Голосование за ходы

  И Джон рассказал ему все. Как было хорошо и как было плохо, где слаще – там пчелы кусаются, а что воняет дерьмом, то явно не мед залежавшийся. Оно то все более или менее просто по жизни. Ничего сокровенного, но отчего-то людям по молодости всегда эта наука дается с трудом, пока себе шишки настучат, пока дойдет… А бывает ведь и вовсе не доходит.

  Джонсон говорил без умолку. Сколько себя помнил – никогда такого не было. Не тот это парень, что вот так сядет и станет языком плясать под кружку пива. Однако, вот прямо сейчас, на балконе отеля в Далласе, сидя в удобном кресле (пха-а, уж получше тюремной шконки, да уж, приятель?), его “рвало” словами и воспоминаниями. И ничего ведь такого не говорил, но для него это было важно. Как будто не будет уже ничего дальше, как будто вот все – конец, это и была цель его жизни: вырваться из Застенка и теперь уже не нужно напрягаться всю оставшуюся жизнь. Он пил и пил, но опьянения не чувствовал… Может нервы, может стейк огромный, заполнивший каждый укромный уголок его живота, а может дело было в том, что больше говорил, чем пил.

  Изредка, он все таки умолкал. То ли Итан куда отходил, то ли тема заканчивалась, покуда новая не находилась – молчали, прихлебывая из кружек. В такие моменты он просто физически пожирал взглядом людей, тех кто был “снаружи”. Они ходили “там”, спокойно себе говорили между собой, спешили кто по делам или наоборот, вразвалочку прохаживались между домами, размешивая и без того равномерную грязь дороги. Они все были чужие, другие, такие… свободные. Да, это слово снова и снова появлялось в голове Джо, применимо к себе, но это было больше в значении, что не взаперти, не в тюрьме, а в отеле. А вот “они” все были свободными по-другому. У них была жизнь, казалось, такая, как они захотят. Например, держать салун или возить хлопок, строить железные дороги, да что, черт возьми, захотят! Можно было, конечно, обманывать себя, что, мол, и ты так можешь, стать такими же как они, здороваться на улицах, касаясь кончиками пальцев поля шляпы, спрашивать о новом рецепте запечёной индейки и с умным видом рассуждать о том, будет ли засуха или на этот раз обойдется. Да к черту: им хватало всего лишь этого, чтобы жить. Он – Джозеф Джонсон, тот кто никогда не перестанет смотреть на мир без прицела, тот кто чувствует себя живым мертвецом и лишь в редкие моменты, когда словно расплавленный металл течет по жилам и голову сносит к херам, он по настоящему дышит и живет. Это осознание витало где-то рядом всегда, всю его гребанную жизнь, но только прямо сейчас оно не только проявилось и утвердилось, но и не принесло какого либо дискомфорта. Это было похоже на то, если тебе чем-то не нравилось своё тело или лицо и каждый раз, проходя мимо зеркала, ты старался не задерживать взгляд или просто мысленно говорил что-то типа утешения. Но тут, все пошло по другому сценарию, Джо заглянул в зеркало, в полный, мать его, рост и вместо того, чтобы отвернуться – усмехнулся и можно было с уверенностью сказаться, что многие бы шарахнулись от этой улыбки.

  Они все были по другу сторону, от Джо. Словно другого вида, а как известно, рано или поздно, но если сферы интересов двух групп сходятся на чем-то – сложно оказаться им в позиции одновременного выигрыша. У них была лишь эта свобода, выбирать тряпки, трепаться ради скуки, трахаться украдкой да жить в долг. Они кичились своими правилами, тем что якобы они дают им уверенность в завтрашнем дне и позволяют использовать других людей, но плевать Джо хотел на такие “жизни”. В пекло! Это рано или поздно заканчивается могилой, разница лишь в том, что тебя туда уложит. Зараза какая или еще хуже того – случай несчастный, а может и пуля, к примеру, или нож щербатый в спину меж ребер, да итог один ведь, так чего ради? Чтобы “по-тихоньку”? Чтобы по правилам? Чтобы что, мать вашу?

  Джо прекрасно понял Итана, когда он ответил на вопрос “нахера”, вторя мыслям самого Джонсона. Да потому что только так ощущаешь себя живым! По настоящему свободным, способным на что-то больше чем могут большинство и дело тут даже в каком то самолюбии или гордыне. Дело в мироощущении, принятии себя: если человек рожден, чтобы нестись по прерии верхом на лошади, то только в этот миг он ощущает себя целостным, совершенным, настоящим. У каждого по разному, но это можно все свести к тягучему ощущению дрожащего кайфа.

  Джозеф улыбался и кивал, подтверждая слова друга. Да, мол, точно! А потом долгим взглядом буравил его взглядом.
– Мы одной крови Итан.

  Он отставил кружку с пивом в сторону и указал рукой на улицу, на людей, не открывая взгляд от товарища.

– Они все другие. Им никогда не понять, – он легко повел головой из стороны в сторону, нет-нет, – они думают, что нам нужны деньги или девушки, стрельба… Представляют, что нам плевать на закон, чтобы типа жилось легче. Им и в голову не может прийти, что нам это нужно, потому что мы другие… Без этого нам вообще все это нахер не нужно!

  Джозеф откинулся на спинку и расплескал пиво, перевернув кружку, но не обратил на это внимание.

– Гарри нормальный мужик, я с ним одно дельце провернул, но куда он пойдет пусть сам решает… – и Джо никуда особо не спеша, рассказал товарищу про ограбление все в подробностях, не забыв упомянуть, что его излишняя доброта по отношению к мудакам стоила пули его подельнику и… можно сказать аресту.

  Некоторое время погодя, Джозеф продолжил разговор, но уже более на приземленную тему.

– Золото и придурки это самое любимое мое блюдо, – Джонсон ухмыльнулся, прищурив глаз, словно карикатурный пройдоха, шутливо продолжил, – Монтана? Пусть будет Монтана. Там ведь китайцев не много?

  Он подошел к Гарри и молча сел рядом. Глядел в глаза некоторое время и начал говорить прямо, не елозя.

– На суде я тебя сдал – ты молчал. – Джо кивнул после “я – ты” и продолжил, поводя итог, – Я тебя вытащил из Хантсвилля – мы квиты. – он конечно мог еще сказать, что когда того подранил скотина Пёрсел, то Джо не бросил его и тащил на своем горбу, но… чёрт возьми, упрекать еще в том, что не кинул подельника как конченая паскуда? Нет уж.
– Мы едем в Монтану, там что-то может подвернуться, ты с нами?

  Пробовать глубину реки обеими ногами было чертовски глупой затеей, но пустые нарекания еще никого не перенесли по ту сторону стен тюрьмы. Что толку теперь винить себя за неосторожность, опрометчивость и чрезмерную горячность? Хотя… Иногда Джо таки пытался заякорить себе на подкорке мысль о том, что впредь нужно быть более терпеливым. Думать, складывать, не гадать, а предусматривать. Черт, это старость, м? Джо усмехнулся, к слову сказать, улыбка теперь довольно часто появлялась на скупом лице бандита. Пусть и не такая открытая, как у нормальных людей, потому как походила эта улыбка на какой-то кривой шрам. Можно было сказать, что кто-то просто вскрыл ножом лицо Джонсона, как вскрывают консервную банку. Криво, сбоку, та похер. Но! Да, Джозеф улыбался, а не скалился и по большому счету ему было плевать как это выглядело ну и все такое. Он просто не так грузился как раньше.

  Мужчина, опершись спиной о щербатый отвес тюремной стены, ощутил знакомую прохладу. Она плавно, даже нежно прошла от лопаток до крестца и обняла за пояс. Однако то жаркое лето, три года тому назад, он почему-то сразу вспомнил и представил воочию, будто и не было позади него толстой кладки.

  Вопрос. Еще. Снова вопрос. Духота, зал и эти сраные парики и пот, струящийся из-под них. “Вы убили Шелдона Пёрселла?”... Нет, он тогда спросил: “Вы убили Шелдона Пёрселла из этого револьвера?”. Ага, точно, так и спросили. Ему на миг показалось настолько лицемерным все это заседание, что он едва не блевонул! Так просто все было в этой фразе, мол, самое-то главное, из этого ствола стреляли или нет? А что убили человека – ну дык бывает, верно? Черт. Потом вроде спрашивали, сколько всего убил – тоже такое, вот если меньше дюжины, то вроде и не плохой парень, а если больше – ну падаль редкостная! Не-а, ребята, первый кровник навсегда вас меняет, бывает, что кто-то эти изменения принять не может и вовсе. Мысли, тревоги и раскаяния разрывают сознание и терзают бедолагу так усердно, как голодный пес грызет оброненный в пыль мосол. Другие же – наоборот, просто принимают это мироощущение как утреннее озеро принимает в себя человека, захотевшего окунуться еще когда дымка стелется у самой поверхности глади водной. Медленно ли быстро, с брызгами или плавно, словно нож в масло, но озеро поглощает тело, и войти можно лишь единожды, словно навсегда изменившись…

  Джо фыркнул и снова улыбнулся. Воспоминания иногда казались ему забавными. Самым не забавным, что ему пришлось узнать, так это то, что семь лет это охренеть как долго. Что же такое тюрьма? Многие сразу почувствуют на конце языка такие слова как “взаперти”, “решетка”, “несвобода”, да-да, все верно… Но если глубже, если глянуть глазами Джо, того кто там побывал, то можно с уверенностью сказать: тюрьма это самая гнусная иллюзия, какая только есть в мире, тюрьма – сосредоточение амбивалентности. Пройдут сотни лет, и если она останется, то никак не изменится, в этом Джо был уверен на все сто. Но чтобы понять что же в ней такого парадоксального, следует пройти через три пункта, которые врезались в сознание Джонсона. Во-первых, тюрьма это режим. Ну вот ты – Джо, обычный человек, оказываешься в полной власти других людей. Есть, спасть, ходить, говорить – все четко по регламенту, который утвердили и при этом так сильно насрав на твое мнение, насколько это возможно. Плевать, ты должен делать так, иначе получай, мразь!

  Во-вторых, тюрьма это такое место, где ты – и это наверное самое странное ощущение, что испытал Джо – не остаёшься наедине. Спать - вдвоем, отдыхать под присмотром, работать толпой, всегда есть кто-то, который пусть и не смотрит на тебя, но ты его явно ощущаешь рядом. Остаться по настоящему одному – роскошь, и да, Джо конечно слыхал о том, что бывало люди сидели в одиночке и сума сходили от одиночества, но эт тоже перебор. До хруста зубы ломая друг о друга, Джозеф порой вспоминал бескрайнюю степь и солнце в зените, а вокруг… только орел и ветер под его крыльями или с тоской вспоминал ночь, её луну, костер тихо потрескивающий, койота, что глотку надрывает вдали.

  Ну и конечно, в-третьих, тюрьма это неприятное место потому, что это бухта разбитых судеб. Сколько людей тут потеряли свои жизни? Кто-то, быть может, попал сюда еще младшим чем Джо, кто-то гораздо старшим, но каждый кирпич этих стен был пропитан их ощущением безвозвратно потерянных дней. Лет. Их забрали у них, выхватили как ловкий стрелок выхватывает револьвер, фьють – нет пары месяцев, фьють – уже пары лет. И все, тут не скажешь “я все понял, я больше не буду”, о нет, дружок. Тут у тебя забирают одно из самых ценных – время. Его забирают и при тебе же просто выкидывают. Это наверное похоже на то, как у путешественника отбирают флягу с драгоценной водой и просто на его же глазах выливают, тупо в песок. Их не вернуть никогда, вообще, понимаешь?

  Поначалу Джо пребывал в таком… ощущении ожидания. Ну вот его привезли, его камера, так, окей. Столовая, раз в неделю купаться, работать – ага, но это все, как бы так, ну пока что, понимаешь, на первое время, да? Месяц прошел, ты вроде привык, обтерся, завел пару знакомых, огрёб пару раз от охранников, но так, не сильно, жаловаться не на что пока, но все равно, все как в день приезда. В гостях, все еще не веришь до конца, все как будто не с тобой. Сидишь с краю кровати, потому что оно же не твое, а на самом-то деле твое-твое, только ты еще не знаешь об этом, вернее не веришь. Вроде не на долго.
  Сильно было когда прошел год. Неожиданно хлестко. Все еще “на чемоданах”, а потом бац – год прошёл, тю-тю. Да как так, мать его, что, правда? Целый год? ГОД? Сука, да я же только вчера приехал, ну как же так? О да, многие сейчас начнут елозить мол, да херня все это, время наоборот тянется медленно и будут отчасти правы. Вот тут то и открывается вся жуть этой заколдованной страны – тюряги: здесь все белое и черное одновременно. Все, от начала и до конца. Слова – ложь, говорят что друг, а потом пыряют в почку украдкой, в углу темном, потому как продали за “пуд соли”. Поступки – обман, потому что каждый миг ты делаешь вид, маску: ты никогда не должен быть собой, иначе пропал – тебя сожрут как креветку без чешуи, засунут свои грязные ручонки тебе в душу. Вывернут, изгадят и наплюют, всем насрать что тебе больно, тут каждый сам за себя, тут нет приятных джентльменов, увольте-с. Да все, все тут противоречиво, это самый жуткий обман, что, мол, тюрьма это сидеть, нет уж. Время течет медленно, как сопля из носа того выпивохи в углу бара. Он, чтобы не упасть, только и смог что упереться рожей в край стола, так что на щеке завтра будет виднеться багровый рубец от бороды до лба. Медленно текут деньки, ох как медленно, как представить только… Семь. Лет. А кому и больше, десять, пятнадцать, просто жуть, двадцать, да, но потом представляешь, что все ЭТО твоя жизнь. Она проходит только тут, с утра и до вечера, каждый день. И начнут они мелькать, да так быстро, что уши закладывает. Оглянешься – десяток уж пробежал, а ты вроде как только вчера въехал, только спальное получил и с соседом познакомился… Только на краешек кровати присел посидеть, так, на время.
Отдельными пятнами на фоне всего это кошмара были те дни, тьфу, часы, когда приезжала Мари. Ну или письма, тоже супер, на все сто, ага. Но и тут, сука, та же срань – Джо выходил и, видя мать, словно попадал в другой мир, в мир где все хорошо. Можно было для красного словца сказать, что он забывал обо всем на свете, о тюрьме, и эти часы пролетали как один миг. Не, чет сдвинулось в мозгу Джо наверное, потому что в эти моменты он не забывал ни на миг, где он находится. В эти моменты особенно больно и горько было буквально физически ощущать как текут сквозь пальцы, как песок, минуты до того, как ты вернёшься в клетку. Обратно. Джо был, конечно, благодарён ей, что не забыла. Это да, не она была виновата во всем этом, так что к ней вопросов ноль в итоге, только благодарность.
В итоге, когда Итан увидел рожу Джо, то его можно было легко описать как мужчину, вынужденного разменять третий десяток лет в самом ненавистном месте в мире. Исхудавшего крепко, на тюремных харчах не поправишься, да и работа не курорт. Слова выбраться, выйти, побег… о чёрт. На миг у него аж голова закружилась и в глазах поплыло все. Твою ж мать, с трудом “придавливая” эмоции, он тогда внимательно посмотрел на давнего товарища. Джозефу еще почудилось, что он почувствовал ветер на своем лице, но это лишь этот придурок Итан расхохотался ему в лицо. Джо дернул рукой, отгоняя наваждение и без промедления дал согласие на “операцию”.

  Да – буду должен. Да – англичанин так себе кредитор. Но свобода того стоит, уж поверьте. И это не было решением с бухты-барахты, много бессонных ночей Джо провел пялясь в потолок и раздумывая, взвешивая, данное согласие. Особенно мыслей прибавилось, когда Билли Ягер вывалил свою порцию новостей с оружием и побегом… Да что ж они, сговорились что-ли? Хороший этот парень, Ягер, да…
Но как бы ни хотел Джозеф уйти от пути, где он должник чокнутого англичанина, ему не удавалось “стать на путь” товарища немца, с которым они совершат побег… Нет, это глупый риск, примерно такого же сорта, как тот, в который он ввязался с Гарри. Быть “хорошим” парнем, не сдавать парня и верить что они револьвером и шилом проложат дорогу к свободе, казалось полной чушью. И это, еще не говоря о том, что сев на лошадь по ту сторону стен, ты как бы на свободе, да, все супер, но ты по-прежнему прямо возле того места, где тебя подстрелят как сурка за пять секунд. Бежать, чтобы сдохнуть, прям мечта. Но сдать парня придется, хреново конечно, подло, ага, но знаете, что хуже? Пойти на поводу у жалости и сесть задницей на кактус, выкинуть еще четыре года жизни или сдохнуть у ворот этого сраного “Застенка”. Вот что.

  Другой вопрос: что с Гарри? Сантиментов Джо не испытывал, вот поверьте. Ох, батюшки, залезу в задницу с долгами лишь бы вытащить старину Гарри, я ведь виноват в том, что он сел на дольше и пошел паровозом. П-ха! Джо снова улыбнулся, потом даже засмеялся. Что б его, но во главе были совсем другие мысли. Во-первых, если удастся вытащить этого оболтуса, то он станет должником Джо. Конечно, можно было сказать, что Джозеф лишь возвращает должок, ведь это он его сдал тогда, но так думать не хотелось, то было тогда, а свобода вот она, сейчас. Во-вторых, тогда Гарри не “спргынул”, сказал “да” и все – мужик, такого иметь за спиной огромная роскошь сейчас. Ну и в конце концов, работать в паре всегда легче, так что долг отдавать будет проще. Получалось Три Плюса против Одного Жирного, мать его, Минуса.
  Джо хотел на свободу. Больше всего на свете.

– Узнаю старину Уолта, – хозяин замка радостно хлопнул пробкой и снова наполнил бокалы, – Обязательно надо за знакомство! Это выходит то семь лет ни одного Мура, а тут посреди ночи – на тебе на голову, целых два!

  От своей шутки он хохотнул и опрокинул стакан брэнди внутрь себя, так вроде это был слегка прокисший компот, еле скривился.Схватил небольшой помидор и ловко кинул в рот, раздавив его прямо на лету. Сок брызнул в разные стороны, борода Курта тоже немного пострадала, но похоже ему было плевать на такие мелочи. Как, впрочем, и на манеры.

– Брат Уолтера всегда сможет рассчитывать на мое гостеприимство! – это был тост, он высоко поднял руку со стаканом и широко улыбаясь кивнул Эдриану, словно в подтверждении только что сказанных слов. Мол, гляди, я эт не просто пьяный мелю лишь бы пыль в глаза, ты на самом деле почитаемый гость.

  Выпили еще. Закусили, потом еще выпили. Хоть и было все так весело и дружно, но от де Фонота не ускользнуло и то, что ребята Уолтера не спешат пить, да и братец его чет руками над тарелками водил. Нахмурился Курт, и после очередного тоста завис на немного: уставился прямо перед собой и молчит. Губы сжал, но спустя пару мгновений скривился и выдохнул, кивнул невидимому собеседнику перед собой.

– Ладно. – улыбнулся и теперь уже повернулся к старому другу, – Ребята твои, гляжу, все ухо в остро… Понимаю, чего уж там. Не сержусь, – он хлопнул друга по плечу, и откусил огромный кусок мяса: впился зубами в ногу, а потом потянул шеей, зверски сцепив зубы, – Оно ж, это, и сами такие же были: незнакомый дом, хрен пойми кто, я бы тоже не стал пить, так, на всякий случай. – в конце он уже полностью расслабился и даже снова то ли хохотнул, то ли хрюкнул.

  Стол не то чтобы ломился от снеди, но в достатке было что покушать и большинство блюд были по деревенски вкусными и сытными. Иногда тарелки подносили еще, когда освобождалось место. Этим занималась единственная женщина, которую увидели тут гости. Высокая и худая девушка, немногим больше за двадцать лет, с чистым и милым лицом. Было видно, что она не стесняется мужского внимания и не косит глаза, а спокойно рассматривала друзей своего хозяина, пока носила тарелки. Прямая спина и отсутствие глупых и неуместных улыбок, ужимок, говорило о крутом нраве. Эта особа явно научилась жить рядом с мужчинами и разделять с ними крышу.

– А там кто? – Курт слегка опьяненным взглядом стрельнул по фигуре мужчины, что топтался у дальней стены возле входа.
– Альвин Мелорик, господин. – торговец переминался ноги на ногу и не решался сесть ко всем, да и вообще складывалась весьма странная компания: дозор и то ли пленник, то ли заложник, которого они с собой прихватили, теперь становился гостем?
– Дык, че ты там отираешься? – Курт исподволь глянув на Уолтера, – пусть идет к нам или чего?

  За столом, помимо группы патрульных и хозяина замка, сидели еще двое. Двое мужчин, примерно одинакового возраста, оба брюнеты, и чем-то похожи друг на друга. Черты их лиц были разные, это не та схожесть, которую можно наблюдать у близнецов или даже братьев, но взглянув на этих двоих, легко улавливалась какая-то взаимосвязь.

– Эй! Эдриан, давай подгребай к нам поближе, – Курт немного опьянев, решил провести ответные “знакомства”.

– Это мой сын – Парис. – де Фонот пригнул голову и потряс ею, мол, знаю-знаю, в такое трудно поверить, – Мой сын, Уолт, этой мой Парис!

  Курт закинул одну руку на шею Уолтеру, а другую на плечо сидящего рядом сына и притянул обоих к себе. Эх, старый… старый, а в руках все еще чувствовалась та дурная сила, благодаря которой он людей снимал с лошадей как кукл.

– Ну пап! – молодой человек вмиг стал пунцовым, попытался как-то отстраниться, но куда там: из “нежных” объятий такого отца высвободиться было тяжело, во всяком случае такому парню как Парис. Дело в том, что сын был похож на отца только чертами лица, а вот взамен крепкой, такой массивной фигуре Курта, Парис получил утонченную, можно сказать, женственную, по всей видимости от матери. Если коротко, то Курт был настоящим медведем, а вот Парис – изящным оленем, с выразительным взглядом.

  Вскоре трое голов сомкнулись на столом. В этой ситуации явно угадывалась противоположность интересов и взглядов. Курта это все веселило и было видно, что он мечтал вот так встретиться со старым другом, сесть за стол и бахнуть стакан-другой брэнди, а потом ошарашить его новостью, что, дескать, у него есть сын! У того, кто кроме степи и потаскух в придорожных борделях, не видел ничего. Ан нет, вот оно как: оказывается и у такого твердошкурого кабана была зазноба. Нет, конечно Уолтер догадывался, что-то видел, что-то слышал, но так, смутно, да и при том, когда же это было-то, сколько времени прошло? На вид этому Парису еще нет и двадцати, так что по всей видимости сына он завел еще когда носился с Муром в дозорах.
  Совсем же по другому относился ко всему происходящему его сын. Неловкость, легкое чувство стыда за своего неотесанного отца, который вот так бесцеремонно хватает людей за шею, а еще куча незнакомых людей, которые, кажется, такого же сорта как и его отец. От них прямо веет той самой степью, о которой всегда рассказывал отец, мол, там головы людям отрывают за просто так. Нельзя было сказать, что юноша ведет себя напыщенно или как-то высокомерно, по отношению к гостям или отцу, просто было видно, что он не в своей тарелке. И он не знает как “правильно” себя вести.

– Мое почтение, господа. – он склонил голову, – мой батюшка верно забыл представить моего друга, сира Теобальда де Монгрю.
– Да, чет я это… Нажрался! Эха-гага! – Курт махнул рукой и подмигнул Эдриану, наливая еще порцию брэнди, – Это Тео, друг Париса. – он кивнул Уолтеру и поднял стакан.

   Сван никак не отреагировал на неожиданную находку знакомых. Что с того? Люди ж, они как камешки на берегу океанов, то тут – то там, перекатываются, а потом волной плюх, и на берег к таким же как и они. Кто хаживал по миру, значит должен знать, что он, мирок этот людской-то, на самом деле маленький, ну как яблоко спелое, иной раз такой, что и пройти трудно, локтями люди цепляются. Это только с виду может показаться, что можно встать и пойти вот так, вроде как ровно и не сворачивая, чтобы, мол, никого два раза не повстречать. Конечно, бывает и такое, что человек один в трех ясенях заблудится, но чаще всего так выйдет, что все всегда друг друга знают и уж если не лично, то через чьи-то руки или уста так уж точно.

  Но... На всякий случай, конечно же продолжая улыбаться, руку на оголовье меча положил. Невзначай вроде, как от нечего делать, чтоб было куда руке лечь.

Пограничная земля. Свободное поселение.
В тридцати пяти милях от Вакхиара.
Последний день лета. Пара-тройка часов после полуночи.

  Группа во главе Мура добралась до поворота, по дороге на Вэстфог, уже глубокой ночью. Луна еще не успела взойти и сиять во всей красе, так что темень стояла самая, что ни есть, непроницаемая. И тишина. Ночь любит тишину. Даже зверье, наслаждаясь ночной прохладой, не издавало лишних звуков, боясь поревожить этот хрупкий баланс.
  Колеса телеги, на которой покоился фургон, не делали новой колеи, не смотря на немалый вес. Дождей давно уже не было, а потому поверхность дороги, уже существующая колея, успела утромбоваться так сильно, что теперь не уступала по крепости каменной кладки. Даже трава не росла там, только слегка топорщилась по середине, ну и конечно же, разрасталась по краям и на обочине.

  По планам было избавиться от фургона в каком-нибудь неприметном месте и желательно до того, как дозор доберется до усадьбы де Фонота. Как раз такое Уолтер заприметил неподалеку от оврага, примерно за пару миль до поворота. Для Альвина это оказалось полной неожиданностью, то что курс заранее оговоренный как “на Вэстфог” оказался просто отвлекающим маневром. Однако, нужно отдать должное прошлому этого человека: не раз бывало, что прямо во время торгов, предшествующих продаже, выяснялось, что на ценность товара торгующие стороны смотрят совершенно по разному. Эта еле уловимая “магия” сделки, которой не нужны ни руны, ни колдовские пассы, ни строгие формулы на древних языках. Ловкий взгляд – оценка того как покупатель смотрит на товар и понимание, что он ему гораздо нужнее, чем ты предполагал заранее. Значит цена “магическим” образом увеличивается, растет как на дрожжах, ну а если это кого-то не устраивает, то проваливай. И в этот момент нужно очень хорошо “держать” лицо: понятное дело, что все всё понимают, но одно дело, когда это откровенное надувательство, и совсем другое, когда это красиво и даже комар носу не подточит. “Что? Да? К сожалению это стоит теперь других денег… Да-да, ситуация быстро меняется, сами понимаете, атаки варваров, своеволие местных князей с их гребанными налогами, да и простых разбойников еще никто не перевешал, так что сами понимаете – я просто бессилен!” И никакого злорадства, или преждевременной радости, что вы, не дай бог на вашем лице появится довольная, ухмыляющаяся мина! Он этого никогда не забудет, и пусть в этот раз ему некуда деваться, но в следующий раз он придумает как подстраховаться. Так что, все должно быть прилично.
  Именно по той причине, наблюдая как ребята из числа дозорных деловито перекидывают мешки и все остальное из телеги на лошадей, он держал лицо и просто молчал. Такое же лицо он держал когда фургон, последний раз скрипнув, ухнул в тот самый овраг, который заприметил Уолтер. Его закидали ветками, выбирая не свежие, а старые, те что и так валялись во впадине: спустя день свежие ветки начнут вянуть и облепят этот чертов фургон как тряпки, от чего его очертания под ними можно будет заметить и за милю. Тогда как старые ветки, те что высохли естественным образом, остались ровными, с вязью пожухлой листвы, которая как раз и скроет остов фургона от посторонних глаз.

– Ваш дозор полон неожиданностей, сир Уолтер. – Альвин улыбнулся уголком рта, хотя в следующий миг слегка зажмурился, прижав руку к груди, где была рана.

  Дальнейшая дорога была уже в кромешной темноте. Вооруженные люди. Пара мешков с человеческими зубами. Сквозь тьму в неизвестность…

  Спустя пару часов пути, вдалеке показались пара огоньков. Это смотрелось дико: целое поле, залитое мраком, под сенью безоблачного неба полного звезд и тут, посреди всего этого пара еле различимых огней у самой земли. С другой стороны-то, нельзя было назвать де Мура глупым человеком, который наобум хреначит бог его знает куда с таким-то еще грузом в карманах. Но, во-первых, в начале их пути, сразу после того, как они обезвредили тех контрабандистов, о том весьма специфическом грузе знали только двое. Ну трое, но простак, Турберт был не в счет, он полагал, что то были какие-то орехи диковинные, ну или самые настоящие камешки. На кой хрен кому-то сдались камешки – парень не знал, но особо над этим не думал. Везут – значит нужно так, и все.
  Во-вторых, смотря на сосредоточенное лицо де Мура, возникало какое-то понимание, что все по прежнему под контролем, есть план и они его придерживаются. От этого осознания краски ночи и маневры группы не так напрягали. Больше досаждали обыкновенные человеческие зависимости, от которых никто еще не смог избавиться: сон и еда. Усталость чувствовалась буквально во всем теле, она ложилась на плечи, покрывала спину и добиралась, казалось, до пяток. Хотелось сесть, а лучше лечь и раскинуть руки, ну или свернуться калачиком, тут уж каждый как привык, но главное лечь и расслабиться. Перестать всматриваться в темноту, перестать держать спину, напрягать ноги, сжимая бока лошади, да в конце-то концов, просто поспать.
  Все это умножалось вдвое или втрое потому, что усталость подстегивал сильный голод. Понятное дело, что можно было что-то сгрызть на ходу, выпить вина, но это не шло ни в какое сравнение с полновесным обедом…Ужином? Без разницы как его назвать, главное чтобы перед тобой – желательно при этом не болтаться в седле – находилось достаточное количество пищи, причем горячей, да еще б чтобы было чем запить!

  Патрульные буквально валились с коней, поэтому те самые огоньки, что показались во тьме, были своего рода сигналом, что впереди есть люди. Плевать на опасность – усталость и голод превращал самых безобидных людей в сущих монстров, дорогу которым не стоит переходить. Однако, опасность на этот раз их не поджидала, потому как впереди раскинулась чья-то усадьба. Примерно пара дюжин домов разместились у подножья крохотной скалы. Даже не скалы, а так – пригорка, большого холма, просто с одного края этот холм обрывался небольшой рекой, от чего и можно было с огромной натяжкой назвать это возвышение “скалой”.
  На холме виднелся дом побольше, поместье что-ли? Нет, самый настоящий, крохотный замок! Четыре маленьких башни на углах, не высокие, но каменные да еще с зубцами, о-ба, в такой-то глуши. Стены, пусть и не такие высокие, как положено у настоящего замка, откровенно говоря – совсем невысокие, но крепкие, каменные, самые настоящие! Даже, мать его, опускающаяся решетка, ну вы только поглядите-ка. Стальная. Опускающаяся. Решетка.
  Собаки начали брехать задолго до того, как отряд въехал в деревню, окружающую это чудо, однако какого-то движения не было видно...

  Фраза Эдрина, вернее обвинение, что тот проглотил кулон, брошенное Хагеру в глаза, не вызвало у него ровно никакого ответа. Он просто поднял взгляд, моргнул и перевел его чуть правее плеча колдуна, разглядывая горизонт. Он еще не знал, что вскоре де Мур снова к нему подойдет для последних, прощальных слов. А пока тот занялся торговцем, вскоре завершил и его допрос, и допрос парня. Этим разговорами он, похоже, был более доволен, чем общением с бывшем начальником охраны фургона. После допросов, он вернулся к фургону и тихо стал переговариваться с братом.

  Решение командира оставить торговца при себе, а парня не связывать и оставить за похоронными делам было воспринято ими по-разному. Осберт явно обрадовался. Конечно, работа предстояла та еще, хоронить товарищей, но шансы на то, что он в конце-концов выживет, теперь возрастали до обозримой высоты. Перспектива остаться связанным посреди степи и страдать от жажды и голода в надежде, что кто-то будет проезжать мимо и, во-первых, решит помочь неизвестно кому, а во-вторых, сделает это не смотря на то, этот кто-то связанный, откровенно говоря, была чертовски мала… Парень кивнул, поклонился и отошел немного в сторону, присел на край обочины, видимо, решив для начал перевести дух, а уж потом браться за работу. Тем более, как говориться, в этом случае она уж точно от него никуда не убежит. Турберт, добрая душа, даже полез в фургон и спустя некоторое время появился у края борта с лопатой наперевес.

– На вот, держи. – кинул он лопату, так что она встряла рядом с Осбертом в землю. Тот вскинул голову и кивнул, мол, спасибо.

  Альвин же…Ну не то чтобы расстроился, но нахмурился. Дело возможно было в том, что он уже как-то успех свыкнуться с мыслью, где он остается тут. Возможно он стал это рассматривать это как своего рода справедливое наказание, за совершенное преступление, кто знает? А может быть дело как раз и было в наказании: не зря сир Уолтер подметил, что именно ему, Мелорику придется рассказывать окружному судье, где он взял два мешка человеческих зубов и куда собирался деть.
  Сложный вопрос. Вернее, не сложный, но ответ на него скорее всего приведет на плаху, а не “бросить связанного в степи”. Нельзя не согласиться, что в последнем варианте есть хоть какие-то шансы, по сравнению с жесткой пенькой. И это еще не говоря о том, что прознав о таком необычном случае, представители инквизиции тут же увидят в этом происки злых демонопоклонников и прочих омак-закуров чертовых, а значит незабываемые часы, дни и возможно даже месяцы в застенках обеспечены. Торговец однако не смел возражать: берут – уже хорошо, что не передумали сотавить в живых, а не убить на месте. Освободившись от пут, он потер руки и заковылял к фургону, придерживая раненый бок. Вскоре он занял положенное место на козлах.

– Господин Альвин! – Осберт махнул рукой ему – тот в ответ кивнул.
– Не вздумай глупить парень. Как только похоронишь – уноси ноги отсюда и никогда, никому ничего про это не рассказывай. – сказал торговец.

  Эдриан вновь подходит к Хагеру. На этот раз их разговор короткий, мимолетный, словно один знакомый повстречал другого на прогулке в парке и решил перекинуться парой-тройкой слов. Под конец Мур наклоняется к здоровяку и… тот отвечает ему шепотом, улыбаясь.



  Следом за Эдрианом к Хагеру подходит Корог, низко пригибаясь к земле. Излишняя предосторожность могла показаться забавной, но только не опытному разбойнику, уж он-то знал как быстро меняется обстановка в степи и превосходство тает за миг, оставляя по себе лишь удивление в немигающих глазах, обращенных к небу. Подобравшись, он принимается вязать руки сначала за спиной, потом ноги, затем режет рубаху на полосы для кляпа.



***

  Фургон начинает медленный разгон. Дозор идет дальше. Осберт некоторое время смотрит ему вслед, а затем берет в руки лопату и идет на другую сторону обочины, выбирая место для могил. Осмотревшись, он втыкает лопату в землю и плюет на ладони.

  По-деревенски наклоняется, замахиваясь лопатой, делает пару махов и останавливается, вскидывая голову. Похоже его окликнули.

***

  Скрип. Это первое чем отличается ход на лошадях, от фургона. Ну и скорость. То что можно преодолеть за день на лошади, попробуй одолей за пару дней на этой развалюхе, но Альвин не жаловался. Кормилец как ни крути, да и дороге-то все равно, она услужливо стелется под колеса, что лошади, что колесам телеги. Патруль заметно “потолстел”, и только через четыре дня можно будет говорить о том, чтоб на горизонте увидеть Вэстфог. Но мы-то знаем, что сир Уолтер ждет того самого заветного поворота, совсем незаметного поворота по дороге на город. По всем прикидкам если ехать и не останавливаться, то поздно вечером должно показаться крохотное озерцо Квендэл и тогда дорога делает петлю вокруг глубокого ущелья. На “выходе” из этой петли, нужно будет взять круто влево и уйти через подлесок, оставив дорогу на Фэстфог по правую руку.

  Суматоха. Это очень плохая штука, когда все нужно сделать точно и аккуратно. Особенно плохо, если кругом толпа людей, которые только что были безмолвными палачами, а через миг оказывается, что их предводитель предатель. Во всяком случае, так кричит этот, ну тот что из дозорных, долговязый. И что, спрашивается, делать? Можно конечно резко отпрянуть в разные стороны и дать тем, кто понимает что нужно делать, место для маневра. Да, а можно разевать рты и начать беспорядочно сновать туда и обратно, тыкать пальцами то в ведьму, которая кряхтит и извивается, в петле, как змея, то в исчезающую лысину Лабуру, потом причитать, мол, “Ну что же это творится-то?!”, а еще пытаться как-то помочь тем, кто пытается догнать плешивого, например Этери. Это и сыграло решающую роль: парочка особо “умных” и ретивых мужиков кинусь тоже следом за Лабуром, но так вышло, что лишь топтались перед Ракасой. Конечно же, поле того как она гаркнула у них над ушами, то желания поубавилось, окончательно они поняли, что не следует заступать дорогу этому зеленоглазому монстру. Шаг через толпу и нога предательски подворачивается, цепляясь за ногу одного из этих болванов. Этери падает лицом вниз и только лишь рефлексы спасают ее от того, чтобы не шмякнуться лицом об землю: выставив руки вперед, она делает кувырок и кидается снова в погоню... Но время было потеряно, как и не только время, но об этом потом, конечно, потом.

  Казалось, что только что Лабур был тут, и фьюить… Только лысина сверкнула в листве. Вслед за ним, спустя некоторое время, нырнула и Этери, вспарывая воздух мечами. Селяни успели увидеть еще, как Токке и Мирон, стараясь как можно быстрее, прыгнули на коней и отправились вокруг, с двух сторон деревни, чтобы попытаться нагнать ублюдка на околице, прежде чем их внимание заняла дергающая в петле женщина.

  Тем временем, на оклик Уильяма вышел тот самый парень, что охранял дом ведьмы. Он не стал идти на казнь, а находился рядом с Анной, пытаясь как-то удержать ее, не дать ей собственными глазами увидеть убийство. Он обнимал девушку за пелечи, что-то приговаривал и постоянно зыркал за спину, там где вскоре должны были повесить Галиту, поэтому, когда все началось – он просто оказался рядом.

– Понял. – да, хоть парень и был не семи пядей во лбу, но чутьем понял, что вопросы – потом, а сейчас нужно делать. – прошу, господин, можно я возьму Анну, – он кивнул на девушку, стоящую рядом и, похоже, держащуюся из последних сил, – ей не нужно видеть “там” ничего. – он кивком показал на творящееся на окраине, – а без меня она точно туда пойдет.

  Магник обратился с умоляющим взглядом к Ульяму, подождал миг и окликнул кого-то из деревни.

– Тобрин, бери брата и мою сумку, потом идите за нами. – похоже этот парень был его подмастерьем, во всяком случае распоряжение Магника он выполнил сразу же, кивнув напоследок.

– Идемте, господин. – кузнец, держа Анну за руку, готов был идти.

  Толпа же осталась наедине со своей жертвой. Ведьма не пыталась достать ногами отброшенный ловким пинком Лабура спасительный пенек. Впрочем, спустя пару мгновений, её тело начало изгибаться и она стала походить на рыбу, которую только что вытащили крючком из воды. Она дергалась всем телом, а толпа ахала каждый раз, когда ведьма раскачивалась из стороны в сторону, продолжая задыхаться. Урд подоспел наверное вовремя, глаза жертвы закатились, а губы посинели. Но и тут оказалось, что не все так просто, как раз из-за того что она дергалась: на самом деле довольно сложно вот так, без сноровки добраться до веревки, что держит петлю, в которой висит и дергается человек. Нужно одним рывком, невзирая на колебания тела, схватить одной рукой за веревку, чуть повыше головы, там где она впивается скользящей петлей в шею, а другой рукой в это же время – резать. При чем, последний этап проходит таким образом, что спасающий буквально висит на веревке тоже, а телом полностью соприкасается с телом жертвы… Это странной ощущение, необычное, когда ты висишь на веревке, а рядом – ты даже чувствуешь еще тепло соседнего тела – дергается в конвульсиях человек, который умрет через пару мгновений.
На этот раз, нож веревка поддалась вовремя: когда осталось пару нитей от всей толщины, то она просто лопнули. Тело кулем свалилось вниз. Галита упала спиной на пенек и затихла, перестав дергаться. Она чуть приоткрыла рот, но петля все равно давила, не пропуская воздух, пока кто-то из толпы не протянул руку и дернул за отрезанный конец веревки. Петля разошлась. Грудь ведьмы поднялась и опустилась. Потом еще раз. Она дышала, была жива. Люди притихли и уставились на Урда.
– Сначала повесют. – кто-то прошептал в толпе, - потом отпустют.

На этом успехи дозорного отряда окончились. Лабур ушел.Токке и Мирон обогнули деревню вокруг и зашли в подлесок, где встретили Ракасу. Тщетно. Мерзавец ушел, как сквозь землю провалился гад.

   По правде сказать, Сван не мог однозначно сказать правильно ли то, что старик шел впереди. С одной стороны, и было зерно логики в такой расстановке, ведь и вправду Гудгерд миновал тот возраст, в котором мужей ценят за ловкость и сноровку, теперь больше за ум и опыт. С другой стороны, окажись впереди какой-нибудь ловкач, который на кончиках пальцев чует угрозу и в любой миг способен отпрыгнуть и не попасться под пламя или атаку твари, то и жертвовать не пришлось бы... Правда, и в этом случае гарантии никто не давал.

   Сын змея внимательно смотрел как дева проламывала наст и простукивала лед под ним. Вокруг разлетались снопы белесых комков и крупинок, словно было у нее не древко копья в руках, а самый настоящий кузнечный молот. Вот только вместо огненных искр – летели ледяные! От этого зрелища Сван улыбнулся, будто и не было до этого нападений тварей из-подо льда и тех волков, у которых из пасти текло вместо слюны самое настоящее пламя. Улыбался Ормундсон не долго, вздохнул тяжело и отправился следом за всеми.

– Идем.

  Обычно, в такие моменты положено приствистывать. В моменты, когда взору представляется что-то действительно невероятное, примерно то, что и наблюдал сейчас Эдриан. Много он повидал, конечно, весьма много такого, от чего у благородного человека, не говоря о простом, перехватит дыхание и захочется поскорей забыть, стереть из памяти парой-тройкой кружек крепкого брэнди. Однако же, на этот раз и сиру Эдриану выпал шанс удивленно вскинуть брови.

  Корогу не зря не нравился этот здоровяк, и крайне предусмотрительно было с его стороны подойти и стать сзади, уперев лезвие ножа тому в кадык. Если и были какие-то варианты у него раньше, то сейчас их не осталось ни одного.

  От него пахло потом. Крепким мужским запахом дальней дороги или тяжелой работы. Глаза внимательно следили за лицом Эдриана, словно это могло как то остановить его руки, но те делали привычное движение. Они медленно тянули рубаху вверх, сначала обнажив торс и пупок, слегка поросший короткими, черными волосами. Полоса волос уходила вверх, проявляясь под поднимающейся тканью. "Это" начиналось в районе самой нижней пары ребер и поднималось до ключиц. С первого взгляда показалось, что вся грудь Хагера, от низа живота до ключиц, представляет собой месиво из шрамов, впадин и бугров зажившей кожи. Кое где виднелись совсем не аккуратные стежки, видимо в тех местах, где рана расходилась слишком широко. В других местах кожа сильно натягивалась – не хватало куска мяса под ней, и потому плоть выглядела впавшей, как поверхность яблока, помятого о камень от падения с ветки.

  Все только выглядело безобразно и хаотично, но только с первого взгляда. Спустя некоторое время, глаза Мура поняли закономерность и взору колдуна предстала… великолепная картина, нарисованная прямо на живом человеке много лет тому назад. Кожа и плоть над каждым ребром, начиная со спины, была рассечена когда-то, затем сшита. Где-то раны были непосредственно над костью, где-то уходили в сторону, так что нельзя было определить: все ли их нанесли специально или только часть, а остальные появились не в ходе… скажем так, манипуляций. Шрамы причудливыми (уродливыми) белыми нитями опоясывали бока и грудь Хагера, сходясь на грудине. Это было похоже на то, если бы его тело охватил своими щупальцами осьминог. По центру, где соединялись все пути, был самый большой шрам. Скорее всего, если Эдриан не ошибался, то кожу вместе с мясом отодвинули сперва в сторону, как покрывало, сделали свое дело, а лишь затем устлали кости вновь – вернули на положенное место.

  Это было давно. Кожа огрубела, раны давно зажили и похоже теперь абсолютно не беспокоили своего хозяина. Возможно, хотя и маловероятно, что была некая рана, вернее, множество ран, которые получил “тогда” Хагер. Может он кого-то закрыл своей грудью, вобрав в себя такое множество рваных повреждений, что по идее кожа вместе с плотью должна была кусками свисать, отставая от костей и внутренних полостей. Может быть…

  Коснувшись…Только коснувшись пучками пальцев к поверхности его кожи, Эдриан ощутил тепло, но совсем не привычное тепло человеческого тела. О, нет! Там, под кожей и плотью Хагера притаилось “нечто” в ожидании добычи, как таится тигр – самый грозный охотник джунглей, за ветками и листьями, спокойно наблюдая за добычей… Только у этого зверя были зеленые глаза – в них плескалось пламя извечного Хаоса.

  Нельзя было с уверенность сказать, как так вышло. То ли по воле случая, получив такие жуткие повреждения, кто-то решил воспользоваться ситуацией. То ли изначально никаких ран и не было, а обряд начался с причинение этих самых ран, но тот кто это сделал, начертал специальные руны на кости этого человека. Особые руны. Сакральные. Нужно было обладать поистине великолепным здоровьем и нечеловеческой выносливостью, чтобы для начала перенести, а затем уже выжить после такого, но это того стоило – теперь он был под защитой Зеленого пламени. Правда… есть один существенный нюанс в этом всем: теперь руны и Хагер это одно целое, если снять их – пламя поглотит его.

  Анна и Токке столкнулись на выходе из двора дома. В другой бы ситуации можно было представить, что она спешит на опушку к суженому, но увы. Девушка спешила не на свидание с молодым человеком… Наступили времена и обстоятельства иные, вопрос в том же: просто так или по чье-то воле?
  Слова командира дозора буквально зацепили какую-то старую травму-рану, словно сдернули присохшую корпию. Анна круглыми глазами, то ли от ужаса, то ли от гнева, глядела снизу вверх на уже немолодого солдата.

– Я… Я не могу отсюда уйти. Нет, не могу, вы не понимаете… – девушка отрицательно мотнула головой раз-другой, а потом кинулась вперед и прижалась груди, задрожала, шепча еле слышно.



  Так обычно бывает, когда счет идет на секунды. Время буквально растягивается как струйка меда. В одно мгновение получается достать меч и снести дурную голову, буквально за миг. В другой же – не хватает и его. Уильям не знал конечно, что от того как быстро он бежит зависит чья-то жизнь. Он просто бежал и делал это как мог, а мог он здорово, уж поверьте! Уильям бежал.

  Этери дернула веревку и Лабур от неожиданности упал на задницу. Ошалело крутя головой, он решил найти наглеца, который посмел вмешаться в ход священного деяния. Стоять всем – господин Лабур сейчас кару вершить будет! А тут на тебе, опозорился при всех. И не сдобровать бы тому наглецу, не будь на том конце веревки крепкой руки Ракасы.

  Ноги ритмично сменяли одна другую, толкая выносливое – как же это помогает в такие моменты – тело Уильяма вперед и вперед. Дыхание практически не сбилось. Впереди показались дома деревни, скоро он выберется из леса.

  Лабур хватал ртом воздух. Руки зло хватали веревку и сжимали что было сил, но все впустую. Из всех возможных желаний этого плешивого мужичка, возможность быть поколоченным в пыли дороги прямо у ног той, которую он только что собирался сжечь, была на самом последнем месте.
– Лабур, г-сопожа, – с приторной патокой в голосе и лебезяньем во взгляде, напомнил палач Галиты, – сий момент, г-спожа!.

  Толпа согласно закивала на слова Урда. Оно то конечно – ага, на кой тут еще эти в красных сапогах? Нет уж, сами вот, эта, разобрались, все чин по чину. Ясно дело – жечь не нужно – нужно вешать! Лабур все организовал действительно быстро: под самой толстой веткой дерева, что спускалась вниз, чуть к земле, он поставил пенек. Бочки не нашлось. Ширины хватало чтоб стало две ступни и было до того же удобно потом одни ударом из под этих ног пенек выбить – ну просто загляденье! Сначала он снял петлю с шею пленницы, а затем широким замахом он перекинул один конец веревки через толстую ветку, завязав настоящую, скользящую петлю на другом конце.
  Лабур подвел ведьму к пеньку и услужливо придержал пока та взбиралась. Молча – видать понял человек, что может прилететь внезапно от Этери, если и дальше начнет измываться. Старуха же, так же гордо и стояла сверху, как и прежде себя вела. Смотрела вперед, улыбаясь легко, пока тот водрузил сверху петлю, а потом уж опустив на шею. Тоже улыбнулся в ответ, в глазах мелькнуло торжество.

  Мимо плеча Уильяма промелькнули первые, затем вторые дома. Люди шарахнулись в стороны, он бежал дальше. Впереди, если пробежать еще пару домов, уже должен показаться дом ведьмы. По идее там и должен быть Токке, но боковым зрением, дозорный увидел толпу слева, у окраины деревни. Дерево, пенек, старуху. Еле успел затормозить и не проскочить. Этери и Урд тоже увидели, как их товарищ остановился посреди деревни, меж домов. По всей видимости он откуда-то и куда-то бежал, вернее летел! Он смотрел на них – они на него.

– Хватайте плешивого! Он изменник и работорговец! – что есть мочи заорал Уильям.

– На сука! – крутящийся под ногами Лабур, резко пнул пенек, на котором стояла Галита и та ушла вниз, повиснув на веревке.

   Наверное Лис никогда не узнает с какими намерениями к ним выскочил этот Дино. Да и к ним ли вообще? Это уже действительно было не важно, Рубикон был пройден.

   Порой Лис думал о всякой ерунде. Прямо сейчас ситуация по его мнению совпадала с прежними размышлениями на все сто. Вот например, приехал человек на природу. Расстелил покрывало, поставил корзинку со всякими вкусными штуками на один край, на другой — ведёрко с холодным напитками и льдом. И только расслабился, разлегся и предался единению с этой самой природой, как какая-то гадина с "емнадцатью" лапами прыгает или противно так проползает у человека по руке или не дай бог по шее... Семь из десяти, что он сделает лёгкое движение рукой и прихлопнет надоедливую дрянь. Даже не задумавшись, так, мимолётным резким жестом. И к черту тот факт, что именно человек приперся со своим гребанным покрывалом из ашана к тому насекомому на поляну, под ветви в тенек. Даже к черту то, что человек в тысячу раз больше. Он, имеется ввиду человек, не терпит нечего, что мешает ему. В случае, если у него хватает сил – он стирает с лица земли любого, кто хоть как то угрожает его хрупкому тельцу. Давит, режет, садит на цепь, за решетку, берет в оборот и без зазрения совести все это вытворяет лишь потому, что считает себя в праве так поступать. Король зверей ведь, почему нет? Тогда почему люди так негодуют, если их собственные короли начинают поступать ровно так же непосредственно со своими подданными...

   Лис понял, что нужно останавливать Дино, иначе ему не составит труда размазать их прямо по этой дороге и стенам, если это желание взбредет ему в голову. А оно появится, это уж точно. Мужчина достал пистолет из-за пояса и навел на огромного противника. Сейчас он выстрелит, но нужно слегка изменить пулю. Модифицировать. Лис представил, что стальная оболочка полая, а внутри есть углубление как у экспансивного снаряда. Он знал, что разрушать ему гораздо проще, чем создавать что-то новое, поэтому и сконцентрировался на главной задачи этой пули: внутри пули содержится вещество, способное разъедать и плавить кость как ацетон съедает пенопласт. Тогда все закончится очень быстро, пуля преодолевает плоть и при малейшем соприкосновении с чем-то более твердым, костью, плющится и высвобождает "ацетон", который расщепляет с поразительной скоростью шейные позвонки, буквально обезглавливая Дино. Нужно лишь чтобы эта визуализация сработала и пуля попала в шею...

   Лис тоже не стал отставать и двинулся следом. Направо. На секунду можно было представить, что это вовсе не чужаки, забравшись в непонятный город, идут в поисках чудесного колодца, а самая обыкновенная компания приятелей оказалась на экскурсии в закрытого типа исторической части старого города.
— Порой нам кажется, что рассматриваем мы, но чаще всего происходит наоборот, — тихо пробубнил себе под нос мужчина, — чертова паранойя. Уже нигде наверное и не получится просто так побродить!

  Все складывалось удачно. Никто из охранников даже не повел головой когда раздался свист, запоздало начали замедлять шаг. Фатальная ошибка. Первые плоды этой ошибки собрал Корог, его рука привычным движением легко отпустила клинок ножа на коротком замахе и тот, несколько раз кувыркнувшись в воздухе, четко вошёл в глаз худощавого парня. Снаружи осталась только рукоять. Охранник вообще ничего не стал говорить, руки было метнулись к голове, но так и не поднялись, замерев на уровне груди, ноги подкосились и он рухнул в пыль.

  Чего-то такого и ждал сир Уолтер, вместе с Мартином по одну сторону дороги, а Барсук — по другую. Дать залп, убить как можно больше сразу, с первой секунды нападения. Это значительно повышает шансы на победу да и вообще, в этом же и есть смысл засады!
  Турберт стреляет следующим, немного замешкался, видимо собирался с мыслями, но не растерялся и выстрелил. Правда и не попал. Болт пролетает мимо, и вот теперь охрана, спустя целых две секунды понимает, что они попали в очень хреновую историю. Во-первых, их товарищ падает с ножом в голове, во-вторых, только что к нему чуть не присоединился ещё один.   Оставшиеся в живых двое охранников тянутся за оружием, крутят головой и останавливаются, чуть пригибаясь. Видимо пытался таким образом избежать следующих попаданий.



  Фургон катится дальше. Также медленно. Это тоже по своему сыграло на руку Хельги: его цель не дергалась, не ускорялась или тормозилась, а плавно двигалась поступательно вперёд. Торговец как сидел с безучастными видом, так и упал вниз. Стрела угодила ему в плечо, а может в шею… куда то туда вроде. Он скрутился в пыли и замер, обхватив себя здоровой рукой.

— НУ!!

  Это раздалось изнутри фургона. Дикий крик, в котором соединялся приказ, просьба и предупреждение. Адресовался он скорее всего вознице, потому как именно он судорожно начал дергать вожжи, но толку от этого было не много.

  От того как свистнул сир Уолтер, до этого крика прошло три секунды.

  И верно — время молитвы в степи быстро истекает, а на на замену ему приходит время железа. Если это, ко всему прочему, ещё и хорошо спланированная засада, то все проходит просто моментально, однако… Не всегда так просто организовать эту самую хорошую засаду: деревьев не так много, лошадей куда то деть тоже нужно, везде холмы да покатые площадки открытой территории. Есть повод скривиться и плюнуть, отказаться от затем. Все эти моменты нужно как-то обыграть, иначе из охотника можно запросто превратится в добычу.

  Патруль расположился преимущественно с одной стороны дороги, благо нашлись довольно широкие кусты лещины. По другую сторону залег Барсук. Турберт хоть и взволнованно, но со знанием дела возводил арбалет, накладывал болт. Ещё парочку воткнул в землю рядом с собой. Улёгся, но потом, схватившись, перезарядил арбалет и господина, даже без напоминания — парень явно начал с головой дружить! Такими же приготовлениями занялся и Хельги. Он взволнованно поглядывал вперёд, пытаясь получше рассмотреть тот самый фургон, на которой они собирались напасть. Лук в его руках был тот же, что и всегда, но черт возьми, что-то было совсем по-другому.
Мартин и Корог остались рядом с Уолтером, формируя нечто наподобие мощного кулака, который должен будет ударить в самый нужный момент и опрокинуть защиту фургонщиков. Опять таки, если все пойдет как нужно. Мартин занял удобное для себя место, даже пару раз махнул топором, от чего Турберт удивлённо отпрянул. Так, на всякий случай, мало ли что у этой деревенщины на уме?

