехать, у Сары в баке поросла паутина. Она либо найдёт горючки, либо кто-нибудь из попутчиков выбросит её на асфальт, решительно вывернув руль и выжав педаль.

Компания в скрипящей на ходу развалюхе вдруг не досчиталась трупа в багажнике и с визгом рвущихся об асфальт покрышек ты вывернула руль, вдавив акселератор в пол. Навстречу ринулись кислотные заросли графити, обшарпанные рифы закоулков, залитые зеленоватой темнотой перед разбитым стеклом фар.

Вдруг ты остановилась, будто рыбка, нелетевшя на теклянную стену аквариума: отсекая тебя от загаженного тротуара и тускло плывущей в редких огнях авто дороги, стоял убивший Генри человек. Тяжёлый и неподвижный, как вырезанный из камня, он своей персональной непостижимой гравитацией вдавливал тебя обратно в переулок. Рядом с ним стояла твоя сумка, в которой покоился труп Генри.

Генри... Что-то подобное ты видела у себя в комнате, когда этот страшный человек вынул из чернокожего охранника кровь, как руку из перчатки. Рядом с ним ты казалась себе мелкой, зажатой в незримые, но оттого не менее жёсткие тиски, как маленький астероид, которому неповезло слишком близко оказаться от гаризонта событий чёрной дыры.

- Ты опоздала, Сара, -

его голос был тих, но на тебя он обрушился как судейский молот, утверждающий приговор.

Первый пинок смял собачью шкуру как бумажный пакет из-под хот-дога, размазав плоть словно отбивную по хрустнувшим рёбрам. Удар швырнул твою жертву об изгаженную кирпичную стену, вторым ты перешибла зверю позвоночник, ещё один раздробил челюсть, следующий увяз в сырой горячей каше кишок, вывалившихся наружу из распоротого костями брюха. Но ты всё продолжала впечатывать промокший кроссовок в собачью тушу, пока останки животного не превратились в месиво из кровавого мяса, ошмётков шкуры и осколков искаверканного скелета. Roadkill.

Ты не помнила точно, когда к тебе вернулся слух, но звуки надсаженного прогорклого дыхания, вырывавшиеся из твоего иссушенного горла глубоко отпечатались на твоей памяти. Также как картина изувеченного собачьего трупа, распластанного у твоей измаранной в крови обуви, и пиявки красных пятен от кровавых брызг, облепившие твою одежду.

Твоя заугольная трапеза была быстрой, жадной и грязной. Не успев даже хорошеько сорвать упаковку, ты вгрызлась в хлебцы, пожирая их вместе с противно шелестящим целофаном, размазывая по лицу мокрые от слюны ошмётки. Почти безвкусные, бесплотные кругляши хрустящего во рту пенопласта пропадали в твоей беззвучно клацающей пасти и исчезали в никуда, забирая с собой последнюю надежду спастись от всепоглощающего голода. В этот момент тебе очень ясно стало отчаяние наркомана, который уже не может выдавить кайфа из своего шприца в свою вену - кайф насыщения больше не наполнял потрох с потоком жратвы, желудок клокотал кислотой, пересыхаюхшее горло скоро пойдёт трещинами как земля в пустыне.

Здесь, в переулке, где цветной неон аптечной рекламы подыхал болезненной зелёной плесенью отсвета на грязном асфальте, запах медикаментов уже не дотягивался до твоих ноздрей, вместо него амбрэ сточных вод, отбросов и гниющего мусора наводнил твоё обоняние: вой голодных кишок и их же позывы исторгнуть из себя всю запиханную внутрь тошнотворную массу медленно раздирали твоё нутро, как если бы внутри Мира Сары вдруг началась началась гражданская война кишечника с желудком.

Агония длилась недолго, уже через несколько секунд ты вдруг почуяла запах. Он заставил тебя забыть о недоеденных хлебцах, которые упали в грязь из твоих разжавшихся рук, забыть о смраде, о голоде, об отказавшем слухе и жадно втянуть отравленный тленом воздух, набирая в лёгкие побольше солёно-сладкого привкуса. Будто гончая, наконец отыскавшая след добычи, ты ринулась на запах, едва разбирая дорогу, едва не падая на поворотах в узких закоулках, ветвящихся от Мемори Лэйн. Погоня промелькнула на переферии зрения размытым кислотным бредом изгаженных графити стен, пока ты не настигла свою цель: источающая оргазмический запах амброзия разливалась прямо у твоих ног мелкой густой лужей. Почти тут же гнев жидким раскалённым железом растекся по твоим жилам: какая-то шавка жадно лакала из твой лужи, опасливо косясь на тебя тупым собачьим взглядом. Лакала из твоей лужи!

