Голосование за ходы

Слова старика неприятно холодили внутренности. "Бесконечность", "безмолвный раб", "здесь всё вечно". Тяжёлое место, гнетущее. И "раб" этого места жалкий и одинокий. А хозяева, видимо, жестокие и бессердечные. Просидеть за изготовлением каменных монстров целую вечность -- жуткое дело. Так не долго и с ума сойти.
Испуганный голос старца вернул Олу к происходящему. Ей почему-то стало страшно, действительно. Пророк. Что-то леденящее кровь, надменное, неотвратимое было в самом этом слове, и совершенно не хотелось встретиться лицом к лицу с его носителем. Ухватившись за руку Фусы, как за единственный шанс на спасение, рабыня-госпожа последовала за своим спасителем.

Странная старуха шаркающей походкой шастала по церкви. Что-то в ней было не так: ей речь, взгляд, силуэт. Станислав сразу это заметил. Глядя на Лилу, которая столь беспечно приняла от женщины деньги, Бражинский всерьёз испугался, что девушка немедленно покроется язвами или чем-то подобным. И как назло, нигде не было отца Бальтазара, уж он бы вывел эту "старушку" на чистую воду.
По праве говоря, могильщик сразу увидел в этой женщине ведьму! Именно ВЕДЬМУ! За какого такого она сына не могла помолиться в церкви? Уж не за исчадия ада какое?
В общем, Станислав, подойдя вплотную к Лиле шепнул ей на ухо:
-- Выбрось эти бесовские деньги, женщина!-- Ошалев от собственной смелости, Бражинский залился ещё более уродливым румянцем и на ватных ногах отправился вслед за старухой.

Ивану странно было смотреть на этого дядьку: сидит такой весь в чёрном, загадочный... Чего собственно он, Иван, от него ждал? Зачем припёрся в чужой вагон, к незнакомому человеку в купе и теперь вот так в наглую пялиться на этого самого незнакомца? Может тот военный совсем мозг свой пропил? Может он и не про этого престарелого гота говорил? Строгонову вдруг вспомнился старый детский анекдот про призрака и прохожего с незабвенной фразой: "И правда, чего это я?"
Так же и Ваня сейчас сидел и думал: чего это он? Он как-то по-дурацки хихикнул, после чего еле заметно покраснел.
Для виду он поставил руки на колени, подавшись всем корпусом вперёд. И с ещё большим интересом вперил взгляд в своего собеседника. Кто он? И тут Строгонов понял -- перед ним человек из Кемерова. Песня БГ заиграла в его голове с потрясающей ясностью. Вот этот дядька, в чёрном плаще, и есть тот выправитель всех невыправляемых ситуаций. Этот вездесущий человек-из-Кемерова долгое время преследовал Ивана. Строгонову казалось (а точнее, хотелось, чтобы так было) будто на всех телевизионных новостных роликах он видел одного и того же мужчину, в черном. Такого вечного скитальца, почти что Агасфера, или же человека-из-Кемерова, что для юного и романтичного Вани было одно и то же. Иван верил, что именно этот тип из новостей и решает все вопросы, устраняет все конфликты, запускает космические корабли и много всего, много всего... И вот сейчас Строгонов почти поверил, что это тот самый человек-в-черном, а точнее хотел поверить.
Собравшись с духом, он начал беседу:
-- Ну, здравствуй, Агасфер. Рад видеть тебя.
Ваня понимал, что выглядит сейчас полным идиотом: называет человеком древнееврейским именем, говорит с ним, как со стары приятелем. Но он затолкал все призыва разума к благоразумию подальше. Сейчас Строгонову очень хотелось приключений. Он почти не дышал в ожидании ответа незнакомца. Ему было всё равно кто он на само деле, это уже потеряло всякую ценность, для Строгонова он был тем, кого он давно искал.

Войдя в храм, Станислав замер, покраснел, запыхтел, совершенно, напрочь забыл, зачем сюда явился. И лишь спустя бесконечное мгновение и благодаря собственным титаническим усилиям сумел вернуть разум на путь Истины. А виною тому была Лила. Прекрасная плакальщица. Она часто навещала могильщика ночами в образе суккуба. О, как же мучила Лила несчастного Бражинского. Сколько ночей он провёл, борясь с дьявольским искушением. Но самое смешное, что никто, в том числе и сама виновница терзаний, не знал о страстях, скрывающихся под тугоумным лбом недалёкого, но преисполненного веры благочестивого христианина.
Станислав уже свыкся с мыслю, что Лила для него далёкая и недостижимая мечта, его Рай на земле. Лишь в самых смелых мыслях своих он позволял себе представлять её улыбающуюся ему, иногда даже поглаживающую его руку, или (о, Боже), волосы. Но на людях никакого проявления дружелюбия. Никогда! Ибо Лила почти Дева Мария, абсолютна чиста и безгрешна. По крайней мере, для Бражинского.
Справившись со своим волнением, могильщик прямиком направился к плакальщице и горбуну, (которого, надо признаться, Станислав не любил и всячески игнорировал). Обращаясь на прямую к деве, могильщик утробным голосом молвил:
-- Э, слышь, ты отца... э.... Бальтазара, того.... э... не видела, ну, с утра? -- родив эту поистине преисполненную одухотворённости фразу, Станислав потупил взгляд и залился густым румянцем, который некрасивыми бурыми пятнами покрыл все оголённые участки тела, такие как лицо, шея и руки до локтя. Да, не на такое общение в тайне надеялся Станислав.

Станислав очнулся в холодной пасте чудовища. Тело могильщика словно окаменело: ветер нещадно сметал с него привычное домашнее тепло. Страх сковал все остальные мысли, унося прочь то человеческое, что и так с трудом угадывалось в лице выросшего подкидыша. Бражинский не чувствовал своего тело. Он подумал, что скован какими-то чарами. Страх уверенно превращался в панику. Попытавшись закричать могильщик осознал, что голос сел или же заколдован, как и тело. Он знал, что это могила, и что он её вырыл. Но! Он не помнил, как и когда попал в неё... А это значит, что сатанинские силы играют с ним в прятки. Праведный гнев кипучей волной затопил разум могильщика. Станислав вознёс к Всевышнему молитвы свои, уповая лишь на Его Волю и Его Силу. И, хвала Небесам, страстная молитва помогла: Бражинский сумел подняться и, превозмогая боль и скованность всех членов своих, ухватиться за обваливающиеся стены могилы.
Как только Бражинский встал, голова его сделалась тяжела, глаза закрылись, а в ушах загудел Глас Его.
"Миру нужен Ангел. Ангел, сумеющий очистить его от скверны бесовской, от нечисти. Имя тому ангелу будет Самаэль".
Глас отступил и Бражинский постепенно пришёл в себя, ощущая в себе новые, доселе неизведанные силы. Выбравшись из плена демонического, Станислав обнаружил свою лопату. Но теперь это не была просто лопата, отныне это орудие Божие, меч огненный, почти что. Ибо открыл Глас все планы Отца Всевышнего на простого могильщика, а точнее посланника Божия, саму посланнику. Теперь он и есть то самый Ангел Самаэль, наконец-то Бражискому ясно стало отчего нет у него родительского дома, да и ласки людской он не знал, а всё потому, что судьба его в том и состояла, чтобы людей этих к Господу отправлять. И в могиле он очутился не просто так, и не бесовские то происки были, а Господь его в Преисподнюю отправлял, чтобы он узрел там всё, что с грешниками делается, как Сатана их мучает, как терзает. А ещё, для того, чтобы все грехи человеческий открылись ему, ибо он должен знать кто грешен, а кто праведен. Хотя, праведен только Бог, и нет среди людей праведников, нет ни одного.
Возбужденный своей миссией Станислав отправился к отцу Бальтазару, стоящему вторым в его иерархической лестнице, после Бога. Он должен сообщить всё, что открылось ему. Вместе с отцом Бальтазаром ему предстоят многие и многие праведные дела по отправке грешников на все круги Ада. Да и других, не менее весёлых и увлекательных дел, наберётся немало...

- Ты сам не можешь убить, да? Поэтому комедию эту разыгрываешь, заставляешь выбрать, кто палачом станет? Что случится, если все откажутся твою волю выполнять? -- эти слова вывели девушку из тягостного оцепенения. И как же было жаль смотреть на двух распятых и видеть, как к ним приближаются те, кто решил, что они должны погибнуть.
Вообще всё, что происходило тут, было наполнено диким абсурдом. Никто их не спросил хотят ли они играть в эту глупую, жестокую игру? И почему они должны выбирать кто умрёт, а кто останется? А если ты не хочешь смерти ближнему, то будь добр, отдай свою? Ерунда! Почему это чучело, что назвало себя ведающим смерть, само не заберёт смерти? Никто, из тех, кто стоял перед Дор-маром, не принимали решений относительно тех, кто был распят, никто не толкал их на побег, как он сказал. Почему же теперь они должны, что-то за них решать? Ола чувствовала, что это бесит её с каждым мгновение всё больше!
Действие человека, который встал против палачей, вызвали уважение и восхищение. Она встала рядом. И в это самое мгновение в её голове родилась совершенно дикая мысль!

Ола почувствовала жуткую боль. Она не знала болит ли это её тело или что-то другое, просто боль была невероятной и всепоглощающей. Ола ненавидела гаров, ненавидела это место и всё, вообще всё ненавидела. Она ненавидела эту бессмысленную игру, с навязанными правилами: делай так и получишь вот это; а не сделаешь, мы тебе а-та-та! Она ненавидела звезду, или нет, Звезду, как назвали её гары. Ей совсем не хотелось идти к ней. Это бессмысленная метка, этот пропуск к непонятной, ненужной звезде... Зачем? Единственное о чём она действительно сожалела, так это о юноше, который стал её рабом. Он не нужен ей, совершенно. Оле противна сама мысль, что теперь кто-то подвластен ей. Вдвойне она ненавидела гаров за эту мерзкую выходку! Ненависть переполняла её, выплёскивалась через край, топила её в своих мутных образах. Она желала только разрушения. Ола желала смерти.
Когда фигура сказала, что нужно сделать выбор, Ола просто взорвалась от ненависти и раздражения. Кто придумал, что все должны делать выбор? А если и должны, то почему выбор всегда так обусловлен?
Ола устала, она не хотела больше выбирать.Теперь она не хотела уже ничего. Теперь она могла только ненавидеть.
Зная, что юноша слышит её мысли, Ола постаралась продумать всё ясно.
"Скажи ему, что я сделала выбор. Я займу место одного из приговорённых. Не имеет значение кого. Но если он вдруг скажет, что мне нужно выбрать за кого я приму низвержение, то ответь, что за мужчину. После, сделай выбор сам. А теперь слушай моё главное указание: отныне ты слушаешься только себя. Теперь ты должен выполнять лишь свою собственную волю. Ты должен стать свободным человеком. Я так хочу".
Если раб и правда не может её ослушаться, значит и это выполнит.

- Девчонка дейссствительно безразлична к сссмерти!.. Удивительно видеть подобное посссле стольких двуликих трусссов. Ты, рабыня. Как твоё имя? Что ещё ты хочешь мне сссказать? Возможно, ты знаешь более достойный ссспособ отделить храбрецов от трусссов сссреди людей сссилами гаров? Говори же! Немедленно!

Слова гара отчего-то показались странными и страшными. Чего действительно Ола хотела? Змей спрашивает знает ли она более подходящий способ. А она не знает, и никогда не знала. И с чего он решил, что она должна его знать?..
Ола не знала, что ей говорить, и поэтому решила говорить правду:
-- Я зову себя Ола. И у меня нет способа отделить храбрецов от трусов. Я только знаю, что ваш способ не честный. Храбрость ведь не только в силе тела...
Девушка осталась стоять на месте. А что ей ещё делать?

Первое оцепенение прошло мгновенно, как только прозвучали призывы к сражению. Странный человек пропал в тумане, и они остались вдвоём с темнокожим рабом.
На место страха взгромоздилась ярость. Как эти каменюки вообще могут предлагать им драться, когда ни у кого (по крайней мере у неё точно) нет оружия! Да что это за доблесть такая?!
-- Я не побегу. -- Сказал её новый друг. И от слов этих стало так грустно! Они ведь только обрели свободу. И тут они должны погибнуть. Мало приятного. Тигроголовый наступал на мужчину, а он не станет бежать. Да и куда? Чтобы его просто убили ударом в спину...
Ола не могла смириться с подобной постановкой вопроса. Сама от себя не ожидая такой наглости, она встала между камнем и человеком, громко и внятно, чеканя каждое слово, сказала:
-- Нечего сказать! Молодцы! С оружием на безоружных! И где же все ваши разговоры про хвалёную честь, благородство, смелость? Или это и есть смелость изрубить людей непонятно где?
Повернувшись к Змееголовому, который, по всему, должен был укокошить её, она сказал:
-- Эй, ты! Храбрец, которых свет не видывал. Я тут. Можешь прийти и убить меня. Не очень-то это и сложно...
Больше всего вызывало во всем этом ярость именно то, что они пришли навязывать какие-то свои правила! Делай так и будет так! А сделаешь так, то я тебе... Так не честно. Никто не имеет права навязывать другому свои правила, уж она об этом кое-что да знает.

