Пшеничное золото лидкиных волос мешаются с припорошенными сединой некогда темными волосами Болеслава, и кажется, словно через тронутую талым снегом землю прорастают первые хрупкие колоски, колышимые словно ветром неторопливым движением бедер. В голубых светлых глазах-озерах женщины, широко распахнутых и подернутых туманной паволокой страсти, отражаются серые, как весеннее небо, глаза мужчины. Она дарит себя ему и прорастает сквозь него, как плоды через черную комковатую землю, принимает его в себя, как вода принимает дождевые капли, растворяется в партнере, как соль. Размерен ли ритм ее движений, бурен ли – все столь же естественно, как солнце, восходящее на рассвете.
С припухлых от поцелуев губ срывается тяжелое, глубокое дыхание, колышется пышная грудь, проскальзывая по коже мужчины. Шелковистые мягкие бедра под шершавыми грубыми руками шляхтича двигаются мерно, приподнимая и опуская хозяйку. Но вот она поднимается, мазанув локонами по лицу пана, и к широкой мужской груди прижимаются две маленькие теплые ладошки.
Она смотрит сверху вниз, ловя каждый момент, меняющий лицо Болека, и двигается вызывающе неспешно, то практически поднимаясь на коленях, то опускаясь так близко, что и шелковый плат не протиснется. И хотя сейчас ситуацией, казалось бы, владеет она, задавая и темп, и скорость, но в блестящем взгляде ее, похожим на глаза мартовской кошки, читается не властность, а та безграничная женская покорность, которая, подчиняясь безоговорочно, сама подчиняет себе.
На коже, светлой, как лепестки белой ветряницы, жемчужинками блестят капельки пота – как роса. Она гнется, словно гибкая ветка или натягиваемый лук, полуприкрыв глаза, а с жадных губ срывается протяжно-лукавое:
- Да, Болек, да-а… Буду – иначе не смо… о-ох! – не смогу…
Лидка двигалась все быстрее, вскрикивая от заполняющей ее твердости и таких крепких рук, нежных и вместе с тем настойчивых, держащих ее так, словно она вот-вот могла развеяться струйкой серого дыма, и только его касания держали ее во плоти. Соединившаяся с мужчиной в единое существо, она ощущала, как распростертое под ней сильное и мускулистое тело, разгоряченное и выгибающееся, отвечает на каждое ее движение, заставляя отзываться низкими, протяжными стонами, исходившими из самых темных и потаенных глубин ее естества.
Словно одержимое весенним гоном животное, она, пьяная от сладости, наслаждалась каждым мгновением соития, каждым резким, вбивающимся в мужчину движением бедер, его страстными поцелуями и своими искусанными губами, влажными стонами и трепетными, требовательными движениями. Покатые молочные плечи снова и снова поднимают тело, чтобы бросить его навстречу страсти, словно дрова в голодный костер. Этот голод и жажда дики и изначальны, и теперь не насытиться, пока не будут отданы до конца все силы.
Ей не надо слов, чтобы выразить свою страсть, не надо ничего говорить. Чтобы дать понять, как она восхищается партнером. Грудное частое дыхание, сжимающиеся на груди пальчики, отрывистые, бесконечно глубокие движения, глаза, то скрывающиеся за пологом ресниц, то расширившиеся и неотрывно смотрящие на пана, сильные бедра, безостановочно ходящие вперед и назад, вбивая окаменевшее достоинство в затягивающий хмельной водоворот женского естества. Время уже ничего не значит: час ли, век ли, мгновение ли длится эта переплетенная скачка. Есть только Он и Она, есть одно дыхание на двоих и короткие, ослепительные вспышки. Проще этих порывов не сыскать. Сложнее, чем эти порывы, не бывает.