Наверное, каждому мечтательному человеку знакомо это странное состояние — состояние сна наяву, сна среди бела дня. Ты просто читаешь книгу, или цедишь вино за неторопливой беседой с другом, или, скажем, скользишь рассеянным взглядом по витым вензелькам узора, украшающего старинный декантер, — и вдруг случайная фраза, слово, красочный образ или даже обрывок образа захватывает все твое воображение. Еще секунду назад ты был здесь, в ощущаемом мире, среди его предметов, звуков и запахов — и вот тебя нет, твоя телесная оболочка осталась в кресле — застывшая, отрешенная, с невидящим взором, — а разум, окутанный облаком грез, унесся прочь — в другую эпоху, в другое место, в иную вселенную, где события идут вспять или разворачиваются со скоростью падения метеора. Фантомы окружили тебя плотным кольцом, заслоняя своими маревыми фигурами реальность — размытое крошево черных букв на белом поле, тающие черты собеседника или изогнутое горлышко декантера, что постепенно расплывается в сиянии собственного хрусталя. На какую-то долю времени ты оказываешься целиком во власти фантазии — ты ею пленен, отрезан от остального мира. И, пока этот морок длится, вымысел становится для тебя явственней любой яви.
Вот что переживала художница четверть часа назад. Вот на что походило явление Александра Борха в шлейфе терпкого винного дыма. Он был игрой воображения, иллюзией, галлюцинацией. Но эту галлюцинацию создали столь натуральной и внедрили в мозг Люси столь искусно, что девушка, неожиданно обнаружив себя на открытой террасе, залитой теплым светом заката, ни на миг не усомнилась в реальности происходящего. Она не испугалась перемен обстановки, не спросила себя, куда исчезли ее друзья вместе с пылким Сесаром и всем его добротно меблированным кабинетом с пыльными полками и сейфом, таящимся за картиной. Захваченная головокружительным ощущением присутствия, она подставляла лицо сладкой вечерней прохладе, подносила ко рту бокал муската, наслаждаясь пряным вкусом вина и чувствуя губами плотность тонкой стеклянной кромки, а после, когда перед ней появился величественный старик с благородной физиономией, украшенной крупным носом, слушала его речь затаив дыхание.
Какой-то частью сознания она понимала, что грезит и видит перед собой не живого родоначальника семьи Борха, а навеянный образ. И все-таки безропотно принимала правила этой странной игры. Странной? Или жутковатой?..
— А теперь настало время финального испытания... — промолвил старик шелестящим голосом. Голосом, от которого по спине девушки пробежал холодок, словно ее затылка коснулось дыхание смерти. Закатный фон не померк, но в его густых золотистых красках появилось нечто зловещее.
Люси собралась задать вопрос старику, однако — вот так так! — не смогла вымолвить ни слова. Она шевелила губами, чувствовала движения своих связок и языка, но, немая, точно аквариумная рыба, производила звуки только в своем уме. Помертвевшая от испуга, она потянулась залпом допить вино и в ужасе обнаружила, что пальцы тоже ее не слушаются. Ей захотелось вмешаться в происходящее, прервать винодела, запустить в него чем-нибудь и разрушить эту иллюзию, обернувшуюся кошмаром, но она так и сидела не шелохнувшись, не в силах оторвать взгляд от морщинистого лица.
— Теперь у тебя есть 36 часов, чтобы разложить яд на составляющие и создать антидот, — сообщил Александр Борха Первый. — Докажи, что ты достоин таинства Талоны, и пусть она обратит свой взор на тебя...
«Таинства Талоны?..» — пронеслось в мыслях девушки. Почему-то ей вспомнился загадочный символ на малахитовый четках.
Послышался звон бокала, выкатившегося из ее непослушных пальцев, затем — тихая ругань Сесара: «Твою ж ма-а-а-ать...» А потом иллюзия развеялась. И Люси, испытав неописуемое облегчение, вновь очутилась в уютной духоте старого кабинета. В нем всё было по-прежнему, за исключением одной незначительной детали, тем не менее сразу приковавшей к себе ее внимание: на столе рядом с посланием Сесарова отца появились зеленые четки — точно такие же, как на картине.
Решив, что винодел просто так неудачно над ними подшутил, художница успокоилась. Однако бескровные лица друзей, их расширенные зрачки заставили ее переполошиться и заново перебрать в памяти все увиденное. Осознание, что она действительно отравлена, что все это происходит взаправду, сорвалось на нее ножом гильотины.
— Боже, — проронила Люси, тотчас же зажав ладонью рот, чтобы не вскрикнуть.
Первые минуты после этого чудовищного открытия она могла лишь безучастно переводить растерянный взгляд с одного товарища на другого и слушать их голоса, доносящиеся до нее приглушенной зыбью, будто из-под метровой толщи воды. До тех пор, пока решительный жест Фреда, швырнувшего стул в окно, и последовавший за ним грохот не вывели ее из ступора.
— Мне еще рано умирать, тем более таким вульгарным способом, как отравление! — в отчаянии возмутился Стив.
— Д-да, но ведь мы не умрем, разве не так? — тихонько пробормотала художница, подумав буквально теми же словами, как ей не хочется расставаться с жизнью в расцвете ее молодости.
Немного собравшись с мыслями, она вновь поглядела на четки. Теперь они со стола переместились в ладони Виза, медленно перебиравшего одну бусину за другой. Встав за плечом друга, девушка тоже принялась рассматривать малахитовые горошины, надеясь найти на них тот же символ, что на картине.
Наконец, закончив осмотр, она подошла близко к Сесару и, тревожно нахмурившись, заглянула прямо ему в глаза, прямо в черные жерла его зениц, словно пытаясь прочесть его душу:
— Как они могли тут появиться? Кто мог подкинуть их в эту комнату, пока мы были объяты видениями? Прошу вас, подумайте и скажите: кто имеет доступ к кабинету, кроме вас?.. Ах да, — прибавила она после недолгой паузы. — И что, по-вашему, может означать этот знак: три точки, вписанные в равнобедренный треугольник?