Фрагмент кардиограммы | ходы игроков | Фрагмент I. Поезд приходит

Фрагмент I.
Поезд приходит.



Не смотри, не смотри на север, там нет земли, туда не идут ни люди, ни корабли, ветер не дует да не течет вода. Оттуда не возвращаются никогда. Не смотри, не смотри на север, любовь моя, там никогда не горел для тебя маяк, не было берега, не было маяка, пойдем домой, пожалей меня, дурака. Не смотри, не смотри на север, кругом обман, останешься здесь – замерзнешь, сойдешь с ума, горизонт там острый, сумрачный, ледяной. Не смотри, не смотри на север, пойдем со мной.

И уходят, уходят – туда, где горят огни. Где живут в песках бесчисленные они, где у женщин лица радостны и пусты, где нельзя родиться, а значит, нельзя остыть. И уходят, уходят, и легок их тихий шаг. Так уходит от тела избранная душа, так уходят предводители всех племен, так уходит солнце, узнав о конце времен.

Осыпается пепел и ложится на снег песком. И горит звезда и гаснет над маяком. И маяк мерцает, ищет ладью свою. Но безмолвно море и волны идут на юг.

Не смотри, не смотри на север, любовь моя. Есть другие земли, сказочные моря. Не смотри на север, туда не течет вода. Оттуда не возвращаются никогда. © Кот Басё

Улицы съёжились в ладонях, словно от холода. С этой новомодной «мятой картой», с ней что угодно можно делать. Ни порвать, ни намочить не получится, даже если поджечь – просто тлеет.
Нанесенный на странную небумажную карту Брюссель - вокруг. Живет, жужжит, кружится. Светляков яркие сотни в каменных его джунглях: баннеры, вывески, стрелочки и разные прочие, большие и мелкие, всецветные-разномастные-разнокалиберные. Одни метят якобы в желудок, другие в голову, иные сразу по-честному заявляют, что в кошелек. А есть те, что никуда не метят. Просто указывают направление.

Музыка обычного позднего вечера буднего дня. Кофе несладкий. Шоколад и вафли. Напоследок посидеть на улице. Вдыхать полный свежей выпечки воздух, выдыхать обыкновенный клубистый пар. Тосковать. Желать затеряться среди теорем этих красивых улиц, сгинуть, запропаститься в перекрестках местных дорог.
Погода шепчет. Небо неспокойно. Исходит грязной пеной бушующее его море. Под волнами дня и края, да вы и сами знаете, нет. Тянешь руки вперед, и оно буквально падает в ладони гроздями увесистых мокрых капель. А ещё скатывается по волосам и подло закрадывается за воротник, неприятно щекоча шею. Вот такая вот она в этом году, холодная, колючая, мокрючая. Бесноватая. Весна.
Часы показывают, что восемь. Напиток кончился, да и вафли тоже. И шоколадка уже не тает в руке. Пора. В прятки играть с дождем. Под крышу южного вокзала. Где пути ведут к другим европейским странам. И в Париж оттуда можно, и в Амстердам, и в Леон, даже в Кельн. А ещё в Лондон, Марсель и во Франкфурт тоже. Ну и, ясное дело, ко мне домой.

Южный – самый большой. Самый неуклюжий, неархитектурный, некрасивый. Ну, не Намюр, прямо скажем. И его ценность, разве что в том, что там тысячи магазинов. Залы ожидания и камеры хранения ими разбавлены настолько, что комплекс воспринимаешь не как вокзал, а скорее, как торговый центр. Видимо, нынче это и называют «функциональным». Только электронные расписания, голосовые объявления и скопления лавочек не дают забыть «зачем мы здесь сегодня собрались».
Лавирую меж людьми, не пристукнуть бы кого саквояжем. Держусь, шагаю быстро, чтоб не увлекли меня привлекательные скидки, зазывалы нарядные, ароматы парфюма…А, нет, уже не держусь. Каких-то 20 минут. Счастье на моське, в голове и даже под носом. Душу греет новенький селектив - Corallium Carthusia. Можно подумать, женщину в непогожий согреть может что-то иное.
Тут объявляют громко, что подан. На самом деле времени ещё вагон, но задерживаться больше не стоит. Потому что денег тогда останется даже не маленькая тележечка.
Платформа многолюдная. Толкаются-извиняются. Встречи-прощания. Стук колесиков десятков чемоданов. Шуршание сумок. Топот ног, смех и местами слезы. Пшики громкие поездов.
Неуютно среди всей этой суетной возни. Заранее что ли надо было приходить. Голову вниз, под ноги взгляд. Бреду. Но хоть шлейф за мной – горячий морской песок, калабрийский бергамот, белый кедр.
Обутые в кольца холодные пальцы жмутся, пытаясь удержать тепло. Сумка оказывается уже отдавила плечо. А под пальто забралась усталость. Со мной поедет. Грустно ли? Грустно. Приветливо улыбается контролер. Паспорт, билет. Проваливаю. Счастливого мне пути.
Тепло вагона. Не пойму пустой, полный? В моём купе пока никого. Обито синим, пахнет пластиком и лимоном. Сумку подальше вниз, пальто на вешалку. Может, одна поеду? Хотя какая разница, не так уж по сути и далеко.
На сиденья синюю гладь приводнилась вольготно. Руками провела по мокрым волосам, пальцами цепляя влажный от дождя воротник блузки. Думаю о том, что скоро вернусь в покрывшуюся пылью и совсем неродную мне квартиру. Сыктывкар, думаю. Стамбул, суверенитет, сальмонелла, сухарь и стопкран. И еще одно слово я тоже думаю. Тоже на «с».
Усталость тихонько оборачивается вокруг шеи. Тихо так в купе, почти умиротворенно. Рисую на запотевшем стекле окошко. Как в немом кино наблюдаю копошащихся за ним человечков. Спокойствие внутри разливается, омывает. Ноги вытягиваю, тянусь. Вот тронемся, закажу чай и завалюсь на часик в обнимку с планшетом и каким-нибудь мертвым классиком.
Стираю влажный холод с кончиков пальцев.