Рёв ребёнка издох где-то в душной каморке квартиры за обшарпанной дверью без номера. Снаружи ободранного бетонного клоповника Мэмори Лэйн погружалась в едкую, выцветшую темноту неба, загаженного грязными придушенными огнями окон недожилых домов. К ночи люди-клопы и люди-тараканы повыползали из своих щелей: где-то на улице неподалёку глухо ухал низкими частотами бум-бокс, этажом ниже смачно хлопнула дверь, компания каких-то жлобов шумно выдвинулась в ближайший кабак. Из квартиры, откуда ты слышала звуки соития, выскользнула потасканная женщина в одежде шлюхи, безуспешно спрятав осунувшееся лицо и круги под глазами за убийственным слоем грима и "модной" причёской.

Это место - как кухня в одном из "жёлтых домов", где тебя почти успешно проталкивали сквозь курс лечения: пока нет света, тараканы расползаются почти везде, щелчок выключателя - и свет обрушивается на насекомых, истерично утекающих по щелям. Память рисовала перед тобой мерзкий больничный паёк и ещё более мерзко становилось от осознания, что ты бы сейчас с удовольствием проглотила всю ту дрянь, что в тебя тогда впихивали. Голод, вцепившийся в твоё нутро язвенным скулежом пустых кишок, сейчас пожирал тебя кислотой твоего собственного желудка за все те смятые по карманам доллары, которые так и не стали ни гамбургерами в местной тошниловке, ни даже пошлым батончиком с чипсами из магазина съедобного мусора, что ты видела на углу.

Снизу донёсся чей-то пьяный смех и звук бьющегося стекла: Из окна ты видела как нализавшийся подросток разбил о кирпичную стену пивную бутылку и, угрожая острым стеклом, что-то втирал скрюченному бомжу в той самой клоаке, где ты думала искать убежища. Тебе вдруг до отвращения захотелось, чтобы отморозок пустил бомжу кровь. Или чтобы этот гнилой червяк вытащил нож и порезал гопчика с остатками бутылки, но ты так и не узнала чем всё кончилось - громкий шорох из сумки отодрал от окна твоё внимание, вкатив в вены дозу истошно-горячего страха.

Бежать было тяжело. Поначалу быстрые шаги давались совсем трудно: унимая трясущуюся под ногами землю и часто мотая головой, будто стараясь стряхнуть повязку из слепоты, вернуть взгляду глубину, ты волочился как зомби, или как сломанный дешёвый заводной робот с блошиного рынка. Движение подогревало твою плоть изнутри, сила и прыть разливались по жилам ядовитым соком, спеша размазать тебя об угол, который ты не заметишь или толкнуть под машину, расстояние до которой не успеешь оценить. Твоё собственное тело несколько раз едва не стало для тебя смертельно опасной ловушкой. И ты бы наверняка разбился, как ослеплённый солнцем Икар, если бы не ... глубина.

Сперва громкие, слишком гулкие звуки улицы раздражали твой слух: будто голову тебе окунули в глубокий бассейн и кто-то колотит ломом по дну, отсчитывая время когда ты наконец задохнёшься. Но уже через несколько кварталов всё стало... иначе. Если раньше ты в основном слышал то, что и так уже видел, то теперь зрение рисовало перед тобой то, что ты уже слышишь. Как в старом кино про безумного Макса, где аудиоряд настолько живой и объёмно-яркий, что фильм с тем же успехом можно гонять по радио. Только теперь воображение рисовало город погружённым на морское дно: странная смесь из термитника, большого барьерного рифа и улья, где густой словно вода воздух насыщен звуками так плотно, что за них вот-вот уже можно будет ухватиться. Наверное как-то так чувствует себя мелкая рыба в солёной морской глубине, там где слишком темно, чтобы что-то увидеть, но слишком опасно, чтобы лежать на дне. И ты плыл, резко перебирая тем, что у тебя выросло вместо плавников, странная рыба Джо в холодной сырой ночи.

Уже близ Century Plaza стаккато улиц становилось тише, медленно растворяясь в заоблачной тишине высоких зданий. Это была тишина больших рыб, терпеливо выжидающих момента, чтобы откусить немного плоти друг из друга или затянуть в свои бездонные утробы побольше мелочи. Вроде тебя, мелкой рыбы Джо. Вокруг этих гигантов незаметно снуют пираньи помельче, вот один из них ведёт на поводке поджарую овчарку, лениво полосуя темноту вокруг изгороди лучом фонарика. Ты был уже на другой стороне, держась за высокую перекладину пожарной лестницы, когда псина что-то почуяла и, взлаяв, вырвала у охранника из рук поводок. Тот небрежно потянулся в карман и, чертыхнувшись дунул в "тихий" собачий свисток, чтоб утихомирить свою зверюгу.