  Вскоре, на дороге показался фургон. Он медленно полз вперёд, размеренно покачиваясь из стороны в сторону, как корова по полудню, возвращаясь с пастбища домой. Возможно, дико было бы смотреть туда и знать, что совсем скоро или они, или кто-то из вас умрёт. Бесспорно, можно было строить иллюзии, по типу всех возьмут на прицел или подведут хищную кромку меча к горлу и они решат сдастся. Может даже этого и хотелось кому-то, но чутье, даже у молодых членов дозора, подсказывало, что сегодня таки прольётся кровь. Этого не миновать. Для этого места все останется в порядке вещей: ветерок будет трепать волосы и у трупов, ему все равно. Однако, это как на войне, тут есть вы, вы за хороших парней ведь, а там негодяи и… Но все что вы знаете о этих "мерзавцах" — это то, что они просто везут что-то запрещённое, ну так во всяком случае полагают. На войне то все понятно: каждый солдат с оружием в руках под чужими знаменем это человек, который пришел со смертью в руках, он пришел с оружием и даже если не убивал, то в скором времени убьет. Так поступают на войне, это всем понятно. Но тут то люди заслужили смерть лишь тем, что остановились в улесье неподалеку от вас, а какой-то колдун поковырял пальцем в куче грязи и сказал, что они контрабандисты. Как забавно. В этой гребанной степи все перевернулось с ног на голову: в столице еретиков обрекают на смерть, а на околице мира они сами уже решают кому жить, а кому сегодня придется сдохнуть.

  Засада странная штука. Вот ты сидишь, наблюдаешь, ждёшь, а потом понимаешь, что то заветное время вот сейчас прямо настанет. И вроде бы ты это все время понимал, но каждый раз это самую малость неожиданно. Ко всему прочему, любой опытный солдат скажет, что каждый раз бывает по разному, тут не как со шлюхами.
Козырек фургона показался над дорогой. Скрип колеса. Тихий трёп охранников.

— Да, все эти штуки он выделывает с закрытыми глазами!
— Нихера!
— Ага, я сам видел, точно говорю.
— Ну нихера!

  Кто-то из ваших пытается подобраться поближе к дорогое. Шорох режет по ушам. Гребанный шорох… но все вроде в порядке, они едут дальше. Не умолкают, а значит ещё не заметили засады. Возница сидит на передке, с вожжами, но так, расслабленно бросил их на колени и придерживает локтем, а в руках яблоко — ножом чистит. Впереди лошади идёт один из охранников. То ли разведчик неудавшийся, то ли провинившийся, но шел он на расстоянии пары-тройки шагов от лошади, в общем сложно было понять, зачем именно он шёл впереди. Для разведки слишком близко, а для охраны тупо было разделяться.
   Торговец же сидел рядом с возницей. Вид у него был как у помидора, на который наступили. Он смотрел тупо вперёд, перед собой и мало вообще обращал внимание на что либо, кроме горизонта. Руки он положил на колени, сцепил вместе, так и сидел, как в воду окунули.
  Позади фургона шли остальные трое охранников. Они то и переговаривались. Шли спокойно, уверенно. Слишком самоуверенно для степи, но это их проблемы, верно? Ещё где-то был глава охраны и тот, что из братства, но их по всей видимости скрывал полог фургона.

   Лис, пока взбирался, таки сбил дыхание. Плюс сигареты эти чертовы, ну ничего же хорошего, но без них вроде как то не по себе. Уже наверху, по привычке он снова закурил, медленно, ошеломлённо оглядывая пейзаж. Ветер приятно касался лица, но мысли были совсем не о том, что выдалась минутка отдыха. Вид пустынного и такого монументального города действительно поражал.
  К слову сказать, Лису в прошлой жизни очень нравилось вот так наблюдать отголоски человеческого присутствия. Украдкой. Проезжая, например, в машине мимо домов, когда кипящий жизнью квартал засыпал на ночь и лишь изредка горели окна, сыщик задумчиво смотрел в них. Порой там были люди, которые ничего не подозревая занимались своими делами, ставили чайник на плиту или курили, смотря в потолок, танцевали. Но чаще всего было пусто. Только где-то распахнуты дверцы шкафчика — забыли закрыть, когда достали сахарницу, или чашка на столе. Это было странным, ощущения да и вообще, но Лиса почему-то завораживало. На ум приходили очень разные мысли.

— Охренеть.

   Мужчина завел руки назад и потянулся. Еле слышно хрустнули суставы в спине, но он не открывал взгляда от города. На какой-то короткий миг Лису захотелось остаться в этом городе и пожить некоторое время. Побродить там, одному. Заснуть и проснуться. Почувствовать его.
— Я посмотрю на башню. — он кивнул в сторону ближайшей, правой.
   Сунув руки в пиджак, немного сутулясь, он пошел, пока решив не спускаться вниз.

  Люди перевели дыхание. Для таких маленьких деревень, живущих на большом отдалении от цивилизации, появление отряда вооруженных людей всегда настораживает. Такое обычно не означает ничего хорошего. Однако же в этот раз им повезло — это был патруль. Слова Токке ещё больше расслабили, несколько позволяла ситуация, которая, к слову сказать, была на самом деле не очень. Об этом поспешил заявить тот самый седоватый мужик невысокого роста, видимо один из заводил.
— Да, господин, в Паке живёт честный люд и хороший, — он поднял грязный ноготь вверх, обозначая важность последующих слов, — только эта тварь путает умы наши, делами своими чёрными тень на нас всех наводит.
  Его глаза чуть не выпадали из орбит, лицо выражало крайнюю степень возмущения, да и остальные, кто стоял непосредственно рядом с ним, тоже пребывали в возбуждённом состоянии. По всей видимости терпение лопнуло и теперь никто ничего не хотел слушать. Все хотели суда, быстрого и с понятным всем концом.

  К дозорным вышел староста. Как и положено было его статусу, он был стар. Морщины покрывали все лицо и шею, руки были большими, а плечи покатыми — скорее всего в молодости это был очень крепкий и сильный мужик. Было немного странно, что староста допустил такое у себя в деревне, но вскоре, по тому как он тяжело шёл, причина прояснилась: каждый шаг он делал с огромным трудом, по долгу замирал, собираясь с силами перед новым шагом, а потом бережно, чтобы не оступится, передвигался вперёд.
— Мое почтение, господин Токке. — пробасил староста, наконец таки добравшись до патруля. — Майни позаботиться о ваших лошадях, а Тереза сейчас соберёт на стол, я рад видеть в…
  Он хотел ещё что-то сказать, но кашель буквально задушил его. Прибил к земле, согнул. Обычно в таких случаях, мысль о том, что таким как он осталось совсем недолго, кажется не такой уж и нелепой.
  Майни — молодой паренёк, который видел от силы полтора десятка зим, по всей видимости был его внуком. Он держался рядом, поддерживал деда, но как только получил распоряжение — безропотно кинулся выполнять. Тереза была в доме старосты, во всяком случае на улице видно её не было.
  Появление старосты вызвало неоднозначную реакцию. С одной стороны, большинство людей даже как-то успокоились, лица перестали сочиться яростью и жаждой крови. Они внимательно разглядывали прибывших, с определенной долей осторожности разумеется, но вкупе с вышедшим стариком вроде как складывалось подобие порядка: вот тебе власть местная, вот ещё серьёзней люди приехали, чего уж воду баламутить — сейчас все станет на свои места, сейчас разберутся! Были и другие, те, кто явно желал продолжения всего этого, без вмешательства старого пердуна и каких-то заезжих мудаков — только их не хватало поди!
  Впрочем, когда Этери спешилась и как горячий нож сквозь масло, прошла через толпу и остановилась меж двух сторон конфликта, ни у кого не возникло дурной мысли заявить что-то подобное прямо в лицо. Начал говорить тот самый плешивый, что говорил в самом начале.
— Это наш староста. Кармус его зовут. Как видите он уже слишком, — он быстро поправил себя, — он сильно болен. А меня зовут Лабур, я сам все видел! Да! Своими глазами!
  Толпа снова воодушевленно загудела, поняв, что вроде как не просто так обвиняют, а есть за ними правда.
— Да что ты видел то? — здоровяк по ту сторону забора, с перетянутыми волосами, взволнованно развел руками.
  Плешивый не обратил никакого внимания на эти слова, потому как старался делать вид что ему и вовсе нет дела до какого-то там молодого дурака, раз есть тут старшие господа в лице дозора. Эта манера поведения касалась и старосту, видимо его он специально игнорировал, пытаясь поддеть, мол, вишь люди поважнее тебя есть, со мной беседа ведётся. На вопрос Этери о том, провалилась ли какая-то проверка, он ничего не ответил, потому как то, что это ведьма, было видимо общеизвестным фактом.
— Всем известно, что Анна ведьма, — безапелляционно начал он. — все они бегали к ней, тайком, чтоб проповедники не узнали, а я им говорил, что обернётся это только бедой — так и вышло! Сегодня я проходил мимо дома ейного, дык видел своими глазами как она колдовала: стояла голышом посреди комнаты, и что-то там под нос себе приговаривала, а сама в тазик у ног воду с кувшина лила, потом сыпала что-то. Вот! — он ликующе снова поднял палец вверх, сверкнув торжествующим взглядом. — а не так далеко, если кто хочет знать, только что ливень прошел с градом, ну?! Рожь только-только колос выкинула, как думаете, будет толк в этом году с полей, а?
— Не может такого быть! — неуверенно снова пробубнил парень, но уже как-то не очень уверенно.
— Да что не может, что не может-то, если я сам видел! — седой не унимался и обратился напрямую к Этери, видимо углядев в ней особу крутого нрава, такую что не станет долго сопли жевать, — ну сама то подумай, г-спажа, уж коли ей нечего было бы таить, то она могла бы и сама выйти, все сказать по правде, в глаза глядя, а не этих болванов вперёд себя пускать! Так что толку — пустить петуха, не ровен час выйдет поди, — ухмыляясь переложил Лабур.
— В задницу себе пусти его, придурок, — отвечала ему девушка по ту сторону забора. На вид ей было лет двадцать, оружие она не держала, но стояла решительно. — Госпожа Этери, помните меня? Вы в том году моего сына спасли в улесье от волка. Меня Кайла зовут, вы тогда ещё мне три монетки оставили, так я вам вот что скажу: этот седой хрыч клинья подбивал к Аннушке, дык ей годов-то как мне — двадцать зим, а ему вон сколько! Ну на кой хрен он ей здался? Да ещё плешивый! — многие усмехались, только не сам Лабур, он лишь зубы сцепил им ненавистью на нее смотрел, — Вот когда под юбку полез, то по роже и получил, тогда ещё праздник был, много кто видел — все ржали, а он зло затаил и с тех пор все пакости творит, гад!
— То их дело, дура! — вступился за своего "предводителя" один из желающих расправы, — всем известно, что старая передала науку внучке. Ведьма она!
— Я… Думаю… Кхв, кха-а, — хотел что-то сказать староста, но снова зашелся в приступе кашля. Даже потом, когда тяжёлое дыхание выровнялось, его взгляд был немного растерянным, словно он подзабыл где находится и что вообще вокруг происходит.
  Это не осталось без внимания Лабура: он закатил глаза, скривившись, потом глянул на командира отряда, дескать, ну вот, все сами видите и должны понимать.

  А вы знали, что три тысячи шестьсот — самое любимое число Джозефа? Лично он сразу это понял, как только Пёрселл сказал число.

— Три-шестьсот. — задумчиво повторил за ним Джо, пробуя как оно вообще на вкус.

  Джонсон мог заверить вас — прекрасно! Сразу ушли в туман воспоминания, как он только что отбивал себе задницу, как ему в спину стреляли, а над ухом орали: "ОСАЖИВАЙ, СУКА, ОСАЖИВАЙ!" и только удача спасала их от того, чтобы не перевернуться и расхреначиться вдребезги на очередном повороте. Это превратилось в какие-то далёкие воспоминания, о которых он потом сможет рассказать в баре за парочкой станков виски, бесспорно. Но прямо сейчас важно было совсем другое — им удалось. Они наверное самые везучие сукины дети!
  Адреналин, смешавшись с этим восхитительным чувством, что ты только что поставил раком судьбу, хорошенько засадил ей и при этом пока остался в живых, превратился в какое-то ощущение блаженства. Эйфории. На лице Блэйна появилась лёгкая улыбка, он глубоко вздохнул и выдохнул. Да к черту тех мудаков на хвосте, да и вообще всех мудаков вместе взятых — нахрен! Нужно было просто перевести дыхание, осознать, что в тебе нет лишних дырок и что нужно что-то делать дальше, чтобы их не прибавилось. Для начала нужно успокоиться, но не расслабляться. Кажется у него пустой револьвер, он вроде тоже стрелял, или давал Гарри, смутно помнилось.
  Джо снял шляпу и утер лоб. Испарина была черной от пыли. Лёгкий ветерок приятно остудил голову, а солнце поспешило подсушить взмокшие волосы.

— Рты закрыть, сука! — гаркнул он на и так притихших двоих из дилижанса.
— Гарри, старина, ты чёт хреново выглядишь…

  Блэйн мельком глянул на рану товарища. Выглядело действительно не очень, но по большому счету не смертельно. Не то чтобы он прям уж так разбирался в ранениях, но у подельника вроде не было такой здоровенной дырки в животе, чтоб нужно было его добивать. Кровь перемазала ребра с одной стороны, но тот вовремя заткнул отверстие, не дал себе истечь кровью нахрен. Эта мысль — пристрелить Гарри — мелькнула у Джо в голове, но он тут же подумал вот о какой штуке. Они только что провернули весьма непростое дельце. Очень хорошенькое дельце. Гарри придумал, Джозеф добил и в итоге у них получилось. Да-да, Пёрселл и Саламанка вы скажете, как же они? Такие как они и нужны для таких ролей какие были у них, понимаете: стать там, пальнуть туда, свистнуть когда нужно, ну в общем на простых местах, пусть и рисковых, но за то и платят. Просто самую важную и сложную часть сделали они с Гарри! Джозеф был не семи пядей во лбу, но и дураком пока не стал: их тандем работает. Вывод, нужно не забывать делать эти чертовы выводы. Нет конечно, это не значит что он теперь готов на все, чтобы спасти жизнь товарищу, мол, дружбан и все такое, но терять рабочий механизм было глупо. Нет?
  Кстати о дружбе, на какой-то миг Джозеф прикинул: а вообще, что насчёт этого Гарри? Они ведь не первый день знают друг друга, вроде толковый малый. Свои закидоны, но у кого их нет. Наверное как то так и становятся друзьями, но пока он четко понимал, что не доверяет ему до конца. Одно дело не показатель, ко всему прочему, ещё не доделанное: подельник с дыркой, в крови, на хвосте ребята, которые горят желанием из пристрелить, а на горизонте шумиха, в ходе которой, возможно многие захотят присоединиться к тем мудозвонам. Очень, сука, многие. Да, из Техаса нужно валить, тут без дураков.

— Что там, Пёрселл? Все в порядке? — Блэйн снова надел шляпу и подмигнул подельнику, — сейчас поделим денежки и будет всё в порядке.

  Он встал и обошел дилижанс по кругу, разминая спину. Шел, неспеша перезаряжая револьвер. Патрон за патроном, поглядывая в ту сторону откуда только что приехали. Шелк. Шаг. Шелк. Ещё один. На последнем он вернулся обратно и встал перед Брауном с возницей. Молча направил сначала на парня. Выстрелил. Возница успел вскинуть руки, но Джо все равно выстрелил в голову, прямо через руку.

— Этот меня узнал. — пояснил он для Гарри, но почему-то забыв объяснить зачем было кончать второго.
— Уууу-а-а! — он завыл во все горло.

  Ему было плевать на тех, кого он только что убил. Болтаться в петле, потому что один из этих говнюков мог опознать его — не, спасибо, проще потратить два патрона и делов то.
  Вдруг, он вспомнил, что в их команде был ещё и четвертый — Саламанка. Как же давно это было, когда они только решались на это дело, черт. Где же его носят? Наверняка пристрелили, а может и нет, но пока его нет, так ведь? Не будут же они сидеть тут, с ранеными Гарри, с кучей стрелков за спиной и ждать пока сраный ковбой вернётся? Ну а когда встретятся — доля его, пусть и не полностью конечно, но деньги какие-то точно нужно будет дать в зубы, чтобы не начал ныть.
  Он снова посмотрел на кучу денег и улыбнулся. Настоящие, хрустящие! Повезло ещё, что не попались те сраные бумажки конференции, а старые добрые доллары.

— Три шестьсот! — снова повторил сумму, но уже четко, громко, словно обращаясь к кому-то, мол, на — смотри! Как тебе, а? Там наверняка было что-то в библии про это, он напряг память, но тщетно, махнул рукой, — да похер!

  Джо присел рядом и поворошил деньги рукой — куча пошатнулась и рассыпалась на меньшие кучки. Все равно было много, Джозеф даже не помнил, а видел ли он раньше столько. Куда же можно их потратить, да наверное много куда. От этого мысли он даже хмыкнул и поглядел снова на Пёрсилла.

— Что будешь делать со своей долей? — парень кивнул на куш и улыбнулся.

  Понятно, что распоряжаться честно заработанным проблемы личного характера, но интересно же. Хотя наверное, дело было в том, что Джозеф просто понятия не имел куда можно столько потратить.

— Эй, Гарри, ты там не вздумай сдохнуть! — окликнул он товарища, — нам с тобой ещё кучу долларов нужно просадить, понял? — Джозеф встал и поднес ему пачку денег в руке, показывая, что их действительно дохрена. — Три. Шестьсот. Мы купим охуенные стволы, не — каждому по два! Новые шляпы, я починю себе сапоги, — тут он не выдержал, заржал, выронив пару купюр, но даже не поднял, оставил.
  Вернулся и бросил деньги в основную кучу.
— Шучу конечно — куплю новые. — Джозеф закурил и щурясь продолжил подбадривать, — снимем классных девок, с во-о-отакенными сиськами. — он показал руками, — Чистых, дорогих, от которых пахнет духами, а не потом и перегаром. Понял? Потом… Ну это мы будем уже хрен знает где, понятное дело. — спохватился и продолжил,— Потом прокатимся на том сраном поезде, в самом дорогом что будет! Скажи, Перселл, ты с нами?

  Ожидая ответа, Блэйн подошёл к подельнику и остановился за спиной, положив ладонь на рукоять пистолета. На лице проступила кислая мина — Джозеф видимо что-то передумал — сплюнул в сторону. Честно говоря он уже было решил пристрелить этого мудака без возни, в спину, но эти джентльменские манеры! Да нет, на самом деле не манеры, он просто решил так: хоть и был этот Пёрселл мудаком, но парень все сделал — за это шанс нужно было дать. Дело было совсем не в том, что, мол, так не честно, подло и все такое. Была бы это другая ситуация и другой Пёрселл Шелдон, который просто мешал ему, то он просто приставил бы ствол к затылку и нажал на крючок. Тут же он каким-то внутренним чутьем понимал, что так будет правильно — просто дать шанс. Вот такие у него были сентиментальные отношения к пониманию судьбы и мироощущению, хотя он, понятно дело, ни разу в жизни не слышал таких умных вещей.

— Правда, думаю... Ты не поедешь, да?

  У него просто не было времени на все эти расшаркивания, да и зачем? Шанс не значит дуэль, ну в самом то деле! Как только он дерется, то схлопочет пулю и хрен с ним.
  Оставалось только это, а дальше взять Гарри, лошадей, деньги и рвать когти. Как можно дальше, но сперва позаботиться о Хьюзе, подлатать его бок, чтобы он ненароком не подох по дороге.

  Воспоминания сира Уолтера де Мура

  Из самых заурядных патрулей это был наверное чемпион по скуке и отсутствию происшествий. Степь спокойно расстилалась под копытами лошадей, ветер привольно метался от холма к холму, а в воздухе пахло цветением трав. Ко всему прочему и погода была довольно хороша: на удивление жара так и не наступила, было такое впечатление, что утренняя прохлада просто отказывалась уступать дневной духоте!

  Отряд одолевал милю за милей, уверенно двигаясь на запад по дороге. Так далеко от границы можно было не опасаться нападения дикарей, разве что разбойников. Однако, никакой идиот не станет нападает на хорошо вооружённый и подготовленный отряд, разве что банда, но и то, слишком огромный риск. Лучше, да и намного легче дождаться торговца на телеге, ну или на крайний случай путника, которого можно легко обобрать, не боясь угодить на обочину самому, только с перерезанным горлом.

  Прошло ещё порядочно времени, но прохлада так и не уступала. Казалось наоборот, становилось холоднее. Тепло просто на глазах исчезало с каждой минутой. Ветер все резче и резче бросался навстречу дозорным, норовя сорвать плащ или шлем. Ещё чуть погодя, редкие капли стали срываться и падать вниз, обращаясь жирными, чёрными "мухами" в пыли дороги.

  Когда-то давно, как только отряды патрулей были сформированы и стали регулярно появляться на границе, местный люд по разному реагировал на них. Кто-то относился с большим недоверием, беспокойством, ведь присутствие вооруженных людей любому человеку не очень нравится. Памятуя о редких, но все же реально существующих фактах бесчинства княжеской дружины, простые селяне с опаской поглядывали на новых гостей. Другие же, например те, чей близкий погиб от руки дикаря или ещё чего хуже, пропал где-то в лесах Вакхиар, наоборот с радостью и спокойствием воспринимали появление дозоров.
  Были ещё и те, кто по глупости или от излишней храбрости думал, что могут завладеть их оружием или доспехами! Что первое, что втрое по всем прикидкам должно было быть хорошего качества, это было ясно как белый день. Одновременно с этим, должно было быть понятно, что тот у кого есть это всё, вряд ли захочет добровольно его отдавать, а ещё он наверняка знает за какой конец меча браться. Но кто не рискует, как говорится… Нет! В этом случае правильно было говорить, кто не рискует, тот продолжает жить. Этих храбрецов или тупоголовых довольно быстро исключили из списка живущих, правда и патрулями досталось, многие остались навечно в степи, но жестокий урок был преподан. Теперь же всем стало ясно: нападать на дозоры смертельно опасно. Поэтому делают это крайне редко, но если на такое идут, то чаще всего прекрасно понимая чем это может закончиться.

   Внезапно, прямо над головами что-то ослепительно ярко блеснуло, да так сильно, что только теперь стало заметно несколько стало темно на самом деле. Оказывается, демоны подобрались очень близко, их мертвенно черные саваны затмили небо. Они высосали все тепло из воздуха — стало жуктко холодно, а потом отовсюду послышался глухой рокот, словно сама Тьма принялась стучать во Врата.
  Дождь хлынул в один миг. Молнии блистали одна за одной. Ветер рвал и метал, но не это было самым ужасным. Град. Огромные куски льда размером с перепелиное яйцо обрушивались прямиком с небес, неслись с огромной скоростью сметая все на своем пути. Страх железами клещами попытался впиться в разум каждого из дозорных.

  Галби взбеленился на слова Корога, видимо ещё больше задело то, что он то считал его типа своим.
— Сука, кому я чё тру, а мразь? — Оса даже немного подпрыгнул в седле, — да я правду говорю! Меня спросили — я ответил, матерью клянусь!

  Любое, даже самое тупое животное, а этот Галби несомненно был обыкновенным двуногим быдлом, имеет инстинкты выживания: упертое желание жить, дышать. Попав в капкан, зверь не пытается открыть его, а дёргает что есть сил, норовя выскочить как нибудь, или в конце концов отгрызть себе лапу, чтобы выбраться и убежать!   Ровно также, ситуация складывалась и тут: Оса нихрена не понимал почему и как, но нутром чуял, что невидимая петля сходится вокруг его грязной шеи все плотнее и плотнее. Он вроде бы делал все как нужно, рассказывал, заверял, но что-то в глазах этого старшего, говорило что все закончится не хорошо.

— Хочу сказать, конечно хочу! — энергично закивал пленник, смешно дёргая руками за спиной. — да это вакхи, по-любому, ну!

— Да! — чуть ли не закричал Оса, отвечая сиру Эдриану, на его предложение, что, дескать, тут говорят только правду, — я же и говорю, а мне, бля, никто не верит! Да не резал я их, ну как же вам объяснить? Конечно меня нужно отпустить, меня то и забрали просто так! Пусть в задницу этот судья себя оприходует!

  Наверняка, если бы была возможность, Галби мог бы дать изрядное количество советов, как поступить всем окружающим и тому самому судье, который непременно вздернет его как только он окажется в городе. Но именно в этот момент Хельги начал рапортовать о замеченном всаднике. Примерно на последнем слове Оса последний раз дернулся и освободил руки. Долго же он старался, почти пол дня. Лицо и без того немного страшное, перемазанное кровью, теперь и вовсе исказилось гримасой гнева и ярости, стало походить на жуткие маски дикарей.

— Да хер вам! — теперь петля бесполезно упала вниз, повиснув на рожке седла Мартина, и больше не держала Осу. Он наотмашь хлестанул обрывками веревки. В голове не было никаких мыслей или планов, только отчаянное желание жить. Он рванул с места что было сил, ударяя в бока лошади. Остался только один шанс: красиво уйти прямо из-под носа целого дозора! — Хэй-я, хэй-хэй, ну сука!

  Это было даже забавно, все вроде как подтверждало его прозвище: он как настоящая оса, всколыхнул весь улей и теперь пытается вырваться с заветной "баночкой" меда — собственной жизнью.

  Тем временем, Чак все также размеренно шел впереди. Он издалека слышал как верещал тот, с разбитой рожей. Однако большая часть внимания следопыта была сконцентрирована на том, что творится по бокам от дороги. К счастью, пока не было ни одной причины, которая заставила бы Барсука тревожиться — степь и ветер, все по прежнему.

Где то в степи.
Миль сто до леса.
Последний день лета. Утро.

  Солнце застенчиво блеснуло лучами из-за горизонта и тут же скрылось за тучами. Верная примета, что скоро будет дождь. И ветер. И вся эта дрянь по новой: грязь, холод и капли по капюшону. Предстоит три месяца шататься по приграничной территории в поисках опасных ублюдков, что может быть лучше?

  Перед каждым уходом в патруль полагается небольшой инструктаж. Именно такой инструктаж и был проведен днём ранее, на нем присутствовал даже представитель церкви — редкие гости на подробного рода мероприятиях. Глава дозорной службы местного округа стоял перед всеми, заложив руки за спину — дядька уже в годах, с лысой головой и седыми усами, но широченные плечи и суровый взгляд выдавали в нем бывалого вояку.
— Буду краток. — пробасил Дренгар и сплюнул в сторону, — нужно дойти прямо до границы, — он сделал паузу, внимательно оглядывая присутствующих, — а потом дальше, до самой Черной впадины и там все разнюхать. Староста Блэкфола сообщал, что кто-то из местных видел передвижения больших групп, сука, и под "больших" я имею ввиду реально больших, — он кивнул пару раз головой, заверяя, что это не десяток дикарей.

  Его слушали трое опытных патрульных, в главе с Токке Бермингтоном. Командир дозора тоже не молод, как и глава службы, но выглядел не старым, а поджарым, закалённым. Рядом с ним стояли двое: женщина с колючим взглядом зелёных глаз и высокий, невероятно худой мужчина с густой копной коричневых волос. Ракаса и Борроу. Первая известная как прекрасная разведчица и обладательница скверного характера, а второй — порой нелюдимый следопыт, способный с закрытыми глазами провести вас через границу… и дальше. Чуть поодаль стояла ещё одна персона, человек был одет в походные одежды, светлые повязки и фартук, но пожалуй самым примечательным была маска, словно покрытая инеем — алебастрово белая, с прорезями для глаз и еле заметные, для ноздрей. Член братства Иерима, редкая птица.

  Дренгар посмотрел на новоприбывших. Решил представить.
— В ваш отряд зачисляется ещё двое добровольцев. — он хлопнул по плечу совсем молодого парня с серьгой в ухе. — зовут Эрнальд. Теперь ты в группе Токке.
Рядом с тем парнем стоял ещё один, но совершенно другого сорта — миссионер Альти. Среднего роста, обладатель черных волос и жутких шрамов на щеке. Рядом с ним стоял видимо провожающий его, диакон местного прихода, отец Скапион.

— Токке, давай пошепчемся и будете выдвигаться. Время бежит. — глава помахал рукой, приглашая подойти поближе командира дозора.

  Тем временем отец Скапион тоже наклонился к молодому Эрасту.
— Брат мой, будь силен духом. — сурово глянув в лицо миссионера, диакон положил руки тому на плечи, — пусть свет Альти тебе спутником будет и разгонит тьму лесов. Прошу об одном одолжении: мне нужно, знать какая там почва? Можно ли посадить благодатное семя Веры или же придется долго возделывать поля разумов тех, кто там живёт. И самое главное, — отец Скапион наклонился ещё ближе и произнес шепотом, — мне сообщили, что братья Белого пламени интересуются именно тем регионом. Имеются какие-то сведения, что там обосновались предвестники открытых Врат или Дети богов. Мне нужно знать, так ли это?

— Слушай. — Дренгар немного прищурился, — ты не думай, что я тебя кидаю на мясо с новобранцем и святошей за спиной. — он смачно сплюнул в сторону ещё раз и уверенно посмотрел прямо в глаза Бермингтону. — я думаю, что там ничего нет, понимаешь? Я переспросил у Нарда и сира Гольца, они главы окружных дозоров рядом с нами, но никто ничего такого не видел. Сам понимаешь, просто закрыть глаза на такого рода информацию… ну не могу! Вот как раз ты и возьмёшь этих, — он кивнул на парней, — оботрутся немного, ты присмотришься к ним, заодно галочку поставим, мол так и так, сведения проверили, все в порядке.
Он уже собрался отпускать тебя, как спохватился.
— Этот Эрнальд, — он словно лимон съел, — говорят, что он был уже в дозоре, но там какая-то мутная история приключилась. В общем его отряд весь перебили, что-то типа ритуала вакхи провели. Все в крови было, кости, кишки, ну в общем как они делают, мрази. А сам-то этот малой без царапины остался. — старик повел плечами, — в общем приглянь там за ним, всяко может быть.

  Немного времени на сборы и дозор ушел, оставив позади размерную и спокойную жизнь города.

  В ложбине под огромным холмом, где они ночевали, было ещё сухо и тепло. Костер давно потух, но угли ещё немного грели. Достаточно подбросить тонкого хвороста и пламя вновь разгорится, можно будет заняться завтраком. Лошади паслись неподалеку, деловито щипали молодую поросль.

  Пограничная земля.
  В тридцати милях от Вакхиара.
  Последний день лета. Полдень.



  Степь по всему горизонту вальяжно упирается в хмурый лес и, разбившись о него, растворяется среди корней многовековых гигантов. Похоже, что “они” порой пытаются повторять друг за другом повадки: иногда за границей, среди лесов можно обнаружить довольно приличные по размерам прогалины и открытые места, еле заросшие травой и кустарником, а иногда среди равнины встретишь одинокие деревья и даже улесье. Пусть они и не идут ни в какое сравнение с Вакхиарской чащей, но тоже дают тень и защиту от холодного ветра. Здесь, куда ни глянь — ровная гладь степи, практически все как на ладони. От одной балки до другой, от холма до холма, так и петляет серая лента дороги среди Великой равнины, как ее называют в Империи.

  Дозор возвращался после долгих трех месяцев службы. Это было тяжелое время, но возвращался он в полном составе, никого не оставили в степи — уже это было добрым знаком.

  Первым, на некотором отдалении от основной группы, ехал неприметный человек на неказистой лошадке. Латаный плащ, штаны непонятно какого цвета и капюшон, почти полностью скрывающий лицо – вот и все, что можно было бы сказать о нём. Проедешь мимо да и забудешь уже через миг каков он был. Серый.

  Следом шла основная группа. Парень молодой с изящными чертами лица ехал рядом с двумя господами, спутать ну никак нельзя было: осанка, взгляд, поведение – точно не пальцем деланы. На вид одновременно чем-то похожи, но в тот же миг, совсем разные эти двое. Дело было наверно даже не во внешности, а во взгляде. Рядом с ними еще один человек, однако же совсем другого сорта. Виднеется на шее шрам, сам вытянутый – даже когда на лошади сидит, то все равно видно что ростом высок. Обычно стража таких не любит, не дает прохода, ну оно по лицу и видно, что связан с делишками мутными.

  Чуть поодаль еще двое. Один чем-то на чернявого того похож — взгляд волчий. Нос сломан, лицо в крови перемазанное, но все равно усмехается изредка. Едет верхом, только ногами управляет – руки связаны, а петелька на рожок седла соседа накинута. Сосед этот молод, не по годам широкоплеч, тоже высок. Детина.

  Замыкает шествие еще один молодой парень. На вид конечно не такой большой, как тот что на привязи везёт побитого, поменьше будет, но взгляд суров, смотрит на мир из-подо лба. Хоть и юн, но что-то в нём есть такое. Серьезный.

  Однако же, пусть и разные все такие, но у каждого под ногами одинаковая серая грязь. Размеренно месят ее лошади ногами, неспеша двигаясь все вперёд и вперёд. Хорошо хоть дождя нет, только ветер дует, волосами неловко шевелит.

  Джо увидел это словно воочию: песок под колесами летит в разные стороны, в задницу снизу бьет жесткая сидушака возницы, руки пытаются удержать вожжи, а в спину стреляют… ИЗ ДЕСЯТИ, МАТЬ ИХ, ОГРОМНЫХ СТВОЛОВ. Которые, к слову сказать, держат столько же разъяренных и голодных – поесть то они не успели – мудозвонов, у которых в голове засела одна единственная мысль: перестрелять к чертовой матери тех засранцев, угнавших дилижанс, и спокойно доесть свой гребанный обед!
  Джонсон уперся кулаками в стол и навис над подельником, сверля его взглядом. Это не план, а инструкция к тому, чтобы сдохнуть меньше чем за дюжину секунд. Бред. Слишком опасно. Слишком дико… Никто такой наглости не будет ждать… да никому и в голову не придет такое исполнить!
– Это может сработать, Гарри, – да, именно так он тогда и сказал ему. Кивнул, хмурясь. Сел обратно за стол, продолжая смотреть прямо в глаза товарищу, но теперь чуть смягчив взгляд
– Только нужно сделать чуть по другому. – он залпом выпил виски и поставил стакан на стол, стукнул им несколько раз, мол хочу еще добавки и придвинулся ближе к товарищу. Хоть и были они лишь вдвоем посреди шумного зала, но в таких делах лишняя осторожность не помешает, если не хочешь стать немножко мертвым. Джозеф достал сигарету и закурил, затянулся сильно, потом еще раз, не вынимая изо рта, от чего их головы окутало облако белесого дыма.
– Я никому из них не доверяю. Поэтому угоню дилижанс я, а ты пойдешь со мной и будешь прикрывать, – по большому счету он и Гарри особо то не доверял, поэтому считал, что пристрелить одного удобнее чем двоих, если получится недопонимание. – Я на козлах – ты стреляешь. Вот. Бен пусть займется лошадьми. – Джо умолк, пока в стакан наливали, бросил монетку и, подождав пока они снова останутся вдвоем, продолжил, зыркнув по сторонам, – Он займется лошадями. Пёрселл должен будет на лошади занять место возле выхода из столовой, ну не на виду там, чуть в стороне, сзади. Когда все начнется, и мы будем уматывать на дилижансе, а эти сраные кавалеристы выскочат на улицу и начнут палить нам в спину – он должен пару-тройку раз выстрелить в спину им, а потом уйти. Они не станут его преследовать, – опять таки, Джозефу было плевать будут ли Шелдона преследовать или нет, но сказать нужно было что не будут, а то сдрейфит, – А Бен до этого должен смыться и забрать лошадей. Все встретимся, после того как уйдем и поделим куш. – Джонсон вопросительно посмотрел на Гарри. Замолчал на пару мгновений, давая время обдумать, а потом продолжил.
– Мне не нравится этот Пёрселл. – Джозеф склонил голову на бок и ухмыльнулся, – Мы поделим деньги поровну, тебе и мне. – тут он даже показал руками в воздухе, как делит ладонями что-то на две части, – Дадим долю Саламанке – он нам еще пригодится. Немного, но так чтоб в карманах пусто не было. – успокоил товарища Джо, – Хороший парень, с него будет толк если останется с нами, а тому старому козлу отдадим лошадей.
Джонсон затушил окурок – задумчиво раздавил.
– А может и не будем давать, м? Я позабочусь о нем, Гарри. Да и черт с ним! – он махнул рукой, дескать чего вообще переживать за какого-то придурка, если его можно просто пристрелить.
Джозеф откинулся на спинку стула и вытянул ноги. Он сделал пару долгих глотков и поставил пустой стакан обратно на стол. Вид у него был такой, словно они уже провернули это дело. Спиртное расслабило. Он задрал голову вверх, блаженно прикрыв глаза, выдохнув столб сизого дыма в грязный потолок, а потом снова посмотрел на подельника. В глазах плясали озорные огоньки.
– Возьмем с собой Саламанку и рванем в Небраску или Калифорнию. Посмотрим на поезд, там гляди еще что-нибудь подвернется, м?

   Это происходило сотни раз и вот опять. Цивилизация щедро устилает черепами своих верных детей себе дорогу и нету дела ей до таких как Тамар и любого из сейчас лежащего в сраной пыли, пробитого гуннской стрелой...
   И это правильно. Рождаясь под знаком Рима, глупо надеяться на то, что это "он" пожертвует собой ради тебя. Даже не глупо — для Гектора это равносильно предательству, гнусному удару в спину! Всё просто. Остальное к пеплу.
   Гектор не мог не заметить безумного, но такого действенного конного рывка того варвара по позициям гуннов. Смело и жёстко. Наверное, только сообща получилось захватить их предводителя, иначе даже сбив того с лошади — его тут же подобрали бы всадники, а так они спасли свои шеи. Вот тебе и варвар...
   — На холм! — орёт трибун, подняв к верху меч. Указывает на возвышение, куда следует отойти. Кивнул Луцию, быстро отправляется на поиски лекаря. Он должен быть где-то тут, рядом, если его конечно не придавило чьим-то телом или ещё чего хуже — телегой.
   — Щиты! — снова орёт трибун, напоминая солдатам, а затем повторяет про отход, — На холм!

   "Трое. Значит семеро всего. Хм... Квадрат не подходит, впрочем как и овал. Значит круг. Да, точно круг." — мысли сыщика успели сформироваться одновременно с тем, что он отметил знакомство "братца" с одним из новоприбывших, а это ли не знак пригласить к столу?
   Первым делом Лис прикрыл глаза и практически почувствовал как под руками, которые он протянул вперёд ладонями вниз, появляется твердая дубовая столешница. Исключительно тангентальные рисунки дерева, образовывали сверху великолепную картину массива. Широкие полосы и разномастные пятна, чередование более светлых и темных участков дерева — красота! И главное никаких сучков и заболони, как один из признаков отборной древесины, а значит — работа краснодеревщиков. Вниз уходят ножки-кабриоль, но не массивные, а более вычурные, ещё чуть-чуть и можно сказать изящные. У самого низа они перевязывались между собой процаргами с резным шаром прямо по центру.
   Глаза по прежнему прикрыты. Ещё один вдох. Теперь Лис отложил в сторону тактильные ощущения. Он будто бы услышал как прямо перед ним распахивается широкий парус скатерти. Никакой синтетики или, не приведи ещё чего, целлофана, то есть клеёнки. Конечно же это шорох перкали. Следом легли салфетки. Конечно конусами. От чего-то у Лиса было именно такое настроение.
   И в конце концов — глубокий вдох. Носом. Чтобы понять что за дивные блюда появляются на столе. О да — рыбное плато! Огромное блюдо со "стрелами" из сибасов в разные стороны; ближе к центру креветки с лимонной травой и в сомом центре парочку лобстеров, пытаются друг друга сразить огромными клешнями. С другой же стороны, словно в противовес, довольно простое, но тоже большое блюдо — картошка размеров, всего с перепелиное яйцо, обжаренная с зеленью и чесноком. Тут же жаркое и острый красный соус. Медальоны с грибами. Соус со сметаной и зеленью. На отдельном подносе брускета и набор из паштета, вяленых помидоров и сыров, для быстрой сервировки. По центру — огромная чаша с салатом: видны зелёные листья, кусочки сладкого лука, ещё чего-то разноцветного и жутко маняще-аппетитного! Отдельно же стоит несколько тарелок с мясной и сырной нарезкой, а чуть поодаль поднос: семь дымящихся шампуров с мясом, посыпанного рубленой кинзой, россыпью ягодок граната и полукольцами лука. Вот пожалуй и все, что представилось почуять носу Лиса.
   Конечно, кто-то из присутствующих мог запросто оказаться вегетарианцем или иметь другие предпочтения в еде. Пусть это и станет поводом к знакомству!

   Чай оказался просто восхитительным: терпкий, слегка тягучий, с ярков выраженным тоном оригинального вкуса. От удовольствия Лис даже улыбнулся – не каждый раз приходилось пить такой замечательный напиток посреди неизвестно чего. Пока пил чай, сигарета было отложена вон, чтобы не смешать ненароком.
   – Может стол накроем? – между делом осведомился сыщик, – как то расположим к разговору, м? Да и есть, по правде говоря, уже хочется.
   Лис задумался, прикидывая каких размеров стол подойдет для всей компании, но так и не смог понять. Сколько людей спускалось сверху он не знал, а значит и накрыть пока возможным не представлялось.

   Больше всего Сван боялся что либо он сам, либо кто-то упадёт и не сможет бежать дальше. Встретить лицом к лицу тварь и сразиться, даже погибнуть — наверняка славная смерть для любого из новых спутников Ормундсона, но упасть и быть сожратым просто потому, что сломана нога или ещё чего хуже, потерял сознание... Что до самого Свана, то любой исход, в котором он не достигает каменных стен, был для него неприемлемым.
   Вечер не принес расслабленности или покоя, как обычно бывает после тяжёлого дня. Лебедь нутром чуял, что Чёрный змей где то там, кружит и беснуется подо льдом, в нетерпении ожидая ушедшую из под носа добычу. Однако и слишком уж волноваться Сван не стал: встретятся они снова и будет бой — значит будет бой, чего раньше времени переживать-то. На все воля богов. Поэтому он просто стоял неподалёку костра, от которого волнами расходилось в стороны приятное тепло, и грыз небольшой кусок запеченого окорока. Иногда отпивал из кубка и снова ставил его на пол, под ноги. Так что получалось, что он больше ел, рассматривал окружающих, и не говорил, пока к нему не обращались, дав возможность ответить на вопрос ярла более мудрым и знающим.
   Когда один из воинов, тот у которого были светлые волосы, перехваченные тонкой кожаной плоской, сказал о зиме, то Сван ободряюще улыбнулся и пожал плечами, мол то ему не известно, но может и не все так плохо.

   Сван шёл привычным для долгих путешествий размашистым шагом. Снег послушно стелился под ноги, похрустывал, но терпеливо сминался. Ему нравилось идти вот так, налегке, одному. Он глубоко вдыхал морозный воздух, иногда бубнил под нос старую песню про вдову и хитрого плотника, улыбался, оглядываясь на серые горизонты. Горы широкими пиками устремлялись в облака, ветер безнаказанно дёргал их туда и обратно, но прямо у земли было пока тихо. Все вокруг было тоскливым, безжизненными и жёстким, но Свану было все ни по чем. Мешок исподтишка бил чуть пониже спины. При чём не каждый шаг, а лишь тогда, когда снег проваливался слишком глубоко и чтобы выбраться, приходилось с рывком вытаскивать ногу.
   На какой-то миг сын змея остановился, глядя как спаренный след саней уходит вдаль. Стоял, переводя дух: от глубокого дыхания раз за разом вырывалось кудлатое облако, которое бережно окутывало мужчину. Где-то там был уже Лейкангер, а отряд ещё не видно было, лишь их след.
   — Ну ничего, — улыбаясь, кивнул Сван, — ещё немного.
   Так и вышло на самом деле — отряд вскоре показался, но почему они так...
   — Что там происходит? — задумчиво спросил наёмник, впившись взглядом туда, где деловито сновали и кричали люди. Он устроил шаг и теперь почти бежал: лучше перестраховаться и поднажать, если требуется помощь, ну а если необходимости такой уж и не было, то ничего страшного, пробежка никого ещё не убивала.

   Все окончательно осточертело. Беготня. Война. К черту. Все, мать его так, к черту. Блэйн устал, очень сильно. Вставая по утрам, он ощущал в теле такую тяжесть, как будто бы он провел в седле целый день и только-только наступил вечер. Парень послал все эти грабежи, кровь и прочее куда подальше. Спал на ферме, иногда выходил на охоту, но большинство времени спал. Бывали такие дни, когда он просто не вставал, а лежал, глядя в потолок с закрытыми глазами. Если глаза открывал, то пыль быстро заставляла тереть кулаком, а шевелиться не хотелось.
   Сны пропали давно. Последний сон, который приснился Блэйну — может быть они и снились, но на утро он ничерта не помнил — был соткан из ужасов. Он бежал по прерии, а за ним гнался огромный индеец с огромным луком, размером с двухэтажный дом. В конце-концов он догнал его и схватил гигантской рукой, начал сжимать и все время пока из Блэйна лезли кишки наружу, тот пел, протяжно так, чуть ли не камлая, свою индейскую песню, смотря на облака.
   Блэйн пробовал резать по дереву. П-ха, в руке нож и он никого не убивает. Толи обстановка тому способствовала, а может количество времени, хрен его, но получалось лучше. Сначала проступили уши, нос, потом рот, но глаза всё равно долго не проявлялись. Он старался, пыхтел, но никак, а потом все произошло само по себе, словно все что нужно было сделать — успокоиться и позволить ножу делать свое дело. Потом он долго всматривался в лицо индейца, проступившее на дереве. Непонятно почему, но на него смотрело лицо из того сна, проклятие. Статуэтку он не выбросил, последний сон как ни как, жалко ведь.
   Бывало, что иногда его спокойствие прервалось кем то. Люди всегда норовили что-то спросить или наоборот, ляпнуть свое мнение, не спросив нужно ли это ему. Союз, Конфедерация — два сапога пара и так забавно было смотреть на них, ну тех кто говорил что кто-то из этих фанатиков — хорошие ребята. Ага, только у хороших ребят, обычно, руки не в крови по локти. Да, да, Блэйн тоже не из хороших, окей, но ему хоть хватает смелости смотреть в своё отражение и видеть там того, кем он есть на самом деле. Каким то внутренним чутьем он понимал, что войны было не избежать, что так и происходит тяжёлый ход истории, конечно. Где-то там, наверху происходит что-то хорошее, зарождается совсем новое, лучшее, но всего этого он тут, сидя по уши в дерьме, как и сотни таких же простых людей, попросту не видел. "Оно" было там, в мыслях, на бумагах и в будущем, но прямо сейчас лилась кровь и куча ублюдков пользовались этой войной как девкой из притона.
   Потом был арест. Петля для Фезерспуна и... Чёрт возьми, если бы не тот парень то и для Блэйна тоже! Было страшно. Да, но чувства были каким-то тусклыми, усталость не только забирала силы, но и саму жизнь парня. Такие невыразительные чувства он испытал и тогда, когда увидел свой запустелый дом. Он вернулся обратно, только куда? Сев на потрескавшиеся ступени у входа, он молча посмотрел на дорогу, по которой пришёл. Что было позади и что его ждёт там, впереди? Не нужно быть гением, чтобы понять — ничего. Хандра только усиливалась, как крепчает ветер перед бурей.
   Мысль о матери возникла внезапно, запоздало. Он начал искать, сначала полагая, что она уже почила. Ну а что, собственно, должно было произойти, она что, вышла замуж и стала жить счастливо и спокойно? Твою мать! Как это было невероятно, но прекрасно. Наверно самым запоминающимся и хорошим моментом за последнюю дюжину лет был тот, когда она вышла ему навстречу в этом смешном чепце. Был бы он эмоциональным парнем, ей богу бы расплакался! Она называла его Джо — было очень странным слышать своё настоящее имя. Непривычно. Ну да ладно, с ней-то было все в порядке, она была счастлива, здорова и в безопасности. Ей не нужно было никуда больше бежать и торговать собой... Смотря на неё, Джо вдруг словил себя на мысли, что хоть чем-то причастен к по-настоящему хорошему делу. Хватило одного взгляда на виноватую улыбку. Он сразу все понял и ушел. Нет уж, столько сил приложить, чтобы она обрела хоть в старости нормальную жизнь и все в конце испортить? Он по прежнему был мерзавцем и убийцей, но не мудаком.
   "Ветеран-дезертир" стал перебиваться от случая к случаю проходной работёнкой. Люди сторонились его, возможно презирали, но главное не лезли к нему. Пусть. Ему даже лучше было. Пребывая в таком вакууме, Блэйн не мог уловить одного: как же жить в этом мире? С одной стороны закон, с другой стороны мораль, с третьей стороны условия, которые ставят говнюки вроде того мудозвона из Барбари Кост... как там его, Перси вроде бы. А ещё куча всякой херни, и куда ни ткнись — становится только хуже. У него было предостаточно времени, чтобы все вспомнить и хорошенько обдумать. С самого начала его никудышной жизни, этот грёбаный мир имел его каждый день с понедельника по субботу, а в воскресенье ещё и друзей звал с ним поразвлечься. В конце концов он отправился на войну, чтобы сохранить дом и получить статус, чтобы жить как свободный человек. А теперь что? Этот вопрос в который раз ставил его в тупик, но в этот раз что-то пошло не так как обычно. Он словно услышал слова от куда-то со стороны и внутри головы одновременно: "Ну и живи... " Все, поехала крыша? И тут его накрыло. Он вспомнил каманчей, которые скачут на прекрасных лошадях под прекрасным небом. Вспомнил старину шефа и содрогнулся. Эта мысль пришла ему как раз тогда, когда он напивался очередной раз в одиночестве, в салуне, но тут же в спешке вернулся домой и отыскал вырезанную фигурку индейца. Взял её в руки и впился немного пьяным взглядом. Да! Вот они — живут. Как хотят, где хотят и делают что хотят. Не то чтобы он захотел стать индейцем — от этой мысли он даже хохотнул, стоя посреди пустого, пыльного дома. Нет, он будет жить как захочет, теперь он возьмёт что захочет и будет делать что и когда захочет. С каждым рассветом, вставая поутру он будет прав. Каждый шаг — шаг человека, который имеет на это право! Вутри него, поначалу робко, но с каждым днём все сильней и сильней, проростало зерно, заложенное Баксдейлом: быть всегда правым, а сомнения потом. Всегда ощущать себя в седле — вот новая цель Джозефа—Блэйна.
   Старый знакомый подвернулся как никогда вовремя и хоть задумчивость и хандра все ещё оставались, но быстро проходили, а когда объявился Гарри — стекли и вовсе, как снег на солнце. На его предложение он согласился сразу же. Осталось дело за "малым": все продумать и сделать, при чём каких либо моральных сомнений по поводу самого подельника Блэйн не испытывал. Да знакомый, да они на одной стороне реки, но если лодка возьмёт лишь одного, то уступать Финч не желал.
   Капитан был послан самой судьбой... Или нет? Парень не стал гадать и решил покуда проверить почву, так сказать. Сплюнув в сторону, он подошёл к нему и удивлённо развел руками.
   — Ба! Ты тот самый... — Блэйн щёлкнул пальцами пару раз, — ну тогда, на реке Уайт! Хехе, да уж... — он задумался на миг и продолжил, — может я угощу тебя парой виски, м?
   Для начала нужно было понять что за птица этот капитан вообще, поговорить о том, о чём, а там видно будет, но если он согласится — у Блэйна было такое чувство — все пройдет как по маслу!

   — Спасибо. — мужчина кивнул, разглядывая унылые просторы. Бесплодные земли, вот что пришло на ум.
   Лис стоял некоторое время, сунув руки в карманы пиджака. Даже голову немного втянул,а затем медленно пошел вперёд.
   — Все верно, мистер Ренн. — сыщик обернулся уходя, — мне кажется мы ещё встретимся, в любом случае рад был встрече. Ещё раз спасибо.
   Закурил на ходу, выдохнул облако сизого дыма, от чего снова стал похожим на паровоз, отходящий с платформы.

   Джо сидел у своего порога, когда те два мудозвона решили наведаться к нему. Мэри спала. Вчера она сама вдула бутылку виски, и теперь проснется только после обеда. Он ещё не знал кто к нему пожаловал, потому лишь сел удобнее, так чтобы можно было легко достать пистолет и выстрелить.


   В последнее время у них с Тапси не ладилось как-то. Джо частенько засиживался в городе или возле соколиной горы, в общем где угодно, но лишь бы не дома. Охренеть — впервые в жизни у него был свой собственный дом, но он избегал его. Там было тяжело, сложно вот так сказать, что именно, но каждый раз Джо пытался как можно быстрее уйти. Дурацкие разговоры, всякий раз об одном и том же, эти грёбанные воспоминания, чёрт. Невозможно было слушать этот бред каждый раз! Джо понимал, что должен ей по гроб жизни, и поэтому трепел, молча. Но пересилить себя не мог, как ни старался: она тупо бесила, медленно впадая в какую-то гремучую смесь маразма и алкоголизма. Поначалу он пытался играть в строгого няня, даже мог ударить (все ограничилось делом не больше пощёчины), но это все быстро сошло на нет. Как и крики, о боже, как же много было криков. Но увы — никакого толку. Хотя может Джо не так сильно старался... Чёрт его знает, но в конце концов, он просто стал избегать её, за исключением тех редких деньков, когда она была как прежней.

   Награбленного барахла было не много, но его все равно стоило хорошенько припрятать. Во-первых, прямо сейчас у Джо водились деньжата, поэтому необходимости продавать, как таковой и не было. Во-вторых, было приятно ощущать, что ты не просто голодранец без гроша в кармане! Ну не то чтобы магнат, но блин, все равно приятное чувство хоть какого-то прикрытого тыла. И да, в-третьих, оставлять сокровища Мари— привет десятилетнему Джо, и его сражениям с пиратами — было уж точно нельзя. Он обеспечивал её всем и по правде говоря, ему ни сколько не было жалко, но доверять деньги не стал был. Может дело было в её пристрастии к алкоголю, а может и в самом Джо — он был не очень таки доверчивым парнем, что касалось денег так уж точно.

   Все свободное время, Джо тратил на две кардинально противоположные вещи, при чём делал он это вне зависимости от настроения, хорошего или плохого. Скорее так: когда было очень хорошее настроение и в голове порядок — он ехал в прерии и резал по дереву. Для этого дела у него было три маленьких ножа. Один совсем маленький, не больше пары фаланг, второй чуть больше, уже размером с палец. Третий такой же как и второй, но лезвие чуть шире и такое...м... как маленькая лопата. Да, прямо как лопата, только размером с палец. Именно этими ножами он и резал всякие штуки из дерева. Однажды, Джо не помнил как, он поднял с земли какую-то корягу. Нахрен это делать было — неизвестно, не было никакого озарения, типа он увидел в этой деревяхе образ, или ещё какую-нибудь такую ерунду, нет. Он просто поднял и сунул в сумку. Потом, когда был один, достал и от нечего делать, начал понемногу резать и сразу нихрена не получилось. Ну, получилось непонятно что, но когда Джо это делал — внутри было необычное чувство... Он никогда раньше такого не испытывал. Спокойствие. Не было индейцев, белых, мексиканцев, немцев, штатов, армии, дилижансов. Никого. Денег, Мари, судей, никакой херни, просто ты и ветер. Свобода. Тихий шёпот ветра.
   Поэтому иногда Джо подбирал всякие деревяшки. Понемногу начинало получаться вырезать что-то похожее на настоящие вещи. Больше всего он гордился лошадью, кораблём и собакой, а индеец все никак не получался, гадёныш.

   С другой стороны, можно было поехать и спустить пару десятков баксов на рулетке или на скачках. Не особо интересно, впрочем. Лучше в карты, где видно своего соперника. Азарт примерно тот же, но приятней же уделать кого-то, а не просто понять, что тебе повезло. Покер и скачки — неплохо. А ещё девчонки по горячее! Ну, можно в морду кому дать, но драться Джо не очень любил, эта вся пьяная возня и прочее — хрень по сути.

   И вот Конви и Тэйлор. Хитро придумали: когда не нужно, то ты чужак, когда нужно — ступай-ка, дорогой братец, и подохни за свою "землю"... Чёрт. Очень удобно.
   Джо мысленно вернулся в шкуру Блэйна и быстро прикинул. Варианта два: достать ствол и пристрелить обоих к чертям собачьим или улыбнуться и пойти с ними. За этими вариантами, естественно, крылись логические последствия. В первом варианте снова скитания, снова все заново, снова эта хрень, когда ты бежишь не зная что тебя ждёт впереди. Не то чтобы Джо это сильно пугало, просто... Это было понятно, знакомо, но очень выматывало. Это походило на привычную, но ненавистную работу. Второй вариант же, был абсолютно неведом, опасный до усирачки, но, чёрт возьми, очень интригующий. Армия. Там его ещё не бывало. Плюс ко всему прочему, Мари может остаться тут и не нужно будет думать как её куда-то тащить. А ещё если все пройдет удачно, и он не подохнете где-то там, на полях, мать его, Великой Славы, то он может тоже что-то урвать! Конечно, если ему не оторвёт ногу. Больше всего Джо боялся стать инвалидом, но решение на этот счёт, он уже продумал. Главное чтобы не оторвало обе руки, тогда не будет чем пустить себе пулю в висок. Это хреновый расклад.
   Решение было принято. В тот день мистеру Конви и мистеру Тейлору повезло — мистер Блэйн Финч оставил денег любимой тёте и пошел в армию.

