Знакомьтесь, это Джейкоб Стоун.
Хотя, конечно, если бы вы вздумали попросить у него документ, подтверждающий этот факт, ему нечего было бы предложить вам. Но, по крайней мере, именно так он себя называет в тех редких случаях, когда в этом возникает нужда. «Дж. Стоун, настройка и ремонт фортепиано» - такие листовки с номером телефона можно встретить кое-где на улицах города. А в некоторых из наиболее сомнительных заведений, пытающихся завлечь посетителей живой музыкой, бывают вечера, когда «для вас играет старина Джейкоб».
Кстати, старина Джейкоб действительно играет весьма и весьма недурно. Если бы все эти свиньи, ночами пропивающие остатки собственного достоинства в прокуренных подвалах, были способны оценить сложную красоту того бисера, который ночь напролет мечет перед ними щуплый мужичок за пианино… Нет, они бы, конечно, не изошли потоком очистительных слез, не бросились, ошеломленные нежданной встречей с прекрасным, исправлять несчетные ошибки своих никчемных жизней. Но, возможно, кто-нибудь из них спросил бы себя: «Эй, какого хрена вообще этот долбаный маэстро прозябает в такой дыре?».
Ответов на этот вопрос целых три.
Во-первых, в глубине души Джейкоб боится. Боится того дня, когда на улице какой-нибудь случайный прохожий, столкнувшись с ним, сделает круглые глаза и воскликнет: «Ого, да это же Джейкоб Стоун! В смысле, вы ведь тот самый Стоун, да?». И скажет, что в такой-то день был на его концерте, что Джейкоб играл «ну прям вообще», и что было бы классно, если бы он расписался вот здесь. От одной мысли о том, что нечто подобное могло бы случиться наяву, Джейкоб покрывается испариной. Какой-нибудь придурок узнает его, расскажет об этом своим друзьям, кто-нибудь из них случайно обмолвится еще кому-то – ну, вы знаете, как это бывает. А там уже и недалеко до…Черт, об этом даже думать не хочется.
Во-вторых, сколько-нибудь сведущий в фортепианной музыке критик, послушав Джейкоба, конечно, отметил бы его выдающуюся технику: безупречно ровные пассажи, прекрасная беглость рук, безукоризненное звукоизвлечение. В каждом его движении, даже в самой позе посадки чувствуется вышколенность. Но за всей этой виртуозной мишурой скрывается довольно неприглядная истина: в его исполнении нет души. Может показаться, что за инструментом сидит не человек – автомат, механически выстукивающий по клавишам заложенные в памяти мелодии, такие же непроницаемо-блеклые, как безучастное, скучающее выражение его исхудалого лица.
Наверное, все это не так уж страшно. Множество откровенных бездарей живут припеваючи за счет своего мнимого таланта, успешно пользуясь неразборчивостью масс. А даже законченному параноику вроде Джейкоба хватит здравого смысла, чтобы понять: того уровня известности, который действительно мог бы принести ему определенные неудобства, в реальности не так-то просто достичь. Особенно если держаться подальше от шоубиза.
Словом, и первое, и второе решаемо. Но есть еще и третье.
Джейкоб искренне, всеми фибрами души ненавидит музыку. Или, правильнее сказать, звуки вообще. И особенно музыку. Он, конечно, догадывается о причинах этой своей странности – впрочем, это слишком сложная и многогранная тема, чтобы даже сам Джейкоб смог до конца разобраться в ней за последние десять месяцев. Говорить об этом с кем-либо еще он подавно не собирается. Хотя бы из опасения загреметь в лечебницу. Или еще куда похуже.
Так уж вышло, что музыка – то, чем он зарабатывает на жизнь. Не постоянно, разумеется: в таком режиме он окончательно тронулся бы умом. Он подрабатывает настройщиком, благо, отвращение ко всему, что хоть как-то связано с музыкой, не освобождает его от наличия безупречного слуха. Занимается также и мелким ремонтом – с течением времени его мастеровитость, первоначально лежавшая только в сфере музыкальных инструментов, как-то сама собой начала перетекать и в другие области. Но иногда заказов нет, и денег начинает по-настоящему не хватать. Потом заканчивается то, что он успел отложить на черный день. А еще через какое-то время для вас снова играет старина Джейкоб.
Каждый раз он заканчивает под утро, когда в заведении нет уже почти никого, кроме, может, парочки задремавших пьянчуг. Каждый раз он с неизменной осторожностью тихонько закрывает крышку инструмента, одним и тем же жестом оправляет свой единственный пиджак. Одной и той же механической походкой проходит туда, где ему отсчитывают оговоренную сумму – а вот это происходит не каждый раз.
