Скверна Стормхолда | ходы игроков | -- princess of yours (prince)

Princess of Yours

Шаги принца гулким эхом разносятся по пустынному коридору.

Замершие у входа в покои принцессы гвардейцы, почтительно склонив головы, замирают, синхронно стукнув по полу древками алебард.

Аурелия умирает. В этом ни у кого в Стормхолде уже не осталось сомнений. Эдмунд слышит за спиной те же боязливые перешептывания разодетых придворных, которые преследовали его несколько недель назад, когда скверна ещё только добралась до матери. Различает в голосе отца отголоски неумолимого рока, когда тот долго и тщательно подбирает слова, что непосредственно касаются дочери.

Никто в столице не сомневается – судьба Аурелии решена. Скверна не делает различий между бедными и богатыми, скверна не щадит никого. Выживших нет, она сжирает заживо каждого, до кого смогла дотянуться.

Последний отчаянный шаг – экспедиция в недра картины, просьба о помощи к Адриану, который не раз и не два доказывал, что способен творить настоящие чудеса.

И Эдмунд, и сам король понимают, насколько призрачны шансы на успех в этой миссии. Даже если Адриан согласится помочь, даже если действительно окажется в силах разобраться со скверной, даже тогда он может просто не успеть вовремя.

Принц чувствует, что отец уже смирился в душе. Это заметно по тому, насколько тщательно он под любыми предлогами избегает визитов к дочери. С самого детства окутанная любовью, роскошью и обожанием всех придворных, теперь она осталась одна. Прокаженная, отверженная, умирает в одиночестве в полумраке покоев.

Нет, не одна. Никогда не одна.

Принц проходит мимо неподвижных гвардейцев, делает к двери ещё один шаг. Створки распахиваются. Навстречу выходит рослый мужчина в золочёном доспехе, алый плащ за спиной которого, встрепенувшись на сквозняке, опадает. Длинные иссиня-чёрные волосы обрамляют бледное худое лицо, голубые глаза недобро взирают из-под тонких бровей.

Эллиас Сторм. Старший принц. Брат. Королевский наследник.

Его визит удивляет. В последние годы Эллиас всё меньше времени проводил в компании Эдмунда и Аурелии, всё больше – в окружении наиболее влиятельных королевских советников. Он отдалился не только от брата, всё чаще начиная открыто оспаривать и решения короля. До Эдмунда доходили слухи о сближении принца с верховным понтификом, главнокомандующим церковных храмовников.

Взгляды братьев встречаются. Эллиас скупо кивает, едва заметно поморщившись.
Последнее не укрывается от младшего принца, окончательно подтверждая давно зародившиеся в глубине души подозрения. Брат по меньшей мере догадывается об истинной природе отношений между Эдмундом и Аурелией.

Ни разу не озвучив свои подозрения прямо, Эллиас обходился колкими недомолвками. Застав брата на пороге спальни принцессы, наверняка сделал выводы, которых не последовало бы при иных обстоятельствах.

– Я слышал про экспедицию, – сдержанно произносит старший принц, как только двери покоев закрываются за спиной. – Опрометчиво.

- У нас не осталось времени быть осторожными, брат, - делая еле заметный акцент на последнем слове, отвечает младший принц, зная, что напоминание о факте столь близкого родства, как и обычно, будет неприятно Эллиасу.

Они никогда не были дружны или хотя бы достаточно близки. Но эта неприязнь всегда держалась на отдалении, расстоянии, сдерживаемая правилами, манерами, обязанностями. Но если раньше они хотя бы виделись, то за несколько последних лет ушло и это. Сейчас, даже сильнее, чем когда-либо, перед Эдмундом стоял будущий король. И, хотя младший брат всегда хотел сказать, что наследник престола слишком рано примеряет на свою голову венец, всем было ясно, что эти слова - лишь ветер. Потому Эд никогда себе не позволял подобных обвинений - он точно знал, что нет, не рано. Таким было предназначение Эллиаса, и он шёл к нему уверенно и твёрдо.

Своим путём. Имея своё мнение на всё. Смея даже перечить отцу.

