Голосование за ходы

Томми во время переговоров с «ложно обвиненным» бандюганом, бывшим, скорее всего, мразью гораздо большей, чем рыжие плоды многолетнего кровосмешения, ожидаемо молчал. Да и к чему ему, остолопу рот лишний раз открывать? Только позориться зря. А среди виккенцев, к счастью, и так хватало и желающих поболтать, и, что куда важнее, умеющих говорить складно и по делу. Сам же, то ли «мастер Барнс», то ли «мальчик» после скоротечной драки с Шакли и отъема их плота вообще почти ни слова не проронил. Перекинулся только парой фраз с Бобом, когда тот принёс нож Спива. Поблагодарил, поинтересовался, будто бы невзначай, может ли тот плавать в реке, да предложил поближе к их плоту держаться. Ну, типа на всякий случай; мало ли что. Хотелось напрямую предложить оказавшемуся единственным встреченным в большом мире нормальным «человеком» таракану бежать вместе с ними, но, не зная, что на это скажут остальные, на приглашение Молчун так и не решился. Струсил, что его не поддержат, если уж быть совсем честным. Кеннета за возможность смыть грязь, конечно же, тоже поблагодарил, а потом затих на краю плота, погрузившись в мысли совершенно невесёлые.

Мысли Томми, как и он сам, были простоватыми, но от этого ничуть не менее печальными: Томми думал, что потерял себя. Что предал надежды родителей. Что проклятые «матушкины» фанатики и породившая их выгребная яма, гордо именуемая градом Касторажем, украли у него не только привычную жизнь, но и то, что делало его им. Его суть. Его душу. За последние пару недель он успел убить человека, потерять веру, с которой вырос, лишиться семьи, согласиться работать на преступников ради призрачной надежды отомстить, оттолкнуть от котла с едой невысокого мужичка со смешным, свёрнутым на бок носом, который, должно быть, сейчас тихо плачет где-то в темноте, скрученный голодом в бараний рог, и, наконец, схватиться насмерть за право просто сидеть на гребенном ящике в, мать его, трюме корабля-тюрьмы. Если уж это не история потери себя, то ничто нет. Молчун более не был Томасом Барнсом из Виккена, а кем был, хрен кто разберет, но вряд ли кем-то хорошим. У хороших людей, а конце концов, когда они смотрят на говорящее дерьмо вроде “мистера” Грилла, не возникает желания вцепиться ему в шею и сжимать ее до тех пор, пока не лопнут хрящи и позвонки.

Неизбежной драки с рыжими Томми ждал, конечно, без особой радости, но и сказать, чтобы он был совсем против решить вопрос “прописки” силой, тоже было нельзя. Лезть на ножи, рискуя жизнью ради репутации и доставшихся им даром вещей, все так же не хотелось, однако доводы остальных виккенцев это нежелание перевешивали. Шакли, оказавшиеся не властителями трюма, а просто самыми наглыми его обитателями, прессующими слабых и растерянных, могли и не успокоиться, получив только часть вещей, могли помешать побегу и определенно рассматривались остальными сидельцами в качестве проверки на борзоту. Да и просто выместить на ком-то накопившиеся злость и обиду казалось идеей не худшей.

Сама схватка, правда, вышла какой-то скомканной и оставила у Молчуна неприятное послевкусие, так что об улучшении настроения можно было забыть. Будто молока летом жарки залпом хлебнул, недавно скисшего. Победа, да, но пока остальные дрались, он только потешно махал оружием, не в силах отличить смазанные полумраком силуэты братьев-свинопасов от пустого места. Так и промахал до тех пор, пока Оуэн, Эдвас и, кажется, Кеннет всех не положили. Будь жива Джозефина, померла бы, наверное, от стыда за такого ученика. Но, как бы там ни было, победа команды – это все равно победа, пусть даже и добыли ее без твоей помощи. Может потом когда-нибудь он всех выручит, а не все его. Может, конечно, и нет, но этого сейчас не угадать.

– Сучья мать твою так темнота, – прошипел Томми сквозь крепко сжатые зубы и зло сплюнул в воду, будто именно она была каким-то образом виновата в его неудачах.

Лэнгдон, проведший весь бой где-то на периферии, если он все правильно расслышал, как ни в чем ни бывало просил перемирия и возможности вытащить на плот своих братьев, так что Молчуну даже пришлось унимать возникшее вдруг желание взять того обеими руками за голову и бить о борт корабля пока не затихнет. Будто не эти уроды сюда с ножами пришли за данью. Будто они виккенцам перемирие дали бы, пойди драка как-то иначе. Но, с другой стороны, дать трем людям захлебнуться в нечистотах было как-то неправильно, да и внимание стражников трупы привлекут скорее, чем просто мордобой.

– Ладно, говорливый, мир так мир, – негромко пробурчал юноша, спрыгивая с их неказистого плота, и, направляясь к дрейфующему неподалеку Спиву. – Только теперь ваш плот – это наш плот. И есть у нас такой обычай: прописаться надо, поделиться своим барахлом. На поклон, правда, можете не ходить, а барахло мы сами возьмем. Ну, а если нет, пеняйте на себя.

На последних словах Молчун, подцепивший уже тело старшего Шакли за ногу, подошел к шепелявому любителю переговоров совсем близко и посмотрел сначала на него, потом на все еще зажатый в левом кулаке пружинный нож, лезвие которого было недвусмысленно направлено в промежность свинопаса, а затем снова на него:

– Идет?

Увидев спускаемые в трюм котлы с едой, Томми сначала оживился, благо голод после пленения стал практически постоянным его спутником, но быстро осознал, что именно видит, и заметно скривился. Ни тарелок, ни ложек, ни даже какого-то подобия стола. Вообще ничего кроме, собственно, котлов, с неаппетитно выглядящей жижей. Так скотину кормят, а не людей. Хотя даже к скотине у нормального хозяина отношение лучше. Даже свиньям еду распределяют по корытам, чтобы все порцию получили, а тут, видимо, предполагалось за кусок биться с остальными арестантами.

Надо, наверное, было как-то сообща действовать, но это у виккенцев пока не очень хорошо получалось. Вот и сейчас Кеннет растворился в толпе оголодавших сидельцев, стоило только от него взгляд отвести, Айлинн принялась музицировать, а братья Неттлы и Оуэн все пошли условно в сторону кормёжки, но все порознь, явно не намереваясь добывать еду вместе. Сам Молчун, пусть и чуть запоздало, но тоже пошёл к котлам, подгоняемый требовательным урчанием в животе. Драться за объедки он желания не имел никакого, так что единственным вариантом было попытаться ужом протиснуться к «корыту» и успеть зачерпнуть плещущегося в нем варева.

- Боб - хорошее имя, - легко согласился Молчун, обрадованный тем, что беседа вошла в обычное русло с тем только исключением, что болтал он с огромным насекомым…или жуком. Хотя это, может, вообще одно и то же, разницы он так и не запомнил. - Я - Том.

Вернувшимся слишком быстро для того, чтобы надеяться на какой-то существенный прогресс, Оуэну и Айлинн он успокаивающе, мол, тут у меня все нормально, кивнул, и снова вернулся к беседе с плавуном. Говорил тот хоть и понятнее младшего Шакли, но все равно, если не концентрироваться на каждом слове, хрен догадаешься, чего сказал.

- А как ты сам то в тюрьме оказался? За что…э…ну…это. Ну, такого как ты за что могут запереть? Плавал не там, где положено?

На предложение Томми не разделяться никто особо внимания не обратил, но, может быть, это и к лучшему. Идея разведать обстановку и спланировать дальнейшие действия, а не шляться от одного островка мусора к другому всей толпой, высматривая рыжего коротышку, была вполне здравой, так что совсем неудивительно, что пришла она не в его голову. Сам юноша, правда, не сразу понял, что происходит, и дернулся было следом за Оуэном, но быстро сообразил, что остальные виккенцы остались у дверей и так остался стоять чуть впереди группы, посматривая то на обсуждающих, что делать дальше, «своих», то на размытые тени кучкующихся в глубине трюма «местных», не проявляющих пока желания познакомиться с новенькими поближе. Пока.

Обратно подошёл только когда все снова собрались вместе и пришло время принимать хоть какие-то решения. Что, будем честны, оказалось совсем непросто, так как единством мнений у них не пахло ни до возвращения «разведчиков», ни после. Обычно тихий Септ агитировал идти драться на ножах с братьями Шакли, которых было аж четверо, и с которыми им вообще посоветовали не связываться, Айлинн свою мысль высказывала так быстро и витиевато, что Молчун никак не мог за ней поспеть, а Эдвас вроде как был готов убивать и тиранить, но так ничего конкретного и не предложил. Кеннет с Оуэном хотели собрать мусора на свой собственный мусорный плот, что, по крайней мере, было целью достижимой. Наконец, младший Неттл решил пойти прогуляться и «послушать дяденьку», будто ему десять было, а не шестнадцать, и вся ситуация его не очень то и касалась.

- Септ, ты без обид, но я тебя в стенке-на-стенку на день весеннего солнцестояния не видел, - беззлобно пробормотал Томми, поглядывая на молодого священника незаплывшим глазом. - Да и Эдваса, если на то пошло, тоже. Так что драться, получать кулаком по морде и нож в бок не вам, а мне и, наверное, Оуэну. И, не знаю уж, как на это Оуэн смотрит, но у меня с четырьмя здоровенными мужиками драться вообще охоты нет. Совсем.

- Если они на нас попрут - это другое. За хорошее дело можно и по лицу получить, и перед ножом не струхнуть, но жизнью рисковать ради сраного плота - это не по мне. Плот можно и самим смастерить, если всем вместе за дело взяться.

Закончив непривычно длинную для себя речь, Молчун отступил чуть назад и снова стал поглядывать в сторону остальных заключённых. Мало ли, что тем в голову придёт, а он все, что хотел, сказал уже. Или, если быть совсем честным, почти все. Все важное сейчас, по крайней мере, Утаил только то, что какая-то его часть была готова пойти по предложенному Септом пути. Готова выплеснуть всю накопившуюся боль и злобу на кого-то другого. Вцепиться в ближайшего рыжего здоровяка и рвать его до тех пор, пока тот не затихнет. Залить трюм кровью доверху. Рассказывать об этом товарищам он, конечно же, не собирался.

Смыв грязь и кровь, и, переодевшись в относительно чистое, Томми почувствовал себя пусть капельку, но увереннее. Цельнее. Будто снова собой стал после недели пребывания в горячечном бреду. Соображать быстрее он, правда, все равно не стал, и все вопросы, которые хотелось задать охранникам, задали до него, что, впрочем, было и неплохо. Сидя на колченогом табурете позади всех, слушать Джоша было даже сподручнее. И запоминалось легче. Полезного тот сказал не так уж и много, но то, что всё в этом их Кастораже крутится вокруг и по воле золотых “сестричек”, Молчун таки уяснил. Монеты так монеты. Осталось только понять, как их заработать тому, чью совесть никто не торопится покупать.

Уверенность и собранность его, однако, испарились, стоило им только выйти наружу, сменившись оторопью и…страхом. Кастораж с его домами-мусорными кучами, непереносимой вонью, маслянистым смогом и заполненными нечистотами каналами оказался столь непохожим на все, что юноша видел в своей жизни, что ощущался чем-то нереальным. Ненастоящим. Невозможным. Плодом безумного ночного кошмара, обретшим плоть по воле неизвестного архитектора. В итоге весь путь до арестантского блока он так и прошел с отвисшей челюстью и выпученными в испуге глазами, шарящими вокруг в поисках хоть чего-то привычного. В поисках, надо сказать, тщетных.

В трюм Молчун спустился первым, надеясь, что, глянув на его рожу, хоть кто-то из местных решит не докапываться до новичков. Не то, чтобы после нескольких дней допросов и лицезрения своего нового обиталища он выглядел как-то особенно грозно, но всяко суровее Нейта или Айлинн. Ну, и если сразу будут бить, то тоже пусть его. Иллюзий по поводу пользы, которую он мог принести в деле вызволения оборотня из полузатопленной плавучей тюрьмы, молодой охотник, ясное дело, не испытывал.

– Предлагаю сначала найти этого рыжего хрена, – негромко бросил Томми через плечо, не отводя ни на мгновение взгляда от забитого то ли кровожадными бандитами, то ли такими же как они неудачниками трюма. – И давайте не разбредаться. Куда один – туда все.

Если Молчун и собирался стоически вытерпеть все тяготы и невзгоды, которым предстояло выпасть на его долю, планы эти пошли псу под хвост так же стремительно, как и вся остальная его жизнь. В первый день он еще пытался бодриться, убеждал себя, что никто не станет брать пленных лишь для того, чтобы уморить их в пути, и даже позволил себе мгновение радости, узнав, что двойняшки спаслись, но первый день сменился вторым, второй третьим, ну, и так далее. Время текло мимо вялой рекой, подобно той, по которой их везли словно скот в темном трюме, и с каждым днем Томми становился все более замкнутым и мрачным. Не помогало и то, что к духоте, волнению за близких и, чего уж таить, страху сначала прибавилась качка, от которой он блевал так часто, что чуть не издох, потом голод а потом еще и побои.

И не сказать даже, чтобы Молчун как-то особенно рьяно защищал неизвестно чем провинившегося перед черно-красными Громвела. Скорее уж наоборот. Священник для Томми был никем, и, знай он хоть что-то, выложил бы все, как на духу. Но вот со знаниями, как раз, были проблемы. Юноша не понимал даже, о чем его спрашивают. Вообще. Что за вовне? Что за дамба? Что за сонмы ангелов и дьяволов? Что вам вообще надо, суки? Он не мог рассказать правду, не мог соврать, не мог убедить вопрошающих черт знает о чем выродков, что просто, мать его, охотник, а не колдун. Не мог сделать ничего, что остановило бы руку с плетью.

Будь Молчун в одной из приключенческих баек вроде тех, что иногда рассказывала, подвыпив, Джо, или в одной из баллад Айлинн, выдержал бы пытки как Мужчина (прям, вот, с большой буквы), параллельно осыпая ведущих допрос тварей едкими колкостями, а потом освободился бы и бежал, но реальность оказалась от баек и баллад довольно далека. На третий, кажется, день он даже отвечать уже не мог, а лишь мычал что-то сквозь слезы, пока уставший от несговорчивости орденский исступленно лупил его плетью. На четвертый стражники нашли его в камере в том же месте, на котором оставил вчера, свернувшимся на полу и испуганно скулящим, стоило только открыть дверь. На пятый, а может на шестой или седьмой его повели на казнь.

Боль, ужас и унижение выпили Томаса Барнса до дна, оставив лишь покрытый синяками и ранами каркас, так что, когда повешение сменилась диким предложением поработать на какого-то неизвестного мужика, он даже выговорить ничего не смог. Лишь беспомощно смотрел на то ли спасителя, то ли дельца, берущего скот задешево, мутным взором единственного не заплывшего от удара глаза, пока его головой не кивнул Томми-Молчун. Не тот Томми, что вырезал племянникам зверушек из корней и тайком водил их в лес посмотреть зайчат, а тот, что с теплом вспоминал мгновение, когда его топор проломил грудину орденского солдата. Тот, который хотел это мгновение повторить. Тот, который хотел мести.

Молчун…молчал. Молчал и сидел неподвижной кучей тряпья с безвольно склоненной к груди головой. Будто не живой человек, а просто кукла, брошенная хозяином за ненадобностью. Не рычал сквозь кляп, не вращал дико глазами на налетчиков, не силился разорвать стягивающие руки путы и даже не клялся страшно отомстить. Ничего не делал. Не было у него ни на что ни сил, ни, честно говоря, желания.

Грядущую большую беду Томми почуял сразу же, как пришёл в себя на торговой площади. Не догадался, что именно случится, не сложил в голове очевидные, вроде бы, факты, не вырвал нити правды из разговоров главарей черно-красных выродков, а именно почуял каким-то сугубо животным чувством. Так загнанный волк понимает, что направленный на него арбалет несёт смерть, так осиротевшие твоей рукой лисята начинают верещать, когда их несут топить, так ленивый неповоротливый хряк вмиг оживляется, стоит только подойти к нему со свиноколом. Так Молчун знал, что небытие дышит ему в лицо, и что сделать с этим он ничего не может.

Хотелось помолиться в тщетной глупой надежде, что высшие силы явятся и спасут невинных, но молитв кроме адресованных Матушке Томми не знал, а молиться ей было выше его сил. В конце концов, будь она и правда милосердной и всесильной богиней, не позволила бы убивать виккенцев во имя себя. А раз позволила, то или не богиня она вовсе, или, что скорее, не милосердна она и не справедлива. Глупо, пожалуй, вообще было верить в сказки бати Эдваса. Нет ничего и никого изначально справедливого в этом мире. Нет рая для «хороших», нет высшей правды, нет никого, кто заступится за тебя, если ты сам не сдюжил, а вся справедливость - это только та, которую ты сам принес. Которую принёс на лезвии клинка и в сжатом кулаке. Сильный живет, слабый умирает. Жаль только, что Томас Барнс слабым оказался.

За такими вот мыслями Молчуна и застала новость о том, что конкретно его жизнь лидер нападавших решил сохранить, а вот односельчан признал бесполезными и приказал казнить. Всех, кто не представлял «ценности». То есть навесил на живых людей ценники, как в мясной лавке, и решил, что окорок и колбасу можно с собой взять, а вот кости суповые пусть в яму выгребную идут. Вот тебе и бескрайнее милосердие Матушки от ее золоченого прислужника.

Отвращение от осознания происходящего подступило к глотке Томми рвотным позывом, но, к ужасу своему, под тонкой пленкой омерзения плескалось облегчение и чуть ли не радость. Живой. Он выжил. Он проснётся завтра. Он будет есть, увидит солнце, почувствует ветер на лице. Отомстит, если сможет. Конечно. Да, конечно, Томми, говори себе, что рад возможности отомстить, если так будет проще свыкнуться с тем, что чувствуешь. Ну и сука ты, Томми…

После того, как Джо подавила его не особо впечатлительную попытку бунта и отделения от группы, Молчун, кажется, совсем потерял тягу к самостоятельности, и просто шел, куда скажут. Не было у него на что-то другое ни сил, ни, честно говоря, желания. Усталость и шок заставляли чувствовать себя выжатым досуха, а нахлынувшая при виде горящего Виккена ярость ушла без остатка, оставив лишь странное пустое ощущение где-то в груди. То, что происходящее вокруг все так же больше походило на ночной кошмар, чем на реальность, тоже, конечно, не придавало ни уверенности, ни надежд на то, что все как-то разрешится.

Так он и тащился следом за остальными, вскидываясь при каждом громком звуке, и, хмурясь тем сильнее, чем больше разрушений и трупов им попадалось по пути. Сам вид мертвецов Томми как-то не особо трогал, но с каждым телом и каждым горящим домом осознание того, что никакой привычной жизни у него уже никогда не будет, проникало все глубже и глубже, пока не стало настолько отчетливым, что он даже негромко выругался. Все, конец. Конец всему. Никаких больше разговоров с Грогом у костра в глухом лесу перед возвращением в деревню с добычей, никаких танцев в день летнего солнцестояния, на которых он, правда, и так всегда стоял особняком, никаких вечеров в “Смеющейся свинье” под песни Айлинн. Ничего. Как бы ни закончился сегодняшний день, завтра, если завтра вообще наступит, будет первым со смерти родителей днем, который он не знает, как прожить.

С такими вот мыслями Молчун смотрел на собравшихся у церкви черно-красных, снова чувствуя, как закипает внутри злоба, но, на этот раз, не тянущая в бой, а жаждущая мести. Не наказания, не воздаяния и не справедливости, а именно мести. Подсказывающая, что, в отличие от того дня, когда он осиротел, за сегодня есть кому отплатить. Отплатить кровью за кровь, перекрыв счет в стократном размере. Но, судя по всему, не прямо сейчас, так как даже всегда уверенная в себе Джозефина явно не пылала желанием схватиться с появившимся на ступенях франтом и ждущей его свитой.

- Проследим за ними? - не особо уверенным голосом предложил Томми, переводя взгляд с наемницы на Грога в попытке понять, кто из них сейчас главный. - Ночью можно будет попробовать наших освободить.

Молчун, преисполненный неизвестно откуда взявшейся уверенности, что на этот то раз он точно сумеет достать вертлявого стрелка, уже почти опустил топор на удачно подвернувшийся затылок, когда Оуэн ловкой подсечкой сбил того с ног, подводя черту под скоротечной схваткой. Добить копошащегося под ногами черно-красного ублюдка хотелось безумно, но воспитанник Джозефины явно хотел взять врага живьём, так что вместо того, чтобы развалить тварь надвое, будто березовое поленце, Томми лишь припечатал пяткой тянущуюся к выроненному мечу пятерню, похожую на огромного отвратительного паука. Припечатал, правда, с удивившим даже его самого чувством глубокого удовлетворения. Будто жил он ради того, чтобы слушать, как кости всякой сволочи под его ногой хрустят.

Шумно выдохнув через стиснутые до ломоты зубы, Молчун с некоторым трудом, но все же разжал сведенные злобной гримасой челюсти, аккуратно крутанул ноющим после попадания болта плечом и оглядел поле боя, усеянное трупами непонятных налетчиков. Оглядел и…и будто не трупы изрубленные увидел, а пару курей, хорьком задушенных. Ну, Беллу, пожалуй, было жалко; хорошая была псина. А этих вот скотов нет. Они же, строго говоря, даже людьми не были. Скорее уж взбесившимися животными, вроде волков, что особенно лютыми зимами подходят к деревне совсем близко в поисках собак, детей и одиночек. Мерзостью, что носит человечьи лики, чтобы скрывать свою грязную суть. Выродками, пришедшими убить их родных.

Сестры! – хлестнула словно пастуший кнут внезапная мысль, так резко вырывая Томми из странных размышлений о природе их врага, что он даже сжался немного, будто от реального удара, ощерив зубы в поистине зверином оскале.

Но это все длилось лишь на мгновение. Хватит. Прочь размышления, прочь раздумья, прочь эту пугающе-странную тянущую тоску по мгновению, когда ощущаешь, как лезвие топора, входит во врага. Встряхнуть головой, сплюнуть наземь, насупиться, как ни в чем не бывало, и вперед. Где-то там в деревне Роза, Элли и мальчишки еще могут быть живы, а значит его путь лежит туда.

– Там наши еще бьются, я слышу, – то ли прохрипел, то ли просипел Молчун, выдавливая слова между тяжелыми вдохами. – Я к ним, а потом к своим. Идемте все. Может еще сдюжим, если это ворье все такое же убогое, как эти пятеро.

Ждать, что решат остальные (ну, кроме Кеннета, которого уже как след простыл), он готов не был, и поэтому почти сразу зашагал на звуки боя, стараясь хоть немного усмирить горящие после часового забега по лесу легкие и выровнять дыхание. Остановился только раз, отойдя уже шагов на пять, и как-то очень грустно посмотрел на остальных через плечо:

– Не вышло у нас как в приключении, да?

Молчун спешил на звуки битвы, предвкушая, как зарубит еще какого-нибудь налетчика, но, в то же время, осознавая некоторую нереальность происходящего. Будто все это с кем-то другим происходило. Будто это не он сам пробирался сквозь клубы горького дыма с непривычной недоброй ухмылкой на губах, сжимая в побелевших от напряжения пальцах, окровавленный топор, а кто-то очень похожий, за кем ему приходилось наблюдать. Будто его тело было марионеткой, несущейся навстречу смерти и убийству по воле неизвестного кукловода.

Сам ли или нет, но к ограде, у которой с черно-красными рубились Грог с Жозефиной, вновь почуявший жажду крови Томми выскочил чуть ли не рыча, но тут же осекся, увидев двойняшек. Осекся, остановился и даже чуть потупил взгляд, стыдясь той кровожадной злобы, что только что несла его вперед. Нельзя, чтобы Алекс с Алисой видели его таким: то ли потерявшим рассудок от страха и опасности, то ли, наоборот, нашедшим себя в смертельной сече. Но, в любом случае, явно не таким, каким должен быть сейчас их дядя.

– Все будет хорошо, – негромко проворчал Томми, стараясь придать голосу хоть немного успокоительной уверенности, когда малышня вцепилась в его ноги. – Все будет хорошо.

– А Оуэн с Септом там позади, у моста с пленным, – добавил он уже для Джозефины, которой про “все будет хорошо”, конечно же, можно было не заливать.

Теперь надо было бы решать, что делать дальше, но младший из братьев Неттлов, видимо, всю обратную дорогу до Виккена копил внутри слова, и теперь решил исторгнуть их все разом, обрушив на Грога кажущийся нескончаемым поток фактов, вопросов, предположений, догадок и, наконец, просто слов, смысла которых Молчун не знал. Наверное, следовало бы его осадить чуток, благо спасение было поважнее ответа на дикий в текущей обстановке вопрос “кто тут плохой”, но вместе с боевой злостью Томми покинула и обретенная в схватке уверенность, и он снова превратился в чурающегося людей одиночку, не знающего, как вставить слово в чужую беседу. Хотя, может быть, так и лучше. Чего тут путного сказать, он все равно не знал.

Томми при виде гоблинского трупа заметно скривился, сплюнул наземь и осенил себя знаком, отводящим злых духов, которому его еще матушка научила. Потом подумал немного и добавил подслушанное у кого-то из заезжих купцов иноземное ругательство. То ли «корва», то ли «пурва», то ли что-то ещё вроде того. Нет, вид подгнившего и обглоданного тела, сам по себе, его не особенно трогал, благо мертвичины он за жизнь повидал изрядно, но так вот делать из тела пугало… Неправильно это. Не по-людски.

Дальнейшие находки тоже не особо радовали, но были уже немного понятнее. Скрытый от чужих глаз костёр, уничтоженные сообщения, птичье (или чье-то ещё) дерьмо, схрон. Выходило, что незнакомец или незнакомцы, кем бы они не были, обосновались в глуши в паре часов от Виккена, за кем-то или за чем-то следили и с кем-то общались посредством голубиной (или какой-то ещё) почты. Все бы хорошо, да вот только следить тут было попросту не за кем. И не за чем. Вряд ли кому-то настолько интересно, как выглядят купающиеся в полнолуние в Иоанов день девки. То есть понятно, что интересно, но не настолько же, чтобы для этого наблюдательный пост оборудовать.

Мысли эти, вполне очевидные, Молчун оставил при себе, привыкнув уже к тому, что окружающим людям они приходят в голову несколько раньше, чем к нему. Следы, с другой стороны, читать он умел лучше всех. Вот следами он и займётся.

Схватка оказалась…скоротечной. Пожалуй, даже слишком. Вот Молчун выпускает стрелу в дозорного, а вот, спустя, как кажется, мгновение, уже смотрит под аккомпанемент пульсирующей в висках крови в спины улепётывающих в лес коротышек с непонятным чувством неудовлетворённости. И нет, ему не нравилось ни рисковать жизнью, ни убивать, но в реальном «всамделишном»бою Томми, неожиданно для себя, нашёл странное умиротворение, улетучившееся, впрочем, вместе с гоблинами. Ощущение причастности и уместности, доселе посещавшее его только во время особенно затяжных охот. Никаких тебе раздумий, никаких обсуждений и споров, в которых он всегда чувствовал себя ненужным, никакого кропотливого планирования, от которого потом болит голова. Руби, блокируй, маневрируй, - вот и вся наука. Бей быстрее, чем получишь удар. Не хлопай глазами, следи за друзьями и врагами. В общем, как на тренировках, но без ехидных замечаний Джозефины.

И с настоящими трупами, но этот аспект Молчуна, как оказалось, не особо заботил. Убить гоблина оказалось не сложнее, чем телка перед забоем киянкой промеж рогов огреть. Даже проще немного, так как у телка обычно ножа с собой нет, но и на вид куда неприятнее. Топор - не киянка, и башку коротышке развалил словно арбуз спелый.

С другой стороны, быстрое окончание означало, что никто из «своих» не пострадал, и можно спокойно возвращаться обратно. Только нужно сначала трупы закопать. А то не по-людски как-то.

Молчун…молчал. С ним, ясное дело, такое часто случалось. Разговаривать в лесу было особенно не с кем, так что сноровки к болтовне в себе он, за ненадобностью, так и не развил. Да и соображал, по чести говоря, Томми не быстро. Не торопясь, соображал. Без спешки, что кроме ловли блох да побега от кабана ни в чем не подмога. Вот и сейчас он сначала слушал Дикого Грога, потом перебирал в голове свой нехитрый походный скарб, решая, не попросить ли чего у старого охотника, а потом уже и говорить стало ненужно, ибо и без него желающие потрещать нашлись.

Разговоры, правда, поначалу пошли не столько про гоблинов, сколько про сон, приснившийся или якобы приснившийся и братьям Неттлам, и крохотному Кеннету, которого Томми принял за увязавшегося за ними десятилетку. Эту часть беседы он благополучно пропустил мимо ушей, приветственно кивнул опоздавшей Анне и ответил на взгляд Эдваса поднятой в недоумении бровью: чего, мол? Общие сновидения, конечно, – дело странное и загадочное, но, когда в одном месте собрались чуть ли не все, про кого в деревне, если верить охочим до сплетен сестрам Молчуна, ходят недобрые слухи, странностям удивляться, пожалуй, не стоит.

– В-все сделаю, да, – хрипло и чуть сбивчиво из-за непривычки ответил охотнику Томми, не особо удачно изобразив уверенную ухмылку. – Они дальше трех сухих берез ходят или ближе, где дубы в зарослях желтолиста растут?

Йоширо конца боя дожидался внутри почти ставшего склепом и для него, и для всей команды остова Везувия, размеренно дрейфующего куда-то условно в сторону вражеских кораблей, оставляя за собой шлейф из осколков обшивки, выброшенных в пустоту внутренностей и замершего газа. После того, как были отданы первые самые важные приказы, занявшие остатки команды делом, а Стальные Хризантемы, отправившие в подчинение капитану Мезенцевой, делать ему было, откровенно говоря, нечего. Разве что, в ожидании возможного абордажа, проверять, в порядке ли личное оружие, но он и так знал, что в порядке. Можно, конечно, было порефлексировать над постигшей его неудачей и постыдить себя за гибель подчиненных, но и этого капитан Микава делать не собирался. Сломавшийся в бою клинок не рефлектирует и не чувствует стыда. Досаду, может быть, но никак не стыд.

В итоге, когда нервно-радостный связист сообщил, что неожиданно выпрыгнувший из ниоткуда флот Баронств переломил ход битвы, обратив пиратов в бегство, Йоширо занимался тем, на что времени все как-то не хватало, благо занять себя в прошедшие с пробуждения месяцы всегда было чем: сочинял письмо старшему из своих много раз «пра-» правнуков. Кстати, тот факт, что спасли их потомки досоюзных колонистов, тратящие общие для всех homo sapiens ресурсы на бессмысленное бодание с объединенным человечеством, оставил осадок, гораздо более неприятный, чем собственные невеликие успехи как командира и смерти экипажей вверенных ему кораблей. Но, с другой стороны, на звание хорошего человека он никогда и не претендовал.

…

Вообще, было принято говорить, что приличные люди в его положении видят в неожиданном спасении шанс застрелиться и уйти, сохранив хотя бы остатки чести, но приличным человеком Йоширо тоже не был. Он был солдатом, считал, что цель всегда оправдывает средства, и поэтому во время дебрифинга как ни в чем ни бывало слушал адмирала с привычной уже каминной миной и полуприкрытыми глазами, похожий на вылезшую на солнечный камень ящерицу. Как будто из-за него не погибли люди, как будто он не знал, что заработал неофициальный секторальный приз за самую быструю потерю боевой группы, как будто люди не увольнялись из флота, лишь бы не служить на “Везувии”, который после боя считался проклятым.

Он, на самом деле, даже особенного недовольства не чувствовал. Да и с чего бы? Задание выполнено, корабли подлежат ремонту, потери среди личного состава приемлемые. С его позиции операция, пусть и вскрывшая проблемы в слаживании между входящими в нее группами, была вполне успешной, и поэтому мрачного настроя адмирала Стоуна Йоширо не разделял. Хотя, конечно, если бы опростоволосившаяся по полной разведка была под его началом, он, наверное, тоже не чувствовал особой радости от победы. Надо, пожалуй, таки написать на них рапорт. В память, так сказать, о погибших.

…

После того, как начальство ретировалось, капитаны боевых групп еще какое-то время не расходились по кораблям, то ли восполняя недостаток личного общения, то ли из вежливости, то ли просто ожидая, когда будут готовы их челноки. Йоширо дружбы с сослуживцами никогда не искал, полагая, что устава и общего понимания долга для социальной составляющей службы вполне достаточно, но пользы от несколько более человеческих отношений с теми, с кем, возможно, еще придется сражаться плечом к плечу, не отрицал, и поэтому был готов потратить немного времени на болтовню. К тому же, положа руку туда, где у людей должно быть сердце, похвалить артиллеристов Стиллмена, минеров Коллинза, легион-операторов Немати, лансеров Шетланд и наводчиков Мезенцевой действительно стоило. А вот, кстати, и она.

– Благодарю, капитан Мезенцева, – учтиво и так же холодно ответил Йоширо на, похоже даже искреннюю, пусть и незаслуженную похвалу. – Со своей стороны не могу не отметить, что без вашей огневой поддержки все потери моей группы были бы напрасны.

– И за предложенную помощь личного характера тоже благодарю. Надеюсь, правда, что мне не придется за ней обращаться. При всем уважении.

Когда же разговоры сошли на нет, и все капитаны разошлись по своим делам, Йоширо отпустил нетерпеливо ждущего возможности окунуться хоть в какую-то “жизнь” МакДугала, а сам пошел искать рекреационную палубу потише. Начатое еще на мертвом Везувии письмо так и не желало дописываться, но капитан Микава был не из тех, кто бросает дело только потому, что оно ему не дается.

Переданные Безымянным характеристики меха пиратского главаря побежали по дисплею, и Рэнджи аж присвистнул от удивления. И, в какой-то мере, даже от уважения. Вот это аппарат. Вот это зверюга. Управляя такой, и повыпендриваться можно. Более того, официально разрешено.

– Смотрю спецификацию твоего фрейма, Гарри-бой, – крикнул в общий канал спаррианин с плохо сдерживаемым азартным возбуждением в голосе – А ты хорош! Твою голову и над камином в длинном доме повесить не стыдно!

Преступление в это время перестал копаться в себе, чуть присел, будто огромная кошка перед атакой, и резко рванул вперёд, перемахивая противомеховые ежи одним длинющим прыжком.

– Только можно же и без этого, – продолжил Бекон, гася импульс фрейма об одну из возведённых пиратами стен. – Смертной казни в союзе уже лет четыреста как нет. Сдавайтесь и останетесь живы.

Эверест, пожалуй, не был лучшей платформой для боя на близких дистанциях, но, проигрывая в броне, габаритах и специализированных системах, он, тем не менее, мог дать фору большинству противников в том, что было действительно важно: в скорости реакции на команды пилота. Вот и сейчас, стоило только, Преступлению впечататься плечом в бетонокерамику стены, как полусогнутые ноги его распрямились, бросая фрейм на гребень плиты, с которого все враги были как на ладони.

– Только думайте быстрее. Время ваше уже на исходе.

В перерывах между исторгаемыми его оружием потоками пламени, как раз перед тем, как соскользнуть обратно на землю, Рэнджи подтянул к себе не очень часто используемую консоль управления РЭБ, за пару секунд пробежался глазами по списку боевых вирусов и, наконец, остановился на "Котобомбе 2.1.3b". Да, этот, пожалуй, подойдет. В конце концов, не так уж и просто активировать систему экстренного тушения, когда каждый монитор поверх управляющих элементов демонстрирует видео котов, исполняющих вторкомовское приветствие

Массивный харрисоновский лифтер, проходя через огонь пиратского ПВО, то дёргался из стороны в сторону, уходя от встречного огня, то дрожал мелкой дрожью, принимая его на броню, а надёжно закреплённое в десантной люльке Преступление дёргалось и дрожало вместе с ним. Правда, конечно же, не так сильно, за что спасибо надо сказать амортизаторам удерживающей его «сбруи». Внутри меха внешние раздражители так и вообще ощущались чем-то далёким и не особо значительным, тем более что Рэнджи, падая прямиком на зенитки в брюхе огромного неповоротливого корабля, промахнуться по которому мог, разве что, слепой, был занят совсем не размышлениями о шансах добраться до поверхности. Рэнджи сжигал подношения. Сжигал в выдвижной пепельнице, спешно и, ограничившись лишь изорванным в клочья снимком зоны высадки, щепоткой собственных волос да парой капель ароматических масел, но все равно сжигал. Сжигал, бубнил заговоры, должные подготовить Преступление к битве, и шумно вдыхал через открытое забрало шлема штурмового хардсьюта горьковатый дым от сгоревших даров, который только и останется от него, если предстоящая схватка станет последней.

Не самая обычная подготовка к сражению, но Рэнджи и не был “обычным”; Рэнджи был спарианином; Рэнджи был "говорящим с духами". Кабина его меха, к слову, тоже была чем угодно, но не привычным всем по фильмам и документалкам кокпитом боевого механизированного шасси. Там, где у нормальных лансеров были дополнительные датчики, переделанные под себя тумблеры запуска вспомогательных систем или, на крайний случай, фотографии партнеров, у Бекона висели гирлянды изрезанных мистическими символами костяных чёток, пучки разноцветных перьев и нитки с нанизанными на них клыками, осколками лезвий и кусочками оплавленной огнемётом Преступления брони. Панель управления стереосистемой соседствовала с кнопкой активации кинетического щита, а соединённые с ней двенадцать колонок заменили собой систему охлаждения воздуха, на которую просто не хватило места. И это если забыть про закрепленный за пилотским креслом легкий пулемет с массивным дисковым магазином. В общем, нормального в мехе спаррианина было не больше, чем в нем самом.

Пусть десантирование и было для Рэнджи второй самой любимой частью лансерской жизни, первой, все же, оставалась война, так что, когда датчик готовности к высадке с красного сменился на желтый, а потом почти сразу на зелёный, он чуть не заорал от радости. Хотя почему «чуть»? Заорал, конечно же, оглашая тесноту кабины и общий радиоканал боевым кличем Белых Охотников. Дальше же все по накатанному: пепельница с тихим щелчком скрывается в глубине панели управления, тело становится на мгновение невесомым, пока освобожденный от магнитных крепежей мех преодолевает последние метры до поверхности, палец уверенно попадает по кнопке PLAY и Бекона поглощают жирные басы, прорезаемые лишь скрежетом гитарных соло, барабанным стаккато и яростным завыванием вокалиста. Поехали, значит.

– Йиииииихааааа! – кричит он с нескрываемой радостью, срывая Преступление в бег чуть ли не быстрее, чем его ноги касаются лунного грунта. – Иду на восток, подогрею краба и его здорового кореша!

Рэнджи быть частью “цирка” нравилось. Нравилось быть среди лансеров и их мехов, нравилось отсутствие дурацких строгих правил, столь любимых всякими сапогами, нравился агрессивный лихой (пусть и несколько вынужденно) стиль проводимых “Тиграми” операций. Но ему, по правде сказать, почти все нравилось, что сулило перспективы повоевать. Поначалу он расстраивался, что практически не с кем “размяться” на кулаках, но это прошло, стоило ему только увидеть Джо, который был покрупнее, постарше и, если верить татуировкам, гораздо опытнее, и который наверняка вытрет Беконом пол, стоит им схлестнуться. В общем, теперь он ждал возможности поспарринговать с соплеменником с плохо сдерживаемым нетерпением. Но это потом, после задания, которое оказалось именно тем, чего он и жаждал: опасной авантюрой с высадкой посреди укрепленных позиций противника с минимумом данных о составе этого самого противника. Горе побежденным, слава победителям. То, что нужно им с Преступлением.

Слыша только то, что хотел, Рэнджи весь брифинг просидел с довольной рожей и поморщился только, когда командир коснулась темы минимизации “сопутствующего ущерба”. Не его же вина, что почти все во вселенной горело, стоило только приложить к нему достаточно жара, и приходило в негодность после попадания противотанкового снаряда. Ну, вина действительно не его, но к словам начальства он таки прислушался, хотя, конечно, огнемет ни на что другое менять не стал, ограничившись отказом от реактивной ракетной установки. Минимизация минимизацией, но надо и края видеть.

– Возражений нет, сэр…мэм…Ваше высочество, – пробасил Рэнджи, сбившись на выборе обращения, когда назначенная вторым номером Принцесса, запомнившаяся, главным образом, тем, что за последние пару недель ни на одну его убойную шутку даже бровью не повела, изложила план высадки. – Комментарий есть.

– Вот тут, – продолжил спаррианин, тыча пальцем в нижнюю часть снимка, – какая-то защитная стена между зоной высадки "зеленая-альфа" и нормальной зоной высадки. Если там не совсем долбоебы внизу, они ее охранять будут, а значит Ковбоя с его коровкой могут за зад взять, если мы трое вперед убежим.

– Но могут, конечно, и не взять, – уже не так уверенно закончил Бекон, который, если дело не касалось рассказов про его подвиги и свершения, особым красноречием не отличался.

Мартин предпочитал считать себя человеком еще не слишком старым, но присущее пожившим свое брюзгам “я же говорил” сдержал, все же, с трудом. Ведь можно же было вместо визита в книжную лавку решать какие-то по-настоящему важные вопросы, за которые им, кстати, платили. Можно было не стрелять в людей, которых в чем-то подозреваешь, или, хотя бы, делать это, не привлекая всеобщего внимания. Можно вообще было не ехать в город, из которого никто не может уйти, и который стоит на грани уничтожения, что, как теперь было очевидно, делало любую награду ничтожной. В действительности, поступить иначе можно было бесчисленное количество раз, но фламандец оказался то ли недостаточно проворен, то ли недостаточно умен для того, чтобы повернуть повозку судьбы на верный путь, и вот теперь им грозило от каторги до повешения. Ну, или потенциально грозило, так как пока они даже не обвиняемые.

– Мы подчиняемся, – медленно и очень-очень спокойно произнес Профессор, делая плавный, лишенный даже намека на готовность сделать что-то неожиданное шаг в сторону центра торгового зала. Томик Шекспира он, во избежание непонимания, так и держал в руке, сами руки перед собой, чтобы констебль их видел, а винтовку оставил болтаться на плече. Когда скажут, он ее, конечно же, сдаст, а пока что тянуться к оружию казалось не лучшей идеей.

– Что же касается ситуации с мистером Таттерсоном, то револьвер у нас, конечно же, выстрелил не случайно, – продолжил он все так же спокойно, но чуть быстрее. – Вчера нас с коллегами пытались убить, но мы оказались удачливее и даже сумели ранить нападавшего, который обронил зажигалку с хитрым вензелем. С вензелем, который, как мы сегодня выяснили, принадлежит мистеру Таттерсону. Мистеру Таттерсону, у которого имеется полученное вчера ранение в плечо из винтовки, и который, будучи поставленным пред лицом неоспоримых доказательств своего участия в покушении, проявил способности не совсем присущие человеческому существу и пытался бежать. Мы же не более, чем наемники, и на проявление колдовства отреагировали каучуковой пулей и оказанной первой помощью. Ну, и некоторой паникой, ибо кому хочется лезть в петлю из-за прихвостня нерожденных.

– Теперь, полагаю, вы нас арестуете и доставите к шерифу или сразу в тюрьму, на что мы пойдем без какого-либо сопротивления. Не в моих привычках говорить людям, как им делать их работу, но рекомендую посадить мистера Таттерсона в соседнюю камеру до выяснения всех обстоятельств. На случай, например, если окажется, что за время, пока он сидит взаперти, осведомленность нерожденных относительно предпринимаемых Невинностью защитных мер снизится.

– Будьте благоразумны, мистер Флай, – вступил в беседу Мартин, которого, по чести говоря, нежелание компаньонов решать основную их задачу беспокоило много больше этот вот потертого и несвежего экземпляра человека.

Хотя, конечно, нельзя было отрицать, что впечатление хозяин книжной лавки производил самое отталкивающее. Старый дворецкий никогда не был сторонником телесных наказаний, но, если бы кто-то настолько запустил библиотеку в “его” доме, быть этому кому-то битым вожжами на конюшне. Да и себя хозяин магазина, торгующего прекрасными окнами в другие миры, содержал в не лучшем состоянии. Нет, мистер Флай ему не нравился совершенно, даже если забыть про попытку их всех убить.

– Благоразумие – единственный ваш выход. Вы ранены в плечо, вы в меньшинстве, вы вряд ли обгоните пулю и вы, как, наверное, уже всем понятно, сунули палку не в то осиное гнездо. Думается мне, что свежей раны, оброненной зажигалки и показаний мисс Дейд хватит для того, чтобы вы примерили пеньковый галстук вместо той мерзости, что носите на шее.

– Но это совсем не обязательно. Мы наемники, и наша работа обычно заключается в том, что незнакомые люди пытаются нас убить. Мы жаждем не вендетты, а понимания. Расскажите всю историю с похищением от начала до конца, ответьте на вопросы, и мы, вероятнее всего, сумеем расстаться без ненужного кровопролития.

На предложения эльфийки Себастян ответил вежливым утвердительным кивком, но на будто бы вылепленном из воска лице его при этом практически ничего не отразилось. Практически. Один раз внимательному наблюдателю могло показаться, что какая-то эмоция трещинкой проскользнула по поверхности в остальном совершенно неживой маски, но чем она была, определить, пожалуй, смог бы только Бенедикт. Да и то лишь потому, что знал, что единственной эмоцией юстициария было раздражение, вызванное несоответствием окружающего мира его ожиданиям.

Медяка никто бы не посмел назвать человеком добрым или совестливым, но идея использовать «активы» вроде баалитских фанатиков ему претила. И не только из-за того, что развязанная ими религиозная резня никак не сочеталась с упорядоченным миром, к которому стремился Себастьян, но и в силу непредсказуемости сопутствующих их использованию повреждений. Сгоревшее города, массовый убой работоспособного населения, уничтоженные пашни - эти вот повреждения. Хотя, конечно, ему следовало не забывать, что практически вечной по людским меркам эльфийке, чей народ последствиями задет не будет, дела до них, скорее всего, просто не было.

Список же деревень, находящихся у баалитов под контролем, с другой стороны, им точно не помешает. Его, правда, наверняка придется выбивать из лидера культистов, но его, вот удача, как раз притащил к огню Ричард. Ну, значит так тому и быть.

– Добро пожаловать, – сухо процедил Себастьян, усаживая колдуна лицом к костру, и, призывая его сфокусироваться серьезной такой пощечиной. – Мы тут играем в вопросы и ответы. Проигравшие умирают страшной смертью, победитель этой участи избегает. Ты, мой друг, будешь играть против тех вон слегка подгорелых господ. Сказать тебе, думается, есть что, но если станешь врать, путать мне допрос или вообще как-то мешать, я засуну тебе в жопу стальной прут, а другой его конец буду держать в углях, раздувая их мехами до тех пор, пока твой дымоход не возвестит об избрании первосвященника Латандера. Понятно? Надеюсь, что да.

Посыл его, вероятно, был кристально ясен, но юстициарий предпочитал вероятности уверенность, и поэтому, не дожидаясь кивка чернокнижника, ухватил все еще затянутыми в толстую кожу и сталь пальцами давшего меньше всего правильных ответов баалита за сальные космы, подтащил его к костру и сунул рожей прямо в угли. Сунул, упер в извивающуюся спину колено и продолжил удерживать до тех пор, пока не затихли крики, не перестали трястись ноги, а воздух не наполнился тошнотворным запахом паленого человеческого волоса.

– Цена проигрыша, – возвестил Медяк, обводя троих оставшихся в живых убийц немигающим взглядом своих по-рыбьи мертвых глаз. – Правила те же: я задаю вопросы, вы отвечаете. Плата за провинность или молчание – костер.

– Вопрос первый: какие деревни и иные населенные пункты уже находятся под контролем людей этого вашего Пророка?

Джагер молчал с того самого момента, как открылась дверь в комнату с каким-то там специальным мхом, пьющим тепло, и, если по чести говорить, с удовольствием молчал бы и дальше. Чтобы не выругаться не к месту, а выругаться ему страсть как хотелось. Уж больно идиотской была вся эта затея Торна с испытаниями. Трата ресурсов и кардинала, и его новоявленных то ли слуг, то ли рабов, причем трата пустая и необъяснимая. На кой, например, было морочиться с этим вот туманом-кровопийцей, байки про который еще Тощий Том рассказывал у костра в той другой жизни, в которой Джагер был просто разбойником? Что, у митрианцев такой же будет на побегушках? Не иначе так последователи Асмодея друг друга по таким подвалам и поизводили, доказывая, что достойны.

- Нет предложений, - буркнул Джагер, раздраженно качая головой в такт своим мыслей. - Согласен со всем.

Нападающие, пренебрёгшие столь привычными для лихого люда подбадривающими боевыми кличами и попытками запугать «добычу», производили странное впечатление, но время на обдумывание происходящего ещё не пришло. Ещё нет. Сейчас надо было не умереть, не потерять никого из компаньонов и, желательно, не потерять лошадей, а о причинах странного поведения разбойников Себастьян подумает после и в более располагающего к этому обстановке. Например, разогревая в костре кочергу для получения от пленных нужной информации. Если они, конечно, будут, что не обязательно в условиях того, что доспехами никто из «гостей» похвастаться не мог.

— Тогда мои правые, — произнёс юстициарий, делая шаг в сторону лезущих во все щели и окна со стороны питейного зала будущим мертвецам, но не отходя от товарищей слишком далеко.

— Направо? — вопросительно и немного неуверенно буркнул Джагер, косясь на Маркуса.

Реальная возможность остаться насаженным на колья трупом на дне ловчей ямы выбила из старого разбойника последние крупицы хорошего настроения, и теперь он хмурился на все окружающее даже пуще прежнего. И, конечно же, заодно поносил про себя затейника Торна, который чуть было не спустил все свои усилия по организации его, Джаггера, побега из Брандескара в сортир. Хорошо хоть молчаливый убийца нормальным мужиком продолжал быть. Надо, пожалуй, его держаться.

— Табличка, конечно, явно намекает, что идти надо туда, куда никто не идёт, да. Но ведь все, кто ее прочёл после первой комнаты, наверняка это тоже поймут и пойдут направо. Если Торн не сплошных идиотов набирает в свои команды. Если это вообще следы настоящих людей, а не бутафири...фери...фури...херня для нас специально сделанная. То есть...а с другой стороны...аргх, сука...

Юлиан от участия в экспедиции с целью разграбления давно заброшенной лаборатории, скрытой где-то на убитом термоядерным огнем Дайшане, был не в восторге, но по причине столь мелочной, что ему даже самому было немного стыдно. Его, конечно же, не страшил пеший переход по радиоактивным пустошам под защитой кустарного защитного скафандра, не раздражала перспектива таскать на себе десятки килограмм веса по пересеченной местности в адовой жаре без возможности вдохнуть полной грудью, и не настораживало отсутствие уверенности в том, что сыворотка, о которой говорил эскатоник, вообще существует. Нет, Юлиан был не таков. Десятилетия, проведенные на войнах дома Хазат и войнах собственных, приучили его относиться к тяготам, опасностям и невеликим шансам на успех со спокойным безразличием. Особенно в ситуациях, когда поделать с происходящим он ничего не мог. Заботило рыцаря совсем другое: броня. Принадлежавший еще отцу силовой доспех, жужжание приводов, запахи застарелой крови и смазки и перемигивание огоньков систем которого давно стали его частью, снова придется оставить на корабле. Вновь опуститься на один уровень с простолюдинами. Опять вынужденно скрывать принадлежность к дому Отэ. Ребячество, конечно, и даже мелочность, но мелочность, знакомая, пожалуй, каждому благородному.

Мысли эти невеселые и не особенно подходящие человеку его лет Юлиан, само собой, держал при себе, как, впрочем, и почти все свои мысли. Общение ради общения никакого особого удовольствия ему не доставляло, тем более, что о чем-то приемлемом он тут мог поговорить, наверное, с одним лишь принцем. Хотя в шахматы с церковником, он, пожалуй, будь на то время, тоже сыграл бы. Времени, однако, не было, потому что перелет, если верить словам колесничего, займёт всего лишь одиннадцать дней, за которые предстояло не только подготовиться к спуску в рукотворную преисподнюю, но еще и не растерять форму и поближе познакомиться с оружейными системами "Гордости Проциона", последнее упражнение с которыми вышло, на его взгляд, недостаточно успешным.

Когда корабль приблизился к парящей в пустоте громаде покинутой экипажем станции, Юлиан как раз сидел за своим боевым постом с толстенным руководством на коленях, знакомясь с премудростями механизмов, и ,привыкая к тому, как отзываются на его усилия сервомоторы турели, и шанс скрасить полет высадкой в потенциально враждебное окружение увидел сразу же. "Во враждебное, но не настолько, чтобы нельзя было надеть доспех", — быстро смекнул рыцарь и тут же еле заметно поморщился, стыдясь достойного юнца желания "выгулять" семейную реликвию. В любом случае, решение о высадке или ее отсутствии принимать принцу, а его в последнее время проще всего было найти на мостике. Куда Юлиан, естественно, и направился.

— Мессир, позвольте мне отправиться на станцию вместе с вами, — негромко предложил прибывший пред очи принца минут за десять до этого рыцарь, когда Алекто закончил разговор с Кузнецом. — Неизвестно, кто или что может считать ее сейчас домом, а при все уважении к вашим телохранителям, в случае чего, один боец в силовом доспехе сделает больше полудюжины простых солдат. Да и, честно говоря, я был бы не прочь сменить обстановку.

Джагер в отличие от сокамерников, которые явно соревновались в том, кто, слушая Торна, проявит меньше эмоций, успел и глаза удивленно раскрыть, и губами пошевелить недоверчиво, и даже тихонько выругаться по нос. Не то, чтобы ему было какое-то особое дело до того, кого придется убить в качестве платы за собственное спасение, но не такого он ждал от таинственного благодетеля. Чего угодно, но не этого. В конце концов, не каждый день неизвестный мужик сходу предлаает тебе поучаствовать в сожжении мира. Или сгореть, что от старого разбойника, кстати, тоже не укрылось.

Гореть Джагеру совершенно не хотелось, попрекнуть его набожностью или патриотизмом не смогли бы даже самые злые языки, а обещанные деньги и возможность перестать убегать были вполне подходящей платой, поэтому и проблем с согласием на работу он не видел. Всяко лучше чем драться с охраной, пытаться вылезти в окно, уходить болотами от погони, а потом скрываться и от властей, и от этих вот революционеров. Единственное, пёс его знает, как кучка смертников, еле справившихся с немногочисленным тюремным гарнизоном, помогут разрушить все сущее, но это, к счастью, была не его проблема

— Человек должен делать то, что умеет, а я умею только грабить и убивать, — проскрежетал, наконец, Джагер, когда замолчали остальные. — Я не особо хорош в принесении клятв, но если таков порядок, то пусть будет так. Присягаю.

О том, что в следовании данным клятвам он еще хуже, чем в их принесении, бывший солдат благоразумной решил не упоминать, тем более, что тот факт, что они беседовали с могущественным еретиком в его собственном особняке менее чем в дне пути от Брандескара, намекал на то, что эта клятва может оказаться не только словами и росписью в какой-нибудь демонической ведомости

— Не спора ради, — подал голос промолчавший до этого практически весь день и выглядящий скучающим Себастьян, — но замечу, все же, что постоялый двор — очевидное место ночевки, и если в этих землях таки есть "лихие люди", его они точно проверят. Да и любая другая группа, путешествующая по тракту, тоже. Лагерь же в роще можно и замаскировать, хотя, признаю, такой уровень осторожности мне и самому кажется несколько чрезмерным.

Юстициарий весь день протрясся в седле, обозревая весьма унылый пасторальный пейзаж, носящий многочисленные следы постигших Скардейл несчастий, и всерьез теперь спорить о том где и как встать на ночлег, по чести говоря, готов не был. Незачем оно. В то, что по их души нагрянет кто-то серьезный, он не верил, ибо слишком уж мало их, чтобы потенциальную добычу больше, чем на десяток голов делить, а если какие-нибудь местные любители жечь хутора, решив обогатиться за счет небольшого отряда, полягут в итоге все в общую неглубокую могилу, то так тому и быть. Ему, в конце концов, их все равно полагается всех перевешать.

Вообще, Медяк, будучи человеком пластичной морали, больших достоинств и малых доблестей, какой-то особой страсти к восстановлению справедливости не питал, но бездарное уничтожение ресурсов, что людских, что материальных, и хаос ради одного только хаоса причиняли ему практически физическую боль. Боль и расстройство. Ведь, если подумать, всем было бы выгоднее, обложи неизвестные рукожопые бандиты ныне обугленные руины, а некогда довольно крупную деревню данью, но ведь нет. Все сжечь, все вытоптать, всех убить. Ни мозгов, ни воображения. А на восстановление теперь поди годы уйдут.

Некоторые люди, как давно понял Себастьян, просто слишком любили разрушать что-то, созданное кем-то другим, и чем больше сил этот кто-то потратил на строительство, тем сильнее им хотелось это что-то уничтожить. С такими людьми Юстициарий предпочитал не договариваться и, более того, в случае чего не давать им шанса. Ни второго, ни последнего. Никакого. Единственным правосудием, заготовленным у него для столь постыдных образчиков мыслящих существ, были плаха, стрела в спину при попытке сбежать или нож под ребро при попытке напасть на представителя закона.

Поэтому Медяк почти что надеялся на то, что его опасения по поводу руин таверны оправдаются, пусть даже от осознания этого ему и становилось немного стыдно. Совсем чуточку.

— Нас, мисс Дейд, не устроит никакой вариант, отличный от сохранения за Профсоюзом монополии на торговые отношения с Невинностью, — произнес, наконец Мартин, который до этого молчал, ограничившись одним лишь приветствием. — Ваши "дальние родственники", по поручению которых мы прибыли, были в этом пункте весьма прямолинейны и заверяли нас, что вы их взгляды разделяете.

— Следует ли считать, что с момента последнего обмена с ними корреспонденцией, ваше видение политического будущего города изменилось?

Себастьяна настороженный более обычного Бенедикт, ведущий с собой свежеподкованного Топотуна, застал в тот момент, когда тот, окончив переговоры с коллегами по заговору, снимал и складывал в невзрачную походную сумку все нацепленные перед встречей многочисленные железки. Не то, чтобы Медяк всерьёз ожидал засады, но возможности такой не исключал, и поэтому безопасностью, тем более собственной, пренебрегать готов не был. В конце концов, дискомфорт от давящего на грудь горжета в не идёт ни в какое сравнение с дискомфортом от пробившей шею стрелы.

— Ну, так не поправляй при ней меч, — посоветовал он сухо и негромко, не отрываясь от своего занятия. — Но и из вида её тоже не теряй. Телохранителю полезно быть немного убийцей, но если она убийца в первую очередь, а все остальное во вторую, будет полезно узнать это до того, как она мне или ещё кому-нибудь во сне горло перережет.

...

На судно Себастьян погрузился, оставшись лишь в расшнурованной стёганной куртке и надетой поверх мифрильной кольчуге, что, казалось, не весила ни фунта, но на фоне щеголяющих по палубе практически в домашнем Ричарда и Эйриан все равно выглядел беспричинно осторожным. Не было в нем и переполняющего компаньонов нетерпения, которое сквозило в каждом их движении, пока они слонялись туда-обратно по не предназначенной для частых променадов палубе. Дел и проблем, требующих тщательного обдумывания, у Медяка всегда было предостаточно, так что лишенное событий ожидание скуки на него не навевало. Скорее уж наоборот, — ленивый плеск волн, скрип досок и еле заметное покачивание задавали ритм мыслям юстициария, прислонившегося спиной к борту так, чтобы между ним и берегом оказался один из щитов. В руках его был толстый блокнот в потертой выцветшей темно-красной кожаной обложке, с которым он попеременно, то сверялся, листая исписанные мелким аккуратным почерком страницы, то вписывал что-то новое или делал пометки на полях.

Скука, обуревавшая капитана Виддика ожидаемо вылилась в агрессию, но, по крайней мере, в агрессию контролируемую. И безопасную настолько, насколько безопасным может быть спарринг с боевым оружием. За самой схваткой Себастьян наблюдал с совершенно бесстрастным лицом, но несколько пометок в своей книжечке все же сделал, а один раз, когда после особенно эффектного финта шпага наемника пронеслась в нескольких дюймах от лица эльфийки, вызвав серию потрясённых вздохов от зрителей, еле заметно поморщился. Если команду пускают на берег, поводов сомневаться в чем у него не было, к вечеру все "слухачи" во всех портовых кабаках будут знать о прибывших в город мастерах клинка, забавляющихся танцем со смертью.

Когда же "представление" закончилось, а впереди замаячили спускающиеся к воде предместья Чендлкросса, Медяк поднялся на ноги, сделал несколько шагов, разгоняя застоявшуюся от двухчасового сидения кровь, и направился к носу судна, глазами подав компаньонам знак, что, мол, надо поговорить. Бенедикт при этом, не меняясь в лице, пересел поближе к носу, дабы обеспечить беседе посильную анонимность.

— Нам нужна общая легенда, — негромко, но так, что это не напоминало заговорщицкий шёпот, начал Себастьян безо всяких прелюдий. — Путешествуя вместе, мы будем бросаться в глаза и в Чендлкроссе, и в Шраме, и где угодно вообще. Вопросов нам могут и не задавать, но будет лучше, если мы, в случае чего, станем рассказывать одну и ту же историю.

— Сложной лжи не требуется, так что можем остановиться на "почти правде". Например, скажем, что миледи Эйриан путешествует, представляя интересы тех эльфийских владык, которым не чужды дела торговые, и которые ищут возможности "половить рыбу в мутной воде", я выступаю в качестве специалиста по законам долин и гарантирую силу заключённых соглашений, а капитан Виддик...капитан выступает в качестве самого себя. Дела торговые, в конце концов, во времена перемен всегда идут с делами военными рука об руку. В этом случае наши попытки выйти на влиятельных людей и прощупать явные и скрытые центры власти, имеющиеся в Скардейле, не вызовут лишних вопросов.

Опаздывать Себастьян не любил куда сильнее, чем опаздывающих, и поэтому последний час то и дело бросал на держащегося за стремя тяжело сопящего Бенедикта неприязненные взгляды. Писарь же, которого, по правде говоря, следовало бы называть не "братом Бенедиктом", а "Бенни-Заточкой", пользуясь тем, что на тракте они были одни, отвечал нанимателю взглядами, не менее, а то даже и более раздраженными. Тогда, конечно, когда мог себе позволить отвести глаза от кажущейся бесконечной ленты дороги. В другой ситуации Медяк подобное поведение подчиненного без внимания не оставил бы, но изображающий огмианского послушника личный соглядатай не был повинен ни в том, что Топотун расковался в десяти милях от ближайшей кузни, ни в том, что не мог теперь поспеть за рысаком, и прекрасно это знал. Это, и то, что Себастьян хоть и был безжалостной скотиной, но скотиной справедливой. В итоге они, естественно, опоздали, но это, может быть, и к лучшему: не придётся из вежливости терпеть беседы ни о чем в ожидании, пока все соберутся.

— Дамы, господа, прошу прощения за опоздание, — отчеканил он, снимая с головы охотничью шапочку с пером, и, еле заметно кивая при этом Бенедикту в знак того, что бежать надо не за притороченным к седлу арбалетом или в ближайший лес, а к местному конюху.

Когда подчиненный удалился, протирая блестящую от пота тонзуру выуженным из рукава платком, Себастьян стянул пыльные дорожные перчатки и направился в сторону разномастной группы в углу, задержавшись лишь на то, чтобы прихватить по дороге стул, чем выиграть себе лишнюю секунду на разглядывание будущих компаньонов. Эльфийки, как, впрочем, и всегда, казались в обычном заштатном трактире чем-то неуместным, но присутствие их выселяло надежду в то, что игра, на этот раз, намечается всерьёз. Большие ставки, большой риск, большой выигрыш: именно то, что нужно. Наёмник же Медяку показался слишком мягким что ли. Необтертым. Словно ботинок, только что вышедший из-под руки башмачника. Однако, юность его вряд ли сумел заметить только он, и, раз уж организаторы всей этой авантюры не посчитали её помехой, то и он не станет.

— Себастьян Флинт. Законник, — представился Медяк с приятной легкой улыбкой, которая не трогала его глаз и ничего не означала.

– Разве? Просто в вас сразу видно что-то европейское - такого не встретишь в моих родных Штатах! Сразу видно, что вы - настоящий джентльмен!

С этими словами миссис Кэллахан налила Мартину чашечку крепкого кофе и подвинула к нему. Сама же она без всяких комплексов приземлилась на диванчик напротив и продолжила щебетать.

– В наших краях воспитанного человека днем с огнем не сыскать. Взять хотя бы нашего мэра. Самовлюбленный, грубый мужлан! Вы слышали, что он не дает прохода приме нашего театра, мисс Кристабель Силвер?! Бедняжка не смеет даже носа высунуть на улицу!

– Я фламандец по происхождению, миссис Кэллахан, но вырос в окрестностях Нью-Амстердама, – ответил Мартин, после непродолжительных раздумий все же решившийся сесть обратно на диванчик, следом за хозяйкой. – И в Европе, так уж вышло, практически не был.

– Что же касается манер действующего мэра, – продолжил он, с благодарным кивком принимая чашечку с кофе. – Местная пресса не дает повода сомневаться в том, что ему над ними следовало бы поработать. К сожалению, в наш просвещенный век манеры обычно считаются вторичными по сравнению с богатством и властью. И по эту сторону разлома это даже более верно, чем там, на Земле.

– Ой, как вы верно сказали! В нашем городе полным-полно тех, кто сделал себе состояние, а о манерах и не подумал! Вот взять хотя бы Артемиса Каллена – местного пивовара! Каждый раз, как я его вижу, он непременно отпустит какую-нибудь пошлую шутку или сальный анекдот! И не подумает о том, что его слышат дамы!

Чувствовалось, что миссис Кэллахан готова перемыть косточки всему городу, и появление беззащитного слушателя для нее - дар небес.

– Дорогая, не стоит слишком утомлять нашего гостя.

Подал голос цирюльник, как раз закончивший дезинфицировать свои инструмены.

– Мистер ван Дейк, как закончите с кофе - прошу в кресло.

– Прискорбно слышать, – вежливо согласился Мартин, который никогда не был хорош в обсуждении сплетен, и поэтому чувствовал себя немного не в своей тарелке. – “Nouveau riche”, похоже, одинаковы, что здесь, что в Малифо.

Как вычленить хоть что-то полезное из общения с разговорчивой хозяйкой Профессор не представлял, и поэтому, когда ирландец таки позвал его в кресло, даже немного обрадовался, пусть и думал в это время, что лучше бы вместо него с болтливой мадам общалась, например, Джилл.

– Прошу прощения, миссис Кэллахан, но не дело заставлять вашего супруга ждать слишком долго.

Судя по неподдельному огорчению, отразившемуся на лице миссис Кэллахан, с озвученным мнением она была не согласна. Но возражать своему немногословному супругу не решилась. Впрочем, горевала она недолго - как только Мартин разместился в кресле, дверь в дом открылась и в цирюльню зашла немолодая женщина – лет 30-40. Одета она была в простое коричневое платье в пол и простенький чепчик. Вежливо поздоровавшись со всеми, она присела на диванчик рядом с хозяйкой дома и женщины принялись о чем-то шептаться. До Мартина периодически долетали отдельные слова и имена, но общий смысл беседы понять было сложно.

Осведомившись о предпочтениях клиента, мистер Кэллахан приступил к работе. Несмотря на всю непритязательность запросов фламандца, он все же предложил гостю предварительно вымыть голову - настолько вежливо, что даже отъявленному задире не удалось бы увидеть в этом какой-либо издевки. Свою работу Мартин выполнял в спокойном молчании, не позволяя себе ни единого лишнего слова. По завершению стрижки гостю были предложено на выбор три одеколона, чтобы сбрызнуть волосы.

