Лидка, смотрящая всепонимающими глазами Лидка, считавшая, что она знает людей досконально, нечасто удивлялась. Ведь что есть бордель, как не место, где можно отпустить себя, отбросить все условности и позабыть о чинном приличии, на краткие часы став самим собой, не скованным взглядами требовательного общества? Так к чему удивляться, что нагие люди нередко обнажали свои души, и имеющему уши оставалось только слушать? Удивит ли то, что женщина, долгие годы стоявшая неподалеку о власть имущих, но не имевшая ни голоса, ни влияния, сама пришла к истине о том, что смотреть надо своими глазами, и видеть то, что есть на самом деле, а не то, что так активно пытаются показать люди, поднаторевшие во лжи и игре словами?
Она любила играть на грани и шутить о том, чего не будет, если эта шутка не била по чувствам соперника как острый нож. Вот и теперь, предлагая Болеславу Вилковскому размять усталые члены, она заранее была уверена в том, что лишь ее руки коснутся партнера, и лишь широкая спина будет открыта ее ладоням. И тени сомнения не было у нее: ведь она знала благонравность и добропорядочность шляхтича, и верила, что с этого угодного церкви, но столь редко встречающегося пути его не свернуть. Да и не собиралась она этого делать: ведь никогда не знаешь, на что способен человек, потерявший в один миг привычную опору.
И когда скользнувшие на талию крепкие мужские руки притянули ее к себе еще ближе, когда требовательные мужские губы настойчивым поцелуем коснулись ее уст, она обомлела, и лишь пискнула от неожиданности. Болеслав, хотел он того или нет, поразил хозяйку дома терпимости в самое сердце. Привычный сознанию монолитный образ, и без того пошатнувшийся во время разговора, осыпался, как вишневый цвет, а на его место стал кто-то другой, перехвативший инициативу не только в действиях, но и в мыслях.
Лидка поначалу напряглась в его руках, застыв женой Лота, но тело оказалось умнее запутавшегося разума: оно обмякло и вновь стало мягким и податливым, с ненаигранным трепетом отзывающимся на требовательную ласку. Губы ее, вкуса меда и тмина, поначалу покорные и не противящиеся, ответили на поцелуй с жаркой истовостью и готовностью, теплые руки скользнули на широкие плечи. Она ничего не сказала: зачем слова, которыми никогда не выразить то, что столь недвусмысленно говорит тело?