The long walk. | ходы игроков | Roamer.

ссылка

25 сентября 201N год, 22:23. Четверг.
N-Сити. 

Улицы шумели, словно вот-вот должен был налететь шторм. Так, как это бывало на море.

Человек выползал из-под камня. Человек поедал человека. Человек танцевал, разговаривал, кричал и пел. Так, как это бывало на море. Лишь одно отличие было между этим местом и прозрачными морскими пучинами – здесь не было воды. И каждый, желая найти и обладать ею, в своих скитаниях не щадил никого. Здесь было много железа, бесплатного пластика и бумаги, много пластмассы, полимеров и пенопласта, камня и стекла, но не было воды. Дешевые магазины с тайской едой в ассортименте. За витринами мелькают кинокадры с пузатых TV-мониторов. Электропровода, подобно елодеям и актиниям, пряничным медузам и зелёным водорослям, путались у самых крыш, дрожали под взглядом бледного глаза Луны, чья гордость затмевала всё звезды на небосводе, шуршали, таинственно перешептываясь между собой, и никто не мог понять, о чём же они толкуют. Ярус за ярусом – чем выше скалы, тем больше чёрных змей вьётся вокруг, тем голоднее их глаза и тем больнее они жалят людей в незащищённые, сгорбленные спины. Шлейф табачного дыма и выхлопных газов парит вокруг. Горяч асфальт. Люди, словно жареный картофель на сковороде, плещутся в масле, шипят. Лопаются пузыри жира, шкварчит кожа. В Новой Атлантиде нет воды. Только молчаливые сомы, спящие на дне.

Так ей говорили. Так рассказывали.

Новая Атлантида – это большой промышленный город. Опора государственной экономики. Первые места в секторе тяжелой и химической промышленности. Но здесь нет воды. То, что течёт в кране, и то, что уходит в водосток – это безвкусная, прозрачная жидкость, сушащая руки и горло, вызывающая цероз печени и служащая легальным способом распространения кишечных паразитов. Люди здесь помешаны на воде. По-хорошему, это город безумцев. Психов. По статистике здесь больше психиатрических лечебниц, чем во всей стране. От лёгкого помешательства до тяжелых летальных исходов и душевных расстройств.

Пока она ехала сюда, из окон старого автобуса были видны масштабы индустриализации – громадные заводы и фабрики, со всех сторон подступающие к мегаполису. Климат тут жаркий, а постоянные кислотные дожди жадно поглощают любую растительность, и только акры выгоревшей земли стелятся до горизонта. Страшная болезнь добралась и до человека. Сквозь грязное стекло она видит рыбные скелеты. Чёрные головешки, облеплённые сажей и копотью. Шипя, земля низвергает на их головы едкий дым, и прячет. Они вопят, но никто, кроме Анни, не может услышать их голосов.

Когда она приехала сюда, то долго не могла постичь страшную городскую тайну. Она была общей для всех горожан, вне зависимости от цвета кожи и социального статуса, и те бережно хранили её за всеми замками страха и стыда. Никто не знал, как город назывался изначально. Какое у него было имя до того, как старый рыбак или бродяга бросил полушутливую фразу о том, что когда-нибудь это место сметут горячие пески, как некогда великая Атлантида ушла по воду.

Улицы в городе маленькие и тесные. Центр города – это громадная мясорубка, Комбинат, куда сунется лишь сумасшедший. Многомиллионная толпа пираний только и ждёт часа, чтобы пожрать неосторожного. Рассказывают, что там нет людей. Только напуганные до смерти богачи, строящие свои дома едва ли не до небес. Как можно выше хочет забратся их трусливая натура. Как можно дальше от тех, кто ночами скулит под дверью, и оставляет кошачьи трупы на балконе.

Воздух в городе терпкий, тяжёлый. Влага каплями оседает на волосах, капает с кончика носа. На витринах и в окнах домов – пар. Босые дети носятся по проулкам и бульварам, кричат на незнакомом ей языке, играют скомканным из газет мячом и швыряют в пластиковые бутылки камешками. Смуглые старики курят папиросы на балконах. Над головой сохнет бельё. Старые автомобили, вздымая пыль и мусор, прокатываются рядом. Взгляды беспризорников режут из-за углов. Из домов слышен крик, смех, шум телепередач, на кухнях шкварчит подсолнечное масло и вокруг мясных прилавков кружат мухи. Город бедняков. Здесь витиеватым образом сочетаются проблемы и достижения нового века. Развитие IT технологий и вечная проблема безработицы, плохой системы образования, бюрократии и коррупции государственных предприятий. Алчность неимущих.


Вечерами, на её улицу выбирались старые музыканты. В народе её так и называли – Оркестральный бульвар. Музыка тут старая. Плаксиво-джазовые ноты перекрикивались с чем-то бразильским, латиноамериканским, брынчали на отцовских гитарах молодые ребята, одинокие скрипачи-классики тянули своё. Это не та музыка, от которой хочется закрыть окно, поздно ночью накрыть голову подушкой и проклинать стены своего номера во славу безымянных музыкантов. Она воздушна. Неосязаемая. Отель «Ranoi Lez» как раз расположился в самом её начале – невысокое, пятиэтажное здание бледно-желтых оттенков. Большие окна. Высокие потолки. Кондиционеры на каждом балкончике гонят прочь сизый дым папирос. По слухам, в незапамятные времена гостиница обладала тремя звёздами.

Сегодня город сиял огнями. Луна бесшумно кралась за Анни следом и каждый раз, стоило ей обернуться, тотчас же скрывалась за жилыми домами. Что она искала в этом месте? Или, быть может, кого?

Человек в костюме клоуна сидел на лавочке и обмахивался листовками. Ночь была жаркой, поэтому он снял свою корону – громадную шляпу с золотыми бубенчиками, чья веселая песня играла при каждом его движении. Натянутый шарик красного носа. Белый грим на лице. Парик с рыжими кудрями. Он был одет в желто-малиновое трико в зелёный горошек. На ногах он носил ботинки с причудливо загнутыми носами. Он сидел, высоко запрокинув голову, и смотрел в ночное небо, орудуя скромным бумажным веером. Губы, стянутые трубочкой, что-то насвистывали…

Тесная улочка редела. В соседнем квартале выла сирена. Около соседних домов пискляво пели кошки. Клоун опустил голову и заметил её. Его высокие брови, казалось, вот-вот воспарят над головой, как лебединые крылья.