   Именно так, по всей видимости, и должен выглядеть край империи. Грязь и безоглядная грусть, только и мысли о том, чтобы проснуться и обнаружить себя в постели, нормальной постели, где-то там где люди передвигаться по дорогам из камня и не ждут коричневую, вонючую жижу. А ещё это чёртовое вино, с каким-то потусторонним привкусом.

   Естественно Гектор был вполне привыкший к лишениями, лёгкому голоду, от которого ещё не мутит, но уже просыпается лёгкая озлобленность. Спать на земле, есть дерьмо и идти. Вперёд. Встать, собрать лагерь и идти все время вперёд. Это было не в новинку, но от этого весь этот чудесный процесс не становился приятнее, уж проверьте. Совсем хреново стало, когда пайки стали четверными. Благо хоть вода была в достатке, но это благо было единственным положительным моментом, со дня высадки на этом гребаном берегу. Гектор жёстко следил, чтобы солдаты мыли руки и делали каждый раз отхожую яму, даже не смотря на возможный ропот.

   Все тяготы и лишения Гектор переносил с достойным мужеством, но вот сон... Отдых давался с трудом, что в купе с тревожными мыслями сказалось не самым лучшим образом. Примерно с половины пути, Гектор стал замечать, что в глаза, бывает, что-то попадает. А бывало... проклятье, очень странное ощущение, что что-то не так, какое-то непривычное ощущение на лице. Когда Татион умывался утром двенадцатого дня, то увидел в отражении на воде что именно было не так: веки иногда дрожали, сами по себе, словно трибун собирался заплакать. Иногда помогало, если Гектор на пару мгновений прикрывал глаза и сверху проводил руками, слегка надавливая, разглаживая. А иногда и это не помогало.

   Самые противные мысли, которые с невероятным упорством каждый день осаждали разум трибуна, умещались в один единственный вопрос. Ну допустим, боги улыбнуться и они добьются нужных результатов. Сведения получения — успех, победа! Фурор! Но как они вернутся обратно? Татион шёл, отгонял мысли и ждал когда что-то поменяется. Варианта два: либо гунны прибудут к ним, либо наоборот. Итог один.

   От огня горло пекло и сильно резало в глазах. Лицо и руки горели, вернее было такое чувство пульсации, что каждый раз казалось, что кожу поливают горящим маслом. А ещё чертовски хотелось спать.
   Ночь длилась вечно. Одновременно с этим, каждый раз, когда трибун отвлекался, а потом крик или резкие сполохи пламени снова возвращали его к реальности — было чувство, что все начиналось заново. Запах гари.
   Утро наступило внезапно, во всяком случае для Гектора. Вот сейчас, только-только, все суетились, бегали и кричали, пламя лизало тьму и... Тишина. Стоны солдат, а потом просто тишина, изредка прерываемая тихим шипением остывающих углей.

   Итог побега? Запасы, лодка, смерти... Твою ж мать! Ну как же так? Гектор отрешённо оглядывался, наблюдая обугленные, почерневшие ящики, остатки припасов. Тела солдат с черными пятнами сажи. Людей в оцепенении.
   Луций буквально озвучивает мысли Татиона. Во всяком случае в той части, что касается разгребания дерьма. Почему? Да потому, сука, что вкус этого самого дерьма уже чувствуется во рту. Пополам с гарью.
   — Мы справимся. — трибун смотрит на магистриана, кивает молча, а потом продолжает, — должны.


   На повестке дня было много дел. Времени расслабляться и в помине не было. Сперва трибун объявил, что новым деканом у лучников становится солдат из их числа. Такое решение было принято с ясным пониманием, что на первых порах стоило приглядывать, помогать, ведь опыта как ни крути, а новому декану не хватало. Однако, с другой стороны, все когда то были впервые куда-то назначены, и как, если не в подобного рода ситуациях, себя можно проявлять? Ко всему прочему, один из числа "своих" — это лучше, возможно это даже как-то сплотит их.
   Следующим делом стала организация постройки плотов. Очередной прощальный подарок Архипа, то есть так, братцы, если вы с голоду подохнете от нехватки припасов, то хоть херней этой умаетесь сначала! Сначала Татион распределил людей на группы: одна должна была заняться заготовкой материала, другая обработкой бревен и веревок, а третья — непосредственно сборкой плотов. Это всё кончено только после пусть и не слишком положительного, но отдыха. С пайком.
   А ещё Гектор попросил собрать дров на погребальные костры. Это по всей видимости, вторая часть привета гребаной троицы... Отправился на поиски Аделфа, впрочем, нашёл его довольно быстро.
   — Мне нужна помощь, - трибун отвлёк лекаря, — похороны. Проведешь обряд?

   Казнь. Все время до вечера Татион не видел Клавдия. Конечно он заметил, что врача Фейрузы арестовали, но Тиест ведь тоже был изначально с арабкой? Клятва верности. Все дело в ней. Самое, вот самое ублюдское в этой ситуации — врач вряд ли стал бы заменять слово казнь словом ситуация — то что Гектор все понимал. И всех. Солдат, которые шушукались за спиной о том, что Квирина колдун, шпион и кто-то ещё там, мать вашу. Рабов, которые плели ещё того хуже. Луция, который так уж сложилось оказался в этом пересечении реальности, что именно он принимает такие решения. Цена таких решений велика, непостижимая для других людей, чьи жизни, судьбы двигаются по другим орбитам.
   И конечно же Гектор понимал Клавдия... Спасти свою жизнь — просто дай клятву. Пусть и новую, не такую важную и ценную для того кому дают, зато дарующая новую жизнь тому, кто её даёт. Как и Клавдий, Татион не стал бы давать новую клятву. В этом и суть клятв — платить за них самую высокую цену. Невозможную. Иначе это не клятва, а чушь. Слова. Пустые слова.
   Трибун слушает магистриана и молча кивает. Он сам отправляется к врачу, поправляя пояс.

Получатели: Гектор Марк Татион.

   Горыня, подбрасывая веточки в костер, слушал как товарищи обсуждают что же делать со змеелюдом. Он тоже думал, что брать с собой Полоза не лучшая идея. Люд косо смотреть будет, эт точно, да и угнаться на брюхе за лошадьми трудно, вестимо. Однако решать то было не ему, а советовать парень не умел и про то знал хорошо. Дед ему всегда говорил: ежели не спросют — брякать поперёк людёв не спеши! Вот и сидел, на костёр глядел, да слушал Горыня.
   — А куда мы сейчас отправимся? - парень огляделся по сторонам. — в город что ль, а то что-то запамятовал.

   Юний... Лицо Гектора просто превратилось в камень. Он бережно опускает голову товарища на землю и подзывает солдата, приглядеть за деканом.
   — Врача. Сейчас. — трибун говорит не громко, но чётко.
   Это было как молния, что расколола небо пополам и, спустившись вниз, ударила прямо в темя. От головы до пяток, под кожу словно загнали иголки, но не было боли. Это была ярость, на короткое мгновение перешедшая далеко за грань безумия. От этого осознания Гектор на миг, всего на миг, но испытал чувство страха: трибун давно умел держать свои чувства под контролем и вот теперь он осознал, что нечто все ещё способно выбить его из колеи.
   Почему? Может дело было в том, что помимо Татиона — по большому счету ну и хрен с ним — Архип мог предать самого Митру? Бога. Какие слова нужно сказать, чтобы вина от такого не сожгла, что за мотив должен быть, ради которого человек может выступить против самого настоящего бога, которой соблаговолил тебя принять и защитить?
   А вдруг причиной той вспышки был не Архип. Может виной всему оказалось то, что арабка смогла ускользнуть... Все должно было быть иначе, все должно было закончится по другому! Гектор и Фейруза. Они должны были встретиться, с оружием в руках, как тогда, только на этот раз никаких ран. Только до конца.
   Так или иначе, но Гектор пропустил пару мгновений. Он разжал кулаки, как оказалось пальцы впились в ладони, и обратился к декану.
   — Займись пожаром. Убейте пламя, не дайте ему перекинуться дальше, попутно спасайте сначала особо ценные припасы, потом, если получится, все остальное. — трибун потуже затянул застёжку на шлеме, поправил меч, уже уходя, — Я за ними.

   Джо... Джо закрыл глаза и молча замер. Руки сами по себе поднялись и он ладонями закрыл лицо, провел вниз, словно только что умылся. Однако глаза не спешил открывать, так и сидел молча с закрытыми глазами. Проклятье. Черт. Сука. Только толку от проклятий и ругательств было мало.
   Ну вот а в самом деле: что дальше? Хотелось, чтобы сейчас в голове пришли один за одним пару-тройку вариантов. Потом спокойно обдумать, взвесить за — против. Вместо этого просто звенящая пустота. Никаких херовых мыслей.
   Для начала нужно было найти деньги. Искать удачи совместно с неизвестными бандитами Джо не думал. Сдохнуть где-то в канве с пулей в затылке не хотелось от слова совсем. Оставалось либо работать на дороге, либо с лошадьми. Черт. Оба варианта рисковые, но что поделать?
   Что до матери, то покуда Джо решил оставить её при себе. Не для этого спасают, чтобы потом туда же сплавить. Барксдейлу тебе не отвезти, мужик он то хороший, но садится на шею не хотелось. Пусть тяжело будет, ну ничего, и из таких задниц выбрались. Джо криво усмехнулся.
   Значит решено. На первое время перебиться хватит, можно лошадей красть или грабить на дороге, а потом наверно стоит податься в Техас. Там работа может и тяжелее будет, но знакомая: охота на скальпы, то есть... лови-стреляй, вяжи-продавай.

   Лис взглянул на поворот направо, даже ещё стал медленнее идти, но все таки шёл прямо.

   Хоть Горыню никто и не спрашивал, да только он все равно бы толкового ответа не дал бы. Такие загадки можно смело назвать нечестными: ведь как ни поверни, а все едино хреново выходит. Одно хорошо, что в живых можно остаться.
   Покуда дело шло, да время бежало, Горыня к другу подошёл, рядом стал. Вот оно ведь как, покуда не друзья люди — всяк норовит ткнуть, указать что не такой как нужно, свое наверх чужого поставить. А в дружбе стало быть наоборот! Мыслил парень так, а посему хлопнул по плечу Ингьяльда, да кивнул, мол, все будет добро.

   Впервые в жизни, Джо крепко задумался. До этого все складывалась как-то само по себе, "оно" шло своим ходом, а когда становилось совсем хреново, то каждый раз парень запоздало понимал, что в очередную задницу он попадал, наверное, не просто так. Проклятье.
   Джозеф уехал подальше — из лагеря в степь. Оставшись один на один с закатом, парень отпустил поводья и позволил лошади шагать так как ей вздумается. Сам же погрузился в раздумья, да так серьезно, что даже потерял ощущение времени.
   Мысленно Джо вернулся в детство, потом на прииск, конечно, куда без этого. Как ни крути, а по больше части ему везло. Ну, то есть, понятно дело, что были люди и удачливее Джонсона, но в целом жаловаться на нечестную игру нельзя было. А теперь... Черт. Мурашки, обгоняя друг друга, понеслись по спине — ему нужно было решить! Что дальше же? М?

   Можно было поехать с шефом или с ребятами, но... Внутренне Джо ощущал какое-то чувство, наподобие чувства долга перед ними. Много за что, понятно дело, но все были взрослые люди, да и ехать с кем то просто потому что должен, а не потому что хочется, затея хреновая. Нет, заниматься лошадями или пытать судьбу на широкой дороге не особо хотелось.

   Особо вообще ничего не хотелось. Наверно потому, что он и не знал чего можно хотеть-то. И тут он понял, что по земле ходит много тех людей, с которыми он не против был бы посчитаться. Это было похоже на то, когда ты что-то делаешь за деньги, но тебе говорят, что расчет будет потом. А "потом" говорят, что нужно подождать, совсем немного. Потом много, а потом, сука, следует фраза типа такой: "Слушай, да это было когда, м? Сколько воды утекло, давай жить этим днём, тем более у меня как раз есть для тебя интересная работёнка!" И пальцами трёт, гнида, невидимыми купюрами шелестит. Улыбается.
   Вот и сейчас: сколько было случаев, когда разные членососы макали Джо в дерьмо? Теперь он знает как поступать — бить, бить как можно сильнее, наверняка, так чтоб кровью умылся. Потому что он прав! А что если вернуться обратно? Делать остановки и наведываться в гости. Восстановить, так сказать, справедливость, но только ту, настоящую. Джо даже улыбнулся, представив как же приятно будет выдавать кишки тому фермеру... Повесят. Вот гадство! Вся хрень была в том, что Джо умел убивать, но вот как так делать, чтобы за это ещё и не вешали — увы. Такая схема работала только с краснокожими, но белые своих охраняли законом, мать его.
   На очередном витке размышлений, Джо понял, что злость уходит на второй план. Вспомнился Тапси-хаус. Матери, скрипучая лестница на второй, ободранные обои у окна на чердаке. Даже Хорас вспомнился, во как! Нет, ну а почему бы и нет? Доллары в карманах, все как и задумывал, да детка!
   Если бы прямо сейчас кто-то взглянул на Джо со стороны, то заметил что на задумчивом лице начинает появляться улыбка. Идея начинала нравится все больше и больше.
   Спокойно вернуться домой с деньгами, можно было и не переживать чем заняться — на первое время хватит. Да и на второе тоже, потому как особо шиковать Джо не привык. Осмотреться, прикинуть, а там и видно станет. Да и в любом случае можно было переиграть если что, найти работу, податься в Техас, например, там тоже есть индейцы. Так говорят. Или вернуться к шефу, верно? А если нет — можно найти Итана! Да, чёрт возьми, это просто охренительная идея!
   Итак. Мечты в задницу, что же на дне? Возвращаться обратно домой с Сэнди не очень удобно, значит продать. Да и надоела, ну просто жуть. Что дальше? По пути не особо транжирить, но без фанатизма. Жрать помои Джо не собирался. Вроде все? Теперь оставалось об этом сказать ребятам. Парень так и поступил — приехал и все выложил, мол, возвращаюсь домой, проверить что к чему. Вот. А там видно будет, может и вернётся обратно, ведь теперь у него есть друзья в этой "стране", верно?
   К слову о друзьях и стране. Джо воспринимая это, разделял взгляды Барксдейла. Если и создавать государство, то сильное, мощное. Глупо надеяться что обособленные части сложатся в единый механизм. Ты либо тянешь общую лямку, либо думаешь о себе, все как в жизни. А что до рабства... Как и прежде, Джо особо не делил людей по цвету кожи, но и переживать за чей то красный или черный зад не спешил. Он думал так: каждый должен работать своими локтями, пробираясь через толпу, а если не хватает сил — пошел к черту. Вот и все.
   На этом размышления Джо закончились, а дорога повела его в Сан-Франциско.

   Судьбе противиться — богов гневить. Так говорила бабка с крайней хаты в деревне, где жил Горыня. Пока малым был, то особо и не понимал чего такого может быть обидного для самих богов, в том что какой-то там человек будет судьбе уготованной перечить. Однако не много зим прошло, а таки дошло, что дело и не в судьбе, а в высшей воле, согласно которой та самая судьба и определяется. Коли сам человек будет жизнь свою править, то зачем же боги тогда? От такого и вправду осерчать можно.
   Вот и теперь, готовясь к бою с врагом лютым, парень понял, что прямо сейчас может он головушку свою и сложить. Тут, посреди леса гнилого, да озера ядовитого. Даже костей, вестимо, не останется — отрава источит. Однако не смерти боялся он, скорее того, что за просто так животом рискнёт и проиграет. А вдруг как, они с таким врагом сейчас схлестнуться удумали, с которым им и тягаться не выйдет, не то что победить!
   Хоть и точили сомнения юношу, но слабее не делали — от них он лишь крепче дубинушку руками сжимал. Привыкший для начала делать, а потом уж думать, теперь не страдал от этого, а наоборот, пользу имел!
   Кусок ткани от рубахи оторвал и лицо перевязал, дабы испарения в самый неподходящий момент кашель не нагоняли. Встал неподалеку, чтобы помочь вдруг чего и изготовился.
   Вжух! И тут уже змей! Прямо на берегу оказался, да так быстро, что и опомниться не успел Горыня. Но на ус сразу намотал — только свиду неуклюжа тварь, а на самом деле юркая аки ласка.
   Зарычала гадина — пора значится! Кинулся он к змею и примерился дубиной шарахнуть прямо в бок, там где рана виделась.

   Лис аккуратно перебрался на берег. Твердая земля под ногами за всегда лучше шатающегося туда-сюда пола катера или лодки. Мужчина даже легко топнул ногой, словно приветствуя долгожданную твердь.
   — Слушайте, - сделав небольшую паузу, он снова закурил и выдохнул клуб дыма в сторону, - я понимаю, что отвергая нужно предлагать, но я не знаю пока что предложить, поэтому пока просто буду нудить. Так вот, мне кажется, что мы нихрена не найдем ни в газетах, ни в сети, ни спросив у людей. - Лис взъерошил волосы рукой, - ну это, как бы, статика. Я вроде и понимаю, что сейчас не время говорить, что, мол, все херня, но просто я думаю в обратном порядке: до нас тоже были те, кто нашел этот чёртов колодец, собственно сам барон, но вряд-ли так бы получилось, что такое немаловажное испытание решалось бы запросом в Гугле или "смоллтоком" с прохожими... Вас это не бесит? Ну то что мы как слепые тыкаемся по углам. Сука, чувствую себя полным дураком! - сыщик усмехнулся, пожал плечами и махнул рукой. Типа окей, можете меня не слушать, - ладно. Давайте поговорим и поищем упоминания. Не обращайте на меня внимания, пока не будет дельного предложения от меня самого.

   Барксдейл действительно не ошибся в Джозефе. Конечно, поначалу все было дико: как же так — охотиться на двуногих, таких же как и ты? Однако, так уж вышло, что Джо быстро втянулся. Эта работа, в отличии от прииска была ясна и понятна: вот ружье — там красножопый, ничего такого. Да, чёрт возьми!
   Тут стоить отметить, что решающими фактором стало то, что впервые, мать его, Джозеф почувствовал, что он такой же как и все. То есть да — младше, не такой опытный, но не на побегушках! Конечно, куда без шуток или подколов, но он — Джозеф — как мог сразу объяснил, что, дескать с чувством юмора у него вот прям хреново. Он чувствовал, что является членом команды, вымысле шайки, он отвечает за себя, и не обязан делать что-то за кого-то. Это было... Круто, это было чертовски круто осознать, что никто не собирается им потереть свою грязную жопу и выкинуть при первой возможности! Об этом он не трепался, само собой, но человек, умевший разбираться в людях видел, что парень это ценил превыше всего.
   Однако, было и некоторое расхождение с остальными. Это касалось как раз тех самых индейцев, на которых они охотились. Бог его знает почему, но Джо не совсем понимал почему остальные не считают краснокожих за людей. Как и черных. И узкоглазых. Ну вот этих всех. На сколько он мог заметить — у всех течет красная кровь, если ранить. Они все точно также испытывают боль, если их резать; белые не чуть не лучше или хуже подыхают. Ну вот, тогда какая разница, а? Джо уже давно понял, что люди делятся совсем под другому: овцы и волки. Тот кто родился с клыками, траву щипать не станет, это уж проверьте. Философ, мать его, хех! Об этом он тоже не говорил, да и вообще, Джо больше слушал и на ус мотал. Может поэтому он особо не испытывал ни угрызений совести, что убивает именно индейцев, ни какого-то там наслаждения. Убить человека, будь то краснокожий или белый, это просто убить человека, ни больше ни меньше. Кто-то сходит с ума от вида крови, а кто-то никогда не нажимает на курок — Джо был и не из первых, и не из вторых. Осуждать-то он и не осуждал, но понять этого не мог, когда кто-то из его товарищей упивался боем, резал глотку так, словно это самое прекрасное что он делал с тех пор как родился. А ещё то, что они делали с женщинами... Не то, чтобы Джо этого не делал, но скорее механически, без особого энтузиазма. В общем, он делал работу.
   Ах да! Теперь у него была настоящая работа! Не пол мыть, или там посуду, тряпье стирать, а вот прямо настоящая работа. Возможно и это сыграло немаловажную роль, ведь у него такого раньше то не было. Наверно поэтому Джозеф так быстро привык — это была просто работа. Нужно было держать себя в форме, перед делом хорошенько выспаться, почистить оружие, приготовить лошадь, собрать сумки. К каждому этапу он подходил с вниманием и, мать его, аккуратностью! В этот мешочек — это, тут кармашек для того, там веревка (проверить, подергать пару раз, посмотреть не подгнила где то). Так даже не каждый счетовод у себя на столе порядок наводит! Но Джо нравилось работать, нравился порядок и все такое.
   Первый урок — бить первым. Джо постарался усвоить его без повторений, да и вообще: все как-то сложилось с шефом. Он был человек интересный, по своему справедливый, умный, а что ещё было нужно молодому Джонсону? Он действительно стал ключевой фигурой в жизни парня, он, мать его, спас от голодной и холодной смерти, как ни как. Проехать мимо и все. Джо это помнил, каждый день, всегда. Он слушался не потому что боялся, не потому что не хотел, чтобы его прогнали, а потому что... это единственный человек в мире, кто поверил в него.

   Хуже всего, оказалось, оставаться наедине с самим собой. В голове было пусто, в ней просто сами по себе появлялись образы, одни за другими картинки, как он бьёт, сука Ортона, этим грёбаным ножом. Тот дергается, пытается поначалу руками отнять от себя Джо, а потом закрыть маленькие красные дырки на животе и груди, но кровь неумолимо вытекает, просачиваясь между пальцами. Быстро, чертовски быстро.
   Иногда они повторяются, иногда "начинаются" снова даже не придя к логическому финалу, словно некая высшая воля желает вбить эти образы в сознание Джозефа.
   В очередной раз, мысли сделали крутой вираж и он с ужасом осознал, что ничего не чувствует. Ну то есть как... ничего необычного. Что должен чувствовать человек, убивший другого человека? Да чёрт его знает... Он чувствовал страх и растерянность, от того что и предоставить себе не мог, что же будет с ним дальше. Также он трезво понимал, что ничего вроде не исправить: Ортон — труп и это на самом деле, всё.
   Он конечно слыхал раньше, что кто-то когда-то застрелил или, к примеру, подрезал, но это где-то там, понимаете? Ну... и было вроде, но как страшилка!
   Джо мучительно ждал, что сейчас он ощутит на себе кару божью, молнию с небес, которая его испепелит в один миг! Ну и пусть, ведь он заслужил это, да чёрт возьми! Вместо этого ощущал... такое холодное, тягучее чувство отстранённости ото всех остальных. Знакомое с детства, но намного жёстче.
   Его судьба предрешена, при чём как именно — он не знал. Без золота возвратиться обратно в Тапси-хаус не имело смысла, ко всему прочему теперь ему не светит обыкновенная жизнь простого человека — он убийца. Это клеймо навсегда останется с ним. Значит сделать вид, что ничего такого не произошло, что можно просто найти работу и дальше спокойно жить не получится. Джо понял, что запутался и ему, по большей части, не было дела до того, что с ним дальше будет.

   Когда его запирали в камере, он украдкой поглядывал, на людей вокруг. Нет-нет, конечно он уже не ждал чуда, что кто-то поможет или скажет, что, мол, все будет так и так, не кисни малой, все пройдет. Он смотрел на них, как волчонок на людей, которые поймали дикое животное.
   В камере стояла вонь, которая буквально сшибала с ног. Его сокамерник трындел без умолку, но это даже немного успокаивало. Джо отупело задумался о том, что будет дальше: не потом, а вот прямо скоро, когда прибудет этот... как-то-там-его судья. Он будет спрашивать, но вот дела, врать не хотелось. Он устал, наверное, или ему было все равно. Именно по этому, когда в ночи его разбудил Алан и предложил рвать когти, он отрицательно промычал и отвернулся к стенке.

   На суде он говорил тихо, но чётко. Стоял прямо, ожидая вопросов. Лицо было серьезным, без тени заискивания — он был напуган, и просто не знал что будет дальше, но ни о каком раскаянии или сожалении речи не шло.
   — Джозеф Джонсон. Мое имя Джозеф, сэр. - парень глубоко вздохнул и рассказал все. Как он два года стирал руки в кровь, стирая грязное тряпье, как он не скулил, а вставал с самого утра и ложился поздней ночью, иногда даже позже всех. Как над ним шутили, только шутки эти порой смахивали на издёвки, и конечно рассказал об инициаторах этих шуток — грёбаных англичанах. Тут впервые он запнулся: как же Чарли и Молчун? Джо не хотел, чтобы из-за него за ними началась охота, но как же быть... Он просто умолчал о том, что там, на прииске, стало не на одного, а на двух англичан меньше. Да — не выдержал очередной штуки, которая зашла слишком далеко, да — убил. А потом его выпроводили вон и все. - он сказал что силой наденет на меня женское и... И все такое... Ну, чтобы я делал вид, что я как бы не мужчина, а типа женщина. Остальные ничего, а он угрожал, тогда я достал нож и убил его. Сэр.

   Сраные миски. Сраное, вонючее тряпье. Сраные мулы. Сраный, грёбаный, будь проклят на все века, это чёртов прииск! Выть, метаться как зверь — вот чего хотел Джозеф!

   Ты встаешь очень рано, а такое впечатление, что буквально пару минут назад прилёг. Спина болит уже с самого утра, голова ноет, но ещё далеко до вечера. Потом идёт, то есть ползёт о-очень длинный день полный забот и всякой дряни, от которой хочется просто застрелиться! Ну а потом... Нет, сука, не просто вечер, а вечер в которой нужно ещё успеть сделать дохрена остальной ерунды, от которой тоже хочется сдохнуть. И так день за днём. Каждый. Грёбаный. День.
   А ещё нужно наблюдать эти мерзкие, тупые, ухмыляющиеся рожи. Слушать их дебильне разговоры, изо дня в день, одно и тоже, эти сальные, тупые шутки; этот грёбаный мерзкий смех Ортона, гнусавое "дык-дык" Флетчера... Даже Чарли бесил! Бесил тем, что каждый раз, раздирая глаза по утру, и смотря на реку, Джо вспоминал тот момент, когда отдал ему те проклятые пятьдесят долларов, а он его не предупредил. Он должен был сказать ему, что это ад, должен был сказать что то типа: "Парень, самое худшее, что ты можешь сделать — поехать с нами."
   Это конечно было не правильно, винить кого нибудь в том, что он оказался по уши в дерьме, но черт возьми! Ему было тринадцать! О чем он мог судить здраво, кроме игры в камешки и сладких палочек мистера Тоддса!?

   В его голове укоренялись мысли о том, что он вляпался в очень скверную историю. Он не мог не замечать общего напряжения, даже воздух вроде бы изменился, стал затхлый, не смотря на простор у реки. Взгляды стали резче, шутки — злее. Целью не было вызвать смех, нет уж, проверьте. Это были оплеухи, мол, н-на, сука, что ты теперь на это скажешь? Всем хотелось... Чтобы все решилось. Да. Его как самого слабого списали давно со счетов. Молчун возьмёт свое, никому не уступит, но вот остальная тройка — подискивают лишь повод, чтобы расставить точки.

   Золото. Грёбаное золото.

   Финалом же всему стала эта выходка Ортона. Бабское тряпье, в купе с этим "Джозефина"... Нет, нет, нет, не нужно было ему так говорить! И эта мерзкая улыбочка англичанина, на его ублюдской, небритой роже.

   Когда он поднял голову и посмотрел в голубые глаза Ортона, то понял что сейчас он убьёт его. И плевать. Джозеф это понял до того как сунул руку в карман и ощутил рукоятку ножа.

   Костер все также размеренно потрескивал и плевался искорками, пахла мясная похлёбка с бобами, а от реки тянуло сыростью. Но они с Найджелом словно оказались в другом измерении, где были только они вдвоем.

   Сложно представить что конкретно испытывал Гектор в тот миг. На пороге сознания, он все таки ощущал себя тем же трибуном, солдатом, которым и был всю свою жизнь. Но там, чуть дальше, вернее глубже, было нечто, неподвластное для понимания. За границей земного — за тонкой плевой, что окутывает младенца в утробе матери — чувствовалось божественное присутствие, бесплотное и незримое, и в тот же миг необъятное, грандиозное. Вечное.
   Спокойствие. Божественная, как казалось в тот миг Татиону, благодать снизошла на него. Запахи, тени и звуки сплетаются в единый образ, пусть и жутковатый, наполненный мрачными ликами, но цельный. Этот образ даёт четкое понимание: за стенами пещеры, тот мир обыденный, а этот — сокровенный. Тут полог реальности немного откинут, что даёт возможность заглянуть за грань и прикоснуться к потаенному и скрытому от большинства.
   Гектор смотрит на Архипа, а через глаза трибуна, на меткого лучника смотрит сам Митра. Сполохи пламени играют на стенах тенями, порой осмелев, они не надолго появляются на лицах—масках, но быстро уползают в страхе прочь.
   — Никто не должен знать то, что ты услышишь и увидишь дальше, - не спеша говорит жрец.
   На этом моменте церемонии впервые даётся слово новичкам. Всё потому что это своего рода черта, грань, которую можно перейти лишь поставив на кон свою жизнь. Решение должно быть принято добровольно, ведь истина, за которой приходят новобранцы, не может быть дана насильно или без оплаты.
   Архип сначала кивает, а затем и говорит: "Клянусь." — чётко и громко. Добрый знак.
   Татион тоже кивает, принимая клятву. Назад путь закрыт, впереди лишь Свет. Истина.
   Ещё миг — глубокий вдох. Гектор окидывает взглядом всех присутствующих — песнь начинает звучать ещё громче. Она становится практически осязаемой, настолько плотной, вкупе с пламенем, что ещё немного и станет возможным объять её. Гектор, словно повинуясь этому желанию, поднимает руки вверх. Ладони расположены таким образом, что кажется они упираются в незримую колону Света.
   Архип тоже чувствует торжественность момента. Глаза широко открыты, пытаются охватить взглядом максимум пространства. Дыхание с одной стороны становилось размеренным, можно сказать даже плавным, но в то же время, не покидали ощущение, что воздуха ещё чуть-чуть и не хватит. Чувство фатальности стало явным, оно просто захватило его сознание. Чутьё не подвело. Как удар молнии — жгучая, резкая боль в груди. Взгляд Гектора такой же упрямый и жёсткий, как и нож в его руке. Скорее всего клинок пробил грудную клетку и разрезал сердце, потому так больно.
   Это конец. Архип чувствует как силы с каждым мигом покидают его тело. Невыносимо тяжело оставаться стоять, ноги слабеют. Мир вокруг плывёт и тает.
   Смерть подступает совсем близко, так же близко как и лик Гектора. Он вынимает нож и одновременно с этим становится ещё больнее. Нет сил больше стоять, ноги подкашиваются, но жрец рядом — он уверенно подхватывает посвященного и опускает на пол пещеры. Слышен лишь неразборчивый гул: теперь слишком сложно разобрать слова песни. Свет вокруг уступает место тьме, она собирается отовсюду, смыкаясь кольцом. Жизнь покидает тело, уходит и боль. Сознание меркнет.
   Лишь облик Гектора остаётся видим, тьме никак не удается скрыть его. Татион рядом, склонился над Архипом.
   — Ты умираешь. - он говорит тихо, намного тише чем братья поют, но его слышно чётко. Кажется даже, что только благодаря его словам жизнь не покидает Архипа, кажется что смерть почтительно ждёт.
   — В начале всего было Зерван Акарана. Время. - Гектор неспеша стал рассказывать дальше, словно и не умирал рядом Архип, - потом оно создало Небо и Землю. Океан появился от их союза. Время породило и того, кто царствует в самых темных глубинах — Аримана. Он создал свою дочь Гекату, с которой совокупился, от чего и произошли чудовища и твари разные. Зло. - Татион кладет тяжёлую ладонь на чело умирающего, его жизнь мерцает словно пламя свечи на ветру, - Свет Времени сделался Митрой, поэтому он может приближать к себе блуждающие светила — души. Он рождается в тени смоковницы, на берегу реки. У него не было ничего, кроме ножа и факела, тогда он обрезал со смоковницы листву и сделал себе одежду. Плоды — съел. После этого Митра решил сразиться с первым своим противником — самим Солнцем. Он победил его, тогда, признавая власть Митры, Солнце венчало его короной из лучей и преклонилось ему. Митра велел ему подняться и сделал своим спутником. Вторым противником Митры был Телец, первое живое существо, сотворенное Небом. Это был дикий, неукротимый зверь, но Митра не убоялся — он схватил его за рога, оседлал и держался изо всех сил, пока Телец пытался его сбросить. Так продолжалось пока неистовый зверь не обессилел, и не уступил богу. Тогда Митра оттащил его в свое жилище, но бык вырвался, убежал а бескрайние поля. Небо повелело убить животное, Митра обучил собак и устроил первую охоту. Он настиг его и убил ножом, полив кровь. Тело быка произвело полезные травы, спиной мозг стал пшеницей, а кровь — виноградной лозой.
   Гектор перевел дыхание и продолжил.
   — Об этом узнал Ариман. Он отправил скорпиона, муравья и змею — своих слуг — пожрать бычий фаллос, но замысел зла не удался! Тьма потерпела неудачу. Семя быка, собранное Луной, стало началом всем полезным животным. Собака Митры охраняла душу Быка, поэтому тоже не досталась Ариману, а поднялась на небо, где стала оберегать стада. Так, покорившись судьбе и принеся смерть, воин стал началом всей жизни. И когда боги вызвали к жизни первых людей, именно Митре было поручено стать покровителем всего рода человеческого. Какие бы козни не изобрёл Ариман, Митра останавливал его.
   Гектор умолк и тьма сомкнулась. Архип сделал последний, крохотный вдох и умер.

   Чертовски страшно, когда тебя жрут заживо. Можно долго рассуждать о том, что это больно или невыносимо, а может даже жутко. Рассуждать, обсуждать там. Дескать, ох, это было настолько больно, как вроде бы одновременно сотня красножопых ублюдков своими кривыми ножами пытаются изрезать тебя на клочки. Да, бесспорно, можно и такое сравнение привести, но только сраное сравнение нихера не сравнится с тем ужасом. Проверьте.
   Лязг челюстей. Деловитое урчание, пополам с сиплым, глухим рыком. Темнота вокруг. Какие-то сполохи, пыль во рту и боль. Ты пытаешься руками закрыть лицо, интуитивно конечно, потому что в таком возрасте нету связного, чёткого логического мышления: типа, ага, свора голодных псов напала на меня, значит нужно прикрыть лицо, иначе эти твари откусят мне нос и обгладают губы со щеками. Ко всему прочему, какое к черту связное мышление, когда тебя уже повалили. Нет, дьявол, тут сработают только инстинкты. Или не сработают. Но в тот день Джо помогли какие-то внутренние рефлексы, а может просто повезло — нос и уши остались при нём, черт бы их побрал, этих собак.

   А потом... всё стало нормально. Конечно потом, это когда он попал в Тапси-хаус, который стал ему самым настоящим домом. Он жил может быть и хуже других мальчишек в девять лет, но просто не знал об этом, для него все было хорошо. Солнце светило ярко, новый день наступал все также как и обычно — с восходом, а вечером живот не прилипал к позвоночнику от голода — это значит, что все было хорошо. В конце концов: его не били просто так, у него была крыша над головой и самое главное — целых две любящих его матери. Да срать он хотел на белые манишки, и пирожные по воскресеньям. Любовь творит чудеса и это как раз тот случай, когда выражение попадает под сути в цель на все сто.
   Само собой, что еды не всегда хватало, как и хорошей одежды, особенно обуви. Приходилось голодать, но ничего, это нормально — не смертельно. Тяжёлые дни проходили мимо, снова наступали удачные деньки и все налаживалось, если так можно было сказать. Иногда хотелось чуть больше, особенно когда казалось, что получить это самое большее — проще некуда: пьяный в канаве или оставленный без присмотра прилавок и вот оно, р-раз! У тебя в руках, а потом конечно и в карманах, появляется что-то, на что ты не потратил ни капли пота, ни секунды своей жизни. Легкое словно пух. Это чувство, которое взрослые называют сложным словом — обогащение, каждый раз кружило голову маленькому Хосе. Ему казалось на миг, что он хитрее всех на свете, а как он ловок, чёрт побери, ну просто сущий дьявол!
   Когда куш был побольше яблока или пары монет, Джо даже пытался как-то помочь приемным матерям. Нет, не делиться, что, мол, это ваша доля. Боже упаси! Помочь, хоть немного облегчить им то ярмо, которое они тащили ежедневно. Насколько мог девятилетний парень. Боже, какие в ход шли истории, чего там только не было, поначалу. Там была и жуткая банда головорезов, которых он помог обезвредить, а потом его конечно отблагодарили этой самой курицей! Были несколько раз сорваны набеги индейцев, один раз даже практически в одиночку, именно поэтому ему досталось столько денег. Однажды он схватился с пиратами, но самое забавное, что во всех историях, так сказать объяснениях, он — Джо — оказывался на хорошей стороне, ну с теми ребятами, которые носят белые шляпы. Ему казалось тогда не достаточно правдоподобно сказать, что нашёл. Но наверное самое главное было в том, что выдумывая истории, в которых поступки были правильные и благородные, он сам в них немного верил. Сам становился хорошим.
   Зато потом, жуя ворованное яблоко, иногда вместо сладости, он ощущал горькое чувство стыда. Все было просто и сложно в то же время: например, его мамы ведь не воруют, а он чего? Бог наказывает тех, кто берет чужое, и это чистая правда, значит и его накажет, но как? А если Он вместо него накажет сестёр, как тогда бывало с пьяными посетителями: подвернётся малец под руку, а попадает им. От таких мыслей ему становилось совсем не по себе, но... Наступала ночь, а с ней приходил и сон, который как волны океана, смывал все переживания и тревоги. Терзания оставались, но будто бы тусклые. На утро, ожидая кару с небес, хотелось долго лежать под одеялом, но нужно было мыть полы, черт их подери! Так проходил день и все было нормально.

   Сорок восьмой ему хорошо запомнился именно этим днём. Стало очень тихо. Даже ночью так тихо редко когда было. Жутковато вот так стоять с ведром воды и нихрена не слышать, куда подевался привычный гул города? В голову лезли одна мысль за другой, но тайну раскрыл Мистер Эпплъярд. Золото. От этой новости в животе у Джозефа непривычно ёкнуло. Тогда он не придал этому значения, а зря. Эта мысль, вернее даже не мысль, а воображаемый вид кучи золота, появлялся каждый чёртов раз, как он закрыл глаза. Порой он мог поклясться, что слышит даже глухой цокот, с которым слитки стучат друг о друга в мешке. Который за спиной. Который несёт он — Джозеф, мать его, Джонсон! Эта идея захватила его целиком, и ничего он не мог с этим поделать, да и особо не старался. Он решил отправиться на поиски золота.

   Путь морем, если конечно вас не приняла в объятия буря, располагает для неспешных бесед или раздумий. Некуда спешить, а суета становится лишь ещё больше никчёмной и глупой, на фоне безмятежной и величественной стихии.
  В один из дней пути, Гектор оказался рядом с Архипом. Наедине.
  — Привет, Архип-сарваз. — трибун меланхолично вглядывается вдаль.

   В этом они с эксплоратором едины. Тот тоже стоит, оперевшись о борт, тоже смотрит на бег волн, на обманчивую статику берега. Большого труда ему стоит, однако, не сменить резко позу, не вытянуться перед старшим по званию. Только подбирается он чуть построже, выпрямляется слегка, кивает приветственно трибуну.
  ー Здравствуй, Гектор.
   Хотел было отшутиться, добавить что-то про нарочито арабское обращение Татиона, но прикусил губу, промолчал. Тяжёлый им предстоит разговор, негоже облегчать его дешёвыми трюками.
  ー Как твоя рана?
Лучник кивает на руку трибуна, несколько дней назад пронзённую стрелой.
  — Все в порядке. — Гектор кивает, но не отрываясь от наблюдения за волнами. Молчит. Погодя, снова спрашивает.
   — Нравится море?
  ー В нём мало... спокойствия. ー лишь жмёт плечами Архип, ー Мне больше по душе реки и поля, предгорья, вершины. Там моя стихия.
   — Тогда почему ты здесь?
   Ответ даётся Архипу не сразу. Он есть у него, он давно обдуман с самых разных сторон, взвешен, выброшен, подобран вновь и остервенело приколочен к верстовому столбу души. Он не нравится Архипу, но ему хочется отколоть от него хоть часть, поделиться его чёрствым краем хоть с кем-то.
  ー Я хотел спокойствия для своих любимых краёв. Думал, найду его в городе. Там совсем забыли про нас. Забыли про лимес. Забыли про врага за рубежом. Знаешь, трибун, тогда я всерьёз думал, что, выиграв какое-то там состязание, напомню публике о ветеранах, о войнах с готами, о жертвах и угрозах. Плебеям же просто нравилось смотреть, как ловкач с луком метит мишени. И всё же меня заметили. Сенатор Аврелиан. Новый виток службы. Охрана тех, кто на что-то влияет. Сперва просто боялся отказать. Потом подумал... если они влияют. Если это от них что-то зависит. Быть может я всё же добьюсь мира для разорённых краёв, стреляя по их мишеням?

   Гектор внимательно слушает и не кивает. Становится сразу понятно, что эти слова лучник вынимает откуда то из глубин души, а на такое не кивают. Вульгарно.
   Самое главное, что уяснил Татион — Архип не просто плывёт по течению. В наше же время так сложно встретить человека, у которого мышление и цели по жизни хоть немного отличаются от пожрать, забрать и трахнуть. В любом порядке.
  Гектор наконец-то поворачивается к собеседнику и теперь внимательный взгляд трибуна упирается прямо в лицо стрелку. Гектор хмурится, брови сходятся на переносице, но это не злость.
   — Мира? Не думаю. — медленно водит головной из стороны в сторону. - я солдат, Архип, вся моя жизнь — война, зачем мне мир?
   Вопрос остаётся без ответа, потому как Гектор сразу продолжает говорить.
   — Люди обманывают себя, мечтая о мире. Я думаю, что нужен порядок, а не мир. Что скажешь?
   Архип всё ещё смотрит прямо перед собой, на волны и берег, хотя чувствует сверлящий висок взгляд трибуна.
  ー Скажу, что порядок без мира, это армия без границ. Неделю назад я бы добавил, что так не бывает. Теперь уже не уверен. Знаю только, ни одна армия не может существовать без обозов и припасов. Мы не строили этого корабля, Гектор, мы не сеяли тех семян, чей хлеб ели. Мы все умрём, рекрутировав каждого. Если мир не нужен. Если всюду, в каждой голове, война. Как тогда будет существовать эта армия без границ?
   — Не так. — Гектор щурится, видимо рана таки доставляла неудобства. — воевать можно по разному, это не суть. Главное понимать, что война нужна не ради войны. И я говорю сейчас конечно не о телегах и фураже. Даже не о людях или странах. — трибун сделал небольшую паузу, чтобы выделить следующую фразу, — воевать нужно ради того, чтобы противостоять злу. Бороться со злом — это то, ради чего человек и рождается в этом мире. Разве нет?

   Вот теперь и Архип поворачивается к собеседнику лицом. Чего-то такого он ждал, соглашаясь на предложение Гая Феликса, но подобранные трибуном слова всё равно удивляют своей бескомпромиссной прямотой, которую язык почему-то не поворачивается называть наивностью.
   Вместо ответа эксплоратор лишь кивает. Цепок изучающий взгляд Татиона, но Архип выдерживает его спокойно, почти отрешённо, лишь через десяток ударов сердца отведя куда-то в сторону.
  － Восемь лет назад я перешёл лимес. Я был не один. Много добрых людей собралось тогда вместе чтобы убить всех злых...
   Продолжение даётся сагиттарию с трудом.
  ー ...мы разбили войска, но взяли рабов, мы сожгли крепости, но разорили деревни. Я боролся со злом. Я верю, я боролся. Но зло как Лернейская Гидра, и не всегда есть калёное железо под рукой.
   Архип моргает. Меркнут, рассеиваются видения пожаров.
  ー Порой я смею думать, что было бы, останься мы на лимесе? Можно ли победить зло из обороны?
   — Ты спрашиваешь как убить врага, не оставив его ребенка сиротой. Ответ — никак. — трибун не пропускает мимо ушей рассказ о событиях на Лимесе, но в привычной для себя манере идёт коротким путем, по прямой. — Что на самом деле тебя гложет?
   Вероятно... да что там вероятно — скорее всего Архипу следовало бы обратиться к жрецу, чтобы он, привыкший подбирать правильные слова и обороты, словно врач дал стрелку выверенную до мельчайших долей словесную "микстуру". Да, черт возьми, ему следовало бы обратиться к кому угодно, кроме молчуна, для которого в жизни давно пропали оттенки черного и белого, оставив по себе четкое понимание добродетели и праведности. И дело тут совсем не в религии, а в ценностях которые являются первичными, вбитыми двумя с лишним десятками лет службы империи, и лишь подтверждаются святыми учениями.
  ー Я скажу, что, Гектор. Духи, демоны и дэвы преследуют меня последние дни. Даже на вилле. Даже на корабле. А началось всё с лагеря беженцев. А может раньше? Может, я не заметил, как сам стал злом... кому-то, где-то?
   Архип кривится от собственного лукавства. Он знает, "кому", знает и "где". Знает и то, что зло тянется к злу, тянется, пока серое не почернеет полностью.
  ー Сейчас мне нужны силы. Нужна уверенность в том, что я правда желал одолеть Гидру, а не наносил ей раны необдуманно, якобы и не ведая, что на месте одной срубленной головы вырастут две.
   Он выпрямляется, отпустив край борта, и поворачивается к трибуну. Он впервые смотрит ему в лицо с сердитым ожесточением ー не по отношению к собеседнику, но к чему-то, что рядом, в воздухе, внутри.

  ー Мне нужно калёное железо.

   Гектор молчит. Долго. Он не может вот так "достать" и дать Архипу то самое "калёное" железо и дело понятно что не в желании. Понимает ли это сам лучник? Наверняка. Молчание начинает давить...
   И тут, словно удар набата на заре, в голове у Татиона возникает, взрывается образ ночи, когда он смотрел на костер и бредил местью, кровью. Смертью. Воспалённое сознание путало разум, одно казалось другим, а простое — сложным. Зло пряталось за эмоциями и действовать трезво и рассудительно не представлялось возможным.
   — Твоя воля. Только твоя воля. — Гектор кладет руку на плечо телохранителя, — когда ты её заточишь как спату, прокалишь... то сможешь сразить и демонов, и гидру. Кого угодно. — Гектор становится угрюмым, продолжая со знанием дела, — но взамен это выжжет твое нутро. — он убирает руку с плеча и легко толкает кулаком собеседника в грудь.
   Архип не двигается, но спустя долгий тяжёлый взгляд кивает и отзывается тихим эхом:
  ー Если демоны не выжгут его раньше...
   Наверно, они поняли друг друга. Гектор узнал о готовности, Архип ー об условии. Сможет ли сагиттарий ему соответствовать, покажет время ли, проверка ли, жизнь. Недолго ему осталось ー уголь в груди будет гореть пока не развеется пеплом.
   — Ступай. — Гектор кивает на последок лучнику, — я дам тебе знать.

   При следующей встрече с Гаем, Татион задаёт вопрос декану об Архипе.
   — Что ты думаешь по поводу телохранителя Фейрузы?
   Феликс ответил незамедлительно и без колебаний
  — Архип служит Фейрузе и будет исполнять ее приказы, но сердце у него на месте и принадлежит Риму. Из него получится хороший воин света — особенно если у него будет хороший наставник.
   Затем немного подумал и прибавил
  — К тому же всегда хорошо иметь своего человека за спиной не самого надежного союзника.
   Гектор так и думал, но было важно, чтобы эти слова были сказаны именно Гаем. Гектор внимательно смотрит на Феликса.
   — Не стоит забывать, что он служит Фейрузе аль-Лахми. Нужно будет подыскать на следующем привале подходящее место, устроишь?
  — Не стоит.
  Кивнул Гай.
  — Я попросил тебя за Архипа, командир, и знаю о чем попросил. Если персидская баба для него окажется важнее воинства — я выполню свой долг по первому твоему слову.
  Он приложил кулак к груди, словно закрепляя данное обещание.
  — Сделаю.

   Боль. Едкая, не дающая и короткого мига послабления. Разве этому хотел научить Митра? Конечно же нет, Гектор прекрасно понимал всё. Физические терзания лишь наглядно показывают, что тело - простой инструмент, управляемый твердой волей. Вернее они показывают, насколько тело может быть несовершенно, по сравнению с разумом.
  Татион с наслаждением ощущал как холодные капли стекали с плеч по спине вниз, иногда ленясь прокладывать себе новый путь, поэтому пользовались бороздками, положенными бичом. Раны едва успели покрыться грязноватой сукровицей, но всё равно во многих местах сочились, поэтому полностью затянуться смогут только через несколько дней. Это будет напоминанием о ритуале, конечно, если все пройдет хорошо.

  Гектор оглядывает собравшихся. Чуть дольше задерживает взгляд на новых членах братства. Ещё немного дольше смотрит на Архипа. Почему-то, прямо сейчас трибун понимает, что не зря принято положительное решение о вступлении телохранителя в их ряды. Это сложно сформировать в какую-то понятную мысль, или, тем более, выразить словами, но каким-то чутьем Гектор ощущает, что делает правильно. В конце концов, Митра научит быть сильным духом, а именно это, по всей видимости, и необходимо для Архипа.

   Гектор продолжает церемонию и хоть времени не так уж и много, но спешить он не собирается. Нужно все сделать правильно, раз уж он вообще взялся за это дело.
  - Митра! Утренний Боже, - тихо начал петь Гектор, отправляясь в пещеру. -
   Империя правит Миром, но ты над ней воссиял!
   Утренняя перекличка и на обход вдоль стен...
   Митра, тоже служивый, дай сил пережить этот день!

   Облачаясь в маску и белые одеяния, Татион перестал петь, но пение подхватили остальные братья.

   - Митра, Полудня Боже, над вереском зноя дрожь.
   Головы плавятся в шлемах. Сандалии жмут - не дойдешь.
   Одолевает дремота - расслабить бы ремни лат.
   Митра, тоже служивый, не дай нам нарушить клятв!

   Маска на месте. В голове не должно быть лишних мыслей. Дыхание ровное, но нужно сделать его ещё плавнее, заставить себя вдыхать все реже и реже, пока не будет казаться, что это и вовсе тебе не нужно.

   - Митра, Закатный Боже, багрянец одел окоем -
   Бессмертным в море садишься, Бессмертным из моря встаешь!
   Теперь, когда кончена стража, впору вина пригубить.
   Митра, тоже служивый, дай нам до рассвета дожить!

   Приготовления почти закончены - теперь время заняться пламенем. На самом деле осквернить его можно в любой миг, но на памяти Гектора такого не случалось ещё ни разу. Его дыхание стало похоже на размерный шум волн спокойного океана, однако на момент, когда пламя коснулось жаровни - волны замерли. Татион ждал пока огонь разойдется в стороны и окрепнет, в то самое время ком в груди становился все тяжелее и тяжелее. Спустя миг по океану снова пошли волны - Гектор так же плавно начал дышать.

   Послышался мелодичный перезвон колоколов и пение окрепло ещё более. В голосах слышится... Та самая сила и свобода от страха.

   - Митра, Полночи Боже, жертву эту прими -
   С ревом бык умирает. Радуйтесь, Дети Тьмы!
   Какой бы путь ты не выбрал, все они выведут в Свет.
   Митра, тоже служивый, дай честно нам умереть!

   Песнь стихает.

   Гектор дожидается покуда пламя окрепнет ещё более и сможет проглотить дары, пока произнося молитву богу: " ... Молюсь я Митре мощному, Сильнейшему в твореньях, Свершая возлиянья, Почту его хвалою, Молюсь молитвой громкой И поклоняюсь Митре, Чьи пастбища просторны."
   В это же время он держит в руке прутья, другой же капает в жаровню поочередно масло, затем молоко, а потом и мёд. Эта часть ритуала завершена, но за ней следует новая. Хаома.

   - Я призываю сюда, о желтый, твое опьянение, силу, победоносность, зрелость, исцеление, процветание, возрастание, мощь во всем теле, мудрость всеукрашенную, то, чтобы среди живых творений вольновластно я передвигался, сокрушая вражду, одолевая дэвов. - слышится новая молитва.
   Гектор смешивает воду и виноградный сок. Аккуратно пригубив из чаши, отставляет ее в сторону, не забывая при этом не навредить племени.

   Тело и вовсе практически не ощущается. Мысли где-то далеко, а сознание одновременно схлопнулось в одну точку и растянулось на мириады миров и созвездий. Слова молитв, кажется, приходят откуда-то извне, сами по себе, Гектор даже не успевает задуматься. Спокойствие и лёгкость - вот что наполняет Гектора.

   Настала очередь ещё одного очень важного момента, от которого будет зависеть весь дальнейший год. В руку Гектор берёт нож и ступает к приготовленной белой лошади. Слова новой молитвы складываются в длинную песнь, которую вторят собратья.
   - Мы почитаем Митру.. Прямостоящий, бдящий, Всё видящий, отважный, Внимающий молитвам, Он направляет воды, Растения растит, Он борозды проводит, Искусный, многоумный, Обману неподвластный, Сотворенный Творцом.
   - Тем, кто не держит слова, Не даст ни сил, ни мощи, Не даст лжецам ни счастья, Ни воздаянья им.
   - У них, когда ты грозен, Рук отнимаешь силу, Ног отнимаешь стойкость, Из глаз обоих зренье И слух из двух ушей...
   - Молюсь я ради счастья...
   - Мы почитаем Митру...

   Подойдя к животному, Гектор заглядывает в огромные глаза. Лицо Татиона, вернее облик Перса оказывается на уровне ноздрей животного, они размеренно раздуваются. Лошадь словно тоже чувствует насколько сильно истончилась реальность в этот миг и немного пригибает голову. Гектор плавно понимает руку и прижимает лезвие к шее лошади, ощущая под костяшками пальцев мощную пульсацию вен.

   Мир замирает.

   - Мы почитаем Митру...

   Слитным движением Гектор надавливает сильней и проводит ножом поперек шеи лошади.

  - Ловчий! - парня обрадовало появление охотника. Подмога! Ну, теперь, держись нечисть болотная - враз разметаем по кочкам да закаулочкам.
   - Тута мерзость всякая прёт! - сообщил Горыня главным образом Ловчему с Ингьяльдом, а дальше ужо к провидице, - прошу, стань позади нас с Варварой, а то они тебя как лакомый кусок выхватить всё норовят. - перехватив дубину по-крепче, так что дерево жалобно скрипнуло, развернулся к врагам, набычившись.

   Высадка на берег далась не легко, но, боги, как же это приятно ощущать твердь под ногами! Гектор первым делом просто прошёлся: ступая медленно, а в конце присев - провел рукой по земле. Ещё немного и он бы улыбнулся. Здорово, теперь, казалось, все будет как нужно.
   Планы стоило пересмотреть. Лагерь теперь логично было разбить прямо возле корабля, а путь до потаённой пещеры придется преодолевать с братьями самостоятельно. С одной стороны это конечно было рискованно, но в то же время... правильно. Таинство мистерии не должно быть праздным, проведенным в спешке или под "присмотром", лишь бы снять с себя обязательство пред богами. Пусть Татион и не было фанатиком или праведным верующим, но в нем хватало какого-то почтения, уважения что-ли, к остальным собратьями, да и к вере.
  - Господин. - трибун прибыл к магистриану так скоро, как только насладился мимолётной прогулкой и раздав, не требующие отлагательств, приказы по обустройству лагеря и формировании караулов. - пещера находится в полутора милях на востоке, - Гектор указал глазами на линию горизонта, где завтра с утра взойдёт солнце, - нужно обустроить лагерь тут. На берегу. Я, вместе с братьями, можем отправиться туда, провести церемонию и вернуться, пока охрана лагеря будет на плечах остальных солдат по предводительством Константина. Ко всему прочему меднокожии. Возьму с собой пару солдат, устроим там сигнальный костер, чтобы дать знать если... - Гектор снял шлем, - если пойдет что-то не так. Такой же сигнал сможете подать и вы.

