Меч фиолетового самурая, принадлежавший теперь шикигами, с лязгом встретил серп. Зачарованный металл заскрежетал, принимая тяжесть божественной косы, и в нём слышалось отражение ярости Синдзе. Катана радовалась сражению, исторгая гнев былого владельца, сумевшего разрубить молнию, но не уберёгшего своих воинов от жадного пламени. Незримые руки старого самурая держали рукоять вместе с юношей. Крошечные разряды с треском пробегали от цубы к скрещённым и сверкающим оружиям. Однако никто не мог взять верх.
Хриплый крик, прозвучавший из ниоткуда, вторгся странным диссонансом в поединок бога и шинхарэ. Синдзе никогда не слышал его прежде. Надтреснутый, чужеродный… голос был смутно знаком ему, но казалось, что его владелец привык говорить так тихо, что не умел больше кричать. Тень упала на глаза Синдзе. Тень, закутанная в серые одежды, размывавшие облик и мешавшие сфокусировать взгляд. Тень, гасящая пламя.
Глаза охотника и шиноби на мгновение встретились. В следующее мгновение Масатака бесшумно рухнул вниз, в полёте отсекая пылающую голову Кагуцути-но-ками, божества с горы Гассан.
И тогда…
Время замедлилось.
Языки огня, проступая, медленно изгибались и гасли в увязшей памяти, меняя градиент от насыщенно-рыжего до прозрачно-голубого. В безымянной дали прошлого гремела битва богов. Отец Небес, бушующий Идзанаги-но-микото, обезглавил своего непокорного сына, хозяина пламени, и рассёк его на множество частей. Падая на грешную твердь, горящие метеориты дали рождение восьми вулканам, в каждом из которых упокоилась часть Кагуцути.
Три из них перечеркнули небо огненными дугами и рухнули в густых лесах древней страны Дэва, которая известна теперь как провинция Ямагата. Падение бога подняло из недр три священных горы. Извергающаяся лава одела их в многослойные мантии. Первую гору люди прозвали Хагуро, почитая её как гору рождения. Второй стала Юдано, гора воскрешения. Третья стала великой горой Гассан, хозяйкой кряжистого хребта Оу, и люди прозвали её горою смерти. Здесь вечно пылающий бог, преданный собственным отцом, причинивший мучения любимой матери, тысячи лет спал мёртвым сном.
Айны нашли его. В неподвижных картинах, плывущих сквозь пронзившую тело бога сталь, проступали бородатые люди. Тьма, холод и снег преследовали их, сдирая кожу с плеч, покрывая густые волосы наледью, вырывая дыхание из груди. Но странные бородачи, так непохожие на людей нихон, упорно продолжали путь. Они карабкались по скалам, умирали в горных долинах, хлебали горстями нерастаявший снег. Своими телами они устилали путь к вершине, где, как верили их шаманы и гадатели, обитает тот, кто подарит спасение.
С горы пришёл огонь.
А люди нихонджин пришли в земли айнов.
Брошенный бог, выдернутый их молитвами из векового сна, вновь остался один. Неполноценный, позабытый повторно, он стал мстительным воплощением голодного пламени, в знак возмездия призвав злых духов себе на службу. Лишь в редкие часы просветления еле слышные молитвы последних айнов достигали его ушей. В такие дни Вечногорящий бог замирал. Гасли они в его пагоде, а в наполненных гневом глазах вот-вот, казалось, проступит нечто человеческое.
Но духи не нарушают обещания, потому что не умеют лгать себе. Даже самый жадный ростовщик, увидев, что забирает последний рис из большой семьи, может проявить милость и простить долг. Духам не ведома эта изменчивость. Духи, верные себе, становятся пленниками собственной легенды. Божество, когда-то пославшее первым айнам костры и тепло, не сумело простить им уход.
Огни в пагоде погасли. Жар исчез. Иссяк фонтан света над ней. Пропала искра на тёмном боку горы Гассан.
Отрубленная голова становилась пеплом, и ревущий голос прошептал из центра рассыпающегося воплощения Вечногорящего ками:
— Мы — огонь…