Закончив работу, мистер Кэллахан принял положенную плату – четверть гильдера – и пожелал гостю удачи. К пожеланию присоединились и дамы, успевшие к тому момент уговорить целый кофейник и как раз собравшиеся на кухню за новым.

Выйдя из здания, Мартин остановился на секунду, наслаждаясь утренним теплом, свежим воздухом и приятным запахом. Вот только его отдых был самым наглым образом прерван - резким звуком выстрела. Сами по себе выстрелы для Невинности не были чем-то особенным. За время их вчерашнего пути то тут, то там раздавались разрозненные далекие хлопки. Как объяснял Танненбаум, в связи с нападениями нерожденных многие стремились подтянуть свои навыки в стрельбе – просто на всякий случай.

Впрочем, этот выстрел явно вызывал беспокойство. Как минимум потому, что целью его явно был Мартин, а результатом стала сбитая с головы шляпа, в которой теперь красовалось уродливое отверстие. Руки стрелка первым же делом потянулись к винтовке... но вместо второго выстрела он услышал крики:

– Боже правый, Джеб! Простите, сэр, простите великодушно!

Источником криков оказался высокий, полноватый мужчина лет сорока, ходко двигавшийся навстречу Мартину от стоящего невдалеке дома. Дом окружал невысокий плетень, который незнакомец перемахнул неожиданно легко для своей комплекции. Подойдя к опешившему ван Дейку, он всплеснул руками.

– Хвала Господу, что вы целы, сэр! Я искренне прошу прощения, это полностью моя вина! Вы понимаете, я решил поучить своих сорванцов стрельбе – на случай, если им придется защищаться. Но мой средненький, Джеб...
– Как бы сказать – не блещет талантом. Сказать честно – он не смог бы попасть и в стену амбара, даже если бы сидел в нем.

Будь Мартин помоложе лет на двадцать, он, наверное, уже лежал бы за какой-нибудь поилкой для лошадей или иным укрытием, но годы брали свое, и скорости реакции фламандцу явно не хватало. Ее ему теперь вынужденно заменяла сдержанность, так что, пусть в другой ситуации застывшую столбом цель угостили бы второй порцией свинца, сейчас со стороны могло показаться, что наемнику попросту наплевать на чуть не снесший ему голову выстрел. На выстрел, но не на шляпу. Он любил эту шляпу, как все свои вещи. Как иные любят старые фотографии.

– Вы должны мне шляпу, мистер, – холодно, но беззлобно процедил сквозь зубы Профессор, разглядывая собеседника сквозь дыру в поднятом с земли головном уборе. – Шляпу и обещание подумать о том, что заряженное оружие в руках ребенка – угроза куда более серьезная, чем гипотетическая неспособность констеблей защитить вас от каких-либо угроз.

Холодная бесстрастность Мартина, кажется, напугала незадачливого отца даже больше, чем если бы он разразился площадной бранью.

– Я все понимаю, сэр, и непременно возмещу вам ущерб. Позволите вашу шляпу? Я вам обещаю, моя жена починит ее так, что никто и не отличит от новой - сами увидите! А если вам не понравится – готов оплатить вам покупку новой.

Помявшись пару секунд, он продолжил.

– Что же до вашей второй просьбы... С моей стороны это, конечно, верх наглости, но - могу ли я попросить вас об услуге? Дело в том, что я сам невеликий стрелок. А вы, судя по вашему хладнокровию и винтовке за плечами – не иначе профессионал. Я готов вам щедро заплатить, если бы вы показали моим мальчикам, как стреляют настоящие специалисты.

– Я, мистер, сделаю это бесплатно, если вы пообещаете мне, что допустите ваших отпрысков до оружия только в случае самой крайней необходимости. – произнес фламандец уже несколько мягче. – Ваш шериф, которого я имел счастье встретить чуть ранее, производит впечатление человека компетентного и ответственного. Не стоит добавлять ему проблем, вооружая тех, кто к этому не готов. Поверьте мне, история знала немало случаев, когда распространение огнестрельного оружия среди гражданских, приводило к последствиям более серьезным, чем те, которые оно имело целью предотвратить.

Щедрость Мартина возымела эффект – незнакомец расплылся в счастливой улыбке, сейчас сам напоминая ребенка, получившего долгожданную игрушку.

– Спасибо, спасибо вам большое! Ой, мы же не представлены – мое имя Эрик. Эрик Каннингхэм, если полностью. Даю вам честное слово – дети получат оружие в руки, только если на наш дом нападут. Ну, или под вашим присмотром, разумеется. Но позвольте, что же мы стоим? Пойдемте в дом, я представлю вас детям и супруге. Скажите, вы завтракали? Мы уже поели, но для дорого гостя обязательно накроем стол.

Продолжая вещать о том, как ему повезло, и как он благодарен щедрому мистеру, Эрик проводил Мартина в свой дом. Судя по всему, мистер Каннингхэм был фермером, и не самым бедным. Дом его был весьма просторен, убранство внутри было добротным, хоть и не дорогим. Оказавшись внутри, Мартин был представлен миссис Каннингхэм – довольно худой и не очень красивой женщине с густыми каштановыми волосами. Узнав о случившемся, она всплеснула руками и тоже засуетилась вокруг Мартина, предлагая ему сесть за семейный стол и перекусить, чем Бог послал. Безапелляционно изъяв его шляпу, она выдала вердикт – придется полностью заменить верх. С этой задачей она обещала справиться к обеду.

Меж тем Эрик привел в комнату обещанных детей. Их оказалось четверо, причем двоим младшим – близнецам Патрику и Табби – явно было не больше десяти лет. А первенцу фемера – Кайлу – лет четырнадцать. Виновник торжества Джеб был младше своего брата на год – и при взгляде на него сразу становилось понятно, что стрелок из него неважный. И дело было не только в заметном косоглазии – но и в общей неловкости, дерганности его движений. Все четверо смотрели на Мартина круглыми глазами с явно читаемым восторгом, пока их отец заливался соловьем на тему того, как им повезло встретить настоящего стрелка.

– Не под моим присмотром, мистер Каннингхэм, а под присмотром шерифа Лоури, – негромко поправил Мартин слишком уж радующегося перспективе поставить собственных детей на линию огня фермера. – Шериф и его люди – единственная реальная защита Невинности, и все попытки организации самообороны должны производиться с их ведома и одобрения.

После второго за сегодня завтрака, отказаться от которого фламандцу не удалось, хозяин продемонстрировал ему свое будущее ополчение, включающее, как оказалось, пару совсем уж несмышленышей. Ситуация потихоньку начинала походить на фарс, о чем Профессор не преминул сообщить толстяку. После того, конечно, как сами дети были отправлены в сторону импровизированного стрельбища.

– Я не стану учить десятилеток стрелять, мистер Каннингхэм, и крайне не советую вам подпускать их к боевому оружию, – произнес Мартин с явным упреком в голосе. – В их возрасте максимально близким общением с войной должна быть игра в солдатиков. Не могу представить ситуации, в которой два ребенка с ружьями, которые они даже удержать не сумеют, принесут городу хоть какую-то пользу. Объясните им, что для них есть гораздо более важные и интересные дела. Убедите. Соврите что-нибудь, в конце концов. Врать детям и старикам, пусть и неприятно, но, иногда, необходимо для их же блага.

На последних словах фламандец немного поморщился, вспоминая, как в течение года рассказывал лорду Петеру одну и ту же историю про разыгравшуюся на улице бурю каждый раз, как почти что выживший из ума старик требовал снарядить его коня для охоты.

Старшего же и среднего сыновей непутевого фермера, опять же для их же блага, поучить азам стрельбы как раз стоило.

– Первое правило обращения с оружием, юные джентльмены, – начал Мартин не слишком строго, но без покровительствующих ноток в голосе, – Это то, что оружие, в вашем случае, должно всегда храниться вычищенным, разряженным и там, где его не найдут ваши младшие братья. И применяться для чего-то кроме стрельбы по банкам оно может только по приказу шерифа Лоури или констеблей. Ваш отец – хозяин в своем доме, но шериф – хозяин над ружьями в Невинности. Ответственность – первая доблесть стрелка.

– Второе же правило – это “не торопись”. Каждый раз стреляет только то ружье, которое было заряжено правильно, а каждый “Быстрый” Билл Карсонс начинал свою карьеру, как “Аккуратный” Билл Карсонс. Были, конечно же, и другие, но они до того момента, когда можно было попытаться стать быстрым попросту не дожили.

– Третье…

…

Раскланявшись с мистером Каннингхэмом и его беспокойным семейством, Мартин направился в сторону торгового района в поисках остальных наемников, усиленно гоня ощущение, что он не только не добыл никакой полезной информации, но и показал паре подростков., как убить человека.

Пусть Долгрим никому в этом никогда не признается, но играть роль планирующего путь через опасные земли дварфийского купца ему понравилось до такой степени, что он не только тому имя придумал, почтив погибшего лет двадцать назад товарища, но ещё и любимые фразочки, манеру постоянно барабанить пальцами левой руки по бедру и объяснявшую кашель легочную хворь. Да, иллюзорная маска была ложью, как и вся остальная история Снорри Биттенгурдсуна, но как же приятно было ради разнообразия встречать не смешанное со страхом отвращение и поспешно отводимые взгляды, а заинтересованность и участие, пусть и вызванные, главным образом, толщиной его кошелька. Как же приятно было впервые за много лет побыть не цирковым уродцем, а слетка безрассудным, но все же вполне уважаемым членом общества. Пусть и общества мяткотелых надземников. Один раз Сухарик даже задумался о том, что мог бы, наверное, так и жить дальше, скрывая позор под колдовской личиной, благо шапка могла работать хоть сутки напролет, но мысль та была недостойной, и поэтому с ней самоизгнанный, наследник клана Дарргит поступил так же, как и со всеми ей подобными проявлениями слабости, то есть утопил в низкосортном бренди.

Но всему, у чего есть начало, неизменно приходит конец, и через три дня определенно чего-то недоговаривающий о цели своего пути торговец вновь сменился закованным в сталь и завернутым в вываренную кожу охотником на чудовищ. Несколько, по правде говоря, более тихим и задумчивым нежели тот, которого остальные члены команды видели раньше. Всех мыслей в алкоголе даже дварфу не утопить.

Сам же путь в Хайхельм «удачно» смешал в себе монотонную скуку плавания, напряженное ожидание засады и то ли страх, то ли жучее раздражение в преддверии непредвиденного возвращения домой, да и пытающийся, судя по ощущениям, убить их обоих желудок Долгрима положения не исправил. Отличное, в общем, вышло путешествие. Первоклассное. В итоге он большую часть времени, не посвященного попыткам выблевать внутренности за борт, провел в их закрепленной прямо на палубе карете в компании бочонка эля и, кажется, бесконечной череды имен, кличек и примерных описаний тех, кто когда-то нанес ему оскорбление и еще не получил за это по заслугам. Тренироваться, демонстрируя не столь широко распространенные за пределами гор пяти королей боевые щиты, казалось лишним, бороться или пить было не с кем, а смотреть на медленно плывущий мимо берег ему надоело где-то минуты через полторы. Наружу Сухарик вылез только однажды, почуяв на себе будто бы чуждый взгляд, на поверку оказавшийся лишь слишком зеленым для конца лета лесом. Таким же, кстати, ненужным, как и все остальное, придуманное эльфами.

...

— Да они, сиськи бычачьи, с документами будут разбираться еще пару часов, — недовольно пробурчал Долгрим в ответ как всегда немногословному Анаронду, поглядывая то на комитет по встрече, готовый, похоже, к тому, что команда и пассажиры баржи причал штурмом взять попытаются, то на максимально унылого Турля, которому следовало родиться дварфом, причем сразу старым. — Помнишь, как тогда в Кассомире? Человеки от старости перемрут в ожидании. Пошли сейчас. Болтом и топором в Хайхельме тех, кто без злого умысла пришел, отродясь не встречали. Ну...обычно. Если сука, восвояси и отправят, то пусть уж сразу.

Не говоря больше ни слова. Сухарик ухватил "Толстого дурачка" под уздцы и медленно, но уверенно заковылял вниз по трапу и навстречу жрецу Торага и его свите. С каждьм приближающим его к сородичам шагом выуженный из-за ворота кулон в форме скрещенных кирок — символ Дранггвит чуть слышно стукался о нагрудник, остатки зубов все глубже вонзались в десны, а глаза перебегали с одного обращенного к нему бородатого лица на другое в ожидании то ли оскорбительной ухмылки, то ли непрошеного сочувственного кивка, то ли гримасы узнавания. Дом, мать его, милый дом. Нет, не хотелось ему под сень первой цитадели возвращаться. Ой как не хотелось. Не место ему тут.

— Проверяй, Балин Арчтейн, — хрипло пробасил Сухарик, останавливаясь за несколько шагов до собеседника. — Ни зла, ни болезней у меня с собой нет. Только осел.

– Да какие еще, мать их, интересные вещи тебе нужны? – недовольно проворчал Долгрим, отскочивший от нежелающей поддаваться двери, как мяч от стены. – Мы пришли сюда что-то убить, и это что-то наверняка сейчас пытается сожрать Мигеля.

В другой день дварф, может быть, и прислушался к словам компаньона, но скука, усталость и раздражение делали свое дело, так что единственным, чего хотел Сухарик, была драка, и бежать от нее он не собирался. Тем более, что дверь после секундной заминки таки поддалась, открывая его взору спину колдуна и выползающие из серого марева подобно щупальцам какого-нибудь подземного чудовища цепи. О да, такое он любил.

– Это я петли расшатал, – глухо буркнул Долгрим, морально не готовый к тому, что худосочный эльф преуспел там, где не удалось ему, бросаясь в щель между дверью и косяком.

— Ага! — буркнул Долгрим, кажется, даже довольно, когда со стороны дома донёсся какой-то скрежет и грохот. — Наконец-то. Думал, вы твари так и будете прятаться по своим углам гребаным.

С кем разговаривал дварф было не очень понятно, но в стоящем посреди трясины доме демонопоклонника с призраками, исчезающими людьми и секретными комнатами в стенах это вряд ли могло сойти за достойную упоминания странность. Да и попривыкли все, наверное. Самого его больше всего в этот момент интересовало не прорывающееся наружу безумие, а то, почему среди доносящегося из основного строения шума не слышно голоса Мигеля? Уж не сожрали ли его уже?

— Если это место и правда оживает, надо не забывать про тылы, — деловито пробасил Сухарик, вылетая из тайной комнаты, как пробка из бутылки игристого. — Эльф со мной впереди, Валкас замыкает, остальные посерёдке.

— Эй, Мигель, твою налево! — рявкнул Долгрим, оказавшись в соединяющем здания проходе. — Ты живой там!? Мы идём!

Удалившись вечером в свою комнату, Мартин ещё долго не спал, но, конечно же, не из-за стрельбы с улицы или, прости господи, скудности обстановки. Первый год после прибытия в Малифо он ютился в крохотной переделанной из чулана комнатке над игорным залом «Эмпориума мистера Ли», в которую даже узкая армейская койка с железной сеткой вместо матраса влезала с трудом, и поэтому к спартанскими условиями жизни и шуму был вполне привычен. Нет, дискомфорт его был совсем иного свойства и имел, скорее, экзистенциальную основу, пусть и произрастал из обстоятельств более чем материальных: Мартин чувствовал надвигающуюся старость. Он до конца держался молодцом и, кажется, даже сумел не отстать от своих более молодых и выносливых компаньонов, но сейчас, лёжа в одиночестве на кровати, и, смотря в покрытый разводами небрежно положенной побелки потолок, бывший дворецкий не мог не обратить внимание ни на ноющие суставы, ни на подхрипывающие при любом удобном случае легкие, ни на колотящееся о ребра после подъема по лестнице сердце. Его тело медленно предавало его, и нет в мире силы, способной остановить тяжелую поступь времени. Колесо жизни крутилось неумолимо и беспощадно, а жерновам жизни не было никакого дела до того, что в душе Мартин ван Дейк все ещё был мальчишкой, мечтающим о карьере первооткрывателя. Не было, да и не могло быть.

Уснув с такими вот нехорошими мыслями, толкущимися в его голове бок о бок с по-детски яркими впечатлениями о первом дне в Невинности, к завтраку Профессор спустился бодрым, деловитым и, само собой, начисто выбритым, пусть даже для последнего и пришлось заранее спуститься на кухню за кипятком. Иначе и быть не могло. Не дело это — позволять страху неизбежного забвения мешать работе.

— Согласен, — негромко произнёс Мартин после того, как все высказались. — Единственное, несмотря на своё нынешнее ремесло я никогда не был хорош в торгашестве или болтовне, так что готов присоединиться к той «группе», где принесу меньше вреда. Полагаю, что слушать и оплачивать выпивку разговорчивым завсегдатаям кабаков я умею лучше, чем торговаться.

— Давайте только не забывать, — продолжил бывший дворецкий тише, но так, что это не выглядело со стороны подозрительно, как делал всегда, когда впавший уже в деменцию лорд Петер умудрялся изгваздать сорочку пудингом при гостях, — Что революционные порывы жаждущей справедливости мисс Дейд могут не быть полностью совместимы с целью нашего прибытия. Она — наше прикрытие и связной, но наняли нас совсем другие люди.

Выросший в пустыне Урсу, большой воды не видел чуть ли не до совершеннолетия, на кораблях всегда страдал морской хворью, плавать не умел совершенно, и поэтому к океану и его обитателям всегда относился с подозрением и опаской. Как к силе непознаваемой, но очевидно враждебной. Как к дикому зверю. Он даже морепродукты старался не есть, предпочитая что-то, способное дышать одним с ним воздухом. Странная блажь для того, кто прожил последние несколько лет на побережье, но тут уж ничего не поделаешь. У всех свои слабости.

— Рыба? Большая и готовая нам ноги пооткусывать, если мы вниз полезем? — немного недоверчиво переспросил полуорк, вглядываясь в темную грязную воду, плещущуюся внизу у мостков. — И правда. Чем же мы так судьбу прогневали?

— Давай, лучше, я ее отвлеку трупом псины и парой ведер рыбьей требухи, а остальные пусть пока вниз лезут, — ответил Урсу жрецу после недолгих раздумий. — Я хочу это провальное предприятие поскорее закончить. Можешь, конечно, пострелять, но только не стой при этом на тех же досках, что и я. Вместе мы фунтов триста весим, а мостки и правда выглядят так, будто в любой момент готовы рассыпаться в щепу.

Мартин на слова Джил только еле заметно улыбнулся, но не снисходительно, по-отечески или как-то там саркастически, а меланхолично-грустно, ибо отлично помнил, как eгo собственные фантазии о полной опасностей, открытий и свершений жизни вольного стрелка разбились о реальность заразломья. Он ведь тоже когда-то верил, что не станет браться за недостойную или незаконную работу. Фламандец даже аргументы для подкрепления своей точки зрения подобрать успел, но тут Вальтер, явно имеющий свой взгляд на законность, навел на пленника добытую мародерством винтовку, и стало уже не до них.

— А убийц, мистер Вальтер, значит, прощать можно? — ровно произнес бывший дворецкий, предусмотрительно держа руки не около собственного оружия. — Убийство безоружного человека лишь за то, что вы считаете его недостойным прощения или суда, — преступление куда более тяжкое, чем похищение без применения насилия. И лично я с куда большей охотой повернусь спиной к похитителю, чем к тому, кто готов забирать жизни без какой- либо причины.

— Что же касается нашей с мистером Бруксом непохожести, — вынужден вас разочаровать: мы наемники, и, в общем случае, нам платят за то, чтобы мы стреляли в незнакомых нам людей. А также за выбивание карточных долгов, охрану сомнительных сделок, возврат имущества, украденного одними ворами у других, и прочие человеческие мерзости, которые неудобно решать через официальные каналы. Ну, и за похищения тоже, пусть конкретно это нарушение закона меня удачно обошло стороной.

— Хотите стрелять в безоружного и считаете, что вы лучше него, — пожалуйста, я не стану кидаться наперерез, чтобы закрыть мистера Брукса грудью, — продолжил Мартин, обращаясь уже не только к бывшему солдату, но ко всем присутствующим. — Считаете, что добьетесь справедливости, сдав похитителя мисс Дейд констеблям, которых ее собственнье статьи рисовали в весьма нелицеприятных красках, и которые имеют все шансы работать на ту же персону, которая оплатила похищение, — тоже пожалуйста, запретить этого я вам все равно не в силах. Сам же я полагаю, что ничто совершенное мистером Бруксом не заслуживает кары большей, чем та, что его уже постигла. Но я — бесчестный наёмник, что я могу знать?

Долгриму рассеченная сетью насыпей и трупами брошенных надежд трясина с непроизносимым названием, пожалуй, даже нравилась. Ну, настолько, насколько ему вообще могло что-то нравиться. Во-первых, она полностью соответствовала его представлениям о надземье, как о месте пустом, жалком и отвратительном, а во-вторых было в ней какое-то пожухлое, пропитанное предчувствием и, как будто бы, предвкушением скорого забвения величие, немного роднящее ее с самим дварфом. Лесов ублюдочных, опять же, нет. Единственный значимый минус – бездонная серая чаша небес, от которой тут никуда не скрыться, но и ее можно было просто игнорировать, уткнув взгляд под ноги. Там, кстати, то и дело встречались ведущие из болота в болото следы, чьих хозяев он сразу обозвал зомбаками, хотя доказательств того, что это и правда были ожившие мертвецы не наблюдалось. Но ведь не станут же обычные бандюганы и беженцы болото напрямик пересекать, да? За такими вот мыслями и прошли почти два дня, которые путешественники затратили на путь до руин дома дьволопоклонника, оказавшегося более всего похожим на пролежавший слишком долго на полке ломоть каменного хлеба.

– Убого даже для надземников, – процедил, наконец, Долгрим, сплевывая под ноги. – Хорошо хоть деревья передохли. Ладно, мне надо подготовиться, а потом убьем, разрушим и изгоним тут все, что только можно. Жаль все-таки, что масла не захватили.

“Подготовка” Сухарика началась с перерывания седельных сумок, была недолгой, но весьма шумной и богатой на витиеватые ругательства, а закончилась обретением трех разномастных фляжек, купленного в Частеле флакона, бурдюка с дурно-пахнущим пивом, узкого десятидюймового стального клина, покрытого еле различимыми письменами и зеленоватой патиной, и завернутого в промасленную кожу комка серо-белого желе. Содержимое фляг и флакона он употребил, морщась и протяжно рыгая после каждой порции, потом запил все это немного скисшим стаутом, заменил нож в назапястных механических ножнах непонятным клином и, немузыкально мыча, принялся натирать куском “желе” лезвия на щитах. Закончив, Долгрим повернулся ко всем спиной и, негромко ругаясь на родном, отцепил от своего “лица” нижнюю часть и закрепил вместо нее поверх носа и рта специальную полумаску, защищающую от газов и ядов, которую носил с собой еще с тех пор, когда был командиром патруля стражи нижних тоннелей.

– Так, Толстый дурачок, дальше тебе нельзя, – совсем неразборчиво пробурчал дварф из-под маски, привязывая верного осла к одному из скрюченных стволов. – Ты после переноса из Керсе таких денег стоишь, что если какая тварь придет тебя украсть или сожрать, скажи ей, что Долгрим Сигурсон найдет его, его семью, его собаку и его бабу, с которой он спит тайком от жены, и всех их убьет нахер. И за конем присмотри, он, как мне кажется, туповат.

– Я, сука, готов. Пошли уже.

Стоило Урсу только сделать шаг вниз по лестнице, как двое мальчуганов шагнули ему навстречу, неуверенно и неумело тыча в полуорка своим жалким оружием, и, видит богиня, зрелищем это было душераздирающе жалким. Худые, грязные, не знавшие ничего, кроме людской злобы и наверняка голодные они так напоминали Секачу его самого в детстве, что на мгновение он чуть было не отступил, столь болезненным оказалось и воспоминание, и осознание того, что сейчас случится. Что должно случиться. Чему придётся случиться, если он хочет положить конец злодеяниям Ламма.

Но инквизитор не отступил, нет. В конце концов, яичницу не приготовить, не разбив пары яиц. Или, как, например, в его случае челюстей.

— Десять золотых за голову ублюдка в красном, — рявкнул Урсу, занося над головой пудовый кулак. — И горе тому, кто встанет на моем пути.

– Вы, мистер, все перепутали. Полагаю, что из-за ранения, – чуть рассеянно пробормотал Мартин, которого пока больше интересовали мертвые похитители, выделив голосом слово “мистер”. – Готовность убить ближнего никоим образом не означает отсутствие манер. Более того, мне кажется, что именно убийцам манеры особенно нужны. Для баланса. Или вы предпочли бы, крики, площадную брань и тычки стволом винтовки в рану?

Произнес все это бывший дворецкий, правда, так и не повернувшись к собеседнику, что было далеко не самым социально-приемлемым вариантом. Но тут уж ничего не поделаешь, – таскать трупы, не сводя глаз с последнего пленника, было бы еще более странно. В итоге он перетащил все тела в один угол, закрыл всем мертвецам глаза и принялся планомерно опустошать их карманы, складывая находки в одну кучу.

– Мы с вами, мистер, люди практически одной профессии, и личной неприязни я к вам не испытываю, – продолжил Мартин как ни в чем не бывало, все так же предоставляя похитителю возможность общаться только со своей спиной. – Так уж получилось, что я тут единственный врач, поэтому, встретитесь ли вы с констеблями или с Создателем, во многом зависит от моего умения и, что важнее, желания перевязывать раны тем, кто только что в меня стрелял.

– Мое предложение очень простое: вы рассказываете про похищение всё без утайки, а мы сдаем вас властям живым. Это легкий выбор.

Когда стрельба прекратилась, Мартин выждал еще несколько секунд на случай, если к похитителям подойдет подкрепление, но потом все же двинулся в сторону превращенного ими в склеп дома. Не очень быстро, но быстро он, по чести говоря, и не мог. К моменту когда фламандец таки добрался до места перестрелки, юные леди, ожидаемо решившие его не дожидаться, уже скрылись внутри и, так как, судя по отсутствию стрельбы или звуков драки, никакие опасности их там не подстерегали, его собственным вниманием завладел сраженный пулей Вальтера часовой. А точнее труп часового с половиной головы. Не дело его так вот на улице оставлять. И не по- людски, и внимание лишнее привлекает. К счастью, транспортировка не успевших окоченеть мертвецов не особенно отличалась от переноски мертвецки пьяных, а уж перебоавшего вечернего шерри лорда Петера бывший дворецкий натаскался столько, что, будь это олимпийской дисциплиной, его бы точно включили в национальную сборную.

Внутри слегка запыхавшийся Профессор обнаружил, помимо трупов, коллег по цеху и на удивление молчаливого мистера Танненбаума, ещё и выжившего похитителя, что давало шанс на прояснение обстоятельств похищения мисс Дейд. Если, конечно, не окажется, что какой-нибудь личный кодекс не позволяет тому раскрывать имя нанимателя даже перед лицом смерти. Но это маловероятно.

— Вам, любезный сэр, следует начать говорить, — как будто невзначай заметил Мартин, бросая свою ношу на пол около двери. — Кто вас нанял, что вы должны были сделать с мисс Дейд, как планировали получить плату, ну и все в этом роде.

— Разделиться, — хрипло повторил Урсу за назвавшимся Оливером юношей, будто бы подтверждая его слова. — Я узнаю, чья там земля, какие имена называть, как велик шанс получить неприятности со стражей, ну, и если повезёт, про само здание. Кто может сделать это, не палясь, пусть осмотрит цель издалека, но аккуратно. У старой крысы и инстинкты ничего, и глаза повсюду. Встречаемся через два с полтиной в...

Тут полуорк оборвал слишком уж длинную для себя речь, беззвучно пошевелил губами, как если бы пытался вспомнить следующее слово, и с недовольным выражением на и без того страшной роже полез во внутренний карман своего бесформенного плаща-дождевика. Выудил он оттуда не связку носов и даже не бутылку, а толстый старый блокнот в потертой синей обложке. Может быть даже словарь.

— В "Селедочном цербере", что на аллее Трёх прачек, — невозмутимое закончил Секач секунд через пятнадцать, проконсультировавшись с альманахом. — Там при встрече вместе не садимся. Если кто решил, что под ножи лезть — это все же не его, лично я не в обиде.

Стоило только жаркому пламени опалить поленья в камине, а водке желудок Долгрима, как настроение его быстро пошло на поправку. Настолько, что он даже первоначальную идею приманить неприятности на демонстрируемый тавернщику тугой кошель и знатно подраться отбросил, посчитав временно неинтересной. Подтянув выглядящий наиболее прочным табурет поближе к огню, дварф, которого сохранность чужих носов никогда особо не волновала, скинул промокшие сапоги, сунул пятки почти что в самое пекло и энергично зашевелил кривыми волосатыми пальцами, довольно при этом урча.

Казалось, что он пропустил мимо ушей и истории про повылезавших отовсюду чудовищ и бандитов, и заупокойный тост вкупе с рассказом про порубленного на части ученого и его неудачливую команду, и даже предложение потыкать сома, с которым "что-то было не так ", но это все только казалось. Долгрим все услышал, все уяснил, а вида не подал лишь потому, что смысла в расспросах и лишних телодвижениях не видел. Да и слишком уж хорошо ему сейчас было для того чтобы суетиться. Спшком спокойно. Будто напряжение последних двух месяцев ушло вместе с промозглым холодом. Все, сука, приехали. Дальше только напролом. Нет больше пользы от Долгрима Сиурсона, капитана стражи нжних чертогов, привет безумный задира Сухарик. Враг, если все этн вспышки чумы, прущая из каждой щели и из-под каждого куста нечисть и прочее дерьмо действительно были связаны с обнаруженным Лорримором культом, не разменивался на поиски их отряда, а тупо ударил сразу по всему Усталаву и, заодно, еще и по окружающим его землям. Неплохо, совсем неплохо. Ну, хоть дома побывал. Очень может статься, что напоследок.

— Да, жарехи рыбной пожрать — это я всегда готов, — проудел он на удивление умиротворенным голосом, пододвигая обувку поближе к камину. — А что, по суше до Рейвенгроу добраться можно, или заставы прям везде-везде, и не проехать никак?

Незнание Урсу всегда раздражало и даже немножко злило. Но не банальное отсутствие академических сведений, которые можно почерпнуть в библиотеке, а неспособность понять суть и причины происходящего, говорящая о том, что ты не видишь всей картины. Наставники учили, что неизвестное опасно, и оттого его следует сторониться, а если и заходить на его территорию, то только медленно, осторожно и обдуманно. Вот и сейчас, сколь бы тщательно Секач не перебирал день за днем в голове последний месяц, потраченный им на охоту за Гэйдреном Ламмом, да выжжет солнце его глаза, он никак не мог понять, где совершил ошибку. В какой момент позволил кому-то разглядеть себя за маской тупого уличного костолома? Как не заметил слежки? Вопросы, одни только вопросы.

Незнание, однако, вкупе с тем, что самостоятельно найти убийцу Клариссы полуорк так и не смог, говорило еще о том, что ему следует принять за данность свое несовершенство и недостатки и проявить смирение. Еще один урок, усвоенный им в "Доме семи закатных ликов". Нельзя отказываться от подарка судьбы из-за страха, ведь кто знает, может быть сама Богиня смилостивилась над своим верным слугой и послала ему и тем пятерым, кто должен прийти на зов, проводника. Жажда мести, конечно, не числилась среди почитаемых Ей благодетелей, но Урсу и не мести жаждет, а воздаяния. Сурового, как дыхание бескрайних кадирских пустынь, но справедливого.

Тем не менее, возможность ловушки Урсу тоже не исключал, и поэтому, перед тем, как зайти, битый час крутился около искомого дома и в переулках вокруг в попытках высмотреть головорезов Ламма. Когда же крыши озарились тревожным багрянцем заката, он, наконец, смирился с потенциальным риском, негромко пробормотал под нос короткую молитву, сетуя на то, что не может разложить молельный коврик для нормальной, и направился в сторону места встречи. Полностью от опасений полуорк так и не избавился, и поэтому в "дом-с-картами" зашел Секачом, образ которого выстраивал с первого дня своего пребывания в Корвосе: оружие и броня, носимые напоказ, тяжелый шаг, сгорбленная спина из-за которой он будто бы нависает над собеседником, взгляд исподлобья, выпирающая нижняя челюсть, скрытая, правда, сейчас под многослойным шарфом. Громила и не более того.

— Урсу, — пробасил инквизитор, по-орочьи растягивая рычащую «р», после того, как огляделся, прочёл оставленную таинственным посланником записку и встал так, чтобы видеть одновременно и дверь наружу, и единственного другого обитателя комнаты. — Урсу-Секач.

По дороге от Малифо до Невинности Мартин, которого даже в лучшие его годы вряд ли можно было назвать душой компании, все больше молчал, здраво полагая, что расспрашивать юных леди о причинах, побудивших их взять задание могущественного Профсоюза Шахтеров и Паромехаников, по меньшей мере неприлично, а профессионального солдата, коим вылядел Вальтер, по меньшей мере глупо. На обращенные к нему вопросы он при этом, конечно же, охотно отвечал, в беседах принимал посильное участие, а когда их не было перебирал выданное нанимателем снаряжение, читал и перечитывал газетные вырезки, и, когда думал, что этого никто не видит, разглядывал проносящиеся мимо пейзажи с интересом, которого немного стеснялся. Дело в том, что к вящему своему стыду за пределами Малифо старый фламандец был всего пару раз и теперь, когда ему таки выпал шанс прокатиться практически по terra incognita, впитывал чуждую суровую красоту пустошей с жаром юного натуралиста из Оклахомы, впервые попавшего в нью-амстердамский зоологический сад. Беспорядочные описания увиденного, перемежающиеся пояснениями, замечаниями и не самьми умелыми зарисовками, в итоге оказывались в служившем ему дорожным журналом пухлом потертом блокноте, который Профессор заполнял во время ночных дежурств, пользуясь тем, что на старости лет начал страдать бессонницей.

Годы его, однако, не предполагали настолько длительных путешествий сквозь глушь в трясущейся деревянной коробке, и поэтому, спрыгнув с подножки экипажа на «землю невинности», Мартин, чьи суставы немедленно напомнили о себе ослепительной вспышкой боли, чуть заметно пошатнулся и еле сдержал готовое сорваться с ругательство. Не то, чтобы цель их путешествия казалась местом, где слух его спутниц будет в безопасности по части сквернословия, да и не выглядели они рафинированными кисейными барышнями, чуть что падающими в обморок, но некоторые псы просто слишком стары для новых трюков. По возможности незаметно сплюнув в придорожную пыль что-то, что вполне могло быть куском его легких, охотник за головами потянулся, хрустя всем телом, помахал шляпой вслед укатившему Марио, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и, щурясь как от солнца, так и для того, чтобы вообще что-нибудь разглядеть, бросил задумчивый взгляд на виднеющийся вдалеке палисад. .

— Юные леди, мистер Вальтер, —произнес он чуть более хрипло, чем планировал, оглядывая компаньонов. — Думаю, что предложенная нашим нанимателем в качестве прикрытия легенда не хуже любой другой. Предлагаю пока ее и придерживаться. Свяжемся с мисс Дейд, найдем, где остановится на постой, узнаем текущее положение дел. Потом уже решим, как действовать дальше. Как вам?

Несмотря на дурной нрав осла, бросать единственного за последние три года постоянного своего спутника Долгриму откровенно не хотелось, и поэтому слова Захарии он встретил знергичным кикком и одобрительным бурчанием. Не то, чтобы он всерьёз опасался, что мрачные усталавские лесорубы сдерут с него за замену "Толстому дурачку" больше тех четырех сотен, которые придется выложить за его транспортировку, но ухватиться за данный довод ему данный факт никоим образом не помешал. Не признаваться же перед остальными, что привязался к наглой, постоянно норовящей ухватить тебя зубами машине по производству навоза.

— Мне надо кое-чего прикупить, а потом я готов хоть в Частель, хоть в ту дыру, где можно набить морду стражникам, которые меня на месяц задержать попробуют, хоть куда еще.

— Переправку животины я оплачу. Не проблема.

...

— Сука, — зло пропищал дварф, когда обрушившеся на него пофоки воды потекли за шиворот настойчивыми холодными змейками. — Вода, льющаяся из ниоткуда, —худшая ваша надземная придумка. После неработающего половину дня солнца, конечно же.

В ожидании доставки его с Мигелем зверей Сухарик натянул капюшон до самого носа и, ворча что-то нецензурное, проковылял под ближайшее дерево. Ловить дождь рожей, как это делал Захария, он точно не собирался. Пес его зает, что там сверху льется.

— Да, пошли сразу баржу искать какую или, на крайняк, лодку большую. В задницу эту стражу, раз она даже палисад не может выстроить.

— В мире снов? — удивленно пробасил Долгрим, поднимая взгляд от листа на Захарию и Зон-Улука, которые, как ему казалось, имели наибольшие шансы знать что-то про всякую непонятную хрень. — Это типа мы попали в сон этого "друга", спасли его зад от проблем, а теперь не можем спать и должны перебить каких-то тварей с карты? Это возможно вообще? Не то, чтобы я не любил убивать чудовищ, но как-то странно оно все.

Спрятав в ножны приготовленный на всякий случай нож, Сухарик бросил на кусок пергамента явно неприязненный взгляд, чуть заметно пошевелил пальцами правой руки, как делают, вспоминая что-то, требующее счета и негромко нечленораздельно выругался.

— Я не тратил задаток, так что денег хватит, — пробурчал он, испытывая растерявшее за годы скитаний по поверхности былую интенсивность известное каждому дварфу раздражение от необходимости отдавать кому-то деньги. — Надо только узнать, откуда до Рейвенгро будет проще после прыжка добраться.

— Что же касается письма, я думаю, что надо добраться до Профессора и все ему рассказать. Он в таких делах мастер. Все равно одна из точек там рядом с его логовом.

— Ты там, убожество синерожее, жил что ли? — негромко пробурчал Шен под нос, изучая трёхпалые следы, ведущие вверх по склону муравейника. — Или там ход к армии таких же как ты уродцев?

Долго думать (да и вообще думать, если уж на то пошло) Непокорный не любил и поэтому, не желая строить какие-то теории, объясняющие появление следов, просто срубил с холма вершину, а тело разрыл, орудуя мечом как лопатой. О том, что внутри мог кто-то скрываться он, конечно же, не сообразил. Хочешь описать Шена одной фразой — скажи, что он не мыслитель.

Долгриму Керсе откровенно не понравился. Абсо-, сука, -лютно. Мало того, что трусливые торгаши и их холуи, которыми Анаронд давече палубу вытер, битый час скакали вокруг него, пытаясь упаковать всецело опасного дварфа и его не менее опасный скарб в чехлы, ящики, коробки и прочую обертку, которая, в случае чего, все равно никого не спасет, так еще и таверн нормальных у них в наличии не оказалось. Нормальных — это чтобы нажраться, поесть от пуза, молча побуравить взглядом соседний стол, пока тот не соберется полным составом и не свалит восвояси, и завалиться спать в комнате, состоящей из четрех неказистих голых стен или вообше на конюшне. Но нет же, в городе сверкающих каменьями и завернутых в разноцветные шелка мягкотелых купцов даже постоялый, мать его, двор выглядел как особняк средней руки аристократа. Не такой, конечно, чтобы за разбитую чашку за плеть брались, но и не способствующий отдыху, к которому привыкли такие уважаемые наемники как Сухарик. В итоге он даже выспаться не смог в который уже раз, проворочавшись полночи в слепом углу в вынужденно «гуманизированном» доспехе, а заснуть-таки сумел только тогда, когда улегся на выглядящую достаточно жесткой кушетку в одном исподнем, будто приглашая каждого убийцу в городе себя выпотрошить. Стоит ли говорить, что разбудившего ero чуть ли не с петухами горлопана спасло лишь то, что вбить ему зубы в глотку Долгрим в тот момент не мог просто физически. В тот.

Обильный и, что самое главное, не слишком требовательный к крепости зубов завтрак, однако, сумел слетка остудить его пыл, так что он даже открученную ножку табурета, броском которой планировал сбить верещашего ублюдка, вернул на место. Хрен с ними. В чужой монастырь, как говорится. Да и сам город в свете дня выглядел уже куда привычнее. Да, богатый, да, любящий пустить пыль в глаза, и да, странный, но все равно не более, чем обычный надземный загон. Ещё и с рабами...

— Это, уважаемый, — негромко окликнул Долгрим хозяина постоялого двора, аккуратно, чтобы швы не разошлись, поводя плечами, затянутыми в купленные ещё в Алмасе приличные, но неудобные тряпки. — Город у вас, как я понял, все больше про дело и звонкую монету, так что скажу без обиняков: найти бы мне людей, которые других людей ищут за плату. Сыщиков там или просто тех, кто знает всех и вся. Торговый интерес требует доступа к информации, а мы с «коллегами» в Керсе впервые, так что есть желание не набивать, сук...хм...не набивать лишних шишек, пытаясь сэкономить. За посредничество, само собой, причитается.

Хазиф ожидал прибытия чуда технического прогресса, практически стоившего ero папаше бизнеса, покуривая самокрутку с выражением усталого раздражения на лице, что вкупе с модными клетчатым пиджаком и жилетом, не грязным, но и не первой свежести воротничком, хитро-повязанным шейным платком и тремя тусклыми кольцами в левом ухе делало его похожим то ли на скучающего денди, которому жмут новые туфли, то ли на влезшего в долги сутенера. Он до последнего не был уверен, что удастся избежать нежелательных объяснений с людьми братьев Гюнтеров, и в итоге, не имея привычки тщательно (да и вообще) планировать, последние несколько дней просто прожил на забытом всеми отцовском складе в обществе нераспроданного вина, заряженного револьвера и взятого на "передержку" как раз перед всей этой поганой историей с картами гашиша. Стоит ли говорить, что утро отбытия, со всей его суетой и обилием отвратительно-громких военных маршей ни добрым, ни праздничным невыспавшемуся, слегка похмельному и "немного" дерганному Хромоножне не казалось. Делец и сейчас был еще чутка на взводе и то и дело оглядывал окружающее его людское море в поисках мерзкой рожи какого-нибудь Трехпалого Штефана, посланного "передать ему в дорогу" заточку.


Желанием вести разговоры с будущими компаньонами самхафец, в силу обстоятельств, не горел, но обижать людей, с которыми предстоит сначала провести вместе неопределенный отрезок времени, а потом еще надо будет использовать для обогащения и защиты заработанного, явно не стоило. Поэтому, пересилив себя, он, старательно изображая искренность, в меру тепло поприветствовал каждого, приподнял котелок, здороваясь с юной леди-денежный-мешок, и даже предложил желающим угоститься его папиросами. Так, на всякий случай.


Когда же стальное чудовище, наконец, подкатило к ним похожий на многоквартирный доходный дом вагон, и настало время посадки, Карл впервые за почти неделю выдохнул с облечением и явно повеселел. Настолько, что даже начал негромко выстукивать тростью энергичный ритм чего-то, услышанного в том месяце в кабаре, а белокурую любительницу плеток оглядел с определённым интересом, отметив про себя, что неплохо было бы ее саму приструнить плеточкой. В приватной, так сказать, обстановке.


Сунув пару монет отвечающему за его багаж стюарду, он, сразу же после, судя по всему, обязательной для таких экспедиций общей фотографии (для того, должно быть, чтобы помнить потом, как выглядели те, кого сожрали дикари или неведомые чудовищна), отправился в соседствующее с комнатами блондинки купе и прибытие чемодана с одеждой ждал уже там, проверяя, насколько хороши пружины дивана-кровати, и как его поэлегантнее раскладывать в "боевое" положение. Манахор их знает остальных, а у него на ближайшие сутки была целая куча планов различной степени приличия.

— То есть ты хочешь отплатить за своё освобождение, убив нас в шестнадцатый раз? — недобро так проскрежетал Долгрим, все ещё глядя на Аарона. — Стереть меня нынешнего, дабы тот «я», что упился как свинья и спит сейчас в Хайхельме, спокойно продолжил свой путь? Он не я, понимаешь? Уже нет.

— Не стану даже пытаться взывать к твоей совести, ведь ты, наверняка, выше всего этого, но запомни то, что я уже говорил эльфу: любая драка, в которой меня пытаются убить, — моя. И ещё одно: мое теперешнее «я» ты уничтожить, возможно, и сможешь, но запись в великой книги долгов Драннгвит тебе не стереть. Она исчезнет только, когда по счету будет уплачено, а плачу я всегда. Уж поверь, чернокнижник.

Когда тварь растворилась, став чем-то вроде тумана, Долгрим рефлекторно задержал было дыхание, но быстро передумал и вместо этого шумно хрипло выдохнул, сплевывая сквозь редкий частокол зубов накопившуюся во рту кровь. Победа пьянила и требовала громогласно реветь, возвещая о том, что никто и ничто не смеет пытаться его убить, но ощущение того, что они поступили правильно, так и не приходило. Скорее наоборот, окрепло подозрение, что лучше бы он позволил немертвому выродку себе голову оторвать.

— Ну и ну, Анаронд, — уважительно пробасил дварф, козыряя щитом тому светящемуся силуэту, который, скорее всего, принадлежал мечнику. — Думаю, что маневр с жесткой блокировкой удара этого ублюдка как раз и работает где-то один раз из шестнадцати. Ты нормальный мужик, хоть и эльф. С тобой можно черный эль пить.

— Теперь к тебе, чернокнижник, — продолжил Сухарик уже куда жестче, поднимая голову к зависшему вне зоны досяrаемости то ли Аарону, то ли уже нет. — Твой страж, если это действительно был страж, мертв. Ты волен идти куда угодно. Все еще готов предстать перед судом, которого так жаждал еще минуту назад?

— Благодарю за поддержку, лейтенант Стейн, — максимально искренне произнес Лучано, отступая чуть в сторону от ворот, чтобы ненароком не попасть под колеса рычащего движком "Рино". — Отсутствие людей у лифтов может вызвать подозрения у потенциальных преступников, так что полностью перекрывать проход не будем. Пусть ваши подчиненные сузят поток. Пусть проверяют каждый когномен несколько раз разными сканерами. Будет еще один признак неповиновения духов-аутентификаторов. В маловероятном же случае перестрелки, граждане, коих будет меньше, смогут залечь и укрыться за барьером.

На его вкус на блокпосте могли бы быть какие-нибудь мостки для контроля проверяемых экипажей с вышестоящей позиции и что-то вроде защищенной огневой точки, покрывающей как сам тоннель, так и "улицу" на случай непредвиденных событий вроде бунта черни или войны картелей, но, может быть, тут этого и не требовалось. Дома, на Малфи подъезды к шпилям высокородных или, хотя бы, просто отвратительно богатых охранялись не хуже военных арсеналов и контор секторальных ростовщиков, но там, правда, и удара каждый мог ждать откуда угодно. Дома смерть носила шелка и кружева так же часто, как и гангерские обноски, комбинезоны не особо отличающихся от бандитов цеховиков или балахоны возносящих молитвы своим воображаемым покровителям еретиков.

— Теперь к плану, — процедил Кот с профессиональным несколько утомленным холодом в голосе, когда все находящиеся в его распоряжении ресурсы оказались внутри, а он сам, аколитв Корд и Слик, молчаливый проктор Дециус и, собственно, лейтенант Стейн скрылись от любопытных глаз в караулке.

— Сотрудники Корвус и Ричард в гражданке встают около моего автомобиля перед шлабаумом у противоположной от комнаты охраны стены. Один из местных охранников с инфопланшетом каками нибудь бумагами в руках с ними. Легенда — остановка для уточнения личности по причине отказа духов аутентифицировать хозяина пропуска. "Пятьдесят седьмой" достаточно дорог для того, чтобы ваши наряды выглядели как блажь пожелавших поиграть в опасных простолюдинов богачей. При желании можете пошуметь и добавить ситуации красок и правдивости, но не переборщите.

— Арбитры проктора Дециуса занимают позиции внутри комнаты охраны, но на глаза не показываются. Трое у окошка для подачи документов вместе с видимым снаружи человеком лейтенанта. Четверо у двери, готовые спеленать объект по факту входа в помещение, или выйти в тоннель для поддержки огнем. "Рино" с готовым к стрельбе стаббером ждет сигнала от меня, проктора или внештатного сотрудника Ричарда для перекрытия путей отхода.

— Я и лейтенант Стейн занимаем позицию у шлагбаума. Легенда — из-за того, что взбрыкнули машинные духи, представителям уважаемой гильдии макроархитектуры приходится вручную проверять личности всех хозяев пропусков. Арбитр к личному составу поста добавлен по причине щекотливости ситуации и для смягчения возможных конфликтов с высокопоставленными гражданами. Мы раздражены и скучаем одновременно.

— Когда кортеж подозреваемого оказывается где-то посредине тоннеля мы аннулируем его право на проезд и отключаем вокс-ретрансляторы. После вынужденной остановки просим владельца пропуска, капитана-хартиста Роберта ван Ворта покинуть транспортное средство для прохождение вынужденной процедуры идентификации внутри комнаты охраны. Одного. В момент входа капитана в караулку подается сигнал о выдвижении "Рино" на позицию, а сам капитан нейтрализуется арбитрами. Людям из свиты подозреваемого после прибытия бронетранспортера на позицию предлагается сдаться. Что делать в случае отказа проктор Дециус знает не хуже меня. В случае, если на каком-либо этапе произойдет сбой, действовать по ситуации, но помнить, что ван Ворт нужен живым и, желательно, целым.

— И, — добавил малфианец после короткой паузы, обращаясь, главным образом, к остальным аколитам. — Я буду очень благодарен, если мой экипаж не пострадает.

— Возражения, дополнения, предложения? Операция непростая и спешно организованная, так что не бойтесь высказываться. Званий и титулов сейчас не существует.

— Мы, Мигель, потому и высшая раса, что упорны, суровы и всегда правы, — чуть сонно, но все же не без гордости пробурчал Долгрим в ответ неугомонному Сардоне, к привычке которого награждать окружающих непонятными гоноративами, он уже даже успел привыкнуть. — Если бы не подгорное племя, ютиться вам, надземникам, до сих пор по руинам да лесам. А теперь вон города строите, почти за работу ученика камнетеса сойти способные.

Путешествие Сухарика выматывало. И дело было даже не в дурацкой палубе, еле заметно, но постоянно качающейся под ногамн, смотрящих на все через вздернутый нос белоперчаточиков или отсутствии хоть каких-то развлечений вроде речных пиратов, а банально в недосыпе. В недосыпе, сука! И это при том, что с тех пор, как его нутро достаточно заросло для того, чтобы снова потреблять алкоголь, бессоннице ни разу не удавалось взять над ним верх. Теперь же, даже убравшись до поросячьего визга, дварф просыпался не только с пустым, грозящим лопнуть черепом, но и с тяжестью в членах и странным ощущением потери чего-то важного. Как будто всю ночь он при полной луне таскал туда-сюда ящики с заготовками и вел умные беседы, а наутро обо всем забывал. Бесило это, конечно, страшно.

Стоит ли говорить, что к тому моменту, когда баржа встала в затор на подходе к Керсе, Долгрим был готов устроить "дружеский спарринг" хоть с самим Торагом. Помнил он, однако, и о том, что остановиться в драке способен не всегда, поэтому только тяжело вздыхал, вспоминая поединок наплевавшего на конспирацию эльфа с наемниками. Ну ничего, рано или поздно и на его улице кто-нибудь решит подшутить над подгорелым коротьшкой.

...

— Давайте, народ, решать, с чем Керсе этот есть будем, — негромко пробасил откровенно зевающий под маской Сухарик, оглядывая ставших уже привычным дополнением к окружающей реальности спутников. — Город большой, хвоста за нами вроде нет, но я бы все равно не задерживался. Можем прям сразу попробовать договориться о проезде дальше и отбыть вечером. Я с эльфами в карете отсижусь, авось посшно хоть нормально, орк на козлах в шапке колдовской, а Захария очередньм купцам лапши на уши навесит. Мигель, коли силы в себе чувствует, может закинуть удочки на счет проезда шести персон и одной кареты в столицу Усталава вдоль восточного побережья Энкартана. Типа ложный, мать его, след.

— Ладно, мы поняли, — снова взял слово Долгрим, подозрительности в словах которого пусть и совсем немного, но поубавилось. —Ты обнаружил какой-то заговор, перебил кучу злых колдунов и не меньшую кучу обычных людей, что делает злым колдуном уже тебя, а твои бывшие коллеги решили за это обречь тебя на вечные мучения. Знаешь, не кажется мне, честно говоря, что вы там в своем ззотерическом сообществе особенно вменяемые.

Смерть в наказание за смерть или даже в качестве превентивной меры Сухарик принимал и иногда даже приветствовал, но вот заточить живого человека в дреме навечно лишь того лишь, чтобы ему херово было, — это низко даже по его невеликим стандартам. Сделал человек черное дело — заруби его и дело с концом. Или на каменоломни сошли, чтобы на общее благо поработал. Или виру пусть заплатит, коли это устраивает всех. Долг выплачен быть обязан, да, но, если Аарон не врет, обошлись с ним правда погано.

— Ну, я хер знает, на кой ты нас в шестнадцатый раз сюда притащил, раз мы не запоминаем ничего, но могу предложить то, что, надеюсь, предлагал предыдущие пятнадцать. Я могу тебя попробовать тут убить. Задушу или бревном вон забью. Оно местное, из сна. Такое же, как ты теперь. Кто знает, может отпустит тогда волшба?

Запой — сразу понял Долгрим, считавший себя профессионалом в злоупотреблении алкоголем и его последствиях, стоило ему только обнаружить себя в отвратном деревянном лесу в компании незнакомого белобрысого здоровяка, достаточно глупого или бесстрашного для того, чтобы расплескивать его пиво. Дварфу, конечно же, не впервой было оказаться в неожиданном месте в странной компании и без единого воспоминания, объясняющего происходящее, но сейчас это все было особенно не к месту. Сейчас у него были обязательства, забыть о которых из-за очередного взятого по пьяни заказа на убийство чего-то ужасного и опасного было бы особенно позорно, и поэтому остальным членам «отряда Лорримора» он, пожалуй, даже обрадовался, чего не случалось уже очень-очень давно. Слава богам, хватило мозгов не сбегать в ночь в поисках смерти. Всей ситуации запой, правда, все равно не прояснил, и Сухарик хотел уже было по-дварфийски незаметно, то есть раскатистым хриплым басом, спросить у сидящего рядом Мигеля, что стряслось с их эльфом, как Захария пал перед единственным новоприобретением группы ниц и начал натурально бить поклоны.

— На, бахни из моей. Трезвыми глазами на это смотреть точно не стоит, — чуть растерянно пробормотал дваф, протягивая ищущему кружку товарищу свою, которая была еще почти наполовину полна.

— Эй, «дружище», — прохрипел он уже куда увереннее и ниже, переводя взгляд на светловолосого шутника, и, нехорошо так подбираясь, совсем как перед рывком в «отбери камень». — Я тебя не помню, но если ты и правда этот самый «ползучий пафос», и если ты Захарию нашего заколдовал, лучше вертай все обратно по-хорошему, пока я по-плохому не решил попросить.

Запряженная парой крупных толстожопых коняr карета резко останавливается напротив входа в "Тишь и благодать", покачиваясь еще какое-то время на протестующе скрипящих рессорах, но напоминающий водруженный на сидение кусок гранита Долгрим не сдвигается ни на дюйм. Лицо чувствующего себя без брони и практически без оружия вытащенной из раковины улиткой дварфа, по обыкновению скрытое маской, перекошено недоброй нервной ухмылкой, пальцы то и дело невольно касаются непривычно-мягкого бархата дублета, а глаза перебегают с затянутого разноцветным стеклом окна, за которым мутной чередой силуэтов течет людской поток, на сидящего напротив колдуна и обратно. Он не привык ко всему этому секретному дерьму, и оно ему откровенно не нравится, но тут уж ничего не поделаешь: если что-то способно взволновать Лорримора на триста с лишним тысяч, это что-то следует воспринимать всерьез даже ему

— Ладно, мистер Прини, — хрипло басит Сухарик слишком низко даже для его бочкообразной комплекции, фокусируясь, наконец, на етинственном кроме себя пассажире экипажа. — Приехали. Творите свою волшбу, мать ее так.

— Не волшбу, мистер Ольвардсон, а высококлассное иллюзорное плетение, — С притворной обидой в голосе чеканит в ответ разодетый в изумрудный шелк гном с огненно-рыжими волосами и бакенбардами после едва заметной паузы, начиная однако при этом разминать длинные тонкие пальцы, как музькат перед выступлением.

Он, по чести говоря, слегка побаивается изуродованноо дварфа с голосом, похожим на скрежет работающей камнедробилки, и покрытыми шрамами руками убийцы, но это зря. Долгрим честный труд уважает, а колдовство, что бы там ни говорили старики, — ремесло вполне себе достойное. Уж всяко не хуже, чем, например, ремесло золотаря. Не сильно лучше, но и не хуже тоже. Опять же, резать горло гильдейскому "лицеделу" может выйти боком даже ему. С перерезанным во сне горлом особо не навоюешь.

— Давайте повторим, мистер Ольвардсон. Да-да, еще раз, не закипайте. Усы и борода от вашей маски останутся на месте, пусть и стаут более социально-приемлемого цвета, так что можете их дергать, сколько вашей душе угодно. Металл на одежде и обуви будет выглядеть золотом, но давать к ним прикасаться не стоит...и нет, я и не предполагал, что вы обыто позволяете кому-то вас трогать. Этот же ваш экстравагантный хохолок мы скроем под первоклассым талдорским беретом, благо они в этом сезоне в моде у купцов средней рук . Ну и лицо само собой, но тут, наверное, проблем не возникнет. Маска на маску. Длиться все это будет ровно час, поэтому вот вам песочные часы, которые я искренне надеюсь получить обратно.

— Понял-понял, — мрачно бурчит Долгрим, дослушав-таки наставления коротышки. — Борода, одежда, время, лапать себя не давать. Шапки на людях не снимать. Запомнил.

Стойко выдержав все гномьи писклявые завывания и махание руками перед его лицом, Сухарик в который уже раз с недоверием смотрит на свое отражение в припасенном иллюзионистом зеркале и тяжело грустно вздыхает. Обманка, мать ее, но как же похожа на явь. Жаль только, что стоит вглядеться, и его собственные угловатые контуры тут же проступают сквозь колдовской мираж. Себя не обманешь

Но, в сторону всю эту сраную меланхолию. Выбравшись, наконец, из кареты Долгрим быстро, но без спешки, и, что оказалось гораздо сложнее, не крутя головой в поисках караулящей сразу за краем поля зрения опасности, зашел в таверну, важно приветственная кивнул ожидающему посетителей распорядителю и, ни слова ни говоря, поковылял следом за ним в стоящий совершенно баснословые деньги защищенный от всего и вся кабинет. Подмывало, конечно, спросить, могут ли они с товарищами, заплатив, сука, шесть сотен золотых, соорудить из меблировки огромный костер плясать вокруг него пьяными, распевая похабные песни, но от немолодого дварфа с сединой в темно-каштановой бороде вопрос этот звучал бы крайне странно.

...

— Ну что, народ, — хрипло прогудел Сухарик чуть погодя, когда все собрались, расселись, а желающие заказали еду и питье. — Триста тридцать тысяч золотых говорят мне, что Профессор нащупал в этом своем Усталаве что-то действительно опасное даже больше, собственно, письмо. Писем, кстати, могло быть больше, так что давайте считать, что за нашими головами или уже охотятся, или скоро начнут. Оглядывайтесь почаще и клювом не щёлкайте.

— Я тут карты поглядел, — продолжил дварф, выкладывая на стол весьма грубое и схематичное изображение окружающих земель, — И выходит, что между нами и Рэйвенгро тысяча с немаленьким таким хером миль. Это, сука, для моих коротеньких кривых ножек безумно много, поэтому, если кто из вас, каланчей, знает колдовство, которое в момент из места в место переносит, — самое время об этом сказать. Если кто знает волшебника, на такое способного, тоже сгодится.

— А иначе придется, титьки поросячьи, или в седле пару месяцев трястись, или на корабле гребаном плыть. Лучше с караваном каким друманским, если они за монету присоединиться разрешают. Чернокурточники, конечно, нормальной армии не чета, но хоть не придется всех встречных голодранцев резать, что за наш счет поживиться захотят.

Когда пал последний конструкт, Мартин еще какое-то время поводил стволом по то ли лекторию, то ли анатомическому театру в ожидании появления еще каких-нибудь врагов, потом перезарядил винтовку и только после этого спустился вниз, к пленникам. Не заметить искомого джентльмена благодаря его поистине китоподобной комплекции было совершенно невозможно, но поспешность никогда не числилась среди недостатков бывшего дворецкого, и поэтому, вытащив изо рта бедолaги кляп, он перво-наперво сверился сфотокарточкой. Похож, да. И лицо, и голос, и брызжущие грязноватым фонтаном слова указывали на то, что цель голландца находилась перед ним.

— Мистер Томсон, я полагаю? — сухо поинтересовался Мартин, расстегивая удерживающие мужчину ремни с совершенно невозмутимым видом. — Я — Мартин ван Дейк, ваш проводник от достопочтимого Исследовательского Общества. Приношу извинения за случившуюся с вами досадную неприятность, и добро пожаловать в Малифо...

Сначала Улеф надеялся, что разведчики вернутся сами, потом, что основной отряд догонит их во время переправы, а под конец, что хоть кто-то спасся и теперь ждет подмоги на другом берегу, но надежда, как известно каждому, — штука глупая и вредная. Иллюзия для дураков, отчаянных и отчаявшихся. Для тех, например, кто по собственной воле оказался вдесятером в заселенной ордами нежити, темными колдунами и бандитскими ватагами глуши без какой бы то ни было подмоги и поддержки.

Осознание того, что настоящие чумные земли еще даже не начались, а половины смертoходов уже нет в живых, накатило на Верного подобно волне, заполнило его внутренности едким жидким страхом, а голову густым туманом паники, за мгновение превратило мышцы в безвольный холодец и...ушло. Превратилось в холодную констатацию факта. В данность. Пиздец. Полный. И нет ничего, что Улеф Ферра мог бы с этим поделать. Пять человек с полной телегой добра станут желанной добычей для чего угодно, обитающего за стеной, а без неё хрен доберёшься до того замка, без усача не войти в башни дозора, а кроме норы никто этих земель вообще не знает, так что можно хотя сейчас новеньким ножом себе башку отрезать. Или еще кому. Можно, да, а можно хоть в последние дни мужиком побыть для разнообразия. Не кончать товарищей во время своей стражи, не валить в ночь, напиздив припасов, не таиться в какой-нибудь глуши, а просто делать свое дело. То, за которое ему как бы платят. Можно и так, да, но это, будем честны, куда сложнее и куда менее привычно.

Если Улеф и уяснил что-то по поводу глобальных законов мироустройства за свою не особенно долгую, но богатую на события жизнь, так только то, что эта самая жизнь — злобная сука, стремящаяся нагадить при любой возможности. Причем способная преуспеть в этом даже в, казалось бы, самой беспроигрышной для тебя ситуации. Вот и сейчас так же. В один момент он, практически безболезненно приняв хитрый удар на наплечник, переходит в контратаку и готовится, наконец, сокрушить срaный костяк, а в следующий их против скелета двое, но драться это почему-то только мешает, а немертвая тварь еще и в атаку успевает перейти. Не иначе проклятый пляж мертвяками как-то подыгрывает.

Можно, конечно, было отступить в сторону или намеренно замешкаться, позволив пришедшему ему на помощь Рене в одиночку отбиваться от скелета-рыцаря, а самому подождать удобного момента и ударить вражине в спину, но это был выбор старого Улефa. Того, которому наплевать на влезшего в схватку товарища. Того, от которого он так стремился убежать, что оказался в итоге в возглавляемом зомбаком-людоедом отряде смертников в, мать их, чумных землях.

— Ну все, мудила, ты огребаешь, — зло прошипел Верный, шагая навстречу трупаку, и, несколько запоздало осознавая, что это, возможно, последние его слова.

Улеф успел только встать в более-менее приличную защитную стойку, когда самые прыткие мертвяки и их четвероногий вожак оказались среди не успевших построить даже подобие строя смертоходов, окружив и отделив живых друг от друга. Приделанная к конскому костяку половина мужика при этом явно нацелилась на него вместе с по крайней мере еще одним голодным трупом, так что помимо, собственно, боя наемнику предстояло еще и постоянно маневрировать, дабы не дать твари потоптать его по старой кавалерийской традиции. "Рыцарь" сразу же решил про себя Верный, заприметив надвигающуюся на него тушу. Не мерзость и насилие над природой, которого не должно быть на свете, не ужас из чумных земель, а просто наглый уверенный в своей неуязвимости мудак, заехавший на своей фабрике по производству навоза в строй пехоты. Так ему было куда легче. Проще. Привычнее.

— Ладно, блять, — зло прошипел кантонец, резко вскидывая полакс вверх в попытке одновременно и обломать наседающего на него скелета-пехотинца, и получить пространство для замаха. — Пободаемся

Из Остенде, который по идее должен был стать для них местом отдыха, вышел куда более мрачный и подавленный Улеф, чем тот, что два дня назад входил в его ворота. Осознание ошеломляющего превосходства неизвестной силы, стоящей за заразой, и гибель пятой части отряда тяготили наемника, весьма недвусмысленно указывая на крайне невысокие шансы успешного завершения миссии, да и сэр Годфри, пророчащий им всем гибель, ситуации не улучшал. Нет, конечно, будь Верный лишенным всех земных услад пленником в тюрьме из собственной медленно гниющей плоти, он бы тоже мечтал откинуться поскорее, но живым даже в самой говеной ситуации нужна надежда. Надежда, а не уверенность в том, что тебя при первой же удачной возможности разменяют как безликую шахматную фигуру. Ему, по крайней мере, она точно не помешала бы.

Ни с кем из остальных смертоходов он так и не сошёлся, так что от гнетущих дум кантонца отвлекал (небезуспешно) только навьюченный его немногочисленным скарбом осел. Мерзкая тварь определённо была родней лошадям не только внешне, но и по духу, и при первой же возможности, ещё в городе ухватила Улефа зубами за бок, за что и была переименована из "Толстого дурачка" в "Злобного ублюдка", что, правда, никоим образом не улучшило его нрава. И нет, купил его наёмник не в пику мнению командира, а лишь потому, что предпочитал не таскать тяжести, если этого можно было избежать.

Вечер же безрадостного, но на удивление легкого пятого дня Верный потратил на обход окрестностей в поисках съестного и потихоньку становящиеся снова привычными упражнения с оружием. Ну, и на поминки тоже. Как же без них. На погибших нелюдей ему, как и, наверняка, всем остальным членам отряда было наплевать, но выпивка есть выпивка. После нее даже исполненная манахоровым избранником баллада казалась удобоваримой, пусть даже для поднятия морали рыцарю следовало бы выучить что-нибудь менее мрачное.

…

Злые берега оказались именно такими, как он себе и представлял: зловещими, тревожными, пропитанными смертью и до усрачки страшными. Колдовским даром, даже крохой его Улеф не обладал, но, чтобы понять, что они ступили на проклятую землю этого и не требовалось: шевелящийся под ногами пляж из костей был весьма красноречив и сам по себе. Древняя полуразрушенная стена из темно-багрового камня, возвышающаяся над мертвой рекой и кажущимися по сравнению с ней крохотными смертоходами, тоже не делала декорации более приятными. На кой он только подписал этот гребаный контракт?

– Слушаюсь, милорд, – напряженно процедил Улеф, не сводя глаз с брода.

К вящему удивлению Улефа им не только удалось быстро найти и вывести из башни оказавшегося мэром степенного мужика со свитой, но еще и избежать необходимости драться со сворой умертвий и даже вернуться на постоялый двор, куда через некоторое время приковыляли остальные смертоходы. Не иначе, боги удачи, в которых истово верил его кореш "Три пары" пока его не зарезали за шельмование в карты, встали сегодня на сторону живых. Ну, или сыграли свою роль время, купленное для них сэром Годфри и стрелковой командой, и магия самхавца, что, конечно, было вариантом гораздо более вероятным, но недостаточно драматичным для байки, которую, если им таки удастся когда-нибудь вернуться к цивилизации, он по этому поводу сочинит.

