Голосование за ходы

Как!..
Балдур машинально дёрнул рукой в сторону жалящего шипа, надеясь схватить злодейскую кисть и сломать её единым порывом. Его мысли при этом смешались в клубок, над которым хором зашумел истошный вопрос: как? Его идеализм, это погружение в пучину смысловых иллюзий и эпических поз, стоил ему столь многого — осознание этой потери возвестил раскрывшийся в зените зрачок. Он был сбит с толку, психически парализован и морально оглушён. Надеяться можно было только на инстинкты существа, что завладело его телом, но сам он начал тонуть в рефлексии и скорби. Он воочию ощутил, как тёмен и зол мир, что разверзся перед ним, и как чистота и свет его души теряются и гибнут в нём, не находя опоры. В единый миг он осознал всю суть вещей, но было поздно — не меньше пары раз нож ушёл в глубину плоти, пробивая бреши и разбрызгивая нутро.
Но когда отчаяние достигло дна, что-то внутри взорвалось в решительном порыве. Слишком много пережито за одну жалкую ночь, чтобы сдаться человеку, чьё сердце гнило, а душа пуста! И вряд ли лёгкая смерть принесёт заветный мир, обласканный солнцем, где счастливые люди, полные любви, нежатся в свету взаимопомощи и заботы. Его нужно сотворить — растопить своими руками, подобно жаркому костру в глубине сырой промозглой пещеры.
Так думал он. И второй рукой вцепился нордлингу в синеющую шею.

Мы с тобой — это я. Твои когти — руки мои, твои клыки — месяц рта моего. Воля твоя — моей мысли ход, деяние твоё — мой приказ. Осади себя, дикий зверь, мы загнали его, как отбившегося от стаи телёнка. Не время пировать, время требовать плату.

Балдур совершил усилие, стараясь взять зверя под окончательный контроль. Он хотел настигнуть труса в пару рывков и вытащить его на снег, не пролив ни капли крови. Он хотел возвыситься над ним, озаряя презрением забитую куклу его тела. Он собирался посмотреть своим огненным взглядом в его глаза, и если сокроет тот — взять когтистой рукою за волосы и притянуть к себе. Он хотел говорить. И хотел слышать. Он знал: задаст ему вопрос, как бы тот ни звучал сквозь горло дикой твари, что стала им на время. Он спросит его: ты помнишь меня? Он спросит: зачем свершил ты то, что нельзя вернуть? Он спросит: зачем пришёл ты к нам, и пришёл убивать?

Он спросит — и решит. Но не решит что. Он решит — как.

— Я буду учиться. Искусству. — С наглостью процитировал старика, когда тот уже уселся. Сам Балдур не выдержал наплыва эмоций, вскочил. — Я буду учиться! Искусству! Я буду учиться! Прилежно слушать, ходить на уроки, как на проповеди старика-клирика! Мы будем гладить белочек, произносить мудрости!.. — Резко задышал, как после злополучной лесной пробежки. Сипя: — Пройдёт год, другой, третий! У меня борода появится, наверное, как смогу бросить молнию в дупло! И что с того?! Хочу я? Не хочу я? Что с того?! — Кулаки треснули костяшками. — Всё уже было сделано! Всё — произошло! Была бы воля, была бы — сила, я взял бы нож у тебя, старик! Взял бы нож, которым ты режешь сало, побежал бы сквозь лес, подкрался бы к ним, и накинулся, как дикий зверь! Драл бы их в шеи, цеплял бы под мышки, до самого сердца рвя, бил бы в животы, вырывая кишки! Была бы сила!.. — Упал на колени вновь, за пряди руками схватившись. — Я вырезал бы их сердца и разбросал бы по полю! Поганые, грязные северяне, варвары, скудоумые хищники! Я вырезал бы их сердца, старик, но я — щенок! Которого вдавят в снег левой кистью, сомкнут её, смеясь, и оборвётся последняя нить моего р-рода!..
Балдур замолчал — и сложился, как тряпичная кукла. Спина дрожала. Лопатки, проступающие под тканью одежды, асинхронно ходили взад-вперёд. Сопела бешеным ритмом грудина. Было ясно, что он снова рыдает — беззвучно, в безнадёге, полном отчаянии. Через несколько тяжёлых выдохов послышался голос, больше похожий на волчий скулёжь:
— Дай мне нож, старик. Я хотя бы умру — достойно. Так, как они хотят.

Проснулся — или скорее очнулся?..
Пространство вокруг замерцало. Во включившееся сознание полился свет. Сонные образы боролись с реальными, но слишком быстро сдавали рубежи. Старик, уже не вызывавший того двоякого ощущения, что-то отчётливо говорил Балдуру, совал ему в руки похлёбку и явно просил ответа.
— Я... Бал... дур. Балдур, сын Йона. — Всё, что смог выпалить, забивая в душе боль по матери, братьям и порчей родне. — Из поселения не... подалёку отсюда.
Не поднимая глаз, мальчик хмуро покосился на плошку супа. Брать её не хотелось, в этом чувствовалась определённая опасность, а более того — то ужасное чувство обязанности, боязни последующего долга. Но ноющий желудок имеет не меньше прав на приказы, чем голова, и хрупкие руки аккуратным движением понесли чашу ко рту. Стараясь закрыться от чужого взгляда посудой, Балдур так наклонил её, что тёплая масса потекла с уголков рта по шее. Мальчик поперхнулся, и, чтобы убить свою неловкость, решился добавить:
— Я сбежал. От людей. Злых, с севера. И теперь я совсем о... дин.
Прозвучавшее оказалось таким болезненным, что по груди Балдура растёкся лёд. Вжав ногти в плошку, он безнадёжно закрыл глаза, и по щекам блеснули тяжёлые слезы.

От таких странных дел Балдур так растерялся, что мигом отложил тоску. Происходящее казалось вымыслом, сладким предсмертным бредом где-нибудь в снегу, под пологим холмом, от бессилия и обморожения.
И тут Балдур сообразил: да то же, поди, купец! Из тех, чей сапог истоптал всю известную землю от края до края. Фантазия мигом уцепилась за образ, и перед глазами мальчика уже сияют диковинные площади, тучные мужчины сальными руками передают друг другу горсти монет, вокруг — мешки, коробки, ткани, шкуры, всё купается в солнечном свете, шуме толпы, теплоте достатка... Так он себе это представлял. Так ему говорили однажды.
Уже не боясь каждого своего действия, Балдур протянул руку к кушаниям.
— Фатта. У нас там... — Снова что-то болезненно щёлкнуло в голове. — Мы форт. Ну, это знаете. Дикари севера — мы не верили, что будет, но они... какие-то ужасные звери... чистая злоба, никакой пощады. Они... я не знаю, почему, зачем. Не налёт, а специально... всех, как в загоне... я не знаю.
Опять глаза прикрыл, замолчав. Но уже без влаги на щеках — челюсти лишь движутся, пережёвывая. Так, будто никогда больше не будет ни сала этого, ни похлёбки, ни даже сухарей.

Без мыслей, без памяти, не оглядываясь — бежать. По родной земле, по тропам, что с раннего детства знакомы, через коренья и пни, сквозь кусты и овражки, меж широких стволов — сломя голову, бежать! Оставляя за собой прошлое и настоящее, тёплое и родное, предавая близких и знакомых. Слёзы бегут по щекам, до царапин исхлестаных ветвями, мешаются с потом и грязью. Хочется просто упасть, где-нибудь зарыться, в руку свою впиться до крови и тихо скулить, но то будет смерть. Поэтому бежать, выбирая тропы, бежать, вспоминая ходы и тайные пути, пробираться сквозь лес, запутывая, отделяя погоню. Страхом выбивать из головы мысли о родных, верой — душить страх, надеждой — питать свою веру.
И бежать. Бежать без оглядки, пока сердце ещё стучит.

...Зря не верил: всё действительно оказалось хуже.

Только зашёл на холм, только поднял глаза — и как ослепило ею! Из глубины тела полилось тепло, стало уже не так холодно, не так страшно, не так мрачно... И в эту же секунду — р-раз! — прищучило отрезвляющей вспышкой боли, напоминая, что это за существо и чего оно стоит.
Прыгнул в холодный снег лицом, за голову хватаясь обоими руками. Сжал рукоять пистолета, частично от невыносимой боли, частично в надежде перетерпеть это всё и отомстить.