Мир померк перед твоим глазом. Пространство между загоревшихся болью ушей прошил разряд, как если бы тебя поджарили на электрическом стуле. Тряпкой, из которой вынули душу, твоё тело скатилось по стене на землю.

Запах собственной крови неожиданно сильно наполнил твоё обоняние, кураж и азарт смешались в дымящуюся ярость. В галазах молодого падонка промелькнул страх, его лицо скривилось маской омерзения, будто он наступил в дерьмо, он сделал пару неуверенных шагов назад. И тут что-то щёлкнуло в твоей голове, время перестало течь как обычно и распалось на скупые кадры между ударами сердца:

Удар. И ты с хриплым умалишённым воем несёшься на грабителя, до крови разрезая пальцы осколком стекла.

Удар. И ты сталкиваешь застывшего от страха парня вниз с площадки.

Удар. И ты догоняешь упавшее со ступеней тело, занося над голой острое стеклянное лезвие.

Удар, удар, удар, удар, удар... И хриплое горячее дыхание заливает надсаженное горло, из трясущихся рук выпадает осколок стекла. Ты сидишь верхом на трупе подростка в луже растекающейся крови. Странный голод и сексуальный жар судорогой сводят твоё нутро вместе с липким ужасом от совершённого тобой убийства.

Несколько шагов по густой темноте коридора подействовали отрезвляюще: в твои босые стопы с каждым шагом впивался безмолвный бетонный холод, как память об окоченевшем трупе, который ещё только прошлой ночью ты сам нёс в глубину больничных казематов. Сзади раздалось недовольное змеиное шипение и шорох чешуи - страж этих подземелий, могила мелких полуживых недоразумений и смирительный бондаж в одном лице, Панацея наверняка созерцает тебя сейчас: в полной темноте, облизываясь раздвоенным языком на инфра-красное тепло твоего тельца, чтобы...

От странной тревожной мысли тебя отвлёк жёсткий галогеновый свет, клином рассекающий коридор из дверного проёма. Операционная. Мимо этой двери ты "выгуливал" Свупи, нёс крокодилу его вчерашний ужин.

Внутри яркие лампы нещадно-белым излучением вгрызались в зрение и кожу, глазам понадобилось с пол-минуты, чтобы привыкнуть к свету после полумрака холла и почти полной темноты снаружи. Кабинет был просторным, но уставленным всякого рода аппаратурой. По крайней мере часть из разномастного и разновеликого электрохлама скорее всего представляла собой самодельный компьютер - множество проводов, кабелей и перемычек оплетали собой самоклёпанные металлические ящики и голые микросхемы, ядовито мерцая дюжиной кислотного цвета диодов. В мешанине металла, текстолита, электроцепей и проводки стоял небольшой старый монитор. Пластик вокруг выпуклого экрана от старости стал изжелта-белым, будто костяная глазница давно ослепшего, высохшего глаза.

Примыкая к части оборудования, будто огромное насекомое, присосавшееся хоботком с жертве, недобро щерилось острыми краями гипертрофированное зубоврачебное кресло, словно шипами усеянное то-ли датчиками, то-ли зондами, то-ли приспособлениями для пыток электротоком. Фиксационные ремни, дохлыми змеями устилавшие потёртую обивку, намекали на последнее. А за креслом... Глядя на это, ты почувствовал, как цепенеют пальцы и рвота подходит к горлу, пока страх стискивает холодными пальцами сердце: медленно высыхая в полиэтиленовых чехлах для одежды на вмурованной в стену арматуре висели кости. Много костей, разной степени "свежести", цвета, формы - вот ещё розовый от капиллярной крови хребет какого-то бедолаги, вот раскроенный череп и кисть руки, чьи-то переломанные рёбра, простреленная лопатка, будто лишь недавно расставшаяся с помертвевшей плотью застреленного неудачника. Всё пакетировано. Аккуратно и чисто. На каждом пакете свой аппетитно-салатовый ценник. Завороженный страшной картиной, ты пришёл в себя лишь от громкого мерзкого скрипа табурета по голому кафелю пола: врач пододвинула под себя сиденье и устало оглядела тебя. машинально одевая резиновые перчатки:

- Ты когда-нибудь видел ящериц, Супермен? Которым придавило хвост и которые отделяют от себя кусок собственного тела, чтобы спасти остальное? Так вот: сейчас как раз тот случай. Этот верзила, -

Она тыкнула затянутым в резину пальцем куда-то себе за спину, имея в виду скорее всего недавнего "гостя"

- Приходил сюда, чтобы угрожать. Прямо - тебе и мне, но уже косвенно. Он считает, что ты из моих. Вроде змеи или бродячей собаки. Как ты думаешь, чего он хотел добиться?

клацая металлическим ящиком, Ма принялась рыться в обширной коллекции медицинских ножей - мелких и скорее всего таких же самодельных как и всё вокруг.