И как бы к этому не относился сам Эдмунд, он знал: однажды он станет обращаться к брату "Ваше Величество".

Знал это и Эллиас. Знал, что его младший брат, который даже внешне был "меньше": не таким рослым, не столь величественным, снесёт все - по детству - издёвки и насмешки, во взрослой жизни - тонкие уколы и тщательно скрываемое от посторонних глаз, но такое ощутимое для них двоих презрение. Снесёт - и останется верен и предан, когда придёт срок присягнуть на верность законному монарху.

Если бы король Эдрик приказал второму сыну остаться, ему бы ничего не осталось, кроме как подчиниться. Это знали все, даже несчастная Аурэлия.

Но не сражаться за тех, кого Эдмунд должен был - по долгу крови ли, чести принца или велению сердца - оберегать, он попросту не мог.

И сейчас клокочущий в душе юноши огонь требовал обвинить старшего брата в трусости, недальновидности, стремлении к интригам и власти в момент, когда требовались решимость и мужество. Сказать, что если дядюшка Адриан и прислушается хоть к кому-то, то этим кем-то должен быть его кровник, не равный, ибо равных в этом мире, пожалуй, и не сыскать - но хотя бы не чужой и хоть немного близкий. Что силы отряда, отправляющиеся в волшебный мир - ничто, капля, что утонет в океане надвигающейся угрозы. Что мечом не искоренить заразу, что распространяется по стране, словно пожар в лесу...

Но Эдмунд лишь упрямо посмотрел в глаза Эллиасу. Ибо тот не требовал от него ответов, не задавал вопросов. Мнение же принца, пусть даже и наследного, пока ещё было лишь мнением равного - а, значит, им Эд мог вполне законно пренебречь, без оглядки на новых "друзей" Эла и его претенциозный позолоченный доспех.

В конце концов, это была даже не личная аудиенция, ибо Эдмунд шёл к сестре, за чью судьбу беспокоился более всего на свете. И пусть Эллиас думает, что хочет, про их союз, который, очевидно, с некоторых пор совершенно перестал быть тайным. Поначалу эти подозрения клеймили душу королевского отпрыска жгучим стыдом, но сейчас... Сейчас, когда Аурелия была тяжело и очень опасно больна, отвращение брата вызывало лишь твёрдую решимость, граничащую с безрассудством.

Всё это не имело никакого значения по сравнению с жизнью бедняжки. Жизнью, которую Эдмунд собирался спасти во что бы то ни стало.

И, пока Эллиас ещё не король, он никак не сможет воспрепятствовать.

А если младший принц не преуспеет, что ж... Весьма вероятно, что старший никогда не станет королём.

Эта стена холодного отчуждения разрасталась годами. Сложно сказать, в какой именно момент споры и несогласие перешли в молчаливое осуждение и даже презрение, однако это случилось.

Эдмунд со всей ясностью чувствует, здесь и сейчас, стоя перед своим родным братом, насколько чужими людьми они стали друг другу.

Эллиас очень рано выбрался из-под материнского крыла, предпочитая проводить свободное время с отцом. Короля радовала самостоятельность сына и, пусть Эдрик никогда не говорил о подобном открыто, чувствовалось, что он ценит первенца больше.

Старший принц рос под влиянием авторитета отца. До тех пор, пока этого не стало ему недостаточно. В понтифике Монро он увидел новый ориентир – человека с несгибаемой волей, железным характером, который всегда точно знает цену и последствия каждого своего действия.

Сравнивая Эдрика и Монро, Эллиас всё чаще делал выбор в пользу понтифика. Красный плащ за его спиной, цвета храмовников церкви – новый выпад в сторону тех, кто способен этот выпад понять.

Тем больнее было видеть подобное королю. Тем непреклоннее становилась его ненависть к фанатичным храмовникам, с политическим весом которых так или иначе приходилось считаться. Церковь Первого Пламени всегда глубоко чтили в Стормхолде, в то время как Монро был острием копья церкви, её живым воплощением.

Эдмунд помнит речь Эллиаса возле погребального костра матери. Правильная речь, наполненная сожалением, скорбью, речь настоящего принца, в которой его брат, как ни старался, совершенно не чувствовал искренности.