Ты справишься, Войан, ты выдержишь. Страшно думать, что иначе произойдёт...

Кай не старался прятаться в тени, но и не лез на рожон, надеясь показаться Инквизитору «просто ещё одним парнем из отряда». Ему нечего было ответить: всё было не менее чем четырежды повторено за него, а привлекать излишнего внимания навязчивым повтором чужих слов ему не хотелось. Он просто дождался завершения брифинга, просто прошёл со всеми к «Химере», просто сел, просто надел шлем, поставил руки на колени и стал ждать прибытия. Всё просто, всё непринуждённо.
Кроме... Кроме, пожалуй, дознавателя. Такой, будто бы весь незначительный, неуверенный, хочет, чтобы к нему не относились предвзято, ответственность перекладывает на руководство. То ли что-то здесь не так, то ли это паранойя, но Кай не привык ассоциировать понятие «дознаватель» с таким вот вежливым и спокойным человеком, который будто хочет казаться лучше, чем он есть.

Похоже, это будет не просто рядовое задание. И нужно морально подготовиться к тому, что ожидания могут совсем не совпадать с суровой реальностью...

Да и когда на Кадии они совпадали с реальностью вообще?

...и тут внезапно начался фейерверк.

Думать было некогда. Отточенные рефлексы сработали хлёстко, как вьетнамская ловушка. Поднять руки, прицелиться и выпустить короткими очередями весь магазин без остатка. Затем нажать кнопку извлечения и, не подхватывая отстрелянный, синхронно вытащить левой рукой запасной, вставить и приготовиться стрелять снова. Приготовиться — но не палить без разбору, если того не требует дело. Сперва посмотреть. Вглядеться. Распознать. Осознать! И ни в коем случае не расслабляться.
Надеюсь, в неведомом мире будущего это не сочтут за расизм, но доверия к вурдалакам и прочим мертвецам человек испытывать не должен ни в коем случае, и резкая пальба — возможно, самый разумный выход из сложившейся ситуации. Но, чую, только в три ствола мы сможем разгромить эту тварь до того, как она успеет сделать свой ход. И лишь бы никто!.. Лишь бы никто, блядь, не промахивался.

И, чёрт побери, не забыть бы экономить патроны! Ведь наша главная цель — не болтливая мертвечина, вообразившая себя сфинксом. Наша главная цель — хитроумная старая ведьма, явно отсиживающаяся где-то неподалёку. И я очень надеюсь, что у меня будут все шансы расквитаться с ней за всё то дерьмо, что происходит с нами сейчас.

«Ты чей», «нечисть». Я бы обиделся. Обиделся бы и в зубы дал хорошенько. Не хорошо это, так разговор начинать. Не хорошо, не дружелюбно и не вежливо, что ли. Впрочем, что понимаю я в таком тонком хитросплетении отношений разных сущностей потустороннего мира? Да ни-че-го, что таить. Зато я понимаю, когда нужно быть начеку. И когда голым пальцам, дубеющим на кладбищенском холоде, пора бы плотнее перехватить твердую рукоять пистолета.

— Заходят как-то русский, китаец и серб на кладбище... — Я сделал паузу, а потом не менее мрачно добавил. — А оно им как раз.

День начинался скверно. Или кончался? Наверное, судить следует в зависимости от того, доживём ли мы до рассвета. Выряженные, как возомнившие себя авторитетами областные гопники или, на худой конец, тощие мрачные подростки из слишком благополучных семей, мы прибыли ночью на кладбище искать ведьм-нелегалок. Скажи это мне года четыре назад — даже не посмеялся бы, а сейчас... сейчас сюрреализм новой жизни вроде бы уже стал казаться нормой.

— За работу так за работу.
Лишенный могучих потусторонних даров, я мог надеяться только на скудную человеческую наблюдательность и интуицию. Вяло озираясь, посмотрел по сторонам, вгяделся в кромешную тьму вдали и скучно пожал плечами.

Получив ключ, я распрощался с трактирщиком, взял свой недопитый бокал вина и отправился в опочивальню.

Узкая тёмная комната, в которой мне приходилось коротать сегодняшнюю ночь, встретила меня скрипом полов и затхлым запахом плесени. Изувеченная мебель — грубая, косая, уродливая — была раскидана по помещению подобно больным в Корпусариуме, о котором я читал еще будучи юнцом. Этот стул, лишённый симметрии, эта грязная кровать, залитый чем-то липким стол — безнадёжные больные, достойные печи. Что забыл я здесь, в этом трактире для нищих, пьянчуг и бандитов? Куда занесло меня опять? Рефлексия, рефлексия — не лучшая разминка для духа. Даже не раздевшись, я рухнул на кровать. Да и куда раздеваться, если холод не остался за дверью, если холод — это сам Скайрим, в любой его дыре, в любом уголке. Я лежал, прижимая к себе котомку, и думал о солнечном лете Сиродиила. Думал о своей жизни, что круговоротом носит меня по всему Тамриэлю. Думал о семье, покинутой и забытой, о друзьях, имена которых давно растаяли и ссохлись. Думал о работе, деньгах, старости, смерти. Я думал — и не заметил, как уснул.

Хукер.

...пустота и страх.
Струйки дыма змеями плелись из ствола, растворялись в воздухе мутной пеленой; дрожащие руки в тяжелых пластинчатых крагах плотно сжимали рукоять винтовки, будто шест в руках канатоходца; быстрое, неглубокое дыхание; капля пота, стекающая по укрытому шлемом лбу.
Ты убила её. Расстреляла, выпотрошила насквозь: нежное тело, в ткань комбинезона укутанное, мигом налилось свинцовыми стрелами, потрескалось, пробилось, стало как дуршлаг, как накачанное красной жижей решето. Где была бархатная девичья кожа, где текли реки артерий и вен — месиво, месиво, месиво. Череп — как раздробленная охотничьей картечью тыква на голове пугала, кишки и ребра торчат из дыр в животе, белеет косточка правого плеча под нижней челюстью, грубо набок спавшей. Всего один испуг — и сколько беды. Жуткой, непоправимой беды. Жуткой, непоправимой вины.

Омар подбегает сзади, хватает тебя за спину, тащит куда-то назад, прижимает к стене, своим широким панцирем заслоняя вид бойни, шлем сдирает с головы и холодными пальцами впивается в подбородок. Шлепок по щеке. Еще. Еще. И глаза — в глаза.
— Хукер. Хукер! Смотри сюда. Хукер! Сюда. Всё хорошо. Всё нормально. Всё — хорошо. Никто не виноват. Хукер! Никто не виноват. Всё нормально.
Грузное тело в карбоновых латах наваливается на тебя, обнимает, прижимает к себе. Но сквозь него, прямо над мощным наплечником доспеха, полоса твоего безжизненного взгляда в одну точку — ту, где лежит еще юное тело, в столь раннем возрасте принявшее насильственную смерть от твоей руки. За что с ней, Хукер?
За что?

...

Если инцидент раскрылся бы, полковник Эриксон пошёл бы под суд за использование армейских боеприпасов в частном охранном предприятии, а ты — тогда еще рядовой — закончила бы карьеру несколькими годами института социальной корректировки. Но у полковника были связи: десятки, сотни нитей тянулись от него и к нему; как паук, этот старый властолюбивый еврей протянул свои коррупционные сети во многие структуры. И особенно жаловал он тех друзей, что умели скрывать и подчищать. Щелчок пальцами, один звонок куда надо — и будто чудом он спасает из трясины свою шкуру, даже не промочив ног, а тебя выволакивает оттуда ржавыми крюками да цепями. Спасение стало наказанием. Меч Немезиды не исчез — он пал, пал на твоё чело, пал худшими путями лжи, убийства и укрывательства, пал на невинных, чтобы рубануть с другого плеча виновных. Он пал — и тебе уже захотелось попасть под суд. Он пал — и из трясины затянул тебя в дёгтевое болото. И всё по воле полковника, всё по броску костей его обрюзгшей трясущейся рукой.
Но как именно — ты еще не помнишь.

[Райз]

Как раз в тот момент, когда ты готов уже был вывернуть содержимое своего желудка наизнанку, в бок впилась чья-то грубая кисть и перевернула этот безвольный мешок — тебя — на лопатки. Тошнота на секунду спала, а затем гейзером взорвалась где-то внутри, заструилась, побежала вверх. Не успев даже сообразить в полумраке мыслей и действий, успеваешь лишь ухватиться за ребра, поджав колени к брюху, и в секунду чувствуешь густую, смешанную с желчью слизь, что волною бежит по трахее и носоглотке. Закашлявшись, закряхтев, начинаешь захлёбываться рвотным компотом, корча агониальную гримасу и конвульсируя в предсмертной тряске. Еще несколько мгновений — и дух покинет бренное тело, так и не успевшее пожить в этом жестоком безбожном мире.

