10 января 1933 г. Африка, Ластурвиль.
– Извините за задержку, спешил как только мог, – нарастал запыхавшийся голос в соседней комнате. – Мне сказали, что вы хотите расположиться в моем кабинете, но не стоит.
Доктор вошел в комнату, вытирая пот с лица полотенцем. Встретившись взглядом с Фернандо, он улыбнулся и протянул руку, чтобы положить полотенце на комод, как вдруг осекся и потупил взор. “Вот тут”, – указал он, взявшись за грудь, – “тут и стоял тот кувшин, который подарила Луиза… Эх, дура!” – прошипел он сквозь усы и небрежно бросил полотенце. Кёхлер сел напротив журналистов и, озираясь по сторонам, попросил налить ему воды. Бой неохотно вышел.
– Ох, давайте тут, напротив кабинета и пообщаемся, нечего в него заходить. Ох-х, – доктор скривил челюсть, – что за день!? Ну так о чем вы хотели спросить, дорогие? Фройляйн Уолден, заводите аппаратуру, что-то она у вас совсем не шумит, так и должно быть? А то я бы уже полежал пошел, честно говоря…
<...> – Вот вы знаете, друг мой, вы задали хороший, я бы даже сказал отличный вопрос, но я позволю себе небольшое отступление. Дело в том, что когда я тридцать лет назад решился приехать сюда, я и думать не мог, что проживу на бананах и два года, с моими-то проблемами с сердцем! Но оказалось, что для европейца здешняя кухня, или ее отсутствие, очень благоприятствует, а потому я бы хотел ответственно заявить, что приглашаю всяческих спонсоров и дарителей, благодетелей и просто хороших людей приезжать к нам на месяц-другой, вложиться в наши хилые домики и вообще исполнить закон Христов. Вот… Так что приезжайте, дорогие, приезжайте. Я знаю, вы меня слышите, и этот голос да не окажется гласом вопиющего в пустыне, хоть до нее и не далеко идти, ха-ха, – приблизился доктор к магнитофону. – Записалось? Я могу повторить. А вообще, давайте следующий вопрос, очень интересно, да.
И на следующий вопрос Сигберт ответил так, как будто бы вопрос был о его больнице и ее состоянии. И на следующий. И на следующий. Интервью обещало быть… увлекательным. Но наконец принесли воду.
Скрип половиц сказал об этом со всей очевидностью: кто еще мог зайти в комнату, если не бой? Кто еще мог так решительно подходить к креслу, где пожилой доктор не отводил взгляда от стоящего на столе магнитофона (что преданно молчал)? Кто мог ворваться в идиллию и все испортить? Ну конечно же женщина!
Стерва из прошлого, уже не в медхалате, ворвалась со стаканом холодной воды и резким движением облила старика. Кёхлер искривил лицо и тут же встал, схватившись за грудь. Стерва встала в позу: “Садист! Чертов садист! Я уплываю, и пусть помирают все твои *такие-то* старики, мне *так-то*! Чтоб ты сдох, гнида!” Доктор попытался что-то сказать, но тут же схватился за горло. Его глаза превратились в огромные шары, щеки впали; губы побледнели, и из них вырвался нездоровый хриплый кашель. Старик припал на колени, успев схватиться за тумбочку. Тут Стерва с бросила стакан в стену, он разбился. Рука Кёхлера онемела. Он тут же грохнулся на пол: “Ка-и-ет…”, – невнятно проговорил он. Магнитофон с треском упал рядом.
– Кабинет ему! Это садист, чтоб его! Нельзя, чтобы эта тварь выжила! – вопила стерва.
– Оганга! – спохватился боязливо подглядывающий бой и подбежал к доктору.
– Ни-и-с-льн-ы-н, – совсем неясно простонал старик, корчась от боли.
– Мочи его, Алехандро! – в ужасе визжала стерва, отходя к выходу.
Мальчик поднял голову доктора и резко сорвал с его шеи и ключ, и крест. Когда он побежал к двери, старик снова плюхнулся лицом в лужу воды. Бой, весь дрожа, накинулся на замочную скважину. Ключ не входил. “Придуши его, ****!” “Оганга-оганга!!” Царапина, еще одна. Вся дверь исцарапана. Слезы. Треск магнитофона. Царапина! Да попади ты уже! “Оганга!” Вошел! Поворот. Еще поворот.
Кабинет открылся.