Ола преисполнилась гордости за самую себя. Ей казалось, что она делает что-то недозволенное, бросает вызов судьбе. Что угодно, что может вскружить голову и одурманить разум. Благо, что подобное состояние длилось лишь крохотное мгновение, по истечению которого осталось лишь странное послевкусие, очень напоминающее разочарование.
Девушка перешла мост и внимание её привлекла стена. На первый взгляд она (стена) оказалось такой же, как и та от которой только что сбежала бывшая (Ола теперь это точно ощущала) рабыня. Страх? Нет, паника, захлестнули девушку с головой. Вихрем перед внутренним взором промчались мысли: "От судьбы не уйдёшь", "Всё везде одинаковое", "Чего ты полезла вперёд?", "Ты рабыня, и не твоего ума дела решать такие вопросы!" и ещё много подобных гадких мыслишек. Откуда они только берутся? Из тягостного омута, сознание Олы вырвал звук чьих-то шагов. Её нагнал человек, который вёл себя как хозяин. По спине рабыни, хоть и бывшей, пробежали огромным табуном мурашки.

- Свобода она внутри. Пусть стены, пусть ошейник, ты уже свободнее, чем те кто остался. -- Таинственно проговорил незнакомец приблизившись к ней.
Ола почувствовала его покровительственный тон, и не до конца осмыслила суть сказанного. Что он имел ввиду? Что он дарит ей свободу? Или что у каждого есть свобода по праву рождения? Одно было точно, он прекрасно понимал кто она такая. А вот Ола так и не смогла различить по его, более чем скоромному, одеянию принадлежность к той или иной группе. Манеры и уверенность, с которой человек держал себя с окружающими, говорили о том, что мнит (или в действительности является) себя значимее всех остальных.
Девушка натянуто улыбнулась, кивнув в знак согласия. (Не стоит слишком уж откровенно показывать свой страх и своё пренебрежение к поведению этого человека). Всё равно, он ничего не сможет сделать ей худого, по крайней мере сейчас.
-- Моё имя Ола. -- Тихо произнесла девушка, как ей показалось спокойным и уверенным голосом.

По ту сторону пропасти наступило оживление. Будто кто-то уже кинулся к мосту, чтобы его перейти. Кто-то о чём-то говорил, но слов не разобрать. И вдруг одна фраза, произнесённая громко, но без угрозы: "Что вы разбредаетесь, люди? Давайте познакомимся, что ли", привлекла внимание девушки. Ей показалось, что говоривший, непременно хороший и добрый человек. И вдруг Оле ужасно захотелось познакомиться со всеми этими людьми, рассказать какая она, узнать их поближе. Пойти к ним на встречу, посоветоваться, поделиться своими мыслями и находками. Или же позвать всех сюда, чтобы каждый мог воочию увидеть эту странную стену. Но она промолчала. Страх, что никто не станет говорить с рабыней, существом не имеющим принадлежности: не-человек, не-животное, не позволил сделать первый шаг. Ола не желала стать для них каким-то диковинным зверьком, только равной! Но разве кто-то захочет признать в бывшем рабе равного?..
Отбросив ненужные и печальные размышления, девушка сосредоточилась на изучении стены. Силуэт людей, словно пытающиеся вырваться из каменного плена, произвели мрачное впечатление. Что если их кто-то замуровал тут? Возможно, люди пытались пройти через стену и застряли в ней? (Хм, какая глупость! Невозможно пройти сквозь стену). Может это просто барельеф? В любом случае, стоит рассмотреть поближе. Ола максимально приблизилась к стене. Даже хотела провести рукой по силуэтам, но в последний момент отдёрнула руку.

Возможность – прекрасное чувство, волнующее, но опьяняющее. Всегда есть опасность слишком увлечься свободой, слишком долго оттягивать воплощение, пребывая в возможности. Так сладко и так заманчиво оставаться, кем угодно, оставаться всем, что только есть! Восхитительно знать всё. И всё уметь. И так сложно определить свой Путь, а точнее на него решиться.
Прыжок в Пустоту и ты никогда не знаешь, чем этот прыжок завершится. Кто ждёт тебя в тебе, на том краю Бесконечности?
Я знаю, что не могу избежать воплощения. Я знаю, что мне придётся решиться на это падение в неизбежность. Я помню, что так было всегда – я воплощаюсь. Потом умираю и снова воплощаюсь. Учитель всегда со мной. Я знаю, что это игра. Я помню и сознаю сейчас всё. Также я знаю, что Память покинет меня во время воплощения, и я не встречусь с ней до самой смерти. Я всё это знаю. И я не хочу этого. Я медлю, сколько могу. Я чувствую, как Другие воплощаются. Я знаю, что и мне придётся это сделать. Придётся.
И я воплощаюсь…

Утром, перед отъездом, Иван прогулялся на Гороховую улицу четыре. Дом там особенный, с открытой крышей. Их в Петербурге всё меньше остаётся. ЖКХ бдит.
С крыши видно весь город. Именно отсюда он кажется волшебным, город, в котором возможно всё, город снов. (Впервые приехав в Питер, Иван подумал, что это город из его снов. С тех пор так и называет его). С крыши город невероятен. Нет, и так, на земле в смысле, Питер тоже супер и всё такое. Но когда спускаешься, налёт таинственности пропадает, и очарование неизвестным уступает место привычному интересу к новизне. Романтик, что поделать...
Утро, не смотря на декабрь, было тёплым. И это радовало. В подземку спустился в приподнятом настроении. Едет домой. Класс. Скучал. Родители, друзья и тэ дэ и тэ пэ. Вспоминая о друзьях, как-то ненароком наткнулся на образ Камиллы Алымовой. Девчонка из параллельного класса. Иван влюблён в неё. Никогда не признаётся себе в этом, но это так. Ничего в ней особенного нет. Татарка. Курносая, темноволосая. Обычная. Каждый раз говорит себе об этом, но всё равно продолжает думать о ней. Раздражается. Но думает. Надеялся, что в новом городе воспоминания сотрутся, образ померкнет, точнее его вытеснит новый образ симпатичной девушки, или нескольких. Короче. На потоке много красавиц, свободных, весёлых, местами доступных. Бесит эта Камилла.
Метро встретило поездом набитым типичными персонажами мегаполиса. Всегда одинаковые, смешные и нервирующие. Провоцируют окружающих, дерутся, портят воздух, в конце концов. Забавно всё это. Иногда Иван размышлял: неужели всех людей ждёт такая участь? Неужели наступит тот возраст, когда в твоей голове щёлкнет какой-то тумблерок и ты примешься пакостить всем окружающим, не потому что они говнюки или жлобы, а просто так; просто потому, что ты старый и тебе можно? Странно это.
Вокзал. Поезд. Вагон. Проводница.
Проводницы почти все похожи друг на друга. Может так действует форма на мозг человека? Кто знает. Хотя вот тётки на автовокзалах: у них нет униформы, но они на всех автовокзалах одинаковые. Злые, горластые, тяжеловесные. Во всяком случае, в Краснодарском крае все такие, это точно. То же и с проводницами. Может это каста особенная, и не каждый может стать проводником?
В коридоре вагона застряла женщина пожилая со своими сумками. Типичная женщина: берёт с собой больше, чем в состоянии унести. Естественно, Иван помог ей. Ну, подошёл и спросил:
-- Вам помочь?
Не то чтобы он слишком этого хотел, просто так правильно. Вот и спросил.

Легли спать сразу, как стемнело. Особо разговоров не вели, да и не о чем особенно им друг с другом болтать. Сторожка нагрелась достаточно, и сон быстро сморил обоих. Снаружи завывал ветер, треская деревья и разбиваясь о Гору, которую покинули наши герои. Вокруг сторожки бродили неведомые звери, принюхиваясь к знакомому, но крайне редкому в этих краях запаху дварфов. На смену зверям пришли лесные духи, принесшие с собой странные сны.


Дворан закричал и проснулся. От этого крика проснулся и Оттар. Оба услышали невероятный гул, идущий из земных недр. Сторожка затряслась, как при землетрясении. Сон слетел, как пожухлая листва от шаловливого ветра. Где-то в лесу протяжно завыл волк.

Белвар:
День был чудесным. Можно сказать, замечательным. Работа спорилась, пиво особенно как-то согревало и бодрило. Сделав очередной шедевр, Белвару вдруг захотелось выйти из кузни. Оглядеться. Он вышел, добрёл до своей любимой таверны, что в самом центре кхама. Сегодня обеды разносила Целестина. Пышногрудая и крутобёдрая рыжеволосая дварфийка. Примерно через год ей предстояло выбрать мужа, и она давно засматривалась на Белвара. Целестина принесла пива и отварной телятины. Глядя в глаза Белвару, он игриво улыбнулась и подмигнула. Затем, лукаво посмотрев по сторонам и убедившись, что никто не обращает на них внимания, схватила Бардица за руку и вытянула во внутренний двор таверны. Целестина улыбнулась шире, погладила бороду юного дварфа, положила руки ему на плечи и прижалась к нему, так искренне, как единственному важному существу на свете. Её горячее дыхание щекотало шею Белвара. Нежные руки приятно обвивали тело. Объятия становились всё крепче. Всё теснее. Объятия превратились в тиски, но дварф словно не замечал этого…

Урист:
Разум товарища несколько прояснился. Он встрепенулся, отряхнулся, и даже подобие стыда на мгновение тенью промелькнуло во взгляде. Беспрекословно Варрог следовал за Уристом, несколько боязливо, но уже без паники. Завернув за стену запасника, Урист лицезрел престраннейшую картину: Бардиц стоял с глупой улыбкой на губах, затуманенным взглядом, абсолютно без движения. Что-то не естественное было в его позе, не правильное…

Варрог:
Речь друга произвела отрезвляющий эффект: паника отступила, мысли разлетелись в сторону, оставив только ясное понимание своего долга. Когда Урист последовал за Белваром, Варрог, не задумываясь, сделал то же самое. Лишь моментами накатывало прежнее состояние, но дварф уже знал, как с ним справится. Беглеца обнаружила за запасником.

Травен.
Праздник был в самом разгаре. Травен и Флая веселились. Как оказалось, у них было много общего. Они долго говорили о лиге, о призвании леигена, о сегодняшнем испытании. Беззаботно смеялись над тем, как Занстер сокрушал своих противников одного за другим верхом на медном скорпионе. Флая даже решилась полетать на стрекозе! Конечно же, этих двоих заинтересовал театр. Ещё бы, невидаль-то какая.
Травен отошёл всего на минуту: принести медового напитка или ягодного сока для них обоих…
Камни полетели вниз. Театр пылал, а заодно и всё, что находилось вокруг. Первые погибшие – зрители. Праздник внезапно превратился в катастрофу. Травен кинулся в толпу: Флая там осталась. Но новая волна огня преградила ему путь…
Айглондур.
Уже, наверное, с десяток молодых дварфов проиграли Айглондуру разные полезности и нужности. Небольшой складной нож, кусок верёвки, кожаный мешочек для денег, отличные перчатки (на поверхности пригодятся), деревянная шкатулка прекрасной работы, механические птичка и лягушонок, и три или четыре совершенно одинаковых набора цветных карточек с изображением различных народов (в прошлую торговлю их продавали бесчисленное множество, какие-то заезжие, неизвестные торговцы). Даратахам сегодня явно преуспел, ещё бы: ему нет равных в метании топориков!
-- Эй, ты! Удалец! А ну-ка, со мной сыграй? – Крикнул какой-то здоровенный дварф. Судя по его одежде, он скорее всего из каменщиков. – Ставлю свою секиру на кон.
Айглондур замялся, ему нечего поставить взамен. Дварф заметил это, и дружелюбно рассмеявшись, добавил:
-- Если проиграешь, принесёшь всем пива сюда. А меня и вовсе весь вечер пивом будешь снабжать. Идёт?
Проиграл наш Айглондур, в общем. Глупо как-то вышло. Бессмысленно. Вот вроде метко бросал, а последний топор кинул как-то криво, тот даже мишени не задел, эх.
Ну, проиграл, так проиграл. Делать нечего, угрюмый и опечаленный побрёл к пивным бочкам наш герой. По дороге обратно, столкнулся с каким-то зазевавшимся молодым дварфом. Тот мчался к бочкам с ягодным соком…
Мир перевернулся вдруг. Пиво Айглондур всё-таки разлил, но это уже не имело ровным счётом никакого значения.
Парень, толкнувший Даратахама минуту назад, внезапно побежал прямиком в сторону театра, где вовсю орудовал дракон. Айглондур за ним. Новая порция огня обрушилась на площадь. Нога запылала невероятной болью. Сознание заняло пограничную черту: оно вроде и есть, но никак не реагирует на происходящее
Травен.
Услышал крик у себя за спиной. Какой-то молодой дварф словно подкошенный оседал на землю. Дварфы разбегались в разные стороны, сбивая с ног друг друга. Железный меч горел. Огнём был охвачен и луч Каменной стрелы.
Травен поднырнул под мышки раненому. Всю тяжесть ослабевшего тела дварфа на левое плечо взвалил. Не понимал Карауг, куда он бежит. Парень, которого он спасал был без сознания, или близок к тому.
Айглондур.
Кто-то подхватил падающего разведчика. Взвалил себе на спину. И потащил. Айглондур, хоть и не в состоянии был, что-либо говорить, но сразу понял, что это Кварц. Довольно быстро достигнув конца дороги, дварф, тащивший на себе Даратахама, свернул на единственно различимую тропку. И её узнал разведчик. Ведёт к Узкому ходу, на северо-востоке. Вот и он. Вбежали. Товарищ по несчастью бежал в глубь тоннеля с раненым разведчиком на спине, ещё какое-то время. По инерции. И это спасло жизнь обоим. Громоподобный рев взорвал пещеру изнутри. Камни смертоносным дождём хлынули на город, заваливая большинство выходов из него. Отрезая пути спасения подгорному народу…

