Ян:
Удовлетворенный ответом, торгаш выпростал откуда-то из рукава необъятный шелковый платок, который иные могли бы использовать как салфетку на стол, и вытер блестящий бисеринками пота высокий красный лоб. Но все равно, в складках долгих лет влага все равно осталась. Выдохнув утробно и слегка поёрзав, лучащийся доброжелательностью торгаш снова одарил юношу широкой улыбкой – шо твоим злотым:
- Ну вот и ладно. Батюшка твой человек мудрый, поймет, что к чему, а ты, Яничек, обиды или раздражения не таи. Будут и у тебя зрелые лета, так поймешь, почему да как кто поступает, да сам осознаешь, когда след самому ходить в гости, а когда лучше дорогого гостя приветить. Наука эта не сложна, да многие паны о ней забывают. Но ты пораспрашивай батюшку, пораспрашивай – много интересного для себя откроешь. А коли выдастся минутка свободная, так вечóр заходи ко мне: привечу, как подобает, да поведаю, как смотреть на заклятых друзей пана Казимира по раде надо, да как подмечать то, чего они сказать чи показать не желали.
Ну, иди, сынок. Дело твое молодое, долгие беседы, вижу, утомляют. Пользуйся возможностью жить для себя, покуда время есть. Ну или, ха-ха, - громкого хохотнул он, - иди в купецкое сословие: тогда все, что не сделаешь, будет твое и только.
***
Вот теперь, кажись, стрелы слов молодого шляхтича нашли свою цель. Фон Гриффин умел держать лицо, и делал это неплохо, но столь откровенное предложение проняло и его. Расширились спокойные глаза, отвисла челюсть, рука метнулась к сердцу – словно юноша вонзил туда нож. Но недолго длилось такое состояние: потенциальный тестюшка быстро пришел в себя. Вот только слов не находил, а все шевелил губами, будто беззубый нищий, хлебную корку жующий.
Нет, не стал немец спокойным. В скатерть вцепился до побелевших пальцев, задышал прерывисто. Оно и понятно: такие предложения дважды не делают, да и редко когда подобная удача впредь выпадает. Для Норберта это был шанс, но он все равно мялся. По всему выходило, что суконщик, торговая душонка, боится прогодать по сделке, и вместо зятя получить дочь-вдову и проблемы с другими панами. Но понимал он и то, что на двух стульях не усидишь, и отмолчаться не выйдет.
Собравшись с духом, фон Гриффин с расстановочной так, осторожно ответил, стараясь подобрать самые верные слова:
- Простите, панич. Вот уж чего не ожидал, того не ожидал, хотя и льстил себе надеждой. Но... Неожиданно очень. Впрочем, надеюсь, доченьки мои не будут возражать. Я говорю доченьки, упоминая двоих сразу, - поспешил объясниться он, - потому что решают они все только вместе, да и делать все стараются рука об руку. А тут одна возьми да уйди в мужнин дом... Плакать же будут... Но, думаю, погорюют да перестанут: обе понимают, что еще чуть лет пройдет – и засидится в девках Марта. Вот вам крест, - осенил себя Норберт крестным знамением, - уговорю я их.
А вы, пан Ян, коли желаете Марту своей суженной видеть, приезжайте завтра к нам. Я не тиран, и не хочу, чтобы моя дочка выходила замуж, сама не ведая за кого. Я уверен, вы ей придетесь по нраву, и мы о помолвке объявим. Но позвольте старому отцу услышать согласие и из уст дочек в том числе. Кровиночки же родимые...
Немец, кажись, от своих слов даже прослезился: вон, глаза потер. Помолчал чутка, кадыком вздрагивая, и хрипловато завершил разговор:
- Я понимаю, что вы не ради красы Марты желаете видеть ее у алтаря: вам мой голос нужен. Время такое, понимаю, надо чем-то поступаться ради чего-то большего. Я знаю, понимаю... И коли будет помолвка, то голос немецкой слободы будет за вас. А голос наш громок и уверен, и, может, к нему прислушаются и сомневающиеся...
Казимир и Гжегож:
Татарва, даром что узкоглазые да пришлые, обычай гродненский знали и не брезговали им. Склонились перед паном, но не в пояс, как низшие, а лишь глубоким поклоном, словно равные. Склонились головы и перед Гжегожем и Анджеем – со всем уважением, которое одни достойные люди оказывают другим. При желании, конечно, можно было бы придраться, что Деянира ведет себя слишком по-мужски, но так вести себя могла, например, и полноценная хозяйка, вдова, ведущая одна дело покойного мужа. Обычай такое допускал, а значит, почему бы и не предположить, что татарочка в этой паре – хозяин, равный братцу? А то и главный – кто этих нехристей знает?