– …милейшая! – Он грациозно подлетает к Анни. Бубенчики на шляпе громко звенят. – Милейшая! Не желаете ли узреть величайшую в мире труппу бродячих актёров? Ежегодный приз Брекмарского независимого фестиваля в 1987-ом; пальмовый желудь на Нюрненбергской ярмарке 1991-го; третье, четвёртое и пятое места на Всемирной цирковой олимпиаде в Токио в 1997-м году; плюшевая статуэтка на Международном детском фестивале имени Карла Лёзгерштейна… изумрудная ветвь постоянного фестиваля в Бразилии в 2001-м… платиновая пластинка за лучшую театральную интерпретацию классической музыки в 2007-м… Милейшая! Вам просто несказанно повезло! Сегодня наша компания проводит акцию – всякому тысячепервому встречному бесплатное посещение нашего мероприятия в эту пятницу! Милейшая, любезнейшая… Это сама судьба! Не робейте, хватайте, так сказать, быка за рога! Жизнь не даёт второго шанса, мэм. Лично я, в своё-то время, чтобы побывать на концерте этой легендарной, мифической труппы, продал целую почку! Клянусь жизнью, мэм! Можете проверить. – Он с готовностью хлопает себя по правому боку. – Сам Бог велит, мэм, чтобы вы явились к нам завтра! Сам Бог, милейшая! А Господь никогда не ошибается в своём выборе, никогда, слышите, он знает точно на кого укажет десница его! Милейшая, не уходите, задержитесь, это же единственный шанс узнать себя, жизнь и раскрыть тайны мироздания! Наша труппа единственная в мире, кто в 1998-ом смог одержать победу во всех двенадцати номинациях на лучший бродячий театр года в Нонкартауне!

Её вот уже который месяц преследовал один и тот же сон. В разных вариациях он повторялся ночь от ночи — деталей Анни не помнила, но суть его не менялась, а здесь, в этом странном, удушливом, пугающем местечке, он был особенно ярок.

Как в старые добрые времена она порхала под куполом, с ног до головы облитая светом софитов и искрящаяся, и не смотрела вниз, зная, что там лишь кромешная тьма. Единственное, что было странным - это оркестр. Он молчал, будто и вовсе его не было. Однако во сне странность — не странность.

И вот она, набрав скорость, отпускала трапецию и взлетала над пустотой. Подтягивала колени к груди, делая сальто, и выпрямлялась, похожая на серебряную рыбку, устремляясь туда, где должны были подхватить её руки сестры. Но сестры не было. Лишь покачивалась впереди пустая перекладина, да и та была безнадёжно далеко — не дотянуться, не долететь. И в абсолютной тишине звонко лопался страховочный трос.

Тяжело дыша, Анни распахнула глаза. Мало того, что здесь пот катил градом в любое время дня и ночи, так ещё этот сон выжал из нее последнюю воду. Тыльной стороной ладони девушка вытерла лоб, откидывая с него влажные пряди волос. Чуть приподнялась над подушкой, кинула взгляд на электронный будильник — красные цифры говорили: 01.25.

— О-ох... простонала Анни, плюхаясь на влажную простыню. Она уснула всего 15 минут назад. Но оставаться в кровати после таких сновидений себе дороже.

Приняв душ, после которого оставалось лишь ощущение того, что ты окатил себя хлоркой, и нацепив широкие шорты и самую лёгкую из своих рубашек, Анни спустилась по лестнице и вышла на улицу. Бульвар дохнул на неё жаром драконьей пасти.

— Ну-с, Джеки, куда теперь? — негромко сказала Анни, взглянув влево, где почти всю свою недолгую жизнь привыкла видеть сестру. Они всегда ходили так: Анни по правую руку от Ингрид. Но никого не увидев, девушка сердито тряхнула головой. Придётся самой выбирать маршрут.

На бульваре всё ещё было людно, и музыканты — кто старательно, кто небрежно — ткали свои мелодии в духоте здешней ночи. Проходя мимо гитаристов и скрипачей, Анни широко улыбалась, не скрывая, что ей нравится многоголосица — но такая нежная — этой улицы. Единственная свежая струя в удушливом воздухе Новой Атлантиды. Девушка поискала взглядом Нанту — саксофониста, с которым они пару раз уже давали здесь совместные представления. Чернокожий улыбчивый парень согласился сотрудничать без уговоров. Быть может, он был таким же искателем счастья или просто вольным бродягой, для которого счастье — сама дорога под голубым взглядом небес, а деньги — только незначительный довесок к этой жизни, — Анни не знала. Они перекидывались ничего не значащими фразами, делили пополам монеты, которые на ходу кидали прохожие в кепку Нанты, и расходились в разные стороны, довольные собой и друг другом. Хотя, надо сказать, люди здесь были скуповаты.

Анни прошла бульвар до самого его окончания, но Нанты на нём не было. Наверное, сегодня он отыграл свою музыку до прихода Анни или вовсе ушёл из этого города и вздохнул наконец свободной грудью. Но так или иначе, настроение девушки ухудшилось, когда музыка за её спиной, постепенно отдаляясь, совсем утихла.

Гуляя по давящим со всех сторон улицам, Анни мрачнела всё больше и больше. Она спрашивала себя, сестру и Всевышнего, что делает здесь, что её здесь держит, и не могла найти ответа. Воздух, от которого пухнет голова, странная, животная суета здешних жителей, совсем скудная выручка — ничто, казалось бы, не могло удержать в Новой Атлантиде нормального человека. Но нормальный, наверное, сюда и не приехал бы.