Хотелось вспомнить день, но тот юлил, прятался, не давался живым. Весна, как назло, снова орошает весь мир дождями. Только недавно оттаял последний снег, но погоде этого мало. Она шлёт на головы всё новые и новые проблемы, словно человек сам не в состоянии испортить себе жизнь, потратить свой день на копание в дерьме. Каждую брусчатку тротуара увлажнит, пыль слижет, грязным потоком струясь вниз по улице. Противно, когда вода проникает в обувь. Когда волосы липнут к макушке.

Давно не видно равнин и полей, залитой дождём степи, где фермерские дети носятся меж густой травы, теряются в кукурузных джунглях, и где на терассе важно сидит старый сенбернар, высунув мокрый язык. Машина покинула пригород, застряв в потоке автобусов, такси и частных автомобилей. В салоне пахло сигаретами, и Крус прислонился лбом к холодному стеклу на заднем сиденье, сморщив нос, и представлял поля, чёрные от разбухшей земли. По стеклу тарабанили капли воды. Прежде, чем подойдёт экспресс, предстоит с головой окунуться в тот уличный перегной, который обычно всплывает из городских пор с приходом непогоды.

В салоне тихо. Водитель – неопределённого возраста человек, – постукивает пальцами по баранке руля. Ждёт, когда на улицах заискриться зелёный.

Авраам хочет выйти. Его тошнит.

Он вырвался из пучин грязного такси за пару кварталов от вокзала. Апатично прошелся грязными улицами, размышляя, что только сопливые дети могут найти в этом какую-то красоту. Что может быть противней воды, которая льёт с неба? Всю грязь, будь то плевок на тротуар или справление нужды в неположенном месте, природа обратно выплёскивает на людей. Хохочет раскатами грома. Издевается, наблюдая за тем, как мы подставляем руки дождю, в ожидании чуда. И ведь восхищаются. Воспевают! Больные, неэстетичные выродки. Ради, видите ли, летящей с Небес дряни.

Неужели это так смешно, Бог?

Крус смотрит на темнеющие крыши небоскрёбов и, прозябший и шмыгающий носом, продолжает идти дальше. Теперь его глаза внимательно следят за землёй. Он приехал на свадьбу своей младшей сестры Даннэт. Пробыл три дня. Гадкий привкус во рту до сих пор не покидает. Его не сотрёт ни один зубной порошок. Шлёпая по лужам, Авраам пришел к вокзалу. Полностью промокший, он желал только одного – поскорее дождаться поезда и уснуть, привалившись к окну.

Он не любил поездки, потому что каждый раз, оказываясь в новом месте, он сталкивался с людьми. В мире нет такой дороги, которая позволила бы освободиться от общества. Человек – существо социума. Оно в нём рождается, в нём же и умирает. Иногда Крус пытался представить, как выглядел бы мир, не будь человек так зависим от своих кровных братьев. Но альтернатив не было. Так зачем куда-то ехать? Везде люди. Не дают вздохнуть спокойно.

Запахи чужих тел и пропавшей еды защекотали нос – каждый, каждый пассажир просто обязан захватить с собой в дорогу термос с чаем и сэндвичи! Магазинчики, реклама, обычная шелуха вокзальной станции крупного города. Режет глаза яркими красками, вызывает порывы тошноты, потому он не смотрел никуда, крепко стиснув руки в карманах и брёл на свой перрон. Он долго стоял в ожидании поезда. Сесть на лавочку ему не позволяла гордость и пренебрежение. В молчании, Авраам погружался в мир, состоящий только из звуков. Крики, шепот и чужие разговоры кружили в его голове. Некоторое время он был рёвом городских машин. Хлопаньем голубиных крыльёв и мирскими беседами. Не было тяжёлых мыслей. Только бесконечные голоса человечества, мира людей, их тревоги и заботы, шутки и обиды, уходили вглубь сморщенной головы Авраама Круса и заглушали биение собственного сердца, шелест сдутых легких в грудной клетке.

Пришел поезд.

Они ринулись туда. Шумящая, вопящая толпа обезьян, которым Бог ниспослал самый ценный дар на Земле – Разум. Авраам стоял в стороне, пока торопливые пассажиры спешили занять свои места, толпились около вагонов, смеялись, шумели, галдели, пускали на ветер лишенные смысла обрывки слов.

Крус предоставил свои документы.

