10 января 1933 г. Африка, Ластурвильские джунгли. На закате.
– Там помогут с вашей ногой. Вы ранены? Можно я посмотрю? – Магдалена махнула рукой в сторону прихрамывающей ноги. – Только надо вернуться к Николя. И вы поможете отнести его в лагерь. Возможно ему нужна помощь!
Магда настойчиво подходила к Роберу, а он суетливо сдавал позицию. Маленький шаг для человечества со стороны кинооператора стал большим для незадачливого капитана, который неловко дернулся и, запнувшись за корни, перекатился через упавший ствол. Вынырнув изо мха, Робер тут же замер, прицелился, оскалил зубы и, зажмурившись, выстрелил прямо в голову подходящей Магдалены.
Бездыханное тело коченело в в склиской грязи.
Оно уже не могло услышать этих нарастающих криков: “Магда! Магда!”
Для него это имя уже ничего не значило.
Но таковым было тело Джозефа: со спокойной созерцательностью оно соседствовало с паникующим Николя, не находящим себе места. Зайдя в джунгли, Дюран в последний раз нарушил покой вечнозеленого ковчега, из последних сил выкрикнув:
“Магда!” – чуть слышно донеслось справа. Робер обернулся, продолжая теребить спусковой крючок: выстрела как не было, так и не предвиделось. Магдалена тоже не могла не услышать этого крика. Капитан замер, вздохнул и виновато привстал, как будто ничего не произошло.
– Хорошо-хорошо. Ммм. Так и быть, так и быть. Мы… мы пойдем к этому Николя. Как скажете, – Робер не смотрел на спутницу, но и не сводил с нее ружья.
Некогда еле бурлящие кроны злорадно зашипели и вскоре между них на одну двадцать четвертую кадра стали показываться отвратительные волосатые выродки – помесь гиен и людей. “Павианы,” – шепнул Робер и, присаживясь, потянул за рукав Магдалену. – “Ни звука, ясно!?” На соседний корень тут же рухнула огромное краснозадое существо и, горласто скуля, кинулось прочь. Капитан лег, откинув оружие, и прикрыл собой Магду.
Вдруг из густых крон-туч засыпал град мартышек: с отвратительным ревом они бомбардировали все вокруг, проносились по деревьям, сшибали мелкие ветки, разрывали кусты и орали, орали, орали, словно кто-то объявил воздушную тревогу. Робер открыл глаза – над ним ним навис огромный седой самец павиана. Встретившись взглядом, морда примата исказилась в дьявольскую гримасу, в которой уже нельзя было рассмотреть хоть какой-то присущей всем обезьянам человечности: огромные желтые клыки, острые как у летучей мыши, слились в одно чудовище с седой омерзительной гривой; казалось, этот сгусток уродства сейчас бросится на тонкую шею Магды и ради злостной забавы разодрет ее в клочья, а потом беззаботно поскачет дальше.
Робер зашипел, словно ощетинившаяся кошка и, казалось, выпустил когти. Через секунду его рев перешел в медвежий, слоновий и в какой-то миг львиный. Павиан виновато исчез в кустах.
Капитан отряхнулся, отдышался и, взяв ружье, помог Магдалене подняться. Без слов он, обессилевший и слово бы вновь принимающий человеческий облик, пошел, хромая, на ранее раздавшийся крик Николя.
Темнело. Заходить в джунгли не имело смысла – в десяти метрах уже нельзя было ничего разглядеть: тьма неизвестного места давила из-за каждого дерева, выливалась на страницы некогда ясного дня, словно из чернильницы. И она писала самые страшные мемуары. В искрах костра тоже не мелькало ничего веселого: только картинки, вспышки воспоминаний о том, чего, казалось, Николя был лишен навеки.
Вот искра, в которой бабушка наливает куриный бульон, обнимает, идет за сахаром и… Искра предательски растворяется в сумраке. Вот искра, в которой Луиза предлагает сбежать от родителей, целует в щеку, раздевается и… Вот искра, в которой впервые улыбка Магдалены, вот неловкая встреча в кафе, как бы случайная, вот поданный платок… А вот искра, в которой строгий разговор с отцом, встреча с Марией, мордобой со Станиславом…
Кусты дрогнули. Огонь, скупой на искры, застыл. “Эх, да простите, говорю же, я совсем одичал, и как только вернусь в Европу, тут же пойду покрещусь, ведь…” Глаза Робера застыли, но блики в них загорелись с новой силой. “Николя?” Из кустов показалась Магдалена. Капитан быстро взглянул на заряжающего винтовку Дюрана, скупой костер, труп Джозефа, дерево, куст. Труп Джозефа. Труп Джозефа!