Полисмен злобно харкнул тебе под ноги, глаза его налились дурной кровью:

- а не боишься, что сейчас трахну тебя, блядь? Только надену эту хрень, что ты спёрла и...

Договорить Кэди не успел. Где-то за его закрывающей пол-мира спиной остервенело взвыл металл, будто в рельс ударили молотом.

- Какая жалость, Кей... Слышишь?

Коп, озлобленный но оглушённый, медленно развернулся лицом к Генри: тот сидел на столе, сжимая в одной руке стальную полицейскую дубинку - видимо ей-то он только что и прошёлся по столешнице.

- Джи...

- Я, мать твою, Кей, говорю: какая жалость, что ты там так ничего и не нашёл. Ведь, зараза, не так уж много я здесь получаю, чтобы раскидываться сотнями долларов, веришь Кей?

Спрыгнув со стола, Генри ещё разок хорошенько влупил дубинкой, на этот раз в бетонную стену: звук вышел чуть глуше, но оттого не менее громкий.

- Верю, Джи... не гоношись, мы же друзья.

Полисмена будто смяло, как бумажную обёртку от коробки с бравыми игрушечными солдатиками. Его липкий пот завонял страхом. Охранник медленно подошёл к Кэди вплотную и с угрозой сверху вниз заглянул ему в глаза:

- Конечно друзья, Кей.

издёвка в его голосе была почти такой же угрожающей, как матовый металл дубинки в руке. Глаза копа забегали, он зыркнул на тебя, на окаменевшее лицо Генри и стал пятиться к двери.

- Деньги - пустяк, Джи. Оставь бумажку себе, как-нибудь потом угостишь меня пивом.

- Так-то лучше, Кей. Проваливай, и забудь про этот ложный вызов. Привет Зоуи.

Полисмен чертыхнулся и, не отрывая взгляда от Генри схватив свою фуражку со стола, едва ли не кубарем выкатился из кабинета, хорошенько приложившись своей грузной тушей о дверь.

Проводив его взглядом, Генри вернулся за стол, сунул дубинку обратно в ящик и пробежался взглядом по паре исписанных его закорючками листов. После, будто только что вспомнив о тебе, кинул усталым, выцветшим тоном:

- шла бы ты домой, Паттон. И смотри под ноги в следующий раз. Свободна.

Сообщение утекло прочь из затхлого ада твоего дома по паутине телефонных проводов, электронная плоть окон на рабочем столе наглухо перекрыла im-клиент и остались только пот на дрожащих от возбуждения и азарта пальцах и электрический ток в натянутых нервах, что покалывал изнутри твои ладони. Генри вряд ли что-то заметил, вдавливая массивным пальцем клавиши своего нет-бука и до рези в глазах высматривая, сходятся ли картинки на его экране с изображением на твоём мониторе.

Вроде всё вышло... Журналист позвонит в полицию, сюда вышлют патрульных и те закончат этот цирк, повязав Генри с его шефом. Если журналист позвонит и не решит, что это какая-то шутка. Если он догадается не отвечать и не выдаст тебя всплывшим на экране окном. Если эти двое не убьют тебя раньше, чем здесь будут копы.

голос охранника, внезапно громкий, вырвал тебя из лихорадочной агонии мыслей:

- есть, мистер Ти. Всё аккурат как у неё, разве что цвета пожиже...

он развернул жидкокристаллический экран нет-бука так, чтобы его боссу было удобней на него смотреть. Мужчина в кресле утвердительно кивнул, довольный результатом, и не спеша поднялся, расправляя спину и аккуратно расстёгивая кнопки на рукавах куртки и манжеты рубашки под ними.

- Неплохо, мистер Саади. Потребности в ваших услугах у меня больше нет. Ваш гонорар вы получите сейчас же..

Генри был на голову выше своего босса, талант выглядеть угрожающе он наверное впитал в себя ещё в утробе, весь его вид был живым воплощением фразы "Не зли меня, я умею делать людям очень больно", но по какой-то странной, необъяснимой причине его фигура казалась незначительной, смятой, потерянной по сравнению с почти ощутимым гнётом личной гравитации его господина. Так свет яркой звезды пожирает сжатая до предела масса чёрной дыры. Солнце жарче и ярче, но нейтронная звезда поглотит его без остатка, смяв его плазменную раскалённую плоть в своих непроглядных недрах.

Охранник тотчас же отбросил в сторону дорогой гаджет даже не потрудившись его захлопнуть. Глаза его загорелись, дыхание вырывалось из ноздрей будто пар из котла мощного локомотива. На пол полетели форменная куртка, замызганная футболка и брюки: он вырвался из одежды так быстро, будто её пожирало пламя. Жуткий взгляд, горящий предвкушением и азартной злобой дополняла гипнотическая вязь тонких шрамов, что покрывала всё его нагое тело кроме кистей рук и перекошенного маской безумия лица.