Однако ей вовсе не было страшно гулять одной по незнакомым улицам среди людей, языка которых она не могла понять, как ни старалась. Её не отвращали копошащиеся в кучах мусора насекомые, крысы и люди. Она не боялась остаться без куска хлеба, потому что знала: и с пустым желудком можно прожить какое-то время. Она считала, вернее, чувствовала, что всё, что существует, должно существовать, и что раз она жива, значит, для чего-то нужна на этом свете, и, значит, пока она нужна, бояться нечего. Одно лишь беспокоило девушку: кто-то наблюдал за ней, и это настораживало. Этот взгляд гонял по спине мурашки и заставлял передёргивать плечами от холода (в здешней-то духоте!). Анни не выдержала, обернулась и… никого не увидела. Город горел красным, зелёным и оранжевым светом, мерцал синим и фиолетовым неоном, и лишь один из небоскрёбов был окутан серебристым сиянием, будто за него только что спряталась хитроглазая луна.

Девушка недоверчиво посмотрела на небоскрёб, почесала нос и пошла дальше, стараясь не обращать внимание на того, кто загарпунил её своим взглядом и теперь неотступно плыл следом по густому, полному запахов, воздуху.

Клоуна Анни заметила издалека. Его костюм был несравненно лучше того, что носил Бобо в её цирке, но, такой милый своей традиционной шутовской раскраской и звонкой шляпой, паяц заставил девушку широко распахнуть глаза и улыбнуться от уха до уха. Она замерла, чтобы в следующий миг кинуться к человеку с носом-помидоркой, схватить за руки и не отпускать, пока он не расскажет, почему влез в это чудесное трико и вышел на улицу, правда ли он клоун, есть ли в Новой Атлантиде цирк и что-нибудь ещё, и ещё…

Но шут опомнился быстрее. Он говорил, говорил, говорил, а Анни слушала, открыв рот и не перебивая. Она почти ничего не понимала, не знала имён и фестивалей, что называл клоун, но охотно верила теперь, что судьба именно ради этой встречи держала её тут, и глаза девушки разгорались ярче и ярче с каждым словом шута.

— Да… да… — кивала она и сглатывала. В душе нарастало нечто невообразимое. — Я… а сегодня… сегодня можно? — почти выкрикнула Анни, когда клоун закончил свой невероятный монолог.

– Сегодня? – повторяет клоун.

Похоже, он удивлён. Крутя бубенчик на шляпе, он прикидывает варианты… Опомнившись вдруг, весело, с блеском в маслянистых глазах, говорит:

– В самом-то деле, почему бы и нет? Только погодите минутку, o`кей? Мне нужно сделать один звонок.

Звеня погремушками, шут бежит к телефонной будке. Буклеты гербарием палых листьев разлетаются по округе, шелестят на ветру и трутся об ноги Анни, как маленькие щенята. На буклетах, под куполом красного шатра, огромный усатый тигр раскрыл свою пасть, застыл в прыжке сквозь горящий обруч. Ликуют трибуны. Печатные буквы гласят – «Лучший театр в мире».

Клоун уже добрался до будки. Её почти не видно в темноте, настолько неброской, заурядной она выглядит, боком прислонившись к старому дому. Мужчина что-то оживлённо говорит в чёрную трубку телефона, жестикулирует. И затем долго-долго выслушивает кого-то на той стороне провода, согласно качая рыжей головой. Кажется, в разговоре несколько раз упоминается Анни – иногда шут указывал в её сторону.

Телефонный разговор обрывается на горячей ноте. Клоун пытается что-то упорно доказать (кричит?), а затем быстро и гневно вешает трубку, выходя из коробки. Анни буквально слышит, как жалобно тявкнул телефонный агрегат. Никакие краски и грим не в состоянии скрыть разочарования на лице молодого человека.

Он поднимает с земли буклет, вытрушивает и протягивает Анни. Остальные листовки его не волнуют.

– Вот ваш билет, мэм, – с улыбкой заявляет клоун. – Меня можете звать Пэнни. Хотя, на самом деле, меня зовут Джейк Харт.

Бубенчики на его шляпе еле слышно позвякивают.

– Согласитесь, мрачное имечко. Поэтому все и кличут меня просто Пэном. Ну, пойдёмте, пойдёмте… Нам с вами предстоит небольшая прогулка, – он берет её под руку и ведёт вдоль бульвара.

Они идут по незнакомым Анни улицам. Здесь, в отличие от других частей города, людей мало. Лишь иногда чья-то сонная голова покажется из приоткрытого окна, а в конце переулка отгремит эхом цокот женских каблуков.

– Не каждый день встретишь такого человека как вы, мэм… Ну, знаете, к нам ведь обычно относятся с подозрением. Зубы скалят, как этот тигр, – он кивает на буклет в руках Анни. – У людей всегда так. Коль не можешь жить на одном месте всю свою жизнь – неспокойный, значит. Сомнительный, легкомысленный. Не любят таких бродяг. Нынешнему человеку подавай эстетику: целесообразность, взвешенность, мудрость, рассудительность, серьёзность. Людей в таких нарядах, – показывает на себя с горькой усмешкой, – презирают. Не любит человек пьянящую спонтанность жизни. Всеми силами сузить её границы пытается. До одного города, до одних и тех же людей, чтобы жить было проще, спокойнее. Славные малые нынче не в моде. Сейчас популярно знать своё будущее! Остепенится. Осесть, – рассуждал Джейк. – Шуты и клоуны, а вместе с ними и смех, уходят на второй план. Нашей стране нужны опытные, серьезные молодые люди, у которых есть цель и волчьи амбиции. И как жить в таком мире, мэм? Где человек разучился улыбаться?

Он может говорить обо всём. Он рассказывает о себе, о своей жизни. О том, каким, по его скромному мнению, сейчас выглядит мир вокруг. Кажется, во всём городе нет столько жизни и страсти, как в Джейке – маленьком человеке с нелепой шляпой. О телефонном разговоре он не сказал ни слова, всё время рассуждал о чем-то заоблачном, читал нотации. После нескольких минут становилось понятно, что у Клоуна просто нет слушателей. Он всегда один, сидит на лавочке и раздаёт буклеты, и совсем некому высказаться, поделиться мечтами или страхами.