Гостиница, правда, выглядела не лучшим образом, а точнее была превращена в груду дымящихся развалин, источающих смрад горящей человечины, но это, как раз, кантонца не особенно удивило. Рубиновые сжигали постоялые дворы куда чаще, чем любые другие строения, не делая особых различий между приютившими их врагов или союзников, которых пришло время предать, и теми, в которых стояли постоем они сами. В итоге вид спаленного подворья даже как то успокаивал. Давал понять, что хоть что-то в этом безумном мире остается неизменным.

Верный, пожалуй, так и стоял бы, разглядывая руины и раскладывая по полочкам свалившийся на них всех воз разного около-мистического дерьма, но все шло к тому, что из Остенде они вскорости свалят, а значит надо было поделиться с начальством почерпнутыми у купцов-картежников сведениями. Не то, чтобы ему очень хотелось общаться с ,вероятно, недовольным поражением в дуэли отрядным зомби, но тут уж ничего не поделаешь.

— Э-э, милорд? — окликнул Улeф сэра Годфри, когда у того появилась свободная минутка, старательно делая вид, будто общается с воздухом над левым плечом рыцаря. — Я тут вчера разузнал кое-что у местных купцов, что по землям чумным жратву у народа скупают, и может оно вам и не интересно, но мало ли. Всяко сведения.

—В общем, если нам через реку за Багровую стену идти надо будет, придется что-то с переправой придумывать. Мост, что на этих...как их, сука...Злых берегах стоял, разрушен, а сами они костяками старыми усыпаны, что пляж раковинами, так что без боя там не пройти. Или вообще не пройти. Других бродов, если местным верить, нет.

— А ещё в чумных землях половинчики орудуют. Не целая армия, конечно, но и не пара дюжин. Якобы их король эльфский сюда послал за каким-то хером. Вынюхивают что-то, мертвяков режут по возможности, иногда в лагеря "ходоков" заглядывают, кем бы эти "ходоки", мать их, не были. Такие вот дела.

— А что мы, сука, с восемью трупами делать cтанем? — практически неслышно пробормотал Улеф под нос, заприметив на другом конце улицы свиту Норы. — Что же вам, гниды, по домам-то не сиделось?

Отряд запавшего на дозорную знатока контрабандистов, да и он сам, закованный с ног до головы в железо, произвели на наемника весьма гнетущее впечатление, причем не столько из-за опасности предстоящей схватки, благо на стороне Смертoходoв кроме умения, опыта и подлости была еще и пара колдунов, сколько из-за совершенной ее бессмысленности. Вместо банальных страшных пыток вытащенного из кровати голым мужика, все, похоже, шло к старой доброй "стенка на стенку" посреди переживающего нападение ходячей мертвечины города, призом в которой, вероятнее всего, станет возможность выслушать предсмертное "пошел на хер, сука" из-за вмятого в лицо незадачливого ухажера забрала. Не рассчитывать же всерьез на то, что эти мудаки с рожами первостепенных головорезов босса своего просто так сдадут, или, что он сам по своей воле под раскаленную кочергу без боя ляжет? Нет, наверное, не стоит.

Мнения его, однако, никто не спрашивал, и поэтому, несмотря на плещущееся в брюхе пополам со вчерашним самогоном ядовитое неодобрение, Верный принялся рассматривать утырков с той стороны, раздумывая над тем, кого быстро убить первым. И от кого по первости держаться подальше. В итоге он так и переводил стеклянистые, будто бы сонные глаза с одного потенциального трупа на другой, когда оказавшийся целым аристократом теневой воротила изобразил какой-то секретный знак, после чеrо назревающее побоище само собой перешло в область переговоров. Переговоров тем более странных, что по их окончанию Улеф не стал ни на йоту более уверенным в том, что баронских бойцов не придется-таки убить при удобной оказии. Да уж, все в этой дыре не по-людски устроено. Будто снова к Рубиновым вернулся.

Рассказы остальных картежников Улеф слушал практически молча, старательно пуча глаза от удивления, и, вставляя негромкие "ну это пиздец" и “да ёб твою мать” в стилистически-подходящих для этого местах. Одним словом, старательно демонстрировал искреннее замешательство человека без каких-либо серьезных знаний о чумных землях и понимания нюансов существования в них. Особыми актёрскими способностями Верный никогда похвастаться не мог, но сейчас этого и не требовалось, ибо истории были одна веселее другой, и картину, рисуемую ими, кроме как крайне херовой никак иначе назвать не выходило. "Crинем же мы тут все", — отчетливо осознал наемник, пожалуй впервые с момента пересечения границы всерьез задумавшийся о том, что выправленная репутация наверняка будет стоить ему жизни.

— Да, конечно, давайте еще одну легко согласился несколько помрачневший кантонец, оставляя на столе те же две монеты, которые ставил в предыдущий кон. — С бродом вы меня, мужчины, расстроили. Жопой чую, погонит меня через него их высокородие, мать его так. Кто хоть из дворян на той стороне живой остался, знаете? Авось все знакомцы "моего" перемерли спокойно, и не придется к ним тащиться

— A половинчиков много что ли пришло за мертвяками охотиться? — продолжил он в рамках обычного трепа, раздав карты. —Типа армия целая? Они то что жрут и где обретаются? Чума нелюдь эту может и не берет, но зомбаки же и тупо обгладать могут.

– Спасибо за заботу, юна…юные леди. Полагаю, что моя эпоха трехярдовых прыжков и правда давно окончена, – с улыбкой произнес Мартин, которого замечания относительно его немощи если и задели, то совсем немного. Только дурак, разменяв полвека, станет утверждать, что так же ловок, как и в двадцать.
– Однако, если придется, я могу и вброд перейти. Будьте уверены, я видел вещи и поотвратительнее.

Как бы там ни было, лезть в отбросы Профессор, естественно, не хотел, и поэтому попытке соорудить из остатков досок что-то похожее на мост уделил самое пристальное внимание. Как, впрочем, и любому делу, за которое брался. Не то, чтобы он был хоть сколько-то хорош в работе с деревом, но долгие часы, проведенные в компании плотника Джеффердсона, обладавшего таким талантом прятать выпивку среди посторонних предметов, что любое порученное ему дело требовало буквально посекундного надзора, таки оставили кое-какой остаток в голове экс-дворецкого. Не особенно, правда, полезный.

— Держись, мужик, — крикнул чуть опешивший Шен, начиная разбег в сторону зажатого в клешни разнокалиберными крысами нежданного союзника

Непокорный понятия не имел, откуда взялся «братан» Келтона, но сразу же кинулся на помощь, несмотря даже на слова про «ещё один трюк», чей смысл дошёл до него с заметным запозданием, Значит трюк. Колдовство. Интересно, да. Так они, может, даже живыми из этого дерьма выберутся, но сейчас важны не трюки, а стремительно приближающаяся светловолосая мерзота.

Дезертир попытался было отвести полакс в сторону, но раны, усталость и кровопотеря давали о себе знать, поэтому сначала Улеф без особых проблем разрубил ему предплечье ведущей руки, превращая конечность в безжизненную плеть, а потом, на обратном ударе еще и перекошенное от шока лицо. Естественно, все время при этом улыбаясь. Вместе с ним своих противников добили и остальные охотники на чуму, и в лагере вдруг стало настолько тихо, что его собственное сердце, колотящееся изо всей дури, показалось наемнику полковым барабаном, возвещающим о быстрой и не особенно сложной победе. Оглядывая поле боя из-под полуприкрытых, словно у кота, обожравшегося сметаны, век, Верный почти надеялся, что кто- нибудь из бандитов вновь оживет, но вторая смерть тут, похоже, была таки последней.

Выслушав приказы и то, что у имперцев, наверное, считалось похвалой, Улеф первым делом отыскал в грязи и тщательно протер опрометчиво брошенный револьвер, сменил отстрелянные патроны и с недовольным бурчанием прихватил за ноги ближайший труп. Не забыв, конечно же, сначала пройтись по его карманам. Еще было бы неплохо обыскать палатки, в которых, если верить лидеру дезертиров, находилось "все добро", но туда уже вроде двинул усач Ламбри, не выглядящий особой крысой, несмотря на столичные замашки.

— Раны бы медом замазать, — походя пробурчал наёмник, волоча практически безголовый труп мимо развернутой колдуном штопальной станции. — Мед все дерьмо из нее тащит и заразу внутрь не пускает. А спирт лучше внутрь принимать, ибо все в теле связано.

Битюга, который, судя по всему, был тут главным, Мартини выслушал с вежливым, но несколько отстранённым вниманием, никак не реагируя на плевки и площадную брань. Результат переговоров был для него сейчас куда важнее формы, да и не мог «собеседник» выдать что-то заковыристее того, что бывший дворецкий уже слышал от пожилого конюха лорда Петера, который всю данную ему небесами способность к познанию потратил на изучение новых ругательств. Причём потратил явно не без толку. Как бы то ни было, но монолог простолюдина выражал согласие на помощь, так что Мартин молча развернулся и повёл работяг за собой, искренне радуясь тому, что не пришлось переходить ко второй стадии переговоров, в которой он стреляет переговорщику с «той стороны» в колено.

К тяжёлой работе он никогда привычен не был, и предложение не мешать подъему вагона принял без промедлений. Мальчика, в конце концов, действительно надо было вытащить, не поломав его ещё сильнее, а с удерживанием мисс Брацетти справились и без него. Не то, чтобы сделать это было сложнее, чем утихомирить какую-нибудь перепившую кокаинового вина куртизанку.

— Джентльмены, ваши ремни, — скомандовал Мартин не громко, но тоном, не предполагающим обсуждения. — Сломанную ногу надо зафиксировать.

— Ca-a-zzo-о! —разочарованно протянул Улеф, когда единственный дезертир, в которого еще можно было стрелять, бодро закатился за насыпь.

Не то, конечно, чтобы он очень уж удивился тому, что не смог поразить движущуюся цель с полусотни метров из предназначенного совсем для других расстояний револьвера, но патрон было все равно чертовски жаль. Да и сам промах ему начальство, если выживет, тоже может не забыть. Так или иначе, все противники кроме того одного неудачника, которого каким-то чудом умудрился снять Айхoрн, попрятались за вал, и стрелять на какое-то время стало не в кого. Вот тебе, мать его, и огневое прикрытие...

Стараясь не думать о том, что где-то там в этот самый момент десяток злобных уродов судорожно перезаряжают арбалеты, Верный сплюнул в сторону, тряхнул головой, избавляясь от недостойных мыслей, выругался по нос и припустил-таки следом за своими. Все, конечно, шло к тому, что их встретят залпом метров с пятнадцати, а потом дракой "один-в-два", но тут уж ничего не поделаешь. Контракт есть контракт.

Можно, конечно, было сказать, что в два револьвера с пятидесяти метров окопавшихся арбалетчиков хрен подавишь, что бежать все равно получается дохера, что жалко тратить патроны, коих и так мало, на попытку запугать сраных дезертиров, но для этого пришлось бы вторично возразить сэру Годфри, чего Улeф делать не собирался. Тот и так уже недобро зыркал на него и усача своими затянутыми тиной глазищами, поэтому Верный предпочел немедленно засунуть язык в задницу, промычать что-то нечленораздельно-утвердительное и отправиться исполнять приказ. Дезертирский болт, в конце концов, может пролететь мимо, не пробить доспех или, в крайнем случае, не убить насмерть, а вот выведенный из себя мертвец ему точно лицо рано или поздно обглодает.

Воздержавшись от каких-либо дальнейших комментариев, Улеф отошел вместе с остальными чуть назад в ожидании сигнала, и вот уже полчаса проверял и перепроверял все ремешки, клепки и лезвия, до которых мог дотянуться. Лишнее внимание, уделенное снаряжению, еще никого не убило. Размышлял он и о том, что позиция огневой поддержки дает прекрасную возможность свалить, если командира таки утыкают болтами, но мысль эта была настолько же крамольной, насколько и привычной, так что гнал ее от себя Верный с особенным усердием.

Нет, Улеф, конечно же, не боялся никаких леших, что бы за байки про лес, забирающий слишком наглых и самоуверенных путников, не рассказывал на биваке Трещетка. Не боялся, нет, но расхаживающий пред самыми его глазами манахоров избранник вкупе с мыслящей чумой определенно прибавили в окружающий его мир мистицизма. Мрачноватого такого. Будто все рассказы про таящееся за границей кострового отсвета вдруг стали чуть реальнее. Чуть ближе. И нет, он не был суеверным ссыклом, но и особой нужды забирать все орехи тоже как бы не было, так что, ограничившись половиной беличьих запасов, Верный потопал обратно. Рассказывать кому бы то ни было про то, что оставил еду сраной белке он, само собой, не собирался.

— Я тут орехов добыл, — зычно, но ни к кому особо не обращаясь, объявил Улеф по возвращении, с подозрением поглядывая на варящего какую-то чёрную жижу колдуна. — Если кому надо налетайте.

После, уверенный в том, что сделал для лагеря и отряда все полагающееся, он забрался под фургонный тент, свесил ноги с задка и принялся вроде как проверять снаряжение, немелодично напевая что-то под нос.

Готовность помочь, немедленно выказанная случайными спутниками Мартина, его, конечно же, обрадовала, но крепкого плеча благие намерения, к сожалению, не заменяли. Да и интеллект его тоже подменить не мог, ибо ничего полезнее примитивного рычага из имеющихся в наличии обломков поезда соорудить было совершенно невозможно. Привычкой же к тяжёлому физическому труду никто из четверых, собравшихся у искореженного вагона, явно не отличался, так что пока они могли только сделать то «все возможное», которого так часто было мало, убив в процессе пойманного в ловушку ребёнка.

— Я за рабочими, — резко отчеканил Полфессор, в задумчивости дергая себя за ус. — Самим нам даже с рычагом эту громаду не приподнять, а они и священник не могли уйти совсем далеко.

Смутно помня, что простолюдины и святой отец направлялись куда-то в сторону вагона третьего класса, Мартин с удивительной для его возраста прытью направился туда же, не переходя, однако, на вульгарный, опасный в темноте и унизительный для его истерзанных табачным дымом лёгких бег.

— Джентльмены, — окликнул он таскающих трупы мужчин, держа винтовку на сгибе руки, а фонарь так, чтобы он освещал его изрезанное морщинами лицо сбоку и снизу.

Тембр голоса и поза Мартина несколько изменились, будто бы он снова был в «своём» поместье в Нью-Амстердаме, и теперь как бы говорили: я принёс вам распоряжения от начальства, но не стоит думать, что я всего лишь посланник. То есть делали его тем, кем он был практически все жизнь: проводником воли сильных мира сего к младшим слугам.

— Мертвые подождут, а вот живые ждать не могут. Там метрах в тридцати вагон зажал ребёнка, так что Гильдия реквизирует вас для проведения немедленных спасательных работ. У вас есть прекрасная возможность попасть на передовицы газет, ибо репортеры, могу поклясться, уже несутся сюда со всех ног, и оказать услугу самой могущественной организации в городе. Услугу, которую их бухгалтеры не оставят без внимания. Да и святой отец, думаю, не откажет вам в милости божьей.

— Поспешим.

От вида содержимого превращённых в скотобойный загон вагонов желудок Мартина испуганно вжался в диафрагму, челюсть свело болезненной почти-судорогой, а пальцы сжались на цевье винтовки с такой силой, что расслаблять из пришлось немалым усилием воли. Он, конечно, повидал за свои немалые годы и мертвецов, и кровь, и увечья, и просто вещи, оскорбляющие взор, но результаты крушения, помноженного на учинённую умертвиями резню, проняли его сразу же и до самых костей. Это было слишком жестоко, безумно и бессмысленно даже для Малифо, где, как говорится в известной присказке, случается только плохое, и сквозь страх и отвращение Мартин с удивлением почувствовал что-то вроде злости. Праведной такой, как в книгах. А ещё усталость от этого «нового мира безграничных возможностей. И осознание того факта, что крохотная его коморка таки комфортнее гроба. И тянуть лямку жизни дальше. И ещё сильнейшей нужды выпить или выкурить трубочку опиума.

Мысль о недоступных ему ныне благах цивилизации несколько отрезвила бывшего дворецкого, вновь настраивая его на прагматично-деловой лад. Он тут, в конце концов, по делу, и отступить сейчас было бы не только недостойно, но еще и глупо. Развидеть сваленные в кучу будто отслужившие своё манекены тела ему все равно уже вряд ли удастся. Тем более без опиума или скотча, на которые нет денег, что возвращало его к “доводу номер один”.

Не найдя выживших в первых двух вагонах, Мартин уже был готов к худшему, влезая в искореженную коробку “могилы первого класса”, и даже успел сжать губы в тонкую полоску, увидев труп предполагаемого телохранителя мистера Томсона. В действительности, охраняемые смерть охранников переживали куда реже, чем можно было судить по брошюрам “грошевых ужасов”. Однако, так как среди мертвецов не оказалось никого пухлого и жизнерадостного, да и просто пухлого тоже, настроение мужчины, несмотря на неподобающую обстановку, пусть немного, но улучшилось. Собравшиеся снаружи живые пассажиры улучшили его еще сильнее, хотя искомого джентльмена среди них на первый взгляд не наблюдалось. Как бы там ни вышло, исчезнувший наниматель куда лучше нанимателя, определенно мертвого.

– Господа, – сухо и деловито поприветствовал Мартин собравшихся, сопровождая слова традиционным уже приподниманием шляпы. – Дамы… Мартин ван Дрейк, вольный стрелок и доктор к вашим услугам. Гильдийские стражники, должно быть, уже близко, но советую пока не отходить от состава.

– А вы, молодой человек, постарайтесь не дергаться, насколько это, конечно позволит ваше положение. Я – доктор, и мне нужно будет осмотреть рану, чтобы решить, как вас лучше снять с этого штыря.

После позорного бегства из подмостья Шен по большей части молчал, пытаясь переварить произошедшее и свою роль в нем. Вернее ее отсутствие, если не считать, конечно, «хорохорящийся увалень, не способный ни на что полезное» ролью. Он молча поплёлся за Келтоном в бани, хотя слова и тон дворянчика и заставляли его кулаки чесаться, молча добрался вместе с остальными до поместья капитана Хейдмарк, и так же молча наблюдал, как ведущий себя уж очень странно товарищ поносит спасшего их всех храброго полурослика и даже его родину. Его Андорран. Немного гордости у Непокорного ещё оставалось, и он даже хотел было передать голове «господина Версейда» пару приветов из страны беглых рабов и немытых лесорубов, но даже на это не нашёл внутри себя уверенности. Что, кстати, оказалось его лучшим решением за день, так как в итоге выяснилось, что Келтон был околдован какой-то древней хреновиной, а точнее ее частью, и за слова свои вроде как не отвечал. Не то, чтобы Шен хоть немного понимал, о чем вообще им рассказывала Шейла.

В итоге он так и стоял молча позади всех, опустив плечи, мрачный, болезненно бледный и покрытый ссадинами и синяками. И чувствовал себя при этом совершеннейшим идиотом. Если это и была жизнь следопыта, менестрели до черта много о ней недоговаривали.

— Не рано ли нам пока Варисию спасать? — наконец прогудел Шен, кажущийся одновременно и смущённым, и злым. — Мы пока даже от местной уличной шпаны вынуждены бежать. Да и вряд ли остальные куски этой хреновины так уж легко найти. Или этот нас к остальным привести может?

Уложив вырвавшегося чуть вперёд конструкта выстрелом в голову, Мартин терпеливо ждал, когда не побеспокоившиеся сохранением дистанции между собой и целью участники схватки разбегутся в стороны, чтобы добить последнего ходячего мертвеца, но, судя по всему, на этот раз справились и без него. Одна из выпущенных, как ему показалось, чуть ли не наугад пуль срекошетила и, чудом не задев никого из живых, расколола череп умертвия, подтверждая известную каждому стрелку истину: успех зависит от умения лишь наполовину, остальное — переменчивая и своенравная госпожа-удача. Впрочем, жаловаться на то, что ему не дали возможности выстрелить "Профессор" определённо не собирался. Пули, между прочим, стоили денег, с которыми у него были проблемы, и совершенно точно не продавались за рассказы о спасённых от воскресительских марионеток людях. Как и табак, скотч, кофе, книги, вторая пара обуви, новая бритва, опиум и все остальное, что делало из "просто человека" "человека цивилизованного". Человека, которым он себя уже давно не мог почувствовать.

Так уж сложилось, что единственный человек, способный поправить крайне незавидное финансовое положение Мартина, как раз прибыл в Малифо на той груде искареженного железа, которая ещё несколько минут назад было железнодорожным составом, и факт этот однозначно определял его дальнейшее поведение. Не бежать же, в самом деле, в ночь, плюнув на, возможно, последний шанс добиться в этой новой заразломной жизни хоть чего-нибудь. В конце концов, пока его труп не найден, потенциальный работодатель вроде как и жив, и мертв одновременно.

Груда перемешанной с металлом мертвой плоти ещё даже дёргаться не перестала, а Мартин уже направлялся в сторону того, что осталось от поезда, удивительно резвым для его лет пружинистым шагом. Задержался он лишь на мгновение, проходя мимо девушки с винтовкой, чтобы произнести обязательное в данной ситуации "мэм", приложив два пальца к полям своей потрепанной шляпы...и ещё на мгновение и ещё одну "мэм" там же, когда рассмотрел вторую девушку в подростке с пистолетом. Он, конечно, не одобрял тех свобод, которые заразломье давало представительницам слабого пола, но, если уж быть честным, смену профессии с дворецкого на стрелка по найму следовало одобрять ещё меньше.

Ночной караул прошел по обыденной схеме четыре-по-два, и Ярви, которому выпала последняя стража, даже почти успел выспаться, благо вчера, повспоминав павших, распив пару спасенных из “Корня” бутылок, и, порадовавшись чудесному спасению старого колдуна, беженцы разбрелись по спальникам еще до полуночи. Додавить пару часов по утру ему это, конечно же, не помешало, так что пред очи лагеря зевающий во всю пасть, всклокоченный и вполне довольный жизнью Хромой вышел только часам к девяти утра. Если мужчину и беспокоила перспектива противостояния целой хобгоблинской армии, до сих пор не вернувшиеся разведчики, отсутствие среди спасшихся хоть какого-то лидера или совсем не иллюзорная возможность столкнуться с проблемой голода, вида он не подавал. Во-первых, ничего путного из констатации факта их незавидного положения все равно бы не вышло, а, во-вторых, первым делом после пробуждения он помолился каждому богу, который мог хотя бы случайно прислушаться к его словам, то есть сделал практически все, что только мог. Остальное предстояло воплотить в реальность вручную.

Позавтракав, наточив и без того острые ножи и топор, проверив все ремешки на броне и щите, и, выслушав историю притащенной Дулином из леса девки, Хромой поупражнялся какое-то время с луком вместе с Рией и их импровизированным партизанским отрядом, а по итогам очень искренне попросил у Горума, чтобы тот посылал к ним в противники только слепых паралитиков шага по три в ширину. А лучше по четыре. Так хотя бы будет шанс, что новоявленные лесные ужасы кого-то все же пристрелят. После, припомнив таки, где на пальцах появляются мозоли от тетивы, он опрокинул совсем крохотную чарочку, примостился в теньке и принялся ждать, когда Брук прекратит попытки обучить вчерашних крестьян караулить на деревьях и подражать голосам птиц и перейдет к тренировкам с оружием. Они с остальными вчера много о чем успели переговорить, и выходило так, что, хочет того Ярви или нет, в бой этих горе-воинов вести таки ему. Если уж не как лидеру, так точно в качестве наиболее умелого убийцы. И, заодно, делиться мудростью, что авансом досталась ему от Седого. Мудростью и еще словами, так как сам он и двух предложений связать не мог.

– Ладно, муж…народ. Слушайте сюда, – хрипло пробасил Ярви, обводя глазами, собравшихся, наконец, в подобие строя ополченцев, среди которых затесалась рыжая девчонка лет пятнадцати с мускулатурой, которой позавидовал бы и ученик кузнеца. – Кто-то меня знает, кто-то нет. Это не так уж важно. Я – Ярви сын Гуннара, прозванный Хромым по, мать ее, очевидной причине, и так вышло, что среди нас опыта реальной войны у меня, пожалуй, больше, чем у кого бы то еще. Это значит, что, если будете слушать, что я говорю, останетесь живы. Вот это вот важно.

– Я не местный, да, но то, что нам предстоит, касается не только Фаендара, но всего Нирматеса. Молтунцы сожгли ваш дом так же, как сожгли мой много лет назад, и как собираются сжечь дома всех, кто живет на этой земле, так что нет среди нас больше местных и пришлых. Мы все – нирматессцы, и резать зеленорожую сволочь будем вместе, как и полагается братьям. Братьям по оружию.

Закончив с той частью, которая ему самому казалась вдохновляющей, Ярви немного помолчал, давая ополченцам время осознать сказанное, а себе время на то, чтобы передохнуть, и продолжил все тем же скрежещущим голосом:

– У войны много премудростей, и со временем вы узнаете их все, но начнем с главного. Главное – не умирать. Вы удивитесь, сколь многие пренебрегают этим простым советом. Не умирать, на самом деле, не так уж и сложно: есть всего три правила, и их вам придется запомнить сегодня.

– Первое – это снаряжение. Сами можете быть, и, поверьте мне, будете, грязным, вонючим и засаленным как ботинки золотаря, но ваши оружие и броня должны выглядеть так, будто вы на парад собрались. Проснулись – проверьте все, подтяните и наточите, пожрали – проверьте, подтяните, наточите, посрали…ну, вы поняли закономерность. Лишняя проверка снаряжения еще никого не убивала, а вот ее отсутствие стоило жизни херовой куче народа.

– Второе – это отношение к противнику. Ненавидьте его, жаждите его крови, даже бойтесь, ибо не боятся только мертвецы и те, кто ими совсем скоро станет, но никогда не относитесь с пренебрежением. Никакой бой не считайте заведомо легким, никакого врага заведомо слабым, как бы жалко он не выглядел. В конце концов, чтобы сдохнуть, достаточно пропустить один удар ржавой заточкой в брюхо.

– И третье: на войне раздумьям места нет. Размышления – прямой путь на свидание с Могильной Леди. Взял в руки оружие – бей и бей так, чтобы тот второй уже не смог ответить. В бою тот, кто бьет первым, чаще всего бьет последним, а если чувствуете, что нет в вас решимости убивать, лучше сразу скажите. Нет в том позора, чтобы бошки раскалывать не хотеть.

Речь, состоящая практически полностью из истин, которые ему самому в той, прежней жизни разъясняли остальные “псы”, невольно заставила Ярви вспомнить сгинувших где-то товарищей, так что к концу ее он даже как-то помрачнел. Так и не свыкся Хромой с тем, что те, кого он братьями называл, оставили его в Фаендаре и не вернулись.

– Ну все. Закончили с разговорами и приступаем к легкой части. Доставайте оружие. Меч, даже, если он уродливый, вроде тех, что у вас, – инструмент удобный и в умелых руках чертовски смертоносный. Но самый ваш опасный инструмент – это ноги…

…

Спустя еще где-то час, за который они с Бруком вдоволь поваляли вчерашних дружинников, охотников и крестьян по траве, показали им несколько базовых стоек и ударов и объяснили суть упражнений на оставшийся день, Ярви стоял у северной границы лагеря, пристально вглядываясь в мешанину из веток, и негромко, но очень грязно и витиевато ругался. Уж больно не вовремя три лучших следопыта отряда решили уйти на разведку и не вернуться. За этим делом его Макран и застал.

– Разведка? – переспросил Хромой, как раз пытавшийся вспомнить еще один синоним слова “шлюха”. – А, да, разведка. Я так понял, что твоя подруга собирается наведаться к мосту, так что было бы неплохо, если бы кто-то разведал лес к северо-западу от лагеря, в сторону схрона той бабы, которую вчера Дулин притащил. За ее запасами все равно идти придется, а так хоть будем знать, что нас ждет.
– Только это…поаккуратнее там. У нас и так уже трое загулявших хрен знает где разведчика.

На счастье Мартина, чьи весна, лето и даже часть осени, уже были позади, длинноствольные винтовки, в отличии от так любимых молодежью револьверов, являлись инструментом строгим и математически-точным, и стрельба из них мало зависела от ловкости рук или подвижности суставов. Да и от излишней торопливости тоже. Мысленно похвалив себя за предусмотрительность в выборе позиции, и, так же мысленно посетовав на то, что не все оказались столь благоразумны, он еле заметно повел плечами, поплотнее утверждая приклад, повернул левую ступню на долю дюйма и замер. Застыл будто бы в нерешительности, но, на самом деле, просто в ожидании возможности сделать чистый выстрел. Спустя буквально секунду, замешкавшийся подросток неопределенного пола сумел, наконец, вывернуться из-под лап немертвых, и Профессор спокойно выпустил в них пару пуль.

Хочешь описать Шена одной фразой, – скажи, что если его достаточно выбесить, хлопот потом не оберешься. Магнимар же со всеми своими карликовыми песиглавцами, поисками воров для воров, невидимыми колдунами, необходимостью признать, что Келтон не порождение социального ада, а просто еще один мужик с закидонами, и заполненными говном домами бесил просто нещадно. Настолько, что Шену было просто физически необходимо открутить кому-нибудь его или ее проклятую всеми богами гоблинскую или, на крайний случай, варисийскую голову. Настолько, что даже фекальной жиже и гравитации было его не остановить.

Матерясь под нос и тихонько рыча, он, не раздумывая особо, влез в раскуроченное меньше минуты назад окно, чуть помедлил на подоконнике, примеряясь к поверхности дерьма, и сиганул вниз, надеясь, что смягчающее падение кольцо сработает хотя бы на этот раз. Звуки из-за стены слева не позволяли усомниться в том, что Пасто и Келтон таки нашли себе противников, так что долго думать о рациональности своего поступка все равно было излишним.

– Ну все, суки, – крикнул Непокорный, приземлившись в лужу нечистот. – Иду вам рожи вскрывать!

Мартин стоял около одной из опор видавшего лучшие годы станционного навеса, практически опираясь на нее, но, в действительности, не касаясь ни на единый миг. Не хватало еще посадить пятно сажи на плащ. Движения его были столь сдержаны и редки, что сквозь окутывающий платформу туман могло показаться, что не человек там стоит, а статуя с идеально прямой спиной и высоко поднятым подбородком, держащая на сгибе левой руки много чего повидавшую, но отменно ухоженную винтовку. Винтовку, подобным которой был и он сам от мягких стоптанных сапог до шляпы с чуть обтрепанными полями: немолодым, потертым, несущим следы былых невзгод, но все еще абсолютно работоспособным.

На платформе Мартин появился где-то за полчаса до указанного в расписании времени прибытия поезда и все это время так и простоял на одном месте недвижным памятником пунктуальности и перестраховки. Новая работа должна была решить его многочисленные финансовые проблемы, да к тому же была для разнообразия максимально легальной для того, что может считаться работой для стрелка в Малифо, и упустить ее по причине опоздания на встречу он позволить себе никак не мог. Ну, или не мог бы даже в том случае, если бы вообще допускал возможность опоздать на назначенную встречу.

Мысли “Профессора”, обычно четкие и практичные, сегодня все больше обращались к лучшему будущему, в котором ему не придется штопать уличную шпану, и в какой-то момент он даже потянулся ко внутреннему карману, в котором хранился кисет с табаком. Потянулся, но вовремя отдернул руку, вспомнив, что табака там уже два дня как нет, как нет “дома” ни нормальной еды, ни чего-нибудь, что сошло бы за терпимого качества скотч. Он был беден как церковная мышь, но совсем скоро все изменится. Совсем скоро плутовка-судьба даст ему еще один шанс, и вот его то Мартин уж точно не упустит.

День, начавшийся относительно неплохо для ситуации, когда ночью ты вынужден спасаться из сжигаемого хобгоблинами города, прошёл, откровенно говоря, так себе, и к вечеру Ярви прибывал в довольно паршивом расположении духа. То есть был самим собой. Полгода вынужденной лёжки в Фаэндаре явно не лучшим образом сказались на его охотничьих умениях, и к ужину он добыл лишь горсть грибов, в безвредности которых был наиболее уверен, немного дикой земляники и тощего уставшего от жизни зайца. Ни выживших, ни косули, в которую он дважды промазал с сорока шагов из гребаного арбалета, ни чего-то ещё полезного. Прямо скажем, спорное достижение, да ещё и разведчики, ушедшие проверить "ущелье Хема", назад не торопились. Хотя, может им и рано ещё. Может что-то ещё заодно решили осмотреть.

В итоге, в момент, когда из леса к лагерю вышел мертвец, Хромой сидел чуть в стороне от сгрудившихся около костра фаэндарцев, которые, передавая по кругу бутыль, тихими голосами вспоминали тех, кто остался "там", и глодал ножку разнесчастного кроля. Своих близких он проводил обратно в сырую землю много лет назад, в задушевных разговорах и чужой руке на плече не нуждался, так что бредущую на огонь фигуру заметил лишь немного позднее часового и эльфийки. Заметил, подобрался и вышел чуть вперёд, встав перед тем, что выглядело взлетевшим на воздух вместе с мостом колдуном, с выражением лица, означавшим, по всей видимости, "я действительно рад видеть тебя, но ты же, мать твою, мертвый".

— Привет, "друг", — негромко проскрежетал Ярви, оглядывая "точь в точь Марка" с ног до головы. — Ты призрак или лесной дух, носящий чужие лица? Колдун вчера пошёл на смерть и нашёл её. Мы все видели, как взорвался мост. Ничего не хочешь обьяснить?

Ярви отрубился сразу же, как закончился его черёд стоять на страже, проспал остаток ночи как убитый и проснулся в совершено распрекрасном расположении духа. Все его тело ныло, будто один большой синяк, череп раскалывался от похмелья, руки висели безвольными плетьми, ноги делали вид, что отнялись, а в бок сквозь спальник упирался какой-то особенно наглый корень, но это было нормально. Привычно. Обыденно даже. К такому он давно привык, и именно таковыми были лучшие его дни в течении последних десяти лет. Боль была терпима и означала, что он все ещё жив и, наверняка, сможет сражаться дальше, а на войне, которую вели "Псы", ни на что лучшее и надеться было нельзя. Воспоминание об оставивших его в Фаендаре друзьях, многие из которых сейчас уже, наверное, вернулись обратно в сырую землю, немного разогнало утреннюю дымку довольства и подпортило настроение, но совсем чуть-чуть. В конце концов, молтунским шавкам они вчера зад надрали, потеряв всего двоих, да и тех Хромой лично почти не знал. Успех, как ни посмотри.

Успех, как всегда говорил Дрёма после удачной битвы, — знак особой благосклонности со стороны богов, и Ярви, пусть ему даже думать было больно и тяжело, небесных покровителей своих без внимания не оставил. Времени на нормальную молитву, правда, почти не нашлось, так что слова благодарности он пробубнил скороговоркой пока отливал, но это ведь и не важно. В общении с высшими сферами важнее всего искренность и откровенность, а не глупые церемонии, да и пресветлая Айомидэй вряд ли разглядывает каждого молящегося, не говоря уже о Кайдене, который вообще, наверное, ещё спит после вчерашнего. Только Горуму Хромой сказал слова спокойно, осторожно, не отвлекаясь ни на что другое. Владыка-в-железе никогда не был его избранным божеством, но война — его вотчина, и кто знает, можно ли будет выиграть эту, следую одним лишь идеалам света.

Фаендар, пусть он и прожил в нем больше полугода, не был родным для Ярви, так что во время пламенной речи Брука и на последовавшем за ней импровизированным военном совете он по большей части молчал. Вроде как слушал и делал выводы, а на самом деле просто ждал, пока иссякнет фонтан идей. Вставил только короткое "совсем капельку" в оставленную для этого юмористическую паузу. Когда же все кто хотел высказались, он отлип от дерева, на которое опирался последние полчаса, изображая усталый рыжеусый мешок с репой, и сделал шаг вперёд, дабы привлечь внимание.

— Я, если что, с Бруком. Он дело говорит, — хрипло проскрежетал Ярви, глотка которого все ещё напоминала обоссаный кошками наждак. — Мы в лесу всего мили на две-три, а реку и я, и любой из тех, с кем я вместе воевал, враз переплывет. У хобов, конечно, кровь пожиже, но завтра или ещё через день они точно закончат с городом и на этот берег разведчиков забросят. А то и сегодня. Я бы сегодня переправил. Надо послать кого-то к городу, кого-то вглубь леса для поисков убежища и кому-то просто по округе порыскать. Не может быть, чтобы мы единственные из города выбрались. Остальным бы надо собрать яблоки из сада, да и вообще в себя прийти. Тут уж пусть жрец их приходует. Ему лучше знать, как тела и души лечить.

— Теперь, Брук, по поводу бойцов. Я пошарился сегодня среди трофеев и выходит, что мы можем ещё четверых снарядить в дополнение к двоим оставшимся в живых ополченцам, двоим охотникам и тому хрену, которого ты, вождь, зачем-то вооружил. Больше, наверное, пока и не надо. Пусть сегодня твои парни новеньких поучат за оружием ухаживать и ремни на доспехах нормально подтягивать. Сам понимаешь, быстро из фермеров солдат не сделать. Даже из нирматесских.

— А предупредить своих, конечно, было бы хорошо, но ведь выродки зеленорожие дороги в первую очередь под контроль возьмут, уж помяните моё слово. Не пройти по дорогам. А без дорог никто из нас никуда просто не дойдёт. Нирматес ведь не кучностью поселений славен. Кого бы не послали — заплутает он и сгинет попусту. Тут если только колдовство какое в помощь...

Давайте это будет мастер-пост по луту, который я буду обновлять

Ольбард
Гора алкоголя из "Корня"
MW battleaxe

Дулин
MW backpack
20 bolts and 10 masterwork bolts

Брук
1st-level wand of magic missile (11 charges)
Backpack
Bedroll
Blanket
Mess Kit
Waterskin
Heavy Crossbow

Хем и его семья
Potion of cure light wounds x1
Composite longbow (+2 Str) – девочка, которая сильнее почти всех в партии

Ярви
26 gp
MW battleaxe
Everburning Torch
Composite Longbow [Str +2]

Макран
Masterwork backpack
Bedroll
Blanket

Лаориэль
Wand of magic missile (12 charges)
Potion of cure light wounds x1
Alchemist fire x2

Дольф
Healer’s kit

Оливер
Divine scrolls: calm animals, cure light wounds, and magic stone
100 gp worth of gold dust
27 small semiprecious stones (worth 1 gp each)
Potion of cure light wounds х2
Potion of Invisibility
Alchemist fire x3
Antitoxin
Smokestick х2
Tanglefoot bag х2
Thunderstone х2

Пит
Leather armor
Masterwork light steel shield
Heavy Mace
Backpack
Waterskin

Ополченцы
Studded leather armor x9 – вооружить 2x warrior, 2x полуэльф охотник, 4x коммонер и 1x aristocrat из спасенных горожан
Light steel shield x9 – вооружить 2x warrior, 2х охотник полуэльф, 4х коммонер и 1x aristocrat из спасенных горожан
Longsword x9 – вооружить 2x warrior, 2х охотник полуэльф, 4х коммонер и 1x aristocrat из спасенных горожан

Общий лут
– Padded armor x2
– Armored Kilt

– Crossbow, Light
– Longsword x2
– Alchemical silver rapier
– Handaxe x2
– Battleaxe х3
– Dagger х3

– Alchemist’s fire x2
– Tanglefoot bag
– Bottle of bloodblock х5
– Bottle of fire ward gel
– Flask of defoliant
– Vial of antiplague х3
– Oil х5

– 5x Sunrod

– Potion of guidance х8

– Bedroll
– Mess kit
– Small tent x2
– Hooded lantern
– Waterskin х6
– Torch x5

– Climber’s kit - Марк разобрал на компоненты
– Fishing kit

– Tools for portable smithy

– Well-used marble mortar and pestle (worth 50 gp)
– Silver cup (15 gp)
– Hand-sized darkwood carving of a butterfly (20 gp)
– Oldlaw whiskey (20 gp) x3
– Round ivory amulet engraved with Erastil’s bow-and-arrow holy symbol strung on a leather thong (10 gp).

– 19 gp

Ворвавшись в таверну почти сразу после того, как там полыхнул странный многоцветный огонь, Шен с удивившей его самого грустью бросил взгляд на бездыханного Келтона, который был каким-никаким, но все же товарищем, и с глухим рычанием начал широкий замах мечом. Клинок взлетел вверх, завис в верхней точке на бесконечно малое мгновение и начал падать на колдуна, не дрогнув даже тогда, когда тот осел на пол. В конце концов, рубить лежачего противника проще, а право на честный поединок тот потерял, напав на них без предупреждения. Охваченный праведным гневом и совсем не праведной жаждой мести Непокорный, возможно, даже Фираса не послушал бы, но тут "мертвый" хлыщ чуть дернул годовой, как частенько делали упившиеся в ноль собутыльники Шена. "Спит", - пронеслось в голове мужчины, и в ту же секунду острие меча чуть качнулось в сторону, втыкаюсь в доски пола дюймах в пяти от головы караулившего их говнюка.

— Сраная магия, сраные колдуны, — погудел Шен, сдёргивая с вещмешка притороченный к нему моток толстой пеньковой верёвки. — Следите за улицей.

Пеленать тоже спящего (к удивлению Непокорного) противника было даже проще, чем мелких песиглавцев, и совсем скоро руки незадачливого похитителя следопытов были стянуты за спиной, рот заткнут промасленной тряпкой для ухода за оружием, а голова оказалась в том самом водонепроницаемом мешке, который скрывал магический факел. Вернее, это мешок оказался на его голове. До казни пленников настоящий андорранец никогда бы не опустился.

Среди убогих киосков и палаток выставки чего-то там Шен ходил с насупленной недовольной рожей, молчал и не забывал следить за кошелем, который, если верить Пасто, местные могли у него позаимствовать. Возможно, что и вместе с жизнью. Свой неимоверно длинный меч он при этом держал левой рукой под крестовиной, будто бы, чтобы не цепляться им за все вокруг, а на самом деле, конечно же, чтобы можно было, всего лишь расслабив три пальца, выпустить ножны и уже через секунду отрубить рожу какому-нибудь особенно наглому бандюгану. Шакалов со дна мира, что кормились за счет своих же братьев-бедняков, Непокорный презирал почти так же сильно, как и всяких высокородных выродков-эксплуататоров, и сейчас с удивлением поймал себя на мысли, что почти надеется на то, что эти “скарни” таки позарятся на содержимое их карманов.

Беседу со старым шарлатаном Шен привычно оставил более болтливым товарищам, а сам, как и полагалось охраннику, настороженно поглядывал по сторонам и даже несколько раз выглянул наружу. Видел он, честно говоря, и более успешные переговоры, но решившие не участвовать и критиковать не должны. К тому же какую-то информацию они таки получили, пусть и пользы от нее было где-то на пол комариного хера.

– Ты, уважаемый, как-то слишком сильно нервничаешь для того, кто столько рук золота получил за пересказ слухов, – хрипло, но скорее устало, чем угрожающе пробурчал мужчина, фокусируя взгляд на варисийце. – Никто дохера неприятный тебя не навещал недавно с такими же вопросами? Или мы тебя просто отвлекли от чего-то важного?

Из объяснительной части Шен предпочел самоустраниться, благо душа к разглагольствованиям у него не лежала даже в лучшие из дней, и, пока Фирас и хлыщ, имя которого ему все же стоит запомнить, старательно заговаривали капитану зубы, занимался прилаживанием на место упавшего книжного шкафчика. Не особенно при этом прислушиваясь к словам будущих (теперь это казалось практически решенным) товарищей. Хочешь описать Шена одной фразой – скажи, что он знает, когда надо не лезть в разговор.

Ту же часть, в которой Шейла рассказывала про то, что наняла криминальный сброд для того, чтобы украсть какую-то вещь, а сброд внезапно оказался ненадежным и сбежал с добычей, он наоборот слушал со всем вниманием. В конце концов, другого шанса зацепиться за местную ложу у них него не будет. История, конечно, выглядела как-то совсем погано даже без этого вот “я надеялась, что вам будет проще выведать что-то у местного сброда”, но, как говорил один из его учителей фехтования: “Человек должен уметь работать с тем, что есть в наличии”.

– Нам бы подъемных. Или аванс, – прогудел Шен, когда капитан закончила описывать свою проблему. – Я порядком поиздержался по пути из Андорана. А так, ясен хрен, мы все сделаем.

В лавке, от которой они с Макраном ушли меньше десяти минут назад, ожидаемо уже никого не было, но Брук, как оказалось, догадывался, куда могли уйти их непоседливые товарищи по импровизированному сопротивлению. Хорошо. Слава Кайдину, хоть кто-то среди них думает хотя бы на полшага вперед. Быстро убедившись, что ничего ценного хобгоблинам не оставлено, Ярви с удовольствием бросил связанного молтунца на дощатый пол внутри дважды разграбленного здания и с неприязнью и отвращением посмотрел на мерзкую рожу налетчика с раззявленной зубастой пастью.

– Лучше не попадайся мне больше на пути, ублюдок, – зло процедил мужчина, прекрасно понимая, что собеседник его не слышит, и неожиданно изо всех сил впечатал край щита в правую кисть твари, превращая ее в нелицеприятное месиво из размолотых костей. – Начинай думать о мирной профессии.

Зеленокожий от шока даже попытался очнуться, но быстро поймал лицом подошву сапога Хромого, и вновь отправился в нокаут. Мужчине показалось, что Макран экзекуцию не особенно одобряет, но парень вообще не производил впечатления привыкшего к “прелестям” настоящей войны ветерана. Если все выживут, Ярви объяснит ему, что иначе поступить было нельзя, но это потом, а сейчас надо было спешить в храм.

…

Ситуация же у храма была вполне привычной: хлипкая линия из рукопашников, стреляющие куда-то в темноту лучники, сгрудившиеся чуть позади в тени зданий парализованные стрессом гражданские и бегущие на них разъяренные хобгоблины. Классика, пусть молтунцев он насчитал и меньше, чем ожидалось. Ярви наверное, даже произнес бы чрезвычайно уместное сейчас “ну я же говорил”, но пока было не до этого. Линия сама себя не организует.

– За Нирматес! – гаркнул Хромой, кидаясь наперерез той твари, которая перла прямо на рыжего, с намерением сшибить ее с разбегу щитом с ног.

Шен пока так не понял, нравится ему Магнимар или нет. С одной стороны свободы в нем было, как браги в кубке посреди деревенской свадьбы, да и управлялся город не единолично каким-нибудь высокородным упырем, а офисом мэра совместно с каким-то там советом из граждан. С другой же надо было быть полным идиотом, чтобы не видеть снующих по улицам хищников в людском обличие и не понимать, что за фасадом из разделения власти скрывается не более чем борьба за право обогащаться за счет остальных горожан. Шен совсем уж дураком не был, и поэтому накануне встречи с главой местной ложи Следопытов вместо попыток принять решение об отношении к месту, в котором ему наверняка предстояло провести какую-то часть своей жизни, надирался в компании каких-то наемников. Теперь голова его трещала по швам, угрожая разломиться, словно спелая дыня, язык напоминал подошву от ботинка, а на левой скуле проступал переливающийся всеми цветами радуги синяк, но цели он достиг: мысли о сути его нового дома отступили на второй план, пасуя перед тошнотой.

Само же поместье и встреченный около его ворот хлыщ Непокорному наоборот не нравились со всей возможной определенностью. Слишком уж сильно все эти позолоченные дверные ручки, резные стулья, витиеватые речи и хитрожопые поклоны напоминали ему про мир тех, кто после столетий кровосмешения начинали считать, что им от рождения позволено больше других. Мир, который обратился в пепел в огне революции, и смерть которого была целью всех честных и порядочных людей. Проблемой, однако, это было сугубо его, так как одним из основополагающих принципов Следопытов было сотрудничество, а принципам своей новой семьи Шен все же старался следовать.

– Шен, – будто бы нехотя проворчал мужчина, бросая пыльный и многократно чиненный заплечный мешок на одно из кресел. – Шен Непокорный из Андорана. Умею убивать и не умирать в процессе.

Осознав, что охотиться придется, в том числе и на лейтенанта Хоффмана, чье позорное изгнание из десанта он все же предпочитал считать недоразумением, Крейг грязно выругался под нос и набычился даже сильнее обычного, окончательно превратившись в карикатуру на питекантропа. То есть воспринял новость о крушении одного из столпов своей жизни достойно, мужественно и без лишней рефлексии. В конце концов, служба под началом Дэвида вполне походила на то, что Клэр назвала бы правильным, и выброшенный командиром где-то среди оккупированных имперских миров нимб этого никак не отменял.

– Хоффман, Дэвид. Номер двадцать шесть, – проскрежетал в никуда Топор, удивляясь взявшейся неизвестно откуда хрипоте. – Мой командир из десантуры. Нормальный был мужик, но, видимо, что-то пошло не так. Во время Двухдневной заднего не сдал, гражданских в Великую резать не рвался, так что не думаю, что он из потенциальной “команды Харди”. Хотя черт его, конечно, знает.

– И, сэр, – продолжил бывший десантник буквально через секунду, на этот раз определенно обращаясь к Фэрбэнксу. – Если будет нужно, – я его без вопросов завалю.

Оставшуюся часть полета он провел, просматривая уже изученную техническую документацию по оказавшемуся вполне себе военным кораблем зэковозу, но, скорее, просто, чтобы как-то занять себя. Чтобы отгородиться от непривычного хаоса в голове. В своих словах и собственной лояльности Крейг не сомневался, но мысли от этого приятнее не становились, а все иные известные ему способы перестать думать были в данный момент недоступны. Не просить же Сашу завернуть в супермаркет за текилой.

…

Всю дорогу от посадочной площадки до скучно-казенного кабинета местной шишки, да и в самом кабинете тоже, Крейг молчал и старательно изображал человека, которого паралич лицевых мышц застал в момент милого приветствия, сделав исключение лишь дважды: когда увидел двойняшку Софии, и когда оказалось, что “Меридиан” взял на абордаж стелс-шатл. Стелс-шаттл, выследивший, вскрывший и взявший на абордаж падающий сквозь атмосферу военный транспорт, на котором перевозились преступники, которых там быть не должно. Красота. Даже красотища. Хотя, по чести говоря, загадка секретарши-близняшки занимала его сильнее. В конце концов, орбитальные пираты и их корабль-невидимка всего лишь пахли отлично поставленной и исполненной военной операцией. Эка невидаль.

– А? – чуть рассеянно откликнулся Ярви, который, несмотря на все попытки сохранять собранный и уверенный вид, оставался пьянее винной бочки. – Что со скотами молтунскими делать будем?

Вопрос, казалось, поставил мужчину в тупик, и он какое-то время обдумывал ответ, неслышно шевеля губами, будто бы советуясь с невидимым собеседником. Не то, чтобы Ярви был настолько тупым, но, если говорить по чести, никогда раньше вопрос действий при встрече с врагом ему не задавали. Раньше эти решения принимали люди, которым голова была нужна не только для того, чтобы в нее медовуху вливать. К счастью, иногда наиболее очевидный ответ так же является самым правильным.

– Убьем, – зло процедил Хромой, сверкая чуть остекленевшими глазами куда-то в темноту. – Убьем их всех. Если, конечно, их не будет слишком много. Тогда свалим и убьем их попозже.

За дрогнувшими хобгоблинами Ярви кинулся с не особенно членораздельным боевым кличем, подозрительно напоминавшим “Куда, суки, я с вами еще не закончил!”, но не вписался в предательски вставший на его пути дверной проем и только и успел, что бросить победный взгляд вслед убегающим врагам. Что делать в драке один-в-три в забитой посудой, мебелью и мешками со снедью кухне Хромой, правда, представлял не особенно ясно, так что казус с косяком после секундных раздумий отнес на счет особенного внимания Кайдена Кайлина, который, как всем известно, особенно зорко приглядывает за пьяными. Неопределенно-утвердительно кивнув выглянувшей из, судя по всему, кладовки Джет, он проковылял обратно в залу, где относительная собранность боя снова сменялась рассеянностью, помноженной на отсутствие плана действий и руководства.

– Так, народ, слушаем сюда! – зычно рявкнул Яври, не особо понимая, что скажет дальше, но прибывая в уверенности, что громкий голос – это где-то половина любого успешного командира. – Будем бегать аки куры без башки – все тут перемрем. Вот...

– Да, парень с кулаками, – продолжил он немного погодя уже нормальным своим хриповатым басом, тыча все еще зажатым в руке топором в Макрана. – Сходи действительно с жрецом наверх, а то мало ли кто там в окно успел забраться.
– Рыжий, встань у задней двери, чтобы нас за зад не взяли внезапно, если эти трусливые молтунские выродки подмогу приведут.
– Пит, клянусь крохотными яичками Асмодея, ты бьешься как зверь, но, ради всех светлых богов, сними хоть с трупа куртку стеганую и возьми у Брука меч трофейный. Выпотрошат же тебя почем зря.
– Остальные все нагружаются припасами и готовятся уходить через кухню.

Долго удерживать мысль Ярви не удавалось даже в трезвом состоянии, так что после непривычно длинной тирады он вынужденно замолчал, собираясь с мыслями и борясь с нежданно накатившей тошнотой.

– После, кто драться не умеет, жизнь свою любой ценой спасти хочет или просто ссыт пусть бежит к мосту и дальше в лес, а кто настоящий нирматесец и мужик – тот со мной и Бруком искать выживших.

Уже произнеся привычный довод про “настоящего мужика” Хромой скривился, как от зубной боли, и бросил быстрый извиняющийся взгляд в сторону Обрин и эльфийки из ополчения, пришедшей с полуорком. В их смелости и готовности защищать Фаендар сомневаться, само собой, никто бы не посмел, да и не имел он в виду ничего такого, но сказанного, как говориться, не воротишь. Знал же, что хайло свое не стоило открывать, но теперь ничего не поделаешь…

– Хм…грхм…ну, в общем надо идти и искать выживших и припасы. Лавка Стодара, торговый пост, бараки ополчения. Что-то такое. А еще надо бы масла найти, чтобы мост за собой сжечь.

Местное время время и дата: понедельник, 09:17, 12-ые сутки 3-его месяца, год 571.  
г. Гудвотер, жилой блок 168/12, квартира 459

Снов Крейг практически никогда не видел, так что каждое пробуждение было для него сродни осознанию себя после затяжного запоя или особенно неудачного трипа. Переходом из небытия в бытие. Воскрешением. Резко открыв глаза, он судорожно, как задержавшийся под водой ныряльщик втянул сквозь зубы влажный, пахнущий потом и квартирой, в которой давно никто по-настоящему не живет, воздух, и, не глядя, потянулся к стоящей на полу около кровати початой бутылке текилы. Потянулся, и естественно вместо стеклянного горлышка наткнулся на наверняка недовольную по его собачьим меркам морду Коржика, терпеливо ждущего его с поводком в зубах. Ждущего зря, так как все шло к тому, что сегодня с самого утра придется ехать на совещание по поводу вчерашнего общефедерального орбитального провала.

Спал Топор по привычке в детской, превращенной Клэр в мемориал любимому ей приемышу, поэтому помимо слишком умных для пса глаз овчарки-недомерка на него с полутора дюжин фотографий смотрел он сам, а полки были уставлены всяким его барахлом, несколькими призами за бокс и присланными из армии старомодными открытками. Менять что-то в комнате Крейг не решился, и теперь каждый утренний “цикл” начинал с подмигивания себе шестнадцатилетнему, чей чуть ли не перпендикулярно торчащий из по-юношески угловатого лица нос выглядел поистине ужасно. Все остальные дела, если не случалось какой-нибудь катастрофы вроде ночующей у него бабы, тоже шли по привычной схеме: душ, чистка зубов, бритье, машинный кофе, новости, собачьи консервы для Коржика, корм для Адмирала Нельсона и специальная минеральная дрянь для Колючки, который от нее цвел по четыре месяца кряду. Еда для Топора, если не считать таковой постоянно пополняемый ящик текилы, дома отсутствовала, а его собственный завтрак обычно состоял из чего-то перехваченного по дороге…или из коржиковых консервов, если было совсем лень из дома выходить. Эта неделя обещала оказаться особенно долгой, так что, отдав миссис Лаво ключи и негодующе-лающий комок шерсти, Крейг сначала заехал-таки в расположенную в двух кварталах от дома забегаловку, хозяина которой два года назад избавил от внимания особенно отмороженной шпаны, и только потом погнал свой потертый “Рэвэджер” в сторону центра.

…

Местное время время и дата: понедельник, 13:00, 12-ые сутки 3-его месяца, год 571.  
г. Гудвотер, Седьмая авеню, 240

Время в ожидании боссов босса Крейг коротал, натянув на лицо приветливую улыбку, которая, как знали все, кто успевал поработать с ним достаточно долго, не означала абсолютно ничего, попивая разносимый Софией кофе, и, поглядывая иногда на экран телека. Ну, и на Софию тоже конечно. Трахать он предпочитал проституток, но смысла не обращать внимания на красивую женщину только потому, что она чуток тугая секретарша твоего начальника, не видел и соглашался на “еще одну чашечку” каждый раз, когда его об этом спрашивали. Пустая посуда складировалась на соседнем стуле, которого, если прокурор задержится еще на час-другой, могло и не хватить.

Вводная оказалась жидковата и, как сразу же отметили Дев и один из ”пиджаков”, поднимала не особо приятные вопросы относительно участия в операции кого-то изнутри, но тут уж ничего не поделаешь. Было бы все однозначно, просто и понятно, их и дергать не стали бы. История же генерала Харди, бывшего то ли кровавым безумцем, то ли козлом отпущения, но в любом случае десантником и соотечественником, Топора нисколько не тронула, что было обычно для существа вроде него, но противоестественно для человека. К своим тридцати он уже успел изучить принципы работы своего поломанного мозга, и в итоге за словами и выражением лица сидящего к нему в пол-оборота маршала следил чуть ли не внимательнее, чем за основной беседой. Фэрбэнкс наверняка знал, как правильно относится к участию во всем этом дерьме чуть ли не единственного отказавшегося стрелять в него во время двухдневной войны офицера, а Крейгу останется всего лишь следовать в кильватере, стреляя во всех несогласных с выбранным Девом путем.

– Кхм…сэр? – вопросительно произнес Топор, когда в разговоре возникла пауза. – А как вышло, что гражданский челнок незамеченным сблизился с перевозящим заключенных судном, взял его на абордаж, ушел, а наземные и орбитальные службы молчали до тех пор, пока “Меридиан” не начал передавать сигнал бедствия, сгорая в атмосфере? Поломка оборудования?

Квинт совсем не планировал рассказывать кому бы то ни было про общие с другими пленниками сны, которые и снами то в обычном смысле наверняка не были, но слишком длинный для кого-то настолько мелкого язык халфлинга имел на это счет свое мнение. К счастью, пока болтливый коротышка вещал про “еще одну инкарнацию” сам Шрам сумел отвлечься на поиски и выуживание из вещмешка горсти сухарей, так что удивления и недовольства его, наверное, никто не заметил. Винтер же на более чем стремную байку про тварь-из-тумана отреагировала на удивление спокойно, и даже обнадеживающе. Пронесло. Опять. Но надо, конечно, будет провести с усачом профилактическую беседу на тему “тезиса о лишней информации”.

– Нарост из плоти и грибов с глазом? – недоверчиво переспросил Квинт, брезгливо кривясь от возникшего в голове образа. – Что же за хренотень тут творится…

Ответа на свой явно риторический вопрос Шрам ждать не стал, и с чуть настороженным видом примостился на полу у северной стены, чтобы нормально поесть, привычно, но совершенно неосознанно прикрывая комок не самых свежих сухарей и вяленого мяса от окружающих свободной рукой. Память больше никак себя не проявляла, но старые привычки проступали в каждом движении Квинта, в каждом взгляде и слове. Проступали, все четче обрисовывая его и без того вполне очевидный образ, который, однако, никак не подходил ситуации, в которой он оказался. Что понадобилось преступнику во вполне респектабельном приюте для умалишенных? Чем он связан со старой жрицей из единственного его воспоминания? Где, в конце концов, его люди, его женщина и его ребенок?

Сейчас, когда, наконец, нашлось время отдышаться и привести мысли в порядок, оказалось, что последний вопрос как-то особенно сильно и неприятно скребет череп изнутри. Единственное воспоминание было величайшим и, чего уж таить, единственным его сокровищем, но оно же подобно занозе мешало сосредоточиться и заставляло нутро беспомощно сжиматься в страхе неведения. В страхе за тех, кого практически не помнил, и даже примерной судьбы которых в мире, которого уже могло и не быть, не знал. И пусть особенно религиозным человеком Шрам наверняка не был, а Могильную Леди себе в патроны выбрал, скорее всего, по сугубо прагматичным соображениям, ответы на некоторые вопросы лежали так далеко за пределами его возможностей, что кроме взывания к высшим силам вариантов не оставалось.

– Если они у тебя, лучше так и скажи, – неслышно, практически про себя пробубнил Квинт, бросая косой взгляд исподлобья на статую Фаразмы. – Я все равно сделаю, что должен, но я хочу знать.

Кровь стремительно застучала в висках Ярви, вторя ритму брукова барабана, огонь злого куража основа обжег нутро, мышцы налились ожиданием действия, а сам он начал тихонько отбивать простую, но заразительную мелодию топором по щиту. Пусть за стенами таверны были орды врагов, пусть клинки и стрелы защитников Фаендара как заговоренные отскакивали от доспехов хобгоблинов, пусть сам Хромой был в стельку пьян, – сейчас это все было не важно. Схватка забрала его целиком, дала ему чувство момента, ощущение цели, и, будто влюбленный желторотик, он отдался ей весь здесь и сейчас, не оставляя ничего на потом.

– Надо было оставаться по свою сторону границы, молтунская шваль, – рявкнул Ярви, кидаясь на передового хобгоблина в тот же момент, когда таки услышавший его дварф отступил из линии сшибки назад и вбок, уходя от возможного ответного удара.

Говорят, что собственный стиль боя есть у каждого, кто однажды осмелился взять в руки оружие и направить его против такого же как он живого существа. Гордые ластвольские рыцари втаптывают врага в землю копытами своих огромных лошадей, разят без промаха стрелы тихих словно тень чернасардо, непоколебимые фаланги дварфов деловито перемалывают все то, что таки сумело до них добраться. У “Песьей бригады” стиль тоже был, но, правда, совсем не тот, о котором слагают песни менестрели. Снаряженные и обученные кое-как, вынужденные прятаться от молтунцев по лесам и никогда не насчитывавшие больше трех дюжин Ярви и его братья по отряду были лишь немногим больше простой бандитской шайки и бои свои предпочитали вести соответственно: быстро, жестоко и…грязно.

Вот и сейчас, стоило только очередному хобгоблину отвлечься на попытку зарубить взывающего к силам какого-то Леса (или Лесса?) парнишку, “Хромой” резко сместился влево, заходя противнику за спину. Тот, помня об участи своего забитого до смерти товарища, стоял в низкой стойке, слишком широко расставив ноги, чуть выигрывая в устойчивости, но лишая себя подвижности. Это его, тварь, и погубит.

– Пит, на мою позицию, – относительно внятно прорычал Ярви, не отрывая глаз от оппонента, и, когда тот ожидаемо дернул головой в попытке понять, откуда ждать удара, подсек его ударом под коленку.

То краткое время, которое Квинт знал себя, давало повод предположить, что человек он сдержанный, хладнокровный и даже сухой, и только поэтому слова товарищей по несчастью “всего лишь” заставили его левый глаз еле заметно задергаться, а мышцы лица и шеи свели судорогой желания шикнуть на говоривших. Попав в общество совершенно незнакомых, испуганных и (что гораздо важнее) вооруженных людей один начал с достойным покойного эльфа маниакальным жаром рассказывать про желание покопаться во внутренностях их тюремщицы, а второй в качестве приветственного слова предложил не сбрасывать со счетов возможность того, что все они – созданные для зловещих целей гомункулы. Жрица, правда, отнеслась к опасным речам со спокойным стоицизмом человека, держащего оборону посреди развалин сумасшедшего дома, а ее собственный рассказ заставила “Шрама” забыть о совершенно незначительных заскоках усача и нефисианца. Ныне окружавшая их реальность (если это, конечно, не был очередной кошмар, в чем он совершенно не был уверен) оказалась столь безумной, что в границы допустимого вполне укладывались не только странные речи, но даже поведение “великого волшебника”. То же, что он каким-то образом оказался во всем этом бреде замешан, Квинт решил пока просто игнорировать. Всему свое время.

– Ну, то есть я правильно понимаю, что мы заперты в окруженных колдовским желтым туманом развалинах сумасшедшего дома, снаружи нас поджидают неведомые твари, внутри оборотни, нежить и какой-то говнюк с непроизносимым именем, организовавший секту с жертвоприношениями, а еще нам грозит смерть от голода, так? – на одном дыхании произнес Квинт нарочито спокойным голосом, понимая, что ухмыляется вопреки всякой логике.

Впрочем, он, кажется, даже знал, что это была за ухмылка. Жесткая и холодная, будто лезвие ножа, и по эмоциональному фону приближающаяся к раскрытому в немом крике перерезанному горлу. Странно знакомая, как, впрочем, и вся ситуация. Ограниченное пространство, скудные ресурсы, нехватка еды, отсутствие союзников, недоверие ко всем и вся и жаждущая твоей крови сволота вокруг, – сожри Асмодей его печень, если это не была “немного” переосмысленная иллюстрация того дна общества, на котором он вырос и, вероятнее, всего провел большую часть жизни.

– В том подвале, из которого мы выбрались, чертова гора трупов, что-то типа морга и печь, в которой долго и упорно сжигали мертвяков. Не думаю, что это нам особенно поможет, но, по крайней мере, ты, госпожа жрица, можешь быть уверена, что не облажалась. Что бы тут не случилось, ставлю золотой против медяшки, что готовилось оно сильно заранее.
– Ну, – продолжил “Шрам” спустя секунду, обведя взглядом своих спутников, Винтер с Йорком и подошедшую поближе темненькую. – Давайте думать, как не сдохнуть. Мистическая муть пока непознаваема, так что можно смело про нее не думать, а вот тот хрен на “З” и перспектива начать жрать друг друга – вполне себе темы для обсуждения. Склад жратвы эти желтые под себя уже подмяли? Сколько у них бойцов? Где обретаются? Вообще какая-нибудь карта этой богадельни имеется?

При первых же звуках заклинания, когда булькающие и хрипящие голоса послушно отозвались на слова эльфа, Квинт сделал несколько торопливых шагов назад, отшатываясь от горы трупов, и, как бы невзначай, оказываясь за спиной колдуна. Колдуна, определенно повредившегося разумом, который, кажется, собирался оживить армию трупов. Губы мужчины на мгновение сжались в тонкую жесткую линию, рука привычно легла на рукоять одного из ножей, а взгляд нащупал на шее безумца-некроманта место для удара. Для удара, которого так и не последовало. В первые секунды “Шрам” обдумывал перспективу иметь в союзниках пусть сумасшедшего, но все же могучего волшебника, потом боролся с совершенно необъяснимым любопытством, предлагавшим сначала посмотреть на зомби, а горло их хозяину перерезать уже после, а в конце кисть сдерживал уже рассудок, резонно отмечающий, что великой армии мертвых их личный Шепчущий Тиран так и не создал. Пока. Так что приготовиться окончить мучения юродивого колдуна определённо стоило, тем более по горе гнилого мяса и правда словно волна пробежала.

– Ушла, а не сбежала, – повторил Квинт медленно, громко и раздельно, будто бы обращаясь к не очень умному ребенку или собаке. – Ушла, чтобы с нами “поиграть”. Сбросила лампу, чтобы лишить нас света. Не испугалась твоего ярмарочного колдовства, а разозлилась. Помни об этом, гроза воров, безумных баб и паховых клещей.

