— Меж тем как Вы находите юного баронета?
Получив из рук дочери маслёнку, Ричард Линкольн принялся тонким слоем намазывать свежеиспечённый, специально к сегодняшнему ужину, хлеб. На идеально белом, накрахмаленном манжете блеснула запонка из натурального камня. Отец умел одеваться, как сказали бы презренные французы, élégamment¹, вот уже 20 лет отдавая предпочтение одному и тому же портному на Сэвил-роу². Но этим вечером его костюм отличался исключительным изяществом — оно сквозило в каждой детали.
Сегодняшняя трапеза вообще была особенной. Ещё бы, ведь со званым визитом пожаловал сам маркиз Кристофер Джон Уинчестер со старшим сыном Чарльзом, молодым человеком 22-х лет, недавно окончившим Оксфорд. Уже за неделю до означенной даты в особняке Линкольнов начались приготовления: родители выглядели куда более сосредоточенными, то и дело раздавая прислуге распоряжения относительно бытовых хлопот. Лорд Уинчестер был в этом доме почитаемым гостем.
— Стокса? — маркиз ненадолго задумался. — Создаёт впечатление приятного юноши. И, кажется, не без таланта.
— И не без амбиций, — добавил граф. — Я слышал, он питает надежды получить исключительное право заседать в Палате лордов. Стать первым в истории, так сказать, первопроходцем, создать прецедент. Каков реформатор, а?
Граф Линкольн усмехнулся в усы и наколол на вилку ещё немного заливного.
— Не судите его строго, мой друг. Вспомните себя в таком же возрасте, — гость поддержал улыбку хозяина дома своей, ироничной.
— А что я? — приподнял бровь Ричард. — В свои 24 я совершил самый разумный поступок в жизни.
Улыбка его потеплела, когда граф обратил взгляд на жену. 20 лет назад он попросил руки леди Элизабет и имел счастье получить согласие.
— И всё же юношеству свойственно витать в грёзах, — продолжал свою мысль лорд Кристофер. — Хоть наша страна 2 века назад и подписала «прогрессивный» Акт об объединении³, не думаю, что устои британского общества настолько изменчивы. Разве что Его Величество окажет сэру Стоксу милость и сделает исключение за его будущие заслуги перед отечеством… — добавил он по некотором размышлении.
— В любом случае это дело не одного года, — подал голос Уничестер-младший, до сих пор с живым интересом слушавший, но не вмешивавшийся в разговор.
Как могла догадаться из контекста беседы Анна, в данный момент обсуждали первый выход в свет баронета Стокса, младшего члена семьи. Своего рода показательное выступление. И если для барышень подобное испытание означало обязательное посещение салона первой светской львицы, то для отпрыска фамилии мужского пола оно имело место в клубе, среди дыма сортового табака и карточных столов, разложенных для игры в вист.
Да, при всей своей прогрессивности взглядов Англия оставалась государством весьма консервативным в любых вопросах, касавшихся социального и гендерного расслоения. Эпоха суфражисток ещё не настала — их время придёт чуть позже. Женщины по-прежнему были лишены права голоса. Их труд оплачивался вдвое меньше — и это при равной нагрузке. Девочки не наследовали титул своего отца, выступая лишь его «хранительницей» — до появления первого потомка мужского пола⁴. Даже титулы учтивости давались представительницам прекрасного пола по мужчине, с которым они состояли в родстве — отцу либо мужу. Махровый сексизм и неравенство цвели пышным цветом в нравах британцев. Быть женщиной означало быть второй, в стороне, всегда в тени кого-то.
Конечно, встречались послабления с некоторыми исключениями: с недавних пор девушкам разрешили получать высшее образование и даже защищать диссертацию с присуждением учёной степени. Но и здесь не обошлось без ограничений: ряд факультетов допускал барышень только в качестве вольных слушательниц, не выдавая диплома по окончании курса. Студентка естественнонаучного факультета? Случай редкий, но имевший место. Практикующая женщина-врач? Женщина-математик? Женщина-физик? Нонсенс. И Создатель упаси опубликовать научную статью под своим именем! Чего уж говорить о журналистике и литературе — занятиях, считавшихся сугубо мужскими. Словом, быть женщиной в просвещённой Англии было… затруднительно.