[Доул]

Мужчина грубо пнул тебя, отбросил на лавку девушку и встал. И как только ты, смирившись, кинул пустующий взгляд в сторону Райза, надеясь хоть как-то облегчить его страдания, тот громко закряхтел, сомкнулся и вмиг стал заливаться продуктами собственной жизнедеятельности. Еще мгновение — и он окунётся в бурлящие воды Стикса, откуда вытащить его не смогут ничьи уже руки. Быстрее.

[Гейдж]

Перед твоим взором, затуманенным то ли внезапностью пробуждения, то ли сюрреалистичностью всего происходящего действа, предстают совершенно дикие картины. Жестокий деспот под личиной Капитана, что начал расталкивать и пинать всех, только продрав глаза; корчащийся на полу молодой парень, сразу после пробуждения начавший заливать своё лицо, шею и грудь густой рвотой; странный, чем-то неприятный мужчина, пребывающий то ли в той же что и у тебя прострации, то ли волокущий это глухое, вязкое существование всю свою жизнь; и — да, ты сама. Без прошлого. Без настоящего. Без будущего ли? Кто ты, кто они, что это за место — вопросы, пожалуй, который каждый себе задаёт сейчас. Каждый, кроме Райза —
— тот думает только о смерти.

[Эйб]

Обступив лежащих на полу людей и встав по центру узкого прохода, у двери, стал ощупывать рукой её гладкие стенки. Левой, конечно — правая, давно лишённая тонких чувств, не смогла бы ощутить все эти грубые мазки, все тончайшие борозды краски. Движение в сторону — и по ровной полосе пространства меж дверьми съехал палец. То ли интуитивно, то ли по еле заметной полоске света там, внутри, понимаешь: примерно тут, как раз в этом месте, в верхушке первой трети между потолком и полом — засов внешнего замка. Можно бы попробовать со всей силы вдарить сюда аугментированной рукой, раз с двух-трёх прогнуть засов, вышибить его к чертям собачьим и распахнуть хлипкую дверь из стального листа, не рассчитанную на подготовленного пленника. Но стоит ли оно того? Пораскинув мозгами, сразу сообразил: если уж сопровождение транспорта и не велико, эвакуироваться из кузова пришлось бы на всей скорости, летя и кувыркаясь по твёрдой земле. Но шансы, шансы-то всегда есть.

[Общее]

Судя по заметному спаду шума и тряски, машина выехала на ровную дорогу.
Вдалеке послышался стрекот вертолётных лопастей.

[Хукер]

Би-Си. Взгляд скользит по печатным буквам, проецируется в голову. Би-Си. Би-Си. Что-то они значат? Би-Си. Не успела даже спросить себя второй раз, как вдруг — картинка. Мелькают перед глазами застывшие кадры, вспышками отражаются образы, как на экране проектора.
Тренировочная площадка то ли колледжа, то ли школы. Вокруг — толпа. Подростки в тёмно-синих комбинезонах с серыми полосами: парни лет тринадцати, девчонки, ровесницы им и тебе, еще группа напыщенных старшеклассников и даже два малолетних сосунка, скрестивших свои тонкие мальчишьи ручонки на груди и что-то бурно между собой перетирающих. B центре этого круга — ты и еще один пацан. Ловишь на себе взгляды и смешки, но по его глазам видишь — то же ловит и он, всеми силами стараясь сковать свои дрожащие губы безразличной миной. Но вдруг, заметив твой взор, не перебивая лепета галдящих зевак, произносит:
— Ну чего, Бритти? Готова?
— Готова, обсосок. — Со злобой в голосе отвечаешь ты и сжимаешь кулаки.
Во мгновение, как по заклинанию, воцаряется тишина.
Проходит секунда. Другая. Парень стоит, опасливо поглядывая на тебя, но не двигается. Третья. Пятая. Кто-то снова усмехнулся там, за спиной. Кто-то что-то произнёс. Хмыкнул. А он — стоит. И будто ждёт чего-то. Ждёт, а ты — не хочешь больше. Мгновение — и кидаешься на него, как зверь. Не выдержав порыва, не рассчитав внезапной атаки, мальчишка заваливается на лопатки и бьётся головой о землю. Не думая останавливаться, наскакиваешь ему на грудь, прижимая коленями плечи, и начинаешь бить кулаками по его гладкому юному лицу. Удар. Еще удар. Крик. Что-то мокрое на руке. Еще удар. Еще удар. Еще. Еще. Еще. Еще. Кто-то хватает за плечи, одёргивает назад, но ты вырываешься и снова бьёшь. И снова. И снова! Кровь, кровище, багровые пятна там, где минутою ранее было нежное детское лицо. Кто-то кричит, кто-то отворачивается, кто-то бежит к тебе. А ты — как в вакууме. Вот он стоит перед тобой — а вот уже лежит. Вот сжимает кулачки, в тайне надеясь на отмену поединка, а вот по его подбородку бежит кровавая струя. И сквозь крики, сквозь чужие сопли и плачь, сквозь пульсирующую злобу шёпотом с твоих уст срывается короткий ультиматум:
— Не называй меня Бриттани, обсосок.

Вспомнила — и как ножом в сердце. Бриттани Цезария. Бриттани Цезария — это мерзость и ненависть. Бриттани Цезария — это стыд и тоска. Ты не Бриттани, ты Хукер или Капрал. И никак иначе.

— Медовуха... Медовуха, понятно. — Я немного расстроился, услышав тягостную для себя новость. — Медовуха. И дорогое вино. Ммм... да. Вино. Вино — было бы хорошо. Спасибо.

"Надеюсь, путешествие было не слишком тяжким бременем?.." Нет, мой неведомый друг, оно всё еще им является. Но — ладно. Учитель и учёный, а значит маг и экспериментатор — подозрительно с самого начала. Мне уже представились масштабы очередного задания, а главное то, чего это дельце может коснуться. Примерная картина в голове выглядела так: я, раненый и обмёрзший, врываюсь в какую-нибудь гробницу, убегая от бандитов и стай нежити, попадаю в магическую ловушку, ползу на разорванном брюхе по замёрзшей грязи до тронной комнаты, нахожу там мёртвого Квала и... пачку дремор, например. Ну, а потом заканчиваю свою жизнь неизвестным героем, падшим от точного удара даедрической дубинкой в висок. И слово "герой" тут принимает двоякий смысл.
Да.

— Знаешь, друг, — обратился я к трактирщику после своей минутной задумчивости, — а ты, случаем, не слыхал о таком вот парне, — я показал ему рисунок, — Квалом Нианиром звать. Если ты располагаешь какими-то сведениями и готов мне о них поведать, я был бы тебе очень признателен.

[Доул]

...Холодный пол. Влажная одежда. Ломящая суставы и мышцы слабость во всём теле. Билли грубо берёт тебя за шкирку и подносит к толчку. Шипящий змеиный голос, полный иступленной злобы, трещит прямо в ухо:
— Ну чё, с-сука? Чё? Думаешь, такой охуенный? Сука. Ты помнишь, о чём договаривались с тобой? Мудак. Помнишь?
Напряжение его мышц. Рывок за воротник ученического комбинезона. Вспышка боли. Лоб прижгло углями, загудел череп, мрак начал наплывать на глаза. Только что тебя треснули о керамический обод унитаза. Треснули со всей силы, что есть мочи, прямо лбом.
— Чё, нравится, с-сука? О чём мы договаривались? О чём, с-сука? Ты помнишь?
Ты помнишь. Но молчишь. Ты обещал Билли взломать сервер академии и перетасовать баллы по нескольким предметам в ряд, но понимал — засекут. Обязательно засекли бы. А потом выкинули б. Тебя, не его. Тебя — потому что взламывал ты. И ты не стал. Передумал, испугался. Но разве можно сказать об этом ему, злому, агрессивному доминанту, преследующему тебя вот уже год со вступления в среднюю школу? Нельзя. И ты не сказал. А он не понял.
— Понимаешь, кто ты теперь, Клод? Ты падла. Самый настоящий подонок. Друга подвёл! — Он язвительно усмехнулся, снова сдавив тебе шею. — Парни. Снимайте его портки.

