«Всё хорошо».
«Я не психую».
«Всё хорошо».
Разум Кида Астрина коллапсировал в зеленоватом мраке. Он растворялся в эмоциях и созвучиях, которые приходили из невообразимой дали как отголоски со старой телефонограммы. Эхо шагов. Журчание стоков. Клацанье автомобильной дверцы. Скрип вантовых структур на шоссейном мосту, перечеркнувшем реку. Вливаясь друг в друга, несуществующая фонетика города превращалась в ровный шум. Астрин и сам бы не ответил, откуда она взялась. Затем среди многоголосого эха начали проступать отдельные ноты; прорезаться, как зубы у ребёнка; оскальзываться, как дисгармония в партитуре, сложенной по законам комбинаторной шизофазии.
Ноты звучали тонко и высоко как блестящие верхние квинты. Скрипичная мелодия осторожно выступала на авансцену. Кид был уверен, что где-то слышал её. Она была из тех приятных мотивчиков, которые долго насвистываешь после семейного посещения торгового молла, пока упитанный сынуля заталкивает коробки в твой серый универсал.
Перед Кидом колебался длинный школьный коридор. Челюсти распахнутых шкафчиков качались в такт течению. На доске с расписанием укоренилась колония устриц и обжились водоросли. Наискосок через потолок прорубился край утонувшего контейнера. В ворохе сломанных плиток поселилась покрышка. Правую стену облепил масштабный гобелен из матерчатой мешковины, в которой застряли гнутые консервные банки, лохмотья навощённых обёрток и наполовину выпотрошенные мусорные пакеты. Кид перевернулся в воде и лениво поплыл, совершая руками круговые движения и по очереди заглядывая в кабинеты.
В классе геометрии тощая как жердь Лиззи Мейер остервенело чертила циркулем в иле. Она крутила ножки инструмента, царапала песок, а потом упала на колени и затряслась. Кабинет пропал в зелёном сумраке, а на доске с расписанием, аккурат над устрицами, проступила надпись: «Старайся».
В кабинете биологии ссорились.
— Нельзя, — твердила миссис Томпсон над лотком с дохлой лягушкой. — Если начать вскрытие раньше двух часов после клинической смерти, есть риск инициировать воспаление. Ткани мёртвого тела какое-то время реагируют так же, как живые.
— Господи Боже! — орал принципал Беккер, твидовый пиджак содрогался в такт его рёву. — Вы меня до дурдома доведёте! Как может мёртвый реагировать как живой?! Она что, не умерла?! Или вы дура?!
На доске добавился лозунг: «Не бойся смерти!».
Коридор оканчивался бетонной стеной пирса. К подводным трещинам цеплялись лохмотья волейбольной сетки из белого шпагата. Под ней стояли три крепких парня из футбольной команды. Двое вжимали лицом в стену рахитичного Колина Грэмши с нахлобученной на голову майкой и содранными до пола штанами, пока третий водил по его затылку, спине, голой заднице и бёдрам валиком с жёлтой краской. Вверх-вниз, вверх-вниз! Футболисты смеялись. Кид забулькал и тоже засмеялся, проплывая мимо. Валик с краской разводил под водой густые облака гнилостно-жёлтой жижи.
На доске, которая странным образом плыла рядом, возникло третье слово: «Сплочённость».
Кид продолжал плыть сквозь галлюцинации, пока не врезался макушкой в твёрдый бетон и не пришёл в себя. Всё ещё смеясь и представляя полоумную Лиззи Мейер, которая крутила циркуль в пустоте. Всё ещё слыша напев скрипки из супермаркета.
Наконец стихла и скрипка. Исчез последний эмоциональный отклик, который ему помогали уловить причуды малкавианской крови. Значит, сцена наверху опустела, и стало можно выходить. Кид поплыл вверх, периодически отталкиваясь от стены. Через некоторое время Джонни мог увидеть, как по аварийной лестнице в торце причала забирается что-то чёрное, мокрое и похожее на Кида Астрина. Вместо привычно растопыренных гелем волос те облепили лоб вампира как китайский аналог тернового венца на Христе.