– О Господи, помилуй! – капитан радостно кинулся в лужу с телом и принялся бесцеремонно шманать его карманы.
Наконец найдя что-то, он сел, торопливо раскрыл слипшиеся от запекшейся крови корочки, растрепал какие-то документы и победоносно поднял кровавый билет: “Да!”, – со слезами на глазах вскричал он.
– Ох! Надо же! Какой вообще был шанс, что этот охотник решит вернуться в Европу вместе с вами!? Фух, – Робер не мог поверить и, лежа вместе с телом Джозефа, чуть ли не целовал насквозь бордовый билет. – Ох, простите, простите меня, но это лучшее, что происходило со мной. Да за всю жизнь. Простите. Простите.
***
Костер почти прогорел. Показались звезды.
– Да, жаль, что так получилось. Он. Страшно подумать, что он мог вернуться в Европу, и что его жизнь могла начаться совсем по-новому. Но так будет не с ним. А со мной. Не лишайте меня этого подарка судьбы, умоляю, – Робер покачал головой. – Да, я знаю, куда идти, знаю. Но… Нет, нам нужно переждать ночь. Тут опасно. Где труп - там соберутся орлы. Да и джунгли, разъеренный жаждущий мести носорог, львицы, макаки… Но я знаю, где мы переждем ночь. Да, я знаю.
Капитан указал на фиолетовый холм внизу. Там мерно разгорался большой костер. Там начинался хоровод. Там, как муравьи, копошились туземцы. Там ритмично завязывался бой барабанов.
– Нам туда. Берите факелы, – со спокойной обреченностью прошептал капитан.
***
– Если они увидят нас с окровавленными рылами, то подумают, что мы какие-нибудь черти. Кто знает, что на уме у этих черномазых! Я про них такое слышал, что даже рассказывать на ночь не буду, – Робер умывал лицо на водопое. – Не знаю, что делать с ружьем и винтовками. Главное, не держите их направленными на них, и тогда нам может сойти с рук столь поздний визит. Что-то не нравятся мне их танцы посреди ночи. Спасибо. Выдвигаемся, – капитан забрал свой факел у Магдалены.
До какого-то времени туземцы не замечали робко подходящих гостей; они, казалось, дурачились у меняющего свои цвета костра, перебрасывались леопардовыми шкурами, ходили и прыгали на четырех лапах. Шаман с важным видом медленно проходил вокруг жалкой хижины и лишь изредка поднимал тупой взгляд на горизонт. Наконец он остановился, приметив путников, и что-то сказал. Все замерли.
Шаман что-то хтонически проворчал в себя и трясущейся рукой развел покрывало, служившее дверью заветной хижины. Из нее показался тигриный взгляд, доселе незнакомый ни Николя, ни Магдалене, а между тем, это был взгляд их возлюбленной. Луиза, укутанная в леопардовые шкуры, держа в руках кинжал с костяной рукоятью, с довольной ухмылкой приближалась к незваным гостям.
– Только не это. Нам надо срочно. Бежать! – теребил Робер Николя за штанину.
Луиза обняла Магдалену и страстно поцеловала ее в губы, такая же участь ждала и потерявшего дар речи Николя. На Робера она даже не взглянула.
Толпа радостно заверещала и вновь закружила хоровод. “Нам надо идти”, – тихонько бросая каждое слово с тупой ребяческой ошеломленностью сказала Луиза, взяв Магду за руку. “Ман. Нам. Н-ам. Надо иди. Нам надо. Идти”, – запинаясь, по-детски доверчиво улыбалась она, волоча за собой любовницу. “Нам. Надо. Идти”, – хихикала она, сжимая кинжал.
Барабаны нарастали, туземцы быстро окружили Луизу с Магдаленой, отделив ее от мужчин.
– Это нам надо идти! – со злобой и сожалением истерично шепнул Робер. – Это люди-леопарды, чтоб меня! Ну, такие… Есть такая магия, или гипноз, или спириты. Ну, как в Южной Африке или в пирамидах кого-то там. Короче темная хрень какая-то. Они выпивают бурду, и потом думают, что они леопарды. И потом ищут жертву для инициации. Не хочешь мне верить - не надо, но я сваливаю к водопою, так и знай. Ружье у меня без патронов, один в поле не воин, и вообще. Ты посмотри сколько их. Ты посмотри, – Робер нещадно дрожал. Его руки, державшие Николя, чтобы тот не вспылил и не дернул винтовку, казались ледяными.
Но наконец они пропали, а перед глазами и за спиной Николя показалась острия копий. Луиза сильно сжала руку Магдалены и, не моргая, словно кошка закашлялась и вдруг издала чудовищный крик, подобный тому, что разбудил всех этой ночью. Всех, кроме Джозефа.