Внезапная пауза. Мальчик как-будто и не дрожал. Стерва как будто и не сбегала. Из тьмы крохотного кабинета, освещенные редкими лучами солнца, проходившими сквозь плотные жалюзи, показались человеческие глаза. Они плавали в банке с чем-то желтым и коричневым на дне. Слева от них на специальной бамбуковой подставке висели кнуты, сплетенные из различной кожи. Этими кнутами можно было запросто забить с одного удара. На верхней полке, откликаясь лишь страшными зубами и надбровными дугами, стоял человеческий череп, а справа, близ кувшина с водой и книгами, нависло огромное костяное чудовище, которое во мраке было трудно различить.
Мальчик так и сел. “Он чудовище, я же говорила!”, – не веря своим глазам пробормотала Стерва. Доктор кряхтел и бился ногами. Вдруг он толкнул магнитофон. Тот врезался в комод и вдруг приветливо затрещал:
“Раз-раз, проверка. Ах, да как эта штука работает? Все еще крутится… Может эта? Ну выключайся! Так, Флоренс, успокойся. Вдох. Выдох. Хорошо. Они ни о чем не догадаются. Никто ни о чем не догадае... Пшшшшш-ш-ш. Ну и как мне теперь вернуться в больницу?.. *Рев леопарда* Ах! Что это? Боже мой, что это? Что это? Помогите! *Удар*”
...
– А, Николя, я же совсем забыл ответить на твой вопрос за завтраком! А ведь я подготовился, хах. – Джозеф подождал Дюрана, похлопал его по плечу и побрел с ним наравне. – Флора-фауна, бабочки-цветочки… Эт все не про Африку, дружище. Здесь обитают только монстры, вроде доктора или Фернандо, ха-ха. Пытался поговорить с ним однажды, кстати. Мерзкий тип. Как будто бык, знаешь. К нему не подступишься, нужно быть как Хуан Бельмонте, чтоб воткнуть пику хоть куда-то. В общем, ты как знаешь, а я не в восторге. А по поводу крика - это наверняка горилла или геенна. Я-то не слышал ничего, а значит, ничего серьезного. Да ты не волнуйся, этих мочить еще слаще, чем людей! Тебе ли не привыкать, – и хлопнул по плечу.
Три вооруженных, кто-то ружьями, кто-то фотоаппаратом, охотника пробирались сквозь девственный лес, предпочитая не прорубать себе дорогу, а обходя особо трудные места. “Магдаленка, запоминаешь? – стряхивая пот с бровей, постоянно оборачивался охотник. – Да шучу-шучу, я профи, не напрягайся”. Они обходили масляные пальмы, изуроданные присосавшимися к ним лианами, огибали заросли тростника, странные кусты, опасные обрывы и вскоре вышли на поляну, за которой открывался живописный вид на ту Африку, которую еще воспоют великие охотники: зеленые, лишь изредка украшенные одним-двумя деревцами, холмы; вялотекущая река, частые белые цветы, голубое небо над головами…
– Все, привал! – рухнул на землю Джозеф. – Это привал, задрало. Лучше передохнем, чем пойдем по чьему-то следу. Место опасное, фух. Опасное место, говорю! – крикнул он для отстающей Магдалены. – Фух… Не смотрите, что все так гладко. Эт самая опасная зона, здесь если дашь слабину - не жилец. Пространство, – он хотел показать рукой, но забил и потянулся к фляжке, – чтоб его, открытое… Николя, доставай консервы.
…
Огромное солнце коснулось холмов, и они побагровели. Джозеф толкнул Николя: “Дружище, не засыпай, скоро в путь”. Охотник достал фляжку и сделал последний глоток. Убедившись, что ничего не осталось, он положил руки за голову и деловито присел к стволу напротив.
– Мы повернули сначала у… забора? Потом у будки. Потом обошли пальму, лианы. Там была мартышка, мы ее прошли… слева. Нет, справа. Нет, слева. Ну, там вспомним… И потом… Черт. Магдалена, ты случаем не запоминала маршрут, м? А то я ведь не шутил. У меня это, как его, чувства юмора нет совсем. Мало ли, ты не поняла, и теперь нам никогда не вернуться, а? – говорил он, неожиданно, серьезно.
– Мы повернули сначала у калитки, потом у будки, потом мартышка, лианы, красный цветок…
– Сначала мы повернули… Мы повернули… – глаза охотника медленно закрылись.