Праздник начался с веселого детского смеха. Кудесники на этот раз порадовали малышню огромными сверкающими насекомыми, на которых ещё и кататься верхом можно было (радости-то сколько!). Кто-то выбрал себе огромного кузнечика, с прикрепленным сидением на изумрудной спинке. Он мог прыгать очень высоко, весело стрекоча своими задними вывернутыми лапками. Кто-то стальную стрекозу, она резко взмывала ввысь, казалось, что вот-вот долетит до свода пещеры и можно будет разглядеть Светило. Девочки же выбирали себе бабочек, у которых весьма удобные спинки, и полёт их плавен и спокоен. Да и ко всем выше перечисленным достоинствам, бабочки были особенно прекрасны: крылышки из тончайшего, сплетённого словно кружево, металла, на усиках – сверкающие камни, а тела золотисто-красного цвета. Красота, да и только! Но самыми удивительными, и даже пугающими, оказались медные скорпионы. На спине их приладили механизм, так, что сидевший сверху дварфёнок, мог с лёгкостью управлять передними клешнями, хвостом и скоростью перемещения. Мальчишки, недолго думая, первыми оседлали удобно «ручных» монстров и устроили импровизированную битву. Детское веселье было в самом разгаре.
А что же взрослые? И для них Малый Совет приготовил множество развлечений. Одно из самых радостных то, что из фонтана на Площади текло пиво вместо воды! Каждый взрослый дварф таки считал своим долгом искупаться в нём. Возле фонтана образовался весьма внушительный затор, загораживающий проход к нововведению фогтов – первому в истории дварфийскому театру. Для сего действа был специально сооружён деревянный помост, украшенный различными изобретениями кудесников. Были на помосте горы, совсем как настоящие, только маленькие, были и деревья, город неизвестный подгорным дварфам тоже был там. Башни его сияли белизной, стены казались неприступными, вокруг ров наполненный водой. А над самим помостом, на высоких столбах были закреплены земные солнце и звёзды. И когда утро наступало солнце светило ярко, высоко поднимаясь по столбу. Когда же приходила ночь на помост, звёзды вереницей золотых точек удивляли зрителей. Во время представления иногда дул ветер, или даже шёл дождь – фогты пригласили суффроганов с их магией: помочь удивить дварфийский народ.
Действо фогты выбрали героическое – баллада о том, как некий храбрый муж людской спас наземный город от страшного чудища. Не все знали эту легенду и следили с интересом за приключениями героя…
Для тех же, кому театр был скучен и непонятен, чуть поодаль, в той трети площади, что относиться к Древесному стеблю, славные дварфы устроили состязания на проверку силы и владения оружием. Первым стал бой на кулаках: нужно уметь противостоять противнику с голыми руками. Дальше – поединки на мечах и секирах. Лучники и арбалетчики состязались в меткости. Кто метал небольшие топорики в деревянного противника. Кому-то же довелось ползти вверх по скользкому столбу, доказывая свою ловкость. Иные же выбрали для себя метание молота. Каждому нашлось, где применить свою силу.
Для тех, кто проголодался или же хотел выпить, Каменная стрела накрыла столы и устроила ярмарку выпивки. Столы ломились от всякой всячины. Были тут и привычные телячьи да овечьи телеса, и птицы разные, добытые разведчиками, нежные кролики и жирные поросята, даже рыба была – почти деликатес. Фруктов море, да разные овощи: свежие, печёные и засоленные. Мёд и орехи. Хлеб на любой вкус, сыры любого вида, сладости различные. Пир горой, как говорится. Тут же рядом и пели и плясали. Каждый веселился, как умел. А главное, как хотел.
Близилась полночь, как вдруг все взоры обратились к театру. Фогты с кудесниками устроили нечто невероятное: ярким огнём озарился свод пещеры. Ярким и жарким. На головы почтенной публике посыпались камни и обломки слишком высоко взлетевших стрекоз. Зрелище становилось всё более осязаемым. Видимо сейчас должно появиться чудище, от которого всех спасёт герой. Именно, чудище появилось. Из клубящегося огня показалась голова огромного дракона, который был как-то уже слишком реалистичен. Развернувшись спиной к публике (фи, как не учтиво!), он открыл свою гигантскую пасть и залил огнём кхам Кузнецов. И только в эту минуту зрители осознали – дракон настоящий!..
Огонь разъедал камень и железо, превращая их в едкий жирный пепел. Огонь небывалой красоты и смертоносности. Огонь твари пришедшей из детских сказок. Обагрив кузнечный кхам, зверь сжег дотла театр и его зрителей. Огнём поливал Главную площадь, где весь город собрался. Дварфы бежали прочь от пылающего Железного меча к целым Древесному стеблю и Каменной стреле. Но те, кто успел достигнуть и значительно углубиться в кхам каменщиков, гибли под обломками рушащегося свода пещеры. Дракон оказался не один. Драконов оказалось четверо. И пока один бесчинствовал в центре города, начиная разрушения с кузнецов, остальные наступали с юга. Разрушая кхам кудесников, звери захватили пространство и Каменной стрелы, особенно из которой пострадали каменщики. Город пылал и превращался в воспоминания мгновенно. Кхамы исчезали слишком быстро, лишая дварфов крова. Но не только пламенем опасны драконы. Крыльями и хвостами своими они рушили пещеру и город, сминая всё на своём пути. Отрезанные от большинства выходов, лишённые возможности покинуть город, дварфы сгорали заживо, умирали под обломками, были раздавлены или съедены тварями, учинившими разгром. Сотнями гибли, тысячами...
Паника смертельными клешнями сдавливала волю. Многие потеряли разум, видя как все, кого они знали, таяли словно воск, не успев понять, что с ними происходит. Крики и стоны. Обезображенные дети, которых даже родителям невозможно узнать. Плач. Чёрными головешками усеянная площадь. Безумие. Тысячи раненых, оставшихся без ног или рук дварфов, показавших из чего плоть их сделана, выставивших на всеобщее обозрение внутренности свои. Но всё ещё живые. Живые и разваливающиеся по частям. Ужас. Полностью разрушен Железный меч и кхам каменщиков. Обгорели и оплавились кхамы разведчиков и плотников значительно. Из трактов только Кремень остался и его выход через Главные ворота на поверхность. Туннели разведчиков, Узкий ход, выход близ Ветряного убежища на юго-западе, а может и Старые ворота – всё разрушено или завалено. Смерть стала кульминацией первого в истории дварфов спектакля, опуская занавес на догорающий мир…

Архимастер принёс из своей мастерской медный круглый поднос и водрузил его на стол. В центре подноса поставил фигурку, вокруг неё разложил сухие травы. Поджёг их. Тлея, они источали приятный аромат. Попутно он говорил:
-- Ты прав, конечно, что мы именно просрали такие знания. Но в жизни всякое бывает. Ты вот молод ещё, поэтому судишь так поспешно. Кто знает, что произошло, когда мы утратили своё мастерство? А легенда – не легенда, откуда мы знаем, верно? Вон, Светило наше, что это, а? Чудо, по-другому не назовёшь. Так, что не все легенды сплошное враньё, так мне думается. Что скажешь, а?
Но внимание Торна было полностью сосредоточенно на орле. Фигурка словно горела внутри, будто пламя наполнило её всю. Казалось, что она расколется от напряжения. Архимастер уже не смотрел на ученика подмастерья, не обращался к нему, и думать о нём забыл. Он прикрыл глаза и загудел, что ли. Гул его усиливался, пока не перерос в слова, те в свою очередь стали песней. Даже не песней, а каким-то напевом. Слова Торн разобрать не мог, но напев действовал гипнотически: дварф не мог оторвать глаз от своего творения, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, он и думать толком не мог, только смотреть. Пение перешло в шёпот, потом снова в гул. С орлом творилось нечто невообразимое: дерево раскалилось до красна, казалось, что птица живая и вот-вот расправит крылья и улетит. Торну на мгновение показалось, что орёл моргнул. Потом он понял, что тот действительно шевелиться: щёлкает клювом, вертит головой, немного подрагивает крыльями. И вдруг Архимастер пронзительно крикнул наподобие какой-то птицы, и фигурка вспыхнула пламенем, которое поднялось до самого потолка и опалило бороды обоим дварфам, (Торн так испугался за свое изделие, что даже попытался выхватить его из огня, но руки его не слушались). Но длилось это всего лишь миг. Вдруг, всё стало, как и было: медный поднос и на нём деревянная фигурка, только вместо трав остался чёрный пепел.
-- Что ж, Торн. Вот и всё. Теперь у твоего орла есть душа, и ты видел её. Только ты один. Можешь дать ему имя, тайное. Не стоит распространяться о случившемся. И когда ты решишь, что тебе нужна помощь твоего талисмана, просто скажи ему, что надо искать. Он будет подавать знаки тебе. А теперь парёнь, пора и на праздник нам с тобой сходить, как думаешь?

Утро для разведчика начинается намного раньше, чем для всего остального города. Ещё за долго до того, как Светило начнёт свой бег, подражая небесному Солнцу, разведчик встаёт на ежедневное собрание отряда. Вот и Дворан поднялся сегодня, как обычно. Как обычно собрался, как обычно поел, выпил три кружки эля, как обычно. Только вот не отправился на собрание отряда, как обычно.
Причиной тому было внезапное задание, пришедшее от Праимаса. Дворан знал старика-суффрагана, ещё с того времени, когда постигал высшую магию разведчиков у него. Но Дворан не мог припомнить, чтобы тот был взволнован. Взволнован на столько, что даже напуган. Олис уже почти ночью пришёл в дом к Боренту. Спрашивал, нет ли кого в доме, озирался. А как принялся говорить, так и вовсе руки затряслись, голос сорвался, одышка появилась.
-- Пойми, сынок, никто не должен знать, что я приходил к тебе сегодня ночью, слышишь? Что-то страшное творится в городе. Сам пока не знаю, что именно. В братстве неладное творится. Они мальчишку Мадваугов (помнишь, из кузнецов которые), утром к подземным отправят. Я слышал, что сам Старший поручит ему это. Только прошу, не выдай. Там у парня байка какая-то будет, для прикрытия. Ты ему верь, пусть думают, что никто ничего не знает. Ты главное молчи и делай, как попросит. Дворан, ты только письмо подмени. Вот на это. Незаметно, чтоб мальчишка не понял, не узнал. Письмо к подземным надо доставить, понимаешь? Иначе неладное начнётся. Неладное. Старший Брат отправил к разведчикам заявку на сопровождение мальчишки, ты сам вызовись. Они возьмут тебя, ты надёжный, проверенный. Дворан, слышишь? А письмо надо доставить, только это письмо. Я уже никто у суффраганов… Старший Брат всё под себя подмял… Лига ничто. Дворан… -- старик замер, прислушиваясь. Тело его напряглось, на лбу появились мерцающие капельки пота.
Тук-тук-тук. В дверь настойчиво постучали.
-- Мастер Дворан, Архимастер вызывает на собрание.
Это был один из послушников. Благо, он не стал дожидаться ответа и ушел. На Праимасе лица не было. Он задрожал всем телом, встал на ноги, сел, снова встал, прошёл к двери, постоял, двинулся обратно, споткнулся, упал. Дворан помог подняться Олису.
-- Да-да, Дворан, да-да. Я пойду. Пора. Отнеси письмо, слышишь? Со мной всё хорошо.—Старик сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, пробормотал что-то себе под нос и как-то сразу успокоился.
Выходя из дверей, Праимас пощёлкал пальцами, поцокал языком, что-то пробормотал и стал неприметным для глаза. То есть Дворан продолжал видеть его, но как бы не замечал, что ли. Суффраганы умели наводить мороку на дварфа. К этому Борент уже привык, да и сам кой чему обучился у них.
Дворан, конечно же, пошёл на собрание. Архимастер говорил о просьбе суффраганов, мол, мальчишку за книгами надо сопроводить. Задание, откровенно говоря, скучное: возись с сопляком, да ещё и книги за ним две недели тащи. Поэтому особо никто не горел желанием прогуляться на месячишко к подземным. Да к тому же выдвигаться нужно утром, а завтра во всех лигах принимают послушников, гулянье большое намечается…
Борент потянул, для виду, время, да и вызвался. Все мастера выдохнули, похлопали дружественно Дворана по плечу, да и потопали восвояси, отдыхать…
Это было вчера, а сейчас Борент тихо пробирался к кхаму суффраганов. А дальше в центр – к крепости Братства.