– Вы любите цирк, верно? – спрашивает он.
Среди миллиона риторических вопросов сказанных шутом за этот вечер, Анни запомнила только его.
– Скажу вам по секрету, мэм, обычно нам запрещают водить зрителей за кулисы… К тому же, за день до представления. Начальство не жалует подобные выходки. Но вам повезло. Потому что вы встретили меня – самого ловкого парня в нашей славной труппе! А вы пришлись мне по душе. Поэтому, у нас будет ма-аленькая тайна… И об этом никому, хорошо? Т-с-с… – Харт таинственно подмигивает, – маленькая, безобидная легенда. Вы ведь любите легенды, мэм? Вот и отлично!
Он хлопает в ладоши. В тёмных шутовских глазах мерцает ночной город.
– Посторонних в нашу маленькую компания не пускают, – начинает объяснять мужчина, – поэтому вы будете моей троюродной сестрой по отцовской линии. И хлопот меньше, и интрига появляется, а когда тебе есть что скрывать, то жить становится интереснее… Как вас зовут, кстати?

Они гуляют по безлюдной аллее. Уставшие деревья склонили свои лысеющие головы к земле, изнемогая от жажды, и сухая листва едва не касается головы. Джейк Харт ведёт её всё дальше и дальше. Наконец, Анни понимает, что понятия не имеет где они сейчас. Но клоун знает куда идти. Они бредут узкими улочками. Переходят по мостикам через осушенные речушки. Спускаются в пустые подземки. И всё никак не придут к месту… а куда, собственно, они идут?

Клоун подводит Анни к небольшому дому. Парочка трейлеров припаркованы рядом. Горит одинокий фонарь, и ненасытные мошки кружат под его лимонными лучами. Дома вокруг низкие, свет в них давно погас, и спят те, кто там живёт. Хотя Анни кажется, что их покинули лет десять назад, настолько грязные и отчуждённые их подъезды, балконы и стены, дырявые крыши. Джейк подводит её к одному из грязных контейнеров-домиков.

Навстречу, из темноты, выходит громоздкой силуэт.

– Ба-а, Пэнни... Что за кралю ты подцепил!

Незнакомец подходит поближе, заткнув большие пальцы рук за тугой пояс. Широко шагает, чиркая сапогами асфальт, высокий, как гора, и ширококостный, как бочонок. За джинсовым комбинезоном колышется его большущее брюхо, словно ворчливый, сонный зверь. Рукава рубахи закатаны по локоть, топорщится волос на здоровых ручищах. На круглой, как дыня, голове, усеянной редкими волосиками, надета морская фуражка. Большие глаза насмешливо выглядывают из-под густых бровей.

– Гостей водишь? – усмехается верзила, переводя взгляд на клоуна. – Как сам, Пэнни-бой?
– И тебе не хворать, капитан! – подскакивает шут, покачиваясь на носках чудо-ботинок.
Они по-приятельски хлопают друг друга по плечам. Хохочут и дурачатся, как мальчишки. Из тех футбольных университетских команд.
– Да так, – потирая руки, начал оправдываться Джейк, – родственница моя. Сестрица дальняя. Помнишь, я тебе как-то рассказывал о ней, когда мы Групшир проезжали? Приехала наконец. Что взять с этих девчушек, а? Любопытство ведь гложет. Как это так – да еще и в цирке! – славный братец на жизнь зарабатывает?
Харт искренне улыбается. Толстяк долго смотрит на Анни, задумчиво насупив брови и поджав губы.
– Ты много чего болтаешь, мальчик, – по глазам видно, что он не собирается верить Джейку, – на всю жизнь историй твоих не хватит. Ну что ж, – его туша безразлично поворачивается, – проходи. Стивенс тебя видеть хочет. Загляни к нему, как сёстренку поселишь.

И он уходит. Только сейчас Анни замечает, что перед ней старый, полуразрушенный театр. В выбитых окнах гуляет ветер, куски мрамора лежат на земле. Опустошенный дом культуры выглядит безжизненным и диким. Джейк смотрит на неё. Молчит.

– Ну пошли, пошли… Самая интересная часть начинается! Знакомство с роднёй! Это, кстати, был наш капитан. Такое у него прозвище. Моряк дальнего плаванья. Покоритель Северно Ледовитого океана и китобой. На самом деле, чёрт его знает, кем он был раньше, но стряпню он варит обалденную, и во всяких... Ну, там, в технике шарит, что б его, как Господь!
Сам капитан уже скрылся в полуразвороченных воротах театра. Каменные львы с побитыми головами и лапами замерли по бокам лестницы.
– А зовут его на самом деле Джозеф Кольдман. Но все его кличут Капитаном. И ты клич. Так проще, – рассказывает Джейк, и тянет Анни вглубь театра, – вот придём, покажу тебе нашего волшебника. Ей богу, сам Мерлин!

Невольно сжимая кулачки, Анни переминалась на месте, наблюдая за клоуном — заводной куклой в картонной коробке телефонной будки. Когда он вышел — разноцветный и раздосадованный — девушка дёрнулась к нему навстречу, и тигры на брошенных листовках взлетели следом за её ботинками.

— Ну? То есть… — циркачка смутилась своего напора, ведь никто ничего ей не обещал. — То есть, что вам сказали?

Но вместо того, чтобы ответить прямо, клоун сунул ей в руки бумажного тигра, и девушка расцвела.

— А я Джек! — она помотала головой и тут же поправилась: — То есть Анни, — и рассмеялась, положив ладонь на сгиб его руки.

Девушка была счастлива идти под руку с Пэнни и слушать его голос; голос, привыкший взлетать до верхних рядов, под самый купол, и шептать о чудесах в уши случайных прохожих. Анни было даже немного жаль, что навстречу почти не попадались люди, потому что она вспоминала, как здорово было перед представлением выходить из шатра и вальяжно прогуливаться в костюмах, зазывая будущих зрителей; не столько словами, сколько одним своим видом суля им море красок, блёсток и огней. И теперь она думала, какими глазами смотрели бы прохожие, увидев её и клоуна, неторопливо идущих по ночному городу.

Она шла и думала, что Пэнни рассуждает совсем как старик-в-картинках, и это было забавно — слушать такие слова от совсем даже не пожилого человека. Сама Анни ещё не задумывалась над такими проблемами. Она была ещё слишком юна для этого, у неё была мечта, а потому девушке казалось, что у каждого есть мечта, что каждый любит новые города и страны, и людей, которые носят разноцветные костюмы и не сидят на месте. Но гимнастке нравилось всё, что говорит клоун, и она даже не думала его перебивать. Анни чувствовала себя как человек, наконец-то вернувшийся домой.