Что было дальше — ты не помнишь. Помнишь только дикую вонь, пылающий лоб, гремучую смесь из мыслей и страхов, собственную рвоту на полу и чей-то испуганный голос. А потом — пустота.

Вот и сейчас. Холодный пол. Влажная одежда. Ломящая суставы и мышцы слабость во всём теле. Приподнявшись на одной руке, второй ощупываешь комбинезон и, щурясь, смотришь на плотный отблескивающий бейдж. Буквы выводят короткую надпись: [C. Dole / CIV]

[Эйб]

Картинка в глазах плыла и зернилась, белые пятна тут и там мерцали на полотне оптического поля. Сквозь лёгкую боль, протягивающую насквозь все мышцы, ставишь руку на стальной пол помещения и опираешься пятернёй. С лёгким стуком пять чёрных, словно обтянутых карбоном пальцев касаются стальной поверхности; чернеет над полотном рукава обнажившееся предплечье. Ты понимаешь: это протез. У тебя, не помнящего ничего из своей жизни, — протез. И ты осознаёшь это так же очевидно, как осознавал бы свои руки и ноги очнувшийся после ночного кутежа пьянчуга: кто он, что здесь делает и как очутился — без понятия, но родные вещи не кажутся дикими. Но где тебе его сделали? Почему? Когда? Нет ответа. Нет памяти. Пока что.

Заваливаясь на левый бок, нащупываешь второй рукой холод сиденья, идущего во всю длину кузова, и неловко опускаешь свой таз на его плоскость. Садишься, прижимаясь спиной к стене. Руки — к лицу. Разминая мимические мышцы, чувствуешь, как правая рука прижигает лёгким холодком: пальцами отлично ощущается плоть, но для самой её члены твоей кисти чужды, искусственны. Удивился сперва этому чувству, а потом будто и к нему привык.

Кидаешь взгляд вниз, на зияющий меж сиденьями просвет пола и три ворочающихся на нём тела, и тут же переключаешься на свой комбинезон. На серой материи простейшего на вид текстиля, лишённого каких-либо вычурных элементов кроме идущей до паха молнии и двойной застёжки у ворота, располагается небольшая карточка, на которую нанесены слова: [Z. Abe / CPT] CPT — капитан, это ты осознаёшь точно. Притом не флотский капитан, а какой-то... другой. Полиции? Армии? Чего-то такого. Капитан. Высокий ранг. Но ты почему-то не удивился. А вот З. Эйб — сумбурный набор букв, тебе неведомый. Ничего не открывает память. Ничего не даёт. Но скоро отмёрзнет, думаешь. Что-то о том говорит.

— Хуле происходит, блять?

[Каждому]

...Сквозь тьму небытия прорвался стук, шум и грохот. Вспышка ослепила очи, запищало в ушах, что-то зазвенело, заскрежетало, зашипело змеями. Перед глазами — яркий свет, дым, дым, дым, разбитые стёкла, сталь опор, кандалы на руках, ногах, груди. Что-то впереди раскрывается, дым наполняет камеру, дерёт нос, глотку, распирает и обжигает лёгкие. Страх, ужас, неведомый кошмар касается глубин разума — прикованные члены тела не могут высвободиться, морок становится гуще и жёстче, ничего не видно сквозь клубящиеся серые облака. Только чьи-то крики вокруг, отзвуки голосов от невидимых стен, топот тяжёлых ног, стук, скрежет.
Дышать становится всё тяжелее, конечности вянут и слабнут, не могут более сопротивляться. Мышцы словно оседают вокруг костяного каркаса, руки успокаиваются и свешиваются по корпусу, шея — сваливается так, что не поднять глаз. Вокруг помутнело, потемнело, голоса затихли и начали смолкать...

Какой-то силуэт возникает посреди тумана. Стало бы страшно — но не страшно. Нож сверкает в свете диодов и устремляется вперёд. Захотелось бы увернуться — но тяжело. Лезвие режет нити, грубые руки срывают ленты и подхватывают падающее тело: не тело, а безвольный мешок, набитый костями. Захотелось бы сопротивляться — но лень. Лень. Лень. Лень. Всё — лень. И ничего уже не хочется. Сквозь каркасы, сквозь дым, сквозь пустоту — куда-то тащат, волокут. Лишь промелькнувший на потолке просвет — и тут же из помещения. Бело-жёлтый огонь врезается в глаза, выжигает хрусталик. Куда-то доносят по плотной неровной поверхности, как сухая песчанная земля — и снова во тьму. Голоса. Холод металла. Скрип стальной двери.
И тишина.

...Проходят минуты. Или — секунды. Или — часы? Не понятно. Не ясно. Ориентиров — нет. Что-то струится по пальцам, конечностям, груди. Тысячи иголок — по всему телу, от мизинцев ног до шеи. Приходит осознание положения, осознание себя, холода пола, тепла чьего-то тела рядом. Прикрытые глаза скачут по помещению, ловя лучи просачивающегося света. Слышен звук мотора, шум колёс по неровному грунту, запах топлива въедается в ноздри и пьянит разум. Кажется, еще минута — и можно будет хотя бы встать. Потрогать себя, ощупать, подумать о чём-то. Есть ли о чём? Тёмные стены. Грубость тёмно-серой краски. Стальной рифлёный пол. Две вытянутых скамьи у стен, меж них — пространство в метр, на котором ютятся четверо. Четверо безмолвных, неподвижных, неизвестных. Только сопение. Кряхтение. Стоны. Вот двинулся кто-то. Вот шевельнулся. Вот пятерня ладони, руку в плече согнув, пытается тело поднять. И получается, вроде.

[Хьюз]

Подойдя к капсуле, осматриваешь её сверху донизу и обходишь по сторонам. Понимаешь, что разгерметизация произошла, но дверь не сдвинулась ни на сантиметр. Только тонкая щель, сквозь которую видно чей-то блестящий силуэт, зияет меж полос металла. Подходишь вплотную и заглядываешь в неё краем глаза, стараясь разобрать пространство внутри. Там, во всё тех же ремнях и креплениях — молодой парень, с тёмными, почти каштановыми волосами и спокойным спящим лицом. В очках. На аналогичной твоей белой футболке, прямо под лентами грудных креплений, — бейджик. Вглядываясь и щурясь, разбираешь чёрные печатные буквы: [I. Makarov / PVT] Бедняга заперт, и если ты не придумаешь способ разбить капсулу или вскрыть дверь — останется там навеки.

[Кейн]

Поддеваешь застежки и аккуратно, одной рукой, поднимаешь тяжёлую крышку чемодана. Та раскрывается подобно ракушке, обнажая своё нутро. Черный гладкий пластик. Ряд проводов. Дисплей, высвечивающий красными печатными цифрами [05:00]. И прямо посреди — два тумблера и аккуратная маленькая жемчужина, красным пятном сияющая на фоне проводков и глянца каркаса.
И понимаешь, что эта "жемчужина" — кнопка активации таймера, время которого уже было выбрано за тебя.

[Хукер]

Срываешь скотч с футболки, оставляя на липкой стороне ленты частички белой материи. Освободив сложенный вдвое мятый листок, раскрываешь его и вглядываешься во рвань каракуль. Грубые полосы складываются в буквы, а те — в слова, выводя на бумаге короткий ультимативный текст:
— УНИЧТОЖИТЬ КАПСУЛУ. / З. Эйб / ПРИКАЗ.