- Кутокуфа...

шрамированный исполин выдохнул это слово с почти религиозным благоговением: то ли мольба, то ли молитва. Тем временем его подельник, засучив рукава, поднял руки, как фокусник, что собирается достать что-то из воздуха. Будто из неведомо откуда взявшихся стигмат в его ладонях собралась кровь, её терпкий солоноватый запах наполнил собой комнату, вполз в твои ноздри и мутной горечью расплылся по горлу. Лёгкие взвыли от вошедшего в них яда и ты как издалека услышала свой собственный кашель, что скрутил онемевшее тело. Остекленевшими глазами ты видела как из шрамов Генри, из его в удивлении распахнутого рта, ушей, глаз хлынула кровь, сплетаясь в тугую алую змею: её жидкая плоть текла извиваясь через воздух в распростёртые ладони страшного человека с застывшим лицом, густо орошая пол и стены. На безликой голой штукатурке расцветали красные цветы кровавых разводов, тело охранника билось в последней судороге медленно иссыхая, будто тряпичная кукла на тонких нитях, из которой вынимали набивку.

Кровь на его руках, кровь на твоём лице, кровь на мерцающем экране монитора. Тишина пустеющих жил, мрачное фанданго для нагого чернокожего танцора. Тонкая филигрань на электронно-лучевой трубке, шрамами зарывшаяся куда-то под кожу твоих век. Гипнотический узор, навечно застывший перед твоим зрением едва-различимым альфа-каналом. Оцепенение, срывающимся фальцетом рвущийся наружу из ледяной тюрьмы твоего живота страх. Тишина сорванного голоса и смятого дыхания.

Незнакомец, такой же спокойный и буднично собранный, застегнул манжеты, слизывая с ладоней последние алые капли. Иссушенная мумия, покрытая вязью шрамов, с широко распахнутыми глазами застыла на полу у твоих ног.

- твои потуги, Генри, были бы почти сносными, если бы ты вовремя заметил, что она собирается вызвать полицию. К счастью, я предполагал такой вариант развития событий.

Он перевёл взгляд на тебя с распростёртого на измаранном кровью ковре тела и тяжесть этого взгляда сдавила тебя как кандалы и цепи.

- Мне импонируют твоя смелость преследовать свои амбиции, но урок подчинения должен быть усвоен. Ты спрячешь тело и избавишься от улик. И быстро. Пряника у меня нет, а твоя плеть не будет ждать вечно.

Стекло монитора хрустнуло и пошло трещинами, свет увяз в изломах, будто пойманный в паутину. Из плоской мозаики, как из подо льда, наружу медленно вырывалось какое-то стеклянное насекомое.

Встретишь меня завтра в десять на мемори лэйн. И поосторожней с Генри. Мне он нужен одним куском.

Последнее незнакомец сказал уже уходя из комнаты и пряча во внутренний карман портсигар, под противное щёлканье расправляющей свои крылья химеры.

Я слышу его слова. И только. Слышу, в тщетных потугах силясь понять, разгадать, молотом воли вбить в них хоть толику смысла, скрипящими от напряжения зубами выгрызть хоть искорку понимания. Тщетно. С тем же успехом я мог бы грызть гранит.

Сушь раскалённой в горне восточного солнца пустыни распластывается по моему нёбу, трещинами проползая в горло, жаром испепеляя лёгкие. Холод вакуума струится из пустоты желудка вверх по кишкам, осклизлым червём заплетаясь вокруг сердца.

Я вижу как надуваются его вены, как его тонкая кожа молчаливо стонет под напором горячей густой крови. Децибелы его пульса словно дубинки полисменов глушат мои мысли, я иду на дно. Из-под свинцовых ставен моих век наружу прорывается жажда: этот человек, слишком громкий голос, слишком много крови, много даже для двоих. Мне нужно. Я ... могу, я должен, иначе - жажда, иначе - холод. Пересохшие губы трескаются, обнажая алчущий оскал, ладони впиваются в подлокотники, чтобы швырнуть мой едва живой остов. Я рвусь вперёд, вон из жаркой кожи, прочь от могильного холода нутра.

И замираю, будто неживой мрамор: она накрыла мою горячую сырую от пота руку свой холодной сухой ладонью, никто не заметил тонкой иглы между тонких пальцев. Она зовёт этот яд "половина смерти". Один удар сердца вместо двух, один вздох на два, одна минута на час. Полусмерть. Для всех, но не для меня. Изголодавшиеся соки моего ледащего тела набрасываются на своё угощение, лёд медленно поднимается от кончиков пальцев по нервам, остужая мой жар, отнимая застывший в небытие голод, лихорадку мыслей и смятение чувств. Тишина по имени паралич разливается по моим полупустым жилам. Я теперь - зритель в её театре, декорация на её сцене. Хорошо.

