— Я не люблю быть снизу, — доверительно подалась к ним Келли, сомкнув пальцы без маникюра на проутюженной «стрелке». Её шёпот вкрадывался в барабанный аккомпанемент дождя по крыше. — Если кто-то надо мной, это выводит меня так, что я не могу кончить. Представляете. Все эти Старейшины, Примогены, Принцы, Юстициарии, Сенеки, камергеры… как было бы классно, если бы они все издохли. Не поднимались из торпора одной прекрасной ночью! Правда? Я лично бы смотрела на них сверху вниз и смеялась. Но… я там, где я есть. И вы там, где вы есть. Сейчас я расскажу вам, почему так получилось.
Референт говорила с нескрываемой страстью, позабыв про сервированный в её честь бокал. За окнами плыли случайные фонари и редкие проблески окон на бесформенных тушах домов. Цепочки машин хирели у обочин. Дворники тоскливо лежали на покрытых водой стёклах. Чередовались погасшие вывески и решётки на витринах.
— У Неонового Города всегда было три хозяина. Три старых семьи, три великих клана соперничали между собой, зная, что вместе с ратушей на Кинг-сквер будут контролировать всех от Канзас-Сити до Чикаго. После большого пожара в девятнадцатом веке город начали отстраивать, сюда пришла экономика, потянулись люди. Тогда и появились они. Мы.
— Бруджа.
Душная луизианская ночь липла к распахнутым окнам. Старая церковь на болотах выглядела как сарай, наспех сколоченный из больших досок, над которым водрузили святой крест. Снаружи нависали высокие деревья. Петли лиан спускались до самых подоконников. Вдоль густой травы стелился туман. Тлеющие в канделябрах свечи с привкусом африканских благовоний освещали несколько грубых скамей и деревянную кафедру. Грузный негр в чесучовом костюме песочного цвета и широкополой соломенной шляпе двигался по проходу. Трость в короткопалой руке отсчитывала шаги, а тень скрывала глаза с пожелтевшими как у совы склерами. У дверей замер долговязый мужчина в военного покроя бежевой рубашке. Он держал руки за спиной, оставляя на всеобщее обозрение кобуру с большим револьвером. В мужчине узнавался Шериф мистер Баркер.
— Тореадор.
С балкона Театра Визуальной Реформации открывался вид на изогнутый наподобие дорогого экрана зал. Ни одна пропорция здесь не совпадала с соседствующей. Металлические перила партера переходили в рваные диагонали стеклянного ограждения лож, с потолка опускались люстры, выполненные в форме хаотичных кубических переплетений. Отполированный металл, стекло и ковролин чередовались с гибкими экоскульптурами из деревьев, выращенных на гидропонических фермах. Публика аплодировала: на сцене, с соответствующим переосмыслением, разворачивалась «Двенадцатая ночь». Костюмы в духе Фрэнсиса Уитли заменили полупрозрачные топики и флуоресцентные миниюбки. Маргарет Дей, действительно похожая на киноактрису из сороковых с выбеленными кудрями и голливудской улыбкой, что-то шептала ласковому юноше в соседнем кресле, а тот краснел.
— И Вентру.
На двух холмах стояли два особняка. В одном из них жил мудрый Принц Соломон, который не смог привыкнуть к дизайну двадцать первого века и обставил кабинет в колониальном духе: со скрипучим вентилятором, скрипучей мебелью и скрипучей бюрократией, верившей в законы джентльменства и неповоротливой как Старый Юг. За несколько миль к северу поднимался второй особняк. Его слепые окна были обращены к багровому зареву над городом. За огромным столом, на котором было можно играть в пинг-понг, восседал сухой Старейшина с зачёсанными к большим ушам светлыми волосами. Анфилада с рыцарскими доспехами вела от его кабинета к вечно холодной гостиной, где никогда не зажигали камин. У ног лорда Уинстона Эшвуда дремал большой белый пёс, временами приоткрывая алые глаза. Но взгляд самого лорда был прикован к холму вдали. Окна в окна. Принц Соломон и лорд Эшвуд.
— Один ублюдок уже подох, чему я, пожалуй, рада. Но оставшиеся ничему не учатся. Они всё так же хотят быть сверху. Надо мной. А я хочу быть сверху. Над вами. По сути мой вопрос заключается в том, устраивает ли вас этот круговорот анальных ласк, или вы захотите вышибить из игры второго наездника, чтобы оставшиеся драли вас не так жёстко. Вот такие расклады, мои спортивные друзья.
С улыбкой младенца Ида взяла бокал и выставила его перед собой, предлагая общий тост.