Несмотря на некоторую запущенность — а может, именно благодаря ей? — дом Борха произвел на Люси приятное впечатление. Ей всегда нравились места вроде этого: старинные сюзейльские особняки, построенные еще при Азуне Втором (если не раньше), давно пережившие свой расцвет и вовсю охваченные увяданием, но ветшающие благородно и с достоинством, при неустанных попытках хозяев поддерживать чистоту и порядок во всех уголках своих владений, на которые только хватает сил. Такие места всегда поневоле будоражили воображение художницы, заставляя ее представлять себе их судьбу и судьбы людей, с ними связанных. Вот двор винокурни — широкий, просторный, но сплошь заросший растрепанными кустиками сорняков. Так и хотелось спросить Сесара: чьи экипажи принимали здесь в былые времена? Бывали ли среди них повозки знати? Или вот благородная винная плесень, цепко въевшаяся в низенький потолок погреба: при ком из предков винодела она появилась? И в каком году это случилось? И выдался ли тот год особенно урожайным?
Но поскольку вино любит тишину, Люси молчала, отложив все расспросы на потом. В сосредоточенной задумчивости девушка шла за Сесаром и Иганом с блокнотом в руках, периодически делая пометки или наскоро зарисовывая детали, которые казались ей необычными или важными для расследования: отпечатки обуви между пучками травы во дворе; крупные бочки в главном зале винохранилища, присыпанные пылью или сверкающие новизной; фрагмент потолка в белесом налете плесени, похожей на осыпавшуюся штукатурку; замок на двери, что вела к узкому коридору с ценными семидесятилетними винами; саму массивную дверь, ключ от которой исчез вместе с Александром Борха.
В погребе царил густой синеватый полумрак, едва разбавляемый тусклым мерцанием волшебного огня — единственного осветительного прибора на все залы и коридоры, — однако за время, проведенное в сумрачной конторе Крыс, Люси настолько привыкла работать при скудном освещении, что почти не ощутила неудобства. Невелика разница: делать наброски при свете магического шара или двух жалких струек света, льющихся из куцых окошек, задранных под самый потолок, как в каземате. Более того — в какое-то мгновение девушка настолько увлеклась рисованием, что практически забыла о цели своего визита, и, пока ее быстрые пальцы порхали над бумагой, изучала стены и бочки с интересом не столько сыщицы, сколько художницы. Все эти живописные приметы старины, царапинки на дереве, неровности и щербинки стен, сухой прохладный воздух, пропитанный древностью и сладкими ароматами вин, погрузили ее в мечтательное настроение и фантазии о прошлом.
Только когда за спиной раздался грудной бархатистый голос Стива, отрешенное выражение ушло из ее глаз. Она затаила дыхание, прислушиваясь к словам друга и чувствуя, как ее сердце колотится быстрее в приятном предвкушении. Она не раз слышала такие нотки в голосе жизнелюбивого амнийца и знала, что за этим обычно следует комплимент.
— Оооо! Этот неповторимый аромат погребов с вином! — воскликнул Стив, с наслаждением вдыхая запах старых стен. — Ой, Люси, точно, ты же сегодня источаешь просто волшебный аромат! Духи?
Девушка закусила губу и потупилась, стараясь подавить рвущийся из груди смешок и чувствуя, как розовеют ее щеки. Если вспомнить, единственным пахучим веществом, которым она могла бы сегодня «надушиться», был прозрачный водостойкий лак, запах которого едва ли заслуживал столь громкого эпитета, как «волшебный». Гораздо лучше его характеризовали слова «непривычный» и «специфический», еще точнее — «резкий», а, если уж совсем точно, то — «едкий до рези в глазах». Лебрен де Пентевьер со свойственным ему образным восприятием действительности называет его «эссенцией жженой пакли, настоянной на терпентинном масле». Люси все сегодняшнее утро покрывала этой субстанцией последнюю работу своего отца, а затем битый час оттирала ее от пальцев. Оставалось лишь надеяться, что запах за полдня успел ослабнуть.
— Что ты, что ты, какие духи... — начала шептать Люси, но осеклась, перехватив укоризненный взгляд Сесара, обращенный к ним со Стивом. Тогда она спрятала блокнот, весело подмигнула приятелю и показала ему ладони, сложенные сердечком.
После этого вернулась к изучению вмятин на стенах, царапин и пыли, покрывающей бочки в узком коридоре, рассматривая их по второму разу уже исключительно с исследовательской целью.