Однако пущенную стрелу уже не остановить. Всё чаще выступали представители новой прослойки социума — рабочего класса, порядком увеличившегося за минувший век. Всё выше поднимали они голову, заявляя о своих правах. Всё громче слышались их голоса. Издержки индустриализации, оборотная сторона медали… «За всё нужно платить. Ещё не известно, какие плоды мы пожнём от таких поспешных социальных реформ», — скептически повторял отец, когда разговор заходил о поправках в законодательство касательно прав простолюдинов. Ричард Линкольн вообще не любил поспешности и неоправданных изменений — и маркиз Уинчестер был с ним полностью согласен. Консерватизм и педантичность взглядов были теми факторами, которые объединяли двух мужчин, делая их дружбу (в том числе и на политическом поприще) крепче. А с недавних пор в воздухе витала идея упрочить этот союз, породнившись ещё и домами…
***
С тех пор, как её посадили под замок, дни тянулись скучной чередой — один похож на другой. И хоть её не заперли в четырёх стенах буквально (всё же личное пространство единственной наследницы было обширней и составляло несколько комнат, выстроенных анфиладой на «женской» половине дома), тем не менее девушка ощущала себя певчей птицей в клетке. Только петь по заказу совсем не хотелось.
Отец решил дать ей время подумать над «своим поведением», и в эту формулировку входил не только недавний инцидент в университете. Размышлять предстояло также и над предложением родителей устроить её помолвку с сыном маркиза — собственно, ради этого и затевался сегодняшний ужин, на который ей разрешили выйти из своей комнаты.
Беря своё начало с середины 16-го столетия, старинный род Уинчестер не потерял былой славы и теперь: благодаря дальновидности Джеймса Уинчестера и предприимчивости его старшего сына Кристофера Джона фамилии удалось не только сохранить унаследованное состояние, но и преумножить его. Предки маркиза, в том числе его отец, сколотили капитал, активно участвуя в Британской Ост-Индской компании. А когда торговые операции пошли на убыль, в дело включился младший отпрыск, своевременно выведя активы и вложившись в акции Лондонской фондовой биржи.
Состоятельность была не единственным и отнюдь не главным достоинством молодого графа. По подтверждённым источникам, Уинчестеры состояли в дальнем родстве с самими герцогами Сомерсет. «Это тебе не какие-нибудь Ричмонды⁵», — многозначительно говорил Ричард Линкольн. Но и на этом плюсы потенциального жениха не заканчивались. По отзывам отца, Чарльз был искусен в светской беседе и этикете, недурно играл в крикет и вист, был сведущ в биржевых торгах и политике (а главное — имел представления о «правильном» политическом курсе) — словом обладал всеми талантами, какими должен был обладать претендент на руку его дочери.
Подобные разговоры смущали Анну, даже пугали. Конечно, она понимала, что родство с Уинчестерами укрепит позиции отца в парламенте. Важный фактор. Она с детства привыкла слышать, что брак — дело в первую очередь разума, долга и ответственности. Но этот жизненный постулат не находил отклика в её сердце, а создание собственной семьи по строго регламентированному выбору казалось чем-то из разряда долговых расписок. Пожизненных. Династические браки редко бывают счастливыми, и пример её родителей — скорее, исключение из общего правила. Вот бы и ей так повезло…
«В наши времена крайне сложно найти достойную партию. В самом деле, кого ты видишь своим потенциальным женихом? Золотую молодёжь, курсирующих от паба до опиумной курильни или ещё чего отвратительней? Или, может быть, этих новомодных литераторов сродни твоему профессору?», — вопрошал Линкольн-старший. В такие моменты Анна обычно смущённо опускала глаза, а отец беспомощно всплёскивал руками и быстрым шагом удалялся в кабинет со словами «Это решительно невозможно! Этот вольнодумец совсем задурил ей голову алогичными глупостями. Элизабет, сделай же что-нибудь!».
