Ричард Дауман
Предисловие автора.
Я верю, что наступит день, когда человек отправится в летательном аппарате к звёздам. Это будет день освобождения от рабства у Земли, с неволей её притяжения и нуждой, её правительствами и удушливой каменной теснотой. В этот день стальная искра, порождённая человеческой волей и томлением духа по истинной свободе, вырвется из сферы тяготения, правил и иерархии, и отправиться творить собственный мир на диких просторах космоса. Таково будет возвышение человека анархического, одинокого звёздного странника и творца новых миров.
Увидим ли его рождение в нынешнем молодом столетии? Этого я не могу знать. Но знаю, что не мы первые пытаемся покинуть земной план. Древние уже устремлялись к свободе — каждая из великих эпох по-своему. Персидские маги поднимались высоко в горы, чтобы зажигать там огонь и уходить в небо с дымом от него. Египтяне стремились сблизиться с землёй, чтобы с помощью алхимии выпытать у неё тайны трансформаций. Греки-пифагорейцы нашли выход для ума из стеснённости физического мира в математике, а для души в музыке. Но до них всех были ещё Атланты. О них поведу свой рассказ.
Пропустив предисловие редактора перешёл сразу к первым страницам и пролистал книгу быстро до конца. Тревожные гравюры изображают разные виды моря. Нет ни морских чудовищ, ни чего-то откровенно-потустороннего, но виды чёрно-белого шторма вызывают смутную тревогу. Только на последнем изображении ты задержался дольше остальных. Кажется, будто проглядывает сквозь чёрную рябь волн безумный, глядящий в пространство, словно сонный, гигантский глаз. Вернулся к первой главе и прочитал книгу целиком за один вечер.
Хочу закончить свой рассказ моралистически, хотя и морщат от этого современные читатели избалованные избытком морали носы: жаркая страсть никогда не уходит из мира. Несведущим в тайных искусствах кажется, что порыв души — который всегда есть в сущности отражённый Логос, Гераклитовский Огонь — это всего лишь настроение, зыбкость, эфемерия. Но попробуйте погасить голой ладонью хотя бы пламя свечи, сжимая её не быстро, но медленно — вы узнаете сразу цену такой глупости и то, как может наказать за пренебрежение к себе эта "эфемерия". Огонь желания реален так же, как огонь костра. И хотя на нём не обжечь горшок и не приготовить пищу, а всё же и он по-своему плавит мир. И всё из-за того, что мир, каким знаем его мы, то есть план Земли — фундаментально и фатально медлителен. Такова цена нахождения этого острова реальности в сфере власти Сатурна. Он делает всё медленным и тяжёлым, заставляет жить под прессом физического труда и времени. Каждый процесс для пламенного человеческого духа — пытка медлительностью. Обратная сторона в том, что медленно человеческий дух неугасим насовсем. Страсти цивилизаций оставляют на лице планеты Земля "оплавления" в виде Колизеев и Пирамид, а страсти отдельных людей — определяют основные черты облика их потомков и эта цепь оплавления исходной твёрдой формы мира тянется с времён незапамятных в будущее ещё незримое.
Так случилось с Атлантами. Их амбиция покинуть земной плен низринула их в пучины водной стихии, где, на дне, во власти Нептуна и его тёмных рыб, они нашли не освобождение, но забвение. И всё же Атланты были люди — причастные по своей природе к инфернальному плану Огня существа (а, как известно, любой огонь инфернален). Там, на дне, в извращённых телах, их дух тлеет. Они узнали секреты моря и разочаровались их ценой, но они стали опытнее. Я говорил с одним из них во сне. Он прочитал мне стих, который я привёл в первой главе в качестве эпиграфа*. Теоретическая мораль моего рассказа о попытке людей сбежать из плена Земли в объятия другой стихии такова: нет иной неволи, кроме угашения духа-логоса. Практическая же мораль такова: через многие годы и многие испытания, из Кельтского моря они вернутся. Поплатятся тогда континенты и острова за свой муравьиный нрав и своё презрение к свободе. Когда королева Атлантов перенесёт свой двор на землю и море заговорит.**
Под утро глаза слипаются от витиеватого языка и нагруженного ссылками на то, о чём ты только догадываешься, чтения. От свеч остались лишь едва дымящие пеньки. Серое солнце осветило окно. Пора спать.