Слова пряным лакомством выплывают из её рта, сладким акустическим вином наполняя разум, обволакивая своей томной плотью хлёсткую лозу с едва-горьким ядом. Сирена, она увлекает собравшихся на прохладное дно, где каждому утопленнику найдётся своё место, место под бездонным чёрным взглядом:

- Gentlemen, i think that everyone agrees that despite the severe nature of our enterprise it will be wise to keep a bit of cool in our heads, yes?

Примирительный жест ивово-гибкой руки рассеивает электрические искры от взглядов в воздухе. Платье шелестит голосом тихого весеннего ветра, когда леди балетным движением опускается в своё кресло.

- Now, i understand the difficulty of grasping the sense of visionary propposition of my lord Igor, but that i can help: the important thing is - he can and is willing to procure the means of tracking our german guests. All we have to do is to ensure they will hold on to that means, which will be easy enough if we manage to befriend the germans. And the easiest way to do it is to get aquainted with them at the races tomorrow, impress them, make them happy and give them what they desire and want. Of course you see the merits of the ... soft touch. gentlemen, don't you?

Полупрозрачный веер открывается с хлопком крыла райской птицы, чтобы полускрыть таящуюся в уголках её губ обольстительно-ядовитую улыбку. Я вижу, как их глаза следят за танцем змеи, как их разум оплетают змеиные кольца. К счастью, я не Лаокоон, а лишь камень в прибрежных водах.

Утро обожгло меня змеиным теплом мраморного тела, неслышно струящимся сквозь ткань постели. Пара мраморных рук растворили мои сны в горячем чёрном омуте кофейной чашки, лезвия тонких пальцев сняли прилипшую от остывшего пота хлопковую кожу ночной рубашки, пока я, медленно уговаривая кровь течь в своих жилах, шёл к собачьей яме в надежде услышать токи там, где больше никогда не услышать лая. Штиль. Нет зла, есть только мы - только я.

Фонданго в четыре руки на моей тонкой шкуре заканчивается вежливой тростью у порога, мои босые ноги в блестящей коже ботинок, моё нагое тело в чешуе делового костюма. Я знаю этот карточный фокус, я видел змей, выползающих из кожи, я едва почувствовал как кожа вползла мне на плечи и я после этого - аспид? Её взгляд пахнет молоком и на вкус как яд, томный ток её игл. Если бы она не выскользнула из сточных вод, когда я пил из луж,, мне пожалуй пришлось бы её создать. Скоро. Слишком скоро.

Тонкие молнии растворяются озоном за нашими спинами, под колёсами Зевса, молча дожидающегося нас у ворот. Опираясь на трость и змеиные кольца, я задерживаю дыхание, чтобы подольше оставаться наедине с электрическим вкусом, пока ковыляю в пасть плотоядных цветов, крадучись мимо слепого взгляда Фемиды. Нет справедливости, есть только мы. Но слепой гарпии всё равно, что не мои руки поджигают небо - достаточно моего патента на фитиле и неверноподданных рук на бутыли...

Пусть так, Сашек. Пей свой яд, пока у тебя есть кому высосать его из твоих ран.

Искры полуболи разбегаются по плечу, мурашками забегают за шиворот, погибают тянущей пустотой в животе: я слышу голод в их словах. Этот сэр был бы не плох: неделя, может полторы - рыхлая плоть с запасом жизни хорошо примет токопроводящие жилы, его разум мог бы рассказать мне много вещей, которые не станет делить даже с его сознанием. Но полно, пока будь сыт псами. Пусть скажет, я чую разряд в его нервах. Мы - слух.

Я медленно киваю, не сводя глаз с его рук. Может быть после...

С фотографии, зажатой под прозрачным пластиком бумажника, на тебя смотрел страстный взгляд благородных глубоких глаз, почти как на потрескавшихся от времени портретах старых мастеров. Пропорции аристократически-бледного тела напоминали классические скульптуры давно умерших греков, даже едва-различимые на фото синие вены скорее походили на жилы в белом мраморе, чем на недостаток загара. Руки успели убрать снимок с глаз долой за какой-то миг прежде чем твой завистливый взгляд прожёг бы в нём дыру, но уже скоро ты вполне успокоилась, мародёрствуя в пожитках молча смотрящего в потолок Генри.