Анна не винила его и не обижалась. Ричард Линкольн любил дочь до невозможности и как любой любящий отец желал счастья и лучшего будущего — просто представления и о том, и о другом у них были разные. А ещё, казалось, будучи человеком сдержанных эмоций, он не до конца понимал, как воспитывать девочек. Особенно как обращаться с ними, когда они уже прошли этапы детства и подростничества, вступив в пору ранней юности.
***
Спустя примерно неделю заключения Анну стала посещать мысль, что не такая уж плохая партия, этот граф Чарльз. По крайней мере, не сорокалетний обрюзгший старик — некоторые родители выдавали своих дочерей и за таких, лишь бы спасти семью от разорения. Молодой, почти одного с ней возраста, недурен собой и, кажется, умеет проявить внимание… Ещё ведя кое-какие торговые дела на обломках Ост-Индской компании, недавно Чарльз подарил ей настоящие произведения искусства: резную шкатулку красного дерева с китайским чаем, индийские благовония и несколько самоцветов, а ещё — обрез тончайшего натурального шёлка! Слушая рассказ про технологию изготовления ткани и бабочку тутового шелкопряда, девушка не могла скрыть своего восхищения: как может такое крохотное существо за свою коротенькую жизнь соткать подобное волшебство! Анна уже представляла, как невесомая, нежно-голубая ткань обвивает её стан, как подчёркивает серые, будто в дымке, глаза… Решено. На следующей же неделе она отправится к модистке и сошьёт лучшее платье.
Всё портило презрительное отношение Чарльза к литературе. Стоило Анне коснуться темы сочинительства, как на губах графа появлялась иронично-снисходительная улыбка. И Оскар Уйальд-то у него выходил бездельником, без искры таланта. И Шарль Бодлер — пустозвон и бездарность, чьи книжонки стихов годились лишь на растопку камина. А уж романы Золя вообще были не достойны упоминания в приличном обществе — будь на то воля его, графа Уинчестер, он бы вообще запретил девицам читать такое бесстыдство на законодательном уровне.
Словом, отсутствие взаимопонимания по филологическому вопросу служило единственным камнем преткновения в деле помолвки. Но сегодня днём Анну посетила новая идея: ведь не запретит же, в самом деле, будущий муж ей читать? Тайком, будучи предоставленной самой себе, можно заниматься любимым делом, покуда супруг занят делами государственными. Только вот… при мысли пойти под венец сердце не замирало в груди, не ныло сладко. А она знала — читала в книгах, слышала на лекциях профессора — что бывало и такое. Должно быть.
***
Так она и просидела до самого вечера. То уносясь в мечты, но возвращаясь в реальность, где вновь спотыкалась о постылую помолвку и вынужденность дать какой-то ответ. Спросить бы сейчас профессора — с его умом и проницательностью он бы в два счёта дал совет, мудрый и самый подходящий. Томас Найтингейл удивительно чутко умел читать людские души. Где он теперь… Безвестная судьба наставника не давала покоя, тревожила очень.
Всё случилось так быстро, что она толком не успела понять. Это яркое, быстрое нечто только что прожгло стекло и… юркнуло в район груди? Боги милостивые, там же сердце, лёгкие!.. Она что, ещё жива? Как-такое возможно?!
Девушка слепо зашарила руками по груди и для верности подбежала к зеркалу. Как проникновение инородного предмета сказалось на внешности? Не порвала ли платье? Ох, почему так блаженно-тепло… И ручка ещё эта — откуда она взялась, буквально материализовалась из воздуха, с неба упала?
А за дверью уже слышался взволнованный голос отца. К счастью, врываться он не станет. Стучаться, прежде чем войти, — это негласное правило соблюдалось в доме неукоснительно всеми членами семьи. А значит, у неё есть несколько мгновений привести себя в порядок. Недого думая, Анна схватила странный предмет и сунула в верхний ящик секретера. Спрятать улики.
— Тут… я… — испуганно запинаясь отозвалась девушка.
Нужно придумать, что ответить, быстрее!
— Наверное, снова стачка рабочих. Они разбили окно, — выпалила Анна первое пришедшее в голову.
Отец всегда во всех бесчинствах винил простолюдинов. В самом деле, не про летающий волшебный камешек же говорить. Ещё, чего доброго, упекут в комнату с мягкими стенами.