   Гектор ещё раз все обдумал: острова, численность, организация. Самое важное в таких моментах не путать то, что тебе кажется с тем, что следует из логических выводов.
   Татион вызывает к себе Эморри и декана Феликса. Последняя задача по разведке была им выполнена хорошо. Они вернулись, добыли информацию, не притащили никого на хвосте. Можно было, кончено, рассуждать о полезности той самой добытой информации, но увы, порой на это повлиять разведчик никак не может.
  - Возьми десяток солдат у Феликса и отправляйся к северному острову. - говорит Эзмундссону, - кто-то из них должен быть митраистом, чтобы понять подходит ли нам пещера для церемонии. Самое важное нужно понимать: с какой стороны нас будут пытаться поиметь. Ступайте. Готовьтесь. - на последок Татион немного задерживает декана. - я не против, если кто-то отправиться на праздники к язычникам, передай всем братьям.
   Продолжая смотреть как водяные жернова размеренно перемалывают белёсую пену, трибун вызвал декана Константина и разъяснил суть задачи на ближайшие мероприятия: на момент проведения ритуала в пещере, он - декан - остаётся вместо Татиона и будет координировать защиту лагеря. Из числа митраистов и христиан будет выделено по пять солдатов, которым необходимо будет нести дозор - это важная и почетная миссия. Необходимо поставить один дозор у корабля, незначительными количеством, второй на отдалении от лагеря и третий непосредственно в самом лагере, где сконцентрировать основной, так сказать, ударный отряд. Варвары вместе с Тамар будут объезжать дозоры, им тактика вероятного врага знакома и они в этом смогут быть полезными. Не маловажным заданием было поставить часового у самой пещеры, такого солдата, который сможет быстро сориентироваться и не мешкая зайти внутрь, доложить, объяснить в случае чего, что происходит. Быстро и четко. Проговаривая план, приказы, Гектору становилось немного спокойнее: весь замысел теперь приобретал положенную ему правильную форму, структуру, не нужно более переживать правильное ли решение он принял, или нет.

  "Вот ближе был бы - в морду дал!" Мелькнуло в головушке у парня. Новый знакомец был и человеком, и чудищем - с такими разговор короткий... Или нет?
   Горыня внимательно поглядел на тетиву, затем взгляд перешёл на жало стрелы, направленное на них, а уж затем посмотрел в лицо змеелюда. Чего-чего, а времени выстрелить у него бы хватало, покуда он тута лошадьми порается. Выходит не смерти желает, вестимо, давно бы упокоил.
  - Добрые! - насупился парень, в бока руки упёр, мол, что за глупость гордишь, - мы же не лиходеи какие, аль душегубы. Сам-то кто будешь, а?

  Горыня аккуратно ступает за всеми, иногда оглядываясь на Варвару. Страшновато все это: твари, которые людев жижей разъедают, лес с деревьями монстрами. За каждым разом парень ждал когда на него что нить эдакое как выпрыгнет, как укусит, как начнет терзать плоть молодую. Даже воздух, мерещилось, чуть другой повсюду, кисловатый что-ли, али с горчинкой какой, ну в общем, не нормальный.
  В который раз дивился Горыня про себя молча: ну что за люди - герои? Сами же на рожон лезут, в местечки и по-хлеще суются, живота не жалея... Да по что ради? Покуда на сей вопрос у парня ответа толкового не было.
   Чтобы попусту время не терять, стал он лошадьми заниматься. Тряпицу на моду попытался смастырить, чтоб не шибко пугалась коль чего, да около дома порушенного привязал. С одной управился - за другую принялся, оно когда руки при деле, то всякая дурня в голову не лезет.

  - Да не собирался я никого злить! - почему то это оправдание разозлило самого Лиса. Оправдания выглядели глупо, а это, в свою очередь, немного раздражало.
   Видимо эту злость мужчина выложил в следующую мыслеформу: практически невидимые миазмы то ли кислоты, то ли "жидкой" ржавчины, то ли какого-то невероятно мощного растворителя, а может одновременно всего вместе, быстро проходят через дуло, плотоядно пожирая металл, добираются до бойка. Процесс разрушения довольно быстр, его не остановить...
  - Я иду, - предупредил Лис и направился по лестнице вверх, в поисках обладателя голоса.

  Трибун шёл на крик тяжёлой поступью человека, готового перейти на бег в кратчайший момент. Была лишь одна причина, по которой он ещё не бежал - Гектор просыпался на ходу. Чтобы прийти и действовать, нужно было на несколько мгновений больше, чем есть, а зайти в палатку и осоловело моргать глазами, силясь погасить что-либо - толку мало.
  Однако, сколько ни давай времени, а к такому повороту событий, откровенно говоря, подготовиться сложно. В одном углу арабка со своим лекарем, в другом - Луций со своим. По среди Тамар с луком. Фейруза в сознании, а вот Цельс нет, да ещё в неглиже.
  - Да чтоб...
   Гектор не стал договаривать. Вместо этого он рывком сдёрнул сагум со своего плеча и подошёл к Луцию. Фибула, зараза, жалобно скрипнула и отлетела куда-то под подол палатки. Укрыв магистриана, чтоб хотя бы в последующем избежать ненужных пересудов, Гектор настороженно оглядывает присутствующих тяжёлым взглядом.
   - Всем оставаться тут. - и направился на выход.
Показавшись снаружи, трибун подзывает караульных. Быстро следует серия приказов: поставить стражу, никого не пускать - не выпускать, декана Феликса разбудить, пусть ждёт снаружи.
  - Адэлфус что с ним? - Татион снова зашёл внутрь, правда сделав всего шаг. Теперь чтобы выйти или зайти нужно было пройти трибуна.

  Так бы и чапал себе дальше, покуда окрик Ловчего не шмыганул по ушам, аки плеть по спине. Аж голову одернул, вжал в плечи, оглядываясь. Но на месте остановился, а потом к Василисе подошёл и на продолжение место стал.
  Сопит. Обиделся видать. Хмурится, но стоит молча, приказа не ослушается. Вот покуда стоял - там под котелком что-то и шевелилось: "Ну а и правда, чего это я поперся? Есть же старший, ему и решать кто чем займётся, а так получается кто в лес, а кто по дрова... Да и вообще, Дед же говорил как, сперва думать - уж потом делать, вот, а я снова как обычно..."
   Стало стыдно Горыне, захотелось даже развернутся и объясниться с Ловчим. Так, мол и так, не подумал ведь, по неопытности, а вообще-то он все уж понял. Собрался было развернутся, да - подумал! Это ж выходит, что он приказа ослушается да товарищей без защиты оставит.
   Нет уж, хватит на сегодня. Горыня сопеть не перестал, токмо теперь от внимания это делает, а не от обиды.

  Когда Гектор был молод, то очень любил море. Любовь никуда не делась, но, по правде говоря, немного изменилась, ведь с годами душа солдата черствеет, словно лепешка на краю стола. Поэтому теперь, смотря с палубы куда-то вдаль, поверх серых, местами пенных барханов-волн, трибун погружался все больше в воспоминания, вместо грез в фантазиях о будущем. Шутка возраста: все меньше и меньше мечтаешь, вернее мечты становятся проще, их куда больше можно назвать самыми обыкновенными желаниями, которые мало что имеют общего с настоящими порывами мыслей, от которых становится легко и хочется улыбаться. Мечты уходят.

   Вот и теперь, воспоминания бередили душу, заставляли хмурится. Надоело. Чтобы отвлечься и мысленно переключиться, Татион сухо перебирал в голове факты, делая осторожные прогнозы на будущее. Иногда он намеренно перегибал с пессимизмом, идя по самому плохому варианту развития событий, но логика была проста: порой тебе может казаться самым плохим итогом, что у тебя срежут кошелёк, а вместо этого, под конец дня лежишь с перерезанной глоткой у забора. Дорожная пыль, смешавшись с кровью обильно облепила, перепачкала лицо и ты уже больше не уважаемый гражданин империи, а просто кусок протухающего мяса. Определённо предусмотреть все невозможно, но тренироваться, бегая, лучше по самому широкому кругу.

   Бесили арабки. Фейруза... О ней Гектор старался и вовсе не думать. Хотелось просто отдать приказ и закончить все это здесь и сейчас. На палубе. Не дать высадиться никому, устроить все прямо посреди моря, чтобы словно цепями сковать, чтобы ни у кого не было соблазнов уйти или сбежать. Сжимая кулак Гектор словно воочию видел между пальцев рукоять спаты, привычную тяжесть. Чёрт, привычное все: шаг, подшаг, выпад - укол, а не все эти интриги. Хрен с ними, с мечтами, но наблюдать за тем, как эта... персиянка провернет свои дела и... вернётся, займет место в империи? Станет другом Рима? Та, кто должна была остаться в песках Ктесефона! Это было бы правильно и справедливо.

   Разговор об разведке дошел до стадии утверждения кандидатов. Трибун встал и поискал глазами варвара.
- Я сейчас выясню, господин. - Гектор направился на поиски варвара.

  После разговора с Луцием, трибун почувствовал как усталость железными клещами сдавливает тело. И вырваться нет шансов, только терпеть, сжав зубы. Дело было не в самом Альбине, естественно. Маховик набрал свои обороты ещё с утра, а потом убийства, рана, вечерняя суета... день ещё и не думает заканчиваться. Проклятье. Не было сил даже ругаться. Обычно бывает получается спустить пар, если хотя бы мысленно, не выбирая выражений, хорошенько пропесочить обстоятельства. Однако сейчас Татион чётко понимал, что все пройдет только тогда, когда придет сон.
   Гектор шёл так, словно его телом управлял кто-то другой, посторонний. Нет, он шел не то что загребая ногами, не цеплялся локтями за стены или спотыкаясь. Дело было в том, что внутреннее сознание трибуна держалось за одно слово, как в детстве. Нужно. Хотелось другого, но нужно было совсем другое.
   Для начала нужно было найти Марка. Хотя... Нет, стоп, мысли уже путаются. Сперва собрать вещи, осмотреть погибших, а потом Марк и опись. Можно было поручить деканам, но Гектор хотел это сделать сам. Он боялся что оказавшись без активных дел, то не сможет сопротивляться этой чёртовой усталости, а утром его найдут спящим стоя, где то у стены.
   Когда все сандалии были собраны и уложены, как и всякое другое нужное имущество их небольшого разведывательного отряда, трибун решил обратиться к личному составу. Предстоящий корабельный переход напоминал ночовку в палатке со скорпионами и если сам Татион прекрасно знал как себя вести с этими ползучими тварями, то остальные могли питать иллюзии. Смертельно опасные иллюзии. Гектор дождался построения и встал перед солдатами.

Получатели: Гектор Марк Татион.
  В конце дня Гектор таки добрался до Марка и переучета. Буквы, цифры все пыталось собраться в одну большую, неразборчивую кучу закарлючек.
  - Чем могу помочь? - Татион оперся о стол руками, не сдержавшись - зевнул.

Ладно было все, потому как закончилось хорошо. Парень улыбаясь, оглядывался по сторонам: товарищи говорили, обсуждали то да сё, дедушка скатерку развернул, а на ней по волшебству яства из ниоткуда появились - чудно! И все как с долгих путешествий вернулись живыми да здоровыми, знакомятся, новостями обмениваются, ладятся.
Почуял Горыня как в животе ветер воет - накинулся волком лютым на угощения. Пирог кусает, сыр в мед окунает, а гусем прикусывает. Скулы как жернова - все перемалывают. Опомнился парень, не один ведь уже он. Остепенил свое нутро, воды испил, да губы вытер.
- Спасибо за угощения! - не забыл поблагодарить парень, перед тем как на улицу выйти.
Прошёлся немного, на тын опёрся Горыня, задумался. Как дальше быть? Чего ждать? Думы тяжёлые в голове у парня крутятся, да все никак не сложатся в картину единую. Постоял чуть, обратно в дом пошел, спать.


Утро доброе выдалось, окромя домов погорелых, что черными остовами смуту в душе нагоняли. Словно были уроком: коли супротив варяга идёшь - будь готов по миру побираться, ежели выживешь.
Скрипнул зубами Горыня. Отвернулся. Да спустя миг понял, что поздно отворачиваться. Это и его рук дело, ведь по сути он же артачиться начал! За правду стал? Да кому она нужна эта правда тут, коли сметут их как сор со стола...
Собрался с духом Горыня, обратно повернулся и теперь на долго взгляд задержал на хатах черных. "Запоминай, хорошо запоминай урок сей." - словно голос Деда услыхал в ушах парень. "Да токмо все едино - правда главней!" - упрямо гнул свое Горыня - "Коли всем миром станут - обломят зубья варяги, не будет кривды!"
Наверняка любой мог, кто рядом был, увидеть на лице парня эти переживания: то брови хмурил, то губы супонил, то кулаки сжимал да разжимал, словно воздух хотел смять.

Отправился парень к Гордею сначала.
- Здрав будь, мастер! - поклонился парень, продолжил рубашку на руках к локтю запиная. - Хочу испросить тебя помощи в ремесле твоём. Видел как руку мне отняли? Страшно мне теперича, вот думаю: а нельзя ли изготовить на руки такие щитки, чтоб от костяшек пальцев, снаружи ладони, и до локтя были из железа крепкого? Чтоб можно было их снимать и одевать, перед боем, а? - как мог объяснял желание свое Горыня, жестами помогая себе, указывая где и куда идёт щиток.

Не забыл он и пор Ингьяльда, навестил в суматохе сборов и его.
- Ну что, друже, отправляемся? - Горыня по плечу похлопал товарища боевого, - чай уже не дождешься как в Изборск прибудем? А что думаешь дальше делать то? - с улыбкой спросил Горыня.

Осторожно к Деве сметной приблизился, да поговорил чтоб никто не слышал.
- Меня Горыней кличут. - запнулся на миг, но тут же собрался с мыслями и продолжил, - не знаю тебя я, только вечера мы познакомились, да токмо ты на выручку к нам пришла да... это... Того. Вот. Я это. - ладно начал, да в конце таки застрял. - Чего хотел то... А! Уж коли чего понадобиться, то не стесняйся - чем смогу, тем помогу. Ты только скажи.
Под конец совсем уж смутился и ушел прочь с глаз долой.

Хотел было к девам остальными подойти, Василисе и Ольге, да не стал. Чего лясы по пусту точить, тем более что в дороге время будет и так. Тем более, что Василису парень немного побаивался, но хотел таки поговорить с мудрой Огнедевой, были вопросы у парня сокровенные, про семью да прошлое его... А что до Ольги, то сама она сторонилась люда, а потому времени надобно было ей дать, чтоб освоилась и по-привыкла к товарищам.

Тут Горыня, вестимо, дал маненько маху. С умруном как надобно? Да очень просто: дал по голове, а потом ещё разок-другой, чтоб обратно в могилку спровадить. Башку отсечь, чего ещё, можно кол посреди груди вбить, а можно ещё на костре сжечь, вот это самое верное.
Да оно и понятно так растеряться, ведь впервой на глазах у парня вот так человек возвращается из-за калинова моста... Остальными может и понятно было, а вот юноша мог запросто принять Варвару за нечисть.
Сидит Горыня истуканом. Глаза круглые что у того совёнка. В рот полено можно кинуть, руба. И дышать забыл как надо, только когда дева смертная начала прерывисто говорить, вперемешку со вздохами, моргнул раз. Глаза вытер кулаками, да нет же! Живая лежит, приходит в себя. Чудо? Ворожба? Не иначе.
Ловчий сделал дело, брякнул выходя и был таков. Оно и понятно, дело то не простое, да что там дело: на службу встал - ярмо одел. Хорошо что Василиса говорить начала, не то блеять как теленок стал бы Горыня, не иначе. Не выходило ещё у парня так головой орудовать, как мечом. Да и мечом, по правде, так себе...
Воды быстро принёс в кадке, осторожно Варваре протягивает. Кивает, соглашаясь с Василисой, мол, все верно говорит.

Горыня аж дышать забыл как. Ну и дела, ну и денёк... Все так молвят, да так серьезно что у парня голова, прям, сразу же заболела - столько то мыслей разом, столько слов да пересудов. Да это же за цельный год не передумать!
А они вот так, легко: из уст слова выходят так ладно, как кораблик под парусом на волне бежит. С удивлением переводил взгляд Горыня от одного на другого, много не понял, да уяснил главное: не гонят его! Вот и ладно, даже по коленям хлопнул от радости. Здорово!
Мудрены были разговоры те, не совсем понятны для парня из деревни, ну да Горыня не промах, тоже сидит со всеми, кивает не спеша, рассудительно, рожу насупил. Прямо сейчас что то делаться будет, ну а вдруг приготовиться надобно, аль сделать, а он тут сидит, сусала жмёт, дескать все понимает... Понял что лучше переспросить, чем снова оплошать. Тихонечко пододвигается паря к Ловчему и шепчет, наклонившись, чтобы никому не мешать.
- Ждём то мы чего? А, дядь Ловчий?

Резкий вдох. Глаза и рот непроизвольно открываются. Спустя мгновение невнятный кашель, скорее для проформы, потому как вообще состояние нормальное. На удивление.
Забавно, но когда Генри засыпал, ему казалось, что он обязательно должен блевануть как проснется. Прямо себе на грудь.
- Не в этот раз, - пробубнил под нос, оглядываясь.
Что то капает, кружится немного голова и общая слабость. Не самый хреновый комплект, учитывая, что он только что очнулся от криосна.

Чудеса, не иначе! Кисть обратно приросла, как и прежде стала. Ну чудеса! Парень крутил рукой и так и эдак, пусть пальцы ещё толком не слушались, ну да то пустое, со временем поди станут как и прежде.
Покуда за рукой наблюдал - все и пропустил. Время быстро пролетело, да и суматоха началась. Местные пожары тушить, остальные после боя отходят.
В сарае все и собрались, подле покойницы. Страшно. Солома по углам хрустит - мыши добро прячут. Пахнет хорошо, как и положено сараю...
Горыня молчал, ведь не гоже вперёд старших лезть, а он, поди, тут самый молодой. Вот и молчал. Да не стерпел в конце концов, рот открыл, да Василиса первая промолвила.
Горыня аж язык проглотил, как услыхал что воин седовласый и есть Ловчий. Так это ж... Ну ты - чудеса, не иначе!
Волхв следующий слово взял. Сразу стало понятно, что мудр был старик, да рассудителен. Ещё больше зауважал его Горыня.
- По-первах хочу слова благодарности молвить. - прижал руку к груди, голову склонил, - всем спасибо, что погибнуть не дали мне с другом. - Горыня дух перевел, чай не каждый день так говорить приходится, да перед обществом, вестимо, смутился немного, - тебе старче, снова хочу спасибо сказать, за руку мою, - в подтверждение вверх ее поднял, покрутил снова, продолжил, - звать меня Горыня. Парень я простой, да вот с весточкой пришел к тебе, Ловчий. Мой Дед - Яробор, наказал мне тебя сыскать, да на службу к тебе идти, во всем слушаться и подле быть. Не гони, мил человек, не суди строго за то, что молод да в первом бою едва головы не сложил. - молодец взор потупил, - воротиться ужо мне никак нельзя.
Сидит, поршни разглядывает, молчит Горыня. А потом по лбу себя как треснет пятерней.
- Вот же, весточку-то передать велено, а я и позабыл! - спешно из-за пояса достает сверточек, и Ловчему протягивает.

Боли то и не было поначалу. Как вроде за ветку зацепился, р-раз - кольнуло маненько. Глядь тудой... Нет руки. Вот было только что, своя, родная, а теперича о земь упала вместе с кистенем. Уж запоздало уразумел Горыня, чего так этот варяг осклабился, ехидничал да блажился, на коне играя, покуда его ветром не опрокинуло.
Да то уж не заметил парень, потому как боль калёным кольцом охватила культю. Брызнули слёзы, то ли от боли, а то ли от обиды. Схватил он здоровой рукой раненую, сжал что было сил, а кровушка все едино льётся, как водица. Застонал Горыня, пошатнулся, да ноги пошире расставил, упёрся, но не упал. Так и стоял, мыча и ошарашенно глядя на рану страшную.
Всё, слезы утереть и домой обратно к Деду воротиться. Так мол и так, поглядел мир, хватит, теперича с озёра по одному ведру носить буду. Ещё сильней обида уела парня: "Да как же?!" - мысль в голове полоснула, как рысь дикая гуся дворового.
Истек бы кровью дурень, как пить дать истек, да не зря подле товарищ старший был - подсказал. Мигом тесьму кожаную на культю накинул и зубами затянул, боль осталась, но чуть полегче стало как-то, а покуда закреплял перевязь, обратился за помощью к Ингьяльду.
- Прошу, подай кистень, друже. - передёрнуло молодца от вида собственной руки на земле, да чего уж там. Выручил товарищ - ловко понял оружие и Горыне дал, а тот ужо без криков вдарил, молча.

Все время, пока Гектор шел к месту временного заключения девушки, он перебирал в голове возможные варианты развития событий. Ему казалось, что нападение на врача было не чем иным как способом отвлечь внимание и вызволить лазутчика. Выходило, что самым логичным исходом, было бы прийти и увидеть пустые покои и мертвого Архипа со своими людьми. Хуже, если бы мертвого Архипа не было.
Однако все оказалось ещё хуже. Все были живы и на месте. Это значило, что Гектор ошибся и по прежнему нихрена не понимает что происходит, а ещё что хуже - что будет происходить!
- Хорошо. - кивает Архипу, - за мной!
Это уже было адресовано разведчикам, поступившим в распоряжение и деканам. Гектор развернулся и, скорее от того что не мог стоять на месте, пошел прочь. Что делать, когда ни черта не понятно, но такое ощущение, что тебя имеют? Делать свое дело.
Трибун оглянулся. Такое впечатление, что он как раз попал на открытие какого то бродячего цирка. Во всяком случае на военный лагерь это мало походило: солдаты бесцельно сновали туда-сюда, суетились, дозоры смешались, никакой дисциплины... Это просто кошмар, о какой безопасности или порядке может идти речь?
- Что происходит? - он оборачивается к Константину и Феликсу, на лице скорее оскал, чем грозное выражение, - немедленно наведите порядок! Всадники будут со мной, все остальные либо в казармы, либо на посты. - трибун снова обвел взглядом окружающих, - Я к магистриану. Найдите меня, как справитесь.

Подхватил сабельку тать, аки дитя малое мать в пеленках хватает да по ближе к себе норовит прижать. Щелкнул разок-другой запором у рукояти – красота!
– Буду носить! – заверил Фока, и от чувств что хлынули, аки вода из кадки, хлопнул по плечу Василия. Как товарища боевого, ведь забылся что не простого человека, а боярина будущего, героя земли русской так панибратски поздравил. Опомнился, да куда уж деваться то, засмущался малеха.
– Молодец Василий, эта, ну что все так вышло! Что за суженую заступился, да в беде не оставил. Правильно оно так: за тех кого любишь живота не жалеть. – тать развел руками, – А скатерку я мигом, пожрякать – эт с радостью, дык и повод не абы какой!
На поскупился тать, развернул скатерть дивную, всеми возможными яствами да блюдами уставленную. Всем пир да застолье, а подле себя на всех чарок наставил и кувшин с вином бесцветным. Начал наливать, вроде как за стол приглашать.

Слушал Горыня разговор, что на улице шёл. Недобрый то был говор у гриди княжеской, так не собаки на овец лают, а волки рычат, что не прочь задрать одну-другую. Слыхал он о наемниках Чахлика, князя нынешнего: горя столько наделали, бед людям немерянно учинили, да все, якобы, по его воле...
Дико это было для разумения парня, не укладывалось то в голове. По рассказам Деда, князь завсегда ратовал за люд, чаял как лучше сделать, сберечь, защитить, по совести рассудить. Бывало не раз говорил: "Князь промеж людей поставлен старшим, дабы всю тяжесть на плечи одному возложить, а ему в том помогать остальным надобно."
Вестимо, не был Горыня семи пядей во лбу, однако понимал, что люди то лихие пришли. С большим дороги. Надобно их к ногтю прибить, урезонить, по чести да совести. Но так же понимал, что глупо было тягаться даже с одним взрослым воем...
Сидит Горыня, руки в жиру гусином, а лоб в испарине. Мысли вошкаются, да все невесёлые. "Ну же, Горыня! Вот она - несправедливость, поди да сделай заместо кривды - правду! Чего лавку седалищем придавил, поди боязно стало, а? Герой токмо на печи, у Деда на полатях?"
Скрипнул зубами парень. На друга глянул, на слова его кивнул, вроде соглашаясь, да задумчиво как-то, отстранённо. Одна мыслишка осталась, да и та вся вышла: "Сказал Дед, что сила в правде. А я прав!" Как подумал так, сразу легше стало, будто жернов с плеч скинул. " Да что же это, я как мышь хорониться буду, покуда при мне лихо чинят? Нет уж, а то Дед заругает ещё."
- Ступай, друже, - улыбнулся Горыня и встал. Плечи расправил, пояс протянул, руки отер о скатерть, - ступай, а мне надобно на улицу пойти, до ветру.
И вышел во двор.

Кровь, пепел и боль. И смерть. Много-много смерти вокруг. Смерть буквально чувствовалась нутром: это было похоже на тупое чувство голода, от которого никуда не деться и его никак не обманешь. Гектор трезво понимал, что нужно сопротивляться, нужно быть храбрым и держать меч покуда бьётся сердце - так велит выучка воина. Нужно конечно, но это скорее похоже на трепыхание рыбы на берегу. Хлопай ртом сколько хочешь, да только все едино: подохнешь...
Эта бойня была настолько абсурдна, что в нее было крайне сложно поверить. Каждый вечер у костра приходилось убеждать себя, что это не кошмарный сон или извращённая прихоть богов. Раз за разом, Гектор перечислял имена погибших друзей, просто сослуживцев, и каждый раз список выходил все больше и больше, пока не стал одним словом: все. Среди них были и хорошие люди, и плохие, это верно, но люди же! Остались единицы. Остальные были мертвы...

"Человеческая жизнь - это пыль под ногами." - мысль появилась уверенно и неумолимо, она заполнила создание Гектора. И сразу стало легко: терзания ушли, оставив четкое понимание. Он не палач - воин и его работа отнимать жизни или защищать. В очередной раз Татион взглянул на свои мозолистые руки: "Ex ungue leōnem. "

Горыня долго шел, ой долго. Лаптей истоптал, дорог переходил, а людей-то скольких перевидал! Со счета сбился, ведь в деревне всех знаешь, со всеми здороваешься и все тебя знают. Да коли сперва шел – здоровался, правда в ответ лишь видал как пальцем у виска крутили аль смеялись. Хмурился юноша, но спрашивать не решался, а погодя и сам понял, что в мире то большом людей так много, что все со всеми пока перезнакомятся, то и жизни той не хватит.
Страшно стало Горыне, но и интересно от мысли той: столько всего нового мог узнать, столькому научиться... Аж головушка кругом пошла. Мир велик – вот что уяснил парень, и не имеет границ зримых.
Много зла он видел, много для Горыни, а не для того Мира необъятного. Люди в печали, да горе страшном, бегут как зверь дикий от напасти черной. Лиходеи дорогами шастают, свой суд несправедливый чинят и хоть сам их не видал Горыня, да уж больно много плодов деяний их он видал. У кого не спросишь, все бают что по воле Чахлика то промышляют: совсем не понял того парень, как же так то? Видать наговаривают на него, не может такое князь допустить, думал Горыня. Но то дело, в котором еще разобраться следует, а покуда кому мог – помогал, не проходил уж мимо. Там телегу с лошадкой из трясины вытянуть, там вещи через быстрый ручеек перекинуть, там подранка донести до ближайшего перекрестка. Старался никого не обидеть Горыня, так и его никто лихим словом не помянул.
Дошел таки Горыня до Вешенок, боги помыслы добрые прознали, а люди помогли. Сказывали в той деревне, что знает кто из местных – Вужлаком кличут – где Ловчий Изборский живет средь пущи темной. Однако не сейчас идти можно, а уж по утру, ну да подождать ночку можно. Сколько дней скитался, сколько сил положено, осталось пол шажочка – можно и передохнуть маненько.
Избушка отыскалась, дык то вдова мягкая сердцем позволила дух перевести, омыться да на ночь остаться у себя в доме. В этом же доме еще один постоялец оказался – парень таких же лет как и Горыня, молодец добрый.
– А меня Горыня зовут! – ответ парень, и сразу махнул рукой, - Да что ты? Пустое то, нечего тебе у меня прощения просить! - заверил нового знакомца парень. Любо ему было, что Ингьяльд вот так по простому заговорил, без экивоков всяких. Улыбается в ответ Горыня, кивает, и дальше говорит без утайки.
– Ищу Ловчего я уж которые дни. Да вот только сегодня узнал я, когда сюда пришел, что видели его тут давеча, к кузнецу хаживал. Свои дела сделал и обратно в свой дом ушел, что в чащобе расположен дикой. Вужлаком кличут того, кто знает где искать его в лесу, - Горыня пожал плечами и вздохнул, - так что обожду я до завтра. Как солнышко взойдет – пойду к этому человеку доброму, да попрошу отвести меня к Ловчему. - тут он замолчал немного, да скоро продолжил, снова улыбнувшись, - А от чего не сдружиться-то? Я парень простой, ты, гляжу, тоже – значит друзьями будем! Коли хочешь – можем вместе к Ловчему сходить, я к нему хочу на службу попроситься. Уж он то человек достойный, - закивал парень убедительно, от важности щеки надув, - как скажешь, а? А тебе по что в Изборск надобно?

Татион остался один и это было лучшее развитие событий, учитывая в какое состояние он погружался, раздумывая и вспоминая. Уж его-то нельзя было назвать человеком настроения, но порой, в такие моменты как сейчас, не стоило это проверять.

Получатели: Гектор Марк Татион.

Задумавшись, Татион не заметил Юния подле себя. В свою очередь, Юний, видимо проявляя тактичность, зашёл с боку, и не сразу заметил в каком состоянии пребывает трибун. На скулах застыли узлы-желваки, глаза превратились в две прорези, с льдинками вместо глаз.

Получатели: Гектор Марк Татион.

Гектор очнулся от дрёмы в хорошем расположении духа. Мимолётный сон все таки дал передышку уставшему телу и разуму, ноющая боль под черепом ушла, хоть и понятно было, что не на долго.
Он проснулся за несколько мгновений, до того как они пришли. Трое и девица. Даже мимолётного взгляда хватило, чтобы понять: пожаловали новые неприятности. Он мог биться об заклад на что угодно. Особенно не нравился в компании рослый варвар. Молодая особа придавала интриги, но в целом ничего хорошего не сулила. А может и не прав был в своих размышлениях Марк, вечно он думал о худшем. Посмотрим. Послушаем. Встал и оправился, внимательно смотря на новоприбывшего секретаря.
Поговаривали, что в молодости у Татиона были весьма красивые глаза: серые, выразительные и чистые словно небо. С годами взгляд стал холодней, а небо выцвело. Наверное поэтому, аскетичная мимика и немного водянистый взгляд не давали равным счётом никакого понимания, что сделает трибун в конце рассказа. С одинаковым успехом, он мог дослушать, достать меч и спокойно снести голову Контаренону, а мог обнять и поцеловать, если бы любил мужчин, а не женщин.
- Гектор Марк Татион. Трибун. - кивнул в ответ куриалу. - я тебя услышал. - в привычной для себя манере закончил трибун, давая понять, что просьба принята во внимание и тот может спокойно идти по своим делам.
Он с ужасом представил, что все это правда. Бесспорно, насилие это преступление не достойное звание центенария, но именно в тот момент Гектор думал не о возможном распутстве Архипа. Трибун составил простую логическую последовательность: собаками разрывают трибуна; затем назначают, наблюдавшего за этим своими глазами, Архипа, а он по прибытию на новое место дислокации, днём позже, нападает на дочь какого-то дукенария. Не смог потерпеть и добраться до лупанария, потому напал на особу знатных кровей. На глазах у свидетелей. Это будет кретин по хлеще... Гектор не мог вот так сходу подобрать достойный пример. Он даже просмотрел на Архипа, мол, ну неужели? Но перед ним по прежнему стоял тот же Архип: строгий взгляд, хмурое лицо. Никаких признаков отсталого разума.
Татион перевел взгляд на девушку, но обратился к Архипу.
- Пусть твои люди обеспечат дополнительную охрану нашей гостье, Архип. - Гектор позвал декана и указал на Кассандру, - Сопроводить в отдельные покои. Взять под стражу до особого распоряжения. Позови декана Константина. - того самого, который был у трибуна для особых поручений.
- Кто ты? - обратился он к варвару.
А покуда подошёл Константин, Гектор что-то шепнул тому на ухо.

Получатели: Гектор Марк Татион.

На прощание Лис кивнул и молча вышел. По сути ему была не особо интересна судьба этого деда, как, наверное, ему не было дела до их проблем. Просто встреча, просто разговор и все. Он останется спиваться тут, посреди "нигде", а они отправятся дальше. Так бывает и это нормально.
Сыщик некоторое время стоял на пороге. Ждал пока все выйдут, смотрел туда, где по его мнению должен быть город.

Гектор не мог найти себе места от счастья: он ходил как в тумане, на лице постоянно появлялась мечтательная улыбка. Чувство радости переполняет сердце, в тебя словно попало одним разом тысячу молний и разум вторит сердцу: ты любим! Хочется просто дышать одним воздухом с ней.
И к черту эти года, которые ему придется отдать армии. Они будут вместе, а когда вместе, то можно сколько угодно. И где угодно, лишь бы вместе с Руфиной. Они накопят богатство и потом, когда придет время уйти в отставку, то купят приличный дом, заведут хозяйство. Может быть он займётся каким нибудь делом, а она станет приглядывать за домом. За их домом!
Проклятье. Самое страшное, что вскоре он сам понял насколько глупо выглядят его мечты. Это понимание пришло настолько быстро, что по началу Гектор просто испугался и заткнул эту паршивую мысль-осознание как можно глубже. Это как увидеть дыру в лодке и просто забросать каким нибудь тряпьём, главное чтобы не видеть как вода размеренно набирается внутрь. Просто чтобы не было видно. Марк делал вид, что это ему "показалось" на миг, а значит не правда. А значит вздор!
Эта агония, а это была именно агония, потому как его сознание кренило то в одну, то в другую сторону, продолжалась довольно долго. Гектор думал что он самый везучий человек на свете, и через мгновение возвращалась та самая мысль, что весь его мир катится в пекло.
В конце концов он понял, что единственный выход - честная драка: ему придется убрать все тряпки и посмотреть на пробоину. Не прятать в чулан тёмные страхи, а встретиться с ними лицом к лицу.
Гектор помнил тот миг очень чётко: предыдущие часы и дни можно было сравнить его душу и сознание с океаном, что ревёт и затихает, то набрасывается на скалы, то отступает, бурля невесомой пеной. Однако чтобы полностью осознать и принять решение ему пришлось стать высокогорным озером с ровной водяной гладью. В его отражении он увидел, как много страданий и горя причинит своей любимой, если позволит ей уйти вместе с ним. Он просто не имеет права обрекать ее на ту же солдатскую учесть, что была предначертана ему. Просто не имеет права, если действительно любит.

Мужчина по прежнему оставался снаружи. Курил. Смотрел по сторонам. Прислушивался.
Он был спокоен, но червяк сомнения все же успел прогрызть себе нору и обосноваться в голове у Лиса.

- М-м? - отзывается Гектор.
Новобранцам всегда интересно строить планы на то, как будет потом, после службы. Года в армии это так, серый пласт, длиною четверть века. Размытый, неопределенный. Все говорят, что очень легко умереть и это чистая правда, потому как новички всегда стоят в первых рядах. Сколько времени пройдет, пока опыт позволит стать во второй ряд, не говоря уже о высоком звании триария. Вернее вопрос стоит задать чуть по другому: сколько запасных жизней нужно? Две, три, пять... Десять?
Наверно потому хочется верить, что вообще будет это "потом" и не думать, что ты сдохнешь в следующем столкновении, к примеру завтра утром.
- Конечно, был влюблен! - согласно кивает Гектор, заметно оживая. Взгляд немного затуманивается, на лицо наплывает лёгкая улыбка. - Её звали Руфина. Знаешь, под стать имени, у неё были не волосы, а огонь! Они пахли... Пахли фиалками, понимаешь? Я день и ночь думал только о ней. - тут Гектор хоть немного и погрустнел, но все равно продолжает улыбаться, - Мы больше не вместе, но я все равно её помню. И люблю, как друга.
Впереди вся жизнь. Это восхитительное чувство, когда все двери ещё открыты, а дороги не пройдены. Ты веришь, что весь мир лежит у твоих ног.
- Красавчик? - Гектор театрально закатил глаза вверх, явно подначивая друга. - Ты уверен? - лукаво улыбается.
Конечно он не хочет обидеть, и спустя миг взрывается задорным смехом, хлопая друга по плечу.
- Да ладно тебе! Я конечно шучу! - заверяет Гектор.
Вопрос о женщинах, вернее то, с какой серьезной миной Валентин это спрашивает, немного приструняет, он перестает смеяться.
- Наверно я бы хотел сарматку. Если она захочет. - Марк немного смущённо пожимает плечами. - Да и выбор, думаю, будет легче сделать, когда будет из чего выбирать... Ты так говоришь, что похоже на выбор коров на рынке, а я хочу чтобы кровь кипела. Понимаешь? Жена чтоб ухаживала, не, так точно не хочу. Лучше раба толкового купить. Да и забота эта, знаешь, вот где у меня! - он ткнул большим пальцем в кадык. Помолчал немного, добавил ещё смущённей, - Только не говори никому.

- Закройте пасти, твари! - Татион, сцепив зубы, шипит в строй солдат.
Пусть и казнь, но это казнь трибуна Рима, а не клоуна. Гектор с яростью скользит взглядом по толпе, вычленяя улыбающиеся лица и особо разгулявшихся комментаторов.
А потом неожиданно зашипело и громко хлопнуло. Запахло свежестью. Трибун прикрыл глаза рукой, разглядывая место, где только что ударила молнии. Фигура Требония у столба так и осталась, как и собаки перед ним. Трибун ждал, как и все вокруг.

Трибун кивнул. Ответил по форме. Оправился и вышел. Все просто: приказ поступил - исполнить. Можно долго разговаривать или спорить о целесообразности приказов, логичности. А нужно ли так? Правильно ли? Вот только это все лишь уничтожает дисциплину, то есть разрушается сама суть армии, в которой старший берет на себя груз ответственности, планирования и стратегии, а младший становится орудием в его руках. Обе этих роли очень важные и сложные.
- Развести сигнальный огонь! - выйдя из палатки крикнул трибун. Он выдал приказы: использовать повозку, чтобы огонь был виден на том берегу Дуная, перегрузить на лошадей фураж и ценности. Сделать волокуши.
- Декана Константина ко мне. - среди прочих он выбрал самого надёжного и поверенного ветерана.
Гектор ошибся в рассуждениях: он полагал, что атака готов должна произойти в считанные минуты. Однако информация Луция дала некую отсрочку. Час или два. Это много.
- Общее построение через час! Довести до караульных. - дождавшись декана, он посмотрел в суровое лицо воина. Тот молча ждал распоряжения.

Получатели: Гектор Марк Татион.

Сообщение о том, что прибыл магистриан со свитой, застало Гектора у восточного дозора. Он быстро направился встречать, однако уже не доходя понял, что дело дрянь.
– Врача! Врача! – метнулось по лагерю.
Прошло всего несколько мгновений и Гектор увидел, что Луция, едва волочащего ноги, практически оттащили в главный шатер. "Командир явно не в лучшей форме." – подумалось Гектору. Вскоре стало понятно насколько он ошибся, как только переступил порог и увидел воочию каково состояние магистриана: внешний вид сложно было назвать просто плохим – Луций умирал. Это было очевидно, его словно перемалывали невидимые жернова.
Альбин хватает Татиона за руку, чуть ли не подтаскивает к себе, и после того как все выметаются из палатки, пересиливая боль, говорит, почти на ухо. Силы покидают тело с невероятной скоростью, но он таки смог вытолкнуть волю из своего тела. Разговор, а точнее сказать предсмертные, обрывчатые распоряжения, дались с большим трудом. Стараясь не упустить ни одного слова, Гектор даже перестает дышать: теперь при желании все внимание трибуна можно уместить на острие меча. Он весь сфокусировался на словах Луция.
Только Аделфус, лечить. Любой ценой. Метаксас. И дальше, быстрей! И после каждого имени – в памяти зарубка. Лицо магистриана перекошено то ли от боли, то ли от ярости. Зрачки расширены, а глазные яблоки испещрили сетки лопнувших сосудов. И венцом всему этому жуткий, окрашенный какими-то, чуть ли не демоническими красками, кровавый оскал.
– Да. Рим. - почему-то Гектор кивнул в ответ, вместо ответа по форме. Наверно потому, что увидел на ложе солдата. "Своего", а не выхолощенного* знатного ублюдка.
Слитным движением он поднялся и одел шлем. От ложа до порога трибун сделал пять шагов. Ступал не спеша, чеканя шаг, пока в голове формировалась последовательность приказов. Мысли же роились в фоне, где-то там, параллельно.
– Деканов ко мне! - едва показавшись на пороге, Гектор зычным голосом начал раздавать приказы один за одним, двигаясь к центру лагеря. – Что с обстановкой на постах? Доложить по форме, немедленно! – пока выслушивал доклад, на заднем фоне вполне четко сформировалась мысль: "Пропажа врача точно была не спроста!"
– Боевой порядок до особого распоряжения! – и словно в подтверждение приказа нырнула другая дрянная мыслишка: "Отравили на приеме – значит для них мы все уже мертвы и никто не переживает, что Рим ответит."
– Удвоить караулы, отмена паролей**. – очередная паскуда: "Забрали фураж, значит хотели связать в передвижении. "
Голов вскипала натуральным образом. Дыхание участилось. Гектор облизнул пересохшие губы, несмотря на капли дождя, стекающие по лицу.
– Двое у палатки магистриана – пускать по моему распоряжению. – и снова там же, на периферии: "Отравили только Луция, почему? Травили бы всех, к чертовой матери. Может хотели оставить "своих", нужных людей в живых?"
– По прибытию в лагерь Адэлфуса, доставить его к магистриану. Выполнять все требования. Любые. – трибун чуть не забыл о колдуне. – Тиеста Метаксаса найти и доставить ко мне. Живо!
У Татиона появилось стойкое ощущение, что время неумолимо утекает сквозь пальцы. В животе неприятно ныло. Хотелось чтобы все решилось быстро, раз жребий брошен. Здесь и сейчас! Пусть раздастся готский клич и покажутся шлемы. Он даже рывком обернулся, словно ждал, что увидит врага за одной из телег.
Вместо этого прибывает пропавший врач, которого тут же уводят к Луцию. Но и этих мгновений хватило Гектору, чтобы понять – он ранен.
– Кто был с ним? Что случилось? - трибуну чертовски важно знать что случилось. Как можно скорей. А мысли продолжают роиться, казалось бы сами по себе: "Мира не хотят, значит хотят оставить готов и остальные племена на съеденье гунов, так? Может это партия комита Фракии?"
Прибытие Требония должно окончательно пролить свет на то, что же произошло в этом проклятом подлеске. Гектор не хочет ждать и идет встречать трибуна лично.
– Что произошло? - Татион внимательно и напряженно смотрит в лицо Артория Пульвиса.

Гектор немного обрадовался, узнав что приехал не очередной посыльный с докладом, а трибун. Ему показалось, что это добрый знак.
- Мое почтение. - кивнув в ответ, поприветствовал Требония и принялся слушать. Когда же Пульвис перешёл к просьбе, то обратился весь во внимание.
Татион порядком удивился сказанному. Что больше всего поразило, так это просьба не помогать трибуну римской армии, когда он ранен. Бывают всякие ситуации, бесспорно, но видеть, иметь возможность и не помочь - странно, очень странно.
Когда же Гектор услышал, что все это западня, то... едва сдержал хмурую улыбку: не ту, которой отвечают на удачную шутку, а ту, которая может появиться у могилы былого боевого товарища. Это Лимес - огромная, проклятая западня. Фактически их положение мало чем отличалось от военного, а посему и меры были соответствующими: быть начеку, всегда.
- Я тебя услышал, - ответил Гектор на просьбу, а следом сказал все что знал о ситуации с пропажей врача и последующими поисками. Рассказал, что отправил раба, который показался ему самым смышлёным и десяток воинов, во главе с ветераном по имени Гай. Также не забыл упомянуть, что отправлял его людей на разведку вокруг лагеря, чтобы понять что происходит в близлежащих подлесках. В общем на сколько мог изложил диспозицию, хотя и в присущей Татиону, весьма сухой и обделённой словами манере.

Гектор набрал воздух для того что ответить и... Выдохнул. Грустно посмотрел на священника, в надежде, что он в самый последний миг одумается, перестанет нести высокопрочную чушь и станет говорить как нормальный человек. Но увы, он сидел напротив с видом агнца, восторженно предвкушая терзания и муки пред священной смертью.
- Я солдат. Давай проще. - Татион развел руками, - Вам нечего жрать - у нас осталась всего одна лишняя телега с провиантом. Ее вы получите завтра утром, если! - он поднял мозолистую ладонь, акцентируя внимания священника на этом моменте, - Если вы дождетесь завтрашнего утра. Но ты можешь сделать как и хотел: собрать толпу, привести ее сюда, под наши мечи, - Гектор сухо перечислял порядок наступающих одно за другим событий, - часть сдохнет, но много выживут и заберут все телеги. А потом, либо хуны вас истопчут, как сорняки стадо, либо железные легионы Рима намотают ваши кишки на свои сапоги, потому как Риму не нужны союзники, нападающие исподтишка. - трибун встал и поправил ремни на броне. Все было просто, в этом и была суть Гектора: он не играл, не пытался что то доказать или убедить, чтобы оппонент занял его сторону, нет! Он просто говорил, и будучи солдатом его устраивали оба варианта, абсолютно. Трибун давным давно не тешил себя иллюзией, что умрёт в постели,а значит удача отважным!

Такое трибун любил: одним простым вопросом он сразу получил кучу ответов, и все нужные. Что это за труп, что случилось, кто виноват и что нужно делать - красота!
Однако, в то же время, ответы внесли очередную сумятицу в чёткий, по военному строгий, порядок вещей. На лицо неприятная ситуация, в которой пострадал человек, при непонятных обстоятельствах. Если бы это все произошло с солдатами трибуна, то рано или поздно он бы до правды докопался, не забыв взять под стражу. Как никак, а есть факт членовредительства, это не пара синяков. С другой стороны, все кто замешаны это все люди Флавии, пусть сама и разбирается.
Гектор нахмурился, но не стал растекаться в словах, подтверждая свое прозвище.
- Флавия ещё на приеме. - Татион повернулся, собираясь уходить, но остановился, решив проявить участие, - как только найдем нашего врача, полагаю при надобности, он сможет посовещаться с Клавдием, может не лишним будет.

Лис услышал как их зовут и, кивнув Веронике, зашёл внутрь. Быстро отыскав Грегори, мужчина заметил, что все рассматривают полки с бутылками. Сыщик тоже с интересом посмотрел на стеллажи и взгляд почти сразу приметил пару любимых этикеток, среди прочего многообразия.
- Странно. - он кивнул на полки, - тут есть пара моих любимых марок, но остальных я не знаю.

Лис снова закурил. Ему нравилось это место. Это было странными ощущением, не совсем логичным, учитывая общее состояние запустения. Но ему нравилось. Когда-то он, данным давно, будучи ещё сотрудником правоохранительных органов, проводил множество времени по всяким чердакам и подвалам, заброшенным домам. Тут стоит уточнить: место - не вонючий притон бомжей и наркоманов, а просто старое, богом забытое место. Там время словно останавливалось, замирало. Пыль ложилась ровными слоями. Вещи остались где их бросили и просто покоились в молчаливом, почти церемоннном ожидании. Лис любил подолгу бродить, разглядывать, и порой предоставлять как и кто жил в таких местах. Предоставлять, что было бы, если они вернулись, или как обжились бы другие люди.
Это было похоже на то, когда едешь на машине по одному из безымянных "спальников" или по честному сектору. Ночью. Едешь не спеша, ямы по прежнему одна из главных бед. И тут, бросаешь взгляд вбок, наблюдаешь в окно жилого дома, как зажигается свет и кто-то заходит, например на кухню. Берет чашку, наливает воды. Не суть важно кто и что делает, просто на мысль приходит, что вон там, за окном совсем другая человеческая история, жизнь. У них свои заботы, печали и радость. Словно иная реальность. Другой Мир.
Так и тут, место не могло быть без никого. Лис аккуратно протянул руку и дотронулся кончиками пальцев до стены.

Трибун быстрым шагом пересёк будущий лагерь и остановился у "входа". Назвать это входом, в полноценном смысле этого слова, пока можно было лишь с натяжкой, но первые очертания таки вырисовывались.
Гектор моментально вычленил первоочередную задачу. Казалось бы, что самыми важными могла быть информация, которая помогла бы пролить свет на обстоятельства, при которых в римский походный лагерь готы тащат труп. Вероятно, но нет. Ибо труп останется трупом, а если не труп то рядом с ним врач. Это можно отложить в самую последнюю очередь.
С другой стороны, можно было понять, если бы доклад разведчиков, которых трибун отправлял с посланием к Луцию, стал бы первоочередным делом. Однако и тут тоже скрывалось коварное слово "но". По мнению Гектора, единственным вариантом, при котором доклад нужно было бы выслушать незамедлительно, был такой, при котором Луцию и его сопровождавшим угрожала опасность. Тогда ему следовало бы поднять весь лагерь и ударными маршем пойти на лагерь готов, чтобы навести порядок. Татион понимал, что если именно это и произошло, то разведчик, конечно же, не будет чинно ждать очереди.
Гектор же в первую очень заинтересовался обстоятельством, которое помешало Аделфусу вернуться обратно вместе с рабами. Даже не заинтересовало,а обеспокоило, причем сильно: в условиях такого соседства, нужно чётко понимать причину. Иначе это может плохо кончится. Для всех.

Тем временем, Лис аккуратно приблизился к отверстию в полу и заглянул. Сюрреалистические ракурсы полностью сбивали с толку, мозг натужно пытался связать всю картину в логическую цепь, но ему явно было тяжело. Нужно было придумать какое-то решение, но самое тяжёлое заключалось в том, что пока даже задача для этого решения не была ясна...
Сыщик задумался, потёр подбородок. Он достал немного смятую пачку сигарет и зажигалку. Закурил, продолжая разглядывая дыру. Выпустив большой клуб дыма, Лис пытался словно через линзу разглядеть дыру, как какой-то эксклюзивный образец в лаборатории, под микроскопом. Может стоить провести эксперимент?
Мужчина вытянул руку с дымящейся сигаретой и щелчком отправил в дыру.

Татион ответил прописной истинной, которую усвоил за годы службы.
- Мир с варваром возможен только тогда, - трибун с прищуром посмотрел вслед уходящим готам, - когда он понимает, что слабее тебя. А вот мысль про посланников - весьма здравая.
Гектор подозвал одного из разведчиков Требония и попытался, самым что ни есть основательным образом, объяснить суть задачи и послания.
- Нужно как можно быстрей передать послание Луцию, - он в упор глядел в лицо воину, - Я пожертвовал одну телегу с припасами, взамен готы угрожают прийти толпой и забрать все остальное. Им нужна еда, они настроены серьезно, вернее их настроили так. Тут всем заправляет какой-то лысый священник: он решает что кому делать, варвары его слушают, понятно в общем, да? Так вот: мы точно с теми предводителями готов договариваемся? - он выделил интонацией слово "теми". - передай это Луцию, слово в слово. Возьми пятерых и не теряй время! Остальных пришли ко мне.
Следующим шагом Татион устроил небольшой "разгон" своим солдатам. Особо все таки не усердствуя, трибун обозначил, что нужно ударными темпами обустроить лагерь. Пусть варвары скалят свои гнилые зубы, но порядок должен быть и спать нужно лечь в палатках, у костра!
Оставшиеся разведчики подоспели как раз к концу раздачи приказов.
- Мне нужно, чтобы вы постарались привести этого священника ко мне. - он упёр руки в бока и расправил плечи, - возьмите золото и какие нибудь побрякушки, скажите ему, что хочу обсудить сколько ещё нужно припасов, что хочу сохранить по больше жизней будущих проданных Рима, - Гектор улыбнулся краем рта, но продолжил, - не думаю что у вас что то выйдет, но попробовать нужно, поэтому особо не рвите когти.
Трибун кивнул, обозначив окончание приказа, и положил руку на рукоять меча, призадумался.

Гектор внимательно слушал Иосифа, ему с самого начала понравился рассудительный тон в речах Сайфера. Предложение было весьма хорошим, особенно Татиону понравилась часть про то, что Иосиф не против занять своих людей для помощи в обустройстве. Лишние руки всегда в радость любому трибуну, а что касательно Гектора, то он всегда беспокоился о своих легионерах не для красного словца и не для виду: при наличии выбора, в мирное время, легионер пусть лучше займётся тренировками или отдыхом.
- Посмотрим. - коротким кивком Татион дал понять, что счёл предложение Иосифа весьма полезными и рациональными. - По поводу воды я услышал, - он перевел взгляд на Аделфуса, и тоже кивнул.
Тем временем, очередной собеседник, вернее собеседница магистриана закончила с ним разговор и Гектор занял её место возле Луция.
- Гектор Марк Татион. - раздельно проговорил солдат, - трибун. Это Иосиф Сайфер, снабженец. Лагерем буду, так понимаю, заниматься я? - скорее для проформы спросил Татион.
Все таки, будучи военными человеком, во всем любил порядок и чёткость, но без крайностей и формализма.

Лис отставил бокал на стол, подпер голову кулаком и, нахмурившись, посмотрел на барона. Сыщику всегда забавляло как Суббота подаёт информацию: с одной стороны не разжевывал до состояния каши, но с другой - рафинадом назвать тоже нельзя было. Правда была где то между.
- Всегда хотел у Вас спросить, барон: а как звали вашего отца? - Лис впился взглядом в лицо Инсурдале.

Бывают простые вопросы, а бывают сложные. Многое зависит от
того, перед кем ты держишь ответ. Очень часто простые вопросы задают посторонние люди. Чуть посложнее - близкие. А, порой, самые сложные вопросы ты задаешь самому себе, и тут уж не получится кривить душой или сказать какую то глупость, лишь бы формально поддержать разговор. Так уж вышло, что той летней ночью перед Гектором встал один из самых сложных вопросов. Ответ, как видели Боги, дался ему весьма не легко.
Жажда крови, вернее агония, которую испытывал центурион порой захлестывала его с головой и тогда он путался в мыслях. Мышцы ныли, а где то там, под кожей испытывался нестерпимый зуд. Реки пролитой крови казались ему невзрачными потеками, которые нельзя будет разглядеть уже на следующее утро. Гектор обхватывал себя руками, пытаясь то ли согреться, то ли унять злость, сидя у костра.
Не так давно варвары были разбиты у Аргентората, но... От этого "но" у Гектора каждый раз все переворачивалось внутри. Он стиснул кулаки так, что ногти безжалостно впились в ладони. Перед глазами снова застлал этот проклятый туман и хотелось только одного: чтобы сейчас перед ним оказался вождь алеманнов. Гектор глупо улыбался, таращась в огонь, представляя как разрубает его на куски. Верное полотно меча беспристрастно отсекает куски такой слабой и податливой человеческой плоти. Рука подымается и снова опускается, похоже так работают скульпторы, извлекая из толщи камня нечто прекрасное.
Гектор не мог больше терпеть: внутри него клокотало. Ярость затмила разум. Он встал и ушел. Молча... Какая ирония.
Спустя несколько часов Гектор набрел на небольшой овраг. Перед его взглядом по прежнему стояла пелена мести, скорее всего поэтому, он оступился и скатился на самое дно этого проклятого оврага. Ветки, плащ, какая то жухлая трава, корни и прочий мусор - все перемешалось, Гектор пытался подняться и ворочался, извивался на земле как уж. Вскоре, он таки смог подняться. Пошатываясь, ревел от ярости. Бессильной и безграничной. Сцепив зубы, изрыгая проклятия одно за одним, он выхватил меч и принялся рубить все до чего мог дотянутся. Через какое то время дыхание стало надсадным. Рука выронила меч и Гектор замер. Его как молния поразила мысль, вернее осознание...
Перед его мысленным взором возникла картина, как он пробирается к вождю алеманнов. Его меч нетерпеливо отсекает сначала руки этой твари, затем... Гектор стоит над обезглавленным врагом. Долг мести оплачен сполна. Радость? Спокойствие? Что же должен почувствовать он потом? Умиротворение? Нет...
Татион отчетливо понял, что испытает лишь пустоту, которую раз за разом придется заполнять. Грань между мстителем и палачом для него настолько незыблема и призрачна, что он может легко растворится в этой кровавой вакханалии.
Переводя дыхание, Гектор посмотрел на свои ладони. Мозоли и рубцы - привычные для воина Великого Рима.
- Нет. - глухо проговорил Татион. Звук собственного голоса он услышал словно со стороны, стоя ночью посреди леса. Взял меч и отправил в ножны. Постоял мгновенье и, глубоко вдохнув, закрыл лицо, зажмурился, стараясь забыть все. Вообще все. Родиться заново, жить другую жизнь, радоваться, любить... Выдохнул медленно. Долго, не отнимая рук от лица. Открыл глаза - ночь, грязь, овраг. Не вышло. Гектор постоял так, глядя перед собой и начал идти вверх. Нужно просто идти и дышать.
Грязный и на удивление спокойный, он той же ночью вернулся в лагерь, а утром подал прошение о переводе.