Преломили они и каравай, знаменуя тем, что не злоумышляют супротив хозяина дурного. Отведали и вина: Деянира маленькими глоточками, отставив в сторону хорошо читающийся под тканью локоток, Илдиз же – одним махом, как и сам хозяин. Возгласив ответное славословие дому, хозяину и вину, они неспешно и чинно ступили под сень поместья Будикидовичей. Радушные слова, по всему видно, их не смутили, и когда Казимир в речи сделал паузу, Илдиз разразился не меньшими славословиями в адрес “твердого меча порядка и уважаемой книги мудрости”. Досталось восхвалений и “шлемоблещущему витязю”, и “непреклонной в славе гордости честнейшего из справедливейших”.
Трапезничали татары, конечно, скоромно. Куда им до литвинов или росичей! Маленькими кусочками отщипывали да в рот отправляли, блаженно щурясь. Но ловко, признаться: к тому же если юноша предпочитал отрывать мясо руками, как и все в доме, то его сестра с воздушной легкостью орудовала двумя ножами, не запятнав пальчики и в капле жира. Когда же поднесли дары, Илдиз громко и отчетливо зацокал языком и к тому же на миг прикрыл глаза, будто ослепленный красотой дара. С низким поклоном приняв прекрасную нагайку, он поблагодарил:
- Сын твоего отца, счастье и гордость дома Будикидова, умеет зреть позывы чужих сердец. Названный Илдизом исполнен благодарности высокой, выше самых шпилей башенных, и нерушимой, подобно стенам Иерусалимским! В галопе и рыси, в скачках и охоте моя рука не расстанется с даром зорчайшего из юстициариев!
Блеснув поразительно белыми зубами, рассыпалась в благодарностях и Деянира. Блестя подведенными глазами, миндалевидными и густыми, как патока, она окинула хозяина загадочным взглядом и сказала – будто пропела:
- Слух пана Казимира услышал правду! Сестра моего брата столь же любит безудержную скачку во весь опор, сколь пение и танцы. И скорее Вечное Небо обрушится на голову смиренной Деяниры, если хоть на миг она забудет о благодарности!
На дальнейшем застолье пили гости немного: даже вино, и то килишками. Но зато, судя по ясности взора, оба остались трезвы: только Деянира чуть раскраснелась, да иногда хихикала своим мыслям голоском-колокольчиком. Брат же ее, столь похожий повадками и жестами на сестру, предложил во время очередных поздравлений, что ежели пану будет угодно, то названная Деянирой может усладить слух танцами далеких земель, а слух – нежным перезвоном зурны, напоминающим о юном ручейке, омывающим строгие и неприступные камни горной лощины. Сейчас или уже при личной беседе, решать предстояло Казимиру.
***
Где-то посреди застолья шляхтича отвлекли, вручив ему письмо:
Ясновельможный пан Казимир Будикидович, юстициарий Великого Князя Ягайло!
Пишет тебе пан Болеслав Вилковский.
До меня дошли разные вести, кои непременно хочу обсудить с тобой как можно скорее, и от обсуждения коих обоим нам может быть большая польза.
Дела эти секретные, поэтому, дабы никто, ни немец, ни язычник, ни голытьба конюшенная не заподозрили о наших разговорах, предлагаю назначить встречу не у тебя и не у меня, а в месте, где личность гостей обычно не разглашается, а именно у известной тебе Лидки, где мы сможем спокойно поговорить.
А поелику оба мы с тобой страждем княжеского титула, оное место послужит нам обоим гарантией безопасности друг от друга, ибо никто из нас двоих, людей степенных, не захочет поднимать шум в таком месте.
Коли согласен - жду тебя сегодня вечером в каком сам укажешь часу, а в какой именно комнате - то укажет хозяйка.
В друзья и союзники покуда не набиваюсь по причинам, указанным выше, но мыслю, что оба мы видим будущее города в сходном свете, а потому и причин для раздоров у нас меньше, чем у прочих кандидатов - кто бы из нас не победил, дело сделается. Потому и предлагаю обсудить все вопросы мирно. Ты меня знаешь - с моей стороны тут нет и не может быть никакого подвоха или коварства.
Жду твоего ответа, не сомневаясь в мудрости твоего решения.
Да стоит град Гродно во веки веков, и да укрепит Бог союз Великого Князя Ягайло и Королевы Ядвиги!
Писано сего дня паном Болесловом из рода Вилковских.