Нет-бук с телефоном, присосавшись к электрическим венам розеток, стали медленно набивать энергией свои электронные потроха: мобильник услужливо сообщил о шести пропущенных звонках (два от Дейзи и четыре с каких-то неопознанных номеров - скорее всего таксофоны). С кучей трофеев, брошенных к подножью компьютерного алтаря, ты осталась один на один с мумией поверженного врага. Закутать Генри в одежду с простынёй было не трудно - rigor mortis оказался недостаточно силён, чтобы сжать татуированного охранника в своих тисках, даже иссушенное тело оставалось подвижным: почти как неизлечимо-больной в коме или индийский йог-аскет, растворившийся во внутреннем космосе в поисках нирваны. Сложности начались, когда твои вспотевшие руки стали волочь труп прочь из комнаты: пять с небольшим литров крови убавили Генри с десяток фунтов, но ещё под двести оставались в его туше, а ты никогда не злоупотребляла излишней атлетикой. Очень скоро под натужное кряхтение твой пульс начал зашкаливать, одышка забивала лёгкие, мешая дышать. И стоило лишь попытаться вздохнуть поглубже, чтобы ощутить холодное прикосновение иглы, что прошила твои нервы ветвящимися молниями стеклянной боли.

Странные мысли лезут в голову, когда пытаешься прийти в себя, сидя согнувшись пополам на лестнице рядом с облачённой в саван из простыни мумией на пути к своей подкроватной усыпальнице. Например о пловцах, прикованных цепью за ногу ко дну так, чтобы искрящаяся солнцем поверхность оставалась в одном вздохе от их губ. И о проклятьях фараонов, обрушивающихся на головы грабителей их гробниц.

Успокоившись, ты справилась с делом почти без усилий, невежливыми пинками спустив Генри с лестницы и также впихнув его под кровать своей мамаши: удивительно насколько сговорчивее вдруг становятся трупы, если дать им пинка.

Этот спонтанный порыв несколько поднял твоё настроение, благо и SMS, пришедший в ответ на твой запрос от Verizon wireless, уверял что абонентская плата в $69.95 за этот месяц уже внесена, а посему уважаемый клиент может коптить своим голосом эфир сколько ему вздумается до первого числа следующего месяца. "Verizon wireless - Don't be afraid of Dead Zones!"

Пробежавшись взглядом по пустым ящикам для "деловой" переписки и полупустому мусору криминальных хроник, мои глаза то и дело соскальзывают на тусклый металл шкафа в углу, где дожидаются своего часа добрых полторы сотни термосов с витэ. Я кисло улыбаюсь в веб-камеру, но сделать ничего не могу - ими движет голод, а не воля. Слишком дорого я развлекаюсь по ночам... но, чёрт возьми, это того стоило! Я с хрустом вытягиваю за головой руки, ухмыляясь пока перебираю в памяти события вчерашней ночи...

Я сидел в закутке притона у Флейн, нацепив на себя мордашку обаятельного мальчика из старого журнала в надежде подцепить кого поаппетитней обычных гопов и офисных рыбёшек из метро (моя обычная диета, да я не притязателен). И тут на робкого мальчика Билла с боевым разворотом выходит самая сексуальная краля в заведении: избыток макияжа на избыточно легко одетой фигуре при недостатке дыхания и проблеска разума в мутноватых от крови какого-то невезучего наркомана глазах. Я уже было возвёл очи к небу, полагая что она собирается подвинуть меня со своей территории, но всё оказалось несколько интересней - скоростной флирт с её стороны, идиотская улыбка с моей и вот она уже тащит меня в пропитанный сигаретным дымом угол, измазывая мою треснувшую харю в своей помаде. И прямо там, укрывшись чужим безразличием и дымовой завесой опиумного кальяна, эта пиявка решила мной отобедать. Я уже приготовился смаковать удивлённо-испуганное выражение этой её кукольной мордашки - Ха! Как бы не так: молодая дура наверное даже не представляла что именно она вытягивает из моих вен. Надо сказать, насосалась до отвала. К тому моменту я уже даже не особо злился, скорее мной владело злорадство - и я сыграл умирающую в экстазе жертву слишком прожорливого кровососа. Вот тогда её наконец припёрло - пульс пощупала, поняла что дело дрянь. Вывела меня словно пьяного оттуда и скинула "труп" в мусорный бак в ближайшей подворотне. Вот так запросто, будто обескровленные трупы в хламе - обычный для мусорщиков вид по утрам.

Всё ещё разрываюсь: найти её сира и намекнуть ему на то, что молчание Бича о проделках его ненаглядной протеже будет ему стоить или как-нибудь опосля натянуть этой проказнице поводок узами крови? К чертям! Сегодня я зализываю раны - мне нужно украсть порядочно жизни для моего самодвижущегося трупа и электрической вечности для моих маленьких игрушек. Так что ко всему барахлу в рюкзак добавляется свёрнутая спортивная сумка и мистер Никто отправляется пошататься по переулкам.

- Не дрейфь, астронавт. Я не впервые на родео.