-- Подъём, сопляки. Строиться! Быстро! Быстро! – воин-наставник был, как и каждое утро, мил и дружелюбен. – У вас сегодня знаменательный день, детишки. Вас от мамкиной сиськи сегодня отрывают! Шевелись, мелюзга бесхребетная. Или кто-то струсил? Смотрите, у вас ещё есть последняя возможность податься в плотники, девочки!
Последнее утро в подвале послушников (обычная практика: согнать всех, готовящихся вступить в Лигу, в жопу мира). Довольно сырое и холодное помещение с унылым освещением. Жить в послушнических подвалах – настоящее испытание: спать на каменных койках без матрасов и одеял, в длиннющей спальне с ещё полусотней таких же послушников; есть непонятную бурду, на вид, да и по вкусу, напоминающую гниющие помидоры; вставать рано, ложиться поздно. Но это нужно, во всяком случае, так говорят мастера воины. Это укрепляет командный дух, помогает новобранцу закалиться и с легкостью переносить все невзгоды во время воин.
Ну, раз надо, значит надо.
Да и после вступления в Лигу, став полноправным членом кхама, каждый оруженосец получит свою собственную комнату в общинных домах. Там живут молодые, неженатые дварфы, как правило, это оруженосцы. Реже воины. Так что в общинных домах весело и шумно.
Сегодня же, после официальной церемонии, будет веселье в кхаме, а уже поздним вечером общее гулянье на Главной Площади с фонтаном. Весь город будет там. Сегодня же во все Лиги принимают послушников, вот все и будут праздновать: танцевать и напиваться. Заключительное мероприятие так и вовсе приятное, смотрины. Дварфийки мужей будут выбирать. Не день, а праздник какой-то.
-- Бегом, бегом, бегом. Все на центральную площадь кхама. Живее!!! – воин-наставник торопил новобранцев.
Не разбирая лиц бегущих рядом, бежали. Молчали. Грезили о вечерних празднествах. Утро, темное, промозглое убаюкивало. Будто и ждали дня этого, только о нем и мыслили, а вот пришёл он, и будто ничего особенного.
Вдруг новобранцы стали натыкаться друг на друга – это наставник остановился, заставляя и остальных стоять, желали они того или нет. Прибыли. Площадь за ночь преобразилась. Ровными рядами выстроились помосты для оруженосцев, воинов, мастеров, женщин и детей, в центре высилась трибуна для Воеводы, на ближайших домах развернули Знамёна. Перед трибуной оркестр играл древнюю балладу о воине, площадь оцепил почётный караул. Весь кхам был там.
-- Стой, раз, два! – лицо наставника было суровым и немного печальным. Он больше не подшучивал над новобранцами. Он ждал сигнала.
Оркестр смолк. На трибуну поднялся Воевода. Могучий дварф, способный выжать воду из камня. Волосы были его темны, голос гулок и низок. Все воины, каждый дварф, находящийся на площади, все, без исключения новобранцы смотрели на Воеводу с восхищением.
-- Сегодня в наш дом придут новые братья. Отныне и до конца дней будем мы их защищать и чтить. До конца времён будем помнить их в их детях, в их делах, в жертвах их. Во веки веков имена их будут высечены в нас, как наши имена высечены в предках наших. Пока будет жив хоть один дварф из Горного дома, будут живы все!
-- ВСЕ! – неистовым рёвом ответила площадь.
-- Пойдёмте, – шепнул наставник, -- Лига ждёт вас.
Новобранцы, несмелыми шагами, вступили в центр площади, на отведённое им место.
Кхам смолк, и над площадью повисла звенящая тишина. Тысячи глаз смотрели на юных дварфов. Воевода смотрел пристальнее всех. И под взором этим становилось неуютно и неудобно, словно делался голым, и видно всего тебя, как на ладони. Но новобранцы знали, что нельзя сейчас струхнуть и взгляда отвести. Если дварфу нечего скрывать, он не опустит головы. А у воина нет секретов от своего Воеводы.
-- Вы наши братья. Мы ваши братья. Вы были мертвы. Сегодня мы все родились воинами. Смерть не страшна. Смерти нет. Новый рассвет смоет её тлен с вас. Смоет её с нас.
Восходящее Светило съело остатки утренней мглы, освещая лица новых оруженосцев. Новички не знали, было ли это так и задумано, что на последних словах Воеводы утро вступало в свои полные права, или же просто так совпало, но производило это потрясающее впечатление.
-- До скончания времён – ты Воин!
-- До скончания времён, Я – Воин!!! – ревели в исступлении сотни дварфийских глоток.

Ещё вчера Айглондур перенес все вещи свои в кхам разведчиков. Пока был послушником жил, где хотел. Утром вступит в Лигу – будет жить, где положено.
Прощание было коротким, да и чего прощаться-то? Будет видеться с родными, когда захочет.
Он не спал, когда в полсушнические подвалы спустился мастер-наставник. Все спали, или же притворялись, что спали. Мастер постоял над каждой кроватью по секунде и вышел. Айглондур успел первым покинуть спальню, в которой он провел всего одну ночь. Такое преимущество позволит ему выбрать тот отряд, которой он пожелает, а не тот, который останется.
Так, что дальше? На подходе к лестнице он заметил свежий след от травы. Оставил мастер. Значит, игра начинается здесь. Айглондур осмотрелся внимательно в поисках новых подсказок. Но ничего не заметил. Остаётся только трава. По запаху напоминает мяту. Поднимаясь по лестнице наверх, Даратахам размышлял о том, куда ведёт его эта подсказка. Мята. В городе не растёт, собирают её только на поверхности. Хранится она в сушильнях, на Западной дуге. Так, скорее, в сушильню. Дверь отворена, значит всё верно. Рядами разложенная на просушку мята. Ничем не отличающиеся друг от друга пучки. Кроме одного. Слишком объемный в сравнение с остальным. Конечно, в нем перья. Айглондур забрал одно. Осталось ещё двадцать три, по одному на каждого послушника.
Перья, перья, перья. Птиц в городе также нет. Они только на поверхности. Перья используют для стрел, все их отправляют в кхам к воинам. Это другой луч. Идти туда долго, почти час. Надо поторопиться. Скорее.
Стой, Айглондур. Что-то не так. Неужели всё так просто? Даратахам внимательно осмотрел перо. Белое, скорее всего от совы. Что это там? В основании? Записка, тоненькой трубочкой спрятавшаяся в полом теле высохшего пера. Одно единственное слово. «Прячься». Прятаться куда? От кого? Посмотрел вокруг. Вроде всё спокойно. Нет никого, кхам словно опустел. Прячься. Что это значит? В Лиге есть убежища для скота. Но их больше полусотни. В какое из них бежать. Птицы? Ветряное убежище, ближе всех к поверхности. Точно. Туда иногда они и залетают.
На подходе к Ветряному, Айглондур заметил, что камни, которыми вымощена дорога, словно подмели. Если подмели, значит, следы уничтожали. Значит, поставили где-то ловушки. Возле ворот, почти у самой земли, Даратахам увидел тоненькую леску. Поднял голову: над воротами что-то было, в темноте не разобрать. Да и скрыто хорошо. Скорее всего, сетка или помойное ведро. Так, придётся обходить. Есть ещё два входа. Один, здесь недалеко. Широкие ворота с барбаканом. Там, могут стоять разведчики и швыряться всякой дрянью, если увидят послушника. Другой вход. Северный, ближе к поверхности. Но узкий и длинный. Если там кого-то поставили, а там точно кого-то поставили, то легче плотнику в каменщика превратиться, чем проникнуть туда незаметно. Главные или укреплённые ворота? Лучше укреплённые. Все послушники пойдут к Главным. Значит, там поставили больше ловушек.
Укреплённые ворота. Тишина. Будто нет никого. В одной из бойниц на мгновение показалась чья-то голова. Ждут. Айглондур подобрал камешек с дороги и, что есть мочи, зашвырнул в сторону ворот. Удар оказался хорошим, и камень произвёл много шума. Сверху посыпались комья смолы, смешанной с перьями. Ага, в цыплят решили превратить послушников. В каждой бойнице по одному дварфу. Всего пять бойниц. Отвлечь верхних разведчиков можно, но ворота всё равно заперты. Надо найти возможность проникнуть внутрь, и чем незаметнее, тем лучше. Даратахам замер. Прошло примерно минут десять. На барбакане тоже успокоились. Снова всё стихло. Ползком Айглондур подобрался вплотную к воротам. Вроде не заметили.
Вдруг крик расшевелил застоявшийся воздух. Кто-то угодил в ловушку у Главных ворот. Внутри убежища зашумели. На барбакане кто-то прыснул смехом. «Зелень» послышались комментарии случившегося. Кто-то прямо за воротами, внизу, пошевелился. Видимо, сменил неудобную позу.
Маленький камушек, заботливо подобранный на обочине, полетел в ворота, ударяясь с еле заметным стуком. Затем ещё один, и ещё. Айглондур тихо стучался, надеясь, что кто-то выйдет. Через полминуты так и случилось. Из ворот, выглянул разведчик. Посмотрел в сторону шума. Прислушался. И уже собрался уходить, как снова кто-то закричал у Главных. Разведчик засмеялся и сказал, обращаясь к кому-то:
-- Вот дурачье, все на Главные прут.
-- Молодняк. Чего ты хочешь. – Отозвался ещё один разведчик.
Ещё один камень полетел в ворота. Оба разведчика вышли из ворот. Один пошёл вдоль стены, другой придерживал створу. Айглондур незаметно проскользнул в образовавшуюся щель за спиной разведчика. Вот он и в убежище. Все мастера здесь, ждут.
-- О! Первый.
-- Посмотри, чистенький какой.
-- Ишь, какой удалец.
-- Ну, что. Поздравляем.
-- Выбирай. К кому в отряд пойдёшь, разведчик.
Айглондур, выбрал отряд Борента уже давно.
-- Ну, значит со мной пойдёшь, -- сказал Ярин Фуннир. – Я вместо Дворана, пацан. Ну, что ребята. Нам лучший достался. А вы цыплят разбирайте, глядишь, и плотники попадутся.
Выходя из убежище через Северный вход, Ярин сказал:
-- Спрашивай, пацан. Пока время есть.

