Пока разговор шел ниточка по ниточке, определенной Айвартсом, кожевенник вел себя уверенно и упрямо. Предложение Казимира было один в один с тем, что он ожидал услышать, и медлить с ответом мужчина не стал. Фыркнув громко, словно конь в стойле, и разбрызгав по столешнице янтарные капельки, он невнятно ответил, дожевывая свисающую изо рта хрустящую жаренную куриную кожицу:
- А раз нет, то что мне ерзать? Чай не девка блудливая! – с присвистом втянул он остатки шкуры, - А показывать хлопцам, что мое все равно – это твоя удача – да ну его в задницу! Это не, как там его, - мужчина поморщился и звучно щелкнул пальцами, вспоминая позабытое слово, - балясина… блядина… баланда… не балансно, вот!
На какое-то время Айвартс умолк, сосредоточенно и быстро поглощая курицу – только хруст костей стоял, прерываемый лишь для того, чтобы залить в кажущуюся бездонной бочкой утробу. Прочие кожевенники, составлявшие, видимо, некое подобие дружины своего атамана и сидевшие поначалу напряженно, ловя каждое слово беседующих, поняли, что в ближайшее время дебатов не будет, и вернулись к своим разговорам. Слышно было, как обсуждают они поставки будущие, да подмастерьев-разгильдяев, да то, как лучше смешивать разные первоосновы, чтобы получить тот или иной цвет более насыщенным. Словом, потенциальные бунтовщики вели совершенно обыденные беседы, в которых не проскальзывало ни слова о будущей «свободной Гродне» - можно было предположить, что душой этой фантазии был и оставался только лишь сам Джургис, остальные же шли за его авторитетом.
Так все и продолжалось до тех пор, пока Джургис не углядел мокрую, с остатками мясных волокон кость перед самым носом. Иной пан, узрев такое, мигом бы изошел на гнев и стал бы хвататься за меч. Айвартс же, душа смердячья, ничего оскорбительного в таком жесте не увидел, лишь кивнув собеседнику в знак того, что внимательно слушает. И пока юстициарий вел челн своих доводов сквозь бурное море слов, сосредоточенно работал мощными челюстями. Правда, с каждым новым доводом, похожим на добрый удар дубины, все медленнее и медленнее.
- Щас. – ответил он наконец, прерывая молчание. Хлопнул кружку одним глотком, «еще» рявкнул, не размениваясь на сей раз на вежливости, и подался вперед, вперив в пана холодный рыбий взгляд, больше присталый умруну, чем живому человеку.
- Складно баешь, законник – ну да то тебе по труду поручено. Вот токмо одного не понимаешь: не за свою шкуру и рыгалии властные я ору, как кликуша, и даже не за ради цеховых своих. Я, законник, за всю Гродну радею – чтоб все и каждый жили, опираясь на дружеское плечо и вместе делая единое дело. Вон, Ганзейские города и зависимые от них веси сами по себе слабы, что те прутья из притчи – а вместе сила: ни один круль, ни один князь на Ганзу не полезет, если жить хочет. Вот скажи мне, пан Казимир, чем Гродна хуже того же Гданьску? Да ничем – и у тех, кто думает иначе, гузка вместо бошки!
Говорил я и с купцом Барашеком, что с Галиции своей пол-мира объездил, и с кормчим Штейнброком, что солью Балтики пропитан насквозь: все одно говорят, что в свободе и сотрудничестве самая мощь. Вот ты говоришь, что скинем мы ярмо – и тут же новое наденут: на Ягайла, так жинка его, не они – так псы орденские, или кто из русичей. А я г'рю, что мы добротно стоим, и воля наша им выгоднее, чем война с соседями за наши земли: к тому же Ганза нам поможет. И даже Рим с его папой, коромыслом его под сраку, ничто не сможет и не сдюжит – а в торговле все одно: даже если ты магометанин – не беда, лишь бы товар добрый был.
А что до плача человечьего, - поел он мощными плечами, - так и сейчас рыдает. Кто не в цеху, тому помощи ждать не от кого. А у тех же итальянцев, гляди-ка, город разделен на комунны, и кажная из них горой со своих коммунаров стоит, ровно как цех за мастеров. Будет такое в Гродне – будет каждый горожанин готов защищать свою землю и вольности, и хера с два кто нас сдюжит.
А ты, законник, - голос Джургиса загремел величаво, - муж добрый, в решениях паскудных не замечен был. И хучь добра ты жаждешь, по-свойски, по-пански, я скажу тебе так. Не княжением под Ягайлой-предателем ты Гродне служи, а иди к нам. У меня умишка стать солтысом не хватит, то я и сам понимаю. А у тебя все возможности есть оставить имя свое как символ покровителя Гродны. Вот эту дорогу я предлагаю тебе – не крови и слез, но узкую тропку меж волком и медведем. И мы пройдем по ней, потому что за нами – правда, а за ними – желание не только себе землицы подгресть, но и соседу не дать. На том и сыграем. Ты с нами, пан Казимир?