***

Воды Дуная успокаивали. Их течение завораживало взгляд и в голове неторопливо рождались мысли она за другой. Готы бежали. Лимес наводнили сотни и сотни... Врагов? Наемников?
Гектор находился возле предводителя их отряда, спокойно ожидая распоряжений. Охрана отряда - первостепенная задача, потом будет стоять задача охранять добытую информацию. Увы, все очень просто.
Гектор отошел к своим отрядам и подозвал старших.
- Будьте начеку. - он обвел взглядом ветеранов, - Переправляетесь после нас.

Убрал руку от лица, которой только что закрывался от взрыва. Ухнуло сильно, уши заложило, но прошло скоро. Тихо стало, только камешки меленькие легохонько так постукивают, о земь падая и вроде комарья что-то пищит подле головы.
Подшатывало Фоку, вроде кто веревки привязал к рубахе да штанам, а теперь, забавы ради, дергает. Устал тать, как и все устали, да кому вон и хуже было. Увидел он как Оленка над девой черной волшбует, значит не просто так, значит хорошо все будет.
Упер сабельку да стал подле её хозяина.
– Матушка, ты как сама-то? - Черный глянул на Мирославу, да мимолетом окинул взглядом и Осьмушу, и басурманина лихого, что помог в бою. Вроде живы, потрепало их, да то пустое.
– Глянь-ка что с Васькой, - шмыгнул носом, утер костяшками сопли, - нам идти ужо пора, а он разлегся тута!

Знаете, а на самом деле не так уж и просто взять и рассказать обо всем. Я имею ввиду, что при сухом пересказе сюжета потеряется та самая внутренняя составляющая, идея так сказать. Это меня огорчает, ведь именно я не довел дело до конца. Ну что ж поделать, это будет мне очередным уроком.
Я начну с того, что расскажу два момента, с которых все собственно и началось. Об идее и осознании. Это займет не много времени. Я понимаю, то просить его у вас не имею права, но надеюсь, что не слишком отягощу своей писаниной.
Итак, я каждый день хожу пешком от станции автобуса до работы. Мой путь пролегает через промышленную зону. Эта территория бывшего керамотрубного завода, который к нашему времени, давно закрылся, что не успели разворовать, то сгнило или проржавело, а остальное покрыто толстым слоем грязи и прочей мерзости. По технике безопасности советских заводов на территории производств должен быть резервуар с водой, на случай пожара. Обычно его делают в виде озера, или канала, ну не суть. И вот, каждый день проходя там, я через ржавый забор наблюдаю картину. Пейзаж. Небольшая "лужа" примерно метров сто на сто, обильно заросшая камышом, остовами сгнивших деревьев, по краям заваленная мусором. Это не очень приятная картина, в купе с тем, что вокруг "мертвая" промзона: покореженные заборы, щербатый бетон и везде мусор, бутылки, кульки... Так вот, на "другом" берегу, противоположном тому, где я обычно иду, стоит старое кресло. Просто каркас, но с остатками обивки. Старое желтое кресло. Это... Я не смогу передать это буквами, но представьте: все "это" вокруг и кресло на берегу забытого всеми озера для план-тушения заброшенного завода. С той стороны нет ничего, нет дороги или тропинки, просто лесополоса и дальше поля. Кресло стоит таким образом, что если сесть в него, то видно озеро и промзона, дорога по которой редкие люди ходят. Раз оно там стоит, значит его туда поставили, верно? В один из дней, мне пришла в голову мысль: о чем думал человек, который принес туда желтое кресло и сидел там, смотрел на озеро, на людей, вдыхая аромат гнилого озера.
Это была идея, да именно так меня и поразила мысль: в том желтом кресле сидел человек, у которого были желтые мысли. Потом я читал о штатах Америке, меня заинтересовала Луизиана, с её трагической судьбой, противостояния разрушительной силе природы. Там, я имею ввиду Луизиану, полно болот, невероятное количество пустого пространства и эти богом забытые ранчо и хутора, где на многие мили вокруг нет ни души. Там мог оказаться человек с "моего" озера, человек который мог сидеть на желтом кресле.
В начале я сказал, что напишу об идее и осознании. Про идею уже написал, теперь пришел через осознания. Так вот, я учился на бюджетной основе, таким образом по окончании института был обязан отдать долг родине и отработать в госучереждении минимум три года. По распределению был назначен следователем в районное отделение милиции. Не буду долго вдаваться в подробности, но в то время я был полон гуманизма и природной, знаете, такой дурацкой любви к справедливости и глупой надежде сделать что-то хорошее. Вот честно. (Сейчас пишу и улыбаюсь, забавно так, ну да ладно, не суть.) Пара слов о текучке: раз или два в неделю нужно было дежурить, это значит сутки кататься по всем вызовам в районе в составе опергруппы. Бытовые скандалы, кражи, взломы машин, пропажа детей, просто скандалы, хулиганства и прочее. Звучит непонятно, но на самом деле рутина. В прочее входили также выезды на скоропостижные смерти, то есть когда человек умирал своей смертью и для того, чтобы зафиксировать этот факт, что все в порядке, судмедэксперт вместе со следователем, осматривал труп и составлял акт, так мол и так, все в порядке, признаков насильственной смерти нет, это смерть по естественным причинам. У нас был довольно криминальный, но в то же время тихий район: много преступлений, но ни убийств, ни изнасилований не было (это контрольные статьи, при их выявлении создается следственная группа, в общем все "на ушах"). Так вот. Спустя примерно год работы, я приехал на вызов. Банальный, за сутки дежурства доводилось не раз по таким ездить. Старенькая, но чистая и ухоженная квартира, семейная пара. Мужу около шестидесяти, жене было чуть меньше. Мы заходим, а он, бедолага, сидит на маленькой табуретке у входной двери и курит. В пол смотрит, говорит: "Там", на проход в комнату кивает. Заходим дальше в квартиру, слева на полу, возле кровати лежит жена его. В халате, таком, которые все домохозяйки "за пятьдесят" ходят, с цветами большими. Лицо спокойное, только крови чуть-чуть на полу и вокруг носа. Видимо когда с кровати упала - ударилась. Вот и все. Мужик говорит, проснулись, попросила его чай сделать. На кухню вышел, чайник поставил, сахар закончился. Сходил на балкон за сахаром, спрашивает: " С лимоном?" и поясняет:"Она у меня с лимоном не любит, ей горчит... Горчило." Опять в пол смотрит, потом продолжает. "Стою, говорит, а ответа нет. Захожу в комнату с лимоном в руках, а она на полу". Все.
Я долго с ним разговаривал. В то время еще курил – сходили на балкон покурить и не раз. Рассказывал как на дачу ездили с ней, как крокусы сажали, а они все, гады, пропадали. Жалко было что до дня рождения не дожила, все хотела юбилей отметить: "А сколько? – Она всегда говорила, что когда будет шестьдесят, то позовет всех друзей, накроем стол, ну, знаете, чтоб было что вспомнить! Песни по поем, знаете как она у меня поет?...Ой. – Ну да, понимаю."
Примерно часа полтора ждали судмедэксперта. Я бы я сам все заполнил, но чертова бюрократия: на акте нужна было подпись и медсотрудника, одной подписи следователя не достаточною. Так вот. Сидим, значит, на кухне с ним, ребята мои отработали соседей, опросили, все в порядке, ждем эксперта. Он чай налил. С лимоном. Выговорился. Курим и молчим.
Приехал эксперт – молодая, красивая девушка. Я еще с ней заигрывал все время, ну во всяком случае пытался. Начали осматривать, она быстро диктует – я пишу. Ложем трупа является... и прочее и прочее. Она говорит: "Глянь сюда." Я смотрю: "Шея как шея, ожирение еле-еле проявлено, складки, пятнышки какие-то, чего?" Она на меня взгляд переводит, серьезная стала, пальцем по виску стучит и говорит: "Пятнышки? Это кровоподтеки. Кровоподтеки овальной формы на шее трупа. Там еще лунообразные полосы, видишь?" Еще ничего не понимаю, но в тот момент внутри у меня противно заныло что-то в животе. Я не понял, а опер, который стоял рядом, оказался более сообразительным. Или просто опыт сыграл, в общем без лишних слов, сходил он на балкон за мужем, вернулся с ним. Уже в наручниках. А я стою как дурачок со своей папкой, ручкой, документами. Охреневший. Смотрю на него. Он на меня. "Зачем?", спрашиваю. Он отвечает: "Она, сука, мне надоела. Она мне за всю жизнь все мозги проела, тварь!"
Когда я дописывал протокол, в тот момент, когда писал: "Смерть наступила в результате механической асфиксии, удушения." ко мне пришло осознание, что буквально десять минут назад сидел с убийцей за столом, пил чай, жалел его. Держал за руку, утешая. За ту же руку, которым он часом ранее задушил свою жену. Понимаете? Вот какая штука: я понял, что все мы, я имею ввиду людей, находимся на границе нашего сознания. Мы думаем, что все мерзкое, неправильное или страшное и ужасное находится где-то там, в криминальных сводках, на заброшенных заводах и пустырях, что убийцы либо в фильмах, либо где-то "там", а насильники и извращенцы сидят в тюрьмах. Ну или не в тюрьмах, а в своих "норах", не суть. Понимаете? Но это не так. На самом деле "они" рядом, граница, что отделяет от "них" проходит прямо внутри нас. Человеку достаточно сделать один маленький шажочек и он перейдет на "ту" сторону, окажется в рядах ублюдков и недочеловеков. Желтые люди повсюду, нужно быть осторожным, приходя на их охотничьи угодья.
Вот и все. Все что хотел рассказать. Ах да, имя убийцы. Я думаю это понятно. Я завершу игру и все сообщения откроются, так вроде бы должно быть по механике сайта, но если вдруг не произойдет, то напишите мне в личку пожалуйста. Как и обещал, я написал имя убийцы в самом начале игры: комната "Фонтан", сообщение №2

Двери впустили непрошеных гостей и снова закрылись, оставив суету и "мирскую" жизнь по ту сторону стен. Серый холл, белый потолок и бежевая плитка под ногами. Никаких окон, над головой лишь одна люстра из серого пластика и ленивый вентилятор, перебирающий лопастями. Шух, шух, шух, монотонно и... глупо.
Никого. Примерно десять шагов в длину и пять в ширину абсолютно пустого серого пространства. Впереди еще одни двери, сбоку от них магнитный датчик для карт-пропусков. Сморит красным глазом. Можно конечно постучать, но толку?
Впрочем, герои стояли в одиночестве не долго. Пискнул датчик и двери распахнулись, предварительно красная лампочка погасла, а зелена зажглась. В холл вышли две абсолютно разные женщины. Разница была во всем, начиная от одежды, заканчивая цветом кожи.
Слева ступала (о да, не шла, а именно ступала) высоченная афроамериканка с фотографии, одетая в деловой костюм, строгую серую юбку и белые туфли. Широкие бедра, широкие плечи, грубые, почти гигантские руки, в одной из них черная сумка для документов. Взгляд соответствовал внешности: бритвино острый, холодный взгляд глубинного хищника типа акулы, нет – мегалодоны. Мисс Мегалоданна!
Рядом семенила видимо помощница, юная девушка в халате медицинского работника. Рыжие волосы аккуратно убраны в тугой узел на затылке, накрахмаленный чепчик и простенькие туфельки придавали ей вид девушки, только поступившей в интернатуру.
По всей видимости эти двое разговаривали пока шли, посему как только открылись двери до слуха Джона и Джесс донеслись обрывки фраз мисс Мегалодонны распорядительного характера, последние напутствия так сказать. Девушка кивала, старательно запоминая, но увидев в холле "посторонних" она растерялась, можно сказать даже несколько испугалась: все может быть, а вдруг проверка или еще какая нибудь напасть. В общем обыкновенная реакция молодой еще совсем зеленой медсестры.
Реакция её спутницы была конечно же совсем другой: ни на секунду не растерявшись, мисс главврач "взяла на прицел" новоприбывших. Лицо приняло нейтральное выражение, однако осанка и взгляд говорил о том, что с этой леди лучше не шутить, не то она запросто откусит вашу глупую голову, в которую пришла дурацкая идея подразнить аллигатора.
– Я Рамона Викс, управляющая частным домом по уходу за людьми. - она остановилась перед Джоном и Джесс, преграждая дорогу. Рядом, чуть позади притаилась рыженькая помощница. - Чем могу помочь?

Капитан не стал дальше ничего спрашивать. Рассеянно кивнул Алану и замолчал, даже немного отстранился от разговора. Откинулся на стуле и, сцепив пальцы на затылке, положил голову в образовавшуюся "корзину" из ладоней, широко разведя локти в стороны. Уставился в потолок, молча слушал.
Генри с ужасом для себя осознал, что ему все равно: удастся им выбраться обратно в привычный "мир" или они останутся в этом навсегда. Пришельцы с других миров пожаловали в гости, черт их подери! Ну и пусть. Без корабля им все равно ничего не светит, да и нужно ли теперь? Генри не знал. Не хотел сейчас копаться в себе, выискивая настоящие, скрытые мотивы и истоки такой апатии, он просто чувствовал её, понимал, что прямо сейчас не стоит иллюзий по поводу скорого возвращения домой...? Дом сейчас валяется грудой покореженного метала где-то между двух пиков Белых клыков.

Тать кинуть о земь скатерть, а покуда она катилась да яства с хмелем выставляла не жалеючи, отошел немного назад. Оглядел всю компанию чесную. Улыбнулся да во все глаза стал глядеть, чтоб ни мигу, ни долечки не упустить.
Много кого не было теперь рядом с ними. Шли, да не не дошли выходит, но не за зря! Нет, такое дело сотворили: вызволили Солнце! Уму то постижимо ли? Солнышко вернули!
Думал тать, вот коли вернут они солнце, станет тут же гордость есть их поедом, мол, глядите-ка все, герои, вот они. А ну-ка, быстро в ножки кидайтесь, да перста целуйте украдкой... Ан нет, не чувствует он превосходства черного, аль гонора победоносного. Может не время покуда, да там уж видно будет, а пока не чувствует Фока ничего, кроме усталости да радости.
Слушал как товарищи боевые говорят и не верил, что вот так просто они все сидят тут и не надобно никуда больше. Не-ет, оно то надо, но не так чтоб бежать-лететь, ни ног, ни живота не жалеючи. Можно просто посидеть, выпить, покушать, а потом...
От внезапной мысли аж икнул тать. И верно: потом то что? Во время Василий про дело сказал: оно то правильно, пора и за голову взяться. Ну что, до самых седин мелочь по загашникам тырить что ль? Да и другое дело тут, если уж по правде говоря, то не сможет более Фока запросто жить, да небо коптить. Как пить дать не может!
Отлегло маненько, махнул зеленой водицы – тепло прокатилось. Снова оглядел всех. Любо. Спохватился тать: по сторонам зыркнул, руку на рукоять сабельки верной опустил, вроде как кончилось "все", да привык уж тать начеку быть. Тут его вторая мысль и догнала...
– Вот и все? - тихо, под нос проговорил Фока. Губу закусил, что предательски начала дрожать. То ли хмель из него выходил так, то ли радость от того, что солнце вернули, то ли... упрямое понимание, что более не будут они все вместе.

Анна внимательно выслушала сестру, Джона, и без вопросов согласилась с предложением ночевать втроем. Фрэнк отправился с Эдди в один номер. Джиллиан решила остаться одиночестве, говорила, что ей нужно побыть одной, так сказать побыть сама с собой. На том и решили.
Ночь выдалась... тяжелой. Дежурство давало о себе знать: повезло тому, кто дежурил в первую смену, но вот самая тяжелая "вахта" выдалась под утро, спать хотелось очень. За день нервы источили всю силу, так что все спали как убитые.
Сон обволакивал своими липкими кошмарными щупальцами, иногда настолько сильно, что реальности путались. Это был сон, очень похожий на правду.
В тот самый момент, когда Джон завел двигатель своей машины, у дома Мэев, Джастин повернул голову к матери и раздельно сказал фразу, от которой по спине медленно задвигались мурашки.
– Они рано или поздно узнают, верно? - криво улыбаясь, он ждал ответа.
– Да, сынок. - мать устало кивнула, встала и отправилась на кухню.
Соседка непонимающе закрутила головой. Знаете, так бывает, когда один из компании не в курсе какого-то секрета и растерянно пытается понять о чем все вокруг говорят и что имеют ввиду.
– Что узнают, Джастин? - подруга матери обратилась к парню, но тот не обратил никакого внимания на вопрос.
– Позаботься о ней, - вместо ответа он обратился к матери, которая возвращалась из кухни. Мать понимающе кивнула, - А я поеду за ними и позабочусь о них.
– Постойте... Что? То есть, в каком смысле... - но окончить фразу у неё не получилось. Широкое лезвие кухонного ножа легко разрубило гортань и трахею. Удар был настолько сильным, что сталь скрежетнула о позвоночник. Голова запрокинулась назад и кровь брызгая во все стороны закапала на пол. Джастин тем временем задумчиво вышел на улицу, притворив за собой дверь.
Всего лишь сон. Просто глупый сон.

Может и было это молчание несколько зловещим, но Лису сейчас было очень... очень приятно. Вернее это сложно обозвать таким словом, просто сейчас мужчина был немного счастлив. Самую малость. Пусть и не знает он что ждет их впереди, возможно всякое, но прямо сейчас он на короткий миг испытал давно забытое, затертое чувство авантюризма, когда ты стоишь на пороге чего-то нового, неизведанного.
Лис вздохнул полной грудью. Прикрыл на миг глаза и шумно выдохнул.
– Мне все больше и больше нравится все это, - Лис нашарил в кармане сигареты и закурил, улыбаясь уголком рта, - Правда этот лес достаточно странный, чтобы быть настороже. Пойдем, поищем тропу, - Серый медленно двинулся в сторону леса.

Генри пытался согреть руки, но пальцам несмотря на старания чертовски холодно, особенно крайним фалангам. Казалось под ногти загнали с десяток иголок. Еще было муторно, наверное самое точное слово, описывающее нынешнее состояние капитана: тупая головная боль, непонятный мандраж, словно холод давно уже забрался внутрь тела, боль в мышцах и этот мерзкий комок во рту, как раз там где соединяется нос и горло.
Уайт отдал бы многое за стакан горячего чая, прямо сейчас. Однако еще больше он бы отдал за то, чтобы тот огромный каменный говнюк ступил бы в другое место или пошел бы другой дорогой вовсе. Уже ничего не изменить, это факт, но мыслей не унять, порой, тем более, когда кроме того чтобы думать и прокручивать тот момент раз за разом, делать-то особо и нечего. Идешь, вяло переставляя ноги, внимательно следя чтобы не шарахнутсья в пропасть, а перед глазами опять "все" заново.
Наконец Генри воссоединился со всеми остальными. Он думал что говорить, ведь говорить нужно что-то было. Но вот ведь незадача: слова упорным образом отказывались складывать в удобоваримые выражения. Усталость и моральный груз давали о себе знать.
– Мы немного отдохнем и двинемся дальше. - глухо сказал Уайт. - Если кто-то хочет высказаться, то лучше это сделать, мне кажется, до того как мы выдвинемся в путь.

– Озеро. - мужчина улыбнулся уголком рта, опуская руку. Он так и стоял до самого последнего момента как болван с поднятой рукой. - Знаешь, такая ровная гладь воды озера, притаившегося где-то в лесу.
Лис огляделся вокруг. Повернул налево голову, направо – серая "дорога" поражала своей бесконечностью.
– Воля... - Серый будто бы пробовал на вкус это слово. - Это очень интересная мысль. Она мне нравится. - мужчина кивнул, раз-другой, задумался, продолжил говорить, - Я бы не стал сбрасывать со счетов и удачу.
– Что теперь делать будем с... "этим"? - Лис неопределенно махнул рукой.

Лис скорее не понял, а ощутил, как ощущают приближение шторма бывалые моряки, что рядом с ним Вероника делает нечто... невообразимое. Как назвать то, от чего на загривке встают волосы, в животе появляется непонятная давящая пустота, а во рту зудят десна? Назвать это одним словом может и можно было, вот только Серый этого слова не знал.
Это можно было сравнить с тем, как тысячи лет тому назад, где-нибудь на берегах Борисфена, безымянный рикс готов, пронзенный двумя-тремя копьями римских легионеров одним взмахом огромной секиры перерубал древка и шел дальше, разрывая цепь строя.
Это можно было сравнить и с тем, как спустя несколько веков такие же безымянные варяги, попав в "котел" к превосходящим их печенегам как минимум в десять раз, выходили в рать и втаптывали их, вбивали по самые ноздри в пыль степей.
Дело было в том, что их воля была настолько сильна, настолько рафинированная, что она изменяла реальность, сминала и изгибала её как того требовал хозяин сей воли. Вероника не играла с Угай-До, все верно, она просто материализовала свою волю.
Лис ощутил как по спине промчалась стайка мурашек. Он не знал получится ли задуманное у девушки, но понимал, что его задача сейчас сделать все, чтобы ей никто не помешал в этом. Беглый взгляд по сторонам лишь убедил мужчину, что дела плохи. Что же, пора принимать удар!
Серый попытался расслабиться, он глубоко вздохнул, выдохнул и повторил процедуру несколько раз. Было чертовски страшно, что стены этого проклятого замка просто схлопнутся и раздавят их как тараканов, сплющат. Лис отбросил эту мысль и вызвал в памяти образ безмятежной водной глади. Озеро, над которым витает туман, а поверхность воды как стеклянная. На миг может показаться, что даже упади камень или огромный валун – поверхность останется безмятежной, а камень сотрется в пыль, исчезнет, рассеется, оставив бессмысленные попытки нарушить гармонию мира.
Лис прикрыл глаза, чтобы не мешало мельтешение теней, непроизвольно поднял руку, словно говоря: "Вот я. Эй... Меня нужно, это... что вы там собираетесь делать..."
А потом, изо всех сил постарался стать тем самым озером, в глубинах которого укроется Вероника.

Похоже Джастин начал "угасать": пот мелким бисером усыпал его лоб, губы все таки стали сухими, глаза немного покраснели, появилась пелена задумчивости. Однако, не смотря на все это, парень решил таки закончить начатое дело и рассказать все что знал. И что мог рассказать.
– Желтые люди также отличаются от других людей, как ты отличаешься от Джона. Когда ты "касаешься" желтого человека, то у тебя появляется такое чувство, что ты мокнул руку в яму, доверху наполненную перегнившими листьями и грязью, но прикрытую сверху тонким слоем зеленого дерна. Поначалу ты не можешь продвинуться, руку охватывает холод, между пальцами противно проскальзывает сгустки непонятной жижи, но спустя несколько мгновений и твоя рука оказывается глубже. Там нет сопротивления, относительно тепло, в общем нормально. Пусто. Но так кажется только вначале, затем в нос шибает запах гнили, мерзкой человеческой вони, который скрывал дерн лишь пару мгновений, пока вы не разворошили эту чертову яму! - парень попытался облизнуть пересохшие губы, - Желтые люди двуличны, трусливы, принципиальны в мелочах. С ними интересно говорить, но тяжело. Если подарить им кошку, то они не захотят её искупать. Желтые люди не любят шапки, даже когда на улице холодно.
Вероника начала немного отходить от шока и теперь подсела ближе к сыну. Она вежливо дожидалась, пока Джастин закончить говорить, но было видно, что ей натерпелось прекратить этот странный вечер.
– Он выше тебя ростом Джон, не на много, но выше. В плечах немного шире, самую малость. Он бреется, но ему это не нравится: ему часто приходится бриться в спешке, обычно в придорожных мотелях или барах, там освещение совсем плохое, поэтому получается много мелких шрамов. Ему сорок лет. Рост шесть футов. Это все.
– Я думаю, что вам пора, - Вероника приобняла сына и извиняющимся взглядом окинула гостей.

– Я бы? - мужчина развернулся и облокотился спиной о дверное полотно, сложил руки на груди, задумался, от чего стал похож на посетителя бара, который решил взять паузу и выйти подышать свежим воздухом, прислонившись к дверям. – Да хрен его знает. Знаешь, я пока сюда шел, думал о том что есть правильно, а что нет. Ну, в том смысле, что кто мы вообще такие, чтобы решать жить ему или нет, понимаешь? Думал-думал и пришел к тому что фигня это все: субъективное мнение сильнейшего и является своеобразным "правильным" решением. Так что... - Лис цокнул языком и кивнул на двери, - Эт все лирика, но если по сути, то у меня готового решения нет. Пока, "задача минимум" – снять наши с тобой обязательства перед ним. Вкрадчиво объяснить и не дать себя застать врасплох.

– Ричард и Тара. Парень и девушка, - зачем то пояснил Джастин, - Девушка старалась быть учтивой и приветливой, поэтому представилась сразу и представила своего парня, но я им не ответил. Им не за чем было знать мое имя.

– Да это та самая девушка, что была в машине. Тара. - парень уверенно кивнул.

– Милый, почему ты мне ничего не рассказывал? - совсем не вовремя о себе дала знать Вероника. Её неловкий вопрос мог запросто сбить с толку, застать врасплох: вопрос заставлял подумать о том, почему же не рассказал, почувствовать себя немного виноватым перед мамой, затем захочется придумать оправдание и... "вуаля", парень сбит с мысли. Но нет, такие фокусы могли сработать с кем угодно, но только не с нашим Джастином, с парнем, у которого в домашнем шкафу было восемьсот семьдесят девять маленьких шкатулок. Они были все пронумерованы, расставлены в соответствующем, трехуровневом порядке: по возрастанию номеров, по размеру и, естественно, по расположению цвета в аддитивной цветовой схеме. В этих шкатулках он хранил свои вещи. Если бы вдруг, конечно, вы спросили бы у него: "Джа, а что у тебя лежит в малой индиговой шкатулке номер триста пятьдесят пять?...", то он так же монотонно, не задумываясь бы ответил: "Фотография Натали Портман, вырезанная из газеты, которую я нашел девятнадцатого ноября две тысячи шестнадцатого года. Утром."
– Я не рассказывал этого тебе, мам, потому что я вернулся домой. Со мной ничего не произошло, тебе не за чем было волноваться. - прозвучало это не обнадеживающе.

– Они остановились. Я вышел. - Джастин встал и отнес стакан на кухню. Показалось, что разговор закончен, однако парень вернулся с еще одним стаканом молока, но не сделал ни одного глотка, пока рассказывал что произошло дальше.
– Тара тоже вышла из машины. Она волновалась, потому что поняла, что у меня какое-то психологическое расстройство, но не знала как мне помочь. Помощь мне не нужна была. Мне нужно было просто дальше идти домой. Они достаточно меня подвезли, почти до поворота, и пешком мне оставалось пройти всего пару часов, но ни она, ни Ричард этого не могли знать. - Джастин не останавливался, говорил размеренно, и не ускоряясь, и не замедляясь, - Они снова подъехали ко мне, когда я отошел от них довольно далеко. Девушка сказала, что у нее есть телефон и она хочет поговорить с кем то из моих родственников или опекунов. Я этого не хотел, но они сказали, что никуда меня одного не отпустят, что со мной может случится что-то не доброе, а они этого не хотят. Я стоял и ждал, пока они уедут, но они не уезжали. Спустя двенадцать минут на дороге показался человек. "Желтый" человек. Мы были знакомы, можно и так сказать.

– Шестнадцатого апреля семнадцатого года я гулял довольно далеко от дома в лесу, когда повстречал его. Я шел вдоль дороги и только вышел из чащи, направлялся уже обратно, домой, когда возле меня остановилась машина. Серый микроавтобус, на которых обычно ездят почтальоны. Идти было еще долго, но я не собирался садиться внутрь. Мужчина предлагал помощь, подвезти, но я молча шел. Он несколько раз попытался, я не поменял своего решения, но... У него на сиденье была плетеная накладка, как мозаика. Мне она очень понравилась и я просто решил посмотреть на неё. Пока я смотрел мужчина говорил со мной, ему так казалось. Он пытался меня разговорить, но тогда я не хотел говорить с ним. Он понял, что у меня аутизм и это его, похоже обрадовало. Он сказал, что понимает меня и даже чем-то похож. - могло показаться, что он немного отошел от темы основного рассказа, но нет, он просто решил пояснить когда и при каких обстоятельствах он познакомился с "желтым" человеком.

– На этот раз он шел пешком, вдоль трассы. Вместо одежды почтальона на нем была черная ряса священника. В руках у него был небольшой чемодан. Он подумал, что девушка с парнем мои знакомые, но они сразу сказали ему, что "нашли" меня и не знают что делать. Он переспросил у них: "Выходит вы его первый раз ведите? Нашего старину Мэтью?" Меня звали не Мэтью, конечно, но мне было все равно как меня назвал тот человек с плетеной накладкой на сиденье машины. Тара и Ричард начали говорить с ним, спрашивали знает ли он меня, знает ли что со мной делать, на что "желтый" человек ответил: "Хоу, ребята, вам не стоит переживать на счет Мэтью! Он конечно с "прикупом", но дорогу домой знает, так что без труда дойдет. Я уже пытался его подвезти, но он любит гулять!" Они успокоились, поблагодарили, называя его "святой отец", а он сказал им, что они его здорово выручат, если подвезут. Тогда они спросили насколько далеко, на что "желтый" человек ответил, что недалеко есть поворот на старую ферму с фонтаном. Там скоро будет строиться церковь и он хочет осмотреть местность. Тара и Ричард согласись помочь, но прежде чем сесть, он сказал им что хочет сказать мне напутственные слова. - Джастин замолчал. Немного наклонил голову, так что подбородок едва не коснулся груди. Следующие слова он произнес немного тише, видимо также тихо, как "желтый" человек говорил тогда ему.
– Он сказал: "Я тут кое что придумал, парень, но ты ведь умеешь хранить секретности?" Он наклонился ко мне и шептал на ухо, пока я смотрел на Тару и Ричарда, которые сидели в машине и разговаривали. От него пахло дешевым лосьоном после бриться и какими-то лекарствами. "Я собираюсь убить это мудозвона, понимаешь? Я скажу, что мне нужно срочно в туалет, попрошу его остановиться, а когда он остановится, я выйду и спрячусь чуть по-дальше в кустах." Он широко улыбался, заглядывал мне мне в глаза, то наклоняясь на ухо, но немного отодвигаясь, чтобы посмотреть на мое лицо. "Когда они забеспокоятся, то сраный ковбой захочет узнать что случилось, помочь и пойдет за мной. Я пропущу его вперед, а потом расколю его гребанный череп. Потом, потом... Потом!" Он начал дрожать, и я подумал, что ему стало плохо, но посмотрев на его лицо, я понял, что наоборот: глаза закатились вверх, он широко открыл рот и стал глубоко дышать. Спустя миг он пришел в себя. Я стоял и ждал. Он сказал: "А потом я вернусь и займусь его сукой." После этого он повернулся и пошел к ним. Сел в машину. Они помахали мне рукой и уехали.
Джастин Мэй закончил рассказ и, проделав процедуру, долгими глотками осушил стакан под гробовое молчание. Слышны были лишь равномерные глотки.

Джастин не соврал, когда говорил, что готов отвечать на вопросы. Он внимательно слушал вопрос, затем практически тут же, не раздумывая отвечал. Иногда он пил молоко, тогда процедура с руками и стаканом повторялась.
– Я хотел отыскать старое кладбище, которое было заложено еще в двадцатые. - парень смотрел прямо перед собой, говорил монотонно, от чего казалось, что он словно диктор на "ти-ви" и ведет вечерний выпуск новостей по местному каналу.

– Я забыл рюкзак. - снова ответил на вопрос Бейли.

– Это знаки "Тойоты" и "Форд". Я сел к девушке и парню, которые ехали на Форде", - теперь он ответил Джону. Четко и уверенно.

– Я видел много людей, но еще до того, как ступил в лес. Я не думаю, что это можно назвать встречей, равной той встрече, что была у меня с хозяином мастерской. Я обратился к нему, потому, что было уже поздно и я решил на машине добраться домой. В этот момент к нему приехал еще один человек. Он пропускал его на свою стоянку, когда я увидел еще одну машину. Тот самый "Форд" из рисунка Джессики, - он указал пальцем на "комиксы". Сделал пару глотков молока, поэтому всем пришлось подождать, пока он выполнит "свою" процедуру и продолжит говорить, - Я бросил затею с арендой машины и пошел к дороге – машина подобрала меня. Парень с девушкой хотели поговорить со мной, но я этого не хотел, - мать Джастина понимающе кивнула, мол, ничего страшного, я понимаю тебя, - мы ехали. Они говорили – я молчал. Они не могли понять куда мне нужно добраться. Переживали, спрашивали в порядке ли я. Я, конечно, был в порядке, поэтому говорить что-либо не считал нужным. Спустя некоторое время они решили остановить машину. Они сказали, что не понимают меня и не хотят дальше никуда меня везти. - на этом он остановился и замолчал.

Мужчина приложил руки к двери и, прилагая немалые усилия, толкнул створки в разные стороны, прочь о себя.
Лис пытался понять, по крайней мере для самого себя, чего же он хочет? Снять садиста с поста или же учинить кровавую расправу, а если и так, то хватит ли у них сил? А что думает Вероника? Черт. Мужчина вдруг понял, что он растерян. Бесит то, что он не уверен в своих силах, мысли сбивают одна другую, а это еще сильнее бесит. Захотелось простого понимания, мол Угай-До мерзавец – голову долой и все станет хорошо, но, черт побери, ведь так не будет.
– Что ж, трудный путь начинается с простого шага, вроде так... - смущенно, скорее себе чем кому-либо, пробубнил себе под нос Серый.

Вероника притихла, как и её подруга. Они молчали, затаив дыхание, следили за манипуляциями Джессики, понимая, что она хочет как то втянуть Джастина в разговор. Но... Он молчал, глядел перед собой. Истукан. Разве что моргал иногда.
Когда девушка закончила говорить и дорисовала, протянув листки, парень никак не отреагировал. Встал и пошел на кухню, что располагалась рядом, буквально за углом. Соседка смущенно улыбнулась, хотя её взгляд был дополна наполнен эдакой смеси "я-так-и-знала" и "зачем-так-делать-если-тебе-уже-говори-что-не-получится?"
Мать Джастина, Вероника, тоже пожала плечами, но скорее извиняясь, мол, я вижу что вам очень нужно, но вы же видите, да, ничего поделать нельзя.
– Он такой у меня, - он продолжила смущенно смотреть на Джессику и Джона, поджав губы, - если бы я...
– Там был еще парень. Он ехал вместе с девушкой. - голос у Джастина был на удивление приятный, такой чувственный баритон, с легкой хрипотцой.
По округлившимся глазам Веронике можно было понять, что произошло нечто из ряда вон. Она приложила палец к губам, давая понять, что вот прямо сейчас говорить ничего не следует. На кухне послушалось как дверца холодильника открылась, скрипнула старая резинка по периметру двери – дверь закрылась. Щелчок. Легко "цокнуло" стекло. Еле слышный стук и затем размеренное бульканье, характерное для процесса наливания чего-то куда-то.
Джастин появился через пару мгновений со стаканом молока. Сел рядом с Джессикой. Поставил стакан на стол. Расстегнул верхнюю пуговицу своей рубашки. Положил руки на колени. Протянул правую руку к стакану и взял его, поднес к животу. Переложил стакан в левую руку, правую же – обратно положил на ногу. Поднес к губам, стакан сделал несколько глотков и вернул стакан на стол, проделав обратную процедуру: опустил левую руку на уровень живота, переложил в правую, поставил на стол стакан и положил руку на ногу.
– Спасибо за подарки, Джессика Бейли. Ты плохо рисуешь. У тебя с Джоном есть еще вопросы. - парень снова замолчал на несколько минут, выпил молока скрупулезно проделав все необходимые манипуляции, казалось, что он ждет пока их зададут, но Вероника показала глазами – "подождите" и парень действительно продолжил, - Задайте их, Джессика и Джон.

Фока шел. Хлюпал носом тать, знай ноги переставлял, а снег куролесил, все в рожу норовил сыпануть. Уставал – в обоз забирался погреться. Да токмо и там холод пробирал до самых костей. Забирался может и еще глубже, однако же Фока дурак не знал уж куда дальше: руки трет, навроде теплей стали, да нос посинел – нос потер хорошо, да ноги уже не чувствуешь.
Сколько раз думал, что все, пришло время его: мысли, и так не больно резвые, совсем ход замедляли, кров по телу еле-еле ворочается, а рук и ног не чувствуешь... А сам вроде как и не в теле своем, а где-то далеко, там за горами-долами, и тепло становится, хорошо так. Спать. Тихо. Выспаться не дают в тепле – трясут ужо. Затем приходила боль и снова промозглый холод – видать кто из отряда геройского тормошил нерадивого татя, отогревал.
Стычки, лязг булата да кров на снег. Уже как сыто к столу, "наелись": все тошно, смешалось, слилось в единый мерзлый ком. Только цель одна их словно на волоке тянет вперед, толкает, подначивает, не дает в снег упасть и уснуть. Идут герои.
Много всего было с того самого дня коды татя гридь схватила, да из петли под самый княжий стол притащила. Был Фока, а стал не пойми кто. Для него живот людской уж не той цены что раньше был, столько супротивников да вражин за мост калинов отправил, что и не счесть. Познал он истину простую: жизнь человека просто пыль, тростинка ковыля степного, только пальцами надавишь – хрустнет по-полам. Кто сильней, того и правда, а магия да чары – лишь так делает, что слабый может сильного в могилу упечь, исподтишка, значится, не по Правде. Худо сие, неправильно. От такого знания и понимания, тать грубее стал, степенней. Обстановка тому лишь способствовала: товарищи все устали, а Фока еще сильней, куда уж там балагурить, да озорничать.
Хорошо было Фоке думать, что идут они за Солнцем. Мечтал тать помаленьку в мыслях. Стыдно было, кому сказать, посему, лишь глупо улыбался вьюге Фока, да брел устало. Впереди не льды да серое небо, а тропинка проторенная, а по бокам нива желтые раскинулись. Колосья спелые, едва не лопаются от натуги, стебли согнуты, к земле клонятся. Ветерок игриво носится меж полей, то тут, то там крутанется, дескать, видали как могу, а? А дальше торный путь, торговый начинается. С боков еще две дороги сходятся и в город уходят чрез ворота. У ворот стража суровая, с копьями, мзду сымает, да "всяких" от городка отваживает. Дальше уж путь досками стелен... А нет! Камнем мощеный, ага, и прям в терем княжий. А там – за стол садится люд важный. Князь вместе с боярами, а среди них и сам Фока! Ухмыляется тать вьюге строптивой: она его плеткой мерзлой, а он ей мысли теплые.
Опомнился ужо когда перед спуском стали. Вздохнул тяжело да предложил.
– Давайте я пойду? Погляжу чего, прознаю, а?

Было такое ощущение, что в погожий, солнечный денек тебя окатили из ведра ледяной водой. С головы до пят. Однако вместо ощущения свежести, шока, переходящего в кайф, пришла боль. Заломило зубы, затем метнулась к вискам и ушла куда-то "назад", в затылок.
На периферии взгляда что-то мельтешило, падало, но это не слишком и важно было. Там впереди, панорама рассыпалась мириадами трещин, казалось вот-вот и корабль лопнет, треснет пополам. Но он держался, вернее выдержал, не дал погубить никого из экипажа, во всяком случае на это надеялся капитан.
Генри облизнул пересохшие губы. Миг, еще один. Вдох-выдох. Провел ладонью по голове, пошевелил волосы, выпрямился.
– Господа. - пауза. - Дамы. Мы сели. Ларри, я не в курсе куда именно мы сели, - мужчина наращивал темп мыслей, ощущая как время ужасно быстро, словно песок, уходит сквозь пальцы, - Можешь проверить по картам? И вообще, что с кораблем? Пробегись по датчикам, хорошо?
– Алан, ты где? - следующая фраза была адресована старпому, - мне нужно понять что случилось, окей? - Генри почему-то даже не допускал мысли, что с "железным" Бурном что-то могло случиться, - жду на мостике.
– Док. - пару мгновений молчания, Генри продолжил, - Осмотри членов экипажа, пассажиров. Сама понимаешь что делать, верно? - капитан не ждал ответа, к счастью он был уверен в команде "Светлячка".
– Рей! Солнышко! - капитан усмехнулся, представляя как сейчас девушка тряхнула копной светлых волос, внимательно прислушиваясь, - пробегись по "Светлячку", только прошу тебя, аккуратно.
Капитан замер на пару мгновений, прислушиваясь к внутренним ощущениям.
– Абигайль, глянь как дела в трюме и ко мне, на пару слов. - мужчина пожевал губы, немного, добавил, - Уильям, ты мне тоже нужен на пару слов.
Генри упер руки в пояс и задрал голову вверх, рассматривая потолок. Ему хотелось что-то делать, действовать, но, черт побери, бездумно метаться и "тыкаться", пытаясь действовать наобум, он не считал разумным.
– Айрин? Ты как? Помоги пожалуйста людям собраться на кухне, нужно будет обсудить что делать дальше, после того как придем в себя. - капитану хотелось поскорей узнать, что со всеми все хорошо, никто серьезно не пострадал. Относительно "Светлячка" таких иллюзий Генри, к сожалению, не питал.

Мужчина внимательно смотрел на барона, перебирая в голове мысли.

Это было эффектно. Лис поймал себя на мысли, что хоть барон и могущественен, наверное почти всемогущ, но таки подвержен человеческим слабостям. Черт. Глупо как-то. Быстро. Барабан лениво провернулся, подставляя тусклое донышко гильзы под боек и.. пуф. Мозги пополам с кровью на потолок.
Мужчина успел испугаться, потом взять себя в руки, затем попытаться как можно скорее сделать выводы и... Черт. Мысль возникла откуда-то из глубины сознания.
Барон лжец. Трижды лжец. Это факт. Барон легко расстается с кадрами, для него материал неважен. Это второй факт. Он чертовски силен, но продолжает сюсюкаться с ними из-за какой-то картины... Хотя может с легкостью ее забрать, даже не вспотев от усилий. Значит ему нужны они, а вернее один из них, способный добыть картину. Что значить добыть картину? Приобрести навык работы с Домом Сна, достаточный, того уровня, который позволит кандидату заполучить картину...
Лис поджал губы и уставился на барона. Возможно он и ошибался, все может быть, но эта мысль ему показалась разумной. А значит... мужчина тут же перевел взгляд на Веронику, но тут же спохватился и посмотрел на Барона.
– Ты её не получишь Инсурдале. - мужчина кивнул в сторону женщины с картиной. - Давай договоримся?

Вот с этого момента ум Лиса уверенно встал, отряхнулся и бодрыми шагами направился "за разум". Мысли сменялись одна за другой, однако особой пользы это не приносило.
Как он попал сюда? В Дом сна ему ведь путь заказан? Или нет... Хотя быть может это вовсе и не дом сна, а некий мираж, хорошая декорация. Усыпить бдительность, дать порезвиться, увериться в своих силах и... что? Может мы уже давно вынесли эту чертову картину, этот ключ и теперь этот гад пришел получить свое? А может остальные – Вероника не включалась в состав "остальных" – всего на всего актеры?
Злость неприятным клубком заползла внутрь Лиса, пачкая все по пути. Конечно же он не любил проигрывать, особенно, когда проигрывал таким самодовольным типам.
– На хрен эти театральные паузы! - мужчина швырнул окурок на пол, даже не заботясь о том, что его нужно потушить. Упер взгляд в барона, – объяснитесь, Самди!

К своему удивлению Лис вспомнил, что кроме него и Вероники были ещё такие же как они люди, способные к погружению в Сон, что они все летели в самолёте. Это прямо таки было как открытие: он настолько закрутился с этими поисками, что прежняя жизнь стала такой далёкой, словно это было дюжину лет тому назад, или вообще в детстве.
Мужчина краем глаза посмотрел на свою спутницу, отметил, что при перемещении ничего плохого не произошло, с ней все в порядке. Внутри себя он не без ожидания уловил нотку взволнованности, переживания за Веронику: после того как она в буквальном смысле вытащила его с того света, Лис ощущал еле зримую нить, что стала связывать их. Это было не банальное чувство долга, мол, ты меня спасла, что же, я теперь, видимо, тебя должен тоже спасти как то. Нет, конечно не так. Эту нить, это чувство сложно было взять и пристально изучить, описать, объяснить даже самому себе.
- Коньяк. - сухо ответил Джо и продолжил, обращаясь к Вирелю, - версии могут отличаться, сами понимаете. Что про вашему она делает?

"Сработало!" – полыхнуло в мыслях, а затем Лис то улыбался, то хмурился, слушая Веронику. Один раз даже чуть было не хрюкнул от смеха, когда девушка декламировала эдакий социалистический принцип в распределении маяков, что-то вроде лозунга: "Маяк в каждый дом! Даешь маяк в руки каждому рабочему!"
– Знаешь, мне кажется он дал то, что от него просили... - мужчина задержал взгляд на картине с заснеженными изломами, от которой веяло промозглыми ветрами и алебастровыми льдами. - просто он... Дом то есть, не играет. Он ни на чьей "стороне", он слушает – дает, может быть с какой-то целью, а может просто потому, что ему интересны люди с их желаниями...
Лис решительно глянул на Веронику и нахмурил лоб, и без того испещренный продольными морщинами.
– Нам нужна картина, верно? - сыщик отвел взгляд, облизнул губы.
В голове мужчина попытался выстроить предельно четкую мысленную картинку, эдакий высокоточный скрининг будущего "малыша – контакта". Сначала выудил образ барона, затем обрывки фраз-договора о передаче картины с маяком, следом добавил характерных черт этой картине – именно эту картину жаждет Барон, только ее, а в конце обернул это в форму просьбы и "повесил" в мыслях, мол, вот чего хочу. И да, затаил дыхание, но врожденный пессимизм давал о себе знать противным ощущением, что идея лопнет, как шарик от касания острия иголки.

Фока не стал мешкать, сабелька булатная навроде сама в пятерню прыгнула. Недобро глянул тать на супостатов, да пугаться то и не было кому там: вестимо, мертвецы ни сраму, ни страху не имут. Выдохнул устало, лоб поморщил.
- Чур, кто первый дюжину уложит, тот другому службу пустяковую загадывает, на потеху, а Вася? - озорно блеснув лукавым взглядом, молвил тать.

Он слушал Веронику, а в голове, словно надумавшие погреться на солнышке киты, медленно ворочались смутные образы мыслей. Они плавно меняли одна другую, однако не спешили формироваться, проступая то непонятным отголоском идеи, то "сверхновой", слишком яркой, чтобы тут же разобрать что за ней скрывается.
– Книги... - мужчина шумно выдохнул, прикрывая глаза, продолжил уже глядя в потолок, - музыка... Напитки.
Похоже Лис ушел в свои размышления, под взволнованный голос напарницы, однако её последние слова выдернули его из того состояния, словно пробку из наполненной до краев ванны.
– Погоди. – Виктор открыл глаза и, терпеливо подбирая слова, начал говорить, – Мне кажется, что мы пока не сможет понять это место. Знаешь, когда попадаешь в чей-то дом, ну не важно, в помещение или организацию, то осмотрев его, можно увидеть скрытые особенности, тем более, если в этом помещении кто-то живет. Обстановка может указать на привычки там, особое расположение вещей, какие-то эксклюзивные предметы мебели, или наоборот – "яркая" стандартность в мебелировании, знаешь, как эти польские "стенки" у всех стояли. Это все выходит потому, - Лис посмотрел в глаза девушке, – что те места и атмосфера создавалась людьми. Их мысли, формы мышления и выражались в форме подбора и расстановки предметов интерьера. – мужчина развел руками, мол, баста. – Скорее всего это место создано не-человеком. В том смысле что, м... Либо в том понимании, что его уровень развития всяких этих штук, - мужчина неопределенно замотал кистью в воздухе, перебирая пальцами, - на порядок выше, и мы даже попробовать мыслить его категориями не сможем. Либо в том понимании, что создавалось это место действительно каким-то существом. – тут он округлили глаза и, выдвинув нижнюю губу, как часто делают дети когда обижаются, кивнул, мол: "Во как!".
Лис глянул на право, затем налево и продолжил.
– Мои мысли такие: твое предложение обойти все – самое здравое! - он прищелкнул средним пальцем о большой, снова оглядываясь, - значит пошли налево.

– Это старая история, мисс. - старик растер окурок о ступеньку, а остаток положил в задний карман брюк. - зачем нам ворошить прошлое?
Он не особо хотел рассказывать эту историю. Почему-то. Однако неожиданно – учитывая поведение в течении всего дня – выручил Эдди: он скорчил такую "мило-просящую" физиономию, что пойти на встречу было очень сложно.
– Сэр. То есть, э... Мистер. Нам действительно очень важно узнать. М... Правда. - Миллер опять мямлил, но в этой ситуации нечто подобное и требовалось, чтобы растопить сердце старика.
В ответ Эдди был награжден парой долгих, молчаливых взглядов. И рассказом. Он поведал обо всем, основательно, с подробностями, и в конце-концов стало понятно почему он не хотел говорить в начале. Выходила не совсем веселенькая история.
Однажды, к миссис Хоуп пришла её старая подруга. Миссис Патайт. Они сели на веранде и стали пить чай, есть вишневый джем с лимонным чизкейком и перемывать косточки своим мужьям. Муж миссис Хоуп – Джерри Хоуп, на то время, занимался лесозаготовкой и продажей столярной доски. Неплохие деньги, особенно если знаешь нужных людей. В тот день, он вместе со своим другом мистером Патайт, отправились на рыбалку. Выходило что мужья уехали гулять, а женушки чистили перышки и обсуждали не справедливый женский век.
У Джерри и Бэтти – миссис Хоуп – был сын, Альфред. Только-только вернулся из армии, высокий, статный молодой человек. Гордость семьи Хоупов, подающий надежды, ну вы понимаете. В тот день он не мешал своей матери и её подруге: Альфред отправился в гости к своей девушке. Но суть вне в том: в тот день, дома была лишь Бэтти и её подруга Норма.
Трое мужчин появились у дома Хоупов ближе к четырем. Все были одеты странно, как попало, ведь совершив побег из "Анголы" вам не выдадут новую одежду по ту сторону стены как победителю конкурса: "Если побег удался – одежда в подарок!" Им пришлось довольствоваться тем, что они нашли на фермах и заброшенных садах по пути сюда.
Почему дом Хоупа? Вопрос простой, да и ответ на него не сложный. Вес дело в том, что когда ты занимаешься лесозаготовкой, особенно федерального масштаба, то через твои руки проходит уйма денег. Просто чудовищные сумы. А деньги, как известно, не пахнут, но чертовски пачкают. Поэтому, нужно не только знать нужных людей, которые позволяют тебе проворачивать всякие фокусы, но еще, не мало важно, держать ухо в остро с этими самыми людьми. Понимаете, верно? Когда суммы не ограничиваются шестью знаками, то возникает огромный, просто таки невероятных размеров соблазн, послать этих "гребанных мудозвонов" и не дать им ни цента. А еще лучше как то упредить всякие мысли о праведном гневе в ответ на тукаю дерзость и... например... упечь этих "уже не таких нужных" людей в тюрьму.
Почему это случилось именно в тот момент, когда никого кроме двух женщин не было в доме? Вопрос, да и ответ – глупый. Потому что, если и может случится какое-нибудь дерьмо, то оно непременно будет, да еще в самом худшем варианте.
Эти трое делали очень плохие вещи с миссис Хоуп и миссис Патайт. Очень. Они долго шли, устали, и хотели получить кусочек пирога под названием "Расплата" прямо там и тогда. Однако вместо Джерри, была его жена и её подруга. Каждый час, каждую минуту отсутствия мистера Хоупа они с лихвой компенсировали "общением" с двумя женщинами.
Альфред вернулся в тот момент, когда все трое встали над миссис Хоуп и с интересом рассматривали её попытки вздохнуть. Она уже вторую минуту подряд пыталась набрать в легкие хоть еще немного воздуха. Женщина прижимала к испачканной груди руки со сломанными пальцами, терла горло, но воздух со свистом, пополам с хрипом, лишь невообразимо малыми дозами входил и выходил.
Альфред не стал паниковать, не стал кричать или заламывать руки, кидаться в пыль, пытаясь помочь матери. Нет. Он аккуратно, чтобы не издать лишнего шума пошел обратно, не закрывая дверь в дом: отец все обещал смазать петли да так руки и не доходили. Вернулся к машине. Открыл багажник. Взял молоток и пошел снова в дом. Перед тем как зайти внутрь, он снял ботинки, оставшись в одних носках: чтобы подобраться по-ближе нужно тихо идти, верно?
Когда приехали копы, миссис Хоуп была мертва, как и двое нападающих. Третий потерял сознание, Альфред подумал что он мертв. Рукоять к тому моменту была вся перепачкана кровью и молоток норовил выскочить, поэтому удар получился смазанным. Бедолаге разворотило верхнюю челюсть и оторвало от связок нижнюю скулу. Миссис Патайт увезли в больницу с политравмами, но она выжила. Потом, спустя долгие месяцы групповых занятий, посещений психолога и прочее, она смогла рассказать мужу что произошло в тот день в доме Хоупов. Именно поэтому старик смог в тонких подробностях рассказать почему Альфреда Хоупа стали называть Росомахой: когда он зашел в дом, Норма была на втором этаже и наблюдала сверху что происходило. Парень кинулся на троицу как хищный зверь, те пытались оказаться как можно дальше от него, но он бежал, прыгал, казалось, по стенам и бил молотком. Быстро, молча, собрано. Рука поднималась как поршень: вверх, вниз, вверх, вниз. Когда все закончилось он вызвал полицию и медиков, а потом вернулся к матери.

Фока был парень не промах, вестимо, но дурак. Жалко, да взгляды многозначительные он не понимал, кивать-то кивал, то дело не хитрое. Даже когда Вася его ногой под столом толкнул, то ничего не понял. Сидел себе, как и положено людям, у которых пни заместо голов.
Уже тогда, коды все герои на выход направились, тать вдруг подумал... Вернее не так, шальная мыслишка в голове тюкнула, аки синичка завитушку сала на окне: дай-ка я пошарю ручищами загребущими да по домику бабушкиному. Авось чего-й найду!
Может и сам до того допер, хотя наверняка то ему токмо показалось, что сам, а на самом деле знаки да слова сына княжеского сквозь темя прошли да в уме осели.
Гривну дал – две забрал, как говорится, ан нет, не тут то было. Плесень пакостная с паутиной высшего покроя – вот и вся находка Фоки была на этот раз. Ни тебе вещичек заклодеванных, ни тебе оружия, которое разом армии в прах изничтожает. Ни-че-го. Ножи столовые, кости какие-то, мусор всякий: видать бабка все что жрала, прям на земь сплевывала, коли не пережевывала. Значки какие-то диковинные нашел на полу и стенах, да что он с ними делать-то? Показать бы кому, да как?!
Отчаялся Фока. Грустно стало на миг да пригорюнился тать, облокотился спиной о стену и присел на кортки, тоскливо вздохнув. Токмо и находка что опилок куча и тарелка с яблоком. Опилки откуда, строгала что ль... А яблоко? Вот бабка – дура, совсем из ума выжила: одно махонькое яблоко на цельную тарелку кладет.
Повертел в руках яблоко да и откусил румяный бочок.