Воспоминания пришли в тот самый момент, когда затягивающий ремни доспеха Квинт боролся с неожиданно сильным желанием полоснуть эльфа ножом по лицу. Не то, чтобы тот сказал нечто “эдакое”, но часть “я” челаксианца привыкла к какому-то особенно звериному стилю общения, подразумевающему практически нулевую терпимость к чужим словам. Даже не к словам, к “базару”. Если посмотреть здраво, это могло быть полезным в скорее всего служившем ему домом мире теней и злой стали, где каждый жрал каждого, а репутация была и оружием, и броней, но в нынешней ситуации казалось глупым. Ненужным. Недальновидным.

Наваждение вряд ли длилось дольше секунды-другой, но, вывалившись обратно в реальность, Квинт все же еле заметно качнулся как от приступа головокружения и негромко грязно выругался под нос. Жизнь. Настоящая. Его. С женщиной, прощание с которой вызывает слезы, с товарищем, что предупредит об опасности, с обещаниями, отданными и взятыми. С ребенком? Его ребенком?

“Шрам” шумно втянул воздух носом, лицо его на мгновение превратилось в маску из острых углов, губы сжались в тонкую линию, а из-за стиснутых до скрежета зубов донесся почти неслышный горловой рык. Тень украденной жизни ушла как вода сквозь пальцы, оставив после себя лишь пустоту. Пустоту, что болела словно открытая рана. Пустоту, которую ничем не заполнить. На смену ватной отстраненности, окутывавшей его с момента выхода из камеры, пришла кипящая всепожирающая ярость, сменившаяся в свою очередь холодной расчетливой злобой. Злобой не бессильной, но деятельной. Дающей силы. Цель. Квинт и раньше прекрасно понимал, что его обокрали, но только сейчас осознал, сколь многого лишился из-за твари в халате, гребаной “Л” и всей их клики.

– Ну вы и попали, суки, – беззвучно прошептал мужчина одними губами, как будто смотря на укравших его жизнь сквозь древнюю кладку. – Ну вы и попали.

Но это все после. Месть подождет, а пока надо выбираться из темницы. Выбраться, выжить, понять, во что и как он вляпался и только потом перерезать всех причастных как свиней. Мертвецы, в конце концов, воздают своим обидчикам по заслугам только в сказках. Встряхнув головой, Квинт вернулся в относительно спокойное состояние, туго затянул последний ремень и сфокусировался на вещающем что-то жреце. Тот, кажется, пытался смягчить потенциальный конфликт из-за отмычек.

– Да не, бро, я не в обиде. Между нами все ровно, – примирительно произнес “Шрам” поднимая руки ладонями вперед в универсальном жесте “я не планирую убить тебя прямо сейчас”. – Я то, похоже, действительно преступник и на то, что окружающие думают по этому вопросу, мне как-то насрать. Другие, правда, могут обладать менее широкими взглядами.

– Так, народ! – произнес он чуть громче, привлекая внимание остальных, – Печная труба достаточно широка, чтобы все кроме, наверное, вот него (Квинт неопределенно махнул рукой в сторону приходящего в себя мужика, около которого суетился полурослик) сумели по ней взобраться. Она точно куда-то выводит и там на конце, скорее всего, решетка с замком, а то и вообще с щеколдой. Другой вариант – идти через заваленную трупами комнату и дальше вслед за той тварью, что нас тут держала. Разделиться было бы ошибкой, а так как никто тут не выглядит готовым подчиняться чужим решениям, предлагаю всем временно стать андоранцами.

Детонация странной механической твари и накрывшая все пространство за фонтаном цепочка взрывов заставили Крагга пригнуться к самой земле в ожидании, пока прекратится дождь из комков грунта, осколков статуй и трухи, в которую превратилась изгородь, но необходимость кланяться богам войны была малой платой за победу. Распрямившись во весь свой немаленький рост, убийца стянул с лица респиратор и с видимым удовольствием шумно втянул пропитанный запахами смерти воздух ртом и носом, будто бы желая попробовать его на вкус. Дать ему осесть на языке и нёбе. Пропитаться им. Тихий низкий голодный рык, издаваемый им при этом, больше подходил какому-нибудь дикому хищнику, чем человеку, так что хорошо, что оставшиеся в живых “драгуны” были в этот момент на некотором отдалении.

– Нас таких тут только двое, дружочек, – хрипло и на удивление мягко произнес Крагг, обращаясь к трупу зарезанного им наемника. – Ты пошел со сталью на сталь, и за это я покажу тебе звезды. Покажу царство Смерти-на-троне. Покажу, сколь глуп ты был, восставая против Него.

Прижав голову мертвеца коленом, убийца раздвинул сомкнувшиеся было веки, с видимой сноровкой подцепил студенистый комок глаза лезвием ножа, ухватил его пальцами левой руки и одним резким движением вырвал из черепа. Любой, у кого хватило бы духа наблюдать за всей операцией, отметил бы, что дикарь определенно делает это не в первый раз, и был бы абсолютно прав. “Одноглазый” всегда забирал что-то у поверженных врагов, считая подобные трофеи своеобразным даром Императору, и, в то же время, перенимая часть силы противника. Так было правильно. Так было заведено.

Кто-то занимался ранеными, кто-то осматривали поле боя, кто-то переговаривался с другими отрядами с помощью колдовских вокс-коробок, а Крагг, которого тут больше ничего не интересовало, закончив с трупом, ухватил его за опутывающую нижнюю часть лица решетку аугментической дыхательной системы и потащил в сторону остальных аколитов.

– Они служат каким-то Тер…Тетх…Техтрархам, мать их так, – прогудел “Одноглазый” бросая тело на землю около Селины. – Набиты шестеренками, как заводные люди с Марса, не бегут и по трубкам им что-то вроде “красной ярости” закачивают. А еще у них какие-то обереги вышиты на форме. Не похоже на наемников.

Не найдя ничего, похожего на отмычку, Квинт и сам подумывал о том, чтобы отвлечь внимание их тюремщицы от камеры напротив, куда уже улетела половинка ножниц, но тут выяснилось, что дерганый эльф умеет не только фокусы с левитацией предметов проделывать. И совсем не факт, что это было хорошо. Для своих габаритов и положения гонора у него оказалось как-то уж слишком много, “отвлечение внимания” в его исполнении больше походило на неприкрытый вызов, а спешное отступление от решетки плохо вязалось с потоком оскорблений и угроз. По всему выходило, что либо вместе со “Шрамом” заточили умелого и хладнокровного бойца, хитроумно заманивающего жертву напускной слабостью, либо у кого-то был слишком длинный язык и этот кто-то предполагал, что не особенно приспособленного для драки куска железа, вплывшего в камеру на глазах у женщины в халате, им вполне хватит. Какое-то гадливое чувство внутри подсказывало, что второй вариант несколько более вероятен.

Мысли эти вихрем пронеслись в голове Квинта, принеся с собой, заодно, и еще одну, что до сих пор болталась где-то на периферии, не давая ему покоя с момента пробуждения: “Не могла же эта сука быть настолько тупой, чтобы не подготовиться к потенциальному сопротивлению от двоих взрослых мужчин?” Как-то же она планировала рано или поздно вытащить из камеры его или эльфа при условии, что ни один из них не был скован, изувечен или под снотворным? Ладно еще болтун в шляпе с его безобидными фокусами, но вот он сам определенно не похож на покорного словно телок обывателя. Да и на спешно выхваченную им из воздуха железку, которая все же могла быть использована в качестве оружия, внимания она почти не обратила.

“Попахивает каким-то палевом”, – наконец решил “Шрам”, закончив формирование мысли в тот самый момент, когда по лицу женщины пошла волна. Волна! Будто под кожей лениво перекатывался огромный слизень, заполнивший собой мешок из кожи. Будто что-то бесконечно чуждое нацепило на себя дряблую некрасивую маску жалкого человека и сейчас проявляло недовольство, поправляя ее. Страх сжал брюхо мужчины в тугой холодный узел, колени обратились в желе, руки едва заметно задрожали, словно после недельного запоя, а сознание сузилось до одного единственного животного инстинкта. До одного тезиса. Спасайся! Отступи от решеток, брось железку, опусти глаза и изображай статую, пока “это” будет убивать эльфа. Исчезни. Скули, плачь и гадь в штаны. Проживи еще час, еще минуту, еще мгновение.

Вряд ли кто-то может предсказать, как поступил бы Квинт, развивайся события своим чередом, но, к счастью для него, у привязанного к пыточному столу мужика и его ноги тоже имелось мнение. И пусть не было похоже, что столкновение с решеткой нанесло существу в женской коже серьезные повреждения, для того, чтобы вырвать “Шрама” из оцепенения его вполне хватило. Более того, чтобы прийти в себя ему хватило бы мимолетного взгляда на объятое пожаром эмоций лицо, которое только что вызывало лишь омерзение и ужас. Удивление. Тварь удивилась пинку под зад, мгновенно перейдя из разряда неведомого и непознаваемого в длинный скучный список смертельных опасностей. Страх, конечно, никуда не делся, как по мановению волшебной палочки, и продолжал вгрызаться нутро Квинта, но теперь он был не ярмом на шее, а топливом, на котором работала печь разума. Хлыстом для желающего выжить тела.

Ключи внезапно оказались в непосредственной близости от решетки, а значит и от рук “Шрама”, и сколь бы не была рискованной попытка их заполучить, для них с эльфом она означала шанс на выживание. Изобразив весьма натуральные страх и отвращение, мужчина отшатнулся от существа одним только корпусом и как бы случайно царапнул зажатой в правой руке, будто бы поднятой для защиты железкой по прутьям решетки. Вроде как ошибка, да, но, имея дело с карманником, надо смотреть не на то, что привлекает внимание, а на то, что кажется совершенно не имеющим отношения к делу. В данном случае смотреть надо было на левую руку, что тянулась к кольцу с ключами.

"А ведь почти получилось", - с досадой подумал Квинт. Окажись эльф и правда просто болтливым фокусникам, все прошло бы как по маслу, но вытащенный им прямо из воздуха комок холода был отнюдь не безобидным ярмарочным трюком, и внимание твари вновь переключилось на них. На них, и на кольцо с ключами, оказавшееся в руках "Шрама". А ведь почти получилось...

В принципе, то, что сокамерник оказался таки вполне настоящим колдуном должно было радовать, но весело Квинту не было. Совсем. Да и никому не было бы, сведи его боги с наглым, полубезумным волшебником-сквернословом, никогда не закрывающим свою пасть. Отдать ключи ему? Освободить полурослика? Того трехфутового смешного усача, который попытался взять существо в тумане на понт своей зубочисткой и сдох первым? Того, кто только что пытался выторговать у безумного нечто в заляпанном кровью халате свою жизнь взамен на жизнь привязанного к пыточному столу бедняги? Который якобы принесёт голову "девки"? Что, б@&$ь!?

— Да заткнёшься ты хоть на секунду!? — гаркнул Квинт, не оборачиваясь. — Держи свет и не подпускай эту суку ко мне! Сам ей голову отрежешь.

Надеясь, что инстинкт самосохранения победит в дерганом эльфе то, чем он принимал решения, "Шрам", просунул руки через решетку и остервенело принялся подбирать ключ к "их" замку. Мысль о том, что рук он при этом вполне мог лишиться, мужчина старательно гнал прочь. Без особого успеха.

Открыв глаза, он пытается осмыслить увиденное, осмыслить происходящее с ним (с кем с ним?) и вокруг и тут же жалеет об этом. Осознание утери самого себя бьет с силой кузнечного молота, паническая судорога проходит по его телу, и будто пойманный с поличным таракан он начинает суетливо озираться, смешно переступая то туда, то сюда в попытке понять, куда надо бежать. Длится это, правда, всего одно бесконечно долгое мгновение всепоглощающего экзистенциального ужаса, за которое он выгребает из той дыры, что зияет на месте его памяти, все, что там только есть. Хотя нет, не "Он". Не просто безликое “Он”. Там в глубине, на самом дне черепа ещё что-то осталось. Что-то, что когда-то было очень важным. Осадок. Нагар на стенах котла, который не отмоешь, сколько не старайся.

Покрытая струпьями красной краски дверь родительской халупы, грязные и голодные лица других детей, изуродованные отчаянием лица взрослых, голод, страх. Пятый. Пятый ребёнок. Лишний рот. Ненужный ребёнок. Пятый, да. Квинт. Его детское имя. Улица, холод, драки с другими такими же человеческими крысятами за еду и кров, боль, унижение, злоба. Хитрость, принципы, выработанные для звериной среды, сталь в руке. Не воспоминания, нет. Тени практически забытых образов, отражение дыма в зеркале, миражи. Будто пытаешься вспомнить, что видел в опиумном сне.

Точно, сон! Квинт спешно дергает себя за серьгу в правом ухе и тут же кривится всем лицом, но не столько от резкой боли, сколько от разочарования. Не сон, или, по крайней мере, такой сон, в котором может стать чертовски не комфортно. Пальцы его в попытке восстановить память о собственном облике вспахивают непослушные вихры, пробегают по острому носу, тонким губам, жесткому подбородку и вдруг останавливаются на глубоком каньоне рассекающего правую щеку шрама. Хотя нет, не шрама, а “Шрама”. Да. Его уличное имя. Вспомнить бы еще, какая сука его им наградила, и вернул ли он должок.

За те секунды (минуты? годы? эоны?), которые Квинт потратил на осознание себя, еще пара незнакомцев, бывших ему сейчас чем-то вроде “товарищей по несчастью”, пришла в сознание, но легче от этого не стало. Эльф в шляпе (кстати, а где, мать ее, его собственная чертова треуголка?) все еще был в шоке, а разряженный полурослик, которого “Шрам” поначалу принял было за ребенка, собирался драться. Интересно, кого он там ждал из тумана? Кошку? Туман, кстати, как раз поглотил еще пару разделяющих их метров, и Квинт, наконец, понял, что же не давало ему покоя с первой же секунды пробуждения: в тумане что-то извивалось. Хотя нет, не так. В ТУМАНЕ! ЧТО-ТО! ИЗВИВАЛОСЬ!

– Да какая нахер разница, где мы! Тормошим остальных и валим. – зло гаркнул Квинт, отступая от надвигающейся пелены, и, хватая за рукав ближайшую к себе фигуру с правильным количеством рук и ног. – Хватит тупить, бро, надо ноги делать.

Фуро в отличие от Масару не любил быть в компании, не знал интересных историй, а сакэ предпочитал пить в одиночестве, и большую часть вечера провел в своей комнате в “Ясной луне” в молитвах и медитации. Небольшая, потрепанная временем статуэтка, изображающая его прадеда, которую он всегда возил с собой, была единственным нужным льву собеседником, дайсё единственным по-настоящему важным спутником, а вечерняя и утренняя тренировки одними из немногих причин выйти за дверь. Еще, конечно, был удивительно достойный для такой глуши ужин, но и во время него самурай молчал, успешно изображая изредка двигающую челюстями статую самому себе. Не то, чтобы Фуро не было интересно, зачем сюда прибыла инквизитор, но, если уж чу-и-сама решил не рассказывать об итогах своей беседы с ней, не его это ума дело.

Утром, после тренировки, бани и молитвы, он лично привел и без того выглядящие практически идеально ножны и лезвия обоих клинков “в порядок”, придирчиво осмотрел и поскреб ножом щеки и шею и, наконец, снял со стойки повешенное туда еще вчера кимоно, заранее ощущая зуд от не стёршихся еще швов. Парадные одеяния Фуро по крою и стилю практически не отличались от походного варианта, но на свет извлекались лишь для особых случаев, и поэтому выглядели куда новее. Темные цвета были темнее, яркие ярче, моны школы и клана сильнее бросались в глаза, а аромат лаванды приятно контрастировал со ставшими привычными за время путешествиями запахами дороги. Последнее также означало, что супруга Фуро лично принимала участие в сборах, ведь он ненавидел запах лаванды настолько сильно, что в доме был специальный хеймин, в чьи обязанности входил поиск и прополка этого мерзкого цветка.

…

В ворота Широ Юки Фуро, несмотря на все ещё дающие о себе знать "дорожные шрамы", въехал с прямой, будто древко копья спиной, строгим взглядом и лицом, что по степени эмоциональности могло посоперничать с камнями, из которых был сложен замок. Глаза самурая не шныряли по сторонам, как у какого-нибудь вороватого крестьянина, но ни встреченные вчера на перекрёстке путники, ни гроза хейминов, ни, конечно же, взявшаяся неизвестно откуда дева-скорпион в сопровождении очередного ронина (ронина ли?) от него не укрылись. На гарнизон внимание он тоже обратил, но, скорее, мельком. Для порядка. Что бы там ни говорили про летнюю кампанию и судьбу семьи Дамасу, нападать на гостей под своей крышей журавли не станут никогда. А вот спровоцировать скандал, оскорбиться и свести все к поединку со “случайно оказавшимся” тут же выпускником дуэльной академии Какита было вполне в их стиле. Что же, на этот случай у Нобору-сама всегда есть он.

Потекшие в привычное параноидное русло мысли заставили Фуро еще раз обратить внимание на встречающих их самураев, особенно на Кэнсина и вчерашнего не-ронина. Ни молодой задиристый Какита, ни тонкий ценитель саке не были похожи на участников недавней схватки, а значит представители клана, чуть ли не более всего склонного решать все вопросы поединком, станцевали танец из слов, и теперь первый, вероятно, считает себя воплощением “дзин”, второй так и продолжит тиранить простолюдинов, и оба более чем довольны собой. Что же, тут он мог только мысленно поаплодировать. Смерть или ранение из-за благополучия торговца сакэ были бы поистине бездарной тратой ресурсов Империи.

Сошедшая же к ним хозяйка была действительно красива, удивительно мила и могла растопить даже каменное сердце, но, к счастью, сердца у Фуро не было вообще никакого; даже каменного.Его грудь была пуста с самой смерти Кумико, а три года брака окончательно вымели из него все, что можно было бы посчитать чувствами. К тому же, как бы ни была хороша Томое-сама, красота ее казалась “излишней”, ибо после той горы рыхлого тофу, что считалась его супругой, даже неказистые простолюдинки, собирающие рис, и размалеванные гейши казались льву вполне достойными "внимания".

Фуро, что бы там ни говорили, не все время напоминал готовую обрушиться дождем грозовую тучу, но сейчас (да и, по правде говоря, последние пару дней) лицо его было мрачнее некуда, и причина этого находилась совсем рядом. Совсем. Официально причину звали “Пятнистый камешек”, но сам самурай иначе как “Толстый дурак” смирного и покладистого пони, на котором проделал большую часть пути по землям журавлей, не называл. Фуро был человеком неглупым и прекрасно понимал преимущества путешествия (и даже сражения) верхом, но наездник из него вышел настолько скверный, что тела ниже пояса к концу каждого дня он практически не чувствовал. Тот факт, что посланная, вероятно, любящими пошутить ками скотина так и норовила укусить или толкнуть его каждый раз, когда никто этого не видел, тоже не прибавлял ей очков в глазах мужчины. “Подлы как скорпион и опасны с обеих концов” – любил говорить Фуро, когда речь заходила о лошадях, благодаря всех ками и все фортуны за то, что ему не приходится иметь дело с чудовищами, которых выращивают ставшие дикарями потомки гордых Ки-Рин.

Когда Широ Юки наконец появился из предзакатной дымки, Фуро вздохнул было с облегчением и даже легко потрепал своего пони по шее, мысленно уговаривая хитрую тварь потерпеть его общество еще какой-то час, но появившиеся со стороны другой дороги фигуры быстро сбили весь его позитивный настрой. Журавли. Не то, чтобы самурай ожидал не встретить бело-голубые кимоно в их собственных землях, но чем их было больше, тем пристальнее приходилось смотреть по сторонам. Уж больно много историй про сталь, что прячется под мягкими перьями, он слышал от буси, что побывали в долине Кинтани. Проехав чуть вперед, Фуро ждал, пока перешептывающиеся путники приблизятся, гадая, мужчина или женщина сопровождает рыжеволосого юношу с приметным шрамом на щеке, и только когда назвавшийся Асахина Сёхэем спешился, спрыгнул на землю сам, моля предков о том, чтобы одеревеневшие ноги не отказали ему в последний момент. То, что после маневра он оказался между собственным командиром и журавлями было, конечно же, случайность. Конечно же…

– Приветствую вас, Асахина-сан, Какита-сан, – произнес Фуро сухо, но вежливо, в точности повторяя поклон журавля. – Я Акодо Фуро из отряда чу-и Матцу Набору. Надеюсь, ваша дорога была легкой и приятной. Не могу не заметить, что земли вашего клана удивительно красивы поздней осенью.

Произнесенные слова были комплиментом, знаком вежливости, но ни одна мышца на лице льва не говорила о хоть какой-то теплоте или о намеке на улыбку, глаза ни на секунду не выпустили журавлей из поля зрения, а голос напоминал о звуке точильного камня, сталкивающегося со сталью клинка. Да, голос у Фуро был далеко не придворный. Голос солдата, а не певца или оратора. Не лучший голос для зимнего двора.

– И да, вы правы, Асахина-сан. Мы действительно направляемся в Широ Юки.

То, что первой очередью никого “срезать” не удалось, Рене не удивило и даже не расстроило. Бывает. Позиция, конечно, была идеальной, но скорострельный “Гекатер” при малейшем движении ствола (да и без него тоже) рассеивал пули по такому широкому сектору, что попытка поразить более одной цели мгновенно превращалась в лотерею. Выбранные же на случай встречи с флак-жилетами бронебойные обладали недостаточным останавливающим действием, так что, даже поймав по паре “маслин”, противники оставались в строю. Молот Стил, к счастью, подобным рискам подвержен не был, и буквально через мгновение после того, как “Тринадцатый” накрыл замыкающую пару, один из охранников превратился в полуобморочного хромоногого калеку, а бедняга сержант, судя по тому, как он грохнулся на пол, так и вовсе в холодеющий мешок с требухой.

Добить оставшихся в живых врагов, не попав при этом в спину напарнице, теперь было весьма проблематично, но это, возможно, и не требовалось. На фанатиков они похожи не были, а значит, героическая и бессмысленная смерть во имя Бедфорда и его высокородных сообщников вряд ли входила в их ближайшие планы. По крайней мере, не в ситуации, когда этого можно избежать.

– Руки от стволов, жалкие вы членососы, – не то прошипел, не то проскрежетал Рене самым своим издевательски-злым голосом. – Первый, кто их в воздух поднимет, – живет, остальные нет!

Знакомое ощущение соприкосновения оружия с чужой плотью вкупе с тем, что враги перешли на более понятный ему язык холодной стали, немного успокоили Крагга, и даже позволили разуму убийцы вырваться из пропитанной жаждой крови хватки звериных инстинктов. Не то, чтобы он передумал убивать защитников поместья, или перестал улыбаться будто буйнопомешанный, но вот других аколитов, союзных ополченцев и собак из "списка мясника" надо было исключить. Собаки так вообще ни в чем не виноваты. Вернув себе способность мыслить, "Одноглазый" отметил все те странности в поведении солдат противника, что не вязались с рассказанной на брифинге историей, но решил пока не забивать себе этим голову. Во избежание. Думали в их группе другие.

Так или иначе, но затянувшуюся схватку надо было заканчивать, и эти вот два "волка" ему в этом помогут, став добычей. Его жертвой и его искуплением за тот глупый промах.

- Да насрать мне, ради кого ты сдохнешь, - прорычал Крагг, с удивительной для своих размеров скоростью уходя от удара наемника, и тут же, пока тот не успел ещё справиться с собственной инерцией, бросился в контратаку.

Проскользнув в гараж неслышной тенью, Рене сделал несколько осторожных шагов прочь от дверного проема, повёл головой и стволом "Гекатера" из стороны в сторону и замер в напряжённо-агрессивной позе, как принюхивающаяся к незнакомому месту гончая. Конечно, ауспекс прилежно отображал всю необходимую информацию, включая расположение людей, которые шли куда-то в последний раз, но охотник всегда предпочитал "чувствовать" поле боя, знать и помнить каждую мелочь, ускользнувшую от не таких уж всевидящих глаз машинных духов, а сделать этого без траты пары секунд на личный осмотр было практически невозможно. У него, по крайней мере, не получалось.

Где-то позади него сквозь дверь, тихо ступая по холодному рокриту, просочилась Стил, которую аколит не столько слышал, сколько "ощущал", как часто бывает в сплоченных боевых командах, группах музыкантов и вообще стаях любого вида. Ему не надо было оборачиваться, чтобы убедиться, что напарница идёт туда, куда нужно, не надо было открывать рта, чтобы донести детали того вороха поспешно принятых решений, который сейчас играл роль плана, и не надо было следить, чтобы она не наделала глупостей. Последнее радовало особенно. Они очень давно убивали вместе, так что логично было предположить, что, раз уж "Кролик" никогда не была непрофессиональной дурой, то и сейчас ей не окажется.

Подстегнутые опасностью органы чувств Рене работали на полных оборотах, отсекая все лишнее, и вышагивающая по гаражу в поисках недобитого пленника группа охранников выделялась поразительной яркостью красок и детальностью на фоне растерявшего цвета и разрешение "задника". Каждое слово, впечатанный в пол каблук и даже шорох формы разрывали ватное безмолвие, заполнившее уши аколита, и ему даже казалось, что он различает запах лхо, которое недавно курил один из почти что мертвецов. Но это, конечно же, была галлюцинация.

- На шесть, - так тихо, что это даже звуком было сложно назвать, прошептал "Тринадцатый", полагаясь на могущественных духов костной проводимости, что должны были донести его послание до Стил. - Сержанта последним или в плен.

Шесть, - начинает считать про себя охотник, медленно наводя "Гекатер" на доживающих последние секунды еретиков.
Пять. Увенчанный глушителем ствол начинает двигаться вместе с целями, позволяя охотнику скорректировать прицел.
Четыре. Рене уверен, что у "Кролика" в голове сейчас тоже "четыре", так как они даже считать привыкли одинаково.
Три. Вдох, медленный и глубокий.
Два. Выдох. Палец аколита медленно, почти что нежно выжимает спусковой крючок, а на лице его незаметная никому расцветает довольная человеческая улыбка.
Один.

Как только между ним и караулящими черный вход пустотниками выросла громада гаража, движения Рене стали резкими и емкими, лицо, только что украшенное испуганно-растерянной миной, обвисло, как марионетка, хозяин которой отвлекся на что-то действительно важное, а речь и вовсе превратилась в неразделенный паузами набор тезисов. Слова Бенедикта не давали повода усомниться в том, что представление подходило к концу, а значит маски на какое-то время становятся ненужными и лишними.

– Стил. Дверь с обратной относительно дома стороны гаража. Пусто. Щеколда. Камер и “крикунов” не вижу. Минимум три цели внутри.

Накрутить на вытащенный из кобуры “Гекатер” глушитель, нацепить через голову, но оставить висеть на шее респиратор, расправить свернутый в тугой жгут капюшон из баллистического волокна.

– Всем. Выглядящие афгульскими машины за гаражом. Две. Тяжелый стаббер. Гранаты. Стрелковое оружие. Провокация, похищение или похищение для провокации.

Сделать несколько быстрых шагов к ближайшему пикапу, переложить пару ребристых цилиндров, небрежно сваленных на какое-то крикливое покрывало, в карманы сюртука, активировать и повесить на пояс “генератор тишины” (как бы он там не назывался в священных спецификациях слуг Омниссии).

– В гараже трое ловят одного. Удобный момент. Иду внутрь. Десять…нет восемь секунд на запрет.

Стараясь ступать предельно аккуратно и тихо, несмотря даже на то, что “белый шум” теоретически должен был сделать его движения абсолютно неслышными, Рене подступил к ведущей в чрево ставшего то ли братской могилой, то ли ритуальной комнатой гаража двери, еще раз сверился с показаниями ауспекса, и вдруг понял, что улыбается. Недобрая ухмылка непривычно-привычно натягивала кожу на скулах, зубы были чуть разведены, усиливая сходство со звериным оскалом, а глаза, должно быть, сверкали жестким серо-голубым льдом. Это пугало. И не потому, что улыбаться аколит вообще не собирался (это как раз было мелочью), а из-за того, что строить рожи перед лицом смертельной опасности было фирменной карточкой того настоящего “Тринадцатого”, который был довольным своей жизнью охотником за головами. Того, которого инквизиторские хирурги и корректоры личности выжгли из их общего мозга, заменив запуганным и преданным притворщиком. Того, который мог быть признан не заслуживающим доверия и отправлен на утилизацию или, что в стократ страшнее, на перепрограммирование.

“Хватит, б%ять!” – зло оборвал поток панических мыслей Рене. Что бы там ни творилось с его “прошлым я”, сейчас им всем предстояло влезть в пасть карнадона, а в этом деле истерики еще никому не помогали. Сделав для успокоения два медленных вдоха, охотник приоткрыл дверь на минимальную ширину, позволяющую протиснуться человеку его габаритов, и неслышной тенью скользнул внутрь гаража.

С несвойственной ему легкой оторопью осознавший, что прямо сейчас, во время свадьбы, на которую съехалась чуть ли не вся верхушка Идар-Оберштайна, в гараже особняка отца невесты неторопливо кого-то убивали, Рене почти проигнорировал прогремевший где-то за спиной взрыв, и испуганно обернулся на звук только для того, чтобы случайный наблюдатель, если таковой вообще был, не заподозрил вдруг в нем кого-то помимо курящего в парке технаря-бездельника. Нет, его уже давно не пугали массовые убийства, но наглость, с которой все было устроено, все же удивляла и говорила либо об абсолютной уверенности организаторов в своей безнаказанности, либо о том, что случилось нечто настолько непоправимое, что все планы вылетели в трубу, и предполагаемые еретики действовали наобум. Охотник не знал, какой из вариантов пугал его больше, но теперь вместо запланированной кражи со взломом ему с приличной вероятностью придется влезать в варп знает какую хрень в одиночку, без нормального оружия и даже с худшим планом, чем был у них до этого. Красота. Не то, чтобы тому, кто скрывался за всеми этими разнообразными масками было не наплевать, но “Тринадцатый” был не первым актером, который слишком сжился с тем образом, который играл.

– Всем – сухо и деловито произнес Рене в общий канал группы, не забыв соскалить привычную, но вроде как ненужную сейчас ухмылочку. – Взрыв в парке. Кого-то планомерно режут в гараже у западного черного входа. Общая неразбериха. Иду в гараж, там снаружи всего два человека осталось. Кролик со мной или по первичным целям.

Причин полагать, что общая частота была скомпрометирована у охотника не было, но бороться с паранойей в его возрасте было уже поздно, и от выдачи информации в явном виде у него чуть изжога не началась. Надо было сослаться на старые операции и известные ячейке Белла байки. А еще лучше заранее разбить все поместье на квадраты, раздать им всем обезличенные имена-коды и разработать псевдоязык для передачи коротких сообщений. Да, а еще можно было перестать истерить и пойти делать свою работу. Да, прямо сейчас.

Закончив говорить и рефлексировать не по делу, “Тринадцатый” сдвинул кобуру с “Гекатером” в более удобное положение, чуть взъерошил волосы, придал лицу подходящее испуганное выражение и быстро, но стараясь не переходить на бег, двинулся в сторону гаража, обходя оставшихся охранников по широкой дуге.

Крагг, честно говоря, всегда немного побаивался техноколдовства звездоходцев. Он так и не сумел привыкнуть к плавающим через пустоту огромным лодкам, железным пещерам, которые тянулись на сотни километров во все стороны, злому свету и часовым людям с Марса (чем бы этот “Марс” не был) и сомневался, что когда-нибудь сумеет. Иногда ему даже казалось, что все окружающее его – это обман. Иллюзия. Последнее мгновение, растянувшееся на годы. Обещанная Им послежизнь, наполненная безумием и войной. Чаще всего убийца успешно гнал от себя столь неподобающие одному из моритат мысли, но сейчас его разум оказался просто не в состоянии обработать весь вал приходящей “извне” информации.

“Одноглазый” и в спокойно обстановке был не лучшим стратегом на свете, так что в бою львиная доля его “вычислительных мощностей” уходила на попытки предугадать как поведут себя противники, союзники и другие аколиты, усугубленные необходимостью постоянной смены оружия и тактики, и появление “Драгуна” просто переполнило возможности его и без того не особо развитого мозга. Привыкший к тому, что может убить любого, кто встретится ему на пути, Крагг застыл, пораженный, парализованный и даже испуганный абсолютной непознаваемостью четырехногой твари. Машина или живое существо? Говорит оно или просто передает чьи-то слова? Бросаться ли на это, пытаясь добраться до мягкого мяса в кабине, или позволить забрать всю славу остальным?

В мире было слишком много неизвестных, слишком много вопросов, слишком много задач, решить которые убийца был не в силах. Сердце “Одноглазого” забилось так сильно и часто, что каждый удар его стремительным гулким стаккато отдавался в до скрежета сжатых зубах, дышать вдруг стало сложно настолько, что респиратор пришлось содрать с лица, а область зрения снизилась до растерявшего краски тоннеля, в который, к сожалению, все еще попадали и идущий к нему с ножом наемник, и остальные “Волки”, стреляющие сейчас по товарищам Крагга, и возвышающееся на ними всеми механическое чудовище. Реальность стремительно рассыпалась на осколки, и звериные базовые инстинкты “Одноглазого” знали только один действенный способ вытащить из этой заварушки их обоих: снизить количество неизвестных.

– РХХ-ХА, – вырвалось из перекошенных в безумной гримасе губ Крагга. Он, наконец, знал, что надо делать.

Убить.

– ХРХА, – истерический полурык-полусмех, совершенно неуместный в данной ситуации.

Убить всех.

– ХА-ХА-ХА, СУК%!

Вообще всех, их семьи и их собак. Снова сделать мир чистым и понятным.

Скалясь как дикий зверь, сгорбив спину, как какой-то примитивный примат со слишком тяжелыми руками, убийца выскользнул из-за зеленой ограды и с удивительной для такой громады скоростью побежал навстречу накаченному химией “Волку”. Еще мгновение назад он раздумывал над тем, чтобы спокойно снять открывшегося противника стрелой в лицо, но теперь само понятие “думать” было чуждым набором звуков. Выпотрошить. Расчленить. Разорвать. Повторить.

– Вас понял, уже исполняю. Все будет сделано в лучшем виде…сэр, – браво отчеканил Рене в ответ на распоряжения Кроу, добавив в конце фразы “сука” беззвучно, но так, чтобы окружающие с легкостью прочли это по его губам.

Исполнять приказы он, однако, не спешил, а вернулся вместо этого к недорассказанной байке, которую прерывал уже трижды, уступая гораздо более интересным историям Стил, помноженным на разговоры об укладывании на лопатки и прочие пикантные оговорки. Девушке к этому моменту удалось полностью завладеть вниманием аудитории, так что сам “Тринадцатый” изображал не слишком интересного, но болтливого собеседника, взращивая у пустотников быстро прогрессирующую усталость от своего общества. Вот и сейчас слушателей у него практически не оказалось, и, потянув немного время, он извинился и под нестройные взмахи рук, очевидно означавшие “да вали ты уже на свой обход, хрен говорливый”, отправился искать щели в обороне принимающей стороны.

Как бы ни хотелось Рене побыстрее разобраться с грязным бельем Бедфорда и свалить обратно к себе в мансарду в компанию автогана и гранат, было очевидно, что кавалерийским наскоком тут ничего не решишь, а значит придется обживаться в этом террариуме постепенно. Медленно. Аккуратно. Как цидарский паук-прыгун. Так, чтобы местные гады привыкли к тебе, смирились с твоим присутствием (да и отсутствием тоже) и стали считать тебя чем-то вроде привычного элемента пейзажа, и только потом обнести господина землевладельца на ценности, документы и все то, что этот хрен прячет по темным углам. Получив разрешение на обход раз в четверть часа, охотник, как и всякий хорохорящийся, но запуганный начальством “винтик”, прилежно исполнял приказы Кроу, выныривая за дверь каждые пятнадцать минут. Времени за дверями караулки он при этом проводил с каждым разом все больше, но делал это постепенно, чтобы не вызывать лишних подозрений. Каждое же его возвращение ознаменовывалось влезанием в беседу и перехватыванием внимания Стил, что тоже положительно влияло на терпимость охранников к его отсутствию в караулке.

…

– Эй, любезный, а где тут гальюн для солдатни и прочих недостаточно гербовитых сословий? – с некоторой ленцой окликает Рене одного из слуг голосом, которым на улице обычно обращаются к полезному и дружественному фраеру. Голос спокойный, уверенный и чуток нагловатый, но, в то же время, дающий собеседнику понять, что к нему относятся “с уважением”.

На первый взгляд совершенно бесцельно побродив по уводящим вглубь здания коридорам, он специально попался стайке прислуги на глаза, дабы остаться в их общей памяти человеком, настолько уверенным в своем праве бродить по особняку, что спрашивать его о чем-то было бы глупостью. Да и зайти в уборную ему действительно не помешало бы. Спрятанные под комбинезоном “инструменты” уже порядком всё натерли.

– У вас тут целый лабиринт. Боюсь всяким высокородным на глаза попасться.

…

– Ну же, Рекс, покажи папочке, как ему ограбить эту халупу и при этом выжить, – беззвучно шепчет “Тринадцатый” одними только губами.

Стоя у украшенной броским растительным орнаментом двери, он задумчиво ковыряет ногтем матово-золотую сферу ручки и уважительно кивает головой каким-то своим, наверняка бандитским мыслям. Язык тела охотника говорит о том, что он считает, будто находится в слепой зоне пикт-регистраторов, но на самом деле это, конечно же, не так. Якобы отдыхая от всевидящего ока начальства, и, изображая недалекого бездельника, он то и дело бросает взгляд на прикрытый телом экран ауспекса (инвентарный код R3X 1337М), который послушно раскрывает хозяину расположение и зоны покрытия всех окружающих его “глаз”, включая тот, что смотрит на него прямо сейчас.

…

– Ну да, братан, давай. Давай, вызывай Грейса, – несколько раздраженно подначивает Рене встреченного в одном из коридоров пустотника, не успевшего еще побывать в караулке. – Расскажешь ему, что по твоему мнению он прощелкал разодетого хрена со стволом и полным саквояжем снаряжения, который теперь слоняется по особняку с усталым ебл%м.

Охотник даже руки чуть в стороны разводит, будто помогая собеседнику рассмотреть себя. Нет, реально до себя дотронуться он не позволил бы, но и пират (ну, вероятнее всего пират) вроде не стремится мужиков лапать бесплатно.

– Говорю же: все на мази. Я тут успокаиваю своего пса-начальника, который так и не понял, что не арбитр уже. Лхо будешь? Хорошие.

…

Парк за особняком. Тут даже болтать ни с кем не пришлось, и Рене просто бездельничает, скрывшись от камер за древесным стволом. Он курит медленно и с явным наслажденим, а то, что при этом можно чуть обернуться влево и рассмотреть снующую в районе гаража и второго черного хода охрану, – это, само собой, чистой воды совпадением. Кроу дал понять, что скрытой от пикт-соглядатаев зоне надо уделить особое внимание, но сделать это можно будет только в том случае, если удастся подобраться поближе.

Сорвавшаяся с тетивы стрела неумолимым черным росчерком понеслась к шее стрелка, и губы Крагга уже было сложились в привычный голодно-торжествующий оскал, как вдруг оскал стал сначала неуверенной и неуместной ухмылкой, а потом и вовсе глупо раскрытым ртом.

Промазал…

Промах по практически неподвижной цели с двадцати метров был для него серьезным достижением, пусть и более чем сомнительного толка, так что “Одноглазый” даже замер на мгновение, и заминка эта почти стоила ему жизни. Не готовый к такому повороту событий он чуть не пропустил ответный выстрела, и только поистине звериные инстинкты вжали его словно перепуганного псевдотушкана в землю за полсекунды до того, как мультилазер начал испарять служившую убийце укрытием клумбу. Бубня проклятия и в то же время умоляя Владыку о прощении за обещанную, но не взятую жизнь, Крагг полз вдоль казавшегося еще недавно надежным бортика, и казалось уже, что опасность миновала, когда оператор чертовой машины наконец нащупал его сквозь завесу зелени. Взорвавшееся как перегретый пузырь рыбы Ксо ограждение осыпало “Одноглазого” ливнем жалящих острых осколков, а злой красный луч, даже смягченный метрами земли и камня, так разогрел доспех на его правом боку, что казалось, будто керамитовые пластины вплавились прямо в кожу. Характерный запах горелых волос он, по крайней мере, почуял даже сквозь респиратор.

Глухо зарычав от боли, Крагг молнией рванул из-за стремительно теряющей свои защитные свойства кучи горелой растительности в сторону спасительного разрыва в живой изгороди, но и тут его ждало разочарование. Он, конечно же, надеялся на выход в тыл противника и планомерную кровавую резню, сопровождаемую мольбами о милосердии, но вовремя остановился, разглядев укрывшихся за оградой стрелков. Хорошо вооруженные, бронированные и, судя по всему, оснащенные железными органами, которые раздавали часовые люди с Марса, они стояли настолько далеко от него, что добежать до рукопашной, не схватив при этом очередь в брюхо с пары метров, уже было бы большой удачей. А еще их было двое. Еще один как раз грохнулся на землю безвольным манекеном, схватив лицом пулю, и подниматься не планировал. Нет, “Одноглазый”, конечно же, не боялся драки “один в два”, но вот перспектива быть расстрелянным в упор одним из "волков" в то время, пока он будет потрошить второго его совершенно не привлекала.

Так и не решив, что делать, убийца качнулся назад, оставаясь по большей части под защитой зеленой стены, дабы обдумать те невеликие варианты дальнейших действий, что были ему сейчас доступны, и с удивлением обнаружил внутри себя то, о чем он вроде, как и думать забыл. То, что должно было остаться на Ауриге, закопанное в политой кровью его врагов пустоши. Чувство, которого не может быть у одного у моритат.

Неуверенность.

Хотя нет, не неуверенность... Что-то другое. Тоже нечастый гость в голове "Одноглазого", но не такой позорный. Досада. Злость на самого себя за то, что еще не пролили крови, хотя уже успел пообещать ее Смерти-на-троне. За то, что вынужден прятаться и взвешивать варианты вместо того, чтобы забирать жизни врагов Его. За то, что вообще позволил "волкам" поймать себя практически с голым задом.

Паранойя Рене настоятельно требовала, чтобы он вообще никуда не ехал, а вместо этого начинал искать нору поглубже, но пропустить свадьбу аколиты не могли, и все, что мог себе позволить охотник по дороге в особняк Бедфорда, — это в десятый раз перепроверять рассованное по багажу и карманам «оборудование», обдумывать пути отхода и беспокойно ерзать на сиденье. Беспокойно и самую малость неловко, будто бы человек, привыкающий к неразношенным еще туфлям. Надетый под парадный костюм обтягивающий комбинезон был привычным его спутником и нигде уже давно не натирал, но часть деталей разобранных инструментов пришлось спрятать под него дабы скрыть от пристального взора ауспексов охраны, так что абсолютно комфортным состояние «Тринадцатого» назвать было нельзя. Однако по сравнению с тем фактом, что они планировали ограбление особняка чуть ли не самого влиятельного человека планеты без какого-либо внятного плана, дискомфорт от впивающегося во внутреннюю часть бедра электрода был сущей мелочью, заметить которую могли только те, кто знал его много лет, да и это только тогда, когда он сам этого хотел. То есть только сейчас.

Вообще, если не считать «гекатера» в подвешенной нарочито неудобно кобуре, охотник выглядел относительно благообразно: волосы и бакенбарды (не без труда) уложены, бандитские тряпки заменены брюками и сорочкой с жилеткой, амулеты из стреляных гильз часами на цепочке, а армированный плащ однобортным сюртуком, в карманах которого затаились плоская фляга амасека из запасов Монро, полторы пачки отличного лхо уже из его личных запасов и даже несколько гаванийских сигар. Во время сборов Рене долго и тщательно рассматривал себя в зеркале, чувствуя, что чего-то не хватает, и в итоге таки рванул на базар, откуда вернулся с очками в прямоугольной оправе и стеклами без диоптрий, кричащим черно-желтым шейным платком и черными полуботинками с металлическими носами. С высокородными ему, в конце концов, не общаться, а охране из наемников не повредит посмотреть на ненавязчивый гангерский китч в исполнении очкарика-технаря.

В условиях отсутствия достоверной информации относительно того, что их ожидает внутри поместья, «Тринадцатый» предпочитал особо не отсвечивать до тех пор, пока не станет окончательно понятно, какую маску надеть, и весь путь от машины до черного входа провел за спинами Кроу и Стил. Инструктаж и путь до караулки он, впрочем, провел там же, но только теперь, бросая неприязненные взгляды на затылок бывшего арбитра каждый раз, когда «сержант Грейс» посматривал в его сторону. Пусть принимающая сторона пораньше начнет замечать, что у гостей в команде отношения не очень. При расставании с «начальством» охотник даже неумело вытянулся во фрунт и козырнул, превратив приложенную к виску руку в намек на неприличный жест, стоило Данкану зашагать дальше по коридору.

— Спасибо, парни, — ответил Рене с вроде как искренней благодарной улыбкой, присаживаясь за указанный столик так, чтобы Стил могла сесть к пустотникам лицом. Ей, в конце концов, предстояло сыграть сегодня роль кролика-приманки для всех этих безродных псов, и будет лучше, если им не придется слишком сильно изгибать шеи.

Отведя полу сюртука в сторону, он продемонстрировал остальным охранникам горлышко затаившийся во внутреннем кармане фляги и значительно посмотрел на закрытую входную дверь.

— Я слышал, что нельзя, — негромко начал «Тринадцатый», ловко выуживая флягу и делая из нее крохотный глоток. — Но если кто хочет, могу поделиться. Один хрен вместе весь день просидим тут, а наниматель этого добра привез как грязи, чтобы всяких землевладельцев местных поить.

«Землевладельцы» были произнесены с якобы скрытым, но явным для «проницательных» присутствующим презрением, будто бы сама мысль о том, что можно жить, владея обрабатываемым куском планеты, была для него отталкивающей.

...

К возвращению сержанта фляга была надежно спрятана обратно, лхо выложено на стол, а сам Рене, показывая окружающим свою неспособность молчать, заливался соловьем, настраивая не замеченную в излишней социальности спутницу на нужное разговорное настроение:

— Комната один в один, как на Офелии-четыре, — по-заговорщицки, но так, чтобы все расслышали, пробормотал охотник, толкая Стил локтем. — Помнишь? Года четыре назад. Ты там еще тому хрену с дикого мира какого-то руку сломала в трех местах.

Истории про Офелию-четыре и бедолагу Дирка девушка должна была помнить, так как он ее рассказывал позавчера в «Пограничье» с фокусом, конечно же, на себе любимом. И, пусть даже руку «Скорняку» сломала не она, а напарник «Тринадцатого» по кличке «Ассенизатор», и планета и все произошедшее на ней было весьма реальным, бесконечно удаленным от сектора Саар и крайне захватывающим. Оставалось только заменить везде «Ассенизатора» на «Стил», опустить участие самого Рене, и вот тебе примерно сорок минут полыхающих баек на грани допустимого преувеличения.

— Да не, куда там, — с очевидно показной веселостью ответил охотник, мгновенно переключаясь на пришедшего Грейса, и, давая Стил время все обдумать и подготовиться. — Тот хрен, который у вас в наблюдательной заседает, — параноик. Бывший арбитр, помешанный на контроле и везде видящий угрозу. Ну, или, по крайней мере, пытающийся убедить окружающих в том, что всё вокруг хочет их убить. Вешает боссу лапшу на уши, да нас со Стил гоняет по праву того, что мы позже него контракт подписали. Сука...

Еще какое-то время он помогал Стил завоевывать внимание компании, удачно поддакивания, вставляя понятные только им двоим намеки, и, встревая в ее рассказ с ремарками, которые забавляли, но отвлекали внимание от единственной женщины в помещении, а поэтому немного напрягали. Наконец Грейс поднялся, чтобы куда-то отбыть, и Рене поднялся следом, якобы, чтобы повесить сюртук на крючок около двери. Фляга с амасеком при этом незаметно перекочевала в руки к «Кролику», пара гаванийских сигар в карман брюк «Тринадцатого», а сам он как-то случайно оказался около закрывающейся за сержантом двери, в которую и выскользнул. Спина его, правда, была отлично видна из комнаты, чтобы никто не подумал, что он так тупо сбежать решил.

— Эй сэр, сержант...бро, — негромко окликнул охотник начальника охраны. — Постой минутку, разговор есть.

Голос его был уважительным, но без единой по-настоящему просительной нотки или оттенка заискивания. Голос кого-то, кто признает чужое старшинство, но унижаться не готов или не привык. А то не любят обычно люди, носящие боевую шашку с костюмом-тройкой, заигрываний всяких и кружев словесных.

— Я тебя услышал, начальник. Ты тут главный, у тебя тут работа серьезная, и я понимаю, что мы тебе нужны меньше, чем разномастные семь-девять в стартовой руке, но пойми и ты меня. Тот бульдог латунноголовый, он из старой гвардии, а я у фон Нордеков недавно. И он на меня зуб точит с тех самых пор, как какого-то его знакомца турнули с места моего. Если я не буду время от времени шариться по округе с ауспексом под камерами, он живо начальнику стуканет, что я херней страдал весь день, пока бесчисленные тысячи разных ужасов старались его грохнуть и пустить богатство его по ветру.

— Просьба есть у меня, — продолжил Рене, протягивая собеседнику, вытащенные незаметным жестом из кармана брюк сигариллы. — Скажи своим выпускать меня раз минут в пятнадцать погулять по разрешенным помещениям и около дома с инструментами. Если надо, пусть ходят за мной по пятам, я не в обиде буду. Пусть хоть на плечах у меня ездят и за хер в сортире придерживают.

— Просьба это. Не в службу и, само собой, не в дружбу. Босс мой имеет серьезные виды на деловые отношения с твоим, так что нам еще часто пересекаться придется. Сегодня ты мне подсобишь, а завтра я тебе.

— Гаванийские, — добавил "Тринадцатый" спустя пару секунд с еле заметной хитрой ухмылкой, на мгновение опуская взгляд на сигары в своей руке. — Такие же сейчас отцу невесты дарят.

— Е********, — протяжно, но без огонька выругался Рене, подпуская на лицо немного суровости. Совсем чуть чуть. — Новости то, как я погляжу, не очень. Говеные новости.

Охотник хоть и перестал болтать ногами, особо серьезным все равно не выглядел. Все та же нагловатая ухмылка, все та же по-птичьи наклоненная на бок голова и даже топорщащиеся по случаю утра усы с бакенбардами все те же. Он выглядел слегка обеспокоенным и чуток выбитым из равновесия, но не более того. Внутри «Тринадцатый», правда, сжался до такой степени, что тестикулы его можно было уместить в небольшой пудренице, но он не для того много лет учился носить чужие маски, чтобы истерить на людях каждый раз, когда в центре города, в котором жил аколит, оказывался собор, хранящий запятнанные силами вечного врага реликвии. Это было бы непрофессионально.

Странно, конечно, было узнавать о таком на общем совещании, но инквизиторская ячейка была нацеленной на охоту и убийство волчьей стаей, а не кругом близких друзей, так что обиды на Бенедикта и Рамиреса Рене не держал. Он, в конце концов, последние дни провел за налаживанием контактов с местным криминалитетом, и знать, кого там другие члены группы трахают, подкупают и допрашивают с пристрастием ему было совершенно не нужно. По крайней мере, именно это охотник старательно пытался вбить себе в голову, вопреки панически-верещащему «голосу паранойи», который требовал начать подозревать всех окружающих в сговоре с еретиками.

— Раз эта шарага находится в соборе, нам же его так и так штурмовать придется. Правильно? — невозмутимо продолжил «Тринадцатый» после глубокого глотка рекафа. — Мне поискать среди моих бородатых друзей тех, кто не против подорвать символ угнетения аборигенов планеты жадными и жестокими центральными властями? Вряд ли церковники пустят нас туда по своей воле.

— И это, босс, пока мы наверх не пошли, куда вы тело дели? Вы же грохнули этого банкира после допроса?

«Тринадцатый» слушал Бенедикта и остальных, сидя на широком подоконнике с обязательной утренней чашкой самостоятельно заваренного рекаффа, качество которого за последние два дня не изменилось, и все так же было ниже всех допустимых норм. Для разнообразия охотник был молчалив, спокоен и весьма легкомысленно махал недостающими до пола ногами, но нутро его в тот самый момент, когда Аррик не вернулся на базу, сжалось будто пружина, и обратно разжиматься не спешило. «Раскрыты», — настойчиво шептал внутренний голос, всегда видящий в любой ситуации самое худшее. «Бежать», — звучало в его голове каждый раз, когда другие аколитов замолкали хотя бы на мгновение. «Заткнись, бл#ть», — мысленно огрызался Рене, понимая, однако, что непрошеный советчик скорее прав, чем нет.

— Если надо обнести эту халупу и пошарить по шкафам со скелетами, я сделаю, — наконец процедил аколит, расплываясь в самодовольной ухмылке. — Могу прикинуться запасным техническим экспертом и протащить нужное снаряжение в саквояже с ауспексом, батарейками и прочим, прости меня Омниссия, хламом. Непрофессионалы «инструменты» в разобранном виде один хер не увидят, а то, что не пронесешь открыто, я под комбез засуну. Можно, конечно, по-старинке через ограду сигануть в черном трико, но если охрану меняли недавно, будет легче потеряться уже внутри, когда Стилл клоунов местных вокруг себя соберет.

— Ты, Кролик, конечно, лучше меня знаешь, как мужика заставить на себя смотреть, — продолжил «Тринадцатый» с добродушной улыбкой, — Но попробуй еще и по самолюбию им врезать. Ничто не притягивает внимание всякого крутого наемника, как женщина, смотрящая на него свысока и способная подкрепить свои слова парой историй, выпитой соткой и переломом кисти. Про перелом я не всерьез, но, если если дашь этой своре по носу, они живо вокруг тебя соберутся, чтобы доказать «наглой бабе», кто тут дофига самец. Но это так...сугубо совет.

Высказавшись, Рене помолчал секунд десять, разглядывая пол и собираясь с мыслями, а потом снова поднял взгляд, устремив его на этот раз на Бенедикта.

— Нам же нужны подарки, да? — спросил охотник, явно не ожидая немедленного ответа. — У меня «дома» в день создания новой социальной ячейки обходились двойной пищевой пайкой, так что про молодых пусть кто-то другой подумает, а вот счастливому родителю надо бы вручить что-нибудь ценное, необычное и спорное. Что-то из того, чем по легенде дом Нордек промышляет на самом деле. Подготовим себе почву для дальнейшего общения на тот случай, если я ничего на господина Бедфорта не накопаю.

— И последнее: свадьба свадьбой, босс, но не стоит ли нам думать о переходе на нелегальное положение? Священник не просто так пропал, и, сколь бы стальными не были его яйца, рано или поздно он все равно всех нас сдаст. Все сдают. Все ломаются.

Час сменялся часом, Бенедикт все никак не возвращался, и, пусть особых поводов для беспокойства не было, подсознание Рене уже привычно рисовало вереницу апокалиптических сценариев от засады поклоняющихся губительным силам культистов до подставы, устроенной для них самим старшим дознавателем. Не то, чтобы хоть что-то указывало на вероятность подобного события, но разум “Тринадцатого” слишком привык к постоянной опасности, и, будучи оставлен совсем без работы, начинал видеть дурные предзнаменования и подозрительные совпадения вообще во всем. Вот и сейчас, сидя в слепом углу своей мансарды, и, в который уже раз собирая и разбирая верный, повидавший за свой век всякое дерьмо “Гекатер”, он раздумывал, куда это моталась “Беда” после того, как довезла продукты до поместья, и, самое главное, зачем она в это “куда-то” моталась.

Так или иначе, вечер все же наступил, солнце скрылось за горизонтом, а это означало, что и ему, и Стил надо было собираться в армейское логово, так и не раскрывшее вчера всех своих секретов. Охотник винил в этом в основном себя, и поэтому попыткам увязать новую легенду со вчерашними событиями, воспоминаниями, которые могли остаться о них с “Бедой” у посетителей и персонала, и с сегодняшними их целями уделил, наверное, слишком много времени. Просто все равно не стало, так как в обществе служак, хотя бы и бывших, он чувствовал себя неуютно даже тогда, когда был одним из “Гончих” и работал с ними плечом к плечу. В итоге Рене проторчал у зеркала ощутимо дольше своей спутницы, чем вполне ожидаемо вызвал целый шквал грубоватых, но достаточно забавных подколок, завершившихся контрольным взъерошиванием бороды и бакенбард.

– Не прихорашивайся слишком, “Тринашка”, – наставительно произнесла Стил менторским тоном, проигрывая бой с лезущей на лицо кривой ухмылкой. – Там же, судя по рассказам твоим, не какой-нибудь сраный офицерский клуб для штабных шаркунов, а нормальный такой кабак, пусть и крутой. Те же охочие до опасности и денег бандиты, только организованней, жестче и без ярких тряпок. Ты норм впишешься, если умничать не будешь сверх меры.

Когда же, наконец, все приготовления были закончены (включая поглощение части приготовленной “Бедой” еды), они пешком дошли до кафе, которое Рене использовал в качестве промежуточной точки для вызова такси, обсуждая план действий на вечер на ходу, выпили по чашке рекафа и отправились в само “Пограничье” уже ближе к полуночи. Армейское заведение или притон нарко-алхимиков, все по-настоящему интересные дела все равно делались ночью, когда случайные люди, непричастные посетители и праздные зеваки уже разошлись по своим уютным домам, жилым ячейкам или норам. Это был практически закон, и, судя по тому, что на памяти охотника нарушался он куда реже не к ночи упомянутого Lex Imperialis, закон истинный.

Закинувшись обязательной для подобных случаев дозой пан-иммуна, “Тринадцатый” и “Кролик” прошли обязательную проверку на входе, предъявили разрешения на взятое с собой в обязательном порядке оружие, и отправились прямиком к бару, который навевал на Стил ностальгические воспоминания о лихой и такой простой молодости , а у Рене вызывал фантомную боль где-то пониже спины. Последний раз, когда его катали на самодвижущейся бронированной коробке с похожим шасси, каждый достаточно крупный ухаб, гора обожженного рокрита и каждая яма оставили в его памяти и на его седалище поистине неизгладимые следы. Их базовым планом на сегодняшний вечер была разведка с пусканием пыли во все глаза, что были готовы смотреть, и барная стойка для нее казалась отличной отправной точкой.

….

– Ну, а потом мы с Маркусом загнали эти камешки, снятые с, мать ее, остроухой ведьмы, какому-то шаркуну из штаба, которого он еще по службе знал. Хрену какому-то высокородному, что носа своего аристократического за пределы бункера не показал ни разу. Как липку ободрали, – вещает Рене не так громко, чтобы это кому-то мешало, но достаточно для того, чтобы и бармен, и соседи при желании могли следить за историей. – Да, братишка тогда знатно всех нас выручил. Не сдрейфил, даже когда братья Кримс и “Пиявка” дали деру. Гвардия есть гвардия.

Они все еще сидят за стойкой, пьют и по очереди вспоминают истории про Маркуса по кличке “Забойщик”, якобы бывшего сослуживца Стил по “Ангалорским белым львам”, тринадцатому пехотному полку имперской гвардии Нового Ангалора, что лежит за много световых лет от Идар-Оберштайна, малоизвестен и вообще практически полностью выдуман. Сам же “Забойщик” успел не только родиться из той ямы со змеями, которая заменяет “Тринадцатому” мозг, полтора часа назад, но уже и умереть, и только полная какого-то местного пойла рюмка, накрытая куском хлеба и дымящейся лхо-сигаретой, что стоит на стойке напротив аколитов, напоминает об их недавно ушедшем товарище. Подробности они, конечно же, старательно замалчивают, скрывая деликатный характер их нынешнего бизнеса, сведшего двух бывших гвардейцев с честным стрелком-телохранителем, но менее крепкий (а еще и не служивший) Рене уже порядком поднабрался. Его немного остекленевший взгляд иногда начинает самостоятельно блуждать по сторонам, а в речи то и дело “случайно” всплывают намеки на торговлю абсолютно легальным антиквариатом, добытым их “братишками” из гвардии, конфликт с какими-то отбросами, считающими этот бизнес своей вотчиной, и кровавую разборку, в которой бедняга Маркус сложил свою кудрявую голову. Сложил, само собой, защищая своих и унося с собой в могилу всех не своих. История “Забойщика”, если посмотреть беспристрастно, не такая уж и фантастическая от начала до конца, и оба они врут хорошо, если в половине случаев, рассказывая, по большей части, байки услышанные или пережитые.

– Ладно, – выдыхает, наконец, Рене, мотая головой, якобы чтобы чуток прийти в себя. – Пошли я покажу тебе местный зал для рукопашки и стрельбище. А то вчера, пока новую пассию начальства выгуливал, толком и не посмотрел ничего.

….

– Тот хрен в красных штанах печень не до конца прикрывает на выдохе, – цедит Стил с такой уверенностью и с таким превосходством в голосе, что пара крепких джентльменов, явно поставивших на бойца в красном, поворачивается, чтобы кинуть на посмевшую рассуждать о кулачных боях бабу презрительный взгляд свысока.

Дальше все, правда, идет не по плану. Совсем. И у самой девушки, и у относительно тщедушного Рене “я убиваю людей в качестве основной работы” читается по глазам чуть ли не легче, чем “я не местный”, да и одобрительный гул пополам со и свистом и разочарованными криками возвещает о том, что печень надо было действительно прикрыть.

– Напомни мне никогда с тобой не драться, – смиренно просит Рене у спутницы, довольно при этом ухмыляясь. – Хотя я зарекся, вроде, еще в тот раз, когда ты того здоровенного дикаря на Орлее один в один сложила.

– Да уж, – кивает Стил, мгновенно потеряв интерес к рингу, на котором судьи пытаются привести в себя потерявшего от боли сознание боксера. – На Орлее было тяжко, да. Но зато покупатели на эти статуэтки каменные слетелись потом как мухи на говно. Пошли постреляем, “Тринашка”.

….

– Выше ствол, выше, – в который уже раз поучительно повторяет Рене, улыбаясь во все свои фиксы. – У него же голова не там совсем. Это же не какой-нибудь сраный мутант с Боспора, а, например, абордажник “Красных кушаков” под дозой “Амока”. Такой от шока не свалится.

Ночь медленно, но верно подходит к концу, и сейчас, после того, как выпитое в баре на “поминках” Маркуса немного выветрилось из их крови, они веселят завсегдатаев местного тира импровизированным соревнованием по стрельбе, новой порцией недосказанных баек и дружеской перебранкой. В основном, конечно, перебранкой.

– Ну, руку я этому говнюку точно отстрелила, – отмахивается от охотника Стил после пары секунд, потраченных на изучение изувеченной мишени, отвечая улыбкой на улыбку. – Не боец он больше. Да и вообще я всегда могу примкнуть штык и проткнуть любого надоедливого засранца вроде тебя как жука. Вот так вот.

В подтверждении своих слов девушка сильно тычет похожими на куски арматуры пальцами “Тринадцатого” куда-то под ребра, от чего тот складывается на мгновение чуть ли не пополам, а окружающие их отставные и не очень военные начинают что-то одобрительно гудеть.

– Да и вообще, я не помню, “Тринашка”, чтобы ты протестовал против качества моей стрельбы на Орфее, – добавляет Банну чуть погодя все с той же усмешкой в голосе. – Я тогда этим еретикам, мать их, двадцать минуть не давала головы поднять, пока вы с парнями “спасали от пожара” спецсекцию картинной галереи дома Медрас.

…

Когда же восток, наконец, окрасился рассветной пастелью, усталые, совершенно трезвые и обросшие некоторым количеством связей аколиты погрузились в вызванное им барменом такси и отправились пить утренний рекаф. Можно, конечно же, было отправиться сразу в особняк, но паранойя Рене иногда требовала совершенно странных вещей. Более того, время от времени эти странные действия даже окупались.

До “базы” Рене добрался хоть и с вынужденной пересадкой, но все равно быстрее большинства своих коллег, которые, впрочем, могли так же ждать свои “пересадочные” экипажи, благо в ячейке он определенно был не единственным, и даже не самым рьяным параноиком. Слежки охотник не опасался, рановато пока для нее было, но и раскрывать Махмуду конкретный адрес дислокации ячейки было тоже лишним. Мало ли что. Да и то, чего не знаешь, не расскажешь даже под самыми страшными пытками. Что-что, а это ему было известно лучше многих.

Потратив несколько минут на изучение абсолютно безлюдной приусадебной территории из-за занавешенного окна темной прихожей (так, на всякий случай), “Тринадцатый” вяло помахал наконец вдоволь нагулявшемуся, и теперь дрыхнущему на диване гостиной Кроу, который даже во сне выглядел готовым в любую минуту выхватить ствол и кого-нибудь пристрелить, и проследовал на кухню с единственной мыслью в голове: пожрать. Вернее, не на кухню, а к холодильнику, так как все остальное убранство его интересовало крайне мало. То есть не интересовало никак.

Все так же, не включая нигде света, и, не прикасаясь к занавескам, он соорудил себе сэндвич поистине титанических габаритов из купленных “Бедой” продуктов, глотнул немного выбранного ей же вина, скривился, в очередной раз подивившись, как можно пить эту кислятину, и отправился наверх в мансарду, в которой и планировал дождаться Бенедикта и остальных. И да, свет в своей коморке он включать не планировал. Лишнее это.

Стилл же он встретил уже по пути, когда практически поднялся на второй этаж.

– Как охота?

Рене говорил сухо, негромко и без кривляний или ухмылочек, как делал всегда, когда можно было не притворятся и не носить никаких масок.

– Нормально? Ну да, у меня тоже без особых прорывов. Расскажу, когда Бенедикт и остальные подтянутся. Еда в холодильнике, Кроу дрыхнет в гостиной, остальные еще не вернулись. Поспи чуток, нам с тобой вечером в кабак идти.

Казавшаяся пусть и необходимой, но малоперспективной прогулка по “исторической” части базара на деле оказалась весьма познавательной и полезной. Весьма. Никакого прорыва, конечно же, не случилось, но и факт присутствия инквизиции на Идар-Оберштайне аж в тридцать шестом тысячелетии, и потенциальная зацепка за “авторитетного” религиозного афгула выходили за рамки ожиданий от рутинного похода за покупками. Настоящей же находкой были статуи каких-то крылатых гадин, вылепленные или вырезанные с таким умением и вниманием к деталям, что складывалось впечатление, будто неизвестный автор творил их с натуры. Не то, чтобы Рене всерьез считал, что какое-то порождение имматериума реально позировало древнему бородачу, но даже само наличие не абстрактных, как на большинстве миров, а анатомически-верных изображений тварей могло считаться неплохим уловом. Кроме того, охотник очень сомневался, что церковь одобряет хранение и продажу подобных “предметов искусства”, а это, в свою очередь, означало, продвижение по криминальной составляющей расследования.

– Вот-вот, вот они, – негромко, но так, чтобы хозяин лавки уловил в его голосе нотки заинтересованности, произнес “Тринадцатый”, глядя на крылатых страшилищ с легкой довольной полуулыбкой. – Именно про такие вещи я и говорил. Это демоны или стражи? Или и то, и то? Боюсь, что я недостаточно знаком с местной мифологией. Могу я узнать имя скульптора, а также регион происхождения и эпоху, которой они датируются? Хотя бы примерно.

В итоге, после обмена любезностями и намеками на возможное сотрудничество с одним старым афгулом, охотник прибыл на встречу с другим, уже будучи вполне довольным собой, сытым и готовым травить байки хоть до скончания веков. Ну, или, хотя бы часов до пяти-шести. Сам же Ишмик предпочитал, как и днем раньше, слушать, и свое слово сказал только под самый конец рассказа, когда Рене уже почти что начал собираться в обратный путь. Слово, как и ожидалось, не хозяина курильни, а делового человека, открытого новым возможностям и предложениям. Забавный старикан. И не глупый. Жаль, только, что они не настоящие контрабандисты.