Прошел в своё купе и сел напротив какой-то женщины. Только сейчас стало понятно, как окоченели пальцы на ногах и как ноет спина, голени, скрипит ржавеющая шея. Крус укутался в пальто и спрятал ладони в его недрах. Посмотрел на женщину. Молода. Но важно ли это? Ничего не хотелось. Даже дом, далёкий, заманчивый, не звал его к себе в чертоги. Авраама никогда не радовала перспектива возвращения в изначальную точку. По-правде говоря, его ничего не радовало в этот день. Потому он откинул голову и закрыл глаза, встречая бледно-серую темноту век.

За окном вагона весна. Щедро сыплет в стекло холодным дождем. Россыпью зонтов очерчен берег перрона. Лица бледны, слова гулки. Гомон людской как шум прибоя. Неожиданно светел в разрыве облаков кусочек неба, был и пропал. Весна-истеричка, размазывает слезы по стеклу.
В купе уютно, тепло. Весне сюда не добраться, нет у нее билета.
Поезд отходит. Мир за окном кажется совсем уж не реальным, акварельным.

Где-то под потолком купе неожиданно оживает динамик, тихо потрескивает, шуршит, набирает силу с ходом поезда и уже можно различить слова:
-... заблуждение... - все громче, четче звучат слова. - Когда-то считалось, что мир, это кусок суши, покоящийся на спинах слонов, что стоят на спине черепахи, плывущей по океану вечности. Позднее, эта теория была развенчана и уступила место другой, еще более утопичной, которая гласила, что земля круглая и вращается вокруг солнца. Нет, вы только представьте, - в голосе диктора появилось некоторое оживление. - Земля круглая. Вы слышали что-нибудь более глупое? О, люди так погрязли в своих заблуждениях, что строили космические корабли и летали в космос. Они были уверены, что летают. Они придумали вселенную, и силу притяжения, они воображали, что были на Луне. Но мы то с вами знаем, что мир, это наш с вами поезд. Лишь он реален, все остальное иллюзия. Достаточно посмотреть в окно, чтобы понять - мир не существует. Мир, это наши с вами фантазии, мечты, игры нашего разума.

Сам Эдгар Кейси вещал из динамика.

Авраам склонил голову набок. Его красные, блестящие влагой глаза вонзились в белый туман за окном. Пошуршали белым дымом. Ничего не нашли.

Если Бог есть, то он обладал прекрасным чувством юмора, в этом сомнений нет. И самой утончённой шуткой Господа над детьми его был Язык. Слова, предложения… Чем дальше заходишь, тем грязнее, омерзительнее и противнее человек использует заученные комбинации звуков к которым с рождения прививают каждого ребёнка. Мир, лишенный звуков, был бы идеален. И поезд был бы тих, а сон – крепче.

Сглотнув сухой ком в горле, прошелся кончиком языка по кислым дёснам. Без разговоров, без речи и без коммуникации не было бы смысла в существовании такой структуры, как общество. Человек, из простого социо-зверя, стал бы чем-то большим.

Но не в этом мы видим совершенство. Именно по этой причине в мыслях так мало надежд и радости. Поэтому политики врут. Поэтому религия выращивает в своих храмах послушных овец. Поэтому мы подолгу спорим со своими знакомыми о бессмысленных, глупых вещах, не совсем понимая, зачем это делаем.

Невесть какая чушь гуляла по вагону. Авраам сидел на своём месте, изредка бросая скучные взгляды в окно. Наблюдал за молоденькой соседкой. Наматывал на палец торчащую из шторы белую нитку. Любая чушь сейчас бы увлекла его, всё, что угодно, только не байки больного на голову машиниста. Когда к ним подойдёт кондуктор (если, конечно, подойдёт), Крус закажет себе чаю и попросит сделать «музыку» потише. Пускай это слушают родственники того, кто сейчас говорит – он это делать не собирается. В будущем, можно пройтись по вагону. В будущем… Казалось, впереди еще долгая дорога, а в голове у сумасшедшего наверняка столько мыслей, что в один спектакль никак не уложится. Что ж, прекрасно. Слушать этого ублюдка целый день, что может быть лучше?

Раздраженный голосом, Авраам прислонился лбом к окну, и под стук колёс попытался закрыть глаза, отодвинув шум на задний план. Мир за поездом такой белый, молочный. Время совсем не для разговоров. Помолчать бы. Повздыхать томно. Уснуть.

Воздух за окном напитался туманом настолько, что стали неразличимы ни люди со своими яркими зонтами, ни огни домов, даже неясно идет ли ещё дождь. Поезд начал набирать скорость: россыпь осевших на стекле капель резко устремилась куда-то вбок.
На молочный кисель смотреть стало неинтересно. Поближе положила паспорт с билетом, достала планшет. Рассмотрела соседа по купе. Ненавязчиво, украдкой. Первое, что в голову пришло - он очень устал. Изможденный весь. Даже как-то жалко его.
Уткнулась носом в экран: типичная представительница своего поколения. Палец рисует вертикальные линии, ищет мертвеца, который составит мне компанию в этом путешествии. Выбор падает на Ханса Хенни Янна. И двух страниц не прочитала, глаза непроизвольно зацепились за слова:
– Город рано или поздно кончится. Прошу вас подумать об этом! Внезапно вы окажетесь посреди пустынного поля… а город останется позади. Вернуться вы не сумеете. Здесь никогда нет возврата – всегда лишь одно направление.