Теперь та же участь подбирается и к Аурелии – и вновь старший принц, с маской холодного отстранения на лице, стоит на пороге.

– Она умирает, – в голосе холод, но Эдмунду отчего-то чудятся полутона облегчения.
Смерть принцессы прервёт порочную связь, что бросает тень на славную династию штормовых королей. Смерть принцессы решит проблему, с которой Эллиасу очень бы не хотелось столкнуться.
– В расцвете сил. Воистину, наступили тёмные времена.

И за этими словами не слышится искренности.

– Ты рискуешь, отправляясь в сказочный мир. Наш род ни разу не прерывался.

По лицу Эллиаса пробегает мимолётная тень.

– Отец слишком медлит, избегает действенных мер. Нам давно стоит прибегнуть к средству, которое на самом деле работает, – старший принц опускает голову. – Она хотела увидеть тебя.

И вот они стоят, один напротив другого. Словно отражения в зеркале, тронутом тонкой трещиной разбитых надежд: похожие, но разные, каждый по-своему разочаровавший отца...

Быть может, поэтому на фамильном портрете король Эдрик и королева Аннабель изображены лишь с принцессой Аурелией, а для Эллиаса и Эдрика изготовили отдельные полотна? Кто теперь скажет...

Отчего-то Эду казалось, что, когда Эллиас сядет на трон, то прикажет снять ту картину.

Но сейчас они всё ещё были принцами - оба. И старший, как всегда, говорил, ибо желал слышать лишь собственный голос. Забавно, когда он перестал задавать вопросы? Лишь высказывал свои мысли, причём так, словно они действительно могли изменить что-то. Хотя - и это Эдмунд чувствовал ясно - пока лишь сотрясали воздух.

Но сотрясали уверенно. Честолюбиво. Осуждающе.

Эдмунд вздохнул еле слышно. Усвоив все внешние признаки короля его брат, кажется, выел себя изнутри. Видимо, поэтому эта пустая позолоченная скорлупа стала так навязчиво греметь в последнее время.

"Средство, которое на самом деле работает," - говорили губы Эллиаса эхом слов Монро. Мысленно скривившись, младший принц решил не переспрашивать - он совершенно точно не желал знать, что именно имел в виду брат. Потому что если речь шла про какие-нибудь ужасы, вроде сжигания заживо больных - а в фантазии понтифика Эд не сомневался, равно как и в решимости идти до конца в том, что духовный лидер считал верным - прямо здесь, возле покоев принцессы произойдёт братоубийство.

А это уж точно ничему не поможет.

Поэтому Эдмунд молча пошёл к Аурелии - возлюбленной сестре, нежной душе, трепетному и чуткому сердечку, запертом в охваченном болезнью теле.

Эллиас "отпустил" его - и Эд не собирался задерживаться ради новой порции осуждений, пренебрегая ради брата своим вниманием к той, кто действительно в нём нуждался сейчас более всего на свете.

Эллиас Сторм уходит по коридору, и его властная поступь ещё какое-то время преследует Эдмунда эхом. Младший принц решительно толкает от себя двери покоев, и створки почти бесшумно расходятся в стороны.

В опочивальне принцессы царит полумрак. Разреженный безрадостный дневной свет с трудом проникает сквозь наполовину закрытые тяжёлые шторы. Эдмунд слышал о том, что избыток света теперь раздражает Аурелию. Может действительно так, а может она просто не хочет без лишней необходимости встречаться взглядом с собственным отражением.

Шаги принца глушит ведущая к огромной кровати принцессы дорожка. Аурелия прячется в тени роскошного балдахина – сидит, прислонившись спиной к нескольким подушкам. Первое, что замечает Эдмунд – её огромные горящие лихорадочным блеском глаза, обрамлённые болезненными кругами. Второе – нездорово-бледная кожа, которая, впрочем, только подчёркивает свойственную девушке утончённую красоту. Нижняя половина тела принцессы скрыта под одеялом, верхняя облачена в шелковую сорочку.