– Благодарю за приглашение, уважаемый, – ответил Рене таким же деловым тоном, позволив себе только мимолетную “случайную” улыбку, которую и сам не отличил бы от настоящей. – Я передам его своим коллегам, и, если не случится ничего непредвиденного, мы посетим ваше прекрасное заведение завтра.
– Если же небо таки рухнет на землю, – добавил он уже менее серьезно. – Мы посетим вас послезавтра.

Обратно в поместье “Тринадцатый” ехал с непривычной для его нынешней маски задумчивой миной, которую, правда, можно было легко списать на усталость и последствия вчерашних похождений. Что, впрочем, было не так уж далеко от истины. Он, в конце концов, уже давно не мальчик. Все, вроде бы, шло как надо, но в какую сторону крутить афгульский криминалитет после установления первичных контактов он в данный момент понимал довольно слабо. А вернее, если уж быть честным, не понимал вовсе, и это его раздражало. Не торговать же на самом деле запрещенной керамикой. Уж слишком мало было у них информации, и слишком расплывчата была картина активности этого “голоса” или “голосов”. По крайней мере для семерых человек без поддержки “банки с яйцеголовыми”. Надо бы все обмозговать и обсудить с остальными. Даже со стремным Рамиресом. И поскорее, да.

Базар оказался именно таким, каким Рене его себе представлял. Шумным, неорганизованным, опасным, пропитанным ощущениями незаконности происходящего и...живым. Настолько живым, что он, пусть и ненадолго, но даже почувствовал себя прежним, таким, каким он был до злополучной встречи с инквизиторскими застенками. С неподдельным удовольствием «Тринадцатый» плыл через круговерть настоящей жизни, с профессиональным интересом подмечая карманников, толкачей всех мастей и прячущих оружие так, чтобы оно все равно было заметно, наемников. Следуя за увлекшейся покупками “Бедой”, он будто попавший на чужую территорию пес вдыхал ни с чем не сравнимую смесь из ароматов жареного мяса, специй, машинного масла, пота и сомнительных сделок, хитро подмигивал предлагающим ворованный товар и контрабанду барыгам и уважительно кивал бойцам “контролирующей организации”. В общем “обнюхивал углы”. Он не был местным, но язык тела и жестов был практически одинаковым для всех миров, которым правил Человек, так что чувствовал себя охотник вполне комфортно. Не как дома, конечно, но ощущения “как дома” у него не было с тех самых пор, как этот самый дом превратился в далекое и болезненное воспоминание.

Однако в жизни раба инквизиции ничто хорошее не длилось долго, а Рене, как бы ему не хотелось иного, все же был аколитом, а не кем бы то ни было еще. Довольная и хитрая ухмылка все еще играла на его губах, а язык тела продолжал говорить окружающим “я крутой, нагловатый и уверенный в себе делец”, но черный яд осознания уже привычно грыз нутро мужчины. Обман. Все обман. Он обман. Актеришка. Марионетка. Иллюзия человека. Натянутая на безымянный и бездушный инструмент посмертная маска, снятая с еще теплого трупа охотника за головами по кличке “Тринадцатый”.

Клубок привычных в принципе мыслей сегодня ранил как-то особенно сильно, и Рене, не ожидавший такого напора, даже позволил эмоциям выплеснуться наружу, отчего идущий навстречу молодой афгул, с которым он ненароком пересекся взглядами, чуть не схватился за кинжал. Длилось это, правда, всего пару секунд, ведь лучше всего на свете он умел врать, причём, главным образом, врать самому себе. Те жалкие остатки "его-настоящего", что еще были живы, послушно прислушались к голосу разума и скрылись за ширмой преданности и исполнительности, которую, в свою очередь, заслонили беспринципная деловитость слуги не самого чистого на руки господина, и расслабленная наглость бывалого преступника. Мгновение, и вот хитрая кривая улыбка снова играет на губах, а напуганный промелькнувшей в глазах чужака смесью из злобы, отчаяния и презрения афгул, хмурясь, убирает пальцы от рукояти кинжала. Улыбка, конечно же, лживая, как и весь нынешний "Тринадцатый", но отличить ее от настоящей он и сам, пожалуй, не смог бы. Маски, маски, маски. Последняя линия обороны от возвращения в компанию дознавателя Стила.

Закончив с покупками, Рене посадил вроде как довольную Хаксту на такси, а сам отправился к набитой старыми аборигенами и еще более старой керамикой улочке, прячущейся где-то в сердце хаотичного лабиринта, которым и был базар. Он не то, чтобы надеялся найти что-то критичное для расследования, но для их легенды было бы полезно обозначить свой интерес местной торговой братии и пустить нужные слухи. В конце концов, чем шире закидываешь сети, тем больше шанс поймать в них хоть что-то. Шансы поймать плавучую мину, конечно, тоже повышались, но риск был частью его работы столько сколько он себя помнил. Начать можно хотя бы вот с этого благообразного горбоносого деда с зеленой лентой на башке.


— День добрый, уважаемый, — расплылся в сдержанной "деловой" улыбке Рене, сопровождая свои слова коротким уважительным кивком. — Мир вам и вашему роду. Прекрасные образцы тут у вас. Мой...мм...наниматель недавно на Идар-Оберштайне, но великолепие афгульского культурного наследия уже успело покорить его черствое прожженое сердце дельца. Он пусть и торговец весьма широкого профиля, и продает не меньше чем покупает, антиквариату и различным диковинкам уделяет особое внимание. Это его, так сказать, страсть. А я, знаете ли, ищу для него всякие редкие вещи и обычно у меня под рукой есть оценщик, но именно сейчас, как видите, ситуация немного другая. Так уж вышло. Позволите ли вы сделать несколько пиктов наиболее выдающихся вещиц, чтобы я мог потом показать их «своим»?

— И еще одно. Не хочу вас обидеть, но на прилавки редко выкладывают самые редкие и ценные вещи. «Мы» заинтересованы в чем-то, что еще не приелось местной знати. В чем-то новом или хотя бы относительно новом, но не в новоделе само собой. В чем-то благородно-древнем, но находящемся на пике интереса. На переднем краю. Если бы, например, нашелся источник сокровищ великого афгульского народа забивший полгода-год назад, «мы» были бы чрезвычайно расположены из него зачерпнуть. И будьте уверены, мой наниматель — человек весьма широких взглядов и не начинает смешно ронять клочья пены и воздевать очи горе, увидев что-то не внесенное в удручающе короткие списки одобренного экклезиархией и официальным властями. Если что, я завтра снова буду тут. Зелень и свежий хлеб надо будет купить.


Эту же историю, пусть и с некоторыми косметическими изменениями, зависящими от собеседника, «Тринадцатый» рассказал еще десятку торговцев. Если уж решил раскидывать сети — теряй заодно и чувство меры, как говорил кто-то из его менторов. В итоге, после полутора часов любования афгульским старьем, распития какой-то травяной дряни и раскуривания запасов его личного лхо со всеми встречными бывший охотник оказался обогащен горой бесполезных знаний, пачкой пикт-снимков и переполненным мочевым пузырем. Красота. Хорошо хоть, что дурацкие самоедские мысли ушли на второй план. Рядом со старым Рамиресом думать «не то» было опаснее, чем это «не то» говорить.

…

— Не, не, не, брат, — замахал руками Рене в ответ на рассказ Махмуда. — Никакой такой стремной херни. Простой злой приход, как от иокантской ведьминой травы, если ее с обскурой смешать. Когда даже листья сухие, которые ветер во дворе гоняет, рассказывают, что скотина садовник замышляет продать тебя в половое рабство рыжим карликам-альбиносам. Поверь мне, я знаю это дерьмо.


Добравшись до курильни старого Ишмика, с некоторым шансом видящего во сне, как «Тринадцатый» вместе со всеми остальными живущими на Идар-Оберштайне гражданами «большого» Империума качается на закате на суку в пеньковом галстуке, он сел за тот же столик, что и вчера, и не прошло и десяти минут, как хозяин заведения сидел перед ним. Совпадение? Ну, все может быть, но вряд ли.


— Пусть солнце всегда освещает ваш путь, уважаемый, — уважительно, но без какого то ни было подобострастия произнес охотник, показывая собеседнику ладони в универсальном жесте «я пришел с миром». — Был тут недалеко на базаре, и не сумел не заехать к вам. К хорошему быстро привязываешься. Хотите послушать еще историй о других мирах или почтите меня какой-нибудь своей? Слушать истории я люблю даже больше, чем рассказывать их. Слушать и пересказывать своим...ээ...более деловым и приземленным товарищам. Тем храбрым торговцам из моих рассказов. Тем, для кого запреты официальных властей не более чем рекомендации.

– Хорошее оружие, герольд, – буркнул Стирр через плечо, убирая болт-пистолет обратно в нагрудную кобуру и перехватывая “Карающую длань” двумя руками. – Когда тебя убьют, можно я заберу его себе?

Старый Волк чувствовал, что атака отбита, но все равно еще почти пять секунд внимательно изучал край посадочной площадки, поводя стволом тяжелого болтера из стороны в сторону. Они, все же, не в той ситуации, в которой можно позволить себе быть расслабленным или беспечным. Не полагаться же снова на слуг Омниссии, не сумевших даже безопасность одного из своих обеспечить.

– Хватит копаться в чужих потрохах, Кровавая пасть. Принеси-ка мне тело с головой, – зычно гаркнул “Вороний глаз” перемазанному в крови товарищу, когда стало понятно, что посягать на их жизни никто не собирается. По крайней мере, немедленно.

Подняв брошенный в пылу схватки болтер, Стирр аккуратно протер его краем накинутой на плечи волчьей шкуры, негромко прочитал литанию благодарности и попросил у гордого и благородного оружия прощения за вынужденное падение. Он будто бы случайно выбрал самую длинную версию литании, дольше обычного подбирал слова для успокоения машинного духа, но задумался над собственным поведением только тогда, когда решил, что ему прямо-таки необходимо перезарядить все оружие. Задумался и мрачно усмехнулся, чуть качая головой над неприятной, но от этого не менее очевидной истиной. Он просто не хотел идти к тому, что осталось от Терроса. Не хотел смотреть на убитого собственной рукой брата. Не хотел, потому что чувствовал, что не справился. Чувствовал, что виноват. Снова.

– Ты живешь слишком долго, старый дурак, – тихо и зло пробурчал “Вороний глаз” в выключенный микрофон, через силу шагая к куче обгорелого керамита и обожженного мяса, еще недавно бывшей “Серебряным черепом”. – Ты стал слабым, медлительным и сентиментальным.

Разорванный на части труп рукописца выглядел откровенно отталкивающе, но ни для самого Стирра, ни, тем более, для “Кровавой пасти”, в чьих зубах был зажат измочаленный безрукий твист, за которым по земле стелился размотавшийся клубок кишок, вид мертвого тела, пусть даже тела другого астартес, не был в новинку. Не лучшая смерть для славного воина, но не что-то, способное вывести из равновесия само по себе. И тем неприятнее был гложущий нутро яд вины, единственным антидотом от которого, как знал старый Волк, были отобранные у врагов жизни. Жизни, до которых в рамках дипломатической миссии добраться будет не так уж и просто.

Поборов навязчивое желание отстегнуть шлем, длинный коготь пинками раскидал в стороны то, что осталось от мутантов, освобождая от груза мертвой вражеской плоти самый большой кусок Терроса, к которому крепилось то, что раньше было его головой. Он не то, чтобы хорошо представлял себе, какую часть тела надо сохранить для извлечения прогеноидов, но безрукий и безногий торс казался самым правдоподобным предположением.

– Твой дозор завершен, брат, – прогудел он торжественно и мрачно, поднимая труп так аккуратно и уважительно, как это только было возможно в данной ситуации. – Если очутишься в пиршественном зале Волчьего короля, ищи мою бывшую стаю и Скегги “Краснорукого”. Его тоже бомбист, которого я не успел вовремя очередью срезать, забрал. И выбирай место около камина, ибо вечная ночь темна и холодна. Прощай и не держи зла, брат.

Проводив “Серебряного черепа” в послежизнь, Стирр планировал отнести все относительно целые его части в челнок, но прозвучавший в ухе голос второй полностью живой половины их миссии быстро вернул его к реальности, в которой кто-то мог не получать информацию о его состоянии напрямую от духов “Бастиона”.

– Я в порядке, леди-инквизитор, – все так же мрачно отозвался “Вороний глаз”. – Я уже сказал все, что хотел, и готов отправляться, как только завершу перенос тела брата Терроса на борт. Это может занять какое-то время. Если вам нужен мутант с нетронутой головой, возьмите того, которого “Кровавая пасть” с собой таскает. Он не кусается.

– А ты, герольд, запомни и передай своему господину: того шута, который в этой дыре за безопасность отвечает, лучше лоботомировать, – практически без паузы продолжил длинный коготь с еле заметным раздражением в голосе, означавшим, что чьи-то руки скоро могут отделиться от тела и стать импровизированным оружием ближнего боя. – Пусть, хотя бы, в виде сервитора пользу приносит. Ему мозги все равно ни к чем; он ими и пользоваться то не умеет.

– Украдут? Не, вряд ли мне так повезет, – улыбнулся Рене в ответ опасения афгула, чуть заметно качая головой. – Но, если повезет, обязательно узнай имя злодея. Пошлю ему соболезнования и лучший ковер, что смогу найти в этом секторе.

Два дополнительных часа сна, которые ему удалось урвать в ожидании загулявшего где-то Кроу, возымели на “Тринадцатого” поистине волшебное воздействие, дополнительно усиленное еще двумя порциями мерзейшего рекафа и недовольно урчащим желудком, требующим нормального завтрака. Как и всякая гончая, он был рабом собственного нутра, и, будучи подгоняемым голодом, проявлял чудеса энергичности, общительности, покладистости, да и вообще чего угодно. Единственная засевшая в его голове неприятная мысль касалась так и не вернувшегося на базу бывшего арбитра, но Данкан всегда был чуть ли не самым осторожным псом из их своры, так что, скорее всего, его отсутствие объяснялось потребностями расследования, а не необходимостью лежать в какой-нибудь канаве с дырой в голове. По крайней мере, такие предположения были куда комфортнее альтернатив.

Быстрый осмотр имеющихся в Литтл-Крик торговых заведений давал надежду на то, что хотя бы убираться и готовить Рене не придется, но вот решить вопрос с зеркалами тут было некому. Неприятно, но ни в коем случае не проблема. За продуктами он, в конце концов, все равно собирался ехать во “внешний мир”, на какой-нибудь сомнительный базар, где будет возможность пошуметь, поторговаться и, конечно же, где можно будет коснуться краешка неофициальной части местного рынка. Оставалось только вызвать Махмуда и по пути к торговым рядам немного поплутать в поисках какого-нибудь мебельщика или стекольщика. Ведь должны же где-то заказывать новые зеркала все те люди, в чьих домах колдуны не справляются с собственными силами…

…

– Во-во, дорогой, вставай вон под той вывеской, – внезапно крикнул “Тринадцатый”, тыча пальцем куда-то вправо, где сквозь мутноватое стекло такси и осеннюю листву виднелась заставленная мебелью витрина. – Я минут за десять-пятнадцать обернусь, и поедем на базар.
– И смотри не укради юную леди, Махмуд, – добавил охотник с кривой ухмылкой, уже почти закрыв дверь, – Это тот случай, когда дракон приносит принцессу обратно, предлагая сокровища за то, чтобы ее у него согласились забрать.

Зайдя в светлое и слегка запыленное помещение магазина, Рене постоял немного у двери под аккомпанемент затихающего дверного колокольчика, осматриваясь и изображая растерянность, а потом с задумчивым, но слегка рассеянным видом двинулся медленным шагом вдоль комодов, столов и, естественно, зеркал. Не то, чтобы он хоть что-то смыслил во всем этом стилистически-интерьерном многообразии, но гуляющий вдоль товара посетитель обычно призывал продавца или кого-нибудь похожего на него быстрее, чем что-либо еще. Вот и сейчас, не прошло и двух минут, как “Тринадцатый” лицезрел перед собой весьма благообразного мужика средних лет в клетчатом твидовом пиджаке, жилетке и брюках, взирающего на обвешенного стреляными гильзами и покрытого электу охотника с осторожной неприязнью. Как на грязного, но крупного дворового пса, которому дать по морде шваброй пусть и хочется, но как-то страшновато.

– Добрый день, уважаемый, – расплылся Рене в самой своей цивилизованной, не открывающей особо зубов и латунных фикс улыбке. – Простите мой внешний вид, но нормального сенешаля мы с собой не привезли, а мне подобные дела в новинку. Приходится импровизировать.

Произнеся все это почти что извиняющимся тоном, “Тринадцатый” сменил приветливую улыбку на устало-грустную, отлично демонстрирующую, насколько ему все это претило, и насколько он чувствовал себя не в своей тарелке, а потом и на уважительно-деловую.

– Ладно, к делу. Безумная баба…кхм…извините…”спутница” моего господина в приступе ревности побила в снятом нами особняке половину зеркал и, если все пойдет так же, сегодня к вечеру побьет вторую. А может и уже. У нее, судя по всему, пунктик по части метания тяжелых предметов во что-нибудь стеклянное. Соответственно, надо заменить стекла в четырех* вот таких вот больших и шести* маленьких зеркалах, – продолжил охотник уже несколько более деловым тоном, показывая примерные размеры рам руками. – В самом Литтл-Крик я не нашел никого, кто бы мог нам помочь восстановить первоначальный вид интерьера, да и не стоит давать местным зазнайкам повод языками чесать. История смешная, но те такая, которая пойдет на пользу делам дома фон Нордек. Ну что, мы найдем общий язык?

…

Когда они, наконец, добрались до базара, который был настолько органично вписан в афгульский квартал, что не сразу было понятно, где кончается жилая застройка, и начинаются торговые ряды, Рене поправил кобуру так, чтобы зоркий глаз мог разглядеть сквозь полы расстегнутого плаща покрытую латунной вязью рукоять “Гекатера”, и склонился к уху Махмуда:

– Мне бы таблеток без рецепта найти, чтобы спать и снов не видеть. Не знаю, уж, что у вас тут в дурь добавляют, но меня ночью как-то недобро крыло. Голоса какие-то сраные, шепоты из шкафа, такая вот хрень. Слишком поздно и слишком реально для нормального отходняка. Хочу на будущее озаботиться, чтобы было чем сняться кроме бренди орехового. У меня от него изжога.

Традиционно накинув афгулу двадцатку сверху счетчика, “Тринадцатый” вылез из такси сам и машинальным жестом, что был родом откуда-то из прошлой жизни, подал руку Хаксте. Они вряд ли сработаются и вряд ли поладят, но и вести себя как полная задница было совершенно необязательно. В конце концов, сколь бы разными они не были, когда придет время выжигать местный рассадник ереси, встать плечом к плечу все равно придется. Инквизиция так и работала. Собери разных мерзких субъектов, мотивируй их и отправь убивать субъектов еще более мерзких. Настоящее физическое воплощение тезиса о создании чудовища ради убийства другого чудовища.

– Мне, вероятно, нужно будет кое-куда заглянуть, да и на кухне я профан, так что давай продукты на тебе будут, – негромко произнес Рене, внимательно разглядывая вместо лица Беды окружающее их людское и архитектурное разнообразие. – Торгуйся как проклятая, местные это любят, а я рядом похожу и посмотрю, что тут и как. Лады?

Вчера

Пытаясь выжать максимум из глупой и бесполезной стычки с “Фишкой” и его бойцами, Рене еще какое-то время распускал хвост, принимая благодарности с чуть рассеянной улыбкой, походя рассказывая о “действительно серьезных переделках”, в которых ему пришлось побывать, и, обещая зайти завтра или на днях, но как-то автоматически. Без души. Для стороннего наблюдателя перемена вряд ли была заметной, да и выглядело все в соответствии с нацепленной маской крутого и хладнокровного залетного дельца, но сам охотник был недоволен. Он так и не привык работать без куража, а весь его кураж ушел вместе незадачливыми бандюгами, сменившись осознанием того, что из-за одной единственной безумной бабы его могли уже везти в больничку или морг. Или, если бы повезло, в констебльские застенки. Понятно, конечно, что, не влезь он с самого начала в базар с Арчи, ничего бы и не было, но ударить локтем в лицо снова что-то изображающей “Беде” в качестве попытки выработать понятный им обоим сигнальный язык хотелось просто нещадно. Как бы там ни было, работа на сегодня еще не была окончена, и примерно через час “Тринадцатый” и притихшая вроде Хакста отправились в “Пограничье”, получив, наконец, за свои выступления хоть какой-то приз в виде личной благодарности от Анны хозяйки “Анны”, которая наверняка была способна свести Рене с кучей местных. Ну, хоть что-то.

“Пограничье” оказалось заведением интересным, но тематическим. Любовь к лямке сквозила тут в каждой детали, и Рене, который пусть и умел казаться “круче некуда”, но в действующей армии не провел ни секунды и ничуть об этом не жалел, чувствовал себя тут немного не в своей тарелке. Сюда бы Стил, да. Тем не менее, играя роль открывающего для себя город недовоенного (в конце концов, нордековский мундир – это тоже своего рода форма), он немного поиграл на бильярде, больше интересуясь окружающими господами, чем судьбой партии, понаблюдал и пообсуждал кулачные поединки и посетил оказавшийся вполне приличным тир. Ну, и ужин с выпивкой, конечно же, не были забыты. В общем, не имея очевидных зацепок, охотник вел себя как попавший в новый район кот, с любопытством обнюхивающий каждую подворотню, но старающийся изо всех сил казаться незаинтересованным в чем бы то ни было.

На базу они с Хакстой вернулись уже в предрассветной мгле, и порядком вымотавшийся Рене, не говоря проблемной напарнице ни слова, полез к себе на чердак. Чувствовал он себя вполне сносно, но усталость ощущалась тяжестью в кистях и висках, и планы его не шли дальше закрытого и заставленного чем-нибудь тяжелого люка и спальника. Хватит с него на сегодня дум.

...

Сегодня

– Пфеех, – фыркнул сидящий на подоконнике с кривой недовольной рожей Рене, когда Хакста закончила оправдываться.

Вчерашняя доза “пан-иммуна” сделала свое дело, так что похмельем охотник не мучался, но недосып, помноженный на откат от самой таблетки и тот факт, что жаворонком он не был даже дома, где это было непреложным законом, превращали взлохмаченного, зевающего и по-стариковски шаркающего при ходьбе “Тринадцатого” в великолепную аллегорию недоброго утра. Дряной рекаф собственного приготовления и ярящаяся “Беда” ситуацию тоже не улучшали. Вообще Рене предпочел бы не устраивать публичной грызни с самым вероятным шпионом старшего дознавателя, так как боялся старого интригана (ровно, как и всякого, в чьей власти было отправить его обратно в комнату для допросов с пристрастием) как огня, но особого выбора у него не осталось. Не поддерживать же ее в самом деле.

– Сумел бы Рене? – вопросительно и с легким недоверием в голосе, будто бы вопрос был чем-то абсурдным, переспросил “Тринадцатый”, удивленно выгибая левую бровь дугой. – Поверь мне, “просто замечательная женщина”, сумел бы. Это моя работа, и делаю я ее хорошо. Ствол, может быть, достать и пришлось бы, но только тогда, когда это было бы полезно, а не когда мне пришлось держать на мушке пятерых быков, которые тебя с твоим карманным фонариком отправили бы в морг секунд за десять. И вот еще небольшой экскурс в юриспруденцию: если бы был закон, позволяющий стрелять в людей, чьи слова тебя раздражают или расстраивают, я бы о нем точно знал. Представляешь себе последствия для репутации дома Нордек и для нашего прикрытия от дела об убийстве пятерых, пусть и говеных, но все же людей?

– И последнее. Арчи и его унылый экипаж – действительно не особо высокого полета птицы, но выставлять на чужой земле людей на ножи за гнилой базар – это практически беспредел. Нет таких понятий. Надеюсь, мне не надо объяснять, что с залетными беспредельщиками никто дел вести не станет?

– Поработай над выдержкой, полезно будет. А пока я бы советовал ствол дома оставлять. От греха.

Поучаствовав в разборках, Рене отхлебнул из зажатой в пальцах веселенькой красной кружки пару глотков бодрящей кисло-горькой жижи, скривился, поискал, куда бы сплюнуть, передумал и продолжил вещать, как ни в чем не бывало. Можно было, конечно, успокоиться и заняться чем-то полезным, но выбранная маска требовала болтать и тянуть на себя одеяло.

– И, раз уж я открыл рот, еще какое-то количество менее драматических итогов вчера. Ну, чтобы все в курсе были. В целом все идет по плану: есть некоторое количество контактов из числа местного криминалитета, возможный вход в афгульскую диаспору, которая наверняка вся торговлей наркотой и собственными древностями вымазана, а также человек, который меня, вероятнее всего, сведет с нужными “деловыми” людьми, если решим дальше двигаться по этой линии. Знаете, мне даже немного жаль, что мы не настоящие контрабандисты. Еще есть интересный кабак, построенный вокруг армейской тематики, и видится мне, что дела там решаются серьезные и не особо законные. Заведение надо разрабатывать, но нужен кто-то “свой”. Кто-то, кто с ветеранами местными, если они там, вдруг, отыщутся, общий язык найдет. Так что, “Стальной кролик”, нам надо сходить на ужин.

Последнюю фразу “Тринадцатый” произнес с вполне искренней легкой улыбкой. Стил нравилась ему своим весьма приземленным чувством юмора, в меру деятельным характером и тем, что не имела второго дна. Или, по крайней мере, гениально играла роль человека без него. Кроме того, если “Кролик” таки хваталась за оружие, то только тогда, когда это было действительно необходимо, а все, что требовалось от него после, – это помочь с уборкой тел. Это было…удобно.

– С покупками все понял, босс, – наконец закончил Рене, понимающе кивая Бенедикту. – Подожду гулёну Кроу, а потом сразу на рынок. Когитатор ты, кстати, можешь у меня в вещах взять. Я после той заварухи на Офелии оставил себе один. Старик “Марк Аврелий 567.11” уже немолод, но все еще быстр и жаден до данных, а с духами-распределителями местной инфо-сети мы уж как-нибудь договоримся. Не впервой.

– Лады, братан, разбегаемся – спокойно произнес Рене, когда протрезвевший и присмиревший “Фишка” закончил рассыпаться в извинениях, ухмыляясь чуть мягче и шире в знак того, что конфликт таки исчерпан. – Между нами все ровно. Зла не держу.

Опустив “Гекатер” стволом в пол, чтобы он не был направлен никому в лицо, но, не убирая его пока в кобуру, охотник быстро оглядел остальных бандитов, и увиденным, судя по всему, остался доволен. Ни свиномордый, ни афгул, ни остальные двое агрессии или желания продолжать терки не проявляли, да и “ответки” в будущем от них, вероятно, можно было не ждать. Вероятно… Что, конечно же, не означало, что он не станет еще пристальнее следить за своим хвостом, избегать темных переулков или носить с собой пару лишних обойм. Всякое ведь бывает. Вопрос же с кинжалом можно было решить в манере самца-победителя, благо унижение проигравших у человечества было своего рода расовой привычкой, но “Тринадцатый” давно пришел к мнению, что во всем нужна мера. Во всем. Даже в праздновании победы.

– Кинжал можешь оставить, – все так же спокойно и даже с какой-то ленцой протянул охотник, ловя на мгновение взгляд Равиля. – Традиции я чту.

Когда же все слова были, наконец, сказаны, а дверь закрылась за спиной хромающего Джеки, Рене постоял еще пару секунд на месте, а потом убрал пистолет в кобуру и как ни в чем не бывало вернулся за свой столик к недопитому коктейлю. Если все произошедшее как-то его и взволновало, внешне это никак не выражалось, как будто каждый вечер мужчины включал в себя разборки с превосходящим числом пьяных вооруженных бандитов.

"Jævla! Еще один," - пронеслось в голове Стирра. Еще один брат-астартес, ушедший раньше его самого. Еще одна сага, что окончилась слишком рано. Еще одно имя, которое будет являться ему в клубах тлеющей чагги. Только на этот раз сам волк был причиной гибели товарища, и легче от этого уж точно не было. И пусть ни один из выпущенных им болтов даже не задел броню Терроса, погиб тот всё равно от руки длинного когтя. Jævla...

Нет, он не был сокрушен фактом собственноручного уничтожения одной седьмой части всех караульных в субсекторе, не был шокирован и даже особенно зол не был (для одного из горячих сынов Русса, конечно), но иногда, и вот сейчас был как раз такой момент, "Вороньему Глазу" начинало казаться, что у плетущей нить его судьбы норны на него зуб. Ну, или, по крайней мере, странное чувство юмора. Последний из стаи, оставленный и теперь вот еще и братоубийца. Да уж, никто не назовет его путь в закат излишне приятным.

Как бы там ни было, брату-летописцу было уже не помочь, а вот спасти от той же участи остальных участников дипломатической миссии Стирр все еще мог, и в этом деле ему предстоял очередной выбор: единственный за долгие годы и, наверное, последний в жизни друг или женщина, которую он знал несколько часов. Простой выбор. Легкий.

— Хватит играть с едой, Кровавая пасть, — гаркнул "Вороний глаз", с удивительной для его габаритов скоростью выхватывая болтер из кожаной кобуры на правом бедре и направляя его в лицо вцепившегося в леди Кемерин твиста. — Нам пора на прием к хозяину этого рассадника ереси.

Простой выбор, да, ведь его единственный и последний друг даже живым в общепринятом смысле не был...

Рене уже изготовился было утопить оппонентов в полном зловещих намеков и откровенной лжи море воровского "базара по понятиям", как делал всегда, когда требовалось разойтись с кем-то без крови, но еще до того, как он успел открыть рот, определенно получившая свою кличку не просто так "Беда" прострелила одному из незадачливых бандитов ногу. Спасибо, бля#ь, за подарочек, господин старший дознаватель. Надеюсь, что она хотя бы в постели хороша.

Не особо понимая, чего, помимо, конечно, группового изнасилования, пыталась добиться напарница, охотник, однако, среагировал на изменившуюся обстановку так быстро, как это только было возможно, и еще до того, как "Беда" закончила пугать пятерых вооруженных пьяных торпед дамским "сверчком", ствол его собственного "Гекатера" весьма недвусмысленно уставился в лицо Арчи. "Тринадцатый" прекрасно осознавал, что устроенная в первый же день перестрелка нанесет расследованию серьезный урон и совсем не обрадует Бенедикта и остальных, но Хакста оставила ему слишком мало места для маневра. Кроме того, и это его сейчас особенно тревожило, где-то там, за завесой из масок он-настоящий как будто бы радовался такому повороту. Радовался возможности стереть немного грязи с лика Империума. Радовался возможности снова побыть простым охотником за головами. Возможности побыть собой.

Но, как бы ни была неожиданно сладка и желанна перспектива нажать на спусковой крючок, верность делу вопреки собственным желаниям была крепко вбита (буквально) в его голову, так что вместо злого стрекота "Гекатера" прозвучал хриплый и совсем чуть-чуть раздраженный голос Рене.

— Ша всем! — гаркнул охотник немного устало, но без особой злобы; будто мейстер, успокаивающий расшалившихся школяров.

Всякая веселость и расслабленность исчезла с его лица и из позы, и только искривленные в легкой полуухмылке губы, открывающие на всеобщее обозрение золотые фиксы с первыми литерами самого распространенного в Империуме ругательства, намекали на то, что для "Тринадцатого" все происходящее является скорее докучливой неприятностью, чем серьезной проблемой.

— Сделаешь глупость, братан, и я тебя завалю, — процедил Рене сквозь зубы. — Кто-нибудь из твоих потянется за стволом или еще как-то ступит, и я тебя завалю. Кто-нибудь решит, что можно говорить поперек меня, и я тебя завалю. Сечешь фишку, Фишка?

— Раз все секут, быстро показали мне ладони, смотрим на меня и слушаем, — продолжил охотник спустя пару мгновений. — Внимательно слушаем. Молча. Тебя, чудо-женщина, это тоже касается. Вякнешь сейчас что-нибудь, и, видит Император, я конфликт решу передачей твоего зада в общественную собственность.

— Так, первое. Фильтруй базар, братан, и не будь таким борзым. Не стоит быковать на тех, на кого тебе быковать пока не положено. Волгийцы тебя бы уже освежевали за такое. Дважды. И погремухой своей меня ты тоже зря прессовать пытался. Я масть местную не знаю, но люди мне твоего имени не называли, разговаривать ты не умеешь, законы не чтишь, так что, думается мне, никто за тебя на разборе не впишется. В отличии от...
— Второе. Дружку своему горбоносому растолкуй, что вместо того, чтобы рожи корчить в присутствии серьезных людей, пусть лучше кальян курит и слушает пока истории тех, кто старше и мудрее. Проживет подольше. Адресочек я ему могу подогнать.
— И третье. Мудаку тому свиномордому еб#льник зашей, чтобы не разевал его почём зря. Тебя из-за него грохнут когда-нибудь. Может даже сегодня.

Закончив с наставительной частью, Рене сделал короткую паузу, но, конечно, не для того, чтобы передохнуть. Болтать без умолку он, при желании, мог и час и два, а вот дать немного времени на то, чтобы сказанное хотя бы немного осело в мозгу Арчи, всё же стоило.

— Теперь к делу, братан, — негромко и очень спокойно проговорил охотник, ловя мутный от выпитого взгляд оппонента собственными серо-голубыми льдинками.

Глаза у "Тринадцатого" для таких разговоров были вполне подходящие: жесткие, недобрые, решительные. Глаза человека, привыкшего действовать и не привыкшего отступать. Глаза не безжалостного убийцы, но хладнокровного дельца. Лучшие из тех, которые инквизиция смогла вырастить вместо отобранных у него дознавателем Стилом.

— Ты пришел на чужую землю как хозяин. Ты не проявил уважения. Ты по пьяни попер ни на того на кого можно было. Это залет. Баба моя тоже, конечно, не права, но за что следует я с нее сам спрошу, а другого спроса с бабы нет. Сечешь? И вот теперь мне приходиться держать тебя на мушке, и, возможно, придется пустить ее в ход, что я, пусть и без особого желания, но сделаю. Расклад для тебя, братан, говно, но я, к счастью, деловой человек. У меня мало времени и мне не нужны левые жмуры, так что я даю тебе выбор. Выбор, которого у большинства попавших в твою ситуацию не бывает.

— Вариант первый: ты четкий братан, сделавший ошибку. Бывает. Косячат все. В этом случае твои бойцы оставляют тут волыны и ножи, та белобрысая овца исренне извиняется за то, что подстрелила твоего ручного быка, и вы уходите. Если так, между мной и тобой все ровно, а с местной крышей сам забазаришь.

— Вариант второй: ты отмороженный баклан, лезущий на рожон. Тоже бывает. В этом случае ты или кто-то из твоих делает глупость, и все заканчивается смертями, разбором и последствиями. Последствиями. С большой «П».

— Ну что, Фишка, братан или баклан?

Выглянув из-за каменной стенки, опоясывающей громадную клумбу, Крагг чуть привстал на одно колено, и плавным движением натянул тетиву лука, наводя наконечник выуженной из колчана на поясе стрелы под край шлема оператора мульти-лазера. Зажился. Ему безумно хотелось выхватить “Перо” и ворваться в ряды врагов с боевым кличем на устах, но сейчас было не до того. Сначала надо было вспомнить о том, что теперь он охотится не один, да и клича, сколь бы яростным и громогласным он не был, из-под респиратора никто не услышит. А если и услышит, то только невнятное мычание, недостойное одного из избранников Смерти-на-Троне.

Кроме религиозного экстаза и жажды крови “Одноглазого” переполняло еще ощущение иллюзорности и даже какой-то наигранности происходящего, как будто он трид смотрел, а не участвовал в схватке насмерть, но это не было чем-то новым. Убийца долго и с трудом привыкал к оружию и ритуалам ведения боя, которые использовали звездоходцы, и, пусть даже “злой свет”, как он прекрасно знал, убивал ничуть не хуже честного железа, перестрелка, сопровождаемая вместо звона стали и редкого басовитого рыка порохового оружия скрипучим писком лазганов казалась каким-то странным спектаклем. Что же, в его силах все изменить. Надо только добраться до скрытых за живыми стенами “волков”.

– Прими в дар жизнь этого еретика, Владыка, – еле слышно пробормотал Крагг себе под нос, спуская тетиву. – С именем твоим на устах забираю я ее.

Покинув приятный во всех отношениях, но практически бесполезный для расследования “На святого Лотаря”, Рене сидел в одиночестве за одним из угловых столиков, лениво попивая что-то слабоалкогольное, и, размышляя о том, что он как-то староват для всего этого дерьма, когда в “Анну” заявились проблемы. Будто бы без них все прекрасно шло. Проблем было пятеро, и они сочетали мелко-бандитскую наглость, опьянение и плохо спрятанное оружие именно в той пропорции, которая частенько ведет к упоминанию событий в криминальной хронике. В том ее разделе, в котором про убийства пишут. Ситуация, конечно, формально его не касалась, и, будь это обычный вечер, “Тринадцатый” спокойно и не отсвечивая утек бы от потенциального конфликта вдоль стены, но репутация недавно прибывшего на планету лихого парня, которую он только начал строить, вот такими вот утеканиями и рушится. Не станешь же потом объяснять, что слился от пяти бакланов из-за того, что “просто обрез в тот день из дома не взял”.

Хотя нет, тут он себе врал. Не утек бы. Как бы там не вышло в итоге, до того, как инквизиция разобрала его на кусочки и пересобрала на свой манер, Рене был охотником за головами и охотником неплохим. Он подписал контракт не только ради наживы, но и из-за врожденной неприязни к таким вот крикливым крысам, роющимся в мусоре, что мнят себя волками посреди овечьей отары. Их отстрел был для “Тринадцатого” своего рода исправительными работами, попыткой искупить собственные грехи, так что хрен бы он сбежал. Единственная проблема заключалась в том, что охотником он больше не был, так что “вытащить ствол и прострелить ближайшее не принадлежащее тебе колено” из списка очевидных решений придется убрать.

– Внутри назревает потасовка, – негромко пробурчал Рене по каналу связи с “Бедой”, прикрывая рот бокалом.

Он принял решение, принял его один и считал, что стоило сообщить напарнице о его потенциальных последствиях. Должен же кто-то, например, рассказать Стил о том, что в городе есть, кому перерезать глотку, в случае, если беседа пойдет ужасающе “не так”.

– Эй! Чо за кипеш, братва? Вижу кому-то фарт привалил? – приветливо, но без малейшего следа заискивания окликнул шумную компанию “Тринадцатый”, медленно поднимаясь со стула и вставая так, чтобы между ним и бандитами оказалось некоторое количество мебели. Кобуру он при этом поправил, конечно же, совершенно случайным автоматическим жестом. Случайным, ага.

– Остыньте. Таким путевым кентам, конечно, ни бульдог, ни фраер не указ, но и "людям" отдыхать мешать тоже не надо. Это правильное место. Все кому надо "наверх" заносят. Все честь по чести. Давайте по-культурному.

Приятные и, что гораздо важнее, потенциально полезные посиделки с афгулами вкупе с немалым количеством выкуренного табака привели Рене в относительно благостное расположение духа, так что даже его обычная паранойя чуть отступила. Развалившись на заднем сиденье автомобиля Махмуда, он скрупулезно прокручивал все сказанное и несказанное за вечер, убеждаясь с каждой минутой, что все было сделано правильно, когда недовольное урчание возвестило о том, что и в его топку неплохо было бы закинуть какого-нить топлива. Выросший и возмужавший в среде, в которой даже похлебка из бледного чанового мяса считалось чуть ли не деликатесом, “Тринадцатый” так и не привык к нормальной еде и при каждой возможности питался всякой уличной дрянью. Там, откуда он был родом, искомое блюдо назвалось кебаб, но, пусть тут это название никому ничего и не скажет, найти завернутое в лепешку месиво из рубленых хрящей, обгорелого жира, жженой шкуры, усилителей вкуса и еще какого-нибудь местного дерьма можно было найти в любом рабочем квартале любого города Империума, и Аквилея явно не была исключением.

В итоге, на встречу с явно скучающей “Бедой” высадившийся из такси за два квартала до нужного места Рене явился нарочито вальяжной походкой довольного собой человека, пропахший табаком и афгульскими специями, с полусъеденным рулетом из тонкого теста в руке и усами, испачканными соусом. То есть в виде ходячего манекена с выставки “я низкорожденный отброс, дорвавшийся до денег и влияния, и вам всем придется с этим смириться”. Маска, как, впрочем, и практически всегда.

– Привет, – негромко бросил охотник напарнице, вытирая остатки ужина с лица и пальцев. – Как успехи? Я для сегодняшнего вечера мест нарыл достаточно, так что предлагаю их и шерстить.

Прервавший на то, чтобы заказать чашку рекафа, “Тринадцатый” придирчиво осмотрел остальных посетителей кафе, и только убедившись, что никто из них не проявляет к ним какого-то особого внимания, продолжил серьезным деловым тоном без всякого намека на игривость или расслабленность:

– Сначала едем по нескольким обычным барам в квартале святого Лотаря, разогреваемся. Потом потихоньку “катимся под горочку”, начиная с “На святого Лотаря 34”. Заканчиваем в “Пограничье”, в котором сидим часов до трех. Под утро можно навестить один бляд#шник, но только, чтобы показаться людям, так как я к этому времени планирую быть пьян. Как и сказал Бенедикт, контакты не форсируем. Смотрим, слушаем, веселим местный криминалитет и торговцев слухами чудесными байками от пары путешествующих между мирами людей сомнительных моральных качеств. В общем, не мне тебе указывать, как именно свою работу делать.

– Если лады, попроси местного халдея нам мотор поприличнее вызвать. Если не лады – говори сейчас.

Расспросы таксистов не заладились с самого начала, и, как бы ни были убедительны придуманные им же отговорки, где-то глубоко под многослойным покровом из масок и фальшивых эмоций охотник прекрасно понимал, что проблема сейчас в нем самом. Он обрывал фразы на полуслове, молчал там, где надо было форсировать беседу, и безучастно смотрел в окно на проносящийся мимо город, вместо того, чтобы приветливо лыбиться собеседнику. Рене был выбит из колеи, и виной тому, конечно же, было “происшествие” с зеркалами. Когда стекло брызнуло из рам, “Тринадцатый” подумал было, что кто-то таки оказался достаточно расторопным, чтобы угостить их стоящий посреди аккуратно подстриженной лужайки, словно мишень в тире, дом фраг-ракетой, но реальность оказалась куда более зловещей. Понимание того, сколь могучими и сколь трудно контролируемыми силами повелевал Игнацио, даже спустя несколько часов ввергало привыкшего управлять всеми рисками в своей собственной жизни Рене в состояние, близкое к кататоническому ужасу, которое усугублялось еще и тем фактом, что ему теперь придется спать около того места, где имматериум запятнал полотно реальности. Как будто нельзя было где-нибудь в подвале колдовать.

В общем, это был не лучший день в карьере Рене, но пусть Омниссия проклянет все застежки на его штанах, если он не старался, и старания эти, в конце концов, все же принесли свои плоды. Говорливый афгул, наверное, разболтал бы все, что знал и о чем только догадывался, даже если бы “Тринадцатый” просто загадочно молчал с заднего сиденья, а после пары намеков и оброненных, как бы невзначай, слов на арго и вовсе зашелся, словно механический соловей. Ищи и обрящешь, как всегда говорил его ментор, когда ему надо было отправить досаждающего ему вопросами Рене подальше. Информация, конечно, была не то, чтобы очень важная, но наводки на местные национальные криминальные группировки было глупо игнорировать хотя бы потому, что те представляли в “тенях” интересы пятой части населения Идар-Оберштайна и, наверняка, были вымазаны контрабандой, как инициат-ассенизатор дерьмом.

– Спасибо, дорогой, – с понимающей хитрой ухмылкой протянул Рене, вкладывая в руку водителя лишние двадцать тронов “чаевых” машинально незаметным жестом. – Забери меня вон с того угла около шести. Поедем, навестим старого Ишмика. На незнакомом базаре новый торговец должен сначала посмотреть на других, и дать другим посмотреть на себя. Так ведь? Да и вообще не пропадай. Хорошие колеса и интересная беседа всегда в цене.

…

Расположенная в каком-то замшелом окраинном квартале курильня состояла, как казалось, сплошь из дыма, низких столиков, таких же низких кушеток и гор подушек, и не могла похвастаться ни огромным количеством посетителей, ни какими бы то ни было другими интересными особенностями, но у Рене всегда был отменный нюх на места “с душком”. Как у свиньи на грязь. И пусть антураж и публика несколько отличались от привычных, едва только переступив порог, “Тринадцатый” понял, что попал куда надо. И что грохнуть его при неосторожном обращении с языком тут могут, как и во всех таких местах, минуты за две. Максимум. Ну, или, по крайней мере, попытаться грохнуть.

Быстро осмотрев залу и убедившись, что подавляющее большинство присутствующих вооружены, Рене развел руками в беззвучном извинении в ответ на, вероятно, приветствие на афгульском, и неглубоко, но почтительно поклонился, опять же вероятно, самому “старому Ишмику”. Глаз с других посетителей он при этом, правда, не сводил, и руку предусмотрительно держал недалеко от скрытой под плащом плечевой кобуры. Мало ли что.

– Приветствую, уважаемый. Мое имя Рене. Я совсем недавно в городе, но речи, восхваляющие твое заведение, уже достигли моих ушей. Позволишь ли ты усталому *путнику* отдохнуть под твоим кровом от забот и суеты?

После завершения ритуала приветствия “Тринадцатый” выбрал стоящий в одном из углов помещения столик, заказал кальян с обычным табаком без “особых добавок”, тарелку местных сладостей с труднопроизносимым названием, чайник крепкого ароматного чая и две чашки.

– Вторая на всякий случай, – пояснил Рене, предвосхищая вопрос касательно ожидающегося товарища. – Вдруг кто-нибудь решит составить мне компанию и скоротать время, делясь историями. Я знаю много историй о других мирах, рожденных ими чудесах, алчных коллекционерах и самоотверженных торговцах, везущих свой диковинный товар через холодную пустоту космоса к самым дальним планетам, освещенным светом священной Терры. Много редких историй.

– Засада, – рявкнул Стирр еще до того, как воняющие как тысяча сточных канав противники появились над краем посадочной площадки, но почувствовавший скорую битву "Бастион Эрика пожирателя звезд" начал движение даже раньше. Чем, впрочем, не желая того, подвел старого волка.

Будь “Вороний глаз” со своей стаей или же с братьями по караулу смерти, он положился бы на инстинкты и интуицию, которые были единственно верными советчиками в бою, оставив командование вожаку и будучи уверенным в том, что каждая из частей отряда будет работать как идеально подогнанная деталь часового механизма. В этом случае можно было бы довериться решению “бастиона”, и спокойно отступать к центру площадки, поливая врага огнем тяжелого болтера, но, к сожалению, ситуация сейчас была несколько иной. А точнее совсем иной. Вместо братьев он оказался в компании неразговорчивого “Серебряного черепа”, полудюжины скитариев, чья лояльность еще не была подтверждена, и леди-инквизитора, которая пусть и показала себя чрезвычайно разумной и рассудительной женщиной, даже в силовой броне все равно оставалась простым человеком. Существом очень хрупким по сравнению с теми ужасами, которая вселенная могла кинуть им в лицо.

Леди Кемерин могла быть прекрасным воином и командиром, но Стирр пока не чувствовал ее, как члена стаи, не был уверен, что у нее достаточно боевого опыта, а духи его доспеха не чувствовали духов ее, так что ему даже пришлось обернуться через плечо, дабы увидеть ее глазами. И это после того, как он уже потратил почти полсекунды на остановку уже начавшегося разворота в сторону врагов, который и начал рвущийся в драку древний машинный дух.

– В центр площадки, – гаркнул “Вороний глаз” перекрикивая громовые раскаты и тыкая пальцем правой руки в сторону отряда логоса, который после некоторых размышлений таки был причислен к союзникам. – Спина к спине! Прикрыть инквизитора!

К сожалению, все эти ненужные нормальному брату караула смерти и тем более члену одной из великих стай действия отняли у него слишком много времени, и уже перехватывая “Карающую длань” двумя руками, Стирр понимал, что не успевает. Совсем не упевает. Наверное, это вот и называют старостью. С другой стороны, у каждого старого картежника в рукаве всегда припрятан туз, и его весил восемь центнеров, мог играючи перекусить стальную трубу, и особой тягой к лишним раздумьям и беспокойству не страдал даже в то время, когда был полностью жив.

...

Боевые энграммы, подстегнутые электрическими хлыстами кортикальных со-процессоров заполнили разум “Кровавой пасти” за доли секунды, будя спящие где-то внутри него ошметки зверя, которым он был при жизни, и которым становился, когда надо было порвать кого-нибудь на части. Он был быстр и раньше, а сейчас, получив не знающее усталости и боли тело, и вовсе двигался со скоростью и грацией, настолько же пугающими, насколько и прекрасными. Двуногий волк еще только закончил гасить странный паразитный поворот и бесконечно медленно, как муха, увязшая в смоле, поднимал верхнюю лапу, а громадная машина из плоти и адаманта уже стояла между ним и плохо пахнущей добычей.

Механические глаза “Кровавой пасти” вспыхнули холодным огнем боевого режима, лезвия на загривке с тихим шелестом встали дыбом, а из глотки вырвался протяжный, леденящий кровь охотничий вой, подобного которму мир-кузня не слышал уже многие тысячи лет, а может быть и вообще никогда. Он снова жил, снова охотился, снова мог убивать и, пусть это длилось лишь те несколько минут, пока была жива добыча, он не роптал. Во-первых, потому что не умел, а во-вторых, потому что и этих минут вполне хватало. Он, в конце концов, тоже был старым и уставшим от всего и вся.

Ступив, наконец, на нормальную, сделанную не из металла и пластика поверхность, Крагг с чувством сплюнул, стянув полумаску респиратора, чтобы поделиться с новым миром водой, загреб щепотку земли и размазал её по грудной пластине доспеха, бормоча слова благодарности местным духам за успешное завершение пути. На свете было совсем немного вещей, способных вывести его из себя, но путешествия в брюхе звездной лодки определенно были одной из них. Он так и не свыкся с окружающей их во время перехода от планеты к планете бескрайней пустотой, которая, будто бы смотрела на него из каждого темного угла тысячей глаз, и к концу каждого прыжка через ничто выглядел разбитым и напряженным. То, что Селена донимала его и остальных своей неуемной тягой к порядку тоже не прибавляло "Одноглазому" спокойствия, но возразить "мудрой" он не мог, так как в присутствии одной из избранниц Императора всегда немного робел. Тем приятнее была перспектива снять стресс убийством, благо что на этот раз приказы были весьма прямолинейными: атаковать, изолировать, уничтожить.

Местные вояки его как-то не впечатлили, но это уже было привычным разочарованием. Звездоходцы в массе своей оказались существами удивительно слабыми, и даже те двое, что встречали их, а значит наверняка были вожаками этого отряда вряд ли долго продержались бы в пустошах Ауриги. Но, с другой стороны, как и сказал мастер Белфорт, они тут только из-за количества охраны, а настоящую работу делать им четверым.

- В лоб так в лоб, - хрипло проскрежетал Крагг, вынимая из крепления лук и подтягиваясь всем телом, как большой злобный кот. - Поспешим, "Перо" хочет крови.

– Что? А, сколько продержимся... Если за нами придут без гранат, огнеметов и прочих больших проблем, продержимся сколько надо на втором этаже и мансарде. Или в подвале. Район тут жирный, сплошные шишки да богачи, куда не плюнь. Констебли и арбитры на любой кипеш, а особенно на стрельбу, слетятся, как мухи на говно, – после недолгих раздумий ответил Рене вылезающей обратно из окна Стил, потирая ушибленную коленку. – Но, если кто-то всерьез решит отправить нас к престолу Его, сложится наша роскошная вилла как домик карточный.

Не будучи мастером планирования, стратегии или тактики, он изложил на общем сборе результаты осмотра “как есть”, добавив от себя только пару идей касательно расположения вместилищ духов-дозорных и потенциального минирования лужайки. Ну, с минированием он, вероятно, погорячился, но что-то сделать с полуприкрытыми листвой границами участка определенно стоило. Например, поселить в мансарде какого-нибудь злобного и остроглазого параноика со стволом. То есть его. На том же, что мансарда была наиболее надежным место дома после подвала, “Тринадцатый” внимание решил особенно не заострять. Там неудобно, низкие потолки, маленькие окна, да и вообще пыль везде.

– Оки, босс. Сделаем в лучшем виде, – весело отчеканил Рене в ответ на приказ идти по кабакам, не скрывая неотличимой от настоящей довольной ухмылки. – Только на такое дело троны нужны, так что придется сначала к банкирам, что дом Нордек обслуживают, заехать. Такие дела.

…

Когда деньги сменили владельца, они с Хакстой отошли от готовых отбыть по своим делам Бенедикта со свитой и уселись выпить чашку рекафа в какой-то полупустой уличной кафешке. Отправив официанта с заказом, Рене передал напарнице три сотни тронов, по привычке пряча купюры в ладони, в который уже раз огляделся по сторонам и с задумчивым видом откинулся на спинку стула, изучая “просто очаровательную женщину”. Лицо охотника, превращенное сначала аккуратно уложенными, а потом небрежно растрепанными волосами и бакенбардами в маску “вообще, я на службе, но сейчас нет” выражало смесь усталости и сомнения с легким раздражением. Не то, чтобы у него были какие-то конкретные претензии к “Беде”, но все ее поведение говорило о том, что погоняло свое она получила не просто так, а Рене был уже слишком стар для всего того дерьма, в которое обычно влипает наглая и бесстрашная молодежь. Да и работать он, по правде говоря, привык один.

– Ладно, красотка, давай к делу, – буркнул, наконец, “Тринадцатый”, переводя взгляд с какого-то подозрительного местного, сидящего через два столика от них, на собеседницу. – Охотно верю, что дело ты знаешь, что ты на катушках и что учить жизни тебя не надо, но давай на первых порах, пока не притремся, поаккуратнее друг с другом. Давай помнить, что в паре работаем. И поменьше неожиданностей. Я не фраер какой-нибудь бездарный, и своя шкура мне на свете дороже всего. Жаль будет попортить ее из-за того, что ты кому-то слишком или недостаточно обнадеживающе улыбнулась.

– По основному плану работать пока рано, до ночи все равно никого нигде не найдешь. Да и куда идти мы еще толком не знаем, – продолжил охотник сухим деловым тоном, когда принесший две чашки рекафа и воду официант отошел на достаточное расстояние. – Поэтому начнем с основы, то есть с таксистов. Извозчики любых миров любят деньги, болтать языком и могут большую часть злачных мест во сне найти. Покатайся по городу на разных моторах, посмотри достопримечательности, пообедай да вина с пузырьками выпей где-нибудь, где пиджаки отираются. Пусть удивят даму тем, какие они на самом деле плохие мальчики, и сколь много незаконных развлечений им доступно.

– Расспрашивай и слушай, но пока больше расспрашивай. Нам нужны заведения с “репутацией”, но не дыры, где рядовые торпеды, пушеры и прочая мелочь отирается. Что-нибудь среднего уровня. Сигарные и картежные салоны с дополнительными услугами, бары и клубы, где можно взять чистую дурь, нейтральная земля, где дельцы встречаются с клиентами в приятной обстановке, залы для подпольных боев, но не такие, конечно, где людям глотки режут. Ну, думаю, ты поняла. Я бы посоветовал первого же бедолагу про наркоту сразу не спрашивать, а идти поступательно, показывая каждому новому собеседнику, что кое-что ты уже знаешь, чтобы он не слишком нервничал, рассказывая тебе о чем-то незаконном, но ты уже большая девочка и сама это знаешь.

Закончив, Рене отхлебнул рекафа, чуть сморщился и несколько рассеянно похлопал себя по карманам надетой под плащ формы дома Нордек в поисках пачки лхо. Ирония была в том, что он не любил ни рекаф, бывший на его вкус слишком горьким, ни сушащие глотку лхо-сигареты, но почти все его маски их употребляли, так что и ему самому приходилось время от времени поддерживать привычку. Так или иначе, курение было удобным поводом дать Хаксте время на то, чтобы обдумать услышанное и уложить это в своей белокурой голове.

– Я то же самое сделаю, но не по ресторанам с пиджаками пойду, а по пабам и кантинам средней руки, где сейчас куча барменов скучает без клиентуры. Спрашивать буду то же самое, но с поправкой на то, что я усат. Встречаемся вон у того памятника в девять, перетираем за новости и идем “в свет”, лады?

Личину ушлого и излишне болтливого охранника с сомнительным чувством юмора, служащего при молодом факторе дома Нордек, Рене нацепил еще до посадки на "Колесо Времени" и в течение всего перелета до Идар-Оберштайн занимался тем, что обменивался байками с флотскими, играл в карты с работягами из технических отсеков и таскал алкоголь из мини-бара в каюте. То есть, был практически самим собой до встречи с инквизиторской пыточной камерой. Не то, чтобы от этого была какая-то очевидная польза, но, если кто-то все же станет расспрашивать команду о пассажирах, расскажут им в первую очередь именно то, что “Тринадцатый” случайно разболтал во время пьянки или партии в тонк. Разболтал, ага. Случайно, ага. Паранойя? Да, пожалуй. Даже наверняка. Но лучше уж быть живым параноиком, чем уравновешенным и легкомысленным трупом.

Путь от космопорта до поместья, которому предстояло стать их базой, Рене провел, развалившись, как и полагалось не особо ответственному телохранителю, на переднем сиденье наемного автомобиля, болтая с водителем и пялясь на не внушающие особого вдохновения пейзажи. Там за окном росли какие-то деревья и колосья, которые на нормальных мирах, обласканных благословлением Омниссии, принято заменять гидропонными фермами и регенераторами воздуха, вдохновляли и мотивировали пушечное мясо на верную службу пропагандистские плакаты, а само мясо скучало и курило, буквально приглашая мятежников совершить еще какой-нибудь теракт. В общем, там не было ничего такого, чего он не видел бы раньше во время службы в Инквизиции или во время своих охот на людей. Даже с голосами в голове лет пять-шесть назад была какая-то история.

Выбранный Бенедиктом дом был роскошнее и богаче большинства его конспиративных берлог, и Рене, вынужденный в присутствии “чужих” аколитов следовать предписанному его стандартной маске поведению, хотел уже, было, удивленно присвистнуть и плоско пошутить про нехватку продажных девок, как заговорила “просто очаровательная женщина”. Варп знает, чего “Беда” хотела добиться этим своим пассажем, но, если это была попытка привлечь внимание, удалась она на славу. После описания структуры подчинения, как она виделась юной особе, “Тринадцатый” вопреки всей своей выдержке даже обернулся через плечо, молча приподнимая бровь в вопросительном “Ты чего это?”. Был, конечно, шанс, что все это сказано специально, и на самом деле перед ними умелый оперативник, играющий возложенную на него роль, но веры в это было как-то немного.

– Сделаем, босс, – коротко бросил Рене после того, как Бенедикт закончил раздавать указания, сопровождая свои слова утвердительным кивком. Вертевшуюся на языке несмешную атомную остроту он благоразумно оставил при себе, полагая, что нервы начальства сейчас лучше поберечь. – Давайте только на улице поменьше отсвечивать. Мало ли что…

Занеся вещи в дом, он спешно выудил из глубин багажа свой “рабочий” плащ, плечевую кобуру, потертый, но идеально рабочий “Гекатер”, ауспекс и приятно холодящий ладонь цилиндр светошумовой гранаты, и только после этого почувствовал себя относительно защищенным. Кейс со “Спектром” после недолгих раздумий было решено оставить пока не распакованным, т.к. полномасштабного нападения культистов вперемежку с афгулами-террористами не предвиделось, но и убирать в кладовую его “Тринадцатый” не спешил. Никогда ведь не знаешь, когда понадобиться. Да, пора что ли таблетки от нервов снова начать пить.

– Ладно, “Стальной Кролик”, – окликнул свою напарницу Рене, по-доброму ухмыляясь тем краешком губ, за которым не скрывались фиксы, – Пойдем, посмотрим, как эту халупу с окнами выше меня защищать в случае чего. Ты, давай, думай про сектора обстрела, направления атаки и прочее подобное дерьмо, которому в гвардии учат, а я погляжу, как сделать так, чтобы никто нас во сне не перерезал. Ну и пути отхода, да. Делать ноги при плохом раскладе я мастер.

— Книги, да, — довольно ухмыльнулся Рене, сумевший к тому времени уже достаточно успокоиться для того, чтобы даже с ноги на ногу переступить без каких-либо проблем. — Меченые, ценные и такие, что хранятся в специальном архиве. В закрытом. Книги, которые запрещены к свободному хождению, но которые не признаны ересью. По крайней мере пока.

Высказавшись, бывший охотник сделал короткую паузу, как будто чтобы воздуха в легкие набрать, а на деле для того, чтобы еще раз вглядеться в лицо старшего дознавателя в попытке угадать, не перешел ли он пока черты. Нет, кажется не перешел. А может перешел, но пока просто не понял этого. Бесит.

— Святой отец наверняка подскажет, что именно подойдет под определение “еще не ересь, но уже запрещено”, — добавил «Тринадцатый» после секундной задержки, по-заговорщицки подмигнув Аррику. — Добавим этим, заодно, немного грязи на его сияющие доспехи. Проще будет объяснить, почему он сопровождает субъектов таких спорных душевных качеств как наша команда.

...

Уже выйдя из приемной старшего притворщика Монро, когда лифт вез их всех обратно на жилые этажи, Рене потер переносицу в привычном для всех знающих его жесте «сейчас я буду говорить серьезно и долго» и негромко откашлялся для всех остальных.

— Хер его, конечно, знает, что там на самом деле происходит на этом Идар-Оберштайне, но великий «Бешеный трехногий пес», мой учитель и ментор всегда говорил: из ничего ничего не берется, — протянул он с легкой ленцой в голосе, переводя внимательный взгляд с одного лица на другое. — Раз раньше тот наблюдательный «писака» ничего ни про какой голос не сочинял, что-то случилось и случилось недавно. Что-то, изменившее положение дел. Так уж получилось, что почти все в этом мире, что не производится по велению Омниссии, появляется из земли, из космоса или из-за...хм...завесы, так что надо бы проверить отчеты археологических экспедиций и швартовные журналы местного порта, или как там называются эти дурацкие фолианты со списками прибывающих и отбывающих кораблей и их грузами. И еще узнать, не было ли там недавно каких-нибудь землетрясений.

— Очевидные вещи, да, — криво улыбнулся Рене, сверкая фиксами, — но пусть каждый обмозгует эту тему. К тому же, у меня с буквами не очень, так что с документами все равно кому-то из вас работать.

— И последнее. Босс, достань для меня у руководства ящик «пан-иммуна». Чуя я, что на месте придется по кабакам и притонам шляться неделями. У меня, как только представлю это, голова уже заранее раскалывается. Да и кишки мои без химподдержки уже слишком стары для этого дерьма.

…

Что же касается последовавших за встречей дней и необходимости смахнуть пыль с собственных прикладных навыков, Рене воспринял ее, пожалуй, слишком буквально и попросту переехал вместе с реквизированным через Бенедикта спальником на третий этаж руин реплики стандартного мануфакторума, стоящей последи макета городского квартала в одном из залов тренировочного полигона. Пора было вспомнить, кем он был на самом деле. Вспомнить, что мягкая перина, горячая еда и душ — это излишества, получаемые в награду, а не являющиеся чем-то само собой разумеющимся. Вспомнить, как противно натирают ноги забившиеся в ботинки кусочки рокрита и как он дергался от каждой тени дома на Лэйф-Хадд. Вернуться к корням. В итоге, к тому моменту, когда Молитор собрал их четверых на импровизированное совещание, вид у «Тринадцатого» был даже еще более потертый, чем обычно.



Когда же все разошлись, охотник сплюнул на землю в непрошеном раздражении, пнул осколок кирпича и полез обратно в свое логово, карабкаясь по склону из раскрошенного рокрита гораздо ловчее, чем днем раньше, но все равно то и дело скатываясь немного вниз. Все же не стоило привыкать к цивилизации. Видит Омниссия, там, на Идар-Оберштайне это ему еще наверняка аукнется. Он прям задницей это чуял.

Как и всегда, когда в его длинном языке не было нужды, Рене умело изображал подпорку для стены, ограничивая свое участие в беседе одними лишь невербальными средствами. Так, он утвердительно кивал, поддерживая Данкана и его запрос на охотничью лицензию, довольно ухмылялся и трепал бакенбарды, услышав о размере выделенных им фондов, хмурился и бурчал что-то в усы, когда стало понятно, что предстоит работать практически вслепую, а в остальное время совершенно беззастенчиво рассматривал окружающих. Кроме, конечно, старика Рамиреса. «Тринадцатый» никогда не был излишне суеверным и отлично понимал, что они с Игнацио на одной стороне, но каждый раз, когда их с псайкером взгляды пересекались, ему казалось, что тот способен прочитать его настоящее «Я» сквозь все маски и фальшивые личности.

Особенно это напрягало Рене именно сейчас, так как за фасадом приятно удивленного спокойствия и искусственной плоти он был так напряжен от сжимающего нутро страха, что непонятно было, стоит ли ему уже начинать шарить по ребрам в поисках рукояти оставленного в комнате наверху ствола или сначала все же стоит обмочиться. Ну так, для проформы. Нет, головой он понимал, что вся эта сцена с возмущающимся секретарем и проверкой наверняка разыграна по нотам и реагировать на нее надо именно так, как он это делает сейчас, но тот кто родился в «комнате-без-окон» в вопросах общения с руководством на разум не полагался. Просто не мог. Физически. Слишком уж болезненной была его предыдущая встреча с недовольным поведением «Тринадцатого» дознавателем. Слишком глубокими были шрамы оставленные ей. И вот и сейчас, пусть даже опасность явно прошла мимо, «внутренний голос» все еще скулил где-то в подкорке, предлагая самый безопасный вариант — упасть на колени и просить прощения. К счастью (в основном к его собственному), Рене не был ни дураком, ни слабаком и, зная об этой своей «особенности» давно уже научился ее, если не контролировать, то, хотя бы, скрывать от всех и вся. Вот только от старого колдуна правду за кривоватыми ухмылочками, плоскими шутками и довольным цоканьем языком не скрыть.

— Еще одна штука, Милорд, — подал голос Рене, когда все вроде выговорились, благодаря Омниссию за то, что голосовые связки отработали без проблем, и голос не сорвался на придушенный испуганный писк. — Для внедрения в местное криминальное сообщество было бы неплохо иметь на руках товар, с которым мы зайдем на рынок. Что-то, чтобы показать нужным людям, что мы уже замазаны. Не ересь какая-нибудь, Император упаси, но, так сказать, «вещи с душком». Доверие к новеньким в этом бизнесе всегда не очень. Уж я то знаю.

Рене уже давно привык всегда вести себя и реагировать на все новости “как положено”, и этот раз не стал исключением. Скучная рутина и не более того. Подходящие маски были привычными и несложными, да и играть “Тринадцатого” ему было проще всего. В конце концов, он был им большую часть сознательной жизни.

Узнав, что только им четверым предоставлена “честь” отправиться, один варп знает, как далеко и поработать на старшего дознавателя Монро, он хмурился, ворчал, подкручивал усы и вообще всячески проявлял неудовольствие. Оказавшись в окружении нарочито-помпезной роскоши особняка “капитана-хартиста Джаспера”, с присущей лишь выходцам из самых низов жадностью наслаждался всеми оплаченными из кармана Инквизиции благами и профессионально-грубо и неумело заигрывал со служанками. А добравшись, наконец, до приемной самого дознавателя, без промедления зацепился языками с охочим до рассказов прапорщиком, разбавляя его истории понимающими “вааще точняк”, удивленно-недоуменными “да ладно?”, уважительными “вот это ты по красоте зашел!” и прочими не несущими никакого значения фразами, создающими, однако, у собеседника ощущение, что ты его слушаешь. Он часто брал в их группе роль эдакого социального сифона, засасывающего все порожнюю болтовню и исполняющего социальные ритуальные танцы, времени и терпения на которые у остальных могло и не хватить. Лучше уж “Тринадцатый” выслушает и по достоинству оценит очередную байку Киже, чем Стил выйдет из себя и пырнет его одним из своих ножей.