Тут неожиданно заскрипел-заговорил динамик. Слова машиниста не только озадачивают, но и вызывают желание неосторожно высказаться. Мы вроде как не через Амстердам едем. Конечно, мне всякие объявления приходилось слушать, но это... Явно не самая удачная шутка про погоду. Несерьезно, уважаемые. Неуместно. Мы же в поезде, а не в торговом центре.
Поглазела наверх. Тут какое дело. Например, радио можно послушать на боковой панели, подключив наушники. А тут работает "экстренный" динамик. Его вряд ли ведь можно выключить или сделать тише? Стало как-то не по себе. Это что, получается, какой-то обкурившийся мужик будет всю дорогу "развлекать" нас своими приходами?
Вооружившись самосознанием (оно же - планшет), встаю, с миной недовольной открываю дверь. Смотрю бродит ли в коридоре проводник и как скоро он доберется до нашего купе. Если его нет, то иду прямиком в комнату проводников заказать чай и заодно выяснить почему экстренный динамик транслирует какие-то завиральные бредни.

Аврааам

Клубится за окном плотный туман. Ход поезда мягок, едва угадывается его движение. Умолк динамик на полуслове. Мелькнула в тумане женщина в белом старомодно-долинном платье. Бледное лицо, светлые волосы, зонт с длинной ручкой.
Стоит женщина среди высокой травы. Рядом с ней пес, крупный белоснежный дог. Женщина провожает взглядом поезд. Провожает Авраама. Вот уж и нет ее, скрылась за пеленой тумана. Щемит сердце тупая боль, воздух застревает в горле, не вздохнуть.

Иртье

Выглянула в коридор, никого. Пусто и тихо, словно в вагоне нет никого кроме Иртье и ее случайного попутчика. Поезд ход набирает ровно, дрожат капли дождя с той стороны окон, туман плотен.
Добралась до купе проводников, дверь открыта. Стоят двое в зеленых медицинских робах, лица скрыты масками, на столе, на газетке разложены инструменты странные, вроде и похожи на хирургические, а вроде бы и нет.
- Пациент? – один смотрит на Иртье вопросительно.
- Нет, - другой шуршит бумагами. – Мужчина должен быть. Авраам Крус. А это, донор.
- Проходите,- говорит первый, чуть посторонившись. – Скоро начнем.

Казалось, сев на этот поезд, он свершил крупнейшую ошибку в своей жизни.

Возможно, стоило бы сойти с него на следующей же станции и домой добираться пешком. Приравнять себя к романтикам автостопщикам и загнивать на обочинах загородных дорог и шоссе до скончания веков. Но это было бы лучше, чем ехать в чокнутом, безобразном экспрессе. Стоило брать вечерний. Плюнуть на скорость, время, но остаться при здравом рассудке.

Мужчина усердно потёр переносицу, отвернувшись от молочной жижи за окном… А она тянулась к нему влажными собачьими глазами. Манила женщиной. Ужалила куда-то глубоко в бездонные недра души. Он сидел как на иглах. Стал ёрзать на месте. Холодная испарина покрыла сморщенный лоб. Авраам бессмысленно мял руки и трещал старыми пальцами, закидывал ногу на ногу и блуждал взглядом по купе, но по-прежнему не мог найти того покоя ни в одном из положений, ни в одной мелочи, которой был занят.

Но посмотреть в окно боялся – завесил штору, и лишь сквозь её полупрозрачную материю мог спокойно изучать монотонный пейзаж вокруг. Не было пса. Не было старосветской дамы. Но след – ещё свеж. Ещё рвёт наизнанку мысли. Бунтует.

Куда-то пропала женщина. Ах, да… Она же вышла, пока ты, Старина, сидел, скукожившись в своём логове, и осторожно разнюхивал воздух, презрительные взгляды бросая в небо.

Все женщины рано или поздно исчезают. Она. И та, что за окном. Все куда-то летят, бегут, поглощенные туманом. Вот и правильно, думал Авраам. Катитесь, леди, к чёрту. И волнения свои забирайте вместе с собой.

Но как не пытался он скрыть волнение за пеленой сарказма, шуток и высокомерия, как не пытался шутить над собой – не мог избавиться от сердечного лебединого трепета, и ненавидел себя за эту слабость. Клял. Скалил зубы. И каждый раз осторожно смотрел в окно сквозь туго натянутые шторы. Не видно ли там зонта или белой собачьей шкуры? Нет, не видно. И еще досаднее становилось.

Чрезмерное спокойствие вагона зашкаливает. А где эта формальная для поезда колготня? Шуршание сумок? Звонки близким, что, мол, сели? Никто не проверяет билеты, не нужна пассажирам чашка горячего. Поезд вымер.
Мягкое ковровое покрытие глушит шаги. Слышно отчетливо стук металлический из купе проводников. Как ложки о поднос или что-то вроде.
Заглядываю, нос сую скромненько так. Только хочу рот открыть, но не успеваю. В доноры врач хладнокровно меня определяет. Меня. Врач. В доноры. Прям в вагоне поезда, на котором я из Брюсселя еду домой.