[Кейн]

Холод пола болезненно ласкает ступни, но ты — недвижим. Стоишь, уставившись в спину Хантера, и пялишься на тёмное от высохшего пота пятно на его футболке. Что-то в этой спине знакомое. Кто-то знакомый. Затылок — этот затылок — оттиском остался где-то в глубине твоего застывшего мозга, просвечивают сквозь тьму дремлющие воспоминания. Но не вспомнить сейчас, не разбудить.
Поворачиваешься и делаешь два шага в сторону. Меж двух пустующих капсул — трехметровая металлическая панель бежевого оттенка. Забрала вентиляции сверху и снизу, две широких голубых полосы — поперек, визуально рассекая панель на правую и левую части. Подходишь ближе и смотришь на гидравлический рычаг по левому краю. Дергаешь. Шипение — щелчок. Панель подскочила на сантиметр и плавно, ничем уже не сдерживаемая, поехала в твою сторону. Аккуратно, хватаясь за край, раскрываешь её до конца и осматриваешься. Четыре полки по центру; у пола — завинченная болтами панель с символом молнии, явно предостерегающим ото вскрытия. Половина полок пустуют, но на нижней точно что-то лежит. Подойдя ближе, дергаешь за выемку и выдвигаешь ящик. Там, чётко внутри вырезанных отсеков — два прикованных ремнями пластиковых чемодана.
Вдруг — осознание! Как ты его назвал, смотря в след? Как? Хантер? Хантер! Хантер Хьюз. Техник. Специалист. Хантер Хьюз. Парнишка, новенький, подписал контракт год назад. Сам — родом из Банстеда, что в третьем секторе на Титане. Говорил, говорил, что... что? Забывается. Вспомнилось — и забывается тут же. Титан-3. Титан — три. Третий сектор... спутник Титан... Контрактники. Ты — контрактник. Он — контрактник. Девушка в коконе — тоже контрактник. Вы все — часть какой-то организации, наёмники, рабочие. Но... но ничего. Сухо, как в пустыне. Но — ничего.

Встал, руками на ящик опершись, и стук сердца слышишь. Помнит ли Хантер Хьюз, кто он? И помнишь ли ты себя, Кейн?

Нет.

[Кейн]

Бытие — это что? Пучок фотонов в пустоте? Электрон, бегущий по нитям аксонов? Или что-то Нематериальное и Непознаваемое, отделённое от физического мира? Вот и ты не знаешь. Потому что ты — лишь амёба в глубинах Марианской впадины. Камешек на периферии Вселенной. Мгновение на фоне Вечности. Смертное в бессмертном, точка на луче. Ничтожество. Червь в земле. Падаль, которую сожрёт вечная тьма. Помни об этом и не забывай, купаясь в морях Безвременья. Помни — и не забывай.

Вдруг — толчок в щеку, как укус маленькой пчелы. Прижгло, спичкой бросилось в пропитанный соляркой костёр твоего забвения. Вспыхнуло пламя, взорвалось — и погасло. Снова тьма, снова мрак — но другой, живой, ставнями век очи закрыты только. Чувствуешь, как диафрагма конвульсирует, из глотки вырывается глухой стон. Тело чувствуешь, тело, тело — оно есть. Плотное, упругое, кровью налитое — в нём ты, в нём, в твердыне дух живой гудит. Знакомый звук — слово. Кей-Эй-Эн-И. Кейн. Кейн — ты? Кейн. Кейн. Кейн. Губы иссушенные повторили: "Кейн". Мысли просыпаются. Кейн. Ты. Я. Они. Оно. Он. Кейн. "Проснись!" В уши — стрела. "Проснись!" Как заклятие, тёмная магия шабаша. "Проснись!" Демона, спящего на дне бездны, мольбами пробудить. "Проснись!" Жертвенный огонь ласкает ступни девы. "Проснись!" Из чана с варевом — мускусный запах. "Проснись!" И бормотание, и стоны, и крики. "Проснись!"

— Слышишь меня? Проснись! Кейн!

Скайрим — это в первую очередь холод, метель и вьюга. Это заледеневшие воды рек, промёрзшая земля и окоченевшие трупы несчастных, что застали непогоду далеко от дома. Забудь Рифтен, забудь Вайтран и Маркарт. Настоящий Скайрим — он вот. Настоящий Скайрим — это узкая полоска вечного льда и мрака, что простирается от Солитьюда до Виндхельма.
Я прибыл. Пальцы коченели, обмерзая, и ветра надменно выли мне в лицо. "Когда-нибудь это место постигнет участь Атморы", — подумал я, — "И тогда уж не знаю, куда побегут потомки недов на этот раз." Я был опустошён, а дух мой изранен: долгое путешествие по Морю Призраков выморозило меня насквозь, вырвало все частички тепла из грудины. Хотелось двух вещей: свежего ужина, да уюта трактирной постели.
Вдруг поток мыслей прервался грубым окриком, обращенным в мою сторону. Я знал буйный нрав нордов и не собирался идти против него сейчас — только прибыв, еще не приняв пищи и не собравшись с силами, не стоило ввязываться в неприятности. Тем паче, того они не стоили. Даже не повернув лица в сторону нордлинга, я поправил котомку и зашагал в неизвестном мне направлении. Нужно было найти эту дыру раньше полного окоченения, иначе придётся заночевать в "Замерзшем очаге" и весь день выискивать клиента по ледяным улицам этой дыры.

Вперёд!

— Это хорошо, — произнёс я куда-то в пространство, где должна была находиться сорроритка. — Но мы — подорваны. И это далеко не худшее, что случится с нами за сегодня, сестра.
Мутный взор мой упал на обугленные тела братьев по оружию. Кто-то хотя бы был цел, кому-то не посчастливилось и в этом. Нет. Смотреть было нельзя. Думать об этом — тоже. К горлу подкатил ком, я поднялся на локти, обхватил ладонями звенящую голову и закрыл глаза.
— О, Импера...
Запнулся. Что-то щёлкнуло в голове. Какая-то мысль вдруг забила общий поток, словно тромб, и я обомлел. Что-то, пусть и на секунду, пошло не так, механизм моего рассудка встал, затрещал и снова пришёл в движение. Испугавшись скрытого инакомыслия, я осёкся и начал тихо шептать. — О Император, я клянусь оставаться верным и праведным в моей... службе. И пусть тьма поглотит мою... душу, если... если я окажусь недостойным.
Голова затрещала еще сильнее.

Я очнулся. Слишком поздно очнулся. Люди — там. Иные — здесь. Что случилось? Мнемосканирование? Нет. Иначе не помнил бы о нём. Что тогда? Я помню, что-то было. Что-то про человечность и зверей... что-то... Ошейник? Как у пса. Так значит, я тварь? Значит, скот бездушный? Зверь? Или... скованный раб ихний? Бессмыслица.
Свет вокруг, щелчки, хлопки, чей-то голос. "...выйдут трое.", говорит, "Или не выйдет никто." Вдруг двери хлопок. Открыть глаза, вглядеться...
Блядь. По центру — двое. Мужчина. Девушка. Они... дерутся? Да. Вот и решай теперь, зверь ли или человек. Зверь, наверное. Одни инстинкты на уме. Самка — добро. Самку нужно защищать. И потом — по распределению. Другой самец — зло. С этих позиций абсолютное, недвусмысленное зло. Его — уничтожить. Убить. И не важно, кем он был, является или будет. Убить.
Резкий рывок вперёд, превозмогая всё. Ненависть. Ярость. Жажда одна — убить. Даже не покалечить. Убить. Под дых со всей силы дать, за голову руками, глазницы большими пальцами продавить, в шею впиться. Это — на уме. И в действия вылить нужно. Бездумно.

Зал. Люди какие-то. Женщина. Волк. Мемосканировние. Человечность. Звери. Трибунал. Что? Я не понимаю! Что это за место? Кто они все? Что я тут делаю? Кто я? Это всё... это всё — что? Мне страшно. Я чувствую, как трясутся кончики пальцев. Я чувствую, как внутри бешенно стучит сердце. Почему я раздет? Почему в трусах, в майке? Почему босой? Что было пятью минутами ранее? Что было часом назад? Днём? Я не знаю... я не понимаю... что это, боже? Что?..

Я бил его, и бил его, и бил. Бил и калечил. Костяшками разбивал брови, выбивал зубы, оставлял гематомы на нежной коже щёк и висков. Я видел перед собой только свои кулаки и его лицо. Сперва — светлое, чуть небритое мужское лицо. Потом — кровавую кашу из сгустков крови и содранной кожи. Удар, удар, удар. Вся злость, вся ненависть и ярость выливалась с каждым прикосновением к его коже. Как пушечные ядра, один за другим кулаки уродовали её, не оставляя ни одного живого места. Я — метафора на художника-абстракциониста. Он — мольберт. Мои руки — кисти. Из белого в кроваво-красное. Из пустоты в цвет. Из ничего во всё.
Слёзы. Предательские слёзы затекли по моим осунувшимся щекам. Я ослабеваю. Я теряюсь. Я махаю по инерции, уже ничего не желая. Мои удары больше не сочатся гневом и ненавистью. Они слабы. Я слаб. Я плачу. Всхлипываю, трясусь и плачу. Я не понимаю, что происходит. Я — не я. Я заваливаюсь на спину, падаю на мягкую, усыпанную отмершими листьями землю, сжимаюсь, трясусь и плачу. Я не понимаю. Я ничего не понимаю. Это не я. Этого всего не существует. Всё — лишь злой, навеянный чем-то кошмар. Это иллюзия, это бред.
Есть раскинувшееся синие небо у меня над головой. Есть плывущие по нему редкие белые облака. Есть этот воздух, этот лёгкий ветер и шелест листьев. А всего, что ниже — не существует. И меня не существует. И гнусного запаха свежей крови, ударившей мне в нос, тоже не существует. Это всё иллюзия. Наваждение. Кошмар. Этого нет. Нет.