И только во время относительно уединенного путешествия на борту “Pennyroyal” Рене, пусть и совсем чуть-чуть, но все же побыл самим собой. В его случае, правда, это означало сидение в одиночестве в какой-нибудь технической коморке недалеко от работающих корабельных механизмов, чей гул и вибрации давали ему ощущение спокойствия, бесконечное маниакальное перебирание и чистку оружия и оборудования и многодневные алкогольно-наркотические коматозы, длящиеся до тех пор, пока не настает момент идти и доставать еще. Единственным же настоящим развлечением могли считаться лишь низкопробные брошюры-страшилки, что так забавляли его раньше, но и тут не все было в порядке. Читать “Тринадцатого” учила Клэр, и после всего случившегося отказ от дальнейшего обучения стал единственным протестом, на который он осмелился. Так как на способности его это ни коим образом не влияло, его хозяин из инквизиции просто предпочел закрыть глаза на сей безобидный “закидон”. В итоге, для чтения Рене обычно вызывал проституток с хорошо поставленными голосами, а сам ограничивался теми историями, в которых было много картинок. С продажными чтицами на корабле вольного торговца было не очень, и целая стопка свежеотпечатанных баек так и пылилась всю дорогу в дальнем углу его роскошной каюты.

Представ же перед старшим дознавателем, за париком, улыбкой и круглым лицом которого гарантированно скрывался умный, хитрый и злобный хищник, выглядящий помятым даже в вычищенных и более-менее отглаженных рубашке, брюках и жилетке “Тринадцатый” молча оперся спиной о стену и обратился в слух. Только бровь одну поднял чуть удивленно, услышав о своей специализации. Ему, конечно, было наплевать, но тот “он”, чья маска была надета на Рене в данный момент, обязательно поднял бы бровь. На это даже деньги можно было бы поставить. В остальном все было в рамках ожидаемого: ничем не примечательный далекий мир, подозрение на еретическое или демоническое влияние, Бенедикт, выбранный (а, точнее, назначенный) командиром. И даже то, что новоявленный лидер группы не постеснялся перечить Монро, было ожидаемо. Уж больно высок у них был шанс провалить предложенное начальством прикрытие. Не работали они так.

– Я с ними, милорд, – негромко и уважительно процедил Рене, кивая в сторону Бенедикта и Данкана и кривя край рта в ухмылке, которая открывала две блестящие золотые фиксы с выгравированными на них литерами “F” и “Y”. – Я отлично намекаю нужным людям, что в душе мы коррумпированные, продажные дураки при деньгах. В этом у меня талант.

– Как скажешь, – коротко бросил Ульвар, отворачиваясь от то ли взбудораженной и довольной, то ли раздраженной и обиженной, то ли “и то, и это и еще что-то” волшебницы.

Он, по идее, уже должен был привыкнуть к капризам и переменчивости Гвендолен, что была подобна создаваемому ей огню, но выходило это не всегда. Вот и теперь, наблюдая за скачками настроения альвэ, он в который уже раз думал, насколько было бы легче ему иметь дело с кем-то более…предсказуемым. С кем-то, способным смириться с изначальной непознаваемостью окружающего мира, и понимающим, что знаки, подаваемые духами, – это не всегда руководство к действию. А так он как будто снова с любопытной десятилетней племянницей по лесам Эйяррика ходит. Ставший отчего-то деловитым и манерным Стефан жизнь “Нерожденному” та же не облегчал, но был, хотя бы, не его личной проблемой. Пусть хоть сгинет тут, преследуя выдумки свои. Дети, не иначе. Колдунья, живущая, если верить старикам, сотни лет и сын конунга. Дети в поисках несуществующего.

– Я пойду сразу следом за рингилем, потом колдунья и сын конунга, а ты встань замыкающей, – хрипло пробасил Ульвар, проходя мимо рыжеволосой воительницы, которая, кажется, называла себя паладином, что бы это не означало. – Не нравится мне тут.

– Пфффергх, – недовольно фыркнул Стирр, выдыхая большое облако едкого дыма в сторону от леди Кемерин, когда Августус закончил прикрывать их с Логмаром волосатые зады.

Теоретически, после фильтрации его легкими дым чагги был безопасен для обычных людей, но старший адепт-медикус “Посоха Праведника” все равно то и дело выговаривал ему за курение в компании “субъектов, менее стойких к воздействию галлюциногенов типа B-12i”. Правда, делал он это только в те дни, когда Император даровал ему бесстрашие тысячи героев, что случалось, по чести говоря, не так часто, как хотелось бы самому “Вороньему Глазу”.

– Ты не сделал ничего предосудительного, командир. Инквизитор Айдахо не просила нас скрывать информацию о нашей миссии ни от ее коллег по конклаву, ни от наших собственных братьев. Да и не сказал ты пока ничего *эдакого*. А если она все же вознамерится спросить с тебя, то пусть меня трижды вырвет на великом пире пред ликом самого Великого Волка, если я дам тебе взять вину на себя. Мы вместе убивали, вместе побеждали и вместе зализывали раны. Мы пришли сюда вместе, и любое твое слово – это и мое слово тоже.

Стирр одинаково комфортно чувствовал себя как закованным в керамит и адамант, так и одетым в обычные холщевые штаны и куртку, но, раз уж Августус решил предстать перед братьями-десантниками во всем своем торжественном великолепии, негоже и ему было оставлять “Бастион Эрика Пожирателя Звезд” пылиться в келье на борту “Посоха Праведника”. И вот теперь, в то время, пока шаттл нес их всех к “Пиллигриму”, сервомоторы разбуженного от долгого сна доспеха довольно гудели при каждом движении, приветствуя старого товарища, а амулеты и обереги таинственно шуршали, нашептывая волку его судьбу. “Вороний глаз” даже шлем взял с собой, пусть даже терпеть не мог это проклятое ведро, даром, что сделано оно было в кузнях самого “Клыка”, и по степени удобства от стандартных образцов отличалось так же, как ясный летний день отличается от дождливых осенних сумерек. Надевать его сын Русса правда, не стал, ведь даже самый старый и умелый из железных жрецов так и не сумел до сего дня создать шлем, в котором можно было бы курить.

Затягиваясь терпким дымом тлеющей чагги, и, одновременно, удерживая на вытянутой руке пожарный сервочереп, слишком рьяно реагирующий на его трубку, Стирр раз за разом прокручивал в голове услышанные от эльдарской ведьмы слова, и все никак не мог избавиться от ощущения, что его где-то провели. Что их всех провели. Вообще, сомнения были отличительной чертой его младших братьев homo sapiens, но к старости “Вороний глаз” сделался, пожалуй, слишком вдумчивым и осторожным. Это было нехорошо. Волкам Фенриса не пристало сомневаться в чем-либо. К сожалению, он был не только стар, но и мудр, и поэтому избавиться от ощущения, что они стали марионетками в чьей-то игре у него никак не получалось. В итоге он решил просто довериться судьбе. Ведь вряд ли было случайностью то, что в этой системе они встретили еще одного инквизитора со свитой из караульных. Всеотец свел их вместе, и будущее их описывали одни и те же руны. Осталось только понять, какие именно кости выпали у слепой старухи.

Спускаясь по трапу, Стирр одобряюще потрепал по холке шагающего рядом “Кровавую Пасть”, чьи металлические когти клацали по полу при каждом шаге. Он не знал, чувствует ли погребенный под слоями адамантиновых пластин и искусственных мышц зверь хоть что-то при прикосновении затянутых в керамит пальцев, но ему хотелось верить, что какая-то часть громадного волка все же жива, как и сам он был жив под бесчисленным числом шрамов, старых ран и болезненных воспоминаний. Так или иначе, на встречающую их компанию его спутник отреагировал спокойно, а это всегда было хорошим знаком. Гораздо хуже было, если бы восемьсот килограмм смерти и разрушения решили, вдруг, что перед ними враги и перешли в боевой режим, как это было восемь лет назад во время “Инцидента Тициана Златоглагового”. Тогда, после длительного расследования виновность вольного торговца была, пусть и post mortem, но подтверждена, но осадочек от того момента, когда он так и не смог всадить болт в череп доедающего капитана принявшего их корабля товарища, у “Вороньего Глаза” все же остался.

– Приветствую вас, Леди-инквизитор. Приветствую вас, братья, – басовито пророкотал Стирр, отнимая все еще дымящуюся трубку ото рта и добродушно ухмыляясь.

Вообще, умение улыбаться, и не казаться при этом злобно скалящимся зверем, было редким даром среди сынов Русса, но за долгие столетия жизни он обучился даже этому сложнейшему трюку.

– Я – Стирр “Вороний Глаз” из великой стаи Гуннара “Красной луны”. Долгие годы я убиваю врагов Всеотца для леди Айдахо и надеюсь, что нам с вами предстоит поохотиться вместе.

Пронизывающий до костей холод, мокрая от дождя земля и скрип трущихся друг о друга ветвей так напоминали о той ночи, когда прихвостни «Гнилого Нутра», пытаясь убить его, разбудили «того второго», что на ноги Ульвар вскочил уже с ножом в руке. Правда на этот раз его темный попутчик мирно спал где-то внутри и желания просыпаться и немедленно убивать окружающих не проявлял. Это всегда было хорошим знаком, но больше «Нерожденного» никто врасплох не захватит. Никогда, ифель его побери! Еще некоторое время, пока остальные приходили в себя, эттир жадно вслушивался в шум ливня, пытаясь определить, угрожает ли им что-то кроме перспективы схватить легочную хворь, и только убедившись, что немедленно атаковать лагерь никто не собирается, попытался вспомнить, кому предстояло держать ответ за сон во время сторожевой вахты.

Попытался...и не смог. Вместо памяти о последних днях его голова была наполнена тяжелым маревом неизвестности и мешаниной из обрывков воспоминаний как в те времена, когда он заливал тоску элем и бренди в портовых кабаках, но Ульвар был уверен, что не злоупотреблял уже многие недели, да и остальных признаков похмелья не ощущалось. Он, правда, помнил, что направлялись они к Лох Нелта, однако причины, заставившие их изначально отправится из великого каменного города на север, который мог считаться «севером» только среди мягкотелых южан, так и оставались чем-то из области неизвестного. Бред какой-то. Бред, а может и колдовство. Волшбы тут на юге, на его взгляд, действительно было как-то слишком много. Взять, хотя бы, сошедшую с неба колдунью, которой эттир задолжал жизнь, и которая разбудила их всех криком.

— Пусть рингиль решает, — мрачно проскрежетал Ульвар в ответ на вопрос Стефана, отряхиваясь, будто выбравшийся из реки пес. — В конце концов, он нас сюда завел. Только пусть сначала проснется до конца, а то вон о каком-то Ваэроне спрашивает.

Порывшись в своих вещах, «Нерожденный» нашел таки оставшийся относительно сухим факел и огниво, и через некоторое время разжег, наконец, хоть какой-то огонь. В дрожащем свете пожираемой пламенем пакли лица остальных членов группы казались ему расчерченными черными тенями деревянными масками, и это был не лучший из знаков. Маски означали скрытые мотивы, неопределенность и непредсказуемый итог, казалось бы, очевидных действий. Плохо. Он не любил неизвестность. Больше не любил.

— Твой сон, — хрипло прогудел эттир, подходя поближе к, кажется, пришедшей в себя Гвендолен. Он, если быть честным, боялся заглядывать в эти ее огромные синие глазища, но мужчина не должен бояться, и вот и сейчас его взгляд, поблуждав немного по лицу альвэ, встретился, наконец, с ее, таким же непроницаемым и таинственным, как и в первый день их встречи. — Сны — это послания. Послания от духов. Что сказали тебе духи, колдунья?

«Куда!?» — только и пронеслось в голове Ульвара, когда рыжеволосая встала между ним и приземистой многоногой тварью. Она его защищать что ли собралась? Его? Нет, девушка определенно стремилась умереть какой-нибудь ужасной смертью, например, быть растворенной желудочным соком вот этой вот колдовской tispe, а он так укутан липкими комками паутины, что даже сделать ничего не может. Его темный попутчик, правда, вклинившуюся между ним и его добычей деву считал назойливой помехой, и эттиру даже губу пришлось прикусить, чтобы избавиться от навязчивой мысли проткнуть союзницу насквозь.

Плывущий на волнах холодного безумия, он почти не заметил ожегшего бедро паучьего укуса, но вот раздавшееся откуда-то из-за спины, куда и головы было не повернуть шипение и серия щелчков заставили зубы «Нерожденного» сжаться до скрежета.

«Окружены», — сокрушенно осознал Ульвар, перехватывая рогатину коротким хватом и пытаясь вонзить ее в атаковавшего его паука сверху-вниз, словно гарпун в кита.

«Больше мяса на убой», — ухмыльнулось его губами Нечто, плашмя, будто дубину опуская древко на ближайшую тварь.

— Но, ведь... Ведь задат... — начал было Бран, намереваясь пристыдить проигнорировавших его доводы «коллег», но вовремя осекся.

Он, в конце концов, ничего хозяйке «Веселого меча» не обещал, денег ее не брал, от щедрот ее не питался, да и вообще, ему только и надо было, что заручиться поддержкой еще хотя бы пары авантюристов и дождаться информации от госпожи Велливо. И все. Если за время ожидания придется прикончить нескольких разбойников или потратить пару дней на их бесплотные поиски, что же, пусть так и будет. Иногда надо просто плыть по течению.

Молча доев ставший, почему-то, не таким уж и вкусным завтрак, и, поставив свою подпись под составленной менестрелем бумагой, «Пижон» сослался на дела, которые ему необходимо было доделать перед тем, как идти или ехать куда бы то ни было, и довольно спешно покинул постоялый двор. Задержался он только на те пять минут, которые понадобились, чтобы пересадить ждущего в комнате Мистера Мышь во внутренний карман куртки. Старый друг, должно быть, совсем устал сидеть в четырех стенах, да и Брану компания кого-то, кто умеет слушать и слышать голос разума, сейчас совсем не помешает.

Вернулись они спустя пару часов, практически в одно время с Винтером, принесшим вести от констебля, и посреди обсуждения стратегии борьбы с бандитами. А еще как раз вовремя, чтобы успеть послушать протяжные, похожие на стоны умирающего зверя звуки, издаваемые кожаным шаром с кучей трубок, который голиаф явно считал музыкальным инструментом. Странный опыт, но не сказать, чтобы совсем уж неприятный. Скорее даже наоборот.

— Телега, ящики, сбруя, вол или тяжеловоз, — Бран начал перечислять покупки, необходимые для исполнения предложенного Мартильном и тут же поддержанного полуэльфом и дварфом плана, демонстративно загибая пальцы.

Голос его, правда, уже не звучал столь уверенно как раньше. Доводы, которые он собирался привести были, само собой, безупречны, но вот только остальная группа уже доказала неумение и нежелание прислушиваться к чему-либо логичному. По крайней мере, к логичному в его понимании.

— Выйдет где-то полсотни золотых, которые придется отдать за дело, которое нам никто не оплатит. Я свои деньги не печатаю, а зарабатываю и сорить ими не привык. Кроме того, в момент нападения, а, точнее, неожиданного нападения из засады, разбойники будут все в одном месте, во всеоружии, и на выгодных для себя позициях. Это в случае, если они вообще решат напасть на кого-то всего через два дня после того, как сорвали последний куш.

— Не проще ли пройти по следу двух тяжелогруженых телег от места последнего нападения до бандитского лагеря и застать кого-то из них со спущенными штанами, кого-то спящим, а кого-то без брони и оружия? Я слышал, что выгоднее быть охотником, а не добычей.

Они шли и шли под сенью каменного, покрытым мхом и лишайником свода, мимо стен, несущих шрамы прошлых битв, из которых торчали какие-то металлические трубки, и с каждым шагом Ульвар все больше убеждался в том, что ему здесь не нравится. Не потому, что тут жил какой-то колдун, хотя это, конечно, был дурной знак, или из-за того, что произошло в этих коридорах много лет назад, а просто потому, что это была суша. Он не помнил, как море оказалось частью его жизни, но монолитная мертвая кладка под его ногами вызывала у него явно ощутимый дискомфорт и раздражение. Раздражение, подогреваемое приближающимся с каждой минутой скрежетом, издаваемым их невидимым преследователем или преследователями.

– Да догони ты нас уже, drittsekk, – зло процедил “Нерожденный” себе под нос, поглядывая через плечо в черный зев тоннеля.

Вряд ли Ульвар был из тех, кто дергается и изводит себя перед битвой, но быть в роли убегающей от охотника добычи ему тоже не нравилось. Раз уж им не суждено было уйти без драки (а с друидом на руках убежать наверняка не удастся), то пусть хоть следующая за ними тварь покажется поскорее, чтобы он мог ее, наконец, убить. Убить, забыть и идти дальше. В его мире все было предельно просто. “Нерожденный” так и бурчал бы себе под нос, недовольный слишком твердым полом, слишком неподвижным воздухом и недостаточно расторопными врагами, но тут духи таки сжалились, явив его взору трех наимерзейших тварей, которых только можно было представить. Воистину, будь проклят тысячу раз построивший это место колдун.

Он даже не успел подумать, справится ли с многоногими уродцами без помощи “холодного нечто”, как обнаружил себя стоящим перед самым большим тараканом-переростком с рогатиной наготове и хищным оскалом на лице. Да, надо бы, пожалуй, поучиться эту штуку контролировать…

В то утро Бран впервые на своей памяти проснулся с петухами. Нет, он не был любителем понежиться в кровати, благо детство на улице этому весьма способствует, и обычно вставал незадолго до рассвета, но никогда ранее его пробуждение не сопровождалось этим мерзким пронзительно-хриплым клекотом. При первых же незнакомых звуках он открыл глаза, насторожился и напрягся, но с места не двинулся, и еще некоторое время подслеповато вглядывался в бледный полумрак комнаты, стараясь высмотреть неприятности. Наконец, удостоверившись, что мерзкие птичьи завывания не являются предвестниками беды, “Пижон” отпустил рукоять ножа, которую продержал в руке всю ночь, и с неохотой отбросил в сторону одеяло, делавшее ночлег на затолканном в слепой угол комнаты матрасе почти что комфортным. Спина его немного затекла от шести часов сна в полусидящем положении, одежда приобрела неряшливый помятый вид, а все вещи, прилежно упакованные в рюкзак еще вчера вечером, надо было снова разложить по “их” местам в комнате, но Бран не роптал. Он, пусть и ненавидел эту свою слабость, давно к ней привык и рассматривал как что-то вроде старого шрама, ноющего по осени. Неспособный чувствовать себя в безопасности нигде, кроме своей каморки под крышей “Огненного тунца” дома в Глубоководье, молодой арфист был вынужден ночевать, готовым ко всему и держащим все свои вещи так близко к себе, как это только было возможно. Единственным исключением был Мистер Мышь, которому дозволялось ночевать в открытой клетке, дававшей ему возможность улизнуть в случае чего-нибудь непоправимого.

Потянувшись всем телом, будто большой недовольный кот, Бран снял и аккуратно развесил по крючкам и спинкам стульев всю свою одежду, дабы через пару часов, отвисевшись, она вновь стала выглядеть прилично, снова разложил содержимое рюкзака по полкам и шкафчикам, принял освежающую прохладную ванну и уселся у открытого окна. Посадив Мистера Мыша на подоконник подле себя, юноша вручил старому товарищу утренний кусок сухаря, убедился, что занавески закрывают его от любопытных глаз с улицы, и принялся точить свои и без того бритвенно-острые ножи. Утреннее наблюдение за окружающим городом, кормление ручного грызуна и заточка ножей были еще одним из его ежедневных ритуалов, отходить от которого “Пижон” не собирался. Наконец, спустя какое-то время (часа два, наверное), его внутренний бюрократ сказал, что настало время завтрака, и юноша, все так же следуя стандартному утреннему протоколу, оделся, собрался и пошел в обеденную залу, в которой уже сидели все его вчерашние знакомцы.

Пока говорили другие, предпочитающий слушать Бран молча поглощал свежий горячий хлеб с маслом, сыром и прочими яствами, за одно упоминание которых в “Туманном взморье” можно было получить перо в бок. Он рассчитывал, что все решится и без его вмешательства, но, когда стало ясно, что единого мнения о планах на ближайшее время у группы нет, юноша откашлялся и поднял вверх двузубую вилку, привлекая всеобщее внимание.

– Господа. Перед нами и правда вывалили целую гору слухов, домыслов и небылиц, но не стоит забывать, что мы взяли задаток за вполне конкретную работу, – начал “Пижон” немного слишком нравоучительным тоном. – Технически, конечно, деньги взял Винтер, но полагаю, что никто не откажется от доли. В связи с этим, договор, о котором он говорил, будет очень к месту.

– Наша хозяйка, чьей щедростью *вы* вчера активно пользовались, – продолжил юноша, особенно выделив это вот “вы”, будто бы подчеркивая, что его самого особенно ничего со страхами госпожи Иркелл не связывает, – просила нас проверить слухи относительно происходящих вокруг Копьекамня событий. Она добрая женщина и радеет за благополучие всей “Лиственницы”, но, раз уж она заплатила за решение определенной задачи, думаю, что именно ей мы и должны посвятить наше время в первую очередь.

По мере перемещения из одного заведения в другое настроение Брана становилось все хуже и хуже, а когда перед ним во всем своем хаотичном великолепии предстала лавка госпожи Велливо, и вовсе чуть не сплюнул на землю от раздражения. Мало того, что информации об искомой деве не было никакой, а столовые приборы одной длины в “Красной лиственнице” были определенно не в чести, так еще и местная арфистка жила посреди рукотворной свалки, которая казалась юноше материальным воплощением слова “неупорядоченность”. Малым, но все же утешением мог считаться тот факт, что клуб по интересам, ради которого леди Беларабанта покинула отчий дом, был известен местным, хотя репутация его и оставляла желать лучшего. Но, в конце концов, чего еще ожидать от компании высокородных бездарей?

Привычно проскользнув сквозь толпу снующих туда-сюда детей, он вошел в “Тысячу мелочей” следом за товарищами, представился, ввернув в разговор кодовую фразу про чокнутого коллекционера из Глубоководья, интересующегося всякой мелкой безделицей с орнаментом, похожим на тот, который украшал фибулу самого “Пижона”, и остался стоять около дверей. Внутреннее помещение магазина было организовано не лучше двора, и юноше приходилось прилагать определенные усилия для того, чтобы не начать переставлять все “как надо”. Скрывая недовольную мину за приличествующей случаю полуулыбкой, он дождался, пока хозяйка ответит Элри, а затем привлек ее внимание вежливым покашливанием.

– Еще раз приветствую вас, госпожа Велливо. Я разыскиваю юную Савру Беларабанту по поручению ее родителей, которые, вероятно, достаточно важны для нашего с вами общего дела, чтобы арфисты решили взяться за решение их семейную проблему. По последним сведениям, она направлялась в эти края, чтобы присоединиться к “Сообществу пернатой бури”. Я буду благодарен за любую информацию о ней или о “сообществе”, которая у вас есть.

– Я в порядке, – максимально дружелюбно пробурчал Ульвар, благодарно кивая Дереку. – Не стоит беспокоить старика попусту.

Он покрутил несколько раз левой рукой, то ли в подтверждение своих слов, то ли, чтобы чуть размять поврежденную конечность, чуть морщась от тупой пульсирующей боли в плече и от долгой бессвязной речи друида. Тот нудно вещал что-то про болота, газ, трясину и зловонные утробы, хотя можно было бы ограничиться простым “Эта вещь опасна. Не трогай ее”. Один из спутников их, по всей видимости, нанимателя тоже оказался весьма разговорчивым, и смысл его истеричной тирады сводился к какому-то бреду про то, что они все уже якобы умерли. Глупости какие. Ясно же, что у них не может быть одного посмертия. Боги заберут каждого в свои чертоги, где каждого ожидает своя собственная вечность или же забвение. А немертвые твари вооруженные такими же по форме мечами вообще были хорошим знаком. Знаком того, что прошлое, каким бы страшным и мерзким оно не было, не имело над ними власти. Знаком того, что надо идти дальше. В будущее.

– Решение за тобой, волшебница, – глухо проскрежетал “Нерожденный”, чуть призадумавшейся Гвендолен, на которую неугомонный Стефан возложил бремя лидера. – Я тебя не брошу, но нам надо идти вперед. Выберемся отсюда. Вспомним, кто мы такие. Вернемся и всех убьем. Очень простой план.

Разметав своего противника на кусочки, Ульвар хищно оглянулся по сторонам в поисках следующей жертвы, но, по всему выходило, что битва уже выиграна. Блеснул клинок Энны, вспыхнул в воздухе колдовской огонь и вот уже в зале снова только живые. Не такое уж и великое сражение, если по чести. Пару мгновений он еще смотрел на спину того, кого звали Ваэроном, раздумывая над тем, что можно и в нее всадить рогатину, раз уж скелеты закончились так быстро, но мысль эта была слишком чуждой и холодной, чтобы рассматривать ее всерьез. По крайней мере, на этот раз.

Встряхнув головой, как пес после купания, эттир прошел чуть вперед на случай, если немертвых тварей окажется больше, и несколько раз глубоко вздохнул, дабы успокоить бешено стучащее о ребра сердце. Ледяная пустота снова свернулась довольным калачиком где-то внутри его живота, а на смену ей пришли боль от ран, ссадин и потянутых мышц и валящая с ног свинцовая тяжесть во всем теле.

– Faen*, – негромко, но зло прошипел Ульвар сквозь зубы, когда многострадальная левая рука будто бы вспыхнула в огне. Видят боги, он так долго не протянет.

– Надо идти дальше, – пробурчал он чуть позже, после того, как “послевкусие битвы” чуть притупилось. – Кто вожак стаи можно спросить у старика. Он и так все о нас знает. Сейчас важно выбраться из этой колдовской дыры.

Когда с рук “последнего из стаи”, который, кажется, звался Дереком, сорвались сгустки темного света, Ульвар инстинктивно отшатнулся и машинально сотворил рукой в воздухе какой-то знак. Смысла в этом действии, на первый взгляд, не было никакого, но ощущалось оно как “правильное”, и, более того, как “необходимое”. Не иначе, как очередной подарок из той его жизни, которую он совершенно не помнил. Посмотрев на свои пальцы со смешанным с настороженностью удивлением, “Нерожденный” буркнул себе под нос что-то невразумительно-недовольное и в очередной раз подхватил тело Эйтне с земли. Если свод коридора все же удастся обрушить, им снова придется бежать, и тело храброй девушки их неизбежно замедлит. Придется оставить его тут. До поры.

– Прости, но мы не можем тратить время на нормальное погребение, – негромко пробурчал Ульвар, унося уже начавший коченеть труп прочь от тоннельного зева. – Мы вернемся. Вернемся и всех их убьем. Вернемся и сожжем тебя, как и полагается. Полежи пока тут.

Почему тело “полагалось” сжечь эттир тоже не знал, но, раз это кажется правильным, то пусть так и будет. Пройдя десяток ярдов по высокой траве, он аккуратно положил Эйтне лицом к небу, чтобы и солнце и луна плакали по ней, сложил ее руки на груди и, чуть подумав, вложил в них кинжал, который девушка носила на поясе. Так тоже было “нужно”. Практически сразу же после этого грохот рушащейся каменной кладки возвестил о том, что Гвендолен и Дерек все же сумели купить им немного времени, а значит, надо было бежать. Все случилось в нужное время, и это был хороший знак. Духи подтверждали, что стая сделала правильный выбор.

Ульвар так и продолжал считать, что духи благоволят им, до того самого момента, когда в зале, полной каких-то бочек, наподобие пивных, но железных и наверняка с какой-нибудь мерзостью внутри, на них напали ожившие мертвецы. Восставшие были похожи на сплетенные каким-то безумным мастеровым игрушки, только вместо ивовых прутьев были иссохшие кости, а вместо щепок и палочек в пальцах их были зажаты старые, но выглядящие весьма угрожающе клинки. Теперь идея оставить труп одной-из-стаи не казалась такой удачной, как раньше, но мир редко дает тебе именно то, на что ты надеешься. В этом “Нерожденный” был почему-то уверен. Холодное “нечто” внутри него не интересовалось мертвой плотью и в драку лезть не хотело, но теперь закипал уже сам Ульвар. Это все было уже слишком. Ему надоело терпеть, надоело бежать и надоело быть разумным. Он был окружен колдунами и самоубийцами, его память украли, в него стреляли, члена его стаи убили, а ее труп уже, может быть, ковыляет следом за ними, его, в конце концов, преследуют с целью прирезать, и теперь еще какие-то пропитанные черной магией пугала стоят на его пути. Жалкие останки давно мертвых слуг какого-то ублюдочного колдуна. Прах на ботинках “Нерожденного”! Куски лошадиного навоза! Ошибка, проклятые духами и богами мертвые скотоложцы! Большая ошибка!

К тому времени, когда волшебница сплела огненный цветок, лепестки которого слизнули со старых костей все остатки одежды или плоти, что могли там остаться спустя все прошедшие годы, Ульвар уже достаточно раззадорил себя и своего темного попутчика, и теперь тихо и зло рычал, будто удерживаемый привязью дикий зверь. Стоило только потухнуть оранжевой вспышке, он выскочил из-за Гвендолен, надежно закрывая ее спиной, и рубанул ближайшего противника сверху-вниз, будто лесоруб, встретивший особенно упорный чурбак.

Углядев воровскую тайнопись на доспехах и стойке, Бран порядком удивился и насторожился, но вида не подал (или, по крайней мере, ему так показалось). Не то, чтобы он совсем не ожидал найти тут весточки от собратьев по профессии, ведь “Красная лиственница” была каким-никаким, но все же торговым поселением, но вот содержимое послания намекало на презираемый среди “честных воров” разбой с убийством, а это было совсем-совсем неприятно. Тем более в ситуации, когда предполагалось, что искомая им безмозглая высокородная пигалица, идеально подходящая на роль “безответного и лакшевого фраера”, вероятно, проходила этим же путем. Однако непосредственно сейчас ничего поделать по этому поводу “Пижон” мог, так что, отметив про себя, что к проблеме “мокрушников” еще придется вернуться, он проследовал наверх, туда, где его ждали ванна с теплой водой, мягкая кровать и шанс побриться, не опасаясь перерезать себе горло.

Перед самой лестницей его перехватил Винтер, который, распорядившись насчет своих вещей и комнаты, собирался осмотреться и найти “Тысячу мелочей”, в которой арфистов должен был ждать их местный контакт. Решение было уместным и логичным, и Бран вознес (про себя, конечно) благодарность Тиморе, удачно сведшей его с собратом-арфистом. Всегда приятно, когда часть твоей ноши несет кто-то другой, да и расспросить местных без привлечения особого внимания к предмету расспросов у менестреля выйдет куда лучше, чем у него самого.

– Да, ты прав. Информация нам не помешает, – негромко ответил “Пижон”, чуть склонив голову в сторону полуэльфа. – Не думаю, что нам что-нибудь угрожает в самой “Лиственнице”, но, на всякий случай, не забывай поглядывать через плечо. У меня есть серьезные подозрения, что в городе орудуют разбойники, ищущие легкую добычу.

– Удачного дня, – немного невпопад добавил юноша, самим нутром чувствуя, что без этой, бесполезной на первой взгляд, но однозначно необходимой фразы невинная беседа будет беспокоить и раздражать его еще несколько недель.

Наверху Бран провел не меньше часа. Вдоволь понежившись в обжигающе-горячей воде, он спокойно и вдумчиво побрился, уделив внимание каждому изгибу своей челюсти и каждому крохотному клочку щетины на ней, с маниакальным усердием и вниманием вычистил одежду и обувь от дорожной пыли и грязи тремя разными щетками (каждая для своего элемента гардероба), и вступил в очередную битву с непослушной шевелюрой, которую, впрочем, проиграл, как и все предыдущие. После, он аккуратно, соблюдая только ему одному понятные правила, разложил свой нехитрый скарб по шкафам и полкам и достал из рюкзака деревянную клетку с “Мистером мышем”. Седой подслеповатый грызун, бывший последние годы единственным другом “Пижона”, большую часть времени проводил во сне, еду предпочитал не воровать, а получать, но для всех котов, тем не менее, был желанной добычей и поэтому жил в превращенной в переносной дом клетке. Обновив воду в поилке и насыпав старому приятелю хлебных крошек из собственных запасов сухарей, Бран, наконец, ощутил, что все необходимые ритуалы выполнены, и что можно спускаться вниз. Самое время, солнце, судя по всему, как раз в зените.

В обеденном зале “Веселого меча” он первым делом углядел посвежевшего после ванны “Элри-искателя приключений”, чью очищенную от дорожной пыли куртку теперь украшала заколка, в которой, при желании, легко угадывалась арфа. Стиль и форма украшения была совершенно иной, чем у самого Брана, старого Эльсмира или, например, Винтера, но намек был весьма очевиден. Третий арфист? Видят боги, это задание начинает казаться частью чего-то куда большего, чем просто поиски ветреной аристократки.

– Приветствую еще раз. Я присяду? – негромко обратился Бран к вроде-как-собрату, как бы невзначай дважды проводя сложенными указательным и средним пальцами по ободу своей собственной фибулы в ту и другую стороны, как учил его наставник. – Разреши полюбопытствовать, а “искатель приключений” в твоем случае – это наемник, или что-то еще? – продолжил юноша, дождавшись разрешения и заказав себе кружку эля полегче.

– У тебя, кстати, пуговица от правого кармана вот-вот оторвется. Я слышал, что в “Красной лиственнице”, для покупки всякой мелочи надо обратиться к Эндрит Валливо, но я, тысяча проклятий на мою голову, так и не запомнил, как называется ее лавка. Хотя, возможно, ты это и без меня знаешь, – закончил “Пижон” с вежливой улыбкой, которая, впрочем, затронула только его губы. Глаза же так и остались внимательными и немного настороженными.

Бран не показался бы чрезмерно разговорчивым даже в компании немых, а оказавшись на пути словесного потока, извергаемого хозяйкой “Веселого меча”, и вовсе притворился тенью самого себя, ограничившись лишь приличествующим моменту приветственным полупоклоном. Не то, чтобы он чувствовал себя как-то неловко или неуютно, но в данной ситуации большую часть информации можно было получить, просто слушая чужие разговоры, благо говорить начали буквально все, да и голова его в данный момент была занята кое-чем другим. Еще по дороге к постоялому двору “Пижон” заметил на его крыше пузатые бочки для хранения и подогрева воды, и теперь, когда, не без труда продравшись сквозь лингвистические заросли речи госпожи Хайлессы до слова “ванна”, он уверился в близости нормального цивилизованного отдыха, ничто иное его особенно не интересовало. Кроме, может быть, обеспокоенности хозяйки, по поводу каких-то там неприятностей, свалившихся на деревню, но это определенно может подождать до “после ванны”. Однако забывать о манерах и потенциальных пользе любой информации тоже не стоило, так что сначала Бран дождался, пока выскажутся его невольные спутники, параллельно с интересом разглядывая столь неожиданный в этом захолустье интерьер.

Путешествовавший с ними жрец Хельма сразу вызвался помочь и, кажется, подписал на это всех остальных, отметил “Пижон” с некоторым раздражением, которого, правда, сразу застыдился. В конце концов, помощь таким вот обычным людям и была причиной того, что он вообще стал арфистом. Ну, или, по крайней мере, почему пытался им стать, с переменным успехом сражаясь с демонами своей полной спорных добродетелей молодости. Неопределенно-утвердительно кивнув дворфу, юноша скользнул взглядом по Мартильну, к которому уже успел привыкнуть за неделю пути, и встретился глазами с единственным в этой компании, кого он видел впервые. Нового собеседника звали Элри, он называл себя искателем приключений, что в переводе в общепринятые термины могло означать вообще что угодно, но, обычно, означало “наемник”, и ему тоже не давала покоя погода. Странный интерес для наемника, если по чести говорить. Вероятно, им стоит пообщаться с Винтером, но тот и без его советов с кем угодно найдет общий язык.

– Бран. Просто Бран, – негромко представился юноша, сопровождая свои слова легким кивком головы. – Моя цель весьма приземлённая. Я разыскиваю сбежавшую из родительского дома благородную деву, которая направлялась куда-то в эти земли. Скука.

Последним, кто еще не высказался к удивлению “Пижона” был собрат-арфист, но, как только дорожный плащ менестреля весьма картинно полетел на одну из лавок, стало очевидно, что полуэльф просто ждал момента, когда его представлению никто не будет мешать. Понимая, что сейчас словесный поток обратится вспять, унося их всех в Винтеро-центрический мир, и вставить свои пять медяков ему никто уже не даст, Бран спешно выудил из поясного кошеля золотой и протянул его хозяйке.

– Комнату с камином и проточной водой, пожалуйста, госпожа Иркелл.

Ульвар. Ульвар “Нерожденный”. Человеку вернули имя или даже два, если считать именем странную кличку, которая, тем не менее, ощущалась неотъемлемой частью его самого. Вернули маленький его кусочек, и, как умирающему от жажды капля воды кажется и спасением, и злой насмешкой, так и он следом за великой радостью от обретения себя окунулся в столь же всеобъемлющую тоску. В тоску от осознания того, сколь многое украла у него неизвестная волшба. В тоску по всем тем годам, что сделали из него его нынешнего, чем бы он ни был. По семье. По друзьям. По морю. Да, его память ждала его где-то там, за пределами каменной ограды, но до нее еще надо было добраться, а сделать это с каждым мгновением становилось все сложнее.

Молодой Стефан говорил хорошо и правильно, но слишком уж схож был его яростный азарт со злой холодной пустотой, что жила внутри самого Ульвара. Слишком прост был выбор, сделанный одним только сердцем. Слишком просто было пойти на поводу у внутреннего зверя. Он то знал, что это такое. Он то знал.

– Мы взяли жизнь за жизнь. Долг крови уплачен, – негромко, но твердо произнес Ульвар. – Эйтне отдала жизнь не для того, чтобы мы сожгли свои в попытке отомстить. Врагов больше, среди них одержимые, которым не ведом страх, а позицию у входа в тоннель сложно оборонять. Те, кто встанет в проеме, станут легкой добычей в свете луны. Их перестреляют как куропаток. На остальных навалятся все разом, потеряв пару человек в момент выхода во двор. Скорее всего, мы все умрем, и это будет плохая смерть. Бессмысленная.

Рыжеволосая Энна тоже была по-своему права, и снова ее выбор – самый простой из всех возможных. Выбор, который он и сам почти что сделал. Выбор храбрецов. Храбрецов и глупцов. Храбрецов, глупцов и, может быть, чуть-чуть трусов. Ведь, в конце концов, уйти здесь и сейчас легче, чем быть должным мертвецу. Легче, чем бежать в неизвестность, где страх, боль, а может и все та же смерть. Легче, чем жить.

– Старик не сможет бежать и драться, – продолжил “Нерожденный” через несколько мгновений. Он никого не хотел оскорбить, но факты, как и сама жизнь, были безжалостны. – Он замедлит нас, и все умрут. Сначала те, кто останется задержать врагов, потом те, кто попытается бежать, потом люди в Лох Нелта, перед которыми у нас обязательства. Уйти сейчас – переступить через гордость и гордыню, да, но еще и сохранить шанс помочь тем, ради кого мудрейший готов отдать жизнь. Он видел много зим, он пожил, он сделал свой выбор. Умереть – значит обесценить его.

Ульвар говорил и говорил, и по неприятному першению в горле понимал, что обычно он не особо болтлив. Это, наверное, и правильно, ведь слова не стоят ничего. Ведь, какие бы доводы он не приводил, и каким мудрым не пытался казаться, сам он приготовился сделать как раз тот самый легкий выбор. “Нерожденный” бросил короткий взгляд на окруженную ореолом бледного волшебного света Гвендолен и покрепче сжал древко рогатины. Он хотел жить, но и смерти или забвения не боялся. По крайней мере, не настолько, чтобы разорвать связующую их нить, чем бы она ни была. Решит дева бежать, и он последует следом за ней, решит остаться, он останется. Нет такого будущего, в котором они уходят отсюда разными дорогами.

– Решай, волшебница, – наконец проскрежетал Ульвар. – Я последую за тобой, какое бы решение ты не приняла.

Тяжело дыша, натыкаясь на крошащиеся от старости стены и собратьев по стае, и, ориентируясь только по слуху, Человек бежал сквозь непроглядную тьму. Боль пульсирующими волнами расходилась от его ран, мышцы и сухожилия ныли, будто бы забыв про то, что раньше им уже приходилось сталкиваться с подобными нагрузками, а тело безымянной замедляло не меньше, чем необходимость следить за каждым нетвердым шагом в неизвестность. Насытившись кровью русоволосого, холодное “Нечто” отступило, вновь свернувшись кольцами где-то в животе, но теперь, когда в любой момент в спину мог ударить выпущенный убийцами болт, Человеку, пусть и совсем чуть-чуть, но все же не хватало ощущения всемогущества, приходящего вместе с ним. В этом, должно быть, и была причина их сосуществования. Каждому из них было что-то нужно от другого, каждому было выгодно сохранять другому жизнь.

Наконец, затхлая темнота расступилась, давая дорогу мягкому лунному свету и влажной, полной запахов ночи, а вместе с ними и новому знакомству. Или знакомствам. Только сейчас Человек с немалым удивлением понял, что их снова пятеро, и что темноволосый мужчина с каким-то церемониальным жезлом в руке, которого он вознамерился, было, оглушить, тоже является членом стаи, хотя связь между ним и Человеком была куда тоньше, чем между остальными. А вот сидящий в центре двора старик и его спутники, пусть даже они определенно их всех знали, и, кажется, даже были рады встрече, в стаю не входили и поэтому никакого особого доверия не вызывали. У него, судя по всему, вообще мало кто и что вызывал доверие.

Недоуменно посмотрев на появившегося из ниоткуда нового собрата сверху-вниз, Человек молча вышел вперед, вставая между среброволосой, и встречающей их троицей, аккуратно положил тело безымянной девушки на траву, и взял рогатину двумя руками. Испачканный в крови одержимого наконечник совсем немного наклонился в сторону возможных противников, но знак, вкупе с настороженным взглядом, скачущим по лицам, рукам и окружающему их двору, получился достаточно ясный. Остальные, кажется, не разделяли его тревоги, но Человек не чувствовал, что поступает как-то неподобающе. Лучше уж оскорбить друзей неверием, чем попасть из одной западни прямиков в следующую.

Лицо медленно надвигающегося на него русоволосого было каменной маской из десятка несовместимых чувств, которая не треснула даже после того, как прилетевшая откуда-то сзади стрела воткнулась в его грудь, глаза казались, то холодными синими льдинками, то бездонными черными дырами, и в сердце Человека закралась первый червь сомнения. Не страха или неуверенности в собственной правоте, но непонятно откуда взявшегося понимания, что тут что-то не так. Понимания, только подкрепленного тем фактом, что убийца или разбойник, не скомандовал своим скрытым тьмой сообщникам немедленно утыкать его болтами, а просто неотвратимо шел вперед, не обращая внимания на свои многочисленные раны. Человек не был даже уверен, что противник знает о том, что умирает. “Темное колдовство”, “ифели”, “одержимость”, – полузнакомые слова роились в голове Человека, складываясь в множество разных, но одинаково страшных картин, а русоволосый был уже практически на расстоянии удара.

“Оглушить”, – наконец решил Человек, чуть поворачивая древко рогатины так, чтобы ее широкое лезвие было перпендикулярно земле. Воспользоваться ранами оппонента, и, сделав резкий выпад справа, ударить его плоской частью наконечника по голове, будто веслом. Слабость? Ошибка? Да, возможно, но ошибку всегда можно исправить, а убить можно лишь раз. Жаль, только, что левая нога так и норовит подломиться, стоит только перенести на нее вес, а рука даже без тяжести щита кажется чуть более чем безвольной плетью. Видят духи, не выйдет у него хорошего дальнего выпада, не выйдет.

– Один удар, – беззвучно прошептал Человек, напряженно следя за каждым движением русоволосого, до которого уже почти было можно дотянуться кончиком наконечника. – Дайте мне сил всего на один удар.

Лучше бы он не просил. Духи, ведь, иногда прислушиваются к просьбам смертных.

Он не мог посмотреть на себя со стороны, и, конечно же, не заметил, как губы его расходятся в хищном оскале, показывая крупные желтоватые зубы. Не увидел, как зло и холодно смотрят ставшие совсем звериными глаза, и как жадно раздуваются ноздри, втягивая пахнущий кровью и смертью воздух. Не почувствовал, как изменился тембр доносящегося из глубины его горла рычания. Но вот руки свои он видел и чувствовал, хотя некоторые вещи лучше не видеть вовсе. Пальцы его, вдруг, окатило таким холодом, будто бы их опустили в прорубь, а зажатое в них древко рогатины медленно прокрутилось помимо воли Человека, разворачивая обоюдоострый наконечник в горизонтальное положение. В положение, в котором ему будет легче всегда пройти меж ребер другого человека. “Dritt”, – только и успело пронестись в его голове прежде, чем холодное “нечто”, с которым Человек делил одно тело, бросило их обоих в лицо врага.

Русоволосый был умелым воином и наверняка представлял возможности раненого в ногу и руку противника. Он видел, как нетвердо стоит Человек, опираясь на левую ногу, видел, с какой задержкой действует его левая рука. Знал, что может не беспокоиться еще полтора своих шага. Знал, что раньше у его добычи просто не хватит сил. Только вот безымянному холодному “нечто” было наплевать. Наплевать на боль, наплевать на усталость, наплевать на моральные терзания и принятые Человеком решения. Взращённое в крови и боли “оно” радовалось им, словно старым друзьям, с которым их надолго разлучила злодейка судьба. ”Оно” должно быть в крови, должно быть окружено смертью, и должно эту смерть нести. Таков закон мироздания. Перенеся всю массу на раненую ногу и так быстро, что и глазу было не уследить, Человек вытянулся вперед, будто выпущенная из лука стрела, выбрасывая острие рогатины прямо в живот оппонента. Сухожилия на его руках натянулись до предела, грозя порваться в лоскуты, мышцы левой икры сократились с такой силой, что почти переломили древко засевшего в них болта, но холодное злое “оно” было довольно результатом. Довольно настолько, что даже отступило, позволяя Человеку насладиться плодом рук своих и волной всепоглощающей боли, что пришла через долю мгновения.

Человек вынырнул из океана чистого страдания, скуля, шипя и ругаясь под нос, как целая артель сапожников, уже через какие-то секунды со страшной мигренью и четким осознанием того, что все это происходило не впервые. Онемевшая левая нога почти не держала его веса, руки и плечи горели, словно в костре, и он даже припал на колено, чтобы выдернуть наконечник рогатины из трупа русоволосого. Ему было так больно, что мысли путались в голове, не желая складывать ни во что сложнее примитивных, но все равно ускользающих от понимания команд, но одну он таки сумел выудить и осознать, благо лежала она на поверхности: “Беги!”. Действуя, скорее, по наитию, чем руководствуясь чем-то рациональным, Человек бросил последний взгляд на тело одержимого, сгреб показавшееся, вдруг, очень легким тело своей безымянной спасительницы, и попятился, хромая и негромко угрожающе рыча, к спасительной темноте, в которой уже скрылись все остальные члены его стаи. Сейчас он вряд ли смог бы отбиться даже от дворового пса, но затаившиеся в темноте убийцы то ли этого не понимали, то ли были слишком ошеломлены гибелью своего лидера, чтобы стрелять.

Идея отступить и скрыться от нападающих среди руин, может, и была неплохой, но только все пошло не так почти что с самого начала. Человек, правда, даже не удивился. То ли привык к такому в той, предыдущей жизни, которую не помнил, то ли просто не успел. Он всего на мгновение кинул взгляд через плечо, дабы убедиться, что никто не замешкался, как выпущенный с пятнадцати футов болт пробил и его щит вместе с рукой. Он пошатнулся, зло зашипел от неожиданности и боли, жидким огнем растекающейся от места попадания, и начал активнее пятится в сторону спасительной трещины в стене, но в этот момент у храброй темноволосой девушки не выдержали нервы. Наплевав на опасность, она птицей выпорхнула откуда-то из-за его спины, взывая к людям и богам голосом, что был пронзителен и полон скрытой боли, словно прощальный чаячий плач. Выпорхнула, чтобы спасти его, чтобы спасти всех.

Дурочка. Добрая, храбрая и, должно быть, очень славная, но дурочка, вышедшая под арбалеты в одном лишь платье.

И пусть даже боги откликнулись на ее призыв, явив истинное чудо исцеления, пришедшие за их жизнями охотники к словам мира остались глухи. Щелкнули где-то в темноте спусковые механизмы арбалетов, взрезали воздух хищные острия болтов и вот уже девушка-без-имени валится на холодный пол, будто тряпичная кукла, небрежно отброшенная капризным ребенком. Человек почти успел закрыть ее своим телом, но только почти, а “почти” в таком деле значения не имеет. Ты либо делаешь то, что должен, либо нет, и сейчас он не смог. Опять. Он не знал, откуда пришло это понимание, не знал, кого еще он потерял в прошлой жизни, но боль от потери и ощущение беспомощности были ему явно старыми знакомыми.

Чуть покачиваясь и стараясь не нагружать ногу, в которую попал очередной болт, Человек поднял глаза на русоволосого, который, судя по всему собирался закончить все поединком один на один, как охотник, выходящий с рогатиной против загнанного собачьей сворой медведя. В глазах убийцы плещется такая ненависть, а лицо выражает одновременно так много разных чувств и эмоций и, в то же время, столь недвижно, что Человек уже не уверен, что противостоит чему-то из плоти и крови, чему-то живому. Хотя, это более и не важно. Все остальные добрались до укрытия, и видят духи, будет лучше, если они воспользуются тем временем, которое он им подарит для того, чтобы скрыться. Холодное нечто в его животе ликует, зная, что случится дальше, но он пока что держит его в узде. Еще не время, еще чуть-чуть.

– Бегите, – глухо и удивительно спокойно буркнул Человек, сбрасывая с левой руки щит.

Удивительно, какой у него жесткий и хриплый голос. Будто точильным камнем кто-то по лезвию водит. Интересно, есть ли на свете кто-то, кому он кажется приятным? Должна же у него быть, например, мать. Или отец. Или, хотя бы, братья с сестрами. Между братьями, ведь, связь зачастую даже более крепкая, чем между родителями и сыном. Жаль, что не узнать ему этого никогда. И что имени своего не узнал жаль. Многого вообще жаль. Но, такая уж у него судьба. Как бы ни закончился их с русоволосым бой, стрелки, что в темноте скрываются, его отсюда вряд ли живым выпустят.

– Хочешь мою жизнь? – негромко процедил безымянный сквозь зубы, беря копье обеими руками и чуть покачиваясь на слегка согнутых ногах – Приди и возьми.

Реальность обрушилась на Человека так резко, словно налетевший с моря неожиданный штормовой шквал, заполнила его до краев потоком звуков, запахов, визуальных образов и мыслей, и оставила среди древних руин беззвучно ловить ртом воздух, будто выброшенную на прибрежный песок рыбу. Кто он, о благие боги и вечные духи? Зачем он здесь? Что он делает вдалеке от большой воды? И почему ему вообще есть до этого дело?

Хрипло втянув влажный, прохладный, пахнущий землей и мхом воздух, Человек с некоторой нерешительностью посмотрел на свои покрытые грязью вперемешку с, кажется, кровью руки, и зажатое в них длинное широколезвенное копье, но беспокойство его быстро сошло почти что на нет. Обмотанное потертыми кожаными ремнями древко лежало в покрытых коркой старых мозолей ладонях прочно и знакомо, грязевые разводы казалась чем-то привычным, а кровь, будь она чужая или его собственная, эмоций не вызывала вовсе. Это было правильно. Только вот не был он похож на того, кто станет без повода тыкать оружием в темноту.

Человек быстро огляделся и удовлетворенно хмыкнул себе под нос что-то утвердительное. Что бы там не таилось в темноте, сегодня он был не один. Его стая была рядом с ним. Он не помнил ни их имен, ни причин, что привели их всех в эти мрачные развалины, но знал, что этой ночью они охотятся вместе. Чувствовал, что между ними есть связь. Отыскав таки островок стабильности в бушующем океане загадок и вопросов-без-ответов, Человек начал было распутывать клубок из беспрестанно лезущих в голову и ничем, на первый взгляд, не связанных между собой слов, как из темноты прилетел первый арбалетный болт.

Он не помнил, кем ему была беловолосая женщина, которая, кажется, даже человеком не была, но связь между ними была сильнее, чем его связь со всеми остальными членами стаи, и имя этой связи был «слово». Его слово. Человек не помнил, что это было за слово, но, стоило только первой оперенной смерти промелькнуть мимо лица волшебницы, ноги сами бросили его вперед, наперерез следующим болтам и тем бедолагам, что решат перейти в рукопашную. Оказавшись около рыжеволосой воительницы в три резких прыжка, Человек отбросил в сторону чадящий факел и вперил взгляд своих по-звериному желтых глаз в скрывающую от него неизвестных врагов тьму. Волосы на его затылке и спине стояли дыбом, словно на загривке готового к драке волка, из-за стиснутых намертво зубов доносилось тихое басовитое рычание, а в животе еле-заметно шевелилось что-то холодное и очень злое. Кто бы ни решил убить беловолосую, Человеку было почти что жаль их. Почти что...

Стоило только прозвучать первой полной раздражения и агрессии реплики Тодда, как все, притихшие было, инстинкты Мордекая снова были тут как тут. Снова спрессованная в твердый комок где-то в груди готовность убивать. Снова бегающий в поисках цели взгляд. Снова напряженные до ломоты пальцы правой руки. Все, вроде бы, по новому кругу, но что-то все же было иным. Сделав шаг в сторону так, чтобы между ним и аколитами, как бы невзначай, оказался керамитовый прямоугольник штурмового щита, он бросил короткий взгляд на остальных членов отряда. Выбранный экзекутором тон был лучшим маркером для всех арбитров, и, судя по их поведению и тому, что чувствовал сам “Призрак”, на этот раз все было куда серьезнее определения командной вертикали. Гораздо серьезнее.

На первый взгляд было не очевидно, чем вызван обрушившийся на псайкера гнев Тодда, но даже первые обрывочные обвинения заставили подступить к горлу Мордекая тошноту, которая на этот раз абсолютно точно не имела никакого отношения к местному воздуху. Волна за волной холодящий ужас, пробирающее до дрожи отвращение и, наконец, всепожирающая ненависть прокатились по его сознанию, смывая следы любых других эмоций и установок, и, разбиваясь о ментальные бастионы выучки и самоконтроля. Воротило даже от попытки просто представить произошедшее. Проклятое варпово отродье в твоей собственной голове. Внутри тебя. Там, где живет все то, что ты считаешь самим собой. Там, где обитает то, что церковь называет душой. “Призрак” мало чего боялся и редко пасовал перед препятствиями и опасностями, но сейчас он был почти что готов пасть на колени и возносить благодарственные молитвы за то, что испытание выпало на долю Северуса. И еще, он вдруг предельно ясно понял, что сам бы, наверное, не сдержался. Полезь эта тварь в его мозг, он, вероятно, не выдержал бы и всадил в нее заряд дроби. А потом еще один. И еще.

Сам проклятый колдун в своей выходке ничего предосудительного не видел, и, к тому же, смел огрызаться, будучи уверен в том, что надежно защищен от закона могуществом своего хозяина. Понимая, что, если так продолжится и дальше, могут не выдержать даже стальные нервы экзекутора, Мордекай сжал правую руку в кулак, дабы снять напряжение с пальцев и кинул быстрый взгляд на стоящих к нему ближе всего аколитов. Какими бы ни были приказы судьи Колбенца, если конфликт перерастет в прямое боестолкновение, и слуги инквизитора с оружием в руках вступятся за своего товарища, их всех придется “нейтрализовать”. Убить, вероятнее всего. Надо только решить, с кого начать. Стилихон, – решил “Призрак” после полусекундного размышления. Если что, первым он застрелит Стилихона из-за его огнемета. Потом священника. Потом по ситуации. Даже обдумывать потенциальное убийство каких-никаких, но все же союзников, было, откровенно говоря, неприятно, но лучше уж трибунал и расстрел, чем смерть от рук того же трижды-проклятого Декстера.

– Укрепи разум наш и выдержку нашу, Владыка, – беззвучно, одними только губами прошептал Мордекай.

И то ли Император действительно услышал его молитву, то ли судьба решила, наконец, что хватит на сегодня усложнений, но ни выстрелов, ни какого-либо проявления колдовских сил за словами не последовало. Зато последовала передача письма, распределение обязанностей, приятно удивившее арбитра своей разумностью, и жирная “точка с запятой”, поставленная в готовой разгореться дискуссии их новоявленным командиром. Произнесенная Дрейком речь оказалась четкой и лишенной лишнего пафоса или выражения превосходства, и, хотя надо было еще дождаться реакций экзекутора и псайкера, Мордекай был почти уверен в том, что конфликт, пусть и на время, но исчерпан. Что же, слава Императору. Может быть, им все же удастся сегодня сделать хоть что-то полезное.

Смысл сказанного Илаем еще даже не успел полностью дойти до Мордекая, а живущий в подкорке каждого арбитра зверь уже скалился, рычал и пробовал на прочность удерживающие его цепи рассудка. Язык тела аколита, его тон, его движения, – все это кричало о неподчинении, о брошенном вызове, о чем-то таком, чего нельзя было допускать никогда и ни за что. Вспыхнули сверхновыми центры агрессии, в ушах застучала быстрая дробь разгоняющегося перед схваткой сердца, а пальцы правой руки даже чуть дернулись, будто бы уже смыкаясь на рукояти дробовика. Слуги Lex Imperialis были стайными хищниками, не привыкшими к тому, что им перечили, и сейчас инстинкты “Призрака” требовали разорвать флотского на части.

Но арбитр Красс был хорошим цепным псом. Он был злым. Он был бесстрашным. Но, более всего остального он был верным. Инстинкты же и чувства сейчас были, очевидно, плохими советчиками. Винтику нельзя злиться на свое положение в механизме. Собаке нельзя лаять на хозяина. Как бы ни была горька правда, слуга Инквизиции имел право приказывать и ожидать подчинения, и поделать с этим ни сам “Призрак”, ни остальные члены отряда, ни даже Северус ничего не могли. У них были четкие распоряжения судьи Колбенца, у них была спущенная сверху и не допускающая двойственной трактовки структура подчинения, и даже единственная применимая к аколитам статья, которой экзекутор не преминул им пригрозить, была, скорее, последней отчаянной попыткой сохранить лицо. К этому все и шло с самого начала. Конфликт был неизбежен, и единственное, на что могли рассчитывать арбитры, – это то, что им не придется терпеть унижение прилюдно. Что же, тут тоже не повезло, хотя поблажек от Инквизиции не следовало и ожидать.

Пошевелив пару раз почти что сведенными судорогой пальцами правой руки, Мордекай подождал, пока обескураженный лейтенант придет, наконец, в себя и расшаркается перед “синьорами и синьориной”, и направился внутрь участка вместе со всеми остальными. На тявкающего откуда-то из-за спины Баррела, который, несмотря на габариты, нашел смелость раскрыть рот только после того, как Илай победил в поединке авторитетов, внимание можно было не обращать, но настроения «Призрака» этот факт не улучшил. В горле его стоял горький привкус желчи, а непривычно тяжелая голова ныла в преддверии мигрени. Приказы, винтики в механизме, верные псы и подчинение во имя достижения общей цели – это, конечно, хорошо и правильно, но почему же тогда так противно? Почему живот жжет едкий огонь раздражения? Почему так хочется, чтобы под кирасой во внутреннем кармане была фляга амасека? Проклятая вонь. Проклятые лансельеры. Проклятая Инквизиция. Это все, должно быть, от местного воздуха, а не от того, что о них только что вытерли ноги. Да, наверняка все дело именно в воздухе.

– У меня два вопроса и одно пожелание, лейтенант Касалес, – негромко, но не скрываясь обратился к закончившему отчитываться перед аколитами лансельеру Мордекай, глядя на него поверх верхней кромки щита. Голос арбитра был неприятным, тяжелым и похожим на скрежет ржавых шестерней, но никакой явной угрозы в нем не было. Скорее вызывающее у большинства дискомфорт отсутствие эмоционального окраса. – Мне нужно знать, чьим приказом был сформирован личный состав патруля B29-13K, в который вошли шестеро проходящих по одному и тому же уголовному делу бойцов. Мне так же нужно знать, кто выбирал для них последний маршрут следования. И, наконец, после встречи с вашим командиром, мне нужно осмотреть комнату, которую занимал арбитр Карстен Мессер. Порядок ответов не важен.

– Важно, важно, – негромко бросил пленному явно потерявший к нему интерес Конрад, немного рассеянно хлопая по кармашкам разгрузки в поисках пачки лхо. – Вяжи ему ноги, Хорек. Оставим нашим в подарок.

Он отошел чуть в сторону, чтобы спокойно понаблюдать издалека за беседой Юрия и вызывающих неприятный холодок в животе криговцев, окончательно убедился, что забыл курево на гибнущем “Вокс Белли” и, вдруг, осознал, что чертовски недоволен. Причем не столько отсутствием сигарет, сколько результатами допроса. Полученная от северанца информация, пусть и была интересна, мгновенного и ощутимого преимущества “нулевым” не давала, и шансы на выживание почти не повышала. Да, есть какие-то дикие лесные Кюявальцы. Звериная жестокость, отсутствие привычки к тоннелям, наверняка засады. Надо наверх почаще смотреть. Всякие технические “жердочки” ведь почти что деревья. Да, есть желающие поквитаться с “тушканчиками” Кульфцы. Будут лезть на рожон, сами не побегут, их не пощадят. Да и варп с ними, как бы. Никто и не рассчитывал, что враги кисейными барышнями окажутся. Да, есть штурмовики, легаты, вольные торговцы и техника с шестереночками, но это вообще дело десятое. Приятно, конечно, что хотя бы ом-мирцы воевать якобы не особо жаждут, но по опыту недавней схватки этого вообще не скажешь.

Бывший добрым и искренне верящим во спасение душ малым Хэл в это время оттащил пленного подальше от трупов и оружия, прислонил спиной к остаткам баррикады и давал тому последние наставления:

– Все то же самое перескажешь капитану. И комиссару. И каждому, кто спросит. Ничего не забудь. Не ври ни словом, ни молчанием. И побольше подробностей. Чем больше подробностей, – тем выше шансы выжить. Про машины, про торговца, про легатов, про расположение частей внутри форта. Всё, что может помочь Империуму. Как только будет возможность, – сразу же исповедайся и любую епитимью прими со смирением и радостью, ибо только через страдание спасешь ты душу свою от ереси сепаратизма. Всё, бывай, гражданский. И помни, – Император защищает.

– Дерьмо, – наконец процедил "Крысолов", подводя итог своим размышлениям. – Полное дерьмо... Идем, Хэл. Сержанту все это расскажешь. Скажи еще, пусть наши наверх смотрят.

Когда они поравнялись с готовыми потянуться к черным зевам тоннелей “нулевыми”, Конрад только молча кивнул в ответ на приказ, показывая, что услышал и понял, и встал чуть в стороне, а привычно широко улыбающийся “Хорек”, пошел напрямик к Юрию.

– Сэр, разрешите обратиться, – четко отчеканил "второй номер" Конрада, исполняя воинское приветствие, – Сэр, там пленный северанец кое-что интересное рассказал…

Конрад только и успел, что поздравить себя и “Беллу” с первым нормальным выстрелом, как грохот взрыва, поглотивший на мгновение все остальные звуки, заставил его вжаться в служащий им с Хэлом укрытием контейнер. Он не видел, что именно произошло, но опыт, сыплющиеся вокруг остатки баррикады и влажно шмякнувшийся в обращенную к противнику стенку бывший еще недавно частью человека кусок мяса говорили о том, что у кого-то из мятежников не выдержали нервы. Не свои же решили взорвать все к варповой матери посреди штурма.

Следом за взрывом наступила относительная тишина, нарушаемая белым шумом из редких выстрелов, звуков перезарядки оружия и выкрикиваемых офицерами приказов. Это тоже было знакомо. Все шло к тому, что этот бой “тушканчики” таки выиграли, но “Крысолов” выдержал паузу еще в пару секунд, прежде, чем осторожно подняться из-за ящика, чтобы оглядеться. Раскуроченные остатки баррикады тлели прямо по курсу, тела сепаратистов валялись тут и там, что-то истошно кричал водитель “Часового”, пытаясь вымолить жизнь, и только откуда-то слева еще раздавались крики и злой рык пары пиломечей. Рык, правда, вскоре оборвало рявканье дробовика. Славься Император, победа.

Война, правда, кончатся и не думала, так что за крохотной победой, судя по всему, последует прорыв вглубь укрепленных позиций мятежников. Красота. Еще и жертву массовой мобилизации надо обработать кому-то. С людьми замкнутый и неразговорчивый Конрад общаться не очень любил, но они с Хэлом были к "Часовому" чуть ли не ближе всех, да и альтернативой было прибывание в компании остальных "нулевых", а крупные компании он любил еще меньше.

– Долбо#бы, – раздраженно прошипел “Крысолов”, мягко ступая между разбросанных взрывом по половине ангара трупов северанцев в сторону того, что осталось от баррикады противника. – Упертые долбо#бы.

Нет, он, конечно, мог понять страх пыток столь сильный, что лучше уж быстрая смерть, но вот понять, как можно быть настолько преданными, тупыми или запуганными, чтобы подрывать себя в страхе перед сдачей в плен гвардейцам было выше его сил. Не могли же они на самом деле настолько верить в свой сепаратистский бред? Какую бы ложь пропагандисты Домината не лили им в уши, их собственный герцог лояльностью и честью определенно не отличался, и тем страннее было встречать достойную лучшего применения верность долгу в его солдатах. Может они и правда все безумцы и еретики?

Пока он пересекал отделяющий их укрытие от баррикады мятежников относительно открытый отрезок ангара, ствол “Беллы” перескакивал с одного неподвижного тела на другое, но, судя по всему, в живых остался только истерящий якобы бывший оператор погрузчика. В последнее, принимая во внимание элегантность управления “Часовым” в бою, верилось без особых проблем. Не особо у Домината дела идут, если гражданских пускают за рычаги управления военной техники. Это хорошо.

– Вытащи и свяжи, – негромко пробормотал Конрад, кивая “Хорьку” на последнего живого сепаратиста. Сам он во время всей операции по извлечению и пленению стоял в пяти метрах от поверженного шагохода и целился оператору в лицо. Так, на всякий случай. Мало ли что тому в голову придет.

– Ты хотел “рассказать все, что знаешь”, гражданский, – напомнил пленнику “Крысолов”, когда Хэл закончил вязать тому руки обрезками ремней безопасности, явно недовольный тем, что для этого пришлось снять респиратор. – Так рассказывай. Быстро.

Факт прибытия экзекутор пусть предельно сухо, но все же отметил, однако ни приказов высаживаться, ни более детального плана дальнейших действий, ни даже общего обсуждения взаимодействия между группами за этим не последовало. Только приказ сопровождать агентов инквизиции, переданный по закрытому каналу связи. Посыл был понятен, – мы в одной упряжке, но каждый сам по себе. К тому же, длительная пауза позволяла проверить, кто из формально равных, но таких разных аколитов возьмет на себя обязанности лидера. Такая модель поведения определенно находила отклик в сердцах арбитров, включая самого Мордекая, но, к сожалению, холодный рассудок говорил, что их общие шансы на выживание в предстоящем деле все же снизились.