Цепочка логическая не выстраивается. Неудобоваримо. Бессилен мозг. Импотенция логики. Извилины узлом Прусика. Стою, значит, улыбаюсь. Выражение лица положительное такое, будто закинулась чем-то интересным. Нормальная реакция женской психики на внезапный стресс.
Ну всё, думаю. Почки удалят. Сердце вырежут. Мозг спинной высосут. Иными словами - тётя ханум.
В одну секунду приходит осознание, что с поезда так просто не выбраться. Если даже дернуть стоп-кран, нужно драпать либо через окно, либо через закрытые двери. Какова вероятность, что я успею после резкой остановки добежать до раскрытого окна и через него сигануть? Может, если только в другом вагоне...
Вид мой приветлив, на лбу ни слова не написано о том, что мне страшно и отчаянно непонятно. Обращаюсь к "служителям панацеи":
- Что, уже? Да быть не может.
Непринужденный взгляд на часы. Киваю утвердительно. Выражение лица надеваю "нунадожеивправду".
- Я на две минутки ещё - по легким постучать напоследок. Как раз Крус придёт. Тогда и начнём.

Авраам

Сжалось сердце, будто в тисках. Любое движение разливается тягучей болью в груди. Перед глазами рой черных точек замельтешил. Липким потом холодным прошибло и тут же в жар бросило. Вязок воздух, не продохнуть. Бьется сердце, каждый толчок его отдается в голове набатом, звенит. Боль сладка. Чувствуя боль, осознаешь себя живым. Пока еще. Надолго ли?

Иртье

- Как пожелаете, - говорит первый.
Никто Иртье не удерживает. Смотрят. Не видны лица за масками, но в глазах смех, кажется. И понимание какое-то. Звенят за спиной у Иртье инструментами, бумагами шуршат, говорят тихо, не разобрать.
Все так же безлюдно в коридоре. Добралась до купе. Поезд все быстрее идет, мелкой дрожью трясет вагон, а с ним и Иртье.
Блеснуло что-то на полу, под самой дверью в купе. Колечко простенькое, серебряное. Знаешь, для тебя здесь оставлено.

К купе шагами быстрыми на ногах ватных. Во рту сухо, губу прикусываю. Сомнение жаром. Улыбаются в свои маски, остановить даже не пытаются. Как-то слишком беззлобно для черного рынка донорских органов. Но при этом даже до глумления первоапрельского не дотягивает.
Поезд набирает скорость. Скандалит сердце в груди. Поясница зачесалась, словно там уже, губы раскатав, алеет рана. Всё внутри меня сейчас так торопится. А я почему-то нет.
Так и замерла перед дверью, не решаясь её открыть. Если в вагоне нет больше пассажиров, то может же быть так, что мой попутчик и есть тот загадочный Крус, которому нужны мои органы? А что? В фильме ужасов все именно так и было бы. Хотя, наверное, по закону жанра он должен был со мной мило побеседовать. Вроде как "поиграть с едой".
Сорочий инстинкт улавливает под ногами блеск. Колечко. С пола цепляю: есть внутри мнение, что оно для меня. Кручу-верчу в руках, пытаюсь разобрать что на нём выгравировано. Соображаю откуда я знаю, что оно для меня. Может, видела раньше где? Или владельца помню? Безымянный? Указательный?
Хотя, разве есть сейчас разница?
Кто знает, может и есть. Извечный женский порок: глупость пишем, любопытство в уме.
Между делом, слушаю не обсуждают ли за дверью подробности моего расчленения. Если нет, то делаю предположение, что сосед спит, и посему совершаю поползновение тихонько ввалиться в купе за "сигаретами".

Иртье

Судя по интонациям докторишки обсуждают погоду и планы на выходные. Что-то вроде:
- Коллега, а как вы находите утренние прогулки по весеннему кладбищу?
- Весьма, весьма, знаете ли, нахожу. Запах сырой земли настраивает меня на философский лад.
Ничего не значащий треп.
А колечко в руках неожиданно приятное на ощупь, гладенькое. И теплое, словно кто-то его только что с пальца снял. На колечке оттиск пробы и производителя.
На безымянный как раз пальчик колечко впору.

Ворот рубашки расцвёл мокрым пятном. Одежда липла к разгорячённой коже – мерзко, противно. Отчаяние и злость поглотили Авраама. Тахикардия? Сердечный приступ? Пустой салон. Горло сдавила чья-то железная лапа, ни звука не выдавить, только клокотания, дивные гортанные завывания – ни позвать никого, ни посмеяться над трагическим моментом. Ни закричать, ни выругаться даже. Он всего был лишен.

Мозаика перед глазами. Скачут пятна, дрожит вагон – или это его, Круса, так трясет? – гремит, шумит, рвёт и клокочет океан в голове. Струится со скоростью света кровь по жилам и венам. Волнами накатывает к голове, о скалистый берег черепа красные гребни разбивая.

Пересохло в горле – воды хочется. Воздуха хочется. От застоялого кислорода в вагоне тошнит. Рвёт, чешет клапанами о рёбра сердечко. Лопнет скоро и погаснет.

Быть может, вот оно, размышлял Крус, кусая губы – Счастье? Умереть в дороге. Стать призраком-бродягой. Смерь – лишь продолжение пути. Начатого когда-то давно, не в этом месте и не в этом мире. Её нечего боятся. Бояться стоит никчёмного бездействия. Когда собственное тело предает. Захлебывается неизвестным. Трещит по швам от старого.

Пот стекал по лицу. Капал за шиворот и бежал по разгорячённой спине, огибая острые позвонки. Авраам дрожал.