-- Вставай, Оттар. Время пришло. – Голос брата-наставника вырвал из цепких клешней тягучего кошмара.
Никогда наставники не спускались в общую спальню послушников. Обычно всех живущих в крепости будит утренний колокол. Но обычай требовал, чтобы тех, кто в этот день вступает в Братство, лично поднимал наставник. В этом году в Лигу Суффраганов вступало около двух десятков дварфов, или что-то в этом роде. В Братство – лишь он один. Оттар привык к одиночеству. Это и к лучшему, меньше будет скучать по семье.
Сегодня, после церемонии вступления он, наконец-то, получит удобные личные покои. Не то, чтобы было не комфортно жить в общей спальне, просто тягостно спать одному в комнате, в которой с десяток застеленных кроватей. А так – одна кровать, книги, стол. Говорят, даже камин будет.
Быстрыми, привычными движениями Оттар убрал собственную постель, окинул взглядом «личные» вещи, заботливо собранные с вечера и вышел в тускло освещённый коридор. Наставник Хоран ждал его и жестом пригласил следовать за ним. В полной тишине шествовали они по мрачным хитросплетениям крепости.
Поднявшись из подвалов послушников во внутренний двор, Хоран замедлил шаг, позволяя Оттар настигнуть себя:
-- Так, слушай меня внимательно. Во время церемонии молчи, если же о чём-то спрашивают, отвечай «Да». После церемонии молчи, к Старшему Брату со своими вопросами не суйся. Если же он спросит о чём-то, отвечай покорно и по делу. Ясно? Твоя задача молчать и не высовываться. Надеюсь это не слишком сложная задача для твоего ума, брат-министрант? – И, не дожидаясь ответа, наставник вновь прибавил ходу, чем ясно дал понять, что разговор окончен.
Входя в церемониальный зал, Хоран остановился придержать дверь, пропуская Оттара вперёд. Зал, как всегда, был освещён несколькими факелами. В центре стояла тумба, на тумбе, обнажая листы, раскинулась древняя книга. Полукругом стояли все члены Братства. Медленно и напевно читал книгу Старший брат, Оттар видел лишь его спину. Лица же всех остальных братьев были скрыты тканью капюшонов.
Простое и ясное чувство охватило Мадвауга – трепет. Вдруг Оттар осознал, что эта кучка стариков будет его семьёй до скончания жизни. Что почти никого, кроме этих брюзжащих физиономий, он не увидит. Что ещё очень долгое время он будет оставаться самым молодым братом. У него не будет жены, не будет детей. Мать и отца он увидит в день их сожжения, мёртвыми. У него не будет веселья, во всяком случае, того к которому он привык. Но у него будет магия Древних. Это всё, что у него будет, как только он даст клятву.
Он не знал, от чего отказывается и, уж точно, даже представить не мог, что получает взамен.
-- Мир измениться, когда магия откроет все двери. Свет обратится во тьму, а тьма в свет. Все видимые и невидимые заслоны исчезнут. Мир наполнится сущностями доселе неведомыми. Древние вернуться. ТЫ – забудешь дорогу домой, ибо отныне у тебя нет дома, -- голос Старшего Брата походил на шипение змеи. Он отражался от стен и, казалось, что зал говорил с послушником. Вдруг стены зала задрожали, становясь зыбкими и прозрачными. Зал таял, как воск перед ликом огня. Светило заполнило рассветом мир незнакомый Оттару. Он стоял на вершине горы, вокруг было море из живых существ. Они бурлили, поднимаясь волнами, друг против друга, превращаясь в огненные потоки, влекущие в чёрные бездны. Оттар видел то, что описать не мог, что не мог понять. Он видел, как сотворялись миры, как они исчезали. Он видел нечто большее, чем может рассказать дварфийское слово.
Потом Оттар никогда не мог вспомнить, сколько длилось то… видение. Когда же он очнулся, братья помогли ему подняться с пола и протянули чашу с густой красной жидкостью.
-- Пей, это «кровь» Древних. -- Хотя на самом деле это не была кровь, однако вкус был до крайности неприятным. Мадваугу пришлось стиснуть зубы, чтобы допить её до конца.
Наконец чаша опустела, и Оттар увидел на дне железное кольцо братства. Старший Брат, помедлив секунду, спросил:
-- Готов ли ты принять на себя бремя братства?
-- Да. – Ответил Оттар.
-- Готов ли ты хранить тайны Древних?
-- Да.
-- Готов ли ты отдать за магию жизнь?
-- Да.
-- Входи и стань равным братом нам всем. Даже смерть не отнимет у тебя магии Древних. Отныне лишь ей одной ты принадлежишь. – На последних словах Хоран подал знак, что Оттар может надеть кольцо.
Молча, братья удалились из церемониального зала. Церемония была окончена. Оттара поразила её несвязность и хаотичность. Он был сбит столку и совершенно не представлял, что ему сейчас делать. Постояв ещё какое-то время, он было, уже решился уходить, как вдруг Старший Брат остановил его.
-- Министрант, постой. – Голос Старшего, тихий и медленный, заставлял слушаться беспрекословно. – Удели время старику? Я иду в башню Часов, проводи меня, друг мой.
Оттар шел рядом с Братом. Молчал. Брат молчал тоже. И лишь когда они вошли в верхнюю комнату башни Часов, старик заговорил:
-- У меня есть поручения для тебя. Простое. Отнести письмо в город к подземным. Отдашь лично Таугуру Двуликому. Он Архивариус Пишущих Рун. Возьми, тут монеты, -- Брат протянул весьма увесистый мешочек. – И письмо. Никому не показывай его, не говори о цели своего путешествия, ни в коем случае не читай сам. Спрячь надёжно. А тебе я дам сопроводительную бумагу, что ты ученик, отправляешься за новыми книгами. Ясно?
Глаза Старшего Брата были огненными, редко встретишь такие у подгорных дварфов. Всем видом своим он источал уверенность и силу. Братья почти не смотрели прямо на своего главу. Остальные же и вовсе не поднимали головы в его присутствии. И уж редко кто осмеливался хоть на мгновение посмотреть Брату в глаза. Оттар же смотрел, на загривке волосы встали дыбом, лоб похолодел и покрылся испариной, но он не в силах был отвести взор. Что-то древнее таилось в глубине Брата. И это древнее смотрело сейчас в самую душу Оттару.
-- Ты можешь спросить меня о чём-нибудь. М-м-м, о чём хочешь. – Неожиданно мягким голосом сказал Старший, и в это мгновение всё закончилось.

Я только собралась вводить в курс дела Крамольного и Туманова, как шеф просигнализировал мимикой этого не делать. "Ну, ладно", подумала я и промолчала. К тому же он с успехом "выпроводил клиентку" через пять секунда. А на двери замаячила табличка "Мы закрыты": теперь-то у нас достаточно времени всё обсудить.
Константин Николаевич, так любящий эффектные выкрутасы, загадочно промолвил "Пойдёмте". И мы, дружной компанией, пошли. На "базу". Шеф произнес эффектную речь, в которой свалил на меня рассказ о милейшей Софье Витальевне и её делах сердечных. А в конце своего выступления Чёрный пообещал похвалить меня отдельно. Интересно каким образом?
-- Лучше б Вы мне премию выписали, Константин Николаевич -- ответила я, внутренне, упиваясь своим остроумием и искромётностью. -- Но! Шутки в сторону, господа. Приступим к делу. Шварц Софья Витальевна сегодня утром обратилась в наше детективное агентство с просьбой найти некоего Алексея Петровича Гвоздикова. Основания для беспокойства: они вместе должны были улететь на Тенерифе, однако клиент пропал. Госпожа Шварц обращалась в нашу доблестную полицию, на что ей ответствовали, что лишь по истечению положенных десяти суток будут предприняты какие-то меры. Казалось бы, типичная история. Однако не всё так просто. Утренний хлоп приносит известия, мол, надо проверить Гвоздикова Алексея Павловича. Чудеса да и только.
В общем, что удалось выяснить у влюблённой Софьи Витальевны. Гвоздиков -- талантливый пластический хирург, восстанавливал то, на чём другие просто ставили крест. Имел, что вполне естественно, много недоброжелателей среди коллег по цеху, но серьёзно ни с кем не конфликтовал, по крайней мере открыто. Однако совсем недавно, в связи со смертью пациента, поступали угрозы расправы от родственников. И тут мы имеем кавказский след, что, как мне кажется, к делу имеет опосредованное отношение. Хотя не мне судить. В общем и целом дело ясное, что дело тёмное, не помню, кому именно принадлежит сия нетленная фраза, однако она тут, как нельзя кстати. Мне видится, что Гвоздиков вполне себе мог заниматься какой-либо магической деятельностью, волшебник - а не доктор. Но абсолютно никаких идей относительно его исчезновения нет. Может, конечно, и родственники эти кавказские убили его, не знаю. -- Я секунду помолчала, перебирая в голове все свои идеи и пришла к выводу, что пока делиться ими не хочу. Да и шеф ещё не высказался, а я тут уже собралась поперёк батьки в пекло. Не хорошо, субординация наша сила. Поэтому я попросту заткнулась и, -- Пожалуй это всё. Да, Константин Николаевич?

Инга открыла глаза. Вокруг коллеги, помещение залито светом, шлюзы задраены. Беляк, видимо, очнулся первым, уже на ногах и о чём-то бодро вещает. Кивнув на приветствие Фёдора головой, Кадамкут осознала его вопрос. Также осознала, что ответа у неё нет. Как нет и воспоминаний относительно того, как они все сюда попали. То есть вообще нет. Судя по вопросу Беляка, у него также ответы отсутствуют. Что это -- групповая амнезия? Какая? Память о себе и универсальных знаниях сохранилась. Что именно не помнит Кадамкут? Где она, как сюда попала? Чем занималась последнее время? Насколько последнее? Месяц, год, два? Так, больше всего подходит под генерализованную амнезию. Или всё же амнезия избирательная? Скорее селективная, да. Надо бы узнать как остальные.
Кадамкут встала и, по привычке, сунула руки в карманы халата. Правая рука ткнулась в холодный пластик. Несколько секунда Инга рассматривала свой диктофон. И совершенно не помнила, когда последний раз им пользовалась. Машинально она щелкнула кнопкой воспроизведения записи в надежде услышать хоть что-то.
Наверное, стоит разбудить остальных. Ближе всех к Инге находилась Нир.
-- Бина, Бина? -- Склонившись и слегка потрепав за плечо, позвала Кадамкут. -- Бина, как ты?

6 октября. 7:00 утра.

Мистер Строт приехал в положенный срок. Вежливо улыбнулся, рукой указал на авто. Открыл дверцу, склоняясь в учтивом поклоне. Что ж, Элис придётся идти.
Девушка села в машину. Машина тронулась с места. Водитель включил радио. Запел чей-то совсем незнакомый голос.
Следом за девушкой отправилась в путь ещё одна машина. Через время её сменила другая. Затем, следующая, и следующая, и следующая.
Песня незнакомца была столь причудлива, что совсем не походила на земную знакомую музыку. Незнакомец пел о прошлом и будущем, о лодке плывущей в звездном пространстве, о том, что больше нет сомнений и страха...
А за Элис, словно за своей волчицей, следовали стаей волков ей ребята.
Девушка успокаивалась, позволяя песне смывать напряжение.
Мистер Строт обернулся и расплылся в улыбке. "Беркшир" -- место куда они направляются.
Огромное поместье. Господин Эстерхази встречает их у порога. Сразу предлагает пройтись по окрестностям. Говорит, их ждёт завтрак лишь через полчаса.
Элис увидела лошадей. Они свободно играли на полях вокруг дома.
Завтрак был превосходный. А разговор поверхностный и даже пустой. Господин Эстерхази будто выжидал подходящего момента. Господин Эстерхази, после завтрака, предложил осмотреть конюшни. Лошади -- единственная его страсть и гордость.

8 октября. Время не определенно.

"Это же не важно, что именно с тобой происходит? Главное, что происходит. Если происходит, значит ты всё ещё жив, значит ты можешь ещё что-то изменить, значит нужно бороться. Правильно? Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три-четыре. Вставай, вставай. И бегом, бегом. Раз-два-три-четыре."
Лес кругом. Девушка совершенно не помнила, как сюда попала. Она знала, что сегодня произойдёт что-то важное. Не помнила откуда знает это. Просто знала.

9 октября. День.

Забившись в какой-то подвал неизвестного дома, девушка замерла в ожидании. По радио вещали о трауре в связи с гибелью детей. Это было отчего-то знакомо.
Девушка просидела в подвале до...

13 октября. Утро.

-- Не бойся, не бойся. Давай руку. Я помогу тебе подняться. Вставай.
Свет. Много света, слепит глаза. Стерильный запах. Много людей.
Девушка на кровати, вся в трубках, что-то рядом пищит. Сознание не стабильно. Оно приходит и уходит лишь по одному ему ведомому закону.
-- Как она? -- Очень знакомый, низкий, приятный голос. -- Есть улучшения?
-- Боюсь, ей придётся тут задержаться, господин Эстерхази. Она очень пострадала. Сильное нервное и физическое истощение. Мы делаем всё, что в наших силах.
-- Конечно, доктор Овенбаум, конечно.

20 октября. Утро.

-- Доброе утро, милая. А вот и завтрак. -- Медсестра Эмилия Хоггарт, или просто мама Эм. Большая, чернокожая, добродушная. Всегда улыбается. -- Ты сегодня великолепно выглядишь, цветочек. Я принесла тебе фруктов.
Девушку перевели из палаты реанимации в фешенебельный бокс.
Господин Эстерхази наведывался каждый день.
-- Ну что? Сегодня вспомнила что-то?
Девушка, как всегда молча покачала головой. Взяла со стола листок бумаги и протянула маме Эм. Карандашный рисунок. Наивный и жуткий. Деревья, девушка, мальчик, чьи-то глаза.
-- Голубка моя, жуть-то какая.
Девушка грустно улыбнулась.
-- Может поговоришь со старушкой Эм? Ну, попробуй, милая. Давай, это не сложно.
Девушка молчала, сосредоточенно всматриваясь в экран телевизора:
-- Сегодня ночью сгорел бар "Одноногая путана". Предположительно, владелец бара, Джон Харвиц, известный в криминальных кругах под прозвищем "Слайби", погиб во время пожара. Также в пожаре погибло двое посетителей. Одиннадцать человек получили ожоги разной степени тяжести. Теперь к другим новостям...
"Слайби" -- имя казалось очень знакомым. От невозможности вспомнить, неспособности что-либо сказать, от переполнявших страхов и еженощно преследовавших кошмаров, от общего перевозбуждения девушка расплакалась. Мама Эм прижала её к своей огромной черной груди.
-- Ну-ну. Не плачь детка. В больнице не будет пожара. Мама Эм о тебе позаботиться.
Эта толстуха совсем не поняла ей. Девушка не боялась пожаров (уж лучше сгореть, чем всё это), девушка боялась неопределённости! От бессилия она забилась в могучих руках гордой дочери Африки, она просто хотела остаться одна, ей надоела эта бессмысленная жалость, надоела неспособность врачей ей чем-то помочь. Мама Эм запаниковала, вызвала санитаров. Они притащили с собой шприц успокоительного. Снова отупляющее забытье. Снова кошмары...

