Гулянья, по поводу и без него, народом всегда любимы, кто бы сомневался. Тем паче сейчас, в трудную годину: а напряженье, хоть и заметно не было, тем не менее всеми ощущалось. Оно, разлитое в воздухе, давило на гортань и лишало воздуха, заставляло посередь разговора оборачиваться за спину и снижать тон. К тому же у мельника с запруд, баяли, родился двуглавый телок, который тут же встал на копытца, изрыгнул из обеих пастей хулу и исторг дым из-под хвоста, после чего убежал на запад, словно рысак. Что сказал телок, в этом мнения людские расходились, но все были уверены в одном – быть беде. Так что праздник пришелся как нельзя более кстати.
Хоть по долгу службы своей пан Казимир не сталкивался с лицедеями да балаганщиками, но зато Яничек нескольких персон таких знал заочно – да еще Лидка помогла, причем безвозмездно: даром что курва. А уж договориться с ними и порекомендовать нужный репертуар было делом простым: несколько золотых кружочков мигом окрыляют талант полунищего артиста и придают ногам легкость, а языку – живость. Скоморохи, танцовщицы и прочая веселая братия, которая в другое время была вечной головной болью судейским и стражникам, побожилась кто во что горазд, что гродненцы животики надорвут со смеху, а покуда слезы радости вытирать будут, запомнят, кому этим счастьем обязаны.
С пекарями и мясниками, зеленщиками и лотошниками проблем также не возникло – плати только, да все получишь. А пока в Гродне проблем с пищей не было, цены они не заламывали, готовые сразу одной большой сделкой сбыть весь тот товар, что собирались торговать три-четыре седмицы. Нашлись и те, кто готов за скромную плату стоять все празднество за прилавком и раздавать горожанам еду да выпивку, чтобы те, закусив колдуном и отхлебнув пивка, помянули добрым словом и Будикида-мудреца, и потомка его достойного. А еще бы не нашлись людишки, когда стало известно, что торжества возьмутся охранять не только стражники громогласного и необъятного Боровца, но и дружина самого пана Казимира.
Единственным вопросом, который оставалось в итоге решить, это как справлять торжества. Ежели размазать их по всему городу, то веселиться будут все, но слабехонько. А если на площади – то народа будет поменее, зато впечатлений – поболее. Тут-то и была загвоздка: большинство торговцев на площади платило монетку никому иному, как лысому, как коленка, пану Юзефовичу, а тот ни в какую не хотел сворачивать свое дело на несколько дней ради сомнительных торжеств задарма, и просил, песий хвост, ажно сотню злотых за возможность сделать сердце города сердцем празднества.
…А пока глава семьи решал насущные вопросы, Янека ждал пан Гриффин, чьи позиции после отказа фон Корфа участвовать в погоне за княжьей короной изрядно возросли. Суконщик, никогда не высовывавшийся, теперь стал фактически единственным лидером городских немцев, и все те, кто раньше прислушивались к магнату Корфу, теперь срочно искали расположения своего радянского представителя.
Красивый белёный двухэтажный домик с широкими окнами, маленький садик, каждый уголок которого поет о заботе рук садовника, гравийная дорожка, где нет ни объедков, ни грязи. Опрятный и подтянутый хозяин, одетый в темные одежды, подобранные, однако, со вкусом, и не превращающие его в траурного ворона. Две голубоглазые улыбчивые блондинки, похожие одна на другую, наряженные в белые рубахи да голубенькие платья с тонким узором серебром. Даже слуга – рожа простая, деревенская, и тот выглядит опрятнее многих панов, да и смотрит не как челядин – с уважением, но без раболепствования.
Кто-то, видать, стоило юному пану Будикидовичу въехать в немецкую слободу, доложил Гриффину о предстоящем визите, и теперь суконщик с семьей встречали благородного юношу на пороге, сразу же пригласив его за стол, накрытый в светлой чистой горенке. Дождавшись, пока гость отдаст дань вежливости и вкусит поданные блюда, глава семьи осторожно поинтересовался:
- Для меня всегда было счастьем принимать достойных гостей, а когда их кровь одна с паном юстициарием – тем паче. Но не будет ли невоспитанностью с моей стороны предположить, что пан Ян прибыл под мой кров не только чтобы отдать дань вежливости, но имея и иные, куда более важные намерения?
…В это же время Гжегож сидел на высоких подушках в доме вдовы Кшиштововны, что снимали татары, и неспешно беседовал с высоким и скуластым юношей с гладким, как у младенца, лицом. Его сестра в это время, даром что паненка, сама обмывала в медном, изукрашенном неизвестными зверьми тазу ноги гостя: вот уж правда, что не народ, то норов. Попивая вино из татарских запасов (слабенькое – по сравнению с тем, что привык пить юноша), молодой Будикидович имел возможность любоваться на длинную, в руку толщиной, смоляную косу, струящуюся по прямой, изящной спине, прикрытой цветастой рубахой так, что оставались обнаженными точеные плечики.
Миниатюрная, как и брат, Динара не прикрывала ни волосы, ни руки, что сейчас столь старательно мыли ноги мужчины. Каждое движение их сопровождалось мелодичным перезвоном браслетов и монист, а сама девушка иногда, словно норовистая кобылица, запрокидывала голову, избавляясь от лезущих в лицо прядок.
Илдиз, сам женственный и похожий на сестру, сидел напротив, скрестив под себя ноги. Он рассуждал о ценах и планах, о ситуации в городе за его пределами, являя неплохую осведомленность о делах соседских. Предложение Гжегожа он принял безоговорочно, словно бы его и ждал: не стал ломаться и юлить, набивая себе цену, а только лишь кивнул спокойно – словно бы и ждал его. Единственное, что могло в его ответе удивить, так это требование, что на встречу он придет с сестрой: ох уж эти татары, все у них не как у людей! Вот скажите, где это видано, чтобы паненка присутствовала, когда два достойных шляхтича решают дела мужские!?