Лишь один раз она вставила несколько слов, которые, захлебнулись и утонули в пучине звучного голоса Пэнни.

«Вы любите цирк…» — звенело в ушах гимнастки.

— Я родилась в цирке, — застенчиво улыбаясь, словно не желая хвалиться, но не в силах смолчать, заявила девушка.

— Анни, меня зовут Анни, — улыбаясь, повторила она, задирая голову, чтобы получше рассмотреть деревья, теряющие листву в разгар лета. Девушка с интересом оглядывалась на тёмные дома и пасти подземных переходов, сквозь которые они с клоуном проходили, и с каждым шагом всё крепче сжимала локоть Пэнни. Ей не то чтобы было страшно, но узкие тёмные переулки навевают определённые мысли о чудовищах и выстрелах в спину.

Но когда они вышли к фургонам в окружении мрачных домов, сердце циркачки ёкнуло и забилось с удвоенной силой. Их цирк колесил по стране точно в таких же. Анни отпустила локоть своего провожатого и стала оглядываться, ожидая увидеть старых знакомцев: клетки с животными, походную кухню; быть может, распластанный на земле шатёр, приготовленный к сборке… Но всё заслонила собой громадная фигура.

Девушка обозрела сперва сапожищи, потом — засаленные джинсы, громадный живот; широкую, как бампер грузовика, грудь; и, наконец, запрокинув голову, рассмотрела лицо великана и бочком шагнула за спину Пэнни. Наблюдала с безопасного расстояния, глядя заинтересованно, не отводя глаза под взглядом толстяка, и осторожно молчала.

Анни не знала, пора ей уже разочароваться или нет. Всё, что она увидела, было слабо похоже на цирк. Но здесь был силач и… волшебник? Девушке очень хотелось верить в чудеса. Да и отступать теперь было бы глупо.

Она лишь немного помедлила на пороге театра. В горле пересохло, очень хотелось пить. Да и к тому же…

— Пэнни, — Анни остановилась, заставив притормозить и тянувшего её внутрь клоуна. Улыбнулась, наморщив нос. — А он не превратит меня в лягушку… ваш Мерлин?

Клоун покачал головой.

– Всех волшебников можно поделить на два типа. – Джейк оттопыривает безымянный и указательный пальцы. – Те, кому нравятся жабы, и те, кто их терпеть не может. Наш волшебник из второй категории. Лягушки – не его профиль. Он вообще не любит земноводных. Общая неприязнь у них друг к другу, давняя, загадочная и никому из нас непонятная. В тот день, когда наш Волшебник возьмёт в руки лягушку, Вселенная перевернётся с ног на голову! – громким хлопком в ладоши он показал всю чудовищность мирового коллапса.

Широко улыбнулся и потянул её следом за собой. Сложно сказать, кто больше хотел попасть в «Цирк». Торопливый и прыткий Пэн, чьи длинные ноги никогда не могли устоять на одном месте и он всё время мчал по дороге даже тогда, когда шаг его, казалось, способна обогнать даже улитка. Что бы он не делал, и как бы ни шагал, в каждом его движении читалось нетерпение, полёт, осенний марафон вечно юного и вечно молодого человека. Или Анни? Вместе с ночным ветром они оба влетели в парадные ворота театра. Только там клоун замер. Дал ей время оглядеться, а сам, тем временем, решил прогуляться вокруг.

Она очутилась в небольшом зале – это был центральный холл Театра, куда сходились все дороги и возвращались все пути. Щебень и крошка оранжевого кирпича трещали под ногами. В стенах – глубокие трещины. Пожелтели от сырости обои с фиолетовыми орхидеями, и нарядились жёлтой плесенью, сырые, свисающие, ободранные. Вокруг царил мир из серого камня, и Джейк, чем дольше тут находился, тем больше походил на статую. Только живую и чуть-чуть непослушную. Причудливым каскадом уводила лестница на второй этаж. Казалось, стоит только положить ладошку на грязные перила, как она рухнет острыми балками. Снопом мокрой тырсы брызнет в лицо. Разнесётся по ветру, будто карточный домик, и грудой чёрного бурелома сядет у дальней стены некогда грандиозного зала. Такой она была старой и опасной, неисхоженной тропой. Пэн гулял среди мусора и на его лице не было ни разочарования, ни грусти, ни тоски за утерянным. Он был как дома. Увалился на скамейку и смотрел в стеклянный, дырявый купол театра, где пряталась ночь. Спокойные глаза. Задумчивое лицо в нелепом гриме.

Разбитые горшки с увядшими цветами стоят у стен. Шкафы, комоды, табуретки и кресла, разбитая посуда и осколки зелёных бутылок из-под пива, прошлогодние газеты и картонные коробки, плитки разбитого кафеля – усеяли грязный пол. Это было своеобразным наследием культуры.

Пэнни не вставал. В руках у него оказалась старая гитара и он неторопливо перебирал струны тощими пальцами, наигрывая что-то своё, еле слышное… Смотрел он куда-то в сторону.

– Ну что? – окликнул он девушку. – Трогаемся дальше? Следующая станция… хм, а ты сама и увидишь!

Он вскочил со скамьи и перекинул гитару через плечо за ремешок. Бодрый, заулыбался.

– Я проведу тебя к сцене, а дальше ты сама, о`кей? Не волнуйся, я отдаю тебя в надёжные руки, не обидят. У меня на эту ночь особые планы. Никак не могу пропустить. – Он пожал плечам, мол, «ну что тут поделаешь?». – Я, считай, один из немногих, кто тут любит выбираться в перспективные, многообещающие бизнес центры, чтобы всему свету по секрету рассказывать о наших талантах. Имею, значит, свои обязательства.

Покачал пальцем в воздухе, подчёркивая всю важность сказанного, и рассмеялся.

– Есть у меня один человек на примете, которого можно посвятить в наш маленький заговор. Вот сведу вас вместе, и сматываю удочки. Ты, кстати, крыс не боишься? Мышей? Грызунов всяких? – осторожный вопрос задал, напряженно в её глаза посмотрел.