29 октября. Полдень.

Утром её стали собирать. Она знала, что господин Эстерхази приедет за ней. Девушка совершенно не помнила его. Она не знала кем он приходится ей. И не понимала зачем ему всё это.
Мама Эм. Эмилия Хоггарт, медсестра клиники Велингтон, она также собиралась вместе с ней. Господин Эстерхази пригласил её быть сиделкой у Анны (как он сообщил имя девушки в клинике) первое время.
Девушка не была рада этому, она устала от рьяной опеки мамы Эм, она устала от назойливого внимания. Также ей не нравилось её имя -- Анна -- оно было какое-то чужое, не её. Может и не Анна она ни какая.
Господин Эстерхази прислал ей новую одежду в больницу. Одежда, в которой её нашли, видимо была совершенно негодной, мама Эм сказала, что её (одежду) выбросили. Документов при девушке не обнаружили, но это не страшно. Господин Эстерхази всё о ней знал и сообщил куда следует, об этом тоже мама Эм поведала.
Сборы закончились. И Анна, под руку с Эмилией, вышла из больницы. Господин Эстерхази ждал их возле автомобиля. Он помог дамам устроиться. Машина тронулась.
Чем дальше они ехали, тем хуже становилось Анне. Она нервничала. Дыхание сбилось, выступил пот, в горле пересохло.
-- Не волнуйся, милая -- щебетала негритянка, -- скоро приедем. Она, наверное, боится транспорта?
Опять мама Эм всё перевернула. Анна почувствовала знакомое раздражение и гнев. Однако сдержалась, дабы не получить дополнительную порцию успокоительного.
Через некоторое время господин Эстерхази приказал водителю остановиться. Они с Анной вышли из машины, чтобы немного прогуляться пешком до дома вдвоём.
Свежий воздух успокаивал. Осенние поля вдали темнели старым лесом. Птицы стаями улетали прочь из зимнего мира. С неба падал снег. Чистый, белый, мягкий.
-- Всё будет хорошо, дорогая. Всё будет хорошо.

Дана.
ссылка
Небо, цвета линялого индиго, окутало непроницаемым ледяным одеялом, вселяя страх и безнадежность. На крыше заметнее звёзды и ощутимее ветер. Злой и жестокий, как все ветра в городе «π». Стул скрипел и шатался, пугая возможностью развалиться прямо под восседающей на нём девушкой. Плед бессовестно пропускал холод, заставляя кожу синеть, а тело биться в конвульсивной дрожи.
Крыша старого четырёхэтажного многоквартирного дома. Сколько ему? Сто? Сто пятьдесят?
Перед девушкой старинный ламповый черно-белый телевизор. Экран бежит серой полосой, издавая щелкающий звук. Темнота вокруг постепенно рассеивается, давая взгляду зацепиться за окружение. Изображение выравнивается, проявляется силуэт. Это мужчина лет двадцати - двадцати пяти. Он спит, сидя в кресле. Голова запрокинулась назад, руки безвольно свисают по бокам кресла, рот приоткрыт. Иногда он напоминает мёртвого. Картинка длится несколько минут. Или вечность?
В доме напротив окна чернеют провалами чужой жизни, кроме одного. Оно бессовестно горит, привлекая праздное любопытство. Дома стоят так близко, что с крыши видно комнаты жильцов, как на ладони. Дворы так малы, что можно перепрыгнуть из окна в окно напротив. Крохотные квадратные дворики, без деревьев, только небо и птицы. Иногда бывает грустно…
Мужчина на экране проснулся. Поднялся с трудом, и упал.
В окне, в доме напротив, кто-то поднялся и упал.
Телевизор вторгся в жизнь неизвестного мужчины из дома напротив, сделав Дану невольной наблюдательницей его маленькой драмы.

Алексей.
ссылка
Комната в трёхэтажном доме начала прошлого века. В комнате – кресло напротив единственного окна, выходящего во двор-колодец. На подоконнике увядают белые хризантемы. Их разложение заполнило квартиру еле уловимым, и от этого более навязчивым, сладковато-травяным запахом. На столе книги. В кресле Алексей.
Он спит. Сон тяжелый, душный. Никакого смысла, просто образы Кати, мамы, учёбы. Снова Кати. Мамы и Кати. Мама ласково гладит Катю по голове, называет доченькой. Катя в чёрном, в руках её белые цветы, превращающиеся в пепел. Алексей хочет бежать от неё прочь, но ноги его ватные, они вросли в землю. Иногда ему холодно во сне, иногда жарко. Он понимает, что спит, но проснуться не может.
Квартира его находится на третьем этаже дома стоящего на улице Мира в городе «π». На лестничной площадке две двери. За каждой, по две квартиры с общей прихожей. В квартире напротив молодая семейная пара. Их окна выходят на море, а у Алексея во двор. Во дворе нет деревьев, и от этого он выглядит тоскливо. Но по утрам Алексей открывает окна и в комнате пахнет морем. Ещё слышны крики чаек. Чайки садятся на крышу, их там много. Иногда прилетают и сидят на окне. Иногда прилетают голуби и вороны. Реже воробьи и синицы. В окне видны только окна соседних домов и небо. И птицы. Тоскливо.
Алексей заставил себя проснуться. Полночь. Тело затекло от неудобной позы сидячего сна. Шея с трудом поворачивалась. Поднявшись на ноги, Алексей упал. Колющая боль сковала в области сердца, перебила дыхание. Боль внезапная и нарастающая. Непроизвольно рука потянулась к сердцу. Совсем ненадолго он почувствовал страх, который сменился холодной рассудочностью. И это совершенно новое чувство открыло невероятную вещь – Алексей умирает.

Ксюха.
ссылка
Прохладный вечер перетекал в откровенно холодную ночь. Море становилось неизбежным, неотвратимым, накатывая своих гигантов на прибрежную полосу. Чайки кружили над городом молча. Картина была прекрасной и зловещей. Немного страшно…
Прогулка подходила к концу, тело стремилось в тепло. В голове засела фраза «И всё равно я люблю тебя», ни к кому конкретно не относящаяся. Так, в целом, отражавшая сегодняшнее настроение Аксиньи.
Улицы потоками заполнили пространство вымытое море. Машины, магазины, метро. Три станции. Хотя можно было бы и пройтись по набережной до дома, но не хотелось – холодно. Набережная, вот и родная улица Мира. Дом на углу Набережной и Мира. Окна на море. Очень красивое море. Просто Море.
Вот магазинчик в цокольном этаже дома на углу Набережной и Мира. Домой нужно взять молока, хлеба, яиц. Может что-то ещё? Сладкого. Очень хочется.
-- Привет. Как ты?
-- О, привет. Давно не заходила.
-- Да. Мне молока, хлеба и яиц.
-- Нам привезли хорошие мандарины. Недорого. Возьмёшь?
-- Недорого? Ну, хорошо.
-- Только они у нас сетками по десять килограмм.
-- Господи, как я их тащить буду?
-- Да ладно, тебе их на третий этаж поднять.
-- Хорошо. Давай.
Руки потяжелели ощутимо. Почему покупки по бросовым ценам действуют на людей как магнит? Невольная злость на себя, знакомую продавщицу, дешёвые мандарины просочилась в сознание. Вход в дом был прямо с улицы, не надо заходить во двор, очень удобно. Магнитный ключ открыл парадную дверь. Мысль о том, что из-за мандаринов она забыла купить сладкое, раздосадовала сильнее. Секундное промедление и она в подъезде. Длинное просторное помещение с высокими потолками тускло освещалось единственной лампочкой. От этого всё казалось неясным. Лестница. Площадка третьего этажа с двумя дверьми и выходом на крышу. Дверь, за которой небольшая прихожая для двух квартир. Её двухкомнатная с видом на море, и напротив однокомнатная с окном во двор. В другой квартире живёт молодой мужчина.
Ключ скользнул в скважину. На лестничную площадку, из блока напротив, вышла соседка. Знакомая. Ирина. Спросила, как дела. Хорошая знакомая. Просто хочет поговорить.
Вдруг стало не по себе. Тоска, вяло тлевшая на дне сознания, сожгла её душу. Мгновенно. И не было каких-то переходов, каких-то причин. Просто умерло всё живое на сотни миль вокруг. Полночь.

Вот это праздник!!! Бэлла чуть в обморок не упала от счастья! Ей расскажут про храм! Куча секретов, всякие древности. А может тут ещё и убили кого? Или жуткие чудовища, много страшилок. По спине побежали нетерпеливые мурашки. Девочке хотелось прыгать, визжать от восторга, её воображение неслось голопом по неизвестной истории храма...
-- Если достопочтенному Драгину, великому воину, будет угодно рассказать мне истории Храма, то я с превеликим удовольствием их выслушаю. -- Речь Бэллы стала крайне витиеватой, так как ей казалось, что так она звучит более солидно и по-взрослому. А главное спокойно, как и подобает воспитанной девочке, готовящейся стать воином.

Этот Лазака зачем-то увязался следом за Бэллой. И не то чтобы он был какой-то плохой, просто противный, как и все мальчишки. Да ещё и то обстоятельство, что видеться им приходилось постоянно несколько удручал девочку. Что ж за жизнь такая? Везде эта мелюзга таскается: "Бэлла покажи то, да покажи это!"
Сами ещё желторотики несмышлёные, а всё туда же! Покажи им как с мечом обращаться. Ишь чего захотели?
И сегодня, когда Дзанар на деревянном воине отрабатывала удар, который отец показал ей утром, понабежали дети, во все глаза смотрят, бездельники, меч просят, но Бэлла своё оружие (пусти и деревянное) в руки другим Дар'Карианцам не давала. Отец сказал, когда отдал ей только что вырезанный из дуба меч: "Твой клинок должен быть твоим, и помнить лишь руку хозяина"
Пришлось прогнать этих назойливых зрителей. Только настырный мальчишка Лазаков ни как не хотел уходить. Требовал меч, подсмеивался, говорил разные глупости. Ох и разозлилась Бэлла на него.
-- Эй, Лазака! Если ты такой смелый, пойдём в Трофарус-кальмин-дварма? Или испугался, цыплёнок? Ну так беги в свой курятник, под крылышко к мамочке! -- Бэлла побежала что есть мочи, хоть Буто и не воин, но всё же крепче неё и навешать может аж бегом. Только вот надеялась она, что всё же он испугается...
Храм. Величественный, древний. Шумной, разъяренной молнией влетели двое ребятишек внутрь. Бэлла опрежая Буто случайно толкнула чью-то статую. И произошла странная штука. Они с Буто оказались в тайном проходе, с лестницей, уходящей куда-то вниз.

Всем:

Иной:
Кто-то сильный поднял над полом. Кожа соприкоснулась с чем-то грубым, шершавым. Прикосновение это вызвало отторжение, даже неприязнь, агрессию. Однако длилось оно не долго. И тело оказалось в блаженном тепле.
Невероятная чистота и доброта наполнили всего. Она, сильная и нежная, смотрела прямо в душу прекрасными глазами. Сейчас покой стал понятен, естественен. Цельность обретена. Все остальное перестало существовать, в одну секунду Мир стал безопасен и дружелюбен. Вопрос «Кто я?» более не имел значения, всё забылось почти, осталось где-то на задворках сознания. Она улыбнулась и мир засиял бесчисленными красками. Она любит просто так, дарит всю нежность и заботу просто так, она прекрасна. И больше ничего не надо, лишь бы она улыбалась. Все вокруг неё соткано из теплоты, красоты и света. Слёзы, обжигая, потекли по щекам. Никогда он не испытывал ничего подобного. Он видит перед собой Жизнь. Он видит маму.
Девушка:
Старуха загадочно улыбнулась и подала малыша.