Проклятый экспресс! Проклятый день! Скрюченными пальцами он снимает с себя пальто и швыряет на пол. Пытается расстегнуть рубашку, стянуть её через голову. Невозможно, дурно, жарко. Избавиться бы от мерзкой одежды. Но то, что в груди, то, в что в голове бушует и в глазах, не слушает его, не хочет принимать во внимание то, что так хочется мужчине. Острыми пальцами прощупывает свои рёбра. Изучает кости. Он любит это делать: нащупывать ключицы, надбровные дуги и скулы. Размышлять на тем, как выглядит скелет.

Авраам протяжно вздыхает, опуская голову, и прячет лицо в раскрытых горячих ладонях. Кажется, сейчас у него треснет затылок...

Решив, что с колечком можно разобраться и опосля, цепляю его на палец.
Главное сейчас - не выглядеть слишком подозрительно. Тихонько открываю дверь в купе. Быстро хватаю с вешалки пальто и по карманам хлопаю: убеждаюсь, что документы, кошелек и телефон по прежнему на месте. Да и пора уже на выход.
Напоследок бросаю взгляд на соседа по купе. Обрывается что-то в груди, падает. И не может достичь дна.
Верхняя одежда его рядом на полу лежит. Сам в поту весь, лицо в руки уронил. Мягко говоря, имеет вид нездоровый. Немягко даже выражаться не хочется.
Через пальто нагло переступаю, ненавязчиво касаюсь руки незнакомца, пытаясь привлечь его внимание.
- Вам плохо?

Попутчик не отвечает. Иртье слышит лишь его дыхание тяжелое.
Качнулся поезд, в поворот вошел, и словно бы еще ходу прибавил, все быстрее, быстрее.
Слышит Иртье шаги за спиной, один из врачей, вошел в купе.
- Ну, что же вы, господин Крус, тянете до последнего? Вот и санитары куда-то запропастились, не дозовешься. Поможете? - на Иртье взглянул. - Я его выведу, а вы его вещи соберите. В нашем деле каждая мелочь важной может оказаться. Да поспешите, времени мало, мост скоро. Если не успеем...
Не договорил, головой только покачал, Круса на ноги поднял, в вертикальном положении удерживает.
- Идти можете? Головой хоть кивните.
И, ответа не дожидаясь, поволок Круса из купе.

Авраам смерил врача тяжелым взглядом. Почему он должен куда-то идти?

- Руки свои убери, - в лицо бросил мужчине, презрительно скривив острый нос.

Вырваться бы из его лап. Пихнуть грубо, к черту послать. Может ведь он это? Может. Скалозубством заняться, потому что ЭТО выводит из себя, бьёт по мозгу куда серьёзнее, чем распалённая сердцем кровь.

На женщину посмотрел. Немного растерянно, может, поддержки ради. Поплыл глазами по вагону и в белой мгле затерялся за окнами. Штормит, раскачивает, давит на голову, на всё давит, сжимает, и пальцы, белея, за двери цепляются. В доктора странного. В себя самого ногти вонзают.

- Опусти! - громко и жестко сказать ему прямо в наглую морду.

Крус не до конца понимал происходящее. Как в бреду сумасшедшего он захлёбывался сердечным приступом. Кто-то хватал его за руки и нёс. Зачем? Куда? И в чём была логика цепи идиотских событий, частичкой которой он невольно стал? Такого не случается в жизни.

Врач Круса не удерживал, отпустил. Выражение лица не разобрать за маской.
- Авраам, - по имени назвал, как старого знакомого, доверительно. - Вы жить хотите? Я вот очень хочу. И времени у меня мало чтобы вам объяснять что к чему и почему. И уговаривать я вас не стану. Так что сами решайте, идете вы со мной или нет. Вас, - взглянул на Иртье. - Это тоже касается.

Испуг. Недоумение. Отропь.
Беспомощность. Набат.
Дамоклов меч?

И вроде жутко страшно за мужчину, ему так лихо. С другой стороны - за себя, ведь может быть совсем не менее. А если ребром - не поможет ни один урок из тех, что мне когда-либо давала жизнь.
Роса на спине, шее, ладонях. Стук сердца в висках. Холод в пальцах. Сквозняк в коридоре. И равнодушное "чу-чух, чу-чух" эхом. Смывает все разумные мысли разлитое за стеклом млеко тумана. Так похожее на облака. Может, свод не выдержал? Лопнула тропосфера? И небо просто сошло с ума?

Рука, удерживающая багаж соседа по купе, неуверенно, нетвердо ползет вверх. Ученица, тянущая руку, чтобы задать дурацкий вопрос. Попытка привлечь внимание человека в маске. Оно же - попытка не дать упасть Аврааму, если он не устоит на своих.
- А я могу помочь так, чтобы моё желание жить не пересекалось с его? Ну... чтоб без вреда здоровью, всё такое?
А то, если нет, тогда покурить напоследок надо успеть. Хоть обычно и не стучу по легким. Просто надо попытаться крепко надышаться. Так, чтоб закашлять. Чтоб затошнило.