Двери закрылись за "Малдером и Скалли", а мистер Талбот остался на едине с самим собой и своими грехами.
Вот он занимает свое место на кресле с удобными подлокотниками и небольшим углублением под чашку или стакан. Расслабляется, откидывается назад и запрокидывает голову вверх. Взгляд с пол минуты изучает потолок, а затем на лице мистера Талбота появляется улыбка. Сначала уголки рта изгибаются, уходят в стороны и вот черед доходит до небольшого изгиба по середине верней губы: хитрая ухмылка человека, только что одурачившего кого-то, прочно обосновалась на лице у Гарри. Протягивает руку, берет стакан – конечно он уже не боится что этот гребанный стакан выскользнет – и делает пару мелких глотков, а затем еще пару мощных.
– Собака. - он начинает смеяться. Смех буквально исходит откуда-то изнутри, заставляя его вздрагивать и дергаться, словно он на электрическом стуле, - собака, я говорю, ей Богу! Соба-а-акк-ка! - последнее слово он уже не может выговорить, у него получается только по слогам, потому как смех заставляет перехватывать дыхание на полуслове.
Он даже не уловил тот момент, когда перед капотом что-то показалось. Фары уверенно режут тьму. Музыка в салоне. Виски на исходе, осталось на пару глотков. Нелепая фигура человека за лобовым: руками пытается закрыться. Глухой удар. Можно сказать шлепок. Машина подпрыгнула как на кочке, а по радио Селин Дион пытается залезть в душу, но на одного бездомного в Луизиане стало меньше.

Так могло быть, во всяком случае уже никто не скажет наверняка, чьи конкретно волосы увидел Ник Дарвиц, когда рихтовал бампер: собачки Джудди или неизвестного никому бродяги, почившего на дне болот.

Это лучше чем пища. Это лучше чем сон, уж подавно. И то чувство, когда тело изнывает от жажды и содрогается от конвульсий, губы сочатся сукровицей, вытекающей из трещин, голова тупо болит, постоянно и сильно, но вот, неимоверно медленно, божественно, тонкой струйкой из бурдюка в рот попадает вода – даже это чувство не сравниться с адреналиновой бурей.
Зрачки глаз бешено меняют радиус, сердце мощными толчками качает кровь, волосы "на загривке" топорщатся, а все мышцы тела напряжены, скручены в жгуты и готовы "высвободиться" в любую секунду по малейшему порыву сознания.
С этим может сравниться только секс. Однако Тед пока для себя еще не решил вопрос первенства, да и вряд ли уже решит. Три чудовища, каждый из которых наверняка стоит дюжины солдат, явное тому подтверждение.
– В пекло! В пекло, сучье племя! - едва не повторяя повадки коня – пуская алую пену – Тедд несся вперед, пытаясь обойти троицу по небольшому кругу.

Было интересно. Такая вот прям интрига на кончиках пальцев. Пожалуйте, Дом Сна на блюдечке, но что "он" на самом-то деле?
Угай-До мог запросто зашвырнуть их куда-нибудь в безжизненную пустыню или в кратер вулкана, и вот что-то подсказывало Лису, что они бы это не поняли покуда лава не начала булькать под ногами. Однако, они живы и здоровы, даже вот всякие вина из одуванчиков под рукой валяются.
Мужчина наклонился чуть ближе и внимательно рассмотрел бочку и надпись. Нет, не то чтобы он хотел выяснить что-то или высмотреть, просто так бывает, когда встречаешь что-то не совсем простое в не совсем простом месте.
– Пишут что вину из одуванчиков, хм. - Серый повернулся к Веронике. - мы будем обсуждать тот факт, что кое-чего наобещали кое-кому. - выражение лица было под стать первокласснику, разбившему окно.

- Нет, я же... Хм... - мужчина провел ладонью по лбу, вытирая проступившую испарину, - послушайте, я никогда не видел того синего "Форда" раньше. Я просто заезжал к своему старому приятелю, там был тот парень, как на фотороботе. Он вышел, остановил машину и уехал. - Гарри понял руки, мол, все, больше ничего.
Мужчина встал и пошел на кухню, благо она была тут же, в виде бара. Он наклонился, открыл нижний ящик и достал пару стаканов. Затем открыл холодильник и замер, высматривая лимонад.
- Я не знаю как у него получилось поймать машину, может ему просто повезло? Простое стечение обстоятельств! - не оборачиваясь сказал мистер Талбот.
Он нашел бутылку с лимонадом на дверце. Налил в стаканы, секунду-другую рассматривал результат работы, затем наклонился вниз и достал ещё один стакан. Налил и в него, а потом вернулся к гостям.
- Вы из ФБР, верно? - обречено спросил Гарри, протягивая стаканы.

Было в окружении героев нечто, сродни всему, что было в мире. Природа, наравне с людьми искалеченными, уже устала стонать и мучатся. Сил уж не осталось. Лишь билась, содрогалась, аки рыбица на бережке, жабрами все пытаясь себе еще миг выторговать у костлявой.
Глядел Фока на все енто, да глаза сухими были. Специально не пытался взгляд отвести, ни моргнуть, дык только по-началу, а потом смекнул, что и на самом деле ничего не колышется внутри. Погорел люд – худо, стоят деревни в пепелище, головешками черными ворон дразнят и это худо, помрут как пить дать, под небом сим черным, ну что с того? Да такого – вон поди – по миру полным полно, и что с того?
Паскудно стало на душе у татя, не хорошо. Странно, однако самому себе не понравился он вдруг, вроде как кто другой уже давно в его шкуру влез, да токмо не тот герой, про которых люд былины выдумывает. Мол, один, да супротив войска вышел, тудой-сюдой, всех спас, да на печь обратно залез, не-а, не такой. А герой, который на такие ужасы смотрит – не моргает, потому что привык ужо.
Сплюнул под ноги. Носом шмыгнул, гарь прочищая.
– Сразу, вестимо, - Фока пожал плечами, мол, сначало делать, а уж потом думать!

Хорошо, когда злодеи побеждены, а ты стоишь. Природа человека такова, что требует втоптать в землю по макушку врага, давая себе возможность прожить еще один день, пройти еще одной дорогой, выпить еще одну чашку кофе. Иногда того требует долг, как например у рыцарей, иногда же алчность, если брать в расчет разбойников, но в любом случае не многим удается следовать за своими инстинктами и побеждать вновь и вновь.
Вантир понимал, что можно было формально сказать, что он сделал все. Победили темного мага, разнесли логово культистов, что же еще? Однако та арка... А что если за ней, притаившись во тьме, осталось зло, которое на самом деле верховодит в этом лабиринте? Пройти столько, чтобы оказавшись лишь в шаге от истины сослаться на формальность? Ну нет уж, нужно довести начатое до конца!
Маг устало посмотрел на боевых товарищей и улыбнулся.
– Я, пожалуй, завершу осмотр этого подземелья. - медленно проговорил Вантир, - прошу, не стоит тратить ни вашего, ни моего времени. Я принял решение. Мы неплохо тут... - он кивнул головой, давая понять что имеет ввиду их приключения и то, что они таки оказались еще живы.
– Ступайте, а мне оставьте ключ. - добавил спустя миг.

Джон и Джесс отправились на болота по следу незнакомого парня вместе с Ником. Трава неохотно пригибалась под ногами, каждый раз норовя улизнуть из-под подошвы и только немногим стеблям удавалось провернуть такой "побег". Тут не было тропинки, но и такого, что можно было бы назвать полноценным болотом тоже. Просто земля, трава, камни, выглядывающие то тут, то там.
Через пару минут ходьбы начали попадаться деревья. Почва стала немного мягче, но около самих стволов, там где корни связывали землю, ступать было легко.
– Тут небольшая просека. - рассказывал Ник глухим голосом, ступая позади, - через минут десять будет то кладбище, о котором я вам говорил. И уцелевшие дома. Мало их должно быть осталось. Совсем мало.
Подтверждая слова Дарвица, деревья вскоре отступили. Показались осевшие в землю могильные надгробия. Вон несколько метров выстоявшей испытанием временем изгороди, поросшей плющом. Кое где виднелись "вросшие" в мягкую почву часовенки. Примерно в сотне шагов через кладбище виднелись остовы нескольких домов.
Тихо. Спокойно. Это было похоже на то, когда разбежавшись и глубоко вздохнув, ты прыгаешь и погружаешься в воду. Все звуки резко пропадают. Схлопываются. Остается лишь биение сердца. Тук. Тук. В ушах. Медленное движение вниз, прямо туда, на глубину...

Тонкий черный конец телескопической трубы, похожий на застывшую смоляную каплю, показался из рукава курточки Ника. Короткий замах и удар. Звук похожий на глухой щелчок. Череп сломан. Джон почувствовал, что его будто бы укусило какое-то насекомое, чуть выше уха, на затылке. Картинка перед глазами резко поменялась: вот взгляд выхватил краешек неба, мазнул сверху вниз, и уже через мгновение глаза смотрят на траву параллельно земли. Удар повредил мозг и тело парализовало. Джону осталось лишь лежать и наблюдать как Ник присаживается рядом с его головой и что то начинает говорить. Пожимает плечами. Лицо грустное, взгляд задумчивый, лоб испещрили глубокие морщины. В руках дубинка с кровавой "смолой" и налипшими волосами Сноу. В это время Джессика начинает пятиться назад...

Ник запросто мог оказаться серийным убийцей и такое могло бы произойти. Смотря на болото могут прийти разные мысли, это точно.

– Вон там, смотрите, - мужчина указал на небольшую бетонную площадку у изгороди, - там что-то лежит вроде.
И в самом деле там что-то было. Сумка, а может мешочек небольшой с тесемкой. Он лежал на этой площадке, прислоненный к стене.

Полученный фоторобот парня с кольцом в ухе на Манчак-роуд.
Добавить к фото, собственно, кольцо в ухо.

Фока ехал молча. Не долго, право слово, однако же насупился изрядно. Было в уходе матушки такое, что коробило татя, не давало покоя. Издавна знавал он её, вместе не одну тропу прошли, но вот и их дорожкам судьба указала разойтись-разбежаться. Ничего уж не поделаешь, разве что горькой махнуть рюмку-другую, да на обратной дороге, как солнышко добудут – не забыть заехать.
От одной мысли только у татя потеплело на душе. Солнышко! Пусть, вот пусть и не станет во всем мире правда верховодить, да токмо теплей да светлей уж точно будет.
– Че сидим тута, спрашивают, - подсказал Фока, хотя и так было понятно, да вроде как своих увидал, поговорить захотелось, авось чего нового стряслось в мире пока дорогами геройскими ходил. – Хабар на нычку смахивать надобно, ну да ладно! Едино нам ничего не нужно, своей бедой идем.

– Так его! Так Вася! Бей жабоглота! - ликовал тать, кулаками потрясая на ветру. Радостно было на душе у Фоки, ой как радостно! смело все вопросы лавиной лихой. Помнил как не мог справиться с полубогом, чего уж греха таить: злобу затаил Черный, вроде как за нечестную схватку. Дык, тут и расплата змеелюду пришла в обличье сына боярского.
Легок был на ум Фока, да то не беда. Одни вопросы были, да ушли, ну и что с того? Товарищ боевой победу одержал – любо же!
– Страшно ведь и убивать то! Возьми клятву с него кровную! А? - тать рожу заумную скорчил, мол во какую мудрость брякнул.

– Привет. - вяло кинул мужчина в ответ на "добрый день" Джона.
Он окинул взглядом новоприбывших. Таким, знаете, взглядом, которым люди оценивают других людей. Сначала глазами пробегают по обуви: чистая или грязная, может уже старенькая, потертая, там, ну вы понимаете, верно? Дальше штаны, ну или юбка, если же перед вами дама. Штаны могут быть мятыми, а могут наоборот, как с иголочки. Юбка тоже многое может сказать, ведь это может быть строгий "тюльпан" или "разлетайка" с вязаным маленьким передничком. Верхняя одежда так себе, обычно у всех одинаковая: рубашки, блузки, свитшоты, майки, "т-шоты", кто во что горазд, как говорится, но... Особо не примечательно, все однотипно, так что идем дальше: руки и в самом конце глаза. На руках могут быть кольца-браслеты, ну тут понятно, а вот глаза... Тут нужно понимать, скажем так, как именно смотреть. Взгляд исподволь, но уверенный, не отводить в сторону, наоборот, смотреть внимательно и уверенно, словно пытаешься продырявить. Такой тип взгляда отличается от фирменного сверлящего взгляда "копов", потому что"фараоны" пытаются раздавить, а тут – понять, можно сказать, лишь заглянуть внутрь.
– Я Ник. - мужчина кивнул, видимо соглашаясь, что такое может быть и какой-то парень мог таки порекомендовать поговорить с ним, – Ник Дарвиц. Желаете машину купить? Или по другому вопросу? Мне кажется или машины вас мало интересуют? Угадал? - он лукаво улыбнулся.

Чистый и сытый – таким Фока себя чуял уже и не упомнить когда. Да еще вот совсем тверёзый был, и такое бывает.
Шел тать, пятками кренделя выписывал. Толи от радости, да чувства мимолетной свободы, а может от того, что вдруг ощутил себя обыкновенным мужиком с такими же обыкновенными радостями. Не героем, на которого одна надежда, а таким, которых пруд пруди и не кончатся. Легко. Хорошо, но на душе кисло маненько.
Полегло товарищей боевых. Ушли за калинов мост, не видать ужо. Слез пролито, дел переделано и наделано – не счесть, коли бы кто и удумал сим заняться. Мысль вдруг простая встала в мыслях татя: какое же дело они делают? Доброе, худое ли, а может такое, что и не вообразить какое. Солнце возвратить завсегда Фока за главную цель считал, но... неужто оно, солнышко то бишь, добро даст? Вернее не так: ведь не измениться ничего, потому как и когда оно было, ведь также зло творилось! Не выйдет кривда вся из мира, коли солнце вернется. Выходит что токмо заради прихоти своей они солнце добывают, мол, было так, вестимо и быть должно также!
Замотал головой, аки мерин сивый. Зашел ум за разум у Фоки, совсем как у мудрецов заморских. Попытался сам разобраться, да не вышло сразу. Испугался дурачок, что сейчас совсем все перепутает, да побежал к товарищам совета испросить. Так бежал-летел, что как раз к началу драки меж сыном бога и сыном боярина поспел. Запыхался, глаза косятся, перепуганный, да не будет же он лезть со своей дурней прямо в момент такой важный! Решил обождать.

Похоже Миллер каким то образом почувствовал настроение Френка: за несколько мгновений, пока Ремоуз говорил, он втянул голову в плечи, потупил взгляд и даже умудрился почти бесшумно выпить всю колу. Еще немного и парня хватит удар, ей-ей!
– Я... кмх, э... то есть г-кхы... мы... - Эдди сглатывал слюну на порядок чаще, чем произносил слова.

На выручку внезапно пришла Джессика – мужчина в очках с благодарностью взирал на неё, пока та говорила. Он даже несколько секунд "протормозил", пока она спрашивала о карте, заглядевшись на неё. Поэтому ей пришлось чуть ли не силой втиснуть в руки свою карту.
– Нет-нет! У меня все есть. Дайте пару секунд и я соберусь с мыслями. - он потер виски и...

Невероятным образом стал меняться: от фразы к фразе, словно путник пересекающий пустыню, с каждым днем сбрасывающий фунты веса, Эдди же наоборот, мощно набирал уверенность. Его голос становился тверже, взгляд приобретал оттенки хищника, а движения переставали быть хаотичными. Он словно окунулся в известный только ему многоуровневый бассейн, где был полноправным архитектором, стражем и хозяином. На миг, всего на мгновение показалось, что за одним с столом с ними сидит не "забитый" очкарик, а человек, который знает что говорит и что нужно делать. Маститый, черт его подери, охотник за головами. Не иначе.

– Вы упомянули бюро... ФБР это прежде всего политическая организация, а лишь потом силовая, - он сделал движения руками, дескать, а что поделать, - сейчас в стране не самые лучшие времена, чтобы открывать "сундук пандоры" со стикером "Серийный убийца": если пойдет все хорошо, то ненужные парни могут забрать главный приз, а если плохо – всем... - Эдди выразительно провел ногтем большого пальца себе по шее.
Он отодвинул прочь от себя коробки с едой и разложил папку. Вытащил пару снимков. Несколько вырезок из газет и записки.
– Девять с половиной лет назад мою жену похитили. Я смирился. Много лет прошло и я не думаю что я её отыщу. Я не идиот. Я хочу найти Его. - он выдохнул, словно подводя черту. Утер лоб и продолжил, - для этого нужно взять самые "свежие" дела и пытаться их "раскрутить". Таких дел, на мой взгляд, пара-тройка. Самое последнее от начала, а значит самое важное – похищение Лизы Ноутвилл. Второе дело ваше, - он кивнул в сторону сестёр и Френка. - Там Он убил парня по имени Дин Барлоу и похитил двух девочек: Кейт Ремоуз и Элли Бейли. Третье – убийство Ричарда Стоункорта и похищение Тары Блэйк. Как видно последние два дела весьма похожи между собой.
Эдди взял небольшую паузу, сортируя фотографии. Закончив, он продолжил снова. Его речь стала поразительно быстрой, без препинания и дурацких "смущенных" пауз.
– Первое. В убийстве Лизы Ноутвилл обвинили Эрика Сноу, вашего брата мистер Сноу, - мужчина указал рукой на сидящего напротив, - Полиция отработала свои часы* и нам практически не к чему прицепиться, кроме озер Кай Айленд и Бей Сириус. Дело в том, что машину Лизы нашли между городками Катахоула и Хендерсон, они расположены возле озер. Полиция сделал что смогла, но не стала обследовать сами озера, - Эдди щелкнул пальцами, - там должны быть хутора и дома, в которых живут люди, которые могли что то видеть.

Он закончил говорить, взял стакан с колой, попытался отпить, обхватив трубочку губами, но та лишь жалобно "захрипела" в ответ. Впрочем, этого Эдди, похоже, даже не заметил и продолжил увлеченно говорить. Снова записки, фото, толстые мазки черной типовой краски на белых полосках газет.
– Второе. Двойное похищение и убийство Барлоу. Все произошло тут, - он ткнул пальцем в карту, - именно тут некто Джерри Хоуп нашел машину с трупом. Он там на подобии лесничего или что то вроде того. Так вот, у меня есть данные, что самому Джерри уже исполнилось шестьдесят шесть и всю работу за него делает его сын – Альфред Хоуп. Может он что-то и видел, его полиция не допрашивала. Ко всему прочему рядом с местом есть церковь, там обычно бывает много народа, нужно тоже наведаться и туда.

После этого, по всей видимости, горло Миллера окончательно пересохло. Тоскливо глянув на обилие стаканов за столом, он проложил дальше.
– Третье. Последнее. Тара Блэйк была похищена из машины, которую бросили на дороге Манчак-роуд. Недалеко от туда есть стоянка, где торгуют подержанными автомобилями. Хозяина этой стоянки зовут Ник Дарвиц, я списался с ним, он что-то знает, но не хочет это писать, - Эдди смущенно пожал плечами, - нужно съездить и поговорить с ним. Вот. Мой план такой: мы разделяемся, я могу взять кого-нибудь с собой, у меня фургон. Получается три группы. Каждая группа берет по направлению и после сбора информации – собираемся снова на брифинг. - тут он снова стал тем Эдди, который виновато улыбаясь, оглядывал всех присутствующих из-под черных очков.

Разговор начал Эдди, одновременно с этим опрокидывая стакан с колой на стол. Темная жидкость быстро и неумолимо поглощала бумажные салфетки, картон, подминала скатерть под себя.
– Мы собрались... Проклятье! Простите, я... - мужчина судорожно бросал салфетки в "пасть" стихии, но это помогало мало.
Вскоре потоп был локализован. Работник зала быстро заменил салфетки, скатерть и на столе снова воцарил положенный порядок. Эдди вернулся с уборной и сел за стол, внимательно поглядывая, чтобы под локтями опять не оказалось стакана.
– Еще раз простите меня. - он извиняющим взглядом прошелся по всем присутствующим. Парень сильно волновался, его буквально подбрасывало на стуле, но он держался как мог.
– Мы собрались тут, чтобы обсудить все. У нас есть общая цель и мы заинтересованы в том, чтобы достичь её – это самое главное, что нужно понимать. - мужчина замолчал, смущенно потупив взгляд. - Я прочитал эту фразу в одной из брошюр Кара*, знаете такую, сверху синие буквы, снизу красные. Мне показалось, что человек, который собрал всех, должен сказать что-то воодушевляющее, ну чтобы вы сразу поняли что все будет хорошо и... Черт. - он снова замолчал, похоже собираясь с мыслями. - Я представлял как это будет много раз, но, блин, даже не думал как это сложно на самом деле.
Воцарилась неловкая пауза. Эд схватил стакан с колой, жадно сделал пару глотков и отставил его по-дальше от себя.
– Давайте представлю вас друг другу, начну говорить что думаю, а там дальше видно будет, окей? - он не стал дожидаться ответа, словно боясь упустить миг, когда вроде ясно что делать и ничего не смущает, - Меня зовут Эдди Миллер. Вот этого человека зовут Френк. Френк Ремоуз, - указал на мужчину со щетиной. - Вот. Этих девушек зовут Анна Бейли и Джессика Бейли. Ага, они сестры. Так, теперь э..., - Эдди перевел взгляд на молодую девушку с карими глазами, - вас зовут Джуллиан Фостер, точно. Закончу знакомство на вас – Джон Сноу. Все.
Миллер открыл свою пухлую папку и заглянул внутрь. На первом развороте были записаны имена и фамилии всех присутствующих людей. Рядом с каждым было приклеена вырезка или из газеты, или распечатанный снимок из интернета. Только лица, без всего остального. Он провел пальцем, скрупулезно сверяя все сказанное со своим списком. В этот момент могло показаться, что если бы случилось землетрясенье или ни с того ни с сего рухнул потолок, то Эдди вряд ли бы это заметил – так увлеченно и внимательно он следил за своим ногтем.

Фока может быть впервые за все время походов решил в баньку сходить. Как положено: грязное тряпье долой сбросить, квасу шипучего с собой взять, может кого в компанию косточки попарить позвать. Стал, вестимо, думать: кого же взять-то?
Вспомнил он сразу о той, кто с самого, поди, начала была, да всех оберегала словом божьим. Хоть и не люб ему был бог распятый, как и любой другой, да вот сама Мирослава завсегда вызывала у татя какое-то забытое давно чувство, не то материнской доброты и заботы, не то рассудительности ведьмы.* Спохватился Фока, оборвал размышления свои глупые, ведь в бане принято в чем мать родила быть, а ей, вестимо, так не годится ведь! Н-да, не выходит получается.
Вася, ну да! А что: в баню-то можно и вместе сходить сыну князя и татю перехожему, кто скажет чего? Герои оба ведь, чай не пару дней в походах из одного котелка кашу брали ложкой. А тут баня – да токмо разговор пойдет, мол, молодец какой сын Рощина-Холмского, не брезгует с людом простым парится. Вспомнил Ваську, да сразу и Маринку заодно. "Не, уж не со мной он париться захочет, поди. - подумал Фока. - Точно не со мной."
Оленка тоже не захочет, ей абы дай в глаза голубые поглядеть. Данька может, да вроде занят поди. Хотя предложить им стоит, вдруг соберутся да пойдут? Постой, а этот басурманин чего? Вроде вместе со всеми упыря бил, пусть и не нашего племени будет, да вроде нашими "дорогами" ходит.
"Надобно спросить. - мелькнуло в голове у Фоки, да уж больно много думал Черный. Много и за время малое, вот мыслям тесно и стало: стали они друг дружку теснить, да суть главную, с чего все думы начались – "вытолкали".
– Эй! - тать Тан-батыру бросил, грудь колесом выгнув на всякий случай, да вдруг спохватился, что запамятовал чего хотел спросить, - Ты товой!

Во те на! По тропинке шел – гривну нашел, прям как народец сказывает. Не знал Фока как сына княжеского благодарить. Хоть и была, уж поди и не упомнишь когда, жизнь простая, да все больно геройская пошла: в трактир кудой – чарку поставят, не по умыслу подхалимства, а почета заради, уважения. Харчей любых можно отведать, только скатерку кинь перед собой. Забыл ужо совсем, что любой вещи цена имеется, не с неба она берется, а трудом добывается, потому и дорога бывает непомерно для простого охламона навроди татя босоногого. Воя обыкновенного на сечу вместе с конем поставить выйдет не меньше деревеньки маленькой по деньгам уплатить. А тут сабля булатная!
Закивал Фока смущенно, мол, не буду рубить, ясеня пень. Приятно и собаке от доброго слова, верно говорят люди, а тут еще человеком хорошим обозвали. Улыбнулся тать, прям как раньше лукаво. Снова кивнул, что согласен, делай дело саблей, погожу конечно.

Жалко было Фоке люд простой. Может и не понимал он всех тонкостей того, что творилось тут, да душой чуял. Бывает так, особенно в деревнях у женщин, что может и не ведают, а догадываются коль чего. Так и тать: губы поджал, носом шморгнул и пошел, голову понуро свесив.
К Василию подошел – саблю вернул.
– Я тут это... Вот. - глянул мимолетом в лицо, даже не пытаясь что увидеть, а просто так.
Отошел в сторону, о косяк оперся спиной. А потом сразу на Оленку посмотрел, вроде как вспомнил все что говорила она давеча. И как проняло его всего: не перепишешь даже кровью – так сказала ведунья лесная, вроде как. Как это так выходит? Да кровью только и переписать-то можно лишь! Вовремя сообразил, что многого наговорить может и отвернулся ото всех, брови хмуря. Вспомнил он разговор с Данькой, когда спрашивал его отрок о том, что же делать то с татем надобно, коли он герой такой. Отвечал тогда захмелевший Фока, что в петлю совать да на суку оставить и отвечал ведь тогда не ради красного словца аль удаль лихую показать. Говорил так, потому что так и считал: коли удумал в морду дать – не давайся диву, что в отместку кулак под нос сунули; решил у соседа коня увести – готовься увидеть как он из твоего стойла жеребца уводит, а уж коли кровь пустить удумал, то уж не серчай коли свою прольешь. Нельзя кровь простить, аль забыть, на то она и не водица.

Было правильно разъяриться. Желваки по щекам погонять, кулаки до белых костяшек сжать, чтоб аж вены вздыбились вроде тех коней что на пашне плуг тянут, да прям брылы из земли выворачивают. Верно сие, как то, что вода мокрая, а воздух невидимый.
Вестимо должен был так и Фока сделать, да не мог. Всхлипнул маненько, как та собака-брехуха по ночи, и все. Пусто. Не мог и все тут, что поделаешь. Мелькнуло прям враз пред мысленным взором татя, вся тропа геройская, по которой прошли они с товарищами: от увиденного аж передернуло бедолагу. Кровь. Зло. Пороки людские, аки блохи на псе шелудивом. Пот и еще раз кровь. Доброты с пол ногтя, а так все лихо. Взяли вроде бы душу его, Фокину, кузнец какой и прокалил, а затем все что хорошего помнил – все щипцами вытянул и в печь кинул томиться. Был тать лихой до похода, веселый, а теперь вой битый-перебитый, что окромя зла вроде ничего и не видывал.
Убил таки Шепот всех этих невинных – плохо, спору нет, да токмо окромя расчета ентого, что в могилку лечь теперь он повинен – не было других мыслей у Фоки, аль жалости излишней. И не жизни чужие теперь, а так, зароки...

Теодор прикрыл глаза. Всего на миг короткий, но показалось, что время остановилось вовсе. Странная штука эта – время. Ты можешь изнывать от скуки на дежурстве, пялясь в испещренную трещинами и вмятинами грязную стену караульной сторожки, а можешь пробегать целые сутки, черпая дырявыми ботинками мутную воду из городских луж, но в конце смены тебе будет казаться, что вот только-только начался караул. Обстоятельства тормозят или ускоряют течение времени, вернее отношение к ним.
Вот и теперь Теодор буквально кожей ощущал, как вязко время, оно стало похоже на старое вино, которое пролежало в земле пару десятков лет. Он улыбнулся, представив, что выбор сделан и они выходят уже из здания: только и успевай держаться – ни на что не хватит времени.
У него были свои взгляды на то, годилась ли Джесс на роль королевы или нет. Озвучивать их – смысла не было, во всяком случае по мнению самого Теда. Посему он так и продолжил сидеть, прикрыв глаза и не переставая ухмыляться.

Неожиданно для себя, Тедди вдруг вспомнил Иллион. Он вспомнил как точно также рыскал по узким улочкам города-призрака в поисках наживы. Ночные рейды переросшие в безжалостные налеты, поиск нужных людей , избегание лишних встреч, все это разом нахлынуло на охранника. Поразило ностальгией что ли, Тед силой унял мысли и только зарождающуюся дрожь.
- В пекло. - под нос проворчав, мужчина дальше бороздил улицы.

Опьяневший Фока не стал скупиться на слова, хлопнул чарку, утер рукавом да стал речи умные балясить.
– Меркой, говоришь, какой? Да самой обнаковенной. Вот гляди: попервах надобно узнать, заради чего судишь. Можно ведь судить, чтобы правду найти да во главу стола посадить, а можно судить, дабы закон не гнули как кто хотит. Ежели так, ради закону, то надобно мене пеньку на шею кинуть да во-он на той липе и остыть дать. - еще раз чарку опрокинул, закусил, налил и Осьмуше предложил, - Дальше идем. Вот слыхал я от дедов старых, что далече, в степи есть курганы - могилы старые, которым по сотне лет. И сам видал, да уж больно на холмы похожи, ну да ладно. Так вот, под теми холмами почивают вои, вместе со своими богатствами, слугами, даже конями, ага, - Фока заверяюще губы надул и закивал, вестимо, правду говорю, - Скарб? Верно, вещи ценные, дорогие, пошто их в землю спрятали да костьми устлали? - тут он поднял палец вверх и рожу скорчил умную-умную, наклонился к доброму молодцу и доверчиво, чуть голос понизив, продолжил, - у нас дед на деревне был, за волхва, так он как помирал мне тайну и рассказал, за то что я ему дров на зиму наложил под стриху. Вещи в могилу клали, чтобы люди новые вещи делали. Лучше, красивей, понимаешь? Чтоб не сидели на месте одном. - Фока умолк, давая понять что тайна раскрыта и теперича надобно покумекать над ею. Обождал немного, еще закусил и продолжил. - Так вот я, с такого краю, вроде и пользу приношу, когда вещицу какую беру. Ежели б последнее забрал, то одно, али у того, кто не смогет повторить аль купить, а так... - тать ладошкой махнул, мол, делов-то... Молчал. Глядя перед собой и в даль единовременно, а потом сказал, глухо как-то. - Слова это все, парень. Пустое. Ежели попался тать – его место в петле на суку. Вот и мерка, Осьмуша.

Внезапное открытие места, где сосредоточены силы противника колыхнули в душе Теда те самые незримые струны, которые побуждают бежать, рубить и кромсать, дико тараща глаза с перекошенным лицом. Но следом, словно прохладная пенная волна океанского прилива, на голову Брада нашло осознание того, что ему нужно не убить их, а защитить её. Можно, несомненно можно было выкрутить обстоятельства так, что второго можно было бы добиться, выполнив первое, но зачем?
– Я возьму дюжину тех, кто может ездить верхом и сражаться. - Тед встал из-за стола и поправил куртку, одернув за полы, - Вы будете ехать вместе, я полагаю. Прошу выехать спустя пол часа после меня. - охранник пошел на выход, но передумал и, подойдя к лорду Джойсс, прямо посмотрел, не переставая немного ухмыляться.
– От куда вы это знаете?

- Дык издевается, вестимо, - тать хмуро согласился, - а что ещё ему делать?
Кумекал Фока, что ежели удумают нападать супостаты, то не иначе как через окна, а там Маринка так угостить может, что добавки никто не испросит. Ежели кто колдовством вознамерится посреди светлицы оказаться, то уж и сам Черный может постоять за жизнь. Посему сложил кулак так, чтобы срамной знак получился и Трояну показал через окно.

Руки трясутся – вроде того, кто курей у соседа тащит, да токмо от усилия, а не от страха. Фока-то держит, а сам по сторонам мельком зыркает, как девицы переговариваются, как эта страхолюдина изворачивается. Пот бисером мутным по лбу налип, как икра на брюхо карася.
– Да издохни же, курва бесовская! - тать через зубы цыкает, желваками волю дав, а те, как в море корабли, по щекам гуляют.
Вдруг, как и все что было в жизни непутевой у татя, мыслишка грязная шмыгнула в голову: стоят они, вестимо, уперлись рогами-руками, а тварь эта поди возьми да и вырвалась. Намотала кишки людей добрых и была такова. Как наяву Черный увидел своих другов, что раскинули руки по полу и замерли пред мостом калиновым. Никто уже не идет за Солнцем. Умерли все, скоро и глупо. И сказке конец.
Пот студеный по хребту заструился. Волосы на загривке шатнуло, а руки сами по себе крепче, до боли, сжали хват, ноги словно вросли в пол.
– Врешь, паскуда – не уйдешь! - Фока аж губу от усилия закусил.

"От оно как бывает!" – мыслишка в голове буйной шмыгнула, покуда тать выкрутасы на присядках показывал. Обидно стало Фоке, до боли обидно, да вот за что: не было у него покровителей могучих, чтоб коли в беду попал али у моста калинового оказался, чтобы кто р-раз – и одернул, помог бы за "так". Не было богов таких, которые лиходеям помогают... Хотя скорей так: не было богов в которых сам тать верил, потому как считал все енто лукавым делом. А раз нет богов, дык и молитву некому сказать, попросить заступиться, аль силы божественной от кого излить. Родители Черного были самыми обыкновенными, а по сему нагадили токмо руками да ногами, а еще головой да... ну как у всех. Конечно хорошо оно, коли нужда припекла и как этот гад-троян: крикнул, дунул-плюнул и вся кожа в чешуе, а сам как тот черт прыгает да бьет еле успевай уходить поодаль!
А грудь печет еще сильней, да и ножки уже подтрушивает: не так верно ступает Фока как раньше, ой гляди сейчас подвернет ногу уже взаправду. Запыхался, сердце в груди бухает, в глазах плывет и пот градом. Устал.
– Сука ты. - сказал, как плюнул через зубы. - Чтоб тебе пусто было, змеежопый.
Говорить-то хорошо, но помирать Фока покуда не собирался, а по сему прыгал да скакал покуда сил хватало, больно быстро они уходили.

Все разговоры, пересуды да толоки – жуть, а в драке де удаль. Вот уж коли кровушка по жилам бурлит, тогда каждая частичка тела дрожит, а голова как пустая, только от крови шумит. Губы сохнут. Слышишь как собака, глаз как сокол берет. Так у витязей бывает перед сечей наверное, а прямо сейчас у Фоки похожее состояние было. Чуял он, что должон сотворить что-то, да что точно – понять аль придумать не мог. Сжимал да разжимал кулаки, а толку то?
"Нож схватить, да в торец наглому сунуть?" - мелькнула мыслишка и тут же ушла-потонула. Не ровен час кинется змеюка, да закроет телом от броска. "А может впритык подойти да кишки расчесать?" - еще одна шмыгнула. "Да токмо покуда дойдешь – все и закончится! Зараза."
Испугался тут Фока: каждый раз оказывался парень в беде, да не единый, а с товарищами боевыми. Там словом, там делом кто поможет, даже тогда, когда у Хапилова в застенках оказался одинешенек, то знал, что рядом подмога, не бросят други. А тут, с матушкой вдвоем, да супротив богатыря с змеюкой... Колу суждено чему-то быть, то миновать уж не получится, так говорят вроде?
– Да постой же ты, паря! - Черный в сердцах Трояну бросил. Взглядом мазнул по телу Ростислава в крови, и снова посмотрел на буяна. Носом шмыгнул. - Дело тут такое: сперва меня убей, а уж потом, спокойно за бабу берись, а? А то я себя знаю: много навредить не смогу, а испортить - вот на раз, честно. А оно знаешь сам: коли задумал чего, ждешь его, ждешь, а уж когда дождался, а тут раз и вша какая мешается! Дурак я, что с меня взять, понимаешь?
Сказал вежливо, даже по-дружески вроде. Затылок утер, прямо как хлопец на пашне за плугом. Улыбнулся и нож из-за пояса потянул пятерней.

Хватанул ножем по пологу, срезал пару кусков войлока размером с кулак и начал втаптывать в уши. Сам-то на котяру глядит, а пока смотрит – в уши вдалбывает. Что ни говори, а от совета дельного, товарищеского, Фока никогда не отказывался, коли за ради добра дан был. Вот и сейчас, не мешкая, решил последовать словам гусляра, да обезопасить себя от голоса котячьего.
– У меня знакомец был, дядька подле Василенковского прихода, так он котов за лапы задние брал да об ствол дерева шмякал, - Черный закивал живо, - жуть как их не любил. Мож и энтого так? На всякий случай...

Фока удумал что то, однако говорить не стал. Ртом плямкнул, губья поджал, молча носом воздух выпустил. Все вокруг него проходило, бурлило, разговоры сшибались, аки льдины в окияне трескаются да хрустят, а тать стоял все да стоял. Вон и Данька вышел вон, матушка девчулю подхватила, прямо вовремя, еще бы чуть да брякнулась о пол, а тать стоит, мозоли в голове скрепят.
– Да погоди ж ты! Нос выровнять надобно! - бросил он вдогонку парню, да не знал, услышал тот, аль нет. Сам было пошел за ним, да тут его мыслишка и догнала.
– Дык выходит что все енто по твоей вине? - он оглянулся на разбитое окно, да на страдающий город за ним, - Люди, жизни вон те? Да? - как бывало ужо раньше, когда сам спрашивает, да сам отвечает, продолжил. - Мразь эта кощеевская, она же ведь на гниль, как пчелы на мед, лезет. Коли нету в деревце сучка мертвого, дык не заест его медный жук, разве не понятно?
Может и не было так всклокочено у Фоки на душе как у подмастерья, да токмо лишь от того, что устал он ужо от черноты людской. Не той, что под покровом ночи, да на погосте аль месте укромном. Не той, что веками в колдуне злом множится, с ума-разума сводит. Не той, что яростью аль безумием человечность застилает и дела самые черные дозволяет творить... А устал тать от погани простой, что в каждом человеке сидит, только уступит ей человек, хоть пол шажочка – все, пропал! Пустил зависть в душу – корову соседскую с утками потравил. Положил глаз куда не следовало – загубил семью чужую, спортил жену. Позволил страху место чести занять – ударил в спину на поле утоптанном. И все то простое, промеж людей часто происходит, завсегда понятное, но... непобедимое. Вот она, сила черная, крепче булата будет.
– Я тут, недалече буду, матушка. - понуро бросил Фока через плечо, да за Данькой вышел.

– Так много вопросов, - начало фразы было сказано еще до того, как обладатель голоса оказался в поле зрения, но конец уже закончил, вернее закончила, появившись впереди компании, - еще даже не познакомившись. Узнаю людей, хм.
Это была ноа, впрочем к такому заключению мог прийти лишь Кадар, потому как для Джойс и Кей это существо было просто "существом, отличным от человека". Человекоподобное строение, общая физика тела очень схожи с человеческим, но лицо было другого цвета, обрамлённое дюжиной тонких щупалец-косичек. На лбу, по обеим сторонам, красовались аккуратные рожки.
– Можете обращаться как и полагается: светлая Госпожа Эрмиль. - фраза прозвучала буднично, лишенная пафоса, можно даже сказать с толикой самоиронии. - Нам нужно поговорить, прежде чем вы продолжите путь, я надеюсь.

– Да жив... вот... - Фока растерянно глянул на гусляра, словно татя только что разбудили да в руки карася живого дали, а он трепыхается, хвостом ляпает...
А потом положил руку на плечо крепкое да сжал, опираясь да переводя дыхание, вроде как можно было теперь вздохнуть грудью полной, верно... Ой ли? Сколько всего набалясничал, перемолвил, что все уж и не упомнит. Враньё одно, да самое что ни на есть гнусное и противное.
Глянул украдкой в глаза Лелиславу, шальная мыслишка в голову тюкнула аки петух в гузно: а вдруг тот, кто в души людские смотрит, как в рундук отворенный, глянет и в Фокину душу, да и увидит, что не врал он? А вдруг Черный только сам обманывает себя, что только врал все, а на самом деле хоть чучуточку, а правды брякнул?
От догадки той его аж передернуло всего, будто волна по телу прошла, да такая сильная, что со страху сам глаза зажмурил.
А в следующий миг княжич окликнул его. Слова хорошие молвил. Похвалил. Да токмо все одно, засело где-то внутри Фоки мысль та дрянная. В животе елозит, царапает, аки крыса в подполе. Почему то стыдно стало ему, нехорошо, взор потупил, да руку с плеча Лелислава убрал.
Глянул на руки свои, а они в поту Хапиловском: когда там, прямо на нем, был, аки блоха по нему лазил, покуда до башки добрался – весь испачкался; голова у него лысая, лоснилась от пота да жира, так и боялся руками соскользнуть да упасть в самый неподходящий момент. Блестят теперь руки. И трясутся.
Упал на колени Фока. Всего дугой выгнуло, только и успел пальцами схватиться, чтоб пополам не сложило. Вырвало. А потом еще раз. И отпустило, словно кто слово заветное вымолвил. Дышит Фока тяжело, рукавом слюни утирает, перевернулся и плюхнулся на седалище.
А что дальше творилась и словами не вымолвить, словно в сказку попал. Все светом залило, там где грязь была – теперь чисто. Только свет небесный, настоящий. Лики воев храбрых, кровь проливших за землю отчую, душу отогрели. Все как на подбор, молодцы удалые. Они шли туда, где им и положено было быть. Забилось сердце в груди сильней, яро, только взглянул на них Фока, как они в ореоле света чистого в небо возносятся. Даже руку протянул, словно желая сказать чего на прощание, аль махнуть. Вовремя одернул – ни к чему оно им, тепереча другое их ждет, неземное.
И снова пыль степная в нос ударила. И снова дорога под ноги мостится, в путь зовет. Вытер руки о штаны Фока, вдаль глянул, лицо ветру сухому подставляя, и ответил.
– Хана Родиславу. - цикнкул через зубы в песок, продолжил, - черти утащили Хапилова, нету боле его.

Свадьба как винцо молодое: брыкается, играет, не стоит на месте. Фока гуляет. Вино зелено в чарке плещется, еле успевает доливать. По столу руками сучит, то пирог ухватит с языком и грибами, то враз парочку бочков щучьих проглотил, да хоть бы подавился, ан-нет, аки аспид жрет все что под руку попадает. Тут и петушок запеченный в ход пошел, одна ножка осталась сиротливо на столе лежать. И вот вроде слаб телом Черный, куда в него столько влазит-то?
– Красна свадьба! - изредка варнякает тать, еще пальцем так вокруг обводит, мол указывая, что эта свадьба, а не другая.
Наелся. Напился. Вздохнул тяжко-тяжко, голову кулаком подпер да глаз прищурил, глядит на мужика, с которым бутыль ополовинили. Руки о скатерть вытер – не иначе как серьезный разговор пойдет. А мужичок как мужичок: борода веником в разны стороны топорщится, нос перепачканный в жире гусином, на щеке капуста прилипла, как лист банный. Лицо немолодого, работящего человека, ветром отесанное.
– Хороший ты мужик, эта... - хотел по имени сказать, да запамятовал Фока, как того зовут, но глядит пристально, с уважением, - Ты уж не серчай. Во мне зла нисколько нет на тебя, да токмо начинать-то кому-то надобно...
Сказал и ка-ак даст тому мужику в рожу, уважил значится.

Сколько-то шли они, пока до Киева, града стольного, дошли, Фока и не упомнил. Знал лишь, что время долго тянулось, что серое полотно дороги грязной, прямо меж ушей лошади, видел изо дня в день. Бывало, что скукою маялся да на своих двоих шел, размеренно грязь ногами втаптывая. А дорога, как вроде заговоренная – все не кончается и стелится аки речка в разливе.
Пока до града добирались, еще больше с товарищами сдружился. Кой де раз не шельмует, коли в карты сядут играть с Витей. Да то не Фока виноват: руки-то привыкли масти дергать, а переучиваться – хуже самой учебы, так что только силой заставлял себя тать по-честному играть. Ежели слово какое бранное на язык лезет, Фока старается проглотить, да искоса на матушку поглядывал, мол понимаю, что ухо "болеть" будет, что негоже человеку божьему мужицкие бряцалки слышать. А ежели с Ваней за костром о том, о сём баят сядут – Фока каждое слово передумывает, ведь знает, что понести может, наговорить с пять коробов, а человек, доверие проявивший, поверит еще, небось. Стыду-то будет, так Фока прям по рукам и ногам опутанный ехал: ни обдурить, ни картинами по босяцки перекинутся, ни судьбу поругать. Да все то пустое, ведь впервые, Черный товарищами надежными обзавелся. Да не просто прохожими-перехожими, а такими, что и спину показать им можно, да и сами жизнь доверят. От того и дорожит Фока, не беснуется.
Зато как в палаты каменные въехали! Фока враз шапку долой. С коня сиганул.
– Простите други, не могу я больше аки праведник в склепе, - парень умоляюще на товарищей глянул и, убегая, прокричал, - на завтра я найду вас!
А что было потом? Да все было. Коли верите, а коли нет, можете у всех спросить. Видели Фоку и на мосту Рыбьем, ближе к полудню, дрался вроде бы с кем-то. Правда не понятно было, толи он бьет, толи его. Дальше видели его у дома Красного, что на Пряничном въезде – в картины играл. Как играл понятно, ведь ушел с монетой звонкой. Да тут же её прокутил в корчме "Медовый бык". Там же в кости играл с гриднями княжьими. Собрались было Фоку отоварить за руки быстрые, да он тут же пропал. Появился ближе к полуночи у постоялого двора, на углу Яровой и Дубовой, вместе с двумя рожами наглыми. Те стали народ созывать, опять в карты играть, да Фока уж больно налакался хмеля, так что проигрался до последней соломинки и, если бы не сволочил сапоги у купца тульского, то с босыми ногами бы к князю и пришел.
Завели в палаты царские, пред очи светлые. Стоит Фока, как на плаху пришел. Мало того, что ночью "чертиков ловил", так еще глаз болит, куда еще на мосту кто-то кулаком угодил. Решил Черный маяться потом, когда время будет, а пока оглядеться надобно, ежели удача так обернулась. Окромя царя с царицей в палатах гости статные, видать по делу созваны, вестимо не простых людей позвали.
Гусляра Фока сразу признал. На таких людей у него глаз наметан, чего уж там. Есть у кощунов да гусляров во взгляде огонек диковинный, что ни на удаль, ни на дурь не похож. Вроде и не ратному делу обучены те, кто песни слагает, но рядом с воями в сечу идут, аки витязи. Коли случится чего в граде дальнем – вроде взаймы у кого-то "ноги" взяли – идут, себя не жалеючи, за три-девять земель, абы вести узнать, да правду всему миру рассказать. Вроде и понимал их Фока, но тут же представлял как сам куда то идет, чтоб лишь новость узнать какую и сразу палец сам по себе к виску тянется. За просто так – тащиться в даль. Правда не дальше нескольких зим назад и сам с офеней земли разные исхаживал, да то и забыл, вроде по нужде какой ходил, а не от дела маялся.
Другого чужестранца тоже заприметил. Было что-то общее с Иваном у того незнакомца. Вроде человек как человек, а сразу видно – не русский.
Рядом гой другой породы затесался, с волосом русым. У таких и щи наваристей в миске завсегда, да и хлебают, вестимо, не лаптями. Глаза так же как и у Фоки, на царя – самого, весть-батюшку – смотрят, а все равно по-другому как то. Словно оба на стремянку залезли, ан-нет, тот что с волосами русыми на пару ступенек выше забрался, вроде как смотрит на царя "ровнее", нежели Фока, у которого будто и голова кверху задрана, когда на царя глядит.
Деву во всем темном конечно тоже заприметил, да уж больно нелюдима была она. Вроде и хочет Фока рассмотреть её, да только глаз касается чернявой, так сразу спрыгивает. Разглядел, что вроде своя, не басурманка, да и то хорошо.
Слушал Фока речи мудрые, да на ус мотал. Ему то чего лезть, коли старшие товарищи ответ держат, а они все по-правде говорят. Когда разговор за Солнышко зашел, так совсем аки мудрец стал: брови насупил, рожу умную скривил, еще и подбородок подпер, мол голова от мыслей тяжела стала. Токмо все просто оказалось, не мудреней репы запарить. Надобно пойти, да отыскать сына Василисы и Кощея, врага рода людского, кривомордого. Как только отыщется сынишка непутевый – рога ему и по-сшибать, аки лосю сонному. Можно, конечно, и разговором все устроить, да только чуял Фока, что такие душегубы слов людских вряд ли понимают, а коли и понимают, то не слушают. Им, вестимо, кулак подавай, да чтоб обязательно по-больше да по-круче, с мозолями от дела ратного. Вот тогда враз разговор ладиться начинает, еще бывает что и слезки льют, да токмо поздно бывает. Это да. Только вопрос оказался у Фоки, да так застал врасплох татя, что не успел он и рот закрыть, абы разговор не прерывать, да и промолвил. Прямо царю.
– Так это мы, вестимо... - спохватился, что не на дворе хмельном языком телепает, а с людьми знатными разговор держит, приосанился, - Я правильно кумекаю, царь-ба-юшка: чтоб Солнце вернулось, надобно сынка Кощеего найти и... - тут Фока и поплыл, потому как сказать "убить" – вроде не гоже пред царем речи такие вести, сказать по-народному, матушка серчать будет, да и царица еще гневаться станет. Поэтому Фока, не долго думая, тихо присвистнул краешком рта, моргнув одним глазом, и хлопнул ладонью по кулаку, вроде как "колодец накрыл", - найти его и того?

Демарш стюардессы не внушал оптимизма, хотя давал пищу для ума: было несколько странным то, что стрессоустойчивая, вроде бы, женщина подобным образом отреагировала на столь неприятную новость. Может именно у этой девушки, именно сегодня был плохой день? Так ведь бывает, все мы люди. Или эта новость лишь "добила" её? Тогда что за новости предшествовали этой смерти... Машинально Виктор оставил зарубку у себя в мыслях.
Как только девушка-пассажир начала причитать и нести всякую чушь, то Лисс немного эмоционально отстранился: стал фильтровать слова, пропуская каждое третье, если не второе. Однако уже через миг, Виктор услышал о сне, о некой трагедии, которая приключилась с этой девушкой.
Он впился взглядом в лицо незнакомки. Чутье взвыло внутри. Воспоминания о своем сне мигом показались ему немного "ближе", стали казаться не такими абсурдными что ли, однако он с уверенностью мог сказать, что не видел её в своем сне. В своем ли? "Да нет, ну бред же! - мелькнуло в голове и смятение уступило место закоренелому скептику"
Размышлениям помешало то, что стало происходить после крика стюардессы, спустя пару секунд. Люди решили поступить просто – тупо, идя на поводу условных рефлексов. В планы Виктора это не входило: он рывком втиснулся в пространство между сидениями и попытался "утащить" говорившую о сне девушку. Конечно, можно было бы дождаться, пока все успокоятся, рассядутся в автобусах, или где им там положены было быть в этом чертовом Менвис-Хилле, но... ему захотелось расставить точки над "и", не откладывая дело в долгий ящик. Она говорила о сне. В совпадения Лисс не верил.

Фока закивал головой, часто-часто.
– Это верно, правильно, малая. - тать согласился со словами, а на приглашение и место обещанное – заулыбался, да засмущался малеха, - Ну хорошо, как скажешь, ежели... то есть когда ворочусь, то обязательно к вам, станем тут такие дела шпынькать! - последнюю фразу говорил уже совсем тихо, залихватски прищурив глаз и рожу скривив, вроде ужо малину какую имеет в мыслях.
Услыхал княжича – кивнул, себя оглядел, да на парня глянул. Подпалины вместе с волдырями от ожогов – вроде сбруи на нем гляделись, чуть не усмехнулся Фока, да вовремя вспомнил, что не гоже над болью людской потешаться.
– Да пойдет. - уже лукаво, глазом чуть кося, продолжил, - Ты лицо умой да руки, а про одежку – по пути что нить найдем, чай добрых людей завсегда хватает.
Глянул мельком на Корягу, уже совсем лихо. Наклонился, да шепотом вопрошал у неё: "Белье подле рынка Тарановского до сих пор сушат?"

Может раньше, когда свидетелем воздействия потусторонней силы был лишь один Кадар, он не слишком отдавал отчет о том, как на самом деле выглядит это все со стороны...
Если бы Кей и Джойс должны были бы описать что произошло, когда джиллер обратился к силе тек, то вышло примерно так. Сначала, еле заметно лицо парня, и без того мертвенно бледное, словно подернулось серой дымкой. Сквозь ней, казалось, слой кожи и мяса на лице и руках человека поблек, стал менее видным. В свою очередь, кости, словно выйдя на первый план, резко проступили своими очертаниями, таким образом лицо превратилось в жуткую, костяную маску. Всего на миг. На короткое мгновение, но его хватило, чтобы нагнать жути. Куда то глубоко в душу протекли ручейки самой древней реки – страха.
Через мгновение все кончилось и перед девушками стоял вновь тот самый джиллер, пусть и с бледным лицом, но обычным лицом.
Тем временем, Кадар действовал на ментальном уровне и видел совсем другое. Вокруг его ладоней и лица собралось словно клубы черного дыма, который клубился, мерехтел. По мановению воли, дым метнулся с рук в сторону мертвецов, заключенных в камень. Черные языки обернулись незримым для смертных пламенем, яростно и жадно рвущим мертвую плоть в каменной темнице. Через миг не осталось следа. А джиллеру показалось, что он уловил некую... эманацию... благодарности? Может быть...

Кей охнула, прикрыв рот ладонью, но сдержалась от высказывания. Побледнела немного, опасливо переглянувшись с Джойс. Внешне с памятником ничего не случилось, он так и остался стоять, вопрошая у небес открытой ладонью.

Мужчина провел ладонью по полотну двери, легко, можно сказать ласково. Почему-то ему казалось, что она должна быть невероятно холодной. Почему интересно?
Обернувшись, только захотев сказать своей спутнице, что им наверное сейчас повезло – увидел как та испарилась. Пфуф – все.
– Это... - на лице Лиса внезапно появилась улыбка, затем он погрозил пальцем пустому месту, словно там стоял, склонив голову, нашкодивший ученик, - Зная, что ты испаришься, я бы дверь не закрывал! О нет, мне было бы слишком интересно посмотреть что там было, а теперь открывать дверь глупо! Понимаешь? - наконец-то он понял что выглядит странно и, перестав улыбаться, махнул рукой и пошел прочь от двери.

Всегда мудрствовал Фока на тему того, как же боги так смогли сотворить человека. Вот чудно и все тут: понятно чо тварь божья, понятно чо и как зверь какой с зубами да ногами. Дивно ведь другое: каждый раз, когда на небосклоне начинает маячить то, что завсегда о двух половинках, человеку настает вроде бы конец. Ан нет! Тут он, человек ентот, изворачивается как уж, голову ломает, кряхтит, за локоть укусить себя норовить, а выход-то находит.
Смекалка! Не измерить, не научить, не пощупать. Даже коли булатом животу пригрозить – отдать аль забрать не получится. Хорошо это, аль плохо, Фока не знал, да и не нужно ему то было.
– Вот уж бухнул: придумай! - тать перепугано сглотнул ком слюны, вернее попытался прогнать его, потому как супротив огня еще тать не ходил...
А время так быстро кончалось, ох и быстро. Товарищи туда, коза вон, огонь поперед, волк бац! Куда уж думать тут?
– Эй! Захухря рогатая! Кому говорю? - бежал Фока к козе, вернее за спину пытался зайти, а сам думал про себя: "Ой дурак, ну дурак..." - Поди не осталось ни одной детки-шаврика?

А Фока... А что Фока? Сел за столы широкие, скатерти белые, хотя вон замарано: кто-то руки жирные обтер видать. Ну да ладно, то дело пустое, ведь говорят же, что не место человека красит, а наоборот.
Уселся значится, рукавом крохи на пол смахнул, чарку налил – махнул как полагается, не скривился, а токмо икнул. Помедлил малеха, еще одну плеснул, выпил тут же, поставил пустую посудину на стол. Перстом беззлобно ткнул, а та взяла и перевернулась на бок. Голову рукой подпер, а второй рукой тарелку с квашней пододвинул. Подождал еще немного, а оно – вино зелено – ярится, дерет горло, спустя миг в живот тепло опустилось. Токмо в горле печь не переставало, а Фоке вроде того и хочется – не закусывает, не запивает, сидит, устало через стол глядит.
"Покуда я вопрошать себя буду вопросом постылым – сколько их полегло, товарищей боевых? Жуть. Мрак один, заместо мыслей лезет. Может лучше самому в земельку лечь, так хоть ни страху и боли не будет. – думает тать, покуда горло "остывает". – Да нет, так уж больно на труса смахивать стану. Отлеживаться, покуда остальные кровушку льют как медовуху..."
Тряхнул головой, поставил чарку на дно, плеснул еще разок да опрокинул в себя и снова задумался, забыв закусить и в этот раз.
"Да так тоже не шибко то и верно, ведь я то не такой герой как... Как богатырь сварожин. Аль как Ваня. Аль как они все... Ведь не такой же! - поглядел на ногти свои осоловело, хмельно глаза полуприкрыв, - А какой? А?"
Подумал, икнул еще раз. Стал квашню щепотями в рот кидать, как кобыла травку, по-маленьку пережевывая, закусывать начал. Капуста добрая, хрустит, сок по губам скатывается да прям на бороду, вместе с кусочками самой капусты. Чистой рукой картины достал, на стол брякнул.
– Эй, - через спину глянул, на тех кто во дворе, - чего ногам, эта, покоя не даете? Аль решили, эта, по девичьи пощебетать? - тут Фоке хмель в голову и ударил, мягонько так, как баржа груженая о берег...