Потом он быстрым шагом, почти переходя на бег, идет по грязным дремлющим улицам, запятнанным едва занимающимся рассветом – до дома Джейкоб практически всегда добирается пешком. Он поднимается к себе на этаж, судорожно ищет по карманам ключи – по-прежнему все второпях, словно боится опоздать куда-то. Наконец, он попадает в свою единственную комнатенку, пыльную, захламленную, с подслеповатыми грязными окнами. Джейкоб никогда не забывает запереть за собой дверь: когда-то он сам выточил и приладил эту грубоватую, массивную металлическую задвижку.
Первым делом Джейкоб идет в ванную и включает там воду. Пока ванна наполнится, у него есть еще немного времени. Он возвращается в комнату, закрывает там все окна до последней форточки и даже задергивает шторы. Он затыкает щель под дверью предусмотрительно запасенной тряпкой. Делает все для того, чтобы звукам города, который вот-вот начнет просыпаться, было как можно сложнее проникнуть именно в эту квартиру.
К этому моменту ванна уже готова, и он, оставляя на полу дорожку из спешно сорванной одежды, поспевает к ней как раз вовремя, чтобы выключить воду.
Приготовления закончены. Джейкоб наг, но даже сейчас ему не хватает духу полностью разоблачиться. Он осторожно, почти с благоговением опускается в проржавленную, желтоватую лимфу, наполняющую эту огромную чугунную утробу. Тщедушный человечек без особого труда помещается в ванне целиком. Он делает глубокий медленный вдох и не спеша окунается с головой. Под водой последние отзвуки внешнего мира, по какой-то случайности забредшие в этот мрачный угол, окончательно гаснут. Остается лишь долгожданная тишина. Джейкоб понемногу успокаивается. Мелкая дрожь нетерпения, колотившая его, пока он носился по квартире, мало-помалу отступает. Размягченные теплой водой члены расслабляются и виснут бессильными плетьми, наполняемые приятной истомой. Так проходит минута, другая – насколько хватит дыхания. Степенно, как какой-нибудь хренов гиппопотам с Дискавери, Джейкоб ненадолго всплывает, чтобы вобрать в себя еще немного воздуха, и вновь опускается на гостеприимное дно своего персонального водоема. И опять замирает.
Это происходит снова и снова, до тех пор, пока вяло текущие мысли не спутываются окончательно и Джейкоб, вымотанный ночным бодрствованием, не проваливается в полуобморочный сон. Проржавленной, невыносимо скрипучей кроватью, ютящейся под самым окном в комнате, он пренебрегает даже в лучшие дни. Вместо этого он просто выдергивает затычку едва слушающимися руками и забывается еще прежде, чем последние капли стекут в слив.
Весь этот ритуал – последнее средство, к которому Джейкоб прибегает в самых горьких приступах отчаяния. Ничто другое так не помогает ему оградиться от сводящей с ума озвученности всего происходящего. Даже беруши – сделанные персонально для Джейкоба в какой-то особой клинике, и за которые он, надо сказать, отстегнул довольно приличную сумму – не дают того чувства абсолютной защищенности, которое он испытывает в минуты своих чудаковатых погружений. Все эти наушники и прочие хитроумные вкладыши только и делают, что закупоривают уши. Беда же Джейкоба, как он себе внушил, состоит в том, что звуки он воспринимает намного более «полно» и многогранно, чем… простые люди. Он ощущает их буквально всем телом, резонирует вместе с ними. Лежа под водой, огражденный тесными, хорошо знакомыми стенками своего «убежища», он почти наяву видит, как оттуда, с другой стороны, эти мерзкие твари бессильно стучатся в толщу воды, пытаясь добраться до него, проникнуть сквозь него, искорежить его. В эти моменты он - довольная наглая рыбина, наблюдающая бессильную ярость кошки по ту сторону аквариума. Его губы сами собой расползаются в умиротворенной улыбке – поверьте, зрелище это достаточно редкое, чтобы быть поистине удивительным.
Наверное, хотя Джейкоб вряд ли сам когда-нибудь признается в этом, он просто сумасшедший. Но причин на это у него более чем достаточно.
Ну, а само по себе эксцентричное «Джейкоб Стоун» – это просто напоминание о старинной истории, которую он когда-то читал в одной довольно скучной книге…