Вчера я хотела убежать. Вырваться из душащих меня объятий. Руки большие скинуть с талии, да убраться подальше. С гущей толпы слиться. Переварить, подумать, пройтись бесцельно. Прожечь последние часы одной. И не скучать. Забыть. Отстраниться. Настолько, чтоб даже испытать некую досаду. И просто поехать домой.
Так вот. Сегодня - не вчера.
Сегодня, может, я и не торопилась на этот поезд. Но я бежала. От себя, от чрезмерно крепкого объятья рук. Стирала со щек отпечатки простыней. Стучала чемоданом по улицам Брюсселя, пытаясь отбить привкус постороннего его присутствия всё новой чашкой кофе. Я так торопилась, что не хотела уезжать.
Сегодня, сейчас - всё это вдвойне. Досадно. Глупо. Поздно.
Домой не еду. Ведь мир, оказывается, иллюзорен. И Земля наша не круглая. Мы не летали на Луну. И нет какого-то там притяжения. Реален только поезд. Через один из вагонов оного тащу багаж. И мужики в масках сейчас в купе проводников меня пустят на органы. Почки, сердце. Печень. Мозг костный, мозг спинной. Беляши, чебуреки. И на месте спасут незнакомого мне Авраама Круса. По иронии багаж которого я в данный момент покорно тащу.
Интересно, Тебе что, вот от этого весело? Думаешь, остроумно? Да знаю, Ты, как всегда, безответный. Или, может, вообще глухой. Смешное немое кино онлайн смотришь.
А нам что остается? Банановые шкуры, одну за одной, собирать. Ловить рояли. Каждый раз падать. Падать и вставать. И в конечном счете на ровном месте ветхим пеплом опасть, рассыпаться. Ты достанешь из пачки новую. И где-то снова затлеет жизнь. Вообще знаешь, хреново это - быть папиросой, коптить небо. Быть смогом, чадом, выхлопом. В Твоих звездных владениях.

Врач уставился на Иртье в недоумении.
- Все такое?.. – переспросил. – Не пойму о чем вы, но одно могу обещать с уверенность, останетесь здесь - получите вред здоровью. Мост уже скоро. Я могу уйти и без вас.
Дух перевел и, внезапно, в голосе его появилась некая доверительная человечность, и взгляд потеплел даже.
- Вы ничего не понимаете, я знаю. И я знаю, что вы не испытываете ко мне доверия. Так и должно быть. Вы должны выбрать, довериться или нет. Если я стану вам что-то сейчас объяснять, во-первых, мы потеряем время, а во-вторых, вы все равно ничего не поймете.
Развел руками, готовый уйти.

– Да ну?
И бровью не повёл.
– Ну, вот и топай. Давай-давай, на своих двоих. Псих ненормальный.
Молча вернул свои пожитки из рук незнакомой женщины – рубашку на плечи накинул, пальто в руках оставил, грудой чёрных лохмотьев скомкав.

А дама времени не теряла, уже готова была на шею повесится незнакомому мужчине. Женщины, впрочем, никогда не отличались рассудительностью – потому-то они, очевидно, и становились, наивные и добродушные, жертвами серийных маньяков и одиночных убийств при каждом удобном случае.

Ну да, да, разумеется, что без тебя все пропадут, Апостол ты родной, Ангел ты наш, Мессия великий. Мост скоро. Мост, понимаете?!

Верить хотелось в последнюю очередь. Вера – штука опасная, ею лучше не разбрасываться с кем попало, ценная очень. Именно поэтому доверять ненормальному, полностью съехавшему с катушек дядьке, Авраам Курс стал бы в самую последнюю очередь.

Казалось, он раскусил его блестящую игру. Довольный, помахал рукой и вернулся в купе. Он никуда не пойдёт. Слыхал он про таких «спасителей», знавал он подобные истории, где надо было просто «поверить».

К сожалению, в нынешнем мире, гораздо легче было кого-либо убить, чем кому-либо поверить. И менять свои взгляды из-за сущей чепухи Авраам не хотел, не желал, и не сделал. Он тяжело опустился на диван, дрожащими пальцами застёгивая пуговицы на рубашке. Чавкнули лёгкие – воды полны. Болит голова, всё болит. И плохо до такой степени, что хоть возвращайся в коридор и говори этому идиоту: «Я согласен, да, да! Только выдавите эту дрянь из моего тела, из головы!».

Но надо быть сильным, повторял себе Курс, и зубы стискал крепко. Мир полно безумцев и правда у каждого своя. Так что же теперь, верить каждому придурку, которого встретишь на дороге?

Если честно, я не самый добрый, досужий и благоутробный человек. Иными словами, когда весьма болезненного вида сосед по купе решил забрать свои вещи, то я не стала оказывать сопротивление. Наоборот, даже пальто чуть отряхнула, прежде чем отдать. Ну не хочет человек лечиться, ничего не поделать. Я же от этого вроде как целее буду, верно?
Провожать взглядом мужчину не стала. Что-то внутри кольнуло, заставило почувствовать себя виноватой, что я хочу уйти со странным человеком в зеленом халате, а не с ним.
Вместо этого бросила взгляд в окно. И хоть бы за плотным атмосферным куревом этим дерево какое разглядеть. Дом, огонек в окне. Очертания вокзала, почтовой станции. Но там ничего нет. Может, туман - это то, чем мы становимся после смерти?
Вкус крови во рту: прикусила щёку. Непослушный кусок мяса в груди нагло стучит, словно наружу хочет. Не хочет помогать мне успокоиться и собраться в кучу.
Разворачиваюсь к человеку в зеленом. Сумку на плечо определяю, чтоб не мешала. Полный искорками энтузиазма взгляд невольно цепляется за стоп-кран в центре вагона.
- А какой лично у вас интерес в том, чтобы до моста успеть отвести нас... кстати, куда именно?