Подул легкий ветерок. Это стало понятно по движению куста сзади. Джозеф просопел что-то вроде: “Сначала мы…”, и вдруг страшно завизжала мартышка. Кусты дернулись. Из них выпрыгнула, как ошпаренная, львица и промчалась в метре от Николя. Джозеф бросился к ружьям, лежащим близ Магдалены. Прямо под рукой. Бери да стреляй. И в этот момент кусты разорвало страшное гороподобное создание величиной с баобаб. Таким показался черный разъяренный носорог, столкнувшийся с тонким стволом и мгновенно сломавшим его. Джозеф оберн… Хр-ру-усть. “Аа-а-а-а-а-а-с-с-и-а-ска!” Чудовище топталось по ногам охотника, так и норовя проткнуть его череп своим уродливым рогом. Раз! И рог прошел в десяти сантиметрах от головы, пропахав землю. Два! И он разве что разорвал охотничью куртку. Три! И Джозеф схватился за рог, повиснув на нем всей тяжестью еще живого тела. Зверь немедленно принялся мотать головой и бить охотника о земь.
Казалось, в промежутках между одним из таких ударов, Джозеф с надеждой взглянул на своих… друзей?
А кровавый глаз солнца все ехидней прищуривался, покрывая поле боя красными брызгами.
А ведь когда-то это были белые цветы.
...
Немой шел довольно медленно, будто боясь, что Луиза сдаст его с потрохами. Она верно сделала, что не стала догонять мальчишку, а лишь пошла по пятам. Так он смог влегкую откреститься от того, что уходил из больницы в джунгли. Нет-нет, он и эта белая женщина - совсем незнакомые люди, что вы. Не приставайте к немому, они никак не связаны. Просто по пути. Доктор куда-то послал. Не иначе. А почему они поравнялись? Да кто его знает! Совпадение.
Шествие было… молчаливым. Благо ходить по джунглям для Луизы было не ново. Проходя мимо знакомых пальм и указательных столбиков, она то и дело вспоминала похожие прогулки с Сигбертом: “Луизочка, не останавливайтесь, вы всех задерживаете... Ну что вы, я не хотел… Давайте руку, аккуратней… Корни! Помеха справа!.. А это гнезда ткачиков, таких не найдешь в Европе. Ах, да не пугайтесь вы так, просто гнезда! Ткачики - это птицы, а не пауки, хаха…” То тут, то там мелькал добрый старик: показывался в отражениях капель на листьях, в бликах, в узорчатом солнце, которое перекрывали кроны. Но это продолжалось лишь до вечера. Когда лианы слились со тьмой джунглей, став похожими на вездесущий клубок змей, то и дело пытающихся придушить Луизу, образ доктора слился с мраком Африки. Теперь его чудовищная скрытная натура то и дело пыталась облапать женщину деревянной рукой кустарника, влажным языком загнивающей пальмы, шероховатыми спинами разросшихся корней…
Мальчик вел за руку. Слева показался огонек. Немой обрадовался, поправил курс и, схватив Луизу обеими руками, поволок ее за локоть на свет. Выйдя к высокому костру, парень, не скрывая щербенистой улыбки, прищурился и вскоре разглядел выходящих из костра старейшин. Одетые в шкуры леопардов, они в ритуальном танце подскакали к Луизе. Немой погладил ее руку и искренне улыбнулся. Его глаза с огромными белками словно сказали: “Это здесь, мы дошли!” Негр с бусами из чьих-то зубов склонился перед Луизой, не прекращая танцевать. Нагнувшись, он словно превратился в леопарда. Костер пульсировал, и шкура то и дело играла шерстью: то разглаживалась, то покрывалась черными иглами. Шаман резко поднялся. Перед самым его лицом уже блестел заточенный, видимо, самими детьми природы, ножик с костяной рукоятью. Мальчик запрыгал от счастья. Негр протянул нож Луизе, немой затаил дыхание...
…
Женщину аккуратно схватили под локти и повели по тропе к костру. Вкруг него сидели аборигены в похожих нарядах: у кого-то они были совсем как на утреннике, у кого-то - скроены с умом. Шаман присел на четыре конечности, как это делает мартышка. Нервное дерганье головой. Вниз. И вот в его руках фиолетовые травы, а судьба их - огонь. Приятный кислый запах. Коробочка. Всегда ли она была тут? Открывает. Крышка поднимается. Темнота. Проблеск огня. Негры вокруг встают. Блик. Пиала? Блик. Чашка? Блик. Напиток.
Круг сузился и пустился в пляс на одной ноге. Костер? Почему три костра? Немой, немой говорит? “Пей! Надо пить!” Хлопки в ладоши. Чаще, чаще, чаще. Барабан, гипнотизирующий барабан. Бум. Хлоп. “Пей!” Бум. Хлоп. “Пей!” Бум. Хлоп. “Пей!”
И в красной жиже отражается испуганное женское лицо - гордость парижской документалистики. Что же там, на дне?