– Да ты ж!... Эх! - тать будто перо невидимое в воздухе поймал, а потом кулаком себя по ноге стукнул. Скривился, вроде сыта прокисшего в рот кинул, а выплюнуть не может. Глазами по товарищам пробежал, да все уже и так поняли. Видать один Фока все докумекать никак не мог...
Помолчал малеха. Шапку на голову натянул да встал с земли. Глянул в глаза Лелиславу, да сказал без отворота: "То ты княжича уесть хотел и ушел, да токмо то ваши дела-делишки. А нас ты бросил, вот хоть как ни скажи почему, а бросил же!"
Помолчал еще немного, пятерню поднял ладонью вверх, собрался было сказать, да лишь крякнул и рукой махнул. Повернулся на пятках и пошел прочь. А потом вроде молнией его ударило – услыхал он слова паренька про сварожича.
– Витю? - Фока зубы сжал, вроде того коня, что удила закусывает, - Убили... Суки! Твари чертовы!
Вроде и не был тать уж слишком кровожадным, а вот восхотел он тут же обратно Хапилова у бесов отбить да ногами пинать покуда вся требуха не по-вылетает, а уж потом снова бесам на растерзание кинуть.
– Прости матушка... - Черный виновато плечом дернул, рожу тыльной стороной ладони утер, - Бивали мы Ерыжку, то сам глазами видел... Как он, падаль, заново в живых выскочил-то? - уже Василию отвечал Фока, - На то у меня ответа нет. - руками развел, мол, прости.
Растерянно глянул на Чернавку с Оленой. Шмыгнул носом, махнул рукой снова: "И меня с собой берите, девки, чай одни не справитесь с вином-то."

– Спокойно. - попытался осадить не в меру впечатлительного мужчину. - Мы тут для того, чтобы говорить, правда же? Не стоит думать о чем-то плохом, когда мы все собрались только поговорить! - Лис развел руками, дескать даже в такой ситуации тебе нечего бояться. Пока.

Помолчал немного, мельком глянул на Белугу и продолжил монотонно перечислять, повторяя.
– Поставщики - сволочи. Мерзавцы. Но мы успеем. Точно в срок. Верно? - легко спросил Лис, но не дал ответить, тут же заговорил, - Давай сделаем вот что: мы повторим все, от начала и до конца. Что сделаем, в какой срок, все по порядку, чтобы у всех в голове появилось понимание, что все идет нормально. Тебе ведь не сложно это сделать? - также легко спросил его Лис второй раз, но в этот – взгляд стал немного резче, с прищуром.

– Нет, нет. - даор помотал голвой, - немного не так. Она его туда бросила, а не поместила. – Мерлот собрался с мыслями и принялся рассказывать.

– Это место похоже на глубокий колодец, очень глубокий, на самом дне которого – обширный грот, вымытый подземными водами. Там и лежит капсула с заразой, некровирусом. Концентрация вируса настолько велика, что искривлено само пространство, понимаешь? Энергия тек изменила то место, сделал его непригодным для жизни в любой её форме. Все живое, что оказывается слишком близко – умирает, затем, подвергаясь действию вируса снова оживает, но потом снова умирает под давлением тек. Это чудовищный, замкнутый круг. Даже текторы не могут там выжить. Никто. Это место зовется Бездной. Там все находят вторую, окончательную смерть. - ноа поднял взгляд снова на Кадара.

– Я говорил о надежде не зря. Все что живет – изменяется. Пусть не сразу, но со временем имеется призрачная надежда на мутацию. Мутация – это отклонение от нормы: ты наверняка слышал о людях с шестью пальцами на руке или те, у кого белые глаза без зрачков, - Мерлот облизнул пересохшие губы, - Эти отклонения не влияют на суть нашей проблемы. - бог свел ладони вместе, словно решил помолиться, прислонив их к губам, - лет четыреста назад родилась девочка. Её звали Гейла. Она родилась в заснеженном Квантире, на севере. У неё была мутация, вернее две: первая, не интересующая нас – у неё был хвост, примерно с ладонь длинною, а вторая – прекрасная и очень важная – она была абсолютно не подвержена влиянию некроморфного вируса. Вообще. Понимаешь? Когда я узнал это – я понял, что у нас появилась надежда. Я смеялся как ребёнок, зная, что у меня теперь есть шанс все исправить. - ноа открыто улыбнулся, давая джиллеру возможность тоже прочувствовать переломный момент.

– Девочка умерла, когда на город напали, но это не суть важно. Примерно сто пятьдесят лет назад родился малыш по имени Крэг Хэк, славный малыш, со срощеными пальцами на руках и ногах. Он умер спустя шесть месяцев – организм был слишком слаб, он просто не выдержал. Но, - Даор поднял палец вверх, призывая ко вниманию, - он был не подвластен тек. Его организм просто не пропускал через себя энергию тек, понимаешь? Мутация наградила его смертельными болезнями, но он был неуязвим для любого тектора, да даже для меня! - Мерлот от радости чуть не хлопал в ладоши.

– Ты спрашивал как тебе достать ключ? Тебе – никак. Тек разотрет тебя в пыль, вздумав ты спуститься Бездну. Однако тек не сможет причинить вреда тому, кто не подвластен ей, тому, кто имеет ту же мутацию, что и Крэг. Этот человек родился пятнадцать лет назад, в Турне, её зовут Кей. Ты резонно скажешь, что вирус убьет её и это было бы правдой, если бы она не обладала второй мутацией – её организм обладает иммунитетом к вирусу. Она та, кто сможет попасть в Бездну и вернуться обратно. Она ключ.

Спустя пару мгновений, Мерлот продолжил разговор, объяснив, что во многом ему помогал Сол. Он снабжал его информацией, будучи своего рода посредником между ним и внешним миром. А до него был другой человек, ка ки до него тоже еще один. И так века заточения...

Еще он сказал, что эта Кей была толи уже в Городе, толи быть на подходе к нему. Он так устроил, что её должны были доставить одному из его "агентов", под видом невесты. Именно её и следовало сопроводить до Бездны, ведь она была неуязвима лишь для тек и вируса, но не для самих мертвецов.

Это было странным. То, что творилось после выстрела Джойс. Хруп, доселе скрывавшийся в провале заброшенной шахты, выскочил как черт из табакерки от туда и, совершив нелепый кувырок, поймал собой первую стрелу. Она расколола ему череп на две уродливые половинки, которые разлетелись в стороны.
Нечто медленно двинулось вперед. Безразлично узрело как перед ним издох мелкий хруп, словно это и была его воля: пожертвовать такой мелочью, ради своей сохранности.
А Кантер замер, поначалу мельком поймав взгляд белого мертвеца, а потом все сильней и сильней вглядываясь туда, в глубину, на тайные уровни сознания этого исчадия.

Джойс пустила вторую стрелу, которая как и первая попала не по назначению: оставшийся в действии хруп лихо, как и первый, подскочил и принял на себя удар. В этот раз, правда, стрела не лишила того второй жизни – вывернула пару костей и все.

Джойс
Девушки продолжили путь. Уже в следующий миг они поняли, что их жизнь снова делает лихой вираж. Ситуация складывалась следующая: возле входа в заброшенную шахту были люди. И живые... и мертвые. Несколько тел валялось вокруг входа: кто в луже крови, кто с костяным копьем в груди, не подавая признаков жизни. Еще было парочка ходячих, медленно бредущих из шахты на свет. По пятам шла троица хрупов, щелкая челюстями и перестукивая костяшками. Они шли по души двоих: один – отъявленный бандит, судорожно сжимающий пистоле, направленный на ходячий; второй – немного приличней выглядящий, но весь в пыли и с разбитым лицом, склонившийся над сумкой.
– Что нам делать? - Кей затравленно глядела, как мертвецы медленно приближаются к живым.

Кантер
Облако дыма скрыло Кантера на миг, но уже через секунду ветер разорвал пелену. Пуля угодила хрупу куда-то в грудь, переломав кучу больших и мелких косточек и образовав огромную дыру прямо по середине груди. От такого безобразия мелкая тварь опешила и кинулась в сторону, затем обратно убежала внутрь шахты. Мертвецы медленно подбирались к Фрэнку, но тот был "пуст". ОН затравлено обернулся к Иву как раз в тот момент, когда он бросил ему ствол. Бандит на лету схватил оружие и его лицо озарила злорадная ухмылка. Резкий разворот и б-бах! Пуля отхватила кусок черепа бывшего бродячего торговца пустошей, но это нисколько не мешало ему дальше идти и чавкать в ожидании сытного обеда.

"Вот и съездили..." - мысленно хихикнул Тед. Не то, чтобы ему было прям уж так весело, но и охать как-то не хотелось. Да и вообще: это шаг, пусть несколько поспешный, но шаг, словами можно много сделать, но определяют все лишь действия. Это как игра в шахматы: вы можете сколько угодно сидеть и обсуждать как сокрушите своего противника, но пока не возьмете фигуру и не походите – слова останутся лишь угрозами.
Тед проглотил кусочек утки, запив водой, приготовился сказать что-то, но промолчал. Взял еще один кусок белого мяса и его мысли вдруг неожиданным образом переключились на Оскара. Все-таки, почему он? Такие опасные противники схватили его и почему-то думалось, что это не спроста, но черт возьми, что он мог знать такого, что нужно было его похищать? Теодор вдруг прекратил жевать: "А что если не важно что он мог знать, а важно что он мог сделать?" Охранник снова запил водой и обратился к Стерре.
– Послушайте, тётушка, - Тед позабыл как её зовут, а времени на воспоминания не хотел тратить, - Не знаете ли вы, что хотел сделать Оскар в тот день когда его похитили? Я имею ввиду может у него были какие-то конкретные планы, например куда-то сходить или с кем-то поговорить?

Неведомый собеседник безропотно выслушал все замечания Кадара. Можно было легко представить эдакого нерадивого ученика, который в очередной раз не справился со стихом или случайно угодил камнем в окно. Однако никаких учеников тут не было, тут вообще не было никого кроме джиллера. Это несомненно было какой-то загадкой, так и хотелось сказать божьей...
– Выполняю подготовку потоковых носителей для ознакомления. - раздались снова щелчки, быстрые постукивания, затем панель – темная стена слева, которая, казалось, была отполирована – резко поменяла свой цвет на серый. Это было так внезапно и так... четко, ведь вся стена разом поменяла цвет, не плавно, перетекая из одного в другой, а одновременно. Но дальше было еще чудней: на стене вдруг появилась сетка из нитей зеленого цвета, образуя подобие таблицы. Слева – маленькие квадратики с цифрами от одного и дальше по порядку, справа – широкие, вмещающие в себя подписи и непонятные значки. Напротив "единицы" был широкий прямоугольник с описанием "Промежуточный отчет №EGyR-011-TSoK-1125", напротив "двойки" – "Промежуточный отчет №EGyR-015-TSoK-1125", и "Промежуточный отчет №EGyR-016-TSoK-1125" соответственно напротив "тройки".
– Обнаружено три письма, эндо. - голос сухо отрапортовал, по прежнему не изобилуя эмоциями, - Кхррр. Активированы субканалы подачи резервной энергии. Внимание: возможен сбой работы контуров. Перегрев аналоговых элементов питания составляет семь процентов. - похоже эти самые контуры похоже сильно беспокоили здешнего... голоса, - Согласно потоковой метки вывожу информацию отчетов по порядку с самого первого.







– Внимание: зафиксирован сбой работы контуров. Повторяю: зафиксирован сбой работы контуров. Перегрев аналоговых элементов питания составляет тринадцать процентов. - выдала "истеричка", словно заговоренная.

В тот миг, когда Джессика покидала замок Пустеро, рядом с ней молча следовал Тед. Он так же молча ехал обратно в оплот Багир. Ни вопросов, ни взглядов. Охранник не хотел на ночь глядя ворошить "гнездо". "Пусть это будет утром, не сейчас." - думал Тедди, глядя в окно кареты.

– Да вроде так выходит. - помолчал малеха, - Угу, вроде правильно говоришь. - Черный плечами двинул, мол, у самого башка не такая удалая. - А ты, шельма, погляжу не все высвистел! Эка ладно все обмолвил, прям по местам в каморке расставил. - пальцем по виску постучал себя Фока, улыбаясь робко.
Слушал-слушал тать, а когда баять закончил Соловей, аж подпрыгнул.
– Как не успеть? - испугался Фока, глаза круглыми сделав, - Я же жратоньки с самых пещер хочу!
Токмо не сразу тать за стол пошел. Сначала к воде сходил. Скинул на земь одежу, искупался хорошенько, всю грязь смыв. Затем рубаху выстирал как мог, портки не стал уж, потому как не в чем было бы тогда к костру идти. Решил опосля, ночью.
Уж потом ко всем пошел. Да ка-ак начал пить да есть, прям как настоящий герой: одной рукой пирог хватанул, другой печень паренную с зеленью, а сам в это время карасика жаренного челюстями изжевывает и щурится от услады. Пожрать, да с охоты – тут удаль готов выказывать в любое время.

Когда Фрэнки не везло, он любил себе повторять: "Эй, черт подери, это просто один паршивый денек!" Однако в этот раз он даже не успел об этом подумать. Хотя нет, одна мыслишка все-таки проскочила: "Твою мать..."
Кантер словно поршень метнулся вверх, норовя сломать челюсть бандита, но толи ноги подвели его, толи удача отвернулась, однако стрелок лбом лишь расквасил губы Фрэнку.
Далее все пошло совсем из рук вон плохо: Ив попытался выхватить пистолет, но Фрэнк быстро сориентировался – вцепился что есть сил, перекосив лицо. На короткий миг взгляды встретились.
"Сдохни!" - мысли читались без каких либо телепатических способностей.
И в этот момент ствол, как скользкая рыба, выскочил из обоих хваток. Упал рукоятью в пыль. Звякнул. Перекрутился и отскочил чуть дальше. Замер в паре метров от Ива и Фрэнка. Снова взгляды встретились.
"В этот раз, ублюдок, я снесу тебе голову!" - читалось в глазах.
– Где все патроны, Фрэнки? - Тод невозмутимо рылся в сумке, сидя прямо на земле. Спиной к схватившимся.

Дорога. Кадар никогда еще так долго не ходил. Нет, кончено были прогулки по городу, тренировки на выносливость, но дорога вдалеке от монастыря – это совсем другое дело.
Можно было уже свыкнуться с шумом моря, скрипом мелких камешков под ногами, открытым воздухом. Свобода заставляет взглянуть на мир по другому.
Когда солнце стало опускалось в море, берег надменно стал подниматься над поверхностью воды. Суша нашла способ как унизить, но море упорно грызло скалы.
Маяк. Древний замок, вернее оплот, построенный на самый высокой скале Вдовьего берега. Где-то там, под маяком, толщей камня, по словам Мерлота, должен был находится некий корабль.
Пришло время проверить слова бога.

Засмущался Фока, да токмо при каждом слове красном, что с губ Василия слетали, у татя на душе все черней да черней становилось. Неужто и в самом деле словцо правды выскочило тогда в казематах Хапиловских? А княжич не унимается, словно паклей солёной в рану без корки тычет: "отличился", "пробирался", "с одним ножем". А под конец и вовсе взял, да сыпанул углями прямо в душу, вымолвил – настоящим героем...
– Ай да! - Черный кулаки сжал, ко рту с носом притулил, а сам зажмурился, но тут Лелислав подхватил медовые речи Рощина-Холмского, решил хоть дух перевести, - Меду! Мяса! Снеди княжеской!
Кинул скатерть перед друзьями, чтоб она, как и положено ей, раскрылась и яствами заставилась, да так плотно, что коли руку протянешь – только в миску какую аль блюдо упрешся, а не в саму скатерть.
– Пройдусь я други, до ветру схожу, - Фока схватился как ужаленный с места и скорым шагом прочь, к ручью пошел.

Знаете что еще по настоящему важно в бесплодных, помимо оружия и проверенной ночлежки? Да нет же, не деньги, вам они не к чему, а мертвецам и подавно. Ботинки. Да, простые, но удобные ботинки, которые не будут тереть или болтаться, разбивая ноги в кровь, а еще желательно прорезиненные и в добавок с каброловыми вставками, чтобы не пропускали воду, но не мешали проходить воздуху. Это ценится. Поверьте.

Именно такие ботинки сейчас лежали перед Ивом. Высокие, крепкие, почти не ношенные и, вроде, вы только представьте, совсем в пору, то есть по ноге ему. Рядом с ботинками распластался их бывший хозяин: плечистый белокурый крепыш, с почти юным, девичьим лицом. То ли пушок над верхней губой придавал его лицу такое выражение, то ли пухлые губы, а может длинные ресницы... Картину портила безобразная рана по середине лба, из которой вытекала темная кровь.

Чуть дальше, на расстоянии пару шагов, лежал еще один бедолага. Тощий бродяга с разорванным горлом. Он лежал почти в обнимку с ходячим, который таки добрался до вожделенной добычи, но был прикончен в самый неподходящий момент пожирания.
– Просто... сука! - Фрэнк удивленно посмотрел на своего подельничка –долговязого Тода. - Нет, ну ты видел как эта зараза кинулась на Квинса?
– Ага, чувак, да этот трупак просто перекинулся через этот... ну как его... - похоже Тод не блистал умом.
– Через бочку, Тод, - бандит раздраженно сверлил взглядом тупицу еще пару секунд, затем перевел взгляд на Ива. - Может и я гантор, а падаль? - уже веселей, явно пытаясь подначить.

Мерзавцы. Ублюдки. Обрубки людей, которым пришлось выжить в пустошах, ценой потери большей половины человечности. Их нанял Винсент Морта, к слову сказать, бывший наниматель Кантера. Насколько глупым нужно же быть, чтобы не заплатить гантору? Или жадным? А может и глупым и жадным одновременно, но Винсент решил кинуть Ива. Тупо и грязно, в духе Морты.

На утро, когда караван Винсента остановился у Тухлой рыбы – то еще местечко, но ночлежка, все-таки – Кантер обнаружил себя связанным на дне телеги. Этот скряга хотя бы догадался прикончить гантора не на глазах у всех, иначе весть о том, что Винсент Морта кинул на бабки и грохнул гантора, разнеслась бы со скоростью ветра по всем бесплодным и уже через пару недель он не смог бы нанять даже годовалого гантора себе в охрану, не говоря о профи. Но как им удалось застать Кантера врасплох? Ответ прост. Тот самый бедолага с шикарными ботинками отнес ему отравленную пищу. Они вроде как ладили, не то, чтобы дружба, но парой слов перекидывались каждый вечер. Парень не догадывался, но его решили убрать для надежности.

Трое бандитов отвезли обоих на одной из телег, скинув около заброшенной шахты "Дырявая Молли". Сначала прикончили парня: выстрел в голову. Стрелял один, пока остальные двое справляли нужду около кустов за телегой. Тут же стянул ботинки – решил примерить. Откуда взялся ходячий и главное как успел броситься и выкусить приличный ломоть шеи у грабителя? Кто знает, но мертвяка быстро угомонили, пригоршней пуль. Настал черед Ива.

– Как думаешь, урод, сколько нам заплатили за твою задницу? - Фрэнки скривил рожу и наклонил голову на бок, пытаясь укрыться от яркого солнца. Ствол "двухзарядного" неумолимо смотрел Иву в лицо.

Фока аж подпрыгнул от усердия! Кинулся к старику, лихо ножом размахивая, да так, что не ровен час и себя кольнет. Подскочил – хвать пятерней седого за патлы, да как заорет, дико глазищами тараща: "Я ему, курве, щас ухо откушу!"
Потянул к себе, а сам вперед подался, так где-то посередке лбами чуть и не столкнулись, токмо тать к уху и вправду потянулся.
– Да не трепыхайся, покуда, дедуля! - Черный зашипел, вроде того аспида, да прямо в ухо старику, - Скоро герои подоспеют, уж они то глаз на жопу натянут этому гаду, а ты покуда ори. Ори-ори, дед, да так, чтоб черти в ответ кричать стали, чтоб заткнулся!
Фока хитрый, абы не переиграл самого себя, а так хорошо: хоть и не знает наверняка, а верит, что подмога идет – вон какую пакость на рожу Родислав натянул, вестимо отбиваться решил.
Стал он того деда тягать по полу; за патлы дергает, а сам по ребрам бьет, но понарошку, абы звук звонче был; мордой того прямо в пол тычет, все одно мягко под ногами, а с виду лютует тать не абы как; а то принялся ножом резать, правда пока одни куски рубища старика вниз падают...

Мужчина бессвязно пробормотал сначала проклятие, затем пару фраз не для девичьих ушей, ну а в конце скомкано извинился за все, что успел наболтать в полусонном состоянии.
– Сегодня к вечеру будем в Городе, а? - фраза была сказана буднично, но сколько тепла и внутренней радости в ней было.

Эта была одна из лучших фраз, если учесть, что именно ей суждено было стать последней в жизни Дика. Тихий, различимый лишь для натренированного уха лучника, шелест стрелы прозвучал в ночи. Железный наконечник, ядовито отсвечивающий тусклым зеленым цветом, без труда пробил череп Дика и пригвоздил к телеге, на которой он ворочался, вставая на последний дозор этой ночью. На расстоянии примерно двадцати шагов, за кругом чаши, стояло трое лучников. Мертвых, сжимающих в руках странные луки: их плечи расходились вверх и вниз от черепа, через глазницу которого проходила стрела при выстреле. Сами же скелеты были обезглавлены, так что создавалось впечатление, что именно черепа этих лучников использовались при создании самих луков...

Однако не только эти существа жаждали смерти людям. Высокие, в полтора человеческих роста, жуткие создания стремительно приближались к месту ночлега. Маленькие тельца были "подвешены" на огромные мускулистые лапы, которыми они ступали как на ходулях, перешагивая за раз по несколько метров. Они походили на кошмары из снов, а при более внимательно рассмотрении можно было с уверенностью сказать, что те самые маленькие тельца были мертвыми детьми, руки которых сжимали обмотанные грязными тряпками заточенные куски стали. На самом верху уродцев виднелась огромная морда без пасти и прочего, лишь глаза, которые с ненавистью высматривали жертву.

Фока вроде тот теленок на Лелислава смотрел. Ему и невдомек было, что гусляр его не слушал, ведь вышло так, по разумению татя, что наоборот – выслушал да помог!
Вроде все складывается, да уж больно страшно стало Черному. Вот не привык он в такие сдачи с пустой рукой соваться. Были вроде слова старика за козырь, да мало ли? А вдруг тронулся мозгами старый? Поди не первый день в хоромах кровавых узничает, мог и ум с разумом перемешаться, чего уж там.
Еще мыслишка была, что вроде без символов энтих на башке хряковской, не бывать ему более тут. Сразу вышвырнет его в мир обыкновенный, да уж больно большая лысина-то была у мясника. Боязно висеть там и резать кругами кожу на темени, аки сома донного...
Да и ладно бы это только: сам-то Хапилов мог его в следующий миг аки муху противную о стену размазать, да по верх плюнуть. Ему и говорить ничего не надобно, наверное, для того, так, перстом шевельнуть и все. Плыли-плыли хлопчики, да под самым бережком и утопились...
Харкнул смачно на пол. От души. Утер испарину со лба и до каната побежал.
– Я сей миг, господин Хапилов, сей миг же вытащу железяку! - ох и сла-аденьким голоском запел тать, вроде как ежели всех людёв по миру собрать да сравнить, то вышло бы, что Хапилов, вестимо, самый хороший оказался бы – настолько Фока помочь ему захотел, - Уж потерпите малеха!
Принялся было лезть Фока, а сам нож зубами взял. Только одна мысль у татя: "Срезать, аль начертать?" Сам того не ведая как, а выбрал он второе: добавить новых символов, как пленник родиславский советовал!

– А думать то чего тут? - тать выхватил нож и затряс им в воздухе перед собой, - там же каждого резать надобно, аки свинью! Р-раз и на нож! Взять хотя бы этого, боярского сынка! Слово скажет, как через губу плюет, а смотрит, смотрит-то как? - тать задрал подбородок и надул щеки, - А эта, матушка, тьфу! Все правильно, по заповедям, да разве человеку нормальному можно так жить вовсе? Нравится – возьми, кто слово поперек – язык долой, а ежели кто не по нраву, - Черный провел тупой кромкой ножа по горлу, - и делов то!
Захохотал Фока, подтверждая нрав свой разнузданный да злой, а у самого ноги разве что не подкашиваются. Вот покуда был там, вверху Хапилов, не так страшно и было блядословить. А с каждым мигом все ближе и ближе мясное лицо, как у хряка расплывшееся. Все гуще пот по лбу у Черного катится, вроде работой тяжелой занят, а не языком ляпает. Одна мысль на задворках трепыхается: "Хоть бы успели, родимые! Хоть бы выжили, да кинулись сюда, ирода изводить!"
– А гусляр? Ну прямо воротит: и то знает, и это, хоть спроси, а хоть и не спрашивай, все одно баять будет! Я таких вообще терпеть не могу! А немец тот наоборот, как воды в рот набрал, хоть сказал бы чего – так нет же! Все глазками по сторонам, все сам с собой, себе на уме, а по роже видно – считает всех нас дикарями, мол у них, там, по-другому все, по правильному! - Фока чуть ли не задыхался от мерзости, что нес, а передыхать нельзя было, раз уж начал. - Но самые гнилые, так это дева черная да этот, морозный-деревянный, Всеслав из Варандея. - тать перевел дыхание, да сам чуть не задохнулся от вони, что от Хапилова пахнуло – совсем близко спустился душегуб, вровень с лицом Фоки, - Им был дан шанс. Самим... - он снова задрал голову, закрутил подбородком, мол и вообразить сложно, не то что вымолвить имя роковое, - Дык делай же дело, режь, забирай у слабых, изводи дураков под корень! А они... неблагодарные, предали... Уж коли дал слово верности – держи! Вот бы мне кто дал такой шанс, а господин Хапилов?

Бухнуло сердце татя куда-то в пятки, а потом мигом решило из груди вырваться и вылететь из этого логова на волю. Туда, где степь без границ; туда, где вода ключевая по тихим речушкам лесным течет и будто приговаривает: "Сложи ладошки "лодочкой" да выпей меня студеную..."
Ан-нет! Не выходит у него. Снова и снова тыкает его судьбинушка в гниль мерзкую, где окромя бед и печали нет ничего.
Слезы навернулись сами собой, а затем ушли, так и не пролившись. Закончились-поди, когда Ивана оплакивал. Вместо них радость Фоку взяла, да такая ярая. Дикая, вроде ключа пламенного, что, бывало, из-под земли бьет. То проснулось в нем та самая лихая удача вора, что каждый раз заставляла в петлю головой совать: не для общего веселья аль чтоб удивить кого, а потому как жить так не скучно!
– Да опомнись Радиславушка! Помилуй! - Черный схватил одной пятерней себя за грудки, а другую протянул в сторону отвратительного толстяка, - Да какие же они мне дружки? Так Тьфу, через плечо и в пыль, а не дружки! - сколько мог уверенности, столько в гонор и всыпал, - Где они – герои, - а тут брезгливости в голос пустил, - а де я! - на этот раз добавил зависти горькой.
Знал Фока, что не гоже так героям поступать! Не было такого в былинах, да чтоб герой душегубу в ножки кланялся, хоть триста лет вспоминай, а не было. Токмо не герой Фока, как ни крути. Да, хороший парень, веселый, не смурной, а для героя таки маловато всего этого. Для Черного герой тот, кто впереди всех станет стеной булатной, кто за остальных живот положит, за дом аль отчизну. Вот где герои, им-то и нельзя прогибаться, коли судьба давит, а ему что? Как с гуся вода. Однако горечи в душе у Фоки не убавлялось от того понимания, что окажись любой из другов его, так даже через зубы не заговорил бы с Хапиловым, даже на волос не уступил бы, а враз булатом угостил аль кулаком мозолистым мясника.
– Да я шел-то с ними токмо по нужде да от петли блукая! - медленно проговорил Фока слова, уверенно, чтоб даже таракан понял, что не лукавит он, - Все дожидался, покуда найдется кто их со свету изживет, богатырей новоструганных, - сколько мог злости черной, подколодной да гнилой, столько и замешал в слова, даже губу верхнюю оскалил, аки пес бешеный, дальше слова проговаривая, - Ненавижу тварей! Изведи ты их, владетель плоти, да так, чтоб и след простыл по ним; чтоб вс-се-ем зарок был как с Хапиловым схватываться!

Разговор на повышенных тонах – как же не хватало этого сегодняшнему вечеру. Не то, что Теодор слишком был против этого, но такие вещи обычно не шли на пользу.
Охранник скривился, однако не стал вмешиваться. Николас был этим вечером там, где была схватка. Нечестная, грязная, замешанная на магии и потусторонних силах. Проигрыш в таких делах обиден в двойне. Тед понимал, что видимо этот вечер не самый лучший в жизни капитана, а значит это всего лиш пар. Пар от бурлящих эмоций, пар от вина, но и в том и в другом случае, его слова не несли ничего дурного, наоборот, Николас заботился о Джесс, а значит был с Тедом на одной стороне. В конце концов все пошло своим чередом и разногласия ушли. Слова, брошенные госпожой, заставили задуматься Теда. "А вот действительно: отдам ли?"
Да и будет ли толк, в том что он лишится жизни, ведь может выйти так, что он попрощается с жизнью, но не убережет её от такого же "прощания", разве что на секунду позже. Но не в этом вопрос, верно дружок? Пока он не выкупит свою жизнь у Вигго, ему придется отвечать "да" на этот вопрос. На языке прямо таки вертелся вопрос: "А дальше?", одна на этот раз он предпочел его себе не задавать.
– Все верно, моя госпожа. - заверения были сказаны без тени напыщенности или стремления убедить, скорее буднично и устало.
Но вот, перед глазами Теда появились пистоли. Грубые. Тяжелые. Мощные. От них даже на расстоянии веяло уверенностью и силой. Окажись по ту сторону выстрела – ты не жилец: лишиться руки было наверняка лучшим исходом, по сравнению с тем, например, чтобы собирать выпавшие кишки с пола. Тед зачарованно протянул руку и взял один из них. Ноздри уловили знакомый запах стали. Тед сглотнул и облизнул пересохшие губы. Эта власть, власть решать одним лишь пальцем, кому жить в этом мир, а кому нет – манила, тянула к Тедди свои алчные руки. Он смерил взглядом пистоль, иногда задерживаясь на царапинах и небольших вмятинах: этим оружием уже не раз лишали жизни, он будто на миг увидел те чарующие моменты!
– Хорошо, - охранник примерил пистоль, держа у пояса, затем высвободил один из шнурков и повесил на него. Поднял взгляд и, улыбаясь краешком рта, посмотрел в лицо капитана, - Спасибо за оружие. Капитан.

– Эка гадина кривомордая! - с брезгливостью проворчал Фока, выдергивая нож из тела горгулии. Уперся сапогом, хватанул пятерней за рукоять, крякнул и выдернул. Вслед за ножом потянулась тонкая паутинка слизи или крови, поди разбери. Одно слово: мерзость да и все.
Подошел обратно тать, нож за сапог спрятал, да на другов глянул. Вот они, как на картинке все стоят: бери да на картину мости, красками масляными измазывай, аки на иконе. Хотелось Черному упомнить всех, словно те картинки в рундук сложить, так образы товарищей боевых в памяти закрепить. Мало ли что случится там, под особняком гиблым.
– Пойду я, - шмыгнул носом, от чего рожа на миг совсем перекосилась, глянешь – ну дурак ведь!
Подошел к трубам, засунул голову внутрь, да обернулся.
– Ты, матушка, слово доброе то по мне скажи, - он глазами наверх показал, - я, вродь, не сильно верующий, ну авось не помешает, - уж совсем лукавая рожа стала. - Не поминайте лихом!

"Вот бы конем стать!" – прошмыгнула шальная мыслишка у Фоки и затерялась где-то в голове. А чо? Шоры напялил и вперед: ни тебе ужаса под ногами, ни тебе страха по бокам – только и знай что при без устали.
Да покуда Черный человек, и видит он как прямо под ногами кожа людская стелется, аки дорога пыльная. И видит по сторонам такие страсти, что волосы на загривке шевелятся, а мурахи, размером с тех кабанов, по спине пляски устраивают.
– Эта, может мне того? Тудой слазить? - тать на трубы "глазом кивнул".

Слишком много ведьм. Противная мысль елозила по закоулкам мозга Теда измочаленной, грязной тряпкой, вызывая лишь раздражение и желание, чтобы все это по-скорей закончилось. Однако другая мысль о том, что произошло с Оскаром, выхватывала эстафету и мчалась без устали вперед.
Теодор краем глаза уловил, что Джессика встала и вышла. Повторил маневр, прихватив яблоко со стола. Охранник не стал догонять госпожу, вместо этого, он предоставил ей полную уверенность в самостоятельности, на этот раз. Сам же аккуратно следовал за ней, стараясь не выпустить из виду, ровно до дверей. Там, упершись спиной о стену, принялся медленно есть сочный фрукт, отрезая узкие дольки и снимая их прямо с ножа.
Особого трепета новость о пропаже Оскара у него не вызвала. Так бывает, люди пропадают. Даже мысль о том, что пропал один из "них" – тоже. Хоть и залягла песчинка тревоги, что замысел неизвестных был направлен на дом Багир, а значит на всех. Однако прав был Саймс: "Похитили – значит нужен живым".

Удовлетворившись ответом, Тед открыл двери и, подождав пока дамы покинут комнату, прикрыл двери. Но не до конца, оставив место шириной примерно в локоть. Замер, держа створки дверей, и пристально обвел зал цепким взглядом.
Обычно, в приятные моменты жизни, когда кажется, что все плохое позади и оказался по "правильную" сторону баррикад, шальная стрела проламывает череп и вышибает наивные мозги.
Тут все также: Тед прямо явственно чувствовал "сахарок" во рту – как ладненько все утряслось. Именно по этой причине, он вдруг представил, что их подслушивали. Не важно как обманули ведьму, не важно кто, а важен сам факт присутствия шпиона. В таком случае все не так уж и хорошо, а значит... правильно!
Резко рванул внутрь зала, пробежался по всем углам, заглянул за портьеры. Пусть ты и безумен, не страшно. Главное иногда подкармливать свое безумие, чтобы оно само не сожрало тебя с потрохами.

Вздохнуть-то вздохнул, а выдохнуть забыл. Вот в тот миг, когда Василий вымолвил, что, мол, "помоги разоблачиться" – вот в прям как отрезало.
Тяжела жизнь простого человека: всегда нужно по хозяйству управляться первому, да помогать в нужде людям, которым по статусу не положено в грязи ковыряться. Дров нарубить аль собрать, воды натаскать – принести, баньку натопить, одежду почистить, аль сапоги. Все верно, то дела простые, многого умишка и не надобно, делай себе и делай, токмо не ленись. Вроде и тут дело-то простое: пряжки все ногтями сковырнуть, вестимо, если совсем не примерзли. Только смелость надобна не паяцная, вот так лихо к страшиле такому подойти. Вроде и понятно, что друг, ведь то Иван покойный заверил, а все одно боязно.
Уж как Всеслав промолвил, что нельзя снять, так тать и выдохнул. Шумно, аж в глазах мухи заплясали черные. Отлягло.
– Я осмотрюсь тут покуда, - пальцы за пояс заложил и пошел, пристально всматриваясь, - может кто обронил чего...

Вот как перестал тоды Фока плакать, потому как слезы вышли все, выбежали, вот так и перестал тать пугаться. Дивиться-то еще дивился всякому, а вот пугаться устал ужо.
Из далека глянул – навроде как еще одна напасть какая-то пхнется к ним. Ближе глянул – ну точно напасть, не иначе как смертушку несет на плечах да на них скинуть хочет, мол, тащил-тащил, теперь ваш черед. А как подошло, глядь – вой в латах заиндевевших, так сомнений не осталось у Фоки, что не ровен час ратовать с ним станут. Нож из-за пояса сам по себе и прыгнул в руку.
Начали разговор вести – глядь-дядь, а оно еще и как за товарища хочет обернуться! Только вспомнил он усопшего мужа матушки, да уразумел он все по-своему: дескать коли дух тот был не живой, а помог, дык ничего в том страшного нет, коли мертвец другой им поможет. Тем более что место, где падаль хапиловская засела, вроде как рядом, да токмо провести может этот самый Всеслав. Вон оно как, еще и имя людское осталось!
– И как проведешь в то место потаённое? Не на загривке ведь перевозить по одному станешь? - хоть и улыбался тать, да боязно думал: а вдруг и вправду на загривке? Так ведь и сидалище отморозить в легкую можно! Хоть бы кожух какой подложить тогда, аль хотя бы соломки, да где ж её взять посреди песков? Закусил губу Черный, стал дожидаться ответа.

Тонкое, словно лист бумаги, чувство обиды надежно засело внутри Теда. Конечно он понимал, что это часть их работы: Вигго не мог шастать по всем мирам, где он хотел работать и сам искать нужных ему ключевых фигур, для этого и нужны были такие люди как они. Также Тедди понимал, что не всегда эти самые люди заканчивали свою жизнь в теплой постели и ночным колпаком на голове, но каким же ничтожеством он почувствовал себя, когда после почти часа нервотрепки с ведьмой, все завершилось логичным соглашением и сотрудничеством!
Причину появления чувства обиды сложно было объяснить даже для самого себя. Может быть виной тому полная беспомощность при переговорах, а может слишком высокие ставки, но прямо в тот миг Теодор понял, что лучше бы он оказался на поле боя против троих, или лучше в подворотне против пятерых, чем еще раз один на один, с такими как Вигго и Абель.
А потом Тед понял. Эта была не обида, а плотная, рафинированная ненависть. Он не мог терпеть зависимость от кого-то.
– Думаю нам всем нужно выпить вина, - Тед как и прежде ухмылялся уголком рта, наливая в слегка пузатые бокалы багряную жидкость. Жестом он пригласил Урбино помочь ему подать бокалы Джесс и Норе, затем налил еще два.

Все кто мог стрелять забрались на телеги. Люди, что орудовали лишь оружием ближнего боя, смущенно топтались внизу, хотя и продолжая зорко следить, чтобы ни одна мертвая тварь не подобралась неожиданно и не перегрызла никому горло.
– Все верно, Джойс, для начала нужно очистить путь, а потом пусть катятся на все четыре стороны! - Мэко согласился с Тетивой.
– Не нужно было вообще пускать их! - притворно возмущенно вскрикнул хозяин оплота, хотя было абсолютно ясно, что он пускал и будет пускать любого, кто платит.
Поначалу вразнобой, затем более слаженно стрелки принялись "чистить" галерку. Однако и это оказалось не простым занятием: "старшие" ловко прятались за спинами ходячих. Но все таки это было правильным решением, стрелы таки находили свои цели и спустя несколько минут обстрела ряды высших поредели. Они стали более осторожней, каждый из них прикрывался парочкой ходячих, так что достать их было еще трудней. Однако вторая стрела Джойс все-таки достала на излете в голову высшего, наконечник легко пробил кость чуть выше глаза и вышел по ту сторону черепа.
От внезапного горлового рыка заложило уши. Из-за бархана показалось еще с десяток мертвецов и нечто, поражающее отвращением и ужасом. Огромное, немногим меньше двух средних людей в высоту, алчное, ненасытное создание мастерских плоти из далеких Серых Пределов. Так вот почему мертвая знать не спешила отступать после потери тектора, у них оказался скрытый туз в рукаве, способный переломить ход сражения...

Фока пока закусывал водку хлебную, все дивился как Бекет пастью плямкает. Хоть и не время было для мыслей таких, да и не место-поди, а прям сейчас представил тать: а что было бы, ежели ряхой эдакой самому медовухи тяпнуть? Поди не одно ведро можно увернуть в себя, так что же тогда будет? Все враз обратно выйдет, аль дальше пойдет да в макитру грохнет... Да, так еще тать не пил.
Каков вопрос был – таков и ответ был возвращен. Да, умеют же люди мозгами своими шевелить, да через рот их в речи мудрые оборачивать. А у Фоки что ни мысли – дурня одна лезет, вроде кто вилами ему в голову складывает, вроде солому на крышу.
Мотнул головой тать, рюмку отставил от себя прочь. Нож достал, стал кромку править камешком: шверк-шверк с одной стороны водит, полотно выравнивая, затем с другой. Вроде и рядышком со всеми молчит, а не бездельничает, пусть и не важным, а делом занят.

Пока суть да дело, стал Черный ложе для Ивана готовить. Сам толком не знал как, да кумекал, что надобно по простому дол выстелить веточками тонкими, а дальше по-толще класть, чтоб под самый верх ужо на бревнах Ваня лежал, аки на перине. Токмо никто бы о своей воле на такую перину вжизнь бы не залез... Прервало его работу чадо хтивое. Пока работал – от тела пар пошел, так что косоворотку скинул. Так, с голой грудью богатырской и встретил ордынца.
– Нада чаво? - Фока веточкой хрустнул, в огонь глядя, да пот с лица утирая.
Ох уж это пламя: глядеть не переглядеть!

Последний рубеж был пройден – дверь с ловушкой осталась позади и Кадар медленно вошел в узкую длинную комнату, которая заканчивалась проходом в другую комнату.
По мере того, как парень шел по проходу, он все больше и больше склонялся к тому, что этот узкий ход ведет не в очередную комнату, а в зал или что-то вроде того.
Наконец-то коридор остался позади и Кадар ступил в огромное помещение. Стены резко раздались на многие метры в стороны и вверх. Потолок и вовсе терялся во тьме. Если бы не тот факт, что джиллер находится под землей, то можно было легко ошибиться, посчитав, что это открытое пространство... Немного присмотревшись, Кадар с удивлением отметил, что цвет стен подозрительно белый, если не сказать алебастровый.
Примерно по середине зала виднелась площадка, застеленная коврами и окруженная книжными шкафами, столами и прочей мебелью. Это походило на комнату без стен. Над ней, свешиваясь откуда-то сверху на толстой цепи, висела большая люстра, давая света ровно столько, чтобы осветить площадку, так что все остальное пространство до стен находилось в полумраке.
На полу угадывалась "тропинка", которая вела к этой самой "комнате".
– Здравствуй, Кадар! - голос раздался неожиданно громко, словно его обладатель находился прямо перед парнем. - Проходи, присаживайся, нам нужно о многом поговорить.
Джиллер увидел, что там, под кругом света, в кресле сидит человек, спиной ко входу в зал. Напротив него виднелось пустое кресло, а между ними стоял низкий стол с бумагами и подсвечником.
– Если ты тут, значит Сол уже мертв... - в его голосе явно слышалась печаль, - мне жаль. Мы были... друзьями. Прими мои слова скорби.
В этот момент человек обернулся, выглядывая из-за спинки кресла и Кадар понял, что перед ним не человек.

Все приготовления были позади. Нога джиллера ступила на первую перекладину лестницы и...
Ничего не произошло. Абсолютно. Она даже не скрипнула, как порой бывает. Парень неспешно продвигался шаг за шагом вперед, надеясь лишь на ловкость в случае чего. И да, конечно же на пояс и примотанный к нему нож. Впрочем, где-то там глубоко внутри себя, Кадар ясно понимал, что это просто самообман и в случае падения, он вряд ли пригодится и выручит.
Скорее всего, тот человек, что придумал первый в мире подвесной мост, был садистом. Это следовало из того, что когда по нему идешь, то внизу, под твоими ногами, лишь жалкое подобие ступеней, которые свободно раскачиваются, и в лучшем случае лишь в стороны. Они же могут быть не плотно прижатыми друг к другу, и тогда они расходятся под нажатием ступни, и будет создаваться впечатление, что ты оступился! Пытка...
Такие ли мысли одолевали Кадара или нет – никому не известно. Однако, ровно по середине пути, в тот момент, когда голова парня заслонила еле заметный лучик света, что падал с потолка, обе двери резко закрылись. Со всех сторон что-то зашипело. Воздух стал менять цвет на бледно розовый. В комнату огромным потоком поступал газ розового цвета.
Так и было задумано. Все просто и действенно: человек, зайдя внутрь и пройдя до середины, просто не успевал повернуть и выскочить. А газ, скорее всего какой-нибудь дурманящий, заставлял бедолагу потерять ориентир, возможно даже вызывал какую нибудь галлюцинацию. И в конце-концов человек падал вниз, навстречу неизбежной гибели.
Но было одно "но". Ловушка для живого человека – безвредна для мертвого. Легкие Кадар попросту не вдыхали едкий газ, ведь мертвецы не дышат...
Спустя пару минут подачи газа, двери резко распахнулись и сквозняк, яростно ворвавшись внутрь помещения, разорвал и выволок розовые полотна газа. Путь дальше был свободен.

Глянул тать что творится: один Василий упал навзничь, да токмо не от раны, а от того, что пулькой стрельнул, а оно обратно шатнуло. Видать затылком приложился, но до свадьбы заживет, коли грудь шевелится, то пустое. Остальные хоть и помяты, да вроде живы. А дальше...
В тот миг, когда когти булатные меж ребер Поундса прошли, почуял Фока, что вроде как и его лапа призрачная пронзила когтями. Хватанул пятернёй рубаху на груди, авось лапу ту остановил, потому как сил нет боли сдержать. Да нечего нет там, то внутри болит. В глазах защемило, а в горле ком стал, слова в голове крутятся, а выйти не могут. И так больно стало, так яро в груди защемило от того, что видел Черный как собрата губят, что дрогнул телом весь.
– Да чтож-ж! Да я тя курва! - стоит Черный, кулаки сжимает да разжимает, а нечего делать-то.
Б-бум! Гулко в уши ударило, тихо вокруг сделалось как-то. Ванятко-гляди всю работу-то и переделал, да оторвал коту поганую голову, аки петуху. Тело отбросило, вроде как тряпье непотребное. Смотрит Черный, а грудь не вздымается – глаза в небо уставились и замерли. Вот и все.
Сколько дорог истоптали вместе? Сколько каши съели – то не ведомо, а ведомо то, что считал Поундус Фоку человеком, не рванью сволочной. А тать Ивана – братом, хоть и племени басурманского.
Подошел к телу, носом шмыгая, присел рядышком. Шуйцу на грудь положил, чуть кровью пальцы испачкал. Вроде и плакать хочется, а нечем. Вышли слёзы все, аль высохли, неведомо. Капюшон откинул с лица охотника за нечистью и в глаза посмотрел.
– Хватит тебе лик скрывать, сослужил работу тяжёлую, отдыхай теперича. А мы уж дальше будем идти, ты не думай, дело начатое завершим и скоро-таки солнышко отыщим. Не зазря голову сложил ты. Отдыхай, братец, - по глазам провел и замолчал.
Серьезен ликом тать стал – глаза в щелки обернулись. Никогда прежде таким Фока не был, завсегда душу исцелял-выхаживал смехом аль рыданием. А тут вроде как зарубка осталась, никак не всковырнуть, не смыть. Куда бы ни пошел, что бы не делал дальше, а все одно помнить будет. В один миг на дюжину лет постарел Фока. Морщинки под глазами залягли, да не от смеха веселого, а от печали.

Поверхность Обелиска была ровная, словно составленная из огромных квадратных плит, каждая из которых была примерно двадцать шагов в длину и ширину. Это Кадар видел и раньше, они были составлены идеально и контуры угадывались скорее интуитивно, чем визуально. Но вот прямо сейчас, к нему в голову пришла мысль, которая раньше его никогда не посещала. Некоторые плиты были размещены по поверхности так, что контуры были вровень с уровнем земли, но были и те, что уходили под землю. При чем они были расположены абсолютно хаотично, что наводило на мысль, что сам Обелиск "продолжается" и под землей. На мысль приходила аналогия с глиняной плиткой на стене: плитка всегда ложится в уровень с полом, но если она уходит под пол, то и стена тоже.

Теодор захихикал. Тихонечко, так, чтобы никого не беспокоить. Он просто не мог дальше терпеть представленную картинку. Все, от начала до сих пор походило на то, как циничный и весьма опытный охотник выследил трех молодых волчков, поймал одного за другим, а затем нещадно тыкает им в пасть горящий факел, развлекаясь и упиваясь властью. И он настолько живо это представил, что даже немного забылся, увлекся и представил себя на месте того самого охотника, тыкающего факел в скалящиеся пасти.
Однако звук, услышанный собственный сдавленный смех, разорвал пелену воображения и выбросил сознание Тедда в реальность. Карета. Сайм и Джесс. Абель. Хитрая тварь.
– И что дальше? - Тедди развел руками и немного раздраженно цокнул языком, - мы будем перебирать варианты, а ты их самоуверенно браковать до ночи? Или мы все дружно станем в кружек и клянемся "настоящей правдой", - он надменно выделил слово "правда", от чего пара капель слюны угодила на его ботинки, - что следующая история действительно правдива? Или мы угадаем и скажем то, что хочешь услышать? - он на миг завис, словно потеряв зрение и слух, но уже через миг продолжил, - Ты не можешь врать, значит в твоих планах нет прямых намерений нас убивать, ты это говорила. Так вот. Прежде чем моя госпожа ответит на твой вопрос, позволь поинтересоваться, что же достопочтенная Преподобная Мать хочет от женщины без клейма? - он довольно миролюбиво улыбнулся краешком рта, - один против десяти, что не может и речи идти о банальном любопытстве, без основательных планов. Какая разница от куда приехала "племянница", если она может выслушать пожелание "доброй тетушки"?

На слова джиллера Насти сделал жест, отгоняющий нечесть и невзгоды. Навлечь на себя, да что там уж на себя... навлечь на всю обитель гнев не исполненного обета и не простого монаха, а настоящего мертвеца...
Монах покачал головой из стороны в сторону, словно пытаясь загипнотизировать Кадара.
– Нет-нет. - Насти подался назад, испуганно подбирая подол своей сутаны, но тут же разочарованно замотал головой, - Все очень плохо! Очень!
Монах уставился на джиллера, даже когда тот потребовал трут и огниво, он не сделал и шагу.
– Он, то есть, уважаемый старший брат, - он затравлено оглянулся назад, опасаясь того, чтобы грозный брат Рук как на зло не оказался за его спиной, - не просто так послал тебя на Вдовий берег. У тебя не получится быстро выполнить задание и вернуться, чтобы исполнить обет. Туда никого не отправляли уже больше нескольких лет, потому как последний раз там погиб сам Агниф Карур. Известный джиллер, который ни раз был на смертельных заданиях, но каждый раз выходил живым... - тут Насти растерялся, потому как сказал о мертвеце, что тот оказался живым. Но не смотря на это, собравшись с силами и отогнав прочь в сторону простую оговорку, продолжил, - Патруль берега – это чистое самоубийство, там кишмя кишит мертвецами, при чем совсем не безобидными ходячими. Раньше, этот самый маяк был стратегическим опорным пунктом, так сказать перевалочным лагерем джиллеров, понимаешь? Его специально захватили мертвецы, а раз так, то подумай сам: способны ли на это простые ходячие? - он назидательно указал пальцев вверх и сделал брови "домиком". - Ты попал в ловушку: тебе нужно оказаться у Обелиска, но ты не можешь ослушаться старшего брата Рука!
Насти закусил губу.
– Я просто не знаю что тебе посоветовать...

Фока опрокинул еще одну чарку, да крякнул, поджав губы. Слушал-слушал, то так голову склонит, то руку подставит, то на стол положит. Скучно ему, что тут сказать. Да токмо рядышком сидит с говорящими, волей ни волей, а приходится ушам слова ловить. Многого не понял Фока, чего уж тут таить, да понял одно: любит Василий Чернавку. Раззявил рот, чтоб встрять, да вовремя спохватился. Не гоже так, промеж людей лезть, можно и лоб получить.
Подождал малеха, второй раз начал вроде говорить, даже рукой так сделал, вроде показывая на что-то. Только княжич с Соловьем, разговором увлеченные, даже не заметили, что тать тоже имеет чего сказать. Махнул последнюю рюмаху – в голове шуметь уже начало. Плямкнул губами, нос утер рукавом и встрял.
– Вы уж простите, коли чего не так. - Фока приложил руку к груди, - Но коли один человек другого любит, вот не может быть так, чтоб не было тропки той заветной, чтоб к их счастью прийти. Не может и все тут! - тать замотал головой из стороны в сторону, - Вот мы: за солнцем идем! - он поучительно поднял перст в горе, - и то путь находим, пусть через горы да моря-окияны, а идем! А любовь, она ж ведь тоже, вестимо, за вроде того солнца, токмо для двоих. - Фока помолчал немного, самую малость, продолжил, - Надобно у людей умных выспросить что да как, а там ужо видней будет куды топать, да что делать.

Тронул коня пятками, подал в сторону детины, что соху за собой тягает, аки дитятя кота на нитке. Дивится Фока такой силе, не иначе как богатырской. Ох и сильна тем русь-матушка, куды ни плюнь – в богатыря попадешь! Дык и не в диковинку же все это: сидит, вестимо, дед старый на пригорке, баклуши починяет, а супротив него внук в грязи волтузится, а коли посмотреть чуть назад – выходит, что не дед то старый, а какой-нить вой, что в молодости бера руками давил как клопа. А коли вперед глянуть, дык то не голопуз руками из грязи куличики лепит, а гой славный, что может теми же руками так стрелы пускать, что пока первая до цели летит, еще пять в воздух, вдогонку выпускает. Как тут не сказать, что каждый третий богатырь?
А может не они богатыри, а остальные немощные? Может судьбой так решено, роком безучастным, что люди кругом мельчают, стираются аки попона скакуна рьяного. Дык подле них же в отряде есть басурмане, что богатырями тоже могут зваться, потому как такие невзгоды лбом ломали, что другим бы камнем надгробным стали. Выходит не только на руси есть богатыри...
От дум странных да тяжелых, тать вперил взгляд в луку да очнулся токмо возле пашни.
– Боги в помощь! - Черный улыбнулся, откинувшись на седле назад, - Меня Фокой звать, проездом тута, а ты кто будешь?

Насти суетливо расстегивал ремни, выпутывая Кадара, стараясь не смотреть в подернутые серым бельмом глаза. От прежнего парня остался разве что каркас, похожий на человека, теперь внешность Кадара при ближайшем рассмотрении вызывала стойкое убеждение, что перед вами не совсем живой человек.
Практически полностью затянутые чем-то белым глаза. Черные прожилки сосудов, изредка появляющиеся на бледной коже. Сама кожа, натянутая на скулы и нос, кажется еще чуть-чуть и прорвется, потому как черты лица заострились до предела. Это все похоже, на не совсем удачную маску к празднику Худого дня.
– Старший брат Рук поручил мне быть вашим ментором. - Насти смущенно потупил взгляд. - Я думаю, что вы имеете право знать, что я впервые буду ментором. - еще больше смущения превратилось в яркий румянец на пухлых щеках. - Для начала мне следует вам рассказать, что вы уже не прежний человек. Вы мертвы, а потому вам не нужно есть, пить, спать, вы не чувствуете боли... - он немного замялся, а затем неловко развел руками, - в книгах пишут, что человеческой боли вы не чувствуете, но я не знаю какая еще есть боль... Нечеловеческая? - задал вопрос скорее себе, нежели Кадару, после чего быстро продолжил, - ваши силы будут расти с течением времени и уже сейчас вы сильнее обычного человека. В Городе вы будете встречаться лишь со своим ментором, - он поклонился и продолжил, - Никто не должен раскрыть вашу тайну, поэтому о местах встречи будем заранее договариваться, как и о времени. Это очень важно. А пока мы пройдем в бризал, где я вам выдам первое поручение братства, санкционированное самим старшим братом Рук.