Врач отпустил Круса, не пытался его удерживать или отговаривать, проводил его задумчивым взглядом.
- Предсказуемый вариант развития событий, - сказал он не обращаясь к Аврааму или Иртье. – Более восьмидесяти процентов. К сожалению, это снова подтверждает, что я не прав.
Он хмыкнул, пожал плечами, развернулся и пошел прочь по коридору, игнорируя Иртье.
- Сворачиваемся! – достаточно громко сказал он. – Готовность три минуты, - и скрылся в купе проводников.

Иртье
В тот же миг вагон наполнился голосами пассажиров и прочими звуками. Словно две реальности наслоились одна на другую и ожили.
Иртье стоит посреди коридора, у дверей своего купе, кругом движутся пассажиры, а вон и проводник.
- Позвольте, - кто-то неловко протиснулся мимо Иртье.
Плотный туман за окнами сменился привычным весенним пейзажем, моросью дождя. Судя по всему поезд едва отошел от вокзала, но по ощущениям, словно часа два минуло. Странное состояние, какое бывает иногда после того, как выходишь из сумрачного и прохладного зала кинотеатра в яркий полдень и чувствуешь себя неуместным, словно вышел в другой мир и теперь придется заново учиться жить в нем.
Что это было? Мираж, галлюцинация? Однако серебряное кольцо на пальце вполне материально.
Три минуты. Он сказал, готовность три минуты. Иртье знает. Она уверена, через три минуты что-то случится. Что-то, что неминуемо все изменит.

Авраам
Вырвался из цепких лап врача. Доверие. Уж Авраам знает цену доверию. Его не провести так просто. Пусть докторишка играет в эти игры с кем-то другим.
Верно, все верно, кто нашептывает на ухо. Ты все правильно сделал, Авраам. Правильно. Все должны играть по правилам. А мы с тобой станем эти правила придумывать.
И словно нежная материнская рука коснулась разгоряченного лба. Унялось сердце, перестало ломиться сквозь ребра.
- Они будут жить по нашим правилам, - говорит Черная Королева, кутаясь в белые искрящиеся меха.
Она сидит напротив Авраама. Авраам знает ее. Он всегда ее знал. Царственный ее профиль отражается в окне. А за окном весенняя слякоть и никакого тумана.

Всегда удивляло почему она, наперекор своему имени, носила белое. Часто думал над этим вопросом, но никогда не приходил к выводам. Впрочем, не всё то золото, что блестит, и не всё то чёрное, что белое.

Авраам кивает. Он редко говорит при ней. Больше любит смотреть, задумчивый, завороженный. Каждое её слово велико, значительно. Царственное лицо королевы, аристократки – никогда не удаётся его запомнить, разглядеть глаза, и когда она уходит, Крус долго-долго сидит и пытается вспомнить цвет её волос, осанку, улыбку или хищный оскал.
– По нашим, – повторяет он с улыбкой, довольно разместившись на диване. Приятная лёгкость полнит его тело. Лишенный боли, он обрёл захватывающую ясность.

Хочется её поблагодарить, но как? Что нужно Чёрной Королеве? Какая она? Он всегда её знал, но только сейчас понял, что знать человека и понимать — это не одно и тоже.

– Тебе я доверяю, – Он смотрит в окно, на своё тощее, бледное лицо, с выделяющимися скулами и острым носом, такое несчастное рядом с её великолепием, – знай. Одной только.

Море. Волны. Непонимание. Ярость? Гнев?
Ударяет. Накатывает. Бьет в грудь.
Злобно окидываю взглядом проводника. Лезешь куда? Ноги сами несут. Вперед. Рассекая железопластиковые туши вагонов. Дверей грубые хлопки. Громкие шаги ковры приглушат. Из срывающихся с губ ругательств можно собрать чётки. Руки мелкой. И дышится тяжело. Сколько уже прошло?
Чуют. Душа, нутро. И место ещё одно. Приближение. Неминучего, колючего. Непонятного, маловнятного, неисповедимого.
За спиной уже, наверное, вагона три. В голове - Ты. Это все Ты виноват. Это своенравно, глупо... что за прихоть? Погрузи свой взгляд мне в душу. Вот скажи, разве такое испытание нужно выдюжить, выстоять, чтобы что-то Тебе доказать?
Если я что и могу, то высмолить. Уж прости. В отведенном для курения месте, ловлю кого-то. Угости.
Держащие сигарету пальцы складываются в символ победы. Моей ограниченности над разумом. Или рекламы над моим здоровьем. Ну как тут справиться? Не сойти с ума? По всем правилам один-ноль не в мою. Да только и не в твою. Пока ведут лукавый и рак легких, при поддержке винстона.
Страх похож на острый кол. Единожды вбившись - разлом. Распад. Коррозия души. Губы пробоиной квартами впускают в тело молочный дым. Наполняется каждая трещина, каждый вруб. Тонем. Идем на дно.
Не убежать, не увернуться. Взгляд уткнулся в отпечатки дождя на стекле. Внутри клубы беснуются, разбиваются об утёсы ребер. Пора сдаваться судьбе.

.