Они шли по коридору. По одному из многих туннелей, взявших начало в торжественном, разгромленном зале. Шли уже долго, и никто из них до сих пор не видел конца. Но клоун был спокоен, весел, ведь ему не впервой раз идти этим путём. Мелькали закрытые двери. Отсыревшие номерки над каждой – «12»… «44-А»… «6,5-J»… Иногда дверь была открыта и Анни тайком заглядывала туда. Но видела лишь пустое помещение с серыми стенами, лишенное всякой мебели, холодное и тёмное. Только один раз она увидела старую женщину в кресле, укутанную в плед так, что только пучок седых волос да острый нос выглядывали наружу. Старух её тоже заметила, но Анни уже умчала вслед за клоуном.

– Это не помещения для жилья, – объяснил он, – так, пустые квадратные метры. Кое-кто там всё-таки обитает, но таких по пальцам пересчитать можно. Старьё. Чокнутые на голову всякие. Лучше лишний раз их не беспокоить. Есть тут и такие, кто жил в Театре еще до нашего приезда. Странные люди, но ты лучше иной раз не заглядывай к ним без спроса. И вообще, опаснее со своим любопытным носиком, – улыбался Джейк, по-дружески толкая её в плечо, как мальчишку, – у нас ведь и откусить могут!

Коридор резко закончился, выведя парочку к театральной сцене и полю выкорчеванных пней-кресел. Незнакомые люди проходили мимо, болтали, разговаривали о своём, совсем их не замечая. Света тут было достаточно, но Анни все они казались какими-то выпачканными в саже, в угле, были тёмными и мрачными.

Клоун кивал. Здоровался со всеми. Улыбался и махал кому-то вдалеке. Взяв под руку Анни, он вёл её к старой сценке, совсем небольшой. Там в углу стояло пианино. Порванный занавес клочьями тряпья свисал с потолка. Играла чудаковая музыка (ссылка). Шипела и плевалась, словно из граммофона.

– Вот он, Джекки! – парень указывает на верхний балкончик второго этажа, где кто-то сидит, свесив босые ноги. – Ну всё, всё, мне пора бежать!... Скажешь, что от меня, он поверит, расскажет, как тут у нас что… Давай, не вешай нос, сестрёнка! Увидимся! – он чмокает её в щечку, вручает в руки Анни свою гитару и пулей мчит куда-то сквозь ряды разодранных кресел. Быстро исчезает в одном из коридоров, словно мышонок, почувствовавший кота. Слышно, как бешено звенят бубенчики на его шляпе, но вот и они стихают.

Анни остается одна. Владелец маленьких босых ножек, сидящий в трёх метрах над землей, кажется, ничего не услышал из речи клоуна, и всё также безразлично восседает в облаках. Старые афиши висят на стенах театрального зала. Здесь тоже царит разруха. Торчат арматуры. Пол устилает слой сухой тырсы. Местами можно увидеть мел и побелку на стенах, но в целом они всё такие же – страшные, голые и каменные. Высокий потолок. В самом центре висит хрустальная люстра, и звенят её посеревшие от пыли слезинки, будто сломанная детская музыкальная шкатулка.

– Это ты сестра Джейка? – слышен детский голос сверху. Поднимая голову, Анни видит, что на балкончике сидит мальчик лет двенадцати и насупив бровки, сурово смотрит на неё сверху вниз. В руках он держит какого-то зверька. Он шевелиться, ёрзает, совсем крохотный в мальчишеских руках. – Как тебя зовут?

Лохматая чёрная шевелюра. Маленькие глаза. Правильной формы нос и восковые уши. Бледно-серая кожа и неглаженная рубашка в таких же тонах. Совсем ребёнок, но как с ней разговаривает!

Пэнни не дал девушке задержаться на пороге. Втянул её в свой ураган порывистых движений и увлёк внутрь. Как гостеприимный хозяин, дал осмотреться, принюхаться, почувствовать себя здесь.

Осторожно переступая с пятки на носок, Анни сделала несколько шагов к центу холла, слушая, как хрустит под ногами каменно-стеклянное крошево, и находя этот звук неожиданно приятным. Здесь всё было любопытным для девушки, очень-очень интересным. Такие места циркачка раньше видела только издали. Теперь она, конечно, поняла, что это уж точно не будет тот цирк, который Анни ожидала увидеть. Однако всё обещало быть гораздо интереснее.

Заложив руки за спину, чтобы ненароком не дотронуться до какой-либо здешней реликвии — а ей казалось, что этого делать никак нельзя — Анни ходила вдоль стен, пока Пэнни не направил её шаги в долгий коридор.

— Крыс? Эм… нет… кажется, не боюсь, — ответила она немного растерянно.

«Не боюсь» — это одно, а вот «не боюсь, но не очень-то хочу с ними встречаться» — другое. Этот вопрос заставил Анни посмотреть под ноги — не шныряют ли хвостатые по полу, но никого, похожего на крыс или мышей она не заметила.

Не заглядывать в открытые двери невозможно. Особенно когда ты ходишь по незнакомому зданию. Особенно когда коридор не заканчивается очень долго. После нескольких пустых «гримёрок», как девушка для себя определила эти комнатки, она уже не думала, что в одной из них увидит что-то кроме облупившихся стен, поэтому старуха, с которой Анни сцепилась взглядом на какой-то миг, очень напугала её. Вздрогнув, девушка вцепилась в руку клоуна и, часто дыша, быстро кивала на его предупреждения. Ей даже показалось, что женщина в той «гримёрке» была — не смейтесь, пожалуйста, — не совсем жива.

Коридор словно выплюнул Пенни и его добычу в большой зал — так резко он оборвался. Анни, ещё не выпутавшая взгляд старухи из своих мыслей, шла всё медленней и медленней, пока совсем не остановилась неподалёку от сцены, открыв рот. То, что тут творилось — эта разруха, эти закопчённые люди, странная музыка — откуда она шла, циркачка не смогла определить, сколько ни вертела головой — всё казалось нереальным, недоступным для понимания.

— Пэн… Пэнни… что… что они все здесь делают? Зачем вы здесь… Братишка, эй!