- Ну, а представь вот, что там приземлилась тарелка НЛО и сейчас начнёт облучать нас... ну, зомбирующими лучами, да. И что ты тогда скажешь?
Честно, я почувствовал себя умалишенным идиотом, пусть даже это была ирония, но скинул всё на легкий шок и с пола пока не поднимался.
Приблизившись сперва к окну и посмотрев в ночную тьму, а потом повернувшись и кинув пустой взгляд на дверь проводника, я невольно хмыкнул и, поправив ремень сумки, все-таки решил встать.
- Без сознания там лежит, может. Затормозили же резко.
Вокруг были люди, и они мне совсем не нравились. Казалось бы, должно быть спокойствие, что не один в такую ситуацию попал. Да и знаешь, что раз это многолюдный поезд, сейчас быстро силы эвакуации прибегут-прилетят. Но все-таки нет, это не люди, это, скорее, стадо. Еще паниковать начнут, так вообще друг друга поубивают. Или "волк" какой-нибудь придёт по их души, ага. Хотя это уже перебор и, надеюсь, метафора не будет настолько уж точной.
- Так, я пока вернусь и посмотрю, жив ли там пацан и эта девушка, а ты попробуй-таки добиться аудиенции проводника. И еще: мы тут, знаешь ли, связаны великой силой - одним купе! Так что старайся не теряться, ок? Скоро вернусь.
Не дожидаясь ответа, я пошел назад, протолкнувшись в полутьме сквозь стоящих людей и достигнув нашего купе. Оставшись снаружи, чтобы не мешать, заговорил:
- О, привет. Как твои дела, жив? - Взглядом я смерил парня с головы до ног и сам не знаю отчего принял жалостливый вид. - Помочь чем, нет? Голова не кружится, мошки белые в глазах не летают? Резких движений не делай пока. - Повернув голову на девушку, продолжил. - Там проводник не отвечает. Думаю, без сознания, а то и шею свернул себе. Или свернула. Пол её не помнишь? Ладно, не важно. Что тут у вас?
Болтовня, болтовня, болтовня. Я заметил, что в последнее время часто забалтываюсь, не давая собеседнику возможности ответить. Или это всё из-за стресса? Ох, в любом случае нужно бы с этим завязывать. И вообще, молодость-то проходит. Спокойнее нужно бы быть, да...

- Фух! Ха! Ха-ха! О, боже! Блядь! Ха-ха! Ну уж на хуй! Да, я в порядке. Ох ты ж ёбаный... - Признаться, я был слегка шокирован, и от наплыва эмоций сам не понял, что говорю. - В Ростов уже приехали, ага? Еба-ать...
Темно, хоть глаз выколи. Но, к счастью, в современных телефонах бывают неплохие фонари. Я достал свою Nokia из кармана, зажал пробел, включив фонарь, и стал осматривать пространство под собой, а заодно и освещать тело бедного парня, влетевшего головой в сиденье.
- Сломалось что-то, наверное. - Успокаивающе сказал, пока хватал свою сумку и спускался с полки. - С рельсов не сошел же, не волнуйтесь. Сейчас узнаю, что там и как.
И, переступив через Алексея, вышел в коридор и ушел за Василевским, оставив в темноте своих попутчиков.

Верхнее место лучше нижнего. Всегда лучше, будь то плацкарт или купе. Верхнее место позволяет быть незаметным. Лечь, отвернуться от мира к светлой стене мутноватых бледно-ванильных тонов, закрыть глаза и дремать. Или не дремать, если не хочется: можно просто думать, размышлять, представлять что-то, мечтать, осмысливать. Но лучше все-таки заснуть, какого бы труда это не составляло в качающемся туда-сюда поезде. Признаться, терпеть не могу такие путешествия. Уныние, скука, тоска, грусть... сколько еще синонимичных эпитетов этой эмоции? Вот почему всегда хочется лечь, отвернуться и скорее уснуть, лишь бы не переживать всё это дерьмо час за часом.
О, боже, о чем я думаю?
Не получается уснуть. Темнеет уже - биологические часы сами должны бы подтолкнуть сонливость, да нет, не выходит. А что тогда делать? А нечего. В этой маленькой своеобразной комуналке еще три человека, но ни один из них, уверен, не представляет никакого интереса. Все они - пустое, как до дна испитая бутылка воды, серое быдло. Да, я ведь прав? Или не прав? Не прав, наверное. Не стоит ставить себя перед всем миром, когда ты не знаешь даже трёх окружающих тебя человек. Глупо это всё, да. Ладно, может, хоть сейчас Судьба или Случай подкинут мне кого-нибудь интересного? Может, хоть сейчас...

Уходит. Уходит последний живой человек, которого я вижу перед смертью. Это... это должно сближать, наверное. Но сближает ли? Не знаю. Нужно... нужно что-то сказать на прощание. Что-то... не знаю, что. Но надо. Да. Что-нибудь важное. Быстро, быстро придумать что-нибудь важное! Времени нет. Нужно сказать...
- Знаешь, я - латентный гей.
Блядь. Какая-то чушь сорвалась с языка. Делиться секретами перед смертью? Черт. Это не то, что нужно было говорить.
- Э... черт... бля... как в детстве - ничего не могу сказать нормального, когда момент важный и сентиментальный. Так... э... знаешь... э... прости, что оскорбил твои религиозные взгляды. Да. Э... прости. Да. Пока. Да.
Херня какая-то. Как всегда, блядь. Ладно. Пусть уходит. Лучше бы я ничего не говорил.
"Оскорбил религиозные взгляды?" Ох, вырвалось. Хотя, наверное, стоит признать, что религия - это не так плохо, как я всегда считал. Нет, моё отношение ничуть не изменилось - жизнь бессмыслена, бога нет, чудес не случается... но дух религиозного человека силён, без шуток силён. Да, и на лжи может держаться нечто грандиозное. Ладно. Перед смертью это всё пустые философствования. Так что же не пустое? Свинец не пуст, скажу я вам. Он несёт успокоение. Как лучше умирать - в мучениях и агонии, когда радиация даст свои плоды, а кислорода будет становиться всё меньше и меньше? Или же все-таки за ту долю секунды, пока пуля пробурит мозг, вырвется из затылка и оставит кровавый след на стене коридора? Думаю, второе лучше. И что же? Развернуть кулёк. Взять пистолет. Всё просто.
Развернул кулёк. Взял пистолет. Просто.
Вставить его в рот. Надавить на курок. Просто.
Просто ли?..
Вставил стальной ствол оружия в рот. Резкий вкус и запах металла тут же родился на языке, в глотке и носу. Обхватив губами ствол, невольно вспомнил про латентность. И сразу ассоциации, ассоциации, ассоциации! О да, огромный стальной член прямо у меня во рту! А когда я нажму на курок, он кончит мне в рот, повергнув в вечность бесконечного экстаза!
Блядь. Стресс, похоже, окончательно убил душевное здоровье. Да и решимость. Стало сложно. Почему-то сложно. Но почему? Ведь на судне остались только трупы. Я - труп. Тело без духовной оболочки. Теперь я понимаю, зачем была нужна эта чертова религиозность - забить свою пустоту внутри чем-то, что даёт успокоение. Если думаешь, что после смерти будешь вечно жить, тогда и умирать легче. Если думаешь, что из-за дурных проступков ты можешь попасть в Ад и гнить там на веки вечные - ты становишься праведнее, чище. Боишься провести вечность в геенне огненной, разве я не прав? Страх рождает праведность. Забавно.
А вообще, по-моему, всё это хуйня. Живи как живёшь, а главное - будь уверен в себе. Иначе никогда не решишься. А решаться нужно быстро и незамедлительно.
Закрыть глаза, нащупать курок, надавить пальцем...
Привет, вечная тьма.