Старуха:
Туман рассеивается над городом лишь на крохотное мгновение, позволяя увидеть творящийся в нём хаос. Смерть всюду, в каждом доме. Только бежать. Люди обезумели.
Древний Лес обступил плотной стеной, скрывая от лишних взглядов. Тьма непроницаемым саваном укутывает беглянок. Тяжелое дыхание обжигает лёгкие, тяжелые ноги с трудом уносят от преследователей. Они близко, воины, хотят убить их. Воины думают, что ночь их спрячет. Но ей не нужен свет, чтобы видеть. Она сама ночь. В ней тьма.
Много жизней она скормила Неведомому ради одной жизни.
Девушка:
Свет, невероятной чистоты, пронзал душу насквозь, помещая тело в необыкновенное состояние. Перетекая, Свет менялся. Скоро став единой точкой, он увлёк за собой. В неизведанные миры. Показывая необъяснимое, растворяя в непознанном, даря непонятое. Словно нет тела, словно всё во всём. Единая спираль, раскручиваясь внутрь себя стремится в себя же проникнуть. Расширить, изменить, убить. Удары сердца – песнь Вселенной, творящая видимые и невидимые миры. Голос всего сущего. Взгляд Бога из света. Он и есть свет. Свет смотрит в сердце, разрывая на части, пропитывая тело блаженством и болью. Бог просит её кому-то помочь.
Разве может она отказать?
Иной:
Всё тело сдавило так, что стало нечем дышать. Кругом вода, вода, вода. Мысли вон из сознания. Кто-то тянет на дно. Нет, он должен выжить. Он должен. Должен…
Твердая внутренняя уверенность в собственной значимости придала силы, заставил напрячься и плыть к свету. Где-то далеко виднелось светлое пятно. К нему и надо, там спасение.
Чьи-то гигантские щупальца обвивают всего, заставляя протискиваться сквозь них. Голова раскалывается на части, напряжение становиться невероятным. Рёбра хрустят, давление достигает предела. Чудовище победит, ещё мгновение и наступит смерть. Секунда и всё завершится.
Силы плавно уходят, Смерть шепчет нежным голосом: «Ко мне, мой хороший. Я буду с тобой вечно. Со мной ты обретёшь покой. Обретёшь непреходящее Знание. Зачем скитаться в неизвестности? Я дам тебе всё!» Сладость её речей убаюкивает, раскачивая на волнах липкого всепроникающего покоя. Тело расслабляется, обмякает, становится податливым, как глина. Желаний нет, кроме одного, следовать за этим чарующим, мягким, добрым голосом. Следуй. Вот и конец…
Кто-то своей силой заставляет биться сердце, протягивает руку, наполняет импульсом жизни. Не конец. Вот она, поверхность! А за не жизнь. За ней солнце.
Легкие и пространство раздирает боль вырывающегося крика Жизни.

Дети вбежали в кабинет, рассыпаясь, как горох по комнате. Десять маленьких человечков. В радостных колпачках, с весёлыми флажками. У кого-то моська измазана тортом, кто-то нарисовал себе мордочку котёнка. Всем от пяти до восьми лет. Хотя одному парнишке было примерно лет четырнадцать. Лицо его удивительным образом напоминало лицо миссис Брайан. Сын. И дочь тут же, именинница. А вокруг её друзья, притихли, испорчен праздник.
Миссис Брайан окончательно утратила контроль над собой, когда Боб отнял телефон, единственную, как ей казалось, надежду на спасение…
Не отдавая себе отчет она бросилась на Боба. Била, царапала, кусала. Истеричная баба, совершенно не осознающая с кем связалась.
-- Выродок, мразь, сукин сын. – Много мерзких слов. Гнилая баба. Дерётся. Орёт.
Это произошло само собой, случайно. Он крикнул ей «заткнись» и оттолкнул в сторону, а она не заткнулась, с трудом поднялась и вновь бросилась на Боба. Просто в руке револьвер, направленный на человека, обычно стреляет. И сегодня не исключение. Хейз действительно не хотел стрелять в неё, в эту тётку, тем более дети вокруг. Да и у дочки день рождения. Милая, хорошая девочка, белокурый ангел. Смотрит такими внимательными глазами. Ну кто её просил подниматься, эту орущую мамашу?
Всё произошло внезапно. Когда миссис Брайан бросилась на Боба, он поднял руку с револьвером и направил в её строну. Грудью она прыгнула прям на руку с револьвером. И то ли от толчка, то ли от того, что слишком сильное нервное напряжение свело мышцы, курок был спущен. Пуля вошла в область сердца. Женщина словно поперхнулась и кулем упала на пол.
--Мама. – совсем тихо шепнул мальчишка. Лицо его отразило нечеловеческую муку, наверное, он очень любил мать. Очень. С сосредоточенной яростью он изо всех сил ударил Боба головой в живот. Удар был ощутимым.
--Джеймс, сынок, не надо! Сынок! – тишина, наступившая после еле различимого шепота, взорвалась оглушительным визгом мистера Фрэнка Брайана. К сожалению, он не имел ни спокойствия сына, ни бесстрашия жены. Его руки тряслись, ноги подкашивались, он шарил в ящике стола, нервно подскакивая на месте, как от нетерпения. Через минуту в руке появился пистолет Bersa Thunder 380. Мужчина попытался выстрелить в Боба, но Шон успел отбить его руку, выстрел прошел мимо. Рейли, который до этого стоял совершенно сбитый с толку, после атаки мальчика, словно пришел в себя. Он сцепился с Брайаном, однако отнять оружие сразу не удавалось, Брайан оказался крайне жилистым и крепким парнем.
На одной руке у Хейза повис Джеймс, пытаясь отобрать револьвер, на другой малышка Элли, виновница торжества. Она всячески старалась помочь брату. Боб никак не мог скинуть мелюзгу с себя. Остальные малыши стояли возле стен, молча наблюдая потасовку. Похоже, они не совсем понимали, что происходит.
Рейли сдавливал руку, тянул пистолет на себя. Фрэнк сопротивлялся.
Боб пытался сохранить за собой оружие, Джеймс стремился не допустить этого.
И, как часто бывает в подобных ситуациях, раздались ещё выстрелы.
Сначала Рейли услышал, как кто-то охнул. Мельком он увидел, как по стенке сползла девочка лет семи. Следом ещё выстрел и её подружка отправилась вслед за ней. Шон попытался резко вывести руку со стволом вправо, искренне полагая, что сможет, наконец, им завладеть…
Боб же, не обращая внимания на девчонку, висящую на его левой руке, правой бил её брата. И не то чтобы бил, так, отмахивался. Джеймс, когда увидел, как упали две девочки, хотел было выбить ногой револьвер и лишить противника оружия, но вместо этого спровоцировал ещё выстрел. Бах. И на полу мальчик пяти лет. Каштановые вьющиеся волосы, светлая розоватая кожа, серые глаза. Малыш всё время, глядя на происходящее, – улыбался. Возможно, ему казалось, что это такая игра. Теперь он тоже улыбается. Всё также, непонимающе.
Джеймс дёрнул револьвер на себя как раз в тот момент, когда Шону удалось вывести руку с пистолетом в сторону. Как раз в этот момент Фрэнк начал сдавать свои позиции и вот-вот Фляга завладел бы ситуацией. Под страхом потерять ещё и отца, этого юного Рэмбо получилось бы урезонить. И всё бы закончилось.
Но когда Джеймс дёрнул револьвер, то он выстрелил, и пуля прошла насквозь где-то в солнечном сплетении. Брайан видя, как падает сын, собрав остатки сил, направил пистолет прямо на Боба и выстрелил.
Вдруг Бобу стало очень легко. Свободно. В одно мгновение его перестал кто-либо держать. Нет тяжести. Нет боли. Никто не держит его руки.
Фрэнк ослаб моментально. Упал. Поднялся. В один неверный шаг подошел к маленькому телу. Опустился на колени и бережно, словно фарфоровую куклу, поднял своё дитя.
--Милая? Элли, солнышко. Слышишь меня? – губы посерели, лицо потеряло все краски, будто солнце никогда не видело его. Совершенно случайно Брайан убил дочку. – Доченька, доченька, доченька…
Отец гладил лежащую на руках дочь, лет семи, с потускневшими зелёными глазами. Изо рта её бежала кровь, тоненькой красной струйкой, очень красиво окрашивая щёки и светло-русые вьющиеся волосы…

Убийца.
Мистера Линча странные сны в ночь с 23-го на 24-е октября не посещали. Мистер Линч спал спокойно, тихо, лишь изредка сбиваясь на нежное сопение. Проснулся мистер Линч столь же спокойно, сколь и спал: беззвучно открыл глаза, осторожно вдохнул носом, сщурившись, потянулся и встал. Причину собственного пробуждения мистер Линч определил быстро, просто и без лишних размышлений: телефонный звонок.
- Драг ждет у себя в восемь. Просыпайся. В половину восьмого будь у меня.
Бодро что-то промычав в трубку, глянув на часы (было 06:49 утра), мистер Линч мгновенно (столь же спокойно, сколь и спал) углубился в утренний быт. Проделав же все сочтённые им необходимыми процедуры, мистер Линч оделся и вышел из квартиры. Целью его был Камден. В 07:30 повидавший немало сломанных шей, носов и рук палец мистера Линча вдавил в стенку кнопку дверного звонка.
Мистер Линч был готов.

Пёс.
Спокойный ответ безбожника небывалым образом взбодрил Денни, придав тому отчего-то желание если не петь и плясать, то хотя бы есть яичницу и смотреть утренние новости, бодро запивая утренние сводки ароматным утренним чаем. Или кофе?
По BBC почему-то документальный фильм о Че Геваре, красных знамёнах революции и прочая, прочая, прочая. Старо.
Второй новостной канал пытается заинтриговать сообщением об очередном витке в нашумевшем деле об убитой девочке, чей голос, записанный злоумышленниками на плёнку, ещё долго стращал родителей убитой. Тщетно.
Спорт - пляжный футбол. Симпатичные тётеньки в бикини.
Культура - запись вчерашнего концерта в Королевском театре. Внеочередная опера. Как оригинально.
Ток-шоу, блокбастеры, детективы, сериалы. Сплошной пеленой пробежали перед глазами.
Остановился отчего-то на BBC, всё же, как-то посолидней.
И вот диктор с русской внешностью только начала зачитывать что-то про угнетение народа буржуазией (в весьма завуалированной форме, разумеется), как раздался дверной звонок.
07:34.

Нашла камень. Хороший такой. Удобный. Легко в руке держится.
Пошла дальше в направлении города. Небо звездное. Настоящее какое-то. Так смотришь, и сразу видно: ночное небо. Добро. Не то, что в городе. Жуткое, дымное. И неба вовсе за смогом не видать. Картина всегда одна. Ни какой красоты. Тоска.
В памяти обрывки. Да и те серые. Ворох хлама. Ничего в прошлом не радует. Зачем его ворошить? Инстинкт. Всегда. Самоидентификация. Человеку точно нужно знать кто он, куда себя причислить и что после всего этого делать.
Нет смысла тратить лишние силы на пустые размышления. Трататаева сосредоточила свое внимание на окружающей действительности. Степь. Холмы. Ночь. Цель – город.