К удивлению “Призрака” первым подал голос не “несвятой отец”, а Дрейк, хотя это могло говорить лишь о врожденной нетерпеливости и свойственном большей части знати нежелании ждать чего бы то ни было. Речь аристократа была таким же витиеватым потоком грамматических диковинок, как и у большинства малфианских дворян, что только подтверждало последнее предположение. Впрочем, повисшая в “Химере” вязкая тишина и самому арбитру казалась несколько неуместной, так что он был почти благодарен аколиту. Почти. Заговоривший же вторым Сильвестр, наконец, оформил желание покинуть транспорт в простые и понятные слова, подтвердив подозрения арбитра относительно того, кто из агентов Инквизиции может считаться неформальным лидером группы. Священник-еретик, к мнению которого прислушивается пара тяжеловооруженных бывших военных, натренированное убивать ведьмино отродье и вероятно неплохой снайпер. Прекрасно. Просто прекрасно.

Дернув за отвечающую за открытие десантной рампы контрольную рукоять, Мордекай чуть заметно повел плечами, приноровляясь к привычной тяжести штурмового щита, и в последний раз провел пальцами по ребристым цилиндрам осколочных гранат на поясе и рукояти закрепленного за спиной дробовика. Не то, чтобы он ожидал нападения, но у него не было информации о том, что в участок сообщали об их прибытии, да и забывать о том, что перед воротами сейчас строятся сослуживцы той продажной гнили, в компании которой сгинул арбитр Месснер, тоже не стоило. Он еле заметно поморщился, когда тяжелый, влажный и несущий несметное количество отвратительно-химических ноток воздух проник внутрь “Химеры”, но это были все эмоции, которым было суждено посетить его лицо. Там, на площадке перед пятиугольным рокритовым бункером участка В-29 он будет воплощением власти закона. Напоминанием о том, что воздаяние неотступно следует за преступлением. Символом правосудия. Бессердечным, беспристрастным и, если придется, безжалостным.

Священник, как и ожидалось, вылез первым, за ним последовала Аделина, чья роль в группе до сих пор оставалось для “Призрака” загадкой, а затем и нетерпеливый Дрейк в этих своих полуочках полу-шлеме, которые делали его похожим на какого-нибудь эксперта из группы анализа улик, что работали на особенно важных и запутанных делах. Все трое явно устали сидеть на жестких металлических скамьях и первым же делом отправились к нарядному офицеру, выказывая арбитрам и их командиру не больше уважения, чем те выказали самим аколитам, и Мордекай, пусть и без особого желания, пошел следом. Он сколько угодно мог ненавидеть, презирать и осуждать слуг Инквизиции, но его приказом были не этическая оценка и не рефлексия, а их сопровождение, охрана и силовая поддержка. А приказы не обсуждают. Даже такие, от которых сам себе грязным кажешься.

– Мордекай Красс, – хрипло представился “Призрак”, вставая чуть позади и правее да Скальи и его подопечных, и, обводя шеренгу лансельеров холодным оценивающим взглядом скрытых за лицевым щитком глаз. Являются ли преступниками друзья преступников и их братья по оружию? Кто знает, кто знает.

Сухо представившись, Мордекай проследовал в “Химеру” следом за агентами Инквизиции, сел так, чтобы хорошо видеть навязанных сверху то ли союзников, то ли подопечных, то ли палачей, и во время пути, ничуть не стесняясь, рассматривал их из-за непрозрачного забрала шлема, который он, к слову, так и не снял. Неподвижные руки арбитра привычно лежали на бедрах в паре дюймов от шокового молота и заряженного бронебойными штатного “Ius”, глаз видно не было, а квадратная нижняя челюсть выражала не больше эмоций, чем мраморное пресс-папье, но за этим фасадом спокойствия и собранности бушевало нешуточное, по меркам обычно скупого на чувства “Призрака”, раздражение. Раздражение, вызванное, само собой, аколитами, но объяснить причину которого ему было сложно даже самому себе. Оно грызло и грызло его изнутри, словно засевший в кишках нож пока, наконец, Мордекай не осознал, что смотрит на мнящих себя стоящими над законом преступников и еретиков, но видит просто людей. Да, на них было многовато брони и оружия (чего стоил один только тяжелый огнемет с идущим к нему в придачу груженым зажигательной смесью сервитором), а собранные в одном месте они выглядели слишком разнородно, но в целом перед арбитром сидели обычные люди.

Священник и женщина, за исключением все того же оружия, выглядели вполне буднично и даже немного скучно. Аделина, оказавшаяся в реальности весьма миловидной девушкой, большую часть пути читала свежий экземпляр “Вестника Малфи”, а да Скалья по большей части молчал, прибывая в плену каких-то своих раздумий. Наверняка еретических. Встреть он их вместе в другой ситуации, посчитал бы отцом и дочерью, наставником и подопечной или, наконец, любовниками, но никак не бывшими слугами еретика.

С бывшими военными все еще печальнее. Прошедший курс подготовки “карателя*” здоровяк Баррел был чуть ли не копией их собственного Зилгера и формально даже черную арбитрскую броню носил по праву. Брат по призванию, если не по духу, который в какой-то момент выбрал (или был вынужден выбрать) легкий путь и свернул на кривую дорожку служения тем, кто считал себя выше Lex Imperialis. Флотский же, которого, кажется, звали Илай, если не считать граничащей (а может уже и не граничащей) с безумием храбрости, которая заставляла его ходить в компании ходячей зажигательной бомбы, ничем особенно не отличался от десятков тысяч других пустотников, ступающих на Малфи каждый день. Просто еще один мундир в толпе. Просто еще одно лицо. Лицо, которое сотрется из памяти через полчаса и станет серым безликим воспоминанием навроде бритоголового и совершенно непримечательного колдуна или рожденного в дыре еще худшей, чем окружающий их Малфи снайпера. Их вообще приходилось разглядывать раз за разом, чтобы запомнить хоть какие-то их характерные черты помимо топора и винтовки.

И, наконец, худощавый и похожий на статую самому себе Дрейк, умудряющийся, как казалось, даже сидя смотреть на всех свысока, был тем, кем и казался. На службе инквизиции он мог вести себя как высокорожденный, выглядеть как высокорожденный и обладал средствами и привилегиями, к которым привык в бытность частью своего дома. То есть, фактически, он так и оставался малфианским дворянином. И только проблемы теперь решались не с помощью демонстрации родового герба, а через инсигнию своего нового патриарха. В итоге, даже сейчас он мог выйти из “Химеры”, зайти за угол и оказаться для окружающих не более чем школяром-аристократом, случайно оказавшимся не в том месте.

Все они казались обычными и даже, в некоторых случаях, приятными людьми, но Мордекай прекрасно понимал, что в действительности перед ним сидят семеро преступников, среди которых два еретика, ведьмино отродье и “вольный стрелок”, который наверняка не более чем обычный наемный убийца. Нет, он, конечно же, не ожидал, что аколиты будут рогатыми тварями, грешащими и попирающими величие закона на каждом шагу, но вид их, тем не менее, лишний раз напоминал “Призраку”, что верить нельзя никому, и что каждый мог быть еретиком и преступником, скрывающимся за маской обыденности. Понимание этого факта, а также понимание того, что эти вот семеро притворщиков, возможно, будут решать его судьбу, и жгло Мордекая подобно зажатому в кулаке раскаленному углю.

Ему, вдруг, чертовски захотелось пригубить амасека, и он даже рукой чуть дернул, чтобы привычным движением достать флягу из внутреннего кармана, но только фляги там никакой не было, да и до кармана через панцирный нагрудник не добраться. Рефлексы бывшего Мордекая Красса иногда давали о себе знать, а он как раз, судя по отчетам, любил снимать стресс, глядя на мир сквозь бутылочное донышко. Проклятая инквизиция даже до тени его прошлой жизни добралась. Но он будет сильным. Он не поддастся сомнениям и унынию. В конце концов, все в этой жизни – испытание или урок.

– Именем твоим, Владыка. Именем твоим укреплю веру свою, – беззвучно прошептал арбитр одними только губами. – С именем твоим на устах превозмогу все препятствия, что встретятся мне на дарованном тобою пути.

Слабость прошла так же быстро, как и появилась и, еле заметно поведя плечами, Мордекай продолжил наблюдение за аколитами, отвлекаясь иногда на чтение заголовков на повернутых в его сторону страницах “Вестника”. Мир не изменить. Еретики и преступники будут всегда. Глупо унывать или злиться из-за чего-то, что не можешь изменить. В конце концов, он всего лишь незначительная шестерня в великом механизме правосудия, а шестерня не должна терзаться сомнениями; она должна просто делать то, что ей предназначено.

Прорезавшие дымную завесу лучи северанских лазганов заставили Конрада одновременно пригнуться, вжаться в тщедушную металлоконструкцию неизвестного назначения, что служила ему в данный момент импровизированным укрытием, и грязно выругаться под нос. Судя по крикам с “той стороны”, гранаты легли на удивление удачно, но плотность заградительного огня все равно удручала. Потрепанные или нет, сдавать позиции сепаратисты явно не собирались, а значит, предстояла лобовая атака занятой превосходящими силами противника укрепленной позиции, переходящая, вероятно, в беспорядочное рукопашное побоище. Никогда он такого не любил. Слишком многолюдно. Лучше бы они так и сидели за “Троянцем”, постреливая в высовывавшихся из-за баррикады мятежников. Выбора ему, однако, никто не давал и мнения не спрашивал. Хорошо, хоть, в самое пекло не отправили.

– Бери правее, Хэл, – негромко буркнул “Крысолов”, подгоняемый с одной стороны Юрием, а с другой стремительно приближающимся откуда-то сзади капитаном Агеллаком. – Поддержим парней огнем.

Вырвавшись из черно-серых химических клубов ближе к правому краю баррикады, Конрад с “Хорьком” спешно спрятались за ближайший, выглядящий достаточно прочным грузовой контейнер и принялись искать подходящую мишень среди поднявшихся из-за укрепления северанцев. Контейнер, к слову, был абсолютно таким же, как и те, в которых их скарб прибыл на “Вокс Белли”. Может даже на том же мире и в том же мануфакторуме сделан. Это, впрочем, было применимо к большей части оборудования сепаратистов, которое, за исключением некоторого количества “культурных рюшечек”, практически ничем не отличалось от снаряжения “тушканчиков”.

Причина этого сходства была вполне очевидна, но менее дикой от своей очевидности она все равно не становилась. Нет, кланы Кампферры тоже сражались между собой за территории, ресурсы и благосклонность Империума, но никогда внутренние конфликты не мешали им объединяться против общего противника. В конце концов, даже такие непримиримые противники как Равул и Исгар встали плечом к плечу, когда орды мутантов “Того-кто-спит-но-видит” полезли из проклятых Горгисских руин. В “большом” же мире, в котором люди были со всех сторон осаждены неисчислимыми полчищами ксеносов, отродий варпа и их рабов, и выжить в котором можно было только вместе, клан северанцев неожиданно решил взбунтоваться. Глупо, недальновидно и бессмысленно. Победившие в этой войне потратят ценные ресурсы и время, а проигравшие самой своей смертью помогут врагам человечества. Досада, – вот что испытывал “Крысолов”, каждый раз, когда ему приходилось убивать очередного мятежника. Он даже иногда называл их про себя “еретиками”, чтобы меньше думать про то, что косит таких же солдат, каким был сам. Нет, конечно же, никаких проблем с убийством другого человека он не испытывал, но в орка или какого другого чужака все же стрелял бы с большим удовольствием. Вон, кстати, тот пузатый вполне сойдет за мелкого орка.

Остаток пути Мордекай проделал практически не двигаясь, не снимая шлема и не произнося ни слова. Было похоже, что насчет задания ничего не было ясно не только ему, а значит, смысла в расспросах или дополнительной суете не было никакого. Шевелились только губы арбитра, беззвучно произнося обращенные к духам его оружия, брони и прочего снаряжения литании, да изредка поднесенная к голове кисть возвещала о смене канала связи, на который был настроен его радиопередатчик. Он вообще любил слушать переговоры отправленных в поле команд. Следуя от частоты к частоте, от задания к заданию, от отряда к отряду он будто бы жил теми, чужими жизнями, получая от них, зачастую, куда больше эмоций и впечатлений, чем от своей собственной.

Вот отчет о приведении в исполнение спешно вынесенного смертного приговора. Голос исполнителя сухой, уверенный и лишенный ненужного налета эмоций. Формулировки четкие. Решение взвешенное и разумное. “Призрак”, пожалуй, даже улыбнулся бы, не будь это столь неуместным в данной ситуации.
Вот запрос поддержки. На фоне явно слышны многочисленные резкие хлопки чего-то крупнокалиберного, злые нечленораздельные крики и басовитое рявканье нескольких “Vox-Legi”. Вызывающий диспетчера арбитр старается казаться спокойным, но близкое к панике напряжение буквально сочится из наушника. “Кто-то из молодых”, — с досадой отмечает про себя Мордекай, хмуря скрытые шлемом брови.
Вот диспетчер монотонно зачитывает следственной группе вводную по свежему убийству. Мелкий чиновник Адептус Администратум, закрытые изнутри дверь и окна, отсутствие ламп во всех светильниках, голова аккуратно отделена от тела и помещена в морозильную камеру. Так похоже на интересующие его дела, что, будь он гончей, уже скулил бы, переминаясь с ноги на ногу, и ронял слюну. Но на гончую нацепили ошейник, и затянут он ой как туго.

Вот список…а, впрочем, к варпу все это. Даже умиротворяющий гомон голосов тысяч судей сегодня только раздражал. Чертова инквизиция. Им всем, всем семерым надо было быть там, вместе со своими братьями. С “желторотиками”, что попали в засаду, с вериспексами, прочесывающими место преступления, в поисках хоть каких-нибудь улик, со штурмующими склады контрабанды и подземные нарколаборатории бригадами регуляторов. А они вместо этого готовятся быть эскортом, транспортом и пушечным мясом. Чертова инквизиция.

…

— Слушаюсь, экзекутор, — негромко пробасил Мордекай, поднимаясь на ноги. Время для раздумий, кажется, прошло, и он был этому несказанно рад. Остались только его щит, его дробовик и его долг. Достаточно для того, чтобы прожить еще один день. В любом случае, что бы их ни ждало впереди, вряд ли это будет хуже, чем лезущие в голову сомнения. Сомнения ведь нельзя пристрелить…

Выслушав экзекутора, Мордекай лишь еле заметно качнул головой, то ли подтверждая получение указаний, то ли просто утвердительно кивая своим внутренним мыслям, и молча зашагал дальше. Он получил все, что хотел. Все, что хотел, и даже кое-что, без чего вполне обошелся бы. Лицо его потеряло всякий намек на человеческие эмоции, снова став восковой маской, скрывающей истинный облик “Призрака” от окружающего мира не хуже непроницаемого лицевого щитка шлема, но за ней, в глубине той змеиной ямы, которой стала его голова, шла напряженная работа. Мордекай был обеспокоен.

“В Катакомбах невиновных нет”, — сказал Северус, и это означало, что он был из тех арбитров, что предпочитали сначала стрелять, а потом собирать доказательства виновности казненного…или не собирать, что, как ни прискорбно, зачастую тоже было вполне себе выходом. Будь они частью полноценного расследования, — это могло бы стать проблемой, но для полулегальной боевой операции в самый раз. Приемлемо. Даже более чем.

Но, кроме того, экзекутор упомянул об отсутствии плана и условий экстракции, которое могло означать что угодно, а могло не означать ничего. То, что на первый взгляд казалось следствием недостатка времени на планирование операции, ее сложности и неопределенных сроков и критериев окончания, легко могло оказаться предостережением от вынужденного послать своих людей на убой судьи Колбенца или прямым и явным указанием на то, что “дорога в одну сторону” им предстояла совсем не фигуральная. Данных для хоть какого-то анализа было явно недостаточно, и это раздражало.

Мордекай нахмурился впервые за шесть недель, и на мгновение стал почти похож на себя прежнего со старых пикт-снимков. Интересно, сможет ли он добровольно отдать жизнь ради чужих интересов, или эгоизм и гордыня заставят его цепляться за жизнь, оправдываясь приносимой им пользой? Имеет ли шестеренка право голоса в вопросе, истек срок ее работы или нет? А как насчет другой шестеренки? Имеет ли она право решать за другие части механизма? Он не знал ответа на эти вопросы, не мог предсказать, как поведет себя, если придется делать выбор, да и, честно говоря, не очень понимал, почему его все это вдруг так заботит...и это ему не нравилось. Совсем не нравилось. Он вообще не любил чего-то “не понимать”. Особенно себя самого.

…

— Экзекутор, сэр? — вопросительно отчеканил Мордекай, поднимая голову на сидящего напротив него в пассажирском отсеке “Химеры” Северуса. — Являются ли прось…распоряжения всех аколитов равновесомыми или кто-то их них может считаться лидером? Какие директивы на случай получения противоречивых распоряжений от разных членов группы?

Капитан Агеллак вещал что-то Юрию и другим сержантам, сослуживцы перекидывались ничего не значащими фразами, где-то там, за пределами многослойной громады «Вокс Белли» северинцы готовились их убивать, а Конрад и «Хорёк» молча стояли у стены чуть поодаль от остальных членов четвертого отделения, закутавшись в маскировочные накидки. Выглядели они, впрочем, вполне довольными собой. «Крысолов» по праву считался нелюдимым одиночкой даже среди и без того не особо общительных «нулевых», и положение это его вполне устраивало, а выросший в душных, перенаселенных жилых блоках «фермерского» бункера Хэл ничего не ценил так, как личное пространство, и в обществе черноволосого снайпера чувствовал себя прекрасно.

Перспектива высадки на звездный форт через непостижимую для жителя бесконечных Кампферрских тоннелей пустоту космоса, правда, несколько напрягала, и Конрад то и дело теребил сплетеный из отцовских шнурков браслет на левом запястье. Оторванная взрывом ступня в потрепанном ботинке была всем, что осталось от его семьи после Кульфа, и он тогда тащил ее с собой всю дорогу до самого конца, чтобы похоронить Эрлана Карра по традициям его семьи и его клана. Браслет пах каменной пылью, кровью, фуселином, а теперь еще оружейным маслом и потом, но для «Крысолова» он в первую очередь пах папой.

...

Новость о том, что лететь на вертлявом десантном шаттле через океан вакуума не придется поначалу вселила в него некоторое спокойствие, которое, однако, вскоре сменилась непонятным тревожным чувством где-то в глубине живота. Такое случалось с каждым, кто достаточно долго играл со смертью в наперстки, и старые «искатели» давно уяснили, что такие дни лучше пересидеть в убежище. Лучше потратить лишние приапасы, чем попасть в шторм или нарваться на стаю степных пост-волков. К сожалению, «пересидеть» в данной ситуации было не выходом.

— Идем, Хэл, — буркнул Конрад через плечо, и потрусил следом за устремившимися навстречу опасности и, возможно, смерти Хольтом, Тедди и остальными бойцами «четвертого».

Удостоив быстро растущую гору снаряжения лишь скупым удовлетворенным кивком, Мордекай занялся распределением разномастных гранат, дополнительных магазинов и баллонов с дыхательной смесью по магнитным крепежным панелям и подсумкам. Себе “Призрак”, привыкший быть во время любой операции “острием копья”, помимо стандартного комплекта взял только некоторое количество “расходников”, но, ни более экзотические запросы коллег, ни удивительная сговорчивость клерков отдела снабжения не казались сейчас чем-то странным. В конце концов, им предстояла совместная с потенциально опасными для окружающих агентами Инквизиции операция, подразумевавшая поход в агрессивную неизвестность, в которой ранее пропали два десятка лансельеров вместе с прикрепленным арбитром. Все это выглядело достаточно плохо для того, чтобы наличие среди заказанного (и незамедлительно доставленного) оборудования пулемета, маскировочного плаща или взрывчатки удивляло не больше, чем включение в отряд специалиста по тяжелому вооружению или откровенного убийцы. То есть вообще никак.

Закрепив на спинной пластине массивный штатный дробовик, “Призрак” осенил себя знаком аквиллы, коротко поблагодарил Императора за возможность снова быть инструментом его воли, и, чуть помешкав, испросил упокоения для душ членов патруля В29-13К и отдельно для души Кастера Месснера. Не то, чтобы все лансельеры искупили свои грехи и заслужили освобождение от оков мира смертного, но все указывало, либо на гибель или пленение патруля, либо на бунт и дезертирство какой-то его части, и лучше уж им всем быть трупами, чем дезертирами или пленниками чего-то, обитающего в этом самом “соборе”. В соборе, которого, судя по картам, там вообще не было. В соборе, внезапное “появление” которого можно было бы объяснить воздействием радиации, наркотиков или каких-то особенно ядовитых промышленных химикатов, если бы не участие в операции слуг Инквизиции.

– Император защищает, – еле слышно прошептал Мордекай, последним шагая в кабину скоростного лифта.

…

В ангаре, когда бывший в отряде вторым номером Брохерт спросил про правила огневого контакта, “Призрак” молча повернул голову в сторону командира, демонстрируя готовность услышать ответ и даже легкую заинтересованность. Нет, он, как, наверное, и все остальные, не сомневался в ответе Тодда, но послушать, в какую именно форму тот его облечёт было полезно. Экзекутор, в отличие от других членов группы, о которых Мордекай хоть что-то, но слышал, был величиной неизвестной. Загадкой. Головоломкой. А загадки и головоломки арбитр Красс любил.

– Слушаюсь, – выдохнул Мордекай одновременно с остальными четырьмя арбитрами, вызванными пред очи экзекутора Тодда.

Глаза его тщательно изучали предоставленные карты, а уши ловили каждое слово командира, но все же голова Мордекая была занята другим. Чем-то неожиданным, а поэтому сбивающим с толку и настораживающим даже обычно невозмутимого “Призрака”. Нет, не мимолетной, но от этого не менее абсурдной тенью раздражения, которую он, как ему теперь казалось, ощутил, когда приказ вытащил его из хранилища улик #23-12-D, чье содержимое однозначно доказывало причастность “достопочтенного” Раффаэле Амбросино к контрабанде ксено-артефактов, но неким приятным предвкушением. Предчувствием. Даже азартом. Тем, что, должно быть, ощущает настоящая живая гончая, до предела натягивая поводок при виде бегущей добычи. Возможно ли, что “предыдущий Мордекай” был охотником по натуре, и сейчас какая-то чудом уцелевшая его часть скреблась о стенки черепа “Мордекая настоящего”? Все может быть, но сейчас ему это только мешало. Мешало быть равнодушной ничего не чувствующей шестерней в великом механизме Империума. Мешало быть собой.

“Инквизиция”, – слово, будто бритва, резануло по ушам, заставляя “Призрака” вскинуть голову, словно та самая гончая. Настроение мгновенно испортилось, а тень охотничьего азарта сменилась обычным мрачным безразличием и ворохом плохих предчувствий. Не будет никакой охоты, не будет загадок и даже службы в нормальном ее понимании не будет. Им предстояло стать няньками шайки практически неподсудных, потенциально опасных и, вероятно, безумных агентов организации, ошибочно считающей себя выше Закона. Проводниками и защитниками бывших преступников и еретиков, сбежавших от карающей длани Lex Imperialis под юбки своих новых господ. Пушечным мясом в операции, об истинной цели которой их вряд ли соблаговолят известить. Да уж, будет непросто даже для пятерых ветеранов под предводительством одного из немногих, кто сумел выбраться из “Красных хранилищ”. Чертовски непросто.

Когда все интересующие его или способные заинтересовать лорда-капитана данные были извлечены из архива Кубического храма, Марк с явной неохотой прервал ритуал прямого сопряжения и еще несколько бесконечно-печальных мгновений стоял неподвижный как статуя, каждой клеткой своего тела и каждой молекулой своих имплантов ощущая несовершенство примитивного трехмерного мира, пленником которого ему суждено было быть. Затихал гул отходящего ко сну когитатора, сигналы покидали провода и шлейфы, делавшие «Вивисектора» частью святилища Омниссии, а сам магос, пусть и обогатившийся новыми знаниями, вновь становился всего-лишь генетором на службе у не самого честного или добродетельного вольного торговца. Не то, чтобы его тяготило существующее положение дел (ведь даже самая незначительная и мелкая шестеренка занимает предназначенное только ей место в великом механизме бытия), но иногда Марк все же скучал по временам, когда каждая наносекунда его жизни была посвящена одному только познанию, а не поиску возможностей для обогащения или попыткам определить мотивы и нумерологическую основу череды не имеющих к нему отношения убийств.

Однако, слабость эта была мимолетна, и уже вскоре «Вивисектор» aккуратно и неторопливо раскладывал по ментальным ячейкам итоги исследований адептов Кубического храма, характеристики сопровождающего появление убийцы всплеска излучения и подробности деловых операций вольного торговца Сергея Бостони. Покидать келью желания не было никакого, и следующие 14.2 минуты он потратил на первичное комментирование полученной информации, чтение умиротворяющих псалмов и очистку священных тумблеров и клавиш, которых коснулись его органические пальцы. Когда же набор допустимых ритуалов подошел к концу, и пришло время возвращаться к скучной повседневности, генетор подал сигнал об окончании аудиенции с духом центрального хранилища данных и стал смиренно ожидать возвращения сопровождающего. Марк, конечно, и сам мог бы найти обратную дорогу, но правила хорошего тона требовали выказать уважение хозяевам храма, да и встреча с недавно активированными духами охранных систем могла стать фатальной даже для него.

...

Благодарю за доступ к архиву,

— монотонно пробасил «Вивисектор», как только Люциус Дельта Ро-5 появился в дверях кельи.

— Перед тем, как покинуть Кубический храм, мне нужно воспользоваться вашим узлом связи. Это возможно?

...

Добравшись до вокс-кельи, Марк привычными движениями разбудил духа станции связи, выудил из сотен тысяч невидимых глазу нитей ту, которая вела к коммуникатору лорда-капитана Рапакса и, как обычно практически без пауз, начал передачу сообщения:

—

На связи магос-генетор Марк Кассий Гней. Неопциональные обязанности первого приоритета мною исполнены. Дальнейшая последовательность действий доступна для синхронизации с остальными членами команды. Требуется ли вам мое присутствие или какая-либо моя помощь, лорд-капитан? 

Несмотря на то, что эмоции были характерным признаком низших эволюционных форм, попав во внутренние чертоги Кубического Храма, Марк с некоторым удивлением зафиксировал у себя выходящее за рамки приличия благоговение и, как ему доселе казалось, давно забытое за ненадобностью ощущение защищенности. Ощущение “своей земли”. Ощущение “убежища”. Обитель культа Соллекс по праву считалась бы чудом на любом известном “Вивисектору” нормальном мире, а будучи зажатой между покрытыми паршой ржавчины и пропитанными двоичной агонией уровнями “Поступи” она и вовсе виделась магосу чем-то вроде спасительного маяка порядка и знания во мраке хаотического и бездумного варварского примитивизма. Тем важнее было ничем не нарушать законы, по которым жил храм, и Марк, помня о том, что Филиппе в последнее время немного заносит вправо, даже взял сервитора на двухметровый гибкий “поводок” ручного управления, чтобы тот, не приведи Омниссиия, не натолкнулся на одну из идеально гладких стен коридора.

Келья доступа к центральному хранилищу данных оказалась больше похожа на то, с чем он привык работать, и, поблагодарив механодьякона и проведя все положенные ритуалы умиротворения машинных духов, Марк четкими, но лишенными всякой суеты движениями принялся соединять свое покрытое интерфейсными электу и соединительными портами тело с когитатором. Нет, он, конечно, мог бы ограничиться одним только разъемом прямого доступа, подключенным к его собственному церебральному сопроцессору, но информация была для него единственным действенным наркотиком, и магос не мог отказать себе в удовольствии чуть потянуть время. Так гурман в преддверии основного блюда мог бы растягивать процесс поглощения салата, распутник прелюдию, а живущий одной лишь войной капитан корабля уничтожение вражеского судна.

Как и в любой мании, процесс тут был не менее важен, чем результат, и “Вивисектор”, самой кожей ощущавший, как вокруг него по кабелям, проводам и шинам текут потоки нолей и единиц, отдалял момент погружения в манящий будто песнь сирены омут центрального архива Кубического Храма так долго, как ему позволила его выдержка и протокол ритуала сопряжения. И пусть информации первого приоритета в кажущейся бесконечной череде стеков с данными, собранных членами культа Соллекс, практически не было, Марк не мог и, что гораздо важнее, не хотел отказываться от возможности познать что-то новое, что-то необычное и, возможно, что-то важное для судьбы Alati Fatum и его команды.

Желто-черное нумерологическое извращение, достоинства и недостатки кустарного оружия «Неприкосаемых», Лион Д'Агро и его оружейный цех, дарованое смесью химических составов бессмертие «Голоса», — все это осело в памяти Марка аккуратными блоками благословленных Омниссией двоичных данных с пометками «Рассмотреть позднее» и «Категория вольфрам-три-шестнадцать». Осело до момента, когда временные и вычислительные ресурсы будут достаточны для полноценного анализа. Осело и тут же перестало представлять интерес. Да, познание было священно, а полученная сейчас информация могла стать почвой, на которой буйным цветом взойдет его древо, но любые действия и даже их обдумывание имели свой собственный, четко определенный приоритет и свою цену. Приоритет, который мог не быть высшим, и цену, платить которую было не всегда разумно.

Кроме того, следовало учитывать его обязанности перед Alati Fatum и необходимость сохранять жизнь лорду-командору и остальным старшим офице...членам команды. С последним, правда, проблем пока не предвиделось. Та часть сознания "Вивисектора", которая отвечала за восприятие материального мира не сообщала ни о чем, что могло бы потребовать его участия или немедленного вмешательства, а дух-прорицатель не прогнозировал критических ситуаций с вероятностью возникновения, выходящей за рассчитанные им много месяцев назад допустимые границы.

Экземпляр "Флавий" проявлял раздражение, но, судя по показаниям датчиков, не был выведен из себя достаточно сильно для принятия чрезмерно неразумных или потенциально суицидальных решений. Конечно, отпускать вольного торговца гулять по «Поступи» одного все равно было бы ошибкой, но Кольт своего подопечного определенно не бросит, пусть даже у него на станции и появились какие-то личные дела.

Сам экземпляр "Пес" вел обычный для Homo Sapiens полуневербальный диалог с мальчишкой-посыльным, в котором пустая болтерная гильза использовалась вместо дарованного им эволюцией дара речи. Забавно. Сохранить пикт-запись с пометками «Пес. Разное» и «Архив».

Экземпляры «Штайнер» и «Утмеркет» планировали посетить несколько мест с повышенной концентрацией аборигенов с целью добровольной интоксикации, торговли и сбора того, что среди обычных людей ошибочно считалось полезной информацией. Вероятно алкогольное и наркотическое отравление, заражение паразитами категорий «С+» и «D», кишечными инфекциями и венерическими заболевания широкого спектра. Проще говоря, ничего такого, излечение чего было бы за пределами возможностей Марка.

— Ясно, лорд-командор Рапакс, — низко, слишком низко для чего-то, что может исторгнуть из себя человек, прогудели динамики вокс-модуля "Вивисектора" практически без пауз между словами, тогда как сам магос накренился в сторону собеседника на 15.4 градуса в отдаленно напоминающем полупоклон движении, которое с абсолютной синхронностью повторили и Филиппе, и замершие на мгновение сервочерепа.
— Постарайтесь не получить несовместимых с жизнью повреждений или повреждений, которые потребуют замены более 42% вашего органического тела на аугментические протезы. Удачного вам дня.

Посчитав, что необходимые социальные нормы соблюдены, Марк выровнял положение собственного тела и отправился в сторону скорчившегося на полу торговца, похожего сейчас на смятую и отброшенную в сторону гигантской рукой куклу. Нет, он не был гуманным, добрым или, хотя бы, жалостливым, но и просто смотреть на то, как одну из деталей Великого плана походя уничтожает жалкая, порожденная техноересью марионетка не собирался.

“Занятно”, – пронеслось в голове Вильяма, когда “доставщик пиццы”, явно ничего не опасаясь и не стесняясь, принялся плавить его дверь. В реальности, в которой за вторжение в чужое жилище можно было безо всяких проблем схватить пулю в голову, такая наглость говорила либо о чрезмерной глупости, либо о подкрепленной хромом, кремнием и керамопластикокм уверенности в собственных силах. Да уж, занятно. Можно, конечно, было надеяться на первый вариант, но глупые враги, к сожалению, были прерогативой героев вирт-боевиков, а уставший, покрытый ссадинами и синяками и потерявший за один день нескольких, пусть и не друзей, но уж точно братьев по оружию Билли себя ощущал как никогда настоящим.

– Этот замок вообще-то денег стоил, – пробурчал “Бигфут” себе под нос, не опуская нацеленного на прихожую ствола. – С#ка.

Если Мордекай когда-то и был способен дни напролет прогрызать себе путь сквозь бесконечный поток скучных до зубовного скрежета официальных отчетов и сухих оперативных сводок, то времена эти определенно стали жертвой ментальных скальпелей инквизиторских эскулапов. И пёс бы с ними. В своем нынешнем состоянии он, скорее, подходил для операций “в поле”, и из шести часов, отведенных ему “Тридом” на изучение арбитрского архива, делом занимался от силы три. Остальное время заняли перекуры, паузы на “подумать” и на “осмыслить” и прочая ерунда, придуманная человечеством для того, чтобы не работать. Стоит ли удивляться, что в кают-компанию он вернулся пусть и несколько утомленным, но не отягощенным никакими особенно полезными новыми знаниями.

Судя по тому, что Меркуцио, Найлус и сам босс были уже тут, комнаты они, либо вообще не покидали, либо забили на поиски чего-нибудь полезного даже раньше него. Ожидаемо. Приветственно кивнув бездельничающему (как и всегда, когда не надо было стрелять людям в лицо) Джардену, “Цербер” занял привычное место около мини-бара, налил себе бокал бренди и принялся ждать, пока их сиятельство лорд Медичи не принесет им разгадку (опять же, как и всегда).

– Давайте, я первый, – предложил Мордекай, поднимаясь на ноги, когда все, наконец, собрались. – Данных мало, так что много времени я не отниму.

– Так. Мир обычный, без каких-то очевидных заскоков и перекосов. Недавняя эмиграционная кампания ожидаемо привела к росту уровня неорганизованной уличной преступности, а затем, так же ожидаемо, к переходу ее в преступность организованную. Излом, на мой взгляд, слишком резкий, но это, скорее, заботы Адептус Арбитрес.

– На планете давно существует санкционированный местечковый религиозный культ, пользующийся поддержкой, как народных масс, так и представителей власти, обладающий весьма ощутимым весом в местных социальных джунглях. Он может быть занозой в заднице планетарного епископа или даже в заднице его высокопреосвященства, но экклезиархия с подобными проблемами традиционно разбирается сама.

– Есть локальная знаменитость: некто “Мясник”. Убивает высокопоставленных служащих Адептус Администратум и, хотя и гораздо реже, известных криминальных воротил. Убивает жестоко и напоказ, но счетчик убийств даже не трехзначный. "Прячется" за обвинениями своих жертв в тех или иных грехах: убийстве, воровстве, взяточничестве и так далее. Все эпизоды объединены единое дело, как “убийства мясника”, но я бы не стал исключать возможность того, что действует целая группа, считающая себя вправе вершить правосудие. Мы его или их, конечно, можем устранить под предлогом того, что убийство пары жирных вороватых чинуш, – это ересь и попытка подрыва устоев Империума, но это даже мне кажется шитым белыми нитками.

– У меня все, – закончил чуть охрипший с непривычки “Цербер” и в качестве завершающего жеста допил бренди одним глотком. – Предварительный итог: варп его знает, что на этом комке грязи привлекло внимание Лорда-Инквизитора.

“Пройти, не привлекая внимания”, – ухмыльнулся в усы Стирр. Надо же. О, как бы он взбеленился, будь ему на полторы-две сотни лет меньше. Как возмущался бы и возражал, поминая прожженные штаны Эйкила Слепца и трусость Аустри Вечного Волчонка. Как пытался бы переубедить командира, обращаясь вместо доводов к грубоватым подколкам и вызывающим комментариям. Как пререкался бы с другими братьями, рычал, оскорблялся и демонстративно топтал каждую сухую корягу на своем пути. Да, это было бы замечательная склока, но, к сожалению или счастью, “Вороний Глаз” больше не был молод.

Вместе с сервиторами-оруженосцами они производили шум, сопоставимый с продирающимся через джунгли небольшим танком, но приказ есть приказ.

– След в след, – прорычал Стирр в канал связи с “Рексами”, не зная, как иначе объяснить двум болванчикам, что надо вести себя потише, и двинулся вперед, стараясь, хотя бы, не задевать серые стволы деревьев и не цеплять свисающие с веток петли лиан

– Говоришь, что пугать не собираешься, а базаришь все равно про “если что, другие люди пришли бы”, – холодно, одними только губами улыбнулся Вильям. – Ну да, ну да.

За тем как, судя по всему, все же “армтековцы” разоружаются на показ, наемник наблюдал безо всяких эмоций или иллюзий по поводу собственной безопасности и сам пистолет из руки выпускать не торопился. В конце концов, “на” и, особенно, “в” теле человека сейчас можно столько всего спрятать, что на маленькую армию хватит, да и про то, что у очередных любителей поговорить, так же как и у него могла быть команда поддержки забывать не стоило. Дождавшись, пока Вернер закончит, “Бигфут” покивал головой, будто с чем-то соглашаясь, но не особо обнадеживающе, как болванчик китайский, который больше ничего делать не умеет.

– Борьба с терроризмом, продажные наемники, кто-то оказался не в том месте и не в то время. Ну да, ну да. Шито как-то криво. Не вяжется это с безликими командами ликвидаторов без формы и документов и стреляющими на поражение по городской застройке конвертопланами. Не находишь?

Пожевав немного нижнюю губу, Вильям потянулся было почесать башку, что выиграло бы ему еще пять-шесть секунд “на подумать”, но вовремя остановился и вместо этого почесал нос. Не хватало еще устроить войну на собственной детской площадки из-за собственной тупости.

– Ладно. Это все большие дела, мне на них наплевать. Я тебя услышал. Из наших все живы, так что можешь считать, что извинения приняты. Человека вашего “Хейдс” грохнули, которые впятером и со стволами вряд ли к своему связному приехали, скорее уж на разборки. А кроме этого я хер знает, чего вы трое от меня хотите. Станция монорельса, если что, вон там, за тем серым хаб-блоком.

– Хорошо, – благодушно, как ему показалось, прогудел Стирр, предельно аккуратно пожимая руку капитана. – Мы постараемся вернуть их вам по возможности целыми, как Эльмир “Черный Пастух” вернул своей стае всех похищенных королем троллей волчат. Вы же отметьте на картах районы, в которых нас смогут поддержать огнем ваши “Грифоны”.

Узнав и сказав все, что он считал нужным и важным, “Вороний глаз” ободряюще улыбнулся выглядящему несколько смущенным офицеру, коротко кивнул Калибосу, показывая, что услышал его рекомендацию, и прошел чуть дальше по посадочной площадке, дабы иметь лучший обзор. Не то, чтобы он надеялся заметить отсюда что-то, сумевшее избежать внимания гвардейцев, но долгие годы приучили сына Русса знакомиться с мирами, что могли стать ему могилой.

– Дай мне мудрости, Всеотец. Дай мне сил, Волчий Король, – практически неслышно пробормотал опустошитель себе под нос, немного рассеяно перебирая между пальцами украшающие его доспех рунные амулеты, костяные обереги и звериные клыки. – Я буду нести свой дозор столько, сколько вам будет угодно. Я не отступлю, не сдамся и не приму поражения. Я уничтожу всех, кто посмеет восстать против вашего наследия. Но время мне свидетель, – я устал.

– Бляяяяя#ть, – негромко и как-то очень печально прогудел Вильям, затаскивая полуживого Спарка в подъезд. – Эх, босс, ну что же ты не поберегся?

Разрываясь между “быстро” и “аккуратно”, Билли уложил уже почти что “тело” Кима на заплеванный и щедро посыпанный бычками пол подъезда, захлопнул входную дверь и замер с самым что ни есть сосредоточенным видом и сонно-прикрытыми, как у наркота со стажем глазами.

Красный крест. Невидимый красный крест. Невидимый красный, мать его, крест….

В современном мире крохотная пластинка кремния, вставленная в мозг, позволяла обращаться к знаниям, которыми никогда раньше в жизни не владел, но для некоторых даже достучаться до этой “цифровой шпаргалки” уже было не слабым испытанием. Ага, вот оно. Стрелянная травма правого плеча, разрыв мягких тканей, обильное кровотечение, травма ребер, подозрение на пневмо- и гемоторакс. Плечевая артерия, судя по всему, цела. Да уж, дела. Беглый осмотр дал пусть ожидаемые, но неутешительные результаты: “пациент” был жив, но совсем чуть-чуть и, возможно, ненадолго. Не хорошо. Совсем не хорошо.

Вариантов у Вильяма оставалось совсем немного, времени у Спарка еще меньше, так что над следующими действиями наемник раздумывал куда меньше, чем, например, когда пытался “вспомнить” хранимые в разъеме на затылке навыки медбрата скорой помощи. Быстро собрав свой старенький смартфон из сложенных во внутренний карман куртки, и чудом переживших последний час составных частей, он набрал номер оверсайдовской “горячей линии” и принялся бинтовать рискующего на собственном опыте проверить тезис о вечной жизни души командира обрывками его же рубашки, прижимая плечом к уху увесистый алюминиевый прямоугольник коммуникатора.

Конечно, “светить” работодателя, а значит и себя, и придавать всему этому скользкому делу официальную огласку, вероятно, было не самым лучшим решением, но правильное и не должно быть самым выигрышным. Более того, оно обычно и не бывает. Пусть они перешли дорогу Армтек’у, вляпавшись по пути в какое-то неясное дерьмо, пусть на нем за сегодня три трупа гражданских, и пусть ему теперь лет 25 строгача за это светит. Пусть. Не страшно. Не проблема. Тюрьма – это почти что армия, но только без стрельбы по демонстрантам и ежедневной утренней пробежки. Пусть. Последним должен был идти он, а не Ким. Это была его работа. Его место. И его пули.

– Код четыре-восемьдесят два, – отчеканил Билли, не дожидаясь, пока приятный, синтезированный “умной машиной” голос на том конце трубки закончит читать стандартное приветствие. – Имя – Вильям Даллас Хьюз. Группа “Чарли”. Личный номер – четыре-один-восесь-шесть-шесть-девять-танго. Запрос экстренной эвакуации. Под угрозой жизнь сотрудника корпорации. Требуется медицинская помощь. Мы в доме на угле шестнадцатой и саннисайд роад. Район ”Гринсайд хиллс”.

Закончив со звонками в службу спасения и первичной бинтовкой, “Бигфут” аккуратно, будто боясь что-нибудь сломать, поднял Спарка на руки и потопал по лестнице, ведущей на второй этаж.

– Иона, прием? Планы изменились. Ким пару лишних пуль поймал. Я вызвал “вертушку”, минут через пятнадцать-двадцать будет. Мы на втором этаже отсидимся. Ты по ситуации смотри. Волну нашу слушать могут.

- Да уж, с прибытием, - довольно кивнул головой Йошимо, и тут же скривился от боли, когда только этого и ждавшая мигрень чуть не расколола его череп надвое, а мир закрутился так, будто кто-то засунул неудачливого старлея в пустую покрышку и спустил с горы.

Вдох-выдох, вдох-выдох. Пусть и притворное дыхание, но сосредоточиться все равно помогает. Абстрагироваться. Переждать приступ. Вдох-выдох.

- Ладно, Ильхам, - прошипел тихо и устало через некоторое время. - Пока давайте по именам и на ты. Звания нам тут, как видите, не очень помогают. Я старику как Сайто представился, если что. Долгая история.

Качнул корпусом пару раз вперед-назад, вроде как с духом собираясь, на ноги поднялся плавно, руку товарищу по несчастью протянул. Полуусмехнулся-полускривился, чувствуя, как желчь снова к горлу подступает.

- И я, конечно, понимаю, что наложением рук ты не лечишь, но если среди снаряжения этих бывших гопников найдутся таблетки от головной боли, я бы не отказался.

Обратно к ковчежнику побрел, пытаясь выглядеть куда бодрее, чем на самом деле есть. На землю рядом сел, потом на спину откинулся, глаза закрыл. Темно. Блаженная темнота.

- Подожди еще пару минут, отец. Мне бы только в себя немного прийти.

Ввалившись в пропахший гниющей штукатуркой, мочой и безнадегой сумрак подъезда под аккомпанемент крошащей внешнюю сторону дома очереди, Вильям одним резким рывком выскочил из зоны потенциального поражения, развернулся на месте, выхватывая, привычно легший в ладонь “Мустанг”, и…и встал столбом. Спарк! Вернее никакого Спарка. Ни живого, ни мертвого, ни раненого. Никакого.

– Командир, ты где? Командир, статус,

– ровно прогудел Бигфут в отрядный канал, чувствуя, как сквозь еле заметную пелену растерянности к горлу подступает, казалось бы, забытое годы назад предчувствие потери. Забавно, он полагал, что, уйдя из армии, никогда такого уже не испытает.

– Спарк. Щелкни зубами хоть, если живой.

Пока пилот конвертоплана продолжал “работать” по подъезду, они были в относительной безопасности, и передышку эту следовало использовать на все сто. Скинув с плеча рюкзак с уликами, Билли спешно засунул в него “пальчики” гостей Гвоздя и идентификационную карточку водителя “гадесовцев”, тяжело вздохнул и аккуратно положил массивную “настоящую” ладонь на плечо миниатюрной даже по сравнению с обычными людьми Ионы. Он где-то читал, что тактильный контакт снижает время осознания сказанного, а единственное, что ему сейчас было нужно, – это чтобы новенькая все быстро уяснила, и не начала спорить.

– Так, – пробасил Вильям, ловя взгляд девушки единственным своим живым глазом, – берешь рюкзак, поднимаешься на последний этаж и пытаешься перейти в соседний подъезд через чердак. На крышу не лезь. Затаись. Потом вылези через какую-нибудь квартиру на улицу и пробирайся к “нашим”. На наземную операцию у этих “борцов с террором” сил и смелости наверняка не хватит, но все равно будь начеку. В любом случае, после таких налетов район как улей осиный гудеть будет.

Говорить долго и складно “Бигфут” не умел, так что собственные попытки выдать хоть какие-то ценные указания ему самому казались чем-то средним между воловьим мычанием и попыткой ребенка с дцп прочитать пару сонетов семнадцатого века. Смешно должно быть со стороны смотрится, ну и да черт с ним.

– За меня не волнуйся, – спокойно продолжил наемник, прочистив горло и сплюнув на и без того загаженный пол. – Я подожду, пока “птичка” отвлечется и проверю, что там со Спарком. Так надо. Потом за тобой двину. Будь на связи. Иди.
Последние слова здоровяк сопроводил легким, еле заметным толчком в плечо и кивком головы. Иди, мол. Пора.

– Balls, – меланхолично пробурчал Вильям и привычно прикрыл живой глаз, позволяя механическому адаптироваться к яркому свету полицейского прожектора.

Не успели они ни спрятаться, ни “корешу” его отзвониться, ни даже пару кварталов пробежать. Ничего не успели. Быстро работают парни из Арм-тек. Молодцы. На каждую перестрелку в центре раковой опухоли пригородных трущоб вылетают, готовые по любой движущейся цели стрелять, по первому звонку…или не звонку. А вдруг “птичка” прилетела из того же гнезда (а точнее из “конуры”), откуда выбрались грохнутые “Бигфутом” случайные бандиты, оснащенные с совсем не бандитским вниманием к анонимности? Это означало, что крупнейшая корпорация города имеет зуб на их со Спарком и Ионой работодателя и конкретно лично на него. Неприятная перспектива. Крайне неприятная.

– Понял тебя, командир,

– неслышно выдохнул Билли, чувствуя, как внутри металлокерамического каркаса его правой руки наливаются силой искусственные миомерные мышцы. –

Только не геройствуй особо. У нас еще счета неоплаченные есть.

Как только Спарк скомандовал “три”, до тех пор недвижно стоявший на месте и изображающий ветошь Вильям резко крутанулся вокруг своей оси и с оглушительным грохотом впечатал правый кулак примерно в то место двери, где за тонкой стальной облицовкой скрывался дешевый “социальный” магнитный замок. Такими городские власти оборудовали подъезды многоквартирных ульев для работяг всех мастей, учителей, врачей и прочих далеких от больших денег слоев общества, и “на отрыв” они обычно выдерживали максимум килограмм 300-400. Не дожидаясь эффекта от своего “джеба”, здоровяк навалился на несчастную дверь всем весом, чуть ли не рыча от натуги и каждой клеткой своего “я” ощущая, как наводятся на его спину стволы крупнокалиберного пулемета конвертоплана.

Информация. Море ее. Океан бескрайний. Бушующая горная река, что за доли секунды вливается в мозг Сайто-Йошимо и оседает среди нейронов аккуратными структурированными блоками. Кремний в его голове и способы его использования, взаимное расположение противников и их уязвимости, беззвучно урчащий внутри лидера райдеров водородный генератор (хорошая, кстати, идея) и хрипящий что-то побудительное Мафусаилов, добродушно лыбящийся гигант и замерший перед броском набитый на его собственной груди тигр. Бесконечно долго тянется расколотое на тысячи осколков время, действия и их последствия анализируются, отметаются, принимаются. Складываются в цепочку. В план.

Отмахнулся якудза от оставшихся в наследство от «товарища старшего лейтенанта НИС» сомнений и опасений, улыбнулся в ответ великану, еще один почти незаментый шаг в сторону ближайшего почти-уже-мертвеца делая. Воин принимает решение один раз и больше не раздумывает. Сделал шаг — делай второй, вынул нож — бей, решил убивать — убивай.

Армейские защитные системы. Эффективные, надежные, легко тиражируемые и...скучные. Незаменимы для обеспечения безопасности многомиллионной военной машины, но бесполезны, если знаешь к ним подход.

Маршируют легионы нолей и единиц, идут в бой безликими колоннами стандартных команд, бомбардируют пакетами данных истосковавшийся по хозяину порт интерфейса дистанционного подключения.

--- На связи «Кочевник-17»
--- Принять идентификационный пакет
--- **********
--- Активировать ДНК-сканер
--- Определить носителя
--- Исполнять

Чуть сощурился Сайто, давая «собеседнику» понять, что положенную на автомат руку он заметил и оценил, ладони примирительно поднял.

- Не горячись. Напле...

Распускает в стороны жадные щупальца пробудившаяся от сна гидра вируса аггрессивного морфинга личности. «Суккуб». Столь же красивая, сколь и смертоносная, похожая на экзотическую актинию, она скорее произведение искусства ИТС-овских черных ломщиков, чем просто программа.

Где-то там, под солнцами Эдема прошло не больше секунды, а двоичный яд уже заполняет внутренности черепа мародера в камуфляже, вытесняя все то, что было «им». Переписать. Стереть. Подчинить. 

...вать мне на федерата этого. Просто за них синеглазки непло...

С главарем все проще: два волка в степи встретились, а живым уйдет только один. Тут уж не до изяществ.

Копьем вонзается в нейропорт оптического комплекса поток команд, и тут же, отставая от него на несколько мгновений, все накопленное бывшим якудза и бывшим федератом, но все еще человеком за последние дни раздражение концентрируется на голове возомнившего себя вершителем судеб рейдера. Пусть мнит себя кем угодно, но для Сайто он всего лишь саранча, а с саранчой у него разговор короткий.

Будь у Марка способное выражать эмоции лицо, оно сейчас являло бы маску чуть брезгливого безразличия, смешанного со скукой и некоторой долей разочарования. Встречающая их делегация по местным меркам наверняка была чем-то значительным и внушающим уважение и страх, но для купавшегося в великолепии миров-кузен техножреца они были всего лишь кучкой шарлатанов. Кустарными поделками. Пародии на скитариев, которые вряд ли пройдут настроечный ритуал даже четвертого уровня, пародия на чиновника, чья гниющая плоть была оскорблением для поддерживающих ее жизнь даров Омниссии, и, конечно же, пародия на бессмертие, что, похоже, текла в жилах “Голоса”. Ересь, неряшливость в исполнении и оскорбительно низкий уровень работы. Ужасно…ужасно скучно. Как, впрочем, и почти что все, что он “имел счастье” лицезреть на Поступи.

Встреть “Вивисектор” что-либо подобное на одном из цивилизованных миров, его решением была бы принудительная сервиторизация всех участников этого жалкого карнавала, но тут, на краю обитаемого пространства, правила игры были иными, и, если “Хранитель пульса” терпит или вынужден терпеть происходящее, то и ему не следует строить из себя фанатика-миссионера. Хотя посмотреть, что там внутри у этого жирного старика было бы интересно. Крайне интересно.

Долгие и бессмысленные неопциональные социальные ритуалы, столь любимые “обычными” людьми, Марк считал чем-то сродни собачьему обнюхиванию друг друга под хвостом при встрече, и, пока лорд-командор Рапакс готовился ответить посланцу Тантуса Моросса социально-допустимым отказом, пережидал заминку за тем, что пытался разгадать паттерн, лежащий в основе раскраски брони “неприкасаемых” и определял "на глаз" степень кастомизации их лазганов, а также ее влияние на надежность оружия. И да, конечно же еще был погрязший, в лучшем случае, всего лишь в техноереси "Голос". Вскрыть его пока что не представлялось возможным, но строить теории и копить знания "Вивисектору" никто запретить не мог. Снаряженный пикт-рекордером Рекс медленно облетел занявших оборонительную позицию бойцов и их хозяина по широкой дуге, снимая узор, лазганы и полусгнивший мешок с костьми со всех сторон, и через мгновение водоворот изображений и поднятые из глубин памяти блоки данных уже кружились перед глазами техножреца соединяясь, чередуясь и меняясь местами подобно какому-то затейливому калейдоскопу…или пятнашкам из полутысячи элементов.

Первая вылетевшая из пристеленного, подогнанного под хозяина и содержащегося в идеальном состоянии «Мустанга» пуля вместо того, чтобы оторвать замыкающему ступню, вошла в его ногу на полдюйма левее и тут же вышла наружу, забрав с собой ахилл бедняги, что, пусть и было весьма болезненно, на расстановку сил совершенно не влияло. Вторая ушла «в молоко», миновав локоть негра уже на два дюйма, что было совсем издевательством при условии стрельбы с расстояния в нескольких метров, а куда попала третья наемник вообще не заметил, так как к этому моменту поймал на грудь ответный выстрел. Да уж, неудачно вышло.

«Balls. Да почему же это все происходит со мной», — пронеслось в голове Вильяма, когда выпущенный почти в упор заряда крупной дроби врезался в него с силой идущего на полном ходу паровоза.

«Да потому, что ты долбаный тугодум!», — услужливо и спокойно ответил внутренний голос тоном сержанта Адамса, который гонял "Бигфута" по полосе препятствий армейского тренировочного лагеря целую вечность назад. И с этим трудно было не согласиться. От Вильяма требовалось всего лишь пристрелить троих безымянных бандюгов, оказавшихся не в том месте и не в то время, а он, стоило только замолчать Спарку, возомнил себя великим стратегом и гуманистом и решил не валить бездумно всех подряд, а взять «языка». Идиот. Вот уж правду пишут, что лобные доли людям даны только для того, чтобы смотреть на закат, наслаждаться Шубертом и рефлексировать, когда очередная принцесса скажет тебе свое окончательное «нет».

К счастью, у людей вроде Билли многое делают и решают рефлексы. Например, они обычно вытаскивают его из таких вот ситуаций. Чуть поморщившись и скомпенсировав энергию попадания почти незаметным движением плеча, наемник вновь вскинул вверх руку с пистолетом и хладнокровно вышиб мозги обоим оставшимся в живых гостям.

– А они и не начинали, – криво ухмыльнулся “Бигфут”. – Только на чужой земле вести себя нормально надо.

Когда улыбчивый закончил, Вильям неторопливо и как-то очень задумчиво покачал головой и еще раз сплюнул на пол, изображая непростой и небыстрый процесс осмысления услышанного, протекающий в мозгу не самого сообразительного бандитского бригадира. Гением он так и так не был, так что лицедейство удалось без особых проблем. Выиграв для Спарка и Ионы еще полминуты, здоровяк чуть расслабился, коротко кивнул, будто соглашаясь с чем-то сказанным террористом, и немного рассеянно похлопал себя левой рукой по карманам куртки и брюк.

– Складно лепишь. Ответ принят, – как-то даже примирительно прогудел Билли, медленно выуживая из кармана пачку сигарет и предлагая ее собеседнику. – Хер его знает, что это за друг, к которому вы впятером с автоматами “разговаривать” приехали, но делать так больше не надо. Плохо для моей репутации – плохо для здоровья. Вашего.

Потянув время еще немного, наемник пинком отправил в полет попавшуюся под ногу пивную банку, хрипло откашлялся и пробурчал не особо довольно, но и без прущей через край агрессии:

– Ладно, плевать. Разбежимся без крови лишней. В какой там комнате жмур лежит, которого “злые дяди” приедут проведать?

Ранее:

Дендрарий.

Несмотря на свои габариты, рядом с громадой климатического генератора Марк выглядел хрупким и каким-то незначительным. Как и всякий жрец, стоящий перед алтарем своего божества, он был преисполнен почтения, а пальцы его, порхающие над многочисленными дисковыми регуляторами, тумблерами и кнопками древнего устройства, наводили на мысли об органисте, исполняющим по нотам торжественный религиозный гимн. Никакой самодеятельности, никакой импровизации, никаких пропусков или перестановки фрагментов местами. Все так же, как было заведено тысячи лет назад. Все в соответствии с догматами и волей Омниссии.

Безжизненные холодные линзы, заменяющие генетору глаза, пристально следили за десятком экранов, шкал и циферблатов всевозможных размеров, но для полноценного понимания происходящих в дендрариуме процессов этого было недостаточно, и вся дополнительная информация поступала непосредственно в его мозг, то и дело всплывая за границами поля «обычного» зрения в виде таблиц, данных телеметрии от сервочерепов и колонок безликих цифр. Казалось, правда, что окружающий “Вивисектора” изумрудно-зеленый хаос не может быть описан никакими цифрами, но хаосом он был только для обделенных внимательностью и способностью анализировать.

Залитая ярким светом полусфера рукотворного корабельного сада от удерживающей влагу травы до обсыпанных плодами яблонь и циклопических вертикальных овощных ферм была сложным живым механизмом, и каждая его часть была учтена, контролировалась и отслеживалась. Горбящиеся под весом массивных баллонов сервиторы поливали, подкармливали и опрыскивали химикатами только те насаждения, которые в этом нуждались, и только в том количестве, которое было признано оптимальным. Внешне случайное движение стай разноцветных экзотических бабочек управлялось еле заметным изменением гравитации в отдельных частях помещения и сменой яркости тех или иных световых панелей. Посыпанные белым гравием дорожки служили границами между враждующими экосистемами, и даже небольшой пруд имел ту форму и глубину, которая была необходима для того, чтобы поддерживать необходимое для функционирования всего остального механизма количество водомерок, комаров, жаб и карпов. Дендрарий был состоящей из изменчивых, своевольных и, самое главное, смертных деталей системой, и, судя по тому, что поведал ему дух следящего за помещением когитатора, одна из деталей была неисправна.

Если бы у Марка были мимические мышцы, он наверняка поморщился бы, но ни мышц, ни самой кожи на его лице давно уже не было, и единственной реакцией на неприятную новость оказался зарегистрированной системами контроля состава крови микровыброс норадреналина. Да, несовершенство раздражает. Значит, снова картофель. Культура была сильно модифицирована для выращивания в условиях глубокого космоса, но даже это не могло объяснить все те неприятности, которые доставлял генетору далекий потомок Solánum tuberósum.

Выдав длинное бинарное стоккато приказов для обслуживающих фермы сервиторов и попрощавшись с машинным духом, контролирующим дендрарий, “Вивисектор” прошел на притулившуюся к стене крохотную площадку для собраний, включил сигнал общего сбора и стал ждать. Ждать, впрочем, пришлось совсем недолго. Его немногочисленная, но преданная команда садовников была отобрана не за какую-то особую ловкость или познания в сельском хозяйстве, а за узость мышления, суеверный страх и исполнительность, и на зов своего хозяина явилась так быстро, как только позволяли им их ноги и текущие неотложные дела.

– Подкормка шестой секции картофельных ферм уменьшена на семь процентов. Ваше вмешательство не требуется, – холодно отчеканил Марк без всякого вступления, даже не пытаясь придать “беседе” малейший оттенок нормального человеческого общения. – Обрезать цветы и завези на каждом втором побеге картофеля этой секции. Физически отделить картофель от томатов на месте стыка секций. Выполнять.

Изучая стремительно удаляющиеся спины своих подчиненных, генетор в который уже раз мысленно посетовал на то, что тех нельзя заменить специализированными сервиторами, но для лорда-капитана Рапакса финансовый вопрос стоял как никогда остро, а дешевыми сервиторы-садовники не были даже на мирах, где их производили.

Каюта

Покинув дендрарий, Марк и сопровождающие его повсюду сервочерепа Ромул и Рекс, в чьи обязанности входило документирование всего и вся, направился в сторону собственной каюты, на ходу собирая отчеты от духов различных систем корабля, раздавая указания сервиторам и перебирая в уме нерешенные пока задачи. Одна из них, доставленная корабельным утром, очень кстати поджидала его в личных апартаментах, которые, пусть и не обладали всем функционалом хирургического отсека, для экспресс-вивисекции вполне подходили. Кроме того Alati Fatum готовился прибыть в порт, а это означало, набитый до краев корабельный медблок и постоянно занятую операционную. Оказавшись внутри, он коротко бросил "Сияй" и стал наблюдать, как вставленные в вычурную бронзовую люстру и настенные подсвечники лампы неторопливо наливаются мягким янтарным светом, выхватывая из темноты как вполне ожидаемые в каюте техножреца детали интерьера, так и то, из-за чего “Вивисектора” сторонились, боялись и даже ненавидели.

Вот тихо гудит опутанный проводами, раскинувший лапы внешних экранов и датчиков массив совмещенного с генетическим анализатором когитатора. Вот поблескивает латунью многочисленных интерфейсных портов занимающее место кровати кресло-трон, задрапированное красной тканью с вышитыми на ней гербами Адептус Механикус и Адептус Биологис. Вот в углу стоит пузатый стеклянный резервуар, в котором крупные антиванские термиты объедают плоть с черепа безымянного войдсмена. Вот в центре помещения намертво закреплен то ли хирургический, то ли пыточный стол, окруженный дюжиной механических серворук, направленных светильников и фиксирующих скоб.

Но не это в первую очередь привлечет внимание любого, кто осмелиться зайти к Марку в гости. Совсем не это.

Вот моргает искусственными веками и еле заметно поворачивается, реагируя на источники света, полутораметровая колонна из закрепленных на центральном нервном столбе человеческих глаз, плавающая в заполненной питательным гелем колбе. Вот покрашенные медной краской руки, некогда принадлежавшие капитану абодажников с шестой палубы, с преданностью старого слуги принимают у генетора мантию и служащий скорее символом положения, чем оружием топор на длинном древке. Вот на тумбочке замерла разрезанная вдоль на равные половинки, но, тем не менее, “почти полностью функционирующая” рыжая кошка, окутанная тончайшей паутиной искусственных нервных окончаний и кровеносных сосудов. Вот занимающий всю дальнюю стену стеллаж, на котором помимо книг и датаслейтов стоят банки всех размеров с заспиртованными шестипалыми кистями, вырезанными из материнской утробы сиамскими близнецами мутантами, разумными опухолями, принадлежащими ксеносам внутренними органами и прочей подобной мерзостью.

Гадко. Отвратительно. Может быть даже еретично. Да, может быть. Даже скорее да, чем нет. Но работу свою Марк всегда делает на славу, а чем он занимается в свободное время, почти никого среди старших офицеров не волновало.

Оставшиеся до стыковки с Поступью девяносто шесть минут “Вивисектор” планировал провести с пользой, а благодаря переданному утром “подарку” сделать это было совсем не сложно. Взывая к обитающим в комнате машинным духам, он поджег благовония в небольшой курильнице, выполненной в виде двух вложенных друг в друга шестерней, активировал когитатор сложным ритуализированным движением покрытой электо-индукторами левой руки и закрепил на препараторном столе тубус с заточенным в нем паразитом. Для обычных людей эта пиявка-переросток, вероятно, представляла вполне реальную опасность, но Марк давно уже не был “обычным”. Как только половинки тубуса с тихим шипением разошлись в стороны, способный удержать даже орка манипуляторный дендрит молниеносно схватил тварь поперек туловища, перетащил на свободное место столешницы и без особых проблем удерживал там те несколько секунд, которые понадобились генетору для фиксации “пациента” магнитными зажимами. Дальше уже совсем рутина: проверить реакцию объекта на внешние раздражители, взять пробы, взрезать внешнюю оболочку, взять пробы, изучить внутреннее строение, снять внешнюю оболочку, взять пробу готовых к имплантации яиц, умертвить объект, взять пробы. С почтением преподнести генетический материал и результаты некропсии духу когитатора и испросить его совета.

Несложно. Обыденно. Скучно. Но не так скучно, как сами результаты. Выпотрошенный паразит был по природе своей просто агрессивным мышечным мешком, набитым семенем, и единственными доступными ему функциями были питание, дефекация и размножение. Никакой фантазии. Не так уж много отличий от стандартного жителя Империума, если говорить по чести. Однако даже в простом крестьянине с какого-нибудь захолустного агро-мира живет потенциал стать чем-то большим, например, сервитором, а это убожество – тупик эволюции. Очередная дефектная поделка. Мерзость, брошенная в лицо Бога Машины. И как любая мерзость, она должна быть истреблена. Вся полученная информация и сделанные Рексом пикт снимки лягут в личный архив Марка, труп твари будет утилизирован, а с остальными представителями этого прискорбно жалкого вида разберется вирус, вектором распространения которого станут животные-приманки, подходящие для вынашивания яиц паразитов. Очень скучно. Осталось только найти нужные штаммы, и достаточное количество материалов для работы генетического конструктора, но на Поступи и того и другого должно быть в достатке. Да и консультацию по поведению ползучего картофеля в условиях глубокого космоса неплохо было бы получить.

Сейчас:

С корабля не привыкший сливаться с толпой Марк сошел, опираясь как на посох, на массивный двуручный топор с лезвием в виде половинки шестерни, в окружении трех кружащих вокруг сервочерепов и похожего на орангутанга-горбуна бедняги Филиппе. До сервиторизации он был удивительно смышленым учеником фактора из обслуживающего персонала двигательного отсека, а теперь носил для нежелающего расставаться со своими любимчиками генетора тяжести. Вот и сейчас он был нагружен образцами выращенных на борту Alati Fatum культур, редкими книгами, дата-слейтами с результатами исследований и прочими милыми сувенирами, которые будет необходимо преподнести в дар слугам Омниссии здесь на Поступи.

Отметив про себя пусть и ожидаемое, но все равно прискорбное пренебрежение хозяевами дока 17А регулярными ритуалами обслуживания и почтения к машинным духам, “Вивисектор” молча занял позицию за левым плечом вольного торговца откуда ему были отлично видна встречающая их делегация. Внешне он был абсолютно спокоен, не крутил головой и вообще не проявлял какого-либо интереса к окружающей действительности, но для работы аугур-массива этого и не требовалось. "Praemonitus praemunitus", - как говорили древние, и, пока сам генетор изображал медленно шагающую статую себя самого, собранная многочисленными датчиками информация кружилась вокруг него в виде дюжины таблиц и нескольких графиков.

Голос у невидимого собеседника был донельзя противным, но этот факт Вильям стоически проигнорировал, привлеченный и, в то же время, несколько удивленный попыткой убедить его в том, что приехавшая на белом фургоне шушера не за их “Гвоздем” головами явилась. Капитан “команды хозяев” либо врал, либо понял, в какой он попал переплет, и теперь пытался взять на понт, либо был настолько не в теме, что не сумел связать визит к одному наемнику с оперативным прибытием еще троих. А, впрочем, наплевать. Пусть мнит себя хоть сладкоречивым дьяволом, хоть “крутым братаном”, хоть подставленным неизвестными кукловодами бедолагой, хоть проституткой в костюме Гуффи. “Бигфуту” было все равно. Эти лишенцы со стволами засели на этаже, где жил Кейси, выставили споттера на лестнице и оставили внизу двоих вооруженных бойцов, не стесняющихся стрелять очередями на поражение, и теперь, даже если они просто пришли в гости к кому-то из своих корешей, это их личные проблемы.