- Бла, бла, бла, бла. - Издевательски произнёс, артистично покачивая головой на каждом "бла". Продолжил уже нормальным голосом. - Тебя учит религия, а она почти всегда лжива. Я, конечно, понимаю, что это всё вбито в твою голову с детства и что ты не приемлешь ничего кроме, но... Знаешь, говорят, что в падающем самолёте нет атеистов. Но, скажу я тебе, в тонущей подлодке - есть. И, по-моему, все твои слова и цитаты - сущая чушь, более двух тысяч лет назад придуманная каким-то ушлым демагогом. А! Случайно, не Мухаммедом ли его звали? Да, до пола ему поклон, раз он так мог умами людскими владеть. Ой, ладно, это как песок в ступе толочь. - Махнул рукой. Вздохнул. До конца сполз на пол и обхватил голову руками. Стал тише говорить. - Я знаю, что ты мне сейчас ответишь. Проявишь свою "мудрость", как-нибудь кратко "опровергнешь" меня. Да, материал такой, на котором мы не можем спорить - точных доказательств нет, а постоянные научные развеивания "чудес" все равно никак не влияют на верующих. Да и нужно ли спорить? Ничего уже никому не нужно. Все мы умрём, когда-нибудь да умрём. Сейчас или потом - мне всё равно. Чего я забыл на поверхности? Ничего. Если я всплыву, спасусь и вернусь к цивилизации, это будет подобно прыжку в реку булькающего дерьма. Двадцать семь лет в этом дерьме плавал, а здесь, вот именно на этой подлодке, наконец-то ощутил себя счастливее как-то. И, знаешь, не хочу отсюда уходить, лучше сдохну здесь. Ну, смотри. Дитя уплыло. Баба уплыла. Верный пёс уплыл. Очкастый, - поднял на него глаза, - сейчас тоже за ними сиганёт. И всё, мы только останемся. Я. Ты. Капитан. И у него, у капитана, - Честь. У меня, такого, как все, мне кажется, думают, подонка и ублюдка, - ярко выраженная социопатия. А у тебя... да какая разница, ладно. Я не пойду, нет, не пойду. Мне, собственно, похую уже всё.
Еще раз вздохнул. Голову меж колен положил. Руками закрыл. Дышит мерно, не двигается.
Похую уже всё. Похую.

- Классные четки, бро.
Посмотрел усталым взглядом то ли на старика, то ли сквозь него. Опустил голову вниз. Пожал плечами. Сел. Хотелось потрогать место удара, успокоить вспыхнувшую боль, но сдержался - не comme il faut было бы. Вернувшись в свою позу и обхватив колени, поднял голову вверх и опять посмотрел на старика. Улыбнулся.
- Вы мне голову прострелите тогда, что ли. Или ногу. Да, ногу - самый шик.

Матиас вошел, наверное, одним из последних.
Он кинул взгляд на квартиру - что же, почти такая же, как и его. Грязная, холодная, ремонт в ней, наверное, не делали уже с дюжину лет. Впрочем, владелец квартиры был таким же - темноволосый худой задрот, "молодой бунтарь", понимаешь. Да, похоже, это мероприятие - очередной лакомый кусочек для сил ГО. "Уверен, дружные ребята в синих костюмах скоро будут тут" - факт, не паранойя. Но что делать? Пришел, и не уходить же.
- Шалом. - Тихое приветствие, обращенное в толпу, зазвенело эхом по пустым стенам. - Я Матиас. Можно Мэт, Мец, Матти и даже Тео. Хм.
На лице - мина безразличия и отсутствия заинтересованности в процессе. Что же, может, она скоро исчезнет.

Вуаль смерти накрывала сознание. Сквозь ее черное полотно мир мутнел, становился темным и расплывчатым. Тело почти не двигалось и ужасно болело. Все вокруг уходило вдаль.
Теодор взял в руку ладонь Семена, сжал ее на остатках сил и прошептал:
- Семен... ты мне так нравился... с первого дня, как я увидел тебя, я понял... понял, за кем мне идти по жизни... но... - из глаз безумца потекли слезы, - но нам не суждено быть вместе... помни меня! помни...
Смерть приближается.

Теодору, однако, становилось жутко скучно. И поболтать не с кем, и побегать не от кого, и... и вообще. Нет, ну правда, служба на этом гнилом корабле просто невероятно уныла! Уж лучше, наверное, было идти в военный флот. Там хоть пострелять дадут, черт побери. Но и здесь можно развлечься, главное знать как.
Тео взял горелку. Она ему нравилась. Огонь, высокая температура. Хе-хе, такой плавит даже сталь. Но плавит ли он... тех тварей, пробравшихся на корабль? Наверное, наверное...
Парень положил свою горелку на пол, сел в позу лотоса и вытянул обе руки. Он сложил их в кулак и получилось две наглые морды.
- Ну вот, посмотри, - левый кулак стал сжиматься и разжиматься, имитируя рот человека, - Если всего лишь нажать на рычажок, горелка извергнет поток пламени. Значит, если какая-то мерзкая тварь захочет меня отведать, мой мини-огнемет нас всех спасет.
- Думаешь спасет? Да черта с два! - Вторая рука задвигалась, Теодор озвучивал ее мерзким писклявым голосом. - Только идиот может так думать! Если то, что уже, наверное, умертвило несколько человек, настолько сильнó, насколько я думаю, ты даже не успеешь выхватить свой убер-плазма-ган!
- Да ну? У нее знаешь какое пламя? Мощное, вот! И вообще, - левая рука посмотрела на правую, - хрен ли ты вякаешь? Маша, все же знают, что единственное, что ты умеешь, - оральный секс.
Правая рука отвернулась, вздохнула и потянулась в штаны к Теодору...

- Паход! Паход! ПАХОД! - Рррааа вторил Джеку, крича во всю глотку. Когда гоблины орет, это ужасно. А когда два хреновых гоблина орут, это еще хуже. Ну а если больше...
- ПАХООООД!
Зум-зум выхватил клинки и замахал ими в воздухе. Протяжно пернул.

Тогрин сел за стол и нахмурил брови. Белобородый привел их сюда не просто так, а потому слушать его нужно было внятно и четко. Король явно не был рад испытать безумие, пусть даже длившееся не больше часа, а дело подданных - защищать и хранить короля. Этим, как Синий понимал, нам всем и предстоит здесь заняться.
"Ох, шутники гоблины!" - ворчал Тогрин у себя в голове, - "Их точно нужно наказать, а черепа развесить перед дворцом! Иначе не гномы мы, а чертовы хиляки-эльфы! Ну, сейчас-то, думаю, мне дадут выбор между хорошей боевой сталью! Ух, надеюсь, будет что-нибудь подходящее!"
И бледнокожий гном пустил свой суровый выжидающий взгляд в бородача.

- Черт! - Выругался Теодор вслух, добавив еще несколько более злобных слов безмолвно. - Арр!
Со всей силы стукнув ногой об стальную дверь, при том успев матернуться еще и по поводу сильного удара, Тео резко развернулся и вприпрыжку понесся за Семеном. Тот, видно, что-то имеет, раз не забегая сюда побежал на техпалубу.
- Эй, бля, стой! Я за тобой!
Пальцы на ступне, совершившие пинок, чуть заболели, но вскоре прошли, и Теодор побежал уже на обоих ногах.

- Ай, бляди эльфийские, что тут происходит?! - Пролепетал Теодор, проверяя конечности. - Бля, огры ебаные...
Теодор старался держаться. Держаться за что угодно. Пусть это даже будет эрегированный член Самаэля. Главное - держаться, блядь!