Курсы самообороны вспомнила. Хорошо. То, что нужно.
Голос тренера в голове зазвучал: «Основные болевые точки – глаза, горло, пах. Не забывайте и не деликатничайте. Если на вас нападают, то можно и мошонку расплющить. Пусть потом кровью ссыт, это ж не убить все же.
Еще глаза – давите, не стесняйтесь. Тем более что урод потом импланты вставить сможет, если дорогу разглядит.
Ну, а если уж очень трагичная ситуация приключилась – тогда короткий резкий удар снизу в нос. Понимаете, нет? Лодошкой. Да, так. Бейте, не жалейте. Даже при слабом ударе, боль всё равно сильной будет. Понятно, да?
Ну, можно конечно, еще костяшками в горло. Но это сложнее. Не успеете, увернется противник, подбородок опустит, чтоб горло прикрыть. Ага, да. Так, так. Точно. Что ж, пиздец вам. Пальцы из кисти выковыривать будете.
Если же схватили вас, и удерживают лицом к лицу, применяем старый дедовский метод – хватаем нижнюю губу и резко вниз дергаем. Ну, по силе примерно, как вы на распродаже друг у друга шмотки выдираете.
Еще, лучше всего иметь какой-то колюще-режущий инструмент небольшой. Нет, нож не подойдет. С ножом надо уметь обращаться. Подойдут ваши пилки для ногтей. Только дамы, берите острую и металлическую. Понимаете, нет? Носим их в рукаве, или в кармане. Быстрый доступ к оружию должен быть у бойца, девочки. Значит, пилочкой целимся в глаз или шею… Нет, конечно, ногу ты ей не повредишь. Ткань, кожа, мышцы – не пробьет всего этого пилка. Тут нож нужен. Самое простое, если противник сзади, бьем ножом в бедро. И проворачиваем рукоять насколько можем. Полезность острых предметов неоспорима. Поэтому носим и не жужжим. Понятно, да?
Так. И волосы. Соберите. Понаотрастили, понимаешь ли. Хватанет тебя за патлы противник, и все, оборона твоя, коту под хвост. В узел, на затылке завязывайте. При падении волосы смягчат удар.
И, самое главное, не торопитесь бить. Всё вовремя делать нужно. Вовремя. Понимаете, нет? Ваше единственное преимущество – это внезапность. Как бы то ни было, а среднестатистический мужик всегда сильнее среднестатистической бабы. И вот если вы его врасплох застанете, то есть шанс отбиться. А в открытом бою, он вам вломит по самое не могу.
Так что не ходите ночами в одиночку. А если пошли – не привлекайте внимания. Ну, если же напали на вас – тогда что, деритесь до последнего. Бейте, царапайте, кусайте. Всё, что угодно. Главное, полностью обескуражить и деморализовать противника. Понятно, да?
Но запомните основной принцип самообороны. Если у вас есть хотя бы маленькая возможность избежать конфликта, в общем, свалить, мой вам совет, не льстите себе – уёбывайте!»
Яркая вспышка. Все остальные воспоминания как дым, не уцепиться. Стелятся на самом дне сознания образы поездов полупустых. И все какое-то серое. Безрадостное. Работа. Документы. Доклады. Уныло все это.
Курсы самообороны кадрами сочными возникают и гаснут. Обрывки памяти. Лохмотья даже. Но что-то всё-таки усвоено: уходы, блоки, удары.
Жаль в памяти только голос тренера остался. Ни лица, ни имени нет. Хорошо он их учил тогда.
Трататаева волосы на затылке завязала, всё как тренер говорил. Острый предмет? Может спицу из колеса мотоцикла взять, если не сгнила окончательно? Хотя по виду мотоцикл совсем в пыль превратился.
Или камень подходящий найти, тоже сойдет. Что-то небольшое и острое.
Огляделась. Справа – горные отроги. Прямо – огни населенного пункта. Слева – то ли дом чей-то, то ли просто кто-то костер разжег. Вокруг – холмы.
Не раздумывая, Света отправилась в сторону населенного пункта. Что и как она там делать будет, представляла смутно.
За спиной послышался рев мотора. Кого-то привлек шум взрыва и пожар? Или случайно проезжающий мимо транспорт? Не важно. Важно не попадаться на глаза и выполнять основной принцип самообороны.
Осторожно, стараясь не производить лишнего шума, Трататаева спустилась с холма.

Волк продолжал выть. Не обращая внимания на действия Светы. Замечательно. Можно спокойно, наконец-то, заняться делом. Сорвала несколько стеблей полыни. Скрутила их наподобие клубка, запихала в карман. Принялась за листья. Их – растереть, и выделившимся соком обработать открытые места: ноги, руки, шею, лицо. Резкий запах, но не вызывает отвращения. К нему даже можно привыкнуть, и не замечать вовсе.
Трататаевой было интересно, посмотреть на себя со стороны. Как девушка ночью в степи, в окровавленных шортах, бронежилете и в мужских сандалиях не по размеру, обтирается травой какой-то. Забавно.
Во время косметических процедур, прокручивала воспоминания пришедшие сами собой. Работа, работа, работа. А что в жизни ее еще было? Не может человек только работать и все? Люди, много людей в воспоминаниях. Но никого, кто бы казался родным. Или близким, хотя бы. Просто пациенты, со своим и историями и проблемами. А она? Какая у нее история? Что привело ее на борт БДК «Таурман»?
Подошла ближе к мотоциклу, который заметила в зарослях. Сломан вроде. Как же в город добираться? И где он, город этот? Куда двигаться? Просто так бродить она может днями и так ничего и не найти. Ей нужно определяться с направлением.

Стягивать вещи с мертвеца было легко. И совсем не противно. Они ему уже точно не понадобятся, а ей – очень даже. Вместо тела ошметков, перед глазами лаборатория, пробирки, она в лаборатории. Время учебы. Посещение моргов по программе положенное. Наверное, поэтому не воротит от трупов. Только жаль их, когда-то людьми были. А теперь органика. Но ничего же сделать нельзя…
Как-то сами собой всплыли лица мертвых товарищей. Мозг таранила одна-единственная мысль: «Что теперь делать?»
Понятно, что уходит она от дороги прочь. Но куда?
Если за отправную точку взять идею, что Трататаева – это все кто выжил, то как-то уж очень не весело получается. Кто ее одну искать будет? И знает ли хоть кто-то, что «Таурмана» больше нет? Подали они сигнал бедствия с «Таурмана», или не успели?
Возможно, Мидмир находится в стадии войны с ее родной планетой. Да, что уж там, возможно? Скорее всего, так и есть. Иначе, с чего бы это их связанными везли, как пленников. А потом и вовсе перестреляли. И кнехт этот… Так. Кнехт? Он забрал кого-то из их команды. Следовательно, живого. Зачем ему мертвого-то брать? Вон трупов сколько валяется?
Забрал Ямоото, кажется. Мужчину. А им с Морино помог. И оставил.
Почему мужчину забрал, а их нет? В качестве кого им Ямоото нужен? Солдата? Пленного? Рабсилы? И почему такое разделение? Нет, Трататаева рада, конечно, что воин спас ее, живой оставил, и все такое. Но! Такое половое разграничение наводило на определенные размышления.
Почему женщин не трогают, а мужчин – в расход, с легкостью. Или мидмирец этот, их с Морино умирать оставил? Почему тогда просто не разорвал в клочья? Вопросы.
После падения, челнок атаковали. По все вероятности, запах дыни – токсичный газ. Поэтому, они очухались только в грузовике этом чертовом. Амнезия? Возможно, из-за отравления газом, пострадала центральная нервная система, что привело к ретроградной амнезии? Или последствия черепно-мозговой травмы? Ощупала череп. Потрясла головой. Ни тебе шрамов свежих, ни головокружения, ни тошноты.
Возможно ли, что амнезия была у всех, кто высадился на планете? Вполне. Хотя, откуда ей знать. Точно она знает лишь о своей частичной потере памяти. К тому же, память возвращается постепенно. А это значит, что всё, или почти всё, внешнее воздействие, оказанное на мозг, не является необратимым. Конечно, часть воспоминаний может так никогда и не вернуться. Однако, с этим можно жить.
Вот он, главный вопрос. Жить-то ей придется здесь. Пусть какое-то время. Пусть не всегда. Но, здесь! А значит, нужно искать населенный пункт. Любой. Попытаться вступить в контакт с местными жителями. Дальше? А дальше, остается единственная стоящая цель. Постараться найти Ямоото. Для чего? А что ей тут делать? Не семью же заводить. Вот пока Ямоото искать будет, определится с более глобальными целями. Вернуться домой, например. Хотя, может и не стоит туда возвращаться? Чего ее понесло в космос? Сидела бы дома, понимаешь ли, детей там всяких рожала… От мысли этой, внутри шевельнулось что-то. Что-то знакомое, и очень нехорошее. Слова эти, как песня старая, надоедливая. Слышишь ты ее каждый день, и тошнит от нее уже. А песню эту, все равно, по радио, постоянно крутят. Такие дела.
Защитный механизм. Спасение человека. При агрессивных внешних обстоятельствах переключает внимание на внутренние переживания. Как сейчас. Однако, при сильном внутреннем дискомфорте, внешние раздражители, для человека становятся гораздо предпочтительнее.
Светлана безропотно переключилась на разглядывание местной флоры и фауны.
Колосья, с черными зернами. Полосатые ягодки, вполне возможно, пригодные в пищу. Подобие полыни. Нужно бы нарвать ее, да в карманы распихать. Полезная травка – полынь. Перебивает, практически, любой запах. Отпугивает паразитов мелких, кровососущих.
Птичка красненькая, с ветки на ветку. Ящерица с голубыми глазами шныряет под ногами. Может та, на которую Трататаева так безуспешно охотилась. Столько жизни вокруг. Захотелось смеяться. Стресс. Тело выбрасывает бешенное количество гормонов. В мозгу наступает, так сказать, перегрев. Следствие – беспричинный смех, панические атаки, и, в целом, неадекватное поведение. Далее, возможна блокировка сознания. Естественные физиологические процессы.
Главное успокоиться. Глубоко вздохнуть. И заняться делом.
Хотя бы, травки нарвать. Зверья много, крупные хищники, вероятно, присутствуют. Встреча с ними – лишние неприятности.
Забавно, что вокруг столько голубоглазых существ. Ящерица. Волк-шакаленок, тот, которого она первым увидела. Всплыла мысль эта, как бы, между прочим.
Завыл волк где-то.
«Ну вот. Чудесно. Богат день событиями, однако»
Глянула Света в сторону звука, и пошла к зарослям местного аналога полыни.

Война. Вот почему лейтенант. БДК «Таурман». Дежурный психолог. Вспомнились люди, с которыми она беседовала. Всего девять человек. Практически у всех на лицо аутоагрессия. Следствие пережитых психологических стрессов во время участия в боевых действиях. Бессознательные психические процессы, запускаемые интроекцией. Сублимация, интериоризация, а при таких условиях усвоения, вполне возможна и парафрения. Далее, замещение на ложные воспоминания…
В голове выстраивалась пирамида из терминов, понятий и заключений. Зачем? Видимо, годы практики дают о себе знать.
Вспомнился преподаватель по психологии. Вернее не он сам, а фраза, с которой он начал обучение: «Психология станет абсолютно бесполезной, когда люди смогут быть честными сами с собой. А до тех пор, у нас с вами всегда будет, чем заработать» Только пользы от воспоминания никакой. Лишнее раздражение.
Вот теперь у нее есть возможность быть честной с самой собой. Никакого понятия, где она? Что с остальными членами экипажа? Судя по всему, корабль погиб. Десантировались они в спешке. Тех, кого вспомнила, в грузовике не было. Может, они тоже все погибли? Может, она совсем одна осталась?
Полная фрустрация.

Мужик безразлично отвернулся. Так словно Лука был пустым местом. Хотя так оно и было. Человек – пустое место. Да и какой он Лука? Имя, которое ему придумали сумасшедшие старики, запершиеся в монастыре в попытке обрести покой.
Алексей? Чужое имя. Вокруг все чужое. И жизнь какая-то чужая. Как кошмар. И вроде бы с тобой все происходит, но где-то ощущается подвох.
Все было бессмысленным. Решение прийти в этот дом, решение искать Коляна, решение узнать правду о себе. Пустая трата времени. Да и зачем ему знать правду о себе? Кому она нужна эта правда?
Но как дальше жить? Страшно быть никем. Если ты никто, тебя в этом мире ничто не держит. В таком случае смерть предпочтительнее жизни. Пустота предпочтительнее смерти. Полное небытие предпочтительнее пустоты. Лучше тогда совсем не существовать.
Разочарование. Не приятное ощущение бессмысленности жизни. Хорошо, что оно проходит. Сменяется безразличием. Все стало безразличным. Стало все равно.
Незачем идти к Коляну. Он может пойти в милицию, ЗАГС, паспортный стол. Там все обо всех знают. Он узнает свою историю. Родился, учился, женился и т.д. и т.п. А дальше что?
Главный вопрос – зачем? От него мысли разлетались как опавшая листва от ноябрьского ветра. Он не знал зачем.
Стало трудно дышать. Просто мало воздуха в подъезде. Алексей направился к выходу.

В голове пульсировало от злости. Племянник Паши? Хоть как-то бы разобраться кто эти люди. И вообще, хорошо получается: приперся друг какой-то, явно чувствует себя как дома. Племянничек, такой нормальный юный мудак. А ему, Луке, в собственной квартире места, значит, нет? Так выходит?
"Как я этого молодца не заметил, когда квартиру убирал?"
"Ладно, потом разберемся. Ну, что хозяин? Разливай гостям ухи?"
На столе оказалось три миски супа. Запах был так, средненьким. Рыба не очень. Но лук и перец сделают свое дело, будет вкусно. Сразу вспомнился монастырь. Как, перед побегом, с настоятелем Никоном ходили на речку, как рыбу ловили, как на костре уху готовили... Да, здорово было. Лука оперся спиной о холодильник. Руки скрестил на груди. В голове мысли вихрем. Откуда-то всплыло воспоминание: он мальчик лет шести с дедом, в лесу на костре еду готовят. И леса такие, не здешние. Тайга?
"Гости" принялись за уху. На кухне стоял только стук ложек о тарелки. Лука взял свою порцию, принялся за еду стоя. Сидеть рядом с ними не хотелось.
Тарелка опустела мгновенно, Лука даже не почувствовал вкуса.
"Так, ну а теперь к разговору."
- И, все-таки, Паша, кто сдал мою квартиру?