Вот уже несколько дней Аурелия почти не вставала с кровати. Слабость и лихорадка, верные всадники скверны, не обошли стороной и её. Эдмунд видит бисеринки пота на лбу, слышит частое судорожное дыхание с хрипами.

И всё же она красива. Всегда, но сейчас – особенно. Аурелии с ранних лет была свойственна некоторая роковая печаль, однако теперь, практически на смертном одре, она кажется утончённым и недосягаемым ледяным изваянием с большими и выразительными голубыми глазами. В эту минуту, даже сильнее чем когда-либо прежде, Аурелия походит на мать.

Никто не знает, как именно распространяется скверна. Жрецы полагают, что это кара богов, которая добирается до неугодных и провинившихся. Чародеи считают, что зараза передаётся от человека к человеку по воздуху, и называют несколько десятков шагов относительно безопасной дистанцией. Долгое время считалось, что скверна не способна сразить чистокровных наследников рода Штормовых Королей. И если смерть королевы не опровергла эту теорию, то болезнь принцессы поставила на версии крест.

Эдмунд останавливается посреди покоев, на относительно безопасном рекомендованном расстоянии. Он не сомневается в том, что здесь, на этом самом месте, несколько минут назад стоял его брат. Эллиас наверняка не позволил себе ни единого лишнего шага.

Бледная улыбка расцветает на губах принцессы при виде нового посетителя. В этой улыбке – одновременно радость, печаль и отчаяние. Несмотря на удушливый полумрак, несмотря на глубокую тень балдахина, Эдмунд всё равно видит заразу, что неумолимо ползёт по телу принцессы. Омертвевшая серая кожа поднимается из-под сорочки, сковывает оголённое плечико, тянется извилистыми щупальцами выше, по шее.

Через несколько дней принцесса умрёт. По мере того, как скверна будет расползаться всё дальше и глубже, ей будет с каждым часом всё труднее дышать. Со временем, она начнёт задыхаться. Так будет продолжаться до тех пор, пока девушка не поймёт, что больше не способна сделать ни единого вдоха. Через несколько минут после всё кончится. Эдмунд направляется в нарисованный мир, гонится за надеждой. Если миссии не суждено преуспеть, то это – почти наверняка их последняя встреча.

И ничто во всём мире не способно этого изменить. Кроме, быть может, одного человека. Адриан не раз и не два доказывал, что способен без видимого труда творить невозможное.

Эдмунд видит в глазах принцессы лёгкое отчуждение, невыразимый словами стеклянный надлом.
Она ничего не говорит и наверняка не скажет, но ждёт.
Ждёт, остановится ли он на условной границе или приблизится.

Эд замер лишь на мгновение, забывшись, заворожённый, как всегда, её нежной, трепетной, почти прозрачной красотой и, как с недавних пор, болью, что сковывала его сердце, разгоняя по телу яд отчаяния, не менее страшный, чем серая хворь. Замер, чтобы через мгновение сбросить с себя этот морок и спешно, длинным шагом подойти к её ложу и запечатлеть на пылающем от лихорадки поцелуй холодных от переживания губ.

Без раздумий. Без сомнений. Без размышлений.

Свой выбор он сделал давно. Вот и сейчас, они с Аурелией не виделись лишь потому, что Эдмунд был занят, убеждая короля выслать экспедицию и сделать это поскорее.

- Моя прекрасная бабочка, - улыбаясь, произнёс Сторм, проводя ладонью по волосам принцессы. - Отец согласился. Я отправляюсь вместе с лучшими рыцарями королевства, мы приведём помощь. Руководить будет старина Седеэрн. Опять будет ворчать "локоть выше, сильнее выпад!"...

В какой-то момент комната, кровать и сама Аурелия поплыли слегка перед глазами, искажаясь, замутняясь. Словно скверна была не только на ней, но и везде, повсюду, отравляющим отчаянием и отчуждением. Но принц моргнул и наваждение исчезло лёгкой влагой в уголках глаз: он снова видел свою возлюбленную сестру и уже не думал ни о чём: даже о визите Эллиаса и том, что он мог тут наговорить бедняжке.