Теодор стал настолько ленив, что уже не понимал, с какого это черта король назначил его сюда. Ах да, зоганые "заслуги перед государством". Эти "заслуги"... уже сидят в печенках... да, а поэтому нужно наконец развлечься!
Старик с омраченным взглядом вышел из своих палат и пешим шагом поплелся на площадь. По пути он говорил попадавшимся людям, чтобы те шли за ним - сейчас будет "представленице". Не эпическое, но грозное. Наконец достигнув нужной точки, Тео смахнул с лица упавшие волосы и вздохнул.
- Граждане, - тихо произнес Теодор, а затем повысил голос, - мужчины и женщины Драгонии! Я говорю это вам! Вам, черт возьми! Вы знаете... ха, конечно же вы знаете, что мы чуть ли не проиграли! Орды варваров готовы были смести наши города и деревни! Безумные, тупые звери! Нет, они не знают слова "цивилизация". Зато они знают слово "сила". Их сила огромна, в то время как наша - ничтожна. Да, черт возьми, она ничтожна! А почему? Мы стали развиваться по-идиотски... нет, я стал развиваться по-идиотски...
Старик опять поправил челку, оглядел народ и продолжил:
- Вот, вы думаете, несет какой-то дед всякую чушь, посылает наших людей на верную смерть, а сам уже почти сошел с ума. Нет, нет и еще раз нет! Теперь мы заживем по-другому! Мы будем самой могущественной и самой осторожной силой в королевстве! И для этого нам нужна высокая военная мощь. И общая идея. Общие мечты и надежды. Иначе - смерть. Смерть нам, нашим мужьям, нашим женам и нашим детям...
Старик вздохнул. Он видел сомнения в глазах людей, в их образах, в их душах... и это сомнение нужно победить.
- Все. Все кончилось. Мы выходим на новую ступень развития.

- Ты хуй, - шепнул Тео Бену, чтобы его слышал только он, - хуй и нигер!..

Несмотря на секундное развлечение, Теодор уныл. Он смотрел на улицу. На машины. На людей. На животных. На все. Лишь печаль и скорбь была в душе мужчины. Что он сделал? Зачем? А ведь все было не просто так.
Он убил её. Взял и убил. Воткнул нож прямо между упругих грудей. Воткнул, вытащил, воткнул, вытащил. Несколько десятков раз. Он убил эту шлюху. А она обещала ему любовь, обещала нежность, обещала все. Но ей лишь требовались его деньги. Сука.
Теодор, глупый старик, несколько месяцев горбатился на этой тупой работе. Мог же уйти. Там платили бы больше, но здесь она. Молодая красивая девушка, высказывающая знаки внимания. Зачем?! Зачем она его мучила?!
Он принес ей все. Сказал, что сбежит с ней. Она взяла. А на следующий день не пришла на работу. Он побежал к ней. Вошел в дом. Дошел до шестого этажа. Увидел квартиру #34. Звонка не было и он постучал. Никто не ответил. Постучал еще раз. Опять тишина. Стукнул ногой. Кто-то там вскрикнул. А он все понял...
Дальше была ярость. Дикий порыв безумия, иступляющий сознание и оставляющий только инстинкты. Пустота и резкий всплеск света.
Лежит она. На кровати. Голая. Рядом с ней парень. Молодой. Оба в крови. Нож торчит в груди этой шлюхи. Парень весь изуродован десятками ударов. Она еще дышит. Она не должна. Сука. Удар. Удар. Удар. Удар... три дюжины ударов, не меньше. И вот, он понял. Она умерла. Нет больше жизни в этом теле. Она заслужила.
Нож в крови и отпечатках. Улика. Завернул в наволочку. Положил в сумку. Ушел, оставив дверь закрытой.
Ушел навсегда и в никуда...

А теперь, что теперь? Он в этом тупом транспорте, в этот тупой день, в этом тупом мире.

Стало грустно. Захотелось умереть.
Но не одному. Умереть так, чтобы остальным стало еще хуже. Так плохо, как не было еще никому... а для этого нужно жить.

Только Тео подумал: "Сейчас они еще и трахаться тут будут", как мощная рука впилась в его ухо.
- Аааай, аааааааатпусти меня! - Крикнул Теодор, еще даже не поняв, кто его схватил. - А-а-а-а-а-э-это я слу-у-учайно! В карма-а-ане оставил, и а-а-а-аборонялся! Черт, больно ж!
Но сопротивляться парень не стал - могло быть и хуже, ведь так?..

- Вааа, какой милый момент! - С явной издевкой произнес Теодор, вырываясь из объятий Кацмана. Пусть тот пока телочкой займется. - Взяла и мужика у меня увела...

И как бы незаметно стал отходить к своим ребятам, а точнее к тому белобрысому с резаком...
- Спасибо, паренек, имя которого я забыл!.. - Прошептал Тео арийцу. - Я боялся, что он меня изнасилует... и это, прости уж... я тогда ему просто подыграть пытался...

Странная ситуация получилась. Лютый, брутальный десантник превратился в сопливую няшку. Хотя... кто знает, что там у них было на "Авалоне"? Может, он своего бойфренда потерял... печально...

Теодор испугался.
Лежит он, понимаете ли, с ножом у горла, напряженные минуты испытывает, а тут - врывается какой-то хрен с плазменным резаком права качает! Да эти десантники меня разорвут быстрее, чем наш "славный муж" расплавит ихние тела, черт побери!

- Э-э-эй, ты это, погоди! - Вытянул из себя парень. - Ты что, не видишь нож у моей шеи?! Будь поаккуратнее, а то меня тут как курицу прире... ой...

Тео поднял глаза на солдата, державшего его. Смотрит он как-то... не по-доброму... Ах, ну точно ж! Паренек тут болтает, как ни в чем не бывало, а бугая вроде и нет! Ну да, размечтались...
Вжав шею в плечи и сделав до безумия невинное лицо, Теодор попробовал улыбнуться, продемонстрировав свои маленькие чуть желтые зубенки, и прошептал:
- Прости... я это... да... только не убивай, бро!..

Тео явно испугался.
Нож. Беспощадный боец. Убегающий соратник.
Печаль.

- Стой! - Закричал Теодор убегающему Индреку. - Стой! Они... вроде не... это... они не желают нам зла! Они... просто... ИНДРЕК, МАТЬ ТВОЮ!!!

Увидев появившегося в проеме амбала, парень даже обрадовался - теперь доктор никуда не убежит, а нож не побывает в чьей-то глотке...

Теодор остался здесь из-за своей явной тормознутости и желания остаться с кем-нибудь один на один... но не с перекачанными стероидами десантниками...

- Эй, Док, тут это... они с того корабля чтоль? - Неуверенно произнес Тео. - Или... это... уп-с...

Теодор хмыкнул и щелкнул пальцами. Подошел к столикам с посудой. Нашел там нож побольше. Взял. И задумался...

- Эй, паренек! - Окликнул того Тео. - Ты что там делаешь?! Сигаретки подворовываешь?

У Теодора прямо камень с души упал. Отозвав своих воинов, он стал наблюдать за уходом инспекции. Что за дела? Тут же средние века - никто не станет размышлять, что честнее, и просто прикажет срубить голову! Ну дерьмо орочье!
На самом деле, сначала Тео хотел просто сказать, мол: "Да вот же эти воины! Они просто перешли на мою сторону!" и указать на новобранцев. Но что-то помешало. Что-то прямо в душе...
Теодор начал подозревать, что годы напряженной службы и данная ему власть сделали свое дело - он сошел с ума. Он стал еще более жестоки, стал подозревать везде предателей, выискивать то, чегона самом деле нет...
Черт побери, да он хотел УБИТЬ инспекторов! Убить служителей самого КОРОЛЯ! Что-то происходит со стариком, что-то происходит...

Ну ладно, нужно возвращаться к своим обязанностям Лорда и пока не думать о худшем...

Теодор решил отправить гонца в город и узнать, сколько будет стоить полное кольчужное обмундирование и неплохой полуторный меч для Капитана его маленькой Армии, а так же беговая лошадь для самого гонца. Ну и посмотреть, как продвигаются дела с добычей и постройкой...

- Для того чтобы поговорить. Вы же только что сами сказали, - беззаботно произнес парень, почесывая голову.
"М-да, в очевидности ты мастер..." - усмехнулось второе сознание.
Пропустив мимо ушей замечание своей неуравновешенной психики, Теодор уставился на сигару... как член другого гнома... да, наш гилдмастер точно гей... а может... это эльф? Хм, зависит от того, где выращен табак и где скручена сама сигарка... может, это вообще причиндал ымперца? Да кто ж их разберет?..
"Ты сам-то понимаешь, что несешь?!" - опять вмешалось второе сознание, - "Хорошо хоть, что ты это не в слух говоришь... этот коротышка бы тебе устроил..."
- Нет, все таки это гномий обрубок! - еле-слышно проворчал парень себе под нос, все так же беззаботно смотря на директора.
"Жалко, что он не директрисса-эльфийка!" - подумал парень, - "Ух, я б ей вставил свою сигару! Имперскую, кстати..."

"Судя по твоим мыслям хорошо, что мы не курим" - усмехнулось второе сознание