Смотав блёклый нейлоновый кабель на сгибе локтя, твой провожатый подкатил тебя к дверям и, принявшись насвистывать какую-то неопределённо поблёкшую от времени мелодию, отсчитал пластиковыми шасси твоего "шатла" ступени до двери, напоследок тряхнув тебя об порог.

- Первая ступень пошла...

Приглушенный пластмассовыми стенками тележки голос с трудом пробивался в твоё узилище. Ты вдруг понял, как тяжело тебе даются вздохи.

В темноте под грудой тряпок теснота и химический смрад давили тебя, как наверное каменная тяжесть саркофага давила заживо погребённого вместе со своим хозяином раба несколько тысяч лет назад.

Ожидание тянулось с минуту... за ней другую. Пол часа? Час? Время проскальзывало сквозь дыры по жилам нейлона, оставляя тебя в дураках, наедине со своими мыслями и реагентом, что впитал в себя грязь сотен офисных казематов. Наконец твою магилу кто-то разграбил, ты почувствовал холодное дыхание глубокой железной шахты, маслянистый привкус смазки и ленивое поскрипывание стальных тросов, медленно качающихся под собственным весом. Даже огромная дыра, что уходила в темноту где-то внизу, не слишком пугала тебя - страшнее было внутри.

Мартин стоял рядом с тобой в проёме внешних дверей лифта, копошась в переплетении тросов и блочных механизмов, что гроздьями свисали с потолка шахты. Обливаясь потом, молодой человек крепил нейлоновый канат, вплетая его в канву его стальных сородичей.

- Вот так... Это не даст тележке раскачиваться, когда канат пойдёт вниз - он будет зажат остальными, но, надеюсь, не перетрётся о них. Hot jets!

Слова теребили память: такой фразой приветствовали и прощались друг с другом бравые космические кавбои из коммиксов по новеллам Хайнлайна. Ты был уже готов ответить на тот же манер: "Clear Skyes!", как с мрачноватой улыбкой, почти страшной в слабом освещении шахты, с половиной лица, тонущей в темноте над его головой, Мартин пинком скинул тележку вниз.

Проносящаяся мимо высота под визг скребущего о сталь нейлона проглотила тебя целиком.

Он широко улыбнулся в ответ, даже фыркнул пару раз, сдерживая смех где-то в лёгких. Покачав головой, он откинулся назад, на ворох каких-то набитых чем-то сыпучим разноцветных подушек:

- Первая дюжина бесплатно, плюс немного синяков и крови.

Где-то в тихих волнах его голоса ирония смешивалась с убийственным фатализмом. И над этим морем отчётливо можно было увидеть холодную, лишённую сочувствия ухмылку желтеющего полумесяца.

- Посмотри вокруг. У меня и так достаточно хлама, и в этом пентхаусе по счетам плачу далеко не я. Ты разбомбил одну мою приблуду, но...

рука его тянется к синему боку баллончика с краской. Ладонь встряхивает содержимое, заставляя металлический шарик внутри биться истошным маленьким набатом.

... пару часов назад у меня была только горстка фоточувствительного силикона, теперь - Presto! - целый супермен.

Длинный тонкий палец нажимает на кнопку баллончика и синее пятно краски медленно растекается по твоей груди. Ещё два баллончика, несколько быстрых мазков струёй пульверизатора, и над бинтами проступает красная литера в жёлтом алмазе на синем поле - легко узнаваемая униформа известного персонажа комиксов Marvel.

Я медленно качаю головой, мысленно роясь в ворохе полузатухших воспоминаний, как в старом альбоме с пожелтевшими фотографиями:

- ты говоришь о словах. Но суть - грех начинается там, где ты начинаешь относиться к людям как к вещам. Переступив эту грань, все твои дела, вся твоя жизнь становится грехом перед собой: неслучившимся богом. С этого начинается бесчеловечность...

встав их кресла, сделав несколько уверенных шагов к музыкальному автомату и скормив тому пару старых четвертаков, что медленно ржавеют тут с конца двадцатых, я выбираю один из тихих вечерних джазов, застывших на виниловых бороздках бережно хранящихся в стареющем металле. Когда пластинка закрутится под стальной иглой, я уже буду втягивать в свои мёртвые лёгкие опасный аромат пороха и фосфора, что хрянятся в одном из старых жестяных шкафов вместе с кислотами, ядовитыми металлами и прочей пиротехникой, которая так исправно служит мне последние три четверти века.

- ты уже решил, что тебе понадобится? Придётся сделать копию твоего лица и вряд ли ты найдёшь подходящее зеркало. Ну что ж, у меня всегда есть быстрозастывающий алебастр...

мои слова тонут в низком баритоне давно умершего джазмена, пока мои руки почти походя, без суеты, сноровисто делают смесь.