- Дядюшка Адриан обязательно прислушается и поможет. Даю тебе слово, - всё ещё с улыбкой на лице говорит Эдмунд с такой уверенностью, что поверил бы кто угодно: всё будет именно так. Слегка сжал исхудавшее плечико ободряюще. - А я постараюсь захватить тебе что-нибудь из его нарисованного мира. Как думаешь, там растут цветы?

Губы Аурелии горячие и сухие, однако она страстно отвечает на поцелуй, всем телом подавшись вперёд. Только что принц нарушил все существующие и несуществующие рекомендации чародеев. Без раздумий, сомнений и размышлений.

Пальцы стискивают заострившееся худое плечо, часть которого уже скованна омертвевшей безжизненной плотью. Принцесса, отстранившись, опадает без сил назад на подушки. Она слушает об экспедиции, но, как Эдмунд не старается, он не может найти в глазах девушки даже искры мимолётной надежды. Для Аурелии их встреча – прощание.

– Я никогда не видела его картину, – тихо произносит принцесса, проникновенно глядя в глаза. – Говорят, на ней всегда весна и всегда светит солнце. Водопады, сияющие зеркальные башни и безоблачное чистое небо. Говорят, это мир, в котором никто не стареет, не умирает, в котором не может быть скверны. Может, нам нужно было уйти в картину тогда, когда Он звал за собой всех желающих?

Аурелия вздыхает, и в этом вздохе Эдмунд различает отчётливый хрип. Возможно, времени остаётся даже меньше, чем все вокруг полагают.

– Дядя ушёл в нарисованный мир, чтобы мы не доставали его своими проблемами, – принцесса пытается улыбнуться. – И вот отец штурмует его кристальную башню. Он не приходил ни разу, ты знаешь? Отец.

В последних словах Аурелии слышится горечь, обида. Эдмунд, в свою очередь, не видит совершенно ничего удивительного в поведении короля. Эдрик Сторм всегда сторонился того, что не мог контролировать. Его главным врагом неизменно становилось бессилие – отсутствие возможности принять хоть какие-то меры вгоняло короля в неконтролируемую тоску. Он всегда предпочитал действовать, не сочувствовать. И если единственной надеждой становится авантюрная охота за миражом, то Его Величество без тени сомнения назначает охотников.

Мрачной альтернативой на горизонте всегда маячит решение Церкви. Позиции храмовников крепнут с каждым новым шагом скверны по королевству. Принцу уже приходилось слышать о вопиющих случаях локальных чисток в провинции – крестьяне, оказавшиеся в плену ужаса и невежества, слепо внимали речам проповедников в красном.

– Я слышала, – голос Аурелии дрогнул. – Что, в память о своей возлюбленной, Адриан создал в саду Чертог кристальные розы. Одна из них могла бы стать и памятью для тебя. Обо мне.

- Ты же знаешь отца, он не умеет переживать и сочувствовать. "Закалённые бурей!", - передразнил короля Эдмунд: самодержец любил девиз их дома, особенно на пирах. Это воспоминание тронуло его улыбку печалью - давно уже замок не видел радостных пиров... - Да и мы, Аурелия, во многом такие же - потому и не сбежали. И никогда не бежали ни от чего...

Принц нежно сжал руку сестры, стараясь хоть как-нибудь её ободрить. Понимая, что в такой момент у него вряд ли что-то получится. Болезнь разъедает не только тело - оно отравляет душу и точит решимость, словно термит ствол могучего дерева.

- Мне не нужно ничего в память, - как можно более мягко произнес Эд, хотя ему и давалось это с невероятным трудом. - Как будто я могу забыть о тебе, сестрёнка. Ты вырезала своё имя на сердце этого принца слишком давно, чтобы он мог так запросто позабыть такую прекрасную девушку, которой его одарила судьба. И уж тем более я не смогу тебя позабыть потому, что вернусь совсем скоро и приведу помощь. Впрочем, цветок не будет лишним, чтобы напомнить дядюшке о чувстве, ради которого мы будем с тобой сражаться до последнего. Поэтому ты должна меня дождаться - во что бы то ни стало.

Она могла думать что угодно. Эдмунд не собирался прощаться!