– Корректив нет. Сделаю,

– коротко кивнул головой Билли, переводя взгляд с лестницы на лифтовые двери и обратно.

 – Только поторопитесь. Эти клоуны до идеи спуститься по балконам тоже могут додуматься, да и лифт у них под контролем. 

Успех задуманного Спарком маневра во многом зависел от того, сколько времени Вильям сумеет выиграть, ведя переговоры, так что с ответом здоровяк не спешил. Неумело улыбнувшись Ионе в ответ, он занял наиболее выгодную с точки зрения отражения неожиданного нападения из глубины “его” этажа позицию, чуть-чуть подождал, сопя в динамик включенной рации и изображая титаническую работу мысли в голове туповатого громилы и, наконец, хрипло, будто нехотя, пробасил:

– Хорошо. Давай перетрем. Спускайся на шестой. Встречаемся один на один, стволы в кобурах, руки на виду.

Кивнул Сайто рейдеру коротко, но как-то значительно. Веско. Мол, “хорошо, передам”. Плечами чуть заметно повел. На готовящихся капитана Мафусаилова живьем зажарить мародеров ничего не выражающий взгляд бросил.

“Не вмешивайся. Это тебя не касается. Езжай дальше, ” – по-змеиному шипит внутренний голос, и нет бы прислушаться к нему, но только вот устал Йошимо. Устал смотреть безучастно, как Эдем, словно ненасытное чудовище, пожирает растерянных, потерявших память федератов. Как тех, кому чудом посчастливилось спастись с погибающего “Таурмана”, вяжут словно скот, казнят за грехи, которых они даже не помнят, или вот сжигают заживо ради развлечения. Он ничего не смог сделать, когда их “спеленали” после посадки, он пережидал, пока убивали Лоджера, Зилвези и прочих его сослуживцев, он был паинькой, пока синеглазки решали, кому из пленных жить, а кому умирать, и прятался, когда корпоративные чистильщики расстреливали Итана и остальных. Каждый раз вмешиваться было слишком опасно, и Сайто каждый раз поступал “разумно”. Никто ведь не любит играть против матожидания.

Но сейчас ситуация немного иная…кажется.

Импланты. Нейропорты. Уязвимость. Шанс! Не догадка, не предчувствие, не памяти обрывок, но знание. Абсолютное. Очевидное, как два солнца, ползущие через бледно-голубую чашу неба. Знает Йошимо, что кремний в головах мародеров при надлежащем усердии и оборудовании можно заставить работать против хозяев. Знает, что без снаряжения и оружия нормального в том Яоминске, что за горизонтом ждет, да и вообще где-угодно на Эдеме делать, скорее всего, нечего. И то, что Мафусаилов – это, возможно, последняя целая ниточка, способная связать его с его же прошлым тоже знает.

Мозг еще обдумывает все “за” и “против”, но что-то, что не может быть описано строгими формулами и расчетами уже приняло решение. И сын Ходзё Икенага это чувствует. Чувствует, как в нетерпении хлещет себя по бокам набитый на груди тигр, как угрожающе свивает кольца дракон, и даже мирные в принципе карпы злобно скалятся из-за стены водорослей. Осталось только вспомнить кое-что критически важное…

Похлопал Сайто старика по плечу несильно. Мол, “подожди чуток”. С сиденья старого слез неторопливо, потянулся слегка, будто мышцы затекшие желая размять, но так, чтобы запястье с номером главарю мародеров не показывать. Взгляд зрачков-сканеров встретил без угрозы, но и без подобострастия какого-то или страха. Спокойно смотрит на вожака бандитского. Как равный на равного. Как один зверь на другого.

В сторону поливаемого горючкой офицера головой кивнул чуть заметно:

- А этот провинился чем, или просто развлекаетесь?

– Я в порядке. Поймал пулю на излете. Ничего серьезного,

– отрапортовал Вильям, чувствуя с каждым вздохом, как увязший в мышцах комочек металла пульсирует в груди раскаленной добела искрой чистой незамутненной боли.

Отвлекает, конечно, но это нормально. Это надо просто перетерпеть. Как надо терпеть, когда взводный “мясник” под местной анестезией отрезает тебе зажатую смятым остовом армейского “Хаммера” руку. Или когда несешь гроб с останками, которые еще два дня назад были твоим лучшим другом. Или когда стоишь у окна, а пустота внутри так звенит и так всеобъемлюща, что кажется, будто единственный выход – сигануть вниз, навстречу городу, в котором для тебя нет ничего и никого. Надо просто перетерпеть.

Билли не был самым смышленым человеком на свете, но если он что и умел, так это выполнять приказы. Сказано заняться шофером, значит, займемся шофером. Размышлять некогда, время и так работает против них. Распахнув водительскую дверь, он левой рукой ухватил нокаутированное тело, а правой вырвал из креплений и вытащил наружу длинную ленту ремня безопасности. Спешно связав запястья и локти неудачливого “охотника” за спиной, “Бигфут” прижал его к борту фургона, быстро пошарил по карманам и, наконец, отвесил пару легких, но все равно ощутимых пощечин.

– Давай, уеба, время просыпаться, – оскалился наемник, практически прижимая свое лицо к лицу пирсингованого.

Он не был злобным, получающим удовольствие от пыток и чужой боли маньяком, да и из себя почти никогда не выходил, но суровые времена требовали суровых решений, и сейчас наступили именно они. Придется немножно поактерствовать. Рожа у него как раз подходящая. Как только затуманенные от боли и шока глаза находящегося в прострации террориста встретились с колючим ледяным взглядом самого Вильяма, металлокерамические пальцы подобно клещам сжали его пах, а похожее размерами на свиной окорок предплечье вжалось в шею, практически перекрывая доступ к живительному кислороду.

– Сколько вас приехало? Сколько “ваших” в здании? – негромко, но с явной угрозой в голосе прорычал Билли, медленно, но неотвратимо сжимая пальцы правой руки. – Отвечать, сука. Быстро. Сейчас. Сколько вас приехало? Отвечать.

— Не вопрос, бро, — прогудел Вильям, который «Гвоздю» никаким «братаном» естественно никогда не был, растягивая губы в еле заметном хищном оскале. — Подгребу к тебе часа через два-три. Заодно и про Зеда перетрем. Ладно, отбой. Я тут около «Вертиго-пэлэс», надо за покупками бежать.

Не дожидаясь ответа того, кто выдавал себя за наверняка уже почившего в бозе Кейси, «Бигфут» отключил связь и, чуть подумав, выключил аппарат совсем, вынул из него крохотный чип связи и аккумулятор. Зачем? Да пес его знает. Кажется, что-то подобное он недавно видел в каком-то «симе» про скрывающихся от подельников бандитов. Там было что-то про определение местоположения человека по сигналу его «трубы», и, пусть даже в электронике Билли разбирался весьма и весьма посредственно, лишняя предосторожность действительно лишней бывала краейне редко.

Прикончив бургер в два чудовищных укуса и допив кофе залпом, Вильям сгреб в карман бывший его смартфоном конструктор «сделай сам», неспешно подошел к пустой в столь ранний час стойке и поманил бармена коротким кивком головы.

— Мне пятьдесят «Джека» и стационарный телефон позвонить, — последнюю фразу Билли сопроводил сдержаной, извиняющейся улыбкой. Мол, «понимаю, что просьба тупая, но очень надо».

Предосторожность, возможно была лишней или, если мобильный Кима был на прослушке, то и вовсе бесполезной, но, единожды вбив себе что-то в голову, Вильям шел по выбраному пути до конца не сворачивая и не раздумывая. Как камень, что с горы летит.

Когда телефон и стакан появились на стойке, стоящий в пол-оборота к входной двери «Бигфут», не глядя, выложил перед собой пару купюр на сумму явно большую, чем стоил заказ, а пластиковую трубку взял левой рукой. Быстро набрав вызубренный наизусть номер мобильника «Спарка», здоровяк пригубил сдобренный обжигающе холодным льдом виски и еще раз ухмыльнулся. Опасность немного пьянила даже его.

— День добрый, — негромко пробасил Вильям, ставя бокал обратно на стойку. — Мне тут только что звонил ставший очень болтливым Кейси и просил приехать помочь ему тачку выбрать. Наверняка он такую же хочет как у Ноэля и Зеда. Может вместе съездим? Посмотрим там, что к чему. Может ваше с Ионой утреннее "приключение" разрулим.

— Интересно. Не очень похоже на нашего Кейси. Да и Ноэль с Зедом явно покупали свои тазы на распродаже, теперь проблем больше, чем пользы. Кстати про Иону, она сейчас со мной, так что поедем сразу вдвоем. Называй место.

— Да, я тоже удивился. Около южного выхода с "Оаквуд Централ" есть турецкая кофейня. Давай там пересечемся.

— Принял. Выдвигаемся прямо сейчас. Конец связи.

— Конец связи.

Положив трубку, Вильям неторопливо допил виски, благодарно кивнул бармену и отправился ловить мотор к "Оаквуд централ". Охота началась.

Оглядел старика Сайто, кивнул приветливо, но без улыбочек каких-то особых. Взрослые люди встретились, не до зубоскальства им. Дед давно уже немолодой, временем и степью потрепанный, но еще крепкий. Как, впрочем, и скутер его. Прямо таки близнецы. Глаза живые, патиной прожитых лет не затянутые, пусть и с синевой этой, которая на Эдеме в той или иной мере у всех заметна. И мозги встреченному посреди “ничто” чужаку, судя по всему, вышибить может без лишних сантиментов. Не мог бы, не дожил бы до седин своих.

– В идеале до Яоминска, – ответил Йошимо так спокойно, как будто он до Яоминска этого каждый день попутку ловит. – Но и просто до цивилизации подойдет.

Руки чуть в стороны развел в легком притворном смущении, ладони пустые невзначай показывая. Камешек мелкий пнул в сторону.

– Заплатить нечем, но вот берцы есть. Новые. Почти.

– У меня все ок, завтракаю, – размеренно пробасил Вильям, надеясь передать толику своего спокойствия коллеге. – С больничкой “боссы” разберутся, они такие косяки без внимания не оставляют. Сам поосторожнее будь, а то мало ли что. Жду маячка, отбой.

Хреновая ситуация. Хреновая и странная. Две врачебные ошибки со смертельным исходом, пропавшие “Хэнсом” и “Гвоздь”, слежка за Спарком, – все это складывалось в очень неприятную мозаику, в которой пока отсутствовали только он сам и та миниатюрная девушка с библейским именем из замыкающего джипа. “Иона” или что-то вроде того. Неужели фанатик не паясничал, и “Гадес” действительно решили отомстить? Если так, то это ошибка. Большая ошибка.

“Зед и раненый из замыкающего джипа умерли в больнице. C Ноэлем и Кейси нет связи. Сток нервничает. Надо бы сообщить наверх, а то какая-то нездоровая картина вырисовывается. Предупреди новенькую” 

– быстро набрал “Бигфут”, чьи пальцы, несмотря на схожесть с сардельками, с виртуальной клавиатурой смартфона управлялись весьма ловко. Отправить. Оглядеться. Чуть заметно ухмыльнуться. Сообщение улетело Киму, а Билли вернулся к поеданию завтрака, который после звонка стал выглядеть еще аппетитнее. До драки еще не дошло, но подсознательно он уже смирился с тем, что проблемы идут по его следу и скоро наверняка проявятся. В такие моменты всякая перекаченная химией синтетическая гадость казалась ему особенно вкусной. Ведь всегда есть шанс, что больше ты уже ничего съесть не сумеешь.

Утро. Раннее утро. Успокаивающе гудит мотор поставленного на циркуляцию настенного вентилятора, где-то орет ненагулявшийся за ночь кот, бледный белесый свет с трудом пробивается через мутные стекла, иногда пропадая, когда тусклый солнечный диск скрывается за стелящимися над трубами, шпилями и высотками последнего прибежища человечества смоговыми облаками. Город уже живет где-то там, за серыми стенами его квартиры, но внутри тишина такая плотная, что практически ощущается на ощупь. Ни шуршания одежды, ни тихого звона посуды на кухне, ни невнятного бормотания телевизора, ни даже болезненного проклятья, вызванного последствиями “вчерашнего”. Обычное выходное утро одиночки: человека без семьи, без друзей, без увлечений. Впрочем, он уже привык. Давно привык. Одиночество – это, как оказалось, не только отсутствие компании и звенящая пустота внутри, одиночество – это еще и отсутствие ответственности за кого бы то ни было кроме себя, и полный контроль над собственным временем. Вильяма, который давно привык строго следовать индивидуальному распорядку дня, это последнее обстоятельство вполне устраивало, и каждое его утро обычно было зеркальным отражением утра предыдущего. Сегодня все было как всегда: ранняя побудка, первая сигарета, контрастный душ, первый кофе, гантели и вмурованное в потолок кольцо для “мясной” его части, миниатюрная отвертка, полировальная тряпка из микрофибры и тестер для “искусственной”.

Квартира Билли представляла собой странное сочетание почти что творческого бардака с подходящим скорее для казармы порядком, и, если вокруг кровати и письменного стола бумаги, книги и пивные банки еды громоздились причудливыми пирамидами, прихожая, ванна и кухня были вылизаны чуть ли не до блеска. Единственным, что разрушало кухонную идиллию этим утром были две пустые упаковки из под китайской еды, которые стали его ужином, банка с таблетками, поддерживающими деятельность наномашин в его крови, и тонкий планшет, купленный вчера взамен неосторожно размолотого в пальцах правой руки на той неделе. Задумчиво покрутив тонкий черный прямоугольник планшета и почитав новости, Вильям закинул в рот пару мерзких на вкус пилюль, запил их остатками кофе и начал собираться для ежеутренней пробежки. Мягкие стоптанные кроссовки и серые no-name “тренники” на ноги, старая футболка и легкая ветровка на перевитый мышцами торс, поясная сумка для бумажника, ID, смартфона и прочей мелочевки…пистолет в плечевой кобуре и пара запасных обойм в карманах. Не то, чтобы “Бигфут” опасался нападения в двух шагах от собственного дома, но убийство себеподобных было его ремеслом уже так давно, что без ствола он ощущал себя, чуть ли не голым.

Утро катилось своим чередом, и Вильям катился следом за ним, не желая изменять привычкам: двадцать минут бега вверх-вниз по лестницам, еще час вокруг дома, отжимания на той руке, для которой это еще имело значение, вторая сигарета, свежий кофе, душ. Однообразность бытия его не особенно угнетала, но следование заранее утвержденному плану оставляло слишком много свободного времени, и Билли нет-нет, но задумывался завести себе хотя бы кота. Но, пока на этот социально-ответственный шаг он так и не решился, и еды у него в холодильнике не было вообще. Даже кошачьей.

Под аккомпанемент протестующе урчащего живота, он надел плотную белую футболку и неприметные черные джинсы, подпоясанные простым кожаным ремнем, нацепил поверх ни раз выручавший его черно-бело-серый “морплексовый” бомбер с отстегнутым правым рукавом, рассовал по карманам всякую мелочевку и запасные обоймы и подключил дремлющий в кобуре пистолет к порту на виске. Вот, теперь он готов завтракать. Завтракал он обычно в классическом динер-баре “У Джейка и Джейка”, который держали два старых ирландца, ни одного из которых не звали “Джейк”. Место это славилось среди местных приемлемыми ценами, относительно вменяемой публикой и своим фирменным “Королевским ХХХL барбекю” бургером, состоящим из синтетического жира, перегоревшего масла, соли и усилителей вкуса чуть более чем на сто процентов. Одним словом – вкуснота.

По дороге Вильям ненадолго задержался около как будто стесняющегося дневного света фасада “Кошки в сапожках”, чья яркая неоновая вывеска была погашена, а высокие окна, в которых обычно извивались девочки-зазывалки, закрывали прочные жалюзи. Танцевальный клуб, бар, стриптиз и, заодно, еще и бордель. Хорошее заведение для тех, кто никак не может покинуть дно и для тех, кто не может найти себе “компанию” иным способом. Да, надо бы заглянуть вечерком, а то женщины у него не было уже пару недель, да и вчерашняя зарплата очень кстати пришла.

Дойдя, наконец, до практически пустого кабака, Билли коротко кивнул знакомому сонному бармену и аккуратно, стараясь не скалиться, улыбнулся новенькой молоденькой официантке. Завсегдатаи и работники его знали и понимали, что его присутствие в зале в первую очередь означает отсутствие каких бы то ни было проблем, но на незнакомых людей его иссеченная шрамами рожа чаще всего производил весьма пугающее впечатление. Усевшись у окна, он заказал порцию виски со льдом, кофе, фирменный бургер, подключил планшет к порту у правой скулы и углубился в чтение новостей.

Проехал мимо грузовичок, двигателем надсадно рыча и пыли клубы поднимая. Скрылся за гребнем ближайшего холма. Исчез. Не захотел водитель со странным одиноким путником связываться. Жалко, конечно, что на все же на своих двоих придется топать, но, видимо, просто не судьба. А может наоборот. Может хранит его дракон-покровитель от ненужных и опасных попутчиков. Все может быть.

Зашагал Сайто дальше, как ни в чем не бывало, даже мелодию какую-нибудь попытался насвистеть, но только вот не помнит он ни одной. Как драться помнит, как убивать помнит, как командовать помнит, а простейший ритм из омута памяти выудить не получается никак. Забавно.

Вот и новый звук сквозь шелест травы сухой и стрекотание насекомых пробивается. Трещит и кашляет движок карликовый, с трудом скакуна двухколесного вперед толкая, плюется, наверняка, дымом сизым выхлопная труба , рессоры скрипят натужно. Скутер? Да неужели? А дальше чего ждать, велосипед? Моноцикл цирковой? Бред какой-то или мираж очередной.

Поднял в который уже раз Йошимо руку, голосуя, но теперь как-то лениво и, не переставая вдоль дороги идти. Мол, остановишься — хорошо, нет — и пёс с тобой.

Трибунал. Казнь, работы или свобода. Весьма приемлимый разброс возможных результатов. Даже более чем. На целых два пункта больше чем он ожидал. Может быть, хотя бы женщин отпустят. Тем более, что к прекрасному полу у мидмирцев, очевидно, особое отношение. А он перед смертью или трудовым лагерем по крайней мере кино старое посмотрит, да позавтракает. Тоже неплохо.

Когда браслеты отлипли от стены, ожидавший этого Йошимо относительно мягко приземлился на пол, огляделся, убедился, что все в себя пришли. Даже девушка в платье вроде в сознании. Откашлялся, запястья размял, корпусом вправо-влево крутанул.

— Мидмирец дело сказал. Надо занять себя чем-то . Давайте все на пол на спину. Посмотрим, что там этот Люк наснимал.

Дождался, пока Марцинкези над телом бессознательным шаманить закончит, рядом на корточки присел.

— Витторио, давай отнесем его куда-нибудь, где помягче. Берись за ноги. Винт, прихвати лейтенантскую "подушку".

С трудом вжавший свою тушу в крохотное неудобное кресло стрелка Билли который уже час обозревал окрестности из-под полуприкрытых век. Берлин вяло проплывал мимо него, подобно громадному мумифицированному китовьему трупу, поднимаемая колесами пыль медленно танцевала в воздухе и даже прикрывающая их с воздуха «вертушка», казалось, не летит, а плывет сквозь плотный кисель. Рутина. Все как обычно. Мир уже четырнадцать лет был запущенным на половинной скорости видеороликом, а все, что с точки зрения «Бигфута» двигалось «нормально», чаще всего было напичкано кремнием, обколото боевой химией и потенциально опасно.

Стволы закрепленного в кузове джипа пулемета утыкались в каждое подозрительное окно, как любопытный собачий нос, пристально всматривались в границы крыш домов, что были расположены удачно для засады, чуть подергивались, реагируя на каждый подозрительный шум, и вместе с ними, видимая только Вильяму, двигалась бледно-зеленая прицельная сетка, обрамленная колонками сопроводительных цифр. Шестиствольная машина уничтожения сейчас была продолжением его тела, частью его «я», и, пусть даже свой запас немотивированной агрессии он давно уже истратил, желание вдавить гашетку было столь сильным, что подушечки пальцев на «живой» руке ощутимо покалывало.

— Понял тебя, Спарк. Держу ушки на макушке. 

Врезавшийся в бок тяжелый меч, кажется, помог Саргатану стряхнуть с себя навалившуюся, было, апатию, и второй удар он принял уже на щит. Призывы, угрозы и раздирающие как комнату, так и саму реальность чары он оставил без особого внимания, и даже льющаяся с потолка напитанная темным колдовством кровь была для него всего лишь мелкой неприятностью. Губы жреца кривились в совершенно не свойственной ему, похожей на оскал ухмылке, а в движениях сквозила уверенность льва, столкнувшегося со сворой дворняг.

— Узнаем первыми? — презрительно прошипел Палач, глядя в глаза материализовавшемуся из воздуха Волканту, — Это тебе, щенок, пора бы узнать кое-что очень важное.

Лезвие “Пера ангела” вспыхнуло тревожным закатным багрянцем, вокруг головы дэва, будто бы вторя ему, загорелся сплетенный из алого света нимб, а пляшущие по стенам тени жреца раскрыли громадные темные крылья и подняли собственные клинки в молчаливом салюте. Черты лица пелорита заострились, каждая складочка стала бездонной черной трещиной на безупречном алебастре кожи, губы сжались в тонкую жесткую линию, и только залитые тяжелым золотом глаза все еще напоминали о том Саргатане, который занимал это тело совсем недавно.

— Я есть свет. Я плоть от плоти солнца. Я слуга его, его посланец и его карающий перст, — угрожающе проурчал дэв голосом, который напоминал что-то среднее между треском хвороста, сгорающего в костре, и шкворчанием масла на раскаленной сковороде, — Я полдень, и я закат. Я жар, что выбеливает кости тех, кто в гордыне своей идет против моей воли. Я убиваю реки и превращаю плодородные земли в бесплотную пустыню. От меня нет спасения и нет защиты. От меня не сбежать и не укрыться. Я принес вам всем забвение. Я принес вам конец.

С каждым словом голос жреца становился все громче и громче, а многочисленные тени его, замедлив свой танец и уставившись на культистов раскаленными добела искрами глаз, с каждым мгновением прислушивались все внимательнее, а на последних словах шагнули со стен в едином порыве под еле слышный шелест призрачных перьев. Сотканным из огня и смерти ангелам мщения не было места на Прайме, но часть их силы и их ярости в серединный мир все же можно было провести. Особенно, если ты когда-то был одним из них. Многоголосый шепот наполнил уши спутников дэва, советуя, подначивая и делясь вечностью опыта. Как ударить, куда выстрелить, какую колдовскую прядь надо вплести в заклинание, чтобы оно вышло еще более смертоносным, – знания текли по разумам смертных бесконечной рекой, не задерживаясь надолго, но и не отвлекая от боя.

— Я есть свет. Я плоть от плоти солнца. Я слуга его, его посланец и его защитник, — вдруг неожиданно чисто отчеканил Саргатан, с трудом прорываясь сквозь затянувшую его разум пелену древней как само время ненависти, — Я рассвет, и я полдень. Я путеводная звезда. Я пламя, что разгоняет ночную тьму. Я жизнь. Идущие за мной не познают боли и страданий. Я принес вам надежду. Я принес вам спасение.

Будто отражая внутреннюю борьбу дэва, окружающее его карминово-красное сияние сменилось привычным мягким золотом, что “стирало” раны с тел его союзников будто они были всего лишь мазками краски, а на лбу, который никогда не знал морщин, открылась многолучевая кровоточащая стигмата.

— Ты и твои слуги чужды этому миру, дитя девяти кругов, — громко и четко продекламировал облаченный в плоть ангел, голосом, в котором сплелись отзвуки десятков, а может и сотен его бывших воплощений и который, судя по тембру, принадлежал существу куда более крупному. — Вы нечестивцы и отступники. Вы предали мир, что дал вам жизнь. Вы слабы и больны. Я проклинаю вас. Примите свою участь и молитесь, чтобы за порогом вас встретила Королева, а не то отродье, которому вы возносите молитвы.

Кому-то сражение с эйдолоном могло показаться просто хитроумно расставленной ловушкой, в которую попались недалекие авантюристы, но для Саргатана, чья память простиралась в прошлое на тысячелетия, все происходящее было отголоском великого противостояния Того-кто-ныне-был-скован и остального пантеона небожителей. Так же, как и в бесконечно далеком прошлом, жизнь и смерть, тьма и свет, добро и зло стояли плечом к плечу, выступая единым фронтом против Безумного бога. И так же, как и в прошлом, смешение сил и влияний было неизбежным. К сожалению, дэв сейчас был только несовершенным фасетом себя прежнего, и к перспективе сотрудничества с Бэйном относиться без отвращения не мог.

Когда воздух вокруг него сгустился, а в ноздри ударил запах ссохшейся крови и смазанной стали, столь обычный для поля боя, жрец содрогнулся всем телом, будто борясь с рвотным спазмом, сделал два шага в сторону центра комнаты, пошатнулся и почти упал. Крупица чуждого ему могущества тянула зажатый в руке ангела клинок к слабым местам и стыкам в кажущемся на первый взгляд непробиваемым каменном панцире стража гробницы, но в то же время она жгла нутро Саргатана словно пригоршня углей и заставляла его чувствовать себя вываленным в грязи и отходах. Все это длилось считанные секунды, но немертвой твари и этого времени вполне хватило. Повиснув на щите дэва всей своей массой, гуль вновь полоснул его когтями по шее, и с удивительным для существа, проведшего последние сто лет в заточении в крохотной нише-келье, проворством бросился дальше, туда, где стояли Торн и Назос.

— Изыди, — хрипло выдохнул Саргатан вгоняя лезвие “Пера ангела” в костлявую спину умертвия.

Успевший пробежать совсем немного гуль выгнулся дугой, попытался схватиться за торчащие из груди раскаленное острие, несколько раз конвульсивно дернулся, будто насаженная на острогу рыба, и, вдруг, протяжно и совершенно по-звериному завыл от боли. Высохшая плоть чудовища вокруг раны размягчалась на глазах и текла, словно жидкий воск, кости ломались под собственным весом, и когда Саргатан развернулся на месте, чтобы встретить эйдолона лицом к лицу, тяжелое лезвие разорвало тварь напополам, оставив только две быстро сгорающие в белом пламени кучки мяса.

— Тут никто не умрет, — ответил дэв обещающему им всем скорую погибель эйдолону, указывая на него мечом. — Вы все просто перестанете существовать.

— Держись Лей, Владыка рассвета не даст тебе пасть в этом бою.

Бегут облака по небу, ветер по морю травяному волны гоняет, звенит воздух от мошки жужжания. Спокойствие. Пусть и мимолетное, но все же. Улыбнулся Сайто чуть заметно татуировкам, будто старым знакомым, ханье подмигнул, по изгибам тела драконьего пальцами благодарно провел, еле кожи касаясь, тигра, зло оскалившегося, поприветствовал. Немного более “целым” себя почувствовал на мгновение. Память, как оказалось, можно и отобрать, но его прошлое – это не только образов ярких хоровод, плеяды эмоций и сухой песок хроник. Его прошлое всегда с ним. Оно в каждом чернильном завитке, в каждой черточке и изгибе, в каждом цветовом переходе. Оно живо, оно дышит, и сдаваться без боя оно не намерено.

Поднялся Сайто на ноги по-кошачьи плавным движением, по сторонам осторожно огляделся. Рубаху, что на голову была повязана, размотал и на плечи натянул. От теплового удара ему умереть, вероятно, не грозит, а вот номер на запястье скрыть будет не лишним. Что бы там с “Таурманом” не случилось, каратели корпоративные сюда по душу выживших прибыли, а это означает, что все они сейчас в положении дичи, которой, если она выжить надеется, полагается прятаться. По крайней мере, до тех пор, пока не удасться подкараулить уверившегося в своих силах охотника, забывшего, что травля тигра – дело смертельно опасное.

На дорогу с сомнением посмотрел. Очень уж не хочется к ней привязанным быть, но надо бы попытаться найти еще кого-нибудь с “Таурмана”, кого мидмирцы, “крестоносцы”, “краболовы” или еще какие-нибудь добряки пока не успели прикончить, а реальнее всего это сделать именно в городах. К сожалению, боевики из Red Watch это наверняка тоже понимали, и к поселениям всех мастей должны были присматриваться особенно пристально. Да уж, дилемма. Хоть к черно-синим аборигенам жить иди. Они пока единственные из встреченных на Эдеме существ, кто не попытался его прикончить.

Пострадавшая в последних двух стычках больше всех остальных волшебница, судя по всему, так ничего для себя и не уяснила, и мимо дэва прошагала в гордом одиночестве, то ли обидевшись на кого-то из своих спутников, то ли просто изображая обиду, чтобы вынудить этого “кого-то” бежать за ней вприпрыжку. В любом случае, странный выбор. Лея простые развлечения вида “сломай все, что еще не сломано”, очевидно, привлекали больше, чем заигрывания с белой ведьмой, а одноглазый охотник вообще, казалось, целиком состоял из неуместно-ядовитых шуточек, мрачной мины и неодобрения, так что на кого было рассчитано это представление для жреца так и осталось загадкой. Не на него же, в конце концов. Он и без театральных представлений все “правильно” сделает. Все же смертные – сложные и часто необъяснимые существа.

Тяжело вздохнув, Саргатан качнул сверкающими в свете “Пера ангела” крыльями, осмотрелся, дабы убедиться, что в конкретно этот момент им всем ничего не угрожает и двинулся следом за колдуньей. Формально, конечно, только для того, чтобы иметь возможность продолжить беседу и при этом не обращаться к стройной, затянутой в белый шелк спине эльфийки, а на деле, чтобы убедиться, что ее обладательницу никто неожиданно не сожрет.

— Мы не собираемся его спасать, — мелодично пропел дэв из-за правого плеча Назос. — Он все равно уже сто лет как мертв. Мы всего лишь собираемся вернуть его тело сестре Нене для погребения. Малагант не был лучшим из людей, но смертью своей он принес спасение всем, кто жил и живет в долине Эльсир. Это доброе дело, пусть даже совершил его недобрый человек, действовавший в угоду каким-то своим желаниям и целям. Это ведь не так уж отличается от нашей ситуации, да? — добавил Саргатан с улыбкой. — К тому же, никто не заслужил такой участи, которая постигла его душу. Застрять между миром живых и миром мертвых должно быть действительно страшно. Я никому бы такого не пожелал.

Чем дольше Саргатан осматривал окружающие его стены, тем более суровым становилось выражение его лица. Черты дэва заострились, глаза вспыхнули, как раскаленные добела капли расплавленного металла, а пальцы с такой силой сжала рукоять меча, что толстая кожа перчатки протестующее заскрипела. Аура этого места вызывала у него, одновременно, и гнев и тошноту. Они попали не столько в гробницу, сколько в место поклонения. Почти что в храм. И то, чему тут планировали поклоняться, было столь мерзким, что Саргатану пришлось затратить несколько секунд только на то, чтобы успокоить Палача, который требовал немедленно уничтожить здесь все, обрушить своды, сжечь окружающий лес, а потом найти потомков строителей усыпальницы и перебить их.

На спустившихся на сотканном из колдовства диске Фэй и Мезираэля жрец взглянул с некоторым неодобрением, но говорить ничего не стал. Да, ставшая снежно-белой кожа, плещущаяся в глазах тьма, когти и прочие метаморфозы, произошедшие с менестрелем и посланницей богини смерти, по меньшей мере, смущали, а театральные фразы и откровенный флирт были в данной ситуации совершенно лишними, но…

“Не осуждай. Сейчас не время”, – мысленно одернул себя Саргатан, переводя взгляд на опоясывающий залу балкон, на который высадились Назос и Торн. Колдунья и ее спутник, вероятно, таящихся в тенях опасностей не опасались, и если эльфийка спустя некоторое время все же присоединилась к остальным, то, то ли пресытившийся их обществом, то ли просто жаждущий помародерствовать в одиночку охотник так и остался где-то наверху.

– Я бы не советовал вам ходить по этим чертогам в одиночку, леди Назос, – немного озабоченно произнес жрец, провожая взглядом идущую к дальнему проходу белую ведьму. – Это мерзкая дыра полна зла и опасностей. Не ставя под сомнение ваше могущество, хотел бы заметить, что у организма есть предел, за которым ему даже исцеляющие чары не помогут. С нами вам будет безопаснее.

– Так или иначе, нам надо найти путь вниз. Пока мастер Торн “осматривается” наверху, мы могли бы проверить стойла, – констатировал очевидное дэв, указывая острием меча на комнату с лошадиным скелетом. – Вряд ли там будет что-то интересное, но не стоять же тут столбами.

Колдовская буря бушевала вокруг Саргатана, разбрасывая в разные стороны и союзников дэва и его врагов, но сам он был непоколебим как могучий утес посреди штормового моря. Ни огонь, которым становились тифлинги перед смертью, ни ледяная буря, которую наслал восседающий на гиппогрифе колдун, ни серповидные алые всполохи, появившиеся вообще неизвестно откуда, не могли причинить ему, и в этом жрец видел знак свыше. Солнцеликий привел его сюда с определенной целью, и пока цель не достигнута, никакое испытание не окажется слишком сложным, и никакая преграда не будет достаточно прочной, чтобы удержать посланца света.

– Убейте или спешьте колдуна, – крикнул дэв чистым холодным голосом Стратега, кидаясь наперерез исторгнутым гробницей культистам. – С “этими” мы с Леем разберемся.

Слуги Скованного бога были многочисленны и купались в даруемом их хозяином безумии, как в полноводной реке, но все они были обречены, и как речные воды разбиваются о камень волнорезов, так и им было суждено разбиться о бастион выучки, слаженности и холодного расчета.

– Владыка рассвета, укрепи силы мои и решимость мою. Охрани тех, что плечом к плечу стоят против рабов Падшего. Исцели тела их и души, дай надежду, направь руку, – громко и уверенно пел жрец, неумолимо надвигаясь на покрытых грязью и слюной безумцев.

С каждым шагом исходящий от Саргатана свет пульсировал в такт биения его сердца, разгораясь все ярче и ярче, пока не вспыхнул ослепительной вспышкой, что была подобна первому рассветному лучу, преломленному многогранной призмой. Теплое золотое сияние затопило поляну, на секунду поглощая и звуки боя, и крики раненых, и хрипы умирающих, заплясало вокруг спутников дэва сверкающей дымкой и распалось на десятки кружащихся по замысловатым спиралям добела раскаленных глифов, похожих на те, из которых был соткан окруживший голову жреца нимб.

С полуэльфом Саргатан был знаком меньше часа, но два опытных воина, пусть даже один из них вынужден опираться на подсказки сущности, чье физическое тело умерло сто двадцать лет назад, всегда найдут общий язык в горниле сражения. Вот и сейчас, стоило только Лею выиграть для вновь оказавшейся в первой линии колдуньи полсекунды на отступление, и тут же на ее место с точностью отлаженного часового механизма встает дэв, чей меч уже занесен для удара.

– Еретик, – на удивление зло прошипел жрец чужим голосом, что был похож на треск сгорающих в жарком костре веток.

Тяжелое лезвие “Пера ангела” стремительно рухнуло вниз и с неприятным чавкающим хрустом отрубило предводителю безумцев правую руку, которую тот рефлекторно поднял в попытке защититься. Пока противник дэва, забыв о хохоте, с некоторым удивлением смотрел на культю, Саргатан подшагнул к нему практически в упор и насадил культиста на клинок, как муху на иглу. Удар был такой силы, что меч прошил того насквозь, вышел из спины и остановил свой ход только, когда сжимающая его рукоять кисть жреца уткнулась в судорожно дергающийся живот сумасшедшего.

Спихнув мгновенно обмякшее тело с лезвия, дэв обвел тяжелым взглядом ставших двумя жесткими белыми звездами глаз готовых к атаке безумцев и пару держащихся позади них тифлингов, насмешливо отсалютовал им всем клинком, будто приглашая сразиться, а свет вокруг него на мгновение вспыхнул кровавым закатным багрянцем.

– Мерзость, – презрительно прошипел Палач устами Саргатана. – Жалкий божок, которому вы поклоняетесь, не стоит даже пепла на сандалиях Солнцеликого. Скулящий, как побитая собака, изгнанная хозяином из дома, связанный, как телок, подготовленный к закланию, и роняющий слюну, как деревенский юродивый он шепчет в ваши сны, умоляя о помощи и суля награды. Но это все ложь. Он такое же ничтожество, как и все вы. Вы слабы, бездарны и жить вам осталось считанные секунды. Идите сюда и закончите тот фарс, что вы по недоразумению считаете жизнью.

Пропитанный старой смертью лес давил на Саргатана со всех сторон, тянулся к нему сотней костлявых рук-ветвей и цеплялся за ноги похожими на изломанные конечности полупогребенных трупов корнями. Поистине мертвую тишину нарушали только резкий вороний грай, треск потревоженных кем-то веток да звуки, которые издавали сами путники. Хотелось просто тихонько сесть на землю и не тревожить более это царство безвременья. Ничем. Ни скрипом ремней доспеха, ни чуть хриплым дыханием, ни назойливым и, как казалось, ужасно громким стуком сердца. Может просто плюнуть на все и никуда не идти? Остаться тут, устроиться у подножия вот этого высохшего дуба и просто ждать, пока снег не занесет тебя с головой…

– Хватит скулить, рекрут, – недовольно пробурчал Воин, на которого магия ставшего братской могилой леса не оказывала никакого влияния. – Это просто кладбище. Шагай.

Борясь с накатывающими на его разум волнами апатии, дэв как раз аккуратно отводил щитом очередную ощетинившуюся острыми сучьями древесную плеть, когда идущая следом волшебница, судорожно выдохнув что-то про мертвецом и задев его спиной, кинулась к идущему впереди полуэльфу. Одну из кистей Назос прижимала к груди, а прекрасно заметные на белой ткани красные разводы были выразительнее любых слов. Кровь. Не уследили.

– Надо перевязать, – озабоченно прошептал Саргатан, подшагивая к эльфийке и втыкая клинок в мерзлую землю. – Руку сюда. Быстро.

Было бы гораздо проще, если бы колдунья последовала его совету и защитила кисти заранее, но он и так справится. Широкие рукава мантии дэва закрыли окровавленную ладонь девушки, обеспечивая дополнительную гарантию того, что ни одна капля не упадет на землю, а цепкие тонкие пальцы выудили из поясной сумки бинты и бледно-розовые кристаллы корпии. Болеть будет в любом случае, но так хотя бы есть шанс, что им удастся избежать и засады и встречи с рвущимися из-под земли на запах крови умертвиями.

Помогать, как оказалось, было особенно некому, так что Саргатан с паломниками закончил достаточно быстро, и уже направлялся обратно, когда увидел бегущего в сторону леса пленника. Не веря в то, что щуплый колдун мог самостоятельно вырваться из цепких рук волшебницы и ее спутников, дэв успел только удивленно выгнуть бровь, когда брошенный чьей-то сильной рукой топорик вонзился культисту между лопаток. Жрец при желании мог двигаться достаточно быстро и около распростертого на земле тела оказался уже через несколько секунд, но было уже поздно. Раскинутые в стороны, как крылья мертвой птицы, руки юноши безвольно обнимали промерзлую землю, ноги еще немного подергивались, будто все еще пытаясь спасти своего хозяина, голова была неестественно вывернута в бок, а стекленеющие глаза, казалось, смотрели на дэва с немым укором.

– Ты сбился с пути, колдун. Потерялся. Пусть хотя бы в ином мире твоя душа найдет покой, – тихо прошептал Саргатан, осеняя труп солнечным знаком.

Эмоции свои жрец скрывать не умел и не хотел, и поэтому, когда он повернулся к наверняка довольным собой “спасителям” каравана, разочарование, грусть и даже толика брезгливости на его лице читались так же четко, как заглавные буквы в книге. Да, конечно, без эльфийки и пары ее верных цепных псов паломников наверняка перебили бы, но так ли они отличаются от атаковавших беззащитных путников культистов? У тех хотя бы было “оправдание”. Они были обезумевшими членами секты, поклонявшейся закованному с начала времен богу, олицетворявшему вселенское зло. А эти… Отпустить пленника, только для того, чтобы убить его, как только он почувствует надежду на спасение? Это каким же хладнокровным жестокосердечным зверем надо быть? Это как же надо любить причинять окружающим боль?

Саргатан попытался что-то сказать, даже начал поднимать руку в каком-то неопределенном жесте, будто бы выступающий перед большой аудиторией оратор, но слова застряли у него в горле, а рука безвольно упала вниз и так и осталась болтаться плетью. Он попробовал было еще раз, но в итоге только сокрушенно покачал головой и выдавил из себя тихое, будто бы смятое и изломанное “Зачем?”.

Вопрос этот для стоящих перед ним был явно риторическим, говорить было не о чем, и Саргатан не нашел ничего лучшего, чем молча натянуть на голову плотный капюшон, превративший его лицо в конгломерат теней с двумя сияющими точками глаз, мерцающих где-то в глубине, и отойти в сторону. Ему было больно и гадко. Его мысли скакали табуном дикий лошадей, а десятки голосов вновь давали советы, жалели и насмехались.

- Нет, не думаю, - уверенно ответил Саргатан чуть ли не рычащему от ярости тифлингу, принимая на щит очередной его удар и тут же впечатывая свитую из позолоченных стальных полос гарду собственного меча в уродливую рогатую морду, чьего владельца ноги внезапно сами собой понесли куда-то в сторону.

Неожиданный "маневр" демонического культиста дал дэву несколько мгновений передышки, и тот впервые с начала боя огляделся. В целом они с сестрой Неной держались неплохо, но силы были слишком неравны. Тем более желанным была помощь магессы (или магов?), что неожиданно появилась откуда-то с юга и в данный момент насылала на сбившихся в кучу врагов, то яростные холода, то вихри из бритвенно-острых осколков льда. Сначала жрец даже подумал, что это кто-то из нападающих колдунов не удержал заклятие, и оно случайно ударило по "своим", но нет, вот она, на гарцующей белой кобыле в украшенной яркими перьями костяной маске и с отголоски молний, скачущими по одежде и сбруе. Красиво.

Второй всадник, на фоне творящей волшбу эльфийки выглядел как-то серо, но ничуть не менее грозно. Даже лютня, которую юноша держал вместо оружия или какой-нибудь волшебной палочки, вкупе с церемониальным плащом с влроньей головой, бледной кожей и крупным вороным скакуном выглядела удивительно органично.

- Вот и все, дитя девяти кругов, - мелодично отчеканил, даже почти что пропел дэв смотря уже пришедшему в себя тифлингу прямо в глаза.

- Ты противен свету, - клинок змеей бросился к лицу рогатого.
- И я заберу его у тебя, - добавил Палач своим неприятным, напоминающим шкворчащее на сковороде масло голосом, немного подталкивая руку Саргатана.

Смещенное на полдюйма вперед лезвие тяжелого "полуторного" меча с чавкающим хрустом вошло в ложную кость тифлинга, пропахало глубокую борозду через все его лицо, смяло нос и зубы и вышло из подбородка, как десертный нож из спелой сливы.

- Зачем? - ошарашенно прошептал Саргатан, инстинктивно отшатываясь назад от дела рук своих, и, одновременно, уходя из скопления врагов. - Я ведь хотел только ослепить. Он ведь мог сдаться. Зачем так?

- Затем, щенок, - полный скрытой ярости шепот Палача пронзил его уши, словно раскаленные иглы, - чтобы ты запомнил: никаких компромиссов! Даже перед лицом забвения. Даже, если от этого будет зависеть судьба мира. Никаких компромиссов. Никогда.

— Таришдун, – подсказало одно из его предыдущих воплощений, и жрец чуть не споткнулся, пораженный внезапным потоком эмоций и обрывков воспоминаний как молотом.

Каждый звук этого проклятого имени, пусть и произнесенного про себя, сочился вязкой ядовитой мерзостью, каждая буква клеймом горела в памяти дэва, а само упоминание Того-кто-должен-быть-забыт казалось ересью и кощунством. Развилка? Знак? Перст судьбы?

Жесткие глубокие морщинки собрались в уголках залитых золотом глаз Саргатана, рисунок губ стал резким, будто высеченным из камня, а ноздри раздулись, как у гончей, что почуяла добычу. Десятки голосов, живущих внутри его сознания, заговорили разом, пугая, увещевая и требуя. Все они говорили о своем, но все считали, что слуги Королевы воронов больше не важны, а важно только предсказание и сделавшая его девочка. Всепоглощающий поток чужой воли, чужих чаяний и чужих заблуждений накрыл облаченного в плоть ангела с головой, оглушил и почти что лишил возможности рассуждать здраво. Но только почти, и только на долю секунды. Поняв, что мнение «совета» будет рассмотренно лишь в качестве одного из возможных решений, кто-то слишком нетерпеливый даже попытался «настоять на своем», но защищать себя от прямого влияния тех-кто-был-раньше Саргатан научился сразу же после прихода в мир, и тянущиеся к *его* рукам незримые щупальца прошлого оттолкнул без всяких колебаний.

Титул Скованного бога, вплетенный в пророчество, сделанное накануне дня перелома сезонов, было чрезвычайно плохим знаком, но время, когда жрец бросил бы все и, ослепленный тщеславием, погнался за тенью великого врага уже прошло. Он сам вызвался защищать паломников, и он не позволит тем, кто пытается найти для него новое «великое предназначение» испортить еще и это дело. Мир стоит на обычных людях, вот их рожденный из света и станет защищать. Мысль эта, столь простая и, одновременно, столь глубокая, словно стальной стержень пронзила сознание Саргатана, заглушая сонм недовольных голосов и изгоняя минутную растерянность. Решение было принято, и он, вновь уверенно зашагал рядом с жрицей.

— Я отправился с вами не ради награды, но принять в дар оружие и доспехи столь прославленного воина — великая честь для меня, — кивнул дэв в ответ предложение сестры Нены, позволяя искренней благодарной улыбке смыть с его лица все напряжение и следы внутренней борьбы.

Глупцы те, кто думает, что война — это какая-то «наука», глупцы те, кто думает, что у войны есть какие-то «правила», гдупцы те, кто считает, что способен дирижировать этой симфонией боли и разрушения. Война — это кровь. Война — это смерть. Война — это безумие. Кровь, смерть и безумие. Везде. Всюду. Товарищи Хакста умирали один за другим, падали, исчезали среди рвущихся вперед твистов, чтобы никогда больше не появиться, а сам "рядовой Коррино", будучи не в силах что-то изменить, мог только стрелять, стрелять и снова стрелять, выбивая для себя лишние секунды жизни. Это не бой, — промелькнула в голове Молчуна мимолетная мысль, — это бойня. Нас забивают, будто скот. Будто безмозглых гроксов.

Хакст пошел в гвардию, чтобы найти смерть, но это был не тот конец, о котором он мечтал. Умереть сейчас — значит предать тех, кому повезло меньше и тех, кто еще жив. Умереть сейчас — значит предать память родных, предать Эленор и девочек. Умереть сейчас — значит предать самого себя. Сначала он убьет. Убьет всех этих тварей.

— Иди сюда, низкорожденный ублюдок, — зло прошипел Молчун, шагая между сбитым с ног капралом и готовым броситься на него уродцем. — Время подыхать.

– Ксенос! – то ли прохрипел, то ли просипел Молчун, с трудом проталкивая воздух через мгновенно пересохшее горло. Ствол неуклюже ухваченного одной рукой лазгана ткнулся в сторону опустевшего коридора, а второй рукой Хакст инстинктивно, как мать ребенка прижал к себе короб вокс-передатчика, будто опасаясь, что убившая доселе непобедимого “сержанта Башку” тварь решит их еще и ограбить.

Никто не смог бы обвинить обычно рассудительного Молчуна в излишней эмоциональности или склонности к истеричному поведению, но в данный момент балом в его голове правили инстинкты, а живущая в глубинах сознания обезьяна настойчиво требовала забраться на самое высокое дерево, кричать и кидаться в полупрозрачное чудовище гнилыми фруктами и экскрементами. Кое-как справившись с первым шоком, он дрожащими пальцами перещелкнул несколько тумблеров, настраивая передатчик на связь, одновременно, и с командованием, и с оставшимся без командира отделением, сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь изгнать из голоса предательские панические нотки, и только после этого нажал на кнопку вызова.

— Ласточка-два, ласточка-два. Прием. На связи рядовой Коррино, вокс-оператор второго отделения. Сержант Херцмарионеллис убит неизвестным ксеносом. Повторяю, сержант Херцмарионеллис убит неизвестным ксеносом. По данным радиоперехвата еретики готовят нашим силам ловушку с использованием каких-то “избранных отче” и требуют от своих уже вступивших в боестолкновение собратьев выиграть для них время. Замечу, что термин “избранные отче” уже использовался командованием ренегатов в связи с засадой, в которую попала Ласточка-три. На нашем участке сопротивление противника подавлено. Как поняли, ласточка-два? Прием.

Шаг, за ним еще, и еще, и еще. Истлевает потихоньку дымка утренняя, сменяясь насыщенным пылью маревом, жара по голове непокрытой бьет словно молотом, воздух раскаленный дрожит над полотном дороги. С явной неохотой стянул Сайто рубаху казенную, татуировок разноцветной вязью сверкнув на мгновение, повозился немного с рукавами слишком длинными да и повязал на голову по примеру Инвертона. Лучше пусть плечи поджарятся, чем мозги.

Перед указателем покосившимся остоновился старлей, ноги на ширину плеч расставив, «пожевал» задумчиво губу нижнюю, к взрывам далеким прислушался. Ухмыльнулся. Мир другой, солнца другие, а люди все те же. Или не люди. Убивай, калечь, разрушай. Ну что же, в этой науке он и сам поднаторел.

Кивнул остальным на столб, жестянками ржавыми увешанный.

— Форт Гримсворт или Яоминск. Форт скорее всего меньше по размерам и в нем какие-нибудь местные военные заседают, так что получить у них припасы и информацию может быть сложнее, чем в «нормальном» городе, но до него всего три-четыре часа хода, а до Яоминска не меньше двух дней, и опять же нет никаких гарантий, что нас там встретят с распростертыми объятьями.

Помолчал Йошимо пару секунд, пнул камешек одинокий, посреди развилки лежащий, процедил наконец:

— Мнения?

Ничего. Ничего нет. Совсем ничего. Вода, еда, укрытие, — все прахом пошло. Все тщета. Время потеряно, а толку чуть. Кругом только сорняки, разруха, да антенна одинокая из основания бетонного «растет». Осколок цивилизации, конечно, удивительно чист, но это может означать как регулярные проверки, так и то, что плановый осмотр был относительно недавно, а до следующего еще пес знает сколько времени. А может и ничего не означать.

Дальше надо шагать. Иначе сдохнут они все тут.

— Пусто. Совсем, — процедил Йошимо с усталым безразличием, поворачиваясь к остальным. — Готовьтесь. Сейчас дальше пойдем.

Прошел через поле, аккуратно через смертоносные «побеги» переступая, прут Марцинкези молча протянул, подождал, пока Инвертон из укрытия вылезет. Хоть на кого-то положиться можно. И то хлеб. Чуть заметно кивнул "Циклопу", с улыбкой чуть кривой руку протянул за тесаком, махнул в ту сторону, куда шли раньше.

— Молодец, солдат. А теперь туда.

— Прошел, — выдохнул Йошимо, повысив голос ровно настолько, насколько это было необходимо для того, чтобы его услышали залегшие неподалеку товарищи по несчастью.

Он был уверен, что служащие в действующей армии взрослые мужчины понимают опасность разлетающихся при взрыве противопехотной мины осколков и умеют слушать, но нет. Вот «Фриц», вот «Сверчок», вон, чуть в стороне, Марцинкези. Стоят и ждут, когда старший лейтенант научно-исследовательских сил оступится и их посечет, как зрелую рожь. Только Инвертона не видно. Ну, хоть что-то.

Странное это все-таки место. Странные мины, теплица, антена эта непонятная. Если поле «досеивают», а территорию «чистят», то почему теплицам дали развалиться, а если нет, то почему нет следов? Наверняка они что-то упустили. Он упустил. Плохо.

— Там пока стойте, — процедил Сайто, складывая пальцы в универсальный знак "стоп". — Я тут быстро осмотрюсь, и решим, что дальше делать. По сторонам смотрите. Вы сейчас уязвимы.

— Есть, сэр, — коротко кивнул Молчун сержанту МакДагласу, паралельно вслушиваясь во внезапно взорвавшийся криками и звуками стрельбы вокс-канал.

Судя по всему, засада в здании администрации все же была, и капрал Эрдала вляпался в нее обеими ногами. Им там лишний лазган точно пригодился бы. А лазган это вон, у стены лежит и ждет, пока Хакст снова ходить сможет. Проклятье.

— Ласточка-два, ласточка-два. Прием. На связи рядовой Коррино, вокс-оператор второго отделения, — четко отчеканил юноша. — Часть отделения столкнулась со значитильными силами противника в подвале административного здания. Замечено движение за домами с левой* стороны, на «Химере» туда не подобраться. Сержантом Херцмарионеллисом захвачен вражеский офицер. Примите его у входа в здание. Ласточка-два, как поняли?

«Я балласт», — мрачно подумал Молчун, подавая оперирующему Горна гвардейцу пачку проспиртованных салфеток. Ни на что не годный балласт. Пока остальные бойцы второго отделения, которых его прославленный прадед наверняка посчитал бы недостойными служить под своим началом, рисковали жизнями ради Империума, рядовой Коррино по мере своих весьма ограниченных возможностей ассистировал взводному медику, слушал вялотекущие вокс-переговоры и с каждой минутой все больше ощущал собственное бессилие. Из-за ноги он даже обязанности мальчика на побегушках нормально выполнять не мог, а о чем-то более серьезном и речи быть не могло.

— Да, спасибо, — кивнул Хакст, принимая флягу с амасеком. — Лейтенанту Корбо я сейчас же сообщу.

Посмотрел на “Сверчка” Йошимо то ли с участием, то ли с сомнением, поморщился, кровь, капающую из носа, увидев, головой снова еле заметно покачал. Совсем плох солдат. Не иначе, повредили мидмирцы что-то, пока в голове у него копались. Не помер бы. Хотя, если здраво рассудить, пусть лучше кони двинет, чем бубнящим, ничего не замечающим овощем станет. На мертвого хотя бы припасы тратить не надо.

Похлопал бойца захворавшего по плечу легонько, позволил тени улыбки по губам скользнуть, подмигнул ободряюще.

– Держись, солдат, не раскисай. Ты теперь наш продовольственный транспорт. Без тебя мы никак.

На холмы еще раз пристально посмотрел, губы облизал задумчиво. Та тварь исся-черная, чем бы она не была, явно не ягодами да травой питается и вряд ли живет обособлено. Спешить надо

– Идем в ускоренном темпе. Я, кажется, понял, от кого местные “фермеры” минными полями отгораживаются. Марцинкези, ты у мидов в клетке хвалился, что врач. Пока Фрица не встретим, присматриваешь за “Сверчком”.

"Врут все книги" — только и успел подумать Хакст, когда ногу обожгло болью, а земля внезапно бросилась в лицо. Он, хоть и планировал на службе сдохнуть, надеялся все же украдкой, что перед смертью достигнет чего-то, что в хрониках военных и о его героизме напишут сухой абзац, что родственникам при упоминании его имени не придется стыдливо глаза прятать. А вот хрен тебе "милорд Коррино". Первый бой, первая пуля, и вот ты уже как кукла с обрезанными нитями лежишь, а "сержант башка", который стандартам гвардейского командира вроде как не соответствует, тащит твою беспомощную тушку в укрытие. Позор. И ладно бы рана смертельная, чтобы закончилось все разом. Так нет; нога, мать ее.

— Есть, сэр, — четко, но с непривычки хрипло ответил Хакст удаляющейся спине сержанта и совсем тихо добавил: Спасибо, сэр.

Когда сильные руки кого-то из экипажа «Химеры» втянули его внутрь, Хакст первым делом водрузил на голову наушники так, чтобы одно ухо оставалось свободным, включил вокс, щелкнул тумблером основной волны и только потом обратил внимание на рану, над которой хлопотал сам сержант МакДаллас.

— Сэр, я до гвардии в Официо Медикаэ степень по хирургии получил, — пробормотал "Молчун", кривясь от боли. — Давайте я помогу.

Степь, тумана пелена, насекомых стрекот. Шаг, шаг, еще один.

Медленно ползут по небосклону светила, «Сверчок» что-то бормочет отрешенно, про Эдем рассказывает, про семью свою. Полезное вперемежку с бесполезным, важное и не очень, общее и личное. Странный он все таки. Как бы с катушек окончательно не слетел. Можно, конечно, приказать ему замолчать, жесткость проявить, но вдруг выговорится и успокоится. Мало ли. Всякое ведь бывает.

Кивнул Йошимо пару раз в нужных местах рассказа, но, в основном, все равно по сторонам глядит, глаза сощурив. Как сокол охотничий в поисках добычи. Еды, как и ожидалось, не густо, но кое-что есть. «Тыква», ягоды, птицы какие-нибудь должны быть, которые ими питаются. На «тыкву» Арчи указал:

— Возьми с собой. Только не раздави. Это, может быть, все, что будет у нас на обед. И под ноги смотри.

Ягоды с сомнением осмотрел. Природа — это не фэшн-шоу, в ней яркие цвета просто так не встречаются. В ней у всего есть значение и смысл, и красный цвет — это, обычно, либо «съешь меня и разнеси мои семена», либо «беги от меня, я ядовита». Сорвал одну, раскусил осторожно, изучил придирчиво. Разжевал. Если плохо не станет, на обратном пути надо будет собрать.

Шаг, шаг, еще один.

Воспоминания. Не вспышка всепоглощающая, не волна, что сознание захлестывает, но тонкий ручеек. Будто бы змея кольца свои внутри черепа аккуратно свивает, в привычном гнезде устраиваясь. Факты, события, лица крутятся в хороводе, подмигивают как старому знакомому, встают на свои места, словно кусочки мозаики.

«Сам под ноги смотри, мальчишка», — шепчут тонкие губы на чьем-то морщинистом лице и в то же мгновение Сайто замечает притаившуюся в траве мину.

— Мина, — резко выдохнул Йошимо-Сайто, разводя руки с расстопыренными пальцами в стороны, как птица, ловящая восходящий поток. — Вон там. Не суетиться. Обратно отходить по своим же следам.

— Марцинкези, какой счет?

– Заметные беспорядки, и чтобы концов потом не нашли? – задумчиво переспросил Туко, не меняясь, однако, в лице.

Гринго предлагал очень опасное дело. Очень и очень опасное. Самого “сеньора Нэреса” защитят его покровители, напичканный железом негр и иностранный паспорт, а вот Ацтека в итоге могут кончить как свиньи из BOPE, так и свои же irmãos, если посчитают, что его личный бизнес помешал делам “команды”. С другой стороны, если все сделать правильно, можно и большой куш сорвать, и полиции на глаза не попасться, и “старших” уважить. Да и шанс разбить нос властям выпадает не каждый день.

– Это будет…непросто. Вас ведь интересует не дюжина подростков, кидающих камни в витрины бутика Готье? У меня нет личной армии, а если бы и была, любой кариока, оказавшийся на улицах за деньги, услуги или просто по наводке на “годный товар”, в конце концов, все равно приведет ищеек на мой порог. Можно было бы подписать людей из “команды”, но тогда можно забыть о секретности, да и разговор тогда надо вести не со мной.

– Чтобы все получилось, как вы хотите, люди должны сами пойти на баррикады. Нужен бунт, взрыв праведного гнева, революция в миниатюре. Фавелы всегда готовы вспыхнуть, но нужен катализатор. Провокация. Необходимо раскачать весы. Подойдет, например, полномасштабный рейд военных в ответ на жестокое убийство пары высокопоставленных офицеров, полицейский вертолет, сбитый во время этого рейда, снятая случайный свидетелем массовая казнь кариока из Primeiro Comando da Capital неизвестными в форме BOPE. Надо, чтобы власти посильнее прижали фавелы и тогда фавелы взорвутся. Такая работа – дело хлопотное и опасное. Если хотим поджечь Рио, придется собственноручно тыкать палкой все осиные гнезда в округе.

– А если коротко – то да, я согласен. Осталось только обсудить мою долю.

Молча Йошимо “Сверчка” выслушал, прорвался, пусть и с трудом, сквозь трескотню и непонятный анекдот Марцинкези, “Фрицу” кивнул коротко, сухо, но искренне шутке Инвертона улыбнулся. Забавно, конечно, вышло. Он надеялся подвести всех к мысли, что надо и дальше Тенненбаума слушать, но так, возможно, даже лучше. Да и вопрос с ножом сам собой решился.

Вытащил тесак из ножен, несколько пробных взмахов и выпадов сделал, чтобы к весу привыкнуть, убрал.

“… взмах, и отлетает в сторону голова вместе с рукой правой…”

Нет. От себя не убежать, не скрыться, не спрятаться за масками. Себя не обмануть. Не долго ты пробыл безобидным ученым, Сайто Икенага. Улыбнулся грустно мыслям своим, на новоявленных “подчиненных” глаза жесткие поднял.

– Хорошо. Первоочередные задачи – найти хоть какое-нибудь поселение, еду и воду. Остальное потом. Из-за тумана видимость сильно ограничена, поэтому попробуем недолго пройти в обоих направлениях. Инвертон и “Фриц”, идёте вон в ту сторону, Марцинкези и “Сверчок” со мной в противоположную. В каждой группе один человек считает про себя, пока не дойдет до пяти сотен. После этого группа разворачивается и идет обратно до встречи с остальными. В моей группе считает Вито.

– Высматривать надо признаки цивилизации или что-то что поможет нам определить нужное направление: дымы, обработанные поля, пастбища, свалки, дорожные указатели и так далее. Если повезет – найдем ориентир какой-нибудь, если нет – решим в какую сторону идти на основе того, что увидим. Держаться скрытно, с местной фауной конфликтовать только в том случае, если эту фауну можно относительно беспрепятственно поймать, убить и съесть.

– Вопросы? Если нет – выдвигаемся. И да, Харольд, забери лишние берцы и штаны.

Отпустил Йошимо руку Вито, два шага в сторону сделал, на дымку, что над степью стелется, и на солнца смотрит, глаза сощурив. Закат двойной хорошо бы увидеть. Красивое, наверное, зрелище.

Инвертона выслушал, почти не шевелясь, плечами только еле заметно повел от удивления. Забавно «выступает» одноглазый. Звания, вдруг, значение потеряли, лидера надо *выбирать*, кандидатуры, демократия, нож. Где же вас всех понабрали? Это насколько дела у Федерации должны плохо идти, если люди вроде Марцинкези, Инвертона и той капитанши, которая у мидмирцев осталась, погоны и звания получают? Да и сам он, если на то пошло, определенно, не идеал солдата. Уж не генетическим ли мусором и неблагонадежными «Таурман» набили, прежде чем сюда отправить?

Повернулся к Харольду, наконец, вздохнул тяжело, головой покачал отрицательно.

— Нельзя просто так ткнуть пальцем в человека, назвать его лидером и ожидать, что его слушаться будут. Право приказывать нужно либо заслужить, либо получить от кого-то, кто его и так имеет. Так было всегда. По этому принципу работают и спортивные команды и армия, и криминальные группировки. Еще, правда, есть «право сильного», но оно часто заканчивается в тот момент, когда «сильный» засыпает.

— В любом случае, ты не умеешь слушать и слишком инертен, Марцинкези изменчив как ртуть и, если сумеет держать себя в руках, сможет быть переговорщиком, но не командиром, а «Сверчку» со своими проблемами сначала разобраться бы. Так что остаюсь я и «Фриц», что и не мудрено. Звания даются и, что сейчас гораздо важнее, не даются не просто так, а за способности и заслуги.

Гравия крохотный холмик ногой разровнял, на пучок травы какой-то, рядом с дорогой торчащий, посмотрел, "товарищей по несчастью" окинул мимолетным взглядом.

— Остальные, правда, могут со мной не согласиться, и тогда наши с вами пути разойдутся.

Постоял немного Йошимо, ответа ожидая, потом плечами безразлично пожал, одеваться продолжил. Молчит Инвертон. То ли игнорирует, то ли вспомнить пытается судорожно, то ли в альфа-самца решил поиграть. Что бы там ни было, с ножами он определенно на «вы», иначе уже высказался бы. Плохо это. Оружие должно быть у того, кто им пользоваться умеет.

Рукава закатал до запястья, штаны подвернул, берцы зашнуровал так, чтобы на ноге не болтались. Удобная обувь, но если будет натирать, все равно придется футболку на портянки рвать. На «Мусорщика» и «Фрица», планы на будущее обсуждающих, через плечо посмотрел. Прислушался. Обернулся.

— Вы тех крестоносцев искать решили, что федератов, то есть нас, мидмирцам продают, вешают людей «на манер чучел» и скармливают пленных какому-то там оракулу? Я уже дважды в клетке сидел с того момента как в себя пришел, больше не хочу. Идти же наобум к каким-то холмам через степь — это неоправданный риск. У нас нет еды, минимум воды, а из средств для выживания только тесак. Даже огонь нечем развести. Сгинем же.

— Вот дорога. Пойдем вдоль нее в любую сторону — встретим людей. А там где люди — там пища, вода и информация. В том числе и об этих ваших крестоносных бандитах и капитане Мафусаилове.

— Что же касается конспирации, то я с Витторио согласен, но тут важно не столько скрывать нашу принадлежность к федерации, сколько какую-то объясняющую наше появление историю придумать, так как за местных мы явно не сойдем. Да и китель тебе, Итан, лучше снять.

Открыл глаза Йошимо, на спину перевернулся, сел, осмотрелся. Четверка бывших военнопленных вокруг, два солнца к зениту медленно ползут, воздух прохладный травами пахнет. Эдем. Не казнили. Живой.

Странно, конечно. Не ожидал. То ли грехи из его прошлого для мидмирцев не значат ничего, то ли ошиблась жрица, то ли это и есть их наказание. «Воля» тут, как он уже убедился, может быть куда уродливее мидмирских застенок. Ладно, пустое. Особенности ксено-правосудия старший лейтенант Ямоото всегда обдумать успеет, а сейчас есть гораздо более важные задачи. Например, одеться.

Сказано — сделано. Поднявшись на ноги, Сайто-Йошимо привычно-приветливо кивнул уже пришедшим в себя, с видимым удовольствием вдохнул полной грудью и отправися к аккуратно сложенной одежде. На тесак, что Инвернон взял, посмотрел, покивал уважительно.

— Хороший нож. Как пользоваться уже вспомнил?

Не будет, значит, завтрака. Не заслужили. Человеческого в душе мало оказалось. Жрицу Йошимо выслушал как обычно безучастно, только в конце чуть усмехнулся. Мораль, гниль, звериная смерть для зверей — патетика сплошная. Как будто для того, чтобы пленного врага убить повод нужен. Как будто не режут мидмирцы и федераты друг друга в эту самую минуту под светом других звезд. Как будто то, что у них в душах что-то не так, должно сделать казнь беспомощных, потерявших память людей неким восстановлением справедливости.

Ему то долгая жизнь теперь точно не грозит. Какими бы мерками жрица не меряла эту самую «гниль», он Сайто Икенага — воин, убийца и бандит, и душа у него явно чернее, чем у большинства «подсудимых». Но это все не важно. Смерть рано или поздно настигнет каждого, и единственное, что может сделать мужчина, — это достойно ее встретить.

Люди вокруг каждый по-своему примиряются с возможной скорой кончиной, что-то вещает Марцинкези, пытаясь жизнь выторговать, а Йошимо смотрит на пляшущие в свете двух солнц песчинки и умиротворенно улыбается. Красиво. Рассвет. Первый рассвет в его жизни. И, по всей видимости, последний. Ну что, не так уж и плохо все было.