Ну вот, умчался, как не было. Хоть комикс рисуй — «Пэнни, торнадо-бой». Анни стало вдруг страшно досадно: привести куда-то (ну да, сама упросила, но кто же знал), бросить одну, толком ничего не объяснив. Она чувствовала себя фарфоровой балериной на одной ноге, из-под которой убрали подставку. Того и гляди столкнут с тумбочки, и она разлетится на тысячу осколков.

Чтобы этого не произошло, Анни вцепилась в гитару, как в единственную спасительную соломинку, будто она могла уберечь от чего-то плохого, и задрала голову к тому самому волшебника.

«Мальчишка… надо же. Такой важный. Ничего странного. Голова кругом. Какой-то он… серый. Бедный ребёнок…».

— Я-а… с Пэнни, да. Анни. Меня так зовут, — лепетала девушка, почти не понимая, что говорит. — А тебя? Кто твой пушистый дружок? И можно мне… пить… — она беспомощно оглянулась, обнимая гитару названного брата.

(ссылка)

Несколько любопытных лиц обернулись в её сторону.

Мальчишка исчез с балкона. Он уже карабкался вниз по прибитой к стене лестнице, торопливо перебирая обутыми в детские ботинки ножками (вероятно, обулся наверху). Он был неряшлив. Носил потёртую, давно неглаженую клетчатую рубашку с мятым воротничком, где недоставало одной пуговицы, и оборванные штаны в побелке с длинными карманами.

Вытянутое личико обрамлял длинный нос. Зёленые глаза смотрящие в пол. Светлые волосы были коротко острижены. Ему можно было дать от десяти до двенадцати лет, но он совсем не выглядел ребёнком. Был он кем-то другим: маленьким джинном из восточных сказок в облике мальчишки. То, как сгущались тени вокруг его глаз, возможно, и выдало его. Странное мерцание казлось бы грязной одежды. Хитрая полуулыбка, которую не может знать ещё юный беспризорник. На плече у него сидел воробей. Тощеё тело, маленькие крылышки, глупые глаза и огромный рот. Мальчик доставал из нагрудного кармана бледных червяков и кормил его.

Парнишка подошел к Анни неуклюжей косолапой походкой, сутулясь. Протянул детскую ладошку чтобы поздороваться.

– Меня зовут Лиам, – с несвойственной детям хмуростью и мрачностью сказал мальчик. Чёрные квадратики на его рубашке побледнели.
Воробей на плече проглотил очередного червяка, сунутого под нос.
– Лиам и Феликс.
Лёгкая маленькая ладонь легла в руку Анни.
– Я опекаю родственников Джейка. – Он был похож на маленького бесёнка. Крохотный чёрно-белый человечек, когда-то упавший с древнего телеэкрана. Казалось, контуры его фигуры как-то не сочетаются с миром вокруг, словно они вырваны из другого места. – Завтра выступление, всё готовятся. У Пэнни нет времени на сестёр. У него никогда нет времени. Поэтому он всё скидывает на своего младшего брата.

Мальчик поманил указательным пальцем за собой.

– Пить можно. Пошли, отведём тебя.

Лиам взял Анни за руку и повёл в конец зала. Но мальчик не свернул ни в один из тёмных коридоров, подкрадывающихся к ним с обеих сторон. Он подвёл её к дверям маленькой гримёрной. За скрипучей дверью таилось небольшое помещение. Посреди находился накрытый стол: скатерть в розочках, чайник, три белые чашки. Два шкафа сдвинутые к задней стене. Бархатный ковёр на грязном полу. Обшарпанные стены. На красном диване валялась шахматная доска и несколько фигур.

– Никто не знает насколько велико это место. Заброшенные театры - странная штука. Мне кажется, что мы здесь уже около месяца или больше. Он не отпускает нас. Никого не отпускает. Знаешь, что выступление уже откладывалось шесть раз? И завтра будет тоже самое. Помяни моё слово. – Лиам взял в руки чайник и налил воду в одну из чашек. – Вот, держи.

В гримёрке было светло. Две абажурные лампы озаряли помещение нежными апельсиновыми тонами. Анни не сразу заметила, что стены здесь разрисованы. Мышами. Лиам увидел, что она смотрит на рисунки, и поспешил заметить:
– У меня есть маленький друг по ту сторону стен. Он жил здесь ещё до того, как мы приехали в Новую Атлантиду давать свой концерт. Он это нарисовал. Я всё забываю отдать ему новую порцию акварельных красок... Ты не могла бы сходить к нему? Тут всего пару шагов.

Лиам подошел к высоченному шкафу-купе и отодвинул дверь. Сбросил вешалки с одеждой на пол. За ними, в стене шкафа, оказался глубокий чёрный тоннель, в который мог бы с лёгкостью пролезть взрослый человек. Подул сквозняк. Феликс съел нового червяка.

– Пять шагов прямо и три направо, – приказал мальчик. – А потом мы сможем поиграть в шахматы. Будет здорово! Ты же любишь шахматы, Анни?

Любое пособие по детской психологии скажет вам, что разговаривая с ребёнком, необходимо присесть или опуститься на колени, чтобы ваши с ним лица находились на одном уровне. И Анни, хотя и не знакомая с подобными книгами, всегда делала так - интуитивно. Но теперь - нет, вы всё-таки не смейтесь - она при всём желании не смогла бы пересилить себя. Ведь стоит ей присесть, как мальчишка станет больше неё, выше, закроет собой весь свет, разинет пасть и поглотит её...

- Брось ты, это же всего-навсего ребёнок. Артист. Он с пяти лет умеет напустить на себя важность. Себя не помнишь в его возрасте?

- Нет-нет, ты посмотри на него, на эту улыбку, на это... Джеки, ты видела?! Его рубашка, Джеки!

Анни сморгнула и мотнула головой. Могло померещиться, конечно, в таком неясном свете, но всё в облике этого человечка было таким неустойчивым, расплывчатым...

Анни сглотнула сухим горлом вслед за воробьём, слопавшим очередного червя. Перевела взгляд на его хмурого хозяина.