Они вошли в шестиугольный зал в полной тишине. Слышалось еле заметное шуршание балахонов и потрескивание свечей. По центру стояла огромная клетка. Прутья всажены в пол, а верх клетки наглухо закрыт крестообразной балкой. Зал имел второй ярус, возвышенный примерно на десять метров, на котором были расположены четыре стула.
Старший брат Рук восседал за центральным креслом, расположенном на небольшом пандусе, несколько подчеркивающий более высокий статус. По обе стороны сидели братья Тонгиф и Альда. Чуть дальше, в стороне от них, за столом с писарскими принадлежностями сидел брат Нумус, который по законам братства должен был все записывать. Ритуал насильного действия джилла был очень нестабилен, не смотря на многолетний опыт проб и тренировок, посему из года в год каждый ритуал скрупулезно конспектировался, дабы в последующем опыт множился и переносился на следующие поколения.
– Верь мне, ни смотря ни на что. - прошептал Сол.
– Приветствую ученика Кадара и его учителя Сола! - внушительный глас брата Рука взлетел к самому своду, отразился и ринулся сверху прямо на двоих, что вошли в зал.
Писарь незамедлительно записал сказанное, поднял голову, ведь и ему было интересно поглядеть на решительный момент в таком странном обучении.
– Готов ли брат Сол завершить обучение?
– Да, старший брат, готов.
– Готов ли ученик к принятию джилла?
– Да, старший брат, готов.
– Войдите в клеть и приступите к закреплению джилла. Пусть Истинные прибудут с вами!
Слегка напыщенная тирада была завершена, но того требовал ритуал. В конце концов это были лишь слова, пусть от них многое зависит в нашей жизни, но все определяется лишь поступками.
Двери клетки скрипнули, лязгнули – столкнулись со стенкой, когда полностью отворились. Сол первым вошел внутрь и остановился, внимательно смотря на Кадар. Только теперь он заметил, насколько волновался его учитель: кулаки были сжаты так, что костяшки побелели и походили на льдинки, лицо превратилось в закостенелую маску, а глаза – два темных провала, в которых зрачки стали еле заметными точками.
– Назад дороги для нас не будет, когда ты переступишь порог клетки.

Это походило на другую сцену – прокуренный подвал какого-то притона. Стол, посреди светлого пятна от грязной лампы. Заплеванный пол и дым повсюду, настолько плотный, что приходится прикрывать глаза чтобы не пошли слезы.
Впереди, за столом – твой противник. Враг, если так удобней. Вот он перекладывает краешком языка, расщепленную надвое спичку, в другой угол рта. Медленно моргает, приторно, вальяжно, до омерзения. А ты сидишь и смотришь на свои карты, которые только что лягли открытыми на стол. Пусть не слишком сильная рука, но бывало и хуже.
И вот, спустя миг, человек напротив начинает шевелиться. Его руки опускаются вниз, но у самого стола замирают. Он отрывает взгляд от карт и переводит на тебя, словно проверяя: следишь ли ты за тем, что происходит. Так бывает, если человек хочет убедится, что вы видите его триумф. Все закончено. Напротив твоих карт – комбинация противника. Проходит еще миг и ваши взгляды встречаются.
Только тут, вместо карт – люди, а Хирано, в роли прожженного шулера. Охранник улыбнулся, хотя где улыбка, а где ухмылка Тедди?

А Фока тем временем саблю пытался из углей вытянуть. Так обойдет, эдак, с другой стороны подступится, а она все равно шипит аки змея дикая. От внезапной догадки, что железяка в ножнах спокойная, а коли в полымя кинуть – зверем диким становится, да никого подпускать к себе не желает, стегнула, словно лихой дед на козлах по спине конской кнутом.
– Это выходит, коли бабу в тепло да все спокойно, она и слово ласковое молвит станет, а коли горе-печаль, дык будет грызть не жалея... - Он глянул грустно на Иришку, а в голове мысль дурная.
"Выходит была когда-то бабой простой, об-на-ко-венной. Да судьбинушка так скрутила, бедолагу, что вышибло все из души, аки воздух выходит, коли о земь спиной с коня падаешь. Стала она так часто на всех шипеть да укусить пытаться, что из души те привычки в лик вошли, что внутри – вылезло наружу. Вместо девы красной – стала змеёй диковатой... Вот ведь как бывает, эво как!"
Тать, задумавшись о нелегкой судьбе вужалки, взял в руку саблю, да как зашипит – булат каленый шкуру палит. А глаза круглые, думает, шипеть будет и сам в вулжака обратиться. На месте закрутился, завыл, саблю отбросил, да ноет, руку укачивает, аки младенца.

Утер лицо ладонью да в небо глянул тать. Показалось ему на миг, вышло солнышко, пока все его искали. Вот прям увидел воочию, пока они тут ходют да мытарствуют, солнце, разорвав плотный слой тьмы, глянуло на землю, да окатило волной света и тепла всех людей да тварей. По заслугам воздала, кому ласково по темени погладила, а кого и насквозь изжарило.
Помотал головой из стороны в строну, "мыкнул" как сивка бурая и охнул от неожиданность. От всей былой радости, что солнце из темницы вызволилось, не осталось и следа. Увидел он чего озеро колдовское задумало: страхом их взять. Ох и чудище выползло, свалили все в кучу, людей заблудших да кощеевцев зазевавшихся, зверье дикое. Слепили холодом могильным, зашили голодом мертвецким да на живых натравили, поди-де до кровушки теплой охочее.
Струхнул Фока, вот прям не слабо струхнул. Отшатнулся назад, рукой рот закрывая. Да на сапог немцу наступил, ведь по указу княжича подле него крутился. Глянул затравленно на него, а он что, швыряет ножами, вроде как в пугало огородное, а не тварь из тел сотканную. Вот ведь как, Фока живот положить испугался за правду, а басурманин дикий на смерть стоит...
Сцепил зубы, руки крепче сжал. Брови сошлись над носом. Смотрит на гадину, ждет, а сам перед немцем стал, вроде как чего если полезет на себя брать будет, пока он руку станет колоть.

Лихо начали, дадут боги так и закончат! Фока крутился как уж, аки оса жалил сабелькой. Не больно то и толку стало на их атаку, кроме удали молодецкой, супостаты лишь кулями попадали на земь, да не высохли. Только больше умертвений стало, только пуще озеро заколдованное разозлилось. Да только и Фока не добрее стал.
Зубы сцепил, только слова Василия услыхал – за жердями метнулся и к костру. Не удобно стало в руке саблю держать и жерди подпаливать – кинул он саблю долой, а она в полымя и угодила. Стоит Фока, только и успевает жерди тыкать в костер. И тут, аки конь копытом соломинку с головы Черного смахнул, мысль как вода студеная на плечи хлынула. Смотрит Фока, как сабля в огне начинает чернеть да краснеть. Смотрит на жерди, которые занимаются огнем. Дык это ж получается как клинок огненный, калененький – враз гадов резать да испарять будет! Дальше в полымя подвинул саблю, чтобы весь клинок в углях был, одна ручка торчит. А сам на месте пританцовывает, радуется, что мысль такую хитрую удумал.
Схватил жерди огненные да пошел тыкать в супостатов, аки жуков к земле пришпандеривать. Ох Фока, удали молодецкой да удачи воровской, хоть отбавляй, а ума-то, ума – дал бы кто, спасибо сказал бы и в ножки поклонился. Не подумал тать, что вместе с клинком и рукоять горячей станет, так что в руки взять нельзя будет. Так что уж тут делать, коли Фока, аки почти весь народ на Руси, умом лишь задним силен...

Спустя пару мгновений двери малого приемного зала отворились и зашла служанка. На небольшом подносе, догадываясь о своей будущей участи, испуганно ютились ломти мяса, сыра и пару кусков белого, молочного хлеба. Рядом с этим лежало яблоко и две груши.
Тедди молча указал глазами на стол возле себя – поднос очутился на том месте, перед Брадом. Служанка, смазливая девушка с россыпью маленьких веснушек вокруг носа и на щеках, пролепетала что-то о возможных пожеланиях, но ответом ей было молчание Теодора.
Охранник привычным жестом вытащил нож и парой рваных движений отхватил кусок мяса и отправил себе в рот. Следом настала очередь сыра и хлеба. Тедди ел, видимо, не обращая внимания на собеседника вовсе. Но утолив первый голод, охранник снова посмотрел на Бартоломью.
– Это всё лирика. - Тед запоздало указал взглядом на еду, приглашая отобедать и гостю. - Один вопрос: что вам нужно? - кивком, упреждая возможный уклончивый ответ, он дополнил свой вопрос, - Только суть, я вас прошу. - охранник улыбнулся кривой ухмылкой. От мяса, узкие губы блестели, и узкое, бледное лицо Теда походило на какую-то маску, или профиль вампира, как могло показаться, например служанке, но конечно-же не матёрому филёру.

– Ну дык! - опомнился Фока и ответил на похвалу, гордо выпятив грудь, что тот воробей.
Но так то подумать: с сабелькой хорошо, да рубить то все одно некого. Тут чары худые, а не враг честный.
Ужики стали путь указывать. Не нравилось то Черному, да что тут поделать, коли обчество решило помочь чуде-юде хвостатому? Вроде не рода людского, вроде и должно быть лесом все, что не о двух ногах, ан нет. Тоже, поди, где-то змеюнчики горькими слезами умываются да зовут "ма-амка..." Или как у змеюк принято называть того, кто породил тебя? На этой мысли Фока окончательно испарился думать, за что и получил тяжелой веткой по лбу. Засычал, губу закусив, и дальше пошел со всеми.
А вот и к другой деве, живой вышли. Ох и бестыдница... ох и срамно... Но красиво. Рожа Фоки прям засияла, не смотря на горе, что Иришку обуяло. Стыдно в глаза деве глянуть, да и на другое место глаза перевести тоже стыдно. Так что пялится тать на поршни свои, да изредка глазками пробегает по телу мраморному. Все мысли вылетели из, и без того бестолковой, головы.

– Я как думаю? - Фока ухмыльнулся еще лукавее, - дык спалит, как пить дать, но есть одна заноза. Вот гляди, вроде как я змей. - тать рожу скривил страшную, а руки аки крылья развел. - Иду, вестимо, прямо к озеру, брюхом по земле волочу, хвостом деревья хряпаю. Тут, глядь – оно, озеро. - с этими словами тать-аспид изогнул шею, вроде как плюнуть собирается, - и тут, уж совсем бесовская проделка, какой нибудь воробышек ему в харю, прямо в рот открытый и влетит. Ага? - тут Черный вроде поперхнулся чем-то, за горло схватился, щеки надул и как икнет. - Вот, так то. Интересно мне: коли змей прям в тот момент, когда огонь пускать будет – икнет, что будет? Мыслю я, потроха змеиные все и спалит себе... - Фока сокрушаясь головой помотал, а сам взглядом лукавым на немца смотрит.

– Ты устала. - Тедди ответил ей таким же тихим тоном, - Это просто донмайские ведьмы, которые действуют тебе на нервы.
Лишь когда госпожа его отпустила, он быстрым шагом направился к залу. В животе гулял ветер, ведь ни ужина, ни завтрака не было. Вместо них были эти чертовы приемы, на которых люди делают все что угодно, кроме того, чтобы просто кушать. От того Тедди и был зол как несколько десятков чертей.
Оклик служанки настиг уже у дверей в зал. Верхняя губа охранника медленно поползла вверх, словно у зверя, когда он услышал, что его зовут. Теодор быстро взял себя в руки и на лице снова появилась ухмылка.
– Два ломтя хлеба, два ломтя мяса и кусок сыра. - Тед на миг замер, - И пару яблок в комнату. Живо.
Именно с таким настроением – паршивым, Тедди вошел в зал, где его ждал Оскар и Бартоломью. Охранник взял стул, попутно окинув взглядом Дятла, пододвинул к столу, облокотился на него и посмотрел на новое действующее лицо.
– Что вам нужно?

– Эт могу! - тать уверенно кивнул и сдвинул брови. Рожу насупил, губы в пельмень закатал, вроде как поцеловать кого норовит. Так все гридни делают, вот и Фока не оплошал: чтоб на страже стоять надобно что? Правильно – вид иметь страшный да решительный, мол чуть что, враз голова с плеч слетит.
А сам, пока на страже стоял, думу вот какую думал. Выходило, что заради девы, рода змеиного, они, вестимо, в бой с колдовством темным ввязались. Теперича на подмогу они Горыню позовут, чтобы он пламенем своим озеро то выжег. Складывалось все так, что одни чужаки других бьют, а они – добры молодцы – вроде как всех выручат! И вроде не было в том ничего постыдного, али срамного, да не правильно как-то. Вроде как морду кому набил, а чарку мировую не опрокинул. Но с другой стороны, ведь, коли не Ванятко с наукой как нечисть бить, да не его смекалка, не нашли бы способ как озеро заколдованное победить. Выходит, что есть их заслуга в такой победе.
Делить шкуру бера живого – эт да, Фока умел, чего уж тут. Еще не победили озеро, а он уже голову ломает как кивать станет, коли хвалить будут. Встрепенулся, по сторонам глянул – на страже ведь. Как раз взгляд на басурманина с топором и попал.
– Ты чего такой, в думах весь? - Фока улыбнулся. - Кумекаешь иссушит аспид озеро аль нет?

Тед улыбнулся. Ему действительно понравилась жесткая и ироническая интерпретация его слов.
– Даже после сотни таких приемов, мы будем отставать в знаниях и опыте. - Теодор снова приник взглядом к окну, - Единственное, что можно противопоставить уму и опыту – решительность.
Сказав это, охранник и вовсе потерял интерес к обсуждению. И дело было не в собеседниках, а скорее всего в нем самом. Он чувствовал кожей, что уже скоро кто-то попытается попробовать их на прочность. Нужно упредить, ударить первым. Так ударить, чтобы отбить охоту даже мыслить о таком. Но вот кого бить? От мыслей Тедди сжал кулак, но тут же спохватился и расслабился.

Как волны черные да буруны пенные бились о борта корабля кощеевого, так грусть и печаль плескались о душу Фоки. Каждый миг, пока шли они через места гиблые, вспоминал тать жизнь свою. Не хорошую и не плохую: хоть и хаживал он дорожками кривыми, да всегда знал на что идет и были светлые деньки пополам с темными. Никого не винил в жизни своей непутевой. Жил он не по правде людской, но вот коли люд за солнце выходит биться, видать не хочет тать на сторону черную становиться, не до конца он в омут нырнул значит.
Проплывают образы прошлого, жизни былой, пред глазами Черного, как те иконы в храме бога распятого. А вокруг то волны, что готовы корабль аки скорлупу ореха размолоть, то твари темные, жадные до мясца людского, теплого, до душ не загубленных клеймом кощеевым. Да каждый раз все искусней становятся силы, что дорогу преграждают им. Мороки да призраки, что разум аки замок взламывают. Твари кусючие, щупальцами хлещут вроде плетями, души до самого дна выпить желают, а все ради того, чтобы не дать им до дерева добраться.
Хоть и было вдосталь людей у Малаха, чтоб грести, да Фока все одно напросился в гребцы. Когда от дела маешься, то только тошно становится, токмо сильней ужас в живот забирается да льдом все сковывает. А так, руки крепче весло жмут, глаза в пол уперты да мысли вон. И-и-и раз! Удар плашмя о воду. Сколько же будет-то еще напастей, долго ли еще? И-и-и раз! Выдержит ли Фока испытание морем темным? И-и-и раз! По бокам люд сидит суровый, лица хмурые, словно на поминках. Все жизнью обтесаны, кто как, вестимо по-разному, но в час темный собраны да подогнаны друг к дружке. И-и-и раз! Отходил от бережка корабль боевой, огромный да грозный, готовый и мрак и тьму раздавить, а плывет уже вроде как кораблик малый, шкарлупка от семечки гарбузовой...
Не думал, не гадал Фока, а мыслишка сама юркнула в голову. Коли силы такие собраны, чтоб помешать человеку в место то попасть – может и не надобно ему туда? Может природой самой то место закрыто, говорит она вроде как голосом человеческим: не ступай туда, окромя лиха да горя ничего не сыщешь! Ан нет, рогом стали да прут, аки волы по пашне. Да токмо не переломят ли их за дерзость?
Выплыли. Справились. Выдохнул Фока, словно камень пудовый нес да опустил на земь. Живы, вроде.
– Да чтоб хоть раз за плетень после такого я вышел! - тать утер потец со лба да руками в борт уперся, дух переводя, - да ни в жизнь!
А тут как раз Лелислав диковинку в море пустил. Р-раз! Ладья, аки лебедь, по глади ровной заскользила...
– Ляпота!... - тать от удивления рот раззявил, да закрыть и забыл. Так и шел на ладью, как только в пучину не свалился?

Фока смахнул пот с чела и сунул саблю за пояс. Схватка завершилась полной победой братии, вокруг валялись порубленные кощеевы гридни, лужи крови застлали пол. Особого ража боя тать даже не учуял, бился потому как иначе было нельзя, игра на размен пошла, да и жалко "пику" не было. Вроде люди то были, а вроде и нет...
Как и прежде смотрел Фока на Чернавку пугливо. Не выходил у него с памяти тот миг, когда она глазом чародейским всю корчму обвела. Словно в душу глянули татю, да так глубоко, что покоробило его. Затрусилась душа сволоча, аки зайца серого. Плямкнул Фока губами пересохшими и представил, вдруг как на привале ночевать будет у одного костра с девой черной. Как глаза закроет, только в дрему провалится, а она ка-ак зыркнет опять! Его аж передернуло всего.
Опомнился уже когда Василий ему сказал, чтоб с пленным подсобил. Кинулся было... вспомнил про карманы да кошели, что как грибы были по корчме рассыпаны были. Ведь у каждого кощеевца при себе мог быть скарб дивный, рыжье али камешки-самоцветы. Уже почти начал было шарить, да встрепенулся Фока: сидели бы тогда они в корчме да квас кислый жрали, коли карманы тугие бы были? Вестимо нет, значит и в карманах ветерок кувыркается. Обратно к пленнику пошел тать, да на пол дороги остановился: ведь могли они вещичками и зачарованными обжиться...
– Да ну что ж творится то со мной! - слово бранное умолчал тать, крутануло на месте Фоку – снова решил он карманы посмотреть. Уже руку тянет, а мысль как стрельнет, аки княжич пулькой из ружьишка своего: это же Кощея ватага – самого страшного колдуна, а раз так, вестимо токмо черные вещи у них могут быть, поганые, что в руки попадут, а руки те и отвалятся.
Икнул Фока от мысли страшной, глянул мельком на "цапалки" свои и к груди их прижал, отвернулся, отошел по-дальше от врагов поверженных, да по-ближе к пленному. Тут как раз и перепалка началась меж гусляром да бубной с корчмарем. Лелислав прав был во всем, говорил по делу так что Фока даже не раздумывая за товарища, уже боевого, "впрягся".
– Ану ша, волчья сыть! Куды кочерыжки тянешь!? - он яро глянул на воров, что токмо языками шлепали, когда помощь нужна была, сказал тать - Решили завернуть, когда шкуру на кон ставить нужно было? А? Бычье кривомордое! Кумекалки заточили и слушаем: им, – он выразительно глянул на товарищей, перепачканных кровью, - как в лоб, что по лбу резать что пику, что бубну.
Тать перевел дыхание, хоть и говорил он дерзко, вестимо, с гонором, да токмо ведь правду говорил. А правде верят, особливо коли с уст, привычных к вранью, исходит она. Поймал взгляд Лелислава, на миг задумался, от чего рожа стала у Фоки ну уж совсем глупая. Уразумел он, что вроде как не против гусляр уходить, да токмо спину показывать не хочет. Кинутся вдогонку да рвать станут. "Эх, да не дурак ведь, братец-то! Встретить бы на пяток лет раньше такого подельника! Ух и делов-то накрутили бы" - кому что, а вшивому баня! Кивнул невзначай, мол дошел мыслями.
– Так что коли кто желает кишки с пола собирать – милости просим, – Фока улыбнулся, любо дорого посмотреть, словно гостей к столу зовет, – молодцы будут рады! А чтоб локти кусать не стали да дурость в головы пускать – так уж и быть. Барыш с кошелей да поясов ваш. – он кивнул на трупы, - На чужой земле делиться надобно так Поконом бубновым положено.
На этих словах он выразительно глянул на товарищей.

При словах о карманах, Фотка вздрогнул, словно кур воровать стал да в сарае заперли.
- Кто шарится? - Фока, улыбаясь головой покрутил, - То дело не гожее, что уж говорить... - он согласно закивал, впрочем, не прекращая обшаривать карманы, - дык я за ради дела благого сведения до бываю! Ану как у вражины клок бересты с планами потаенными в кармане упрятан? Али вещица, так-сяк безделушка, а на дело темное свет способная пролить?
Фока, намереваясь повергнуть мудростью гостя ино земного, поднял вверх палец, скорчив рожу умную.
- Так что не спеши понапраслину наводить, да суд чинить.

- А вы, смотрю я, отважный человек! - Тед открыто улыбнулся и хохотнул, заговорщицки подмигивая старшему. - Вы дважды, в моем присутствии, обсудили выдуманные изьяны моей госпожи! - охранник улыбался во всю, но в следующий миг лицо приобрело привычное выражение-маску. Повторяя слова старшего матроса, Тед продолжил, уже намереваясь вернуться в карету. - Если это возможно - делайте. Или официально заявите, что не можете принять Великий дом Багир.

Както враз, из ниоткуда, в душу Фоки вгрызлась кручина, да такая, что слезы навернулись сами по себе. Вот она - победа! Да над кем же? Над багатырем русским, что тьмою был околдован. Двое ушли за мост Калинов. Что это выходит: русские меж собой бьются, а тварь всякая за нитки дергает да решает кому жить, поле пахать, детей ростить, а кому братьев убивать?
Черный отошел недалеча и присел на край пня гнилого, что торчал из воды. Стыдно было перед товарищами аки баба горевать, да поделать с собою ничего не мог.
- Не будет тому конца, - шмыгая носом и утирая кулаком слезы промолвил Фока, - подвергли Витязя заколдованного, за ним другой будет. Еще злей да тьмой опутанней. А за ним еще один. - тать обхватил себя руками. - не хватит нас, чтоб гниль всю эту передавить, поляжем и не квакнем. И солнышка не увидим.

Опомнился Фока, аки в воду студеную всем телом кинулся. Оглянулся вокруг, да поздно было - товарища их вода поглотила, раздавили его, словно жука полевого.
Да чтож то творится, коли погань темная молодцев красных бьет. Правда во главе, коли вои грудь в грудь сходятся на земле утоптаной. Ежели душегуб на путе торном купца схватит за живот, да дух выпустит - то правды нет, но за нее сам тать платит. Вестимо, мост Калинов ему никогда не перейти, все души, что загубил за жизнь соберутся да скопом в реку скинут.
А так, чарами могильными людей русских губить - хуже твари, подлее - не сыщеш.
И такая злоба Фотку взяла, за народ, что под тучами черными спину гнут, да небо из сил последних коптят. Взял камешек, что в тайне хотел на рыжье обменять, тот что в избе Отчей отыскал, на Витязя глянул люто да швырнул что было силы.
- Щас гахнет, ребята! - успел было упредить товарищей боевых.

Теодор не прервал своими словами разговора в карете. Он внимательно слушал Джеймс и Ворона, беседующих, казалось, на каком то высшем, более доверительном плане, чем полагалось незнакомым людям, сведенных судьбой. Может, виной того откровения, была неожиданная кончина члена первого Дома. А может, скорее всего, эта странная манера Саймса проникать внутрь человека и без промедления выворачивать его сущность наружу. Обычно люди пытаются следовать законам морали и правилам хорошего тона, которым Прилл и следовал, пока находились в окружении постаронних. Оставшись на едине, он действовал безцеремонно и с той уверенностью, которая присуща врачам.
Прибыв Домой, Тед, по обыкновению проводил опору. Вопрос госпожи застал его врасплох. Тедди развел руками.
- Убили одного из игроков. Так бывает. - охранник ухмыльнулся. - нужно в совершенстве овладеть теми правилами, по которым они играют, чтобы знать как правильно их нарушать.

Также, как парящие в небесах могильщики чуют скорую смерть, забредшего в пустыню человека, так и Тед в это мгновение ощутил, как зал посетила Смерть. Крылья носа охранника хищно раздались в стороны – казалось он хотел вобрать в себя весь воздух, перебрать по составляющим и вычленить искомый элемент. Аромат человеческой смерти. Он, словно влажный, липкий туман, расползся по залу, заставляя людей перешептываться и делать многозначительные взгляды. Придворных, чьи глаза округлились от удивления или страха, Тед сразу отбросил. Очень сложно правдиво изобразить такие эмоции и фальшь сразу лезет наружу как гной из раны, в которую попала грязь. Почему-то считается, что подделать эти эмоции легко, но на само деле, для внимательного человека это довольно простая задачка. Следующих отбросил тех, кто не отреагировал никак, они либо беспросветно глупы, либо им безразлично. Не подходят. Теодор быстро пробежался взглядом по остальным лицам, он искал особенное лицо, за которым скрывался тот, кто мог быть причастен к этому липкому дельцу. Но найти его было равнозначно тому, чтобы найти девственницу в порту.
Охранник не забывал приглядывать за госпожой. Он устал искать оправдания такому безоговорочному рвению к “работе” со своей стороны и просто охранял Джесс, словно служит ей с пару дюжин лет.

Глаза Фоки загорелись надеждой. Хоть и грабил, бывало, парень, да только не от души злой. Всегда хотел сделать так, чтобы всем хорошо было, да зазря никому не вредить. Потому когда прослышал он о словах, что про Солнце, сразу воспрянул духом. "А вдруг? - в голове Черного стрельнула мысля, - Вдруг нужно что-то сделать и враз Солнце снова появится да тучи черные порвет."
– Да мы конечно рога тому Витязю скрутим, чего уж там. - Фока поочередно глянул на Виктора, Ивана и Ратибора. - Вон смотри какие богатыри, куда уж тому дитяти да супротив старших. - он подался вперед, заглядывая в лицо старика. - Ты пуще про Солнышко скажи, как вернуть его снова?

Теодор отложил вилку в сторону и перевел взгляд со Стерре на Оскара. Хранить молчание оказалось не так просто, тем более, что мысль, мучившая его на протяжении всего завтрака, наконец то оформилась в нечто понятное, словно собралась из лоскутов не заданных вопросов. Охранник утер уголки губ салфеткой и вновь взглянул на Оскара. Без привычной ухмылки и издевке в голосе, буднично произнес, словно обращаясь к хорошему знакомому.
– Убери бокал, - Тед опустил руки на стол и откинулся на кресле. - и передай Оскару мою благодарность, за такую заботу о моей госпоже.
Дело было то не в самом бокале. Тед понимал, что вино не отравлено, но безумный находился в опасной близости к госпоже. Скорее всего сам поступок был отравлен измененной сущностью Оскара, его темной половиной. Парень спекся. Это факт.

– Да, дурак! - согласился тать, - Дык потому, что не объяснил никто! Одна ты по-беспокоилась, девица красна. - Фока мимолетом Виктору подмигнул, дескать, вишь как распереживалась, - Спасибо тебе, за заботу, за доброту твою, - он убрал руки от игл и принялся ждать. На роже блуждала довольная улыбка.

Теодор увидел, как за госпожой закрылась дверь и тихо выдохнул. Видимо так и должен заканчиваться день сторожевого пса: поздно, с пустым брюхом и тупой болью в висках. Живот был пуст, ибо с полным особо не по-воюешь, случись что. В таких делах нужна легкость и чтобы ничего не мешало.
Голова болела из-за постоянного накала внимания, а это, поверьте на слово, чертовски выматывает. Все начинается с обстановки: каждый раз заходя в помещение ты должен запоминать что и где находится, а еще в каком положении. Также нужно внимательно следить за людьми, их передвижением, жестикуляцией, а еще желательно и мимикой. Кроме всего этого, следует следить за дыханием охраняемого объекта. Причина такого требования лежит в сути любого человека. Так уж устроено, что каждый из нас, существо сугубо эгоистическое. Каков бы ни был хорош охранник, но он может опоздать, отвлечься. Однако сама жертва, за доли секунды до покушения, почувствует угрозу и ритм дыхания непременно собьется. Этот миг и должен уловить телохранитель.
Теодор все это не учил, он просто долгое время действовал “по другую сторону” и каждый раз наблюдал все эти малозаметные для простого глаза особенности людей.
Мужчина достал небольшую монетку и аккуратно положил её сверху на дверную петлю. Развернулся и потопал по коридору. Внезапно подпрыгнул на одной ноге и, когда приземлился, сделал подобие книксена.

Теодор допивал из фужера багряную жидкость, изредка делая мощные глотки. Так не принято было пить вино в светском обществе. Каким-то чутьем он улавливал, что не принято, но не мог, вернее не хотел, менять своим привычкам. Поэтому продолжал глотать вино ровно до того момента, пока где-то там, на периферии сознания, не почувствовал легкие нотки опьянения. В этот же миг он прекратил пить и съел парочку крылышек какой то дичи, искусно запеченных в медовом соусе с орехами и причудливыми лепестками трав. Повара постарались на славу и Тед, не желая нарушать буйство вкуса, царившее во рту, хрустел крылышками вместе с костями. Те лопались под ударами зубов, словно хрупкие веточки хвороста в пламени пожара.
Вечер подходил к концу. Во всяком случае Тед не находил причины оставаться тут еще дольше, ради созерцания лиц компаньонов. “Черт, они же господа Дома. - он мысленно укорил себя. - Какие компаньоны? Брось даже думать на старый лад, Тед, привыкай быстрей!”
Раздались гулкие шаги. Тед повернул голову и облизнул узкие губы. Кто-то чеканил шаг, словно топча землю перед стройными рядами солдат. Двери распахнулись и перед всеми показался молодой рыцарь. Открытое лицо, правильные черты лица, даже благородные, можно сказать. Хорошо сработанные доспехи и эта вбитая в подкорку выправка: ровная спина, подбородок, задранный вверх и руки вдоль тела. Все как положено рыцарю. Он прошел через весь зал и бухнулся на колено перед Джесс, словно желая признаться ей в любви. Или верности. Тед скривился, будто загнав занозу под ноготь.
Мимолетный взгляд госпожи, словно она желала подтверждения, что это действительно происходит на самом деле, что это не кажется ей одной. В ответ лишь смущенное пожатие плечами Теда, дескать: “Да, он, в самом деле, похож на фанатика…” Такие манеры действительно поражали своей галантностью, но подобные правила куртуазности, похоже, были приняты в этом мире. Или нет? Или это лишь плетение лжи, брошенные в их глаза. Глаза охранника сузились, превращаясь в щелочки. Похоже было, что он пытается заглянуть ему в душу, не иначе. Но когда Жан начала говорить, лицо Теда лишь шире расплывалось в ухмылке. Каждое слово молодого рыцаря словно “обдувало” ветерком галантности и преданности, того позабытого атрибута благородного мужчины – чести. Куда уж устоять перед таким красавцем, героем. Только не Теодеру. Он не верил молодому рыцарю. Ни единому слову не верил.
Тед хотел зарваться, начать провоцировать, может быть сказать что-то, например: “Да уж, горевать не стоит, одна рука тоже на что нибудь может сгодиться”, но во время прикусил язык. Во-первых, он был не на улице, и не в компании головорезов, где нужен лишь повод, да и то, не всегда. Он был в высшем обществе, да еще подле госпожи, поэтому следовало подождать решения её светлости. Или прирезать в подворотне. По тихому и без лишних глаз. А во-вторых, он будет умней. Теодор не станет пороть горячку и позволит этому шпиону разыграть партию. Вот тогда, когда он оступится, а это обязательно произойдет – ведь Тед постарается – нужно будет лишь подставить нож в то место, куда он упадет. И крепко удержать, чтоб не соскочил. Конечно, могло так оказаться, что парень действительно был предан и чист душою, Тед не претендовал на роль искусного эмпата. Он просто не верил и все. Никому.

– Ты что Витя, опомнись! - Фока спрыгнул с коня и уже схватился за носок сапога богатырского. В голове еще шумела вчерашняя брага, но тать трезво понимал, что все может обернуться не в лучшую сторону. - Постой, Витенька, не горячись ты так! Оно то дело правое, - Черный что есть мочи закивал головой, преданно глядя в очи, - коли своё тронули надобно в морду дать, а коли человека забили, навроде как не чужого, надо так дать чтоб и кровью умылись да юшкой хрюкали, то верно все. Да только посчитать надобно выродков для начала нужно, - Фока обернулся, на дорогу показал рукой, - там их с пару сотен будет! Да я что, я только за, ты то весь вон какой, одной рукой махнешь – дюжину долой, другой – вторую дюжину в землю по ноздри вобьешь. Я в том уверен, да только что потом, Витя? Точно! Конем давить, аки жуков на поле, того гляди пару дюжин и упокоишь, а дальше что? Дальше то? Они ж, твари, руками голыми тебя по кускам разорвут да на пироги растянут! Ты ж им жизнь всю портить удумал, понимаешь? Человеком трудно, зверем легче. По что думать как жить, что завтра будет, как детей воспитать, как по мудрости отцовской жить? Ведь можно как зверю дикому, взять, что хошь, а что не дают – забрать! Кого хошь в могилу свести, а кого – на сено потащить – так ведь легше, Витя! А ты их этого всего лишить вздумал, да того, кто им дал все это, на их же глазах осудить? - Фока медленно повел головой из стороны в сторону. - Не дадут Витенька, зубами рвать станут, дохнуть под под булавой твоей, а даже пядь раздолья дикого не уступят... А на нас клятва висит, чтоб груз доставить. Я, так уж, человек не больно честный, да только слово дал... Давай сперва службу выполним, а на обратной дороге уж тут думать будем как гада энтого извести, а Вить?

Аж зубы заломило у Фоки, когда увидел как стражи руку отсечь мальцу хотят. Понимал, конечно, что сволочил, да разве ж за краюху руки секут? Понимал и то, что разговорами да уговорами ничего не сделает, вот морды все умом аж светятся, поди втолкуй им про жизнь, смолоду загубленную.
Черный сопли костьми утер и споро пошел к страже. Оружие достал, да не простое, а специальное для таких как эти. Деньги зовется.
– Ой добры молодцы, - чуть подвывая затянул Фока, - кто ж то знает, кто ж то видел, ой помогите – не бросайте в беде-кручинушке! - а сам монетами бряцает, вроде как невзначай.
На морду торговую даже не смотрит, только на стражников, что татя неумелого держат. Главное в разговор втянуть, а там... Язык завсегда Фоку выручал, вот теперь авось и паренька выручит. Чай не чужой ему человек, вор вору, вестимо, руку подать должен, коли в беду попал.
– Мне то помощь нужней будет! - Фока гнусаво заладил, а рожа то кислая... фу, аж противно смотреть на такого бедолагу, - Вот за краюху то возьмите, я расплачусь за татя энтого. Да скорей мне помогите, пока есть чему помогать!

8 мая 1962 года. Школа имени Джеймса Расселла Лоуэлла. Сентрейлия. Пенсильвания.



День выдался чертовски жарким. Солнце пекло, не щадя никого на земле. Словно с цепи сорвалось. Асфальт сильно “дымил”, вверх поднимался тяжелый запах битума и жженой резины.
Мужчина в строгом костюме и шляпе стоял, задрав голову вверх, рассматривая здание школы. Тут не было никаких заборов и оград, в отличии от города. Всякий мог просто прийти и зайти внутрь, правда делали это, в основном, лишь учащиеся этой школы. У входа никто из полисмэнов не дежурил, проезжали мимо полицейские машины, но намеренно никто не смотрел за входом. Это потому, что все тут друг друга знали или, по крайней мере, “видели где-то”. Дети, со свойственной им беззаботностью вертелись, бегали и визжали на разный лад повсюду вокруг школы. Кто по-старше стоял у парковки, другие ждали друзей в парке, рядом на лавочках и столиках. Казалось, что все это объединено каким то одним замыслом, каждый из детей выполнял свою роль, четкую работу. Вот вам "упорядоченный" хаос, ведь заставь их повторить, даже написав сценарий, – у них ничего не выйдет, все получится не так как должно было быть.
Мужчина опустил голову и тут же встретился взглядом с другим человеком. Тот стоял, широко улыбаясь, словно наблюдая за другом, которого давно не видел и теперь, обрадовавшись встрече, непременно захотел “исподтишка” накинуться с объятиями.
– Простите? - мужчина сделал шаг навстречу, обезоруживающая улыбка не сходила с лица, - Вы наверное мистер Стэйрон?


8 мая 1962 года. Вокзал Сентрейлии *. Пенсильвания.



Вот и раздался последний перестук колес. Где-то устало зашипело, в очередной раз послышался металлический, гулкий удар и поезд встал. Люди засуетились, начали собирать уложенные вещи и выдвигаться к выходу из поезда. Дородного вида женщина, временами покрикивая на своего сына, двигалась словно ледокол, разрезая толпу. Это не могло не вызвать улыбку, потому как в конечном итоге оказалось, что шалопай забыл свой чемодан и она проделала свой путь туда и обратно снова. Впрочем, это нисколько не смутило женщину, разве что еще немного разозлило.
На перроне толпа распалась, места стало сразу много и люди перестали толкаться. Каждый шел по направлению к выходу. Джэймс Блэк, молодой писатель, размеренным шагом следовал в том же направлении. Сюда его привело желание познать тайны Молли Макгваерз – тайного сообщества шахтеров-ирландцев. Тех самых людей, которые в конце прошлого века поставили на уши всю Пенсильванию и антрацитовую промышленность штатов. Кто такой Джек Кехо? Бандит или человек, который просто брал свое и отстаивал права? Слухи полнятся, теперь говорят, что кто-то решил возродить Молли, но так ли это на самом деле. Ведь в то время пролилось много крови, кто бы это не отрицал.

* - на самом деле вокзалов в Сентрейлии два, но активно действующих всего один.

"Вот тебе и град стольный! - подумал Фока. - Только на стольный не слишком смахивает. Больно уж он угрюм..."
Черный, вместе со всеми, прибыл в город, проехав меж распахнутых ворот. Хоть и весел люд, а коли знать Фоку, то можно было сказать, что и как-бы родные ему были те люди, да только что-то пугало татя. Вроде лица веселы, песни удалые да только есть такое-эдакое, вроде как за ширмою спрятано, что мерехтело где-то “там”. Пугало что-ли…
Фока спрыгнул с коня и покрутил головой. Дома, дороги, плетни да горшки. Он быстро подвязал свою лошадь к телеге и протиснулся между Виктором и остальными.
– Я в город пойду, штаны подлатать надо, - на роже было написано, что хмеля хочет, - коли чего,то по-утру буду, найду. - уже отбежал в поток толпы, но вскоре вернулся обратно, - а коли не найду, то с первыми петухами у ворот встречу! - и тут как ветерок сдул его.
Отправился Фока, сперва, штаны подлатать. Все по правде, да что толку от штанов добрых, коли пузо к спине прилипает. Во рту не то, что макового ростка не было, а вообще ничего не было. Так, крохи пособирал, что у избы Отчей детишки побросали и все…
Заглянул Фока в корчму. Сразу гуся съел. Фока хоть и тощий был, а влезало в него дай то бог каждому, как говаривал сам Черный: “Коли телом худ, то душой не скуд!” Хватал Фока и пироги с печенкой, киселем все захлебывал, а сам глядел по сторонам, разговор тихий слушал. Кто де чем промышляет, что творится да почему. Хоть и за ушами трещит, да слуху не мешает. Опосля карты достал. Так, нехотя на стол брякнул, локтем подвинул, мол кому интересно – раскинуть можно. Тут и закрутилось все. Было и “пятерней” по столу вдарить, так что свечи тухли, была, конечно, и тихая игра.
– Токмо чтоб все честно было! - Фока сразу предупредил, - не ворье же собралось!
Играют, значится, играют и видит Фока, пять тузов вышло! Вот те на! Попытался сунуть, вестимо, соседу в нос кулаком за дела такие сволочные. А он гад креститься да говорит, что руки пустые, рубаху закатывает все показывает – и в правду, не врет гад. Ножи достали, стали смотреть друг на друга люто. На одного все подумали, рыжий детина, косая сажень в плечах. Прижали, значится, толпой всей к стене бедолагу – спросить хотят за дела плутовские. И чует Фока, вернее вспоминает, что он сам тот пятый туз из-под стола вытащил и в колоду сунул, когда сдавал! Стыдно стало Черному, ох и стыдно… Пошел он в другую корчму, а дальше в третью, или то дом был чей-то? Уже ли упомнить! Бывало и по карман чужим лазил, так то ночью холодно было, руки чуть не отморозил, когда от одной корчмы шел в другую, вот и грелся. Не пропадать же!
А как первые петухи клюв открывать стали – к воротам пошел, откуда-то пол ноги кабаньей прихватил и бурдюк с медом, правда не хмельным, а простым. Стоит, вестимо, у ворот, ногу кабанью наминает и с бурдюка припивает – товарищей ждет, в поход дальше идти.

– Ой да не спрашивай богатырь Виктор, - Фока сокрушенно мотнул головой, - собрался я, вестимо, портки подлатать. Куды мне соваться, пока дружина уму-разуму супостата учит. Не лезь поперед бати на сани, а то седалищем лед словишь! Ага, зашел в избу, сел в уголок и давай править. Взял иглу, а снаружи как грянет что-то, не иначе вы гаду вдарили по зубам! Иголка тут же и выпала со-страху из руки, да в другу и встряла. Вот как ведь, я еще взял надо же штаны залатать, а тут опять – за стенкой ка-ак бухнет, то вы наверно злыдню по горбу хряснули. Иголка и выпадет, да прям острием мне в ногу, вишь? - Фока показал усеянные иглами руку и ногу. А рожа-то хитрая, опять наврал все. Да только не злобы ради, а чтоб товарищей развеселить после битвы тяжелой. Сразу видно, досталось товарищам боевым, пока Черный в избе отлеживался. Вроде и мог бы тать распинаться, да в грудь пяткой бить, что он, мол, гадов страшных побил, да детишек вызволил. Но не тот нрав был у Фоки. Зубы по-скалить, чтоб на потеху всем, это да, а так чтоб похвалу вымаливать, эт пустое. Начал он медленно, одну за другой вытаскивать иглы да в горку складывать. Железные ведь, дорога вещь!
– Как думаешь, коли попрошу залатать портки, - он кивнул на гордую охотницу Военгу, - сразу в морду даст?

– А-а-а! Пес безродный, жуть косоглазая! - Фока заорал как новорожденный, когда иголки прошлись веером по телу, вгрызаясь в плоть, - Сволочь кривомордая, тварь лишайная, что бы ты сотню ежей проглотила, а они разом наружу проситься стали.
Фока все орал и причитал, закусив губу, поглядывал из-за лавки на Малютку.
– Ну я тебя, ну все ноги повыдергиваю, обратно вставлю и плясать заставлю. - Черный поостыл малеха и, сцепив зубы, начал двигаться по-кругу, подбираясь к "младенцу". Нож он убрал за спину, так бить легше, коли еще с низу всадить, да повернуть чуток, можно все кишки вынуть, как требуху рыбе. Замысел Фоки прост был, дождаться пока помощь подоспеет и тихо, когда тварь отвлечется – нож там где ребра поломаны и всадить.

Джозеф прижал указательный палец к левой ноздре и шумно высморкался. С самого начала боя какая-то хрень, оказалась летающая мразь, засела в носу и вместе с соплями щекотала парню нос. Он тупо уставился на грязь под ногами, выискивая взглядом заразу, сплюнул вдогонку.
– Кончились, сука? - поднял голову и закинул автомат на плечо. - Что с Самантой? - живо побрел к "трупу", но услышав слова Уайта на миг остановился. Снова пошел.
Кинул автомат рядом, аккуратно начал осматривать тело.
– Джек, нахера нам на базу? - Рид пытался не отвлекаться, - Нам нужно на "банку", даже есть там засранцы – нам нужно это подтвердить. Тем более, что джип на колесах. Возвращаться – это как одеть резинку, а потом дрочить, когда она уйдет.

Если вы встретили поваленное бревно на дороге, то это сродни ставке в казино. Чет или не-чет, всё просто парень. Никаких уловок, эй, даже не думай обвинять кого либо в мухлёвке: ты можешь сдохнуть прямо сейчас, а можешь чуть позже. Как вам? И в эту гребанную игру стоит играть обязательно в джунглях, когда пот разъедает глаза, ноги постепенно догнивают, а нормальную бабу, в живую, ты видел пару месяцев назад. Ей было пятьдесят три - медсестра. Увы.
Джо надоело хмуриться, но эта чертова зеленка и бревно не давала шансов выразить какие то другие эмоции. Приказ Эла и рывок за борт машины. Сапоги по щиколотку погрузились в месиво. Глаза обшаривают джунгли, словно там переодевается Одри Хепбёрн. Пальцы давно щелкнули предохранитель, ладонь крепко сжала цевье.
- Чисто, босс. - Джозеф приседает на одно колено и превращается в два огромных глаза. Наверное даже если бы и в самом деле живая Одри стала перед ним в одном купальнике и так, ну вы знаете, плавно потянула бретельку бюстгальтера вниз, изогнув по-кошачьи спину, он бы ей сказал: “Быстро свалила нахер! Ты закрываешь обзор.” Да, когда ты отвечаешь за тыл - ставки взлетают ровно на количество задниц, за которыми присматриваешь. Лучше вообще на это время не моргать. И не дышать. Нет, можешь моргнуть, даже зевнуть, если уверен, что готов заплатить за свое сраное раздолбайство чьей то жизнью.
- Как то тихо… Сука. - под нос пробубнел Джо.

Как воды ушат ледяной на голову опустили. Фока столбом замер на пороге, вглядываясь внутрь дома. Полотно тканое, пылью да мхом поросшее, однако не утратившее той чарующей красоты, которая получается, когда работает умелая рука. Испугался Фока червей тех, что вроде людьми были, аль завсегда тварями... Кто знает? Ведь не спросишь ты у них, "плямкнут" и одни ногти останутся от татя. Еще глубже страх забрался Черному в душу. Убрал ногу с порога, прищурился, вспомнил как сюда ехали, где тропки тянутся, как обратно выбираться. Обернулся и словно перед глазами стало: он выбегает, на коня и ходу, пятками в бока, так что ветер щеки рвет. А дальше пить брагу, соплями булькать да сетовать мол судьба-кручинушка, вот ведь как, и рад бы помочь детишкам, да кто он супротив твари черной. Вот и богатыри были, да не смогли... Опять руками разведет, печаль черную, что душу разъедать будет, хмелем заливать станет. А сам по ночам рот кулаком затыкать будет, чтоб не завыть как сивый на луну.
"А ну его! – Фока облизнул губы. – Я так, с краешку. Разок. Собаку съели... А хвостом подавятся!"
Тать нож в руку взял, да так что костяшки побелели. Думу обмозговывает, ведь коли одну тварь чикнуть, вторая враз кинется да горло перегрызет. Вот если бы... Фока пристально посмотрел на печь.

Каждое слово Джесс, словно камнем укладывало мост в другую жизнь. Так просто всё, тут ты был шакалом, предателем, убийцей и ... фьють! Вот он новый, Теодор Брад, личный телохранитель Верховной Опоры Дома Багир. Ответственный, преданный, всегда под рукой... Так ли это? И много ли изменится? Тед повернул голову набок, словно пес, услышав вдалеке интригующий свист, ухмылка не сходила с узкого лица. Перед ним встал выбор, почище некоторых, ведь никто из них не знает настоящего Теда. Никто не был с ним наедине. О может делать все, что ему вздумается, о боги, такой шанс выпадает не часто! Главное лишь, чтобы госпоже нравилось, чтобы она не нашептала этому кукольнику, что открывает двери в иные миры, что Тед ей перестал быть нужен. Это будет значить конец пути. Тед не строил иллюзий, он не справится с Вигго, а тот не привык, похоже, уходить от проблем или оставлять их неразрешенными. А еще нужно, чтобы Джесс была жива. Жива и здорова, вот тогда и сам Тед будет жить, как хочет. Он звонко цокнул языком, продолжая ухмыляться.
– Как будет угодно, Ваша Светлость. – Тед даже не пытался поклониться, лишь ухмыляясь, склонил голову.
Он не скажет её о своих мыслях, она не узнает, что он будет пылинки с нее сдувать, резать на ремни и ломать каждую косточку любому, кто криво взглянет в её сторону. Пусть будет так, пусть Теодор будет той самой грязной рукой, которая душит негодных.
Тед уловил напряжение, перед тем как мужчина с заостренными чертами лица упал ниц. Вигго решал судьбу человека, словно выбирая в лавке булку по-румянее. Дело приняло серьезный оборот, но вмешиваться не стоит пока. Наблюдать со стороны, ждать и смотреть. Теперь, когда он служит Джесс, нужно заботиться лишь о её жизни и быть немного терпеливее, чем прежде.
Новоявленная "тень" леди Джесс сместилась в сторону, заняв место по правую руку, немного позади. Теодор еще раз окинул цепким взглядом новую компанию. "Это будет чертовский весело! – в голове у Теда маялись образы, а улыбка стала еще безумней.

Черный зря времени не терял. Понесся по рядам торговым аки заяц в пролеске. Приметил сапоги красные, вместо поршней мягких. Путь не близкий оказывается, а в поршнях не долго и ноги по развилку стереть о дорогу. На рядах дальних косоворотку кожаную приметил, понравилась ему, прямо как в душу впала. Отсчитал монетки чин по чину. Нож прикупил, не пожалел денег княжьих.
И тут началось. На кого ни глянет Фока - все рот раззявают, за мошной не следят. Что ты им скажешь, ну разве же можно так? Ему то и не хотелось руки в чужие карманы совать, дык сами виноваты! Коли за добром присмотру надобного нет - значит и не нужно оно хозяину, коли бросил ты на дороге плуг - кто поднял его разве тать? А тут не на дороге бросили, а в кармане - велика ли разница? Конечно нет! Фока руки подмышки сунул - держит как может, а они сами тянутся. Не сдержался Черный.
Опосля и перекусить захотелось. Только сел Фока за стол, рукава закатал да за угощение принялся, слышит картами трещат за соседним столом. Ох и хитрая же рожа у Фоки стала... Взял пару кружек меда хмельного да за стол соседний подсел. Думал Фока, конечно, честно играть. Но на рожи плутовские посмотрел, что с ним играть собрались, думает: "Эти по добру не будут играть". Сам опомнился уже, когда пальцы масти раскидывают, одни подминает, другие наружу выдергивает, которые нужны, иные и вовсе под ладонь прячет...
А как отъехали от града княжьего, закемарил Черный, прямо в седле. Уже подле развилки только проснулся, глянул на камень, по сторонам осмотрелся и ждать принялся решения об-чества.

Запах горячего асфальта бил в нос и заставлял голову немного кружиться. "Виной всему жара, - думал Генри, - эта чертова жара виной всему." Чему именно она виной, мистер Дарквуд не мог определиться, то ли дело было в этой поездке, а может в этих посторонних взглядах, которые словно стрелы туземцев разили из джунглей, ковыряли его одежду и лицо.
Он переступил с ноги на ногу и попытался вздохнуть полной грудью, сбросить груз мыслей и отвлечься, но вышел лишь жалобный всхлип. В груди тихонько пискнуло и защекотало - Генри зашелся в приступе сильного кашля. Лицо побагровело, взамен синюшных губ. Еле заметные крупинки слюны срывались и падали на раскаленную дорогу, практически в тот же миг испаряясь. Лишь спустя несколько мгновений Генри удалось справится с кашлем, он упер руки в колени и перевел сбившееся дыхание."Проклятый кашель, чертова жара!" - Генри все больше и больше злился. Злился на окружающих, на мистера Чапвэла, который отказался принимать его на работу, злился на свою стареющую мать Абигеиль Дарквуд, которая твердила своему сыну, что он рано или поздно таки добьется успеха. И конечно злился на себя, хотя искренне пытался упрятать собственные укоры поглубже...
Пора было ехать. Генри грустно взглянул на небо, увидев лишь расплывающееся марева и бесконечные потоки света, опустил голову. Вытер платком шею и, взяв чемоданы, направился к автобусу.

Собрался было Фока на слова охульные ответить яро, слюной брызнуть, может и кулаком трахнуть по столу, да в грудь себя бухнуть, мол, за кого приняли!? Можно было еще шапку на пол скинуть, вскочить во весь рост и руками махать начать. А потом понял все Фока.
"Лес. Девка. Одна среди зверья да деревьев, всё травы да корешки перебирает, - думает Черный, - окромя пней да бобров ничего не видала. А тут он - красавец, вот девка и втюхалась. С чего бы ей так язвить - внимание привлечь хочет!" Фока ухмыльнулся, на Военгу глянул, руками развел да и не стал ничего говорить. Знал Фока - не сложится у них ничего, зря она так побивается за ним, молодцом удалым, ведь в походе все други и ничего окромя дружбы быть не должно.
- Ну то пустое, - Черный поджал губы и кивнул.
Настало время на труну смотреть. Вот тут Черный матушку и вспомнил. И зачем на свет рожала, и по што от жизни такой не уберегла, а еще себя - дурака тихим словом вспомнил. На гроб смотрит Фока, рот закрыть не может. Как открылся он, когда в темницу вошли, словно крик в горле на пол дороги остановился, так и не закрывается. Глаза по гривеннику, руками себя обхватил и стоит истуканом - шевельнуться боится.
"Бежать. Бежать так, словно все черти гонятся, за пятки покусывают! - Фока даже не думал, а знал что нужно делать, уверенность росла с каждым мигом, - На што мне злато, коли я в такую же труну скоро лягу с такой заботой?"
Опять как молотом бахнуло - нет право мордой воротить. Взялся ужо за службу княжескую, теперь только держись - глядишь и живот цел будет.
- И так он весь путь брыкаться будет? - Черный наконец-то пришел в себя и завороженно смотрел на прыгающую крышку гроба да цепи с замками брякающие.

Знал Фока, что может обернуться это все ошибкой. Могло все так повернуться, что молодцы не того привели - тогда сразу его, Фоку, в петельку кинут. Он то им зачем? А могло обернуться так, что нужно было привезти Черного, да токмо для того, чтоб опрелюдно конями разорвать, правда зачем баню топить было да в рубахи с петухами одевать? А то, что пообещали пальцем не трогать, дык сейчас не трогать, а завтра - на дыбу. Да и плеть - не палец, обещали же только про палец...
Понимал это все Черный... а поделать с собой ничего не мог. Улыбался во всю рожу, когда гридни суровые, губами плямкали да прощения переспрашивали. А он, милостиво так, ладошкой одному по плечу похлопал, мол, не серчаю, иди. У самого внутри похолодело, а вдруг сейчас ото злобы кинутся, да мечами изрубят, ан нет, стоят молодцы, зубы скрепят, но стоят как вкопанные. Крутанулся Фока на пятках лихо, да пошел прочь.
А сам дальше думу гадает: коли помер тот, кому нужен он был, не "отпустят" ли его, как душегубы офеней в овраги без сапогов "отпускали"... Станут кругом перед торговцем, говорят: "Вон у тебя сколько всего, давай, мил человек, поможем донести!" А он только и просит, чтоб отпустили живого, а ему в ответ кивают, руками разводят да диву даются, мол, как такое лихо про них мог сказать. А коли отдал скарб - по темени топором, сапоги сымают и в канаву. Вот и Фока идет, а сам на поршни смотрит, не сымут ли?
По сторонам глянул - да все палаты каменные, куда ни плюнь - гридни, морды псовые! Завыть да кинуться, может в окно? Догонят, да плетей дадут. Фока чвиркнул на пол, смутился - ногой шаркнул и дальше пошел.
- Эх, а красота то какая! - Черный отринул мысли недобрые да по другому посмотрел вокруг, а смотреть было на что: тут и стены мелом измазаны, так что тронуть страшно, а шелка - шелка то весят на окнах, идешь, а они вслед за тобой колышутся, словно прощаются. Фока удивленно смотрел по сторонам, пока вели его в покои великокняжеские. Иногда руку протягивал, да в самый последний момент одергивал, еще в спину пнут, да ногами бить станут - нет, пусть отведут, а там глянем что судьбинушка выдумала!
В палату завели за столы усадили - угощают с дороги, эво как! Фока заулыбался еще шире - когда признал воеводу Мстивого. Выходит он за главного сейчас в Плоте? Говорила матушка, что непутевым Фока будет, а вон ведь как: с самим городничим дружбы водит Фока! Хватанул кренделек, пудрой снежной усыпанный, да в рот его весь!
- Меня звать Фока, - мазнул ладонью по губам и за еще одним потянулся, - Фока Черный, а кто я - от кель мне знать за что спрашиваешь? Человек я простой, коли скажут нести - понесу, да всё говорят отдай, а я что? Брал? - с этими словами он вопросительно глянул на сидевших за столом. - Вот ведь как!