- Очень приятно, Лиам, - серьёзно сказала циркачка. - Феликс, - кивнула она птице. Её не так просто напугать. Некоторые вещи только кажутся нам особенными, а ребёнку, которому пришлось рано повзрослеть, просто необходимо быть серьёзным, собранным, сильным, не показывать слабину, чтобы не быть растерзанным миром взрослых.

И девушка без содрогания пожала маленькую ручку Лиама. Да, всё очень просто. Ему всего лишь нужны уважение и поддержка.

И человек, с которым можно поиграть.

Переступив порог гримёрной, Анни успокоилась ещё больше. Здесь было не очень чисто, но всё-таки уютнее, чем у сцены, светлее, и эти рисуночки на стенах, которые, конечно, нарисовал серьёзный Лиам, когда не надо было готовиться к представлению. Прислонив гитару к стене и поблагодарив мальчика за заботу, Анни прошлась по комнате, прихлёбывая воду из чашки, задерживая её во рту и с наслаждением проглатывая. Бесконечная жажда Новой Атлантиды на обманчиво-короткое мгновение отступила.

- Ух ты, - нисколько не наигранно выдохнула Анни, - тайный ход... Ты его сам нашёл?

Гимнастка снова почувствовала себя ребёнком, ей вспомнилось, как они с Джеки хотели отыскать подобное место. И, конечно, найдя такое, они ни на миг не задумываясь, пихая друг друга локтями, полезли бы в этот тоннель.

Обернувшись на Лиама, девушка радостно ухмыльнулась и протянула к нему руку, одновременно ожидая обещанные краски и приглашая с собой:

- Я за! Пойдём! - но было похоже, что ребёнок не хочет идти следом. Анни немного растерялась. - А в шахматы... если ты научишь.

Мальчик отдал запакованные в цветной картон краски. С коробки на Анни глядел уже знакомый ей тигр, засевший в густой зелёной траве на цветочной лужайке. Только его розовый нос, зелёные глаза да кончики мягких ушей торчали из-за салатового одеяла.

– Нет, ты не понимаешь, – покачал головой Лиам, – войти может только один. Краски у тебя. Тебе, значит, и идти, если хочешь.
А если нет, говорили глаза мальчика, то акварель придётся вернуть. И никаких шахмат, очевидно, не будет.
– Просто иди по следам.

Стоя рядом с большим шкафом, мальчонка казался ещё меньше. И пока Анни его слушала, из кучи старых вещей, сброшенных на пол, выбежал белый мышонок. Засуетился по комнате… и скрылся в норке под тумбочкой.

Холодная скважина, ведущая куда-то, где, по словам Лиама, жил Его-Маленький-Друг, манила к себе. Не тянуло оттуда сквозняком, не доносился оттуда шум, и было в этом что-то такое необычное, магическое… Если можно назвать тайный лаз в шкафу, ведущий куда-то в самую утробу земли, обычным делом.

– Там низкий потолок, поэтому, когда будешь идти, ты лучше пригни голову. Можно удариться.

Два белых шарика мелькнули в темноте «тоннеля». Из мрака вылетел рой из пушистых, одетых в тёплые шубы мотыльков. Закружился по комнате и исчез из виду, затерявшись где-то на канделябрах. Наверное там, в «тоннеле», ещё и чертовски холодно.

– Давай-давай! – Лиам уже лёгонько подталкивал девушку ко входу, обхватив её ладонь своими пальчиками. Птенец на его плече покачивал головой. Мёртвыми незрячими глазами смотрел по сторонам, раскрыв клюв. Краем глаза Анни увидела нарисованного на стене воробья – скопление бурых клякс на старых обоях. Насколько можно было судить по его Х-образным глазам, он выпал из гнезда и разбился.

Кто-то постучал в дверь, а Лиам всё тянул девушку к шкафу.

– Ну залазь, залазь… – Тянул-тянул, а тут резко замер. Руками пробежался по карманам, и обернулся уже с протянутым кисточкой. – Вот дурак, чуть не забыл! Всё, бери, иди, я буду тут ждать. Помни: два шага налево и четыре вниз.

Снова стук в дверь. Чей-то крепкий, сильный кулак выбивает громкие и гулкие удары. Мальчик охапкой берёт брошенную одежонку и кладёт её на диван. Во второй секции шкафа, закрытой, кто-то царапает по дереву ногтями и зубами вырванные щепки грызёт. Тигр. Не на буклете, не на упаковке красок, а в шкафу, тёплый и настоящий. И если приложить ухо к щели, то можно услышать глубокое, встревоженное урчание хищного зверя...

Это странная комната. И рисунки здесь странные. Да и мальчик сам по себе чудак.

– Лиам! - послышался злой мужской голос за дверью, – Ну-ка отворяй!

Мальчик взял что-то со стола, сунув в карман, развернулся на носочках и, схватив Анни за руку, со смехом бросился вперёд, в беззвучный и пустой мрак. Птенец на его плече противно запищал, едва не свалившись с плеча. И где-то там, обернувшись, в далёкой картинной рамке девушка увидела комнату с разрисованными обоями; увидела усыпанного трухой и тырсой тигра, улёгшегося на пушистый ковёр, с длиннющими усами и пушистой мордой.
Лиам тащил её то вниз, то вверх, то сворачивал и петлял зигзагами, хотя сама Анни не могла увидеть ни стен, ни потолка, и только присутствие опоры под ногам подсказывало, что пол здесь по крайней мере был. Приветливая темнота окружила их, и только клетчатая рубашка мальчика слабо фосфоресцировала.

Они шли, шли. Бежали, спотыкались, чтобы выпрыгнуть из другого шкафа, очень похожего на прошлый, в такую же комнату, только... немного другую. Без рисунков. Без пыли и паутины в углах. Всё тот же стол с чайничком и чашками на фарфоровых блюдцах, диван и тумбочка с абажурной лампой. Лиам исчез. Вместо него напротив Анни стоял маленький человек в костюме птицы-воробья: серо-бурые перья, стеклянные глаза, отполированный пластмассовый клюв. А на плече у него примостился маленький мальчик, едва ли больше женской ладошки. Он болтал ногами и, раскрыв рот, чего-то ждал. Человек-птица что-то бубнил:

– ... -один. Только один... Нет, нет. Он же говорил... Только один.